Проза Будылин - Самарская областная писательская организация

Николай
Валентинович
Будылин
Крепдешиновое платье
Рассказы
1
2
Фотограф Медведь
Если собрать все фотографии, которые любовно и
мастерски сотворил своими руками этот человек, и уложить их аккуратно, получится замечательная картина
размером с многоэтажный дом.
Фотограф Медведь жил на крайней улице нашего
села, напротив больницы в маленьком деревянном домике в одну комнату (с низкими потолками и цветастыми обоями). Жил вместе с молчаливой и доброй женой.
Дети подросли и разъехались по городам, наведывались
только по большим праздникам да по великой нужде
(когда жизнь так припрет к стенке, что вспоминаются
сразу и папка и мамка).
Судьба неласково обошлась с ним: в войну где-то
под Вязьмой в одном из госпиталей отняли ему ногу под
самый пах. Получал он пенсию по инвалидности, раз в
семь лет машины-инвалидки давали. Сначала, значит, на
трех колесах (это сразу после войны), потом поразбогатели – на четырех дали, и пошло-поехало. Глядишь,
поднатужься маленько, да проживи годов до ста, и на
личном самолете полетать доведется.
Но и наградила его судьба, чего уж бога гневить, семьей доброй и многодетной, а еще… Еще великой
любовью к людям, а ведь это дар Божий. Которого человека вроде и любить не за что, такие ухари бывают смотреть тошно, а Павел Медведь по-другому рассуждал: «Присмотрись повнимательней – и они люди…Недолюбили их когда-то, недожалели… Вот и
злобствуют». Старался Павел обходить таких людей
стороной, - не из боязни, конечно, - душа противилась.
Столкнешься с этаким, три дня потом маешься, места не
находишь. Вот добрый человек - другое дело.
Ну, просто так говорить, что вот, мол, я вас люб3
лю, это, вроде как-то неловко. Вот и придумал Медведь
такую «хитрость»… Чтоб, значит, не навязываться в
друзья, в гости там приходить или еще что, надо чтоб
они, люди добрые, сами приходили. Вот и открыл он в
своем доме фотомастерскую.
Понятное дело, не за так фотографии делал, нужно
ведь и фотоаппарат в порядке содержать, и приобретать
всяко-разно: проявитель там, закрепитель да мало ли
еще что нужно. Кто занимался фотографией, знает,
сколь это непростое дело. Уж не знаю, платил ли он какие налоги, как-то не слышно было про это, может, и не
платил. А и к чему бы? Инвалид – а на шее у государства не сидит, по инстанциям льготы не выбивает, а сам
себя и семью свою кормит.
Люди платили ему исправно, и не мало, он должно, зарабатывал, но не в этом суть. Для Павла Медведя
главное был процесс. Особенно любил он, когда фотографировалась молодежь. Придет, эдак, барышнямодница лет семнадцати, с полчаса перед зеркалом вертится, губки подкрашивает, начес на прическе поправляет. (Нашли тоже моду - волосы свои, чтоб, значит, не
гладенько, а дыбом торчали. Раньше люди, помнится,
постным маслом мазали, чтоб ни одна волосинка не выбилась, - так было модно, теперь вот чтоб копна на голове стояла.)
Пока барышня прихорашивалась, Павел грузно
поднимал на костылях свое пополневшее тело, шел
снимать с гвоздя фотоаппарат, устраивался в большой
передней на табурете напротив стены, задрапированной
темной тканью, настраивал инструмент, искоса поглядывая на девицу и усмехаясь чуть заметно. Не торопил
никогда, пускай себе наряжается. Потом усаживал барышню на стул возле стенки и делал пробную фотографию в анфас – это уж обязательно. А дальше – предо4
ставлял посетительнице полную свободу. А та уж и боком усядется, и чуть ли не затылком, и пальчиком щеку
подопрет, и глаза к потолку закатит, ну как артистка.
Медведь знай себе щелкает, иной раз только поправит
чуть. Потом уж отберет самые добрые фотографии, а
половину забракует.
Парочки иной раз так же вот подолгу фотографировались. Глядя на них, Павел и сам себя молодым чувствовал. Прямо взял бы да и побежал вприпрыжку, как
бывало.
Еще очень любил Медведь первое сентября. Глядишь утречком, побежали нарядные ребятишки в школу.
Девочки при бантах, в белых фартучках, мальчики в белых рубашках, пионеры при галстуках. Павел в такие
минуты вспоминал свое детство: когда-то и его принимали в пионеры, и обязательно нужна была праздничная
рубашка, а ее-то и не было как раз. Мать разрезала кофточку свою с белыми полосками, сшила рубашку. Всяко
жить довелось…
Вот, значит, как пройдут мимо окон школьники,
так часа через два жди их в гости. Приходили и по отдельности, и с родителями, и целым классом. Павел с
ними и на улицу выходил, на лавочке фотографировал, и
снова в дом звал. Почитай до вечера в такие дни с ними
хороводился, про обед даже забывал.
Много переделал на своем веку Павел Медведь
фотографий. Много. Помню, и я как-то у него фотографировался по зиме. Пришел за снимками в назначенный
срок, а они еще не готовы:
- Приболел я, парень, тут, приболел чтой-то, ты уж
извиняй, повремени малость. Ай лучше вот чего… Не в
тягость если, сбегай в магазин, купи бутылочку, все
нутро горит. Может, выпью, полегчает? Скажи, Медведь
послал, я тебе и записку черкну.
5
Принес я ему «лекарство», фотографии наутро забрал. Водка, однако, не помогла. Вскоре фотограф Медведь умер. Хоронили его на сельском кладбище всем
селом. Жалели. Многим людям он добрую память оставил. Вот и я иной раз смотрю на старые фотографии,
вижу себя молодым и добром поминаю его, Павла Медведя. Ведь это его стараниями память сохранилась. Да
верно и не я один помню об этом.
На все стороны света разошлись его фотографии,
разлетелись в самолетах, разъехались в поездах, переплыли в кораблях моря и океаны. Большой был мастер
своего дела и большой души человек, а бывает ли одно
без другого – не ведомо.
03.11.1997
Месть
В сельском детдоме в начале учебного года произошло ЧП – сбежала новенькая воспитанница средней
группы, худенькая чернобровая Маша Денисова. С месяц назад ее перевели из городского детдома вместе с
младшим братом-первоклашкой Димой.
В сопроводительных документах значилось, что
отец ребят умер десять лет назад, мать спилась, лишена
родительских прав, и место ее проживания неизвестно.
- Да и жива ли она вообще? – рассуждала бойкая и
миловидная сержант милиции, почему-то сопровождавшая ребят. – Года уж три как пропала, и квартиру опечатали. Маша в городе все не спросясь к своей квартире
убегала, вот подальше к вам и направили.
О беглянке сообщили в РОНО, милицию. Старшие
воспитанники и воспитатели облазали все овраги, прочесали рощу за селом – все тщетно.
Прошла неделя. Воспитатель Татьяна Андреевна
6
Ашуватова, в смену которой сбежала Маша, писала очередную объяснительную начальству. А на следующий
день, в воскресенье, Денисову нашли на товарной станции. Видимо она собиралась уехать, но что-то не получилось. Грязную и осунувшуюся привезли ее обратно в
детдом, отмыли в душевой от угольной и дорожной пыли, переодели, покормили, и только потом Татьяна Андреевна повела ее в кубовую «на беседу»:
- Ну как тебе не стыдно, Маша… Взрослые люди
за тебя переживают, ищут, а ты…
- Вам-то какое дело! – с вызовом ответила девочка,
прижимая к груди потрепанную книжку.
- Где ты была? Куда убежать хотела? В город что
ли?
- Не скажу, - Маша насупилась, едва сдерживала
слезы, отвернулась.
Татьяна Андреевна попробовала переменить тему:
- А что у тебя за книга?
- Это моя книга.
- Дай посмотреть?
- Это моя…
- Ну и пусть твоя. Я посмотрю и верну…
Маша отвернулась, достала что-то, спрятанное
между страниц, сунула в карман халата, потом только
протянула книгу воспитателю. «Деньги, должно, - мелькнуло в голове Татьяны Андреевны, - откуда?» (Иметь
личные деньги воспитанникам запрещалось.)
- Так… «Робинзон Кукуруза». Это что за белиберда? В твоем возрасте нужно читать более серьезные
книги. На, возьми и иди в комнату.
Маша ушла. Весь вечер Татьяна Андреевна провела в тревоге: «Откуда у нее деньги? Много ли? Доложить директору или подождать? Опять меня обвинят…»
Уже перед отбоем Ашуватова не выдержала и пошла в
7
комнату к Маше.
Пять девочек-соседок готовились ко сну, разбирали койки, пойманная беглянка расплетала худенькую
косичку. Татьяна Андреевна подошла к ней, присела на
стул у кровати и как можно спокойнее и доверительнее
предложила:
- Знаешь что, Маша, ты мне деньги все-таки отдай,
я их директору передам на хранение…
- Какие деньги? – искренне удивилась девочка.
- Те, что у тебя в книжке были…
- Это не деньги…
- Ну я же видела… Отдай сама, иначе я буду вынуждена доложить директору. Ты же знаешь…
- Вот… - Маша достала из-под подушки ту самую
потрепанную книжицу, протянула воспитателю, - ищите.
Татьяна Андреевна веером перелистала истертые
страницы, на простыню выпала маленькая без уголков
потрескавшаяся фотография. На снимке была молодая
красивая женщина с тонкими чертами лица и тихой домашней улыбкой.
- Мама?
- Мама. – Девочка помолчала, потом порывисто
села на кровать, вцепилась побелевшими руками с чуть
видневшимися синеватыми жилками в металлический
обод панцирной сетки, сжала зубы. – Я все равно ее
найду. Опять сбегу. Все равно…
Потом вдруг глаза ее загорелись, она пристально, с
надеждой посмотрела на Татьяну Андреевну и зашептала, как заговорщица: «Мне сказали, что она приезжала
домой… Меня искала… Она просто не знает, где я…»
- Да кто сказал?! Какая чушь! – Ашуватова вдруг
почувствовала раздражение. От многодневных переживаний, выговоров начальства у нее сдали нервы.
8
Глупая детская уверенность, что мама – самая
лучшая! Что она обязательно придет! Что она просто не
знает! Всколыхнулось в душе всечеловеческое бессильное негодование на родителей, которым нет дела до своих детей.
Маша почувствовала, что чем-то рассердила воспитателя, сразу замолчала, ощетинилась.
- Где она, твоя мама? – продолжала Ашуватова. –
Нет ее, пойми ты это.
- Неправда… - девочка захлюпала носом, заплакала, вздрагивая худенькими плечиками, - я знаю, есть…
Почему никто не верит… Она просто не знает…
- Нет, Маша, ее нет, она погибла, умерла, - Татьяна
Андреевна и сама потом не могла объяснить, почему солгала, ведь она не знала точно, что Машина мама умерла, хотя это и было вполне возможно.
Сказала же она это должно быть только с единственной целью – удержать девочку от попыток побега
и возможной опасности, уберечь ее от беды. Однако…
Через две недели в детдоме разбирали обстоятельства очередного ЧП: когда Татьяна Андреевна Ашуватова на очередном дежурстве поднималась на второй
этаж, сверху на нее упал туго свернутый палас. Виновных не нашли.
Два месяца она лежала в больнице и вернулась на
работу в гипсовом корсете. За это время Маша Денисова
сбегала трижды. Каждый раз ее возвращали обратно и, в
конце концов, по ходатайству дирекции, вынуждены
были отправить вместе с братом в отдаленный детдом в
Сибирь. Прижилась ли она там, смирилась ли – неизвестно, о ее братишке и маме тоже никто ничего не слыхал.
17.09.1997
9
Дневник
Возвращался я из командировки. Поезд, на котором я ехал, запаздывал, поэтому до своего купе я добрался уже к ночи, уставший и обессилевший. Забрался
на вторую полку, стараясь не разбудить спавших уже
попутчиков, и крепко заснул под монотонный стук колес.
Проснулся, когда было уже светло. Поезд притормаживал где-то на полустанке, вагон дергало и трясло,
словно в лихорадке. Соседи мои – пожилые супруги –
завтракали, пили чай, тихонько переговариваясь. Я поприветствовал их, отвернулся к стенке и попытался снова заснуть, наверстывая прошлое хроническое недосыпание. Сделать мне это, однако, не удалось. Вскоре поезд остановился на крупной станции, по коридору забегали шустрые и голосистые торговки, наперебой предлагая то пуховые платки, то носки и варежки, то копченую рыбу или вареную картошку. Сон мой развеялся
окончательно, я открыл глаза и стал бесцельно глазеть
на потолок и стены. Внимание мое привлекла потертая
тетрадь в сетке над моей полкой.
- Это не ваша случаем? – поинтересовался я у соседей, - а то забудете…
- Нет, - ответил мне старичок. – Может, барышня
оставила? Была тут до вас, все книжки читала…
От нечего делать я взял тетрадь. На обложке круглым девичьим почерком было написано: «Дневник
Натальи Г.»
Честно признаться, раньше мне не доводилось читать чьих-либо дневниковых записей, поэтому первым
моим порывом было положить дневник обратно на полку и забыть о нем. Но все же непреодолимое желание
приоткрыть тайну чужой души заставило меня спустя
10
малое время снова потянуться к запретной тетради.
(«Тем более что ее хозяйка, - успокаивал я себя, - видимо, не очень-то хотела сохранить свою тайну, раз умудрилась забыть дневник в поезде».)
Спустя много лет удивительный случай свел меня
с человеком, который был лично знаком с Натальей Г.
Он и дал мне разрешение на публикацию дневника.
Вот эти записи, которые я привожу почти без сокращений.
10 октября 199…г.
На вечер пригласили друзья – Татьяна и Елена. Согласилась. Была суббота, и вроде бы все устраивало.
Попросила Юрьева довезти до ДК. Настроение хорошее.
Приехала чуть раньше, принялась ждать Рыжиковых и
заодно оглядела аудиторию, которая не спеша собиралась. Возраст различный, от двадцати до шестидесяти,
много женщин бальзаковского возраста с цветами. Разговоры о концертах ведут немногие.
Приехали друзья, вместе с ними прошли к сцене,
сели на приставные стулья. И вот появился Он… Теплый взгляд карих глаз, черная как смоль бородка, волосы на голове чуть с проседью, завораживающая и окутывающая улыбка – это хозяин вечера – поэт-бард Андрей Сосов.
И вот начался концерт. Очень приятный, чисто
мужской голос. Как сказала бы моя мама - «райский баритон». Публика заворожена, по залу шепоток удивления. А я на этих концертах уже была, но и для меня
каждое Его выступление – радость.
Все шло на едином дыхании. Звучал рассказ автора
о себе, творчестве и друзьях, потом Он брал в руки гитару и снова пел песни, песни, песни…
Голос его доходил до глубины души каждого слу11
шателя и трогал там такие струны, которые подвластны
были только Ему.
Но все хорошее когда-нибудь кончается. Под
громкие аплодисменты Андрей завершил свой концерт.
Пришла пора перейти ко второй части программы.
Заочно я уже знакома с этим приятным человеком, мои
друзья пытаются рассказать о нем что-то новое. Мы
наблюдаем со стороны, как он полноправным хозяином
ходит по рядам между столиками и приветствует гостей,
интересуется настроением, отвечает на вопросы.
Вот доходит очередь и до нас. И только в этот момент я замечаю небольшую хромоту. Татьяна, как бы
поймав мой взгляд, комментирует: «Очень жаль, что у
Андрея проблема с этим». А я ей в ответ: «Ты знаешь, а
я этого совсем не заметила».
Андрей подсел к нам, поинтересовался, откуда мы
и нашими впечатлениями о вечере. Татьяна сказала, что
все было замечательно и жаль, что вечер уже кончается.
- Ну что вы, все еще в самом разгаре. Потом, я
надеюсь, это наша не последняя встреча.
Я смотрела на него заворожено и молчала, как последняя дура. Потом уже спохватилась, когда он ушел к
другому столику:
- Ах…нужно было его к нам в город пригласить.
- Чего же ты молчала! Уставилась на него и глазами моргает.
- А я возьму и подойду к нему сейчас.
- Возьми и подойди.
- Иди, иди, Наташа, все у тебя получится, действуй.
