osvyazyahpriuralya1941 - history
advertisement
СОВЕТСКАЯ АРХЕОЛОГИЯ, XVII, 1953 183; 184; 185; 186; 187; 188; 189; 190; 191; 192; 193; 194; 195; 196 183 А. И. ВОЩИНИНА О СВЯЗЯХ ПРИУРАЛЬЯ С ВОСТОКОМ в VI — VII вв. н. э. (Уфимский клад, найденный в 1941 г.) Осенью 1941 г. в Уфе, в центре города, был найден клад: два серебряных сосуда с рельефными изображениями прекрасной работы и редкой сохранности и медный сосуд с крышкой. Серебряные сосуды — чаша и блюдо поступили в 1946 г. в Государственный Эрмитаж[1], медный сосуд с крышкой хранится в Центральном краеведческом музее Башкирии в Уфе. Клад был обнаружен во время земляных работ. По словам рабочих, сосуды были найдены на глубине около 70 см от поверхности; медный кувшин был разбит ударом лопаты и распался на мелкие кусочки, из которых часть тулова кувшина с крышкой была сохранена. Тщательное обследование земли вокруг находки, произведенное сотрудниками музея, не обнаружило никаких следов захоронения и никаких строительных остатков[2]. Задачей настоящей статьи является публикация найденных в Уфе предметов (описание вещей, определение сюжетов и стиля и датировка их), а также сводка некоторых сведений о находках сасанидской утвари на территории Башкирии в связи с вопросом о местной, так называемой бахмутинской культуре. 1. Чаша с орлом (рис. 1-4) Серебряная с позолотой чаша с рельефным изображением орла, несущего джейрана. Диаметр ее — 12,6 см, высота 4 см. Повреждений нет. Чаша имеет полусферическую форму с устойчивым, слегка приплюснутым донышком. На внешней ее стороне — рельефе гравировкой: орел держит в лапах джейрана. На рельефе следы черни; гладкий фон позолочен. По краю чаши с внешней стороны — четкий рельефный поясок в виде так называемой «жемчужной нити» и выходящих из-под нее рельефных рубчатых фестонов. По краю с внутренней стороны — гладкий золотой ободок. Внутри донышко не позолочено и покрыто рельефными кружками, расположенными на расстоянии около 0,5 см один от другого; на донышке также имеются следы черни. 184 Крупная рельефная композиция — орел, держащий в когтях джейрана, занимает большую часть наружной поверхности сосуда. Орел изображен в профиль с поднятыми, раскрытыми крыльями, условно показанными в фас. Когти его впились в спину джейрана, который изображен бегущим с закинутой вверх головой и как бы распластавшимся под тяжестью орла: Рис. 1. Чаша с орлом. Общий вид внешней поверхности с рельефом. левые передняя и задняя ноги зверя вытянуты вдоль туловища; правые ноги подогнуты так, что копыта передней и задней ног почти сходятся. Фигурка необычайно жива, реалистически проста и в основных чертах лишена условности. В ней есть выражение трогательной беспомощности зверя, контрастирующей с величавой мощью орла. Фигура орла, напротив, в основных своих чертах условна: схематическая передача раскрытых крыльев птицы строго каноническая, повторяющая традиции, идущие от искусства древнего Востока. Витая гривна с фестонами на груди орла подчеркивает в нем царственное начало. Орел — древнейшая эмблема неба, света, солнца, солнечного божества1. 185 Композиция дана в невысоком рельефе: основные формы тепа животных моделированы пластически, но в то же время плоско; детали переданы гравировкой. Очертания мускулатуры ног, копыт, когтей, перья хвоста и крыльев нанесены глубокими, четкими врезами. Мелкие детали, как Рис. 2. Чаша с орлом. Внутренний вид дна. Рис. 3. Чаша с орлом. Вид сбоку. рисунок перьев, гривны на шее орла, шерсть животного, нанесены тонкими неглубокими линиями или пунктиром в схеме условно геометрического орнамента: округлость бедра джейрана подчеркнута спиралью из расположенных рядами точек в чисто орнаментальном рисунке. Таким образом, резьба на рельефе дана двояко: толстыми и тонкими линиями, и сочетается с мягким объемом рельефа — технический прием, характерный для иранской «сасанидской» торевтики. 