Без названия Алексашенко С.В.
advertisement
Без названия Алексашенко С.В. ВШ–2001 Беседа с С.В. Алексашенко о перспективах российской экономики, ее основных проблемах и методах их решения. – За счет чего росла российская экономика, за счет чего она будет расти в этом году? – Поскольку вы уже большие специалисты в экономике, вы должны понимать, что есть ложь, большая ложь и статистика. Когда статистика говорит о темпе роста, она определяет его относительно показателей прошлого года. И естественно, что когда статистика исследовала рост российской промышленности в 2000 г., она сравнивала его с 1999 годом. Чтобы быть честным, надо вспомнить, что в первом полугодии 1999 г. российская промышленность находилась в кризисном состоянии, так что частично высокие темпы роста объясняется тем, что база была низкая. Дальше есть интересный вопрос: чем обусловлен этот рост? Есть две базовые составляющие, обе связаны с динамикой внешней торговли. После девальвации рубля в 1998 г. импорт в России упал больше, чем на 40%, – по сравнению с пиковыми значениями 1998 г. импорт сократился практически в два раза. Соответственно, для многих российских товаров образовалась такая ниша, которую определяют словом «импортозамещение». Наиболее ярким примером является пивная отрасль, которая смогла нарастить объем производства на 20%. Практически похожие значения в автомобильной отрасли – 25% роста. «АвтоВАЗ» смог увеличить выпуск продукции в четыре раза по сравнению с маем 1998 года. Перед кондитерской промышленностью открылись большие возможности, так как импорт упал, и наладить выпуск относительно дешевых качественных товаров стало возможным. Следующий фактор роста – это конъюнктура внешней торговли. России повезло: после того, как в 1998 г. на мировом рынке цены на энергетические ресурсы (нефть, в первую очередь) достигли исторически низкого уровня – 9 долл. за баррель, – начиная со второй половины 1999 г., цены на нефть росли. Чтобы были понятны масштабы влияния этого фактора, назову цифру: 1 долл. роста цены барреля нефти эквивалентен поступлениям в российскую экономику в размере 1 млрд. долл. в год. Так как в 1998 г. средняя цена на 1 российскую нефть была 11 долл. за баррель, в 1999 г. она составила 18 долл. за баррель, а в 2000 г. – 26 долл., то можно считать, что российская экономика за два года просто получила 22 млрд. долл. дохода от того, что выросли цены на нефть. Поскольку с 1999 по 2000 гг. цены на цветные и черные металлы также выросли, российская экономика и от этого очень сильно выиграла. Статистика попыталась, конечно, в какой-то мере элиминировать ценовой фактор, но, тем не менее, в таких отраслях, как черная металлургия, цветная металлургия, химия, физические объемы экспорта резко выросли. Поэтому у меня нет никаких сомнений в том, что рост мировых цен в 1999– 2000 гг. позволил российской экономике подняться. И как производную от этого фактора экспортеры получили огромные доходы: я цифру уже называл, – рост экспортных доходов по сравнению с 1999 г. в 2000 г. составил 30 млрд. долл. (с 75 млрд. в 1999 г. до 105 млрд. долл. в 2000 году). Эти 30 миллиардов поделились в какой-то пропорции между бюджетом и экономикой: по нашим оценкам, примерно одна часть досталась бюджету, а две части достались экономике. Экспортеры получили огромные финансовые ресурсы, и, безусловно, значительную часть этих денег они смогли отправить на инвестиции в развитие своего производства. Особенно сильно это проявилось в нефтяной отрасли, которая увеличила инвестиции практически в два раза, и это привело к подъему российской тяжелой промышленности. Это, в свою очередь, привело к тому, что нефтяники смогли купить значительное количество оборудования, которое раньше ими не приобреталось. Например, заказы на производство буровых установок два завода – «Уралмаш» и завод в Волгограде, – получили уже на весь период 2001–2002 гг., и сейчас, если кто-то захочет сделать там заказ, он может рассчитывать получить продукцию лишь в 2003 году. Это еще один фактор роста. Вот, собственно говоря, как это можно разложить. Что будет в этом году, можно пока только оценивать, и статистика нам говорит примерно следующее (цифры, вообще говоря, лучше, чем ожидалось): промышленность выросла на 5%. По оценкам людей, которым я доверяю, с учетом индекса сезонности получается, что рост промышленности составляет примерно 2%. Мы можем четко сказать, что внешняя среда является для России благоприятной, хотя трудно предположить, что цены на нефть вырастут еще больше. Скорее всего, они будут колебаться в районе 25 долл. за баррель, что хорошо – даже замечательно для российской экономики с точки зрения доходов. В настоящее время продолжается рост доходов как населения, так и корпоративного сектора, но остается вопрос: сможет ли российская промышленность производить товары, конкурентоспособные по сравнению с 2 импортными, или все-таки наше население будет голосовать в пользу импортных товаров? К сожалению, вряд ли можно ожидать существенного роста спроса со стороны государственного сектора, потому что бюджетная система не может увеличить объем расходов; скорее, можно ожидать стагнации реального объема бюджетных расходов. Еще один тревожный фактор, который обнаружился в самом конце прошлого года и в начале этого года: по результатам опросов руководителей предприятий, происходит рост запасов готовой продукции на складах российских предприятий, что означает затоваривание. Поэтому какими будут темпы роста в этом году, точно сказать не могу, но, по ощущениям, где-то около 4%. – Какие отрасли в российской промышленности наиболее