Андрей был уже у стойки, разговаривал с барменом. Я еще раз поздравила его с замечательным концертом и попросила приехать к нам. Он очень галантно обнял меня за талию и любезно согласился на наше даль12
нейшее сотрудничество. На этом мы расстались. Было
очень приятно на душе – весело, тепло и уютно в такой
новой обстановке. В голове никак не укладывалось, что
все это человек сделал, придумал и воплотил в жизнь
один. Умница.
12.10.199…г.
Который день хожу под впечатлением от проведенного вечера. Двенадцатого решила позвонить по
оставленному мне телефону. И, Господи, какое счастье,
голос Его по телефону столь же приятен, как и при очной встрече. Я напомнила о нашем разговоре. Он извинился, что не может меня пригласить куда-либо, и
назначил встречу у себя дома на следующий день. Я согласилась.
13.10.199…г.
Тринадцатое число может стать для меня и счастливым, и роковым. И вот оно наступило. С трудом
отыскала Его дом, т.е. вышла не на той остановке. Звоню с волнением в дверь квартиры. Открыл Андрей,
очень вежливо пригласил пройти в дом. Обычная квартира, тепло, чисто и уютно. Я настроилась на деловую
беседу, взяла в руки блокнот, ручку. Мы очень долго
говорили о разных жизненных проблемах. Я и сама не
заметила, как откровенно рассказала ему о себе. Мы почти целый день провели вместе. Договорились, что в организации следующей творческой встрече я буду Ему
помогать.
Весь октябрь были ежедневные звонки от Андрея,
Он не пропустил ни одного дня, звонил по межгороду то
из Пензы, то из Тамбова. Встречались всего два раза восемнадцатого и двадцать пятого - когда он на полдня
13
приезжал домой. Нам было очень уютно, спокойно и хорошо друг с другом рядышком.
31.10.199…г.
Наверное наши беседы исчерпали нас, и вот наступил тот желанный день для меня, как для женщины.
Мы договорились встретиться у Ларисы. Я ждала
его, не могла ни пить, ни есть.
Но вот звонок в дверь – и Он на пороге. Он!!! Мы
еще посидели немного, попрощались и вышли на улицу.
Не сговариваясь, повернули вместе к Его дому. Я шла,
как во сне, ноги были ватные. Он у меня умница, все
продумал и предусмотрел. Я уж много раз была у него
дома, но та дверь, которая вела в спальню, всегда была
закрыта. Сейчас же я увидела убранство Его великолепной кровати, прекрасное покрывало, белоснежные простыни. Была ночь!!!...
Ни с чем не сравнимые чувства, которые не всем
женщинам дано испытать в жизни.
Я по-настоящему благодарна ему за эту ночь. Дай
Бог на долгие и счастливые времена.
2.11.199…г.
Не хочется вспоминать этот день, но душа требует
высказаться. Накануне позвонил пьяный Соловьев, сказал, что на второе у нас суд по разводу, не забыла ли. Не
забыла… Хотела забыть с Андреем, очень хотела и, дай
Бог, забуду, но сейчас нужно пройти эту Голгофу.
Боже мой, я лучшие годы свои связала с негодяем
и пьяницей, который пил мою молодость, топтал красоту, а потом со своими многочисленными подружками
смеялся надо мной. Его я вывела в люди, помогла закончить институт - и такая неблагодарность.
Сделала прическу, оделась вся, как с иголочки. И
14
он – брюки не глажены, куртка старая, рваная, шапчонка
в руках, под глазами мешки. Я его давно не видела. Говорить и общаться до суда не хотелось. Судья пригласил
нас в зал, говорил очень любезно и тактично, лишних
вопросов не задавал.
И вот нас развели.
Ура!!! Свобода!!!
Андрей за меня переживал. В заде суда Он не был,
но поджидал меня у моего дома. Целый день и вечер мы
провели вместе. Андрей шутил, пел песни под гитару,
пытался развеселить меня, но в Его голосе я чувствовала
какую-то тревогу. «Милый мой, ведь это Он за меня
волнуется», - подумала я, с благодарностью посмотрела
на своего любимого.
Господи, до чего же я глупа и слепа. Андрей уехал
утром, днем у него поезд до Казани, опять гастроли. Договорились встретиться через неделю.
12.11.199…г.
Неделя прошла. Два раза звонил Андрей из Казани
и потом из Кирова. Просил не волноваться, говорил, что
обстоятельства требуют продлить гастроли еще на неделю. Тоскливо и хочется плакать. Где Ты, мой милый?..
15.11.199…г.
Вчера пришла Татьяна и сказала мне, что Андрей
скрывается от кредиторов. Боже мой…
Оказывается, еще летом Ему дали большую сумму
в валюте на реализацию, и дело прогорело. Кредиторы
подослали «крутых» ребят, и Андрей вынужден скрываться.
Не знаю, как продержалась целую неделю, каждый день до больницы и обратно, простыла сильно, температура до тридцати девяти и выше. От Андрея ника15
ких известий.
20.11.199…г.
От Андрея никаких известий. Я не выдержу этого…
28.11.199…г.
Пришла Татьяна и привела свою сослуживицу
Людмилу К. (я ее раньше мельком видела на концертах),
и та утверждает, что неделю назад была в командировке
в Перми и там видела афиши концертов барда Андрея
Сосова. Может однофамилец?
Да нет же, Он это, Он… Жив, и, слава Богу.
31.11.199…г.
Случайно подошла к кабинету Самсоновой, там
никого не было, и радио очень тихо работало, но что-то
подтолкнуло меня прибавить громкость. Слышу знакомый голос… Потом объявили, что песни исполнял лауреат многих конкурсов Андрей Сосов.
Слава тебе, Господи!!!
Пусть хоть такое известие, но я все же получила
его! Звучит для меня голос Андрея, да еще и по всей
России!
Умница! Люблю! Жду! Надеюсь и очень верю в
Тебя, мой родной человек!
10.12...г.
Снова никаких известий. Приезжали вчера ко мне
те «крутые», спрашивали про Него, грозили, но быстро
отвязались, видно по моему лицу поняли, что я ничего
не знаю. И зачем только Он связался с ними? Он такой
чистый и честный, и с этими… человекообразными.
16
13.12…г.
Час назад пришла Татьяна и «убила» меня…
Я ее не виню, не она печатала эту мерзкую газетёнку. Она вообще тут ни при чем.
На последней странице в правом нижнем углу,
среди уголовной хроники, было отмечено, что
11.12.199…г. в подъезде своего дома из огнестрельного
оружия был убит… известный российский бард Андрей
Сосов.
Жизнь кончена…
Все кончено…
Прощайте, простите.
Ваша Наташа.
24.06.1997г.
Жалость
В детском доме произошло ЧП – утонула в речке
девочка Катя Сазонова. На дворе март, ярко, повесеннему светит солнце, половодье в разгаре. По дну
глубокого оврага на краю села стремительно несутся талые воды. Многие сельские ребятишки прельщаются
островками вытаявшей земли с прошлогодним ковылем
сразу за оврагом – несмотря на опасность стремятся за
бушующий ручей.
Вот и Катя Сазонова тоже пошла с девчатами. Все
прыгнули, и она прыгнула, не испугалась. Хрупкая девочка, однако ж кромка снега обломилась, и она мгновенно там, в ледяном водовороте. Перевернуло, потащило… Девочки кричали, плакали, звали на помощь, бежали за ней по осклизлым сугробам, но только красный
17
платочек мелькнул где-то вдали и исчез подо льдом.
Нашли ее в тот же день в проталине в заливе. Принесли закоченевшую в детский дом, объявили траур.
Детдомовский конюх дед Трофим смастерил гроб и
крест. Обрядили Катюшу в новую школьную форму, обложили самодельными цветами.
Как и положено, гроб стоял два дня, и все это время вокруг него постоянно находились воспитанники,
педагоги, другие работники детского дома; ни на минуту Катя не оставалась одна. Девочки и многие женщины
плакали навзрыд. В первый день горько и безутешно
рыдала над гробом младшая сестренка Кати семилетняя
Дарья. Ее утешали, но она не успокаивалась, время от
времени только убегала в кубовую, пряталась за платяной шкаф и плакала в одиночку. По просьбе директора
детского дома, седовласого фронтовика Ивана Петровича Радченко, за ней приглядывали взрослые девочки,
даже спать брали в свою комнату на пустующую койку.
Приходили посмотреть на утопленницу и сельчане,
среди них – старики Румянцевы, баба Поля и дед Алексей. Стояли, плакали, еще более ссутулившись, шли домой, там сумерничали, разговаривали.
- Ты, Поля, подумай, ведь маленькая же совсем, а
мы…
- Я, дед, как посмотрела на сестренку, так у меня
сердце и захолонуло, сидит сиротинка, плачет, и некому
ее приголубить, точь-в-точь как я маленькая. Как схоронили тятю с матушкой, так, кажись, и ласкового слова
ни от кого не слыхала, - бабушка Поля подперла слегка
рябоватую щеку, утерла слезы концами ситцевого платка. – А и кому жалеть-то было, у каждого, почитай, свое
горе. Сколько их тогда в двадцать первом перемёрло по
деревням от оспы-то. Взяла меня тогда к себе тетка Дарья, матушкина сестра. Зряшно, скажу, не ругала, но и
18
ласки особой не было. Вот вроде и улыбнется иной раз,
а нет, не матушка. Люди калякали, будто и похожи они,
да куда там…
- Известное дело, - поддержал дед Алексей. Он уже
в который раз слышал эту историю, но из уважения к
жене не перебивал.
- Возьмем давай, дед, возьмем, чать не объесть…
- Да в том ли дело, Поля… Тебе лет-то сколько?
То-то и оно… И я не молоденький…
Баба Поля улыбнулась сквозь слезы, с какой-то
материнской нежностью посмотрела на сгорбленную
фигуру мужа.
- Оно потом еще у нас свои дети, как еще они посмотрят…
У бабы Поли своих детей не было, вышла замуж за
Алексея Румянцева по первому браку в возрасте уже.
Жених ее к этому времени успел уже жениться, двоих
детей родить, отвоевать, развестись и даже отсидеть
срок.
- Дети поймут, - уговаривала баба Поля, - потом и
им чай двери в доме всегда открыты.
Спорили они долго, спать легли, когда на улице
запели первые петухи, залаяли громче прежнего собаки,
встревоженные ранними ходоками. Легли уж, было, совсем, но все еще переговаривались и бранились слегка.
Прошло две недели. Утром нового дня сразу после
завтрака начали собираться. Бабка Поля нарядилась в
шерстяное платье (подарок приемной дочери), достала
из сундука плюшевую жакетку. Дед Алексей повседневную фуфайку сменил на «выходную», нарядился так же
и в новые чесанки с калошами. Вышли со двора и по
утреннему морозцу направились в центр села.
Директор детского дома был в отъезде. Румянцевы
ждали его полтора часа и уже совсем было отчаявшись
19
собрались уходить. Однако он приехал, встретил стариков приветливо, усадил на мягкие стулья, с неподдельным интересом выслушал, затем подытожил:
- Значит так… Дело хорошее, доброе, но ответственное, с плеча рубить нельзя.
- Мы уж обсудили все между собой, прикинули.
- Так-то оно так, но спешить тут не следует. Давайте вот как сделаем, - Иван Петрович потер лоб рукой,
- пусть она походит к вам в гости пока. Приглядитесь, а
там видно будет.
Так и порешили. Через неделю дед Алексей привел
Дашу в дом, как записала в журнал дежурная: «На выходные к Румянцевым». Девочка затравленным зверьком смотрела на стариков, сидела на диване, поджав ноги, прикрыв худые коленки видавшим виды ситцевым
платьицем. Ее жиденькие светлые волосенки тонкими
сосульками спускались до плеч.
- Ты б еще покушала, - баба Поля пододвинула ей
тарелку с ватрушками и пирогами.
- Я поела, как раз как идти к Румянцевым, - как о
ком-то другом сообщила Даша, - поела, а тут дед пришел. А наши сейчас в баню пошли.
- Вот и хорошо… А у нас своя баня будет, дай
срок. Вот сейчас прикрою трубу, и часа через два пойдем, - весело возразил дед.
Вскоре Дашу нарядили в самую маломерную фуфайку, и они с бабкой пошли мыться. Дед пока поставил
самовар, набросал углей, поджег лучину, приладил к
дымоходу трубу. Вскоре самовар загудел приятно и
важно.
Из бани Даша пришла первая, разрумянившаяся, с
полотенцем на голове вместо платка.
- Ну, проходи, проходи, садись вот к столу чай
пить. Ты с каким вареньем любишь: с вишневым или
20
смородным?
- Я бабу Полю подожду…
- Вот и правильно, вместе и попьете, все веселее
будет. Ты вот чего… Ты посиди тут, а я мигом сбегаю в
одно место и вернусь. Книжки вот полистай, а то радио
включи.
Дед быстро набросил на плечи теплый пиджак,
вышел из дома. Путь он держал прямым ходом в магазин. Как-то уж так завелось, что после баньки он за грех
считал не выпить. Оно, конечно, бывало и без бани в
охотку, но после – обязательно.
Вернулся он вскоре заметно повеселевший, потому
как знал, что в сарае, в поленнице, хранится драгоценность, которую он после легкого пара оприходует в
предбаннике (для этого он и сырок плавленый прикупил). И «прятался» дед вовсе не потому, что боялся жены, просто тайком было как-то веселее, да и браниться с
бабкой на глазах у приемной внучки в первый день ее
посещения было совестно.
Каково же было его удивление, когда зайдя в дом
он нашел Дашу спящей на диване, бабки же Поли нигде
не было. «Курей что ли пошла в хлев закрыть»? Дед засуетился, вышел во двор - никого. Со стороны бани раздавался какой-то неясный вой. «Собака скулит»? – подумал дед, предчувствуя, однако, что-то нехорошее. Он
прибавил ходу.
Баня была закрыта на щеколду и засов, из предбанника раздавались причитания: «Идолы… Пять раз
умрешь, ни одна холера не проверит…» Дед открыл
дверь, бабка Поля вся в слезах и растрепанная сидела на
лавке, дверь в баню была раскрыта, по верху в предбанник струился легкий пар, с потолка капало.
- Ты как тут?
- Как, как… Который час сижу…
21
- А Дарья давно дома.
- Да я ее нарядила, иди, говорю, в избу, дорогу-то
найдешь. Сама стала одеваться, а дверь-то снаружи закрыта, - бабка опять горько заплакала.
Баня была испорчена. Баба Поля в сердцах хотела
было поругать и даже нашлепать Дашу, но дед возразил:
«Ты побьешь, а кто пожалеет»?
К удивлению и даже страху стариков, Даша оказалась норовистой и хулиганистой девочкой. Через неделю она переколотила в погребе с десяток банок с соленьями и вареньями, еще чуть позже сожгла в печке дедовы валенки. На вопрос, зачем она это делает, молчала
и только сжималась вся.
Баба Поля уже и засомневалась было, решила, что
не совладать им с девочкой, но после очередного посещения детского дома дед Алексей сообщил:
- А ведь это она нас с тобой испытывает, на прочность значит пробует. Мне Иван Петрович рассказал,
что их в семье-то с сестренкой били больно крепко за
всякую провинность. Вот она нас и пытает, может, мол,
и мы такие.
- Да нет, дед, быть не может. Даренка маму часто
вспоминает, хорошая, говорит, была, красивая.
- Хм, - усмехнулся дед, - чай помнишь, рассказывали, будто на базаре девочку-то махонькую нашли, потеряли будто. Какая твоя мать, спрашивают, а она - моя
мама самая хорошая. Стали искать везде. Нашли. Ведут
всю в лохмотьях, пьяную, грязную и хромоногую. Вот
тебе и хорошая.
С полгода Даша ходила к Румянцевым в гости по
выходным. Те ее привечали, угощали повкуснее, покупали недорогую одежду. В воскресенье вечером девочку
провожали в детдом.
Как-то по осени дед Алексей приболел крепко, за22
ложило все в груди. Лежал, маялся с неделю дома. Как
обычно в субботу пришла Даша, подошла к дедовой постели.
- Хвораю я, дочка.
- А ты не хворай. Давай я за доктором схожу, я
знаю, где больница.
- Много они понимают, доктора-то… Ты вот чего… Подсоби бабке баню протопить, дров ей натаскай.
Я пропарю грудь-то, вот и полегчает.