186 Принцип построения композиции, с точки зрения стиля, также типичен для иранского искусства сасанидского периода: совершенно своеобразное сочетание элементов условного с реалистическим. Торжественно условное изображение орла сочетается с живой, выразительной фигурой джейрана. Но, несмотря на убедительную живость в передаче его стремительного движения, в основе изображения лежит традиционная схема фигуры бегущего горного животного. Эту традиционность схемы в сочетании с непосредственной живостью образа мы встречаем в монументальном искусстве Ирана. Изображение джейрана на уфимской чаше, несомненно, близко к фигурам преследуемых зверей — оленей и газелей на скальном рельефе Так-и-Бостана1, где изображена охота сасанидского царя, как полагают, Хосрова II (590-627 гг.). Рис. 4. Чаша с орлом. Деталь рельефа. Тот же традиционный мотив изображения бегущих зверей находим мы в иранском серебре времени Сасанидов[3]. Среди образцов восточной торевтики эрмитажного собрания, а также среди других собраний, известных нам по изданиям, уфимская чаша полной аналогии не имеет. Но есть сосуды, совпадающие с ней или по сюжету и композиции, или близкие ей стилистически. В качестве наиболее близкой аналогии по стилю рельефа может быть приведена серебряная 187 с позолотой чаша из Перещепинского клада (иранской работы)[4]. На сердцевидных выступах этой чаши — мелкие рельефные изображения: орел, терзающий птичку; бегущий олень; скачущая лошадь; лисицы, перегрызающие горло птице; рыбы и птицы. Здесь, прежде всего, обращает на себя внимание необычайное мастерство в умении вписать композицию в сложный контур медальона. Эта задача здесь решена так же безупречно, как и на нашей уфимской чаше. Бегущие фигуры коня и оленя даны в такой же характерной позе (особенно олень с закинутой головой), как и уфимский джейран. В той же манере гравировки трактована шкура зверей, т.е. рядами пунктира, закрученными на бедрах спиралью (см. изображение лисицы, терзающей птицу); повторяется рисунок мускулов ног и копыт животных. В изображении птичек перещепинской чаши есть общая с уфимским орлом, условно расчлененная характеристика перышек и крыльев. Кроме общности стилистической, необходимо отметить также и орнамент по краю чаши, совершенно совпадающий с орнаментом уфимской чаши. Таким образом, перещепинская чаша, несмотря на своеобразную форму и иной сюжет изображения, является стилистически наиболее близкой аналогией к уфимской. Близкое к нашему рельефу изображение орла имеется на большом иранском серебряном блюде из коллекции Стоклэ[5]. Большая фигура птицы, изображенная в том же ракурсе, в тех же пропорциях и в той же орнаментальной схеме, занимает центральную часть блюда. Мотив орла, несущего джейрана, неоднократно встречается в сасанидской торевтике. Среди образцов эрмитажной коллекции находятся две серебряные с позолотой вазочки (обе, очевидно, иранской работы) с подобным мотивом, в такой же композиции. На одной из них (из Молотовской обл.)[6] в двух медальонах изображен орел: совпадение трактовки орла и джейрана на этом сосуде с уфимской чашей совершенно очевидно; изображение на нем лишь несколько более обобщено и стилизовано. На втором подобном же сосуде (купленном в Баку)[7] это изображение помещено в одном из четырех ромбических медальонов на тулове — орел с джейраном в той же композиции вправо; стиль рельефа тот же, что и на упомянутом сосуде из Молотовской обл. Наконец, в Эрмитажном собрании находится еще серебряное без позолоты блюдо, повторяющее этот сюжет (из района Соликамска Молотовской обл.)