3. Ордолиберальное отличие
advertisement
Эльжбета Моньчиньска Польская Академия наук Институт экономических наук ОПРЕДЕЛИТЕЛИ МОДЕЛИ СОЦИАЛЬНО-ЭКОНОМИЧЕСКОГО УСТРОЙСТВА Конференция: РАН-ПАН, г. Москва, 25-30.06.2012 „Это не Карл Маркс высвободил детей и женщин из угольных шахт в Англии. Это сделали паровой двигатель и современная техника”. Рональд Рейган Введение Автор статьи исходит из того, что основным фактором, детерминирующим системные преобразования, являются широко понимаемые переломные изменения технологии и генерируемые в результате этого преобразования в различных областях социальноэкономической жизни, в том числе и в институционально-системной сфере. А кризисы и другие экономические дисфункции могут представлять исключительно акселератор, а не первичный зародыш перемен. Это одно из проявлений и последствий неприспособленности существующих системных решений к требованиям современных технологий. Технологический перелом, какой совершается в результате повсеместного распространения Интернета, определяемый как третья промышленная революция или информационная революция, возбуждает небывалый потенциал системных перемен. Они будут неизбежно наступать, но их направления и интенсивность определяются экономическими, политическими и социальнокультурными условиями. Технологические революции влекут за собой системные преобразования, вынуждают их, ломая барьеры требованиям современности. В контексте информационной революции и совершающихся процессов все быстрейшего обобществления знаний можно утверждать, что направления системных решений детерминирует базирующаяся на современных информационных технологиях, в том числе на Интернете, макровикиномия. А ее внедрению больше способствуют системные модели, нацеленные на социальное равновесие, сотрудничество и полное использование потенциала общественных инноваций, чем конфронтационные, в стиле „плыви или утони”, генерирующие глубокое доходное неравенство, модели, 1 базирующиеся на неолиберальной доктрине. С требованиями информационных технологий не согласуются ни неолиберальная концепция государства-минимума, ни противоположная концепция государства-максимума. Современные технологии требуют системных, прозрачных регулировочных действий государства, соответствующих концепции „государства-оптимума”, необходимого для оптимального использования потенциала, обусловленного стремительностью развития цифровой техники, какое сейчас переживает мир, и для оптимального удовлетворения растущих в связи с этим общественных притязаний. В их масштабе убеждают хотя бы сильные общемировые общественные протесты, имевшие место несколько месяцев тому назад, протесты, связанные с предпринимаемыми наднациональными попытками ограничить доступ к интеллектуальной собственности через AntiCounterfeiting Trade Agreement, ACTA (то есть торговый договор, касающийся борьбы с торговлей товарами поддельных марок). И хотя этот договор направлен на введение международных стандартов в борьбе с нарушением интеллектуальной собственности, нарушением прав собственности на нематериальные и правовые ценности, он натолкнулся на сильное общественное сопротивление. Ведь он воспринимается как противоречащий направлению открытого, бесплатного доступа к интеллектуальным ресурсам (Open Access, "OA"). Кроме того, это указывает на новые вызовы, какие несет информационная революция и связанные с ней общественное ожидания свободного, всеобъемлющего, постоянного и быстрого доступа к цифровым информационным ресурсам, базам данных и научным и образовательным публикациям. Такой открытый доступ креатирует огромный потенциал перемен, потенциал развития, но в то же время требует активности государства в решении проблемы имущественных авторских прав и полагающихся в связи с этим оплат. Это всего лишь один из многих системных вызовов, вытекающих из совершающейся информационной революции. В то же время они являются носителем системных преобразований. 1.Эволюция системных моделей Модели социально-экономического устройства - это идеи, теоретикоэкономические рамки и основы формирования развития стран и обществ. Но, как сказал Джон Мейнард Кейнс: „идеи экономистов и политических мыслителей, и когда они правы и когда ошибаются, имеют гораздо большее значение, чем принято думать. В действительности только они и правят миром” [Кейнс, 2003, стр. 350]. Они определяют новую тектонику и новые направления развития. Отсюда системная политика представляет фундаментальный фактор социально-экономического развития, фактор, детерминирующий порядок и благополучие страны, и благосостояние его граждан. К сожалению, экономическая история доставляет много доказательств (причем из разных географических пространств и эпох), насколько дорогостоящими могут оказаться и оказываются ошибки в формировании социально-экономического устройства [Failures… , 2007]. Эти ошибки и их последствия мир переживает и сейчас [Штейнгарт, 2008]; [Бофингер, 2008]; [Стиглиц, 2010]. В частности, это проявляется в форме глобально нарушенного равновесия, кризисов и беспорядка в мировой экономике. Доказательство этому - многие негативные явления, хотя бы сильно контрастирующие полюса богатства и нищеты или глубокое нарушение экологического равновесия. Мим Джон Мейнард Кейнс в 1933 г. – о чем напоминают Ноурель Рубини и Стивен в книге Кризисная экономика - констатировал, что „декадентский 2 интернациональный, но индивидуалистический капитализм, в руках которого мы находимся после Первой мировой войны, успехом не увенчался. Он не разумен. Он некрасив. Он несправедлив. Он не добродетелен. И он не дает желаемого результата. Короче говоря, он нам не нравится и мы начинаем его презирать. Мы не любим этой системы и постепенно начинаем ее ненавидеть. Но когда мы задаемся вопросом о том, чем его заменить, нас охватывает крайнее недоумение.” [Кейнс, 1933, стр. 760 и 761, цит. по: Рубини, Мим, 2011, стр. 29]. Многие современные явления указывают, что так же обстоит дело по сей день, а в неком смысле даже усиливается. Это свидетельствует о сложности вопроса формирования экономического устройства, причем связанные с этим дилеммы обычно приобретают особое значение в период исторических переломов, в том числе цивилизационных и технологических, а также в периоды кризисов. А именно в такой ситуации сейчас находится современный мир. Дисфункции, какие сейчас испытывает глобальная экономика, прежде всего, еще не преодоленный и продолжающийся с 2007/2008 г., сравнимый с Великим Кризисом межвоенных лет (неслучайно все чаще его пишут большими буквами) Глобальный Кризис, вызывают интенсификацию диспута на тему системных причин этого, будущего капитализма и рамок для роли государства и рынка. Это дискурс, полный глубоких разногласий, охватывающих богатый спектр взглядов - от восхваляющих достоинства и жизнеспособность капитализма через беспощадную его критику, вплоть до предрекающего неизбежность якобы ожидающей нас в течение несколько ближайших десятилетий его смерти [Валлерстайн, 2]. В частности, Роберт Скидельский [Скидельский,] заявляет, что написал книгу о конце социализма, а теперь думает, не написать ли книги о конце капитализма [Скидельский, 2011]. Разногласия на тему капитализма находят также отражение в не совсем лестном названии: казинокапитализм, корпорационистский, этатистично-государственный или катастрофический. Акценты в спорах о будущем капитализма и форме оптимальной модели социально-экономического устройства расставляются по-разному, в зависимости от того, какой формы капитализма касаются и в каком историческом контексте. Ведь история и практика показывают, что возможны очень разные пропорции и состояния равновесия между общественным и частным секторами, между коллективным и индивидуальным потреблением и между общественным и частным инвестированием. В то же время история доказывает, что системы, в которых почти все является общественной собственностью или почти все частной, неэффективны. В поиске золотой середины соотношения этих двух форм собственности, а тем самым соотношения государство-рынок сформировались разнородные формы капитализма. С тех пор, когда примерно три века тому назад капитализм начал эффективно вытеснять своего предшественника, т.