Анна Троян (Будапешт, Венгрия) Abstract The present paper is
advertisement
Анна Троян (Будапешт, Венгрия) Abstract The present paper is devoted to the description and analysis of Andrej Platonov's characters and their relationships in his story В прекрасном и яростном мире, written in 1941. In this period of his oeuvre Platonov wrote in a more classic style. Having said that, one can find characters in this story as peculiar as those in his famous novels Котлован and Чевенгур. The author of the article stresses such moments in relationships between characters as their vigilant watch on each other, simultaneous attention, transgression, inner point of view, self reflection (samootcsetnost), and scientific-experimental approach to each other. Некоторые моменты отношения Я-Ты в рассказе Андрея Платонова В прекрасном и яростном мире Рассказ В прекрасном и яростном мире1 был написан Андреем Платоновым в 1941 году и в сокращенном варианте опубликован под названием Воображаемый свет в журнале Дружные ребята. С более ранними произведениями писателя — Сокровенный человек (1927), Происхождение мастера (1928), Чевенгур (1929) —- рассказ В прекрасном и яростном мире сближает тема техногенной катастрофы и железной дороги. Кроме того, в этом рассказе в отличии от других поздних рассказов писателя — Среди животных и растений (1936), Июльская гроза (1938), Возвращение (1946) — сильнее подчеркнута установка ранних произведений Андрея Платонова на осмысление личностных и социально-психологических отношений героев в бытийственном, а не в бытовом ключе. Л. Фоменко в статье О природе конфликта в рассказах Платонова второй половины 1930-х гг. пишет о важности изображаемого писателем характера конфликта в рассказах этого периода. Исследовательница отмечает, что фабула Машинист Мальцев слепнет от удара молнии во время грозы. Но, не замечая своей слепоты, ведет состав дальше. Помощник машиниста Костя вовремя замечает сигнал и крушение поездов удается избежать. После происшествия, на пути домой, слепота Мальцева сама собой проходит и домой он возвращается уже зрячим. Машинист попадает под следствие, его обвиняют в том, что ослепнув он не передал управление составом помощнику и этим подверг риску пассажиров. Костя предлагает следователю, ведущему дело машиниста провести над Мальцевым экспертизу с помощью установки Тесла. Следователь согласен провести экспертизу, но в результате неудачно проведенного эксперимента Мальцев слепнет во второй раз. Его дело закрывают и отпускают бывшего машиниста домой. Костя уже будучи машинистом, в один из рабочих дней берет с собой Мальцева в кабину паровоза. Он разрешает слепому Мальцеву вести состав таким образом, что поверх рук бывшего машиниста кладет свои руки и они ведут состав вместе. На более простых участках пути Костя разрешает вести состав Мальцеву самостоятельно. С Мальцевым происходит метаморфоза — он вновь обретает зрение. 1 рассказов Андрея Платонова в тридцатых годах (например, рассказов Голубая чашка, Июльская гроза, Возвращение) не выходит из круга семейно-бытовых событий: действующие лица связаны родственными отношениями, а бытовой контекст играет определяющую роль2. Но в рассказе В прекрасном и яростном мире на бытовой пласт межличностых отношений проецируется бытийственный пласт. Действиями Кости, главного персонажа рассказа, движут мотивы, выходящие за пределы повествования и самой жизни, поскольку осмысляются эти мотивы не персонажем или автором, а за пределами текста, читателем3. В этот поздний период (с конца 30-х гг.) творчества Андрей Платонов обращается к камерным темам4 и пишет более классичным языком. Тем не менее, классическая повествовательная манера рассказа создает впечатление только формальной уступки со стороны писателя канону языка социалистического реализма, поскольку, несмотря на более классичную манеру письма, инструмент классического изображения — создание иллюзии реальности и правдоподобия — подорван библейским характером повествования. Годом раньше, в 1941 году, Андреем Платоновым был написан рассказ Жена машиниста. В этом раннем рассказе несмотря на то, что повествование ведется с точки зрения не учавствующего в действии