В поисках автора (Московская сказка) Московский сказ о поиске

В поисках автора
(Московская сказка)
Московский сказ о поиске Гоголя, о путешествии английского курьера Джона,
о подвигах его многотрудных, о том, как памятники московские вели игрища
ночные, и как Джон обрел разумение русское и глагол огненный познал.
В одном английском книгоиздательстве решили выпустить в свет произведения великого
русского художника – Николая Васильевича Гоголя. Но поскольку печатники были люди
порядочные, а в порядочном мире ничего не решается без авторской воли - понадобилось
разыскать и спросить разрешения у писателя.
В том книгоиздательстве о Гоголе знали немного. Видели его портрет, знали историю да
слышали об удивительной судьбе мастера, художника и поэта. Все предметы и вещи были в
талантливых руках Гоголя гибким материалом и по его прихотливой воле прорастали в тексте
удивительными образами. От того и называли его художником или поэтом – был Гоголь
удивительным мастером – мастером рукописного слова.
По всему миру разошлись уже его книги, пока, наконец, не достигли они берегов
туманного Альбиона. Ждали Гоголя в Лондоне, ждали его в Портсмуте, ждали его в Йорк-шире.
Готовились его встретить всем честным английским народом. Но были обмануты англичане
недобросовестным переводчиком, и вместо Гоголя была издана тогда книга о русском житьебытье1. С этого обмана и началась наша история.
Однажды главный печатник господин Смит позвал к себе служащего Джона и велел ему не
возвращаться на работу до тех пор, пока он не найдет Гоголя и лично не спросит его
разрешения. Пригорюнился Джон, но спорить с решением издательства не решился. И вот – не
успел он глазом моргнуть – уже стоит на Красной площади, лицом к Спасской башне и слушает
музыку московских курантов.
Оказавшись в Москве, Джон первым делом справился у прохожих, где ему найти Гоголя.
Но проходящие были люди веселые и только развели руками в стороны. Понял Джон, что никто
ему здесь не помощник. Подошел он тогда к гиганту на бронзовом коне, но гигант сидел прямо
и не шелохнулся, точно уснул.
Взгрустнул тогда Джон, и побрел он, куда глаза глядят. А глаза глядят по сторонам и
светом полнятся. Далеко туманному Альбиону до матушки-России. Красавица Москва! Как
пряничный домик, испеченный заботливым кондитером, встречает она усталого путника.
Радушная хозяйка! Точно хлопочет она у печи в ожидании дорого гостя, наконец, слышит
робкий стук в дверь, и, раскрасневшись от своих дневных трудов, спешит пригласить
долгожданного посетителя за стол. Одного только не разумел Джон, как великий Гоголь мог
оказаться в этом пряничном, шутовском царстве, и что он здесь поделывал.
В 1855 г. роман Н.В.Гоголя «Мертвые души» был опубликован в Лондоне под заголовком «Домашняя жизнь в
России» (Home life in Russia).
1
Видит Джон – сидит старец. Почтенный, с окладистою бородой, и смотрит, дескать: «Чего
праздно шатаешься. Я Вам, помпадурам, задам трёпку». Смотрит Джон на старца, смотрит час,
смотрит другой, точно тень Гоголя ему показалась, но вспомнил он портрет, вспомнил черты
молодого художника и зашагал дальше.
Долго ли, коротко ли он шёл, только видит другого старца. Видимо, утомился он – присел
на постаменте, да так и задремал. Только видит Джон, что лукавит старец и глазом одним
прозревает он «темное царство». Но, что за кручина, безмолвен старец.
Идет Джон дальше, чувствует, что на город тьма опускается, да и пряничный домик
померк весь, точно в квартирах погасили все свечи, и неведомые тени беседуют в полумраке.
Поежился Джон, но пошел дальше.
Только что же за чертовщина! Видит он: люди каменные стоят, а среди них огонек
нечистый бродит. То на одном, то на другом слова зажигаются: «Гоголь». Только Джон бежит к
одному – а огонек в другую сторону, Джон – сюда, а огонек - обратно. Долго они так взапуски
бегали, да друг друга не поймали. Сотворил здесь Джон молитву, а огонек так весело-весело
играет, как дитятко маленькое и язычок розовый то и дело кажет.
Что за оказия, – думает себе Джон. – А ну-тка, я никуда отсюда не тронусь. И точно, видит
он: поиграл огонек, порезвился да и спать улегся. Только сладкий дурман в стороны расходится,
спит, значит.
Сделал Джон шаг – опять затрепыхалось пламя. Застыл – и оно успокоилось. Что же делать
ему? Нечего делать - вперед пошел, да только огонек не долго думал – прыг ему в рот, да и вся
комедия.
Что за оказия! Чувствует Джон, что стоит он на постаменте, а руки и ноги – непослушные,
онемели будто бы. Головою пробует повести – тщетно. Он было кричать стал – да и горло
сдавило бронзою. Идут мимо люди и читают: «Памятник английскому книгопечатнику». И
стоит так Джон, и не ведает, минуты ли проходят или столетия, ширится Москва или узится,
ничего этого Джону неведомо.
