10. К проблеме изучения истории Казахстана в немецкой
advertisement
МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РЕСПУБЛИКИ КАЗАХСТАН ПАВЛОДАРСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ ИМ. С. ТОРАЙГЫРОВА Р.М. ТАШТЕМХАНОВА НЕМЕЦКАЯ ШКОЛА СРЕДНЕАЗИЕВЕДЕНИЯ И КАЗАХСТАНИКИ ПАВЛОДАР 2005 1 УДК930.1(574)001.891.3(430.1) ББК 63.3(2) я7 Т25 Рекомендовано к изданию УМС по группе специальностей «Образование» при КазНПУ им. Абая РУМС МОН РК Рецензенты: доктор исторических наук, профессор Абусеитова М.Х., доктор исторических наук, профессор Несипбаева К.Р., доктор исторических наук, профессор Алдабергенов К.М. Т25 Таштемханова Р.М. Немецкая школа среднеазиеведения и казахстаники: Учебное пособие для студентов исторических факультетов. – Павлодарский государственный университет, 2005. – 352 c. ISBN 9965-25-225-4 Учебное пособие предназначено для студентов исторических факультетов, изучающих проблемы зарубежной историографии истории Казахстана. В нем освещение основные этапы истории познания Казахстана в Германии, представлен корпус работ немецких авторов по историко-этнологическому изучению казахского народа, а также по вопросам силовой модернизации экономики Казахстана в 2030 годах XX века. Пособие содержит материал, раскрывающий вклад остфоршунга в изучении истории и культуры казахского народа (1946-1991 гг.). УДК930.1(574)001.891.3(430.1) ББК 63.3(2) я7 Т 4310020000 00(05)-05 ISBN 9965-25-225-4 © Таштемханова Р.М., 2005 © Павлодарский государственный государственный университет им. С. Торайгырова, 2005 2 ВВЕДЕНИЕ Характерной чертой современного состояния исторической науки Казахстана является раскрытие проблемных вопросов с использованием значительного потенциала зарубежных исследований. С обретением государственной независимости созданы предпосылки для раскрепощения отечественной исторической науки. Как известно, развитие советской исторической науки характеризовалось изолированностью ее от мировой науки, усилением государственной идеологии, борьбой с инакомыслием, которые в конечном итоге вели к утверждению в ней антинаучных схем и концепций. В этой связи перед казахстанскими исследователями встала задача объективного воссоздания отечественной истории, которая немыслима без осознания ее в качестве составной части единой и целостной мировой исторической науки. Успешное решение этой задачи стало возможным благодаря деятельности Президента Республики Казахстан Н.А. Назарбаева, направленной на вхождение Казахстана в мировое сообщество в различных сферах жизнедеятельности, включая и научнообразовательную. В связи с этим беспрецедентной в мире акцией стала инициированная им государственная программа «Культурное наследие», обусловившая повышенный интерес отечественных ученых к трудам зарубежных авторов, выработавших свою методологию и методику изучения истории, этнологии и культуры народов Казахстана и Средней Азии [1]. В условиях советской действительности исследования были причислены к разряду запрещенных, они либо никогда не появлялись в стране, либо оказывались зачастую невостребованными в спецхранах. Необходимо отметить, что «всякое идейное течение, носившее тогу официальной доктрины, проходит в своем развитии, по меньшей мере три этапа: революционно-критический, канонический, самокритический (научный). На первых двух этапах преобладают идеологические функции течения, не всегда сопряженные с поиском истины. На третьем этапе, когда течение перестает быть господствующей идеологией, мифы начинают отделяться от рационального значения» [2]. Распад СССР ознаменовал новый этап развития в мировой историографии. Именно в этот период произошли впечатляющие перемены. Историки СНГ отмечают, что одной из таких перемен, возможно, наиболее характерной, наиболее соответствующей веяниям времени, является исчезновение «китайской стены», разделявшей в течение 3 долгих лет западную и советскую историографию, укрепление между ними духа динамического сотрудничества, открытости, отказ от идеологических догм прошлого, разборка громоздких и нелепых завалов времен противоборства «двух мировых систем», включая период «холодной войны», которые принесли неисчислимые беды не только всему миру, народам, участвовавшим в этой «войне», но и привели к колоссальным потерям в исторической науке, разделенной искусственными, в том числе идеологическими, перегородками. Сегодня мировая историческая наука вновь становится единым общественно-научным феноменом, а сотрудничество историков всех стран и континентов вновь возвращает ученым чувство профессионального братства, взаимного уважения, возможность широкого диалога, обмена идеями, позволяет вести подлинно научные дискуссии, без чего нет движения научной мысли [3]. Не осталась в стороне и казахстанская историческая наука: меняется в позитивную сторону историографическая ситуация, предпринимаются попытки переосмыслить наше отношение к зарубежным историкам и их трудам. Отечественные ученые понимают, что успех дальнейшего развития казахстанской исторической науки зависит не только от углубленного изучения собственного исторического опыта, но и от познания наследия мировой историографии. Историческая наука располагает солидным потенциалом исследований о Казахстане англоязычных авторов, работы которых были подвергнуты историческому анализу. Вместе с тем многие направления немецкой историографии, в отличие от англо-американской, остались вне зоны системного научного освещения. В настоящее время отечественными историками осуществляется колоссальная работа по выявлению систематизации и анализу корпуса работ немецких авторов по истории Казахстана второй половины XIX века и начала 90-х годов XX века. Исходя из этого, необходимость создания учебного пособия определяется потребностью времени, обусловившая, в свою очередь, вовлечение в научный оборот исследований немецких авторов, а сопоставительный анализ их с трудами отечественных ученых будет способствовать дальнейшему восстановлению объективной истории казахского народа. Недоступность работ немецких авторов, посвященных изучению истории Казахстана, а также отсутствие книг, учебников по данной проблематике указали на необходимость издания учебного пособия по немецкой историографии отечественной истории. Сказанное определило структурное построение учебного пособия, включающего блок проблемных тем, связанных с организационными основами изучения Казахстана в Германии, историко-этнологическим 4 изучением казахского народа, освещением вопросов силовой модернизации экономики Казахстана в 20-30 годах XX века, установлением вклада остфоршунга в изучение истории и культуры казахского народа (1946-1991 гг.). Предлагаемое учебное пособие – это первый опыт создания пособия по изучению немецкой школы среднеазиеведения и казахстаники (с древних времен до начала 90-х годов XX в.). Каждый раздел пособия сопровождается предисловием с аннотацией и комплексом задач, нацеленных на освоение предлагаемого материала. РАЗДЕЛ I ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ КАЗАХСТАНА ПРЕДИСЛОВИЕ 5 Раздел раскрывает основные этапы истории познания Казахстана в Германии путем анализа деятельности институтов, учебных заведений, их печатных органов и ведущих специалистов. Он содержит анализ источниковой базы теоретико-методологических аспектов исследований немецких авторов, базовых концепций или моделей, используемых ими в теоретико-эмпирических исследованиях. На основе материалов, представленных в этом разделе, следует особо выделить следующие основные положения и выводы: - процесс изучения Казахстана в Германии активизировался во второй половине XIX века, т.к. именно этот период отмечен зарождением и становлением этнографии, истории и других отраслей знания в самостоятельные научные дисциплины. - период со второй половины XIX века до 1933 года (как известно, общий фон немецкой школы среднеазиеведения изменился коренным образом с приходом к власти нацистов) большинство исследователей истории европейской ориенталистики считает классическим периодом в ее развитии. - раскол германской науки на две ветви после падения рейха в 1945 году способствовал созданию и функционированию в Западной Германии ряда советологических учреждений, объединенных термином «остфоршунг», что дословно означает «изучение Востока» и включает всю немецкоязычную советологию Западной Европы. Проблематика региона изучалась в учреждениях остфоршунга, условно разделенных нами на общепринятые три группы: координационные, учебные и исследовательские. - остфоршеры разных поколений выработали свою методологию и методику изучения истории, этнологии и культуры народов Казахстана и Средней Азии. Методологическим ключом для оценки немецкими исследователями советской действительности служил сравнительный анализ данных, получаемых из различных категорий источников. Методология и методы работы остфоршеров с источниками представляются весьма полезными в научноисследовательской деятельности отечественных историков. -изучение истории познания Казахстана немецкими исследователями осуществлялось в три основных этапа (со второй половины XIX до начала ХХ века, с 1917 до конца 30-х годов ХХ века, и с 50-х годов ХХ века до 1991 года), обусловленных не только состоянием процесса накопления, обогащения и осмысления историко-этнографического материалов, но и самим ходом развития мировой истории. 6 Раздел состоит из 2 подразделов: 1) институты, учебные заведения, печатные органы остфоршунга и кадры; 2) источниковая база, методология и методика исследований немецких авторов. В освоении первого подраздела следует: - определить специфические особенности этапов истории изучения Казахстана в Германии; - четко различать три группы учреждений, составляющих организационную структуру остфоршунга; - дать обстоятельный анализ деятельности остфоршунга как составной части международной советологии (советская и постсоветская историография проблемы); - внимательно ознакомится с кадровым потенциалом остфоршунга. В процессе изучения исследовательского механизма остфоршунга необходимо акцентировать внимание на решение следующих задач: - изучить состояние немецкой историографии второй половины XIX-XX вв. (доминанта начального этапа эволюционистской школы, становление и развитие культурно-исторической школы и др.); - раскрыть проблему изучения феномена номадной цивилизации немецкой историографии; - методом исторической компаративистики провести анализ теоретико-методологической базы исследований остфоршеров и отечественных ученых; - выявить инновационные методы немецкой школы среднеазиеведения и казахстаники; - определить специфические особенности методики исследований немецких авторов; - ознакомиться с источниковой базой остфоршеров; - выявить наиболее уязвимые места формационного подхода, обладавшего в условиях советской действительности статусом непререкаемой истины. 1.1. Институты, учебные остфоршунга и кадры заведения, печатные органы Развитие школы среднеазиеведения в Германии имеет давние традиции и в отличие от многих европейских государств было поставлено на прочную организационную основу. Доминирующими направлениями немецкой школы среднеазиеведения являлись тюркология и языкознание, с которых, собственно говоря, начиналось изучение исследуемого региона. С середины девятнадцатого века 7 наблюдался повышенный интерес к азиатским территориям Российской империи. Свидетельством сказанному является издание в 1845 г. «Журнала Немецкого Восточного общества», одного из главных востоковедных печатных органов одноименного общества, образованного тремя годами позже. В журнале публиковались основные научные изыскания немецких авторов по тюркологии, исламоведению и востоковедному источниковедению. Значительную часть публикаций за период с 1830-1870-ые гг. составляют материалы о казахах, содержащие сведения географического и общего историкоэтнографического характера 4, 42. Однако, классическим периодом в развитии истории европейской ориенталистики в целом, немецкой в частности, следует считать вторую половину XIX – начало XX вв. Это время отличается повышенным интересом к изучению Средней Азии и Казахстана, которое, в свою очередь, было обусловлено зарождением, становлением этнологии, истории и других отраслей знаний о человеке в самостоятельные научные дисциплины. В 1869 г. было образовано «Общество антропологии, этнологии и доистории», издававшее специальный журнал по этнологии. Следует отметить, что именно в этот период сформировались научные школы, в особенности в сфере языкознания, оказавшие заметное влияние на развитие новых научных направлений. В крупнейших университетах Германии (Берлинском, Гамбургском, Геттингенском, Лейпцигском, Штутгартском и др.) сосредоточили свою деятельность многочисленные востоковедные организации, кафедры, семинары, каждый из которых имел свой печатный орган. В то же время изданием, аккумулировавшем основные научные труды немецких ученых, стала «Восточная библиография», выходившая в свет с 1887 по 1914 гг. Не подлежит сомнению, что до самого начала Первой мировой войны развитие науки в Германии шло по нарастающей: издательства имели расписанные на годы вперед графики выпуска книг о Востоке; ориенталистские лекции в университетах собирали огромное количество публики; взгляды политиков и общественности Германского рейха были устремлены на Восток, на мир ислама. Появились новые журналы: в Гамбурге – «Ислам» (с 1910 г.) и в Берлине – «Мир Ислама» (с 1913 г.). Следует отметить, что уже в ту пору, в отдельных изданиях предпринимались попытки разработки т.н. «арийской теории», иными словами поиски арийской прародины на Среднем Востоке и в Центральной Азии. В последующее время они привели, в конечном счете, к возникновению псевдонаучных концепций, которые выполняли функции обеспечения идеологической базы нацистского режима. Однако до 1914 г. признаки кризиса германской науки еще не 8 были очевидны 4, 48. В связи с этим следует отметить несомненный вклад немецких тюркологов в годы I мировой войны в развитие европейской ориенталистики. К этой плеяде относятся Вильгельм Юлиус Банг, Карл Броккельман, Иозеф Маркварт и др. Среди них особое место занимает фигура Вильгельма Юлиуса Банга, создавшего научную тюркологическую школу, известную во всем мире. В нее вошли не только немецкие ученые, но и польские, венгерские, французские, турецкие, финские и шведские исследователи. Заняться подготовкой кадров в мировых масштабах позволила научнопедагогическая деятельность В. Банга, работавшего помимо Германии в Англии, Франции и Голландии. Несмотря на то, что научная жизнь Германии в 1920-1930-ые гг. характеризуется в определенной степени активной, В. Бартольд считал уровень востоковедения на данный период гораздо низким в сравнении с довоенной эпохой. На его взгляд, это выразилось в резком уменьшении количества специалистов (особенно молодого поколения), падение интереса к предмету, потере в годы войны научных связей и связанной с этим вынужденной изоляции немецкой науки. Особенно тягостное впечатление произвело на Бартольда падение уровня научных журналов, из которых специалисты обычно черпают информацию о развитии соответствующих исследований. Он имел в виду вышеупомянутый «Журнал германского восточного общества». Нельзя не признать, что мировая война нанесла существенный урон развитию науки, но не все выводы известного востоковеда следует считать бесспорными. По мнению М. Лаумулина, это время явилось водоразделом между двумя эпохами в европейском востоковедении, а Бартольд принадлежал к уходившей. На смену представителям классической ориенталистики приходило новое поколение ученых, которое смело вторгалось в смежные области знания, создало новые направления, доводило отдельные специализации до совершенства. Этот процесс означал смену вех в науке. Также немецкими учеными предпринимались попытки вырваться из изоляции, в которой они оказались вследствие войны. Этот процесс получил выражение в создании новых совместных научных журналов: в 1920 г. в Лейпциге, а затем в Берлине начал выходить «Венгерский ежегодник» – совместное германо-венгерское издание, в котором довольно активно исследовались проблемы тюркологии и истории исследуемого региона. В 1922 году в Висбадене увидел свет «Урало-алтайский ежегодник», ставший впоследствии известным печатным изданием по тюркологии и истории. В это время продолжили свою деятельность редакции таких изданий как «Ежегодник Берлинских музеев» и «Исламский Восток» 9 4, 49. Однако общий фон немецкой ориенталистики, как и науки в целом, коренным образом изменился в 1933 году, с приходом к власти нацистов. Начавшаяся впоследствии Вторая мировая война нанесла колоссальный урон научным кадрам: десятки немецких ученыхвостоковедов погибли на фронте, а после падения рейха в 1945 году начался процесс раскола германской науки на две ветви, которым пришлось существовать и развиваться в совершенно противоположных идеологических условиях. Ряд ученых были вынуждены покинуть Германию и начать работу в Англии и США. Как известно, формирование научных структур в Германской Демократической Республике осуществлялось строго по советским образцам, полностью отображая деятельность, базирующуюся на партийно-государственном диктате с приоритетной ролью централизованного управления научным процессом. В противовес этому в Западной Германии развернули свою деятельность ряд советологических учреждений. Общеизвестно, что на протяжении многих лет понятие «советология» неизменно трактовалась как заведомо предвзятый, ненаучный буржуазный подход к событиям, происходящим как в Советском Союзе, так и в странах Восточной Европы, а самих исследователей, окрещенных «советологами» и «кремлеведами» с ходу заносили в разряд фальсификаторов, стремящихся опорочить и извратить достижения реального социализма. Остфоршунг являлся составной частью международной советологии, которая ранее воспринималась нами как лженаучная дисциплина. Тем не менее, даже в условиях советской действительности, при наличии негативной оценки деятельности советологических школ, не отрицалась необходимость скрупулезного изучения и учета ее своеобразных черт, особенностей. Знание новейших тенденций, форм и методов деятельности советологических организаций и учреждений было необходимо для так называемой аргументированной и эффективной борьбы с антинаучными концепциями, якобы искажавшими советскую действительность. Существовавшее в исторической науке мнение о советологии на сегодняшний день не выдерживает критики. Возросшее, в особенности после второй Мировой войны количество советологических центров было обусловлено огромным интересом к крупнейшей державе, занимавшей одну шестую часть мирового пространства и игравшей значительную роль на международной арене. В Западной Европе наибольшая концентрация советологических центров наблюдалась в ФРГ [5]. 10 Научно-исследовательские институты, учебные центры, семинары, а также союзы и общества, изучавшие проблематику СССР и европейских стран социалистической ориентации, было принято объединять термином «остфоршунг», что дословно означает «изучение Востока» и включает всю немецкоязычную советологию Западной Европы. В этих структурах работали тысячи специалистов в области истории, философии, географии, психологии и педагогики, медицины, языкознания, права, экономики социалистических стран, которые наряду с проведением общественных исследований изучали отдельные республики и регионы СССР. Не составили исключения Средняя Азия и Казахстан. Внимание к проблематике среднеазиатского региона стала особенно усиливаться в 50-60-х г.г. прошлого века в связи с распадом колониальной системы и борьбой за сферы влияния между ведущими государствами мира. Подавляющее большинство остфоршеров в многочисленных исследованиях дало однозначный ответ о неприемлемости советского опыта социалистического строительства в Средней Азии и Казахстане для развивающихся стран Азии и Африки. Немецкими учеными была представлена полная драматизма, детализированная картина социалистического строительства в среднеазиатском регионе. Объективность немецких исследований была воспринята советскими историками как всесторонняя дискредитация социалистического строя. Тенденциозность советской историографии выразилась в признании того, что именно некапиталистический путь развития ранее отсталых народов спас от нищеты и вымирания и поднял их до высот современного прогресса. Самодовольные официальные утверждения о том, что победа социализма в СССР создала новую историческую общность, не знающую национальных антагонизмов, оказались просто иллюзией. Зарубежным исследователям удалось в конце 70-х - начале 80-х годов прошлого столетия представить целую серию прогнозов о неминуемом распаде СССР по линиям границ национальных республик. Первостепенное внимание было обращено на азиатские народы СССР, что нашло отражение в исследованиях видных остфоршеров. Так, ведущий остфоршер Г.Симон писал: «Роль и вес азиатских наций в советском обществе сегодня значительно больше, чем полстолетия назад» 6. Приоритетным для немецкой историографии являлось акцентирование внимания на негативных последствиях социалистического строительства в республиках Средней Азии и Казахстана, приведших к межэтническим конфликтам. Этническая, религиозная и культурная отчужденность среднеазиатского региона, 11 по мнению Г.Опитца, создавала взрывоопасную обстановку 7. Между тем известно, что еще задолго до этого, с начала 50-х годов ХХ века в США и Западной Европе стали создаваться специальные учреждения и программы с целью изучения Казахстана и республик Средней Азии. Практическая заинтересованность государственных структур была подкреплена финансовыми и организационными мерами, что способствовало, в свою очередь, формированию отдельной отрасли советологии - среднеазиеведение. В системе остфоршунга традиционно нет учреждений специально ориентированных на Казахстан и республики Средней Азии. Исключение составлял Туркестанский рабочий кружок, деятельность которого связана с 1953 по 1964 гг. Вместе с тем, проблематика региона пристально изучалась в таких крупных заведениях остфоршунга, как Федеральный институт по изучению Востока и международных отношений в Кельне (Г.Брэкер, Г.Бруннер, К.О.Ведекин, А.Фон Борке, Г.Симон, Э.Шнайдер и др.). Институт Восточного права Кёльнского университета (Б.Майснер, Д.Френцке, А.Ушаков), Немецкий институт по изучению экономики в Западном Берлине (М.Е.Рубан), Институт Восточной Европы западноберлинского Свободного Университета (Р.Левенталь, К.Вестен, Г.И.Глесснер), Швейцарский институт Востока в Берне (Л.Ревез) и другие 5, 11. В крупных советологических публикациях по национальной проблематике, изданных, в особенности, в последнее десятилетие прошлого века, в обязательном порядке содержался анализ положения дел в республиках Средней Азии и Казахстана. В западной историографии публикации по какой-либо одной республике Советского Востока немногочисленны. Это обусловлено тем, что советология рассматривала регион в силу единой исторической традиции как целое, разъединенное советским правительством для облегчения экономического, политического контроля. Среднеазиеведение - это самостоятельная отрасль советологии, изучавшая Казахстан и Республики Средней Азии. Историческая наука располагает солидным потенциалом исследований англоязычных советологов, работы которых были подвергнуты анализу отечественными учеными разных поколений. Вместе с тем проблемы истории республик Средней Азии и Казахстана в немецкой советологии не стали до настоящего времени предметом специального целостного изучения. В этой связи огромный интерес для казахстанских ученых представляет система остфоршунга и проблемы среднеазиеведения. В пользу актуальности постановки этой проблемы 12 свидетельствует то, что немецкоязычное среднеазиеведение является вторым после англо-американского, располагая самой богатой во всем мире традицией научной ориенталистики. В марксистской литературе понятие остфоршунг отождествляли с немецкоязычной советологией. Соглашаясь с этим, следует отметить, что традиционный германский остфоршунг хронологически значительно старше и тематически шире советологии. Проблемы развития остфоршунга в Германии можно рассматривать с двух позиций. Первая связана со становлением, оформлением ее структурно-организационных единиц-обществ, учреждений, институтов. Вторая позиция определяется разработкой основных базовых концепций, с помощью которых западные эксперты анализировали, трактовали те или иные этапы истории СССР (включая и среднеазиатский регион), различные аспекты развития советского общества. При этом хотелось бы особо обратить внимание на то, что история становления обществ и организации остфоршунга не всегда хронологически совпадала с разработкой его концепций и идей. Попытка проанализировать оба выделенных аспекта предопределила своеобразный подход в раскрытии проблем предлагаемого исследования. Организационная структура остфоршунга условно представлена тремя группами учреждений: координационные, учебные и исследовательские. К первой группе относится созданный в 1953 году федеральным министерством внутренних дел ФРГ Комитет по координации изучения Восточной Европы, в задачи которого входит координация деятельности институтов - членов комитета, обмен информацией о крупных исследовательских проектах и мероприятиях, обеспечение связи с ведомствами, центральными научными организациями ФРГ и институтами бывших социалистических государств, решение проблем финансирования и обеспечения кадрами институтов - членов комитета. К числу ведущих специалистов Комитета относился Арнольд Бухгольц, научная деятельность которого связана с многочисленными организациями остфоршунга. До вступления в Комитет он работал в качестве редактора журнала «Остойропа - Натурвиссеншафтен» («Osteuropa - Naturwissenschaften» - Stuttgart), сотрудником журнала «Модерне Вельт» («Moderne Welt - Koeln») и «Остойропа» («Osteuropa» - Stuttgart). Арнольд Бухгольц был ученым секретарем Немецкого общества по изучению Восточной Европы (с 1957 г.), сотрудником Федерального института по изучению марксизмаленинизма института советологии (с 1966 г. – Федеральный институт 13 по изучению Востока и международных отношений). Будучи специалистом в области истории развития науки, он руководил сектором по развитию науки и образования 8. Позднее, в первой половине восьмидесятых годов А. Бухгольц явился одним из основателей и координаторов Рабочей группы по региональным и национальным проблемам в Советском Союзе. Однако, основной период его жизнедеятельности связан с Комитетом, в котором он возглавил постоянный секретариат по координации изучения Восточной Европы в учреждениях, поддерживаемых федеральным правительством. По мнению Арнольда Бухгольца, согласно первоначальному замыслу регулирование исследований ограничивалось только лишь крупными институтами. Вне сферы координации находились университетские институты, а следовательно и специально созданные в университетах кафедры истории, права и других дисциплин. Преимущество новых организационных условий состояло в том, что спектр тем в нынешней системе восточно-европейского исследования стал существенно шире, чем это было в случае институционального плюрализма 9. Заказы на исследования со стороны Министерства ФРГ координировались созданным в 1974 г. под эгидой МИД «Межминистерским сообществом по изучению Восточной Европы» и согласовывались с планами работы институтов. Комитет проводил заседание совместно с двумя важными координационными учреждениями: Немецким обществом по изучению Восточной Европы и обществом по изучению ЮгоВосточной Европы. Первое в своих рядах насчитывало около 700 членов и не ограничивало сферу своих действий лишь территорией ФРГ, распространив ее и на Западный Берлин, именно там в октябре 1963 года по общим руководством тюбингенского профессора В. Маркерта состоялась очередная ежегодная сессия, которая была в то же время и юбилейной, так как совпала с 50-летием существования общества. Это учреждение начало свою деятельность с 1913 года в Берлине, с первоначальным наименованием «Немецкое общество по изучению России». Основателем общества стал Отто Хетч, оказавший впоследствии значительное влияние на формирование в ФРГ советологии и создание концепции «русско-советского колониализма» в Средней Азии. Как известный тюрколог и советолог, он начал публиковаться по проблемам Русского Туркестана еще до Первой мировой войны, а в 1914 году посетил Туркестан. Отто Хетч известен еще как первый редактор журнала «Остойропа» (1925-1931 гг.). В своем программном докладе по поводу образования немецкого общества, обосновывая 14 необходимость изучения Российской империи и постановки дела на серьезную организационную основу, в частности, отметил: «Вряд ли можно сомневаться, что для нашего познания России, ее истории и современности, нужно делать гораздо больше, чем делалось до сих пор…Много говорят о большом значении России для Германии в политическом и экономическом отношении. Но ведь экономика и политика только часть самой страны… Мы мало знаем о русском государственном мышлении, о панславизме, о русском национализме» 10. Создание общества, послужившего центром, вокруг которого возникли и создавались другие общества, отдельные лаборатории, институты, было обусловлено, прежде всего, практическими потребностями экономических и политических отношений двух государств. Вместо разговора о «России – загадке» решено было начать рациональное и всестороннее ее изучение. Поэтому потребовалось организационное оформление разрозненных, случайных, хотя и достаточно основательных исследований о Российской империи. В период первой мировой войны качественного развития остфоршунга не произошло, поскольку велись, в основном, острые публицистические дебаты, особенно о целях Германии в данной войне, а не разработка конкретных научных проблем. Тем не менее, за время войны были созданы еще несколько центров остфоршунга: Институт по восточно-европейской экономике в Кенисберге (1916 г.), Институт Восточной Европы (1918 г.); в Гамбургском институте возникла кафедра по изучению культуры и истории России 11. Октябрьская революция внесла радикальные перемены в ориентации, цели и методологию остфоршунга. Главным объектом изучения стала деятельность Советской власти. В 1918 году «Немецкое общество по изучению России» возобновляет свою работу, получив название – «Немецкое общество по изучению Восточной Европы». В 20-е годы ХХ века деятельность общества активизировалась, что не в последнюю очередь было связано с притоком эмигрантов из СССР. Продолжается более дифференцированная институционализация, создаются новые организационные структуры. С 1933 года до окончания Второй мировой войны остфоршунг был подчинен разработке теории и практических рекомендаций, служивших обоснованием и руководством к действию огромной гитлеровской машины, действия которой были направлены на завоевания мирового господства. Эти годы являются наиболее мрачными в истории остфоршунга, далекими от подлинно научного 15 развития 12. Крупные ученые, представители самых различных исторических дисциплин, вынужденно или добровольно занимались поисками «нордических элементов» при изучении различных стран и эпох, весьма отдаленных от Германии в современном понимании 4, 50. Нацистское государство совместно со службой безопасности рейхсфюрера СС (СД) создало специальный «Остфоршунг», а также при Главных управлениях СС особые исследовательские институты в Берлине и Франкфурте-на-Майне, известных под названием институтов по вопросам наследственности. Закономерным результатом такой политики явилось образование в декабре 1933 года фашистского Северо-Восточного германского исследовательского общества (СВГИО), генеральным директором которого стал историк, профессор А. Брахман, а заместителем его коллега Г. Аубин. СВГИО подразделялась на областные комиссии по странам, являющимися объектами экспансионистских устремлений германского империализма, среди которых значились советские республики. Главными направлениями исследовательской деятельности СВГИО были проблемы формирования оппозиции среди национальностей СССР. Большую роль в организации «Национального комитета туркестанского единства» сыграл известный среднеазиевед Герхард фон Менде. Он не только заложил основы изучения национальной политики Советской власти в Средней Азии и Казахстане, но и впоследствии стал основателем Института Восточной Европы в Дюссельдорфе, явившегося одним из эмигрантских центров. В этой связи хотелось бы отметить, что многие эмигранты из СССР работали в системе остфоршунга. Среди них – Всеволод Скородумов, западногерманский советолог, автор одного из первых исследований о масовых репрессиях в 1930-х гг. в Казахстане 13. В 1960-1970-ые гг. в исследовательских центрах Германии, а также Великобритании, Турции и США работал западный советолог Тимурбек Давлетшин, известный своими работами о колониальной политике СССР 14. Возвращаясь к деятельности Г. фон Менде, необходимо еще раз подчеркнуть, что он был одним из руководителей функционировавшего в г. Мюнхене Института по изучению истории и культуры СССР. К числу его учеников и сотрудников принадлежали не менее известные остфоршеры Баймурза Хайит и Вали Каюм-хан. В этой связи следует также отметить, что научно-публицистическая жизнь Германии 1920-1940-х гг. связаны с именем Мустафы Чокаева, который издавал в Берлине два журнала – «Яны Туркестан» (1927- 16 1936 гг.) и «Яш Туркестан» (1929 - 1939 гг.), и вышеупомянутого Вали Каюм-хана, редактора издания «Милли Туркестан» (1942-1944 гг.) и «Милли Адибиет Туркестан» (1943-1944 гг.). Как известно, в 1941 году при деятельном участии Г. фон Менде был образован Туркестанский легион. Впоследствии значительным исследованием по национальным военным формированиям в Германии, в том числе Туркестанскому легиону станет книга западногерманского историка, специалиста по истории Второй мировой войны Патрика фон Мюлена «Между свастикой и советской звездой» 15. Свидетельством единства научной деятельности по изучению Средней Азии и политики нацистского государства стало основание в 1939 году Восточного Института при Берлинском университете, осуществлявшего подготовку специалистов для армии и спецслужб. В 1942 году «Германское востоковедное общество» возглавил нацист В. Вюст, а Р. Ольцша открыл в Дрездене так называемую «школу мулл», ориентированную на нужды войны 4, 51. С разгромом фашистского режима начинается новый этап в развитии остфоршунга. В послевоенном периоде его истории целесообразно выделить, на наш взгляд, несколько наиболее значимых своеобразных, временных вех, каждая из которых обусловлена спецификой ситуации, как в самом остфоршунге, так и главном объекте его исследований – в Советском Союзе. 1949-1953 годы явились периодом возрождения остфоршунга. В публикациях, посвященных ретроспективному анализу своей истории, остфоршеры часто обращаются к этому периоду, ключевому для судеб Федеративной Республики Германии. У истоков возрождения остфоршунга - точнее, его советологической части – стоял Клаус Менерт, известный и очень почитаемый среди остфоршеров исследователь. Это дает нам право некоторого отступления, связанного с освещением основных этапов его биографической и научной деятельности. Клаус Менерт принадлежит к той плеяде западных советологов, происхождение и семейные корни которого, согласно его слов «уходят корнями в немецкую и русскую землю». Потомок немецких переселенцев, Менерт родился в октябре 1906 года в Москве. Его отец являлся совладельцем литографской фабрики. Дед Менерта – по матери – бывший владелец кондитерской фабрики «Эйнем» (ныне – это известная фабрика «Красный Октябрь»). После смерти отца в годы I мировой войны семья Менерта перезжает в Германию. Начиная с 1925 года Клаус Менерт стал активно заниматься историей, обучаясь в Тюбингене, Мюнхене, Берлине и 17 Беркли (Калифорния, США). В 1928 году в Берлине он блестяще защитил диссертацию по проблеме влияния русско-японской войны на политику ведущих государств, получив степень доктора философии. Дальнейшая научная жизнь связана с системой остфоршунга. С 1931 по 1933 гг. К. Менерт являлся генеральным секретарем Немецкого общества по изучению Восточной Европы, осуществляя одновременно руководство редакцией журнала «Остойропа». Пятнадцать лет своей жизни К. Менерт провел за границей: жил в Советском Союзе, Америке, Китае, девять раз он объехал земной шар. В книге «Германская точка зрения» остфоршер выразил свое неприятие к фашистскому режиму, поскольку «истеричность, идеологическая путаница, фанатический иррационализм и постыдный антисемитизм Гитлера» действовали на него «отталкивающе» 16. Однако его искреннее признание в антипатии к нацизму подверглось сомнению, со стороны советских историков, более того они обвинили его в пособничестве шпионажу. По мнению В.Е. Лавошникова, великолепное знание русского языка, законодательной системы Советского Союза и пр., было использовано для получения так называемой шпионской информации, которую московский корреспондент «Мюнхенер нойесте нахрихтен» Менерт с 1934 по 1936 гг. передавал профессиональному разведчику Гильгеру во время посещений германского посольства 17, 68. Далее отмечалось, что по поручению того же Гильгера он посещал посольство США в Москве, «собирая шпионские сведения о советско-американских отношениях» с приобщением к этой «деятельности» своей супруги–американки 17, 68. Поэтому приглашение в 1936-1937 гг. Менерта для преподавательской работы в университете Беркли (США) расценивалось советскими обществоведами как дань службе в германской и японской разведке. Во время Второй мировой войны он работал профессором Шанхайского университета «Сент Джонса», а также по поручению немецкого посольства издавал газету «ХХ век». Наряду с научной деятельностью в Азии Менерт являлся корреспондентом газет «Ангрифф» («Атака») и «Брауне пост» («Коричневая почта»). После окончания войны он стал членом правления Немецкого общества по изучению Восточной Европы и главным редактором его печатного органа. Вплоть до ухода на заслуженный отдых (1972 г.) профессор Менерт являлся директором института политических наук Высшей технической школы в Аахене, а также сотрудником «Рабочего кружка по вопросам Востока-Запада». Имя Клауса Менерта, крупного остфоршера, автора ряда работ по 18 истории Советского Союза, было известно далеко за пределами Германии. В рамках исследуемой проблематики наибольший интерес представляют работы «Азия, Москва и мы» (Штутгарт, 1956), «Советский человек» (Гамбург, 1961), «Германская точка зрения» (Штутгарт, 1967). Наряду с известными советологами (В. Коларц, Сетон-Уотсон, П. Пайпс и др.) ему удалось сформулировать основные постулаты концепции «советского колониализма». По его мнению, советская власть не только не сохранила, но и продолжила колониальную политику в отношении среднеазиатских республик. В значительном ряде работ К. Менерт предпринял попытку осмыслить опыт постреволюционной истории народов исследуемого региона. В русле концепции «цены развития» он рассматривал последствия социалистического строительства в республиках Советского Востока. Несмотря на то, что К. Менерт принадлежал к числу типичных представителей того поколения советологов, которое было вовлечено в противоборство «холодной войны» и в котором четко обозначились неприятие тоталитарного режима Советской власти, ему все же таки удалось раскрыть с объективных позиций целый ряд проблем истории исследуемого региона. Возвращаясь к истории общества, следует сказать, что оно возобновило свою работу в ноябре 1949 года в Штутгарте. По мнению историка В.И. Салова, именно это общество организационно объединяет всех остфоршеров ФРГ 18, 67. В нем действовали специализированные группы по истории, педагогике, политологии, праву, экономике и славистике. Общество, занимаясь координацией международных советологических связей, организовывало конференции, собрания, симпозиумы и коллоквиумы, выступало инициатором нескольких международных форумов советологов. Важной вехой в послевоенной истории остфоршунга (разумеется, мы выделяем временные точки в целях более выпуклого показа деятельности остфоршунга достаточно условно) можно считать 1963 год. Мы уже упоминали выше, что в этот год отмечали пятидесятилетие Немецкого общества по изучению Восточной Европы. В юбилейных материалах провозглашались идеалы Общества: объективное освещение и оценка событий, стремление к взаимопониманию и духовному обмену, признается «неизбежность соседства с Востоком». Исследование различных проблем Советского Союза начинает осуществляться более активно. Всплеск публикаций о Советском Союзе приходится на 1967 год, когда в СССР отмечался полувековой юбилей Октябрьской революции. Исходя из теории тоталитаризма, ведущие остфоршеры представили объективную 19 картину истории СССР. Это были монографии, серия статей, размещенных в периодических органах Немецкого Общества по изучению Восточной Европы, солидных и авторитетных в советологическом мире журналах: «Остойропа» (Восточная Европа), «Остойропа рехт» (право), «Остойропа – виртшафт» (экономика). Среди них следует особо выделить журнал «Остойропа» (Восточная Европа), появившийся на свет в 1925 году. Довоенная жизнь этого издания продолжалась с 1925 по 1939 гг. Она вместила десятки статей и обзоров, посвященных политической жизни Советского Туркестана. Строго говоря, новый журнал качественно отличался от своих научных собратьев. Этот журнал стал фактически первым в Германии политическим изданием. Среди первых редакторов журнала были исследователи Средней Азии дореволюционного и советского периода (О. Хётч, К. Менерт), а среди авторов – немецкие тюркологи и востоковеды (Г. фон Менде, И. Бенцинг, Г. Клейнов) и представители тюркских националистических кругов (Хаким-бей, У. Темир, Арслан Субутай). В общем и целом, суть большинства публиковавшихся в «Остойропе» материалов о Туркестане была направлена на разоблачение большевистской доктрины в отношении мусульманских республик СССР. Это направление, кстати говоря, звучало диссонансом с проводившейся в Веймарской республике и гитлеровской Германии политикой сближения со сталинским Советским Союзом. Возможно, что это было одной из причин закрытия журнала 4, 50. Как известно, возобновление его издания связано с началом деятельности немецкого общества по изучению Восточной Европы в послевоенный период. Благодаря стипендии этого Общества в 1950-1956 гг. осуществлял свою научно-исследовательскую работу Баймирза Хайит, которого затруднительно отнести к какой-либо национальной историографической школе: получив советское образование, он успешно работал в ФРГ и Турции. Вряд ли есть необходимость подробно освещать биографию ученого, напомним лишь то, что Баймирза Хайит (р. 1917), узбек по происхождению, который в годы Второй мировой войны попал в плен и вступил в Туркестанский легион. После войны он остался в Западной Германии. Огромную роль в его послевоенной жизни сыграл один из старейших среднеазиеведов Герхард фон Менде. Благодаря его деятельному участия Б. Хайт закончил Мюнхенский университет, где с 1947 по 1950 гг. изучал ислам, классические восточные языки, историю и славянские языки. Образование и диплом, полученные им в СССР, считались недействительными в Европе, поэтому Хайит был вынужден пройти полный курс обучения в Мюнхене, результатом которого явилась диссертация «Национальные правительства Коканда 20 и Алаш-Орды» 19. Как мы упоминали выше, в 1950-1956 гг. стипендия Немецкого общества по изучению Восточной Европы позволила Хайту заняться научно-исследовательской работой. Это стало временем активного сотрудничества с печатным органом Общества – журналом «Остойропа»». Будучи очевидцем событий туркестанской истории 1920-1930-х гг., он опубликовал целый ряд статей, которые впоследствии послужили основой для издания значительного количества монографий, основным содержанием которых являлась теория советского колониализма. Даже в 1980-ые гг. в теоретическом и концептуальном отношении Б. Хайит продолжал оставаться на уровне 50-х – начала 60-х гг. ХХ века, когда были написаны его первые работы. Свидетельством сказанному явилась известная монография «Туркестан в сердце Евразии», в которой крупным планом обозначились два тезиса: Туркестан – жертва колониальной экспансии русско-советского империализма, тезис, который перманентно пронизывает все его работы, и второй – Туркестан – пропагандистский полигон для завоеваний симпатий в пользу советско-коммунистических режимов» 20. Изучение демографических, экономических и социальных процессов в 19701980-ые гг. позволило Б. Хайиту сделать выводы о назревающем кризисе в регионе Средней Азии и Казахстане. Как известно, вторая половина 80-х годов прошлого столетия подтвердила основные прогнозы советолога. Следует отметить, что Хайит внес заметный вклад в историю изучения региона, заняв особое место среди западных исследователей. Как полагает сам ученый, это во многом объясняется предыдущей биографией, непосредственным знакомством с объектом исследования и образом «борца с русским коммунизмом». Хайит неоднократно старался привлечь внимание общественности, особенно в странах исламского мира, к положению в Средней Азии. В 1953 г. он посетил Турцию, Пакистан и страны Южной Азии, где выступал в средствах массовой информации с «туркестанской проблемой». Хайит участвовал во многих конференциях, в частности в октябре 1964 г. выступил с докладом в Египте на конференции Движения неприсоединения, в марте 1965 г. – в Индонезии на Исламской конференции стран Азии и Африки, в 1974 г. – в Вашингтоне на конференции Всемирного антикоммунистического единства и регулярно в течение многих лет – на международных тюркологических конференциях в Турции. После смерти своего наставника профессора Г.ф. Менде и закрытия Восточно-европейского исследовательского института, в котором Хайит с 1954 по 1964 гг. возглавлял отдел «Туркестан и 21 народы Востока», он перенес свою научную деятельность в Турцию, где его идеи нашли самый живой отклик 21, 41. Вместе с тем Хайит по-прежнему продолжал, хотя и в меньших масштабах, сотрудничать с остфоршунгом и публиковал свои статьи в «Остойропа». Таким образом, Хайит - среднеазиевед известен как чрезвычайно плодовитый исследователь, труды которого, а их насчитывается более 200, издавались в ФРГ, Нидерландах, Великобритании и Турции. Конечно, не все работы автора лишены недостатков, которые отмечались в рецензиях западных коллег (идеализация тюркского прошлого с присущей склонностью к русофобии и т.д.). Так, остфоршер К. Ведекин отдельные работы Хайита охарактеризовал как экстремистские по своей направленности. В то же время большого внимания заслуживало наличие обширной источниковой базы исследований Б. Хайита, внесшего заметный вклад в западную историографию Средней Азии. Возвращаясь к вопросу о деятельности общества следует отметить, что наиболее важные проблемы остфоршунга рассматривались на ежегодных конференциях, организованных Немецким обществом по изучению Восточной Европы, ставших впоследствии традиционными. В рамках исследуемой проблематики представляют интерес конференции, состоявшиеся в 1984 г. по теме: «Советский Союз в 1984 г.: взгляд в прошлое и будущее», «Общественно-политическое развитие Советского Союза», «Проблемы национальностей в Советском Союзе». В результате проведения последней конференции была сформирована Рабочая группа по изучению региональных и национальных проблем в Советском Союзе, Восточной и Юго-Восточной Европе. Главная цель конференций и всей деятельности общества заключалась «в объективном научном анализе, благодаря которому предполагалось внести вклад в информирование международной общественности по всем важным вопросам политики, экономики и культурной жизни восточноевропейских стран 22. Более того, придавая большое значение институциональным контактам на международном уровне, Х. Кениг, обращаясь к участникам советологической конференции, посвященной пятидесятилетию журнала (1975 г.), отмечал: «Мы должны всегда помнить, что немецкий остфоршунг является составной частью международного остфоршунга» 23. В связи с этим по инициативе канадской ассоциации советологов и при активной поддержке англоамериканской и западногерманской ассоциаций в 1974 г. на международном конгрессе советологов в Канаде был создан «Международный комитет изучения советских и восточно- 22 европейских проблем». Первым президентом был избран канадский советолог Адам Бромке. В комитет входили по одному (в некоторых случаях – по два) представителю от каждой национальной ассоциации и избирался он сроком на пять лет. В 1980 г. в ФРГ на втором Международном конгрессе президентом комитета был избран Оскар Анвейлер – вицепрезидент «Немецкого общества по изучению Восточной Европы», специалист по развитию образования и культуры восточноевропейских стран. Оскар Анвайлер известный в советологическом мире исследователь, занимавший руководящие посты в системе остфоршунга: президент Общества по сравнительному изучению педагогических систем в европейских странах в Лондоне (в 1973 г.), председатель директората и директор-распорядитель Восточного бюро союзного центра политического образования в Кельне (до 1974 г.), член ученого совета Центра по изучению независимой литературы и общественных движений в Восточной Европе при Бременском университете и совета фонда Немецкого института международных педагогических исследований, член ученого директората Федерального института по изучению Востока и международных отношений в Кельне. Научному перу О.Анвайлера принадлежат многочисленные труды по проблемам развития образования в странах Восточной Европы, в том числе и СССР 24. Основная деятельность комитета заключалась в экономии финансов и времени остфоршеров путем устранения дублирования тематики исследований: преодолении узости средств финансирования и конкурентной борьбы с представителями других научных дисциплин (учреждений); в поддержке ученых различных стран, работающих над наиболее актуальными проблемами развития восточно-европейских стран, а также ученых, разрабатывающих новые аспекты методологии и методики исследований; в улучшении организации публикаций научной продукции; в быстрейшей адаптации тех, кто недавно пришел в остфоршунг; в разработке тематики наиболее актуальных проблем политико-идеологических дискуссий в русле концепции «Восток-Запад»; в преодолении коммуникационных трудностей; в улучшении организации регулярной информации о работе различных ассоциаций и институтов остфоршунга. Для этого при комитете был создан специальный Информационный Центр. Перспективными задачами комитета явились консолидация и дальнейшее улучшение международного сотрудничества в исследовательской области. Аналогичным образом была организована деятельность и 23 общества по изучению Юго-Восточной Европы, имевшего в своих рядах около 500 советологов ФРГ, Западного Берлина и Австрии, специализировавшихся на изучении социалистических стран ЮгоВосточной Европы, Греции и Турции, а также ряда региональных координационных учреждений. Еще один тип координационных учреждений остфоршунга представляет «Восточное бюро» Федерального центра политического образования - сугубо правительственной пропагандистской организации боннского министерства внутренних дел, занимавшейся политическим воспитанием граждан ФРГ (25, 16-17). В задачи бюро входило представление широкой информации по идеологии, экономике, праву, политической системе, общественной структуре и историческим основам коммунизма, как советологам, так и учителям, государственным чиновникам, офицерам бундесвера и полиции, священнослужителям, предпринимателям, партийным функционерам и журналистам. С этой целью проводились различные симпозиумы, заседания, семинары и курсы, издавались специальные разработки и методические материалы. Одним из самых массовых печатных трибун остфоршунга являлись еженедельник «Парламент» и особенно его научное приложение АПЦет (Из политики и новейшей истории). Вторая группа учреждений остфоршунга представлена учебными университетскими институтами, центрами и семинарами. В 1951 году в соответствии с рекомендацией Совета по научным исследованиям ФРГ был создан институт Восточной Европы при Западноберлинском университете. Он принадлежит к наиболее старым и значительным институтам такого рода во всем мире, действуя как междисциплинарное учреждение, наделенное организационной самостоятельностью. Этот институт имел свое начало с 1902 года, когда был создан семинар по восточноевропейской истории в Берлинском университете и благодаря этому основана не только новая дисциплина, имеющая свой объект изучения, но тем самым академически структурно определена новая форма изучения Восточной Европы. Создание Берлинского семинара по восточноевропейской истории и страноведению способствовало образованию в 1907 г. Венского семинара по изучению истории Восточной Европы, в 1908 г. – Колониальный институт в Гамбурге, в 1913 г. – Институт судоходства и всемирного хозяйства в Киле, а также Германское общество по изучению Востока, на создание которого особо настаивали немецкие историки. Возвращаясь к истории института Восточной Европы при Западноберлинском университете следует отметить, что это многопрофильное учреждение, объединяющее девять различных 24 отделов, некоторые из которых делятся в свою очередь на сектора (славистика, история, право, экономические науки, страноведение восточноевропейского региона, социология и философия, система образования в странах Восточной Европы, балканистика, медицина в Восточной Европе, а также центр сбора документального материала по СССР). Институт являлся образцом сотрудничества между США и Западной Европой. Меценаты из Америки через фонды Форда и Рокфеллера к 1962 г. вложили в развитие института (кроме субсидий сената Западного Берлина) 104,4 тыс. марок. Поле исследовательской деятельности сотрудников института было весьма обширным: изучение культурной, правовой, экономической, общественнополитической жизни в странах Восточной Европы и, прежде всего, в СССР. В 80-х годах ХХ века в институте насчитывалось 75 ученых, в том числе 32 профессора, 30 студентов и 45 технических сотрудников. В задачи института входила подготовка научных кадров для решения собственных задач, а также для государственного аппарата, промышленности, средств массовой информации и др. Здесь получили образование многие специалисты по остфоршунгу, работавшие в ФРГ и Западном Берлине. В институте активно исследовались экономические проблемы СССР и ГДР, велось сравнительное изучение экономических систем, права, транспортной политики, проблем СЭВ, торговли Восток-Запад. Широко велись исследования в области славистики, истории, политологии, этнографии, социологии, философии, педагогики, медицины. Результаты исследования отражались в публикациях, которые были представлены шестью сериями (исторической, славистской, экономической, философско-социологической, юридической и педагогической), а также в докладах, использовавшихся при составлении учебных программ, в семинарах, организованных союзами предпринимателей, профсоюзами и другими организациями. В качестве определяющей здесь разрабатывалась проблема «Индустриализация и общество в Советском Союзе». В печатном органе института «Forschungen zur osteuropaeischen Geschichte» размещали свои статьи известные американские и английские советологи. К наиболее авторитетным и активным университетским центрам остфоршунга принадлежал институт по изучению права Восточноевропейских стран при Кельнском университете. Значительное время он находился под влиянием одного из ведущих остфоршеров - Бориса Майснера. Общественная и научная деятельность Бориса Майснера настолько многогранна, что не позволяет нам представить полный послужной список. Уроженец г. Пскова, Майснер родился в 1915 г. в семье судьи. Обучаясь в 25 предвоенные годы (1932-1938 гг.) в Тартуском университете, он получил диплом экономиста. Затем изучал юридические науки в Дерпте и Познани. Специализируясь на изучении восточноевропейских государств, он успешно сдал экзамены на рефендария. В годы Второй мировой войны он тесно сотрудничал с нацистским государством. Послевоенный период связан как с дипломатической службой, так и научно-исследовательской деятельностью в Гамбургском университете, Немецком Обществе по изучению Восточной Европы. В дипломатической службе следует выделить 1956-1958 гг., когда Майснер работал первым секретарем посольства ФРГ в Москве, а в последующие годы – ведущим сотрудником восточного отдела Министерства иностранных дел. Примечателен факт того, что Майснер был членом делегации ФРГ во главе с К. Аденауэром на переговорах в Москве. Российское происхождение, дипломатическая служба в Советском Союзе оказали заметное влияние на научноисследовательскую деятельность Б. Майснера – остфоршера. Он является автором многочисленных трудов по внешней и внутренней политике Советского Союза, а в рамках исследуемой проблематики научный интерес представляют работы по национальным отношениям. Как мы уже отмечали выше, значительная часть его жизни (1964-1984 гг.) связана с институтом по изучению права Восточно-Европейских стран при Кельнском университете, который был членом Комитета по координации изучения Восточной Европы. Особое внимание уделялось изучению хозяйственного и внешнеторгового права социалистических государств Восточной Европы, правовых аспектов и сотрудничества между Востоком и Западом. При участии вышеупомянутого советолога Бориса Майснера в 1959 году на базе «Семинара по изучению политики, общества и права Восточной Европы» был основан институт по изучению права, политики и общества социалистических стран при Кильском университете. Институт главным образом занимался изучением вопросов общественного экономического строя, политики и права таких стран, как СССР, ГДР и ПНР. В системе остфоршунга значительное место занимает Мюнхенский университет, в котором функционировали институты по изучению экономики и общества в странах Восточной и ЮгоВосточной Европы, Содружество по изучению стран Восточной и Юго-Восточной Европы, Институт политической науки, Институт истории стран Восточной и Юго-Восточной Европы и др. В рамках этого университета была создана Высшая школа политики, в которой долгие годы преподал известный остфоршер 26 Гюнтер Вагенленер. Он имел большой опыт преподавательской работы, поэтому его часто приглашали в качестве преподавателя в университеты США и Канады. Разносторонние научные интересы (политология, экономика, социология, история) отличали Г. Вагенленера от своих коллег 26. Помимо своей основной деятельности он совмещал пост президента западногерманской секции Европейского объединения журналистов в Бонне, являясь редактором его печатного органа – журнала «Евросигнал» («EuroSignal» - Bonn). Университетские институты и семинары по истории стран Восточной Европы кроме перечисленных имелись в Бонне, Гейдельберге, Гиссене, Дюссельдорфе, Франкфурте-на Майне, Майнце, Марбурге, Мюнстере, Тюбингене и Эрланген-Нюрнберге. Наряду с задачами исследовательского характера учебные университетские институты занимались подготовкой специалистовсреднеазиеведов. К ним, как и всем остфоршерам, предъявлялись широкие и разнообразные требования. По мнению И. Бохенски, остфоршер должен был иметь законченное высшее образование (причем университетское) в области философии, социологии, истории, юридических наук; сверх того он должен был еще три года изучать русский язык и историю СССР, марксизм-ленинизм, историю КПСС и ее организационную структуру. От среднеазиеведов соответственно требовались дополнительное знание одного из национальных языков (узбекского или казахского), истории и культуры народов региона. Однако в среде советологов, как признавался Бохенски, оказывалось немало «лжеспециалистов» далеких от науки, и, наконец, политики и журналисты, которые полагают, что они могут компетентно судить обо всем 27. Последнее не имеет никакого отношения к известному представителю немецкого среднеазиеведения Ильзе Циртаустас, окончившей в 1958 г. отделение тюркологии Гамбурского университета. Она является автором большого количества исследований по тюрко-монгольским языкам и литературе. Наряду с казахским языком, Циртаустас прекрасно владеет узбекским языком. Вместе с Ширин Акинер, сотрудником отдела по Средней Азии Лондонского университета, она присутствовала на первом Международном семинаре-совещании переводчиков узбекской литературы, проходившем в октябре 1984 г. в Ташкенте. Нынешняя научная деятельность Ильзы Циртаустас связана с Вашингтонским университетом (г. Сиэтл), где осуществляется подготовка к изданию «Казахско-английского словаря», который должен значительно превосходить аналогичный словарь Б. Шнитникова по многим 27 параметрам 27, 42. В учебных заведениях Германии получили образование ведущие советологи Роланд Хан и Вольфганг Эйле, центральной темой исследования которых стала история освоения целины. В 1962 г. А. Эйле защитил диссертацию по данной проблеме 28. Эта тема нашла отражение в работе Р.Хана, в которой с объективных позиций освещаются негативные последствия освоения целины в Казахстане 29. Тем не менее, подготовка специалистов высшей квалификации сосредоточилась в американских университетах. Как известно, многие советологи из европейских государств, в том числе из ФРГ, получили докторскую степень в США 27, 44. В то же время имели место отдельные случаи получения образования в европейских университетах. Так, известный остфоршер Гюнтер Хедткамп в 1954 г. получил степень доктора в Парижском университете, четырьмя годами позже в Гисенском университете защитил диссертацию на право чтения лекций в немецких университетах. Все последующие годы он активно изучал проблемы сельского хозяйства в странах Восточной Европы, при этом занимал руководящие посты в системе остфоршунга: руководитель семинара стран Восточной Европы при Институте по изучению экономики и общества в странах Восточной и Юго-Восточной Европы (1973 г.); директор мюнхенского Института Восточной Европы (1974 г.); председатель комитета по сравнению экономических систем при Обществе экономических и социальных наук; член президиума Немецкого общества по изучению Восточной Европы 30. Если общества остфоршунга выполняли, в основном, функцию координации научных исследований, то непосредственная разработка различных теоретических концепций, анализ текущих событий, выполнение разнообразных исследовательских проектов осуществлялись в специальных институтах. Третья группа учреждений представлена государственными исследовательскими институтами, НИИ и центрами партий и землячеств, семинарами и коллегиями, различными кружками и группами. Наиболее крупным центром остфоршунга являлся Мюнхенский институт Восточной Европы, созданный в 1952 г. Институт изучал историю, экономику, общественный строй, страноведение и право СССР и ПНР, продолжая традиции Института Восточной Европы в Бреслау (Польша). По свидетельству официального органа боннского правительства «Даs Раrlаmепt», институт был образован с целью «продолжить традицию старых, ставших жертвой войны, немецких 28 исследовательских институтов в Бреслау и Кенигсберге» 31. В большом объеме выполнялись целевые исследования, особенно для федерального министерства хозяйства и экспертные заключения для различных учреждений ФРГ. Институт поддерживал научные контакты с другими центрами в Восточной Европе, ФРГ и Западном Берлине и имел широкие связи с зарубежными институтами и учеными, участвуя в правительственных программах по обмену учеными. Субсидирование института осуществлялось баварским министерством образования и культуры, федеральным министерством хозяйства, а также Немецким исследовательским обществом, фондом «Фольксвагенверк», другими заказчиками и частными лицами. По данным 1983 года, в структуре института имелись два отдела: исторический (руководитель - профессор, доктор Эдгар Хеш) и социально-экономический отдел (руководитель - профессор, доктор Гюнтер Хедткамп), а также библиотека (руководитель - доктор Отто Бёсс), насчитывающая более 12 тыс. единиц хранения по истории, экономике общественным наукам, страноведению, праву и другим областям знания о досоветской России, СССР и ПНР. Институт выписывал около 700 названий газет и журналов. Большой интерес для современных исследователей представляют монографические публикации института, отличающиеся содержательностью и глубиной изучения многих аспектов истории СССР. К примеру, особое внимание заслуживают работы Г.Нейбауэра. А.Гереке, в которых национальная политика царизма отождествлялась с политической властью Советов. Штатные сотрудники социально-экономического отдела исследовали проблемы, связанные с социальной политикой в СССР, профессиональной структурой и подготовкой кадров и социальноэкономическим планированием в Советском Союзе и т.д. Периодический орган института - ежеквартальник «Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas». В редколлегию журнала входили такие ведущие остфоршеры, как М.Хеллман (Мюнстер), Г.Людат (Тиссен). В.Филипп (Западный Берлин), Г.фон Раух (Киль), Г.Роде (Майнц), П.Шайберт (Марбург), Р.Виттрам (Геттинген) и др. На страницах журнала публиковались статьи по актуальным проблемам истории СССР, историографические обзоры советской проблематики, аннотации на работы советских историков. В 1951 году при поддержке общего федерального министра по общегерманским вопросам Якоба Кайзера была основана Академия по изучению Восточной Европы в Люненбурге. В центре ее исследовательской и информационной деятельности Академии находилась политика социалистических государств в 29 области культуры и образования. В целях формирования политического сознания школьников, студентов, общественных организаций и военнослужащих бундесвера Академия проводила всевозможные семинары по проблемам образования и культурных отношений в Центральной и Восточной Европе. Одним из наиболее авторитетных учреждений системы политического просвещения в ФРГ было общество политики и экономики, основанное в 1954 году представителями промышленных, политических и научных кругов, которое создало «Дом Риссен» Международный институт политики и экономики. Основными задачами этой организации являлись анализ и прогнозирование тенденций развития международных отношений, региональных конфликтов, западноевропейской интеграции, противоречий и возможностей, сотрудничество между Востоком и Западом, а также третьим миром; ознакомление руководящих кадров с актуальными политическими, экономическими и социальными проблемами, особенно в области политики, науки, технологии и военной безопасности. При этом значительное внимание отводилось на необходимость изучения деловой информации и связи между теоретическими знаниями и практической политикой. Основными формами деятельности были информационные семинары, на которых обсуждались основные проблемы и требования современности; коллоквиумы и международные конференции, целью которых было оказание помощи руководящим кадрам политики и экономики, управления и образования, науки и публицистики, юстиции и обороны в принятии решений. «Дом Риссен» сотрудничал с научными институтами и отдельными лицами почти из 70 стран, а с середины 60-х годов ХХ века установил контакт с научными институтами, занимавшихся изучением международной политики и экономики в социалистических странах. Изучением права социалистических государств и переводом текста законов, прогнозированием развития права в этих странах был занят Институт по изучению права Восточноевропейских стран в Мюнхене. Институт оказывал практическую помощь судебным органам и государственным учреждениям, главным образом путем составления экспертных заключений по вопросам социалистического права, что составляло около 50% объема работы института. Знания о социалистическом праве для судей, прокуроров и студентов формировались путем организации семинаров. Свидетельством развития международных связей является созыв в 30 1966 году мюнхенской конференции ученых Востока и Запада, где происходили дискуссии между правоведами стран капиталистической и социалистической ориентации. Такие конференции проводились в 1966 , 1967, 1972, 1974 гг. Институт являлся членом ведущих координационных учреждений остфоршунга, в его структуре работали шесть основных научных сотрудников, отвечающие за определенные страны. В апреле 1961 года в Кельне был создан Федеральный институт по изучению Востока и Международных отношений, первоначальное название - Федеральный институт по изучению марксизма-ленинизма (институт советологии). Переименование произошло в 1966 году. На учредительном собрании института председательствовал министр внутренних дел ФРГ Г. Шрёдер. По его рекомендации был создан директориум института, в который вошли профессор истории Кельнского университета Г. Штекль, профессор философии, ректор папского «Русского семинара» в Риме доминиканец Г. Веттер, профессор экономики западноберлинского университета К. Тальгейм. Во главе директориума встал уже упоминавшийся выше профессор Кельнского университета Б. Майснер, автор многочисленных работ по истории советского государства и права, который числился постоянным советником боннского правительства по вопросам внешней политики. С Борисом Майснером тесно сотрудничал директор по науке этого института, известный западногерманский политолог Ханс Брекер. Фокус интересов Х. Брекера – коммунизм и ислам, международные отношения в Центральной Азии, советско-китайские отношения и роль мусульманских народов 32. В штате института состояло 78 научных сотрудников. В структуру института входило четыре исследовательских отдела. Отдел I - социальная и научная политика - руководитель центра Хельмут Дам. Отдел занимался изучением политики в области общественного развития науки. Центральной рабочей темой явились политико-идеологические цели и реальные процессы в общественной и духовной областях. С этим был тесно связан вопрос об условиях стабильности систем правления в Восточной Европе, особенно в Советском Союзе. Отдел II - внутренняя политика - руководитель доктор Хайнц Брам. В сферу интересов отдела II входило изучение деятельности партий, правительства, общественных организаций, положений законодательства, и также демографической и социальной политики стран Восточной Европы. В центре исследований находился СССР как держава, осуществлявшая гегемонию в социалистическом содружестве. 31 Отдел III - экономика под руководством профессора, доктора Ганса Брэкера. В отделе III особое внимание уделяли проблемам теории экономики, экономической политики стран СЭВ. Во внутриэкономическом аспекте исследование было сконцентрировано прежде всего на анализе проблем организации и функционирования централизованного экономического планирования, изучение мероприятий по совершенствованию систем планирования и управления, а также на освещение общей политики в области обеспечения роста и развития структуры. Отдел IV-международная политика - руководитель доктор Вольфганг Бернер. В отделе анализировались наиболее важные проблемы советской внешней политики, а также актуальные процессы внутрикоммунистической государственной и партийной системы. Систематические исследования освещали как теоретические основы советской внешней политики, в частности в области обеспечения безопасности, так и политической стратегии и ее практической реализации. Одним из инициаторов создания специальной группы по национальным и региональным проблемам СССР в рамках этого института явился достаточно известный западногерманский советолог Герхард Симон (р. 1937), изучавший историю, славистику и теологию в Геттингенском, Гамбургском и Блумингтонском (США) университетах. Будучи ведущим сотрудником института в середине 80-х гг. прошлого века Г. Симон прогнозировал рост национальных противоречий в СССР 33. Являясь одним из координирующих центров остфоршунга в ФРГ, институт был широко известен за ее пределами. В его задачи входило исследование современных, социальных, экономических и идеологических отношений в Восточной Европе при особом внимании к Советскому Союзу; исследование влияния советской политики на политику других государств; анализ процессов, происходивших в коммунистических партиях других государств; изучение исторических и философских основ марксизма-ленинизма и его вариантов в той мере, в какой они имели или могли бы иметь значение для понимания современного развития. Будучи членом Комитета по координации изучения Восточной Европы, институт оказывал определяющее влияние на восточно-европейские исследования в ФРГ и Западном Берлине. Его деятельность служила целям федерального правительства: разрабатывала материалы, использованные для внешнеполитических целей; по запросам федеральных министерств, предоставлял информацию и экспертные заключения по актуальным вопросам. Значительная часть материалов публиковалась и использовалась в системе политического 32 образования в ФРГ. Важность деятельности этого института определялась благодаря «активному проведению совместных рабочих конференций с ведомствами, активизации непосредственных контактов с представителями ведомств» 34, а также благодаря «расширению инструментария печатного издания «Aktuelle Analysen» («Актуальный анализ»). По праву институт был назван «боннским генератором идей по вопросам восточной политики» 35. Институт поддерживал тесные связи с министерствами ФРГ, с университетскими и внеуниверситетскими организациями ФРГ, других стран и Западного Берлина, изучавшими Восточную Европу. Исследовательские задания распределялись среди ученых, не состоявших в штатах института. К примеру, в 1983 г. заданий было девятнадцать. Библиотека института в том же году насчитывала более 180 тыс. томов и 110 наименований периодических изданий, в том числе 119 газет. С 1978 г. Институт совместно с Фондом науки и политики создал компьютерный центр по накоплению, переработке и распространению информации. Финансировался институт, в основном, федеральным министерством внутренних дел (бюджет 1983 г. был предусмотрен в размере 5368 млн. марок), целевые исследования финансировались заинтересованными министерствами и другими учреждениями (например, «Фондом фольксвагенверк» и «Немецким исследовательским обществом»). Его основная печатная продукция - доклады (объемом 1-14 п.л.) издавались не только на немецком, но и на английском языках 25, 19. Среди многообразной печатной продукции имелись две постоянные серии: ежегодники «Советский Союз: События. Проблемы. Перспективы» и «Восточная Европа и международный коммунизм». Публикуемые институтом «Berichte des Bundesinstetuts» («Сообщения Федерального института») регулярно расходились по 900 адресам, «Aktuelle Analysen» («Актуальный анализ»), освещавший конкретные политические события, отправляется 400, а «Informationen aus der Forschung» («Научная информация») - примерно 200 получателям. Значительный вклад в развитие института внес Карл-Ойген Ведекин. С 1976 по 1978 гг. он работал в качестве председателя этого института. Круг научных интересов остфоршера весьма широк в 19461950 гг. он изучал славистику в Лейпцигском университете, в 19491952 гг. являлся ассистентом, затем доцентом вышеназванного университета. В 1950г. он получил степень доктора, но в 1952 г. он 33 переезжает на Запад, где становится ассистентом Штутгартского университета. В эти годы он состоял в редакционной коллегии журнала «Остойропа» («Osteuropa»), а в 1961-1965гг. стал ассистентом института политической науки при Высшей технической школе г. Аахена. Следует отметить, что в середине 60-х годов прошлого столетия работы по историко-экономическим проблемам современности пополнились систематическими исследованиями, позволившими сделать выводы о структуре и развитии советского общества. В этой связи исследования К.Ведекина о руководящих кадрах советской деревни внесли новый, социологический компонент в анализ вопроса взаимоотношений местной элиты и центральной власти. Следовательно, уместно некоторое отступление, связанное с общей характеристикой развития западной науки в целом, германской в частности. Вторая половина 60-х годов прошлого века была временем широких, охватывающих все гуманитарные и социальные науки мировоззренческо-методологических дискуссий, в ходе которых развитие исторической науки стимулировали исследования по социологии, экономике и англосаксонско-французской культурной антропологии. В результате этой смены парадигм в литературе по советской истории утвердилось убеждение, что были возможны альтернативные пути развития советского общества, и была отброшена идея, согласно которой Ленин и монолитно-единая партия детально планировали и контролировали его развитие. Изучение социально-исторического пространства революции способствовало появлению потребности переключить внимание со знаменитых личностей, их мыслей и дел на окружавший их фон. Эта смена ориентаций облегчила выяснение вопроса о подспудных силах послереволюционной борьбы за власть, в том числе моделировался вариант возвращения власти к Советам и оспаривался фатальный характер событий, приведших к тому, что уже к концу гражданской войны главные цели демократии оформились в жесткие формы тоталитарного централизма. При этом считалось, что личность и учение Ленина занимали не последнее место в историческом контексте, их значение не преуменьшалось, однако, и не идеализировалось. Возвращаясь к научной деятельности К.Ведекина, следует отметить, что благодаря стипендии Немецкого исследовательского общества в 1968 г. он защитил диссертацию на право читать лекции в университетах. В 1960-1970-ые гг. он рецензировал в «Остойропа» все крупнейшие западные среднеазиеведческие исследования. В центре научных интересов остфоршера находились проблемы аграрной политики в Советском Союзе 36. Это способствовало перемещению его научной деятельности в Центр по изучению сельского хозяйства и 34 экономики континента и комиссию по изучению аграрных и экономических отношений Европейского Востока, основанный в 1955 году правительством земли Гессен. В 1957 году федеральное министерство внутренних дел и правительство земли Гессен образовали при институте комиссию. Институт и комиссия, являвшиеся ведущими организациями остфоршунга по проблемам сельского хозяйства и получивших международное признание, составляли единое целое. Центр и комиссия изучали в Восточной и Юго-Восточной Европе (включая СССР и ГДР) и в неевропейских социалистических странах естественнонаучные, экономические и исторические дисциплины. Главными объектами изучения были сельскохозяйственная наука, народное хозяйство, история экономики и общества. Библиотека располагала крупнейшим в ФРГ фондом литературы по аграрной проблематике стран Восточной и Юго-Восточной Европы и ГДР. К примеру, в 80-ых годах прошлого века в ней насчитывалось около 100 тыс. книг и 785 наименований журналов. Комиссия была членом Комитета по координации изучения Восточной Европы. Совместно с центром она поддерживала контакт с научными учреждениями многочисленных стран. В сотрудничестве с Канзасским университетом (США) изучала проблемы сельскохозяйственного производства в странах Восточной Европы в обозрении с точки зрения мирового производства продовольствия. По инициативе отдела Восточной Европы МИД ФРГ в июле 1958 года была основана Рабочая Группа по вопросам «Восток-Запад». Рабочая Группа занималась разработкой материалов по проблемам Восточной политики. В качестве научно-организационного и координирующего центра тесно сотрудничала с другими учреждениями остфоршунга, результаты, деятельности которых использовала для формирования политических выводов и обобщений. На заседаниях и коллоквиумах группы обсуждались, в частности, следующие темы: «Коммунистический лагерь - монолит, полицентрум, схизма», «Отношение между идеологией и политикой силы», «Разрядка между Востоком и Западом». Результаты работы группы доводились до сведения правительственных и парламентских органов. В 1959 году внутри рабочей группы был организован Комитет по работе с общественностью по проблемам Азии. Рабочая Группа отличается солидным бюджетом, который составил в 1983 году 12 тыс. марок. Финансирование осуществлялось МИД ФРГ. Группа объединила в своей структуре специалистов по остфоршунгу, публицистов и чиновников, и насчитывала в своих 35 рядах 36 сотрудников, в числе которых ведущие остфоршеры: профессор, доктор К. Тальхайм, доктор Т.Шидер, профессор В. Хильдебрант и др. Основной печатный орган ежеквартальник «Современный мир» («Модерне Вельт», Кельн- 1971 г.). К числу учреждений, занимавшихся исследованием и сбором документов по современным проблемам социальных и естественных наук в Советском Союзе, относился институт советских исследований. Он был основан в 1981 году. Главная его задача заключалась в анализе структуры, задач деятельности и персонального состава политического и военного руководства СССР. По мнению советских историков, опубликованные результаты исследования указывали на использование институтом разведданных. Институт располагал центром документации и фотоархива по всем аспектам изучения Советского Союза. К учреждениям остфоршунга следует отнести Союз историков, изучавших Восточную Европу. Он был основан в Кельне в 1980 году. В задачи этого Союза входили защита профессиональных интересов историков, изучавших Восточную Европу, налаживание отношений между ними, содействие их контактам с учеными других специальностей и другими организациями, а также диалоги с историками из стран Восточной Европы. Президиум союза состоял из двух председателей, в числе которых известные остфоршеры Гюнтер Штекль и Эрвин Оберлендер. Гюнтер Штекль известен не только как председатель Союза историков, но и как профессор истории восточноевропейских стран и директор семинара по истории стран Восточной Европы Кельнского университета с 1954 по 1981 гг. Наряду с этой деятельностью он являлся членом президиума Немецкого общества по изучению Восточной Европы, осуществлял в этой структуре одновременно руководство секцией истории. Г. Штекль внес значительный вклад в подготовку и проведение международных советологических форумов, в частности конгресса по изучению Советского Союза и социалистических стран Восточной Европы в Гармиш Партенкирхене. Являясь членом попечительского совета мюнхенского Института Восточной Европы, в 1980 г. стал первым председателем Союза историков, изучавших Восточную Европу. Аналогичным образом складывалось деятельность профессора Эрвина Оберлендера. После получения степени доктора философии в 1963 г. и защиты диссертации в 1972 г., дающего право на чтение лекции в университете, Оберлендер работал профессором Кельнского, Мюнстерского и Майнцского университетов. Помимо своей основной деятельности, он являлся референтом Федерального института по 36 изучению Востока и международных отношений, работал в постоянном секретариате по координации работы учреждений остфоршунга при федеральном министерстве внутренних дел. В 1980 г. стал одним из основателей, а затем вторым председателем Союза историков, изучавших Восточную Европу. При содействии эмигранта Михаила Восленского в 1981 году был основан Институт по изучению советской действительности. Основной задачей института было изучение условий жизни в СССР. Институт, по заявлению его организаторов, работал, применяя строго научные методы. В 1983 году институт участвовал в публикации, названной советскими историками, «антисоветской фальшивкой» об организации советскими властями голода в 19321933 гг. Помимо вышеперечисленных, в группе исследовательских учреждений остфоршунга ФРГ имеется еще около 200 центров, специализировавшихся либо на определенной тематике, но по всему региону социалистических стран Восточной Европы, либо комплексно разрабатывавших проблематику какого-нибудь одного государства. Исследовательские советологические учреждения в других странах остфоршунга были не столь дифференцированы. Например, Швейцарский институт Востока интересовался практически всеми сторонами жизни многих социалистических стран, однако с упором на историко-политологический аспект 25, 21. При существовании различных принципов стратификации предложенная схема не исчерпывает всего разнообразия организационной структуры системы остфоршунга. Это не имеет столь принципиальное значение, важно то, что в организационном плане остфоршунг, как и вся немецкоязычная советология, состоит из многочисленных структурных подразделений с разнообразной системой управления и финансирования и наличием конкретного разделения труда и сфер компетенции. Рассмотрев организационную структуру остфоршунга, обратим внимание на некоторые важные события в ее деятельности. 1980 год знаменателен для остфоршунга тем, что в связи с подготовкой к очередному советологическому конгрессу, местом которого была ФРГ, был проведен своеобразный смотр имеющегося потенциала исследований, анализ (очень скрупулезный и полный) пройденного пути, определение новых перспективных задач. Ярким свидетельством сказанному является статья Маргарет Моммзен-Райндл "К смене парадигм в советологии", изданная в журнале "Новая политическая литература" в 1980 году [37]. Обобщая основные концептуальные направления советологических исследований за последние двадцать пять лет, автор 37 акцентирует внимание на наметившейся тенденции к четкой смене парадигм в связи с отходом от моделей тоталитаризма и поворотом к концепциям индустриального общества, теорий бюрократии и плюрализма. Она признает, что пока не существует единого мнения относительно того, какой из перечисленных терминов "управляемый" или "институционализированный-плюралистический", "консультативный" или "партиципативный" - наиболее подходит для характеристики политического процесса в реально существующем социализме. Поэтому целью дальнейших эмпирических исследований по таким темам, как участие, коммуникация и организация управления, причем конкретные исследования здесь столь же желательны, как и попытки обобщающей интерпретации советской системы, должны стать поиски ответа на обозначенный автором вопрос, при этом М.Райндл указывает на необходимость исследований, в которых содержится анализ общественнополитической и материальной жизни общества (в качестве примера автором приводится работа Клауса фон Бойме "Экономика и политика при социализме"). Немецкая советологическая школа тщательно проанализировала состояние и ключевые проблемы социально-экономических, исторических, философских, правовых, педагогических исследований остфоршунга. В проходивших обсуждениях и дискуссиях этого периода особенно остро ставился вопрос о междисциплинарной организации исследований, звучало множество призывов к ведению результативной методологической работы. В первой половине 80-х гг. для представителей западногерманской советологии были очевидными и не вызывающими сомнений убеждения в фатальном консерватизме КПСС и советского общества. Свою задачу они видели соответственно в том, чтобы найти идеологические, исторические и экономические истоки данного консерватизма и выявить, конкретно охарактеризовать разнообразные его проявления во всех сферах жизни Советского Союза. «Партия и народ, в основном, консервативны, - утверждал в 1982 году один из ведущих остфоршеров – Х. Брам – КПСС никогда не была уверенной в народе и опасается риска больших изменений. Консерватизм советского общества, который большей частью не может быть ничем иным, как покорностью и приспособлением» 38. Другой эксперт, Б. Левицкий, был еще определенней в отказе партии на какие-либо прогрессивные преобразования, отмечает, что «партийная бюрократия настроена принципиально враждебно любым реформам. Она видит возможность преодолеть будущее не 38 реформами, а через постоянное углубление и сохранение всего существующего… Так враждебность со стороны партийной бюрократии угрожает лишить систему перспектив на будущее» 39. Являясь ведущим специалистом не только в области политической системы в СССР, но и национальной политики, Б. Левицкий трактовал ее как империалистическую и колониальную 40. В целом же период с 1980 по 1986 гг. является весьма неоднозначным для объективной оценки остфоршунга. Многое из того, что писали остфоршеры, оказалось справедливым, но мы по разным причинам не желали признавать этого. 1986 год стал новой точкой отсчета в деятельности советологов ФРГ (как впрочем и других стран). Перестройка сыграла значительную роль в эволюции мышления не только в СССР, но и за рубежом. Все это побудило советологов к смене ориентиров, поиску новых методологических оснований. Остфоршунг работал в этот период с особым напряжением, интенсивно проводились различные совещания, «круглые столы» и конференции. Симптоматично название, к примеру, одной из них: «Перестройка: Шансы, границы, действительность» 41. В центре внимания западных исследователей находился национальный вопрос, через призму которого рассматривались экономические, социальные и культурные проблемы Советской Средней Азии и Казахстана. Это послужило основанием для создания рабочей группы по проблемам регионализма и национальных меньшинств в Советском Союзе. Одним из ее организаторов и координаторов явился вышеупомянутый Борис Мейснер. Взрыв национальной напряженности в условиях перестройки явился, по мнению западногерманских историков, свидетельством тупикового состояния в области управления многонациональной советской системы. В 1986 году редакция журнала «Остойропа» провела расширенную редакционную конференцию, на которой обсуждались проблемы национальных отношений в СССР. Объективная оценка декабрьским событиям 1986 года в Алматы была дана в целом ряде работ немецких авторов (У. Хальбах, К. Беннер, Б. Ешмент, Р. Шарф и др.). Реальная жизнь полностью подтвердила обоснованность прогнозов остфоршеров о неминуемом распаде СССР по линиям границ национальных республик. После образования независимых государств в Центральной Азии немецкие ученые активизировали свою деятельность по изучению различных аспектов истории региона. О неослабевающем интересе к центральноазиатским государствам свидетельствует выпуск с 1998 39 года журнала «Оксус» (Франкфурт-на-Майне). В настоящее время изучение Центральной Азии в Германии сконцентрировалось в следующих институтах и осуществляется рядом специалистов в сфере востоковедения, политологии и культурологии: Берлинский университет им. Гумбольдта – И. Бальдауф (тюркское языкознание и исламология), Б. Ешмент (политология и современные социально-этнические процессы в Казахстане); Германское общество внешней политики – А. Рар (геополитика, внешняя политика СНГ и Центральной Азии, Каспийское море); в Институте этнологии им. Макса Планка в Галле – П. Финке (казахская филология); Франкфуртский университет – М. Кирхнер (тюркология и казахский язык); Федеральный Институт восточноевропейских и международных исследований – У. Хальбах (политология); Мюнхен – М. фон Гумпенберг (внутриполитическое развитие Казахстана); Центр европейской интеграции в Бонне – П. Вичорек (становление демократии в Казахстане); Гамбургский Институт Востоковедения - У. Штайнбах (ислам, Средний Восток и тюркский мир, проблемы безопасности) и др. 4, 61. Таким образом, в советской исторической науке не существовало единого мнения по оценке структуры и деятельности советологических учреждений. В работах некоторых советских обществоведов встречалась оценка советологии как отрасли, имевшей четкие организационные формы, с определенным разделением функций, сложившимися кадрами и устоявшимися методами работы, отлаженной системы координации и финансирования. Публикации определенного ряда советских авторов содержали совершенно противоположную оценку. Противоречивость в суждениях советских историков объяснялась сверхидеологизированным отношением к советологии, а также синдромом страха быть обвиненным либо в переоценке, либо в недооценке «идеологического противника». То, что советология представляла серьезную отрасль западной науки, с позиции сегодняшних дней не вызывает сомнения. Игнорируя долгое время исследовательские возможности советологии, употребляя этот термин на страницах печати с неизменными кавычками тем самым, отказывая в объективности и непредвзятости, возможности критически взглянуть на себя со стороны, мы сами лишались трудов советологов, богатого фактического материала, который по крупицам собирали о нас западные исследователи. Безусловно, при изучении советологических работ следует иметь в виду, насколько пестр и многообразен по составу идейных воззрений, направлений и традиций многочисленный отряд советологов. Это 40 является свидетельством плюралистическо-альтернативного взгляда на реальность, который отсутствовал в советской исторической науке. Как известно, зарубежные исследования никогда не были моноконцептуальными. Отечественные историки считают, что в этих исследованиях существовало разнообразие идейных, методологических и концептуальных подходов [42, 4-5]. По их мнению, когда вектор государственной политики западных стран был настроен на бескомпромиссную борьбу с советизмом и остро нуждался как в прогностическом, так и в ретроспективном анализе, корпус задействованных институтов и «мозговых центров» по изучению Советского Союза сумел сформулировать такую базисную основу по европейской истории и современности, которая с полным основанием может считаться классическим наследием гуманитарного знания ХХ-го столетия. В рамках выполнения номинальных заданий по координации внешнеполитического конкурса в отношении социалистического блока, идейной борьбы с марксизмом-ленинизмом и обеспечения служб «психологической войны» эмпирическими данными сформировался особый международный консорциум историков. Обладая более значительным ресурсом по сравнению с советской исторической школой, строившей свою научную политику на количественных показателях и «выражавшей эрудицию на языке идеологических стандартов, историческая «советология» выстраивала свою научную парадигму на качественном плюралистическом подходе. Хотя сейчас ее часто и критикуют за то, что «советологи потратили слишком много времени на определение «основного кода» советской деятельности, фундаментальные основы западных исследований отечественной истории советского периода представляют собой не только альтернативный взгляд на наше недавнее прошлое [43, 43]. Как бы там ни было, но с помощью западной советологической историографии имеется возможность сформировать многомерный дискурс отечественного летописания ХХ-го столетия, в котором можно задействовать апробированные в мировой практике средства и способы познания прошлого. И это не просто чисто академический интерес, когда иноязычная литература по-прежнему остается экзотикой в научно-гуманитарном обиходе. «Историография ХХ в. по духу - если не по букве - концептуальна. В основе разграничения ее направлений и школ - фундаментальные историософские различия, различия исходных принципов понимания и объяснения исторического процесса» [43, 45]. Западная советология прошла в своем развитии длинный и сложный путь, полный драматических коллизий, сомнений, попыток самоидентификации, очевидных успехов и явных заблуждений. 41 Современным историкам предстоит выработать новый научный подход, предполагающий поиск и анализ рациональных идей западной исторической школы. Новый подход предполагает также обстоятельное изучение теоретико-методологических аспектов исследований остфоршеров, анализ базовых концепций или моделей (иногда их называют даже мыслительными схемами, схемами мышления), которые используются советологами в теоретико-эмпирических исследованиях. 1.2 Источниковая база, исследований немейких авторов методология и методика Немецкая историография второй половины XIX - начала XX вв. характеризуется проникновением в науку о человеке и его культуре идеи эволюции, составлявшей основу для географических и других естественнонаучных дисциплин. Эволюционистское направление стало приоритетным в немецкой этнографической науке, изучение истории и этнографии народов Казахстана и Средней Азии проводилось с помощью естественнонаучных методов. Сопоставление географических особенностей различных регионов с бытом их населения позволило определить роль окружающей природной среды, выступавшей в качестве основной причины и определяющей судьбы отдельных стран и народов. В связи с этим в большинстве работ немецких авторов географическое изучение Казахстана преобладало над историкоэтнографическим (Г.Мерцбахер, Ф.Махачек, М.Фредериксен, Г.Гелльвальд и др.) При этом некоторые ученые считали, что исследование человека и отдельных моментов его материальной и духовной культуры является одной из главных задач географической науки (Фердинанд фон Рихтгофен). В конце XIX – начале XX вв. географический детерминизм в новой интерпретации получил свое оформление в работах Ф.Ратцеля и А.Геттнера, выдвинувших идею о географической обусловленности политических явлений 44. Стремление немецких авторов в природных условиях найти ключ к объяснению почти всех аспектов жизни народов исследуемого региона привело к поверхностному, одностороннему пониманию истории и этнологии казахского народа. Следует учесть, что в конце XIX – начале XX вв. Германия попыталась заявить о себе как о колониальной державе. В этих условиях ссылка на природную среду явилась основанием для «законности» насильственного приобщения 42 «неполноценных» азиатских народов к европейской культуре. В трудах отдельных немецких исследователей стали преобладать антинаучные выводы о «импозантно триумфальном шествии арийскоевропейской культуры по всему земному шару» и «неподвижном», «суеверном и мистическом Востоке». К началу XX в. признаки кризиса эволюционизма были очевидны: в методологических подходах исследователей восточных обществ произошли кардинальные изменения. В исторической и этнографической науках сформировались новые школы и направления, базирующиеся на признании множественности факторов, определяющих историю человеческого общества в целом, включая и кочевые общества тюркомонгольских народов. В русле новых концептуальных подходов (концепции модернизации, структурно-функционального анализа, школы диффузионизма и т.