Человек очень многое может сделать

Воронежский курьер
№ 13 (2809) 7 февраля 2009 года
«Человек очень многое может сделать»
К своему собеседнику я подступался долго. Нерешительность объяснялась
известностью его имени в ученых кругах. Когда узнал, что 8 февраля — День
российской науки, понял, что отступать некуда. Гость субботнего номера
— доктор технических наук, профессор кафедры железобетонных и
каменных конструкций ВГАСУ, заслуженный деятель науки РФ, почетный
работник высшего образования РФ, академик Российской академии
транспорта Юрий ПОТАПОВ.
—Юрий Борисович, когда готовился к встрече с вами, в памяти
всплыла цитата незабвенного Карла Маркса: «В науке нет широкой
столбовой дороги, и только тот может достигнуть ее сияющих вершин,
кто, не страшась усталости, карабкается по ее каменистым тропам».
—Лучше не скажешь. Память у вас замечательная.
—Так я хотел узнать насчет сияющих вершин. Достигли?
—Конечно нет. Покоришь одну вершину — открывается следующая, и
так до бесконечности. Наука бесконечна. Она — необозримое море перед
тобой. В этом ее тайна и привлекательность. Вспомните Сократа: «Я знаю то,
что ничего не знаю».
—Тогда поговорим про «не страшась усталости» и про «каменистые
тропы».
—В науку я пришел не сразу, даже не в студенческие годы, а позже.
Усталости в избранном пути не было, нет ее и сейчас. А вот страху по жизни
пришлось натерпеться — прежде всего в войну. Я родился в 1935 году в
Ленинграде, где папа учился в инженерно-строительном институте.
—Он коренной ленинградец?
—Тут интересная история. Папа, Борис Тимофеевич, родом из Тамбова.
Там окончил строительный техникум и оттуда приехал в Воронеж. Здесь он и
познакомился с моей мамой: она тогда была студенткой медицинского
факультета ВГУ (а завершала учебу уже в медицинском институте, который
к тому времени отпочковался от классического университета). Высшее
образование мамы подвигло отца поступить в ВИСИ. Со второго года
обучения весь курс перевели в Ленинград для подготовки военных
инженеров-строителей.
После получения диплома, в 1936 году, папу направили на обустройство
западных границ. Так мы оказались сначала в Хмельницком (тогдашний
Проскуров), затем во Львове. Шел 1939 год. Как известно, по соглашению
между Германией и СССР этот город после раздела Польши вошел в состав
Советского Союза. Отец участвовал в возведении форт-сооружений, дотов,
дзотов, казарм и т. д. Уезжал рано утром, приезжал, когда мы с сестренкой
уже спали. Мы почти не видели его. Это время я хорошо помню, от него и
веду отсчет своей сознательной жизни. Помню Львов с его костелами, куда
мы с мамой заглядывали из любопытства.
Не забуду 22 июня 41-го. Рано утром мы вскочили с постелей от
страшного грохота. Кругом все полыхало. До сих пор в ушах этот гул. Все
метались. Страшная картина. Перед тем как уйти в райком, куда отец, как
коммунист, должен был прибыть в первую очередь, он успел в шесть утра
посадить нас в пикап (с нами была еще одна семья) и эвакуировать. В Киеве
мы сели на поезд и через несколько дней оказались в Воронеже.
Остановились у родственников мамы, жили на улице Венецкой. Она
выходила к реке. Относительно беззаботная жизнь продолжалась до 1 июня
1942 года.
—От отца вести были?
—Он нам фотографию с фронта прислал. Позже из его рассказов я узнал
некоторые подробности его службы. Отец отвечал за инженерное обеспечение отступления: взрывал мосты, организовывал понтонные переправы и
заграждения. Помню историю, как они в районе Ростова-на-Дону сутки
находились по горло в воде в плавнях, покрытых камышовыми зарослями:
ждали пока наши перейдут мост, чтобы его потом взорвать. А ведь
переправы и плавни немцы нещадно бомбили. Еще запомнился отцовский
рассказ о приключении на Кавказе, по дороге из Туапсе в Лоо: как они
подобрали по дороге молодую женщину с ребенком, как попали под
бомбежку и потеряли ребенка, а отец чудом нашел его в темноте. Через два
года после начала войны отца приковала к постели болезнь Бехтерева,
связанная с переохлаждением тела и заболеванием позвоночника, которой он
страдал долгие годы.
—А как вы жили в Воронеже?
—Когда ад войны дошел до нашего города, мы с мамой и сестренкой,
как тысячи и тысячи других людей, пешком, через Чернавский мост, двинулись на восток. В первый день дошли до Бобяково, где переночевали.
