Шмелёв Н.П. Россия и мировой кризис: назревшие перемены
advertisement
Россия и мировой кризис: назревшие перемены 5 Николай ШМЕЛЁВ РОССИЯ И МИРОВОЙ КРИЗИС: НАЗРЕВШИЕ ПЕРЕМЕНЫ В последние 20 лет российская экономика вышла из международной изоляции (добровольной или вынужденной – отдельный вопрос) и глубоко интегрировалась в мировое хозяйство. Может быть, даже излишне глубоко, о чём свидетельствует, например, нынешняя опасная зависимость страны от экспорта энергосырьевых ресурсов, доля импорта в её ВВП, масштабы эмиграции российского капитала, размещение значительной части государственных резервов в иностранных банках и облигациях, утечка российских научных, инженерных и других кадров за рубеж, и т. д. В некоторых важных областях зависимость от загранпоставок стала превышать любые разумные пределы безопасности: например, доля импорта в покрытии внутреннего потребительского рынка страны приближается к 50%. В условиях глобального кризиса российская экономика не может отгородиться от негативных тенденций в мировом хозяйстве. Точно так же любые позитивные изменения – возможное в ближайшие годы расширение рынков, структурная перестройка национальных экономических потенциалов, нормализация в банковско-финансовой сфере, устранение диспропорций в мировом ценообразовании, повышение устойчивости основных мировых валют, сдерживание протекционизма и пр. – не могут не отразиться благоприятным образом и на экономическом положении России. Иными словами, выход из нынешнего экономического и финансового кризиса для всего мира и для России возможен только сообща. Для современной российской экономики автаркия, изоляционизм в любом его виде неприемлемы и нереальны как альтернатива. ____________________________________________________________ © Шмелёв Николай Петрович – академик РАН, директор Института Европы РАН. Николай Шмелёв 6 Статья подготовлена при финансовой поддержке РГНФ, проект № 09-02-00519. Российские проблемы, обострившиеся в период кризиса Кризис заметно обострил многие фундаментальные проблемы, которые присущи современной российской экономике как минимум с начала 90-х годов прошлого века. Несмотря на её очевидный рост в текущем десятилетии (преимущественно благодаря взлёту цен на энергоресурсы), эти кардинальные, глубоко въевшиеся практически во все сферы экономической и социальной жизни страны проблемы никуда за годы относительного процветания не исчезли. Они стали лишь ещё более ощутимы и ещё более опасны. Скоропалительные, непродуманные либеральные реформы не дали ничего похожего на тот положительный эффект, которого от них ожидало общество. В полный рост встал вопрос о национальном будущем России, о её выживании в современном, остро конкурентном мире. За истекшие два десятилетия роль государства в экономике страны была абсолютно неоправданно ослаблена, причем как в количественном, так и особенно в качественном смысле. В реальности российское государство добровольно отказалось от одной из своих наиважнейших функций – стратегического планирования, выработки внятной структурной политики и прямой предпринимательской деятельности, предоставив хаосу промышленность, сельское хозяйство, инфраструктурное развитие, подготовку кадров, миграционные и переселенческие процессы, социальную жизнь страны. Прямая же предпринимательская деятельность его по существу ограничивается военно-промышленным комплексом, а государственно-частные проекты развития остаются преимущественно на бумаге. За эти годы в стране не было построено ни одного нового крупного завода, ни одного аэродрома, ни одной серьёзной автомобильной или железной дороги. Доля инвестиций в ВВП страны опустилась до 17–18% (в Китае – 40%). Инвестировать некому: государство, при всей его зависимости от энергосырьевого экспорта, даже в геологоразведку почти не вкладывает деньги, не говоря уже о переработке. Частный крупный капитал тоже никуда инвестировать не хочет (кроме уже освоенных разработок энергосырьевых ресурсов, первичной металлургии, гражданского строительства, спиртового производства, торговли); инвестиционные возможности среднего и мелкого капитала сведены к минимуму под коррупционно-бюрократическим и криминальным давлением. Сколько ещё протянет промышленный потенциал, оставшийся от советских времен? Средний возраст промышленного оборудования в стране около 25 лет, до его полного износа осталось 5–15 лет. Не менее 30% сельскохозяйственных угодий выведено из оборота, свыше 60% скота пущено под нож, число опустевших