Сверхновый литературный журнал «Млечный Путь» Выпуск 9 Содержание:

Сверхновый литературный журнал «Млечный Путь»
Выпуск 9
Содержание:
Александр Гельманов
Древо прошлой жизни
К’Джоуль Достопочтенный
Виртуальная хроника чертовщины и
плутовства
Андрей Буторин
Чудес не бывает
Александр Бачило, Игорь Ткаченко Один дома
Евгений Добрушин
Тень Ван Гога
Михаил Сипер
Триптих
Александр Ошкин
Месяц Сломанных Топоров
Александр Гельманов
Древо прошлой жизни
Автор выражает признательность Сергею Гонтарю (Россия) и Нинель Апельдимов
(ФРГ) за помощь в работе над романом.
Одни события, подобные описанным в
этой невероятной истории, происходят
с каждым из нас, другие – лишь с
некоторыми, а эти случились с героем
книги.
Автор
Посвящаю моей жене Лоре
От автора
Мне бы никогда не услышать эту завораживающую историю, если бы я не решил
воспользоваться случаем провести свой последний отпуск подальше от всепроникающей
цивилизации и не откликнулся на предложение своего друга Сергея, – по образованию
психолога и юриста. Кроме того, он являлся и бывшим полицейским, если это слово
нравится вам больше, чем почти нарицательный термин «милиционер», в отличие от
прежних времён ежедневно, ежечасно и по любому поводу применяемый для обозначения
всех поимённо безвестных сотрудников ведомства во множественном числе. В этих
качествах он иногда консультировал меня при сочинении детективов, придавая их
сюжетам глубинный психологический смысл. В свою очередь я бесцеремонно наделял
своих основных героев чертами его многогранного психологического портрета, о чём он,
вероятно, не догадывался. Я уже давно верю в то, что в этом мире ничего случайного с
нами не происходит, просто иногда случившееся не всегда имеет осознаваемые нами
последствия или мы, вообще, не замечаем изначального события, из которого,
собственно, и проистекает именно тот, а не иной вариант нашей дальнейшей судьбы.
Значение же события, с которым мне довелось столкнуться, было осознано сразу, и так
же сразу оно получило своё заметное продолжение, оставив в моей душе неизгладимый
след.
Было начало зимы, когда мой друг предложил мне провести дней десять-пятнадцать в
охотничьем домике, находящемся в глухой дальневосточной тайге. С организационными
вопросами по доставке в непосредственную глухомань, необходимому снаряжению и
продуктам трудностей не предвиделось, так что о порохе, соли и спичках я мог не
беспокоиться. Мне оставалось лишь экипироваться потеплее, захватить рюкзак вместо
портфеля и купить билет на самолёт или поезд. Друг пообещал встретить меня уже на
месте – вокзале большого города, так как ему надлежало добраться туда раньше меня,
чтобы всё устроить. Прикинув возможность провести несколько дней не где-нибудь, а у
чёрта на куличках – в зимней тайге далеко от Москвы, я, недолго думая, согласился и
спросил его, с кем нам придётся убивать время. На это он ответил, что избушка
довольно просторна, а кроме нас будет младший брат его старого друга с женой, но они
прибудут несколько позднее. Мы согласовали крайнюю дату моего появления в
тмутаракани и положили телефонные трубки – не так много у нас обязательных друзей,
с которыми достаточно договариваться всего один раз.
Поскольку в дальней дороге предполагалось прочесть несколько книг (невозможно всё
время писать, ничего не читая), было решено выезжать поездом, лучше фирменным.
Поэтому я заранее приобрёл билет в спальный вагон скорого поезда «МоскваВладивосток», гадая, кто же в этот раз окажется моим попутчиком – какой-нибудь
мошенник, депутат или генерал. «Да какая разница», – одёрнул я себя, – лишь бы они не
храпели ночью и не заставляли изнывать от скуки днём.
Итак, в один из пасмурных дней декабря я приехал со своим умеренно тяжёлым
багажом на Ярославский вокзал, где заставил себя проглотить в местной забегаловке
хот-дог с гамбургером и запить их водой столь же сомнительного происхождения. –
Время от времени приходилось задавать себе вопрос, почему в мире повсеместно
побеждает именно эта снедь, а не какие-нибудь отечественные расстегаи или пирожки
с ливером и капустой. С этими патриотическими мыслями я предъявил билет
проводнице, прошёл на своё место и устроился за столиком у окна.
Минут через десять в проёме открытой двери показался пассажир, пожелавший
занять в моём купе свободную полку. Он поздоровался, сбросил рюкзак и поместил сумку
под диван. Этот парень привлёк моё внимание, когда стоял на перроне у входа в вагон.
Своей внешностью он как-то располагал к себе, в некотором роде напоминая одного из
наших актёров кино Илью Шакунова и чем-то Алена Делона в молодые годы. Я опять
поймал себя на привычке искать прототипы для своих книжек в обликах случайных
людей. Мне показалось, что тесное пространство, в котором мы находились,
заполнилось безмятежностью и спокойствием. С виду это был обыкновенный
симпатичный молодой человек, которому не хватало до тридцати нескольких лет, но
скольких точно, сказать было трудно. «Рост – примерно сто семьдесят семь
сантиметров, вес – килограммов семьдесят пять», – определил автоматически я, как
это делали мои герои-сыщики, уподобляясь своим американским коллегам (нашим, в
отличие от американцев, вес без разницы: им важнее телосложение, что не лишено
смысла). Взгляд у него был внимательным, но не пристальным, и я бы даже сказал, с
какой-то затаённой мудростью. Это в его-то годы! Однако, отрешённости в его глазах
не чувствовалось. Зато в проявлении всего внешнего облика была видна детская
непосредственность, аккуратно вправленная в рамки корректной непринуждённости и
такта. Говорят, писатели должны уметь определять в человеке главное. Наверное, это
правильно. Я, например, смог выделить у него некую общую гармонию. Но догадаться,
кто он, откуда и куда едет, я пока не мог, а спрашивать было ещё рано. Для тех, кто об
этом никогда не задумывался, скажу: отношения между пассажирами в двухместных и
четырёхместных купе складываются по-разному: как-никак в последних попутчиков
больше – на целый пижамно-картёжный коллектив наберётся. А здесь, какой коллектив:
ты да я, и всё зависит от тебя или от меня. Мой сосед уже скинул с себя куртку,
стряхнул с ног тяжёлые ботинки, переобулся и уведомил, что пойдёт взглянуть на
расписание поездов в коридоре. Поезд тронулся, рванув с места, как застоявшийся конь,
и его бумажник, легкомысленно оставленный на столике с железнодорожным билетом,
соскользнул на пол и раскрылся. Я невольно разглядел за прозрачным пластиком двух
молодых людей, снявшихся на фоне старого, казавшегося на снимке игрушечным,
готического замка. Он и она стояли, обнявшись перед каменным парапетом, за которым
просматривалась глубокая низина, склоны которой поросли лесом, а в самом основании её
стоял высокий замок. Мой сосед вернулся, бережно поднял бумажник, сел напротив меня,
и мы молча, думая каждый о своём, проводили неподвижным взглядом уплывающий назад
вокзал. Всё было как всегда. Я ждал, посматривая на бело-грязные кварталы уходящего
города. Теперь кто-то из нас должен был произнести первое слово, которое станет
вступлением к разговору, такому же долгому, как и эта дорога.
Видя, что мой попутчик заметил, что я обратил непроизвольное внимание на
фотографию в бумажнике и его обручальное кольцо, я, наконец, решился спросить, в
какую сторону он едет – от жены или к жене. – «В обе», – улыбнувшись, отреагировал
он и пояснил, что она находится по важным делам настолько далеко, что будет
вылетать самолётом в тот город, который являлся пунктом моего назначения.
Оказалось, что она должна была встречать его на местном вокзале, и, чтобы
скоротать дни вынужденного расставания, он решил ехать туда поездом.
Мы разговорились и выяснили, что оба являемся заядлыми путешественниками,
уважаем дорогу и знаем толк в том, что может её скрасить. Затем сам собой возник
разговор про разные необычные вещи – детей индиго, инопланетян, летающие тарелки и
космос, в котором продвинутые бизнесмены уже вовсю распродают населению Земли
участки поверхности наиболее «престижных» планет солнечной системы. Мы пришли к
выводу, что если так пойдёт дальше, то уже не за горами время, когда вслед за
межпланетными туристами-спонсорами откроются первые космические рынки, биржи,
ломбарды и конторы по обмену, где будет монопольно вращаться и контролироваться
вся вселенская недвижимость, известная астрономам. А новые поколения космических
олигархов приватизируют околоземную орбиту и раскрутят все сферы межзвёздного
туризма, инопланетного строительства и внутригалактического сервиса, подняв
отечественную науку и промышленность на недосягаемую высоту. Примерно как сейчас,
контролируя земные недра и ни перед кем не отчитываясь. Дух захватывает. Мне тоже
никогда не приходилось видеть братьев «по разуму», но мы с собеседником сошлись во
мнении, что если зелёные человечки где-то существуют, то наша аппаратура когданибудь зафиксирует их гомерический хохот, и не по одному поводу. Дальнейшее
направление нашей беседы коснулось и других необъяснимых феноменов, надоевших своей
бездоказательностью всему прогрессивному человечеству и доводивших его скептически
настроенных представителей чуть ли не до нервного срыва.
Мы будто два посвящённых в тайны Вселенной настолько легко понимали друг друга,
что говорили о сверхъестественных явлениях как о чём-то разумеющемся и
общеизвестном. Вскоре мы с Александром (так его звали) выяснили, что едем не только в
одно место, но и с одной и той же целью. У нас нашлось несколько общих знакомых, и,
кроме того, я припомнил, что благодаря моему другу Сергею мне приходилось
встречаться с его старшим братом. А уж когда стало понятно, что мы собираемся
проводить время в одном и том же бревенчатом доме в таёжных дебрях, я вытащил из
своего рюкзака коньяк, и мы отметили наше необычное знакомство. У обоих сложилось
впечатление, что мы давно и хорошо знаем друг друга. Это был, конечно, редчайший
случай, поскольку незнакомые люди обычно не торопятся раскрываться в общении,
опасаясь раньше времени задать их взаимоотношениям неверный тон. Здесь, очевидно,
было нечто другое.
Получилось так, что наша беседа неожиданно приблизилась и к вовсе запредельной
теме – бессмертию души. Слово за слово и мой знакомый, поглядывая на мелькающие
пейзажи, заговорил о таком, чего впоследствии не смогло бы представить и самое
разнузданное воображение. Только теперь я вправе настаивать на том, что всё
услышанное действительно было, а тогда в купе поезда мне показалось, что я сижу на
завалинке рядом с почти инопланетянином, просвещающим меня в том, как идут дела на
его планете за околицей моего родного села. Разумеется, будет излишне упоминать, что
книги, которые я взял с собой, остались непрочитанными.
Помню, я сказал ему, что всё, о чём он начал мне рассказывать, важно для всех людей,
и тогда он задумался и согласился изложить свою историю полностью. Мне пришлось
использовать всё своё умение, чтобы убедить собеседника сделать это в таких деталях,
которые во время дорожных знакомств, как правило, опускаются. Более того, я
попросил его разрешения записать нашу беседу на карманный диктофон, с которым
никогда не расставался.
Воспоминания моего необычного собеседника ещё были очень свежи, и он продолжил
свой длинный рассказ, во время которого я старался не прерывать его. Лишь когда мы
немного утомлялись и делали перерывы, я пытался уточнить недостающие подробности
очередного эпизода. Всё повествование я записывал на магнитную ленту и в поезде, и
потом, – когда мы находились в окружении дикой безлюдной тайги. Видимо, уже тогда я
в тайне от себя намеревался воспроизвести в новом романе (рассказанное на меньшее не
тянуло) то, что беспристрастно отображал магнитный носитель. Не знаю, смог ли
оправдать доверие своего попутчика, рассказчика и позднее уже друга, но я потратил
много сил и времени, чтобы постараться воспроизвести всё вплоть до последнего слова,
до мельчайших подробностей, и сейчас удовлетворён тем, что мне удалось избежать
столь характерного для обширного повествования художественного вымысла на свой
вкус и цвет.
Такую историю просто нельзя хранить в потаённых уголках двух человеческих сердец
– она должна стать достоянием многих. Естественно, мне следовало придумать
главному герою иную фамилию, но я не стал этого делать, а просто оставил его
подлинное имя, не указывая, вообще, никакой. Прочие изменения были крайне
незначительны, хотя достаточны для того, чтобы ни физические, ни должностные лица
не могли бы себя узнать, а если это произойдёт, такое совпадение прошу считать
простой случайностью. То же самое относится и к некоторым адресам, координатам
географических мест и названиям учреждений. Однако, мне было поставлено условие: я
не должен излагать ничего такого, что позволило бы отнести роман к жанру
фантастики или усомниться в реальной возможности событий. Охотно выполняю его и
незамедлительно спешу подтвердить, – читателю предлагается ни что иное, как быль.
И ещё мой герой попросил меня, чтобы я обязательно включил в книгу те песни,
которые он слушал и пел в ту трудную пору, когда судьба послала ему такие необычные
приключения. А песни эти не только составляли эмоциональный фон испытаний,
пережитых героем, – они сопровождали его всюду и были созвучны происходившему,
являясь его частью. Он подарил мне свою кассету с песнями М. Распутиной, а тексты
остальных песен вместе со стихами, передал мне позднее. Относительно песен Маши,
слова которых помещены в романе, должен отметить, что это было необходимо хотя
бы потому, что она, не подозревая, пела как раз о тех событиях, которые происходили с
героем и были связаны с его поисками. Вспомните их, когда будете читать книгу, и
убедитесь в этом сами. Бывает же такое!
В работе над книгой было использовано немало стихотворных форм, обойтись без
которых представлялось совершенно невозможным. Причина этого состояла не только в
том, что мой герой был автором некоторых стихов, и они, безусловно, характеризуют
его как личность или объясняют глубокие переживания моего персонажа. Дело в том,
что одни стихотворения отражают стечение обстоятельств, которое по-иному
выразить сложно, а другие, будучи неотъемлемой составляющей сюжета, заключают
интригу романа, причём не единственную. Уже первое ознакомление со стихами указало
мне на экстраординарный характер случившегося, и они были приведены в том
контексте, который соответствовал действительности. А иначе, где бы я взял их
столько, не впадая в унизительный плагиат, низкопробное подражание или безудержную
выдумку? Тем более, что отношения с рифмами у меня никогда не складывались.
Кроме того, на страницах романа были приведены выдержки из «Книги Духов»
(Париж, 1857г.) Аллана Кардека – содержание сообщений Духов – откровений
величайших мыслителей по важнейшим вопросам, полученных медиумами из невидимого
мира и адресованных всему человечеству. Мне удалось достать более позднее издание
этого уникального источника на русском языке – мой герой хотел, чтобы было ясно, о
чём он думал и вспоминал, когда оказался в длинной цепи загадочных событий. Да подругому и быть не могло – ведь Духи, Ангелы-Хранители сопровождали его всё это время,
от начала и до конца. Они не оставляли моего героя в самые критические моменты,
когда его судьба находилась на грани жизни и смерти.
Первая книга романа охватывает события, происходящие с его героем в России с
февраля по август, во второй – излагаются события за рубежом – во Франции и
Германии, а затем по возвращении на Родину – с августа по май следующего года. Я сам
решил, что явится Прологом к роману и что следует включить в его Эпилог. Правда,
глядя на двух молодых людей, с которыми я познакомился, мне всё время кажется, что
точку в их истории ставить преждевременно, а этот эпилог наверняка можно будет
предпослать в качестве пролога к следующему этапу их жизни со счастливым концом.
Существуют же браки, заключённые на Небесах и хранимые ими, над которыми
свершалось благословение Божие. И слава Богу, что к таким союзам мы всегда тяготели
больше, чем к крючкотворному составлению современных брачных контрактов, или к
сегодняшним предложениям узаконить первобытную полигамию в гаремах нового типа,
исходя из нравов некоторых законодателей. Может быть, пройдя вслед за героем через
все испытания и пережив их вместе с ним, нас посетят те же мысли и чувства, и мы
придём к тем же простым истинам, что и он, молча стоявший с обнажённой головой
перед могильным камнем с именами Густава и Флоры. И мы тоже поверим в слова
старого хозяина замка, сказавшего о том, что вечная любовь существует, – а он,
благодаря своему преклонному возрасту, имеет право судить об этом. Во всяком случае,
о такой любви было написано в юношеских стихах нашего героя, и гласила старинная
легенда, в которую до сих пор верят влюблённые в тех местах –
У этого камня большого,
Где времени слов не стереть,
Цветы появляются снова
И хочется плакать и петь!
Теперь я вижу, что у меня получилось разноплановое произведение о современной
жизни с небольшими, но обоснованными экскурсами в ряд прошедших столетий. В нём
довольно всего – детектива, приключений, социально-психологической драмы, любви,
ненависти, истории с географией и философии добра и зла. Но к какому бы жанру не
отнёс его читатель, в одном будет ошибиться трудно – это одна из тех человеческих
историй, которую хочется записать от начала до конца, а затем обратиться ко всем:
«А вы послушайте…».
Судя по названию романа, спонтанно возникшему в голове автора и дошедшего до
читателя в неизменном виде, можно подумать, что страницы книги посвящены только
прошлому, а не настоящему или будущему. Однако, это не совсем так, а вернее, совсем не
так. Подобное деление времени из удобства придумали для себя люди, во Вселенной же
земные категории абсолютно неприемлемы и для Вечности лишены всякого смысла.
Конечно, можно прожить всю жизнь и на плоской земле, объезжая её на лошади,
бесконечно убеждаясь, что она имеет форму чемодана, и не веря в обгоняющие тебя
автомобили. Ведь жили же как-то те, кто сжигал на кострах еретиков, заявлявших: «И
всё-таки она вертится», или калёным железом выжигал крамолу о том, что двигатель
внутреннего сгорания станет мощнее пароконной тяги.
Мы всё чаще сталкиваемся с такими понятиями, как духовный мир, реинкарнация,
карма и понимаем, что наши человеческие мерки безнадёжно устаревают. Нам
становится всё труднее находиться в чужом монастыре со своим уставом. И нам всё
больше приходится сообразовывать наше бытие с окружающей действительностью,
постигая её законы, и всё меньше – изобретать собственные. Ибо мы всё яснее начинаем
осознавать себя частью общей Вселенной и рассматривать судьбу с позиций неделимой
Вечности и Бессмертия нашей души.
К сожалению, мы, жители Земли далеко не всегда смеёмся и плачем над одним и тем
же. Допускаю, что кто-нибудь из прочитавших эту книгу, так и не сможет подвести её
суть под знаменатель личных представлений об устройстве мироздания. Но что
поделаешь, если Создателей у народов планеты набирается столько же, сколько
религий? Что изменишь, если священники издавна и не раз сотворяли и переписывали
церковные догмы своих вероучений, чтобы конкурировать в борьбе за подношения и
послушание паствы? Поясню: подношения – это, в конечном счёте, деньги, послушание –
власть, а паства – это мы с вами. Я уже не говорю о создателях идеологий,
политтехнологий, пиаркомпаний и прочих имиджмейкерах независимой реальности,
наставляющих, как надо жить в мире, куда мы пришли на сравнительно короткий срок.
Однако, то, что я услышал под стук колёс и ложек в наших подстаканниках, не только
удивляло и изумляло, ошеломляло и шокировало. Оно вдохновляло и окрыляло, смиряло с
настоящим и предупреждало о будущем, а главное – убеждало и заставляло задуматься
о Вечном. И ещё оно приоткрывало нечто такое, в чём неудержимо хочется успеть
разобраться в жизни каждому из нас и, насколько это возможно, до конца.
Автор
Совесть души есть воспоминание принятого
Духом намерения не совершать более прежних
проступков.
Маркиз Ривайль
– Что такое душа?
«Воплощенный Дух».
– Что такое была душа до соединения с телом?
«Дух».
– Может ли человек на земле пользоваться полным счастьем?
«Нет, потому что жизнь была дана ему как испытание или искупление».
– Дано ли человеку постигнуть закон Божий?
«Да, но для этого одного существования недостаточно».
– Так, стало быть, душа проходит несколько телесных существований?
«Те, которые говорят вам противное, хотят оставить вас в неведении, в котором
сами находятся. Это их единственное желание».
– Где начертан закон Божий?
«В совести».
Книга Духов
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ВМЕСТО ПРОЛОГА
(за десять лет до событий)
Задыхаясь, мы бежим вдвоём по пологому склону, взявшись за руки. Впереди высокий
обрыв, отвесно спустившийся к изгибу реки. Справа – замок, самую высокую крышу
которого видно с этого берега. Нас догоняют вооруженные всадники, одетые в рыцарские
доспехи. Один из них поднимает меч и кричит: «Хватайте их, отрезайте им дорогу к
лесу!» Я тоже кричу или зову кого-то. Солнце слепит глаза, жарко. Жарко от бега, но
бежать, уже некуда – лес отрезан, нас теснят от него, и скоро в спину упрется острый
наконечник копья. Слышно ржание коней, конский топот и стук сердца. Двух сердец. Не
сговариваясь и продолжая крепко держаться за руки, мы вместе с кем-то прыгаем вниз со
скалы, и я кричу. И сам слышу чей-то крик. Кони преследователей остановились у самого
края пропасти, чуть не сорвавшись в неё, а мы оба летим вниз головой. От необычной
лёгкости в теле захватывает дух, но почти сразу она прекращается. Что-то невидимое
давит со всех сторон, и все кончается. Я ощущаю явную тяжесть и задержку дыхания,
будто стою у рентгеновского аппарата и выполняю просьбу медсестры. Но больше ничего
не вижу. Слышу только тишину и тут же просыпаюсь. И снова забываюсь в тревожном
сне уже до утра.
– «Сашенька, сынок, вставай. Опоздаешь на занятия», – будит меня мама.
– «А пускай Алексей не стучит под Высоцкого своими гантелями как абориген в бубен.
Топает каждое утро как Кук на берегу. Мне будильника хватает», – ворчу и ворочаюсь я.
И как миллионы людей в этот час ищу на ощупь свои тапочки. Главное сначала сунуть
ногу в правый и тогда, может быть, меня не спросят на семинаре по истории средних
веков. Потому что я студент, а студенты должны отмечать день взятия Бастилии и другие
праздники, чтобы лучше помнить их на экзаменах. Так вчера говорил Славка Петельский,
который додумался сделать русско-французский коктейль из коньяка «Наполеон» и водки
«Пётр I». Правда, налицо была историческая неувязочка по времени, смешение стилей и
эпох. Но зато на закуску было украинское сало, которое прислали кому-то в студенческом
общежитии. Наверно, оба напитка были мерзкими палёными самозванцами. О-о-о!
«История не может быть другой, но мы другими быть обязаны», – как верно сказано.
В комнату с полотенцем на плече заглянул брат. – Доброе утро!
– Доброе утро, капитан! Или пока я спал, ты уже стал майором? Но все равно, тебя
ждет плац.
– Чего ждёт тебя, вчера сказал отец перед отъездом в командировку.
– Тоже плац?
– Кирзовые сапоги. Если бы ты поторопился, мы бы вместе вышли из дома.
– Я догоню тебя. И перегоню, как Хрущев Америку.
Из комнаты по-прежнему доносился магнитофонный голос Владимира Высоцкого,
которого любили в нашей семье. Он уже спел «Утреннюю гимнастику», потом «За что
аборигены съели Кука» и теперь слышалось: «…удобную религию придумали индусы, –
что мы, отдав концы, не умираем насовсем».
В этот день на семинаре я получил пятерку. После занятий передо мной опять предстал
Славка и уведомил, что подошёл еще один исторический праздник. Он был круглым
отличником и знал все праздники.
– «История развивается по спирали», – многозначительно добавил Петельский.
– А есть ли в этом какая-нибудь историческая необходимость?
– Есть. У хозяина сала теперь появилась горилка с плавающим перцем.
Фирменный закордонный подлинник. Еще запорожцы пили перед тем, как написать
письмо турецкому султану. Исторический факт.
Оставалось только вернуться туда, где ещё было украинское сало. В этот раз оно было
съедено вместе с плавающим перцем до конца, но мой сон повторялся еще три
последующих ночи.
Это было время, когда вся наша семья жила в Одинцово. Мама работала учительницей,
а отец и брат были людьми военными. Мы переехали сюда из Сибири, где я родился.
Моего отца перевели под Москву к новому месту службы как раз в тот год, когда брат
поступил в военное училище. А ровно через десять лет и я был принят на первый курс
одного из столичных вузов. Вдохновлённый получением исторической специальности, я
писал стихи, не спал по ночам во время зимних и летних сессий, влюблялся и думал, что
так будет всю жизнь или, по крайней мере, неопределённо долго. Но кто бы из вас, будучи
первокурсником, стал специально вбивать себе в голову, что так не бывает. Никогда и ни
у кого. Кто бы из вас, пошедших в первый класс перед самым началом перестройки, стал
особенно удивляться переменам, происходящим без конца и края? И кто бы из нас в это
время, слушая лекции некоторых профессоров и доцентов, мог увидеть за некой печатью
озабоченности и задумчивости нечто посущественнее вечных бытовых проблем?
***
В школе мне труднее давались точные науки, но всегда вызывали интерес такие
предметы, как история с географией. Я подражал молодому Индиане Джонсу и постоянно
таскал в кармане компас. С детства я был готов часами рассматривать глобус или любые
карты вплоть до контурных и читать книги по истории, особенно, древней и
средневековой западной и менее всего по новейшей. Будто на подсознательном уровне я
понимал, что исторический период предпоследнего века будет не раз переделываться,
переиначиваться. Но, учась в школе, я ещё не знал, что достаточно каких-нибудь двухсот
лет, чтобы «во благо народа» беспрепятственно и безнаказанно переписать до
неузнаваемости любую суть исторических событий целого государства, и народ не
заметит такой подделки. Иногда, как это случалось со Второй Мировой войной, на это
требовалось гораздо меньше времени. Но «чистописание» кому-то необходимо постоянно,
а общество и государство по большому счёту никогда не извлекают уроков из своей
истории. Одни не могут, другие не хотят, а третьим это на руку. «Свернули» же критику
культа личности Сталина при Брежневе, сменившем Хрущёва – и в учебники истории не
попала даже часть полуправды. А то, что попало, было облечено в выверенные сотню раз
формулировки мастеров эпистолярного жанра.
Когда мне пришлось выбирать, кем быть и куда идти учиться, я ещё не понимал, что
учебники по истории пишутся людьми, предлагающими называть планеты солнечной
системы именами своих вождей. Раньше историки состояли, как бы, на госслужбе,
поскольку им всё предписывалось государством. А государство, как известно, это «я» или
«он» и никогда не «мы» или «они», даже если при этом «я» учреждался какой-нибудь
хурал или сенат. Это «я» могло, например, указать, кого надо ругать, кого ругать нельзя,
кого ругать, но мало, а кого ругать всё время. Или, кого следует поругать легко, но так,
чтобы впоследствии, если понадобиться, можно будет поругать посильнее, и чтобы из-за
этого не пришлось переписывать исторический момент, значительно превышающий
возраст долгожителя из книги Гиннеса, да так, что потом и мудрые профессора с
дотошными аспирантами не разберутся, кто есть кто? Ну, с народом проще – ему
подскажут по радио.
О-о, историк! – думал я тогда. – История! Это превращение обезьяны в человека, его
первые поселения и рисунки. Шкуры, добывание огня и мамонты. Глиняные черепки,
наконечники стрел и первое колесо. Киевская Русь, жестокие Иван IV и Пётр I, коварные
Екатерины (обе). Рабы, феодалы, отблески костров Инквизиции, капиталистический пот
от системы Тейлора и первые сказки ранних утопистов об обществе всеобщего
благоденствия. И неоспоримое до сих пор учение о прибавочной стоимости, – той самой,
которая оказалась характерна для социализма более, чем для капитализма. И, наконец,
идея коммунизма – сначала как такового, а потом с заповедями Христа, но за пазухой у
вождя. Очевидно, для уничтожения десятков миллионов людей сделали исключение из
правил, то есть из заповедей. А в довершение века мы получили пару генеральных
перестройщиков, приведших всех туда, куда им было надо, если судить не по словам, а
действиям этих личностей согласно цитате классика, беззаветная преданность которому,
была для них формой служения отечеству.
Может быть, я решил стать историком, чтобы самому себе ответить на вопрос – могли
ли в старину люди думать и чувствовать так же, как и мы, если со счетов сбросить
технический прогресс, включая радиоактивное заражение среды, вредные продукты, секс
по мобильнику и прочие издержки победного изнасилования человеком природы, в том
числе и своей собственной. А то, что эти издержки приближали, как могли, конец света,
сомневаться не приходилось. И ещё я очень хотел выяснить, какой была история
человечества и природы на самом деле, и поступил в педагогический институт. Но
историю мне преподавали люди не по временным букварям и тем более, не по «Краткому
курсу ВКП(б)», включённым в список обязательной литературы для сдачи экзамена. Они
научили меня думать и видеть совершенно иные, неожиданные закономерности и, в итоге,
абсолютно другую картину развития мира, опирающуюся на те же описанные в
политизированной макулатуре исторические вехи, а пробелы между строк заполнять с
помощью первоисточников, а не комментариев придворных академиков. Поэтому
историю разлюбить я не смог, как родители не могут разлюбить своё ужасное и лживое
дитя безобразного вида. Как выразился в пятидесятые годы бригадный генерал
Вашингтон Плэтт, отдавший жизнь службе в стратегической разведке, – в ней нет ничего
интересного, если вы не любите её. Так же можно любить историю, несмотря на её ужасы,
ложь, ошибки и искажения. И несмотря на непрерывную череду негодяев и предателей,
творивших абсолютное зло (разумеется, если вы не будете оспаривать, что зло всё-таки
существует), годы жизни которых приводятся по тексту или в конце книг. В общем, ход
мировой истории говорит одно (особенно, если листать книгу с самого начала, а не
упираться в открытую кем-то для тебя страницу из середины), а очередные глашатаи
истины, мягко говоря, другое. Посоветовавшись в своё время со своим научным
руководителем, я выбрал кандидатскую тему из мрачного средневековья (неважно
какого), а не весёлых будней индустриализации и коллективизации или всех других не
менее героических будней. Песни Любови Орловой меня не вдохновляли, хотя довоенные
песни вообще я знал и любил. Не мог я воспринимать слова о стране, по которой
вольнодышащий человек проходит как хозяин своей родины, в то время, когда каждый
боялся громкого ночного стука в дверь. Никакие усилия не могли скрыть ложь этих слов и
всего того времени, сколько бы мы не продолжали петь тех песен и смотреть тех фильмов,
называя их легендарными. Единственное, о чём можно было пожалеть молодому
историку, так это о полном отсутствии возможности променять пыльный и не всегда
доступный архив или закрытый фонд некоторых библиотек на машину времени. Но это,
как говорится, совсем иная притча.
Закончив педагогический институт и сдав на «отлично» всевозможные «истории» по
увесистым вузовским учебникам и уже работая на кафедре, я неожиданно обнаружил, что
в нашей семье и семьях моих близких и дальних родственников более старших поколений,
о которых я знал или слышал, почти все известные мне люди были либо военными, либо
имели педагогическое образование. Для меня лично это, в какой-то мере, было не только
олицетворением силы и знаний, но и мощи и духовности своей страны. Произошло это
как раз в те годы, когда я прошёл аспирантуру того же института, успешно защитился и
был оставлен на его кафедре в качестве преподавателя.
В Российских вузах 90-х годов лектору с трибуны уже не следовало доказывать
всенепременный тезис о том, что советские граммофоны «лучше и больше» японских
панасоников, а главное, никто не заставлял вдалбливать в наши разжиженные
студенческие головы научных основ несуществующей в природе общественноэкономической формации, развивая идею о коммунизме, как высшей стадии развитого
социализма, и прочий легкоопровергаемый бред.
В эти же годы прочно утверждался дикий капитализм, обезображенный следами
социализма с человеческим оскалом, – ни настоящего, например, шведского или
норвежского социализма, ни западного капитализма, не возникло. Ведь мы привыкли всё
выстраивать на пустом, разрушенном до основания, то есть, читай – разворованном месте.
С нуля. Зачем нам старые чертежи рухнувшего здания, да и вообще чертежи? – Отстроим
всё заново, как на ум придёт. – Дяде. И дядя всегда и во всём опережал всех, первым
оказываясь на месте закладки нового фундамента. Согласно одному экономическому
закону, недостаточно глубоко усвоенному широкими народными массами. Или
поверхностно постигнутому – приблизительно так же, как странно звучавшее и
непонятное до конца слово «ваучер». Ваше слово, товарищ ваучер! – провозгласили
новый лозунг. – Маузер был в прошлый раз. Согласно этому хитрому закону, между
этими словами не было никакой разницы, так как за ними стояло одно и то же: революция
с ломкой старых форм собственности, потому что просто так делать революции у нас
никто не будет. История хотя и повторяется, но всегда придумывает для этого новый
повод. И по этой причине народ никак не может уследить за сменой форм собственности и
владельца того, что этим народом было в стране создано. А как уследишь, если в прошлый
раз народу, как «движущей силе», предложили поучаствовать в революции, чтобы по
справедливости дать землю крестьянам, фабрики рабочим, власть советам и мир народам,
а в этот снова обещали то же самое, но ни у тех, ни у других ничего этого нет? Так что
причина следующей революции останется прежней, но поводом будет уже не
ваучеризация, а что-то иное. И народ, как движущую силу, обязательно пригласят
поучаствовать в смене владельца и в следующий раз. Без народа тут никак нельзя. Это же
не мелкое последующее перераспределение собственности, при котором отдельные
зазевавшиеся граждане немного дохапают, переделят и постреляют. А теперь, самое
главное, до поры до времени успокоить электорат телевизионным благоденствием и верой
в великую Россию, назначить праздники примирения, единения, согласия и большие
новогодние каникулы для взрослых. Гуляй страна, – доходы граждан уже растут. Но об
этом лучше спросить у самих граждан, немного отъехав на электричке с любого вокзала.
Интерес – не к своему предмету, а к работе на кафедре, постепенно был утрачен. Время
не способствовало самоутруждению какими-то серьёзными историческими изысканиями.
Профессорско-преподавательский состав обновился. Мои коллеги из других вузов
зачастую вместо дежурного приветствия «здравствуй, как дела?» при встрече спрашивали,
где бы можно подзаработать, в каком образовательном заведении почитать лекции или,
где бы просто подежурить за разовый заработок. Некоторые мои знакомые,
попрощавшись с тем или иным вузом, переоделись в чёрную форму охраны рынков и
других злачных мест. Продолжать работу без удовлетворения мне не хотелось, и я решил,
что найду другое место, где устроюсь почасовиком и буду собирать материалы по теме,
которая меня интересовала. И устроился сразу в двух местах.
Истинной причиной скрытого производственного конфликта и моего ухода из
института было поощрение некомпетентных бездарей, поставивших образовательный
процесс на рыночные рельсы в худшем смысле этого слова. По ним, как и в любой сфере
общественного и государственного бытия, теперь умудрялись ездить все. Любое
чиновничье кресло способствовало продвижению личного бизнеса, а если такового не
было, его роль играло само кресло. Мне неприятно резало слух презрительно
произносимое людьми и всеми СМИ слово «чиновник». Дело не только в том, что так мы
не научимся уважать госслужащих и государство, а в том, что в эту презрительность мы
вкладываем всё – и наше знание о том, что более двух третей или четырёх пятых
чиновников берут взятки, и компенсацию своим презрительным тоном полного бессилия
перед государственными вымогателями. Эта презрительность означает лишь ощущение
нашей будущей беспросветности. «Чиновник» – должно звучать гордо и сейчас, но при
этом надо сильно ударить взяточников по рукам, и, может быть, отрубить их, как за кражу
в Древнем Китае. Пусть ходят, стыдливо засовывая в карманы то, что им оставили из
гуманизма. Но для этого на самом верху должны найтись лица, которые растолкуют
обществу, что стыдно, а что нет. Власть заставляет нас жить с презрением к ней, и, как
видно, ей уже давно некуда торопиться. Не хочет она никому доказывать, что чиновник и
взяточник – не одно и то же, – лучше терпеть косые взгляды, чем отказаться от взяток.
Проблема, однако, в том, что в стране, в которой границы понятия «государство» сузились
до определения «чиновничество», позаботиться о нас больше некому.
Созданная система выплёвывала из своего порочного круга порядочных людей,
оставляя тех, чьи руководящие речи, произносимые якобы в духе времени, для всех
должны были становиться принципами. Творческая деятельность становилась
чужеродной блажью, а творческий подход сменила обычная коммерческая заказуха. В
итоге я ушёл из института, заявив, что больше не хочу работать на кафедре, где одни
принимают ежедневную мзду (умножьте-ка её на учебную группу), других заставляют это
делать, а остальные виноваты в том, что отрываются от коллектива. Мне сразу возразили
вопросом, сформулированным ровно за шестьдесят лет до моего рождения: «А разве
мнение вновь назначенного руководства кафедры и её коллектива для вас уже ничего не
значит?» – «Вы называете это кафедрой?» – ответил я вопросом и пояснил, что последняя
напоминает не коллектив, а то, чему уже давно есть соответствующее наименование.
Никаких фамилий я не назвал, ибо мой собеседник и так знал всё.
В общем, моё упоминание об этом напоминании тут же вызвало особую реакцию лица,
бывшего вправе делать новые кадровые назначения. Но последняя реакция была за мной,
– я не стал дожидаться, когда он докричит, и с размаху так треснул дверью с другой
стороны, что от дверной коробки чуть не отскочили петли, а со стола, наверно,
посыпались бумажки. Я знал, что, уходя, нельзя хлопать дверью. Но я хлопнул только
одной дверью в целом здании, и за ней сидел лишь один человек. Тот самый человек с
правами и принципами, из-за которого другой человек получил последний инфаркт. И мне
было глубоко наплевать, даже если на следующий день поползут слухи о том, что мне
вручили диплом около метро, я предал своего научного руководителя или сплю со
студентками во время сессий. Я не был конфликтным человеком или бунтарём, но терпеть
откровенную демагогию вокруг себя не желал, хотя и получил оба своих диплома именно
в этом институте. И считал, что человек красит место, а не наоборот. Того чиновника
потом не то переместили, не то сместили, но возвращаться на прежнее место работы я не
спешил, – хотел сделать то, над чем уже начал работать.
У меня имелось ещё одно любимое дело – хобби сезонного характера. Это были
экспедиции, во время которых мы изучали таинственные, загадочные, удивительные и
аномальные места России, ближнего и дальнего зарубежья, однако, мне лично попасть за
границу пока не удавалось. Зато поездки по Подмосковью, в Волгоград, на Урал, Дальний
Восток и на Байкал оставили неизгладимое впечатление. Носить рюкзак соблазнил меня
друг по институту Славка Петельский, и, начиная с последнего курса, я отправлялся куданибудь почти каждый год. Возвращался я загорелым, окрепшим, похудевшим, но
жилистым и полным сил. Славка потом перестал ездить со мной, по-настоящему
увлёкшись другими тайнами – хирологии. Но я приобрёл много новых друзей, и с
некоторыми из них встречался ежегодно. Сроки экспедиций были разные – выезжали и на
неделю, и на месяц, а иногда на всё лето. Состав команды тоже был различный – от не
служившей в армии молодёжи до пенсионеров – все сплошные энтузиасты и насквозь
романтики, и всем хотелось открыть землю Санникова или покопаться на берегу скелетов.
Иначе и быть не может. И каждый верил и знал, что приносит пользу, исследуя места
нашей общей земли. Мы изучали аномальные места, например, с пространственновременными трещинами, с изменённым электромагнитным полем, места появления
необычных существ, призраков или вероятных посадок НЛО, таинственные пещеры,
катакомбы и подземные ходы, загадочные горы и равнины с остатками древних
цивилизаций и памятников. Мы постоянно что-нибудь фотографировали и измеряли,
копали и строгали, сидели в ночных засадах и вели свои дневники.
Всё это называлось научно-исследовательским общественным объединением
Космопоиск. Оно работало на самоокупаемости, поэтому мы трудились бесплатно, а
пропитание и билеты приобретали сами. Жили в палатках или в чём придётся.
Региональных организаций в нашей области было достаточно. Несколько лет назад я
впервые позвонил в штаб одной из них и попал на очередной слёт окружного масштаба.
Мне предложили заполнить анкету, где я ответил на вопросы о том, бывал ли раньше в
походах, какими навыками и инструментами владею, занимался ли альпинизмом, плавал
ли на байдарках, увлекался ли спелеологией. Я указал свою группу крови (так положено)
и специальность. Оказалось, что ничем существенным я не владею и не занимаюсь, не
плаваю и не увлекаюсь, а из инструментов пришлось назвать шанцевый. Зато вместо
длинной фразы «читаю и перевожу со словарём» в соответствующей графе я мог указать
всего одно слово. Но как историк я был понят и принят. Координатором, организатором и
вдохновителем всего движения был Вадим Александрович Чернобров, которого я никогда
не видел, но очень много о нём слышал. В прошлом году были изданы две его объёмистых
энциклопедии – загадочных мест России и мира. В конце книги вы сможете найти
телефоны организаций Космопоиска, и, может быть, вам захочется позвонить по одному
из них.
Попадая в экспедиции отряда Космопоиска, я проводил в палатках под звёздами целые
недели. А какие рядом со мной были люди! Мы искореняли нецензурщину и сленг,
устраивали лингвистические конкурсы и разговаривали о Тайной доктрине Блаватской и
библейских пророках. Я расширил свои познания в области архитектуры, археологии и
географии. Было интересно послушать и тех, кто был моложе меня, и уже пожилых
членов своей команды. А приходилось ли вам когда-нибудь бывать среди людей,
случайно переносившихся в другое измерение и в другое время или всерьёз
рассказывающих о достижениях в конструировании машины времени? Это вам не
стойбище курортников и не туристический лагерь, это почти учёные, приехавшие сюда с
одной целью – исследовать окружающую среду, а не глазеть по сторонам, напялив на себя
шмотки помоднее. И тем более, это не походило на полудикое экзотическое телешоу на
необитаемом острове, на котором его цивилизованные участники, чтобы заполучить
миллион, «оставшись в живых», голосовали за выбытие из племени самого
несимпатичного претендента. Каждый вечер решался вопрос – кого бы «съесть на ужин»,
поскольку обитатели острова должны были выживать не сообща, не за счёт себя, а своих
товарищей. Неужели в основу шоу нужно непременно положить разжигание подобных
страстей, на которые у зрителей и так растёт спрос? Кстати, опытный психолог,
проанализировав межличностные отношения и создав скрытый конфликт между кем надо,
ради таких денег мог бы легко разделаться по очереди с каждым конкурентом как на
острове десяти негритят Агаты Кристи. Литературы по данному вопросу в магазинах было
достаточно: как «посеять» конфликт, как «разжечь» конфликт, как выйти «сухим» из
конфликта, ну, и так далее. Целая конфликтология шиворот-навыворот. Или участники
шоу все, как один должны быть святее своих организаторов-шоуменов и самого папы
римского? Ну, что ж, «ничто нас так не развивает, как путешествие», – говаривал
Святослав Рерих.
Осенью у некоторой части городского населения всё чаще звучал вопрос, куда ты
запропастился на лето? Но не потому, что кто-то так истосковался по своему знакомому
или питал к нему искренний интерес, а лишь потому, что хотелось знать, куда человек
ездил в сезон отпусков: на Ибицу, в Крым или Нижние Шишаки. – По тому или иному
ответу было легко судить о степени самоуважения, престижа и материальной
обеспеченности. От этого зависело, продолжать ли с человеком знаться и водиться или не
стоит. – Прослойка наших удачливых граждан слишком боится попасть под влияние
неудачников. Кому же захочется слушать про больных родителей, супругов и детей? Я
охотно удовлетворял интерес любопытных, на ходу сочиняя, «как я провёл лето»,
красочно и напропалую выдумывая про Мальдивы и Гонолулу, Иерихонские джунгли и
Коверкотовы острова. И мне верили без фотографий. Не то, чтобы я гонялся за личным
престижем, а просто пару раз увидел в глазах собеседника плохо скрытую зависть и
решил проверить, возможно ли такое. Ну, потом пошло-поехало – не на одно школьное
сочинение бы хватило. А между поездками я преподавал и предавался чтению книг. И
читал, читал, читал. – Весь учебный год в предвкушении новых экспедиций по области
или по стране. Я любил эти увлекательные путешествия – напряжённую работу в течение
дня, от которой ныли мускулы, вечернее сидение вокруг обязательного костра с байками,
комарами и печёной картошкой под звёздным небом, под проливным дождём, палящим
солнцем или ветром в бескрайней степи. И где-то там, – где ночное небо смыкается с
глухим лесом, – одинокий огонёк, до которого обязательно хотелось дойти.
Каждую весну я звонил в организации Космопоиска московского региона и через
знакомых искал подходящие маршруты на предстоящее лето. Собирался сделать то же и в
этом году, если, конечно, не отправлюсь с друзьями в Гималаи или на Тибет. Эта идея
была соблазнительной для такого бродяги, как я. А то, что я в душе был бродягой, мало
кто сомневался. Ярлык пилигрима ещё не означает непостоянства или ненадёжности. Ведь
и среди бомжей тоже попадаются разные люди.
Мои материальные запросы составляли лишь книги и квартплата, а дамы у меня не
было. На первый взгляд, могло показаться, что я жил не только уединённо, но и замкнуто.
Наши родители не так давно умерли – сначала отец, потом и мать. Моя однокомнатная
квартира располагалась в Одинцово, недалеко от станции и места, где когда-то жила вся
наша семья. Мой брат, как и отец, всё время прослужил в одном стратегическом роде
войск, на любом расстоянии защищавшем небо и землю. В прошлом году брат вышел на
пенсию, или в запас по семейным обстоятельствам, отслужив двадцать лет, и сразу
устроился на работу в частную фирму, или как там она зовётся. Жил он теперь на северозападе Москвы, но чаще всего мы встречались с ним на Комсомольской площади. Так уж
у нас повелось. Постоянная разница в возрасте у нас не сглаживалась, и похоже было, что
не изгладится уже никогда. Наверное, есть отношения, которые не меняются и за всю
историю человеческой жизни. После смерти родителей я всегда мог положиться на брата,
а брат всегда полагался лишь на самого себя.
***
– Может ли быть открыто человеку будущее?
«Вообще, оно сокрыто от человека и только в редких и исключительных случаях
Бог разрешает откровение».
– С какою целью будущее скрыто от человека?
«Если бы человек знал будущее, он пренебрегал бы настоящим, воля его не была
бы так свободна. Он или бы совершенно не заботился о будущем, зная, что оно
должно произойти, или старался бы всё сделать, чтобы помешать ему. Бог не
пожелал этого в тех видах, чтобы каждый содействовал исполнению вещей даже тех,
которым человек желал бы воспротивиться; так и ты, сам того не подозревая,
готовишь события, которые происходят в твоей жизни».
– В таком случае, зачем же иногда бывает откровение будущего?
«Это бывает тогда, когда предварительное знание должно облегчить исполнение
события. Кроме того, часто это бывает испытанием. Ожидание события может
возбудить мысли более или менее добрые. Если человек будет знать, например, что
получит наследство, которого не ожидает, в нём может пробудиться чувство
жадности, желание поскорее получить наследство, чтобы насладиться земными
благами, и при этом он может желать смерти того, кто его обогатит. Или же,
напротив, перспектива эта возбудит в человеке хорошие чувства и благородные
мысли. Если предсказание не исполняется – тут другое испытание: как человек
перенесёт разочарование. Но, тем не менее, ему всегда вменяются в заслугу или в
вину те хорошие или дурные мысли, которые породит в нём вера в событие».