е. феодальную модель социально-экономического устройства - он эволюционировал, принимая в разные периоды и в разных странах дифференцированные формы, с различными пропорциями соотношения государстворынок. Эволюционирование капитализма довело до выделения, по крайней мере, нескольких моделей такого социально-экономического устройства, впрочем, неоднородно называемых и дефинируемых. Основные из них - это англосакская /неолиберальная, рейнская /немецкая/континентальная, скандинавская /нордическая, средиземноморская и азиатская модели. Однако линии раздела между ними не четкие. Характеризующие их черты взаимно проникаются, отсюда непросто однозначно их дефинировать. Характеристики этих моделей были предметом много публикаций [в частности, Муйжель, 2003, Альберт, 1994 ]. У каждой из них есть слабые и сильные стороны. В общем при неком упрощении можно утверждать, что основной и главной 3 ценностью англо-американской модели являются экономическая свобода и акцент на индивидуальный успех, измеряемый уровнем и структурой потребления, что, однако, вследствие характеризующей эту модель чрезмерной конфронтационности, ведет к слишком глубоким доходным различиям. А сильной стороной азиатских моделей считается их эффективность в побуждении предпринимательства. Основной же их слабостью - относительно низкий уровень демократии, что связано с характеризующей эту модель значительной степенью этатизма. В опирающихся на общественную солидарность рейнской и скандинавской моделях ценится именно их социальный контекст, но ставится в упрек излишний интервенционизм и чрезмерное опекунство государства. Средиземноморская модель дополнительно упрекается в непрозрачности и низкой эффективности. Различия между системными моделями усиливают бесконечные и все еще неразрешенные споры на тему особенностей, действенности и эффективности системной политики в отдельных странах [Колодко, 2008, Колодко, 2010, Муйжель, 2003]. Споры усиливаются тем более, что все чаще страны и целые регионы глобального хозяйства застигаются врасплох неожиданными сплетениями событий и негативными, сложно предсказуемыми и овладеваемыми социальными, экономическими, экологическими, в том числе климатическими и др. явлениями. Из-за дифференцированных социально-экономических условий все больше сторонников завоевывает при этом мнение, что социально-экономическое устройство должно быть „костюмом, шитым на заказ”, с учетом экономической, социальной и историкокультурной специфики стран. Так что контестуются неолиберальные идеи Вашингтонского Консенсуса с его требованием унификации экономических систем. Опыт Глобального Кризиса показывает, что сильнее всего он затронул страны с неолиберальной моделью устройства. И неслучайно все больше сторонников приобретает мнение, что Глобальный Кризис не является типичным конъюнктурным кризисом, а фундаментальным, системным, кризисом доминирующего в экономии течения - неолиберализма. Многие анализы глобального кризиса указывают на неолиберальную доктрину как главную виновницу глубоких турбулентностей в глобальной экономике [Куклиньски, 2010, стр. 17]. Приобретает значение тезис, что в условиях экономики, опирающейся на знания, первичные источники нынешних мучительных экономических дисфункций, вытекающих из чрезмерного, совершающегося за счет реальной экономики, извращенного разращения финансового сектора, лежат, прежде всего, в системных ошибках, в частности, в бескритичном подчинении системной политики неолиберальной доктрине1. Помимо указания на неолиберализм как главного виновника глобального кризиса, в литературе по предмету отсутствует однозначная характеристика этого 1 „Уровень интервенции, необходимый для стабилизации системы, ставит под знак вопроса дальнейшее существование традиционного свободнорыночного (laissez-faire) капитализма; в послекризисную эпоху правительства, используя более рестриктивные регулирования и более строгий надзор, могут оказывать более прямое или косвенное влияние на экономику” - из предисловия книги Ноуреля Рубини и Стивена Мима(2011, ср. 28). 4 течения. Наоборот, господствует дефиниционный хаос и энигма2. Помочь распутать этот вопрос может обращение к исторической почве неолиберализма. 2. Неолиберализм и его историческая почва Экономическая история доказывает, что по мере изменения (главным образом вследствие переломов) технологических хозяйственных обусловленностей менялись и господствующие в отдельные периоды экономические взгляды, школы и доктрины. И так, XIX век находился под неодолимым влиянием классической экономии, творцом которой был Адам Смит. Неолиберализм является продолжением смитовского, леферистского классического либерализма, идеи которого формировали экономическую действительность в период от конца XVIII до рубежа XIX и XX веков. Но уже в конце XIX века проявлялись дисфункции лесеферизма и капитализма такие как, в частности, монополистические тенденции в развитии промышленности, конъюнктурные колебания, нарастающая безработица и др. Классический леферистский либерализм, начиная с перелома XIX и XX веков, подвергался все более сильной эрозии, ослаблялся растущими в силу антикапиталистическими, этатисткими идеями, что повлекло за собой фашизм в довоенной Германии и коллективизированную систему центрально планируемой экономики в России, начиная с Октябрьской революции 1917 г. Пресловутым гвоздем в гроб классического либерализма стал великий кризис межвоенного периода. Он открыл поле для кейнсианства. После войны в очередных странах (не только коммунистического блока) появились социалистические правительства и расширялось центральное планирование хозяйства (в том числе во Франции и Великобритании). Это стало импульсом для контрактивных действий кругов, нацеленных на оживление и защиту идеи либеральных и классических основ экономии. Фундаментальное значение имел здесь международный семинар „Colloque Вальтера Липпманна”, состоявшийся в 1938 г. в Париже [Мировски, 2009]. Именно на этом Коллоквиуме принято креатируемое Александром Рюстовым понятие неолиберализм, хотя были и другие предложения как назвать новое течение, в том числе такие, как: неокапитализм, социальный либерализм или левый либерализм [Мировски, 2009. Wikipedia]. Название должно было экспонировать различие между новой неолиберальной концепцией и XIX-вечным классическим либерализмом, базирующимся на правиле laissez-faire. Однако вопрос оказался очень контроверсным. Контроверсии, появившиеся на парижском семинаре, оказались хорошей почвой для развития альтернативной относительно неолиберализма концепции, какой стал ордолиберализм. 3. Ордолиберальное отличие При неком упрощении можно утверждать, что развитию ордолиберальной теории, а также последующему ее внедрению в практику способствовал, в частности, факт, что не все участники „Colloque Вальтера Липпманна” признали понятие 2 Первую комплексную научную (хотя тоже не лишённую контроверсий) попытку распутать сущность и исторические корни, а также эволюцию неолиберализма представляет труд под редакцией Филипа Мировского и Дитера Плеве The Road From Mont Pelerin,: The Making of Neoliberalism,.: Harvard University Press, 2009 5 неолиберализм и характеризующие его принципы. Вильгельм Репке, в частности, определил принятие этого названия как наименее счастливый результат липпмановской конференции. А Уолтер Ойкен решительно их отверг. В ойкеновской концепции в отличие от классического лесеферистского либерализма, ключевым является предположение, что свободный рынок требует все-таки неких, устанавливаемых институционально рамок, что создает место для роли государства, большей, чем заложенная в смитовской теории - роль „ночного сторожа”. Это сочтено необходимым, особенно ввиду проявлений попирания принципов конкуренции олигополистическими предприятиями. Концепция Ойкена стала основой ордолиберальной теории, представляющей продолжение выводящейся из времен античной Империи Romanum идеи „орда”, сущностью которой является сформирование порядка, отвечающего природе человека и обеспечивающего хозяйству равновесие [Пыш, 2007, 2008]. Латинское понятие орда интерпретируется в европейской, а также и в восточноазиатской общественной мысли, как противопоставление анархии и хаоса. Ведь „орда" означает порядок. Это понятие в принципе имеет нормативный характер, направленный на желательное состояние [Ойкен, 1947, 2005], предполагающее поддержку свободнорыночных механизмов определяемыми государством регулирующими правилами. При неком упрощении можно полагать, что базирующаяся на ордолиберализме концепция социальной рыночной экономики в каком-то смысле представляет наследие Коллоквиума Липпманна, а точнее раскола взглядов среди его участников, что принесло плоды именно в виде ордолиберальной теории. Правда, возобновленные после II мировой войны международные контакты участников коллоквиума Липпманна довели до создания в 1947 г. в Швейцарии Общества Mont-Pèlerin, ориентированного на защиту идеи классического либерализма, но это не привело к унификации взглядов его членов. Возможно потому, что главными актерами этого мероприятия были две необычайно сильные личности, т.е. два будущих лауреата Нобелевской премии в области экономии: Фридрих Август фон Хайек и Мильтон Фридман. Участниками были и другие будущие нобелевцы Джордж Стиглер и Джеймс M. Бухман. Начатые на коллоквиуме Липпманна споры на тему сущности неолиберализма не прекращались и продолжаются по сей день. Одним из последствий этого и является нынешняя дефиниционная энигма. 4. Дефиниционная энигма Правда, неолиберализм - понятие настолько недодифинированное, что сейчас часто употребляется и иногда злоупотребляется. При этом неолиберализм, особенно в последнее время в связи с высматриванием в нем главного виновника кризиса, нередко употребляется как эпитет, этикетка, служащая стигматизации или сегрегации ттакже в политической борьбе. С другой стороны, выступает мнение, что некто такой, как неолиберал, не существует, поскольку неизвестно, что такое неолиберализм3. В то же 3 Напр., В. Гадомски: „ Начнём с понятия "неолиберализм". Это только с виду описание школы экономической мысли. Я не знаю экономиста (по крайней мере в Польше), который сказал бы о себе – я неолиберал. Да, я знаю либералов” [Гадомски 2011]. 