Дальше наш путь лежал в Анну — тоже пешком. Жутко было. Немецкие
самолеты безнаказанно летали над нами. Издевались, можно сказать, метрах
в десяти пролетая над нашими головами. Я хорошо запомнил лицо одного
летчика. Помню, он еще погрозил нам пальцем и дал пулеметную очередь.
Из Анны на подводах нас привезли в Борисоглебск. Там сели на поезд.
Потом был Куйбышев, затем Чкалов, что на Южном Урале, До 44-го года мы
жили в 60 километрах от Чкалова, в подсобном хозяйстве завода
«Артарсенал», где было несколько домов. Рядом в землянках из самана жили
казахи. Я тогда впервые увидел представителей этой нации, узнал, что такое
топить по-черному. Слышали?
—Нет.
—Землянки были без трубы, а на обогрев шел кизяк. Пока он
растопится, дыму было — ого. И выходил он через дверь.
—Школа там была?
—Нет. С нами сидела бабушка, мамина тетя. Мама, будучи врачом, без
дела не оставалась. Каждый день с раннего утра за ней заезжали на подводах
и увозили к больным. По специальности мама была санитарным врачом, но
ей приходилось и роды принимать, и несложные операции делать, и болезни
лечить. В1944 году отец был отозван с фронта и направлен в Грозный на
восстановление нефтяного хозяйства. По дороге в Чечню он заехал к нам и
забрал всех с собой. В Грозном я пошел в школу, сразу во второй класс.
Писать и читать меня взялся учить папа. Он мне давал переписывать целые
тексты, а вечером обязательно проверял. Но все равно свою ущербность в
начале учебы я чувствовал — плохо читал, например, в отличие от других в
классе. Пришлось, как говорится, попотеть. Старался изо всех сил. С этого,
наверное, и начался тот самый каменистый путь. Учеба меня увлекла так, что
к концу первой четверти я стал отличником. В Грозном мы жили в 100
метрах от реки Сунжа, в которую сбрасывали нефтяные отходы. Но все
равно мы умудрялись купаться. В 1976 году я был в Серноводске, что в 40
километрах от Грозного. Грех было не побывать в местах детства. Походил,
пытался найти наш дом. Не узнал город, который в войну был заштатным.
В 45-м папу определили в Новороссийск на должность главного
строителя. Там он был знаковый человек. Стоило только, не указывая номера, сказать телефонистке: «Потапова, пожалуйста...» — она тут же соединяла.
В Новороссийске я впервые увидел море, это чудо природы, любовь к
которому сохранил на всю жизнь. Там я твердо решил, что стану моряком.
Мы не единожды ходили на знаменитую «Малую землю». Хотя в войну
играли понарошку, оружие у всех было самое настоящее. «Малая земля»
была напичкана военными трофеями. У меня имелись винтовка, ракетница,
запалы для гранат.
Но насладиться морем не довелось из-за ветров норд-остов. Мы жили в
двух километрах от бухты, брызги долетали до дома, здание обледеневало,
качалось. После того как мы пережили несколько норд-остов, мама
категорично заявила: « Куда угодно поедем, но оставаться здесь сил моих
больше нет». У папы было много предложений, в списке значился и
Воронеж. Так мы вернулись в этот город, который был весь в руинах. Шел
46-й год. К слову, папа многое сделал для восстановления Воронежа.
Сначала мы мыкались по углам, через некоторое время папа (строитель
все-таки) сделал пристройку типа флигеля на Маломосковской улице (ныне
Куколкина). В Воронеже я пошел в 4-й класс школы № 28. Тогда она
располагалась в небольшом здании на пересечении улиц К. Маркса и Ф.
Энгельса. Позже было построено нынешнее здание, где я и получил среднее
образование.
—Как вы попали в технический вуз?
—В молодые годы я разрывался между физикой и лирикой. Предметы
давались легко (не зря с медалью окончил школу), но больше тяготел к
литературе и истории. Позже пришло решение: пусть литература, любовь к
музыке и спорту останутся увлечением, поскольку меня затянула, заманила в
свои сети научная работа.
Что касается технического вуза, то это отдельная история. Я ведь
собирался стать геологом. Это было романтическое время. 1953 год. Мои
старшие товарищи возвращались из экспедиций, взахлеб рассказывали о
тайге, горах, сопках. Твердо решил: буду геологом. Подал документы в ВГУ.
Тогда на медалистов была квота. Сразу зачисляли только определенное
количество абитуриентов. Мама была против моего выбора, на что отец ответил: у сына есть аттестат зрелости, и он имеет право быть самостоятельным в
своих решениях.