д.) к историческому прошлому казахского народа выполнены работы современных немецких авторов. Прежде чем приступить к изучению феномена номадной цивилизации, рассмотрим общие проблемы методологии советской исторической науки. Как известно, казахстанская историческая наука находилась на одном с ней историографическом поле. Основные элементы и важнейшие признаки советской историографической традиции стали складываться в начале XX вв., когда глобальные социальные потрясения этого времени оказали заметное влияние на развитие мировой исторической мысли. Не случайно в мировом историографическом пространстве стали интенсивно развиваться такие новые научные направления, как социальная и историческая психология, историческая демография, социальная и экономическая история, духовная жизнь общества. Одновременно в числе приоритетных и наиболее актуальных проблем оформляются такие, как «человек и общество», «власть и массы», «война и революция», «общество и государство». Их масштабность повлияла на разработку новых тем и на формирование новых научных направлений, школ, и на развитие теоретических основ исторических исследований, и на складывание нового языка исторической науки, в которой ключевыми становятся понятия «компромисс», «конвергенция», «реформизм». Если же учесть, что все эти перемены происходили в тесной связи с кардинальными изменениями в представлениях о природе, о принципах взаимодействия общества и природы, Земли и Космоса, то станет ясно – речь шла о едином процессе выработки языка науки XX столетия и формирования основ новых гуманитарных дисциплин. В стране же «победившей социалистической революции», «успешно осуществлявшей строительство социализма», проблема понимания происходящего никогда не стояла в числе первоочередных. Ее официальными политическими лидерами (они же 43 основоположники, ведущие теоретики) смысл происшедшего и происходящего был понят изначально и не вызывал сомнений: в стране совершилась социалистическая революция в соответствии с теми законами общественно-исторического развития, которые были открыты Марксом и Энгельсом, представления о которых затем были развиты Лениным, Сталиным, Коммунистической партией. И вся задача науки сводилась теперь к доказательству того, что давно уже было очевидно для основоположников. Из этих общих установок проистекала соответствующая историческая проблематика, новый язык советской исторической науки. Основы нового исторического словаря составили такие понятия, как «формация», «процесс», «класс», «партия», «революция», «закон», «марксизм», «пролетариат» [45, 20-21]. История, являясь наиболее объективным и справедливым критиком любых теорий и концепций, показала несостоятельность большинства принципиальных положений марксизма-ленинизма. Это имеет непосредственное отношение к пятизвенной схеме формационного деления мировой истории, обладавшей в условиях советской действительности статусом непререкаемой истины. Не претендуя на всесторонний анализ формационного подхода, отметим, что на современном этапе развития исторической науки со всей остротой встал вопрос о его пересмотре, переосмыслении. В этом плане наиболее слабым местом формационного подхода можно считать его однолинейность, представление об истории как процессе смены одной формации другой, неизбежно упрощающее ее, лишающее ее всего богатства связей, отношений, опосредований. История представляет собой не смену каких-то состояний или культурно-исторических типов, а процесс постепенного собирания, подчинения более узких и частных культурных элементов началам более широкой и универсальной культуры. Более того, высокая степень исторического процесса не просто сменяет предыдущую, а совмещает в себе все прежние, преемственно выступающие культурно-исторические ступени и типы. Через такое совмещение, через сложный синтез старых и новых общественных, культурных, идейно-нравственных исторических элементов постепенно выкристаллизовывалась и рождалась идея единого человечества, единой человеческой цивилизации. Вряд ли она могла бы родиться и окрепнуть, будь история и в самом деле лишь сменой одной формации другой, одного способа производства другим и, соответственно, – одной политико-идеологической надстройки другой [46]. В связи с этим казахстанскими учеными предпринимается попытка сравнительного анализа формационной теории с другими теориями общественного развития как теория цивилизации, модернизации и др. [47]. Изучением истории становления и развития 44 теории цивилизации успешно занимается историк А.И.Оразбаева. В рамках исследуемой проблематики представляет интерес формирование западной цивилиографической мысли, которое, по мнению автора, происходило в рамках двух параллельно развивающихся направлений, выдвинувшие целостные, методологически обоснованные концепции. Одно направление придерживалось комплексного материалистического подхода в изучении цивилизации, рассматривающая цивилизацию как уровень развития, на котором преодолевается зависимость от природы и окружающей среды и складывается сложное, разнообразное общество, которому уже присущи производительный тип хозяйства, функциональная разделенность различных сфер и уровней жизни, некоторая системная организованность. В процессе накопления исторического опыта и сопоставления собственной истории с более широким контекстом всемирноисторического процесса на Западе возникает еще одна цивилиографическая школа, в которой постепенно вырабатывается более сложное понимание цивилизации, именуемая «многолинейной» концепцией цивилизации. Представители этой школы разработали комплексный гуманитарный подход в изучении цивилизации, опиравшийся больше на гуманитарные: филологические и исторические науки, в задачи которого входило раскрытие человеку современного Запада многообразия мира в его социальных и культурных проявлениях. Школа «исторического идеализма» или культурно-историческая школа отличалась многообразием источников информации, в которых приоритетное значение отводилось духовному фактору. К основателям школы принадлежали известные немецкие учение М.Вебер и О.Шпенглер. Заслугой немецкого социолога, философа и историка Макса Вебера (1865-1920), уже в начале века стало выявление механизма соединения власти и общества. По нему, именно механизм легитимизации власти выявляют существенные факторы, определявшие деятельность государства в цивилизационной системе. Вебер разрабатывал концепцию идеальных типов – определенных образов-схем, рассматриваемых как наиболее удобный способ упорядочения эмпирического материала. Данное учение противостоит идее универсальной закономерности исторического развития и служит методологическим обоснованием плюрализма. М.Вебер также является родоначальником целой традиции в социологическом мышлении, которую принято называть традицией «понимающей социологии». 45 Еще один из основоположников современной философии культуры, немецкий философ и историк Освальд Шпенглер (18801936) стал известным после выхода своего произведения под заметным названием «Закат Европы», точнее, «Закат западного мира», увидевший свет в 1918 г. Шпенглер попытался раздвинуть горизонт традиционной исторической науки и по-новому определить место европейской культуры среди других культур. Подвергая граду критики, основные достижения западной исторической мысли – европоцентризма, историзма, «линейной» направленности (марксизма) исторического процесса, он противопоставляет им учение о множественности равноценных по уровню зрелости культур. Немецкий ученый резко противопоставляет историю природе, которая выходит за пределы естественного мира и переносится на культурный (исторический) процесс. Для Шпенглера ценность представляет культура, а не цивилизация. И то, что цивилизация, как противоположность культуры есть с одной стороны, эквивалент шпенглеровских понятий мертвой «протяженности», бездушного «интеллекта», с другой стоит у самого края упадка культуры. Поэтому европейская культура, находившаяся, по мнению Шпенглера, в начале XX в. на стадии цивилизации, приходит к своему завершению – наступает закат европейского мира [47, 25-26]. Следовательно, методом исторической компаративистики культурно-историческая школа сумела преодолеть западноцентризм в том смысле, что собрала и систематизировала огромное количество эмпирического материала, характеризующего многообразие различных цивилизаций, образующих человечество на разных этапах его развития. Все же необходимо отметить, что ее представителям не удалось до конца преодолеть европоцентризм в смысле выработки теоретической конструкции, сопоставимой с концепцией однолинейности мирового процесса, сформулировать некий общий подход, построенный на признании факта множественности цивилизаций, позволяющий также вскрыть некую общую логику становления и развития всемирной истории. В то же время, анализ работ представителей культурноисторической школы (наряду с М.Вебером и О.Шпенглером следует отнести крупных немецких ученых: К.Ясперса, А.Швейцера, Н.Элиаса) позволил выяснить следующее: цивилизации – это сложные социокультурные системы, имеющие собственные закономерности развития, воздействующие на их составляющие компоненты, включая духовную, материальную жизнь и социальную культуру, каждая из них существует отдельно и имеет самобытный характер, у каждой своя динамика и «программа» («большая идея»), стиль, их взаимодействие основано на принципе самоопределения. 46 Таким образом, значительная часть представителей научной мысли запада, отстояв универсально-плюралистический подход, выдали мировой общественности цивилиографические идеи: о многообразии исторического процесса, взаимодействия макроцивилизационных общностей, своеобразия цивилизаций, временной длительности и исторической преемственности бытия [47, 26-27]. В конце 1980 – начале 1990 гг. советские историки признали, что в формационном подходе выражалось детерминистское, а по сути фаталистическое представление об историческом процессе, неизбежно приводящее к принижению в нем роли человеческого фактора, роли сознания [46, 51]. Еще задолго до этого признания, немецкие исследователи во главе с Д.Штернбергом, акцентируя внимание на изучении нереализованных возможностей, указали на категоричность в суждениях советских историков, изображавших исторический процесс как нечто неотвратимое и предопределенное, вкладывая в понятие необходимости апокалиптический смысл [48]. Как известно, признание объективной исторической закономерности составляло краеугольный камень марксисткой историографии. Отсюда ясно, почему марксисты были так уверены в неотвратимости процесса, ведущего к замене капиталистического строя социализмом, считая, что именно этого «страшатся» буржуазные историки. Остфоршеры же считали, что признание мнимой общественной закономерности затрудняло объективный анализ исторических явлений и ситуаций. Справедливости ради следует отметить, что немецкие исследователи в целом не отрицали закономерности исторического процесса, но вкладывали в нее иной смысл, отличный от марксистских представлений. Значительное большинство остфоршеров руководствовалось принципами, изложенными в трудах К.Ясперса, в частности, в историкофилософском исследовании «Об истоках и цели истории» [49]. Так, Генеральный секретарь Международного общества по сравнительному изучению цивилизаций О.Андерле считал, что в истории речь может идти не о каузальной закономерности, а лишь о структурной. Именно она определяет общий характер отдельных стадий и чередование цивилизаций, а не их конкретное содержание, при этом моделью этих цивилизаций будут служить культуры [50]. Остфоршеры, отвергая марксистское понимание объективной необходимости и исторического детерминизма, считали их не свойствами, которые присущи историческим явлениям, а лишь категориями, под которые исследователь подводил явления [51]. Впоследствии в ходе пересмотра взглядов на формационный подход советские историки пришли к аналогичному выводу: «Удивительная и 47 парадоксальная вещь: мы, считавшие себя всегда последовательными материалистами, на поверку оказались идеалистами, я бы добавил объективными идеалистами. Материальный мир стал для нас полем, на котором мы испытывали свои идеи, мало считаясь с тем, соответствуют ли они ему или нет. Более того, если материальный мир не соответствовал нашим идеям, то мы меняли не идеи, а подгоняли мир под них. Построение социализма в нашей стране – лучшая тому иллюстрация. Мы шли здесь от идеи к материальному миру, а не наоборот. И, может быть, во многом поэтому социалистическая формула… при воплощении ее в жизнь обрела форму всеобщей казармы» [46, 55]. Диалектический метод, примененный основоположниками марксизма-ленинизма на практике, превратил методологию развития понятий в методологию общественного развития через революции-катастрофы. Вследствие такой метаморфозы она не могла не превратиться в методологию социальных катастроф, в методологию общественного развития через революции-катастрофы. Всем нам хорошо знакомы положения марксизма о том, что именно революции являются «локомотивами истории», «повивальными бабками истории» и т.п. В западной историографии в целом, и немецкой в частности, подход к оценке сущности понятия прогресса в истории был совершенно иным. Широко известные в советологическом мире концепции «стадий экономического роста», «индустриального» и «нового индустриального общества», «модернизации», оказали заметное влияние на формирование взглядов об эволюционном пути развития общества. Как известно, такой путь исключал резкие смены качественных состояний общества, сопровождавшихся социальнополитическими потрясениями и катаклизмами. Природа, в том числе и социальная, не терпит скачков. Вся история служит подтверждением тому, что всякий раз, как только общество пытается перескочить через естественные фазы его развития, природа, как бы в отместку, заставляет его заново пройти прерванный скачком путь с той лишь существенной разницей, что за это ему приходится расплачиваться немалыми жертвами и потерями [46, 57]. Яркой иллюстрацией тому является Казахстан, где предприняли беспрецедентную попытку скачка через целую формацию, а модернизация региона в 1920-1930-х гг. сопровождалась тотальным разрушением традиционного общества и чудовищным насилием. При значительных материальных успехах Казахстана, достигнутых в ходе «советской модернизации», остфоршеры прежде всего указывали на цену этого прогресса. Именно цена являлась приоритетным критерием в раскрытии остфоршерами вопроса о содержании и направленности исторического прогресса. Многие выводы остфоршеров по этой проблеме совпадают с 48 концептуальными переосмыслениями историков СНГ. Так, российские ученые считают, что исторически колонизация на Руси началась при отсутствии необходимого цивилизационного фундамента, который складывался параллельно с этим процессом, а иногда и запаздывал. В результате создавался постоянно расширяющийся, неустойчивый конгломерат народов и территорий, и для сохранения его неизбежно требовались в экономике – длительное господство крепостного права; в политике – сверхцентрализованная власть, сильная бюрократия и армия, действующая больше внутри страны, чем вовне; в духовной сфере – авторитарное мышление с сильно политизированной религией. Все это тормозило процесс созидания, подпитывая разрушительные тенденции, превращая прогресс в регресс [52]. Разнообразные аспекты исторического прогресса стали предметом специального изучения и обсуждения советологов. В 1962 году Кильский университет организовал конференцию, на которой огромный резонанс вызвал доклад Б.Майснера. На концептуальные подходы автора оказали влияние события, связанные с распадом колониальной системы. Б.Майснер, проанализировав «советский опыт превращения страны из отсталой в передовую», пришел к выводу о том, что он «не может служить общепринятым рецептом прогресса всех народов» [53]. Основным доводом автора явилась цена, уплаченная советским народом за этот прогресс. Следует отметить, что наряду с негативным отношением остфоршеров к марксисткой теории социального прогресса, выразившимся, к примеру, в трудах И.Хишбергера, В.Хофера и др., немецкие авторы выступили против учения о поступательном характере развития общества [54]. Немецкие историки предостерегали от примитивизма в понимании терминов «прогрессивный» и «отсталый». Как известно, против слепого заимствования образцов прогрессивного развития выступали представители национальной элиты. Эта проблема освещена в трудах российских историков нового времени. Так, еще в XIX в. С.М. Соловьев писал: «Движение народов по историческому пути нельзя сравнить вообще с беганьем детей взапуски или конскими бегами, которым прилагается одно слово «отстать». В историческом движении – совершенно другое: внутренние силы могут быть равные или могут быть больше у того, кто движется медленнее, но внешние условия разные, а они-то и заставляют двигаться медленнее, задерживают [53, 105]. В среде казахстанских историков тоже бытует мнение о необходимости выработки таких критериев оценок движения общества, которые будут как можно меньше затрагивать соревновательную сторону исторического процесса (кто раньше, кто 49 быстрее, кто прогрессивнее и т.п.) или делить народы на «исторические» или «неисторические». В этой связи взгляд на историю сквозь призму сравнительного изучения цивилизаций, по их мнению, не совсем оправдан. Несмотря на его заманчивость и перспективность, видимую ориентацию на общечеловеческие ценности, даже в «цивилизационном подходе» есть сторона, определяющая узость, односторонность взгляда на приоритеты в изучении человеческих обществ, одни из которых безусловно зачисляются в «лидеры» мирового исторического развития, другие же остаются на обочине прогресса [55, 23-24]. Отдельные ученые считают, что отсутствуют всякие основания говорить о «теории цивилизации» как единой научной теории. А сам цивилизационный подход представляет собой некий суммативный набор сходных методологических установок, принципов. Отсюда проистекают слабые моменты цивилизационного подхода. Главный среди них – «аморфность, расплывчатость критериев, по которым выделяются цивилизации, их типы; слабая определенность причинноследственных связей между этими критериями» [42, 5]. Вместе с тем отказ от безраздельного господства марксисткой методологии в отечественной науке и переход к методологическому плюрализму предполагает попытку рассмотреть отечественную историю на основе цивилизационного подхода, включив ее изучение в контекст мировой истории [60, 4-5]. Применение сравнительного метода позволило немецким ученым по-иному рассмотреть роль личности в истории и ее взаимодействии с массами. Как было уже сказано выше, в формационном подходе выражалось детерминистское, а по сути – фаталистическое представление об историческом процессе, неизбежно приводящее к принижению человеческого фактора. Человеку заведомо отводилась подчиненная роль, роль средства, винтика, получившая в итоге свое воплощение в сталинской схеме социализма [46, 52]. Это признают и отечественные ученые. Так, М.Х. Абусеитова считает, что с помощью одного формационного подхода познать историю во всей ее многомерности и противоречивости сложно и даже невозможно. Налицо, необходимость перехода к таким концепциям мирового развития, которые максимально учитывали бы «человеческий фактор», а также всю пестроту и противоречивость исторических и жизненных ситуаций, не укладывающихся в систему пятичленки [55, 23]. Игнорирование человеческим фактором особенно отчетливо обнаруживается в советской исторической науке при рассмотрении узловых проблем истории нерусских народов. К примеру, в вопросе о единстве всех потоков революционного движения казахскому народу 50 было отказано быть субъектом истории в силу ленинского положения о подчиненности национально-освободительной борьбы нерусских народов социальной борьбе русского пролетариата. В немецкой историографии была выдвинута концепция «двух революций» (в ряде работ Б.Хаийта, обобщающем исследовании «Всемирная история» издательства «Фишер» и т.д.), согласно которой в 1917–1918 гг. на территории России совершились две независимые революции. Справедливости ради следует отметить, что западная советология (в том числе и немецкая) прошла в развитии исторической мысли эволюционный путь, приведший к отказу от бытовавшей в науке концепции «полного равнодушия» казахского народа к революционным событиям 1917–1920 гг. На смену этой концепции пришло положение об автономии национально-освободительного движения казахов и революционного выступления пролетариата и крестьянства в европейском центре России. Пренебрегая феноменом личности человека, исторический материализм, по мнению остфоршеров, отказывал человеку в конкретном содержании, растворяя его в массе, коллективе. Марксистское понимание человека как социального существа, являлось, по сути, механистическим представлением об обществе, как «сумме отдельных людей, соединенных друг с другом подобно частям машины» [56]. В противовес советским историкам, в центре внимания остфоршеров находился человек, его место в природе и обществе. Эти подходы получили развитие с 60-х гг. XX в., когда формируется социальная история, в которой рассматривался весь спектр социальных проблем в историческом разрезе (труды Франкфуртской школы – Г.Маркузе, Ю.Хабермас и др.). Отличительной особенностью немецкой историографии явилось изучение рациональных и эмоциональных начал в человеческом сознании, начатое З.Фрейдом и продолженное в трудах остфоршеров (Ванда фон Бейер – «Метод Зигмунда Фрейда при психоаналитическом анализе исторического процесса», К.Ленк – «Зигмунд Фрейд» и др.) [57]. Учение Фрейда оказало значительное влияние на развитие западной исторической науки. Известные зарубежные историки причислили Фрейда к разряду великих мыслителей, добавивших новое измерение к существовавшему взгляду на разум. По их мнению, Фрейд расширил рамки знания и понимания путем противопоставления бессознательных корней человеческого поведения сознанию и рациональному изучению. Это было расширение сферы разума, усиление власти человека над возможностью понимать и контролировать себя и потому свое окружение; и это представляло прогрессивное достижение [58]. 51 Для немецкой историографии конца 1960 – начала 1970-х гг. характерным является новый подход к изучению различных аспектов социалистической революции с позиций новых социологических теорий. Центральное место заняла теория «элит», имевшая начало в американской историко-философской мысли. Согласно элитарной теории, руководящее творческое меньшинство призвано управлять обществом [59]. Еще Ф.Мейнеке отмечал, что исторический процесс представляет борьбу между личным решением и всеобщей необходимостью, в которой верх неизменно берут выдающиеся личности. Аналогичными являются рассуждения значительного большинства немецких исследователей – сторонников элитизма (К.Ясперс, Т.Эшенбург, В.Моммзен, Г.Фишер, Р.Дарендорф и др.) [60]. Несколько в ином ракурсе рассматривал эти проблемы немецкий социолог Р.Михельс, развивший концепцию «циркуляции элит», предложенную представителем итальянской социологической мысли начала XX века В.Парето [61]. Работы Г.Драйтцеля, Г.Рейна раскрывают понятие элиты через теорию «индустриального общества» [62]. Остфоршер Маргарет Моммзен-Райндл считает, что вторая половина шестидесятых годов прошлого столетия оказалась плодотворной в советологии в связи с утверждением теории элит и теории групп, которые привели к ряду интересных результатов в эмпирических исследованиях. По мнению автора, в отличие от всеобъемлющих концепций - модели тоталитаризма и теории социалистического индустриального общества, рассматриваемого как бюрократическое общества, оба эти подхода можно считать теориями диапазона. Теорию групп и теорию элит сближает то, что они подчеркивают реплюрализацию ранее тоталитарных режимов. Теория элит преимущественно оперирует тезисом о возникновении "институционализированных контрэлит" и предположением о "функциональной власти", исходя из того, что характерный для социалистических стран конца 1960-х годов "консультативный авторитаризм" будет неизбежно заменен "партиципативным авторитаризмом". Теоретический подход, ставший в центр анализа советской системы (при подчеркнутом отказе от модели тоталитаризма) группы интересов, основывается не на типичном для идеальной модели возвышении структур, а на исследовании реальных политических интересов в Советском Союзе и других социалистических системах. Сторонники теории элит считают, что именно развитие в сторону современного индустриального общества и консультативного авторитаризма повлекло за собой возникновение политических интересов и групп ориентации. В своих работах они отстаивали точку зрения, что в социалистических странах группы интересов возникли 52 прежде всего на основе профессиональных групп; интеллектуалам в науке, творческим работникам, бюрократам на ключевых должностях в официальной структуре власти, менеджерам, военным и т.д. удается влиять на процесс принятия политических решений [37, 26]. В условиях противоборства идеологических систем оценка советскими историками элитарной теории была однозначно негативной. По их мнению, она преследовала цель отрицания марксистского учения о классах и классовой борьбе. Ряд остфоршеров (Г.Веттер, К.Больте и др.) указывал на априорный характер марксистского учения о классах, не представлявшего в условиях современности аналитической ценности. В теории сторонников элитизма место классов заняли многочисленные общественные слои и группы, объединяемые по профессиональному, образовательному или возрастному цензу, по доходам, вероисповеданию, национальности, месту жительства, а место классовой борьбы – «подвижность общества», его «динамичность», выражающаяся в перемещении лиц по общественной лестнице от низших слоев к высшим [63]. В условиях острых дискуссий о феномене советской историографии, российские историки отмечают, что самым популярным и наиболее распространенным термином в историографических работах советского периода стало слово «борьба». Отсюда же и формирование магистральных тем исторических исследований: история революционного движения в России, история российских революций, история борьбы классов и партий, история партии большевиков; и две супертемы на протяжении всего периода развития советской историографии: историческая лениниана и история Великой Октябрьской социалистической революции [45, 21]. В рамках указанной тематики теория экспорта революции на национальные окраины для остфоршеров стала ключевой. В ряде работ немецких авторов указывалось на социальную однородность казахского общества, в котором не могли получить дальнейшего развития идеи, основанные на классовой борьбе. Осуществление большевиками социалистической революции в Казахской степи рассматривалось немецкими учеными как насильственный акт реализации западных идей на совершенно иной социальноэкономической почве. Вновь вставал вопрос о необходимости всестороннего изучения феномена номадной цивилизации. Эта проблема была и остается одним из приоритетных направлений как отечественной, так и зарубежной историографии. Мировая историческая наука прошла долгий путь, приведший к отказу от упрощенного взгляда на историю Казахстана как на историю кочевников. Между тем известно, что она представляет собой продукт взаимодействия кочевой и оседлой цивилизации. Большая заслуга в 53 разработке идеи о симбиозе кочевых и оседлых обществ принадлежит известному немецкому ориенталисту Бертольду Шпулеру. Это было важным шагом вперед в исторической науке (включая вторую половину XIX века, как исходный хронологический рубеж нашего исследования вплоть до начала XX века), так как долгие годы отдельные западные историки считали кочевничество, как модель общественного развития, исторически бесперспективным, позволяя негативные характеристики в адрес кочевников. С нашей точки зрения, свидетельством высокого уровня этичности кочевой культуры является выработка кочевниками особых механизмов природопользования. Для обеспечения животных скудной растительностью кочевники либо увеличивали пастбища, либо ограничивали количество скота. Степняки заботились о том, чтобы растения смогли воспроизвести себя. Чтобы не произошло «перевыпаса» там, где много скота, когда следует быстрое вытаптывание пастбищ, уплотняется почва, уничтожается растительность и появляются оголенные песчаные холмы, где ничто не растет, кочевники не допускали концентрации скота на единицу площади и сохраняли экологическое равновесие. Поэтому кочевнику приходилось знать все: маршруты кочевок, наличие трав, периода выпада осадков, природно-климатические особенности регионов кочевок. Не допуская «перевыпаса» кочевник знал и о том, что «недовыпас» также опасен для природы – понижается урожайность травостоя, изменяется характер растительности, ее жизнедеятельность, все зарастает бурьяном с густым слоем ветоши и становится непригодным для выпаса скота. Поэтому кочевники выпасали скот таким образом, чтобы благоприятно влиять на состояние растительного покрова, способствовать его омоложению и произрастанию многолетних трав. Скот и человек выступают здесь в органическом единстве, возможно, поэтому у казахов не было монополии на землю – она была в родовой, общинной собственности, а юридически свободный человек зависел лишь от системы материального производства [64]. Вместе с тем, как мы уже отмечали выше, кочевничество выступало по мнению западных исследователей, как модель общественного развития, не имеющая перспективу. Более того, тезис о застойности кочевой экономики, а следовательно и общества сделали очень популярными ретроспективные методы изучения. Как считает отечественный ученый Ж.Артыкбаев, в широком смысле так называемый «европоцентризм» и есть проявление именно такого подхода к истории кочевых обществ. По его мнению, современные исторические концепции и школы начали складываться в Европе в новое время, которое совпало с эпохой заката степных 54 народов и началом господства европейцев. Начало мощного продвижения Европы обычно связывают с Великими географическими открытиями, а расстояние между Востоком и Западом усугубляется в эпоху промышленного переворота. Европа с этого времени стала проявлять стремление к господству над миром. Инструментом превращения человечества в единую, унифицированную общность стал капитализм (мировой рынок и т.д.). Исходя из анализа действия Европы и изучая ее взаимоотношение с остальным миром, наблюдая как центр тяжести постепенно переходит в Северную Америку (из Западной Европы) можно сделать вывод о структурообразующем характере западного капитализма в мировом масштабе. Начало гегемонии капитализма утверждается в XV-XVIII веках, когда пушки и порох одержали верх над степными кочевниками Евразии. Последние в эту эпоху окончательно потеряли власть над миром и превратились в жалкие периферии оседлых государств. Как предполагает далее автор, этот контраст и стал причиной чрезмерно высокомерного отношения европейских ученых к истории Великой Степи [65]. До начала шестидесятых годов прошлого столетия анализ кочевого общества, как некоего субстантивного социального организма, развитием которого управляют специфические законы природы и исторического процесса, преимущественно осуществлялся в рамках известной теории «локальных цивилизаций». Проблема сезонного кочевания стала предметом специального изучения для значительного числа немецких исследователей (Карл Нейманн, Фридрих Фурман, Вольфганг Кениг и др.) [66]. Между тем, историографическая ситуация стала меняться в начале 60-х годов XX века, когда в исследованиях западных авторов возобладали взгляды на общество номадов, как на сложное социальное явление, в котором общественная организация, система производства, повседневный быт и культура выступают как единое целое. Исходя из этого, западные авторы осознали необходимость комплексного подхода к изучению кочевых обществ, в центре которого они поставили традиционный казахский номадизм [67, 44]. В этой связи особого внимания заслуживает фигура Лоуренса Крадера, испытавшего на себе репрессивный характер нацистского режима. Так, из-за преследований он вынужден был покинуть вначале пределы рейха, затем и Европы. Дальнейшая научная деятельность Л.Крадера связана с Америкой. Будучи крупнейшим специалистом в мире по традиционному казахскому обществу, он чрезвычайно обогатил американские урало-алтайские исследования, тюркологию и 55 казахстанику [4, 52]. Монография Крадера «Социальная организация монголо-тюркских кочевников» посвящена всестороннему изучению проблем кочевничества. Путем сравнительного анализа проблем номадизма у тюрко-монгольских народов автором предпринята попытка выявить общие и отличительные особенности в структуре родовых отношений, социальной организации, культурных взаимосвязях. Заслугой Л.Крадера является разработка нового методологического подхода, базирующегося на положении об этноинтегрирующей функции кочевого хозяйственно-культурного типа [67]. Изучению традиционного казахского общества посвящен ряд работ немецких исследователей разных поколений. Особое место занимает работа Герберта Шленгера «Структурные изменения Казахстана в русское, особенно в советское время», в которой подвергаются анализу традиционные институты казахского общества и причины их распада [68]. Автор в целом указывает на несовместимость кочевого общества с частной собственностью на землю, классами и классовой борьбой. В то же время наибольший интерес для Г.Шленгера представил рубеж XIX-XX веков, поскольку в этот период особенно ярко наблюдается процесс трансформации внутренней структуры кочевой цивилизации под воздействием оседло-земледельческой культуры, в частности российской империи. Данное вмешательство начало, а в период «строительства социализма» продолжило вносить изменения как в экономические, так и социальные институты казахского общества. В историографическом плане следует отметить, что Г.Шленгер не составил исключения в ряду западных авторов, выступивших против механического переноса «пятичленной» формационной теории на изучение феномена номадной цивилизации. Как известно, в советской историографии формационная теория рассматривалась как универсальная, которая, будучи единственно научной, выступала в качестве всеобъемлющей методологии научного поиска в области истории. Отличительной чертой советской историографии явился отказ от проблемного видения исторического материала. История, по существу, превратилась в иллюстрации к основному своду закономерностей, открытых классиками марксизма [45, 450]. Более того, изолированность ее от мировой науки, неприятие немарксистских концепций и теорий сопровождалась нигилистическим отношением к трудам западных исследователей, выработавших свою методологию и методику изучения истории Казахстана в контексте событий, происходивших в масштабах всего СССР. Несмотря на эти объективные трудности, когда Казахстан находился в составе советской империи и был закрыт для «посторонних глаз», 56 познавательный интерес немецких ученых к региону не ослабевает. Мы далеки от идеализации всего того, что было издано о нашей истории в Германии. Вместе с тем, значительный ряд исследовательских разработок немецких ученых выдержал критику времени. Из всего многообразия базовых концепций и моделей, наиболее используемых остфоршерами для анализа советской системы, являлись теория тоталитаризма, теория бюрократии и модель структурно-системной методологии. При анализе тоталитаризма как доктрины следует различать философский смысл понятия «тотальность» и ее методологический смысл, то есть когда абстрактная идея начинает применяться для объяснения социальных и исторических процессов и явлений. Как философская дефиниция, «Тотальность» обрела свой статус в системе Гегеля. Внимательное знакомство с работами остфоршеров позволяет выделить несколько контекстов, в которых «тотальность» понимается по-разному, и эти различия, несмотря на значительное сходство, необходимо учитывать: - тотальность нередко использовалась как образ, под которым подразумевается «всеохватность», «всеобщность», «всепроникаемость» и т.д. В психологическом плане этот образ может означать границу человеческого сознания, его способность что-то понять и разумно объяснить; - тотальность также употребляется как социологическое понятие, для объяснения таких социальных феноменов, как режим, власть, управление; тоталитаризм далее понимается как оппозиция демократическому строю. Отсюда – разделение на «западную демократию» и «восточно-европейские тоталитарные режимы»; - в немецкой историографии «тоталитаризм» отождествлялся с «коммунизмом», а последний, в свою очередь, считался тождественным «национал-социализму», хотя в отдельных работах предпринимались попытки найти различия между тем и другим [69]. Следовательно, теория тоталитаризма заняла центральное место в исследованиях остфоршеров, которые долгие годы не воспринимали других концепций, шедших на смену модели тоталитарного общества. Преобладание теории тоталитаризма в исследовании социализма в период 50-х и отчасти 60-х годов, остфоршеры объясняли ее очевидностью, а также недостатком эмпирически достоверной информации о развитии советского общественного строя за указанный [70]). Наиболее полное и подробное освещение использования остфоршерами теории тоталитаризма мы представим при раскрытии проблем общественно-политической жизни в Казахстане в 1920-1930х гг. 57 В целях предоставления реалистичной картины жизни в советском государстве в немецкой историографии, помимо теории тоталитаризма, осуществлялись поиски и других моделей. В 1970-ые годы советское общество все чаще характеризуется не как «тоталитарное», а как «бюрократическое», утверждается термин «бюрократический социализм». Свидетельством сказанному является издание в Штутгарте (1977 г.) монографии Г.Мейера «Бюрократический социализм» [71]. При анализе концепции «бюрократического социализма» следует установить различия между рационалистической теорией бюрократии в том ее виде, как она разработана у Макса Вебера и использована для организации работы чиновничьих аппаратов в западных странах, и применением понятия «бюрократия» для характеристики социализма. Рационалистическая теория бюрократии основывается на выводе, что в индустриальном обществе непрерывно растет потребность в строгом, постоянном, эффективном и экономичном управлении. Понятие «бюрократия» в этом случае не несет отрицательной смысловой нагрузки, которая обычно сопровождает употребление данного термина. Применительно же к анализу социализма у остфоршеров, придерживающихся теории бюрократии, картина выглядит совершенно иначе: бюрократия, которая в большинстве случаев отождествляется с партийной номенклатурой объясняется господствующим, элитарным слоем, или классом. Это, по сути, главный тезис в рамках данного подхода. Перед остфоршерами стояла задача вскрыть механизм происхождения, законы и нормы жизни изучаемого класса, показать его влияние на жизнь общества. Бюрократия рассматривалась как аппарат, структура, через которые партия осуществляла руководство обществом. Немецкие исследователи, опираясь на теорию бюрократии, сделали важные наблюдения и выводы, наблюдая за процессами, происходившими в СССР в последние десятилетия вплоть до его распада. В данном случае речь шла о чрезмерном огосударствлении всех сфер жизни и общества, его деятельности, о засилии ведомственной бюрократии, о некомпетентности административного аппарата. Адекватность выводов и оценок острфоршеров по данному вопросу научной позиции отечественных историков по отношению к нашему недавнему прошлому очевидна. Следующим наиболее активным используемым остфоршерами инструментарием явилась модель структурно-системной методологии. Системно-структурный метод в научной деятельности остфоршеров разных поколений являлся исходным, базовым. При анализе той или иной сферы жизни советского общества 58 (экономической, политической, образовательной, культурной и т.д.) они называли эту сферу термином «система». Характерно, что системой именуется не только объект исследования, но и сами исследования остфоршеров, их организация. Следует отметить, что системный анализ активно использовался советологами не только для проведения частных исследований по той или иной дисциплине, направлению. Понятие «система» становилось все более необходимым и для внутренней деятельности остфоршунга – для его самоопределения и самопознания. Системный метод для остфоршеров играл также важную роль, без понимания которой было бы немыслимо познание в любой области. Речь идет о систематизации многообразного и постоянно расширяющегося эмпирического материала, возможности его всестороннего анализа. Количество советологических работ, изданных в различных государствах мира, столь велико, что вряд ли одному исследователю удалось быть дать общее представление о публикациях, посвященных истории СССР (включая и Казахстан), не говоря уже о том, чтобы критически осмыслить их. Однако без такого общего представления нельзя претендовать на полноценное изучение объекта, а это возможно путем методологической проработки системных представлений, дающих общую картину. В этой связи эффективность работы исследовательского механизма остфоршунга немыслима без функционирования отдельных ее блоков, представленных нами в следующей схеме: блок коммуникации, блок ценностей и целей, блок эмпирического обеспечения, блок «внешних» связей, блок методологической рефлексии. Для того, чтобы иметь достаточно точное представление о том, как устроен и действует исследовательский механизм, активно поставлявший знания и разнообразную информацию о советской системе, следует дать характеристику отдельным ее блокам. Блок коммуникации. Эффективность и высокая продуктивность остфоршунга во многом объясняется отлаженной системой взаимодействия отдельных его представителей и подразделений. Всякая наука, как и любая научная дисциплина, представлена, прежде всего, в виде конкретных групп людей, которым необходимо постоянно обмениваться информацией. Типы коммуникаций могли быть различными и зависели от того, как будут передаваться результаты исследований: через печатную продукцию; посредством телефонной, радио-видео-компьютерной связи; благодаря личной переписке, непосредственным контактам ученых. В Западной Германии все типы коммуникации были доведены до 59 возможного на то время совершенства. К тому же издательства были оперативны, системы связи были также надежны, поэтому результаты научных разработок советологов находили заинтересованных адресатов. Пожалуй, единственным препятствием на пути освоения циркулирующих в коммуникационном потоке идей являются пределы индивидуальных человеческих возможностей. Отсюда ясно, что одной из важных задач многих обществ и учреждений остфоршунга состояла в том, чтобы качественно организовать научные обсуждения на различных конференциях, совещаниях, в виде взаимных консультаций. Как известно, в живой коммуникации происходила компенсация недостатков «кабинетной» работы, расширялись границы понимания своего предмета, устанавливались достаточно тонкие интегральные связи между представителями различных дисциплин. С участием экспертов по многим вопросам советской действительности в разные годы прошлого столетия проводились конференции, встречи и консультации. В хронологических рамках исследования особняком на фоне многочисленных форумов стоят VI конференция остфоршеров (Мюнхен, 1955 г.), посвященная задачам и методам изучения СССР, а также конференция «Новое мышление в Москве», организованная редакцией журнала «Остойропа» в 1987 г., в которой приняли участие около 60 экспертов [72]. Блок ценностей и целей. Вопрос об идеалах и ценностях, целях западногерманской советологии являлся одним из сложных и обсуждаемых в научной литературе. С одной стороны, мы располагали различными декларациями остфоршеров об их ценностях и намерениях служить только истине. С другой – мы не могли не учитывать того факта, что остфоршунг нередко выполнял задачи, подчиняясь интересам, находящимся за его собственными пределами. Цели проводимых исследований определялись государственными, частными компаниями через систему заказов, проектов, посредством финансирования и субсидий. Поэтому, рассматривая вопрос о ценностях и целях остфоршунга, необходимо учитывать, во-первых, субъективные намерения и предпочтения, так называемые личностные цели, идеалы и ценности, которым остфоршеры придавали существенное значение. Более того, субъективные предпочтения могут даже формировать предметную специфику исследований. Как считает О.Анвайлер, предметная специфика остфоршунга зависит от того, как исследователь определяет свой предмет. А они исходят при этом из субъективных предпосылок и предпочтений, которые и определяют их исследования [73]. Во-вторых, ценности и цели, объективно заложенные в самом типе деятельности остфоршунга – в научном исследовании. Эти ценности передаются через сложившиеся научные традиции. В общем 60 виде они таковы: объективность и непредвзятость исследования, независимость, самоценность науки и т.п. Вне всякого сомнения, эти идеалы не игнорируются остфоршерами: для их сообщества, по мнению О.Анвайлера, политическое единомыслие не может служить основой кооперации. Таким обоснованием является способность к научной самокритике и готовность решать вопросы, находящиеся в пределах их компетенции. Блок эмпирического обеспечения. Под эмпирическим обеспечением остфоршунга следует рассматривать всю совокупность служб и учреждений по поиску, обнаружению, первичной обработке и систематизации данных об исследуемых объектах. К ним относятся: - библиотеки, выписывающие литературу и периодику из изучаемых стран; - компьютерные службы, сохраняемые и обрабатывающие большие объемы информации; - архив; - эмигранты, как носители непосредственного опыта и информации; - ряд остфоршеров, ранее работавших в социалистических странах. Отношение немецких исследователей к источникам, техника работы с ними достойна внимания и определенного заимствования. В данном случае источниками служили предметы материальной культуры, художественные произведения, справочники, бюллетени министерств и ведомств, интервью; партийные документы, кинофильмы, фотографии, «самиздат» и т.д. – всё подвергалось скрупулезному анализу по разнообразным методикам, наработанным западной социологией за несколько десятков лет. Блок «внешних» связей. Функционирование исследовательского механизма остфоршунга немыслимо без его взаимоотношений с другими внешними системами. Отсюда ясно, почему в его рамках существовал особый блок, обеспечивающий связь остфоршунга, к примеру, со следующими внешними системами: политическими, государственными институтами и учреждениями Германии, а также с исследовательскими центрами других государств. Значительный интерес представляет последний тип отношений. Тенденция к международным контактам стала заметной уже с середины 50-х гг. прошлого века. По инициативе Клауса Менерта в 1956 г. была проведена первая международная конференция советологов, в центре внимания которой находились перспективы развития СССР после падения культа личности Сталина. До конца 1960-х гг. подобные конференции проводились с периодичностью в два-три года. 61 В 1974 году был образован Международный комитет по изучению СССР и Восточной Европы, под эгидой которой каждые пять лет проводились международные конгрессы. О динамике развития контактов западных экспертов свидетельствуют следующие цифры: если первые конференции собирали несколько десятков социологов, то в последующих конгрессах принимали участие около двух тысяч человек. В 1983 году возникла новая форма внешних связей – двусторонние миниконференции западногерманских и американских советологов [74]. Приведенные факты свидетельствовали о значимости блока внешних связей в системе остфоршунга. Что касалось связей остфоршунга с общественностью страны, то она осуществлялась в основном за счет публицистической деятельности. В связи с этим О.Анвайлер писал: «Другим важным направлением остфоршунга является его воздействие на политическое общественное мнение. Выдающиеся представители остфоршунга в последние десятилетия – К.Менерт и Р.Левенталь – являются учеными, публицистами, которые способствуют формированию общественного мнения о Восточной Европе в целом, чем многочисленные исследования» [73, 684]. Связь остфошеров с государственными и политическими институтами осуществлялась прежде всего специальными органами. Так, в 1953 году был создан Координационный комитет, назначение которого состояло в привлечении остфоршеров к обсуждению политических проблем. По сути это был административный канал, по которому осуществлялась связь остфоршунга как автономной системы с внешними системами в лице государства. Остфоршунг широко обсуждал свою связь с политикой. В этой связи четко фиксировалась позиция советологов: «Остфоршунг должен находиться вблизи, «около» политики, но ни в коем случае не идти на ее буксире» [73, 683]. Для остфоршеров основным в деятельности оставалось сохранение свободы научного творчества, представлявшего главную ценность любого демократического общества. Блок методологической рефлексии. Методологическая рефлексия означала, что исследователь как бы оставлял в стороне сам объект исследования и искал ответы на вопрос о том, как этот объект может быть познан в принципе, определял возможные пути эффективной организации исследования, исходя из того, что именно ему в объекте неизвестно, каких «познавательных «инструментов» ему не хватает, подвергал анализу всю совокупность способов и методов работы. Методологическая рефлексия не является функцией, свойственной только остфоршунгу. Любая развитая 62 исследовательская система, отдельные исследователи так или иначе обращаются к тем вопросам, которые на первый взгляд не актуальные, но, как далее показывал опыт, именно от решения данных вопросов зависела эффективность исследования. Методологическая рефлексия предполагала разработку или заимствование базовых общесоциологических и философских концепций, составлявших, с одной стороны, мировоззренческую базу остфоршеров, а с другой – служивших исходным моментом исследований. Для значительного большинства остфоршеров явным авторитетом явился К.Ясперс – один из крупнейших представителей немецкого экзистенциализма. Обработка, определение и введение в научный оборот понятий, терминов и формулировок также представляла важную часть методологической рефлексии. К примеру, организованная остфоршунгом конференция «Новое мышление в Москве» была посвящена не только анализу ситуации в СССР, но и детальному определению смысла, содержания, границ использования данного термина. Особое место в блоке методологической рефлексии занимала разработка и обсуждение границ применения инновационных теоретических моделей и схем. Создаваемые такого рода модели выступали как мыслительные познавательные схемы, используемые остфоршерами в своих исследованиях. Таким образом, мы представили описание всех блоков, обеспечивавших работу всего исследовательского механизма. Следует отметить, что каждый отдельный блок был тесно связан со всеми остальными: если недостаточной или неэффективной была бы коммуникация, то не функционировал бы блок методологической рефлексии; если не отлажена работа по эмпирическому обеспечению, то реализация исследовательских ценностей и целей осуществлялась бы не в полной мере. Только при продуманной организации каждого блока была эффективной работа по проведению советологических исследований. Следовательно, представление об остфоршунге как системе опровергает существовавшие долгие годы в советской исторической науке негативные оценки его исследовательских возможностей. Свидетельством серьезного отношения остфоршеров к вопросам научной методологии стало проведение специальных конференций, на которых рассматривались эти проблемы. Важнейшим аспектом деятельности остфоршеров являются методы работы с источниками. Так, на VI конференции советологов в Мюнхене специально обсуждался вопрос о необходимости исследований, посвященных источникам знания о Советском Союзе. Доктор Р.Редлих в докладе 63 «Исторические источники изучения советской действительности» указал на объективные трудности, стоявшие перед исследователями в условиях так называемого «железного занавеса». Р.Редлих считает, что полная и частичная недоступность многих источников и целеустремленная их фальсификация со стороны большевиков (коммунистов) должны были как раз заставить исследователя отнестись к их регистрации, классификации и критике с повышенной тщательностью. Автор уподобляет деятельность остфоршера работе археолога, которому приходится выбирать нужные ему памятники изпод наслоившейся над ними почвы, так и исследователю отбирать факты, исключая пропагандистские мифы и фикции [75]. Немецкие советологи разделяют источники условно на две большие категории: исторические источники, не обязанные своим возникновением целеустремленной деятельности исследователя и поцелевые источники, создаваемые самим исследователем либо путем простого наблюдения, либо путем эксперимента. По поводу второй категории советологи обращают внимание исследователей на мировой опыт, где широко используются методы современной социологии и психологии. На их взгляд, методологически в этом плане ученый работает с источниками, создаваемыми целеустремленной деятельностью самого исследователя, и вопрос стоит не о том, как ими пользоваться, а как их правильно создавать. Для исследователей представляют интерес исторические источники, включающие предметы материальной культуры, язык, произведения устного народного творчества, всевозможные письменные источники, произведения искусств. К предметам материальной культуры относятся: орудия производства, средства передвижения и связи, строения, мебель, одежда, украшения, предметы домашнего обихода, медикаменты и медицинские инструменты, учебные пособия, оружие, музыкальные инструменты, пищевые продукты и прочие предметы потребления. Остфоршеры считают, что Бернгейм в своей классической книге «Lehrbuch der historischen Methode» был прав, когда писал: «Предметом изучения является сам источник. Минеролог, изучая камень, изучает сам предмет, историк же изучает человеческие действия и отношения, проявляющиеся в том или ином источнике» [75, 59]. Изучение предметов материальной культуры, по мнению остфоршеров, помогает в выработке методологических критериев для оценки коммунистических высказываний о социальном положении населения исследуемого региона, затрагивая также вопросы экономического характера. Немаловажное значение немецкие советологи придавали языку и 64 произведениям устного народного творчества – анекдотам, загадкам, частушкам, песням, поговоркам, идиоматическим оборотам речи и т.д. Остфоршеры признавали, что в условиях советской действительности собирание и исследование произведений устного народного творчества для независимого исследователя было практически невозможным. В этом случае обращались к помощи эмигрантов и тех иностранцев, которые когда-то проживали в СССР. Советологи отмечают, что установление подлинности и датировка того или иного произведения народного творчества путем его внешней и внутренней критики для исследователя, владеющего основами исторического метода, не представляла больших затруднений. Данные и, в особенности, формулировки, почерпнутые из этого вида источника, по словам немецких ученых, позволяли порой с исключительной меткостью охарактеризовать быт, нравы и обычаи и весь строй чувств и желаний народа, а нередко и его отношение к тем или иным конкретным ситуациям и событиям. Вместе с тем, письменные источники составляли огромное большинство исторических источников, доступных исследователю. По их характеру и первоначальному назначению письменные источники разделили на три большие группы: деловые документы или акты, источники личного характера и литературные источники. В качестве основного отличительного признака деловых документов остфоршеры определяют то, что они служат средством для прямого влияния на деятельность людей, для регулирования человеческих поступков и отношений. В этой связи источником служили все документы, так или иначе связанные с жизнью и деятельностью населения исследуемого региона. К таким документам относились: законы, уставы, планы, инструкции, документы делопроизводства и отчетности, договоры, деловая переписка, повестки и протоколы собраний, совещаний, заседаний, допросов, личные документы советских граждан и проживавших в СССР иностранцев. Как известно, архивы Советского Союза были недоступны для независимого исследования. Иностранные архивы содержали относительно незначительное количество советских актов. Однако в них, кроме документов дипломатического характера, которые использовались всеми исследователями, встречались и акты, относящиеся к внутренней жизни Советского Союза. Большое количество актов такого рода было вывезено в Германию во время Второй мировой войны, которое в 1945 году было конфисковано западными союзниками. Значительное количество документов также было вывезено из СССР политическими эмигрантами. Документы переходили в 65 распоряжение правительственных органов иностранных государств, предоставивших политическое убежище. Поэтому, приоритетным направлением исследовательской работы советологов явилось выяснение местонахождения этих актов, характера и содержания. По мнению советологов (остфоршеров), особенность советских актов как источника заключалась в том, что они раскрывали внутреннюю жизнь в СССР, в них коммунисты были вынуждены отражать советскую действительность такой, какой она есть, а не такой, какой им бы хотелось представить своим гражданам или внешнему миру. Эти документы содержали материалы делового, а не пропагандного характера, свидетельствуя о том, что советская власть пыталась скрыть. В поле научного исследования вошли следующие акты иностранцев, соприкасавшихся с советскими гражданами: 1) оккупационных властей и прочих немецких инстанций (армейских, Восточного министерства и министерства труда, полиции, СС и т.д.), имевших дело с советскими гражданами во время Второй мировой войны (включая протоколы допросов, донесений и меморандумов); 2) некоммунистических военных и гражданских учреждений, существовавших в Советском Союзе во время войны; 3) военных властей западных союзников; 4) донесения дипломатических представителей иностранных государств в Советском Союзе; 5) агентурных донесений иностранных разведок; 6) отчетов иностранных делегаций, посетивших Советский Союз, и отдельных членов таких делегаций. В отношении документов этой категории остфоршеры придавали первостепенное значение разработке конкретной методики внешней и внутренней критики, составлению каталогов собраний и предметных указателей к ним и изданию перечня опубликованных отчетов иностранных делегаций. Письменные источники личного характера составляют письма, разделяющиеся на: 1. письма советских граждан друг другу; 2. письма советских граждан за границу; 3. письма иностранцев из СССР; 4. письма иностранцев, возвратившихся из Советского Союза или соприкасавшихся с советскими гражданами за границей. Изучение писем имело для исследователя немаловажное значение, потому что автор частного письма был менее зависимым от официальной точки зрения, официальной интерпретации событий, чем составители делового документа. В то же время извлечение из 66 них важных сведений происходит в результате большой методологической работы и только в таком случае информация становилась научно бесспорной. Эти источники и те обобщения, которые могли быть сделаны исключительно на их основе, являлись методологическим критерием достоверности имевшихся знаний об исследуемом регионе, и также всех остальных источников. Все, что противоречило данным, почерпнутым из этих первоисточников, квалифицировалось немецкими учеными как искажение или как стилизация советской действительности (сознательная или бессознательная, целеустремленная или случайная, в результате влияния бытовавших мнений или критической слабости исследователя). Литературные источники и произведения всевозможных искусств не расценивались немецкими исследователями как первоисточники. Они подлежали критической обработке согласно определенным методикам, способствовавшим созданию различных научных школ. Однако критерием их достоверности выступало их согласие с первоисточниками, вернее – с выявленными в них фактами. Литературные источники условно разделялись на две категории: изданные в СССР или советскими властями за границей и все прочие. Советская печать привлекала внимание остфоршеров разных поколений, которые считали советскую печать по степени достоверности сообщаемых ею сведений малоценным источником. Вместе с тем, ее разделяли на две неодинаковые в этом отношении категории: 1) деловая литература, учебная и инструктивная сообщала сведения, необходимые советскому человеку для практики, поэтому они в большей степени соответствовали истине. Задача критического использования этой литературы заключалась в исключении из нее пропагандных «элементов». К этой же категории относился и советский статистический материал. Остфоршеры признают, что фактические данные деловой литературы и цифр искажаются, но из анализа других источников можно все же определить, в какой степени советский план проводится в жизнь, и устранить многие фальсификации; 2) литература, выпускаемая как для советского, так и для иностранного читателя. Литература этого типа представляла интерес для остфоршеров не столько в плане сбора сведений о подлинной жизни в СССР, сколько в другом: она не отражала реальную действительность, изображая ее такой, какой коммунистам хотелось бы ее видеть. Немецкие исследователи считали, следовательно, что из нее нетрудно будет почерпнуть все необходимые сведения о любых мифах и легендах, которыми оперировала советская пропаганда. Зная 67 же их, было легче анализировать другие, более достоверные источники. Иначе говоря, изучение советской пропагандной литературы являлось ключом к изъятию этих моментов из показаний очевидцев и мемуарной литературы, представляя, по словам остфоршеров, материал для изучения психики советского человека и мира его представлений. К прочим литературным источникам советологи относили источники литературного характера, вообще не опубликованные, либо, в подавляющем большинстве случаев, опубликованные за границей. По своему характеру они также условно делились на следующие группы: 1. Сообщения корреспондентов иностранных газет из СССР. Так как эти сообщения проходили через советскую цензуру, их рассматривали как переходную группу от советской печати к прочим литературным источникам. 2. Мемуары: а) воспоминания бывших советских граждан, написанные в Советском Союзе, но там не напечатанные, написанные самостоятельно за границей (включая сюда и автобиографические рассказы, не предназначенные для печатания) и, наконец, написанные за границей с помощью эмигрантских авторов или иностранцев; б) воспоминания иностранцев, живших продолжительное время в СССР или посетивших его на короткий срок. 3. Беллетристические произведения (включая произведения автобиографического характера) тех же категорий людей. 4. Статьи и обобщающие работы людей, имевших возможность лично наблюдать жизнь в СССР. По отношению к мемуарам категории «а» остфоршеры указали на необходимость соблюдения «осмотрительного критического подхода, т.к. в них заключалась опасность фальсификации» в коммерческих целях. Мемуары иностранцев, по их мнению, также нуждались (даже еще в большей степени) в такой же внимательной критике, как и акты или письма иностранцев [76]. В то же время мемуарная литература, написанная «в условиях свободы» имела для советологов большое значение. Они считали, что в форме конкретных сведений (пусть даже искаженных субъективным подходом и изобразительными приемами автора, но все же не фальсифицированных) мемуарная литература предоставляла исследователю ценнейший сравнительный материал, на основе которого стало возможным установить, когда, где и как осуществлялась фальсификация действительности. Больше того, для целого ряда скрываемых советской властью фактов, как, например, для организации, жизни и быта советских тюрем и исправительно-трудовых лагерей, работы органов 68 государственной безопасности, личной жизни и быта видных советских деятелей, антисоветских выступлений отдельных лиц и групп и многих других явлений, свидетельства очевидцев являлись если не единственным, то, во всяком случае, основным источником сведений. Следующую категорию, смежную с мемуарной литературой (хотя эти материалы не содержали никаких автобиографических данных), составляли, с точки зрения источниковеда, статьи, к примеру, бывшего советского инженера о советской технике, бывшего плановика о планировании и бывшего артиста об искусстве и т.д. Для остфоршеров гораздо сложнее обстояло дело с обобщающими материалами советских авторов в эмиграции. Такого рода работы имели огромный диапазон от основанных на личном опыте описаний тех или иных событий и явлений в жизни исследуемого региона (порой, к сожалению, не имеющих ссылок на этот опыт) до трудов исследовательского порядка, в которых личный опыт советской действительности является лишь основным ориентиром автора для оценки используемых им источников и формирования суждений. Работы последнего рода, остфоршерами не возводились в ранг первоисточников, однако не были исключены из источниковедческого рассмотрения. В этой связи задача советологов заключалась в установлении путем опроса авторов этой категории, в каких местах и в какой мере их сообщения основывались на непосредственном наблюдении или на использовании тех или иных источников. К числу категорий источников остфоршеры относили также произведения искусств. Произведения изобразительных искусств (рисунки, картины, скульптуры), музыкальные произведения и их исполнение, театральные представления, фотоснимки, кинофильмы, радиопередачи и прочее по своему источниковедческому характеру были близки к письменным источникам. Поэтому к ним было применимо все, что относилось к последним. Остфоршеры установили близость по своему характеру произведений искусств к советской печати, требуя к себе аналогичного подхода; зарисовок и фотографий путешествовавших по Советскому Союзу иностранцев мемуарной литературе; фото- и радиотехники – сообщениям корреспондентов газет и т.п. Таким образом, остфоршеры считали, что сравнительный анализ данных, получаемых из различных категорий источников, предоставлял научное обоснование для определения, как, когда и зачем советская власть стремилась исказить описываемую ею действительность: «Если в создаваемых по воле советской власти источниках действительность отражается как бы в кривом зеркале, то сравнение этого отражения с картиной - пусть крайне неполной и 69 несовершенной, но получаемой из независящих по этой воли источников – позволяет определить «радиус кривизны» этого зеркала, т.е. найти методологический ключ для оценки и использования кривого изображения» [75, 68]. Раскрывая проблемы методики изучения СССР, остфоршеры отмечали, что организация научно-исследовательских советологических институтов в конце двадцатых годов прошлого столетия вызвала суровую критику. В то время считалось, что изучением СССР могут заниматься политики, журналисты, публицисты, военные разведчики, но не ученые. В пятидесятых годах ситуация стала меняться: предметом интереса ученых считались явления не единичные, а явления общего порядка. По мнению остфоршеров, СССР не входил ни в какой род или вид общественнополитических явлений, представляя собой отдельную категорию. Поэтому остфоршеры считали, что особенности СССР как предмета научного изучения ставили перед учеными методологические проблемы, неизвестные исследователям других общественнополитических явлений. На их взгляд, с этими проблемами сталкивались все исследователи СССР, независимо от их специальности и методов их работы. Освещение общих проблем методики изучения СССР проходило через выявление объективных и субъективных трудностей, изучение косвенных источников, а также через разработку методики научного использования советских источников. Остфоршеры считали, что любой процесс, происходящий в СССР (социальный, общественный, политический, экономический, включая и культурный) складывается из огромного количества событий, так называемых фактов. В задачу исследователя входили сбор определенного количества фактов, их обобщение, установление законов их взаимной связи и развития. По мнению остфоршеров, факты действительной жизни подразделяются на естественные и психологические, но существуют факты «идеологические», рассматриваемые вне времени и пространства, вне действительности. К примеру, Закон, постановление, произнесенная речь, статья или книга, хотя и содержат известное количество «фактов», но они не относятся к разряду эмпирических, а представляют их «идеологическое отражение». Остфоршеры считали, что научные исследователи, занимающиеся изучением СССР, должны быть эмпириками, т.к. их должна интересовать, в первую очередь, реальная действительность (жизнь), а не ее идеологическое отражение во всевозможных теоретических построениях. По их мнению, в СССР господствовало совершенно противоположное мнение, когда не скрывалось враждебное отношение к объективной науке, 70 занимающейся только эмпирическими фактами. Советская наука, подчиненная партийной политике, признавала «идеологические» факты, ставя их выше фактов эмпирических: естественных и психологических. В то же время исследователь, по мнению остфоршеров, должен выработать объективный подход к изучению и анализу явлений, происходящих в СССР, избежав при этом проявлений эмоций репульсивного или апульсивного характера. На их взгляд, это одна из самых больших субъективных трудностей при научном изучении СССР. Первым (важным) условием возможного преодоления такой трудности является признание этого обстоятельства. В процессе исследовательской работы остфоршеры уделяли значительное внимание методу непосредственного наблюдения. Более того, материалы непосредственных наблюдений других лиц являлись для них дополнительным источником его знаний о предмете исследования. Как отмечали остфоршеры, по отношению к СССР, этот нормальный метод исключался рядом причин. Среди них были причины порядка естественного: огромные размеры страны, разнообразие условий жизни в разных районах и практическая невозможность побыть везде и все лично увидеть. Но большинство трудностей непосредственного научного изучения СССР создавалась, по их мнению, искусственно: советская власть сознательно создавала ряд препятствий объективному научному изучению СССР. Прежде всего это связано с «железным занавесом»: трудность проникновения в границы СССР и трудности свободного передвижения. Технические и юридические процедуры передвижения внутри Советского Союза позволяли показывать посетителям только то, что устраивало власть. К примеру, советские руководители довели до совершенства изобретенную в России еще в XVIII веке технику «потемкинских деревень». В силу этого все «факты», собранные исследователями «идеологически» искажены и далеки от действительности. В случае, если речь шла об опытном исследователе, не поддающемся на такие декоративные уловки, он сталкивался с другими трудностями. Это прежде всего сложности в общении с советским населением и получении от него каких-либо сведений. Долгие годы советской власти и террора (репрессий) не позволяли населению вступать в общение с иностранцами, владеющими русским языком. Остфоршеры ссылаются на существующие в СССР специальные законы о соблюдении государственных тайн. В первую очередь, изданный во время войны Указ Президента Верховного Совета СССР от 15 ноября 1943 года «Об ответственности за разглашение государственной тайны и за утрату документов, содержащих государственную тайну». Этот указ 71 позднее был отменен при замене его одноименным Указом от 9 июня 1947 года, опубликованным в советской прессе от 10 июня 1947 г. и внесенным в Уголовный кодекс 1953 года. Как известно, во многих странах после окончания войны суровые законы военного времени были отменены или изменены. Вместе с тем, в тексте нового Указа открыто признается, что его целью явилось «установление единства в законодательстве и усиление ответственности за разглашение сведений, являющихся государственной тайной». Следовательно, ответственность за разглашение «государственной тайны» в мирное время по сравнению с военным была не только понижена, но даже повышена. О том, что же именно является в СССР государственной тайной, решал Совет Министров СССР. Постановление от 8 июня 1947 года гласит, что в СССР, кроме сведений военного характера, сохранению в тайне подлежат не только сведения о промышленности в целом и отдельных ее отраслях, сельском хозяйстве, торговле и путях сообщения, но и сведения «иного рода», а также другие сведения, которые будут признаны Советом Министров СССР не «подлежащими разглашению». К таким сведениям относится все «несодержавшееся в официально опубликованных данных», как указано в упомянутом постановлении. Безусловно, никто из советских граждан не был в состоянии предвидеть, что именно и когда «будет признано Советом Министров СССР не подлежащим разглашению». Советскому человеку было известно одно: за разглашение предусматривалось наказание заключением в исправительно-трудовой лагерь на срок от 5 до 10 лет (частные лица), от 8 до 12 (служащие) и от 10 до 20 лет (военнослужащие). Отсюда ясно, что научный исследователь, посетивший СССР, в случае общения с советским населением не мог получить никаких интересующих его новых (неопубликованных официально) материалов. Остфоршеры также предупреждали, что в условиях советской действительности советские граждане даже между собой избегали слишком открытых разговоров и что среди них очень развит своего рода шифр в форме иносказательной речи, который должен учитывать исследователь. К примеру, остфоршер Бригида Герланд сделала вывод о деятельности молодежной оппозиционной организации, называемой «Истинный Труд Ленина». Подавляющее большинство ее коллег считают, что речь шла об исправительно-трудовых лагерях (ИТЛ), о которых иносказательно и в большей степени саркастически выразились молодые собеседники Б. Герланд. В то же время, нельзя не признать, что в ИТЛах находится значительная часть советской молодежи, находящаяся в оппозиции к советской власти [77]. Таким образом, в случае, когда опытный исследователь, посетивший СССР, сумел преодолеть вышеописанные трудности и 72 собрал новый и достоверный материал о советской действительности, то вряд ли смог бы легально вывезти его за границу. Следовательно, исследователи лишались возможности непосредственного изучения СССР. Вместе с тем остфоршеры считали, что научное изучение СССР вполне возможно, хотя и трудно, на основании весьма обильного косвенного материала, в котором советская действительность нашла некоторое отражение. Немецкие исследователи признают, что этот материал научно небезупречен и главный методологический вопрос заключается в ликвидации (устранении) идеологических искажений в целях научного использования. Остфоршеры отмечают, что содержащиеся в советологических публикациях факты в различной степени «идеологически» препарированы, что без предварительной критики и тщательной обработки не могут быть использованы в научных целях. Это имеет непосредственные отношения к материалам официального характера, которые, к примеру, на Западе являлись наиболее достоверными. Немецкие исследователи в условиях советской действительности наблюдали явление совершенно противоположное: чем материалы официальнее, тем они больше подвергались фальсификации. В качестве примера они приводят конституционные и законодательные акты – главный материал, над которым работают на Западе все юристы и политологи. На основании их изучения и анализа исследователи определяют структуру власти, отношения между ее органами, отношения между государственной властью и отдельными гражданами, весь вообще политико-юридический комплекс страны. Однако, подобный метод по отношению к СССР не давал никаких научных результатов, вследствие чего работы отдельных западных авторов, использовавших такой метод, не представляли большой научной ценности. Как считали остфоршеры, именно в официальных документах содержался материал пропагандного характера. Этот вывод, по их мнению, подтверждается высказываниями руководителей советского государства. После Октябрьской революции Ленин писал, что декреты центральной власти были только «одной из форм пропаганды» и имели характер «революционных лозунгов», проведение которых в жизнь было представлено «революционному правосознанию» местных органов и отдельных граждан [77, 49]. Так же обстояло дело с известной «Сталинской конституцией». Ее агитационно-пропагандное значение, особенно для зарубежья, признавал и подчеркивал сам Сталин в докладе «О проекте Конституции Союза ССР». Остфоршеры отмечают, что на начальном этапе социалистической революции к юридически-догматическому методу в Советском Союзе относились с полным пренебрежением. Как известно, изданная 73 Институтом права Коммунистической академии в 1918 г. книга Адоратского «О государстве» доказывала на примере государственного строя Великобритании, что применение догматического метода изучения издаваемых там законов ни в какой мере не дает исследователю правильного понятия о существующих там реально политических и социальных отношениях. Аналогичная точка зрения была высказана в трудах Рейснера, Архипова, Пашуканиса, Стучки. Вместе с тем с середины тридцатых годов прошлого века ситуация коренным образом меняется: юридико-догматический метод стал основным в написании юридических учебников. С подачи Андрея Вышинского стал активно использоваться метод юридической маскировки действительности, изобретение которого Адоратский приписывал в свое время английским капиталистам. В этой связи книги вышеперечисленных авторов были срочно изъяты из общественного пользования. Юридические учебники ограничивались анализом советских законодательных актов, тем самым не только не освещалась, но и подвергалась маскировке реальная советская действительность. В многочисленных юридических учебниках не содержался материал о системе трудовых лагерей или о существовании в СССР так называемого «Особого Совещания» («ОССО») или «Троек», сыгравших роковую роль в судьбах многих советских граждан. Особую трудность представляла работа с советскими статистическими материалами. Остфоршеры отмечали, что важные статистические сведения были сильно закамуфлированы: они публиковались не в абсолютных цифрах, а в процентах от неизвестных величин, вычисленных неизвестным способом. Несмотря на все эти трудности, немецкие исследователи были уверены, что совершенная техника камуфляжа советской действительности не в силах все предотвратить. Реальная жизнь комплексна, а все ее явления между собой тесно связаны, поэтому их постоянное искажение, при этом всегда в одном и том же направлении и в одной и той же степени, как считали остфоршеры, было практически невозможным. Методика использования остфоршерами советских источников, не являющихся безупречными с научной точки зрения, выражалась в следующем. Для устранения фальсификаций предлагалось систематическое изучение этих публикаций, их сопоставление и сравнение за более долгий срок, что позволяло ликвидировать известную часть этих искажений (вывести их, так сказать за «скобки») и в результате получить довольно объективную картину действительности. Для убедительности иллюстрации сказанному остфоршеры 74 предлагают следующие сравнения: если, к примеру, взять достаточно большое количество ретушированных – но различным способом, в различной мере и в различных местах – фотоснимков одного лица и наложить их друг на друга – ретушовки взаимно нейтрализуются и истинные черты данного лица выступят наружу. Как далее отмечают остфоршеры, коммунисты (большевики) это вполне понимают и поэтому они ликвидировали старую литературу, в которой советская действительность искажалась способом, не соответствующего тому, который был «обязателен» на данном этапе. Немецкие исследователи пришли к выводу, что научное изучение СССР на основании исключительно текущей литературы редко давал хорошие результаты. Метод сравнения и сопоставления ее с литературой предыдущих периодов, на их взгляд, давал результаты научно-положительные. Также они обращали внимание исследователей на разного рода «неувязки», благодаря которым в советских текущих изданиях встречались несфальсифицированные факты. По мнению остфоршеров, данные о советской действительности следует собирать по крупицам, осуществляя поиск «в таких местах, где их исследователь обычно не ищет». К примеру, остфоршеры часто обращались к сатирическому журналу «Крокодил», в котором находили ключ к разгадке многих материалов, опубликованных в советской прессе. Все это подтверждало трудности, стоящие перед исследователями СССР, от которого требовались большая настойчивость, колоссальная затрата энергии и времени. В связи с этим указывалось на необходимость организации коллективной работы, которая была нужна прежде всего для такого учета всего доступного материала и его классификации. Техническая сторона заключалась в первую очередь в создании картотек, в которых все известные факты из советской действительности должны были быть зарегистрированы, а затем классифицированы. Следующим этапом подготовительной научно-исследовательской работы – это критический анализ уже зарегистрированных и классифицированных фактов с целью их возможного очищения от идеологических извращений и фальсификаций. Перекрестная проверка полученных данных с данными более ранних периодов, а также с данными из других областей придавала остфоршерам уверенность, что факты эти точны и правдивы и что они могут быть использованы, как основные звенья для творческой научной работы по изучению исследуемого объекта. Следовательно, как методология, так и методы работы остфоршеров с источниками представляются весьма полезными в научно-исследовательской деятельности отечественных историков. 75 Более того, современные казахстанские исследователи не согласны с постулатом о несостоятельности советологии как науки, объясняя это следующим образом. Данная историко-политологическая ориентация отличалась не только своим междисциплинарным характером, но и разнилась, прежде всего, по выбору методологических подходов в освещении истории и современности Советского Союза. В первую очередь это касается дифференциации работ сугубо пропагандистской направленности от серьезных научных изысканий, особенно, в сфере этнической истории. Так, в свое время, самими сторонниками советологической школы подвергались жесткой критике детерминистский подход к вопросам национальной идентификации, теория «несовместимости национального и советского» в контексте евразийской истории, концепция «форсированной пролетаризации», «контрфактологический подход в поиске разного рода альтернатив социалистическому строю в СССР и странах Восточной Европы» и т.д. В плане анализа фактографического материала не раз звучали императивы «различать оттенки» во многоголосии советского периода, раскрыть «белые пятна» центрально-азиатской истории с точки зрения культурологии и этнологии. Дело доходило до того, что западные специалисты по советскому периоду всем цехом подвергались язвительному осмеянию за слабое знание древней истории со стороны своих коллег-медиевистов [43, 45]. По мнению отечественных ученых, все это свидетельствует скорее о фундаментальности данной исследовательской ориентации, чем о ее слабости. Научная критика всегда присутствует там, где чистота эксперимента, в том числе и в написании истории, непрестанно подвергается проверке на фальсифицируемость. Самоконтроль здесь выступает знаковой величиной от момента постановки вопроса до формулировки концептуальных выводов и умозаключений. К тому же сам объект исследования Советский Союз и его политическая система – настолько сложен и разновелик в своей нюансировке, что трудно поддается точному вычислению. Советологические школы шли параллельными путями, вырабатывая собственные подходы и методы исследования. Отечественные ученые не сомневаются в появлении новых интересных интерпретаций истории Казахстана и Средней Азии [43, 45]. Контрольные вопросы 1. Основные этапы истории познания Казахстана в Германии. 2. Классификация учреждений остфоршунга, характеристика их деятельности, печатных органов. 76 3. Кадровый потенциал остфоршунга. 4. Методология и методика исследований немецких авторов. 5. Источниковая база остфоршунга. 6. Организация остфоршерами исследовательской работы. 7. Феномен номадной цивилизации в немецкой историографии. Тематика рефератов: 1. 1. Развитие немецкой историографической школы во второй половине XIX – начале XX вв. 2. Печатные органы остфоршунга. 3. Основные этапы развития остфоршунга. 4. Деятельность учреждений остфоршунга со второй половины XX столетия вплоть до распада СССР). 5. Деятельность ведущих остфоршеров разных поколений (Клаус Менерт, О. Хетч, Г.ф. Менде, Г. Клейнов, Б. Хайт, У. Хальбах, К. Беннер, Б. Ешмент и др.). 6. Баймирза Хайт и проблемы немецкой школы среднеазиеведения и казахстаники. 7. Актуальные проблемы методологии изучения истории Казахстана в немецкой историографии. 8. Инновационные методы работы остфоршеров с источниками. 9. Исследовательский механизм остфоршунга. 10. История изучения номадной цивилизации в немецкой историографии. 77 РАЗДЕЛ II ИСТОРИКО-ЭТНОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗУЧЕНИЕ КАЗАХОВ В ГЕРМАНИИ ПРЕДИСЛОВИЕ Раздел освещает вклад немецких путешественников в этнологическое изучение казахов, а также включает анализ работ немецких авторов по проблемам истории Казахстана досоветского периода. Вторая половина XIX – начало XX вв. стали временем активного изучения нашего края немецкими путешественниками. Приводимый в разделе этнографический материал, собранный немецкими путешественниками, охватывает различные стороны жизни казахского общества. Значительный ряд исследований (О. Финш, А. Брем, Ф. Гелльвальд, А. Пецхольд, Ф. Марте, Г. Мерцбахер, Ф. Махачек, Э. Шмид, и А.ф. Лекок, Р. Карутц и др.) предприняли попытку представить немецким читателям жизнь чуждого европейцам народа через детальное описание физического облика, жилища, одежды и пищи. Среди перечисленных авторов особняком стоят О. Финш, А. Брем и Р. Карутц, работы которых требуют всестороннего изучения в рамках указанной проблематики. Помимо разработки вопросов этнографического плана, немецкие исследователи разных поколений внесли значительный вклад в изучение истории досоветского времени. Отдельным сюжетом раздела явилось освещение трудов немецких тюркологов (И. Бенцинг, К. Броккельман, В. Банг, П. Циме, А.ф. Габен и др.). В разделе приводится разнообразный материал по древней и средневековой истории Казахстана, представленный остфоршерами разных поколений. Всё это позволило по-новому поставить вопрос о весомом вкладе древних тюрков в мировую цивилизацию, их роли в судьбах многих народов и государств этой эпохи. Плодотворным направлением немецкого среднеазиеведения стало изучение истории Казахстана нового времени. К числу приоритетных задач относится освещение политических аспектов завоевания казахской степи, колониальной политики царизма в крае и колониально-освободительного движения казахов. При изучении этих вопросов следует: - выявить вклад немецких путешественников в исследовании материальной культуры казахов; 78 - внимательно ознакомиться с трудами немецких авторов второй половины XIX –начала XX вв., освещающими духовную культуру казахов; - наряду с позитивными сторонами деятельности немецких путешественников выявить отдельные недостатки в суждениях, допущенных ими в описании бытовой и культурной жизни казахов; - скрупулезно ознакомиться с немецкой тюркологической школой; - освоить массив немецкой литературы по истории древней и средневековой истории Казахстана; - ознакомиться с немецкой историографией проблем новой истории Казахстана. 2.1 Вклад путешественников в этнологическое изучение казахов Немецкая историография второй половины ХIХ - начала ХХ в. характеризуется повышенным интересом к изучению Средней Азии и Казахстана, обусловленного зарождением, становлением этнологии, истории и других отраслей знаний о человеке в самостоятельные научные дисциплины. В 1869 году в Германии было образовано «Общество антропологии, этнологии и доистории», которое издавало специальный журнал по этнологии («Zeitschrift fuer Etnologie»). Подтверждением возросшего интереса к Средней Азии и Казахстану стал «Архив научных знаний о России», организованный профессором Берлинского университета Георгом Адольфом Эрманом. Это издание включало главным образом переводы работ российских и европейских путешественников, материалы этнологического и исторического характера. Г.А.Эрман является автором двухтомной работы «Путешествие в Сибирь», переведенной на русский язык и опубликованной в «Вестнике Русского Географического общества» в 1851 году. Изучение опыта зарубежных путешественников, побывавших в Средней Азии, получило дальнейшее развитие в трудах немецких ученых А.Ф.Этцеля и Г.Вагнера. Совместными усилиями авторов в 1864 г. был издан сборник «Путешествия в степи и высокогорные области Сибири и прилегающие страны Центральной Азии», содержание которого составили выдержки из публиковавшихся ранее английских, французских и русских работ. Повышенный интерес к Средней Азии и её культуре доктор Г. Шварц объяснял тем, что этот регион и его население оказали «самое глубокое влияние на род человеческий» и, что «без знакомства со Средней Азией и её народами непонятна история прилегающих к ней стран» [1]. 79 Вместе с тем дальнейшее изучение исследуемого региона было обусловлено наряду с научными интересами практическими потребностями европейских государств, ставших во второй половине XIX века крупнейшими колониальными державами. Говоря о развитии науки на этом общем историческом фоне (создание колониальных империй), нельзя забывать внутреннюю логику и императивы самой науки [2]. Накопленный исторический, этнологический, географический материал по Средней Азии и Казахстану нуждался в систематизации и дальнейшем введении его в научный оборот. Однако, при всех положительных сторонах деятельности ученых, занимавшихся изучением Средней Азии и Казахстана, следует отметить особый акцент немецких исследователей на географический фактор, который выступал в качестве «основной причины», определявшей судьбы отдельных стран и народов. Многие историки и этнографы, вдохновляясь успехами естествознания, распространяли идею эволюции на развитие человеческого общества, применяли методы и принципы естественных наук в изучении истории и культуры народов. В этой связи внимание исследователей заслуживает работа Адольфа Бастиана «Человек в истории». В 1889-1891 годы он побывал в Средней Азии и собрал значительный этнографический материал. Являясь одним из крупных представителей эволюционистской школы в Германии, Адольф Бастиан изложил в своей работе передовые для того времени идеи: единство человеческого рода, единообразие человеческого сознания, умственный прогресс, зависимость его от условий среды и др. [2, 55]. Такой методологический подход оказал впоследствии значительное влияние на развитие исторической и этнографической наук в Германии. Так, символом тесной связи истории и этнографии с естественными науками стал совместный труд немецких ученых Отто Финша и Альфреда Брема «Путешествие в Западную Сибирь» [3]. Эта книга была написана на основе материалов экспедиции в Сибирь, предпринятой учеными-естествоиспытателями в 70-ые годы XIX века. Принятие решения организовать экспедицию в Западную Сибирь имеет свою историю. Она была изложена немецкими авторами в предисловии вышеупомянутой книги. В 1870 году из путешествия по Восточной Гренландии возвратилась экспедиция, организованная по инициативе «Общества германской северно-полярной экспедиции». Однако попытка продолжить начатое дело не увенчалось успехом: союзный совет ученой комиссии не одобрил дальнейший план экспедиций общества в этом направлении, приняв во внимание предложение доктора Линдемана об организации экспедиции в Западную Сибирь. Правительство Германии выделило для этих целей 80 5000 марок, хотя смета расходов из расчета на двух человек без вознаграждения составляла 18 000 марок. Испытывая большие трудности, члены экспедиции готовились к путешествию, когда они, по словам авторов, получили подарок от Александра Михайловича Сибирякова из Иркутска, выделившего бескорыстно в интересах науки 20 тысяч 300 марок. Эта помощь способствовала успешной работе экспедиции и выходу в свет книги «Путешествие в Западную Сибирь», состоящей из четырнадцати глав. В центре внимания исследователей находились проблемы истории и этнологии, экономики и географии края. Особую ценность работе придает богатый этнографический материал, охватывающий различные стороны жизни казахского общества. О. Финш и А. Брем предпринимают попытку представить немецким читателям жизнь чуждого европейцам народа через детальное описание физического облика, жилища, одежды и пищи. Значительный вклад в плане систематизации материалов о Средней Азии и Казахстане внес немецкий этнограф, географ и историк Фридрих Гелльвальд (1842-1892). Его перу принадлежит специальная работа о природе и народах Средней Азии [4], но всетаки основными исследованиями являются четырехтомное сочинение «Земля и её народы» и работа «Русские в Средней Азии», которая получила высокую оценку в России. Достоинством последней работы стало широкое использование немецким автором солидного потенциала имеющихся исследований о Средней Азии, начиная со Страбона и кончая журнальными статьями 70-х годов XIX века. Основной методологический принцип немецкого автора базировался на этнологии, «без которого немыслимо понимание исторического развития наций» [5]. Ценность работ немецкого исследователя определяется не только наличием в них анализа материальной и духовной культуры, но и изложением собственных взглядов на проблемы общественнополитического развития казахов. Однако, в русле цивилизаторских идей эпохи Гелльвальд считал, что «призвание России – просвещать Восток». Эта идея легла в основу работ другого немецкого автора Александра Пецхольда, который в 1871 г. по приглашению туркестанского генерал-губернатора Кауфмана посетил Россию. Визит способствовал изданию двух книг – «Туркестан» (1874) и «Обзор Русского Туркестана» [6]. Эти книги представляли собой исследования, не выходившие за рамки традиционной схемы: основную часть работы составили этнографические зарисовки и географическая характеристика региона с подробным описанием народонаселения. 81 Путем сопоставительного анализа образа жизни народов, населявших Туркестан, Пецхольду удалось выявить их отличительные особенности. Во второй половине XIX века в Германии появились работы, относящиеся к числу комплексных исследований казахского края и включающие в себя переводы исследований российских, английских, венгерских и французских авторов. Автором такого рода работ был Ф.Марте [7]. Вместе с тем со временем стали появляться исследования, содержащие значительный этнографический материал. Это работы Ф. Фурмана, Ф. Свицени, освещающие обычаи и нормы поведения в казахском обществе, специальные исследования о свадебных церемониях и песенном искусстве казахов [8]. Разнообразные сведения о жизни в городах Семиречья представил в своих трудах приват-доцент Геттингенского университета Макс Фредериксен, совершивший путешествие в Джунгарское Алатау летом 1902 г. в составе экспедиции под руководством В.В. Сапожникова [9]. К числу исследований, опубликованных на немецком языке и содержащих значительный этнографический материал по восточным районам Казахстана, относится работа А. Пакуэта [10]. Регион Центрального Тянь-Шаня стал объектом исследования профессоров географии Готфрида Мерцбахера и Фрица Махачека [11]. Профессор географии в Немецком университете в Праге Фриц Махачек написал книгу «Изучение ландшафтов Русского Туркестана» на основе материалов экспедиции 1911-1914 гг. в западную часть Тянь-Шаня. Наряду с детальным географическим описанием края, немецкий путешественник представил этнографический материал, помещенный в специальной шестой главе книги. Эта глава содержит разнообразные сведения о казахах и киргизах, об их этнической территории и численности, образе жизни и занятиях. Ценность работы Ф. Махачека определяется еще наличием библиографии европейских изданий о Центральной Азии в целом, и в частности, о Туркестане. В 1904-1914 гг. были организованы четыре немецкие экспедиции в Восточный Туркестан под руководством Эриха Шмида и А. фон Лекока. В рамках исследуемой проблематики представляет интерес наиболее плодотворная четвертая экспедиция, на основе которой Лекок написал книгу «О стране и населении Восточного Туркестана» [12]. В предисловии, введении и в первых главах книги автор обзорно освещает результаты предыдущих экспедиций, ход подготовки четвертой и долгий, трудный путь от Берлина до Восточного 82 Туркестана. Результатом экспедиции стал богатый этнографический материал о населяющих Восточный Туркестан народах. В книге дается подробное описание быта и хозяйства, религиозных праздников, танцев, игр, музыкальных инструментов и т.д. Помимо этого, Лекок поместил в книге тексты сказок, рассказов, песен, записанных у местного населения. Основное содержание книги составляет описание хода исследования древних храмов и пещер, а также анализ найденных там находок. Статуэтки, различные рукописи, монеты, осколки глазурованных глиняных сосудов, предметы домашнего обхода (иглы, шило, ножницы, веники из колосьев) свидетельствуют о взаимовлиянии различных культур. Так, бронзовые сосуды изготовлены по египетскому образцу, прекрасные орнаменты сочетались с позднеегипетскими мотивами: часты изображения двуглавого орла со змеей в клюве. На глиняных сосудах изображены античные орнаменты, «бегущая собака», пальметы и др. Некоторые формы сосудов напоминают индийские. Наряду с элементами античного строительства Лекок отметил иранское и индийское влияние. Анализ настенных фресок позволил обнаружить сходство их с эллинистическим искусством, а изображение оружия в сценах со всадниками напомнило автору персидско-скифскую форму. Если А.Грюндвелю, ранее посетившему эту пещеру, одежда и оружие всадников напомнили кавказский тип, то А. Лекоку – сасанидский тип, встречавшийся на изображениях сасанидских серебряных блюд. Таким образом, собранный в ходе четвертой экспедиции разнообразный материал лег в основу так называемой Турфанской коллекции берлинского музея. Особое место среди исследователей Казахстана принадлежит Рихарду Карутцу (1867-1945). Пребывание в статусе почетного руководителя и духовного ректора университета в его родном городе Любеке способствовало организации этнографического музея университета. Как отмечает современный исследователь Беата Ешмент, на свои средства он организовал три научных экспедиции в Центральную Азию – в 1903, 1905 и 1909 гг. [13]. В 1913 году состоялось открытие этнографического музея, главной и некоторое время единственной коллекцией которого был собранный им центральноазиатский материал. В настоящее время эта коллекция, пострадавшая во время Второй Мировой войны, открывается для посетителей как «Этнографическое собрание ганзейского города Любека». Однако для нас представляет огромный интерес исследования Р. Карутца, освещающие его экспедиционный опыт. Основной работой немецкого ученого является фундаментальное этнографическое исследование «Среди киргизов и туркменов на Мангышлаке», 83 переведенное на русский язык Е. Петри и отредактированное В.В. Радловым. Книга состоит из девяти глав, которые раскрывают жизнь и быт казахов западного региона. Исследования немецкого автора проникнуты глубокой симпатией и вниманием к казахам. Так, в главе «Туркмены и киргизы» он пишет: «… на Мангышлаке на стороне киргизов было не только право сильного, но и влияние их, как национальности, более способной к хозяйству, более приспособленной к окружающей среде. Как ни спешит киргиз под нивелирующие ножницы культуры, и как ни скоро пробьет час его национальной особенности, но характерным остается и по сию пору многое из его культурного достояния. Поэтому, гораздо больший интерес по сравнению с туркменом представляет для этнографа киргиз» [14]. Вторая половина XIX – начало XX вв. стали поистине плодотворными для изучения Казахстана немецкими путешественниками. Немецкие авторы собрали разнообразный материал по этнологии казахского народа. Особняком на фоне значительного количества книг о Средней Азии и Казахстане стоят работы О.Финша, А.Брема и Р.