Поздно вечером уж после бани бабка Поля пришла
со двора и видит… Дед, как положено, принял с «легким
паром», лег отдохнуть, уснул; то ли от болезни, то ли
после бани потому что, вспотел, лежал с мокрыми волосами. Даша причесывала ему волосы гребешком, причитала тихо: «Дедушка-голубчик, деда-голубок, расскажи
мне, деда, сказку «Колобок», - и дальше тихо и не в лад.
Баба Поля смотрела и плакала.
В воскресенье Даша в детский дом уже не пошла.
27.08.1997г.
Яблоко от яблони…
Памяти А.Н.Назарова
Где-то высоко в небе в поисках неведомого и манящего бороздили бездонные просторы первые космические корабли. Две гигантские державы усилиями миллионов людей, обгоняя друг друга, создавали и накапливали смертоносное оружие, а здесь, в сарае машиниста
Петра Усачева умирал чужой старик. Познакомился с
ним Петр всего неделю назад. Дело было вот как.
Пригнали они с помощником состав из Рузаевки,
утомились, сели с мужиками возле каптерки на лавочку
перекурить, беседовали о том, о сем – тут он и явился,
23
прямо как из-под земли вырос. Сам из себя седой весь,
как лунь, ссутулившийся и худоба одна. За плечами котомка болтается. Одет не по сезону – на дворе весна,
цветет все, а он в пальто драповом, на ногах чесанки, на
голове – малахай.
- Мир вашему сидению, - степенно обратился старик к мужикам.
- Садись, дед, с нами, - предложил Саня Крайнов,
помощник Петра, подвинулся на лавке, освобождая место.
- Это можно… Умаялся я, ребятки, умаялся.
- Видать издалека идешь?
- Издалека… Из Сибири я, мужички, на родину к
себе в Вологодчину путь держу…
- Закуришь?
- Закурю.
Деду протянули сразу несколько пачек сигарет. Он
выбрал беломорину, покрутил ее в тонких почерневших
пальцах. На него с интересом смотрели, ждали. Дед закурил, закашлялся.
- Захворал я, ребятки, занемог что-то, - в несколько
приемов прохрипел он тоскливо. – Нет ли у вас тут хаты
какой? Остановиться бы мне недельки на две, отлежаться, я б заплатил…
Мужики переглянулись.
- У нас, дед, дом колхозника есть. Потом на постой
пускают некоторые, ну эти больше ребятишек по зимам,
которые со стороны учиться к нам приезжают. Может и
тебя пустит кто…
- Да мне и надо-то угол, тюфяк да две ложки каши,
едок-то я плохой. Вот чай люблю пить, по пять по шесть
стаканов за присест, бывало, уговариваю.
- Ну чего-чего, а воды у нас полно, чай мы на Волге живем, - усмехнулся Петр.
24
- Стало быть, и рыбкой богаты.
- Ну, это как водится, - в разговор вступил путевой
обходчик Харитонов Илья, известный балагур и весельчак. - Вот у нас тут был случай один. Поехал, значит, у
нас кадровик Меринов в заволжские степи агитировать
рабочих на железку, общежитие сулил, зарплата, мол,
приличная. Ну, там его давай пытать, что, мол, и как.
Известно – срываться, так чтоб знать куда. Спрашивают
его: «Вот, мил человек, ты говоришь, вы на Волге живете, так у вас и рыбы, должно быть, полно»? «Да что ты, хвалился Меринов, - иной раз баба пойдет за водой,
черпанет и, не поверите, - полное ведро рыбы». Уговорил он, значит, некоторых, приехали, присмотрелись, а
тут – не то что рыбы, а и раков-то раз в год по обещанию увидишь. Подвыпили степняки и давай Меринова
искать, чуть ноги унес тогда…
Старик усмехнулся:
- Где ж она, рыба-то? Не ловится что ли?
- У начальства брюхо большое, вся помещается.
Ладно. Посудачили так-то, поговорили, старик и
просит:
- Мужики, а может из вас кто на постой пустит?
Так он и оказался в сарае Петра Усачева. Хозяин
прибрался там, вынес хлам разный, койку железную поставил, соорудил стол. Жена Петра Настя утром и вечером кормила постояльца, днем же, пока она была на работе, старик кашеварил самостоятельно: грел чай на
примусе, пек картошку на буржуйке во дворе, но больше
лежал, накрывшись тулупом. В первый же день он отдал
Насте четвертную (не скупым оказался), к концу недели
обещал еще дать. Звать себя велел Иваном Пантелеевичем.
Однако же дед и впрямь видно заболел крепко. К
концу следующей недели он с трудом уже вставал с
25
кровати. Петр предложил свозить его в амбулаторию, но
старик наотрез отказался, попросил только принести ему
бумажку и карандаш. Когда просьбу выполнили, он
дрожащей рукой написал на листе несколько строк.
- Вот, мил человек, - обратился он к Усачеву, - если случится со мной оказия, то, не сочти за труд, черкни
телеграмму по этому адресочку.
Петр взял листок и, не заглянув в него даже, сунул
дома под клеенку на кухонном столе.
- Вот, связался с проходимцем, хлопочи теперь, за
четвертную-то; и хоронить, и поминать еще придется, пилила Настя мужа.
Да он и сам уж не рад был, что связался, пожалел
старика:
- Давай вызовем на дом неотложку, они его и заберут, никуда не денутся… А там разберутся…
- Да ладно, чего уж… Только людей будоражить
зря…
Дед умер. Петр обрядил его, на найденную в стариковом портмоне сотню заказал гроб и крест, сам пошел на почту, послал телеграмму, как велел старик.
Только адрес, оставленный на клочке бумаги, очень
удивил: «г.Москва, ул.Средне-садовая и т.д.».
Похоронили деда, как и положено, по христианскому обычаю, на третий день, поминали Петр с женой
да столяр Фомин, тот, что мастерил гроб с крестом.
Через два дня после похорон в дом к Усачевым
явился из Москвы рослый молодец, сын старика, косая
сажень в плечах, в глазах что-то отцовское, озорное. На
погонах – три большие звезды. «Полковник, значит, сынок-то, вот тебе и на…» - шепнул Петр ошалевшей
жене, когда она метнулась, было, к подтопку за угощением. Гость остановил Настю, раскрыл чемодан и давай
оттуда извлекать разные вкусности, копчености, консер26
вы и заморские вина, о каких Усачевы и не слыхивали.
- Спасибо вам, что приютили отца, не побрезговали. Мы, хозяйка, сходим на могилку с Петром, а ты порежь тут, чего пожелаешь, ну а остальное спрячь куда.
Погостил Сергей Иванович пару дней и уехал,
оставив Усачевым денег с избытком на девять дней и
сороковины.
Через полгода Петру присвоили звание «Заслуженный машинист», через год орден Трудовой славы
дали. И хотя трудился Петр честно и в поте лица, но както совестно было перед товарищами. В один из дней он
взял да и написал в Москву: «Премного благодарен Вам
и почести такой не достоин…»
Жене же чуть под хмельком шептал на ухо: «Они,
слышь ты, в богатеях были, раскулачили их в тридцатых… А сын-то к тому времени уж по военной части
пошел. Вот отец-то и отстранился от него, чтоб не быть
помехой. Известно, чай, яблоко от яблони… А Сергей
Иваныч-то голова, генштаб… Это тебе не фунт
изюма…»
- Неужто с тех пор и не видались?
- Было, говорит, раз после войны… Сергея Иваныча в Сибирь командировали, там и встретились, говорит… На час, тайком… А ты смотри, молчи в тряпочку,
а то язык-то, как помело.
Так Усачевы и жили дальше, храня тайну чужой
семьи. Только уж когда поутихли страсти, рассказали
кое-что детям, а тут и я краем уха прослышал…
30.08.1999г.
Две судьбы
Сельский учитель средних лет Юрий Александрович Языков возвращался домой из командировки на па27
роходе «Карелия». С вечера занял каюту третьего класса, уложил нехитрые вещи и, вспоминая давние студенческие годы, когда вот так же почти каждый выходной
пароходом ездил к родителям, вышел на палубу. Несмотря на наступивший октябрь, было тепло и тихо. Куда-то за лесистый гребень Жигулей спряталось солнце,
окаймляя кроны деревьев золотой нитью. Крикливые
чайки притомились и поотстали от парохода, тоже, видно, готовились ко сну.
Юрий Александрович прошелся по палубе, вышел
на корму. Сквозь сияющие стекла ресторана видно было, как кружатся в танце две пары, несколько человек
сидят за столиками, среди них хлопотливо снует молоденькая официантка.
«А что, не вспомнить ли мне молодость, не кутнуть ли в ресторане, - подумал Юрий Александрович,
достал из кармана кошелек, пересчитал остатки денег. –
Так, не густо, но часок посидеть можно за кружечкой
пивка. Приятно, черт побери, плыть эдак мимо Жигулевских гор и пить свежее жигулевское пиво». Вспомнилось, как однажды на одном из многочисленных торговых киосков или, как их называют, комков, прочитал
впечатляющее объявление: «Пиво свежайщчее» - так и
было написано - «свежайщчее» - это уж совсем, видно,
шик.
Юрий Александрович усмехнулся своим мыслям и
направился в ресторан. Он не стал ждать официантку:
как-то неловко сидеть с грошами и ждать еще, когда тебя обслужат. Взял у стойки три бутылки пива и сел за
столик, предвкушая удовольствие и поглядывая по сторонам. Посетителей прибывало.
Вскоре к нему подсел модно одетый господин в
очках:
- Разрешите?..
28
- Пожалуйста.
- Чуть успел на пароход…
- Вы до конечной?
- Нет, мне ближе выходить.
Собеседнику подали тефтели с гречневой кашей,
яичницу, коньяк в графинчике.
- Не желаете по сто грамм?
- Да я вот пивком балуюсь.
- Можно и пивком… Разрешите представиться –
Колдаев Владимир Киреевич, архитектор.
- Рад познакомиться. Языков, Юрий Александрович.
- Я вообще-то не пью, но сегодня день особенный.
Двадцать пять лет прошло сегодня, как институт закончил. На встречу юбилейную, к сожалению, не угодил, а
вот на пароходе решил прокатиться - юность вспомнить.
- Вы знаете, - с удивлением заметил Юрий Александрович, - я тоже с похожими мыслями сегодня на пароход садился.
- Вы что кончали?
- Педагогический.
- Ну так, за знакомство?
Юрий Александрович заказал себе салат на закуску, решительно подставил рюмку под коньяк.
- Вот и скажите, мил человек, Юрий Александрович, столько лет прошло, и куда же вас кривая вывела?
- Да куда, собственно… Как учительствовал, так и
буду учительствовать. Хоть сейчас и перемешалось все,
а у нас все по старинке – я вот физику преподаю уже
двадцать с лишком лет, и ничего почти не меняется,
правда сейчас компьютеры хотим освоить.
- Это хорошо… Ну, а в личном плане? Вы уж простите мне мое любопытство, но раз уж сегодня у нас
день воспоминаний…
29
- Да что в личном? Все нормально – жена, дети…
Языков на мгновение замолчал. Взглянул на
неожиданного собеседника, как будто решался на чтото…
- А вообще-то вы знаете… все как-то не так…- он
грустно улыбнулся.
Владимир Киреевич молчал, смотрел открыто,
спокойно и внимательно, будто ждал продолжения
начатой фразы. Юрий Александрович продолжил:
- Я вот женился на однокурснице в первый же год
учебы. Мать с отцом, известное дело, против были: и
ругали, и паспорт не давали, но я настоял на своем.
Увлекся, знаете ли, влюбился по уши. Да и конечно…
Что я, приехал из деревни в город, глаза разбегаются,
столько девчат вокруг… Вот одна мне сразу и приглянулась, красивая, ласковая такая... Только…
- Чего же?
- Ласковая, да не ко мне одному…
- Вон оно…
- Это уж я потом разглядел, когда пыл любовный
поубавился. Все бы ей петь да танцевать на гулянках, да
глазки строить.
Владимир Киреевич налил по второй рюмке коньяка. Выпили.
- Поженились мы. Родила она, еще в институте,
мне двоих ребят. Нас после учебы, как семейных да с
детьми, в городе оставили. Я на работу устроился в
школу недалеко от дома, часов много дали, по пути детей в садик заводил, когда подросли немножко. А жена
задурила… Работать, во-первых, не могла долго на одном месте. Чуть что не по ее, тут же заявление на стол.
Так ведь тоже нельзя, присмотреться надо, а потом ведь
детей двое, что больно работой разбрасываться. А она,
помню: «Мне где б ни работать, только бы не работать».
30
Вот так… Сменила за три года десять мест. Урезонить
пытался, куда там – низко для нее видите ли простых
детей учить, ей институт подавай, кафедру. Добилась
своего, молодец, в аспирантуру поступила… Ну, и спуталась там с одним… И как ведь ловко устроила все…
Поедем, помню, в гости к родственникам каким-нибудь,
она и так и по другому юлит, что, мол, как вы смотрите
на то, чтобы сынишка у вас пожил немного, мне, мол,
диссертацию писать, совсем из сил выбиваюсь… Так
обоих и пристроила. А сама укатила «по обмену опытом» в соседний город, ну и не одна, конечно… И главное ведь догадывался я, а как-то все до последнего надеялся, что ошибаюсь… Дурак… Ну потом разошлись…
Уехал в деревню к родителям своим, а сыновей-таки отсудил у нее… Да она и не страдает, по-моему… Вот как
так бывает?
Владимир Киреевич поджал губы, покачал головой. Что тут скажешь… Языков продолжал:
- А она замуж за того доцента вышла, ему родила,
а потом и с ним разошлась и ребенка ему оставила…
Кукушка? Теперь вот мотается где-то по белу свету…
Незнамо где…
- Ну а вы чего же? Говорили дети, жена…
- А я сошелся в деревне с одной, правда условие
поставил – детей не рожать…
- Жестоко вы…
- Может и так… Только не могу я допустить, понимаете, чтоб в моей семье мои сыновья пасынками себя чувствовали. Да она их и любит вроде, хотя кто их,
женщин, понимал когда…
- Но ей ведь наверно тоже хочется матерью себя
почувствовать, - не унимался Колдаев.
- Да я ее спрашивал после-то, когда уж лет пять
вместе прожили: мол, как ты, Лиза, может, неправильно
31
я поступаю, тогда, мол, роди? А она мне: «Ты счастлив,
дети в семье живут, одеты, обуты, ну и мне рядом с вами тепло, пусть все так и останется».
- Да… Потемки – душа человеческая, а женская –
тем паче…
Помолчали. За окнами стемнело, кое-где на берегу
мелькали огоньки. На корме заиграла музыка, собрались
пассажиры, начались танцы. Время как будто остановилось.
- Вот и двадцать пять лет назад все так же было… задумался Юрий Александрович.
- Только мы молодые были… - продолжил его
фразу Колдаев. – Ну что, мил человек, давайте тогда уж
и я исповедуюсь, коль скоро такой разговор у нас. –
Владимир Киреевич замолчал, собираясь с мыслями. – У
меня другая история. В выпускном классе еще влюбился
в девушку одну… А она работала в то время уже, ну,
постарше немного, стало быть… Ну и вот, учиться когда
поехал, дали слово друг другу ждать, но и при случае не
считать себя обязанным, только не обманывать. А
учиться-то мне ведь пять лет предстояло. «Жди, не жди,
а чего дождешься?» - рассуждала наверное. Вот «при
случае» и увлеклась одним сельским, он как раз из армии только пришел, рослый такой, красивый должно
быть, раз понравился. Ну, и пишет она мне письмо, как
договорились, что вот, мол, встретила, полюбила, а
между нами все, мол, кончено. Я как прочитал его, проплакал весь вечер, потом собрал все ее письма, сжег. А
ей написал, что она вольна собой распоряжаться, как ей
заблагорассудится, счастья пожелал. Месяца два ходил
как в воду опущенный, все из рук валилось, даже не думал, что так прикипеть к ней успел. Поехал домой на
зимние каникулы пытался вернуть ее, плакал, прямо
сейчас совестно вспомнить… Куда там – «мосты со32
жжены», говорит…
Ну, я погоревал, а что делать, насильно, как говорится, мил не будешь. Успокоился помаленьку, на других девушек посматривать стал, чтоб свою боль заглушить. Познакомился с одной (так, ничего серьезного):
походили с месяц в кино и разошлись, как корабли в море… Я ее все сравнивал с любимой своей: не то… Одним словом, стал я опять в «завидных женихах» числиться. Снова уехал в город – учеба, экзамены – привык
к мысли, что один. На летних каникулах встретились в
клубе, кивнули друг другу – и все… А вечером поздно
она ко мне постучалась, я как раз в сенях книжку читал
перед сном, «Война и мир», как сейчас помню. «Поговорить с тобой хочу», - говорит. Ну поговорили… Не
пошло у них дело с тем избранником. Я удивился очень,
не то чтоб обрадовался. Поговорили, погуляли вдоль
оврага за огородами, где и раньше… С того и началось… Всколыхнулось все, как в омут с головой в любовь кинулся, каждую неделю приезжал, прямо с парохода не к родителям, а к девушке любимой. Душой прирос к ней – не оторвать…
- А она?