конкурентоспособны? – На этот вопрос нельзя ответить однозначно, потому что когда мы говорим о конкурентоспособности, мы имеем в виду отдельные предприятия. Можно сказать, что есть отрасли в российской промышленности, которые заведомо неконкурентоспособны. Например, очевидно, что Россия никогда не сможет конкурировать в производстве компьютеров, потому что мы отстали слишком надолго, или, например, Россия не может конкурировать в производстве бытовой электроники, бытовых товаров, в производстве автомобилей. Поэтому мы можем сказать, что есть отдельные предприятия в пищевой промышленности и в легкой промышленности – предприятия, которые вполне в состоянии конкурировать на российском рынке, а очень немногие из них могут конкурировать и на внешнем рынке. Таким образом, об отраслях нельзя говорить, потому что есть разные виды предприятий. К сожалению, это так. – Зачем и как Банк России наращивает свои золотовалютные резервы? Какие последствия это будет иметь для экономики? – Есть такая штука – платежный баланс. Это такая таблица, которая показывает отношения с внешним миром по расчетам, по различным операциям в течение года. У России существует устойчивое превышение экспорта товаров и услуг над их импортом: то, что называется сальдо текущих операций. Если страна имеет положительное сальдо по текущим операциям, то объективно либо она должна иметь отрицательное сальдо по капитальным операциям, то есть инвестировать в другие страны мира, либо Центральный банк должен наращивать валютные резервы. В России в 2000 г. сальдо текущих операций составило около 45 млрд. долл. Из них примерно 16 млрд. долл. купил Центральный банк. 3 Альтернативой для Центрального банка является повышение курса национальной валюты, что повысит доступность импорта и сбалансирует текущие операции платежного баланса. Нужно ли наращивать и дальше валютные резервы? Мне, например, кажется, что уровень в 30 млрд. долл. абсолютно адекватен состоянию российской экономики, потому что есть некоторое минимальное требование, – эмпирическое, которое считает Международный валютный фонд. В России 20 млрд. было бы вполне достаточно, поэтому 30 млрд. – это избыточный запас даже с учетом платежей по внешнему долгу, это очень большая сумма. Вместе с тем, есть страны, у которых валютный резерв составляет 100–150 млрд. долл., и в таком сравнении нет для нас ничего страшного (тем более учитывая, что у них есть такие возможности). А вот последствия бурного роста валютных резервов мне представляются скорее отрицательными, потому что покупка Центральным банком валюты – это увеличение предложения рублей. ЦБ покупает валюту за счет того, что эмитирует рубли в экономику, то есть не экономика спрашивает рубли, говоря, что у нас стало операций и расчетов больше, а ЦБ заставляет экспортеров продавать в обязательном порядке валюту, удерживая на низком уровне курс рубля и вынуждая экономику принимать всё новые и новые рубли. Тем самым, на мой взгляд, ЦБ утратил контроль над ростом денежного предложения, и в этой ситуации моя позиция состоит в том, что от обязательной продажи экспортной выручки нужно отказываться, а ЦБ нужно приостановить рост золотовалютных резервов для оздоровления денежной сферы. В принципе, если говорить о какой-то долгосрочной перспективе, то ЦБ нужно найти баланс между увеличением валютных резервов и тем, чтобы это не оказывало отрицательного воздействия на экономику. – Должна ли российская экономика платить по внешним долгам? Если платить, то за чей счет? – Знаете, как говорят: «Кому я должен, тому прощаю». Когда вы платите по долгам, вы уменьшаете те средства, которые у вас есть на удовлетворение ваших потребностей. Поэтому спрашивать, платить или нет, – так, наверное, нельзя: если у вас есть долги, то их надо возвращать. Вы можете договариваться, что вы будете их платить позже, но если вы хотите прослыть честным человеком (или честным государством), то вам нужно придерживаться такой точки зрения. Платить государство может в любом случае лишь за счет налогоплательщиков, потому что платит федеральный бюджет: платит либо за счет доходов, либо за счет заимствований на финансовых рынках, либо за счет 4 займов у Центрального банка. Когда Центральный банк готов дать какие-то деньги правительству за счет эмиссии, это означает, что с каждого рубля, который у нас есть, взимается так называемый инфляционный налог, – обесценивается каждый рубль, который находится в обращении. Этот налог платит каждый: ваши родители, вы, все компании. Если имеется в виду дискуссия, которая была в последнее время у властей, о том, является ли уплата долга полезной для экономики, то я не считаю, что быстрая выплата внешнего долга принесет пользу экономике, потому что у бюджета есть много насущных проблем: военная, пенсионная, судебная реформы. Очевидно, что уровень бюджетных расходов (то есть то, что бюджет тратит на экономику, выплачивая заработную плату и покупая товары) в 2000 г. был ниже, чем в 1998 г. (по доле в ВВП). Соответственно, можно расплачиваться по долгам только не повышая заплату учителям, не повышая зарплату военным, не строя дороги, не строя школы, не ремонтируя аэропорты и так далее. Очевидно, что в бюджетной политике должен быть какой-то баланс: нужно определить, сколько можно заплатить по долгам, не нанося особого ущерба экономике. Я несколько раз приводил пример, что в конце 1970-х – начале 1980х гг. Румыния приняла решение о досрочной выплате всех внешних долгов. В результате экономике был нанесен такой тяжелый ущерб, что была разрушена практически вся нефтяная отрасль. До сих пор там не могут восстановить