Карутца. В исследованиях этих авторов представлена полная и детализированная этнографическая картина. Немаловажное значение придавалось характеристике физического облика казахов. При описании первой встречи с казахами О.Финш и А.Брем указали на так называемое «монгольское происхождение», которое «особенно отразилось на их внешности». Однако, как отмечают немецкие путешественники далее, «такой вывод оказывается справедливым только при сравнении их с татарами или в приложении к отдельным особям», но «чем более же приходится видеть представителей племени, тем оказывается более трудным дать определенную характеристику типа». «Сильно выдающиеся скулы, несколько скошенные глаза, которые от нависших век кажутся узкими, и слегка приплюснутый, широкий нос и большой рот, с особенно развитою толстою нижней губой» представлены немецкими авторами в качестве характерных признаков расы. В месте с тем О.Финш и А.Брем отмечают, что «нередко попадаются особи с орлиным, кривым носом, придающим им большое сходство с европейским типом». Дальнейшее описание внешнего облика приводит ученых к выводу о том, что казахи «все-таки не могут называться красивым народом и далеко уступают в этом отношении татарам и сартам, превосходя, однако, калмыков». При столь детальном описании физического облика авторам не удалось избежать традиционного подхода к оценке незнакомого народа с позиции европейцев, тем самым, позволяя негативные характеристики в адрес казахов. Так, они отмечают, что внешний облик казахов «не 84 может считаться благородным в общеупотребительном смысле», и «разбойничьи хари» не составляют между ними редкости». «Роста они обыкновенно среднего и малого, но плотно и сильно сложены. Богатырские фигуры, впрочем, редки, и замечательная корпуленция некоторых султанов и других знатных киргизов вызывается лишь постоянной ленью, довольством и изобильным потреблением кумыса». В этом же русле представлено описание казахской женщины из бедной семьи: «Виденный нами (О.Финшем и А.Бремом - Р.Т.) прекрасный пол был одет крайне бедно, в черных изорванных кафтанах и с грязным первоначально белым, платком на голове, который, впрочем, не закрывает лица, как это собственно предписывает религия. Впрочем, киргизки смело могут не закрывать своих прелестей, потому что едва ли кому придет в голову влюбиться хотя бы в одну из них. Смуглый цвет лица, косолежащие глаза и выдающиеся скулы напоминают об их монгольском происхождении, которое, у мужчин заметно еще резче». Вместе с тем О.Финш и А.Брем признают, что в ходе экспедиции им не удалось увидеть знатную киргизскую женщину, поэтому они смогли составить о них «беглое понятие». Внимательное знакомство с фотоколлекцией госпожи Л.К.Полторацкой, жены генерал-губернатора Семипалатинской области, позволило им сделать наблюдения о весьма «хорошеньких и миловидных личиках», встречавшихся среди казахских женщин. В круг важнейших задач немецких путешественников входило исследование материальной и духовной культуры казахского народа. Среди множества элементов культуры, с одной стороны, отражающих различия стран и народов, с другой, несущих многие межнациональные черты, - следует выделить основные: прежде всего, это такие элементы материальной культуры, как орудия труда, жилище, одежда, пища. Если орудия труда по мере сдвигов в способах производства изменялись особенно быстро, то жилище, одежда и пища в наибольшей степени отражали этническую специфику [15]. Как известно, в условиях кочевого образа жизни самым удобным жилищем была юрта. Л.Н.Гумилев в свое время писал о ней: «Никем не доказано, что каменная лачуга или глиняная мазанка есть высшая форма по сравнению с войлочным шатром, теплым, просторным и легко переносным с места на место. Для кочевников, тесно связанных с природой, жизнь в таком шатре была не прихотью, а необходимостью» [15, 192]. Юрта по своему функциональному назначению наиболее соответствовала кочевому образу жизни, а по художественному оформлению, по орнаменту и вообще по декору ей нет равных. О. Финшу и А. Брему удалось верно оценить достоинства юрты, 85 которая не только защищает «от дождя и ветра, но и представляет еще то удобство, что ее легко складывать и ставить вновь. Менее чем в полчаса искусные руки в состоянии собрать юрту и в еще меньшее количество времени ее части могут быть разобраны, сложены и навьючены на верблюда» [3, 157]. Р. Карутц также отмечает, что «конструкция кибитки – в смысле практического разрешения задачи приспособления палатки к жизни номада – является настоящим произведением искусства: в полчаса она разобрана, в час она составлена и готова со всем внутренним убранством» [14, 66]. В отличие от других немецких путешественников, Р.Карутцу удалось представить более глубокое и детальное описание конструкции юрты. Он верно определил четыре составные части каркаса юрты (кереге, уык, шанырак, есик), упустив лишь последнюю – есик (есiк) – двустворчатую дверь. В книге дано подробное описание сборки юрты. Внимательное знакомство с бытом богатых и бедных казахов позволило О.Финшу и А.Брему верно оценить стоимость юрты, полностью зависящей от материала, из которого она изготовлена [3, 74-93]. Так, «юрта из белого с пестрыми узорами войлока, выложенная и убранная внутри дорогими бухарскими или туркменскими коврами, может стоить несколько сот и тысяч рублей, тогда как простую маленькую войлочную юрту или кош, в каких обыкновенно живут более бедные киргизы, можно устроить рублей за 10 или 15». В этой связи следует согласиться с наблюдениями и выводами немецких ученых о том, что быт и жилище бедных казахов «не представляли и тысячной доли той роскоши», которую они «впоследствии увидели у султанов и местных богачей». Жилище бедных казахов вызвало истинное сочувствие немецких путешественников. На их взгляд, оно было «немногим лучше чумов остяков и самоедов». Особое беспокойство О.Финша и А.Брема вызвало «зимнее пребывание в такой юрте, когда в степи ощущается острый недостаток в топливе и приходиться топить хворостом или высушенным навозом (кизяком)». Не произвело приятного впечатления на путешественников и «внутреннее убранство юрты, состоявшее из деревянной посуды, в которой хранилось молоко, и из пары пестрых сибирских деревянных сундуков, в которых находились скудные пожитки хозяев. Юрта, имевшая десять футов в поперечнике, служила жилищем для двух семей, кроме того в ней еще находились пять телят, - обстоятельство, свидетельствующее о заботливости киргизов о своем скоте». В условиях сурового климата казахи прибегали к строительству зимнего жилища, вызвавшего неподдельный интерес О.Финша и 86 А.Брема: «Часто встречались нам юрты киргизов, а равно и их зимние жилища, сделанные из высушенных кирпичей, приготовление которых нам также пришлось видеть. Степной чернозем раскладывается при этом, как у нас в Бремене торфяники, в виде огромной, вязкой лепешки, которую здесь топчут однако не деревянные башмаки поселян, а верховые, копытами своих лошадей. Сначала это нас очень удивило, но впоследствии мы убедились, что киргиз старается все, что только возможно делать верхом на своей лошади». Как известно, не всем удавалось построить зимнее жилище. В таких случаях изыскивались различные способы защиты от зимней стужи. Так, Р.Карутц наблюдал за тем, как казахи «разбивают кибитки на склонах, окружают их земляным или каменным валом, решетки ставят на слой старого лошадиного навоза, снаружи покрывают его еще поверх землею, которую притаптывают, и удваивают над остовом кибитки слой войлока. Внутри кибитки поддерживается благотворный огонь и кроме того стараются бороться с холодом обильным потреблением в пищу жира» [14, 67]. В суровых условиях степной зоны казахи предпринимали различные попытки обустройства быта. Этому способствовало развитие всевозможных ремесел, о наличии которых свидетельствовали материалы немецких путешественников. О. Финш и А. Брем признают, что казахи «искусны в изготовлении предметов, служащих для ежедневного употребления, например, точеных чашек и других деревянных изделий» [3, 153]. Несмотря на то, что развитие кузнечного ремесла не достигло значительного совершенства, изделия отдельных казахских мастеров пользовались широкой известностью. В Алтайской станице майор Бахирев подарил немецким гостям нож с серебряной насечкой в виде красивых арабесок, изготовленный специально по заказу у казахского мастера. Путешественники отметили развитость седельного и шорного ремесла. Однако значительных успехов казахи достигли в изготовлении войлока, который получается «у них (казахов – Р.Т.) весьма искусно, и их войлочные одеяла – кошмы – украшенные пришитыми или вытканными каймами, большей частью с красными узорами, нередко имеют весьма красивый вид» [3, 153-154]. Юрту казахов невозможно представить без войлочных изделий, предметов ткачества. Даже на полу кибитки «за исключением места, где помещается очаг, покрывают кошмами, на которые, когда являются гости, кладут новые узорчатые кошмы или туркменские ворсовые ковры» [14, 68]. Войлочное производство относится к домашнему промыслу, в сфере которого испокон веков были заняты казахские женщины. Однако, представляя сложный процесс, требующий определенных навыков и кропотливой работы, для 87 получения готового войлока принимали участие женщины не только одной семьи, но и жители всего аула. Наблюдения за изготовлением войлока, в котором принимали участие не только женщины, но и мужчины, позволили О.Финшу и А.Брему сделать выводы «о соразмерном разделении труда между обоими полами» [3, 154]. Все этапы производства войлока получили освещение в исследовании Р. Карутца. К примеру, в ходе заготовки шерсти предпочтение отдавалось «летней шерсти, а именно первой шерсти от рожденных тою же весной ягнят» [14, 54-56]. После чего следовали раскладка шерсти на циновку, вспрыскивания горячей водой, утрамбовка и т.д. Описывая трудоемкий процесс по производству войлока, Р.Карутц указывает на его универсальное назначение, не только рассчитанного на «покрытие кибиток, настила полов, полога для завешивания двери кибитки. Войлок употребляется и как ковры, используется для домашнего обихода и приема гостей, как подстилка для седел, попоны для лошадей, покрышки для сундуков, сумки для хранения домашних вещей, дорожные футляры для острых подпорок, поддерживающих крышу кибитки, обертки для ломких вещей, как например, бутылки, лампы и стекла для ламп, которые в последнее время проникли и к киргизам, - вплоть до перчаток, которыми берут горячий котел с водою». Наряду с войлочными изделиями, особую роль в быту казахов играли предметы ткачества. «Я видел два способа тканья, - пишет Р. Карутц, - тканье на дощечках и на ткацком станке». Второй способ заинтересовал ученого, потому что он видел такой же станок у бедуинов и удивлялся кропотливому перебиранию и отсчитыванию пальцами нитей основы, чтобы образовать второй зев. О. Финш и А. Брем также отмечают, что казашки «искусны не только в изготовлении разного рода одежды, украшаемой часто красивым шитьем, но также умеют ткать самые материи. Они прядут на веретене шерсть, ткут грубый камлот (армак) и мастерицы выделывать кожи» [3, 154]. Представляет интерес процесс дубления кож, при этом для тонких козьих и ягнячьих шкур использовали кислое молоко, а для их окраски в желтый цвет применяли корень ревеня. Р.Карутц считает, что население степи имеет еще и врожденную любовь к краскам, что вообще свойственно народам, стоящим близко к природе. Обращаясь к тем, кому предстоит путешествие по Востоку, он указал на то, что «большого богатства красок не являет ни одна народная жизнь в мире, более тонкого и выразительного чувства колорита – никакая этнографическая картина земного шара по сравнению с городами Туркестана» [14, 140-142]. Единственное, что вызывает сожаление у автора – «ввоз европейских фабрикатов для 88 окраски шерсти», так как по сути это приведет «к упадку процесса и гибели прежних превосходных красок, изготовленных из соков некоторых степных трав» [14, 59]. При всех достоинствах исследования по детальному описанию домашних промыслов, ошибочным является представление Р.Карутца о том, что казахи не изготовляли ковров. Несмотря на то, что ковроделие не получило повсеместного распространения, на Мангышлаке оно составило важную отрасль ткачества. В основном было распространено ткачество безворсовых ковров, а ворсовые ковры покупали у туркмен. Одним из ремесел, существовавших у казахов издревле, является деревообделочное искусство, предшествовавшее, по мнению автора, войлочному производству. Доводы Р. Карутца сводятся к следующим положениям: а) «несмотря на то, что географические свойства степи говорили в пользу приоритета техники войлочного производства, степь, однако, не беспрерывная покрытая травами равнина, т.е. в ней встречаются периодически наполняющиеся русла, овраги, болота, где везде есть древесная растительность, дающая для примитивного прикладного искусства достаточно материала»; б) «техника войлочного производства слишком сложна, чтобы в период развития кочевнической культуры предшествовать зачаткам резьбы по дереву, которые мы повсюду видим даже у народов, как нынешних, так и прежних, находящихся на более низкой ступени развития»; в) «мы встречаем образцы простого резного орнамента, указывающего на то, что у киргизов или, говоря вообще, у монголов и родственных им народов – ход вещей был такой же, как и повсюду, и мы находим указания относительно происхождения и развития орнаментики, говорящие в пользу того, что именно дерево, а не войлок, было первоначально почвою, на которой развилось это искусство» [14, 143-144]. Во время путешествия Р.Карутц наблюдал за деятельностью казахских ювелиров, «кочующих из аула в аул и разбивающих свои мастерские там, где находили заказы». Р. Карутц восхищается красотой ювелирных изделий казахских мастеров-зергеров: «Чеканные и украшенные каменьями кольца, браслеты, наперстки, веретена, цепочки для волос, пояса, украшения для уздечек, изготовляемые главным образом из русских серебряных рублей, представляют из себя красивые, часто очень ценные изделия, они вполне оправдывают гордость, с которой их носят при торжественных случаях или показывают гостям» [14, 61]. Немецкий путешественник упоминает и о косторезном искусстве казахов. Значительный интерес представила для автора инкрустация костяными пластинками сёдел и оружий. Ему довелось увидеть 89 великолепную булаву, покрытую инкрустацией из кости и используемую исключительно в торжественных случаях. Одним из существенных элементов материальной культуры является одежда. Как известно, кроме своей основной функции – защиты тела от внешних воздействий, одежда выполняла еще важнейшую «опознавательную» функцию. «Одежда – социальный знак, метка, обозначающая данного индивидуума в общественной системе» [15, 195]. О.Финш и А.Брем представили подробное описание одежды мужчин, принадлежащих к разным социальным группам казахского общества. Бедные казахи «были одеты в поношенные тулупы, а на головах у них были своеобразные шапки, снабженные наушниками и назатыльниками, обшитые лисьим мехом» [5, 75, 154-155]. Как признают авторы, в отличие от них, «богатые одеваются гораздо наряднее: … широкие шубы, ергаки из дубленых кож жеребят носятся мехом вверх и отличаются оригинальными украшениями из гривы». Детально описывая одежду богатых казахов, О.Финш и А.Брем отмечают, что «киргизы, как магометане, бреют волосы на голове или стригут их вплотную и носят маленькую ермолку, искусно сшитую из сборчатой материи или шелка, у богатых ермолка шьется из бархата и вышивается золотом. Сверх ермолки надевается … бюрка, или обыкновенная круглая шапка. Такие шапки, особенно из белых курчавых барашков, очень красивы и охотно носятся даже русскими; особенно нарядными считаются шапки из лисьих лапок, которыми богатые любят подбивать свои халаты. В виде особенного украшения в верхнюю пуговицу шапки втыкается еще перо совы. Войлочные шапки в моде у киргизов уже с давнего времени и доныне к счастью не вышли из употребления. Обыкновенные маленькие, белые, формой более или менее напоминающие штирийские «фески», носятся преимущественно бедняками; богатые же в торжественных случаях надевают оригинальные, высокие шляпы с отогнутыми сзади боковыми полями, и убранные мелким шитьем и шнурами». К сожалению, в исследованиях немецких путешественников не содержится подробного описания одежды казахских женщин. В то же время значительное большинство немецких авторов (Ф.Гелльвальд, О.Финш и А.Брем, А.Пецхольд, Р.Карутц и др.) отмечают ее уникальную самобытность. Ф.Гелльвальд указал в своем исследовании на «своеобразный наряд женщин у кайсаков», сопроводив рисунком, где было изображено роскошное саукеле [5, 1]. Наряд молодой казашки «с высоким башнеобразным головным убором» привлек внимание О.Финша и А.Брема. Далее они отмечают, что «киргизские женщины и девушки не менее наших интересуются нарядами и уборами, знакомы с употреблением белил и румян, а 90 равно, по турецкому обычаю, и хенны, т.е. краски для ногтей» [3, 155]. Описывая головной убор казашек, никто из путешественников не отметил, что помимо утилитарного назначения, он носил опознавательную функцию, являясь указателем семейного положения. Как известно, уборы и прически девушек и замужних женщин имели существенные различия. Вместе с тем, основной комплекс одежды женщин того времени сходен с мужским: штаны, узкая и верхняя распашная плечевая одежда типа камзолов и халатов. Отличны были некоторые детали, способы украшения, покроя (хотя основные черты покроя были те же самые), а женская обувь по типу не отличалась от мужской. Носили кожаные сапоги, мягкие сапожки с кожаными калошами, которые нередко имели высокий каблук [15, 197-199]. В этой связи следует согласиться с наблюдениями и выводами Р.Карутца об отсутствии особых различий между одеждой женщин и мужчин, состоящей из «штанов, всунутых в высокие сапоги, рубашки и халата, который … опоясывается вокруг талии шалью (вернее, кушаком – Р.Т.) или чаще у мужчин украшенным серебром кожаным поясом» [14, 33]. Из традиционной одежды он уделил большое внимание зимнему головному убору – тымаку, кожаным штанам и шапану – универсальной верхней одежде казахов. При описании одежды Р. Карутц приходит к выводу, что изменение форм хозяйства, социальных отношений, взаимоотношений с соседними народами зачастую отражалось в одежде и приводило к существенным изменениям в национальном костюме. Он сожалеет, что на мангышлакских мужчинах «уже почти не видать шапки наподобие шлема, придающей такой воинственный вид их соплеменникам на востоке от Аральского моря и так поразительно напоминающей своей остроконечной формой античные изображения скифских варваров; они довольствуются теперь татарской меховой шапкой или даже пестрым платком, который должен изображать тюрбан. Халат все больше принимает форму татарского бешмета и все реже попадается превосходный халат восточных киргизов, сшитый из узких домотканных полос из верблюжьей шерсти, по краскам и прочности делающий честь их женам» [14, 33, 52]. Ученый с сожалением отмечает то, что с появлением на Мангышлаке «фабрикатов оседлых соседей – китайцев, туркестанцев, русских – одежды из шкуры и кожи, игравшей ранее исключительную и преобладающую роль, вытесняется бумажными, шелковыми и полотняными тканями». Следовательно, в традиционной одежде казахов второй половины XIX – начала XX вв. произошли значительные изменения, связанные с переменами во многих сферах жизни казахского общества. 91 Пища, являясь исключительно важным элементом бытовой культуры, обладает значительной устойчивостью национальных форм, традиций. В системе и модели питания представлены поведенческие аспекты людей, обусловленные социальноэкономическими условиями общества. Пища казахов отражает традиционный образ жизни кочевого общества. В этой связи О.Финш и А. Брем признают, что основным продуктом питания является мясо, которое «при изобилии режется ломтями и сушится на воздухе», а приготовленные в ходе этого «копченые бараньи окорока были охотно съедены» [3, 151]. Р. Карутц также считает, что баранина являлась «самым любимым кушаньем», а после того, как «чашки с мясом были очищены», подавали «мясной навар (речь, пожалуй, идет о сорпе – Р.Т.), очень крепкий и жирный, необыкновенно вкусный». Его восхищают вкусовые свойства сорпы, так как при этом «ничего возбуждающего, никакие пряности за столом киргиза не имеют места» [14, 76]. Несмотря на то, что автору трудно представить, «как можно неделями есть одно мясо совершенно без хлеба», он признает, что «пример этого народа опрокидывает все учение о вреде мясной пищи» [14, 117]. В системе питания казахов большое значение имели молочные продукты, которые в зимнее время служили подспорьем к мясной пище. В связи с этим Р.Карутц пишет: «Молоко наряду с мясом составляет главную пищу киргизов и получается … от всех четырех родов животных, овец, коз, верблюдов и лошадей. Овечье и козье молоко либо пьется в свежем виде, либо его вываривают густо – с прибавлением или без прибавления крупы – или же из него приготовляют сыр» [14, 50]. Прокисшее молоко немецкий путешественник сравнивает с болгарским йогуртом. Будучи врачом по профессии, он указывает на содержащийся в прокисшем молоке фермент, который «понижает брожение в кишках, способствуя здоровью» и, как считает автор, «удлиняет жизнь». Оригинальный способ ведения казахами молочного хозяйства привлек внимание О.Финша и А. Брема: «Ежедневный сбор коровьего, козьего и бараньего молока сливается вместе, в большой кожаный мешок и сбивается там в масло с помощью палки, к которой прикреплена горизонтальная деревянная веселка. Получаемый продукт называется «сарма». Остающаяся затем сыворотка «айран» составляет любимую и главную пищу киргизов» [3, 210]. Не менее полезен и «еремчак» (iрiмшiк – Р.Т.), рассматриваемый путешественниками как «рыхлый сыр из овечьего молока, разведенный молоком или водою. Одна или две его чашки, взятого в дорогу утолили жажду голода». В восьмой главе книги О. Финша и А. Брема («Через Тарбагатай и Нор-Зайсан») содержится подробное 92 описание технологии приготовления курта, составляющего «важную часть зимнего продовольствия казахов». К такому выводу, знакомясь с различными способами приготовления сыров, пришел и Р.Карутц: «Сыр приготовляется различных сортов, в виде жёлтой или белой твёрдой массы, который едят с чаем, обмакнув его предварительно в сало, особенно охотно зимою, почему он и составляет единственную часть припасов на зиму» [14, 50-51]. Разнообразие молочной пищи свидетельствовало об её древнем происхождении. О Финш и А. Брем располагают обширными сведениями о целебных свойствах кумыса и верблюжьего молока, почерпнутыми из трудов, побывавших в казахской степи предшественников. В то же время они неоднозначно отзываются об этих важных для казахов напитках. Так, первое впечатление от кумыса, потребленного в гостях у Полторацких (семьи Семипалатинского генерал-губернатора – Р.Т.), было весьма неплохим, но впоследствии эти напитки (кумыс и верблюжье молоко) показались чужестранцам «не особенно вкусными» [3, 93, 127]. Причина этой противоречивости заключается, на их взгляд, в хранении кумыса в кожаных мешках (турзук), из-за которого он приобретает «неприятный запах и делается противным на вкус», хотя они далее пишут: «киргизы утверждают и опыт подтвердил их показание, что этот напиток только и можно приготовлять в таких кожаных мешках. …Кумыс есть один из самых здоровых и питательных напитков, который кроме того заслуживает внимания и как лекарственное средство» [3, 150]. В отличие от своих предшественников, Р.Карутц наслаждается вкусом напитков казахов. Большое удовольствие он получил от потребления верблюжьего молока «в свежем виде, т.е. несколько часов спустя после доения». Как признается далее автор, оно является «самым вкусным и нежным молоком», какое ему когда-либо довелось пить [14, 51]. Не менее высокую оценку он дает вкусовым качествам кумыса: «Один уже кислый запах, который он (кумыс - Р.Т.) распространяет в кибитке, действовал на меня освежающе, а его вкус мне всегда нравился и был приятен». Далее сообщалось о приготовлении чая у мангышлакских казахов, когда вместо свежего молока подливали в чай кумыс, что, по мнению автора, придавало ему приятный, особенно освежительный, как бы фруктовый вкус. Кумыс подливали также и в тесто, отчего «оно скорее поднималось», а хлеб получался «превосходным и вкусным». Р. Карутц внимательно наблюдал за выпечкой хлеба, «когда тесто кладут на круглую железную сковороду, которую ставят на открытый огонь и покрывают второй сковородой. Поверх сковороды накладывают так же огонь, в связи с чем тесто пропекается одновременно сверху и снизу. В 93 полчаса жар сверху и снизу сделал свое дело, и мы получаем к нашему чаю, который следует за кумысом, теплый и вкусный хлеб». Далее он сообщает, что местные казахи пекут два сорта хлеба, а кроме того, «мелкое печенье, приготовленное на бараньем жиру». Излюбленным мероприятием казахов было чаепитие, которое по свидетельству Р.Карутца «достигало огромных размеров»: «Если о русском можно сказать, что он пьет столько чаю, сколько возможно себе только представить, то киргиз пьет еще вдвое больше, от семи до десяти стаканов утром, в обед и вечером – обычное явление летом и это причиняло мне немало огорчения, особенно по утрам, когда людей нельзя было оторвать от чая» [14, 71-72]. Однако такое «чрезмерное увлечение» чаепитием имело свою обусловленность, которую пришлось всё-таки признать. Более того, это послужило в качестве рекомендации для летних маневров и походов немецких войск. По этому поводу он пишет: «… мне удавалось лучше утолить жажду, как выпив несколько стаканов чаю, и я нахожу, что холодная вода, молоко или пиво никогда не утоляют вполне жажды и не разливают по всему телу такого интенсивного приятного ощущения, как горячий чай. Я снова испытал это на Мангышлаке, где при температурах от сорока до пятидесяти градусов кожа была постоянно покрыта испариной, и чем больше пота выгонялось чаем, тем меньше ощущалась жара. Следовало бы и для наших войск взвесить всю важность потребления чая во время летних маневров и в походах». Исходя из вышеизложенного, можно придти к заключению, что система питания казахов была основана, в основном, на мясе и молочных продуктах. По мнению путешественника Александра Пецхольда, сам образ жизни непосредственным образом влиял на рацион питания казахов, в котором преобладали продукты животного происхождения. Ассортимент употребляемых продуктов питания и способы приготовления являются одним из весьма стойких и отличительных элементов материально-бытовой культуры народа. Знакомство немецких путешественников с пищевыми навыками представляло значительный интерес еще и тем, что они находились в тесной связи с духовной настройкой казахского общества (моральными нормами, религиозными запретами и пр.) [15, 65]. Изучение духовной культуры народа, в сравнении с культурой материальной, всегда представляло для путешественников большую трудность. Это и понятно: специфику жилища, одежды, пищи, орудий труда путешественник замечает в первые же дни и часы своего пребывания в какой-либо стране, но он может прожить в ней несколько месяцев и так и не узнать всего своеобразия танцев, свадебных обычаев, особенностей этикета ее народа, не говоря уже о поэзии или мифологии, для понимания которых необходимо владение 94 местным языком [15, 76]. И тем не менее, немецким путешественникам всё же удалось представить самобытную картину духовной культуры казахского народа. Изучение многих сторон жизни казахов начиналось у путешественников со знакомства с ораторским искусством. Находясь всю жизнь в седле, изучая движение звёзд и по ним определяя время, вглядываясь в беспредельную даль степи и восхищаясь природой, кочевник выработал свою культуру, частью которой было слово [16, 38]. Восхищение Альфреда Брема и Отто Финша вызвали выразительность казахского языка, поэтическая одаренность народа и самобытное искусство «бардов» [17]. Высоко оценивая поэтическую культуру кочевников, они писали: «Киргизы, как известно, обладают весьма развитой поэзией, которая, при посредстве импровизаторов, передается из рода в род… Поэма, описывающая подвиги героя КузуКерпеча (Козы-Корпеш – Р.Т.) – погребенного по преданию от Аягуса (Аягуз – Р.Т.)… заключает в себе не менее 1365 стихов и поражает столь же простотою рассказа, сколько нередко поистине поэтическим содержанием» [3, 98-99]. Любовная лирика произвела неизгладимое впечатление на Фридриха Гелльвальда, поместившего эти строки в своем исследовании: Тихо как тень, скользящая по волнам, Безмолвно как лунный свет, отраженный в воде, Крадется Зулейка на крыльях страстных желаний К робко ожидающему её Мухамеду Среди ночной тишины… [5, 762]. Как известно, кроме занятия основным видом хозяйственной деятельности, казахи, когда позволяло время, а это преимущественно зимой, занимались охотой. О.Финш и А.Брем отметили, что среди казахов имелись страстные охотники, и отдали должное тому, что они умели «отлично обходиться и превосходно стрелять из кремниевых оружий плохого качества, пришедших на смену прежним оружиям: пикам, лукам, стрелам и дубинам» [3, 152]. Путешественники представили в своей работе подробное описание сцен охоты, в которой они принимали участие и где особенно отличился доктор Альфред Брем. Степные аристократы, сопровождавшие немецких гостей, находясь под впечатлением охоты, «послали вечером за знаменитым бардом своего племени, который воспел бы в стихах подвиги чужестранца с орлиным носом и соколиным взором» [3, 99]. Чествование героя охоты Альфреда Брема в очередной раз подчеркнуло скромность и такт казахов, о чем писали немецкие ученые: «…киргизской поэзии, по-видимому, в самом деле не чужды западная вежливость и такт; в тот вечер, по крайне мере, мне не пришлось слышать ничего о храбром Адильхане Джаманбаеве, 95 владельце Аркатских гор. А между тем это был превосходный стрелок, который перед самым нашим приездом убил громадного барана, поразившего нас своими размерами, и притом убил не из усовершенствованного оружия фабрики придворных поставщиков Типмке и Леу, а из примитивной тульской одностволки, стоящей каких-нибудь 10 или 15 рублей. Сделанный по фотографии госпожи Полторацкой рисунок, изображающий этого смелого охотника с ружьем в руке, рядом с убитой дичью, представляет единственную оригинальную фигуру в рисунке, помещенную при статье доктора Брема в № 41 «Gartenlaube» за 1877 год, статье, в которой так мастерски описаны талантливым писателем эпизоды охоты». Рихард Карутц стремился собрать фольклорный материал, чтобы потом использовать его для сопоставительного изучения. Он искал в нем общечеловеческие мотивы, которые возникли в независимости от каких-либо заимствований или влияний. Исследователь приводит народные пословицы и поговорки, загадки на казахском языке и в переводе. Путешественник поясняет их значение, сообщает аналогичные немецкие пословицы и поговорки [18]. Р.Карутц высоко оценивает роль распространителей устной словесной культуры – сказителей и странствующих певцов: «Кому приходилось видеть в арабской кофейне рассказчика сказок и наблюдать за его слушателями, тот знает, какая тесная связь устанавливается между ними, и понимает все значение из устных преданий для народов, лишенных газеты, всю ценность сказок для жителя восточных стран. Киргизы в этом отношении – настоящие сыны Востока… За очагом кибитки собирается весь аул послушать странствующего певца, который умеет наполнить душу разными историями и чужими сказками» [14, 173]. Дальше приводится содержание нескольких народных легенд и сказок. Кроме «стихотворства и пения», игравших заметную роль в духовной жизни казахов, путешественники указали также на роль музыки. В их исследованиях подробно описаны музыкальные инструменты. Достоинством значительного ряда работ немецких авторов (А.Брем, Р.Карутц, А. ф. Лекок, Э.Шмид и др.) является верное восприятие традиционной музыки, как неотъемлемой части народного художественного творчества. Р.Карутц высказывает мысль о том, что окружающая живописная природа не может не вызывать в сердцах обитателей степи чувства радости, отчего рождаются задушевные мелодии и песни, которые приводят слушателя в умиление [18, 76]. «Не раз я любовался, - пишет путешественник, - живописной картиной, и когда они пасли в диких ущельях свои стада, наполняя мудрую идиллию своего счастливого уединения трогательными мотивами – наследием 96 пастухов всего света, которым редко может противостоять душа в часы вдохновения» [14, 48]. Вместе с тем в исследованиях отдельных немецких путешественников преобладала негативная оценка музыкального искусства казахов. Так, по мнению Фр. Гелльвальда, многочисленные песни казахов характеризуются однообразием, представляющим верное подобие монотонных степей. В работе он допускает неточности в определении национальных инструментов, называя трехструнную домбру «родом трехструнной балалайки» [5, 761]. Следует также отметить, что трехструнная домбра, представленная автором в качестве аккомпанемента певца, не имела повсеместного распространения. На наш взгляд, автор с позиции европейца недостаточно понял особую роль музыки в традиционной картине мира казахов. Как считает современный казахстанский исследователь С. Аязбекова, музыка у казахов обладает уникальной ролью, не имеющей аналогов в мировой культуре, являясь не только художественной ценностью, удовлетворяющей сугубо эстетические потребности этноса, но и как ключевой миромоделирующий элемент, способный самостоятельно и существенным образом определить картину мира казахов. Значительная роль музыки связана, в первую очередь, с особенностями номадической цивилизации, к которой принадлежал казахский этнос, а также с теми мировоззренческими основаниями, которые и определили ее статус. Так, конно-кочевая цивилизация, в силу своей подвижности и соответствующих условий жизнедеятельности, не могла развить те жанры искусства, которые требуют стационарных условий и городского быта, такие как живопись (хотя существуют наскальные росписи), монументальная архитектура и скульптура, жанры театрального искусства и пр. Эта же причина послужила основанием развития устного художественного творчества. Именно поэтому вся духовно-культурная энергетика номадической цивилизации была сосредоточена в музыке, слове и орнаменте [19]. Говоря о последнем, следует отметить, что значительную часть книги Р.Карутца составляет глава «Киргизская линия», в которой он определяет четыре основных типа орнаментации у мангышлакских казахов: 1) «грубые, небрежно врезанные линии, или неправильно разбросанные, или симметрически сгруппированные»; 2) второй тип заключает в себя фигурные мотивы, а именно более или менее стилизованные изображения животных. Так, например, на одном пологе кибитки – вышитые шелком фигуры верблюдов и крабов, а на другом – контуры змеи; 97 3) третий тип показывает растительные мотивы, которые доведены до большой пышности и выдают свое персидское происхождение. Они встречаются преимущественно на вышивках, на халатах и попонах. На отдельных образцах представлен персидский растительный орнамент на резьбе по дереву, например, на пороховницах и на орнаментированной коже, где изображены кожаные щитки, висящие по сторонам седла; 4) части растительного орнамента, заимствованные у персидских образцов, являются лишь второстепенными придатками к общей картине, в основе которой лежит уже четвертый тип орнамента – двойная дуговая линия. Но эта линия не представляет лишь один из указанных нами типов, она заключает в себя больше этого: она так часто встречается, так постоянно повторяется, ее художественная разработка доказывает все предпочтение, которое ей отдается, - что в ней с правом можно признать тип киргизского орнамента, ту линию, которая владеет киргизским стилем, составляет его суть и может быть названа: «киргизская линия» [14, 147]. В вышеназванной главе немецким исследователем представлено подробное описание стадий развития рогового мотива, мотив рогов в сложной группировке, а также указано на важность изучения рогового мотива. По мнению Р.Карутца, выбор рогового мотива не был случайным и «в этом мотиве мы имеем дело не со спиральной линией, - безразлично придуманной или скопированной с какого-либо предмета и получившей название «бараний рог» по ее сходству с этим последним, а именно с сознательным изображением этого рога», ведь известно, что «с незапамятных времен овцеводство было основой среднеазиатского хозяйства, и ничего нет естественнее, что овца, радость, богатство, жизненный нерв номада, доставляющая ему буквально все необходимое для его питания и других потребностей, играющая первенствующую роль в его рассказах и суевериях и в его искусстве, является главным мотивом». Говоря о значении рогового мотива, автор отмечает, что его удерживали в течение целых столетий в технике всех производств и что он оказал значительное влияние на орнаментацию ковровых изделий других стран. Следует отметить, что немецким путешественникам удалось верно оценить место каждого животного в системе мировоззрения номада. Овцы, как известно, распространенное животное, которое кормило, одевало, обувало и согревало кочевника, являясь символом материального богатства, обеспеченности. Помимо этого, овцы – символ земной жизни. Представителем подземного мира считалась корова. Лошадь – это символ ума, интеллекта, представитель Высшего мира [16, 19-20]. 98 Тонко подметив особое пристрастие казахов к лошадям и верховой езде, О. Финш и А. Брем отмечают, что это отражается в быту, мышлении и фантазии народа: «Как всем номадам, киргизам известны главнейшие звезды и созвездия. Так, например, они хорошо знают полярную звезду и созвездие Большой Медведицы, которая у них носит название «Джеди-Каракчи», т.е. «Семь воров». Движение созвездий они объясняют следующим образом: к железному столбу привязаны две лошади (две светлые звезды Малой Медведицы), преследуемые семью смелыми ворами, и все вместе они кружатся около железного столба (полярной звезды). Эта игривая сказка показывает как сильно развита у киргизов фантазия: и действительно, у них существует множество легенд и героических поэм» [3, 158]. Пытаясь вникнуть в суть астрологических представлений и связанных с ними легенд казахов, в которых опять присутствовала лошадь, Р.Карутц писал о Большой Медведице: «Семь воров похитили дочь царя на Полярной звезде; лошади царя (звезды Малой Медведицы) привязаны, поэтому царь не может пойти, чтобы освободить свою дочь» [14, 94]. Что касается еще одного вида – верблюда, то это символ гармонии – верблюд содержит в себе всех животных. При внимательном рассмотрении можно обнаружить черты всех животных, которых несет на себе верблюд. Он не может войти в игольное ушко земных годов – потому его именем нельзя наречь год, но все двенадцать животных вошли в верблюда, он символ объединяющего начала. Двенадцать животных – отсюда двенадцатилетний цикл – мушел [16, 19-20]. Освещение Р.Карутцем проблем духовной культуры казахов по своей обстоятельности несравнимо ни с одним исследованием немецких путешественников, побывавших в Казахстане во второй половине XIX – начале XX века. Все это обусловило необходимость представить в нашей работе подробный анализ отдельных глав книги Р.Карутца. Детальное описание церемоний рождения, воспитания, а также свойственного казахам любовного отношения к своим детям, нашли отражение в специальной главе книги «Рождение и детство». Эта глава представляет значительный интерес для специалистов, занимающихся этнопедагогикой, наличием в ней материалов по традиционной педагогике. В ней автор представил подробное описание церемоний рождения ребенка, событие, которое носило особенно торжественный характер при рождении сына и часто выходило за рамки чисто семейной радости. Р.Карутц описал все виды торжества, связанные с рождением младенца, с наступлением сорокового дня рождения ребенка, а также торжества, связанные с 99 мусульманским обрядом обрезания мальчиков. Немецкий путешественник детально обрисовал модель туркестанской люльки, состоящей «из двух вертикально стоящих дужек и четырехугольной между ними рамы внизу», при этом «верхушки обеих дужек соединены продольной палкой, за которую колыбель несут или подвешивают и через которую набрасывают платок для защиты ребенка от солнца и комаров». «Дно люльки состоит из четырех поперечных перекладин, прикрепленных под рамой, и покрывается кошмой и подушками; под перекладинами подвязан небольшой войлочный мешочек, наполненный золой для экскрементов». Для этих целей существовала также специальная трубка, форма которой зависела от пола ребенка. К примеру, у мальчиков она была наподобие курительной трубки (короткое, согнутое под прямым углом), а у девочек трубка имела корытообразный вырез. Для того, чтобы дети лежали совершенно спокойно, их привязывали поясом. По мнению автора, эта форма люльки, при всех ее достоинствах, была не приспособлена к кочевой жизни, так как не обладала устойчивостью. Существовала другая форма люльки: «поместительные четырехугольные открытые ящики, служащие в кибитках для хранения всевозможной домашней утвари; такие ящики в пути крепко привязываются к верблюду, и в них помещаются не только грудные младенцы, но и дети более старшего возраста; эти ящики украшены спереди резьбою; в большом почете переходящие из рода в род экземпляры, с которыми неохотно расстаются». Р.Карутц с особой симпатией описывает любовное отношение казахов к своим детям, особенно проявляющееся в первые годы жизни ребенка, когда «дитя является общим баловнем и мала и велика, любимой живой игрушкой, с которой играют целый день, которую чистят, гладят, целуют и ласкают». Он также отмечает, что в заботе и любви к детям «особенно отличаются отцы, которые большую часть своего дня отдают ребенку. Как мать ни минуты не остается без работы, так отец – если он не спит – все время возится с ребенком, причем в нежности к ребенку и мать и отец ни в чем не уступают друг другу». Вместе с тем следует согласится с Р.Картуцем в том, что «когда ребенок подрастает, суровая действительность кочевой жизни предъявляет к нему свои требования: он начинает по утрам собирать лошадиный и верблюжий навоз для топлива, носить на руках и забавлять маленьких ребят, помогает таскать из колодца воду и пригонять туда скот, держит при доении овец и т.п.». Детей обучают с раннего возраста ездить верхом, а для того, чтобы маленький наездник не выпал из седла, существует «особый вид детского седла, имеющего спереди и сзади высокие, большей частью украшенные резьбою, луки». Большинство детей посещали школу, где мулла 100 обучал их корану. Однако, умственные занятия и физическая работа по хозяйству не занимали целый день, и у ребенка оставалось достаточно времени для отдыха, игр и забав. Наблюдения Р.Карутца вновь подтвердили значимость теории о происхождении игр и развлечений из практической деятельности людей. В этой связи он пишет: «В игре … он (ребенок – Р.Т.) учится тому, чего от него потребует со временем жизнь: девочки одевают кукол, мальчики вырезают лошадок». Свидетельством любознательности и педантичности немецкого исследователя является детальное описание детских игр у казахов (какпакыл, джерменкиль, сасыр, бес тас, кан, коржун шалмак и др.). Как и футбол, распространенный среди соотечественников Р.Карутца, так и бросание кости в лунную ночь явилось одним из излюбленных развлекательных игр казахов. Большой популярностью пользовались «игры в бабки – лодыжки, раскрашенные овечьи надкопытные косточки». Эти игры были удобны тем, что «целый ряд ходов» можно было проделать «как во дворе, так и в кибитке». Р.Карутц представил детальное описание игрушек и способы их изготовления. Так, вышеупомянутые лодыжки служили не только для игр, но из них изготовляли игрушки, встречавшиеся путешественнику «у племен Чане по реке Парапити и центральных эскимосов». Куклы изготовлялись, по мнению автора, «очень просто – из деревянных или камышевых палочек, на которые девочки навешивают пестрые тряпки, подражая при этом, более или менее верно, женской одежде». Лошадки для мальчиков «вырезали из местного мягкого известняка или из дерева – часто с подвижными ногами». Глава содержит целый ряд поговорок и пословиц, а также загадок, которые отгадывали казахские дети. Р.Карутц считает, что «Мангышлак – это настоящий детский рай. При обилии детей у киргизов в этой вольной степи никогда нет недостатка ни в сверстниках, ни в месте для игр, ни в снисхождении родителей. Здесь не приходится ещё добиваться «века ребенка», здесь ребенок господствует тысячелетия». Несомненный интерес представляют медицинские зарисовки Р.Карутца, лор-врача по профессии. Шестая глава «Болезни и смерть» содержит подробные описания медицинских познаний местного народа. Автор отмечает, что «в киргизской терапии, кроме различных манипуляций, основанных на суеверии, … на первом место стоят потение и лечение паром». Казахи могли успешно лечить такую страшную болезнь, как сифилис, относительно которого Р.Карутцу «сообщили один метод: покупается чистая ртуть, растирается с бараньим жиром и намазывается на тряпку; затем больной садится в яму, ставит около себя зажженную свечу и покрывается; голова при 101 этом оставляется свободной, иначе пары ртути могли бы оказаться опасными для жизни». Следует также отметить, что существовали и другие способы лечения, о которых Р.Карутц не упоминает. К примеру, народные лекари приготовляли из различных лекарственных растений, корней и древесной коры крепкий настой (декокт), состав которого держали в секрете [15, 215]. По сведению врача Г.А.Колосова, в конце XIX – начале XX вв. казахи широко применяли в народной медицине 227 средств лекарственного растительного происхождения [15, 213]. При лихорадке, головных болях народные лекари прибегали к кровопусканию, делая при помощи рога (род банки) надрез под языком, на голове или на спине. Среди распространенных болезней Р.Карутц отмечает накожные сыпи, глазные болезни, оспу, сифилис, простудные катарры. В то же время он из своих наблюдений сделал вывод, «что население степи отличается прекрасным здоровьем». Известно, что в ходе экспедиции Р.Карутц со своей стороны оказывал посильную помощь: «Я посетил сотни кибиток, повсюду было известно, что я врач, мне приводили больных, но самое большое, что я видел, были старческая глухота, несколько случаев простудного катарра и запоры, и только в одном ауле – сразу три случая туберкулеза костей. Последнее представляло, однако, единичные явления». Р.Карутц также сообщает, что «смертность среди детей при высокой цифре рождаемости очень невелика». Представляют интерес доводы немецкого путешественника о хорошем состоянии здоровья степных жителей, которые сводятся к следующим положениям: а) «свое крепкое здоровье киргиз несомненно черпает из главного своего источника – расового организма, создавшегося путем естественного отбора и закаленного в условиях кочевнического хозяйства в степи, подверженный резким климатическим контрастам»; б) «этому здоровью способствует простая, не раздражающая пища киргизов, не прибегающих ни к каким пряностям, не знавших раньше ни овощей, ни хлеба. Народ, который жил исключительно мясом, жиром и кислым молоком, а сеяние хлеба ввел у себя лишь позднее – и во многих местах еще и теперь обходится без него, - перенял от соседей один только чай, - такой народ опрокидывает все учение о вреде мясной пищи, если он в общем типе и в отдельных индивидуумах проявляет столько силы и выносливости, как киргизской». Из последнего следует вопрос, которым задается автор: «Я часто спрашивал себя, на верном ли мы пути с нашим новым течением в медицине, осуждающим мясо и жиры в пользу овощей и рисующим, из боязни чрезмерного питания, в самых ужасных красках вредные последствия мясной пищи». Пример казахского народа привел Р.Карутца к выводу, что 102 необходимо избегать крайностей всем тем, кто, ссылаясь на японцев, индусов и т.п., проповедует вегетарианский образ жизни. Относительно пользы или вреда той или другой пищи мы несомненно будем ближе к истине, если будем исходить из принципа «приспособления», а не «абсолютного закона». Поэтому у немецкого путешественника не вызвало никакого удивления, когда он встречал «веселых стариков восьмидесяти и больше лет, которые … наслаждаются закатом дней за едой и питьем». Восхитило автора уважительное и бережное отношение к старцам: «Я видел, например, как сын раскусывал своими зубами большие куски сахару и клал крошечные кусочки перед своим дряхлым отцом, чтобы тот мог пить чай в прикуску, по русскому обычаю». Знахарская практика казахов, наряду с вышеизложенным материалом, включала также множество разнообразных приемов, призванных вернуть человеку здоровье или оградить от болезней. Этому посвящена специальная глава книги «Из области верований и суеверий». В ней получили подробное описание суеверные обряды при болезнях, отнесенные автором к области народной медицины. Например, «при боли в животе детям обвязывали желудок только что убитой овцы; на опухоли, вывихи прикладывали кусок войлока, намазанной густой кашицей из растолченного и сваренного на воде овечьего помета». Эти обряды, как считает Р.Карутц, исходят «из благотворного действия тепла». Вместе с тем, в книге представлена полная и детализированная картина шаманских обрядов, предполагавших общение баксы с духами. Как известно, шаманство – одно из самых заметных явлений в религиозных традициях казахов, сохранившееся от доисламской эпохи. Автор верно заметил, что мусульманское духовенство порицало деятельность шаманов, приводит примеры неприязненного отношения мулл к баксам. В то же время исламизация шаманского культа создавала всевозможные условия для проведения ими различных обрядов. Причины заболеваний человека шаманы объясняли вредоносной деятельностью духов, отгоняя демонов они совершали обряд, один из которых, к примеру, был подробно описан Р.Карутцем: «Мне пришлось быть свидетелем колдовства, при котором были употреблены черепа (Р.Карутц в книге поместил изображение черепов на рисунке 20. – Р.Т.). После сцены заклинания в кибитке … больного трясут и качают, свистят и кричат, берут утыканный куклами, т.е. палочками, обернутыми тряпочками и разрисованный красными точками лошадиный череп и еще два точно также разрисованных собачьих черепа, выносят их в степь и кладут один позади другого на дорогу (большею частью имеются вытоптанные дорожки, ведущие к колодцу), затем сжигают старые тряпки и свистят и дуют на злых 103 духов, которые воплощены в куклах и уносятся лошадью, погоняемой собаками. Черепа оставляют на том самом месте, куда их положили, пока их не истопчут животные, и дождь, и ветер не превратят в пыль. Если киргиз встретит их на своем пути, он обходит их, но скрывать или зарывать их в землю не принято». Подробное описание получило гадание на овечьей лопатке. Культ предков занимал заметное место в верованиях казахов. Баксы брали «с могилы святых – песок, смешивали его с водою и давали больным пить эту смесь или мыть им лицо». Почитание предков отчетливо выразилось в погребальнопоминальной обрядности. Эта проблема нашла детальное отражение в книге немецкого путешественника. В своем исследовании Р.Карутц указал на общность отдельных суеверных представлений: «Как и у нас (немцев – Р.Т.), простая аналогия привела киргизов к убеждению, что бородавки проходят, когда луна идет в ущерб; она же породила суеверие относительно громовых стрел, которые в киргизской степи стоят в связи с бронзовыми наконечниками стрел древних скифо-сарматских народов, как в Европе, Африке и Америке и остальных частях Азии с доисторическими каменными топорами. Во время грозы ангел, которому подвластны тучи, борется с чертом, который ему мешает; он бьет так сильно, что гремит гром, он стреляет в него огненными стрелами – молнии, которые сжигают траву и убивают лошадей, если упадут на землю, такие стрелы часто находят на равнинах Мангышлака среди выгоревшей степной травы. Их тщательно сохраняют в кибитке в сундуках или вешают на шею больным детям или животным, особенно верблюдам. Хотя наблюдение смешивает здесь две различных вещи – доисторические бронзовые наконечники стрел и бесформенное метеорное железо, тем не менее, умозаключение идет тем же путем, как и при каменных топорах, принимаемых за громовые стрелы: как гром сравнивается с ударом каменного топора, так молнии уподобляются полету стрелы; духи которых посылают на человека вместе с другими бедами, также и избирательную грозу, уподобляют то же оружие, что и люди. Большей частью это каменный топор, реже стрелы в киргизской степи или Померании и Мекленбурге, где конические бурые белемниты называют «Dunner pile» - громовые стрелы. Черт и ангел в понятии киргизов являются только новой магометанской оболочкой старых анимистических представлений» [14, 137]. Говоря в целом о религиозных верованиях казахов, немецкие путешественники указывают на то, что «киргизы не могут считаться ревностными магометанами», объясняя это кочевым образом, не создающим им условий для постоянного «посещения мечетей и 104 преподавания Корана муллами и ходжами» [3 145]. Однако, как отмечают исследователи, «киргизы совершают обрезание и соблюдают большие праздники (например, Байрам, Курбан-Байрам и др.), хотя строгие посты Рамазана, ежедневные моления и омовения совершаются и исполняются ими весьма поверхностно» [3, 145]. Во время путешествия доктор Альфред Брем удивил не только успехами на охоте, но и великолепным знанием ислама и Корана, «из которого мог произнести по-арабски более сур, чем любой киргизский султан, вся мудрость которого никогда не простиралась далее «фаты» (первой суры) [3, 145]. Самой плодотворной частью книги Р.Карутца является описание свадебных обычаев у казахов Мангышлака, которые имеют «коренные особенности и видоизменения». Киргизский свадебный церемониал требуют исполнения семи стадий целого ряда очень обстоятельных формальностей [2, 67]. На первой стадии достигается соглашение относительно калыма. «Официальный представитель жениха, по большей части взрослый брат, дядя или двоюродный брат, в исключительных случаях – отец, отправляется верхом с несколькими родственниками к аулу девочки, куда уже приглашены ближайшие друзья дома, и там его угощают в специальной, поставленной для представителей жениха кибитке, отдельно от других гостей». Р.Карутцем подробно описывается веселье, шутки при встрече сватов. После так называемой «первой свадьбы» обе стороны ждут, чтобы дети выросли. «После того, как девочка выросла, ее отец посылает в семью жениха своего представителя» с целью «спросить согласия на свадьбу и условиться о подарке (каде), который жених привезет своей невесте». «Дома жениху устраивается прощальное празднество (третья свадьба), после которого он, одетый в праздничное платье, на лучшей своей лошади, украшенной новой сбруей, и в сопровождении одного или двух друзей или родственников отправляется, захватив каде, в аул невесты, в котором празднуется затем «четвертая свадьба». Описание этой стадии свадебного церемониала занимает значительное место в исследовании. По мнению Р.Карутца, «все приготовления к этой свадьбе особенно сложны: задолго уже рассылаются многочисленные приглашения, берутся взаймы кибитки для размещения гостей, распределяются лошадиные скачки и жертвуются призы для них, делаются покупки, приготовляются к праздничному жаркому бараны и т.д.». Между тем, жених не принимает во всем этом никакого участия. Он должен остановиться недалеко от аула, в укромном месте, известив лишь о своем прибытии. Троекратным низким поклоном головы жених встречает женщин аула невесты, а его друг делает прибывшим подарок за палатку или кибитку, сооруженную 105 специально для жениха, в которой он должен провести последующие двадцать четыре часа. Как считает Р.Карутц, жених становится «узником женщин, которые держат его в отдалении от аула и невесты и поддразнивают его всякими остротами и насмешками; но в то же время они заботятся о нем, носят ему кушанья и держат в тепле чайный котел». Как и жених, невеста остается в стороне от празднества. После обеда проводятся скачки, после которых старики отправляются домой, а «молодые люди вместе с девушками остаются еще и начинают готовиться к следующему моменту празднества – борьбе.» «Вечер этой свадьбы невеста должна провести в кибитке какой-нибудь дружественной семьи, которая получает за это от жениха, вернее от его представителя (жених все еще остается в своей палатке), известную плату и должна взять на себя дальнейшее празднование». С этой целью разыгрывается так называемая борьба за невесту, состоящая из двух этапов, первый из которых «заканчивается победою партии невесты», а второй – поражением. «Невесту заворачивают в ковер и при громком ликовании несут в кибитку, где она должна провести вечер, молча, одна», а остальные «весело пируют, поют, играют, едят и пьют». «В двенадцать часов ночи невеста возвращается в кибитку отца, где в первый раз должна приветствовать жениха. Здесь ее оставляют одну, имеющую только одно общее помещение, в котором спят и родители, разгораживают пологом, протянутым от стены к стене, так что отделяется угол, в котором происходит первая встреча молодых. По обычаю старины в этой стадии свадебного церемониала более интимное сближение между молодыми не должно иметь место». До наступления утра жених возвращается в свою палатку, где проводит еще одни сутки и на третий день утром уезжает в свой аул для покупки подарков родителям и родственникам невесты. Затем, по словам Р.Карутца, наступает «пятая свадьба», которая празднуется в его ауле и похожа на третью, с той только разницею, что расходы на этот раз несут родственники. После этого «следует «шестая свадьба», которая схожа с четвертою. Невесту после жесткой борьбы снова относят в кибитку дружественной семьи, где она провела вечер четвертой свадьбы; там молодежь веселится, поет и проделывает разные веселые шутки. К двенадцати часам ночи здесь собираются все родственники, кроме жениха и родителей невесты, и тогда посылают за муллой, который берет на себя официально дальнейшее ведение дела. После согласия невесты на брак, мулла посылает к жениху». В книге Р.Карутца дается подробное описание обряда венчания молодых. «На утро после брачной ночи отец невесты в первый раз видит официально жениха. Он призывает молодых в свою кибитку, благословляет их и угощает. Дня через два молодые отправляются 106 верхом вместе с матерью новобрачной, захватив новую кибитку и приданое в аул жениха. Там празднуется «седьмая свадьба», такая же, как и прежняя, с угощениями, играми и скачками, но, само собою, без всякой борьбы и похищений невесты». Р.Карутц указывает на относительную самостоятельность казахских женщин во многих жизненных вопросах. Так, на заключительной стадии свадебного церемониала мулла спрашивает у невесты согласие на этот брак, так как она «всегда имеет возможность до начала церемонии отказаться от жениха, если она его не любит и хочет другого в мужья» [14, 108]. Немецкий путешественник считает, что с порабощением женщин дело обстоит еще не так плохо. Ему часто встречались семьи, «основанные на согласии и взаимном уважении», где «женщины принимали участие в общей беседе, веселых и шаловливых – только шутках, идущих уже чересчур далеко они прикрывают углом платка рот и хихикают» [14, 111]. Как отмечает Р.Карутц, казахские женщины в случае отсутствия мужа выступали в роли хозяйки дома, выполняя обязанности гостеприимства (зарезать барана, угощать гостей и т.п.). Положение казахской женщины, по мнению автора, не сравнимо с положением туркменки, сидящей за столом «лицом к стене и берущей как бы украдкой то, что им протягивает муж, или то, что от последних осталось». «Ту же позу женщины должны хранить и в то время, когда они подают чай, так что им приходится, прокрадываясь из-за угла, медленно протягивать руку с наполненным стаканом или брать обратно пустой, в той же позе туркменка остается и тогда, когда принимает участие в разговоре» [14, 112]. Тяжелым было положение таджикской женщины. Александру Пецхольду, изучавшему образ жизни народов, населявших Туркестан, так и не удалось описать внешний облик и наряд таджикской женщины, которая, в отличие от казахской, покрыта с головы до ног и практически не показывается чужестранцу [20]. О равноправии казахских мужчин и женщин свидетельствуют следующие наблюдения и выводы Р.Карутца: «Как не приходится говорить о рабстве женщин в ее супружеской жизни, так же точно не может быть речи о роли вьючного животного, когда женщину рассматривают как работницу. Здесь господствует разделение труда. Муж заботится о стадах, жена – о доме и кухне, заполняя свое свободное время тем, что прядет, ткет или готовит войлок». Относительная самостоятельность казахских женщин сохранялась в вопросе о разводе. Значительное место в работе Р.Карутца занимают положения о вдовах и вдовцах, многоженстве, а также вопросы наследственного права у казахов. Таким образом, в оценке деятельности путешественников по изучению культуры казахов следует отметить особую симпатию и 107 внимание при описании жизни и быта населения Мангышлака, попытку исследователей дать немецким читателям возможность в максимальной степени понять характер, обычаи и жизнь столь чуждого европейцам народа. Немецкие путешественники критически относятся к представлениям о казахах, которые сложились у предшествующих авторов, побывавших в этом крае. В отличие от известного английского путешественника Т.Аткинсона, «без сожаления покинувшего народ, у которого грабеж, убийство и разорение совершаются безнаказанно», О.Финш и А.Брем отмечают «полнейшую предупредительность и гостеприимность» во время их визита и находят характеристику Т.Аткинсона «столь же резкой, сколько и несправедливой» [1, 130]. По поводу воровства, за исключением конокрадства, которое, по мнению немецких авторов, составляет довольно редкое явление, в целом воровство не присуще казахам, так как во время их путешествия не пропало ни одной безделицы, а принимали их всегда «в высшей степени вежливо и радушно», располагая «к себе бескорыстным гостеприимством» [1, 144-145]. В этой связи Р.Карутц писал: «… у меня не пропала ни одна частичка из моего багажа, никто у меня не просил милостыни, никогда никто на меня не посмотрел враждебно. Однажды проводник спросил меня, не страшно ли мне. «Чего мне боятся? ведь я среди киргизов», - ответил я. «Да, но русские всегда имеют при себе ружья и револьверы, когда приходят к нам, а у вас нет ничего». Я думаю, что у себя дома мы не так безопасны, как среди киргизов на Мангышлаке … Выражение веселой приветливости на лице … проявление добродушного веселого нрава … составляет, очевидно, основную черту их характера» [14, 39]. А.Пецхольд, отмечая радушный прием таджиков во время путешествия, считает его несравнимым с гостеприимством казахов [20, 49]. Искренняя симпатия Альфреда Брема в оценке черт национального характера обнаруживается в его последующих этнографических работах, опубликованных в литературном приложении к журналу «Нива» в 1894 и 1896 г.: «Сознание своей силы, ловкости, искусства в верховой езде и в охоте, сознание своего поэтического дара и восприимчивого ума, чувство самостоятельности и свободы, развитого степью, придают киргизу уверенную, полную достоинства осанку… Нельзя не согласиться с тем, что киргиз имеет весьма много хороших и весьма мало дурных сторон… добродушный, уступчивый, всегда готовый помочь, вежливый и предупредительный, гостеприимный и великодушный, он является в своем роде превосходным человеком, теневые стороны которого тем легче изменяются, чем проще и беспристрастнее к нему относишься» [21]. Иначе говоря, абсолютное большинство немецких путешественников выражает искреннюю симпатию представителям 108 народа, их доброте, чести и гостеприимству. Они предприняли попытку осветить многие аспекты истории и этнографии казахского народа во второй половине девятнадцатого – начале двадцатого веков. Несмотря на богатую палитру оценок отношений к казахам, отличающихся от европейцев своим образом жизни, обычаями и нравами, исследование немецких путешественников представляет значительный интерес, ибо дает возможность увидеть огромную казахскую степь и ее жителей глазами современников с разных сторон. Многие предметы, найденные путешественниками в ходе экспедиции, составляют содержимое ряда немецких музеев. Этот аспект проблемы стал предметом специального изучения диссертанта и казахстанского историка М.Лаумулина, работавшего в посольстве Казахстана в Германии [22]. Так, к числу музеев, имевших непосредственное отношение к истории и культуре центральноазиатских государств, относится Музей этнографии в Берлине. Центрально-азиатская коллекция музея образует ядро отдела Исламского Востока. В нее вошли предметы, вывезенные когда-то с территории всех нынешних центрально-азиатских государств, Восточного Туркестана – Синьцзяна, северных областей Ирана и Афганистана. Музей был основан в 1869 г. вышеупомянутым этнографом и путешественником Адольфом Бастианом, «отцом немецкой этнологии», который с невиданным энтузиазмом приступил к формированию собрания музея и уже в 1877 г. получил первую партию из 200 предметов из Восточного Туркестана. С 1882 по 1891 гг. музей получил 160 предметов из Западно-Русского Туркестана, ставших основой т.н. Бухарской коллекции. Финансирование собрания Берлинского музея стало возможным благодаря созданному в 1902 году на частные средства фонду Вилли Рикмера-Рикмерса. Последний, помимо того, что передал музею значительные средства, сам принимал активное участие в формировании его центрально-азиатской коллекции. В. Рикмер-Рикмерс (1873-1965), происходивший из гамбургской купеческой семьи, много путешествовал по торговым делам и в 1895-1896 гг. совершил поездку через Каспийское море в Бухару. Собранная им Бухарская коллекция состояла преимущественно из украшений, ковров, праздничных одежд, посуды, предметов быта, музыкальных инструментов, ремесленных изделий и т.д. В дальнейшем В. Рикмер-Рикмерс совершил еще четыре путешествия по региону вплоть до Памира, которые существенно пополнили переданную им Берлинскому музею этнографии коллекцию, состоявшую в целом из 1500 экземпляров. Как мы уже упоминали, с 1902 по 1914 г. Берлинский музей организовал четыре экспедиции в Восточный Туркестан (Турфанскую 109 долину) под руководством Альберта Грюневельда и Альберта Лекока, которые привели к сенсационным находкам в Турфанском оазисе. Благодаря сухому климату в этом районе до нашего времени дошли в сохранности уникальные находки (рукописи, рисунки, деревянные статуэтки), которые проливали свет на движение буддизма из Индии далее на восток в Китай. Данная коллекция стала позднее основой созданного в 1963 г. Музея индийского искусства. В 1928 году собрание вновь пополнилось благодаря совместной германосоветской Алтайско-Памирской экспедиции. Полностью центрально-азиатская коллекция Берлинского музея этнографии никогда не демонстрировалась. Этому помешали начатые перед Первой мировой войной строительство нового здания, затем сама война. Во время Второй мировой войны музей понес значительные потери: было полностью разрушено его здание, часть коллекции безвозвратно потеряна. После войны научная и выставочная работа начала постепенно восстанавливаться, объекты извлекались из многолетнего пребывания в хранилищах и бомбоубежищах, появились новые экземпляры в собрании. В 1978 году часть коллекции, вывезенная после войны в Ленинград, была возвращена Советским Союзом, но не в Германский музей, а была передана в распоряжение Лейпцигского музея этнографии (ГДР). После объединения Германии стало возможным воссоединить часть центрально-азиатской коллекции. Возможно полные выставки Берлинский музей смог организовать в 1978 г. и 1993 г. В 1995-1997 гг. совместно со Штутгартским музеем этнологии была организована выставка «Наследие Великого Шелкового пути», на которой демонстрировалась значительная часть центральноазиатской коллекции Берлинского музея. В настоящее время Берлинский музей состоит из различных музеев: Исламского искусства, Искусства Восточной Азии и Индийского искусства, которые все вместе представляют собой часть «Государственных музеев прусского культурного наследия» [23]. В Гамбургском музее этнографии также имеется коллекция предметов из Средней Азии и Казахстана. В ее основу легли предметы, вывезенные в ходе германской научной экспедиции в Туркестан в начале ХХ в., а также часть т.н. фото-коллекции Дудина. Большой интерес представляет парадная восьмиканатная юрта из Южного Казахстана, которая в настоящее время находится в запасниках. Туркестанская коллекция находится в Европейском отделе музея. Другим сравнительно крупным, но молодым музеем с центральноазиатской коллекцией является музей этнографии в Штутгарте (Линден-музей). Диапазон коллекции охватывает вещи, относящиеся 110 к середине II тысячелетия и вплоть до современности. Музей был основан в 1974 г., и первым директором музея стал Йоханн Кальтер. Коллекция музея насчитывала в то время около 2000 предметов. В 1983 г. музей организовал выставку «Из степей и оазисов: картина туркестанского искусства» [24]. Следующей крупной выставкой стало «Наследие Великого Шелкового пути», о которой говорилось выше. Руководство Линден-музея в Штутгарте считает наиболее ценными объекты центрально-азиатской коллекции, среди которых большое количество текстиля, украшений, ковров, керамики, сделанную из ковров праздничную ширму для приемов, относящуюся к 1870 г., и арбу первой половины ХХ века. Создатель этой коллекции и первый директор Линден-музея профессор Й. Кальтер считает, что музей в Штутгарте, как и другие музеи, имеющие в своих собраниях центрально-азиатские коллекции, выполняют функции спасения свидетельств ушедшей в прошлое культуры. После распада СССР новое независимое государство региона, считает немецкий ученый, переживает драматическое крушение культуры, а также научной системы сохранения ее исторического наследия [25]. По-видимому, по этим соображениям Й. Кальтер предпринял в рамках публикаторской деятельности Линден-музея издание ряда научно-популярных иллюстрированных альбомов на базе коллекции Штутгарского музея, а также в сотрудничестве с другими музеями Европы. Были изданы в виде альбомов уже упоминавшиеся выставки «Из степей и оазисов», «Наследие Великого Шелкового пути», а также замечательный альбом «Сады Ислама», включавший не только среднеазиатский материал, но и произведения искусства других регионов. 2.2 Проблемы истории Казахстана (с древних времен до 1917 г.) в трудах немецких авторов Изучение истории и культуры древних насельников Средней Азии и Казахстана представляло неподдельный интерес ученых зарубежных стран. Не составила исключение и Германия. Немецкими учеными разных поколений предпринималась попытка синтезировать разнохарактерные по происхождению информации источников, что позволило им сделать аргументированные выводы по многим аспектам исследуемой проблематики. Особое место среди исследователей эпохи бронзы на территории Казахстана занимает фигура Карла Йетмара. Он явился автором значительного ряда работ, оказавших заметное влияние на формирование концептуальных положений о «ранних кочевниках». Среди них «Археологические следы индогерманцев в Центральной Азии», «Наиболее древнейшие цивилизации степных пастухов 111 Центральной Азии», «Металлургия в эпоху ранних степных кочевников», «Роль политических центров в становлении воинствующих кочевников Центральной Азии» [26]. Широкую известность получила его монография «Ранние степные народы: евроазиатский звериный стиль». Ключевым моментом исследований К.Йетмара оставался вопрос о происхождении звериного стиля [27]. Его точка зрения на данный аспект проблемы отличалась от преобладавшего в исторической науке мнения о связи происхождения искусства звериного стиля с местной средой. В этом вопросе Йетмар разделяет позицию Э.Херцфельда, который еще в 1941 г. в книге «Иран на древнем Востоке» пришел к выводу о том, что это искусство было заимствовано скифо-сакскими племенами из Передней Азии [28]. Вместе с тем Йетмар считал, что цивилизация ранних кочевников была уникальным и самодостаточным явлением, сыгравшим значительную роль в становлении и развитии классического номадизма. В этой связи так называемый «звериный стиль» выступил в качестве важной части, объединившей разные с этнической и лингвистической точки зрения цивилизации. Картина образа жизни древних насельников Казахстана была бы неполной без привлечения археологических материалов. Однако археологические изыскания в исследуемом регионе, проводившиеся непосредственно зарубежными учеными, немногочисленны и в дореволюционный период имели в основном эпизодический характер. Первая статья об археологическом изучении территории Туркестана была опубликована Мартином Хартманном в 1905 году [29]. Археологическими проблемами и древней историей Центральной Азии занимался Александр Хойслер, профессор Института древней истории и археологии АН ГДР. Известны его работы «Скифы и ранние евроазиатские степные народы» и «Курган Иссык – памятник сакской эпохи» [30]. Разрабатывая археологические материалы на обширном пространстве Казахстана, России, Украины, Хойслер попытался дать цельную картину распространения древней «звериной» культуры от Алтая до Карпат. Его работы, имели, конечно, большое значение для немецких читателей, однако он опирался на материалы, собранные советскими учеными [31, 55]. Среди проблем, привлекших особое внимание немецких исследователей, явились история и культура этнополитических образований гуннов, усуней и кангюй. Так, в 20-х годах прошлого столетия немецкий историк М.Грот (В.В.Бартольд относит его к плеяде известных голландских синологов. Вместе с тем то, что он всю свою жизнь работал в Берлинской академии позволяет причислить его к представителям немецкой исторической школы) обратился в изучении этих вопросов к китайским источникам. Перевод отдельных 112 глав из Ши-цзи Сыма Цяня (гл. 110), а также из Цянь Хань-шу Бань Гу (гл. 99) позволил автору определить роль и место усуней и хуннов в этно- и культурогенезе тюркских народов [32]. По словам В.В.Бартольда полный перевод этих двух глав дополняется относящимися к гуннам сведениями, известными из других отделов тех же сочинений, именно из погодной летописи и биографии лиц, принимавших участие в исторических событиях. В таком сосредоточении материала М.Грот справедливо видит преимущество своего труда перед трудами своих предшественников, ограничившихся переводом соответствующих глав и не касающихся вопроса, какие сведения о тех же народах и странах имеются в других местах тех же сочинений [33, 409]. Изучение этих вопросов стало ключевым в исследованиях известного ориенталиста Отто Прицака. Статьи автора по указанной проблематике, опубликованные в различных периодических изданиях в 50-70-ые гг. ХХ в., впоследствии составили содержание сборника «Исследования средневековой истории Евразии» [34]. В работе «Гунны» путем этимологического анализа китайского названия северных кочевых народов Прицак делает вывод о соответствии сюнну (хунну) китайских хроник гуннам европейских источников [35]. Обстоятельное изучение системы управления государства сюнну позволило автору сделать вывод о том, что существовавшая у сюнну система управления могла служить образцом для позднейших кочевых империй древних тюрок, протоболгар и даже государства Караханидов [36]. В 1959-1972 гг. известный немецкий ученый Франц Альтхайм издает фундаментальный пятитомный труд – «История хуннов». Для нас представляет интерес первый том – «От возникновения до вторжения в Европу» [37]. Особую ценность исследованию придала колоссальная работа автора по сбору и систематизации всех существующих упоминаний о гуннах в письменных, археологических, этнологических и литературных источниках. При всех достоинствах монументального исследования оставался открытым вопрос об этнолингвистической принадлежности хуннов. В этой связи следует отметить, что исследования казахстанских и российских ученых содержат материал, убедительно подтверждающий тюркоязычность хуннов [38]. Вместе с тем работа Альтхайма составила основу для дальнейшего изучения истории и культуры хуннов. Помимо главного труда своей жизни, Альтхайм, издал «Всемирную историю Азии в эпоху греческой древности», опирающуюся на греческие источники. Результатом совместного труда с Р.Штайлем в 1954 году явилась работа «Азиатское государство: феодализм при Сасанидах», в которой были 113 использованы материалы мусульманской историографии [39]. К числу современных германских изданий о регионе, опубликованных после объединения Германии, относится «Всемирная история» [40]. На основе проблемного подхода излагаются две обширные главы, посвященные истории региона: Центральная Азия в античности и средние века и Центральная Азия со времени господства Чингис-хана и до конца Второй мировой войны. Освещение истории ранних кочевников базируется на использовании только лишь китайских источников, свидетельствуя об одностороннем подходе авторов к изучению этого вопроса. Вместе с тем в работе придается огромное значение Великому Шелковому пути как источнику знаний о Центральной Азии на Западе. С точки зрения геополитической угрозы Китаю рассматривается история сюнну. Гуннская эпопея излагается в интерпретации согдийских купцов Средней Азии. В этой связи отмечается, что уже при гуннах начался процесс наложения на восточно-иранский субстрат Согдианы нового тюркского этнообразующего элемента. Наследниками гуннской империи авторы считают жуань-жуаней в западной части Центральной Азии и эфталитов в восточной. Однако высшей точкой и исходным пунктом великой тюркской империи стала Центральная Азия в VI в. Тюркская империя простиралась от Джунгарии до Черного моря. Отмечается, что на протяжении столетий тюркские ханы регулярно обменивались посольствами с Западом. В качестве знаковых символов смены цивилизации выступает борьба и смена религий. Борьба между арабами и китайцами за обладание Центральной Азией переросла в борьбу между исламом и предшествующей культурой. После победы арабов в регионе получил начало процесс создания исламских тюркоиранских государств, который продолжался с середины VIII до начала XIII вв. и был прерван монгольским вторжением. Эпоха Караханидов авторами характеризуется как эра великой культуры в истории Центральной Азии и тюркского мира. Начиная со второй половины девятнадцатого века изучение классических источников по центрально-азиатскому региону оставалось основным в научной деятельности немецких историков. В рамках изучаемой проблематики исследования Г.Якоба и М.Хуцма базируются на арабо-язычных источниках. На основе изучения китайских источников построена работа О.Франке, посвященная сакской и раннетюркской эпохам в истории Центральной Азии [41]. Ярким представителем классической немецкой школы тюркологии был Йоханнес Бенцинг. Он известен в науке как создатель классификации старотюркских наречий. Огромный потенциал имеющихся работ Бенцинга по китаистике и тюркологии был представлен в работе «Введение в изучение алтайской филологии и 114 тюркологии» [31, 51]. Отдельным сюжетом является развитие исламологии в Германии. Мы рассмотрим ряд работ, имеющих значение с точки зрения немецкого среднеазиведения. Заметным явлением в изучении ислама и суфизма явилась книга А. фон Кремера «История господствующих идей в исламе» [42]. В этой работе немецкий автор изложил передовые для того времени идеи и пришел к выводу, что различия между западной и восточной цивилизациями выявляются не расовыми, языковыми и климатическими особенностями, а кругом господствующих идей. А. ф. Кремер отошел от европоцентристских позиций в изучении культур, развивавшихся по иной, чем европейская модели. Эти идеи легли в основу и получили дальнейшее развитие в трудах Игнаца Гольдциера. Достоинством работ этого автора всестороннее изучение исламской цивилизации, в рамках которой произошла культурная эволюция всех мусульманских народов от язычества к единой системе мировоззрения. Гольдциер предложил также собственную интерпретацию развития суфизма по следующей схеме: от простого аскетизма через неоплатонистское учение об эманации и пантеистической концепции мира [31, 48]. Исламологические исследования имели не только теоретическое значение. Так, К. Беккер (1876-1933 гг.) изучавший в течение долгого времени суфизм, попытался наладить диалог между христианской Европой и мусульманским Востоком: этому способствовала его деятельность на посту министра культуры Германской империи. К крупным исследователям суфизма в Германии в предвоенную эпоху следует отнести Р. Хартмана [43]. На современном этапе известным специалистом по исламской проблематике является Тильман Нагель. Его научному перу принадлежат такие книги как «Укрепление веры», «История исламской теологии», «Коран». В рамках исследуемой проблематики представляет интерес книга «Тимур-завоеватель и исламский мир в позднее средневековье», в которой нашли освещение многие вопросы истории Центральной Азии [44]. К числу современных германских изданий о регионе, относятся различные историко-культурные и искусствоведческие обзорные публикации. Среди последних можно назвать путеводитель по памятникам истории и культуры пяти среднеазиатских республик, принадлежащий К. Пандеру. Автор освещает историю, религии и исламскую культуру, особенно искусство и архитектуру. Все это дается с точки зрения взаимосвязи региона на цивилизованном уровне с соседними странами. Особое внимание автор уделяет истории суфизма, его истокам и влияния этого учения на мировую культуру, и 115 показывает читателям комплекс Ходжи Ахмета Ясави в Туркестане. Цель данной книги – приблизить европейского читателя к пониманию истории и культурной идентичности региона. Думается, что К. Пандеру это вполне удалось [45]. Одним из известных германских ориенталистов второй половины XIX – начала XX вв. был Йозеф Маркварт (1864-1930). Внимательное знакомство и детальный анализ переводов тюркских рунических надписей позволил Маркварту сделать важные вывод по истории орхоно-енисейских тюрков. Он указал на наличие в орхонских надписях особой системы исчисления. В.В. Бартольд, позитивно оценивая труд Маркварта, не считает все его выводы бесспорными. К примеру, Бартольд, опираясь на данные ат-Табари о продвижении арабов в Мавераннахре в период с 705 по 732 гг. и их столкновения с тюрками, высказывает свои замечания по поводу соответствующих мест в работе Маркварта [46]. Путем скрупулезного сравнения анализа материалов надписей с китайскими и арабскими источниками, немецкому автору удалось в отличие от других исследователей установить более раннюю дату вышеупомянутым историческим событиям. В этой связи для нас наибольший интерес представляют доводы автора в отношении реки Йенчю, рассматриваемой автором как Сырдарья, а Железные ворота (Темир-Капыг) – проход Бузгала в горах Байсунтау. Все это позволило Маркварту сделать вывод о продвижении орхонских тюрков гораздо дальше на запад, чем полагали В.Бартольд и П.Мелиоранский [47, 23]. Следует отметить разносторонний характер научных интересов Йозефа Маркварта, который наряду с древнетюркской историей и филологией, занимался изучением иранистики и куманологии. Свидетельством сказанному стал фундаментальный труд по исторической географии Ирана, в котором затрагивались проблемы среднеазиатской истории. По мнению широко известного казахстанского ученого Б.Е.Кумекова, Й.Маркварт впервые обращается к кимако-кыпчакской теме в связи с попыткой анализа свода мусульманских сведений о странах Восточной Европы и их среднеазиатских связях. В 1914 году была издана работа «О народности команов», оказавшая заметное влияние на развитие куманологии в западных странах. Подробная рецензия этой книги представлена в статье знаменитого востоковеда В.В.Бартольда «Новый труд о половцах» [33, 392-408]. Так, В.В.Бартольд считает, что труд Маркварта отличается теми же достоинствами и недостатками, как и другие труды крупного немецкого ученого. Обширность и разносторонность познаний соединяются с остроумием выводов, но чтение затрудняется крайне беспорядочным расположением материала, полным 116 отсутствием системы, постоянными переходами от одного предмета к другому, поправками и дополнениями, заставляющими автора отказаться от догадок, предлагаемых читателю на других страницах той же книги, и прибегать к новым… [33, 393]. В связи с этим В.В.Бартольд ссылается на русского востоковеда Б.А.Тураева, выявившего основное свойство трудов Й.Маркварта: «соединение огромной эрудиции с запутанностью изложения и недостатком критики». Вместе с тем В.В.Бартольд не умаляет богатство и разнообразие собранных в труде Й.Маркварта сведений, заслуживающих полного внимания специалистов. Детальный анализ работы Й.Маркварта получил дальнейшее продолжение в монографии Б.Е.Кумекова «Государство кимаков IX-ХI вв. по арабским источникам» [48]. Особую ценность анализу Б.Е.Кумекова придает попытка представить комплекс причин неверных толкований немецкого ученого по тем или иным аспектам проблемы. Так, анализ первоначального состава кимакской федерации не подтверждает гипотезы Й.Маркварта о монгольском происхождении основных племен. В частности, главный аргумент Й.Маркварта – отнесение к монгольской среде мифического предка кимаков Шада, на том основании, что он был из татар, по мнению автора, может быть отклонен. Как считает Б.Е.Кумеков, словарь Махмуда Кашгарского, которого Й.Маркварт еще не знал, достаточно убедительно свидетельствует о тюркском происхождении языка раннесредневековых татар [48, 45]. Отдельные недостатки в работе Й.Маркварта связаны, по мнению Б.Е.Кумекова, с тем, что ему не были известны вышеупомянутый «Диван лугат ат-тюрк» Махмуда Кашгарского – прежде всего выдающееся лингвистическое сочинение и «Китаб ал-хайаван» Пахира ал-Марвази, тогда еще не открытые, а также «Худуд ал-алам», тогда еще не изданный. Вместе с тем, Б.Е. Кумеков отмечает несомненный вклад выдающегося ориенталиста Й.Маркварта в разработку этой проблемы. В этой связи хотелось бы отметить корпус работ немецких ученых, использованных в монографии Б.Е.Кумекова. Их насчитывается около трех десятков, среди которых работы К.Броккельмана, М.Хуцма, О.Прицака, А.ф.Габен и др. Это является свидетельством высокого научного уровня отечественных ученых, исследовательский потенциал которых базируется на восприятии многогранного опыта мировой исторической науки, накопленного в ходе разработки ключевых проблем древней и средневековой истории тюркских народов. Более того, с некоторым отступлением от темы нашего исследования, отметим, что казахстанские ученые разрабатывают проблемы, имеющие важное методологическое значение. К числу таких проблем относится разработка вопроса соотношения этнонима и этноса 117 «кипчак» во времени и пространстве. По мнению Б.Е.Кумекова, изучение данной актуальной проблемы в диахронном срезе прежде всего важно для выяснения сложного процесса этнической истории кыпчаков [49]. Не останавливаясь на подробном освещении этой проблемы, отметим приведенный автором примечательный факт, опровергающий в отечественной и зарубежной историографии широко распространенное мнение о тождестве кипчаков и куманов. В статье Б.Е.Кумекова приводятся материалы средневековых арабских географов (аль-Идриси, Ибн Саид, Абул-Фида), которые описывают куманов как самостоятельную этническую общность. Древнетюркская эпоха стала основной сферой научных интересов Вильгельма Юлиуса Банга или Банги-Кула (1869-1934 гг.). Такие работы автора как «Доклады по тюркскому языкознанию», «Из жизни тюркских языков», «Тюркологические письма из Берлинского института» внесли заметный вклад в развитие научных подходов в тюркологии [50]. Наряду с руническими надписями он исследовал памятники позднего периода, среди которых «Кодекс куманикус». Ю.Банг подвергал анализу ряд работ известных тюркологов. Так, он предпринял попытку выявить ошибки и непоследовательность фонетики Радлова в четвертом томе «Образцы народной литературы тюркских племен, живущих в Южной Сибири и Джунгарской степи», а также в фонетике северо-татарских языков и опыте словаря тюркских диалектов. В первой половине двадцатого века он издал монографию по истории тюркских языков, где нашли освещение отдельные проблемы языка казахов и уйгур [51]. Огромной заслугой Банга явилось создание крупной научной тюркологической школы, в которую входили ученые не только из Германии, но и многих европейских государств. К числу его учеников относятся знаменитые тюркологи прошлого столетия: А.Ф.Габен, Г.Ярринг, С.Чагатай и др. В этой связи следует отметить, что высокий уровень развития этнологических и лингвистических исследований тюркских народов в Германии побудил Вильгельма Радлова получить образование в Берлинском университете у В. Шотта. Защита диссертации по теме «О влиянии религии на народы Азии» состоялась в Иенском университете. Заметное влияние на творческую деятельность молодого В. Радлова оказали такие работы В. Шотта, как «Вопросы татарских (тюркских) языков», «Об истинных киргизах», «Древние известия о монголах и татарах» [52]. Не менее известным немецким ученым, созидавшем на рубеже двух эпох, был Карл Броккельманн (1868-1956 гг.). В работе «Восточно-тюркская грамматика исламских литературных языков 118 Средней Азии» на основе изучения литературных памятников дотимуровской эпохи он представил сводную грамматику путем сравнительного анализа алфавита на протяжении нескольких веков [53]. Исследования, проведенные немецким автором в области филологии и истории, способствовали созданию специальных работ, посвященных древнетюркской поэзии. Броккельманн, как маститый историк-востоковед, написал работу «История исламских государств и народов», которую исследователи отнесли к числу классических трудов по тюркологии [54]. Манихейские и буддийские тексты на тюркском языке турфанской эпохи стали предметом специального изучения для немецкого исследователя Петера Циме. В конце 60-х гг. прошлого века он представил рецензию на работу казахстанского палеолингвиста Г.Айдарова, посвященную анализу орхонского памятника БильгеКаган. На последующих этапах научной деятельности Циме не ограничивается только лишь лингвистическим изучением, а переходит к культурно-историческому анализу древнетюркских текстов. Подтверждением сказанному явились такие работы автора, как «Новые данные по истории тюрок в Монголии», «Уйгуры и их отношения с Китаем» и др. Работа над древнеуйгурскими текстами позволила автору сделать вывод о тибетском происхождении многих произведений, ранее считавшихся китайскими [55]. Особое место среди немецких исследователей, занимавшихся изучением Казахстана, принадлежит Аннемари Ф.Габен (1901-1993 гг.). Будучи представительницей Берлинской школы тюркологов, ей удалось объединить западную и восточную ветви ориенталистики и тюркологии в Германии. В 1920-1930-ые гг. тюркологические исследования А.Габен получили широкую известность в Европе [56]. Как уже ранее отмечалось, в начале ХХ в. были организованы немецкие экспедиции Турфан, в ходе которых исследователи обнаружили рукописи, содержавшие разрозненный цикл древнетюркских легенд «дасакрама» (или дасакрамабуддха – авадала). А.Габен занялась изучением этого древнетюркского памятника, относящегося к буддистской эпохе и состоящей из 10 карманат (заповедей) в виде поучений. Это исследование автора позволило выявить в древнетюркском памятнике уйгурские и китайские влияния, а также создать основу для формирования целого направления в тюркологии – изучение влияния буддизма на древних тюрков. А.ф.Габен является автором значительного ряда работ, ставших впоследствии классическими. Среди них «Степь и город в жизни древних тюрок», «Древнетюркская письменность», «Введение в центрально-азиатские исследования» [57]. Как автор одного из первых грамматик древнетюркского языка, Габен представила полное 119 описание древнетюркской письменности. Изучение древнетюркских литературных памятников для автора являлось основным условием в исследовании духовной жизни древних тюрков, поэтому их искусство, культура и мировоззрение стали предметом специального изучения. Таким образом, комплексные исследования немецких ученых по изучению памятников культуры, относящихся к древней и средневековой истории, позволили по-новому взглянуть на историю тюркских народов VI-VIII веков. Значительное большинство немецких исследователей указало на весомый вклад древних тюрков в мировую цивилизацию, их роль в судьбе многих народов и государств в указанный период. Однако исследования зарубежных авторов (включая и немецких) об исторических событиях последующего периода носят фрагментарный характер. Отчасти это связано с незначительностью самих европейских источников о государственных образованиях на территории Средней Азии и Казахстана с середины VIII в. до монгольского нашествия [58, 25-26]. Отдельные проблемы истории государства огузов нашли освещение в работе О.Прицака «Падение империи огузских ябгу» [59]. Согласно предположениям автора государство огузских ябгу возникло в Приаралье во второй половине VIII в. До прихода в Приаралье огузы входили в состав Уйгурского каганата. Падение государства огузов в начале XI в. Прицак объясняет двумя основными причинами: внутренний – возвышением сельджуков и внешней – появлением на исторической арене кипчаков. По мнению автора, в результате миграций огузов после падения их государства возникли две империи: сельджуков и Османская. Однако неразработанность вопроса о первоначальной локализации племен, входившие в различные государственные в домонгольский период, представила особую трудность для немецких исследователей истории Казахстана. Научные изыскания О.Прицака были обусловлены стремлением установить районы первоначального расселения и основные маршруты передвижения киданей, кимаков и кыпчаков в Евразийской степи в IX-XI вв.. Особое внимание автор уделяет изучению истории карлуков до и после 840 г., сыгравших, по мнению Прицака, значительную роль в истории Центральной и Средней Азии в XII-XI вв. Сопоставляя разнообразные источники о происхождении карлуков, Прицак считает наиболее достоверным упоминание их впервые в китайских источниках VII в. как одной из ветвей древних (орхонских) тюрок. Обитали они на Алтае, между восточными и западными тюрками, и представляли собой конфедерацию из трех племенных групп. Усиление карлуков началось в период Уйгурского каганата и их продвижение на Запад закончилось в середине IX в. 120 полным захватом территории тюргешей, включая Семиречье и Восточный Туркестан. После разгрома государства уйгуров в Монголии ябгу карлуков стал законным преемником степных властителей и принял титул кагана. Это привело к смещению центра власти из Центральной Азии в Среднюю, в долину р. Чу. Анализ и сопоставление сведений из арабских источников позволили Прицаку заключить, что Бильге Кюль-Кадыр-хан - первый караханидский каган и ябгу карлуков, принявший титул кагана, - одно и то же лицо, и сделать вывод о карлукском происхождении династии Караханидов. В пользу такого вывода, считает автор, говорит и тот факт, что в источниках второй половины IX-X вв. титул ябгу больше не упоминается, встречается только титул «хан», часто с определением «кара» [60]. Вопросы политической истории освещались в последующих работах Прицака, изданных в 50-ые годы двадцатого века [61]. В них ученый предпринял попытку дать целостное изложение истории этой династии. Необходимость такой работы обусловлена тем, пишет Прицак, что для предшествующих исследований европейских (включая русских) авторов характерна ираноцентристская концепция истории этой эпохи. В центре их внимания находились вопросы, связанные с историей государства Саманидов, Газневидов, сельджуков, хорезмшахов, а государству Караханидов, находящемуся на периферии мусульманского мира, отводилось второстепенное место. С точки зрения истории Центральной Азии именно Караханидское государство – законный преемник кочевых империй древних тюрок и уйгуров [62]. Прицак выдвигает свою концепцию образования двух совершенно самостоятельных караханидских каганатов с параллельной титулатурой. В этой связи в его статьях уделено значительное внимание установлению личности караханидских правителей и их титулов, а также вопросам хронологии и генеалогии. Согласно Прицаку, династия Караханидов происходила из среды карлуков (как уже сказано), состоявшей в то время из двух объединений – чигилей и ягма, и между знатью этих двух племенных федераций имело место разделение политической власти. Свой тезис ученый подтверждает существовавшей у караханидских правителей иерархий титулатуры («арслан», «богра», «ильчи баши» и т.п.) [63]. Концепция Прицака неуязвима тем, что она подтверждается конкретным историческим материалом. После смерти номинального главы династии Юсуфа Кадырхана (942-1032) два его сына, согласно письменным источникам, получили самые высокие титулы: Сулейман ибн Юсуф (в Баласагуне и Кашгаре) стал Арслан-ханом, а Мухаммед ибн Юсуф (в Таразе и Исфиджабе) – Богра-ханом. 121 Так возникли Восточный каганат со столицей в Баласагуне (Кашгаре) и Западный каганат со столицей в Узгенде (Самарканд). Так, легенды о Богра-хане и других правителях, бытовавших до Прицака в отдельных европейских изданиях, идентифицировались с конкретными историческими личностями 58, 28. Различные аспекты средневековой истории Казахстана, в частности, история завоевания монголами Средней Азии и Руси, нашла подробное освещение в труде немецкого ориенталиста Бертольда Шпулера «Золотая Орда: монголы в России в 1223-1502 гг.» 64. В ней также излагается генеалогия золотоордынских ханов. В рамках исследуемой проблематики известны также его работы как «История Средней Азии», «Средняя Азия после прихода тюрков», «Общее в развитии (западно-) внутриазиатского пространства с 1600 г.», «Средняя Азия с XVI-го в. до русского завоевания» 65. Полная и детализированная картина исторических событий от создания халифата и мусульманских завоеваний на Среднем Востоке и в Испании до образования Монгольской империи с освещением вопроса о взаимодействии монголов и исламского мира в Средней Азии, Иране и на Ближнем Востоке, включая распад кочевых степных империй и начало русских завоеваний в Азии, представлена в двухтомной монографии «Мусульманский мир» 66. Общим для работы Шпулера является вывод о влиянии кочевых тюркских и монгольских империй на развитие цивилизации как на Востоке, так и на Западе. Более того, Шпулер особо выделил территорию будущего Казахстана: «Территория между Оксом и Монголией, где население за столетия стало в основном тюркским, занимала ключевые позиции во вселенской империи монголов со времени их завоевательных походов при Чингис-хане» 67. Монгольский период занимает значительное место в вышеупомянутой «Всемирной истории», в которой прослеживается история монгольской империи от объединения при Чингисхане, раздел наследниками и последующий распад. Авторы отмечают, что с переездом великого кагана Хубилая в Пекин Монголия и вместе с ней вся Центральная Азия теряют свое значение как центр сосредоточения власти мировой империи. Усилиями монголов и тюрских племен в степях современного Казахстана происходило дальнейшее развитие государственной идеи Чингисхана. Проявляется интерес германских авторов к эмиру Тимуру. В этой связи следует упомянуть, что немецкая историческая наука располагает исследованием В.