6 время понятие неолиберализм употребляется часто (а, может быть, даже чаще всего) необоснованно, как синоним классического либерализма. На это накладываются дефиниционные недоразумения вокруг ордолиберализма. Знатоки проблематики как-то с этим дефиниционным беспорядком справляются, хуже с непосвященными, желающими по крайней мере хоть что-то понять из усиливающихся сейчас (в частности, под влиянием Глобального Кризиса) дискуссий на тему различных течений в экономии или теоретических моделей экономического устройства. И хотя трудно не заметить, что понятие неолиберализм недодефинировано, ошибочно было бы считать, что такое течение в экономической мысли не существует. Ведь его не оспаривал даже папа свободнорыночной экономики - лауреат Нобелевской премии в области экономии Мильтон Фридман, когда в одном из интервью был определен как духовный отец, творец неолиберализма (Vordenker des Neoliberalismus), противопоставляемого кейнсианству, хотя сам он относил себя к „старым, закоренелым либералам”4. Не входя глубже в дефиниционные нюансы и споры, ограничусь здесь предложением упрощенного и определенно не бездискуссионного деления либерализма на три следующие типы (течения): классический либерализм как фундамент классической, лесеферистской теории экономии Адама Смита ордолиберализм неолиберализм То, что различает эти течения - это вопрос формирования экономического порядка, а также роли государства и системы ценностей, в том числе этико-моральных. В отличие от классического либерализма и неолиберализма с принятым в них предположением спонтанного формировании экономического порядка, ордолиберальная теории признает необходимость установления государством рамок социально-экономического устройства. Неолиберализм и классический либерализм соединяет рыночный фундаментализм, то есть предположение, что свободный рынок, рыночный механизм формирует экономический порядок настолько исправно, что государство может быть сведено к роли ночного сторожа. А делят эти два течения этико-моральные вопросы. Характеризующее неолиберализм „отмывание” от этикоморальных рассуждений стало следствием принятого принципа, что свободный рынок отлично разрешает эти вопросы. Отсюда неолиберализм иногда воспринимается как своего рода карикатура либерализма, где либеральная забота о свободе личности, политическом равноправии и правах человека искажены сведением их исключительно к экономической [Мировски, 2009]. Гарвардский экономист Дани Родрик констатировал (в 2002 г.), что между неолиберализмом и классическим либерализмом фундаментом неоклассической экономии соотношение такое, как между астрологией и астрономией. (Neoliberalism is to neoclassical economics as astrology is to astronomy.) [Родрик, 2002]. Ведь ни астрология, ни неолиберализм не являются науками, а только идеологиями. Говоря образно, можно утверждать, что неолиберализм имеет такое же отношение к либерализму, как фундаментализм к фундаментам. Адам Смит, классик ведь необыкновенно благородной концепции либерализма, соединял в этой концепции идею свободного рынка с моральностью, ответственностью и этикой. В неолиберальной свободнорыночной концепции такой симбиоз отсутствует, что и 4 Интервью „Jetzt sparsamer sein“, Der Spiegel,, 2001, nr 44-:DER SPIEGEL 44/2001 SPIEGEL: Mister Friedman, als Vordenker des Neoliberalismus sahen Sie lange Zeit aus wie der strahlende Sieger. Nun aber schaut aus den Ruinen des World Trade Center Ihr alter Widersacher John Maynard Keynes hervor“. 7 создало "урожайную" почву для кризиса. Отсюда же характерная для неолиберализма бескритичная, безусловная вера в свободный рынок все чаще считается необоснованной, ведущей к „экономическому и социальному дарвинизму”, выражающемуся, в частности, в растущих доходных неравенствах, во все более сильном контрастировании полюсов нищеты и богатства, что в итоге становится барьером экономического роста и общественного развития. Спектакулярные доказательства этому представили, в частности, Джозеф E. Стиглиц, Амартия Сен и Жан-Поль Фитусси в отчете MISMEASURING OUR LIVES. Why GDP Doesn’t Add Up (Ошибки в измерении качества нашей жизни. Почему оценка на основании ВВП подводит), показав, что существующие принципы измерения эффективности системы расходятся с рассудком. Одним из проявлений этого является пагубное для потребителей и природной среды, но выгодное для производителей и увеличения их прибыли, направление на снабжение направляемых на рынок продуктов антифункциями (antifeatures), то есть преднамеренное конструирование продуктов так, чтобы их срок жизни был коротким или же так, чтобы это вынуждало спрос на дополнительные услуги и продукты)5. Убедительные аргументы на тему ненадежности рынка привел также Нассим Николас Талеб в книге Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in the Markets and in Life [Талеб, 2001]. На ограничения рынка указывает также гарвардский философ Майкл Сандель, который в книге под симптоматичным заглавием What Money Can't Buy: The Moral Limits of Markets (Чего нельзя купить за деньги: Моральные границы рынков) предостерегает, что если охватить рыночными принципами и покупать за деньги блага, связанные с высшими ценностями, такие, как напр., политическая поддержка, то это означало бы согласие на то, чтобы бумажник заменял совесть [Сандель, 2012]. Таким образом, поиск ответа на вопрос, почему вопросы нравственности и общественной справедливости в настоящее время маргинализуются, ведет к трудам Адама Смита и сейчас характерной, ошибочной, односторонней, но доминирующей их интерпретации. Великий труд Смита Исследования о природе и причинах богатства народов, опубликованный в 1776 году, сформировавший теорию и экономическую политику конца XVIII и первой половины XIX столетия как в Англии, так и в мире, трактуется как „библия либерализма”6. Зато в тени остается другой важный труд Смита: „Теория моральных чувств”, указывающий на чувствительность его автора на вопросы общественной справедливости и благо всех [Смит, 1989]. В обоих трудах Адам Смит обусловливал правильное действие механизма невидимой руки от 5 Антифункции (antifeatures) - термин, придуманный Бениямином Мако Хиллом, компьютерным программистом из США, означающий способы ограничения производительности бытовой техники, преднамеренно сокращающие срок ее жизни, чтобы нагонять спрос на новые продукты. Отсюда и другое многоговорящее описание этого явления: „лом в дом”. „Прямо-таки модельным примером антифункции является sim-lock, устанавливаемый в некоторых сотовых телефонах, препятствующий применению sim-карт чужих операторов” [ Марк Роветтер, 2011, стр. 48]. 6 Первое польское издание этого труда шотландского мыслителя и экономиста опубликовано PWN в 1954 г. A. Смит, Исследования о природе и причинах богатства народов, том. 1-2, перевод. С. Вольфф, O. Эйнфельд, З. Садовски, A. Прейбиш, Б. Ясиньска, ред. Я. Древновски, Э. Липиньски, PWN, Варшава 1954). Второе издание появилось на книжном рынке лишь в 2007 г. vide: Адам Смит. Исследования о природе и причинах богатства народов, том. 1-2, перевод С. Вольфф, O. Эйнфельд, З. Садовски, A. Прейбиш, Б. Ясиньска, ред. Я. Древновски, Э. Липиньски, Научное издательство PWN, 2007. Труд Адама Смита трактуется как пионерская теория свободного рынка и классической экономии, представляющая фундамент экономического либерализма и по сей день воздействующая на форму современных экономических теорий. Отсюда дата опубликования этого труда условно считается датой нарождения современной экономии. 8 удовлетворения требования общественной справедливости [Кварчиньски, 2005, стр. 96101]. На интерпретационные недочеты трудов Адама Смита обращается внимание в литературе по предмету, но лишь с недавнего времени, главным образом под влиянием проявлений ненадежности неолиберальной доктрины7. Одной из новейших публикаций на эту тему является изданная Университетом Кембридж книга под своеобразным заглавием „Erasing the Invisible Hand Essays on an Elusive and Misused Concept in Economics” [Уоррен Дж. Самуэльсс, 2011]. В ней указывается на - результирующие долговременными последствиями - ошибки в неолиберальной интерпретации теории Адама Смита на тему роли государства8. 