– Так как Богу известно, падёт ли человек в таком-то испытании, то зачем же Он
подвергает его этому испытанию?
«Это всё равно, что спросить, отчего не создал Бог человека совершенным;
поэтому, чтобы достигнуть возмужалости, человек должен пройти через состояние
детства».
Книга Духов
***
Как-то в феврале, проснувшись поутру, я заметил, что не бреюсь и не выхожу из дома
уже третьи сутки. Не надо сразу думать, что на моём усеянном окурками столе валялись
грубо вспоротые консервные банки, под столом катались разнокалиберные бутылки с
остатками спасительных капель, а меня разбудил подвернувшийся под бок позавчерашний
сухарь. На столе у меня лежала очень ценная книга, которую мне надлежало вернуть в
отведённый мне срок. Книгу эту об истории русского народа, написанную одним из
наших академиков, не то изъятую из продажи, не то запрещённую к переизданию, уже
невозможно было купить. Теперь она была прочитана, и все заметки сделаны. Я
вспомнил, что сегодня шестнадцатое число – день рождения отца, и просто так заглянул в
карманный гороскоп, который покупал от случая к случаю. Так просто, чтобы задним
числом проверять качество предсказаний по звёздам. Из него я выяснил, что наступившим
днём должен увидеться с родственниками. Там было написано и что-то ещё, но
зашипевший на огне кофе заставил отложить гороскоп и бросится к плите. «Интересно, –
подумал я, – а если никуда не выходить, сбудется предсказание или нет? – Я слышал, что
секрет точных астрологических предсказаний о наступлении неизбежного события был
утерян многие столетия назад. Поэтому современные астрологи, как гласит их
профессиональный анекдот, должны уметь не только обосновать предсказываемое
событие, но и объяснить, почему опять не сошлись концы с концами. Придётся наведаться
к брату, больше не к кому. Всё равно собирался. Поддержим отечественную астрологию».
Я пил кофе, глядя в оконную темень, и слушал придурковатые хохмы ди-джеев,
заверивших, что уставших от рекламы радиослушателей ждёт, наконец, аж четверть часа
бесперебойных хитов, однозвучно крутившихся наподобие шарманки. Своими
балагурными интонациями и каламбурно-цитатным языком радиоведущие давно
перещеголяли репортёров в теленовостях. Позавтракав, я принялся за переделку двух
лекций, – надо было кое-что в них сократить, снабдить их новыми цитатами и примерами,
привести к месту свежий анекдот для разрядки аудитории и органичнее связать прежний
материал с обострившимися проблемами современности. Когда я закончил работу,
несколько оригинальных идей и вырезок осталось в папке не оприходованными – лекция
не безразмерна. Этой работой я занимался почти каждый день, записывая на всяких
клочках бумаги стоящие мысли. Моя папка представляла собой методическую кладезь и
никогда, в отличие от меня, не худела.
Настало время обеда, в меню которого суп, борщ, щи и бульон не значились. «Повару и
официанту снова можно закатить скандал», – отметил я. По телевизору вместо погоды на
сегодня уже передавали метеосводку назавтра, а затем послышались песни. А в песнях,
которые мне нравились, я, прежде всего, любил слова, а не всякие «муси-пуси» или немую
подтанцовку и нелепое рукоплескание с микрофоном. И тем более, не клипы, декорации
которых напоминают демонстрацию внутреннего мира душевнобольных. – Каков спрос –
таково и предложение. Больше всего я любил группу Любэ и ещё, может быть, двух-трёх
певцов. Мне казалось, что будь я лет на десять-пятнадцать постарше, мог бы сдружиться с
Николаем Расторгуевым и в тайне мечтал познакомиться с этим парнем, хотя фанатом,
вообще, не был и личных кумиров для себя не сотворял – ни политических, ни
футбольных. Но слушая песни Любэ, я испытывал сильную и непонятную ностальгию. Не
зря Президент поздравлял солиста группы с юбилеем. «Неужели о личности нельзя судить
по её песням?» – постоянно спрашивал я себя.
Выходя из дома, я часто брал с собой старенький кассетный плеер. Он вполне заменял
мне «фанерные» концерты в залах, набитых фанатиками. Слушая его в дороге, я
скрашивал долгие передвижения по городу, отвлекаясь от сосредоточения на
раздражающей ерунде. Так делали многие. Но благодаря этому плееру, я когда-то понастоящему выучил иностранный язык. Этому я был обязан своему брату, который учил
языки тем же способом – на улице и в метро. «Главное – произношение, говорил он. – А
«читаю и перевожу со словарём» обычно пишут в анкетах все. Так что выбирай сам,
какую кассету слушать, идя по городу. Зато во время, сэкономленное на подготовке к
экзамену, сможешь делать всё, что хочешь. Да ни одному путешественнику компас не
заменит знание языка».
Брат хорошо умел убеждать. Резонно. Тем более, что если вы не знаете, в каком
направлении ваш дом, компас не поможет. – Азимут нельзя взять, а расспросить
аборигенов всегда можно.
– А какое у меня произношение? – спросил я однажды, учась в старших классах
школы.
– У тебя комбинация сибирских наречий с вульгарными столичными интонациями
тинейджера – и без фоноскопии ясно. Не обижайся. Если у шпиона будет такой акцент,
его поймают или выгонят с работы.
– А какие качества у шпиона должны быть?
– В шпионы собрался? – Там большой конкурс – не пройдёшь. Двадцать человек на
место. Но могу рассказать о том, что пишут плохим шпионам в производственных
характеристиках их начальники.
– ??
– Например, – быстро возбудим. Легко вызвать на возмущение, протест и бурное
возражение. Мгновенно поддаётся на провокацию, вызванную несогласием собеседника.
Просто абитуриенту рассказывают старый, надоевший всем анекдот и смотрят, –
посмеётся он над ним или начнёт разочарованно реагировать. Как ты раньше, когда
родители тебе говорили, что купят велосипед или коньки в следующем году.
– А ещё?
– Не умеет принимать адекватных решений в экстремальных ситуациях при дефиците
времени. Как ты, когда неожиданно узнаёшь что завтра у тебя контрольная по математике.
Или настаивает на явно ошибочных решениях и проявляет недюжинное упорство в
очевидно безнадёжных ситуациях. Совсем как ты, когда играешь с приятелем в шахматы.
– А ещё?
– Ну, игнорирует объективную оценку стечения обстоятельств, сформулированную
третьими лицами. Я бы тебе написал именно такую характеристику за прошедший
учебный год.
– А что тогда самое главное для шпиона?
– Главное? – Выпить маленькими глотками русской водки за столом с врагами за свою
победу как в фильме «Подвиг разведчика».
– Да ну тебя. А что ещё?
– Это, вообще-то, называют самообладанием. Но ещё никогда нельзя носить тёмные
очки, низко надвигать шляпу, поднимать воротник плаща, оглядываться и подсматривать
из-за угла. Никто не должен сразу узнать, что ты шпион, понял?
– Правда, что ли?
– Тогда какой толк будет от шпиона? Всё, что я тебе сказал – правда. Могу добавить,
что шпионы и охотники за ними должны читать не только классику, но и детективы. А ты
пока даже учебники читать правильно не научился. Смотришь в книгу и видишь, что
экзамены ещё далеко. Потому что твоя книга завёрнута в обложку учебника истории…
Мне всегда было интересно говорить с братом, даже когда он пересказывал
художественную литературу – я много раз ловил его на этом. Ну, хватит, я слишком
увлёкся вопросами внутрисемейного воспитания, а пришла пора высунуть нос на улицу.
Я взял книгу, чтобы вернуть её туда, где мне её дали, засунул кассету с песнями
Распутиной в плеер и вышел из дома. Лёгкая февральская вьюга напомнила мне детские
годы в заснеженной Сибири. Прогнозу астрологии о встрече с родственниками я решил
последовать ближе к вечеру. Подумать о том, что кроме астрологического прогноза
существуют и прочие, мне в голову не пришло, потому что сегодня меня интересовал
лишь прогноз метеорологический.
По дороге мне почему-то вспомнилось прочитанное три-четыре года назад. Уж очень
оно расходилось с идеями двухтомного труда, который я собирался возвратить сегодня. В
одной цинично написанной книжке, где автор наперегонки «с запущенной в разнос
империей» (его выражение) торговал методами, которыми действует его и, видимо, любая
разведка мира, во введении было сказано, что Чингисхан под влиянием навязчивой идеи,
уничтожил ряд цивилизаций, но почитается национальным героем в современной
Монголии, Наполеон угробил сотни тысяч солдат ради своих амбиций, но запомнился как
романтическая и уважаемая личность. И, дескать, возможно, через некоторое время в
таком же стиле будут преподносить и Гитлера, и Сталина (да кто бы стал спорить, что из
истории не извлекаются уроки или извлекаются, но не те?). Автор, выпустивший свой
опус недавно, отмечал справедливость иезуитского тезиса о том, что цель всегда
оправдывает любые средства, а грязноватые (его слово) методы, представляемые им,
рассчитаны на тех, кто не прошёл спецкурсов в спецзаведениях, но должен делать то же
самое. – Должен, поскольку, видите ли, времена такие наступили, – сама империя в разнос
пошла.
Для «ломания воли человека» представителям служб безопасности отечественного
бизнеса, детективных и охранных агентств (кому и было адресовано всё это) «в борьбе
против конкурентов, преступников и госструктур» (!) рекомендовалось, в частности,
«промазывание половым членом по губам», «макание головой в ведро с дерьмом»,
«принуждение совершить подлость по отношению к близким» или «полное лишение сна».
Весьма подробно, будто для «чайников», описывались способы вымогательства и
шантажа в зависимости от поставленной цели. Ну, и ещё несколько сот подробнейших
рекомендаций из современного арсенала сотрудников спецслужб, включая детальные
советы раздела по «залеганию на дно» от тех же «конкурентов, преступников и
госструктур». И многие другие любые интересные советы для любого, против любого,
которые обязательно пригодятся в борьбе за место под солнцем любому. Круче правил
игры в «казаки-разбойники» или «зелёных и синих». Один подраздел о роли научнотехнического прогресса в разделе о воздействии на человека пыткой чего стоил!
Опричники Ивана Грозного и Феликса Железного отдыхают. Тут и ультразвук, и
инфразвук, сверхчастотные и торсионные излучения, какие-то ударные волны,
электрошок и нижепороговое аудиовизуальное раздражение. И, конечно, химические
пилюли от утаивания истины. Как говориться, были бы деньги, а нет – возьмите не менее
эффективное ржавое ведро. Так что средний и малый бизнес тоже в стороне не останутся.
Кстати, одним из способов защиты от пыток назывался «выход в астрал» из тела
приёмами буддийско-даосского транса. «Странно», – подумал я, прочтя это, так как
раньше никогда не задумывался над тем, что в разведке или контрразведке (им и была
посвящена книга) служат не только узколобые материалисты. Ну что ж, кичливые профи
спецслужб имели право на преимущество перед остальными. Они считали всех прочих
лохами, и это было больше, чем правда. С первой до последней страницы книги
присутствовала психология, ни в медицинском, ни в педагогическом вузе не изучаемая.
Но автор мог быть спокоен – гостайну он не выдал, а наоборот, «помог» обществу. Вот
только нужно ли и в без того больное общество тащить это ржавое ведро? И не слишком
ли много развелось малоизвестных актёров, желающих подзаработать, набросив белый
халат, и навязывающих свои снадобья, от которых больному становится всё хуже?
Может, зря я так на него взъелся? Людям всякая чернуха уже надоела, многие мимо
проходят. Нет, не зря. Я давно усвоил: то, что следует знать, не обязательно любить, и кое
на что внимание обращать надо. И я не о подробно изложенных средствах и методах
рассуждаю (учебно-практическое пособие для профанов всё-таки), которые циничнее и
грязнее самой жёсткой порнухи и некоторых зарвавшихся политиков (какова их политика
– таково сейчас и концентрированное выражение нашей экономики), а об упомянутых
выше именах. Меня удивило не только и не столько содержание пособия – таких было
навалом, и их бы хватило для спецбиблиотеки при открытии первой частной
разведшколы, – сколько поразила другая фраза автора из этого введения. Иной читатель
на моём месте, торопясь заглянуть на последующие страницы, не обратил бы на неё
никакого внимания, но я был историком, и не мог этого не заметить. В ней утверждалось,
что «те, кого вчера считали гнусными преступниками, сегодня объявляются мудрейшими
предпринимателями, а те, кого сегодня запишут в террористы, возможно, завтра станут
украшением нации». Можете мне верить или нет, – такое я вычитал впервые. Это был
редчайший случай проявления крайнего цинизма, которого старались избегать даже
самые известные истории законченные циники, а я перечитал их почти всех. Нет, конечно,
то, что этот пенсионер ляпнул одиннадцатитысячным тиражом из своей отставки или
запаса, мне было известно и без него. И если он выходец из спецслужб, то умел применять
информационно-аналитические методы, используемые в историографии, и знал о
диапазоне полярных оценок роли личности в ходе смены исторических эпох не хуже
меня. Но автор явно не хотел и не пытался искать различий в категориях добра и зла,
справедливости и беспредела, несмотря на то, что его служба согласно Боевому Уставу
продолжается при любом режиме. А Устав этот, между прочим, не расписание электричек
и не пенсионные льготы, вставшие государству поперёк горла, он кровью выверен – и
своей, и чужой, почему и незыблем. Даже по сравнению с Конституцией. Неужели этот
бывший генерал или полковник столь беспринципен потому (ах, да, среди них «бывших»
не бывает, это ведь не лётчики или танкисты), что во всей истории сумел разглядеть славу
и почести, оказываемые лишь мерзавцам? Я даже не хочу обсуждать другие его
высказывания, например, о том, что всяк желающий, вооружённый этим руководством,
способен «стать всемогущим Богом» и заставить другого человека делать всё, что
потребуется. Или до выхода на пенсию он мыслил о Боге и человечестве диаметрально
противоположным образом? Что это? – Подмеченная со стороны недоступная миллиардам
людей ушедших поколений диалектика добра и зла вселенского масштаба или лицемерное
самооправдание в стремлении предложить свой товар всем желающим? – Высокомерное
оправдание ничтожества и цинизма или голая правда Природы, в которой, по мнению
автора, с позиций Вечности, нет никаких различий между добром и злом? А нет ли? Если
Природа и есть Бог, не слишком ли самонадеянным будет замахнуться на него, желая
стать повыше Всевышнего? Этот же вопрос не давал мне покоя, пока я три дня до
глубокой ночи листал с карандашом книгу об истории своего народа. Тогда у меня
появилось чувство, что для того, чтобы понять это, мне не доставало чего-то важного, но
чего – я не знал.
Мы можем продолжать всенародно любить полковника ГРУ Исаева или генерала
Константинова из контрразведки КГБ, сыгранных Вячеславом Тихоновым, но в жизни
они должны оставаться на незримом фронте. Потому что проповеди этих «генералполковников» о системе взаимоотношений между ближними, обществу не нужны. Оно
уже слышало их каких-нибудь лет двадцать с небольшим назад, запивая укрепление
дисциплины дешёвой водкой. А если вы не согласны, приведу последнюю цитату из того
пенсионера: «Мощь интеллекта не аналог морали, так же как не стыкуется с моралью
истинный профессионализм». – Это как раз тот профессионализм, которым мы так
наслаждаемся, с умилением и гордостью глядя на легендарного супермена с лицом
популярного артиста, и упиваясь тоской по патриотизму. До анекдотов, до абсурда.
Забавно, что чужие шпионы и контрразведчики в книгах и фильмах изображены такими,
какими на самом деле были и свои. И кто же из них лучше умел отделять злаки от плевел?
Возможно, и прав был самый главный американский шпион Аллен Даллес, в своё время
сказавший, что достаточно сделать верующими в Бога хотя бы половину населения
Советского Союза, и будет свергнута Советская Власть. Не зря же мы расстреливали
попов, переплавляли колокола и в храмах хранили картошку…
Синяя московская метель не прекратилась и тогда, когда я нажимал на кнопку звонка у
квартиры брата. Дверь открылась. На пороге стояла его жена Галя.
Я поздоровался:
– Я поэт, зовусь я цветик, от меня вам всем приветик!
– Нужен лишь один привет, – мужа с дочкой дома нет, – неожиданно в рифму ответила
она. – Проходи и отряхнись. Я купила тебе новые тапочки.
Я стряхнул снег с куртки и снял её. Тапочки пришлись в пору.
– В индивидуальном гороскопе на сегодня мне предначертано свидание с
родственниками. Согласно ему в вашем доме для паломника появляется новая обувь. К
чему бы это?
– Старая порвалась. Мой руки.
– Ясно. Слепое неверие в астрологическую науку. Ты читаешь гороскопы?
– А что я в них найду? – Там пишут, когда проворачивать сделки в банке, покупатьпродавать недвижимость и землю, ходить в казино и посещать салоны красоты вместе с
собакой. Такие гороскопы стали сочинять… ну, не для всех. Пишут, когда вкладывать,
когда получать, ходить на презентации и по бутикам. И даже, когда связываться с
зарубежными партнёрами. Всё это от лукавого.
Галя скептически относилась к астрологии и всему прочему, что не принимала церковь,
материалисткой не была и религиозные праздники уважала.
– Нострадамус писал, что тщеславие магии подвергнуто осуждению Священным
Писанием, а для юдициарной астрологии сделано исключение. Именно с её помощью
благодаря Божественному откровению им были написаны центурии и катрены. Так что
лукавый не вправе что-то запрещать или разрешать.
– Ну и что? Садись за стол.
– Хорошо, к примеру, у мамы есть огород?
– Ну, есть. В Ступино. А что?
– Вот. А когда она будет сажать огурцы – по астрологическому календарю в газете или
в удобное для себя время?
– Когда соседка сажает, – у неё всегда хорошие огурцы растут. И помидоры.
– Да-а. В этом доме астрологической правды не добьёшься. У вас даже новые тапки
появляются, когда старые рвутся. А когда рвутся? – вот в чём извечный вопрос.
Галя умела заменять исчерпанную тему в любом разговоре новой, как и положено
учителю младших классов. Такие же извечные вопросы, как о дураках и дорогах,
вызывала обычная средняя школа – с директором, завучем и учителями с одной стороны и
с учениками и родителями с другой. Отметив далее, что вот я, мол, и умный, и свободный
(тут, конечно, подразумевалась моя свобода от основных социальных связей –
постоянного места работы, а иногда и жительства и женской привязанности) и, вообще,
кандидат исторических наук (опять её правда), она сделала интересное высказывание. –
Не мог бы я пока «хотя бы» составить генеалогическое дерево нашей фамилии. И
желательно в рамках столетия или, ещё лучше, «хотя бы» применительно к обозримому
времени. А то, вон у Ленки в школе дали домашнее задание: нарисовать максимально
густое дерево сородичей из как можно далёкого прошлого, начиная от…
– От наскальной живописи соплеменников и охоты на мамонтов, что ли? – перебил я
её, так как мне немедленно захотелось уточнить, как она понимает историческую
обозримость. – Такие деревья, насколько я знаю, охватывают период не двадцатьтридцать лет.
– Да что такое для вас, историков, двести, триста или даже тысяча лет? – проворковала
Галя. – Так, – семнадцать мгновений весны. И потом, говорят, что все мы родственники на
земле в каком-то поколении.
Я задумался об изменившихся требованиях, предъявляемых к нынешним ученикам.
Лена, действительно, была умной девочкой, и родители хотели, чтобы она поступила в
МГУ, однако, эти семейные планы, к сожалению, зависели не только от способностей
ребёнка, но и от кошелька родителей будущей абитуриентки.
– Всего лишь в четырнадцатом, – с опозданием ответил я, выйдя из задумчивости. Но
алтайцы, например, по традиции обязаны знать своих предков до седьмого колена. Они
считают, что в противном случае жизнь их потомков в последующих поколениях не будет
иметь смысла.
– Вот видишь, ты столько знаешь и справишься.
– Ну-у, – начал я и что-то промычал, прихлёбывая чай. – Кажется, у меня в домашней
библиотечке была какая-то книжка, связанная с генеалогией. Там даже чьё-то дерево
приведено. Могу выдать, но в тайны древнего рода не посвящён и имена своих шуринов и
деверей я, как Наф-наф, усвоил не лучше, чем мой братец Нуф-нуф. А внучатые
племянницы, троюродные бабушки и кузины необъяснимостью терминологии наводят на
меня ужас. И, вообще, дальше понятия определения или определения понятия ближайшей
племянницы я не ушёл, и то благодаря вам. И кроме того, тут нужен специалист, а
проктолог не обязан замещать стоматолога, даже если что-то у кого-то сильно болит.
– Нарисовал бы генеалогическое дерево – своим детям бы пригодилось. Ты историк
или где? И, вообще, мы ждём, когда ты женишься.
– Как это – нарисовал? Это что – дерево у домика с фабрично-заводской выставки
«Рисуют наши дети»? И потом, я не хочу жениться, а хочу учиться, – пытался острить я. –
Вот у брата три диплома о высшем военном образовании и ещё один гражданский – от
Плехановки. А у меня с этим делом сущий дефицит.
– Верно. Чтобы мало зарабатывать, надо много учиться, как в том анекдоте про нового
русского, который устраивал своего отпрыска в большую жизнь, – улыбаясь, ответила
Галя. – Но в наше время таких заданий на дом школьникам не задавали.
– Угу. Нынче в школе пятый класс вроде института. Хотя песенку об этом пели ещё до
моего рождения.
– Но как педагог я согласна. История семьи, ячейки общества и история родины
помогают воспитанию растущих поколений.
– Ну, это две совсем разные истории, хотя бы потому, что брак и семья основываются
на взаимном уважении и любви. Если только это не гарем, за который ратуют некоторые
государственные мужи с первобытными замашками.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Конечно, правильно, что в школе дают такие домашние задания. Ведь Россия
занимает первое место в мире по числу убийств родителей своими детьми. А ребёнку надо
объяснить, что его папа и мама тоже были маленькими, дедушка с бабушкой когда-то
были молодыми и не болели. А если бы не было его прабабушек и прадедушек, то не было
бы и тебя, наше любимое чадо. И ещё у тебя были всякие пра-пра-, которые, если бы
смогли дожить, тоже любили бы тебя, а ты их. Но не было в их времена ни компьютера,
ни чупа-чупса на палочке, потому что, возможно, они жили в сказочных замках,
посмеиваясь над интернет-сидельцами и геймерами, и играли совсем в другие, не
виртуальные игры. И вот, когда ты вырастешь, обязательно узнаешь, кто были твои
далёкие предки, и, может быть, если, конечно, будешь хорошо учиться, найдёшь тот
старинный замок, где они жили. Потому что главное в нашей жизни – это твои близкие и
родные и все люди вообще – с их бабушками и дедушками. Это и есть твоя настоящая
Родина. Поэтому её и защищают.
Я тряхнул головой, удивляясь, как за секунды в ней пронеслось сразу столько мыслей,
да ещё таких чётких и последовательных. Внезапно я осёкся, прервав поток своих
педагогических измышлений. Чего это я?
– Ну, ты даёшь? Не всякий учитель так сможет выразиться.
Полёт моей разнузданной педагогической фантазии внезапно иссяк, и я сказал:
– Просто для меня погас свет в конце какого-то длинного тоннеля, по которому я шёл
как осёл за морковкой. Один рыжий тип отключил. И я оглянулся вокруг: вроде темнее, а
видно больше. Как будто стоишь на столе и смотришь сверху. Если когда-нибудь у меня
будет ребёнок, я не стану его останавливать – пускай он лезет на стол. Только присмотрю,
чтобы не упал. Все мы должны карабкаться на свой стол. А тот рыжий тип ещё заявил, что
такие как он, пришли надолго…
– Будет, будет… – начала, но не договорила фразу Галя, так как дверь тут же
открылась, и в квартиру вошли мой брат с дочерью, которая кроме гимназии с «уклоном»
занималась ещё и в музыкальной школе.
– Привет! – прокричала племяшка как на детском утреннике.
– Здрасте, – по-вечернему отреагировал я. – Твой «ненавистный инструмент» пришла
пора настроить, – добавил я, имея в виду пианино. – А то как же ты для меня сыграешь
«Мурку»? Вот я в твои годы играл на дедушкином аккордеоне, а твой папа скрипел на
скрипке… Эх, как сказал бы неизвестный мне поэт-бойскаут:
«Солнце светило на голову мне,
как хорошо моей голове!» Было.
– Не так, дядя Саша. Надо так:
«Снова светило меня озарило,
Стало вокруг лучезарно вполне.
Если судьба меня так одарила,
Значит не плохо моей голове». Было.
– Чтобы цитировать родного дядю не обязательно прослыть вундеркиндом.
Мы засмеялись и перешли к обсуждению повседневных дел, а Галя стала накрывать
стол. За ужином мы вспомнили родителей, поговорили о личных планах на ближайшее
будущее, которое ничего замечательного не приоткрывало. Так, одни серые будни, тем
более до лета было ещё далеко.
Задерживаться я не стал, решив, что сегодня, наконец, лягу спать пораньше, и почти
сразу ушёл восвояси. А к короткому разговору о родословном дереве нашей семьи мы
больше не возвращались. Тогда я не мог догадываться, что очень скоро мне предстоит
складывать картинку из мозаики, фрагменты которой будут попадаться мне в самых
неожиданных местах, удалённых на сотни и даже тысячи километров друг от друга. Да и
тот разговор о школьном задании по составлению своей родословной, скорее всего, не мог
быть простой случайностью, потому что в нашем мире ничего случайного не бывает. А
иначе, как объяснить случайностью второй, третий… десятый повод, послуживший
толчком к составлению фамильного древа, да ещё весьма необычного древа? И как,
вообще, следовало оценить последующие события, которые заставили меня действовать
так, чтобы так круто изменилась моя, и не только моя жизнь?
***
– Могут ли Духи знать наши самые сокровенные мысли?
«Они знают часто то, что вы желали бы скрыть даже от самих себя; ни поступки,
ни мысли не могут быть скрыты от них».
– Поэтому легче скрыть что-нибудь от человека, когда он жив, нежели после его
смерти?
«Без сомнения, и в то время, когда вы уверены, что вы одни, вас окружает толпа
Духов, которые видят вас».
– Что думают о нас Духи, нас окружающие и наблюдающие за нами?
«Лёгкие Духи смеются над причинёнными вам неприятностями и над вашим
нетерпением. Серьёзные Духи жалеют вас и стараются помогать вам».
– Имеют ли Духи влияние на наши мысли и на наши поступки?
«В этом отношении их влияние гораздо больше, чем вы думаете, так как они
часто руководят вами».
– Значит, одни из наших мыслей – наши собственные, а другие – внушённые нам?
«В числе этих мыслей есть и ваши собственные, и внушённые нами; вот почему,
чувствуя в себе борьбу мыслей, вы находитесь часто в нерешимости. Внушённая
мысль есть как бы голос, говорящий вам. Собственные ваши мысли большею
частью те, которые являются первыми».
– Люди с большим умом и люди гениальные всегда ли почерпают свои мысли в
самих себе?
«Когда они не находят их в себе, то призывают на помощь вдохновение; этим они,
нисколько того не подозревая, вызывают Духов».
– Духи, желающие склонить нас к злу, пользуются ли теми обстоятельствами,
которые окружают нас, или же сами могут создать эти обстоятельства?
«Они пользуются обстоятельствами, но часто вызывают их сами, увлекая вас без
вашего ведома к предмету ваших стремлений. Так, например, человек находит на
дороге деньги. Не думай, чтоб Духи положили их в этом месте, но они могут внушить
человеку мысль пойти по этому направлению, и тогда уже внушают ему желание
завладеть этими деньгами, между тем, как другие советуют ему отдать их тому, кому
они принадлежат. То же самое бывает при всех других искушениях».
– Какого рода страдания наши более огорчают Духов, физические или
нравственные?
«Ваш эгоизм и ваше жестокосердие. От них происходит всё: Духи смеются над
всеми мнимыми бедствиями, порождаемыми гордостью и честолюбием; они
наслаждаются теми, которые могут сократить время вашего искупления».
– Наши родители и друзья, прежде нас перешедшие в мир Духов, больше ли
симпатизируют нам, чем посторонние?
«Без сомнения, и часто они покровительствуют вам, как Духи, смотря по степени
своего развития».
– Сочувствуют ли они привязанности нашей к ним?
«Очень; но они забывают тех, кто их забывает».
– Могут ли Духи отклонить бедствия от некоторых лиц и доставить им
благоденствие?
«Не всегда, потому что есть бедствия, которые входят в состав целей Провидения,
но они всегда уменьшают ваши страдания, придавая вам больше терпения и
покорности».
Книга Духов
***
Выйдя от брата, я решил пройтись пешком. В последнее время бывать на воздухе не
удавалось. Ветер поутих, стало теплее. Мне нравилась эта длинная прямая улица, которая
тянулась в сторону центра города от Серебряного Бора. Как-то незаметно я перешёл от
генеалогических размышлений к рассуждениям историческим.
Тот «пенсионер в штатском» считал, что выбор, угодный Богу, невозможен в силу
отсутствия в Природе разницы между добром и злом. – Станьте выше всего сущего и вы
сам Бог. Тогда посмотрим, какой выбор делают власть предержащие чаще всего. Может
быть, окажется, что какому-то из них, они следуют преимущественно, как правило, или
всегда? И ещё посмотрим, как сам народ оценивает выбор своих вождей. А заодно
выясним, в чью пользу они совершают этот выбор чаще – народа или свою собственную?
Один известный учёный на какой-то межвузовской научно-методической
конференции, извинившись за употребление мелкоуголовной лексики, в узкокулуарном
дыму перерыва заметил, что слово «крысятничать» можно применить к власть имущим в
том случае, если депутат, партия, чиновник или министр, не взирая на ограничения и
ответственность, берут с кресла больше, чем дают государству и обществу. Конференция,
кажется, была посвящена проблемам развития научно-технического прогресса в условиях
одичавшей от долгожданного капитализма страны.
Не крысятник ли депутат, имеющий массу льгот, не являющийся на заседания из-за
занятости своим бизнесом или явившийся на него, чтобы протолкнуть выгодный кому-то
законопроект? – пояснял свою мысль тот учёный. – Не крысятничают ли депутаты и
министры, которым органы государственного управления предлагают купить участки на
морском берегу по смешной цене? А как назвать иначе главу семьи, разросшейся до
полигамного неприличия и разбогатевшей на ваучеризации, инфляции, дефолтах и
распродаже с молотка мощи страны? А фуфлогонов, швырнувших сверху идеи
обновления, чтобы от их левых и правых соратников не успели снизу отодвинуть корыто,
наполняемое из спецраспределителя? А некоторые партии, выражающие интересы
давших им кормушку олигархов, ненавистных народу? И всех тех, кто из алчности,
тщеславия, гордости, мести, ревности и даже любви, в угоду личным амбициям и
интересам, обворовывают государство с людьми, живущими в нём? В угоду этим
амбициям были начаты война в Афганистане, перестройка, вхождение в дикий рынок,
траты астрономических сумм на организацию бесконечных выборов в беднеющей стране
и замещение чиновниками подавляющего числа казённых кресел.
Всемирная история могла дать ответ на многие вопросы. Надо было всего лишь
заглянуть в её не смытые временем и не стёртые заинтересованными лицами скрижали.
Как ни прячь, как ни выворачивай её, ответ про исторические грабли, на которые уже
наступали, всегда найдётся. По версии историков, Наполеону, недовольному бесплодием
Жозефины, было дважды отказано в получении руки великих княгинь – сестёр
императора Александра I – в 1808 году – Екатерины, а в 1809 – Анны Павловны. Идя на
поводу своей амбициозной закомплексованной натуры, плотоядный деспот, любивший
унижать даже своих генералов на поле брани, потерял всё – и жену, и армию, и власть.
Неудачное сватовство задело гордого корсиканца так, что он кипел от гнева, и личного
оскорбления простить не мог. Оно должно было быть смыто кровью и, разумеется, чужой.
В итоге 12 июня 1812 года французская армия вторглась в Россию. Ведь его, перед
которым трепетала вся Европа, унизили дважды. Уже в изгнании свергнутый император
жалел не о том, что начал войну, а о том, что потерял престол, не женившись ни на одной
из государевых сестёр. А это похуже, чем последний чемоданчик с баксами в метро
оставить. Вот пример простого политического цинизма любовника-страдальца в
романтическом ореоле. Если бы мы сами почитали, сколько преданных и брошенных им
на произвол судьбы отступающих солдат осталось на обочинах смоленской и литовской
дорог, а не внимали с умилением, как барышни, историям о французской любви с
фиалками в голове, мы бы поняли, что политику и любовь следует держать отдельно, как
пиво от мух. Но со школьной скамьи у меня остались только смутные воспоминания о
народе, поднявшемся горой за своего государя-императора, и Москве, которая не пошла к
супостату с повинной головою.
Обычно о крысятничестве нам сообщают несколько отстранённо и в изолированном
контексте (мол, я – не я, и лошадь не моя), хотя где начинаются и где кончаются культ
личности и коррупция, никто не знает. Это чтобы точное синтетическое представление
обо всех царствующих особах сразу не трансформировалось в нелюбовь к истории родной
отчизны. В школе было как-то не с руки на каждом уроке рассказывать детишкам об
очередном запятнавшем себя негодяе, с которым связана героическая история победно
шагающей страны. – Вдруг они спросят у родителей: как так, о каком таком неприглядном
житье-бытье в нашем славном пятом измерении нам заговорили? И пожалуются на
ругливую тётеньку в синих чулках, со строгим, а потому смешным пучком на затылке,
размахивающую лазерной указкой над портретом бывшей сиятельной особы как топором
над лобным местом. А очередная особа опять умудрилась впасть в одновременную
крамолу и сверху, и снизу, хоть тресни, повторив судьбу своих предшественников. От
родной истории, изложенной «училкой» по такой методе, можно запросто перейти к
родине, а от неё к государству, а последнее, никуда не деться, – это «я». А «я» диктовало
учебные программы для школ, лицеев, колледжей и училищ, потому что только оно знало,
кого, сколько, как и когда надо ругать. А кого хвалить, и так ясно в любую погоду.
Теперь, может, никто ничего не диктует, и тогда – пиши учебники, какие попало, кому не
лень (выяснилось, что не лень многим). Традиция есть традиция – сначала нельзя ничего,
потом можно всё и даже то, что нельзя никому и никогда. Думаете, что историки
оценивают прошлое иначе, чем народ? Разница в том, что первые догадываются о
будущем второго. Задним умом у нас знаете ли... но вот соломки под зад вечно не хватает
– ни историкам, ни электорату. Теперь понятно, почему даже бывших вождей на уроках
не рекомендовалось ругать, на чём свет стоит? – Если на экзамене все такие уроки враз
без шпаргалки вспомнятся, что с экзаменаторами станет? – То-то.
Все руководители министерства внутренних дел, возглавлявшие его с 1917 по 1991 год,
закончили жизнь как изменники и шпионы у стенки либо за стенкой или в психушке, либо
самоубийством, или уйдя в бесславное небытие. И следов не сыскать. Это вам не
деревенский погост за околицей, где все закончившие земной путь, пахали, сеяли и теперь
лежат вместе. И что бы изменилось, если бы меня поправили и сказали об одном-двух
исключениях, что какой-нибудь Щедрин или Пугаев не умер собственной смертью… с
двумя пулями в голове, а якобы дожил до разведения клубники на своих шести сотках?
Читая биографии этих людей и документы об их деяниях, задаёшься вопросом, – жили ли
мы в то же самое время или в параллельное? Трудненько же было отыскать доблестные
традиции российского ведомства организаторам празднования двухсотлетнего
существования министерства внутренних дел. Или легко? Ведь традиции представляют
собой правила, а не исключения. Или празднуются уже не традиции? Тогда что мы
постоянно празднуем?
Давным-давно в одной европейской стране тоже налево и направо рубили головы,
правда, не кому попало, а королям, чтобы вставшие в очередь на трон, выглядывая из окна
на пустующий эшафот, помнили, что подданные не слуги для битья, казна не карман,
закон не дышло, а страна не приватизированный дворец. Ну, конечно, они всё равно
продолжали крысятничать как рецидивисты-карманники на площадях средневековой
Англии прямо во время казней. Натура, она всё равно своё возьмёт, – в этом она
одинакова, что у так и не пойманного Джека-потрошителя, что у Петра, хранившего дома
отрезанные головы своих врагов, или Наполеона, прозванного Нострадамусом Губителем.
Но в том королевстве постепенно смикитили, что когда рубят головы королям, нищий
люд тоже страдает, а надо бы, чтобы и те, и другие пребывали в здравии и, главное, – не
докучали друг другу революциями. И перешли на эволюции, правильно решив, что
вверенное королевство не должно походить на американские горки, русские карусели или
национальное шапито. Коли уж королям вместе с народом тесно, а врозь скучно, выход у
очередного Людовика или там какого-нибудь Франциска (или Луи) был один. Он должен
был заменить постройку своего лобного места на обустройство парламента. Но не
пальцем деланного, потому что такой от эшафота не спасёт, крысятничать не запретит и
народ не успокоит. Вон наш первый царь Иван Грозный тоже дозволял созывать Земский
собор и правил с участием Избранной рады, а когда его опричники вместо демонстрации
«мандата» шепотком произносили: «слово и дело государево», народ пуще, чем от
сотрудников НКВД в стороны шарахался, и обязан был оказывать им всяческое
содействие безмерно и всесторонне. А что было бы, если б сам царь перед вашим носом
палкой с набалдашником о пол долбанул? Когда Иосиф Виссарионович, простите, Иван
Васильевич появлялся в таком парламенте, бояре со свиноподобными рожами скрипучеэйфорическими голосами из довоенных хроник приветствовали и рукоплескали. Поэтому,
вероятно, традиция сажать в острог тех, кто первым раньше времени прекращал
аплодисменты, пришла к нам ещё из того завоевания демократии. В общем, Иван
Васильевич, самодержец всея Руси, как и Иосиф Виссарионович, вождь всех времён и
народов, своей профессии не поменял и до самой кончины занимался исключительно
укреплением государства, личной власти и органов государственной и личной
безопасности, а больше ничем. Когда Михаилу Горбачёву напомнили про общую длину
колючей проволоки, вычеркнутой цензорами из всех советских словарей, разгорячённый
«генеральный президент» резко одёрнул тех, для кого затеял перестройку, чтобы впредь
над партией глумиться было не повадно. Понятное дело – таким макаром из разбитого
корыта с мутной водой недолго и ублюдочное демократическое дитя выплеснуть.
Ну, а в том королевстве теперь такой разгул демократии, что об этом помнит каждый
чужестранец, приобретающий билет туда и обратно – из-за регулярных забастовок можно
просидеть на вокзалах и в аэропортах не одни сутки, похрустывая сникерсами, пока
очередные требования не будут выполнены. А чего можно добиться символическим
битьём асфальта шахтёрскими касками перед зашторенными окнами или голодовкой
инвалидов-чернобыльцев, встречаемых властью неустаревающим лозунгом первого
наркомздрава: «Здоровье трудящихся – дело рук самих трудящихся»?
В одном архиве кинофотодокументов до сих пор пылится плёнка, которую не крутили
почти за всё существование Советской Власти – это шокирующие документальные кадры
дня смерти и похороны Владимира Ульянова. В них перемешано всё: горькие слёзы, пар
протяжных заводских и паровозных гудков, нескончаемые шествия, вереницы убитых
горем людей, траурные митинги, бесконечность движущихся по снегу к Москве
процессий – так велика была неподдельная скорбь народа, размер которой лучше было от
него же скрывать. А вдруг начнут сопоставлять, сравнивать, вспоминать аналогии? А с
чем? – Похоронами Сталина? Не дотягивает. Или сошедших один за другим немощных
агонизирующих старцев из сказки о потерянном времени, годившихся разве что для
рекламы биостимуляторов, отдыха в закрытых здравницах и качества продуктов из
кремлёвского пайка? А ведь было, зачем страдающим недержанием мочи дегенератам и
«верным продолжателям» ленинских идей прятать плёнку. – Затем, что они хорошо знали,
– даже к тиранам народ относится по-разному: к одним хорошо, а к другим, мягко говоря,
не очень. А как можно относиться одинаково, когда, например, одни в XVIII веке с потом
и кровью присоединяли Крымское ханство, а другие в XX по пьяной лавочке его,
наоборот, – отсоединяли? У политиков, как и у писателей – выпил с утра – и весь день
свободен от проблем. Зато теперь проблемы начались у трёх народов, живущих на
территории бывшего ханства, не считая народов стран североатлантического альянса и
длинного списка озадаченных президентов, министров иностранных дел и обороны. И,
может быть, включая ООН, стены которой ещё помнят грохот о трибуну башмака того,
выпившего с утра.
Вожди, в отличие от рядового народа (ну и слово), научились извлекать уроки истории.
Сталин, например, учился закручивать гайки, читая с красно-синим карандашом самого
Макиавелли, да так преуспел, что резьба у него, то есть у нас, «винтиков», никогда не
срывалась: сначала крепко – почти до срыва, потом ослаблял. И винтику казалось, что
торчать в резьбе стало «лучше» и «веселее». А если вождь каплей маслица сверху капал,
винтик пуще безмасляного скрежетал от восторга: «Да будет Вам, товарищ Сталин нас,
простых винтиков, баловать! По многочисленным просьбам винтиков просим Вас всё
масло передать на великое дело борьбы с внутренней и мировой коррозией. Ура».
Главное, чтобы не было войны, а о том, что ни будь Сталиных, могло бы не быть не
только войны, но и куда более худшего, – никому и в голову не приходило. Да, так было.
Любовь к мумиям вождей неизбывна, но вот вопрос: почему не иссякает когорта
Губителей и Поклонителей? – Они что, и там – после земной жизни нужны друг другу? –
Сомневаюсь. Однако, по всему по тому наиболее жестокие кумиры по ещё никем не
открытому до конца закону садомазохизма попадали кто куда – кто в пирамиду, кто в
мавзолей, кто в стену с зубцами. Ну и, конечно, в учебники для средних школ. И всё в
результате написания кандидатских и докторских диссертаций, призванных освещать
тёмные закоулки прошлого.
В длинной истории государства Российского не существовало ни одного более или
менее оскандалившегося деятеля, с которым бы не было связано повторение историй
коротких из более раннего прошлого. И неважно, кто выступал примером – маленький
кривоногий моральный урод Наполеон I, прозванный Нострадамусом, между прочим, ещё
до его рождения Губителем, или огромного роста Пётр I, чья жестокость выходила далеко
за грань патологии буйного сумасшедшего той же категории, или ещё кто с нормальным
телосложением и остальными органами. Но эти оба прославились. Их именами называли
рестораны и города, коньяки и сигареты и державно гордились. Они остались Великими,
хотя истории не стоит забывать и о тех, кто поменьше. История, как и солнце,
принадлежит всем, а не только мягким и улыбчивым цензорам, доводившим историков до
инфаркта.
Секретарь саксонского посланника писал однажды своему королю о Екатерине I: «Она
вечно пьяна, вечно пошатывается, вечно в бессознательном состоянии». Перед приездом
Екатерины II (1785 год) в Москву, губернатор издал постановление – выгнать всех нищих
из города, «дабы видение там такого числа нищих её не обеспокоило». Через 195 лет
история повторилась там же. Царский министр путей сообщения Кривошеин строил
южную железную дорогу с таким расчётом, чтобы она проходила через его имение.
Последний царский министр Протопопов, желая удержать власть и влияние при дворе,
сделал распоряжение по полиции посылать императрице с разных концов России
телеграммы с изъявлением верноподданнических чувств. Людовик XIV для
возвеличивания блеска своего царствования стал осыпать золотом и подарками
художников, писателей и поэтов, которые прославляли его в произведениях, описывая
благосостояние страны и высокий разум правителя. Приблизительно так, как пелось
народом у нас позднее:
Прошла весна, настало лето,
И я от радости кричу:
Спасибо Партии за это
И лично Леониду Ильичу!
Путь к высокому креслу никогда не был заказан ни вору, ни развратнику, ни даже
убийце. Тогда зачем эти рассуждения «для себя»? – А вот зачем. В своё время в моём
институте был проведён опрос об исторических фигурах прошлого. «Хитрые» вопросы
анкет вывели исследовательский коллектив на субъективные представления людей о роли
и оценках личности в истории. Удивительное дело – почти все опрошенные признавали
тиранов и деспотов Великими и негодяями одновременно. Респонденты использовали
двойные стандарты в своих оценках, очевидно, полагая, что к Великим нужно применять
шкалу с такими же крупными делениями. Ан нет. Ко всем прикладывается одна и та же
линейка – и к нефтеналивному и горюче-смазочному олигарху Кузькину, ежегодно
грозившему устроить перед уборочной или посевной крах экономики поднятием цен на
природные ископаемые из народных недр, и к плотнику Иисусу Христу, и к начальнику
кочегарки, даже если она там, куда ни за какие коврижки не захотят попасть ни выжившие
безбожники, ни твердолобые атеисты. У Всевышнего нет двойных стандартов и одно
мерило на всех, – например, на всех взятых сидящих по струнке вдоль стола министров,
от которых предотвращение экономического кризиса зависит меньше, чем от одного
Кузькина, повелевшего, что в этом году свою мать показывать ещё рано, а в следующем –
посмотрим. И наплевать было этому сукиному сыну, что в других нефтедобывающих
странах своим гражданам бензин продавался в несколько раз дешевле, чем чужим – пусть
платят как все, – здесь он хозяин всего! И чихать ему на законодательную,
исполнительную и судебную власть с высокой колокольни. Рост цен на энергоносители
приводил к росту на всё остальное, зато за рубежом кем-то приобреталась недвижимость,
включая бегающих по зелёному полю игроков. «Нищета закончится, когда начнётся
здоровая конкуренция», – вещали с экрана дяди, принимающие серьёзное выражение
лица. А кто влиял на создание здоровой конкуренции? – Полуголодный народ? Дескать,
наследство нам плохое оставили – нерыночное. Вот с таким наследством который век и
живём.
А вот и причина двойных стандартов в оценках личности и деяний своих правителей.
Исконными корнями русского народа были защита Отечества и семья, стоявшие на
первом месте, а не благосостояние, не говоря уже о сегодняшнем лихорадочном
обогащении.
Именно народ и никто другой создаёт славу своим вождям, – как историк, я хорошо
убедился в этом. Гордость за своего тирана, а не презрение к нему – вот высшее
достижение правителя. Крысятничать и не получать при этом одобрения широких масс
было «западло». Вам не приходилось слушать ностальгические откровения о своей
молодости еле шаркающих гитлеристов-сталинистов? Они до сих пор уверены, что их
вождей незаслуженно оболгали, и справедливее тех вождей в природе нет, и уже никогда
не будет. За сим и отходят в прошлое, оставляя после себя зелёную поросль с чёрнокрасной символикой.
Народ не любит карьеристов и воров, и он скорее возлюбит деспота, чем тех
правителей, которые жили и правили для себя, разваливая страну и её уклад. Но здесь
вряд ли можно разобраться, если не понять, что власть слаще любых денег, деньги важнее
благосостояния народа, а благополучие последнего по сравнению с личной властью,
вообще ничего не стоит.