производственный потенциал. Собственно говоря, и судьба человека, принявшего такое решение, была незавидной. Поэтому выбор – сколько платить и как платить, – является политическим решением. Нужно понимать, что в любом случае вы либо уплатите по долгам, либо добьетесь отсрочки. – Не кажется ли вам, что если все региональные бюджеты передать в федеральное управление, то это приведет к меньшему казнокрадству и будет способствовать консолидации финансовых ресурсов государства, а с другой стороны, решит некоторые проблемы региональных бюджетов, поможет им выжить? – Я не думаю, что реалистично сконцентрировать все расходы консолидированного бюджета как расходы бюджета на федеральном уровне. Слишком большая страна Россия, слишком разнообразные условия, слишком много факторов, которые нужно знать и контролировать. Практически все большие по населению и территории страны применяют систему разделения бюджета на центральный и региональный уровни, разделяют полномочия бюджетов, по разному разделяют доходы и источники – либо за счет налогов, 5 либо за счет того, что федеральный бюджет дает региональным какую-то часть доходов. Однако, тем не менее, перенести всю ответственность в центр, перенести все это на одно ведомство, скажем, в 200 человек – мне кажется, это неправильно, потому что всерьез это не поможет решить всех проблем. Резервы региональных бюджетов действительно существуют, и, мне кажется, большие. Последние два года практика показывает, что постепенно эти резервы начинают «вычерпываться», а региональные бюджеты, столкнувшись с ограничениями на свои доходы, начинают задумываться об экономии расходов, о рациональных решениях. Поэтому, на мой взгляд, у нас существует достаточно четкое разделение ответственности по расходам между разными уровнями бюджета. Наиболее болезненный вопрос – как делить доходы, потому что сегодня в Российской Федерации лишь немногие региональные бюджеты являются донорами, то есть генерируют бюджетных доходов больше, чем потребляют. Эти деньги и распределяются между всеми остальными регионами. Есть, конечно, постоянное давление со стороны регионов, дающих деньги, и есть бюджеты, которые говорят: «Дайте нам денег, потому что мы не можем построить дома, не можем построить больницы». В Российской Федерации есть региональные бюджеты, в которых доля трансфертов (различного вида доходов, передаваемых из федерального бюджета) составляет 95%. Здесь слишком велико разнообразие, и это, наверное, является самой тяжелой задачей: найти правильный баланс. – С одной стороны, сейчас активно обсуждается необходимость укрепления вертикали власти, а с другой стороны, обсуждается важность дерегулирования экономики. Не противоречат ли эти процессы друг другу? Что, по Вашему мнению, нужно экономике России? – Понимаете, эти вопросы лежат немножко в разных плоскостях, потому что когда мы говорим об укреплении вертикали власти, не надо воспринимать это так, что есть Президент, премьер-министр, министры, которые отдали команду, и вся страна построилась, – пошла одна колонна направо, другая налево. Речь идет о том, что не является нормальным, когда региональные законы противоречат федеральным – такого быть просто не должно. Да, есть разделение компетенции, есть разделение полномочий между различными уровнями власти, но недопустимо, чтобы законы, принимаемые на региональном уровне, противоречили федеральным. Недопустимо, чтобы местные, региональные законы ограничивали движение товаров, услуг, рабочей силы внутри Российской Федерации. Недопустимо возведение квази- 6 таможенных барьеров на границах областей, недопустимо введение самостоятельных денежных знаков в разных регионах Российской Федерации. Именно это, наверное, имеется в виду, когда говорится об укреплении вертикали власти. Имеется в виду именно единая система, которая четко работает в рамках законодательства, в рамках Конституции, потому что, мне кажется, всерьез уже все понимают, что не может один человек, каким бы гениальным он ни был, решать проблемы всей страны: нужно разделение полномочий. Когда говорят о дерегулировании экономики, речь идет немного о другом. Когда вы пытаетесь вести бизнес, когда вы пытаетесь заниматься некоей производственной деятельностью, вы постоянно сталкиваетесь с тем, что вам нужно научиться противодействовать бюрократическим барьерам. По некоторым данным, в разных регионах России от 30 до 85 организаций уполномочены прийти проверить деятельность вашего предприятия и принять решение о его закрытии. Это и называется зарегулированностью экономики. Когда для того, чтобы заниматься бизнесом, вам нужно получить лицензию, и количество видов такой деятельности исчисляется уже сотнями, это тоже называется зарегулированностью экономики. Когда российские предприятия не могут участвовать в конкурсах на инвестиционные программы, проводимые за рубежом, только потому, что они не могут подать заявки, не получив лицензии Центрального банка на совершение валютных операций, а у ЦБ нет жесткого порядка выдачи таких лицензий, то это ненормально, потому что это снижает конкурентоспособность российской экономики в целом. Поэтому когда говорят о дерегулировании экономики, то мне кажется, что самое главное – это попытаться уменьшить бюрократическое вмешательство в бизнес, потому что в конечном итоге наша экономика находится в таком состоянии, что мы должны всерьез думать о некой долгосрочной позиции. Радикальный подъем, долгосрочный подъем нашей экономики, мне кажется, станет возможным только в том случае, если Россия будет включена в общую систему мирового разделения труда. Мы, конечно, и сейчас