Технологии изучения социального дна: развернутое изучение

С. Ярошенко1
ТЕХНОЛОГИЯ ИЗУЧЕНИЯ СОЦИАЛЬНОГО ДНА: РАЗВЕРНУТОЕ ИЗУЧЕНИЕ СЛУЧАЯ
Тезисы
Для аспирантского семинара, 11.04.13
Цель выступления – представить и обсудить методику монографического изучения «новой»
бедности в постсоциалистической России, проводимого в течение десяти лет совместно с
коллегами из сектора экономической социологии Института социально-экономических и
энергетических проблем Севера Коми научного центра УрО РАН. Изучение бедности было
начато в середине 1990-х годов, то есть практически одновременно с ее расширенным
распространением на работающее население. Основной задачей изучения феномена, который
еще только появлялся и кристаллизовался, было понимание механизмов его
(вос)производства. Для решения задачи как нельзя лучше подходил метод развернутого
монографического исследования2, который позволял фиксировать изменения в социальном
контексте и предоставляемых рыночной средой возможностях, в значениях и смыслах,
приписываемых материальному достатку, в стратегиях (способах) его достижения. Данный
метод был дополнен сочетанием этнографических методов (детальное изучение случая) с
опросами в одной точке. На протяжении десяти лет с 1998 по 2008 год было проведено два
лонгитюдных исследования о причинах постоянной бедности и стратегиях занятости среди
официальных бедных, а также три опроса: о стратегиях выживания в 1998 году,
эффективности социальной поддержки в 2001–2002 годах и ценности успеха и стратегиях
его достижения в 2006–2007 годах. Уникальность полученной информации в том, что она
позволяет восстанавливать смыслы и значения, приписываемые «бедности», примерять их к
определенному социальному контексту, отслеживать изменения во времени и
реконструировать как исследовательскую позицию, так и «устаревшую» теорию.
В докладе я постараюсь раскрыть правила развернутого монографического исследования и
представить то, каким образом они реализовывались нами в ходе изучения бедности в
России после реального социализма.
Случай – это феномен формирования постоянной/ застойной бедности на основе
качественного исследования среди зарегистрированных бедных в одном из регионов России.
В целом, исследование, полагающееся на правила монографического исследования,
показало, что экономическая и социальная политики, а также действующая система
социальной поддержки не учитывают в должной мере реактивное поведение населения –
конструктивные/деструктивные практики совладания с нуждой низкодоходных, или «слаборесурсных» групп населения. Данная система скорее ориентирована на поддержание
существующего уровня потребления и не стимулирует развитие деловой активности
обращающегося за помощью или ожидающего поддержки населения. Акцент современных
технологий выявления и защиты нуждающихся исключает из поля зрения достижительские
Ярошенко Светлана Сергеевна – кандидат социологических наук, доцент кафедры сравнительной социологии
Санкт-Петербургского государственного университета. Адрес электронной почты – s_yaroshenko@yahoo.com
2
Метод развернутого монографического исследования (extended case method) разработан Майклом Буравым –
профессором социологии Калифорнийского университета (Беркли, США). Он основан на принципах,
альтернативных четырем «R», предложенных Дж. Катцем и ассоциируемых с позитивизмом: Reactivity,
Reliability, Replicability, Representativeness (Katz,1983). Они были критически осмыслены в ходе двадцатилетней
исследовательской работы Буравого в различных странах, испытывающих трансформации. Таким образом,
реактивность (reactivity) достигается не за счет дистанцирования, а через взаимодействие с объектом
исследования; надежность (reliability) достигается не за счет стандартизации ответов, а через интерпретацию
смыслов слов и поведения индивида(ов); повторяемость (replicability) признается недостижимой, а потому
требуется необходимость учета особенностей социальной реальности, постоянно меняющейся и
контекстуальной; репрезентативность (representativeness) предполагает выведение теорий или научных
объяснений не только из фактов, но и из реконструкции старых теорий (Буравой 1998).
1
1
формы реагирования населения на ситуацию материальных лишений – например,
предпринимательство. Кроме того, выпадает из поля зрения категория проблемных семей,
которые не обращаются за помощью, но составляют основу застойной бедности. Почему это
происходит?
Выход в поле, Или погружение в мир информанта
Правило 1. Интерсубъективность вместо реактивности: «Социальные науки
отличает то, что мы являемся частью изучаемого мира. Нам не избежать
отношений с теми, кого мы изучаем. Эти отношения могут быть не реальными, а
фактическими, подобно тем, что свойственны демографам и историкам, но тем не
менее они существуют и управляют нашим отношением к теории и фактам»
(Буравой, 1998: 161)3.