[8]. На блюде — гравированный рисунок этой же композиции, обращенный влево; стиль изображения на Соликамском блюде совершенно своеобразный, выпадающий из ряда разбираемых образцов. В нем есть крайняя геометризация форм, тяготеющее к примитиву схематическое изображение, не имеющее ничего общего с изысканной условностью стиля так называемых «сасанидских» вещей. В то же время при сопоставлении Соликамского блюда с предметами местной, так называемой «чудской» работы бросается в глаза общность своеобразной наивной условности изображения животных. Возможно, что Соликамское блюдо было сделано 188 местным мастером[9]; но кто бы ни был этот художник, он воспроизвел распространенный в «сасанидском» металле мотив, имевший несомненно мифологическое значение. Таким образом, уфимская чаша явилась четвертым сосудом в коллекции Эрмитажа, повторяющим этот сюжет и композицию. К. В. Тревер, рассматривая чердынское блюдо с изображением орла, несущего в когтях обнаженную женщину, считает это изображение символом осеннего равноденствия — сочетания солнца и природы, где солнце принимает образ орла, а природу олицетворяет женское божество[10]. На уфимской чаше солнце также дано в образе орла, а джейран, по-видимому, заменяет женское плодоносящее начало — олицетворение природы. Внутренняя сторона чаши, покрытая мелкими круглыми шишечками, могла представлять небесный свод, усеянный звездами, а внешняя выпуклая, позолоченная и блестящая, с изображением орла-солнца являлась, быть может, символом солнца. Чаша имела, возможно, культовое назначение. Таким образом, и сюжет рельефа на уфимской чаше, связанный с иранской мифологией, и его композиция, совершенно совпадающая с предметами прикладного искусства сасанидского Ирана, и стилистическая общность с рельефами Так-и-Бостана заставляют высказать предположение о принадлежности уфимской чаши к числу предметов, вышедших из рук сасанидских мастеров. Как известно, советское востоковедение вносит все большую дифференциацию в группу сасанидских памятников, выделяя из них, на основании раскопок в исследований, предметы, относящиеся к культуре народов Средней Азии, Кавказа и собственно Ирана. Уфимская же чаша не имеет ни сюжетно, ни технически особенностей, характерных для среднеазиатской или кавказской торевтики, и в то же время отличается признаками, свойственными искусству иранских торевтов. Приведенные выше предметы, совпадающие в тех или других чертах с нашей чашей, относятся в основном к VI-VII вв., что позволяет датировать и уфимскую чашу тем же временем. 2. Блюдо с изображением царской охоты (рис. 5) Серебряное с позолотой блюдо на кольцевой ножке украшено внутри рельефным изображением царской охоты. Диаметр его 20 см, высота 4,6 см, высота ножки 1,3 см, диаметр кольца ножки 7,7 см. По краю идет гладкий золоченый ободок. Снизу блюдо гладкое, покрыто черной патиной; следов надписи нет. Кольцо подставки припаяно медью. Сохранность блюда очень хорошая — лишь в рельефе есть незначительный изъян: утрачена бляшка от уздечки коня и поводья. На месте, где была прикреплена бляшка, находится отверстие менее булавочной головки; от тонкой нити поводьев остался чуть заметный след. Рельеф с тонкой гравировкой представляет многофигурную, вписанную в круг композицию: сасанидский царь в его типичном облике (хорошо известном по его изображениям на скальных рельефах, серебряных блюдах и монетах) на скачущем коне стреляет из лука в стадо диких коз, 189 убегающих в направлении, обратном к бегу коня. Среди коз находится охотничья собака. Фигура всадника передана в ракурсе, характерном для многочисленных сасанидских изображений охоты: нижняя часть туловища обращена влево; грудь развернута в фас; руки, направляющие лук, и голова обращены вправо. Вправо от головы царя - рельефный полумесяц и крупная звезда в форме шестилистной розетки. Головной убор царя составляет корона со ступенчатыми зубцами, шаром в отрогах Рже. 5. Блюдо с изображением царской охоты. Внутренний вид дна с рельефом. полумесяца и двумя развевающимися за головой лентами. Лицо царя имеет, очевидно, портретные черты: широкие выдающиеся скулы, большой прямой нос, толстые губы. Усы и большая