Народ привык жаловаться не на жестокость, а на несправедливость. И поэтому он
стерпит любую жестокость, лишь бы она казалась справедливой. «Мы ж не Франция
какая, чтобы смуту подымать», – как писал Леонид Филатов. Правитель-тиран, сумевший
поднять государство, несмотря на жестокость к подданным, народом не забудется спустя
многие поколения, а тираны, ослабившие державу – воры или маразматики, уйдут в
забвение. Но у таких правителей народ ещё никогда не жил в благополучии, ибо даже
мощное государство ещё не синоним сытых подданных. Цивилизованное общество всегда
отличает правильное обращение с большинством, а не мощь.
Идея государственности – укрепления державы делала деспотов для народа ближе
своей рубашки к телу, которую он всегда был готов отдать на общее благо. Жаль только,
что люди иногда принимают их за мучеников, тоже готовых снять с себя последнюю
рубаху. Не копайтесь зря в истории – ни одного такого случая даже в качестве
исключения не найдёте. И не пытайтесь отыскать этих мучеников в подпольях, шалашах и
на каторгах – там их тоже не было. А если что и было, то только ради своей власти. Когда
в одной бывшей республике, где под бренькающие мелодии пьют зелёный чай, не снимая
расшитых бескозырок, однажды подсчитали голоса избирателей, счастливый избранный
подпрыгнул и расцеловал милиционера, которого раньше не согласился бы облобызать ни
за что на свете. А другой лидер, почувствовавший при голосовании на одном из
довоенных съездов ВКП(б) тень недоверия к себе, как к генсеку, уничтожил
подавляющую часть его делегатов. Физически.
Надо ли любить вождей, укрепивших державу, но проявлявших жестокость к своим
подданным? Ведь историческая альтернатива ничего другого народу не предлагала. Что
же предлагала та же альтернатива самим вождям?
Своему народу весьма импонировал Гитлер, ещё не до конца разогнавший машину
террора и выполнивший своё обещание поднять экономику, дать работу, пиво и сосиски.
И народ счёл это главной справедливостью наряду с реализацией идей «бесноватого»
фюрера, накормившими этот народ.
Народ уважал Петра Великого – за евроокно, евроремонт образования, армии, флота и
вертикали власти. Он тоже терпел жестокость государя, усматривая в укреплении
державы высшую справедливость. Ещё раньше народ уважал Ивана IV, внутренняя
политика которого тоже сопровождалась массовыми репрессиями и усилением
закрепощения крестьян. Он лично сажал на кол и казнил людей как Александр
Македонский и Пётр I, которых потом назвали Великими. Но уважение вызывала
политика внешняя – Иван Грозный покорил Казанское и Астраханское ханства,
полностью сделал Волгу русской рекой, начал освоение Сибири, и память о князе и царе
осталась в веках. Сталин умел возвышать и награждать не только людей из своего
окружения, но и отдельных представителей народа, и это тоже казалось великой
справедливостью отца и учителя. И был построен Советский Союз. А приказы о
планомерном и целенаправленном уничтожении десятков миллионов сограждан
принародно не отдавались. Большинство населения в то время об этом и не догадывалось.
Точно так же народу казался справедливым диктатор Бонапарт, победоносными войнами
существенно расширивший границы империи, пока не поняли, что нечего ждать добра от
уродов и не сослали его на остров Святой Елены под присмотр англичан. Боялись, что он
захватит власть в третий раз. Кстати, жил он там совсем неплохо: при вскрытии
выяснилось, что Бонапарт имел на животе пятисантиметровый слой жира.
Мы гордимся именем Петра и его городом, построенном на костях, и незаметно
замолкаем, услышав про сталинский Беломорканал, хотя это одно и то же. Неужели надо
специально доказывать, что Чингисхан, Македонский, Гитлер и Ленин со своей идеей о
мировой революции, – то же самое. Одна шайка-лейка ненасытных гурманов, мечтавших
покорить весь мир. Может быть, не случайно в сумасшедших домах так любят называться
их именами? Мы не понимаем, что недопонятое нами прошлое, не способно увести в
желаемое будущее.
Правитель – всегда продукт той же эпохи, что и народ. Его сознание зависит от
самосознания народа. Осознал бы последний, что такое «ваучер» раньше того, кто его
изобрёл, и мы бы никогда больше об этом новаторе не слышали. Сидел бы сейчас в какойнибудь колхозной бухгалтерии в протёртых нарукавниках, начисляя костяшками за
трудодни. А то, может быть, вы думаете, что такие изобретатели любят утруждать себя
поисками исторической альтернативы? – Да у них она всегда одна: пан или пропал.
Однако опытные международные (и свои тоже) консультанты со слегка рыкающим
английским, мягкими манерами и твёрдым характером пропасть не дали. Потому что
имели два высших образования, лишь одно из которых было экономическим. В результате
народ заранее был записан в издержки захвата власти и остался «с носом».
Я понимал, что известные всем факты никому не смогут доказать новую теорему, но
верил: не до конца раскрытая правда о невезении на вождей таится где-то рядом. Нам
нужна не «формула власти», как называется одна из телепередач, а формула властолюбца,
которого нельзя допускать во власть. И нам нужна другая теорема, о которой мало, кто
знает, говорит и думает. Но какая?
Если цель правителя – исключительно укрепление государства, его безопасности и
незыблемость основ державы, в которой живут бедные и подавленные люди, а средством
её достижения являются лишь грабёж и жестокость к своему народу, – зачем людям такое
государство? – Чтобы страдать не от набегов варваров, а от собственных извергов,
побираясь в своей стране? Или мы ждём, что наступит очередь «доброго царя»? Или мы
по-прежнему предпочитаем извергов варварам, потому что в нас сидят исконные корни о
защите Отечества и семьи?
Найдя в пустом платяном шкафу одинокую вешалку с кителем генералиссимуса после
его смерти, идолопоклонники десятилетиями передавали поколениям легенду о
неслыханной скромности вождя всех времён и народов. О том, что когда надо, он
открывал сберкнижку, никакой суммой не ограниченную, эти люди не говорили. Но
крысятничество генсека совсем не в этом: во время войны всё его ближайшее окружение
питалось персиками и шоколадом. Он украл жизнь нескольких поколений, продал их и
купил для себя власть, сопоставимую лишь с числом умерщвлённых. А вы бы поверили
схваченному на месте домушнику, что в отсутствие здравствующего министра финансов,
он нашёл в его доме только тридцать тысяч деревянных? – Я бы поверил, но легенду из
этого складывать не стал, потому что, хотя время и другое, страна всё та же.
На самом деле жестокость никогда не может быть ни справедливой, ни оправданной. И
ей всегда может быть найдена альтернатива, поскольку другой должна быть не история, а
люди. И, значит, дело в чём-то ином. В чём? – Пока будешь искать эту альтернативу, –
потеряешь власть? – Очень близко к истине.
От жестокого правителя можно ожидать тирании, от алчного – нищеты обобранных до
нитки подданных, но от тщеславного властолюбца можно ожидать всего, ибо власть для
него дороже денег и, тем более, человеческой жизни поколений его современников.
Главный дьявол сидит не в ощущении тяжести кейса с туго набитыми купюрами, а в
том, что называют ощущением власти. Поди поймай за хвост это рогатое ощущение, если
народ слаще морковки ничего не пробовал. Народ даже поверить в то, что власть,
особенно, единоличная, слаще любых денег, не может. Он думает, что целью любой
партии является борьба за его благополучие, а не приход к власти. То есть, конечно,
сначала чей-то приход, а потом уже борьба за своих обездоленных граждан. Например,
есть партии, финансируемые олигархами и пенсионерами, которые тоже борются за своих
обездоленных избирателей. Глупости всё это, так не было и не может быть. Простейшим
доказательством является то, что олигарх может стать членом партии пенсионеров.
Сначала бывает борьба за власть, а потом «приход» наслаждения властью. И снова борьба
за постоянное укрепление мощи, неприкосновенности и концентрации власти для
усиления наслаждений. Это наркотик, требующий увеличения дозы. А то вдруг
наслаждения ослабнут или вовсе пропадут? Народу, вечно на что-то надеющемуся, всегда
достанутся одни рожки да ножки, так как электорат нужен исключительно в день борьбы
за власть и её укрепление для усиления наслаждений. Биологический закон о собственной
рубахе на своём теле, получившем эту рубаху. А труды классиков, лозунги, призывы – всё
это теория и практика получения личной власти чужими руками. Вы дадите незнакомцу
деньги без расписки? Тогда почему без расписки вы вручаете кандидату на выборах свою
судьбу и судьбы других заложников? Это ведь не ломбард, и выкупите ли вы заложенное,
от вас не зависит. Или вы можете отозвать из власти избранного мошенника? Но известно,
власть «за так» не отдают. – Классики не любили отрицать очевидное. Можно, конечно,
устроить так, чтобы не кандидат нам давал свои предвыборные обещания, а мы бы
вручали ему свои требования, на которые он с радостью как наш слуга, соглашался. И
брал их под большие проценты – согласно тому биологическому закону, то есть под свою
собственную рубаху вместе со шкурой, которые с него снимут, если он вздумает чегонибудь недовыполнить. И тогда, как бы, получится, что он сам заложил свою судьбу с
последующим правом выкупа. Это справедливо, и поэтому сделать ещё сложнее, чем
придумать закон об отзыве мошенника или уговорить мошенников принять готовый
закон.
Если бы хотя бы одно обещание было выполнено, мы бы стали жить лучше, но лучше
начинают жить лишь те, кого мы выбираем. О нас забывают до новых выборов. Нам
постоянно лгут сверху, а мы всё время лжём друг другу. Мы не знаем действительного
положения вещей, но надеемся на то, что оно приведёт нас к лучшему завтра. Не
приведёт, потому что не мы выбираем свой путь, и у нас нет никаких гарантий. Они
появляются, если становится известной правда. А пока, правда такова, что люди,
избранные нами, ещё ничего не изменили и ничего изменить не смогут. Но это не вся
правда.
Власти, как и денег, много не бывает. И как деньгами, ею не хотят делиться. Так же,
как деньги, её стремятся увеличить и защитить, чтобы никто не мог отобрать как
Бастилию или Зимний. Власть, как и деньги, можно передать своему преемнику, если она
становится бесполезной и даже опасной. Власть, как и деньги можно честно заработать.
Но много ли можно заработать честным путём? Большие деньги можно лишь украсть или
взять силой – как и большую власть. И за то, и за другое убивают каждый день.
Десятками, тысячами, миллионами.
Но самому алчному хватит и одного банка, а самому властолюбивому и одной страны
будет мало, – захочется владеть миром. Ради денег можно убить несколько человек, ради
власти – десятки и сотни миллионов людей. Ради денег можно проявить жестокость
несколько раз. Ради власти надо оставаться жестоким всю жизнь вплоть до помещения в
пирамиду, мавзолей или стену.
Тот, кто продолжает считать, что во власть идут, чтобы ещё больше иметь денег, так
ничего и не понял. Правда, насколько любит деньги человек, оказавшийся на вершине
власти, сказать трудно. Деньги – это эквивалент того, чего у тебя пока нет. А если есть
всё, что даёт власть? Трудный вопрос, хотя, если большая власть будет потеряна в одной
стране, не менее огромные деньги могут остаться в другой. Но патологическое
властолюбие или алчность должны предполагать такую же патологическую жестокость,
иначе ни власти, ни денег не видать. А с границами патологии своих вождей, включая и
безразличное отношение, народ может разобраться и сам – он хорошо их чувствует.
Только сначала народ должен понять, что если «топнет ногой», уже сейчас сможет жить
лучше. И сделает это наперекор двум дядям, один из которых появляется, чтобы сообщить
о скором улучшении жизни на один медяк, а другой, чтобы повелеть первому улучшить её
на два. Однако, других способов изменить жизнь история не знает – или ногой во власть,
или ногой о землю.
Но вот последний и единственный вопрос: до каких же границ должна простираться
патология жестокости, алчности и властолюбия Чингисханов, Александров-Завоевателей,
Наполеонов, Гитлеров, Петров Великих, Иванов Грозных, Ульяновых, Джугашвили и
прочих, мало чем отличающихся от царя Ирода Великого или Калигулы, чтобы история,
не сворачивая на обочину и не останавливаясь, могла идти вперёд, а не назад? Например,
на ту обочину в несколько десятилетий существования Советской Власти, конец которой с
точностью до месяца предсказывал Мишель Нострадамус? Заметьте, я не ставлю вопроса
о нужности всех перечисленных и не названных лиц – для равновесия в природе нужны
даже вороны, уничтожающие крыс. Но не слишком ли много людей с патологическими
отклонениями и криминальными наклонностями собирается в одном месте?
Нет, ни история, ни люди не должны допустить, чтобы последующие поколения
гордились гнусными преступниками и террористами, в какое бы время те не жили.
Глупость сказал тот пенсионер, не читавший библейских пророков. Потому что Природа
знает, что есть добро и что есть зло. Она только хочет, чтобы мы сами делали свой выбор,
а не кто-то, посчитавший себя за Всевышнего, делал его за нас. Выбор добра привёл бы
нас к иной жизни, а зла – к такой, какая она есть. А та конференция началась с доклада, в
котором сразу прозвучали слова о том, что новые технологии ещё не сделали счастливым
никого в мире. И не один правитель укреплением личной и государственной власти не
осчастливил ни один народ.
Однажды в детстве поздним вечером выходного дня мама с отцом что-то готовили на
кухне, из которой доносились кулинарные запахи. Я не слышал, о чём они говорили, и
уловил лишь последнюю фразу отца: «…они все хотят быть похороненными в
кремлёвской стене». Родители никогда не разговаривали при нас с братом о политике, –
возможно, у старших поколений было так принято. Та фраза была сказана просто и повоенному коротко. Она была чётким обозначением тщеславия и тяготения к власти, той,
которая слаще любых денег. Как же о многом мы не успеваем спросить уходящих от нас.
Как-то отец сказал, что военному на могиле будет довольно и обычной металлической
пирамидки со звездой. Ему поставили мраморный памятник, на котором он был
изображён в форме. А на маминой могиле был поставлен дубовый крест.
Мне вспомнилось теперь уже далёкое детство, начавшееся в одном из военных
городков за колючей проволокой. И хотя мне было всего семь лет, когда мы уехали из
Сибири, мне и сейчас почему-то казалось, что люди там другие, не такие, как вокруг.
Другой была даже погода: больше солнца, меньше дождей, и не перемешана зима с летом.
В этот момент, оказавшись на остановке, я заскочил в подошедший троллейбус,
вставил в уши наушники плеера и включил его. Распутина запела «Я родилась в Сибири».
Эта песня была будто о моём детстве. Может, я любил слушать Машу, потому что когдато она жила в маленьком сибирском посёлке, а место, где служил мой отец, возможно,
находилось где-то совсем недалеко. Ностальгическая песня. Годы идут. Права Галя –
жениться надо. А в песне этой мне нравился не только мотив, но и каждое её слово.
Наверное, меня, также как и певицу, тянуло в своё детство, в прошлое.
Я родилась в Сибири
С упрямою душой,
И там меня любили,
Я выросла большой.
Был цвет черёмух белых
И белый гул пурги,
А я всё песни пела
Под музыку тайги.
День за днём, а за зимою лето, –
Давным-давно мне надоело это.
Куда же вы, куда уходите года, –
Мои неповторимые года?
День за днём, а за зимою лето, –
Уеду я отсюда, я уеду.
Да только вот беда,
Да только в том беда, –
Не денусь от тебя я никуда!
Я родилась в Сибири,
В тайге над Ангарой,
И тяжелее гири
Была мне жизнь порой.
Не просто и не скоро
В крутом потоке дней
Попасть сумела в город
Я с песнею своей.
Я родилась в Сибири –
Там у меня друзья,
И там меня любили
За то, что я есть я.
Там тишина и горы
И звёзд полёт во тьму,
И, покидая город,
Я говорю ему:
Я родилась в Сибири
С упрямою душой,
И как меня любили,
Я выросла такой…
***
Троллейбус довёз меня до метро, и я спустился вниз. В центре, на одной из станций
нужно было пройти по длинному переходу. Я послушно тёк в толпе людей и вдруг перед
входом в тоннель снова увидел знакомую цыганку, одетую в платок и коричневую
длинноватую шубу. Ей можно было дать лет тридцать или тридцать пять. В руке она
держала картонку с коротким текстом: «Гадаю по руке». Мне приходилось видеть эту
женщину на этом месте уже второй год, а может быть и больше. Интересно даже, она так
долго стоит на одном месте и в разное время суток. Уйдёт, и больше никто и никогда её не
увидит. Чаще всего приходится встречать группу навязчивых цыганок, которые, грамотно
окружив прохожего, начинают свой психологический концерт. Но эта всегда стоит
спокойно и молча, держа кусок небольшого картона на согнутом локте и прислонившись к
стене. В другой позе я её не замечал. Но главное – она молча предлагала свою услугу – без
всякой рекламной агрессивности, изрядно поднадоевшей как раз тем, кому обычно
предназначалась. Это каждый раз меня и заинтриговывало. Я решил подойти к цыганке и
выбрался из потока людей.
– Вы можете мне погадать? Так просто, в общем… – неуверенно обратился я к ней.
– Дай мне обе руки, всю правду скажу, видно, ты хороший человек и не весело тебе.
Я неуверенно протянул обе ладони. Посмотрев на них, она отпустила одну руку и
продолжала держать другую. Потом издала какой-то короткий возглас, от которого я
поёжился. И стала быстро тараторить скороговоркой, не заботясь о соблюдении правил
формальной логики и о том, запомню ли я услышанное. Но каждое слово сразу врезалось
в мою память как советы инструктора по укладке парашюта.
– Кто-то будет преследовать тебя повсюду, но ты уйдёшь от них. Большое богатство и
большая любовь ждут, вижу. Найдёшь далеко то, что никто никогда еще не находил и не
найдёт. Ждёт скоро тебя долгая дорога, и встретишь людей разных много, но берегись
одного из них. Окажешься далеко от своего дома в чужом краю, но вернёшься в свой дом,
где всё любишь, и будет тебя ждать здесь счастье.
Еще вижу – много женщин тебе помогать будут, а найдёшь ты только одну, которую
ждал и хотел. Скажу тебе, что одна женщина с белыми волосами не из наших мест будет.
Она сильно любить тебя станет, но не сможешь ответить ты ей, а она спасёт тебя от
верной смерти.
Я, ошарашенный, смотрел на эту женщину и хотел спросить ещё что-нибудь, уточнить.
Но мне стало жутко. Не слишком ли много для одного? А то добавит ещё пару слов и
проведёшь бессонную ночь. А что бы вы сами подумали? – Поулыбались, дали купюру и
пошли дальше? – Я так и сделал, но когда отошёл на несколько шагов, цыганка догнала
меня ещё до того, как меня увлекла толпа.
– Эй, послушай! – она дёрнула меня за рукав куртки и доверительно, без своей
скороговорки, глядя мне в глаза, сказала: «Бойся рыжего богатого человека – он везде
искать тебя будет и везде найдёт. Берегись, много в нём зла очень».
Я кивнул ей и пошёл к эскалатору. Ну и дела-а-а! Триллер какой-то, мелькнуло в моём
мозгу, не способном остановить эти мысли и приглушить голос гадалки, всё ещё
звучавший в моих ушах. – Купил билет и посмотрел кино. Только оно про меня самого
оказалось. В командировки в ближайшее время я не собирался – зима, в ЗАГС тоже – идти
не с кем, а врагов для себя не искал. Что всё это может значить?
Мне нужно подумать и успокоиться. Лучше всего это у меня получалось на улице.
Выйду в центре города, пройдусь до следующей станции, приведу мысли в порядок, и
домой. Завтра ехать на работу в один институт, проводить занятия. Я вышел из метро и
глубоко вдохнул воздух. У-у-ф! Затем обошёл станцию и вместе с другими пешеходами
начал переходить улицу. В ушах всё ещё был слышен голос цыганки. Её слова теперь
казались и вовсе зловещими. Видимо, настроение человека нивелируется в толпе. Но если
здесь применим термин «средняя результирующая», то и в итоге такого настроения врагу
не пожелаешь.
Я и не заметил, как прямо передо мной резко визгнули тормоза, и идущий человек, за
которым я шёл, был сбит тормозившей машиной. Но слишком поздно. Водитель
«Жигулей» выскочил из кабины и бросился к сбитому. Я оказался ближе всех и вместе с
другими прохожими перенес пострадавшего с проезжей части на тротуар. Мужчина
стонал, его сильно поцарапанное лицо было в крови. Но самыми тяжёлыми могли быть
внутренние повреждения. Я наклонился над ним и помог лечь прямо, положив под голову
его шапку. Кто-то крикнул: «Скорую, быстро!» и несколько человек вытащили
мобильники. Кто-то звонил, а кто-то наклонился над мужчиной и что-то у него
спрашивал. Я стоял рядом и оглядывался. Если бы потерпевшего сбил «Мерседес», какаянибудь ветхая старушка непременно назвала бы самоуверенного водилу «разъездившимся
иродом». Но на растерянного водителя старых «Жигулей» никто не кричал, разве что ему
ворчливо выговаривали. Поток транспорта медленно объезжал его машину. Парень стоял
тут же и ждал приезда сотрудников милиции. Мужчина, лежащий на спине, уже не
стонал, глаза его были закрыты. Он был довольно крепок, одет далеко не в новую и
модную одежду, вещи при нём отсутствовали. Ему было на вид лет под шестьдесят, он
имел бороду и скорее походил на бомжа или бродягу. Этого мужчину я про себя и назвал
бродягой. Ничего обидного в виду не имелось. Не знаю почему, но кроме обычного
сочувствия и сострадания, у меня к нему возникло непонятное чувство симпатии. Все мы
бродяги в этом мире, а я, вообще, странствующий дервиш, – подумал я невесело.
Индифферентные горожане стали постепенно расходится. Несмотря на то, что все это
случилось в центре Москвы, ни бригады скорой помощи, ни ГИБДД пока не было. А
может быть, прошли всего какие-то секунды? Я не знал, как помочь сбитому человеку.
Мимо нас шли люди, часть из которых думали, что я такой же собутыльник, как и
лежащий на асфальте пьяный, но более трезвый.
Тут с рёвом подкатила карета скорой помощи. Из неё вышли медики в униформе и
подошли к нам. Женщина наклонилась над мужчиной и спросила, где он чувствует боль.
Другой медицинский работник спросил меня, что случилось. Я рассказал, поскольку всё
это время находился рядом. Затем медработники положили потерпевшего на носилки и
стали помещать его в машину. Из-под пальто лежащего выпала на землю какая-то
сложенная бумага или конверт. Я поднял бумагу, и машинально положил в карман
куртки. Она была старая и грязная. Меня отвлёк разговор врачей. – «Он даже не знает, как
его зовут и где живёт», – сказал один работник «скорой» другому. Ставьте оборудование,
едем в Склифосовского. «Что Вы тут стоите, – обратился первый ко мне, – залезайте,
едем».
Не знаю, как это произошло, возможно, от моей растерянности или оттого, что
скомандовал врач, я залез в машину и устроился на боковом сиденье. Скорее всего, он
подумал, что я знаком с пострадавшим. Но следовало спешить, а отключиться от этой
ситуации, я уже не мог. «В Склиф», – коротко бросил шофёру врач и захлопнул дверцу.
Больница находилась близко от места происшествия, и скоро мы подъехали к приёмному
отделению. Но в вечерних пробках пришлось стоять дольше, чем добирались. Всю дорогу
мужчина молчал, только тихо постанывал. Мне было жалко его, и я думал, что где-то
живут его родные и не знают, что он попал в такую беду. Было не по себе ещё и оттого,
что всё произошло на моих глазах. Как хрупка человеческая жизнь, и как легко её
укоротить или оборвать. И сколько способов существует для этого – от дорожных пробок
и светофоров до…
«Выгружаем», – скомандовал врач. Санитары выдернули носилки из машины и внесли
пострадавшего в приёмное отделение. – «Заносите в смотровую, осторожнее». Женщина в
белом халате распахнула дверь. По коридору к ним спешил дежурный врач. – «Что с
ним?» – «ДТП. А этот парень сопровождал его, был с ним и всё видел. На место уже
должны приехать сотрудники ГИБДД. Но у нас срочный вызов, мы поехали».
Скорая помощь отъехала. Я остался стоять в коридоре, потом сел на скамейку. Уходить
пока не собирался, надо бы дождаться врача. Может быть, у него будут ко мне вопросы.
Потом я достал блокнот и стал вспоминать, что же мне говорила цыганка. Попробую
записать дословно. Несколько минут я составлял фразы, менял местами предложения и
зачёркивал слова. – Цыганка в самом конце добавила, что я должен остерегаться какого-то
злого рыжего человека. И богатого. Но как гадалка смогла выяснить, что он рыжий, злой и
богатый? И что за белая женщина в меня влюбится? Блондинка, которая спасет меня от
смерти? Верной смерти, и…
– Молодой человек, подойдите, пожалуйста, сюда, – услышал я голос санитарки или
медсестры, выглянувшей из дверного проёма.
Я зашёл в кабинет, где проводили первичный осмотр больных, и увидел стол с
включённой лампой. Из кабинета можно было попасть в следующую комнату. За столом
сидела женщина в белом халате, а перед ней лежал открытый служебный журнал. В
журнале была сделана запись: «поступил неизвестный, назвать свои данные не может». И
время – часы, минуты.
– А где пострадавший, что с ним?
– Мужчину повезли на рентген, а там решат, что нужно дальше – операция или
реанимация. Одежду его заберёте или оставите? Вот, возьмите, – она сунула мне в руки
квадратный листок бумаги. – Запишите фамилию врача и телефон справочной, врача
зовут Соколов Зиновий Петрович.
Я машинально записал эти данные на листочке, который мне дали.
– Кто вы ему, молодой человек?
– Да я прохожий. Шёл мимо, вернее, за ним, а его сбила легковая машина. Тот шофёр
остался, а я вот приехал.
– Значит, Вы не знаете, кого сбило машиной?
– Нет.
– Дело в том, что он не может назвать своё имя. Это бывает. Но документов никаких
нет. А я думала, что Вы родственник, хотела передать Вам пальто пострадавшего. Но в
карманах ничего нет, а один карман совсем дырявый. Я отметила в журнале, что поступил
неизвестный, но думаю, что потом он назовёт адрес своих родных. А пока, на всякий
случай, я запишу, где Вы живёте. Мало ли что.
Я представился и назвал свой домашний адрес и телефон. Забывшись, я опустил
кусочек бумаги с записью, который до сих пор держал в руках, в карман своей куртки.
– Так я могу идти?
– Спасибо, конечно. До свидания.
– До свидания.
Я повернулся и пошёл к дверям, а затем спустился по наклонному въезду к приёмному
отделению. И представить тогда не мог, что скоро произойдут события, которые навсегда
и самым фантастическим образом изменят мою дальнейшую жизнь. Даже не догадывался,
что в цепи загадочных событий, некоторые из них уже начали происходить, набирая
постепенно силу и скорость. А пока я шагал вперёд, устало, посматривая по сторонам и
вспоминая с самого утра весь этот длинный и трудный день.
Ну вот, пока всё. Мужчина в больнице, ему окажут необходимую помощь. А после
этого он вспомнит, как его зовут и где живёт. Наверное, это шок из-за сильного
неожиданного удара. Я поднял воротник и направился к выходу по дорожке. Уже на
Садовой-Спасской мои мысли вернулись к встрече с цыганкой. Завтра же позвоню
Вячеславу Петельскому. Когда-то мы закончили один институт и даже учились в одной
группе. Работа на кафедре ему надоела, и он ушёл на вольные хлеба, увлекшись
хиромантией. Видимо, он давно изучал её, потому что ещё на первом курсе рассказывал
про неё много интересного. Конечно, всерьёз, мы, студенты, это не воспринимали, просто
вежливо и со вниманием слушали, ахая и охая. Особенно, девчонки, которые быстро
превратили Славу в своего любимца. Но Слава был упорен в науках, добился больших
результатов и жениться не торопился. Зато романов у него всегда было достаточно. В нём
я ценил то, что он оставался порядочным человеком, и ничто не изменило его. Он мой
старый приятель, друг, поэтому объяснит, что к чему. Посмотрит мою руку и заявит, что
всё, что меня напугало, ерунда. Вместе посмеёмся. Как говорится, личный покой – прежде
всего, а кому не нужна спокойная жизнь? Но только завтра не получится, жаль. Завтра
меня ждёт много разной работы и дел. Тогда послезавтра, но найти его телефон надо
сегодня. А где же номер его домашнего телефона? Я всегда созванивался с ним из дома и
свою старую телефонную книжку хранил где-то среди бумаг. Я дошёл до метро
Сухаревская и спустился вниз. Приехал домой уже поздно и на полу у ножки кухонного
стола обнаружил гороскоп, который не досмотрел утром. Продолжение недочитанного
прогноза гласило: «Сегодня могут произойти необъяснимые события, которые сделают
явным нечто давно назревавшее или готовившееся. Будьте осторожны на транспорте и
во время занятий спортом. Из-за рассеянности можно получить серьёзную травму». Но
явным для меня сегодня стало только одно – непроверенные слова цыганки относительно
моего будущего. Предсказание не могло быть явным до тех пор, пока не сбудется. Так? –
Так. Я собрал портфель для проведения завтрашних занятий и завалился спать. Засыпая,
пытался вспомнить, когда мы встречались с Петельским в последний раз, но так и не смог
этого сделать. Значит, давным-давно.
***
– Во время сна отдыхает ли душа так же, как тело?
«Нет, Дух никогда не бывает в бездействии. Во время сна узы, связывающие его с
телом, ослабляются, и так как тело не нуждается в нём, то он пробегает
пространства и входит в более непосредственные сношения с другими Духами».
– Как можем мы судить о свободе Духа во время сна?
«Ты часто говоришь: мне снился сон странный, страшный, но не
правдоподобный; ошибаешься, это часто бывает воспоминание мест и предметов,
виденных тобою, или которые ты увидишь в другом существовании, или в другое
время. Когда тело спит, Дух старается расторгнуть свои цепи, погружаясь в
прошедшее или будущее».
«Сон отчасти освобождает душу от тела. Человек, засыпая, приходит на время в
состояние, сходное с тем, в каком будет постоянно находиться после смерти».
– Почему не всегда помнят сновидения?
«То, что ты называешь сном, есть только отдохновение тела, потому что Дух
всегда деятелен; во время сна он получает некоторую свободу и сообщается с теми,
кто дорог ему, как в этом, так и в других мирах; но так как тело состоит из материи
тяжёлой, грубой, то оно с трудом сохраняет впечатления, полученные Духом, потому
что он получил их не через посредство телесных органов».
– Что думать о значении, приписываемом снам?
«Сны несправедливы в том значении, какое приписывают им гадатели, потому
что смешно думать, что такой-то сон предвещает то-то. Они истинны в том смысле,
что составляют действительность для Духа, которая, впрочем, не имеет никакого
отношения к тому, что происходит в телесной жизни; часто такой сон есть
воспоминание, и, наконец, если Бог позволяет, сон может быть предчувствием
будущего или сознанием того, что совершается в это время в другом месте, куда
переносится душа. Не имеете ли вы примеров, что некоторые лица являются во сне
и сообщают своим родным или друзьям о том, что случится с ними? Что же это
такое, как не явление души или Духа этих особ, сообщающихся с вашей душой?»
Книга Духов
***
Следующий день сложился неудачно. Во-первых, проснувшись, я вспомнил, что, по
словам цыганки, у меня должна закончиться относительно спокойная жизнь. Хорошо ещё,
если наступит конец холостяцкой жизни. Тут мы совсем не против, даже наоборот. А вот
если речь идёт о спокойной жизни или о жизни вообще, тут мы против и очень не
согласны. Я, как и большинство хороших граждан – за мир и покой. Но хорошие люди, в
отличие от плохих, намного хуже организованы. Тогда кто организует хаос, в котором нет
ни мира, ни покоя? Интересно, почему такие неконструктивные решения принимает
Дума? Там что, плохих людей не менее пятидесяти процентов? Опять отвлекся… В
общем, у меня было плохое настроение по ряду причин. Во-вторых, я чуть не опоздал на
занятия. Искал по квартире то одно, то другое, хотя портфель собрал ещё вчера вечером.
Мало того, подвёл транспорт – отключение электричества, долгая проверка проездных
билетов, дорожные пробки. И долго ждал свою маршрутку. В-третьих, приехав на место, я
узнал, что заболел какой-то доцент Сидоркявичус, из-за которого мои занятия в
расписании разорвали до такого окна, в которое поместилась бы половина семестра.
Пришлось ждать почти до вечера. В-четвертых, дамская половина обучаемых, томно
глядя мне в глаза, всё время норовила заострить моё внимание на исторической практике.
Под этим, конечно, ими понимались разные случаи, сопутствующие истории как таковой.
Например, кто с кем крутил шашни, чем это заканчивалось и почему. Но таким
любопытным я ответил, что в те стародавние времена, как и сегодня, шашни
заканчивались экзаменационной сессией, и красавицы поутихли. Всё это отвлекало и
нервировало меня.
Освободившись, я пустился в такой же долгий обратный путь. Но на дверях моего
подъезда висело объявление о том, что завтра придут работники газовой службы
проверять оборудование, и, поэтому всем надлежит организовать день открытых дверей,
что было уже, в-пятых. Это легко сделать одинокому пенсионеру, а как быть мне?
Хорошо, что на следующий день я был свободен. Вот преимущество преподавателяпочасовика перед постоянно работающим членом кафедры. – Никакой научной,
методической и воспитательной и прочей работы. Зарабатываешь свои деньги сдельно в
поте лица, и имеешь время их тратить. И не надо думать об участии в разных
мероприятиях и дрязгах, которые иногда происходят в вузах, впрочем, как и везде. Надо
бы вспомнить, где у меня лежит записная книжка с новым телефоном Вячеслава. Но
сначала надо поужинать. Я поел без аппетита и пошёл в комнату. Там, в верхнем шкафу
стенки, следовало поискать телефонную книжку. Я потянулся, открыл дверцу, и прямо на
голову мне свалились большая общая тетрадь. Это была моя старая тетрадь со стихами,
которые я написал за свою жизнь. Раньше новые стихи вписывались в неё, а их черновики,
отражающие творческие муки, уничтожались. Моё вдохновение очень давно растаяло как
дым, и я уже не помнил, когда написал последнее стихотворение. Очевидно, что для
стихосложения требовались новые исторические предпосылки, а их всё не возникало.
Напрасно кто-то сказал, что вдохновение придумали лентяи. Наверное, это был какойнибудь большой начальник в портупее, который хотел ежедневно заставить писать стихи
вверенный ему большой поэтический коллектив. Ведь начальник всегда вдохновлен
громадьём своих планов и своим начальником сверху…
Отскочив от головы, по которой мне досталось твёрдым углом, тетрадь шлёпнулась о
пол и распласталась. Я потёр ушибленное место и посмотрел сверху на аккуратно
выведенные строфы. Они были написаны очень давно и, насколько я себя помню,
никакого особого значения им никогда не придавалось. Как обычно, напишешь стишки в
свой альбомчик и забудешь. А я сочинял время от времени, просто так и потому, что
хотелось выразиться в художественной форме. Как пьяному дебоширу хочется
выматериться в нецензурной. Извините, это я не о других поэтах, а только о себе. Да, мои
стихи. Но я помнил лишь одно и только одно. Я не смог придумать им названия. Нет, вру.
Еще помню, что уже окончил школу, и было мне лет семнадцать. И ещё… я тогда почти
не испортил бумаги на черновик. Обычно вдохновение приходило ко мне вечером, а тут я
написал всё в одно прекрасное утро на свежую голову и без особых творческих исканий
рифмы. Ну-ка.
Упрямо память повторяла
Черты далёкого лица,
Воображение искало
Пути начала и конца.
Прожив не много и не мало
Секунд, минут, часов и лет,
Ты был как книга без начала,
В котором кроется ответ.
Но то, что раньше позабылось
И с днём грядущим стало врозь, –
Всё вновь опять соединилось
И зримым сделалось насквозь.
Вот потому-то день давнишний,
Истёкший столько лет назад,
Ты вспоминаешь как не лишний
И с остальными ставишь в ряд.
Пусть день, когда ты появился,
Десятки раз переживёшь, –
Ты должен помнить, что родился,
Забыть обязан, что умрёшь.
Но если предстоит, как прежде,
Искать начало тех дорог, –
Ты будешь жить и быть в надежде,
Как был и жил в последний срок.
Странные стихи, конечно. А ведь я их никому не читал. Слишком личные и не очень
понятно о чём. Впрочем, я не читал никому и некоторые другие стихи. Это вам не
хиромантия, этим людей и рассмешить можно. Но эти строки мне почему-то нравились,
хотя я и не помнил причин для их сочинительства. Поэты – непостижимые для меня люди.
Может быть, мне хотелось понять их душу и решил попробовать. Исключительно для
себя, так что пародистов, редакторов и читателей просят не беспокоиться. Чтобы меня не
стала мучить ностальгия по прежним временам, остальные стихи я читать не стал и
захлопнул тетрадь. Я засунул её на самый верх, но она выскочила снова. Тогда я придавил
ее кипой журналов, и на другой стороне полки обнаружил книжку с телефонами. Вот и
телефон Петельского. Я набрал номер и услышал его голос.
– Слава, здравствуй! Узнал?
– Здорово, Саша. Куда так надолго пропал, как живёшь?
– Живу историей прошлого в эпоху перемен, как и ты. Преподаю. Ты как? Мы можем
увидеться?
– Завтра же, если хочешь. Не забыл ещё, где я живу? Весь день буду дома.
– Конечно, не забыл. Извини, что я так долго не звонил. После новогодних праздников
мы вообще не разговаривали. У меня есть личные дела.
– Вот и поговорим.
– Я приеду. Только завтра обещали придти проверить газовую плиту. Как уйдут, без
звонка еду к тебе. Хорошо?
– Буду тебя ждать. У меня завтра будут друзья, так что познакомишься с ними.
– Ну, тогда до завтра. До свидания.
– До свидания.
Надо обязательно взять с собой листок, на котором я написал в Склифе всё, что мне
было нагадано. Засунув руку в карман куртки, я сначала вытащил вместо него старый
измятый конверт и листочек, на котором был записан телефон справочной больницы
имени Склифосовского. Как же я забыл его, это письмо? Завтра позвоню в больницу и
узнаю о самочувствии этого мужчины, – подумал я. – Пусть пока полежит у меня под
рукой, чтобы потом не забыть вернуть. А вот листок с предсказаниями. Разворачивать и
читать его я не хотел и положил в свой портфель. Всё может подождать до завтра, а пока
вернусь к недочитанной книге. Книга была о мрачном средневековье, но жутко
интересная. Оказывается, в XV–XVI веках позиция церкви о семье в таких странах
Европы, как Франция или Германия, излагалась следующим образом: брак не имеет
никакого отношения к влюблённости и тем более к физической любви, а любое страстное
чувство оскверняет брачное ложе. Тот муж, который с супругой «предаётся плотским
утехам» столь неистово, что даже если она не была бы ему женой, «он хотел бы иметь с
ней дело», тот «ведёт себя по отношению к своей жене не столько как муж, сколько как
распутник, тот совершает прелюбодеяние». Причём брак задумали исключительно для
того, чтобы «охранить себя от греха (наслаждения) и иметь потомство, которое можно
воспитать в любви и страхе Божьем». Цель такого «святого брака» – иметь «потомство,
которое будет вечно благословлять Господа».
Всё это очень чётко излагалось в церковных текстах того времени, а церковноприходские книги исправно фиксировали рождаемость. И как мне показалось – не менее
строго, чем современные ЗАГСы, потому что церковники изучали рождаемость и делали
выводы о мере почитания Господа. Дело было в том, что низкая рождаемость указывала
на использование противозачаточных средств, а значит, на распутство. Ну и нравы, ну и
времена, чёрт бы их побрал, – подумал я. Вот только было не понятно, как толковали
веления Бога церковники этих веков. Получалось, что произвольно, то есть, как им
захотелось в том или ином столетии. Они, конечно, тоже люди и могли ошибаться, но так
перестарались, что вне семьи мужчины и женщины всё компенсировали жутким
развратом. – Видимо, во исполнение воли святой церкви. Я почувствовал гордость за
историков, донёсших знания об универсальном законе компенсации до XXI века. Занятное
чтиво на ночь, – подумал я и заснул.
***
– Помнит ли Дух своё телесное существование?
«Да, то есть, живши несколько раз как человек, он помнит, чем он был, и, уверяю
тебя, нередко с улыбкой сожаления вспоминает о своём прошедшем».
– Тотчас ли после смерти Дух вспоминает о телесном существовании во всей
полноте своей?
«Нет, оно приходит к нему постепенно, являясь как бы из тумана, и по мере того,
как он обращает на него внимание».
– Помнит ли Дух подробности всех событий своей жизни и может ли обнять всю её
одним взглядом?
«Он помнит то, что имело влияние на его состояние как Духа, но ты понимаешь,
что в его жизни есть обстоятельства, которым он не придаёт никакой важности и о
которых не старается даже вспомнить. Он может вспоминать о всех подробностях не
только событий, но даже и мыслей своих, но, если это бесполезно, то он не делает
этого».
– Видит ли он цель земной жизни относительно жизни будущей?
«Разумеется, видит и понимает гораздо лучше, нежели во время телесной жизни;
он понимает необходимость очищения для достижения совершенства и знает, что с
каждым существованием он очищается от какого-либо несовершенства».
– Каким образом прошедшая жизнь представляется в памяти Духа? Силою его
воображения или как картина, находящаяся у него перед глазами?
«И тем, и другим образом. Он очень хорошо помнит только те факты, которые
содействуют его улучшению».
– Помнит ли Дух все существования, предшествующие последнему, им
оставленному?
«Всё прошедшее раскрывается пред ним, как станция, пройденная
путешественником».
– Сохраняют ли Духи воспоминание о страданиях, испытанных ими во время их
последнего телесного существования?
«Часто сохраняют и воспоминание это заставляет их больше ценить блаженство,
которым они могут наслаждаться как Духи».
Книга Духов
***
Утром я никуда не торопился, выспался и, не спеша, занялся завтраком. Хорошо бы
газовщики пришли пораньше. По телевизору демонстрировали, как очередная звезда
делилась секретами приготовления какой-то съедобной лабуды. Как-то показывали одну
передачу об особенностях питания в разных странах, США и России, говорили о пользе и
вреде гамбургеров. В ней выступали разные специалисты – диетологи, повара, владельцы
ресторанов и кафе. Одна молодая дама, назвавшаяся в титрах «ресторанным критиком»,
сделала симптоматическое заявление. – По тому признаку, может ли тот или иной человек
ходить в ресторан за качественной пищей, он может судить о себе, состоялся ли он в этой
жизни как личность или ещё нет, потому что не в состоянии позволить себе этого. И, если
не может, значит, человек пока не дорос. Да уж, господа, стыдно питаться отбросами в
городе, где собрана почти вся денежная масса нищей страны. Как можно позволять себе
подобные высказывания? Это же цинизм! Ну, хочешь ты ходить в ресторан трижды в день
– ходи. Для таких, как ты, барышня, и крутят рекламу о таблетках от переедания –
показывают свиноподобную рожу за столом, заставленным полными тарелками. И рожа
явно страдает от недоедопереедания – съела меньше, чем хотела, но больше, чем смогла.
Назвать неудачниками более семидесяти процентов населения страны даже перебором
назвать нельзя. Как можно последовать призывам к единению общества, – рассуждал я, –
если сытый голодного не разумеет? И при этом момент появления таких критиковгурманов пришёлся на хорошо обеспеченный процесс разворовывания страны. Причем с
одновременным уничтожением всяких нравственных устоев, чтобы не мешали. Ни
критикам, ни гурманам. Тут раздался звонок в дверь. Было начало двенадцатого.
На пороге стояла женщина средних лет в распахнутом пальто и синем свитере.
– Здравствуйте!
– Здравствуйте. Служба газа. Приготовьте документы на газовое оборудование. Где тут
оно у вас?
– В спальне.
– Где?
– В кухне. Квартира однокомнатная.
– Дайте спички.
– Пожалуйста.
Женщина достала свои инструменты и стала делать профилактику технике. Что-то
отвинтила и начала чистить. А потом неожиданно спросила:
– А где хозяйка?
– Весь гарем я отправил по хозяйственным делам, но скоро будут возвращаться. По
очереди.
– Ну, когда вернутся, передайте своему гарему, чтобы не забывали чистить плиту
ежедневно. По очереди. Тогда за неделю управятся. А то всё сильно засорилось. И пусть
купят «Комет». Вы что, рекламу не смотрите?
– Смотрю, но её постоянно перебивают извне эти тлетворные американские фильмы
через спутники-шпионы. Просто не успеваешь записывать, что нужно для пола, что для
потолка, а что для…
– Мужчина, распишитесь. Так. Всё. Всего доброго.
– Всего доброго, женщина, приходите ещё. Я куплю и «Доместос», и «Пемолюкс».
Когда дверь захлопнулась, я с нетерпением схватил с вешалки куртку, натянул
балбеску и помчался на улицу, будто неповторимые узоры на моих руках были
скоропортящимися.
Дом, где жили родители Вячеслава Петельского, находился недалеко от
Кропоткинских ворот. Слава открыл мне дверь с радостными возгласами о количестве
прошедших лет и зим.
– Привет братьям по маразму, – приветствовал я его и, увидев кроме молодого
незнакомого парня и тёмноволосую девушку, добавил – и сёстрам тоже. Да здравствуйте!
– Познакомься, Тамара – Александр. – Мой товарищ по институту, однокашник,
кандидат исторических наук, ба-а-альшой знаток всякой истории, – представил меня
Вячеслав. Мы познакомились. Приятеля Славы звали Вадим.
– Вы, правда, кандидат наук? – спросила девушка, пристально глядя на меня.
– А как же? Человек начинается с кандидата. Так мне говорили в семье и в школе.
Извините, попытка рассмешить.
– А как называлась тема Вашей диссертации?
– Э… ну… э… забыл. А, вспомнил: «Спектральный анализ остатков Римской империи
в лазерном излучении квантовых полей древней Македонии». Но мне на защите сказали,
что мой вклад в науку больше, чем ожидалось, и сразу присвоили степень доктора. А если
бы я правильно расставил все буквы алфавита, получил бы не докторскую, а нобелевскую.
Но кто меня предупредил, что надо знать все буквы? – Никто. Извините, попытка
рассмешить.
Всем, действительно, стало весело. Тамара сказала: «Видно, что наш человек пришёл.
Давайте за гостя выпьем чаю» и пошла с Вадимом на кухню ставить чайник.
Мы остались со Славой одни, и он предложил перейти в кабинет.
– Давно ли ты был у Сергея Сергеевича? – спросил он, усаживаясь в кресло.
– Месяца два назад. Где-то в конце прошлого года. Но если я еду из дома электричкой
до Белорусского, мысленно машу рукой в его окна и думаю о нём. Занавески шевелятся,
значит, всё в порядке.
– Надо бы позвонить ему, просто так.
– Конечно. Хвастаться, правда, нечем. Я веду занятия в двух вузах, как почасовик. А ты
не жалеешь, что ушёл с кафедры?
– Нет, у меня пока все нормально: гадаю по руке. Но историю бросать не хочу. Книжки
почитываю. Возможно, и сам начну что-то писать.
– Так ты веришь в хиромантию?