Хинца, который проделал значительную работу в области обработки и классификации источников по тимуридской эпохе 68. В отличие от отдельных английских авторов 122 немецкие ученые не называют Тимура "татаром", его народ "татарами", его войска "татарскими", тогда как совершенно очевидно, что речь идет о тюрках. С некоторым отступлением от темы нашего исследования, попытаемся показать роль немецких ученых в формировании научного подхода к данному термину. Между тем известно, что в западной литературе сложилась традиция, согласно которой все народы Центральной Азии назывались одним именем татары. Начинается эта традиция с Марко Поло, венецианского купца, который в середине ХIII в. совершил путешествие в Китай, Центральную Азию и Монголию. Он дал всем народам, живущим на Дальнем Востоке, Сибири, Монголии и Средней Азии, одно коллективное название "татар". Тюрки у него стали татарами, хотя он и заметил, что грамота Хубилая, первого монгольского императора Китая, написана на тюркском языке. Чингиз-хана он назвал "царем всех татар", а Хубилая он окрестил "шестым великим государем всех татар" (Марко Поло "Книга Марко Поло о разнообразии мира, записанная пизанцем Рустикано в 1928 г. от Р.Х.» - Алма-Ата, 1990, С. 90). Сам Марко Поло был введен в заблуждение тем, что у монгол не было слова "тюрк" и всех тюрок они называли татарами, их племена татарскими, а язык - татарским. Эту же ошибку повторяли и многие азиатские авторы. Известный арабский историк и путешественник Якут писал: "Вышли из Мавераннахра неверные из (рода) тюрок, называемые татарами, и завладели городами Хорасана" ("Материалы по истории Туркмении и туркмен". - М.-Л., 1939. - С. 436-437). В ХVI в. западные историки начали именовать татарами все восточные народы, населявшие территорию от Волги до Китая и от Тибета до Ледовитого океана, соответственно называя и тюркский язык, а также другие языки этого региона татарскими. Причем и русских отождествляли с татарами, а Московское княжество называли "Татарией", поскольку в свое время русские были подданными Золотой Орды. Европа считала себя центром земли и культуры, а все другие народы - татарами, т.е. варварами. К татарам стали относить не только представителей различных тюркских народов, но и всех мусульман. Так произошло и с булгарами, древними жителями Среднего Поволжья, которые были превращены в совершенно новый этнос, в татар и название это сохранилось до сих пор, несмотря на его историческую нелепость. Решительный поворот в сторону более научного подхода к этому термину начинается с известного немецкого ученого А. Гумбольдта. Он также широко употреблял название "татар", но при этом постоянно подчеркивал, что под этим названием он подразумевал "народ великого тюркского племени". (А.Гумбольдт "Путешествие барона 123 Александра Гумбольдта". СПб., 1837. с. 18-19) [69]. Возвращаясь к проблеме нашего исследования, следует отметить позитивные аспекты научной деятельности авторов "Всемирной истории". Несмотря на то, что Тимур назван наследником и продолжателем монгольской империи, они выявили главное отличие империи Тимура от монгольской державы. Прослеживая судьбу империи Тимура, авторы считают, что ее крушение обусловлено смертью великого хана, так как она создавалась исключительно силой оружия и не имела объединительного начала в экономике или в законодательстве. В раскрытии характера социально-экономических отношений в кочевых обществах, внутренней динамики их развития в средневековье немецкие авторы «Всемирной истории», как и многие западноевропейские исследователи, не избежали подхода, основанного на теории цикличности кочевых империй. Напомним, что согласно этой теории вся жизнь в кочевом обществе и характер его взаимоотношений с внешним миром подчинялась систематически неменяющимся циклам климатических условий. Общеизвестно, что многие годы отдельные западные историки считали кочевничество, как модель общественного развития, исторически бесперспективным, позволяя негативные характеристики в адрес кочевников. Однако дальнейший ход развития исторической науки опроверг ошибочные представления о кочевничестве. Современные исследователи проблемы, признавая экологическую обусловленность кочевого хозяйственно-культурного типа, отказались от упрощенного подхода к кочевым обществам, лишающего кочевников быть субъектом истории, их вклада в мировую цивилизацию. В этой связи необходимо отдать должное Бертольду Шпулеру, который в первой половине ХХ века в вышеупомянутой работе «Золотая Орда: монголы в России в 1223-1502 гг.» выдвинул идею о симбиозе кочевых и оседлых обществ. Эта идея получила дальнейшее развитие в многочисленных трудах автора, посвященных как монгольской эпохе, так и истории Центральной Азии в средние века. По мнению Шпулера, историю Руси XII-XV следует рассматривать как неотъемлемую часть истории Золотой Орды на основе политического, экономического, культурного синтеза номадов и оседлых жителей Восточной Европы. В русле этой концепции написаны работы Бурхарда Брентьеса, известного ученого из Галле, автора значительного числа статей и ряда монографий по исторической культурологии Центральной Азии. Отличительной особенностью работ является широкий географический и хронологический подход к изучению восточных цивилизаций. В центре исследовательских интересов Брентьеса находилось культурное наследие трех великих цивилизаций: доисламской, исламской и кочевой. Так, в работе «О древнем 124 искусстве кочевых народов Центральной Азии: рассуждения и гипотезы» ему удалось подробно осветить изобразительное искусство народов степной зоны от Средней Азии до Кореи 70. Огромный интерес для нас представляют выводы автора, отличавшегося своей неординарностью. Брентьес опровергает ключевые моменты сиоцентристской традиции, согласно которой кочевые народы, не имевшие искусства, не могли влиять на развитие китайской культуры. Вопреки бытовавшему в исторической науке мнению, Брентьес указал на значительное влияние культуры кочевников на оседлое искусство Китая, Кореи и Японии. Эти положения легли в основу монографического исследования Брентьеса «Восточный мир с древности до Чингис-Хана», в котором представил детализированную картину смены цивилизаций, роль материальных аспектов через искусство восточных культур 71. В этом русле следует рассматривать совместную работу Брентьеса с советским ученым Л. Альбаумом «Стражи золота: к истории и культуре среднеазиатских народов до ислама» 72. В ней обстоятельному анализу подверглись археологические исследования древнеиранской, эллинистической и раннекочевой цивилизации региона. Следует отметить, что и в этой работе, как и во всех других исследованиях («Восточный мир», «Стражи золота», «Средняя Азия: культурная история народов между Каспийским морем и Тянь-Шанем», «Властители степей» и др.) доминирующим является культурологический метод в изучении региона. История представлена автором в последовательной смене одних цивилизаций другими. Это в очередной раз подтверждает факт того, что труды Брентьеса, созданные в ту пору в ГДР, в условиях давления идеологической коньюктуры, тем не менее, свободны от догматизма. Исключение составляют разделы книг, затрагивающие вопросы «культурного расцвета среднеазиатских народов при социализме». Однако и социалистическая эпоха выступает в качестве культурного среза, состоящего из традиционного исламского наследия и европейского влияния. Эта научная позиция характерна для других работ, посвященных изучению Средней Азии. Среди них «Средняя Азия: культурная история народов между Каспийским морем и Тянь-Шанем», «Средняя Азия: искусство ислама», «Культурно-исторические проблемы Южной и Центральной Азии» и в особенности книга «Властители степей: из истории и культуры среднеазиатских народов в исламскую эпоху» 73. Особую ценность работам Брентьеса придает использование автором разнообразных археологических, изобразительных и иллюстрированных материалов о памятниках материальной и духовной культуры цивилизации региона. 125 Одним из приоритетных направлений мировой исторической науки является изучение номадной цивилизации. Так, наряду с освещением вопросов этнографического плана О.Финш и А.Брем в вышеупомянутой книге «Путешествие в Западную Сибирь» представили подробное описание земледелия и скотоводства у казахов, а также добывающей промышленности с указанием основных мест залегания полезных ископаемых. Они приводят данные по добытой продукции на Зыряновских рудниках: 3,5 пудов золота, 50 пудов серебра и 15 тыс. пудов меди 3, 257-258. Разнообразные сведения авторов о социально-экономической жизни казахов опровергли бытовавшие утверждения о «чистом кочевничестве», «незыблемости и застойности», «кочевого общества», «незнании» казахами земледелия, неспособности их стать профессиональными рабочими, земледельцами 2, 82. В главе «На Сассык-Алакуле» Финш и Брем писали: «… Таким образом, номады занимаются хлебопашеством и что еще важнее, они умеют превосходно орошать свои поля… Этот способ орошения, которое носит названия «арыков» и без которого земледелие было бы здесь положительно невозможно, впоследствии у киргизов переняли казаки» 3, 116. Внимательное изучение социальной структуры казахского общества второй половины XIX века позволило авторам указать на появление в ней новых категорий в лице «сотен обедневших киргизов, работавших на алтайских рудниках» 3, 116. Отдельные выводы О.Финша и А.Брема по вопросам социальноэкономической жизни казахов стали шагом вперед в исторической науке Германии того периода. Однако, значительное большинство немецких исследователей (А.Геттнер, Г.Гельмгольт, Ф.Гелльвальд и др.) писали о несовместимости кочевничества с культурой. Ф.Гелльвальд объяснял это обстоятельство «глубоким отвращением кайсака к оседлой жизни». Недовольство автора вызывал тот факт, что казах «по природе пастух и … вполне доволен своей судьбой, когда с быстротой ветра несется по степи на своем коне, а также в течение нескольких месяцев, которые проводит в горах, где находит богатые пастбища для своих стад» 5, 761. Профессор Гейдельбергского университета А.Геттнер указывал на отсутствие в кочевом обществе предпосылок «для насаждения и развития настоящей культуры» 74, 36. Географический детерминизм в новой интерпретации получил свое оформление в последующих работах, А.Геттнера, выдвинувшего идею о географической обусловленности политических явлений. В русле этой концепции следует рассматривать работы Г.Гельмгольта. Методологический подход автора с доминирующей ролью географического фактора породил немало ошибок в определении роли 126 кочевников в историческом процессе. По мнению немецкого ученого, приобщение кочевников к мировой культуре не является естественным результатом внутреннего развития, а происходит под влиянием внешних факторов (завоевания, миграции, слияния и пр.) 75. Справедливости ради следует отметить выводы Г.Гельмгольта о том, что «мирные сношения между оседлыми жителями и кочевниками», были «скорее правилом, чем исключением» в истории 75, 295. Вместе с тем дальнейшее изучение исследуемого региона было обусловлено наряду с научными интересами практическими потребностями европейских государств, ставших во второй половине XIX века крупнейшими колониальными державами. Так, созданный в 1887 г. в Берлине Семинар восточных языков определил в качестве приоритетной задачи практическое применение ориенталистских знаний в колониальной практике Германии. В этих условиях доминирующим оставалось положение о «неполноценности» азиатских народов, и необходимости насильственного приобщения их к европейской культуре. Профессор Томас Ахелис в методологическом резюме выводов «Истории человечества» вышеупомянутого Г. Гельмгольта указал на «импозантное триумфальное шествие арийско-европейской культуры по всему земному шару» 75, 335. Подобные выводы исходили из концепции о противоположности культур «Востока» и «Запада», согласно которой первому присуще неподвижность, идея фатализма, а второму – динамичность, идея личности и свободы 76. Однако с наступлением ХХ века в методологических подходах ориенталистов стали происходить значительные перемены. Это было обусловлено возникновением в мировой исторической науке новых школ и направлений, базирующихся на признании разнообразных факторов, определяющих историю человечества в целом, и кочевых обществ тюрко-монгольских народов, в частности. В русле новых концептуальных подходов (концепции модернизации, структурнофункционального анализа, школы диффузионизма и т.д.) к историческому изучению казахов написаны работы современных немецких авторов: Х.Шленгера, Х.Финдейзена, Э.Саркисянца, А.Каппелера и др. Труды немецких исследователей второй половины XIX - начала XX вв. освещают политические аспекты завоевания казахской степи, колониальную политику царизма в крае и национальноосвободительное движение казахов. Начальный этап завоевания Казахстана Россией не стал предметом специального изучения О.Финша, А.Брема, Г.Гельмгольта. 127 Однако в работах этих ученых содержаться отрывочные сведения по указанному периоду и выводы авторов о «вынужденном и добровольном характере принятия российского подданства». В этой связи Гельмгольт отмечал, что «в начале XVIII столетия составился союз из джунгаров, башкиров, волжских калмыков и оседлых казаков Сибири – этого форпоста России; союз этот поставил киргизов в такое затруднительное положение, что в 1719 г. они обратились к посредничеству России, но безуспешно» 75, 186. К числу факторов, обусловивших вхождение казахов в состав Российской империи, отнесено строительство укрепленных линий в степи. Следует отметить, что немецкие источники второй половины XIX века отслеживали также военно-стратегические последствия утверждения России в Центральной Азии, в том числе такие его аспекты, как временное вытеснение Российской империей Цинского Китая из Восточного Туркестана, колонизация Западного Туркестана, строительство имеющих стратегическое значение коммуникаций, военный потенциал России в регионе и т.д. 31, 44. Это работы Г.Штумма «Русский поход в Китай», О.Хейфельдера «Железнодорожное строительство в закаспийской области», Б.Левского «Россия в Азии», П. Рорбаха «Русская колонизация в Азии» и «Русское господство в Средней и Западной Азии», А.Цепелина «Россия в Азии» и др. 77. Значительный резонанс имело исследование немецкого военного Георга Крамера «Россия в Средней Азии». Сам автор в возрасте двадцати лет поступил на военную службу в прусскую армию. За годы обучения в Прусской военной академии он овладел в совершенстве русским языком. По свидетельству очевидцев, Г.Крамер являлся единственным офицером Генерального штаба, который мог без всяких усилий читать русские газеты. С 1879 по 1893 гг. он был старшим по званию офицером в Русской секции Германского Генштаба 78. В центре внимания Георга Крамера, как исследователя, находились вопросы военно-стратегического характера. В работах «Азиатские границы в России» (1874) и «Россия в Средней Азии» (1898) подверглись анализу военные операции российской армии в Туркестане. Г.Крамер представил полную и детализированную картину взятия русской армией Геок-Тепе. Как представитель западной историографии, он рассматривал народы Средней Азии как объект колонизации и без малейшего сожаления указал на гибель 6500 туркмен, при этом дал высокую оценку военным операциям русской армии, потери которой были минимальными (59 человек). Центральное место в работе занял сравнительный анализ английского и русского опыта колониального управления. Доказательством 128 симпатии немецкого автора к России являются следующие выводы: а) «русское правительство не рассматривало занятые земли в качестве объекта эксплуатации, более того, намеревалось вложить в нее немало средств, чтобы она могла приносить доход в государственную казну»; б) «Россия заслуживает благодарности за то, что установила в пустыне, заселенной разбойничьими ордами, порядок и открыла путь к культуре» 79. Значительное место в работе Г.Крамера занимают военные и геополитические вопросы, связанные с так называемой Большой игрой между Россией и Великобританией. Достоинством книги немецкого исследователя является разносторонний фактический материал о социально-экономическом развитии среднеазиатского региона. Автор рассматривает состояние торговли, развитие земледелия, добывающей промышленности, животноводства в районе Аральского моря, Кзыл-Кума и Эмбы. Не остались без внимания и вопросы социальной структуры казахского общества, а также проблемы духовной культуры казахов. Работа представляет ценность еще и тем, что в ней содержится обширный материал о тридцати крупных городах региона с подробным описанием численности и этнического состава 79, 7-31, 39. С геополитических позиций рассматривает «приобретение» Россией Казахстана и Средней Азии немецкий историк Отто Хетч. Как считает автор, это событие было обусловлено военностратегическими и экономическими причинами. Немецкий историк Г.Шленгер в известной работе «Структурные изменения в Казахстане в русское, в особенности в советское время» наряду с военностратегическими причинами колонизации выдвигает и экономические: «… сырьевой и товарный голод выступает как стратегическая потребность к достижению некогда скрытых экономических целей, и требуют от России максимально всестороннего, глубокого и быстрого включения этого региона (Казахстана – Р.Т.) в восточно-европейский мир» 80. Эти положения легли в основу книги Карла Штелина «Русский Туркестан: вчера и сегодня». Автор в истории завоевания Россией Туркестана указал на царскую политику «европеизации» традиционного хозяйства в целях экономической и торговой монополизации края 81. С позиций евразийской концепции подошел к этой проблеме знаменитый остфоршер Эмануил Саркисянц. В работе «История восточных народов России до 1917 года» он представил широкое полотно исторических событий, охватывающее основные этапы присоединения Казахстана к России, взаимоотношения казахов с сопредельными государствами и народами, подробно остановился на 129 освещении деятельности казахских ханов, в особенности политики хана Абылая, который, по мнению автора, стремился создать централизованную монархию с дальнейшим переводом казахов в оседлость 82. Основным ключевым моментом исследования Саркисянца явился вывод об «общности исторической судьбы народов евразийского пространства», отсутствии расовой неприязни между кочевниками и русскими, что в свою очередь облегчило русское проникновение в этот край 83. Немецкий ученый Франк Гольчевски на многочисленных примерах экспансии русских в казахскую степь (к примеру, для обеспечения безопасности сибирских торговых путей; получения доступа к «теплым морям»; освоение новых и захвата проложенных торговых путей и т.д.) показал в этом процессе роль торговополитических и стратегических причин 84. Таким образом, несмотря на представленный комплекс разнообразных причин, общим для немецких исследователей является вывод о том, что «присоединение» Казахстана носило завоевательный характер. Эта проблема тесно связана с оценкой колониальной политики царизма. Общеизвестно, что еще в прошлом веке в немецкой историографии, как и в целом, в западной, сложились две противоположные точки зрения. Исследователи разных поколений либо заостряли внимание на колониальном характере переселенческой политики царизма, либо исходили из преувеличения влияния переселенцев на социально-экономическое и культурное развитие казахов. В русле цивилизаторских идей эпохи немецкий ученый Ф.Гелльвальд считал, что призвание России – просвещать Восток 4. Эти идеи легли в основу работ другого немецкого автора Александра Пецхольда. В последней части его книги «Туркестан» он писал: «Это и есть будущее страны: порядок, спокойствие и мир будут повсюду, где до этого господствовали беспорядки, волнения и войны. Устранив средневековое варварство, Россия послужила всему миру» 85. Цивилизаторской роли России в Казахстане уделялось большое внимание в исследованиях Георга Крамера 86. Немецкий историк Ф.Ф.Шварц, делая прогнозы относительно будущего развития региона писал: «Туркестан не имеет экономической будущности и обречен на неизбежную гибель» 87. Отсюда вытекал вывод о необходимости приобщения края к Европе. Несмотря на важность затронутых вопросов о прошлом, настоящем и будущем Туркестана, писал В.Бартольд в своей рецензии на книгу Шварца, «едва ли о каком-нибудь доводе автора можно сказать, что он явился результатом серьезного изучения предмета» 88. 130 Вместе с тем в немецкой историографии признается факт тяжелых последствий переселенческой политики царизма для многих сторон жизни казахского общества. Так, помимо колониального грабежа национальных окраин российской империи, возведенного в ранг государственной политики, осуществлялся колониальный грабеж иного рода – по принципам «частной инициативы». В данной связи обращают на себя внимание наблюдения О. Финша и А. Брема, свидетельствовавшие о подобного рода обогащениях: «Павлодар (1050 жителей), бывшее село Коряковское во времена Палласа и Коряковск на карте Розе, имеет довольно важное значение, как место торговли с киргизами, что доказывала уже масса сложенных здесь кож. Население округа, простирающегося на 50 верст по левому и на 300 по правому берегу Иртыша состоит… из 6000 казаков и 10300 киргизов. В наше время на правом берегу стояло 6000 киргизских юрт, из которых каждая должна платить правительству три рубля подати, кроме платы за пастбище казакам. Последние, равно как и купцы этой местности, отлично умеют, подобно их землякам в остальной Сибири, обращать туземцев в неоплатных своих должников, именно ссужая их в трудное время. Случится, например, как это часто бывает у киргизов, недостаток в хлебе, казаки всегда готовы ссудить хлебом, мукой и другими продуктами под залог скота, в особенности под телят, которые стоят каких-нибудь два рубля, и притом с условием, чтобы киргиз продержали зимою у себя. Через это, естественно, увеличивается стоимость залога, а вместе с тем и барыш, так что русский, умеющий ловко обдумывать свои дела, может таким манером постепенно перевести в свое владение целое стадо» [3, 76]. Переселенческая политика царизма, сопровождавшаяся крайним обострением аграрных противоречий в регионе, обусловила углубление кризиса скотоводческого хозяйства казахов, являвшегося источником существования для большей части коренных обитателей степи. Несмотря на то, что Гелльвальд признавал цивилизаторскую роль России в отношении казахов, он приводит в своем исследовании следующие сведения: к 1 января 1895 г. в Степном крае насчитывалось всего населения 1895137 человек, из них 1,5 млн. – казахи… По официальным данным во всей окраине на 100 жителей составляло: лошадей – 90, мелкого скота – 380, верблюдов – 12 голов [89]. Эти данные не только не подтверждали выводы официальной историографии о значительном улучшении в тот период материального положения казахов, но и свидетельствовали об обратном. Немецкие исследователи Г.Шленгер и Х.Финдейзен отмечают, что в определении и осуществлении курса переселенческой политики в 131 Казахстане нашли свое отражение колонизационные цели российского государства. Во всех своих аспектах эта политика была направлена на установление господствующих позиций пришлого населения. В соответствии с существовавшей системой землеотводного дела формирование переселенческих поселений сопровождалось насильственной экспроприацией казахских земель. Г.Шленгер писал, что царизм не вникал в земельные нужды и хозяйственные интересы коренного населения. Царское правительство, провозгласив землю государственной собственностью, передало в распоряжение переселенцев все земли кочевников. Образование русских поселков осуществлялось не на основе освоения пустующих земель, а за счет вытеснения с обжитых земель местных жителей. Как считает автор, до 1914 года в пользу переселенцев было изъято 41 млн. десятин казахской земли [80, 255]. С подобной оценкой последствий колониальной политики царизма в Казахстане солидарен Х. Финдейзен. Он представил обстоятельный анализ основных этапов переселенческого движения в Казахстан. По его мнению, переселение достигает небывалых размеров в период столыпинской аграрной реформы, которая принесла новые бедствия казахскому народу. Русская колонизация и экспроприация казахских кочевий послужила одной из причин напряженности в казахско-русских отношениях, роста национального движения и откочевки значительной части коренного населения в Синьцзян [90]. Как отмечают отечественные исследователи, с взвешенной оценкой негативных и позитивных аспектов колониальной политики царизма в регионе выступили представители «новой исторической школы» в Германии М.Фредериксен, О. Хётч, Р. Юнге [91]. Особое место в этом ряду исследователей принадлежит берлинскому профессору Райнхарду Юнге. Его фундаментальный труд «Проблема европеизации восточного хозяйства, представленная на примере социально-экономических отношений Русского Туркестана» стоит особняком на фоне значительного большинства исследований о Туркестане. Современный исследователь К. ГробеХагель в журнале «Оксус» подробно изложил историю создания этого исследования, которое готовилось с помощью боннского профессора К. Беккера, российского академика-востоковеда Самойловича и петербургских экономистов Чернышева и Мушкетова [92]. Однако основные идеи фундаментального исследования принадлежат Ф. Юнге. Предметом специального изучения стал вопрос о влиянии политики на социально-экономическое положение Туркестана. Автору удалось выявить три главных фактора, определяющие всю систему политических, социальных и экономических отношений: это 132 сухой климат, ислам и комбинированное тюркское, арабское и персидское влияние. В своем исследовании Юнг представил обстоятельный анализ кочевой экономики казахов, установил взаимосвязь между замкнутой кочевой экономикой и политической независимостью этого народа. Дальнейший ход развития туркестанского общества требовал вовлечения степного хозяйства в рыночные отношения. В этой связи автор выдвинул в работе ряд приоритетных задач: выявить влияние культуры и традиционного образа жизни на экономику, изучить возможности модернизации восточного общества, определить основные направления и методы осуществления так называемой европеизации. Особую ценность исследованию придает вывод автора о необходимости соблюдения помимо технических требований элементарных правил порядочности и такта при осуществлении модернизации с учетом древней культуры местных народов, составляющей предмет их гордости [93]. Заслуга Р.Юнге состоит в том, что он попытался обратить пристальное внимание на важные аспекты модернизации края, которые в советскую эпоху были полностью игнорированы, положив начало многочисленным трагическим событиям в истории казахского народа. Проблемы истории вхождения Казахстана в состав российской империи постоянно находились в центре внимания немецких исследователей. Франк Гольчевски в работе «Среднеазиатская экспансия России в свете новейшей советской интерпретации истории» подробно излагает основные этапы развития советской историографии проблемы [84, 482]. Следует согласиться с выводом автора о полной зависимости советской исторической науки от идеологических установок. Историографическая трактовка среднеазиатской экспансии прошла в России несколько стадий. В условиях нового времени широко использовался термин «военное завоевание, который в советскую эпоху (с конца 20-30 годов прошлого столетия) был заменен безобидным понятием «присоединение». По мнению Гольчевски, это явилось попыткой терминологически отвлечь внимание общественности от агрессивного характера русской колониальной истории и хотя, капиталистический и некапиталистический пути развития взаимно исключают друг друга, однако советская историография и в том, и в другом случае видит «объективно-прогрессивную роль» русских колонизаторов, которая неустанно превозносится [84, 483]. Как известно, с конца 50-х годов прошлого столетия в советской историографии сложилась своеобразная формула прогрессивности российского колониализма. После победоносного завершения Великой Отечественной войны в печати и исторических работах 133 возникла тенденция сильно подчеркивать руководящую роль русского народа не только в советское время, но и в предшествующие периоды. Выводами о добровольности присоединения отдельных народов к России и положительных сторонах этого присоединения заслонялись вопросы колониальной политики царизма [94]. К примеру, развитие земледелия в Казахстане советские историки связывали с переселением русских крестьян. Авторы известной теории «земельной тесноты» связывали с царской колонизацией появление новых производительных сил в казахском сельском хозяйстве конца XIX – начала ХХ в. Критикуя сторонников этой теории, П.Г.Галузо писал: «Концепция до предела проста, как равно и до предела алогична: не будь «примера» русских переселенцев с одной стороны, не будь изъятий земель из пользования казахов, в результате чего возникла «земельная теснота», - с другой, природные «номады» - казахи никак бы «не догадались» развивать сенокошение и земледелие, переходить к оседлому образу жизни. Такие утверждения предполагают глубоко колонизаторские представления о казахском народе как неспособном к самостоятельному развитию» [95]. Суть теории «земельной тесноты» состоит в безоговорочном признании царского господства в Казахстане – колонии как исключительно прогрессивного явления, приносившего «некультурным» казахам «культуру». В этой связи следует согласиться с основными положениями работ немецких исследователей, которые являлись сторонниками утвердившейся в 1950-1960 гг. в западной историографии концепции модернизации. Они отмечали, что прогресс никогда не являлся монополией какойлибо одной системы, тем более политика царизма в сфере образования и в земельном вопросе преследовала цели этнического поглощения местного населения и его русификации [47, 53]. В советской историографии сложилась такая ситуация, когда ученые, отказавшись от принципа историзма, писали о прогрессивности и наиболее передовом характере российского колониализма. Все те, кто боролся за национальное освобождение, стали реакционерами, тем более, если они были чуждого (пролетарскому) социального происхождения. Оправдание колониальной политики обрекло все сопротивляющиеся ей движения на ярлыки феодально-монархических, «националистических». Подобную оценку получило восстание под руководством Кенесары Касымова, которое рассматривалось немецкими исследователями как освободительная борьба казахского народа за свою независимость. По этому поводу Эмануил Саркисянц писал: «Кенесары организовал массовое движение во всех трех казахских жузах, вылившееся в 1837-1847 гг. в грандиозное восстание казахов против русских вторжений на их территорию. Оно вышло за национальные рамки… На стороне Кенесары боролись пятеро 134 русских, многочисленные башкиры, татары, каракалпаки, узбеки и киргизы… Кенесары вскоре стал знаменосцем освободительной войны во всей Средней Азии. Эмир Бухары выслал ему 60 орудий и 5 пушек, а Хивинский хан – 2 отряда, большое количество пороха» [82, 327-328]. Справедливости ради следует признать выводы западных историков о том, что определение характера того или иного выступления казахов в прошлом базировалось не на основе всестороннего и глубокого анализа разнообразного фактологического материала, а в соответствии с той или иной концепцией истории «присоединения» Казахстана к России. Бертольд Шпулер отмечал, что представление о восточных народах России вошло в мировую историю исключительно по советско-русской историографии, а ее марксистская схоластика и шовинизм ограничивает ее научную ценность [82, 11]. На наш взгляд, не совсем верным является отожествление Б.Шпулером историографии нового времени с советской, отличающиеся различными методологическими подходами. Но в то же время нет смысла отрицать оголтелый шовинизм ряда работ авторов нового времени, особенно тех, которые в потоплении в крови освободительных выступлений безоружных казахов находили истинное удовлетворение [2, 129]. Типичным примером тому может служить статья: «Повествование иностранцев о киргизском бунте 1869 года», сочиненная неким Бонифатием Карповым. «При чтении напечатанного в журнале «Природа и охота» за 1880 год «Путешествия в Западную Сибирь» доктора О. Финша и А. Брема – пишет он, - встретили мы очень неверные и обидные для войск наших сведения о возмущении киргиз в 1869 г.». Б. Карпов выразил обиду путешественникам за то, что они писали о взятии повстанцами ряда укреплений. «Походы войск усмирения этого восстания произошли на моих глазах, - продолжает Карпов - … с Кавказа явились терские казаки в числе 300 членов и по высадке тотчас кинулись развернутым фронтом в атаку и произвели между киргизами такое опустошение, какого даже кавказским войскам делать прежде не удавалось. На несколько верст поле было устлано киргизами и «рука бойцов рубить устала» [2, 129]. Колониальная политика царизма стала основной причиной восстаний казахов в XVIII – XIX вв. Как отмечает Э. Саркисянц, за движением Срыма Датова непрерывно последовали антиколониальные выступления казахов. По поводу восстания под руководством Исатая Тайманова и Махамбета Утемисова он пишет: «После смерти Букея лучшие кочевья в Орде были захвачены уральскими казахами. Это привело зимой 1834 г. к такому обеднению 135 некоторых казахских родов, что они вынуждены были продавать своих детей в рабство. В 1836-1838 годах это стало причиной их восстания под руководством Исатая и Махамбета» [82, 127]. Х.Финдейзен отмечает, что колониальная суть административных реформ российской империи имела следствием восстание казахов в 60-70-ые гг. XIX в. Автором дан обстоятельный анализ восстания 1916 г. Х.Финдейзену удалось показать несостоятельность укоренившегося в советской исторической науке классового подхода к оценке национально-освободительной борьбы казахского народа. Ярким свидетельством опровержения традиционного подхода стал факт активного участия переселенцев в царских карательных войсках, направленных для подавления казахских повстанцев. В результате карательной акции 1916 г. 300 тысяч казахов были изгнаны с обжитых земельных угодий, а весь их скот и недвижимость перешли в собственность переселенцев [90, 12]. В русле концепции «борьбы кочевничества с оседлостью» излагаются вопросы национально-освободительной истории казахов в XVIII-XX вв. в работах значительного ряда историков К.Штелина, Г.ф.Менде, Х.Шленгера [96]. А. Каппелер в работе «Историография нерусских народов РСФСР за семьдесят лет» с объективных позиций излагает колониальную политику царизма в Казахстане, которая является одной из основных причин восстания 1916 г. Историк придает большое значение изучению земельной политики царизма, проводившейся в интересах пришлого населения. А.Каппелер приводит данные о гибели в ходе восстания 1916 г. более 100 тысяч казахов и киргизов. Восстание явилось, на взгляд автора, одной из причин откочевки значительной части местного населения в Синьцзян [97]. Среди исследований, посвященных национально-освободительной борьбе тюркских народов России и Советского Союза, особое место принадлежит работе Йоханна Бенцинга «Народ Туркестана в борьбе за свою самостоятельность» [98]. Автор представил полотно исторических событий в Казахстане и Средней Азии с 1824 по 1916 гг., остановившись подробно на восстании 1916 г. Детальный анализ обусловлен огромной исторической значимостью этого события. Таким образом, немецкие исследователи разных поколений внесли значительный вклад в изучение истории Казахстана досоветского времени. На основе разнородных источников по древней и средневековой истории Казахстана им удалось сделать аргументированные выводы по многим узловым аспектам исследуемой проблемы. Немецкими исследователями была предпринята попытка установить этнолингвистическую атрибуцию древних насельников Казахстана, представить полную и 136 детализированную картину социально-политической истории родов и племен, вошедших впоследствии в состав казахского народа. Это позволило по-новому поставить вопрос о весомом вкладе древних тюрков в мировую цивилизацию, их роль в судьбах многих народов и государств той эпохи. Однако, как мы уже упоминали выше, исследования немецких авторов об исторических событиях последующего периода носят фрагментарный характер. Это в некоторой степени связано с незначительностью самих европейских источников о государственных образованиях на территории Средней Азии и Казахстана с середины VIII в. до монгольского нашествия. Изучение Казахстана в Германии получает импульс во второй половине XIX – начале ХХ вв., рассматриваемого в истории европейской ориенталистики как классический период. Это в полной мере относится к востоковедению в Германии, ибо в эту эпоху сложились блестящие научные школы, в первую очередь в языкознании; возникли и развились новые научные направления. Весь этот процесс базировался на разветвленной сети востоковедных организаций, кафедр, семинаров и периодических изданий. Укрепление организационных основ немецкого востоковедения благотворным образом сказалось на научном уровне трудов В.Шотта, Ю.Банга, Й.Маркварта, К.Броккельмана, И.Бенцинга, П.Циме, А.ф.Габен. Разнообразный материал о социально-экономической и политической истории казахов представлен в немецкой историографии второй половины XIX – начала ХХ вв. в русле идеи об обусловленности истории, обычаев, нравов, материальной и духовной культуры народов с природными условиями их проживания. Многие работы по истории Туркестана и степного края базировались на принципах доминирующей роли географического фактора. В этих условиях включение кочевых обществ в общий научнопознавательный процесс сопровождалось зарождением идей в духе спенсеровского понимания теории эволюционизма, с одной стороны, и концепции «естественного человека», с другой [47, 228]. В многочисленной разнообразной немецкой историографии представлен ценный фактический материал по социальноэкономической и политической истории казахов. Однако, в них не нашли должного освещения вопросы культуры и школьного образования исследуемого региона. Одним из основных направлений зарубежного среднеазиеведения (в том числе и немецкого) является изучение традиционного казахского общества в рамках теории «пульсирующих миграций», «локальных цивилизаций» и др. Вместе с тем, именно в немецкой 137 историографии, Б. Шпулером сделан вывод о симбиозе кочевых структур Золотой Орды с оседлым обществом, об их взаимопроникновении, приспособляемости и конечной совместимости. В 50-60-ые годы прошлого столетия в немецкой историографии утверждается положение об этноинтегрирующей функции кочевого хозяйственно-культурного типа. Наличие значительного ряда работ по истории вхождения Казахстана в состав Российской империи и национальноосвободительному движению казахского народа свидетельствует о неподдельном интересе немецких ученых к этим проблемам. Несмотря на представленный комплекс разнообразных причин, общим для исследователей является вывод о том, что «присоединение» Казахстана носило в целом завоевательный характер. Колонизаторская политика царизма в Казахстане стала основной причиной национально-освободительной борьбы казахского народа в течение XVIII – ХХ вв. Эти проблемы получили должное освещение в работах остфоршеров разных поколений. Особое внимание уделялось восстанию под руководством Кенесары Касымова, являвшегося, по мнению Э. Саркисянца, одним из грандиозных выступлений казахов в первой половине XIX в. Огромная историческая значимость восстания в 1916 г. обусловила детальный анализ этого события немецкими исследователями. По их мнению, национально-освободительное восстание в 1916 г. явилось прологом дальнейших событий в крае. Как свидетельствует последующая история Казахстана, в ней открылись новые трагические страницы. События февраля и октября 1917 года, гражданской войны, силовая модернизация экономики в 20-30-ые годы ХХ века, следствием которой были голод, насильственная коллективизация и массовые репрессии сталинской эпохи, составили непрерывную цепь катаклизмов и лишений, выпавших на долю казахского народа, с особой остротой поставив вопрос о его выживании и сохранении как этноса. Контрольные вопросы 1. Вклад немецких путешественников в изучение материальной культуры казахов (вторая половина XIX – начало XX вв.). 2. Немецкие путешественники о духовной культуре казахов. 3. Позитивные и негативные аспекты этнологических исследований немецких авторов. 4. Развитие востоковедной науки в Германии. 5. Научное наследие немецких тюркологов (XIX – XX вв.). 6. А.ф. Габен и проблемы мировой тюркологической школы. 138 7. Ключевые аспекты изучения немецкими учеными проблем древней истории Казахстана. 8. Анализ исследований немецких авторов по проблемам средневековой истории Казахстана. 9. Комплекс причин вхождения Казахстана в состав российской империи: немецкая историография проблемы. 10. Последствия колониальной политики царизма в Казахстане в освещении остфоршеров. 11. История национально-освободительных движений в Казахстане во второй половине XIX – начале XX вв.: анализ немецкой историографии. Тематика рефератов: 1. Немецкие путешественники о материальной культуре казахов (вторая половина XIX – начало XX вв.). 2. Проблемы духовной культуры казахского народа в работах немецких путешественников. 3. Немецкая школа тюркологии и исламологии. 4. Вклад немецкой тюркологической школы в развитие европейской ориенталистики. 5. Проблемы изучения древней истории Казахстана в немецкой историографии. 6. Немецкая историография средневековой истории Казахстана. 7. Бертольд Шпулер и проблемы изучения средневековой истории Казахстана. 8. Проблема вхождения Казахстана в состав Российской империи в изучении остфоршеров. 9. Колонизационная политика царизма в Казахстане: немецкая историография проблемы. 10. Немецкая историография истории национальноосвободительных движений в Казахстане второй половины XIX – начале XX вв. 139 РАЗДЕЛ III СИЛОВАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ ЭКОНОМИКИ КАЗАХСТАНА В 20-30-х ГОДАХ ХХ ВЕКА ПРЕДИСЛОВИЕ Раздел освещает основные концептуальные положения немецкой историографии по проблемам, связанными с изучением истории общественно-политической жизни республики в условиях утверждения тоталитаризма, анализом политики индустриализации и коллективизации в Казахстане и трагических последствий советской модернизации края. В ходе изучения истории установления Советской власти в Казахстане и «модернизации» края в методологических подходах остфоршеров произошли кардинальные изменения, связанные со сменой базовых концепций (1950-1960 гг.- доминирование в немецкой историографии концепции тоталитаризма, на смену которой в середине 1960-х г. пришла теория «модернизации». В 1960 - начале 1970-х гг. освещение обозначенных проблем с позиций социологических теорий. С 1980 г. и впоследствии происходит сближение историко-социологических теорий с концепциями предшествующих лет). Концептуальная тенденция немецкой историографии 90-х гг. XX века заключается в ретроспективном изучении проблемы тоталитаризма. Научные результаты, полученные немецкой историографической школой по вопросам установления Советской власти и «модернизации» края, во многом соответствуют действительности и подтверждаются выступлениями и трудами ряда представителей казахской интеллигенции партийных и советских лидеров 20-30-х годов ХХ века. В процессе освоения раздела необходимо: - изучить историю Октябрьской революции в немецкой историографии; - сопоставить научные результаты, полученные немецкой школой по вопросам установления Советской власти и «модернизации» края с 140 трудами представителей казахской интеллигенции, партийных и советских лидеров 20-30-х гг. XX в. - проследить кардинальные изменения в методологических подходах остфоршеров, связанные в ходе изучения истории установления Советской власти в Казахстане и «модернизации» края, связанные со сменой базовых концепций. - выявить концептуальные тенденции изучения немецкой историографией в 90-х гг. XX в проблем тоталитаризма.; - изучить немецкую историографию истории образования СССР и проблем репрессивной политики советского государства; - осуществить сопоставительный анализ советской историографии истории индустриализации и коллективизации с немецкой историографией указанных проблем. 3.1 Индустриальное развитие Казахстана и его влияние на судьбы казахского народа Еще в начале ХХ века отдельные немецкие исследователи, подвергая обстоятельному анализу кочевую экономику казахов, указали на неизбежность вовлечения степного хозяйства в рыночные отношения. Говоря о методах и путях модернизации края, они также указали на необходимость соблюдения помимо технических требований элементарных правил порядочности, такта и бережного отношения к древней культуре местных народов, составляющей «предмет их гордости» [1, 508-509]. Как известно, история распорядилась по-своему, осуществленная уже в советскую эпоху модернизация региона сопровождалась тотальным разрушением традиционного общества и чудовищным насилием [2, 45]. Проблемы индустриализации и коллективизации, их влияние на исторические судьбы народов Азии и Казахстана получили освещение в трудах немецких ученых разных поколений. Следуя хронологическому принципу, отметим, что в советской историографии индустриализация трактовалась как исключительно прогрессивное мероприятие, позволившее, точнее способствовавшее народам этого региона сделать исторический рывок и за короткое время перейти от феодализма к социализму. Так ли это? Ответ на этот вопрос нуждается в новом концептуальном подходе к теме, который должен сопровождаться вводом в научный оборот новых источников, которые были ранее недоступны, а также исследований немецких авторов. Это позволит нам убедиться в правильности многих выводов по оценке немецкими историками модернизации экономики Казахстана в 20-30-х гг. прошлого столетия. 141 На протяжении многих лет проблема источников накопления для социалистической индустриализации оставалась одним из главных аспектов дискуссии между советскими и зарубежными исследователями. Работы отечественных историков и экономистов выражали в условиях советской действительности официальную точку зрения на данный вопрос, согласно которой проблема накопления средств для индустриализации решалась коммунистической партией путем строжайшей экономии в хозяйстве. Доходы национализированной промышленности, банковской системы, внутренней и внешней торговли, по мнению советских исследователей, составили основной источник накопления. Объясняя курс КПСС на индустриализацию страны, подавляющее большинство немецких авторов (Г.Штёкль, Ф.Штернберг, Э.Эйзендрат, В.Хофман, Г.Кох и другие), выдвигают тезис о неизбежности первоначального накопления за счет разорения сельского хозяйства и несоциалистических элементов [3]. Общеизвестно, что за счет экспорта хлеба производилась покупка из-за рубежа новейшей техники. Несмотря на недостаток хлеба для населения, советская власть чрезвычайными мерами проводила хлебозаготовительную кампанию. Так, во «Всемирной истории» издательства «Фишер» данному аспекту проблемы посвящена целая глава, названная авторами «Развал хлебного рынка». По их мнению, индустриализация сопровождалась возвратом к чрезвычайным мероприятиям и административным произволам периода военного коммунизма, нарушениями законности, необоснованными ревизиями и обысками, которые привели к растущему политическому напряжению в стране [4]. С помощью жестких принудительных мер советскому режиму удалось выполнить заготовительный план и обеспечить себе крупные запасы зерна. Но эти успехи были достигнуты путем массового уничтожения крестьянских хозяйств [4, 318]. Следствием чрезвычайных мероприятий явилось введение в 1928-1934 гг. карточной системы на хлеб. Западные исследователи, в основном, придерживаются мнения, что индустриализация должна была бы начаться с создания предприятий легкой промышленности, позволяющей накопить денежные средства, так как становление тяжелой индустрии приводит к резкому снижению жизненного уровня населения, в особенности, аграрных национальных окраин. Курс на индустриализацию, предполагающий ускоренное развитие тяжелой индустрии, означал, по мнению В.Хофмана и Е.Беттхера, диспропорцию в развитии экономики. Этим авторам принадлежит тезис о нарушении естественного равновесия, 142 присущего свободному саморегулирующемуся капиталистическому хозяйству. Западная историография придерживается тезиса об экспорте Октябрьской социалистической революции на национальные окраины. Исходя из этого, немецкие историки указывают на отсутствие предпосылок для осуществления социалистических преобразований в Средней Азии и Казахстане. Э.Беттхер, анализируя экономическую политику советского государства, отмечает, что в советском обществе нет объективных законов, которые бы сами по себе определяли развитие экономических процессов. Следовательно, советская социология и экономическая система, по его мнению, определяются субъективными законами [5]. С аналогичными выводами мы встречаемся и в работах Г.Раупаха «Советская экономика как исторический феномен» и К.Тальгейма «Основные черты советской экономической системы» [6]. Поэтому индустриализация советской страны воспринимается немецкими авторами (Б.Мейсснер, А.Каргер, И.Тисмер и другие) как результат волюнтаристского насилия над естественными экономическими процессами [7]. В отличие от своих предшественников, Г.Кох признает имевшую место в то время реальной внешнеполитической опасности, способствовавшей началу напряженной индустриализации в СССР. Тем самым, признавая в какой-то степени обоснованность курса на индустриализацию, он, в то же время, указывает на то, что строительство социализма означало борьбу Советов с аграрным обществом. Привлекает внимание трактовка автором целей и задач социалистической, индустриализации. По словам Г.Коха, советская власть не могла продержаться долго, не одолев социально-аграрное общество. Он объясняет это тем, что диктатура профессиональных революционеров, опираясь на слабый городской пролетариат, не могла удержать завоеванных позиций. Расширение социальной базы большевики видели именно в индустриализации, что должно было и спасти режим от крестьянской анархии. Таким образом, Г.Кох видит цель индустриализации не в создании материально-технической базы социализма, которая должна служить удовлетворению потребностей трудового населения, а в укреплении централизованного государственного хозяйства. По этому поводу он пишет: «Централизованное хозяйство служит различным целям. Советское централизованное хозяйство, находящееся под влиянием форсированной индустриализации и стремящееся быть способным к высокой самозащите, до сих пор (работа была издана в 1955 году) 143 подчиняет объявленную цель повышения жизненного уровня указанным принципам. Эта основная тенденция выражает суть теории «социалистической индустриализации» и всей советской хозяйственной практики» [8]. Аналогичные взгляды на советское хозяйство присутствуют в работах Ф.Хинкельаммерта. По его мнению, цель индустриализации заключается в создании военного потенциала, национализации мелких предприятий и коллективизации крестьянства. Индустриализация и в целом экономическое развитие в Советском Союзе были подчинены стратегическим задачам создания военного потенциала и укрепления государственной власти [9]. Несмотря на отдельные различия в трактовке целей и задач сталинской индустриализации, методологический подход немецких историков к проблеме базируется на теории перекачки капитала из сельского хозяйства в промышленность. При этом немецкими учеными разных поколений поддерживалась и развивалась концепция высокой цены индустриализации. Исключение составляют отдельные исследования, которые были изданы в 1920-1930-ые годы. Это было временем существования Веймарской республики, политический и идеологический курс которой ориентировался на советские ценности, в том числе, и на советское хозяйственное строительство. В Германии публиковались советские документы, материалы рабочих делегаций, посетивших СССР. Этим объясняется и то, что увидели свет работы, названия которых говорили сами за себя, а содержание выражало официальную точку зрения на этот вопрос: Е.Глезер и Ф.Вейскопф «Государство без безработицы. Три года пятилетки» (Берлин, 1931 г.); Е.Ким «Азия основательно изменилась» (Берлин, 1932 г.). Так, в книге «Красная работа. Новый рабочий в Советском Союзе» Ю.Кучинский осмелился даже выступить против буржуазных изданий, которые пророчили крах «пятилеток». Как и советские историки, они исходили из исключительно положительных последствий этого процесса, оперируя официальными данными о реконструкции и строительстве крупнейших предприятий цветной металлургии, о бурном развитии угольной промышленности, создании развитых транспортных сетей республики, в частности, строительстве Турксиба и др. Однако, как бы ни были впечатляющи материальные успехи среднеазиатских народов, писало впоследствии большинство зарубежных ученых, цена, уплаченная за них и выраженная в категориях человеческих усилий, чрезмерно велика [10, 127]. В работе В.Хофмана «Трудовое право в СССР» создание системы принудительного труда выступает, с одной стороны, как атрибут первоначального накопления, с другой - определяло характер индустриализации. Систему коллективных договоров предприятий с колхозами автор сравнивает с указом Петра I о приписке работных 144 людей к заводам [11]. Вопрос этот рассматривался в работах ряда других исследователей. Так, авторы «Всемирной истории» обратили внимание на тяжелые последствия выкачки рабочей силы из сферы сельского хозяйства. Важным компонентом принудительной системы являлось использование женского труда. В этой связи немецкие авторы отметили увеличение удельного веса женщин, занятых в промышленности: к примеру, в конце 1939 года их доля повысилась на 43,3 % [12, 349]. Особое место среди исследований, которые внесли значительный вклад в изучение истории индустриализации в Казахстане, принадлежит Г.Финдейзену. В его работе «К истории казахскорусских отношений», наряду с интересующей нас проблемой, освещена история завоевания Казахстана Россией. Интерес для исследователей представляет проделанный автором подробный анализ колониальной политики России и ее трагических последствий для автохтонного народа. Выводы Финдейзена подкреплены данными о числе жертв среди казахов, особенно, при советском режиме в период голода 1921-1922 и 1932-1933 г.г. По его подсчетам, в 1921-1930 г.г. на промышленных предприятиях Восточного Казахстана и Сибири работало до 800 тысяч казахов, привлеченных в принудительном порядке [13]. В немецкой историографии 40-50-х г.г. XX века начала формироваться концепция тоталитарного планирования. Она тесно взаимосвязана с проблемой изучения системы принудительного труда в СССР. Индустриализация страны, в том числе, ее национальных окраин, осуществлялась командными, административными методами – директивным планированием, безусловным подчинением периферии Центру. Г.Вагенленер в своей работе «Советская система хозяйства и Карл Маркс» определил планирование как декретирование сверху, со стороны партии и государственной власти, осуществлявшее без учета действительных интересов хозяйства. Не подлежит сомнению, указывает автор, что навязанное искусственным путем централизованное планирование поддерживалось силой. Сопоставляя центральное и местное планирование, Г.Вагенленер отмечает, что советское хозяйство держалось лишь на способности руководителей отдельных предприятий «выровнять роковые последствия центрального планирования» [14]. Система принудительного труда в СССР, по мнению немецких исследователей (Г.Штекль, В. Хофман, Г.Раух и других), обусловлена самой природой социалистического общества. Обобществление средств производства превращает государство в монополиста- 145 работодателя, что позволяет ему произвольно обращаться с работниками. Это позволило немецким ученым сделать следующие выводы: 1. Рабочее законодательство в СССР, в силу неограниченного господства государства, действует только в интересах последнего; 2. Профсоюзы теряют свою роль защитника интересов рабочих и огосударствляются; 3. Социалистическое соревнование есть лишь средство эксплуатации рабочего класса, интенсификации труда. В тоже время в немецкой историографии наблюдается тенденция, предполагающая отказ от освещения некоторых аспектов проблемы индустриализации в исключительно негативных тонах. Свидетельством сказанному является книга Г. фон Рауха «История Советского Союза», в которой он признает, что советские люди не только принудительно, но и вполне сознательно, и с большим энтузиазмом участвовали в строительстве новой жизни [15]. Позиция немецкого автора близка к точке зрения ряда российских и казахстанских ученых, высоко оценивающих трудовой подъем трудящихся, основанный на огромной вере строительства нового общества. В целом же, в немецкой историографии социалистическое соревнование изображается как мера, принятая государственной властью в целях повышения производительности труда, а участники его - как исполнители этого мероприятия. Р.Маурах, А.Вебер, Г.Мейер связывают со стахановским движением развитие неравенства в среде советского рабочего класса: заработок стахановских рабочих зачастую в 20-30 раз превышал зарплату низкооплачиваемых рабочих. Все это способствовало росту рабочей аристократии и превращению профсоюзов в оплот рабочей аристократии. Значительные изменения в уровне жизни рабочих были обусловлены резким понижением в годы индустриализации реальной зарплаты [16, 351]. Общепринято, что индустриализация страны, включая ее национальные окраины, происходила, прежде всего, за счет сверхналога, выжимаемого у крестьян. Хотя главная и определяющая линия политики индустриализации была направлена против крестьянства и казахского шаруа, она, как видно из вышесказанного, затронула интересы и рабочих. В этой связи на лекции в Мюнхенском университете им. Людвига-Максимилианса немецкий экономист А.Вебер отметил, что «в эпоху пятилеток диктатура усилилась и превратилась в диктатуру против рабочего класса» [17]. Перекликается с точкой зрения предыдущего автора и суждение Биссинга, который в своей работе представил государство в качестве 146 монополиста-работодателя, обладающего политической и экономической мощью в использовании по отношению к отдельному трудящемуся непосредственного и опосредованного принуждения [18]. На концептуальные подходы литературы, изданной на Западе в 50-60-х годах прошлого века по вопросам индустриализации, не могли не оказать влияние такие события, как распад колониальной системы и борьба за сферы влияния между СССР и США. Прежде всего влияние это сказалось в трактовке исторического опыта советской индустриализации, целевая установка которой состояла в том, чтобы доказать непригодность его для развивающихся стран Азии, Африки и Латинской Америки. Немецкими учеными представлена полная и детализированная картина огромных материальных лишений в годы индустриализации. Г.Раупах писал, что западные страны обеспокоены тем, что «экономически отсталые аграрные общества, в стремлении ускорить индустриализацию, могут увидеть в советских методах индустриализации образец особенно эффективного достижения цели и поэтому готовы перенять». Эта мысль получила дальнейшее развитие в работе О.Шиллера «Социальное развитие Советского Союза как образец для аграрных стран», которая была напечатана в журнале «Остойропа» («Osteuropa»). На свои вопросы как Г.Раупах, так и О.Шиллер дали однозначный ответ о неприемлемости советского метода для подражания. На необоснованность представления о привлекательности советского пути быстрой ликвидации отсталости и создание независимой экономики путем индустриализации указывает В.Репке в своей книге «Развивающиеся страны. Иллюзия и действительность» [19]. В качестве альтернативы немецкими историками предлагается самостоятельный путь общественного развития. Вариант «третьего пути» для развивающихся стран в немецкой историографии впервые был представлен Ф.Штернбергом. В работе «Значение Азии» он констатировал что, хотя политически колониализм во многих странах ликвидирован, они сталкиваются с серьезными экономическими трудностями. Этим странам придется сделать рывок с целью ликвидации существующего разрыва. В связи с этим Ф.Штернберг признает значение для них ускоренных темпов, напоминающих советский образец. Но при этом полностью отвергает его, считая, что обращение к внутренним источникам накопления, немыслимо без использования насильственных методов и создания тоталитарной системы. «История - пишет Ф.Штернберг, - не дала нам пример того, что быстро проведенная индустриализация, 147 финансируемая внутри страны, обошлась без насильственных методов» [20]. Освоение природных ресурсов и широкомасштабное промышленное строительство требовали увеличения дешевой рабочей силы. Эта проблема была решена путем расширения карательных функций тоталитарного режима. Следствием этого явилась огромная сеть исправительно-трудовых лагерей во многих регионах советской империи. Не составил исключения и Казахстан, где в 1931 году был создан гигант ГУЛага - Карагандинский лагерь. Выбор этого места, видимо, не был случайным, если немецкий ученый в своей работе «Структурные изменения в Казахстане в русское, в особенности в советское время» указывает на то, что «этапы казахской индустриализации можно проследить на примере Караганды, построенной в годы пятилетки» [21, 258]. В строительстве мощного гиганта индустрии – Карагандинского угольного бассейна участвовали сотни тысяч узников Карлага, репрессированных по политическим мотивам в разные годы. По мнению авторов «Всемирной истории» в конце 30-х гг. репрессивные меры стали повседневной практикой социалистического строительства. По подсчетам ученых, в трудовых лагерях содержалось около 7 млн. людей [4, 350-351]. Сверхиндустриализация проводилась силовыми методами путем привлечения труда заключенных ГУЛага и тотального ограбления крестьянства. Целенаправленная колониальная политика, проводимая Советской властью в Казахстане, в наиболее грубых, обнаженных формах проявилась в придании его экономике исключительно сырьевой направленности. В процессе индустриализации, управляемом из европейского центра СССР, в Казахстане должны были получить развитие только лишь добывающие отрасли промышленности. Освещение колониального характера индустриализации национальных окраин советской империи стало предметом специального исследования целого ряда зарубежных исследователей. На изучение истории Средней Азии и Казахстана в целом, и, в том числе, по рассматриваемой теме огромное влияние оказал Баймирза Хайит. По рассматриваемой нами проблеме широкую известность получили такие его книги, как «Туркестан в XX веке», «Советская политика на примере Туркестана», «Туркестан между Россией и Китаем», «Советско-русский колониализм и империализм в Туркестане» и др. Сюжетная линия всех его работ связана с тезисом о том, что национальная политика советской власти является продолжением колониальной политики старой России. Большевики продолжили «модернизацию» Казахстана, но не довели ее до логического конца. 148 Следовательно, события 1917 года и начала 20-х годов являлись повторным завоеванием Туркестана. Соответственно период 19171924 гг. немецкими историками характеризуется как возникновение первых национальных государств и их крушение, а следующий, то есть с середины 1920-х гг. и до начала Второй мировой войны, как создание «марионеточных псевдогосударств» и «советизация» региона. В работе «Советско-русский колониализм и империализм в Туркестане» Б.Хайит выдвигает тезис об экономическом колониализме, содержание которого определялось «процессами модернизации, технологизации и индустриализации, преследовавшими одну единственную цель - освоение сырьевых ресурсов» [22]. Проблема однобокого, сырьевого характера экономики края нашла отражение в работе К.Менерта «Азия, Москва и мы». Говоря о превращении Казахстана в сырьевой придаток России, автор ссылается на ленинский принцип приближения промышленности к источникам сырья, который полностью был нарушен в ходе индустриализации. Подтверждением тезиса о сохранении колониального характера промышленности республик Советского Востока, по мнению автора, явилось то, что Азиатская Россия оставалась важнейшим сырьевым ресурсом советской империи. Автору известно, что советский метод индустриализации национальных окраин был воспринят не всеми представителями тогдашней руководящей национальной элиты. Научные результаты, полученные немецкой историографической школой по вопросам индустриализации Казахстана, во многом соответствуют действительности и подтверждаются выступлениями и трудами ряда представителей казахской интеллигенции, партийных и советских лидеров 20-30-х годов XX века. В сложной общественно-политической обстановке 1920-1930-х годов, когда решался вопрос о путях индустриализации и формировании национальных кадров, С.Садвакасов правомерно указал на необходимость пересмотра колониальной структуры экономики края. В своих выступлениях он отмечал, что политика партии и ее руководства на окраинах мало чем отличается от прежней политики, которая видела в окраинах, главным образом, сырьевую базу для промышленности центральных районов России. В одной из статей он писал: «... если империалистическая русская буржуазия только выкачивала из окраин сырье, насаждая фабрики и заводы у себя под рукой, то социалистическая промышленность должна развиваться по принципу хозяйственной целесообразности, если восстановительный период поневоле имел на себе отпечаток 149 «проклятого наследия» прошлого в виде фактического неравенства отдельных национальностей, то полоса реконструкции должна изжить и это «наследство», обязательно преодолевая стоящие перед нами трудности. В этом заключается и весь смысл приобщения отсталых окраин к социалистическому строительству, в этом залог дальнейшего управления Советской власти на окраинах» [23]. Он также безбоязненно и принципиально отмечал, что «тревожным сигналом для национальных окраин прозвучало и заключительное слово т. Рыкова на IV Всесоюзном съезде Советов», где он …«неправильно называет стремлением к замкнутому хозяйству, когда национальные республики просят помочь им организовать имеющее у них базу, то или иное предприятие». «Нам кажется, - говорилось далее в статье, что индустриально развитое хозяйство тем и отличается от первобытного, что оно никогда не станет замкнутым, и пожелания т. Рыкова, чтобы единство Союза и взаимная зависимость отдельных его частей возрастали все более и более, осуществляется тем вернее, чем скорее национальные окраины перестанут быть только сырьевой базой. По мнению С.Садвакасова, индустриализация окраин совершается «черепашьими шагами», хотя для ее успешного осуществления есть все данные: рабочая сила в лице миллионов бедняков-казахов и сырье. В то же время С.Садвакасов был против массового переселения, точнее, заселения в республику «свободных» рабочих из других районов страны. Поскольку «земли у излишних» рабочих рук деревни вполне достаточно или, во всяком случае, не вполне достаточно, чтобы перед партией поставить задачу усиления перенаселения», С.Садвакасов был обвинен в «национал-уклонизме», стремлении создать «замкнутое хозяйство» в каждой республике [23, 125]. Позицию С.Садвакасова разделяют западные авторы, которые в разные периоды времени отмечали однобокое развитие экономики национальных окраин, неспособной действовать вне связи с другими регионами СССР. Немецкими учеными резкой критике был подвергнут принцип развития Советского Союза как единого экономического целого. Это явилось следствием грубых деформаций советской системы в экономической сфере. С позиции сегодняшнего дня в условиях суверенитета перед нашим государством стоят сложные задачи развития экономической независимости. Вопреки разумным предложениям руководящей национальной элиты тоталитарный режим не учитывал национальные особенности края и зачастую игнорировал национальные интересы, отдавая предпочтение решению общесоюзных задач. Этим объясняется значительное увеличение европейского населения в ходе индустриализации в Казахстане. По этому поводу немецкий историк 150 Герберт Шленгер писал: «В ходе индустриализации в Казахстане произошли коренные структурные изменения, при этом основными духовными носителями этого процесса были русские из Урала и Западной Сибири» [21, 261]. Очень медленно решался вопрос о формировании национальных кадров. Как свидетельствуют отечественные источники, изучение которых стало возможным в условиях суверенитета и независимости нашей республики, вовлечение коренного населения в производство с 1924-1926 гг. было незначительным. Таблица 1 – Участие казахов в промышленности Казахстана в 1924-1926 гг. В том числе казахов Золотая 774 61 - 661 71 Соляная 306 254 313 236 Кожмеховая 428 79 560 116 Текстильная 357 124 421 136 Рыбная 675 385 683 419 Винокуренная 115 25 181 43 Пивоваренная 30 10 44 14 Маслобойная 33 2 45 4 Лесопильная 29 - 43 8 Топливная - 326 224 Металлообрабатывающая 145 7 157 12 2898 947 31 55 3494 23 1306 37 4567 1402 30 5035 1802 35 7465 2349 31 8529 3108 36 Химико-фармацевтическая Итого Центральная промышленность Всего %% отношени е казахов Среднее число рабочих и служащих В том числе казахов %% отношени я казахов Наименование промышленности Среднее число рабочих и служащих 1924-1925 гг. 1925-1926 гг. Из вышеприведенной таблицы видно, что наибольший процент казахов падает на те отрасли промышленности, соляная, рыбная и топливная, которые требуют небольшой квалификации [24]. «Даже в послевоенное время в 1946 году участие казахов в управлении местной промышленностью составляло 2%, в легкой - 4%, в текстильной - 6,74%, в земледелии - 10%, в молочном и рыбном 151 производстве - 14%, в медицине - 2% и коммунальной сфере - 7,9%» писал Герберт Шленгер [21, 258]. Ряд немецких авторов изучали вопрос о влиянии индустриализации на межэтнические отношения. Так, Катрин Беннер в работе «Многонациональность в Казахстане: этническая неоднородность в дружественном сосуществовании?», рассматривая основные этапы отечественной истории, констатировала: «Экономическая модернизация в Казахстане находится в тесной связи с национальной политикой» [25]. Немецким автором сделаны объективные выводы по многим аспектам исследуемой проблемы, в частности, в оценке политики индустриализации и коллективизации в Казахстане и ее трагических последствий. Выводы К.Беннер подтверждаются уникальными архивными документами, в которых освещена драматическая судьба казахских рабочих. Как свидетельствуют эти архивные документы, для специалистов и рабочих европейских национальностей создавались лучшие условия труда и быта, что послужило одной из причин межнациональных конфликтов. Представители коренного населения, не имея навыков индустриального труда, занимались тяжелым физическим трудом, в большинстве случаев, в качестве разнорабочих. Еще в 20-30-х годах М.Чокаев представил на основе советских источников («Енбекши казах», 11.12.1927, 7.02.28 и др.; «За партию», №3) картину бедственного положения рабочих-казахов в условиях господства пролетарской диктатуры [203]. Созданная советской властью промышленность, по мнению М.Чокаева, стала привилегией рабочих русской национальности. Численность рабочих-казахов по отношению к общей массе (промышленных) рабочих Казахстана составляла 2,2 процента («Енбекши казах», 7.02.1928 г.). На таких, по масштабам Казахстана, образцовых заводах как Риддер и Карсакпай было: «Всего рабочих и служащих 2800 человек и среди них 370 казахов. Только один рабочий-казах числится в рядах квалифицированных; все остальные, значит, простые рабочие или еще точнее сказать - чернорабочие. При сокращении работ, что происходит периодически, увольняются в первую очередь рабочиеказахи. Рабочие-русские и рабочие-казахи одной квалификации получают неодинаковую заработную плату: русские больше, казахи меньше». «На заводе Риддера среди рабочих межнациональное недоверие. Русские рабочие проявляют великодержавие... Они не пускают рабочих-казахов жить с собою в одно помещение... («Енбекши казах», 29.11.1927)». Положение рабочих-казахов на Туркестано-Сибирской железной 152 дороге было еще более тяжелым: «Положение рабочих весьма скверно. Начинают работу с первыми проблесками утренней зари и кончают только с наступлением сумерек. На вопрос - почему работают более восьми часов? Получается ответ: «заработной платы не хватает на еду». Хуже того. И эта заработная плата не выдается вовремя. Некоторые рабочие-казахи в течение двух месяцев не могут получить рабочих книжек. Десятники, обязанные защищать права рабочих, не выслушивают заявлений рабочих казахской национальности. Нет ни доктора, ни фельдшера...» («Енбекши казах», 11.12.27). В одной из статей той же газеты «Енбекши казах» (1 и 3.01.1928) сообщалось: «Вот уже десять лет прошло, как произошла революция. И, несмотря на эти десять лет революции, нельзя сказать, что остатки колониальной политики царизма исчезли» [26, 67]. Таким образом, приоритетным для немецкой историографии являлось акцентирование внимания на негативных последствиях процесса индустриализации, приводившей к межэтническим конфликтам, в которых «демиургом» выступает русская политика [27]. В то же время нельзя не отметить тенденциозность советской историографии, представлявшей советскую политику индустриализации и коллективизации в Казахстане как великое благо для его народа. До начала 90-х годов ХХ в. лейтмотивом большинства отечественных исторических исследований было то, что некапиталистический путь развития ранее отсталых народов спас от нищеты и вымирания и поднял их до высот современного прогресса. Лишь на нынешнем этапе развития исторической науки наблюдается радикальный сдвиг в объективном освещении трагических последствий этого пути для традиционного общества. Совершенно иной концептуальный подход зарубежных исследователей, свободный от марксистско-ленинских догматов, позволил объективно и задолго до казахстанских историков представить полную драматизма и детализированную картину силовой модернизации экономики Казахстана в 20-30-х гг. XX века. Исходя из теории экспорта революции и ее случайности, немецкие историки Г. фон Раух, Г. фон Римша, Г.Вагенленер и др. считали индустриализацию дальнейшим развитием революции. В изучении экономической политики большевистской партии они руководствовались положением о прагматизме ленинизма и делали ссылку на труды К.Каутского, в которых он выдвинул тезис о русской революции как «об обреченной на гибель попытке перескочить через естественные фазы развития» [28]. 153 Немецкие исследователи отмечают, что индустриализация России, начатая как капиталистическая, осталась незавершенной. Общеизвестно, что к началу XX века Россия представляла собой страну с наиболее отсталым экономическим и реакционным государственным строем. Низкий уровень промышленного развития не в состоянии был обеспечить прорыв в экономическом развитии национальных окраин, тем более Казахстан никогда не был самостоятельной экономической единицей, а входил в государственную и хозяйственную систему Российской империи на положении колонии. Все это, безусловно, свидетельствовало об отсутствии реальной основы для перехода национальных окраин к социализму, минуя капитализм. Однако курс партии большевиков на насильственное насаждение сверху новой модели развития казахского народа, минуя целую историческую эпоху, имел трагическим следствием разрушение векового уклада жизни кочевников, безжалостную эксплуатацию природных ресурсов, обнищание и голод широких слоев населения, громадное напряжение сил народа в обеспечении сверхвысоких темпов индустриализации. 3.2 Коллективизация и ее трагический опыт Одна из едва ли не самых трагических страниц в истории Казахстана связана с кампанией коллективизации сельского хозяйства в республике. Эта проблема не перестает вызывать огромный интерес как у отечественных, так и у западных исследователей. В целях постижения сути советской политики на национальных окраинах зарубежные исследователи обратились к изучению характера и направлений социально-экономических преобразований в Казахстане, предшествовавших массовой коллективизации. Октябрьская революция положила начало острому тотальному кризису, разразившемуся осенью 1920 г. За короткое время существования советской власти во многих районах Казахстана дважды имел место массовый голод, унесший сотни тысяч жизней коренного населения. Голод 1921-1922 гг. получил освещение в работах Г.Шленгера и Х.Финдейзена. В трактовке советской аграрной политики немецкие историки исходят из того, что режим большевиков придерживался той же самой политики, что и царская администрация. Как отмечают немецкие исследователи, советская власть попыталась в области земельной политики не допустить процесс деколонизации в Казахстане. Финдейзен считает, что аграрные «преобразования» советской власти в конечном итоге привели к обострению межэтнических отношений. Большевики не пытались удовлетворить земельные нужды населения, ущемив 154 интересы русских колонистов-переселенцев. Даже в условиях советской действительности, по мнению автора, «перераспределение продуктов питания и насильственный захват земельных владений казахов были продолжены с новым энтузиазмом» [29 22]. Попытка пресечь дальнейшую колонизацию после образования Киргизской автономной республики, как считает автор, была безуспешной, более того, «земли, конфискованные в пользу переселенцев в 1916-1917 гг., оставались в руках колонистов» [29, 22]. Финдейзен представил полную драматизма картину бедственного положения коренного населения, оставшегося без земли, скота и обреченных на голод, который унес более одного миллиона казахов [29, 23]. Данные автора о жертвах голода 1921-1922 гг. подтверждаются выводами известных историков. По подсчетам М. Тынышпаева, в 1917 г. в Казахстане проживало 2910000 казахов, а по переписи населения, проведенного М.С. Сириусом в 1924 году, численность казахов упала до 1965433. Иными словами, не учитывая даже естественного роста, можно констатировать, что голод 1921 г. унес не менее 1 млн. казахов. Профессор С.П. Швецов же пришел к выводу, что в результате голода 1921 г. численность казахов сократилась на 30 % [10, 144]. Общеизвестно, что в советской и зарубежной историографии преобладала тенденция, направленная на идеализацию новой экономической политики, принятой большевиками на X съезде РКП(б) в 1921 г. Возможно, эта политика имела некоторые позитивные моменты в восстановлении народного хозяйства. Вместе с тем следует учесть то, что это время характеризовалось становлением тоталитарного режима, совершенствованием административнобюрократического стиля руководства большевиков и имело трагическим следствием голод и разруху в Казахстане. Проблемам определения статуса колхозного крестьянства в условиях тоталитарного государства, механизма навязывания ему воли партии и государства посвящены ряд работ западных авторов. В большинстве своем это исследования, раскрывающие взаимоотношения между Советской властью и массами крестьянства, которые базируются на господстве и угнетении. Профессор франкфуртского университета Д.Байрау более подробно исследовал факторы, лежащие в основе таких взаимоотношений. В частности, вопреки пропаганде «смычки» мнимой связи между рабочим классом и крестьянством, пишет он, с последним не гарантировалось ведение никакого политического диалога, разве только некоторые экономические уступки после 1921 года [10, 152]. Работа Байрау свидетельствовала о наличии в западной историографии совершенно иной системы взглядов на НЭП и ее влияние на судьбы национального крестьянства. 155 Обращение современных казахстанских историков к источникам, которые ранее были недоступны исследователям, позволило опровергнуть утвердившийся в советской исторической науке вывод об исключительно позитивном характере новой экономической политики. Особый интерес вызывают ленинские документы, подтверждающие усилие В. Ленина спасти одну часть голодающих за счет жертв окраинного населения. Особенно вождь революции возлагал большие надежды на привлечение казахстанских ресурсов. Организацию помощи он проводит через своего особоуполномоченного Т.М.Пономаренко. Сохранилось много телеграмм Ленина на имя Пономаренко, в одной из которых он требовал, чтобы с 15 августа 1921 года через станцию Павлодар только в Москву ежедневно направлялось не менее 60 вагонов хлеба. И строительство железной дороги Петропавл-Кокчетау ускорялось Лениным с целью скорейшего вывоза хлеба из Казахстана [24, 133]. Яркой иллюстрацией пренебрежения интересами края явилась телеграмма Ленина Продорганам Киргизской области, в которой Кирпродком не должен был самостоятельно без санкций центра выдавать наряды на вывоз забронированного Совнаркомом для центра хлеба из Семипалатинской, Акмолинской губерний для внутригубернского потребления. Далее Ленин пишет: «Учитывая недопустимость такового использования хлеба, предназначенного для снабжения центра, в один из наиболее ответственных политических моментов, приказываю: 1. Немедленно отменить наряды, данные в Акмолинскую, Семипалатинскую губернии для внутригубернского снабжения без санкции центра. 2. Расходование хлеба на внутригубернские нужды производить исключительно в пределах нарядов Наркомпрода. 3. Напрячь все силы к выполнению целиком вышеизложенных на Кирпродком заданий центра» [24, 133]. Как видим, Советская власть не намеревалась ликвидировать колониальное наследие, решая проблемы центра Европейской России за счет национальных окраин. Кроме того, изначально Советская власть стала также защитницей интересов пришлого населения Казахстана. К примеру, перераспределение земли, о чем мечтали казахские шаруа, осуществлялось в пользу крестьян-переселенцев. В полемике с немецкими исследователями О.Шиллером и Г.Раупахом данный факт, сам того не замечая, был признан советским историком А.Барсовым. Вышеупомянутые немецкие ученые в своих исследованиях привели данные о незначительном увеличении крестьянского землепользования после Октябрьской революции. О.Шиллер определяет увеличение на 50 млн. десятин, а Г.Раупах считает, что в среднем на одно крестьянское хозяйство увеличение 156 землепользования составило 0,5 десятины. В этой связи А.Барсов отмечает, что статистические публикации, на которые опираются немецкие ученые (сборник «О земле», выпущенный Наркомземом в 1921 г., сборник ЦСУ «Экономическое расслоение крестьянства в 1917-1919 гг.» (1922) и др.) позволяют лишь в общих чертах проследить, как изменялся социальный состав советской деревни в ходе аграрных преобразований. По мнению А.Барсова, эти данные ни в коей мере не дают полной картины преобразований, ибо основываются на материалах выборочных обследований крестьянских хозяйств, проведенных в разгар гражданской войны в 1918 и 1919 годах. Особый интерес представляют следующие рассуждения советского историка: «Кроме того, в этих публикациях (в вышеуказанных статистических сборниках – Р.Т.) не мог найти отражения тот факт, что значительные нетрудовые владения в Средней Азии, главным образом местных ханов и баев, были переданы крестьянству в ходе земельно-водной реформы 20-х годов» [30]. Как видим, выгоду из перераспределения земли извлекло, в первую очередь, пришлое население. Следует согласиться с выводами большинства западногерманских остфоршеров о колониальном характере политики советской власти в национальных окраинах Российской империи. По их мнению, политический режим большевизма продолжил и воплотил в жизнь основные идеи колонизаторской политики царского правительства. В рамках исследуемой проблематики огромное влияние на западную историографию оказала книга Мустафы Чокая «Туркестан под властью Советов». В работе нашли освещение факты вопиющих перегибов и произвола советской власти в области земельной политики. М.Чокай, опираясь на материалы VI партийной конференции Казахстана (ноябрь 1927 г.) приводит следующие фрагменты выступления Ф.Голощекина о результатах советской земельной реформы: «Хотя у нас и не было недостатка в проектах о сплошном землеустройстве (казахского населения), все же беднота никакой выгоды от этого не получила (речь Голощекина, 7.XI.1927, см. «Энбекши казах» от 21.XI.1927 г.)». «В 1926 году ЦИК Казахстана, с руководящим казахским большинством, вынес решение, согласно которому при землеустройстве в Казахстане русские, самовольно переселившиеся сюда после 31 августа 1925 года, лишались права на получение земли. Они должны были выехать обратно, или же довольствоваться правом арендовать землю. При этом арендовать они должны были у самого правительства Казахстана, и, т.о., возможность «частнокапиталистической эксплуатации» как будто исключалась, решение ЦИКа было основано на директивах V партийной 157 конференции Казахстана, т.е. высшего законодательного органа республики. Голощекину это решение не понравилось. Но, признается Голощекин, «если бы я вздумал выступить против, то ни одного казахского голоса я бы не получил» [26, 62]. М.Чокай приводит дальнейший ход рассуждений и действий Голощекина: «Я немного схитрил и сказал, что надо создавать комиссию. Согласились. Но перед тем, как идти на заседание комиссии, я вызвал товарища Алибекова и др. и просил объяснить мне, в чем дело. Выяснилось, что при выполнении решения ЦИК (о самовольных переселениях) около 40-50 тыс. семействам русских придется или выселиться обратно или же арендовать землю. Затем, прибыв на заседание комиссии, я заявил: - Товарищи, это не пойдет. Имеется ли у вас вооруженная сила, чтобы выселить обратно 200 тыс. душ русских? Имеются ли у вас денежные средства, чтобы покрыть расходы по переброске их обратно на свои места? Далее он цинично заявляет: «Постыдились… Согласились… Отменили…( см. «Энбекши казах», 28.XI. 1927 г. ) М.Чокай считает, что не «стыд» руководил представителями казахских трудящихся, а страх, ибо у них не было и нет главного аргумента, о котором говорит Голощекин: «не было своей национальной вооруженной силы…» [26, 62]. Раскрывая истинные цели земельной политики советского государства, Чокай пишет: «Чтобы понять трагизм казахской бедноты и весь цинизм советского правительства, надо знать, что при царском режиме у казахского народа было отобрано около 40 млн. десятин лучшей земли в пользу русских переселенцев, что советское правительство обещало именем национально-освободительной революции, именем «мирового революционного пролетариата», что земельная несправедливость павшего режима будет исправлена, что казахам будет возвращена отобранная земля, что на казахские земли переселенцы допущены не будут… Теперь вы видите… что у казахов земли отбираются в пользу самовольно переселившихся русских крестьян под угрозой вооруженной силы» [26, 62]. Советский режим не только не удовлетворил земельные нужды казахов, но и в конце 20-х годов прошлого столетия приступил к осуществлению экономической политики, разрушившей основы казахской общины. Определяющим направлением этой политики явилась сталинская коллективизация, предполагавшая конфискацию байских хозяйств, перевод кочевников на оседлость, преследование казахской интеллигенции. Курс на коллективизацию сельского хозяйства, взятый на осуществление в 1927 году, стал форсированными темпами осуществляться в Казахстане с 1929 г. Если в 1928 году в республике 158 было коллективизировано 2 процента всех хозяйств, то уже на 1 апреля 1930 г. - 50,5%, а к октябрю 1931 г. – около 65 процентов [31]. Как отмечают авторы «Всемирной истории», что путем пропаганды и административного давления, экономической нужды и политического насилия, крестьяне были загнаны в колхозы, при этом советское руководство не предприняло никаких мер по созданию элементарных организационных и технических предпосылок для осуществления коллективизации [4, 322-323]. В определении причин и целей коллективизации сельского хозяйства в Казахстане концепции немецких исследователей можно условно сгруппировать в два основных направления. К первому из них отнесены те методологические положения, основу которых составляют политико-идеологические мотивации коллективизации и перевода казахов на оседлость. Одним из представителей этого направления был О.Шиллер. В работе «Аграрная система Советского Союза» он писал, что не естественные или экономические причины сделали необходимой коллективизацию сельского хозяйства, а те причины, которые вытекают из политической догмы [32]. Отрицая закономерность коллективизации, немецкие авторы акцентируют особое внимание на том, что в психологии основной массы крестьянства к этому моменту не произошло никаких существенных сдвигов, которые могли бы заставить крестьянина отказаться от привычных форм ведения хозяйства в пользу колхозов, а попытки коммунистической партии и советского государства изменить мировоззрение крестьянства оказались безуспешными. Среди сторонников первого направления бытует мнение о том, что марксизм-ленинизм по своей природе враждебен крестьянству. В качестве главного довода западногерманское «Руководство по мировому коммунизму» утверждает, что коммунисты всегда стремились превратить крестьян в пролетариев [33]. Враждебность к крестьянству содержится в высказываниях классиков марксизмаленинизма. Так, К.А.Виттфогель обнаруживает ее в «Манифесте коммунистической партии», ибо крестьянство фигурирует там в числе реакционных классов [33, 428]. Немецкая историография не отрицала того, что союз рабочего класса и крестьянства занимает исключительно важное место в ленинской теории социалистической революции. Но она все время доказывала, что лозунг коммунистов о рабоче-крестьянском союзе обусловлен чисто конъюнктурными соображениями и преследовало единственную цель – обмануть крестьянство с целью обеспечить приход коммунистов к власти. Поэтому авторы «Руководства по мировому коммунизму» утверждают, что Ленин призывал без колебаний жертвовать интересами крестьянства во имя политических 159 выгод [33, 425]. Эти положения работ немецких исследователей совпадают с выводами современных казахстанских авторов. Так, Ж.Абылхожин, ссылаясь на работы И.Сталина, отмечает, что большевики рассматривали крестьянство как противника пролетариата в классовой борьбе. Сталин открыто заявил, что классовая борьба в деревне ведется пролетариатом отнюдь не только против эксплуататорских элементов. «А противоречия между пролетариатом и крестьянством в целом – чем это не классовая борьба… Разве это неверно, что пролетариат и крестьянство составляют в настоящее время два основных класса нашего общества, что между этими классами существуют противоречия… вызывающие борьбу между этими классами» [34]. Еще в 50-е годы прошлого столетия Г.Кох акцентировал свое внимание на борьбе большевиков с аграрным обществом. Он писал, что большевики понимали неустойчивость своего политического положения в случае, если они не преодолеют социально аграрное общество [35]. Современные отечественные авторы также исходят из того, что «разжигая классовую борьбу с крестьянством (характерно само слово – «разжигать», оно отражает не объективные, а субъективные, т.е. не внутренние, а исходящие от кого-то действия), государство хорошо осознавало, что обычными, пусть даже массовыми репрессиями ее не выиграть. Восемьдесят процентов населения страны было невозможно упрятать в лагеря, что и побудило создать колхозный Агрогулаг. По мнению исследователя, именно коллективизация крестьянства и должна было окончательно решить исход классовой борьбы с деревней в пользу государства. Массовая крестьянская оппозиция с ее завершением переставала существовать. Отчужденный от средств производства крестьянин уже не мог быть угрозой любым волюнтаристским акциям власти, так как он вставал с рабочим в один ряд – бесправных поденщиков государства. Более того, как отмечают современные казахстанские авторы, перестали существовать не только крестьянская оппозиция, но, и как таковое, само крестьянство, поскольку в ходе социальных опытов власть полностью изменила его социально-экономический генотип, растворив присущие ему родовые признаки в коллективной анонимности под названием «колхозы» - корпорации нового советского типа, абсолютно подвластной контролю тоталитарного режима. И в этом был еще один смысл коллективизации [35, 425]. В отличие от сторонников примата политико-идеологических факторов, Г.ф.Раух, Г.Штекль и др. допускают известную обусловленность коллективизации экономическими причинами. Они исходят из того, что коллективизация не имела самостоятельного 160 значения, а была продиктована исключительно планом индустриализации страны и носила сугубо подчиненный характер [36]. Принимая решение о проведении индустриализации, и не имея для этого необходимых средств, коммунистической партии ничего не оставалось, кроме того, как только осуществить ее за счет крестьянства. Коллективизация рассматривается немецкими историками как орудие перекачки средств из сельского хозяйства в промышленность, как орудие экспроприации крестьянства. Вот в таком плане она признается ими закономерной и неизбежной. Поэтому немецкие авторы рассматривают коллективизацию как некий возврат к политике военного коммунизма. В немецкой историографии имеется и третья точка зрения, согласно которой, коллективизация сельского хозяйства была обусловлена совокупностью политико-идеологических и экономических причин. В ряде работ Г.Раупаха коллективизация как инструмент первоначального социалистического накопления рассматривалась с политико-экономической точки зрения [37]. Однако, независимо от историографической принадлежности, все немецкие историки единодушны в определении характера и оценки трагических последствий коллективизации для казахского народа. Рассматривая историю коллективизации в Казахстане, в контексте событий, происходивших в масштабах всего СССР, немецкие исследователи считают, что в стране не сформировались предпосылки для коллективизации. Г.Штекль, выражая общее мнение остфоршеров, пишет о неподготовленности и незрелости производительных сил советской деревни, а его коллеги – о волевом решении как основе коллективизации. В качестве главного аргумента незакономерности коллективизации выдвигается основной тезис о недостаточном уровне развития производительных сил в стране, который не позволял приступать к социалистической революции, социалистическим преобразованиям, тем более, в области сельского хозяйства [38]. Раскрытие проблем «социалистического преобразования» сельского хозяйства в ряде работ немецких авторов (К.Ведекин, И.Неандер, К.Тальгейм, Г.Вагенленер, Ф.Лёвенталь и др.) базируется на концепции модернизации отсталой России. В этой связи коллективизация рассматривается как следствие технической модернизации России, в результате которой крестьянство становится «жертвой программы форсированной индустриализации» [39]. Другая группа немецких авторов также считает советский путь коллективизации принесением крестьянства в жертву, но в данном случае – идее построения социализма в одной стране. В этой связи историк К.Чернетц назвал коллективизацию изменой крестьянству. 161 По его мнению, вторая аграрная революция отняла у крестьян землю, которую дала им первая аграрная революция [40]. Центральное место в немецкой историографии истории коллективизации занимает отрицание ее объективной закономерности. Так же как индустриализация, коллективизация, как считают немецкие авторы, не являлась реализацией объективных законов исторического развития, а была насилием «сверху» над естественным ходом этого развития. Однако, большевики рассматривали коллективизацию как составную часть практического воплощения идей Ленина о некапиталистическом пути развития казахского народа. Дальнейший ход исторических событий показал псевдонаучность и несостоятельность теории перехода к социализму, минуя капитализм. Немецкие историки рассматривали некапиталистический путь развития казахского народа как непрерывную цепь лишений и катаклизмов, выпавших на его долю, как комплекс мероприятий по идеологической обработке масс путем демократических обещаний. В отличие от советской историографии остфоршеры совершенно поновому подошли к вопросу о переводе казахских кочевников на оседлость. В 50-60-х годах прошлого столетия немецкими исследователями были сделаны выводы о принудительном характере и экономической нецелесообразности седентаризации скотоводов-кочевников и полукочевников. Исследуя корни прошлого, Герберт Шленгер считает, что освобождение восточного славянства от политического господства Золотой Орды позволило им вторгнуться и подвергнуть коренным изменениям тюркско-монгольское жизненное пространство. По его мнению, этот процесс протекает под знаком культурного превосходства русского земледелия над степной культурой кочевых народов. Далее он пишет: «До первой мировой войны христианская религия, с одной стороны, и занятие русским земледелием, с другой стороны, чинили препятствия ассимиляции казахов. Советизация и индустриализация положили этому конец» [21, 251]. На протяжении многих лет в условиях царской и советской империй признавалось «некультурным» ведение казахами кочевого скотоводческого хозяйства. По этому поводу еще в 1927 году известный историк Г.Тогжанов писал, что казах в степи кочует не от того, что ему нечего делать, или же от того, что он только некультурен, а кочует потому, что ему в пустынной степи иначе нельзя вести скотоводческое хозяйство, его кочевание обусловлено наличием ряда экономических и природных условий. Тогжанов шире многих других ученых ставит вопрос о 162 возможных условиях его изменения, правомерно считая, что для перехода казахского кочевого скотоводческого хозяйства к высшим, более совершенным формам важно изменить не только формы землепользования, но и экономические условия ведения животноводства [41]. Созвучны с этим положением выводы современных казахстанских авторов о том, что «в тех условиях кочевое скотоводство сохраняло свою экологическую рациональность. Пастбищно-кочевое скотоводство являлось именно тем типом хозяйственно-культурной деятельности, который на том доиндустриальном развитии производительных сил единственно только и мог интегрироваться, вписаться в аридную среду, каковой представлялась территория Казахстана» [34, 479]. Однако нежелание советской власти считаться с условиями развития основного источника существования номадов-скотоводов, видение путей прогресса казахского населения в форсированном переводе скотоводческого хозяйства в земледельческое или стационарное животноводческое имели самые трагические последствия. Научная и практическая значимость исследования проблем кочевниковедения способствовала проведению в 1981 году международного симпозиума при музее этнографии в Лейпциге. В нем принимали участие ученые из восьми стран, в том числе из СССР. Доклады по их тематике были условно разделены на две группы: исторические и современные. Собственно процесс перехода к оседанию нашел освещение лишь в двух докладах (из двадцати шести, представленных на симпозиум), посвященных тувинцам МНР и казахам. Доклад Хельги Нойберт, этнографа из лейпцигского университета им. К.Маркса, «Кочевое скотоводство и каракулеводство в Казахстане» отразил лишь прогрессивные результаты оседания [42]. Вне поля зрения автора остались трагические последствия насильственного перевода кочевников на оседлость. В условиях того времени западногерманские ученые в отличие от своих коллег из ГДР рассматривали процесс седентаризации как результат адаптации и ответ на создавшиеся условия [43]. Факты вопиющих перегибов в переводе казахского населения на оседлый образ жизни нашли должное отражение в западногерманской историографии. Исключение составляет лишь работа Э.