вьющаяся борода переданы мельчайшими чешуйками. Часть головного убора закрывает затылок, но оставляет видимым ухо с серьгой, украшенной грушевидной подвеской. Вокруг головы пунктиром нанесен нимб. На шею надета гривна. Грудь покрывает «апезак» (украшение, которое носил только царь) с медальоном в виде круглой золоченой бляшки. Рисунок ткани кафтана передан группами тройных точек. Шаровары, покрывающие ноги до подъема ступни, расширяются книзу. Узкая ступня с вытянутым носком обута в мягкий башмак с тщательно прорисованной застежкой; на золотом поле резьбой 190 показаны концы лент, завязанных у щиколотки. От пояса свисает длинный меч с крестовидной рукоятью в гладких ножнах с треугольным наконечником. Пропорции фигуры царя переданы условно: большая голова, короткий торс с очень тонкой талией, короткие ноги. Наряду с этим поражает реалистическая до мельчайших деталей трактовка рук, верным и вместе с тем изящным жестом натягивающих тетиву лука; пластично передана мускулатура рук в узких рукавах одежды, четкой резьбой нанесены суставы пальцев и ногти. В этом изысканно-тщательном изображении сасанидского царя, представленного, во всей пышности убранства иранского владыки, мы видим, как художник, следуя традициям придворного искусства, сочетает торжественную условность позы с живостью движения. Зато фигура скачущего коня совершенно статична и стилизована до крайности. Конь напоминает деревянного шахматного коня. Его короткая грива, копыта, мускулатура трактованы орнаментально; подчеркнуто богатство убора царского коня: на голове полумесяц, на ремнях золотые бляшки или фалары, хвост перевязан узлом сложного рисунка, на крупе шишковидные, орнаментально трактованные подвески-кисти. Чепрак седла позолочен и гравирован тонкой сеткой. Передать стремительность движения в фигуре скачущего коня не входило в задачу художника. Конь в этой композиции составляет часть внушительного, торжественного облика царя. В то же время в изображении других животных мастер дает волю своеобразному реалистическому пониманию живой природы. Все четыре козла, поразному изображенные и по-своему живые, показаны в традиционном беге зверей в сценах охоты, что нами уже отмечалось в разборе фигуры джейрана на чаше. Перед нами дикие козы двух пород: одни — с короткими острыми рожками и гладкой шкурой, другие — с большими выгнутыми рогами и пятнистой грудкой. Пятна на груди животных переданы тонкой резной сеткой. Изображения животных даны пластично, в высоком рельефе, частью скульптурно: передние ноги изображены объемно и выделяются над общей плоскостью рельефа. Исключительная сохранность уфимского блюда оставила эти хрупкие детали неповрежденными. Однако, верный традициям орнаментальности, мастер украшает бедра животных гравированной веерообразной розеткой. В спину каждой из четырех коз вонзилась стрела, вырезанная на золоченом поле рельефа. Изумительна по оригинальной живости фигурка собаки: она вся как будто собрана и воплощает напряженное внимание; длинные уши прижаты, поджат хвост; от ошейника идет нарезанная по золоченому полю короткая линия поводка. Приемы обработки рельефа на блюде значительно разнообразнее, чем на чаше с орлом; здесь применен рельеф различной высоты, доходящий, как выше указывалось, до полной объемности. Гравировка исполнена и тонкими, как волос, штрихами, и иногда глубокими резкими линиями; местами резьба выходит за пределы рельефа, продолжая рисунок на золотом фоне. Подобный прием можно видеть на многих сасанидских серебряных сосудах. В изображении на блюде мы также наблюдаем основную стилистическую черту, типичную для определенного периода развития придворного искусства сасанидского Ирана: сочетание условной, торжественной фигуры царственного охотника с живыми, стремительно движущимися фигурами животных. Подобное сочетание является условным приемом противопоставления «божественности» царя миру земному, воплощенному в изображении животных. 