деревень исчисляется десятками тысяч. Трубопроводная система ещё как-то поддерживается, но, например, автостраду от Петербурга до Владивостока не получается построить уже не один десяток лет. Россия и мировой кризис: назревшие перемены 7 На фоне острейшего инвестиционного голода особенно отталкивающе выглядит выброшенный кем-то наверху лозунг “Чем меньше денег в стране – тем лучше”. По-учёному это называется “стерилизация денег”. Не говоря уже о нелепости подобного подхода с точки зрения обыкновенного здравого смысла, этот лозунг свидетельствует о сознательном или бессознательном намерении финансировать не собственную страну, а внешний мир. Вплоть до 2006 года на 1 доллар, поступавший в Россию, приходилось не менее 3 долларов оттока средств из неё: размещение вовне экспортных доходов, легальная эмиграция капиталов, бегство воровских денег и пр. Сколько денег сбежало из страны, никто толком не знает: оценки колеблются от 300 млрд до 1 трлн долларов. К этому нужно ещё добавить и установившуюся с недавних пор практику размещения государственных валютных резервов и средств различных фондов в западных ценных бумагах под самый минимальный процент. И, конечно, серьёзнейшую проблему представляют те примерно 500 млрд долларов, занятых российским государственным, полугосударственным и частным бизнесом на Западе (дома им не давали или давали под слишком высокий процент). Эти средства ведь нужно отдавать, причём, судя по всему, не менее чем по 130–140 млрд долларов в год. Но, может быть, самый болезненный и трудноизлечимый порок современной российской экономики – чрезвычайно высокая степень её монополизации, слабость или даже полное отсутствие конкуренции, невероятный уровень прибыльности всего нескольких отраслей, которые можно перечислить по пальцам, инфляция издержек как следствие господства монополий. Если в стране минимальным критерием достаточного уровня рентабельности считается 100% и выше годовых, а в наиболее высокодоходных отраслях прибыль в год составляет 500–600% и более, то ни о конкурентном рынке, ни об автоматически действующем механизме перелива капитала из отрасли в отрасль не может быть и речи. Перелив капитала в старые, базовые отрасли (со среднемировым уровнем доходности 5–15%), а также перелив его в новые высокотехнологичные и высокорискованные отрасли может быть устроен лишь искусственно – за счёт государственных инвестиций либо под прямым административным давлением государства. Именно монополии (точнее – олигополии) с их уровнем сверхприбыльности являются причиной разрушения базовых, традиционных отраслей российской обрабатывающей промышленности, включая машиностроение и лёгкую промышленность. И именно их господствующие позиции не позволяют создать в стране автоматический механизм научно-технического прогресса, который основывался бы на органичной заинтересованности экономических агентов в новых, прорывных решениях. Америка, например, ещё сто лет назад с помощью закона Шермана избавилась от этого порока стихийной рыночной экономики. В России же все последние двадцать лет борьба с естественными и искусственными 8 Николай Шмелёв монополиями, с их алчностью и консерватизмом, ограничивается на деле лишь пустыми декларациями. Нельзя не видеть и ещё одного, исключительно важного последствия господства монополий в российской экономической и социальной жизни: их роли в разжигании инфляции. Конечно, на современный уровень инфляции в стране влияет многое, в том числе валютная политика денежных властей, независимо от того, направлена она на укрепление или на ослабление рубля, рост мировых цен на продовольствие, учётная ставка процента, подталкивающая цену коммерческого и инвестиционного кредита вверх, и пр. Но за то, что российская инфляция сегодня в 5–7–10 раз превышает её в развитых странах, ответственность ложится прежде всего на российские монополии (даже если это звучит как своего рода конспирологическое объяснение): это уровень их отпускных цен, жилищно-коммунальных, железнодорожных, авиационных и прочих тарифов, уровень наценки в торговых сетях, достигающий, как в фармакологии, 70% конечной цены, и т.