Прыжок через быка - Илья Франк. Культурология

Илья Франк. Прыжок через быка
Еще есть у меня знакомая пожилая дама, у нее две собачки, которые часто
выводят ее на прогулку. <…> Про себя я называю ее Владычицей Мира или
еще Защитницей Вселенной, — такой у нее вид: она ходит, надменно вскинув
голову, но притом не отрывает взгляда от земли.
Август Стриндберг «Одинокий»
«Мне весьма приятно, что у меня есть идеи, которые я могу видеть
глазами».
Гёте в разговоре с Шиллером, рассказывая об Urpflanze1
Вместо аннотации
Почему, оказавшись между двух людей с одинаковыми именами, вы можете
загадывать желание? На сей насущнейший вопрос и отвечает эта книга.
Если же говорить серьезно, то она рассказывает о зверином (териоморфном)
двойнике в художественном произведении.
Текст на обложке:
Кто убил звериного двойника, или Содержание книги в двух словах
1
Urpflanze — архетипическое растение: «прарастение».
www.franklang.ru
1
От каменного века до нас дошли изображения богинь с двумя зверями (или
птицами, или рыбами) по бокам. Богиня и два противоположно
направленных зверя, иными словами, источник жизни (и смерти) и два
двойника-антипода, представляют собой некую «сущностную форму» (Гёте),
которую можно проследить во многих произведениях искусства.
Эта сущностная форма «пульсирует»: богиня и два зверя подчас предстают
как мифический зверь и два героя по бокам. Или так: герой ↔ мифический
зверь ↔ звериный двойник. Или так: герой ↔ богиня (в книге условно
названная разными именами: «Изидой», «Хозяйкой зверей» и т. п.) ↔
звериный двойник.
Видимо, перед нами не статичная симметричная («ради красоты») картинка,
а путь героя, его переход через источник жизни (или, что то же самое, через
смерть в чреве мифического зверя) к новой ипостаси — его звериному
двойнику. Смысл такого перехода тот же, что был заключен в первобытном
обряде посвящения: научиться понимать «птичий язык», то есть научиться
читать книгу жизни, играть в шахматы с судьбой, распознавать следы и
приметы, стать взрослым охотником.
Наблюдая, как сущностная форма «работает» в конкретных произведениях,
можно заметить такие неизменные (хотя и варьирующиеся,
«пульсирующие») признаки и «аксессуары» звериного двойника, как его
косматость (либо тела, либо одежды: шкуры или тулупа), экзотическая
смуглость или темные волосы, зеркало, неподвижный (или сверкающий)
взгляд, нож (или меч, или топор), отрезанная голова или маска, мяч и игра в
него, подмигивание, подающая признаки жизни статуя или оживающий
портрет, дружеское объятие или объятие-схватка, умение говорить на особом
языке или на множестве языков, связь со стихией (морем, лесом, снегом…),
безумие или просто необычность поведения, решающее влияние (пагубное
или благотворное) на судьбу героя…
www.franklang.ru
2
Вместо предисловия
Богиня подмигивает
В Москве, на берегу моря
Причудливы стези людские
Читал охотно Апулея
Морская роза
Снежная королева и улыбка Джоконды
Рыжелистая рябина
Зеленая дверь
Бабочка
В гостях у Белой Богини
Прыжок через быка
В бричке сидел господин
Приметы
Зимняя сказка и летнее преступление
Ритуальный нож
Папагено из Житомира
Обрили уже
Короче, Склихософский!
Одолжи карандаш
Все русские на одно лицо
Вместо послесловия
Вместо предисловия. Кошмар учителя литературы
Урок литературы, проходят «Войну и мир». Учитель смотрит на класс — и
вдруг словно в глаз что-то попало. Он протирает глаза, смотрит на класс
www.franklang.ru
3
снова. О чудо! Где его ученики? Перед ним за партами сидят персонажи
«Войны и мира». Только всем им по шестнадцать лет и все в школьной
форме.
И тут-то учитель осознает всю тщету проекта: преподать этим юношам и
девушкам «Войну и мир». Совершенно ясно, что ни красавице Элен, ни
красавцу Анатолю эта книга не нужна, хотя они и сидят на первой парте,
сложив лапки, выпрямив спинки и выкатив глазки. Юного Кутузова
интересует только развлекательное чтиво, для отдохновения. Юный
Наполеон листает под партой журнал «Юный техник». Масон о чем-то
задумался, о чем-то далеком от предмета изучения, о чем-то глубоком. Юный
старый князь Волконский нетерпеливо ерзает, его вообще все это раздражает.
Попробуй рассказать ему о «непротивлении» или о том, что личность в
истории роли не играет! Они с Наполеоном такой шум поднимут!
Николай Ростов — хороший парень, равно как и Денисов. Но видно, что на
уроке они уже готовятся к перемене, которую хотят провести так, чтобы не
было потом мучительно стыдно за бесцельно прожитые минуты.
То же на уме и у Наташи Ростовой. Вот княжна Марья… нет, ей нужно либо
Священное Писание, либо что-то доброе, душевное. А книга начинается с
лицемерий в светском салоне да с терзаний-сомнений неудачно женившегося
человека!
Платон Каратаев сидит тихонько, поведение хорошее, но видно: думать ни о
чем не собирается, все и так знает.
Только троим интересно: Пьеру Безухову, Андрею Болконскому (под
вопросом) да Пете Ростову. Но это же невозможно, только трое! Что делать с
остальными? Нужно, пожалуй, просто закрыть книгу и потихоньку
ретироваться из класса. Тем более что — вон там, на задней парте — Тихон
Щербатый как-то нехорошо улыбается…
www.franklang.ru
4
Богиня подмигивает
Вот уже больше недели мысли мои занимает Изида — и как божество
древней религии, и как женственный облик, являвшийся некоторым поэтам и
художникам. Вчера вечером я, устав от наплыва этих мыслей, от
многообразия «соответствий», решил: «Надо хотя бы на часок выбросить все
это из головы и просто почитать прозу, отвлечься и успокоиться. А завтра уж
сесть и начать писать об Изиде.
Изида. Расписанный рельеф из гробницы Сети I в Долине царей. XIX
династия. Около 1360 года до н. э.
Читаю же я в данный момент замечательный роман австрийского писателя
Артура Шницлера «Der Weg ins Freie» («Путь на волю») 1908 года. Я
www.franklang.ru
5
открываю роман на том месте, на котором остановился прошлый раз, и
начинаю читать (с нового абзаца). И вот что мне попадается, судите сами:
«Когда Георг вошел к Эренбергам, комната была почти темной. За пианино
светилась мраморная Изида, а в эркер, где сидели друг напротив друга мать
и дочь, проникал сумеречный свет вечереющего дня. В первый раз вид
(Erscheinung) этих женщин показался Георгу чем-то странно
трогательным. В нем возникло предчувствие, что, возможно, эта картина
попадается ему на глаза сегодня в последний раз, а улыбка Эльзы вспыхнула
ему навстречу столь болезненно и сладостно, что какое-то мгновение он
думал: уж не здесь ли в конце концов было счастье?..»
Ну вот, приехали что называется! Откладываю книгу и засыпаю. Утром
просыпаюсь, под душем и за кофе думаю, как буду писать: что сначала, что
потом. Сначала решаю написать про вчерашнее совпадение. Ведь тема
«Изида» большая и жуткая, если же начать непафосно, от какого-то
конкретного случая, да еще и от себя — это и легче, и интересно в смысле
композиции. А вот следующую главу напишу об Изиде как Музе и связи ее с
водой. Но я никогда не сажусь сразу после завтрака писать. У меня есть
золотое правило: начинать день с небольшого отдыха. И вот я опять беру в
руки роман Шницлера, начинаю читать — и через несколько абзацев
натыкаюсь на следующее (композитор Георг, главный герой, беседует с
другом о своем квинтете):
«Мне нравится в нем больше всего тема адажио.»
Георг кивнул. «Ее я как-то услышал в Палермо.»
«Как, — спросил Лео, — неужели это сицилийская мелодия?»
«Нет, она прошумела мне из морских волн, когда однажды утром я пошел
погулять один по побережью…»
Какая, однако, настойчивость! Придется сесть и писать. Вот, сижу и пишу.
www.franklang.ru
6
В Москве, на берегу моря
Нет человека, который не предавался бы каким-либо дневным грезам
(daydreaming). Кто-то, задумавшись в метро, видит себя в кресле начальника,
кто-то за завтраком видит, как он наказывает преступников или даже
совершает мировую революцию, кто-то, отведя взгляд от бумаг в офисе,
видит себя в объятиях гурии или даже гурий… И тому подобное. И все же в
наших обычных грезах наяву, сколь бы живо мы ни представляли желаемое
(а бывает, что и нежелаемое — то, чего боимся), это именно представления, а
не видéния. А вот у меня есть опыт грезы-видéния. Нечто, так сказать,
«соткалось из воздуха», как сказано у Михаила Булгакова в «Мастере и
Маргарите».
Честно говоря, мне не очень хочется об этом рассказывать (я чувствую, что
что-то нарушаю, мне как-то немного не по себе), но все же расскажу,
поскольку без этого рассказа не получится рассказать и все остальное, что
задумано.
Это нечто соткалось передо мной из воздуха в 1983 году (мне было 20 лет), в
Москве, поздней осенью. Я увидел море и на его фоне — облик женщины.
Пахло водорослями и другими острыми ароматами, как бывает на берегу
после шторма. Кроме того, я видел выброшенного на берег дельфина. Затем
вся эта картина начала как бы разлагаться, расползаться (включая
женственный облик), и это было одновременно жутко и сладостно.
www.franklang.ru
7
Рене Магритт. Коллективное изобретение. 1935 год
Казалось бы: ну и что в этом такого? Часть детства я провел в Крыму, в
Гурзуфе, часто видел и шторм, и выброшенных на берег дельфинов.
Нетрудно найти объяснение и тому, почему молодому человеку грезится
женщина. Можно это все вообще истолковать как тоску по половому акту,
где дельфин представляет пенис, а морская вода — сперму.
Как известно, по греческому мифу (согласно «Теогонии» Гесиода), Афродита
родилась около острова Кифера из семени и крови оскопленного Кроносом
Урана, которая попала в море и образовала белоснежную пену (отсюда
прозвище «пенорожденная»). Вот эта остросюжетная история, которую
почему-то не рассказывают детям в средней школе:
Ночь за собою ведя, появился Уран2, и возлег он
Около Геи3, пылая любовным желаньем, и всюду
2
3
Уран — древнегреческий бог неба.
Гея — древнегреческая богиня земли, супруга Урана.
www.franklang.ru
8
Распространился кругом. Неожиданно левую руку
Сын4 протянул из засады, а правой, схвативши огромный
Серп острозубый, отсек у родителя милого быстро
Член детородный и бросил назад его сильным размахом.
И не бесплодно из Кроновых рук полетел он могучих:
Сколько на землю из члена ни вылилось капель кровавых,
Все их земля приняла. А когда обернулися годы,
Мощных Эринний5 она родила и великих Гигантов
С длинными копьями в дланях могучих, в доспехах блестящих,
Также и нимф, что Мелиями мы на земле называем.
Член же отца детородный, отсеченный острым железом,
По морю долгое время носился, и белая пена
Взбилась вокруг от нетленного члена. И девушка в пене
В той зародилась. Сначала подплыла к Киферам священным,
После же этого к Кипру пристала, омытому морем.
На берег вышла богиня прекрасная. Ступит ногою —
Травы под стройной ногой вырастают. Ее Афродитой,
"Пенорожденной", еще "Кифереей" прекрасновенчанной
Боги и люди зовут, потому что родилась из пены.
А Кифереей зовут потому, что к Киферам пристала,
"Кипророжденной", — что в Кипре, омытом волнами, родилась6.
Афродита — не только богиня любви (точнее: любовной страсти, поскольку
нежная привязанность ей не свойственна), но и морская богиня, часто
сопровождаемая дельфином.
Но было бы неверно утверждать, что в моем видении проступила данная
информация. По одной простой причине: я тогда ею не обладал. Хотя я и
учился в то время на филологическом факультете Московского университета,
Здесь имеется в виду Кронос — сын Урана и Геи, после победы над отцом — верховный бог, правитель
Олимпа.
5
Эриннии — древнегреческие богини мести. В римской мифологии им соответствуют фурии.
6
Перевод В. В. Вересаева.
4
www.franklang.ru
9
подобные материи меня совершенно не интересовали. А заинтересовали как
раз после очной ставки с Афродитой.
Сандро Боттичелли. Рождение Венеры. 1482 — 1486 годы.
Можно и физиологически все объяснить: бывает такое состояние, что
человек как бы проваливается в самого себя, его «сознание» опускается по
позвоночнику из головы к солнечному сплетению и животу. Этот спуск
грезится как погружение в мир вод, в морскую пучину. Тут-то и происходит
встреча с Анимой (по Юнгу), с богиней моря, с «Хозяйкой леса / зверей», с
Бабой-ягой (образ амбивалентен, двойственен, как образ Бабы-яги в сказке —
она может помочь, может и погубить). Часто это женское лицо (или эта
женская фигура) действительно выступает на фоне воды (что тоже
неудивительно, ведь сознание погружается, расплывается, расползается).
Иными словами, мало ли что тебе привиделось! Надо вести здоровый образ
жизни!
www.franklang.ru
10
Но есть два момента, ради которых можно пожертвовать даже здоровым
образом жизни.
Во-первых, я увидел то, что в свое время увидел древний грек: соткавшуюся
из воздуха богиню Афродиту с дельфином. И я лично понял, как возникает
миф — он возникает из видения. И если бы не было никакой Древней Греции
или если бы древнегреческая мифология не сохранилась, я бы ее все равно
увидел. Пусть даже все это объясняется физиологически, пусть все это
существует лишь внутри меня — все равно прикольно!
Во-вторых, я ведь не случайно начал наш разговор с «улыбки богини». Не
подумайте, что совпадения, о которых я написал, всего лишь литературный
прием. Это правда, я так живу. А значит, все это существует не только
внутри меня, как видение, но и вовне.
Видение было не только очень сильным, поражающим до глубины души, но
и настолько важным, коренным, что определило мою последующую жизнь.
Во-первых, внутренне: после него я по-особому начал чувствовать слова — и
начал писать стихи (собственно, мое первое стихотворение было об этом, его
я потом выбросил и не помню наизусть), а затем (в том же 1983 году) и ту
книгу, которую дописал только в 2012 году («Портрет слова»). До этой
«встречи с Музой» у меня и в мыслях не было что-либо писать, не было
вообще особенного интереса к литературе. Во-вторых, внешне: жизнь
предстала передо мной как художественная композиция, элементы которой
не случайны, а значимы, причем они передают информацию,
предназначенную именно мне. Психическое отклонение? Паранойя? Но ведь
то, что я рассказал в первой главе про совпадения, правда. Интересно и то,
что чем внимательнее я отношусь к таким вещам, тем чаще они повторяются
(продолжал свой рассказ сумасшедший). Тем прямее и интенсивнее
становится мой разговор с богиней. Если это звучит жутковато, назовем ее
Музой. Но важно понимать: речь идет не только о музе литературного
творчества, но и о музе жизни. В тот же момент, в который я почувствовал,
как чудесным образом сами (почти без моего участия) соединяются слова и
www.franklang.ru
11
образы на бумаге, я ощутил эти соединения (или, как сказали бы символисты,
«соответствия», или, как сказали бы китайцы, «дао», или, как сказали бы
христиане, «промысел Божий») в самой жизни. Все, что случается со мной и
вокруг меня, предстает мне как волны единого моря. (Красиво сказано, не
правда ли? Я это украл у кого-то из суфиев — не помню, у кого именно).
Причудливы стези людские
Продолжаю читать роман Шницлера. Георг едет с Анной, своей
возлюбленной (которая ждет от него ребенка, но на которой он все никак не
может решиться жениться), в Италию — и приходит в дом, где ухаживал
когда-то за своей больной матерью и где та умерла7:
«Поскольку второй этаж сдавался, Георг легко мог бы посетить комнату, в
которой умерла его мать. Но он долго колебался, прежде чем пойти в эту
квартиру. И только в день перед отъездом, так, словно ему все же нельзя
было это упустить, и один, даже ничего не сказав об этом Анне, он вошел в
дом и прошел по лестнице в комнату. Постаревший привратник провел его,
не узнав. Всюду была еще та же самая мебель; спальня матери выглядела
точно так же, как десять лет назад, и в том же углу, из коричневого
дерева, накрытая темно-зеленым бархатным одеялом, вышитым серебром,
стояла та же кровать. Но ничего из того, что ожидал Георг, в нем не
шевельнулось. Усталое воспоминание, более неглубокое и тусклое, чем когдалибо, пробежало через его душу. Он долго простоял перед кроватью с ясно
осознанной волей вызвать в себе те ощущения, которые он чувствовал себя
обязанным ощутить. Он пробормотал слово «мама», он попытался
представить себе, как она здесь лежала, в этой кровати, на протяжении
многих дней и ночей. Он вспоминал о часах, когда она чувствовала себя
7
Текст даю в дословном переводе.
www.franklang.ru
12
лучше и он мог почитать ей вслух или поиграть для нее в соседней комнате
на пианино, увидел стоящий в углу круглый столик, за которым тихо
разговаривали отец с Фелицианом, потому что мать только что задремала;
и наконец, подобно сцене, разыгрываемой в театре, столь же близко и
резко, возникла в нем картина того страшного вечера, когда отец с братом
ушли, сам же он, совершенно один, сидел у ложа матери, держа ее руку в
своей... он все увидел и услышал снова: как она вдруг, после очень спокойного
дня, ощутила сильное недомогание, как он распахнул дверные створки и как с
теплым мартовским воздухом в комнату проникли смех и речь посторонних
людей, как она, наконец, лежала тут, с открытыми и уже угасшими
глазами, как волосы, которые еще несколько секунд назад волнисто
обтекали лоб и виски, застыли на подушке, спутанные и сухие, и как левая
рука свисала, обнаженная, через край кровати, с широко разведенными
судорогой пальцами. С такой чудовищной живостью возникла перед ним эта
картина, что он, духовным взором, вновь увидал свое мальчишеское лицо и
вновь услыхал свой плач, смолкший давным-давно... но он не ощущал никакой
боли. С тех пор прошло ведь много времени. Десять лет почти.
«E bellissima la vista di questa finestra8», сказал неожиданно привратник,
стоявший за ним, и отворил окно; вдруг, как в тот давно минувший вечер,
снизу зазвучали голоса людей. И в то же мгновение в ушах у него возник
голос матери, таким, каким он слышал его тогда, умоляющий,
прерывающийся... «Георг... Георг»... и из темного угла, с того места, где
прежде лежали подушки, он увидел, как ему навстречу мерцает что-то
бледное. Он подошел к окну и подтвердил: «Bellissima vista». Но прекрасный
вид был словно покрыт темной вуалью. «Мама (Mutter)», пробормотал он, и
еще раз: «Мама»... но имел при этом в виду, к своему удивлению, не давно
погребенную, которая его родила; слово было предназначено той другой,
которая еще не была матерью и которая должна была стать ею через
несколько месяцев... матерью ребенка, отцом которого был он. И вот это
8
Прекрасный вид из этого окна (итал.)
www.franklang.ru
13
слово внезапно прозвучало так, словно звучало нечто никогда не слышанное,
никогда не понимаемое, словно какие-то таинственно поющие колокола,
раскачиваясь, сопровождали его в даль будущего. И Георг устыдился, что он
поднялся в комнату один, словно проник в нее украдкой. Теперь он даже не
сможет рассказать Анне, что здесь побывал».
Если у вас в жизни не бывает подобных ощущений, подобных соединений,
«соответствий» — как в пространстве, так и во времени, то вам, видимо, не
стоит читать то, что я пишу. А если бывают, то, так сказать, добро
пожаловать в клуб.
Новалис начинает повесть «Ученики в Саисе» (посвященную Изиде — но не
просто древней богине, а такой Изиде, какой она действительно является
своим любимцам) следующим образом:
«Причудливы стези людские. Кто наблюдает их в поисках сходства, тот
распознает, как образуются странные начертания, принадлежащие, судя по
всему, к неисчислимым, загадочным письменам, приметным повсюду: на
крыльях, на яичной скорлупе, в тучках, в снежинках, в кристаллах, в камнях
различной формы, на замерзших водах, в недрах и на поверхности гор, в
растительном и животном царстве, в человеке, в небесных огнях, в
расположении смоляных и стеклянных шариков, чувствительных к
прикосновению, в металлических опилках вокруг магнита и в необычных
стечениях обстоятельств. Кажется, вот-вот обретешь ключ к чарующим
письменам, постигнешь этот язык, однако смутное чаянье избегает четких
схем, как бы отказывается отлиться в ключ более совершенный. Наши
чувства как бы пропитаны всеобщим растворителем. Лишь на мгновение
твердеют наши влечения и помыслы. Таково происхождение чаяний, однако
слишком быстро все тает вновь, как прежде, перед взором».
А заканчивается повесть Новалиса (вернее, тот фрагмент, что он успел
написать) словами о тех, кому Изида открылась и кто продолжает в нее
всматриваться:
www.franklang.ru
14
«Никто не ведает, когда кому суждено приобщиться к сокровенному.
Бывают удачи в молодости, бывают прозренья на склоне лет. Старость не
грозит настоящему искателю, вечный порыв никогда не ограничивается
человеческим веком; внешность изнашивается, но тем ярче, блистательнее
и самовластнее внутреннее сияние. Подобные дарования не сопряжены ни с
красивой наружностью, ни с физической мощью, ни с проницательностью,
ни с какими другими людскими достоинствами. Невзирая на происхождение,
на пол, на лета, на эпоху и климат, удостаивает природа своей
благосклонности некоторых людей, чья душа блаженствует,
оплодотворенная».
Читал охотно Апулея
Интересный вопрос: кто из поэтов действительно имел видение Музы, а кто
писал о Музе просто в рамках поэтической традиции, то есть как об
одушевленном, персонифицированном вдохновении? Правда ли видел,
например, Пушкин Музу или это для него всего лишь образ?
В те дни, когда в садах Лицея
Я безмятежно расцветал,
Читал охотно Апулея,
А Цицерона не читал,
В те дни, в таинственных долинах,
Весной, при кликах лебединых,
Близ вод, сиявших в тишине,
Являться Муза стала мне.
Моя студенческая келья
Вдруг озарилась: Муза в ней
www.franklang.ru
15
Открыла пир младых затей,
Воспела детские веселья,
И славу нашей старины,
И сердца трепетные сны.
Далеко не все готовы рассказать о подобном свидании прямо — из
целомудрия.
Однако тот, кто имел подобный опыт «реальной» встречи с Музой (или,
скажем, с Бабой-ягой), имеет и возможность почувствовать, насколько
«реальна» была встреча у другого. В приведенной выше строфе из восьмой
главы «Евгения Онегина» слова «близ вод», «при кликах лебединых» и
«вдруг озарилась» говорят мне о «реальности» (беру это слово в скобки, так
как речь идет все же о видéнии). Но, с другой стороны, эти слова могли
возникнуть у Пушкина и подспудно. Вообще говоря, происходит встреча с
Музой «реально» или подспудно — настолько ли это важно? Тем более что
подспудная встреча может дать гораздо более сильный творческий результат,
чем «реальная».
Но Пушкина мы на этом еще не отпускаем. К нему еще есть вопросы. Читал,
видите ли, Апулея…
Римский писатель Апулей (II век н. э.) в последней книге романа
«Метаморфозы» приводит воззвание своего главного героя Луция,
превращенного в осла, к Изиде9 о помощи: «Совлеки с меня образ дикий
четвероногого животного…» И богиня является Луцию во сне и помогает
(говорит, что именно надо делать). Вот это знаменитое описание явления
Изиды:
«Излив таким образом душу в молитве, сопровождаемой жалобными
воплями, снова опускаюсь я на прежнее место, и утомленную душу мою
Изида (Исида) — первоначально египетская богиня, олицетворяющая плодородие Нильской долины,
позднее — также богиня Луны. С распространением ее культа за пределы Египта ее постепенно
отождествляют с самыми разнообразными божествами, и, наконец, в глазах своих многочисленных
почитателей она становится верховной владычицей всего сущего. (Комментарий, как и сам текст, взят из
издания романа в серии «Литературные памятники» 1956 года).
9
www.franklang.ru
16
обнимает сон. Но не успел я окончательно сомкнуть глаза, как вдруг из
средины моря медленно поднимается божественный лик, самим богам
внушающий почтение. А затем, выйдя мало-помалу из пучины морской,
лучезарное изображение всего тела предстало моим взорам. Попытаюсь
передать и вам дивное это явленье, если позволит мне рассказать бедность
слов человеческих или если само божество ниспошлет мне богатый и
изобильный дар могучего красноречья.
Прежде всего густые длинные волосы, незаметно на пряди разобранные,
свободно и мягко рассыпались по божественной шее; самую макушку
окружал венок из всевозможных пестрых цветов, а как раз посредине, надо
лбом, круглая пластинка излучала яркий свет, словно зеркало или, скорее,
верный признак богини Луны. Слева и справа круг завершали извивающиеся,
тянущиеся вверх змеи, а также хлебные колосья10, надо всем
приподнимавшиеся… многоцветная, из тонкого виссона, то белизной
сверкающая, то, как шафран, золотисто-желтая, то пылающая, как алая
роза. Но что больше всего поразило мое зрение, так это черный плащ11,
отливавший темным блеском. Обвившись вокруг тела и переходя на спине с
правого бедра на левое плечо, как римские тоги, он свешивался густыми
складками, а края были красиво обшиты бахромою.
Вдоль каймы и по всей поверхности плаща здесь и там вытканы были
мерцающие звезды, а среди них полная луна излучала пламенное сияние. Там
же, где волнами ниспадало дивное это покрывало, со всех сторон была
вышита сплошная гирлянда из всех цветов и плодов, какие только
существуют. И в руках у нее были предметы, один с другим совсем
несхожие. В правой держала она медный погремок, узкая основа которого,
выгнутая в кольцо, пересекалась тремя маленькими палочками, и они при
встряхивании издавали все вместе пронзительный звон. На левой же руке
Змеи, хлебные колосья — атрибуты Цереры.
Черный плащ мог быть эмблемой Луны, часть которой всегда покрыта тенью, подземной богини
Прозерпины или оплакивающей Прозерпину Цереры.
10
11
www.franklang.ru
17
висела золотая чаша в виде лодочки12, на ручке которой, с лицевой стороны,
высоко подымал голову аспид с непомерно вздутой шеей. Благовонные стопы
обуты в сандалии, сделанные из победных пальмовых листьев13. В таком-то
виде, в таком убранстве, дыша ароматами Аравии счастливой, удостоила
она меня божественным вещанием:
Вот я пред тобою, Луций, твоими тронутая мольбами, мать природы,
госпожа всех стихий, изначальное порождение времен, высшее из божеств,
владычица душ усопших, первая среди небожителей, единый образ всех богов
и богинь, мановению которой подвластны небес лазурный свод, моря
целительные дуновенья, преисподней плачевное безмолвие. Единую
владычицу, чтит меня под многообразными видами, различными обрядами,
под разными именами вся вселенная. Там фригийцы, первенцы
человечества14, зовут меня Пессинунтской матерью богов15, тут исконные
обитатели Аттики — Минервой Кекропической16, здесь кипряне, морем
омываемые, — Пафийской Венерой, критские стрелки — Дианой
Диктиннской17, трехъязычные сицилийцы18 — Стигийской19 Прозерпиной20,
элевсинцы — Церерой21, древней богиней, одни — Юноной22, другие —
Беллоной23, те — Гекатой24, эти — Рамнузией25, а эфиопы, которых
…чаша в виде лодочки… Корабль был священным символом Исиды — богини моря и покровительницы
мореплавателей. Возможно также, что он символизировал разливы Нила.
13
…победных пальмовых листьев. Пальма — эмблема победы.
14
…фригийцы, первенцы человечества… Намек на знаменитый рассказ о египетском фараоне Псамметихе,
который, желая установить, какое из человеческих племен самое древнее, приказал, чтобы двое
новорожденных мальчиков были изолированы от людей и выкормлены козами. Первым словом, сказанным
этими детьми, было «бекос» — «хлеб» по-фригийски. Это убедило фараона, что самый древний народ на
земле — фригийцы.
15
Пессинунт — древний город Малой Азии: здесь чтили азиатскую богиню Кибелу, которая была
отождествлена с Реей, великой матерью богов.
16
…Минервой Кекропической… Минерва (Афина), покровительница Афин, называется по имени Кекропа,
легендарного основателя и первого царя Афин.
17
Диктинна — Артемида, которой критское предание приписывало изобретение рыбацких сетей (сети —
по-гречески «диктюон»).
18
Трехъязычные сицилийцы — говорящие на местном сицилийском наречии, по-гречески и по-латыни.
19
Лета и Стикс — река в царстве мертвых и ручей с водопадом в Аркадии, вода которого считалась
смертельной.
20
Прозерпина — богиня и царица подземного царства.
21
Церера — древнеримская богиня урожая и плодородия (греч. Деметра).
22
Юнона (Гера) — сестра и супруга верховного бога Юпитера (Зевса).
23
Беллона — каппадокийская богиня войны, фанатичный и кровавый культ которой был перенесен в Рим.
24
Геката (древнегреческая богиня колдовства) отождествлялась с Прозерпиной-Персефоной.
25
Рамнузия (Немезида) — богиня справедливого возмездия, главный храм которой находился в аттическом
селении Рамнунт.
12
www.franklang.ru
18
озаряют первые лучи восходящего солнца26, арии и богатые древней
ученостью египтяне почитают меня так, как должно, называя настоящим
моим именем — царственной Изидой. Вот я пред тобою, твоим бедам
сострадая, вот я, благожелательная и милосердная. Оставь плач и жалобы,
гони прочь тоску — по моему промыслу уже занимается для тебя день
спасения. Слушай же со всем вниманием мои наказы».
Луций исполняет все наказы Изиды, превращается обратно в человека, затем
становится адептом культа богини, проходит посвящение, в результате чего
(как он сообщает) жизнь его складывается благополучно и он достигает
успеха в делах: «И, клянусь Геркулесом, не пожалел я о хлопотах и
издержках: по щедрому промыслу богов, выступления в суде стали
приносить мне изрядный доходец». Я думаю, что эти слова нужно
воспринимать не как буквальную радость Апулея по поводу его адвокатской
деятельности (в последней главе становится ясно, что он говорит уже не
столько о Луции, сколько о себе), а как его шутку. Дело не в успехе, а в том,
что посвященность дает чувство радости, которая нет-нет да и пробьется
наружу в виде веселой шутки, смеха.
Это свойственно, кстати сказать, и Пушкину. Это по-пушкински. Веселое
имя — Пушкин, как сказал Блок в статье «О назначении поэта»:
«Наша память хранит с малолетства веселое имя: Пушкин. Это имя, этот
звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена
императоров, полководцев, изобретателей орудий убийства, мучителей и
мучеников жизни. И рядом с ними — это легкое имя: Пушкин».
В свете есть такие ль дива?
Вот идет молва правдива:
За морем царевна есть,
Что не можно глаз отвесть:
…Эфиопы, которых озаряют первые лучи восходящего солнца… По представлению древних, Эфиопия
была сказочной страной и простиралась к востоку и западу от Нила.
26
www.franklang.ru
19
Днем свет Божий затмевает,
Ночью землю освещает,
Месяц под косой блестит,
А во лбу звезда горит.
А сама-то величава,
Выплывает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Узнаете? Царевна Лебедь из «Сказки о царе Салтане». И, конечно же, Изида.
И сама вышла из воды, и речь у нее водяная. У апулеевой Изиды надо лбом
— излучающая яркий свет круглая пластинка-зеркало, у пушкинской — «во
лбу звезда горит».
www.franklang.ru
20
Афродита на лебеде. Изображение на чаше. Около 475 года до н. э.
Это понятно: читал Апулея, а когда писал сказку, вспомнил. Но почему
мелькнул Апулей в тех строках романа «Евгений Онегин», где речь шла о
явлении Музы?
Одно из двух: либо Пушкин имел очную встречу с Изидой и, говоря о Музе,
специально приплел Апулея (не надеясь, конечно, что читатель разберется в
шифре, а просто для себя самого), либо он сделал это подспудно,
неосознанно. Тогда это улыбка (или подмигивание) богини.
www.franklang.ru
21
Морская роза
Итак, Изида (она же Муза) появляется, возникает из воды. Во всяком случае
на фоне воды, в связи с водой. Вот, кстати, еще из «Евгения Онегина»:
Как часто ласковая муза
Мне услаждала путь немой
Волшебством тайного рассказа!
Как часто по скалам Кавказа
Она Ленорой, при луне,
Со мной скакала на коне!
Как часто по брегам Тавриды
Она меня во мгле ночной
Водила слушать шум морской,
Немолчный шепот Нереиды27,
Глубокий, вечный хор валов,
Хвалебный гимн Отцу миров.
Почему, собственно говоря, из воды?
Прежде чем ответить на этот вопрос, посмотрим еще два видения. Я почти
уверен, что реальное видение Музы было у Артюра Рембо. Вот его
стихотворение «Офелия» 1870 года (поэту 15 лет). Я узнаю здесь и свою
картинку (по женскому образу, разлагающемуся в воде, а также по
некоторым деталям описания):
1
27
Нереида (в греческой мифологии) — морская нимфа, дочь морского божества Нерея.
www.franklang.ru
22
По черной глади вод, где звезды спят беспечно,
Огромной лилией Офелия плывет,
Плывет, закутана фатою подвенечной.
В лесу далеком крик: олень замедлил ход.
По сумрачной реке уже тысячелетье
Плывет Офелия, подобная цветку;
В тысячелетие, безумной, не допеть ей
Свою невнятицу ночному ветерку.
Лобзая грудь ее, фатою прихотливо
Играет бриз, венком ей обрамляя лик.
Плакучая над ней рыдает молча ива.
К мечтательному лбу склоняется тростник.
Не раз пришлось пред ней кувшинкам расступиться.
Порою, разбудив уснувшую ольху,
Она вспугнет гнездо, где встрепенется птица.
Песнь золотых светил звенит над ней, вверху.
2
Офелия, белей и лучезарней снега,
Ты юной умерла, унесена рекой:
Не потому ль, что ветр норвежских гор с разбега
О терпкой вольности шептаться стал с тобой?
Не потому ль, что он, взвевая каждый волос,
Нес в посвисте своем мечтаний дивных сев?
Что услыхала ты самой Природы голос
www.franklang.ru
23
Во вздохах сумерек и жалобах дерев?
Что голоса морей, как смерти хрип победный,
Разбили грудь тебе, дитя? Что твой жених,
Тот бледный кавалер, тот сумасшедший бедный,
Апрельским утром сел, немой, у ног твоих?
Свобода! Небеса! Любовь! В огне такого
Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег;
Оно безмерностью твое глушило слово —
И Бесконечность взор смутила твой навек.
3
И вот Поэт твердит, что ты при звездах ночью
Сбираешь свой букет в волнах, как в цветнике.
И что Офелию он увидал воочью
Огромной лилией, плывущей по реке28.
28
Перевод Б. Лившица.
www.franklang.ru
24
Джон Эверетт Милле. Офелия. 1852 год.
Второе видение — Джеймса Джойса, из повести «Портрет художника в
юности». Я его уже приводил в книге «Портрет слова», но приведу еще раз,
это важно:
«Он был один. Отрешенный, счастливый, коснувшийся пьяного средоточия
жизни. Один — юный, дерзновенный, неистовый, один среди пустыни
пьянящего воздуха, соленых волн, выброшенных морем раковин и водорослей,
и дымчато-серого солнечного света, и весело и радостно одетых фигур
детей и девушек, и звучащих в воздухе детских и девичьих голосов.
Перед ним посреди ручья стояла девушка, она стояла одна, не двигаясь,
глядела на море. Казалось, какая-то волшебная сила превратила ее в
существо, подобное невиданной прекрасной морской птице. Ее длинные,
стройные, обнаженные ноги, точеные, словно ноги цапли — белее белого,
только прилипшая к ним изумрудная полоска водорослей метила их как знак.
www.franklang.ru
25
Ноги повыше колен чуть полнее, мягкого оттенка слоновой кости,
обнажены почти до бедер, где белые оборки панталон белели, как пушистое
оперение. Подол серо-синего платья, подобранный без стеснения спереди до
талии, спускался сзади голубиным хвостом. Грудь — как у птицы, мягкая и
нежная, нежная и мягкая, как грудь темнокрылой голубки. Но ее длинные
светлые волосы были девичьи, и девичьим, осененным чудом смертной
красы, было ее лицо.
Девушка стояла одна, не двигаясь, и глядела на море, но когда она
почувствовала его присутствие и благоговение его взгляда, глаза ее
обратились к нему спокойно и встретили его взгляд без смущения и вызова.
Долго, долго выдерживала она этот взгляд, а потом спокойно отвела глаза
и стала смотреть вниз на ручей, тихо плеская воду ногой — туда, сюда.
Первый легкий звук тихо плещущейся воды разбудил тишину, чуть слышный,
легкий, шепчущий, легкий, как звон во сне, — туда, сюда, туда, сюда, — и
легкий румянец задрожал на ее щеках.
«Боже милосердный!» — воскликнула душа Стивена в порыве земной
радости.
Он вдруг отвернулся от нее и быстро пошел по отмели. Щеки его горели,
тело пылало, ноги дрожали. Вперед, вперед, вперед уходил он, неистово
распевая гимн морю, радостными криками приветствуя кликнувшую его
жизнь.
Образ ее навеки вошел в его душу, но ни одно слово не нарушало священной
тишины восторга. Ее глаза позвали его, и сердце рванулось навстречу этому
призыву. Жить, заблуждаться, падать, торжествовать, воссоздавать
жизнь из жизни. Огненный ангел явился ему, ангел смертной красоты и
юности, посланец царств пьянящей жизни, чтобы в единый миг восторга
открыть перед ним врата всех путей заблуждения и славы. Вперед, все
вперед, вперед, вперед!
Он внезапно остановился и услышал в тишине стук собственного сердца.
Куда он забрел? Который теперь час?
www.franklang.ru
26
Вокруг него ни души, не слышно ни звука. Но прилив уже возвращался, и день
был на исходе. Он повернул к берегу и побежал вверх по отлогой отмели, не
обращая внимания на острую гальку; в укромной ложбинке, среди песчаных
холмов, поросших пучками травы, он лег, чтобы тишина и покой сумерек
утихомирили бушующую кровь.
Он чувствовал над собой огромный равнодушный купол неба и спокойное
шествие небесных тел; чувствовал под собой ту землю, что родила его и
приняла к себе на грудь.
В сонной истоме он закрыл глаза. Веки его вздрагивали, словно чувствуя
высшую упорядоченную энергию земли и ее стражей, словно ощущая
странное сияние какого-то нового, неведомого мира. Душа его замирала,
падала в этот новый мир, мир фантастический, туманный, неясный, словно
мир подводных глубин, где двигались смутные существа и тени. Мир —
мерцание или цветок? Мерцая и дрожа, дрожа и распускаясь вспыхивающим
светом, раскрывающимся цветком, развертывался мир в бесконечном
движении, то вспыхивая ярко-алым цветком, то угасая до белейшей розы,
лепесток за лепестком, волна света за волной света, затопляя все небо
мягкими вспышками одна ярче другой. Уже стемнело, когда он проснулся,
песок и чахлая трава его ложа теперь не переливались красками. Он
медленно встал и, вспомнив восторг, который пережил во сне, восхищенно и
радостно вздохнул».
«Долго, долго выдерживала она этот взгляд, а потом спокойно отвела глаза»
— точно так же было со мной! Удивительно совпадение именно мелких,
неочевидных подробностей.
Заметьте, что у Джойса девушка напоминает птицу, как бы превращается в
Леду: «белые оборки панталон белели, как пушистое оперение» и т. д. С
Ледой мы еще встретимся.
Изида возникает из воды потому, что вода означает смерть. «Воды смерти»,
как говорится в шумеро-аккадском эпосе о Гильгамеше. Гильгамеш в
www.franklang.ru
27
поисках бессмертия отправляется к Утнапишти — человеку, которому
удалось стать бессмертным, и встречает на пути «хозяйку богов»:
Сидури — хозяйка богов, что живет на обрыве у моря,
Живет она и брагой их угощает:
Ей дали кувшин, ей дали золотую чашу, —
Покрывалом покрыта, незрима людям.
Гильгамеш приближается к ее жилищу,
Шкурой одетый, покрытый прахом,
Плоть богов таится в его теле,
Тоска в утробе его обитает,
Идущему дальним путем он лицом подобен.
<…>
«Теперь, хозяйка, — где путь к Утнапишти29?
Каков его признак, — дай его мне ты,
Дай же ты мне пути того признак:
Если возможно — переправлюсь морем,
Если нельзя — побегу пустыней!»
Хозяйка ему вещает, Гильгамешу:
«Никогда, Гильгамеш, не бывало переправы,
И не мог переправиться морем никто, здесь бывавший издревле, —
Шамаш-герой30 переправится морем, —
Кроме Шамаша, кто это может?
Трудна переправа, тяжела дорога,
Глубоки воды смерти, что ее преграждают.
А что, Гильгамеш, переправившись морем, —
Вод смерти достигнув, — ты будешь делать?
Утнапишти[м] (шумер. Зиусудра) — мифический царь древнего шумерского города Шуриппака,
переживший потоп. Имя «Ута-напишта» (так первоначально) значит: «Я нашел жизнь». (Комментарии — из
книги «Я открою тебе сокровенное слово. Литература Вавилонии и Ассирии». М., 1981.)
30
Шамаш (шумер. Уту́) — всевидящий бог Солнца, небесный судия и защитник справедливости,
покровитель предсказателей и гадателей.
29
www.franklang.ru
28
А вот «воды смерти» в стихотворении Тютчева «Последний катаклизм»
(вполне языческом):
Когда пробьет последний час природы,
Состав частей разрушится земных:
Все зримое опять покроют воды,
И Божий лик изобразится в них!
Все разрушается, возвращается в «первооснову жизни» (Мандельштам). И
тогда в этой первооснове, как в зеркале, отражается божество. И из
первоосновы начинает появляться, рождаться новый мир. Мир явлений.
Мертвая Офелия вдруг становится Офелией-лилией.
Если в старом мире связи между явлениями были нарушены, повреждены,
разорваны, то в этом новом мире явления помнят о своем родстве через
первооснову. Они подобны лепесткам единого распускающегося цветка —
розы: «Мерцая и дрожа, дрожа и распускаясь вспыхивающим светом,
раскрывающимся цветком, развертывался мир в бесконечном движении, то
вспыхивая ярко-алым цветком, то угасая до белейшей розы, лепесток за
лепестком, волна света за волной света, затопляя все небо мягкими
вспышками одна ярче другой». Роза — символ Изиды. И Луций-осел, чтобы
вернуться в человеческое обличье, должен пожевать розу. Беда только в том,
что на протяжении всего романа ему никак это не удается, пока не помогает
Изида. (Кстати, чувствуете веселье писателя?)
Ну и, конечно, для того, кто пожевал розу, не только явления, но и слова
помнят о первооснове, о «ненарушаемой связи всего живого», как говорится
об этом в стихотворении Мандельштама «Silentium»:
Она еще не родилась,
Она и музыка и слово,
www.franklang.ru
29
И потому всего живого
Ненарушаемая связь.
Спокойно дышат моря груди,
Но, как безумный, светел день.
И пены бледная сирень
В черно-лазоревом сосуде.
Да обретут мои уста
Первоначальную немоту,
Как кристаллическую ноту,
Что от рождения чиста!
Останься пеной, Афродита,
И, слово, в музыку вернись,
И, сердце, сердца устыдись,
С первоосновой жизни слито!
Сравните:
А сама-то величава,
Выплывает, будто пава;
А как речь-то говорит,
Словно реченька журчит.
Для Пушкина поэтическая речь — это голос музы-Нереиды, это речь воды.
Такова, например, и речь Овидия в поэме «Цыганы»:
Имел он песен дивный дар
И голос, шуму вод подобный…
www.franklang.ru
30
Удается достать морскую розу и Гильгамешу (по подсказке Утнапишти):
«Гильгамеш, ты ходил, уставал и трудился, —
Что ж мне дать тебе, в свою страну да вернешься?
Я открою, Гильгамеш, сокровенное слово,
И тайну цветка тебе расскажу я:
Этот цветок — как тёрн на дне моря,
Шипы его, как у розы, твою руку уколют.
Если этот цветок твоя рука достанет, —
Будешь всегда ты молод».
Когда Гильгамеш услышал это,
Открыл он крышку колодца,
Привязал к ногам тяжелые камни,
Утянули они его в глубь Океана.
Он схватил цветок, уколов свою руку;
От ног отрезал тяжелые камни,
Вынесло море его на берег.
Тянет «в глубь Океана» и Пушкина. Его Муза — русалка, в которой ему и
жизнь, и смерть. Ведь русалка — это мертвая девушка, утопленница. Но
вместе с тем она ожившая, живая. Это одновременно и богиня жизни, и
богиня смерти. Вот стихотворение, где Пушкин говорит о том же, о чем, как
мы слышали, говорили Апулей, Рембо и Джойс:
Как счастлив я, когда могу покинуть
Докучный шум столицы и двора
И убежать в пустынные дубровы,
На берега сих молчаливых вод.
www.franklang.ru
31
О, скоро ли она со дна речного
Подымется, как рыбка золотая?
Как сладостно явление ее
Из тихих волн, при свете ночи лунной!
Опутана зелеными власами,
Она сидит на берегу крутом.
У стройных ног, как пена белых, волны
Ласкаются, сливаясь и журча.
Ее глаза то меркнут, то блистают,
Как на небе мерцающие звезды;
Дыханья нет из уст ее, но сколь
Пронзительно сих влажных синих уст
Прохладное лобзанье без дыханья,
Томительно и сладко — в летний зной
Холодный мед не столько сладок жажде.
Когда она игривыми перстами
Кудрей моих касается, тогда
Мгновенный хлад, как ужас, пробегает
Мне голову, и сердце громко бьется,
Томительно любовью замирая.
И в этот миг я рад оставить жизнь,
Хочу стонать и пить ее лобзанье —
А речь ее... Какие звуки могут
Сравниться с ней — младенца первый лепет,
Журчанье вод, иль майской шум небес,
Иль звонкие Бояна Славья гусли.
www.franklang.ru
32
Снежная королева и улыбка Джоконды
У Новалиса (Фридрих фон Гарденберг, 1772 — 1801), одного из первых
романтиков, 19 марта 1797 года умерла от чахотки пятнадцатилетняя невеста,
София фон Кюн. Около гробницы Софии Новалис однажды пережил нечто
совершенно особенное, что не только заставило его отказаться от мысли
последовать за Софией в смерть, но и стало основным вдохновением всего
его творчества. А именно: могильный холм превратился в облако пыли, в
котором Новалису явилась его невеста — «просветленный лик любимой».
Вот как он пишет об этом в «Гимнах к ночи» (гимн третий):
«Однажды, когда я горькие слезы лил, когда, истощенная болью, иссякла моя
надежда и на сухом холме, скрывавшем в тесной своей темнице образ моей
жизни, я стоял — одинокий, как никто еще не был одинок, неизъяснимой
боязнью гонимый, измученный, весь в своем скорбном помысле, — когда
искал я подмоги, осматриваясь понапрасну, не в силах шагнуть ни вперед, ни
назад, когда в беспредельном отчаянье тщетно держался за жизнь,
ускользавшую, гаснущую: тогда ниспослала мне даль голубая с высот моего
былого блаженства пролившийся сумрак — и сразу расторглись узы
рожденья, оковы света. Сгинуло земное великолепье вместе с моею печалью,
слилось мое горе с непостижимою новой вселенной — ты, вдохновенье
ночное, небесною дремой меня осенило; тихо земля возносилась, над нею
парил мой новорожденный, не связанный более дух. Облаком праха клубился
холм — сквозь облако виделся мне просветленный лик любимой. В очах у нее
опочила вечность, — руки мои дотянулись до рук ее, с нею меня сочетали,
сияя, нерасторжимые узы слез. Тысячелетия канули вдаль, миновав, словно
грозы. У ней в объятьях упился я новою жизнью в слезах. — Это
пригрезилось мне однажды и навеки, и с тех пор я храню неизменную вечную
веру в небо Ночи, где светит возлюбленная».
www.franklang.ru
33
Казалось бы, в таком видении нет ничего исключительного: когда у коголибо умирает любимый человек, подобные галлюцинации нередки: ощущают
присутствие умершего, даже слышат его зовущий, окликающий голос.
Однако интересно, что подобное явление женского образа в дневной грезе
вовсе не обязательно связано со смертью любимого существа, вообще с
конкретным человеком. Так, философу Владимиру Соловьеву (1853 — 1900)
— с которого в основном и началось «новое религиозное сознание» в России
рубежа XIX и XX веков — в мистическом видении открылась София —
премудрость Божья, Душа Мира. Она являлась ему трижды (первый раз — в
детстве), во время второго своего появления она приказала ему: «В Египте
будь!» (кстати, на родине Изиды). Он отправился в Египет, где состоялась
его третья встреча с Софией — в пустыне под Каиром между 25 и 27 ноября
1875 года. Соловьев написал обо всем об этом в поэме «Три свидания». Вот
маленький отрывок из нее:
И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядет вовеки —
Всё обнял тут один недвижный взор...
Синеют подо мной моря и реки,
И дальний лес, и выси снежных гор.
Всё видел я, и всё одно лишь было —
Один лишь образ женской красоты...
Безмерное в его размер входило, —
Передо мной, во мне — одна лишь ты.
www.franklang.ru
34
Как бы то ни было, подобная встреча становится возможной лишь тогда,
когда человек, так сказать, «дошел до точки»: «не в силах шагнуть ни вперед,
ни назад». И вот тут возможна «шоковая терапия», более того, его надо
умертвить и потом оживить, как героя сказки. В этом, как известно, и
заключается суть обряда посвящения — как в племенах первобытного образа
жизни (что и отразилось в народной сказке), так и в обряде Изиды. Вот что
говорит об этом Апулей (надо, конечно, учесть, что раскрывать тайну обряда
он не имеет права, поэтому отделывается общими словами, подшучивая над
читателем):
«Да и самый обычай этот установлен в уподобление добровольной смерти и
дарованного из милости спасения, так как богиня имеет обыкновение
намечать своих избранников из тех, которые, уже окончив путь жизни и
стоя на пороге последнего дыхания, тем лучше могут хранить в молчании
великую тайну небесного учения: промыслом ее в какой-то мере вторично
рожденные, они обретают возможность еще раз начать путь к спасению.
<…>
Может быть, ты страстно захочешь знать, усердный читатель, что там
говорилось, что делалось? Я бы сказал, если бы позволено было говорить, ты
бы узнал, если бы слышать было позволено. Но одинаковой опасности
подвергаются в случае такого дерзкого любопытства и язык и уши.
Впрочем, если ты объят благочестивой жаждой познания, не буду тебя
дальше томить. Итак, внимай и верь, ибо это — истина. Достиг я рубежей
смерти, переступил порог Прозерпины и вспять вернулся, пройдя через все
стихии; в полночь видел я солнце в сияющем блеске, предстал пред богами
подземными и небесными и вблизи поклонился им. Вот я тебе и рассказал, а
ты, хотя и выслушал, должен остаться в прежнем неведении».
И вот я читаю своей почти пятилетней дочке «Снежную королеву»
Андерсена — и понимаю, что Андерсен действительно видел Снежную
королеву, что его Кай тоже «переступил порог Прозерпины»:
«А на дворе бушевала метель.
www.franklang.ru
35
— Это роятся белые пчелки, — сказала старая бабушка.
— А у них есть королева? — спросил мальчик, потому что он знал, что у
настоящих пчел она есть.
— Есть, — ответила бабушка. — Королева летает там, где снежный рой
всего гуще; она больше всех снежинок и никогда не лежит подолгу на земле,
а снова улетает с черной тучей. Иногда в полночь она летает по улицам
города и заглядывает в окна, — тогда они покрываются чудесными
ледяными узорами, словно цветами.
— Мы видели, видели, — сказали дети и поверили, что все это сущая правда.
— А может Снежная королева придти к нам? — спросила девочка.
— Пусть только попробует! — сказал мальчик. — Я посажу ее на
раскаленную печку, и она растает.
Но бабушка погладила его по голове и завела разговор о другом.
Вечером, когда Кай вернулся домой и уже почти разделся, собираясь лечь в
постель, он забрался на скамеечку у окна и заглянул в круглое отверстие в
том месте, где оттаял лед. За окном порхали снежинки; одна из них, самая
большая, опустилась на край цветочного ящика. Снежинка росла, росла,
пока, наконец, не превратилась в высокую женщину, закутанную в
тончайшее белое покрывало; казалось, оно было соткано из миллионов
снежных звездочек. Женщина эта, такая прекрасная и величественная, была
вся изо льда, из ослепительного, сверкающего льда, — и все же живая; глаза
ее сияли, как две ясные звезды, но в них не было ни тепла, ни покоя. Она
склонилась к окну, кивнула мальчику и поманила его рукой. Мальчик испугался
и спрыгнул со скамеечки, а мимо окна промелькнуло что-то, похожее на
огромную птицу».
Вы сами видите, как похожи Офелия Рембо и Снежная королева Андерсена.
«Офелия, белей и лучезарней снега…» (O pâle Ophélia ! belle comme la neige
!), «В огне такого / Виденья, хрупкая, ты таяла, как снег» (Quel rêve, ô pauvre
Folle ! Tu te fondais à lui comme une neige au feu…). Особенным же для меня
свидетельством того, что у Андерсена было настоящее видение, является
www.franklang.ru
36
возникающий в связи со Снежной королевой образ зеркала, которое
смастерил тролль и которое разбилось, когда тролли несли его на небо:
«И вот они захотели добраться до неба, чтобы посмеяться над ангелами и
над Господом Богом. Чем выше поднимались они, тем больше гримасничало
и кривлялось зеркало; им трудно было удержать его: они летели все выше и
выше, все ближе к Богу и ангелам; но вдруг зеркало так перекосилось и
задрожало, что вырвалось у них из рук и полетело на землю, там оно
разбилось вдребезги».
Тролли несут зеркало на небо. Иллюстрация Вильгельма Педерсена (1820 —
1859).
Зеркало светится и на челе Изиды в описании Апулея: «а как раз посредине,
надо лбом, круглая пластинка излучала яркий свет, словно зеркало или,
скорее, верный признак богини Луны».
www.franklang.ru
37
Дело в том, что когда человек видит Изиду, она не просто является сама по
себе, в обычном мире, но она изменяет собой мир, становится центром
измененного мира. Помните, как у Джойса: «Душа его замирала, падала в
этот новый мир, мир фантастический, туманный, неясный, словно мир
подводных глубин». Мир становится как бы водным, все видится словно
сквозь толщу воды — так сказать, сфумато31. (Отсюда, кстати,
примечательная деталь: Изида часто является под каким-либо покровом, под
какой-либо завесой: она полускрыта туманом, вуалью и т. п.32) При этом
поверхность воды обладает способностью замерзать, леденеть — и вот тут-то
и возникает зеркало. Затем зеркало раскалывается, мир начинает распадаться
на бесконечное количество кусочков-осколков.
Джордано Бруно (во время процесса, который устроила против него
инквизиция) говорил, что Мировая Душа — это зеркало, которое все время
то раскалывается на мелкие частицы, то вновь собирается в цельную
зеркальную поверхность.
Кстати, о Возрождении. Посмотрите на Джоконду с ее знаменитой
загадочной улыбкой. Не по душе пришлась эта улыбка русским религиозным
философам! Первым негативно высказался Флоренский, а потом на этой
нелюбви к загадочной улыбке Лосев построил свою книгу «Эстетика
Возрождения». Вот что он пишет:
«Что касается знаменитой "Моны Лизы", то зоркие глаза искусствоведов
уже давно рассмотрели в этом портрете чисто классические, т. е.
возрожденческие, черты — ясность очертаний, осязаемую гибкость линий,
Сфумато (в живописи) — открытие и изобретение Леонардо да Винчи: размытые, расплавленные контуры
и сгущающиеся тени, в которых формы незаметно перетекают друг в друга.
32
Сравните в уже встретившихся нам примерах: «Но прекрасный вид был словно покрыт темной вуалью»
(Шницлер), «Но что больше всего поразило мое зрение, так это черный плащ, отливавший темным блеском»
(Апулей), «Лобзая грудь ее, фатою прихотливо / Играет бриз, венком ей обрамляя лик» (Рембо),
«покрывалом покрыта, незрима людям» (хозяйка богов в «Гильгамеше»), «сквозь облако виделся мне
просветленный лик любимой» (Новалис), «Снежинка росла, росла, пока, наконец, не превратилась в
высокую женщину, закутанную в тончайшее белое покрывало; казалось, оно было соткано из миллионов
снежных звездочек» (Андерсен). Мы еще будем много говорить (в связи с Изидой и морем) о романе
Германа Мелвилла «Моби Дик», так вот в нем есть глава, целиком посвященная фонтану, выбрасываемому
китом. Писатель говорит «о могучем, туманном чудовище, гордо плывущем по безмятежному лону
тропических вод и несущем над своей громадной обтекаемой головой балдахин белого пара, порожденного
его непередаваемыми мыслями».
31
www.franklang.ru
38
скульптурные переливы настроения в пределах физиономии и гармонию
противоречивого и зовущего в неопределенную даль портрета с
полуфантастическим пейзажем и неопределенно звучащими голубоватозелеными горами, с извилистой трактовкой пейзажа. Это — Ренессанс.
Однако едва ли возрожденчески трактована знаменитая улыбка Джоконды,
вызвавшая к жизни столь неимоверное количество разных анализов, часто
весьма вздорных. Хорошо, если просто говорят о влечении к себе этой
улыбки. Ведь стоит только всмотреться в глаза Джоконды, как можно без
труда заметить, что она, собственно говоря, совсем не улыбается. Это не
улыбка, но хищная физиономия с холодными глазами и с отчетливым
знанием беспомощности той жертвы, которой Джоконда хочет овладеть и
в которой кроме слабости она рассчитывает еще на бессилие перед
овладевшим ею скверным чувством. Едва ли в этом можно находить
вершину Ренессанса. Мелкокорыстная, но тем не менее бесовская улыбочка
выводит эту картину далеко за пределы Ренессанса, хотя и здесь
общевозрожденческая личностно-материальная направленность все же
остается непоколебимой».
Что смутило сих почтенных мужей? Амбивалентность, конечно. Но вот мы с
дочкой читаем русскую народную сказку об Иване-царевиче, Жар-птице и о
сером волке. Серый волк — вот кто амбивалентен! Иван-царевич
отправляется за Жар-птицей, подъезжает к лесу — тут выбегает серый волк,
разрывает его коня и говорит недоумевающему и пригорюнившемуся Ивану:
«Да тебе на твоем добром коне во веки веков не доскакать бы до Жар-птицы.
Я один знаю, где она живет. Садись-ка лучше на меня да держись крепче.
Загрыз я твоего доброго коня, теперь послужу тебе верой и правдой». Этот
волк и есть Муза. Сел бы русский религиозный философ на такого волка?
Нет, палкой бы отогнал. Попробовал бы отогнать. А поэту без такого волка
никуда не добраться.
www.franklang.ru
39
В. М. Васнецов. Иван-царевич на Сером Волке. 1889 год.
«— А может Снежная королева придти к нам? — спросила девочка.
— Пусть только попробует! — сказал мальчик. — Я посажу ее на
раскаленную печку, и она растает.
Но бабушка погладила его по голове и завела разговор о другом».
Русским религиозным философам пригодилась бы такая мудрая бабушка!
В неолитическом поселении Чатал-Хююк в Анатолии (8 — 6-е тысячелетие
до н. э.) была найдена интересная женская статуэтка. Спереди — дородная
женщина, возможно, беременная, сзади — скелет (то есть спина и зад той же
www.franklang.ru
40
женщины, но остались одни кости). Это и есть Изида, амбивалентная —
одновременно и смерть, и жизнь. (И я узнаю в ней свое разлагающееся
видение!) И Снежная королева. Путь к жизни лежит через смерть. Однако
что же делать, чтобы не оказаться навечно в плену у Снежной королевы?
Посмотрим, что делают люди. Луций, чтобы спастись, молится Изиде. Ибо,
как замечает Апулей, «ведь и ключи от преисподней, и оплот спасения — в
руках у богини».
Пророк Иона, погруженный в водную стихию, проглоченный воплощением
этой стихии — китом, молится «Господу Богу своему»:
«И повелел Господь большому киту поглотить Иону; и был Иона во чреве
этого кита три дня и три ночи.
И помолился Иона Господу Богу своему из чрева кита и сказал: к Господу
воззвал я в скорби моей, и Он услышал меня; из чрева преисподней я возопил,
и Ты услышал голос мой.
Ты вверг меня в глубину, в сердце моря, и потоки окружили меня, все воды
Твои и волны Твои проходили надо мною.
И я сказал: отринут я от очей Твоих, однако я опять увижу святый храм
Твой.
Объяли меня воды до души моей, бездна заключила меня; морскою травою
обвита была голова моя.
До основания гор я нисшел, земля своими запорами навек заградила меня; но
Ты, Господи Боже мой, изведешь душу мою из ада.
Когда изнемогла во мне душа моя, я вспомнил о Господе, и молитва моя
дошла до Тебя, до храма святаго Твоего.
Чтущие суетных и ложных [богов] оставили Милосердаго своего, а я гласом
хвалы принесу Тебе жертву; что обещал, исполню: у Господа спасение!
И сказал Господь киту, и он изверг Иону на сушу».
www.franklang.ru
41
Иона и морское чудовище. Италия, конец XII века.
Данте (в «Божественной комедии»), идя через преисподнюю (через Ад) к
спасению (то есть через «бездну» — вверх), молится, конечно, тоже не
Изиде. Однако без Изиды не обошлось (как не обошлось в случае Ионы без
кита): Данте встретил в Чистилище свою Беатриче и последовал за ней
дальше, в Рай. Через реальную женщину Беатриче ему явилась Душа Мира.
О своем видéнии Данте рассказывает в автобиографической книге «Новая
жизнь».
www.franklang.ru
42
Генри Холидэй. Данте и Беатриче. 1883 год. Не напоминает ли вам это
встречу Мастера и Маргариты в романе Булгакова?33
А вот как предстает Беатриче в «Божественной комедии»:
Как иногда багрянцем залиты
В начале утра области востока,
А небеса прекрасны и чисты,
И солнца лик, поднявшись невысоко,
Настолько застлан мягкостью паров,
«Тут глаза гостя широко открылись, и он продолжал шептать, глядя на луну:
— Она несла в руках отвратительные, тревожные желтые цветы. Черт их знает, как их зовут, но они первые
почему-то появляются в Москве. И эти цветы очень отчетливо выделялись на черном ее весеннем пальто.
Она несла желтые цветы! Нехороший цвет. Она повернула с Тверской в переулок и тут обернулась. Ну,
Тверскую вы знаете? По Тверской шли тысячи людей, но я вам ручаюсь, что увидела она меня одного и
поглядела не то что тревожно, а даже как будто болезненно. И меня поразила не столько ее красота, сколько
необыкновенное, никем не виданное одиночество в глазах!»
33
www.franklang.ru
43
Что на него спокойно смотрит око34, —
Так в легкой туче ангельских цветов,
Взлетавших и свергавшихся обвалом
На дивный воз и вне его краев,
В венке олив, под белым покрывалом35,
Предстала женщина, облачена
В зеленый плащ и в платье огне-алом36.
И дух мой, — хоть умчались времена,
Когда его ввергала в содроганье
Одним своим присутствием она,
А здесь неполным было созерцанье, —
Пред тайной силой, шедшей от нее,
Былой любви изведал обаянье.
<…>
Как адмирал, чтобы людей увлечь
На кораблях воинственной станицы,
То с носа, то с кормы к ним держит речь,
Такой, над левым краем колесницы,
Чуть я взглянул при имени своем,
Сравните, у Анненского:
Но чрез полог темнолистый
Я дождусь другого солнца
Цвета мальвы золотистой
Или розы и червонца.
35
Сравните с покрывалом Офелии у Рембо.
36
И на изображении Изиды из гробницы Сети I вы видели зеленый плащ и красное (или светло-коричневое)
платье.
34
www.franklang.ru
44
Здесь поневоле вписанном в страницы,
Возникшая с завешенным челом
Средь ангельского празднества — стояла,
Ко мне чрез реку обратясь лицом37.
Хотя опущенное покрывало,
Окружено Минервиной листвой,
Ее открыто видеть не давало,
Но, с царственно взнесенной головой,
Она промолвила, храня обличье
Того, кто гнев удерживает свой:
"Взгляни смелей! Да, да, я — Беатриче.
Как соизволил ты взойти сюда,
Где обитают счастье и величье?"
Глаза к ручью склонил я, но когда
Себя увидел, то, не молвив слова,
К траве отвел их, не стерпев стыда.
Так мать грозна для сына молодого,
Как мне она казалась в гневе том:
Горька любовь, когда она сурова.
Она умолкла; ангелы кругом
Запели: «In te, Domine, speravi38»,
37
38
Сравните с рекой у Рембо.
«На Тебя, Господи, уповаю» (лат.).
www.franklang.ru
45
На «pedes meos39» завершив псалом.
Как леденеет снег в живой дубраве,
Когда, славонским ветром остужен,
Хребет Италии сжат в мерзлом сплаве,
И как он сам собою поглощен,
Едва дохнет земля, где гибнут тени,
И кажется — то воск огнем спален, —
Таков был я, без слез и сокрушений,
До песни тех, которые поют
Вослед созвучьям вековечных сеней;
Но чуть я понял, что они зовут
Простить меня, усердней, чем словами:
«О госпожа, зачем так строг твой суд!», —
Лед, сердце мне сжимавший как тисками40,
Стал влагой и дыханьем и, томясь,
Покинул грудь глазами и устами41.
Секрет улыбки Джоконды, кажется, недавно раскрыли. Судя по некоторым
элементам одежды, Мона Лиза беременна, хотя и совсем чуть-чуть. Так что
Изида улыбается новой жизни, в ней зреющей, чтобы потом раскрыться,
подобно розе. Но даже если улыбка эта влечет и манит, уважаемый философ,
что ж тут такого бесовского? C’est la vie!
«ноги мои»: «statuisti in loco spatioso pedes meos» — «поставил ноги мои на пространном месте».
Сравните с оледеневшим сердцем Кая из «Снежной королевы».
41
Перевод М. В. Лозинского.
39
40
www.franklang.ru
46
Леонардо да Винчи. Мона Лиза (портрет госпожи Лизы Джокондо). 1503 —
1519 годы.
www.franklang.ru
47
Конечно, путь к Изиде смертельно опасен. Но с этой опасностью приходится
мириться художнику (да и всякому человеку) на его творческом пути. В
ослиной шкуре тоже опасно (и довольно противно) оставаться.