- А что она? Тоже любила, должно быть… Но…
Понимаете… Вот поженились мы, на Север уехали, дочек там родили, потом на родину вернулись… Все вроде
хорошо. Живем, как говорится, душа в душу, но то ли с
возрастом, то ли обижен я был ею крепко, стал я задумываться: «А ведь она обвела меня вокруг пальца. Был я
рядом – меня любила, а уехал – другой подвернулся».
Словом, будто вышла она за меня только потому, что
пришла пора замуж выходить, и тут уж не столь важно:
я ли, другой ли… Я-то ведь, когда свободу действий ей
давал, по наивности своей думал, что я единственный и
незаменимый, ан нет, вполне даже заменимый.
33
И как раздумался я об этом, так и пошла вся наша
жизнь наперекосяк… Раз несколько сцены ревности
устраивал, стыдно сказать, умный мужик, к прошлому
ее ревновал, что вот - де была она в его руках, прямо
изводил себя и ее этой ревностью. Потом запил, не
спился, слава богу, но к тому шло. Дочка младшая вытащила… Выпил однажды крепко, опять скандал устроил, собрался еще сообразить где-нибудь. Начал собираться, обулся, вошел в комнату за курткой, а там она …
стоит пред иконами, кулачок у рта зажала и плачет…
Владимир Киреевич быстрым движением смахнул
набежавшие слезы, продолжал:
- Мне эти иконы от крестной достались… Николая
Чудотворца и Божьей Матери. Вот увидел я это, так
сердце сжалось, не передать. Обнял я дочку, заплакал,
помню, тоже и с тех пор постановил для самого себя:
«Баста. Жена женой, а дети не виноваты в наших ошибках». А пить бросил: как в тот вечер не пошел добавлять, так и сейчас почти не выпиваю, только уж по
большому случаю.
- Ну а с женой как?
- Ничего. Уладилось постепенно. Нет уж конечно
той страсти пылкой, как в юности, но так наверное у
всех… Живем для детей – их жизнью и интересами.
Сейчас вот одна уж дочка замуж вышла, другая в институте учится. Все как положено.
Ресторан постепенно пустел, собеседники притомились тоже, взяли еще по бутылке Жигулевского, вышли на палубу, выпили на прощание и разошлись по
каютам. Каждый думал о своем.
3.10.1999г.
Наследство
34
Южный морской город манит к себе. Вот уже который год Чайкин Сергей Викторович с женой и двумя
дочками по летам приезжал сюда на две-три недели,
набирался сил и вновь возвращался в свои лесные северные края. За это время жена успевала отдохнуть от
кухни, девочки покрывались южным загаром, сам Сергей Викторович, глядя на них, тоже отдыхал душой.
Жена Светлана учительствовала в школе, сам Чайкин работал механиком в леспромхозе, зарабатывал не
много, но на жизнь хватало, и даже на поездку к морю
умудрялись выкроить. Так уж повелось в этой семье:
хоть и прокатают денежки, да зато всю длинную морозную зиму, по вечерам особенно, на кухне вспоминают
со всеми подробностями отдых у моря. И до того дороги
Сергею Викторовичу эти семейные вечера с воспоминаниями, что ради них он готов трудиться до семи потов.
Вот и сейчас пассажирский поезд стремительно
мчался сквозь темноту к морю.
В город прибыли рано утром, еще чуть светало.
Вышли на перрон, сразу вокруг столпилось много
встречающих и горожан с предложениями снять у них
квартиры и комнаты.
- Комната с видом на море, недорого.
- Сдаю квартиру со всеми удобствами.
- Молодые люди, не желаете? У меня как раз для
вас замечательная комнатка с телевизором и холодильником…
- Нет, не надо, мы домой приехали, - отбивался
Чайкин, пробираясь с чемоданом сквозь толпу.
Вышли в город через тоннель.
- Надо было телеграмму послать Васильевым… А
то приедем, как снег на голову, - зябко поеживаясь рассуждала жена, куталась в штормовку.
Сонные дочки Люда и Марина понуро брели за ро35
дителями.
- Я хозяйке письмо послал, она знает. Да и не в
первый раз…
Квартира от вокзала была через один квартал. Когда-то, лет восемь назад, в свою первую южную поездку, Чайкины приняли предложение одной из многочисленных хозяек на вокзале снять у нее комнату, с тех пор
ни у кого, кроме Васильевой Екатерины Анатольевны,
пожилой, мягкой и обходительной женщины, они не
останавливались.
До места добрались быстро. К их удивлению дверь
им открыл средних лет худощавый мужчина:
- Вам кого?
- Да нам…Екатерину Анатольевну…- несколько
растерянно ответил Сергей Викторович.
- Она спит еще. А вы по какому вопросу?
- Да мы по поводу жилья…
- У нас уже есть квартирант. Комната занята.
Вот так новости! «Это видно сын ее приехал, - сообразил Сергей Викторович, натянуто улыбаясь и стараясь хоть как-то расположить к себе незнакомца. Тот
смотрел равнодушным, холодным, щемящим взглядом.
«Как под рентгеном, - подумалось Чайкину, и он поежился. Жена и девочки с котомками за плечами в растерянности стояли позади него.
- Кто там, Витя? – из темноты квартиры раздался
знакомый голос хозяйки.
- Это я, Екатерина Анатольевна, Сергей… Я вам
письмо писал…
- Подожди, подожди…- в дверном проеме появилась хозяйка, за этот год она крепко постарела, сгорбилась. – А это никак Сереженька… А вы заходите, заходите…
Хмурый «Витя» как-то нехотя пропустил их в при36
хожую, сам ушел на кухню, загремел чайником.
- А вы разве не получили письмо? – вступила в
разговор жена Сергея Викторовича Светлана.
- Да я в отъезде была… Может и было письмо, да
затерялось, - как показалось Чайкину, хозяйка при этой
фразе с опаской посмотрела в сторону кухни, откуда потянуло табачным дымом. – У нас сейчас есть жилец, но
он сегодня уедет. Часов в десять, говорил, у него поезд.
Вы вещи в мою комнату пока занесите, да переждите
малость или погуляйте пока.
- Мать, иди-ка сюда, - недовольным голосом их
кухни позвал сын.
Екатерина Анатольевна ушла, прикрыла за собой
дверь:
- Ну чего ты ерепенишься… Люди они хорошие,
пусть поживут, места не жалко…
- У тебя все хорошие… Только не знаю, кто телевизор утащил да шкафы обчистил. Как была ты «деревня», так и осталась, - сквозь прикрытую дверь слышал
Сергей Викторович.
«Вот ничего себе, попали в переделку… Сын теперь командует…»
- Вы чего же в комнату не проходите?
- Да нет, мы пойдем, пожалуй, - заговорил Чайкин,
- а впрочем, дайте-ка я… - Сергей Викторович пошел на
кухню.
Виктор сидел на табурете у окна, курил:
- В общем так, по четвертной с человека и живите
хоть до весны.
- Ну, это несерьезно… Виктор вас, кажется, зовут?
- Предположим…
- Меня Сергей Викторович, можно просто Сергей.
Мы уже здесь не первый год останавливаемся, цены
знаем. В прошлый год нас Екатерина Анатольевна по
37
десять рублей пускала.
- Допускалась. Обчистили ее зимой проходимцы
какие-то, - Виктор зло сверкнул глазами, и Сергей Викторович опять поразился тяжести этого взгляда, будто
сидящий перед ним человек нес в душе непосильную
тайну, которую и скинуть нельзя и забыть – не забывается.
В конце концов, порядились по пятьдесят рублей
за сутки и на том разошлись. Разошлись в прямом смысле, ведь до отъезда жильца нужно было коротать где-то
время. Вышли на улицу, пошли в сторону моря.
- Давайте, пап, другую комнату найдем, не хочу я
там жить, - закапризничала младшая Марина.
- Может и правда, Сережа, - поддержала ее мать, вон их сколько предлагают. Пойдемте на вокзал. Глупые
мы какие-то, приехали из деревни, оставили вещи у чужого дяди и ушли.
Сергей Викторович и сам уж сомневался, но как-то
не хотелось обживать новое место, приспосабливаться к
хозяевам.
- Ладно, посмотрим, не понравится, так переедем
куда-нибудь.
Жизнь, однако, помаленьку наладилась. Каждое
утро Чайкин вручал новому хозяину пятьдесят рублей, и
тот прямым ходом шел в магазин, закупал продукты и
потом сам кашеварил. Как выяснилось, он нигде не работал, полгода как разошелся с женой и приехал к матери. Жили на ее пенсию да сдавали жильцам комнату. К
радости и некоторому удивлению Сергея Викторовича,
хозяйский сын не пил. «Наверное заколдованный,» - подумал Чайкин про себя. (Так про закодированных от
пьянства говорил директор леспромхоза Семен Лукич
Мухин, который после свадьбы сына говорил, что свадьбы-де сейчас играть легко, не то что раньше, водки
38
мало уходит, потому как половина мужиков заколдована. «Вот, - говорит, - мы со сватом и упирались, почитай, вдвоем».)
Жизнь курортная протекала приятно однообразно
в некой телесной и духовной неге. Погода выдалась на
славу! После коротких теплых дождей лучезарно сияло
солнце, отражаясь в ласковом море и покрывая его множеством икрящихся огней. Было тепло, влажно, и пахло
цветущими магнолиями.
Каждый день Чайкины после немудрящего завтрака уходили к морю, обедали в городе и возвращались на
квартиру поздно вечером. Уставшие жена и дочки ложились спать, Сергей Викторович по старой привычке
пил перед сном чай. В один из таких вечеров к нему на
кухню вышел Виктор:
- Вы сахар-то берите, не стесняйтесь, - неожиданно
предложил он.
- Да я вот с карамелью…
- Давайте-ка и я с вами за компанию… - Виктор
улыбнулся, но как-то натянуто, тревожно. Молча налил
чай в стакан, сел напротив.
Сергей Викторович не мог придумать, с чего
начать разговор, он слишком устал за день, чтобы сейчас пробуждать в себе дипломатическое искусство, поэтому повисла неловкая пауза. На кухню вышла Екатерина Анатольевна, с некоторым удивлением и тревогой
посмотрела на сына:
- Суп если не будешь, убери в холодильник, а то
закиснет.
- Ладно.
Хозяйка вышла. Сергей Викторович допил чай,
тоже собрался было уходить.
- Вы на севере живете? – остановил его Виктор.
- На севере.
39
- А черника растет в ваших краях?
Чайкин не ожидал такого вопроса, растерялся даже:
- Да полно.
Виктор замялся, потом выдохнул:
- Да внук у меня болеет диабетом. Люди советуют
чернику пить, помогает будто. Я вам денег дам, пришлите…
- Да не надо денег, пришлю…
- Только траву надо, не ягоды, может, поможет… Виктор замолчал, но Чайкин не спешил уходить, ему
было ясно, что сказано не все. - Я вам вот еще чего сказать хотел… Вы приезжайте к нам, когда захотите, а на
меня дурака не обращайте внимания…
Сергей Викторович налил себе еще чаю, положил
ложку сахара, снова сел за стол.
- Вот ведь ладно я, - продолжал Виктор, - ломанный-переломанный. А мальца за что Господь наказывает?
Чайкин молчал. Неприветливый хозяин, который
так холодно встретил его семью несколько дней назад,
открывался перед ним с другой стороны. Он искал слушателя, и Чайкин был готов выслушать его.
- А вы, Сергей, слышали что-нибудь о законе пирамиды?
- Не припомню, если честно…
- Да вот ученые доказали, что если кто в семье
наложит на себя руки, то пойдет в его потомстве чехарда: и внуки, и правнуки сами себя решать начнут, как
вроде пример им в этом показал предок. Я закурю?
Чайкин кивнул головой. Виктор встал, трясущимися руками достал сигарету. Сергей Викторович заметил,
как сквозь дверную щель из соседней комнаты на сына с
тревогой смотрит Екатерина Анатольевна. Потом дверь
40
закрылась.
- Мой отец милиционером был, мы тогда под Костромой жили. Как выпьет бывало, все грозился пулю
себе в лоб пустить… И пустил-таки… Нашли в дровянике с дыркой в голове. Дед по отцу звонарем при церкви служил – с колокольни бросился. Как вам? Теперь
вот внук болеет… Это ведь не лечится? Вот, говорят, и
писатель один еще также свою семью наказал…
Сергей Викторович сидел и не знал, что ответить.
- Вот и название ученые этому дали. А толку-то?
Они б лучше сказали, как с этой тяжестью жить. Мне
вот полтинник только, а я каждый день Бога прошу,
чтоб дал он мне самому умереть. Хоть сейчас, сию минуту, только самому… Чтоб остановилось на мне это,
чтоб после меня в роду этого не было.
Виктор наклонился над столом, обхватил голову
руками, потом как бы очнулся.
- Ладно, разговорились мы с вами, пора и на покой… А вы приезжайте, по душе вы пришлись… матери…
Всю обратную дорогу в поезде Сергей Викторович
думал о жизненной трагедии этого человека. Чернику
выслал вскоре по приезду домой, жена положила в посылку еще и сушеных грибов.
Ответ от Екатерины Анатольевны пришел только
спустя несколько месяцев. Она благодарила за посылку
и сообщала, что сын ее Виктор в августе погиб в автокатастрофе. Комнаты опустели и ждут новых жильцов...
16.10.1999г.
Фронтовые письма
Врачевал я тогда в северных краях сразу после ин41
ститута. Жизнь врача на селе хлопотливая, хотя и однообразная. Много человеческих судеб и жизней прошло
перед моими глазами, но вот судьба одной тихой пожилой женщины запомнилась мне на особицу.
Звали ее Полина Михайловна Снегирева. Было ей
уж лет под семьдесят, работала некогда учительницей,
жила одиноко, хотя по слухам, где-то на Урале была у
нее дочь. Несколько раз обращалась она ко мне с жалобами на боли в желудке (язва была), да еще ноги отекали
сильно. Года два назад умер ее муж Павел Петрович
Снегирев, он работал кочегаром в совхозе.
Когда она в очередной раз лежала у меня в отделении, заглянула как-то под вечер ко мне в кабинет:
- Разрешите, доктор…
- Заходите, Полина Михайловна, я вас слушаю...
Присаживайтесь…
- Я уж лучше постою, а то, как сяду, так и не
разойдусь потом.
- Ну, как вам будет угодно…
- Я к вам с просьбой, извините, что задерживаю,
вы уж должно домой собрались...
- Да не извиняйтесь вы, Бога ради...
- Ну ладно… Я долго думала, сомневалась… И
все-таки решила довериться… Вы, я слышала, книжку
собираетесь писать? Так может, сгодится когда… - Полина Михайловна достала из-за рукава кофты чистый,
скомканный платочек, обтерла губы. – Вы извините, что
я так сбивчиво… Словом, хочу я вам письма передать,
дорогие мне письма, может, сгодится что, а потом...
Она замялась, посмотрела на меня внимательно и,
как бы оценивая, потом решилась:
- Мне уж недолго осталось… Так я загодя накажу,
чтоб, значит, вас позвали заформалинить меня, как помру. Вот вы и подсуньте их как-нибудь в гроб-то, мне с
42
ними веселее будет. Я хотела бабку Фаину попросить,
ходит она у нас покойников обмывает, но ведь не утерпит, разболтает всем, - Полина Михайловна усмехнулась.
Я от неожиданности остолбенел. Пытался что-то
ей возразить, но она только головой качала. Потом поблагодарила и тихо ушла.
Через два дня передо мной лежали с десяток потертых на углах и посеревших от времени фронтовых
писем - треугольников, я с трепетом начал читать:
Письмо первое
ПП 6 1571 ППТ 2185 медсестре Парамоновой Поле, адрес отправителя полевая почта 10 «А» часть 41
Миронов Леонид.