Восхождение к теории было сопряжено с эмпирическим исследованием и со стремлением
опытным путем определить способы выпадения из ранее состоятельных групп и
складывания слоя постоянно бедных, для которых нужда становилась замкнутым кругом.
Еще не классифицируемая как «застойная», бедность в середине 1990-х гг. уже
воспринималась как проблема, присущая не только «буржуазному», но и меняющемуся
советскому обществу. Она объявлялась «социальной» ценой перемен в стране, движущейся в
направлении демократизации и свободного рынка. В этом движении участвовали как
теоретики, продуцирующие объяснительные схемы, так и «простые» люди, оказавшиеся в
сложной материальной ситуации. Опыт нисходящей мобильности или материальных
затруднений, казалось, был знаком практически каждому. Однако, споры относительно того,
кто же беден или беднее, в повседневной жизни приобретали реальные очертания. И если
интеллектуалы полагались на себя, реализовывая свой академический интерес, накапливали
«культурный капитал», подчас с трудом сводя концы с концами, то мои информанты не
хотели быть бедными, надеялись на лучшее и на правительство, которое может в скором
времени обеспечить им приличные условия существования.
В ходе исследования мы сталкивались с многообразием мнений, точек зрения и позиций
относительно того, что считать бедностью и в какой мере «посторонние», не сталкивающие с
повседневными лишениями, имеющими дом, стабильную зарплату, свое дело, могут понять
мир бездомного или человека, ограниченного в использовании предоставляемых рыночной
средой возможностей. Бедность рассыпалась на множество составляющих и становилась еще
более многозначной, чем до начала исследования, или чтения книг в библиотеках. И весьма
продуктивной в теоретических спорах, а также и «полевом» общении оказалась открытость и
четкая позиция, обозначаемая как в теории, так и в практике взаимодействия.
Наблюдаемые смыслы, Или Продвижение за пределы социальной ситуации
Правило 2. Валидность вместо надежности: «Если мы не можем
стандартизировать ответы в рассматриваемых случаях, лучше расшифровывать
смысл речи и действия индивида. Мы замещаем тонкое описание толстым и изучаем
конструирование смысла. Вместо методологического индивидуализма мы принимаем
методологический ситуационизм (Буравой, 1998: 161).
Мы видели, как постепенно менялись ожидания этих людей, как с течением времени
приходилось примерять на себя статус «нуждающихся в государственной поддержке» и
искать собственные способы решения проблем. В этих поисках постепенно обозначалась
грань между теми, кто готов был полагаться только на себя, переходя с одного рабочего
места на другое, преодолевая клеймо «неудачника» и «слабого», используя все имеющиеся
возможности, в том числе государственную поддержку наиболее нуждающимся; а кто
Буравой М. 1998. Развернутое монографическое исследование: между позитивизмом и постмодернизмом. В
Рубеж. №10-11. С.154-176.
3
2
опускал руки и признавался в личной неспособности принимать рыночные правила игры и
быть конкурентоспособным на рынке, не признающем имеющиеся способности и таланты, в
частности, готовность много и интенсивно трудиться во благо коллективной идеи. Отсюда
интерес к «крайним» бедным – с крайне низким уровнем материальных и социальных
ресурсов, для которых уже забытое за годы советской власти ощущение голода становилось
«нормой» жизни, и для которых чрезвычайно высоким был риск оказаться в числе постоянно
бедных.
Из этих наблюдений и рефлексии над неработающими в повседневной реальности
теоретическими конструктами появилось предположение о том, что новые формы бедности,
а также ее объяснения, появлялись параллельно с возможностью политической системы
организовываться в новые формы гражданского управления, а также формированием
устойчивых практик реагирования населения на изменение прежней системы
жизнеобеспечения.
И бедность уже виделась не проблемой недостатка средств для удовлетворения
распространенных стандартов жизни, принятых минимально необходимыми в конкретных
социальных условиях в данной стране, а проблемой социального исключения/включения в
использование ресурсов, благ и привилегий. В этом случае групповое взаимодействие уже
сложно было объяснить с точки зрения сугубо экономического поведения минимизации
затрат и максимизации прибыли. Очевидно, она становилась также проблемой власти,
субординации и дискриминации, проблемой реагирования населения на складывающиеся
институты распределения благ и гарантий в условиях рыночной экономики.