3. Изменчивые судьбы ордолиберализма как основы системы Ордолиберальная теория играла после II мировой войны вплоть до начала 60тых годов важную роль (особенно в немецкоязычном пространстве), представляя концептуально-теоретические основы системной модели социальной рыночной экономики (die Soziale Marktwirtschaft - SMW). Так что можно при неком упрощении полагать, что ордолиберальная концепция социальной рыночной экономики в некотором смысле представляет наследие Коллоквиума Липпманна, а точнее раскола взглядов среди его участников, что принесло плоды в виде именно ордолиберальной теории. Концепция социальной рыночной экономики после II мировой войны была успешно внедрена в экономике Германии, во время правления Людвига Эрхарда. А в 1997 была конституционно принята в Польше [Конституция…, 1997]9. Также в договоре, устанавливающем Конституцию для Европы, признано, что основой устойчивого развития Европейского Союза будет социальная рыночная экономика [Договор…, 2004]. Идея социальной рыночной экономики как модели экономического устройства для Европейского Союза была принята также в лиссабонском договоре, меняющим договор о Европейском Союзе, и в договоре, устанавливающем Европейское Содружество10. При неком упрощении можно считать, что в некотором смысле это было наследие Коллоквиума Липпманна или скорее своего рода раскола взглядов среди его участников, что принесло плоды в виде ордолиберальной теории. 7 См., в частности, З. Cадовски, уже цитированное предисловие ко II изданию „Богатства народов”, и Ян Половчик, Элементы бехивиоральной экономии в трудах Адама Смита, Экономист 2010, № 4. а также Стефан Забеглик, Адам Смит, Wiedza Powszechna, Варшава 2003. 8 Это подчеркивается в помещенной в этой книге [Warren J. Samuels, , 2011] характеристике издателя: “The essays further show how Smith was silent as to his intended meaning, using the term to set minds at rest; how the claim that the invisible hand is the foundational concept of economics is repudiated by numerous leading economic theorists; that several dozen identities given the invisible hand renders the term ambiguous and inconclusive; that no such thing as an invisible hand exists; and that calling something an invisible hand adds nothing to knowledge”]. 9 Согласно Конституции Республики Польша (ст. 20), - „Социальная рыночная экономика, опирающаяся на свободу экономической деятельности, частную собственность и солидарность, диалог и сотрудничество общественных партнеров, представляет основу экономического устройства Республики Польша”, 1997 г., Ж. Зак. №78, поз. 483. 10 Лиссабонский договор, изменяющий Договор о Европейском Союе, и договор, устанавливающий Европейское Содружество, подписанный 13 декабря Лиссабон 2007 г. изменения, введенные в Договор о Европейском Союзе и договор, устанавливающий Европейское Сообщество, Ж. Зак. ЕС C 306, т. 50, 17 декабря 2007 г., ст. 2 абз. 3. 9 Ордолиберальные идеи нашли применение в части стран Европы, в том числе, прежде всего в Германии, Австрии и скандинавских странах, а также в Польше – правда, лишь формально, так как конституционная запись не отразилась достаточно на экономической действительности. В англосакских же странах, прежде всего в США и Великобритании, начиная с 70-х годов XX века, торжествовал неолиберализм. Проиграла с ним экономия спроса и базирующая на ней концепция Кейнса с ориентирующимися на побуждение спроса интервенционными действиями государства в виде публичных заказов и активной фискальной политики государства. Кейнсианство находило применение в трудные времена, после кризиса межвоенного периода и через 30 без малого лет после II мировой войны. Выхождение из кризисных ситуаций и улучшающаяся кондиция экономики предоставляли, однако, поле для неоклассической экономии и неолиберализма, ориентирующихся на ограничение роли государства в экономике и оставление ее регулирования исключительно свободному рынку. Эти идеи развивались и пропагандировались научными кругами Университета в Чикаго, отсюда название „чикаговская школа”, наибольшие триумфы которой в виде нобелевских премий ее представителям приходились на 90-е годы. Однако после нескольких декад доминирования в англосакских странах доктрины неолиберализма, дошло до глобального кризиса, за который, о чем уже говорилось, многие экономисты обвиняют именно эту доктрину. В затронутых кризисом странах вернулись к спасательным инструментам, известным из теории Кейнса, но все же с оговоркой, что Кейнс не постулировал спасательных пакетов для банков, рекомендовал же бюджетное пополнение реального сектора, в том числе прежде всего инфраструктурных инвестиций. Так что с кейнсианской точки зрения антикризисное пополнение банков за счет реального сектора не обосновано. Но при этом возвращение к Кейнсу в таких драматических условиях, как Глобальный Кризис, с необходимостью невиданно огромных государственных интервенций, бросает новый свет на эти вопросы. Ведь кризисы становятся все более частым явлением в современной экономике, а это подтверждает тезис, что они являются имманентным свойством капитализма, как бы вписанным в его генотип. И это представляет собой предпосылку жизнеспособности теории Кейнса. Взлеты и упадки теории Кейнса подтверждают, что теория должна адаптироваться к меняющейся действительности, и в этом смысле нет единственно правильных теорий, в каждом течении, в каждой школе экономии можно найти инструменты и решения, которые при одних обстоятельствах переносятся на практику, а при других нет. Сейчас в связи с ненадежностью неолиберальной доктрины мир все более благосклонно относится к ордолиберальным идеям. Характерно, что убеждение в ненадежности неолиберализма выражают и недавние его приверженцы. К их кругу можно отнести, напр., Джеффри Закса, который говорит, что „мы оказались между двумя волюнтаристическими утопиями. Одна канонизирует рынок, а вторая общество. Большинство людей позволило внушить себе, что никакое государство им не поможет, а если и обещает им помочь, то и так все пропадет. Много времени утечет, прежде чем люди снова убедятся, что без сильного государства не будет ни хорошего общества, ни исправной экономики” (Как победить... 2009). Похожее мнение выражает Бофингер (2010), подчеркивая важность эффективного сбалансирования в экономике роли государства и рынка. 10 В свою очередь Мачей Балтовски (2009, стр. 7) предостерегает перед (являющейся следствием глобального кризиса и отступления от неолиберальной доктрины) угрозой эволюционирования капитализма к социализму, что приводит к мысли шумпетеровский тезис 1942 г. о трансформации капитализма в социализм. Однако в отличие от Шумпетера, утверждавшего, что у капитализма не было шансов на выживание, а его прогрессирующе преобразование в социализм предопределяется не его поражениями, а успехами, Балтовски указывает на поражения капитализма. Утверждает, что „в последних десятилетиях наступало своеобразное, трудно ощутимое на первый взгляд эволюционирование системы рыночного капитализма в направлении системы, характеризующейся некими элементарными свойствами социалистической экономики” (Балтовски 2009, стр. 2). Это проявляется, в частности, в „доктринальной основе экономической системы”. При этом автор предостерегает перед чрезмерной верой в глобальные регулирования экономики. Подчеркивает, что из опыта социалистического хозяйства вытекают некие общие выводы относительно способов функционирования глобальных регуляторов. Последние должны концентрировать свою активность, прежде всего, не на замещении рынка - что всегда ведет к разнородным негативным последствиям – а на ограничении его ненадежности. Если глобальный регулятор уверует в свою мудрость и свою омнипотенцию, если не сдержит конструктивистских порывов и чрезмерного антропологического оптимизма, то, несомненно, придет к концу как центральный плановик в социализме. Представляется, что единственной возможностью является его действия в соответствии с логикой рынка, marktkonform, из чего исходит теория немецкой социальной рыночной экономики. Этот тезис важен тем более, что ссылается на конституционную модель польской экономики, то есть именно социальной рыночной экономики. Перед лицом проявляющихся вследствие глобального кризиса системных дисфункций, ордолиберальная идея социальной рыночной экономики становится все более привлекательной. Как модель равновесия, в которой примиряются экономические и общественные интересы. Но и эта модель, базирующаяся на теории, выработанной перед II мировой войной, требует адаптации к современным условиям глобальной экономики. Поэтоу все еще без окончательного ответа остаются вопросы, в каком направлении должна эволюционировать системная политика и какие факторы будут предопределять изменения социально-экономических моделей. В презентуемой здесь работе автор исходит из того, что основным фактором, детерминирующим системные преобразования, является широко понимаемый технологический прогресс и генерируемые им инновации в различных сферах социально-экономической жизни. При этом инновации не всегда ведут к позитивным эффектам, свидетельством чему являются, напр., некоторые финансовые инновации, результирующие извращенной гипертрофией финансового сектора относительно сектора реальной экономики. Это указывает на необходимость системных рамок, гарантирующих как оптимальные, способствующие общественному благосостоянию условия использования потенциала новых технологий, так и - необходимый для получения такого оптимума социально-экономический порядок, именно отсутствие которого и довело до Глобального Кризиса. 