191 Отличительной чертой уфимского блюда является простота линий рисунка, отсутствие сложности композиции, умеренные орнаментальность и стилизация. Изображение царя в сложном ракурсе совершенно традиционно. Это же самое можно сказать и о фигурах коз, которые тоже по-своему ярко типичны. Все это говорит о зрелом периоде в искусстве сасанидского Ирана, о периоде твердо выработанных, установившихся традиций, к которому могут относиться как уфимская чаша, так и блюдо. Пытаясь провести сравнение уфимского блюда с другими, мы наблюдаем следующую картину: по форме и принципам украшения наше блюдо повторяет большинство сасанидских серебряных блюд: по размерам оно принадлежит к числу наименьших. Некоторые детали изображения вовсе не имеют аналогий: так, например, изображение охотничьей собаки среди преследуемых животных встречается впервые; рельефный полумесяц и звезда как отделенная от головы царя эмблема — тоже новый мотив[11]; некоторые сочетания деталей костюма и головного убора царя также совершенно своеобразны. Наиболее близким к изучаемому блюду является кунгурское блюдо (рис. 6) с двойным сюжетом, хранящееся в Эрмитаже[12]: вверху Хосров I Ануширван (531-578 гг.) среди приближенных: внизу, под чертой, его сын Ормизд IV (579-590) охотится на козлов. Эта сцена охоты во многих чертах повторяет сюжет на уфимской чаше: фигура Ормизда передана в том же характерном ракурсе; та же передача движения рук и натягивающих лук пальцев. Совпадает в основных чертах форма одежды и головного убора; лишь в частностях есть различие: шар на голове Ормизда не сопровождается полумесяцем, на затылке его пучок волос, которого нет у царя на уфимском блюде. Меч передан совершенно одинаково как у обоих всадников, так и в руках сидящего Ануширвана. Убранство коня в основном повторяется. Можно усмотреть даже общие портретные черты лица Ормизда с царем уфимского блюда: подчеркнуты широкие скулы, большой нос, форма бороды и усов. Рисунок ткани и виде изогнутых острых углов совершенно такой же, как на нашем блюде; манера тщательной моделировки пальцев — тоже общая. Ясно выступает также общность стилистических черт: сдержанность стилизации, простота и ясность композиции, приемы гравировки. Сопоставляя уфимское блюдо с блюдами более раннего периода (IV-V вв.), т.е. с изображениями Шапура II, Шапура III, можно усмотреть лишь отдельные совпадающие черты; со стороны же стилистической оно резко отличается от них. Монеты сасанидских царей, как известно, дают возможность с наибольшей вероятностью определить личность царя по совокупности совпадающих признаков. Что касается головы царя на нашем блюде, то более всего она сходна с профильными изображениями на монетах Хосрова I и Ормизда IV[13]: большой горбатый нос, длинная борода, шнурок усов и того же типа головной убор в виде трехбашенной короны с шаром в полумесяце. Серебряные чаши, опубликованные С. П. Толстовым[14] как хорезмийские, и изображения на монетах Хорезма, несмотря на ряд сходных черт 192 в изображении головного убора (трехзубчатая корона с символом луны и солнца), стилистически отличны от уфимского блюда. В них отсутствуют условность и орнаментальность стиля, которые так типичны для феодального искусства сасанидской Персии. В то же время именно эти черты характеризуют уфимскую чашу и блюдо. Изображение царя на уфимском блюде так очевидно совпадает с изображениями царей на сасанидских Рис. 6. Кунгурское блюдо. монетах и стилистически так близко к фигурам царей на блюдах, созданных иранскими мастерами, что уфимское блюдо можно считать образцом иранской торевтики. Итак, если принять предложенные сопоставления с кунгурским блюдом и монетами Хосрова I и Ормизда IV, то датировка уфимского блюда концом VI в. не расходится с датировкой чаши; оба сосуда из уфимского клада, таким образом, могут относиться к одному периоду. В этот исторический период, после маздакитского движения, уже сложились феодальные отношения в сасанидском Иране, поэтому могли быть созданы предметы художественной торевтики такого стиля и такой 193 тематики, как серебро уфимского клада, вполне соответствующие официальному искусству этого времени. 