Отсюда особое внимание к официальным бедным – признавшим свою нужду, обратившимся
за государственной поддержкой, представившим подтверждение в ее необходимости и
получившие вспомоществование. Обращение именно к этой категории снимало отчасти
проблемы идентификации бедных, активно обсуждаемые в связи с ростом невидимых
доходов, сложности учета не только денежного, но и имущественного состояния. Но что
более важно, это позволяло обозначить и анализировать влияние политики идентификации
«(не)достойных» помощи граждан на формирование застойной бедности.
Социальный контекст ситуации
«В развернутом монографическом исследовании ситуация межличностного
взаимодействия (лицом к лицу) формируется не только внутренними, но и внешними
реальными силами» (Буравой, 1998: 167).
Выбор только одного города для проведения опроса был обусловлен исследовательскими
задачами и возможностью сопоставления результатов с ранее проведенными здесь
исследованиями4. Он является типичным, или «среднестатистическим» российским городом.
В социальных отношениях города, столице республики Коми, запечатлены как уникальные
вехи освоения российского Севера, так и типичные для советских и послесоветских
российских городов условия их становления.
Социально-экономическая ситуация в Сыктывкаре, в целом, отражала и продолжает
отражать региональные, общероссийские и даже глобальные тенденции в сфере занятости и
уровне жизни. За десятилетие реформ сформировался слой безработных, пик численности
которого приходится на 1998 год. Имелся существенный разрыв между уровнем общей и
зарегистрированной безработицы. Среди всех безработных наметилось преобладание
мужчин, а среди зарегистрированных – большинство женщин. Схожие тенденции можно
отметить и в динамике рабочих мест: сокращение численности занятых в промышленности,
Исследование одного города – методически не новое решение. Об опыте такой работы можно судить на
основании известного Таганрогского исследования (Можина 1994; Rimashevskaya 1998), исследований в СанктПетербурге (Piirainen 1997; Клугман, 1998) или социологического исследования жилищных классов,
проведенного в 1999 году (N=1125) в Сыктывкаре (Кротов, Буравой, Лыткина, 2003).
4
3
строительстве и транспорте, рост занятых в торговле, сфере услуг, банковской сфере и
управлении. Постепенно росло число занятых малым предпринимательством. В то же время
доля населения с доходами ниже прожиточного минимума оставалась достаточно высокой и
продолжает сохраняться, несмотря на экономическую стабилизацию и уточнение
статистических расчетов.
С началом рыночных реформ большинство производств пережило экономический кризис,
который наиболее остро проявился в середине 90-х годов в сокращениях, текучке кадров,
административных отпусках и задержке заработной платы. Реальные семейные доходы
существенно снизились и изменилась их структура: доля доходов от оплачиваемой занятости
упала с 72 до 46%, и почти в два раза (с 19 до 42%) увеличились доходы от
предпринимательской деятельности, в том числе скрытой оплаты труда. Перенос
экономической активности в неформальную плоскость и в домохозяйство сопровождался
ростом уровня бедности и составил предмет озабоченности федеральной и региональной
власти.
Начиная с 1997 года5, в республике Коми реализовывалась одна из трех новых методик
определения нуждаемости и оказания помощи, пилотировавшихся в различных регионах
России при финансовой поддержке Всемирного Банка. В отличие от принятой ранее в
России практики все три новые методики были ориентированы на ограничение масштабов
социальной помощи, избирательный (адресный) подход в оказании поддержки и
использование концепции относительной бедности в расчетах числа наиболее нуждающихся.
В настоящее время региональная социальная политика приведена в соответствие с
федеральной, однако более щадящие условия предоставления поддержки (без учета
потенциальных и ряда косвенных доходов) не изменили ключевого принципа адресной
поддержки наиболее нуждающихся, обратившихся за помощью и подтвердивших
несостоятельность.
Иными словами, принципы государственной благотворительности были сформулированы
таким образом, чтобы исключить помощь тем низкодоходным семьям, которые имеют
экономический и трудовой потенциал. Предполагалось, что тем самым можно
стимулировать активизацию внутренних резервов домохозяйства, пресечь иждивенчество и
формирование экономической зависимости. В действительности этого избежать не удалось.
Основными получателями социальной поддержки оказались работающие (Ярошенко 2001), а
в крайней нужде находилась только четверть зарегистрированных бедных. Остальные
крайние бедные выпадали из поля социальной защиты и стигматизировались как
«недостойные».