2. Технологические переломы (промышленные революции) как главный детерминант и катализатор системных преобразований 11 Под влиянием беспрецедентной динамики технологического прогресса, технических, экономических, в том числе финансовых и социальных, а также политических, инноваций мировая экономика становится все менее стабильной, все более „перемещательной”, а очередные волны инноваций ведут не только к желательной „креативной реконструкции” или творческой деструкции, но и деструкции, приносящей неотвратимые или трудно обратимые, далеко идущие негативные социальные, экономические, экологические и пространственные последствия, радикально меняющие ситуацию и условия жизни людей, предприятий, институтов и стран. Это касается и системных решений. Здесь достаточно напомнить, как совершался переход от эры феодализма к капитализму. Это системное преобразование стало следствием действия трех факторов: 1. первой промышленной революции и внедряемых в ее результате новых технологий; 2. изменения системы общественной коммуникации - т.е. перехода, благодаря изобретениям Гуттенберга, от рукописи к печатному слову, что способствовало увеличению доступа к знаниям и информации; 3. изменения общественной стратификации - место феодалов заняли капиталистыфабриканты и банкиры, а место феодальных крестьян - пролетариат. Среди этих трех факторов приоритетное значение имеет первый, то есть новые технологии. Два остальные фактора - производные - были следствием технологического перелома, каким стало изобретение паровой машины и печати. Сейчас тоже наступают глубокие изменения в этих трех фундаментальных для экономического устройства областях: Совершается так наз. третья промышленная революция (интернетовая, информационная). В системе общественной коммуникации цифровой язык вытесняет печатное слово. При этом классических капиталистов уже почти нет. Нынешняя форма капитализма - менеджерский капитализм с прогрессирующей автономизацией власти менеджеров. Наивысший социальный слой составляют менеджеры, так наз. сетевая аристократия - нетократия, а наинизший - консумптариат. „На вершинах власти находится численно маленькая, но сказочно богатая сетевая нетократия. Подножие социальной пирамиды занимает консумптариат” [Бард, 2006, глава 2], то есть слой, не приспособленный к требованиям виртуальной экономики. Новый нижний социальный слой - это, наряду с консумптариатом прекариат. Эта охарактеризованная в книге Ги Стэндинга „Precariat: The New Dangerous Class” [Стэндинг, 2011] группа (ее название представляет словосочетание пролетариат и precarious - неуверенный, опасный) – обосабливающийся во многих капиталистических странах новый социальный класс, включающий людей, которые на пороге карьеры или остаются безработными, или получают очень низкооплачиваемую работу. На эти вопросы обращает также внимание Росс Перлин в опубликованной в 2011 г. книге под симптоматичным заглавием - Intern Nation: How to Earn Nothing and Learn Little in the Brave New Economy [Перлин, 2011]. 12 Ускользанию из-под собственнического контроля и укреплению власти менеджеров и их автономизации способствует нарастание рассеяния акционариата. Это проявляется, в частности, в размывании структуры собственности и нарастающей ее непрозрачности, катализатором чего является интернетизация, структурирование экономики. Ведь в условиях доминации фондовых компаний и развития фондового рынка, рынка акций, почти любой человек может стать пайщиком в бизнесе и владельцем акций, что создает своего рода „народный капитализм”, далекий от модели классического капитализма. „В XIX веке приводимые паром печатные машины вместе с сетью железных дорог создали технологическую инфраструктуру под национальные рынки первой промышленной революции. XX век принес электронную коммуникацию (телефон, радио, телевидение), двигатель внутреннего сгорания и культуру массового потребления, вместе взятые составившие фундамент под вторую промышленную революцию”. А „строительным материалом инфраструктуры третьей промышленной революции будут, с одной стороны, интернетовые технологии, а с другой – возобновляемые виды энергии. /…/ В надвигающуюся эру миллионы людей в своих домах и на местах работы, благодаря малым электростанциям, будут производить собственную зеленую энергию, которой смогут делиться таким же образом, каким мы сейчас делимся информацией в Интернете” [Рифкин: Наша цивилизация …]. В результате ускоренной динамики перемен экономика в современном мире приобретает все больше свойств „экономики недолговечности” [Тоффлер 2003; Тоффлер, 1996]. Без малого все формы экономической деятельности становятся недолговечными, а их циклы жизни все короче. Растущая динамика технологического прогресса показывает, что тренд недолговечности будет усиливаться. В таких условиях весьма просто возникают в экономике нарушения и кризисные ситуации, что подтверждает хотя бы тот факт, что за минувшие тридцать лет в мире дошло до более ста банковских кризисов. В литературе по предмету подчеркивается в связи с этим необходимость системных изменений, нацеленных на уменьшение кризисных угроз, с учетом потенциала новых технологий, информационных технологий и экономики, опирающейся на знания. В системной политике необходимо учитывать факт, что у каждой социально-экономической системы есть свои слабые и сильные стороны и ограничения. Системы, нацеленные на максимальную приватизацию, могут вести к дисфункциям в некоторых областях социально-экономической жизни. Напр., как говорит Лестер Туров, частные инвестиции в образование, которые не подстать людям с низкими доходами, по своей природе неэгалитарны [Туров, стр. 372]. Это подтверждает Стиглиц в последней книге под симптоматичным заглавием The Price of Inequality (Цена неравенства) [Стиглиц, 2012]. В таких условиях доступность образования концентрируется в зажиточных группах общества. Развитие же экономики, опирающейся на знания, требует ее распространения и полного использования, внедрения в практику. И это, в частности, обосновывает необходимость направленных на развитие образования интервенций государства и увеличения его роли в этой области. Ведь барьеры доступа к образованию в эру экономики, опирающейся на интеллектуальный капитал, становятся сильным тормозом развития. Это одна из дилемм современного мира. В решении этой проблемы подводит характерная особенно для США неолиберальная модель капитализма. В этом контексте Джереми Рифкин формулирует тезис о „медленной смерти американской мечты” [Рифкин, 2005, стр. 31 и след.]. Этот тезис он связывает с совершающимся под влиянием Интернета технологическим переломом, определяемым как третья 13 промышленная революция. Александр Бард и Ян Зодерквист, шведские знатоки информационных технологий, подчеркивают системный потенциал изменений, какой несет Интернет, обращая внимание, что „мы живем в двух эпохах одновременно, хотя мало кто это осознает. Одна, минующая - это капитализм. Вторая, связанная с информатической революцией, - эпоха Интернета [Бард, 2006, 2]. Эти авторы определяют формирующуся под влиянием Интернета новую социально-экономическую модель как „информационализм” [Бард, 2006, 2]. Он ведет к образованию новой экономики, экономики „виртуализованной викиномии”, с „сетевой властью” и „структурированной демократией”. ”Викиномия” - это „наука и искусство массового бизнес сотрудничества с использованием современной интернет-коммуникации” [Тапскот, 2008;]. Она является почвой для макровикиномии, то есть применений викиномии и ее основных принципов во всех областях общественной жизни и ее институтах [Тапскот, 2011; стр. 13-16], что креатирует новый потенциал системных преобразований. 3. Потенциал системных преобразований макровикиномии Практика показывает, что третья промышленная революция креатирует беспрецедентный потенциал изменений, как в системе общественной коммуникации, так и общественной стратификации, что создает предпосылки неизбежных системных преобразований. Это подтверждают и научные исследования, и дебаты с участием экспертов. Из них следует, что преодоление самых срочных вызовов XXI века требует тесного сотрудничества, особенно горизонтального, а не только типичного для индустриальной модели - вертикального, между средами науки, правительств, политиков, бизнеса и обществ. Использование новых информационных технологий позволяет задействовать заключенный в этих технологиях потенциал позитивных синергических эффектов. К сожалению, с новыми технологиями связан также риск появления негативной синергии. Условиями идентификации и получения эффектов позитивной синергии и элиминирования, а по крайней мере ограничения негативной синергии являются: адаптирование системных принципов к глобальным направлениям и трендам, детерминируемым III промышленной революцией, связанной с новыми технологиями, в том числе информационными и другими, особенно нацеленными на противодействие деградации природной среды; высвобождение общественного потенциала креативности и инновационности путем использования в процессе принятия решений сетевой коммуникации; переформулирование системно-институциональных решений под углом требований новой экономики. „Мир достиг критической точки, и мы или перезагрузим старые структуры, подходы и модели деятельности, или нам грозит паралич или даже упадок существующих институтов. Мы стоим перед необходимостью выбора: или обновление, увядание или возрождение /…/. Теперь, благодаря Интернету, старые индустриальные модели подвергаются полному лицеванию. Новый подход к инновациям, новые методы создания богатства и новые силы, которые радикально снизят издержки межчеловеческого сотрудничества, дают общественностям возможность решения проблем, принятия вызовов и реализации мероприятий”. [Тапскот, 2011, стр. 13-16]. 