Гизе. В отличие от своих коллег, он исходит из преувеличения положительных последствий перехода казахов к оседлости. В исключительно позитивном плане автор раскрывает шесть основных пунктов последствий политики оседания [44]. 163 Следуя исторической правде, необходимо признать, что политика перевода к оседлости кочевых и полукочевых хозяйств – противоречивый исторический процесс, не всегда имевший однозначно прогрессивные последствия в истории казахов. В исследовании Э.Гизе заметно прослеживается влияние работ советских историков, на которые опирается автор в своем труде. Возможно, этим объясняется противоречивость в некоторых суждениях и выводах автора. Идеологизация общественной и научной жизни в условиях советской действительности наложила свой отпечаток на изучение истории перехода казахов к оседлости и земледелию, обусловив однобокий подход к ее различным проблемам. В работах отечественных историков эти проблемы рассматривались исключительно с позитивных позиций. В отличие от них немецкие историки освещали проблему в тесной связи с коллективизацией, конфискацией байского и кулацкого хозяйств, а также общественнополитической обстановкой в Казахстане в 1920-1930-ые годы. Следует согласиться с выводами немецких авторов о том, что, без учета многих специфичных факторов, кампания по оседанию тесно переплеталась с коллективизацией. Об этом свидетельствовало постановление пленума Казкрайкома ВКП(б) в декабре 1929 года, в котором план практических работ в области формирования оседания и хозяйственного укрепления оседающего населения был составлен с таким расчетом, чтобы оседание производилось на основе стопроцентной коллективизации всех оседающих хозяйств [31, 196]. Давление административно-командной системы испытал на себе казахский аул в связи с политикой ликвидации «байства», которая нанесла колоссальный ущерб сельскому хозяйству. Конфискация «байских и кулацких хозяйств», по мнению западных историков, представляла попытку антигуманистического поворота в большевистской революции. В водоворот политических событий были втянуты как зажиточные (но при том трудовые), так и середняцкие хозяйства. Чрезвычайный характер компании по конфискации байских и кулацких хозяйств нашел свое отражение в лекции Э. Шинке «Советская аграрная политика» [45]. В зарубежной историографии в целом, в том числе и немецкой, конфискация байских хозяйств рассматривалась как одна из важных политико-стратегических задач, которую необходимо было претворить в жизнь. Она преследовала цель разрушить традиционные социальные и экономические устои казахского общества. Выступая на 5-ой партконференции Казкрайкома, С.Садуакасов говорил об абсурдности приравнивания казахских баев к русскому кулачеству при проведении конфискации, ссылаясь на то, что вековые 164 родовые традиции у казахов бедные сородичи баев содержали свою семью, помогая им в пастьбе и уходе за скотом. Поэтому следовало бы сперва трудоустроить этих бедняков. Выступал С.Садуакасов и против поспешности и насильственных методов в организации колхозов, одностороннего развития края в качестве только источника сырья, которое должно перерабатываться на месте. Видные представители казахской интеллигенции выступали против необдуманного, механического применения марксистского положения о классах и классовой борьбе к условиям казахского общества. А.Байтурсынов пытался убедить, напомнив аксиому о том, что классовое сознание возникает тогда, когда наемный труд превращается в типичные условия жизни, что казахам нужно ныне не классовое, а национальное сознание, национальное единство. Байтурсынов пророчески предостерегал, что разделение на классы может привести казахский народ к гибели. Даже сам Маркс, писал ученый, не согласился бы с грубым механическим перенесением теории классовой борьбы, разработанной на основе изучения опыта исторического развития другой среды, другого общества, на кочевую жизнь казахов, переживавших начальный этап процесса формирования в нацию. Как отмечают отечественные ученые, казахский народ волновали в те годы, как и в XIX, и в начале XX в., не классовые противоречия, а проблема национальной и территориальной целостности национального самоопределения и государственности [10, 147]. В подтверждение сказанному приводится работа С.П. Швецова «К работам экономического отряда казахской экспедиции. Бюджетное исследование», опубликованной в 1927 г. В этой работе он еще раз обратил внимание на то, что казахское общество основано на общинных, патриархальных связях, что в нем баи не выступают в роли угнетателя, а занимают особое цементирующее положение в социальной структуре общества. За это московского ученого Ф. Голощекин, возглавлявший в то время казахстанскую партийную организацию, прозвал «идеологом казахских баев». Представителям же казахской интеллигенции был навешен ярлык «уклонистов», «националистов», «пантюркистов» и «панисламистов» [10, 147]. Немецкие авторы отрицают массовый характер коллективизации, усматривая в ней отказ от принципов, провозглашенных Октябрьской революцией. Они считают, что коллективизация обосновывалась исключительно на насилии. По мнению В.Гофмана, в советской истории, в особенности при коллективизации, внеэкономическое принуждение нашло свое наиболее полное воплощение. В качестве доказательств насильственного характера коллективизации 165 приводятся такие явления, как приливы и отливы в колхозах, убой скота и др. [11, 42]. С позиции сегодняшнего дня можно с уверенностью согласится с основными положениями работ немецких исследователей, которые были изданы в 50-60-ые годы прошлого столетия. Так называемые «приливы в колхозах», к сожалению, не были связаны с крестьянской инициативой, сказывались методы откровенного давления. Нарушения принципа добровольности и элементарной законности вообще с самого начала приняли повсеместный характер. Как отмечает Г.Раух, эксцессы и антиколхозные выступления являются проявлением истинного отношения советского крестьянства к колхозному строю [46]. Силовая политика государства вызвала широкое сопротивление крестьянства. Вооруженные выступления крестьянства прошли в Семипалатинском, Костанайском, Сырдарьинском, Актюбинском округах и во многих других регионах. В Казахстане в 1929-1931 гг. имели место более 400 восстаний, в которых участвовали более 80 тыс. человек. Волнения обрели настолько широкий размах, что Алма-Ата обратилась лично к Сталину с просьбой о разрешении использовать для борьбы с повстанцами регулярные части Красной Армии, поскольку войск ОГПУ для этого уже не хватало. Все мятежные очаги подавлялись самым жестоким образом не только подключением регулярных войсковых частей, но и часто применением артиллерии и даже авиации, при этом гибли дети, женщины и старики. За участие в движении только органами ОГПУ было осуждено 5551 человек, из них 883 расстреляны. Жертв внесудебных расправ было еще больше [34, 494]. Глубоко антигуманная идеология сталинизма многое объясняет в той страшной трагедии, которая выпала на долю казахского аула. Разрушение традиционной структуры обернулась катастрофой для животноводческой отрасли. В 1928 г. в Казахстане насчитывалось 6509 тыс. голов крупного рогатого скота, а в 1932 г. – всего 965 тыс. Даже накануне войны, в 1941 г. доколхозный уровень не был восстановлен (3 335 тыс. голов). Еще больше поражают цифры по мелкому рогатому скоту: из 18 566 тыс. овец в 1932 г. осталось только 1 386 тыс. (перед войной численность едва приблизилась к 8 млн. голов). Из поголовья лошадей, составляющего в 1928 г. 3 516 тыс. ед., в 1941 г. осталось 885 тыс. голов. Практически перестала существовать такая традиционная для края отрасль, как верблюдоводство: к 1935 г. осталось всего 63 тыс. верблюдов, тогда как в 1928 г. их насчитывалось 1 042 тыс. голов [34, 494]. Коренная ломка многовекового уклада жизни, насильственная коллективизация привела к драматическому событию в истории Казахстана – голоду 1931-1933 гг. 166 В то время, когда проблема голода и его последствий в советской историографии оставалась запретной темой, в исследованиях немецких историков разных поколений, она нашла определенное освещение. Следует признать, что немецкая историография в отличие от англоязычной не располагает работами, посвященными специальному изучению этой проблемы. Имеется в виду вызвавшая огромный отклик в советологическом мире работы научного сотрудника Гуверовского университета (США) Р. Конквеста «Большой террор», «Жатва скорби»: советская коллективизация и террор голодом» [47]. Вместе с тем, как было уже сказано, остфоршерами разных поколений предпринималась попытка представить анализ о причинах и последствиях голода. Острые дискуссии по этой проблематике обусловлены еще и тем, что она тесно связана со многими аспектами национальной политики Советской власти. Герберт Шленгер в пятидесятых годах прошлого столетия указывал на ликвидацию в ходе коллективизации кочевого образа жизни, лишение пастбищных угодий и огромного количества скота, приведших к обнищанию широких слоев населения и голоду, откочевке значительной части казахов за пределы своей Родины. Настоящей катастрофой населения он называет ситуацию в северных областях Казахстана, где 22% населения в Кустанайской и 32% в Павлодарской областях, включая и представителей немецкой национальности, было потеряно в годы коллективизации [21, 256]. На протяжении многих лет демографические катаклизмы в годы коллективизации оставались объектом пристального внимания западной советологии. К сожалению, в условиях советской действительности отечественные ученые игнорировали данные западных исследований по вопросу о людских потерях, усматривая в них единственное желание опорочить социалистический строй. Запрет административно-командной системы на малейшее упоминание о голоде и его последствиях негативным образом повлиял на исследования истории коллективизации в Казахстане. Ряд важных аспектов этой проблемы изучен отечественными историками в недостаточной степени, либо рассматривался в условиях идеологической конъюнктуры, которая препятствовала воссозданию правдивой и полной картины коллективизации. Сверхидеологизированное отношение к советологии, нанесло в прошлом огромный ущерб в исследовании узловых проблем отечественной истории. Безусловно, что в огромном массиве немецкой литературы по истории коллективизации в целом по СССР и в Казахстане, в частности, не все исследования свободны от пропагандистских наставлений, но в данном случае их доля 167 незначительна. Подавляющее большинство немецких авторов подвергло острому критическому анализу методы тоталитарного режима по проведению в кратчайшие сроки коллективизации сельского хозяйства, игнорировавшие национальные, экономические и социальные особенности Казахстана, которые, в конечном счете, привели к беспрецедентным потерям в истории казахского народа. Уязвимость отдельных выводов немецких исследователей объясняется нехваткой разнородных источников. К их числу относятся архивные материалы и материалы Всесоюзной переписи населения 1937 г. Западные историки, в том числе и немецкие, свои подсчеты потерь казахов строили на сопоставлении имеющихся данных переписей, в результате численность погибших казахов, как правило, равнялась 1 млн. человек. В русле таких подходов следует рассматривать «Всемирную историю», авторы которой отмечали, что насильственный характер коллективизации привел в 1932-1933гг. к ужасной катастрофе – голоду, стоившему жизни миллионам людей [4, 329]. Современные немецкие авторы Герхард Симон и Катрин Беннер ограничились лишь констатацией факта об огромных масштабах бедствия. По мнению Г. Симона, необратимые потери в численности народа означают для казахов национальную катастрофу. Анализ исследований как немецких, так и англоязычных авторов позволил Катрин Беннер сделать вывод о том, что социалистическое строительство в крае и процесс оседания не был безболезненным для казахов и осуществлялся гораздо тяжелее, нежели чем для других тюркских народов. Трагическим следствием коллективизации было резкое уменьшение численности казахов, являющихся одним из самых крупных тюркских народов [25, 56]. Вопрос о численности жертв голода 1932-1933 гг. в Казахстане (наряду с Украиной он являл собой крупнейшую зону бедствия) остается пока еще открытым. Существенную коррекцию, повидимому, дадут вводимые в научный оборот материалы из архивохранилищ КГБ и МВД, центральных партийных органов, из дел с литерой «С» («секретно»), хранящихся в фондах республиканского и областных архивов. Кардинально новые моменты внесут материалы Всесоюзной переписи населения 1937 г., известной как «репрессивная перепись». Проведенная буквально за один день (с 5 на 6 января), она отразила картину величайшей демографической катастрофы, вызванной политикой сталинизма. Понятно, что вскоре ее разработчики и исполнители были арестованы, а многие уничтожены (система боялась оставлять свидетелей). Сами же материалы переписи долгие годы считались уничтоженными. И вот недавно они обнаружены в фондах Центрального Государственного архива 168 народного хозяйства (ЦГАНХ России) [34, 495]. Безусловно, интенсификация исследований в этом направлении выведет на адекватное прочтение исторического действия. Тем не менее, уже сегодня историки-демографы выдвигают версию, что в рассматриваемые годы в Казахстане погибли от 1 млн. до 1 млн. 750 тыс. человек, т.е. в пределах 30-42% всей численности этноса [34, 496]. Трагедия казахов в 30-х годах остается одной из сложных и важных научных проблем. Появление уникальной возможности комплексно и объективно с новых концептуальных позиций исследовать узловые проблемы истории коллективизации в Казахстане коренным образом меняют ситуацию в отечественной историографии. На основе выявления новых архивных источников современными казахстанскими авторами нарисована полная и детализированная картина голода 30-х годов. О масштабах бедствия в Павлодарском округе писали в ЦИК СССР находившиеся там политссыльные В.А.Иогансен, Ю.Н.Подбельский, О.В.Селихова, П.А.Семенин-Ткаченко, А.Ф.Флегонтов: «Бедствие развивается. Из районов голод гонит в Павлодар все новых и новых голодающих. Обессиленные люди тянутся по всем дорогам и гибнут в пути. По рассказам голодающих, собирающих по домам «кусочки», одни аулы и поселки совершенно уже опустели, в других вместо сотен дворов остались единицы, или в лучшем случае десятки» [24, 242]. Обследование двух пунктов оседания казахских хозяйств в Карагандинской области дало следующие результаты: «… Большинство населения истощено, питается отбросами, как-то: голыми костьми, из которых путем варки приготовляет суп самого плохого качества, не имеющий никакой ценности в отношении питательности. Кроме того, в пищу употребляются старые, высохшие, а подчас выделанные кожи. В районном центре комиссия установила факт, что имеется одна семья, питающаяся собачьим мясом. Около дома семьи обнаружена масса собачьих костей, черепов и несколько собачьих лап, плавающих в котле» [24, 245]. Политическая элита, проявляя в условиях тоталитарной системы огромное гражданское мужество, не побоялось раскрыть правду о разразившейся трагедии. Внимательное знакомство с письмами Т.Рыскулова, У.Исаева Сталину еще раз убеждает нас в сильном расхождении коммунистической теории и реальности. Поскольку животноводство являлось основным занятием и почти единственным источником доходов большинства казахского населения, У.Исаев выражает обеспокоенность по поводу состояния этой отрасли хозяйства. Ссылаясь на данные учета 1929 г. он указал на наличие 40 млн. голов скота, которого к августу 1932 г. осталось 6 млн. голов. 169 Далее У.Исаев отмечал, что во многих казахских районах, по сравнению с 1929 годом, не осталось и половины населения, что повсюду свирепствует голод, скопление, грязь, ставшие почвой для распространения всевозможных эпидемий [24, 248]. На случаи, когда люди питались трупами животных, кошек и собак указали в 1960-ые годы немецкие авторы «Всемирной истории». Драматическая картина голода была представлена в немецкой историографии 1950-1960-х годов работами Г.Шленгера, Х.Финдейзена. Несмотря на то, что исследования были проделаны учеными разных государств, отдаленных друг от друга и в разные периоды времени, все же наблюдается единство взглядов современных казахстанских и немецких авторов относительно целей и трагических последствий коллективизации. Не задаваясь целью глубоко изучить содержание российкой историографии по вопросу коллективизации, наряду с исследованиями казахстанских и немецких ученых, представим работы российских историков. Так, в общем исследовании А.К.Киселева и Э.М.Щагина дается следующая оценка коллективизации: «В последнее время в отечественной литературе преобладающими стали негативные оценки коллективизации. Бесспорно, в истории отечественной деревни это едва ли не самая трагическая страница. Но признание не дает оснований отрицать или замалчивать другое: коллективизация обеспечила форсированную перекачку средств из сельского хозяйства в промышленность, высвобождение для индустрализации страны 15-20 млн. человек; она позволила во второй половине 30-х годов постепенно стабилизировать положение в аграрном секторе отечественной экономики, повысить производительность труда в сельском хозяйстве. Если в канун «революции сверху» в стране производилось ежегодно 72-73 млн. зерна, более 5 млн. тонн мяса, свыше 30 тонн молока, то в конце 30-х начале 40-х годов наше сельское хозяйство давало 75-80 тонн зерна, 45 млн. тонн мяса и 70 млн. тонн молока. Но если к концу нэпа эту продукцию производили 50-55 млн. крестьян, то в предвоенные годы – 30-35 млн. колхозников и рабочих совхозов, то есть на треть работников меньше» [48]. Трагическим следствием коллективизации в Казахстане явились глубокий экономический кризис, обнищание широких слоев населения, голод 1931-1933 годов, необратимые потери в численности народа, откочевка значительной части казахов за пределы своей исторической Родины. Подобный вывод вытекает из объективного анализа последствий коллективизации в Казахстане, осуществленного как немецкими, так и 170 отечественными исследователями, и не зависит от той или иной позиции автора. Несмотря на фрагментарность отдельных архивных материалов, они свидетельствуют, что значительная часть казахстанского скота (примерно 15 млн. голов) была отправлена в Россию, Среднюю Азию и другие регионы по линии различных мясозаготовительных контор, таких как: «Союзмясопродукт», «Животноводсовхоз», «Скотовод», «Овцевод», «Потребкооперация», «Ленинградмясопродукт» и т.д. В тяжелейший период массового голода (зимой 1932 г.) только за первый квартал из 14 мясокомбинатов Казахстана (Актюбинского, Алматинского, Аяузского, Аулие-Атинского, Уральского, Казалинского, КзылОрдинского, Чимкентского, Петропавловского, Кустанайского, Семипалатинского, Талды-Курганского, Павлодарского, Чуйского) в промышленные центры было вывезено 14044 тонны мяса, что составляло 44,5% плана; из них: в Москву – 10 011 тонн, Ленинград – 1 354 тонны, дальневосточный край – 225 тонн, Иваново – 726 тонн, Уральскую область – 1 082 тонны, Нижний Новгород – 433 тонны, в другие города – 152 тонны. Во втором квартале 1932 г., когда у казахов не стало скота, было отгружено, тем не менее, 346,3 тонны. Имелась масса случаев обложения середняка-скотовода, почти не занимавшегося земледелием, заданием по хлебозаготовкам в 40-50 пудов. Чтобы приобрести такое количество зерна на рынке, казах вынужден был продавать домашние вещи и скот: верблюда обменивали на 2 пуда пшеницы, барана - на 8 фунтов зерна. А в это время Советская власть вывозила зерно за границу: в 1929 г. – 2,6 млн. центнеров, 1930 - 48,4; 1931 - 51,8 и когда голод стал повальным - еще 18 млн. [10, 168]. Все эти факты вновь обращают внимание на самый сложный аспект дискуссии о причинах и факторах, обусловивших голод 30-х годов. Правомерной стала постановка вопроса о возможном избежании широкомасштабной беды. Для официальной советской историографии было характерным рассматривать это явление, как закономерное, фатальное. Все, в конечном итоге, объяснялось сущностью сталинской модели организации общества. Отсюда следует вывод о неизбежности этого процесса, в котором казахи выступают в качестве заложников социально-экономической ситуации, создавшейся в начале 30-х годов. Бытовавшее долгие годы в исторической науке положение о голоде, как общей беде, а не национальной, на сегодняшний день не выдерживает научной критики. Такой подход, возможно, является верным в анализе событий прошлого и настоящего в жизни народов бывшего СССР. Мы не отрицаем, что чрезвычайные меры периода 171 коллективизации имели тяжелые последствия. Вместе с тем следует согласиться с выводами остфоршеров о голоде 30-х годов как трагедии казахов, являющиеся результатом не способов производства, а исключительно целенаправленного акта государственного этноцида под прикрытием благовидных лозунгов социалистического устройства общества и «приобщения к цивилизации отсталых кочевников» [21]. Несмотря на то, что казахский этнос восстановил прежнюю численность только через сорок лет (в 1969 г.), последствия голода 30х годов в демографическом плане будут сказываться еще долго – в течение 150-170 лет, как бы повторяя волнообразно прошлую трагическую историю [49]. Последствия коллективизации сказались как на судьбе казахского народа, так и на перспективах развития всей экономики Казахстана. 3.3 Общественно-политическая жизнь в республике Освещение проблем общественно-политической жизни Казахстана в период силовой модернизации немыслимо без рассмотрения немецкими исследователями истории Октябрьской революции. Эта проблема стала предметом острых дискуссий и способствовала формированию историографических направлений пессимистов и оптимистов. Немецкая историография указанной проблематики была представлена в научной литературе советского периода в четырех направлениях: консервативном, либеральном, реформистском и клерикальном. Отличительной особенностью немецкой историографии является доминирование позиций пессимистов, отрицавших какую-либо детерминированность Октября. Ведущее положение в данной связи занимала группа Ганса Ротфельса, к которой принадлежали П.Шидер, В.Конце, К.Эрдман, Т.Эшенбург, В.Бессон, Г.Краусник, К.Менерт, К.Тальгейм, Б.Майснер и др. Группу поддерживали публицисты П.Зете, Г.Церер, Ю.Терн, Г.Шредер, Г.Гамм, К.Беккер. Основные выводы немецких авторов об отсутствии объективных предпосылок и необходимых условий для развития социалистической революции базируются на концепции немарксистского характера Октябрьской революции. Общеизвестно, что марксистская концепция предпосылок пролетарской революции предполагала высокий уровень развития производительных сил и общественного труда, образование революционного класса, его политической партии, наличие массового революционного сознания и научной революционной теории, а также развитие всех противоречий общества. Ведущие западногерманские исследователи, принадлежавшие к историографическому направлению пессимистов, 172 единодушно утверждали о неподготовленности России для революционного установления власти рабочего класса, об отсутствии в ней объективных предпосылок. В работах известного историка Б.Майснера указывалось на случайный характер революции, так как, по его мнению, «до 1917 года ни капитализм, ни пролетариат не получили своего полного развития в России» [50]. Западногерманский профессор Г.Риттер также обосновал свои взгляды отсутствием современной капиталистической системы хозяйства и организованного класса пролетариев, на его взгляд, «представлявшего собою духовно и социально неоформившуюся массу» [51]. Аналогичного мнения придерживался мюнхенский профессор Р.Маурах [52]. Общим для немецких исследователей является вывод о том, что Октябрьский переворот противоречил учению Маркса о пролетарской революции. Официальная точка зрения пессимистов на данный вопрос выразилась в «Справочнике мирового коммунизма», в котором утверждалось: «Государственный переворот, произведенный Лениным в 1917 г. был бы согласно учению Маркса исторически бессмысленным» [53]. Если остфоршеры акцентировали свое внимание на отсутствие объективных предпосылок для осуществления пролетарской революции в метрополии, то вряд ли правомерна постановка вопроса о наличии необходимых условий для установления советской власти на национальных окраинах колониальной империи. Так, Г.Зонтаг и В.Леонхард считают, что основоположники марксизма не распространяли свое учение о пролетарской революции на отсталые азиатские страны, какими являлись колониальные окраины царизма – Средняя Азия и Казахстан. Теория общественно-экономической формации, разработанная Марксом, была построена на материале цивилизации, имевшей непосредственную связь с европейской культурной традицией и не учитывающей древний тип цивилизации – традиционные общества, к которым относился и Казахстан, бывшая колониальная окраина российской империи, где, по утверждениям марксистов, царили патриархально-феодальные отношения. По мнению Г.Зонтага и В.Леонхарда, ленинская теория социалистической революции явилась, по сути, отрицанием марксистской концепции предпосылок пролетарской революции, а создание «теории» о возможности перехода к социализму, минуя капиталистическую стадию развития, расценивалась остфоршерами как насилие над естественным ходом исторического процесса. Попытка Ленина пересмотреть подобным образом основные положения марксистской теории капиталистического развития способствовала ее превращению в прагматическое учение о захвате власти [54]. Правоту научных взглядов немецких авторов подтверждают материалы эпистолярного 173 характера, в которых Маркс предупреждает о недопустимости «прямого наложения» его понятий на специфические социальноэкономические отношения слаборазвитых стран. Однако, несмотря на все эти предупреждения, большевики осуществили социалистическую революцию в Казахской степи, которая рассматривалась немецкими учеными как насильственный акт по реализации западных идей на совершенно иной социально-экономической почве. Теория экспорта революции на национальные окраины заняла центральное место в исследованиях остфоршеров разных поколений. Появление этой теории в советской историографии связано с концепцией Г.Сафарова, а также А.Байтурсынова, Т.Рыскулова и других лидеров партии «Алаш». В своих работах и выступлениях они указывали на социальную однородность в казахском обществе, что свидетельствовало, в свою очередь, об отсутствии социальноэкономических и политических предпосылок революции. Эта проблема нашла значительное освещение в работах Баймирзы Хайта. Одна из первых работ «Туркестан в ХХ веке», вышедшая в 1956 г., вызвала существенный резонанс в советологическом мире. Видный остфоршер Герхард фон Менде, говоря о работе своего ученика, и отметив очевидные недостатки книги, назвал ее «энциклопедией событий, происшедших в Средней Азии в 1917-1950 гг.» [55, 37]. Не задаваясь целью осветить все проблемы, поднятые автором в указанной книге, отметим, что глубокий социально-экономический анализ туркестанского аула в досоветский период, позволили сделать вывод об отсутствии классов. Безусловно, что в таком обществе не могли получить дальнейшее развитие идеи, основанные на классовой борьбе. Этот аспект проблемы нашел освещение в последующих работах Б.Хайта: «Советско-русская политика на Востоке на примере Туркестана», «Советско-русский колониализм и империализм в Туркестане», «Экономические проблемы Туркестана», «Туркестан между Россией и Китаем» и др. Среди них следует особо отметить менее известную в отечественной историографии работу «Экономические проблемы Туркестана». Использование автором широкого круга источников (дореволюционных и советских источников на русском и местном языках, турецких и западных - по экономике СССР) придала ценность данной работе. Основным оставался вывод автора о социальной однородности туркестанского общества, и неподготовленности его к социалистической революции. Задолго до Б.Хайта, в 1936 году, Герхард фон Менде в своём исследовании «Национальная борьба российских тюрков» писал, что не только социалистическая, но даже буржуазно-демократическая революция пришла к тюркским народам России на несколько десятилетий раньше, а потому революция за исключением 174 небольшого числа «экстремистов» никого всерьез не интересовала [56]. В этой связи следует отметить, что в рамках традиционной для зарубежной историографии схемы, немецкие историки противопоставляли «Октябрьский переворот» Февральской революции. О революции, совершенной в феврале 1917 года, Б.Майснер, А.Кюнцли, Х.Кох и др. писали как о настоящей, решающей, единодушной революции, как о главном событии ХХ века [57]. Значительное влияние на выводы немецких авторов оказала точка зрения по данному вопросу лидера кадетов П.Н.Милюкова. Для зарубежной историографии, в целом, характерно установление прямой связи между завоеванием Февральской революции и деятельностью Временного правительства. Эта оценка является неоднозначной не только для западной, но и отечественной историографии. Как известно, апологетами тоталитарной системы, напротив, отрицался демократический, народный характер Февральской революции. На современном этапе развития исторической науки содержатся выводы о том, что свержение царизма, установление Временного правительства и конкретные мероприятия по ликвидации последствий имперской политики, нашли широкую поддержку со стороны всего населения Казахстана. Как принцип демократических преобразований в действии представляется созыв казахских съездов, на первом из которых организационно была оформлена партия «Алаш». Постановлением Временного правительства был образован Туркестанский комитет, а в ряде мест Казахстана были созданы политические, профессиональные и молодежные организации. Однако после Февральской революции в стране сложилась кризисная ситуация, выход из которой, к сожалению, был драматичным. В рамках концепции «упущенных возможностей» немецкие историки подвергли анализу деятельность Временного правительства. Причины драматического исхода событий видятся профессору Кильского университета Георгу фон Рауху в следующем: «Если бы Временное правительство до конца отстаивало в национальном вопросе принципиальную точку зрения, не сбиваясь на националистическую и централистскую практику рухнувшего режима, если бы оно имело конструктивную программу по национальному вопросу и удовлетворило националистические требования окраинных народов, оно нашло бы в них верных союзников и благодаря этому удержалось бы у власти» [58]. Национальная политика меньшевиков стала предметом специального исследования для немецкого историка К.Райсера. По его мнению, национальная проблема стала «действительно взрывчато опасной для них после Октябрьского переворота» [59]. К.Райсер подвергает критике меньшевиков за то, что они, стремясь «строить 175 демократическую Россию», стояли на позициях централизованного государства, и поэтому не использовали силу «окраинного национализма» [59, 67]. Значительный рост интереса к проблемам революционной борьбы, имевший место в 60-х годах прошлого столетия, введение в научный оборот новых материалов способствовали дальнейшему развитию исследований по изучению различных потоков российского освободительного движения. Зарубежные историки, отказавшиеся от концепции «полного равнодушия» казахского народа к революционным событиям 1917-1920 годов, выступили против известного положения о гармонии интересов и полном совпадении целей и задач национально-освободительного движения казахского народа с революционным выступлением пролетариата и крестьянства в центре страны [10, 60]. По поводу этого в шестнадцатом томе, изданном во Франкфурте-на-Майне обобщающего исследования «Всемирная история», посвященном Центральной Азии, а также в ряде работ Баймирзы Хайта выдвинута концепция «двух революций», согласно которой в 1917-1918 гг. на территории России совершились две независимые революции. Первая, охватившая территорию, населенную великороссами, носила социальный характер и завершилась установлением Советской власти. Вторая развернулась в национальных окраинах и ничего общего не имела с революцией в России, а носила исключительно национально-освободительный характер. Здесь, по мнению немецких исследователей, не было ни своей буржуазии, ни своего пролетариата, а тем более, марксистской партии [4, 55]. Акцентируя внимание на национально-освободительный характер движений в национальных окраинах, авторы «Всемирной истории» подчеркивали неодинаковое значение Октябрьской революции, как и Февральской, для местного населения и русских. Как считают авторы, если Октябрьская революция фактически означала для русских хлеб и свободу, то для местного населения, которое уже однажды оказалось жертвой революции выраженного русского характера, она тоже означала хлеб, но, прежде всего, национальную свободу, как это значилось в Программе большевиков с апреля 1917 года [4, 240-241]. Для историографии конца 1960-х гг. характерным является новый подход к изучению важнейших аспектов Октябрьской революции, предполагавший отказ от существовавших традиционных моделей и представлений. Свидетельством сказанному являются статья Д.Гейера «Октябрьская революция», помещенная в многотомной энциклопедии «Марксизм, коммунизм и западное общество», а также работа А.Каппелера «Историография истории нерусских народов РСФСР», в которой наряду с отрицанием концепции «случайности» Октябрьской 176 революции она признавалась как «возможная форма социального переворота». В центре внимания немецкого автора находились вопросы освободительной борьбы народов национальных окраин [60]. Концепция об автономности различных потоков российского освободительного движения тесно связана с теорией «модернизации», которая пришла на смену теории тоталитаризма, определявшая облик всей западной историографии советского общества до середины 1960х гг. Общим для зарубежных исследователей является вывод о том, что советский режим при всей его социалистической риторике, представлял собой основу для «развития» - индустриализации, урбанизации и массового образования – подобно авторитарным режимам в других отсталых странах. Советский феномен рассматривался ими в качестве модели для развивающихся экономических систем в «третьем мире». Сторонники нового направления в отличие от представителей теории тоталитаризма обратили пристальное внимание на социальную поляризацию в предреволюционной России и на те процессы, которые активизировали массы. В связи с переходом историков на историографическую и социологическую концепцию модернизации в немецкой советологии обозначились разногласия в интерпретации вопроса о причинах и целях революции 1917 г. Показательно в этом плане сравнение двух методологических подходов: сторонников тезиса о «советском тоталитаризме» (Б.Майснер, Г.Раух, Х.Арендт и др.) и исследователей, придерживавшихся концепции модернизации (Фойгт, П.Драйтцель и др.). Октябрьская революция рассматривалась немецкими авторами – сторонниками нового направления как одно из возможных средств ускоренной модернизации общества на путях его индустриального развития. Теория модернизации оказала заметное влияние не только на оценку социальной природы Октябрьской революции на национальных окраинах, но и на изучение русской революции 1905-1907 гг. Именно в ней стали ныне искать корни сепаратизма, «изначально заложенного» в российском революционном движении, истоки «параллельности» социальных и национально-освободительных движений. Так, например, профессор Д.Байрау (Бремен) в своем докладе «Крестьянство в русской революции 1905-1907 гг.», прочитанном им на очередной встрече историков СССР и ФРГ (30 марта – 2 апреля 1987 г.) в Геттингене, исходил из автономности двух революционных потоков – «крестьянской» и «пролетарской» революций во всех трех российских революциях. К «вестернизации» и «модернизации» своего общества каждая социальная сила, каждая этническая общность шла своим 177 путем, между ними не было точек соприкосновения в целях, задачах и методах борьбы – таков вывод исследований сторонников «параллельных» революций [10, 79]. Немецкая историография конца 1960 – начала 1970-х гг. характеризуется появлением значительного количества работ, в которых, в той или иной степени, освещалась проблема установления Советской власти в исследуемом регионе с позиций новых социологических теорий (теория «элит», «деидеологизации», «демократического социализма», «конвергенции» и т.д.). Теория «элит» или «социологии революции» имеет свое начало в американской историко-философской мысли. Представители этой теории считали, что в результате революции, совершаемой народными массами, к управлению государством приходит та или иная элита, которая устанавливает свои порядки. По их мнению, такого рода революция «бесполезна» для общественного развития [61]. Сторонниками теории конвергенции явились: Р.Левенталь из Западноберлинского университета; Г.Вагенленер, основные идеи которого были изложены в книге «Капиталистическая формация с социалистическим содержанием в советской экономике»; Р.Берендт – автор работы «Динамическое общество» и др. Несмотря на появление указанных историко-социологических теорий, в 1980-х гг. в освещении проблем «самоценности» Октябрьской революции происходит сближение с концепциями предшествующих лет (1940-1950-х гг.), представлявшими революцию в качестве дорогостоящего и разрушительного средства в решении сложившихся в обществе проблем [62, 24]. По мнению подавляющего большинства остфоршеров (Готфрид Шрамм, Гернот Эрлер, Томас Штеффенс, Гельмульт Гросс, Хейко Науман), из всех существовавших в 1917 г. исторических альтернатив социалистическая революция была наименее эффективным и более долгим, окольным путем к модернизации, потребовавшим больших материальных и людских жертв [63]. Эта проблема заняла ключевое положение в исследованиях немецких авторов. По свидетельству профессора Бохумского университета О.Анвайлера, «революционный переворот в России и его последствия были и остаются до сегодняшнего дня самым мощным стимулом остфоршунга» [64]. Установлением жесткой диктатуры и массовым террором определяют характер Октябрьской революции подавляющее большинство западногерманских исследователей, среди которых Г.фон Раух, В.Леонгард, Г.Вагенленер, Г.Шоер, И.-Ф.Барник, Е.Холцле и др. [65]. Советская власть, установленная в Казахстане, рассматривалась немецкими историками как продолжение старой колонизаторской 178 политики царизма. Этот тезис стал исходным базисом в изучении немецкими авторами важных аспектов истории исследуемого региона. Многосторонний анализ всех процессов, происходивших в Средней Азии с начала века и до полного установления советского режима, позволил Хайту в книге «Советско-русская политика на Востоке на примере Туркестана» показать естественную преемственность между царской и советской политикой в Средней Азии. В главе «Колониальный и национальный вопрос в Туркестане до Советов» он представил полную драматизма картину советизации и реакции коммунистического правительства на национальные устремления в республиках Востока [66]. В этой связи следует отметить, что стремление к образованию национальных правительств в исследуемом регионе рассматривается О.Баумхауером, П.Мюленом, Г.ф.Раухом как акт самозащиты народов национальных районов от губительных последствий русификаторской политики большевиков [67]. П.Мюлен в своей монографии «Между свастикой и советской звездой» (Дюссельдорф, 1971 г.) указал «на экспорт русской революции в среду кавказских и тюркско-татарских народов, который положил конец их самостоятельному развитию и породил новый «национальный конфликт». Он считает, что поскольку большевики могли опираться на сравнительно небольшое число местных коммунистов, среди которых преобладали русские, местным национальностям новая система представлялась всего лишь реставрацией русского господства под прикрытием другой формы, что вызвало естественное недовольство и сопротивление с их стороны [68, 16-18]. В литературе 50-60 годов прошлого столетия ставился вопрос о степени участия коренных жителей в революционных событиях Г.Штекль, Г.Гейльке, Г.Брам считали, что «за установление власти рабочих и крестьян боролись только русские, которые создавали коммунистические правительства и присваивали право выступать от имени национальных меньшинств» [69]. Обоснование причин экспорта революции в национальные окраины нашло освещение в монографии Ю.Арнольда «Национально-территориальные единицы Советского Союза». Основные доводы автора сводились к следующим положениям: а) процесс расчленения Российской империи происходил в полном соответствии с документально подтвержденным правом наций на самоопределение в «Декларации прав народов России», но большевики не хотели удовлетвориться таким ходом развития; б) распад России на конгломерат государств угрожал подорвать их цели создать исторически передовое, экономически могущественное, великое государство; в) большевики, которые так желали распада государства царской власти и Временному 179 правительству, сами, встретившись с этой опасностью, должны были пересмотреть провозглашенные принципы унитаризма и национального самоопределения [69]. Автор считает, что советское правительство силой навязало национальным меньшинствам социалистическую революцию. В известной монографии Г.Рауха «История Советского Союза» указывалось на крушение российской империи после захвата большевиками власти и, «если, нерусские народы и хотели остаться в составе России, то Октябрьская революция ускорила желание окончательного отделения от России» [46, 96-97]. Автор констатировал, что «у народов окраин с 1917 по 1918 год распространился национальный фронт, появились центробежные силы» [35, 101]. В этой связи хотелось отметить то, что Октябрьскую революцию не приняла партия «Алаш», поставившая вопрос о создании казахской автономии под названием «Алаш» и образовании правительства «Алаш-Орды». По мнению современных казахстанских авторов, Алашское движение периода Октябрьской революции следует рассматривать как явление национально-освободительного характера, чуждое классовой борьбы. Как национально-демократическое движение, оно шло параллельно с установлением Советской власти. В это время алашордынцы оказались в антисоветском лагере. Лидеры «АлашОрды», занимавшие государственные посты при Временном правительстве, позже стали жертвами политического террора со стороны Советского правительства [24, 37-38]. Ярким свидетельством попытки создать национальную государственность на территории Средней Азии и Казахстана является драматическая судьба Кокандской автономии, которая рассматривалась немецкими авторами как народное представительство, пользовавшееся поддержкой подавляющего большинства местного населения, выражавшее народную волю и выступавшее за свободу Туркестана. В целях ликвидации национального правительства, возглавляемого сначала М.Тынышпаевым, а после его отставки М.Чокаевым, была направлена карательная экспедиция, состоящая из красногвардейских частей Ташкента и армянских националистов из партии «Дашнакцутюн». Общеизвестно, что отряды дашнаков отличались особой жестокостью в отношении мусульманского населения. Сопротивление небольшого отряда автономистов, защищавших Коканд, было обречено, город был захвачен и после трех дней резни и грабежей сожжен. Трудно установить число погибших жителей города, но ясно одно, что оно было значительным. Если в 1897 году в Коканде проживало 120 тыс. человек, то в 1926 году в городе осталось лишь 69 180 тыс. 300 человек [70]. В своей работе «Структурные изменения в Казахстане, в русское, особенно в советское время» Герберт Шленгер приводит убедительные аргументы того, что «со свержением царизма только лишь на небольшой период казахи имели возможность создания независимого государства. 10.12.1917 года в Коканде и 26.12.1917 года в Семипалатинске были образованы автономные правительства. Однако 12 февраля 1918 года правительство Коканда было изгнано вооруженным путем. Ответом на это было движение басмачества, которое было подавлено в 1923 году. Таким образом, Туркестан уже второй раз был аннексирован Россией. С этого момента началась серия насильственных преобразований как средство по укреплению русского влияния в Центральной Азии» [21, 255]. В 1950 году, Б.Хайт, окончив Мюнхенский университет, затем защитил диссертацию «Национальные правительства Коканда и Алаш-Орды» [71]. Основные концептуальные подходы автора выразились в признании закономерности и рассмотрении Правительств Коканда и Алаш-Орды как восстановление государственности среднеазиатских народов, а установление советской власти – как повторное завоевание Туркестана Россией. Эти идеи получили дальнейшее развитие в трудах П.Мюлена. В вышеупомянутой монографии он указал на то, что свержение царизма дало возможность большинству кавказских и тюркско-татарских народов России пережить после февраля 1917 г. непродолжительную фазу национальной автономии, а в ряде случаев – подлинной международно-правовой независимости, которая частично сохранялась до начала 20-х годов. Завершение гражданской войны и продвижение большевиков в южные районы бывшей царской империи, продолжает автор, положило конец этой эпохе [68]. Трагической страницей в истории Казахстана, полной неизбежных потерь и невосполнимых утрат, явилась гражданская война, по мнению многих остфоршеров (Ц.Штрем, В.Леонгард, Г.Штекль, Н.Элерт и др.), развязанная партией большевиков под руководством Ленина [72]. Будучи в своем большинстве сторонниками теории тоталитаризма, они указывали на то, что гражданская война явилась конкретным результатом тоталитарной политики, которую представляла партия Ленина. Предпосылки жестокой войны, происходившей три года открыто и еще много лет скрыто после захвата власти Лениным, видятся немецкому ученому Ц.Штрему в отсутствии демократических традиций, защиты против произвола государства, совершенно полной отчужденности государства и общества. Остфоршеры усматривают причины гражданской войны в мероприятиях большевистской партии и советского правительства, 181 направленных на укрепление и упрочение завоеваний революции: борьбе с антисоветскими течениями и организациями, запрещение «реакционных» органов печати, создание ВЧК, роспуск Учредительного собрания [73]. Следует согласиться с выводом немецкого историка В.Леонгарда, который считает, что эти меры Советского правительства были направлены не только против открытых врагов революции, но и партий социалистической ориентации, не желавших установления однопартийного господства большевиков» [74]. Логика исторических событий обусловила и то, что в условиях начавшейся гражданской войны лидеры «Алаш» искали поддержки против диктатуры в лагере контрреволюции. Но казахские национальные лидеры вскоре сознательно отошли от вынужденных союзников (Колчака, Дутова и др.) и стали вести переговоры с Советами в поисках компромиссных решений для сохранения гражданского мира и спокойствия края [24, 37-38]. Кровавые столкновения красного и белого лагерей закончились установлением и упрочением советской власти. Западногерманскими исследователями была предпринята попытка представить комплекс причин поражения антибольшевистской коалиции (Г.Штекль, Н.Элерт, Т.Раух и др.). Общим для всех исследований является вывод о несогласованности сил, участвовавших в антибольшевистском движении [73, 16]. Аналогичную позицию в этом вопросе заняла западноберлинская газета «Курьер»: «Большевики смогли устоять, потому что их противник не имел единого плана ведения военных операций, западным союзникам надоела непрерывная борьба, а белогвардейцы, как адмирал Колчак, так и генерал Юденич – каждый воевал отдельно» [75]. Следовательно, в качестве причин, обусловивших поражение национально-освободительного движения, остфоршеры указывают следующие: а) борьба против советской власти началась стихийно и не имела подготовленных войск; б) недостаток оружия и особенно современного - не хватало пулеметов и артиллерийского вооружения. Помимо этого, советская сторона владела такими видами оружия как броневики, бронепоезда, бомбометы и др.; в) железная дорога почти постоянно была под контролем Красной Армии, а это всегда давало возможность быстрой переброски войск, а также боеприпасов, продовольствия; г) голод, царивший в тот период в крае, также ограничил деятельность этого движения; д) в нем отсутствовала единая руководящая организация, не было единого центра, и, естественно, это не способствовало тому, чтобы движение было успешным; е) борьба против советской власти не получала практически никакой помощи извне [76]. После Октябрьской революции и гражданской войны начался 182 процесс «национально-государственного строительства». Освещение общественно-политической жизни Казахстана в 1920-1930-е гг. тесно связано с проблемой образования СССР, анализ которой позволил западногерманским исследователям усомниться в заключении в 19201921 гг. договоров между советскими республиками на принципе доброй воли. Германская историография 20-х годов прошлого столетия представлена работами известного ученого Георга Клейнова, внимание которого привлекла, прежде всего, проблема ленинской концепции национального вопроса, охарактеризованная как способ захвата власти и дальнейшего использования нерусских национальностей в своих политических целях [77]. С Клейновым солидарен правовед А.Нербергер. Анализ государственной структуры СССР не позволил автору сделать вывод о федеративной форме государственного устройства [78]. С данной точкой зрения не согласился Отто Хетч, который в своей статье, опубликованной в журнале «Восточная Европа» за 1925-1926 гг., настаивал на признании за СССР статуса федеративного государства. В этих статьях он отметил «благотворное» [79] влияние национальной политики на жизнь нерусских народов: «Планомерная дружественная политика советского государства полностью противоположна практике угнетения меньшинств в буржуазной Европе» [79, 102]. Вместе с тем, по мнению значительного большинства остфоршеров (О.Баумхауэра, П.Мюлена, Х.Конерта, В.Леонгарда, В.Пича, Г.Штекля и др.), в основу образования многонационального советского социалистического государства был положен принцип насилия, который осуществлялся способами, явно противоречащими лозунгу права нации на самоопределение, - путем завоевания Красной Армией национальных окраин и насильственного присоединения их к РСФСР [80]. Основополагающее марксистско-ленинское положение о праве наций на самоопределение подверглось глубокому анализу в немецкой историографии. Этот аспект проблемы нашел освещение в вышеупомянутой монографии Ю.Арнольда «Национальнотерриториальные единицы Советского Союза». Немецкий автор считает, что Маркс и Энгельс, будучи сторонниками унитарного государства, резко выступили против идей федерализма. По мнению Ю.Арнольда, на таких же позициях стоял до 1917 года Ленин. Однако после победы Октябрьской революции в целях сохранения распавшейся российской империи, он выступил с тактическим лозунгом федеративного устройства России [69, 15]. Аналогичные взгляды характерны и Г.Рауху, который более ранее, чем Ю.Арнольд, еще в 1953 году указал на структуру партии, вынуждавшую большевиков стать сторонниками строгой 183 централизации [81]. Истинные цели применения идей федерализма в своей работе раскрыл Б.Майснер: «После Октябрьской революции Ленин использовал отвергнутую им ранее идею федерализма как средство для восстановления русской империи под знаменем Советского коммунизма [82]. Отношение Ленина к вопросу о праве наций на самоопределение стало предметом специального изучения Б.Хайта, Г.Брахта, Б.Майснера, Г.Деккера. Общим является вывод о непоследовательности Ленина в практической реализации данного положения. Б.Хайт в своей работе «Советско-русская политика на Востоке на примере Туркестана» указал на «колебания Ленина между позициями единой неделимой России и отделением нерусских», хотя он признает, что вождь пролетарской революции «был за первое, но из тактических соображений говорил не только об отделении, а более того, Ленин принуждал целый ряд большевиков действовать против национального самоопределения народов» [66, 54]. Г.Брахт, рассматривая с политической точки зрения право на самоопределение как ступень на пути к достижению цели, считает, что это право не закрепилось за нациями после победы революции. Следует согласиться с положениями работ немецких авторов о том, что большевики превратили вопрос о праве в вопрос о власти [83]. Общим для исследователей является вывод о том, что право наций на самоопределение базировалось на классовом принципе и, по сути, носило иллюзорный характер, являясь на деле фикцией, практической уловкой коммунистов. Г.Деккер, раскрывая в своей монографии «Право наций на самоопределение» (Геттинген, 1955 г.) истинные цели этого положения, писал: «Ленин проявлял интерес к нерусским народам России, как пешкам в игре сил пролетарской и интернациональной политики, чтобы быть использованными сегодня и отброшенными завтра, а включение в программу большевиков пункта о праве наций на самоопределение связано с сохранением «нерушимости русского государства» [84]. Идея сохранения единого русского государства явилась общей как для большевиков, так и для ее политических оппонентов. Стремление к созданию тюркоязычными народами самостоятельной государственности рассматривалась ими как тягчайшее преступление, враждебное интересам всего русского народа. В этой связи примечательно выступление советских публицистов в Москве, нашедшее поддержку А.Керенского в Париже. Бывший глава Временного правительства счел нужным обратить внимание русской демократии на грядущую опасность пантуранизма, якобы задавшегося целью расчленить Россию и установить «диктатуру над русским народом» [10, 122-123]. Однако хитроумная политика большевиков в национальном вопросе способствовала тому, что в трагические годы 184 гражданской войны национальная элита примкнула к советской власти. По мере укрепления советского строя противоречия между Лениным и лидерами национально-освободительного движения мусульманских народов усугублялись. 16 июня и 12 июля 1920 года Т.Рыскулов, Н.Ходжаев, А.Байтурсынов, А.Ермеков, З.Валидов, Х.Юмагулов подвергли острой критике тезисы большевистского вождя по национально-колониальному вопросу, подготовленные для II Коминтерна. Они не соглашались с тезисами Ленина об «освободительной» миссии пролетариата бывшей метрополии в отношении трудящихся бывших колоний, положением о необходимости борьбы против панисламизма. В документе от 12 июня 1920 г, подписанном Т.Рыскуловым, говорилось: «…посылать коммунистов, чтобы освобождать туземную бедноту с помощью европейских переселенцев – значит портить этих коммунистов. Такие коммунисты будут неизбежно вести борьбу против панисламизма, перессорят туземную бедноту между собой, будут разлагать местных коммунистов, поддерживать национальную рознь вместо классовой, и для коммунистической работы неуместны социалисты-мессионеры». 17 марта 1921 г. А.Байтурсынов и А.Букейханов отправили на имя Ленина телеграмму, которая содержала в себе горькое разочарование по поводу игнорирования Центром и Кирревкомом насущных проблем казахского народа. ЦК РКП(б) в своем постановлении от 29 июня 1920 г. признал: «Отношения между пришлым европейским населением и коренными народами (Туркестана) за два с половиной года советской власти, находившейся в руках тонкой прослойки русских рабочих, зараженных колонизаторской психологией, не только не изменились к лучшему, но еще более обострились, благодаря своеобразным «коммунистическим» действиям, рассматриваемым порабощенным коренным населением, как продолжение действий агентов старой царской власти и по существу являющихся таковыми» [10, 113-114]. Как известно, впоследствии, колонизаторская сущность Советской власти не изменилась существенным образом. Отрицание добровольного характера образования СССР составляет сюжет работ почти всех ведущих остфоршеров. Б.Майснер сравнивает этот процесс «с собиранием русской земли под советской эгидой и приданием восстановленной империи новой федеративной формы» [85]. Детальный анализ истории создания СССР представил в своей монографии Ю.Арнольд. На его взгляд, созданный по воле авторитетных творцов, русских большевиков, СССР в форме федерации определенно является мнимой сделкой, чтобы скрыть 185 фактический процесс инкорпорации нерусских советских социалистических республик в РСФСР» [69, 154-155]. В отношении среднеазиатских республик Арнольд отмечает, что они «были учреждены, как государства с помощью актов центральной власти … и являются частично непосредственным, частично посредственным продуктом так называемого «национального размежевания», проведенного в 1924 г. на территории Туркестанской АССР и социалистических советских республик Бухары и Хорезма [69, 50]. Проблемы национально-государственного размежевания Средней Азии, проведенного в 1924 г., стали предметом специального изучения целого ряда остфоршеров. В трудах Б.Майснера, В.Коларца, Б.Хайта, В.ф.Харпе, Г.ф.Рауха и др. национальное размежевание Средней Азии рассматривалось как результат стремления Советского правительства к расчленению тюркской нации и порабощению народов Советского Востока. Авторы «Всемирной истории» считают, что «в период 1920-1924 гг. между устремлениями местного населения и русскими планами существовала большая разница: местное население стремилось к созданию единого тюркского государства, тогда как русские были заинтересованы в расчленении тюрков» [4, 244]. Появление в зарубежной историографии идеи единой туркестанской нации связано с исследованиями М.Чокаева, З.Валидова и др. В трудах Б.Хайта эта идея получила дальнейшее развитие. Он предпринял попытку доказать наличие в туркестанской нации всех признаков нации, указанных Сталиным в его работе «Марксизм и национальный вопрос» – общность языка, территории, экономической жизни и психологического уклада [86]. Б.Хайт, раскрывая проблему этнического единства народов Средней Азии, в отличие от М.Чокаева, включает таджиков и ставит вопрос об их тюркизации, ссылаясь на то, что «только горные таджики на Памире сохранили свой язык» [86, 222]. Проблема единой туркестанской нации вызывает неоднозначную реакцию в среде современных казахстанских историков. Не задаваясь целью раскрытия всех аспектов данной проблемы, отметим, что некоторые представители западногерманской историографии и общепризнанные лидеры казахского общества того времени не отрицали наличия у народов Средней Азии, говорящих на языке тюркской группы, своей истории, самобытной культуры, своего языка, своих особенностей и специфических черт. Однако, по их мнению, экономическое и политическое единство Туркестана представляло собой большую опасность для Советской власти и поэтому правительство СССР поставило себе целью «разъединить 186 между собой тюркские народы и тем самым осуществить ликвидацию единства тюрков», чтобы было легче осуществлять экономический и политический контроль над этим регионом [86, 222]. Поэтому истинные цели национально-государственного размежевания, по мнению Б.Хайта, заключаются в искусственном создании нации с целью советизации Туркестана [86, 222]. Анализ работ Ленина и документов по национальногосударственному строительству в СССР позволили Вернеру фон Харпе в монографии «Принципы национальной политики Ленина» сделать вывод о последующей деятельности Советской власти против нерусских народов. Автор с сожалением отмечает, что борьба завершилась для них порабощением, большевистской диктатурой, насильственным включением в состав советского государства [87]. Аналогичные выводы содержались в совместной работе Р.Ольцша и Г.Кляйнова «Туркестан: Политико-исторические и экономические проблемы Средней Азии», Б.Хайта «Краткая история Туркестана», в статье Г.Кляйнова «Основы национальной политики в русской Средней Азии» и др. [88]. Таким образом, в освещении общественно-политической жизни Казахстана в 20-30-ые годы прошлого столетия можно констатировать приверженность немецких авторов концепциям «советского колониализма» и «тоталитаризма». Смысл, который вкладывается в понятие «тоталитаризм» очень широкий. Некоторые авторы относят его к определенному типу государства, связанному с диктатурой, другие – к общественнополитическому строю, третьи – к социальной системе, охватывающей все сферы общественной жизни, либо к определенной идеологии. Понятие «тоталитаризм» в конечном счете, можно свести к единому признаку. Это – разновидность авторитарного (антидемократического) государства, характеризующаяся полным (тотальным) контролем над всеми сферами жизни общества. Под такое определение попадают и коммунистические, и фашистские режимы, т.е. тоталитарные общества левой и правой ориентации [89, 6]. Мы уже отмечали, что теория тоталитаризма (западные исследователи применяют как термин «теория», так и термин «концепция» тоталитаризма), определявшая облик всей западной историографии советского общества до середины 1960-х гг., подверглась критике, которая «ни в коем случае не означала ее сплошное отрицание» [90]. Профессор Свободного университета Эрнст Нольте считает, что «наоборот, она имела далеко идущие намерения пересмотреть и углубить понятие тоталитаризма», а его «содержание не могло оставаться неизменным: вместо старых 187 терминов вводились новые, отдельные положения заменялись другими» [90, 29]. Следует отметить, что впоследствии сформировалось несколько вариантов концепции тоталитаризма. Первый «традиционный» вариант рассматривал национал-социализм и большевизм как старый тоталитаризм и сравнивал правый и левый тоталитаризм, не делая различий между ними (К.Д.Брахер); сторонники второго варианта старались придать концепции деполитизированный характер и освободить ее от понимания как орудия политической борьбы в духе «холодной войны» (Вальтер Шланген и Петер граф Кильманзегг); к третьему варианту относилось течение, которое выделяло национал-социализм из схемы тоталитаризма (Ханс Моммзен); четвертый вариант сводился к ограничению тоталитаризма только «марксизмом-ленинизмом» и теми странами, которые именовались социалистическими, прежде всего, Советским Союзом, поскольку после 1945 г. фашистский тоталитаризм не представлял больше угрозу цивилизации (Ойген Летберг и Курт Шелль). Как полагает профессор Мартин Бросцат, понятие тоталитаризма возникло в силу политической необходимости для обозначения политического и идеологического противника и борьбы с ним, а также для легитимизации собственных политических и мировоззренческих убеждений [90, 32]. Это неизбежно привело к амбивалентности этого понятия, его ориентированию, с одной стороны, на политические нормы, а с другой – на научный анализ и научные выводы. Данная амбивалентность четко проявилась после 1945 г. и особенно 1947 г., с началом «холодной войны», когда понятие «тоталитаризм» стало политическим и диагностическим понятием, под которым были объединены в общую категорию как уже устраненный, исторически отвергнутый национал-социализм, так и существовавший, политически актуальный большевизм. М.Бросцат считает, что исторический опыт Гитлеровской Германии был применен к остававшемуся актуальным советскому политическому господству, коммунистической несвободе и преследованиям [90, 33]. Таким образом, концепция тоталитаризма стала для остфоршеров разных поколений инструментом сравнительного анализа фашистской, национал-социалистской и советско-коммунистической форм господства. На разработку этой проблемы в немецкой историографии большое влияние оказали труды Ханны Арендт. Это обусловило представление в нашем исследовании подробного анализа ее работ по указанной проблематике на немецком языке. Следует отметить, что многие выводы автора выдержаны испытание временем и совпадают в 188 большинстве своем с концептуальными переосмыслениями современных казахстанских авторов. В своих книгах «Тоталитаризм», «Элементы и происхождение тотальной власти» (вторая из этих книг явилась переработанным и развернутым вариантом первой) на основе сравнительного анализа национал-социализма и сталинского режима, именуемого «большевизмом», делает вывод об их сходстве как деспотий и тирании, о том, что им был присущ человеконенавистнический характер и свойственны иные общие черты, в том числе, преследования национальных меньшевиков и агрессивная внешняя политика, имеющие существенное значение для тоталитаризма [91]. Арендт сформулировала основную цель тоталитаризма, которая заключается в «абсолютном, тотальном порабощении каждого отдельного человека». Автор считает, что власть, как сила, никогда не представляла собой цель тоталитарного господства и выступала лишь в качестве средства. Захват власти в отдельно взятой стране воспринимается Арендт как «желанная переходная стадия, но не конец движения». Практическая цель тоталитарных движений исследователю видится «в подчинении как можно большего количества людей и получении их в свое распоряжение [91, 524]. В этой связи определенную роль играет официальная идеология, претендующая на научное предсказание будущего и ориентирующаяся на отражение собственных желаний масс. Пропаганда использует идеологию для прикрытия демагогического характера тоталитарной системы и обмана масс, так как декларированные идеи социализма, на взгляд автора, всегда оставались привлекательными. Вместе с тем, основная цель тоталитаризма достигалась «не только и не столько посредством лживой пропаганды и агитации, сколько массовым террором, которому отдается предпочтение по сравнению со всеми иного рода политическими действиями». Х.Арендт удалось установить отличительную особенность тоталитарного террора от террора старых революционных и анархистских обществ. Эта существенная черта состояла в том, что террор революционной диктатуры был направлен против действительных противников режима, но не против каждого человека. «Тоталитарный же террор – это терроризм в подлинном смысле слова. Это своего рода философия террора, который превратился в стиль политических действий, стал средством выражения самого себя, собственной ненависти и слепой вражды ко всему существующему» [91, 532]. Х.Арендт, рассматривая структуру тоталитарной системы, ставит в центр, наряду с вождем, подконтрольную ему единственную партию, которая функционирует на основе железной дисциплины, монолитного единства ее членов и беспрекословного подчинения воле 189 вождя. Как отмечает автор, большевистская партия возникла как революционная организация, но постепенные изменения в ней после установления партийной диктатуры привели к ликвидации внутрипартийной демократии и отрыву партийной бюрократии от партийных масс, а высшего руководства партии – от партийной бюрократии. Запрещение фракций и ликвидация внутрипартийной демократии, массовые чистки, проведенные Сталиным, рассматриваются немецким автором в качестве технических средств, обеспечивших ему превращение партийной диктатуры в тоталитарное правление, а самой партии – в массовую тоталитарную партию, действовавшую на основе подчинения слепому приказу и абсолютного послушания. Следуя логическому ходу событий, Арендт считает, что подчинение партии консервативному аппарату стало первым шагом к превращению ее в тоталитарную организацию. Вторым шагом явилось превращение партии в инструмент, подчиненный тайной полиции, подконтрольной в свою очередь вождю. Владея политической монополией, тоталитарная партия претендует на то, чтобы организовать весь народ и подчинить себе все общество. Она создает внутри себя структуры, являющиеся точной копией государственных органов. Эта техника дублирования партией функций государственной власти, по мнению автора, имеет важнейшее значение для тоталитарных обществ. Механизм тоталитарной власти состоял в том, что авторитет государства служил безвластным фасадом, скрывающим действительную власть партии, подчиненной вождю, то есть фактически власть самого вождя. В этих условиях считалось, что ошибка или промах могут возникнуть только вследствие того, что не выполнена «воля вождя». И если вождь желает исправить свои или чужие ошибки, ему ничего не остается, как ликвидировать тех, кто их допустил. И в том случае, когда он хочет переложить свои собственные ошибки на других людей, он должен уничтожать последних. Следует согласиться с Х.Арендт в том, что Сталин мастерски развил эту технику [91, 594-595]. С укреплением тоталитарного режима усилилась репрессивная политика, начало которой положили Октябрьская революция и гражданская война. История политических репрессий рассматривалась в немецкой историографии в контексте событий, происходивших в масштабах всего Советского Союза. Автором одного из первых исследований о массовых репрессиях 1930-х гг. в Казахстане явился Всеволод Скородумов, известный в западногерманской советологии остфоршер. Его работа «Как начиналась «большая чистка» в Казахстане», представляет значительный интерес содержащимся в ней детальным анализом 190 общественно-политической жизни того времени. Скородумову удалось вскрыть истинные цели «деятельности» большевиков по преследованию национальной элиты: «…Сталин хотел образовать новый бюрократический аппарат из людей, выросших в условиях советской системы, довести советизацию Востока по своему «рецепту» [92, 156]. Автор считает, что на определенном этапе истории большевики использовали поддержку значительного слоя национальной интеллигенции для укрепления своего положения в крае. Этим автор объясняет провозглашение в 1919 году большевиками амнистии. Ломка традиционных структур казахского общества и, как следствие, обострение социально-экономической ситуации в стране способствовали преследованию альтернативных большевизму партий и движений. В числе арестованных оказались бывшие члены партии «Алаш». Хотя политические репрессии коснулись населения всего СССР, Скородумов считает, что на долю казахского народа выпали огромные испытания. Проблема этнического самосохранения возникла в результате насильственной коллективизации, трагическим следствием которой явились массовый голод и гибель людей, откочевка значительной части казахов за пределы своей Родины. Эта трагедия имела огромное влияние на ход общественно-политического развития республики. Катастрофический падеж скота, связанный с насильственной коллективизацией, объяснялся происками классовых врагов. В этой связи Скородумов писал: «Главной целью было продемонстрировать населению на примере арестованных «врагов народа», что все трудности, от которого страдала страна, были вызваны их «подрывной деятельностью» [92, 156]. По мнению остфоршера, обострению внутриполитической обстановки в республике способствовало пребывание в ссылке Л.Троцкого, что послужило поводом обвинить местных работников в агентурной связи с ним. В специальном разделе «Основательная подготовка» немецкий автор представил полную и детализированную картину деятельности рабочей группы, прибывшей из Центра для борьбы «с врагами в национальном варианте» [92, 156]. Таким образом, жертвами репрессий стали почти все руководящие работники республики. Скородумов с большим негодованием излагает абсурдность сфабрикованных обвинений Т.Рыскулову, У.Кулумбетову, С.Мендешеву и другим признанным лидерам казахского общества. Правомерным является вывод автора о том, что в число преследуемых попали те, кто в свое время отстаивали национальные интересы. В отношении Турара Рыскулова роковым стало совещание в Москве в июне 1923 г., на котором получили осуждение ошибок 191 «националистического толка» в работе местных кадров, подверглась резкой критике идея создания конфедерации тюркских народов СССР. На этом совещании Т.Рыскулов был обвинен в связях с известным деятелем М.Султан-Галиевым. Лидеры национальноосвободительного движения выразили не только негативное отношение к установлению Советской власти на национальных окраинах в форме диктатуры пролетариата, но и представили программу самостоятельного пути развития к социализму, обусловленного общностью задач для всех тюркоязычных народов бывшей Российской империи. Как считают отечественные исследователи, идеи, выдвинутые М.Султан-Галиевым в Татарии, были созвучны с выступлениями З.В.Тогана из Башкирии, Ф.Ходжаева из Узбекистана, А.Байтурсынова, А.Букейханова, Т.Рыскулова из Казахстана. Их взгляды составили в своей совокупности идеологию национально-освободительного движения тюркоязычных народов, но в бывшей советской литературе они квалифицировались как идеология пантуранизма и пантюркизма – движения, против которого дружно боролись и царские колонизаторы, и большевики [10, 122]. Особая роль в борьбе против тоталитарного режима, как считает В.Скородумов, принадлежит учителям. Он рассматривает их в качестве передовой части национальной интеллигенции. История политических репрессий в учительском корпусе представлена в специальном разделе исследования «События в комиссариате народного образования». В.Скородумов подробно освещает работу научно-теоретической конференции педагогов республики, состоявшегося в начале октября 1937 года. Особое негодование немецкого автора вызвали факты грубого и дилетантского вмешательства сотрудников НКВД при рассмотрении вопроса о содержании общеобразовательных программ по многим социальным дисциплинам. Конференция придала драматический импульс репрессивной политике, направленной против лучших представителей педагогической интеллигенции республики. В условиях тоталитарной системы сталинизма сложилась обстановка, о которой Скородумов писал: «Массовые чистки в Казахстане наводили ужас на всех, так что все были готовы «сдать» любого, если этим они могли бы защитить себя» [92, 162]. В своей работе остфоршер автор освещает драматичную участь общественных и государственных деятелей, кто не хотел оставаться равнодушным ко всему происходящему. Преследование и физическое уничтожение национальной интеллигенции стали неотъемлемой частью существования советского государства. Если Скородумов указывает на репрессии, направленные против участников оппозиции режиму Сталина, большей частью против представителей интеллигенции, то в 192 исследованиях современных авторов содержатся данные из списка репрессированных. Из них явствует, что почти 90 процентов, поименованных в нем лиц, составляют рядовые труженики – колхозники, рабочие, служащие, работники низшего и среднего звена [93]. Следовательно, установление тоталитарной системы превратило Казахстан в своеобразный полигон для осуществления социальных экспериментов в масштабе всей страны, поставив перед казахским народом проблему этнического самосохранения. Исследование отечественной истории советского периода, в особенности 20-30-х гг. ХХ столетия полностью изменило концептуальные подходы к проблеме оценки событий этого периода. Изменилось представление как историков и исследователей общественных наук в целом, о сущности советского государства, его характере, вообще о советской системе управления обществом, которая все время рекламировалась как самая демократическая в мире. Она все более рассматривалась не только как бюрократическая, авторитарная, диктаторская, но даже как тоталитарная. Для исследователей исторических процессов, это стало действительно открытием, чего нельзя сказать о зарубежных исследователях [94, 5-6]. Возросший еще в период «спора историков» (развернувшегося с особой силой в 1986-1987 гг.) интерес к проблеме тоталитаризма продолжает активно поддерживаться в немецкой историографии в 1990-е годы. Хотя 90-е годы прошлого столетия не входят в хронологические рамки нашего исследования, на наш взгляд, представляется необходимым осветить последние тенденции в развитии немецкой историографии тоталитаризма в связи с крушением коммунистических режимов в странах Восточной Европы и СССР. Концептуальная тенденция немецкой историографии тоталитаризма 90-х годов XX века заключается в ретроспективном изучении этой проблемы. Ретроспективный подход объясняется необходимостью осмысления накопленных знаний о тоталитаризме и выработке новых подходов в изучении этого явления, выявления познавательных возможностей концепции тоталитаризма при изучении современного экстремизма. В современной немецкой историографии нет обобщающих аналитических монографий о тоталитаризме. Это объясняется тем, что немецкие историки и политологи не успевали проанализировать события, связанные с демонтажем тоталитарного режима, существовавшего более семидесяти лет. Историография представлена сборниками научных статей. Так, в сборнике «Тоталитаризм и политические религии» под редакцией Г.Майера собраны статьи последних лет, посвященные новым тенденциям в изучении тоталитаризма [95]. 193 Немецкий историк Э.Йессе в статье «Размышления о дальнейшем исследовании тоталитаризма» считает, что изучение тоталитаризма переживает ренессанс, связанный с крушением коммунистических режимов, под влиянием этого он станет менее политизированным, усилится научный анализ в его изучении [96]. Далее автор тезисно перечисляет проблемы, на которые следует обратить внимание, при характеристике тоталитаризма: - факторы, которые способствовали разрушению тоталитаризма; - взаимодействие правых и левых тоталитарных систем и их идеологий; - существующую связь между нацистскими и сталинскими преступлениями; - еще раз нужно рассмотреть вопросы: почему в XX веке политическая система определена как тоталитарная, только ли в XX веке существовала такая система, отличается ли тоталитарный режим от других деспотических режимов, могут ли в будущем возникнуть диктатуры, напоминающие тоталитаризм [96, 280-284]. Очертив проблемы будущих исследований, Э.Йессе не обозначил те методы и приемы, с помощью которых их можно решить. В статье известного немецкого историка Г.Моммзена «Успехи и границы теории тоталитаризма» сравниваются сталинский и гитлеровский режимы [97]. Моммзен делает упор на различиях двух режимов. Это отличается от традиционного для зарубежной историографии подхода к этим режимам как однопорядковым – тоталитарным. Моммзен выделяет несколько отличительных признаков. Во-первых, в сталинской диктатуре контроль партии над государством был выше, чем в гитлеровской Германии. Во-вторых, экономическая эффективность нацистского режима была выше, чем у сталинского. В-третьих, существенными были различия в идеологии. Он критикует теорию тоталитаризма за недооценку всех этих и других различий, что мешает понять, почему идеология Гитлера исчезла, а в СССР идеология коммунизма долго существовала [97, 295, 297, 299]. В целом, Моммзен не отрицает необходимость существования теории тоталитаризма, но акцентирует свое внимание на дифференцированном подходе к изучению тоталитарных режимов, особенно национал – социалистического, делая упор на генезис национал-социализма [97, 300]. Другой сборник о тоталитаризме называется «Тоталитаризм в XX столетии. Итог международных исследований», в который вошли статьи наиболее известных авторов по проблеме тоталитаризма, написанные ими в последние годы. Вступительная статья сборника написана его редактором – вышеупомянутым немецким историком 194 Эрхардом Йессе «Исследование тоталитаризма в спорах мнений» [88]. В первой части статьи «Трудная история понятия тоталитаризма» дается периодизация в изучении тоталитаризма и краткая характеристика каждого периода. Йессе выделяет следующие периоды: Первый – 1926-1940 годы; Второй – 1940-1945 годы; Третий – 1945-1960 годы; Четвертый – конец 60-х – 80-е годы; Пятый – с конца 80-х годов XX века [98, 13-16]. В основу периодизации Э.Йессе положено несколько факторов: основной объект изучения, влияние международных отношений. Автор затрудняется в оценке тоталитаризма, его научности, считая, что для этого необходим большой временной отрезок. Йессе уверен в «тихой победе понятия тоталитаризм», в «признании научной значимости ядра концепции даже теми, кто критиковал ее в 60-е годы» [98, 16]. Вторая часть статьи «Граница, польза применения концепции тоталитаризма» посвящена перспективам развития концепции. Оценки Йессе перспектив изучения этого явления оптимистичны. Это он связывает, прежде всего, с открытием архивов. Он также считает, что теорию тоталитаризма необходимо наполнить конкретным содержанием, особое внимание уделять изучению фашизма и коммунизма. Важно подчеркнуть, что Йессе отделяет концепцию от теории тоталитаризма. Первое необходимо, пишет автор, для осмысления XX века, второе – для изучения деспотий [98, 26]. Статья Э.Йессе интересна и важна, так как она, во-первых, дает обобщение накопленных знаний по тоталитаризму; во-вторых, показывает методологический уровень разработки этой проблемы; в третьих, намечает пути дальнейших исследований. В современной немецкой историографии существует точка зрения, отвергающая теорию тоталитаризма. Например, Ганс-Генрих Нольте – профессор из Ганновера – возражает против теории тоталитаризма в одноименной статье [99]. Г.-Г. Нольте подробно рассказывает о различиях между большевистским и национал-социалистическим режимами. Основной его тезис взят из марксистской историографии: «нельзя, чтобы в рамках одного смыслового понятия объединились две существенные системы, в которых собственность на средства производства распределена абсолютно по-разному [99, 255]. Даже если согласиться с этим выводом автора, следует отметить, что не все положения его работ являются бесспорными. Пытаясь доказать, что политические структуры двух режимов различны, Г.-Г. Нольте своими примерами, думается, добился обратного результата. Они еще 195 раз подтвердили схожесть большевистского и националсоциалистического режимов. Историк в конце статьи все же отмечает, что «оба режима являлись современными диктатурами: они использовали новейшую технику связи, вооружали свои армии по последнему слову техники, развивали науку» [99, 260]. Из этого тезиса Г.-Г. Нольте делает своеобразный вывод, что это не отличает эти два режима от других диктатур и демократий, поэтому понятие «тоталитаризм» к ним «практически не применимо» [99, 260]. В этой связи следует отметить, что ни Рузвельт, ни Черчилль не использовали технические новинки для уничтожения миллионов своих соотечественников. Диктатуры прошлого не соответствуют тем признакам, которые Г.-Г. Нольте использовал при характеристике большевистского и националсоциалистического режимов. Таким образом, дискуссия по вопросу тоталитаризма в немецкой историографии продолжается. Под влиянием кардинальных перемен, происшедших в конце прошлого столетия, перед исследователями стоит задача переосмысления этой проблемы и разработки новых подходов к ее изучению. Следует отметить, что российские ученые в применении концепции тоталитаризма к сталинской эпохе советской истории достигли многого. Исследователи, обращаясь к этой проблеме анализировали зарубежную и отечественную литературу, а также определили основные критерии тоталитаризма, формы и степень его проявлений в гитлеровской Германии, в Италии во время правления Муссолини и в СССР во время Сталина [89, 7]. В то же время, исследователям, которые представляют бывший СССР, есть, что сказать о феномене тоталитаризма как вообще, так и в его отечественной, наиболее открытой и трагической модификации. Очевидно, что именно этот период был очень сложным путем от самодержавия к тоталитаризму. Контуры новой власти вырисовывались постепенно на фоне распада старой российской государственности. Для понимания истории этого периода важно проследить принципы формирования новых органов власти при отсутствии корней и опоры в старой системе управления, самодеятельный характер Советов и их неизбежное превращение в придаток правящей партии, массовый приток в органы власти низов с их новыми ориентациями и т.д. [89, 7]. Однако, в российской историографии остается неисследованным ряд вопросов, среди которых: 1) на всех ли стадиях своего развития СССР было тоталитарным государством; 2) если не на всех, то до какой степени функционирования советской системы переплетались элементы тоталитаризма и авторитаризма, т.к. страна постепенно «втягивалась» в тоталитаризм и столь же постепенно выходила из 196 него, причем пропорции и формы сочетаний авторитарных и тоталитарных черт на разных стадиях были различными [89, 7]. Невзирая на неисследованные аспекты данной проблемы в мировой исторической науке, следует отметить единство взглядов большинства авторов в оценке последствий советского тоталитарного господства, нанесшего огромный ущерб развитию многих сторон жизни общества. Контрольные вопросы 1. Отличительные особенности трактовки остфоршеров истории индустриализации. 2. Проблемы изучения в немецкой историографии вопроса формирования национальных кадров. 3. Система взглядов немецких ученых на НЭП и её влияния на судьбы национального крестьянства. 4. Трагический опыт коллективизации: немецкая историография проблемы. 5. Теория тоталитаризма: ретроспективный анализ проблемы. 6.Репрессивная политика советского государства (историографический аспект). 7. Немецкая историография истории Октябрьской революции. 8. Образование СССР: немецкая историография проблемы. 9. Освещение остфоршерами проблем общественно-политической жизни Казахстана в период силовой модернизации. 10. Основные выводы остфоршеров по проблемам силовой модернизации экономики Казахстана в 20-30 гг. XX века. Тематика рефератов: 1. К проблеме изучения в немецкой историографии экономики Казахстана в 20-30-х гг. XX века. 2. НЭП и судьбы национального крестьянства. 3. Немецкая историография проблемы коллективизации. 4.Общественно-политическая жизнь в Казахстане (историографический анализ проблемы). 5. Изучение истории Октябрьской революции в системе остфоршунга. 6. Немецкая историография истории образования СССР. 7.Проблемы изучения тоталитарной системы в немецкой историографии. 8. Немецкая историография истории индустриализации в Казахстане. 9.Традиционное общество и его эволюция (историографический аспект). 10. Казахстан 20-30-х гг. XX века глазами немецких авторов. 197 198 РАЗДЕЛ IV ВКЛАД ОСТФОРШУНГА В ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ КАЗАХСКОГО НАРОДА (1946-1991 ГГ.) ПРЕДИСЛОВИЕ Этот раздел является логическим и тематико-хронологическим продолжением предыдущих частей пособия. Он состоит из трех подразделов: 1. Промышленно-аграрное развитие Казахстана. 2. Проблемы культуры и языка. 3.Межэтнические отношения. Остфоршеры внесли заметный вклад в изучение проблем промышленно-аграрного развития Казахстана в послевоенный период (1946-1991 гг.). Тоталитарный режим в СССР оказал негативное воздействие на экономическое развитие Казахстана в послевоенный период. В русле концепции «советского колониализма» и «цены развития» в шестидесятых годах прошлого века рассматривался вопрос об ориентированности экономического развития Казахстана на обслуживание промышленных центров России (Г.Вагенленер, Б.Хайит, К.ф.Бойме, Ю.Румер и др.). В работах второй половины 1970-х - начала 1980-х годов экономическое изучение Казахстана велось в контексте с демографическими процессами (П.Цвик, Г.Лили). Акцентирование национального или «мусульманского» фактора заметно прослеживается в исследованиях Г.Симона. Импульс появлению новых подходов в немецкой историографии придали изменения, связанные с провозглашением в Советском Союзе политики перестройки. С этого момента тема «перестройка и национальные проблемы» заняла видное место в работах целого ряда авторов, прессе и публицистике. Перспективы развития национальных отношений немецкие специалисты связали с судьбой народнохозяйственной и общеполитической перестройки, а судьбу перестройки - с решением национальных проблем. Оценки данной взаимозависимости во многом определили сущностные, концептуальные подходы ко всему комплексу национальной политики. Вопросы языка и культуры, межэтнических отношений в Казахстане стали объектом специального исследования немецких авторов. Анализы, проведенные остфоршерами на основе изучения указанных сфер жизни казахстанского общества, позволили сделать вывод о преобладании тенденций, ведущих к распаду СССР. Научный интерес представляет ряд исследований, посвященных декабрьским событиям 1986 г. в Казахстане. Особняком стоит работа У.Хальбаха 199 «Перестройка и национальная проблематика» (1987). При изучении этого раздела следует: - скрупулезно изучить историографические направления в разработке проблем экономического развития Казахстана в указанный период; - ознакомиться с немецкой историографией истории освоения целинных и залежных земель; - установить отличительные особенности основных этапов «культурного строительства» в республике; - изучить немецкую историографию проблем языковой политики советского государства в Казахстане; - выявить основные историографические направления в анализе остфоршерами советской национальной политики; - изучить историю Декабрьских событий 1986 г. в Алма-Ате в немецкой историографии; - дать глубокий историографический анализ комплексу причин, приведших к распаду СССР (немецкая историография проблемы). 4.1 Промышленно-аграрное развитие Казахстана Тоталитарный режим в СССР, основу которого составляет примат политики над экономикой, способствовал дальнейшему углублению негативных тенденций в экономическом развитии Казахстана послевоенного периода. После завершения войны вера в эффективность централизованной экономики обрела качество устойчивой идеологической константы. В рамках неизменной системы координат продолжала выстраиваться стратегия промышленного развития. Стержнем ее по-прежнему оставалась идеология, выработанная еще в годы индустриализации. Вместо давно назревшей структурной перестройки промышленности с ее нацеливанием на нужды конкретного человека страна продолжала перенапрягаться в беспрецедентном наращивании производства стали, чугуна, свинца, угля. Промышленность Средней Азии и Казахстана являлась, пожалуй, одной из самых ярких иллюстраций этой политики [1, 548-549]. С учетом того, что западные концепции экономического развития Казахстана обусловлены двумя противоположными подходами к оценке Октябрьской революции и установления Советской власти в Казахстане, исследователи выделяют в зарубежной историографии два направления [2, 205]. Представители первого направления верили в жизненность идеалов Октября (казахстанские исследователи назвали их «оптимистами», а в советской историографии их относили к «объективистскому направлению»), акцентировали внимание на экономическом прогрессе народов Средней Азии и Казахстана, 200 позитивно оценивая переход, например, казахского народа от кочевого хозяйства к современным формам экономики. Сторонники второго направления указывали на недолговечность как самого СССР, так и режима в Казахстане (поэтому сторонники данного подхода отнесены к «пессимистам»). Эти направления особенно отчетливо представлены в англо-американской историографии. В отличие от англоязычных авторов, более жесткой позиции в анализе исследуемой проблемы придерживаются остфоршеры. Исключение составляют работы Э.Гизе и Г. Штайгеля, в которых с позитивных позиций освещается экономическое развитие Казахстана в составе СССР [3]. В подавляющем большинстве исследований немецких авторов разных поколений правомерно подчеркивалось, что экономика Казахстана носит колониальный характер. У истоков разработки проблемы в 50-е годы XX века стояли Г.Шленгер, Б.Хайт, Э.Беттхер и др. Именно в эти годы концепция советского колониализма вполне обрела свои основные черты. Тема истории советского Казахстана и его индустриального развития автоматически включена в эту концепцию как пример колониальной политики. В русле концепций «советского колониализма» и «цены развития» в шестидесятых годах был поднят вопрос об ориентированности экономического развития Казахстана на обслуживание промышленных центров России. По этому поводу широко известный профессор из Штутгарта Г. Вагенленер писал: «… Если размещение предприятий промышленности проведено не по национальным точкам зрения, а экономическим, тогда распределение благ среди национальностей не может быть справедливым» [4]. Дальнейшая разработка проблемы соотношения экономического и национального факторов в процессе размещения новых предприятий способствовала появлению интересных в научном плане работ. В этой связи особо хотелось бы отметить работу профессора Гейдельбергского университета Клауса фон Бойме «Экономика и политика при социализме», в которой на основе статистических материалов о различных уровнях национального дохода среднеазиатских и других республик, сделан вывод о безуспешности усилий по выравниванию уровней их экономического развития. Исходя из традиционных для западной исторической школы положений о незавершенности индустриализации среднеазиатских республик, остфоршер Б.Румер оценивает их экономическое развитие как «диспропорциональное и не запланированное», «ориентированное на узко ограниченные цели» [5], поскольку по словам Герхарда Симона, оно носит колониальный характер. К такому выводу немецкий ученый пришел, проанализировав доклад специальной 201 группы Немецкого общества по изучению Восточной Европы на конференции в Шлангенбауме (1984 г.) [6]. В работах второй половины 1970-х – начала 1980-х годов экономическое изучение среднеазиатских республик велось в контексте с демографическими процессами. Такой подход проявился прежде всего в работах П.Цвика и Г.Лили. В статье первого из них «Этнорегиональная социально-экономическая раздробленность и советская бюджетная политика» рассматривался вопрос о неадекватном финансировании среднеазиатских республик несмотря на быстрый рост населения в регионе. «Одно несомненно, советское руководство было осведомлено ранее о личных уровнях социальноэкономических доходов или о вкладах в республиканские бюджеты. Если политические деятели не оценят результаты этнотерриториального разделения, их бюджетная политика не увенчается успехом. Вопрос о том, смогут ли они или захотят предпринять корректирующие акции, остается открытым» [7]. Для автора нет даже речи о какой-либо экономической самостоятельности Казахстана, его он называет простым придатком России. В статье Г.Лили «Пастухи и кочевники в Советском Союзе» указывается, что одна из стратегических целей экономической модернизации традиционного общества казахов является их этническая ассимиляция: «Рационализация отношений в традиционных по структуре обществах мусульманских народов и других национальных меньшинств – это одна из главных целей советского руководства в попытках ассимилировать эту часть населения в советское общество целиком» [8]. Если ранее речь шла об интеграции местных экономических структур, то теперь западные авторы поставили вопрос об ассимиляции этих народов. Как видим, экономическое развитие среднеазиатских республик освещается в ракурсе национальных противоречий. Все это является свидетельством трансформации концепции «советского колониализма» на уровень внутрирегионального анализа и межнациональных отношений в республиках. Акцентирование национального или «мусульманского» фактора особенно заметно в исследованиях Герхарда Симона. В фокусе этой проблемы находятся все остальные: экономические, культурные, социальные. Автором представлен целый комплекс причин, способствующих возникновению мусульманского национализма. В числе главных причин – социально-экономические условия, созданные Советской властью и содействующие уменьшению социальных и исторических различий между народами Средней Азии. Это – превращение кочевых народов в оседлые, развитие системы образования, строительство коммуникаций, другие аспекты 202 модернизации общества. Формированию мусульманского национализма, по мнению Симона, способствовал и наблюдающийся в Средней Азии с конца 50-х годов демографический взрыв, который привел к изменениям в возрастной структуре населения и распределении рабочей силы, к росту самосознания. Еще одну причину развития регионализма в Средней Азии автор видит в сходстве экономических условий ее республик. Их экономика, считает автор, определяется в основном сельским хозяйством и переработкой сельскохозяйственной продукции. Несмотря на увеличение почти вдвое численности среднеазиатских народов за последние двадцать лет, в развитие промышленности региона вкладывается недостаточно средств [9]. Социально-экономическая и общественно-политическая жизнь в Казахстане связана с семидесятилетним пребыванием в составе СССР. Поэтому проблемы экономического развития нашей республики в указанный период невозможно рассматривать в отрыве от событий, происходивших в масштабах всего СССР. Большое влияние на анализ немецкими учеными экономического развития СССР оказала теория «единого индустриального общества», основы которой впервые были изложены американским социологом У. Ростоу в книге «Стадии экономического роста». В русле этой теории написан целый ряд работ Э.Беттхера, Б.Мейснера, Г. фон Рауха, Р.Берендта, Р.Дарендорфа и др. О дифференциации взглядов немецких исследователей на эту проблему свидетельствуют работы Г.Штайгеля и В.Теккенберга. Название работы Г.Штайгеля «Современный миф об «индустриальном обществе» говорит само за себя. Советская историография отнесла автора к числу прогрессивных западногерманских исследователей. Основную часть работы составляет дискуссия с Дарендорфом, который рассматривал современное развитие как формирование единого индустриального общества [10]. По этому поводу Г.Штайгель пишет: «Миф о едином индустриальном обществе внушает мысль о том, что недуги капитализма – это просто недуги цивилизации. Намерение очевидно: к чему должен стремиться социализм, если из него, в конечном счете, возникает общество с теми же недугами, как у капитализма, восточное индустриальное общество?» [11]. Несколько иную позицию в данном вопросе имеет западногерманский социолог В.Теккенберг. Отвергая теории конвергенции и бюрократического социализма, он акцентирует внимание на социальных вопросах: заработная плата, семейный бюджет, социальные контакты и т.д. По его мнению, важнейшая составная цель советской общественной и социальной политики – 203 нивелирование различий между «кланами», слоями и группами населения. Как считает Теккенберг, советское общество не гомогенное. Барьеры между слоями образуют различия в образовании, роде занятий и месте жительства [12]. Для западных ученых место жительства и род занятий играет значительную роль. По уровню урбанизации они определяют положение всей национальности в целом, но об этом речь пойдет позже. Сторонники теории конвергенции рассматривали хозяйственные реформы в СССР как появление в советской экономике капиталистических элементов, которые означают возврат на позиции капиталистического хозяйствования с заменой планового начала механизмом рыночного регулирования. С аналогичными выводами мы встречаемся в работах Г.Вагенленера «Капиталистическая форма с социалистическим содержанием в советской экономике» и «Советская экономическая система и Карл Маркс». Характеризуя советскую экономику, он указывает на общность социализма и капитализма в использовании таких стоимостных категорий как материальный интерес, прибыль, цена и т.д. По мнению Г.Вагенленера, товарно-денежные отношения при социализме ничем не отличаются от товарно-денежных отношений при капитализме, потому что для той и другой формы источником выступает общественное разделение труда и усиливающийся общественный характер производства [13]. В книге Э.