повествователя, автором моделируется повествовательная позиция или точка зрения жены машиниста. Сравнивая два рассказа Андрея Платонова Жена машиниста и В прекрасном и яростном мире можно заметить, что фигуры машиниста, его жены и помощника машиниста в обоих рассказах присутствуют, однако акцентированы в различной степени. Если в рассказе Жена машиниста повествовательная точка зрения женщины проникает в повествование повествователя, а у помощника нет собственного повествовательного голоса, то в рассказе В прекрасном и яростном мире упомянутые инстанции (машинист, жена машиниста, помощник) как бы меняются местами: о существовании жены машиниста только упоминается, но повествовательная позиция помощника машиниста (Кости) становится ключевой. (Повествование в рассказе В прекрасном и яростном мире ведется сквозь призму Кости.) Создается впечатление, что рассказ Жена машиниста был исходным вариантом или одной из предварительных вариаций рассказа В 2 (Фоменко 2003) 3 (Пискунова 1995: 257). В статье Классическая коллизия (Моцарт и Сальери) в творчестве Набокова и Платонова С. Пискунова сопоставляет набоковское и платоновское творческое сознание в картезианском ключе различения между я мыслю и я мыслю что. 4 (Шубин 1987) прекрасном и яростном мире. Сосуществование межжанровое положение двух планов этого бытового произведения. и бытийственного Таинственность определяет мотивов Кости проявляется в том, что рассказчик стремится защитить талантливого, но почему-то как раз поэтому беззащитного Мальцева от яростных и разрушающих сил природы. Библейский характер повествованию придает апофатичность в описании причин, определяющих поведение рассказчика: „я был ожесточен против роковых сил, случайно и равнодушно уничтожающих человека; я почувствовал тайный, неуловимый расчет этих сил – в том, что они губили именно Мальцева, а, скажем, не меня. Я понимал, что в природе не существует такого расчета в нашем человеческом, математическом смысле, но я видел, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей 5. Я решил не сдаваться, потому что чувствовал в себе нечто такое, чего не могло быть во внешних силах природы и в нашей судьбе, — я чувствовал свою особенность человека. И я пришел в ожесточение и решил воспротивиться, сам еще не зная, как это нужно сделать” (Платонов 1981: 195). В настоящей статье хочется обратить внимание на несколько важных моментов отношения между повествователем Костей и машинистом Мальцевым. Одним из сквозных моментов в отношениях между рассказчиком и Мальцевым, проходящих через всё произведение, выступает мотив пристального внимания, с которым они наблюдают друг за другом6. Момент пристального наблюдения является важным и в отношениях между персонажами уже упомянутого рассказа Андрея Платонова Жена машиниста — „Она привыкла следить за мужем” (Платонов 1980: ). „Александр Васильевич видел мою работу, он следил за ней” (Платонов 1981: ). Рядом с мотивом взаимного наблюдения друг за другом в обоих рассказах (В прекрасном и яростном мире, Жена машиниста) присутствует и другой мотив, связанный с темой наблюдения — мотив ценности одновременности в восприятии ближнего и дальнего, мотив многоуровнего внимания7. 5 В сознании рассказчика возникает противоречие между тем, что он постигает человеческим умом, то есть понимает — „Я понимал, что в природе не существует такого расчета в нашем человеческом, математическом смысле” — и между тем, что он постиг на собственном опыте — „…но я видел, что происходят факты, доказывающие существование враждебных, для человеческой жизни гибельных обстоятельств, и эти гибельные силы сокрушают избранных, возвышенных людей…”. Это же противоречие находим, когда органы чувств рассказчика фиксируют удар молнии, но его сознание отказывается в это поверить, поскольку выражение лица Мальцева противоречит органам чувств Кости. И в этой ситуации рассказчик верит не себе, а Мальцеву. 6 В тексте часто используется глагол „следить”. 7 „Он чувствовал свое превосходство перед нами...