д. Не сломав всеподавляющее господство монополий, Россия не может рассчитывать на структурную перестройку экономики в пользу наукоёмких и высокотехнологичных отраслей, распространение экономики знаний, обуздание инфляции, заметное улучшение социального положения населения. Возможно ли это в порядке постепенного реформирования или же вновь требуется “революционный натиск” – уже другой вопрос. За два десятилетия России не удалось создать ни эффективной, проникающей во все поры экономики банковской системы, ни серьёзного фондового рынка, ни достаточно разветвлённой сети розничного кредита, включая такие его основные составляющие, как, например, ипотека. До сих пор Центробанк страны не является кредитором последней инстанции; институт государственных и государственно-частных инвестиционных банков никак не приживается; обычный везде в мире вексельный оборот не стал нормой; кредит (не в последнюю очередь благодаря невероятно высокой процентной ставке) играет лишь вспомогательную роль в жизни предприятий; фондовый рынок остаётся преимущественно местом, где несколько десятков избранных компаний путём различных спекуляций искусственно пытаются повысить свою капитализацию; весьма значительные средства все ещё хранятся “под матрацем”, поскольку население, не забывшее о конфискации сбережений в 1992 и 1998 годах, не доверяет ни правительству, ни организованной банковской системе; крупнейшие состояния и накопления прячутся на всякий случай за границей и т. д. Не случайно уже многие годы у нас так часто говорят о проблеме доверия: для психологического состояния российского общества это исключительно важный, может быть, решающий вопрос. Невозможно рассчитывать, например, на рост производительности труда в стране к 2020 году в четыре раза, если апатия и недоверие да ещё при нынешнем уровне средней зарплаты сохранятся в стране и дальше. Россия и мировой кризис: назревшие перемены 9 Из всех промышленно развитых стран Россия, провозгласившая своей целью построение “социальной рыночной экономики”, является сегодня по существу самым социально несправедливым государством. Речь не только о вековом (не меньше) отставании в ней уровня зарплаты в 5–10 и более раз от оплаты за аналогичный труд в других развитых странах, не о том, что доля зарплаты в российском ВВП не превышает 30%, а у них она составляет 60–70%. Речь в первую очередь о невероятной социальной дифференциации в российском обществе: доходы верхних 10% населения в нем официально в 25 раз, а неофициально в 60 раз превышают доходы нижних 10%, в то время как в других развитых странах этот разрыв составляет 1:5 – максимум 1:10, что соответствует уровню, гарантирующему от крупных социальных потрясений. К этому необходимо добавить политику сознательного постепенного уничтожения всех социальных льгот для наиболее уязвимых слоёв населения, чего уже многие десятилетия не наблюдается в других развитых странах. Наконец, если не уничтожение, то в реальности полный паралич профсоюзов в новой России делает ещё более ослабленным положение работников в треугольнике отношений работник–работодатель–государство. XX век был для России невероятным по масштабам социальных потрясений, крови и насилия. Но вряд ли сегодня кто решится сказать, что подобные опасности в российском обществе миновали окончательно. Угрозы, стоящие перед Россией Кризис вновь оживил глубинную тревогу российского общества о том, что станет с Россией в XXI веке, каково будет её место в мире, каким будет её политическое и социально-экономическое устройство, наконец, удастся ли ей вообще сохраниться как крупной и во многом самодостаточной цивилизации на тех просторах, которые начали обживать ещё далекие наши предки. Кризис предельно обнажил угрозы, стоящие ныне перед страной, и заставил общество, отказавшись, наконец, от политики страуса, всерьёз задуматься о них как о самых злободневных, текущих проблемах, а не только как о далёкой и туманной перспективе. Среди подобных общенациональных угроз наиболее острыми представляются, по-видимому, следующие. Вымирание населения страны. С 1991 года по настоящее время в России родилось 18 млн человек, умерло – 40 миллионов. Принимаемые в последние годы меры по повышению рождаемости являются лишь паллиативом, они не гарантируют даже стабилизации населения, не говоря уже о его росте. Складывается впечатление, что без продуманной иммиграционной политики эта проблема вообще не поддаётся решению. Но откуда, куда и каких звать иммигрантов? Похоже, что до сих пор в политических кругах России этот вопрос не является даже предметом серьёзного обсуждения. Неясна даже и не в столь уж отдалённой перспективе судьба российского Зауралья, в особенности Восточной Сибири и Дальнего Востока. На деле 10 Николай Шмелёв исторический процесс их освоения в последние почти сто лет был остановлен: в советский период их