3. Часть сосуда с крышкой[15] Третий предмет Уфимского клада (находящийся в Уфимском музее) фрагмент сосуда, представляющий собой верхнюю часть тулова небольшого тонкостенного сосуда с прикрепленной на петле крышечкой. Размеры фрагмента: наибольшая высота 4,6 см, наибольший диаметр 6 см. Тонкие стенки сосуда вычеканены; металл — белая медь или низкопробное серебро имеет белый оттенок внутри сосуда и позолочен снаружи. Стенки сосуда округлые, с неправильной формы выступами, дающими возможность предположить форму фигурного сосудика. Вся поверхность обломка покрыта выпуклыми чешуйками с гравировкой, изображающими перышки птицы. Крышка — конусообразная, профилированная, с петелькой в центре; к плечикам тулова прикреплена ручка в виде дужки из пластины ступенчатой формы. В обработке этого сосуда отсутствуют технические приемы, характерные для двух первых предметов. Здесь может идти речь о фигурном сосуде местного происхождения, но последнее может быть выяснено только при изучении предметов производства местной культуры соответствующего периода. Случайная находка серебряных иранских сосудов сасанидского времени в Уфе в 1941 г. вряд ли была первой такой находкой в Башкирии. Однако точных документальных сведений об этом нет. Местный археолог-краевед, научный сотрудник Краеведческого музея Башкирской АССР М. И. Касьянов устно сообщил мне о находках серебряных сосудов подобного типа, лично им виденных. Так, в 1926 г. в Аургузинском районе БАССР близ с. Асламбаева (вверх от Уфы по р. Белой), за 40 км влево от реки, Касьянов видел в руках местного крестьянина обломок большого серебряного блюда — сасанидского, по утверждению М. И. Касьянова, с изображением всадника и бегущего безрогого зверя. Приобрести его для музея не удалось. В 1912 г. в Покровском районе, в окрестности с. Бахмутина (вверх от г. Уфы по р. Уфе), близ городища Чандар, крестьянин нашел вблизи р. Шарвал серебряный сосуд в форме свернувшейся змеи, прекрасной, по словам находчика, работы, и показал его М. И. Касьянову. Этот сосуд также не мог быть приобретен М. И. Касьяновым. Рис. 7. Обломок сосуда с крышкой. 194 Касьянов передал также рассказ крестьянина дер. Анненково (того же Покровского района), Григория Караваева, о найденных в 1910 г. вблизи устья пещеры, после весеннего половодья, двух больших серебряных тарелках с изображением всадников и зверей, которые он продал проходившему коробейнику. Наш уфимский клад является первой находкой в Башкирии, которую удалось сохранить. Проникновение восточной серебряной утвари в Башкирию, в область Приуралья[16], объясняется завозом их сюда, особенно в Прикамье, в процессе торговых сношений местных племен со странами Рис. 8. Резное изображение на сердоликовой печати, найденной в Уфе в 1939 г. Рис. 9. Сасанидская халцедоновая печать с резным изображением сидящей Анахит. Востока; серебряную посуду сюда могли завозить и хорезмийские[17], и персидские[18], и иные восточные купцы. Река Белая и ее приток Уфа всегда были судоходными реками и с древнейших времен служили водными путями, по которым шла торговля со странами Востока. Находки и раскопки последних лет в Уфе и районах БАССР, к сожалению, слишком скудны и случайны, чтобы дать ясное представление о характере местной культуры I тысячелетия н. э. Тем не менее, эти находки проливают некоторый свет на этот вопрос и дают вехи для проложения путей дальнейших исследований. Интересный материал, характеризующий местную культуру этого района Башкирии в середине и третьей четверти I тысячелетия н. э., дали раскопки 1936 и 1939 гг., связанные со случайными находками в двух местах, также в центре г. Уфы (на расстоянии 100 и 150 м от нашего клада). Оба раскопа открыли могильники с богатейшим материалом (насколько нам известно, неопубликованным), относящимся к VI-VII вв. н. э.