– Я-то верю. Бывает так, что одни говорят, что то-то и то-то – это не факт. А другие –
нет, это факт. И то, и другое не доказуемо. Но только не хиромантия. Она – факт.
– Правда?
– Да чтоб мне пожизненно всю Марью Молодцову из тюремной библиотеки
перечитывать и век читального зала ленинки не видать!
– Нет, не надо. Лучше уж ты одним кексом в мегаполисе питайся. А что можно сказать
о хиромантии в целом? Я ведь к тебе, поэтому и пришёл.
– Вот, например, две книги по хиромантии – одна издана в Израиле не так давно,
вторая в России в 1913 году. – Слава указал на корешки книг на полке. – Здесь говорится,
что по рукам всегда точно можно определить прошедшую, настоящую и будущую судьбу
каждого. В дореволюционной книге приводится много шокирующих примеров из
Российской практики. Хиромантия такая же древняя наука, как и астрология. Можно
встретить указания на неё ещё у Анаксимена Иосифа, сына Иакова и в законах Моисея. А
ещё у Анаксимандра, Моисея, Анаксагора, Артемидора, Демокрита, Калхинда,
Аристотеля и многих других, в том числе у знаменитых учёных нашего времени.
В книге Иова, глава XXXVII, стих 7-й гласит: «На руку всякого он, Господь наложил
знаки (печать) для того, чтобы все могли знать свои действия природы». А в книге Моисея
говорится: «Руки есть зеркало человека, в которых обозначена вся жизнь его». Карданус и
Парацельс в XVI веке связали хиромантию с принципами астрологии. Это тот Парацельс,
который изобрёл мазь, заживляющую раны. Но ей мазали не рану, а острый конец клинка
кинжала или меча, бинтовали их, и рана заживала.
В XVII столетии систематизация хиромантии достигла совершенства и остановилась в
развитии до 1850 года. Около 1700 года в Иенском университете по хиромантии читал
лекции профессор Геннер, специально назначенный на эту кафедру. В Галле профессор
Адам Ниетцкий читал этот предмет в 1780 году в связи с астрологией и магией.
Хиромантия была распространена и в России. Но потом пришёл гегемон, и красная
профессура стала учить его научному атеизму.
– Что же произошло после революции?
– Началась вакханалия во всём. Даже в соннике того времени было такое толкование:
«увидеть во сне красного агитатора – к неприятностям». И пошло-поехало – генетика –
продажная девка империализма, кибернетика – та же девка. И мы стали страной самых
больших компьютеров и самого прогрессивного паралича в мире.
Если бы в школе нам преподавали основы мироздания, а не твердокаменное
коммунистическое фуфло, мы бы сейчас с нашими недрами и терпеливым народом были
самыми первыми в мире. Во всём, а не только в космосе и в балете.
Хиромантия, астрология, судьба, карма – очень связанные понятия, И серьёзные.
Последнюю трогать опасно – попытки разгадать её могут закончиться распадом личности.
Древние это понимали. Для них рука была «чёрным ящиком», заглянуть в который нет
возможности, как и в потусторонний мир. Нельзя. Мы не знаем даже источников
изотерических знаний. Но кто-то преподал нам хиромантию и через тысячелетия, многие
поколения донёс до нас.
Вот, например, труду по хиромантии Вальмика Махариши от четырёх с половиной до
пяти тысяч лет и современные индусы не сомневаются, что текст был внушён автору
свыше. 567 стихотворных строф о значении каждого признака – 567 битов информации.
Есть историки цыганского народа, – они считают, что искусство чтения ладони досталось
цыганам от древних египтян. Даже в наше время многие хотели бы посоветоваться с
грязного вида неграмотной, но великомудрой цыганкой. К хиромантии обращаются
сегодня и психологи. Например, соратник Зигмунда Фрейда Карл Густав Юнг полагал,
что форма и функция руки связана с психикой. Кстати, наша Тамара по образованию
психолог и тоже начала изучать хиромантию.
Тут в кабинет вошла Тамара и увидела нас сидящих в креслах.
– Well-Well-Well. Опять проявляете неудовольствие окружающим миром? Смотрите,
кто ругает свою страну, тот в следующей жизни родится в ещё худшей. Надо быть
оптимистом, не всё так плохо.
– А мы и так оптимисты и считаем, что всё не так уж плохо. Могло и может быть ещё
хуже. Это пессимисты паникуют, что всё плохо настолько, что хуже и быть не может. Мы
таким всегда отвечаем: «может-может». Не зря в военное время трусов и паникёров
расстреливали на месте.
– Да ну вас. Идите мыть руки и садитесь за стол.
– Видишь, как ведут себя женщины. Они хотят, чтобы все мужчины были
добродетельными, но как только они становятся хорошими, сразу перестают их любить.
Хочешь, назову верный способ диагностики совместимости? Пригодится. Вы медленно
сближаетесь лоб в лоб, слегка соприкоснувшись головами. Если чувствуешь в своём
черепе гудение, зудение или тяжесть – это не твой случай. А если голове хорошо, легко и
зуда нет – она твоя, в смысле, недостающая половина.
– Понятно. Ноу-хау. И экономично – к гадалке не ходи. А бесконтактного способа у
тебя нет? Чтобы хотя бы на ближней дистанции…
– Есть. Найди гадалку, проживающую поблизости. Ладно, пошли за стол.
За столом разговор был продолжен.
– Между прочим, Саша, Тамара – психолог и рекомендует одиноким дамам привлекать
в свою жизнь суженого следующим образом. Надо купить мужской халат, тапки и
положить на диван. Пускай лежит и привлекает. А суженый никуда не денется, объявится.
– Главное, – ответила Тамара, – это личный настрой, мысли и ожидания человека. А
мысль материальна. Так что способ научно обоснован и даёт свои результаты.
– Но Тамара у нас ещё и медиум, – сказал Вадим. – Она может общаться с духами из
потустороннего мира.
– Я делала это. Особенно ясное общение происходит с возвышенными, продвинутыми
духами. Но это не игрушки, и этим нельзя злоупотреблять. Да и ни к чему.
– Слово «продвинутый» принадлежит индийской культуре, философии и религии, –
пояснил Слава. Но сейчас его часто употребляют в рекламе нового сорта пива. Вот такая
этимология от рекламодателей-пивососов. Да-а-а, времена наступили. Не культурной, а
пивной революции.
Тут я вспомнил, что пришёл к Славе, чтобы спросить, можно ли верить цыганкам.
– Слава, что ты можешь сказать, глядя на мою руку?
– Дай взглянуть. Нет, вот эту руку. Вообще, гадают по левой, а сопоставляют с правой.
Но на левой руке знаки означают одно, а на правой – другое. Некоторые хироманты
говорят, что можно смотреть и одну руку. Так. О склонностях твоих я говорить не буду,
иногда это портит настроение. У тебя, что сразу видно, нет чувства зависти. И ты не
тщеславен.
– Я знаю. «Что слава? – яркая заплата. Мне нужно злато».
– Ещё тебе покровительствует женский пол.
– Не знаю.
– А ещё ты однажды, примерно пять лет назад, чуть не утонул.
–Точно, ребята. Я действительно тогда чуть не утонул в луже, где, что называется, и
ботинки не промочить. Было это в Подмосковье.
– И ещё… знаешь, что? Давай потом поговорим. В кабинете.
– Давай. Но мне может кто-нибудь ответить, умеют ли цыганки предсказывать
будущее? Я в метро уже второй год вижу одну цыганку. И все на одном месте. Дай,
думаю, спрошу…
– А почему нет, – ответил Вадим. – Цыгане имеют давнюю традицию – это
картомансия, гадание, хирология, но, как и все люди могут мошенничать, халтурить или
говорить правду, иметь талант или не иметь его. Понимаете, цыганки умеют не только
читать руку, у некоторых есть дар ясновидения. Например, девица Ленорман гадала на
картах, а Наполеону предсказала печальную участь очень подробно. Пушкину за двадцать
лет до смерти кофейная гадальщица предсказала, что на 37-м году жизни он должен
бояться белого человека с белой головой на белой лошади. А Дантес имел как раз белые
волосы и белый мундир. Если поэт избежит этого, проживёт до глубокой старости. Было
это прямо на Невском проспекте. Пушкин хотел в это время уехать в деревню, но из-за
отсутствия средств не поехал, и дуэль состоялась. Здесь наверняка имело место
ясновидение.
Я сразу же вспомнил о блондинке, про которую мне сообщила цыганка. Что же увидел
Слава на моей руке, если сказал, что мы продолжим разговор в кабинете, – подумалось
мне.
– Что же может хиромантия?
– Многое. Например, знаки на руке от смерти на плахе или от несчастного случая
будут различны. Даже знаки смерти от топора или от молотка. Но всего можно избежать,
правда, не всегда. В истории с Пушкиным – было можно, и он бы до преклонного возраста
писал стихи, а вот с одним нацистским преступником, сидевшим в тюрьме – нет. Избегнув
несколько раз смерти от петли, он столкнулся с тем, что ситуация повторялась
неоднократно, как и положение планет. И он умер, повесившись на проволоке в тюремном
дворе. Оказалось, что в его судьбе большую роль сыграла астрология. Поэтому мне и
интересно заниматься её связью с хиромантией, – закончил Вадим.
– А помните, ребята, – воскликнул Слава, обращаясь к Вадиму и Тамаре, – как мы
одного жениха, студента МГУ, отговорили подавать заявление в ЗАГС? Послушай, Саша,
интересная история. Этот парень попал к нам через десятых знакомых. Пришёл и говорит,
мол, хочу скоро жениться, В ЗАГС собрался, а родители, – ни в какую – не нравится им
невеста. В семье возникают скандалы, родители с бабкой за одно – все против свадьбы.
Парню и двадцати лет не исполнилось. Ему и говорят как ребёнку, – съешь сначала кашу,
а там будет видно, пойдёшь в зоопарк или нет. То есть окончи университет, получи
диплом, а может, и в армии послужи, а потом и решай. Сына это, конечно, обидело.
Сказал дома, что всё равно посетит ЗАГС, а потом снимет квартиру, и будет переносить
там тяготы и лишения с молодой женой. Мы любим друг друга, и всё тут. Но куда
деваться бедному студенту, материально зависимому в плане питания, проживания и
обучения? Пришёл сюда и просит, чтобы мы посмотрели его руку. Хочет решить, давать
ли ему брачный обет.
Мы посмотрели и видим, что жизнь у него может сложиться двояко, и сказали, чтобы
он пока никаких важных решений не принимал. А чтобы решить его вопрос, попросили у
него оттиски ладоней его невесты. Не знаю, как он их изготовил – гласно, негласно или
зашифрованно, но через неделю принёс. Я ему сказал, чтобы за ответом явился через три
дня. Но мы ему ещё кое-что об устройстве мира рассказали. После этого сообщаю ему
следующее. У меня две новости – плохая и хорошая. С какой начать? Говорит – с
хорошей.
– Видишь эту звёздочку на запястье? Примерно через полгода ты неожиданно
получишь наследство, но не от тех людей, с которыми ты живёшь. – Парень оценил эту
новость как хорошую.
– А плохая?
– Вот этот знак на ладони твоей невесты показывает, что она, выйдя замуж, будет
тратить всё жалование мужа на кокетства и моды, в силу своего непостоянства будет
легко влюбляться в других. И у неё будет очень несчастная старость.
– Не может быть такого, – отвечает клиент.
– Так написано в одной старинной книге. И это не раз подтверждалось. Дальше
рассказывать? – Продолжаю, – эта веточка из линии Жизни идёт на бугор Венеры и
означает опасную болезнь, явившуюся результатом сластолюбия. Тогда это был сифилис,
а сейчас – СПИД.
Парень удивился как одна английская королева, которой показали картинки из
Камасутры, и стал внимать дальше. А я продолжил.
– Если бы эта ветка пошла не к Венере, а на бугор Юпитера – у болезни был бы
благоприятный исход на всю жизнь. Но здесь – опасность для жизни. А этот знак говорит,
что она проститутка. Линия Сердца дошла дальше центра бугра Юпитера – такой человек,
к тому же, не может быть верным супругу. И ещё у неё есть знак на пальце Меркурия. Он
указывает, что человек – лжец. Линия Жизни твоей знакомой говорит, что она будет
избегать семейных радостей, а вот это кольцо, связанное линией с ладонью, – не захочет
иметь детей. На твой вопрос я ответил. И ещё хочу добавить, что предсказать можно
многое, даже всё, например, смерть от воды или пули. У убийц на одной из основных
линий есть красные точки – сколько точек, столько раз. Есть знак бедности на всю жизнь,
а есть знак огромной власти над людьми. И всегда возможно точно определить время
событий – датировку. У тебя же с руками всё в порядке. Так что решай сам, кому ты
подаришь своё наследство.
– И что же было дальше? – наконец, спросил я.
– Этот парень вернулся ко мне через год. У него всё наладилось, учится на последнем
курсе. Видно, что стал серьёзнее и как-то постарше. Принёс бутылку коньяка с конфетами
и сказал, что всё подтвердилось. Получил наследство от какого-то троюродного деда.
Извини, я не разбираюсь в родстве, может быть, это был и не троюродный дед. Но его
потрясло не только это. Он рассказал, что его бывшая невеста стала проституткой, он в
этом сам случайно убедился. А уж как благодарил меня. Эта история его многому
научила. Переживания вдохновили его на сочинительство, и он принёс мне своё
стихотворение. Сейчас найду и прочитаю… – Вячеслав встал из-за стола.
– … вот оно. Немного коряво написано, некоторые трактовки принципиально не верны.
Но общий смысл он смог выразить. Послушайте. Называется «Читая по руке».
Мы, безвинные, карме поручены
Как суровым рукам палача
И грехи прежних жизней отмученных
Забираем с собою, влача.
Наши души, грехи искупившие,
Настрадавшись до самого дна,
Назначенье своё позабывшие,
Не очнулись от вечного сна.
Вот калека. – В судьбе уготованной
Счастлив был, что не знал наперёд:
В прошлой жизни к постели прикованный,
В этой жизни от СПИДа умрёт.
Вот рука человека – счастливая. –
В прошлой жизни наследство пропил.
Ожидает его жизнь красивая –
Он наследство опять получил.
А вот это рука убиенного. –
Бог младенцу судьбу оборвёт.
А у этого старца почтенного
Ум и разум Господь заберёт.
Посмотрите, а этот несчастный,
Жизнь, работая в поте лица,
Сгинет в стенах тюремных, безгласный,
Путь, закончив с клеймом подлеца.
Этот нищим умрёт в изобилии,
А вот этих весёлых господ, –
В прошлой жизни богатой фамилии, –
На «Титанике» Бог соберёт.
Ну, а этот мерзавец отъявленный,
Что тиранил и грабил народ,
В мавзолее закончит, прославленный,
Окруженный толпою, урод.
Потеряв в бесконечных мирах,
Среди поступи мерной веков
Нашу память о старых грехах,
Мы – заложники этих миров.
– Да-а, господин Петельский, – протянул я. – Даже подумать не мог, что ты способен
так вдохновлять человека. Занятные стишки. И мистические. Ну что, чаю выпили, может,
пойдём в кабинет, я там тебе кое-что покажу.
– Пошли. Ребята, мы вас оставим. Нам надо поговорить.
– Слушай, я всё-таки подошёл к той цыганке. Не знаю, как это получилось. Я вот на
этом листочке изложил по памяти то, что она наговорила мне в метро.
– Интересно, посмотрим… да, да, – он стал читать написанное. – Ты говоришь, что уже
второй год видишь эту женщину на одном месте в метро? Она не похожа на приставалу,
это промысел, значит, умеет что-то.
– Может, она и дольше стоит там.
– Понимаешь, твоя цыганка не просто читает руку, она ещё и видит, – что увидела, то и
сказала. Домысливать и сглаживать картину как это делают обычные люди при
объяснении выпавших карт, ей не надо.
– Так это всё, правда или нет?
– Хочешь, сделаем оттиск руки, и я потом его изучу? Или будешь ждать?
– Буду.
– Давай руку, – он вздохнул. – Ну, тогда слушай. Я постараюсь говорить медленно.
Здесь у тебя вилка с ручейками от холма Луны к реке Жизни. Это ветры дальних
странствий. Встречаются у путешественников, бродяг и жюльвернов, которые часто
путешествуют, сидя в мягком кресле. Но ты привязан к дому, хотя я знаю, что не один
рюкзак износил. Даже если бы ты попался цыганке с чемоданом в руке, а из кармана у
тебя торчал билет, она бы тебе сказала то же самое.
А вот ещё: ответвление от верхней линии запястья в сторону Луны – раз, аналогичные
полоски, соединяющие Венеру и Луну – два. – Это всё твои путешествия. А чёткая линия,
идущая к Юпитеру, означает очень важное путешествие. Знаков, с которыми лучше
сидеть дома, у тебя нет. Но у тебя линия Судьбы идёт с бугра Луны – важные события в
твоей жизни произойдут случайно и в то же самое время.
– Слава, ты меня пугаешь. У меня изменится жизнь?
– Вот об этом я и хотел тебе сказать. Эти отростки от линии Судьбы означают
перемены. Одна-две ветви, выходящие из линии Жизни и касающиеся так называемой
розетки, предсказывают важные перемены в судьбе. Но не беспокойся – они к лучшему.
– Наконец-то сказал что-то утешительное.
– Подожди, это ещё не всё о переменах. У тебя от пальца Сатурна идёт линия Судьбы,
без лупы видно. И все события, которые с тобой произойдут, находятся вне твоей власти.
Кстати, для сведения. То же самое, но на правой руке, предсказывало бы субъекту, что он
для удовлетворения своей страсти, не побрезгует ничем. Не дай Бог тебе с таким
столкнуться, потому что я знаю, что ты своё упрямство из детства прихватил. Но я вижу у
тебя линии Влияния, сливающиеся с линией Судьбы. Эти ветки – разные удачи, но они
явятся такими встрясками, что мало не покажется. Иначе говоря, будут иметь для тебя
важные материальные и психологические последствия. О переменах я закончил.
– Славик, расскажи о личной жизни, – попросил я.
– Слушай. Ветви на линии Сатурна предвещают великое счастье…
– О-о-о!
– Но сначала должно случиться то, о чём я сказал раньше.
– У-у-у…
– Линия Сердца идёт на бугор Юпитера – ты способен к глубокой, искренней любви.
Может, даже к идеальной. Так и будет, поверь. Потому что две коротких линии без вилки
выходят на бугор Меркурия – счастье в брачной жизни. А вот самое интересное. Каждый
приток, идущий из этого нижнего участка ладони и впадающий в линию Судьбы, означает
чье-то появление в жизни человека. И кто-то сыграет в его жизни такую роль, которая
отразится на его судьбе обязательно. У тебя их несколько, но есть одна-две самые
заметные. Всё это уже на подходе.
Теперь знаки на линии Жизни. Я тебе должен про них сказать. Они указывают на
смерть, но знаки сложные, я могу не точно…
– Какая смерть? Ты чего? – опешил я.
– В том то и дело. С тобой может произойти несчастный случай, падение с высоты,
авария. Даже смерть в огне не исключается. Но если ты не будешь рисковать в течение
ближайшего времени, опасность минует, и проживёшь до старости. Это я заметил, когда
мы сидели за столом в зале.
– Успокоил… как Пушкин, что ли?
– Именно. Переждать 37-ой год. Надежду вселяет этот маленький треугольничек у
линии Судьбы, означающий победу в борьбе с обстоятельствами или людьми. После
этого.
– Если останусь жив, да?
– И линия долгой жизни, и крест на ней – естественная смерть в старости, – добавил
Вячеслав, не обратив внимание на мои последние слова. – Есть ещё кое-что загадочное.
Остров на линии Жизни указывает на таинственное рождение этого лица. У тебя есть
тайна, связанная с рождением. Хотя ты и брачный сын родителей, состоявших в браке.
Здесь что-то другое, но не могу понять, что. Видишь этот островок?
Но я уже почти не слушал, всё думал о смерти и о том, что, оказывается, нам всё дано с
рождения, а мы ходим, заблудшие как овечка Долли, и не можем понять, в каком мире
живём. Меня вернули в беседу последующие слова Петельского.
– Есть даже точка зрения, что на руке отражена карма – информация о прошлых
жизнях человека. В общем, тайна есть, а расшифровать её не могу. Хоть в Индию на
консультацию поезжай.
И последнее. Линия, выходящая из бугра Венеры и пересекающая линию Жизни и
Судьбы, доходящая до бугра Марса – верный признак получения раны.
– Это уже другая неприятность?
– Другая, может быть. Но время совпадает.
– Ясно. У меня будет не жизнь, а многосерийный триллер. Что делать-то?
– Я тебе, Саша, говорил и предлагал давно – давай посмотрю твои руки. Ты не захотел.
Тогда поверь сейчас. Помни, фатальных предсказаний не существует. И если есть
опасность, её можно избежать. Не надо рисковать, всё проходит, пройдёт и этот период.
Даже плохие знаки на руках исчезнут.
Пройдёт, а потом вернётся, как повторилось положение планет в случае, о котором
рассказывал Вадим, – подумал я уныло. Вот и будь оптимистом.
– Спасибо, за правду, друг. Я постараюсь быть осторожнее. Буду переходить улицу на
зелёный свет, и смотреть телевизор исключительно нетрезвым. Ух, и засиделся я у тебя,
мне уже пора.
– Приходи как-нибудь ещё, посидим, услышишь, какие беседы мы тут ведём.
– Приду, если голыми при луне танцевать не будете. Пойду, попрощаюсь с Вадимом и
Тамарой.
В этот момент я ещё не знал, что в следующий раз я не только приду, а прибегу сюда.
У дверей в прихожей я решил уточнить, когда же мне ждать всего этого на мою голову.
– Эти события произойдут скоро.
– Как скоро, когда?
– Очень скоро. Если точнее – ещё вчера. Понял?
Выйдя от Славы, я медленно побрел по тротуару. Я чувствовал смятение и неясную
тревогу. A что бы у вас творилось в душе, если бы вам сказали такое? Сначала я ещё
подумывал, что всё услышанное от гадалки может оказаться неправдой. Неправда – это не
обязательно ложь. Но раз тебе сказал твой приятель и друг – тут другое дело. И что бы
стали делать другие люди, оказавшиеся в моём положении, – отдали последние
распоряжения, заказали место на кладбище или отправились в общество весельчаков? Или
вернулись к повседневным делам? Но мне не хотелось ни с кого брать пример, и я решил,
что сегодня напьюсь. Я нюня, размазня и пессимист, господа. О таких не поют.
Приехав в Одинцово, я добрался до квартиры и, не раздеваясь, зашёл на кухню. Никто
не встретил меня на пороге и не разогрел котлеты с гарниром. Я налил себе рюмку и
выпил. Было муторно и мало. Тогда я вылил оставшуюся водку в стакан и выпил опять.
Потом сбегал к киоску и купил бутылку водки. Пришлось раздеться. Эх, чему быть, того
не миновать! Или миновать? – Запереться изнутри, замок на собачку, ключ – в форточку.
Попробуйте, возьмите меня, виртуальные гады! И дверь – на цепочку. Нет меня! Заболел,
лёг спать и ушёл. Телефон отключу, но сначала позвоню на работу – переезжаю в другой
город, извините. Или, ещё лучше, в другую страну, например, во Францию. А потом
закажу железные двойные двери и куплю злую рыжую собаку.
***
– Почему воплощённый Дух теряет воспоминание своего прошедшего?
«Человек не может и не должен знать всё: так хочет по своей премудрости Бог. Без
завесы, скрывающей от нас некоторые вещи, человек был бы ослеплён подобно
тому, кто переходит вдруг от мрака к свету. Забвение прошедшего делает его более
самостоятельным».
– Каким образом человек может отвечать за поступки и искуплять преступления,
которых не помнит? Как согласить это с правосудием Божиим?
«При каждом новом существовании человек бывает развитее и лучше может
отличать добро от зла. Где же была бы заслуга, если б он помнил всё прошедшее?
Когда Дух возвращается к своей первобытной жизни – жизни Духов, всё прошедшее
его раскрывается перед ним; он видит проступки, совершённые им и сделавшиеся
причиной его страданий, и видит всё, что могло бы помешать ему совершить их; он
понимает, что настоящее положение его совершенно справедливо, и приискивает для
себя существование, в котором мог бы загладить прошедшее. Он ищет испытаний,
сходных с теми, которые он прошёл уже, или борьбу, которую считает способною
содействовать его развитию, и просит Духов, стоящих выше него, помочь ему в
новом его подвиге, зная хорошо, что Дух, который будет дан ему в руководители в
этом новом существовании, будет стараться, чтобы он загладил свои проступки, для
чего и будет внушать ему некоторого рода смутное о них сознание».
«Это сознание и состоит в инстинктивном вашем сопротивлении всякой
преступной мысли и желанию, являющимся у вас; но вы большею частью
приписываете ваше сопротивление правилам, внушённым вам родителями, между
тем как это – голос совести; а этот голос совести есть нечто иное, как воспоминание
прошедшего, и который предупреждает вас не впадать снова в проступки, уже
совершённые вами прежде».
Книга Духов
***
Как и когда заснул вчера, я совершенно не помнил. Утром, посмотрев на себя в
зеркало, сказал себе, что бывало и хуже. Надо было себя как-то поддержать, и я запел
студенческую песню, призывающую к завтраку.
…и граф встаёт,
Ладонью бьёт в будильник,
Ерошит чуб и смотрит на дома
И безнадёжно лезет в холодильник,
А там зима, холодная зима…
Ну, правда, не совсем зима. Там еще недопитая водка осталась. Я, конечно, выпил. А
жизнь, кажется, налаживается, – подумал я, – и в этот момент на меня нашло
просветление. Вас бы тоже осенило. Я вспомнил и цыганку, и Петельского, и весь
вчерашний день. Даже про железные двери с рыжей собакой вспомнил. Не-е-ет, я ошибся,
что жизнь налаживается. И что делать? Содрать папиллярные линии на обеих руках
драчёвым напильником? Но ещё ноги есть, а там тебе то же самое написали, чтобы не
забыл и не убежал далеко. Уж лучше научный атеизм изучать. И научный коммунизм, как
высшую стадию развитого социализма. Э-э-э-х!
Не надо себя изводить, говорят же, что всё равно будет то, что должно быть. Лучше
чем-нибудь заняться, уборкой, например. При отсутствии гарема в доме на это может
понадобиться дня три, но можно справиться и за один. Не идти же к Сергею Сергеевичу в
таком состоянии. Значит, Петельский давно не был у него, а у меня сегодня не получится.
Может завтра? Я с теплотой подумал о старике и стал вспоминать его, собираясь заняться
хозяйственными делами. И постирать ещё нужно, – мелькнула у меня мысль.
Мой учитель был и моим научным руководителем. По моей шутливой студенческой
классификации все учёные делились на три группы: крупных, видных и аспирантов, и он,
несомненно, входил в первое звено этого деления. Родители его погибли, освобождая
Западную Европу от фашизма. В июльские дни 45-го он, будучи семилетним ребёнком, из
окна своей квартиры через немецкий бинокль, привезённый с фронта другом его отца,
рассматривал привокзальную площадь Белорусского вокзала. В огромных толпах людей,
встречающих фронтовиков, прибывающих первыми поездами с запада, Сергей Сергеич
надеялся различить своих маму и папу. Когда я приезжаю из Одинцово на электричке,
выйдя на открытое пространство, всегда смотрю на окна его дома, где он живет и сейчас,
и мысленно здороваюсь с ним. А уезжая домой, – так же ментально желаю здравствовать.
Сергей Сергеич Кадушкин был подлинным историком и педагогом-бессребреником,
которых обычно запоминает не одно поколение студенческого братства. Он терпеть не
мог предэкзаменационных подношений, а когда в законе появилось указание на то, что
теперь взяткой не считается мзда на сумму менее пятисот рублей, он сказал, что страна
сделала ещё один шаг вперёд в борьбе с антикоррупцией. «Это же всё равно, что заявить –
доктор, я слегка беременна. А что же дальше? – переходил к риторике он. – Оставим без
наступления уголовно-правовых последствий ношение и хранение героина весом менее
пятисот грамм? Почему страна поимённо не знает ни одного «героя», подготовившего и
«протолкнувшего» на подпись подобный правовой акт?»
Обстановка квартиры Сергея Сергеича была обычной для тех старых московских
квартир, где жизнь как бы застыла между сороковыми и пятидесятыми годами. Вот
кресло-качалка с традиционным клетчатым пледом. Вот старинные шкафы, в одном из
которых я, будучи первокурсником, и, придя, по поручению к нему в гости, обнаружил
несколько сотен визитных карточек времен дореволюционной России – все они были с
«ятями». Помню, это так поразило меня, что я с какой-то растерянностью взял одну из них
в руку и стал вспоминать, зачем же я появился возле этого шкафа. «Это всё – старая
Москва», – сказал Сергей Сергеич, подойдя ко мне. Оказалось, он попросил меня достать
с полки какую-то книгу.
В других шкафах за стеклом и на этажерках аккуратно лежали связки старых, наверно,
и фронтовых в том числе писем, стопки многочисленных журналов прошедших
десятилетий и многое другое, что всегда завораживало меня. А особенно – редкие
экземпляры книг. Наверное, здесь не хватало старинного телевизора «Рекорда» или
«КВН» вместе с водяной линзой для увеличения экрана, что было неотъемлемым
атрибутом интерьера на рубеже 50-60 годов. «Можно кино снимать, – подумал я тогда, –
получится натуральнее, чем в павильоне Мосфильма». А ещё не хватает старой
раскладной ширмы, которой обычно люди загораживались на сон грядущий.
Конечно, со временем интерьер квартиры обновлялся, но атмосфера или, как сейчас
говорят, аура этого дома не менялась. Попить чаю с сушками у хозяина квартиры было
приятной традицией прошлых лет. Сергей Сергеич становился спокойнее и
снисходительнее, и в этот момент ему можно было задавать любые вопросы кроме
глупых.
Нередко нам не интересно говорить с пожилыми людьми, речь которых напоминает
заезженную патефонную пластинку, потому что некоторые из них уже не могут
представлять современную реальность. Сродни им и «молодые старики», которые живут
только памятью о прежних успехах. С такими общаться потруднее, чем с зелёной
порослью фабрики звезд, невесть, зачем наплодившей столько нарциссов, через слово
вставляющих слово «как бы», «на самом деле» и «wow» вместо «ой». Что можно ожидать
от горланящих музыкальную лабуду типа шлягера «Нас не догонят»? Какая глупость,
учреждать фабрики таланта. Но старик менее всего походил на старого брюзгу, ворчащего
по подобным поводам, а кроме того, сохранил по-юношески ясное восприятие и
понимающий взгляд на многие вещи. Что же касается его памяти, то склероз и
рассеянность больше существуют у тех профессоров, которые являются книжными
персонажами. Правда, по курсу педагогики и психологии нам однажды привели один
пример. Некий профессор после того, как его жена легла в больницу или уехала на курорт,
чтобы не утруждать себя походами в магазин, закупил сразу десять буханок хлеба. Но
этот курьёзный случай был скорее исключением. Уверяю вас, в жизни они не такие.
Взрослые дети Сергея Сергеича – дочь и сын – завели свои семьи и жили отдельно.
Большая квартира стала тяжёлой ношей, старику с женой стало трудно. Правда, он иногда
читал лекции в образовательных заведениях, к тому же ему помогали дети.
Уже довольно давно руководство города сказало, что те пожилые люди, кому не по
силам квартплата, могут переехать на окраину, да ещё и доплату получить за жильё. Но
Сергей Сергеевич с женой уезжать не захотели и остались жить у Белорусского вокзала.
Однажды он поведал мне: «Одно время, грешным делом, я думал, что ко мне явится
парочка таких же швондеров персикого вида в коже, как в бельэтаж к булгаковскому
профессору Преображенскому. И скажут, что их общее собрание – сходняк – решило
разуплотнить, Вас, профессор, и просит добровольно отказаться от квартиры ввиду её
чрезмерной площади. А потом, встретив упорное сопротивление, достанут тэтэшники
вместо маузеров. Им даже не надо будет арестовывать за нелюбовь к пролетариату. Хотя
это уже не пролетарии. Ты ещё не забыл, кто такой пролетарий?»
– Ну, это тот, кто обладает лишь орудием производства потомства. Но эти-то
современные швондеры – из новых русских?
– А ты знаешь, кто были до них новыми русскими?
– Кто?
– Большевики.
–…
– Ещё один виток спирали русской истории, не более того.
В другой раз он говорил мне: «Предприятия из города правильно переводят, но другим
зачем переезжать? Кто же в Москве останется – чистильщики обуви и парикмахеры для
обслуживания сливок общества? Есть один фильм, где наш замечательный актёр Игорь
Костолевский, играет бомжа. Там один клерк валютной биржи кому-то говорит примерно
так: есть бизнесмены и банкиры – все они похожи друг на друга, есть их клерки – они
тоже похожи, а все остальные – бомжи. И они тоже похожи друг на друга. Я и не знал, что
у нас теперь всего три сословия. В дореволюционной России было пять сословий и
четырнадцать гражданских чинов.
Правда, ещё гастарбайтеры есть, потому что москвичи меньше тысячи-полутора тысяч
долларов зарабатывать не хотят. Ведь мы и так самый дорогой город мира после Токио.
Люди приезжают в Москву к родственникам, а те их спрашивают, что это у вас там в
остальной России за зарплаты такие и пенсии – полторы-две тысячи рублей? И как вы
живете на них? А ведь в прикормленной столице всё выше. Людям говорят –
зарабатывайте. А как? В одной Москве находится 80-90 процентов всей денежной массы
России. Только в одном городе. Кто же её отдаст?»
Историки рассказывают, – продолжал говорить Сергей Сергеич, – что в древнем Риме
скопились огромные суммы в одно время – был необыкновенный прилив денег. Те, кто
имели деньги, захотели иметь ещё больше. Процветала спекуляция. Вдохновлённые
богачи и спекулянты стали ещё больше давить на неимущий класс, и Рим стал задыхаться
от денег. Для аристократов и богачей привозили изысканные предметы роскоши.
Пресыщенные удовольствиями денежные аристократы устраивали неслыханные оргии и
пиршества. Знаменитый римский цензор Порций Катон одной фразой определил
положение государства: «Городу, в котором рыба стоит дороже упряжного вола, помочь
уже ничем нельзя». И Рим потерял своё мировое значение.
А вот тебе другая история уже про деньги меценатов, которых мы считали гордостью
дореволюционной России. В 1775 году первый русский драматург Сумароков задолжал
богачу Демидову две тысячи рублей. Чиновники, чтобы унизить писателя, оценили
выставляемый на продажу дом, который стоил 16 тысяч, в 901 рубль 16 с половиной
копеек. Сегодня мы видим подобное ежедневно, и не дай Бог кому-нибудь попасть в такое
положение.
– Но ведь богатые жертвовали деньги, так было в дореволюционной России, –
попытался возразить я.
– Так было. Но это делали не все и не всегда искренне. Бог ставит выше бедняка,
отдающего последний кусок хлеба, чем богача, отдающего свой излишек. Иисус сказал
так о лепте бедной вдовы. Если добро сделано без труда, оно ничего не стоит. А мы
сейчас говорим о финансовой олигархии, незаконном вывозе за границу огромных денег,
нужных всей стране. Но кому-то это нужно в прикормленном городе, где каждый думает о
том, как подольше высидеть и побольше, извините, хапнуть. Сколько же должна стоить
нефть на мировом рынке, чтобы правительство остудило олигархов, строящих дворцы, и
дало возможность накормить голодных детей и стариков?
Прошлой весной мы беседовали о вожде мирового пролетариата:
– Представляешь, Саша, опять идут споры о захоронении Владимира Ильича. Да как не
поймут все эти простые и высокопосаженные спорщики, что пока тело лежит в центре
Москвы, над ним висит аура, притягивая питаемые ею души людей, стоящих на поклон в
очереди. Именно это не даёт оснований распрощаться окончательно с прошлым духовным
наследием. А смотреть в прошлое, сказал мудрец, это значит смотреть в свою могилу.
В начале 90-х я читал в какой-то газете, что группа спиритов вызвала дух Ленина и
задала ему несколько вопросов. Не знаю, – сказал Сергей Сергеич, – было ли это на самом
деле, но одним из первых, был вопрос традиционно русский: «Что делать, Владимир
Ильич?» И получили ответ: «Добить коммунистов». Второй русский вопрос – «Кто
виноват?» – отпал сам, поэтому спросили, что он делает там и с кем? Ответ был краток:
«Работаю», «Один». Вот так. Все работают и пересматривают свои взгляды, даже там. А
здесь? – С бараньим упрямством на каждом шагу продолжаем наступать на исторические
грабли. Было это уже после отмены статьи 6 Конституции о руководящей и
направляющей роли КПСС, при Ельцине уже.
Вот тебе ещё один пример того, извлекаем ли мы уроки из истории. Не так давно
семнадцатилетнюю девочку-школьницу в телепрограмме спрашивают, что она знает о
Ленине? Цитирую ответ: «Ну, это довольно раскрученная фигура прошлых лет». Каково?
Раскрутили как какого-нибудь Бейца или Мумиё-Трейлера. Один на сцене дёргается как
паралитик, другой орёт как мартовский кот.
– Да у них в голове сейчас только интернет и бабки. Только неизвестно, какие. Но
точно не рубли. Я как-то видел недалеко от Вашего дома огромный щит, на котором
знаки, обозначающие доллар и евро расположены как мужчина сзади, а женщина в
коленно-локтевом положении. Получилось супервыразительно. Экономика с
порноуклоном. Долго щит висел, но потом сняли. Не стыд появился, а курс изменился.
Молодёжь всегда в курсе. Зрелища и хлеб – с Древнего Рима ничего не изменилось. Вы
нас так учили. За что же их ругать тогда? – Я старался вызвать старика на какие-нибудь
серьёзные размышления, так как любил его послушать. Лекции он читал нам блестяще. –
А Интернет такой же воспитатель, как дворовая шпана, хуже телевидения. К тому же,
большое знание – большое зло, тем более, оставленное без оценки родителей.
– Так ведь это и есть дьяволизм, а дьяволизм есть деградация – разрушение. И Римская
империя в итоге развалилась. Мы растим новое поколение мутантов-дегенератов,
научившихся держать пивную банку, которую им суют прямо из телевизора во время
передач о вреде подросткового алкоголизма.
Я не могу посмотреть телевизор, держа на коленях своих внуков. Неужели, чтобы
рекламировать перечень туалетных принадлежностей, нужно демонстрировать перечень
голых красавиц. Даже некоторые телеведущие в заставках своего канала снимаются в
бикини, которые сразу и не заметишь. Кого рекламируют? – Себя. Прямо в перерывах
между высоконравственными передачами. Зачем делать себе дешёвый телесный пиар? –
Для стимулирования секс-фантазий самцов-телезрителей, подобных себе? Это же стадия
раннего нарциссизма.
Что мы сегодня смотрим по телевизору? Ведь сейчас он – единственный воспитатель в
стране. В некоторых передачах перед телекамерой собирают сытый и часто
некомпетентный сброд, обсуждая проблемы, не стоящие ничего, – сколько давать на чай
или кто хочет спать с миллионером и как выйти за него замуж. – Всё в духе времени.
Иногда о них и говорить неловко. Могли бы для приличия разбавлять аудиторию
настоящим народом.
Телевидение ежедневно предлагает нам коктейль из крови и спермы, а на закуску –
скандалы, сенсации, разоблачения и закулисные игры вплоть до самого верха. Тьфу. Не
могут жить без скандалов, – снизят, например, цены на что-то и сразу объявляют –
«скандально низкие цены». Стоит только сказать: скандальная выставка, концерт,
интервью, книга или личность, мы все слетаемся как мухи не на мёд. И это потому, что
нас уже стало привлекать всё низменное, мы стали наслаждаться им в массовом порядке,
как и те, кто зарабатывает на этом.
Что видим ещё? – Гипертрофированное представление о роли суперзвёзд,
размножающихся простым делением в нашей жизни, даже пэтэушных. Прямо с утра
показывают, что они едят, пьют, где подстригают своих собак, как развлекаются. Они так
заполонили экран и новые журналы, что стали героями дня и примером для подражания.
А молодёжные издания прямо призывают быть в курсе сплетен о личной жизни звёзд.
– Действительно, – сказал я, – кто-нибудь из них покрутится на экране, а через годдругой смотришь на знакомое лицо, его уже объявляют как звезду или легенду. Раньше я
думал, что легендарными могут быть только Чапаев или Штирлиц. Почему же так
произошло?
– Всё это амплитуда, противоположная прежнему отношению к человеку вообще, и к
талантливому, в частности, как к пустому месту. Как, впрочем, и во всех иных
отношениях – к алкоголю, моде, нравственности или собственности. А отклонение в
отличие от разумной середины не только смешно. И не важно, что мы пока не привыкли к
чему-то новому, просто мерзкое должно оставаться мерзким в любое время.
– Потому-то, наверно, талантов и поклонников и сменили кумиры с фанатами, –
предположил я.
– Естественно. Но неужели, это показывать достойнее, чем рядового-минёра или
старлея, раненного в Чечне? Они иногда приезжают в столицу, купив билет на свои
боевые, ходят по улицам города, за который умирали их друзья. Что они видят здесь? –
Огни казино и ночных клубов, в которых жизнь бьёт ключом.
Кроме этого, происходит явное преувеличение роли некоторых сторон политической
жизни и недооценка, умолчание о других. Ведь смешно, когда показывают встречи
президента с министрами, положившими свой портфель в ногах. Для чего, например, нам
знать, что кто-то принял и накормил кого-то в дружественной обстановке? Какое нам дело
до интервью с депутатами, если все решения, о которых они говорят, принимаются потом
с точностью до наоборот? Ничего не говорится о проблемах действительных, а если
говорится, то так, будто на самом деле их нет.
– Может быть, волновать телезрителей не хотят? – спросил я, чувствуя в своих словах
провокацию.
– Пусть больше волнуются те, кто смотрит на нас с экрана. Следовало бы
гипотетически вообразить беседу премьера и двух-трёх его подчинённых с домохозяйкой,
вернувшейся с рынка. Она бы им перед всей телезрительской аудиторией живо вправила
мозги относительно низкого инфляционного роста цен на всё и неуклонного роста
доходов населения. Она бы заставила их оперировать только одним термином –
покупательная способность как в нормальной и честной стране. И предложила бы лично
еженедельно отчитываться перед населением об изменении этой способности всего в двух
словах – улучшилась она или «обратно нет». Но сначала надо объяснить этим
«несведущим», что есть два показателя инфляции и роста цен – один у них, другой у
домохозяйки. Они должны говорить на её языке.
А пресса? Эти кучи жёлтого мусора, которые не успеваешь обходить, спотыкаешься на
каждом углу. И везде смакуются свои или чужие испражнения. Остаётся лишь следовать
совету профессора Преображенского доктору Борменталю – не читать советских газет.
Зачем же нужно столько суперкроссвордов? Народу что, читать уже нечего? Конечно, к
прессе раньше относились по-иному. За заворачивание селёдки в газету с портретом
товарища Берия можно было уехать дальше, чем Магадан, но не приведи, Господи. А что
в сегодняшние заворачивать прикажете? – Жёлтого дьявола?
– Кстати, Сергей Сергеич, через несколько дней будет восемьдесят лет с написания М.
А. Булгаковым повести «Собачье сердце».
– Филиппу Филипычу повезло, – восемьдесят лет назад не было телевизоров. А за
десять лет до этого он мог оставлять свои колоши в парадном, и никто их не крал. Кстати,
о литературе. В редакцию одной из телепрограмм житель одного города прислал три
книги, которые купил прямо на улице – учебные пособия и практические руководства по
сексу с животными, мёртвыми и малолетними детьми. Одну даму, ведущую нравственную
передачу, телезритель по телефону спросил, когда перестанут показывать и печатать то,
что вредит нравственному здоровью. Так она с металлом в голосе ответила – когда вы
перестанете это смотреть и читать. Хорошо, что её не спросили про наркотики и оружие.
Мне дочь рассказывала, что в одном из районов области на дверях суда видела
объявление, что в виду составления отчётов, заявления от граждан в январе не
принимаются. Так давайте цеплять такие таблички, как в отелях – Don’t disturb – на
дверях станции скорой помощи или антитеррористического комитета. Получается, почти
как у Людовика XIV: «Государство это я», но после новогодних каникул занят
написанием отчётов.
– «Пива нет», «ушла на базу», – констатировал я.
Когда воспоминания бесед с Сергеем Сергеичем в связи с наступлением обеда стали
плавно иссякать, мне вспомнился бродяга, сбитый машиной. Думая, что надо бы
позвонить в Склиф, я стал отыскивать в многочисленных карманах своей куртки
записанный телефон. Но рука выудила не маленький квадратик бумаги, а что-то
побольше. Это был старый затасканный конверт, помещённый в полиэтиленовый пакетик,
который я подобрал у машины скорой помощи. Затем нашёлся и номер телефона
справочной больницы.
– Здравствуйте, аллё. К вам несколько дней назад вечером от метро Тургеневская
доставили пожилого мужчину, сбитого машиной при мне. Он не мог назваться…
– Звоните по другому номеру, в хирургию. Такой есть, запишите телефон…
– Спасибо, – я записал и опять набрал номер.
– Здравствуйте. Можно Зиновия Петровича?
– Минуту подождите…
– Да. Соколов.
– Здравствуйте, при мне сбили человека, я был с ним. Такой, знаете, с большой
бородой и без памяти. При мне его доставили в больницу, и я, кажется, Вас видел.
– К сожалению, память к нему не вернулась. Состояние стабильное, но тяжёлое. Вы кто
ему?
– Я был прохожим…
– А, так это Ваши данные были записаны в журнале? Ну что тут сказать? Это надолго.
Комбинированная травма, ряд переломов, сотрясение мозга. Амнезия. Кое-что по частям
пришлось собирать. В общем, нужен не один месяц, чтобы…
– А если он вспомнит, Вы могли бы мне сообщить? Я бы тогда нашёл его
родственников.
– Конечно, позвоним. Но больной пока даже говорить не может. До свидания.
– До свидания. – Я положил трубку и с надеждой посмотрел на конверт.
Взяв его, я стал рассматривать поверхность бумаги через лупу. Бумага была ветхой, но
кое-что я смог разобрать: «Мелекесс, ул. Сударинская, 10, Борисовой Элен». Обратный
адрес: «Франция», фамилия отправителя стёрлась, затем – «Шато» и следующее слово
стёрлось. Видимо, Шато – это городишко. Я достал само письмо, из которого выпала
газетная вырезка. Письмо было тоже написано на французском языке, и я ничего
разобрать не смог. Но в самом низу страницы оно было подписано тем, кто его написал –
«Жозефина, март 1915 года».
Да, тут понадобится карта Франции. Интересно, у них города переименовываются
всякий раз, как народ возьмёт Бастилию? А карту можно купить в специализированном
магазине «Глобус» недалеко от Лубянки, рядом с площадью. Я вертел конверт в руках,
пока не заметил на его обратной стороне запись, сделанную наискосок шариковой ручкой:
«0922316514 Ник Серг», но что же это за телефон? Попробовал набрать его, но номер не
набирался полностью – его рвали на две неравные части короткие или протяжные гудки.
Пришлось читать вырезку, скорее всего, из раздела происшествий какой-то местной
газеты.