Да только стал Джон постепенно оттаивать. Вот, наконец, и руки, и ноги - его, стал он
снова тело чувствовать. Бросился он бежать, да не тут-то было, вся прыть его молодецкая
порастерялась куда-то.
Идет Джон – пригорюнился. В мире уж рассвет занимается, злая ночь в тень прячется,
огоньки меркнут. Видит он лодочника неведомого, что коней на водопой ведет. Да только
присмотреться не успел – ушли кони в землю, один лодочник на изваянии застыл.
Видит Джон, что лодочник добрый, обратился он к нему за помощью. Ничего лодочник не
ответил, а по-казачьи приветливо кивнул головой: полезай, дескать.
И плывет Джон по неведомому бульвару, плывет и видит – стоит молодец. Одним словом,
колосс – стоит, а на постаменте слова высечены, тяжелые, холодные: «ГОГОЛЬ». И нет в них ни
трепетания живого, ни огня игривого, а точно они душу живую держат и не пускают ее в мире
резвиться.
Видит Джон лицо умное-каменное, да только не мертвенно-каменное, а живое. Видит он
взгляд хитрый и глубокий. Многое видит Джон.
Пока Джон присматривался, встал вдруг Гоголь да и вышел прогуляться. Идет, мыслям
своим улыбается, воздух московский вдыхает – жизни радуется. Подивился Джон тому
явлению, где это видано, чтобы памятники по городу ходили. Знал он, что в Лондоне каждый
памятник свой порядок знает, где ему табличкою указано, там он и есть.
Спрашивает Джон лодочника, что это за нравы такие, а лукавый казак и грести-то
медленнее стал, и направление другое выбрал. Ахнул Джон – казак его назад везет.
Недолго думал Джон, покинул ладью, да и бежит за Гоголем. Но нет сил таких, чтобы
догнать гиганта, устал он совсем да и заплутал порядочно. Бежит Джон, ног под собой не чует, а
Гоголь, точно птица, невесомо по земле плывет. Вот и скрылся из виду он – где искать?
А пряничная Москва тут как тут, возвещает о начале нового дня говором веселым да
песнями народными. Дома все принарядились, повеселели будто.
А Джон все бежит, и бежать-то ему неловко. Что люди-то добрые скажут, ведь, шутка
сказать, он в погоню за Гоголем устремился. Да разве есть такие порядки, чтобы люди за
памятниками бегали. Да ведь это стыд какой-то.
Совсем было пригорюнился Джон, да и силы его молодецкие поиссякли. Только видит: во
дворе одном сидит Гоголь – веселый такой да куда-то в даль смотрит.
Точно прозревает он дальше пряничных стен, дальше полей сахарных Малороссию свою,
видит он Костанжогло с Чичиковым в степях херсонских. И застыл он с улыбкою блаженной, и
сидит, и, точно, дремлет, лишь глаза его живые-живые все смотрят, смотрят, смотрят.
Наконец, точно очнулся Гоголь. Вот, - говорит, - притомился. Долго уж не ходил.
- Помоги мне, Гоголюшко, - просит Джон.
А Гоголь точно не слышит. Смотрит он вдаль мечтательно, улыбается ласково – да только
вдруг как встанет, как зашагает прочь. А за ним следом Маниловы, Собакевичи да Плюшкины
увиваются, и каждый другого перекричать норовит: «Я гоголь», «Я гоголь».
И никакого тут сладу не было. Джон уж где-то свой портфель английский оставил, а в нем
все документы положенные, грамоты, сметы. А что ему делать в Москве без портфеля-то?
Стало тут нехорошо английскому курьеру. Понял он, что дело его многотрудное не так-то
просто решить. Много думал английский молодец, а тем временем сгустились сумерки, да
огоньки тревожные замаячили впереди.
Идет Джон – усталый, голодный – а впереди огонечек – знакомец его вчерашний. Да
только вместо дитятки - девица красная, закрывается платочком батистовым да робко на Джона
посматривает. Он и пошел к ней навстречу – хуже ведь уже не будет. Идет и видит, что девица
никуда не уходит, подошел он к ней, поцеловал её в уста красные, да тут и случилась с ним
неприятность.
Чувствует Джон, что стоит он на возвышении: в лицо ему ветер дует. Он и убежать хотел,
да только члены его пуще прежнего онемели. И руки ласковые на него парик накладывают.
Смотрит Джон по сторонам – стоят памятники, братья, значит, и беседу свою ведут. Тиха,
неслышна, нетороплива каменная беседа. Скажет слово Пушкин, и обнимет памятники тишина,
скажет слово Толстой и погрузится все в блаженное молчание, громыхнет Маяковский, да и все
площадь затихнет, только раскаты будут долго раздаваться по городу. Вдруг конный топ
оглашает округу – то всадники с разных мест являются. Есть среди них и знакомец давнишний,
что на приветствие не ответил, а спутники его – богатыри, одним словом. Лихо скачут конники,
едва головами кивнули – и скрылись в одночасье.