[19]. 195 Основной инвентарь этих могильников составляют бронзовые и золотые бляшки, подвески, пряжки ремней, ожерелья, керамика. Сохранились остатки костяков. В одном из погребений, раскрытом в 1939 г[20], был обнаружен предмет, имеющий особенно важное значение в связи с нашим материалом, а именно маленькая сердоликовая печать[21] (рис. 8). Печать эта - очевидно вставка в перстень, круглой формы (диаметр 1 см), плоская, с острым ребром по профилю. На тонком слое белой поверхности (сердолик двуслойный) врезано мелкое изображение сидящей фигуры в профиль влево, играющей на струнном инструменте типа арфы. Фигура в длинной одежде, вдоль спины спускается длинная коса (или лента). Рисунок схематичный, условный; оттиск изображения дает довольно высокий рельеф. Следов оправы перстня не найдено. Форма печати и изображение на ней ставят ее в тесную связь с резными камнями сасанидского Ирана[22] (рис. 9). Находка этой, вероятно, привозной печати среди типично местного инвентаря — явление чрезвычайно интересное, указывающее на наличие привозных предметов в обиходе представителей местной культуры VII в. По своему характеру материал этих двух могильников (а, может быть, это один большой могильник, так как расстояние между местами раскопок 1936 и 1939 гг. не более 150 м) теснейшим образом связан с инвентарем Бахмутинского могильника, раскопанного в 1928 г. А. В. Шмидтом во время экспедиции Академии Наук СССР[23]. Могильник этот расположен на правом берегу р. Уфы, в 90-95 км севернее г. Уфы, в Покровском районе близ с. Бахмутина. Специфические особенности инвентаря Бахмутинского могильника побудили А. В. Шмидта выделить бахмутинскую культуру, очевидно характерную для северной Башкирии, и датировать ее V—VII вв. н. э. (первый период: V в. — начало VI в., второй период: VI-VII вв.). Инвентарь уфимских погребений связан со вторым периодом Бахмутина, т.е. датируется концом VI-VII вв., что совпадает с датировкой П. П. Ефименко[24]. Интересно, что оба археолога в своем определении даты исходили из разных критериев: А. В. Шмидт основывался на характере местного материала, а П. П. Ефименко - на характере золотых украшений из раскопок 1936 г. Следует отметить, что некоторые находки серебряных сасанидских сосудов, о которых сообщает Касьянов, сделаны в Покровском районе, близ с. Бахмутина. На основании сказанного выше можно предположить, что Уфимский клад 1941 г. также имеет отношение к местной, бахмутинского типа культуре; это подтверждается и датировкой наших серебряных сосудов (VI в.), которые, как предметы культа, могли бытовать в среде местного населения, носителей так называемой «бахмутинской культуры», в VI и VII вв. 196 Связь же культуры бахмутинского типа с культурой Прикамья отмечает А. В. Шмидт[25]. Таким образом, неоднократные находки восточного серебра в Прикамье и находка Уфимского клада — не случайное совпадение: здесь по рекам Уфе, Белой и Каме, очевидно, проходили торговые пути, связывавшие этот район Приуралья с Востоком. 183; 184; 185; 186; 187; 188; 189; 190; 191; 192; 193; 194; 195; 196 [1] По инвентарю Государственного Эрмитажа - №№ S. 297-298. [2] Осенью 1942 г. в Уфе, на сессии Академии Наук УССР, посвященной проблемам Башкирии, мною было сделано краткое сообщение о находке. Об этой же находке упоминается в защищенной в Уфе в 1943 г. диссертации Д.И. Блифельда (сотрудника АН УССР) «Археологические памятники Башкирии середины первого тысячелетия нашей эры» (см. также в газете «Красная Башкирия» от 1 сентября 1941 г. статью «Ценная находка»). [3] Ср. фигуру раненого козла на иранском блюде с изображением Хосрова и Ормизда в собрании Эрмитажа (И.