«Вчера ночью полностью сгорел деревянный дом по ул. Красноказарменной… В огне
погибли двое местных жителей. Вероятно, пожар мог произойти ввиду неосторожного
обращения с огнём или неисправности электропроводки. Причины пожара и личность
погибших выясняются».
Не было ни даты, ни названия города, ни фамилии. Но главное, не было номера дома.
Он не был обрезан, а просто стёрся на краешке бумаги. Тогда это мало, что даёт, и,
значит, вырезка должна пока лежать в конверте, конверт в пакете, а пакет в ящике стола.
Это тупик. Но почему у бродяги ничего не было, а конверт он хранил в отдельном пакете?
Имеет ли это какое-либо значение?
И вдруг я замер. Мелекесс! – Город, как-то связанный с родственниками по линии
мамы. Мелекесс, Ульяновск, Куйбышев – всё это родные места находившиеся на Волге.
Ульяновск до смерти Ленина назывался Симбирском, основанным как крепость в 1648
году. И про Сударинскую улицу я в детстве слышал. А фамилия Борисова тоже знакома.
Целых три слова выплыло из моей памяти о временах детства. Надо скорее позвонить
маминой сестре, которая живёт в Украине. Но сначала следует хорошо пообедать. Благо,
что на работу сегодня не ходить.
Моя тётя была учителем на пенсии и жила с дочерью Аллой, моей ровесницей и
двоюродной сестрой. А тётя являлась младшей сестрой мамы. Средняя покойная сестра
тоже имела педагогическое образование, и работала когда-то давно секретарём горкома
партии в одном из городов РСФСР. Был у них, еще и младший братик Леонид,
скончавшийся двух лет от роду. Теперь мы с тётей созванивались редко, но, сколько я
себя помню, всегда разговаривали «на ты». Хорошо, если она окажется дома. Зря её
волновать не буду, начну с улицы Сударинской, а там найду, за что зацепиться.
Я набрал длинный номер и услышал обнадёживающие гудки. Трубку взяла Алла, и
после нескольких обоюдных слов я услышал голос тёти. Мы поздоровались, и я
осторожно начал разговор.
– Ты знаешь, у меня в голове второй день крутится какая-то Сударинская улица. Что-то
знакомое и связано с тобой. Может, ты помнишь?
– Про эту улицу есть стихи Марии Антоновны – моей бабушки – твоей прабабушки.
Может быть, ты в детстве их слышал, мы иногда дома их произносили. Они поднимают
настроение. Прочесть?
– Длинные?
– Не очень, как раз, чтобы в трудную минуту прошептать их про себя. Они помогают
даже найти что-нибудь потерянное в доме – тапочки, ключи… У бабы Маши была целая
тетрадь стихов.
– О, вспомнил! Легендарная домашняя тетрадь, до которой всю жизнь не могу
добраться. Конечно, помню, и хотел бы в этот раз почитать эти стихи.
– Ещё была французская тетрадь со стихами.
– А где она? – насторожился я.
– Не знаю, где-то во время переездов потерялась. Власть не любила ни осёдлого, ни
кочевого образа жизни, а один советский.
– Угу, жизнь тогда была «фуфло-советик». А что в русской тетради?
– В основном лирика, стихи о членах семьи, погоде и природе, посвящения знакомым.
– Чем написано?
– Карандаш с твёрдым грифелем и перо-лягушка.
– Есть стихи с биографическим содержанием?
– Нет ничего такого, сам бы увидел. Это же не анкета о национальности,
родственниках за границей и жизни в оккупации.
– Ты можешь мне кратко рассказать о твоей бабке?
– Она жила в Мелекессе – сейчас Димитровград, на улице Сударинской до того, как
выйти замуж за твоего прадеда. Её девичья фамилия Борисова. Даже номер дома помню –
десятый. Он принадлежал её дальней родственнице Борисовой Прасковье, потому что
Мария Антоновна говорила, что Прасковья умерла вскоре, когда её муж ушёл на фронт, и
теперь у неё никого не осталось. Так и сказала – у меня никого нет, все давно умерли, ещё
вовремя войны 14-го года. Говорили, что бабка ездила в этот дом, но никто ничего об этом
толком не знает. И дома того давно нет, ещё с довоенных времен.
– У Марии Антоновны была сестра?
– Нет, мы бы знали. Папа бы сказал. Бабушка говорила, что у неё никого нет – ни
родителей, никого. Она была совсем одна. Шутила, что она француженка, но это от того
только, что свои стихи на французском подписывала на французский манер – Мари. А порусски говорила без акцента. Все её звали Машей, русской красавицей и очень любили.
Больше ничего толком сказать не могу. Пробел в истории, – тётя вздохнула.
– Понятно. Очень хочу почитать её стихи. Я придумал, как можно сделать. Ты можешь
завтра передать тетрадь самолетом? Может, Аллу попросишь. Иначе не увижу тетрадь
никогда.
– Попробую.
– Вылет рейса в 11-20, можно передать тетрадь члену экипажа или пассажиру. Пусть
держит тетрадь в руках у справочного бюро, к нему сразу подойдут. Тетрадь вложи в
открытый конверт, чтобы видели, что это не тротиловый эквивалент и не баксы. На
конверте надпиши номера телефонов. Созваниваться ещё будем?
– Нет, только бы не потерялась.
– Такие рукописи не горят, не тонут и не теряются. Всё будет хорошо, я тебе потом
позвоню. Целую вас.
– Целую, передай привет Алексею с Галей.
– Передам. Обязательно.
Та-ак, теперь позвоним брату и попробуем попросить его помочь нам «втёмную». Это
такой оперативный жаргончик, означающий, что человек что-то делает, но не понимает
для чего и почему. Зачем волновать зря? Мало ли, как потом дело повернётся?
– Лёш, привет.
– Привет.
– Лёш, побудь два дня моим двоюродным братом.
– От родного устал или на танцы в заводской клуб собрался?
– А ты что, можешь побыть и родным? Тогда только один день, завтра.
– Давай, говори, что ты хочешь от родного. Я как раз в пробке стою.
– Да я как раз хочу, чтобы завтра пробок не было. Потому что завтра нужно съездить в
аэропорт, ты там всё равно бываешь по делам. И встретить тёткин рейс, вылет в 11.20
Москвы. И у справочного бюро забрать конверт со стихами нашей прабабушки Маши. Его
будут держать в руках.
– Это всё? А газетку с оторванным уголком захватить с собой?
– Нет, я буду ждать дома твоего звонка, чтобы забрать его. И заедь, пожалуйста, по
дороге в специализированный магазин «Глобус» на Лубянке. Нужна самая крупная карта
Франции, какой обычно пользуются командиры взводов, а у меня сейчас денег нет.
– Собрался рыть окопы на линии Мажино? Интересно, с какой стороны? А какие
гранаты понадобятся – оборонительные или наступательные? Если перепутаешь, можешь
пораниться.
– Да нет, не понадобятся, но карта очень нужна, даже необходима.
– Ладно, жди звонка, отбой.
***
– Душа после разлучения с телом тотчас же ли воплощается снова?
«Иногда тотчас, но чаще всего по истечении более или менее продолжительного
времени».
– Что же делается с душою в промежутке воплощений?
«Она пребывает блуждающим Духом, который жаждет нового назначения: она
ждёт».
– Как долго может продолжаться блуждающее состояние Духа?
«От нескольких часов до нескольких тысячелетий. Впрочем, собственно говоря,
нет определённых пределов для блуждающего состояния; оно может продолжаться
очень долго, но никогда не бывает вечно. Дух рано или поздно находит возможность
снова начать существование, которое служило бы ему очищением
предшествовавших существований».
– Эта продолжительность времени подчинена воле Духа или может быть
назначена как искупление?
«Она зависит от его свободной воли. Духи действуют всегда сознательно, но для
некоторых такая продолжительность времени может быть наказанием,
назначенным самим Богом; иные просят о продлении блуждающего состояния,
чтобы приобрести те познания, которые приобретаются не иначе, как в состоянии
Духа».
– Знают ли Духи время, когда они перевоплотятся?
«Они предчувствуют его, как слепой чувствует огонь, когда к нему приближается.
Они знают, что снова должны облечься в тело, как вы знаете, что должны когданибудь умереть, но не знают, когда это случится».
– Для всех ли Духов одинаково число воплощений?
«Нет. Тот, кто подвигается вперёд быстро, избавляет себя от многих испытаний.
Но, во всяком случае, перевоплощения бывают многочисленны, потому что прогресс
Духов почти бесконечен».
Книга Духов
***
На другой день я встал очень рано. Надо бы успеть доделать остальные домашние дела,
а то позвонит брат, и мне сразу придётся ехать. До меня дошло, что сегодня я опять не
смогу навестить Сергея Сергеича. Ну, тогда завтра, сразу после занятий – к нему, – решил
я. Итак, в отсутствие гарема, перехожу к самообслуживанию.
В один из своих визитов я спросил своего учителя:
– Сергей Сергеевич, у Вас есть прогноз на развитие страны?
– Если не принимать во внимание гипотезу запада о недалеком будущем? Но лучше
сказать так: или распад, раздел и ввод международных сил, наблюдателей ООН, сужение
территорий до границ древнерусского княжества. А что ещё делать со страной, из которой
вывезено или продано всё, кроме ядерного оружия? Или…
– Что?
– Наедятся и поймут, что так нельзя, потому что досыта – никогда не бывает. И
таблеток от такого переедания ещё не придумали. Закон возвышения потребностей не
позволит. В этом случае будут тише, меньше и медленнее воровать, обеспечивая своих
внуков и правнуков. Просто до некоторых постепенно дойдёт, что жизнь их потомков,
которую они хотят обеспечить чуть ли не до седьмого колена, не будет иметь смысла – у
них не будет страны, да и наследники не родятся, а если родятся, то уроды. Но просто так
смены идей не произойдёт. Если бы в своё время, правильно поступили с налогом на
недра и не допустили других ошибок… Но безразличие и мародёрство тогда победили.
Люди, от которых многое зависит, не будучи патриотами, не являются и полными
космополитами, и им геополитика небезразлична. Поэтому будут сокращаться хищения,
коррупция, негодяйство на вершине пирамиды. Отсюда начнёт расти промышленное
производство и благосостояние. Сначала очень медленно и незаметно. Ты читал письмо
Мишеля Нострадамуса к сыну Цезарю? – Очень поучительно, даже в смысле
предсказаний. Если «повезёт», заметное улучшение жизни сами люди почувствуют через
три-четыре десятилетия. Я имею в виду реальный скачок, а не каждодневные заявления об
улучшении жизни. Но только, если очень повезёт. Очень. И всё это случится не само
собой. История не даёт гарантий, а всего лишь указывает путь людям, которые обязаны
быть другими. Ты знаешь, в Одессе говорят, когда ругаются: чтоб век в твоей квартире
капитальный ремонт был, и родственники к тебе на все лето в гости приехали. А в
Древнем Китае, где сегодня наблюдается рост экономики, врагам говорили: чтобы тебе
жить в эпоху перемен. А вот что они говорят про гостей на своей уже тесной территории,
я не знаю…
– Когда все идут по пути безнравственности – этого никто не видит. Этой исторической
аксиоме Вы нас учили, когда читали лекции о культе личности Сталина. Все хлопали,
одобряя выносимые смертные приговоры.
– Дьявол делает главное, он может всем внушить, что его нет. У моей Алевтины
Викторовны родственник есть. Лет восемь-десять назад он был заместителем начальника
следственного управления в одной из областей и приезжал к нам в Москву. Когда мы
разговорились, он спросил меня, почему все подсудимые – Зиновьев, Каменев, Рыков,
Бухарин так рьяно чистосердечно признавались и раскаивались. Даже иностранные
корреспонденты после суда этому удивлялись. Да потому, что в любые времена были
вещи страшнее смерти, даже если кто-то из подсудимых и не рассчитывал на
снисхождение. Вот как концы в воду можно спрятать. В те времена допрос начинался с
опережающего вопроса, например, зачем вы сыпали гвозди в сахар? Значит,
подразумевалось, что человек уже причастен к вредительству, и остаётся выяснить мотив,
да это и не важно было. А вот вопрос о том, с кем вы вели контрреволюционные
переговоры, подразумевал наличие групповой вражеской деятельности, и для
подтверждения этого достаточно было назвать свой круг знакомств. Так брали
следующего, а потом ещё столько, сколько надо. План по врагам народа выполнялся
быстро, потому что любой следователь НКВД знал, что в противном случае сам окажется
в той же камере. Этих работников было репрессировано двести тысяч. И всё шито-крыто.
На заводе спрашивают, где Иван Петрович сегодня? – Взят по линии НКВД. Это значит,
что про Ивана Петровича надо поскорее забыть, потому что какой-нибудь Пётр Иванович
опустит письмо в НКВД о том, что ты интересовался Иваном Петровичем. И оба окажутся
скоро в одной пересыльной тюрьме. Не все в это верят сейчас, а тогда такое ежедневно
происходило, по нескольку раз в день. До анекдотов доходило, правда, горьких. Один
подсудимый по делу о шпионаже говорил на суде: «Я не мог быть завербован
Игнатовским, потому что мне в ту пору было всего десять лет». Председательствующий
отвечает: «Не клевещите на советскую разведку». Приговор – смерть.
После этого наш разговор вернулся к современности. Какая-то моя фраза обратила его
к теме молодёжи.
– Акселерация впрок не пошла, – подхватил тему Сергей Сергеич. Нынешние студенты
путают генеалогию с гинекологией, а голографию с порнографией. Недавно мне
рассказывали, как одна студентка высказалась на экзамене: «Генерал решал вопрос о
предстоящей контрацепции войск у границы, вспоминая спальню своей жены».
Мы, конечно, от души рассмеялись. Ведь все мы когда-то были студентами. Я тогда
сказал: «Сергей Сергеич, но всё-таки в наши времена интереснее жить, кругом столько
возможностей и соблазнов! Лучше ли теперь молодой человек разбирается в жизни?»
– Молодых людей прельщают рекламой как рыбу блесной. Иного и ждать нечего, если
в метро плакаты два на два метра – деньги, пришпиленные к бельевой верёвке. А выйдешь
наверх, на улице другой плакат: кумир весёлой и находчивой молодёжи со своей цитатой:
«Люблю всё крутое!» Посмотри, какие эпитеты мы встречаем в рекламе: звёздный,
престижный, элитный, уникальный, легендарный, сенсационный, супер, фантастичный,
культовый, грандиозный, невероятный, идеальный, революционный, безумный,
эксклюзивный. – Разве мы можем применить их к своей жизни? Хотя бы с одного бока? И
пока эта система ценностей не изменится, Россия вперёд не шагнёт
– Причем от рекламы никуда не деться: даже на крышках банки с сухим молоком
написано – «Супер акция – пять ложек бесплатно», – вставил я.
– Если серьёзно, как-то в одной телепередаче собрали сторонников и противников
рекламы, рекламодателей и её изготовителей. Моралистов и учёных я там не заметил. Так
вот, обе стороны привели длинный ряд всяких «pro» и «contra», в том числе сказали и о
том, что за рубежом рекламы значительно меньше. Всеми аргументами сторонников
можно пренебречь, как мизерными. Кроме одного, с чем согласились все: во время
рекламы по телевизору можно успеть справить малую и большую физиологическую
нужду. И на улице реклама тоже удобна, – стоит только зайти за рекламный щит.
Социологов, психологов никто и слушать не собирается. Реклама выгодна владельцу
товара, в стоимость которого включены расходы на неё. И мы платим за дядину рекламу
сами. Мы как коты, слизывающие горчицу со своей задницы, которую нам намазали,
чтобы заставить её есть. Вывод: мы платим за рекламу рекламодателям, а те –
телевидению. Оно отрабатывает деньги и выдаёт свой тошнотворный
телемодифицированный продукт. В итоге все живут хорошо, кроме телезрителей.
Оправдание есть: терпя рекламу, мы имеем свободу слова. Вот и живём без цензуры в
голове.
– И что же, реклама вовсе не нужна?
– Нужна. Но у неё должны быть другими форма, содержание и количество. Многое.
Это будет совсем нечто иное.
– А есть ли сейчас хорошая реклама? – не унимался я.
– Существенная часть рекламы использует или низменные средства – неэтичные
сцены, или низменные побуждения – жадность, тщеславие, эгоизм, зависть, даже пороки,
или имеет низменную цель – предложить путём обмана дрянь. В дикой природе обман
эффективен как сила и скорость, но мы же не дикари, в конце концов. И дрянь нам не
нужна. Об этом пока говорить не будем.
Реклама направлена на приобретательство, привязку к материальному, она
закладывается в подкорку, в само подсознание. Смотри, какой стала страна – одни
продают, другие приобретают, третьи охраняют этот процесс. Мы стали приобретателями
товара и накопителями денег вместо того, чтобы довольствоваться необходимым и делать
в жизни главное.
– Но ведь потребление – условие жизни…
– Опасная кармическая привязка к материи возникает там, где человек перестаёт
довольствоваться необходимым, – хочется большего. Грех – не сама страсть, а
превышение пределов необузданности. Усиление страсти влечёт необузданное желание
больших денег, вещей, роскоши, престижа, тщеславия, власти и наслаждений. И человеку
уже не хватает того, что он имеет, ему требуется больше. Вот здесь и наступает
неотвратимое кармическое возмездие. Правда, не сразу – Бог долго ждёт, но больно бьёт.
Но для человека опасно не только разжигать страсть, а извращать начала, зачатки
естественных страстей, отклонять их в сторону материи. И если в качестве средств
рекламы использовать высокодуховные, высоконравственные категории, мы можем
навсегда распрощаться со своим духовным прошлым. Эти категории самодостаточны
сами по себе. Их приоритет перед материей не оспорим. Какое право мы имеем
использовать возвышенную музыку, шедевры искусства, искреннюю любовь, отношения
близких людей и много чего ещё в рекламе колбасы или ботинок?
– Разве искусство перестанет быть им?
– Дело в ином. Зрительный или слуховой информационный сигнал из носителя –
телерекламы вместо одного процесса возбуждения и торможения в коре головного мозга
может вызвать другой процесс, – другую систему представлений человека. Сложившаяся
система понятий о духовном будет замещена неодолимым стремлением ко всему
материальному. Нервные импульсы в коре, вызванные сигналами, рассогласуют все
прежние понятия и ассоциации. Какими они будут у того, кто закодирован классической
музыкой на покупку жевательной резинки? Всё возвышенное, высокодуховное станет
вторичным, останется привязка к одной материи. Духовное в человеке будет убито и
напрочь вытеснено материальным. И у него, как у подопытной собаки при загорании
лампочки, побежит слюна. Согласно учению о высшей нервной деятельности академика
Павлова. К слову сказать, мой дед был одним из его учеников.
И чем же там, на симфоническом концерте человек будет наслаждаться? – Вкусом
сосисок и мечтой об иномарке, превосходящей его ожидания? Тогда на кой ему это? Он
лучше поедет на ней в ресторан, а театр купит, чтобы открыть в нём то, что даст прибыль.
Что же в итоге? – Эльдорадо беспредельных материальных страстей и непомерных
запросов. И родина низких цен на человеческую жизнь. Разумеется, эти рассуждения не
следует понимать буквально. Ты видел когда-нибудь, чтобы папа римский рекламировал
нижнее бельё? – Ну, то-то. Чтобы экономика функционировала нормально, не обязательно
рекламировать товар под жалобную музыку или голые ляжки. Я уже не говорю про
откровенно криминальные сцены.
– Неужели, всё это так важно?
– В рекламе встречается даже то, на что сразу же следует обратить внимание
прокуратуре. Но все проходят мимо. И из этого не следует, что эти вопросы неважны или
несерьёзны.
Я когда-то заказал себе полуботинки из эластичного материала, ноги стали болеть.
Реклама была с фотографией, описание изложено на двух страницах глянцевой бумаги. А
по почте прислали обыкновенные резиновые калоши. В рекламе не было слов «резина» и
«калоши», а мне из-за ревматизма резину носить нельзя. Мой дед тоже ходил по городу в
калошах, но он тогда знал, что именно покупает. А модифицированные продукты? Ведь за
одну высказанную, где надо, идею написать на товаре, что он не является натуральным, и
убить могут. И это не просто слова.
Мы посмеялись над рекламой калош.
– А когда одно высокое лицо, – продолжал Сергей Сергеич, – спросили, когда
прекратится рекламное безобразие, оно невпопад промямлило о том, что рекламу
стараются помещать в самые культовые американские фильмы. – Очевидно, по типу: я
тебе покручу ручку телевизора. Никто не рассчитывает достучаться до глухих
рекламодателей, но остановить вытеснение морали рекламой обязано государство, –
резюмировал он.
Мне было искренне обидно, что некоторые публичные и уважаемые люди
рекламировали товар, признаваемый впоследствии дрянью. Один из них даже
оправдывался перед телезрительницей тем, что ему были нужны деньги, – но они нужны
всегда: и когда их нет, и когда их мало, достаточно и даже много. Будь по-другому, их бы
отдавали соседу. Неприятнее всего было разочарование в искренности и элементарной
честности всех этих людей, называвшихся любителями кофе, чипсов или стоматологами и
кардиологами.
– Зато раньше писали забавные инструкции, например, к валенкам: запрещено надевать
в сырую погоду. Или на банках с растворимым кофе: запрещено лазить мокрой ложкой.
Учили на примере малых запретов, чтобы не нарушались большие, – закончил я.
На этом тема рекламы была исчерпана.
Воспоминания о беседах с учителем были прерваны телефонным звонком брата. Мы
поздоровались.
– Саша, конверт получен. И килограмм грецких орехов.
– Скажи, чтобы Ленка их не грызла, а училась ломать один о другой – силу развивает.
Надо, чтобы сила догнала интеллект, а то потом поздно будет.
– Ты перестанешь трепаться? Встретимся на Комсомольской площади, где обычно.
Мне надо по делам в одно место, поэтому я могу задержаться.
– Газетку с оторванным уголком захватить с собой?
– До встречи, гуманитарий.
Я быстро собрался и выбежал из дома, чтобы успеть на нужную электричку.
Уф-ф. Успел, – с удовлетворением отметилось в голове, когда за мной захлопнулись
двери. – Надо бы сесть. Я увидел, как по проходу в мою сторону перемещается странный
пассажир. Борода у него была как у Карла Маркса. Нелепо путаясь в длинном чёрном
подряснике, и в зимней скуфье, нахлобученной на голову, мужчина лет сорока пяти еле
тащил большую коробку из-под телевизора, перевязанную толстой верёвкой. Он добрался
до меня и сел напротив, виновато глядя на потревоженный им народ и не зная, куда
пристроить свой багаж. Люди тоже задевали его, морщась. «Уступить место? – подумал я.
– Скажут, что сидя должны ездить люди, а не коробки. Будет неудобно».
Церковная одежда служителя была из простого материала, поверх неё надета чёрная
потёртая кожаная куртка, из кармана которой торчали огромные грубо связанные
варежки. Через плечо был перекинут ремень небольшой чёрной сумки. Он взглянул на
меня и пояснил:
– Прихожанку одну бывшую в Можайске посещал. Ей ещё долго сидеть-держаться.
Там начальник один гостинец передал, а как доставить его, не знаю, провожатых не
нашлось. Всё никак не могу доехать.
После этого наш разговор сразу пошёл «на ты». Но в попутчике я почувствовал некую
возвышенность и внутреннее достоинство. Фамильярности не было, а лицо казалось таким
обычным, что его ни описать, ни запомнить. Глаза же его запоминались сразу. Людям
вокруг нас отыскались места, и мы сели друг против друга, а коробку поставили между
собой у окна.
– Какой самый характерный признак несовершенства, кроме любого заметного порока?
– спросил я, чтобы скоротать полчаса.
– Эгоизм, – ответил мужчина с готовностью, будто ждал, что с ним заговорят. – В
любом пороке – только он. И всегда против справедливости, потому что внутри него
прячется личный интерес. Доброта как позолота с меди стирается, если человек не
выдерживает. Каждое испытание проверяет истинную добродетель, когда затрагивается
личный интерес, – вот и выходит на волю суть наша. Истинное бескорыстие вещь такая
редкая на земле, что ей удивляются как чуду, когда встречают.
– Вы тоже?
– Нет, я лучше обрадуюсь. Только благодаря бескорыстию и живу. У меня знакомый
художник был, так его жена мне операцию делала, а потом ночи сидела, пока осложнение
не кончилось. Домой не уходила с работы, а жила рядом. Царствие ей небесное. – Он
перекрестился и вздохнул. – Человек была душевный. И муж её тоже…
Я молчал, а мужчина продолжил.
– Бескорыстие доказывает возвышенность над материальным, благами. А они-то и не
дают нам понять назначение своё. Ну, к примеру, богатство не даётся для того, чтобы
беречь его в сундуках или бросать на ветер. В нём придётся дать отчёт и ответить за
добро, которое можно сделать при богатстве, но не сделано. И за все осушенные деньгами
слёзы, которые не осушены.
– И за это может покарать Бог?
– Очень. Если деньги брошены тем, кто в них не нуждался – это расточительство –
противоположность бескорыстию. За это тоже.
– Да-а, кругом одни расточительные эгоисты – прошёл фэйс-контроль и бросаешь
деньги налево и направо.
– Людей милосердных поболее, чем думают. Их не видят и не знают, потому что
добродетель не пропуск, не пиджак, или что там носят через этот фэйс-контроль. Раз есть
один бескорыстный, почему не быть десяти, а если есть десять, почему нельзя найти
тысячу.
– Тогда почему так часто злые преобладают над добрыми?
– Да потому, что добрые слабы тем, чем сильны злые. Злые смелы, наглы и
пронырливы. В этом смысле добрые робки, но если захотят, – победят злых. Сам не раз
видел.
Если Бог дал кому силу и богатство, честный смотрит на них как на капитал для
добрых дел и не тщеславится. Потому что знает, – Бог дал и может отнять. Так и с
властью – честный пользуется для возвышения человеков, а не подавления из гордости.
Знает, что и ему нужно снисхождение и прощение слабостей. И эгоист будет наказан
везде – и здесь, и там. Потому что радость – это любить и быть любимым, встретить
сердце, которое симпатизирует. А у эгоиста этого нет, он видит, что все радуются любви и
доброте, а отведать их не может.
– Что-то я мало видел эгоистов, страдающих от этого. Вот без любви страдают все.
– Было бы иначе, не творили бы столько зла.
– Может быть, вокруг столько зла, потому что перестали отличать его от добра. Разве
их всегда легко различить?
– По Иисусу – поступать с другими так, как ты хочешь, чтобы поступили с тобой. Здесь
не ошибёшься.
– А какая добродетель самая главная?
– Все. Она есть, когда сопротивляются дурной склонности. Высшая – жертва личным
интересом для блага ближнего, если она для бескорыстного милосердия.
– Тогда кого можно назвать добродетельным человеком? Олигарх дал деньги на
операцию ребёнку – его можно так назвать?
– Можно, если он всегда исполняет закон милосердия, любви и справедливости. Это
один закон, а не три. И если он не сделал другим того, чего не хочет для себя. Но ещё
надо, чтобы он сделал всё добро, которое мог бы сделать. Такие человеки являются
добродетельными.
– А как понимать милосердие и любовь к врагам нашим?
– По Христу – доброжелательность во всём, снисхождение к несовершенству других,
прощение обид. Возлюбить врага – не мстить и не творить новое зло. А надо бороться –
борись, хоть бей, если надо.
– Значит, добро должно быть с кулаками? – вспомнил я школьную дискуссию на эту
тему, проводимую в присутствии классного руководителя.
– Человеку Бог дал инстинкт самосохранения. Есть Закон самосохранения Божий. Как
же иначе выживет добро?
Тут объявили следующую остановку – Беговую, и мы решили выходить последними.
– Вот сейчас депутаты спорят, оставить в законе одну жену или узаконить гарем. А что
говорит природа, Библия, Бог?
– Что лишние законы не нужны, природа сама закон. Быть умнее природы – грех,
гордость.
– А в многожёнстве есть цель?
– Нет.
– А в обычной семье?
– Соединение двух существ в любви. В многожёнстве любви нет. Многожёнство
родили нравы, и его уничтожит прогресс как лишнее. Есть такой закон.
– Тогда зачем его предлагали ввести некоторые депутаты?
– У них такие нравы.
– Какие?
– Они не знают, что природа создала численное равенство полов для семьи, а не
гаремов.
– Но ведь каждый выбирает религию по совести?
– Бог один, и он не мог создать для одних семью, а для других гаремы. Первобытные
люди жили без семьи, все вместе.
– А если не будет семьи, отменить её, что тогда?
– Возвращение к скотской жизни. Через жизнь в гареме. Закон разрушения.
– А добровольное безбрачие?
– Неблагоугодно.
– А разводиться можно?
– Закон свободы.
Приехали на Белорусский вокзал.
– Тебе куда теперь?
– На Курский, сначала во Владимир, потом в Суздаль. Там не далеко – двадцать шесть
километров. Только не знаю, как коробку в суздальский автобус занести, но выход всегда
найдётся.
– Я помогу, у меня есть лишнее время. Все станции – Белорусская, Комсомольская,
Курская на кольцевой, я потом вернусь на Комсомольскую, так что поехали.
Мы стали протискиваться с коробкой, задевая по пути всех, кто попадался, и вошли в
зал вокзала, чтобы потом направиться в метро. Там мы прошли мимо молодого парня с
крестом на шее, в чёрном одеянии с головы до ног и ящиком для пожертвований. Надпись
на нём гласила, что деньги собираются на ремонт храма. «Смотри, – сказал мой спутник, –
самозванец, явно. Так никто не делает. Стоит и не понимает греха. Даже не думает, что
его потом ждёт. А скажешь, – обидится и не поверит, даже обругает. – Он перекрестился.
– Лучше помолиться за него, чтоб образумился и сам ушёл».
– Давай, предложил я, постоим пока на улице, подышим, а я покурю.
Чёрт возьми, – думал я, – какие же тогда законы изобретаются в Думе, если не
посчитали число людей того и другого пола? Или подсчитали? Я опять задал вопрос о
полах, и наш необычный разговор продолжился.
– А как правильно понимать равноправие и эмансипацию? В земной жизни мужчина и
женщина равны?
– Бог одинаково дал обоим понимание добра и зла.
– А что дал не одинаково?
– Слабость дана женщине, чтобы мужчина ей покровительствовал, а не порабощал.
Слабость ей нужна для выполнения своих обязанностей, а сила мужчины нужна для его
обязанностей – грубых. Оба нужны для помощи друг другу в испытаниях жизни, полной
горечи.
– И чьи обязанности важнее?
– Женщины. Она даёт мужчине первые понятия о жизни.
– Какие понятия?
– Разные. Например, о любви и Боге. Мужчина находится вне дома, а женщина в доме.
Это справедливо, потому что так решил Бог. А эмансипация – это, когда кто-то хочет,
чтобы они поменялись местами.
– Опять хотят природу изнасиловать?
– Опять.
– А секс-шопы нужны?
– Нужны.
– Как это, зачем?
– Для наказания людей за страсти.
– Страсти – это плохо?
– Они дурны в излишестве, их начала даны для добра. Если страсть стала необузданной
лошадью, тогда плохо, а сама лошадь полезна. Прошлый год осенью я вёз муку в одну
обитель, лошадь взбрыкнула, и мешки упали в лужу. Зародыш страсти в чувствах и
потребностях, поэтому страстью зовут преувеличение потребностей и чувств. И тогда
придёт зло, а зло – излишество. Всё просто. Исайя сказал: «Горе вам, прибавляющие дом к
дому, присоединяющие поле к полю, так, что другим не остаётся места, как будто вы одни
поселены на земле». Ещё сбудется то пророчество.
– Может, люди не знают, что такое грех? Как же узнать предел необходимого?
– Умный сознаёт его сам тут, – он показал рукой на свою грудь, но многие только из
опыта. В начале природа всем дала нормальные потребности, но пороки их исказили и
создали недействительные.
– Какие?
– А ты, правда, не знаешь? Зачем таблетки от чревоугодия изобрели, чтобы от
переедания избавиться? – Нет, чтобы его продолжать. Вы бываете больны, когда едите
много – вот и предел необходимого для всего. Всегда можно услышать внутренний голос,
который скажет: хватит. Но человек ненасытен, ему уже понадобились таблетки. А что
дальше? Кто имеет излишнее и продолжает собирать земные богатства в ущерб тем, у
кого нет необходимого… Они за нарушение Закона Божия ответят за все лишения
ближних. И за личные излишества. Я не понимаю, зачем такие люди ходят в церковь. Это
бесполезно. Неужели ещё что-то сверх просить?
А это правда, что в Думе думу думают, как гарем в природе узаконить?
– Правда, там многие высказывались, дискуссия была.
– И браки между мужчинами тоже?
– Этого не знаю, а что?
– Я к тому только, что к природе неправильно относятся.
– Почему?
– Человек пренебрегает природой-матерью. Мать всегда даст необходимое. А не
хватает потому, что одни берут в излишестве то, что может быть отдано другому, как
необходимое. Араб даже в пустыне найдёт средства к жизни, потому что не даёт волю
потребностям. Если ребёнок возьмет у матери половину яблок по прихоти, другим
братьям не останется. Вот я раньше в колхозе работал, всего хватало, хотя в магазинах
были пустые полки. Сейчас есть всё, но ничего не хватает, некоторым есть нечего. Так же
и с деньгами, жильем, даже с нефтью для самих себя. Крестьянам родной бензин не по
карману, чтобы хлеб убрать. А если уберут, перекупщики свою прибыль получат, и хлеб
будет нам не по карману. Бензин и ток подорожают – у них прибыль, а у всех – не на что
купить. А ведь земля – она общая. Вышло, что государство не только от церкви отделено,
хотя со священнослужителями любят встречаться. Оно от народа и даже от земли
отделено – продаёт, дарит. Разве можно общее продавать? Землю-кормилицу продать –
всё равно, что Родину дьяволу продать вместе с людьми. Может, в Думе что-нибудь
придумают? Ведь даже волки никогда не съедают доли, предназначенной для своих
детёнышей-волчат.
Мы помолчали, подхватили ношу, чтобы идти к метро. Шли, неся дурацкую коробку,
как чемодан без ручки, а мне всё хотелось спрашивать и слушать моего собеседника.
Иногда коробка мешала этому, потому что всё время приходилось обходить встречных
людей. Мужчина вёл себя естественно, настолько просто, что я уже стал ждать, что он
проявится по-иному. Этого мне не хотелось.
– А вот из двух богатых один родился в изобилии, не знал нужды, а второй всё добыл
трудом. Но оба тратят всё на себя. Кто больше виноват?
– Тот, кто знал нужду, знал горе, но никому не помогал.
– А если просто копить деньги для внуков, не делая добра для других?
– Это сделка с совестью.
– Почему?
– Он оправдал свой отказ делать добро, обманул себя.
– Почему?
– Сам потом увидит.
– Но победить телесную природу и отдать хотя бы малую часть лишнего людям,
невозможно, нет способа.
– Есть. Самоотверженность. Тот, кто хочет – тот может.
– Слушай, а ты вообще всё знаешь?
– Нет.
– Есть на земле счастье?
– У вас его меньше, а в Суздале есть. Но не у всех. Вообще, человеки сами виноваты в
своих бедах.
– Нет счастья, значит?
– Есть.
– Полное?
– Нет.
– Так какое есть?
– Их есть два.
– Мне бы оба.
– Земное – обладать необходимым, моральное – спокойная совесть и вера в будущее.
Оба и надо.
– Каким необходимым? Всем?
– Здесь в Москве богатые люди иногда думают, что нуждаются в необходимом, а сами
не видят рядом умирающих от голода и замерзающих бомжей без крыши.
– Нищих?
– А некоторые, уже имеющие необходимое, приспособили нищих для сбора
милостыни, которую потом забирают. Зачем отнимать?
– Ну, они делят город и командуют нищими.
– Как делят, по округам?
– Ну, наверно, так же, как мэр с префектами, я не знаю. Сначала делят, потом
перераспределяют. Переделом называют или беспределом. В зависимости от того, кто
делит и отнимает. И у кого.
– Мудрено больно, сразу не понять.
– Интересно мне стало, тебя телевизор по утрам не раздражает?
– Нет. У них своя свадьба, а у меня своя. В Суздале много людей, которым не до
телевизора, им помогать приходится. А телевизор – забава. Хоть реклама, хоть фильмы
ихние, хоть Дума. Или игра на миллион. Мне милее с детства колокольный звон и
ласточки в небе.
– Извини, а кто ты был в миру по профессии?
– Зоотехник я. После техникума работал.
– Тебе бы лекции читать для молодёжи.
– Не пробовал, да и не умею. Что я сказать могу? Пусть уж учёные люди читают, у них
красиво выходит, с подходцем, но сперва ничего не поймёшь. А потом поймёшь, что зря
слушал. Телевизор, бывает, смотрю – зачем так долго говорят там, если двух слов хватит?
– Ты может, знаешь, почему иногда можно услышать, что надо порадоваться, если ктото умер?
– Это трудный вопрос. Но вот почему. Потому что жалеть, что кто-то умер, значит
жалеть, что он будет счастлив.
– Тем, что его не будет на земле?
– И да, и нет. Вот мы и пришли. Сейчас возьму билет и вернусь. Я подождал, пока
мужчина купит билет, и хотел куда-нибудь снова тащить коробку, но он меня остановил:
– Ты и так мне очень помог, даже если у тебя было время. Спасибо, и тебе воздастся
когда-нибудь на дороге. Ты местный?
– Не совсем, я живу там, где ты сел в электричку.
– А я давно уже в Суздале. Бывал?
– Нет, но хотел бы съездить.
– А ты кто, мил человек?
– Я? М-м… – мне было стыдно сказать, что я историк. – Я преподаю в одном
институте. Даже в двух.
– А-а.
– А ты кем?
– Помощником звонаря. Приезжай как-нибудь посмотреть, увидишь Суздаль сверху,
церкви каменные, ширь вокруг. И с любого места купола видать.
– Как найти тебя?
– Спроси Михаила у кого-нибудь, тебе скажут.
– А где спросить-то?
– А везде, – и он своей задубелой ладонью сжал мою руку и посмотрел своими
выразительными глазами.
Мы расстались.
К месту встречи с братом мне пришлось поторопиться, я опаздывал на полчаса. Может,
он тоже опоздает, – думал я. Но брат никогда не опаздывал.
– Не пора ли тебе обрести мобильник? – начал с вопроса он.
– Денег не хватает. Я хочу такой, который носки стирает по дороге к дому.
– Смотри рекламу, там говорят, если нужны деньги, играй в «Золотой ключ».
– Лотерея – расточительство, а за него можно и ответить. Деньги лучше закапывать на
поле чудес, при всех как Буратино. Закопал раз – и свободен от страстей.
– Ты так и остался студентом, который входит в аудиторию после третьего звонка и
засовывает в рот последний пирожок.
– Знаю, знаю. В военное время я угодил бы под трибунал. Но по звонку у студентов
начинает выделяться слюна. – Условный рефлекс.
– Торопясь, ты бы угодил под машину.
– Я предпочитаю демократичное метро, – их туда пока ещё не пускают, а то бы и там
были пробки. В автоиномарках, автосервисе и автостоянках человек стал ненасытен. От
этого излишества страдают безлошадные пешеходы, которым не хватает необходимого
зелёного света, чтобы перейти улицу. А административные попытки уладить проблему
напоминают бесполезный светофор, – все смотрят и никто не обращает внимания.
– Возьми, – протянул он полиэтиленовый пакет. – Там тетрадь и письмо. Карту
Франции я купил.
– Лёш, спасибо тебе. Ты настоящий двоюродный, да что там двоюродный –
троюродный брат. Нет, лучше – шурин, деверь. Кузен. К сожалению, мы иерархию
родословных не проходили, а только родословную царей. Начальство надо знать в лицо.
– Будешь звонить тёте, передай от нас привет.
– Передам и скажу, что не оказалось ни одного червивого орешка.
– И не забудь дать мне тетрадь, мы тоже хотим почитать стихи.
– Естественно, тебе же придётся отправлять её самолётом. Как только, так сразу. Как
прочитаешь, так вертай обратно в зад.
– Тебя подвезти?
– Второй подъезд, третий этаж.
– Не могу.
– Тогда туда, где маршрутка.
– Пристегнись.
Я развернул карту, – её масштаб меня устраивал: в сантиметре было восемь
километров, а в Болгарии у меня была шестикилометровка. И сразу, как всегда, глядя на
карту или глобус, я ощутил снизу сзади холодок дальних странствий.
– Лёш.
– Что?
– Спасибо тебе.
Продолжение следует
К’Джоуль Достопочтенный
Виртуальная хроника чертовщины и плутовства
ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ, в которой господин Мефистофель выступает в роли
мецената и спонсора, стимулируя тем самым неотвратимую поступь научнотехнического прогресса.
Сегодня любой альдебаранин с высшим образованием или с четырьмя классами
церковно-приходской школы знает, в крайнем случае, краем уха слышал: в космосе
бывает так темно и тоскливо, так пустынно и зябко, что можно взвыть от одиночества и
ледяного озноба.
Это сущая правда!
Ей-Богу!
Не каждый рядовой и благодушный путешественник в состоянии вынести подобную
гнетущую темень. Она сродни темному и очень холодному погребу подсознания, а также
еще кое-чему.
И это тоже факт!
Рядовой путешественник не в состоянии представить картину безмятежного
передвижения по бугристой поверхности какого-нибудь необустроенного астероида,
лишенного элементарных коммунальных удобств. Как правило, он с большим недоверием
относится к отважным космопроходимцам, ставя их на одну доску с проходимцами
различных мастей и не желая проводить четкую границу между заядлыми космическими
мошенниками и дерзкими звездоискателями, то есть искателями правительственных
наград и прочих весьма лестных почестей.
С такими мещанскими представлениями о великой сути космических странствий
трудно бороться невооруженными руками.
Тем радостнее слышать о неисправимых мечтателях и фантазерах, одержимых
космосом и его всепоглощающим мраком. Облачившись в ржавую броню старинных
рыцарских скафандров и вооружившись звездными пиратскими картами, они смело идут,
а потом летят на космическую схватку с обывательскими предрассудками и сытым
мещанским скепсисом.
Если бы не эти бесстрашные романтики звездных странствий, то последней идейной
поддержки лишились бы их собратья по разуму, чудаковатые создатели уникальных
аппаратов, способных прокалывать пространство и время как бычий пузырь.
По правде и честно говоря, найти гениальных фанатиков изобретательского дела,
страшно влюбленных издалека в самый дальний космос, не так-то просто и не так-то
элементарно. Они, естественно, не переносят многоголосого шума толпы и
административного произвола заскорузлых бюрократов с постными ликами иконописных
святых. Эти скромные труженики науки предпочитают работать по старинке,
запрятавшись в безлюдные и безводные пустыни, глухие и непроходимые чащобы,
мрачные и темные пещеры, лишенные всяких бытовых удобств подвалы и полуподвалы и
в другие самой природой приспособленные для индивидуального изобретательства места,
редко посещаемые пилигримами от науки и налоговыми инспекторами. Только нелепая
случайность может свести скучающего мецената с ними.
Случайность – повивальная бабка подлинного изобретательства, то есть выдумывания,
материализации и последующей апробации вещей неслыханных, а также невиданных.
Именно она, эта непредсказуемая случайность, позволила Янусу Адольфовичу
Люциферову стать тем, кем он стал, а стал он, как всем известно, ЛюциферовымСатанинским, Князем Тьмы, Вождем чертей, проницательным и щедрым меценатом
Мефистофелем, покровителем чернокнижников, алхимиков, натурфилософов, приватдоцентов и одиноких изобретателей perpetuum mobile. Помимо этого, он является еще и
мессиром Воландом, эстетически тонким ценителем сверхизящных искусств,
театрального лицедейства, звукового синематографа и эстрадной профанации высокой
классики.
Итак, в тот предысторический день все было обыденно и вполне случайно.
Райбург жил своей повседневной жизнью.
Городской воздух был пропитан ароматом цветочных клумб, вонью стреколетных
выхлопных газов и душком хозяйственно-политического благополучия.
Из открытых окон доносились голоса, спокойные и крикливые, звучала музыка,
заглушаемая грохотом многосерийных телевизионных боевиков.
На балконах сушилось белье.
На лавках сидели пенсионеры с палочками и без оных.
Молодые и довольно несмышленые мамаши выгуливали розовопопых детей и
выгуливались сами для пущей и собственной розовощекости.
Самая обычная повседневность.
Ничего не предвещало громких и ошеломляющих научных сенсаций.
Янус Адольфович, величественно шастая по городу и просматривая на ходу утреннюю
газету с биржевыми сводками, не обратил никакого внимания на крохотную заметку, в
которой речь шла о странных явлениях в верхних слоях атмосферы. Дочитав газету, он
выбросил ее в ближайшую харкательницу и нырнул в первую попавшуюся харчевню,
чтобы перехватить парочку горячих пирожков с капустой и выпить чашку крепкого
бульона из костей ископаемого архиомандрита мясистого.
Методично работая своими крепкими челюстями, Люциферов подозрительно взирал на
немногочисленных посетителей этой грязноватой обжорки.
Неожиданно за его столик плюхнулся пожилой мужчина с растрепанной бородой и
горящими глазами.
Бесцеремонность этого субъекта пришлась не по вкусу Янусу Адольфовичу, и он еще
быстрее заработал своими крепкими челюстями.
Тем временем бородатый начал интенсивно пожирать здоровенный кусок вареного
крака, запивая его большущими глотками пива. Безжалостно разделавшись с краком и
скоропостижно опорожнив пивную кружку, он двумя толстыми пальцами принялся
очищать свои пожелтевшие клыки от застрявшего мяса. После этой малоаппетитной
процедуры невоспитанная личность достала из кармана засаленной куртки помятую
газету и уткнулась в нее с видом озверевшего цензора.
Газета тряслась в руках соседа Люциферова. Физиономия ее читателя то краснела, то
бледнела, то зеленела, покрываясь испариной. Наконец этот явно неуравновешанный тип
ударил ладонью по столу и яростно прокричал на всю обжорку:
– Дешевка! Сообщения на копейку! И это все, на что способны бездарные писаки!
Сорвавшись с места, бородатый неврастеник помчался к выходу, едва не опрокидывая
столики.
Люциферов недоуменно пожал плечами, почесал подбородок и, сунув в рот остатки
пирожка, небрежным взмахом руки подозвал хозяина харчевни.
– Что это за кляча? – машинально спросил он, отказываясь от сдачи.
– Это наша местная достопримечательность, сударь, – доверительно сообщил хозяин
заведения. – Помешался на изобретениях всякой несусветной чепухи.
Для публицистов-клиницистов и литераторов, специализирующихся в сатирическом
жанре, не является секретом, что в каждом достаточно крупном населенном пункте есть
свои психи и свои психушки. Психи коллекционируют всякую дребедень, а психушки
коллекционируют психов. На этом фоне всеобщего коллекционирования тривиальные
неврастеники выглядят весьма блекло. Если они и привлекают к себе внимание, то только
со стороны тех беспокойств, которые доставляют полицейским и санитарам. К числу
таких тривиальных неврастеников относился Фаустино Гермесович Лулиевский, своим
поведением несколько шокировавший Люциферова.
Снедаемый навязчивыми идеями, Лулиевский с остервенением непризнанного гения
изобретал, конструировал и усовершенствовал все, что попадалось ему под горячую руку
во время припадков научного безумия, называемого по-разному – интуицией,
просветлением, галиматьей, бредом, озарением...