в нее включены, ведь 40 % нашего ВВП экспортируется. Но это в основном нефть, газ, металлы, нефтехимическая продукция – и всё! Очевидно, что у нас сейчас слаба включенность в мировую экономику, мы не можем произвести ничего из того, что могло бы иметь спрос за рубежом. Фирмой «Фиат», которая пыталась найти себе поставщиков комплектующих в России, было проведено исследование. У них есть специальная система, при которой, чтобы попасть в список поставщиков комплектующих, фирма должна из 100 критериев соответствовать 85. Они 7 исследовали около 100 российских предприятий и не нашли ни одного, кто мог бы удовлетворить 85 критериям: максимальная оценка была около 50. Это говорит о том, что без существенных инвестиций, без обновления производственных фондов наша экономика никогда не сможет стать конкурентоспособной. Поэтому если мы будем сохранять зарегулированность экономики, когда для инвестирования в Россию иностранные компании должны ходить, получать разрешения, получать лицензии, смотреть, соответствуют ли они требованиям пожарной охраны, написанным в 1953 г., – наверное, мы никогда не будем привлекательными для иностранного капитала. В общем, и для российского капитала наша страна не очень-то привлекательна, потому что большая доля нашего капитала уходит за границу. Вопрос дерегулирования как раз упирается в то, что если мы хотим, чтобы экономика была привлекательной для инвестиций, то мы должны сделать условия бизнеса в России как минимум не более тяжелыми, чем бизнес в Польше, в Арабских Эмиратах, в Бразилии или в Турции. Мировому капиталу всё равно, где применять себя, он ищет, где ему проще работать, где больше возможностей, где ниже издержки. Поэтому для него все разговоры о том, что Россия обладает огромными природными ресурсами, – это, конечно, хорошо; но поставлять их на мировой рынок можно и без участия иностранного капитала. Именно дерегулирование экономики – это то, что нужно нашей стране, и будем смотреть, что из этого получится. – Каковы сейчас взаимоотношения крупного бизнеса и власти? – Это хороший вопрос. С одной стороны, бизнесу нужно понять, что его повседневное вмешательство в дела власти для правительства нежелательно и недопустимо; с другой стороны, власти дали понять бизнесу, что есть много вопросов, в отношении которых с позиций бизнеса гораздо лучше видно, что нужно российской экономике. Поэтому мне кажется, что сейчас в целом налаживается ситуация нормального диалога – именно потому, что нашей экономике нужны некоторые перемены, более или менее глубокие. В последнее время, слава Богу, идет нормальный диалог. – Как за последнее время изменилось корпоративное управление в России? – Оно меняется очень сильно и быстро. После финансового кризиса, после того, как первичное разделение собственности в России завершилось, многие крупные российские компании стали всерьез задумываться о том, что они хотят стать международными, что они хотят не только быть крупными игроками на российском рынке, но и участвовать в мировой экономике. Однако 8 в чужой монастырь со своим уставом не ходят, поэтому нужно примерять на себя нормы, которые существуют в других странах. Под влиянием таких устремлений целый ряд крупных российских компаний начал серьезные изменения в структурах своего корпоративного управления, в своих отношениях с акционерами. Можно назвать «Юкос», «Сургутнефтегаз», «Сибнефть», «Норильский никель», «Ростелеком» и многие другие компании (они меньше на слуху), которые начинают двигаться в эту сторону. Я думаю, что любая российская компания, которая хочет работать не только в России, но хочет иметь партнеров за границей, хочет привлекать иностранный капитал, будет двигаться в этом направлении. После того, как привлекательность первых десяти российских компаний станет очевидной, после того, как их акции резко вырастут, я думаю, по этому пути будут следовать и другие компании. Самым ярким примером оценки рынком таких усилий является политика компании «Сургутнефтегаз» в прошлом году. Компания занимает третье место по объему добычи нефти в России, но она по уровню своей капитализации обогнала компанию «Лукойл», которая добывает нефти почти в два раза больше: добыча нефти у «Лукойла» 74 млн тонн, у «Сургутнефтегаза» – 38. Такая значительная разница! А по оценке рынка компания «Сургутнефтегаз» стоит больше, чем компания «Лукойл». Вот это и есть тот результат, которого стремятся достичь наши компании – повышается капитализация, а от капитализации будет зависеть возможность привлечения ресурсов, объем размещения новых акций на российском и на западном рынке. Процессы идут, но в отличие от многих других направлений деятельности, здесь ничего не происходит за один день. Например, если компания захочет перейти на международные стандарты отчетности, то требуется предоставить отчетность за последние три года, а сам процесс подготовки отчетности занимает полтора-два года. Даже приняв решение сегодня, мы должны потом два года упорно работать, прежде чем увидим результаты. Скажем, процесс это года при хорошем стечении обстоятельств, когда всё идет по графику. Если возникают осложнения во взаимоотношениях с акционерами, с регулирующими органами, этот процесс начинает затягиваться. Но сейчас процесс идет: будем надеяться, что он приведет к хорошему результату. – Нужен ли России независимый Центральный банк? 9 – На мой взгляд, нужен, как и любой другой стране мира. К сожалению, у России очень короткий опыт исторический жизни в современной экономике. Центральный банк может и должен быть независимым, потому что в советской экономике независимого Центрального