он не верил, что я или кто другой может научиться тайне его таланта, тайне видеть одновременно и попутного воробья, и сигнал впереди, ощущая в тот же момент путь, вес состава и усилие машины” (Платонов 1981: 188). Об отношениях между Костей и Мальцевым читатель получает представление через повествование, которое ведется с точки зрения Кости. Тотальной обращенности внимания рассказчика-Кости на машиниста Мальцева противопоставлена сосредоточенность Мальцева на своем деле. Точнее, Мальцев также наблюдает за рассказчиком, но только в той мере, в какой это требуется профессиональными обязанностями его помощника. Мальцев вмешивается в строго очерченный круг профессиональных обязанностей рассказчика тем, что перепроверяет проделанную Костей техническую подготовку состава: „Перед поездкой, я, как обычно, проверил все узлы машины, испытал все ее обслуживающие и вспомогательные механизмы и успокоился, считая машину готовой к поездке. Александр Васильевич видел мою работу, он следил за ней, но после меня собственными руками снова проверил состояние машины, точно он не доверял мне... Так повторялось и впоследствии, и я уже привык к тому, что Александр Васильевич постоянно вмешивался в мои обязанности…” (Платонов 1981: 187) В третьей главке рассказа в повествование вступает следователь, который персонифицирует данную повседневную практику межличностного общения. Кроме этого, в качестве представителя своей профессии он выносит эту практику на уровень институционных отношений между человеком и государством/обществом в целом. Другой важный момент в межличностных отношениях Кости и Мальцева состоит в том, что поведение Мальцева служит для Кости ориентиром в критической ситуации, в которую они попадают. В момент удара молнии Костя наблюдает за реакцией мастера, который, как потом окажется, уже ослеплен незамеченной им самим молнией („я сразу поглядел в сторону Мальцева — он смотрел вперед и вел машину, не изменившись в лице” (Платонов 1981: 189)). Рассказчик Костя ориентируется в окружающей его реальности, наблюдая за Мальцевым, пытаясь осмыслить его поведение, несмотря на то, что органы чувств самого Кости регистрируют удар молнии — „мнгновенный синий свет вспыхнул у моих ресниц и проник в меня до самого содрогнувшегося сердца” (Платонов 1981: 189)6. Но Мальцев не видит молнии, поэтому и сам рассказчик приходит к выводу, что ее не было („Я тоже усомнился, что это была молния”). В этом отношении Косте противопоставлен кочегар, который непоколебим в том своем мнении, что молния была. В конечном итоге Костя не только наблюдает и осмысляет, но и активно вмешивается в жизнь машиниста Мальцева, и тем самым невольно становится сопричастным как второму ослеплению Мальцева, так и возвращению его зрения в конце рассказа. Весь этот процесс происходит по мере развёртывания сюжета в постоянном колебании взаимоотношений Мальцева и его помощника между такими полюсами как взаимонаблюдение – взаимопонимание, отчужденность – сопричастность, нейтральное отношение – участное отношение к судьбе Другого8. Эксперимент над Мальцевым, в результате которого он слепнет во второй раз, проводится по инициативе рассказчика. Мальцев становится жертвой трансгрессии9 со стороны Кости. Для рассказчика же проникновение в жизнь мастера становится стратегией выхода за пределы познанного к обретению новых для него смыслов. Момент трангрессии находит свое выражение не только в факте эксперимента над Мальцевым, но и в последней сцене рассказа, когда Костя кладет свои руки на руки Мальцева и они вместе управляют составом. Если результатом эксперимента над машинистом стало его ослепление, то в завершающей сцене рассказа к Мальцеву вновь возвращается зрение. Мотивы Кости, вмешиваящегося в жизнь Мальцева, не кодифицированы ни Костей, ни автором. Они выступают в полной ясности только с точки зрения той единственной позиции, в которой находится Костя. Рассказчик сам подчеркивает несоциальные корни своего отношения к Мальцеву следующими словами: „Я не был другом Мальцева, и он ко мне всегда относился без внимания и заботы, но я хотел защитить его от горя судьбы” (Платонов 1981: 195). Отвлекаясь от социально утвержденной оценочной перспективы, основанной в одном из своих аспектов на взаимности в дружеских отношениях, Костя руководствуется только своей собственной внутренней точкой зрения, и теми соображениями, которые понятны и