население росло преимущественно за счёт лагерной системы, что никак нельзя считать освоением, а за последние 20 лет из этих регионов уехало примерно на 2 млн человек больше, чем приехало. Опыт показывает, что рыночный механизм без целенаправленного государственного вмешательства не в состоянии решить ни одной фундаментальной проблемы освоения мало обжитых мест. И эти регионы нуждаются прежде в постоянном и значительном государственном субсидировании, особенно инфраструктуры (а не в посылке ОМОНа из Москвы, как это случилось недавно по поводу тарифного конфликта с жителями Владивостока). В последние два десятка лет Восточная Сибирь и особенно Дальний Восток медленно, но верно превращаются в прямой энергосырьевой придаток Азиатско-Тихоокеанского региона. И это только начало. Нельзя также исключить возможности в этих регионах вспышки радикального политического сепаратизма – вплоть до выхода из России. Подобные попытки так или иначе уже предпринимались, например, в Якутии и Туве. И главную роль в таких попытках будут играть не столько этнографические проблемы, сколько экономические силы притяжения, отрывающие эти районы от материковой России и притягивающие их к государствам АТР. Нельзя не видеть и быстро надвигающуюся катастрофу в российском сельском хозяйстве. Не только в России, но и в подавляющем большинстве стран мира, деревня составляет основу, корень народной жизни, национального существования вообще. Россия самым самоедским образом как минимум в четыре приёма уничтожала свое сельское хозяйство: в годы революции и продразвёрстки, в период коллективизации, в послевоенные годы то затухающей, то вновь обостряющейся борьбой с приусадебными участками и, наконец, в годы либеральных реформ, когда полностью рухнуло коллективное хозяйство, но ему на смену так и не пришёл дееспособный и жизнеспособный фермер. Сегодня очевидно, что ни руководство страны, ни различные её политические силы не имеют ясной, чёткой программы возрождения умирающей российской деревни. Каковы её основные движущие силы, да и будет ли она жить вообще – этого, похоже, не знает никто. Перед Россией сегодня со всей остротой стоит и такой вопрос (если угодно – угроза): что делать со старым, доставшимся ей ещё от советских времен промышленным потенциалом, имея в виду прежде всего различные отрасли нашей быстро устаревающей обрабатывающей промышленности? Дать умереть этому потенциалу под влиянием неограниченной иностранной конкуренции, если – в том числе по требованиям ВТО – все меры по его защите будут в конце концов устранены? А ведь это неизбежно коснётся, по западным оценкам, до 90% российской обрабатывающей промышленности, включая такие отрасли, как энергомашиностроение, станкостроение, авиастроение, Россия и мировой кризис: назревшие перемены 11 судостроение, автостроение, производство бытовой техники, практически вся лёгкая и почти вся пищевая промышленность, и т.д., и т.д. И дать умереть значительной части из тех почти 500 моногородов, сосредоточенных вокруг одного-двух предприятий, где живёт не менее четверти населения страны? Или всё же Россия найдёт в себе силы для “второй индустриализации”, которая охватила бы отнюдь не только отрасли новейшей технологии – при всём важнейшем их значении, но и старый, базовый промышленный потенциал? Внятного ответа в российском обществе нет пока и на этот вопрос. Непосильная гонка вооружений уже однажды раздавила Советский Союз. Стремительный прогресс в производстве всякого рода высокоточного и весьма дорогостоящего неядерного оружия в странах НАТО, прежде всего в США, очевиден. Если мы опять ввяжемся в новый виток соперничества (да ещё с прицелом на паритет), ничего другого для России, кроме катастрофы, это означать не может. Не тот у нас уровень ВВП и промышленно-технологический потенциал, чтобы мы могли дать втянуть себя в соревнование, в котором мы заведомо проиграем. И в то же время нельзя не видеть, что в нынешних условиях наш ракетно-ядерный щит является единственной надёжной гарантией против любых мыслимых покушений извне на безопасность страны. Думается, что нам и не нужно ввязываться в тотальное соперничество и противостояние. Вместо полномасштабного ответного сокрушительного удара вполне хватит гарантии избирательного ответного удара – по ограниченному числу ключевых объектов и городов потенциального противника. Учитывая даже нынешнее состояние нашей ракетно-ядерной промышленности (которая, естественно, требует постоянного совершенствования), такая