«Здравствуй, дорогая Поля! Пишу тебе то, что не
могу сказать на словах. Желаю наилучшего в жизни твоей. Я помню все наши короткие встречи, каждая из которых была для меня радостью и счастьем. Надеяться на
новую встречу на войне сложно. Идут тяжелые бои.
Наша эскадрилья несет тяжелые потери. Вчера погиб
наш весельчак и заводила капитан Мельников, помнишь, я тебе о нем рассказывал.
Береги себя, одевайся потеплее.
Крепко целую тебя, твой Л.Н. Миронов,
27.09.44г.
P.S. Рана на ноге моей (слава Богу) зарубцевалась
и почти не болит».
В углу конверта печать и подпись: «Просмотрено
военной цензурой».
Письмо второе
«Моя дорогая. Тебе привет.
43
Не хочу улетать от тебя далеко, а видно придется:
полк наш перебрасывают под N-ск. Дорогой мой человек, нет слов, чтобы рассказать тебе о своей любви, но
ты должна понять меня до конца, иначе мне трудно остаться живым в этой кровавой войне. Нежное чувство к
тебе и твоя любовь хранит меня от вражеской пули.
Однажды подумал: «Вот кончится война, явлюсь к
тебе домой… И тогда мы будем нескончаемо счастливы». Однако мешает война.
Целую тебя крепко.
Пусть хранит тебя счастливая звезда. Передавай
привет Дусе Осиновой, Ане, Зине, моей землячке черноокой Вале и всем-всем в госпитале, кто меня помнит.
С приветом, Л.Н. Миронов».
1.11.44г.
Письмо третье
«Милая Поля!
Очень хотелось бы получить от тебя письмо в эти
жаркие дни боев. Движемся вперед. Бессонные ночи.
Болит голова. Хотел заехать к тебе повидаться, но не
получилось, т.к. ранило мою «лошадь», сильно ранило.
Я очень-очень занят был.
«Пусть вдохновит вас в этой войне мужественный
образ
наших
великих
предков:
А.Невского,
Дм.Донского, Кузьмы Минина, Дм.Пожарского,
А.Суворова, М.Кутузова», - эти слова товарища
И.В.Сталина удесятеряют силы и не дают расслабиться.
До свидания?
Возможно, скоро встретимся, меня хотят командировать за новым самолетом. Я крепко обниму тебя и поцелую, а потом… (сама знаешь что) – это жизнь.
Ах, прости меня за некорректность кое в чем».
5.01.45г.
44
Письмо четвертое
«Милый друг мой, Поля!
Любимая.
Я раз за разом вспоминаю нашу встречу, каждую
ее минуточку… Какая ты красивая, нежная и доверчивая. До конца своих дней я буду помнить тебя и боготворить.
Писать кончаю, т.к. объявили тревогу. Письмо отправляю с посылкой.
До свидания. Крепко целую».
Дальше среди писем вырезка из старой газеты:
«Накануне в воздушных боях за N-ск погибли зам. командира эскадрильи майор Л.Н. Миронов, ст. лейтенант
Н.Н. Васильев и сержант A.Ю. Петров. Память о погибших товарищах будет храниться в наших сердцах».
Просьбу Полины Михайловны я выполнил, письма
положил куда нужно. Познакомился и с дочерью бывшей моей пациентки Светланой, родившейся сразу после войны.
01.11.99г.
Замкнутый круг
Посвящается брату А.Муратову
Был у меня дядя по материнской линии Григорий
Андреевич Муратов, худощавый и низкорослый, но подвижный и смекалистый. Еще в годы войны, будучи
учеником, он одновременно работал писарем при сельсовете. В 1943 году семнадцатилетним пареньком добровольно ушел на фронт, был разведчиком, заслужил
два ордена славы, орден Красной звезды, много меда45
лей. Домой вернулся только в 1948 году. К этому времени старший его брат Иван тоже пришел с войны, уехал в
город и там женился на миловидной поварихе детского
сада Елене Куренковой.
Дядя Гриша поехал к нему в гости, познакомился
там со старшей сестрой своей невестки Татьяной, и они
тоже поженились. Так и сложилось, что два родных брата женились на двух родных сестрах. Чудно.
В отличие от Елены Татьяна была не особо привлекательной: простоволосая, с неброскими чертами лица и чуть приплюснутым носом. Однако семья сложилась. Дядя Гриша устроился работать на завод, жена была при нем. Вскоре у них родился первенец, назвали
Михаилом. После получения квартиры решили еще рожать, и вот во время родов открылось у роженицы сильное кровотечение, и она умерла, успев родить дочку.
Трагедия была неожиданная. Я помню, как радостно
отец и мать мои говорили о скором рождении малыша, а
потом в какой растерянности собирались на похороны:
- Как же он теперь с малюткой-то, - причитала
мать, укладывая в тугой узел русую косу.
- Ничего, мир не без добрых людей, помогут. Может, к себе возьмем на время, а там видно будет.
- Да ты что, разве он отдаст.
- Ну ты смотри, мать, если что, знай, я не против.
Жалко Григория.
После похорон на семейном совете решили, что
маленькую дочку Иринку на время возьмет старшая
сестра Елены и Татьяны Антонина. Она тоже жила в городе. Прошел год, дядя Гриша жил с сыном, навещал
часто маленькую дочку, подумывал уж забрать ее к себе.
Но крутая нравом и властная Антонина возражала:
- Ты остепенись маленько, женщину себе подыщи,
не все ж вдовцом жить, об живых думать должен.
46
- Куда мне, моя песенка спета, - понуро возражал
дядя Гриша.
Впрочем, вскоре те же Елена и Антонина свели его
с женщиной Валентиной. У нее года три как случилась в
семье трагедия: обварился кипятком и умер маленький
сын. Муж и до этого частенько на дно стакана заглядывал, а тут и вовсе спился, семья развалилась.
Дядя Гриша и Валентина сошлись. Года через два,
когда семья окрепла, у них родился сын Дмитрий, маленькую же Иринку Антонина так и не отдала.
«Ладно, пусть все так остается, - рассуждал дядя
Гриша, - да и привыкла уж дочка к новой маме, чего я
буду их жизнь ворошить».
Все бы ничего, но как-то неожиданно сестры
ополчились против Валентины, наговаривали на мачеху
старшему Михаилу, ему уж к тому времени за пятнадцать перевалило, при случае и дяде Грише сплетнями
кровь портили:
- Ты вот ее все в санатории да дома отдыха отсылаешь, а там известно, чем занимаются. Сам голодный
дома сидит, а она по санаториям разъезжает. Слыханное
ли дело, чтоб мальчишка на могиле матери ночевал!
- Да вы что..?
- Было дело…
- Когда?
- А тот раз он позвонил, будто у нас заночует, а
сам на кладбище, - подтвердил брат Иван.
«Это я виноват, не надо детей от себя отпускать,
всех нужно в кучу собрать, вот тогда и дело будет», думал про себя Григорий.
Время, однако, шло в непрерывных скандалах и
баталиях. Дети росли, росли и потребности. Рвался,
рвался дядя Гриша и однажды не вытерпел, повесился.
От слабости? Не нам судить.
47
Прошло уже с того дня больше двадцати лет. Все
дети получили высшее образование: Михаил - летчик,
Дмитрий - инженер, Иринка - врач, у всех свои семьи.
Все бы ничего, вот только друг с другом не знаются совершенно, будто чужие. Пытался я их как-то свести, куда там, натолкнулся на неприязнь и даже ненависть друг
к другу. Вот так и живут родные братья и сестра порознь, не ведая ни общих радостей, ни печалей. Обидно.
А говорят, что все люди братья..?
4.12.1999г.
«Возвращение на круги своя»
К пенсионерке - учительнице Анне Сергеевне Селезневой приехал нежданный, но дорогой сердцу гость.
Как открыла она дверь, как увидела знакомые, дорогие и
постаревшие черты лица, глаза голубые и седую шапку
волос, так и присела в беспамятстве на пол.
- Анюта, Анюта, ну чего ты, вот Господи, незадача-то какая, - пришедший пытался поднять ее и уложить
на сундук возле двери. - Эй, есть кто-нибудь в доме-то,
нашатыря бы хоть что ли… Постой, да у меня валидол в
кармане был.
Анна Сергеевна чуть приоткрыла глаза, облизала
сухие губы, обвисшие щеки ее чуть порозовели. Выбившаяся из-под платка прядь седых волос упала на глаза, мужчина заскорузлой рукой поправил их.
- Ну, оклемалась что ли? Напугала ты меня, спасу
нет, давай-ка вставай.
Анна Сергеевна с трудом встала, присела на краешек сундука, гость стоял в проеме в светлом мокром
плаще, с фуражки его стекали капли воды.
- Как же ты так, Ваня, хоть бы телеграмму прислал. Как же так? Да что же мы тут-то, - встрепенулась
48
Анна Сергеевна, - раздевайся, проходи, замерз, поди,
сыро на улице-то.
- Холодно и моросит, не сегодня-завтра снега жди.
Гость разделся, аккуратно развесил одежду, чтоб
она просохла, пригладил перед зеркалом волосы и прошел в комнату, прихватив маленький чемоданчик.
Анна Сергеевна захлопотала на кухне. Вскоре хозяйка и Иван Епифанович мирно сидели под абажуром и
беседовали. За окном смеркалось, порывисто дул ветер,
сгибая ветки ясеня с кое-где оставшимися редкими листьями.
- Как ты нашел меня, Ваня? Лет-то сколько прошло? Как ты жил все это время?
- Как жил? Как все, Анюта. Как в Сибирь угнали в
29-ом, поселили от Иркутска за двести километров, отец
вскоре и умер от тоски, да простыл в дороге. Остался я
один из мужиков с матерью да сестренкой Дуняшкой.
- Многих тогда по селу разорили, Ванюша… После
вас еще Матвеевых братьев, портного Кузьму Ногайкина, Шустовых.
- Это которых?
- Ну, за речкой у ветлы дом-то их стоял. У них и
было всего две лошади да кабан, а тоже туда, кулаки…
- Видно взглянули не так на начальство, вот и...
Ты-то как?
- Да как…
После войны вышла замуж за
криушинского тракториста Федора Смирнова. Ничего,
мужик смирный, работящий. Курсы окончила, учительствовала. Детей двоих вырастили, дочку да сына. Сейчас
вот поразъехались все, Федора похоронила пять лет
назад, одна теперь.
- Знаю про это, Нюточка. Мне про тебя Елизавета
Вострова писала, помнишь подружку-то свою закадычную?
49
- Вот ведь, а мне ни слова.
- Это я ее просил об этом, зачем старое ворошить.
Гость тряхнул головой, улыбнулся грустно и спросил с дрожью в голосе:
- Ну, а меня ждала, а..?
- По первости ждала, а потом и ждать перестала.
Не ехал почему?
- Не пускали, вот и не ехал… Без прописки и без
выезда, вот как. А тут война... Ну, приехал бы я, у тебя
семья, я семейный, чего ж душу-то теребить, и так тошно.
Помолчали. Маленькими глотками пили чай из
блюдечка вприкуску с сахаром, по старинке. Иван опять
усмехнулся:
- Бывало, так-то вот батя у меня возьмется чай
пить, да с одним комом сахара стаканов пять и выпьет.
Я все удивлялся.
- Может тебе рюмочку налить, есть у меня немного, держу для натирания.
- Нет, не надо. Ты вот чего… Я ведь, Анюта, за тобой приехал.
- Как за мной?
- Поехали ко мне жить. Ты вдова, я тоже вдовый,
самый раз. Я ведь тебя до сей поры люблю, так ты мне к
сердцу прикипела. Чай, не забыла, как под вербой до зари сидели, а..?
Анна Сергеевна покраснела, молчала.
- Ты только сразу не отвечай, подумай, как следует, а лучше сначала в гости приезжай. Я ведь опять в
Верхосунье перебрался, лет десять уж как переехал. Еще
Екатерина, жена, то бишь, моя, жива была. Уговорилтаки ее, она у меня сибирячка коренная, но уговорил.
Дом новый построили, все как у людей. Ну, так как?
- Я, Ваня, подумаю...
50
- Вот и хорошо, вот и хорошо, - Иван Епифанович
спохватился, поднял с полу чемодан. - Чего это я, дурак,
и про подарки-то забыл, давно, поди, сазанов-то верхосунских не едала.
На столе выросла гора довольно крупной прозрачной рыбы с желтоватыми плавниками. Иван Епифанович порылся еще в чемодане, достал сверток:
- А вот это помнишь?
На стол из газетного свертка упали носовой платок
и вышитый кисет.
- Неужели мои..? – у Анны Сергеевны екнуло
сердце.
- Твои. Всю войну с собой возил, должно они меня
и от пули сберегли.
Наступила ночь, на улице похолодало, и припустил дождь, резко и натужно дул ветер, а в окне вдовы
Селезневой на втором этаже двухэтажного дома все еще
горел свет.
Недели через две Анна Сергеевна собрала самые
необходимые вещи и вечерним поездом уехала на
встречу с молодостью и счастьем.
Совет вам да любовь.
16.01.2000г.
Двоеженец Кулагин
1
У пилорамщика лесхоза Николая Кулагина сбежала с любовником жена Татьяна, оставив его с пятилетней дочерью Натой. И ведь как все хитро обтяпали, никто на поселке и глазом не моргнул, вроде как и не догадывались даже, а на тебе...
Любовник ее Рачков Александр, кряжистый и си51
вый, тоже из местных, семейный, преподавал агрономию в сельхозтехникуме. Когда-то в детстве еще они
жили по соседству, огород к огороду.
«Видно тогда, по молодости, и снюхались, - рассуждали бойко сельские бабы у колодца. - Вот бы и нюхались себе, зачем людей в обман вводить, семьи рушить».
Прошлое соседство сыграло заговорщикам на руку, и тот и другой загодя потихоньку сносили вещи к
матерям, те видно, тоже обо всем знали. Потом уже Николай вспоминал, что жена Татьяна частенько носила
сумки с бельем к матери:
- Мамка сегодня баньку прокурила, я там и простирну быстренько.
Николай молчал себе, ворочал бревна на пилораме,
только рубаха от пота темнела и трещала, потом также
неистово ворочал навильниками с сеном, управлялся с
многочисленным рогатым и хвостатым хозяйством.
Уставший шел домой, а сердце так и подмывала радость: «Вот сейчас войду в избу, в доме тепло, уютно, а
дочка Натка так и бросится на шею, прижмется своим
худеньким тельцем к груди, защебечет, защебечет чтото свое. И таким светом засияет вся изба, что хоть глаза
зажмурь. Потом пойдут тоже радости, но уже тихие,
размеренные… Усядутся все за стол, жена нальет наваристых щей с кислой капустой, подаст жаренную на сале картошку».
В праздник или на именины Николай просил не
настойчиво:
- Ты б поднесла стаканчик, Татьяна, что-то я притомился сегодня.
- Чай, возьми, налей сам...
Николай нальет ровно две стопки - за семью и
умершего родителя и все, баста. Не тянуло его к вину, к
52
женщинам чужим не тянуло, вот к работе да... Бывало,
ляжет спать, дремлет, а сам все думает, сколько он за
день дел переделал, а сколько еще осталось, и почему-то
всегда оставалось больше. Любой бы бабе живи и радуйся, а этой видно чего-то не доставало. И уж выбрала
бы какого видного, а то как шкаф двухстворчатый, да
еще и шепелявит. Однако, видно в любовных утехах
большой мастер, сколько он этих баб перебрал… Тьматьмущая!
Рассказывали, что когда уж совсем собрались уезжать полюбовники (Николай в это время на делянке
был), помогал им по-соседски пожилой Иван Крюков,
завхоз техникума, где работал Рачков, и давай их уговаривать:
- Одумайтесь, чай вы уж не молоденькие, покрутили любовь потихоньку и ладно, дался вам этот Златоус.
- Молти, Клютёк - шепелявил в ответ Рачков, - нитё ты в любви не понимась.
Так и уехали.
Николай, как узнал, обомлел. За несколько дней
лицо его обычно красное от ветра, солнца и мороза почернело, некогда уверенная и стройная походка изменилась, стала будто робкой. Ему все казалось, вот он идет,
а из каждой избы на него люди смотрят и осуждают или
смеются - с бабой, мол, совладать не смог.
«Чего же ей надо было? - думал он, хватив вне
всякого обычного повода стакан водки, - кажись, пальцем не трогал, дурой не назвал, а уж как любил, крепче
и нельзя вроде».