банка не было, он был встроен в систему государственной власти, и фактически являл собой часть не то департамента Министерства финансов, не то департамента Госплана. Независимым Центральный банк стал в 1995 году. Независимость проявляет себя в кризисных ситуациях, потому что когда ситуация в стране хорошая, когда всё замечательно, можно одно решение принять, а можно другое… Но если эти решения принимаются не исходя из целей и интересов, которые преследует экономика и отражает Центральный банк, то риск ошибок возрастает. К сожалению, когда приходят экономические и финансовые кризисы, исправлять ошибки уже невозможно. Экономика – вещь инерционная, и те решения, которые вы принимаете сегодня, могут привести к печальным последствиям через год или полтора, через шесть, девять месяцев, и поэтому, когда страна попадает в кризисную ситуацию, выясняется, что исправить чтолибо уже поздно. В силу того, что Центральный банк был зависим, решения принимались, исходя из других критериев, и ошибки потом исправить действительно оказалось невозможным. Это подтвердил печальный опыт кризиса 1998 г., и честно сказать, хотя по бумагам Банк России был независимым, очень многие решения принимались, исходя из других интересов, а не из денежной политики. В результате прошло время и выяснилось, что в 1998 г. возможности повлиять на ситуацию у Центрального банка не осталось. Это печально, но, к сожалению, понятно, что всегда есть политическая дилемма: потерпят ли президент или премьер-министр реальную независимость Центрального банка. Нужно каким-то образом договариваться. Самым ярким примером является нынешняя ситуация в Америке, когда президент Буш и председатель Федеральной резервной системы Гринспен, мягко говоря, недолюбливают друг друга. Тем не менее, хотя Буш мог отправить Гринспена в отставку, он предпочел этого не делать. Просто он понимает, что фигура человека, который уважаем рынком, который действительно является независимым, который может оказывать воздействие на рынок не только решением о повышении или понижении ставки, но и просто своими словами, слишком важна для экономики. Хотелось бы видеть в России то же самое. 10 – Вы оценивали возможный рост России в 2–3% при том, что нормальным считается рост в 4–5%, и это соответствует оценкам правительства. Получается, что у вас достаточно скромная оценка, хотя конъюнктура наметилась хорошая. Чем Вы объясняете это, ведь по идее, учитывая хороший экспорт России в этом году, приток инвестиций должен увеличиться? А это тоже положительный фактор. И корпоративное управление улучшается, и банковская система идет к реструктуризации, и налоги на прибыль уже хотят сделать более приемлемыми. Всё идет к тому, чтобы стимулировать инвестиции? – Вообще говоря, прямой связи между инвестициями и ростом не существует. Мы видели, что пока отрасли-экспортеры инвестируют в самих себя, причем скорее речь идет об инвестициях, поддерживающих текущие объемы производства. Например, если рост инвестиций составит 40%, но физический объем добычи нефти останется на том же самом уровне, то это никак не должно сказаться на темпах роста. Кроме того, экспорт нефти в России всегда ограничен физически, ведь нефть перегоняют не танкерами, которые можно было бы просто больше послать, а по трубе. У трубы есть определенная пропускная способность, нельзя по трубе прогнать больше нефти. К сожалению, в России практически отсутствует рынок капитала, – то есть системы перераспределения финансовых ресурсов, скажем, между нефтяной отраслью и легкой промышленностью, или газовой отраслью и электроникой не существует, каждый инвестирует в себя. По нашим оценкам, инвестиции начали так резко расти, потому что нефтяники реинвестировали средства в себя в первой половине 1999 года. Ведь для того, чтобы поддерживать добычу нефти, нужно инвестировать в самих себя, потому что существенная часть расходов находится на грани между текущими и капитальными. Нужно ли будет еще инвестировать и нужно ли больше скважин или больше буровых машин, не очень понятно. Смогут ли ресурсы инвестироваться в другие отрасли, тоже пока примеров очень мало. Вот алюминиевая отрасль пошла с инвестициями в автомобильную промышленность, но пока речь идет лишь о том, что экспортеры купили пакет акций, но пока не инвестировали ничего в само производство и непонятно, будут ли они инвестировать в выпуск той же самой продукции. Можно строить разные гипотезы, можно сказать, что они новый автозавод построят – все может быть; но пока таких инвестиций нет, поэтому у меня несколько пессимистический взгляд на ситуацию. Легкая и пищевая промышленность, конечно, имеют огромные ресурсы роста. Проблема в том, что эти отрасли занимают в общей структуре 11 промышленного производства 10%, так что если они вырастут в целом даже на 20%, то с точки зрения всей промышленности мы получим рост в 2%. Нефтепереработка – интересный вопрос. Основным продуктом нефтепереработки являются горюче-смазочные материалы: бензин и масло, мазут. Сегодня, если инвестировать в российские нефтеперерабатывающие предприятия, то получится, что производство низкооктанового бензина типа А76 и производство мазута уменьшатся, а производство высокооктанового бензина увеличится. В России нет автопарка, который ездит на высокооктановом бензине, и очень ограничен автопарк, который ездит на 95-м бензине, но существует огромный автопарк, который ездит на 76-м, и огромный жилищно-коммунальный сектор, который отапливается за счет мазута. Конечно, Россия экспортирует мазут, в этой области мы является чистым экспортером; но если мы будем производить 95-й и 