Беттхера «Советская экономическая политика на распутье» на передний план выдвигается тезис о сближении социализма с капитализмом и об отмирании в будущем социализма как общественно-политической системы. По мнению другого автора Р.Берендта, обе крайне противоположные общественно-политические концепции движутся к общему среднему знаменателю, к образованию «мира без границ» [14]. С позиции сегодняшних дней мы подтверждаем правильность некоторых выводов и прогнозов остфоршеров, выдержавших испытание временем. Многие аспекты проблемы требуют от современных казахстанских историков и экономистов глубокого анализа и новой оценки. Вместе с тем, не все положения работ вышеупомянутых авторов являются бесспорными. Общим для этих исследований является идеализация рыночных отношений. В этой связи следует напомнить о том, что мировая экономическая мысль в последние годы все больше приходит к выводу о том, что «чистого капитализма», как и «чисто рыночной экономики» нет [15]. Проблема промышленного развития Средней Азии и Казахстана тесно связана с процессом урбанизации, в частности, развития 204 городов. Западногерманский автор Э.Гизе выделяет три фазы в развитии среднеазиатских городов: исламский город, русский колониальный город, социалистический город. «Быстрое развитие Советской Средней Азии характеризуется двумя процессами, создавшими эффективные фундаментальные изменения во всех сферах жизни, особенно в городах. Во-первых, этот процесс связан с русской оккупацией и колонизацией второй половины XIX века в этом регионе, который веками являлся частью ориентированного на ислам мира, был пронизан исламом и его образом жизни и хозяйством; во-вторых, с русской революцией в октябре 1917 г., которая стала причиной более чем фундаментальных сдвигов во всех секторах». К казахстанским городам, прошедшим этот путь, Гизе относит Алма-Ату, Чимкент, Джамбул, Кзыл-Орду и Туркестан, т.е. только города Южного Казахстана, географически, экономически, исторически и культурно наиболее близкие к Средней Азии. Дальнейший рост городов Гизе связывает с промышленным развитием в регионе. Промышленный рост и урбанизация – два неразрывно связанных процесса. «Новым элементом, появившемся в городах Средней Азии, стали индустриальные предприятия и новые широкие жилые кварталы. Большей частью они развились после II мировой войны, особенно в связи с быстрым уровнем урбанизации населения» [8]. Наличие работ немецких авторов по проблемам урбанизации Средней Азии и Казахстана отражает существование в изучаемой историографии двух направлений. Э.Гизе увидел в урбанизации положительное воздействие промышленного преобразования, Г.Шленгер придерживается совершенно противоположной оценки этого процесса. Урбанизация в Казахстане рассматривается автором как средство, способствовавшее русификации края. С объективных позиций ему удалось раскрыть основные аспекты проблемы: соотношение местного и неместного населения среди рабочих казахстанской промышленности, примыкающий сюда вопрос о соотношении аграрной и индустриализированной частях местного населения, уровень урбанизации основных этнических групп в республике – главный аспект – национальный конфликт, возникший в ходе экономического развития Казахстана [16, 260-261]. Эти проблемы получили дальнейшее развитие в работах современных немецких авторов. К их числу относится работа К.Беннер «Многонациональный Казахстан: этническая неоднородность в мирном сосуществовании?». В развитии городов в социалистический период ученым определены три фазы: первая охватывает период с 1917 по 1940 гг.; вторая фаза относится к 19411945 гг.; третья связана с послевоенным временем. Достоинством 205 работы является глубокий анализ каждого этапа урбанизации, позволивший Беннер сделать правильные наблюдения и объективные выводы по многим аспектам исследуемой проблемы, в частности, в оценке урбанизации и ее социально-экономических последствий. Миграция в Казахстан славянского населения оказала драматический импульс на традиционную экономику степи. Центр пренебрежительно относился к экономическому развитию края. На основе статистических данных К.Беннер представила картину бедственного положения казахов, возникшего вследствие урбанизации, особо отметив послевоенный период. Это, по мнению автора, обусловлено дальнейшей индустриализацией и целинной экспансией, в результате чего в Казахстан прибыло 800000 русских [17, 59]. Миграция привела к коренному изменению национального состава республики. Увеличение численности населения, как и следовало ожидать, было связано с увеличением численности пришлого населения: в 1926 г. численность мигрантов составила 2 млн., а в 1970 г. она достигла 6,5 млн. [17, 59]. Беннер считает, что основу кадрового потенциала в промышленности северо-восточного и Центрального Казахстана составляют русские, которые доминируют в таких городах как Павлодар, Усть-Каменогорск и др. [17, 59]. Центр, ставя пришлое население в привилегированное положение, нанес огромный ущерб развитию многих сторон жизни автохтонного населения. В восьмидесятых годах прошлого века в работах немецких авторов акценты с экономического изучения среднеазиатских республик все больше перемещаются в сферу национальных отношений. Доминирующее место в исследованиях остфоршеров занимали Советская Средняя Азия и Казахстан как дестабилизирующий фактор – источник националистических движений и потенциальной угрозы существующему режиму. Рост национального самосознания народов Казахстана и Средней Азии обусловлен экономической политикой КПСС, выразившейся в безжалостной эксплуатации природных ресурсов региона в пользу Центра – метрополии. Импульс появлению прогнозов о возникновении формы национального сопротивления власти Москвы, придали изменения в советской политике, известных в литературе как «перестройка». Общеизвестно, что реформы М.Горбачева не привели к коренному обновлению общества, как и следовало ожидать, не был поднят вопрос о предоставлении независимости национальным республикам. Руководитель сектора экономики Федерального института восточно-европейских и международных связей Х.Х.Хеманн оценивает перемены 80-х как «консервативную модернизацию». Он пишет: «Горбачев и Рыжков исходят из возможности планомерного улучшения «внутри системы». Принцип 206 быстрых ускоренных политических улучшений включал в себя, согласно им, пять элементов: 1) коренное изменение организационной структуры планирования и управления народным хозяйством; 2) сокращение аппарата; 3) самостоятельность предприятий; 4) «экономические инструменты» – нормативные методы; 5) распространение практики бригадного подряда - путь к самоуправлению и демократизации» [18]. Даже в масштабах СССР, это станет возможным, считает Хеманн, если будет преодолена возможная оппозиция в политическом и экономическом окружении высшего руководства, а реальные шансы для неограниченных реформ появятся через неопределенное время на более высоком уровне техники, управления, ответственности хозяйственников, глубоких экономических связей и т.д. [18, 31]. Определение экономических процессов в период перестройки в качестве «консервативной модернизации» характерно, по мнению автора, и для Казахстана с его добывающей промышленностью, влиянием союзных и республиканских министерств, отсутствием современного технологического производства и незавершенным циклом существующего. Кризис теории и практики социализма выразился в резкой дестабилизации межнациональных отношений, кульминационным моментом которого явилось выступление казахской молодежи в 1986 г. г. Алматы и ряде других городов республики. Первый в истории перестройки открытый конфликт не удалось скрыть от мировой общественности. Журнал «Остойропа» откликнулся подборкой материалов из советской прессы, сопроводив подробными комментариями Рональда Шарфа. Глубинные причины происшедшего эксперт журнала видит в сохраняющемся разрыве между модернизирующейся Россией и слабо индустриализированными среднеазиатскими республиками: «Взятая Москвой к началу 80-х годов стратегия развития и модернизации в форсированной форме вызвала недовольство неславянских членов Союза, которые в своей основе все еще переваривают результаты индустриальной фазы производства» [19]. Остфоршунг не ограничился материалами на страницах «Остойропы». В серии изданий Кельнского института федеральных исследований увидели свет работы двух видных остфоршеров. Вышеупомянутый Герхард Симон связывает события в Алматы с существующим в СССР регионализмом, под которым он подразумевает центробежные тенденции к экономическому и национальному обособлению [20]. По мнению Уве Хальбаха, перестройка не причина появления межнациональных противоречий, она обнажила существовавшие ранее тенденции путем политики, выгодной центральным властям и вызывающая противодействие на 207 местах [21]. В рамках нашей проблематики следует обратить внимание на то, что причины конфликта видятся немецким авторам в разрыве между уровнем индустриализации региона и центра. Таким образом, оценка декабрьских событий подвела нас к концепции «национализма», которая в западной науке не имела какойлибо отрицательной смысловой нагрузки и заняла ключевое положение в немецкой советологии восьмидесятых годов, отразившись на понимании остфоршерами процесса индустриального развития Казахстана в этот период. В девяностых годах прошлого века немецкие ученые продолжают изучать сложные и противоречивые процессы, происходившие в СССР. Среди работ этого периода, большинство из них принадлежит перу сотрудников Федерального института исследования проблем Восточной Европы в г.Кельне, являющего одним из самых компетентных исследовательских центров в советологии. Директор этого института Хайнрих Фогель в статье «Конец централизованного государства. Советский Союз: проблемы острой нестабильности» анализирует кризисные процессы в СССР по четырем обозначившимся составляющим: отношения между центром и периферией, инфраструктура, государственная безопасность и порядок, поведение населения. В рамках указанной проблематики интерес представляют первые два. Гипотеза о распаде СССР как дееспособного централизованного государства опирается на анализ взаимодействия и усиления деструктивных явлений в указанных составляющих. Х.Фогель считает, что в отношениях между центром и периферией наблюдается тенденция обособления периферии. По наблюдению автора явно проявляется конец СССР как псевдофедеративного государства: борьба за власть в верхушке КПСС и шансы политического выживания президента Горбачева отвлекают внимание от реального падения авторитета центральной власти. В своей статье он далее отмечает, что контроль за текущей ситуацией в экономике и управлении осуществляется уже не из Москвы, а республиканскими, областными и районными инстанциями. Органы централизованного государства утратили влияние в силу своей неспособности принимать решения и некомпетентности, а также из-за затяжного сопротивления на местах. Дальнейшее упование на функцию центральной власти ускоряет реальный распад, а не сдерживание его. В этой связи Х.Фогель указывает на необходимость создания в республиках реальных структур независимости, упущенной из виду в порыве проводимой ими политики суверенитета. Раскрывая проблему инфраструктуры, автор отмечает, что осуществляемая десятилетиями экстенсивная экономическая политика, привела к износу и перегрузке мощностей в 208 промышленности, на транспорте, в системах обеспечения и связи, которая, в свою очередь, ведет к новым катастрофам. Вероятность их возникновения Х.Фогель объясняет тремя причинами: а) продолжавшееся десятилетиями пренебрежение инвестированием в модернизацию; б) сокращение в последние годы темпов роста централизованных инвестиций (в том числе и инфраструктуру); в) ослаблении дисциплины обслуживающего персонала. Основную причину уязвимости страны от разного рода катаклизмов он видит в индустриализации. По мнению автора, даже в дореволюционное время периферия обладала большей степенью самообеспечения или меньшей технической зависимостью (энергия, сырье, запчасти, транспортная система), т.е. была автономна и менее уязвима. Цепную реакцию экономического распада вызывают и разного рода политические акции (блокады, забастовки, столкновения между этническими группами, саботаж). Подобные акции, по словам автора, могут привести к межнациональному кризису, затрагивающему интересы республик, не принимающих прямого участия в указанных акциях [22]. Состояние и перспективы перестройки в Советском Союзе, проблемы перехода к рыночной экономике стали предметом специального изучения в трудах германского политолога Хенриха Бишофа. Достоинством работы является подробная характеристика экономического положения СССР в конце 80-х – начале 90-х годов ХХ века. Ценность исследования определяется наличием в ней важных статистических данных в сфере экономики и глубоким анализом двух программ перехода к «регулируемой рыночной экономике». Мы подробно остановимся на раскрытие немецким автором содержания двух программ, с целью показать насколько подробно Х. Бишоф владеет темой, что, в свою очередь, позволило ему с объективных позиций осветить политику Горбачева в отношении экономического развития союзных республик. Первая программа (в официальной литературе – план Рыжкова), инициатором и автором которой называют экономиста Л.Абалкина, предусматривала обеспечение реальной самостоятельности и экономической ответственности предприятий, применение нового механизма ценообразования, преодоление высокой степени монополизации советского хозяйства, создание новых производственных структур, обеспечение материального и финансового балансирования и создания системы социальных гарантий населению. Предложенная правительством программа перехода к регулируемой рыночной экономике встретила резкую критику со стороны ведущих радикальных реформаторов. По договоренности 209 между Горбачевым и Ельциным группа экономистов (Н.Петраков, Г.Явлинский, С.Алексеенко, А.Вавилов, Л.Григорьев, М.Задорнов и др.) под руководством члена Президентского совета С.Шаталина разработала программу «500 дней», известную как план Шаталина. План Шаталина исходил из того, что существующая экономическая и общественная система СССР, включая надстройку и идеологию многонационального государства, находится в глубоком всеобщем кризисе, для выхода из которого необходимо ее радикальное изменение. СССР как союз суверенных республик может существовать только на базе рыночной экономики. Основу новой открытой системы должен составить экономический союз суверенных республик. Немецкий автор обратил внимание на порядок перехода республик на рыночную экономику: предоставлялось право самостоятельного решения многих вопросов. К примеру, республики, которые не желают брать на себя политико-экономических обязательств, могут получить статус ассоциированных членов или наблюдателей. Республики полноправно распоряжаются своими природными ресурсами и производственными средствами, получают право пользоваться наличными союзного фонда, включая золотые и валютные запасы. Однако отказ от идеи сильного центра и единой экономической системы СССР в пользу конференции вызвал критику программы Шаталина «500 дней». Президент Горбачев занял центристскую позицию между планами Рыжкова и Шаталина, поручив академику Аганбегяну подготовить альтернативный план экономической реформы, который учитывал бы элементы из двух планов. Х.Бишоф указывает на союзный парламент, продемонстрировавший свою слабость: представление президенту чрезвычайных полномочий на проведение мероприятий по реформе позволило издать ряд указов по стабилизации экономических отношений и защите государственной и партийной собственности. Все это позволило немецкому политологу подвергнуть критике план Горбачева и рассматривать этот план как очередную попытку сохранить командно-административную систему. В условиях политического и экономического кризиса Х.Бишоф выстраивает возможные варианты развития ситуации в СССР [23]. Эта проблема нашла освещение в целом ряде работ немецких исследователей (Э.Шнайдер, Х.Хеманн, Р.Аман, Т.Зауэр и др.). Руководитель сектора экономики Федерального института восточноевропейских и международных связей вышеупомянутый Х.Хеманн в статье «Экономика СССР в 12-й пятилетке: поиск выхода из кризиса» анализирует ход перестройки. Приводя данные о ее состоянии и развитии, рассматривая результаты объявленных реформ, автор статьи приходит к следующим выводам. 210 За период после 1985 г. в Советском Союзе произошли большие перемены как в экономической, так и в политической сферах. Особенно интенсивно процессы перемен, по мнению исследователя, приходятся на 1987-1989 гг., хотя нередко они носили непоследовательный и компромиссный характер. И если они не привели к «новому качеству системы, к политической стабильности и успехам в экономике», то это Хеманн объясняет рядом причин: «отсутствие убедительной и завершенной концепции перестройки экономической и политической системы в СССР»; «сопротивление перестройке со стороны бюрократии и консервативной части партаппарата»; основная причина, близкая теме нашего исследования – «противоречие между требованиями перестройки и традиционной русско-советской политической и экономической культурой, которое тормозит процесс перестройки» [24]. Директор центра исследований России и Восточной Европы Р.Аман в статье «К вопросу об экономической системе СССР: взаимозависимость между политикой и экономикой» отмечает, что с начала 70-х и до середины 80-х годов между советологами существовало полное единодушие во взглядах на основные принципы политической системы в СССР. После прихода Горбачева в 1985 г. к руководству страной такого единодушия, как считает автор, не стало. Предложенные им реформы вызвали, по мнению автора, неоднозначную реакцию: одни полагали, что все это приведет лишь к косметическому ремонту фасада советского общества; другие, хотя и с оговорками, признавали возможность серьезных перемен в политике и экономике, в силу ряда исторических факторов, особенно тесно связанных между собой в Советском Союзе. Для западных авторов затруднение в оценке политических и экономических реформ в СССР вызвано тем, что «ни реформаторы, ни их консервативные противники не в состоянии говорить о принципиальных вопросах перестройки, не обосновывая их идеологически» [25]. Р. Аман считает, что пока нет полной ясности в том, как пойдет дальнейшее развитие. Если последуют политические реформы, то будет проложена дорога к радикальным экономическим реформам: «Современное положение позволяет сделать вывод, что серьезность экономического кризиса в СССР заставляет идти в сторону институционной реформы» [25, 183]. Аман указывает на «риск Горбачева потерять контроль над событиями, обусловленными многообразными центробежными силами, национальными и социальными противоречиями» [25, 183]. Как отмечает автор, однобокая структура промышленности республик Средней Азии и Казахстана с ее сырьевой направленностью оставалась неизменной. Безжалостное выкачивание из региона сырьевых ресурсов по 211 неэквивалентным ценам без вкладывания средств в республиканский бюджет негативным образом отразилось на социальной сфере. В этой связи западногерманский автор указал на необходимость введения реформы цен, которая «была бы показателем готовности центральной власти к ослаблению контроля за ее развитием, шагом в сторону рынка» [25, 184]. Важным в реализации Горбачевым реформ, по мнению Р.Амана, является необходимость учета экономических интересов национальных республик. Таким образом, освещение экономического развития Казахстана в немецкой историографии 90-х годов, как и в предшествующий период велось: а) в рамках модели «центр-периферия», предусматривающей антагонистический характер экономических интересов Европейской России и национальных республик СССР; б) в русле закономерности роста национального самосознания народов Казахстана и Средней Азии, выступавших против грабежа природных ресурсов в пользу Центра-метрополии [2, 212]. Как известно, зарубежные исследователи, в том числе и немецкие, не отрицали индустриальный характер современного Казахстана, но, все-таки, жизненно важной сферой экономики они считали сельское хозяйство, в котором была занята основная масса казахского населения. По мнению подавляющего большинства советологов, изолированность казахов от сферы индустриального труда связана с ситуацией, сложившейся в результате освоения целинных и залежных земель. Эта проблема занимает заметное место в зарубежной историографии. Журнал «Остойропа» откликнулся на решение февральско-мартовского пленума ЦК КПСС (1954 г.) серией статей, в которых подвергалась сомнению научная обоснованность плана по вовлечению в хозяйственный оборот огромных земельных массивов и это мероприятие было охарактеризовано как «фантастическое, обреченное на провал» [26]. В 50-60-х годах XX века определились основные подходы и важнейшие направления немецкой историографии проблемы. Приверженцы комплексного подхода к проблеме (Х.Финдейзен, Х.Шленгер и др.) объясняли программу освоения целинных земель Казахстана не только экономическими, но и политическими факторами. В данной связи подробного рассмотрения заслуживает работа Ханса Финдейзена «К истории казахско-русских отношений», в которой с объективных позиций освещены ход и последствия целинной экспансии. Достоинством работы является широкое использование источников, на основе которых немецкий автор представил картину бедственного положения местного населения в период освоения целинных земель. Внимательное знакомство Х.Финдейзена со статьей секретаря ЦК 212 Компартии Казахстана П.Пономаренко («Правда», 27.10.1954) позволило сделать вывод о том, что целинная кампания является продолжением переселенческой политики царизма и ничем не отличалась от столыпинской реформы. Целина оказала драматический импульс на русификацию края: «сотни тысяч русских вновь переселяются в обжитые тюркским населением степные области» [27, 17-20]. При этом Центр прибегает к прежним методам, пренебрегая национальными интересами, ставя пришлое население в привилегированное положение. В то же время, подавляющее большинство немецких исследователей признаёт, что в первое время целинники оказались в тяжелых условиях, что, действительно, «государство использовало романтику советской молодежи. Но правительство пыталось решить проблему за счет ущемления интересов коренного населения. По данным западногерманского автора, оно производило даже конфискацию крупного рогатого скота в пользу пришлого населения. В ответ на возмущение казахов, П.Пономаренко посоветовал им «заняться разведением овец» [27, 1720]. Финдейзен считает, что истинные цели освоения целинных и залежных земель состоит в широкомасштабной русификации национальной окраины с целью дальнейшей консолидации империи. Автор указывает: «За всеобщим, пропагандистским шумом вокруг «освоения целины» скрывается нечто другое, а именно страх Кремля перед угрозой тюркской консолидации и непокорностью Украины. Русификация, принявшая в период освоения целины в Казахстане небывалый размах, означала потерю для Украины союзника в борьбе против более, чем ранее, агрессивно настроенного русского народа. Благодаря переселенческой кампании Кремлю удается «ослабить» Украину. По замыслам центра, вовлечение украинской молодежи в освоение целины не только нанесло ущерб численному потенциалу населения Украины, но и способствовало участию их самих в русификации края. С помощью переселенцев из украинских городов Кремль «убивает одним ударом трех мух» [27, 17-20]. Таким образом, освоение целины рассматривается немецким автором как очередной этап в истории колонизации русскими прежнего Степного края. Представители «объективного» направления (Э.Гизе, О.Шиллер, Р.Хан) в немецкой историографии малочисленны; в основе их подхода к раскрытию указанной проблематики лежит тезис об объективной необходимости увеличения производства зерна. Но вопрос об экономической обоснованности целинного мероприятия объясняли по-разному. Например, О.Шиллер, Р.Хан задолго указывали, что в рамках господствовавшей в то время системы существовал 213 альтернативный вариант выхода из продовольственного кризиса. Он заключался в необходимости повышения урожайности в старых земледельческих районах СССР. Однако, советское государство выбрало вместо интенсивного пути решения проблемы более привычную экстенсивную модель, взяв на вооружение курс на освоение целинных и залежных земель. В процессе анализа политики Хрущева, проделанного Роландом Ханом, подверглась сомнению экономическая эффективность освоения целинных земель, так как в ней не учитывался фактор долговременной перспективы. С другой стороны, выводы автора по данному аспекту проблемы, дают основания причислить его к сторонникам концепции приоритетности политических факторов, что сближает его с Х.Финдейзеном и другими авторами, которые объясняют причины выбора советским руководством экстенсивного пути стремлением Центра русифицировать национальные окраины, заселить и укрепить приграничные территории, усилить государственный контроль над сельским хозяйством и при этом получить большую долю валовой продукции. В целом, представители данного направления считают, что стратегия освоения целинных земель была рассчитана на краткосрочные результаты, которые позволили бы дать передышку для модернизации сельского хозяйства традиционных зерновых районов [28, 264-266]. Между тем известно, что Центр, задавшись целью реализовать намеченные планы, игнорировал социально-экономические и экологические особенности региона. Поднимая проблему экологических аспектов освоения целины, вышеупомянутый Р.Хан правомерно задается вопросом: «Как можно было осуществлять освоение целины, не учитывая природно-климатические условия края?» [28, 264-266]. В связи с этим, автор представил подробную характеристику почвенных и вегетационных зон в Казахстане, проявив при этом компетентность в климатических условиях региона. Все это позволило немецкому исследователю сделать адекватные выводы и рассматривать целину как результат волюнтаристского подхода к естественным экологическим и социально-экономическим процессам. Авантюристическая политика советской империи, по мнению Р.Хана, принесла уже в первые годы целины ни с чем несоизмеримые бедствия: потеря плодородного слоя в северных регионах Казахстана составила в 1955 году 3-5 см, а в отдельных местах – 10-18 см [28, 264-266]. Немецкий автор выражает серьезные опасения по поводу состояния природного потенциала республики в будущем, если предшествующая целине политика насильственного перевода казахов на оседлость и силовая коллективизация сельского хозяйства уже 214 имели трагическим следствием разрушение двадцати тысяч гектаров земли в колхозе «Щербакты» (что находится восточнее г.Павлодара) и уничтожение зерновых культур опытной станции «Шортандинский» [28, 264-266]. Далее Р.Хан отмечает, что освоение целины привело к упадку животноводства – традиционной отрасли казахов. «Основу аграрного сектора Казахстана составляют хозяйства, специализирующиеся на возделывании зерновых культур, а животноводство отходит на второй план. Если во все времена предметом торговли был скот, то ныне в торговле и государственных закупках его место заняло зерно» [28, 264-266]. В целом, большинство исследователей (К.Арнольд, К.Штекль, О.Баумхауер) в своих выводах сходятся в том, что за волюнтаристскую политику Кремля казахскому народу пришлось очередной раз заплатить «большую цену». В русле данной концепции К.Арнольд, О.Баумхауер, К.Штекль рассматривали освоение целины в смысле экономической эффективности как «провалившуюся кампанию» [29]. Аналогичные выводы встречаются в работе О.Шиллера, который еще в 1965 году констатировал: «Нынешний ретроспективный взгляд показывает, что целинная акция оказалась большим промахом» [30]. Таким образом, интерес Запада к плану Советов по решению зерновой проблемы обусловил издание в США, Англии и ФРГ большого количества литературы, в которой представлен широкий спектр взглядов [2, 216]. Дифференциация подходов к раскрытию различных аспектов исследуемой проблемы особенно отчетливо обнаруживается в англо-американской историографии. Но в отличие от англоязычных авторов, остфоршеры придерживаются более жесткой позиции в анализе указанной проблематики. Исключение составляют работы Э.Гизе, в которых создание в регионе обширной социальной и производственной инфраструктуры, возникновение новых городов и развитие старых, рассматривается как результат позитивного воздействия целины. Новое поколение казахстанских исследователей, рассматривая целину в призме современных социально-экономических и политических реалий, отмечают ее позитивную роль для республики. Во многом благодаря Целине Казахстан стал входить в так называемый зерновой пояс Земли – довольно узкую полосу в Северной Америке (Север США и Канада), в Европе (Франция, Украина, юг России), в южном полушарии (Аргентина и Австралия). Именно эти страны контролируют конъюнктуру мирового рынка зерна. Вследствие включения в хозяйственный оборот целинных распашек в Казахстане стало производится на душу населения от 1,5 и более тыс.кг. зерна. Между тем, согласно мировой практике для снятия продовольственной 215 проблемы достаточно иметь показатель в пределах 1 тыс. кг. Таких стран насчитывается в мире немного: Канада, Австралия, США, Франция, Венгрия и др. Следует также иметь в виду, что 90-95% мировых посевных площадей, отводимых под хлебные злаки, занимают мягкие пшеницы, тогда как целинный регион Казахстана производит преимущественно твердую пшеницу, ее сильные сорта, отличающиеся высоким содержанием белка. Именно в Казахстане находится один из крупнейших мировых массивов производства твердой пшеницы. (Для сравнения: из сотни килограммов муки, произведенной из зерна с низкими технологическими качествами выпекают 91 кг хлеба, а из такого же количества муки из сильного зерна – 115 кг; 20-30 % сильной пшеницы, добавленной к слабому зерну, уже позволяют получить качественный хлеб). Следовательно, в результате освоения целинных земель республика получала все предпосылки не только для полного удовлетворения собственных потребностей, но и для выхода на мировой рынок в качестве страны – экспортера высокотехнологического зерна. Например, в период 19761985 гг. среднегодовой резерв зерна на экспорт составлял 14,4 млн. тонн, что при мировой цене в 100 долларов за тонну было эквивалентно 1,4 млрд. долларов. Вместе с тем, в исследованиях современных казахстанских авторов были подняты такие вопросы, как экологическая рациональность, экономическая целесообразность и социальная эффективность «целинной эпопеи» [1, 566-567]. В контексте освещения этих тем иначе интерпретированы отдельные выводы советской историографии по проблеме, базирующиеся на социальном оптимизме. Разумеется, с позиции сегодняшних реалий, следует признать, что целинная кампания и ее последствия не могут быть оценены однозначно как исключительно прогрессивное явление. На современном этапе, основные выводы О.Шиллера, Г.Шленгера, Р.Хана, Х.Финдейзена и других остфоршеров по узловым аспектам проблемы во многом совпадают с концептуальными переосмыслениями казахстанских историков, которые в целях и задачах выделяют, кроме экономических, политические факторы. Таким образом, освоение целинных и залежных земель не было обусловлено объективными предпосылками и не носило неизбежнонеобходимого характера. Программа освоения целины в Казахстане, преследуя имперские цели и сиюминутные экономические выгоды, игнорировала проблемы экономической целесообразности, экологической рациональности и социальной эффективности. Но и в экономическом плане она не совсем оправдала себя (страна попрежнему оставалась импортером зерна) и не предотвратила 216 нарастающего кризиса в сельском хозяйстве, более того, произошло дальнейшее снижение эффективности сельскохозяйственного производства. Таким образом, к достижениям немецкой историографии по теме освоения целины следует отнести более адекватное выявление причин кризисных явлений в развитии сельского хозяйства в Казахстане [1, 567]. Но в процессе изучения данного аспекта проблемы в немецкой историографии определились два подхода. К.Бойме, В.Айхведе, П.Книрш, Б.Мейснер и другие считают, что кризисные явления обусловлены, в целом, развитием сельского хозяйства на экстенсивной основе [31]. Р.Адам, Х.-Х.Хеманн, К.Ведекин, Л.Суница связывают причину неритмичности и перманентного кризиса аграрного сектора экономики с централизованным планированием и коллективизацией [32]. Соответственно, в работах Р.Адама, Х.Х.Хеманна, К.Ведекина, Л.Суница дается критический анализ ситуации, сложившейся в советской историографии: противоречия и негативные явления в аграрном секторе экономики, как правило, замалчивались или списывались на неблагоприятные погодноклиматические условия. В русле концепции «цены развития» главную причину отставания советского сельского хозяйства Р.Адам видит в том, что «неудачи в сельском хозяйстве, которые в последние годы стали заметнее, менее всего сводятся к повторяющимся засухам. За решение организовать сельское хозяйство на коллективной основе СССР расплачивался дорогой ценой» [33]. Противоположной точки зрения придерживались немецкие авторы, стоявшие на просоветских позициях. В 1955 г. западногерманский экономист Вернер Гофман выступил с теорией «третьей аграрной революции». Перелом в судьбе советского сельского хозяйства, по мнению автора, наступил после 1953 года, когда резко увеличились средства на развитие сельского хозяйства, а крестьянство перестало быть объектом эксплуатации и это означало наступление «третьей аграрной революции» [34]. Думается, что В.Гофман слишком упрощенно воспринимал увеличение капиталовложений в сельское хозяйство, которое в условиях существовавшей системы не давало адекватной отдачи, тем более советское государство никогда не отказывалось от основного принципа своей экономической политики – принципа преимущественного развития тяжелой индустрии за счет сельского хозяйства. Не случайно, что идеи В.Гофмана не нашли сторонников, кроме представителей экономической школы «свободной торговли» (профессор А.Вебер, Э.Беттхер), к которой он сам принадлежал. Обе его книги – «Куда идет советская экономика?» и «Система трудовых отношений в СССР» - стали объектами научной критики со стороны 217 остфоршеров. Так называемые позитивные перемены, наступившие в сельском хозяйстве в 1960-1970-х годах, исследовались Г.Иене, А.Винсенцом и др. Первый из них признал консолидацию советского сельского хозяйства после мартовского (1956 г.) Пленума ЦК КПСС [35]. А.Винсенц, говоря о темпах роста советской экономики, указывает, что «колебания в развитии сельского хозяйства СССР связаны с неконтролируемыми пока погодно-климатическими условиями и, следовательно, не вытекают из механизма центрально-плановой экономики» [36]. Но и они не смогли изменить сложившиеся в немецкой историографии взгляды относительно методов советского хозяйствования. Более плодотворной оказалась деятельность остфоршеров, правомерно указавших на бесперспективность советской системы ведения сельского хозяйства, кризисную ситуацию, сложившуюся в нем в 60-80-х годах прошлого столетия. Несмотря на постоянное увеличение капиталовложения в сельское хозяйство, объем валовой продукции не только не возрастал, но и неуклонно уменьшался. В работе Норберта Пенкайтиса «Финансовые инструменты советской аграрной политики» указывалось на сохранение в будущем тенденции превышения расходов над доходами [300]. Аналогичной точки зрения придерживались К.Ведекин, Х.Х.Хеманн и др. Так, в работе «Экономика отчаяния. Проблемы и тенденции советской экономики» Х.-Х.Хеманн пришел к выводу о том, что огромные капиталовложения в сельском хозяйстве не смогли вывести его из застоя [38]. Отличительной чертой, присущей немецкой историографии, является рассмотрение истории событий, происходивших в масштабе всей страны. Подобный подход ярко проявился, например, на форуме исследователей аграрной истории СССР, состоявшемся в городе Гессене. Материалы форума были опубликованы в 1983 году в журнале «Остойропа» [39]. Слабость материально-технической базы сельского хозяйства СССР рассматривается в них вновь, вслед за монографией Е.Шинке «Механизация сельскохозяйственных работ в СССР», изданной в 1967 г., решающим фактором, сдерживавшим развитие аграрного сектора экономики на интенсивной основе. Проблема низкой оснащенности советского сельского хозяйства машинной техникой получила дальнейшее изучение и рассмотрение в коллективной монографии «Советское сельское хозяйство и эмбарго» [40]. Исследование содержит в себе обстоятельный анализ и критику очередного мероприятия, названного курсом КПСС на специализацию и концентрацию сельскохозяйственного производства на базе межхозяйственной кооперации и агропромышленной интеграции. В 218 разделе книги, посвященном общеэкономическим предпосылкам подъема аграрного производства, вышеупомянутый Н.Пенкайтис делает вывод о преобладании убыточности новых хозяйственных форм над выгодой. Подобный вывод вытекает из практических наблюдений, которые, в свою очередь, показывают, что программа специализации, концентрации, кооперации и интеграции сопряжена с большими организационными, техническими, финансовыми затруднениями [40, 35]. Создание в дальнейшем АПК в рамках Продовольственной программы СССР на период до 1990 года, также не принесло существенных изменений в аграрном секторе экономики. Примечательно, что за свои научные наблюдения и выводы Н.Пенкайтис был отнесен советскими обществоведами к числу ярых антикоммунистов. Не избежал этой «участи» и Карл Ведекин. В книге «Социалистическая аграрная политика в Восточной Европе» он осветил проблемы агропромышленной интеграции и кооперации. Автору удалось с объективных позиций определить место и значение агропромышленной интеграции в странах социализма. Достаточно подробно им освещена история вопроса, в которой он указал на то, что идеи агропромышленной интеграции были известны в СССР уже в 20-е годы прошлого столетия и частично реализовались, но затем, были отложены на будущее. Между тем известно, что на Западе, главным образом после Второй мировой войны, в иных политических и социальных условиях и иным образом начало проводится в жизнь «стыковка» промышленности и земледелия: сначала в США – агробизнес, затем в Западной Европе – вертикальная интеграция сельского хозяйства. Все это, по мнению К.Ведекина, очень заинтересовало руководство, экономистов, аграрников стран социализма. Автором был поднят вопрос о необходимости заимствования преимуществ американского агробизнеса [41]. Однако, в условиях доминирования в советском обществе стереотипов политэкономии социализма, выводы К.Ведекина об однотипности, тождественности процессов интеграции сельскохозяйственного производства в капиталистических и социалистических странах были отвергнуты и рассмотрены в советской историографии как явная фальсификация «научнообоснованного» курса КПСС на специализацию и концентрацию сельскохозяйственного производства. Попытки интенсификации сельскохозяйственного производства, предпринятые советскими руководителями с 1946 по 1991 годы, в условиях существовавшей системы были безуспешными. Государственная колхозно-совхозная система уже в силу своей природы была неспособна воспринять достижения научнотехнической революции, новейшие технологии и научные системы земледелия. Колхозники и рабочие совхозов, будучи бесправными 219 поденщиками у государства, отчужденными от средств производства и результатов труда, были безразличны к общественному производству и рассматривали работу как своеобразную барщину [1, 593]. Следует отметить, что еще в шестидесятых годах прошлого столетия западногерманские советологи, акцентируя внимание на имевших место недостатках и трудностях в развитии сельского хозяйства в СССР, объясняли их, прежде всего, «бесперспективностью коллективизации, которая сделала крестьян государственными и коллективными рабочими, не заинтересованными в развитии принудительного общественного хозяйства» [42]. Аналогичными являются суждения Лео Суницы. По мнению автора, сельские жители с большей любовью трудятся в своих личных подсобных хозяйствах, а в общественном производстве лишь исполняют свой долг [43]. Немецкие исследователи считают, что существование советского планового хозяйства немыслимо без частного производства. Проблема частного сектора стала объектом внимания авторов Гессенских тезисов. Из этой серии работ значительный интерес представляет статья К.Ведекина «Советское сельское хозяйство в упадке», в которой он подвергает критике политику КПСС, недооценивающей роль и место личного подсобного хозяйства. Конституция СССР юридически закрепляла право граждан на ведение личного подсобного хозяйства, обязывала колхозы и совхозы оказывать сельчанам необходимую помощь в этом деле. В то же время в ней подчеркивалось, что личная собственность членов социалистического общества не может использоваться для извлечения так называемых нетрудовых доходов или применяться в ущерб интересам государства. Все это, по мнению автора, наносило удар по личному подсобному хозяйству, немаловажному источнику формирования личных доходов сельского населения [44]. Неблагоприятные тенденции в развитии аграрного сектора экономики имели своим следствием понижение жизненного уровня населения СССР. Исключения не составил и Казахстан, оставаясь преимущественно аграрной периферией советской империи. КПСС декларативно провозгласила ключевым положением своей политики отношение к людям, заботу о них. Однако экономика, вопреки существовавшим декларациям, не служила человеку. Социальные проблемы стали объектом пристального внимания западногерманских исследователей. Так, В.Леонхард считает, что после окончания второй Мировой войны прошло более тридцати пяти лет, но советский народ до сих пор испытывает недостаток в потреблении. Если по развитию тяжелой индустрии СССР занимает в мире 1-3 места, то по потреблению – 26-28 места. По мнению немецкого автора, это вызывает недовольство огромной массы населения, которая против 220 того, что тяжелой и оборонной индустрии отдается предпочтение, а потребители и сельское хозяйство обделяются [45]. Причину неспособности советского руководства обеспечить население продовольствием автор видит в гигантском бюрократическом аппарате, который сдерживает развитие советской экономики, практически не стимулируя сельскохозяйственное производство [45, 7]. Несколько иную позицию в данном вопросе имеет экономист Х.Х.Хеманн. Проблему благосостояния и роста потребительского спроса он связывает со сменой поколений. Х.Хеманн дает характеристику современному поколению, которое не является «героическим» поколением Второй мировой войны и восстановительного периода. По его мнению, советские люди в большинстве своем соизмеряют свои потребности не с низким уровнем обеспечения 1930-1940-х годов, а ориентируются на достижение уровня жизни западных индустриальных стран и некоторых социалистических стран (ГДР, ЧССР). Х.Хеманн выделяет факторы внешнего и внутреннего порядка: внешние – образцы западных индустриальных стран; внутренние – растущий жизненный уровень высшего слоя советского общества, имевшего личный автомобиль, дачи, который в глазах малопривилегированных граждан обыгрывается в форме спекулянтства и приводит к заблуждению среднего потребителя [46]. Единство взглядов немецких авторов выразилось в оценке социальной ситуации на селе. Так, сотрудники Гамбургского института экономических исследований Э.Бем и С.Рейманн в совместной монографии отметили то, что к неудовлетворительному развитию сельского хозяйства добавился и низкий жизненный уровень, который не удается приблизить к городскому. Сельское население обделено и тем, что получает меньше выплат из общественного фонда потребления [47]. Остфоршерами разных поколений правомерно указывалось на зависимость советского сельского хозяйства от Запада. Главную и решающую причину этой зависимости немецкие авторы усматривали в существующей социально-политической системе, неспособной обеспечить советское общество продовольствием. Справедливости ради отметим, что анализ многих аспектов проблемы, проделанный западногерманскими авторами является объективным, что подтверждается и основными выводами работ современных казахстанских историков. Несмотря на то, что СССР располагал 2/3 мировых черноземов, занимая первое место в мире по площади сельхозугодий, и, являясь абсолютным лидером по поголовью крупного рогатого скота, овец, свиней и птицы, страна оставалась крупным импортером продовольствия. 221 Стремительный рост импортной закупки зерна, как и все вышеизложенное, было обусловлено затратным характером экономики и пресловутой погоней за ростом валовой продукции. Развитие животноводства на экстенсивной основе привело к тому, что в стране так и не удалось решить кормовую проблему. Импортные закупки зерна, проводившиеся с 1963 года, а с 1970-х годов, принявшие постоянный характер в связи с ростом мировых цен на нефть, создавали у советских руководителей иллюзию выгодного обмена не восполняемых сырьевых ресурсов на зерно [1, 584-585]. Для казахстанских ученых К.А.Берденовой и С.И.Иманбердиевой аграрная политика тоталитарного государства выступала в качестве основного фактора кризисного состояния сельского хозяйства Казахстана. Комплекс причин кризиса сельского хозяйства республики, представленных современными казахстанскими авторами, свидетельствует о соответствии исторической истине большинства выводов остфоршеров в рамках изучаемой проблемы [48]. Так, первый фактор, обусловивший кризисное состояние сельского хозяйства, выразился в экстенсивном, затратном природоразрушающем, неэффективном характере экономики аграрного производства, его ориентации в структурном построении на принципы индустриального производства. Господство в системе управления внеэкономических административно-бюрократических форм организации производства неопровержимо доказало, что наше сельское хозяйство в своем «классическом варианте» не смогло создать такой механизм, который бы продуктивно использовал поток инвестиционного капиталовложения и материально-финансовых ресурсов. Одна из главных причин кризисной ситуации в аграрном производстве – его невосприимчивость к научно-техническому прогрессу, к интенсивным методам и формам ведения хозяйства. Второй. Антигуманный смысл социальной политики, направленной на то, чтобы превратить крестьянина в разновидность индустриального пролетариата. Есть обстоятельство, с которым во всех индустриальных высокоразвитых странах вынуждены считаться. Если от крестьянина ждут эффективной работы, то нельзя его превращать в узкого специалиста, отвечающего только за свою часть дела. Он имеет дело с биологическими процессами (земля, вода, растения, животные и т.д.). Есть множество других причин и обстоятельств, которые в нашей стране игнорировались. Крестьянский труд не терпит стандарта. А ведь Казахстан имеет отличную от других регионов географическую и биологическую среду. И даже поэтому возможности административного управления издалека ограничены. Но за последние десятилетия у нас утвердилось 222 мнение, что никакой специфики у аграрного производства быть не должно. А если таковая появится, то ее следует как можно скорее ликвидировать (как Худенко). Так был обоснован курс на создание такой системы аграрного производства, которая облегчала бы централизованное планирование и быстрое осуществление - «глобальных» инженерно-экономических мероприятий в масштабах всей огромной страны. Как шел процесс раскрестьянивания можно показать только на одном факте. Укрупнение колхозов делалось с целью превратить их затем в крупное государственное предприятие: если в 1950 г. в совхозах работало 31 млн. человек, а в колхозах – 227,4 млн., то в 1985 г. в совхозах и колхозах было занято 12,6 млн., в личных подсобных хозяйствах – 3,2 млн. человек. С этим «курсом» связано и строительство поселков городского типа и уничтожение «неперспективных» деревень. В середине 70-х годов по директивному указанию «сверху» началось возведение животноводческих комплексов, которые по сей день не окупили затрат на строительство, и, где коровы, в массе своей, не доживают до биологической зрелости. В функционировании агропромышленных комплексов возникли серьезные противоречия экономического, социального и экологического характера. Разрешить их существующая административно-бюрократическая система была бессильна и не желала. Ожидаемого эффекта не принесли и такие «магистральные» пути индустриализации сельского хозяйства, как химизация, мелиорация, комплексная механизация и др. Эти мероприятия не приносили результата потому, что за все, связанное с организацией сельского труда, отвечал не крестьянин, полностью лишенный инициативы и самостоятельности, а решала, организованная в жесткую систему институтов и контор, бюрократия, с точки зрения которой, население деревни – это ресурс, откуда нужно побольше «выкачать» продовольствия, а инженерные задачи, требующие научно-экономического анализа, будут решены «там» и отправлены «вниз» в виде директивы. Гигантский инвестиционный поток не трансформировался в нужный результат. А распределительные отношения, пройдя путь от трудодня до гарантированной денежной системы, так и не завязались на конечном результате. Перестали срабатывать и социальные стимулы. В условиях нацеленности структуры на пресловутый вал и победный рапорт остаточный принцип по отношению к социальной сфере приобрел устойчивую, традицию. Вследствие чего сформировалась узкая социальная структура, которая не позволяла в полной мере реализовать общественные фонды. По этой же причине начали 223 стагнировать показатели роста материального и культурного уровня, затормозился процесс диверсификации стандарта потребления. Третий. Особенность всех хозяйственных реорганизаций и социальных действий этого периода заключалась в том, что экономические проблемы пытались решить политическими методами и приемами. В политике и идеологии господствовала догматическая доктрина, проповедующая преимущества единой общенародной собственности, крупного коллективного аграрного производства, отрицающая рыночные отношения в любой отрасли. Многолетняя практика раскрестьянивания породила психологию временщика, безразличного ко всему, кроме поденного заработка. Попытка бороться с подобной психологией посредством лекций и разных форм агитации вызывала только раздражение и апатию, нежели рост трудовой и политической активности. Следовательно, комплекс мер, постоянно развивающийся и усложняющийся, абсорбирующий гигантские ресурсы общества, периодически встряхивал аграрные структуры, но не придавал им устойчивого движения на длительную перспективу. Поэтому периоды кратковременных подъемов сменялись длительными спадами и наше сельское хозяйство не справлялось со своей основной функцией — обеспечение страны продовольственными ресурсами [48, 136-139]. Для большинства немецких исследователей было ясно, что в 80-е годы прошлого столетия система исчерпала все свои резервы и поэтому необходимо кардинальное переустройство общества. Это осознавало и внешнее руководство СССР. Однако, политика «перестройки» не внесла существенных изменений в аграрный сектор экономики. Сборник Федерального института исследования проблем Восточной Европы (г. Кельн), посвященный специальному анализу процессов, происходивших в СССР во второй половине восьмидесятых годов двадцатого века, содержал статью К.Ведекина «Старые и новые элементы аграрной политики Горбачева» [49]. Немецкий исследователь представил обстоятельный критический анализ новых аспектов, содержащихся в аграрной политике (проведение реформы цен, введение государственного заказа, «возрождение идеи кооперации», введение арендного подряда и др.) автора «перестройки» М.Горбачева. Однако они носили половинчатый и аморфный характер. Аграрный сектор экономики нуждался в глубоких реформах и К.Ведекин обоснованно сомневался, что в условиях существования советской системы вряд ли есть «гарантии, что они осуществятся» [49, 206-237]. И, действительно, советские руководители предпринимали безуспешные попытки преобразования управления сельским хозяйством посредством косметических мер, стилизованных под реформу. 224 Безнадежность этих мероприятий заключалась в том, что они не меняли фундаментальных основ землепользования, управления и организации аграрного прозводства, основанных на нерыночных отношениях. Анализ и осмысление процессов, происходящих со второй половины 80-х годов, убеждают, что для выхода аграрных отношений из исторического тупика совершенно неприемлемы частичное подновление действующей системы организации, стимулирование и управление сельскохозяйственным производством. Необходимо ее коренное переустройство. Чтобы добиться эффективности аграрного производства, необходимо обеспечить крестьянину самоуправление, полный хозяйственный расчет и полную хозяйственную самостоятельность, свободный выбор форм хозяйствования. Такую самостоятельность крестьянин обретает только с переходом к рыночным отношениям [48, 138-139]. Следовательно, выходом из положения должен был стать переход к рынку и частной собственности, о чем твердила вся зарубежная советология со времени Октябрьского переворота. 4.2 Проблемы культуры и языка Общеизвестно, что культура – это многомерное понятие, поэтому определений, раскрывающих ее содержание, великое множество. Если рассматривать ее применительно к действительности социального бытия, то она обозначает общность, характеризуемую особым набором ценностей и смыслов [50]. Различие общества и культуры выявляет ее определение как совокупность созданных человеком ценностей. Мир культуры – это мир материальных и идеальных духовных ценностей, то есть мир объектов материальных и идеальных, взятых в его отношении к человеку, мир, наполненный человеческими смыслами [51]. Западные авторы рассматривают категорию культуры как «комплекс всего того, что включает в себя знание, веру, искусство, мораль, закон, обычаи и любые другие умения, приобретенные человеком» [2, 171]. Авторы теории «культурных кругов» или «локальных цивилизаций» А.Тойнби и О. Шпенглер дают несколько иное определение культуры, широко использовав в качестве критерия цивилизационности тот или иной уровень развития культуры [52]. По их мнению, критерием принадлежности отдельных стран к единой «локальной цивилизации» является общность культуры и религии. Более емкое определение национальной культуры включает 225 комплекс созданных и освоенных народом духовных ценностей, содержащих в себе общечеловеческие и национальные специфические черты. Хранилищем же духовных ценностей и средством общения, одним из важнейших признаков существования нации является язык. Отсюда ясно, почему проблемы культуры и языковой политики в Казахстане стали объектом пристального внимания немецких исследователей. Прежде всего следует отметить труды Х.Коха, К.Менерта, Л.Брауна, Б.Хаита, Г.Шленгера, которые придерживаются концепции преемственности политики царизма и Советской власти в духовной жизни нерусских народов. Следовательно уместен некоторый экскурс в прошлое. Известно, что к середине XIX века в казахской степи не было светских школ. Казахские дети учились обычно в мусульманских школах-мектебах и медресе, деятельность которых ограничивалась царским правительством шаг за шагом. «Лучшим проводником всякого образования», по мнению царских политиков, служила христианская религия; первым же условием для развития гражданственности должно было стать знание инородцами русского языка [53]. Поэтому в аульных школах преподавание велось исключительно на русском языке. Казахи Семипалатинской и Акмолинской областей обратились с просьбой «о праве преподавания в этих школах киргизской грамоты», но в этом им было отказано [54]. Такое же положение дел существовало и в других областях Казахстана. Мусульманское население резко реагировало на политику царизма, ущемлявшей его духовные потребности, в частности, на закрытие в 1904 году в Семипалатинской области школ при мечетях, необходимость получения специального разрешения Степного Генерал-Губернатора на открытие медресе и мектебов, а также на постройку мечетей. Царскими чиновниками необоснованно изымались библиотеки у известных своей просвещенностью казахов Семипалатинского, Павлодарского и Кокчетавского уездов. Впоследствии некоторые из них за свои религиозные убеждения были подвергнуты административной ссылке сроком на 3-5 лет. Чинились различные препятствия казахам, желавшим совершить паломничество в Мекку. В Степном крае делопроизводство велось исключительно на русском языке. Депутат Государственной Думы П. Головачев вынужден был признать, что «в киргизской среде в последнее время заметен спрос на русскую грамоту, но не в интересах вообще умственного развития, а как средство обороны от тех обманов и насилий, которые продолжаются для них незнанием русской грамоты как в делах торговых, так и в сношениях с представителями 226 официального русского мира» [55]. Эти факты в полной мере подтверждают выводы западной историографии о том, что советский режим по многим важнейшим направлениям в духовной сфере продолжил колониальную политику царизма. Основное содержание политики как царского, так и советского режимов в отношении казахского народа составляли бесцеремонная русификация, превращение его в отдельных индивидуумов, не составляющих единого целого, лишенного национального самосознания, целей и идеалов [2, 187]. Проблема языка и культуры стала активно обсуждаться в немецкой историографии с 50-60-х годов XX века, когда СССР повел на международной арене широкомасштабную пропаганду о мнимых благах некапиталистического пути развития народов Казахстана и Средней Азии. В этой связи западногерманский исследователь Р.Италиандер предостерегал развивающиеся страны от влияния Советского Союза, считая, что «народы Африки и Азии погибнут, или, в лучшем случае, будут лишены своей национальной жизни, если красный колониализм и империализм придет на смену белому господству» [56]. Один из бывших руководителей Мюнхенского Института, ведущий остфоршер Х.Кох проанализировав тенденции культурного развития среднеазиатских республик, пришел к выводу, что здесь «идет разрушительная борьба против национальных культур» [57]. Один из создателей концепции «советского колониализма», автор классических трудов в советологии «Россия и ее колония», «Коммунизм и колониализм» и ряда других работ Вальтер Коларц оказал значительное влияние на изучение указанной проблемы в немецкой историографии. Основная часть его исследований была переведена на немецкий язык и широко использована западногерманскими исследователями. Так, в работе «Национальная политика Советского Союза», изданной в 1956 году во Франкфуртена-Майне, он писал: «В области культуры советский режим применял принцип взаимности. С одной стороны была оказана материальная помощь в виде школьных зданий, издательств, культурных учреждений, клубов и т.д.; в обмен на это они должны были отказаться от своих традиционно-священных культурных ценностей» [58]. Процесс естественного развития и взаимодействия культур народов, вошедших в состав СССР силой идеологии «единства» вовлекался в процесс унификации и обезличивания. В своем исследовании «Советско-русская восточная политика на примере Туркестана» Баймирза Хайит указывал, что официальная политика, базировавшаяся на известной формулировке «культура национальная 227 по форме, социалистическая по содержанию» приводила к выхолащиванию национальных черт, сущности культуры и духовной жизни туркестанцев [59, 131]. С точкой зрения Б.Хайита перекликаются и суждения западногерманского культуролога М.Брауна, для которого национальная форма социалистической культуры заключалась в экзотике и фольклорных элементах [60]. Общеизвестно, что основные цели культурной политики советского государства базировались на идее интернационализма, которая на деле означала ориентацию на культуру, язык и традиции доминирующего этноса. В этом контексте Б.Хайит прав, когда утверждает, что истинные цели политики большевиков в вопросе формирования «советской культуры» состоят, в частности, в пропитании ее русским духом [59, 149]. Зарубежные исследователи не отрицают огромного влияния на духовную жизнь казахского народа кардинальных перемен, имевших место в республике в 20-30-х годах прошлого столетия. В то же время такие масштабные события как индустриализация, коллективизация и так называемая культурная революция, считают они, во многом способствовали разрушению этнической и религиозной самобытности казахского народа, подвергшегося русификации и интернационализации. Так, Г.Шленгер, проанализировав преобразования царизма и советской системы в области культуры, также пришел к выводу о том, что политический режим большевизма не только продолжил, но и воплотил в жизнь основные идеи русификаторской политики царского правительства. Следовательно, центральное место в исследованиях остфоршеров занимали положения о нарушении принципа преемственности в национальной культуре, полном игнорировании культурного наследия и тотальной русификации мусульманских народов. Отличительный подход к раскрытию проблемы неприемлемости опыта советской культурной революции в качестве подражания обнаруживается в статье профессора Клауса Менерта «Советский Союз, Азия и фактор темпа». Анализируя советский опыт приобщения к образованию и духовной культуре широких народных масс, он приходит к выводу о том, что его пригодность для азиатских стран исключается [61]. Свое мнение К.Менерт обосновывает тем, что уровень духовного развития народов СССР в дореволюционный период был значительно выше, нежели в странах Азии, Африки и Латинской Америки к моменту завоевания ими национальной независимости, и поэтому они не могут и не должны использовать в своей практике опыт культурной революции в СССР. 228 Общепризнано, что лейтмотивом большинства советских исторических исследований по указанной проблематике было то, что социализм спас казахов от нищеты и невежества, подняв до высот современного прогресса. В работах советских историков сознательно был занижен уровень грамотности казахов в дореволюционный период. Преднамеренно был упущен факт того, что отчеты генералгубернаторов не содержали данных о национальных школах. Обучение на родном языке велось, как известно, тайком и сведения не подавались в статистическую литературу. По этому поводу А.Букейханов выражал сомнения в верности официальной статистики и в возможности более точного установления процента грамотности среди казахского населения [62]. Рядом исследователей уже установлено, что грамотность казахов до 1917г. составляла около десяти процентов, в том числе, знающих русскую грамоту – два процента. Критический анализ материалов Всероссийской переписи населения 1897 года по Туркестанскому краю позволил ташкентскому источниковеду профессору П.Г.Киму сделать вывод, что грамотность местного населения (то есть обучавшихся арабской письменности) в начале XX века составляла 18,5 процента [63]. В случае признания данных советских исследований о высоком росте грамотности казахов неизбежно возникает вопрос о целях политики большевиков в области образования. Для ответа на данный вопрос значительная часть остфоршеров обращается к работе Коларца «Россия и ее колонии». В ней он писал: «Советские данные по культуре показывают фантастический рост грамотности, но они не говорят чему служит в конце концов эта грамотность. Готовит ли она дорогу для развития культурной жизни наций? Подготовка ли это для окончательной русификации? Или это означает образование единой «советской культуры», национальной по форме, большевистской по содержанию» [64]. Иначе говоря, западные авторы, в том числе и немецкие, считают, что формирование так называемой единой социалистической культуры было по существу маскировкой истинных целей слияния культур национальных меньшинств в культуру преобладающего этноса. Диапазон исследований зарубежных авторов по проблемам культурного строительства охватывает самые различные темы. Так, остфоршер Д.Фицер в работе «Литература, государство и наука» пишет о негативных последствиях господства в сфере культуры и науки принципа партийности, который «на практике означал полное подчинение творческой способности индивидуума диктаторской воле партии» [65]. Вопросы о хронологических рамках культурной революции и 229 генезисе советской культуры стали предметом специального обсуждения ряда научных форумов советологов. Вместе с тем единой периодизации революции в западной исторической науке не существует. Общим моментом для исследователей стало выделение периодов гражданской войны и «военного коммунизма» (1917-1921 гг.), НЭПа (1921-1928 гг.), культурной революции (1928-1931 гг.), после которого началось «великое отступление» [2, 172]. В плане методики исследования представляют определенный интерес труды Карла Аймермахера, Вольфрама Эггелинга и Дирка Кречмара, которые историю «культурного строительства» в Казахстане рассматривают в контексте событий, происходивших в масштабах всего СССР [66]. В работах К.Аймермахера «Документы по советской литературной политике с 1917 по 1932 гг.», «Советская литературная политика с 1917 по 1932 гг.» анализируется литературная политика, отношения власти и интеллигенции, культурно-политические условия 20-х годов. Выбор немецким историком и искусствоведом литературной политики в качестве объекта исследований был неслучайным. Причина такого подхода заключалась в следующем. Сфера литературы вследствие своей главной функции в системе идеологического руководства играла первенствующую роль по отношению к другим сферам культуры. Из заданности литературы такой роли, проявлявшейся почти на всем протяжении истории советского общества, проистекал избыток одинаковых или, по меньшей мере, сходных признаков, характеризовавших советскую культуру в целом. Особое внимание в работе немецкого автора обращает солидная источниковая база, что позволила автору сделать ряд адекватных наблюдений и выводов по исследуемой проблеме. В частности, глубокому анализу были подвергнуты основные этапы становления советской культуры. Автором определены четыре периода: Первый период (1917-1923 гг.) связан со становлением культурнополитической деятельности советского государства. Второй период (1923-1925 гг.) характеризуется разработкой культурно-политической концепции в 1923 году, следствием которой явилась публичная конфронтация групп интересов. Третий период охватывает с 1925 по 1929 годы. Это было временем открытых притязаний партии на руководство сферой культуры и началом разработки основ новой стратегии. Четвертый период (1930-1932 гг.) связан с началом полного огосударствления культуры. Изучение дальнейшего развития культурной политики в СССР нашло отражение в вышеупомянутых работах В.Эггелинга и 230 Д.Кречмара. Эти исследования переведены на русский язык и представляют первый том монографий в серийном издании «Первая публикация в России». В совокупности эта серия посвящена рассмотрению процесса создания и распада советской культурной системы под воздействием тоталитаризма. По мнению немецких исследователей, партия и государство на протяжении фазы большевизации и последовавшего огосударствления культуры (с 1932-1934 гг. до, по меньшей мере, 1953-1954 гг.) стремились держать под контролем деятелей искусства и их произведения с помощью сменявших друг друга методов и использовать их в своих, в том числе и сиюминутных политических целях. Периоды, последовавшие после смерти Сталина (1953 г.), характеризовались взаимоотношениями нового типа, когда писатели и художники, независимо от приближенности к власти или удаления от нее, пытались использовать существовавшую систему в своих интересах. На фазе ослабления строго централистского идеологического управления культурой и ее функционализации (примерно с 1956 г.) наблюдались прежде всего попытки общественности уклониться от ограничений и контроля, для чего она творчески использовала имевшиеся свободные пространства. В таких случаях начиналось ее противодействие единой и унифицировавшей культурной политике, и это происходило, несмотря на преемственность основных идеологических стереотипов руководства культурой, от которых советская власть никогда не отказывалась. В своих исследованиях В.Эггелинг и Д.Кречмар наглядно доказали наличие такой тенденции. Работы немецких ученых, относящиеся к ряду общих исследований по истории культурной революции, мы условно делим на две группы. Представители первой группы (К.Земан, Д.Кеттлер и др.) придерживаются мнения о большевиках как разрушителях культуры, поскольку в основе культурно-просветительных преобразований их лежал классовый принцип («пролетарская культура») [67]. Авторы второй группы работ выдвигают тезис о том, что, начав культурное строительство, большевики отреклись от своих революционных идеалов и занялись усвоением буржуазной культуры, которая позволила им преодолеть вековую отсталость, ликвидировать безграмотность и развить науку. В работе Д.Гейера «Рабочее движение и культурная революция» представлен критический анализ работ Ленина по проблемам политики большевиков в сфере культуры. Противоречивость позиции Ленина по данному вопросу выразилась в признании необходимости на начальном этапе культурного 231 строительства «настоящей буржуазной культуры». Ссылаясь на это положение из статьи «Лучше меньше, да лучше», Д.Гейер выдвигает идею о том, что культурная революция никак не связана со строительством социализма, а представляет собой реставрацию буржуазной культуры и распространение буржуазных навыков и традиций [68]. В этой связи и казахстанские исследователи обнаруживают противоречия в самом термине «культурная революция». Даже буквальный перевод латинского слова «культура» – «выращивание, возделывание, обрабатывание» предполагает длительный, многоэтапный процесс эволюционного, постепенного разрешения проблемы. И это противоречит понятию «революция» как одноразового переворота, к тому же ассоциировавшегося в тогдашнем общественном сознании прежде всего сломом, отбрасыванием существующего порядка, «красногвардейской атакой» как на старое, отжившее. Но именно в большей степени как разрыв, слом старого и одноразовый быстротечный акт можно оценивать практику «культурной революции» в СССР, в т.ч., и в Казахстане. Осуществлявшаяся тогда программа культурных преобразований нацеливала на проведение их в кратчайшие сроки, без серьезного учета политических или национальных особенностей. В основном, разделяя позицию Д.Гейера, мы не считаем все положения его бесспорными. На наш взгляд, работа немецкого автора недостаточно свободна от идеологических наслоений. Думается, что нет необходимости в разделении мировой культуры на «буржуазную» и «пролетарскую». Общей чертой характерной для обоих историографических направлений является объективный анализ трагических последствий культурной политики Советской власти, выразившихся в репрессивных акциях по отношению к представителям духовноинтеллектуальной элиты. В последнее время в немецкой историографии уделяется внимание изучению деятельности национальной интеллигенции в советское время. В частности, оно нашло отражение в работе О.Лиесса «Советская национальная стратегия как мировая политическая концепция» [69]. Единым для западных исследователей остается трактовка культурной революции в Средней Азии как сугубо прагматического учения, преследующего цели избавления от старой интеллигенции и формирования новой, покорной советской власти национальной элиты. Все западные авторы отмечают зависимое положение мусульманской гуманитарной интеллигенции, которая вынуждена 232 трактовать свое историческое прошлое в великодержавных интересах Москвы: «Характер деятельности национальной интеллигенции определяется извне. Коммунистическая партия и советское правительство стремятся обелить колониальную политику царизма, а историки Средней Азии и Казахстана вынуждены идеализировать роль русского царизма в судьбах народов Востока» [69, 44]. Оспаривание данной сентенции вряд ли уместно. Всем известно, что в годы Советской власти казахский народ был лишен возможности знать, где его исторические корни, какое место он занимает в истории Европы и Азии, каковы его подлинные взаимоотношения с другими странами и народами в прошлом [70, 24]. Сегодня историческая наука со всей ответственностью взялась за воссоздание самобытной истории казахского народа. Появилось немало работ по отечественной истории. Однако изживание старых штампов и стереотипов наталкиваются на определенные трудности, воздвигаемые, прежде всего, сторонниками той же концепции «цивилизаторской миссии» бывших метрополий. Так, за рубежом научные попытки отдельных казахстанских авторов в указанном выше направлении квалифицированы как «дилетантские сочинения, связанные с оживлением этнонациональной идеологии в 80-90-х годах XX века», а современное состояние исторической науки стран СНГ охарактеризовано как «живительная сила для расцвета этногенетической мифологии» [71]. В ряду авторов подобных утверждений оказались и отдельные российские ученые. Раздраженный историческими концепциями Л.Гумилева, Владимир Кореняко отводит ему роль «культовой, знаковой фигуры для тюркофильской квазиисториографии и тюркской этнонационалистической публицистики» [71, 39]. Не вступая в полемику с В.Кореняко и В.Шнирельманом, отметим лишь то, что в рассуждениях российских авторов отчетливо обнаруживается ностальгия по имперскому прошлому. Не ново и обвинение историков новых независимых государств в этнонационализме и сепаратизме. Диктат идеологических установок тоталитарного государства, по мнению немецких исследователей, был направлен на забвение и стирание основ индивидуально-личностного и национальноэтнического в культуре. Следствием этого явились деформация в преемственности национальной традиции, нарушение связей с основами собственной культуры. В истории казахского народа неоднократно с особой остротой поднимался вопрос о защите национальной культуры. Еще в условиях царской империи давление со стороны метрополии вызвало подъем национального самосознания, необходимость единения всех тюрко-мусульманских народов, 233 населявших Азиатскую Россию. По мнению современных казахстанских исследователей, движение тюркизма с самого начала носило оборонительный характер и культурное содержание в нем преобладало над политическим. С.А.Асанова ссылается на статью Мамеда-эмина Расул-Заде, в которой он указывал на то, что «тюркизм – движение не политическое. Это школа научно-философско-этическая. Другими словами это метод борьбы за культурное объединение… Национализм европейский – идеология агрессивная, национализм же на Востоке – явление политически-оборонительное, а социально-прогрессивное» [72]. Советское обществоведение трактовало пантюркизм как буржуазно-националистическое, реакционное течение. Идея этнического, конфессионального, культурного единства тюркских народов находилась в прямом противоречии с официальной идеологией сближения и расцвета наций под эгидой славянских народов СССР, составляющих основу новой исторической общности – советского народа. Стремление режима унифицировать язык, культуру и духовные ценности нерусских народов составляло основное содержание культурной политики Советов. Для этого им нужно было сначала разрушить тюркскую общность. Немецкие авторы утверждают, что создание среднеазиатских республик ускорило и завершило процесс формирования национальных языков, за которым последовал раскол среднеазиатских народов, которые раньше назвались туркестанцами. Центральное место в западногерманской историографии, несомненно, занимают работы Б.Хайита: «Туркестан в XX веке», «Туркестан между Россией и Китаем» и др. Основные выводы автора заключаются в признании того, что «в Туркестане существует единый язык, единая территория, единая хозяйственная и духовная жизнь» и что, «новое размежевание Туркестана, Бухары и Хорезма на основе «национальных территорий» было проведено, конечно, из чисто политических соображений и направлено на ослабление политической воли населения Туркестанского края» [73]. Аналогичная точка зрения на данную проблему содержится в «Справочнике по ориенталистике» Б.Шпуллера: «Разделение Туркестана учитывало, конечно, наличие отдельных тюркских племен этого края… Но разделение преследовало также цель как можно сильнее парализовать чувство сплоченности отдельных тюркских и мусульманских народностей» [74]. В условиях как царской, так и советской империи языковое разделение вызывало сопротивление исламской интеллигенции, которая искала унифицированное решение языковой проблемы. 234 Обращаясь к истории, западногерманский остфоршер Г.Брэкер пишет, что до середины XIX века во всех школах обучение велось на трех языках: арабском, персидском и тюркском. Но он признает, что эти языки не распространялись на огромную массу населения. По мнению западногерманского историка, заслуга мусульманских деятелей состоит в том, что они вовремя обнаружили опасность распространения национальных языков, боролись против этого, стремясь к языковому единству [75]. На начальном этапе деятельности советского государства было провозглашено полное равноправие всех языков. Было упразднено деление на языки «государственные» и «негосударственные». В резолюциях съездов партии коммунистов по национальному вопросу были определены задачи партии в этой области, особо подчеркивалось, что все они должны осуществляться на основе местного языка [76]. Далее требовалось, чтобы «… были изданы специальные законы, обеспечивающие употребление родного языка во всех государственных органах и во всех учреждениях, обслуживающих местное национальное меньшинство, законы, преследующие и карающие со всей революционной суровостью всех нарушителей национальных прав и в особенности прав национальных меньшинств…» [76, 716-717]. То, что в основу советской национальной политики был положен принцип гарантирования полного равенства всех языков, признается в зарубежной историографии. Однако с установлением тоталитарной системы сфера интеллектуальной, научной и образовательной деятельности стала развиваться на базе русского языка. В этих условиях усилилась репрессивная политика против представителей интеллигенции, вставших на защиту национальной культуры. Казахский язык был окончательно вытеснен на периферию бытового общения. Это явилось одной из причин маргинализации культуры этого периода. Проблемы языка стали объектом пристального внимания остфоршеров разных поколений. Лейтмотивом подавляющего большинства немецких исследований является то, что выбор русского языка в качестве межнационального был не случайным, так как в этом заложена политика русификации. Навязывание русского языка в той или иной форме нерусским национальностям привело к тому, что национальным языкам оставалось распоряжаться лишь формальными правами и они постепенно угасали. Важной вехой в усилении русификации немецкие ученые считают реформы письменности. В трудах Б.Хайита факт замены арабской письменности расценивается как насильственная мера советского режима. Изучение материалов Первого Всесоюзного 235 тюркологического съезда позволило сделать вывод о том, что Советская власть силой навязывала народам Средней Азии алфавитные реформы и этот процесс ничего общего не имел с Турцией [77, 315]. Аналогичные выводы мы встречаем у В.Коларца: «Введение латинского алфавита в Турции и в Советском Союзе означало отнюдь не одно и то же. В Советском Союзе «латинизация» тюркских и других народов была навязана преимущественно русским центральным правительством при содействии маленькой группы коммунистов» [78]. Остфоршеры Г. фон Менде и Р.Италиандер считают, что каждая смена письменности ломала вековые традиции и создавала раскол в мусульманском лагере [79]. Адекватность выводов немецких авторов подтверждают обоснованные доводы А.Байтурсынова, выступившего против замены арабского шрифта латинским: 1. Арабская графика намного удобнее для чтения и написания. Это качество алфавита для грамотных людей приносит каждодневную пользу. 2. Арабский алфавит легко усваивается, в этом отношении имеет большой плюс в преодолении безграмотности. 3. В полиграфии старый арабский шрифт уступает латинскому, а новый намного превосходит его. 4. Усовершенствованный арабский шрифт в работе печатных машин оказался наиболее подходящим шрифтом. 5. Арабская графика наиболее полно отвечает звуковому составу казахского языка [80]. Этапы языковой политики в СССР глубоко проанализированы во «Всемирной истории» издательства «Фишер». По мнению авторов, единая письменность среднеазиатских народов, которая сплачивала их, а также огромное значение шрифта в духовной жизни, подтолкнуло советское государство упразднить арабский алфавит с 1926 года под предлогом того, что он неудобен. Анализируя дальнейшее развитие языковой политики, западные исследователи отмечают, что латинизация означала только первый шаг на пути к основополагающей реформе, преследовавшей цель объединить все мусульманские народы СССР под эгидой русской власти [81, 251]. Следующим важным шагом, считают авторы, было введение кириллицы, когда с 13 марта 1938 года занятия русского языка стали обязательными для всех регионов Советского Союза, следствием чего теперь уже латинский алфавит исчез в пользу кириллицы [81, 251]. Объективный подход авторов «Всемирной истории» выразился в оценке целого комплекса причин «успешного» в значении 236 относительно быстрого внедрения кириллицы. Как отмечают авторы, это стало возможным после физического уничтожения лучших представителей коренной интеллигенции и в силу страха национальных окраин перед мощной государственной машиной советской империи. Аналогичны предыдущим авторам по вопросу русификации нерусских национальностей выводы остфоршеров А.Бомана, П.Дитмара. Первый из них считает, что важной предпосылкой для прогрессирующей русификации является переход национальных языков на русскую графику [82]. П.Дитмар озаглавил одну из глав своей статьи: «Кириллизация – первый шаг», подразумевая под этим начало русификации [83]. Тезис о принудительном распространении русского языка среди нерусских национальностей стал определяющим в исследованиях остфоршеров В.Медера, Г.Шленгера, Х.Коха, Б.Хайита и др. [84]. Немецкие авторы считают, что со времени установления Советской власти русский язык фактически превратился в государственный язык на территории всей страны. По этому поводу Х.Кох пишет: «В качестве официального государственного языка и языка культуры русский язык на всей территории СССР является проводником усиленной русификации. Отдельные, в том числе и азиатские народы, посылают своих детей преимущественно в русские школы и университеты; среднеазиатские писатели часто пользуются в качестве псевдонимов русскими именами» [85]. Сильнейшим орудием денационализации и русификации является школа. Так, в статье П.Урбана указывается на тот факт, что «родители вынуждены выбирать преимущественно школы с русским языком обучения» [86]. Х.Кох, Е.Оберлендер, Г.Вагенленер и др. признают, что русский язык выступал как «лингва франка» для народов бывшего СССР. Владение русским языком, по словам Х. Бухнера, «еще не означает, насколько охотно пользуются этим языком» [87]. Двуязычие, имевшее широкое распространение только лишь среди нерусских национальностей, по мнению видного остфоршера Е.Оберлендера, также является «основой для такой же широкой компании русификации» [88]. Аналогичные выводы мы встречаем в работе Г.Вагенленера «Коммунизм без будущего. Новая программа КПСС», изданной в Штутгарте в 1962 году. Изучение политики коммунистов в сфере культуры и языка занимает центральное место в исследованиях остфоршеров К.Ведекина, Б.Левицкого, Б.Майснера и др. Внимательное знакомство с Программой КПСС позволило К.Ведекину сделать вывод о том, что «Программа партии, подчеркивая и выделяя центральную роль 237 русского языка, довольно ясно говорит о том, что новая «интернациональная» культура будет базироваться и определяться русской культурой» [89]. С объективных позиций ведущий остфоршер Борис Левицкий анализирует процесс развития национально-языковых отношений в СССР [90]. В другой статье «Советский народ»: Что это собственно говоря, значит? – отметил: «современный статус русского языка был достигнут не без грубого нарушения принципа равноправия всех языков. По существу, русский язык превратился в государственный язык на всей территории СССР». «Русификаторские устремления» в языковой и культурной сфере, по мнению Б. Майснера, нашли отражение в постановлении Совета Министров от 13 октября 1978 «О мерах по дальнейшему улучшению русского языка в союзных республиках» [2, 191-192]. Языковая политика советского государства стала объектом исследования для видных остфоршеров Герхарда Симона и Уве Хальбаха. Работы этих авторов в основном были изданы в 80-х годах прошлого столетия, когда в немецкой историографии стало преобладать мнение, что усилия властей по расширению ареалов и сфер влияния русского языка обусловлены, прежде всего, политическими соображениями, а именно стремлением «обуздать» рост национального самосознания казахского и других народов. Герхард Симон, доктор философии, научный сотрудник Института по изучению Востока и международных отношений представил реальную картину влияния демографического фактора на языковую ситуацию в Казахстане. Переломный момент в процессе русификации наступил в 50-е годы, в период освоения целинных и залежных земель, когда установилось сверхпредставительство русских в решающих социально-экономических сферах. Несмотря на то, что тенденция впоследствии сменилась на обратную, пропорциональное представительство все еще не было достигнуто. Об этом свидетельствует тот факт, что в 1976/77 учебном году казахи были представлены в советском студенчестве уже лучше, чем украинцы, но «сверхпредставительство» русских все же не было ликвидировано [91]. Ряд работ Г.Симона был подвергнут анализу казахстанскими учеными. Для отечественных исследователей научный интерес представляет работа «Русские и нерусские в СССР: к итогам переписи 1979 г.» Основные доводы автора сводятся к следующим положениям: а) в результате увеличения удельного веса русских в общем составе населения Казахстана и Киргизии коренные жители превратились в меньшинство; б) начиная с 30-х г. миграция русских стимулировалась 238 соответствующей национальной политикой: при осуществлении индустриализации и модернизации ориентировались преимущественно на русских специалистов. Поэтому особое значение приобретало здесь знание русского языка; в) русским специалистам, от квалифицированного рабочего до министра, предоставлялась работа, при которой они могли пользоваться родным языком; г) русские являются единственной нацией, в отношении которой придерживаются неоднократно официально осуждавшего принципа культурной автономии, гласящего, что представителям любой нации, независимо от места проживания, гарантируется наличие культурных и общественных учреждений, где они могли бы пользоваться родным языком; д) концентрируясь в городах и промышленных районах Казахстана и Киргизии, мигранты из России «захватывают в модернизирующемся обществе ключевые позиции»; е) поразительная склонность русских к миграции составляет «сенсационный контраст с нежеланием большинства других национальностей СССР покидать … регионы традиционного расселения». В заключении автор утверждает, что за исключением русских, все остальные народы «подвергаются прогрессирующей языковой ассимиляции». Вместе с тем, «этническая русификация не является основной задачей советской национальной политики, отношение к ней как советского руководства, так и русского народа крайне противоречиво». Эта противоречивость, пишет Симон, вызывается свойственным русским «эмоциональным расизмом». Он выражается в том, что «современное русское общество не способно причислить к русским представителей азиатских народностей, резко отличающихся от европейца по своему внешнему облику» [92]. Указанные тезисы Симон повторил в статье «Национализм в Советском Союзе», опубликованной в 1982 г. Кроме того, в ней он подчеркнул, что с конца 50-х годов, и особенно в 70-е годы упор был сделан на «агрессивную языковую политику» с целью насаждения русского языка во всех общественных сферах и сознательного ограничения функций нерусских языков. Цель советской национальной политики Симон видит в том, чтобы «языковой русификацией и поступательным свертыванием федеративных прав национальных территорий» противодействовать росту национального самосознания нерусских народов. Работа видного остфоршера, сотрудника Федерального института восточноевропейских и международных исследований Уве Хальбаха «Перестройка и национальная проблематика» освещает историю декабрьских событий 1986 года в Алматы, однако в ней затрагиваются важные аспекты проблемы языковой политики КПСС в Казахстане. Большой интерес для отечественных исследователей представляет 239 пятая глава работы У. Хальбаха – «Национальная проблематика в период руководства Горбачева и основные противоречия в отношениях между Москвой и Средней Азией». В ней автор указывает на декабрьские события в Алматы, ставшие поводом для московской критики в отношении якобы недостаточного распространения русского языка среди мусульманских народов СССР [93, 68]. Провозглашенная политика билингвизма сводилась по существу к доминированию русского языка во всех сферах общественной жизни, оттеснив на задний план языки коренных национальностей. Усилия представителей национальной интеллигенции, направленные на развитие родного языка, сталкивались с жесткой русификаторской политикой центра. Тщательный, скрупулезный анализ казахстанской прессы позволил автору сделать вывод о том, что любая попытка возрождения родного языка (к примеру, постановка в молодежной газете проблемы увеличения количества казахских детских садов или забота о чистоте казахского языка) расценивалась как «проявление национального эгоизма» [93, 68]. Эти проблемы получили дальнейшее развитие в статье «Национальный вопрос в Советском Союзе и связанные с ним проблемы». После декабрьских событий в Алматы ЦК Компартии Казахстана принимает решение о русско-казахском двуязычии, которое фактически сводилось к двуязычию нерусских национальностей. Такого же мнения придерживается Г.Симон. Фактически, заявляет он, «политика билингвизма означает все большее внедрение русского языка в сферу общественной жизни и оттеснение национальных языков в область частных и семейных отношений». Тем самым само существование всех нерусских языков поставлено под угрозу, «ибо язык, на котором больше не ведется университетское преподавание и который не используется при профессиональном обучении в индустриальном обществе, естественно, приходит в упадок». Противоречивый, лицемерный характер языковой политики Советского государства Симон видит в том, что «требование билингвизма никогда не распространялось на русских» [92, 28]. Несмотря на наличие в немецкой историографии солидного потенциала исследований по интересующей нас проблеме, внимание к ней не ослабевает, о чем свидетельствуют труды Гюнтера Траутмана, Катрин Беннер, Фридриха Хекмана, Герта Мейера и др., изданные в 90-х годах XX века [94]. Среди них особое место занимает работа К. Беннер «Многонациональный Казахстан: этническая неоднородность в дружественном сосуществовании?». В специальном параграфе «Советская языковая и образовательная политика» автор разделяет 240 осуществление языковой политики на три периода. Первый период (1918-1929 гг.) связан с заменой арабского алфавита латинским, являющегося важным шагом на пути русификации казахского общества. Реформа образования начала 30-х годов ознаменовала переход ко второму периоду (1930-1953 гг.). Драматическим событием в языковой практике тюркских народов явилась замена латинского алфавита кириллицей. Определяющей линией советского режима было распространение русского языка среди нерусских народов, в том числе казахов. «Стратегия двуязычия, - пишет К.Беннер, - осуществлялась на практике от лингвистической до социальной русификации. Пренебрежительное отношение к развитию казахского языка сократил социальные функции. Оглядываясь на постсталинский период можно сделать вывод о том, что русский язык заменил казахский почти во всех сферах общественной жизни» [95, 53]. Третий период охарактеризован автором как период «языковой модернизации». Созданная советской властью система образования стала привилегией русских. Для представителей коренного населения стало ясно, что обучение в русских школах открывало путь к высокому престижу и материальному благополучию. Советское государство проводило резкую грань между городским и сельским населением, выразившаяся в «профессиональной и этнической стратификации»: Во-первых, обучение на селе проводилось в казахских школах, а в городских – русских; во-вторых, гуманитарные и социальные науки в основном преподавались на казахском языке, а естественно-научные и технические дисциплины – на русском. Этим автор объясняет отсутствие национальных кадров по техническим специальностям, представители коренного населения имели квалификацию специалистов сельскохозяйственной или гуманитарной сферы. Раскрывая подлинную сущность и характер билингвизма, выразившегося в двуязычии нерусских национальностей, К.Беннер приводит данные Госкомстата за 1991 год, согласно которым казахским языком владел лишь один процент русских, проживающих в республике. В то же время, казахско-русский билингвизм среди казахов составил 41,8% и был намного выше, чем у других народов среднеазиатских республик. Владение русским языком явилось важным условием для продвижения в общественной, политической и экономической сферах жизни. Функции казахского языка оказались суженными: из пятидесяти функций казахский язык выполнял лишь десять [95, 53]. При сохранении такого положения будущее языка, как отмечают 241 немецкие ученые, проблематично. По данным мировой лингвистики, лишь пять процентов языков мира гарантированы от вымирания. К таким языкам относятся те, на которых говорит не менее одного миллиона человек, и которые поддерживаются государством. Ежегодно в мире вымирает в среднем двадцать пять языков, так что в ближайшем будущем может исчезнуть около восьмидесяти процентов из шести тысяч существующих ныне наречий. Ученые-лингвисты указывают на необходимость принятия Всемирной лингвистической декларации с целью остановить потерю целых миров, уходящих в небытие вместе с каждым исчезнувшим языком. Таким образом, вывод, вытекающий из анализа исследований не только немецких, но и американских, скандинавских ученых, однозначен: признание одновременно казахского и русского языков государственными языками будет фактически означать сохранение прежнего (неравноправного) положения (статус-кво), оно продолжит и ускорит процесс угасания и отмирания казахского языка. Даже, нынешний, государственный, статус сам по себе не в состоянии возвысить казахский язык до уровня русского, если в нем, казахском, в его изучении и использовании не будет повседневной жизненной потребности [2, 203]. Эта проблема широко обсуждается казахстанскими лингвистами. Так, доктор филологических наук, профессор Авраам Карлинский считает, что для освоения казахского языка необходимо решить две задачи. Первая задача заключается в расширении функциональных возможностей языка, а вторая – в увеличении числа говорящих на казахском за счет неказахов [96]. Между тем известно, что во всех цивилизованных государствах имеются законы, предусматривающие знание государственного языка. Только при таких обстоятельствах будет обеспечена жизненность казахского языка. Для западных ученых данное положение является аксиомой [2, 203]. Такого мнения придерживается вышеупомянутый А.Карлинский. Он считает, что совместимость языков в лингвистическом плане не играет никакой роли: если есть необходимость, то можно изучить любой язык. Структура и произношение языка, по мнению автора, не играют никакой роли. Потому что изучение языка – это проблема социальная, а не индивидуально-психологическая [96]. Процесс утверждения казахского языка в качестве государственного, по мнению отечественного историка З.А.Алдамжара, связан с решением многих важных проблем, среди которых немаловажную роль играют вопросы социальноэкономической сферы. Трудности языковой политики в Казахстане на 242 современном этапе развития общества связаны с проблемами предшествующего советского периода, в условиях которого не представлялось возможным обсуждать задачи по укреплению и развитию казахского языка. Начавшаяся во второй половине 80-х гг. прошлого столетия политика «перестройки» не решила назревшие языковые проблемы. Более того, именно в этот период возник термин «русскоязычное» население, не поддающийся, по словам З.Алдамжара, разумному восприятию. Мы разделяем позицию автора в данном вопросе. Он привел убедительные аргументации того, какой вред может нанести сфере межэтнических отношений идеологизированный подход к решению языковых проблем. З.Алдамжар не умаляет достоинств русского языка и признает его в качестве языка межнационального общения. Вместе с тем он акцентирует внимание на реальном положении дел в области укрепления и дальнейшего развития государственного языка. Общеизвестно, что восемьдесят-девяносто процентов членов правительства, депутатов Парламента в повседневной практике не пользуются государственным языком, а все заседания и важные совещания проводятся исключительно на русском языке. Реальные изменения в деле укрепления казахского языка в статусе государственного должны внести представители высших эшелонов власти. Автор привел в качестве примера выступление Л.Мирзояна на заседании Бюро Центрального Комитета от 7 августа 1937 года: «Прежде всего надо поднять значение казахской печати… Наши руководители, областные, районные, страшно плохо занимаются казахской газетой и, если не знают казахского языка, то больше уделяют внимание русской газете… О том, как они работают, надо судить по тому, как секретарь руководит казахской газетой, а не русской. Если обком не поможет поставить казахскую газету, то руководство всей печатью значит у него ниже всякой критики… Тираж казахской газеты должен быть выше, чем русской…» [97, 272]. Как видим, в жесточайших условиях утверждения тоталитарной системы усилиями отдельных руководителей обсуждался вопрос о развитии казахского языка. З.Алдамжар далек от отрицания того, что достигнуто в области развития языковой сферы в республике. В то же время он акцентирует внимание на необходимость перехода к практической реализации основных положений Закона о языках. По мнению автора, казахский язык действительно обретет статус государственного, если он утвердится в социальной сфере, экономике, на производстве, в технике и просто во взаимоотношениях между людьми. Предстоит большая работа в области техники, так как овладение новыми информационными технологиями будет осуществляться на казахском языке, до совершенства следует довести 243 организацию делопроизводства на государственном языке и т.