Николай остался один. Дочка уж не маленькая,
спрашивает про мать, отвечать что-то надо. Крепился.
Дело было по осени, самая работа на селе. Как в тумане
ходил по двору, копошился, пытался доить корову
Машку, но та обычно смирная, никак не давалась, пнула
53
ногой дойницу, та и полетела, разлилось по земле молоко. И вот тут Николай не утерпел, бросился в дровяник
и долго плакал, утирая слезы рукавицей.
Через неделю привез из соседнего села мать. Та
хоть и стара была, но еще бойкая, и дела по дому мало
по малу наладились. Боль же, однако, в сердце не проходила.
2
Все как-то в этой жизни давалось Николаю с натугой. Раннее сиротское детство - отца он едва-едва помнил, больше по фотографиям да по рассказам матери.
Запало ему в памяти, вроде как пришел отец с войны
среди ночи, переполошил всех, барабаня в окна и в
дверь. Мать кричала и плакала, плакала и смеялась, не
веря своей радости. А отец все тормошил сонного Кольку.
Это уж мать потом долгими зимними вечерами
Николаю рассказывала. Зажгут керосиновую лампу, залезут на печку, в сумерках мать возьмется вязать носки
ли, варежки ли, Колька достанет с полатей сушеные яблоки, грызет их, наслаждается сладко-кислым вкусом,
сам слушает:
- Его и забрали-то к концу уж войны, трактористом
он был первеющим, вот и не брали по броне. А тут на
тебе, повестка. Сначала все письма шли, а тут и молчок,
с полгода ни слуха ни духа. Ранило его в голову под Будапештом, по госпиталям маялся, в беспамятстве был
сколько, я уж в район в военкомат моталась. «Ждите, говорят, - если б что, прислали б, значит живой, ждите...» Потом уж ближе к концу войны пришло от него
письмо, коряво так написано было, рукой он плохо владел. А тут и сам пришел, соколик мой, израненный весь.
54
«Ты, - говорит, - не горюй, Нюра, мы Кулагины живучие. Деда моего Панкрата как медведь ломал, а ничего,
прожил себе потом до ста лет и не ахнул». Только не по
его вышло. Крепился, крепился Степушка мой родной
да и помер, догнала его война-то».
Вот то, как хоронили отца, Николай Кулагин запомнил на всю жизнь. И не то даже, как хоронили, а
мысль вдруг поразившую его запомнил, в конце уж, когда ровняли могилку, сообразил: «А ведь там, в могилето, под землей папка мой. Как он оттуда вылезет?» Когда уже уходили с кладбища, вырвался из рук, подбежал
к свежему холмику и давай землю разбрасывать.
Да… Так и остались они с матерью вдвоем. К
школе Кольке сшили рубаху из потертой отцовской
гимнастерки. Учение, однако ж, давалось ему туго. И не
то чтобы он не понимал, что учителя объясняют, просто
чуть ли не с восьми лет пристроила его мать подпаском
к старику Михеичу, так что с апреля по ноябрь Колька
пас сельских коров, в школу же приходил уже по снегу.
Как бы то ни было, семилетку он закончил, ушел в
армию, дослужился в артиллеристах до старшего сержанта, но на стрельбах получил контузию и был комиссован.
После армии, Николай было устроился конюхом в
колхоз, но месяца через два мать завела с сыном разговор о женитьбе:
- Пора бы уж тебе, сынок, остепениться, оно б и
мне спокойнее жилось...
Николай о женитьбе не помышлял, но мать настаивала. До армии Колька дичился девчат, побаивался их
как-то, вдруг да обсмеют. Вида он был не богатырского:
сутуловатый, жилистый, все лицо веснушками осыпано
да еще после контузии голова немного дергалась.
Николай начал ходить на вечеринки (по зимам
55
обычно собирались у вдовой старухи Понарихи на конце
села), приглядывался к девушкам, курил с парнями махорку в сенях. Подошел было к одной, бойкой и миловидной Насте Потаповой с соседней улицы, но та его
отшила. Эта первая неудача не то чтобы расстроила, а
охладила, больше уж он таких попыток не предпринимал. Время шло. За дело взялась тетя Поля, старшая
сестра матери:
- Какой-то ты вахлак, Миколька, право дело, чай
ты посмелее будь. Ладно, у меня в поселке товарка есть,
у нее девок разного калибру, пять ли, шесть ли человек.
Сыщу я тебе невесту.
И сыскала Татьяну: на два года моложе Николая,
ладно сложена, тонкие и правильные черты лица, густые, слегка вьющиеся русые волосы. Семья у нее и
правда была большая, отец сапожничал на дому, мать
едва успевала со своим хозяйством да детворой управляться. Когда сваха заговорила с матерью Татьяны о замужестве, та с полуслова поддержала:
- Иди а ты, дочка, берут голозадую, и слава Богу.
Татьяна пошла, только поставила условие жить им
на поселке. Мать Николая, было, сначала заартачилась:
- Это что, из своего дома да в примаки?
Потом согласилась. В родном селе их кроме колхоза никаких предприятий не было, а там все-таки крупный поселок - МТС, лесозавод. Вот туда Николай и
устроился на пилораму. Работа не пыльная, но с непривычки первые дни руки и ноги гудели от усталости.
Подлатали брошенную бабкину избенку и начали жить
семейно.
Татьяна, хоть и молода была, но как-то сразу все
взяла в свои руки. Николай все смотрел на нее да удивлялся: «Надо же, такая красавица, умница и моя жена».
Через год родилась у них дочка Натка, вся в мать,
56
как определила тетя Поля, и жизнь приняла другой, степенный оборот.
3
Больше года после предательства жены Николай
жил один, на сельских баб и не глядел даже, до того они
ему опротивели. Уж если такая как Татьяна на деле вертихвосткой оказалась, то чего уж там от других ждать.
Так бы и жил Николай с матерью да дочкой, если б не
случай.
После ухода жены пришлось Натку устраивать в
садик. Утром отводил ее туда Николай полусонную,
сразу после работы забирал, и вместе они шли домой.
Так было и в этот раз, только чуть подзадержался он на
работе и когда пришел в садик, Наташа сидела там одна.
Вернее она играла в кубики в игровой, а в соседней
спальной комнате прибиралась нянечка Тося Смирнова,
невзрачная, с редкими волосами, чуть сутуловатая.
- А, пришли, а то мы уж с Наткой ко мне в гости
собрались.
- Спасибо вам, уж извините, задержался я, а мать
не предупредил.
- Да чего там...
Когда шли домой по узкой тропинке среди сугробов, Натка вдруг ни с того ни с сего сказала:
- А тетя Тося на маму похожа…
Николай опешил. До сих пор Наташа мать вспоминала редко, раскапризничается только иной раз, никак
не уговоришь. «По матери тоскует», - думал Николай в
таких случаях. Сам он дочке про Татьяну не напоминал,
зачем ребенку душу травить. И вот на тебе.
- Чем же она похожа-то? - спросил Николай.
- А всем…
57
Николай попытался сравнить свою бывшую с Тоней – ничего, даже чуточку, сходного.
- Ну чем, например, тетя Тоня на маму похожа? - с
некоторым даже раздражением спросил он дочку. Натка
задумалась, а потом протянула:
- Руки у нее мягкие и теплые. Вот когда она меня
домой собирает, все по голове гладит.
4
С того дня начал Николай смотреть на худенькую
нянечку по-особому. И что удивительно, чем больше он
к ней приглядывался, тем больше она ему нравилась: и
руки-то у нее расторопные, и волосы-то светлые как лен,
и глаза-то голубые-голубые и грустные какие-то.
Стороной он узнал, что живет Тося с больной матерью, перебиваются с хлеба на квас, тут уж не до нарядов. А так принаряди девушку, так та еще красавица будет.
Николай еще месяца два присматривался, сомневался, все-таки женатый мужик да с дитем на руках. И в
субботу вечером накануне Рождества решился. Матери
ничего не сказал, они с Наткой месили тесто в квашне.
Николай нарядился в новенькую «москвичку», белые валенки с отворотами и подался, бросил только на
ходу:
- Пойду до конторы дойду, там к празднику вроде
как премию обещали.
Вышел со двора. Мороз стоял крепкий, падал
крупными хлопьями снег. Над крышами домов поднимались ровными столбами клубы дыма, иногда и искорка сверкнет. Сельчане отдыхали, готовились к празднику.
Загодя Николай в чулане припрятал с полкило
58
шоколадных конфет да бутылку портвейна. Конфеты
были на месте, а вот бутылка от мороза лопнула, только
горлышко осталось да кусок темного льда.
- Вот недотепа-то, - ругал себя Николай, - надо было на полатях оставить.
Пришлось занять у соседа бутылку водки. Ну ладно. До дома Смирновых дошел благополучно, вроде как
никто и не заметил даже, сумеречно уж было. Около калитки стоял долго, все не решался войти, хотел уж уходить. «Жених хреновый из меня, - крутилось в голове, надо было хоть для храбрости остограммиться что ли»...
Когда в передней комнате у Смирновых потушили
свет, решился: «Эдак, пожалуй, и спать лягут, пока я
думаю».
Старуха Смирнова на станке ткала из лоскутков
дорожку на пол. Сгорбленная от годов и великих трудов
она ловко провздевала лоскут между нитками и сбивала
его пряслом. Небольшой рулон цветастой дорожки уже
лежал на полу. Вокруг нитки и обрывки лоскутов.
- Здрасьте, хозяйки. Можно к вам?
Из-за занавески выглянула Тося и тут же спряталась. Бабка с трудом оторвалась от станка, окинула Николая недобрым взглядом:
- По делам добрые люди днями ходят, а ты на ночь
глядючи.
Из передней комнаты в простеньком халате и валяных тапочках вышла Тося. Она смотрела на Николая
внимательно и с испугом. Николай прокашлялся:
- У меня, собственно, дело-то к Антонине… - снова кашлянул. - А дело вот какое... Я, собственно, свататься пришел, - единым духом выпалил он.
В избе наступила мертвая тишина, даже сверчки за
печкой замолчали. Но Николаю было уже все равно,
главное он сказал, дальше проще:
59
- Я все понимаю, не пара я тебе, я мужик, а ты еще
девушка. Не за себя прошу… Больно уж ты Натке моей
приглянулась.
- Ну, ты дочкой-то не прикрывайся, ты об себе говори, - возразила бабка, сама смотрела во все глаза на
дочь, силясь понять, что у нее на уме, и следовательно,
как себя вести - сразу давать от ворот поворот или повременить маленько. Тося, однако, молчала, опустив голову.
- Ну, а ты чего набычилась, скажи чего-нибудь.
- Чего говорить… Дочка у вас хорошая, ласковая,
и привыкла я к ней тоже…
- Вы как сговорились, ей богу, дочка да дочка. Чай
ты к нему идешь перво-наперво, не к ней. Говори толком, пойдешь ай нет?
- Пойду…
- «Пойду…у.» Ну и дура ты, «пойду», а коли у него разлюбезная вернется, тебя под зад коленкой – это
как?
- Там видно будет.
Вот так они и сговорились. Через неделю без лишних слов и хлопот Тоня перешла жить к Николаю. Мать
же свою Николай оставил жить при себе.
5
Удивительно быстро Антонина освоилась в новом
доме, даже с матерью сошлись характерами. Дела домашние поделили мирно пополам: Тоня ухаживала за
Наткой, обстирывала да обглаживала всех, доила корову. Мать кухарила. Так и жили помаленьку. Николай несколько пообмяк, оттаял душой.
Все бы хорошо, вот только… Вот только в личном
плане не все ладно было. А началось вот с чего. В первый же вечер, как пришла Антонина в их дом, посуети60
лись маленько, поужинали вместе. Уложили спать
Натку, сами стали готовиться ко сну. Бабка как обычно,
легла спать на лежанку за печкой. Николай вышел покурить да посмотреть корову (что-то перестала серку жевать, уж не захворала ли) и когда вернулся, с удивлением обнаружил, что свет притушен, постель же его супружеская пуста, Тоня притулилась на диванчике и вроде как посапывает уже во сне.
Ладно. Ничего не сказал на этот раз Николай, подумал только: «Ничего, попривыкнет малость, сама
придет». Подобная картина повторилась и на другую
ночь, и на третью. Бабка тоже заметила неладное, рассудила происходящее по-своему: «Меня девка стесняется». На другой день засобиралась в дорогу:
- Поеду, дом-то повидаю, цел ли, да родню навещу, а то уж давно не видались. Дня через три приеду.
Или может остаться мне там, вы уж тут чай и без меня
справитесь.
- Ну что ты, мама. Ты вот чего, объявись там, да и
продавай дом-то. Чай вместе веселее, да Тося?
- Приезжайте, тетя Нюра, мы ждать будем, - попростому, без фарсу и хитрости попросила Антонина, Натка вот тоже привыкла к вам, плакать будет.
«Ладно, поживем, увидим», - решила про себя бабка и уехала. Когда через неделю она вернулась, все вроде бы стало на свои места. С вечера, как и положено,
Николай с Тоней легли вместе. «Слава Богу, видно пообтерлись маленько. Да и то сказать, дело-то это не простое… Меня тоже мой Степа три ночи на печке искал,
просил, уговаривал, потом уж и ругаться начал, а всего
и делов-то... - бабка в темноте улыбнулась. – Да, уговорил-таки темной ночкой Николай Тоньку, уговорил».
Однако вместе в баню ходить Антонина отказалась наотрез:
61
- Иначе из дома уйду.
На том и порешили. Оставили девку в покое.
6
Прошло два года. Мать Николая все-таки уехала
жить к себе в деревню, тоскливо ей было вдалеке от
родного дома. «Да и зачем молодым мешать, пусть себе
живут», - решила она.
Росла Натка, в этот год в школу ее собирали. Антонина не рожала. То ли не хотела, то ли не могла. Кто
ж этих женщин разберет, да Николай больно-то и не
настаивал, будет потом свое дите больше любить, Натке
обидно покажется.
Николай работал на прежнем месте, зарабатывал
неплохие деньги, иногда калымил: то баньку кому срубит, то хлев, то забор подновит. Тоня перешла работать
в школу уборщицей, поближе к дочке, как она объясняла.
Жизнь, некогда катившаяся под уклон и даже
стремительно падавшая в пропасть, вновь выровнялась,
похорошела. Так снежный ком катится стремительно с
горы, растет, но вот склон уменьшился, и движение
снежной массы замедлилось, а там и вовсе остановилось. Лететь в гибельном азарте весело, но и в медленном движении и даже в неподвижности есть своя прелесть, свой смысл.
Так же наполнилась смыслом и жизнь Николая содержать семью, растить дочку. Однако все рухнуло
одним махом.
Одним из последних майских вечеров в поселок
вдруг вернулась Татьяна. Приехала одна, остановилась у
матери. По слухам, будто бы разладилось у нее все с новым мужем и давно уж разладилось.
62
- Как теперь жить будем? – спросила Тоня Николая, когда новость о приезде дошла и до нее.
- Как жили, так и будем жить. Ты к чему это?
- А к тому, что она твоя законная жена и дочку к
себе потребует. Приходила уж она в школу-то. Наташа
сказывала мне, конфетками шоколадными приманивала.
Николай молчал, он и сам не знал, что теперь будет. Где-то в глубине души он ждал этого момента и при
встрече хотел укорить бывшую жену, вот, мол, добегалась, а у меня, видишь ты, все ладно получилось.
Дело же приняло другой оборот. Как-то в скором
времени встретились они в переулке. Татьяна все такая
же стройная и красивая, только похудела немного, с виду ничуть даже не смутилась.
- Здравствуй, Коля!
- Здравствуй, - Николай остановился, снял фуражку, отряхнул ею со штанов опилки, шел он как раз с работы, видно Татьяна и поджидала его специально.
- Зашел бы когда, поговорить надо.
- Стоит ли..?
- Стоит… Ты на меня, Коля, сердце-то не держи, я
и сама себя завиноватила. Живи, как знаешь, вот только
Натку я себе возьму.
- Это как же?
- А так, возьму и все, по праву, сам знаешь.
- Ну, ты не дури! Дочка только успокоилась, к Антонине привыкла, а ты воду мутишь. Не смей к дочке
касаться! - Николай от неожиданно нахлынувшей ненависти и злости перешел на крик.
Мимо шли люди, больше знакомые, с интересом
рассматривали разыгравшуюся сцену.