Мне
предстояло
пройти
собеседование,
которое
проводил,
представляете, сам ректор. Жутко волновался. Не спал. В день испытания
отец предложил пойти в университет вместе со мной. Я обрадовался, но
перед самым моментом встречи меня уже трясло. Папа сказал: «Хочешь, я
зайду к ректору?». Согласился.
Через некоторое время папа выходит и говорит: «Тебя не взяли». В тот
же день мы отнесли документы в ВИСИ, на факультет «Промышленное и
гражданское строительство». Был принят.
—И как вам студенческая жизнь?
—
Поначалу
разочаровала.
Странное
было
время,
когда
преподаватели требовали от студентов только прилежной учебы. Кстати
сказать, не жалели ни своего времени, ни своих сил. И наших тоже. Слово не
так скажешь — сразу неуд. Преподаватели как бы хвастались друг перед
другом: «Сегодня я поставил десять двоек...» — «А я — пятнадцать».
Помню, сдавал зачет по сварке Камшилину, был у нас такой педагог. Сдача
началась в восемь утра и закончилась... через сутки. В коридоре мы ставили
столы и на них спали. Я попал к нему в два часа ночи. Первый раз
провалился. Домой пришел часа в три утра. Никто не спал. Родители
обзвонили всех родных и близких, больницы. По сути это было издевательством. В своей педагогической деятельности я не мог допустить
такого. Наоборот. Подходит ко мне, например, студент с билетом и говорит:
«Я не знаю». «Как не знаете? — парирую я. — Садитесь». Начинаю
расспрашивать человека. При помощи различных вопросов выясняю, что
парень толковый, сообразительный, просто перегорел, переволновался. И
ставлю заслуженную отметку.
Еще одно правило для меня незыблемо: ко всем студентам я обращаюсь
только на вы.
—Чем еще запомнились студенческие годы?
—Я немножно перегнул, сказав о горе-преподавателях. Конечно же, у
нас были замечательные, сильные педагоги-личности. Потрясающе образно,
артистично читал лекции по теоретической механике Алексей Иванович
Оселедько. Блестяще вел строительную механику Яков Борисович Львин.
Не забуду своего научного руководителя Александра Матвеевича Иванова.
Памятное было время: учеба, друзья, посиделки, барышни и все такое.
Еще я запоем читал, любил слушать классическую музыку.
— А как вы пришли к научной деятельности?
— Не сразу это случилось. Три года после вуза я проработал
проектировщиком в «Воронежгражданпроекте». Работа непыльная... и не
очень для меня интересная. В 61-м вернулся в институт на кафедру
технологии и организации строительства, где, кстати, с 57-го года работал
мой отец. Такое соседство было не очень хорошим по разным причинам.
Через два года я подал заявление в аспирантуру и был зачислен на кафедру
конструкций из дерева и пластмасс к Александру Матвеевичу Иванову.
Все получилось, можно сказать, вдруг. Я готовился сдать кандидатский
минимум по немецкому языку, много переводил. Как-то попался мне
немецкий журнал «Бау-инженер». В нем меня очень заинтересовала статья
про эпоксидные полимербетоны. Александр Матвеевич как раз начинал
заниматься этим направлением — в частности, полимербетонами на основе
фурановых смол — и меня увлек. Это вяжущее вещество при использовании
в полимербетоне давало удивительный антикоррозийный эффект. Оно
производилось из хлопковых коробочек на Ферганском гидролизном заводе в
Узбекистане. Дело в том, что после сбора хлопка оставшиеся коробочки
просто сжигали на полях. Вот им и нашлось применение. Одна тонна коробочек давала около 100 килограммов фурфурола и такое же количество
этилового спирта. За продукцией для экспериментов я ездил в Фергану. Ох и
надышался я этой гадостью. Последствия его воздействия в виде гипертонии
аукаются до сих пор.
Как бы там ни было, в 1967 году я успешно защитил кандидатскую в
Московском институте транспорта. Когда мы обмывали мой первый успех,
отец мне признался, что на геологический меня тогда взяли, но он очень
хотел видеть меня своим последователем. Я ответил: «Спасибо за откровенность, за все». Потому что, в противном случае, неизвестно, стал бы я
тем, кем сегодня являюсь. Да и судьба моих товарищей-геологов не совсем
сложилась, были и трагические случаи.
После аспирантуры меня направили в Мордовию, в Саранский
госуниверситет. Уезжая, я честно сказал Александру Матвеевичу, что
фурановой смолой больше заниматься не буду. В Саранске я начал с
должности старшего преподавателя, а завершил карьеру заведующим кафедрой строительных конструкций. Весной 1984 года защитил докторскую
диссертацию в Ленинградском инженерно-строительном институте, а через
год вернулся в родной вуз. Объектом моих научных интересов стали
эпоксидная и полиэфирная смолы, полимербетоны на их основе и вообще
разработка и исследование эффективных композитов и конструкций с
комплексом заданных свойств. Были получены поразительные результаты.