В романе Германа Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит» (в главе «На
мачте») автор (или его герой), говоря о тех юношах, что дежурят на мачте,
высматривая китов, рассуждает о притягивающей и губительной силе моря:
«Часто бывает, что капитаны принимаются отчитывать этих рассеянных
юных философов, укоряя их в том, что они недостаточно «болеют» за успех
плавания; что им совершенно чуждо благородное честолюбие, так что в
глубине души они даже скорее предпочтут не увидеть кита, чем увидеть.
Но все напрасно: у молодых платоников, кажется, неважно со зрением, они
близоруки, какой же им смысл напрягать зрительный нерв? А свои
театральные бинокли они оставили дома.
— Эй ты, мартышка, — сказал однажды гарпунщик одному такому юноше.
— Мы уж скоро три года как промышляем, а ты еще ни одного кита не
поднял. Когда ты стоишь наверху, киты попадаются реже, чем зубы у
курицы.
Может быть, они в самом деле не попадаются, а может быть, наоборот,
плавают целыми стаями; но, убаюканный согласным колыханием волн и грез,
этот задумчивый юноша погружается в такую сонную апатию смутных,
рассеянных мечтаний, что под конец перестает ощущать самого себя;
таинственный океан у него под ногами кажется ему олицетворением
глубокой, синей, бездонной души, единым дыханием наполняющей природу и
человека; и все необычное, еле различимое, текучее и прекрасное, что
ускользает от его взора, всякий смутно мелькнувший над волнами плавник
невидимого подводного существа, представляется ему лишь воплощением
тех неуловимых дум, которые в своем неустанном полете посещают на
мгновение наши души. В этом сонном очаровании дух твой уносится назад, к
своим истокам; он растворяется во времени и в пространстве <…> и под
конец становится частью каждого берега по всему нашему земному шару.
www.franklang.ru
48
И вот в тебе нет уже жизни помимо той, какой одаряет тебя тихое
покачивание корабля, который сам получил ее от моря, а море — от
загадочных Божьих приливов и отливов. Но попробуй только, объятый этим
сном, этой грезой, чуть сдвинуть руку или ногу, попробуй разжать пальцы,
и ты тут же в ужасе вновь ощутишь самого себя. <…> И может статься,
в полдень, в ясный, погожий полдень, когда так прозрачен воздух, ты с
коротким, сдавленным криком сорвешься и полетишь головой вниз в
тропическое море, чтобы навсегда скрыться в его ласковых волнах.»
Вот как изобразил Музу Михаил Врубель — «зовущую в неопределенную
даль», весьма похожую на Снежную королеву (картина «Царевна Лебедь»,
1900 год):
www.franklang.ru
49
«Мальчик испугался и спрыгнул со скамеечки, а мимо окна промелькнуло
что-то, похожее на огромную птицу».
Рыжелистая рябина
В книге «О любви» Стендаль замечает:
«Влюбленный видит любимую женщину на линии горизонта всех пейзажей,
попадающихся на его пути, и, когда он едет за сто миль с целью увидеть ее
на один миг, каждое дерево, каждая скала говорят ему о ней различным
образом и сообщают что-нибудь новое».
Для Стендаля это иллюзия, греза: на самом деле никакой любимой женщины
в пейзаже нет. А вот для Пастернака — есть, как можно заметить, например,
в романе «Доктор Живаго». Афродита выходит на сей раз не из воды, а из
леса:
«Юрий Андреевич с детства любил сквозящий огнем зари вечерний лес. В
такие минуты точно и он пропускал сквозь себя эти столбы света. Точно
дар живого духа потоком входил в его грудь, пересекал все его существо и
парой крыльев выходил из-под лопаток наружу. Тот юношеский первообраз,
который на всю жизнь складывается у каждого и потом навсегда служит и
кажется ему его внутренним лицом, его личностью, во всей первоначальной
силе пробуждался в нем и заставлял природу, лес, вечернюю зарю и всё
видимое преображаться в такое же первоначальное и всеохватывающее
подобие девочки. "Лара!" — закрыв глаза, полушептал или мысленно
обращался он ко всей своей жизни, ко всей Божьей земле, ко всему
расстилавшемуся перед ним, солнцем озаренному пространству»42.
Подобное испытывает и герой Джойса в повести «Портрет художника в юности»: «Ему не хотелось
играть. Ему хотелось встретить в действительном мире тот неуловимый образ, который непрестанно
мерещился его душе. Он не знал ни где, ни как искать его. Но предчувствие говорило ему, что без всяких
усилий с его стороны образ этот когда-нибудь предстанет перед ним. Они встретятся спокойно, как если бы
уже знали друг друга и условились встретиться где-нибудь под аркой или в каком-нибудь другом более
42
www.franklang.ru
50
«Вечерний лес», «сквозящий огнем зари» — это такое же сочетание инь и ян,
как и морская роза, как и «Все зримое опять покроют воды, И Божий лик
изобразится в них!». Вы видите здесь основу, лес — «первооснову жизни»,
пронизанную светом. И «юношескому первообразу» главного героя
(которого можно представить себе, например, как улыбающегося греческого
юношу-куроса, «архаического Аполлона») откликается «первоначальное и
всеохватывающее подобие девочки», которое представляет собой всю его
жизнь.
укромном месте. Они будут одни — кругом темнота и молчание, и в это мгновение беспредельной нежности
он преобразится. Он исчезнет у нее на глазах, обратится в нечто бесплотное, а потом мгновенно
преобразится. Слабость, робость, неопытность спадут с него в этот волшебный миг».
www.franklang.ru
51
«Аполлон Тенейский». Около 560 — 550 годов до н. э.
Богиня возникает — и изменяет пространство, делает его очеловеченным: не
безразличным для Юрия Живаго, а обращенным именно к нему,
www.franklang.ru
52
приглашающим в путь именно его — по заветной тропинке. Это, как мы
прочли у Джойса, «кликнувшая его жизнь».
А далее в романе эта «девочка» предстает, оборачивается рябиной:
«У выхода из лагеря и из леса, который был теперь по-осеннему гол и весь
виден насквозь, точно в его пустоту растворили ворота, росла одинокая,
красивая, единственная изо всех деревьев сохранившая неопавшую листву
ржавая рыжелистая рябина. Она росла на горке над низким топким
кочкарником и протягивала ввысь, к самому небу, в темный свинец
предзимнего ненастья плоско расширяющиеся щитки своих твердых
разордевшихся ягод. Зимние пичужки с ярким, как морозные зори, оперением,
снегири и синицы, садились на рябину, медленно, с выбором клевали крупные
ягоды и, закинув кверху головки и вытянув шейки, с трудом их проглатывали.
Какая-то живая близость заводилась между птицами и деревом. Точно
рябина всё это видела, долго упрямилась, а потом сдавалась и, сжалившись
над птичками, уступала, расстегивалась и давала им грудь, как мамка
младенцу. "Что, мол, с вами поделаешь. Ну, ешьте, ешьте меня.
Кормитесь". И усмехалась».
Это то древнее (еще из каменного века) божество, которое условно называют
«Великой Богиней». Она же Мировое Древо. Судите сами: растет оно на
границе между пленом (принудительным пребыванием Юрия Живаго у
партизан) и свободой: «у выхода из лагеря и из леса», оно выделяется из всех
деревьев сохранившейся листвой, оно растет на горке и тянется к самому
небу, оно кормит птиц своими ягодами: «давала им грудь, как мамка
младенцу». Это мифическая «Хозяйка зверей». Для Юрия Живаго это сама
Жизнь, это Душа Мира, это Лара.
И вот Живаго слышит возле рябины песню:
«Доктор направлялся в лагерь. Близ поляны и горки, на которой росла
рябина, считавшаяся пограничной вехой лагеря, он услышал озорной
задорный голос Кубарихи, своей соперницы, как он в шутку звал лекарихузнахарку. Его конкурентка с крикливым подвизгиванием выводила что-то
www.franklang.ru
53
веселое, разухабистое, наверное, какие-то частушки. Ее слушали. Ее
прерывали взрывы сочувственного смеха, мужского и женского. Потом всё
смолкло. Все, наверное, разошлись.
Тогда Кубариха запела по-другому, про себя и вполголоса, считая себя в
полном одиночестве. Остерегаясь оступиться в болото, Юрий Андреевич в
потемках медленно пробирался по стежке, огибавшей топкую полянку перед
рябиной, и остановился как вкопанный. Кубариха пела какую-то старинную
русскую песню. Юрий Андреевич не знал ее. Может быть, это была ее
импровизация?
Русская песня, как вода в запруде. Кажется, она остановилась и не
движется. А на глубине она безостановочно вытекает из вешняков и
спокойствие ее поверхности обманчиво. Всеми способами, повторениями,
параллелизмами, она задерживает ход постепенно развивающегося
содержания. У какого-то предела оно вдруг сразу открывается и разом
поражает нас. Сдерживающая себя, властвующая над собою тоскующая
сила выражает себя так. Это безумная попытка словами остановить
время.
Кубариха наполовину пела, наполовину говорила:
Что бежал заюшка по белу́ свету́,
По белу́ свету да по белу́ снегу́.
Он бежал косой мимо рябины дерева,
Он бежал косой, рябине плакался.
У меня ль у зайца сердце робкое,
Сердце робкое, захолончивое,
Я робею, заяц, следу зверьего,
Следу зверьего, несыта волчья черева.
Пожалей меня, рябинов куст,
Что рябинов куст, краса рябина дерево.
Ты не дай красы своей злому ворогу,
Злому ворогу, злому ворону.
www.franklang.ru
54
Ты рассыпь красны ягоды горстью пó ветру,
Горстью по ветру, по белу́ свету, по белу́ снегу́.
Закати, закинь их на родиму сторону,
В тот ли крайний дом с околицы.
В то ли крайнее окно да в ту ли горницу,
Там затворница укрывается,
Милая моя, желанная.
Ты скажи на ушко моей жалёнушке
Слово жаркое, горячее.
Я томлюсь во плену, солдат ратничек,
Скучно мне солдату на чужбинушке.
А и вырвусь я из плена горького,
Вырвусь к ягодке моей красавице».
Юрий Живаго воспринимает эту песню, которую Кубариха пела вовсе не для
него, а для себя («считая себя в полном одиночестве»), как обращенную
именно к нему. Кем обращенную? Хозяйкой зверей.
И он слушается ее, и бежит «из плена горького»:
«Лыжи, мешок с сухарями и все нужное для побега было давно запасено у
него. Он зарыл эти вещи в снег за сторожевою чертою лагеря, под большою
пихтою, которую для верности еще отметил особою зарубкою. Туда, по
проторенной среди сугробов пешеходной стежке он и направился. Была
ясная ночь. Светила полная луна. Доктор знал, где расставлены на ночь
караулы, и с успехом обошел их. Но у поляны с обледенелою рябиной часовой
издали окликнул его и, стоя прямо на сильно разогнанных лыжах, скользком
подъехал к нему.
— Стой! Стрелять буду! Кто такой? Говори порядок.
— Да что ты, братец, очумел? Свой. Аль не узнал? Доктор ваш Живаго.
— Виноват! Не серчай, товарищ Желвак. Не признал. А хоша и Желвак, дале
не пущу. Надо всё следом правилом.
— Ну, изволь. Пароль — «Красная Сибирь», отзыв — «Долой интервентов».
www.franklang.ru
55
— Это другой разговор. Ступай куда хошь. За каким шайтаном
ночебродишь? Больные?
— Не спится и жажда одолела. Думал, пройдусь, поглотаю снега. Увидел
рябину в ягодах мороженых, хочу пойти, пожевать.
— Вот она, дурь барская, зимой по ягоду. Три года колотим, колотим, не
выколотишь. Никакой сознательности. Ступай по свою рябину,
ненормальный. Аль мне жалко?
И так же разгоняясь все скорее и скорее, часовой с сильно взятого разбега,
стоя отъехал в сторону на длинных свистящих лыжах и стал уходить по
цельному снегу все дальше и дальше за тощие, как поредевшие волосы, голые
зимние кусты. А тропинка, по которой шел доктор, привела его к только
что упомянутой рябине.
Она была наполовину в снегу, наполовину в обмерзших листьях и ягодах и
простирала две заснеженные ветки вперед навстречу ему. Он вспомнил
большие белые руки Лары, круглые, щедрые и, ухватившись за ветки,
притянул дерево к себе. Словно сознательным ответным движением рябина
осыпала его снегом с ног до головы. Он бормотал, не понимая, что говорит,
и сам себя не помня:
— Я увижу тебя, красота моя писаная, княгиня моя рябинушка, родная
кровинушка.
Ночь была ясная. Светила луна. Он пробрался дальше в тайгу к заветной
пихте, откопал свои вещи и ушел из лагеря».
Вы видите, как Юрий Живаго молится Хозяйке зверей и как ее образ
совпадает для него с Ларой (две заснеженные ветки рябины — большие
белые руки Лары). И луна тут недаром светит. «Увидел рябину в ягодах
мороженых, хочу пойти, пожевать». Разве это не осел-Луций из Апулея,
спасение которого в том, чтобы пожевать розы? Аналогичный бытовой
момент, приниженный до смешного. Иначе как человеку выдержать встречу
с Хозяйкой?
www.franklang.ru
56
«Внутреннее лицо» Юрия Живаго — «юношеский первообраз», о котором я
условно говорил как об Аполлоне-куросе. В мире же ему соответствует
«первоначальное и всеохватывающее подобие девочки». Таково
мифологическое восприятие себя и мира у мужчины. А у женщины?
Возможно, наоборот: в мире она видит (переживает как видéние) Аполлонакуроса, а себя ощущает Хозяйкой зверей. В этом смысле особенно интересен
опыт Елены Гуро (1877 — 1913). В ее книге «Небесные верблюжата» есть,
например, такие строки:
«А теплыми словами потому касаюсь жизни, что как же иначе касаться
раненого? Мне кажется, всем существам так холодно, так холодно.
Видите ли, у меня нет детей, — вот, может, почему я так нестерпимо
люблю всё живое.
Мне иногда кажется, что я мать всему».
И так же, как у Пастернака, возникает лес. Автор укрывается в него, будучи
сама лесной богиней (Бабой-ягой?):
«Мне уже 34 года, но я убежала от собственных гостей. Какое чудное
чувство спасшихся бегством! Чтоб не заметили с опушки, пришлось низко
прилечь лицом ко мху, к старым еловым шишкам. Дно леса выстлано мохом
и тонкими прутиками. В лесу всё одето собственно своим лесным
излучением. В лесу — с каждым мигом ты леснее. Всё лесное очень
требовательно, — всё «не тронь меня». И недостижимо прячется от
чужих».
Лес — «первооснова жизни», как и вода, на которую он даже похож:
«Лес весь сквозной сияет. Проходит где-то время. Солнце обтекает
каждый ствол. От сияния бесчисленных былинок лес наводнен особым
веществом, как водой, — это подводный мир. И где-то далеко идет время.
Потом тонкая веточка черники или вереска особенно повернулась и
необыкновенно светится — от этого становится волшебно и сиянно.
Времени собственно нет».
www.franklang.ru
57
В повести Льва Толстого «Казаки» городской житель Дмитрий Оленин,
охотящийся на оленя, находящийся в лесу и облепленный комарами, вдруг
ощущает себя не человеком, а частицей этого леса (комаром, оленем),
ощущает себя причастным к «первооснове жизни»43. Его едят комары, а он
вдруг понимает: это правильно. Это жертвоприношение (Ох и будут меня
потом близкие дразнить этой строчкой, летом на даче!)
«День был совершенно ясный, тихий, жаркий. Утренняя свежесть даже в
лесу пересохла, и мириады комаров буквально облепляли лицо, спину и руки.
Собака сделалась сивою из черной: спина ее вся была покрыта комарами.
Черкеска, через которую они пропускали свои жалы, стала такою же.
Оленин готов был бежать от комаров: ему уж казалось, что летом и жить
нельзя в станице. Он уже шел домой; но, вспомнив, что живут же люди,
решился вытерпеть и стал отдавать себя на съедение. И, странное дело, к
полдню это ощущение стало ему даже приятно. Ему показалось даже, что
ежели бы не было этой окружающей его со всех сторон комариной
атмосферы, этого комариного теста, которое под рукой размазывалось по
потному лицу, и этого беспокойного зуда по всему телу, то здешний лес
потерял бы для него свой характер и свою прелесть. Эти мириады
насекомых так шли к этой дикой, до безобразия богатой растительности, к
этой бездне зверей и птиц, наполняющих лес, к этой темной зелени, к этому
пахучему, жаркому воздуху, к этим канавкам мутной воды, везде
просачивающейся из Терека и булькающей где-нибудь под нависшими
листьями, что ему стало приятно именно то, что прежде казалось
ужасным и нестерпимым. Обойдя то место, где вчера он нашел зверя, и
ничего не встретив, он захотел отдохнуть. Солнце стояло прямо над лесом
и беспрестанно, в отвес, доставало ему спину и голову, когда он выходил в
поляну или дорогу. Семь тяжелых фазанов до боли оттягивали ему
поясницу. Он отыскал вчерашние следы оленя, подобрался под куст в чащу, в
то самое место, где вчера лежал олень, и улегся у его логова. Он осмотрел
43
Сравните у Елены Гуро: «В лесу — с каждым мигом ты леснее».
www.franklang.ru
58
кругом себя темную зелень, осмотрел потное место, вчерашний помет,
отпечаток коленей оленя, клочок чернозема, оторванный оленем, и свои
вчерашние следы. Ему было прохладно, уютно; ни о чем он не думал, ничего
не желал. И вдруг на него нашло такое странное чувство беспричинного
счастия и любви ко всему, что он, по старой детской привычке, стал
креститься и благодарить кого-то. Ему вдруг с особенною ясностью
пришло в голову, что вот я, Дмитрий Оленин, такое особенное от всех
существо, лежу теперь один, Бог знает где, в том месте, где жил олень,
старый олень, красивый, никогда, может быть, не видавший человека, и в
таком месте, в котором никогда никто из людей не сидел и того не думал.
«Сижу, а вокруг меня стоят молодые и старые деревья, и одно из них
обвито плетями дикого винограда; около меня копошатся фазаны, выгоняя
друг друга, и чуют, может быть, убитых братьев». Он пощупал своих
фазанов, осмотрел их и отер теплоокровавленную руку о черкеску. «Чуют,
может быть, чакалки и с недовольными лицами пробираются в другую
сторону; около меня, пролетая между листьями, которые кажутся им
огромными островами, стоят в воздухе и жужжат комары; один, два, три,
четыре, сто, тысяча, миллион комаров, и все они что-нибудь и зачем-нибудь
жужжат около меня, и каждый из них такой же особенный от всех
Дмитрий Оленин, как и я сам». Ему ясно представилось, что думают и
жужжат комары. «Сюда, сюда, ребята! Вот кого можно есть», —
жужжат они и облепляют его. И ему ясно стало, что он нисколько не
русский дворянин, член московского общества, друг и родня того-то и тогото, а просто такой же комар, или такой же фазан или олень, как те,
которые живут теперь вокруг него. «Так же, как они, как дядя Ерошка,
поживу, умру. И правду он говорит: только трава вырастет»».
Дмитрий Оленин здесь — и охотник, и добыча. И жрец, и жертва. (Это,
кстати сказать, обычное ощущение поэта44). Он соединился с «первоосновой
жизни».
44
Например, у Шарля Бодлера:
www.franklang.ru
59
Елена Гуро не просто писала литературное произведение, она действительно
ощущала себя матерью всего, Хозяйкой зверей, Артемидой — бездетной
покровительницей детенышей — и действительно видела своего куроса —
нежного, неловкого, беззащитного небесного верблюжонка с длинной шеей.
Она встречала своего детеныша-звереныша повсюду:
«Шел дождь, было холодно. У вокзала в темноте стоял человек и мок. Он
от горя забыл войти под крышу. Он не заметил, как промок и озяб. Он даже
стал нечаянно под самый сток…
Он не заметил, что озяб, и все стоял, как поглупевшая, бесприютная птица,
и мок. А сверху на него толстыми струями, пританцовывая и смеясь, лилась
— вода…
Дня через три после этого он умер.
Это был мой сын, мой сын, мое единственное, мое несчастное дитя.
Это вовсе не был мне сын, я его и не видала никогда, но я его полюбила за то,
что он мок, как бесприютная птица, и от глубокого горя не заметил этого».
Поэтому, хотя у Елены Гуро не было детей, она создала (и прежде всего для
себя) легенду о своем умершем сыне. Как к этому относиться? Сказать,
может быть, Елене Гуро: «Да бросьте голову морочить людям, не было у вас
никакого сына?» А она так заканчивает книжку «Небесные верблюжата»:
«Поклянитесь, далекие и близкие, пишущие на бумаге чернилами, взором на
облаках, краской на холсте, поклянитесь никогда не изменять, не клеветать
на раз созданное — прекрасное — лицо вашей мечты…»
Я — нож, проливший кровь, и рана,
Удар в лицо и боль щеки,
Орудье пытки, тел куски;
Я — жертвы стон и смех тирана!
(перевод Эллиса)
www.franklang.ru
60
Елена Гуро. Олень. Около 1908 — 1909 годов.
Зеленая дверь
В фантастическом рассказе Герберта Уэллса «Дверь в стене» герой рассказа
Уоллес мальчиком видит зеленую дверь в белой стене — и его тянет в нее
войти. И он входит:
www.franklang.ru
61
«Уоллес со всеми подробностями рассказал, какие он пережил колебания. Он
прошел мимо двери, потом засунул руки в карманы, по-мальчишески
засвистел, с независимым видом зашагал вдоль стены и свернул за угол. Там
он увидел несколько драных, грязных лавчонок, и особенно запомнились ему
мастерские водопроводчика и обойщика; кругом валялись в беспорядке
пыльные глиняные трубы, листы свинца, круглые краны, образчики обоев и
жестянки с эмалевой краской.
Он стоял, делая вид, что рассматривает эти предметы, на самом же деле
трепетно стремился к зеленой двери.
Внезапно его охватило необъяснимое волнение. Боясь, как бы на него снова
не напали колебания, он решительно побежал, протянув руку, толкнул
зеленую дверь, вошел в нее, и она захлопнулась за ним. Таким образом, в один
миг он очутился в саду, и видение этого сада потом преследовало его всю
жизнь.
Уоллесу было очень трудно передать свои впечатления от этого сада.
— В самом воздухе было что-то пьянящее, что давало ощущение легкости,
довольства и счастья. Все кругом блистало чистыми, чудесными, нежно
светящимися красками. Очутившись в саду, испытываешь острую радость,
какая бывает у человека только в редкие минуты, когда он молод, весел и
счастлив в этом мире. Там все было прекрасно...45
Уоллес задумался, потом продолжал свой рассказ.
— Видишь ли, — сказал он нерешительным тоном, как человек, сбитый с
толку чем-то совершенно необычным. — Там были две большие пантеры...
Да, пятнистые пантеры. И, представь себе, я их не испугался. На длинной
широкой дорожке, окаймленной с обеих сторон мрамором и обсаженной
цветами, эти два огромных бархатистых зверя играли мячом. Одна из
пантер не без любопытства поглядела на меня и направилась ко мне:
подошла, ласково, потерлась своим мягким круглым ухом о мою протянутую
вперед ручонку и замурлыкала. Говорю тебе, то был зачарованный сад. Я
45
Сравните это с ощущениями Стивена в отрывке из Джойса.
www.franklang.ru
62
это знаю... А его размеры? О, он далеко простирался во все стороны, и,
казалось, ему нет конца. Помнится, вдалеке виднелись холмы. Бог знает,
куда вдруг провалился Восточный Кенсингтон. И у меня было такое чувство,
словно я вернулся на родину.
Знаешь, в тот самый миг, когда дверь захлопнулась за мной, я позабыл и
дорогу, усыпанную опавшими листьями каштана, с ее экипажами и
фургонами, забыл о дисциплине, властно призывавшей меня домой; забыл
обо всех своих колебаниях и страхах, забыл всякую осторожность; забыл и
о повседневной жизни. В одно мгновение я очутился в другом мире,
превратившись в очень веселого, безмерно счастливого ребенка. Это был
совсем иной мир, озаренный теплым, мягким, ласковым светом; тихая ясная
радость была разлита в воздухе, а в небесной синеве плыли легкие,
пронизанные солнцем облака. Длинная широкая дорожка, по обеим сторонам
которой росли великолепные, никем не охраняемые цветы, бежала передо
мной и манила идти все дальше, рядом со мной шли две большие пантеры. Я
бесстрашно погрузил свои маленькие руки в их пушистую шерсть, гладил их
круглые уши, щекотал чувствительное местечко за ушами и забавлялся с
ними. Казалось, они приветствовали мое возвращение на родину. Все время
мною владело радостное чувство, что я наконец вернулся домой46. И когда
на дорожке появилась высокая прекрасная девушка, с улыбкой пошла ко мне
навстречу и сказала: "Вот и ты!" — потом подняла меня, расцеловала,
опустила на землю и повела за руку, — это не вызвало во мне ни малейшего
удивления, но лишь чудесное сознание, что иначе и не могло быть, напоминая
о чем-то счастливом, что странным образом выпало из памяти. Я помню
широкие красные ступени, видневшиеся между стеблями дельфиниума; мы
поднялись по ним на убегавшую вдаль аллею, по сторонам которой росли
старые-престарые тенистые деревья. Вдоль этой аллеи, среди
46
Чувство «вернулся домой» возникает при соприкосновении с «первоосновой жизни». Сравните в романе
Новалиса «Генрих фон Офтердинген»:
«— Куда же мы идем?
— Всякий путь ведет домой».
www.franklang.ru
63
красноватых, изборожденных трещинами стволов, высились мраморные
памятники и статуи, а вокруг бродили ручные, очень ласковые белые голуби.
Поглядывая вниз, моя спутница осторожно вела меня по этой прохладной
аллее. Мне запомнились милые черты ее нежного, доброго лица с тонко
очерченным подбородком. Тихим, задушевным голосом она задавала мне
вопросы и рассказывала что-то, без сомнения, очень приятное, но что
именно, я начисто забыл... Внезапно обезьянка-капуцин, удивительно
чистенькая, с красновато-бурой шерсткой и добрыми карими глазами,
спустилась к нам с дерева и побежала рядом со мною, поглядывая на меня и
скаля зубы, потом прыгнула мне на плечо. Так мы оба, веселые и довольные,
продолжали свой путь.
— Я встретил там товарищей своих детских игр. Для меня, одинокого
ребенка, это было большой радостью. Они затевали чудесные игры на
поросшей зеленой травой площадке, где стояли солнечные часы,
обрамленные цветами. И во время игр мы горячо привязались друг к другу.
Но, как это ни странно, тут в моей памяти провал. Я не помню игр, в какие
мы играли. Никогда не мог вспомнить. Впоследствии, еще в детские годы, я
целыми часами, порой обливаясь слезами, ломал голову, стараясь
припомнить, в чем же состояло это счастье. Мне хотелось снова у себя в
детской возобновить эти игры. Но куда там!.. Все, что я мог воскресить в
памяти — это ощущение счастья и облик двух дорогих товарищей,
игравших со мной.
Потом появилась строгая темноволосая женщина с бледным серьезным
лицом и мечтательными глазами, с книгой в руках, в длинном одеянии
бледно-пурпурного цвета, падавшем мягкими складками. Она поманила меня
и увела с собой на галерею над залом. Товарищи по играм нехотя отпустили
меня, тут же прекратили игру и стояли, глядя, как меня уводят.
"Возвращайся к нам! — вслед кричали они. — Возвращайся скорей!"
Я заглянул в лицо женщине, но она не обращала на их крики ни малейшего
внимания. Ее кроткое лицо было серьезно. Мы подошли к скамье на галерее.
www.franklang.ru
64
Я стал рядом с ней, собираясь заглянуть в книгу, которую она открыла у
себя на коленях. Страницы распахнулись. Она указывала мне, и я в изумлении
смотрел: на оживших страницах книги я увидел самого себя. Это была
повесть обо мне; в ней было все, что случилось со мной со дня моего
рождения. Я дивился, потому что страницы книги не были картинками, ты
понимаешь, а реальной жизнью.
Уоллес многозначительно помолчал и поглядел на меня с сомнением.
— Продолжай, — сказал я, — мне понятно.
— Это была самая настоящая жизнь, да, поверь, это было так: люди
двигались, события шли своим чередом. Вот моя дорогая мать, почти
позабытая мною, тут же и отец, как всегда непреклонный и суровый, наши
слуги, детская, все знакомые домашние предметы. Затем входная дверь и
шумные улицы, где сновали туда и сюда экипажи. Я смотрел, и изумлялся, и
снова с недоумением заглядывал в лицо женщины, и переворачивал страницы
книги, перескакивая с одной на другую, и не мог вдоволь насмотреться;
наконец я увидел самого себя в тот момент, когда топтался в
нерешительности перед зеленой дверью в белой стене. И снова я испытал
душевную борьбу и страх».
То, что Уоллес увидел, когда ему было пять с лишним лет, манило и томило
его потом всю жизнь — он все хотел отыскать ту зеленую дверь. Кончилось
же все это печально, вот что сообщает рассказчик в конце рассказа:
«Его тело нашли вчера рано утром в глубокой яме, близ ВосточноКенсингтонского вокзала. Это была одна из двух траншей, вырытых в связи
с расширением железнодорожной линии на юг. Для безопасности
проходящих по шоссе людей траншеи были обнесены сколоченным наспех
забором, где был прорезан небольшой дверной проем, куда проходили
рабочие. По недосмотру одного из десятников дверь осталась незапертой, и
вот в нее-то и прошел Уоллес.
Я, как в тумане, теряюсь в догадках.
www.franklang.ru
65
Очевидно, в тот вечер Уоллес прошел весь путь от парламента пешком.
Часто во время последней сессии он шел домой пешком. Я так живо
представляю себе его темную фигуру; глубокой ночью он бредет вдоль
безлюдных улиц, поглощенный одной мыслью, весь уйдя в себя.
Быть может, в бледном свете привокзальных фонарей грубый дощатый
забор показался ему белой стеной? А роковая дверь пробудила в нем
заветные воспоминания?
Да и существовала ли когда-нибудь белая стена и зеленая дверь? Право, не
знаю.
Я передал эту историю так, как мне ее рассказал Уоллес. Порой мне
думается, что Уоллес был жертвой своеобразной галлюцинации, которая
завлекла его в эту дверь, как на грех, оказавшуюся не на запоре. Но я далеко
не убежден, что это было именно так. Я могу показаться вам суеверным,
даже чуточку ненормальным, но я почти уверен, что он действительно
обладал каким-то сверхъестественным даром, что им владело — как бы это
сказать? — какое-то неосознанное чувство, внушавшее ему иллюзию стены
и двери, как некий таинственный, непостижимый выход в иной, бесконечно
прекрасный мир. Вы скажете, что в конечном итоге он был обманут? Но
так ли это? Здесь мы у порога извечной тайны, прозреваемой лишь
немногими подобными ему ясновидцами, людьми великой мечты. Все вокруг
нас кажется нам таким простым и обыкновенным, мы видим только ограду
и за ней траншею. В свете наших обыденных представлений нам, заурядным
людям, кажется, что Уоллес безрассудно пошел в таивший опасности мрак,
навстречу своей гибели.
Но кто знает, что ему открылось?»
О том же говорил и Герман Мелвилл в романе «Моби Дик, или Белый кит»:
«Ибо если вы не признаете кита, вы останетесь в вопросах Истины всего
лишь сентиментальным провинциалом. Но жгучую Истину могут
выдержать лишь исполинские саламандры; на что ж тогда рассчитывать
бедным провинциалам? Помните, какая судьба постигла в Саисе
www.franklang.ru
66
слабодушного юношу, отважившегося приподнять покрывало ужасной
богини?47»
Об опасности такого пути, такой попытки войти в заветную дверь мы уже
говорили, сейчас же рассмотрим, как устроена подобная дверь. Она устроена
так, как устроены «Львиные ворота» микенского акрополя (середина XIII
века до нашей эры).
Здесь имеется в виду баллада Фридриха Шиллера «Истукан Изиды», вот ее концовка (перевод М. П.
Михалова):
Но для чего ж завет божественный гласит:
Кто приподнимет ткань, тот Истину узрит?
«О, что бы ни было, я вскрою покрывало!
Увижу!» — вскрикнул он. — «Увижу!» — прокричало
И эхо громкое из сумрачных углов…
И дерзкою рукой он приподнял покров.
Что ж увидал он там?.. У ног Изиды, в храме,
Поутру, недвижим, он поднят был жрецами.
И что он увидал? и что́ постигнул он?
Вопросы слышались ему со всех сторон.
Угрюмый юноша на них ответа не дал…
Но в жизни счастья он и радости не ведал.
В могилу раннюю тоска его свела,
И к людям речь его прощальная была:
«Кто к Истине идет стезею преступленья,
Тому и в Истине не ведать наслажденья!»
47
www.franklang.ru
67
На фронтоне, венчающем ворота, — два льва, опирающиеся на жертвенник,
на котором высится колонна (символизирующая Мировое Древо). Коротко
говоря, «код» зеленой двери, ведущей человека в свободу, таков: в середине
находится источник жизни, а по бокам — два зверя. Уоллесу в зачарованном
саду встречаются две большие пятнистые пантеры, которые его
сопровождают, а затем, на дорожке — высокая прекрасная девушка.
Вот Афродита между двумя сатирами (фрагмент росписи сосуда, около 460
года до н. э.):
www.franklang.ru
68
Вот статуэтка «Великой Богини» из Чатал-Хююка — на троне в окружении
леопардов (около 7500 года до н. э.):
www.franklang.ru
69
Вот «Змеиная богиня» с острова Крит (около 1600 года до н. э.):
www.franklang.ru
70
Вот богиня Кибела:
www.franklang.ru
71
Вот аккадская богиня Иштар:
www.franklang.ru
72
Вот финикийская Астарта:
www.franklang.ru
73
Вот фонтан на вилле Боргезе (фонтан — древний символ обновляющейся
жизни):
www.franklang.ru
74
Вот Древо Жизни из дворца Ашшурданапала II — гипсовый рельеф из
Нимруда (Ассирия):
Вот распятый Иисус Христос с двумя разбойниками по бокам (крест —
древний символ Мирового древа, существуют также изображения Иисуса
Христа, распятого на Древе Жизни):
www.franklang.ru
75
Антонелло да Мессина. Распятие с Марией и Иоанном. 1475 год.
Сравните: на одном из саркофагов из Равенны (V век) есть следующее
изображение: два павлина, между ними — фонтан, над фонтаном — крест.
www.franklang.ru
76
Вот герб Великого Новгорода:
И так далее и тому подобное.
Интересно, что подчас вместо двух зверей мы видим два рога. Так, например,
в видении святого Евстафия мы видим чудесного оленя, между рогов
которого помещено распятие с Иисусом Христом:
www.franklang.ru
77
Видение святого Евстафия. Из английского манускрипта XIII века.
Рога мы видим также у статуэтки Изиды, кормящей младенца — бога Хора,
своего сына:
www.franklang.ru
78
Как известно, именно такие изображения Изиды христианство переняло для
изображений Девы Марии. И слова Луция, обращающегося с мольбой к
Изиде, вполне могли были быть обращены и к Богоматери:
«О святейшая, человеческого рода избавительница вечная, смертных
постоянная заступница, что являешь себя несчастным в бедах нежной
матерью! Ни день, ни ночь одна, ни даже минута краткая не протекает,
твоих благодеяний лишенная: на море и на суше ты людям
покровительствуешь, в жизненных бурях простираешь десницу
спасительную, которой рока нерасторжимую пряжу распускаешь, ярость
Судьбы смиряешь…»
Головной убор Изиды здесь — это головной убор богини Хатхор. В
древнейшие времена Хатхор почиталась как небесная корова, родившая
солнце. Что касается солнца между рогами — то оно идентично кресту, так
как крест не только означает Мировое Древо, но это еще и древний символ
солнца (один из его вариантов — свастика). Посмотрите также на знак жизни
www.franklang.ru
79
анх в руке у Хатхор (круг и крест). Солнце между рогами — это еще и
свернувшаяся змея:
В заключение взглянем и на русскую вышивку:
www.franklang.ru
80
Здесь вы видите Мировое Древо с двумя птицами. Двойственность
подчеркивается и другими парными элементами. Кроме того, отчетливо
виден крест. Но и еще кое-что интересное: а именно треугольник. Этот
треугольник посреди изображения — очень древняя штука. (И в гербе
Великого Новгорода мы его тоже видели.) Это увеличенный, схематический
лобок тех доисторических фигур, которые получили название «Великой
Богини», — богинь плодородия каменного века. Вот их младшая
родственница из Месопотамии (начало 2-го тысячелетия до нашей эры):
www.franklang.ru
81
www.franklang.ru
82
Отрадная картина! А вот безрадостная: сотворение мира (гравюра Уильяма
Блейка, 1974 год):
Мир здесь творит не Бог, а демиург Уризен (воплощение общепринятого
разума, заблудший Демон небес) — опускающий циркуль над бездной.
Треугольник оказывается перевернут. Я всматриваюсь — и чувствую: тут
заключено все, что всегда было мне «против шерсти», что воспринималось
как насилие над природой — начиная с детства.
www.franklang.ru
83
Рассказывают, что это однажды действительно привиделось Блейку, когда он
поднимался по лестнице своего дома.
Бабочка
На Крите была найдена статуэтка «Великой Богини» в короне с крыльями
бабочки между рогами быка. Почему бабочка? Вот стихотворение Ивана
Бунина о бабочке:
Настанет день — исчезну я,
А в этой комнате пустой
Все то же будет: стол, скамья
Да образ, древний и простой.
И так же будет залетать
Цветная бабочка в шелку,
Порхать, шуршать и трепетать
По голубому потолку.
И так же будет неба дно
Смотреть в открытое окно,
И море ровной синевой
Манить в простор пустынный свой48.
Бабочка — древний символ вечной жизни — погибающей и
возрождающейся. Раскроет крылышки — жизнь, закроет — смерть. Раскроет
вновь — опять жизнь. И так далее.
48
Извините за назойливость, но море вы заметили?
www.franklang.ru
84
А вот древнеегипетский фетиш «джед» из орнамента на стенах гробницы
Джосера — символ умирающего и возрождающегося бога Озириса. Джед
состоит из вставленных одна в другую нескольких связок тростника:
Я приводил уже этот рисунок в книге «Портрет слова» (говоря о чередовании
эпох-эонов). Но и в этой книге вы уже видели джед — на росписи,
изображающей Изиду, слева от анха.
Чем это не полет бабочки? Сжатие — расширение — сжатие — и так далее.
А что такое лобок-треугольник «Великой Богини», как не схематическое
изображение взмаха крыльев бабочки, как не расширение из сжатия? В джеде
вы видите серию таких треугольников, вставленных один в другой.
А что такое крест, как не чередование расширения и сжатия, если в него
всмотреться? Ведь он пульсирует! Линии то разлетаются, то вновь сходятся в
срединную точку.
И не напоминает ли все это также фонтан?
Вместе с тем джед — Мировое Древо.
Посмотрите на лист — не напоминает ли он дерево? Это послужило
отправной точкой для Гёте в его поисках Urpflanze, прарастения,
архетипического растения. Чтобы найти прарастение, нужно не столько
думать, сколько смотреть.
Рудольф Штайнер в работе «Естественно-научные труды Гёте» пишет:
«Короче, в живом организме развитие одного из другого, переход друг в
друга состояний не есть готовое замкнутое бытие отдельного, но суть
постоянное становление. В растении это бытие каждого отдельного члена,
www.franklang.ru
85
обусловленное
целым,
выступает
постольку,
поскольку
все
органы
построены по одному и тому же образцу.
17 мая 1787 года Гёте высказывает Гердеру эту мысль следующими
словами: «Мне открылось, что в том органе растения, который мы обычно
называем листом, лежит скрытым образом истинный Протей, который
присутствует и может открыться во всех остальных обликах. Вперед и
назад растение — это всего лишь лист, с которым так нераздельно связано
будущее семя, что одно без другого немыслимо».
<…>
Когда мы рассматриваем гётевское учение о метаморфозе в том виде, как
оно было предложено в 1790 году, мы находим, что у Гёте это было
понятием попеременного растяжения и сжатия. В семени растительное
образование сжато (сконцентрировано) сильнее всего. С появлением листа
происходит первое развертывание, расширение образующих сил. То, что в
семени было сжато в одну точку, пространственно развертывается в
листьях. В чашечке силы снова стягиваются к оси, в венчике происходит
следующее развертывание, тычинки и пестик образуются в результате
следующего сжатия, плод образуется посредством следующего (третьего)
расширения. Затем вся сила растительной жизни (принцип энтелехии49)
снова скрывается в высшей степени сжатом состоянии — в семени. Если
бы мы могли в достаточной мере проследить все подробности хода мыслей
Гёте о метаморфозе, вплоть до окончательного оформления их в виде
статьи в 1790 году, то оказалось бы, что с понятием расширения и сжатия
дело обстояло не так легко. Но мы не ошибемся, если посчитаем, что эта,
глубоко укоренившаяся в духе Гёте, мысль уже в Италии была сплетена с
понятием растительного образования. Поскольку содержание этих мыслей
о большем или меньшем пространственном развертывании, обусловленном
образующими силами, заключается в том, что растение непосредственно
Энтелехия — целенаправленность как движущая сила, некое активное, нематериальное жизненное начало,
превращающее возможность в действительность.
49
www.franklang.ru
86
предлагает глазу, то оно образуется легче всего, если попытаться делать
зарисовки растений согласно законам естественного образования. В Риме
Гёте нашел куст гвоздики, демонстрирующий принцип метаморфоза
особенно ясно. Он пишет об этом: «Не видя никакого средства для
сохранения этого удивительного облика, я попытался точно его зарисовать,
и при этом я значительно продвинулся в своих взглядах на основное понятие
метаморфоза». Такие зарисовки, по-видимому, делались нередко, и это
могло привести к понятию, о котором шла речь.
<…>
Гёте пытается в духе повторить то, что происходит в природе при
образовании ее существ. 17 мая 1787 года он пишет Гердеру: «Далее я
должен тебе сообщить, что я вплотную приблизился к тайне
растительного зачатия и что это самое простейшее из того, что только
можно себе представить. Прарастение — это удивительнейшее творение в
мире, из-за которого мне должна завидовать сама природа. С этой моделью
и ключом можно затем находить еще бесконечное множество растений,
которые, если и не существуют, то могли бы существовать, и они не
являются какими-нибудь художественными или поэтическими образами, но
обладают внутренней истинностью и необходимостью. Тот же самый
закон распространяется на все живое»».
www.franklang.ru
87
Не правда ли, этот рисунок напоминает ассирийское Древо Жизни, которое
мы уже видели? Напоминает он и древнеегипетского священного скарабея:
Сравните также, смеха ради, с гербом СССР (в котором, помимо прочего,
есть и свой круг и крест — серп и молот):
Скарабей, по поверьям, рождается из песка (он действительно вылезает из
песка). Скарабей катит шарик навоза с востока на запад, а затем зарывает его
в землю (все это делается, конечно, для разведения потомства). Египтяне
считали, что подобно тому, как земной скарабей катит навозный шарик,
небесный скарабей катит Солнце. Священный скарабей — бог созидательной
силы Солнца, а также возрожения в загробной жизни.
www.franklang.ru
88
В одном из писем к Шарлотте фон Штейн Гёте пишет:
«Что мне в настоящее время дает наибольшую отраду — так это жизнь
растений. Все само навязывается мне, мне нет необходимости думать об
этом, все само идет мне навстречу, и все огромное царство становится
столь простым, что я тут же вижу ответ на наиболее сложные вопросы.
Если бы я только мог сообщить свою догадку и радость кому-либо, но это
невозможно. И это не греза и не причуда: я начинаю замечать сущностную
форму, которой, видимо, Природа постоянно играет, и из которой она
производит свое великое разнообразие».
Ну, а как Гёте связан с Изидой, это и зайцу в поле понятно: Фауст ищет
Елену Прекрасную:
Своими ли глазами вижу я
Тебя, источник красоты волшебный?
Твоя ли жизни полная струя
Влилась мне в душу, как поток целебный?
Мой страшный поиск50 дивный плод мне дал:
Весь мир мне был ничтожен, непонятен;
Теперь, когда твоим жрецом я стал,
Впервые он мне дорог, благодатен,
Незыблем, прочен! Лучше пусть лишусь
Дыханья жизни, чем теперь решусь
С тобой расстаться! Образ тот туманный,
Что мне в волшебном зеркале сиял, —
Был только отблеск твой непостоянный,
О красоты роскошный идеал!
Тебе всю жизнь, все силы мощной воли,
Мольбу и страсть безумную мою,
Мою любовь и нежность отдаю!51
50
«Страшный поиск» — вот и Гёте говорит об опасности этого пути.
www.franklang.ru
89
И дальше:
У ног моих зияет бездна горная;
Всхожу я на вершину с думой светлою
И тучу покидаю, что несла меня
В дни ясные над морем и над сушею.
Не расплываясь, тихо отделяется,
Меня оставив, облако, и медленно,
Клубясь, оно к востоку вдаль уносится,
И взор за ним стремится с восхищением.
Плывет оно, волнуясь, изменяя вид,
И в дивное виденье превращается;
Да, это так: я различаю явственно
На пышном изголовье гор сияющих
Гигантский образ женщины божественной.
Юнона ль это, Леда ли, Елена ли?
Своим величьем взор она пленяет мой.
Увы! Она вдали уж расплывается,
Покоится бесформенной громадою,
Подобно льдистых гор верхам сияющим,
И отражает смысл великий прошлых дней!
В гостях у Белой Богини
51
Перевод Н. Холодковского.
www.franklang.ru
90
Мария Гимбутас в книге «Цивилизация Великой Богини: мир Древней
Европы»52 рассказывает, в частности, о столбообразных могильных
скульптурах. Это, условно говоря, «Белая Богиня» — богиня смерти. Белая
— поскольку изготовлялась из белого материала, чаще всего из кости или из
мрамора. Не случайно, конечно, но потому что белый цвет нередко
выступает в обрядах как цвет смерти — как того, что становится невидимым,
исчезает53. Эта «Белая Богиня» изображалась с большим ртом и крупными
зубами, без грудей, однако с большим лобковым треугольником: «Даже в
смерти в них сохраняется обещание возрождения, ибо их чрево — вечный
промежуток между небытием и новой жизнью».
Мария Гимбутас сравнивает эту богиню с немецкой фрау Холле — богиней
зимы и смерти в немецких сказках:
«старая уродливая ведьма с длинным носом, большими зубами и
всклокоченными волосами… Ее сила заключена в зубах и волосах; по ее воле
идет снег, восходит солнце и происходит возрождение природы. Раз в году
она является в виде белой голубки, как благословение, приносящее
плодородие. В виде лягушки эта самая Холле достает из колодца
закатившееся туда во время сбора урожая красное яблоко, символ жизни».
Вы узнали, конечно, во фрау Холле — скарабея? А также Снежную
королеву? И фрау Холле, и Снежная Королева — повелительницы снега,
снежной стихии, снежной «первоосновы»54.
Эту книгу, напрасно претендующую на научность (лучше она бы претендовала на художественность или
хотя бы на хороший стиль), но с интересным фактическим материалом и любопытными иллюстрациями,
взяли на вооружение некоторые особо воинственные феминистки и создали свою мифологию — мифологию
Великой Богини. Якобы сначала было поклонение Великой Богине и, в связи с этим, правильная жизнь, а
потом пришли злые индоевропейцы со своим культом агрессивного мужского бога и все испортили. И мы
(женщины) до сих пор страдаем от этого.
53
В романе Г. Мелвилла «Моби Дик» есть знаменитая глава «О белизне кита» — как раз обо всем этом.
54
У Мандельштама не только вода, но и снег может быть «первоосновой жизни». Например: «И снег
хрустит в глазах, как чистый хлеб, безгрешен». А также:
Снег пахнет яблоком, как встарь.
Мне хочется бежать от моего порога.
Куда? На улице темно,
И, словно сыплют соль мощеною дорогой,
Белеет совесть предо мной.
Наряду со снегом (или вместо него) в речи об «основе» может выступать соль (это в нее, видимо, со
временем превратилась «пена» из слов «останься пеной, Афродита»):
Умывался ночью на дворе.
Твердь сияла грубыми звездами.
52
www.franklang.ru
91
Похожа на фрау Холле и русская Баба-яга:
«Баба-яга может оборачиваться птицей или змеей; она высока ростом,
тоща, у нее большой нос крючком и костяная нога, а живет она в избушке
на курьих ножках. Анализ происхождения этого имени выявляет
характерные черты доисторической богини. В древнерусском и
сербскохорватском языках «баба» означает «женщина», «старуха»…, а
«яга» (от yega) — «болезнь», «страх», «гнев», что как раз указывает на
Богиню смерти. В протосамоедском языке “nga” означает «Богиня смерти»
или «Бог»».
«Великая Богиня» (термин, введенный Марией Гимбутас) дает и жизнь, и
смерть. Есть изображения богини, в которой подчеркнута ее животворящая
функция, есть изображения, в которых подчеркнута функция смерти
(сравните с традиционным европейским изображением смерти как старухи с
косой), есть изображения, в которых функции жизни и смерти объединены.
Изображения эти — доисторические, из каменного века.
А в те далекие времена, насколько можно судить как по современным
племенам, ведущим первобытный образ жизни, так и по свидетельствам,
сохранившимся в мифах, сказках и народных песнях, юноши повсеместно
проходили обряд посвящения. То, что во всех племенах подростков собирали
и уводили на обряд посвящения, общеизвестно и описано во множестве книг.
Обряды проходили по-разному и с разной степенью жесткости, но схема
одна: мальчик должен был как бы умереть и затем родиться заново. Он
должен был вернуться в «первооснову жизни» (говоря словами
Мандельштама), а затем воскреснуть в земном мире, почерпнув, взяв с собой
Звездный луч — как соль на топоре.
Стынет бочка с полными краями.
На замок закрыты ворота,
И земля по совести сурова.
Чище правды свежего холста
Вряд ли где отыщется основа.
Тает в бочке, словно соль, звезда,
И вода студеная чернее.
Чище смерть, соленее беда,
И земля правдивей и страшнее.
www.franklang.ru
92
из «первоосновы» ощущение единства жизни, всех жизненных связей. А
также ощущение божества, к которому он в дальнейшем мог бы взывать и
знаки которого, поданные ему лично, он мог бы впоследствии разбирать.
Только после этого он считался пригодным к тому, чтобы успешно идти по
жизненному пути и решать проблемы. Он считался взрослым: мог жениться
и охотиться.
Достигалось это и символически, и практически.
Символически: во время обряда посвящения имитировалось погружение в
«первооснову жизни»: мальчиков уводили в лес, заставляли погружаться под
землю или под воду (в христианстве этот обряд остался как погружение в
воду или поливание водой в момент крещения). При этом «первооснова»
воспринималась не как материя, а как нечто живое, как «Первооснова» (с
большой буквы), как божество. Поэтому, например, погружение в нее
изображалось как поглощение, пожирание посвящаемого мифическим
зверем, часто змеем (мальчики тогда, например, покрашенные в белый цвет
— цвет смерти, проникали через изображение пасти змея в подземный
туннель, проползали его и выходили наружу с другой стороны). Но вместо
змея могла быть рыба, кит и т. п. (Змея, кстати, древний символ жизни. Она
— водный и земляной-подземный зверь. Но еще и потому, что она способна
сбрасывать шкуру, то есть возрождаться.)
www.franklang.ru
93
Змеиная богиня, Готланд (Швеция).
Этот мифический зверь одновременно воспринимался как «Хозяйка зверей»,
как «Великая Богиня-Мать». Человек входил в нее, чтобы заново от нее
родиться (и стать хорошим охотником, получив власть над зверьми,
научившись читать следы и разбирать приметы). Так, произошло, например,
с библейским Иосифом, которого братья бросили в глубокую яму, а потом
продали торговцам, направлявшимся в Египет. Одежду Иосифа они
пропитали кровью заколотого козла, чтобы их отец Иаков поверил в смерть
www.franklang.ru
94
Иосифа от хищного зверя. Иосиф же таким путем обрел мудрость и дар
предвидения.
Вхождение человека в чрево «Великой Богини» воспринималось
одновременно как поглощение человека богиней в качестве пищи и как
половой акт: человек должен был сам себя зачать, чтобы родиться заново. (И
отсюда христианская идея «непорочного зачатия» — отца-то при этом
втором рождении нет. Да и у древнегреческих героев подчас есть только
мать, а затем они отправляются на поиски отца. Собственно, герой — тот,
кто прошел обряд посвящения, приобщился к миру богов, родившись заново.
Например, у Тесея есть земной, «формальный» отец — Эгей, а есть
божественный — Посейдон). Иными словами, «Великая Богиня» —
одновременно и жена и мать человека. (Что и нащупал Зигмунд Фрейд,
размышляя над придуманным им «Эдиповым комплексом»).
Поскольку для зачатия в «Великую Богиню» должен войти сам человек,
целиком, посвящаемый воспринимается как фаллос. Таким он и
изображается — как во время обряда, так и после. Например, во время
обряда, бывает, у посвящаемых выдирают все волосы, а после обряда, как
рассказывается в русских сказках, посвященный надевает на голову бычий
пузырь и на вопрос, как его зовут, отвечает: «Плешь». (Сравните с
безобразным выражением: «загнать лысого» — какой-либо бабе).
www.franklang.ru
95
Монумент в честь Диониса на острове Делос, около 300 года до н. э. Сверху
сами видите что, хотя и отломано, а под ним — петушок с фаллической
головой.
К символической стороне обряда относился рассказ (сопровождаемый
показом — обрядовым действием) о божестве и о божествах, а также
обучение магическим танцам и песням. И, конечно, принесение жертвы
«Хозяйке зверей». Тут были варианты. В некоторых племенах убивали
одного из мальчиков — и его кровью окропляли остальных. Так все
посвящаемые становились единым существом, единым мифическим зверем,
www.franklang.ru
96
приобщались к «первооснове жизни». Убитого мальчика затем съедали. След
этого обряда, конечно, очевиден в христианском причастии.
Вместо своего мальчика могли принести в жертву пленника или какое-либо
животное. Смысл тот же: мы съедаем «Первооснову», «Хозяйку зверей» и
приобщаемся таким образом к ней, к «Великой Богине», все вместе
становимся ею. Поэтому, кстати сказать, Юрий Живаго жует ягоды рябины.
(Интересный момент: происходит жертвоприношение и поедание жертвы, а
зверь ли поедает человеков или человеки — зверя, для обряда неважно55.
Главное: все смешать воедино.) В древнегреческих Элевсинских мистериях
резали свинью — и окропляли всех ее кровью. Что еще происходило во
время этих мистерий, почти неизвестно, поскольку разглашение тайны
сурово каралось. Элевсинские мистерии были посвящены богине Деметре —
богине плодородия. Возможно, в самый ключевой момент мистерий, когда
участники были приведены в исступленное состояние, происходило срезание
колоса (кстати, в подземной комнате). (Сравните со средневековой старухойсмертью, которая выходит косить людей, словно злаки.)
Практически: при обряде посвящения мальчиков старались привести в
состояние транса, близкое к состоянию клинической смерти. Для этого их
подвергали жестоким физическим испытаниям (настолько жестоким, что не
все выживали, а некоторые, хотя и выживали, сходили с ума). Представьте
себе, каково это, когда вырывают все волосы на голове. Или отрубают
мизинец, или выбивают несколько зубов. Или когда надрезают кожу на
спине, продевают под кожу ремни или палки — и подвешивают. Или когда
связывают и кладут возле костра — освободиться возможно лишь после того,
как огонь пережжет веревки на теле. Или когда в глаза втирают горячую
кашу. Или когда нужно просидеть несколько дней под землей в помете. И
тому подобное.
Тут надо заметить, что невозможно разделить символическую и
практическую стороны обряда. Разрезание, всяческая порча тела
55
Мы уже заметили это в отрывке из повести Льва Толстого «Казаки».
www.franklang.ru
97
посвящаемого — это что: средство для достижения транса или же
символическое изображение поедания мифическим зверем, возвращение в
«первооснову жизни»? То же можно сказать и о просиживании под землей, и
о временном ослеплении, и обо всех остальных удовольствиях обряда
посвящения. (А что это значит, что невозможно разделить символическую и
практическую стороны? Может быть, это означает реальность «Великой
Богини»?)
Для пущей уверенности в успехе обряда мальчиков опаивали всяческим
зельем — из трав и грибов. Это тоже происходило повсеместно. Ну и на фоне
транса, вызванного мучениями и зельем, им сообщали о божествах и
обрядах, показывали священные предметы и действия. То есть сначала
мальчики должны были добраться до иного мира, а затем им устраивали по
этому иному миру экскурсию.
Схему обряда, как известно, хорошо сохраняют сказки. Возьмите, например,
сказку про волшебную лампу Аладдина: мальчика уводит колдунмагрибинец, прикинувшийся его дядей (очень часто мальчиков на обряд
уводил именно дядя), и помещает его в подземелье. И хочет оставить там
Аладдина, то есть убить. Затем мальчику удается выбраться из-под земли с
помощью джинна, а кончается это все свадьбой и благосостоянием.
www.franklang.ru
98
Аладдин в волшебном саду56. Иллюстрация Макса Либерта.
Как описанные ужасы обряда посвящения сохранились в русских народных
сказках, вы можете прочесть в книге В. Я. Проппа «Исторические корни
волшебной сказки»: и об уводе ребенка (или детей) в лес, и о вхождении в
«избушку на курьих ножках» (которая есть то же самое, что мифический
зверь, а вместе с тем и заветная дверь между миром живых и миром
56
Уоллес в рассказе Герберта Уэллса: «Таким образом, в один миг он очутился в саду…»
www.franklang.ru
99
мертвых), как в избушке происходит встреча с Хозяйкой зверей (с Бабойягой, с Белой Богиней смерти, которая, опознав живого человека по его
запаху: «фу-фу, русским духом пахнет», испытывает пришедшего, а затем
оказывает ему помощь, чтобы он смог пройти в царство смерти, забрать
оттуда, что ему надобно, и благополучно вернуться в мир живых), а также о
всяческих оставшихся в сказках следах расчленения и оживления
посвящаемого. Осел-Луций у Апулея, кстати, на протяжении своих
злоключений то и дело подвергается угрозе разрезания или растерзания. И,
конечно, то, что волк растерзал коня Ивана-царевича, а не самого царевича (о
чем мы уже сообщали ранее), — это лишь смягченный вариант. Мы шутили,
что волк — это его Муза. Но это не совсем шутка, если вспомнить судьбу
Орфея, растерзанного менадами57:
57
Менады («безумствующие») — спутницы и почитательницы Диониса.
www.franklang.ru
100
Альбрехт Дюрер. Смерть Орфея. 1494 год.
В наших сказках тоже есть осел-Луций, это братец Иванушка, обернувшийся
козленочком (сказка «Сестрица Алёнушка и братец Иванушка»):
«Одному козленочку все было ведомо. Повесил он голову, не пьет, не ест.
Утром и вечером ходит по бережку около воды и зовет:
— Алёнушка, сестрица моя!
Выплыви, выплыви на бережок...
Узнала об этом ведьма и стала просить мужа — зарежь да зарежь
козленка».
www.franklang.ru
101
В. М. Васнецов. Алёнушка. 1881 год.
И потом — happy end, level passed: «А козленочек от радости три раза
перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой». Вы узнаёте,
конечно, в Алёнушке Изиду, которую Луций молил о помощи — тоже на
берегу. Чтобы вернуться в человеческий облик, а не то зарежут.
Можно вспомнить и греческий миф об Актеоне, который во время охоты
нечаянно увидел купающуюся в реке Артемиду. (Артемида — одновременно
www.franklang.ru
102
девственная богиня охоты, богиня-покровительница детей и детенышей и
богиня луны. Узнаёте, конечно.)
Артемида. Вотивное изображение из слоновой кости.
Культовыми животными Артемиды были лань58 и медведица. Вместо того
чтобы в священном страхе удалиться, Актеон, зачарованный, стал
58
Что-то от Артемиды, как ни удивительно, есть и у пушкинской Татьяны из «Евгения Онегина»:
www.franklang.ru
103
наблюдать. Заметив охотника, разгневанная богиня превратила его в оленя,
который попытался убежать, но был настигнут и разорван собственными
охотничьими собаками59. (Так-то вот, подглядывать за богиней! А мы с
тобой, любезный читатель, чем занимаемся?)
В сказке Вильгельма Гауфа «Карлик Нос» мальчик Якоб, продавая с матерью
на рынке овощи, неуважительно обращается со старухой-покупательницей,
Дика, печальна, молчалива,
Как лань лесная боязлива,
Она в семье своей родной
Казалась девочкой чужой.
59
По более ранней версии, Актеон был растерзан псами из-за того, что осмелился утверждать, будто он
искуснее Артемиды в охоте.
www.franklang.ru
104
дразнит ее. Это, конечно, опрометчивый поступок, ведь у тети был
«длинный-предлинный нос, который спускался до самого подбородка».
Богиня гневается. Старуха просит отпустить мальчика с ней, чтобы он донес
купленную капусту до ее дома:
«— Хорошо, хорошо, — проворчала она. — Пусть будет по-твоему. Я возьму
у тебя эти шесть кочанов капусты. Но только у меня в руках костыль, и я
не могу сама ничего нести. Пусть твой сын донесет мне покупку до дому. Я
его хорошо награжу за это».
Костыль — это здесь вместо «костяной ноги». А вместо чего кочаны?
Слабонервным лучше не читать дальше, здесь уж расчленение, так
расчленение, можно даже сказать: расчлененка, не говоря уж о том, что
мальчика еще и окуривают:
«— Садись, сынок, — ласково сказала старуха и усадила Якоба на диван,
пододвинув к дивану стол, чтобы Якоб не мог никуда уйти со своего места.
— Отдохни хорошенько — ты, наверно, устал. Ведь человеческие головы —
не легкая ноша.
— Что вы болтаете! — закричал Якоб. — Устать-то я и вправду устал, но
я нес не головы, а кочаны капусты. Вы купили их у моей матери.
— Это ты неверно говоришь, — сказала старуха и засмеялась.
И, раскрыв корзинку, она вытащила из нее за волосы человеческую голову.
Якоб чуть не упал, до того испугался. Он сейчас же подумал о своей матери.
Ведь если кто-нибудь узнает про эти головы, на нее мигом донесут, и ей
придется плохо.
— Нужно тебя еще наградить за то, что ты такой послушный, —
продолжала старуха. — Потерпи немного: я сварю тебе такой суп, что ты
его до смерти вспоминать будешь.
Она снова свистнула в свой свисток, и на кухню примчались морские свинки,
одетые как люди: в передниках, с поварешками и кухонными ножами за
поясом. За ними прибежали белки — много белок, тоже на двух ногах; они
были в широких шароварах и зеленых бархатных шапочках. Это, видно, были
www.franklang.ru
105
поварята. Они быстро-быстро карабкались по стенам и приносили к плите
миски и сковородки, яйца, масло, коренья и муку. А у плиты суетилась,
катаясь взад и вперед на своих кокосовых скорлупках, сама старуха — ей,
видно, очень хотелось сварить для Якоба что-нибудь хорошее. Огонь под
плитой разгорался все сильнее, на сковородках что-то шипело и дымилось,
по комнате разносился приятный, вкусный запах. Старуха металась то
туда, то сюда и то и дело совала в горшок с супом свой длинный нос, чтобы
посмотреть, не готово ли кушанье.
Наконец в горшке что-то заклокотало и забулькало, из него повалил пар, и
на огонь полилась густая пена.
Тогда старуха сняла горшок с плиты, отлила из него супу в серебряную
миску и поставила миску перед Якобом.
— Кушай, сынок, — сказала она. — Поешь этого супу и будешь такой же
красивый, как я. И поваром хорошим сделаешься — надо же тебе знать
какое-нибудь ремесло.
Якоб не очень хорошо понимал, что это старуха бормочет себе под нос, да
и не слушал ее — больше был занят супом. Мать часто стряпала для него
всякие вкусные вещи, но ничего лучше этого супа ему еще не приходилось
пробовать. От него так хорошо пахло зеленью и кореньями, он был
одновременно и сладкий, и кисловатый, и к тому же очень крепкий60.
Когда Якоб почти что доел суп, свинки зажгли на маленькой жаровне какоето куренье с приятным запахом, и по всей комнате поплыли облака
голубоватого дыма. Он становился все гуще и гуще, все плотней и плотней
окутывал мальчика, так что у Якоба наконец закружилась голова. Напрасно
говорил он себе, что ему пора возвращаться к матери, напрасно пытался
встать на ноги. Стоило ему приподняться, как он снова падал на диван — до
того ему вдруг захотелось спать. Не прошло и пяти минут, как он и вправду
заснул на диване, в кухне безобразной старухи.
60
Супчик явно галлюциногенный.
www.franklang.ru
106
И увидел Якоб удивительный сон. Ему приснилось, будто старуха сняла с
него одежду и завернула его в беличью шкурку. Он научился прыгать и
скакать, как белка, и подружился с другими белками и свинками. Все они
были очень хорошие.
И стал Якоб, как они, прислуживать старухе. <…> Так Якоб прожил у
старухи лет семь».
Не случайно, конечно, в центре всего происходящего — еда61. Это
зашифрованное жертвоприношение.
В романе Пушкина «Евгений Онегин»:
И, кстати, я замечу в скобках,
Что речь веду в моих строфах
Я столь же часто о пирах,
О разных кушаньях и пробках,
Как ты, божественный Омир,
Ты, тридцати веков кумир!
61
www.franklang.ru
107
Якоб, превращенный в белку-повара. Иллюстрация Карла Оффтердингера
(1829 — 1889).
Снится ли Якобу, что он превращен в белку, или это на самом деле
происходит? И то, и другое. Такая вот правдивая греза. Так обычно и
поступает с человеком Хозяйка зверей. И вы видите, что она действительно
амбивалентна: и плоха эта старуха, и хороша. С одной стороны, лишила
родителей сына, превратила мальчика в белку (приобщила тем самым к
животному миру, к «первооснове»). С другой стороны, Якоб через семь лет
профессиональной подготовки стал настоящим мастером, чудо-поваром.
Пираты, спасающиеся от Диониса и превращающиеся при этом в
дельфинов. Человек с головой зверя (и к тому же расположенный головой
вниз) — это человек, проходящий через обряд посвящения, обряд соединения
с мифическим зверем62. Когда обряд посвящения был забыт, возникла сказка
Сравните, в «Сказке о царе Салтане»:
Родила царица в ночь
Не то сына, не то дочь;
Не мышонка, не лягушку,
А неведому зверюшку.