стратегия вполне может избавить Россию от непосильных военных расходов, не жертвуя в то же время безопасностью населения и нашей территории в современных её границах. При нынешнем состоянии дел перед Россией вырисовывается вполне реальная перспектива постепенной интеллектуально-нравственной деградации её населения и превращения страны в третьеразрядное государство. За годы либеральных реформ её научно-исследовательский и (в меньшей мере) образовательный потенциал разрушен настолько, что, по экспертным оценкам, потребуется два-три поколения, чтобы его восстановить. За истекшие годы не менее 1 млн высококлассных специалистов эмигрировало из страны за рубеж. По доле расходов на науку в ВВП Россия занимает сегодня среди развитых стран одно из последних мест. Не меньшую, а может быть, и большую угрозу для страны представляет сегодня морально-нравственное состояние российского общества. Размах коррупции на всех этажах государственной системы, организованная преступность и уличный криминал, многомиллионная армия беспризорных и опустившихся на дно бездомных, общий моральный климат в стране, ослабление, а то и просто исчезновение традиционных нравственных ценностей в российском обществе – всё это делает ещё более опасным неуправляемое, стихийное движение страны по рельсам, проложенным в начале 1990-х годов. Николай Шмелёв 12 Назревшие перемены Даже если удастся в ближайшие два-три года вытащить Россию из кризиса достаточно активными мерами, не выходящими, однако, за пределы устоявшейся полулиберальной государственной модели, фундаментальные проблемы нашей экономики эти меры не решат и гарантий от каких-то новых кризисов и потрясений обеспечить не смогут. Поскольку нынешний глобальный кризис имеет для всего мира примерно одни и те же причины и сталкивается с одними и теми же последствиями, то и меры, принимаемые для выхода из этой ситуации, по необходимости имеют во всех странах схожий характер. Все эти меры имеют сегодня одну общую принципиальную черту: отступление от непорочно чистой либеральной модели экономики и резкое усиление прямого вмешательства (и прямого участия) государства в экономической жизни общества. На деле сегодня уже никого не интересует, как это все называется: капитализм или социализм. Практика убеждает, что впереди мир (и развитый, и развивающийся) ждёт нечто “третье”, где рыночный механизм и конкуренция будут дополнены активной управленческой и предпринимательской деятельностью государства, а социальная помощь, социальная солидарность общества, формируемые вне действия рыночного механизма, станут нормой во всех ведущих странах мира. Практически все финансово-экономические меры борьбы с кризисом, предпринимаемые развитыми странами, в той или иной степени предпринимаются сегодня и российским государством. Бюджетные вливания в капиталы ведущих банков, рефинансирование их под залог и без залога, выкуп долгов банков и инвестиционных компаний, выкуп плохих активов и даже целиком плохих компаний, запуск национальных проектов в различных отраслях экономики (преимущественно инфраструктурных), помощь малому и среднему бизнесу, прямая помощь некоторым предприятиям и рядовому потребителю и т. д. – одним словом, годится всё, что может содействовать росту конечного спроса и загрузке производственных мощностей. Нового в этой политике немного, разве что повышенное внимание к чисто финансовому сектору, где из-за массовых спекуляций на деривативах образовался особенно опасный финансовый пузырь, который, лопнув, чуть не похоронил под собой всю систему и краткосрочного, и долгосрочного (“длинные деньги”) кредита. В целом же это всё можно было бы назвать системой Рузвельта – Гитлера – современного Китая, но, конечно же, приспособленной к соответствующим условиям. Российская антикризисная практика ставит и ряд специфических вопросов, применимых далеко не ко всем странам. Скажем, каковы реальные гарантии того, что спасённые за счёт российского налогоплательщика крупнейшие российские банки и компании не превратят вновь обретённую ликвидность в Россия и мировой кризис: назревшие перемены 13 твёрдую валюту и не выведут её в массовом порядке за рубеж? А они уже в значительной мере её туда и вывели. Специальные надзорные комиссары в каждом банке – это, конечно, хорошо, но будет ли их надзор эффективен? Возникает и ещё ряд серьёзных вопросов: когда же всё-таки Центробанк, повторюсь, станет банком “последней инстанции”, когда государство и банки, действуя совместно, собьют наконец процент по краткосрочным и долгосрочным заимствованиям до мало-мальски приемлемого для бизнеса уровня, когда в полную меру заработают инвестиционные (преимущественно государственные) банки, когда в стране наладится наконец вексельный оборот, когда простые вкладчики получат стопроцентную гарантию по своим депозитам, и т.