Один пример. В Саранске строился резинотехнический комбинат. Я входил в
состав
комиссии,
которая
принимала
этот
объект.
Проверили
железобетонные фермы перекрытия — ужас. Они были все в трещинах, а
кое-где коррозия так съела бетон, что в образовавшиеся щели хоть руку
просовывай. Фермы долго простояли под открытым небом, и вода от дождей
при многократном замораживании и оттаивании сделала свое дело. Как
быть? Было принято решение заменить фермы, а это, во-первых,
колоссальные затраты на их приобретение, во-вторых, значительные
финансовые и потеря времени. Объект и так был долгостроем.
Мы предложили свой вариант выхода из ситуации. После необходимых
подготовительных работ в трещины были под давлением инициированы
эпоксидные композиты. Этой же липкой смесью обмазали нижние пояса
ферм. Все это было забинтовано стеклотканью, поверх которой вновь был
использован композит. Получился своеобразный слоеный пирог. Результат
— фермы усилились в полтора раза. Мы дали гарантию в десять лет. Фермы
до сих пор стоят, с 1971 года.
—Из
вашей
«объективки»
узнал,
что
полученный
вашими
научными изысканиями метон (металлобетон) и каутон (бетоны на
основе жидких каучуков) не имеют аналогов в мировой науке и
практике. В чем их суть?
— Термины предложены мной, они состоят из первого и последнего
слогов словосочетания: скажем, «металлический бетон» — метон.
В 1974 году мы с коллегой посетили музей минералов Академии наук
СССР. В экспозиции нас привлек внушительный метеорит, отшлифованный
с одной стороны. По разрезу ясно просматривался состав глыбы. Это были
горные породы, природно склеенные металлами и их сплавами. Чистый
металл, коих много в космическом пространстве, не мог долететь до земли:
сгорел бы в верхних слоях атмосферы из-за высокой температуры. А вот
метеорит, сплав металла и горных пород, долетел. Значит, жаропрочность
высокая. Экскурсия дала толчок научным экспериментам, которые впоследствии были успешно применены в военных целях. Когда испытывали
самолеты с вертикальным взлетом, то специалисты столкнулись с
серьезными проблемами. Дело в том, что из сопла двигателя при взлете
вырывается газовая струя с давлением в 10 атмосфер и температурой 1000
— 1100 градусов. Бетонная площадка не выдерживала такой нагрузки. Не
решала проблему и металлическая. Металл — отличный проводник тепла.
От высокой температуры загоралась резина колес машин. По договору с
Летно-исследовательским
институтом
имени
Жуковского
мы
в
лабораторных условиях получили тот самый метон — смесь металла,
напичканную природными горными породами. Были изготовлены опытные
образцы — плитки 50x50 см. В целом покрытие из метона составило 2500
квадратных метров. Чтобы оторваться от земли, самолету такого типа необходима одна минута. Метон мы испытали в течение двух минут.
Результат получился положительным.
Бетонами на основе жидких каучуков я занялся уже в Воронеже, благо
рядышком завод СК. Каутон по своим свойствам и дешевизне превзошел
известные полиматериалы!
—Юрий Борисович, сейчас много разговоров об удешевлении
строительства, о высокой цене на цемент и т. д.
— Понял ваш намек. Это больной вопрос. Многие наши работы могли
бы успешно применяться в сегодняшних реалиях, использоваться в
строительстве, в производстве станин станков, в рудной отрасли, в качестве
брони. Невостребованность плодов научных изысканий на практике — бич
нашего времени. Мой аспирант, наш выпускник Саша Пузырев, уже давно
разработал бетоны с уменьшенным расходом цемента. В качестве вяжущего
средства он использовал карбонад кальция, отход химического производства.
Его
навалом
на
Россошанском
химкомбинате.
Будучи
участником
строительного отряда, Саша применил свое ноу-хау при строительстве домов
в Аннинском районе. На этом все и завершилось. Пример не получил
распространения.
Легкие,
прочные,
коррозионностойкие,
жаростойкие,
дешевые
материалы и конструкции — это самое перспективное направление в
строительной науке. Рад тому, что многие мои ученики продолжают работу,
а некоторые добились значительных результатов. Как сказал герой одного
из произведений Олдриджа «человек очень многое может сделать, если не
надорвется».
Беседовал Вагиф Султанов