В романе Мелвилла возникают тюлени, напоминающие людей, а точнее, души умерших. А дозорный матрос
падает с корабля — словно превращаясь в тюленя: «Скалистые островки, вроде тех, мимо которых проходил
ночью «Пекод», служат обычно убежищем для небольших тюленьих стад, и, вероятно, несколько молодых
тюленей, потерявших маток, или матки, потерявшие своих детенышей, всплыли ночью возле корабля и
некоторое время держались поблизости, издавая вопли и рыдания, которые так похожи на человеческие. Но
такое объяснение только усугубило смятение команды, потому что многие мореплаватели испытывают
перед тюленями суеверный страх, порожденный не только тем, что, попав в беду, они кричат какими-то
удивительными голосами, но также еще и странным человеческим выражением их круглых,
62
www.franklang.ru
108
о Дионисе и пиратах (нужно же было как-то объяснить, почему они
превратились в дельфинов). Интересно, что есть изображения Геракла,
несущего двух побежденных им разбойников, подвешенных на шесте.
Разбойники свисают кверху ногами по обе стороны от Геракла, причем то в
виде людей, то в виде обезьянок. Геракл вообще такой: еще в детстве он
задушил двух змей, подосланных Герой.
Может быть, и современному человеку нужен обряд посвящения? Может
быть, такова потребность человеческой природы? Например: не хотелось ли
тебе, любезный мой читатель, в детстве залезть в какую-нибудь норку,
пещерку, шалашик? Мне, например, очень хотелось, и я в меру своих малых
сил это осуществлял.
Или посмотрите на молодых людей — то они хиппи, то они панки, то еще
кто-нибудь. И испытания сами себе устраивают, и зельем всяческим
интересуются. Они, сами того не ведая, устраивают себе обряд посвящения.
Только обряд этот, к сожалению, жутко растягивается во времени и часто
оканчивается неудачно. Молодой человек может сказать: «Ну и дурак же я
был!», образумиться и начать ходить в офис. Или же молодой человек может
окончить жизнь под забором. И то и другое — неудача. Level failed.
А самый ужасный обряд, который могут устроить себе молодые (и не очень
молодые) люди, — это война. Вот уж действительно прохождение через
смерть и поливание одних кровью других!
Одним из первых эту проблему современного общества почувствовал
Фридрих Ницше — и лучше всех выразил: в книге «Рождение трагедии»
(1872 год — до Первой мировой войны! Хотя и после франко-прусской
сообразительных физиономий, выглядывающих из воды у самых бортов корабля. Много раз случалось, что
тюленей в море принимали за людей.
Дурным предчувствиям команды суждено было получить в то утро наглядное подтверждение в судьбе
одного из матросов. Человек этот на восходе солнца выкарабкался из своей койки и, не очухавшись,
прямехонько отправился стоять дозором на форсалинге; и, может быть, он просто не успел еще проснуться
как следует (потому что матросы часто лезут на мачты в промежуточном между сном и бодрствованием
состоянии), трудно сказать, но, как бы то ни было, не пробыл он на своем насесте и нескольких минут, как
вдруг раздался крик — крик и звук падения, — и, взглянув наверх, люди успели заметить, как что-то
пронеслось в воздухе, а поглядев вниз, увидели только маленький фонтанчик белых пузырьков на синей
глади моря».
www.franklang.ru
109
войны 1870 года, где Ницше побывал санитаром). Эта книга —
предупреждение. Если люди не приобщатся к духу Диониса, то есть к духу
бога вина и безумия, к «первооснове жизни», к богу иррациональному (в
отличие от Аполлона, своей противоположности, — бога
рационалистического, гармонического, уравновешенного — так, по крайней
мере, понимал это Ницше), то они будут не живыми людьми, а чем-то вроде
восковых фигур. И не только не смогут вкусить подлинной жизни, но в
какой-то момент просто начнут уничтожать друг друга.
Дионис — «дважды рожденный» (поскольку его донашивал сам Зевс, зашив
в бедро), бог растительности (влажных плодов — в отличие от сухих злаков,
которые находятся в ведении Деметры), виноделия, поэтического
вдохновения и религиозного экстаза. Недаром блоковская «Незнакомка»
оканчивается строкой: «Я знаю: истина в вине». Вот это стихотворение
целиком — вглядитесь в Незнакомку. И обратите внимание, что Блок так же
снижает пафос, как это проделывал Апулей. Это на самом деле не только
техника безопасности (о чем мы уже говорили), но и свидетельство того, что
символическое и реальное (в смысле: бытовое) едины:
По вечерам над ресторанами
Горячий воздух дик и глух,
И правит окриками пьяными
Весенний и тлетворный дух.
Вдали, над пылью переулочной,
Над скукой загородных дач,
Чуть золотится крендель булочной,
И раздается детский плач.
И каждый вечер, за шлагбаумами,
Заламывая котелки,
www.franklang.ru
110
Среди канав гуляют с дамами
Испытанные остряки.
Над озером скрипят уключины,
И раздается женский визг,
А в небе, ко всему приученный,
Бессмысленно кривится диск.
И каждый вечер друг единственный
В моем стакане отражен
И влагой терпкой и таинственной,
Как я, смирен и оглушен.
А рядом у соседних столиков
Лакеи сонные торчат,
И пьяницы с глазами кроликов
"In vino veritas!" кричат.
И каждый вечер, в час назначенный
(Иль это только снится мне?),
Девичий стан, шелками схваченный,
В туманном движется окне.
И медленно, пройдя меж пьяными,
Всегда без спутников, одна,
Дыша духами и туманами,
Она садится у окна.
И веют древними поверьями
Ее упругие шелка,
www.franklang.ru
111
И шляпа с траурными перьями,
И в кольцах узкая рука.
И странной близостью закованный,
Смотрю за темную вуаль,
И вижу берег очарованный
И очарованную даль.
Глухие тайны мне поручены,
Мне чье-то солнце вручено,
И все души моей излучины
Пронзило терпкое вино.
И перья страуса склоненные
В моем качаются мозгу,
И очи синие бездонные
Цветут на дальнем берегу.
В моей душе лежит сокровище,
И ключ поручен только мне!
Ты право, пьяное чудовище!
Я знаю: истина в вине.
Дионис — сын верховного бога Зевса и смертной матери, Семелы. По
одному из преданий, когда Семела родила сына от Зевса, ее отец Кадм
заключил ее в бочку вместе с Дионисом и бросил в море (вы узнаёте,
конечно, «Сказку о царе Салтане»). Бочка в море — это то же самое, что
поглощение посвящаемого мифическим зверем. Сравните с русской
народной сказкой «Марья Моревна»: «Кощей поскакал, догнал Иванацаревича, изрубил его в мелкие куски и поклал в смоленую бочку, скрепил
www.franklang.ru
112
железными обручами и бросил в синее море, а Марью Моревну к себе увез».
Остался след расчленения и в дионисийском обряде: спутницы Диониса
менады, впадая в состояние безумия, получают нечеловеческую силу и
разрывают голыми руками домашних животных (в частности, быков) и диких
зверей, а то и человека, если попадется под горячую руку. Или Дионис,
превратившись в льва и медведицу, готов разорвать попытавшихся пленить
его пиратов (они прыгают, спасаясь от него, в воду и превращаются в
дельфинов).
www.franklang.ru
113
Чаша VI века до н. э., изображающая Диониса на корабле и пиратов,
превращенных в дельфинов. Интересна здесь и мачта, соединившаяся с
виноградной лозой, — Мировое Древо. Интересно и расположение
дельфинов: два дельфина по бокам, две встречные пары — внизу, еще один —
в самом низу — в направлении хода корабля, но в противоположном
направлении по отношению к телу Диониса.
Согласно другому варианту мифа о Дионисе, Зевс посетил Персефону
(богиню Подземного царства, супругу Аида) в виде змея, и та родила ему
рогатого младенца Загрея (Великого охотника), или Диониса. Титанызаговорщики напали на божественного ребенка, когда тот смотрелся в
зеркало63. Какое-то время Дионису удавалось спасаться от преследователей,
по очереди превращаясь то в льва, то в лошадь, то в змею. Когда же Дионис
принял образ быка, титаны настигли его и растерзали, измазав его лицо
белым медом64. Семь кусков тела они поместили в треножный сосуд,
сварили, поджарили и съели.
Этот миф параллелен мифу об Озирисе, супруге Изиды:
Царствуя над Египтом, Озирис научил людей земледелию, садоводству и
виноделию, но был убит своим братом, богом Сетом, желавшим править
вместо него. Жена Озириса (и его сестра) Изида нашла труп мужа (и брата) и
стала оплакивать его вместе со своей сестрой Нефтидой. Ра (бог солнца),
сжалившись, послал шакалоголового бога Анубиса, который собрал
рассыпавшиеся (а по другому варианту — разрубленные Сетом) части
Озириса, забальзамировал тело и запеленал его. Изида вылепила фаллос из
глины (единственной частью тела Озириса, которую Изида так и не смогла
найти, был пенис: его съели рыбы), освятила его и прирастила к собранному
телу Озириса. Превратившись в самку коршуна, Изида распластала крылья
по мумии Озириса, произнесла волшебные слова и забеременела. Так был
63
64
О зеркале в его отношении к Изиде мы уже говорили и еще будем говорить.
То есть сделав невидимым, несуществующим.
www.franklang.ru
114
зачат Хор. После длительной тяжбы Хор признается правомочным
наследником Озириса и получает царство. Он воскрешает Озириса, дав ему
проглотить свое око. Однако Озирис не возвращается на землю и остается
царем мертвых, предоставляя Хору править царством живых. Каждый
фараон, пока он жив, олицетворяет собой Хора, а когда умирает, становится
Озирисом.
Озирис с фаллосом и амулетами.
Согласно еще одному варианту мифа о Дионисе, Дионис — сын Зевса и
Селены (богини Луны). Вот изображение Селены, по бокам у нее — Геспер и
Фосфор, то есть Вечерняя звезда и Утренняя звезда.
www.franklang.ru
115
Прыжок через быка
С источником жизни мы разобрались (шутка). Но что означают два зверя по
бокам? И почему их два?
Может быть, потому что так вообще устроен человек? Посмотрите на лицо:
посредине — нос (дыхание — жизнь), а по бокам — разные пары (глаза,
уши). Или если взять ниже: грудная клетка (сердце), по бокам — руки. Или
еще ниже: половой орган, а по бокам — ягодицы, ноги.
www.franklang.ru
116
Руки богини, кстати сказать, иногда очевидно дублируют двух зверей. Мы
это уже видели у «Змеиной богини» из Кносского дворца на острове Крит,
вот еще пример — изображение Артемиды на пифосе65:
Помните: «Он вспомнил большие белые руки Лары, круглые, щедрые и,
ухватившись за ветки, притянул дерево к себе».
Что-то в этом есть. «Тот же самый закон распространяется на все живое» —
как писал Гёте, размышляя над морфологией растений. Но у этой структуры,
у этой общей схемы, у этой «сущностной формы» (Гёте) есть сюжет, есть
драматическая (точнее говоря, трагическая) основа. Все на самом деле
гораздо интереснее. Ключом может послужить фреска Кносского дворца на
острове Крит (минойская цивилизация, XV век до н. э.):
Пифос — большой глиняный сосуд яйцевидной формы, употреблявшийся в Древней Греции для хранения
зерна, вина и т. п.
65
www.franklang.ru
117
В середине мы видим быка — причем это не обычный бык, а огромный,
первобытный, уже вымерший, это тур — с высотой в холке около 170 — 180
см и массой до 800 кг. Рога его были до метра длиной. Через быка прыгает
юноша — он находится над быком вниз головой. Слева и справа от быка
стоят два юноши. Это похоже на цирковое представление, праздник.
Представление, конечно, смертельно опасное. Но ведь представление как
таковое ведет свое происхождение от обряда. Перед нами — обряд
посвящения. Мы видим мифического зверя — быка. Бык нередко приносился
в жертву, изображение быка или бычьей головы с двумя рогами — одно из
наиболее частых мифических изображений. У многих народов вместо быка в
обряде и в изображениях выступает олень. При этом обычно морда быка или
оленя символизирует источник жизни, а рога — звериную пару (вспомните
видение святого Евстафия). Бык приносится в жертву и съедается
участниками жертвоприношения66. Тем самым они приобщаются к
«первооснове жизни», становятся единым существом, единым быком. И, в
В романе «Моби Дик»: «Желтовато-белый «Пекод» (китобойное судно. — И.Ф.) был превращен в бойню,
и каждый моряк стал мясником. Со стороны бы показалось, что мы приносим десять тысяч откормленных
быков в жертву морским богам».
66
www.franklang.ru
118
рамках этого быка, каждый из них — человекобык. Кстати сказать, небесного
Быка (посланного верховным богом неба Ану по наущению богини Иштар)
убивает Гильгамеш — со своим напарником-побратимом Энкиду, зайдя,
между прочим, с двух сторон:
Погнал Энкиду, Быка повернул он,
За толщу хвоста его ухватил он,
[.....................................]
А Гильгамеш, как увидел дело храброго героя и верного друга, —
Между рогами, меж затылком и шеей
Быка поразил кинжалом.
Как Быка они убили, ему вырвали сердце, перед Шамашем положили,
Удалившись, перед Шамашем ниц склонились,
Отдыхать уселись оба брата.
Вы помните, что именно на Крите жил Минотавр — человекобык. Его
убивает герой Тесей. (И жил Минотавр в лабиринте, под землей, что тоже
важно.)
www.franklang.ru
119
Тесей, поражающий Минотавра. VI век до н. э.
Бык, кстати сказать, образ лунного божества (в Древнем Двуречье, в
древнеиранской и древнеиндийской традициях).
www.franklang.ru
120
Валентин Серов. Похищение Европы. 1910 год. В этой картине хорошо
видно единство моря, «Прекрасной Дамы» и быка. В смысле мифа эти три
образа — синонимы. Их соединение в едином изображении и составляет
особую, магическую силу картины.
Примечательно также, что в ритуале фригийской богини Кибелы, богини
плодородия и владычицы лесов и зверей (культ которой в конце Второй
Пунической войны был введен и в Риме, где ее называли Mater magna —
Великой Матерью), жрецы приносили в жертву быка и смачивали его кровью
свою одежду.
Вернемся к фреске. В центре — динамическая фигура, прыжок. Решается
вопрос жизни и смерти. Бабочка машет крыльями. Человек находится вниз
головой, то есть в особом состоянии. В состоянии измененного сознания,
www.franklang.ru
121
если хотите. Или: в перевернутом мире67. («А козленочек от радости три раза
перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой».) А по бокам
— статические фигуры юношей, стоящие как положено, твердо на ногах.
Знаете, как в примитивной рекламе: до и после. Грустный юноша до того, как
нашел работу в «Макдональдсе», — и веселый юноша, уже работающий в
этом заведении. (А на наши желудки ему, очевидно, наплевать.)
Может быть, кносская фреска и не изображает обряд посвящения. Может,
она изображает поминки или свадебный пир. Или коронацию, или еще чтонибудь. Это неважно, поскольку обряд посвящения (путь через смерть к
новой жизни) лежит в основе любого обряда. Неважно также и то, что на
фреске, скорее всего, изображено три человека, а не один. Потому что
вначале все равно был один, а по мере развития и изменения обряда его стали
обозначать трое — по одному на каждый этап пути.
Вот, посмотрите для сравнения на изображение Одиссея, слушающего пение
сирен. Герой, совершающий подвиг, здесь один (привязанный к мачте — к
Мировому Древу, к кресту), а путь, сам порядок прохождения подвига
изображен сиренами: две по бокам и одна кувыркается:
В романе Мелвилла Измаил в определенный момент переживает нечто подобное, некую перевернутость:
«В ту самую ночь приключилась со мной одна очень странная (и по сей день необъяснимая) вещь.
Очнувшись от короткого сна, я испытал мучительное ощущение чего-то непоправимого. Румпель из
китовой челюсти, на который я опирался, ударил меня в бок; в ушах у меня раздался глухой гул парусов,
заполоскавшихся на ветру; глаза мои вроде были открыты; к тому же со сна я стал пальцами бессознательно
растягивать веки. И все-таки, что бы я ни делал, компаса, по которому я должен был держать курс, передо
мной не было; а ведь всего только минуту назад я, кажется, разглядывал картушку при ровном свете
нактоузного фонаря. Но теперь передо мной вдруг не стало ничего, кроме непроглядной тьмы, чуть
бледнеющей по временам от красных вспышек. И над всем этим в душе моей возобладало какое-то властное
ощущение, будто быстро летящий этот предмет, на котором я стою, чем бы он в действительности ни был,
бежал не к дальним гаваням впереди, а уходил прочь от всех гаваней позади себя. Тяжелое смятенное
чувство, подобное чувству смерти, охватило меня. Руки мои судорожно уцепились за румпель, и при этом
мне почудилось, будто он каким-то чародейским способом перевернут задом наперед.
Боже мой! что же это случилось со мною? — подумал я. И вдруг я понял: во время короткого сна я
повернулся и стоял теперь лицом к корме, а спиной к носу и компасу. В то же мгновение я оборотился назад
и едва успел привести корабль к ветру, который неминуемо бы его перевернул. Как радостно, как приятно
освобождение от сверхъестественных галлюцинаций этой ночи и от смертельной опасности очутиться за
бортом!»
67
www.franklang.ru
122
Как ни страшно прыгать через первобытного быка, никто не освобождает от
этого прыжка даже и современного человека. Когда бы и где бы ты ни жил,
ты должен родиться дважды, как сказано в Евангелии от Иоанна:
«Между фарисеями был некто, именем Никодим, один из начальников
Иудейских. Он пришел к Иисусу ночью и сказал Ему: Равви! мы знаем, что
Ты учитель, пришедший от Бога; ибо таких чудес, какие Ты творишь, никто
не может творить, если не будет с ним Бог. Иисус сказал ему в ответ:
истинно, истинно говорю тебе, если кто не родится свыше, не может
увидеть Царствия Божия. Никодим говорит Ему: как может человек
родиться, будучи стар? неужели может он в другой раз войти в утробу
матери своей и родиться? Иисус отвечал: истинно, истинно говорю тебе,
если кто не родится от воды и Духа, не может войти в Царствие Божие.
Рожденное от плоти есть плоть, а рожденное от Духа есть дух. Не
удивляйся тому, что Я сказал тебе: должно вам родиться свыше. Дух
дышит, где хочет, и голос его слышишь, а не знаешь, откуда приходит и
www.franklang.ru
123
куда уходит: так бывает со всяким, рожденным от Духа. Никодим сказал
Ему в ответ: как это может быть? Иисус отвечал и сказал ему: ты —
учитель Израилев, и этого ли не знаешь? Истинно, истинно говорю тебе:
мы говорим о том, что знаем, и свидетельствуем о том, что видели, а вы
свидетельства Нашего не принимаете».
Тут в греческом тексте игра слов: одно и то же греческое слово означает и
«свыше», и «снова» (должен родиться человек). Иисус Христос говорит
«свыше», а Никодим понимает «снова». И развивает дальше эту мысль
совершенно первобытно, как бы вспоминая доисторический обряд: «неужели
может он в другой раз войти в утробу матери своей и родиться?» Но здесь не
просто недоразумение, Иисус Христос, пожалуй, имел в виду и то, и другое:
игра слов здесь не случайна, она аналогична игре слов в поэтическом тексте.
Это поэтическая шутка Иисуса Христа, его смех.
Мы не знаем, кстати, каков был этот разговор на самом деле и был ли он
вообще. Известно, что Иисус Христос не мог разговаривать с Никодимом погречески, их общение могло быть только по-арамейски (поскольку оба
евреи). А значит, не было этой игры слов, не было и удивления Никодима, не
было и его ответа. Было или не было — неважно, поскольку миф — это
динамическая схема, которая просвечивает через конкретные вещи и
события. Или, если хотите, воплощается в них, «распространяется на все
живое». И тем самым он истинен.
Человек, оказавшись на духовном пути, может в какой-то момент увидеть
своего двойника. Почему? Представьте себе это так: человек склоняется над
«первоосновой жизни», как над водной гладью, — и видит себя, словно в
зеркале. Он видит себя как бы находящимся в этой «первооснове», слитым с
ней. Это довольно страшно: человек уже не принадлежит себе, он не замкнут
в своем теле, в своем «я», он видит, как его образ колышется, искажается
водной рябью или волнами, стоит только подуть ветру. Он слит с
«первоосновой жизни», но слит ценой своей смерти. Он видит себя
расчленяемым, расчлененным. Вспоминается опять же Евангелие: «Если
www.franklang.ru
124
пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно, а если умрет,
то принесет много плода». Об этом можно прочесть и в сочинении Григория
Сковороды «Нарцисс. Рассуждение о том: узнай себя»: человек наклоняется
над водой и видит себя как «точного человека». Сравните с тем, что мы
встречали у Данте: «Глаза к ручью склонил я…»
Караваджо. Нарцисс. 1594 — 1596 годы.
Примечательно, что о Нарциссе заходит речь и в начале романа Германа
Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит»:
www.franklang.ru
125
«Почему всякий нормальный, здоровый мальчишка, имеющий нормальную,
здоровую мальчишечью душу, обязательно начинает рано или поздно
бредить морем? Почему сами вы, впервые отправившись пассажиром в
морское плавание, ощущаете мистический трепет, когда вам впервые
сообщают, что берега скрылись из виду? Почему древние персы считали
море священным? Почему греки выделили ему особое божество, и притом —
родного брата Зевсу? Разумеется, во всем этом есть глубокий смысл. И еще
более глубокий смысл заключен в повести о Нарциссе, который, будучи не в
силах уловить мучительный, смутный образ, увиденный им в водоеме,
бросился в воду и утонул. Но ведь и сами мы видим тот же образ во всех
реках и океанах. Это — образ непостижимого фантома жизни; и здесь —
вся разгадка».
Этот «мучительный, смутный образ» Карл Густав Юнг называет «Тенью». И
смутный не потому, что слабый, а потому, что загадочный. Некоторые люди
испытывали очень сильное ощущение «Тени», в том числе и ваш покорный
слуга. Причем вскоре после встречи с, условно говоря, Изидой. Я
почувствовал, как меня облекла какая-то темная фигура, я словно оказался
помещенным в большой футляр. Это было ночью, но я не спал. Эта фигура
обладала какой-то бесконечной силой, и вся она была усыпана глазами, как
тело Аргуса (сравните с бликами на морской поверхности). Это
продолжалось несколько минут и было совсем не прикольно, а очень жутко.
И все же я чувствую, что мне передалась тогда часть этой силы.
Гильгамеш перед встречей с Энкиду видит вещий сон, в котором Энкиду (по
сути, его Тень) предстает ему как камень:
Встал Гильгамеш и сон толкует,
Вещает он своей матери:
«Мать моя, сон я увидел ночью:
Мне явились в нем небесные звезды,
Падал на меня будто камень с неба.
www.franklang.ru
126
Поднял его — был меня он сильнее,
Тряхнул его — стряхнуть не могу я…
Мать верно толкует сон, затем происходит встреча in real life, Энкиду
побеждает Гильгамеша:
Стали биться на улице, на широкой дороге, —
Обрушились сени, стена содрогнулась.
Преклонил Гильгамеш на землю колено,
Он смирил свой гнев, унял свое сердце…
Сравните, кстати, с Библией:
«И остался Иаков один. И боролся Некто с ним до появления зари; и, увидев,
что не одолевает его, коснулся состава бедра его и повредил состав бедра у
Иакова, когда он боролся с Ним».
Я не знаю, видел ли Пушкин свою Музу наяву (скорее всего, видел), но я
уверен, что он встречался с «Тенью». В своих произведениях Пушкин
многократно и разнообразно использует опыт этой встречи. Вот «Руслан и
Людмила»:
…………………………Вдруг
Гром грянул, свет блеснул в тумане,
Лампада гаснет, дым бежит,
Кругом всё смерклось, всё дрожит,
И замерла душа в Руслане...
Все смолкло. В грозной тишине
Раздался дважды голос странный,
И кто-то в дымной глубине
Взвился чернее мглы туманной...
www.franklang.ru
127
Вот слова Моцарта из «Моцарта и Сальери»:
Представь себе... кого бы?
Ну, хоть меня — немного помоложе;
Влюбленного — не слишком, а слегка —
С красоткой, или с другом — хоть с тобой,
Я весел... Вдруг: виденье гробовое,
Незапный мрак иль что-нибудь такое...
Ну, слушай же.
Вот «Пир во время чумы» («Едет телега, наполненная мертвыми телами.
Негр управляет ею»). Луиза падает в обморок, затем говорит, очнувшись:
Ужасный демон
Приснился мне: весь черный, белоглазый...
Он звал меня в свою тележку. В ней
Лежали мертвые — и лепетали
Ужасную, неведомую речь....
Скажите мне: во сне ли это было?
Проехала ль телега?
В «Моцарте и Сальери» эта «Тень» предстает как «черный человек»:
Сальери
Ты верно, Моцарт, чем-нибудь расстроен?
Обед хороший, славное вино,
А ты молчишь и хмуришься.
Моцарт
Признаться,
Мой Requiem меня тревожит.
www.franklang.ru
128
Сальери
А!
Ты сочиняешь Requiem? Давно ли?
Моцарт
Давно, недели три. Но странный случай...
Не сказывал тебе я?
Сальери
Нет.
Моцарт
Так слушай.
Недели три тому, пришел я поздно
Домой. Сказали мне, что заходил
За мною кто-то. Отчего — не знаю,
Всю ночь я думал: кто бы это был?
И что ему во мне? Назавтра тот же
Зашел и не застал опять меня.
На третий день играл я на полу
С моим мальчишкой. Кликнули меня;
Я вышел. Человек, одетый в черном,
Учтиво поклонившись, заказал
Мне Requiem и скрылся. Сел я тотчас
И стал писать — и с той поры за мною
Не приходил мой черный человек;
А я и рад: мне было б жаль расстаться
С моей работой, хоть совсем готов
Уж Requiem. Но между тем я...
Сальери
Что?
Моцарт
Мне совестно признаться в этом...
www.franklang.ru
129
Сальери
В чем же?
Моцарт
Мне день и ночь покоя не дает
Мой черный человек. За мною всюду
Как тень он гонится. Вот и теперь
Мне кажется, он с нами сам-третей
Сидит.
А «Каменный гость» и «Медный всадник» — это именно о «Тени», она
присутствует в самих названиях этих произведений.
«Тень» видел и Александр Блок:
Я коротаю жизнь мою.
Мою безумную, глухую:
Сегодня — трезво торжествую,
А завтра — плачу и пою.
Но если гибель предстоит?
Но если за моей спиною
Тот — необъятною рукою
Покрывший зеркало — стоит?..
Блеснет в глаза зеркальный свет,
И в ужасе, зажмуря очи,
Я отступлю в ту область ночи,
Откуда возвращенья нет...
www.franklang.ru
130
Это, конечно, напоминает балладу Василия Жуковского «Светлана», в
которой описывается, в частности, святочное гадание Светланы при помощи
зеркала:
Вот в светлице стол накрыт
Белой пеленою;
И на том столе стоит
Зеркало с свечою;
Два прибора на столе.
«Загадай, Светлана;
В чистом зеркала стекле
В полночь, без обмана
Ты узнаешь жребий свой:
Стукнет в двери милый твой
Легкою рукою;
Упадет с дверей запор;
Сядет он за свой прибор
Ужинать с тобою».
Вот красавица одна;
К зеркалу садится;
С тайной робостью она
В зеркало глядится;
Темно в зеркале; кругом
Мертвое молчанье;
Свечка трепетным огнем
Чуть лиет сиянье…
Робость в ней волнует грудь,
Страшно ей назад взглянуть,
Страх туманит очи…
www.franklang.ru
131
С треском пыхнул огонек,
Крикнул жалобно сверчок,
Вестник полуночи.
Подпершися локотком,
Чуть Светлана дышит…
Вот… легохонько замком
Кто-то стукнул, слышит;
Робко в зеркало глядит:
За ее плечами
Кто-то, чудилось, блестит
Яркими глазами…
Занялся от страха дух…
Вдруг в ее влетает слух
Тихий, легкий шепот…
Тут, пожалуй, тот случай, когда оба поэта видели одно и то же, но для
передачи видения поэт-потомок использует наработку своего поэтического
предка.
Когда проблема со здоровьем, а к врачу идти неохота, открываешь
медицинскую энциклопедию и, как известно, находишь у себя все болезни.
Ну а если «кто от земли / Был отлучен каким-нибудь виденьем» («Пир во
время чумы»), лучше всего открыть сказки, или эпос, или Священное
Писание. Так и я, стараясь понять, что же это было, стал читать разные
тексты. Вот, например, очень похоже на явившуюся мне «Тень»:
Глаз бессчетных зрачками глядел Он,
уст бессчетных губами шептал Он,
форм невиданных и украшений
и оружий бессчетность являл Он.
www.franklang.ru
132
<…>
Как бы собранный вдруг воедино
целый мир, всех существ бесконечность
пред собою тогда увидел
в теле бога богов сын Панду.
<…>
Образ ужасен Твой тысячеликий,
тысячерукий, бесчисленноглазый;
страшно сверкают клыки в Твоей пасти.
Видя Тебя, все трепещет; я тоже68.
Это «Бхагавадгита»: Кришна по просьбе Арджуны показывает ему свой
истинный облик.
То есть: сначала видишь-ощущаешь Тень, а потом она разделяется на
бесчисленные глаза. И это ты сам разделяешься, расчленяешься.
68
Перевод В. С. Семенцова.
www.franklang.ru
133
Глаза из фильма «Метрополис». 1927 год.
В рассказе Э.Т.А. Гофмана «Песочный человек» к герою рассказа приходит
его человек-тень — торговец барометрами и очками. Он раскладывает очки,
предлагая их купить — казалось бы, что тут такого. Но вот как это
воспринимает герой рассказа:
«И вот однажды, когда он писал письмо Кларе, к нему тихо постучали; на
его приглашение войти дверь отворилась и отвратительная голова
Коппелиуса просунулась вперед. Натанаэль содрогнулся в сердце своем, но,
вспомнив, что говорил ему Спаланцани о своем земляке Копполе и что он сам
свято обещал возлюбленной относительно Песочника Коппелиуса, он
устыдился своего ребяческого страха перед привидениями, с усилием
поборол себя и сказал с возможной кротостью и спокойствием:
— Я не покупаю барометров, любезный, оставьте меня!
Но тут Коппола совсем вошел в комнату и, скривив огромный рот в мерзкую
улыбку, сверкая маленькими колючими глазками из-под длинных седых
ресниц, хриплым голосом сказал:
— Э, не барометр, не барометр! — есть хороши глаз — хороши глаз!
Натанаэль вскричал в ужасе:
— Безумец, как можешь ты продавать глаза? Глаза! Глаза!
Но в ту же минуту Коппола отложил в сторону барометры и, запустив
руку в обширный карман, вытащил оттуда лорнеты и очки и стал
раскладывать их на столе.
— Ну вот, ну вот, — очки, очки надевать на нос, — вот мой глаз, — хороши
глаз!
И он все вытаскивал и вытаскивал очки, так что скоро весь стол начал
странно блестеть и мерцать. Тысячи глаз взирали на Натанаэля,
судорожно мигали и таращились; и он уже сам не мог отвести взора от
стола; и все больше и больше очков выкладывал Коппола; и все страшней и
www.franklang.ru
134
страшней сверкали и скакали эти пылающие очи, и кровавые их лучи ударяли
в грудь Натанаэля. Объятый неизъяснимым трепетом, он закричал:
— Остановись, остановись, ужасный человек!»
Здесь сначала является «Тень», а затем возникает множественность. Бывает и
наоборот: сначала воспринимаешь множественность, а потом из нее может
«соткаться» «Тень». (Эти две вещи трудно разделить.) Так в романе Германа
Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит» сначала является белый спрут, а
потом — белый кит (кашалот, сам Моби Дик):
«Четыре вельбота вскоре закачались на волнах и, возглавляемые личной
шлюпкой Ахава, торопливо устремились за добычей. А она между тем
скрылась под водой. Подняв весла, мы ожидали ее появления, как вдруг в том
самом месте, где она скрылась, она медленно всплыла на поверхность. Забыв
и думать о Моби Дике, мы разглядывали самое удивительное зрелище, какое
только открывало когда-либо таинственное море глазам человека. Перед
нами была огромная мясистая масса футов по семьсот в ширину и длину,
вся какого-то переливчатого желтовато-белого цвета, и от центра ее во
все стороны отходило бесчисленное множество длинных рук, крутящихся и
извивающихся, как целый клубок анаконд, и готовых, казалось, схватить без
разбору все, что бы ни очутилось поблизости69. У нее не видно было ни
переда, ни зада, ни начала, ни конца, никаких признаков органов чувств или
инстинктов; это покачивалась на волнах нездешним, бесформенным
видением сама бессмысленная жизнь.
Когда с тихим засасывающим звуком она снова исчезла под волнами,
Старбек, не отрывая взгляда от воды, забурлившей в том месте, где она
скрылась, с отчаянием воскликнул:
— Уж лучше бы, кажется, увидеть мне Моби Дика и сразиться с ним, чем
видеть тебя, о белый призрак!
— Что это было, сэр? — спросил Фласк.
69
Помните, об Изиде у Апулея: «Слева и справа круг завершали извивающиеся, тянущиеся вверх змеи».
www.franklang.ru
135
— Огромный спрут. Не многие из китобойцев, увидевших его, возвратились в
родной порт, чтобы рассказать об этом.
<…>
Если для Старбека появление спрута служило зловещим предзнаменованием,
для Квикега оно имело совсем иной смысл.
— Когда твоя видел спрут, — проговорил дикарь, стоя на носу высоко
подвешенного вельбота, где он точил свой гарпун, — тогда твоя скороскоро видел кашалот».
И в конце рассказа Чехова «Черный монах» мы наблюдаем сначала
множественность глаз, а затем «Тень»:
«Опять им овладело беспокойство, похожее на страх, и стало казаться,
что во всей гостинице кроме него нет ни одной души… Он вышел на балкон.
Бухта, как живая, глядела на него множеством голубых, синих, бирюзовых и
огненных глаз и манила к себе. В самом деле, было жарко и душно и не
мешало бы выкупаться.
Вдруг в нижнем этаже под балконом заиграла скрипка, и запели два нежных
женских голоса. Это было что-то знакомое. В романсе, который пели внизу,
говорилось о какой-то девушке, больной воображением, которая слышала
ночью в саду таинственные звуки и решила, что это гармония священная,
нам, смертным, непонятная… У Коврина захватило дыхание, и сердце
сжалось от грусти, и чудесная, сладкая радость, о которой он давно уже
забыл, задрожала в его груди.
Черный высокий столб, похожий на вихрь или смерч, показался на том
берегу бухты. Он с страшною быстротой двигался через бухту по
направлению к гостинице, становясь все меньше и темнее, и Коврин едва
успел посторониться, чтобы дать дорогу… Монах с непокрытою седою
головой и с черными бровями, босой, скрестивши на груди руки, пронесся
мимо и остановился среди комнаты.
www.franklang.ru
136
— Отчего ты не поверил мне? — спросил он с укоризной, глядя ласково на
Коврина. — Если бы ты поверил мне тогда, что ты гений, то эти два года
ты провел бы не так печально и скудно».
Что касается глаз, можно вспомнить и китайскую Гуаньинь (японскую
Каннон) — божество, выступающее преимущественно в женском обличье,
спасающее людей от всевозможных бедствий. Гуаньинь — подательница
детей, родовспомогательница, покровительница женской половины дома. А
для этого ей надо иметь тысячу глаз и тысячу рук. Так она иногда и
изображается:
А вот она же 20-метровая, с двумя драконами:
www.franklang.ru
137
Страшный, губительный аспект смотрящей навстречу человеку «Тени»,
превращающейся затем во множественность, в расчленение, можно видеть в
Лернейской гидре, о которой в «Теогонии» Гесиода говорится:
Эту вскормила сама белорукая Гера-богиня,
Неукротимою злобой пылавшая к силе Геракла.
Геракл поражает гидру:
www.franklang.ru
138
Губительный аспект можно видеть также в Медузе Горгоне, которая
обращает всех, встретивших ее взгляд, в камень и на голове которой кишат
змеи (как раз являющие собой множественность, разделение).
www.franklang.ru
139
Лже-Мария из фильма «Метрополис». Именно на нее смотрят умноженные
глаза в данном эпизоде фильма.
Медузе Горгоне отрезает голову Персей, глядя на нее не прямо, а на ее
отражение в щите, отвернувшись. То есть можно сказать, что герой
использует зеркало70 — и прямо как в гадании (сравните со стихотворением
Блока).
В повести Э.Т.А. Гофмана «Щелкунчик и Мышиный Король» при появлении мышиного войска мы видим
сначала тысячи мышиных блестящих глазок («тысячи крошечных огонечков глянули сквозь щели в полу»),
затем из-под пола появляется семиглавый Мышиный Король, а затем Мария, от страха прижавшись к шкафу
с зеркальной дверцей, невольно локтем разбивает зеркало.
70
www.franklang.ru
140
Караваджо. Медуза. 1598 — 1599 годы.
Однако Медуза Горгона изображается и как Хозяйка зверей:
www.franklang.ru
141
Итак, героев у источника жизни двое, вдвоем сподручней:
Гильгамеш уста открыл, ему вещает, Энкиду:
Один — лишь один, ничего он не может,
Чужаками мы здесь будем поодиночке:
По круче один не взойдет, а двое — взберутся,
[..................................]
Втрое скрученный канат не скоро порвется,
Два львенка вместе — льва сильнее!»
Правда, с другой стороны, когда героев двое, это может кончиться и
гибелью. Так, например, распрощались с жизнью сыновья Посейдона Алоады
— братья От и Эфиальт. Вот что сказано об этом в «Мифологической
библиотеке» Аполлодора:
www.franklang.ru
142
«Артемида уничтожила Алоадов на острове Наксосе, прибегнув к обману.
Приняв образ оленя, она прыгнула и встала между ними: Алоады же,
пытаясь поразить животное дротиками, пронзили друг друга».
В середине — зверь-бог (мифический зверь, который губит и возрождает), по
бокам — два героя (обозначающие прохождение одного героя через чрево
мифического зверя). Ту же схему (смерть героя при прохождении обряда
посвящения) можно видеть в легенде о Клеобисе и Битоне, мать которых
была жрицей богини Геры (волоокой Геры — то есть божественной коровы).
Вот что рассказывает об этом Геродот в своей «Истории»:
«Родом из Аргоса, они имели достаточно средств к жизни и к тому же
отличались большой телесной силой. Помимо того, что оба они были
победителями на атлетических состязаниях, о них рассказывают еще вот
что: у аргосцев есть празднество в честь Геры Аргосской. Их мать, жрицу
богини, нужно было обязательно привезти на повозке в святилище богини.
Однако быки их не успели вернуться с поля. Медлить было нельзя, и юноши
сами впряглись в ярмо и потащили повозку, в которой ехала их мать. 45
стадий71 пробежали они и прибыли в святилище. После этого подвига,
совершенного на глазах у всего собравшегося на праздник народа, им
суждена была прекрасная кончина. И божество дало ясно этим понять, что
смерть для людей лучше, чем жизнь. Аргосцы, обступив юношей, восхваляли
их силу, а женщины — их мать за то, что она обрела таких сыновей. Мать
же, возрадовавшись подвигу сыновей и народной молве о них, стала перед
кумиром богини и молилась даровать ее сыновьям Клеобису и Битону,
оказавшим ей столь великий почет, высшее благо, доступное людям. После
этой молитвы и жертвоприношения и пиршества юноши заснули в самом
святилище и уже больше не вставали, но нашли там свою кончину. Аргосцы
же велели поставить юношам статуи и посвятить в Дельфы за то, что они
проявили высшую доблесть».
71
Примерно 8,3 км, 1 стадий = 600 ступней, около 178 м.
www.franklang.ru
143
Клеобис и Битон. Мрамор, около 600 — 580 до н. э.
Двойниками как темой много занимались романтики. Кто-то потому, что это
было модно, а кто-то видел двойника на самом деле. Например, Жерар де
Нерваль. В повести «Аврелия» в которой он описывает свои видения Изиды,
ему сразу же после одного из таких видений является и двойник. Повесть
интересна и тем, что пишущий ее находится то на грани, а то и за гранью
безумия. Вот, например, что он пишет:
«Распростертый на походной кровати, я верил, что вижу, как с неба
совлекаются покровы, и оно распускается тысячью неслыханных
www.franklang.ru
144
великолепий. Судьба освобожденной Души, казалось, открывается передо
мной, будто для того, чтобы внушить мне сожаление о том, что всеми
силами моего духа я пожелал вновь ступать по земле, которую должен был
покинуть... Огромные круги прорисовывались в бесконечности, подобные
кругам, образующимся на воде, взволнованной падением тела; каждая
область, населенная лучезарными фигурами, окрашивалась, колебалась и
таяла в свой черед, и божество, всегда одно и то же, сбрасывало с улыбкой
летучие маски своих разнообразных воплощений и скрывалось наконец,
неуловимое, в мистическом сиянии неба Азии.
Это небесное видение, в силу одного из тех феноменов, что каждый мог
испытывать иногда в дреме, не исключало полностью сознания того, что
творилось вокруг. Лежа на походной кровати, я слышал, что солдаты
рассуждают о некоем неизвестном, задержанном подобно мне, голос
которого раздавался тут же в комнате. По особому чувству вибрации мне
казалось, что этот голос звучал у меня в груди и что моя душа, так
сказать, раздваивалась — поделенная отчетливо между видением и
реальностью. На мгновение мне пришла в голову идея повернуться с усилием
к тому, о ком шла речь, но затем я задрожал от ужаса, вспомнив предание,
хорошо известное в Германии, которое говорит, что у каждого человека
есть двойник и что, если его видишь, смерть близка. — Я закрыл глаза и
пришел в смутное состояние духа, в котором фантастические или реальные
фигуры, которые меня окружали, дробились в тысяче ускользающих
видений72. Одно мгновение я видел рядом двух моих друзей, которые
требовали выдать меня, солдаты на меня указывали; затем открылась
дверь, и некто моего роста, чьего лица я не видел, вышел вместе с моими
друзьями, которых я звал понапрасну. "Но это ошибка! — вскричал я про
себя, — за мной они пришли, а другой уходит!" Я производил столько шума,
что меня поместили в карцер».
72
Здесь так хорошо видна связь Изиды, двойника и расчленяющейся, дробящейся «первоосновы».
www.franklang.ru
145
Вы видите, как безотказно срабатывает здесь все та же схема: источник
жизни и два зверя по бокам. Изида, посвящаемый и его двойник. Я это знаю
потому, что видел сам. В том моем видении, о котором я вам рассказал в
самом начале, было тоже три элемента: я, «Афродита», дельфин.
Рафаэль. Триумф Галатеи. 1512 год. Сравните, кстати:
www.franklang.ru
146
Клеобис и Битон везут свою мать, жрицу богини Геры, в храм.
Да, и я был дельфином, как это ни забавно писать. Впрочем, служил же
Карлик Нос белочкой. Или написал же Мандельштам:
Ни о чем не нужно говорить,
Ничему не следует учить,
И печальна так и хороша
Темная звериная душа:
www.franklang.ru
147
Ничему не хочет научить,
Не умеет вовсе говорить
И плывет дельфином молодым
По седым пучинам мировым.
Второй в паре, то есть стоящий (чаще всего) справа — амбивалентен. Он
страшен, поскольку до него еще надо добраться, перепрыгнув через быка.
Кроме того, он может означать неудачу, срыв всего предприятия, смерть
посвящаемого без последующего возрождения. И поэтому он может
принимать вид мертвеца. В таком случае можно сказать, что он и не стоит
справа, его там нет, а есть лишь призрак, действительно тень того, кто стоит
слева. Потому что посвящаемому не удалось перебраться в правую часть
картины, превратиться в героя (в древнегреческом смысле слова). Если
посвящение не удается, то человек встречает черта, или, точнее, застревает
на этапе черта (рога, которого, кстати, символизируют двойничество.
Примечательно в смысле двойничества или в смысле близнечного мифа, о
котором скоро пойдет речь, также русское выражение «ему сам черт не брат»
— о смелом, самоуверенном человеке). Или посвящаемый встречает тролля,
что тоже приятно:
www.franklang.ru
148
Старый горный тролль. Рисунок Йона Бауэра.
Амбивалентность второго в паре героев происходит и от характерного для
него животного начала. (А животное начало имеет место потому, что герой
ведь встречает двойника, погружаясь в «первооснову» — в мифического
зверя.) Это дельфин, это белочка — от такого можно ждать чего угодно. Вот,
например, каков Энкиду:
Воззвали они к великой Аруру73:
«Аруру, ты создала Гильгамеша,
Теперь создай ему подобье!
Когда отвагой с Гильгамешем он сравнится,
Пусть соревнуются, Урук74 да отдыхает».
Аруру — богиня-прародительница, одна из древнейших богинь шумеро-аккадского (и, вероятно, еще
дошумерского) пантеона, создательница людей.
73
www.franklang.ru
149
Аруру, услышав эти речи,
Подобье Ану создала в своем сердце,
Умыла Аруру руки,
Отщипнула глины, бросила на землю,
Слепила Энкиду, создала героя.
Порожденье полуночи, воин Нинурты75,
Шерстью покрыто все его тело,
Подобно женщине, волосы носит,
Пряди волос как хлеба густые;
Ни людей, ни мира не ведал,
Одеждой одет он, словно Сумукан76.
Вместе с газелями ест он травы,
Вместе со зверьми к водопою теснится,
Вместе с тварями сердце радует водою.
А Геракл побеждает Немейского льва77 (жившего, что примечательно, в
пещере с двумя входами) — и облекается в его шкуру, которая становится
его непробиваемым доспехом, а на голову надевает голову зверя — в
качестве шлема. Немейский лев — животный двойник Геракла, в которого
Геракл превращается, с которым сливается в результате обряда посвящения.
Урук — один из древнейших и крупнейших городов на самом юге Шумера.
Нинурта — бог войны.
76
Сумукан — бог — покровитель зверей.
77
В «Теогонии»:
Лев этот, Герой вскормленный, супругою славною Зевса,
Людям на горе в Немейских полях поселен был богиней.
Там обитал он и племя людей пожирал земнородных…
74
75
www.franklang.ru
150
Интересно, что эта пара (левый и правый человек) нашла свое отражение в
мифологии многих народов — в так называемых близнечных мифах.
В этих мифах не один человек проходит испытания, становясь другим
человеком, а в испытаниях участвуют сразу оба — два близнеца. Например, в
книге «Пополь-Вух», передающей мифы цивилизации майя, рассказывается о
двух близнецах, Хун-Ахпу и Шбаланке, которые были вызваны в подземное
царство (обитателей Шибальбы) на погибель, но успешно проходят все
испытания. Им предлагают сесть на раскаленный камень, они попадают в
«Дом ножей», в «Дом холода», в «Дом ягуаров» и т. п. А обитатели
Шибальбы знай себе удивляются после каждого такого испытания:
«— Как же так? Они еще не умерли? — воскликнул повелитель Шибальбы. И
вновь они посмотрели с изумлением на деяния юношей Хун-Ахпу и
Шбаланке».
Затем Хун-Ахпу все же поддался на обман обитателей Шибальбы — и ему
отрезали голову (сравните с мотивом отрезанной или оторванной головы у
Булгакова в «Мастере и Маргарите»78. Или со словами Нерваля: «и некто
78
Этот мотив заимствован Булгаковым из романа «Подросток» Достоевского (основная тема которого —
двойничество): «А хозяин, как нарочно, пустился опять толковать о спиритизме и о каких-то фокусах,
которые будто бы сам видел в представлении, а именно как один приезжий шарлатан, будто бы при всей
www.franklang.ru
151
моего роста, чьего лица я не видел». Или с отрезанной головой Медузы
Горгоны79 Или со словами из древнескандинавского «Прорицания вёльвы»:
«с черепом Мимира / Óдин беседует»80). Это было очень некстати, так как на
следующий день им надо было продолжать играть в мяч81 с командой
Шибальбы. Но отсутствие головы удалось скрыть:
«Сзади них ползла покрытая панцирем черепаха, она двигалась,
переваливаясь, чтобы также найти свою пищу. И когда она достигла конца
тела Хун-Ахпу, она превратилась в обманное подобие головы Хун-Ахпу, и в
то же мгновение были созданы на ее теле его глаза. <…> Не легко было
закончить изготовление лица Хун-Ахпу, но вышло оно прекрасным: поистине
привлекательно выглядел его рот, и он мог даже по-настоящему говорить».
Владыки Шибальбы не заметили подмены, а затем братьям удалось отвлечь
внимание обитателей подземного мира, подговорив кролика им помочь:
«Тотчас же кролик выскочил оттуда и побежал быстрыми прыжками. Все
обитатели Шибальбы устремились в погоню за ним. Они бежали за
кроликом, шумя и крича. Кончилось тем, что за ним погнались все
обитатели Шибальбы, до последнего человека.
А Шбаланке в этот момент овладел настоящей головой Хун-Ахпу и, схватив
черепаху, поместил ее на стену площадки для игры в мяч. А Хун-Ахпу получил
обратно свою настоящую голову. И тогда оба юноши были очень
счастливы.
А обитатели Шибальбы отправились искать мяч и, найдя его между
выступов карниза, начали звать их, говоря:
— Идите сюда! Вот наш мяч! Мы нашли его! — кричали они. И они принесли
его.
публике, отрезывал человеческие головы, так что кровь лилась, и все видели, и потом приставлял их опять к
шее, и что будто бы они прирастали, тоже при всей публике…»
79
Разговор Ивана-царевича с Бабой-ягой в сказке «Марья Моревна»:
«— Пришел заслужить у тебя богатырского коня.
— Изволь, Иван-царевич, у меня ведь не год служить, а всего-то три дня. Если упасешь моих кобылиц —
дам тебе богатырского коня, а если нет, то не гневайся — торчать твоей голове на последнем шесте».
80
«Старшая Эдда», перевод А. И. Корсуна.
81
Мяч и есть отрезанная голова, об этом еще будет речь дальше.
www.franklang.ru
152
Когда обитатели Шибальбы возвратились и игра началась снова, они
воскликнули: "Что это, кого мы видим?"
А братья играли вместе; они снова были вдвоем.
Неожиданно Шбаланке бросил камнем в черепаху, она сорвалась и упала
посреди площадки для игры в мяч, разбившись перед владыками на тысячу
кусков.
— Кто из вас пойдет искать ее? Где тот, кто возьмется принести ее? —
сказали обитатели Шибальбы.
Так владыки Шибальбы были снова побеждены Хун-Ахпу и Шбаланке. Эти
двое перенесли великие трудности, но они не умерли, несмотря на все
свершенное над ними».
www.franklang.ru
153
Индеец майя, играющий в мяч. Изображение на вазе.
Обратите, кстати, внимание на игру в мяч, которая происходит в этом мифе
сначала в наземном мире, а затем в подземном. Перебрасывание мяча между
героями-двойниками — это то же самое, что прыжок через быка. Это порхает
бабочка: жизнь — смерть — жизнь — смерть… Такое вот гадание, такое
бросание жребия. Проигравший погибает. А еще мяч похож на навозный
шарик, который катит скарабей. И у Уэллса мы читали: «На длинной
широкой дорожке, окаймленной с обеих сторон мрамором и обсаженной
цветами, эти два огромных бархатистых зверя играли мячом». Или взгляните
www.franklang.ru
154
на собор Парижской Богоматери — разве не продолжают здесь Хун-Ахпу и
Шбаланке свою игру в мяч?
Вы видите в индейском мифе, что один из близнецов побывал мертвецом,
был расчленен, был принесен в жертву. Не оба, а один. А значит, изначально
и был только один. Это как на иконах, где, например, изображается история
какого-либо святого: он один, но изображен многократно, на разных этапах
своего жизненного пути.
В романе Мелвилла «Моби Дик, или Белый кит» рассказчик Измаил
оказывается в гостинице «Китовый фонтан», хозяин которой, Питер Гроб
www.franklang.ru
155
(«Звучит довольно зловеще», — подумал Измаил), предлагает ему
переночевать в одной кровати с другим гарпунщиком, поскольку свободных
постелей нет. Гостиница и ее убранство весьма напоминают избушку Бабыяги, хотя и не русской, а заморской, морской:
«А из дальнего конца комнаты выступала буфетная стойка — темное
сооружение, грубо воспроизводившее очертания головы гренландского кита.
И как ни странно, но это действительно была огромная аркообразная
китовая челюсть, такая широкая, что чуть ли не целая карета могла
проехать под ней».
Как оказывается, гарпунщик, «смуглый молодой человек»82, еще не пришел,
поскольку, по загадочным словам хозяина, он, видимо, «никак не продаст
свою голову», которая к тому же «проломана». Потом выясняется, что этот
гарпунщик — туземец из Южных морей, бывший каннибал, что он «накупил
целую кучу новозеландских бальзамированных голов (они здесь ценятся как
большая редкость) и распродал уже все, кроме одной: сегодня он хотел
обязательно продать последнюю, потому что завтра воскресенье, а это уж
неподходящее дело торговать человеческими головами на улицах, по
которым люди идут мимо тебя в церковь».
Затем все происходит очень смешно, Измаил ложится, приходит Квикег
(туземец), «держа в одной руке свечу, а в другой — ту самую
новозеландскую голову», не замечает Измаила, раздевается, молится своему
эбеновому идолу и ложится в постель, не забыв захватить с собой томагавк.
Измаил потерял от ужаса дар речи, увидев татуировку туземца и
«нечеловеческий цвет его лица», а также его бритую голову: «лысая багровая
голова была как две капли воды похожа на заплесневелый череп». (Что-то
тут не так: видимо, туземец все же пришел без головы, а голову принес
Смуглость гарпунщика — это уже намек на то, что мы имеем дело с «Тенью». «Тень» часто является в
виде человека с темной (или желтой) кожей. Например, в рассказе Проспера Мериме «Венера Илльская»
таким двойником главного героя выступает смуглый арагонец, играющий с ним в мяч (вот-вот!). Цвет кожи
арагонца показывает его причастность к бронзовой Венере — к оживающей статуе богини (губящей
главного героя): «Вопреки ожиданиям Альфонс пропустил первый мяч; правда, мяч скользнул по земле,
пущенный с необыкновенной силой одним арагонцем, который, казалось, был главарем испанцев. То был
человек лет сорока, худощавый и нервный, шести футов ростом, с кожей оливкового цвета, почти такою же
темной, как бронза статуи Венеры».
82
www.franklang.ru
156
отдельно. На плечах же у него — ненастоящая, мертвая голова — подобно
той искусственной, что мы видели у Шбаланке.)
Все кончается благополучно («Лучше спать с трезвым каннибалом, чем с
пьяным христианином», — замечает рассказчик). «Назавтра, когда я
проснулся на рассвете, оказалось, что меня весьма нежно и ласково обнимает
рука Квикега».
И тут Измаил кое-что вспоминает:
«Странные ощущения испытал я. Сейчас попробую описать их. Помню,
когда я был ребенком, со мной однажды произошло нечто подобное — что
это было, грёза или реальность, я так никогда и не смог выяснить. А
произошло со мною вот что.
Я напроказничал как-то — кажется, попробовал пролезть на крышу по
каминной трубе, в подражание маленькому трубочисту, виденному мною за
несколько дней до этого, а моя мачеха, которая по всякому поводу
постоянно порола меня и отправляла спать без ужина, мачеха вытащила
меня из дымохода за ноги и отослала спать, хотя было только два часа
пополудни 21 июня, самого длинного дня в нашем полушарии. Это было
ужасно. Но ничего нельзя было поделать, и я поднялся по лестнице на
третий этаж в свою каморку, разделся по возможности медленнее, чтобы
убить время, и с горьким вздохом забрался под одеяло.
Я лежал, в унынии высчитывая, что еще целых шестнадцать часов должны
пройти, прежде чем я смогу восстать из мертвых. Шестнадцать часов в
постели. При одной этой мысли у меня начинала ныть спина. А как светло
еще; солнце сияет за окном, грохот экипажей доносится с улицы, и по всему
дому звенят веселые голоса. Я чувствовал, что с каждой минутой
положение мое становится все невыносимее, и наконец я слез с кровати,
оделся, неслышно в чулках спустившись по лестнице, разыскал внизу свою
мачеху и, бросившись внезапно к ее ногам, стал умолять ее в виде особой
милости избить меня как следует туфлей за дурное поведение, готовый
претерпеть любую кару, лишь бы мне не надо было так непереносимо долго
www.franklang.ru
157
лежать в постели. Но она была лучшей и разумнейшей из мачех, и пришлось
мне тащиться обратно в свою каморку. Несколько часов пролежал я там
без сна, чувствуя себя значительно хуже, чем когда-либо впоследствии,
даже во времена величайших своих несчастий. Потом я, вероятно, все-таки
забылся мучительной кошмарной дремотой; и вот, медленно пробуждаясь,
— еще наполовину погруженный в сон, — я открыл глаза в своей комнате,
прежде залитой солнцем, а теперь окутанной проникшей снаружи тьмой. И
вдруг все мое существо пронизала дрожь, я ничего не видел и не слышал, но я
почувствовал в своей руке, свисающей поверх одеяла, чью-то бесплотную
руку. И некий чудный, непостижимый облик, тихий призрак, которому
принадлежала рука, сидел, мерещилось мне, у самой моей постели.
Бесконечно долго, казалось целые столетия, лежал я так, застыв в
ужаснейшем страхе, не смея отвести руку, а между тем я все время
чувствовал, что стоит мне только чуть шевельнуть ею, и жуткие чары
будут разрушены. Наконец это ощущение незаметным образом покинуло
меня, но, проснувшись утром, я снова с трепетом вспомнил его, и еще много
дней, недель и месяцев после этого терялся я в мучительных попытках
разгадать тайну. Ей-богу, я и по сей день нередко ломаю над ней голову83.
Так вот, если отбросить ужас, мои ощущения в момент, когда я
почувствовал ту бесплотную руку в своей руке, совершенно совпадали по
своей необычности с ощущениями, которые я испытал, проснувшись и
обнаружив, что меня обнимает языческая рука Квикега. Но постепенно в
трезвой осязаемой реальности утра мне припомнились одно за другим все
события минувшей ночи, и тут я понял, в каком комическом
затруднительном положении я нахожусь. Ибо как ни старался я сдвинуть
его руку и разорвать его супружеские объятия, он, не просыпаясь, попрежнему крепко обнимал меня, словно ничто, кроме самой смерти, не
83
Мы уже приводили слова Измаила из начала романа о том, что «глубокий смысл заключен в повести о
Нарциссе, который, будучи не в силах уловить мучительный, смутный образ, увиденный им в водоеме,
бросился в воду и утонул». Надо также принять во внимание, что описанные здесь события и чувства имеют
место в то время, когда Измаил собирается наняться на китобойное судно.
www.franklang.ru
158
могло разлучить нас с ним. Я попытался разбудить его: «Квикег!», — но он
только захрапел мне в ответ. Тогда я повернулся на бок, чувствуя словно
хомут на шее, и вдруг меня что-то слегка царапнуло. Откинув одеяло, я
увидел, что под боком у дикаря спит его томагавк, точно черненький
остролицый младенец. Вот так дела, подумал я, лежи тут в чужом доме
среди бела дня в постели с каннибалом и томагавком! «Квикег! Ради всего
святого, Квикег! Проснись!» Наконец, не переставая извиваться, я
непрерывными громогласными протестами по поводу всей неуместности
супружеских объятий, в которые он заключил своего соседа по постели,
исторг из него какое-то нечленораздельное мычание; и вот он уже снял с
меня руку, весь встряхнулся, как ньюфаундлендский пес после купания, уселся
в кровати, словно аршин проглотил, и, протерев глаза, уставился на меня с
таким видом, точно не вполне понимал, как я тут очутился, хотя какое-то
смутное сознание того, что он уже меня видел, медленно начинало
теплиться у него во взгляде».
Шутки шутками, а вы узнали, конечно, встречу с «Тенью», которую я уже
описывал. И вот теперь эта «Тень» материализуется в виде смуглого туземца.
(Подобно этому Робинзон Крузо встретил своего Пятницу. Вообще же есть
знаменитые произведения литературы, полностью посвященные встрече с
«Тенью», например, «Франкенштейн, или Современный Прометей» Мэри
Шелли или «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» Роберта
Льюиса Стивенсона. У Стивенсона и Шелли «Тень» играет отрицательную
роль, у Мелвилла и Дефо — положительную.)
В дальнейшем Измаил и Квикег братаются, нанимаются вместе на
китобойное судно, становятся, по ощущению Измаила, как бы «сиамскими
близнецами»:
«Поскольку я сидел с моим дикарем в одном вельботе, работая позади него
вторым от носа веслом, в мои веселые обязанности входило также
помогать ему теперь, когда он выполняет свой замысловатый танец на
спине кита. Все, наверное, видели, как итальянец-шарманщик водит на
www.franklang.ru
159
длинном поводке пляшущую мартышку. Точно так же и я с крутого
корабельного борта водил Квикега среди волн на так называемом
«обезьяньем поводке», который прикреплен был к его тугому парусиновому
поясу.
Это было опасное дельце для нас обоих! Ибо — это необходимо заметить,
прежде чем мы пойдем дальше, — «обезьяний поводок» был прикреплен с
обоих концов: к широкому парусиновому поясу Квикега и к моему узкому
кожаному. Так что мы с ним были повенчаны на это время и неразлучны,
что бы там ни случилось; и если бы бедняга Квикег утонул, обычай и честь
требовали, чтобы я не перерезал веревку, а позволил бы ей увлечь меня за
ним в морскую глубь. Словом, мы с ним были точно сиамские близнецы на
расстоянии. Квикег был мне кровным, неотторжимым братом, и мне уж
никак было не отделаться от опасных родственных обязанностей,
порожденных наличием пеньковых братских уз».
Заболев, Квикег поручает корабельному плотнику сделать для себя
нетонущий гроб, гроб-челнок. Квикег выздоравливает, но гроб пригождается
Измаилу: когда Белый кит топит судно и вся команда погибает, Измаила
спасает этот гроб-челнок Квикега: через сутки Измаила подбирает
проходящее мимо судно, что и дает возможность нам услышать от него всю
эту историю о неудавшейся попытке убить Белого кита.
Здесь отчетливо видна схема: Белый кит (расчленяющий мифический зверь,
тема которого подчеркнута другими деталями романа: каннибал, головы,
потопленное судно, откушенная Моби Диком нога капитана Ахава84 и тому
84
«Это благородный, хотя и не благочестивый, не набожный, но божий человек, капитан Ахав. <…> Ахав
человек незаурядный; Ахав побывал в колледжах, он побывал и среди каннибалов; ему известны тайны
поглубже, чем воды морские; он поражал молниеносной острогой врага могущественнее и загадочнее, чем
какой-то там кит. <…> он — Ахав, мой мальчик, а как ты знаешь, Ахав издревле был венценосным царем!
— И притом весьма нечестивым. Когда этот преступный царь был убит, его кровь лизали собаки, верно?»
Есть у Ахава в романе Мелвилла и своя «Тень» — негритенок Пип. У Ахава есть и еще двойники:
встреченный им во время плавания веселый, обаятельный капитан, у которого из-за Моби Дика оказалась
отрезана рука (у обоих капитанов вместо отрезанных конечностей — протезы из китовой кости, которые
они скрещивают, приветствуя друг друга), а также Федалла: «Между тем Федалла молча разглядывал голову
настоящего кита, то и дело переводя взгляд с ее глубоких морщин на линии своей ладони. Ахав по воле
случая стоял неподалеку, так что тень его падала на парса, а от самого парса если и падала тень, то она все
равно сливалась с тенью Ахава, только, быть может, слегка удлиняя ее.
И видя это, занятые работой матросы обменивались кое-какими фантастическими соображениями».
www.franklang.ru
160
подобное) — и два близнеца на его фоне. Точнее: герой и его двойникдикарь, двойник-зверь. Двойник, который причастен зверю, причастен
смерти, который погибает, чтобы герой остался в живых85. Герой проходит
через смерть, всплывает на гробе.
Или еще: «По нескольку часов простаивали они так в свете звезд, не окликнув один другого, — Ахав в
дверях своей каюты, парс у грот-мачты; но при этом они не отрываясь смотрели друг на друга, словно Ахав
видел в парсе свою отброшенную вперед тень, а парс в Ахаве — свое утраченное естество».
Или еще: «Ахав пересек палубу, перегнувшись через борт, заглянул в воду — и вздрогнул, встретив
пристальный взгляд двух отраженных глаз. Рядом с ним, опираясь о фальшборт, неподвижно стоял
Федалла».
85
Интересно, как эта схема отражается в облике капитана, особенно в его ногах: «А если бы вы видели в это
время лицо Ахава, вы подумали бы, что и в нем столкнулись две враждующие силы. Шаги его живой ноги
отдавались по палубе эхом, но каждый удар его мертвой конечности звучал как стук молотка по крышке
гроба. Жизнь и смерть — вот на чем стоял этот старик».
www.franklang.ru
161
В повести Пушкина «Капитанская дочка» герой — Петр Гринёв — также
проходит через смерть — через пугачевский мятеж. Он попадает в самое
логово зверя — и остается жив, хотя вокруг все гибнут. И помогает ему сам
зверь.
Вот Гринев в сопровождении своего крепостного дядьки Савельича едет к
месту службы и попадает в пасть мифического зверя — его проглатывает
буран:
«Ямщик поскакал; но все поглядывал на восток. Лошади бежали дружно.
Ветер между тем час от часу становился сильнее. Облачко обратилось в
белую тучу, которая тяжело подымалась, росла и постепенно облегала
небо. Пошел мелкий снег — и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась
метель. В одно мгновение темное небо смешалось со снежным морем. Все
исчезло. «Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!»...
Я выглянул из кибитки: все было мрак и вихорь. Ветер выл с такой свирепой
выразительностию, что казался одушевленным; снег засыпал меня и
Савельича; лошади шли шагом — и скоро стали. «Что же ты не едешь?» —
спросил я ямщика с нетерпением. «Да что ехать? — отвечал он, слезая с
облучка, — невесть и так куда заехали: дороги нет, и мгла кругом». <…>
Савельич ворчал; я глядел во все стороны, надеясь увидеть хоть признак
жила или дороги, но ничего не мог различить, кроме мутного кружения
метели... Вдруг увидел я что-то черное. «Эй, ямщик! — закричал я, —
смотри: что там такое чернеется?» Ямщик стал всматриваться. «А Бог
знает, барин, — сказал он, садясь на свое место, — воз не воз, дерево не
дерево, а кажется, что шевелится. Должно быть, или волк, или человек».
Я приказал ехать на незнакомый предмет, который тотчас и стал
подвигаться нам навстречу. Через две минуты мы поравнялись с
человеком».
Стихия, кажущаяся одушевленной, часто возникает у Пушкина. Например,
водная стихия в поэме «Медный всадник»:
www.franklang.ru
162
Погода пуще свирепела,
Нева вздувалась и ревела,
Котлом клокоча и клубясь,
И вдруг, как зверь остервенясь,
На город кинулась. Пред нею
Все побежало, все вокруг
Вдруг опустело — воды вдруг
Втекли в подземные подвалы,
К решеткам хлынули каналы,
И всплыл Петрополь, как Тритон,
По пояс в воду погружен.