д.? Без этих и других мер трудно рассчитывать, что антикризисная помощь всё же придёт туда, где она больше всего нужна – в производство. Причём имеются в виду не только крупнейшие (чаще всего энергосырьевые) компании, а прежде всего венчурные предприятия, традиционная промышленность, сельское хозяйство, средний и малый бизнес. Отдельный вопрос – противоречие между декларациями о необходимости государственных и государственно-частных инвестиций в различные отрасли инфраструктуры и, с другой стороны, реальной жизнью. Китай, например, специально вкладывает сегодня огромные средства в строительство авто- и железных дорог, в гражданское строительство вообще, науку, образование, подготовку квалифицированных кадров. В таком подходе нельзя не видеть сочетания текущей политики занятости и стратегических планов продолжения структурной перестройки всего народного хозяйства. Не исключено, что в результате подобного курса кризис в Китае может закончиться, так всерьёз и не начавшись: внутренний спрос в конечном итоге перевесит падение экспортных доходов. Кризис не только требует изменений в складывающейся у нас последовательности приоритетов: сначала отрасли высокой технологии, потом инфраструктура, потом традиционная промышленность и сельское хозяйство, потом всё остальное, включая науку, образование и подготовку кадров. Без малого столетие нормальный, принятый во всем мире, алгоритм экономического развития, развития рынка и научно-технического прогресса у нас нарушен. Отрасли высокой технологии не вырастали и не вырастают, как это происходило практически везде, из постепенно расширяющегося потребительского спроса (сначала лёгкая и пищевая промышленность, строительство домов, потом бытовая техника, потом автостроение и пр., а потом уже органически, на определённом этапе – нанотехнологии). Экономическое здание всегда у нас строилось с крыши, не с фундамента. Вполне возможно, что кризис приведёт к исправлению этой многодесятилетней диспропорции. Без поощрения и защиты среднего и малого предпринимательства, льготного налогообложения для него (в частности, освобождение от налогов всех вложений в расширение и модернизацию производства), льготного кредитования и государственных кредитных 14 Николай Шмелёв гарантий, освобождения от бюрократического и криминального рэкета и пр., трудно рассчитывать, что потребительский сектор когда-либо оживёт. А его активность – неотъемлемая составляющая того автоматического механизма стимулирования технического прогресса, которого пока в стране нет. Если в ОПК, энергосырьевых отраслях и инфраструктуре прямая административная деятельность государства ещё может как-то заставить научно-технический прогресс быть (издержки – отдельная тема), то, например, заставить сотни субпоставщиков и кооперантов автопромышленности сделать совместными усилиями хороший, конкурентоспособный автомобиль уже невозможно. Российское общество уже осознало, что будущее страны связано не с энергосырьевой специализацией, а со специализацией её высокотехнологических отраслей. Задача ясна. Но как создать автоматический механизм её решений, пока, видимо, не знает никто. И по текущим, и по долгосрочным соображениям российское государство должно наконец начать решать проблему монополий. Во-первых, по свидетельству российского министра финансов, для покрытия предполагаемого дефицита государственного бюджета резервных фондов страны хватит лишь на два, максимум 2,5 года. А как дальше? Где ещё в стране имеются потенциально значительные средства для покрытия неизбежных в любых условиях бюджетных расходов? Первое, что лежит, так сказать, на поверхности – отказ от плоской шкалы налогообложения, ставящей крупный российский капитал в ничем не оправданные привилегированные условия. Аналогичные соображения могут быть выдвинуты в отношении системы экспортных пошлин, позволяющей привлекать в бюджет хоть часть природной ренты (особенно если в предстоящем десятилетии мировые цены на энергосырьевые ресурсы вновь пойдут вверх). Не будет также удивительно, если государство различными мерами (скажем, своего рода залоговыми аукционами, но, так сказать, с обратным знаком) сможет вернуть