Проходит час, проходит второй. Быть может, и год не один истёк. Да только смотрит вниз
себя Джон и читает: «ГОГОЛЬ». Что за оказия такая? Был он английском книгопечатником, а
ныне его и в Гоголи произвели. Так Джон и тела, и имени лишился.
Ветер промозглый дует, дождик надоедливый донимает – стоит Джон в своей бронзе, и не
зябко ему, и не тяжко – одно плохо, спать хочется.
Наконец он слышит: рассвет крадется. Стали розовые лучики по земле бегать да с травоймуравой миловаться. Стали птички вешние пробуждаться, да песни петь. Стали дома и улицы
проявляться, а наваждения ночные – слабеть. Пошевелил Джон рукой – чувствует руку,
пошевелил другой – обе чувствует.
Так Джон в себя постепенно пришел. Чувствует – сидит он на камне, в тени высокой –
поднял голову, видит – постамент есть, а никого на нем нету.
Совсем тут грустно стало английскому путешественнику, да только был он воспитан и от
задуманного научился не отступать. Долго ли коротко ли ходил он, да и попал, наконец, в
картинный дом. Видел он там и Боборыкина2 и Толстого – первый только очками блеснул,
другой осердился из-за чего-то, даже ногами затопал. И потерял уже Джон всякую надежду, и из
зала в зал бегать стал, только видит, стоят поэты: один смуглый, кудрявый, другой
длинноволосый, точно восковой весь. Идут они и разговаривают оживленно, кудрявый руками
машет да восклицает что-то, длинноволосый улыбается да смеется на всю картинную галерею.
Стали уж на них смотрители оглядываться, видит Джон: это великие писатели земли русской.
Наконец, оборотились они к Джону, длинноволосый вдруг фамильярно и развязно говорит:
- Вы, ваше благородие, постойте вместо меня в картинке, а я вам за это любые бумаги
подпишу, хоть пашою турецким представлюсь.
Делать нечего! Только стал Джон в раму – а поэты давай смеяться. Один тут другому
говорит: «Ну, брат Чичиков, не ожидал я такого трезвону». А другой ему: «Да и я, братец
2
П.Д.Боборыкин – непризнанный русский писатель, автор романа «Василий Теркин».
Хлестаков, такого блезиру не чаял». Побежал было за ними Джон, да куда ему из рамы
выбраться.
Чувствует Джон: еще хуже стало его положение. Пошел он, было, по улочке живописной,
только видит – улочка нарисована и не ведет никуда. Люди перед ним – не люди, деревья – не
деревья, а так – мазочки какие-то. Одним словом, заперт.
Заприметил он тут старика благонравного, тот ему, как выбраться, указал. Перепрыгнул
Джон с одной рамы на другую – да в окошко. А вместо него, на том месте, где Хлестаков был, и
до сих пор в картине прореха значится.
Вышел Джон на улицу – куда глаза глядят. А они уж и не глядят по сторонам и на
пряничную Москву не зарятся. На улице праздник – ребятишки смеются, женщины веселые –
каждый улыбается чему-то; радуются, значит. Один Джон пасмурный идет, и люди с
недоумением расступаются перед его фигурою.
Долго ли, коротко ли брел Джон, да только забрел туда, куда нога москаля ни в жизнь не
ступала.
Тут дождик начал накрапывать, да и сумерки сгущаться начали. А Джон – страсть, как
боялся этих сумерек. Знал он, да и не понаслышке, как московские огоньки людей смущают.
Идет Джон дрожит, себя не помнит. К тому времени совсем смерклось, и только вдали
мерцал слабый огонек. Пошел к нему путешественник, жаждет он обогреться, жаждет
выспаться, да только видит, что огонек тот – смутьян его дней предыдущих. Вскрикнул Джон –
и побежал прочь. Только обернется – а огонек настигает, и не уйти никуда. Поворотился Джон и
видит – стоит перед ним гигант, ростом - сосна, лицом - молодец. А в руках у него факел яркий
– огонек, стало быть. Замер тут Джон, обмер – да вдруг понял, что за преследователь-то, и,
точно, в себя пришел.
Подошел Гоголь к страннику, обнял его ласково да и про кручину спросил. Потом
благодарил его долго, что он вместо него – Гоголя на постаменте стоял. А ходил тем временем
Гоголь на гору Кудыкину – Малороссию прозревать.
Только зашел у них разговор об издательстве, видит Джон – Гоголя нет. А есть огонек,
теплый, светлый, и как щеночек маленький он все играется. Ничего не успел сказать Джон, да
только огонечек – прыг, и застыл в губах Джоновых. Заискрился, заблистал огонёчек – смехом
детским, улыбкой ясною, взглядом девичьим, словом крепким.
И стал тогда Джон простым русским Иваном, а в устах его загорелся глагол огненный да
слово живое, и ходит он по земле русской и сердца застывшие и каменные воспламеняет своими
речами да сказаниями правдивыми.
Но сегодня уже довольно говорено, а о сказках Ивановых мы еще позже скажем.