98-й бензин – не факт, что мы сможем его экспортировать. Поэтому получается, что, с одной стороны, если мы будем добиваться более глубокой переработки нефти, мы будем повышать эффективность нашего производства, а с другой стороны, не факт, что мы найдем спрос на нашу продукцию. Могут возникнуть и такие перекосы. – А как с иностранными инвестициями? – Россия остается непривлекательной для иностранных инвестиций. Высокие налоги, очень жесткие ограничения на валютные операции… Достаточно вспомнить, что после кризиса 1998 г. заморожены вклады нерезидентов, и до сих пор ни ЦБ, ни правительство не сказали, когда нерезиденты смогут вернуть свои деньги. Поэтому объемы иностранных инвестиций в Россию составляют лишь 2–3 млрд. долларов в год – это очень незначительная сумма для нашей экономики. – А вы не ожидаете роста добычи нефти за счет открытия новых месторождений? – Пока нет. Можно предположить, что будет некий прорыв в разработке нефтяных месторождений на Сахалине в рамках соглашения о разделе продукции, но, честно говоря, я пока не вижу, каким образом, потратив 10 миллиардов долларов, сделав огромное количество скважин, поставив буровые платформы в районе Сахалина для добычи нефти, мы окажем влияние на состояние российской экономики. Вполне вероятно, что на состоянии нашей экономики это никак не скажется, потому что это выгодно для Японии, Америки, и иностранные инвестиции по платежному балансу будут сопровождаться ростом импорта оборудования из этих стран, хотя, конечно, какая-то часть российских работников будет получать свои доходы. 12 – Рейтингу страны был нанесен существенный ущерб всеми заявлениями о невыплате внешних долгов. Как можно оценить ущерб от уже сделанных заявлений, и что может сделать правительство, чтобы с этой точки зрения способствовать подъему в России? – Тезис о том, что рейтинг компании не может быть выше, чем государственный, не существует как норма, и именно сейчас его начали пересматривать. После финансового кризиса 1998 г. не только в России, но и в других странах (в частности, в Америке) начали менять свои взгляды, начали менять подходы. Я думаю, что в ближайшее время – может быть, в течение двух-трех лет – система рейтингов претерпит изменения. Сейчас Газпром хочет выпустить облигационный заем, и кредитная история Газпрома значительно лучше, чем кредитная история Российской Федерации, и те условия, на которых Газпром размещает свои облигации», Российская Федерация получить не сможет. Это означает, что рейтинг Газпрома такой же или не ниже, чем у Российской Федерации. Поэтому эти рейтинговые позиции – не догма. Я не сказал, что не надо платить по долгам. Это вопрос бюджетной политики: сколько можно заплатить, не нанося ущерб экономике. Вы всегда имеете возможность либо договориться с кредитором об отсрочке платежей, либо найти возможность занять в другом месте, чтобы расплатиться по старым долгам. Это и есть искусство управления долгом государства. Проблема России состояла в том, что сложности 2000 г. надо было решать в третьем квартале 1999 года. Российские власти не проявили достаточной настойчивости в решении данного вопроса: считалось, что зачем сейчас обсуждать, мы подождем еще пару месяцев, и что-нибудь решим. Потом пошел бюджетный процесс, и стали думать, что мы практически договорились. Но когда кредиторам говорят, что мы не заплатим вообще, – это типичная ошибка в тактике, к сожалению, это очень характерно. Это была попытка решить все проблемы с позиции командующей стороны, но так не получается. Сложность была в том, что, к сожалению, российские власти не смогли договориться с кредиторами или не захотели, поэтому теперь придется отбирать деньги у учителей и врачей и платить по долгам. – Существует ли в настоящее время опасность повторения финансового кризиса, подобного кризису 1998 года? – Нет, кризиса не будет. В Центре развития мы пишем разные прогнозы, и каждый раз пытаемся нарисовать некий пессимистический сценарий. Так вот, у меня нет никаких фактов, которые свидетельствуют о том, что можно ждать какого-то кризиса в 2001 г. или в первой половине 2002 года. Кризис 1998 г. 13 стал сочетанием ряда факторов: было падение мировых цен на нефть, был сильно несбалансированный бюджет, который зависел от еженедельных котировок на рынке ГКО, часть нерезидентов выводила деньги из страны, российским компаниям не предоставлялись новые кредиты, существенная часть российской промышленности, как, например, автомобильная, столкнулась со снижением спроса на свою продукцию. Плюс ко всему политическая нестабильность, вызванная отставкой Черномырдина, который воспринимался как будущий приемник Ельцина. Совокупность этих факторов и привела к кризису 1998 года. Сейчас у нас нет факторов, которые могли бы вывести страну на кризис в обозримом будущем.. Моя личная оценка такова: наиболее близкая кризисная ситуация будет связана с автомобильной промышленностью, потому что внутренние издержки растут. Когда у вас есть инфляция 15–20%, а курс доллара стабилен, это означает, что все издержки в долларовом выражении растут, и вы вынуждены либо сокращать издержки, либо повышать цену в долларовом выражении на свои автомобили. Наши автомобильные производители пошли по второму пути. У них цены растут: если осенью 1998 г. разрыв в цене между «Жигулями» 10-й модели и «Дэу–Нексия» составлял порядка 40%, то сейчас он составляет 22%. Есть такой прогноз: как только разница будет составлять 5%, то российские потребители будут выбирать более качественные автомобили, потому что пока есть большая разница в цене, то всегда есть дилемма ценакачество. Человек