Сравните, у Мелвилла:
«Но море враждебно не только человеку, который ему чужд, оно жестоко и
к своим детищам; превосходя коварство того хозяина-перса, что зарезал
своих гостей, оно безжалостно даже к тем созданиям, коих оно само
породило. Подобно свирепой тигрице, мечущейся в джунглях, которая
способна придушить ненароком собственных детенышей, море
выбрасывает на скалы даже самых могучих китов и оставляет их там
валяться подле жалких обломков разбитого корабля. Море не знает
милосердия, не знает иной власти, кроме своей собственной. Храпя и
фыркая, словно взбесившийся боевой скакун без седока, разливается по
нашей планете самовластный океан.
Вы только подумайте, до чего коварно море: самые жуткие существа
проплывают под водой почти незаметные, предательски прячась под
божественной синевой. А как блистательно красивы бывают порой
свирепейшие из его обитателей, например, акула, во всем совершенстве
своего облика. Подумайте также о кровожадности, царящей в море
(consider, once more, the universal cannibalism of the sea), ведь все его
www.franklang.ru
163
обитатели охотятся друг за другом и от сотворения мира ведут между
собой кровавую войну».
Проглоченный «одушевленным ветром», «снежным морем» Гринев
встречает «Тень» — «что-то черное», своего звериного двойника («или волк,
или человек»). (А так не скажешь, не правда ли, все вполне реалистически
происходит.) Человек этот (который через несколько глав будет узнан нашим
героем как сам Пугачев) в самом разгаре бурана по запаху дыма определяет
дорогу к жилью, так в первый раз спасая Гринева, выступая в роли
сказочного помощника («Сметливость его и тонкость чутья меня изумили»).
По дороге к постоялому двору Гринев задремал и увидел страшный сон:
«Я велел ямщику ехать. Лошади тяжело ступали по глубокому снегу.
Кибитка тихо подвигалась, то въезжая на сугроб, то обрушаясь в овраг и
переваливаясь то на одну, то на другую сторону. Это похоже было на
плавание судна по бурному морю. Савельич охал, поминутно толкаясь о мои
бока. Я опустил циновку, закутался в шубу и задремал, убаюканный пением
бури и качкою тихой езды.
Мне приснился сон, которого никогда не мог я позабыть и в котором до сих
пор вижу нечто пророческое, когда соображаю с ним странные
обстоятельства моей жизни. Читатель извинит меня: ибо, вероятно,
знает по опыту, как сродно человеку предаваться суеверию, несмотря на
всевозможное презрение к предрассудкам.
Я находился в том состоянии чувств и души, когда существенность,
уступая мечтаниям, сливается с ними в неясных видениях первосония. Мне
казалось, буран еще свирепствовал и мы еще блуждали по снежной
пустыне... Вдруг увидел я вороты и въехал на барский двор нашей усадьбы.
Первою мыслию моею было опасение, чтобы батюшка не прогневался на
меня за невольное возвращение под кровлю родительскую и не почел бы его
умышленным ослушанием. С беспокойством я выпрыгнул из кибитки и вижу:
матушка встречает меня на крыльце с видом глубокого огорчения. «Тише, —
говорит она мне, — отец болен при смерти и желает с тобою проститься».
www.franklang.ru
164
Пораженный страхом, я иду за нею в спальню. Вижу, комната слабо
освещена; у постели стоят люди с печальными лицами. Я тихонько подхожу
к постеле; матушка приподымает полог и говорит: «Андрей Петрович,
Петруша приехал; он воротился, узнав о твоей болезни; благослови его». Я
стал на колени и устремил глаза мои на больного. Что ж?.. Вместо отца
моего вижу в постеле лежит мужик с черной бородою, весело на меня
поглядывая. Я в недоумении оборотился к матушке, говоря ей: «Что это
значит? Это не батюшка. И к какой мне стати просить благословения у
мужика?» — «Все равно, Петруша, — отвечала мне матушка, — это твой
посажёный отец; поцелуй у него ручку, и пусть он тебя благословит...» Я не
соглашался. Тогда мужик вскочил с постели, выхватил топор из-за спины и
стал махать во все стороны. Я хотел бежать... и не мог; комната
наполнилась мертвыми телами; я спотыкался о тела и скользил в кровавых
лужах... Страшный мужик ласково меня кликал, говоря: «Не бойсь, подойди
под мое благословение...» Ужас и недоумение овладели мною... И в эту
минуту я проснулся; лошади стояли; Савельич дергал меня за руку, говоря:
«Выходи, сударь: приехали».
— Куда приехали? — спросил я, протирая глаза.
— На постоялый двор. Господь помог, наткнулись прямо на забор. Выходи,
сударь, скорее да обогрейся».
Обратите внимание на сходство с «Моби Диком»: сравнение хода кибитки с
плаванием судна по бурному морю, мужик с топором (вместо томагавка) в
гостинице, мертвые тела и кровавые лужи. Мужик, кстати, мертвец,
поскольку находится в лежачем положении (так обычно в сказках — Баба-яга
лежит). Это подчеркуто и словами «лежит болен при смерти». Ну а черная
борода у него — один из признаков «Тени».
На постоялом дворе Гринев становится невольным свидетелем «воровского
разговора» между мужиком-вожатым и хозяином умета (постоялого двора).
Надо сказать, что особый язык, язык с мифическими свойствами, является
www.franklang.ru
165
одной из составляющих обряда. (Из такого обрядового языка, как известно, и
происходит, например, поэзия.)
На следующий день Гринев, благодарный за оказанную ему помощь, дарит
вожатому свой заячий тулуп (поскольку тот — «в одном худеньком армяке»).
Если смотреть на уровне мифа, тулуп — это звериная шкура. В дальнейшем
Пугачев подарит Гриневу овчинный тулуп — получится своего рода
братание.
«Звериность» Пугачева (без оценки его действий, речь сейчас не идет о
зверствах пугачевщины) подчеркивается в повести двумя эпиграфами к
главам — из Сумарокова (сравнение со львом) и Хераскова (сравнение с
орлом)86. Вот, например, эпиграф из Сумарокова:
В ту пору лев был сыт, хоть с роду он свиреп.
«Зачем пожаловать изволил в мой вертеп?» —
Спросил он ласково.
С орлом отождествляет себя и сам Пугачев, рассказывая Гриневу калмыцкую
сказку:
«Пугачев горько усмехнулся.
В ряде произведений Пушкина в роли звериного двойника выступает медведь. В поэме «Цыгане» «Алеко
с пеньем зверя водит», в повести «Дубровский» главный герой, которого втолкнули ради шутки в комнатку
с медведем, убивает зверя выстрелом из пистолета. Особенно же выразителен (именно как «Тень») медведь,
приснившийся Татьяне Лариной в романе «Евгений Онегин»:
Как на досадную разлуку,
Татьяна ропщет на ручей;
Не видит никого, кто руку
С той стороны подал бы ей;
Но вдруг сугроб зашевелился,
И кто ж из-под него явился?
Большой, взъерошенный медведь;
Татьяна ах! а он реветь,
И лапу с острыми когтями
Ей протянул; она скрепясь
Дрожащей ручкой оперлась
И боязливыми шагами
Перебралась через ручей;
Пошла — и что ж? медведь за ней!
Потом мы этого медведя видим в повести Андрея Платонова «Котлован» — медведя-молотобойца,
звериного двойника землекопа Никиты Чиклина.
86
www.franklang.ru
166
— Нет, — отвечал он, — поздно мне каяться. Для меня не будет
помилования. Буду продолжать как начал. Как знать? Авось и удастся!
Гришка Отрепьев ведь поцарствовал же над Москвою.
— А знаешь ты, чем он кончил? Его выбросили из окна, зарезали, сожгли,
зарядили его пеплом пушку и выпалили!
— Слушай, — сказал Пугачев с каким-то диким вдохновением. — Расскажу
тебе сказку, которую в ребячестве мне рассказывала старая калмычка.
Однажды орел спрашивал у ворона: скажи, ворон-птица, отчего живешь
ты на белом свете триста лет, а я всего-навсе только тридцать три года?
— Оттого, батюшка, отвечал ему ворон, что ты пьешь живую кровь, а я
питаюсь мертвечиной. Орел подумал: давай попробуем и мы питаться тем
же. Хорошо. Полетели орел да ворон. Вот завидели палую лошадь;
спустились и сели. Ворон стал клевать да похваливать. Орел клюнул раз,
клюнул другой, махнул крылом и сказал ворону: нет, брат ворон; чем триста
лет питаться падалью, лучше раз напиться живой кровью, а там что Бог
даст! — Какова калмыцкая сказка?»
Обратите внимание на «напиться живой кровью» — как на один из основных
элементов обряда (сакральное людоедство, обрызгивание кровью, выпивание
крови).
Проходя через смерть, через «русский бунт», Гринев обретает то, что должен
обрести в результате обряда посвящаемый — чувство судьбы87. То есть
чувство связи и сочетания линии своей жизни с линиями жизни других
людей. Это совершенно сверхъестественное чувство. Это чувство автора
книги, а не ее персонажа. Но в результате обряда посвящения персонаж
Сравните с тем, что говорит жрец Изиды Луцию, вновь обретшему человеческий облик: «Но все же слепая
Судьба, злобно терзая тебя и подвергая самым страшным опасностям, сама того не зная, привела тебя к
сегодняшнему блаженству. Пусть же идет она и пышет неистовой яростью, придется ей искать для своей
жестокости другой жертвы. Ведь над теми, кого величие нашей богини призвало посвятить жизнь служению
ей, не имеет власти губительная случайность. Разбойники, дикие звери, рабство, тяжкие пути и скитания без
конца, ежедневное ожидание смерти — чего достигла всем этим свирепая Судьба? Вот тебя приняла под
свое покровительство другая Судьба, но уже зрячая, свет сиянья которой озаряет даже остальных богов.
Пусть же радость отразится на твоем лице в соответствии с праздничной этой одеждой. Ликуя, присоедини
свой шаг к шествию богини-спасительницы. Пусть видят безбожники, пусть видят и сознают свое
заблуждение: вот избавленный от прежних невзгод, радующийся промыслу великой Изиды Луций
празднует победу над своей судьбой!»
87
www.franklang.ru
167
может подняться к автору и увидеть свою жизнь как книгу и себя в этой
книге. И вот Петр Гринев присматривается к своей судьбе, как потом будет
присматриваться к своей судьбе Юрий Живаго, ища смысл в бессмыслице
очередного «русского бунта», в переплетении линий судеб окружающих его
людей (именно этим очень схожи «Капитанская дочка» и «Доктор Живаго»):
«Я не мог не подивиться странному сцеплению обстоятельств: детский
тулуп, подаренный бродяге, избавлял меня от петли, и пьяница, шатавшийся
по постоялым дворам, осаждал крепости и потрясал государством!»
«Странная мысль пришла мне в голову: мне показалось, что Провидение,
вторично приведшее меня к Пугачеву, подавало мне случай привести в
действо мое намерение».
««Милая Марья Ивановна! — сказал я наконец. — Я почитаю тебя своею
женою. Чудные обстоятельства соединили нас неразрывно: ничто на свете
не может нас разлучить»».
Помните, как это было сказано у Новалиса: «Причудливы стези людские. Кто
наблюдает их в поисках сходства, тот распознает, как образуются странные
начертания, принадлежащие, судя по всему, к неисчислимым, загадочным
письменам, приметным повсюду»88.
Умение прочесть эти «странные начертания» (не столько умом, сколько
сердцем — а именно такой навык чтения и дает обряд посвящения) позволяет
Петру Гриневу спасти Машу, а ей — спасти его89.
В конце повести мы видим отрезанную голову, которая успевает кивнуть
нашему герою: «он присутствовал при казни Пугачева, который узнал его в
толпе и кивнул ему головою, которая через минуту, мертвая и окровавленная,
показана была народу».
88
Сравните с мыслями Юрия Живаго перед приступом, перед самой смертью: «Юрию Андреевичу
вспомнились школьные задачи на исчисление срока и порядка пущенных в разные часы и идущих с разною
скоростью поездов, и он хотел припомнить общий способ их решения, но у него ничего не вышло, и, не
доведя их до конца, он перескочил с этих воспоминаний на другие, еще более сложные размышления.
Он подумал о нескольких, развивающихся рядом существованиях, движущихся с разною скоростью одно
возле другого, и о том, когда чья-нибудь судьба обгоняет в жизни судьбу другого, и кто кого переживает.
Нечто вроде принципа относительности на житейском ристалище представилось ему, но, окончательно
запутавшись, он бросил и эти сближения».
89
Маше и прямо помогает Изида, явившись ей в облике Екатерины II.
www.franklang.ru
168
Мертвого двойника, который вдруг оживает и подает знак герою, мы
встречаем и в других произведениях Пушкина («Каменный гость», «Медный
всадник», «Утопленник»). В «Медном всаднике» и «Утопленнике» этот
живой мертвец возникает из водной стихии, из бури. Вот, например, медный
всадник:
……………… Показалось
Ему, что грозного царя,
Мгновенно гневом возгоря,
Лицо тихонько обращалось...
В «Утопленнике»:
Долго мертвый меж волнами
Плыл качаясь, как живой;
Проводив его глазами,
Наш мужик пошел домой.
<…>
Уж с утра погода злится,
Ночью буря настает,
И утопленник стучится
Под окном и у ворот.
Почему возникает такой образ? Во-первых, потому, что двойник означает
прохождение героя через обряд посвящения, то есть через смерть. Во вторых,
потому, что двойник означает природу, весь мир в целом, который после
прохождения обряда вдруг оживает, становится из мертвого живым. Ну да,
живая природа, что тут такого особенного. Но фокус в том, что мир
www.franklang.ru
169
становится живой личностью, вступающей с человеком в контакт путем
подачи ему знаков. И это, конечно, страшно. Тем более страшно, что
личность эта может оказаться врагом.
И в романе «Моби Дик», и в повести «Капитанская дочка» выживает только
сам герой, а его двойник погибает. Похожее мы видим и в «Гильгамеше»:
погибает Энкиду, а Гильгамеш остается жив; и в греческой мифологии: из
близнецов Диоскуров, сыновей Зевса, по одной из версий мифа, Полидевк
был бессмертным, а Кастор — смертным. Сравните также с двумя распятыми
разбойниками: один спасется, другой погибнет. Или: Ромул остается, Рем
погибает. Или: Каин остается, Авель погибает. Или даже в романе Пушкина
«Евгений Онегин» Онегин остается, Ленский погибает90. Или в повести
Гоголя «Невский проспект» Пирогов остается, Пискарев погибает91. На
самом же деле «разбойник» — один, он должен пройти через божество, он
должен умереть и воскреснуть. Причем тройственность схемы «разбойник —
божество — разбойник» отражается и в количестве указанных дней: так и
Иону кит извергает на берег на третий день: Иона до — кит — Иона после.
Количество дней здесь мифическое, выражающее динамическую схему
мифа. Это как три юноши на фреске с быком или как три кувырка козленочка
в русской сказке: «А козленочек от радости три раза перекинулся через
голову и обернулся мальчиком Иванушкой».
А. А. Тахо-Годи пишет в энциклопедической статье «Диоскуры»:
«Бессмертный Полидевк был взят Зевсом на Олимп, но из любви к брату
уделил ему часть своего бессмертия, они оба попеременно в виде утренней и
И это сначала снится Татьяне в провидческом сне:
Спор громче, громче; вдруг Евгений
Хватает длинный нож, и вмиг
Повержен Ленский; страшно тени
Сгустились; нестерпимый крик
Раздался... хижина шатнулась...
И Таня в ужасе проснулась...
«Двойничество» Онегина и Ленского (в смысле героя и его «Тени») довольно явное:
Они сошлись. Волна и камень,
Стихи и проза, лед и пламень
Не столь различны меж собой.
91
И в центре повести — «Прекрасная Дама». Уж Гоголь-то точно ее видел на самом деле, иначе бы не было
этой повести.
90
www.franklang.ru
170
вечерней звезды в созвездии Близнецов являются на небе. <…> В Спарте
Диоскуров почитали в виде архаических фетишей — двух крепко
соединенных друг с другом бревен».
А индейские близнецы Хун-Ахпу и Шбаланке — это две тростинки. Перед
спуском в подземное царство они говорят своей бабушке:
«— Мы должны отправиться в путь, бабушка, мы пришли только
попрощаться с тобой. Но мы оставляем здесь знак о нашей судьбе: каждый
из нас посадит по тростнику; в середине дома мы посадим его; если он
засохнет, то это будет знаком нашей смерти. "Они мертвы!" — скажешь
ты, если он начнет засыхать. Но если он начнет пускать свежие ростки
снова, — "они живы!" — скажешь ты, о наша бабушка».
Бабушка на фоне двух тростинок — вы узнаёте здесь все ту же схему.
Небезынтересна в истории индейских близнецов и черепаха, которая сначала
послужила головой одному из них. Это символизирует то, что он в нее
превратился, а также то, что она его поглотила. Черепаха здесь —
мифический зверь, пожирающий посвящаемого. И черепаха здесь поработала
маской. Маска в обряде и означает человека, приобщенного к зверю
(сравните с татуированным лицом Квикега). А затем она еще и разбилась на
тысячу кусков, как зеркало Снежной королевы! Это символизирует
расчленение посвящаемого, размывание его отражения морской рябью. Или
как у Нерваля: «Я закрыл глаза и пришел в смутное состояние духа, в
котором фантастические или реальные фигуры, которые меня окружали,
дробились в тысяче ускользающих видений».
Вернемся к братьям Хун-Ахпу и Шбаланке. После своей победы они
«совершали различные деяния» и «совершали многочисленные чудеса».
Например, поочередно разрезали друг друга и возвращали к жизни. А также
танцевали танцы различных птиц и зверей. Затем они убили своих врагов (те,
на свою голову, попросили продемонстрировать и на них фокус разрезания с
последующим оживлением — но близнецы проделали лишь первую
www.franklang.ru
171
половину фокуса) и оживили своего отца — бога маиса. Пройдя испытание,
герои совершают подвиг — на общее благо.
Вернемся к моей idée fixe — к сущностной форме. Кастор и Полидевк —
дети Леды. В античном гимне, посвященном Диоскурам, говорится:
Кастора и Полидевка пою, Тиндаридов могучих.
От олимпийского Зевса-владыки они происходят.
Их родила под главами Тайгета владычица Леда,
Тайно принявшая бремя в объятиях Зевса-Кронида.
Славьтесь вовек, Тиндариды, коней укротители быстрых!
И кони здесь неспроста упомянуты. Диоскуры — звери, если приглядеться:
«белоконные Диоскуры», кони-лебеди. Можно тут вспомнить Ромула и Рема
с волчицей.
Л. Я. Штернберг в статье «Античный культ близнецов при свете этнографии»
приводит такой пример близнечной «звериности»:
«Индейское племя квакиутл считает, что близнецы — это превратившиеся
в людей лососи; поэтому их не пускают ходить близ воды, иначе они
рискуют снова превратиться в рыб. Как бывшие лососи, близнецы дают
своим земным сородичам изобилие рыбы. <...> Любопытно, что подобное
воззрение по отношению к близнецам сохранилось даже у мусульманских
народов. Среди арабского населения Египта до сих пор <...> живет поверье,
что близнецы до 11—12 лет по ночам, если они голодны, бродят в образе
кошек, в то время как тела их, как мертвые, остаются лежать дома».
В поэме Лермонтова «Мцыри» мальчик, бежавший из заточения в монастыре
и попавший в лес (кстати, на три дня), проходит спонтанный обряд
посвящения, став на мгновение барсом и побратавшись кровью с настоящим
зверем:
То был пустыни вечный гость —
www.franklang.ru
172
Могучий барс. Сырую кость
Он грыз и весело визжал;
То взор кровавый устремлял,
Мотая ласково хвостом,
На полный месяц, — и на нем
Шерсть отливалась серебром.
Я ждал, схватив рогатый сук,
Минуту битвы; сердце вдруг
Зажглося жаждою борьбы
И крови... да, рука судьбы
Меня вела иным путем...
Но нынче я уверен в том,
Что быть бы мог в краю отцов
Не из последних удальцов.
Я ждал. И вот в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный как стон
Раздался вдруг... и начал он
Сердито лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилег,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертию грозил...
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек...
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны кровь
www.franklang.ru
173
Густой, широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!
Ко мне он кинулся на грудь:
Но в горло я успел воткнуть
И там два раза повернуть
Мое оружье... Он завыл,
Рванулся из последних сил,
И мы, сплетясь, как пара змей,
Обнявшись крепче двух друзей,
Упали разом, и во мгле
Бой продолжался на земле.
И я был страшен в этот миг;
Как барс пустынный, зол и дик,
Я пламенел, визжал, как он;
Как будто сам я был рожден
В семействе барсов и волков
Под свежим пологом лесов.
Казалось, что слова людей
Забыл я — и в груди моей
Родился тот ужасный крик,
Как будто с детства мой язык
К иному звуку не привык92...
Но враг мой стал изнемогать,
Метаться, медленней дышать,
Сдавил меня в последний раз...
Зрачки его недвижных глаз
Блеснули грозно93 — и потом
92
93
Обратите внимание: и здесь особый обрядовый язык, звериный.
«Кто-то, чудилось, блестит / Яркими глазами…» (Жуковский).
www.franklang.ru
174
Закрылись тихо вечным сном;
Но с торжествующим врагом
Он встретил смерть лицом к лицу,
Как в битве следует бойцу!..
Дионис верхом на леопарде. Античная мозаика.
В поэме Лермонтова, кстати сказать, все идет по нашему плану. Мцыри
бежит в лес, навстречу грозе — чтобы слиться с «первоосновой жизни»:
И в час ночной, ужасный час,
Когда гроза пугала вас,
Когда, столпясь при алтаре,
Вы ниц лежали на земле,
Я убежал. О, я как брат
www.franklang.ru
175
Обняться с бурей был бы рад!
Глазами тучи я следил,
Рукою молнию ловил...
Скажи мне, что средь этих стен
Могли бы дать вы мне взамен
Той дружбы краткой, но живой,
Меж бурным сердцем и грозой?..
В лесу он становится частью звериного мира:
И, гладкой чешуей блестя,
Змея скользила меж камней;
Но страх не сжал души моей:
Я сам, как зверь, был чужд людей
И полз и прятался, как змей.
Затем Мцыри попадает в (словно) волшебный сад, затем видит красавицугрузинку, спускающуюся к воде, затем он засыпает и видит ее во сне. После
встречи с «Прекрасной Дамой» мальчик заблудился в лесу:
Напрасно в бешенстве порой
Я рвал отчаянной рукой
Терновник, спутанный плющом:
Все лес был, вечный лес кругом,
Страшней и гуще каждый час;
И миллионом черных глаз
Смотрела ночи темнота
Сквозь ветви каждого куста…
www.franklang.ru
176
Это «Тень», многоокий Кришна («Глаз бессчетных зрачками глядел Он»), с
которым мы уже знакомились. И затем происходит схватка с барсом.
Интересно также, что у Мцыри будет еще одна встреча с «Прекрасной
Дамой», ближе к концу. Она явится ему в бреду, в виде золотой рыбки, как
королева подводного царства, разговаривающая с ним серебряным голосом
воды:
Хотел я встать — передо мной
Все закружилось с быстротой;
Хотел кричать — язык сухой
Беззвучен и недвижим был...
Я умирал. Меня томил
Предсмертный бред. Казалось мне,
Что я лежу на влажном дне
Глубокой речки — и была
Кругом таинственная мгла.
И, жажду вечную поя,
Как лед холодная струя,
Журча, вливалася мне в грудь...
И я боялся лишь заснуть,
Так было сладко, любо мне...
А надо мною в вышине
Волна теснилася к волне.
И солнце сквозь хрусталь волны
Сияло сладостней луны94...
И рыбок пестрые стада
В лучах играли иногда.
И помню я одну из них:
У Джойса: «Душа его замирала, падала в этот новый мир, мир фантастический, туманный, неясный,
словно мир подводных глубин». Солнце в таком мире уже не жжет, из палящего превращается в отрадное.
94
www.franklang.ru
177
Она приветливей других
Ко мне ласкалась. Чешуей
Была покрыта золотой
Ее спина. Она вилась
Над головой моей не раз,
И взор ее зеленых глаз
Был грустно нежен и глубок...
И надивиться я не мог:
Ее сребристый голосок
Мне речи странные шептал,
И пел, и снова замолкал.
В поэме Лермонтова двойничество навязчиво подчеркивается, число два
играет важную роль: «Там, где, сливаяся, шумят, / Обнявшись, будто две
сестры, / Струи Арагвы и Куры…», «Недалеко, в прохладной мгле, /
Казалось, приросли к скале / Две сакли дружною четой…», «Ты перенесть
меня вели / В наш сад, в то место, где цвели / Акаций белых два куста...» Все
твердит о близости счастья — и его недостижимости, два берега не могут
сойтись:
Я видел груды темных скал,
Когда поток их разделял.
И думы их я угадал:
Мне было свыше то дано!
Простерты в воздухе давно
Объятья каменные их,
И жаждут встречи каждый миг;
Но дни бегут, бегут года —
Им не сойтися никогда!
www.franklang.ru
178
И однако два становятся одним — в схватке Мцыри с барсом.
Нагваль (дух-хранитель у индейцев Центральной Америки), превращающийся
в ягуара.
Продолжим разговор о двойнике-звере. В «Снежной королеве» Андерсена
маленькая Герда погибла бы от рук разбойников и их атаманши — старой
разбойницы95, не помоги ей маленькая разбойница (дочь атаманши) —
звериный двойник Герды. Двойница, так сказать. Связь маленькой
В старой разбойнице узнаваема Баба-яга, в разбойниках — проходящие посвящение юноши (поскольку
для мифа безразлично, их режут-едят или они режут-едят, а важен сам процесс расчленения-поедания). С
разбойниками мы уже встречались в мифе о Дионисе.
95
www.franklang.ru
179
разбойницы со звериным миром подчеркнута в тексте сказки (сквозь
маленькую разбойницу виднеется Артемида — покровительница молодняка),
очевидна также тема расчленения-поедания:
«Маленькая разбойница и Герда сели в карету и понеслись по корягам и
камням, прямо в чащу леса. Маленькая разбойница была ростом с Герду, но
сильнее, шире ее в плечах и гораздо смуглее; волосы у нее были темные, а
глаза совсем черные и грустные96. Она обняла Герду97 и сказала:
— Они не посмеют тебя убить, пока я сама не рассержусь на тебя. Ты,
наверное, принцесса?
— Нет, — ответила Герда и рассказала ей обо всем, что ей пришлось
пережить, и о том, как она любит Кая.
Маленькая разбойница серьезно поглядела на нее и сказала:
— Они не посмеют тебя убить, даже если я на тебя рассержусь, — скорей
уж я сама тебя убью!
Она вытерла Герде слезы и засунула руки в ее красивую, мягкую и теплую
муфточку.
Вот карета остановилась; они въехали во двор разбойничьего замка. Замок
потрескался сверху донизу; из трещин вылетали вóроны и ворóны. Огромные
бульдоги, такие свирепые, точно им не терпелось проглотить человека,
прыгали по двору; но лаять они не лаяли — это было запрещено.
Посреди огромного, старого, почерневшего от дыма зала прямо на каменном
полу пылал огонь. Дым поднимался к потолку и сам должен был искать себе
выход; в большом котле варилась похлебка, а на вертелах жарились зайцы и
кролики.
— Эту ночь ты будешь спать со мной, рядом с моими зверюшками, —
сказала маленькая разбойница.
Здесь видно, что маленькая разбойница — «Тень» Герды. «Тень», вообще говоря, не всегда крупнее героя,
но иногда все же используется этот дополнительный прием «тенистости»: значительно больше героя и
созданное Франкенштейном чудище у Мэри Шелли, и статуя командора в «Каменном госте» Пушкина. И,
конечно, в поэме Пушкина «Медный всадник» памятник больше Евгения. И Голиаф больше Давида.
97
Сравните: «Обнявшись крепче двух друзей».
96
www.franklang.ru
180
Девочек накормили и напоили, и они ушли в свой угол, где лежала солома,
покрытая коврами. Над этим ложем на жердочках и шестах сидело около
сотни голубей: казалось, что все они спали, но когда девочки подошли,
голуби слегка зашевелились.
— Это все мои! — сказала маленькая разбойница. Она схватила того, что
сидел поближе, взяла его за лапку и так тряхнула, что он забил крыльями.
— На, поцелуй его! — крикнула она, ткнув голубя прямо в лицо Герде. — А
там сидят лесные пройдохи! — продолжала она. — Это дикие голуби,
витютни, вон те два! — и показала на деревянную решетку, закрывавшую
углубление в стене. — Их нужно держать взаперти, не то улетят. А вот и
мой любимец, старина-олень! — И девочка потянула за рога северного оленя
в блестящем медном ошейнике; он был привязан к стене. — Его тоже
нужно держать на привязи, не то мигом удерет. Каждый вечер я щекочу
его шею своим острым ножом. Ух, как он его боится!
И маленькая разбойница вытащила из расщелины в стене длинный нож и
провела им по шее оленя; бедное животное стало брыкаться, а маленькая
разбойница захохотала и потащила Герду к постели.
— А ты что, спишь с ножом? — спросила Герда и испуганно покосилась на
острый нож.
— Я всегда сплю с ножом98! — ответила маленькая разбойница. — Мало ли
что может случиться? А теперь расскажи еще раз о Кае и о том, как ты
странствовала по белу свету.
Герда рассказала все с самого начала. Лесные голуби тихо ворковали за
решеткой, а остальные уже спали. Маленькая разбойница обняла одной
рукой Герду за шею, — в другой у нее был нож — и захрапела; но Герда не
могла сомкнуть глаз: девочка не знала, убьют ее или оставят в живых».
После ночи, проведенной в разбойничьем замке, маленькая разбойница
сажает Герду на северного оленя и говорит ему, отправляя в Лапландию —
туда, где находится Кай: «Ну, беги! Да смотри, береги девочку!»
98
Сравните с Квикегом, который спал с томагавком — возле Измаила.
www.franklang.ru
181
В истории с культом близнецов первопроходцем был Лев Яковлевич
Штернберг (1862 — 1927). В сборнике его работ «Первобытная религия в
свете этнографии» мы читаем следующее обобщение:
«1) Примерами, взятыми от самых различных народов, я выяснил, что культ
близнецов возникает из представления о том, что рождение близнецов
считается событием чудесного характера и объясняется тем, что в
зачатии близнецов таинственно участвовало, кроме естественного отца,
еще другое существо, высшего порядка, тот или другой дух, то или другое
божество.
2) В виду этого двойного участия в зачатии близнецов, хотя оба близнеца
обоготворяются, но один считается бессмертным, другой смертным, и
близнецы чаще всего рисуются контрастными фигурами с
противоположными качествами: один — добрый, другой — злой; один —
обладающий исключительной, даже чудесной одаренностью, другой —
www.franklang.ru
182
посредственность и т. д., и, наконец, различие в их природе приводит либо к
непримиримой вражде между братьями, либо, наоборот, в силу контраста,
к самой глубокой привязанности.
3) Так как виновниками рождения близнецов могут быть различные духи, то
и близнецы могут причисляться к циклам самых различных божеств
(смотря по тому, какой дух их породил), и таким образом в одних случаях
близнецы связаны с солнечным божеством, как их родителем, в других — с
лунным, в третьих — с духом гор, лесов, воды и т. д. до духов зооморфных
включительно — лошадей, как у Ашвинов, медведей у гиляков, мифических
жаб, лягушек и т. д.
4) Так как рождение близнецов — явление не редкое и повсеместное, то
всякий случай рождения близнецов создает местный культ, и культ этот
особенно упрочивается, если кто-нибудь из близнецов при жизни чем-нибудь
выдвинулся. Поэтому культ близнецов все время созидается, и в самых
различных местах имеются локальные близнечные герои, и каждое
близнечное божество всегда имеет свою биографию, свое время и место
рождения. С течением времени близнечный культ может стать
общенациональным, как культ Ашвинов в Индии, Диоскуров в Греции и Хэ-Хэ
в Китае, но в каждой отдельной местности, как это видим в этих странах,
в каждом городе связывают с ними имена местных людей, местных
культурных деятелей, точно указывая не только их имена, но и имена
родителей, место и подробности их рождения даже место погребения, уже
не говоря об их земных подвигах. Наконец, благодаря множественности
близнечных героев, культ последних является наиболее простонародным, как
это мы видим и с Хэ-Хэ.
5) В виду родственной связи близнечных божеств с теми или иными
группами людей они, естественно, являются специфическими радетелями
благополучия своих сородичей или соплеменников и потому почитаются
специфическими деятелями благополучия и прежде всего, конечно,
богатства.
www.franklang.ru
183
6) Культ близнецов начинается с самого детства, и потому обычно в
иконографии и у примитивных народов они всегда изображаются в виде
двойников-младенцев и даже при утрате этой традиции — в виде отроков,
юношей».
Хэ-Хэ («согласие и единение»).
Рождаются близнецы — и родители думают: «Так, в чем дело? Это
неспроста. Один из них — от духа!» Но почему они так думают? Культ
близнецов возникает потому, что через них сквозит изначальная культовая,
сакральная схема — «сущностная форма» (Гёте), потому что в их рождении
ощущается прыжок через быка.
Сакральная схема может сквозить и в лице, и в лице бывает «прыжок через
быка»:
www.franklang.ru
184
Это маска духа с Аляски. Правый глаз здесь особенный. В этой маске имеет
место обрядовый переход слева направо: от левого, обычного глаза — к
правому, колдовскому99. (Переход может происходить и в противоположную
сторону.)
Сравните с несимметричностью в облике Воланда из романа «Мастер и Маргарита»: «Рот какой-то
кривой. Выбрит гладко. Брюнет. Правый глаз черный, левый почему-то зеленый. Брови черные, но одна
выше другой. Словом — иностранец».
99
www.franklang.ru
185
Подмигивающая Лже-Мария из фильма «Метрополис». Она только что
создана по образу и подобию настоящей Марии. Ее подмигивание, помимо
согласия на получаемое в данном эпизоде поручение, выражает ее
двойничество.
Интересно, не здесь ли кроется корень такого обычая, как подмигивание? У
Пушкина, например, мы можем наблюдать, как подмигивает «Тень»100
(видимо, потому, что знает судьбу, и хочет сказать герою: а я-то все знаю
наперед, что с тобой будет):
«Пугачев смотрел на меня пристально, изредка прищуривая левый глаз с
удивительным выражением плутовства и насмешливости».
Или в повести «Пиковая дама»:
100
Забавно положение с подмигиванием в «Сказке о царе Салтане»: «Подмигнув другим лукаво, / Повариха
говорит…» И превращенный в комара царевич Гвидон кусает ее в глаз, тем самым как бы фиксируя
подмигивание, превращая лицо поварихи в маску: «А комар-то злится, злится — / И впился комар как раз /
Тетке прямо в правый глаз. / Повариха побледнела, / Обмерла и окривела». В следующий раз досталось
ткачихе: «А Гвидон-то злится, злится... / Зажужжал он и как раз / Тетке сел на левый глаз, / И ткачиха
побледнела: / «Ай!» и тут же окривела…» На третий раз приходит черед бабы Бабарихи: «А царевич хоть и
злится, / Но жалеет он очей / Старой бабушки своей: / Он над ней жужжит, кружится — / Прямо на нос к ней
садится, / Нос ужалил богатырь: / На носу вскочил волдырь». Так мы получаем трех фурий с одной общей
маской на троих, причем маска выражает сакральную схему. Кто бы мог подумать? Я уверен, впрочем, что
Пушкин сделал это бессознательно — точнее, сверхсознательно, по наитию.
www.franklang.ru
186
«— Туз выиграл! — сказал Германн и открыл свою карту.
— Дама ваша убита, — сказал ласково Чекалинский.
Германн вздрогнул: в самом деле, вместо туза у него стояла пиковая дама.
Он не верил своим глазам, не понимая, как мог он обдернуться.
В эту минуту ему показалось, что пиковая дама прищурилась и усмехнулась.
Необыкновенное сходство поразило его...
— Старуха! — закричал он в ужасе».
«После нее Германн решился подойти ко гробу. Он поклонился в землю и
несколько минут лежал на холодном полу, усыпанном ельником. Наконец
приподнялся, бледен как сама покойница, взошел на ступени катафалка и
наклонился... В эту минуту показалось ему, что мертвая насмешливо
взглянула на него, прищуривая одним глазом101. Германн, поспешно
подавшись назад, оступился и навзничь грянулся об земь».
Если Гринева спасает любовь, то Германн кончает плохо: «Германн сошел с
ума»102. Не каждый посвящаемый благополучно проходит обряд и получает
возможность видеть свою судьбу и управлять ею. О Германне Пушкин
говорит:
«Не чувствуя раскаяния, он не мог однако совершенно заглушить голос
совести, твердившей ему: ты убийца старухи! Имея мало истинной веры, он
имел множество предрассудков. Он верил, что мертвая графиня могла
Сравните с головой Пугачева, кивнувшей Гриневу прямо перед тем, как быть отрубленной. А
также с кивающей в ответ на приглашение головой статуи командора в «Каменном госте», или с
головой «бронзового кумира» в поэме «Медный всадник»: «…Показалось / Ему, что грозного царя,
/ Мгновенно гневом возгоря, / Лицо тихонько обращалось...» А также со статуей Изиды в балладе
Шиллера:
И, словно бог живой,
Казалось, истукан качает головой,
Казалось, движутся края одежды белой.
101
Опять же сравните с участью Евгения в поэме «Медный всадник»: «Но бедный, бедный мой
Евгений… / Увы! его смятенный ум / Против ужасных потрясений / Не устоял». Надо сказать, что и
сам Пушкин очень опасался сумасшествия, — видимо, как вполне близкой для него опасности
(стихотворение «Не дай мне Бог сойти с ума»).
102
www.franklang.ru
187
иметь вредное влияние на его жизнь, — и решился явиться на ее похороны,
чтобы испросить у ней прощения».103
Сам Пушкин был весьма суеверен, то есть внимателен к различным
пророчествам и приметам, чему есть много свидетельств — как в биографии,
так и в произведениях. Этим свойством он наделил и Татьяну из романа
«Евгений Онегин» (друг Пушкина Кюхельбекер отмечал, кстати, что Татьяна
характером очень похожа на Пушкина):
Татьяна верила преданьям
Простонародной старины,
И снам, и карточным гаданьям,
И предсказаниям луны.
Ее тревожили приметы;
Таинственно ей все предметы
Провозглашали что-нибудь,
Предчувствия теснили грудь.
Что ж? Тайну прелесть находила
И в самом ужасе она104:
103
Опасность нелюбовного, холодного (или даже враждебного) приглядывания к судьбе, к ее приметам
(ведущую к безумию) видит и Мелвилл, сравните: «К этому времени суда уже разошлись, как вдруг, следуя
своим диковинным обычаям, стайка безобидных рыбок, которые вот уже много дней преспокойно плыли у
наших бортов, ринулись прочь, трепеща плавниками, и пристроились с кормы и с носа по бокам
незнакомца. И хотя Ахав во время своих бесконечных плаваний, должно быть, и прежде не раз наблюдал
такое зрелище, теперь, когда он был одержим своей манией, для него даже сущие пустяки неожиданно
оказывались преисполненными значения.
— Бежите прочь от меня? — проговорил он, глядя в воду. Слова эти, казалось бы, ничего особенного не
выражали, но в них прозвучала такая глубокая, безнадежная скорбь, какую безумный старик еще никогда не
высказывал».
104
Сравните из «Пира во время чумы»:
Есть упоение в бою,
И бездны мрачной на краю,
И в разъяренном океане,
Средь грозных волн и бурной тьмы,
И в аравийском урагане,
И в дуновении Чумы.
Все, все, что гибелью грозит,
Для сердца смертного таит
Неизъяснимы наслажденья —
Бессмертья, может быть, залог!
www.franklang.ru
188
Так нас природа сотворила,
К противуречию склонна.
Сакральная схема видна даже в обычной двери. Вы только посмотрите, разве
это не жуткое чудо: два бруса по бокам, соединяющая их сверху
перекладина, манящая пустота между ними! Здесь тоже переход, тоже
прыжок.
И вообще, это дверь или виселица? Гринев слушает песню, которую завели
Пугачев и его товарищи:
«…Исполать тебе, детинушка крестьянский сын,
Что умел ты воровать, умел ответ держать!
Я за то тебя, детинушка, пожалую
Середи поля хоромами высокими,
Что двумя ли столбами с перекладиной.
Невозможно рассказать, какое действие произвела на меня эта
простонародная песня про виселицу, распеваемая людьми, обреченными
виселице. Их грозные лица, стройные голоса, унылое выражение, которое
придавали они словам и без того выразительным, — все потрясало меня
каким-то пиитическим ужасом».
«Пиитический ужас», «священный ужас» — вот чувство человека (не
всякого, а человека чувствительного, посвященного) при встрече с
явлениями, в которых сквозит «сущностная форма».
И счастлив тот, кто средь волненья
Их обретать и ведать мог.
www.franklang.ru
189
Вернемся к сакральной схеме, проявляющейся в лице. В композиции
картины Рафаэля «Мадонна в зелени» (1505 года) крест, за который держатся
дети (слева — маленький Иоанн Креститель, Иоанн Предтеча, справа —
Иисус), отражается как в расположении фигур, так и в лице Девы Марии!
Иначе говоря, посредством креста лицо Девы Марии включает в себя ее
самое и двух мальчиков: при этом она является носом, а они — глазами.
www.franklang.ru
190
Можно и так сказать: в этой картине мы видим лицо, через фигуры картины
на нас смотрит лицо105.
Иоанн Креститель чем-то напоминает Энкиду (в смысле причастности к
животному началу): носит грубую одежду из верблюжьей шерсти и
подпоясывается кожаным ремнем, питается диким медом и акридами. И
обратите внимание: ему, как Шбаланке, отрезали голову106. (И еще: есть одна
примечательная архаическая древнегреческая ваза: два льва с двух сторон
пожирают человека-жертву, причем лев, который справа, уже откусил
голову. Мы говорили уже о мяче: так вот, мячом во время обряда
жертвоприношения могла служить голова жертвы.)
В повести Джойса «Портрет художника в юности», после встречи Стивена с
девушкой-птицей, явившейся ему на фоне моря, он думает о своем друге,
сравнивая его с Иоанном Крестителем (и таким образом реализуется схема
«герой ↔ Изида ↔ двойник»):
«Почему, думая о Крэнли, он никогда не может вызвать в своем
воображении всю его фигуру, а только голову и лицо? Вот и теперь, на фоне
серого утра, он видел перед собой — словно призрак во сне — отсеченную
голову, маску мертвеца с прямыми жесткими черными волосами,
торчащими надо лбом, как железный венец, лицо священника, аскетическибледное, с широкими крыльями носа, с темной тенью под глазами и у рта,
лицо священника с тонкими, бескровными, чуть усмехающимися губами, — и
вспомнил, как день за днем, ночь за ночью он рассказывал Крэнли о всех своих
душевных невзгодах, метаниях и стремлениях, а ответом друга было только
Интересно у Мелвилла: он подробно описывает голову кашалота, примечательной особенностью которой
является то, что глаза расположены по бокам, смотрят в противоположные стороны, обеспечивая двойное
восприятие мира, а анфас кашалот «кажется просто божественным». «Ведь вы смотрите не на какую-то
определенную точку; вы не видите ни одной черты: ни носа, ни глаз, ни ушей, ни рта, ни даже лица вообще;
у него, собственно, и нет лица, а только одна необъятная твердь лба, покрытого бороздами загадок и
несущего немую погибель шлюпкам, судам и людям». Здесь та же сакральная схема.
Интересно и то, что Мелвилл подробно описывает технологию отрезания головы кита, а затем дает еще и
такую картину: китобойное судно, бока которого уравновешивают две прицепленные к ним головы китов
(причем разных видов китов — мифические двойники ведь тоже не одинаковы, один из них — «Тень»
другого, один белый, другой черный). И здесь «сущностная форма».
Получается вот что: и в «лице» кита мы видим «сущностную форму», и в общей картине (судне с двумя
китовыми головами) мы видим ее же, видим «лицо» кита.
106
А в повести Гоголя «Невский проспект» художник Пискарев сам перерезает себе горло.
105
www.franklang.ru
191
внимающее молчание. Стивен уже было решил, что лицо это — лицо
чувствующего свою вину священника, который выслушивает исповеди тех,
кому он не властен отпускать грехи, и вдруг словно почувствовал на себе
взгляд темных женственных глаз.
Это видение как бы приоткрыло вход в странный и темный лабиринт
мыслей, но Стивен тотчас же отогнал его, чувствуя, что еще не настал
час вступить туда.
<…>
Значит, он — Предтеча. Итак, питается преимущественно копченой
грудинкой и сушеными фигами. Понимай: акридами и диким медом. Еще —
когда думаю о нем, всегда вижу суровую отсеченную голову, или мертвую
маску, словно выступающую на сером занавесе или на плащанице».
Вот еще Иоанн Креститель — на македонской иконе XIV века:
www.franklang.ru
192
Обратите внимание на львиную гриву волос, власяницу из верблюжьей
шкуры. (И на предыдущей картине маленький Иоанн — курчавый.)
В этом смысле примечательны также близнецы Исав («волосатый», будущий
охотник) и Иаков. Иаков в решающий момент получения отцовского
благословения становится Исавом: во-первых, тем, что делает вид, будто он
Исав, во-вторых, тем, что мать обложила его руки и шею кожей козлят. По
сути, никакого Исава нет, есть один Иаков, проходящий обряд соединения с
мифическим зверем, принимающий звериный облик, надевающий маску107.
Тут я должен поправить самого себя, сделать важную оговорку. С одной стороны, проходящий обряд
посвящения — один, а двойник — это всего лишь его «Тень». С другой стороны, «сущностная форма»
воплощается и в самой жизни, в действительности. Поэтому и Исав может существовать, и Иоанн
107
www.franklang.ru
193
Исав — это маска Иакова, как Иоанн Креститель — маска Иисуса Христа
(тоже, кстати, надетая во время обряда посвящения — крещения водой).
Имеет место жертвоприношение, что подчеркивается и двумя зарезанными
козлятами:
«Когда Исаак состарился и притупилось зрение глаз его, он призвал
старшего сына своего Исава и сказал ему: сын мой! Тот сказал ему: вот я.
Исаак сказал: вот, я состарился; не знаю дня смерти моей;
возьми теперь орудия твои, колчан твой и лук твой, пойди в поле, и налови
мне дичи,
и приготовь мне кушанье, какое я люблю, и принеси мне есть, чтобы
благословила тебя душа моя, прежде нежели я умру.
Ревекка слышала, когда Исаак говорил сыну своему Исаву. И пошел Исав в
поле достать и принести дичи;
а Ревекка сказала меньшему сыну своему Иакову: вот, я слышала, как отец
твой говорил брату твоему Исаву:
принеси мне дичи и приготовь мне кушанье; я поем и благословлю тебя пред
лицем Господним, пред смертью моею.
Теперь, сын мой, послушайся слов моих в том, что я прикажу тебе:
пойди в стадо и возьми мне оттуда два козленка молодых хороших, и я
приготовлю из них отцу твоему кушанье, какое он любит,
а ты принесешь отцу твоему, и он поест, чтобы благословить тебя пред
смертью своею.
Иаков сказал Ревекке, матери своей: Исав, брат мой, человек косматый, а я
человек гладкий;
может статься, ощупает меня отец мой, и я буду в глазах его обманщиком
и наведу на себя проклятие, а не благословение.
Мать его сказала ему: на мне пусть будет проклятие твое, сын мой, только
послушайся слов моих и пойди, принеси мне.
Креститель, и оба разбойника, распятых возле Иисуса Христа, и Квикег из романа Мелвилла, и Ленский из
романа Пушкина. Пройдя через «Тень», человек начинает видеть свою связь с другими людьми, ощущать
себя в других и других в себе. Сравните со словами Юрия Живаго: «Человек в других людях и есть душа
человека».
www.franklang.ru
194
Он пошел, и взял, и принес матери своей; и мать его сделала кушанье, какое
любил отец его.
И взяла Ревекка богатую одежду старшего сына своего Исава, бывшую у
ней в доме, и одела в нее младшего сына своего Иакова;
а руки его и гладкую шею его обложила кожею козлят;
и дала кушанье и хлеб, которые она приготовила, в руки Иакову, сыну
своему.
Он вошел к отцу своему и сказал: отец мой! Тот сказал: вот я; кто ты, сын
мой?
Иаков сказал отцу своему: я Исав, первенец твой; я сделал, как ты сказал
мне; встань, сядь и поешь дичи моей, чтобы благословила меня душа твоя.
И сказал Исаак сыну своему: что так скоро нашел ты, сын мой? Он сказал:
потому что Господь Бог твой послал мне навстречу.
И сказал Исаак Иакову: подойди ко мне, я ощупаю тебя, сын мой, ты ли сын
мой Исав, или нет?
Иаков подошел к Исааку, отцу своему, и он ощупал его и сказал: голос, голос
Иакова; а руки, руки Исавовы.
И не узнал его, потому что руки его были, как руки Исава, брата его,
косматые; и благословил его
и сказал: ты ли сын мой Исав? Он отвечал: я».
А мог бы набраться смелости и ответить: нет, я — Дионис, исполняющий
«песнь козла» (так переводится древнегреческое слово «трагедия»), в
козлином прикиде — в маске, по сути дела.
В трагедии Еврипида «Вакханки» царь Пенфей встречает (на свою голову)
своего двоюродного брата — Диониса (таким образом, своего мифического
двойника) и вступает с ним в борьбу. Кончается это трагически: Дионис
подговаривает Пенфея переодеться женщиной и подсмотреть, чем
занимаются менады под предводительством матери Пенфея (и тети Диониса)
Агавы. Затем Дионис выдает Пенфея менадам, они его разрывают на части,
приняв за льва.
www.franklang.ru
195
Пенфей, разрываемый менадами.
Агава надевает голову Пенфея на тирс108 и несет в город, не узнавая в ней
головы своего сына:
«Из дворца выходит Пенфей, одетый менадой; на его огромной фигуре
неловко сидит женский наряд: локоны выбились из-под митры, подол висит
неровно: в походке и движениях заметно что-то лихорадочное. Глаза блестят.
Он перекладывает из руки в руку тирс.
Как ты похож теперь на Кадма дочь.
Пенфей
(не слушая его, оглядывается вокруг с удивлением)
Мне кажется, что вижу я два солнца
И Фивы семивратные вдвойне.
108
Тирс — деревянный жезл, увитый плющом и виноградными листьями и увенчанный еловой шишкой.
www.franklang.ru
196
(К Дионису.)
Ты кажешься быком мне, чужестранец,
Вон у тебя на голове рога.
Так ты был зверь и раньше? Бык, бесспорно!
Дионис
То божья милость снизошла, Пенфей.
Ты видишь то, чтó должен был ты видеть.
<…>
И вот всех прежде мать его, как жрица,
Бросается на жертву. Тут Пенфей
С волос срывает митру, чтоб признала
Свое дитя Агава109 и спасла
Несчастная; щеки касаясь с лаской,
Он говорит: "О мама, это я,
Пенфей, тобой рожденный с Эхионом110.
Ты пожалей меня и за ошибки
Свое дитя, родная, не губи!"
Но он молил напрасно: губы пеной
У ней покрылись, дико взор блуждал, —
И рассуждать была она не в силах:
Во власти Вакха вся тогда была.
Вот в обе руки левую берет
Злосчастного Пенфея руку, крепко
В бок уперлась и... вырвала с плечом —
У Кадма, по мифологической генеалогии, было четыре дочери: Семела, Автоноя (мать Актеона), Инó и
Агава, мать Пенфея.
110
Имя Эхион ассоциируется со словом echis — "змея".
109
www.franklang.ru
197
Не силою, а божьим изволеньем.
Инó с другой напала стороны
И мясо рвет. Явилась Автоноя.
За ней толпа. О боги, что за крик
Тут поднялся! Стонал Пенфей несчастный.
Пока дышал, и ликований женских
Носились клики. Руку тащит та,
А та ступню с сандалией, и тело
Рвут, обнажив, менады и кусками,
Как мячиком, безумные играют111...
Разбросаны останки по скалам
Обрывистым, в глубокой чаще леса...
Где их сыскать? А голову его
Победную Агава захватила
Обеими руками, и на тирс
Воткнула — головой считая львиной;
Трофей по Киферону112 пронесла,
И вот, покинувши сестер и хороводы,
Уж здесь она, по городу идет,
Гордясь, безумная, добычей злополучной,
И Вакха прославляет, что помог
В охоте, что ее венчал победой113.
Жертва «Хозяйке зверей» принесена. Обратите также внимание: для того
чтобы приобщится к «Великой Богине», Пенфей принимает женственный
облик (в трагедии подчеркивается и женственный вид Диониса). То же мы
Сравните с тем, что мы говорили о перебрасывании отрезанной головой во время обряда
жертвоприношения.
112
Киферон— горный хребет в Греции, между Беотией и Аттикой. Здесь был особенно популярен культ
Диониса. На склонах Киферона, по преданию, были растерзаны Актеон и Пенфей, здесь же Геракл убил
Киферонского льва.
113
Перевод Иннокентия Анненского.
111
www.franklang.ru
198
наблюдали и у Энкиду: «подобно женщине, волосы носит». Видимо, в этом
также смысл длинных волос и облачения христианских священников.
А вот уж действительно улыбка Изиды: в романе «Доктор Живаго» Юрию
Живаго является его «сводный брат Евграф, в оленьей дохе» (обратите
внимание на «звериность»). Причем появляется сразу после того, как стихия
снежной бури (проникшая в роман из пушкинской «Капитанской дочки»)
вкладывает в руки Юрия «первые декреты новой власти»:
«Юрий Андреевич загибал из одного переулка в другой и уже утерял счет
сделанным поворотам, как вдруг снег повалил густо-густо и стала
разыгрываться метель, та метель, которая в открытом поле с визгом
стелется по земле, а в городе мечется в тесном тупике, как заблудившаяся.
Что-то сходное творилось в нравственном мире и в физическом, вблизи и
вдали, на земле и в воздухе. Где-то, островками, раздавались последние
залпы сломленного сопротивления. Где-то на горизонте пузырями
вскакивали и лопались слабые зарева залитых пожаров. И такие же кольца и
воронки гнала и завивала метель, дымясь под ногами у Юрия Андреевича на
мокрых мостовых и панелях.
На одном из перекрестков с криком "Последние известия!" его обогнал
пробегавший мимо мальчишка-газетчик с большой кипой
свежеотпечатанных оттисков под мышкой.
— Не надо сдачи, — сказал доктор. Мальчик еле отделил прилипший к кипе
сырой листок, сунул его доктору в руки и канул в метель так же мгновенно,
как из нее вынырнул.
Доктор подошел к горевшему в двух шагах от него уличному фонарю, чтобы
тут же, не откладывая, пробежать главное.
Экстренный выпуск, покрытый печатью только с одной стороны, содержал
правительственное сообщение из Петербурга об образовании Совета
Народных Комиссаров, установлении в России советской власти и введении
в ней диктатуры пролетариата. Далее следовали первые декреты новой
www.franklang.ru
199
власти и публиковались разные сведения, переданные по телеграфу и
телефону.
Метель хлестала в глаза доктору и покрывала печатные строчки газеты
серой и шуршащей снежной крупою. Но не это мешало его чтению. Величие
и вековечность минуты потрясли его и не давали опомниться.
Чтобы все же дочитать сообщения, он стал смотреть по сторонам в
поисках какого-нибудь освещенного места, защищенного от снега.
Оказалось, что он опять очутился на своем заколдованном перекрестке и
стоит на углу Серебряного и Молчановки, у подъезда высокого
пятиэтажного дома со стеклянным входом и просторным, освещенным
электричеством, парадным.
Доктор вошел в него и в глубине сеней под электрической лампочкой
углубился в телеграммы.
Наверху над его головой послышались шаги. Кто-то спускался по лестнице
<…>.
Глаза Юрия Андреевича, с головой ушедшего в чтение, были опущены в
газету. Он не собирался подымать их и разглядывать постороннего. Но,
добежав донизу, тот с разбега остановился. Юрий Андреевич поднял голову
и посмотрел на спускавшегося.
Перед ним стоял подросток лет восемнадцати в негнущейся оленьей дохе,
мехом наружу, как носят в Сибири, и такой же меховой шапке. У мальчика
было смуглое лицо с узкими киргизскими глазами. Было в этом лице что-то
аристократическое, та беглая искорка, та прячущаяся тонкость, которая
кажется занесенной издалека и бывает у людей со сложной, смешанной
кровью.
Мальчик находился в явном заблуждении, принимая Юрия Андреевича за
кого-то другого. Он с дичливою растерянностью смотрел на доктора, как
бы зная, кто он, и только не решаясь заговорить. Чтобы положить конец
недоразумению, Юрий Андреевич смерил его взглядом и обдал холодом,
отбивающим охоту к сближению.
www.franklang.ru
200
Мальчик смешался и, не сказав ни слова, направился к выходу. Здесь,
оглянувшись еще раз, он отворил тяжелую, расшатанную дверь и, с лязгом
ее захлопнув, вышел на улицу».
Возникнув из снежной бури, этот «чудной, загадочный» Евграф («Евграф» —
«хорошо пишущий», «благописец») играет в романе роль сказочного
помощника героя (примечательно, что следующий раз Юрий видит его
сквозь бред болезни, то есть двойник как бы снится герою). Двойник не
только помогает Юрию Живаго, но и направляет его судьбу:
«Он (Юрий. — И.Ф.) стал выздоравливать. Сначала, как блаженный, он не
искал между вещами связи, все допускал, ничего не помнил, ничему не
удивлялся. Жена кормила его белым хлебом с маслом и поила чаем с сахаром,
давала ему кофе. Он забыл, что этого не может теперь быть, и радовался
вкусной пище, как поэзии и сказке, законным и полагающимся при
выздоровлении. Но в первый же раз, что он стал соображать, он спросил
жену:
— Откуда это у тебя?
— Да всё твой Граня.
— Какой Граня?
— Граня Живаго.
— Граня Живаго?
Ну да, твой омский брат Евграф. Сводный брат твой. Ты без сознания
лежал, он нас всё навещал.
— В оленьей дохе?
— Да, да. Ты сквозь беспамятство, значит, замечал? Он в каком-то доме на
лестнице с тобой столкнулся, я знаю, он рассказывал. Он знал, что это ты,
и хотел представиться, но ты на него такого страху напустил! Он тебя
обожает, тобой зачитывается. Он из-под земли такие вещи достает! Рис,
изюм, сахар. Он уехал опять к себе. И нас зовет. Он такой чудной,
загадочный. По-моему, у него какой-то роман с властями. Он говорит, что
на год, на два надо куда-нибудь уехать из больших городов, "на земле
www.franklang.ru
201
посидеть". Я с ним советовалась насчет Крюгеровских мест. Он очень
рекомендует. Чтобы можно было огород развести, и чтобы лес был под
рукой. А то нельзя же погибать так покорно, по-бараньи.
В апреле того же года Живаго всей семьей выехали на далекий Урал, в
бывшее имение Варыкино, близ города Юрятина».
И в дальнейшем течении романа этот двойник олицетворяет собой
Провидение:
«Удивительное дело! Это мой сводный брат. Он носит одну со мною
фамилию. А знаю я его, собственно говоря, меньше всех.
Вот уже второй раз вторгается он в мою жизнь добрым гением,
избавителем, разрешающим все затруднения. Может быть, состав каждой
биографии наряду со встречающимися в ней действующими лицами требует
еще и участия тайной неведомой силы, лица почти символического,
являющегося на помощь без зова, и роль этой благодетельной и скрытой
пружины играет в моей жизни мой брат Евграф?»
А вот самое первое упоминание о Евграфе в романе:
«Есть дело о Живаговском наследстве для прокормления адвокатов и
взимания судебных издержек, но никакого наследства в действительности
не существует, одни долги и путаница, да еще грязь, которая при этом
всплывает. <…>
Оказывается, еще при жизни мамы отец увлекался одной мечтательницей и
сумасбродкой, княгиней Столбуновой-Энрици. У этой особы от отца есть
мальчик, ему теперь десять лет, его зовут Евграф.
Княгиня — затворница. Она безвыездно живет с сыном в своем особняке на
окраине Омска на неизвестные средства. Мне показывали фотографию
особняка. Красивый пятиоконный дом с цельными окнами и лепными
медальонами по карнизу. И вот все последнее время у меня такое чувство,
будто своими пятью окнами этот дом недобрым взглядом смотрит на меня
через тысячи верст, отделяющие Европейскую Россию от Сибири, и рано
или поздно меня сглазит. Так на что мне это все: выдуманные капиталы,
www.franklang.ru
202
искусственно созданные соперники, их недоброжелательство и зависть? И
адвокаты».
Угрожающий образ дома как будто вполне объясняется запутанным отцовым
наследством. На самом же деле в нем узнается многоочитая Тень, Кришна, с
которой мы уже встречались («Глаз бессчетных зрачками глядел Он…»)
Но Юрий Живаго повел себя правильно. Он отказался от сомнительного
наследства, и в дальнейшем этот пристальный взгляд стал взглядом
помощника.
В бричке сидел господин
Кстати, сеньор Хромой Бес, не скажете ли мне, почему именно вас так
прозвали?
Луис Велес де Гевара «Хромой Бес»
Стоит только открыть «Мертвые души» Гоголя, как в глаза бросается один
замечательный прием. Судите сами:
«После обеда господин выкушал чашку кофею и сел на диван, подложивши
себе за спину подушку, которую в русских трактирах вместо эластической
шерсти набивают чем-то чрезвычайно похожим на кирпич и булыжник».
Чичиков подкладывает под спину подушку, чтобы ему было мягко сидеть. А
подушка вовсе не мягкая, а словно кирпич в нее набит! И говорится это все
на одном дыхании, словно все так и должно быть, все в порядке вещей.
Никакого контраста, никакого возмущения, просто ровный поток речи.
Прием таков: сначала дается плюс (подушка, которая должна быть мягкой
согласно своему предназначению), затем минус (подушка оказывается
крайне жесткой — в противоположность своему предназначению).
Посмотрим дальше:
www.franklang.ru
203
«Домы были в один, два и полтора этажа, с вечным мезонином, очень
красивым, по мнению губернских архитекторов».
Красивы ли эти мезонины на самом деле? Сначала говорится, что очень
красивы, но продолжение фразы — «по мнению губернских архитекторов»
— спокойно, тихо перечеркивает утверждение о красоте мезонинов.
Мезонины вовсе не красивы, они уродливы.
И так построен практически весь текст «Мертвых душ» — во всяком случае
пока Чичиков объезжает помещиков и скупает мертвые души114. Я, конечно,
постарался подобрать примеры почетче и покомпактнее, где плюс и минус
имеют место в пределах одного предложения. Но они могут быть разнесены
шире:
«Все чиновники были довольны приездом нового лица. <…> Даже сам
Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны,
приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши
на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: "Я, душенька, был у
губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился с
коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный
человек!" На что супруга отвечала: "Гм!" — и толкнула его ногою».
То положительное, что говорит Собакевич о Чичикове, находится в одном
предложении, а скептическая реакция его супруги — в другом, в следующем.
Плюс-минус в этой сцене подчеркивается также массивностью Собакевича
(плюс), ложащегося «возле худощавой жены своей» (минус), а также тем, что
на его связную речь (плюс) она отвечает междометием, если так можно
выразиться, неречью (минус).
Этот основной прием может находиться в пределах предложения, может
быть разнесен на разные предложения, может быть сжат даже в
словосочетание:
Затем текст произведения резко меняется — будто дальше писал другой человек, брат или двойник
автора. Уже и первый том «Мертвых душ» распадается на два тома.
114
www.franklang.ru
204
«…где магазин с картузами, фуражками и надписью: "Иностранец Василий
Федоров"…»
«Иностранец» — плюс, «Василий Федоров» — минус (в том смысле, что
второе отрицает, перечеркивает первое).
Вот еще пара примеров:
«Из нее все можно сделать, она может быть чудо, а может выйти и дрянь,
и выйдет дрянь!»
«Один там только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если
сказать правду, свинья».
Вот Чичиков смотрит на лицо Ноздрева:
«Ему даже показалось, что и один бакенбард был у него меньше и не так
густ, как другой».
(Потом выясняется, что бакенбард потрепали в потасовке, после того как
обнаружили жульничество Ноздрева в игре.)
Вот Чичиков смотрит на дом Плюшкина — и схема та же, основной прием
тот же:
«Из окон только два были открыты, прочие были заставлены ставнями или
даже забиты досками. Эти два окна, с своей стороны, были тоже
подслеповаты; на одном из них темнел наклеенный треугольник из синей
сахарной бумаги».
Плюс-минус — замечательный прием, особенно если взялся писать о России.
В первой же главе структуралист Гоголь различает толстых и тоненьких:
«Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели
тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только
числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко,
воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных
мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так
что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят.
Наружного блеска они не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у
тоненьких, зато в шкатулках благодать Божия. У тоненького в три года не
www.franklang.ru
205
остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно,
глядь — и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены,
потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и
село со всеми угодьями. Наконец толстый, послуживши Богу и государю,
заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и
делается помещиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и
хорошо живет».
В одном предложении говорится о «доме, купленном на имя жены» и о
других приобретениях. Говорится совершенно спокойно, словно все это в
порядке вещей. Читателю, несмотря на почти двести лет, отделяющих его от
описываемой Гоголем России, совершенно понятно, как все это было
приобретено. Слова «купленный на имя жены» придают всей фразе знак
«минус». А в следующем предложении утверждается, что этот человек
(«толстый») послужил Богу и государю, заслужил всеобщее уважение, что он
славный и «хорошо живет». Здесь сначала был минус, который потом
меняется на плюс. Так? Так. Однако по смыслу плюс здесь лишь усиливает
минус. Сначала намекается, что этот персонаж наворовал государственных
средств (минус), а затем говорится о его «хорошей жизни» (плюс?). На
минусовой фразе читатель усмехнется, на плюсовой подумает: «Эх ты,
подлец!» На минусовой фразе мы еще не все знаем о персонаже (а вдруг он
захочет в доме, купленном на имя жены, организовать детский приют?), а на
плюсовой уже окончательно понятно, с какой целью он служил «Богу и
государю».
Чтобы лучше разобраться в таком варианте основного приема, посмотрим на
название произведения: «Мертвые души». «Мертвые» — минус, «души» —
плюс. Но «мертвые» — это прилагательное к существительному «души»,
пока мы читаем (или слышим) «мертвые», мы, конечно, воспринимаем это
как минус, но все же еще не понимаем, в чем дело. А вот когда слышим
«души» (само по себе это слово — плюс, говорит о вечной жизни, о
возрождении), тут только мы возвращаемся к определению «мертвые»,
www.franklang.ru
206
оглядываемся на него. Таким образом, формула варианта основного приема:
минус — плюс — минус. «На имя жены» — «хорошо живет» — но ведь «на
имя жены» (мерзавец!).
Еще раз напомню прием, рассмотрите его сами на такой, к примеру, фразе:
«В приемах своих господин имел что-то солидное и высмаркивался
чрезвычайно громко».