14 В публикациях на тему потенциала Интернета и макровикиномии говорится, напр., что „созданию Википедии содействуют миллионы людей, тысячи сотрудничают при развитии Линукса и проекта познания человеческого генома - так же мы можем использовать человеческие умения, гениальность и интеллект для всеобщего преобразования многих областей и институтов, чтобы подготовить их на ближайшие десятилетия и для будущих поколений. /…/ Почему бы нам не иметь правительства open source, образования open source, а также науки, производства энергии и даже медицинской опеки?” [Тапскот, 2011, стр. 16]. Совершающаяся в глобальном масштабе информационная революция, свертывание индустриальной цивилизации ведут к неостановимым изменениям в локальном, национальном и глобальном экономическом потенциале, а также в структурах власти. Поэтому в мире бизнеса и политики сейчас идет острая борьба за власть, за удержание ее сфер, определяемых минующей индустриальной цивилизацией. Как говорит, в частности, Альвин Тоффлер, ее материальный имидж в столкновении с имиджем современной, но часто не совсем понятной виртуализованной экономикой все еще представляется привлекательным. Сторонники индустриальной цивилизации указывают на ее транспарентность, незаменимость и жизнеспособность, что Тоффлер определяет, как „похотливый материализм” [Тоффлер, 2003]. Но информационная революция вынуждает изменения отношений собственности. Решающее значение имеет не так, как в классическом капитализме, собственность на средства производства, а интеллектуальный капитал, общественный капитал. Так что ключевой категорией становится не собственность, а „доступ” (acces) к знаниям и информации, противоположностью чего является „исключение”, в том числе информационное, цифровое и цифровая безграмотность. Новые информационные технологии и макровикиномия создают „онлайновые” условия креации новых областей экономики и новых форм взаимодействия экономических субъектов и власти на различных ступенях управления. При этом перечень этих форм и областей длинный и все удлиняется, вследствие, в частности, Интернет-революции, в том числе благодаря cloud computing – облачным услугам, в результате чего все данные доступны с любого места. Ниже представленная eнумерация представляет только лишь основную экземплификацию потенциала информационных технологий и макровикиномии, все еще недостаточно используемых при формировании системной политики: Информационныетехнологии дают возможность развития глобальных горизонтальных связей, способствующих большей свободе и децентрализации деятельности, а также ее делокализации, что представляет существенный вызов и шанс для политиков и предпринимателей. В то же время информационные технологии уменьшают недостатки вертикальных связей, базирующихся на различных бизнес-подчинениях (в связи с этим даже появляется понятие „вертикального и горизонтального капитализма”). Ведь в базирующейся на Интернете экономике стираются границы между секторами и институтами, что вынуждает отход от иерархической модели вертикальных связей в пользу горизонтальных. Это ведет к фундаментальным изменениям системы ценностей и политической культуры, так как способствует транспарентности, эффективности и быстроте принятия решений. Одновременно это есть шанс на 15 преодоление характерного для традиционных институциональных структур синдрома „замедленной демократии”, являющегося барьером сокращения процедур принятия решений и тем самым барьером роста общественной эффективности. Информационные технологии создают условия и необходимость креации и развития своего рода „фейсбука” для правительства. Новые технологии дают возможность быстрой передачи знаний и информации в мировом масштабе, то есть создают условия, благоприятные для новых мероприятий и креации новых областей экономической и общественной деятельности. Это также условия высвобождения резервов в пользу содействия умножению общественного блага и противодействия транжирству ресурсов. Ведь нет ничего более неэкономичного, чем продуктивное производство вещей, которых вообще не надо делать. (Примеров таких ненужных работ, к сожалению, достаточно, особенно в обюрокраченных системах с несносно разрастающимися сферами различной контрпродуктивной отчетности, что, в свою очередь, является следствием бюрократического разращения процесса и процедур принятия решений). Информационныетехнологии позволяют внедрять решения, известные из социальных сетей, в реальную жизнь и бизнес, что может создавать небывалый потенциал в результате соединения через сети рассеянных общественных знаний и креативности. Информационныетехнологии являются источником креации просументов (просумент - это производитель и потребитель в одном лице) и высвобождения таким образом новых производственных возможностей. (По мнению Джереми Рифкина, приближается новая эра неисчислимых просументов, то есть производителей и потребителей энергии, генерируемой инсталляциями небольшой мощности, использующими возобновляемые источники энергии)11. Информационные технологии дают возможность развития краудсорсинга, то есть использования знаний, мыслей и вдохновения „толпы”, то есть предложений обычных людей. Создают условия для эффективного сотрудничества между разными ступенями и областями управления и условия соединения локального предпринимательства с бизнесом глобального масштаба, местных предприятий с предприятиями в других регионах страны и мира. Потенциал эффективности такого сотрудничества несомненен. В частности, Акиро Морита из концерна Сони утверждает, что „граница между соперничеством и деструкцией почти что незаметна.”/..../. Убеждение в гармоничном сосуществовании кооперации и конкуренции имеет ценность самоисполняющегося пророчества. Оно приносит значительные выгоды в виде помощи со стороны правительств и банков, а это дает возможность более агрессивного соперничества. Суждение американцев о противоречивости этих двух явлений тоже формирует действительность. Те, кому оказывается помощь, „мякнут”, становясь 11 Высказывание Джереми Рифкина на семинаре „Развитие польского хозяйства и третья промышленная революция”, Министерство хозяйства, Варшава, 10 февраля, 2012. 16 хроническими пациентами и паразитами налогоплательщиков” [Хампден-Тюрнер 1998, стр. 122]. Информационныетехнологии создают в менее продвинутых технологически странах условия для совершения так наз. жабьего прыжка, то есть перехода в самые высокие фазы технологического продвижения в обход промежуточных фаз, через которые раньше приходилось пройти инноваторам. Информационныетехнологии способствуют мониторингу различных угроз и строительству инструментов и систем раннего предостережения перед кризисами и социально-экономическими дисфункциями. Тем самым увеличивают шансы на противодействие банкротствам стран и предприятий. В случае же их возникновения увеличивают возможности предпринятия санационных действий. Информационныетехнологии задействуют общественные инновации, в частности, способствующее идентификации и эффективному формированию и использованию региональных ресурсов и всевозможных достоинств, в том числе публичного пространства и архитектуры пейзажа. Два последних фактора зачастую не дооцениваются и неправильно учитываются в экономическом расчете, только через призму затрат, а не эффектов. Информационныетехнологии способствуют преодолению тяжеловесности и ограничений, типичных для правления и управления, базирующихся на устаревшей индустриальной модели. Возможности, связанные с информационными технологиями, сильно контрастируют с малоподвижностью типично индустриальных структур и традиционных процедур принятия решений. Информационныетехнологии позволяют противодействовать негативным явлениям, имеющим симптомы, описываемые, в частности, Джозефом Стиглицом [Стиглиц, 2010], синдрома „гольфовых” связей мира политики и бизнеса, синдрома „американских поворотных дверей” и „аморального фамилизма” [Бухтер, 2009]. Позволяют принципиально снижать издержки, в том числе издержки управления, транзакционные, коммуникационные и др. Дают возможность четкого мониторинга и анализа эффективности правления и управления. Makrowikinomia и информационные технологии создают условия для развития Blue Economy (голубой экономики). Эта новая область, проявление III информационной революции, дает