готов брать менее качественный товар, но при этом платить чуть дешевле, но как только произойдет такое сближение цен, повторится ситуация 1998 г., и промышленность столкнется с ограничениями спроса. А автомобильная промышленность – это примерно 6–7% общего промышленного производства России, и вместе с комплектующими доходит до 15%. При разрыве в 2% начнется спад, и это будет очень болезненное явление. К сожалению, мы можем столкнуться с очередным феноменом, который не предусмотрен в учебниках по экономике: у нас будет внутренняя проблема, проблема конкурентоспособности экономики, и единственным фактором для решения этой проблемы станет девальвация. Тогда получится так: есть проблема одного конкретного, но очень крупного предприятия «АвтоВАЗ», изза которого придется проводить девальвацию. Поэтому что хорошо для «АвтоВАЗа», то хорошо для экономики, а что плохо для экономики, то плохо для «АвтоВАЗа», плохо для России. Но если это и случится, то вряд ли раньше второй половины 2003 года. Никаких других ситуаций, которые могут спровоцировать кризис, я пока не вижу. 14 – На ваш взгляд, какая экономическая стратегия будет оптимальной для России? – Знаете, есть такой умный ответ: встраиваться в технологические цепочки. Опять-таки, это не может быть единым рецептом. Скажем, есть проект строительства завода «Форд» близ Санкт-Петербурга. Этот проект на финальной фазе предусматривает выпуск нескольких тысяч автомобилей типа «Форд-Фокус». Цена автомобиля будет около 10 тыс. долларов. Моя мечта – это чтобы нашлось в России такое количество потребителей, которые будут покупать эти автомобили. Проект этот, исходя из уровня жизни населения и из доходов, неправильный: в России есть спрос на автомобили по цене, не превышающей 6–7 тыс. долларов. В этом смысле примером может служить знаменитая история про «Фольксваген-жук». Экономисты посчитали, что нужны небольшие автомобили стоимостью не более 1000 марок. И технологи стали работать над этой задачей — в результате появился самый популярный автомобиль. Для нас реально продавать сотни тысяч автомобилей, которые стоят 3– 4 тыс. долл., десятки тысяч машин по цене 7–8 тыс. долл., несколько тысяч маши – по цене 12–15 тыс. долл. и т. д. Поэтому удачный проект – это тот, который находит покупателя. При строительстве таких заводов нужно пытаться ориентироваться на мировой рынок, включаться в мировую интеграцию, чтобы производимая продукция продавалась за пределами нашей страны. Хорошим примером является Пермский моторный завод: там производили авиационные двигатели, но российская авиация умирает, она неконкурентоспособна, у нее нет объема заказов, двигатели сейчас не нужны. На базе авиационных турбин построили газоэлектростанции. Это означает, что вы подводите газ к турбине, турбина работает, получается электроэнергия. Такая мини-электростанция. Сейчас она пользуется очень активным спросом в США и в Европе. Сейчас эти двигатели будет покупать конкурент, производитель таких электростанций, у него производственных мощностей не хватает, чтобы производить сколько нужно. Он готов покупать наши двигатели и будет продавать их от своего имени в Латинской Америке. Вот это действительно включение в мировую интеграцию. И, конечно, если мы хотим привлекать иностранные инвестиции, мы должны создать для этого условия. Мы должны сделать так, чтобы каждому иностранцу, который хочет вложить деньги в Россию, не нужно было получать разрешение у Центрального банка. Видели бы вы глаза этих иностранцев! Они понимают, что их здесь не ждут, что они тут никому не нужны. Поэтому мы 15 должны создать для них условия, если хотим включаться в мировую экономику. – Недавно (февраль 2001 г.) руководство нашей страны выступило с инициативой о создании единой российско-натовской системы ПРО. Как вы считаете, как это отразится на экономике? – Я считаю, что никак не отразится. Самое опасное, на мой взгляд, в том, что есть угроза некоторого нового витка гонки вооружений, потому что такая попытка сохранить за Россией статус великой мировой военной державы сейчас просто выльется в новую гонку вооружений. Во-первых, у нас нет денег, чтобы платить зарплаты учителям, а за счет чего обновлять вооружение, я просто не понимаю. Если мы ввяжемся в обновление вооружения, я плохо верю, что из этого выйдет что-то хорошее для экономики. Нет, политическая инициатива хорошая, как и наше сотрудничество с США. Мы вместе строим МКС, мы что-то там сделали, другие страны сделали, это нормально. Хотя, к сожалению, мы не укладываемся в график, мы должны были что-то там запустить. Но вещи такие глобальные нам сейчас не под силу. – Сейчас обсуждается вопрос о частной собственности на землю. Ваше мнение, она нужна, не нужна, и в какой форме? – Во-первых, у нас частная собственность на землю есть. Этот вопрос вынесен на региональный уровень, на уровень субъектов федерации, они это решают. Те, у кого есть дача, можете спросить своих родителей, являются ли они собственниками участков, и зачастую выяснится, что являются. Землю можно покупать и продавать. А если смотреть более глубоко, все эти дебаты носят более символический характер. Я пытался разобраться в этой проблеме, хотя не могу назвать себя специалистом, я плохо понимаю экономику сельского хозяйства. Теоретически считается, что если появится земельная ипотека, то в сельское хозяйство смогут проникать деньги, но я думаю, что у нас есть куча еще всяких ограничений, скажем, в банковских ресурсах, поэтому все равно никто не будет давать очень хороший кредит. И потом, у нас еще никто не пытался выселить с земли колхозы или совхозы, которые на