Или в заключительном предложении первой главы:
«Такое мнение, весьма лестное для гостя, составилось о нем в городе, и оно
держалось до тех пор, покамест одно странное свойство гостя и
предприятие, или, как говорят в провинциях, пассаж, о котором читатель
скоро узнает, не привело в совершенное недоумение почти всего города».
«Лестное мнение» сменяется «совершенным недоумением» — здесь это
происходит на уровне предложения, но резюмирует и сюжет книги в целом.
Вся книга построена на приеме плюс-минус. Она убийственно однообразна в
этом смысле: вы ступаете на ступеньку — ступенька обваливается (лестница,
допустим, при этом оседает), вы ступаете на следующую ступеньку —
происходит то же самое115.
Примечательно то, что этот основной прием в первых же строках
произведения персонифицируется116. Вот начало книги:
«В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая
рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные
подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ
крестьян, — словом, все те, которых называют господами средней руки. В
бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком
Последние слова Гоголя перед смертью: «Лестницу, поскорее, давай лестницу!»
Этот прием персонифицирован, выведен наружу и в «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с
Иваном Никифоровичем». Сами имена героев (И.И. / И.Н.) представляют собой формулу, по которой
строится текст (++ / + −). Формула хромающая, кривая на один глаз. Примечательно, что двойниковантиподов (И.И. и И.Н.) наталкивают (буквально) друг на друга, пытаясь их помирить, «другой» Иван
Иванович («кривой»!) и хромой городничий. Связь между двумя разными глазами другого И.И. и двумя
главными героями (в их равенстве и различии) выведена автором на поверхность: «— Послушайте! —
сказал кривой Иван Иванович, когда увидел, что его окружило порядочное общество. — Послушайте!
Вместо того что вы теперь заглядываетесь на мое кривое око, давайте вместо этого помирим двух наших
приятелей! Теперь Иван Иванович разговаривает с бабами и девчатами, — пошлем потихоньку за Иваном
Никифоровичем, да и столкнем их вместе».
115
116
www.franklang.ru
207
толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так,
чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого
шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика,
стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания,
относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. "Вишь ты,
— сказал один другому, — вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то
колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?" — "Доедет", — отвечал
другой. "А в Казань-то, я думаю, не доедет?" — "В Казань не доедет", —
отвечал другой. Этим разговор и кончился. Да еще, когда бричка подъехала к
гостинице, встретился молодой человек в белых канифасовых панталонах,
весьма узких и коротких, во фраке с покушеньями на моду, из-под которого
видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым
пистолетом. Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж,
придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей
дорогой».
Два русские мужика, встретившиеся Чичикову, разыгрывают плюс-минус:
«доедет» — «не доедет». Эти два мужика и есть сам персонифицированный
прием.
Персонификация приема повторится потом при встрече Чичикова на дороге с
коляской, в которой едет губернаторская дочка — его «Прекрасная Дама» (и
Чичиков пока еще не знает, с кем встретился, пока для него это лишь
чудесное видение117). Бричка Чичикова наезжает на губернаторскую коляску,
и, чтобы распутать упряжь и развести экипажи, на коней садятся дядя Митяй
и дядя Миняй. То есть проявляется схема: Хозяйка зверей с двойниками-
«Одна была старуха, другая молоденькая, шестнадцатилетняя, с золотистыми волосами весьма ловко и
мило приглаженными на небольшой головке. Хорошенький овал лица ее круглился, как свеженькое яичко,
и, подобно ему, белел какою-то прозрачною белизною, когда свежее, только что снесенное, оно держится
против света в смуглых руках испытующей его ключницы и пропускает сквозь себя лучи сияющего солнца;
ее тоненькие ушки также сквозили, рдея проникавшим их теплым светом. При этом испуг в открытых,
остановившихся устах, на глазах слезы — все это в ней было так мило, что герой наш глядел на нее
несколько минут, не обращая никакого внимания на происшедшую кутерьму между лошадьми и кучерами.
<…> А между тем дамы уехали, хорошенькая головка с тоненькими чертами лица и тоненьким станом
скрылась, как что-то похожее на виденье…»
117
www.franklang.ru
208
зверями (что подчеркнуто их нахождением на конях) по бокам, причем
разными (поскольку один — тень другого):
«Сухощавый и длинный дядя Митяй с рыжей бородой взобрался на
коренного коня и сделался похожим на деревенскую колокольню, или, лучше,
на крючок, которым достают воду в колодцах».
«Дядя Миняй, широкоплечий мужик с черною, как уголь, бородою и брюхом,
похожим на тот исполинский самовар, в котором варится сбитень для
всего прозябнувшего рынка, с охотою сел на коренного, который чуть не
пригнулся под ним до земли».
Потом они все пересаживаются, меняются местами, пока их не прогнали.
А вот Чичиков сразу ставится автором вне приема! «В бричке сидел
господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни
слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы
слишком молод». То есть ни плюс, ни минус (и так три раза). Основной
прием на Чичикова не распространяется. Интересно почему?
Возможно, потому, что он, в отличие от встреченных мужиков, на самом
деле не «русский». (Ведь когда в сказках говорится, что «русским духом
пахнет», это означает, что слышен запах человека, то есть запах,
непривычный, скажем, для Бабы-яги или Кощея Бессмертного.) Чичиков —
иностранец (даром что Гоголь уверяет нас в его русскости) — в том же
смысле, в каком Воланд у Булгакова представляется иностранцем.
Чичиков на бричке — мифическая фигура, это не человек, это «Тень»
каждого из многочисленных персонажей, кого он встречает, это отражение. С
каждым персонажем он ведет себя соответственно, перенимая манеру
собеседника, и, конечно, поэтому всем нравится. В книге нет главного героя,
кроме «Тени». Он же — гоголевский «смех», то есть основной прием, то есть
«хромой бес»: плюс-минус. Гоголь умирает практически в каждом
www.franklang.ru
209
предложении: плюс-минус. А иногда умирает, оживает (в гробу), снова
умирает: минус — плюс — минус118.
«Мертвые души» строятся на том же принципе, что и «Хромой бес» Луиса
Велеса де Гевара: бес ходит, поднимает крыши и подсматривает, как живут
люди, они же его не видят. Ну и, конечно, скупка мертвых душ, владение
мертвыми душами говорят сами за себя119.
Как путешествие и встреча с различными людьми часто строится так
называемый роман воспитания. Скажем, «Годы учения Вильгельма
Мейстера» Гёте, или «Война и мир» Толстого (например, в отношении Пьера
Безухова), или «Капитанская дочка» (путь и взросление Петра Гринева).
«Мертвые души» — роман, прямо противоположный роману воспитания.
«Тень» не может измениться в своей сущности, она может лишь отражать
различных людей. (И на этих людей, отбрасывающих одну и ту же «Тень»,
распространяется ее мертвящая сущность. Они словно превращаются в тени
«Тени». Они представляют собой такую же «окаменевшую группу», как и
персонажи комедии «Ревизор» в самом ее конце, при появлении ревизора. Но
те и были с самого начала «окаменевшей группой», а в развязке это лишь
стало явным.) «Мертвые души» относятся к роману воспитания, да и к
118
«А началось с того, что один старик откуда-то слышал и помнил и поинтересовался у меня в разговоре,
правда ли, что Гоголя зарыли живым, преждевременно, и это потом объявилось, чуть ли не в наши дни,
когда вскрывали могилу. Говорят, он лежал на боку.
Никогда не слышал. И вдруг меня точно ударило, что всё это так и было, как старик говорит, и я это знал
всегда, знал, не имея понятий на этот счет, никаких фактических сведений, но как бы подозревал, допускал,
в соответствии с общим выводом из облика и творчества Гоголя. С ним это могло случиться. Уж очень
похоже». (Андрей Синявский «В тени Гоголя»).
119
«— Нет, я не то чтобы совершенно крестьян, — сказал Чичиков, — я желаю иметь мертвых...
— Как-с? извините... я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово...
— Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые, — сказал
Чичиков.
Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в
продолжение нескольких минут. Оба приятеля, рассуждавшие о приятностях дружеской жизни, остались
недвижимы, вперя друг в друга глаза, как те портреты, которые вешались в старину один против другого по
обеим сторонам зеркала».
В расположении приятелей видна все та же основная схема.
О мифической основе поэмы «Мертвые души», в частности, о двойничестве у Гоголя (Бобчинский с
Добчинским в «Ревизоре» и т. п.), о помещице Коробочке как Бабе-яге и Хозяйке зверей и птиц, об
отражении ритуального каннибализма — поедания «мертвых душ» в сцене завтрака Чичикова у Коробочки
— очень дельно написано в книге Андрея Синявского «В тени Гоголя».
www.franklang.ru
210
любому «нормальному» произведению, как минус к плюсу. За это мы их и
любим120.
А что делает в начальной сцене молодой человек в белых панталонах, «во
фраке с покушеньями на моду», в картузе? Он больше не появится в
произведении. Но он совершенно необходим здесь. Ведь Чичиков — «Тень».
Появляется Чичиков — сразу должен быть и виден кто-то, кто эту «Тень»
(Чичикова) отбрасывает. Неважно кто. И если Чичиков —
персонифицированный Минус, то этот ничем не примечательный человек —
персонифицированный Плюс. Мы видим: Минус — Плюс. Но плюс
основным приемом Гоголя уничтожается, перечеркивается, оказывается
пустым. (Сгорает, как второй том «Мертвых душ».) Так что и этот молодой
человек — ненастоящий, призрачный Плюс. Произойдет, как всегда,
следующее: Минус — Плюс — Минус. При встрече с бесом на колеснице на
Плюс дунуло ветром — и он ретировался: «Молодой человек оборотился
назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от
ветра, и пошел своей дорогой».
Призрачных плюсов у Гоголя множество — и людей, и предметов, и
действий, и фраз, и даже отдельных слов. Это необходимый элемент приема.
На самом деле это и есть так называемый «прием остранения». Что-то
всплывает — непонятно зачем, что-то бессмысленное. Но в то же время
чувствуется: это неспроста, что-то в этом есть. Что-то навязчивое, какое-то
дежавю. Какая-то замороженная, похороненная жизнь. В поисках этой
потерявшейся жизни человек становится поэтом:
«Губернаторша, сказав два-три слова, наконец отошла с дочерью в другой
конец залы к другим гостям, а Чичиков все еще стоял неподвижно на одном
и том же месте, как человек, который весело вышел на улицу, с тем чтобы
прогуляться, с глазами, расположенными глядеть на все, и вдруг
неподвижно остановился, вспомнив, что он позабыл что-то, и уж тогда
Кроме шуток, особенно хорошо читается Гоголь сейчас, когда россиянам так хочется «наконец чегонибудь положительного», так хочется видеть Плюс, а в «птице тройке» тем временем едет очередное
воплощение Минуса.
120
www.franklang.ru
211
глупее ничего не может быть такого человека: вмиг беззаботное
выражение слетает с лица его; он силится припомнить, что позабыл он, —
не платок ли? но платок в кармане; не деньги ли? но деньги тоже в кармане,
все, кажется, при нем, а между тем какой-то неведомый дух шепчет ему в
уши, что он позабыл что-то. И вот уже глядит он растерянно и смущенно
на движущуюся толпу перед ним, на летающие экипажи, на кивера и ружья
проходящего полка, на вывеску — и ничего хорошо не видит. Так и Чичиков
вдруг сделался чуждым всему, что ни происходило вокруг него. <…> Видно,
так уж бывает на свете; видно, и Чичиковы на несколько минут в жизни
обращаются в поэтов; но слово "поэт" будет уже слишком121».
У Гоголя удачно и живо то, что порождается его поэтической силой между
двумя лицами-двойниками, между двумя струнами, как в следующем
примере возникает откуда ни возьмись «ухватливый двадцатилетний парень,
мигач и щеголь», тренькающий на балалайке в окружении «белогрудых и
белошейных девиц». Так призрак оживает, так замороженная жизнь
оттаивает, не становясь при этом логичнее, становясь интереснее и веселее:
«Подъезжая к крыльцу, заметил он выглянувшие из окна почти в одно время
два лица: женское, в венце, узкое, длинное, как огурец, и мужское, круглое,
широкое, как молдаванские тыквы, называемые горлянками, из которых
делают на Руси балалайки, двухструнные легкие балалайки, красу и потеху
ухватливого двадцатилетнего парня, мигача и щеголя, и подмигивающего и
посвистывающего на белогрудых и белошейных девиц, собравшихся
послушать его тихострунного треньканья. Выглянувши, оба лица в ту же
минуту спрятались».
Два лица здесь — как клоуны Бим и Бом, а между ними возникает жизнь:
игра, смех.
Владимир Набоков замечает в книге «Николай Гоголь»:
В повести Гоголя «Невский проспект» в такого «поэта» превратится Пискарев, в повести «Шинель» —
Акакий Акакиевич.
121
www.franklang.ru
212
«Перед нами поразительное явление: словесные обороты создают живых
людей. Вот, пожалуй, наиболее красноречивый пример того, как это
делается:
"Даже самая погода весьма кстати прислужилась: день был не то ясный, не
то мрачный, а какого-то светлосерого цвета, какой бывает только на
старых мундирах гарнизонных солдат, этого, впрочем, мирного войска, но
отчасти нетрезвого по воскресным дням"».
Ну да, все верно. Только заметьте еще, что фонтан новой жизни брызжет
между двумя павлинами-двойниками: между днем ясным и днем мрачным.
И так же, как неожиданно и самоценно возникает балалаечник и отчасти
нетрезвое по воскресным дням мирное войско, возникает у Гоголя и
«самовитое слово» (как мог бы сказать Велимир Хлебников). Вот что
замечает по этому поводу Борис Эйхенбаум в статье «Как сделана «Шинель»
Гоголя»:
«В этом отношении интересно еще одно место «Шинели» — где дается
описание наружности Акакия Акакиевича: «Итак, в одном департаменте
служил один чиновник, чиновник нельзя сказать чтобы очень
замечательный, низенького роста, несколько рябоват, несколько рыжеват,
несколько даже на вид подслеповат, с небольшой лысиной на лбу, с
морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица, что называется
геморроидальным». Последнее слово поставлено так, что звуковая его
форма приобретает особую эмоционально-выразительную силу и
воспринимается как комический звуковой жест независимо от смысла. Оно
подготовлено, с одной стороны, приемом ритмического нарастания, с
другой — созвучными окончаниями нескольких слов, настраивающими слух к
восприятию звуковых впечатлений (рябоват — рыжеват — подслеповат), и
потому звучит грандиозно, фантастично, вне всякого отношения к смыслу».
Ну да, все правильно. Только заметьте еще, что последнее слово появляется в
конце аллеи, создаваемой парными (ритмически) высказываниями:
нельзя сказать чтобы очень замечательный, / низенького роста
www.franklang.ru
213
несколько рябоват, / несколько рыжеват
несколько даже на вид подслеповат, / с небольшой лысиной на лбу
Затем эти пары (не смысловые, а только ритмические, то есть не очень
явные) суммируются двумя щеками (и становятся тем самым явными, словно
аллея из парных деревьев заканчивается воротами), — и рождается, выходит
(извините) наружу прекрасное наше слово:
с морщинами по обеим сторонам щек и цветом лица, что называется
геморроидальным
Впрочем, сам всему этому удивляюсь и не настаиваю.
Еще два слова о повести Гоголя «Шинель».
Новая шинель для мелкого чиновника Акакия Акакиевича Башмачкина —
это символ новой жизни (сначала он все хочет отдать починить старую, но
портной Петрович говорит ему, что это невозможно). Это его «Прекрасная
Дама», которая является ему, как Беатриче является Данте (в книге «Новая
жизнь»). Гоголь и не делает из этого секрета:
«С этих пор как будто самое существование его сделалось как-то полнее,
как будто бы он женился, как будто какой-то другой человек
присутствовал с ним, как будто он был не один, а какая-то приятная
подруга жизни согласилась с ним проходить вместе жизненную дорогу, — и
подруга эта была не кто другая, как та же шинель на толстой вате, на
крепкой подкладке без износу. Он сделался как-то живее, даже тверже
характером, как человек, который уже определил и поставил себе цель. С
лица и с поступков его исчезло само собою сомнение, нерешительность —
словом, все колеблющиеся и неопределенные черты».
Мы видим здесь, так сказать, «артиста в силе» (Пастернак). Я не о Гоголе, а о
Башмачкине. Кроме шуток, таков и Юрий Живаго в состоянии вдохновения:
«Он избавлялся от упреков самому себе, недовольство собою, чувство
собственного ничтожества на время оставляло его».
Мы уже знаем, что, чтобы попасть к «Прекрасной Даме», нужно пройти
через «Тень». И Акакий Акакиевич приходит к Петровичу — в надежде, что
www.franklang.ru
214
тот его выручит. И тут мы видим густой мифический бульон (хотя на первый
взгляд все вполне реалистично). Судите сами:
«Акакий Акакиевич прошел через кухню, не замеченный даже самою
хозяйкою, и вступил наконец в комнату, где увидел Петровича, сидевшего на
широком деревянном некрашеном столе и подвернувшего под себя ноги свои,
как турецкий паша. Ноги, по обычаю портных, сидящих за работою, были
нагишом. И прежде всего бросился в глаза большой палец, очень известный
Акакию Акакиевичу, с каким-то изуродованным ногтем, толстым и крепким,
как у черепахи череп».
То, что «Тень» предстает в виде какого-то восточного или просто
экзотического человека, мы уже наблюдали. Здесь такой человек мелькает в
виде сравнения: «как турецкий паша». (В повести Гоголя «Невский
проспект», кстати говоря, художник Пискарев приходит за помощью к
«персиянину»122. Персиянин дает Пискареву опиум, то есть средство для
созерцания «Прекрасной Дамы». Петрович в «Шинели», персиянин в
«Невском проспекте», Пузатый Пацюк в «Ночи перед Рождеством» — по
сути один и тот же персонаж: колдун, к которому герой приходит за
помощью. Они все даже сидят одинаково: по-турецки поджавши ноги.)
Большой палец с изуродованным ногтем — это тирс, увенчанный еловой
шишкой, то есть, прямо говоря, фаллос (хотите вы этого или нет). А то, что
он сравнивается с черепашьим черепом, — это вам привет от Шбаланке.
Сравните также с другим гоголевским персиянином, роковым образом влияющим на судьбу — с
ростовщиком из повести «Портрет»: «Это был старик с лицом бронзового цвета, скулистым, чахлым; черты
лица, казалось, были схвачены в минуту судорожного движенья и отзывались не северною силою.
Пламенный полдень был запечатлен в них. Он был драпирован в широкий азиатский костюм».
«Он ходил в широком азиатском наряде; темная краска лица указывала на южное его происхождение, но
какой именно был он нации: индеец, грек, персиянин, об этом никто не мог сказать наверно. Высокий, почти
необыкновенный рост, смуглое, тощее, запаленное лицо и какой-то непостижимо страшный цвет его,
большие, необыкновенного огня глаза, нависнувшие густые брови отличали его сильно и резко от всех
пепельных жителей столицы». Есть восточный человек, связанный с чертом, и в повести Гоголя «Записки
сумасшедшего»: «Мать, отца, Бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы! Все это честолюбие,
и честолюбие оттого, что под язычком находится маленький пузырек и в нем небольшой червячок
величиною с булавочную головку, и это все делает какой-то цирюльник, который живет в Гороховой. Я не
помню, как его зовут; но достоверно известно, что он, вместе с одною повивальною бабкою, хочет по всему
свету распространить магометанство, и оттого уже, говорят, во Франции большая часть народа признает
веру Магомета».
122
www.franklang.ru
215
Петрович успешно выполняет работу, «несмотря на свой кривой глаз». Так
говорит Гоголь, не раскрывающий карты. А мы скажем: «Благодаря своему
кривому глазу».
А вот второй привет от Шбаланке (если кто еще сомневается):
«Петрович взял капот, разложил его сначала на стол, рассматривал долго,
покачал головою и полез рукою на окно за круглой табакеркой с портретом
какого-то генерала, какого именно, неизвестно, потому что место, где
находилось лицо, было проткнуто пальцем и потом заклеено
четвероугольным лоскуточком бумажки».
В сцене отнятия шинели я вам предлагаю найти море и двух дельфиновразбойников, то есть основную схему:
«Он приблизился к тому месту, где перерезывалась улица бесконечною
площадью с едва видными на другой стороне ее домами, которая глядела
страшною пустынею.
Вдали, Бог знает где, мелькал огонек в какой-то будке, которая казалась
стоявшею на краю света. Веселость Акакия Акакиевича как-то здесь
значительно уменьшилась. Он вступил на площадь не без какой-то невольной
боязни, точно как будто сердце его предчувствовало что-то недоброе. Он
оглянулся назад и по сторонам: точное море вокруг него. "Нет, лучше и не
глядеть", — подумал и шел, закрыв глаза, и когда открыл их, чтобы узнать,
близко ли конец площади, увидел вдруг, что перед ним стоят почти перед
носом какие-то люди с усами123, какие именно, уж этого он не мог даже
различить. У него затуманило в глазах и забилось в груди. "А ведь шинель-то
моя!" — сказал один из них громовым голосом, схвативши его за воротник.
Акакий Акакиевич хотел было уже закричать "караул", как другой
приставил ему к самому рту кулак величиною в чиновничью голову124,
примолвив: "А вот только крикни!" Акакий Акакиевич чувствовал только,
как сняли с него шинель, дали ему пинка поленом, и он упал навзничь в снег и
Раз с усами, то, может быть, это не дельфины, а тюлени? Как у Мелвилла, помните: «Много раз
случалось, что тюленей в море принимали за людей».
124
Опять какая-то отрезанная голова, причем чиновничья. Не Башмачкина ли это голова, если без дураков?
123
www.franklang.ru
216
ничего уж больше не чувствовал. Чрез несколько минут он опомнился и
поднялся на ноги, но уж никого не было».
Так шинель Акакия Акакиевича превратилась в «тулуп, подаренный
бродяге» (Пушкин «Капитанская дочка»). Море дало, море взяло.
Усатый бродяга, порождение моря («бесконечной площади») появляется еще
раз в самом конце повести. За ним гонятся, приняв его за привидение,
отнимающее шинели. А все потому, что он стал двойником Акакия
Акакиевича:
«Впрочем, многие деятельные и заботливые люди никак не хотели
успокоиться и поговаривали, что в дальних частях города все еще
показывался чиновник-мертвец. И точно, один коломенский будочник видел
собственными глазами, как показалось из-за одного дома привидение; но,
будучи по природе своей несколько бессилен, так что один раз обыкновенный
взрослый поросенок, кинувшись из какого-то частного дома, сшиб его с ног,
к величайшему смеху стоявших вокруг извозчиков, с которых он вытребовал
за такую издевку по грошу на табак, — итак, будучи бессилен, он не посмел
остановить его, а так шел за ним в темноте до тех пор, пока наконец
привидение вдруг оглянулось и, остановясь, спросило: "Тебе чего хочется?"
— и показало такой кулак, какого и у живых не найдешь. Будочник сказал:
"Ничего", — да и поворотил тот же час назад. Привидение, однако же,
было уже гораздо выше ростом, носило преогромные усы и, направив шаги,
как казалось, к Обухову мосту, скрылось совершенно в ночной темноте».
Приметы
В романе Новалиса «Генрих фон Офтердинген» (в основу произведения
положена легенда об известном поэте-миннезингере (то есть «певце любви»)
XIII века Генрихе фон Офтердингене) юный Генрих в сопровождении одного
www.franklang.ru
217
старика спускается в пещеру (поскольку интересуется горным делом) и
неожиданно встречает там отшельника:
«Генриху сделалось страшно; ему казалось, что он бродит в преддверии
подземного дворца. Небо и жизнь представились ему вдруг бесконечно
далекими, а темные широкие своды показались частью странного
подземного царства.
<…>
После поисков они увидели в углу, в правой боковой стене вход вниз, куда вели
следы ног. Вскоре издали как будто мелькнул просвет, который все более
определялся по мере их приближения. Открылась еще одна пещера, более
просторная, чем другие, и в глубине ее они увидели человека, сидевшего за
лампой; пред ним лежала на каменной плите большая книга, которую он
читал».
Гости беседуют с отшельником, а затем происходит следующая
фантастическая вещь:
«Отшельник показал им свои книги. Это были старые летописи и стихи.
Генрих стал перелистывать большие красивые фолианты; короткие
строчки стихов, заглавия, отдельные места и прекрасные картины,
которые, словно воплощенные в образы слова, приходили на помощь
воображению читателя, сильно возбуждали его любопытство. Отшельник
это заметил и объяснил ему содержание странных картин. На них
изображены были самые разнообразные события: битвы, погребения,
свадьбы, кораблекрушения, пещеры и дворцы. Короли, герои, священники,
старики и юноши, люди в чужеземных одеждах и странные животные
появлялись в разных сочетаниях. Генрих не мог наглядеться на них, и ему
ничего так не хотелось, как остаться у отшельника, неотразимо
привлекавшего его, и слушать его объяснения книг. Старик спросил, нет ли
еще других пещер, и отшельник сказал ему, что есть еще несколько очень
больших поблизости, и предложил повести его туда. Старик охотно
согласился; отшельник, видя, что его книги так нравятся Генриху,
www.franklang.ru
218
предложил ему остаться и продолжать читать. Генрих с радостью
согласился, искренно поблагодарив отшельника. Он стал с бесконечным
наслаждением перелистывать книги. Наконец, ему в руки попалась книга,
написанная на чужом языке, несколько похожем на латинский и на
итальянский. Ему страстно захотелось знать этот язык, так как книга ему
очень понравилась, несмотря на то, что он ни слова не понимал в ней. Книга
не имела заглавия, но он нашел в ней несколько картинок; они показались ему
удивительно знакомыми. Продолжая разглядывать их, он открыл свое
собственное изображение среди других фигур. Он испугался, не поверил
своим глазам, но, продолжая глядеть, уже не мог более сомневаться в
полном сходстве. Он прямо не поверил себе, когда вскоре увидел на другой
картине пещеру, отшельника и старика подле себя. Постепенно он нашел на
других картинах восточную женщину, своих родителей, тюрингенского
ландграфа и ландграфиню, своего друга, придворного капеллана, и много
других знакомых; но одежда на них была другая, и они точно были людьми
другого времени. Множество других фигур он не знал по имени, но все же
они казались ему знакомыми. Свое изображение он увидел в различных видах.
К концу он нашел себя представленным более высоким и более благородной
осанки. В руках у него была гитара, и ландграфиня передавала ему венок. Он
увидел себя при императорском дворе, на корабле, обнимающим стройную
красивую девушку, в бою с дикими на вид людьми, и в дружеской беседе с
сарацинами и маврами. Рядом с ним часто появлялся человек с серьезным
лицом. Он чувствовал глубокое благоговение перед этим высоким человеком,
и ему было приятно стоять рука об руку с ним. Последние картины были
темные и непонятные; но некоторые фигуры его сновидения восхитили его.
Конца книги, видимо, не доставало, Генрих был очень огорчен и ему
страстно захотелось прочесть книгу и получить ее в собственность. Он
несколько раз просмотрел картины и почти испугался, услышав шум шагов,
когда вернулись старик и отшельник. Странный стыд овладел им. Он не
решался рассказать о своем открытии, захлопнул книгу и только спросил
www.franklang.ru
219
отшельника, как она называется и на каком языке она написана. Отшельник
сказал, что книга написана на провансальском наречии.
— Я уже очень давно читал ее, — сказал отшельник, — и не могу
хорошенько вспомнить ее содержания. Насколько знаю, это роман об
удивительных судьбах одного поэта, и в романе этом дар поэзии
превозносится и изображается в самых разнообразных проявлениях. Конца
рукописи недостает. Я привез ее из Иерусалима, где нашел ее среди
имущества, оставшегося после умершего друга, и сохранил в память о нем.
Они попрощались, и Генрих был тронут до слез. Пещера явила ему так
много достопримечательного, и отшельник ему очень полюбился».
Человек находит книгу о себе самом — не только о своем прошлом, но и о
своем настоящем и о своем будущем. Да еще написанную давно, на другом
языке. Подобная вещь происходит и с героем рассказа Уэллса «Дверь в
стене», помните:
«Потом появилась строгая темноволосая женщина с бледным серьезным
лицом и мечтательными глазами, с книгой в руках, в длинном одеянии
бледно-пурпурного цвета, падавшем мягкими складками. Она поманила меня
и увела с собой на галерею над залом. <…> Я стал рядом с ней, собираясь
заглянуть в книгу, которую она открыла у себя на коленях. Страницы
распахнулись. Она указывала мне, и я в изумлении смотрел: на оживших
страницах книги я увидел самого себя. Это была повесть обо мне; в ней
было все, что случилось со мной со дня моего рождения.
Я дивился, потому что страницы книги не были картинками, ты
понимаешь, а реальной жизнью».
Это может быть литературным заимствованием. Это может быть
самостоятельным видением: и Новалис, и Уэллс могли увидеть одно и то же.
(И такое возможно только в том случае, если это одно и то же есть
реальность.) Это может быть одновременно и самостоятельным видением, и
литературным заимствованием: человек видит нечто, потом находит
увиденное им у какого-нибудь старого автора — и заимствует. Кроме того,
www.franklang.ru
220
оба писателя не стали прямо рассказывать о своих видениях, а подарили их
своим героям, списали на фантастический жанр. Так и скромнее получается,
и безопаснее.
Ну хорошо, это все махровая фантастика. Возьмем что-нибудь более
реалистическое (в смысле: натуралистическое, приземленное), например,
фильм Федерико Феллини «Дорога». Его главные герои — Дзампанó и
Джельсомина. Дзампано — бродячий циркач-силач с коронным номером —
разрыванием цепи на груди. В качестве ассистентки он приобретает девочкуподростка Джельсомину у ее матери и учит Джельсомину объявлять номер и
сопровождать его игрой на барабане и трубе. Перед тем, как разорвать
грудью цепь, Дзампано говорит публике, что это очень трудно сделать, что
он подкладывает тряпочку под крючок цепи не для того, чтобы защитить
себя, а чтобы защитить публику от вида возможной крови. Кроме того,
возможны внутреннее кровоизлияние и даже потеря зрения. Если у кого
слабые нервы, то лучше не смотреть. Все это говорится, конечно, для того,
чтобы увеличить сбор.
www.franklang.ru
221
Герои фильма отправляются в дорогу, попадают, в частности, в
странствующий цирк, встречают там канатоходца по прозвищу Матто (что
по-итальянски означает «безумный, сумасшедший»). Матто по-дружески
относится к Джельсомине, а над Дзампано он подтрунивает и тем приводит
того в ярость. После очередной насмешки силач бросается на Матто с ножом,
в результате их обоих выгоняют из цирка. Джельсомина остается с Дзампано
(хотя может уехать с цирком либо уйти с Матто). Однажды Дзампано с
Джельсоминой встречают Матто на безлюдной дороге. Дзампано избивает
Матто, и это заканчивается смертью канатоходца. Джельсомина тяжело
переживает смерть Матто и сама лишается рассудка. Через некоторое время
Дзампано бросает ее. Как-то, спустя несколько лет, силач возвращается в ту
местность и узнает, что Джельсомина умерла. Он продолжает показывать
свой коронный номер — теперь уже один. Выходит на арену цирка, но уже
www.franklang.ru
222
как в воду опущенный. И говорит все те же слова — о том, что люди не
должны видеть его крови. И эти слова на сей раз бьют по душе зрителя
(фильма), пронимают его. Потому что в этих словах есть дополнительный,
небуквальный смысл (тот, что, так сказать, у Дзампано душа истекает
кровью, но никто этого не видит). Возможно, это понимает даже Дзампано,
несмотря на свою природную тупость, или начинает понимать. То, что эти
слова по-особому воздействуют на зрителя, заслуга Феллини как художника.
Он делает то, что требуется его ремеслом: при помощи повтора доводит до
зрителя глубинный смысл. Но представим себе на минуту, что никакого
фильма нет, что вся эта история происходит на самом деле. Что тут такого
невозможного? И вот Дзампано говорит свои затверженные слова — и вдруг
слышит (в своих же собственных словах!) глубинный смысл. Этот смысл не
Дзампано в них вложил, это ему, Дзампано, кто-то говорит, кто-то подает
знак. А даже если он не слышит другого смысла, то знак все равно был,
просто «инопланетный сигнал» оказывается пропущенным. Осуществляется
же сигнал с помощью повтора.
То же самое мы уже видели на примере отрывка из романа «Путь на волю»
Шницлера: Георг поднимается в комнату, в которой когда-то умерла его
мать, — и вдруг у него возникает ощущение déjà-vu, только вместо матери
ему мерещится его возлюбленная. И это является для него знаком, который
еще предстоит понять. Помните: ««Мама», пробормотал он <…> И вот это
слово внезапно прозвучало так, словно звучало нечто никогда не слышанное,
никогда не понимаемое».
Приведу еще пример — из романа «Моби Дик». Китобойное судно капитана
Ахава «Пекод» встречает другое китобойное судно — «Рахиль». Капитан
«Рахили» разыскивает сына, лодка которого пропала в море во время охоты:
«И по тому, как она шла своим скорбным путем, останавливаясь и петляя,
ясно видно было, что эта шхуна, проливающая потоки горьких брызг, попрежнему не находила утешения. Она была Рахиль, которая плачет о детях
своих, ибо их нет».
www.franklang.ru
223
Вы видите тут совпадение имени шхуны и трагического происшествия. А
также «горьких брызг», разлетающихся от шхуны, и слез матери. И все это
является повтором истории из Ветхого Завета. Совпадение и повтор —
синхроническое и диахроническое удвоение. Да, это, конечно, подстроил
автор — Мелвилл. Но он-то как раз хочет сказать: «Так бывает!» Иначе он не
стал бы прояснять это совпадение. А Мелвилл проясняет, он словно встает
рядом с нами, смотрит на происходящее и говорит: «Смотрите, какое
совпадение!»
Повтор (удвоение), основной прием искусства, может иметь место и в жизни.
(Подобно тому как герою может встретиться и настоящий «двойник», а не
только его видение.) И служит этот прием для передачи информации — как
читателю или зрителю, так и просто живущему человеку. Что происходит с
героем между моментом А-1 и моментом А-2 (между моментамиблизнецами, моментами-двойниками)? Я думаю, происходит посвящение,
прыжок через быка. И это тот способ, которым обращается к герою Изида.
В повесть Новалиса «Ученики в Саисе» вставлена сказка о юноше Гиацинте
и девушке Розе-цветике. Они любят друг друга, но вот появляется «некий
чужеземец, странник, повидавший столько, что другие диву давались,
длиннобородый, глаза запавшие, жуткие брови, одеяние чудное, ткань вся в
складках и таинственных эмблемах». (Здесь мы видим, конечно, типичную
фигуру человека, роль которого состоит в том, чтобы увести посвящаемого
на обряд. Сравните с магрибинцем, уведшим Аладдина.) Этот странник
разговаривает с Гиацинтом: «Как выяснилось впоследствии, странник
описывал чужбину, неведомые края, разные чудеса да диковинки, пробыл с
Гиацинтом три дня и брал его с собою чуть ли не в земные недра». Затем
чужеземец уходит, а Гиацинт чувствует, что не может долее оставаться дома,
и уходит тоже, сказав родителям:
«Быть может, я ухожу ненадолго, быть может, навеки. А Роза-цветик…
Передайте ей от меня привет. Я бы сам переговорил с ней на прощанье,
только невдомек мне, что на меня напало; здесь мне нельзя оставаться; я
www.franklang.ru
224
бы рад вызвать в памяти прошлое, но между мной и прошлым возникают
неумолимые помыслы; я утратил прежнюю беспечность и с нею самого
себя, свою любовь, надо мне отправляться на поиски. Я бы не потаил от вас,
куда держу путь, когда бы сам ведал, где обитает матерь вещей,
сокровенная дева. Ее взыскует мой внутренний пыл».
Гиацинт долго странствует и страдает, пока не находит Изиду. А когда
находит, то оказывается, что Изида — это Роза-цветик!
«Юноша послушался, все вопрошал да вопрошал, и долгие поиски привели его
к чертогу, таящемуся в пальмах среди великолепной рощи. Сердце Гиацинта
содрогалось в неутолимом пылу, упоительнейшая тревога снедала его в
этом пределе, где все времена года навеки неразлучны. Среди райских
фимиамов почил он, ибо греза — единственная проводница у входа в святая
святых. По нескончаемым залам, где изобиловали чудеса, волшебница-греза
вела его, завлекая своими ладами в чередованье мелодий. Казалось, он все
узнаёт и в неведомом этом величье, но приметы земного пропали бесследно,
как будто бы в некоем веянье сгинув, небесная дева предстала ему, он
откинул сверкающее невесомое покрывало, и Роза-цветик поникла к нему на
руки. Нездешняя гармония облекла любящих в таинстве свиданья, в пылу
взаимности, удаляя несродное этому царству восторгов».
Так есть Изида на самом деле или нету никакой Изиды? Или есть только
Роза-цветик и повторное свидание с ней?
Ну и вопросы вы задаете! Я вам что, религиозный философ? Нет у меня на то
ни способности, ни образованности. Я говорю лишь о том, что вижу, о том,
что случается.
Моя маленькая дочка занялась выращиванием цветка. Спрашиваю вчера, как
называется цветок. Оказывается — гиацинт. Сегодня утром до меня дошло:
надо вставить про сказку о Гиацинте в эту главу — как раз речь идет о
повторе и как проявляется в нем Изида. Сегодня на гиацинте появились
первые лепестки.
www.franklang.ru
225
Фильм «Дорога» заканчивается тем, что Дзампано приходит к морю, входит
в прибой, умывает лицо, отходит и падает на прибрежный песок. Он тяжело
дышит, потом его дыхание успокаивается, и он начинает смотреть — сначала
вверх, затем на море. На лице — выражение священного ужаса, столь не
свойственное этому человеку. Потом плачет и опускает голову в песок.
Камера отступает вверх — человек и море. Звучит мелодия, которую раньше
исполнял Матто, а после ухода из цирка — Джельсомина. Дзампано в этой
сцене словно бы впервые по-настоящему разрывает на себе цепь, находит
«путь на волю» (название романа Шницлера, который о том же), становится
человеком.
Это просто море — или «первооснова жизни», Афродита, Изида?
Фильм начинается с того, что Джельсомина появляется на фоне моря.
Вообще же она больше всего напоминает Артемиду, покровительницу зверей
и их детенышей (или Алёнушку с братцем-козленком из русской сказки):
вокруг нее в фильме все время возникают то дети, то звери: то лошадь
протрусит мимо, то собака пробежит, то овечье стадо встретится, то осел
подойдет…
www.franklang.ru
226
Менада с ланью (в руке держит тирс).
Животные черты подчеркнуты и у Дзампано, это такой минотавр, Луцийосел, которому еще предстоит (или: надо бы) стать человеком. И вонючий
фургон его — это яма, в которую сажали посвящаемого, это бочка,
брошенная в море (то, что фургон воняет, отмечает Матто). Фургон — это
мифический зверь, внутри которого оказывается посвящаемый.
www.franklang.ru
227
Джельсомина и Дзампано, кстати, напоминают другую пару в кино: цыганку
Эсмеральду (с ее дрессированной козочкой125) и горбуна Квазимодо126 из
фильма Жана Деланнуа «Собор Парижской Богоматери» (по роману Виктора
Гюго). Ну а то, что и Дзампано, и Квазимодо играет один и тот же актер —
Энтони Куинн, то это по моей особой просьбе.
Эсмеральда — «Прекрасная Дама» романа Гюго, воплощение танцующей
жизни (Гюго в длинном пассаже очень красиво сравнивает ее с летящей
стрекозой — с «этим маленьким вихрем пурпуровых и лазоревых крыл,
свистящим и жужжащим, в центре которого трепетал какой-то неуловимый
образ, затененный стремительностью своего движения»127). Но в какой-то
момент она является Клоду Фролло — священнику и астрологу,
отрицательному герою романа — как Снежная королева, то есть как богиня
смерти. Это происходит после того, как по его вине ее должны были казнить.
Ее спас Квазимодо, но Клод Фролло этого не знает. И вот он видит ее в
соборе Парижской Богоматери:
«Медленно взбирался он по башенной лестнице, охваченный ужасом,
который сообщался, вероятно, и редким прохожим на Соборной площади,
видевшим таинственный огонек, поднимавшийся в столь поздний час от
бойницы к бойнице до самого верха колокольни.
Внезапно в лицо ему повеяло прохладой, он оказался у двери верхней галереи.
Воздух был свеж; по небу неслись облака, широкие, белые валы которых,
громоздясь друг на друга и обламывая угловатые края, напоминали ледоход.
Лунный серп среди облаков казался небесным кораблем, потерпевшим
крушение и затертым воздушными льдами.
Некоторое время он всматривался в просветы между колонками, которые
образовывали ограду, соединявшую обе башни, сквозь дымку тумана и
Эсмеральда — с козочкой, маленькая разбойница из «Снежной королевы» Андерсена — с оленем.
Маленькая разбойница — с ножом, у Эсмеральды — «крошечный кинжал, который плутовка носит всегда
при себе» (Виктор Гюго «Собор Парижской Богоматери»).
126
В романе Гюго многократно подчеркивается животный облик Квазимодо: он сравнивается с кабаном,
львом, медведем, слоном, обезьяной…
127
Помните: «И так же будет залетать / Цветная бабочка в шелку, / Порхать, шуршать и трепетать / По
голубому потолку».
125
www.franklang.ru
228
испарений, в безмолвную толпу дальних парижских кровель, острых,
неисчислимых, скученных, маленьких, словно волны спокойного моря в
летнюю ночь.
Луна бросала бледный свет, придававший небу и земле пепельный отлив.
В эту минуту башенные часы подали свой высокий надтреснутый голос.
Пробило полночь. Священнику вспомнился полдень. Вновь било двенадцать.
— О, она теперь, должно быть, уже похолодела! — прошептал он.
Вдруг порыв ветра задул лампаду, и почти в то же мгновение он увидел у
противоположного угла башни тень, белое пятно, некий образ, женщину. Он
вздрогнул. Рядом с женщиной стояла козочка, блеяние которой сливалось с
последним ударом часов.
Он нашел в себе силы взглянуть на нее. То была она.
Она была бледна и сурова. Ее волосы так же, как и поутру, спадали на
плечи. Но ни веревки на шее, ни связанных рук. Она была свободна, она была
мертва.
Она была в белой одежде, белое покрывало спускалось с ее головы.
Медленной поступью подвигалась она к нему, глядя на небо. Колдунья-коза
следовала за нею. Бежать он не мог; он чувствовал, что превратился в
камень, что собственная тяжесть непреодолима. Каждый раз, когда она
делала шаг вперед, он делал шаг назад, не более. Так отступил он под
темный лестничный свод. Он леденел при мысли, что, может быть, и она
направится туда же; если бы это случилось, он умер бы от ужаса.
Она действительно приблизилась к двери, ведущей на лестницу, постояла
несколько мгновений, пристально вглядываясь в темноту, но не различая в
ней священника, и прошла мимо. Она показалась ему выше ростом, чем была
при жизни; сквозь ее одежду просвечивала луна; он слышал ее дыхание.
Когда она удалилась, он так же медленно, как и призрак, стал спускаться по
лестнице, чувствуя себя тоже призраком; его взгляд блуждал, волосы
стояли дыбом. Все еще держа в руке потухшую лампаду и спускаясь по
спирали лестницы, он явственно слышал над своим ухом голос, который со
www.franklang.ru
229
смехом повторял: "...И некий дух пронесся пред лицом моим, и я
почувствовал его легкое дуновение, и волосы мои встали дыбом"».
Вы заметили, конечно, такие признаки Изиды, как луна128, море, покрывало.
Особенно обратите внимание на льдины. Здесь Изида в ипостаси Снежной
королевы.
Между прочим, литература литературой, а так бывает и в жизни. В какой-то
момент, например, оказавшись весной на даче, я набирал куски оледеневшего
снега, которого в Москве уже не было (чтобы его растопить, на воду), а
потом, зайдя в дом и посмотрев на то место, откуда брал снег, увидел свою
огромную тень на разворошенных кусках129. И в том не было бы ничего
необычного, не случись оно именно тогда, когда я заслужил такой знак.
Когда он был для меня осмыслен, когда он послужил мне предупреждением.
После чего, кстати сказать, я и смог вставить сюда цитату про Клода Фролло.
Джельсомина не то чтобы дурочка, но как бы не от мира сего130. И это в
фильме производит приятное впечатление — она словно персонаж детской
сказки. Имя ее звучит, словно имя какой-нибудь феи. Может предсказывать,
говорит, например: «Завтра будет дождь». — «Откуда ты знаешь?» — «Знаю,
завтра будет дождь». В какой-то момент, на ночлеге в сарае, обидевшись на
Дзампано, проваливается в яму и проводит там всю ночь. Так сказать, в
подземном царстве, у себя дома. Кроме того, сказочность происходящего
Луна — признак малоазийской богини-матери. Признак Изиды — звезда. Говоря о Изиде, я имею в виду
не столько конкретную египетскую богиню, сколько тот собирательный образ главной богини, который
возникает в романе Апулея.
129
Сравните: «В этот миг я увидел человека, приближавшегося ко мне с удивительной быстротой. Он
перепрыгивал через трещины во льду, среди которых мне пришлось пробираться так осторожно; рост его
вблизи оказался выше обычного человеческого роста» (Мэри Шелли «Франкенштейн»).
130
В романе «Моби Дик» негритенок Пип оказывается выпавшим за борт, затем его спасают, но он, пробыв
долгое время один на морской глади, становится дурачком: «По чистой случайности его спас в конце концов
сам «Пекод»; но с того времени маленький негритенок стал дурачком; так по крайней мере считали
матросы. Море, глумясь, поддержало его смертное тело; оно же затопило его бессмертную душу. Однако
море не убило ее. Оно унесло ее живую в чудные глубины, где перед его недвижными очами взад и вперед
проплывали поднятые со дна морского странные тени обитателей первозданных времен; где скареда
водяной по имени Мудрость приоткрывал перед ним груды своих сокровищ; где среди радостных,
бесчувственных неизбывно-юных миров Пип увидел бесчисленных и, словно Бог, вездесущих насекомыхкораллов, что под сводом морским возвели свои гигантские вселенные. Он увидел стопу Божию на
подножке ткацкого станка, и он стремился поведать об этом; и потому товарищи провозгласили его
помешанным».
128
www.franklang.ru
230
(столь натуралистического!) то и дело подчеркивается музыкой в сказочном
стиле.
Иногда автор дает и прямой символизм, сразу. Это как удар. Когда мимо
Джельсомины в поле проходят вдруг три музыканта, играющие на своих
инструментах, понятно, что это — Святая Троица. И тут же эта сцена
сменяется церковным шествием под торжественную музыку, на первом
плане сразу — Распятие. Затем проносят Мадонну. А потом опять
происходит резкая смена сцены: мы видим ночной город, натянутый между
домами канат, множество народа и канатоходца Матто, идущего по канату,
кувыркающегося, делающего на канате стойку вниз головой131 (а это уже
картинка из Ницше — из книги «Так говорил Заратустра»).
Тут же мы видим и женщину — ассистентку Матто, собирающую деньги в
толпе. Таким образом пара Дзампано — Джельсомина отражена в паре Матто
— его ассистентка (это подчеркивается также тем, что Джельсомина и Матто
— белокурые, а Дзампано и ассистенка Матто — черноволосые. Получается
крест-накрест). Кроме того, когда Дзампано с Джельсоминой поступают в
бродячий цирк, Матто учит Джельсомину музыке для сопровождения его
номера — как раньше это делал Дзампано. (Но Дзампано хочет, чтобы
Джельсомина работала только с ним, — из-за чего конфликт обостряется.)
Джельсомине Матто очень нравится, она смотрит на него с восторгом. (При
этом заметьте, что оба как бы безумны — не по-настоящему, но именно как
бы: она похожа на фею, он — дурачится.) Про Джельсомину в конце фильма
одна женщина рассказывает: «Была словно сумасшедшая (era come matta).
Мой отец нашел ее на побережье».
В определенный момент Дзампано предстает как «Тень»: приезжает на своем
мотоцикле с фургоном, звучит мрачная и тревожная музыка, он снимает
черную повязку со рта (сравните это с одним из индейских близнецов,
лишенным головы-лица), запихивает с побоями сопротивляющуюся
Джельсомину в фургон. Матто в одной из ближайших к этой сцен, во время
131
Сравните с фреской, давшей название этой книге.
www.franklang.ru
231
представления в цирке, появляется с картонными крылышками — и прыгает
из-под купола на лошадь. Это Ангел.
Мы имеем близнецов: Дзампано и Матто. Герой совершает прыжок, переход
по канату, герой в дороге (собственно, название фильма). (Как сказано у
Ницше в книге «Так говорил Заратустра»: «В человеке важно то, что он мост,
а не цель: в человеке можно любить только то, что он переход и гибель».) В
случае удачи — получится веселый и умный клоун Матто, в случае неудачи
— останется угрюмый и тупой Дзампано. (Интересно сравнить с романом
Достоевского «Идиот»: «белокурый» князь Мышкин в плаще и «почти
черноволосый» Рогожин132 в тулупе, оттеняющем, видимо, что-то звериное в
его облике: «Он был тепло одет, в широкий, мерлушечий133, черный, крытый
тулуп». И крестиками обменялись. И оба подле Настасьи Филипповны.)
Или так: Дзампано предстоит духовный путь, во время и в результате
которого он должен стать Матто («безумцем»). Не буквально стать таким же,
как Матто, а стать другим Дзампано, стать Zampanó matto. У него должно
открыться особое зрение.
Посмотрите на сосуд в виде головы одноглазого человека из долины Чикама,
Перу (около 250 — 550 н. э.): глаз слева закрыт, глаз справа открыт (сравните
с уже виденными вами маской духа, где глаз справа иной, особенный, — и
рисунком тролля, где открыт только глаз справа):
132
133
Тоже, кстати, двойник с ножом.
Мерлушка — мех ягненка в возрасте до двух недель грубошерстной породы овец.
www.franklang.ru
232
Это путь героя, отраженный в изображении лица.
В пьесе Генрика Ибсена «Пер Гюнт» (1867 год) Доврский дед хочет
превратить Пера в тролля:
Левый твой глаз я чуть-чуть поскоблю, —
Вкось все и вкривь будешь видеть,
Но уж зато все красивым найдешь.
Правый же глаз твой я выну.
Так и скандинавский бог Óдин жертвует глазом за право почерпнуть
мировую мудрость из заповедного источника Мимира:
Знаю я, Один,
где глаз твой спрятан:
скрыт он в источнике
славном Мимира!134
134
Старшая Эдда, Прорицание вёльвы.
www.franklang.ru
233
Таким образом, у Одина один глаз при себе, а один — в источнике мудрости.
Один глаз и у людоеда Полифема (который, как и Минотавр, является сыном
Посейдона — бога моря, то есть «первоосновы жизни»). Одиссей лишает его
этого глаза (то есть как бы забирает способность особого видения себе). В
мифе об Одиссее в пещере Полифема очевидно отражен обряд посвящения,
где Полифем (неразрывно со своей пещерой) играет роль одновременно
«Тени» и «мифического зверя». Он разрывает и поедает пришельцев.
Спасаются же герои, приняв животный вид: спрятавшись под овцами.
Одиссей и его спутники ослепляют Полифема. Изображение на амфоре,
около 650 года до н. э. Одиссей изображен светлым.
Одним лишь действующим глазом обладает и Квазимодо (в романе Виктора
Гюго «Собор Парижской Богоматери»). Вот это лицо-маска:
www.franklang.ru
234
«Трудно описать этот четырехгранный нос, подковообразный рот,
крохотный левый глаз, почти закрытый щетинистой рыжей бровью, в то
время как правый совершенно исчезал под громадной бородавкой, кривые
зубы, напоминавшие зубцы крепостной стены, эту растрескавшуюся губу,
над которой нависал, точно клык слона, один из зубов, этот раздвоенный
подбородок...»
Магическим у него является закрытый глаз (во всяком случае, в восприятии
сплетничающих о нем парижан):
«— У него только один глаз, а другой закрыт бородавкой, — заметила
Гильометта.
— Это не бородавка, — возразил Робер Мистриколь, — а яйцо, которое
заключает в себе подобного же демона, в котором, в свою очередь,
заложено другое маленькое яйцо, содержащее в себе еще одного дьявола, и
так далее».
Примечательно также, как Квазимодо сливается с собором:
«Это было его жилище, его логово, его оболочка. Между ним и старинным
храмом существовала глубокая инстинктивная привязанность, физическое
сродство; Квазимодо был так же неотделим от собора, как черепаха от
своего щитка. Шершавые стены собора были его панцирем».
Вот, «мифический зверь» — и в нем заключена «Тень». А то, что этот зверь
— черепаха и что у нее вместо головы — лицо Квазимодо, то есть маска, так
это нам привет от индейца Шбаланке.
Кстати, Гюго дразнит Квазимодо «горбатым циклопом». Но и Нотр-Дам у
него — циклоп:
«В эти прозрачные, теплые, безоблачные дни бывает час, когда хорошо
пойти полюбоваться порталом собора Богоматери. Это то время, когда
солнце, уже склонившееся к закату, стоит почти напротив фасада собора.
Его лучи, становясь все прямее, медленно покидают мостовую Соборной
площади и взбираются по отвесной стене фасада, выхватывая из мрака
множество его рельефных украшений, между тем как громадная
www.franklang.ru
235
центральная розетка пылает, словно глаз циклопа, отражающий пламя
кузнечного горна».
Вот еще раз собор как зверь (поглотивший здесь Клода Фролло):
«Он бросился бежать по церкви. Но ему почудилось, что храм заколебался,
зашевелился, задвигался, ожил, что каждая толстая колонна превратилась
в громадную лапу, которая топала по полу своей каменной ступней, что весь
гигантский собор превратился в сказочного слона, который пыхтя
переступал своими колоннами-ногами, с двумя башнями вместо хобота и с
огромной черной драпировкой вместо попоны».
«Дорога» — это, как известно, неореализм. Что такое неореализм? Это когда
всю дорогу идет сплошной реализм, а затем, на каком-то повороте (точнее,
на повторе) вдруг понимаешь: это символизм135. Когда Дзампано в начале
фильма рвет цепь и говорит свои слова, в этом нет никакого символизма, это
ничего не значит. А когда это происходит в конце фильма — вдруг значит.
Не сразу символизм, а потом. И перед человеком раскрывается книга его
жизни, он осознает вдруг, что «жизнь символична» («Доктор Живаго»). Море
в конце фильма как раз и есть такая книга жизни для героя. Как сказано у
Гёте: «И отражает смысл великий прошлых дней». Дзампано смотрит на
море — и видит, и постигает всю свою жизнь. У Новалиса и Уэллса —
фантастика, у Феллини — то же самое, та же фантастика, та же сказка — но в
самой жизни.
Жрецы древности читали (или пытались читать) книгу жизни при помощи
гадания: по внутренностям жертвы, по трещинам на панцире черепахи. И
разрезанная жертва, и растрескавшийся на жертвенном огне черепаший
панцирь, и море в фильме Феллини — это мифический зверь (поедающий и
135
Сравните с мыслями Юрия Живаго о русской песне: «Русская песня, как вода в запруде. Кажется, она
остановилась и не движется. А на глубине она безостановочно вытекает из вешняков и спокойствие ее
поверхности обманчиво. Всеми способами, повторениями, параллелизмами, она задерживает ход
постепенно развивающегося содержания. У какого-то предела оно вдруг сразу открывается и разом
поражает нас».
www.franklang.ru
236
поедаемый, расчленяющий и расчленяемый), через которого проходит герой,
обретая способность читать «приметы»136.
Это китайская запись предсказаний на панцире черепахи. Здесь хорошо
видно, что это и книга (текст), и мифический зверь, «первооснова жизни».
Сравните со строками поэмы Лермонтова «Мцыри»:
Сравните, у Апулея: «Я сам вспоминаю свое существование в ослином виде с большой благодарностью,
так как под прикрытием этой шкуры, испытав превратности судьбы, я сделался если уж не благоразумным,
то по крайней мере многоопытным».
136
www.franklang.ru
237
………………Лишь змея,
Сухим бурьяном шелестя,
Сверкая желтою спиной,
Как будто надписью златой
Покрытый донизу клинок,
Браздя рассыпчатый песок.
Скользила бережно, потом,
Играя, нежася на нем,
Тройным свивалася кольцом…
Или с тем, что рассказывает Мелвилл в главе романа, посвященной китовой
коже:
«Открытая взорам поверхность туши живого кашалота является одним из
многих его чудес. Она почти всегда бывает густо испещрена бесчисленными
косо перекрещенными прямыми полосами, вроде тех, что мы видим на
первоклассных итальянских штриховых гравюрах. Но линии эти идут не по
упомянутому выше желатиновому слою, они просвечивают сквозь него,
нанесенные прямо на тело. И это еще не все. Иногда быстрый
внимательный взгляд открывает, совершенно как на настоящей гравюре,
сквозь штриховку какие-то другие очертания. Очертания эти
иероглифичны; я хочу сказать, если загадочные узоры на стенах пирамид
называются иероглифами, то это и есть самое подходящее тут слово. Я
прекрасно запомнил иероглифическую надпись на одном кашалоте и
впоследствии был просто потрясен, когда нашел ее как-то на картинке,
воспроизводящей древнеиндейские письмена, высеченные на знаменитых
иероглифических скалах Верхней Миссисипи. Подобно этим загадочным
камням, загадочно расписанный кит по сей день остается
нерасшифрованным».
Книгой является и собор в романе Гюго:
www.franklang.ru
238
«Уже давно, несмотря на весь свой ум, светившийся у него в глазах, кум
Туранжо перестал понимать отца Клода. Наконец он перебил его:
— С нами крестная сила! Что же это за книга?
— А вот одна из них, — ответил архидьякон.
Распахнув окно своей кельи, он указал на громаду собора Богоматери.
Выступавший на звездном небе черный силуэт его башен, каменных боков,
всего чудовищного корпуса казался исполинским двуглавым сфинксом,
который уселся посреди города».
Именно поэтому Гюго так подробно описывает собор, рассказывает его
историю. Так же как Мелвилл описывает кита и рассказывает историю и
технологию китобойного промысла. Ну а за то, что книга предстает
двуглавым зверем, автору от нас особое спасибо.
В какой-то момент Джельсомина оборачивается Снежной королевой — а
именно после совершенного Дзампано убийства. После того как Дзампано
убивает Матто, они с Джельсоминой заезжают в какой-то безлюдный, тихий,
заснеженный горный край. Такой, какой мы уже встречали у Данте:
Как леденеет снег в живой дубраве,
Когда, славонским ветром остужен,
Хребет Италии сжат в мерзлом сплаве…
Джельсомина все только скулит как щенок и твердит: «Matto sta male» (то
есть: «Матто болен», или: «Матто нехорошо»). (Только ли о Матто говорит
эта фраза? Или о Дзампано, его двойнике, тоже?) Дзампано же твердит: «Я не
хотел его убивать! Я просто хотел спокойно работать!» (А Матто мне мешал:
смеялся надо мной.) «Я больше так не могу! Мне надо зарабатывать на
жизнь! А ты больная на голову! <…> Холодно! Давай вставай, поехали». Но
Джельсомина засыпает, пригревшись на солнце. Увидев это, Дзампано
сбегает, положив рядом с ней спички и трубу, на которой она играла.
www.franklang.ru
239
Когда он уезжает, оглядываясь (и в его взгляде чувствуется
пробуждающийся человек, несмотря на нехороший поступок, который он в
данный момент совершает), видна русалка, изображенная на фургоне.
А вот что происходит в конце «Снежной королевы» Андерсена:
«Посреди самой большой пустынной снежной залы находилось замерзшее
озеро. Лед треснул на нем на тысячи кусков, таких одинаковых и
правильных, что это казалось каким-то фокусом. Посреди озера сидела
Снежная королева, когда бывала дома, говоря, что сидит на зеркале разума;
по ее мнению, это было единственное и лучшее зеркало на свете.
Кай совсем посинел, почти почернел от холода, но не замечал этого —
поцелуи Снежной королевы сделали его нечувствительным к холоду, да и
самое сердце его было все равно что кусок льда. Кай возился с плоскими
остроконечными льдинами, укладывая их на всевозможные лады. Есть ведь
такая игра — складывание фигур из деревянных дощечек, — которая
называется китайской головоломкой. Вот и Кай тоже складывал разные
затейливые фигуры, только из льдин, и это называлось ледяной игрой
разума. В его глазах эти фигуры были чудом искусства, а складывание их —
занятием первостепенной важности. Это происходило оттого, что в глазу
у него сидел осколок волшебного зеркала.
Складывал он и такие фигуры, из которых получались целые слова, но никак
не мог сложить того, что ему особенно хотелось, — слово “вечность”.
Снежная королева сказала ему: “Если ты сложишь это слово, ты будешь
сам себе господин, и я подарю тебе весь свет и пару новых коньков”. Но он
никак не мог его сложить.
<…>
Она улетела, а Кай остался один в необозримой пустынной зале, смотрел на
льдины и все думал, думал, так что в голове у него трещало. Он сидел на
месте, такой бледный, неподвижный, словно неживой. Можно было
подумать, что он совсем замерз.
www.franklang.ru
240
В это-то время в огромные ворота, которыми были буйные ветры, входила
Герда. И перед нею ветры улеглись, точно заснули. Она вошла в огромную
пустынную ледяную залу и увидела Кая. Она тотчас узнала его, бросилась
ему на шею, крепко обняла его и воскликнула:
— Кай, милый мой Кай! Наконец-то я нашла тебя!
Но он сидел все такой же неподвижный и холодный. И тогда Герда
заплакала; горячие слезы ее упали ему на грудь, проникли в сердце, растопили
ледяную кору, растопили осколок. Кай взглянул на Герду и вдруг залился
слезами и плакал так сильно, что осколок вытек из глаза вместе со слезами.
Тогда он узнал Герду и обрадовался:
— Герда! Милая Герда!.. Где же это ты была так долго? Где был я сам? —
И он оглянулся вокруг. — Как здесь холодно, пустынно!
И он крепко прижался к Герде. А она смеялась и плакала от радости. И это
было так чудесно, что даже льдины пустились в пляс, а когда устали,
улеглись и составили то самое слово, которое задала сложить Каю
Снежная королева. Сложив его, он мог сделаться сам себе господином да
еще получить от нее в дар весь свет и пару новых коньков.
Герда поцеловала Кая в обе щеки, и они опять зарделись, как розы;
поцеловала его в глаза, и они заблестели; поцеловала его руки и ноги, и он
опять стал бодрым и здоровым.
Снежная королева могла вернуться когда угодно — его отпускная лежала
тут, написанная блестящими ледяными буквами.
Кай с Гердой рука об руку вышли из ледяных чертогов. Они шли и говорили о
бабушке, о розах, что цвели в их садике, и перед ними стихали буйные ветры,
проглядывало солнце. А когда дошли до куста с красными ягодами, там уже
ждал их северный олень».
www.franklang.ru
241
Вы приметили, конечно, и треснувшее озеро, похожее на расколотое зеркало,
и куст с красными ягодами, и оленя. И как все ледяное «лего» само
складывается в слово «вечность», складывается в книгу жизни, стоит только
появиться Герде — Снежной королеве со знаком плюс. И как это похоже на
сказку о Гиацинте, отправившемся, покинув Розу-цветик, искать Изиду, а
нашедшего в конце концов на месте Изиды Розу-цветик. Или на «Сказку о
царе Салтане»:
Князь пред нею стал божиться,
Что пора ему жениться,
Что об этом обо всем
Передумал он путем;
Что готов душою страстной
За царевною прекрасной
www.franklang.ru
242
Он пешком идти отсель
Хоть за тридевять земель.
Лебедь тут, вздохнув глубоко,
Молвила: «Зачем далёко?
Знай, близка судьба твоя,
Ведь царевна эта — я».
Тут она, взмахнув крылами,
Полетела над волнами
И на берег с высоты
Опустилася в кусты,
Встрепенулась, отряхнулась
И царевной обернулась…
«Близка судьба твоя» — вот что нужно понять Дзампано, а он не понимает.
Пока Дзампано еще оставался в полиции (после нападения с ножом на
клоуна), Матто разговаривает с Джельсоминой. И на ее слова, что она ни к
чему не пригодна и никому не нужна, Матто говорит, что, видимо, раз
Дзампано ее, такую, не гонит от себя, значит, может быть, любит. Значит, она
ему нужна. И что всё в мире для чего-либо нужно. Поднимает камешек и
говорит: «Даже вот этот камешек». — «А он на что?» — «Да откуда мне
знать!»137 Вот это как раз и есть видение мира как книги. (Шаман во время
шаманского обряда отправляется по Мировому Древу в горний мир, чтобы
поправить там какой-либо сместившийся камешек — «удаляя несродное
этому царству восторгов».)
Мы уже читали слова Фауста о мире, увиденном по-иному:
Мой страшный поиск дивный плод мне дал:
Весь мир мне был ничтожен, непонятен;
У Мелвилла: «Ведь какой-то смысл таится во всех вещах, иначе все эти вещи мало чего стоят, и сам наш
круглый мир — ничего не значащий круглый нуль и годен лишь на то, чтобы отправлять его на продажу
возами, как холмы под Бостоном, и гатить им трясину где-нибудь на Млечном Пути».
137
www.franklang.ru
243
Теперь, когда твоим жрецом я стал,
Впервые он мне дорог, благодатен…
Мир, видимый как книга, интересен — каждой свой деталью, каждой
мелочью. Таков мир Мелвилла (с его подробными описаниями вещей и
событий), таков мир Пушкина:
Вот бегает дворовый мальчик,
В салазки жучку посадив,
Себя в коня преобразив;
Шалун уж заморозил пальчик:
Ему и больно и смешно,
А мать грозит ему в окно...
Но, может быть, такого рода
Картины вас не привлекут:
Всё это низкая природа;
Изящного не много тут.
Если вас не привлекут такие картины, то жизнь ваша тосклива. Вы не
прошли обряд. Мир не стал еще для вас «дорог, благодатен».
Мы много говорили о поедании мифическом зверем, о крови, об отрезанных
головах и т. п. Может быть, у вас даже возникло впечатление, что автор не в
себе и что лучше не попадаться ему в темном переулке. На самом же деле
результатом удавшего обряда является удивительно светлое, веселое
восприятие жизни (вот, и этой фразой меня потом близкие задразнят).
Посмотрите, до чего здорово (также из романа «Евгений Онегин»):
Отъезда день давно просрочен,
Проходит и последний срок,
www.franklang.ru
244
Осмотрен, вновь обит, упрочен
Забвенью брошенный возок.
Обоз обычный, три кибитки
Везут домашние пожитки,
Кастрюльки, стулья, сундуки,
Варенье в банках, тюфяки,
Перины, клетки с петухами,
Горшки, тазы et cetera,
Ну, много всякого добра.
И вот в избе между слугами
Поднялся шум, прощальный плач:
Ведут на двор осьмнадцать кляч,
В возок боярский их впрягают,
Готовят завтрак повара,
Горой кибитки нагружают,
Бранятся бабы, кучера.