В краткие минуты творческой передышки он носился по улицам с непокрытой головой,
гудя как испорченный холодильник и усердно надувая волосатые щеки. Все это должно
было свидетельствовать о большой умственной кручине изобретателя, погружающегося в
болото сложнейших проблем и антиномий. Конечно, он хотел бы мыльным пузырем
воспарить высоко-высоко, выше всех, но указанная болотная топь была неумолима,
безжалостна и чрезвычайно липуча, обрекая Лулиевского на прозябание в трущобном
районе промышленного пояса столицы. Убежищем ему служил сырой подвал
полуразрушенного дома, намеченного городскими властями на снос.
По мнению кое-кого из дурных и не совсем умных жителей спального района столицы,
Фаустино Гермесович, будучи тихим психом, помешанным на науке, не представлял
абсолютно никакой угрозы для нации. Даже местные мальчишки, падкие на всякие
мелкокалиберные пакости и подлости, не считали его объектом, достойным их проказ.
Это было удивительно и необъяснимо. Но мало ли странностей случается в
альдебаранской жизни, которым никто не придает значения.
Обо всем этом и обо всем прочем Люциферов не знал и знать не собирался. Однако
господин Случай, столкнувший его в захудалой городской харчевенке с Лулиевским,
распорядился иначе.
Утром следующего дня городские газеты хором сообщили о том, что многие
обсерватории планеты зафиксировали загадочные явления в атмосфере. Немедленно
начали распространяться всякие вздорные слухи. Дело дошло до того, что от
встревоженных граждан последовали настойчивые запросы в Имперскую Академию наук,
на что мэтры чистой науки ответили суровым и презрительным молчанием.
Люциферов не был слишком любознательным обывателем. Его философский ум не
терпел дешевых сенсаций и мещанских гипотез. Он прошел бы мимо этого ажиотажного
всплеска газетных домыслов и вздорных слухов, не подцепи его на крючок знакомый
лиценциат Химерос, который посвятил многие годы своего ничтожного существования
парапсихическим изысканиям, а также платным контактам с тайной полицией и
заговорщиками. За определенную мзду лиценциат сдавал полиции наиболее никудышных
заговорщиков, а за повышенный гонорар обслуживал противоположную сторону.
В тот приснопамятный день, передавая Люциферову клочок промокашки с
зашифрованными под кляксы сведениями о кознях тайной полиции, Химерос буркнул
что-то о безграмотных газетчиках и невообразимо глупых астрономах, которым не дано
знать о революционном перевороте в науке и технике.
– Это ты о дешевых фокусах в атмосфере? – небрежно бросил Янус Адольфович,
аккуратно засовывая бумажный шарик с шифровкой в искусственное дупло своего зуба
мудрости.
– Да, но только это – отнюдь не фокус! – сердито заметил лиценциат, разглядывая
склянку с антиблошиным средством собственного производства. – Мы имеем дело с
проделками одного гениального психа, которым вскоре заинтересуется секретный отдел
Министерства обороны. Я имею все шансы прилично заработать. Такие доносы хорошо
оплачиваются.
– Ну и сволочь же ты приличная, Химерос! – восхищенно воскликнул Люциферов. –
Жадность твоя не знает никаких границ!
Химерос обиженно засопел.
– Однако, о чем это ты говоришь? При чем здесь Министерство обороны?
– Речь идет о вечном двигателе самой последней и самой оригинальной конструкции, –
полушепотом сказал лиценциат.
– Ну да! – иронично хмыкнул Люциферов. – Ты все еще веришь в эти сказки?
– Не хотите, не слушайте, – дерзко ответил Химерос и тут же испуганно осекся, поймав
на себе весьма укоризненный взгляд Люциферова.
– Ладно, выкладывай все, что ты знаешь об этом паранаучном чуде, – милостиво
разрешил Янус Адольфович, наступая на горло своему философскому скепсису и
материалистическому мировоззрению.
– Один псих от науки умудрился создать удивительный космический моторчик,
совершенно независимый от каких-либо материальных энергоносителей. Более того, я
даже подозреваю, что на базе этого моторчика можно сработать машину времени.
– Признайся, старый жлоб, что все это ты загнул, – недоверчиво промолвил
Люциферов. – Хотя я и гуманитарий по университетскому диплому, но все же кое-что
смыслю в физике. Это же полная ерунда!
– Для кого ерунда, а для кого и нет, – боязливо парировал Химерос. – Почитайте
повнимательнее вчерашние и сегодняшние газеты.
– Ну и что?
– А то, что такой двигатель – уже эмпирическая реальность. Я давно внимательно
слежу за подвалом профессора Лулиевского. Это приказ тайной полиции. И могу вам
абсолютно точно сказать, что сей ученый муж исхитрился собрать из ржавого мусора
экспериментальную модель вечного двигателя. Странности в атмосфере – очевидные
следствия полевых испытаний его модели. Вот вам и фокусы!
Тут Люциферов серьезно призадумался.
«Если все обстоит действительно так, как говорит этот двуличный прохвост, –
размышлял он, – то, опереди мы полицию и Министерство обороны, в наших руках
окажется сильнейшее оружие мщения и террора».
В наступившей тишине слышались только вздохи Химероса, возившегося со своими
склянками и банками.
– Как отыскать этого изобретателя? – спросил Люциферов, хищно впиваясь взглядом
своих разноцветных глаз в Химероса.
– Что я могу вам сказать, мой господин? – неопределенно промямлил лиценциат,
отводя свои давно потухшие глаза в сторону.
– Не выкаблучивайся, старый хрен! – грозно прорычал Люциферов. – А не то я из тебя
всю душу вытряхну без всяких расписок!
– Хорошо, хорошо, я все скажу и обо всем сообщу, но это, сами понимаете, будет коечего стоить, – заискивающе пролепетал Химерос.
– Заплачу, только, ради Бога, не торгуйся и не выводи меня из себя.
В подтверждение сказанному Люциферов вытащил толстый бумажник из кожи
звероподобного буйлохрюка, рванул из него несколько красных империалов и метнул их
на стол.
Послюнив пальцы, лиценциат начал быстро считать деньги. Оставшись довольным
полученной суммой, он спрятал империалы в потертый кошель, висевший на поясе, и
деловито сообщил координаты нахождения профессорского подвала.
Вооружившись нужной информацией, Люциферов не стал торопиться в розыске
господина профессора Лулиевского. Он решил немного повременить, чтобы собрать
дополнительный компромат на изобретателя и восстановить в своих правах репертуар
Мефистофеля, в роли которого он должен был отныне выступать.
Технический гений влачил жалкое существование в самой гнусной трущобе. А ведь
когда-то Фаустино Гермесович Лулиевский был высокооплачиваемым профессором
кафедры приблизительно точной механики столичного университета. Выглядел он тогда
вполне респектабельно и презентабельно.
Это был рослый и самодовольный мужчина шести пудов весом, всегда аккуратно
выбритый, наодеколоненный и напомаженный.
Студентки и лаборантки университета одно время усиленно строили ему глазки, но все
было тщетно, ибо профессором владела одна единственная страсть – ниспровержение
обветшавших научных истин и замшелых научных авторитетов.
Светлое время дня профессор проводил в стенах университет, а по ночам что-то
чертил, вычислял и мастерил в своем двухэтажном особняке, расположенном на
территории университетского городка.
Кое-кто из научных коллег считал Фаустино Гермесовича в лучшем случае
псевдоученым средней величины, мнящим о себе несуразно много. К тому были
многочисленные поводы. Профессор с каким-то загадочно поросячьим напором занимался
принципиально неразрешимыми научными проблемами и периодически ошарашивал
научную общественность сообщениями о возможностях создания левитационного
истребителя мух и комаров, об осуществимости трансцендентального доказательства
эффекта свободного волеизъявления ослиного упрямства, о допустимости кванторного
существования лошастых летаков в одном из невозможных миров.
Время шло, текло и громко тикало, а профессорские сенсационные декларации о
возможности совершенно невозможного оставались невостребованными рядовыми
обывателями. Если бы не отменные лекторские способности Лулиевского, а также его
неоспоримое умение работать со студентами по официальной методике консервативного
Министерства образования, университетские интеллектуалы вполне могли взбунтоваться
и настоять на отставке экстравагантного коллеги. В конце концов на его причуды все
махнули рукой и превратили профессора в объект беззлобных насмешек.
И надо же такому случиться, чтобы эта яркая университетская достопримечательность
невольно оказалась в фокусе внимания тайной полиции.
Вины неудачника в этом не было ни капельки. Просто один из совершенно невинных
анекдотов, во множестве посвящаемых Фаустино Гермесовичу, показался
университетским стукачам политически нелояльным.
За распространение весьма подозрительного анекдота несколько студентов были
отчислены из университета и отданы в стройбат. Но сия любопытная история на этом не
закончилась.
Высшие полицейские чины сочли, что нет дыма без огня, и приказали следить за
объектом насмешек.
По-видимому, стукачи слишком переусердствовали. Так это или не так, но в мрачных
недрах тайной полиции аналитики сыска пришли к твердому выводу, что своими
ненаучными прожектами профессор кафедры приблизительно точной механики
Императорского университета дискредитирует рекламно-педагогическую политику Папы
Душецелительного. Чтобы не предавать делу ненужной политической окраски,
стараниями тайной полиции Лулиевского поместили в секретную больницу для
душевнобольных гениев, где он мирно провел несколько санаторных лет, размышляя над
проблемой вечного двигателя.
По выходу на волю бедняга Фаустино Гермесович нигде не мог устроиться на
престижную работу и вынужден был продать свой коттедж, а затем спикировал на самое
дно общественной жизни и обрел долгожданный покой в сыром подвале всеми
покинутого старого дома, очень подходящего для всестороннего обдумывания идеи
вечного двигателя и воплощения результатов теоретического поиска в железо.
Когда к изобретателю нагрянул господин Мефистофель, преуспевающий бизнесмен,
тот возился при свете масляной лампады с каким-то замысловатым прибором.
Янус Адольфович, деликатно кашлянув, чтобы привлечь к своей особе внимание
ученого мужа, занял выжидательную стойку. Однако его кашель не оказал желаемого
воздействия на профессорский слух. Тогда возмущенный посетитель громко и радостно
воскликнул:
– Дорогой профессор, падите мне на грудь!
Изобретатель вздрогнул, удивленно вскинул голову и близоруко сощурился, пытаясь
разглядеть во мраке подвала нежданного посетителя.
– Кто вы? – наконец произнес он, вытирая ветошью запачканные руки.
– Как?! – деланно вскричал Янус Адольфович и всплеснул руками. – Быть того не
может! Неужели я так изменился, что вы не узнаете меня?
Лобовая атака возымела свой эффект. Фаустино Гермесович покраснел, замялся и
начал оправдываться, растерянно почесывая затылок.
– Вглядитесь в мой лик, в мои незабвенные физиономические черты! – активно наседал
Янус Адольфович, выходя из мрака. – Я лежал в соседней палате той развеселой
психушки, где вы сочиняли проект вечного двигателя, а ваш покорный слуга
обмозговывал потрясающее все основы доказательство небытия Бога. Правда, тогда у
меня была борода лопатой и очень косматая прическа. Все звали меня Мечтательный
Пепа или просто Мефистофель. Ну, вспомнили?
– Да, да, что-то такое припоминаю, – пробормотал изобретатель. – Не тот ли вы зануда,
который регулярно какал в смирительную рубашку?
– Он самый, – обворожительно улыбнулся Мефистофель, кровожадно сверкая глазами.
Довольно заковыристая операция узнавания закадычного друга прошла успешно,
прошла, можно смело сказать, элегантно. К этой операции Люциферов подготовился
тщательно и заблаговременно. Он не поленился проникнуть в хорошо охраняемую
психушку под видом коммивояжера, рекламирующего кандалы наиновейшей
конструкции, и кое-что разузнал о времени пребывания в этом тихом заведении
ниспровергателя научных догм.
– Ныне я респектабельный буржуа, просвещенный меценат, милосердный филантроп и
страшно жажду оказывать помощь непризнанным жрецам науки, – с энтузиазмом
сообщил Янус Адольфович. – Прослышав о том, что мой душевный друг прозябает в
нищете и не может в полной мере реализовать свой гений, я решил прийти ему на
помощь.
Фаустино Гермесовича тронула забота Мефистофеля, и он, пустив скупую слезу,
предложил новоиспеченному меценату колченогий стул, а сам примостился на ящике и
начал жаловаться на жизнь непризнанного толпой гения.
Мефистофель долго и сочувственно внимал жалостливым речам творца вечного
двигателя, неимоверными усилиями воли сдерживая свое нетерпение. Наконец, выбрав
удобный момент, он мастерски прервал эту хныкающую болтовню и, хлопнув
изобретателя по костлявому колену, изрек:
– Истинный гений всегда непонятен черни. Сколько разных мук и несправедливостей
выпало на твою долю, мой бедный друг!
– Это еще не все, – плаксиво отозвался профессор, дергая себя за бороду. – Я...
– О! – сострадательно взвыл Мефистофель, поспешно пресекая возможное
словоизвержение. – Не рвите мое сердце на куски сырой материи! Давайте лучше
спрыснем нашу встречу после столь длительной разлуки.
Не успел Фаустино Гермесович опомниться, как Янус Адольфович ловко извлек из
широких штанин плоскую как паспорт флягу и начал оглядываться в поисках посуды,
бубня:
– Где наши с вами стаканчики? А где наши любезные глазу стаканчики?..
– Минутку! – засуетился профессор.
Из шкафчика, висевшего на стене, он достал две колбы и протянул их
меценатствующему филантропу, застенчиво улыбаясь.
После третьего тоста за вечную дружбу зашел разговор о новом изобретении
профессора.
Быстро захмелевший Фаустино Гермесович поведал своему благодетелю о создании
экспериментальной модели моторчика, близкого принципам работы вечного двигателя.
– Модель хотя и не доведена до абсолютного и гениального совершенства, но очень
успешно действует, – резюмировал Лулиевский. – Она уже несколько раз облетела
планету, приведя в замешательство астрономов побочными эффектами.
– Где же сейчас находится это бесценное сокровище? – вкрадчиво поинтересовался
Мефистофель.
– В сундуке.
– Хочу сей же момент видеть! – тоном, не терпящим возражений и спекулятивных
диспутов на отвлеченные темы, скомандовал Мефистофель.
– Давайте еще макнем! – заплетающимся языком предложил титан научно-технической
мысли.
– Успеется, душенька, – ласково сказал Янус Адольфович. – Так где же этот сундук с
потайным дном?
– Там... и-ик!.. В углу за бочкой с кислыми лапухарями. Кстати,.. и-ик!.. очень хорошая
закусь. Я о ней совсем забыл. Прихватите пару листиков, п-пожалуйста.
Не прошло и минуты, как Мефистофель с любопытством рассматривал хитроумную
металлическую конструкцию, водруженную на верстак. Тем временем ее творец с
хрустом уминал квашеные листы лапухаря и мечтательно взирал на вместительную
фляжку гостя.
– Я предлагаю субсидировать все последующие изыскания в этом важном для науки и
техники направлении, – сказал Мефистофель и широко улыбнулся. – В деньгах и прочем
отказа не будет. Работайте себе на здоровье. Ну так что, прожектор науки, по рукам?
– По рукам! – согласно кивнул изобретатель, наполняя огненной жидкостью колбочки.
– Обмоем это дело.
– Конечно, обмоем! – удовлетворенно ответил Мефистофель и слегка, но с огромным
отвращением пригубил из своей посудины. – Сегодня же вечером мои парни перевезут вас
и ваше детище туда, где вы сможете целиком и полностью раскрыть свой
исключительный дар.
Через полчаса или чуть менее Фаустино Гермесович спал сном младенца, уткнувшись
мясистым носом в миску с лапухарями.
А еще через несколько часов крепкие парни господина Мефистофеля во главе с
Вельзевулом погрузили непротрезвевшего профессора и его сундук с действующей
моделью мобильного перпетолета в обшарпанный автобус с затемненными стеклами.
Глубокой ночью этот неброский автобус прибыл на окраину Замшелой пустоши.
Поеживаясь от ночной прохлады, профессор перебрался на борт космического баркаса.
Взревели двигатели...
Пока космический баркас плавно утюжил волны кривого пространства вдалеке от
черной дыры, прозванной Обжорой Ыых, на одном из спутников планеты Карликовая
Задрыгайла, находящейся почти на самой границе Великого Альдебарана, во всю кипела
работа по подготовке лаборатории для гениального изобретателя. Спустя три года
мятежники оборудуют в чреве спутника секретный завод по ручной сборке мобильных
перпетолетов для высшего командного состава протестанторов.
Много позднее, уже в глубинах Сатанинских гор, развернется ударная работа по
радикальному совершенствованию мобильного перпетолета. Лулиевский будет упорно и
результативно стремится превратить его в некое подобие космической субмарины,
способной нырять в подпространство, а в перспективе и нырять по всем векторам
времени.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ, ставящая нас в известность о том, как ЛюциферовСатанинский осуществляет прорыв блокады Тартара, вспоминая при этом свои
головокружительные молодые годы.
Положительно, господин Мефистофель был чертовски везуч в роли стимулятора
научно-технического прогресса.
Везуч он был и в других делах, кое-кем называемых темными делишками.
Решившись на прорыв блокады Тартара с помощью мобильного перпетолета, Янус
Адольфович надеялся, что и на этот раз везение не оставит его. Так оно и случилось.
Идя на столь рискованную авантюру, Вождь чертей вновь вернулся к основной роли
изощренного политического заговорщика, одаренного исключительными способностями
азартного и непревзойденного мастера вселенских интриг, крупных и мелких пакостей, а
также других забав и развлечений.
Свое чудо технического гения Вождь направил в сторону одного из естественных
спутников Тартара, где находился преотменно укрепленный и напичканный самым
разнообразным оружием сторожевой маяк империи «Врата Геенны».
Гарнизон маяка был малочисленен и к тому же в большинстве своем состоял из особ
женского пола, когда-то проштрафившихся перед имперским законом.
С точки зрения лучших разведумов чертей маяк являлся единственной лазейкой в
сторожевой охране Тартара, хотя охранники и главный их контингент, женщины, не
питали никаких нежных чувств и симпатий к мятежникам.
Именно этой охране блокированные смутьяны и бунтовщики были обязаны своей
вселенски известной кличкой «черти», то есть они были теми, кто находится за чертой
цивилизованных законов империи.
Секретные позывные и пароль маяка были давно известны чертям. Известно было и то,
что во главе гарнизона находилась деспотичная и беспощадная мадам Мегера
Эринийская.
Ходили непроверенные слухи, будто эта командирша когда-то здорово насолила власть
имущим, и если бы не милость Императора, ей не миновать самой суровой имперской
кары – черной деструкции.
На подлете к спутнику Люциферов включил позывной сигнал «Кукареку» и без всяких
помех приблизился к главному шлюзу маяка. Здесь произошел радиообмен секретными
паролями, верифицирующими позывные сигналы и одновременно фальсифицирующими
сигналы адского происхождения, после чего гигантские створки шлюза нехотя
раздвинулись, впуская в чрево маяка коварного пришельца.
В приемном ангаре царил приятный полумрак и лилась тихая камерная музыка.
Поправив кобуру бластера, Люциферов напустил на свое лицо маску презрительного
равнодушия и легко сбежал по трапу на лужайку, покрытую ковром пластиковой травы с
милыми женскому взгляду искусственными цветочками и кустиками.
Несколько мгновений он стоял, вдыхая всей грудью ароматизированный воздух и
прислушиваясь к упоительной музыке композитора Арлекиндера. Потом, осторожно
ступая, чтобы ненароком не примять цветочки, направился к лифту.
Старый, поскрипывающий лифт опустил его на уровень жилых отсеков маяка.
Взглянув еще раз на микрокарту имперской сторожевой базы, незваный гость покинул
кабину лифта и, бочком-бочком, начал красться вдоль стены плохо освещенного
коридора, уставленного горшочками с натурально цветущими репейниками, элегантными
косморыцарскими доспехами и великолепно сработанными чучелами чертей.
Коридор привел Люциферова к солдатской столовке.
Он остановился на пороге пищеблока, внимательно принюхался и осмотрелся.
Столовка была самая заурядная. Гарнизонная столовка. В ней даже пахло чем-то
приятным и мучительно знакомым. Еще раз принюхавшись, Янус Адольфович уловил
шибающий в нос крепкий запах рейнджерских портянок и дешевой ефрейторской
махорки. Это его несколько успокоило, и он, удовлетворительно чихнув, продолжил
осмотр пищеблока.
Перед взором прожженного конспиратора и бдительного подпольщика выстроились в
два ряда металлические столы с углублениями для кастрюль и судков. За одним из столов
сидел здоровенный детина, положив маленькую бритую голову на могучие конечности.
Вероятно, он дремал. В проходе между столами возлежали в непринужденной позе два
глоткодава псиной породы, которые уже начали тихо, но грозно рычать, заметив
незнакомца.
– Я искренне приветствую самого себя в качестве нежеланного гостя! – шутливо сказал
Янус Адольфович. – А вас, собачки, попрошу заткнуться! Мой бластер не любит
цацкаться с невоспитанными зверюшками.
В ответ псы зарычали еще громче.
Детина не шелохнулся.
Высокомерно игнорируя псиные предостережения, Люциферов вошел в зал и спокойно
направился к сидящему за столом, на котором высилась гора грязной посуды, валялось
несколько тряпок и окурков.
Ошарашенные столь вызывающей наглостью пришельца, псы ощетинились и
приготовились к прыжку. Однако не успели звероподобные собачки лязгнуть клыками,
как две голубые молнии люциферовского бластера навеки успокоили их прыть.
Предсмертный рев собачьего мяса разбудил детину, и два сонных зрачка
вопросительно уставились на хулигана с бластером в руках.
– Встать! – негромко, но по-командирски внятно скомандовал Янус Адольфович,
многозначительно поводя стволом бластера.
Команда была выполнена, хотя и без особой солдафонской поспешности.
Перед Люциферовым предстал гигант с бычьей шеей, увенчанной каким-то
стриженным кукишем с ушами и стенодробильным подбородком.
– Руки за голову, ублюдок! – беззлобно процедил Янус Адольфович, немного
огорошенный диспропорциями корявого гиганта.
Детина вяло вскинул руки к ушам и чуть оскалился в идиотской улыбке.
– Имя?
– Даймон.
– Куда приписан?
– К отряду Хранителей-Сигнализаторов.
– Сколько в отряде охранников?
– Два раза по десять.
– Значит, два отделения.
– Ага, сэр, – словоохотливо подтвердил охранник.
– Ты идиот?
– Ага, сэр.
– Где командир?
– Старший капрал Мегера Эринийская... – начал допрашиваемый и осекся.
Люциферов всем своим существом почувствовал опасность, но было поздно –
холодный ствол чужого бластера уперся ему в затылок.
– Милок, а ну-ка урони на пол свою игрушку, – раздался вкрадчивый женский голос.
Люциферов подумал и, решив не испытывать судьбу, разжал пальцы.
– Теперь марш к стене! А ты, сынок, прихвати его пушку и обыщи дядю.
Детина неторопливо выполнил приказ и через минуту передал женщине в капральском
мундире бумажник пленника. Та внимательно изучила содержимое бумажника, задумчиво
посмотрела на задержанного в мундире майора ИГБ и сказала:
– Майор, повернитесь ко мне лицом! Почему вы так бесцеремонно ведете себя? Кто вас
послал сюда, не известив предварительно меня?
Отправляясь в дальнее и крайне опасное путешествие, Люциферов в целях
конспирации переоделся в форму офицера Имперской Государственной Безопасности и
тщательно загримировался, наклеив пышную бороду до пупа, изменив цвет глаз с
помощью контактных линз и натянув рыжий парик с лихим напомаженным чубчиком.
Такие меры не были излишними, ибо его портрет был хорошо известен стражам Тартара.
Не просчитался Янус Адольфович и со временем вылета. В последние дни в космосе
бушевали информационно-энергетические ураганы, вызванные вспышками сверхновых
звезд и неполадками во вселенской системе телекоммуникации. Эти ураганы нарушили
связь стражей Тартара с промежуточными базами. Таким образом, ответы на
поставленные солдат-дамой вопросы были заранее предрешены.
– Начну, мадам, с последнего вопроса, – мягко, задушевно и проникновенно сказал
Янус Адольфович, собираясь с мыслями и собирая волю в кулак. – Сообщение о моем
прибытии вы должны были получить два дня тому назад. А что касается бесцеремонности
моего поведения, то я скорее проявил больше сдержанности, чем это полагается
официальному лицу, посланному сюда с проверкой карантинного режима блокады
мятежников. И что же я вижу своими глазами? О, Боже мой! Я вижу сплошное
разгильдяйство и безответственность! Черт возьми! Немедленно верните мои документы и
отрапортуйте по форме!
– Ладно, майор, не перегибайте свою палку. Нам здесь и так не сладко. А в том, что
ваш катер мы непростительно прозевали, вина караульных. Проспали сукины дети! Я им
всыплю!
– И это вы называете рапортом? – иронично заметил Люциферов. – Ну-ну... Хотя бы
представились.
– Извините, господин майор. Ситуация нештатная.
С этими словами женщина выпятила свой внушительный бюст, вытянула руки по швам
и громко отчеканила:
– Господин майор, разрешите представиться?
– Разрешаю.
– Старший капрал Мегера Эринийская, командир гарнизона сторожевого маяка «Врата
Геенны». На сегодня в составе гарнизона числится двадцать стражей, плюс я. В данный
момент три пары стражей на боевых катерах системы «Амба» патрулируют сектора АХ–1,
ОХ–2 и UХ–3. Один страж находится в лазарете по причине незапланированного аборта.
Все остальные отдыхают, кроме дежурного по кухне, рядового Даймона.
С самого начала неожиданного диалога строгий голос капрала показался Люциферову
подозрительно знакомым. Сейчас же, когда можно было в упор разглядеть не лишенное
красоты лицо солдат-дамы, он, к великому своему удивлению, узнал эту женщину, хотя и
не подал вида.
Не могло быть никаких сомнений в том, что перед ним находилась та самая
Грумгильда... Да, та самая незабвенная красотка Грумгильда, его бывшая любовница,
которую он считал давно и безвозвратно ушедшей в загробный мир в поисках чего-то
неуловимого.
Ему вспомнились молодые годы, которые обычно вспоминаются в таких случаях.
Когда-то, нехотя идя навстречу пожеланиям своих почтенных родителей, которые с
провинциальным фанатизмом мечтали о военно-юридической карьере Янусика,
семнадцатилетний оболтус отправился в город Бонд-на-Шпрехе поступать в тамошний
университет.
Бонд-на-Шпрехе был хотя и довольно захолустненьким бюргерским городишкой с
пыльными улочками и одним базаром, но благодаря своему славному доисторическому
прошлому и милитаризированному университету пыжился стать вровень с другими
научными центрами второстепенных провинций империи.
В дряхлом здании университетских казарм училось около тысячи студентов, выходцев
из аристократических и обеспеченных слоев общества. Студенческая братия вела веселую
и беззаботную жизнь, в которой дуэли и шумные попойки занимали много больше места,
чем утомительные занятия в аудиториях и на военном плацу, где проводились
практические отработки навыков по оперативному проведению заседаний военнополевых трибуналов с демонстрационным расстрелом фотопортретов дезертиров.
После того, как в день своего прибытия в Бондский университет Янус оплатил учебу и
был занесен в список студентов, он стал прилежным членом родного студенческого
землячества и в скором времени настолько прославился своей бесшабашностью, что
получил почетный титул Крутого Шалопая.
В те годы в стенах Бондского университета господствовал жизнерадостный дух
вольнолюбивого иррационализма и вневероисповедной мистики, что предрасполагало к
поэтическим умонастроениям и виршеплетству на военно-патриотические темы. Янус
старался идти в ногу с модой. Имея некоторую склонность к куртуазной поэзии, он
предпочел изучению сухой и скучной юриспруденции философско-эстетические
дисциплины. Поэтому поспешил записаться на лекции по военно-мемуарной литературе и
эстетике рыцарских турниров.
Вначале его рвение к занятиям было достаточно велико. Однако уже через семестр этот
пыл остыл, ибо святой долг Крутого Шалопая требовал иного рвения, а также много денег
и времени. Забросив учебу, наш студент целиком окунулся в беспечную жизнь, полную
драк, женских ласк и хмельных гулянок. О нем пошла слава отъявленного кутилы и
забияки, хотя самому себе Янус виделся несколько в ином свете, что нашло отражение в
заказанной им литографии.
На этой изумительно посредственной картинке он был изображен вместе с другими
студентами-земляками во время дружеской попойки. Все были представлены пьяно
веселящимися, в то время как молодой Янус, сжимая в руках музейный меч, взирал на
происходящее с мрачным видом романтического гения и готового к боевому походу
вождя. Его лицо с высоким лбом, властным пронизывающим взором под темными
густыми бровями, носом с хищной горбинкой, с резко очерченным ртом
свидетельствовало о твердом и волевом характере.
В этой шумной и ветреной жизни философские трактаты и кодексы военно-полевых
трибуналов чаще всего использовались не по назначению. Некоторые шалуны умудрялись
иллюстрировать их весьма фривольными рисунками, а более грубые натуры
подкладывали кладези «вечных истин» под свои упитанные седалища во время пирушек.
Год, проведенный Янусом в Бонде-на-Шпрехе и отмеченный довольно бурным
времяпрепровождением, оказался, к большому разочарованию отца, потерянным для
накопления солдатского опыта и офицерского стажа, необходимого для получения
низшего офицерского чина военно-полевого юриста, и тот решил отправить своего
непутевого балбеса для продолжения учебы в столичный университет. Старик втихаря
надеялся, что жесткая казарменная дисциплина столичного университета благотворно
подействует на разгулявшегося сынулю и привьет ему вкус к армейскому укладу жизни
аристократического буршества. К тому же папаша Люциферов, отпетый идеалист и
мечтатель подлинно солдатской закваски, наивно полагал таким, а не иным образом
избавить Януса от тлетворной мещанской среды Бонда-на-Шпрехе.
Порвав с веселой и безалаберной жизнью в провинциальном городке, Янус на какое-то
короткое время загрустил и впал в серую меланхолию. Это душевное состояние им было
выплеснуто на страницы трех стихотворных тетрадей, ныне хранящихся в центральном
музее Ада.
Опыт рифмоплетства не увенчался успехом: восхищенно перечитывая свои
тяжеловесные стиши мрачновато романтического толка, где фигурировали темные
призраки рыцарей эпохи первых, вторых и третьих колониальных походов и верные им в
чем-то, но не во всем невесты-девственницы, автор честно признался сам себе в том, что
не является поэтической бездарностью по данной тематике, хотя и не одарен божьей
искрой.
Этого же мнения потом придерживались и некоторые свободомыслящие музейные
работники. Ради утверждения оплодотворяющего духовную жизнь чертей культа
личности Вождя они отредактировали с помощью известных поэтических талантов
творческое наследие Януса Адольфовича и опубликовали его стихи в одном из томов
Дьяволиады. Втихаря же музейные крысы считали, что начинающий поэт мог бы
самостоятельно блеснуть своим искрометным талантом, выбери он жанр военно-полковых
частушек на тему неудовлетворенных сексуально-солдатских желаний.
Еще один том Дьяволиады был посвящен литературной прозе Вождя. В этом жанре
молодой Янус решил найти себя, чтобы с первого захода попасть в анналы всемирной
литературной истории. В незавершенном и ошеломляюще подражательском романе наш
столичный студент зло высмеивал и беспощадно бичевал толстокожих обывателей, еще не
понюхавших пороха, но уже противящихся стать пушечным мясом.
Роман, включенный в Дьяволиаду, был окончен его анонимным соавтором, весьма
известным у чертей мастером подстрекательского пера и заядлым антимонархистом.
Страшно устав от романа, Янус срочно воспылал стремлением выполнить свои святые
обязанности перед дряхлыми родителями и с лихорадочным рвением еще не
проснувшегося гения принялся за учебу, но засел не за конспекты по военной
юриспруденции, а за пыльные инкунабулы, наполненные темными философскими
пророчествами и замысловатыми сентенциями относительно воли к власти.
Превосходный во всех отношениях столичный университет был могучим оплотом
официальной имперской идео-логии и центром всеимперской философской мысли.
Совершенно неуловимая прелесть этой идеологии заключалась в том, что первичной
творческой реальностью и высшей духовной ценностью объявлялся Вселенский Разум, а
весь материальный мир рассматривался как проявление имманентной активности этого
неутомимого Разума. Персональными наместниками Вселенского Разума
провозглашались все императоры-теократы, начиная с Папы Зажигательного и кончая
Папой Душецелительным.
Официальная философия империи вначале отпугивала романтически настроенного
Януса своим не совсем последовательным рационализмом. Однако со временем он
переборол это постыдное для мужчины чувство первобытного страха и упорно начал
осваивать спекулятивную философию частного права сильного и мужественного воина,
тем самым, выполняя отцовские заветы и формируя у себя непреклонную волю к победе
на трудных участках жизненного пути. Дело дошло до того, что наш в чем-то
несостоявшийся поэт и романист написал обширный труд по философии военного права,
также включенный в многотомную Дьяволиаду. Этот юридический монстр получил резко
критическую оценку со стороны узколобой университетской профессуры, начисто
лишенной диалектического чутья и прозорливости.
В ужасно расстроенных чувствах юноша вновь обращается к любимой
порнографической литературе и отточенному искусству сексуальной техники, надеясь
заглушить горечь очередного поражения на чертовски нелегкой ниве философского
осмысления сложнейших понятий военно-полевой юриспруденции.
В одном из писем отцу Янус в традиционном для себя высокопарном стиле радостно
сообщил, что желает основать солидный военно-эротический журнал и в связи с этим
регулярно посещает стриптиз-театры для унтер-офицерского состава, публичные дома для
офицерских денщиков и салоны внутриплотского массажа для интендантов.
Это многостраничное письмо, сопровождавшееся обширной припиской о долгах и
описанием перспективы внушительных расходов на журнал, повергло храброго батяньку
в состояние полнейшей прострации, из которой он так и не смог выйти до конца своих
дней.
После героической смерти отца, зарезанного в рукопашном бою c многотысячным
отрядом необузданных браконьеров и похороненного со всеми воинскими почестями на
офицерском погосте города Вертепска, Янус очень загрустил и почти полностью оставил
занятия любимой юриспруденцией ради философии патриотического воспитания борцов с
организованной преступностью.
С помощью довольно крупной взятки, легко освободившей его от смехотворных тягот
военно-студенческой службы по охране увеселительных охотничьих домиков высшего
генералитета империи, он получает массу свободного времени и в ближайший летний
семестр слушает обязательный курс неотразимой логики военных конфликтов и
необязательный курс формальной этикетики в гражданском быту, а также курс
имперского права сильного. Но уже осенью вся эта профессорская галиматья
забрасывается во имя насыщенной и даже перенасыщенной духовно-плотской жизни вне
стен университета.
Как-то раз, вырядившись этаким бравым франтом, в пятнистом костюме цвета хаки и
ботфортах гармошкой, Янус отправился на прогулку со своими закадычными дружками
из студенческого философского кружка «Метафизика пивной кружки и солдатской
каски».
Спасаясь от скуки, ватага кутил заглянула в собор, но не для того, чтобы послушать
назидательную речь проповедника о райских блаженствах на этом свете, а только ради
дамского общества, которое, следуя очередной моде, собиралось по воскресным дням в
городских соборах и начинало бурно судачить и сплетничать.
В соборе Янус обратил внимание на одну смазливенькую красотку в мини-юбке и с
тугим бюстом, потрясающим все моральные основы. Красотка тоже заметила щеголя,
жадно пожирающего ее глазами.
После службы пташка грациозно выпорхнула из собора и направилась домой,
заманчиво потряхивая бюстом, а наш франт поволочился за ней, стараясь привлечь ее
внимание грубоватыми солдатскими любезностями и философско-казарменными
афоризмами. Однако наша прелестница даже виду не подавала, что слышит в свой адрес
пошлые философские дифирамбы какого-то пижона.
Так они неспешно дошли до ее домика, построенного в изысканном стиле эпохи
позднего Ренегатства и окруженного глубоким противопехотным рвом, грозно
ощетинившемся страшно кусучей крапивой. Здесь Янусу показалось, что объект его
ухаживания, прежде чем закрыть за собой пуленепробиваемую дверь, милостиво кивнул
ему и многообещающе улыбнулся.
Несколько дней околачивался Янус около изящного железобетонного коттеджа, где
проживала дама его сердца, пока к нему однажды не подкатила служанка.
Поманив розовым пальчиком сгорающего в любовном огне рыцаря женской юбки, она
шепнула, что ее госпожа хотела бы с ним встретиться, но боится своего брата, который
служит в охране известного фабриканта и отличается крутым нравом вкупе со звериной
силой.
Выслушав служанку, Янус важным тоном поблагодарил ее и попросил передать
госпоже, что у него против грубой ломовой силы есть парочка приемов рукопашного боя,
и храбро вручил визитку со своим телефонопатором.
В последние годы студенчества Янус снимал квартиру в одном из веселых тупичков
Академгородка. Таких тупичков, врезавшихся в старинный университетский парк, было
огромное количество. Здеcь обычно селились состоятельные студенты, желавшие
укрыться от строгих родительских глаз и сурового профессорского ока.
Вернувшись домой после разговора со служанкой, пылкий любовник бросился на
кушетку и предался головокружительным сексуальным мечтаниям, предвкушая сцену в
спальне, когда после ритуально-кокетливых препирательств два молодых тела спрячутся
под одним стеганым одеялом.
Неожиданно раздался пронзительный телефонопаторский зуммер, и в
стереонаушниках зазвучал воркующий женский голосок, эротической стрелой
пронзивший и без того израненное мужское сердце.
Уже темнело, когда Янус примчался к дому красотки, запыхавшийся и потный.
В руках страстный любовник тащил тяжелые кульки с дорогими деликатесами и
флягами марочного вина.
Дама встретила его эксклюзивно радостно, как не очень старого, но очень доброго
знакомого, забросала липкими комплиментами и тяжеловесными уверениями, что
является девицей из благородной аристократической семьи.
Мозги нашего волокиты начал окутывать нервно-паралитический туман, и, как
говорится, в зобу дыханье очень даже сперло...
В разгар застолья внезапно раздался громкий стук в стальную дверь.
Пауза.
Стук повторился
Пауза.
Стук превратился в грохот
Дверь заходила ходуном.
На чердаке истошно завопила кошка.
Настенные ходики поперхнулись и остановились.
– О, Боже! – испуганно воскликнула красотка и с кряхтеньем полезла под стол. – Все
кончено! Я погибла! Это стучит мой брат!
Янус хотя и был не робким малым, но связываться с дюжим охранником, вооруженным
к тому же бластером, ему вовсе не хотелось.
Мгновенно нырнув вслед за красоткой под стол, он смело выдавил из себя:
– Что делать?
– Что делать, что делать? – скороговоркой повторила побледневшая девица. – Ах, да!
Быстренько в чулан, ненаглядненький мой!
Схватив за вспотевшую руку непрестанно икающего от воинственного возбуждения
ухажера, она вылезла из-под стола и, тихо причитая, поволокла его в соседнюю комнату,
где рядом с большим платяным шкафом была дверца крохотного чулана.
Янус без лишних слов юркнул в чуланчик и затаился.
Дама, одернув юбку, пошла встречать брата.
Заглянув в гостиную и узрев богатый ужин на двух персон, брат девицы по прозвищу
Хитробой затопал ногами и зарычал самым скотским образом:
– Это что еще за несусветная новость, так-перетак?! Кого ты здесь, непутевая,
принимаешь в мое отсутствие? Так-то ты бережешь честь родителей и брата! Говори всю
правду, блудница!
Бедняжка начала жалко оправдываться, лепеча нечто абсолютно несуразное о какой-то
своей школьной подружке с соседней планеты. К большому счастью, допрос с
пристрастием был не долог. Кончилось все тем, что сердитый брат и заплаканная сестра
вместе мирно поужинали, с большим удовольствием съев и выпив содержимое пакетов
«приятельницы» нашей девицы.
На рассвете обозленному и голодному студенту очень припекло сделать пись-пись.
Как быть?
Не брызгать же в чулане!
Это неприлично и негигиенично!
И тут Янус заметил висящую на гвозде старую монашескую сутану.
Мгновенно родилась гениальная идея.
Быстренько натянув сутану, он выскользнул из чулана и озабоченно зашагал к выходу.
В ванной комнате водопадом шумела вода и кто-то громко фыркал. Неожиданно ее
дверь отворилась, и показалась взлохмаченная мокрая голова брата прелестницы. Голова
изумленно уставилась на монаха.
– Здесь еретики часом не пробегали? – деловито поинтересовался тот.
– Еретики? Какие такие еретики?
– Самые обыкновенные, из числа одичавших чернокнижников. Сегодня открыт
полевой сезон охоты на них и их трактаты.
– А-а! Нет, святой отец, не пробегали.
– Ну тогда я пошел.
Провожаемый удивленным взглядом, липовый монах благополучно покинул
негостеприимный дом.
Каким наивным и простодушным был в те молодые годы Янус Адольфович! Боже, до
чего приятно вспоминать молодецкие забавы и шалости!
Воспользовавшись, доверчивостью, малоопытностью и пылкой страстью влюбленного
сердца, двое мошенников ловко обвели его вокруг пальца. Как потом оказалось, мужчина,
которого красотка называла своим братом, был на самом деле ее напарником. Оба
кормились за счет своих нехитрых проделок, бессовестно надувая ослепленных похотью
самцов. В конце концов эти и другие проделки кончились для них плачевно – прохвосты
очутились на тюремных нарах.
Со временем Люциферов почти забыл прелестные черты проказницы и забыл бы
окончательно, но тут...
ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ, в которой одно событие нагромождается на другое во время
мятежа, поднятого заговорщиками в столице Великого Альдебарана.
Мятеж был в самом разгаре.
День выдался погожий.
Хороший денек выдался для мятежа.
Лучшего денька и не сыскать.
Ба-бах!
Вай!
Газовые бомбометы мятежников, щедро изрыгая густой и очень сизый дым, вели
непрерывный огонь по всему периметру одной из престижных городских тюрем, в
которой вместе с охраной и криминальными элементами засело до полуроты отборных
имперских гвардейцев из элитарного штрафбата.
В грохочущем оркестре боя почти не слышно было команд, предсмертных воплей и
крика цивильных болельщиков с биноклями, перископами, телескопами и лорнетами,
оккупировавших ближайшие харчевни, трактиры, пивнушки и коктейль-бары, где вовсю
наяривали джазовые колониальные оркестры и суетились телевизионщики, ведущие на
всю империю увлекательные репортажи с места кровавых событий.
Захват тюрьмы открывал мятежникам прямой путь к гвардейским казармам, а оттуда
рукой было подать до дворца Императора.
Не считаясь с исключительно тяжелыми потерями среди наиболее азартных
болельщиков, штурмовые волны мятежников одна за другой накатывались на тюремные
стены под прикрытием бомбометного огня своих свистоплюев. Однако, к досаде
репортеров, огонь этот начал постепенно слабеть, так как в орудийных расчетах резко
увеличился перевес пьяных в доску и полупьяных над уставшими трезвенниками.
Наступили критические минуты.
– Вы понимаете, во что нам обходится топтание на одном и том же месте?! – бешено
орал Люцифров в безмятежные лица мятежных офицеров. – Немедленно перебросить к
тюремным воротам самых диких джиннов из отряда Иблиса! Всем остальным атаковать,
атаковать и еще раз атаковать, отвлекая внимание противника от направления основного
удара!
Часа этак через два злополучная тюрьма была захвачена врасплох. Жиденькие остатки
охраны и гвардейцев трусливо бежали по направлению к интуротелю «Райский Приют»,
устилая свой путь изрешеченными телами журналистов и праздношатающихся
болельщиков.
С трудом пробравшись через хаотичные горы битого кирпича, стекла и черепицы,
Люциферов со своим головорезами очутился во дворе тюрьмы.
Из дымного провала подземного каземата спокойненько вышел Иблис в стальном
тюрбане и желтых шароварах офицера колониальных войск. Его сопровождали два
прославленных брата-джинна – Гассан Абдуррахман ибн Хоттаб и Омар Юсуф ибн
Хоттаб. Увидев Вождя, они остановились.
Сняв тюрбан и промокнув носовым платком потный лоб и слегка вспотевший нос,
Иблис неторопливо доложил, что каземат битком набит законсервированными
презервативами и запасными деталями для установок черной деструкции.
– А как обстоят дела с боеприпасами? – вскользь поинтересовался Янус Адольфович.
– Хоттабычи, что там с боеприпасами? – переадресовал его вопрос своим джиннам
Иблис.
– Боеприпасов навалом, о прекрасномудрый и прекрасный во всех других отношениях
Вождь, – ответил Омар Юсуф. – В соседнем каземате я видел множество цинковых гробов
с фаустбабахерами.
– Это меня радует, – произнес Янус Адольфович, облегченно вздыхая и расцветая в
отцовской улыбке. – Не люблю, знаете ли, экономить на боеприпасах. Если враг не
сдается на мою милость, ему следует хорошенько прочистить мозги оружием массового
уничтожения. За работу, ребята! Я с вами или, как говорится, черт с вами!
Быстро отдав несколько исключительно ценных приказов своим адъютантам,
Люциферов с Вельзевулом начали искать удобное место для временного штаба
мятежников, чтобы в спокойной обстановке обсудить и осудить недальновидность
имперской военной доктрины. Удобное помещение для штаба было найдено в
противоатомном бункере под тюремной канцелярий.
Пока усталый от мятежной текучки и других важных забот Вождь в полудреме
обдумывал изощренные формы мести своим личным врагам в случае безусловного успеха
мятежа, начальник его личной охраны Муссоли Вельзевул тщательно исследовал все
тюремные закоулки, переулки и закутки, удостоверяясь в абсолютной безопасности
своего господина и, разумеется, своей собственной, а также сосредоточенно отыскивая
съестные припасы для утоления зверского голода.
Чтобы выйти из бункера на поверхность и подышать свежим воздухом, нужно было
пройти несколько этажей очень длинных и страшно путаных галерей, одна из которых
вела в женское отделение тюрьмы.
По этой галерее и направился Муссоли в сопровождении самых отборных молодчиков
из отряда Азазелло, обвешанных с головы до ног оружием и награбленной бижутерией.
Впереди в качестве проводника колобком катился толстенький и румяненький тюремщик,
плененный во время штурма.
Это был не в меру болтливый субъект, едва не наложивший в галифе при виде
страшноликих джиннов Иблиса. Стремясь выслужиться и спасти свою ухоженную
массажистками шкуру, он неугомонно тараторил и постоянно упоминал о том, что только
ему одному ведомы все тюремные ходы, выходы и подходы.
Вельзевул почти не слушал его, тяжело ступая опухшими от бестолковой беготни
ногами. А тот все болтал и болтал, забивая предательским словоблудием свой несолидный
для многоопытного тюремщика страх перед обещанной поркой шипастым крапивником.
Испепеляющей критике был подвергнут зажравшийся начальник тюрьмы, похотливый
самец, и его худосочный заместитель, отвратительный импотент.
Этот поток помойного красноречия неожиданно и грубо был прерван вспышкой
бластера, укокошившего не в меру словоохотливого тюремщика.
Вельзевул и его охранники бросились врассыпную, прижимаясь к стенам и прячась за
колоннами. Спустя мгновение их бластеры и дубальтовки ожесточенно начали сыпать
дождем смертоносных молний.