ней сидят, выселить их вместе с населением и так далее. Это так же, как в случае с коммунальными платежами: можно отключить свет за неуплату, но я не слышал, чтобы в России была практика выселения людей из квартир за то, что они не платят. У нас есть одна из статей Жилищного кодекса, которая говорит, что если вы выселяете человека, то вы должны дать ему другое жилье. Мне кажется, что земельный вопрос носит принципиальный характер для иностранных инвесторов, для действующих российских предприятий этого вопроса нет. Так или иначе, эти 16 вопросы разрешены, через аренду или что-либо другое, но я не слышал ни об одном случае, чтобы у предприятия возникли проблемы из-за того, что земля не является его собственностью. Можно покупать или продавать предприятие, но из-за того, что земля не является собственностью, ни одной проблемы не было. Для иностранцев это знаковый вопрос, они считают, что если мы хотим стабильности, уверенности в завтрашнем дне, мы должны решить вопрос о земле. Я думаю, надо решить этот вопрос, исходя из соображений об иностранцах. Если мы хотим, чтобы иностранный капитал сюда приходил, мы должны решить этот вопрос, хотя он больше идеологический. – Как Вы думаете, как выглядит Россия с точки зрения экономического роста по сравнению с другими странами? – Я считаю, что нам нужно сравнивать себя с Чехией, с Польшей, с Венгрией, для того чтобы понять, где мы находимся, и в каком положении. Если из России убрать нефть и газ, то получится Украина. Но я думаю, возможно достичь высоких темпов роста. Например, шесть лет назад чешский автомобильный завод «Шкода» производил машину, аналогичную нашей девятой модели Жигулей. После того, когда они продали контрольный пакет акций, сначала 30%, потом 50%, выпускают автомобиль, который конкурирует с "Фольксваген-Пассат". Это произошло за шесть лет. Почему такого нельзя сделать в России, я не понимаю. Например, та же нефтехимия, там всё очень интересно устроено, есть такое понятие – передел нефти, количество этих переделов в Америке достигает десяти. Первый передел нефти дает 10 долларов дохода на тонну товара, третий-четвертый передел дает 100 долларов дохода на тонну товара, седьмой передел – 1000 долларов, а десятый передел, допустим, 10000 долларов дохода на тонну. У нас в Советском Союзе исторически было так, что мы не шли дальше третьего передела. В Европе доходят до восьмого передела, в Америке до девятого-десятого передела. Вот если получить 12-й передел, можно конкурировать с Западной Европой, можно получить рост. – А какой это может дать прирост объема ВВП? – Вообще, если смотреть глобально, есть три источника спроса: есть внешний спрос, есть спрос населения и есть государственный спрос, куда входит оборона и т.п. Есть еще корпоративный инвестиционный спрос. И вот всерьез экономика России расти с темпами выше 4-5%, опираясь только на внутренний спрос, не может, потому что не могут доходы населения и корпораций расти быстрее, чем эта скорость. Все экономики, которые росли с темпом 7%, 8%, 10%, 15%, росли, опираясь на внешний спрос. Нам нужно 17 искать нишу свою на мировом рынке, только тогда мы сможем обеспечить высокие темпы роста. – Вы говорите, что основным источником роста могут стать сейчас такие крупные капиталовложения, а может ли случиться так, что за счет большего количества мелких вложений в маленькие частные предприятия экономика сможет расти? – Это сложно, потому что кто это будет производить, кто будет потреблять эту продукцию? Экспортировать можно всё, например, интеллектуальную продукцию. Есть замечательный проект. В Академии наук придумана некая технология производства кремния, которая позволит сократить затраты на 50%. Технология пока чисто экспериментальная, если это реализовать на практике в промышленном масштабе, это означает, что можно будет выпускать огромное количество кремния, который используется для работы солнечных батарей – а это освещение, отопление и так далее. Возникает вопрос: для того чтобы довести работу до конца экспериментального производства, нужно 10-30 миллионов долларов. Это риск, потому что может выясниться, что что-то там не проходит, в колбе получается, а на практике нет. Для того, чтобы наладить производство и стать мировым монополистом, нужно инвестировать от 5 до 10 миллиардов долларов. Собрать такие инвестиции в России невозможно, и продать такое количество кремния в России невозможно, потому что его никто не купит. Такого спроса на кремний в России нет. Но если получить результат, если привлечь иностранных инвесторов, то тогда все будет прекрасно, но нет их. В 2000 году объем ВВП составил 245 миллиардов долларов. Давайте считать, что, грубо говоря, на суперприбыльном проекте на один вложенный доллар можно получить 10 долларов дохода. Нам нужно достичь уровня роста 10%, то есть увеличить ВВП на 24,5 миллиарда. Значит, нужно инвестировать 2,5 миллиарда. Разделите это на количество мелких проектов, которое вам понадобится, я не верю, что существует такое большое количество таких высокоприбыльных проектов. Один – может быть, но их должно быть много. Нужно создавать систему поиска таких проектов, чтобы найти 1000 проектов, придется пропустить через себя 10000. Соответственно, инвестиций нужно в 10 раз больше. Огромная система должна существовать. Вот я построю себе сарай, я воткну туда тиски, и я теперь не только шины меняю, я еще какуюнибудь гайку завинчиваю, конечно, это рост дает, но это не 10% ВВП. Да, можно достигать уровня 4-5%, опираясь на рост услуг, производства товаров, еще чего-то. Да, неплохо, но меньше, чем в других развивающихся странах. 18