- Потише, Коля, - как-то обреченно попросила в
ответ Татьяна, - люди ведь кругом. Ты зайди к нам какнибудь, там и поговорим, хоть завтра. Придешь?
63
- Приду… - от этого спокойного голоса Николай
разом охолонул. Круто развернулся и пошел своей дорогой, Татьяна долго смотрела ему вслед, пока он не
скрылся за поворотом.
7
На другой день он с работы ушел пораньше и задами, огородами прошел в тещин дом, чтоб не увидели
да не доложили Антонине. Дома была только Татьяна.
- Проходи в переднюю, гостем будешь.
Николай прошел. В комнате, как и раньше, прибрано, вдоль стен железные кровати, подушки одна на
другой. Посреди комнаты стол накрыт, стоит бутылка
водки да какое-то вино в графине. Над столом лампа с
матерчатым абажуром.
- Ну что, муженек дорогой, давай-ка выпьем по
маленькой, да вспомним нашу жизнь прошлую, молодую.
Николай горько усмехнулся:
- Выпьем...
Выпил рюмку водки, Татьяна пригубила вино.
- Ты ешь, с работы ведь, умаялся. Я сама обед готовила, угодить хотела.
Татьяна исподлобья с хитринкой посмотрела на
мужа сквозь густые ресницы, поправила рукой волосы.
«Красивая какая, стерва, еще красивее, чем была. А ведь
я пропаду, пожалуй, в этих ее глазах бесстыжих, истинный крест, пропаду», - подумал Николай, наливая себе
вторую рюмку. Говорили не о главном, о мелочах,
вспоминали молодость, каждый свое.
Ушел он не скоро, когда слегка уж на улице темнеть начинало. Дня через два еще заглянул, опять вроде
чтоб о деле поговорить, снова его угостили, теперь уж
64
без водки. И опять как в первый раз Николай почувствовал, как тянет его к этой красивой и в общем-то непутевой женщине.
Когда поздно вечером после очередного визита он
пришел домой, Антонины в доме не было. На столе лежала записка: «Я ушла к маме, насовсем. Не надо меня
обманывать, Наташа пока у меня, а там, как скажешь».
Николай метнулся было к двери, но остановился,
присел на порог: «Вот тебе и на, это что же теперь будет-то»?
А случилось то, что и должно было случиться. Татьяна снова пришла в его дом. За Наткой Николай ходил
сам, Антонину не видел.
- Накачался ты на нашу голову, идол, глаза твои
бесстыжие,- напустилась на него Тонина мать.
Как говорится, все вернулось на круги своя, и как
будто перевернулось с ног на голову. Вроде как и не
было этого сумасшедшего вояжа Татьяны с шепелявым
Рачковым.
Тоня избегала встречи с Николаем, хотя раза два и
встречались они мельком, перебрасывались парой слов.
Неожиданную новость принесла как-то в воскресный день Татьяна:
- А ведь ей рожать скоро…
- Кому?
- Тоньке твоей, доигралась дура, - Татьяна говорила зло, зло и смотрела на Николая да и на весь мир.
Николай опешил:
- Дак ведь она говорила, что болеет будто, простыла...
- Дурила она тебя, телок ты, телок и есть, тебе что
скажут, ты тому и веришь.
Примерно через месяц после этого разговора Антонина родила сына, назвала Николаем. Со слов всезна65
ющих и любопытных сельских баб, будто вылитый
Колька Кулагин, даже конопушки чуть ли не на второй
день на носу повылазили.
- Ну и хитрющая она баба, Toнька твоя, знает чем
приманить мужика. Мордой не может, так она сыном, пыхала злобой Татьяна. - Ты вот чего, ты от меня не
скрывай, узнаю, тайком ходишь, убью. Ночью уснешь,
вот этой скалкой и прибью до смерти. - Татьяна для
большего устрашения показала бугристую скалку, она
как раз тесто на столе разделывала.
- Чего же мне теперь…
- Вот чего, - смягчилась жена, - ты туда сходи, купи чего-нибудь, сын ведь все-таки, но чтоб я знала, а не
тайком.
Николай пошел, предварительно накупив полный
пакет конфет и пряников. Уж потом только сообразил:
«Чего это я… Сыну-то всего как две недели, а я с пряниками, вот дурила-то…»
Встретили его не то чтобы радушно, но и не выгнали из дома, дали мальца попестовать, а тот и правда
был беловолосый. Сразу обмочил отцу рубаху.
- Не иначе гулять мне на его свадьбе.
Тоня, хоть похудела и подурнела после родов,
смотрела на ребенка счастливыми глазами, и от этого
была как никогда хороша.
Вот так Николай стал жить на две семьи.
- Ты у нас как турецкий султан, - подцепил его както дед Крюков, встретив в переулке, сам шел видно с
рыбалки с удочкой на плече, в старенькой фуфайке и
фуражке с заплаткой, - только капиталу нет, был бы капитал, поди б еще двух завел?
- Был бы, дед, капитал, я бы перво-наперво тебе
новую фуражку купил, а себе штаны, и не женился бы
вовсе. Одна морока с этими бабами.
66
Николай, было, прошел уж совсем, оглянулся:
- Дед, а дед…
- Чево?
- А вообще-то над вашим предложением я подумаю, у меня все еще впереди.
Николай подпрыгнул молоденьким козликом и весело потопал к своему дому. На душе у него было хорошо. Будущая жизнь ему представлялась безоблачной.
Главное то, что росли его дети.
14.10.2000г.
Детское отд. ЦГБ г.Октябрьск
Чужая вера
- Вот вы говорите, люди обманом живут, помутился, дескать, разум от золотого тельца, вот и опаскудились окаянные.
- Это не я говорю, а наш преподобный отец Михаил, а сам со товарищем увезли девок за Волгу, а потом
откупились от греха деньгами немалыми, а те и ради. А
невдомек им, что они не над телами, над душами их потешались. Деньги есть - хозяин жизни, и закон им не писан. Ну ладно б какой другой человек, а то и «слуги Божьи» туда же ударились. Ведь как великолепно сказано:
«Богам не так противны торгаши
И ими созданный наживы алчный рынок,
Как обезумевший в корыстолюбье инок,
Который с жадностью считает барыши».
Так спорили между собой два моих попутчика в
пригородной электричке. Ехал я в соседний город по
служебным делам, народу было немного, вот я и прислушивался к спору своих соседей. И вспомнилось мне
вот что.
67
Отдыхал я как-то в Сочи. И вот, проезжая по курортному проспекту, несколько раз обращал внимание
на пожилую, седовласую женщину на автобусной остановке, обложилась какими-то коробками, сидит и закусывает. По всему видно, что она здесь уже давно проживает, некоторые прохожие и заговаривали с ней. Недели
две я на море отдыхал, и каждый раз, проезжая мимо,
наблюдал за странной особой. В последний день не
утерпел, подошел к ней и познакомился.
Звали ее Александрой Павловной. Оказалось, что
она беженка. Бывший педагог. Преподавала русский
язык и литературу в Сухуми.
- Почему вы здесь живете? Разве никого у вас нет
близких?
- Кому я нужна? А вы не знаете, что сейчас полРоссии беженцы? Вот я и живу здесь, чтоб нашему правительству стыдно было.
- Да полноте, до них ваш протест не дойдет.
- Дойдет, коль захотят услышать, а нет… Ведь это
надо ж до чего довели матушку-Россию, продают с молотка все, что ни попадя. И заметьте, я ничуть не ропщу
на бедность, переживем и вытерпим, не такое переживали. Есть чем торговать - нефть, лес, алмазы, торгуйте,
хоть тоже не умно, но зачем душу продавать. Понаехали
со всего свету разные нехристи и раздирают душу православного человека. Ко мне вот каждую ночь приходят
их люди, грозятся убить, - не на ту напали, - женщина
погрозила кому-то мосластым кулаком, косы ее растрепались, глаза неистово горели.
Я с подозрением и сочувствием смотрел в эти глаза, пытаясь обнаружить там следы безумия. В это время
на остановке скопилось человек десять пассажиров. Одна женщина, ярко и неумело накрашенная, подошла ко
мне и буквально потащила в сторону:
68
- Неужели не видно, что она безумна, уйдите, уйдите от нее.
- Позвольте, она не в уме, но я-то нормальный, поэтому дайте делать мне то, что я считаю нужным!
Александра Павловна между тем с усмешкой тыкала пальцем в эту даму:
- Вот одна из них! Караулишь, иуда, не быть по
твоему!
Раскрашенная женщина отступила и скрылась в
толпе.
- Вот вы, говорите, писатель и следовательно, человек думающий. Я вам стихотворение прочитаю в защиту Христа...
Читала умело, с выражением. Я слушал и думал:
должно быть и в самом деле разум ее помутился, но не
бо льшие ли глупцы мы, допустившие на русскую землю иноземные религии.
Вот жил давно великий экономист Оуэн, так он говорил: «Все меня считают сумасшедшим, а я весь мир
считаю сумасшедшим, и беда моя в том, что большинство на стороне всего мира».
Прогуливался я как-то по Самаре, несколько уж
лет спустя, и среди белого дня ко мне подошли два молодых, улыбающихся человека в серых демисезонных
пальто. Один представился как старейшина Вильям,
другой Иоганс. Долго говорили, с акцентом, но грамотно. Убеждали вступить в общество Мормонов. Это в
центре-то России и Мормоны! Предложили поездку в
Америку за их счет с тем, чтобы потом организовать
здесь в Самаре общину.
Может быть, среди иноземных вер есть и лучше
нашей, но я скажу так: во что деды-прадеды наши верили, в то и нам верить. На том стояла и стоять будет Русская Земля.
69
12.12.2000г.
Ночной звонок
И.А.Сосулиной
- Когда я овдовела, то первое время никак не могла
оставаться одна ночевать, то к детям уходила, то к подруге. Вот и сюда специально устроилась, чтоб на людях быть постоянно, - рассказывала мне дежурная по
этажу в гостинице г.N-ска, где я остановился, будучи в
командировке. Это была пожилая миниатюрная женщине с умными глазами и не поблекшими еще следами
былой красоты. Обаяние ее не исчезло и доныне: мягкий
голос, спокойный притягательный взгляд, гордая осанка
– все говорило о том, что женщина эта знала и знает себе цену, жизнь прожила сложную и развитую. Как бы
сказал поэт: «Жила и любила, Любила и жила»…
Звали ее Виктория Андреевна, фамилия по мужу
Вербовая.
- И вот представьте себе мое состояние. Месяца
через два после смерти мужа впервые набралась храбрости и осталась ночевать одна. Свет в комнате не гасила.
И вдруг среди ночи телефонный звонок. Беру трубку, а
там молчат. И только дышат так тяжело-тяжело. Я кричу: «Алло, алло»… и уж хотела трубку бросить, и тут
голос: «Это я, Лева, звоню из Одессы». Что было потом,
я плохо помню, так взволновал меня этот звонок, да и не
мудрено - лет-то сколько прошло...
В 47-ом году в августе-месяце я вместе с братом
Олегом поехала в пионерлагерь на Волгу в село Безводное. Вечером того же дня было открытие лагеря, и я выступала в двух танцевальных номерах…
И вот через сорок с лишним лет такой неожиданный ночной звонок. Оказывается, он узнал у наших общих знакомых мой телефон и то, что я овдовела,
70
набрался храбрости и позвонил. У него добрая семья,
жена, дети, двое внуков. Теперь вот он пишет мне снова
письма и каждый раз присылает мне одно из моих, которые я писала ему 40 лет назад, но с условием, что я их
обязательно верну ему. Я и возвращаю, я думаю, что он
имеет на них право. Не так ли?
- Ну конечно, - согласился я.
- А потом, как вы думаете, нет ли в этом пусть не
физической, но духовной измены жене с его стороны да
и с моей тоже? Не предаю ли я своего покойного мужа?
- Я думаю, что нет, да и потом…
- Да, да, спасибо, я тоже так думаю. Кому худо от
того, что мы предаемся воспоминаниям? Он хотел приехать, но я не разрешила, пусть уж так все останется. А
вам спасибо, что вы согласились выслушать меня. Вот я
поделилась с вами, и легче стало.
Утром я покинул гостиницу и всю дорогу домой
вспоминал эту замечательную русскую женщину, которая беззаветно любила и хранит любовь всю свою
жизнь.
4.12.99г.
Дедушкины рассказы
Очерк
Уважаемые земляки, 26 мая (8 июня по новому
стилю) исполняется 100 лет со дня рождения Героя Советского Союза, гвардии полковника Николая Васильевича Будылина. Для меня, его внука, вся его жизнь пример самоотверженного служения Родине. Должен
оговориться, что Николай Васильевич - мой двоюродный дед по отцу. Своего родного деда, Дмитрия Васильевича, я живым не застал, он умер в 1943 году от тяже71
лой болезни.
Николая Васильевича я всегда воспринимал как
родного, да и назвали меня в его честь. Должно быть,
радостно было ему сознавать, что как в начале века на
его родине в селе Новодевичье бегал по улицам паренек
Николай Будылин, так и полвека спустя снова Колька
Будылин бегает по Новодевичью.
Сколько себя помню, почти каждое лето Николай
Васильевич вместе с женой Анной Степановной приезжал к нам в гости. После непродолжительного застолья
брал меня за руку и вел в «медведев магазин», подводил
к витрине с конфетами и командовал:
- Выбирай, Миколька, какие на тебя смотрят, по
полкило каждых.
У меня глаза разбегались от изобилия. Дед отсчитывал деньги, усмехался, поглядывая на меня.
- Ну, а тебе за труды еще вон ту шоколадку прикупим.
Не торопясь, мы возвращались домой с полным
пакетом конфет.
Как-то раз встали дед с отцом рано утром, засобирались куда-то. Николай Васильевич заметно волновался:
- Ты, Нюся, захватила бы нам с Валентином по
шкалику, да зерна б какого насыпать, пускай птички поклюют.
- Да ты что, дед, чай не на могилу…
- Все равно возьми, где ее сейчас, могилу-то
найдешь.
Я увязался со взрослыми. Прошли по селу почти
до самой Волги, по мосточку перешли Бутырский ерик,
поднялись на бугор.
- Вот тут мы и жили. Отсюда корни нашего рода
пошли, - дед остановился у глубокой ямы, поросшей ко72
вылем и полынником. Потом они с отцом сели на землю, выпили по рюмке водки, закусили. Дед насыпал в
руку горсть земли, сунул в карман.
- Человек силен корнями! Помни это, Валентин, и
ты, Миколька, помни, - корнями! Вот я на фронте пью,
бывало, воду, а все представляю, словно из родника, что
под той вон горой бежал. Сейчас уж затопило место это.
Пью и чувствую, как силы мои прибавляются.
Последний раз приезжал Николай Васильевич в
Новодевичье в 1969 году на проводы в армию моего
брата Владимира. Помню, всем было радостно смотреть,
как он плясал под гармошку. Потом утешал меня на погребице, когда я расплакался, и, стесняясь других, убежал из дома. Эпизод этот описан в рассказе «Проводы».
В 1972 году я поступил в Куйбышевский мединститут и встречался с дедом почти каждую неделю. Жил
он на Нижней Полевой улице. Из окон был виден край
Волги. Обычно Анна Степановна кормила меня, и мы
уходили с дедом в дальнюю комнату, подолгу беседовали. Для меня эти задушевные беседы были очень интересными и важными. На их основе написан роман «Чапанка». Прототипом главного героя романа, Кольки Гудова, является Николай Васильевич. До сих пор в записной книжке у меня хранится план старого Новодевичья,
начертанный его рукой.
Это он мне рассказал, как в тревожном 1918 году
случайно встретились в Саратове с Ф.Э.Дзержинским.
Встреча эта чуть было не закончилась для него трагически.
После Гражданской войны остался Николай Васильевич в рядах Красной Армии, учился на командирских
курсах, долгое время служил на Дальнем Востоке.
В 1938 году по ложному обвинению был арестован, отсидел в тюрьме почти два года. После освобож73
дения заведовал военной кафедрой в политехническом
институте г. Куйбышева. И вот война… Как истинный
патриот своей Родины в первые же дни войны мой дед
попросился на фронт. Не буду описывать его боевой
путь, скажу только, что звание Героя Советского Союза
получено им за форсирование Днепра.