возможность синергичного соединения зеленой экономики и макровикиномии. Blue Economy создает проэкологические возможности переформулирования модели развития хозяйства (описываемые, в частности, в книге Гюнтера Паули The Blue Economy, 10 Years, 100 Innovations, 100 Million Jobs - Голубая Экономия, 10 лет, 100 изобретений, 100 миллионов рабочих мест [Паули, 2010]. Раньше или позже прогресс технологий, а прежде всего информационных, вынудит системные изменения. Так как технология погоняет будущее. Это сила, которая элиминирует сопротивление и неверие в общественные инновации, сопротивление, вытекающее из характерного для индустриальной эпохи культа экспертов. Тем временем, вследствие небывалого динамизма изменения технологий, 17 характерных для глобального мира нарастающей неуверенности, изменчивости и нестабильности, почти „уже ничто не регулируется жесткими нормами, возникшими в административных центрах” [Тапскот, 2011]. В результате информационной революции власти всех ступеней администрации и бизнеса во все большей степени должны учитывать в своих действиях социальные сети, что означает необходимость децентрализации власти и деления нею. События вокруг ACTA - один из симптомов направления преобразований, одновременно доказывающие, что макровикиномию не удастся игнорировать. Использование потенциала макровикиномии требует как от публичной власти, так и от других актеров социально-экономической жизни акцептации следующих основных правил, принципов и условий взаимодействия, детерминируемого спецификой эпохи сетевого интеллекта: Создание культуры открытости доступа к знаниям и информации, условий, способствующих сотрудничеству и делению между лдьми знаниями и идеями. Создание и развитие открытых Интернет-платформ, дающих возможность обмена знаниями и информацией. Содействие общественному диалогу, служащему благосостоянию и рационализации социально-экономических решений, элиминации синдрома „мы - они”. Защита общественных интересов и публичных прав, но и охрана личных данных и прав собственности, в том числе интеллектуальной, Создание условий транспарентности и эффективности правовых регулирований. Создание культуры честности и взаимного доверия. Ведь доверие является „смазкой” развития общественного капитала. Создание решений, противодействующих дисфункциям, каких ведь все еще не лишены информационные технологии. Отсутствие таких решений увеличивает риск, что „облака информации” могут преобразовываться в „облака безрассудности”, ведущие к дихотомии знаний и ума. Первостепенное значение имеет здесь противодействие злоупотреблениям в их использовании. Игнорирование этих требований и несоответствие системных решений социально-экономической политики вызовам современности влекут за собой многие негативные явления. Глобальный Кризис тоже можно считать проявлением этого несоответствия. Так как возможности, какие создает Интернет, не используются надлежащим образом и недооцениваются различными ступенями власти и управления, все еще увязшими в культуре минующей индустриальной эпохи. Интернет делает возможным молниеносную отправку и обмен информаций. Сохранение в такой ситуации старых, соответствующих минующей эпохе институциональных и других решений в сфере управления и модели социально-экономического устройства, ведет к тому, что отдельные институты в структурах управления и власти оказываются неприспособленными к динамизму современного мира. В этой ситуации возникает грозная дихотомия между относительно низкой четкостью и быстротой принятия решений на правительственных и законодательных ступенях и растущей скоростью передачи информации и ее доступностью для отдельных актеров общественной и экономической жизни. Недооценку на правительственных и законодательных ступенях возможностей, какие создает Интернет, можно, в частности, считать одним из 18 катализаторов неправильных и извращенных преобразований финансового сектора. В итоге это привело к доминации над сектором реального хозяйства финансового сектора (который, в противоположность правительственному, отлично использует новейшие информационные техники, примером чему являются, в частности, автоматизированные, заключаемые непрерывно в продолжение суток через компьютеры финансовые сделки). Так обстоит дело, помимо того, что по своей природе финансовый сектор должен исполнять служебные функции в отношении других секторов хозяйства. Итак, „слуга стал хозяином”. Это одно из самых грозных последствий не успевания правительств и законодателей за технологическим прогрессом. Экономическая история доказывает, что по мере изменения технологических хозяйственных обусловленностей менялись также, хотя и не без сопротивления, господствующие, доминирующие в отдельные периоды экономические теории, взгляды, школы и доктрины. Но при этом - что акцентирует, в частности, Нуриэль Рубини [Рубини, Мим, стр. 24-25] - почти каждая экономическая школа может высказать что-то существенное на тему причин кризисов и социально-экономических неправильностей. Поэтому в решении современных социально-экономических проблем и противодействии кризисам обосновано использование широких теоретических достижений, что дает возможность рационально использовать инспирирующий потенциал, возникающий на стыке противоположных взглядов, потенциала эклектизма и холистического теоретического анализа. Это позволяет холодно рассуждать и не поддаваться доктринальному диктату „единственно правильных” идей и теорий. И это важно тем более, что инструменты, которые оправдываются в одной ситуации, в другой могут оказаться недейственными [Рубини, Мим, стр. 25]. Неолибералистическое, игнорирующее исторический опыт убеждение в надежности, безошибочности и эффективности свободного рынка и его механизмов, а также неолиберальное убеждение в возможности маргинализации роли государства и сведения его к роли „ночного сторожа” сейчас верифицируется и корректируется, прежде всего, под нажимом посыла глобального, в том числе кризисного опыта последних лет. И здесь тоже фундаментальное значение имеют информационные технологии, особенно потенциал макровикиномии, который позволяет задействовать все еще не использованные должным образом огромные ресурсы общественного капитала и противодействовать растратам человеческого потенциала, что, в частности, проявляется во все еще неразрешенной проблеме всемирной безработицы, которая в глобальном масштабе растет, становясь собой своего рода „чумой” современной экономики. Основной недостающей - проявляющейся особенно остро в Глобальном Кризисе – составляющей неолиберальной доктрины является вопрос будущего. Характерный для неолиберальных систем террор „краткосрочной прибыли”, вне зависимости от долговременных последствий, стал катализатором кризисных явлений. Предостерегал перед этим еще несколько десятилетий тому назад Лестер Туров: „Именно тогда, когда хозяйственный успех требует долгих временных горизонтов, широкая гамма факторов ведет к коротким временным горизонтам” [Туров, стр. 383]. Потребность в футурологичекой рефлексии становится все более очевидной. Помимо того, что фукуямовский тезис о конце истории (то есть признании неолиберальной формы капитализма окончательной и незамещаемой моделью) и неолиберальная доктрина в принципе маргинализуют футурологическую рефлексию, оставляя будущее урегулированию механизмами свободного рынка, то теперь - перед 19 лицом необыкновенно сложных проблем мира – надобность в мышлении о будущем и действий в его пользу, а также в культуре стратегического мышления признается все более повсеместно. Фрэнсис Фукуяма сегодня тоже не упирается при тезисе о конце истории, критически оценивая „фетиш открытого рынка” и говоря, что „первым уроком, извлеченным из кризиса в 2000 годы, стало избавление от этой веры. Одним из последствий финансового кризиса 2008/2009 было открытие американцами и британцами того, что азиаты думали уже более десяти лет тому назад: открытые рынки капитала в соединении с неурегулированным финансовым сектором - отличный рецепт на катастрофу” [Фукуяма, 2012]. В неолиберальном капитализме социально-экономические анализы с учетом долгой, многолетней перспективы маргинализуются, если не элиминируются. Это указывает также на направления изменений и необходимых переоценок мнений о роли государства. „В эру отраслей промышленности, опирающихся на человеческий интеллектуальный потенциал, цель существования правительства ясен: оно должно представлять интересы будущего перед настоящим. Должно осуществлять необходимые инвестиции, которые капитализм не в состоянии делать сам для себя. Силой капитализма является его способность удовлетворять различные индивидуальные преференции. Наибольшая же его слабость - близорукость. По природе вещей у него короткий временной горизонт. Проблема временного горизонта капитализма нигде не всплывает острее, чем в области глобальной охраны среды.” [Туров, 1999, стр. 393). Туров говорит, что в прошлом на помощь капитализму приходили долгосрочные правительственные инвестиции” [Туров, 1999, 371-372]. Как показал Глобальный