На кляче тощей и косматой
Сидит форейтор бородатый,
Сбежалась челядь у ворот
Прощаться с барами. И вот
Уселись, и возок почтенный,
Скользя, ползет за ворота.
«Простите, мирные места!
Прости, приют уединенный!
Увижу ль вас?..» И слез ручей
У Тани льется из очей.
Гиацинт искал Изиду, а находит (обретает вновь) Розу-цветик. Как сказано у
Новалиса, «всякий путь ведет домой». Эти пушкинские стихи могут служить
www.franklang.ru
245
камертоном правильного отношения к жизни. И что-то пастернаковское в
них есть, чем-то напоминают они стихи из романа «Доктор Живаго».
А вот такой камертон из романа Мелвилла: Измаил с другими матросами
разминает добытый из кашалота спермацет138, погружает в него руки и
встречает там руки других — и им овладевает «какое-то странное безумие», в
момент которого он испытывает ко всем «самозабвенное, дружеское, нежное
чувство». Так через кита посвящаемый соединяется с «другими людьми»:
«И сидя там, на палубе, непринужденно скрестив ноги, после того как я
долго надрывался за лебедкой; наслаждаясь теперь тем, как спокойны надо
мною синие небеса и как легко и неслышно скользит вперед судно под чуть
вздутыми парусами; купая руки мои между этих мягких, нежных комьев
сгустившейся ткани, только что сотканной из пахучей влаги; чувствуя, как
они расходятся у меня под пальцами, испуская при этом маслянистый сок,
точно созревшие гроздья винограда, брызжущие вином, — вдыхая этот
чистейший аромат, воистину подобный запаху вешних фиалок, клянусь вам,
я жил в это время словно среди медвяных лугов; я забыл о нашей ужасной
клятве; я как бы омыл от нее в спермацете руки свои и сердце свое; я готов
был согласиться со странным поверьем времени Парацельса, будто
спермацет обладает редкой способностью смирять волнение гнева: купаясь
в этой чудесной ванне, я испытывал божественное чувство свободы от
всякого недоброжелательства, от всякой обидчивости и от всякой злобы.
Разминай! мни! жми! все утро напролет; и я разминал комья спермацета,
покуда уж сам, кажется, не растворился в нем; я разминал его, покуда
какое-то странное безумие не овладело мною; оказалось, что я, сам того не
сознавая, жму руки своих товарищей, принимая их пальцы за мягкие шарики
спермацета. Такое теплое, самозабвенное, дружеское, нежное чувство
породило во мне это занятие, что я стал беспрестанно пожимать им руки,
с любовью заглядывая им в глаза; словно хотел сказать — о возлюбленные
Спермацет — белое воскообразное вещество, заключенное в особый мешок в голове кашалота
(используется в парфюмерии, медицине и технике).
138
www.franklang.ru
246
мои братья! К чему нам всякие взаимные обиды, к чему дурное
расположение и зависть? Оставим их; давайте все пожмем руки друг другу;
нет, давайте сами станем, как один сжатый ком. Давайте выдавим души
свои в общий сосуд чистейшего спермацета доброты.
О, если б я мог разминать спермацет вечно! Ибо теперь, когда по
собственному длительному и многократному опыту я знаю, что человеку
неизменно приходится в конце концов снижать или во всяком случае
сдвигать свое представление о достижимом счастье, помещая его не в
области ума или фантазии, но в жене своей, в доме, кровати, столе,
упряжи, камине, деревне; теперь, когда я понял все это, я готов разминать
спермацет всю жизнь. В сновидениях и грезах ночи я видел длинные ряды
ангелов в раю, они стояли, опустив руки в сосуды со спермацетом».
Кит для Мелвилла — это люди, соединенные в одно живое существо. Даже в
позвоночнике кита он видит цепочку черепов:
«Но если вы думаете, что раз у кита такой маленький мозг, то у него
извилин тоже мало, я должен уверить вас в противном. Рассмотрите
повнимательнее позвоночник любого четвероногого, и вас поразит его
сходство с вытянутым ожерельем из нанизанных крохотных черепов,
каждый из которых имеет какое-то рудиментарное сходство с настоящим
черепом. Немцы утверждают, что позвонки и есть абсолютно не
развившиеся черепа. Однако не они первые заметили это странное
сходство. Мне как-то указал на него один мой приятель иностранец,
воспользовавшийся для доказательства скелетом убитого им врага, чьими
позвонками он выкладывал особого рода барельеф на заостренном носу своей
пироги. Мне представляется серьезным упущением френологов их отказ
расширить область своих исследований и спуститься из мозжечка по
спинномозговому каналу. Я убежден, что характер человека отражается на
его позвоночнике. И кто бы вы ни были, я предпочел бы при знакомстве
ощупывать вашу спину, а не череп. Никогда еще хлипкое стропило
позвоночника не поддерживало большой и благородной души. Я горжусь
www.franklang.ru
247
своим позвоночным столбом, словно крепким, бесстрашным древком
знамени, которое я подъемлю навстречу миру».
Здесь ясна и еще одна важная установка: чтобы что-то по-настоящему
понять, человеку нужно спуститься из своей черепной коробки и совершить
прогулку вниз по позвоночнику (от рассудка к чувству, так сказать).
Получается, что каждый человек в своем позвоночнике содержит других
людей — и сам содержится, отражается в их позвоночниках. «Человек в
других людях» (Пастернак).
На середине фильма «Дорога» Дзампано с Джельсоминой вновь приезжают к
морю (таким образом, в фильме три сцены у моря: в самом начале, в
середине и в самом конце). Дзампано входит в прибой, полощет ноги.
Джельсомина намекает ему о своей к нему привязанности, но он только
смеется над ней. Джельсомина затем, на ночлеге, говорит с Дзампано: «Мы
нужны друг другу. Даже камень для чего-либо нужен. Нужно думать об этих
вещах. А вы никогда не думаете!» На что Дзампано отвечает: «Не о чем тут
думать! О чем я должен думать? Ну, давай, говори! Брось все эти глупости, я
хочу спать».
Когда человек видит, что живет в книге, он может сказать вместе с Марком
Аврелием:
«Все, что подходит тебе, о мироздание, подходит и мне. Ничто для меня ни
слишком рано, ни слишком поздно, если оно своевременно для тебя. Все, что
приносят твои часы, о природа, есть благой плод. Все — из тебя, все — в
тебе, все — в тебя».
О чудесном совпадении внутреннего мира человека с внешним миром
говорит и пушкинское стихотворение «Приметы»:
Я ехал к вам: живые сны
За мной вились толпой игривой,
И месяц с правой стороны
Сопровождал мой бег ретивый.
www.franklang.ru
248
Я ехал прочь: иные сны...
Душе влюбленной грустно было;
И месяц с левой стороны
Сопровождал меня уныло.
Мечтанью вечному в тиши
Так предаемся мы, поэты;
Так суеверные приметы
Согласны с чувствами души.
«Месяц с правой стороны» — «месяц с левой стороны». При помощи такого
повтора с вариацией (сравните с «близнецами-антиподами» мифов) и
передается информация: от автора книги — ее герою, персонажу.
www.franklang.ru
249
Мозаика из Равенны. Видите, эта мозаика вам подмигивает139. И не
случайно голубка слева отвернулась-оглянулась, а голубка справа пьет из
источника жизни. (На самом деле голубка одна: мозаика изображает дух,
который причащается бессмертия140.) Изображение на этой мозаике
восходит и к изображениям неолитических богинь с двумя
разнонаправленными зверями, и к изображению Иисуса Христа на кресте с
двумя разбойниками по бокам.
Или еще пример: в романе Толстого «Война и мир» князь Андрей видит дуб
— сначала лишненный листвы, а затем покрытый листвою:
«На краю дороги стоял дуб. Вероятно, в десять раз старше берез,
составлявших лес, он был в десять раз толще и в два раза выше каждой
березы. Это был огромный, в два обхвата дуб, с обломанными, давно, видно,
суками и с обломанной корой, заросшей старыми болячками. С огромными
своими неуклюже, несимметрично растопыренными, корявыми руками и
пальцами, он старым, сердитым и презрительным уродом стоял между
улыбающимися березами. Только он один не хотел подчиняться обаянию
весны и не хотел видеть ни весны, ни солнца.
"Весна, и любовь, и счастие! — как будто говорил этот дуб. — И как не
надоест вам все один и тот же глупый, бессмысленный обман. Все одно и
то же, и все обман! Нет ни весны, ни солнца, ни счастья. Вон смотрите,
сидят задавленные мертвые ели, всегда одинакие, и вон и я растопырил свои
обломанные, ободранные пальцы, где ни выросли они — из спины, из боков;
как выросли — так и стою, и не верю вашим надеждам и обманам".
Князь Андрей несколько раз оглянулся на этот дуб, проезжая по лесу, как
будто он чего-то ждал от него. Цветы и трава были и под дубом, но он все
так же, хмурясь, неподвижно, уродливо и упорно, стоял посреди их.
Сравните: в «Песне песней» два голубя действительно означают глаза «возлюбленного»: «глаза его —
как голуби при потоках вод, купающиеся в молоке, сидящие в довольстве».
140
Традиционных львов, охраняющих вход во дворец или банк, — сколько их: два? Или все же это один лев
(а у вас в глазах двоится)? Первоначально — один, и вы попадаете ему в пасть.
139
www.franklang.ru
250
"Да, он прав, тысячу раз прав, этот дуб, — думал князь Андрей, — пускай
другие, молодые, вновь поддаются на этот обман, а мы знаем жизнь, —
наша жизнь кончена!" Целый новый ряд мыслей безнадежных, но грустноприятных в связи с этим дубом возник в душе князя Андрея. Во время этого
путешествия он как будто вновь обдумал всю свою жизнь и пришел к тому
же прежнему, успокоительному и безнадежному, заключению, что ему
начинать ничего было не надо, что он должен доживать свою жизнь, не
делая зла, не тревожась и ничего не желая».
После поездки князя Андрея в Отрадное и его встречи с Наташей диалог с
дубом возобновляется:
«Уже было начало июня, когда князь Андрей, возвращаясь домой, въехал
опять в ту березовую рощу, в которой этот старый, корявый дуб так
странно и памятно поразил его. Бубенчики еще глуше звенели в лесу, чем
месяц тому назад; все было полно, тенисто и густо; и молодые ели,
рассыпанные по лесу, не нарушали общей красоты и, подделываясь под
общий характер, нежно зеленели пушистыми молодыми побегами.
Целый день был жаркий, где-то собиралась гроза, но только небольшая
тучка брызнула на пыль дороги и на сочные листья. Левая сторона леса
была темна, в тени; правая, мокрая, глянцевитая, блестела на солнце, чуть
колыхаясь от ветра. Все было в цвету; соловьи трещали и перекатывались
то близко, то далеко.
"Да, здесь, в этом лесу, был этот дуб, с которым мы были согласны, —
подумал князь Андрей. — Да где он?» — подумал опять князь Андрей, глядя
на левую сторону дороги и, сам того не зная, не узнавая его, любовался тем
дубом, которого он искал. Старый дуб, весь преображенный, раскинувшись
шатром сочной, темной зелени, млел, чуть колыхаясь в лучах вечернего
солнца. Ни корявых пальцев, ни болячек, ни старого горя и недоверия, —
ничего не было видно. Сквозь столетнюю жесткую кору пробились без
сучков сочные, молодые листья, так что верить нельзя было, что этот
старик произвел их. "Да это тот самый дуб", — подумал князь Андрей, и на
www.franklang.ru
251
него вдруг нашло беспричинное весеннее чувство радости и обновления. Все
лучшие минуты его жизни вдруг в одно и то же время вспомнились ему. И
Аустерлиц с высоким небом, и мертвое укоризненное лицо жены, и Пьер на
пароме, и девочка, взволнованная красотою ночи, и эта ночь, и луна — и все
это вдруг вспомнилось ему.
"Нет, жизнь не кончена в тридцать один год, — вдруг окончательно,
беспеременно решил князь Андрей. — Мало того, что я знаю все то, что
есть во мне, надо, чтобы все знали меня, чтобы не для одного меня шла моя
жизнь, чтобы не жили они так, как эта девочка, независимо от моей
жизни, чтобы на всех она отражалась и чтобы все они жили со мною
вместе!"»
«Месяц с правой стороны» — «месяц с левой стороны». Дуб с листвой — дуб
без листвы. Это подмигивание судьбы. (Или кивание статуи командора —
неживое, а знак передает. В этом, кстати сказать, и заключается роль
кивающей статуи.) Подмигивание может иметь разные интересные варианты.
Скажем, плечико кофточки, спущенное с одного плеча. Так, например, в
фильме Эрика Ромера «Зеленый луч». Три подруги в начале фильма утешают
героиню фильма, дают ей советы. И вот одно плечо у них нет-нет да и
окажется обнаженным. Потом в какой-то момент они сидят в форме Троицы.
До этого героиня находит на улице карту — пиковую даму (а во второй
половине фильма — червонного валета). Увидав это (особенно спущенные
плечики), я ждал уже моря и дельфина — или какого-либо еще звериного
двойника, желательно в чем-то вроде шкуры141. (Ведь героиня и дельфин —
это и есть два плеча: покрытое и нагое.) Героиня продолжала маяться и
мучиться. Море появилось где-то ближе ко второй половине фильма —
случайно (как же!) встреченная подруга дала ключ от квартиры в Биаррице.
Героиня помаялась пару дней на пляже, а потом из моря вышел дельфин-
Так в повести Достоевского «Двойник» он появляется после того, как господин Голядкин теряет калошу.
И тут же появление двойника (и погоня за ним) подчеркивается приставшей к Голядкину «затерянной
собачонкой».
141
www.franklang.ru
252
двойник — в виде искупавшейся полуобнаженной (topless) шведки142 (это
важно — иностранец, индеец, другой, к тому же владеющий другим —
звериным? — языком143) и лег рядом загорать. И затеял (зверь) разговорзнакомство. Потом они пошли с пляжа, разговаривали на каком-то пригорке.
Шведка так и осталась topless, только накинула слегка черную кожаную
куртку. Вот вам и шкура. Потом, конечно, был ряд совпадений:
подслушанный разговор о зеленом луче (редком оптическом явлении —
вспышке зеленого света в момент исчезновения солнечного диска за морским
горизонтом, — якобы приносящем счастье), встреченный на вокзале юноша,
читающий «Идиота», совместная поездка, увиденный сувенирный магазин с
названием «Зеленый луч», потом и сам зеленый луч, увиденный вдвоем. (И
совпадение, рифма одного события с другим, есть два плеча: покрытое и
нагое.) А еще: в подслушанном разговоре речь шла и о книге — о романе
Жюля Верна «Зеленый луч144».
Когда прошедший посвящение, перепрыгнувший через быка человек видит
жизнь как раскрытую перед ним книгу (и себя в ней), он обретает
фантастическую, нечеловеческую силу, перестает быть ослом-Луцием,
братцем-козленочком, становится «сверхчеловеком» Ницше, или, если
угодно, суперменом — чудо-поваром, например, как это случилось с
Маленьким Муком.
Я думаю, кстати сказать, что и мысль Ницше о «вечном возвращении» — это
в конечном счете мысль о повторе, который делает мир книгой, складывает
142
Двойничество «Зеленый луч» подчеркнуто голыми грудями шведки, как это ни смешно звучит. Но
сравните: в «Песне песней» груди предстают как звери-двойники: «два сосца твои — как два козленка,
двойни серны».
143
Шведка дальше демонстрирует речь на разных языках, как бы может говорить на всех языках. Ей все
равно, она ведь дельфин, а не человек.
144
Зеленый луч, морская роза, белый кит… Роман же Жюля Верна стоит прочесть: он примитивен и мудр
одновременно, как детский рисунок. Там можно найти многое из того, о чем мы говорили. Одни только
«близнецы-антиподы» чего стоят:
«Братья Сэм и Сиб не могли скрыть своей радости, что племянница их вышла за Оливера.
— Я так счастлив, — сказал Сэм, — что часто, сидя один, бессознательно улыбаюсь.
— А я плачу от счастья, — добавил Сиб.
— Ну, господа, — вежливо заметил Урсиклос, — это, кажется, первое разногласие в вашей жизни: один
плачет, другой улыбается.
— Это одно и то же, — уточнил Оливер Синклер.
— Конечно, — добавила миссис Синклер».
www.franklang.ru
253
из льдинок слово «вечность». Вот как он пишет об этом в книге «Так говорил
Заратустра»:
«Великий полдень — когда человек стоит посреди своего пути между
животным и сверхчеловеком и празднует свой путь к закату как свою
высшую надежду: ибо это есть путь к новому утру».
«Я снова возвращусь с этим солнцем, с этой землею, с этим орлом, с этой
змеею — не к новой жизни, не к лучшей жизни, не к жизни, похожей на
прежнюю:
— я буду вечно возвращаться к той же самой жизни, в большом и малом,
чтобы снова учить о вечном возвращении всех вещей,
— чтобы повторять слово о великом полдне земли и человека, чтобы опять
возвещать людям о сверхчеловеке».
Чудо сквозит в самой нашей земной жизни — «в большом и малом». Тот, кто
его примечает, становится сверхчеловеком.
Жерар де Нерваль в статье «Парадоксы и истина» пишет:
«Я не прошу у Бога менять что-нибудь в событиях, но изменить меня
относительно вещей: даровать мне способность сотворить вселенную,
которой бы я сам распоряжался, власть повелевать моей вечной грезой
вместо того, чтобы ее претерпевать. И тогда я буду поистине Богом».
Не стоит пугаться этих слов. Это то же самое, что говорит Марк Аврелий.
Для посвященного совпадает внутренний и внешний мир — это дает
одновременно и покорность судьбе, и власть над ней145. Человек, казалось
бы, ничего не делает, только смотрит — и вдруг оказывается, что он творит.
О таком «творящем созерцании» Новалис пишет в повести «Ученики в
Саисе»:
Хотя, с другой стороны, есть опасность, что ты не справишься с подобным видением и погибнешь. Вот
что, например, говорит Владимир Набоков в рассказе «Условные знаки»: «Разновидность его умственного
расстройства послужила предметом подробной статьи в научном журнале, но они с мужем давно сами ее
для себя определили. Герман Бринк назвал ее Mania Referentia, «соотносительная мания». В этих
чрезвычайно редких случаях больной воображает, что все происходящее вокруг него имеет скрытое
отношение к его личности и существованию. <…> Камушки, пятна, солнечные блики образуют узоры,
составляющие каким-то страшным образом послания, которые он должен перехватить. Все на свете
зашифровано, и тема этого шифра — он сам».
145
www.franklang.ru
254
«Мысль ведет человека назад, туда, где его исток, его изначальное
назначение, созидательный взор (schaffende Betrachtung — творящее
созерцание) в средоточии, сочетающем порождение и постижение в
неразрывном, таинственном чередовании, когда истинное блаженство в
том, чтобы мгновенно сотворить, зачать себя самого в сокровенном».
«Если ты сложишь это слово, ты будешь сам себе господин». Минуточку, не
понял: нужно постичь слово — или породить его? Найти или создать? И то, и
другое. «В неразрывном, таинственном чередовании». Именно так пишется
стихотворение, именно так совершается истинно свободный (то есть
творческий) поступок: «ты будешь сам себе господин». И Юрий Живаго
бежит из лагеря партизан. И Петя из «Войны и мира» дирижирует миром, как
фугой (и мир слушается его, входит в его фугу — всеми своими, казалось бы,
столь разрозненными, случайными деталями)146. И командующий батареей
капитан Тушин из того же романа, погрузившийся в собственный
«фантастический мир», вдохновенно дирижирует боем (и невероятно
успешно). Видимо, это джинн помогает осуществить «волю к власти», о
которой размышлял Ницше. В романе «Доктор Живаго» Лара называет это (с
своих мыслях) «наслаждением общей лепкой мира»:
«О какая это была любовь, вольная, небывалая, ни на что не похожая! Они
думали, как другие напевают.
Они любили друг друга не из неизбежности, не "опаленные страстью", как
это ложно изображают. Они любили друг друга потому, что так хотели
все кругом: земля под ними, небо над их головами, облака и деревья. Их
любовь нравилась окружающим еще, может быть, больше, чем им самим.
Незнакомым на улице, выстраивающимся на прогулке далям, комнатам, в
которых они селились и встречались.
Ах вот это, это вот ведь, и было главным, что их роднило и объединяло!
Никогда, никогда, даже в минуты самого дарственного, беспамятного
Сравните с первым предложением «Доктора Живаго»: «Шли и шли и пели "Вечную память", и когда
останавливались, казалось, что ее по залаженному продолжают петь ноги, лошади, дуновения ветра». Это
камертон романа. И такие толстовские кусочки рассеяны по всему произведению.
146
www.franklang.ru
255
счастья не покидало их самое высокое и захватывающее: наслаждение
общей лепкою мира, чувство отнесенности их самих ко всей картине,
ощущение принадлежности к красоте всего зрелища, ко всей вселенной».
А вот как ткут судьбу, соединяя свободу и необходимость «сиамские
близнецы» Измаил и Квикег из романа Мелвилла:
«День был пасмурный и душный, матросы лениво слонялись по палубе или,
перегнувшись через борт, бездумно следили за свинцовыми волнами. Мы с
Квикегом мирно ткали мат для нашего вельбота. Так тихо было все кругом,
в воздухе словно притаилось какое-то волшебство, какое-то обещание
радости, и каждый примолкший матрос был словно невидим,
растворившись в самом себе.
За тканьем мата я играл роль помощника или пажа при Квикеге. И в то
время как я пропускал уток — марлинь между длинными прядями основы,
пользуясь вместо челнока своей собственной рукою, а стоящий сбоку Квикег
подсовывал время от времени между нитями свой тяжелый дубовый мечбёрдо и, рассеянно вперившись в морскую даль, не глядя, не думая, подгонял
вплотную поперечные волокна, над кораблем и над всем морем царила такая
странная дремотная тишина, нарушаемая по временам лишь глухими
ударами деревянного меча, что мне стало казаться, будто передо мною —
Ткацкий Станок Времени, а сам я — только челнок, безвольно снующий взад
и вперед и плетущий ткань Судьбы. Передо мной были натянуты нити
основы, неподвижные, если не считать легкого, но неизменно
возобновляющегося подрагивания, от которого поперечные нити плотнее
переплетаются с ними. Основа, думал я, — это необходимость, и я своей
собственной рукою пропускаю по ней свой собственный челнок и тку свою
собственную судьбу на ее неподвижных нитях. А между тем капризноравнодушное бёрдо Квикега толкает уток, иной раз сильно, иной раз слабо,
иной раз криво, иной раз косо, как придется; и от этого заключительного
толчка зависит, как будет выглядеть готовая ткань; этот меч дикаря,
думал я, придающий окончательный вид работе утка по основе; это
www.franklang.ru
256
равнодушное, беззаботное бёрдо — это случай; да, да, случай, свобода воли
и необходимость, ни в коей мере друг друга не исключающие, а
переплетающиеся во взаимодействии. Прямые нити основы-необходимости,
которых ничто не заставит изменить своего направления, и даже легкое
подрагивание лишь придает им устойчивости; свободная воля, которой дана
свобода протягивать свой уток по заданной основе; и случай, хоть и
ограниченный в своей игре прямыми линиями необходимости и направляемый
в своем движении сбоку свободной волей, так что он подчиняется обоим,
случай сам попеременно управляет ими, и ему принадлежит последний удар,
определяющий лицо событий».
Заметьте, что и здесь, как во время фуги, сочиняемой Петей, «в воздухе
словно притаилось какое-то волшебство, какое-то обещание радости».
«Пьяному море по колено», как говорит народная мудрость.
Подразумевается, что на самом-то деле нет, не по колено, что ему лишь так
кажется. Но бывает такое состояние, что море и в самом деле по колено.
Потому что море — это ты (так называемое «великое изречение» индуистов
— tat tvam asi — «то ты еси», это есть ты).
На следующий день после того, как я дописал эту книгу, моя почти
пятилетняя дочка нарисовала (не по заказу, конечно, а просто так) вот что:
www.franklang.ru
257
Если посмотреть на этот рисунок мифологически, то в центре вы видите
Троицу: три башни с красными треугольными крышами (она же кувырок
через быка, она же «Мадонна в зелени»); по бокам — близнецов: два зеленых
дерева; под треугольниками крыш — разбитое и вновь собранное зеркало,
заново составленное «лего»: серую каменную кладку здания — неплотно
прилегающие, неодинаковые и неровные фигуры; сверху, в небе — инь и ян:
голубую тучку и лучистое красно-желтое солнце.
Вот что все мы на самом деле знаем, даже если ничего об этом не знаем.
www.franklang.ru
258
Зимняя сказка и летнее преступление
«Зимняя сказка» — название пьесы Шекспира, а также фильма известного
французского режиссера Эрика Ромера. В фильме рассказывается следущая
история: Фелиси, молодая девушка, во время отпуска на море (в Бретани)
знакомится с Шарлем, молодым человеком. Сцены их любви на фоне моря и
образуют самое начало фильма. Затем отпуск Фелиси кончается, она уезжает
домой (живет в парижском регионе), но, по недоразумению, дает Шарлю
адрес с ошибкой (записывает Курбевуа вместо Лёваллуа). Понимает же свою
ошибку значительно позже, когда уже ничего нельзя поправить. Шарль,
видимо, как и собирался, уезжает в Америку. Фильм перескакивает через
пять лет. У Фелиси дочь от Шарля, дочь живет у бабушки. Сама Фелиси
живет частично с матерью, частично со своим «другом», Лоиком. Вообще же
у Фелиси два потенциальных партнера для постоянной совместной жизни,
между которыми она может выбирать. Это библиотекарь Лоик, интеллектуал,
католик, и Максанс — парикмахер, шеф Фелиси (сама Фелиси —
парикмахер, Шарль же — повар). Оба мужчины (Лоик и Максанс) Фелиси
лишь симпатичны, по-настоящему же она продолжает любить Шарля.
Наконец Фелиси решается связать свою жизнь с Максансом и едет с ним
жить и работать в Нёвер. На следующий день по прибытии на новое место
Фелиси выводит дочку прогуляться, та затаскивает ее в собор (хочет
посмотреть рождественские ясли). Они рассматривают ясли, затем Фелиси
садится — и с ней происходит что-то особенное. Не будучи верующей, она,
видимо, молится. Фелиси вдруг понимает (она расскажет об этом моменте
просветления позже), что не может жить ненастоящей жизнью. И что лучше
жить одной и надеяться на встречу с Шарлем, почти невероятную, чем
сделать своевольный выбор и жить, например, с Максансом. Она понимает,
что в первом случае у нее все же есть шанс стать счастливой, а во втором
www.franklang.ru
259
случае никакого шанса не остается. Фелиси в тот же день расстается с
Максансом и возвращается в Париж. Расставаясь, она говорит Максансу, что
она его любит, но не настолько, чтобы вместе жить. И что она может жить
только с мужчиной, которого любит à la folie (до безумия, безумно). Потому
что она сумасшедшая.
В Париже Фелиси навещает Лоика на его работе, в библиотеке. Она сразу
предупреждает его, что хотя она рассталась с Максансом, но сделала это не
для того, чтобы быть с ним, с Лоиком. Лоик собирался в этот день пойти в
театр — на «Зимнюю сказку» Шекспира. Находится билет и для Фелиси.
Фелиси смотрит на оживающую в пьесе статую в видимом волнении, с
полными слез глазами. Возможно, потому, что оживающая статуя — это о
том, как сбывается мечта, как невозможное становится возможным, как
косная действительность становится сказкой, как жизнь обретает смысл147.
В пьесе Шекспира король Сицилии Леонт, ошибочно подозревая королеву
Гермиону в супружеской измене с его другом Поликсеном, королем Богемии,
доводит ее, видимо, до смерти. Он приказывает также отправить на смерть
родившегося у Гермионы младенца — свою дочь. Но потом, спустя
шестнадцать лет, после того, как король давно понял свою ошибку и
раскаялся, когда нашлась его дочь Пердита, придворная дама Паулина
показывает ему статую супруги, которая вдруг оказывается живой
Гермионой. Как так получилось, в пьесе не объясняется:
Леонт
Но думал
Я королевы статую увидеть.
А галерею мы прошли, дивясь
На редкости, однако не видал я
Того, что жаждет дочь моя увидеть.
Мы видели грозные, гибельные статуи у Пушкина, символизировавшие окаменевшую, омертвелую
жизнь. А здесь все точно наоборот.
147
www.franklang.ru
260
Где изваянье матери?..
Паулина
Как равной
При жизни королева не имела,
Так превзошло ее изображенье
Все прочие созданья рук людских.
И потому — храню его отдельно.
Готовьтесь видеть то, что с жизнью схоже,
Как сон со смертью. Вот... Скажите: "Чудо".
(Отдергивает занавес и показывает Гермиону, стоящую в виде статуи.)
Молчанье ваше я ценю: в нем виден
Восторг ваш... но скажите... первый вы:
Есть сходство здесь?
Леонт
Ее живая поза.
О, укоряй меня, прекрасный камень,
Чтоб мог тебя назвать я Гермионой!
Нет, ты с ней сходен тем, что не коришь, —
Она всегда была нежна, как детство,
Как милосердье. Но — она была
Моложе, без таких морщин.
Поликсен
Да, правда.
Паулина
Тут видно, как наш скульптор превосходен.
Прибавил он шестнадцать лет. Такою
www.franklang.ru
261
Была б она, живя теперь.
Леонт
Дала бы
Она мне столько счастья, сколько скорби
Дарит теперь. — Такой она стояла
В величье гордом... но живой и теплой…
Не хладным камнем... в час, когда любви
Я у нее молил. Я пристыжен!
Мне камень шлет укор, что был я камнем.
Волшебных чар полно твое величье,
Ты воскресила всю былую скорбь
И дочь твою заставила в восторге
Перед тобой окаменеть.
Пердита
Простите,
И не зовите это суеверьем:
Склонясь, прошу ее благословенья.
Ты, королева дивная, чья жизнь
Окончилась — лишь началась моя,
Дай руку мне облобызать.
Паулина
Постойте...
Он только что ее закончил... краски
Еще не высохли.
<…>
По правде,
Знай я, как эта статуя моя
www.franklang.ru
262
Взволнует вас, я б вам ее не стала
Показывать...
Леонт
Не закрывай завесы.
Паулина
Довольно — иль почудиться вам может,
Что движется она?
Леонт
Оставь, оставь...
Я умер бы, чтобы увидеть это.
Кто изваял ее?.. Смотри, мой брат, —
Она как будто дышит, и по жилам
Струится кровь...
Поликсен
Да, дивная работа
Уста ее горячей жизнью веют.
Леонт
Недвижность глаз в движенье переходит...
Как может лгать искусство!
Паулина
Я задерну
Завесу; государь готов в волненье
Подумать, что она жива.
www.franklang.ru
263
Леонт
О, друг мой,
Так двадцать лет подряд хочу я думать:
Вся мудрость мира не сравнится с этим
Безумьем дивным. О, не закрывай...
Паулина
Мне жаль, что я так взволновала вас.
Боюсь вас дальше мучить.
Леонт
О, Паулина,
Мое мученье сладостней, чем все
Успехи сердца. Но она ведь дышит!
Ужель резец изобразил дыханье?
Пусть надо мной никто не посмеется. —
Хочу поцеловать ее...
Паулина
Нет, нет.
Окраска уст ее еще влажна,
Испортите ее вы поцелуем...
Запачкаетесь краской... Я задерну.
Леонт
Нет! двадцать лет еще смотреть.
Пердита
Ия
Готова столько же стоять.
www.franklang.ru
264
Паулина
Уйдите ж
Отсюда; иль должны решиться чудо
Увидеть большее. Коль вы дерзнете —
Могу заставить статую сойти,
Дать руку вам. Но вы тогда решите
Ошибочно, что это колдовство,
Власть темных сил.
Леонт
Что ни велишь ей сделать —
Я счастлив видеть! Что велишь сказать —
Я счастлив слышать! Коль заставить можешь
Ты двигаться — и говорить заставишь!
Паулина
Пусть вера в вас проснется! Стойте тихо:
Кто думает, что это злые чары,
Те пусть уйдут.
Леонт
Никто не шевельнется!
Музыка.
Паулина
Пусть звуки музыки ее пробудят.
Проснись... довольно камнем быть. Приблизься...
И всех, кто смотрит, чудом порази.
www.franklang.ru
265
Твой склеп запру я: выходи на волю,
Верни свое оцепененье смерти;
Жизнь добрая тебя освобождает!
Гермиона спускается с пьедестала.
Идет — не трепещите: святы все
Ее поступки; святы эти чары;
Не отстраняйтесь, иль она вторично
Умрет тогда, и вы ее убьете.
Ей дайте руку, в юности дала вам
Она свою — теперь же вашей ждет.
Леонт
(обнимает)
Тепла... Коль это колдовство — оно
Законней пищи148.
В ожившей статуе Гермионы трудно не узнать нашу Изиду. Так происходит в
фильме встреча Фелиси (чье имя означает «счастливая») с Изидой. Фелиси
пошла в театр — и тут оказалось, что спектакль — о ней самой.
Намеки на Изиду были в фильме и раньше. До того, как приехать
окончательно к Максансу в Нёвер, Фелиси посетила этот город с Максансом
на выходных. И вот в витрине магазина керамики они рассматривают блюдо,
на котором изображена Венера, вспоминают при этом картину Боттичелли.
Потом заходят в собор и видят лежащее изображение (скульптуру) святой в
стеклянной раке.
После спектакля Лоик провожает Фелиси, и между ними происходит
следующий философский разговор:
148
Перевод Т. Щепкиной-Куперник.
www.franklang.ru
266
«Лоик: Я не думал, что это так тебя взволнует.
Фелиси: Я реагирую, как маленькая девочка. Когда я увидела, что статуя
начала двигаться, клянусь тебе, я едва не закричала.
Лоик: Это я едва не закричал. Ты так сильно сжала мне руку!
Фелиси: А, я не замечала.
Лоик: Пьеса на самом деле неправдоподобная.
Фелиси: А мне и не нравится то, что правдоподобно.
Лоик: Потом, в ней есть одна вещь, некая двойственность, которая меня
смущает. Непонятно, оживляется ли статуя с помощью магии или же
королева так и не умирала.
Фелиси: Но ты ничего не понял! Это совершенно ясно! Именно вера
воскресила ее! Я гораздо религиознее тебя.
Лоик: С определенной точки зрения это, пожалуй, так.
Фелиси: И даже с твоей точки зрения. Я скажу тебе одну вещь, которая
тебя ошарашит. Вчера я вошла в церковь и помолилась.
Лоик: Где это?
Фелиси: В Нёвере. Ты знаешь, я поссорилась с Максансом. Он сказал коечто, что меня обидело. Тогда я вышла погулять с Элизой, чтобы развеяться.
Мы проходили мимо собора, она захотела посмотреть ясли. Мама все время
рассказывает ей о Боженьке и сооружает рождественские ясли у себя
дома. И мы вошли. И, пока она рассматривала, я села на стул.
Лоик: Ты молилась?
Фелиси: Да. Но я не так молилась, как меня учили, когда я была маленькой.
Но… по-своему. Это не было настоящей молитвой, это было скорее
размышлением.
Лоик: Медитацией?
Фелиси: Да, именно. Ты знаешь, когда ум у тебя занят чем-нибудь, когда ты
не выспался и когда тебе надо принять решение, тогда у тебя в голове
какое-то возбуждение, которое заставляет тебя думать гораздо быстрее.
www.franklang.ru
267
Ну, я это почувствовала. Но в тысячу раз сильнее. Неожиданно все стало
ясным. Так, что…
Лоик: Тебя ослепило?
Фелиси: Нет, я не была ослеплена. Напротив, я увидела все очень отчетливо.
Лоик: Что ты увидела?
Фелиси: Ну, трудно сказать. Я не думала, я видела. Я видела свою мысль. Все
рассуждения, которые я перебирала, чтобы понять, должна ли я уехать или
не должна, я проделала молниеносно. И тут я увидела. Я увидела, что мне
надо делать, и я увидела, что я не ошибаюсь.
Лоик: Ты имеешь в виду возвращение в Париж?
Фелиси: До этого я ломала голову над выбором, а тут я увидела, что
выбирать не нужно. Я не обязана решаться на что-то, чего я на самом деле
не хочу. Ты видишь, то, что я говорю, кажется банальным, я об этом уже
думала и раньше. Но это не представлялось мне таким очевидным, каким
вдруг представилось. Это трудно объяснить.
Лоик: Нет-нет, я понимаю. Со мной это не случалось в такой степени, но
два или три раза я знал эти моменты просветленности. Знаешь, люди,
которые обращаются в веру, испытывают иногда подобные озарения.
Иногда так, как ты, в церквях.
Фелиси: Да, но я не обратилась в веру.
Лоик: Потому что ты уже была верующей. Если бы я был Богом, я бы
особенно тебя любил и лелеял.
Фелиси: Почему?
Лоик: Потому что ты была несчастна, и притом совершенно
несправедливо. И потому что ты способна пожертвовать всем — своей
жизнью, своим счастьем — ради любви, которая даже не является чем-то
наличным.
Фелиси: Тогда сам Бог вернет мне Шарля.
Лоик: Ну-ну, полегче! И это не то, о чем Его надо просить.
www.franklang.ru
268
Фелиси: Но я ничего у Него не прошу! Я даже не подумала о Боге, хотя и
думаю о Нем иногда. Я подумала, знаешь, в ту секунду, в которую так много
уместилось, что я одна в мире, одна во вселенной и что теперь моя очередь
играть. И что я не должна позволить себя подчинить — ни кому-либо, ни
чему-либо.
Лоик: Но это ведь не поможет тебе вновь обрести Шарля?
Фелиси: Да, но это помешает мне совершить то, что помешало бы мне его
обрести. И потом, знаешь, я подумала еще об одной вещи в ту же секунду.
Ты, может быть, прав, у меня мало шансов его найти. И в конце концов,
возможно, он женился или не любит меня больше. Но это для меня не
причина, чтобы отступиться.
Лоик: В конечном счете, если ты сама признаёшь, что твои шансы
практически равны нулю, ты ведь не собираешься испортить свою жизнь
ради…
Фелиси: Но как же, ведь если я его найду, это будет такое… это будет
такая большая радость, что я готова отдать за это свою жизнь. Да я и не
испорчу ее. Жить надеждой — такая жизнь ничем не хуже какой-либо
другой.
Лоик: Ты знаешь, что ты говоришь?
Фелиси: Да, и я так думаю, даже если это представляется дурацким.
Лоик: Это тем более не представляется дурацким, что кое-кто очень
умный уже сказал это до тебя. Почти слово в слово. Я не думаю, что ты
его читала.
Фелиси: Кто, Шекспир?
Лоик: Нет, Паскаль.
Фелиси: Это философ?
Лоик: В некотором смысле да. Он это называет ставкой (pari). Он говорит,
что, если ты ставишь на бессмертие, выигрыш столь велик, что это
возмещает скудость шансов. И что даже если душа не бессмертна, вера в
ее бессмертие позволяет жить лучше, чем если этой веры нет.
www.franklang.ru
269
Фелиси: Так я тоже верю в то, что душа бессмертна. И я даже верю в это
больше, чем ты. Ты веришь, что это только после смерти, а я верю, что она
существует и до рождения.
Лоик: Послушай, Ядвига тебя, возможно, убедила, но меня нет149.
Фелиси: Мне не нужна Ядвига, чтобы в это верить. Это мне
представляется очевидным. Если душа продолжает жить после, я не
понимаю, почему бы ей не существовать до?
Лоик: Но что такое душа без личности человека? Если у тебя больше нет
памяти о твоей предыдущей жизни, это больше не ты!
Фелиси: Но у меня как раз есть сознание предыдущей жизни. Оно
существует. Оно не очень ясно, но оно существует. И у тебя оно тоже
есть, только ты этого не замечаешь. Почему у меня есть уверенность, что
я люблю Шарля? Как я могу быть в этом совершенно уверенной? Когда я его
встретила, у меня было впечатление чего-то уже знакомого (déjà connu). И
вот как ты объяснишь это, если не тем, что мы уже виделись в предыдущей
жизни (nous nous sommes déjà vus dans une vie antérieure).
Лоик: Перестань, Фелиси, ты меня убиваешь.
Фелиси: Но это не глупости!
Лоик: Нет, это безотчетное знание. Но это уже не Паскаль.
Фелиси: Виктор Гюго?
Лоик: Нет, Платон.
Фелиси: Его нам еще не хватало. И что, он тоже верил в переселение душ?
Лоик: И да, и нет. Вообще это уже другая история. Но что поразительно,
он рассуждает точно как ты, доказывая бессмертие души. И это то, что
называют аргументом знания-припоминания.
Фелиси: И что же, ты не согласен с этим?
Лоик: У меня ведь не та вера, что была у греков. Да и у Платона, пожалуй,
ее тоже не было».
Тут Лоик напоминает разговор, который шел у него дома с гостями о метемпсихозе. Ядвига — типичная
дама со сдвигом, говорящая о мистическом так, словно все тайны мира у нее в сумочке.
149
www.franklang.ru
270
На следующий день Фелиси идет с дочкой в зоопарк, смотрит там с ней
сначала на свое отражение в искажающем зеркале, потом видит львов, потом
они попадают на представление уличного кукольного театра. Мы видим
гиньоля (петрушку) с пышной копной волос, держащего в руке на палочке
маску.150. А затем происходит встреча Фелиси с Шарлем — в автобусе,
совершенно, конечно, случайная.
Был у Фелиси выбор или нет? Она могла выбирать между Лоиком и
Максансом. А могла не выбирать и надеяться на встречу с Шарлем. Иными
словами, если Фелиси и могла выбирать, то лишь между выбором и
невыбором.
Когда Фелиси рассталась с Максансом и вернулась из Нёвера, у нее
произошел с матерью следующий разговор:
«Мать: Зачем мне его, впрочем, защищать? Я всегда думала, что это
плохой выбор.
Фелиси: Послушай, мама, нет хорошего или плохого выбора. Нужно, чтобы
вопрос о выборе вообще не вставал».
В романе Достоевского «Преступление и наказание» Раскольников думает,
что он имеет выбор. В результате он «преступает».
Я как-то присутствовал на одном уроке английского языка. Группа состояла
из людей с высшим образованием в возрасте примерно от 25 до 45 лет. И вот
преподаватель, чтобы поупражнять прошедшее время, дал забавное задание:
кратко пересказать содержание романа Достоевского «Преступление и
наказание». Все вроде бы читали, поскольку роман входит в школьную
программу. Стали совместно вспоминать, и при этом возник традиционный
вопрос: зачем, собственно, Раскольников грохнул старуху-процентщицу?
Думали-думали, а затем пришли к консенсусу: он ее убил, чтобы раздать
деньги бедным.
Может быть, не стоит в школе проходить «Преступление и наказание»,
лучше почитать с подростками легенды о Робин Гуде?
150
И мир зверей, и петрушка с копной волос и маской — все это нам, конечно, на руку.
www.franklang.ru
271
Если же говорить серьезно, весь фокус в том, что вопрос «зачем?» ложен. В
начале романа Раскольников думает, что живет в некоем свободном
пространстве, в своего рода неплотном мире, где он может делать то, что ему
кажется рациональным или даже просто хочется. Ему кажется, что он живет
в мире, в котором возможен выбор. И для того, чтобы доказать себе, что он
не как все, что он сверхчеловек («необыкновенный человек»), Наполеон, что
он «право имеет», он и убивает старуху. Запланировал и осуществил.
Но по ходу романа становится все яснее и яснее, что, несмотря на
запланированность мероприятия, оно осуществилось чудом. Оно стало
возможным благодаря ряду чудесных совпадений, цепочке удачных (для
убийцы) случайностей. Вот как разговаривают об этом Разумихин с
Зосимовым:
«— Чем объясняю? Да чего тут объяснять: дело ясное! По крайней мере,
дорога, по которой надо дело вести, ясна и доказана, и именно коробка
доказала ее. Настоящий убийца обронил эти серьги. Убийца был наверху,
когда Кох и Пестряков стучались, и сидел на запоре. Кох сдурил и пошел
вниз; тут убийца выскочил и побежал тоже вниз, потому никакого другого
у него не было выхода. На лестнице спрятался он от Коха, Пестрякова и
дворника в пустую квартиру, именно в ту минуту, когда Дмитрий и Николай
из нее выбежали, простоял за дверью, когда дворник и те проходили наверх,
переждал, пока затихли шаги, и сошел себе вниз преспокойно, ровно в ту
самую минуту, когда Дмитрий с Николаем на улицу выбежали, и все
разошлись, и никого под воротами не осталось. Может, и видели его, да не
заметили; мало ли народу проходит? А коробку он выронил из кармана,
когда за дверью стоял, и не заметил, что выронил, потому не до того ему
было. Коробка же ясно доказывает, что он именно там стоял. Вот и вся
штука!
— Хитро! Нет, брат, это хитро. Это хитрее всего!
— Да почему же, почему же?
www.franklang.ru
272
— Да потому что слишком уж все удачно сошлось… и сплелось… точно как
на театре.
— Э-эх! — вскричал было Разумихин, но в эту минуту отворилась дверь, и
вошло одно новое, не знакомое ни одному из присутствующих, лицо».
(«Точно как на театре» все происходит и в фильме Ромера, потому в нем и
показан кусочек театрального представления.)
Были и другие удачные совпадения, например, когда Раскольников, так
сказать, шел на дело — и входил во двор дома:
«На счастье его, в воротах опять прошло благополучно. Мало того, даже,
как нарочно, в это самое мгновение только что перед ним въехал в ворота
огромный воз сена, совершенно заслонявший его все время, как он проходил
подворотню, и чуть только воз успел выехать из ворот во двор, он мигом
проскользнул направо. Там, по ту сторону воза, слышно было, кричали и
спорили несколько голосов, но его никто не заметил и навстречу никто не
попался».
Раскольников полагает, что он находится в некоей объективной
действительности, а на самом деле он находится в сказке. Он находится в
художественном мире, в котором «слишком уж все удачно сошлось… и
сплелось… точно как на театре».
«Но Раскольников в последнее время стал суеверен. Следы суеверия
оставались в нем еще долго спустя, почти неизгладимо. И во всем этом деле
он всегда потом наклонен был видеть некоторую как бы странность,
таинственность, как будто присутствие каких-то особых влияний и
совпадений».
Бывает так, что жизнь «подыгрывает» человеку, находящемуся «на
подъеме», в состоянии вдохновения. У него почему-то все получается, весь
внешний мир волшебно подстраивается под его волю. Он проживает
некоторый отрезок времени так, словно пишет стихотворение. Он в это время
живет художественно.
www.franklang.ru
273
Бывает и так, что «все валится из рук», ничего не получается: жизнь не
подыгрывает. Это состояние, обратное вдохновению.
Но, смотрите, бывает еще и третий вариант: все получается словно по
мановению волшебной палочки, жизнь подыгрывает вовсю, но то, что
получается, есть зло. Вспомните «фугу» Пети Ростова, в которой все
удивительным образом соединялось и росло. И тут тоже все сочетается и
разрастается, только это, так сказать, черная фуга. Такое вот черное
вдохновение:
«Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем,
взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти
машинально, опустил на голову обухом. Силы его тут как бы не было. Но как
только он раз опустил топор, тут и родилась в нем сила».
Когда художник творит, под его пером или кистью рождается то, что
превышает его силы, нечто для него неожиданное.
Что и случилось с Раскольниковым. И вопрос о Наполеоне отпадает сам
собой. И встает вопрос, который можно было бы, например, сформулировать
так: кто подстроил «огромный воз сена»?
www.franklang.ru
274
Оживший человек-машина (будущая Лже-Мария) из фильма «Метрополис».
Ее двойничество (по отношению к настоящей Марии) подчеркнуто тем,
что у ее создателя-изобретателя одна искусственная рука. Мы видим здесь,
что ожившая статуя может быть и губительна.
Ты думаешь, что ты настоящий, что ты сам по себе, а ты на самом деле в
сказке, ты персонаж. И вот ты начинаешь об этом догадываться. И вот перед
тобой уже не просто старуха-процентщица, но и Баба-яга, которая знает,
зачем ты к ней пришел:
«Старуха взглянула было на заклад, но тотчас же уставилась глазами
прямо в глаза незваному гостю. Она смотрела внимательно, злобно и
недоверчиво. Прошло с минуту; ему показалось даже в ее глазах что-то
вроде насмешки, как будто она уже обо всем догадалась. Он чувствовал,
что теряется, что ему почти страшно, до того страшно, что, кажется,
смотри она так, не говори ни слова еще с полминуты, то он бы убежал от
нее».
А по дороге к Бабе-яге — два мифических близнеца: маляры Дмитрий с
Николаем. Вот они, кстати, в рассказе Разумихина:
«…все, то есть восемь или десять свидетелей, единогласно показывают,
что Николай придавил Дмитрия к земле, лежал на нем и его тузил, а тот
ему в волосы вцепился и тоже тузил. Лежат они поперек дороги и проход
загораживают; их ругают со всех сторон, а они, «как малые ребята»
(буквальное выражение свидетелей), лежат друг на друге, визжат, дерутся
и хохочут, оба хохочут взапуски, с самыми смешными рожами, и один
другого догонять, точно дети, на улицу выбежали».
www.franklang.ru
275
Дерущиеся мальчики. Фреска из Кносского дворца
В какой-то момент старуха снится Раскольникову, причем приводит его к ней
— во сне— мещанин, недавно встреченный наяву151 и играющий роль Тени:
151
«— Да вот они сами! — крикнул громкий голос; он поднял голову.
Дворник стоял у дверей своей каморки и указывал прямо на него какому-то невысокому человеку, с виду
похожему на мещанина, одетому в чем-то вроде халата, в жилетке и очень походившему издали на бабу.
Голова его, в засаленной фуражке, свешивалась вниз, да и весь он был точно сгорбленный. Дряблое,
морщинистое лицо его показывало за пятьдесят; маленькие заплывшие глазки глядели угрюмо, строго и с
неудовольствием.
www.franklang.ru
276
«Он забылся; странным показалось ему, что он не помнит, как мог он
очутиться на улице. Был уже поздний вечер. Сумерки сгущались, полная луна
светлела все ярче и ярче; но как-то особенно душно было в воздухе152. Люди
толпой шли по улицам; ремесленники и занятые люди расходились по домам,
другие гуляли; пахло известью, пылью, стоячею водой. Раскольников шел
грустный и озабоченный; он очень хорошо помнил, что вышел из дому с
каким-то намерением, что надо было что-то сделать и поспешить, но что
именно — он позабыл. Вдруг он остановился и увидел, что на другой стороне
улицы, на тротуаре, стоит человек и машет ему рукой. Он пошел к нему
через улицу, но вдруг этот человек повернулся и пошел как ни в чем не
бывало, опустив голову, не оборачиваясь и не подавая вида, что звал его. «Да
полно, звал ли он?» — подумал Раскольников, однако ж стал догонять. Не
доходя шагов десяти, он вдруг узнал его и — испугался: это был давешний
мещанин, в таком же халате и так же сгорбленный. Раскольников шел
издали; сердце его стукало; повернули в переулок, — тот все не
оборачивался. «Знает ли он, что я за ним иду?» — думал Раскольников.
Мещанин вошел в ворота одного большого дома. Раскольников поскорей
подошел к воротам и стал глядеть: не оглянется ли он и не позовет ли его?
В самом деле, пройдя всю подворотню и уже выходя во двор, тот вдруг
обернулся и опять точно как будто махнул ему. Раскольников тотчас же
прошел подворотню, но во дворе мещанина уж не было. Стало быть, он
вошел тут сейчас на первую лестницу. Раскольников бросился за ним. В
самом деле, двумя лестницами выше слышались еще чьи-то мерные,
неспешные шаги. Странно, лестница была как будто знакомая! Вон окно в
первом этаже: грустно и таинственно проходил сквозь стекла лунный
<…>
— Вы меня спрашивали… у дворника? — проговорил, наконец, Раскольников, но как-то очень негромко.
Мещанин не дал никакого ответа и даже не поглядел. Опять помолчали.
— Да что вы… приходите спрашивать… и молчите… да что же это такое? — Голос Раскольникова
прерывался, и слова как-то не хотели ясно выговариваться.
Мещанин на этот раз поднял глаза и зловещим, мрачным взглядом посмотрел на Раскольникова.
— Убивец! — проговорил он вдруг тихим, но ясным и отчетливым голосом…»
152
Духота в романе «Преступление и наказание» многократно подчеркивается. Этим подчеркивается
атмосфера, в которой выбор невозможен, предопределен. Подчеркивается особое (несвободное)
пространство.
www.franklang.ru
277
свет153; вот и второй этаж. Ба! Это та самая квартира, в которой
работники мазали… Как же он не узнал тотчас? Шаги впереди идущего
человека затихли: «стало быть, он остановился или где-нибудь спрятался».
Вот и третий этаж; идти ли дальше? И какая там тишина, даже
страшно… Но он пошел. Шум его собственных шагов его пугал и тревожил.
Боже, как темно! Мещанин, верно, тут где-нибудь притаился в углу. А!
квартира отворена настежь на лестницу; он подумал и вошел. В передней
было очень темно и пусто, ни души, как будто все вынесли; тихонько, на
цыпочках прошел он в гостиную: вся комната была ярко облита лунным
светом; все тут по-прежнему: стулья, зеркало, желтый диван и картинки в
рамках. Огромный, круглый, медно-красный месяц глядел прямо в окна. «Это
от месяца такая тишина, — подумал Раскольников, — он, верно, теперь
загадку загадывает». Он стоял и ждал, долго ждал, и чем тише был месяц,
тем сильнее стукало его сердце, даже больно становилось. И все тишина.
Вдруг послышался мгновенный сухой треск, как будто сломали лучинку, и все
опять замерло. Проснувшаяся муха вдруг с налета ударилась об стекло и
жалобно зажужжала. В самую эту минуту в углу, между маленьким
шкафом и окном, он разглядел как будто висящий на стене салоп. «Зачем
тут салоп? — подумал он, — ведь его прежде не было…» Он подошел
потихоньку и догадался, что за салопом154 как будто кто-то прячется.
Осторожно отвел он рукою салоп и увидал, что тут стоит стул, а на
стуле в уголку сидит старушонка, вся скрючившись и наклонив голову, так
что он никак не мог разглядеть лица, но это была она. Он постоял над ней:
«боится!» — подумал он, тихонько высвободил из петли топор и ударил
старуху по темени, раз и другой. Но странно: она даже и не шевельнулась
от ударов, точно деревянная155. Он испугался, нагнулся ближе и стал ее
разглядывать; но и она еще ниже нагнула голову. Он пригнулся тогда совсем
к полу и заглянул ей снизу в лицо, заглянул и помертвел: старушонка сидела и
И луну вспомните.
Салоп, халат, тулуп, шкура…
155
Статуя!
153
154
www.franklang.ru
278
смеялась, — так и заливалась тихим, неслышным смехом, из всех сил
крепясь, чтоб он ее не услышал. Вдруг ему показалось, что дверь из спальни
чуть-чуть приотворилась и что там тоже как будто засмеялись и
шепчутся. Бешенство одолело его: изо всей силы начал он бить старуху по
голове, но с каждым ударом топора смех и шепот из спальни раздавались
все сильнее и слышнее, а старушонка так вся и колыхалась от хохота. Он
бросился бежать, но вся прихожая уже полна людей, двери на лестнице
отворены настежь, и на площадке, на лестнице и туда вниз — всё люди,
голова с головой, все смотрят, — но все притаились и ждут, молчат!..
Сердце его стеснилось, ноги не движутся, приросли… Он хотел вскрикнуть
и — проснулся».
Вообще говоря, в романе многие персонажи находятся в состоянии
измененного сознания: то их лихорадит, то они пьяны, то почти сходят с ума,
а то и вовсе перестают различать сон и действительность156. Особенно
Раскольников и Свидригайлов. И чем дальше, тем больше. Читатель тоже не
всегда уверен в действительности происходящего. Такой вот странный
роман, действительность в котором деформируется, переходит в сон,
оборачивается фантастикой.
Вот, например, Раскольников, сразу после своего кошмарного сна, встречает
впервые Свидригайлова:
«Он тяжело перевел дыхание, — но странно, сон как будто все еще
продолжался: дверь его была отворена настежь, и на пороге стоял совсем
незнакомый ему человек и пристально его разглядывал.
Раскольников не успел еще совсем раскрыть глаза и мигом закрыл их опять.
Он лежал навзничь и не шевельнулся. «Сон это продолжается или нет», —
думал он и чуть-чуть, неприметно опять приподнял ресницы поглядеть:
незнакомый стоял на том же месте и продолжал в него вглядываться».
В романе названы три предположительные причины убийства старухипроцентщицы Раскольниковым. Первая причина: ради денег. Денег для себя
156
Сравните это с «сумасшествием» Фелиси, Джельсомины…
www.franklang.ru
279
или денег на благое дело (или то и другое вместе, потому что для себя —
разве это не благое дело?). Об этом рассуждает один студент, разговор
Раскольников случайно подслушивает в трактире — и поражается этой
случайности, осознавая ее как чудесное совпадение:
«— <…> Нет, вот что я тебе скажу. Я бы эту проклятую старуху убил и
ограбил, и уверяю тебя, что без всякого зазору совести, — с жаром
прибавил студент.
Офицер опять захохотал, а Раскольников вздрогнул. Как это было странно!
— Позволь, я тебе серьезный вопрос задать хочу, — загорячился студент. —
Я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая,
бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и,
напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живет, и которая
завтра же сама собой умрет. Понимаешь? Понимаешь?
— Ну, понимаю, — отвечал офицер, внимательно уставясь в горячившегося
товарища.
— Слушай дальше. С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие
даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу добрых
дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины
деньги, обреченные в монастырь! Сотни, тысячи, может быть,
существований, направленных на дорогу; десятки семейств, спасенных от
нищеты, от разложения, от гибели, от разврата, от венерических больниц,
— и все это на ее деньги. Убей ее и возьми ее деньги, с тем чтобы с их
помощию посвятить потом себя на служение всему человечеству и общему
делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице
тысячами добрых дел? За одну жизнь — тысячи жизней, спасенных от
гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен — да ведь тут
арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной,
глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не
стоит, потому что старушонка вредна. Она чужую жизнь заедает: она
намедни Лизавете палец со зла укусила; чуть-чуть не отрезали!»
www.franklang.ru
280
Потом, признаваясь Соне в преступлении, Раскольников отвергает эту
причину:
«Соня из всех сил слушала.
— Ну, так зачем же… как же вы сказали: чтоб ограбить, а сами ничего не
взяли? — быстро спросила она, хватаясь за соломинку.
— Не знаю… я еще не решил — возьму или не возьму эти деньги, —
промолвил он, опять как бы в раздумье, и вдруг, опомнившись, быстро и
коротко усмехнулся. — Эх, какую я глупость сейчас сморозил, а?
У Сони промелькнула было мысль: «Не сумасшедший ли?» Но тотчас же
она ее оставила: нет, тут другое. Ничего, ничего она тут не понимала!
— Знаешь, Соня, — сказал он вдруг с каким-то вдохновением, — знаешь, что
я тебе скажу: если б только я зарезал из того, что голоден был, —
продолжал он, упирая в каждое слово и загадочно, но искренно смотря на
нее, — то я бы теперь… счастлив был! Знай ты это!»
Вторая причина убийства: ради того, чтобы доказать самому себе, что
относишься не к «обыкновенным», а к «необыкновенным людям», к
наполеонам, для которых закон не писан, которые в силах «преступить». Эту
причину называет сам Раскольников, это как раз его идея.
Но есть и третья причина, ее называет Соня, и Раскольников вдруг
соглашается:
«— Я догадался тогда, Соня, — продолжал он восторженно, — что власть
дается только тому, кто посмеет наклониться и взять ее. Тут одно
только, одно: стоит только посметь! У меня тогда одна мысль
выдумалась, в первый раз в жизни, которую никто и никогда еще до меня не
выдумывал! Никто! Мне вдруг ясно, как солнце, представилось, что как же
это ни единый до сих пор не посмел и не смеет, проходя мимо всей этой
нелепости, взять просто-запросто все за хвост и стряхнуть к черту! Я… я
захотел осмелиться и убил… я только осмелиться захотел, Соня, вот вся
причина!
www.franklang.ru
281
— О, молчите, молчите! — вскрикнула Соня, всплеснув руками. — От Бога
вы отошли, и вас Бог поразил, дьяволу предал!..
— Кстати, Соня, это когда я в темноте-то лежал и мне все
представлялось, это ведь дьявол смущал меня? а?
— Молчите! Не смейтесь, богохульник, ничего, ничего-то вы не понимаете!
О Господи! Ничего-то, ничего-то он не поймет!
— Молчи, Соня, я совсем не смеюсь, я ведь и сам знаю, что меня черт
тащил».
При предыдущем разговоре Раскольников просит Соню прочесть ему про
воскресение Лазаря. Это чтение в романе Достоевского соответствует
посещению театра в фильме Эрика Ромера. Статуя оживает. Человек
понимает, что он живет в книге. Начинается «присутствие каких-то особых
влияний и совпадений» уже со знаком плюс, хоть и трагических.
Совпадений, как бы говорящих: «Опомнись!» Точнее сказать, они были с
самого начала (например, убийство лошади во сне Раскольникова, а потом
смерть Мармеладова, раздавленного лошадьми, не говоря уж о перекличке
убийства лошади и убийства старухи с Лизаветой), но после чтения о Лазаре
становятся все более явными. Скажем, тот момент, когда Раскольников,
признаваясь в преступлении, вдруг в Соне узнает Лизавету. Или появление
двойника Раскольникова — Свидригайлова. У которого, кстати, «было какоето странное лицо, похожее как бы на маску». Который, высказывая
Раскольникову его же собственные мысли, говорит «с видом какого-то
подмигивающего, веселого плутовства, не спуская глаз с Раскольникова».
Которого Дуня, стреляя, слегка ранила в голову (а в заметках Достоевского к
роману в связи со Свидригайловым упоминается и какая-то «отрубленная
голова»):
«Он ступил шаг, и выстрел раздался. Пуля скользнула по его волосам и
ударилась сзади в стену. Он остановился и тихо засмеялся:
— Укусила оса! Прямо в голову метит… Что это? Кровь! — Он вынул
платок, чтоб обтереть кровь, тоненькою струйкой стекавшую по его
www.franklang.ru
282
правому виску; вероятно, пуля чуть-чуть задела по коже черепа. Дуня
опустила револьвер и смотрела на Свидригайлова не то что в страхе, а в
каком-то диком недоумении. Она как бы сама уж не понимала, что такое
она сделала и что это делается!»
Перед самоубийством двойничество Свидригайлова подчеркнуто двумя
подцепленными им персонажами:
«С этими писаришками он связался, собственно, потому, что оба они были с
кривыми носами: у одного нос шел криво вправо, а у другого влево. Это
поразило Свидригайлова. Они увлекли его, наконец, в какой-то
увеселительный сад, где он заплатил за них и за вход».
А вот свидригайловская Изида-Офелия:
«Он встал и уселся на краю постели, спиной к окну. «Лучше уж совсем не
спать», — решился он. От окна было, впрочем, холодно и сыро; не вставая с
места, он натащил на себя одеяло и закутался в него. Свечи он не зажигал.
Он ни о чем не думал, да и не хотел думать; но грезы вставали одна за
другою, мелькали отрывки мыслей, без начала и конца и без связи. Как будто
он впадал в полудремоту. Холод ли, мрак ли, сырость ли, ветер ли,
завывавший под окном и качавший деревья, вызвали в нем какую-то упорную
фантастическую наклонность и желание, — но ему все стали
представляться цветы. Ему вообразился прелестный пейзаж, светлый,
теплый, почти жаркий день, праздничный день, Троицын день. Богатый,
роскошный деревенский коттедж в английском вкусе, весь обросший
душистыми клумбами цветов, обсаженный грядами, идущими кругом всего
дома; крыльцо, увитое вьющимися растениями, заставленное грядами роз;
светлая, прохладная лестница, устланная роскошным ковром, обставленная
редкими цветами в китайских банках. Он особенно заметил в банках с водой,
на окнах, букеты белых и нежных нарцизов, склоняющихся на своих яркозеленых, тучных и длинных стеблях с сильным ароматным запахом. Ему
даже отойти от них не хотелось, но он поднялся по лестнице и вошел в
большую, высокую залу, и опять и тут везде, у окон, около растворенных
www.franklang.ru
283
дверей на террасу, на самой террасе, везде были цветы. Полы были усыпаны
свежею накошенною душистою травой, окна были отворены, свежий,
легкий, прохладный воздух проникал в комнату, птички чирикали под окнами,
а посреди залы, на покрытых белыми атласными пеленами столах, стоял
гроб. Этот гроб был обит белым гроденаплем157 и обшит белым густым
рюшем. Гирлянды цветов обвивали его со всех сторон. Вся в цветах лежала
в нем девочка, в белом тюлевом платье, со сложенными и прижатыми на
груди, точно выточенными из мрамора, руками. Но распущенные волосы ее,
волосы светлой блондинки, были мокры; венок из роз обвивал ее голову.
Строгий и уже окостенелый профиль ее лица был тоже как бы выточен из
мрамора, но улыбка на бледных губах ее была полна какой-то недетской,
беспредельной скорби и великой жалобы. Свидригайлов знал эту девочку; ни
образа, ни зажженных свечей не было у этого гроба и не слышно было
молитв. Эта девочка была самоубийца — утопленница. Ей было только
четырнадцать лет, но это было уже разбитое сердце, и оно погубило себя,
оскорбленное обидой, ужаснувшею и удивившею это молодое детское
сознание, залившею незаслуженным стыдом ее ангельски чистую душу и
вырвавшею последний крик отчаяния, не услышанный, а нагло поруганный в
темную ночь, во мраке, в холоде, в сырую оттепель, когда выл ветер…
Свидригайлов очнулся…»
А еще Свидригайлов погибает, что и положено настоящему двойнику. В
общем, опять Шбаланке и сплошные чудеса. «Только что он хотел отворить
дверь, как вдруг она стала отворяться сама».
Ритуальный нож
157
Гроденапль — особый род плотной шелковой материи.
www.franklang.ru
284
Двойник нередко вооружен ножом. Например, в романе Э.Т.А. Гофмана
«Эликсиры дьявола» мы видим следующую сцену:
«— Бра-тец мой, бра-тец... пусти меня к себе наверх... на-верх... от-крой...
слышишь: открой!..
Прямо подо мной, в подполье, скребло, дребезжало, царапало, и в
промежутках раздавались все те же стоны и смех; с каждой минутой все
явственней звучали шорох, царапанье, скрежет... а в перерывах слышался
глухой шум, точно от падения тяжелых глыб... Я вскочил, держа лампу в
руке. Вдруг пол подо мной заколебался, я отступил и увидел, что на том
месте, где я только что стоял, каменная плита начинает распадаться на
мелкие куски. Я схватил ее и без особого труда приподнял. Сквозь дыру
прорвался тусклый свет, и навстречу мне протянулась голая рука, в которой
сверкал нож. Содрогнувшись от ужаса, я отпрянул. А снизу до меня донесся
запинающийся голос:
— Бра-тец! Бра-тец, Медард там, там, он лезет к тебе наверх... Бери же...