обозримы только с его собственной позиции. В отказе от взаимности как социального регулятора человеческих отношений выражается также независимость рассказчика от внешней по отношению к себе точки зрения. В своей структуре, мотивы поведения Кости по отношению к Мальцеву близки мотивам любовного чувства, которое не нуждается во взаимности. С. Пискунова в статье Классическая коллизия Моцарт и Сальери в творчестве Набокова и Платонова, сопоставляя завершенность эстетического мышления у Набокова с открытостью, процессуальностью мышления платоновского персонажа, обращает внимание на такую платоновскую черту в изображении платоновского персонажа, как отсутствие самоотчетности. Персонажи Андрея Платонова сами не Термин М. М. Бахтина. Рассказчик вживается в Мальцева, в отношении которого он совершает участный поступок, не растворяясь в нем. „Я активно вживаюсь в индивидуальность, а следовательно, ни на один миг не теряю себя до конца и своего единственного места вне ее.... Вживанием осуществляется нечто, чего не было ни в предмете вживания, ни во мне до акта вживания, и этим осуществленным нечто обогащается бытие-событие, не остается равным себе” (Бахтин 1994: 22) 9 Термин был введен М. Бланшо и в дальнейшем разработан Ж. Батаем. 8 помещают собственное мышление в социальную перспективу, не оценивают в этом отношении себя и таким образом не опредмечивают: „У Платонова нет героев как таковых, его герои не взрослеют, не познают себя ни в авторской, ни в собственной рефлексии... Если герои Платонова не совершают каких-либо действий, поступков, их не возможно отличить друг от друга: все мыслят одинаково, поскольку никто не мыслит самоотчетно и мысли направлены куда-то за пределы повествования и жизни...” (Пискунова 1995, 253-254) Отсутствие самоотчетности в мышлении рассказчика Кости наблюдается в его отношении к мотивам собственного поступка (спасение Мальцева от яростных сил природы). Указывая на противоречие в своем мышлении (понимал одно, но видел другое), Костя никак не пытается это противоречие разрешить или обосновать. Автор также уходит от какого-то либо решения данного противоречия, предоставляя разрешить его читателю. Отсутствие саморефлексии персонажа со стороны авторской позиции фиксируется в статье Толстой-Сегал Е. Идеологические контексты Платонова. Поветствовательную стратегию Андрея Платонова исследовательница характеризует через нерасчлененность восприятия автора и персонажа: „В нерасчлененности восприятия «неправильного» языка Платонова... в платоновской прозе невозможно уловить разницу между «материалом» и «позицией автора»” (Толстая-Сегал 1994: 48). Позиция рассказчика не поддается определению ни в социологическом, ни в психологическом аспекте. Повествовательная манера рассказа в этих двух аспектах монолитна. Являясь синкретичным на уровне микросемантики, повествование однородно на уровне возможной смены точек зрения персонажей, то есть на уровне языкового выражения их психологических и социологических характеристик. „Я и текст — вот отношения Моцарта и Сальери. Платонов не занимается спорами внутри текста, герои его не выясняют противоречия. В этом отношении текст Платонова походит на текст библейский: герой общается только с Богом, с некой диктующей целостностью, находящейся за пределами повествования” (Пискунова 1995, 257) Рационально немотивированную позицию рассказчика оттеняет естественнонаучный пафос всего рассказа, который проявляется на разных уровнях произведения. В отношениях между персонажами это проявляется в том, что Мальцев в глазах Кости выступает полем действия наравне с природой и физическим миром. Рассказчик является инициатором эксперимента, в результате которого машинист слепнет. Выражение субъектно-объектных отношений мы находим в требовании Кости к следователю. По мнению рассказчика, следователь должен знать о Мальцеве даже то, что сам Мальцев о себе не знает: „— Я не знал, что мне придется доказать невиновность человека посредством его несчастья, — сказал следователь. — Это слишком дорогая цена. — Вы следователь, — объяснил я ему. — Вы должны знать про человека все, и даже то, что он сам про себя не знает...” (Платонов 1981: 194) С другой стороны, следователь