стране кое-что из несправедливых состояний российских олигархов. Не следует забывать, что за годы приватизации огромная Россия получила от этого всего-навсего 9 млрд долларов, в то время как такая небольшая страна, как Боливия – около 90 млрд долларов. Во-вторых, если страна и дальше собирается строить рыночное хозяйство на основе конкуренции, назрела необходимость административного (либо судебного) преследования и государственных, и частных, и природных, и искусственных монополий, резкого снижения уровня их сверхприбыльности, борьбы против всякого рода монопольных сговоров, принудительного раздробления (как в США) монополий на самостоятельные конкурирующие компании. Ограничение засилия монополий необходимо не только для снижения инфляции в стране до уровня 2–3% в год. Без решения проблемы монополий невозможно рассчитывать на то, что в стране будет создан автоматический механизм перелива капиталов из отрасли в отрасль и столь же Россия и мировой кризис: назревшие перемены 15 автоматический механизм стимулирования научно-технического прогресса в экономике. Нелёгкие решения предстоят, видимо, и в сфере внешнеэкономических связей страны. Где та золотая середина между полным открытием её экономики, чего от нас требует ВТО, и необходимостью защиты национальных производителей, особенно тех, кто и так уже находится в “лежачем” положении (а в этих отраслях заняты миллионы российского населения)? Закрыться – значит полностью обрушить и потребительский, и машино-технический рынок страны. Полностью открыться – мы будем по-прежнему иметь, что имеем: энергосырьевую специализацию страны, бегство и государственного, и частного капитала за рубеж, ограниченные валютные поступления, особенно если и дальше на мировых рынках будут наблюдаться понижательные тенденции цен. В самом общем плане наши дальнейшие перспективы ясны: сохранение энергосырьевого экспорта как базы валютных доходов страны, всемерное стимулирование высокотехнологического экспорта (долгая дорога: сейчас он составляет лишь 0,5% всего объёма нашего экспорта), неторопливое, но целенаправленное вступление в ВТО, по возможности минимизируя издержки такого вступления. Но в ближайшие годы, когда не ясно, сколько ещё кризис будет продолжаться, представляется разумным дальнейшая, очень умеренная плавная девальвация рубля, поощряющая наших экспортёров и сдерживающая импорт (но и тут при нынешней импортной зависимости страны важно не перегнуть палку и не вызвать болезненных дефицитов на внутреннем рынке); восстановление обязательной всей или в значительной своей части продажи валютной выручки государству; ограничение на перевод капиталов за границу; гарантии по вложениям в гособлигации и в активы государственных предприятий; чётко очерченный и на длительное время неизменный круг отраслей и предприятий, куда допускается только отечественный капитал; наконец, гибкая система импортных квот и тарифов, защищающая национальных производителей, но до четко определённых временных пределов. * * * Кризис ставит перед страной вопрос о пересмотре всей её стратегии развития на десятилетия вперед. Предыдущие наработки исходили преимущественно из тех предпосылок и ориентиров, которые сложились в начале 90-х годов. За движение по этому пути страна заплатила цену, во много раз превышающую её потери в годы Второй мировой войны. Ощутимых же плюсов по существу было два: ликвидация всевозможных дефицитов и соответственно очередей и довольно широкое распространение в стране частной собственности, без которой ни рынок, ни конкуренция были бы невозможны. То, что движение к “социальному рыночному хозяйству” шло 16 Николай Шмелёв стихийно, через хаос, в отсутствие продуманной стратегии и промышленной политики – этот порок современной российской действительности нынешний кризис обнажил до полной очевидности. Стране нужна не просто стратегия на перспективу – нужен своего рода новый Госплан. Ибо без такого направляющего института хаос, движение по принципу “кто в лес, кто по дрова” может продолжаться до бесконечности. Нужен план, охватывающий страну в целом. Но в современных условиях планирование должно вестись не в соответствии с принципом экстраполяции, а по реальным угрозам, которые ныне стоят перед Россией. И угрозы эти не шуточные: от их преодоления зависит всё историческое будущее страны. Одним словом, кризис ещё раз показал, что российскому руководству и обществу нужно менять весь свой менталитет. Пора. ____________________________________________