Перестрелка была короткой и яростной. На поле боя осталось лежать несколько трупов
в коричневой форме тюремщиков. Вероятно, ища спасение, они решили спрятаться в
исключительно запутанных лабиринтах Минотаврской тюрьмы и были неожиданно
потревожены появлением мятежников.
Брезгливо перешагнув через тела, Вельзевул очутился у стальной двери с надписью
«Ласково просим! Женское отделение Всенародной Имперской Тюрьмы».
Дверь была тут же взорвана зарядом амонального блямблика, и открылся длиннющий
коридор с зарешеченными камерами, откуда раздавались возбужденные голоса узниц
деспотичного режима, заглушаемые мычанием и рычанием популярной тюремной рокгруппы «Рыдающий Унитаз».
По приказу Вельзевула его подручные очень быстро и очень ловко разделались с
радиоусилителями, полностью разукомплектовав их и попутно открыв заключенным путь
на волю.
Толпа узниц, ошалевших от переизбытка неожиданно нахлынувших чувств, едва не
сбила с ног своих нежданных освободителей.
Когда основная женская масса схлынула, Вельзевул несколько раз смачно чихнул,
вздохнул полной грудью и решил, что пора и честь знать, то есть пора возвращаться
восвояси, дабы позаботиться о собственном брюхе, так как в женском отделении тюрьмы
разведчики не нашли ничего, кроме истощавших от длительного поста мышастых
пискунов и уже многократно использованных гигиенических тампонов обанкротившейся
фирмы «Тетина Затычка». Но тут он почувствовал легкое прикосновение к спине.
Оглянувшись, Муссоли увидел фигуру в полосатой тюремной робе модного покроя.
– Кто вы? – раздался певучий женский голос. – Что за шмон происходит в тюрьме?
– В столице восстание! – гордо заявил Муссоли. – Широкие народные массы восстали
против тирана. Часы прогнившего режима сочтены... А ты кто такая?
– Чертовски невезучая плутовка, угодившая по совершеннейшей глупости в этот
казенный пансионат для неблагородных девиц. Чем я могу помочь вам? Вы можете
всецело положиться на меня, но только, разумеется, не в прямом смысле слова. Я,
конечно, своя в доску, однако не доска для возлежания.
– Хорошо. Иди за нами, несчастная жертва империалистического произвола.
Маленький отряд бесстрашных мятежников двинулся в обратный путь, шлепая по воде,
которая быстро прибывала. Очевидно, где-то была осуществлена злостная водопроводноканализационная диверсия, и потоки воды грозили отрезать нижнюю галерею от верхних.
Вельзевул начал нервно зевать, беспокойно размахивать своими ручищами и торопить
команду разведчиков, подбадривая их упоминаниями о злоключениях всех чертовых
матушек и прабабушек, которые в таких обстоятельствах никогда не падали духом и не
прятались в своем собственном внутреннем мире.
– Здесь должен быть боковой переход в секретную галерею, соединяющую тюрьму и
гвардейские казармы, – прервала его подбадривание бывшая узница.
– Что же ты, дуреха, раньше молчала?! – обрадовался Муссоли. – Я вовсе не намерен
захлебнуться в тюремных нечистотах! Мое пузо не простит мне этого чрезмерного
легкомыслия!
Начался сверхвнимательный осмотр облупленных стен, и вскоре кто-то заметил узкую
металлическую дверь, скрытую от посторонних глаз щитом с запасными пыточными
инструментами.
Удивительно, но дверь была незаперта. Сразу же за ней уходила вверх крутая каменная
лестница, освещаемая зеленоватым светом, который лился из глазниц черепов мучеников
режима, украшавших стены темницы.
Приказав держать оружие наготове, Вельзевул не первым ступил на лестницу, а
галантно пропустил вперед даму.
Через несколько десятков ступенек лестница уперлась в дверь верхней галереи. Эта
дверь, как и первая, была незаперта.
Осторожно высунув нос в дверную щель, куда уже проскользнула отважная
проводница, Муссоли принюхался и сказал:
– Кажется, здесь сухо и ничем вкусненьким не пахнет.
– Если пойти налево, – подала голос проводница, – то можно попасть в тюремную
канцелярию. В противоположной стороне находятся казармы гвардейцев.
Вельзевул подозрительно взглянул на нее и буркнул:
– Ты слишком много знаешь.
– Ничего удивительного в этом нет, дружок, – фыркнула незнакомка. – По этой галерее
тюремщики водили женщин в казармы, где с ними развлекались гвардейцы на
секстренажерах.
– А-а, – понимающе протянул Вельзевул и с удовольствием щипнул незнакомку за
попку. – Больше вопросов нет.
Спустя полчаса начальник личной охраны Вождя доложил своему господину, что одна
из бывших заключенных знает тайный ход, ведущий к чертовски укрепленным казармам
имперских гвардейцев.
– Можно готовить штурмовой отряд, – добавил в за-ключение Вельзевул, бросая в
пасть калорийную жувачку.
– Вот этим ты и займись вместе с Молохом, – приказал Люциферов, складывая
тюремные бумаги в большой портфель.
– Опять я... – заныл Вельзевул. – Все я, да я... Между прочим, я уже третий или
четвертый час ничем вкусненьким не подкреплялся, кроме жувачек. Это противоречит
всяким цивилизованным нормам поддержания здорового образа жизни...
– Ладно, так и быть, оставайся при мне и позаботься о своем бездонном брюхе, а
Молоху передай мой приказ, – сжалился Янус Адольфович. – И скажи, чтобы ко мне
привели бабенку, оказавшую нам столь важную услугу.
Не прошло и нескольких минут, как перед Люциферовым предстало довольно
симпатичное существо в мокрой арестантской робе.
– Кто ты такая? – строго спросил он, жеманно щуря свои разноцветные глаза. – Как
звать? Почему оказалась в тюрьме?
– Мое имя Грумгильда. В застенках я очутилась за связь с пиратами. Здесь торчу уже
седьмой месяц.
– Небось проголодалась, сударыня?
– Вы исключительно проницательны, сударь.
Люциферов, который и сам уже давно испытывал сосание под ложечкой, позвал
адъютанта и приказал ему принести консервы и пару бутылок лимонада.
Пока тот отсутствовал, Грумгильда немного привела себя в элементарный порядок.
Умывшись и поменяв свои отвратительные лохмотья на случайно найденный мужской
костюм, висевший в одном из шкафчиков туалетной комнаты, расположенной рядом с
вместительной камерой для пыток психофизиологическими растворами первой группы
невыносимости, Грумгильда предстала перед Янусом Адольфовичем, который уже
открывал консервным ножом банку с ветчиной.
– А я вас, кажется, знаю, – сказала она, кокетливо стреляя глазками.
– Откуда?
– Мне как-то неловко об этом говорить...
– Говори! Сейчас, душенька, не до соблюдения приличий. Отбрось свою
стеснительность и, как говорит мой помощник Вельзевул, смотри на вещи ширше.
– Ну если вы настаиваете... Это случилось лет восемь назад. Вы тогда были студентом
и просидели у меня, простите, в чулане всю ночь. Я узнала вас по глазам. Они такие
удивительные...
– В каком еще чулане? – изумился Янус Адольфович, пристально всматриваясь в
женское лицо. – О чем это ты?
– Помните, я вам еще рассказывала о своем брате по прозвищу Хитробой, который
якобы служит в охране одного богатого фабриканта? А потом вы прятались от него в
чулане, где всю ночь кормили клопов.
Хлопнув себя по лбу, Люциферов рассмеялся и сказал:
– Теперь что-то такое припоминаю.
– Да-а, тюрьма умеет портить портрет, – вздохнула Грумгильда и с намеком добавила:
– Но тем не менее я еще пташка хоть куда! Не правда ли?
– Что правда, то правда, – согласился Янус Адольфович. – Но не будем отвлекаться на
грустные темы о старении наших портретов. При желании их можно реставрировать.
Присаживайся к столу и перекуси. У меня очень мало времени. Однако... гм... однако я
постараюсь выкроить его для тебя, когда грянет час победы.
Появление возбужденного Вельзевула прервало Люциферова. Адъютант доложил, что
штурмовые отряды мушкетеров Молоха решительно вошли в секретную галерею и
завязали жаркий бой с перепуганными гвардейцами серого кардинала Дюка Одесюкина,
левой руки Императора.
Схватив рацию и портфель. Люциферов поспешно выбежал из комнаты.
Ночной бой – невообразимо кошмарная и гибельная вещь. Цивильный шкрак не может
и просто не в силах себе представить даже в самом страшном сне величие этого кошмара
и героизм момента. Еще страшнее он в темном и сыром подземелье, где пахнет
застоявшейся мочой, грызунами и солдатскими ботфортами. К тому же в такой
обстановке ориентация очень затруднена. Где свой, а где чужой, понять совершенно
невозможно. Вот и лупят все друг по другу чем попало и по чем попало. Во время такой
дьявольской заварухи творится что-то невообразимое в душах бойцов, которые
поминутно вспоминают свою и чужую мать, бесцельно или целесообразно прожитые
годы, родной домик на берегу деревенского болота, беззаботные школьные годы...
Вспоминаются и полезные связи с сильными мира сего. А связи-то почти никакой! Кого
звать на помощь? Кому звонить? Куда жаловаться на бездарных командиров?.. Вопросы
без ответов. Сами понимаете, что в подобной из ряда вон выходящей ситуации управлять
бойцами – безнадежная затея. Единственная надежда – опыт, нюх, инстинкт и
неукротимая жажда победы волевого начала над началом безвольным.
Втянувшись в мрачную галерею, ведущую к неприступным казармам имперских
гвардейцев, авангардный штурмовой отряд Молоха попал, казалось бы, в совершенно
безвыходное положение. Галерея была перекрыта бронированной заслонкой с
амбразурами. Из этих щелей гвардейцы кардинала неожиданно и подло открыли
кинжальный огонь по мятежникам и в считанные секунды скосили первые ряды
наступающих.
Молох только чудом остался жив. Его спасла гора консервных банок с тушенкой
«Завтрак профоса», спрятавшись за которыми, он резво отполз на исходную позицию и
приказал своим мушкетерам на случай мужественного отступления провести
рекогносцировку и перегруппироваться. Затем, спокойно оценив сложившуюся
обстановку и сочтя ее очень скверной для противника, Молох принял неординарное
решение применить смертельную вонючку, хранившуюся в тюрьме для вызывания
убийственного простудного насморка у приговоренных к смертной казни на лютом
сквозняке. Нашлось и несколько десятков дырявых противогазов.
Гвардейцы не были готовы к столь подлой газовой атаке. Кто-то из них попытался
бежать куда глаза глядят, кто-то попытался зажать нос двумя пальцами, но все это было
бесполезно – газ действовал почти мгновенно. Зачиханых гвардейцев кардинала
мушкетеры Молоха взяли голыми руками.
Вскоре в расположении казарм гвардейцев раздались взрывы насосно-вакуумных
гранат. Еще минут через сорок запыхавшийся Молох сообщил по рации, что штаб
гвардейцев захвачен и заканчивается ликвидация предпоследних очагов последнего
сопротивления в казармах.
Перед самым рассветом мятежники праздновали очередную и очень важную победу.
Еще один яростный натиск, и они вплотную приблизятся к каналу, опоясывающему
императорский дворец и вследствие этого усеянному глубоководными
самовсплывающими минами незамедлительного действия.
Бросок через канал, и конец правлению тирана!
Кто был ничем или кое-чем в своем и только в своем роде, тот станет всем или кое-кем
в ином роде!
Да здравствует сладкий миг победы!
Да здравствует Вождь!
В предчувствии неминуемой победы Люциферов решил дать кратковременный отдых
своим бойцам.
Бродя по обгоревшему штабному зданию гвардейцев кардинала в поисках научной
библиотеки, где должны были храниться секретные воспоминания штабистов о
пережитых ими штабных учениях, он неожиданно столкнулся с Грумгильдой, чей
мужской костюм представлял собой плачевное зрелище.
– Что ты здесь делаешь, красотка? – удивленно спросил он, попыхивая трубкой.
– Читаю раненым последние сводки с мест сражений. Ведь я когда-то училась в
медицинском колледже на факультете вербального зубного заговора и лингвистической
шокотерапии, но так, увы, и не доучилась. Впрочем, научная карьера, не говоря уже о
карьере штатного лекаря, не для меня. Не та натура...
– Пройдем ко мне на командный пункт, – вежливо предложил Янус Адольфович. – Там
у меня есть целый ящик благородных лимонадных напитков из запасов кардинала.
Немного отдохнем и развеемся перед грядущей битвой.
Несколько утренних часов они провели вдвоем, слушая любимую серенаду Януса
Адольфовича «Лунный вечер на городском кладбище», попивая лимонад и разговаривая
на отвлеченные эротические темы.
Лимонадные пузырьки разгорячили Люциферова, и он решил осуществить то, что
когда-то не получилось у него.
– А не заняться ли нам компьютерным сексом! – вдруг выпалил он, смущаясь и
краснея.
Грумгильда не возражала...
В полдень вошедшие в столицу верные Императору войска с криками «С нами так не
поступают!» нерешительно выбили мятежников из прилегающих к обводному каналу
зданий, а затем вялым натиском оттеснили их на городские окраины под улюлюканье
черни, сочувствующей мятежникам, и недовольные крики телерепортеров, которым
бестолковая имперская солдатня мешала вести съемки и бесцеремонно лезла в кадр.
Грумгильда ушла вместе с отступающими отрядами бунтарей. В районе Гнилых Озер
она была тяжело контужена, и ее подобрали в горящих камышах солдаты Императора. Но
Люциферов об этом ничего не знал. Посланные на поиски смелой плутовки разведчики
вернулись ни с чем. Все решили, что она погибла во время бомбардировок.
«Вот так встреча! – подумал Люциферов, с любопытством рассматривая постаревшую
любовницу в форме капрала имперских стражей. – Почему она вырядилась в эти гнусные
тряпки?»
Тем временем в зале был наведен порядок. Грязная посуда исчезла в чреве кухонного
комбайна. На столе появились банки с шипучкой «Злой Укус» и тарелки с
консервированным салатом.
Выпив за свое благополучное прибытие на маяк «Врата Геены», Люциферов начал
осторожно переводить разговор на интересующий его вопрос о жизненном пути капрала.
Слегка захмелевшая и загипнотизированная участливыми словами гостя хозяйка маяка,
в конце концов, поведала ему историю своей жизни и скитаний, хотя кое о чем и
умолчала.
Андрей Буторин
Чудес не бывает
Вошедший выглядел худо. Ой-ей-ей, как худо! Хоть и был далеко не худым. Скорее толстым. Безобразно, отвратительно толстым! Пиджак так натянулся в апогее гигантского
живота, что Броку всерьез стало страшно: не убьет ли его пуговица, если вдруг сейчас
оторвется? Какую она сможет развить скорость? Ну, первую космическую - вряд ли, а вот
скорость пули... как знать!
Брок с трудом оторвал взгляд от потенциальной маленькой убийцы и на всякий случай
вышел из-за стола. А коль уж он сделал это, не оставалось ничего другого, как подойти к
посетителю. Но осторожненько, сбоку. Тот, правда, тут же повернулся к нему лицом (и
животом, соответственно), поэтому Брок, пожав мокрую подушку ладони, поспешил
усадить толстяка в кресло.
Вернулся за стол и уже более спокойно глянул на посетителя. Ой, как худо тот
выглядел! Двойные мешки под налитыми кровью печальными карими глазами
(собственно, ею же налилось все безразмерное лицо), дрожащие синие губы, одышка, пот,
льющийся с лысины из-под шляпы... Ага, шляпу снял. Так и есть - лысина, тоже,
разумеется, багровая. Будь Брок не сыщиком, а врачом - тут же кинулся бы мерить
несчастному давление, а возможно и делать кесарево сечение... Но он - сыщик, поэтому
прочь сантименты! Брок снова встал:
- Рад видеть вас в нашем агентстве! Слушаю вас очень внимательно.
- А с кем я имею честь говорить? - просипел толстяк с легкой картавинкой и промокнул
лысину галстуком. - Мне сказали, помочь может только Брок...
- Я и есть Брок! - радостно воскликнул сыщик и опять сел. - Да-да, Брок! Это я.
- Я - Русский, - колыхнулся посетитель.
- Да я, собственно, тоже... Видите ли, Брок - не фамилия. Это, так сказать, псевдоним.
Сокращение от "Бритвы Оккама". Вы видели вывеску?
- Нет, то есть да, видел. - Толстяк побагровел еще больше (хотя куда уж больше-то?). Но вы не поняли меня. Это моя фамилия - Русский. Измаил Самуилович Русский.
- Ага... Конечно, как же! - расцвел дружелюбием сыщик. - Тогда тем более!
- Тем более что? - подозрительно спросил Русский.
- Тем более я - Брок!
Толстяк призадумался на мгновение, но тут же мотнул головой, разбрызгивая по
кабинету капельки пота, и голосом, полным отчаяния, выдал:
- Помогите мне, господин Брок! - Пальцы его смяли несчастную шляпу, и она сразу
потемнела от влаги.
- Для того я тут и сижу, - приподнялся и вновь опустился в кресло Брок, подчеркнув
этим сказанное.
- Да-да, конечно... Понимаете, у меня беда! Звонил в милицию - трубку бросили. И
никто, никто мне не верит! Чудес, говорят, не бывает...
- Так у вас чудеса? - встрепенулся сыщик. - Тогда вы обратились как раз по адресу!
Видите ли, я и занимаюсь только теми делами, которые кажутся чудесами.
- Что значит "кажутся"? - обиделся Измаил Самуилович. - У меня - настоящее чудо! В
смысле, чудесная беда... то есть, бедные чудеса... Тьфу!.. Горе у меня, а вы... - Обиженная
гора стала подниматься из кресла.
- Что вы, что вы! - замахал Брок руками, выскакивая из-за стола. - Вы меня
неправильно поняли! Я верю, что у вас бедовое чудо... чудовое горе... В общем, то самое и
есть!..
Толстяк нахмурился, но попытку подняться прекратил. Кресло с досадой скрипнуло.
Брок взял от стены стул и сел рядом с Русским. Чуть-чуть сбоку.
- Вы меня, пожалуйста, выслушайте! Я вам растолкую свою точку зрения, и если она
вас не устроит, вы можете уйти. Но сначала послушайте, прошу вас!
Посетитель в очередной раз колыхнулся, то ли выражая согласие, то ли как бы говоря:
"Ну, не знаю..." В любом случае, и то и другое сыщика устраивало, а потому он
продолжил:
- Вам правильно сказали, что чудес не бывает, это именно так!.. Нет-нет, дослушайте,
прошу вас! Чудес не бывает, но происходит много событий, кажущихся нам порой
чудесами. Может, вы слышали, что при Российской Академии Наук даже создали
Комиссию по антинауке? Ну, как же?! Знаменитый академик Гинзбург Виталий Лазаревич
в ней состоит, вам ли не знать!.. Ну, не слышали - и ладно. А я вот знаю. Мало того, - Брок
перешел на шепот, - я тоже в ней состоял!.. Ага. Мы объясняли там научными методами
так называемые чудеса: НЛО, экстрасенсорику, "снежного человека" и даже, простите,
Бога...
- Ну, знаете, ли! - дернулся с кресла Измаил Самуилович. - Нам, видимо, не по пути.
- Да погодите вы! - вскочил Брок. - Дайте же договорить! Ушел я из Комиссии... Мне
тоже с ними оказалось не по пути. Я свой путь выбрал - людям помогать!.. - Сыщик
достал платок и шумно высморкался. - Но! - продолжил он чуть дрогнувшим голосом. - Я
вынес из прошлой работы главное свое убеждение: чудес не бывает, всему можно найти
логическое, строго научное объяснение! И я его нахожу. Ведь почему мое агентство носит
такое имя? "Бритва Оккама" отрезает бредовые фантазии и мистику, оставляя место лишь
естественнонаучным объяснениям некоего явления и, разумеется, логике.
Да вот вам пример! Приходит как-то клиент. Дескать, спасите, беда! Пропал сын,
заговорила собака и, самое странное, замолчала жена! Я с ходу делаю абсолютное
логичное предположение: собака взбесилась, откусила язык у жены и проглотила сына,
который теперь и "чревовещает" изнутри... Я посоветовал клиенту срочно вызвать
ветеринара и сделать собаке резекцию желудка, пока мальчика не переварило. Увы, я
ошибся, сделав поспешные выводы... Я ведь не знал, что "мальчику" уже под тридцать и
жене клиента столько же. Сын у того от первого брака, с "мачехой" был очень дружен как оказалось, даже чересчур! Так вот, жена укатила на Канары, каждый день звонила
супругу, а потом вдруг замолчала. Почему? А потому что "сынок", не сказавшись отцу,
укатил к "мамочке". Разумеется, после этого ей уже стало не до разговоров...
- А собака? - спросил Русский.
- Что "собака"? - удивился Брок.
- Почему заговорила собака?
- А вот это действительно осталось загадкой, вы знаете... Но это ведь уже мелочи, не
так ли? Какая-то собака, когда в семье - драма!
Посетитель засопел, о чем-то усиленно размышляя. Услышанная история его явно
заинтересовала.
- Я вот что подумал, - изрек он в итоге раздумий. - Быть может, псина проглотила
мобильник того человека? Жена продолжала с ним разговаривать, а ему казалось, что это
собака!
- Вы знаете, а ведь я об этом не подумал... - в свою очередь задумался Брок. Интересная версия! У вас удивительно развито логическое мышление, мой друг! Не
хотите поработать у меня консультантом?
- Не хочу, - честно ответил Русский.
- Что ж, - встал сыщик и протянул посетителю руку. - Тогда не смею вас более
задерживать.
- Не смеете? - вылупился на него Измаил Самуилович. - А как же моя проблема?
- Еще проблема?! - удивился Брок.
- Что значит "еще"? Разве какая-то уже была?
- Ну, как же... А эта, с собакой? Ах да, простите!.. Ну, что ж, я вас слушаю. - Брок снова
плюхнулся на стул и заложил ногу за ногу. - Надеюсь, вы не проглотили мобильник?
- Хуже, - буркнул Русский. - Похоже, я проглотил планету. - И он осторожно погладил
свой необъятный живот.
- Планету? - участливо закивал сыщик. - Да-да, конечно. Типичный, знаете ли, случай.
- Типичный? - вспыхнул толстяк. - Что вы хотите этим сказать, господин Брок?!
- Ну, вы знаете, - смутился Брок и покрутил в воздухе ладошкой. - Планеты там всякие,
кометы, астероиды... Спутники, опять же, - как естественные, так и, вы не поверите,
искусственные. Да-да! Вот, недавно сообщали: на спутник Сатурна Титан сел земной
аппарат! Вы представляете? Миллионы километров! Мил-ли-о-ны!
- И что? - обиженно фыркнул клиент. - При чем тут это?
- Да как же?! Разве вы не слушали мое объяснение? Все это имеет логическое,
абсолютно научное объяснение! Еще Иоганн Кеплер вывел законы движения планет, а
также комет, астероидов и прочего космического мусора. Все просчитано, все
математически обосновано!
- И планета в моем животе обоснована?! - вскипел Измаил Самуилович.
- Ну-ну, голубчик, не кипятитесь, - похлопал Брок Русского по плечу. - Обосновать
можно все. Хотелось бы только знать: с чего вы взяли, что в вашем животе планета?
Хотя... - Сыщик критически оглядел выпирающий из-под пиджака шар. - Судя по форме...
Скорее, именно планета, нежели, допустим, астероид. Те, знаете ли, в большинстве своем
имеют неправильные формы.
- Эх-х-х! - шумно выдохнул Русский. - Если бы мне было еще куда пойти!..
- Зачем? Чем же я вас не устраиваю? Или, может, в моих рассуждениях отсутствует
логика? Вы меня обижаете, голубчик...
- Логика таки есть, - не стал спорить Измаил Самуилович. - Только она, уж простите,
несколько... нечеловеческая.
- Так-так-так, - надулся Брок. - Переходим на личности. Продолжайте, чего уж!
- Вы рассуждаете как машина, как, извиняюсь, робот! Все у вас просчитано, все
обосновано, чудес не бывает... Вы хоть понимаете вообще, в чем моя проблема? У меня в
животе - пла-не-та! Обитаемая, между прочим.
- Ах, вот даже как? - закинул ногу на ногу сыщик. - Ну, ладно. Пусть я робот,
Франкенштейн, пусть даже Железный Дровосек. А вы сами-то, часом, не Великий
Гудвин? Или, хотя бы, Гудини? Что это за фокусы - населенная планета в животе? Что за
бред вы несете, милейший? - Видно было, что Брок чертовски обижен. Никогда ранее он
не позволял себе разговаривать с клиентами в таком тоне. И сыщик осознал это. Вновь
подскочил со стула и даже слегка поклонился толстяку. - Простите меня, ради Бога,
Измаил Самуилович! Нервы, нервы! Работенка еще та, знаете ли... Давайте вернемся к
вашей проблеме. Непосредственно, так сказать. Без лишней лирики. Будем считать, что я
и впрямь робот. Дайте мне вводные!
- Хорошо, - смягчился клиент. - Простите и вы меня. Я вас прекрасно понимаю: трудно
поверить в то, что свалилось на мою голову!
- Планета?! - ахнул Брок. - На голову? Позвольте, но вы же сказали - в живот!
- Вы действительно робот, господин Брок. Понимаете все настолько буквально... Ну,
конечно, в живот. И не свалилась, разумеется, в прямом смысле, а... гм-м... похоже, я ее
проглотил.
- Зачем?! - не удержался сыщик.
- Буду с вами откровенен: есть у меня один большой недостаток. Я страшный обжора!
Ем все и всегда. Вы не представляете, как мне тяжело не проглотить чего-нибудь в
течение получаса. Вот, кстати, я не ел уже минут сорок - и у меня просто в глазах темнеет.
- Русский зажмурился и тряхнул головой. На сыщика полетели капли. Он отбежал к столу
и занял свое прежнее место.
Толстый клиент открыл глаза, не увидел рядом Брока, и челюсть его начала отвисать.
- Я здесь! - щелкнул пальцами сыщик. - Сейчас позвоню дочке, она принесет обед.
Обычно мы работаем вместе, но заболела супруга... - Он потянулся к телефону.
- Что вы, что вы! - замахал руками Русский. - Ни в коем случае! Такие хлопоты из-за
меня!
- Почему из-за вас? - Брок стал набирать номер. - Я всегда обедаю в это время. Из-за
вас я его как раз чуть было не пропустил... - Лицо сыщика приняло умильное выражение: Алло, дочура! Обедик готов? Неси скорей, папа проголодался! - Услышав, как посетитель
шумно сглотнул слюну, добавил: - И дядя тоже. Какой? Большо-о-ой! Так что неси
шустренько и многонько. - Брок положил трубку и встревожено глянул на исходящего
слюной клиента. - Вам плохо, Измаил Самуилович?
- Ничего-ничего, - Русский вытер галстуком лацканы пиджака и подбородок. Простите, как начинаю думать о еде...
- Сейчас дочка принесет чего-нибудь вкусненького. Моя жена так готовит! М-м-м... Сыщик закатил глаза. Но тут же вновь принял официальный вид. - А пока вернемся к
делу. Итак, вы сказали, что едите все и всегда. Все - надо полагать, фигуральный оборот
речи? А то скажете опять, что я буквоед. А я, знаете ли, хочу, наконец, услышать историю
про планету.
- Да-да, я как раз подошел к этому... Собственно, мне и рассказать-то нечего. Видимо, я
проглотил ее случайно. Может, с немытыми фруктами? Ленюсь иногда помыть - это ж
вставать надо, идти к крану...
- Понимаю! - поддержал Русского Брок. - Прекрасно вас понимаю.
- Это хорошо, что мы стали таки находить взаимопонимание. Потому что сейчас я и
хочу вам рассказать про чудеса. Два дня тому назад я первый раз услышал голос. - Измаил
Самуилович предупредительно вытянул руку: - Только не думайте, что я псих!
- Это было бы чересчур простым решением, - замахал руками сыщик. - Не хочу даже
останавливаться на данной версии!
- Спасибо. Так вот, голос звучал негромко, но... как бы это правильно выразиться...
отчетливо и убедительно. Я думал, радио, или соседи шумят - стены-то, сами знаете...
- Ой, и не говорите! - отмахнулся Брок. - Та же история! Просыпаюсь как-то, а у жены
бессонница - колет орехи на кухне молоточком. Кричу: «Сколько времени, Люсик?», а
мне сосед из-за стенки: «Полтретьего ночи, уроды!» Падение нравов полнейшее!
Бескультурье, грубость. Простите, я вас отвлекаю...
- Молоточком? А вы, извиняюсь, в каком доме живете?..
- Да разве это жизнь? - вздохнул сыщик. - Не берите в голову, продолжайте.
- Так вот, - подозрительно оглядев сыщика, продолжил Русский. - Прислушался я, а
голос-то из живота идет...
- Мужской, женский? - Брок схватил ручку и занес ее над блокнотом. - Акцент?
Заикание? Отличительные признаки?
- Не понять чей. Скорее, механический, неживой какой-то. Как это?..
Синтезированный, да?
- Вам виднее! Вы же его слушали.
- Ну да. Вот он-то и сказал, чтобы я вернул их планету. Дал сроку три дня. А как я ее
верну? Я, простите уж... - Толстяк огляделся и зашептал: - Даже слабительное принимал и
клизму ставил...
- Вот теперь я вам верю! - погрозил сыщик пальцем. - Такое не придумать.
- Да уж!.. Только не помогло ничего. Вчера снова был голос. Сказал, два дня осталось.
- А что потом?
- А потом, говорит, запустим ракету. На поражение.
- И кто же это, по-вашему, говорил?
- Как кто? Инопланетяне, естественно! Ну, то есть, жители этой моей планеты.
- Голубчик, но ведь инопланетян не бывает! - заломил руки Брок. - Ну, нет никаких
инопланетян, понимаете?
- Да как же нет, если есть? - занервничал Русский. - Вы что, опять за свое? И планеты,
по-вашему, нет?
- А вот этого я не говорил, не надо передергивать, голубчик! Планета - физический
объект. А вот инопланетяне, зеленые человечки, НЛО всякие - это уже к другим
специалистам! Хоть ноль-два звоните, хоть ноль-три - и там, и там с удовольствием
помогут.
- А как же голос?!
- Голос - это уже надо думать. Вот это как раз моя работа. Может, вы тоже мобильник
проглотили...
- Так вы беретесь мне помочь?
- А зачем я иначе тратил бы на вас столько времени, Измаил Самуилович? Конечно,
берусь! - Сыщик снова вышел из-за стола. - Вот только пообедаем с вами - Сашенька уже
идет.
Входные двери и впрямь распахнулись. В кабинет впорхнула изящная блондинка в
джинсиках и желтенькой кофточке. Чмокнула в щеку папу, поставила на стол объемную
сумку, бросила из-под длинных ресниц застенчивый взгляд на посетителя.
- Знакомься, Сашенька, - повел рукой Брок. - Господин Русский!
- Никогда бы не подумала, - покраснела девушка.
- Это у меня фамилия такая - Русский, - поспешил объясниться смущенный клиент. Измаил меня зовут. Можно Изя.
- Самуилович, - добавил Брок. И принялся шурудить в сумке.
- Сядь, папа, я сама! - перехватила сумку Александра. Сыщик послушно вернулся в
кресло.
Девушка достала большой алюминиевый термос, затем термос поменьше - с веселыми
райскими птичками на боках, а напоследок - желтую эмалированную кастрюлю,
замотанную полотенцем. Извлекла два комплекта тарелок, по паре ложек и вилок,
расставила на столе.
- Подсаживайтесь, Изя Самуилович! - мурлыкнула Сашенька и принялась разливать
густую бордовую жидкость, исходящую паром.
Русский, словно сбросив вмиг полцентнера веса, резво подкатил к столу кресло. А
Брок, напротив, столь же резво отпрянул от тарелок.
- Фто это?! - зажав нос, прогундосил он в ужасе.
- Папа! Как не стыдно?! Это борщик, - закачала головой Александра. - Мама совсем
разболелась, и я все приготовила сама. Под мамину, разумеется, диктовку. - Девушка
отвернулась от неблагодарного отца и улыбнулась Русскому. - Это мой первый в жизни
кулинарный опыт! Изя Самуилович, попробуйте. Мне так важно услышать ваше мнение...
Расцветший от Сашенькиной улыбки Русский с готовностью схватил ложку.
- Стойте!!! - вскочил Брок, в ужасе вскинув руки. - Не делайте этого, прошу вас!
- Отчего же? - Измаил Самуилович занес столовый прибор над тарелкой. Сыщик
схватил первое, что подвернулось под руку - им оказался калькулятор - и швырнул, метя в
ложку. Удар достиг цели - ложка звякнула об пол, а побледневший посетитель затряс
ладонью.
- Вы что? Рехнулись?!
- Простите, Бога ради, но это опасно для жизни! - схватился за голову Брок. - Все, что
впервые делает моя дочь, заканчивается катастрофой! Я помню, как в детстве она первый
раз искупала котенка! Как пошла в первый класс! Как полгода назад впервые села за
руль!..
- Папа! - тряхнула светлой челкой Сашенька. - Не позорь меня перед гостем! Котенок,
между прочим, выжил.
- А инфаркт директора школы? А гипс инструктора по вождению?! По самые брови...
- Разве я виновата, что мужчины такие слабаки? - Девушка вновь улыбнулась
Русскому: - Не слушайте его, Изя Самуилович, папа порой словно бредит.
- Я это заметил, - пробурчал шокированный толстяк. Пыхтя, наклонился, поднял
ложку, обтер ее галстуком и снова занес над тарелкой.
Брок рухнул в кресло, все еще сжимая голову руками. Вдобавок зажмурив глаза.
- Как хотите... Дело ваше. Вы предупреждены. Надеюсь, вы хорошо подумали? Это
ваше конечное решение?
- Если уж вы так против того, чтобы я покушал, - вызывающе начал Русский, - то,
учитывая вашу извращенную логику, мне следует поступить как раз наоборот! Будем
считать это нашим общим решением! - И голодный толстяк начал жадно поглощать
"борщик". Опустошив тарелку, он мигом прикончил и порцию Брока. Сашенька с
готовностью подала второе и обернулась к отцу:
- Вот видишь, папа, он вовсе не умер!.. - Девушка замерла с открытым ртом. Брок
смертельно побледнел, волосы на его голове шевелились, а трясущийся палец указывал за
спину дочери.
Саша оглянулась. Не будь она девушкой закаленной и мужественной, - плоть от плоти
сыщика Брока - завизжала бы наверняка! Измаил Самуилович Русский, судя по всему,
завершал свои бренные дела в этом мире. Толстое лицо его исказила гримаса адского
ужаса, словно он глядел уже в котлы Преисподней. А может быть, таким причудливым
образом оно отражало восторг от вида райских кущ. Щеки несчастного толстяка посерели
и обвисли, глаза выкатились и стали белыми, как у снулой рыбы, язык в хлопьях пены
вывалился на подбородок. Скрюченные пальцы впились в кожаные подлокотники кресла да так, что обивка одного из них лопнула. Но самое страшное происходило с животом
Измаила Самуиловича. Он то опадал, то раздувался, то начинал под натянутой до треска
тканью кошмарный, завораживающий безумием танец. А еще - живот хрипел и булькал.
Сашеньке показалось, что она слышит из поджировых глубин вопли ужаса и отчаяния. А
еще ей почудились странные хрипы, напоминающие обратный отсчет: «...Три, два, один,
пуск!»
Живот Русского прыгнул. Треснула ткань пиджака. Возле уха сыщика Брока свистнула
долгожданная пуговица. Пискнуло двойное стекло оконного стеклопакета, возмущаясь
сквозной дырой. Дрогнули стены. Измаил Самуилович Русский, раскинув руки и
распластав голое пузо, лежал на полу. Глаза его были закрыты.
Первой к упавшему бросилась Саша.
- Папа, он еще дышит! Скорее звони!.. - Девушка отбросила с груди умирающего
остатки рваных лохмотьев, сдернула с толстой шеи галстук. Она лихорадочно соображала,
с чего следует начать: с искусственного дыхания рот-в-рот, или с массажа сердца. И то, и
другое ей было внове. До сердца сквозь жировые прокладки было, пожалуй, не добраться.
Искусственное дыхание делать не хотелось. Особенно рот-в-рот. Да и надо ли, раз человек
дышит? Тут Сашенькин взгляд упал на обнаженный живот несчастного, безвольно
съехавший набок, и девушка все же не смогла удержать крик: - Мамочка, кровь!!! Папа,
он ранен!
Чуть выше пупка Русского зияла черная дырочка. Из нее печально вытекала алая
струйка.
Светлым июньским вечером две недели спустя, когда Брок и Сашенька уже завязывали
папки с делами, собираясь домой, колокольчик над дверями агентства "Бритва Оккама"
возвестил о приходе запоздалого посетителя.
- Закрыто! - буркнул сыщик, поправляя бантик тесьмы, но Саша вдруг радостно
заверещала:
- Ой, папа! Смотри, кто пришел!
На пороге, с шикарным букетом цветов, в новеньком, еще с магазинными складками
пиджаке стоял, растягивая в улыбке толстые щеки, Измаил Самуилович Русский. Он
шагнул к Сашеньке, протянул ей цветы и сжал девушку в широких объятиях.
Саша сдавленно пискнула. Брок кинулся на помощь дочери.
Но Русский уже отпустил слегка помятую девушку и вытирал кончиком галстука
бегущие из карих, счастливо сверкающих глаз слезы.
- Спасибо! - всхлипнул Измаил Самуилович. - Спасибо вам, господин Брок! Спасибо
вам, милая Сашенька! Вы спасли мне жизнь! Вы освободили меня от кошмара... Вот,
возьмите это на память! - Он протянул Броку ладонь. Меж пухлых, подушкообразных
складок темнел маленький шарик величиной с горошину.
- Что это? - брезгливо отпрянул сыщик.
- Это она, - торжественно произнес Русский. - Планета! Та самая.
- Ну-ка, ну-ка! - заинтересовался Брок. Выудил из кармана пинцет, подцепил горошину
и бросился к столу. Загремел ящиками, вытащил мощную лупу, поднес ее к темному
шарику, склонился к стеклу... Быстро отбросив лупу, побежал к шкафу, взял с полки
микроскоп и, вернувшись на место, нетерпеливо стал крутить верньер фокусировки.
- Ничего не вижу! - пробормотал он, и тогда стоявшая рядом Сашенька положила на
предметное стекло горошину. - О! - воскликнул Брок. - Так гораздо лучше.
В наступившей тишине прошло несколько томительных минут. Александра несколько
раз пыталась оттеснить отца от окуляра, но тот резкими взмахами рук и ног в корне
пресекал эти попытки.
Наконец Брок поднял сияющее лицо. Торжествующе посмотрел на Русского.
- Ну? Что я говорил? Никаких инопланетян нет! Чудес не бывает.
Александр Бачило, Игорь Ткаченко
Один дома
Костя Наумочкин вернулся с горки весь в снегу от макушки до пяток.
- Наконец-то! - сказала дверь. - Два часа уже жду! Весь глазок проглядела! А
устряпался-то, как снеговик!
- Не скрипи! - Костя вошел в квартиру, громыхнув санками о косяк.
- Поосторожнее! Ремонт только что сделали!
Дверь, закрываясь, укоризненно хлопнула его пониже спины.
Костя бросил санки у порога и прошлепал на кухню.
- На место поставь! - грустно пропели санки ему вслед.
- Успеется! - отмахнулся Костя. - Чего есть поесть? - спросил он у холодильника.
- Ничего нет-по-нет для тех, кто руки не мыл! - Холодильник был большой и от этого
строгий.
- Подумаешь! - Костя включил чайник.
- А воду наливать будем? - ехидно осведомился тот.
Костя, со вздохом, понес его к раковине.
- Только не из-под крана! - заверещал чайник. - У меня вся спираль в накипи!
Но кран уже пустил воду, и чайник захлебнулся.
- Фильтруй отстой, чайник! - прорычал кран. - От горшка два вершка, а туда же недоволен!
Костя закрыл воду.
- Лихо завернул! - сдавленно пожаловался кран. - Прокладки-то не резиновые!
Костя поставил чайник на стол и предъявил холодильнику мокрые руки.
- Вот!
- С мылом, горячей водой! - отрезал холодильник.
Пришлось вернуться к крану.
- Горячей водой! - недовольно булькал тот. - Горячая вода - она денег стоит! А руки-то
можно было и в ванной помыть!
- До чего у нас все-таки ворчливая сантехника! - не выдержала кофемолка. - Воды
мальчику пожалел! А сам по ночам капает!
- Не мели, чего попало! - махнула на нее дверцей микроволновка. - Что за балаболка?!
- А ты, жирная, вообще молчи! - взвыла кофемолка, заводясь.
Костя выдернул ее из розетки и вернулся к холодильнику.
- Ну, открывайся, давай! Я есть хочу!
- Может быть, ты, все-таки, снимешь пальто?
- Сразу нельзя было сказать?!
Костя бросил пальто на стул. Тающие ледышки застучали по полу.
- А наследил-то, наследил! - простонал линолеум.
- Обсохнешь! - огрызнулся Костя, и линолеум обсох.
- И ботинки! - не унимался холодильник.
- Дождешься ты у меня! - пригрозил Костя. - Разморожу!
- А я маме расскажу! - холодно заявил холодильник, но все-таки открыл дверь.
Разморозки он не любил.
- Давно бы так!
Костя взял с полки пачку смерзшихся котлет и отломил одну.
- Прощайте, товарищи! - горестно вздохнула котлета. - Не поминайте лихом!
- Все там будем... - утешил ее кусок колбасы, зябко кутаясь в полиэтилен.
- Свежесть, свежесть, вкус победы... - печально затянули продукты рекламный джингл,
которым всегда провожали друг друга в последний путь.
- Ужин, завтраки, обеды... - басом провонял сыр.
Костя захлопнул дверцу.
Наскоро прикончив котлету и взвод печенюшек с чаем, он прошел в свою комнату и
плюхнулся на всхрапнувший пружинами диван. Ботинки, все-таки, пришлось снять. Они
достали его, жалуясь простуженными голосами на сырость. Костя щелкнул пультом от
телевизора. Телевизор молчал.
- Ну, чего не показываешь? Тапком кинуть?
- При чем тут я?! - возмутился телевизор. - В пульте батарейки сели!
- Давно просил,- прошептал пульт. - Вытащи из плеера...
- Я щас кому-то вытащу! - прошепелявил наушниками плеер. - Шелезяка обшарпанная!
- Ну, хватит! - Костя подошел к телевизору, ткнул пальцем кнопку и снова повалился
на диван.
- А-а!!! Кто здесь?! - спросонок испугался диван. - Ты, Костик? Лежи, лежи, только на
валик не дави, а то кошмары снятся...
Он сонно забормотал давно надоевшую детскую сказку: "...Что ж ты мне врал, что тебе
семь лет? - спросил Карлсон. - Весишь-то ты на все восемь..."
- Заткнись, а? - попросил его Костя, и диван сейчас же захрапел.
Телевизор молчал по-прежнему.
- Я жду! - Костя нашарил под диваном тапок.
- Чтоб я так жил, как они пьют мою кровь, - прогундел телевизор, но, заметив тапок,
изобразил на экране приветливую заставку, - ...так называется цикл литературных
передач, посвященных творчеству известного советского писателя Исаака Бабеля! - бодро
затараторил он. - Ведущий - Эдуард Радзинский!
- Здравствуйте! - пискнул Радзинский. - Одесса двадцатых годов напоминает мне
Петербург времен Николая Павловича...
- Э, э! Ты чего?! - встревожился Костя.
- А что? Не так? - смутился Радзинский. - Мне лично - напоминает.
- Какой Николай Павлович?! Павла Буре давай!
- Известнейшая петербургская часовая мастерская Павла Буре,- с готовностью затянул
Радзинский, - находилась как раз на пересечении Екатерининского канала и Невского
проспекта...
- Нет, я все-таки кину тапком, - пообещал Костя. - Мне сегодня хоккей покажут или
нет?!
- В хоккей я не умею, - совсем застеснялся Радзинский.
- Не умеешь - чего в телевизор лезешь? Пошел вон!
- И он пошел!!! - рявкнул хоккейный комментатор под вопли стадиона.
На экране замелькали хоккеисты в красно-белой и сине-зеленой форме. Один другого
сейчас же огрел клюшкой по спине.
- Обошел одного защитника, второго, - продолжал комментатор. - Передача на пятачок,
опасный момент. Гол!!!
- Кому гол?! - процедил, зверея, Костя. - Ты что, не знаешь, что я за коней болею?!
- Щас сделаем! - заверил комментатор, и хоккеисты побежали в обратную сторону.
Но тут телевизор неожиданно погас.
- Что еще?! - взвыл Костя.
- Все, - телевизор пожал углами. - Кина не будет. Пора делать уроки.
- Ну, еще пять минуточек! Ну, хоть до следующего гола!
- Скоро мама придет, - телевизор был неумолим.
- Без тебя знаю!
Костя сполз с дивана и уныло поплелся к столу. Его заранее разбирала зевота.
- Ну, с чего начнем? - спросил он, усаживаясь на стул.
Учебники помялись, гомоня, и вперед выдвинулась "Математика".
- Задача четыреста пятьдесят девять, - распахнулась она. - Из пункта "А" в пункт "Б"
вышли два лесоруба...
- Зачем? - мрачно спросил Костя.
- Как зачем? - обескуражено прошелестела "Математика". - А действительно - зачем? она надолго задумалась. - Ну, скажем, на заготовку яблок! От каждого дерева они
получали по пять килограммов яблок и по полтора кубометра древесины! По-моему,
вполне логично!
- А вопрос-то какой? - Костя почувствовал, как в руку ему осторожно вползает
карандаш, и брезгливо его оттолкнул.
- Вопрос несложный, - соврала "Математика". - Э-э, хм... Как скоро наполнится
бассейн?
- Чем наполнится?
- Водой, естественно!
- А при чем тут лесорубы?
- Какие лесорубы? - растерялась "Математика".
- Которые из пункта "А" в пункт "Б". Зачем им целый бассейн воды?
"Математика" развела страницами.
- Ну, я не знаю...
- Яблоки мыть! - подсказала ей "Биология". - Немытые есть нельзя!
- Гениально! - обрадовалась "Математика". - Давно у меня не выходило такой стройной
и логически выверенной задачи! Что же ты сидишь, Наумочкин? Приступай к решению!
Приступать к решению Косте решительно не хотелось, и он украдкой включил
компьютер.
- Апчхи! - сказал тот, шмыгая дисководом.
- Что с тобой?
- Де здаю. Даверное, что-то вирусное. Ерунда, пройдет! Другие всю жизнь с вирусами
живут, и дичего!
- Ну, хватит трещать! - оборвал его Костя. - Загрузился? Слушай задачу.
Выслушав условие, компьютер неопределенно загудел:
- Ну-у-у-у... если применить дифференциальное исчисление... или, например,
интегральное... выразить древесно-яблочную массу как функцию мнимой переменной
наполняемости бассейна лесорубами...
- Ты яблоки когда-нибудь видел? - напрямую спросил его Костя.
- Нет,- честно признался компьютер. - Я мыслю абстрактными категориями.
Интегрируя по объему бассейна с учетом плавучести лесорубов... Слушай, а, может, в
"DOOM" погоняем?