д. Следовательно, языковая политика в Казахстане включает решение целого ряда важнейших задач, обозначенных автором в работе «Тарих: пайым мен тагылым» [97, 260-274]. Таким образом, проблемы языковой политики вызывают живой интерес в казахстанском обществе. Остро встал вопрос о необходимости перехода от агитационно-пропагандистской кампании к практической реализации намеченного [98]. Результаты социологического изучения языковой ситуации в Казахстане показали, что наблюдается тенденция к снижению ряда важнейших характеристик, отражающих состояние казахского языка и потенциал его будущего развития [99]. Перспективы языковой политики суверенного Казахстана связаны с проблемами предшествующего периода и особенностями новой исторической ситуации. Основной вывод исследований немецких авторов сводится к тому, что реформа письменности, так и языковая политика Советской власти были направлены на разрушение этнической идентичности казахского народа. Столь пристальное внимание немецких ученых к языковой проблеме объяснимо, поскольку язык любого народа является фундаментальной и генерирующей основой национальной культуры. Современное состояние отечественной культуры можно обозначить двумя основными тенденциями. Это продолжающаяся маргинализация и традиционализм. В этих направлениях отражаются встреча и конфликт, понимание и непонимание, приятие и неприятие разных культурных систем, бросавших вызов и требующих ответа от современного человека. Эти тенденции являют собой проблему и конфликт современной культурно-исторической ситуации. И один из возможных путей решения этой проблемы казахстанскими исследователями видится в перспективах нашей интеллектуальной культуры, которая должна восстановить целостную картину национальной культуры, определить ее ценности и место в современном мире неизбежно встречающихся традиций общечеловеческой культуры [100]. Частью этой важной задачи являются тщательное изучение и объективный анализ зарубежной историографии по исследуемой проблематике. 4.3 Межэтнические отношения Проблемы развития национальных отношений в Советском Союзе никогда не были обделены вниманием западной советологии. В 20-30х гг. прошлого столетия изучение межэтнических отношений в Средней Азии и Казахстане велось в контексте истории советского 244 строительства и социалистических преобразований. В связи со свертыванием деятельности остфоршунга в 30-40-х годах, научный интерес к СССР возобновился в 50-60-х годах прошлого столетия. Он проявился в трудах Г.Деккера, К.Менерта, Б.Майснера, В.Пича, Г.ф.Рауха и других остфоршеров. Они усматривали отсутствие добровольности в образовании Советского Союза [101]. А провозглашение Лениным принципа национального самоопределения, как считают немецкие авторы, оказалось фикцией и было порождено стремлением русских большевиков заручиться поддержкой нерусских народов империи. Ленинское учение о праве наций на самоопределение стало объектом пристального внимания целого ряда советологов (Х.Кох, Б.Майснер, К.Бейме, К.Менерт и др.) [102]. Общим для исследователей является вывод о несовместимости природы социализма с предоставлением права наций на самоопределение. В этой связи наиболее верным по содержанию и емким по форме является вывод Х. Коха о праве наций на самоопределение как попытки «теоретического освобождения народов без практических возможностей им пользоваться» [103]. Отличительной особенностью работ Б.Майснера является анализ советской национальной политики как системного явления, позволившего автору выделить её политическое и идеологическое измерение, её политическую детерминированность. Этим объясняется вывод немецкого советолога о том, что право на самоопределение в сфере коммунистического господства при ссылке на политическую целесообразность становится чистым вопросом о власти [104]. Достоинством работ Б.Майснера является глубокий анализ истории возникновения и развития идеи о праве наций на самоопределение в марксистко-ленинской литературе. Дальнейший ход исторических событий показал, что по мере укрепления нового советского государства его руководители были вынуждены примирить свою социалистическую идеологию (которая рассматривала национализм как политический анахронизм и утверждала, что класс, а не нация представляет основную базу социальной идентификации) с имперским наследством, которое они стремились сохранить. «Ленинский компромисс» создал федеративную систему, которая предоставила политикоадминистративное признание и символы национальной государственности ряду национальных групп (эти исторические территории были номинально суверенными республиками в составе СССР) и была призвана содействовать развитию их национальных языков и культур. В то же время она создавалась вокруг высокоцентрализованной и нарастающе авторитарной партийной организации, пронизанной радикальной идеологией 245 интернационализма. Выводы остфоршеров оказали влияние на становление и развитие теории преемственности в немецкой историографии, согласно которой партия большевиков явилась продолжателем национальной политики царизма. Сторонники этой теории (В.Коларц, Г.Нарцис, Г.Штекль, и др.) провели определенную работу по изучению политики царской России, что позволило в коллективном труде «Россия, Европа и Немецкий Восток» сделать вывод о преемственности традиций царской империи в советской политике [105]. Эти проблемы стали предметом специального изучения немецкого советолога У.Иллинга [106]. Однако, особого внимания в перечисленном ряду авторов заслуживают В.Коларц и Б.Хаийт, работы которых имеют непосредственное отношение к истории Казахстана и Средней Азии. Ключевым моментом исследований является проблема русификации края, оказавшая самое негативное воздействие на сферу межэтнических отношений в регионе. Как считают авторы, причины обострения межэтнических отношений обусловлены советской системой, в основе которой уже было заложено фундаментальное противоречие: федеративное устройство представляло организационную форму и политическую гарантию защиты и воплощения интересов национальных групп, и в тоже время советская идеология предусматривала в конечном счете отказ от национальных привязанностей и традиций и действовала в направлении формирования интегрированного политического и экономического сообщества, основанного на едином советском гражданстве. Постоянная дилемма советской политики состояла в том, чтобы найти баланс двух направлений. В освещении остфоршерами основных этапов становления социализма в рамках исследуемой проблематики особое внимание уделялось периоду сталинизма, ибо тогда произошел драматический поворот в сторону большей централизации, русификации и преследования нерусских национальных элит. Эти проблемы заняли важное место в работах целого ряда немецких авторов [107]. Г.Шленгер в упомянутой работе представил драматическую картину последствий национальной политики Сталина [16]. Он считает, что именно в эпоху Сталина права республик и автономных районов были сведены на нет, а население некоторых из них были ликвидировано или насильственно переселено в период второй мировой войны: Казахстан стал второй Родиной для большинства депортированных народов. Однако, самые большие испытания, по мнению автора, выпали на долю казахского народа. Силовое разрушение векового уклада жизни кочевников имело трагическим следствием массовый голод и гибель людей, откочевку значительной части населения за 246 пределы республики, усиление политических репрессий. Основные доводы Г.Шленгера сводились к следующим положениям: а) центральные хозяйственные министерства рассматривали всю территорию СССР как единый комплекс, создавая новые производства и, перемещая рабочую силу, не принимая во внимание республиканские границы и национальные интересы; б) «духовными носителями» происходящих в Казахстане перемен были представители пришлого населения, которые оттеснили казахов из данной сферы. Выводы автора подтверждают следующие данные: в 1946 году участие казахов в управлении местной промышленностью составляло 2 %, в легкой – 4 %, в текстильной – 6,74 %, в земледелии – 10 %, в молочном и рыбном производстве – 14 %, в медицине – 2 % и коммунальной сфере – 7,9 % [83, 258]. Следует отметить, что аналогичные выводы встречаются в работах Г.Ейтнера, Г.Нарциса и др. По их мнению, основную часть индустриальных рабочих в Казахстане составляют русские; в) развитие национальных языков и культур было заменено процессом советизации, которая зачастую ничем не отличалась от русификации. История наций была переписана с тем, чтобы подчеркнуть прогрессивный характер российского империализма, а заодно было покончено с критикой великорусского шовинизма; г) советская национальная политика, направленная на устранение национальных признаков и привязанностей, напротив, способствовало их укреплению. Этот вывод автора нашел впоследствии поддержку у подавляющего большинства остфоршеров. Так, например, в анализе немецкими исследователями причин декабрьских событий 1986 года в г.Алматы. Таким образом, все негативные тенденции в развитии межэтнических отношений, указанные Г.Шленгером, служили источником роста межэтнической напряженности в Казахстане. Имперские черты советской системы еще более усилились в ходе целинной экспансии. Наибольшее внимание немецких исследователей истории освоения целинных и залежных земель в Казахстане вызвал национальный вопрос. Немецкие авторы (Х.Финдейзен, Р.Хан, О.Шиллер и др.) единодушны в выводе о том, что центр, задавшись целью реализовать намеченные планы, игнорировал национальными интересами, в полном объеме использовав прежние методы по возвеличиванию пришлого населения в привилегированное положение. По мнению остфоршеров, русификация края достигла своего апогея именно в период «целинной эпопеи» и придала драматический импульс дальнейшему обострению межэтнических отношений в Казахстане. Исключение составляют работы Э.Гизе, рассматривавшего последствия освоения целинных земель в Казахстане с позитивных позиций [108]. Несмотря на то, что в 247 западной историографии Н.Хрущеву отводилась особая роль в процессе десталинизации, Б.Майснер придерживается мнения, что переоценка сталинского наследия в национальном вопросе носила «выборочный» характер, а «со временем все сводилось к тесному союзу с интегральным великорусским шовинизмом» [104, 90]. Основные черты национальной политики советского государства, содержащиеся в положениях программы КПСС, принятой на XXII партийном съезде, по мнению западногерманского профессора, «позволяют ясно признать усиленную тенденцию к русификации» [104, 95]. Как считает автор, эта тенденция получила свое дальнейшее развитие в решениях последующих партийных съездов [109]. Распад колониальной системы и противоборство идеологических систем за распределение сфер влияния оказали заметное влияние на концептуальные подходы исследований немецких советологов в 19501960 годы. Единство взглядов сторонников теории «красного колониализма» (Г.Раух, Б.Хайит, Б.Майснер и др.) выразилось в признании непригодности опыта Советского союза в области «национального строительства» для афро-азиатских государств. Немецкие авторы пришли к выводу, что советская национальная политика сводится к ликвидации наций, а сам Советский Союз представляет с формальной точки зрения наднациональное объединение национальных государств [110]. Особое место среди остфоршеров, занимавшихся изучением межэтнических отношений в странах социализма, принадлежит Клаусу Менерту, который в одно время занимал пост Генерального секретаря Германского общества по изучению Восточной Европы и одного из редакторов журнала «Остойропа». Своеобразным отчетом о своих поездках в СССР и страны Азии стала его книга «Азия, Москва и мы», вышедшая за период с 1951 по 1957 гг. в четырех изданиях. Влиятельная газета «Ди Вельт» отметила, в частности, что работа К.Менерта «представляет собой детальный анализ внутреннего положения в странах Азии, является своего рода путеводителем для немцев к сердцу и мозгу азиатов» [311]. В работе акцентировано внимание на непригодность опыта социалистического строительства в СССР для освободившихся от колониальной зависимости стран. В русле теории «красного колониализма К.Менерт делает вывод о сознательном превращении советскими лидерами своих среднеазиатских областей в пропагандистскую витрину для представления образцом для остальной Азии, в особенности для соседних народов [112]. Положение нерусских народов в СССР обратило внимание зарубежных экспертов по межэтническим отношениям в связи с внесением на заседании Генеральной ассамблеи ООН в качестве проекта «Декларации о предоставлении независимости колониальным 248 странам и народам» (23 сентября 1960 года). В статье «Современная политика Москвы в области культуры против нерусских народностей Советского Союза» Пауль Урбан указал, что «отношение Москвы к нерусским народностям в Советском Союзе заслуживает более подробного рассмотрения» [113]. Среди причин, оказавших негативное влияние на развитие межэтнических отношений в Казахстане, немецкие авторы указывают на демографические процессы, происходившие в СССР. Ганс Юрген Эйтнер пытался, например, осветить этот вопрос серией статей, опубликованных в журнале «Aussenpolitik» своеобразно интерпретируя данные об итогах переписи населения 1959 г. [114]. Изучение материалов о национальной принадлежности казахов за годы советской власти позволило автору сделать вывод о проводимой в стране ассимиляторской политике, и что «именно при большевизме вследствие массовой колонизации и массовых депортаций многим народам причинен огромный ущерб» [114, 458-459]. Однако, по единодушному мнению остфоршеров, казахи значительно больше, чем остальные среднеазиатские народы, испытали трагические последствия советской «модернизации», понеся при этом огромные, невосполнимые потери [115]. Они признают, что пестрый этнический состав Казахстана сложился в результате длительного процесса колонизации края. Тем самым, в условиях царской империи были заложены, а при советской власти достигли своей цели основные процессы превращения казахов в этническое меньшинство на своей исконной территории. Таким образом, и в освещении демографической ситуации в Казахстане можно констатировать приверженность немецких авторов к тезису о тождественности царской колониальной политики с национальной политикой Советов. Во второй половине 1970-х – начале 1980-х годов в немецкой историографии наблюдается стремление охарактеризовать обострение межэтнических отношений в Средней Азии и Казахстане в качестве дестабилизирующего фактора источника националистических движений и потенциальной угрозы существующему режиму. Кроме демографической ситуации, сложившейся в регионе, немецкие историки указывали на «исламский ренессанс» в Средней Азии, который сыграет консолидирующую роль в борьбе за независимость. Импульс появлению новых подходов в немецкой историографии придали изменения, связанные с провозглашением в Советском Союзе политики перестройки. С этого момента тема «перестройка и национальные проблемы» заняла видное место в работах целого ряда авторов, прессе и публицистике. Спектр оценок на происходящие в этой сфере процессы довольно 249 широк. Отдельные немецкие исследователи (Ф.Хекман, К.Беннер) считают, что крупномасштабные националистические выступления, для которых своеобразной точкой отсчета являются декабрьские события в Алма-Ате 1986 года – это нежелательные и неожиданные последствия перестройки, проводимой с целью обновления общества и повышения уровня экономического развития. Совершенно другого мнения придерживается Уве Хальбах, который считает, что перестройка – не причина возникновения межнациональных трений, она просто обнажила существовавшие ранее тенденции. При разнообразии позиций немецких советологов, суть их оценок национальных отношений в СССР сводились к тому, что вся советская история, включая национальное строительство – это история доминирования идеологических установок над реальными жизненными процессами, преобладание «мифического над здравым смыслом». История, являясь наиболее объективным и справедливым критиком любых теорий и концепций, в действительности показала несостоятельность большинства положений марксизма-ленинизма в области национальных отношений, не выдержав испытание временем. Официальные утверждения о том, что победа социализма в СССР создала новую историческую общность, не знающую национальных антагонизмов, оказались просто иллюзией. Не случайно поэтому, что первым в истории перестройки открытым конфликтом явились события в декабре 1986 г. в Казахстане, названным «лабораторией дружбы народов». В немецкой историографии публикации на эту тему немногочисленны, что обусловило представить в нашем исследовании подробный и обстоятельный анализ книги Уве Хальбаха «Перестройка и национальная политика» [93]. Работа была издана в 1987 году, но многие проблемы, затронутые автором, остаются актуальными до сих пор, что придают этому труду непреходящую ценность. Уве Хальбах подвергает критическому анализу освещение событий в Алма-Ате в советских СМИ. Напомним, что 19 декабря 1986 года газеты опубликовали краткое сообщение ТАСС от 18 декабря с первой официальной оценкой произошедшего как факта «проявления казахского национализма» Постановлением ЦК КПСС (июль 1987 г.) события декабря 1986 г. были оценены как «выступления казахов против русских». Так, ярлык национализма был навешан всему казахскому народу. В конце 1986 – начале 1987 гг. печать была заполнена организованными статьями, названия которых говорили сами за себя: «Нам горько», «Паутина», «Горький урок», «По поводу болезненного национального чувства», которые выражали официальную точку 250 зрения на этот вопрос. Если советские СМИ представили публикации материалов о «национальных беспорядках в Алма-Ате» как результат гласности, то в противовес им немецкий ученый считает, что на очень чувствительном поле национальной проблематики гласность отчетливо содержит «лимитизацию»: события в Алма-Ате были отражены не в полном объеме и одновременно скрыты от зарубежных корреспондентов, а в последующих мнениях об «уроках Алма-Аты» многие проблемы в области национальных отношений в Казахстане и Средней Азии остались нераскрытыми [93, 2]. Продолжая мысль о гласности, немецкий автор замечает, что в изложении фактов «гласность» никоим образом не явилась их реальным отображением. Это касается численности демонстрантов и противостоящих им сил, количестве жертв с обеих сторон. Несмотря на то, что Уве Хальбах опираясь на свидетельские показания, указывает на грандиозный размах событий 17 и 18 декабря, в которых участвовали не сотни, как указали советские СМИ, а тысячи людей – от 5000 до 10000 [93, 10]. Если советские СМИ сообщали о выступлениях только студенческой молодежи, то западная пресса информировала об участии в них широких слоев населения Казахстана. Существенные разногласия выразились в определении количества жертв и содержания лозунгов. Со ссылкой на западные источники, Уве Хальбах указывает на наличие, наряду с антирусскими, проамериканских, исламистских и даже прокитайских девизов [93, 12]. Немецкий ученый подвергает сомнению утверждения об АлмаАте, как единственном месте беспорядков, так как «из случайно высказанных и косвенных упоминаний следует то, что, очевидно, и другие регионы Казахстана были затронуты событиями» [93, 11]. Видимо, автор в то время не располагал данными о том, что митинги и демонстрации прошли во многих городах Казахстана (в Джезказгане, Павлодаре, Караганде и др.). В своем исследовании Уве Хальбах предпринимает попытку дать оценку советской интерпретации причин декабрьских событий, представленных в советских СМИ: тезис «запланированного выступления»; ухудшение социально-экономического положения как основной причины восстания; тезис «национализма»; связь с «перестройкой»; исламский фактор. Опровергая несостоятельность тезиса «запланированного выступления», немецкий автор указывает на отсутствие конкретного списка организаторов манифестации, что только лишь «повторяющимися намеками была недвусмысленно внушена мысль, что их надо искать в окружении свергнутого партийного шефа» [93, 17]. По мнению Уве Хальбаха, попытка советского государства 251 представить демонстрантов как экстремистски настроенную хулиганствующую толпу не состоятельна и вызвана подтвердить версию о «казахском национализме». С ним солидарна Катрин Беннер, учитывающая тот факт, что «в протесте участвовали также узбеки, армяне и другие представители некоренного населения» [95, 76]. Общеизвестно, что негативные последствия господства в стране административно-командной системы особенно проявились в социально-экономической сфере республики. Казахстан, обладая громадным природно-ресурсным материалом, превратился в сырьевой придаток более развитых в промышленном отношении регионов. Пренебрежительное отношение Центра к нуждам и запросам казахского народа негативно сказалось на состоянии социальной сферы. В этой связи глубинные причины конфликта видятся эксперту журнала «Остойропа» Рональду Шарфу в огромном разрыве между уровнем индустриализации региона и центра [116]. В первоначальных официальных сообщениях о событиях в АлмаАте не упоминалось о возможном влиянии «исламского фактора». По наблюдениям немецких специалистов в первое полугодие 1987 года появились, после времен Хрущева, самые острые антиисламские статьи, в которых была установлена прямая связь между национализмом и религиозностью [93, 24]. Подвергая анализу публикации не только советских СМИ, Уве Хальбах отметил, что на Западе мнения о роли ислама разделились. Особый интерес представляют материалы немецкого автора о реакции прессы исламских государств на декабрьские события. По мнению У.Хальбаха, после событий в Казахстане пресса в исламских странах усиленно указала на репрессивные тенденции в советской политике по отношению к мусульманским республикам. В первую очередь, речь шла о подавлении ислама в Советском Союзе, поэтому в марте 1987 года печатный орган Исламской республиканской партии сообщил, что Иран рассматривает советские республики Средней Азии как области, которые необходимо «освободить». События в Казахстане были прокомментированы в турецкой прессе в этом же духе. Казахи были названы «казахскими турками», которые с самого начала подверглись репрессиям и русификации, а Казахстан представлен турецким читателям как самая большая из тюркскомусульманских республик, находящаяся сегодня под господством русского колониализма [93, 93]. В связи с этими акциями, немецкий автор указал на необходимость советского правительства считаться с тем, что за ее политикой по отношению к мусульманской части населения пристально следят, особенно в зарубежных исламских странах [93, 94]. 252 При освещении основных этапов истории межэтнических отношений в Казахстане обнаруживается единство взглядов остфоршеров, выразившееся в признании того, что во времена Брежнева национальная элита укрепила свои позиции. Этим объясняется, что московское руководство намеревалось в Казахстане лишить власти не консервативную, направленную против духа реформ Горбачева республиканскую номенклатуру, а остановить процесс «казахизации» региона, набравший силу под руководством Д.Кунаева [93, 23]. Немецкие ученые пытались вскрыть истинные цели Центра в кадровых перестановках. «Обмен» руководящими работниками, носящий односторонний характер (только лишь со стороны Центра) «настраивал национальную элиту против Москвы», что, в конечном счете, привело к кровавым эксцессам [93, 23]. Следует согласиться со справедливым замечанием Катрин Беннер в отношении того, что в условиях советской действительности трудно было дать объективную оценку этим событиям, когда правда заменялась прямой фальсификацией. Несмотря на эти трудности, немецким авторам удалось указать на целый комплекс причин декабрьских событий 1986 года, заслуживающих внимания исследователей. Немецким ученым удалось представить полную и детализированную картину трагической истории «модернизации» казахского общества. Результатом непрерывных катаклизмов и лишений, выпавших на долю казахского народа, явилось то, что он стал меньшинством полиэтнического населения республики на своей исконной территории [93, 23]. Заслуживает внимания и оценка немецкими исследователями значения декабрьского выступления, которое они причисляют к разряду великих исторических событий, открывших глаза многим казахам. Немецкие ученые считают, что декабрьское восстание объединило казахов в борьбе за право свободно распоряжаться своей судьбой и укрепило их национальное самосознание. Однако, как полагают зарубежные авторы, декабрьский феномен нуждается в дополнительных поисках истины. Многие проблемы истории декабрьских дней требуют специального изучения. Научный сотрудник семинара по Центральной Азии университета в Берлине Беата Ешмент по этому поводу пишет: «До сегодняшнего дня причины и последствия не до конца выяснены, оценка не убедительна. Казахстанское руководство назначило в 1989 году комиссию для расследования событий (названной по имени ее председателя – комиссия М.Шаханова). Однако нашлись силы, заинтересованные в том, чтобы помешать расследованию, и их действия не имели успеха» [117]. В исторической науке Казахстана неоднократно поднимался вопрос о необходимости дать объективную научную оценку этим 253 событиям, показать их значимость и масштабность, определить их место в истории становления независимого, суверенного Казахстана. Изучение истории декабрьских дней ставит задачи широкого вовлечения в научный оборот наследия как отечественных, так и зарубежных исследователей. Труды немецких авторов заслуживают особого внимания тем, что ряд проблем истории декабрьских событий рассматривался не с точки зрения идеологической конъюнктуры, что способствовало воссозданию объективной картины событий. Таким образом, проблемы межэтнических отношений в Советском Союзе представляли значительный интерес для немецких советологов. Разнообразные исследования проводились в университетах и на исторических кафедрах университетов в Мюнхене, Киле, Гамбурге, Кельне, Бонне, Гессене, Мюнстере и других городах Германии. Ведущую роль в разработке данных вопросов играли Федеральный институт изучения Восточной Европы и международных отношений в Кельне, Исследовательский Совет И.Г.Гердера в Марбурге, Институт советологии в Мюнхене, Институт Восточной Европы в Западном Берлине, Институт туркестанских исследований и др. Национальные проблемы стали объектом обсуждений на II Международном Конгрессе советологов, состоявшемся в сентябре-октябре 1980 г. в городе Гармиш-Партенкирхен. Осенью 1986 г. западногерманский журнал (Остойропа) провел расширенную конференцию по проблеме состояния межнациональных отношений в СССР [118]. Вместе с тем, имеющаяся немецкоязычная литература по интересующей нас проблеме не сравнима с солидным потенциалом работ англоамериканских исследователей. В 1970-ые западногерманские ученые в своих публикациях отмечали отсутствие специализированных программ изучения национальных отношений в СССР и указали на необходимость создания в ФРГ исследовательской программы, аналогичной Колумбийской программе, которую расценили как своего рода эталон изучения национальной политики Советской власти [118, 49]. В этой связи следует еще отметить малочисленность остфоршеров, занимавшихся изучением межэтнических отношений в среднеазиатском регионе (включая и Казахстан). Этим объясняется детальный анализ работ ведущих специалистов-среднеазиаведов Уве Хальбаха и Герхарда Симона. Проблемы национальной политики в среднеазиатском регионе (включительно и Казахстан) занимают значительное место в работах Герхарда Симона. В целом ряде исследований немецкий автор указывает на рост национального самосознания нерусских народов СССР. По его мнению, носителем нового самосознания является интеллигенция, которая наиболее подвержена националистическим явлениям. Как считает автор, на национальные отношения влияют 254 социальные причины: проявления национализма в СССР связаны со снижением роста экономики в конце 70-х годов прошлого столетия. Г.Симон отмечает, что социально-экономическая политика советского режима, проводившаяся в русле «модернизации» Средней Азии и Казахстана (через политику в области образования, развитие промышленности, процессы оседания кочевого населения), способствовала консолидации наций. Наряду с политикой, ориентированной на вымывание почвы из-под пантюркистских и панисламистских тенденций, советское руководство оказалось вынужденным допускать формирование отдельных этносов в нации. Это в свою очередь привело, уже в послевоенный период, к появлению хорошо образованных прослоек коренного населения. Их представители, по мнению Симона, стали активными и сознательными носителями нового национализма [119]. Касаясь форм выражения нового национализма в СССР, немецкий исследователь отмечает их разнообразие, но при этом указывает на ограничение советской властью национальных требований, что способствует развитию русского национализма. В 1980-х гг. на Западе продолжалось усиленное муссирование тезиса о возрастающем значении ислама в политической и культурной жизни народов Средней Азии и Казахстана. Этот фактор рассматривался в качестве решающего в процессе укоренения националистических воззрений как в среде интеллигенции и «средних классов», так и среди «простого люда»; предполагалось, что религия может сыграть роль общего знаменателя для требований различных групп и слоёв. В контексте данного предположения, ввод советских войск в Афганистан и постепенное расширение масштабов «священной войны» (а именно так определялась афганскими моджахедами суть конфликта) рассматривалось как «новое открытие» исламским миром советской Средней Азии. Более того, Симон расценивал вторжение Советского Союза в Афганистан как «крупнейшее фиаско и ошибку центрального руководства». По его мнению, вместо «экспорта» социализма начался «импорт» ислама в целом и исламского фундаментализма в частности [119, 16]. Утверждения Г.Симона являются небесспорными, поскольку он преувеличивает влияние ислама на развитие событий в Средней Азии и Казахстане. Следовало бы также иметь в виду, что национальная элита среднеазиатского региона СССР была сформирована в ходе осуществления политики «коренизации» и «модернизации» социально-экономической жизни и вполне могла противостоять вызову других элит, образовавшихся на идеалах популизма. Кроме того, большая часть населения Советской Средней Азии исповедует 255 не шиитскую, а суннитскую версию ислама, не говоря уже о Казахстане, где секуляризм обусловлен чисто историческими факторами. В последние десятилетия прошлого столетия мусульманские теоретики подчеркивали совместимость социалистических и исламских ценностей, например, идей социальной справедливости, равенства, дружбы народов и т.д. В то же время можно согласиться с Симоном по поводу того, что национализм в Советской Средней Азии ориентировался не на отделение региона от Советского Союза, а на увеличение значимости республик в экономической, политической и культурной жизни страны – и поэтому не содержал, в этом смысле, «антисоветского» характера [119, 10]. Однако, потенциал для усиления националистических тенденций Средней Азии и Казахстана, тем не менее, по мнению автора, существовал, а источником его накопления служили замедление темпов экономического развития региона, соответствующее понижение степени социальной мобильности, угроза безработицы и обусловленные этим ожесточение политических конфликтов. Между тем поток капиталовложений в среднеазиатский регион за последние пятнадцать лет, рассмотренные автором, существенно не увеличился в отличие от бурно растущего населения: в 1965 г. – 11,65% всех инвестиций и в 1980 г. – 12,5% [120]. Г.Симон отмечает, что Москва в течение двух последних десятилетий препятствовала созданию в Средней Азии мощностей обрабатывающей промышленности, направляя вместо этого огромные капиталовложения на освоение энергоносителей в Сибири. В связи с этим в пяти среднеазиатских республиках особенное раздражение вызвали отмена проекта переброски части стока северных рек в Среднюю Азию. Г.Симон рассматривал этносоциальные процессы ассимиляции и консолидации, происходящие в СССР [121]. На определенных этапах истории советского государства, эти процессы подвергались различным оценкам. В 1930-х годах национальная ассимиляция считалась реакционным процессом, с которым следует бороться. Характеризуя указанные процессы в условиях перестройки, Симон приводит точку зрения советской науки, считающей процесс национальной ассимиляции прогрессивным явлением. Но мнения о процессе национальной консолидации расходятся. Одни считали его законченным, другие, наоборот, находящимся в развитии. Новым явлением послесталинского времени является национальный регионализм, имеющий, по мнению автора, важное значение для развития общества. Отношение партии и советского государства к этому явлению носит избирательный характер. Г.Симон считает, что 256 партией поощряются региональные связи между тремя восточнославянскими народами, которые во главе с русским народом должны были стать основным регионом многонационального государства. Развитие регионализма в Средней Азии рассматривается с недоверием, устанавливается его общность с панисламизмом в России до 1917 г. Наряду с национальной консолидацией и регионализмом важнейшим национальным процессом Симон считает ассимиляцию с русской нацией. Попытка КПСС русифицировать важнейшие области общественной жизни способствовала формированию национальной оппозиции. В качестве особой формы национальной оппозиции в немецкой историографии выделяется движение депортированных народов на этническую родину. Более подробно Симон останавливается на истории эмиграционного движения немцев. Среди причин эмиграции немцев автор называет их стремление к сохранению национальной и культурно-языковой тождественности, которая не была им гарантирована в СССР. Еще одна причина эмиграции связана с ограничением религиозных свобод в СССР. Чтобы сократить эмиграцию немцев, большинство которых составляли верующие и религиозные служители, были официально зарегистрированы, точнее, легализированы 200 лютеранских приходов, а также часть религиозных немецких общин в Казахстане и Южной Сибири. Касаясь мусульманских республик, Симон отмечает, что здесь в отличие от других республик нет национального самиздата. Однако, по мнению автора, переселение чеченцев и ингушей в Среднюю Азию открыло новые возможности для суфийских братств. Как считает западногерманский советолог, их деятельность способствовала сплочению наций и созданию сопротивленческого духа, а также возрождению и развитию суфизма в Средней Азии. Влиянию суфизма подвержена и новая национальная интеллигенция Средней Азии. Это объясняется тем, что суфизм обращается к культурным истокам национальных традиций. Общеизвестно, что культура Средней Азии с давних пор связана с суфизмом. В целом, автором отмечается значительный рост национального сознания, что выражается в большом интересе к прошлому своего народа, к национальной культуре и фольклору, в акцентировании экономических и политических интересов своей нации, в требовании сохранения и развития своего языка. Касаясь национальной политики советского государства в условиях политики перестройки, Симон выражает надежду, что оно не будет придерживаться курса прежней «агрессивной языковой политики» руководства Брежнева [121]. Г.Симон отметил еще одну важную тенденцию в развитии кадровой ситуации в среднеазиатском регионе. Согласно данным, 257 приводимым автором, количество русских кадров в регионе значительно возросло. Так, в 1983-1986 гг. во всех пяти республиках сменились первые секретари ЦК местных компартий, причем в Казахстане замена Д.Кунаева на Г.Колбина покончила с традицией, по которой русские в послевоенный период, как правило, занимали в официальной иерархии второе место, пропуская вперед представителей коренного населения. Как считает Г.Симон, сокращение количества представителей коренных национальностей в руководящих партийных органах республики, проводимое под видом борьбы с коррупцией, протекционизмом, семейственностью, бесхозяйственностью, по сути дела было направлено против набиравшего силу национального сознания нерусских народов. Г.Симон указывает на необходимость широкой децентрализации – предоставления обширных полномочий территориальной, национальной и региональной периферии. Анализ целого ряда проблем, связанных с национальной политикой и состоянием межнациональных отношений в среднеазиатском регионе получил дальнейшее развитие в работах Уве Хальбаха. Особо стоит выделить статью «Национальный вопрос в Советском Союзе и связанные с ним проблемы: к их восприятию советской общественностью» [122]. Внимательное знакомство немецкого исследователя с советской центральной и республиканской печатью, а также научной периодикой, позволило сделать вывод о формировании в советских средствах массовой информации более критического подхода к социальным и экономическим аспектам советской действительности, за исключением области национальной политики и межнациональных отношений, новая оценка которой с трудом пробивает себе дорогу. Несмотря на явное противоречие с реальностью, в печати и выступлениях партийных деятелей все еще обладает точка зрения, согласно которой национальный вопрос решен. По мнению автора, сильным шоком и своего рода горьким уроком для советской общественности стали события в Алматы, заставившие трезво взглянуть на декларируемую десятилетиями «дружбу народов». Советская национальная политика в республиках Средней Азии и Казахстана стала объектом пристального внимания немецкого ученого. К наиболее актуальным аспектам проблемы автор относит демографическую и языковую. К факторам неблагоприятного демографического развития отнесены общее снижение рождаемости в Советском Союзе, рост детской смертности в среднеазиатском регионе, смертности среди мужчин, неравномерный рост населения по отдельным республикам и регионам. Региональные, этнически обусловленные различия в социально-экономическом развитии, пишет автор, создают трудности в планировании трудовых ресурсов и 258 распределении материальных средств, что, в свою очередь, порождает межэтническую напряженность. Высокая рождаемость в республиках Средней Азии и ее низкий уровень по Союзу в целом ведут к росту доли представителей мусульманских народов среди призывников, что стало предметом обсуждения в военной прессе. Эта проблема привлекла внимание не только Уве Хальбаха, но и других немецких исследователей. По мнению немецких авторов, увеличение численности призывников мусульманского происхождения «грозит лавиной различных конфликтов» [123]. Следует добавить негативные последствия миграции славянского населения, приведшие к усилению межэтнической напряженности в регионе. Эти демографические тенденции отразились на социальном развитии республик Средней Азии и Казахстана, находящимися в противоречии с идеалом «сближения» народов. Этнически и культурно обусловленные различия в профориентации и вытекающие отсюда диспропорции между рабочим классом и интеллигенцией в пользу последней ведет к недостатку квалифицированных рабочих из лиц коренной национальности. Эта тенденция, по мнению автора, получила особое развитие именно в Казахстане. Одним из важных аспектов национального вопроса является проблема языка. Общеизвестно, что решением ЦК признана необходимость улучшения языковой ситуации в Казахстане, было принято решение о русско-казахском двуязычии. Однако, как считает автор, широко декларируемое русско-национальное двуязычие, фактически сводилось к двуязычию нерусских национальностей. При перечислении негативных проявлений в межнациональных отношениях и социально-экономическом и культурном развитии в целом ни один, ни другой регион не приводится Уве Хальбахом в качестве примера так часто, как Казахстан и Средняя Азия. Значительный интерес представляет анализ немецким автором кадровой политики КПСС. Как считает ученый, при М.С.Горбачеве обмен руководящими кадрами между союзными республиками и отдельными регионами стал важным компонентом перестройки. Вопросы национальной политики тесно связывались с проблемами кадровой политики. Уве Хальбах признает необходимость практического внедрения положения об обмене кадров в рамках всего Союза, но при этом правомерно указывает на его односторонность, поэтому вполне ясно, что нерусскими народами оно может рассматриваться как закамуфлированное требование русификации, поскольку «обмен» кадрами идет до сих пор преимущественно в одном направлении: из центра к окраинам. Далее он отмечает, что требованию более справедливого представительства некоренных народностей в органах власти союзных республик противостоит 259 снизившееся представительство нерусских народов в центральных партийных органах (Секретариате и Политбюро ЦК КПСС). После падения Д.Кунаева и отставки Г.Алиева мусульманские регионы страны впервые за последние 30 лет не представлены в Политбюро ЦК КПСС [93, 278]. Как считает автор, в этом контексте следует рассматривать события в Алма-Ате (1986 г.). Касаясь критических замечаний в адрес Казахстана по материалам советской прессы, немецкий исследователь считает, что, во-первых, обвинения в коррупции, бесхозяйственности, национальном эгоизме и прославлении истории своего народа в прошлом неоднократно служили барометром пересмотра национальной политики, который вел к оттеснению «национальных кадров», ограничению суверенитета коренных национальностей в союзных республиках и перераспределению полномочий между центром и периферией. Это имело место во времена Сталина после 1933 г. и при Хрущеве после 1956-57 гг. Во-вторых, в целях обвинения гласность использовалась в одностороннем порядке, обвиняемые не могли защищаться. На наш взгляд, представляет интерес следующий вывод автора о том, что коррупция, семейственность и протекционизм в традиционных обществах типа среднеазиатского является устоявшейся нормой социального поведения и требует от советских руководителей особенно осторожного подхода в этих вопросах [93, 278]. Однако, в ходе перестройки целый комплекс чрезвычайно различных национальных проблем, по мнению Симона, остался нерешенным. Все это обусловило постановку следующих вопросов: перестает ли существовать Советский Союз как многонациональное государство? Можно ли еще реформировать Советскую систему или же, напротив, происходящие процессы – свидетельство ее неспособности к реформам? В целях более наглядного представления о сложности и различии национальных проблем в Советском Союзе автор в статье «Распадается ли Советский Союз? Перестройка и национальный вопрос» (Кельн, 1990 г.) выделяет пять регионов: Прибалтика, Закавказье, Западные районы, Средняя Азия (вместе с Казахстаном), Россия (Российская Федерация). Исследуемый регион представлен немецким ученым «колониальным приобретением русского государства». Симон признает прогрессивные стороны принадлежности среднеазиатских республик к Советскому Союзу, но при этом отмечает, что «цена за это заплачена высокая: русское господство» [123]. Вновь немецкий автор обращает внимание на тот факт, что в этом регионе не было ярко выраженных сепаратистских тенденций: требования населения касались в основном улучшения 260 экономического положения и предоставления большей культурной автономии. Вместе с тем наблюдается обострение кризиса, имеющего свои специфические черты: растущая безработица среди молодежи на базе демографического взрыва прошлого столетия, сырьевой характер экономики, экологические проблемы. При рассмотрении причин национальных конфликтов в СССР автор указывает на национальную политику партии и государства. Г.Симон имеет в виду не только сталинскую депортацию целых народов, но и целенаправленное расселение русских по всему Союзу, и смещение народов посредством миграции. По мнению автора, 25 млн. русских, проживающих за пределами Российской Федерации, выполняют функции агентов центральной власти в нерусских республиках. Но одновременно они провоцировали антицентралистское и антирусское сопротивление. В данной связи представляет интерес вывод автора о том, что русская миграция стала камнем преткновения для национальных движений нерусского населения, обострила языковую проблему в регионе [123, 22]. Среди долгосрочных причин, приведших к обострению национальных проблем в СССР, автор называет советскую идеологию, которая скрывала от людей истинное положение и одурманивала их сознание доктринами и пропагандой. Результатом был не только обман общественности, но и самообман. Ленинская доктрина с 30-х годов ХХ века провозглашала, что проблемы национальностей в первой стране социализма «решены». Идеология объявила национализм атрибутом капиталистического общества. Важнейшей причиной для роста национального самосознания в Советском Союзе явилось увеличение новых социальных слоев – носителей националистических идей. Таким образом, в Советском Союзе уже в течение нескольких десятилетий осуществляется незаметный процесс деколонизации, который только во второй половине 1980-х годов вступил в активную политическую фазу [123, 50]. Г.Симон указал на возрастающую роль национальной элиты, без которой центральные органы Союза уже не могут управлять. Как считает автор, к классическим союзникам национализма – социальной напряженности и экономическим кризисам – добавились два новых «коалиционных партнера», которые прежде не были связаны с национализмом: экологическое движение и антисталинизм. Национальные проблемы, по мнению Симона, усугубляются также кризисом политической системы, проявляющимся, в особенности, в двух аспектах: в распаде традиционных политических структур власти и возникновении новых политических институтов (народные фронты, комитеты и т.д.). Автор отмечает, что процесс деколонизации вступил из скрытой в открытую стадию, которая 261 ускоряется половинчатыми мерами перестройки и катастрофическим экономическим положением. Причины сложившейся ситуации видятся автору в неготовности Горбачева предпринять решительные шаги для введения многопартийной системы и полного упразднения централизованного планового хозяйства. Г.Симон считает, что радикальная новая концепция многонационального государства с далеко идущей децентрализацией в области экономики, культуры, а также и политики могла бы дать определенный эффект. Анализ, проведенный автором, позволил сделать вывод о преобладании тенденций, ведущих к распаду СССР [123, 30]. Таким образом, исследования немецких авторов были полны предсказаний относительно того, что советская система не способна к прогрессивным изменениям. В большинстве своем советологи непоколебимо были уверены в том, что советская система является ущербной в политической перспективе, так как держится на доминировании русского этнического компонента во всех структурах социально-политической, экономической и культурной жизни. В связи с этим, в 1980-1990 гг. особое звучание приобрела одна из традиционных концепций советологии – концепция русского национализма. Путь решения национальных проблем видится немецким авторам в разрыве «союза между Кремлем и русским национализмом». Перспективы развития национальных отношений немецкие специалисты связывали с судьбой народнохозяйственной и общеполитической перестройки, а судьбу перестройки – с решением национальных проблем. Оценки данной взаимозависимости во многом определили сущностные, концептуальные подходы ко всему комплексу национальной политики. В целях выявления главного в национальной политике в СССР, в целом, и в Казахстане, в частности, остфоршеры в подавляющем большинстве работ в рамках исследуемой проблематики обращались к истокам национального строительства в Советском Союзе, предприняв попытку доказать, что именно в советской системе следует искать истоки обострения межэтнических отношений во второй половине 80-х годов прошлого века. Немецкими исследователями представлен целый комплекс причин, обусловивших рост межэтнической напряженности в регионе. Среди них следует назвать причины экономического характера. Остфоршерами разных поколений в рамках модели «центр – периферия» и концепции русского национализма освещалось экономическое развитие Казахстана, ставшего сырьевым придатком советской империи. По мнению немецких авторов, все этапы экономической «модернизации» были связаны с увеличением европейского населения, которому создавались лучшие условия труда и быта, что послужило одной из причин межнациональных 262 конфликтов. Сверхцентрализация экономической и политической жизни в Советском Союзе, оправдываемая идеологическими постулатами стала непосредственной предтечей русификации, особенно ярко проявившейся в области языка, культуры, религии и истории. Следует согласится с выводами немецких советологов о том, что противоречия, возникающие в духовной сфере наносят наибольший вред процессам гармонизации межнациональных отношений и обладают огромной инерционной мощью. Демографические процессы анализируются в немецкой историографии 1980-1990-х годов в общем контексте прогнозов развала коммунистической системы и краха последней империи современности. Общим для немецких исследователей является вывод о том, что на протяжении ближайших лет (с конца 1980 – начала 1990х годов) этнический состав всего Советского Союза изменится в результате резкой смены демографической, экономической и политической ситуации. Сравнительный анализ соотношения сил в нерусских советских республиках (Казахстан, республики Средней Азии и Прибалтики), представленный Уве Хальбахом в главе «Демографические и исторические особенности Казахстана в рамках национальной проблематики», позволил ему сделать вывод об усилении роли титульной нации в Казахстане [93]. Таким образом, положение о Советском Союзе как сверхцентрализованной империи является для немецких исследователей основным в объяснении особенностей национальной политики в СССР. Общеизвестно, что империя всегда подразумевает колониальное угнетение. В русле концепции «центр-периферия» остфоршерами приводятся данные о разграблении и разорении республик, ущемлении национального достоинства народов. В многочисленных исследованиях немецких ученых подчеркивается бесконтрольный экспансионизм и безнаказанность центральных ведомств, их пренебрежение местными интересами. Создание унифицированной общности народов сопровождалось русификацией. Особенности этнических конфликтов связаны с основными этапами советской «модернизации». Яркой иллюстрацией этой закономерности является Казахстан, в которой антинациональное и космополитическое стремление создать однородное, максимально унифицированное общество вливается в практику явной русификации. Трагическим следствием национальной политики советского государства в Казахстане явились разрушение этнической специфики и уменьшение численности коренного населения. Национальная политика Советского Союза, неудовлетворенность которой выражалась со стороны не только казахов, но и других народов, не способствовала сохранению единства советской империи. 263 Дальнейший ход исторических событий лишь подтвердил прогнозы немецких исследователей о неминуемом распаде СССР. Причины распада СССР нашли свое отражение в исследованиях крупнейших немецких политологов. В отечественной же исторической науке эти проблемы стали предметом специального и обстоятельного изучения в диссертационной работе М.Е.Шайхутдинова [124]. В ней он представил российскую и казахстанскую историографию проблемы распада СССР. На наш взгляд, представляет научный интерес сопоставительный историографический анализ работ немецких, российских и казахстанских авторов. Научный сотрудник Фонда науки и политики Исследовательского института международной политики и безопасности (Эбенхаузен) Клаус Зегберс в своей книге «Советская система, перестройка и смена системы». Кризис и формы его проявления. Постсоветская трансформация в России» отмечает, что, если мы хотим лучше понять современность, то должны попытаться по-новому осмыслить природу и генезис коммунизма [125]. Как известно, в контексте мировой истории этот эксперимент окончательно провалился. Это впервые дает возможность анализировать данный феномен во всей его целостности, на всех этапах его развития. К.Зегберс выделяет следующие ключевые моменты истории коммунизма: Октябрьская революция (1917), НЭП (1921), принятие первого пятилетнего плана и установление «классической» советской системы (1928), середина 30-х годов, война, последовавшая за ней первая холодная война, ХХ съезд КПСС (1956), попытки реформ в 1960-е годы, взлет СССР как второй сверхдержавы, кризисный 1979 г. и начавшаяся в 1985 г. перестройка. Остфоршер подчеркивает, что развал советской системы не отменяет факта ее семидесятилетнего весьма устойчивого существования. К.Зегберс не согласен с известными западными исследователями (Ш.Фрицпатрик, Д.Скотт, М.Левин, В.Заславский и др.), которые квалифицируют социальную модель СССР как однозначно антагонистическую. В качестве примера он приводит взаимоотношения советских властных элит, которые строились на основе и в рамках своеобразного консенсуса. Это, на взгляд немецкого автора, придавало системе жизнестойкость. Далее К.Зегберс указывает на основные отличительные черты классической советской модели: - детерменированность политики (внутренней и внешней политики) и экономики марксистско-ленинской идеологией, а также императивом традиционных имперских интересов. Ключевой момент работы руководителя Экспериментального творческого центра С.Кургиняна созвучен с данным положением исследования немецкого 264 автора. По мнению российского ученого, вооруженность доктриной марксизма-ленинизма, совершенно не органичной для России и в принципе тупиковой, с точки зрения исторической перспективы, привели к распаду СССР. Основные положения марксизма-ленинизма видятся автору в идеях экономического детерминизма и диалектического материализма, теории права наций на самоопределение, концепции универсализма и идее мирового господства в форме учения о «мировой революции» [124, 54]. Следующей чертой классической революции советской модели, по мнению К.Зегберса, является крайне высокая степень централизации процесса принятия решений в экономике, что привело, по сути дела, к исчезновению реального субъекта хозяйственной жизни. Анализируя причины распада СССР, российский политолог А.С.Панарин также подчеркивает ту негативную роль, которую на протяжении всей истории СССР играла практика внутреннего колониализма. Почти вся советская промышленность была представлена предприятиями союзного подчинения, 98% прибыли которых отчислялись в центр. Местные природные ресурсы использовались практически бесплатно и потому хищнически [124, 55]. Классической чертой советской модели К.Зегберс считает огосударствление экономики и общества, возникновение некоего «государственного образования», функционирующего на основе репрессий и террора против всех без исключения «автономных интересов». Аналогичные выводы встречаются в монографии Н.К.Исингарина «10 лет СНГ. Проблемы, поиски, решения». Автор акцентирует внимание на признании Советского Союза в качестве государства с глубокой интегрированной экономической системой, вместе с тем экономическое взаимодействие союзных республик, регионов и областей было построено на тех же принципах, что и политическая система СССР – на тоталитаризме, всевластии центра, подмене эффективных-рыночных-экономических связей директивными решениями по поставке сырья и продукции [124, 75]. Общим для казахстанских и немецких авторов явилось положение о непомерном разрастании военно-промышленного комплекса и вооруженных сил, ставшее перманентной угрозой всему миру. В книге «На пороге ХХI века» Н.А.Назарбаев акцентировал внимание на том, что в сегодняшних дискуссиях о причинах распада СССР почему-то меньше стали принимать во внимание противоборство двух систем в военной, военно-технической и стратегических сферах… Гонка вооружений была одной из первопричин развала Советского Союза. По расчетам специалистов, общемировые военные расходы за 40 лет с 1950 по 1990 годы, а это годы активного противостояния двух блоков, составили более 20 триллионов долларов… Не менее 20 265 процентов всех ученых и инженеров в мире также были включены в военные исследования и разработки» [124, 71]. По мнению Т.А.Мансурова, распад СССР был предопределен и стал следствием прежде всего затяжного экономического кризиса, деструктивные последствия которого многократно усиливались неразумной тратой огромных бюджетных средств на бесперспективное военное противостояние [124, 73]. Свою версию происшедшего в 1991 году предлагает в своей монографии «Безопасность: российский выбор» известный российский исследователь А.Арбатов, выдвинувший тезис об особом имперском пути России. Российская и советская элита, в отличие от западных, допускала в свои ряды выходцев из колониальных провинций. Империя базировалась на четырех системообразующих столпах: авторитарном или тоталитарном режиме, колоссальной военной мощи, централизованной экономике и мессианской идеологии, оправдывавшей первые три основы. С этой точки зрения А.Арбатов выдвигает мнение о том, что советская империя могла бы существовать еще долгие годы, если бы не растущее несоответствие между официальными догматами и реальной жизнью, между неэффективной экономикой и растущими запросами населения. Империя была непреднамеренно разрушена руками коммунистических реформаторов и демократическим движением во главе с Б.Ельциным: «Именно это привело к прекращению холодной войны и гонки вооружений, а не наоборот» [124, 57]. По К.Зегберсу, одной из основных отличительных черт классической модели являются принудительная нивелировка культурных и национальных различий в регионах и республиках СССР, а также редукция «высокой культуры» к канонизированному социалистическому реализму и массовой культуры к «народности». Позицию К.Зегберса в данном вопросе разделяет российский исследователь А.Дугин. Среди четырех важнейших факторов, приведших Советский Союз к геополитическому и социальноэкономическому краху, А.Дугин называет административное устройство СССР, которое основывалось на игнорировании региональных, этнических и религиозных особенностей внутренних территорий. Чрезмерная централизация и унификация, по мнению автора, стали порождать естественный протест и недовольство [124, 56]. Также К.Зегберс считает, что сведение всего государственнополитического пространства к пределам Московского Кремля, организационно – к узкому кругу всевластных лиц, функционально – в КПСС, к земляческим связям и к персональным конфликтам и конкуренции. 266 Эти отличительные черты, на его взгляд, образуют как бы идеальный тип советской модели. Но их явно недостаточно, чтобы составить адекватное представление о том, как эта модель функционировала на практике. Для описания советского коммунизма К.Зегберс предлагает ввести в научный оборот следующие понятия: - «институционализированный плюрализм» (прежде всего в КПСС и в других руководящих учреждениях); - группы интересов (в советском смысле, не как классы в соответствии с их местом в процессе производства, а как группы давления в рамках неформального управления системой); - «корпоративизм» (в советском смысле – как исходящая из духа самой системы необходимость в консенсусе); - «экстенсивный способ производства» (производительность труда растет только при условии новых «вложений» капитала, труда, ресурсов, земель. Последнее понятие подтверждается выводами целого ряда работ казахстанских и российских авторов. Так, Н.К.Исингарин считает, что причиной быстрого падения темпов развития страны является развитие экономики советского государства по экстенсивному пути. Российский исследователь Н.А.Нартов указывает на огромные размеры СССР: создание инфраструктуры, сопоставимой с европейскими стандартами, обходилось Советскому Союзу многократно дороже. Например, среднее «плечо» транспортировки грузов – топлива, сырья от места добычи до переработки в 3-5 раза длиннее, чем в США. Экстенсивный путь хозяйствования, избранный еще в конце 50-х годов, объективно тормозил развитие СССР. Стремление к созданию в промышленности монополий при оценке эффективности работы суммой прибыли сделало их невосприимчивыми к научно-техническому прогрессу [124, 76, 55]. Для описания советского коммунизма К.Зерберс предлагает также включить следующие понятия: - бюрократический торг (тайна планирования и раздачи привилегий); - soft budget constraints (противоположность закону стоимости: страховка против риска, которому может быть подвергнуто любое предприятие, и основа социального консенсуса); - double talk (разделение общественной и политической сфер как основ стабильности и общественного договора). Именно эти понятия, по мнению автора, необходимы для формирования новой теоретической модели, с помощью которой можно будет точнее и глубже описать феномен советского коммунизма и то состояние, в котором ныне находится посткоммунистический бывший Советский Союз. 267 К.Зегберс полагает, что с 1987 г. Советский Союз находился в тисках двух кризисов. Первый кризис – это полностью обнажившаяся в 1970-е годы несостоятельность советской модели развития (в первую очередь, экономической). К середине 1980-х годов эта модель стала распадаться. Реакцией на данный кризис стала перестройка, в ходе которой в стране окончательно возобладала дестабилизация, а «советский человек» из очень плохих, но привычных условий был выброшен в хаос. Это и есть второй кризис. Одну из основных причин «исчерпанности» классической советской модели автор видит в том, что построенная на принципах экстенсивности экономика достигла своих предельных возможностей. И даже в количественном отношении была не в состоянии служить опорой второй сверхдержавы. Уже не было ни валютных, ни демографических, ни сырьевых ресурсов, т.е. всего того, что и составляло силу советского режима. Заведующий отделом экономики Федерального института по исследованию стран Восточной Европы и международных проблем (Кёльн) профессор Ханс-Херман Хёман в статье «Экономика России в СНГ: Кризис, дезинтеграция и перспективы стабилизации и смены системы» [126] наряду с хозяйственными вопросами касается причин распада СССР. По мнению остфоршера, после долгих лет стагнации, которые лишь казались эпохой стабильности, СССР пережил подряд четыре глубочайших провала. Провал первый: экономическая система не вынесла перенапряжения. Те политические цели, которые ставило перед собой советское руководство, требовали гораздо больших хозяйственных ресурсов, чем их имелось в СССР. Кроме того, дальнейшее развитие общества предполагало и могло основываться лишь на принципиально более высоком уровне производительности труда, чем тот, что был достигнут в Советском Союзе. Провал второй: не удалась и «перестройка». Основная причина этого провала – сущностные противоречия самой задачи. Все изменить, не меняя ничего. Все перестроить, но не трогать господства КПСС, марксистско-ленинской идеологии и социалистических форм собственности. Неудачи перестройки связаны и с тем, что методы (гласность, демократизация), которыми она осуществлялась, были полностью чужды духу Системы. Провал третий: восстание реакционных сил не прошло (путч августа 1991). Слишком интенсивным был уже процесс дезинтеграции старого порядка, слишком скомпрометированы были уже его сторонники, слишком утвердились уже новые социальнополитические элиты. 268 Провал четвертый: после путча у М.Горбачева не получилось сохранить Союз и продолжать реформистскую политику в рамках общесоюзного руководства. С целью соответствия исторической истине отдельных выводов остфоршера представим сопоставительный анализ казахстанской историографии проблемы распада СССР. Он немыслим без обращения к публикации главы нашего государства. Среди них особое место занимает статья «От имперского союза к Содружеству Независимых государств». По мнению Н.А.Назарбаева, распад Советского Союза является результатом объективных и субъективных факторов. Во-первых, государственное руководство СССР, начавшее радикальные преобразования в стране, не имело стройной концепции, действовало безо всякой опоры на данные социального анализа и прогноза. Лейтмотивом деятельности реформаторов второй половины 80-х гг. был тезис: «так жить нельзя», понимание которого не могло само по себе направить в спасительную колею, избавить от просчетов и ошибок. Во-вторых, руководство СССР своими действиями, вызвало резкое обострение центробежных тенденций. Республики Советского Союза носили статус суверенного государства. Однако это была лишь красивая конституционная формула, скрывавшая подлинную сущность унитарной государственной системы, которая, опираясь на тотальную централизацию, контролировала все без исключения сферы жизни общества. О реальном суверенитете республик не было и речи, поскольку в безраздельном ведении центра находились не только основополагающие вопросы экономики, внешней политики и финансов, но и использования национальных природных ресурсов, и даже установления общих начал организации и деятельности местных органов власти [124, 70]. Особое внимание Н.А.Назарбаев уделяет ново-огаревскому процессу, который был подорван августовскими событиями 1991 года, которые стали отчаянной попыткой реакционных сил во чтобы то ни стало воспрепятствовать объективному ходу истории, вернуть утраченное, возродить насквозь прогнивший имперский тоталитарный режим. Добиться этого путчистам не удалось, но центробежные тенденции объективно усилились. Стремление республик к полной государственной независимости отражало теперь не только бурный рост национального самосознания, но и твердое желание оградить себя от реанимации тоталитарного центра. По мнению Президента, итоги ново-огаревского процесса, из, казалось, уже построенного здания за несколько дней превратились в фундамент для возведения качественно иного сооружения [124, 71]. 269 Проблема распада СССР занимает значительное место в исследованиях казахстанского ученого и дипломата К.Султанова. Причин и процессов, приведших к распаду некогда мощной империи, на его взгляд, великое множество. Мы ограничимся теми выводами казахстанского автора, которые созвучны с основными положениями работ остфоршеров в рамках исследуемой проблемы. Как подчеркивает К.Султанов, распад СССР был вызван, прежде всего, «…излишней централизацией власти, управления государственной схемы, действующих по принципу «объять необъятное». Явно прослеживалось, по словам К.Султанова, расхождение интересов Центра и так называемой, «периферии», т.е. бывших союзных республик. Все это происходило на фоне полной деформации общества – экономическая система, загнанная в тупик, исчерпывала себя, что вызвало социальное недовольство. Реформаторы не учли главного – психологию и менталитет общества, которые были вскормлены системой уравниловки, системой порождения иждивенчества. В этих условиях инициаторы перестройки не удержали управление. Крах Советского Союза ускорился бездарным руководством стран. Могучая правящая партия в одночасье оказалась на обочине общества [124]. Коммунистическая партия Советского Союза, выступившая в качестве главного разрушителя системы, стала предметом обстоятельных исследований для целого ряда известных остфоршеров. Профессор Герхард Симон в работе «Возникновение новых государств на территории бывшего Советского Союза» рассматривает события распада СССР как «антиреволюцию», которая разрушила самую стабильную и наиболее удачливую из всех существовавших тоталитарных систем [127]. По мнению Г.Симона, феномен антиреволюции принципиально нов – ведь гитлеровский рейх был уничтожен извне. Главным разрушителем системы оказалось руководство КПСС, т.е. во многих отношениях это был процесс саморазрушения. Далее автор ставит чрезвычайно важный вопрос: почему гибель политической системы привела к гибели государства – СССР? В истории неоднократно случались дезинтеграции политических систем, но, как правило, это не затрагивало существование государств как таковых. Причины синхронного исчезновения видятся автору в следующем: 1. Советский Союз как государство был создан КПСС. Конец КПСС лишил это многонациональное государство всякой основы, всякой легитимности для дальнейшего существования. Кроме того, 270 организационный распад КПСС означал, что у государства – СССР больше нет инструмента интеграции. 2. Закат государства – СССР обусловлен и тем, что последние десятилетия неуклонно шел процесс формирования альтернативы ему: нации (Г.Симон рассматривает понятие «нация» в строго научном смысле слова. Его трактовка «нации» близка той, что дал этому феномену немецкий политолог М.Хеттих: организованный в государство и обладающий политическим самосознанием народ). В результате семидесятилетнего господства идеологии и политической системы, ориентированных на уничтожение всего национального, нации, составлявшие СССР, лишь укрепились. И потому развал Союза нельзя объяснить просчетами политиков, квалифицировать как «историческую неудачу» и т.п. Конец Московско-петербургскосоветского централизованного государства был подготовлен ходом исторического развития, логикой исторического процесса. На смену ему пришли «нации-государства». После Второй мировой войны в СССР очень быстро формируются национальные элиты, которые постепенно становятся носителями национального сознания. В рамках наций происходит и становление «среднего слоя». Но именно в рамках наций, а не советского народа как «новой исторической общности». И далеко не случайно, что после роспуска СССР на сцену истории вышло не гомогенное «бесструктурное постсоветское общество, но – нации. Наличие нации предотвратило всеобщий хаос, структурировало пространство бывшей империи. Один из бывших заведующих Отделом отношений Восток-Запад и международной политики Федерального института по исследованию стран Восточной Европы и международных проблем (Кёльн) Герхард Веттиг в работе «Нация и конфликт в Восточной Европе после распада коммунизма» подчеркивает, что под покровительством советского тоталитаризма скрывалось национальное, которое представляло собой антиимперскую, партикулярную тенденцию [128]. По этому поводу, казахстанский исследователь А.В.Ретивых, ссылаясь на воспоминания Н.А.Назарбаева о Д.Кунаеве, замечает, что крамольная по тем временам мысль о независимости и самостоятельности республики нет-нет да и возникала в головах представителей национальной интеллигенции и национальных лидеров [124, 78]. Как считает Г.Виттиг, после гибели СССР и всего социалистического лагеря «национальное» стало во многих отношениях господствующим. Далее автор обращается к хорошо известному, но, одновременно, малоосмысленному в науке факту. В паспортах советских граждан национальная и государственная принадлежность раздвоилась: ни одна нация в рамках Советского 271 Союза не имела «своего» государства. Это, с одной стороны. С другой вроде бы имела: союзные республики, автономные и т.д. В целом подобная ситуация крайне способствовала возбуждению национальных чувств. И когда центральная власть несколько ослабила свой контроль за местами, все скопившееся недовольство и одновременно притязания усилившихся за последнее время региональных элит оформились в движения за национальное освобождение от диктата великорусской Москвы. Анализируя причины распада СССР, Д.Назарбаева отмечает, что эта тема остается исключительно эмоциональной и деликатной. Выступая за более взвешенный, сбалансированный подход, ей представляется более обоснованным вывод о том, что прекращение существования СССР было следствием целого комплекса объективных и субъективных факторов, и, прежде всего, самого хода развития советской политической системы. Как считает Д.Назарбаева, исследование СССР не было следствием обострения только непосредственно национальных противоречий, хотя этот компонент и присутствовал. Она не отрицает того, что в последний период перестройки одним из вопросов, постоянно будируемых представителями национальных элит во всех республиках СССР практически без исключения, был вопрос о том, кто является донором Союза, а кто – получателем централизованных ресурсов. По мнению Д.Назарбаевой, в значительной степени уже после крушения СССР в большинстве его бывших республик стала формироваться национальная идея, национальное самопознание. И это рассматривается ею как результат обретения ими политической самостоятельности [124, 74]. Д.Назарбаева не отрицает того, что к началу 90-х годов постепенно сформировались достаточно зрелые республиканские политические элиты, готовые взять на себя ответственность за осуществление курса на демократизацию общества. В связи с этим, на ее взгляд, сыграли свою роль позиции, а порой и амбиции руководителей ряда бывших советских республик. Д.Назарбаева в отличие от большинства отечественных и немецких исследователей достаточно полно и глубоко охарактеризовала позицию руководства Казахстана, решительно выступившего за демократизацию командно-административной системы, но в рамках единого Союза Независимых Государств и до последнего момента стремившегося сохранить реформированный Союз [124, 75]. Как видим, полный и детализированный сопоставительный анализ позволил сделать вывод об общности научных взглядов отечественных (включая и российских) и немецких ученых, выразившихся в совпадающих оценках исторических событий в рамках исследуемой проблемы, которые подтверждают истинность 272 полученных знаний. Хронология двадцатого столетия, отраженная в исследованиях исторической советологии, рассматривает отечественную историю именно с позиции доминировавшей национальной политики и межэтнических отношений, ибо «Советский Союз в конечном счете взорвался изнутри и раскололся на части, став жертвой не столько прямого военного поражения, столько процесса дезинтеграции, ускоренного экономическими и социальными проблемами» [129, 43]. Западная аналитика в этом отношении к середине 1980-х годов, констатировала, что большинство исследователей сходятся в том, что «национальная проблема представляет собой одну из слабых сторон советской системы, возможно самую опасную и способную разрушить Советскую империю изнутри» [129, 44]. Контрольные вопросы 1. Промышленно-аграрное развитие Казахстана (1946-1991 гг.): немецкая историография проблемы. 2. Немецкая историография истории освоения целинных и залежных земель. 3. Изучение остфоршерами политики «перестройки». 4. Вклад остфоршунга в изучение истории «культурного строительства» в Казахстане. 5. Изучение остфоршерами проблем языковой политики советского государства в крае. 6. Национальная политика советского государства: немецкая историография проблемы. 7. Немецкая историография истории Декабрьских событий 1986 г. в Алма-Ате. 8. Немецкая историография истории распада СССР. Тематика рефератов: 1. Немецкая историография проблем промышленно-аграрного развития Казахстана (1946-1991 гг.). 2. Казахстан в условиях «перестройки»: немецкая историография проблемы. 3. История освоения целинных и залежных земель в освещении остфоршеров. 4. Проблемы изучения истории культурной революции в Казахстане в системе остфоршунга. 5. Межэтнические отношения в Казахстане: немецкая историография проблемы. 6. Проблемы изучения языковой политики в Казахстане в системе 273 остфоршунга. 7. Немецкая историография истории национальной политики советского государства. 8. Вклад остфоршунга в изучение истории Декабрьских событий 1986 г. в Алма-Ате. 9. Концептуальная структура немецкой историографии истории Казахстана: источники 1960-х – начала 1990-х гг. 10. К проблеме изучения истории Казахстана в немецкой историографии. 274 ЗАКЛЮЧЕНИЕ Большинство исследователей истории европейской ориенталистики считает вторую половину девятнадцатого - начало двадцатого века классическим периодом в ее развитии. В полной мере это относится к востоковедению в Германии: в эту эпоху сложились крупные научные школы, в первую очередь, в языкознании, истории и этнологии; возникли и развились новые научные направления. Весь этот процесс базировался на разветвленной сети востоковедных организаций, кафедр, семинаров и периодических изданий. Крупнейшими центрами немецкой ориенталистики были университеты в Бремене, Лейпциге, Геттингене, Штутгарте, Гамбурге и Дрездене. Большое значение приобрело ориенталистское источниковедение, как в организационном, так и собственно исследовательском плане. С 1887 по 1914 гг. в Германии издавалась «Восточная библиография». До начала первой мировой войны приоритетными направлениями немецкой школы среднеазиеведения являлись тюркология и языкознание. Несомненный вклад в развитие этих сфер германской науки внесли Вильгельм Юлиус Банг, Карл Броккельман, Йозеф Маркварт и другие. Мировая война нанесла существенный урон развитию науки, в то же время, на смену представителям классической ориенталистики пришло новое поколение ученых, которое смело вторгалось в смежные области знания, создало новые направления, доводило отдельные специализации до совершенства. Процесс, означавший смену вех в науке выразился также в издании новых совместных научных журналов, в которых публиковались статьи по проблемам тюркологии и истории исследуемого региона (германо-венгерское издание – «Венгерский ежегодник», «Уралоалтайский ежегодник» и другие). Однако общий фон немецкой школы среднеазиеведения коренным образом изменился в 1933 году, с приходом к власти нацистов. После падения рейха в 1945 году произошел раскол науки на две ветви, которым пришлось существовать в совершенно противоположных идеологических условиях. Объектом нашего исследования является Западная Германия, где в 50-х годах прошлого столетия был создан и функционировал до 1991 года ряд советологических учреждений. Научно-исследовательские учреждения (институты, учебные центры, семинары, союзы и общества), изучавшие проблематику СССР, было принято объединять термином «остфоршунг», что дословно означает «изучение Востока» и включает всю немецкоязычную советологию Западной Европы. В системе остфоршунга наряду с проведением общих исследований изучались отдельные республики и регионы 275 советского Союза. Практическая заинтересованность государственных структур ФРГ с самого начала была подкреплена финансовыми и организационными мерами, что способствовало, в свою очередь, формированию отдельной отрасли советологии – среднеазиеведения. Проблематика региона пристально изучалась в учреждениях остфоршунга, которые мы условно разделили на три группы: координационные, учебные и исследовательские. К первой группе относится Комитет по координации изучения Восточной Европы, Немецкое общество по изучению Восточной Европы, «Восточное бюро» Федерального центра политического образования и другие. Вторая группа учреждений представлена учебными университетскими институтами, центрами и семинарами. Среди них – Институт Восточной Европы при Западноберлинском университете, институт по изучению права Восточно-европейских стран при Кельнском университете, Мюнхенский университет, в котором функционировали институты по изучению экономики и общества в странах Восточной и Юго-Востока Европы, Содружество по изучению стран Восточной и Юго-Восточной Европы, Институт политической науки, Институт истории и т.д. Третья группа учреждений представлена государственными исследовательскими институтами, НИИ и центрами партий и землячеств, семинарами и коллегиями, различными кружками и группами. К этой группе принадлежали Федеральный институт по изучению Востока и Международных отношений, первоначальное название – Федеральный институт по изучению марксизма-ленинизма (институт советологии), Рабочая группа по вопросам «Восток-Запад», внутри которой был организован Комитет по работе с общественностью по проблемам Азии, Институт по изучению советской действительности, Союз историков и др. Основные этапы развития остфоршунга следует рассматривать с двух позиций. Первая связана со становлением, оформлением ее структурно-организационных единиц – обществ, учреждений, институтов. Вторая позиция обусловлена основными базовыми концепциями, с помощью которых западные эксперты анализировали, трактовали различные проблемы истории советского общества. Следует обратить внимание на то, что история становления обществ и организаций остфоршунга не всегда хронологически совпадала с разработкой концепций и идей, что, в свою очередь, предопределил своеобразный подход в развитии основ изучения Казахстана в Германии. Анализ структуры и деятельности советологических учреждений позволил сделать объективные выводы по оценке советологии как 276 отрасли, имевшей четкие организационные формы, с определенным разделением функций, сложившимися кадрами и устоявшимися методами работы, отлаженной системы координации и финансирования. Новый подход к оценке остфоршунга ставит задачу обстоятельного изучения теоретико-методологических аспектов исследований немецких авторов, анализа его базовых концепций. Как известно, к методологии истории относятся как рекомендации источниковедения, так и изучение историографии по теме исследования, побуждает присоединиться или отвергнуть ту или иную сложившуюся концепцию [130]. Обращаясь к исходному рубежу нашего исследования, следует отметить, что в немецкой историографии второй половины XIX - начала XX в.в. стало приоритетным эволюционистское направление, когда изучение истории и этнографии казахского народа проводилось с помощью естественно-научных методов. Такой подход привел к поверхностному, одностороннему пониманию многих аспектов истории исследуемого региона. Поэтому в начале ХХ в. в методологических подходах исследователей восточных обществ произошли кардинальные изменения: сформировались новые школы и направления, базирующиеся на признании множественности факторов, определяющих историю человеческого общества в целом, включая и кочевые общества тюрко-монгольских народов. Работы последующих поколений немецких исследователей выполнены в русле новых концептуальных подходов (концепции модернизации, структурно-функционального анализа, школы диффузионизма и т.д.) к историческому прошлому казахского народа. Одним из приоритетных направлений как отечественной, так и немецкой историографии, стало всестороннее изучение феномена номадной цивилизации. Как и мировая историческая наука в целом, так и немецкая, в частности, прошла долгий путь, приведший ее к отказу от упрощенного взгляда на историю Казахстана как на историю кочевников. В этом огромная заслуга принадлежит Бертольду Шпулеру, выдвинувшему идею о симбиозе кочевых и оседлых обществ. Это стало значительным шагом вперед в исторической науке, так как долгие годы целый ряд немецких историков считал кочевничество, как модель общественного развития исторически бесперспективным. Тем не менее, историографическая ситуация стала меняться в начале шестидесятых годов прошлого столетия: произошло осознание необходимости комплексного подхода к изучению кочевых обществ, стали превалировать взгляды на общество номадов, как на сложное социальное явление, в котором общественная организация, система производства, повседневный быт 277 и культура выступают как единое целое. В связи с этим следует особо отметить вклад Лоуренса Крадера в разработку нового методологического подхода, базирующегося на положении об этноинтегрирующей функции кочевого хозяйственно-культурного типа. Традиционное казахское общество стало предметом обстоятельного и специального изучения остфоршеров разных поколений. Подавляющее большинство немецких историков выступили против механического переноса «пятичленной» формационной теории на изучение номадной цивилизации. Немецкие исследователи выявили наиболее уязвимые места формационного подхода: его однолинейность, фаталистическое представление об историческом процессе, неизбежно приводящее к принижению в нем роли человеческого фактора, роли сознания. Не отрицая закономерности исторического процесса, немецкие историки вкладывали в нее иной смысл, отличный от марксистских представлений. Совершенно иным был подход немецких авторов к оценке сущности понятия прогресса в истории, приоритетным критерием которого выступала цена. В зоне научного внимания остфоршеров находился человек, его место в природе и обществе. Такой подход связан с формированием в шестидесятых годах двадцатого века социальной истории, в которой весь спектр специальных проблем рассматривался в историческом разрезе. Для анализа советской системы чаще всего использовались теория тоталитаризма, теория бюрократии и модель структурно-системной методологии. Как известно, теория тоталитаризма преобладала долгие годы в исследованиях остфоршеров, особенно в период 50-х и отчасти 60-х годов прошлого века. Это объяснялось ее очевидностью, а также недостатком эмпирически достоверной информации о нашем государстве за указанный период. В последующие годы, точнее в 1970-ые годы, советское общество характеризуется не как «тоталитарное», а как «бюрократическое», утверждается термин «бюрократический социализм». Если при анализе рационалистической теории бюрократии, понятие «бюрократия» не несет отрицательной смысловой нагрузки, то применительно к анализу социализма бюрократия рассматривалась как аппарат, структура, через которые партия осуществляла руководство обществом. Речь также шла о чрезмерном огосударствлении всех сфер жизни и общества, его деятельности, о засилии ведомственной бюрократии, о некомпетентности административного аппарата. Как видим, адекватность выводов остфоршеров подтверждается оценками отечественных историков по данному вопросу. 278 Однако исходным, базовым в научной деятельности остфоршеров являлся системно-структурный метод, благодаря которому представлена работа исследовательского механизма остфоршунга, которая немыслима, в свою очередь, без функционирования отдельных ее блоков. К их числу относится блок коммуникации, блок ценностей и целей, блок эмпирического обеспечения, блок «внешних» связей, а также блок методологической рефлексии. Детальное описание всех блоков, обеспечивавших работу всего исследовательского механизма, позволило сделать вывод о продуманной организации каждого блока, которая формирует представление об остфоршунге как системе, тем самым опровергает бытовавшее в советской исторической науке положение о негативной оценке исследовательских возможностей. Серьезное отношение остфоршеров к вопросам научной методологии подтверждает проведение специальных конференций, на которых рассматривались эти проблемы. В этой связи для научноисследовательской деятельности отечественных историков представляются весьма полезными как методология, так и методы работы остфоршеров с источниками. На современном этапе развития науки, истории СНГ, в частности, отдельные российские историки указывают на необходимость концентрации внимания на основательно забытую область – методику исследования. По их мнению, одним из показателей научного уровня исторической дисциплины является умение извлечь максимум информации из соответствующих источников, применяя при этом весь набор методов исследования [131]. В русле таких подходов методика исследований немецких авторов представляет огромный научный интерес. Следует отметить, что немецкие советологи разделяют источники условно на две большие категории: 1) исторические источники, не обязанные своим возникновением целеустремленной деятельности исследователя; 2) поцелевые источники, создаваемые самим исследователем либо путем простого наблюдения, либо путем эксперимента. К историческим источникам относятся предметы материальной культуры, язык, произведения устного народного творчества, всевозможные письменные источники, произведения искусств. Письменные источники, составляющие большинство исторических источников, разделялись на три большие группы: 1) деловые документы или акты; 2) источники личного характера; 3) литературные источники. Методологическим ключом для оценки советской действительности служил сравнительный анализ данных, получаемых из различных категорий источников. Деятельность научно- 279 исследовательских советологических институтов была нацелена на разработку методики научного использования советских источников. В процессе исследовательской работы остфоршеры сталкивались с трудностями, связанными с «железным занавесом», так как технические и юридические процедуры передвижения внутри Советского Союза позволяли показывать посетителям только то, что устраивала власть. В случае, если опытному остфоршеру удавалось собрать новый и достоверный материал о советской действительности, то затруднительным было вывезти его за границу. Вместе с тем большая настойчивость, колоссальная затрата энергии и времени, научный подход к изучению весьма обильного косвенного материала, способствовали преодолению вышеописанных трудностей. Коллективная работа остфоршеров по созданию картотек, в которых регистрировались известные факты из советской действительности, означала переход к следующему этапу научно-исследовательской работы. Этот этап связан с анализом зарегистрированных и квалифицированных фактов, перекрестной проверкой полученных данных с данными более ранних периодов, а также с данными из других областей. Следовательно, для нас представляют научный интерес труды немецких авторов, выработавших свою методологию и методику изучения истории нашего государства. Изучение истории познания Казахстана немецкими исследователями позволяет, таким образом, выявить три основных этапа (со второй половины XIX века до начала ХХ века, с 1917 года до конца 30-х годов ХХ века, и с 50-х годов ХХ века до 1991 года), обусловленных не только состоянием процесса накопления, обогащения и осмысления историко-этнографического материалов, но и самим ходом развития мировой истории. В результате неоднократных поездок в Казахстан, немецкими путешественниками (Г.А.Эрман, А.Ф.Этцель, Г.Вагнер, А.Брем и О.Финш, Фр.Гелльвальд, А.Пецхольд, М.Фредериксен, Г.Мерцбахер и Ф.Махачек, Э.Шмид и А.ф.Лекок, Р.Карутц и др.) был собран обширный этнографический материал. Они предприняли попытку представить немецким читателям жизнь чуждого европейцам народа через обстоятельное освещение многих аспектов материальной и духовной культуры. Но при всех положительных сторонах деятельности отдельные немецкие ученые не избежали традиционного подхода к оценке незнакомого народа с позиций европейских традиций и ценностей. Это было обусловлено практическими потребностями европейских государств, ставших во второй половине XIX века крупными колониальными державами, а также внутренней логикой и императивами самой науки с приоритетной ролью идей эволюционизма. Вместе с тем подавляющее большинство немецких 280 исследователей выражает искреннюю симпатию представителям казахского народа, их доброте, чести гостеприимству. Немецким путешественникам все же удалось представить своим соотечественникам самобытную картину материальной и духовной жизни казахского народа. Помимо разработки вопросов этнографического плана, немецкие исследователи разных поколений внесли значительный вклад в изучение истории Казахстана досоветского времени. На основе разнородных источников по древней и средневековой истории Казахстана им удалось сделать аргументированные выводы по многим узловым аспектам исследуемой проблемы. Немецкими исследователями была предпринята попытка установить этнолингвистическую атрибуцию древних насельников Казахстана, представить полную и детализированную картину социальнополитической истории родов и племен, вошедших впоследствии в состав казахского народа. Это позволило по-новому поставить вопрос о весомом вкладе древних тюрков в мировую цивилизацию, их роль в судьбах многих народов и государств этой эпохи. Исследования немецких авторов об исторических событиях последующего периода носят фрагментарный характер. Это в некоторой степени связано с незначительностью самих европейских источников о государственных образованиях на территории Средней Азии и Казахстана с середины VIII в. до монгольского нашествия. Однако, как мы отмечали выше, изучение Казахстана в Германии получает импульс во второй половине XIX - начале ХХ вв., когда шел процесс становления востоковедной науки. Усилиями многочисленных тюркологов (В.Шотт, Ю.Банг, И.Маркварт, А.ф.Габен и др.) был накоплен значительный материал в рамках исследуемой проблематики. Плодотворным направлением немецкого среднеазиаведения является изучение истории Казахстана нового времени. К числу приоритетных задач относится освещение политических аспектов завоевания казахской степи, колониальной политики царизма в крае и национально-освободительного движения казахов. Немецкие исследователи представили комплекс разнообразных причин вхождения Казахстана в состав Российской империи, обозначенные как военно-стратегические, геополитические, торгово-экономические и т.д. (Г.Штумм, О.Хейфельдер, Б.Левский, П.Рорбах, А.Цепелин, Г.Крамер, О.Хетч, К.Штелин, Э.Саркисянц, Ф.Гольчевски и др.). Общим для немецких авторов является вывод о том, что «присоединение» Казахстана носило завоевательный характер. Эта проблема тесно связана с оценкой колониальной политики царизма. В немецкой историографии сложились две противоположные точки 281 зрения: одни заостряли внимание на колониальном характере переселенческой политики царизма (Х.Шленгер, Х.Финдейзен, Ф.Гольчевски и др.), другие исходили из преувеличения влияния переселенцев на социально-экономическое и культурное развитие казахов (А.Пецхольд, Ф.Гелльвальд и др.). Вместе с тем, остфоршеры разных поколений признают факт тяжелых последствий колониальной политики царизма для многих сторон жизни казахского общества. В противовес советской историографии, в которой с конца 50-х годов прошлого столетия сложилась своеобразная формула прогрессивности российского колониализма, немецкие среднеазиеведы представили объективную оценку последствий колониальной политики царизма. Будучи сторонниками утвердившейся в 1950-1960-х гг. в западной историографии концепции модернизации, среднеазиеведы отмечали, что прогресс никогда не являлся монополией какой-либо одной системы, тем более политика царизма в сфере образования и в земельном вопросе преследовала цель этнического поглощения местного населения и его русификации. Общеизвестно, что оправдание колониальной политики советскими историками обрекло их к описанию освободительных движений казахов второй половины XIX - начала ХХ вв. как феодально-монархических, «националистических». По мнению остфоршеров разных поколений (Г.ф.Менде, Х.Шленгер, Х.Финдейзен, Э.Саркисянц и др.), колонизаторская политика царизма в Казахстане стала основной причиной национально-освободительной борьбы казахского народа в течение XVIII-ХХ вв. Так, известный остфоршер Э.Саркисянц еще в 1961 году охарактеризовал восстание под руководством Кенесары Касымова как национальноосвободительное, причисляя его к разряду грандиозных выступлений казахов в первой половине XIX века. В русле данных подходов рассматривалось восстание 1916 года, ставшего прологом дальнейших событий в крае. Возвращаясь к проблеме изучения Казахстана в Германии, следует отметить, что события 1917 года и установление Советской власти в Казахстане закрывают эпоху в немецкой историографии, связанную с путешествиями и географическим познанием Востока. Приоритетным направлением немецкой историографии является изучение проблем, связанных с осмыслением роли и места Октябрьской революции в исторических судьбах народов национальных окраин. В этой связи хотелось бы также отметить то, что Октябрьскую революцию не приняла партия «Алаш», поставившая вопрос о создании казахской автономии под названием «Алаш» и образовании правительства «Алаш-Орда». Драматическая судьба Кокандской автономии 282 освещена в работе Г.Шленгера, в диссертационном исследовании Б.Хайита. Немецкая историография прошла эволюционный путь от отказа концепции «случайности» социалистической революции до признания ее «возможной формы социального переворота». В центре внимания немецких авторов находились вопросы освободительной борьбы народов национальных окраин (Д.Гейер, А.Каппелер и другие). Остфоршеры разработали концепцию об автономности различных потоков российского освободительного движения, тесно связанной с теорией «модернизации», которая пришла на смену теории тоталитаризма, определившая облик всей западной историографии советского общества до середины 1960-х гг. Несмотря на то, что теория тоталитаризма подверглась критике, которая, по мнению профессора Эрнста Нольте, «ни в коем случае не означала ее сплошное отрицание». Более того, впоследствии сформировались четыре варианта концепции тоталитаризма: во главе первого «традиционного» варианта стоял С.Д.Брахер. Сторонники первого варианта рассматривали национал-социализм и большевизм как старый тоталитаризм и сравнивал правый и левый тоталитаризм, не делая различий между ними; ко второму варианту относились остфоршеры, предпринявшие попытку придать концепции деполитизированный характер и освободить ее от понимания как орудия политической борьбы в духе «холодной войны» (Вальтер Шланген и Петер граф Кильманзегг); сторонники третьего варианта выделили национал-социализм из схемы тоталитаризма (Х.Моммзен); поскольку после 1945 г. фашистский тоталитаризм не представлял больше угрозу цивилизации, тоталитаризм сводился сторонниками четвертого варианта (О.Лемберг и К.Шелль) к ограничению социалистическими странами, в первую очередь, СССР. Следовательно, концепция тоталитаризма стала у немецких советологов инструментом сравнительного анализа фашистской, национал-социалистской и советско-коммунистической форм господства. После Октябрьской революции и гражданской войны начался процесс «национально-государственного строительства». Освещение общественно-политической жизни Казахстана тесно связано с проблемой образования СССР, анализ которой позволил остфоршерам (О.Баумхауэр, П.Мюлен, Х.Конерт, В.Пич, В.Леонгард, Г.Штекль и другим) сделать вывод о том, что в основу образования многонационального Советского социалистического государства был положен принцип насилия, который осуществлялся способами, явно противоречащими лозунгу права нации на самоопределение, путем завоевания Красной Армией национальных окраин и насильственного присоединения их к РСФСР. Общим для немецких авторов явился 283 также вывод о том, что право нации на самоопределение базировалось на классовом принципе, носившем иллюзорный характер и являвшийся на деле очередной уловкой большевиков. С образованием СССР и укреплением тоталитарного режима усилилась репрессивная политика. История политических репрессий рассматривалась в немецкой историографии в контексте событий, происходивших в масштабах всего Советского Союза. В то же время, работа известного в западногерманской советологии остфоршера Всеволода Скородумова «Как начиналась большая чистка» в Казахстане» представляет научный интерес наличием в ней детального анализа общественно-политической жизни того времени. Скородумов представил объективную картину «деятельности» большевиков по преследованию национальной элиты, вскрыв истинные цели этой компании. В условиях тоталитарной системы сталинизма перед казахским народом стали проблемы этнического самосохранения. Все это вновь возвращает нас к проблеме тоталитаризма, интерес которой активно поддерживается в связи с крушением коммунистических режимов, как в СССР, так и в странах Восточной Европы. Концептуальная тенденция немецкой историографии тоталитаризма 90-х годов ХХ в. заключается в ретроспективном изучении этой проблемы. Ретроспективный подход объясняется необходимостью осмысления накопленных знаний о тоталитаризме и выработке новых подходов в изучении этого явления, выявления познавательных возможностей концепции тоталитаризма при изучении современного экстремизма. В центре внимания остфоршеров также находятся проблемы истории силовой модернизации экономики Казахстана в 20-30-х гг. ХХ века. Тенденциозность советской историографии выражалась в признании того, что советская политика индустриализации и коллективизации в Казахстане представлялась как великое благо для его народа. Совершенно иной концептуальный подход зарубежных исследователей, свободный от марксистско-ленинских догматов, позволил представить объективную картину советской «модернизации» экономики края. Так, главными аспектами дискуссии между советскими историками и немецкими советологами оставались проблемы источников накопления, вопросы о путях развития индустриализации и формировании национальных кадров и др. Несмотря на отдельные различия в трактовке целей и задач сталинской индустриализации (В.