бери... круши... круши... и в ле-лес... в лес!
Внезапно меня осенила мысль о бегстве; преодолевая страх, я схватил нож,
который совала мне голая рука, и начал усердно отбивать известку,
скреплявшую плиты пола. А некто, находившийся внизу, ловко орудовал,
выталкивая плиты наружу. Уже четыре или пять плит были отброшены в
сторону, как вдруг из-под пола поднялся обнаженный по самые бедра
человек и, устремив на меня пристальный мертвенный взгляд, разразился
безумным, насмешливым, наводящим ужас хохотом. Лампа ярко осветила
его лицо... я узнал в этом призраке самого себя... и рухнул без чувств на пол».
В конце романа Оскара Уайльда «Портрет Дориана Грея» главный герой
вонзает нож в собственный портрет, который является не просто его
изображением, но и его живым двойником-антиподом (и тем самым Грей
убивает самого себя):
«Портрет этот — как бы его совесть. Да, совесть. И надо его
уничтожить.
www.franklang.ru
285
Дориан осмотрелся и увидел нож, которым он убил Бэзила Холлуорда. Он не
раз чистил этот нож, и на нем не осталось ни пятнышка, он так и сверкал.
Этот нож убил художника — так пусть же он сейчас убьет и его
творение, и все, что с ним связано. Он убьет прошлое, и, когда прошлое
умрет, Дориан Грей будет свободен! Он покончит со сверхъестественной
жизнью
души
в
портрете,
и
когда
прекратятся
эти
зловещие
предостережения, он вновь обретет покой.
Дориан схватил нож и вонзил его в портрет.
Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжелого. Этот крик
смертной муки был так ужасен, что проснувшиеся слуги в испуге выбежали
из своих комнат. А два джентльмена, проходившие на площади,
остановились и посмотрели на верхние окна большого дома, откуда донесся
крик».
В романе Германа Гессе «Степной волк» при появлении звериного двойника
главного героя (Гарри Галлера) также появляется нож:
«Тяжелая волна страха и мрака захлестнула мне сердце, все снова вдруг
встало передо мной, я снова почувствовал вдруг в глубинах души беду и
судьбу. В отчаянии я полез в карман, чтобы достать оттуда фигуры,
чтобы немного поколдовать и изменить весь ход моей партии. Фигур там
уже не было. Вместо фигур я вынул из кармана нож. Испугавшись до
смерти, я побежал по коридору, мимо дверей, потом вдруг остановился у
огромного зеркала и взглянул в него. В зеркале стоял, с меня высотой,
огромный прекрасный волк158, стоял тихо, боязливо сверкая беспокойными
глазами. Он нет-нет да подмигивал мне…»
158
Двойником Гарри (главного героя) выступает, во-первых, он сам — в своей ипостаси степного волка, вовторых, музыкант Пабло, «экзотический красавец-полубог», с которым его знакомит Гермина — его
«Прекрасная Дама»:
«…познакомила меня с саксофонистом, смуглым, красивым молодым человеком испанского или
южноамериканского происхождения, который, как она сказала, умел играть на всех инструментах и
говорить на всех языках мира».
Потом Гарри замечает и «его сияющий, его прекрасный звериный взгляд».
Двойничество в романе подчеркивается и тем, что Гермина напоминает главному герою его друга детства —
Германа (между прочим, так зовут и автора). Такой вот переплет: внутренний двойник (волк) — внешний
двойник (Пабло) — двойник в «Прекрасной Даме» (и он же — автор).
www.franklang.ru
286
Появляется нож и в фильме «Метрополис» (1927 год, режиссер Фриц Ланг),
и тоже в связи с двойниками. Когда главный герой фильма Фредер кричит,
указывая на Лже-Марию: «Ты не Мария!», на него набрасываются
бунтующие рабочие, и один из них наносит удар ножом, метя в сердце.
Однако Фредера заслоняет собой рабочий Номер 11811, с которым он в
начале фильма менялся ролью (обняв, поцеловав и назвав братом).
Закрывший собой Фредера рабочий, пораженный ножом в сердце, погибает.
При этом интересно отметить, что Фредер — в белом, рабочий — в черном.
Ну а если вы взглянете еще раз на номер рабочего (не как на цифру, а как на
картинку), вы тоже кое-что увидите.
Поскольку в «сущностной форме» переход от двойника к двойнику
происходит через смерть (жертвоприношение), очень часто при этом
возникает и образ орудия умерщвления — ритуальный (или жертвенный)
нож. Когда автор в своем повествовании доходит до образа двойников, он
подспудно ощущает, что должен появиться, условно говоря, нож (это может
быть действительно нож, как в «Снежной королеве» Андерсена при рассказе
о Маленькой Разбойнице — «двойнице» Герды159, это может быть и гарпун, и
томагавк, и деревянный меч — как в «Моби Дике», и топор — как в
«Капитанской дочке» Пушкина, и «рогатый сук» — как в «Мцыри»
Лермонтова, и трость — как в поэме Сергея Есенина «Черный человек»160, и
А также: кинжал Гильгамеша, «длинный нож» Онегина, нож Рогожина, нож араба в повести Камю
«Посторонний», нож Дзампано…
160
«Черный человек!
Ты — прескверный гость!
Эта слава давно
Про тебя разносится».
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
....... . . .. . . .. . . ... . .
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах, ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала!
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И — разбитое зеркало...
159
www.franklang.ru
287
заостренное бревно — как в истории об Одиссее и Полифеме). А дальше
автор думает, что же ему с этим ножом делать, куда и как его воткнуть.
Ритуальный нож инков, которым отрубали голову жертвы.
В рассказе о жертвоприношении Исаака Авраамом мы видим жертвенник,
двойников (Исаак, которого Авраам собирался принести в жертву, — и
агнец, принесенный в жертву вместо него), ритуальный нож.
www.franklang.ru
288
Караваджо. Принесение в жертву Исаака. Около 1598 года.
В рассказе об Иоанне Крестителе мы видим двойников (Иисуса Христа и
Иоанна Крестителя), Святую Троицу (в момент крещения Христа), нож,
отрезавший голову Иоанна.
В рассказе об аресте Иисуса Христа в Гефсиманском саду мы видим
двойников (Христа и Иуду) — и меч. То, что Иисус и Иуда — двойникиантиподы, хорошо видно и по тому, как во время Тайной вечери Иисус
обращается к Иуде161, и по поцелую Иуды162, и по тому, что Иуда находит
«…и засвидетельствовал, и сказал: истинно, истинно говорю вам, что один из вас предаст Меня. Тогда
ученики озирались друг на друга, недоумевая, о ком Он говорит. Один же из учеников Его, которого любил
Иисус, возлежал у груди Иисуса. Ему Симон Петр сделал знак, чтобы спросил, кто это, о котором говорит.
Он, припав к груди Иисуса, сказал Ему: Господи! кто это? Иисус отвечал: тот, кому Я, обмакнув кусок
хлеба, подам. И, обмакнув кусок, подал Иуде Симонову Искариоту. И после сего куска вошел в него сатана.
Тогда Иисус сказал ему: что делаешь, делай скорее».
162
Не случайно в повести Достоевского «Двойник» «иудиным поцелуем» целует Голядкина именно его
двойник (буквальный), так называемый Голядкин-младший: «Тут господину Голядкину-старшему
показалось, что вероломный друг его улыбается, что бегло и плутовски мигнул всей окружавшей их толпе,
161
www.franklang.ru
289
смерть на дереве (в то время как Иисус умирает на кресте — Мировом
Древе).
Самоубийство Иуды. Собор Сент-Лазар в Отёне (Cathédrale Saint-Lazare,
Autun).
А меч тут оказывается вообще «с боку-припеку»:
«Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть,
возьмите Его. И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И
поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг, для чего ты пришел? Тогда
подошли и возложили руки на Иисуса, и взяли Его. И вот, один из бывших с
Иисусом, простерши руку, извлек меч свой и, ударив раба
что есть что-то зловещее в лице неблагопристойного господина Голядкина-младшего, что даже он отпустил
гримасу какую-то в минуту иудина своего поцелуя… В голове зазвонило у господина Голядкина, в глазах
потемнело; ему показалось, что бездна, целая вереница совершенно подобных Голядкиных с шумом
вламываются во все двери комнаты; но было поздно… Звонкий предательский поцелуй раздался, и…»
www.franklang.ru
290
первосвященникова, отсек ему ухо. Тогда говорит ему Иисус: возврати меч
твой в его место, ибо все, взявшие меч, мечом погибнут».
Джотто ди Бондоне. Поцелуй Иуды (фрагмент картины). Начало XIV века.
Ритуальный нож проявился не только в этом мече, но и, видимо, в копье,
которое римский солдат вонзил в бок распятого Христа. Интересно, что есть
апокрифическая легенда (пусть довольно нелепая), связывающая рану от
копья с Иудой (то есть копье — с двойником). Согласно апокрифу «Арабское
евангелие детства Спасителя» Иуда Искариот жил в одном селении с
www.franklang.ru
291
Иисусом и был одержим сатаной. Когда мать привела его на лечение к
маленькому Христу, Иуда, разозлившись, укусил Иисуса за бок, после чего
разрыдался и был исцелен. «И тот бок Иисуса, который ему Иуда поранил,
иудеи потом копьем пронзили».
В поэме «Германия. Зимняя сказка» Генрих Гейне рассказывает, как ему
является двойник-тень с топором. И находит рациональное, «практическитрезвое» объяснение, зачем нужен топор. Он пригодится, чтобы вырубать все
отсталое и безобразное из нашей общественной жизни, это топор революции:
Я сам, засидевшись в ночи у стола
В погоне за рифмой крылатой,
Не раз замечал, что за мною стоит
Неведомый соглядатай.
Он что-то держал под черным плащом.
Но вдруг — на одно мгновенье —
Сверкало, будто блеснул топор,
И вновь скрывалось виденье.
Он был приземист, широкоплеч,
Глаза — как звезды, блестящи163.
Писать он мне никогда не мешал,
Стоял в отдаленье чаще.
Я много лет не встречался с ним,
Приходил он, казалось, бесцельно,
Но вдруг я снова увидел его
В полночь на улицах Кельна.
163
Узнаете взгляд «Тени»?
www.franklang.ru
292
Мечтая, блуждал я в ночной тишине
И вдруг увидал за спиною
Безмолвную тень. Я замедлил шаги
И стал. Он стоял за мною.
Стоял, как будто ждал меня,
И вновь зашагал упорно,
Лишь только я двинулся. Так пришли
Мы к площади соборной.
Мне страшен был этот призрак немой!
Я молвил: «Открой хоть ныне,
Зачем преследуешь ты меня
В полуночной пустыне?
Зачем ты приходишь, когда все спит,
Когда все немо и глухо,
Но в сердце — вселенские чувства, и мозг
Пронзают молнии духа?
О, кто ты, откуда? Зачем судьба
Нас так непонятно связала?
Что значит блеск под плащом твоим,
Подобный блеску кинжала?»
Ответ незнакомца был крайне сух
И даже флегматичен:
«Пожалуйста, не заклинай меня,
Твой тон чересчур патетичен.
www.franklang.ru
293
Знай, я не призрак былого, не тень,
Покинувшая могилу.
Мне метафизика ваша чужда,
Риторика не под силу.
У меня практически-трезвый уклад,
Я действую твердо и ровно,
И, верь мне, замыслы твои
Осуществлю безусловно.
Тут, может быть, даже и годы нужны,
Ну что ж, подождем, не горюя.
Ты мысль, я — действие твое,
И в жизнь мечты претворю я.
Да, ты — судья, а я палач,
И я, как раб молчаливый,
Исполню каждый твой приговор,
Пускай несправедливый.
Пред консулом ликтор шел с топором,
Согласно обычаю Рима.
Твой ликтор, ношу я топор за тобой
Для прочего мира незримо.
Я ликтор твой, я иду за тобой,
И можешь рассчитывать смело
На острый этот судейский топор.
Итак, ты — мысль, я — дело».164
164
Перевод Вильгельма Левика.
www.franklang.ru
294
Это пишет немецкий романтик. А вот другой романтик, французский
(Альфред де Мюссе), тоже видит двойника и ритуальный нож (в русском
переводе — кинжал, во французском оригинале — меч), но подыскивает
орудию убийства другое объяснение, а именно ревность («Декабрьская
ночь», перевод Набокова):
Во дни слепой сердечной жажды
я у огня рыдал однажды,
измену первую кляня;
поближе к трепетному свету
сел кто-то, в черное одетый,
как брат, похожий на меня.
Дышал он сумрачной тоскою;
он твердь указывал рукою,
в другой руке блестел кинжал,
он знал мои глухие думы,
но испустил лишь вздох угрюмый
и, как видение, пропал.
Вот нож (в ипостаси меча) у Пушкина — в «Руслане и Людмиле»:
И, зашатавшись, голова
Перевернулась, покатилась,
И шлем чугунный застучал.
Тогда на месте опустелом
Меч богатырский засверкал.
Здесь примечателен и такой признак двойника, как отрезанная голова.
www.franklang.ru
295
Иван Билибин. Руслан и голова. 1918 год.
В повести «Двойник» Достоевского двойник Голядкина (Голядкин-младший)
отнимает у него (у Голядкина-старшего) важную административную бумагу
— при помощи хитрости с перочинным ножичком:
«Вдруг, и почти из-под руки Андрея Филипповича, стоявшего в то время в
самых дверях, юркнул в комнату господин Голядкин-младший, суетясь,
запыхавшись, загонявшись на службе, с важным решительно-форменным
видом, и прямо подкатился к господину Голядкину-старшему, менее всего
ожидавшему подобного нападения…
— Бумаги, Яков Петрович, бумаги… его превосходительство изволили
спрашивать, готовы ль у вас? — защебетал вполголоса и скороговоркой
www.franklang.ru
296
приятель господина Голядкина-старшего. — Андрей Филиппович вас
ожидает…
— Знаю и без вас, что ожидают, — проговорил господин Голядкин-старший
тоже скороговоркой и шепотом.
— Нет, я, Яков Петрович, не то; я, Яков Петрович, совсем не то; я
сочувствую, Яков Петрович, и подвигнут душевным участием.
— От которого нижайше прошу вас избавить меня. Позвольте, позвольтес…
— Вы, разумеется, их обернете оберточкой, Яков Петрович, а третью-то
страничку вы заложите закладкой, позвольте, Яков Петрович…
— Да позвольте же вы, наконец…
— Но ведь здесь чернильное пятнышко, Яков Петрович, вы заметили ль
чернильное пятнышко?..
Тут Андрей Филиппович второй раз кликнул господина Голядкина.
— Сейчас, Андрей Филиппович; я вот только немножко, вот здесь…
Милостивый государь, понимаете ли вы русский язык?
— Лучше всего будет ножичком снять, Яков Петрович, вы лучше на меня
положитесь: вы лучше не трогайте сами, Яков Петрович, а на меня
положитесь, я же отчасти тут ножичком…
Андрей Филиппович третий раз кликнул господина Голядкина.
— Да, помилуйте, где же тут пятнышко? Ведь, кажется, вовсе нету здесь
пятнышка?
— И огромное пятнышко, вот оно! вот, позвольте, я здесь его видел; вот,
позвольте… вы только позвольте мне, Яков Петрович, я отчасти здесь
ножичком, я из участия, Яков Петрович, и ножичком от чистого сердца…
вот так, вот и дело с концом…
Тут, и совсем неожиданно, господин Голядкин-младший, вдруг ни с того ни с
сего, осилив господина Голядкина-старшего в мгновенной борьбе, между
ними возникшей, и во всяком случае совершенно против воли его, овладел
требуемой начальством бумагой и, вместо того чтоб поскоблить ее
www.franklang.ru
297
ножичком от чистого сердца, как вероломно уверял он господина Голядкинастаршего, — быстро свернул ее, сунул под мышку, в два скачка очутился
возле Андрея Филипповича, не заметившего ни одной из проделок его, и
полетел с ним в директорский кабинет. Господин Голядкин-старший
остался как бы прикованным к месту, держа в руках ножичек и как будто
приготовляясь что-то скоблить им…»
Вот, пожалуйста, двойники, жертвенник и ритуальный нож, превратившиеся
в чиновников, борющихся за бумагу, — и в перочинный ножик.
(Интересно, что Голядкин в связи со своим двойником вспоминает и об
«иудином поцелуе».)
В рассказе Гофмана «Стихийный дух» двойник-тень, связанный с
потусторонними силами, майор ирландец О'Маллей принимает вызов
капитана, который полагает, «что пределами нашего разумения
ограничивается весь мир и что не существует таких духовных созданий,
которые, будучи созданы иначе, чем мы, часто принимая случайные формы,
проявляются нам во времени и пространстве…». О'Маллей берется открыть
капитану глаза на мир духов. При этом оказывается, что в виде
заклинательной книги он собирается использовать французскую грамматику:
«Майор, одетый по своему обыкновению в солдатскую шинель, сказал, что
прежде, чем он приведет нас на то место, где он думал произнести свое
заклинание, еще есть время выпить стаканчика по два пунша, что тем
более кстати, что ночь сыра и холодна, а нам предстоит порядочный путь.
Мы присели за стол, на который майор положил несколько связанных
вместе факелов и книгу.
— Хо-хо, — воскликнул капитан. — Не это ли ваша заклинательная книга,
майор?
— Конечно, — ответил О'Маллей сухо.
Капитан взял книгу, раскрыл ее и в ту же минуту расхохотался так
неудержимо, что мы не знали, что ему могло показаться настолько безумно
смешным.
www.franklang.ru
298
— Нет, — сказал наконец капитан, с трудом удерживаясь от смеха. — Это
уж слишком! Что за черт, майор! Вы хотите посмеяться над нами или вы
ошиблись? Друзья, товарищи, посмотрите-ка!
Ты можешь себе представить, Альберт, наше глубокое удивление, когда мы
увидели, что книга, которая была перед глазами капитана, оказалась не чем
иным как французской грамматикой Пеплира.
О'Маллей взял книгу из рук капитана, сунул ее в карман шинели и сказал
очень спокойно — он вообще казался спокойнее и тише, чем когда-либо:
— Для вас, капитан, должно быть безразлично, какими средствами буду я
пользоваться для исполнения обещания, которое состоит в том, чтобы
проявить в осязательной форме мою связь с миром духов, окружающим нас,
и которым обусловлено наше высшее бытие».
Майор произносит заклинание, прочитывая пару предложений из
французской грамматики. Посмотрите, что это за предложения и что
происходит затем:
«Наконец мы различили глухие шаги, приближавшиеся к нам, и вслед за тем
майор громко сказал:
— Теперь мы все вместе и можем выполнить дело, к которому приступили!
С помощью химического огнива он зажег принесенные факелы и воткнул их в
землю. Их было всего семь. Мы находились в обвалившемся погребе.
О'Маллей расставил нас полукругом, сбросил шинель и рубашку и остался
обнаженным по пояс, затем раскрыл книгу и начал читать голосом,
напоминавшим скорее отдаленное рычание дикого зверя, чем человеческую
речь:
— Monsieur, prêtez moi un peu, s'il vous plait, votre canif. — Oui, monsieur, le
voilà. — Je vous le rendrai165.
Сударь, одолжите мне на минутку ваш перочинный ножик. — Да, сударь, вот, пожалуйста. — Я вам его
верну.
165
www.franklang.ru
299
— Нет, прервал своего друга Альберт. — Нет, это уж слишком! Разговор о
письменных принадлежностях из грамматики Пеплира в качестве
заклинания!.. И вы не расхохотались, и вся комедия не кончилась этим?..
— Я перехожу к описанию момента, — продолжал Виктор, — который мне
едва ли удастся представить тебе ясно. Пусть твоя фантазия поможет
моей речи... Голос майора становился все страшнее; буря бушевала за
стеной, и мерцающий свет факелов оживлял стены странными, быстро
меняющимися тенями. Я чувствовал, как холодный пот выступал у меня на
лбу; с трудом сохранял я присутствие духа, как вдруг что-то резко
свистнуло в потолке и перед моими глазами предстало нечто...
— Как, — вскричал Альберт, — нечто? Что ты хочешь сказать этим,
Виктор? Ужасное видение?
— Пожалуй, — продолжал Виктор, — покажется бессмысленным
выражением слово "видение" без образа, но я не могу подобрать иного
выражения, чтобы описать то отвратительное нечто, которое предстало
передо мной. Достаточно того, что в этот самый момент адский ужас
вонзил в мою грудь свой острый ледяной кинжал, и я потерял сознание».
Вы заметили, как перочинный нож превратился в кинжал?
В романе Германа Гессе «Нарцисс и Гольдмунд» будущий скульптор
Гольдмунд, сбежав из монастыря, где был учеником, отправляется
бродяжничать. Он — в людях, смотрит жизнь, так сказать. (На самом деле
его путь — к образу Праматери — Urmutter, воплотить который станет его
мечтой.) В одной из деревень он встречает женщину, в которой видит один
из вариантов, прообразов того, что ищет, а сразу после этого знакомится с
другим бродягой, который сыграет роль его двойника-антипода:
«В одной деревне, где у бедных крестьян не было хлеба, но был пшенный суп,
нашел он в один из следующих вечеров ночлег. Новые переживания ожидали
его здесь. У крестьянки, гостем которой он был, ночью начались роды, и
Гольдмунд присутствовал при этом, его подняли с соломы, чтобы он помог,
хотя в конце концов дела для него не нашлось, он только держал светильню,
www.franklang.ru
300
пока повивальная бабка делала свое дело. В первый раз видел он роды и, не
отрываясь, смотрел удивленными, горящими глазами на лицо роженицы,
неожиданным образом обогатившись новым переживанием. Во всяком
случае, то, что он увидел в лице роженицы, показалось ему достойным
внимания. При свете сосновой лучины с большим любопытством
всматриваясь в лицо мучающейся родами женщины, он заметил нечто
неожиданное: линии искаженного лица немногим отличались от тех, что он
видел в момент любовного экстаза на других женских лицах! Выражение
сильной боли было, правда, явнее и больше искажало черты лица, чем
выражение сильного желания, но в основе не отличалось от него, это была
та же оскаленная сосредоточенность, те же вспышки и угасания.
Удивительно, не понимая, почему так происходит, он был поражен тем,
что боль и желание могут быть похожи друг-друга как родные.
И еще кое-что пережил он в этой деревне. Из-за соседки, которую он
заметил утром после ночи с родами и которая на вопрошание его
влюбленных глаз сразу ответила согласием, он остался в деревне на вторую
ночь и осчастливил женщину, так как впервые после всех возбуждений и
разочарований последних недель мог удовлетворить свой пыл. А эта
задержка привела его к новому происшествию; из-за нее на второй день на
этом же крестьянском дворе он встретил товарища, длинного отчаянного
парня по имени Виктор, выглядевшего наполовину попом, наполовину
разбойником, который приветствовал его обрывками латыни, выдавая себя
за странствующего студента, хотя он давно вышел из этого возраста».
Виктор пытается во время ночлега обокрасть Гольдмунда, происходит
схватка, в результате которой Гольдмунд убивает Виктора ножом:
«Но он, должно быть, все-таки погрузился в полусон, потому что испугался
и был поражен, когда почувствовал, что руки Виктора осторожно
ощупывают его платье. В одном кармане у него был нож, в другом — дукат.
То и другое Виктор непременно украл бы, если бы нашел.
www.franklang.ru
301
Он притворился спящим, повернулся туда-сюда как бы во сне, пошевелил
руками, и Виктор отполз назад. Гольдмунд очень разозлился на него, он
решил завтра же расстаться с ним.
Но когда через какой-нибудь час Виктор опять склонился над ним и начал
обыскивать, Гольдмунд похолодел от бешенства. Не пошевельнувшись, он
открыл глаза и сказал с презрением: "Убирайся, здесь нечего воровать".
Испугавшись крика, вор схватил Гольдмунда руками за горло. Когда же тот
стал защищаться и хотел приподняться. Виктор сжал еще крепче и
одновременно стал ему коленом на грудь. Гольдмунд, чувствуя, что не
может больше дышать, рванулся и сделал резкое движение всем телом, а не
освободившись, ощутил вдруг смертельный страх, сделавший его умным и
сообразительным. Он сунул руку в карман, в то время как рука Виктора
продолжала сжимать его, достал маленький охотничий нож и воткнул его
внезапно и вслепую несколько раз в склонившегося над ним. Через мгновение
руки Виктора разжались, появился воздух, глубоко и бурно дыша, Гольдмунд
возвращался к жизни. Он попытался встать, длинный приятель со
страшным стоном перекатился через него, расслабленный и мягкий, его
кровь попала на лицо Гольдмунда. Только теперь он смог подняться, тут он
увидел в сером свете ноги упавшего длинного, когда он дотронулся до него,
вся рука была в крови. Он поднял его голову, тяжело и мягко, как мешок, она
упала назад. Из груди и горла все еще текла кровь, изо рта вырывались
последние вздохи жизни, безумные и слабеющие. "Я убил человека", —
подумал Гольдмунд и думал об этом все время, пока, стоя на коленях перед
умирающим, не увидел, как по его лицу разлилась бледность "Матерь Божья,
я убил", — услышал он собственный голос».
То есть совершенно очевидно: Праматерь (источник жизни), двойники, нож.
Обретя опыт смерти, убив как бы самого себя, Гольдмунд ощущает после
этого острую жажду жизни — и, между прочим, жует ягоды, сорванные с
заснеженного можжевельника — подобно тому как доктор Живаго жевал
ягоды заснеженной рябины:
www.franklang.ru
302
«Блуждая по пустынной заснеженной местности без крова, без дороги, без
еды и почти без сна, он попал в крайне бедственное положение, как дикий
зверь терзал его тело голод, несколько раз он в изнеможении ложился прямо
среди поля, закрывал глаза, желая только заснуть и умереть в снегу. Но
что-то снова поднимало его, он отчаянно и жадно цеплялся за жизнь, и в
самой горькой нужде пробивалась и опьяняла его безумная сила и буйное
нежелание умирать, невероятная сила голого инстинкта жизни. С
заснеженного можжевельника он обрывал посиневшими от холода руками
маленькие засохшие ягоды и жевал эту хрупкую жалкую пищу, смешанную с
еловыми иголками, возбуждающе острую на вкус, утолял жажду
пригоршнями снега».
Интересно появляется нож в романе Пастернака. Кубариха говорит, что
может поразить им снеговую стихию, потому что та — живая:
«Думаешь, хвастаю, вру? А вот и не вру. Ну, смотри, слушай.
Придет зима, пойдет метелица в поле вихри толпить, кружить столбунки.
И я тебе в тот столб снеговой, в тот снеговорот нож залукну, вгоню нож в
снег по самый черенок, и весь красный в крови из снега выну».
Папагено из Житомира
В романе Михаила Булгакова «Белая гвардия» мы встречаем двух братьев
Турбиных: Алексея (старшего) и Николку (младшего). Посмотрим, есть ли у
них в романе звериные двойники.
Вы, наверное, замечали, читая роман, что Николка похож на птицу:
«Николкины голубые глаза, посаженные по бокам длинного птичьего носа».
«Николка нахмурился и искоса, как птица, посмотрел на Василису». И вот в
тот момент, когда Николке труднее всего, когда петлюровцы взяли Город,
когда на его глазах погиб его командир и старший друг Най-Турс, когда
www.franklang.ru
303
пропал неизвестно куда его старший брат Алексей, когда (как ему снится)
вся жизнь погибает в густой паутине, из которой не выбраться к чистому
снегу, он вдруг (сквозь сон) слышит крик птицы — и перед ним возникает
«видéние»:
«Хотел не спать, чтобы не пропустить звонка, Елене в стену постучал и
сказал:
— Ты спи, — я не буду спать.
И сейчас же после этого заснул как мертвый, одетым, на кровати. Елена
же не спала до рассвета и все слушала и слушала, не раздастся ли звонок. Но
не было никакого звонка, и старший брат Алексей пропал.
<…>
Уставшему, разбитому человеку спать нужно, и уж одиннадцать часов, а
все спится и спится... Оригинально спится, я вам доложу! Сапоги мешают,
пояс впился под ребра, ворот душит, и кошмар уселся лапками на груди.
Николка завалился головой навзничь, лицо побагровело, из горла свист...
Свист!.. Снег и паутина какая-то... Ну, кругом паутина, черт, ее дери!
Самое главное пробраться сквозь эту паутину, а то она, проклятая,
нарастает, нарастает и подбирается к самому лицу. И чего доброго,
окутает так, что и не выберешься! Так и задохнешься. За сетью паутины
чистейший снег, сколько угодно, целые равнины. Вот на этот снег нужно
выбраться, и поскорее, потому что чей-то голос как будто где-то ахнул:
"Никол!" И тут, вообразите, поймалась в эту паутину какая-то бойкая
птица и застучала... Ти-ки-тики, тики, тики. Фью. Фи-у! Тики! Тики. Фу ты,
черт! Ее самое не видно, но свистит где-то близко, и еще кто-то плачется
на свою судьбу, и опять голос: "Ник! Ник! Николка!!"
— Эх! — крякнул Николка, разодрал паутину и разом сел, всклокоченный,
растерзанный, с бляхой на боку. Светлые волосы стали дыбом, словно ктото Николку долго трепал.
— Кто? Кто? Кто? — в ужасе спросил Николка, ничего не понимая.
www.franklang.ru
304
— Кто. Кто, кто, кто, кто, кто, так! так!.. Фи-ти! Фи-у! Фьюх! —
ответила паутина, и скорбный голос сказал, полный внутренних слез:
— Да, с любовником!
Николка в ужасе прижался к стене и уставился на видение. Видение было в
коричневом френче, коричневых же штанах-галифе и сапогах с желтыми
жокейскими отворотами. Глаза, мутные и скорбные, глядели из
глубочайших орбит невероятно огромной головы, коротко остриженной.
Несомненно, оно было молодо, видение-то, но кожа у него была на лице
старческая, серенькая, и зубы глядели кривые и желтые. В руках у видения
находилась большая клетка с накинутым на нее черным платком и
распечатанное голубое письмо...
"Это я еще не проснулся", — сообразил Николка и сделал движение рукой,
стараясь разодрать видение, как паутину, и пребольно ткнулся пальцами в
прутья. В черной клетке тотчас, как взбесилась, закричала птица и
засвистала, и затарахтела.
— Николка! — где-то далеко-далеко прокричал Еленин голос в тревоге.
"Господи Иисусе, — подумал Николка, — нет, я проснулся, но сразу же
сошел с ума, и знаю отчего — от военного переутомления. Боже мой! И
вижу уже чепуху... а пальцы? Боже! Алексей не вернулся... ах, да... он не
вернулся... убили... ой, ой, ой!"
— С любовником на том самом диване, — сказало видение трагическим
голосом, — на котором я читал ей стихи.
Видение оборачивалось к двери, очевидно, к какому-то слушателю, но потом
окончательно устремилось к Николке:
— Да-с, на этом самом диване... Они теперь сидят и целуются... после
векселей на семьдесят пять тысяч, которые я подписал не задумываясь, как
джентльмен. Ибо джентльменом был и им останусь всегда. Пусть
целуются!
"О, ей, ей", — подумал Николка. Глаза его выкатились и спина похолодела.
www.franklang.ru
305
— Впрочем, извиняюсь, — сказало видение, все более и более выходя из
зыбкого, сонного тумана и превращаясь в настоящее живое тело166, — вам,
вероятно, не совсем ясно? Так не угодно ли, вот письмо, — оно вам все
объяснит. Я не скрываю своего позора ни от кого, как джентльмен.
И с этими словами неизвестный вручил Николке голубое письмо. Совершенно
ошалев, Николка взял его и стал читать, шевеля губами, крупный,
разгонистый и взволнованный почерк. Без всякой даты, на нежном небесном
листке было написано:
"Милая, милая Леночка! Я знаю ваше доброе сердце и направляю его прямо к
вам, по-родственному. Телеграмму я, впрочем, послала, он все вам сам
расскажет, бедный мальчик. Лариосика постиг ужасный удар, и я долго
боялась, что он не переживет его. Милочка Рубцова, на которой, как вы
знаете, он женился год тому назад, оказалась подколодной змеей!
Приютите его, умоляю, и согрейте так, как вы умеете это делать. Я
аккуратно буду переводить вам содержание. Житомир стал ему
ненавистен, и я вполне это понимаю. Впрочем, не буду больше ничего
писать, — я слишком взволнована, и сейчас идет санитарный поезд, он сам
вам все расскажет. Целую вас крепко, крепко и Сережу!"
После этого стояла неразборчивая подпись.
— Я птицу захватил с собой, — сказал неизвестный, вздыхая, — птица —
лучший друг человека. Многие, правда, считают ее лишней в доме, но я одно
могу сказать — птица уж, во всяком случае, никому не делает зла.
Последняя фраза очень понравилась Николке. Не стараясь уже ничего
понять, он застенчиво почесал непонятным письмом бровь и стал спускать
ноги с кровати, думая: "Неприлично... спросить, как его фамилия?..
Удивительное происшествие..."
— Это канарейка? — спросил он.
Подобным же образом, как бы выплывая из сна, является в первый раз Свидригайлов Раскольникову. Так
же является Юрию Живаго его сводный брат Евграф, играющий затем судьбоносную роль в жизни Юрия.
166
www.franklang.ru
306
— Но какая! — ответил неизвестный восторженно, — собственно, это
даже и не канарейка, а настоящий кенар. Самец. И таких у меня в
Житомире пятнадцать штук. Я перевез их к маме, пусть она кормит их.
Этот негодяй, наверное, посвертывал бы им шеи. Он ненавидит птиц.
Разрешите поставить ее пока на ваш письменный стол?
— Пожалуйста, — ответил Николка. — Вы из Житомира?
— Ну да, — ответил неизвестный, — и представьте, совпадение: я прибыл
одновременно с вашим братом».
Нелепый и милый Лариосик (Ларион Ларионович) из Житомира, любящий
птиц и книги, пишущий стихи, первым делом разбивающий сервиз («Я
такого балбеса, как этот Лариосик, в жизнь свою не видала. У нас он начал с
того, что всю посуду расхлопал. Синий сервиз. Только две тарелки
осталось»), оказывается, при всей своей неадекватности (не только вообще
обычной жизни, но прежде всего страшной ситуации, в которой находятся
все, включая его самого), очень кстати («Лариосик очень симпатичный. Он
не мешает в семье, нет, скорее нужен»). Это явление нормального человекачудака в в мире, дошедшем в своей рациональности до безумия и ужаса. С
появлением Лариосика все постепенно поворачивается к лучшему. Это сразу
понимает и Елена (сестра Турбиных), и Николка:
«"Он, пожалуй, не такой балбес, как я первоначально подумала, — подумала
она, — вежлив и добросовестен, только чудак какой-то. Сервиза безумно
жаль".
"Вот тип", — думал Николка. Чудесное появление Лариосика вытеснило в
нем его печальные мысли».
То, что звериный двойник — в чем-то балбес, это так и надо, это не
случайно. Звериный двойник обычно несет на себе печать некоторого
безумия.
Не знаю, осознавал ли Булгаков сходство Ларисика с Папагено из
«Волшебной флейты» Моцарта — сходство прежде всего по роли, которую
www.franklang.ru
307
выполняют в художественном произведении эти звериные (в данном случае
птичьи) двойники. Папагено — двойник принца Тамино.
Папагено в первой постановке оперы.
Вы помните, как начинается опера. «Принц Тамино заблудился в горах,
спасаясь от змея. Три дамы, служительницы Царицы ночи, спасают его от
змея. Очнувшийся принц видит птицелова Папагено, делающего вид, что
спас принца именно он» (либретто). Здесь хорошо видна наша «сущностная
форма»: герой ↔ Хозяйка зверей («пульсирующая», распадающаяся на две
ипостаси: во-первых, Царица ночи, во-вторых, змей) ↔ звериный двойник.
Троичность схемы подчеркивается тремя дамами-служительницами.
www.franklang.ru
308
Три дамы (царицы?). Фреска из Кносского дворца.
Три дамы присутствуют и в «Белой гвардии». Центральная из них — Елена,
но и Юлия (спасительница и пассия Алексея), и сестра Най-Турса (пассия
Николки). Не говоря уж о Богоматери, которая играет в романе ключевую
роль, выслушивая молитву Елены о спасении брата (Алексея). При этом
изображение оживает167:
«Елена с колен исподлобья смотрела на зубчатый венец над почерневшим
ликом с ясными глазами и, протягивая руки, говорила шепотом:
— Слишком много горя сразу посылаешь, Мать-Заступница. Так в один год и
кончаешь семью. За что?.. Мать взяла у нас, мужа у меня нет и не будет,
это я понимаю. Теперь уж очень ясно понимаю. А теперь и старшего
отнимаешь. За что?.. Как мы будем вдвоем с Николом?.. Посмотри, что
делается кругом, ты посмотри... Мать-Заступница, неужто ж не
167
Сравните с оживающими статуями, о которых мы говорили раньше.
www.franklang.ru
309
сжалишься?.. Может быть, мы люди и плохие, но за что же так каратьто?
Она опять поклонилась и жадно коснулась лбом пола, перекрестилась и,
вновь простирая руки, стала просить:
— На Тебя одна надежда, Пречистая Дева. На Тебя. Умоли Сына Своего,
умоли Господа Бога, чтоб послал чудо...
<…> Огонек разбух, темное лицо, врезанное в венец, явно оживало, а глаза
выманивали у Елены все новые и новые слова. <…>
Огонь стал дробиться, и один цепочный луч протянулся длинно, длинно к
самым глазам Елены. Тут безумные ее глаза разглядели, что губы на лике,
окаймленном золотой косынкой, расклеились, а глаза стали такие
невиданные, что страх и пьяная радость разорвали ей сердце, она сникла к
полу и больше не поднималась».
Есть в Белой гвардии и мифический зверь. Это снег и снежная буря.
Собственно, Булгаков указывает на него прямо в эпиграфе к роману, приводя
слова из «Капитанской дочки».
«Пошел мелкий снег и вдруг повалил хлопьями. Ветер завыл; сделалась
метель. В одно мгновение темное небо смешалось с снежным морем. Все
исчезло.
— Ну, барин, — закричал ямщик, — беда: буран!»168
Звериный двойник старшего брата менее симпатичен. Это преследовавший
его петлюровец, затем приснившийся ему в бреду, после ранения. То, что это
звериный двойник, мы узнаем по его глазам: «неизвестный с глазами
монгола».
Звериный двойник часто маскируется под человека, появляясь при этом либо
в сопровождении какого-либо животного (как, собственно, Лариосик), либо
168
О снежной буре как мифическом звере в «Капитанской дочке» Пушкина мы уже говорили.
www.franklang.ru
310
одетым в животную шкуру или что-то ее напоминающее169, либо в маске,
либо в облике человека другой расы.
Монгольский вид, между прочим, имеет и привратник в романе Франца
Кафки «Процесс», охраняющий «врата Закона»:
«Не ожидал таких препон поселянин, ведь доступ к Закону должен быть
открыт для всех в любой час, подумал он; но тут он пристальнее взглянул
на привратника, на его тяжелую шубу (Pelzmantel), на острый горбатый
нос, на длинную жидкую черную монгольскую бороду и решил, что лучше
подождать, пока не разрешат войти».
И поселянин боится войти и ждет долгие годы, чтобы лишь перед самой
своей смертью узнать, что эти врата были предназначены именно ему. И
(добавим мы) что превратник тоже был поставлен там только для него, что
это его двойник-антипод. И шуба у двойника тоже имеется.
Сравните также с образом двойника в романе Андрея Белого «Петербург»:
«Темно-желтая пара Липпанченки напомнила незнакомцу темно-желтый
цвет обой его обиталища на Васильевском Острове — цвет, с которым
связалась бессонница и весенних, белых, и сентябрьских, мрачных, ночей; и,
должно быть, та злая бессонница вдруг в памяти ему вызвала одно роковое
лицо с узкими, монгольскими глазками; то лицо на него многократно глядело
с куска его желтых обой. Исследуя днем это место, незнакомец усматривал
лишь сырое пятно, по которому проползала мокрица».
А вот как произошла сама встреча Алексея Турбина с двойником и чудесное
спасение (благодаря отворившейся в стене двери):
«В упор на него, по Прорезной покатой улице, от Крещатика, затянутого
далекой морозной дымкой, поднимались, рассыпавшись во всю ширину улицы,
серенькие люди в солдатских шинелях. Они были недалеко — шагах в
тридцати. Мгновенно стало понятно, что они бегут уже давно и бег их
Вспомните заячий тулуп Пугачева в «Капитанской дочке», мерлушечий тулуп Рогожина в «Идиоте»,
оленью доху Евграфа (сводного брата Юрия Живаго) в «Докторе Живаго», а также мех барана, под которым
укрылся Одиссей, спасающийся из пещеры Полифема.
169
www.franklang.ru
311
утомил. Вовсе не глазами, а каким-то безотчетным движением сердца
Турбин сообразил, что это петлюровцы.
<…>
Еще бы немножко молчания сзади. Превратиться бы в лезвие ножа или
влипнуть бы в стену. Ну-ка... Но молчание прекратилось — его нарушило
совершенно неизбежное.
— Стой! — прокричал сиплый голос в холодную спину — Турбину.
"Так", — оборвалось под ложечкой.
— Стой! — серьезно повторил голос.
Турбин оглянулся и даже мгновенно остановился, потому что явилась
короткая шальная мысль изобразить мирного гражданина. Иду, мол, по
своим делам... Оставьте меня в покое... Преследователь был шагах в
пятнадцати и торопливо взбрасывал винтовку. Лишь только доктор
повернулся, изумление выросло в глазах преследователя, и доктору
показалось, что это монгольские раскосые глаза. Второй вырвался из-за угла
и дергал затвор. На лице первого ошеломление сменилось непонятной,
зловещей радостью.
— Тю! — крикнул он, — бачь, Петро: офицер. — Вид у него при этом был
такой, словно внезапно он, охотник, при самой дороге увидел зайца.
<…>
Достаточно погнать человека под выстрелами, и он превращается в
мудрого волка; на смену очень слабому и в действительно трудных случаях
ненужному уму вырастает мудрый звериный инстинкт. По-волчьи
обернувшись на угонке на углу Мало-Провальной улицы, Турбин увидал, как
черная дырка сзади оделась совершенно круглым и бледным огнем, и, наддав
ходу, он свернул в Мало-Провальную, второй раз за эти пять минут резко
повернув свою жизнь.
<…>
До излома самой фантастической улицы в мире Турбин все же дорвался,
исчез за поворотом, и ненадолго получил облегчение. Дальше безнадежно:
www.franklang.ru
312
глуха запертая решетка, вон, ворота громады заперты, вон, заперто... Он
вспомнил веселую дурацкую пословицу: "Не теряйте, куме, силы,
опускайтеся на дно".
И тут увидал ее в самый момент чуда, в черной мшистой стене,
ограждавшей наглухо смежный узор деревьев в саду. Она наполовину
провалилась в эту стену и, как в мелодраме, простирая руки, сияя
огромнейшими от ужаса глазами, прокричала:
— Офицер! Сюда! Сюда...»
Обратите внимание, что, помимо враждебного двойника «с монгольскими
раскосыми глазами» здесь есть и двойник-помощник — «мудрый серый
волк», в которого герой превращается (в сказке такой волк подчас является
герою и оказывает помощь).
Мы не раз уже говорили о том, что где звериный двойник, там обычно и
жертвенный нож. В сцене погони ножом хочет стать сам герой
(«превратиться бы в лезвие ножа»). При появлении Лариосика сразу
возникают и ножницы (которыми он вспарывает подкладку френча и
вытаскивает деньги на свое содержания), и нож («ножичек, сверлящий в
легком» — боль, которую испытывает раненый Алексей Турбин). Но
наиболее убедительно и красиво возникает меч:
«На сером лице Лариосика стрелки показывали в три часа дня высший
подъем и силу — ровно двенадцать. Обе стрелки сошлись на полудне,
слиплись и торчали вверх, как острие меча. Происходило это потому, что
после катастрофы, потрясшей Лариосикову нежную душу в Житомире,
после страшного одиннадцатидневного путешествия в санитарном поезде и
сильных ощущений Лариосику чрезвычайно понравилось в жилище у
Турбиных. Чем именно — Лариосик пока не мог бы этого объяснить, потому
что и сам себе этого не уяснил точно».
*
www.franklang.ru
313
«Но в жилище вместе с сумерками надвигалась все более и более печаль.
Поэтому часы не били двенадцать раз, стояли молча стрелки и были
похожи на сверкающий меч, обернутый в траурный флаг».
Меч мы встречаем и в последних словах романа:
«Над Днепром с грешной и окровавленной и снежной земли поднимался в
черную, мрачную высь полночный крест Владимира. Издали казалось, что
поперечная перекладина исчезла — слилась с вертикалью, и от этого крест
превратился в угрожающий острый меч.
Но он не страшен. Все пройдет. Страдания, муки, кровь, голод и мор. Меч
исчезнет, а вот звезды останутся, когда и тени наших тел и дел не
останется на земле. Нет ни одного человека, который бы этого не знал. Так
почему же мы не хотим обратить свой взгляд на них? Почему?»
Обрили уже
Поищем двойников в старых популярных комедиях. Собственно говоря, все
они построены на двойничестве, стоит только бросить на них беглый взгляд
(«Иван Васильевич меняет профессию», «Ирония судьбы» и т. д.) Но
возьмем «Джентльменов удачи».
(Беглый, поверхностный взгляд, кстати говоря, иногда полезная вещь. Не
надо, по-моему, сразу проникать глубоко, имеет смысл какое-то время
просто понаблюдать поверхность. Тем более, что поверхность неотделима от
глубины.)
Наша «сущностная форма» (герой ↔ источник жизни ↔ звериный двойник)
хорошо видна в конце фильма, когда Евгений Иванович Трошкин
(заведующий детским садом) стоит напротив своего двойника — бандита по
кличке «Доцент» («Теперь две штуки стало»). Обоих играет Евгений Леонов.
Между ними происходит борьба, схватка — не на жизнь, а на смерть. Доцент
www.franklang.ru
314
держит под мышкой золотой шлем Александра Македонского, только что
извлеченный из проруби. Трошкин только что остановил его и хочет отнять
шлем. Доцент достает нож (когда речь идет о двойниках, нож возникает
практически всегда, хотя и маскируется иногда под другие предметы,
например, под копье в «Иване Васильевиче…»). Трошкин выбивает у него
нож ногой (со второго раза). После чего Доцент достает пистолет. Трошкин
сникает, готовясь к смерти. Но тут сообщники Доцента, решившиеся прийти
с повинной в милицию, оглушают сначала Доцента, затем Трошкина («Раз!..
Два! Чем больше сдадим, тем лучше»).
В этой конкретной ситуации Трошкин — герой, Доцент — его звериный
двойник, между ними — «ритуальный нож» (как необходимое орудие
жертвоприношения). Где же здесь «источник жизни»? Это, несомненно,
золотой шлем, извлеченный из проруби, — сверкающее сокровище, поднятое
из темной глубины на поверхность. В данной сцене также важно, что она
происходит на белом фоне, важен снег. Мы уже говорили о снеге как об
основе, подчеркивающей «источник жизни» (о «белизне кита» у Мелвилла в
www.franklang.ru
315
«Моби Дике», о снеге у Мандельштама)170. Вспомните также, как в «Иронии
судьбы» беснуется в автомобиле на льду (и в результате оказывается
полностью заваленным снегом) Ипполит — двойник Жени Лукашина.
Поединок Трошкина с Доцентом происходит на снегу — так же, как на снегу
происходит поединок других двойников — Онегина с Ленским. Причем и
Онегин сначала достает нож («длинный нож» Онегина из сна Татьяны), а
затем все же убивает Ленского из пистолета. Что делать, «ритуальный нож»
должен возникнуть между двойниками, но технический прогресс заставляет
все чаще заменять его огнестрельным оружием. Направление ножа в этих
двух произведениях, правда, разное (от звериного двойника к герою — в
фильме, от героя к звериному двойнику — в романе). Но, как известно, в
мифе жертвующий и жертва часто меняются местами, сливаются, или, точнее
сказать, «пульсируют».
Но почему Доцент — звериный двойник? Потому что он — преступник, то
есть человек, преступивший человеческое. Он и обликом своим напоминает
зверя («какая отвратительная рожа»). Человеческий закон (буквальный и
моральный) для него не писан, он заменен на звериное чутье. Вот Доцент
приходит к своим, на воровскую квартиру: «А я было к тебе сунулся, да
чувствую, засада там. Я чувствую, я всегда чувствую. Митяй, схорониться
мне надо!» Интересно, кстати сказать, что когда он это говорит, его правый
(с точки зрения зрителя) глаз открыт, бегает. Левый же полностью закрыт,
прищурен. Мы уже говорили, что прищур, подмигивание (как вариант —
одноглазие) есть типичный знак двойников-антиподов, выраженный на лице
звериного двойника.
170
Яркий пример такой роли снега — фильм «Гражданин Кейн».
www.franklang.ru
316
Звериность Доцента в фильме подчеркивается и тем, что перед зрителем он
предстает в первый раз едущим на верблюде, вместе со своими
сообщниками.
Чтобы вернуть похищенный шлем Александра Македонского, Трошкину
нужно превратиться в Доцента (и выведать у сообщников Доцента
местонахождение тайника). Примечательно, что для этого на лысого
Трошкина наклеивают парик («Есть идея. Мы вам приклеиваем парик,
рисуем татуировку и сажаем в тюрьму»). Звериный двойник часто
выделяется именно своей волосатостью тела либо длинными или
растрепанными волосами головы, об этом мы уже говорили. А в конце
фильма Трошкин возвращается в человеческий облик, словно волк-оборотень
(«Обрили уже»).
В самом начале фильма Евгений Иванович предстает зрителю
репетирующим с детьми сцену из спектакля о трех поросятах и сером волке.
Трое детей в поросячьих масках поют: «Нам не страшен серый волк…»,
Трошкин аккомпанирует.
www.franklang.ru
317
Затем выходит мальчик в маске волка и добрым детским выговором
произносит: «Я злой и страшный серый волк, я в поросятах знаю толк.
Ррры!» На что Евгений Иванович говорит: «Ну что ж, мне нравится. Только
знаешь, Игорек, это значительно страшнее». И Трошкин, надев маску, рычит
весьма устрашающе. Не подозревая о том, что этот рык ему скоро пригодится
в тюрьме, что он им будет пугать уголовников. Получается, что в начале
фильма Евгений Иванович репетирует, а потом вдруг спектакль
превращается в реальную жизнь, «где кончается искусство и дышат почва и
судьба» (Пастернак), в которой ему надо взять на себя роль волка. Все вдруг
оказывается «значительно страшнее».
www.franklang.ru
318
Один из признаков превращения героя в звериного двойника —
необходимость освоить особый язык (соответствующий «звериному языку»
сказок). И вот Трошкин учит «феню», воровской жаргон («говорить
неправду» — «фуфло толкать», «нехороший человек — редиска» и т.д.). В
фильме этот жаргон смешно соединяется с обычным языком, так что,
например, то обычный язык превращается в устах заведующего детским
садом в устрашающий жаргон: «В угол поставлю!», то жаргон становится
обычным, привычным языком Трошкина, необходимым ему для выражения
его истинного чувства, а не только для маскировки под бандита: «Этот
нехороший человек мне на ногу батарею бросил, падла!» Мы уже говорили о
том, что особый язык звериного двойника иногда принимает вид просто
иностранного, чужого языка (а сам звериный двойник принимает вид
иностранца). Ближе к концу фильма сообщники Доцента по приказу
Трошкина учат английский («Вот, вам — английский язык, выучить от сих
до сих, приеду — проверю! Если не выучите, моргала выколю…»), причем
www.franklang.ru
319
мы видим, как английский перепутывается с воровским жаргоном, таким
образом обнаруживая с ним свое родство на мифическом уровне («Девушка?
— Чувиха. — Да нет, по-английски! Ну! Гёрл!»)
Фильм построен на двойничестве обычного языка и звериного языка, на их
игре, на их борьбе и взаимопомощи.
Кстати, особый, необычный (поэтический — тот же «птичий») язык, а также
«волосатость» присущи и Ленскому как звериному двойнику Онегина
(«Всегда восторженная речь / И кудри черные до плеч.»)
Если Трошкину на самом деле (в самой жизни, а не на сцене) суждено было
сыграть роль волка, которого изобразил в начале фильма на репетиции
детского спектакля («Совсем озверел, шакал!»), то три поросенка
превратились в сопровождающих его по новой (волчьей жизни) трех
спутников.
Забавно, что Хмырь, Косой и Вася (Василий Алибабаевич) (играют Вицин,
Крамаров и Муратов) с точки зрения мифа то же самое, что три
служительницы Царицы ночи, которые спасают птицелова Папагено от змея
www.franklang.ru
320
в опере Моцарта «Волшебная флейта». Или это норны, о которых
рассказывается в «Младшей Эдде»:
«Под тем ясенем у источника стоит прекрасный чертог, и из него выходят
три девы. Зовут их Урд, Верданди и Скульд («прошлое, или судьба»,
«настоящее, или становление» и «будущее, или долг»). Эти девы судят
людям судьбы, мы называем их норнами»171.
Норны. Рисунок Людвига Бургера. Середина XIX века.
171
Перевод О. А. Смирницкой.
www.franklang.ru
321
Эта мифическая сущность героев фильма смешно проявляется в
вынужденном переодевании (Хмыря, Косого и Трошкина) в женское платье
(«Девушка, а девушка, а как вас зовут? — Таня. — А меня Федя. — Ну и
дура».)
С того момента, как Трошкину и его трем спутникам удается настоящий
побег из тюрьмы — вместо ложного (подстроенного милицией), для них
начинается обряд посвящения. Первым делом они попадают внутрь
мифического зверя, оказываются съеденным мифическим зверем. Роль
мифического зверя играет цистерна с цементом («В цистерне, где мы ехали,
оказался цемент, случайно. Верхняя одежда пришла в негодность».) Мы
видим людей, находящихся внутри цистерны, словно в некоем чреве,
погруженных в жидкую массу. Сравните с эпизодом из романа Мелвилла, в
котором Измаил с другими матросами разминает добытый из кашалота
спермацет, чувствуя, как спермацет словно соединяет их всех в единую
массу, роднит их.
www.franklang.ru
322
Затем мифический зверь изрыгает наших героев: они выбираются из
цистерны на свет Божий, таким образом как бы родившись заново, пройдя
через смерть. Этих человечков словно вылепили из общей глиняной массы.
(Дальше им надо одеться, поесть и т. п.) И тут зритель, кстати, еще раз видит
верблюда (что подчеркивает «звериность» цистерны, из которой только что
выбрались посвящаемые).
Мифический зверь — «источник жизни». Вообще говоря, «источник жизни»
проходит тут через ряд превращений, постоянно пульсирует, как Протей. Он
и цистерна с цементом, и темная вода проруби, и шлем Александра
Македонского. И даже в облике Хозяйки зверей, в облике Прекрасной Дамы
он появляется — ближе к концу фильма. Я имею в виду дочь «барыги» (а, на
самом деле, профессора), которая приезжает на дачу, куда укрылись «звери»,
и говорит им: «Я хозяйка». Она же освобождает потом закатанного в ковер и
связанного Трошкина, тем самым поворачивая ситуацию к удаче.
www.franklang.ru
323
Мы говорили о том, что «источник жизни» часто предстает как подающее
герою знак дерево (Древо Жизни) (например, Дафна, превратившаяся в лавр
и покачивающая ветвями в ответ на обращение к ней Аполлона — в
«Метаморфозах» Овидия), а также как оживающая статуя (например,
оживающая статуя Изиды в стихотворении Шиллера, которое мы уже
цитировали). Смысл такого оживающего дерева или оживающей статуи в
том, что герой думает, что он стоит перед неживой, неподвижной, пассивной
материей — и вдруг встречает в ней активное начало, собеседника. Вот и в
фильме появляются статуя и дерево, причем очень забавно. Сбежавшие
уголовники ищут знаки, приметы, необходимые им, чтобы добраться до
золотого шлема. Косой говорит, что там был памятник, «мужик в пиджаке» и
еще дерево (и показывает, какое дерево, раскрыв ладони и растопырив
пальцы). При этом памятник в разговоре словно оживает («Памятник
сидячий? — Чего? — Ну, сидит? — Кто? — Ну мужик этот твой. — Вот
чудак-человек, кто ж его посадит?! Он же памятник!») А дерево оказывается
декоративной пальмой за стеклом цветочного магазина (но первоначально-то
www.franklang.ru
324
оно явилось нам в образе человека, а именно Косого — с растопыренными
пальцами).
Мы говорили о том, что с темой двойничества обычно возникает и тема
игры: в мяч, в шахматы и т. п. Игра в мяч особенно важна, поскольку за ней
стоит ритуальная игра отрубленной головой жертвы. В фильме в мяч не
играют, но отрубленную голову символизирует сам шлем Александра
Македонского (который, например, в конце фильма с головы Васи снимает
профессор-археолог). А также стаскиваемый с головы Трошкина парик. А
также маска волка, надеваемая Трошкиным во время репетиции детского
спектакля. Вспомним и голову, отрубаемую янычаром, из рассказа
профессора-археолога («Это у нас с ними цацкаются, на поруки берут,
перевоспитывают! А надо, как в Турции в старину поступали! Посадят вора в
чан с дерьмом и возят по городу. А над ним янычар с мечом, и каждые пять
минут каааак вжик мечом над чаном! Вот так он весь день в дерьмо и
нырял!») Этот рассказ потом Трошкин вспоминает, сидя в цистерне
(«Скользко… как в Турции!)
Шахматы мы встречаем в сцене в тюрьме, когда Трошкин сидит в камере и в
нее заходят уголовники. Шахматы лежат на длинном столе, между ним и
«зверями». Он встает и идет через шахматы к ним. Так начинается его игра с
двойником.
Затем мы еще раз встречаем шахматы, когда Хмырь и Косой играют в
гостинице со страстным любителем шахмат в гостинице (играет Папанов) —
на одежду («Лошадью ходи, век воли не видать!») Тут возникает конфликт
из-за проигрыша, следует драка с ножом. Эта драка с ножом предвосхищает
конечный поединок фильма. Такие удвоения — тоже своего рода
подмигивание звериного двойника. Да и сам прищур Доцента удваивается
кличкой одного из персонажей, одной из служительниц Царицы ночи («Чуть
что, так сразу Косой!»)
Интересно и то, что любитель шахмат, проиграв всю свою одежду (пиджак и
брюки), ставит бритву.
www.franklang.ru
325
Это безопасная бритва, а не настоящая, которая могла бы быть символом
ритуального ножа. Но как раз в комедиях бывает, что нож заменяется
безопасной бритвой172. Вспомните, например, безопасную бритву из
«Иронии судьбы», которую Надя дарит Ипполиту, но которой в результате
бреется Женя («Ага! Он уже бреется моей бритвой!»)
Ближе к концу фильма Трошкин пытается играть со своими новыми
«друзьями» в города. У них не получается. Но скажем точнее: получается
так, что игра переходит в жизнь («Ну, говори на «Д». — Воркута. — Почему
Воркута? — Я там сидел. — Ну хорошо, а ты, значит, на «А». — Джамбул. —
Ну при чем тут Джамбул? — Потому что там тепло, там мой дом, там моя
мама…»)
Сравните с тем, как в романе Мелвилла «Моби Дик» бреется Квикег (смуглый гарпунщик, двойникантипод Измаила): «Я с интересом ждал, чтоб он извлек откуда-нибудь свою бритву, но тут он вдруг
вытаскивает из угла за кроватью гарпун, отделяет длинную деревянную рукоятку, снимает чехол с лезвия,
несколько раз проводит им по своей подошве и, остановившись перед обломком зеркала у стены, начинает
энергично брить, вернее гарпунировать себе щеки». Здесь двойник прямо бреется «ритуальным ножом».
172
www.franklang.ru
326
Принц Тамино в «Волшебной флейте» Моцарта встречает доброго звериного
двойника — птицелова Папагено. А Трошкин встречает злого звериного
двойника — Доцента. Но и этот злой Папагено исполняет в жизни Евгения
Ивановича положительную роль. Без него не погрузился бы заведующий
детским садом в совершенно чужую ему жизнь, не сделал бы ее своей, не
приобрел бы троих мифических друзей, друзей уже без кавычек, во всяком
случае, так он сам воспринимает («Всякое может случиться. Но знайте, где
бы вы ни были, где бы я ни был, я всегда буду помнить о вас, я обязательно
вас найду…»)
Короче, Склихософский!
Фильм-комедия «Кавказская пленница» начинается прямо с «сущностной
формы»: герой + звериный двойник + источник жизни (Изида, Прекрасная
Дама — между двойниками). Шурик, едущий на ослике, застревает на
дороге, справа от него на той же дороге застревает парень-кавказец на
грузовике с красным крестом (шофер Эдик). Они бьются, но не могут
сдвинуть с места свои средства передвижения. Вдруг раздается неземная
музыка, к ним направляется и между ними проходит по дороге вперед
Прекрасная Дама, она же девушка Нина («Студентка, комсомолка,
спортсменка, наконец, она — просто красавица!»). Ослик и автомобиль
самостоятельно, оставляя хозяев позади себя на дороге, двигаются с места и
идут за ней — за Хозяйкой зверей. Потом вслед пускаются и хозяева, садятся
на своих четвероногих-четырехколесных друзей. Кстати, ближе к концу
фильма шофер-кавказец говорит о своем своем больничном грузовике:
«Машина — зверь!»
Звериность обоих двойников подчеркнута, продублирована их средствами
передвижения. Это два кентавра по бокам Хозяйки. Но, как мы говорили,
www.franklang.ru
327
звериный двойник часто выступает не как зверь, а просто как чужой, как
иностранец. И очень часто как человек с темными волосами и смуглой кожей
(ведь двойник-антипод — Тень героя). Таков шофер-кавказец, с которым
знакомится Шурик в начале фильма. Но у звериного двойника, помимо
внешности, важна роль: он должен распутать судьбу героя, он — помощник.
Так и получается в фильме. Шурик бежит из психушки, перепрыгивая (при
помощи качелей) через забор, — и тут же встречает Эдика на его грузовике.
Тот догоняет бегущего Шурика, сажает его в свой грузовик — и дальше
берет все на себя.
Двойничество нередко подчеркивается удвоением, само двоится и
подмигивает. В фильме это наиболее явно происходит, когда Шурик
похищает из палаточного лагеря Нину, спавшую в спальном мешке. До этого
он ее ищет среди других спящих, открывает лицо одного из них — и видит
там очки и белокурые волосы, то есть самого себя. Закрывает и опять
открывает, пораженный. И опять закрывает.
www.franklang.ru
328
И в этот момент становится понятно, что и сами очки Шурика подчеркивают
двойничество, хотите верьте, хотите нет.
Поскольку смысл сущностной формы (герой ↔ Богиня ↔ звериный
двойник) заключается в прохождении обряда посвящения, то интересно
посмотреть на «Кавказскую пленницу» и с этой стороны. Герой (Шурик),
например, дважды оказывается облеченным в шкуру, поглощенным
мифическим зверем (в первом случае это спальный мешок, во втором —
смирительный халат в психушке173). В обоих случаях он, перед тем как
выбраться из плена, оказывается в положении вниз головой и в состоянии
полета (что в обряде посвящения выражает состояние измененного
сознания). В первом случае он, находясь в спальном мешке, падает, катится
— и, зацепившись за ветку, свисает головой вниз со скалы, после чего
срывается и летит в воду (и Нина спасает его из воды). Во втором случае
Шурик бежит из психушки, уговорив двух (вот именно!) психов прыгнуть на
противоположный от него конец качелей. Шурик перелетает таким образом
через забор.
173
Сравните: в «Джентльменах удачи» троица закатывает Трошкина в ковер.
www.franklang.ru
329
Шутки-шутками (комедия как-никак), а посвящаемый проходит через
безумие («Всё ясно, делириум тременс. — Что? — Белая горячка… — Да-да,
горячий, совсем белый!») Когда Шурик приезжает на Кавказ записывать и
изучать местный фольклор (в частности, тосты), вдруг оказывается, что
познание неотделимо от вина («Тост без вина — это всё равно что брачная
ночь без невесты».)
Ну, а где в фильме служительницы Богини ночи (подчеркивающие собой
троичность «сущностной формы»), где эти три незадачливые норны
(скандинавские богини судьбы), вы сами без труда определите.
www.franklang.ru
330
Да, конечно, это Трус, Балбес и Бывалый.
Шутки шутками, но в какой-то момент они действительно являются в
женском образе — а именно когда прислуживают похищенной Нине (все это
сопровождается к тому же песней о гипотетических трех женах сулатана). То
есть и в самом деле проявляют свою сущность служанок-служительниц174.
Бывалый проводит сеанс одновременной игры — в домино. Игра —
типичная составная тема двойничества, так как звериный двойник дает герою
возможность читать книгу жизни, заглянуть в карты судьбы.
Обратите внимание и на то, что в фильме значительную роль играет кинжал
(то есть ритуальный, обрядовый нож). Всплывает и тема отрезанной
(оторванной головы). Когда голова Труса от страха завертывается в
обратную сторону, Бывалый перекручивает ее, приводя в прежнее
положение. Важен в фильме также чужой язык этих трех мифических,
Сами создатели фильма, конечно, не подозревали, что кроется за их юмором, чего нельзя сказать об
Апулее, рассказывающем в «Метаморфозах» о том, как колдунья по ошибке оживила три козьих бурдюка,
наполненные вином. Луций (тогда еще в человеческом облике), приняв «надутые козьи бурдюки» за
разбойников, поражает их мечом. В связи с этим на следующий день город празднует праздник Смеха.
174
www.franklang.ru
331
запредельных персонажей («Бамбарбия! Киргуду! — Что он сказал? — Он
говорит, что если вы откажетесь, они вас… зарежут… Шутка175»).
Одолжи карандаш
В романе Томаса Манна «Волшебная гора» Ганс Касторп, главный герой
книги, приехавший на три недели в туберкулезный горный санаторий, чтобы
навестить больного двоюродного брата, Иоахима, в какой-то момент решает,
что «что хорошо бы разок вырваться из заколдованного круга санаторской
жизни, подышать вольным воздухом», — и отправляется совершенно один на
прогулку в горы. При этом он, из-за непривычной ему нагрузки в
разреженном горном воздухе, впадает в состояние измененного сознания.
Толща времени тает — и Ганс сливается в одного человека со своим дедом.