- Некогда, сейчас мама придет,- Костя с сожалением выключил компьютер, и сейчас же
из прихожей послышался щелчок замка.
- Костя! Ты дома? - спросила мама.
- Давным-давно дома! - Костя выбежал ей навстречу и чмокнул в морозную щеку.
- Санки почему не убрал? - мама пристроила пальто на вешалку и понесла сумки с
продуктами на кухню. - Опять одежду раскидал по всей квартире! Ну, сколько можно
повторять! Пальто мокрое, варежки мокрые... И, наверняка, не обедал!
Она открыла холодильник и принялась выгружать продукты.
- Как это не обедал?! - праведно возмутился Костя. - Котлету съел. И чай. Можешь
спросить у холодильника и у чайника.
- У кого? - мама обернулась. - Ты опять с ними разговаривал? Не нравится мне эта твоя
игра.
- А с кем мне еще разговаривать? - вздохнул Костя.
- Бедненький! Ну, потерпи немножко. Скоро приедет папа, наговоритесь всласть... Вы у
меня оба такие фантазеры!
- Ничего не фантазеры! - сказал Костя. - Просто мы умеем мыслить абстрактными
категориями!
Мама закрыла дверцу холодильника.
- Ты уроки сделал, категория?
- Делаю, - Костя потупился. - Только у меня задачка не получается.
- Горе мое! - Мама взъерошила ему волосы. - Ну, давай, я тебе помогу.
Она вынула из сумочки отвертку, повернула Костю спиной и откинула у него на
затылке монтажную крышку.
- Конечно, закоротило! - мама осторожно тронула контакты. - Лазишь по сугробам по
уши в снегу! Ну-ка, попробуй еще раз!
- Двести пятьдесят гектолитров на километр за двенадцать часов на каждого лесоруба
сорта "Антоновка"! - без запинки отчеканил Костя.
- Молодец! - похвалил его холодильник.
Евгений Добрушин
Тень Ван Гога
В 1990 году Виктор Римкинд репатриировался в Израиль. Весь его багаж составляли
небольшой рюкзачок с нательным бельем и шестнадцать холстов, свернутых в трубочку.
Это были его лучшие картины, написанные в классической манере. Живопись маслом
была не только его основной профессией, но и смыслом всей жизни. Он в совершенстве
владел самыми разными стилями, но отдавал предпочтение гладкому письму
лессировками. Это была тяжелая, кропотливая работа, когда краска наносится тонкими
слоями, причем каждый последующий делается после того, как высохнет предыдущий.
Вся сложность заключалась в том, что окончательный рисунок проявлялся в самом конце,
когда наносился последний слой краски. На одну картину уходило до трех месяцев. Все
это время Римкинд находился в состоянии, близком к сомнамбулизму. О еде и сне он
вспоминал только тогда, когда начинал терять сознание от голода или усталости. Его жена
с благоговением относилась к его работе, хотя в душе и считала его неудачником –
картины Виктора не пользовались спросом. Миллионеры и сильные мира сего отдавали
предпочтение либо известным художникам, либо мазне, называемой
«абстракционизмом», «кубизмом» и прочими «измами». Наступило время снобов и
безграмотных нуворишей, воспитанных на американских боевиках, женских романах и из
всех культур отдающих предпочтение «альтернативной». Римкинд таких называл
«альтернативно-культурными» людьми.
В Израиле ситуация оказалась еще хуже. С одной стороны – засилье художников
(особенно в Цфате), а с другой – полное отсутствие вкуса у израильтян. Ну, что можно
говорить о живописи в Израиле, если весь Кнессет расписан примитивистом Шагалом,
который, судя по его картинам, похоже, даже не имел представления о технике рисунка,
теории цвета, структуре портрета и всего того, что знает любой студент художественного
вуза. Впрочем, если черный квадрат Малевича сейчас продается более чем за миллион
долларов, всерьез говорить о культуре не имеет смысла.
«Голые короли» правят миром.
И так везде и во всем – в литературе, на эстраде, в театре, музыке. Кто сейчас слушает
Моцарта? Везде уголовный негритянский рэп и группа «Руки вверх». А если бы группа
«Тату» пела не о лесбийской любви двух школьниц, а о нормальных, обычных чувствах
мужчины и женщины, пробились бы они на западные МТВ и занимали бы первые строчки
хит-парадов?
Все ищут чего-то оригинального. Просто качественный, талантливо сделанный продукт
народ уже не устраивает. В одной газете писали, появился в Америке новый художник –
пишет картины дерьмом. Идет нарасхват. Уже миллионером стал. Оригинал!
Но Римкинд никогда не был спекулянтом.
Он устроился работать сторожем, а в свободное от работы время писал картины –
портреты, пейзажи, натюрморты. Видя его работы, понимающие люди только восхищенно
разводили руками – техника, краски, структура рисунка – все поражало своим
совершенством. Простые апельсины на его картине были выписаны так, что, казалось, они
светятся изнутри. Лица на портретах выглядели лучше, чем на фотографии – так точно и
тонко был передан характер, взгляд, улыбка, линии губ и бровей.
Несмотря на это, нормальную цену за картины никто не давал. Согласитесь, если
художник потратил на свою работу сотни часов тяжелейшего труда, то продавать ее за
жалкую тысячу шекелей не имело смысла – сторожам платили гораздо больше!
Бывали и «заманчивые» предложения – например, работа сдельно – по 500 шекелей за
картину, 10 картин в месяц. Хозяин художественного салона, разумеется, продавал бы их
в десять раз дороже. Или еще одно, того же рода – Виктор пишет картину, а один
известный художник ставит на ней свою подпись и продает за большие деньги. Ну и
процент какой-то – автору. Как говорится, нет предела человеческой наглости.
Но Римкинд не падал духом. Наоборот. Где-то вычитав старинный рецепт грунтовки
холста, он потом полгода экспериментировал, подбирая ингредиенты в нужных
соотношениях. Зато, в конечном итоге, холст у него получился такой, что выдержал бы
столетия – прочный, долговечный, натянутый как струна. Краска на него ложилась ровно,
гладко. Писать по такому холсту было истинное удовольствие.
Сосед Виктора, Миша, подсмеивался над художником: «На века работаешь? Хочешь
быть новым Рембрандтом?» На что Римкинд ему отвечал: «Нет, не Рембрандтом –
Тицианом! И даже лучше!»
Вся квартира художника была увешана его картинами. Но устроить собственную
выставку в каком-нибудь салоне он не мог – либо нужны были деньги, чтобы заплатить за
аренду и рекламу, либо связи, чтобы получить все это «на халяву». Ни того, ни другого у
него не было. Жена его работала на уборке в одной из больниц Петах-Тиквы, дочка
служила в армии, теща получала пенсию и подрабатывала по уходу за стариками, а денег
все равно не хватало.
Хотя они не бедствовали. Жили скромно, но достойно.
А однажды, рядом со своим домом, Виктор нашел ручные часы. Обычные «сейко» с
дигитальным циферблатом. Он был очень рад находке. Они были в прекрасном
состоянии, почти новые. Видимо, кто-то из прохожих обронил. Художник хотел их
подарить дочке, но та отказалась – мол, часы мужские и ей не пойдут. Так у него появился
новый хронометр.
Новый 2000 год семейство Римкиндов встречало в полном составе. Из гостей был
только сосед Миша, да и тот к одиннадцати так нажрался, что пошел спать к себе,
прихватив две бутылки пива на утреннюю опохмелку.
И вот, стрелка часов подошла к двенадцати. Новое тысячелетие уже стучалось в дверь,
как Виктору приспичило в туалет.
Быстренько опорожнив мочевой пузырь, он стал застегивать штаны. Вдруг часы на его
руке пронзительно загудели – наступила полночь. Он хорошо помнил, что будильник не
ставил, тем более на это время. Срабатывание звонка его несколько удивило, хотя он и не
придал этому особенного значения.
Он открыл дверь туалета.
И остолбенел.
Вместо привычной домашней обстановки он увидел пустой грязный двор. Выскочил
наружу. С пасмурного, затянутого тучами неба моросил легкий дождик. Виктор
обернулся. Позади него, за распахнутой дверью, виднелись дрова, грабли, лопаты, какието обручи. Похоже, что это был обычный деревенский сарай. Римкинд был в полном
замешательстве. Он зашел в сарай, посмотрел по сторонам, снова вышел во двор.
Мир, в котором он очутился, был темным, холодным и враждебным. Но человеческая
психика устроена так, что быстро привыкает к любым чудесам и находит рациональное
решение в самой абсурдной ситуации. Он пересек двор и вышел через ворота на улицу.
Нет, это была не деревня, скорее всего, маленький городок. Каменные одноэтажные дома,
садики, скамеечки, дорога, мощеная булыжником. Где-то лаяли собаки…
Дождь все усиливался. Виктор подошел к ближайшему дому и постучал в дверь. За
дверью послышались шаги, и хриплый мужской голос спросил по-французски:
– Кто вы такой? Что вам нужно?
Виктор, учивший французский в школе, сумел с грехом пополам составить фразу:
– Я иностранец. Случайно попал в ваш город. Впустите меня, я не сделаю вам ничего
плохого.
Дверь открылась. В проеме стоял человек и держал в руке оплывший огарок свечи.
Первое, что бросилось в глаза, было отсутствие левого уха и совершенно безумный взгляд
зеленовато-голубых глаз. И тут Виктора поразила мысль.
– Простите, – сказал он, – как вас зовут?
– Винсент, – ответил тот. – Меня зовут Винсент.
– Винсент Ван Гог?
– Да. А что, мы с вами знакомы?
– Меня зовут Виктор Римкинд.
– Не помню такого… Впрочем, проходите, будьте моим гостем.
Они прошли вдоль по коридору, в который выходило несколько дверей. За одной из
них располагалось убогое жилье художника.
Хозяин поставил свечу на маленький, колченогий столик. Тени вошедших
заколыхались на стене подобно сказочным видениям. Вообще, все происходящее
напоминало дурной сон. Самым интересным в этой ситуации было то, что встреча с
великим художником отнюдь не приводила Виктора в неописуемый восторг. Он не любил
импрессионистов. И боялся сумасшедших. И вообще, он хотел домой, к жене, в теплую
постель, в место и время, которые были ему близки и знакомы. «Золотой» девятнадцатый
век совсем не вызывал в нем романтического трепета. Согласитесь, какая романтика
может быть в мире, в котором еще не изобретен унитаз?!
– Извините, но мне нечего вам предложить на ужин. Я сам три дня ничего не ел.
– Спасибо, я сыт.
– Из какой вы страны?
– Из Израиля.
– Откуда???
– Я хотел сказать, из России.
– Чувствуется сильный акцент. Впрочем, для иностранца вы неплохо владеете
французским.
– Спасибо.
– Кто вы по профессии?
– Я художник.
– Я тоже пишу. Но мои картины никто не покупает. Они меня считают сумасшедшим…
– Меня сумасшедшим не считают, но картины тоже никто не покупает.
– То-то вы одеты не по погоде…
Винсент с интересом рассматривал пластиковые домашние тапки гостя.
– А что у вас на руке?
–Так, украшение, – сказал Виктор, мельком глянув на свои часы.
Разговор явно не клеился.
– Извините, свечи нынче дороги, и вообще, я устал. Давайте ложиться спать.
Ван Гог улегся на грязный соломенный тюфяк, лежащий в углу, и задул свечу. Через
пять минут он захрапел. Виктор настолько обалдел от всего происходящего, что у него
даже не хватало сил злиться. Он просто отполз к противоположной стене, шаря руками по
грязному полу, свернулся калачиком и закрыл глаза. «Вот, – думал он, – сейчас открою
глаза и окажусь у себя в комнате». Но сделать это он боялся. Незаметно для себя
погрузился в свои мысли, перед глазами поплыли образы, и он провалился в сон.
Проснулся он далеко за полдень.
Солнце озаряло комнату праздничным светом, и убогость обстановки воспринималась
как нечто само собой разумеющееся, естественное и даже забавное. Хозяина дома не
было. Только теперь Виктор смог разглядеть холсты, ворохом сваленные в углу.
Нет, они отнюдь не вызвали у него священного трепета. Конечно, в конце двадцатого
века они стали стоить миллионы. Ну и что? Просто хорошо раскрученный бренд. Римкинд
в глубине души презирал Ван Гога и считал его посредственностью. К тому же
долбанутым на всю голову. Однако тот приютил его у себя, несмотря на свою бедность,
дал ему ночлег, и Виктор чувствовал себя ему обязанным.
Очень хотелось есть.
Он вышел на улицу и пошел по направлению к центру.
Вскоре он увидел небольшой трактир. Денег у него с собой не было, но… он умел
рисовать!
Он вошел внутрь.
– Добрый день, месье! – приветствовал его хозяин. – Чем могу быть полезен?
– Здравствуйте! – сказал Виктор. – Я иностранец. Оказался в вашем городе без гроша в
кармане. Но я художник. Я могу нарисовать ваш портрет.
– Да? А как вас зовут?
– Виктор. Виктор Римкинд.
– Не знаю такого художника.
– Я из России. Там я достаточно известен, – соврал он.
– В самом деле? Ну, можете нарисовать мой портрет. Только у меня нет времени вам
позировать. Но если у вас получится хороший рисунок, так и быть, дам вам бесплатную
порцию обеда.
Через полчаса рисунок был готов.
– Ого! – воскликнул хозяин кафе. – Да вы настоящий талант! Эй, Колет, – позвал он
жену, – посмотри, как меня изобразил этот приезжий!
Из кухни вышла полная женщина.
Мельком глянув на портрет мужа, она вернулась обратно. И через минуту вынесла
тарелку с луковым супом и два ломтя ржаного хлеба.
– Поешьте, месье. Вы заслужили свой обед.
Когда Виктор уходил, сытый и довольный, Пьер (так звали хозяина ресторанчика)
сунул ему две бумажки по десять франков.
– Приходите еще! – сказал он. – Может, я найду вам работу.
На десять франков художник смог купить холсты, мольберт, набор кистей и красок.
Еще два франка он потратил на продукты. Виктор решил отблагодарить Винсента за его
гостеприимство. В этот вечер Ван Гог впервые поел досыта.
Дальше потянулись серые будни.
Художники почти не разговаривали друг с другом. Винсент был молчуном, да и
Виктор не отличался разговорчивостью. Оба целый день писали картины, ночью спали,
утром ходили каждый по своим делам. Картины Ван Гога по-прежнему никто не покупал.
А вот Виктор «пошел в гору». Его картины шли нарасхват. Он писал и маслом, и
акварелью, и мелками. Он все делал профессионально, картины его отличались
оригинальностью сюжета и композиции, поражали изысканностью и качеством.
Пригодилось и его умение грунтовать холсты.
Вскоре все заговорили о новом гении из России – Викторе Римкинде. Он начал хорошо
зарабатывать. То, о чем он мечтал, живя в Израиле в конце двадцатого века, свершилось
во Франции в конце девятнадцатого. Виктор перебрался на другую квартиру, в центре
Парижа, потом купил небольшой домик, экипаж.
Шли годы. Римкинд стал сказочно богат. Он женился на молодой француженке, у него
родились дети. О Винсенте он почти забыл. Единственное, что он сделал – скупил у
художника все его картины, чем позволил тому достойно существовать последние годы
его жизни. Виктор знал, что в будущем его, Виктора, потомки смогут сделать на этом
добавочный капитал. Хотя теперь он в этом уже начал сомневаться. Имя Римкинда в
двадцатом веке наверняка будет известно больше, чем Ван Гога.
Прошло десять лет.
В ночь на новый, 1900 год, у Виктора загудели ручные часы. Он их всегда носил с
собой как талисман, словно чувствуя, что именно в этом маленьком приборе кроется
разгадка тайны.
Через секунду он увидел себя в том самом туалете, который покинул десять лет тому
назад. Распахнул дверь и… оказался в своей съемной квартире на улице Минц. «Сортир,
как камера переброски» – с улыбкой подумал художник, вспоминая так любимую им в
детстве фантастику. Он вошел в гостиную. Жена и дочь сидели за столом. По телевизору
шла передача «Голубой Огонек – 2000».
Он вернулся.
Посмотрев в зеркало, он увидел, что помолодел на десять лет. То есть все выглядело
так, как если бы годы, прожитые во Франции девятнадцатого века, были просто сном.
Виктор сел за стол, налил в рюмку водки и залпом выпил.
Он не знал, то ли радоваться ему, то ли огорчаться. Конечно, он очень скучал и по
жене, и по дочери. Но теперь, вернув их, он потерял тех, оставшихся в Париже. Или это
все же был сон?
– Ма, давай посмотрим новости? – попросила дочь.
– На иврите, что ль?
– Ну да.
– Хорошо, только ненадолго.
Девушка переключила каналы.
«В Лувре выставлена картина знаменитого художника конца девятнадцатого века
Виктора Римкинда. Раньше считалось, что это автопортрет Ван Гога, единственная
картина, написанная им в классической манере. Недавно была проведена экспертиза
картины, и под слоем краски обнаружили подпись Римкинда. Так подтвердилась версия
профессора Лэнда, что Римкинд был знаком с Ван Гогом, и даже скупил его картины, но
его дети продали их за бесценок во время немецкой оккупации. Что примечательно в этой
картине, так то, что на ней ухо Винсента Ван Гога отрезано не слева, а справа. Так могло
получиться, если художник рисовал, не глядя на себя в зеркало, как делаются
автопортреты, а рисуя со стороны. То есть, Ван Гог позировал кому-то, а не писал портрет
сам. Подпись Римкинда была замазана краской, но проявилась в ультрафиолетовых лучах,
так как была сделана графитовым карандашом. Графит, как известно, светится в
ультрафиолете. Подпись Ван Гога, судя по всему, поддельная. Видимо, ее сделал сам
Римкинд. Остается только гадать, зачем он это сделал. Художник бесследно исчез в
новогоднюю ночь 1900 года. Вообще, его имя до сих пор окутано тайной. Еще одна деталь
картины вызывает удивление: тень Ван Гога на стене не такая, какая должна была быть на
самом деле. Судя по всему, это была тень самого Римкинда, но его портретов история не
сохранила.
А теперь о погоде…»
– Слышь, Витек, твой тезка как знаменит! – жена презрительно посмотрела в его
сторону. – А ты у нас все в сторожке, за минимальную плату… Эх, поколение сторожей и
дворников!
Виктор вспомнил, что первой картиной, которую он нарисовал в Арле, в лачужке
художника, был портрет Винсента. Почему он ее подписал его подписью? Он и сейчас не
мог на это ответить. Может, потому, что, как и большинство художников конца
двадцатого века, был в его тени? Вряд ли…
Михаил Сипер
Триптих
ОТВЕТСТВЕННАЯ РАБОТА
Этот день я вспоминаю постоянно. Всю мою долгую жизнь. Тогда я не был таким
скрюченным и изуродованным, как теперь. Тогда я мог гордиться своей худобой и
прямотой. Я был совсем юн, когда впервые увидел Его.
Начало нашей встречи было удручающим – хам, одетый в блестящие на жарком солнце
латы, ударил меня несколько раз по голове, принудив к исполнению работы, несложной,
хоть и ответственной. Но я не потерял сознание, как сделал бы это кто-либо другой. Все
дальнейшее я наблюдал через легкий туман, но все же наблюдал. Я касался Его тела, я
слышал Его стоны. Меня раздражали мерзкие крики ворон, но что можно было с этим
поделать? Природа, мать ее...
И солнце пекло, и птицы орали, и гулко и мрачно, как океан, гудела толпа. Как я
ненавидел эти хари, с вожделением глядящие на происходящее! Я скромно выполнял
свою работу, а они глазели, орали, ржали, рыгали. Чернь всегда есть чернь, чего уж там...
Я ощущал полное слияние с Ним, я чувствовал Его пульс, внимал Его шумному
дыханию. В этот момент я был к Нему ближе всех. Его жаркое тело согревало меня, но,
несмотря на эту близость и подлые удары латника по моей многострадальной голове, я
честно продолжал выполнять свою работу. Так прошли полдня и вечер.
Темнота не принесла прохлады, но я стал охлаждаться от его плоти. О, эти вечерние
часы, о, этот набухший нарыв луны и мерзкая звездная пыль, запорошившая такое
недавно чистое небо! Как грустно, тоскливо, печально, ужасно появление ночного
светила! Но вдруг меня схватили и с размаха швырнули на пыльные, потрескавшиеся от
жары камни, прервав мой скорбный труд. И больше я ничего не могу сказать о Нем.
Только одно – в Его последние минуты я был с Ним. И эта мысль скрашивает мой
остаток дней, ожидание растворения в земле, распада и исчезновения.
У меня никогда не будет детей. Никто со мной не говорит, и мне некому выкрикнуть
эти слова: «Я был с Ним! Я! Гвоздь! Вбитый в ладонь Спасителя».
ОДИННАДЦАТЬ «ОСКАРОВ»
Когда волна наносила удар в борт, и переборки начинали свою заунывную песню, мне
не было страшно. Ни мне, ни младшему брату. Мы лежали, прижавшись спинами,
вглядываясь во тьму и сохраняя ровное дыхание. Нас мучила жажда. Из неплотного
соединения паровых труб, проходящих вдоль переборки, очень редко, раз в час падала
капля. Брат постанывал, по его спине проходила мелкая дрожь, сменяясь периодами
оцепенения. Даже эти капли, горячие, полные ржавых крошек, были слаще всего на свете,
но их не хватало и на одного.
Сколько времени прошло после отплытия, после того, как нежданно был задраен
снаружи люк, ведущий в наш отсек трюма , я не знал. Казалось, на меня легли века,
выдавливая последнюю влагу из ссохшегося тела. Трюм был полон фантастическими
звуками – скрип, скрежет, шипение, стук. И стоны моего брата. А сверху доносились
звуки оркестра. Они танцевали, эти сволочи, обрекшие нас на предсмертную тоску! Они
жевали мясо, запивая его тоннами холодной воды, лимонада, фруктового сока с
плавающими кусочками льда... Они веселились!
Мы оказались взаперти не по своей воле. Матросы корабля и пассажиры гнались за
нами с криками и руганью. Нас искали по всем палубам. Нас хотели убить. В их руках
было достаточно средств для этого – яд, ножи, ловушки. Только мне и брату удалось
запрыгнуть в открытый люк и затаиться во тьме. Отец, мать и сестра были схвачены
ублюдками в морской форме, и после надругательств их трупы приняла в свое лоно
зеленая вода океана. Что мы сделали этим недочеловекам? В чем наша вина? Не знаю. Но
смерть шла за нами, ухмыляясь и клацая зубами, и, как дверь склепа, с жутким скрежетом
захлопнулся люк.
Брат застонал как-то особенно жалобно, и я почувствовал, как перестало дрожать его
тело. Мне хотелось заплакать, но я не умел это делать. Это умение мне никогда не было
нужно в жизни. А зачем уметь бесполезные вещи?
Я захрипел, завыл, густо заполняя страданием мрак отсека. Потом пришла какая-то
полудрема с бредом и яркими цветными кругами перед глазами. Круги вращались, меняя
краски, входя один в другой и оплывая потоками пресной прохладной воды. А я танцевал
под ними и пил, пил, пил...
Громовой удар вырвал меня из забытья. Непрерывный рев, грохот, свист пара из
сломанной трубы – все это я воспринял, как продолжение бреда. Трюм постепенно
наклонялся, и я скатился к стенке, обдирая кожу о ребристый пол. На меня навалилось
распухшее тело брата. От него исходил тошнотворный сладковатый запах разложения. Я
сделал попытку выбраться из-под него, но мышцы превратились в желеобразную массу.
Грохот становился все сильнее, и вдруг откуда-то сбоку ударила в меня соленая волна,
закрутив в воронке наши тела.
«Я утону сейчас» - мелькнула равнодушная мысль: «Утону. И никто этого не увидит».
В ноздри, рот и уши вдавливалась горькая вода с жутким привкусом машинного масла.
Легкие начинали гореть от нехватки воздуха, и в них медленно просачивалась жидкость,
разрывая горло последним кашлем.
«Они тоже утонут, они, танцевавшие наверху в то время, когда умирал мой брат! И
холодные воды сомкнутся над этим поганым народом. Таковы мои последние слова. Also
sprach! Так говорю я! Я, последняя крыса «Титаника»!
ПРАВЕДНАЯ ЦЕЛЬ
Цель моей жизни – помощь людям. Это я знаю давно. Вы себе не представляете,
сколько людей на свете нуждается в помощи. Они замучены делами, находящимися в
полном беспорядке, они теряют время и здоровье, пытаясь разобраться , выкарабкаться из
этого хаоса, но безуспешно.
Я не альтруистка. Помощь моя не бесплатна. И не всегда она всем по вкусу. Многие
ругают меня, но помощь принимают. А что делать? Жизнь заставляет. Я не пользуюсь их
бедственным положением, но я точно знаю, что другие помощники не справятся там, где я
все делаю запросто.
Оказывать помощь приятно. Это грандиозное ощущение – видеть довольного человека
и знать, что его радость – результат твоего труда. Я не жду благодарности, а если бы и
ждала – от людей этого не добиться. Окружающий мир самовлюблен, эгоистичен,
неблагодарен. Ну и что? Как поется в одной дебильной песенке: ”Я тебя слепила из того,
что было...” Вот и крутимся в этом месиве, божьем компоте из случайно подобранных
фруктов.
Можно многое говорить о жизни, о людях, о временах и нравах, но одно остается
постоянным – мое желание помочь нуждающимся в этой помощи. Я достаточно молода ,
и моих сил и возможностей вполне хватает для выполнения этой благородной цели. Я
беспрерывно самосовершенствуюсь, чтобы моя помощь не была примитивной, чтобы
люди ощущали все богатство вариантов, которые я им предлагаю.
Иногда я не могла с первого раза помочь человеку, но принималась за дело еще раз, и
еще раз, и еще раз. Мне не занимать терпения. Сколько ругани я слышала в свой адрес!
Несовершенство нашего мира я ощущаю на себе. Брани, угроз, сквернословия - да что там
говорить! Ругали и меня, и моего отца. Он–то здесь при чем? Он дал мне жизнь, глупые!
Если бы не он, я бы не смогла посвятить себя вам.
Мать Тереза помогала людям, Альберт Швейцер помогал людям. Но им и не снились
мои возможности. Меня знают. Мое имя известно многим. Я слишком скромна, чтобы
сказать – всем. Многим – и этого хватит. Некоторые, желая примерить на себя ореол моей
известности, подделывались под меня, но у них никогда не получалось быть настолько
терпеливыми и толерантными, как я.
Меня не интересуют пол, возраст, национальность, вероисповедание, цвет кожи, глаз
или волос. Меня не интересуют семейное положение и сексуальные отклонения. Дети и
старики, женщины и мужчины, геи и лесбиянки, психопаты и насильники, трансвеститы и
гермафродиты, атлеты и инвалиды – всем я оказываю поддержку.
Все они когда-нибудь приникают к экрану компьютера, где я отвечаю на их запросы и
требования и помогаю упорядочить разворошенный ком дел, готовый подмять человека. Я
их друг. Я, программа “Microsoft Windows”.
Александр Ошкин
Месяц Сломанных Топоров
Давно это было. Так давно, что только старый Бартын-заг и помнит. Вон он, сидит у
очага, руки в варежках греет, космы свои седые никому расчёсывать не даёт. Всё помнит,
что на его веку приключалось.
Ребятня вокруг него соберётся, шумит, турзучит: расскажи да расскажи сказку! А у
Бартын-зага сказок много в запасе. Каждый раз он их по-разному сказывает. Детишкам
весело, интересно! И только про месяц Сломанных Топоров старик всегда одинаково
рассказывает.
- Дело было так…
Скачет по голубой выси бог-путешественник Ярзум. Скачет на своём любимом лосе
Боретэ. У Боретэ шесть ног и один глаз. Лось вниз жёлтым глазом своим поглядывает. Вот
и сейчас – видишь? – в небе висит косматый огненный шарик, буркало Боретэ. А под
ногами у него громадный котёл семиухий кверху донышком крутится. А на том котле леса
растут, поля стелятся, реки текут, люди живут разные. Племён-то на земле много обитает:
десятка полтора, не менее. Каждое своим делом занято – кто охотится, кто стада пасёт, кто
на лодках плавает, рыбу ловит, кто орехи, грибы да ягоды собирает. То земля наша, жизнь
наша.
Покуда скачет вечный странник, время течёт, всё живое движется. А как устанет его
лось скакать, так он глаз свой закрывает и спать ложится. Тогда и у нас темно становится.
Днём люди своими делами занимаются под присмотром Ярзума. А ночью из своей норы
потаённой рыжий лис Мармене выбирается. Бежит лис по снегам, по травам, потявкивает,
волочится его гигантский набрякший орган детородный по земле. Бабы его как увидят,
али услышат, так сразу смущаются, краснеют. А не поделаешь ничего – против Мармене
никто устоять не в силах. И сами они тогда к мужьям льнут, ласки ищут.
Так по ночам детишек и зачинают, хоть весной, хоть осенью. Потому круглый год во
всех стойбищах какие бабы в возрасте соответствующем, те или тяжёлые ходят, или
только разродившиеся. И детворы полным-полно, и по улице бегают, и по юртам ползают.
И хорошо это весьма, ибо в детях продолжение рода и радость жизни.
Но бывало раньше так, что приплоду народ не радовался. Случалось это один раз в
несколько лет, когда месяц Сломанных Топоров настаавл. В обычном-то году месяцев
двенадцать: месяц Чайки, месяц Берёзы, месяц Муксуна – это весна, месяц Оленя, месяц
Малиновой Ягоды, месяц Белки – это лето, месяц Топора, месяц Кедровой Шишки, месяц
Ворона – это осень, месяц Сосновой Коры, месяц Белого Медведя, месяц Орла – это зима.
Но бывали раньше годы, когда морозы трещали особо лютые, когда запасы летние да
осенние были на исходе, тогда в самом конце зимы, между месяцем Орла и месяцем
Чайки месяц Сломанных Топоров вклинивался. Тогда весна ещё на какой-то срок
отодвигалась. В каком году этот месяц случится и сколько он продлится, никто заранее не
знал. Только шаман в конце месяца Орла и объявлял, какой месяц следующим наступит.
А не радовались люди этому месяцу потому, что дети, рождённые в месяц Сломанных
Топоров, племени в обузу. Пусть сами едят немного, да матери их за двоих пищи просят.
А её и так мало. Ещё и всё внимание своё родители детям отдают, когда в племени для
каждой пары рук работы невпроворот. Тогда шаман в бубен лапкой заячей бил, на углях
горячих камлал и говорил: то ли мальчикам всем, в этот тринадцатый месяц рождённым,
Весну звать выпало, то ли девочкам. Родители младенцев на поляну приносили и шаману
оставляли. А тот маску из перьев совиных наденет, костёр разложит, в огне лезвие ножа
кривого опалит, танцевать начнёт. Дети кричат, шаман песни поёт, Весну зовёт, та на шум
оборачивается. Тут-то шаман горло мальчишкам, али девчонкам – кому в этом году Весну
звать пришлось – и режет. Как последний младенец замолчит, такая тишина настаёт, что в
ушах звенит. Вот в этой тишине шаман Весну и кличет. Видит Весна, как поток алый да
горячий по белому снегу струится, и думает: «Что-то припозднилась я, нехорошо
получается». А без этого никак – Весна могла в дальних краях заблудиться и вовсе не
прийти. Тогда всё племя могло погибнуть. А так без лишних ртов, да с позванной весной –
ничего, дотягивали до нового лета.
И так-то всё складно у шаманов получалось, да только родителям всё одно горько. И
зачинать детей боязно, и не зачинать нельзя – Мармене каждую ночь из норы выбегает.
Так и рожали в месяц Сломанных Топоров со слезами хоть девочек, а хоть мальчиков –
кто знает, на кого в этот раз шаман укажет?
Дед Бартын-заг покряхтел, пару веточек в огонь подбросил, колтун свой седой почесал
и дальше рассказ повёл.
И получилось раз так: зима больно лютая выдалась – снегири на лету коченели,
замертво в сугробы падали, деревья морозом на части разрывало. Люди, конечно, на
лучшее надеялись, хоть и глупое это чувство – надежда. Да только не обошлось – шаман в
тайгу ходил, с соснами да елями разговаривал, вернулся и месяц Сломанных Топоров
объявил. Бабы, что на сносях были, давай белугой реветь. Мужья их за усы себя покусали,
утешать жёнок начали: ещё неизвестно, кто родится, а кого Весну звать призовут. Время
шло, много в этом месяце детишек народилось: десять девочек и двенадцать мальчиков.
Девочкам игольницы подарили расшитые, бисером украшенные, с меховой оторочкой.
Углов у игольниц четыре – по числу душ у девочек. А у мальчиков душ пять. Им каждому
луки с пятью стрелами подарили. Всё как положено. Пуповины-то в берестяные туеса
поскладывали, на деревья привязали, а они на следующий день возьми и упади все.
Всякий знает, чем дольше туесок на дереве провисит, тем больше дней и ночей
новорожденный встретит. А тут никто ничего понять не может. По всему стойбищу
каждый день то тут, то там голосят: матери младенцев своих заранее оплакивают.
Шаман долго думал. В бубен бил, на костях прошлогодних камлал, на лезвии топора
гадал, мухоморы сушёные каждый день ел - выбирал те, на которых белых пятнышек
поболе. Однако день ото дня мрачнее становился; что духи ему открыли, говорить
отказывался. Наконец настал день, собрал шаман всех в главной юрте. Все теснятся, друг
на друга глядеть боятся. У кого девочки народились, надеются, что жребий не на них
выпадет. У кого мальчики – наоборот. Шаман взгляд не поднимает, словно веки у него
склеились, и говорит-скрипит, будто камни пудовые выплёвывает:
- Шибко далеко Весна в этот раз забралась. У всех, кого мог, я спрашивал, как
поступить: у Гагары-праматери спрашивал, у Оленя-кормильца спрашивал, у Моржахранителя спрашивал, – молчат духи. С березами разговаривал, с соснами да елями
разговаривал, – молчат деревья. Мухоморы моховитые далеко вверх по течению уводили
меня, много странного там показывали. Повстречал я странника вечного Ярзума, и открыл
он мне, что не вернется Весна в этот раз, если все дети наши тринадцатые её не позовут
хором: и мальчики, и девочки.
Ахнули мужики, заголосили бабы. Неслыханное дело – всеми младенцами жертвовать.
Шаман посохом стукнул в пол. Пол-то земляной, мягкий, да на посохе бубенцов на лентах
навешано. Брякнули они жалобно, а шаман и говорит:
- С богом спорить не приходится. Либо сотней душ пожертвовать, либо сотнями тысяч.
И наше племя погибнет, и все прочие, если Весну не дозовёмся.
Сказал и вышел, так и не посмотрел никому в лицо. А народ погомонил ещё недолго и
к своим очагам разошёлся. Что сказано, то сказано. Куда ж против слова ведунского
дуром переть? Надо детишек подмывать, собирать, к утру завтрашнему, последнему в их
недолгой жизни готовить.
Только не все с таким делом смирились. Было в стойбище двое родных братьевохотников Кардын-чег и Варьёх-чег, и были женаты они на сёстрах двоюродных. У
старшего в жёнах ходила красавица тюр-Урга, а у младшего – рукодельница тюр-Мага.
Так совпало, что в этот месяц Сломанных Топоров родилась у старших дочка тег-Ягун, а у
младших сын Уват-чер. Первенцы это в каждой семье были. Больше жизни своих детей
любили родители. А тут напасть такая. Переглянулись братья, кулаки сжали, так что изпод ногтей кровь сочиться начала, желваками заиграли. Увели они жён по домам, а когда
поутихли звуки скорби в стойбище, собрались в юрте родичи и стали совет держать.
- О том, чтобы детей лишиться, и речи быть не может, – сказал Кардын-чег.
- Скорее с меня живого кожу сдерут и на шаманский бубен пустят, чем отдам я
первенцев наших на заклание! – горячо воскликнул Варьёх-чег.
- Успокойся, муж мой, - взяла его за руку тюр-Мага. – Не просто так позвал нас
Кардын-чег. Вижу я, есть у него, что сказать.
- Верно ты говоришь, - кивнул старший брат. – Предлагаю я, шамана не слушать.
Собрать детей, еды, сколько есть, и идти самим Весну искать. Лучше вместе в пути
погибнуть, чем ценой малых наших выжить.
Поддержали его все без споров долгих, собрали нехитрые запасы свои, детей в шкуры
тёплые укутали. Приторочили матери малышей себе за спины, отцы оружие охотничье
взяли. Встали они на лыжи и в час тёмный предрассветный покинули стойбище. Поначалу
тихо шли, чтоб наст не скрипнул, чтоб ветка не хрустнула. Но чем больше розовело небо,
тем шире и скорее становился шаг у беглецов.
Старый Бартын-заг пошамкал беззубым ртом, на ощупь снял с огня рукой в варежке
котелок с брусничным отваром, шумно хлебнул и продолжил рассказ.
Шаман же на рассвете, не досчитавшись у жертвенного камня двух младенцев, взвыл
дико! Ногтями лицо себе царапал, корчился да трясся, словно била его падучая, зубами
скрипел, пену изо рта пускал. Смотрели на него соплеменники со страхом, и никто
подойти к нему не решался. Наконец поднялся из снега шаман, отряхнулся по-собачьи,
взглянул на людей, да не своими глазами, а бельмами белыми и говорит:
- Плохо. Беда будет. Из-за них. Беглых. Пойду, найду.
Упал шаман на четвереньки и помчался в тайгу, да быстро так, словно всю жизнь позвериному бегал. Бежал он час, другой, третий. Остановится, носом воздух в себя втянет
со всеми запахами зимними лесными и дальше бежит.
Беглецы же тем временем, продираясь через бурелом, совсем из сил выбились.
Почувствовала тюр-Мага тяжесть на спине невыносимую. Тянет к земле её сынок Уватчер. Обратилась тогда к мужу она:
- Возьми сына у меня и дальше бегите, тяжело мне, а задерживать вас не хочу.
Чувствую я, догоняет нас шаман.
Остановился Варьёх-чег, перевёл дух и говорит:
- Негоже сына с матерью разлучать, пропадёт он без тебя. Беги дальше, а я здесь
останусь, шамана задержу, – поцеловал Варьёх-чег жену и остался шамана ждать. А
остальные дальше отправились.
Настигает шаман Варьёх-чега в буреломе, бежит прямо на него, ходу не сбавляет. Взял
Варьёх-чег по ножу в каждую руку, упёрся ногами в землю покрепче, стоит, ждёт. А
шаман через огромный кедр поваленный перелезает и вдруг прямо на глазах обличье
меняет. Тело его покрывается повсюду шерстью густой, чёрной. На руках не пальцы –
когти длинные. Во рту не зубы – клыки острые. Голос не человеческий – рык звериный.
Обратился в огромного медведя шаман. Страшно стало Варьёх-чегу, понимает, что не
совладать ему со зверем лютым, а отступать нельзя. Вздохнул он, попрощался мысленно с
женой и сыном любимыми и принял бой неравный.
Полоснул медведь лапищей, оставил раны кровавые на ноге у охотника. Варьёх-чег
левой рукой отмахнулся, нож острый один коготь у медведя срезал. Нырнул охотник к
зверю поближе, чтоб вторым ножом в сердце попасть, да скользнуло лезвие по шерсти
жёсткой, отскочило от кожи толстой. Промахнулся охотник. А медведь обнял человека
обеими лапами, подмял под себя, навалился сверху. Только рёбра и хрустнули у Варьёхчега. Разжались пальцы, глаза закатились, грудь не поднимается, сердце не бьётся. Погиб
охотник. А шаман из медведя обратно в человека перекинулся и дальше побежал.
Бегут родичи по снегу. Чаща лесная позади осталась. Перебегают они по льду протоку
замёрзшую. Почувствовала тюр-Урга тяжесть на спине невыносимую. Тянет к земле её
дочка тег-Ягун. Обратилась тогда к мужу она:
- Возьми дочь у меня и дальше бегите, тяжело мне, а задерживать вас не хочу.
Чувствую я, вот-вот догонит нас шаман.
Остановился Кардын-чег, перевёл дух и говорит:
- Негоже дочь с матерью разлучать, пропадёт она без тебя. Беги дальше, а я здесь
останусь, шамана задержу, – поцеловал Кардын-чег жену и остался погоню ждать. А
остальные дальше отправились.
Выбегает шаман к протоке безымянной. А на том берегу встречает его охотник
храбрый. Кладёт стрелу на лук, натягивает тетиву до звона, отпускает смерть в полёт.
Метко бьёт Кардын-чег, за сто шагов белке в глаз попадает. Но подхватывает неведомо
откуда взявшийся ветер стрелу, уводит её в сторону. А шаман бежит, не останавливаясь,
дальше. Выбегает на лёд, скользит по нему зигзагами, то правее возьмёт, то левее. Стрелу
за стрелой пускает отважный Кардын-чег, да только ветер их все мимо сносит. Одна
только рядом свистнула, ухо колдуну надвое разорвала. Похолодело сердце у охотника,
ибо надеялся он шамана подстрелить, а теперь видит, что тому ветер чародейский
помогает. Поднял он, что не свидится больше с женой и дочкой, но с места не стронулся.
Стоит как вкопанный, колчан опустошает. Оборотился шаман в змея гигантского, чешуя
серебром отливает, язык красный раздвоенный воздух холодный щупает, трепещет. Лук
против змеи – плохое оружие. Выполз аспид на берег, обвился вокруг охотника, спеленал
по рукам и ногам. Не может пошевелиться Кардын-чег, а змей кольца сжимает. Чувствует
охотник, как хрустят его косточки, как воздух из лёгких выдавливается, а сделать ничего
не может. Только и успел в мыслях с женой да дочкой попрощаться. Так и погиб
бесстрашный Кардын-чег. А шаман из змеиного облика в человеческий обратно
перекинулся и, ходу не сбавляя, дальше побежал.
Бегут сёстры по земле снежной. Пот солёный глаза ест, тяжесть огромная плечи режет,
ноги свинцом налились, грудь огнём горит. Слышат они хруст наста за спиной, догоняет
их шаман. Остановились женщины, шагу дальше сделать не могут. Ясно им, что погибли
мужья их доблестные. Только они одни и остались между шаманом и детьми малыми,
беззащитными. Ни слезинки не проронили тюр-Урга и тюр-Мага. Обнялись они на
прощание и стали детей из-за спины снимать, чтобы последний бой шаману дать. Жалеют
только, что ни весну не нашли, ни детей не спасли.
Снимает тюр-Урга дочь из-за спины и глазам своим не верит: не малютка тег-Ягун на
неё глядит, а девица-красавица взрослая совсем. Косы чёрные до земли, скулы высокие,
кожа нежная, гладкая, стан гибкий. Когда вырасти успела!? Снимает тюр-Мага сына из-за
спины и тоже поражается: не кроха Уват-чер там оказался, а статный парень. Черноусый,
черноглазый, плечи широкие, руки сильные, ноги быстрые. Что за чудеса!?
Растерялись женщины, что делать не знают. А тут шаман подоспел. Видно, что тяжело
ему. Одно ухо порвано, одного пальца нет, дышит часто. Дети мам своих в сторонку
подвинули:
- Спасибо, мамы, что не бросили.
- Теперь и мы вас не оставим.
Разбежались парень с девушкой, прыгнули, взмыли в небо. Уват-чер в ворона
превратился, а тег-Ягун в чайку. Пикируют сверху, шаману в лицо клювами целят. Тот
бельма свои ладонями заслоняет, руками машет. Перекинулся в коршуна, да только за
двумя сразу не успевает. Только на чайку нападёт, его ворон тяжёлым клювом бьёт.
Коршун за вороном погонится, а его чайка щиплет. Перья во все стороны летят, крик до
небес стоит.
Шум этот внимание Ярзума привлёк. Остановился бог-путешественник, смотрит, что
тут творится. Лось его Боретэ тоже глазом своим единственным уставился, не моргает.
Долго так смотрели небесные странники, долго птицы бились в поднебесье. Наконец
покачал головой Ярзум, прикрыл ладонью глаз Боретэ, тьма на мир опустилась.
Возликовал тут шаман, из коршуна в филина перекинулся. Ночной-то птице мрак
нипочём, вот-вот победит. Да только рано радовался колдун. Ярзум руку свою убрал, и
огненный глаз Боретэ снова засиял над миром. Ослеп филин от такого неожиданно яркого
света, крыльями машет беспорядочно. Тут ему и конец пришёл. Ворон с чайкой с ним
расправились. Серо-белым комком пуха и перьев упал шаман в глубокий овраг и сгинул
там.
Сели птицы на землю, обратно в людей превратились. Матери к ним подбегают,
обнимают, плачут, целуют. Спускается тут к ним с облаков великан Ярзум, ведёт в поводу
Боретэ и улыбается ласково. Женщины оробели, что сказать, что сделать, не знают, а дети
ничего так, стоят, в ответ улыбаются:
-Спасибо, что помог, – говорят.
А бог им:
- Не за что благодарить. Каждый своё дело делает.
- Это как же тебя понимать, мудрый Ярзум? – Уват-чер интересуется.
- А так, что я всего лишь проследил, чтобы то, что сам же шаману предсказал, и
исполнилось. Приходил он ко мне, спрашивал, как Весну вернуть. Я ему и сказал, что есть
среди только что родившихся детей двое, которые вырастут и приведут Весну, да только
через них же и сам шаман силы лишится.
- А нам шаман совсем не так говорил, – преодолела смущение тюр-Урга.
- Что шаман говорил – неважно. Это он пропадать не хотел, – смеётся бог. – Важно, что
я свои предсказания исполняю.
- Только вот весну мы так и не нашли, – вздыхает тюр-Мага.
- Как не нашли? – удивляется Ярзум. – Вот же она!
Смотрят люди, а по земле и вправду Весна идёт. Кивает им, улыбается, тепло раздаёт.
И где она проходит, там сугробы тают, ручьи и болотца оживают, почки распускаются,
птицы поют, зверьё с зимовья возвращается.
- Жаль, отцы наши радости этой не видят, – тег-Ягун шепчет тихо, а сама на богапутешественника посматривает искоса.
- Ох, хитра! – улыбается Ярзум и пальцем ей грозит шутливо.
Полез бог в карман своей парки и достал оттуда Кардын-чега и Варьёх-чега живых и
здоровых. Жёны к своим мужьях кинулись, обнимают, целуют, плачут от радости. Дети от
них не отстают. Помахал вечный странник людям рукой на прощание, вскочил на лося и
поскакал обратно на небо. А родичи в своё стойбище вернулись. И в их племени шамана
больше никогда не было.
С тех пор Уват-чер и тег-Ягун стали следить, чтобы времена года сменяли друг друга
вовремя. Чайка Весну приводит, а Ворон – Осень. И тринадцатых месяцев больше в этой
земле никогда не бывает. Даже название забывать стали. Так что, чем шаманы в прочих
племенах занимаются, - непонятно. Щёки надувают, да в бубен бьют, важный вид делают.
Ну, покуда не мешают никому, пусть бьют. Пусть…
Детвора, дослушав сказку, со смехом и визгом убежала. На ходу роли делят, весь день
теперь в месяц Сломанных Топоров играть будут. Дед Бартын-заг остался один.
Осторожно, чтоб никто не заметил, он почесал четырёхпалой рукой старый шрам на ухе,
прикрытый седыми космами, вздохнул и выбрался из юрты. На улице старик подставил
незрячие глаза ласковому весеннему солнцу и в который раз беззвучно сухими губами
прошептал: «Прости»…