Хофман, Е.Беттхер, А.Каргер, Б.Майснер, И.Тисмер и др. – экономические мотивации индустриализации; Г.Кох, А.Вебер и др. – социально-политические; Ф. Хинкельаммерт – военно-стратегические и т.п.), методологический подход немецких историков базируется на теории перекачки капитала 284 из сельского хозяйства в промышленность. При этом немецкими историками разных поколений поддерживалась и развивалась концепция высокой цены индустриализации. Исключение составляли отдельные исследования, изданные в период существования Веймарской республики (Е.Глезер и Ф.Вейскопф, Е.Ким, Ю.Кучинский и др.). Остфоршеры указывали на необоснованность представления о привлекательности советского пути быстрой ликвидации отсталости и создании независимой экономики путем индустриализации. В качестве альтернативы был обозначен самостоятельный путь общественного развития, предполагающий естественный ход исторического процесса, при котором модернизация края была бы безболезненной и наиболее эффективной. Однако едва ли не самой трагической страницей истории Казахстана является коллективизация сельского хозяйства в республике. Нежелание советской власти считаться с условиями развития основного источника существования номадов-скотоводов, видение путей прогресса казахского населения в форсированном переходе скотоводческого хозяйства в земледельческое или стационарное животноводческое имели самые трагические последствия. Независимо от историографической принадлежности в определении причин и целей коллективизации сельского хозяйства в Казахстане (в зависимости от мотивации в немецкой историографии оформились три направления), все немецкие историки единодушны в определении характера и оценки трагических последствий коллективизации для казахского народа. В отличие от советской историографии остфоршеры совершенно по-новому подошли к вопросу о переводе казахских кочевников на оседлость, акцентируя внимание на его принудительном характере и экономической нецелесообразности. Более того, немецкие историки считают, что Октябрьская революция в национальных окраинах положила начало острому тотальному кризису, разразившемуся осенью 1920 г. Как известно, за начальный период существования советской власти в Казахстане дважды имел место массовый голод, унесший сотни тысяч жизней коренного населения. Исследования немецких авторов опровергают утвердившийся в Советской историографической науке вывод об исключительно позитивном характере новой экономической политики. Работа профессора франкфуртского университета Д.Байрау является свидетельством наличия в западной историографии совершенно иной системы взглядов на НЭП и ее влияние на судьбы национального крестьянства. Коренная ломка традиционного уклада жизни, насильственная коллективизация привела казахский народ к голоду 1931-1933 гг. Следует признать, что немецкая историография, в отличие от 285 англоязычной, не располагает монографическими исследованиями, в особенности известные в советологическом мире монографии научного сотрудника Гуверовского университета Конквеста («Большой террор», «Жатва скорби: Советская коллективизация и террор голодом»). В то же время проблемы изучения причин и последствий голода в Казахстане рассматривались в работах Г.Шленгера, Х.Финдейзена, Г.Симона и других. Остфоршеры разных поколений подвергли острому критическому анализу методы тоталитарного режима по проведению в кратчайшие сроки коллективизации сельского хозяйства. По их мнению, игнорирование национальными, экономическими и социальными особенностями Казахстана, привели к беспрецедентным потерям в истории казахского народа. Уязвимость отдельных выводов немецких исследователей объясняется нехваткой разнородных источников. К их числу относятся архивные материалы и материалы Всесоюзной переписи населения 1937 г. Справедливости ради следует признать, что на современном этапе развития отечественной науки происходит интенсификация исследований в этом направлении, которая должна вывести на адекватное прочтение данного исторического действия. Трагедия казахов в 30-ых годах остается одной из сложных и важных научных проблем. В анализе работ современных казахстанских авторов и остфоршеров разных поколений (выполненных в разных пространственных и временных измерениях) наблюдается единство взглядов относительно целей и трагических последствий коллективизации. Научные результаты, полученные немецкой историографической школой по вопросам советской модернизации края, во многом соответствуют действительности и подтверждаются выступлениями и трудами ряда представителей казахской интеллигенции, партийных и советских лидеров 20 -30-х годов ХХ века. Тоталитарный режим в СССР оказал негативное воздействие на экономическое развитие Казахстана в послевоенный период. В русле концепции «советского колониализма» и «цены развития» в шестидесятых годах прошлого века рассматривался вопрос об ориентированности экономического развития Казахстана на обслуживание промышленных центров России (Г.Вагенленер, Б.Хайит, К.ф.Бойме, Ю.Румер и др.). В работах второй половины 1970-х - начала 1980-х годов экономическое изучение Казахстана велось в контексте с демографическими процессами (П.Цвик, Г.Лили). Акцентирование национального или «мусульманского» фактора заметно прослеживается в исследованиях Г.Симона. Большое влияние на изучение этих вопросов в немецкой 286 историографии оказала теория «индустриального общества», в русле которой выполнен ряд работ Э.Беттхера, Б.Майснера, Г. фон Рауха, Р.Берендта, Р.Дарендорфа и др. Совершенно иную позицию в данном вопросе имели Г.Штайгель и В.Теккенберг. Последний акцентировал внимание на социальных различиях, выражающихся в образовании, роде занятий и месте жительства. Западные ученые придавали большое значение месту жительства и роду занятий. По уровню урбанизации они определяли положение всей национальности в целом. Так, Э.Гизе видел в урбанизации положительное воздействие промышленного преобразования, а Г.Шленгер рассматривал ее как средство, способствовавшее русификации края. Следует отметить, что в восьмидесятых годах прошлого столетия в исследованиях остфоршеров акценты перемещаются в сферу национальных отношений. Рост национального самосознания народов Казахстана обусловлен экономическим курсом компартии, выразившегося в безжалостной эксплуатации природных ресурсов региона в пользу Центра. Свидетельством резкой дестабилизации межнациональных отношений явились декабрьские события 1986 г. в г.Алматы. Значительное большинство исследователей причины случившегося видит в сохраняющемся разрыве между модернизирующейся Россией и слабо индустриализированными среднеазиатскими республиками. Проблемы состояния и перспектив перестройки, перехода к рыночной экономике стали предметом обстоятельного изучения в советологических учреждениях Германии. Обстоятельный анализ сложных и противоречивых процессов, происходивших в экономической сфере СССР, позволил немецким исследователям (Х.Фогель, Х.Бишоф, Х.Хеман, Р.Аман, Т.Зауэр и др.) подвергнуть критике план экономического развития, предложенного Горбачевым и рассматривать его как очередную попытку сохранить командноадминистративную систему. Немецкие исследователи не отрицали индустриальный характер современного Казахстана, но все-таки жизненно важной сферой они считали сельское хозяйство, поскольку в нем была занята основная масса казахского населения. Изолированность казахского населения от сферы индустриального труда связана с освоением целинных и залежных земель. В 50-60-ых годах двадцатого века обозначились основные подходы и важнейшие направления немецкой историографии проблемы. Общим для большинства немецких авторов (Х.Финдейзен, Г.Шленгер, Г.ф.Раух и др.) является вывод о целинной компании как очередном этапе в истории колонизации русскими прежнего Степного края. По мнению остфоршеров, освоение целинных и залежных земель не было обусловлено объективными предпосылками и не носило неизбежно-необходимого характера. 287 Более того, она не оправдала себя в экономическом плане и не предотвратила нарастающего кризиса в сельском хозяйстве. Неблагоприятные тенденции в развитии сельского хозяйства Казахстана, имевшие место в последующие годы вплоть до распада СССР, нашли свое отражение в работах К.Бойме, В.Айхведе, П.Книрш, Л.Суница и др. Они указывают, что попытки интенсификации сельскохозяйственного производства, предпринятые советскими руководителями с 1946 по 1991 годы, в условиях существовавшей системы были безуспешными. Политика Советов в развитии культуры казахского народа имела самые негативные последствия. Немецкие историки (Л.Браун, Д.Гейер, Д.Фицер, К.Аймермахер и др.) считают, что такие масштабные события как индустриализация, коллективизация и, так называемая, культурная революция во многом способствовали разрушению этнической и религиозной самобытности казахского народа. Диапазон исследований немецких авторов по проблемам культурного строительства охватывает самые различные темы. К примеру, в плане методики исследования представляют определенный интерес труды Карла Аймермахера, Вольфрама Эггелинга и Дирка Кречмара, рассматривавших историю «культурного строительства» в Казахстане в контексте событий, происходивших в масштабах всего СССР. К числу общих исследований по истории «культурной революции» отнесены работы К.Земана, Д.Кеттлера, Д.Гейера и других, условно разделенных на две группы. Представители первой группы придерживаются мнения о большевиках как разрушителях культуры, поскольку в основе культурно-просветительских преобразований их лежал классовый принцип «пролетарская культура»). Вторая группа выдвинула идею о том, что культурная революция никак не связана со строительством социализма, а представляет собой реставрацию буржуазной культуры и распространение буржуазных навыков и традиций. Общей чертой, характерной для обоих историографических направлений является объективный анализ трагических последствий культурной революции, выразившихся в унификации языка, культуры и духовных ценностей нерусских народов. Важной вехой в усилении русификации, по мнению остфоршеров, является реформы письменности. Вопрос о последствиях и целях введения русской графики получил основательное освещение в трудах ряда немецких советологов (Б.Хайит, Г.ф.Менде, Р.Италиандер, А.Боман, Х.Кох, Е.Оберлендер, Г.Вагенленер и других). Остфоршеры разных поколений считают, что каждая смена письменности ломала вековые традиции и создавала раскол в мусульманском лагере. Более того, реформы письменности преследовали цель объединить все 288 мусульманские народы СССР под эгидой русской власти. Немецкие авторы отмечают, что это стало возможным после физического уничтожения лучших представителей коренной интеллигенции и в силу страха национальных окраин перед мощной государственной машиной советской империи. Не удивительно, что перспективы языковой политики связаны с проблемами предшествующего периода и особенностями новой исторической ситуации, не обделенных вниманием современных немецких исследователей. Противоречия, возникшие в духовной сфере, нанесли наибольший вред процессам гармонизации межнациональных отношений. По единодушному мнению остфоршеров, казахи значительно больше, чем остальные среднеазиатские народы, испытали трагические последствия советской «модернизации», понеся при этом огромные невосполнимые потери. Согласно их выводам, пестрый этнический состав Казахстана сложился в результате длительного процесса колонизации края. Истоки обострения межэтнических отношений следует искать в царской и советской системе. В рамках модели «центр-периферия» и концепции русского национализма представлен целый комплекс причин, приведших к росту напряженности в межэтнических отношениях. Особенности этнических конфликтов связаны с основными этапами, как колониальной политики царизма, так и советской «модернизации». Яркой иллюстрацией этой закономерности является Казахстан, ставший сырьевым придатком царской и советской империи. В исследованиях остфоршеров приводятся данные о разграблении и разорении республик, ущемлении национального достоинства народов, обусловленных политикой русификации. Официальные утверждения о том, что победа социализма в СССР создала новую историческую общность, не знающую национальных антагонизмов, оказались просто иллюзией. Свидетельством сказанному являются события в декабре 1986 г. в Казахстане. Ряд основательных исследований, посвященных различным аспектам этой проблемы, осуществили У.Хальбах, Р.Шарф, К.Беннер, Б.Ешмент, Г.Симон и другие. Особое место в ряду перечисленных исследователей занимает У.Хальбах, подвергший обстоятельному анализу события, произошедшие в Алма-Ате 1986 года. Автор предпринял попытку дать оценку советской интерпретации причин декабрьских событий, представленных в советских СМИ. У.Хальбах представил целый комплекс причин декабрьского выступления, способствовавший воссозданию объективной картины событий. Таким образом, исследования немецких авторов были полны предсказаний относительно того, что советская система не способна к прогрессивным изменениям. Анализы, проведенные остфоршерами, 289 позволили сделать вывод о преобладании тенденций, ведущих к распаду СССР. История, являясь наиболее объективным и справедливым критиком любых теорий и концепций, в действительности подтвердила адекватность многих оценок и выводов остфоршеров. Выдающийся немецкий философ Карл Ясперс, поднимая проблемы смысла и назначения истории, предостерегал от вознесения над историей, считая, что «нет пути в обход истории, путь идет только через историю». Касаясь вопросов наследования и традиции, философ указал на задачи, являющиеся, на наш взгляд, актуальными в условиях суверенитета нашей республики: «Исторический процесс может прерваться, если мы забудем о том, чего мы достигли, и если достигнутое нами на протяжении истории исчезнет из нашей жизни» [132]. 290 ТЕСТЫ текущего контроля по дисциплине «Немецкая школа среднеазиеведения и казахстаники» 1. Немецкая историография II пол. ХIХ – нач. ХХ вв. характеризуется повышенным интересом к изучению Средней Азии и Казахстана. Какое событие послужило началом всестороннего и целенаправленного исследования Центральной Азии и Казахстана? А) Образование в Германии «Общества антропологии, этнологии и доистории» (1869 г.) В) Создание института Востоковедения в Германии в 1867 г. С) зарождение и становление этнологии, истории в самостоятельные научные дисциплины Д) только А и В Е) в связи с повышенным интересом к изучению истории России, в том числе и сопредельных азиатских народов 2. Какой немецкий ученый, этнограф, историк внес значительный вклад в изучение Средней Азии и Казахстана? А) Г.А. Эрман В) А.Ф. Этцель С) Г. Вагнер Д) Г.Шварц Е) все выше перечисленные 3. Как называется двухтомный труд Г.А. Эрмана по истории Средней Азии и Казахстана, включавшем главным образом переводы российских и европейских путешественников, материалы этнологического и исторического характера ? А) «Путешествие в Сибирь» В) «История Сибири в трудах путешественников» С) «Историография истории Сибири и азиатских народностей» Д) «Путешествие в Центральную Азию» Е) все выше перечисленное 291 4. На основе материалов, полученных в результате экспедиции в Сибирь, предпринятые в 70-х годах ХIХ века, явилось издание немецкими учеными Отто Финшем и Альфреда Бремом совместного труда «Путешествие в Западную Сибирь». Какое событие привело к благополучному результату экспедиции в Сибирь? А) самоотверженный труд, предприимчивость и добровольное пожертвование ученых В) члены экспедиции получили в подарок от А.М. Сибирякова из Иркутска 20 тысяч 300 марок С) в связи с нехваткой средств на расходы экспедиции, правительство германии выделило 18 000 марок Д) разрешение со стороны российской администрации заниматься научными исследованиями в России, раннее запретных, в связи с внешнеполитическим противостоянием Е) все выше перечисленное 5. Работы каких немецких авторов посвятили исследованиям музыкальных инструментов казахов, игравших заметную роль в духовной жизни кочевников ? А) А.Брем В) Р.Карутц С) А.ф.Лекок Д) Э.Шмидт Е) все выше перечисленные 6. В исследованиях отдельных немецких путешественников преобладала негативная оценка музыкального искусства казахов По мнению какого немецкого путешественника, многочисленные песни казахов характеризуются однообразием? А) А. Брема В) Ф. Гелльвальда С) А.ф. Лекока Д) Г. Коха Е) Э. Беттхера 7. Конно-кочевая цивилизация, в силу своей подвижности и соответствующих условий жизнедеятельности не могла развить те жанры искусства, которые требовали стационарных условий и городского быта. Какой жанр искусства у казахов не получил широкого развития? А) живопись В) монументальная архитектура и скульптура С) театральное искусство Д) музыкальное и ораторское искусство Е) все кроме Д 292 8. Немецким путешественникам удалось верно оценить место каждого животного в системе мировоззрения номада. Овцы – являлись символом земной жизни; коровапредставитель подземного мира; лошадь-… А) символ ума В) символ интеллекта С) представитель Высшего мира Д) символ мудрости Е) все выше перечисленное 9. Какой немецкий путешественник, побывавший в Казахстане во II половине ХIХ -нач. ХХ вв., обстоятельно и всесторонне исследовал духовную культуру казахов ? А) Р. Карутц В) А. Брем С) А. Пецхольд Д) А. Пакуэт Е) все выше перечисленные 10. К числу музеев, имевших непосредственное отношение к истории и культуре центрально-азиатских государств, относится Музей этнографии в Берлине. В каком году и кем был основан Музей этнографии? А) в 1869 г. Адольфом Бастианом В) в1873 г. О.Финшем и А.Бремом С) в 1879 г. Р.Карутцем Д) в 1849 г. Ф.Гелльвальдом Е) в 1864 г. А. Пецхольдом 11. Кто оказал посильную помощь в формировании Берлинского музея, передав значительные финансовые средства и к тому же являлся активным участником в сборе азиатской коллекции? А) Р. Карутц В) В. Рикмер-Рикмерс С) Ф. Гелльвальд Д) А. Пецхольд Е) А. Бастиан 12. В каком из ниже перечисленных музеев содержится коллекция предметов из Средней Азии и Казахстана? А) в Берлинском музее этнографии В) в Штутгартском музее этнологии С) в Гамбургском музее этнографии Д) только А и В Е) во всех выше перечисленных 13. Какой немецкий ученый внес значительный вклад в изучение истории индустриализации в Казахстане? 293 А) Ф.Вейскопф В) Е. Глейзер С) В.Хофман Д) Г.Финдейзен Е) Ф.Хинкельаммерт 14. В немецкой историографии наблюдается тенденция, предполагающая отказ от негативного освещения истории индустриализации в СССР. Кто является автором книги «История Советского Союза»? А) Г.фон Рауха В) Р.Маурах С) А.Вебер Д) Г.Мейер Е) Е. Хофман 15. Кто автор книги «Развивающие страны. Иллюзия и действительность»? А) Э.Йессе В) Г.Г.Нольте С) В.Репке Д) Ю.Арнольд Е) Г.Раух 16. Какой ученый в течении 4-х десятилетий (1950-1980) научной деятельности опубликовал свыше 200 научных работ по истории Средней Азии и Казахстана, труды которого издавались в ФРГ, Великобритания, Нидерландах и Турции? А) Мустафа Чокай В) Г.Шленгер С) К.Менерт Д) Ф.Штернберг Е) Баймурза Хайт 17. Какой автор в своей работе «Азия, Москва и мы» исследуя историю индустриализации в СССР, указывал на нарушение ленинского принципа приближения промышленности к источникам сырья А) Х. Финдейзен В) К. Менерт С) Х.Бишоф Д) Э.Шнайдер Е) Т.Зауэр 18. Кто из ниже перечисленных немецких историков, исходя из теории экспорта революции, считал индустриализацию дальнейшим развитием революции? А) Г. фон Раух 294 В) Г. фон Римша С) Г. Вагенленер Д) только А и В Е) все выше перечисленные 19. В работе какого автора широко освещается голод 1921-1922гг. в Казахстане, выдвигая причины и последствия аграрной политики большевиков? А) Г.Шленгер В) Х.Финдейзен С) только А и В Д) Б.Хайт Е) все выше перечисленные 20. Труды какого ученого оказали огромное влияние на западную историографию? А) М.Чокай («Туркестан под властью Советов») В) Баймирза Хайт («Туркестан между Россией и Китаем») С) К.Менерт («Азия, Москва и мы») Д) В.Репке («Развивающие страны. Иллюзии и действительность») Е) все выше перечисленное 21. В отличие от сторонников примата политико-идеологических факторов О. Шиллер, Г.ф. Раух, Г. Штекль считали, что коллективизация… А) была продиктована исключительно планом индустриализации страны В) рассматривалось как орудие перекачки средств из сельского хозяйства в промышленность С) рассматривалось как орудие экспроприации крестьянства Д) рассматривали как некий возврат к политике военного коммунизма Е) все выше перечисленное 22. Какой из немецких авторов считает советский путь коллективизации принесением крестьянства в жертву? А) К. Ведекин, И. Неандер В) К. Тальгейм С) Г. Вагенленер Д) Ф. Левенталь Е) все выше перечисленные 23. В 50-е годы ХХ века в подавляющем большинстве исследований немецких авторов разных поколений подчеркивалось, что экономика Казахстана носит колониальный характер. Кто в эти годы выдвинул концепцию «советского колониализма»? 295 А) Г. Шленгер В) Б. Хайт С) Э. Беттхер Д) Г. Вагенленер Е) все выше перечисленное 24. В русле концепций «советского колониализма» в 60-х годах был поднят вопрос об… А) ориентированности экономического развития Казахстана на обслуживание промышленных центров России В) ориентированности экономики Казахстана на добывающую отрасль промышленности С) ориентированности экономики Казахстана на обрабатывающую отрасль промышленности Д) ориентированности экономики Казахстана на перерабатывающую отрасль сельского хозяйства и промышленности Е) все выше перечисленное 25. В работах II пол.1970-нач. 1980-х годов изучение экономического развития среднеазиатских республик велось в контексте с демократическими процессами. Такой подход проявился прежде всего в работах … А) Г. фон Рауха, Р.Берендта В) Э. Беттхера, Б. Мейснера С) П. Цвика, Г. Лили Д) Р, Дарендорфа, Г. Штайгель Е) только А и В 26. Акцентирование национального или «мусульманского» фактора особенно заметно в исследованиях Герхарда Симона. Что, по мнению автора, является главной причиной возникновения мусульманского национализма А) превращение кочевых народов в оседлое В) развитие системы образования С) строительство коммуникации Д) демографический взрыв и рост самосознания Е) все выше перечисленное 27.Проблема промышленного развития Средней Азии Казахстана тесно связано с процессом урбанизации, в частности, развития городов. Какой западногерманский ученый выделял 3 фазы в развитии среднеазиатских городов: исламский город, русский колониальный город, социалистический город? А) Г.Вагенленер В) Э.Гизе С) Э.Беттхер 296 Д) В.Теккенберг Е) Х.Арендт 28.Проблемы культуры и языковой политики в Казахстане стали объектом пристального внимания немецких исследователей.В трудах какого немецкого ученого просматривается концепция преемственности политики царизма и Советской власти в духовной жизни нерусских народов? А) К.Коха В) К. Менерта С) Л. Брауна Д) Г.Шленгера Е) все выше перечисленное 29. В какие годы проблема языка и культуры Средней Азии и Казахстана стала активно обсуждаться в немецкой историографии? А) 50-60-х годов ХХ века В) 40-50-х годов ХХ века В) 30-40-х годов ХХ века С) 20-30-х годов ХХ века Д) с 20-х по 60-е годы ХХ века 30. Изучение политики коммунистов в сфере культуры и языка занимает центральное место в исследовании остфоршера … А) К. Ведекина В) Б. Левицкого С) Б. Мейснера Д) Г. Вагенленера Е) все выше перечисленные 31. Кто из видных остфоршеров представил серию прогнозов о неминуемом распаде СССР по линиям границ национальных республик? A) К. Менерт и Г. Финдейзен B) Р.Маурах и А. Вебер C) А. Вебер и Г. Мейер D) Э. Йессе и Г. Нольте E) Г. Симон и Г. Опитц 32. Кто был первым редактором журнала «Остойропа» (1925-1931 гг.) А) О. Хетч В) Б. Хайт С) В. Репке D) Г. Раух Е) Г. Симон 33. В каком году был создано Северо–Восточное германское исследовательское общество (СВГИО): А) 1929 297 В) 1941 С) 1933 D) 1944 Е) 1927 34. Кто был автором первых исследований о массовых репрессиях в 1930-х гг. в Казахстане? А) Г.ф. Менде В) В. Скородумов С) К. Менерт Д) Т. Давлетшин Е) Б. Хайт 35. Кто является автором книги «Между свастикой и советской звездой» национальных военных формированиях в Германии, в том числе Туркестанского легиона: А) В. Коларц В) К. Менерт С) Г. Клейнов Д) П.ф. Мюлен Е) О. Анвайлер 36. Какая из организаций принадлежала к координационным учреждениям остфоршунга: А) Немецкое общество по изучению Восточной Европы В) Институт Восточной Европы при Западноберлинском университете С) Мюнхенский институт Восточной Европы Д) «Дом Риссен» - Международный институт политики и экономики Е) Федеральный институт по изучению Востока и Международных отношений 37. В каком году был основан Институт по изучению советской действительности под руководством М. Восленского: А) 1980 В) 1963 С) 1981 Д) 1984 Е) 1987 38. Огромную роль в послевоенной жизни Б. Хайта сыграл его наставник: А) Г.ф. Менде В) К. Менерт С) И. Бенцинг Д) А. Бромке Е) О. Анвайлер 39 Кто из видных остфоршеров работал в 1956-1958 гг. первым секретарем посольства ФРГ в Москве: 298 А) К. Тальгейм В) Х. Брекер С) М. Кирхнер Д) П. Вичарек Е) Б. Майснер 40 Кто является автором статьи «К смене парадигм в советологии» (1980): А) М. Моммзен - Райндл В) К.ф. Бойме С) К. Менерт Д) Х. Брам Е) В. Левицкий 41 Кто был организатором и координатором Рабочей группы по проблемам регионализма и национальных меньшиств в Советском Союзе: А) Б. Мейснер В) К. Беккер С) Б. Ешмент Д) Р. Шарф Е) Б. Левицкий 42. Кто считал, что исследование человека и отдельных моментов его материальной и духовной культуры является одной из главных задач географической науки: А) Г. Мерцбахер В) Р. Карутц С) Ф.ф. Рихгофен Д) О. Финш Е) Х. Брам 43. Отличительной особенностью немецкой историографии явилось изучение рациональных и эмоциональных начал в человеческом сознании, начатое: А) Г. Маркузе В) Ю. Хабермасом С) К. Ясперсом Д) З. Фрейдом Е) В. Моммзен 44. Кому пренадлежит большая заслуга в разработке идеи о симбиозе кочевых и оседлых обществ: А) Б. Шпулер В) П. Циме С) А.ф. Габен Д) Р. Карутц 299 Е) Г. Маркузе 45. Кто разработал новый методологический подход, базирующиийся на положении об этноинтегрирующей функции кочевого хозяйственно – культурного типа: А) К. Нейманн В) Л. Крадер С) В. Кениг Д) Г. Шленгер Е) Все выше перечисленные 46. Кто является исследователем эпохи бронзы на территории Казахстана: А) К. Йетмар В) М. Грот С) П. Циме Д) Ф. Альтхайм Е) О. Прицак 47. Кто является автором фундаментального пятитомного труда – «История хуннов»: А) Р. Карутц В) А. Хойслер С) Л. Крадер Д) Г. Шленгер Е) Ф. Альтхайм 48. В рамках изучаемой проблематики у кого из исследователей труды базируются на арабо – язычных источниках: А) Г. Якоб и М. Хуцма В) О. Прицак и Ф. Альтхайм С) Р. Штайль и О. Франке Д) И. Бенцинг и А.ф. Кремер Е) Все выше перечисленные 49. Кто из немецких авторов впервые обращается к кимако – кыпчакской теме: А) Б. Ешмент В) К. Беннер С) Й. Маркварт Д) Б. Симон Е) У. Хальбах 50. Кто из перечисленных авторов не является тюркологом: А) Й. Маркварт В) А.ф. Габен С) К. Борккельман Д) У. Хальбах 300 Е) В. Банг 51. В работе кого из этих авторов получили освещение отдельные проблемы истории государство огузов: А) О. Прицак В) В. Банг С) П. Циме Д) А.ф. Габен Е) Все выше перечисленные 52. Кто из немецких ученых писал о несовместимости кочевничества с культурой: А) А. Гельмгольт В) Ф. Гелльвальд С) А. Геттнер Д) Т. Ахелис Е) Все выше перечисленные 53. Кто с позиций евразийской концепции рассматривал актуальные проблемы новой истории Казахстана: А) Г. Крамер В) А. Гельмгольт С) А. Геттнер Д) Э. Саркисянц Е) А. Пецхольд 54. Перу какого немецкого автора принадлежит фундаментальный труд «Проблема европеизации восточного хозяйства, представленная на примере социально – экономических отношений русского Туркестана»: А) К. Гробе – Хагель В) Р. Юнге С) Ф. Гольчевски Д) Б. Шпулер Е) Э. Саркисянц 55. Проблемы национально – освободительных движений казахов в ХІХ в. стали объектом исследований для: А) Б. Ешмент В) Г. Симон С) У. Хальбах Д) Р. Карутц Е) Э. Саркисянц 56. Кто является автором работы «Историография нерусских народов РСФСР за семьдесят лет»: А) А. Каппелер В) Э. Саркисянц С) Б. Шпулер 301 Д) П. Циме Е) Ф. Гольчевски 57. Отличительной особенностью его работ является широкий географический и хронологический подход к изучению восточных цивилизаций. Автор совместного труда с советским ученым Л. Альбаумом: А) Б. Шпулер В) Б. Брентьес С) О. Прицак Д) В. Хинц Е) А. Брем 58. Какая из работ представляет совместный труд с советским ученым Л. Альбаумом: А) «Стражи золота: к истории и культуре среднеазиатских народов до ислама» В) «Восточный мир» С) «Властители степи» Д) «Средняя Азия: искусство ислама» Е) В и С 59. Автор книги «Туркестан»: А) Ф. Шварц В) А. Пецхольд С) Б. Брентьес Д) Ф. Гольчевски Е) Г. Шленгер 60. Полотно исторических событий в Казахстане и Средней Азии с 1824 по 1916 гг. представлено в работе: А) К. Беннер В) У. Хальбах С) Б. Симон Д) Б. Шленгер Е) И. Бенцинг 61. Кто принадлежал к группе Ганса Ротфельса: А) П. Шидер В) В. Конце С) К. Тальгейм Д) Б. Майснер Е) Все выше перечисленные 62. Кто подверг анализу деятельность Временного правительства в рамках концепции «упущенных возможностей»: А) Г.ф. Раух В) Р. Шарф С) У. Хальбах 302 Д) Г. Симон Е) Б. Ешмент 63. Новый подход к изучению важнейших аспектов Октябрской революции, предполагавшей отказ от существовавших традиционных моделей и представлений характерен: А) для конца 30-х – начало 40-х гг. ХХ.в. В) для конца 50-х – начало 60-х гг. ХХ в. С) для конца 60-х гг. ХХ в. Д) для начало 70-х гг. ХХ в. Е) для конца 70-х – начало 80-х гг. ХХ в. 64. В освешении проблем «самоценности» Октябрской революции происходит сближение с концепциями предшествующих лет, представляющих революцию в качестве дорогостоящего и разрушительного средства в решении сложившихся в обществе проблем. Когда это произошло: А) В 60-годах ХХ столетия В) в 1980 г. С) в1990 г. Д) в 1970 г. Е) в 1960-1970 гг. 65. В каком году Б. Хайт окончил Мюнхенский университет, защитив диссертацию «Национальные правительства Коканда и Алаш-Орды»? A) 1950 г. B) 1960 г. C) 1946 г. D) 1949 г. E) 1965 г. 66. Сколько направлений существовало в зарубежной историографии истории Октябрьской революции и установления Советской власти в Казахстане? A) одно направление B) два направления C) три направления D) четыре направления E) вообще не существовали 67. Кто из перечисленных авторов принадлежит к «оптимистам»? A) Г. Шленгер и Б.Хайт B) Б. Хайт и Э. Бентхер C) Э. Гизе и Г. Штайгель D) П. Цвик и Г. Лили E) Все выше перечисленные 68.Кто является автором статьи «Пастухи и кочевники в Советском Союзе»? 303 A) Г. Лили B) Э. Гизе C) Г. Штайгель D) П. Цвик E) Б. Хайт 69. Кто из перечисленных авторов является представителем «объективного» направления? A) Э. Гизе B) О. Шиллер C) Р. Хан D) Г. Финдейзен E) А, В, С 70. Кто из немецких авторов связывал причину неритмичности и перманентного кризиса аграрного сектора экономики в условиях советской действительности с централизованным планированием и коллективизацией? A) К. Бойме B) В. Айхведе C) П. Книрш D) Д. Адам E) Б. Майснер 71. Представитель подхода в немецкой историографии, связывающего кризисные явления в аграрном секторе с развитием сельского хозяйства на экстенсивной основе: A) Р. Адам B) Х.-Х. Хеманн C) К. Ведекин D) Л. Суница E) В. Айхведе 72. Кто из перечисленных авторов выступил с теорией «третьей аграрной революции»? A) В. Гофман B) Р. Адам C) Л. Суница D) В. Айхведе E) П. Книрш 73. Когда состоялся форум исследователей аграрной истории СССР, состоявшемся в городе Гессене? A) 1985 B) 1974 C) 1983 D) 1980 E) 1975 304 74. В каком издании были опубликованы материалы форума исследователей аграрной истории? A) Остойропа B) Ангрифф C) Брауне пост D) Современный мир E) Оксус 75. Какая из работ не принадлежит перу Б. Хайта? A) «Туркестан в XX веке» B) «Туркестан между Россией и Китаем» C) «Советско-русская восточная политика на примере Туркестана» D) «Туркестан в сердце Евразии» E) «Национальная политика Советского Союза» 76. Кто внес значительный вклад в подготовку и проведение конгресса по изучению Советского Союза и социалистических стран Восточной Европы в Германии-Партенкирхене? A) У. Хальбах B) Г. Симон C) К. Беннер D) К. Менерт E) Г. Штекль 77. Кто стал первым председателем Союза историков, изучавших Восточную Европу? A) Э. Оберлендер B) О. Анвайлер C) Г. Штекль D) К. Менерт E) Г. Симон 78. В каком году был создан Союз историков, изучавших Восточную Европу? A) В 1978 г. B) В 1975 г. C) В 1980 г. D) В 1983 г. E) В 1985 г. 79. Какой год стал новой точкой отсчета в деятельности советологов ФРГ? A) 1975 B) 1986 C) 1998 D) 1978 E) 1982 305 80. С какого времени был осуществлен выпуск журнала «Оксус»? A) 1998 г. B) 1995 г. C) 1980 г. D) 1970 г. E) 1975 г. 81. Кто из авторов рассматривал последствия освоения целинных земель в Казахстане с позитивных позиций? A) Р.Хан B) Б.Майснер C) Э.Гизе D) Г. Финдейзен E) Г. Шленгер 82. Выводы какого автора подтверждают следующие данные: «в 1946 году участие казахов в управлении местной промышленностью составляло 2%, в легкой – 4%, в текстильной – 6,74…»: A) Г. Шленгер B) У. Хальбах C) Г. Симон D) Р. Хан E) О. Шиллер 83. В какие годы обострение межэтнических отношений в Средней Азии и Казахстане характеризуется в качестве дестабилизирующего фактора источника националистических движений и потенциальной угрозы существующему режиму? A) в 1960-1970-х гг. B) во второй половине 1970-х – начала 1980-х гг. C) в 1950-1960-х гг. D) в конце 1980-х – начале 1990-х гг. E) в первой половине 1970-х гг. 84. Кто из немецких авторов считает, что перестройка – не причина возникновения межнациональных трений, она просто обнажила существовавшие ранее тенденции? A) У. Хальбах B) Б. Майснер C) К. Менерт D) О. Анвайлер E) Э. Гизе 85. Автор монографии «Перестройка и национальная проблематика» (1987)? A) Г. Симон B) К. Беннер 306 C) У. Хальбах D) Б. Ешмент E) Р. Шарф 86. Сколько причин декабрьских событий был представлен в советских СМИ (оценка, данная У. Хальбахом)? A) 7 B) 3 C) 5 D) 4 E) 8 87. Кто из авторов считает, что глубинные причины заложены в огромном разрыве между уровнем индустриализации региона и центра? A) Р. Шарф B) У. Хальбах C) К. Беннер D) Б. Ешмент E) Г. Симон 88. В какие годы западногерманские ученые в своих исследованиях отмечали отсутствие специализированной программы изучения национальных отношений в СССР, аналогичной Колумбийской программе? A) В 1950-е гг. B) В 1970-е гг. C) В 1980-е гг. D) В 1960-е гг. E) В 1990-е гг. 89. Кто их остфоршеров считал, что носителем нового самосознания является интеллигенция? A) К. Беннер B) Б. Ешмент C) У. Хальбах D) Г. Симон E) О. Анвайлер 90. Кто является автором статьи «Распадается ли Советский Союз? Перестройка и национальный вопрос (Кельн, 1990 г.)»? A) Г. Симон B) У. Хальбах C) К. Беннер D) Б. Ешмент E) Р. Шарф 91. Сколько ключевых моментов истории коммунизма представлены К. Зегберсом? 307 A) 5 B) 8 C) 10 D) 11 E) 7 92. Кто из остфоршеров для описания советского коммунизма предлагал включить следующие понятия: бюрократический торг (тайна планирования и раздачи привилегий); противоположность закону стоимости: страховка против риска, которому может быть подвергнуто любое предприятие, и основа социального консенсуса; разделение общественной и политической сфер как основ стабильности и общественного договора? A) К. Зегберс B) У. Хальбах C) К. Ведекин D) О. Анвайлер E) Б. Хайт 93. Сколько СССР пережил глубочайших провалов после долгих лет стагнации, которые лишь казались эпохой стабильности (по материалам статьи Х. Хемана)? A) 10 B) 7 C) 4 D) 6 E) 3 94. Кто из авторов занимался изучением истории Декабрьских событий в Алма-Ате в 1986 году? A) У. Хальбах B) Р. Шарф C) К. Беннер D) Б. Ешмент E) Все перечисленные 95. Как назывался коллективный труд, созданный остфоршерами Г. Нарцисом, Г. Штеклем и другими сторонниками концепции преемственности традиций царской империи в советской политике? A) «Русские и нерусские в СССР: к итогам переписи 1979 г.» B) «Советский народ» C) «Россия, Европа и Немецкий Восток» D) «Туркестан в XX веке» E) «Советская национальная стратегия как мировая политическая концепция» 96. Кто из остфоршеров уделил особое внимание изучению деятельности национальной интеллигенции в советское время? 308 A) Б. Хайт B) О. Лиесс C) Д. Гейер D) В. Эгеллинг E) Д. Кречмар 97. Кто из немецких ученых проанализировал реакцию прессы исламских государств на Декабрьские события 1986 г. в Алма-Ате? A) Г. Симон B) У. Хальбах C) Б. Ешмент D) Р. Шарф E) К. Беннер 98. Кто опубликовал серию статей в журнале «Aussenpolitik» («Внешняя политика») по проблемам негативного влияния ассимиляторской политики советского государства на развитие межэтнических отношений в Казахстане? A) Г.Ю. Эйтнер B) Ф. Хекман C) К. Беннер D) В. Коларц E) Г. Шленгер 99. В какие годы возобновился научный интерес остфоршеров к проблемам межэтнических отношений в СССР? A) 1930-1940-е гг. B) 1920-1930-е гг. C) 1950-1960-е гг. D) 1960-1970-е гг. E) 1970-1980-е гг. 100. Какое из периодических изданий отметило, что работа К. Менерта «представляет собой детальный анализ внутреннего положения в странах Азии, является своего рода путеводителем для немцев к сердцу и мозгу азиатов»? A) «Остойропа» B) «Ди Вельт» C) «XX век» D) «Ангрифф» E) «Брауне пост» 309 КЛЮЧИ К ТЕСТАМ 1. Д 2. Е 3. А 4. В 5. Е 6. В 7. Е 8. Е 9. А 10.А 11.В 12.С 13.Д 14.А 15.С 16.Е 17.В 18.Е 19.С 20.А 21.Е 22.С 23.Е 24.А 25.С 26.Е 27.В 28.Е 45.В 46.А 47.Е 48.А 49.С 50.Д 51.А 52.Е 53.Д 54.В 55.Е 56.А 57. В 58.А 59.В 60.Е 61.Е 62.А 63.С 64.В 65.А 66.В 67.С 68.А 69.Е 70.Д 71.Е 72.А 89. Д 90.А 91.Д 92.А 93.С 94.Е 95. С 96.В 97.А 98.А 99.С 100.В 310 29.А 30.Е 31.Е 32.А 33.С 34.В 35.Д 36.А 37.С 38.А 39.Е 40.А 41.А 42.С 43.Д 44.А 73.С 74.А 75.Е 76.Е 77.С 78.С 79. В 80.А 81.С 82.А. 83.В. 84.А 85.С 86.С 87.А 88.В 311 ЛИТЕРАТУРА ВВЕДЕНИЕ И I РАЗДЕЛ 1 Назарбаев Н.А. Хранить память веков // Казахстанская правда, 2003, №343-344. 2 Бекарев А., Пак Г. Призрак свободы. Рец. на Руткевич М.Н., Лойфман И.Я. Диалектика и теория познания. М.: 1994. - 384 с. // Свободная мысль, 1996, №2. - С. 115-118. 3 Сахаров А.Н. Стюарт Рамсей Томпкинс: долгий путь к истории России // Отечественная история, 1995, №5. - С. 137-143. 4 Лаумулин М.Т. Тюркология и среднеазиатские исследования в Германии // Отан тарихы, 2001, №1. - С. 40-65. 5 Ковалев В.М. Сужиков Б.М. Остфоршунг и советский Восток. К постановке проблемы // Буржуазная советология в системе идеологической борьбы. - Алма-Ата, 1986. - C. 3-28 (11). 6 Simon G. Nationalismus in der Sowjetunion // Nationalismus in der Welt von heute. - Gottingen, 1982. - S. 91. 7 Opitz G. Wie ist Ostpolitik moeglich // Nation Europa. - Coburg, 1980, Jg. 30, H 7/8. - S. 11-12. 8 Идеологические центры антикоммунизма в Западной Европе и США, «Остфоршунг», Психологическая война (ФРГ, Западный Берлин), Персоналии. – М., Берлин, 1988. - 181 с. (29-30). 9 Buchholz A. Kolonisation und Resortbezug in der bundesgeforderten. Osteuropa forschung // Osteuropa, 1980, Н. 8-9. - S. 690-691. 10 Anweiler O. 75 Jahre Deutsche Gesellschaft fuer Osteuropakunde (1913-1988) // Osteuropa, 1988, H. 10. - S. 882-885. 11 Kuebart F. Zur Entwicklung der Osteuropaforschung in Deutschland // Osteuropa, 1980, H. 8/9. - S. 657-659. 12 Шагуляк М. Н. Советские историки об антинаучном характере нацистского «остфоршунга» // История СССР, 1984. - Т. 3. - С. 76-83; Галкин А. А. Фашистский идейный синдром: генезис германского варианта // Вопросы философии, 1988, № 10. - C. 124-134. 13 Skorodumow W. Wie die „Grosse Sauberung“ in Kasachstan begann // Osteuropa, 1960, H. 2-3. - S. 155-167. 312 14 Davletshin T. Die Neugestaltung der Verwaltung Turkestans // Sowjetstudien, 1963. - S. 66-82. 15 Muehlen P.v. Zwischen Hackenkreuz und Sowjetstern. Der Nationalismus der sowjetschen Orientvoelker im 2 Weltkrieg. - Dusseldorf, 1971. - 248 s. 16 Mehnert K. Der deutsche Standort. - Stuttgart, 1967. - 235 s. 17 Канищева Н.И. Предпосылки Великой Октябрьской социалистической революции в освещении западногерманской буржуазной историографии: дис. … канд. ист. наук:. 07.00.09. – М., 1984. - 238 с.; Бацекало В.Д. Разоблачение современной западногерманской буржуазной фальсификации борьбы Коммунистической партии против троцизма по вопросам социалистической индустриализации: дис. … канд. ист. наук:. 07.750. – М., 1974. - 205 с.; Лавошников В.Е. Механизм идеологических диверсий западногерманского империализма против социалистических стран Европы (1966-1969): дис. … канд. ист. наук:. 07.00.09. – М., 1970. - 217 с. 18 Салов В.И. Современная западногерманская буржуазная историография. – М.: 1968. - 382 с. 19 Hayit B. Die Nationalen Regierungen von Kokand und Alash-Orda. Muenster, 1950. - 111 S. 20 Hayit B. Turkestan im Herzen Euroasiens. - Koeln, 1980. - 243 s. 21 Лаумулин М.Т. Западная школа среднеазиеведения и казахстаники. - Алма-Ата: Гылым, 1992. - 84 с. 22 Полищук В.Д. Основные направления, структура и целевое назначение современного западногерманского остфоршунга. Саратов, 1984. - 33 с. 23 Osteuropa, 1975, N 8/9. - S. 791-792. 24 Bildungssysteme in Europa, 3. Aufl., Weinheim, 1980. - 263 s., Bildungssysteme in Osteuropa: Reform oder Krise? // Hrsg. von Anweiler O.u.Kuebart F. - Westberlin, 1984. - 315 s. Staatliche Steuring und Eigandynamik im Bildungs und Erziehungswesen osteuropaeischer Staaten und der DDR // Hrsg. von Anweiler O. - Westberlin, 1986. - 293 s.; Die sowjetische Schulund Berufsbildungsreform: Vorbereitung, Schwerpunkte, Beginn der Realisierung // Von Anweiler O., Kuebart F. Koeln, 1986, IV. - 49 s. 25 Ковалев В.М. Сужиков Б.М. Остфоршунг и советский Восток. К постановке проблемы // Буржуазная советология в системе идеологической борьбы. - Алма-Ата, 1986. - C. 3-28 (11). 26 Wagenlehner G. Das sowjetische Wirtschaftssystem und Karl Marx. - Koeln. - Westberlin, 1960. - 353 s.; Kommunismus ohne Zukunft: Komment, zum Progr. der KpdSU // rsg.u. erl. von Wagenlehner G. Stuttgart, 1962. - 74 s.; Eskalation im Nahen Osten: Die polit. u.psyhol. 313 Problematik eines Konflikts. - Stuttgart, 1968. - 34 s.; Die Kampagne gegen den NATO, Doppelbeschluss: Ein Bilanz // Hrsg. Von Wagenlehner G. Koblenz, 1985. - 224 s. 27 Абдуллин Р. Подготовка специалистов-советологов зарубежного среднеазиеведения // Вестник КазНУ имени Аль-Фараби: Серия историческая, 2003, №3. - C. 40-46. 28 Eule W. Das Problem der Neulandgewinnung in der Sowjetunion. Bonn, 1962. - 142 s. 29 Hahn R. Klimatische und Bodenkundliche Bedingungen der Neulanderschliessung in Kasachstan // Osteuropa, 1964, H. 4. - S. 260-266. 30 Hedtkamp G. Instrumente und Probleme westlicher und sowjetischer Wirtschaftslenkung: Nationalbudget u. Nationalplan. - Gissen, 1958. - 187 s.; Wirtschaftssysteme: Theorie u. Vergl. - Muenchen, 1974. - 321 s.; Das Sowjetische Pinanzsystem / Von Hedtkamp G., Penkaitis N. - Westberlin, 1974. - 218 s.; Neuere Entwicklungen in der sowjetischen Finanzwirtschaft / Von Hedtkamp G., Tschugunov N.T. - Tubingen, 1980. - 83 s.; Beitraege zum Problem der Schatte nwirtschaft / Hrsg. von Hedtkamp G. Westberlin, 1983. - 103 s. 31 Das Parlament, 13 VIII, 1958. 32 Braeker H. Nationalitaetenfrage und muslimische Reformbewegung in Russland. - Koeln, 1970. - 37 s.; Kommunismus und Weltreligionen Asiens: Zur Religions -u. Asienpolitik der Sowjetunion. - Tuebingen, 1971, YIII. - 456 s.; Die Sowjetunion, China und die EWG. - Koeln, 1973. - 26 s.; Die Sowjetunion, der RGW, die EWG und das GATT. - Koeln, 1973. 26 s.; Die wirtschaftliche Oeffnung der Sowjetunion und des RGW nach Westen. - Koeln, 1974. - 40 s.; Die sowjetische Iran -und AfghanistanPolitik. - Koeln, 1979. - 91 s.; Die Aufnahme Vietnams in den RGW und die Politik der Sowjetunion und der VR China in Suedostasien. - Koeln, 1979. - 79 s.; Der Buddhismus in der Sowjetunion im Spannungsfeld zwischen Vernichtung und Ueberleben. - Koeln, 1982, IY. - 94 s.; Die islamischen Tuerkvoelker Zentralasiens und die sowjetisch chinesischen Beziehungen. - Koeln, 1984, YI. - 102 s. 33 Simon G. K.P.Pobedonoscev und die Kirchenpolitik des Heiligen Sinod, 1880-1905. - Goettingen, 1969. - 280 s; Die Kirchen in Russland: Ber., Dok. - Muenchen, 1970. - 228 s.; Die Wirksamkeit der sowjetischen Propaganda. - Koeln, 1974. - 31 s.; Die nationale Bewegung der Krimtataren. - Koeln, 1975. - 44 s.; Das sowjetische Religionsgesetz vom Juni 1975. - Koeln, 1976. - 50 s.; Die russische orthodoxe Kirche in der sowjetsozialistischen Gesellschaft. - Koeln, 1978. - 29 s.; Nationalismus und Nationalitaetenpolitik in der Sowjetunion seit Stalin. - Koeln, 1979, II. - 34 s.; Die nichtrussischen Volker in Gesellschaft und Innenpolitik der UdSSR. - Koeln, 1979. - 49 s.; Neue Wege der Sowjetunion-Forschung: Beitr. zur Methoden-u. Theoriendiskussion // Von Borcke A., Simon G. - 314 Baden-Baden, 1980. - 160 s.; Humanismus und Konfession: Theobald Billican, Leben u.Werk. - Westberlin; N., 1980, XI. - 260 s.; Russen und Nichtrussen in der UdSSR: Zu Ergebnissen der Volkszaehlung von 1979. Koeln, 1981. - 52 s. 34 Buchgolz A. Bundesinstitut fuer ostwissenschaftliche und internationale Studien // Osteuropa, 1980, N 8/9. - S. 951-952. 35 Rheinischen Merkur // Christ und Welt, 1984, 14 Sept. - S. 3. 36 Waedekin K-E. Privatproduezenten m der sowjetischen Landwirtschaft. - Koeln, 1967. - 272 s.; Sozialistische Agrarpolitik in Osteuropa. - Westberlin, 1974-1978, Bd 1.: Von Marx bis zur Vollkollektivierung. - 238 s.; Bd 2: Entwicklung und Probleme 1960-1976. - 338 s.; Das Putter - und Getreideproblem in der sowjetischen Viehwirtschaft / Von Kellner Ph., Waedekin K-E. - Koeln, 1976, I. - 37 s.; Inverstitio-nen, Kapitalausstattung und Technisierung der sowjetischen Landwirtschaft in den 70er Jahren: Bilanz u.Ausblick. - Koeln, 1976, I. - 67 s.; Current trends in the Soviet and East European food eco-nomy: Osteuropas NahrungsWirtschaft gestern u.mor-gen / Ed. by Waedekin K-E. - Gissen, 1982. - 368 p.; Die sowjetische Landwirtschaft an der Wende zum 12. Planjahfuenft: Produktion, Verbrauch, Aussenwirtschaft. - Koeln, 1985, III. - 73 s. 37 Mommsen – Reindl M. Zum Paradigmenwechsel in der Sowjetologie. Neue politische Literatur: Berichte ueber das internationale Schrifttum, 1980, Jg. XXV, N 4. - S. 485-494. // Критика современных советологических концепций. Научно-аналитический обзор. - АлмаАта: Наука, 1985. - 48 с. 38 Brahm H. Die Sowjetunion – eine konservative Gesellschaft // Osteuropa, 1982, H. 7. - S. 531. 39 Lewytzkyi B. Grundzeuge der sowjetischen buerokratischen Herrschaft // Osteuropa, 1978, H. 9, S. 779. 40 Lewytztkyi B. „Das Sowjetvolk“: Nationalitatenpolitik als Instrument des Sowjetimperialismus. - Hamburg, 1983. - 191 s. 41 Osteuropa, 1988, H. 9. - S. 830-854. 42 Абсеметова Ж. К вопросу о методологии и методов исследования истории // Вестник КазНУ имени Аль-Фараби: серия историческая, 2003, №4. - С. 3-9. 43 Бырбаева Г.Б. Феномен «советологии» в контексте центральноазиатских исторических исследований // Вестник КазНУ имени АльФараби: серия историческая, 2003, № 4. - С. 42-46 44 Геттнер А. Как культура распространялась по земному шару. Ленинград, 1925. - 68 с. 45 Советская историография. М.: Российский государственный гуманитарный университет, 1996. – С. 9. 315 46 Поздняков Э. Формационный и цивилизационный подходы // Мировая экономика и международные отношения, 1990, №5. - C. 4960. 47 Оразбаева А.И. Из истории изучения теории цивилизации в зарубежной литературе // Вестник КазНУ имени Аль-Фараби: серия востоковедная, 2003, № 2. - С. 24-35. 48 Sternberg D. Erwartung und Vollstreck und als Kategorien des Handels im Bolschewismus // Humanitaet und politische Verantwortung. Erlenbach. – Zuerich – Stuttgart, 1964. - 167 s. 49 Jaspers K. Von Urspung und Ziel der Geschichte 1. Aufl. 1949, 3 Aufl. - Muenchen, 1952. 50 Anderle O. Arnold Toyenbee und die Problematik der geschitlichen Sinnndeutung // Die Welt als Geschichte, 1960, H. 3. - 144 s. 51 Litt Th. Geschichte und Verantwortung, Wiesbaden, 1947, S. 19; Hofer W. Geschichte zwischen Philosophie und Politik Studien zur Problematik des modernen Geschichtsdenkes. - Stuttgart, 1956. - 108 s. 52 Щербань Н.В. Раздумья о недавнем прошлом: поиски новых подходов // Отечественная история, 2002, №3. - C. 100-114. 53 Die Idee des Fortschritts. Neue Fortraege ueber Wege und Grenzen des Fortschrittsgelaubens. - Muenchen, 1963. - 121 s. 54 Hirschberger J. Geschichte der Philosophie. Bd. 2. Neuzeit und Gegenwart. - Freiburg – Basel – Wien, 1963. - 479 s.; W. Geschichte zwischen Philosophie und Politik. - 168 s. 55 Абусеитова М.Х. Казахстан и Центральная Азия в XV-XVII вв.: история, политика, дипломатия. - Алматы: Дайк-Пресс, 1998. - 268 с. 56 Schider T. Strukturen und Persoenlichkeiten in der Gechichte // Historische Zeitschrift, 1963, H. 2. - 296 s. 57 Bayer W.v. Die Methode Sigmund Freuds bei der psychoanalitischen Analyse historischer Prozesse // Zeitschrift fuer Politik, 1965, H. 1. - s. 74; Mitscherlich A. Auf dem Weg zur vaterlosen Gesellschaft. - Muenchen, 1963; Zenk K. Freud, Sigmund // Handwoerterbuch der Sozialwissenschaften, 1965. 58 Карр Э.Г. Что такое история? Рассуждения о теории истории и роли историка. - Алматы: Жеты Жаргы, 1997. - 208 с. 59 Freund M. Das Elisteproblem in der modernen Politik // Politische Bildung, 1954, H. 46. - S. 238; Zambrecht S. Die Soziologie. Aufstieg einer Wissenschaft. - Stuttgart, 1958. - S. 353. 60 Meineke F. Zur Theorie und Philosophie der Geschichte. - Stuttgart, 1959; Eschenburg Th. Herrschaft der Verbaende? - Stuttgart, 1955; Mommsen W. Elitbildung in der Wirtschaft. - Darmstadt, 1955; Dahrendorf R. Gesellschaft und Freiheit. - Muenchen, 1962. - S. 380. 61 Hamann R. Paretos Elitthlorie und ihre Stelbung in der neueren Soziologie. - Stuttgart, 1964; Eisermann G. Pareto als politische Denker // 316 Koelner Zeitschrift fuer Soziologie und Sozialpsychologie, 1961, H. 3; Hirsch W. Viefredo Pareto. - Zuerich, 1958; Michels R. Zur Soziologie des Parteiwesens in der modernen Demokratie. Untersuchungen neber die oligarchischen Tendenzen des Gruppenlebens. - Stuttgart, 1957. 62 Dreitzel H. Elitebegriff und Sozialstruktur. Eine soziologische Begriffsanalyse. - Stuttgart, 1962; Jahrburch der Rankegesellschaft. Fuehrungsschrichte und Eliteproblem. - Fr. am Main, 1957. - S. 7. 63 Wetter G. Die Umkehrung Hedels. Grund zuege und Urspruenge der Sowjetphilosophie. - Koeln, 1964. - S. 85, 86; Bolte K. Deutsche Gesellschaft im Wandel. - Opladen, 1966. - S. 248-268. 64 Сарсекеев Б.С. Кочевники Степи. - Акмола, 1997. - 47 с. 65 Артыкбаев Ж.О. Этнология на перекрестке проблем истории Казахстана (к проблеме методологии истории) // Этнос и социум. Проблемы метода, этносоциальных институтов в исторической этнологии: Сб. научн. трудов. - Караганда: Изд-во КарГУ, 2003. – С. 516. 66 Fuhrmann F. Die Kirgisen und ihr Leben // Globus, 1869, Bd. 15. S. 180-183; Neumann K. Die Kirgis-Kasaken und ihre Stellung zu Russland // Das Ausland, 1857, Bd. 30. - S. 1201-1233. 67 Есмагамбетов К.Л. Зарубежная историография истории Казахстана (с древнейших времен до начала 90-х годов ХХ в.): дис. … док. ист. наук:. 07.00.09. - Алматы, 2000. - 297 с. 68 Schlenger H. Strukturwandlungen Kasachstans in russischer, insbesondere sowjetischer Zeit // Die Erde, 1958, Bd. IV, N3-4. - S. 250264. 69 Anweiler O. Totalitaere Erziehung // Die Sowjetpedagogik in der Welt von heute. - Heidellberg, 1968. - S. 67-81. 70 Ahlberg R. Die Soziologische Osteuropaforschung // Osteuropa, 1980, H. 8/9. - 790 s. 71 Meyer G. Buerokratische Sozialismsus. Eine Analyse des sowjetischen Herrschaftssystem. - Stuttgart, 1977. - 187 s. 72 Задачи и методы изучения СССР (Материалы VI конференции Института по изучению СССР). - Мюнхен, 1955. - 143 с.; Osteuropa, 1987, H. 9. 73 Anweiler O. Aspekte und Probleme der Osteuropaforschung seit 1945 // Osteuropa, 1987, H. 9. - S. 676-679. 74 Buchholz A. Amerikanisch – deutsche Konferenz ueber Gorbatschofsreform // Osteuropa, 1988, H. 11. - S. 1022-1027. 75 Редлих Р. Исторические источники изучения советской действительности // Задачи и методы изучения СССР (Материалы VI конференции Института по изучению СССР). - Мюнхен, 1955. - C. 58. 76 Редлих Р. Мемуарная литература как источник для изучения советской жизни // Вестник Института, №2. - Мюнхен, 1952. - 140 с. 317 77 Сукенницкий В. Общие проблемы методики изучения СССР // Задачи и методы изучения СССР (Материалы VI конференции Института по изучению СССР). - Мюнхен, 1955. - C. 41-55. РАЗДЕЛ II 1 Шварц Г. Средняя Азия и Сибирь // Гельмгольт Г. История человечества. Всемирная история, Т. II, СПб., 1902. - С. 112, 115. 2 Есмагамбетов К.Л. Что писали о нас на Западе. - Алматы: Казахский университет, 1992, - 152 с. 3 Финш О., Брем А. Путешествие в Западную Сибирь. - М., 1882. 578 с. 4 Hellwald F. Zentralasien. Landschaften und Volker in Kaschgar, Turkestan, Kaschmir und Tibet. - Leipzig, 1875. - 362 s. 5 Гелльвальд Ф. Естественная история племен и народов. - СПб., 1883. - Т. 1. - 618 с. - Т. 2. - 810 с. 6 Petzholdt A. Turkestan. Auf Grundlage einer im 1871 unternommenen Bereisung des Landes. - Leipzig, 1874; Ibidem. Umschau im Russischen Turkestan. - Gera, 1876. - 187 s. 7 Marthe F. Aus dem Kirgisenlande // Zeitschrift der Geselleschaft der Erdkunde. - Berlin, 1866; Ibidem. Die Reise Walichanofs nach Kaschgar // Zeitschrift der Gesellschaft der Erdkunde. - Berlin, 1870, Bd 5. - 149 s. 8 Fuhrmann F. Die Kirgisen und ihr Leben // Globus, 1869, Bd. 15. - S. 180-183; Swicceny F. Bilder aus dem Leben der Kirgisen // Mitteilungen der Geographischen Gesellschaft in Wien, 1871, Bd. 14. - S. 272-282; Ibidem (Eine) Verlabung bei der Kirgisen // Das Ausland, 1888, Bd. 61. S. 715-717. 9 Friederichsen M. Reisebriefe aus Russische in Zentralasien // Mitteilungen der Geographischen Gesellschaft im Hamburg, Bd. 18, 1902; Ibidem. Uber Land und Leute der Russischen Kolonisationsgebiete des Generalgouvernements Turkestan // Geogr. Zeitschrift, 1903; Ibidem. Forschungreise in den Zentrallen Tienschan und Dsungarischen Ala-Tau. Hamburg, 1904. - 236 s. 10 Pakuet A. Suedsibirien und die Nordwestmongolei: politischegeographische Studie und Reisebericht an die geographische Gesellschaft. Jena, 1909. - 193 s. 11 Merzbacher G. Von meiner neuen Tian-Schan Expedition. Muenchen, 1907 und 1908; Machatschek F. Landeskunde von Russischen Turkestan. - Stuttgart, 1921. - 220 s. 12 Le Cog A. v. Von Land und Leuten in Ostturkestan. - Berlin, 1981. 183 s. 13 Eschment B. Ein Berg steht auf. Was ist das? // Oxus, № 3, 1999. S. 56-58. 318 14 Карутц Р. Среди киргизов и туркменов на Мангышлаке. - СПб., 1910. - 188 с. 15 Артыкбаев Ж. Этнология и этнография: Учебное пособие. Астана: Фолиант, 2001. - 304 с. 16 Сарсекеев Б.С. Кочевники Степи. - Акмола, 1997. - 47 с. 17 Нива: Ежемесячные литературные приложения, 1896, № 1. - С. 131-158. 18 Сатпаева Ш.К. Казахско-европейские литературные связи ХIХ и первой половины ХХ в. - Алма - Ата, 1972. – С. 76. 19 Аязбекова С.Ш. Картина мира этноса: Коркут-ата и философия музыки казахов. - Алматы, 1999. – С. 9. 20 Petzholdt A. Turkestan. Auf Grundlange einer im 1871 unternommenen Bereisung des Landes. - Leipzig, 1874. - S. 49. 21 Нива, 1894, № 2. - С. 326-426; 1896, 1. - С. 131-158. 22 Лаумулин М., Таштемханова Р. Центральноазиатский материал в музеях Германии // Высшая школа Казахстана, 2003, № 4. - С. 154157. 23 Dombrowski G. Die Zentralasien – Sammlung im Museum fuer Volkerkunde Berlin // Oxus, № 1, 1999. - S. 60-63. 24 Kalter J. Aus Steppe und Oase – Bilder turkestanischen Kulturen. – Stuttgart, 1983, 167 s.; Kalter J., Pavaloi M. Erben der Seidenstrasse, Usbekistan. - Stuttgart, 1995. - 368 s. 25 Kalter J. Linden – Museum Stuttgart // Oxus, № 1, 1998. - S. 31-33. 26 Jettmar K. Archaologishen Spuren von Indogermanen in ZentralAsien // Paideuma, 1952, Bd. 5. - S. 236-254; Ibidem. Die Bedeutung politisher Zentren fur die Entstehung der Reiternomaden Zentralasiens // Die Nomaden in Geschihte und Gegenwart. - Berlin, 1981. - S. 49-70. 27 Jettmar K. Die fruhen Steppenvolker. Der europasiatishe Tierstiel. Baden-Baden, 1964. - 275 s. 28 Herzfeld E. Iran in the ancient East. - London, 1941. - P. 162-164. 29 Hartmann M. Archaologisches aus Russisch Turkestan // Orientalische Literaturzeitung, 1905, Bd 8. - S. 557-559. 30 Hausler A. Der Kurgan Issyk – ein Denkmal der Saken // Das Altertum, 1983, Bd. 29. Н.2. - S. 104-112; Ibidem. Skythen und fruhe euroasiatische Steppenvolker // Das Altertum, 1981, Bd. 27. Н. 1. - S. 4954. 31 Лаумулин М.Т. Тюркология и среднеазиатские исследования в Германии // Отан тарихы, 2001, №1. - С. 40-65. 32 Groot M. Die Hunnen der vorchristlichen Zeit. Chinesischen Urkunden zur Geschichte Asiens, Erster Teil. - Berlin und Leipzig, 1921. 33 Бартольд В.В. Работы по истории и филологии тюркских и монгольских народов. – М.: Наука, 1968. - Т. V. - 757 с. 319 34 Pritsak O. Studies in the Medieval Eurasian History. - London, 1981. – P.376. 35 Pritsak O. Xun, der Volksname der Hsiung – nu. - Wiesbaden, 1959. - S. 27-34. 36 Pritsak O. Die 24 – Ta-chen. Studie zur Geschichte des Verwalfungsaufbaus der Hsiung – nu Reiche. - Hamburg, 1954. - S. 178202. 37 Altheim F. Geschichte der Hunnen, 5 Bande, Berlin, 1959-1962. 1 Band Von der Anfangen bis zum Einbruch in Europa, 1959. - 463 s. 38 Зуев Ю.А. К вопросу о языке древних усуней // Вестник АН Каз ССР, 1957, № 5. - С.61-74; Он же. К этнической истории усуней // Труды Института истории, археологии и этнографии АН Каз ССР, 1960. - Т.8. - С.7, 22-23. Аргынбаев Х.А., Алимбаев Н. Этнографическая проблематика в историографии конца 30-50-х гг. // Историческая наука Советского Казахстана (1917-1990). – Алма - Ата, 1990. - С. 246-268. 39 Altheim F., Steihl R. Ein asiatischer Staat: Feudalismus unber Sasaniden. - Wiesbaden, 1954. - 298 s. 40 Paschke U.K. (Hrsg) Weltgeschichte von der Urzeit bis zur Gegenwart. - Erlangen, 1966. - 816 s. 41 Houtsma M. Th. Ein turkisch-arabisches Glossar, Leiden, 1894; Jacob G. Studien in arabischen Geographen. - Berlin, 1892. - 320 s. 42 Kremer A.v. Geschichteder herrschenden Ideen des Islam. - Leipzig, 1868. - 268 s. 43 Hartmann M. Der Islamische Orient. Bd. 1-Х. - Berlin, 1899-1910. 238 s. 44 Nagel T. Timur der Eroberer und die islamische Welt des spaten Mittelalters. - Munchen, 1993. - 533 s. 45 Pander K. Zentralasien. Kunst-Reisefurer. - Koeln, 1998. - 384 s. 46 Marguart J. Die Chronologie der altturkischen Inschriften. - Leipzig, 1898; Ibidem. Osteuropaische und ostasiatische Streifzuge. Ethnologische und historisch-topographische Studien zur Geschichte des 9. Und 10. Jahrhunderts (са.840-940). - Leipzig, 1903. 47 Есмагамбетов К.Л. Зарубежная историография истории Казахстана (с древнейших времен до начала 90-х годов ХХ в.): дис. … док. ист. наук:. 07.00.09. - Алматы, 2000. - 297 с. 48 Кумеков Б.Е. Государство кимаков IX-XI вв. по арабским источникам. - Алма - Ата: Наука, 1972. - 156 с. 49 Кумеков Б.Е. Кипчаки: этнос и этноним // Право и государство, 2002, № 1. - С. 18-20. 50 Bang W. Beitrage zur turkischen Wortforschung // Turan, 1918. Bd. 2. - S.289-310, 516-540; Ibidem. Zu den turkischen Zeitbestimmung // Turan, 1918. Bd.2. - S. 91-96; Ibidem. Aus dem Leben der Turkspraschen 320 // Festschrift fur Frierdich Hirth zu seinem 75. Geburtstag 16 April 1920. Berlin, 1920. - S.22-35; Ibidem. Turkologische Briefe aus dem Berliner Institut // Ungarische Jahrbucher. 1925. - Bd. 5. - S.41-48, 231-251, 392410; 1927. - Bd.7. - S.36-45; 1930. - Bd.10. - S.16-26; 1932. - Bd.12. S.90-104; 1934. - Bd.14. - S.193-214. 51 Bang W. Monographien zu turkischen Sprachgeschichte. Heidelberg, 1918. - 298 s. 52 Schott W. Uber die aechten Kirghisen. - Berlin, 1865; Ibidem. Etwas uber die Poesie der Turk – Tataren Russlands. - Berlin, 1886. - 326 s. 53 Brockelmann C. Altturrestanische Volkweisheit // Ostasiatische Zeitschrift. 1920. - Bd.VIII. - Н.1-4. - S.49-73. Ibidem. Brockelmann C. Altturkestanische Volkspoesie //Asia Major. Int.Vol. - London, 1922. - S.12; 1922. - Vol.II. - S.110-124. Ibidem. Brockelmann C. Osturkische Grammatik der islamischen Literatursprachen Mittelasiens. - Leiden, 1954. - 429 s. 54 Brockelmann C. Geschichte der islamischen Staaten und Volker. Munchen, 1939. 55 Zieme P. Neue Funde zur Geschichte der Turken in der Mongolei // Das Altertum (Berlin), 1972. - Bd.18. - Н.4. - S.255-258; Zieme P., Hasai G. Sprache, Geschichte und Kultur der asiatischen Volker. - Berlin, 1974. 668 s. 56 Gabain A.von.Ohnmacht und Macht der Kasachin; eine SubjektivLiterarische Studie // Central Asiatic Journal, 1981. - Vol. ХХV, N. 1-2. РР. 54-65; Ibidem. Die heutigen Kasachen // Studie Turkologica Memoriae Alessio Bombacci dicata, Nioples, IUO, 1982. - РР. 205-217. 57 Gabain A. von. Steppe und Stadt im Leben altesten Turken // Der Islam, 1949. - Bd.29. - Н.1. - S.30-62; Ibidem. Altturkisches Schriftum. Berlin, 1950. - 24 s.; Ibidem. Altturkisches Grammatik. - Wiesbaden, 1974; Ibidem. Einfuhrung in die Zentralasiatischekunde – Darmstadt, 1979. - 186 s. 58 Есмагамбетов К.Л. Зарубежная историография истории Казахстана (с древнейших времен до начала 90-х годов ХХ в.): дис. … док. ист. наук:. 07.00.09. - Алматы, 2000. - 297 с. 59 Pritsak O. The Decline of the Emprire of the Oghuz Vabghu. – N., 1952. - P.279-292. 60 Pritsak O. Von den Karluk zu den Karachaniden // Zeitschrift der Deutchen Morgenlandischen Gesellschaft. – 101. - Wiesbaden, 1951. - S. 270-300. 61 Pritsak O. Karachanidische Streibfragen: 1-4% Orients Leiden, 1950. - Bd. III, № 2. - S. 209-228. 62 Pritsak O. Die Karachaniden // Der Islam. 31. - Berlin, 1953-1954. S.17-68. 321 63 Pritsak O. Stamnensnamen und Titulaturen der altaischen Volker // Ural Altaischer. Leipzig-Berlin. 1952, Bd.ХХIV, Н.1-2. - S. 50. 64 Spuler B. Die Goldene Horde: die Mongolen in Russland. 123-1502. - Leipzig, 1943. 65 Spuler B. Mittelasien seit dem Auftreten der Turken // Handbuch der Orientalistik, 1966. - Pt.5. - S.123-310; Gemeinsamkeiten der (west-) innerasiatischen Entwicklung seit 1600 // Ural-Altaische Jarbucher, 1996. Bd.33. - S. 180-186; Ibidem. Geschichte Mittelasiens // Geschichte Asiens. Hrsg. von E. Waldschmidt. - Munchen, 1950. 66 Spuler B. The Muslim World. A Historical Survey. Trans by F.R.C. Bagley. - Leiden, 1960. - Pt.1-138 p.; Pt. 11. - 125 р. 67 Spuler B. - Р.II. - S.43. 68 Hinz W. Qullestudien zur Geschichte der Timuriden // Zeitschrift der Deutschen Morgenlandischen Gesellschaft, 1936. - Bd. 90. - S.357-398. 69 Хукхэм Х. Властитель семи созвездий: Док-ист. повесть // Пер. с англ. Г. Хидоятова. - Ташкент: Адолат, 1994. - 320 с. (5-6). 70 Brentjes B. Zur fruheren Kunst der Nomadenvolker Zentralasiens: Uberlegungen und Hypothesen //Asien, Afrika, Leteinamerika, 1974. - Bd. 2. - S. 614-624. 71 Brentjes B. Die orientalische Welt. Von den Anfangen bis TschingisKhan. - Berlin, 1970. - 524 s. 72 Brentjts B., Albaum L.I. Wachter des Goldes. Zur Geschichte und Kultur mittelasiatischer Volker vor dem Islam. - Berlin, 1972. - 280 s. 73 Brentjes B., Ruhrandz K. Mittelasien. Kunst des Islam. - Leipzig, 1979. - 400 s. Ibidem. Kulturhistorische Probleme Sudasiens und Zentrakasiens. - Berlin, 1984. Brentjes B., Albaum L.I. Herren der Steppe. Zur Geschichte und Kultur mittelasiatischer Volker in islamischer Zeit. Berlin, 1986. - 192 s. (3, Auflage). 74 Геттнер А. Как культура распространялась по земному шару. Ленинград, 1925. - 68 с. 75 Гельмгольт Г. История человечества: Всемирная история. СПб., 1903. - T.II. - C. 119. 76 Frobenius L. Paideuma, Umrisse eine Kultur und Seelenlehre. Frankfurt-am Main, 1928. - C. 205-220. 77 Stumm H. Der russische Feldzug nach China. - Berlin, 1893; Heyfelder O. Transkaspien und sein Eisenbahn. - Hannover, 1888; Lewski B. Russland in Asien. - Berlin, 1900; Ibidem. Die Russische Weltmacht in Mittel – und Westasien. - Leipzig, 1904; Albrecht M. Russisch – Zentralasien. Hamburg, 1896; Zepelin A. Russland in Asien. - Berlin, 1911. 78 Grobe-Hagel. Das Geschik der Russen zu kolonisieren // Oxus, №1, 1999. - S.76-69. 79 Krahmer G.Russland in Mittelasien. - Leipzig, 1897. 322 80 Schlenger H. Strukturwandlungen Kasachstans in russischer, insbesondere sowjetischer Zeit // Die Erde, 1958, Bd. IV, N3-4. - S. 250264. 81 Stahlin K. Russisch-Turkestan: gestern und heute. - KonigsbergBerlin, 1935. 82 Sarkisyans E. Geschichte der orientalischen Volker Russlands bis 1917. - Munchen, Oldenburg, 1961. - S. 324-329. 83 Sarkisyans E. Russian Congest in Central Asia // Russia in Asia. Stanford, 1972. - PP. 248-288. 84 Golczewski F. Russlands Zentralasiatische Expansion im Lichte der neueren Sowjetischen Geschichtsinterpretation // Osteuropa, 1980, № 6. S. 481-493. 85 Petzholdt A. Umschau im Russischen Turkestan. - Gera, 1876. - 396 s. 86 Krahmer G. Russland in Mittelasien. - Leipzig: Zuckschwerdt, 1897. - 180 s. (Reprint: Munster, Hamburg, 1997); Ibidem. Das Transkaspische Gebiet. - Berlin, 1905. 87 Swartz F. Turkestan: die Wilge der indogermanischen Volker. Freiburg, 1900. - 606 s. 88 Русский Туркестан, 1901, 28 февраля-13 марта. 89 Гелльвальд Ф. Земля и ее народы. Живописная Азия. - СПб., 1898. - T.II. - C. 269. 90 Findeisen H. Zur Geschichte der kasachisch-russischen Beziehungen. - Augsburg, 1958. - S. 11-12. 91 Friederichsen M. Uber Land und Leute russischen Kolonisationsgebiete des Generalgovernemments Turkestan // Geogr. Zeitschrift, 1903; Hoefzsch O. Russisch-Turkestan und die Tendezen der heutigen russischen Kolonialpolitik // Jahrbuch fur Gesetz gebung, Vorwaltung und Volkswirtschaft im deutschen Reich. - Leipzig, 1913. Bd. 37. - S. 903-941, 1427-1473; Junge R. Das Problem der Europaisirung orientalischer Wirtschaft. Dargestellt an den Verhaltnissen der Sozialwirtschaft von Russisch-Turkestan. 1-er Bd. Weimar, 1915. - 516 s. 92 Grobe-Hagel. Despotie musste die Folge sein: Turkestans Wirtschaft zur Kolonialzeit und die Integration in Europas Okonomie // Oxus, №2, 1999. - S. 53-54. 93 Junge R. Das Problem der Europaisirung orientalischer Wirtschaft. Dargestellt an den Verhaltnissen der Sozialwirtschaft von RussischTurkestan. 1-er Bd. Weimar, 1915. - 516 s. 94 Бекмаханов Е. Казахстан в 20-40 годы ХIХ века. - Алматы, 1992. - 397 c. 95 Галузо П.Г. Социальные отношения в казахском ауле и переселенческой деревне Казахстана в начале ХХ века (по материалам 323 Северного и Центрального Казахстана) // Казахстан в канун Октября. Алма-Ата, 1968. - 284 c. 96 Mende G.v. Der nationale Kampf der Russland-Turken. Ein Beitrag zur nationalen Frage in der Sowjetunion. - Berlin, 1936; Ibidem. Studien zur Kolonization in der Sowjetunion // Quellen und Studien, Osteuropainstitut. Abteilung Wirtschaft. N.S. 1933, N11; Stahlin K. Russisch-Turkestan: gestern und heute. - Konigsberg - Berlin, 1935. 97 Kappeler A. Russlands als Vielvolkerreich: Entstehung, Geschichte, Zerfall. - Muenchen, 1992. - S. 287. 98 Benzing J. Das turkestanische Volk im Kampf um seine Selbststandigkeit // Die Welt des Islams, 1937, Bd. 19. - S. 93-137. РАЗДЕЛ III 1 Junge R. Das Problem der Europaisirung orientalischer Wirtschaft. Dargestellt an den Verhaltnissen der Sozialwirtschaft von RussischTurkestan. 1-er Bd. Weimar, 1915. - 516 s. 2 Лаумулин М.Т. Тюркология и среднеазиатские исследования в Германии // Отан тарихы, 2001, №1. - С. 40-65. 3 Sternberg F. Die militaerische und industrielle Revolution. - Berlin, 1957. - S. 194; Eisendrath E. Investitionen und Wirtschaftsentwicklung in der Sowjetunion. - Berlin, 1957; G. Stоеkl. Russische Geschichte. - S.715. 4 Weltgeschichte, Fischer Taschenbuch Verlag. - Bd. 16. – Zentralasien. - S.318. 5 Boettcher E. Die sowjetische Wirtschaftspolitik am Scheidewege. Tuebingen, 1959. - S.13. 6 Raupach H. Die Sowjetwirtschaft als historisches Phaenomen // Vierteljahrshefte fuer Zeitgeschichte, 1962. - H 1. - S. l-16. Thalheim K.Grundzuege des sowjetischen Wirtschaftssystems. - Koeln, 1962. 7 Meissner B. Sowjetrussland zwischen Revolution und Restauration. Koeln, 1956. - S. 12; Karger A. Die Sowjetunion als Wirtschaftsmacht. Fr. am Main, 1967; Tismer J. Die Transportentwicklung im Industrialisierungsprozess der Sowjetunion. - Berlin, 1963. 8 Koch H. Sowjetbuch. - Muenchen, 1955. - S. 136. 9 Hinkelammert F.J. Der Wachstumprozess in der Sowjetwirtschaft. Berlin, 1961. - S. 11. 10 Есмагамбетов К.Л. Зарубежная историография истории Казахстана (с древнейших времен до начала 90-х годов ХХ в.): дис. … док. ист. наук:. 07.00.09. - Алматы, 2000. - 297 с. 11 Hofmann W.H. Die Arbeitsverfassung in der UdSSR. - BerlinMuenchen, 1956. - S. 90. 12 Weltgeschichte, Fischer Taschenbuch Verlag. - Bd. 16. – Zentralasien. - S.318. 324 13 Findeisen H. Zur Geschichte der kasachisch-russischen Beziehungen. - Augsburg, 1958. - S. 11-12. 14 Wagenlener G. Das sowjetische Wirtschaftssystem und Karl Marx. Koeln-Berlin, 1960. - S. 61. 15 Rauch v. G. Geschichte der Sowjetunion. - Stuttgart, 1969. - S. 267. 16 Weltgeschichte, Fischer Taschenbuch Verlag. - Bd. 16. – Zentralasien. - S.318. 17 Weber A. Der Bolschewismus. Eine Ringvorlesung im Rahmen des Studium Universale an der Ludwig-Maximilians-Universitaet. - Muenchen, 1956. - S. 80. 18 Wirtschaftsysteme der Staaten Osteuropas und der Volksrepublik China. - Berlin, 1962. - S. 39. 19 Repke W. Entwicklungslaender - Wahn und Wirklichkeit. Erlenbach-Zuerich-Stuttgart, 1961. - S. 40. 20 Sternberg F. Die Bedeutung Asiens. - Koeln, 1962. - S. 16. 21 Schlenger H. Strukturwandlungen Kasachstans in russischer, insbesondere sowjetischer Zeit // Die Erde, 1958, Bd. IV, N3-4. - S. 250264. 22 Hayit B. Sowjetrussischer Kolonialismus und Imperialismus in Turkestan. - Osterhaut, 1965. - 112 s. (89). 23 Caдyaкacoв C. O национальностях и националах // Большевик, 1928, № 1, 15 января. Цит. по: Абдакимов А. История Казахстана. Алматы, 1994. – С. 125. 24 Hoвейшая история Казахстана: Сборник документов и материалов (1917-1939). - Aлматы: Санат, 1998. - T.1. - 304 с. 25 Benner K. Der Vielvoelkerstaat Kasachstan: Ethnische Heterogenitaet in friedlicher Koexistenz? - Hamburg, 1996. - 148 s. 26 Чокай-оглы М. Туркестан под властью Советов. - Алма-Ата, 1993. - 159 c. 27 Лayмулин М.Т. История Kaзахстана конца XIX – начала XX в. в зарубежной историографии // Известия АН РК, 1992, № 5. - С. 38-44. 28 Kautsky K. Die Diktatur des Proletariats. - Wien, 1918. - S. 43. 29 Findeisen H. Zur Geschichte der kasachisch-russischen Beziehungen. - Augsburg, 1958. - S. 11-12. 30 Барсов А.А. Проблемы развития советского аграрного строя в освещении буржуазной историографии// Критика буржуазной историографии советского общества. – М., 1972. - 412 с. 31 Абылхожин Ж.Б., Козыбаев М.К., Татимов М.Б. Новое о коллективизации в Казахстане // История Казахстана: белые пятна. Алматы, 1991. - С. 184. 32 Schiller O. Die Agrarsystem der Sowjetunion. Entwicklung seiner Struktur und Produktionsleitung. - Tuebingen, 1960. - S. 127. 325 33 Handbuch der Weltkommunismus. Freiburg. - Muenchen, 1958. - S. 428. 34 История Казахстана и Центральной Азии. - Алматы: ДайкПресс, 2001. - 616 с. 35 Sowjetbuch. - Muenchen, 1955. - S. 130-131. 36 Schiller O. Die Agrarsystem der Sowjetunion. - Tuebingen, 1960; Rauch H. Geschichte der Sowjetunion. - Stuttgart, 1969; Stoekl S. Sowjetrussland unter Lenin und Stalin (1917-1953). - Muenchen, 1963. 37 Raupach H. Geschichte der Sowjetwirtschaft. - Hamburg, 1964. - S. 80-81; Ibidem Vierteljahrshefte fuer Zeitgeschichte, 10 Jg, 1962. - H. 1. S. 1-46. 38 Sternberg F. Marx und die Gegenwart. - Kоеln, 1955. - S. 151; Sering P. Jenseits des Kapitalismus. - Wien, 1949. - S. 150. 39 Neander I. Grundzuege der Russischen Geschichte. - Darmstart, 1970; Rauth M. Raumglienderung, Raumordnung und Regionalplanung in der Sowjetunion aus landwirtschaftlichen sicht. - Wiesbaden, 1967. 40 Czernetz K Das Schicksal einer Revolution // Die Zukunft, H. 10, 1957. - S. 251. 41 Тогжанов Г. О казахском ауле. - КазГиз, 1927. - С. 12. 42 Neubert H. Nomadenviehhaltung und Karakulschaftzucht in Kasachstan. Veroeffentlichungen des Museums fuer Voelkerkunde zu Leipzig. - Berlin, 1981. - H. 33. - S. 127-131. 43 Meissner B. Sowjetrussland zwischen Revolution und Restauration. Koeln, 1956. 44 Giese E. Nomaden in Kasachstan// Geografische Rundschau, 1983, № 11. - S. 588. 45 Schinke E. Sowjetische Agrarpolitik. - Giessen, 1963. - S. 181-201. 46 Rauch H. Geschichte der Sowjetunion. - Stuttgart, 1969. 47 Conquest R. The harvest of sorrow: Soviet Collectivization and the terrorfamine. - London, 1986. 48 Киселев А.Ф., Щагин Э.М. Новейшая история отечества. – М.: Владос, 1999. - Т. 1. - 496 с. - Т. 2. - 448 с. 49 Татимов М.Б. Социальная обусловленность демографических процессов. - Алма-Ата, 1989. - 125 с. 50 Meissner B. Sowjetrussland zwischen Revolution und Restauration. Koeln, 1956. - S. 22. 51 Ritter G. Lebendige Vergangenheit. - Muenchen, 1958. - S. 44-45. 52 Der Bolschewismus. Eine Ringvorlesung im Rahmen des “Studium Universale” an der Ludwig, Maximilians Universitaet, 1956. - Muenchen, 1956. - S. 105. 53 Handbuch des Weltkommunismus, Hrsg. von J.Bochenski. Muenchen, 1958. - S. 61. 326 54 Sontag H. Marx und Lenin. Fur soziologie der modernen Revolution, 1968. - S. 127, 158; Leonchard W. Die Dreispaltung des Marxismus. Ursprung und Entwicklung des Sowjetmarxismus, Maoismus und Reformkommunismus. Duesseldorf - Wien, 1970. - S. 127. 55 Лаумулин М.Т. Западная школа среднеазиеведения и казахстаники. - Алма-Ата: Гылым, 1992. - 84 с. 56 Mende G. Der Nationale Kampf des Russlandturken. - Berlin, 1936. - S. 125. 57 Meissner B. Der 7 November 1917 // Die Welt. - Berlin, 4 November 1967; Kuenzli A. Fuenfzig Jahre Sowjetunion // Gewerkschaftliche Monatshefte, 1967. - S. 12; Koch H. Sowjetbuch. - Koeln, 1958. 58 Rauch v. G. Geschischte der Sowjetunion. - Stuttgart, 1969. - S. 158. 59 Reisser G. Menschevismus und Revolution 1917. - Halle, 1981. - S. 63. 60 Гейер Д. Марксизм, коммунизм, западное общество. - М., 1973.Bып. 1. - Т. 6. - С. 130-151.; Rauch G. von. Geschichte der Sowjetunion. Stuttgart, 1969; Empirische Revolutionforschung. - Opladen, 1973. - S. 19.; Macht und Oekonomisches Gesetz, Bd. I. - Berlin, 1973. - S. 500; Kappeler A. Die Historiographen der Nichtrussischen Volker der RSFSR in der siebziger Jahren // Jahrbuecher fur Geschichte Osteuropas. - Bd. 23, N 1, 1981. - S. 70-71. 61 Красин Ю.А. Революцией устрашенные. Критический очерк буржуазных концепций социальной революции. - М.: Политиздат, 1976. - 368 с. 62 Есмагамбетов К.Л. Зарубежная историография истории Казахстана (с древнейших времен до начала 90-х годов ХХ в.): автореф. … канд. ист. наук:. 07.00.09. - Алматы, 2000. - 50 с. 63 Handbuch der Geschichte Russlands. - Stuttgart, 1983. - Bd. 3.: 1856-1945. Von der autokratischen Reformen zum Sowjetstaat. - Bd. 1. S. 475-621. 64 Anweiler O. Aspekten und Probleme der Osteuropaforschung seit 1945 // Osteuropa, 1980, Jg. 30, H. 8-9. - S. 686. 65 Leonchard W. Roter Oktober // Welt am Sonntag, 12 November, 1967; Wagenlenner G. Die ideologische Gesamtsituation in der Welt unter dem Einfluess des Sowjetkommunismus // Osteuropa, 1967, N 10-11. - S. 765-780; Scheuer G. Oktober 1917. Die Russische Revolution. - S. 78; Barnik J.F. Deutsch-russische Nachbarschaft. - Stuttgart, 1959. - S. 138; Neander J. Grundzuege der Russischen Geschichte. - Darmstadt, 1970. - S. 210-211; Hoelzle E. Lenin und die Russische Revolution. Bern. Muenchen, 1968. - S. 101-102. 66 Hayit B. Sowjetrussische Orientpolitik am Beispiel Turkestans. Koeln, Berlin Kirpenheuer und Witsch, 1962. - 289 s. 327 67 Baumhauer O. UdSSR. Geschichte und Entwicklung der Sowjetunion. - Bremen, 1965. - S. 60.; Muehlen P. Zwischen Hakenkreuz und Sowjetstern. - Dusseldorf, 1971. - S.14.; Rauch v. Geschichte der Sowjetunion. - Stuttgart, 1969. - S. 93-101. 68 Muehlen P.v. Zwischen Hackenkreuz und Sowjetstern. Der Nationalismus der sowjetschen Orientvoelker im 2 Weltkrieg. - Dusseldorf, 1971. - 248 s.. 69 Arnold J. Die nationalen Gebietseinheiten der Sowjetunion. - Koeln, 1973. - S. 21. 70 Кенжебаев Н.Т., Бисенбаев А.К., Асанова С.А. Казахский народ в начале ХХ века: трагический опыт модернизации // Казахстан в начале ХХ века: методология, историография и источниковедение. Алматы, 1993. - С. 37. 71 Die nationale Regierungen – von Kokand und Alasch-Orda. Muenster, 1950. - 111 s. 72 Stroehm C.G. Vom Zarenreich zur Sowjetmacht. Dusseldorf. Koeln, 1967. - S. 20. 73 Meissner B. Der Funktions und Strukturwandel der bolschewistischen Partei // Sowjetische Innenpolitik. - Stuttgart, 1968. - S. 16. 74 Leonhard W. Roter Oktober // Welt am Sonntag, 12 November, 1967. 75 Der Kurier. Berlin, 6 November, 1957. 76 Шадманова С. Вопросы борьбы против советского колониализма в Туркестане в 1917-1924 гг. в немецкой и турецкой историографии: автореф. … канд. ист. наук:. 07.00.09. - Ташкент, 2002. - 31 с. 77 Gleinov G. Die Grundgedanken der Nationalitaetenpolitik in der Sowjetunion // Osteuropa, 1925/1926, N 2. - S. 70. 78 Nerberger J. Die Verfassung der Russischen sozialistischen Foederativen Raterepublik: ihre Theoretische Grundlagen und ihre staatrechtlicher Aufbau (Zugleich eine Untersuchung uber die Wesen und Ursprueng der politischen Rategedanken). - Berlin und Bonn, 1926. - S. 58. 79 Hoetzsch O. Russland und Osteuropa. Ihnen und Aussenpolitik // Osteuropa, 1925/1926, H. 1. - S. 30. 80 Baumhauer O. UdSSR. Geschichte und Entwicklung der Sowjetunion. Bremen, 1965; Conert H. Kommunismus in der Sowjetunion, Frankfurt A.M., 1971; Leonhard W. Sowjetideologie heute, Frankfurt A.M. Hamburg, 1962; Pietsch W. Revolution und Staat. - Koeln, 1996; Stoekl G. Russische Geschichte. - Stuttgart, 1962. 81 Rauch v.G. Russland: staatliche Einheit und nationale Vielfalt. Muenchen, 1953. - S. 222. 328 82 Meissner B. Von Stalins Imperium zum hegemonischen Buendnis // Aus Politik und Zeitgeschichte, Beilage zum Wochenzeitung “Das Parlament”, 5 April, 1967. 83 Bracht G.-W. Das Selbstbestimmungsrecht im internationalen Recht // Das Selbstbestimmungsrecht der Voelker in Osteuropa un China. Koeln, 1968. - S. 18. 84 Decker G.Das Sebbstbestimmungsrecht der Nationen. - Coettingen, 1955. - S. 26. 85 Meissner B. Entstehung, Fortentwicklung und ideologische Grundlagen des sowjetischen Bundesstaates // Osteuropa, 1972, N 12. - S. 882. 86 Hayit B. Turkestan im XX Jahrhundert. - Darmstadt, 1956. – S. 225. 87 Harpe W. Die Grundsatze der Nationalitaetenpolitik Lenins. - Berlin, 1941. - SS. 5-12, 55, 57. 88 Olzscha R., Gleinov G. Turkestan: Die politisch-historischen und wirtschaftlichen Probleme Zentralasiens. - Leipzig, 1942; Hayit B. Turkestanin gisgaca tarihi. - Berlin, 1944. 89 Абсеметова Ж. К вопросу о методологии и методов исследования истории // Вестник КазНУ имени Аль-Фараби: серия историческая, 2003, №4. - С. 3-9. 90 Totalitarismus und Faschismus. - Muenchen, Wien: Oldenburg, 1980. - S. 29. 91 Arendt H. Elemente und Urspruenge totaler Herrschaft. - Frankfurt A.M., 1955. - S. 782. 92 Skorodumow W. Wie die „Grosse Sauberung“ in Kasachstan begann // Osteuropa, 1960, H. 2-3. - S. 155-167. 93 Козыбаев М.К., Алдажуманов К.С. Тоталитарный социализм: реальность и последствия. - Алматы, 1997. - 28 с. 94 Абсеметова Ж. К вопросу о методологии и методов исследования истории // Вестник КазНУ имени Аль-Фараби: серия историческая, 2003, №4. - С. 3-9. 95 “Totalitarismus” und “Politische Religionen”. Konzepte des Diktaturvergleichs. - Paderborn, u.a., 1996. 96 Jesse E. Ueberlegungen zur weiteren Totalitarismus-forschung. // “Totalitarismus” und “Politische Religionen”. - S. 277. 97 Mommsen H. Leistungen mid Grenzen des TotalitarismusTheorems: die Anwendung auf die nationalsozialistische Diktatur // “Totalitarismus” und “Politische Religionen…”. - S. 291-300. 98 Jesse E. Die Totalitarismusforschung im Streit der Meiungen // Totalitarismus im 20 Jahrhundert. Eine Bilanz der internationalen Forschung. - Bonn, 1996. - S. 9-39. 99 Нольте Г.Г. Возражения против теории тоталитаризма // Век XX и мир, 1996, №2. – С. 254-261. 329 РАЗДЕЛ IV 1 История Казахстана и Центральной Азии. - Алматы: Дайк-Пресс, 2001. - 616 с. 2 Есмагамбетов К.Л. Зарубежная историография истории Казахстана (с древнейших времен до начала 90-х годов ХХ в.): дис. … док. ист. наук:. 07.00.09. - Алматы, 2000. - 297 с. 3 Steigel H. Der moderne Mythos von der “Industriegesellschaft” // Marxistische Blaetter, 1965, H. 5. - S. 36; Giese E. Nоmaden in Kasachstan // Geografische Rundschau, 1983. 4 Wagenlener G. Kommunismus ohne Zukunft. - Stuttgart, 1962. - S. 217. 5 Beume K. Oekonomie und Politik in Sozialismus. Ein Vergleich der Entwicklung in den sozialistischen Laendern. - Muenchen, 1975. - S. 92, 103-105. Rumer B. Berichte des Bundesinstituts fuer ostwissenschaftliche und internationale Studien. - Koeln, 1984. - S. 1. 6 Simon G. Nationalitaetenprobleme und Regierbarkeit der Sowjetunion. - Koeln, 1984. - S. 1. 7 Zwick P. Enthnoregional socio – economic fragmantation and soviet budgetary policy // Soviet studies. - Clasgow, 1979. - Vol. XXXI, N 3. - P. 392-394. 8 Лаумулин М.Т. Индустриальное развитие Казахстана (1945-1980ые гг.) в освещении современной западной историографии: дис. … канд. ист. наук:. 07.00.09. – М., 1990. - 177 с. 9 Simon G. Regionalismus in der Sowjetunion // Osteuropa. - Stuttgart, 1987. - Jg. 37. - H. 10. - S. 748-766. 10 Dahrendorf R.Gesellschaft und Freiheit. - Muenchen, 1962.; ibidem. Industrie und Betriebssoziologie // Sammlung Goschen. - Bd. 103. 11 Steigel H. Der moderne Mythos von der “Industriegesellschaft” // Marxistische Blaetter, 1965. - S. 40. 12 Teckenberg W.Unterschiede und Barriere zwischen der sozialen Schichten in der Sowjetunion. - Koeln, 1975. - S. 1. 13 Wagenlener G. Kapitalistische Ausdruecke mit sozialistischem Inhalt in der Sowjetwirtschaft // Aus Politik und Zeitgeschichte, 1960, N 32-33. 14 Behrendt R.Dynamische Gesellschaft ueber die Gestaltbarkeit der Zukunft. - Bern, 1963. - S. 74. 15 Назарбаев Н.А. Десять лет, равные столетию // Казахстанская правда, 17 декабря 2001. 330 16 Schlenger H. Strukturwandlungen Kasachstans in russischer, insbesondere sowjetischer Zeit // Die Erde, 1958, Bd. IV, N3-4. - S. 250264. 17 Benner K. Der Vielvoelkerstaat Kasachstan: Ethnische Heterogenitaet in friedlicher Koexistenz? - Hamburg, 1996. - 148 s. 18 Hoehmann H.-H.Strukturen, Probleme und Perspektiven sowjetischer Wirtschaftspolitik nach dem XXVII Parteitag der KpdSU.Koeln, 1986. - S. 23. 19 Scharff R. Nationale Unruhe in Mittelasien. Zu den Ausschreitungen in Alma-Ata // Osteuropa, 1987, H. 6. - S. 289. 20 Simon G. Regionalismus in der Sowjetunion. - Koeln, 1987. 21 Halbbach U.Perstrojka und Nationalitaetenproblematik. Schock von Alma-Ata und Moskaus gespanntes Verhaeltnis zu Mittelasien. - Koeln, 1987. - 101 s. 22 Vogel H. Das Ende des Zentralstaats Sowjetunion: Probleme aktuell Instabilitaet. - Koeln, 1990. - S. 1-13. 23 Bischof H. Stand und Perspektiven der Perestrojka in der Sowjetunion: Der Uebergang zur Marktwirtschaft // Sowjetunion und Osteuropa. - Bonn, 1990, N 10. - S, 1-16. 24 Hoehmann H.-H. Die Wirtschaft des UdSSR im 12.Planjahrfuenft: auf der Suche nach Wegen aus der Kriese // Die Sowjetunion unter Gorbatschjow Stand.Probleme und Perspektiven der Perestrojka, Verlag W. Kolhammer. - Stuttgart-Berlin, Koeln, 1990. - S. 140-161. 25 Amann R. Zur Reform des oekonomischen Systems der UdSSR: Interdependenz zwischen Politik und Wirtschaft // Die Sowjetunion unter Gorbatschjow Stand.Probleme und Perspektiven der Perestrojka, Verlag W. Kolhammer. - Stuttgart-Berlin, Koeln, 1990. - S. 162-184. 26 Osteuropa, 1954, H. 2. - S. 125-127. 27 Findeisen H. Zur Geschichte der kasachisch-russischen Beziehungen. - Augsburg, 1958. - S. 11-12. 28 Hahn R. Klimatische und Bodenkundliche Bedingungen der Neulanderschliessung in Kasachstan // Osteuropa, 1964, H. 4. - S. 260-266. 29 Volkswirtschaft, 1961, N 4. - S. 125-143. 30 Schiller O. Die Sowjetische Agrarpolitik unter Chruschew // Berichte ueber Landwirtschaft, 1965. - H. 4. - S. 145. 31 Beyme K. Oekonomie und Politik im Sozialismus (Ein Vergleich der Entwicklung in den sozialistischen Laendern). - Muenchen, Zuerich, 1977. - S.687; Eichwede W., Knirsch P., Meissner B. 60-Jahre Sowjetrussland. Hannover, 1977. - S. 106. 32 Waedekin K. Einige Grundprobleme Sowjetischer Agrarwirtschaft // Osteuropa, 1976, H. 10. - S. 927-934; Hoehmann H. Das sowjetische Wirtschaft Planungssystem, Determinanten, Funktionprinzipien, Wandlungstendenzen, In.: Berichte des Bundesinstituts fuer ostwissen 331 schaftliche und internationale Studien. Koeln, 1978, N 53. - S. 57; Suniza L. Landwirtschaft der Sowjetunion. - Wien, 1981. - S. 43. 33 Adam R. Getreide fuer die Sowjetunion // Landwirtschaft, 1972. - H. 17. - S. 8. 34 Hofmann W. Wohin steuert die Sowjetwirtschaft? - Berlin, 1955. SS. 19-20, 30, 40-42, 114-115. 35 Sowjetlandwirtschaft heute. - Berlin (West), 1976. - S. 26-27. 36 Vinsenz V. Wachtumsschwankungen der sowjetischen Wirtschaft. Ausmass. Auswirkungen. Ursachen, In.: Berichte des Bundesinstituts fuer ostwissen schaftliche und internationale Studien. - Koeln, 1979, N 15. - S. 12. 37 Penkaitis N. Fiskalische Instrumente der sowjetischen Agrarpolitik. Giessen, 1980. - S. 9. 38 Hoehmann H. Die Oeconomik des “Durchwurstelns” Probleme und Tendenzen der sowjetischen Wirtschaft zu Beginn der 80-er Jahren // Berichte des Bundesinstituts fuer ostwissen schaftliche und internationale Studien. - Koeln, 1981, N 10. - S. 15. 39 Thesen zu den jungsten Stagnation in der Pflanzenproduktion der UdSSR // Osteuropa, 1983, H. 2. - S. 101-106. 40 Sowjetische Landwirtschaft und Embargo. - Giessen, 1980. - S. 42. 41 Waedekin K. Sozialistische Agrarpolitik in Osteuropa. - Giessen, 1978. - S. 274-278. 42 Mueller M. Der Aufstand des Denkes. Sowjetunion zwischen Ideologie und Wirklichkeit. - Duesseldorf, Wien, 1967. - S. 213. 43 Die Landwirtschaft Sowjetunion. - 128 s. 44 Osteuropa, 1983, H. 2. - SS. 95-96, 101-106. 45 Leonchard W. Zukunftsperspektiven des Sowjetkommunismus und die Ost-Westbeziehungen. - St.Gallen, 1981. - S. 7. 46 Hoehmann H. Die Oeconomik des “Durchwurstelns” Probleme und Tendenzen der sowjetischen Wirtschaft zu Beginn der 80-er Jahren // Berichte des Bundesinstituts fuer ostwissenschaftliche und internationale Studien. - Koeln, 1981, N 10. - S. 17. 47 Boehm E., Reymann S. Entwicklungsprobleme der sowjetischen Wirtschaft an der Schwelle der achtziger Jahre. - Hamburg, 1983. - S. 64. 48 Берденова К.А., Иманбердиева С.И. Аграрная политика тоталитарного государства как фактор кризисного состояния сельского хозяйства Казахстана. - Алматы: Гылым, 1994. - 144 с. 49 Waedekin K. Alte und neue Elemente in Gorbatschows Agrarpolitik // Die Sowjetunion unter Gorbatschow Stand. Probleme und Perspektiven der Perestrojka, Verlag W.Kohlhammer. - Stuttgart, Berlin, Koeln, 1990. S. 206-237. 50 Энциклопедический словарь по культурологии. - М., 1997. – С. 214. 332 51 Введение в философию. - М.: Политиздат, 1989, Ч. 2. - С. 525. 52 Земцов Б. Методология исторического анализа общественных систем. – М., 1993. - 71 c. 53 ГАОО. - Ф. 3. - Оп. 3. - Д. 3532. - Л. 1. 54 РГИА. - Ф. 1291. - Оп. 84. - Д. 95. - Л. 11. 55 Головачёв П. Взаимное влияние русского и инородческого населения в Сибири // Землеведение. - М., 1902. - Т. IX. - С. 63-64. 56 Italiander R. Schwarze Haut im rotten Griff? - Dusseldorf, Wien, 1962. - S. 331. 57 Koch H., Bilas L. Slawen und Asiaten in der UdSSR // Osteuropa. Stuttgart, 1958, 7/8. - S. 440. 58 Kolarz W. Die Nationalitaetenpolitik der Sowjetunion. - Frankfurt am Main, 1956. - S. 25. 59 Hayit B. Sowjetrussische Orientpolitik am Beispiel Turkestans. Koeln, Berlin Kirpenheuer und Witsch, 1962. - 289 s. 60 Braun M. Die gegenwaertige Situation der sowjetischen Literatur // Im Buch «Sowjetunion. Werden und Gestalt einer Weltmacht. - Giessen, 1963. - S. 285. 61 Mehnert K. Die Sowjetunion, Asien und Faktor Tempo // Osteuropa. - Stuttgart, 1959, N 1. - S. 14. 62 Букейханов А.Киргизы // Формы национального движения в современных государствах. – СПб., 1910. - С. 577. 63 Козыбаев И.М. Историография Казахстана: уроки истории. Алма-Ата: Рауан, 1990. - 135 с. 64 Kolarz W. Russia and her colonies. - London, 1953. - P. 27. 65 Fitzer I. Literatur, Kunst und Wissenschaft // In Handbuch des Weltkommunismus. - Freiburg, Muenchen, 1958. - S. 481. 66 Aimermacher K. Dokumente zur sowjetischen Literaturpolitik 1917 bis 1932. - Stuttgart, 1972. Die sowjetische Literaturpolitik 1917 bis 1932. Von der Vielfalt zur Bolschewisierung der Literatur, 1917 bis 1932. Bochum, 1994. Кречмар Д. Политика и культура при Брежневе, Андропове и Черненко. 1970-1985 годы. – М., 1997. 67 Seeman K.D. Der Versuch einer proletarischen Kulturrevolution in Russland 1917-1922 // Jahrbuecher fuer Geschichte Osteuropas, 1961. - H. 2. - S. 222. Kettler D.Marxismus und Kultur. Neuwild, 1967. 68 Geyer D. Arbeitbewegung und «Kulturrevolution in Russland // Vierteljahrshefte fuer Zeiteschichte, 1962. - H. 1. - S. 55. 69 Liess O. Sowjetrussische Nationalitaetenstrategie als Weltpolitische Konzept. - Wien, Stuttgart, 1972. - S. 44. 70 Козыбаев М.К., Алдажуманов К.С. Тоталитарный социализм: реальность и последствия. - Алматы, 1997. - 28 с. 71 Кореняко В. Этнонационализм, квазиисториография и академическая наука // Реальность этнических мифов. – М.: Гендальф, 333 2000. - С. 34; Шнирельман В. Ценность прошлого // Реальность этнических мифов. – М.: Гендальф, 2000. – С. 20. 72 Мамед-эмин Расул-Заде. О пантуранизме // Тюрк дуниясы, №1, 1991. 73 Hayit B. Turkestan zwischen Russland und China. Philopress/ Amsterdam, 1971. - S. 339. Ibidem. Turkestan im XX Jahrhundert. Darmstadt, 1956. - Bd. I. - S. 25. 74 Handbuch der Orientalistik. Geschichte Mittelasiens, Leiden // Koeln, 1966. - S. 283. 75 Braeker H.Kommunismus und Weltreligionen Asiens. Kommunismus und Islam, Bd. II. - Tuebingen, 1969. - S. 67. 76 КПСС в резолюциях… Ч. I. – М., 1954. - С. 559. 77 Hayit B. Turkestan im XX Jahrhundert. - Darmstadt, 1956. – S. 225. 78 Kolarz W. Die Nationalitaetenpolitik der Sowjetunion. - Frankfurt am Main, 1956. - S. 48. 79 Mende G. Die Tuerkvoelker im Herrschaftsbereich der Sowjetunion // Aus Politik und Zeitgeschichte. Bonn, Hamburg, 20 April, 1960. - S. 270; Italiander R. Schwarze Haut im rotten Griff? - Dusseldorf, Wien, 1962. - S. 277. 80 Байтурсунов А. Зигзаги казахской графики // Алем. - Алматы: Жазушы, 1991, Вып. 1. – С. 87-105. 81 Weltgeschichte, Fischer Taschenbuch Verlag. - Bd. 16. – Zentralasien. - S.318. 82 Bohman A.Russen und Russisch in der UdSSR // Aussenpolitik. Hamburg, 1971, N 12. - S. 756. 83 Ditmar P. Politik mit dem Alphabet // Politische Studien, 1969, N 187. - S. 565. 84 Meder W.Recht,Staat und Gesellschaft in der Sowjetunion // Im Buch «Sowjetunion, Werden und Gestalt einer Weltmacht». - Giesen, 1963. - S. 124. 85 Koch H. Die Sowjetunion und Nationalitaetenproblem // Im Buch «Der Bolschewismus». - Muenchen, 1956. - S. 164. 86 Urban P.Moskaus heutige Kulturpolitik gegenueber den nichtrussischen Voelkerschaften der Sowjetunion // Osteuropa. - Stuttgart, 1961, N 3. - S. 218. 87 Buchner H.Russland fuer maessig Vorgeschrittene. - Wien, Frankfurt, Zuerich, 1970. - S. 56. 88 Oberlaender E. Der Sowjetische Nationalitaetenbegriff // Aus Politik und Zeitgeschichte, 1968, N 12. - S. 16. 89 Waedekin K.Nationalitaetenpolitik und Lebenskraft der Voelker in der Sowjetunion heute und morgen // Osteuropa. Stuttgart, 1964, N 11. - S. 831. 334 90 Lewitzkyi B. Die Sowjetische Nationalitaetenpolitik zwischen den XXII und XXIII. Parteitag der KpdSU // Osteuropa. Stuttgart, 1966, N 2/3. - S. 147. 91 Simon G.Nationalismus und Nationalitaetenpolitik in der Sowjetunion seit Stalin // Berichte des Bundesinstitute fuer Ostwissenschaftliche und internationale Studien. - Koeln, 1979, N 34. - S. 59,61. 92 Simon G. Russen und Nichtrussen in der UdSSR: zu den Ergebnissen der Volkszahlung von 1979. - Koeln, 1981. - S. 20. 93 Halbbach U.Perstrojka und Nationalitaetenproblematik. Schock von Alma-Ata und Moskaus gespanntes Verhaeltnis zu Mittelasien. - Koeln, 1987. - 101 s. 94 Trautmann G. Die Sowjetunion im Wandel – Wirtschaft, Politik und Kultur seit 1995. Darmstadt, 1989; Meyer G. Nationalitaetenkonflikte in der Sowjetunion. - Koeln, 1990; Heckmann F. Ethnische Minderheiten, Volk und Nation. Soziologie inter-ethnische Beziehungen. - Stuttgart, 1992. 95 Benner K. Der Vielvoelkerstaat Kasachstan: Ethnische Heterogenitaet in friedlicher Koexistenz? - Hamburg, 1996. - 148 s. 96 Сарбалиева А. В ожидании чуда // Новости недели, № 31, 2002. С. 23. 97 Алдамжар З.А. Тарих: пайым мен тагылым. - Алматы: Арыс, 2002. - 288 б. 98 Джалмухамедов Т., Александров А. Освоить язык государства – значит проявить мудрость // Казахстанская правда, 27.09.1996. 99 Аренов М., Калмыков С. Государственный язык. Поддержка необходима // Казахстанская правда, 20.12.1996. 100 История Казахстана (Курс лекций). - Алматы: Билик, 2000 (на правах рукописи). - 614 с. 101 Decker Dr. G. Das Selbstbestimmungsrecht der Nationen. Goettingen, 1955; Meissner B. Sowietrussland zwischen Revolution und Restauration. - Koeln, 1956; Pietsch W. Revolution und Staat. - Koeln, 1969; Mehnert K. Der Sowjetmensch. - Stuttgart, 1958. 102 Meissner B. Russland im Umbruch. - Frankfurt am Main, 1951. 103 Koch H. Die Sowjetunion und das Nationalitaetionproblem. Muenchen, 1956. - S. 153. 104 Meissner B. Sowjetunion und Selbstbestimmungsrecht. - Koeln, 1962. -, S.45. 105 Russland, Europa und der Deutsche Osten. - Muenchen, 1960. - S. 36. 106 Illing U. Grosses unheimliches Russland. Ein Beitrag zur russischen Geschichte und zur sowjetischen Gegenwart. - Frankfurt am Main, 1963. 335 107 Rauch G.v. Geschichte des bolschewistischen Russland. Wiesbaden, 1955; Rimscha H.v. Geschichte Russlands. - Wiesbaden, 1960; Lemberg E. Osteuropa und die Sowjetunion. - Linz, 1950. 108 Giese E. Nomaden in Kasachstan// Geografische Rundschau, 1983, № 11. - S. 588. 109 Meissner B. Herrschaftssystem und Staatsapparat der Sowjetunion zwischen dem XXIII und XXIV Parteitag // Aus Politik und Zeitgeschichte, 22 Mai 1971. - S. 41. 110 Rauch G. Russland: staatliche und nationale Vielfalt. - Muenchen, 1953; Hayit B. Turkestan im XX Jahrhundert. - Darmstadt, 1956; Sowjetrussische Orientpolitik am Beispiel Turkestans. - Koeln – Berlin, 1962; Meissner B. Russland im Umbruch. - Frankfurt am Main, 1951. 111 Андронова Р.О. Решение национальной проблемы в СССР и критика западногерманской историографии (по материалам Средней Азии и Казахстана): дис. … канд. ист. наук:. 07.00.09. - Ташкент, 1970. - 252 с. 112 Mehnert K. Asien, Moskau und wir. Bilanz nach vier Weltreisen. Stuttgart, 1956. - Bd. II. - S. 109. 113 “Osteuropa”, 1961, N 3, 5. - S. 212. 114 “Aussenpolitik”, 1960. - H. 7. - S. 458-469. 115 Hayit B. Sowjetrussische Orientpolitik am Beispiel Turkestans. Koeln, Berlin, 1962. 116 Scharff R. Nationale Unruhe in Mittelasien. Zu den Ausschreitungen in Alma-Ata // Osteuropa, 1987, H. 6. - S. 289-292. 117 Eschment B. Hat Kasachstan ein “Russiches Problem?”, Sonderveroeffentlichung des BIOst, 1998. - S. 20 // Проблемы русских Казахстана – этничность или политика? Diaspory, 1999, № 2-3. - C. 169-187. 118 Кулешов С.В., Свириденко Ю.П., Агафонов О.В., Кабочкина Т.С. Национальные отношения в СССР и советология: центры, архивы, концепции. - М., 1988. - 267 с. 119 Simon G. Nationalismus und Grenzen der Sowjetunion als Weltmacht. - Koeln, 1988. - 137 s. 120 Simon G. Regionalismus in der Sowjetunion // Osteuropa. Stuttgart, 1987. - H. 10. - Jg. 37. - S. 748-766. 121 Simon G. Das nationale Bewusstsein der Nichtrussen in der Sowjetunion // Bericht des Bi Ost, 1986, N 47. - 101 s. 122 Halbach U. Sowjetische Nationalitaetenproblematik: In ihner Rezeption in der sowjetischen Offentlichkeit // Osteuropa. - Stuttgart, 1988. - Jg. 38. - H. 4. - S. 267-280. 123 Simon G. Bricht die Sowjetunion auseinander?: Perestrojka und nationale Frage. - Koeln: Bi Ost, 1990. - 33 s. 336 124 Шайхутдинов М.Е. Историография казахстанской и российской геополитики в постсовесткий период (1991-2002 гг.): дис. … док. ист. наук:. 07.00.09, 07.00.02. - Алматы, 2003. - 312 с. 125 Segbers K. Sowjetsystem. Perestrojka und Systemwechsel: Eine Krise und ihre Existenzformen. Die Postsowjetische Transformation in Russland. Elenhausen: Stiftung Wissenschaft und Politik, 1992. - 112 s. 126 Hoechman H.-H. Die Wirtschaft Russlands in der GUS: Krise. Desintgration und Perspektiven fuer Konsolidierung und Systenwechsel // Russland und Deutschland. Nachbarn in Europa. - Baden-Baden: Nomos, 1991. - S. 102-121. 127 Simon G. Die Entstehung neuer Staaten auf dem Territorium der frueheren Sowjetunion // Russland und Deutschland. Nachbarn in Europa. Baden-Baden: Nomos, 1992. - S. 13-36. 128 Wettig G. Nation und Konflikt in Osteuropa nach dem Zusammenbruch des Kommunismus. - Koeln: BIOST, 1992. - 48 S. 129 Бырбаева Г.Б. Феномен «советологии» в контексте центральноазиатских исторических исследований // Вестник КазНУ имени АльФараби: серия историческая, 2003, № 4. - С. 42-46 130 История мысли: историография. - М.: Вузовская книга, 2002. 160 с. 131 Коломийцев В.Ф. Методология истории (от источника к исследованию). – М.: Росс ПЭН, 2001. - 191 с. 132 Ясперс К. Смысл и предназначение истории. – М.: Республика, 1994. - 527 с. СОДЕРЖАНИЕ ВВЕДЕНИЕ …………………………………………………………… 3 1 1.1 ОРГАНИЗАЦИОННЫЕ ОСНОВЫ ИЗУЧЕНИЯ КАЗАХСТАНА… 6 Институты, учебные заведения, печатные органы остфоршунга и кадры…………………………………………………………………... 18 337 1.2 Источниковая база, методология и методика исследований немецких авторов……………………………………………………... 43 2 ИСТОРИКО-ЭТНОЛОГИЧЕСКОЕ ИЗУЧЕНИЕ КАЗАХОВ В ГЕРМАНИИ…………………………………………………………… 81 Вклад путешественников в этнологическое изучение казахов……. 82 Проблемы истории Казахстана (с древних времен до 1917 г.) в трудах немецких авторов……………………………………………... 116 2.1 2.2 3 3.1 3.2 3.3 4 4.1 4.2 4.3 СИЛОВАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ ЭКОНОМИКИ КАЗАХСТАНА В 20-30-х ГОДАХ ХХ ВЕКА.…………………………………………... Индустриальное развитие Казахстана и его влияние на судьбы казахского народа……………………………………………………... Коллективизация и ее трагический опыт……………………………. Общественно-политическая жизнь в республике…………………... ВКЛАД ОСТФОРШУНГА В ИЗУЧЕНИЕ ИСТОРИИ И КУЛЬТУРЫ КАЗАХСКОГО НАРОДА (1946-1991 ГГ.)…………... Промышленно-аграрное развитие Казахстана……………………… Проблемы культуры и языка…………………………………………. Межэтнические отношения…………………………………………... 146 147 160 179 207 207 234 255 ЗАКЛЮЧЕНИЕ……………………………………………………….. 286 ТЕСТЫ.................................................................................................... 303 ЛИТЕРАТУРА…………………........................................................... 325 338