Иными словами, его дед (о котором предварительно в романе подробно
рассказывалось) становится его двойником:
«Утро было прохладное, пасмурное, время — около половины девятого. Ганс
Касторп, как и наметил себе, глубоко вдыхал чистый воздух раннего утра,
свежий и легкий этот воздух входил в человека свободно, в нем не было ни
влаги, ни содержания, он ни о чем не напоминал... Молодой человек перешел
через горный ручей и через полотно узкоколейки, выбрался на неравномерно
застроенную улицу и снова свернул с нее на луговую тропинку, которая
тянулась сначала по ровной местности, а затем наискось и довольно круто
поднималась по правому склону. Восхождение было Гансу Касторпу
приятно, ширилась грудь, загнутым концом горной палки он сдвинул шляпу
на затылок, а когда, достигнув некоторой высоты, посмотрел назад и
увидел вдали зеркальную поверхность озера, мимо которого проезжал по
пути сюда, он запел.
175
Я рад, что у меня получилось закончить разговор этим словом.
www.franklang.ru
332
Ганс Касторп пел все, что приходило ему на память, всякие чувствительные
популярные песенки, какие можно найти в студенческих и спортивных
песенниках, и среди них одну, где были следующие строки:
Воспойте же вино, любовь,
Но чаще — добродетель...
Сначала он мурлыкал себе под нос, потом стал петь все громче и наконец во
весь голос. Баритон у него был жидковатый, но сегодня собственный голос
показался ему красивым и звучным, и пение все больше воодушевляло его.
Высокие ноты он брал фальцетом, но даже фальцет казался ему красивым.
Когда память изменяла ему, он пел на знакомый мотив первые попавшиеся
бессмысленные слоги и слова, подражая профессиональным певцам,
картинно округлял рот и с эффектным рокотаньем бросал в пространство
букву "р". В конце концов Ганс Касторп перешел на чистую импровизацию и
мелодий и текста, сопровождая свое исполнение оперными жестами. Но
так как подниматься в гору и петь — очень утомительно, то он скоро
почувствовал, что ему трудно дышать и с каждой минутой становится все
труднее. Однако, из идеализма, увлеченный красотою своего пения, он
продолжал себя пересиливать, хотя дышал прерывисто и с трудом. Перед
его словно ослепшим взором что-то мерцало, пульс судорожно бился, и
наконец он упал без сил у подножия мощной сосны, и после столь
необычайного воодушевления им овладело состояние какого-то невыразимо
мрачного, граничившего с отчаянием похмелья.
Когда он кое-как успокоил свои нервы и встал, чтобы продолжать прогулку,
в затылке возникло странное ощущение, и, несмотря на молодые годы,
голова у него вдруг начала трястись — в точности как она некогда тряслась
у старого Ганса-Лоренца Касторпа. Это явление живо напомнило ему
покойного деда, и без всякого неприятного чувства он попытался с таким
же достоинством упереться подбородком в воротничок, как упирался дед,
борясь с трясением головы и вызывая этим восхищение мальчика».
www.franklang.ru
333
«Сущностная форма» (герой ↔ источник жизни ↔ звериный герой) здесь
раскрывается так: Ганс ↔ «волшебная гора» (подъем в нее), но и озеро, и
сосна ↔ умерший дед. Обратите также внимание на пение. Ганс начинает с
глупой песенки, а затем постепенно переходит на глоссолалию, «на чистую
импровизацию и мелодий и текста», к тому же сопровождаемую жестами.
Ганс Касторп осваивает таким образом «птичий язык» — как и положено
герою на его пути к двойнику.
Двигаясь дальше, Ганс встречает двух местных жителей:
«Извилистой тропинкой поднялся он еще выше. Его привлекло позванивание
колокольчиков, и вскоре он увидел стадо. Оно паслось неподалеку от
бревенчатой хижины, крыша которой была укреплена камнями. Тут он
увидел двух бородатых мужчин с топорами на плече, идущих ему навстречу.
Подойдя ближе, они стали прощаться. "Ну, счастливо и большое спасибо",
— сказал один из них другому низким звучным голосом, переложил топор на
другое плечо и, похрустывая иглами, начал без дороги спускаться между
елями в долину. Как странно прозвучали в этом уединении слова: "Ну,
счастливо и большое спасибо", — они точно сон коснулись Ганса Касторпа,
который был все еще захвачен своими песнями и восхождением на крутизну.
Он повторил вполголоса эти слова, пытаясь подражать гортанному
наречию горца и той торжественной и нескладной манере, с какой они были
произнесены, затем поднялся еще выше, ибо ему хотелось достичь границы
лесов, однако, взглянув на часы, вынужден был отказаться от этого
намерения».
То есть Ганс встречается с двойниками — двумя бородатыми горцами с
топорами на плече. Бороды и топоры, с одной стороны, подчеркивают
двойничество, с другой стороны, являются признаками звериного двойника
(борода — знак шерсти, топор — знак ритуального ножа). Важно и то, что
при встрече с Гансом горцы расходятся в разные стороны — и он тем самым
оказывается между ними. И то, что Ганс повторяет фразу, сказанную одним
горцем другому. Важен даже переложенный на другое плечо топор горца,
www.franklang.ru
334
сказавшего эту фразу. И уж конечно «гортанное наречие» произнесенной
фразы, которому Ганс пытается подражать. Герой опять пытается освоить
«птичий язык».
Затем Ганс Касторп проходит через лес (мы говорили о том, что вхождение в
лес означает поглощение героя мифическим зверем) — и перед ним
открывается чудесный пейзаж, «изумительная картина»:
«Тогда он свернул влево, к курорту, на тропинку, которая шла сначала
прямо, а потом вниз. Высокоствольный хвойный лес обступил его, и, проходя
через него, Ганс Касторп опять было запел, однако вполголоса, хотя
странная дрожь в коленях при спуске еще усилилась. Но, выйдя из чащи, он
даже остановился, пораженный открывшейся ему изумительной картиной:
перед ним лежал интимный, замкнутый в себе пейзаж, полный мира и
величия.
Справа по каменистому плоскому ложу низвергался горный ручей, вскипая
пеной на скалистых уступчатых глыбах, и затем, уже спокойнее, бежал
дальше, в долину через него был переброшен живописный мостик с
незатейливыми перилами. Земля под ногами синела колокольчиками какогото кустарникового растения, заросли которого виднелись повсюду.
Гигантские, стройные ели одинакового роста поднимались в одиночку и
группами со дна ущелья и по его склонам, а одна, вцепившись корнями в
отвесный берег ручья, повисла над ним, косой линией причудливо врезаясь в
пейзаж. В этом прекрасном безлюдном уголке царило шумящее вершинами
уединение. На той стороне ручья Ганс Касторп увидел скамейку».
Слова «интимный, замкнутый в себе пейзаж, полный мира и величия»
означают то, что этот кусок природы, как бы «замкнутый» невидимой рамой,
лишен «случайных черт», что он содержит в себе сообщение — «интимное»,
то есть обращенное именно к Гансу.
www.franklang.ru
335
Читая дальше, мы видим, как ручей оборачивается волшебным ручьем,
поющим на «птичьем языке»176. И как герой приносится в жертву, но
ненавязчиво, с долей юмора — у него просто идет носом кровь:
«Он перешел ручей и сел на нее, чтобы отдаться созерцанию вскипающей
пены и послушать идиллически говорливый, однообразный и все же щедрый
звуками шум воды, ибо Ганс Касторп любил ее журчанье не меньше, чем
музыку, а может быть и больше. Но едва он удобно уселся, как у него пошла
носом кровь, и притом с такой силой, что он даже не вполне уберег от нее
костюм177. Кровь шла долго, упорно, и борьба с кровотечением отняла у него
целых полчаса, причем ему непрерывно приходилось бегать взад и вперед
между скамьей и ручьем он то и дело прополаскивал в нем носовой платок,
промывал нос водой и вытягивался на скамье, прижав к носу мокрый платок.
Когда кровь наконец остановилась, он так и остался лежать, скрестив под
головою руки и согнув ноги в коленях. Глаза его были закрыты, уши полны
журчанием воды, но он чувствовал себя неплохо, обильная потеря крови его
скорее успокоила и как-то странно понизила его жизнедеятельность, ибо
после выдоха он долго не испытывал потребности снова вдохнуть в себя
воздух и лежал неподвижно, предоставляя сердцу сделать несколько ударов,
и только затем, вяло и лениво, снова начинал дышать».
В результате задержки дыхания герой как бы умирает и опять входит в
состояние измененного сознания, видя некий коренной момент в своем
прошлом, связанный с настоящим моментом, являющийся двойником
настоящего момента (пребывания на «волшебной горе»). И этот коренной
момент в прошлом — встреча с двойником. Прочтем этот отрывок, а потом
вместе посмотрим, почему, собственно, с двойником:
«И тогда он перенесся в раннюю пору своей жизни, послужившую как бы
прообразом для сновидения, которое ему пригрезилось несколько ночей
назад, хотя в этом сне и отразились недавние впечатления... Но сейчас, в
176
Сравните с Царевной Лебедь у Пушкина, у которой речь = реченька: «А как речь-то говорит, / Словно
реченька журчит».
177
Сравните с одеянием Иосифа, запачканным кровью заколотого козла.
www.franklang.ru
336
лесу, он был столь сильно и неудержимо, до полного упразднения
пространства и времени, отброшен в это давнее "тогда" и "там", что,
казалось, на скамье у ручья лежит безжизненное тело, а сам Ганс Касторп
находится далеко отсюда, в давно прошедших годах, в другой обстановке, и
притом эти столь важные в его жизни минуты, несмотря на их простоту,
таили в себе что-то опасное и опьяняющее.
Тринадцатилетним четырехклассником, когда он еще носил короткие
штанишки, он однажды остановился среди школьного двора, разговаривая с
другим мальчиком примерно того же возраста, но из следующего класса.
Разговор затеял сам Ганс Касторп, воспользовавшись случайным поводом, и
хотя по своему вполне определенному и ограниченному содержанию разговор
этот мог быть только очень деловым и коротким, он доставил Гансу
Касторпу огромную радость. Это произошло как раз в перемену между
предпоследним и последним уроком в классе Ганса Касторпа — между
историей и рисованием. По двору, вымощенному красным кирпичом и
отделенному от улицы оградой и воротами, ученики гуляли парами и рядами,
стояли кучками и полусидели, прислонившись к облицованным выступам
школьного здания. По двору разносился громкий гул. Учитель в мягкой шляпе
смотрел за школьниками и жевал булку с ветчиной.
Фамилия мальчика, с которым беседовал Ганс Касторп, была Хиппе, имя
Прибыслав. Интересно было то, что буква "р" в этом имени произносилась
как "ш" — "Пшибыслав". Это странное имя подходило к его наружности —
не вполне обычной и действительно своеобразной. Хиппе был сыном
историка, преподавателя гимназии, а потому и образцовым учеником, уже
опередившим на класс Ганса Касторпа, хотя они были почти ровесниками.
Он родился в Мекленбурге и, видимо, унаследовал от предков смешанную
кровь — германскую и вендо-славянскую, или наоборот. Его коротко
остриженные волосы на круглой голове были белокурыми, а глаза,
голубовато-серые или серо-голубые, подобно изменчивому и неопределенному
цвету далеких гор, имели необычную форму: они были узкие и даже чуть
www.franklang.ru
337
раскосые, а под ними резко выступали широкие скулы — склад лица, отнюдь
не уродовавший мальчика и делавший его даже привлекательным, но
послуживший достаточным основанием для того, чтобы товарищи
прозвали его "Киргизом". Хиппе уже носил длинные брюки и наглухо
застегнутую синюю куртку с хлястиком, на воротнике которой всегда чуть
белела перхоть.
Дело было в том, что Ганс Касторп уже давно обратил внимание на
Пшибыслава, выделил его из кишевшей на школьном дворе толпы знакомых и
незнакомых мальчиков, интересовался им, следил за ним взглядом, может
быть, даже восхищался им... Во всяком случае, он наблюдал за Хиппе с
особой симпатией и уже по дороге в школу думал о том, что вот сейчас
увидит Хиппе среди его товарищей. Пшибыслав будет говорить и смеяться.
Ганс Касторп еще издали различит его голос, приятно глуховатый, словно
затуманенный, чуть-чуть хриплый. Для такой заинтересованности как
будто не было особых оснований, если не считать языческого имени,
примерных успехов (хотя это не могло играть никакой роли) и, наконец,
киргизских глаз мальчика, которые порой, когда Пшибыслав смотрел в
сторону, но не с целью что-либо увидеть, странно темнели и как будто
томно затуманивались ночной дымкой. Однако Ганс Касторп мало
заботился о моральном оправдании своих ощущений или о том, как их в
случае надобности определять, — ведь о дружбе между ними не могло быть
и речи, раз они с Хиппе "незнакомы". А тогда зачем искать названия для
этих отношений? Он и мысли не допускал, что когда-нибудь о них
заговорит, — тема слишком неподходящая, да и к чему? Кроме того, всякое
определение, если оно и не содержит критической оценки, все же вводит
свой предмет в круг знакомого и привычного, а Ганс Касторп был проникнут
бессознательной уверенностью, что такое внутреннее сокровище надо
оберегать от всяких определений и не приобщать к будничному и
повседневному.
www.franklang.ru
338
Однако, оправданные или нет, эти безымянные и невыразимые чувства
обладали такой жизненной силой, что Ганс Касторп примерно год, почти
целый год, — точно он не мог бы сказать, когда это началось, — втайне
носился с ними, что служило доказательством верности и постоянства его
натуры, особенно если представить себе, какой это громадный срок в столь
юном возрасте. К сожалению, когда мы творим о тех или иных
особенностях характера, в наших словах всегда скрыта моральная оценка,
либо хвала, либо порицание, хотя у каждой такой особенности всегда есть
две стороны. "Верность" Ганса Касторпа, которой он, однако, ничуть не
гордился, — сейчас мы оставляем в стороне всякие оценки, — проистекала
от некоторой душевной неповоротливости, медлительности, инертности,
вследствие чего преданность чувств и устойчивость жизненных отношений
казались ему тем почтеннее, чем дольше они оставались неизменными.
Поэтому он был уверен, что настроения и переживания, владевшие им в то
время, будут продолжаться бесконечно, оттого и дорожил ими и отнюдь
не жаждал перемен. Так он в сердце своем сжился с далеким и тихим
чувством к Пшибыславу Хиппе и считал его неотъемлемой частью своей
внутренней жизни. Он любил те душевные движения, которые вызывало в
нем это чувство, — напряженное ожидание, увидит ли он сегодня Хиппе,
пройдет ли тот совсем близко от него и, может быть, взглянет на него,
любил немые хрупкие радости, какие дарила ему его тайна, и даже
неизбежные в таких случаях разочарования, — самое сильное он испытал,
когда Пшибыслав "отсутствовал". Школьный двор казался ему опустевшим,
день — тусклым, но упорная надежда на завтра поддерживала его.
Продолжалось это год, пока не достигло упомянутой высшей и волнующей
точки, потом благодаря постоянству и верности Ганса Касторпа еще год,
и наконец прекратилось, причем он так же не заметил, как ослабели и
исчезли узы, связывавшие его с Пшибыславом Хиппе, как не заметил и их
зарождения. Да и Пшибыслав покинул этот город и школу оттого, что его
отца перевели в другое место. Но Ганс Касторп едва обратил на это
www.franklang.ru
339
внимание, он забыл Хиппе еще раньше. Образ "Киргиза", как бы выступив из
тумана, вошел в его жизнь, становясь постепенно все яснее и осязаемее,
вплоть до той минуты величайшей близости и телесной воплощенности,
когда они разговаривали во дворе, некоторое время продержался на
переднем плане, а затем снова начал отступать и без боли прощания опять
исчез в тумане.
Но та минута, то опасное и волнующее положение, в которое себя
поставил Ганс Касторп, разговор, реальный разговор с Пшибыславом Хиппе
— все это возникло следующим образом: предстоял урок рисования, а Ганс
Касторп вдруг обнаружил, что забыл дома карандаш. Всем его
одноклассникам их карандаши были нужны. Однако у него были знакомые
мальчики в других классах, и он мог бы попросить карандаш у них. Но в
глазах Ганса Касторпа Пшибыслав был самым близким знакомым —
ближайшим, так глубоко он уже общался с ним в тайниках своего сердца. И
вот, почувствовав какой-то радостный подъем, он решил воспользоваться
удобным случаем — он назвал это про себя удобным случаем — и попросить
у Пшибыслава карандаш. Что такая просьба будет выглядеть довольно
странно — ведь он с Хиппе все-таки незнаком, — этого мальчик не
сообразил или махнул на это рукой, так он был захвачен и ослеплен каким-то
неожиданно нахлынувшим на него бесшабашным настроением. И вот на
вымощенном красным кирпичом дворе, среди школьной толчеи, он
действительно остановился перед Пшибыславом Хиппе и сказал:
— Извини, пожалуйста, ты не можешь одолжить мне карандаш178?
И Пшибыслав посмотрел на него своими киргизскими глазами над
выступающими скулами и ответил приятно-хрипловатым голосом, ничуть
не удивившись или не выказав никакого удивления:
— С удовольствием. Только после урока непременно верни. — И он достал из
кармана свой карандаш — тоненькую посеребренную гильзу с колечком,
Помните, в рассказе Э.Т.А. Гофмана «Стихийный дух»: «Сударь, одолжите мне на минутку ваш
перочинный ножик. — Да, сударь, вот, пожалуйста. — Я вам его верну».
178
www.franklang.ru
340
которое достаточно было передвинуть кверху, и тогда из металлического
футляра показывался заостренный цветной грифелек. Он стал объяснять
несложный механизм карандаша, и их головы сблизились.
— Только смотри не сломай179! — добавил Хиппе.
К чему эти предупреждения? Разве Ганс Касторп мог не вернуть карандаш
или допустить в обращении с ним малейшую небрежность?180
Потом они, улыбаясь, посмотрели друг на друга и, так как говорить больше
было не о чем, повернулись друг к другу сначала боком, потом спиной и
разошлись в разные стороны181.
И все. Но ни разу еще в своей жизни Ганс Касторп не испытывал такого
удовольствия, как на этом уроке рисования, — ведь он рисовал карандашом
Пшибыслава Хиппе, да еще предстояло потом снова возвратить карандаш
владельцу, этот возврат, как нечто само собой разумеющееся, совершенно
естественно вытекал из того факта, что карандаш был дан. Ганс Касторп
даже позволил себе небольшую вольность слегка очинить карандаш, а
потом, подобрав три-четыре красных лакированных стружки, хранил их
чуть не целый год во внутреннем ящике своей парты, и если бы кто их
увидел, никому и в голову бы не пришло, что они ему дороги. Впрочем,
возврат карандаша совершился очень просто, вполне во вкусе Ганса
Касторпа, да он ни к чему иному и не стремился: привычка к тайному и
безмолвному общению с Хиппе притупила в нем желание разговаривать с
ним вслух.
— Вот, — сказал он. — Большое спасибо.
А Пшибыслав ничего не сказал, он лишь бегло проверил механизм, затем
сунул карандаш в карман...
«Aber mach ihn nicht entzwei!” — «Но не разломи мне его надвое!» (буквально).
Зато предупреждение имеет смысл именно как предупреждение об опасности двойничества.
181
Здесь детально прорисовано схождение (их головы сблизились), а затем расхождение двойников в
противоположные стороны.
179
180
www.franklang.ru
341
После этого случая они больше ни разу друг с другом не беседовали, но
благодаря предприимчивости Ганса Касторпа в тот единственный раз это
все же случилось.
Он широко раскрыл глаза, ошеломленный столь глубоким уходом в прошлое.
"Кажется, я грезил! — подумал он. — Да, это был Пшибыслав. Давно уж я
не вспоминал о нем. А куда же делись те стружки? Парта так и осталась
на чердаке, в доме дяди Тинапеля. Они, наверно, до сих пор лежат в заднем
маленьком ящике слева. Я их спрятал, не вынимал и был к ним настолько
невнимателен, что даже не выбросил их... А она — в точности Пшибыслав,
прямо как живой182. Вот уж не думал, что увижу его опять так отчетливо.
До чего же он похож на нее, на эту здесь, в санатории! Вот, значит, почему
она меня так интересует? А может быть, и другое — я потому так
интересовался им? Вздор! Ужасный вздор! Впрочем, мне пора идти, и как
можно скорее". Но он продолжал лежать, раздумывая и вспоминая.
Затем поднялся. "А теперь — счастливо и большое спасибо"183, —
проговорил он, и слезы выступили у него на глазах, хотя он улыбался».
Почему Пшибыслав — двойник (двойник-антипод) Ганса? Во-первых,
потому, что к нему приковывается взгляд, на него направлена «особая
симпатия» Ганса. К Пшибыславу Ганс относится как к своей интимной
«тайне», следит за его появлениями и передвижениями с «напряженным
ожиданием». Во-вторых, потому, что Пшибыслав — чужак, человек со
смешанной (германской и славянской) кровью, с широкими скулами и
нездешними «киргизскими глазами», «которые порой, когда Пшибыслав
смотрел в сторону, но не с целью что-либо увидеть, странно темнели и как
будто томно затуманивались ночной дымкой». Влечет Ганса и «его голос,
приятно глуховатый, словно затуманенный, чуть-чуть хриплый». Туманные
глаза (к тому же «голубовато-серые или серо-голубые, подобно изменчивому
и неопределенному цвету далеких гор»), туманный голос — прямо-таки
Речь идет о Клавдии Шошá — женщине, которая напомнила Гансу Пшибыслава.
Повтором этой фразы Ганс отождествляет себя и Пшибыслава с двумя незадолго до этого
повстречавшимися ему горцами.
182
183
www.franklang.ru
342
блоковская «Незнакомка». «Ганс Касторп был проникнут бессознательной
уверенностью, что такое внутреннее сокровище надо оберегать от всяких
определений и не приобщать к будничному и повседневному». В-третьих,
потому, что Пшибыслава как бы не существует, а существует Ганс — и его
тень, Ганс — и его двойник. Ведь они не контактируют, связь чисто
духовная, так сказать, религиозная. И односторонняя. В-четвертых, потому,
что единственный контакт, который все же происходит, являясь
кульминацией («высшей и волнующей точкой»), равнозначной богоявлению
или, по крайней мере, обряду, — это просьба героя к двойнику одолжить
карандаш, рисование этим карандашом, возвращение карандаша. Карандаш
здесь — забавный и тонкий знак ритуального ножа, обычно возникающего
между двойниками в кульминационный момент. Посмотрите еще раз на эту
«тоненькую посеребренную гильзу с колечком, которое достаточно было
передвинуть кверху, и тогда из металлического футляра показывался
заостренный цветной грифелек»184. Тут важны не только металлический цвет
и продолговатая, заостренная форма, но и то, что, одалживая нож-карандаш
184
То, что это не мои досужие домыслы, а на самом деле так, становится ясно ближе к концу романа, когда
появляется еще один двойник Ганса Касторпа и «сущностная форма» принимает вид Ганс ↔ Клавдия ↔
Пеперкорн. Кстати сказать, к Клавдии Ганс сразу стал обращаться на «ты», поскольку первое общение
произошло во время маскарада, Пеперкорн также предложил «ты» Гансу («Молодой человек, мы братья,
заявляю это»). Посредством разговора Ганса с Пеперкорном об опере «Кармен» эта схема подкрепляется
схемой Хозе ↔ Кармен ↔ матадор: «Знаете, я читал одну историю, нет, я видел это на сцене: некий
простодушный юноша, — он был, впрочем, военным, как и мой двоюродный брат, связался с пленительной
цыганкой — она была пленительна, с цветком за ухом — натура дикая и своевольная, — словом, роковая
женщина, и до того околдовала его, что он сбился с пути, всем ради нее пожертвовал, стал дезертиром, ушел
вместе с ней к контрабандистам, потерял всякое чувство чести и во всех отношениях опозорил себя. Когда
он ей надоел, она сошлась с матадором, неотразимым мужчиной с великолепным баритоном. И кончилось
тем, что бедный солдатик, белый как мел и в расстегнутой рубашке, заколол ее ножом перед цирком,
впрочем, она сама довела его. Эта история особого отношения к нам не имеет но почему-то она все-таки
вспомнилась мне». Вскоре после этого разговора Пеперкорн кончает жизнь самоубийством — при помощи
остроумного аппарата, заменяющего ритуальный нож и ненавязчиво напоминающего карандаш,
одолженный Гансом у Хиппе: «А вот такую игрушку вы видели? — спросил он и вытащил из кармана
своего халата неправильной формы футлярчик, вынул из него какой-то небольшой предмет и показал
молодому человеку. — Я не видел. А посмотреть стоит. Век живи, век учись. Затейливо и остроумно. Вынул
у него из рук. Осторожнее! Если капнет на кожу — пойдут волдыри, как при ожоге.
Ганс Касторп повертел в руках загадочную вещицу. Сталь, слоновая кость, золото, каучук, — и вид
престранный. Два изогнутых стальных, блестящих рычажка с необыкновенно острыми зубцами,
соединялись со слегка изогнутым основанием из слоновой кости и золота, зубцы были подвижны и могли
слегка сближаться, основание заканчивалось баллончиком из тугой черной резины. Размер вещицы не
превышал нескольких дюймов.
— Что это такое? — спросил Ганс Касторп.
— Это, — отозвался Беренс, — самый настоящий шприц для инъекций, или, если подойти с другой
стороны, — механизированная копия челюстей очковой змеи. Поняли?»
www.franklang.ru
343
(не напоминают ли, пусть отдаленно, красные стружки от очиненного
карандаша кровь?), двойник выступает по отношению герою как помощник.
Двойник дает герою возможность рисовать. То есть позволяет ему осваивать
мир, делать мир своим, «интимным».
Тринадцать лет — как раз подходящий возраст для обряда посвящения, для
встречи с двойником. Но тот подростковый обряд становится по-настоящему
действительным только тогда, когда Ганс повторяет его — теперь уже
молодым мужчиной, на «волшебной горе». Он встречает «источник жизни»
— «Прекрасную Даму» — в лице русской пациентки с французской
фамилией — мадам Шоша, которая, входя в столовую, каждый раз хлопает
дверью (что сначала неприятно удивляет Ганса). Но, конечно, это хлопанье
— знак, нарушающий приличия и повседневность, это признак богини185.
Ганс Касторп всматривается в мадам Шоша, она кажется ему странно
знакомой, кого-то напоминает:
«Ганс Касторп мельком заметил, что скулы у нее широкие, а глаза узкие... И
когда он это увидел — смутное воспоминание о чем-то или о ком-то легко
коснулось его словно мимоходом...»
И затем (незадолго до своей прогулки в горы) он видит сон, который ему
подсказывает, что мадам Шоша напоминает ему Пшибыслава:
«Затем спящему приснилось, что он на школьном дворе, где столько лет
проводил перемены между уроками, и он вознамерился попросить карандаш
у мадам Шоша, которая тоже была здесь. Она дала ему огрызок красного
карандаша в серебряном футляре, приятным, слегка хриплым голосом
попросив его через час непременно вернуть карандаш, и когда она взглянула
на него своими узкими серо-зелено-голубыми глазами, блестевшими над
широкими скулами, он вдруг заставил себя проснуться, ибо теперь понял и
старался изо всех сил не забыть, кого и что именно она ему так живо
напомнила».
Как, например, появление «Прекрасной Дамы» в кинокомедии «Кавказская пленница» знаменует
«неземная» музыка.
185
www.franklang.ru
344
Таким образом выстраивается все та же «сущностная форма»: герой ↔
Прекрасная Дама («источник жизни») ↔ двойник-антипод (звериный
двойник, двойник с «птичьим языком»). Пшибыслав похож на мадам Шоша,
двойник-антипод обладает чертами сходства с Прекрасной Дамой. Так и
должно быть, ведь двойник-антипод — это то, во что превращается герой,
пройдя сквозь Прекрасную Даму, приобщившись к «источнику жизни». Так
и звериный двойник (разновидность двойника-антипода) обладает чертами
«мифического зверя», сквозь которого (будучи им пожираем) проходит
герой.
Интересно, что незадолго до своей прогулки в горы Ганс сначала видит
одного умирающего пациента, а затем встречает мадам Шоша. Посмотрим,
как это происходит:
«Это был первый морибундус186, которого Ганс Касторп видел в своей
жизни, ибо и его родители и дед умирали как бы у него за спиной. С каким
достоинством покоилась на подушке голова этого молодого человека с
задранной кверху бородкой! Каким значительным был взгляд его слишком
крупных глаз, когда он обратил их к двери! Ганс Касторп, все еще
ошеломленный этим мгновенным впечатлением, невольно попытался так
же расширить и выкатить глаза и посмотреть вокруг тем же
значительным замедленным взглядом. Приближаясь к лестнице, он
устремил этот взгляд на даму, которая вышла из комнаты позади него и
перегнала его уже на площадке. Он не сразу узнал мадам Шоша. Она
тихонько усмехнулась тому, что он сделал такие глаза, потом поднесла
ладонь к косам на затылке, словно желая их поддержать, и стала
спускаться по лестнице впереди него неслышной и гибкой походкой, слегка
выставив вперед голову».
Вы видите здесь, как Ганс подражает умирающему, таким образом на какоето мгновение в него превращаясь. Опять всплывает «сущностная форма»,
принимая следующий вид: Ганс ↔ мадам Шоша ↔ морибундус. Таков
186
Морибундус — умирающий (лат.)
www.franklang.ru
345
порядок их появления в романе, а тут, при появлении двойника, вновь
появляется Прекрасная Дама и спешит встать в схему. Двойник же должен
умереть или как-нибудь еще исчезнуть, ведь его на самом деле как бы нет, он
— тень. Хлопок совершается одной ладонью, как говорят дзен-буддисты (и
именно двойничество делает такой хлопок возможным). Двойник — это
место, на которое должен встать герой, пройдя обряд посвящения187. Это
волшебный помощник героя, уходящий после совершения подвига.
Собственно говоря, двойничество подчеркивается в романе многократно и в
разных планах. Ганс приезжает на «волшебную гору» к двоюродному брату,
который затем умирает (то есть тоже «морибундус»)188. (Примечательно, что
главврач Беренс, в шутку называет двоюродных братьев, пришедших на
рентген, Диоскурами: «Ага! — сказал он. — Да это наши Диоскуры! Касторп
и Поллукс... Прошу воздержаться от всяких выражений боли! Подождите,
сейчас мы вас обоих увидим насквозь!») Ганс встречает там мексиканку,
говорящую все время только одну французскую фразу “Tous les deux189”,
потому что у нее здесь умер один сын и умирает второй, — и тому подобное.
А вот Ганс наблюдает, как его двоюродный брат закутывается в верблюжьи
одеяла, чтобы принимать воздушную ванну на балконе (такое закутывание
является характерным свойством звериного двойника190):
«…все же он продолжал курить, наблюдая за тем, как Иоахим готовится к
лежанию. Вот он надел домашнюю тужурку, поверх нее — старое пальто,
затем взял лампу с ночного столика и учебник русского языка, вышел на
балкон, включил лампочку и, держа во рту градусник, опустился в шезлонг и
187
Так и происходит в конце книги с Гансом Касторпом, едущим на войну (первую мировую), хотя это
покойный Иоахим был лейтенантом, а не он: «Я желал для тебя другого отъезда, ну что ж, боги решили так,
а не иначе. Я надеялся, что ты уедешь работать, а теперь тебе предстоит сражаться среди своих. Боже мой,
оказалось, что это суждено именно тебе, а не нашему лейтенанту. Как нами играет жизнь...»
188
Позже выясняется, что это не родной, а сводный двоюродный брат. Сравните с Евграфом — сводным
братом Юрия Живаго. Вспомним, кстати, как выглядит Евграф: «Перед ним стоял подросток лет
восемнадцати в негнущейся оленьей дохе, мехом наружу, как носят в Сибири, и такой же меховой шапке. У
мальчика было смуглое лицо с узкими киргизскими глазами. Было в этом лице что-то аристократическое, та
беглая искорка, та прячущаяся тонкость, которая кажется занесенной издалека и бывает у людей со
сложной, смешанной кровью». Мне, правда, думается, что здесь имеет место не удивительное совпадение,
но заимствование Пастернаком у Манна близкого ему образа.
189
Оба, дословно: «все два».
190
Мы уже обращали на это внимание, говоря о старых кинокомедиях. Но вспомним и «оленью доху»
Евграфа.
www.franklang.ru
346
с необычайной ловкостью стал завертываться в два косматых верблюжьих
одеяла, которые были уже разостланы. Ганс Касторп смотрел с искренним
восхищением, как Иоахим искусно с ними управляется. Сначала он перекинул
оба одеяла влево, подоткнул их под себя до самых подмышек, потом
подвернул в ногах и перекинул вправо теперь он представлял собой ровный и
гладкий сверток, из которого торчали только голова, плечи да руки.
— Здорово ты это делаешь, — сказал Ганс Касторп.
— Наловчился... — ответил Иоахим, не вынимая градусника изо рта. — Ты
тоже научишься. Завтра нужно будет непременно раздобыть для тебя два
одеяла. Они тебе потом пригодятся и внизу, а здесь у нас они просто
необходимы…»
Русский язык в романе, воспринимаемый Гансом как «страшно чуждый»
(«быстрой, нечеткой, страшно чуждой и бескостной звучала восточная
речь»), кстати сказать, знаменует собой «птичий», потусторонний язык.
Вскоре после эпизода с завертыванием в верблюжьи одеяла пошел снег, то
есть сама природа пришла в состояние измененного сознания — в «шиворотнавыворот», в «бесчинство», вернувшись тем самым к некоей первооснове:
«Однако мнимый возврат лета оказался просто какой-то ловушкой,
поставленной природой, ибо уже на третий день все пошло шиворотнавыворот. Ганс Касторп глазам своим не верил. После обеда все
переменилось. Не успели больные пролежать в шезлонгах и двадцати минут,
как вдруг солнце скрылось, из-за юго-восточных горных гребней потянулись
безобразные, торфяного цвета тучи, и по долинам промчался ветер, неся
волну какого-то чужеродного воздуха, студеного и пронизывающего, словно
волна эта пришла из ледяных неведомых стран. Сразу упала температура,
ветер положил начало новому режиму погоды.
— Снег, — раздался голос Иоахима через стеклянную перегородку.
— Что ты имеешь в виду? — спросил в ответ Ганс Касторп. — Не хочешь
же ты сказать, что сейчас пойдет снег?
www.franklang.ru
347
— Именно это я и хочу сказать, — отозвался Иоахим. — Мы знаем этот
ветер. Когда он подует, значит, установится санный путь.
— Чепуха! — возразил Ганс Касторп. — Если не ошибаюсь, то по календарю
сейчас всего-навсего начало августа.
Однако Иоахим оказался прав, он уже был посвящен в особенности здешнего
климата. Не прошло и нескольких минут, как под непрерывные раскаты
грома поднялась метель, настоящий снежный буран, снег валил так густо,
что горы потонули в белой мгле, а курорт и долина исчезли из глаз.
Снег шел всю вторую половину дня. Включили центральное отопление, и
Иоахим, не желая прерывать лежание, забрался в свой спальный мешок, а
Ганс Касторп вбежал в комнату, пододвинул кресло к нагревшимся трубам
и, покачивая головой, стал смотреть оттуда на совершавшееся перед ним
бесчинство. На другое утро снег уже не шел, но, хотя наружный
термометр и показывал несколько градусов выше нуля, остался лежать его
пелена была с фут толщиной, и перед удивленным взором Ганса Касторпа
открылся совершенно зимний ландшафт».
Это происходит в начале романа, а во второй его половине снегу отводится
целая большая глава, которая так и называется: «Снег». Сначала в ней
рассказывается, как необычно много снега выпало в эту зиму, затем
описывается пурга:
«Но все по-прежнему оставалось растворенным в бледной бесплотной
нежности, без единой линии, которую мог бы уследить глаз. Очертания
вершин расплывались, таяли, застилались туманом. Слабо освещенные
заснеженные плоскости, громоздясь одна над другою, уводили взор в
небытие.
<…>
Иногда налетала пурга, и пребывание на балконе становилось просто
немыслимым, так как неистовая белизна, врываясь миллионами снежинок,
густо покрывала все — мебель, перила, пол. Да, и в умиротворенной горной
долине бушевали бури! Разреженная, пустая атмосфера поднимала бунт,
www.franklang.ru
348
так густо кипела белыми хлопьями, что и в двух шагах ничего не было видно.
Ветры, от которых занималось дыхание, сообщали вьюге бешеное, вихревое
движение, швыряли ее в сторону, вверх и вниз, вздымали со дна долины
высоко в воздух, кружили в неистовой пляске, — это был уже не снегопад, а
хаос белой тьмы, разгул, отъявленно наглое пренебрежение умеренностью, и
только невесть откуда взявшиеся стаи снежных вьюнов чувствовали себя
здесь как дома».
Затем повествуется о том, как Ганс отправляется на лыжах в горы, попадает в
пургу. При этом снежная пурга сливается в его воспоминании и воображении
с бушующим морем — и со зверем, бьющим лапой и разевающим пасть:
«На Зюльте191 он стоял в свое время в белых брюках, самоуверенный,
элегантный, исполненный уважения, у самых бурунов, точно это клетка со
львом, где зверь разевает свою пасть, глубокую, как бездна, обнажая
грозные клыки. Затем он купался, а дозорный на берегу трубил в рожок,
предупреждая об опасности тех, что дерзко пытались уйти за первую
волну, навстречу приближающейся буре, тогда как уже рассыпающийся вал
ударял по спине, словно львиная лапа. В тех краях молодой человек познал
восторженную радость легкого любовного прикосновения к силам, которые
— в более тесном объятии — его неизбежно бы уничтожили. Но тогда ему
еще не было дано познать этот соблазн: так далеко зайти в этих
восторженных прикосновениях к смертоносной природе, чтобы ее объятие
стало неминучим. Слабое дитя человеческое, хоть и оснащенное дарами
цивилизации, он тогда не стремился проникнуть в глубь наистрашнейшего,
не считал еще зазорным обратиться в бегство перед его лицом раньше, чем
опасная близость дойдет до критической черты и едва ли будет
возможным на ней удержаться. Правда, здесь речь пойдет уже не о пенном
191
Зюльт — крупный остров в Северном море.
www.franklang.ru
349
всплеске, не о легком ударе львиной лапой, а о валах, о ненасытной пасти, о
море»192.
«Зимний ландшафт» в романе Томаса Манна так же, как и вообще
«волшебная гора» знаменуют собой тот же «источник жизни», что и мадам
Шоша. Так же, как и снег, и волшебная гора, Клавдия Шоша является
одновременно и богиней жизни, и богиней смерти. Она «подточена
болезнью», существованье ее «сомнительно»:
«Мы позволили себе упрекнуть его в необузданности, но, как бы далеко ни
заходили его желания, он не стремился к светскому знакомству с мадам
Шоша и вполне понимал, что можно было возразить очень многое против
такого знакомства. Неясные и напряженные взаимоотношения, возникшие
между ним и русской дамой в результате его поведения и упорных взглядов,
имели отнюдь не светский характер, они ни к чему не обязывали и не могли
обязывать. Правда, несмотря на всю свою недопустимость с чисто
светской точки зрения, они все же существовали. Но если мысль о
"Клавдии" вызывала у Ганса Касторпа сердцебиение, этого было еще далеко
недостаточно, и он, внук Ганса-Лоренца Касторпа, не сомневался в том,
что у него с этой иностранкой, которая живет без мужа, не носит
обручального кольца, разъезжает по курортам, держится весьма неважно,
хлопает дверью, катает хлебные шарики и, без сомнения, грызет заусенцы,
— что, скажем прямо, у него с нею, кроме этих тайных отношений, ничего
общего быть не может, между их жизнями лежит пропасть и настоящей
строгой критики эта молодая особа не выдержит.
<…>
Одним словом, Ганс Касторп видел в своем тайном влечении к столь
небрежной представительнице особой общины здесь наверху просто
192
Вспомним бушующую вьюгу в начале романа «Доктор Живаго», которая также предстает мифическим
зверем: ««Ночью Юру разбудил стук в окно. Темная келья была сверхъестественно озарена белым
порхающим светом. Юра в одной рубашке подбежал к окну и прижался лицом к холодному стеклу.
За окном не было ни дороги, ни кладбища, ни огорода. На дворе бушевала вьюга, воздух дымился снегом.
Можно было подумать, будто буря заметила Юру и, сознавая, как она страшна, наслаждается производимым
на него впечатлением. Она свистела и завывала и всеми способами старалась привлечь Юрино внимание. С
неба оборот за оборотом бесконечными мотками падала на землю белая ткань, обвивая ее погребальными
пеленами. Вьюга была одна на свете, ничто с ней не соперничало».
www.franklang.ru
350
каникулярный эпизод, который перед "трибуналом разума" и его
собственной благоразумной совести не мог притязать на признание, прежде
всего потому, что мадам Шоша была в жару, обессилена, подточена
болезнью, — обстоятельство, тесно связанное с сомнительностью ее
существования в целом и игравшее также немалую роль в его опасливой
осторожности... Нет, искать настоящего знакомства с нею у него и в
мыслях не было, что же касается остального, то ведь через полторы недели
он будет уже на практике у "Тундера и Вильмса", и все это оборвется без
всяких последствий. Однако он постепенно начал смотреть на свои
душевные движения, тревоги, радости и горести, вызванные нежным
чувством к этой больной, как на главный смысл и содержание его жизни
здесь и ставить свое душевное состояние в прямую зависимость от успехов
или неуспехов их отношений».
А потом вдруг выясняется, что приехавший лишь навестить двоюродного
брата Ганс — сам болен. Что он не может продолжать смотреть на
«волшебную гору» со стороны, что волшебство его затянуло.
Вспомним «обледенелую рябину», к которой подходит Юрий Живаго перед
своим побегом из лагеря партизан:
«Она была наполовину в снегу, наполовину в обмерзших листьях и ягодах, и
простирала две заснеженные ветки вперед навстречу ему. Он вспомнил
большие белые руки Лары, круглые, щедрые и, ухватившись за ветки,
притянул дерево к себе. Словно сознательным ответным движением рябина
осыпала его снегом с ног до головы».
А Ганс Касторп, думая о Клавдии, вспоминает «непостижимый соблазн этих
рук и плеч». Так кто же эта Клавдия на самом деле?
Жизнь на «волшебной горе» предстает двухслойной: сверху — «солнечный
зной», под ним — «струя леденящего холодка». И эта ледяная, снежная
основа наполняет сознание «сладостным хмелем», «блаженным туманом». А
виновата во всем мадам Шоша, поскольку она — Снежная королева:
www.franklang.ru
351
«Только физические ощущения воспринимались им: солнечный зной и
затаенная в нем и под ним струя леденящего холодка, — впечатление, для
него новое по своей силе и даже побудившее его к кулинарному сравнению:
это напоминает ему, заявил он Иоахиму, omelette en surprise193, в которой
под взбитой яичной пеной оказывается мороженое194. Он нередко говорил
совсем неожиданные вещи, притом отрывисто и скороговоркой, как
человек, которого знобит, хотя тело у него пылает. А помимо этого был
молчалив, даже замкнут ибо хотя его внимание и было обращено на внешний
мир, но лишь на одну его точку, все остальное, люди и предметы, виделось
ему как бы сквозь хмельной туман, порожденный его же мозгом. Наверное, и
гофрат195 Беренс, и доктор Кроковский объявили бы такой туман
продуктом растворяющихся ядов, как говорил себе и сам затуманенный,
хотя такое признание не вызывало в нем ни сил, ни малейшей охоты
покончить с опьянением.
Ибо хмель этот привлекателен сам по себе, и меньше всего желает
захмелевший отрезветь, трезвость ему ненавистна. Он отталкивает от
себя все впечатления, ослабляющие его силу, не допускает их до себя, лишь
бы сохранить это состояние.
<…>
И он даже побледнел от восхищения, когда Клавдия в эти чудесные дни
опять явилась ко второму завтраку в белом кружевном матине, которое
носила обычно в теплую погоду, — в нем она бывала особенно прелестной, —
явилась, как всегда грохнув дверью и с опозданием, улыбаясь подняла руки,
одну повыше, другую пониже, и повернулась лицом к сидящим в столовой,
как бы представляясь им. А он был не столько восхищен ее
привлекательностью, сколько самым фактом этой привлекательности, ибо
факт этот усиливал блаженный туман, царивший в его сознании, хмель,
Яичницу с сюрпризом (франц.).
Сравните с уже цитированными строками Пушкина о русалке: «Пронзительно сих влажных синих уст /
Прохладное лобзанье без дыханья, / Томительно и сладко — в летний зной /Холодный мед не столько
сладок жажде».
195
Гофрат — надворный советник (нем.)
193
194
www.franklang.ru
352
который был сладостен сам по себе, почему захмелевший и стремился
найти для него оправдание и дальнейшую пищу».
Встреча с богиней жизни и смерти пугает Ганса:
«Но особенно примечательны были глаза — узкие, с каким-то пленительным
киргизским разрезом (таким его находил Ганс Касторп), серовато-голубые
или голубовато-серые, цвета далеких гор, глаза, которые при взгляде в
сторону, — но не для того, чтобы увидеть что-нибудь, — как будто томно
затуманивались ночной дымкой. И эти глаза Клавдии беззастенчиво и
несколько угрюмо рассматривали его совсем близко и своим разрезом,
цветом и выражением жутко и ошеломляюще напоминали глаза
Пшибыслава Хиппе! Впрочем, "напоминали" совсем не то слово, — это были
те же глаза, и той же была широкая верхняя часть лица, чуть вдавленный
нос, — все, вплоть до яркого румянца на белой коже, — у мадам Шоша, да и
у всех обитателей санатория он отнюдь не служил признаком здоровья, ибо
являлся только результатом продолжительного лежания на свежем
воздухе, — словом, все было такое же, как у Пшибыслава, и тот
совершенно так же глядел на Ганса Касторпа, когда они встречались
мимоходом на школьном дворе.
Ганс Касторп был потрясен. Но, несмотря на восторг, вызванный этой
встречей, в него начал закрадываться страх, ощущение такой же
стесненности, какую вызывала замкнутость в ограниченном пространстве
вместе с ожидавшими его благоприятными возможностями. И если давно
забытый Пшибыслав снова встретил его здесь наверху в образе Клавдии
Шоша и посмотрел на него теми же киргизскими глазами, это тоже было
какой-то замкнутостью наедине с неизбежным и неотвратимым, —
неизбежным в жутком и счастливом смысле этого слова, оно было богато
надеждами и вместе с тем от него веяло чем-то пугающим, даже
грозным...»
Клавдия Шоша — хозяйка волшебной горы («гением места» называет ее
Ганс в своих мыслях), Снежная королева. А еще она — богиня луны:
www.franklang.ru
353
«Ему вспомнилась его одинокая прогулка в лодке по одному озеру в
Голштинии как-то вечером, в конце лета. Было семь часов, солнце уже
садилось, на востоке, над поросшим кустами берегом, всходила почти
полная луна. И вот, когда Ганс Касторп греб, скользя по тихой воде, в
течение каких-нибудь десяти минут все вокруг показалось ему вдруг
необычайно странным, какой-то фантасмагорией. На западе еще царил
день, и там был разлит трезвый и жесткий, бесспорно дневной свет, но
достаточно было повернуть голову, и он видел так же бесспорно
волшебную, затканную влажными туманами лунную ночь. Эта
удивительная двойственность продолжалась самое большее четверть часа,
потом победили ночь и луна но взор Ганса Касторпа, пораженный и
зачарованный, с радостным изумлением переходил от одного ландшафта и
освещения к другому, от дня к ночи и от ночи снова к дню. Этот вечер ему
невольно сейчас и вспомнился.
<…>
Но что или кто же находился на другом берегу, противоположном
патриотизму, человеческому достоинству и гуманистической литературе,
на берегу, к которому Ганс Касторп считал себя вправе вновь устремить
свои чувства и помыслы? Там находилась... Клавдия Шоша с ее киргизскими
глазами, расслабленная, подточенная червем болезни. И когда Ганс Касторп
вспоминал о Клавдии (впрочем, "вспоминал" слишком равнодушное слово,
чтобы выразить всю его устремленность к ней), ему снова чудилось, будто
он в Голштинии, на озере, сидит в челноке и переводит усталый,
ослепленный взор с западного берега, залитого жестким, словно
глянцевитым, дневным светом, на восточную часть неба, где царит
окутанная туманами лунная ночь».
Все русские на одно лицо
www.franklang.ru
354
В одном из вырезанных эпизодов замечательной кинокомедии «Мимино»,
когда Мимино и Рубик (грузин и армянин) заходят в лифт гостиницы, там
стоят два японца, похожие друг на друга, как близнецы. Увидев входящих,
японцы говорят друг другу по-японски (с русскими субтитрами): «Как все
эти русские похожи друг на друга!»
Это нередко встречающееся в искусстве явление можно назвать «пустыми
двойниками». Настоящие двойники — Мимино и Рубик196, а японцы лишь
подчеркивают их двойничество. Такие «пустые двойники» являются,
например, Свидригайлову перед самым его самоубийством, подчеркивая его
настоящее, «полное» двойничество с главным героем романа, с
Раскольниковым:
«С этими писаришками он связался, собственно, потому, что оба они были с
кривыми носами: у одного нос шел криво вправо, а у другого влево. Это
поразило Свидригайлова. Они увлекли его, наконец, в какой-то
увеселительный сад, где он заплатил за них и за вход».
Такими «пустыми двойниками» являются, видимо, и два русских мужика в
начале поэмы Гоголя «Мертвые души», которых Чичиков встречает в самом
начале повествования, при своем въезде в город.
А вот «два джентльмена» — «пустые двойники» из романа Оскара Уайльда
«Портрет Дориана Грея», возникающие непосредственно после убийства
Греем своего двойника на портрете (и, таким образом, после его
самоубийства):
«Дориан схватил нож и вонзил его в портрет.
Раздался громкий крик и стук от падения чего-то тяжелого. Этот крик
смертной муки был так ужасен, что проснувшиеся слуги в испуге выбежали
из своих комнат. А два джентльмена, проходившие на площади,
Примечательно, что у Рубика есть машина. Такую разновидность звериного двойника, как двойник с
сопровождающим его зверем, может заменять двойник с машиной (и часто — с грузовиком — видимо, как
более «звериным» вариантом машины). Мы уже видели подобный расклад — в фильме «Кавказская
пленница». А чтобы зрители не забывали о том, что Рубик — звериный двойник, герои таскают с собой
автомобильную камеру.
196
www.franklang.ru
355
остановились и посмотрели на верхние окна большого дома, откуда донесся
крик».
И помощники К. из романа Франца Кафки «Замок» — «пустые двойники»:
«По дороге от Замка шли два молодых человека среднего роста, оба очень
стройные, в облегающих костюмах и даже лицом очень похожие. Цвет лица
у них был смуглый, а острые бородки такой черноты, что выделялись даже
на смуглых лицах. Несмотря на трудную дорогу, они шли удивительно
быстро, выбрасывая в такт стройные ноги».
«Они сели втроем у маленького столика в зале и молча стали пить пиво. К.
сидел посредине, оба помощника — справа и слева. <…> "Трудно мне будет с
вами, — сказал К., все время сравнивая лица своих помощников, — ну как мне
вас отличать? Ведь вы только именами и отличаетесь, а вообще похожи,
как... — Он запнулся и нечаянно добавил: — Похожи, как две змеи".
Помощники усмехнулись».
И когда в романе Томаса Манна «Волшебная гора» Ганс Касторп,
отправившись в горы, где ему должен был вскоре пригрезиться его двойник
(Пшибыслав), встречается с двумя бородатыми горцами с топорами на плече
и проходит между ними, перед нами все тот же прием. Герой на пути к
настоящему двойнику проходит между двумя пустыми, полыми,
формальными двойниками. В «Волшебной горе» мы видим, как линия
пустых двойников пересекает линию полных двойников, перпендикулярна
ей.
В романе Владимира Набокова «Приглашение на казнь» основная, прямая
линия двойничества тянется от Цинцинната к м-сье Пьеру. Они антиподы:
узник — и палач. Точнее, м-сье Пьер — «руководитель казнью», он
собирается определять судьбу Цинцинната. Они живут в одном тюремном
замке, м-сье Пьер даже прорывает туннель из своей камеры в камеру
Цинцинната (чтобы им сделаться сообщающимися сосудами, сиамскими
близнецами). Хочет пить с Цинциннатом на брудершафт:
www.franklang.ru
356
«— ...На брудершафт, заклинаю... — изменившимся голосом, тихо, с лицом,
искаженным мольбой, обратился м-сье Пьер к Цинциннату, — не откажите
мне в этом, заклинаю, это всегда, всегда так делается...»
Вот еще попытка братания палача с узником:
«Гости аплодировали. В течение трех минут горел разноцветным светом
добрый миллион лампочек, искусно рассаженных в траве, на ветках, на
скалах, и в общем размещенных таким образом, чтобы составить по всему
ночному ландшафту растянутый грандиозный вензель из П. и Ц., не совсем,
однако, вышедший. Затем все разом потухли, и сплошная темнота
подступила к террасе».
М-сье Пьер предлагает Цинциннату сыграть (так весьма часто поступают
двойники-антиподы, ведь они — распорядители судьбы, исконные
гадальщики): «Хотите сперва в шахматы? Али в картишки? В якорек умеете?
Знатная игра! Давайте, я вас научу!» И жертвенный нож, конечно, тут как тут
(где двойник, там и принесение в жертву), даже в двух видах: у м-сье Пьера
— топор в футляре: «в раскрывшемся футляре, на черном бархате, лежал
широкий, светлый топор», а у узника — ножик: «вопросительно взглядывал
на Цинцинната, который, впрочем, не притрагивался ни к какой еде, а все так
же тихо, внимательно и усердно переставлял ножик». Вот м-сье Пьер в
качестве звериного двойника, к тому же кверху ногами:
«Незаметно дыша, он долго, тщательно вытирал руки красным платочком,
покамест паук, как меньшой в цирковой семье, проделывал нетрудный
маленький трюк над паутиной.
Бросив ему платок, м-сье Пьер вскричал по-французски и оказался стоящим
на руках. Его круглая голова понемножку наливалась красивой розовой
кровью; левая штанина опустилась, обнажая щиколотку; перевернутые
глаза, — как у всякого в такой позитуре, — стали похожи на спрута».
М-сье Пьер здесь — не только спрут, его «звериность» оттеняется и пауком.
Кроме того, «перевернутые глаза» спрута являют здесь страшный взгляд, без
которого двойника-антипода, видимо, не бывает.
www.franklang.ru
357
А вот появляются «пустые двойники», «перпендикулярные двойники»:
«Заглянул, а потом и весь вошел розовый м-сье Пьер, в своем охотничьем
гороховом костюмчике, и за ним еще двое, в которых почти невозможно
было узнать директора и адвоката: осунувшиеся, помертвевшие, одетые
оба в серые рубахи, обутые в опорки, — без всякого грима, без подбивки и без
париков, со слезящимися глазами, с проглядывающим сквозь откровенную
рвань чахлым телом, — они оказались между собой схожи, и одинаково
поворачивались одинаковые головки их на тощих шеях, головки бледноплешивые, в шишках с пунктирной сизостью с боков и оттопыренными
ушами.
Красиво подрумяненный м-сье Пьер поклонился, сдвинув лакированные
голенища, и сказал смешным тонким голосом:
— Экипаж подан, пожалте.
— Куда? — спросил Цинциннат, действительно не сразу понявший, так был
уверен, что непременно на рассвете.
— Куда, куда... — передразнил его м-сье Пьер, — известно куда. Чик-чик
делать.
— Но ведь не сию же минуту, — сказал Цинциннат, удивляясь сам тому,
что говорит, — я не совсем подготовился... (Цинциннат, ты ли это?)
— Нет, именно сию минуту. Помилуй, дружок, у тебя было почти три
недели, чтобы подготовиться. Кажись, довольно. Вот это мои помощники,
Родя и Рома, прошу любить и жаловать. Молодцы с виду плюгавые, но зато
усердные.
— Рады стараться, — прогудели молодцы».
Так в конце романа. Еще два примера «пустых двойников» — из начала и
середины:
«Адвокат и прокурор, оба крашенные и очень похожие друг на друга (закон
требовал, чтобы они были единоутробными братьями, но не всегда можно
было подобрать, и тогда гримировались), проговорили с виртуозной
www.franklang.ru
358
скоростью те пять тысяч слов, которые полагались каждому. Они говорили
вперемежку…»
*
«…братья Марфиньки — близнецы, совершенно схожие, но один с золотыми
усами, а другой с смоляными». «Белокурый брат посадил чернявого к себе на
плечи, и в таком положении они с Цинциннатом простились и ушли, как
живая гора».
«Пустыми двойниками» является даже само имя главного героя, что
становится понятно из фразы: «А вот почему ты такой скучный, кислый,
Цин-Цин?» (И этому Цин-Цину собираются «делать чик-чик». Голову, между
прочим, отрубать, как нередко и делают двойнику.) «Пустыми двойниками»
работают и набоковские словесные игры, например:
«— Возьми-ка слово "ропот", — говорил Цинциннату его шурин, остряк, — и
прочти обратно. А? Смешно получается? Да, брат, — вляпался ты в
историю. В самом деле, как это тебя угораздило?»
Слово «ропот» указывает на роль Цинцинната, а слово «топор» — на роль мсье Пьера. Эти слова — двойники-антиподы.
В романе Пастернака «Доктор Живаго» «пустыми двойниками» по бокам
линии Юрия Живаго, ведущей к его «полным двойникам» (и, конечно,
антиподам) — Евграфу, Стрельникову, Комаровскому, видимо, являются
Дудоров и Гордон, школьные товарищи Юрия, периодически возникающие в
его жизни и составляющие ему компанию:
«Трое мужчин остались одни.
Между ними шла беседа, одна из тех летних ленивых, неторопливых бесед,
какие заводятся между школьными товарищами, годам дружбы которых
потерян счет. Как они обыкновенно ведутся?
У кого-нибудь есть достаточный запас слов, его удовлетворяющий. Такой
человек говорит и думает естественно и связно. В этом положении был
только Юрий Андреевич.
www.franklang.ru
359
Его друзьям не хватало нужных выражений. Они не владели даром речи. В
восполнение бедного словаря они, разговаривая, расхаживали по комнате,
затягивались папиросою, размахивали руками, по несколько раз повторяли
одно и то же ("Это, брат, нечестно; вот именно, нечестно; да, да,
нечестно").
Они не сознавали, что этот излишний драматизм их обращения совсем не
означает горячности и широты характера, но, наоборот, выражает
несовершенство, пробел.
Гордон и Дудоров принадлежали к хорошему профессорскому кругу. Они
проводили жизнь среди хороших книг, хороших мыслителей, хороших
композиторов, хорошей, всегда, вчера и сегодня хорошей, и только хорошей
музыки, и они не знали, что бедствие среднего вкуса хуже бедствия
безвкусицы.
Гордон и Дудоров не знали, что даже упреки, которыми они осыпали
Живаго, внушались им не чувством преданности другу и желанием повлиять
на него, а только неумением свободно думать и управлять по своей воле
разговором. Разогнавшаяся телега беседы несла их куда они совсем не
желали. Они не могли повернуть ее и в конце концов должны были налететь
на что-нибудь и обо что-нибудь удариться. И они со всего разгону
расшибались проповедями и наставлениями об Юрия Андреевича.
Ему насквозь были ясны пружины их пафоса, шаткость их участия,
механизм их рассуждений. Однако не мог же он сказать им: "Дорогие
друзья, о как безнадежно ординарны вы и круг, который вы представляете,
и блеск и искусство ваших любимых имен и авторитетов. Единственно
живое и яркое в вас, это то, что вы жили в одно время со мной и меня
знали". Но что было бы, если бы друзьям можно было делать подобные
признания! И чтобы не огорчать их, Юрий Андреевич покорно их
выслушивал».
Этими «пустыми двойниками» (ничего личного, просто термин) и
заканчивается роман «Доктор Живаго»:
www.franklang.ru
360
«Прошло пять или десять лет, и однажды тихим летним вечером сидели
они опять, Гордон и Дудоров, где-то высоко у раскрытого окна над
необозримою вечернею Москвою. Они перелистывали составленную
Евграфом тетрадь Юрьевых писаний, не раз ими читанную, половину
которой они знали наизусть. Читавшие перекидывались замечаниями и
предавались размышлениям».
Помимо «пустой двоицы» встречается и «пустая троица». Мы говорили в
другом месте о трех служительницах Богини ночи в опере Моцарта
«Волшебная флейта», о трех норнах (скандинавских богинях судьбы), об их
смешном выражении в кинокомедии «Кавказская пленница» (Трус, Балбес и
Бывалый, которые, прислуживая похищенной Нине, в какой-то момент даже
практически принимают женский облик — облик служанок). А вот «пустая
троица» из романа Кафки «Процесс»:
«— Возможно, — сказал инспектор, — но не стоит терять время на такие
разговоры. Я предположил, что вы хотите пойти в банк. Так как вы
каждому слову придаете значение, добавлю я вас не заставляю идти в банк,
я только предположил, что вы этого хотите. И чтобы облегчить вам этот
шаг и сделать ваш приход по возможности незаметным, я и предоставил в
ваше распоряжение этих трех господ, ваших коллег.
— Что? — крикнул К. и уставился на трех молодых людей.
Эти ничем не приметные худосочные юнцы, которых он воспринимал до сих
пор только как посторонних людей, глазеющих на фотографии,
действительно были чиновники из его банка; не коллеги — это было слишком
сильно сказано и доказывало, что всеведущий инспектор знает далеко не все,
— но действительно это были низшие служащие из его банка. И как это К.
мог их не узнать? Насколько же он был занят разговором с инспектором и
стражей, что не узнал этих троих! Суховатого Рабенштейнера, вечно
размахивающего руками белокурого Куллиха с запавшими глазами и
Каминера с его невыносимой улыбкой из-за хронически перекошенных
мускулов лица.
www.franklang.ru
361
— С добрым утром! — сказал К. минуту спустя, и все трое с корректным
поклоном пожали протянутую руку. — Совсем вас не узнал. Значит, теперь
отправимся вместе на работу?
Все трое с готовностью заулыбались и закивали, словно только этого и
дожидались, а когда К. не нашел своей шляпы — она осталась в его
комнате, — они все гуськом побежали туда, что, разумеется, указывало на
некоторую растерянность».
Если «пустая двоица» подчеркивает основное двойничество, то «пустая
троица» подчеркивает «сущностную форму»: герой ↔ Прекрасная Дама ↔
двойник-антипод. А поскольку путь лежит через Прекрасную Даму, «пустая
троица» нередко является в виде трех женщин, трех сестер, так или иначе
принимающих деятельное участие в судьбе героя.
Вместо послесловия. Брат-поленце, или Смена аспекта
В одной из книг Леви-Брюля (не помню, в которой) рассказывается
следующая трогательная история. Передается рассказ миссионера и врача,
жившего в одном из первобытных (в смысле: не затронутых цивилизацией)
племен. К нему как-то пришел лечиться один пожилой мужчина, неся с собой
поленце. Поленце это (очищенное от коры) было удивительно отшлифовано,
отполировано — руками того мужчины, который таскал его с собой всю
жизнь. И это был его брат-близнец. Дело в том, что когда один из близнецов
умирает, то другому дают поленце. И тогда умерший близнец продолжает
жить в этом поленце. А если так не сделать, то умрет и второй, поскольку он
без первого неполный, лишь половинка человека.
И вот тот пожилой мужчина очень плохо себя чувствовал — и физически, и
морально, взял у миссионера лекарства — для себя и для брата-поленца,
ушел. А поленце забыл. Пришел к себе домой и умер.
www.franklang.ru
362
Представьте себе, что вы — тот миссионер. Или просто врач, современный,
цивилизованный человек. Конечно же, вы не скажете тому мужчине с
поленцем: «Это все глупости, что тебе говорят соплеменники, выбрось
поленце, это всего лишь кусок дерева, а никакой не брат». Почему не
скажете? Только ли потому, что вы хорошо воспитаны и уважаете чужую
веру, толерантны, хотя умом понимаете, что это предрассудок, суеверие,
мракобесие? Или потому, что вы сочувствуете тому человеку и понимаете,
что это действительно его брат? Мне это представляется основным вопросом
философии: является поленце братом или не является?
Когда художник создает произведение искусства, он придумывает или
находит? Изобретает или открывает? Видимо, и то, и другое. И изобретает, и
открывает. Микеланджело говорил, что он берет кусок мрамора и убирает
все лишнее — только и всего. Так получается скульптура. Тут он
подчеркивает момент открытия, находки. Поленце является братом, человек
не создает это своими чувствами, а просто понимает, получает извне. А вот
другой скульптор, Роден, только смеялся, когда поэт Рильке (работавший у
него какое-то время секретарем и написавший о Родене книгу) говорил ему о
вдохновении. «Никакого вдохновения, только работа». То есть: в поленце нет
никакого брата, брат создается. (И Рильке смешно замечает: «И тут я понял,
что Роден вообще не знает, что такое отсутствие вдохновения»). Роден тут
подчеркивает момент изобретения, придумки. Но в искусстве есть оба эти
момента. Если бы художник только изобретал, это было бы чистым
своеволием, если бы только открывал, безволием, подобным безволию
медиума. Ни то, ни другое в искусстве не работает.
Стендаль в книге «О любви» пишет, что, когда мы любим, мы придаем,
придумываем прекрасные, милые качества тому, кого любим. Это все равно
что опустить веточку в Мертвое море, а через какое-то время достать: она
обрастет солями и станет белой и красивой, как кристалл. Правда, Стендаль
на Мертвом море не экспериментировал, он пишет о соляных копях
Зальцбурга:
www.franklang.ru
363
«Нам доставляет удовольствие украшать тысячью совершенств женщину,
в любви которой мы уверены; мы с бесконечной радостью перебираем
подробности нашего блаженства. Это сводится к тому, что мы
преувеличиваем великолепное достояние, которое упало нам с неба,
которого мы еще не знаем и в обладании которым мы уверены.
Дайте поработать уму влюбленного в течение двадцати четырех часов, и
вот что вы увидите.
В соляных копях Зальцбурга в заброшенные глубины этих копей кидают
ветку дерева, оголившуюся за зиму; два или три месяца спустя ее извлекают
оттуда, покрытую блестящими кристаллами; даже самые маленькие
веточки, не больше лапки синицы, украшены бесчисленным множеством
подвижных и ослепительных алмазов; прежнюю ветку невозможно узнать».
Вы согласны с этим? Или же, когда мы любим, мы не придумываем, а
открываем милые качества в любимом человеке? Но если я только открываю,
то почему, скажем, мой соперник открывает другое, видит в том же человеке
прекрасное по-своему? Очевидно, что и прав Стендаль, и не прав.
Об этом, в частности, говорит эмблема ян-инь: и то, и другое. ян —
изобретение, инь — открытие.
Герман Мелвилл в романе «Моби Дик, или Белый кит» пишет:
«И все это сливается с ощущением таинственности в твоей душе, и
вымысел встречается с действительностью, и, взаимно проницая друг
друга, они образуют одно нерасторжимое целое».
Поленце является и куском дерева, и братом-близнецом. Я серьезно говорю,
хотя и шучу.
Февраль-сентябрь 2014 года, Москва
www.franklang.ru
www.franklang.ru
364
www.franklang.ru
www.franklang.ru
365