Кризис, так понимаемое прошлое вернулось. Так как, парадоксально, неолиберальные государства, вопреки провозглашаемой доктрине о минимализации роли государства, больше всего инвестировали в спасение приватной финансовой системы. Представленные вопросы указывают на сложность проблематики формирования модели социально-экономического устройства. Фундаментальным детерминантом системных преобразований является технология. Технологический перелом, совершившийся в результате повсеместного распространения Интернета, пробуждает небывалый потенциал системных перемен. Они неизбежно будут наступать, но их направления и интенсивность детерминируются экономическими, политическими и социально-культурными условиями. Заключение Характерные для современного мира изменчивость и „нарушенное равновесие” заставляют вести поиск новых, будущих теоретических концепций и системных решений, социально эффективных, нацеленных на доступ к цивилизации знаний. Но одновременно контроверсии, касающиеся системных решений, указывают на обоснованность аналитических обращений к уже существующим системным образцам. Ведь все еще открытым остается вопрос, какая системная модель в будущем будет признана наиболее эффективной и исправной, то есть способствующей уравновешенному развитию и стойкой к глубоким деструкциям. В этом контексте все большее значение приобретает поставленный Туровым вопрос: „Каким образом капиталистическая система должна функционировать в эру интеллектуального потенциала, если этот потенциал невозможно иметь в собственности?” [Туров, стр. 29]. 20 Однако неизбежное в условиях макровикиномии обобществление знаний, их распространение, а, следовательно, и децентрализация означают, что основной для капитализма определитель – собственность на средства производства теряет свое значение, важны знания и доступ к ним. Так как знания/информация становятся основным производственным фактором, это своего рода универсальный субститут конвенциональных индустриальных ресурсов, своего рода „станок” XXI века. Каждый, кто владеет достаточными, адаптированными к эпохе Интернета знаниями, в условиях макровикиномии может стать просументом. Итак, возникает вопрос, какие системные решения могли бы способствовать наилучшему использованию потенциала знаний. Это решит будущее, но уже сейчас в контексте информационной революции и обобществления знаний можно утверждать, что направления системных решений детерминируются макровикиномией. Ее же внедрению больше способствуют системные модели, ориентированные на социальное равновесие, сотрудничество и полное использование потенциала общественных инноваций, чем конфронтационные, базирующиеся на неолиберальной доктрине. Следовательно, свойства, лучше согласованные с требованиями современности, проявляет ордолиберальная, нежели неолиберальная теория. Но это не значит, что базирующаяся на теории орда либеральная модель социальной рыночной экономики полностью сообразна с нынешней действительностью. Она требует адаптации к условиям эпохи Интернета, макровикиномии и прогрессирующей глобализации. Детальные направления решений в этой области до сих пор остаются в сфере открытых вопросов и предметом дальнейших рефлексий и дискуссий. Библиография Альберт M. [1994], Капитализм контра капитализм, Краков Балтовски М. (2009), Социалистическое хозяйство в Польше. Генезис, развитие, упадок, Научное издательство PWN, Варшава. Бард A., Зодерквист. [2006], Нетокрация. Новая элита власти и жизнь после капитализма, Варшава: Академические и профессиональные издательства. Бофингер П. [2008], Нас ждут эпохальные перемены, „Еженедельник Форум” № 41. Бухтер Х. [2009], Держава с оборотными дверьми. Банк, который правит Белым Домом, Еженедельник Форум № 30. Eucken W.[1947], Nationaloekonomie - Wozu?", Küpper, .Godesberg 1947. Ойкен В. Основы экономической политики, Издательство: Познанское, Познань 2005 Failures at the top [2007], “The Economist” 3.05.2007. Фукуяма Ф., [2011[, Нам не подстать капитализм, Еженедельник Форум, № 17/1826 апреля Гадомски В. [2011], Ответ "неолиберала", Газета Выборча, праздничная 14 августа Гэлбрейт Дж.K. [2011], Экономия в перспективе. Историческая критика, Варшава: ПЭО. Hampden-Turner С., Trompenaars A.:[1998] Семь культур капитализма. Издательский дом ABC, Варшава, Hardin G [1968],The Tragedy of the Commons , Science, VOL. 162, Cambridge, December 13, 1968, 21 Keynes J.M. [1933], National Self Sufficiency, „Yale Review” № 22. Keynes J.M. [2003], Общая теория занятости, процента и денег, Варшава: PWN. Колодко Г.В. [2008] „Мир в движении", Prószyński i S-ka, Варшава Колодко Г.В. [2010] Мир на протяжении мысли, Prószyński i S-ka, Варшава Конституция Республики Польша от 2 апреля 1997 г. (Ж.Зак. № 78, поз. 483). Куклиньски A. [2010], Polonia Quo Vadis?, „Бюллетень ПЭО” № 1. Куклиньски A. [2011], От экономики, опирающейся на знания к экономике, опирающейся на мудрость [в:] На встречу с энигмой XXI века, „Бюллетень ПЭО” № 2. Кварчиньски T. [2005], Невидимая доктрина Адама Смита, Научные тетради KUL, 2005, № 1 (189). Моньчиньска Э. [2008a], Экономический порядок. Похвала „орда” [в:] Либерализм в современном хозяйстве, ред. В. Ярмолович, M. Ратайчак, Познань: Издательство Экономической академии в Познани. Моньчиньска Э. [2009], Дилеммы формирования социально-экономического порядка будущего [в:] Е. Клеер, Э. Моньчиньска, Вежбицки A., Что экономисты думают о будущем, Варшава: Комитет прогнозов „Польская 2000 Плюс” ПАН - ПЭО. Моньчиньска Э., Пыш П. (ред.) [2010], Идеи ордо и социальная рыночная экономика, Варшава: ПЭО. Mirowski P., Plehwe D. [2009], The Road From Mont Pelerin,: The Making of Neoliberalism,.: Harvard University Press. Муйжель J., Федер Б., Моньчиньска Э. (ред.) [2003] Польское социально-экономическое устройство. Какой капитализм?,–, Отчет № 22, RSSG, Варшава Ostrom E [2005]., Understanding institutional diversity, Oxford, Princeton, Perlin R. [2011], Intern Nation: How to Earn Nothing and Learn Little in the Brave New Пыш П. [2008], Социальная рыночная экономика. Ордолиберальная концепция хозяйственной политики, Варшава: PWN. Пыш П. , Ордолиберальная концепция хозяйственной политики Вальтера Ойкена, Ekonomista 2007, № 3 Рифкин Дж. [2005] Европейская мечта / Как европейское видение будущего затмевает american dream. Варшава,Изд. Nadir Рифкин: Наша цивилизация стоит на пороге третьей промышленной революции, Джереми Рифкин, беседа Стивена Гейера и Франка Венцеля, Третья промышленная революция, „Frankfurter Rundschau”, пер. „Еженедельник Форум”, 24 октября 2011. Rodrik D,After Neoliberalism, What?, Project Syndicate, октябрь 2002, http://www.project-syndicate.org/commentary/rodrik7/English. Рубини Н., Мим С. [2011], Экономия кризиса, Варшава: Wolters Kluwer Polska. Роветтер M., [2011] Контролируемая дешевка. Лом в дом, Еженедельник Форум, № 32 2011 Samuels J.W., Perry W.H. Johnson M.F.[2011], Erasing the Invisible Hand. Essays on an Elusive and Misused Concept in Economics, Cambridge University Press. Sandel M. J. [2012],What Money Can't Buy: The Moral Limits of Markets, Farrar, Straus and Giroux Skidelsky [2009] R, Keynes versus the Classics: Round 2, Robert Skidelsky's official website, October 13, Скидельский Р. [2011].,Жизнь после капитализма, Газета Выборча, 2011-02-21. Смит A. [2007].,Исследования над природой и причинами богатства народов, том. 1-2, PWN, Варшава. Смит A. [1989] , Теория моральных чувств, PWN, Варшава Standing G. [2011], The Precariat: The New Dangerous Class, Londyn, Bloomsbury Aacademic. 22 Stiglitz J.E. [2010], Freefall. Безудержная езда. Америка, свободные рынки и утопание мирового хозяйства, Варшава: ПЭО. Stiglitz J.E., [2012], The Price of Inequality, W. W. Norton & Company,New York Штейнгард Г. [2008], Провал последней утопии, „ Еженедельник Форум” № 4. M I S M E A S U R I N G O U R L I V E S.Why GDP Doesn’t Add Up,The Report by the Commission on the Measurement of Economic Performanceand Social Progress Тапскот Д., [2011] Уильямс A.Д. , Макровикиномия. перезагрузка мира и бизнеса, Издательство Studio EMKA, Варшава. Taleb N.N. [2001], Fooled by Randomness: The Hidden Role of Chance in the Markets and in Life, W. W. Norton, NY. Тапскот Д., Уильямс A. AD. [2008], Викиномия. О глобальном сотрудничестве, которое изменяет все, Академические и профессиональные издательства, Варшава, 2008 Тоффлер A. [2003], Смена власти. Знания, богатство и насилие на пороге XXI stulecia, Познань, Zysk i S-ka. Туров Л.К. [1999] Будущее капитализма. Как нынешние экономические силы формируют мир завтрашнего дня. Издательство Dolnośląskie, Вроцлав 1999. Договор, устанавливающий Конституцию для Европы, Ж.Зак. ЕС C 310, т. 47, 16 декабря 2004 r. Валлерстайн И. [2008], Утопистика. Исторические альтернативы для XXI века, серия "Теории сопротивления”, Познань, Oficyna Wydawnicza Bractwa Trójka Валлерстайн И. [2004], Коне знакомого мира, Варшава, Scholar. What went wrong with economics. And how the discipline should change to avoid the mistakes of the past [2009], The Economist, 16.07. Википедия. 23