Следует отметить, что постсоциалистическая трансформация вписывается и в общие
глобализационные процессы: сворачивание промышленности, расширение сферы услуг,
феминизация рабочей силы, сокращение возможностей для мужской части рабочего класса,
фрагментация способов выживания на фоне сворачивания системы социальных гарантий.
Таким образом, сквозь призму одного случая в каждом исследовательском проекте
раскрывается сложный механизм социальных отношений, что с одной стороны, облегчает
задачу, а с другой – осложняет требованиями пристального внимания к деталям.
Изменения во времени
Правило 3. Историчность вместо повторяемости: «Если повторяемость не
достижима (кроем случаев с социологически тривиальными феноменами), поскольку
Эта программа реализовывалась вплоть до 2001 года, а потом была свернута в ходе приведения в соответствие
региональных инициатив с федеральным законодательством. Однако ее влияние сохраняется до сих пор.
Анализ особенностей постсоветской системы социального обеспечения и адресной социальной помощи см.:
Ярошенко, 1998; Сидорова 2004.
5
4
мы не можем зафиксировать условия социального исследования, нам следует извлечь
из этого преимущества и настаивать на помещении всех социальных ситуаций в поле
отношений, которое их формирует» (Буравой, 1998: 162).
Два раза в год на протяжении 1999–2002 годов, в рамках двух упомянутых выше
лонгитюдных исследований, было опрошено по 20 человек в городе и селе из числа тех, кто
обозначался «экспертным» сообществом бедными6, а также каждые полгода проводились
полуформализованные интервью с 60 респондентами (30 мужчин и 30 женщин) из числа
зарегистрированных бедных в городе7.
В обоих исследованиях отслеживалось влияние стратегий занятости на материальное
положение наших информантов и их семей. Принимались во внимание и стратегии
выживания, выходящие за пределы оплачиваемой занятости: разнообразные формы
активности по обеспечению семьи. Особый интерес представляли ситуации восходящей
мобильности и консервации бедности: примеры разного «выхода» людей, занимающих
равные структурные позиции – занятых на работах, не позволяющих обеспечивать
прожиточный минимум. И в первую очередь интересовало не описание или подтверждение
бедности, а динамика материального положения, как и за счет чего происходила восходящая
или нисходящая мобильность, как аргументировали и чем объясняли материальное
положение и его изменение сами респонденты, совпадали ли смыслы исследователя и
информанта.
Через
их
интерпретацию
шло
реконструирование
механизма,
поддерживающего последовательное вытеснение на периферию материального
благополучия. Основные его элементы высвечивались только через анализ
предпринимаемых усилий по использованию возможностей, предоставляемых внешней
средой. И уже в них четко проявлялось манипулирование нормами в достижении личных
интересов, расхождение между словом и делом.
Повторные интервью в семьях официальных бедных позволяли увидеть изменения в
стратегиях, выстраиваемых по поводу обеспечения семьи, решения повседневных проблем и
определения планов на будущее. На их основании формировалась методика опросов,
которые позволяли исследовать масштабы распространения крайней бедности, состав
наиболее нуждающихся, а также увидеть типичные способы решения материальных проблем
внутри домохозяйства.
Реконструкция теории
Правило 4. Реконструированная теория вместо обоснованной (grounded) теории:
«Если мы не можем получить репрезентативной выборки, потому что нам
неизвестны ситуации, с которыми сталкивается население, то, возможно, будет
лучше отказаться от индукции, то есть выведения теории непосредственно из
фактов. Теории не являются сконструированными из фактов tabula rasa8, и старые
теории реконструируются в диалоге с жизненным опытом» (Буравой, 1998: 162).
Публичные обсуждения, адресная социальная политика и реакция населения ярко
обозначили взаимодействие «культурных» и «структурных» факторов в процессе обеднения
(Ярошенко 1994). Постепенно, на фоне кажущихся растущими рыночных возможностей,
бедность конструировалась как проблема и постыдный образ жизни. Довольно быстро в
явной или скрытой форме реанимировались устаревшие обвинения бедных в их особой
культуре, или неспособности адаптации к рыночным изменениям, отягченной алкогольной и
прочими формами зависимости. Такое объяснение «лежало» на поверхности, но не
учитывало кардинальных изменений в складывающейся системе жизнеобеспечения и
Более подробно описание методики проведения исследования см.: Ярошенко 2004.
Более подробно описание методики проведения исследования см.: Ashwin 2006: 1–31.