также требует фактической регистрации собственного физического состояния, но уже от Мальцева. Следователь предполагает, что ослепший от удара молнии Мальцев не может не заметить свою слепоту в качестве факта, поскольку достоверный факт обнаруживается с любой наблюдательской позиции. Следует подчеркнуть, однако, что экспериментаторство над Мальцевым находится в синтезе с эмоциональным отношением к нему, но, в первую очередь, не как к человеку, а как к носителю таланта. Эмоциональное отношение определяется заботой о субъекте как носителе ценности — таланта. Заботу по отношению к Другому, выраженную в прозе Андрея Платонова, Ю. Й. Левин в статье От синтаксиса к смыслу и далее интерпретирует в ключе философии экзистенциализма и в более широком плане — в ключе экзистенциального мироощущения. В данной статье хочется подчеркнуть именно функциональный характер заботы о Мальцеве как носителе таланта. Вмешательство рассказчика в жизнь машиниста можно интерпретировать в аспекте нравственной философии М.М. Бахтина, изложенной в его раннем труде Философия поступка. Чем является для Кости взятая на себя миссия спасения Мальцева — долженствованием, участным событием или одной из форм самоотречения от Я, самозванством? В работе Философия поступка М. М. Бахтин описывает самозванство как одну из форм отказа от себя, эстетизацию поступка, как замену участно поступающего Я ролью двойника-самозванца в пользу внешнего по отношению к Я отвлеченного смысла. Во внутреннем мире произведения вина за неудавшийся эксперимент возлагается следователем на Костю несмотря на то, что эксперимент над Мальцевым проводится работниками учреждения, коллегами следователя. Следователь возлагает вину на Костю как инициатора спасения Мальцева, несущего ответственность за все последствия возможной неудачи. Моделирование Андреем Платоновым в рассказе «В прекрасном и яростном мире» таких мотивов индивидуального поведения или такой индивидуальной позиции, которая необозрима с позиций другого индивидуума, сближает этот рассказ с недавно вышедшим на экран фильмом Ларса фон Триера «Меланхолия»10. Здесь хочется обратить внимание только на один единственный момент, на принципиальную социальную некодифицированность индивидуальной позиции Кости, в природе увидившего проявление губительных для Мальцева сил и нерациональный страх Клэр перед наступающей катастрофой. Для обоих произведений, и для рассказа Андрея Платонова, и для фильма Ларса фон Триера, характерна одновременная поддержка противоречящих друг другу прочтений нарратива, меняющих читательское восприятие происходящего. В рассказе Андрея Платонова двусмысленность последней сцены выздоровления машиниста в процессе совместного ведения паровоза, а в фильме датского режиссера сама катастрофа (столкновение Земли с другой планетой) поддерживают прочтение нарратива как притчи. 10Lars von Trier „Melancholie” (2011). Библиография М. М. Бахтин, Философия поступка, [в:] Собрание сочинений в 7 томах, Том 1, Киев 1994, с. 955. М. М. Бахтин, Философия поступка, [в:] Собрание сочинений в 7 томах, Том 1, Москва 2003, с. 955. С. Г. Бочаров, Вещество существования, [в:] О художественных мирах, Москва 1985, с. 249-296. А. Варламов, А. Андрей Платонов, Москва 2011, с. 560. Ю. И. Левин, От синтаксиса к смыслу и далее ("Котлован" А. Платонова), [в:] Избранные труды: Поэтика. Семиотика, Москва 1998, с. 392-419. А. Пискунова, Классическая коллизия "Моцарт и Сальери" в творчестве Набокова и Платонова, [в:] Страна философов Андрея Платонова: проблемы творчества вып. 2, Москва 1995, с. 250-259. А. Платонов, Жена машиниста, [в:] Июльская гроза: Рассказы, Уфа 1980, с. 271. А. Платонов, В прекрасном и яростном мире, [в:] Сокровенный человек. Рассказы. Повести, Кишинев 1981, с. 186-196. Е. Толстая-Сегал, Идеологические контексты Платонова, [в:] Андрей Платонов. Мир творчества, Москва 1994, с. 47-83. Л. Фоменко, (2003), О природе конфликта в рассказах Платонова второй половины 1930-х гг., [в:] "Страна философов" Андрея Платонова: проблемы творчества вып. 5, Москва 2003, с. 56-62 Л. Шубин, Поиски смысла отдельного и общего существования, [в:] Об Андрее Платонове. Работы разных лет, Москва 1987, с. 368.
