Остаюсь. Вера обычно звонит мне днем. В это время суток ее... а она вдыхает воздух свободы, занимаясь приготовлением обедов, стиркой, уборкой,

Остаюсь.
Вера обычно звонит мне днем. В это время суток ее муж на работе, сын – в школе,
а она вдыхает воздух свободы, занимаясь приготовлением обедов, стиркой, уборкой,
словом, хозяйством. Еще в это время суток она думает о себе, своей жизни, и частенько
приходит к выводу, что глубоко несчастна. А иногда, наоборот, она сравнивает себя со
своими знакомыми, с героинями книг и сериалов, еще с голодающими детьми в Африке и
понимает, что ей грех жаловаться: она имеет много такого, о чем некоторые не могут и
мечтать: квартира, загородный дом, машина, семья. В общем, грех жаловаться.
Но все же иногда она чувствует себя глубоко несчастной. Когда это чувство
становится совсем уж невыносимым, она звонит мне. Это случается редко. Вера оптимист.
А сегодня мой телефон завибрировал и залился мелодией, которая мне нравится, а коллег
пугает, и я услышала Верин бодрый голос. Такой, с детскими интонациями, за которыми
она прячет свои эмоции: обиду, страх, раздражение и даже агрессию. Только об этом
кроме меня никто не знает, и я не знаю наверняка, скорее, только догадываюсь, зачем ей
на самом деле этот детский щебет. Вера очень долго создавала свой образ доброй,
спокойной женщины. Проявления злобы и негодования она считает чем-то недостойным,
но не всегда может подавить в себе эти чувства и крайне их стыдится.
- Привет! Как дела? – Спрашивает меня Вера.
- Нормально, - отвечаю я коротко. Могла бы, конечно, рассказать, что ничего нормального
нет, наоборот, все плохо: деньги отсутствуют; вчера поссорилась с очередным
бойфрендом; кран в ванной течет вторую неделю, а починить некому – мужика-то в доме
нет, служба не приносит ни удовольствия, ни дохода; страшно болит голова, а в офисе
такая беспросветная тоска, и начальник завалил работой, и ужасно хочется домой, а
приходится торчать здесь, потому что я сама зарабатываю себе на жизнь.
Ничего я Верочке не сказала. Таковы правила игры: если она звонит, значит, ей
есть, о чем поплакаться, а я должна просто слушать.
– А у тебя как? – спрашиваю.
- У меня тоже нормально, - отвечает Вера уже не вполне бодро и не совсем уверенно,
замолкает на пару секунд, а потом почти воет: - Я ухожу от него! Я не могу так больше!
Сволочь! Скотина! Ненавижу!
- Что случилось? – спрашиваю.
- Он ее домой привел! Представляешь! Привел домой! Прямо при мне!
- Кого привел? – спрашиваю.
- Любовницу! – кричит Верочка. В голосе слезы.
- Как? – удивляюсь.
- День рождения у него был. Пришел вечером с коллегами, ресторана им, видите ли, не
хватило, и ее привел. Она ведь тоже в его конторе работает.
- А ты откуда знаешь, что она его любовница? – спрашиваю.
- Знаю. Я ее вычислила.
- И что она? – спрашиваю.
- Молодая, красивая! – завывает Верочка. – Вот сучка! Совсем совести нет! Сидит,
салатики жует, которые я же и приготовила. Вся расфуфыренная: платье дорогущее,
прическа модная, загорелая – по соляриям небось бегает. Откуда деньги, интересно,
берет?
- Не знаю, - говорю.
- Может, он ей дает?
- Не знаю, - говорю.
- Вот скотина! – кричит Верочка. – Я каждую копейку экономлю, одежду на распродажах
покупаю, в салоне красоты полгода не была, а он! Вот дрянь! - и тут же без перехода: - Я
старая, да?
- Нет, конечно, - говорю.