А. Орбели – К.В. Тревер. Сасанидский металл. Л., 1935, табл.13), а также две фигуры (под конем) на блюде с царской охотой в собрании Метрополитанского музея (SPA, IV, табл.213). [4] И.А. Орбели – К.В. Тревер. Ук. соч., табл.35-37; Я.И. Смирнов. Восточное серебро. СПб., 1909, табл.XLII, XLIII, №70. К.В. Тревер. Серебряный сасанидский кубок из Урздонского ущелья, стр.125, табл.V, рис.45. «Тр. Отдела истории культуры и искусства Востока Государственного Эрмитажа», т.IV. [5] SPA, IV, табл.225, В. [6] И.А. Орбели – К.В. Тревер. Ук. соч., табл.39; Я.И. Смирнов. Ук. соч., табл.LIV, №88; SPA, IV, табл.216, В. [7] И.А. Орбели – К.В. Тревер. Ук. соч., табл.40; Я.И. Смирнов. Ук. соч., табл.CXV, №288. [8] И.А. Орбели – К.В. Тревер. Ук. соч., табл.31; Я.И. Смирнов. Ук. соч., табл.XC, №162. [9] А. Спицын. Шаманские изображения. ЗОРСА, стр.126-127, рис.329, 331, 334. Передача в резьбе деталей – глаз, перьев, лап – и самая техника резьбы на чудских предметах совпадают с рисунком на Соликамском блюде; композиция же его резко отлична от чудских изображений. Это дает возможность предположить копирование мотива местным, «чудским» мастером. [10] К.В. Тревер. Новые Сасанидские блюда Эрмитажа. М.-Л., 1937, стр.17, табл.III. [11] Звезда и полумесяц как самостоятельная эмблема, не связанная с головным убором царя, появляется на монетах только со времени Хосрова I (Paruck. Sasanian coins. Bombay, 1924, табл.XIX-XX, №414-433; стр.386-389). [12] И.А. Рбели – К.В. Тревер. Ук. соч., табл.13; SPA, IV, табл.239, А. [13] Paruck. Ук. соч., табл.XIX-XX, №414-440, стр.385-386. [14] С.П. Толстов. Монеты шахов древнего Хорезма. ВДИ, 1938, №4, стр.120 и сл., табл.I, рис.1, 2; его же. Древний Хорезм. М., 1949, табл.84 и 87. [15] По инвентарю Башкирского центрального краеведческого музея - №4075/2-ИО. [16] Серебряные чаши Iv-II вв. до н.э. были найдены в Оренбургской губернии (Чкаловской обл.), в с. Прохоровке, на границе Башкирской АССР и Чкаловской обл. в 1873 г. См. МАР, вып.37, табл.I, а также в БАССР: ахеменидская бронзовая чаша из Куганакского клада (См. Н.И. Булычев. Древности Восточной России, т.II, табл.3). [17] С.П. Толстов. Монеты шахов древнего Хорезма. ВДИ, 1938, №4, стр.145. [18] А. Спицын. Шаманские изображения. ЗОРСА, VIII, вып.1, 1906, стр.32-33. [19] Датировка VI-VII вв. принадлежит действительному члену АН УССР П.П. Ефименко, видевшему этот материал в Уфе в 1936 г. Соображения его зафиксированы в протоколе заседания Центрального краеведческого музея Башкирии с участием П.П. Ефименко и были приложены к отчету раскопок (Протокол заседания научных сотрудников Центрального краеведческого музея Башкирии от 25/VII 1936 г. Архив музея). Материал из раскопок находится в Краеведческом музее Башкирии и был просмотрен мною весной 1946 г. [20] Рукописный отчет раскопок Б.Коишевского в 1939 г. [21] Инвентарь Центрального краеведческого музея Башкирии (Исторический отдел, №3198/1). [22] SPA, 1, стр.795, рис.273, В; халцедоновая печать с аналогичным изображением сидящей Анахит (колл. Метрополитенского музея). [23] А.В. Шмидт. Археологические изыскания Башкирской экспедиции. Журн. «Хозяйство Башкирии». Уфа, 1929, прилож. к №8-9. [24] Вопрос о тесной связи бахмутинского материала второго периода с находками 1936 и 1939 гг. в Уфе освещен также в упомянутой выше диссертации Д.И. Блифельда. «Археологические памятники Башкирии середины I тысячелетия н.э.». [25] «Обе стадии бахмутинской культуры – и тип Бахмутино I, и тип Бахмутино II – имеют свои аналоги в Пермском крае. Бахмутино I соответствует харинский культурный тип IV-V вв., Бахмутино II – ломоватовская культура (VI-VIII вв.), хорошо представленная в близком к пределам Башкирии Кунгурском крае. Близость между башкирскими и пермскими культурами довольно значительна» (Шмидт А.В. Ук. соч., стр.25).