8
Tabula rasa – чистый или белый лист – тезис, применяемый к радикальной эмпирической точке зрения о том,
что все знание проистекает из опыта.
6
7
5
конструирования «непривилегированной» социальной позиции, важным признаком которой
была неспособность следовать средним стандартам потребления и быть успешным
потребителем. Другое объяснение, отсылавшее к сложной ситуации на формирующемся
рынке труда, также было недостаточным, и лишний раз подтверждало ограниченность
полярных объяснений и поисков причин бедности либо в индивиде, либо в обществе.
Отсюда идея режима социального исключения, институционального, или «практического»
воспроизводства в социальных практиках и политике стигматизируемого меньшинства
(Ярошенко 2005). Социальный режим исключения – институциональное вытеснение на
обочину материального благополучия, т.е. механизм ограничения доступа к материальным
ресурсам через структуры возможностей (рынок труда, система социальной поддержки и так
далее), условия достатка (образование, профессиональные способности, гражданский
статус/права и так далее) и правила его достижения.
Этот режим проявляется через особые способы взаимодействия социальных позиций
(структур возможностей) и практик управления нуждаемостью в первую очередь в
домохозяйстве через выработку стратегий выживания – устойчивых правил решения
материальных трудностей и поддержания достигнутого уровня достатка. Ограничения
внешней среды сочетаются с неперспективными, не вписывающимися в логику рыночной
системы привычными вариантами решения материальных трудностей. Комбинация
возможностей действия в определенной социальной позиции и их реализация в
повседневных решениях составляет каркас режима исключения. Причем в подвижной
социальной ситуации, когда нет четких социальных предписаний и границ социального
действия, усиливается роль стратегий выживания, трансформирующих влияние внешней
среды, конструирующих и воспроизводящих ситуацию материальных лишений (Ярошенко
2005). А параллельно, на фоне новой глобальной экономики и субъективного действия
растут поиски иного (альтернативного) смысла жизни, не связанного с достатком, с
исключительно потребительскими запросами и требованиями к рабочему месту лишь как к
источнику дохода (Ярошенко, 2010).
Литература:
Буравой М. 1998. Развернутое монографическое исследование: между позитивизмом и постмодернизмом //
Рубеж. №10-11. С.154-176.
Клугман Д., ред. (1998) Бедность в России. Государственная политика и реакция населения. Под. Ред. Д.
Клугман. Вашингтон: Всемирный Банк, 1998. Пер. на русский язык 1997. The International Bank for
Reconstruction and Development / The World Bank. Washington.
Ashwin,S. (ed). (2006). Adapting to Russia’s new labour market. Gender and employment behavior. London:
Routledge. P. 1-31
Katz J. (1983). A theory of qualitative methodology: The social system of analytical framework // Contemporary field
research. Ed. by R. Emerson. Prospect Heights, Illinois: Waveland Press.
Кротов П., Буравой М., Лыткина Т. (2003). Жилищная стратификация города: эволюция советской модели.
Сыктывкар: Коми НЦ УрО РАН.
Можина М.А., ред. (1994). Бедность: взгляд ученых на проблему / Отв. редактор М.А. Можина. М.: Институт
социально-экономических проблем народонаселения РАН.
Сидорова В.А. (2004) Влияние адресной социальной помощи на изменение уровня, глубины и остроты
бедности // Социс. 2004. №.7. С.83-94.
Rimashevskaya N.M. (1998). Family well-being and health. Project “Taganrog-3.5”. Moscow: ISESP RAS.
Piirainen, Timo. (1997). Towards a new social order in Russia. Transforming structure and everyday life. Aldershot:
Dartmouth, 1997.
Ярошенко С. (1994) Синдром бедности // Социологический журнал. 1994. N 2. С.43-51.
Ярошенко С. (1998). Региональный профиль бедности: практика социального конструирования // Республика
Коми: власть, бизнес, политика. Социологические этюды. Сыктывкар, 1998. С. 46-60.
Ярошенко С. (2001). Гендерные различия стратегий занятости работающих бедных // Рубеж. 2001. №16-17. С.
25-49.
Ярошенко С. (2004). Северное село в режиме социального исключения // Социс. 2004. № 7. С. 71-82.
Ярошенко С. (2005). Бедность в постсоциалистической России. Сыктывкар: Коми НЦ УрО РАН.
Ярошенко С. (2010). «Новая» бедность в России после социализма // Laboratorium. 2010. No. 3. С. 42-72 (в т.ч.
на сайте: http://www.soclabo.org).
6