Я страшная?
Сама знаешь, что ты красавица, - говорю.
А почему он тогда со мной так? За что?
Идиот, - говорю осторожно.
Он не идиот, он кобель мелкопакостный, вот он кто! - беснуется Верочка. - Я скандала
при всех, конечно, устраивать не стала, хотя очень хотелось, а он ведь еще и
провожать ее пошел. Вернулся под утро, довольный, веселый, кобелина ненасытная.
Еще и ко мне приставать начал. А я ему – иди откуда пришел, видеть тебя не хочу! А
он стал кричать, что я уже достала его со своими истериками, со своей паранойей, со
своими нелепыми подозрениями, что он вообще не понимает, из-за чего я сейчас
взбеленилась? Я, говорю, совершенно спокойна, хотя любая другая, если бы муж
привел любовницу прямо при живой-то жене, устроила бы такой скандал, что в доме
ни одной целой тарелки не осталось, и за целостность мужниной похотливой башки
никто бы не поручился, а я, говорю, просто прошу ко мне не прикасаться. Вот и все.
А он что? - спрашиваю.
Ревел, как зверь: какая любовница? Какая, нахрен, любовница? Что ты все
выдумываешь? Голову тебе нужно лечить! Как-то нужно бороться со своим
болезненным воображением! Пора уже вплотную заняться истреблением тараканов в
своей башке! Так прямо и сказал. А я поняла, что бесполезно сейчас ему что-то
доказывать. Он все равно отвертится. Он все равно отоврется и во всем меня же и
обвинит. Такая усталость на меня навалилась. Так захотелось, чтобы этот кошмар
закончился прямо сейчас. Не, знаю, наверное, мне в то мгновение, умереть даже
хотелось. Лучше, заснуть, конечно, а проснуться рядом с верным мужем, и чтоб,
действительно, не было никаких любовниц. Чтоб они даже в моей параноидальной
голове не существовали. Не получилось, разумеется. Я ему тогда говорю, спокойно
так: давай договоримся – ты больше не тащишь своих девок при мне в наш дом, это
очень унизительно для меня и очень больно. Если в тебе осталась хоть капля теплых
чувств ко мне, ты больше никогда этого не сделаешь. И знаешь, что мне он ответил?
Нет, - говорю.
Он заорал, что я эгоистичная сука! Что я только о себе и думаю, что у меня мужик
есть, а что делать бабам, у которых мужиков нет? Мужиков-то ведь меньше, чем баб,
на всех-то мужиков не хватает. Заявил, что мужики, которые любовниц заводят, они на
самом деле не кобели и не козлы, они - благодетели. Они же как можно больше
женщин осчастливить хотят, приласкать их, приголубить. Подарить радость секса.
Сколько ведь вокруг неприкаянных одиноких женщин. А жены этого не понимают.
Собственницы и эгоистки! Сами-то хорошо устроились, замуж вышли, а на других им
плевать. И только мужчины жалеют одиноких женщин. А давай, говорю, я тоже
осчастливлю какого-нибудь одинокого мужика, которого сука-жена бросила, ему ведь
тоже плохо? Его ведь тоже утешить надо и приласкать? У него аж лицо все перекосило
– только посмей, кричит, убью! Вот философия у мужиков - им все можно, а нам
ничего нельзя.
Да уж, кошмар какой, бедная моя девочка, - вздыхаю я.
Знаешь, - говорит Верочка уже спокойнее, - я ведь думала, что вся его сексуальная
невоздержанность – это проявления полигамности, думала, он влюбляется, думала
просто трахаться хочет, а он, оказывается, миссию выполняет по спасению женщин
планеты от одиночества, - в телефоне слышатся шмыганья и хлюпанья, - Ненавижу
его! Ненавижу! - снова взвывает Верочка. - Утром заявил, что сильно пьяный был,
извинялся, говорил, что нес какой-то бред, клялся, что любит только меня, что не
представляет своей жизни без меня. А я его уже ненавижу. Все, решено, я ухожу! Еще похлюпала. - А ты бы ушла на моем месте? - спрашивает.
Не знаю, говорю. Потерпела-потерпела и ушла бы, в конце концов. Но я ведь не ты, а
ты не я. Ничего не могу посоветовать, это только тебе решать.

Я уже решила, - твердо говорит Верочка, - развожусь. Пусть другая с этим сокровищем
мучается.
Недавно я была у Веры в гостях. Мне нравится бывать в этом семействе. У них,
красивая, большая квартира, готовит Верочка замечательно, атмосфера в доме
душевная. Ее сын очень мил. И муж ее мне весьма симпатичен: он умен, интересен,
состоятелен, всего в жизни добился сам. Он непрестанно шутит и источает обаяние. О
неприятной стороне его натуры мне известно только со слов Верочки. Меня, к
счастью, он никогда не пытался осчастливить, хоть я и являюсь одинокой
неприкаянной барышней.
Верочка осталась. Она никуда не ушла. Собственно, ей и уходить-то некуда.
Верочке сложно выбирать: на одной чаше весов устоявшийся, сытый и комфортный
быт, муж, хоть и неверный, но любящий, а на другой - голодная, неустроенная свобода
и эфемерный призрак надежды на будущее счастье с каким-то другим мужчиной,
который впоследствии может тоже оказаться кобелем ненасытным. Сама я когда-то
давно выбрала свободу и сбежала от мужа. Иногда мне кажется, что тогда я ошиблась
с выбором. А Верочке, наверняка, иногда будет казаться, что она ошиблась, когда
осталась.
- Я подумала, что бессмысленно менять шило на мыло, - шепнула мне Верочка, - когда
муж отлучился из кухни.