Я расскажу о фактах его биографии мало кому известных. Дед воевал тогда на Брянском фронте, командовал полком. Вот как рассказывал об этом он сам:
- Приезжает как-то к нам генерал армии Ватутин, а
мы как раз баню натопили, в палатке нажарганили котел, прямо хоть поддавай и парься. И парились любители. Ватутин прознал, напросился. Подтопили еще крепче и пошли с ним. Я больше дрова подбрасывал да ковшом орудовал. Ну и горазд был париться генерал Ватутин, а мужик хоть куда, свойский. Да... Слышу недели
через две, убили человека. Жалко...
Дважды Николай Васильевич встречался со Сталиным. Первый раз в 1944 году, когда лежал в Кремлевской больнице:
- Прослышали, Сталин будто обход делает. Засуетились, давай прибираться, а я лежу весь загипсованный, у меня тогда позвоночник крепко задело. Идет
Иосиф Виссарионович, за ним Бурденко, ну и другие
многие. Подходят к одному, другому, потом и ко мне.
Бурденко что-то говорит Сталину, и на меня глазами
показывает. Сталин подошел, прищурился этак, потрепал меня за ногу и говорит: «Сильные выживают, слабые погибают». И пошел дальше.
Другая встреча была уже после войны на банкете в
Кремле, когда дед учился в академии генштаба. Годы и
старые раны брали свое, в 1946 году Николай Васильевич ушел в отставку, но регулярно вел переписку с однополчанами и генштабом, обобщая опыт ВОВ.
74
И вот наступил трагический август 1975 года. После продолжительной болезни и операции Николай Васильевич скончался. Хоронили его со всеми воинскими
почестями. На похоронах присутствовал генерал
И.Н.Конев, многие фронтовые друзья. Пламенную речь
держал полковник-танкист В.З.Шипов. Играл военный
оркестр, салютовал в воздух и маршировал взвод солдат.
В 1983 году в этой же могиле захоронили мы и его
жену Анну Степановну. С тех пор на их могиле я не
был.
В родословном альбоме у меня хранится бирка с
руки деда (я забирал его тело из госпитального морга),
многочисленные фотографии. Вот Николай Васильевич
сфотографирован вместе с дедом Дмитрием, оба в косовортках и широких ремнях - это Самара (1911год). Вот
он на лихом коне ведет батальон на учения, вокруг сопки - это Дальний Восток. Вот дед Николай поседевший
уже выступает перед солдатами - это 1965 год - Курская
дуга. Вот фотография, которая мне особенно дорога - на
ней Николай Васильевич в форме, при всех боевых
наградах, смотрит ласково и строго, а на обороте
надпись: «Внуку Николаю Будылину от деда Николая
Будылина. 15.09.74г. гор.Куйбышев.»
Альбом этот часто смотрят мои дети. Дай Бог и
мне так же подписать когда-нибудь фотографию, чтоб и
лет через двадцать по улицам Новодевичья бегал Колька
Будылин.
С уважением, член союза литераторов России
Н.Будылин.
20.04.99г.
75
Гвардии полковник Николай Васильевич Будылин
76
Плоды цивилизации
Дело было по осени в конце 1991 года. Остановился я как-то проездом у своих старых знакомых в подмосковном городе Королеве. С вечера долго сидели на
кухне, пили чай, беседовали с добродушной и обаятельной хозяйкой Инной Алексеевной. Вспоминали давно
минувшие дни, общих знакомых. Легли спать уже давно
за полночь. Инна Алексеевна на пенсии, но подрабатывает горничной в гостинице. Рано утром она ушла на
работу, мне же наказала хорошенько выспаться перед
дорогой: «Торопиться тебе некуда, отоспись, завтрак на
столе, ключ от двери отдашь соседке».
Мы попрощались. Я, было, снова задремал на диване под легкий шум дождя за окном, однако, вскоре
пришла соседка и сообщила мне, что ее срочно вызывают нянчить внука на другой конец города. Я остался
один, встал, умылся, перекусил на скорую руку. Стал
перебирать записные книжки возле телефона в надежде
обнаружить рабочий телефон моей хозяйки. Телефона
не нашел, однако обнаружил преинтересную записную
книжку:
«БЛОКНОТ
ДЛЯ
ДОМАШНЕЙ
ПЕРЕПИСКИ».
Я начал читать и увлекся. Вот что там было написано:
02.07.88г. Инна! Если будет звонить Владлен Егорович, то скажи ему, что мне к врачу 04.07., а со вторника обещали выписать на работу. Гена.
03.07.88г. Хлеб, творог и сметана для тебя. Привет,
Инна.
Андрей, я собрала тебе кое-что в дорогу, не забудь
документы и деньги. Мама.
77
07.07.88г. Ма… па..! Я уехал со стройотрядом под
Горький, как приеду, позвоню. Андрей.
10.07.88г. Инна! Я улетел на неделю на Байконур.
Меня уже ждут, целую, Гена.
05.08.88г. Инна!!! На Байконуре пришлось задержаться - ЧП. Вернулся, а никого…. Однако, выхлопотал
отпуск на целых десять дней, махнем на Волгу. Отпросись у Макарова.
07.08.88г. Андрей! Мы уехали в деревню. Продукты в холодильнике, деньги под вазой, поливай цветы.
Мама.
16.08.88г. Ма…па..! Вы, что ли вернулись??? Я
уехал в училище, задержусь допоздна.
И так почти каждый день из года в год. Я был поражен всем прочитанным. Эту семью я знал давно. Андрей мой друг с детства. Слышал я и то, что его отец по
профессии физик, но то, что он один из руководителей
космических полетов узнал впервые. За какие-то двадцать минут передо мной протекла вся их бурная жизнь
за последние два-три года. Ключ положил под коврик
перед дверью, предварительно сделав очередную запись
в блокноте. Всю дорогу в поезде я думал: «Так ли нужно
жить»? Хотелось крикнуть: «Люди, остановитесь, посмотрите в глаза друг другу, скажите все те же слова, но
только глядя в глаза». Однако, вернувшись домой, на
столе нашел записку: «Я уехала на три дня в N-ск. Дети
у бабушки, щи в холодильнике. Тебе звонили с работы,
просили срочно перезвонить. Целую, твоя Ольга».
Жизнь продолжалась.
04.12.99г.
78
Братья «Сачки»
Под вечер, когда смутная мгла исподволь покрыла
тихую волжскую гладь и каменистый берег, а дальше
стройные ряды вековых чуть покосившихся домов поселка, на сельскую пристань начала сходиться молодежь. Испокон века так велось на селе: зимой да в распутицу собирались в сельском клубе, а летом, чуть засмеркается, группами и поодиночке шли на пристань.
Встречали пароходы, озоровали помаленьку, высматривали себе пару, иной раз парни и дрались до крови, но
все, слава Богу, обходилось. К тому же начальник пристани Нил Палыч, грузный и усатый сухопутный моряк
этому не способствовал, а тут же выпроваживал драчунов на берег. На него руку не поднимали, как-никак
власть, да и побаивались его больших и крепких, как
комель молодого дуба, кулаков. Была и еще немаловажная причина, привлекающая молодежь да и мужиков на
пристань - это то, что на пароходах продавали бутылочное пиво. Пиво не диво, не вот какой уж деликатес, однако в сельских магазинах его не было, а в столовой или
как «шутники от власти» окрестили ее «чайной» было
крайне редко и к тому же изрядно разбавленное водой.
Потому и спешили люди на пристань.
Вот и сейчас вдоль перил хороводилось уже больше сотни девчат и парней. Где-то на корме, под гитару,
жалостливый ухажер пел про разухабистую жизнь и любовь одесского вора:
Жил в Одессе славный паренек,
Ездил он в Херсон за арбузами
И вдали сверкал его челнок
С белыми, как чайка парусами…
79
Кто слушал песню, кто смеялся, кто грустил, глядя
в темноту. Нил Палыч ходил по палубе, присматривал за
порядком. Вот-вот должен подойти пароход « Киргизия», через час еще один. Все ожидали. И тут на пристани появились два брата Кузнецовы, по-уличному «Сачки». Оба коренастые, низкорослые, уже изрядно на
взводе. Почему прилипло к ним это прозвище неизвестно: и работники-то они не плохие (старший плотник отменный, другой шоферит), а вот на тебе «Сачки» и
«Сачки», и ничего тут не поделаешь. В общем-то, на селе их любили за удаль, а главное - пели они отменно.
Мужики, что постарше рассказывали, что гурьбой ходили за ними, когда братаны Кузнецовы разохотятся да
запоют:
Ой, мороз, мороз, не морозь меня…
За душу трогала эта их песня, уносила в далекое
прошлое. Были и другие песни, но эта уж больно трогала.
В руках у братьев ничего не было, следовательно,
в дорогу они не собирались. Ясно… За пивом…
Вскоре из-за мыса в ярких огнях показался пароход. Все заволновались. Нил Палыч и молодой матросик
оттеснили молодежь от причала, приготовились. Сбавляя ход, осторожно, крадучись, пароход приближался к
пристани. На борту многолюдно, слышна музыка. Разнаряженные городские женщины, возле них щеголеватые с «трудовыми мозолями» кавалеры после ресторана
вышли прогуляться. На корме танцует модный твист
молодежь. Всем весело. Пароход мягко ткнулся в пристанские баллоны, слегка проскрипели цепи. «Отдать
швартовый»,- в громкоговоритель приказал капитан.
С парохода бросили чалки, стали устанавливать
80
трап. Люди с пристани метнулись гурьбой на пароход,
мешая сходившим пассажирам.
«Куда, шальной», - срывался Палыч, могучими руками устанавливая должный порядок. Многие из парней, не взирая на его строгость, лезли через борт. Пароход стоял минут пятнадцать. Суета понемногу утихла.
Некоторые из парней и мужиков выходили уже загруженные пивом: кто с сумкой, а кто держал десяток бутылок в охапке.
«Убрать трап»,- скомандовал капитан. Заработали
усиленно винты, пароход тронул чуть вперед, оттолкнулся от пристани и потом уже дал задний ход. Вот уже
метров тридцать отделяло его от пристани и тут на палубе с сеткой, набитой бутылками, появился младший
«Сачок». Пробежал туда-сюда, потом неожиданно и решительно перелез через борт и прыгнул в воду. На пароходе, по-видимому, этого не заметили, продолжали
двигаться, ускоряя ход.
- Человек за бортом…
- Где…?
- Да вот, только что, с парохода прыгнул.
- Братан это мой, - суетился здесь же старший «Сачок», - люди добрые помогите.
От волнения он вмиг протрезвел. Кто-то схватил
спасательный круг, швырнул его за борт, тот звонко
плюхнулся, и снова тишина.
- Куда швыряешь, не видать ведь ничего, лови, поди, его,- к рьяному спасателю подбежал Палыч.
Откуда-то раздобыли фонарик, посветили на волнистую водную гладь, тщетно пытаясь что-либо рассмотреть.
- Мужики, помогите, люди добрые, спасите,- плакал старший «Сачок», суетясь среди толпы.
- Может, выплыл где…
81
- Как же, выплывешь в одежде, тут глубина-то
страшная, - возражали другие.
- Надо милицию вызвать,- предложил гитарист.
- А они чем помогут…?
Люди волновались, переживали, на их глазах пропал человек, их земляк. Однако, что прикажете делать?
Прошло более получаса. Вот-вот должен был появиться еще один пароход. И тут откуда-то из-под пристани со стороны берега послышался хриплый голос.
Пели песню:
Вниз по Волге реке,
С Нижня Новгорода…
Все метнулись к береговому борту, посветили. Там
на деревянной лодке сидел мокрый младший «Сачок»,
перед ним на лавке стройным рядком стояли пивные бутылки, он их поочередно откупоривал ударом ладони по
дну и употреблял:
Киньте-бросьте меня в Волгу Матушку
Утопите вы в ней грусть-тоску мою…
Рассказывал младший «Сачок» о несчастной любви удалого молодца. Все были рады благополучному завершению этой истории. И ведь ни одной бутылки не
утопил!
- Чай она денег стоит, - объяснял потом он людям
свой поступок.
Братья не так давно один за другим умерли, но
люди и поныне помнят их завораживающее пение и
случай тот чудной вспоминают.
27.10.96г.
82
Алиби
Водитель леспромхоза Алексей Панкратов в пятницу, после рабочего дня, зашёл в сельскую столовую,
выпил стакан водки, пару кружек пива, побалагурил со
знакомыми мужиками, напоследок купил два каравая
подового хлеба и подался домой. Настроение было весёлое: ещё бы – впереди два выходных.
Стоял уже апрель, только что отшумели весенние
ручьи, на пригретой ласковым солнцем земле уже пролегли первые тропинки. Шаг влево, шаг вправо – и немедленно утонешь в грязи, ну а по сухому шагать было
одно удовольствие.
Воздух, наполненный ароматом пробуждающейся земли, молодой зелени, и дымом далёких костров изза реки будоражил застоявшуюся за зиму кровь. Проходя мимо сельмага, Алексей заметил группу женщин и,
чуть в стороне, школьного учителя Протасова с хозяйственной сумкой – средних лет, высокого, чуть сутуловатого мужчину. Ещё издали, заприметив пробирающегося сквозь грязь Алексея, Протасов усмехнулся:
- А я ведь знаю, чего ты ко мне лезешь-то…
Алексей иногда занимал у него деньги, если «попадала вожжа под хвост», но отдавал всегда в срок.
- Петру Васильевичу моё почтение, - Алексей
крепко пожал протянутую руку, - чего это вы тут собрались?
- Да вот, хлеба ждём, обещали привезти к обеду,
а, видно, дотемна придётся дожидаться.
- Да уж это как водится.…Уж так и быть, Васильевич, одолжу по знакомству: в столовой купил попутно…
- Ну, спасибо, - Протасов положил каравай в сумку, достал кошелёк, начал отсчитывать мелочь, - а я-то
83
смотрю, идёт Алексей, пошатывается… Ну, думаю, не
иначе как загулял, да не хватило малость.
Алексей не ожидал такого поворота и вообще
был не очень-то настроен продолжать выпивку, да уж
больно хотелось показать, какой он общительный, покалякать с умным и словоохотливым Протасовым. Раза
два им уже случалось выпивать вместе. Протасов, сам
выходец из простонародья, не чурался мужиков, бахвалился даже своим умением запросто находить с ними
общий язык.
- Бери вот! – Протасов протянул деньги за хлеб.
- Ты б, Василич, ещё троячок добавил за мой счёт
– и в аккурат бы вышло…а?
Алексей хитро посмотрел на учителя. Протасов
покрутил головой, прикинул чего-то…
- Ладно, вот тебе червонец, - бери уж пару штук,
и пойдём ко мне. Хозяйка как раз в Самару уехала.
Выпивать расположились на веранде. Протасов
порезал тонкими ломтиками копчёное сало, тут же нарезал горкой подовой хлеб, поставил блюдо с вкрутую
сваренными яйцами. После третьего стаканчика беседа
потекла бурно и весело.
- Ты, Алексей, мужик! Я таких люблю! Ты просто
сам себе цены не знаешь, - нахваливал гостя Протасов.
Алексей изрядно захмелел.
- Оно ведь как, Василич, жизнь такая вышла… Я
ведь работать начал с 12 лет, отец-то у нас в 43-м сгинул…
- На войне что ли?
- Да нет, какой он вояка, ещё до войны чуть ходил, последнее время валенки на дому валял. Сердечник
он у нас был, детишек много, а жизнь крутая, всё в гору
да в гору, вот и надорвался… А был умный мужик,
больно умный, - Алексей затряс головой, смахнул слезу
84
рукавом фуфайки.
- Всё, бывало, позовёт меня - это когда он уже в
лежку лежал - ты, говорит, Алексей, шагай не шибко, но
прямо, не виляй туда-сюда, как заяц. У меня на тебя вся
надежда. Валька (это старший брат мой) – ломоть отрезанный. Вся надежда на тебя, Алексей. Вот помру я –
тебе семью кормить… Обнимет меня, прижмёт головёнку к груди, плакать не плакал – твёрдый был мужик.
Вот, говорит, помянешь моё слово, быть тебе первейшим хирургом: всё у тебя в руках горит, как погляжу.
Эх…
Алексей закрыл лицо фуражкой, с минуту помолчал. Протасов с интересом и сочувствием слушал, даже
прослезился тоже. Вспомнил и своих родителей:
- Родители, они и есть родители - это, брат, святое дело.
- Да…И вот, как помер отец, так и пошёл я по
скобяной, значит, части: кому чугунок залатать, кому
кастрюлю залудить. Так и ходил из дома в дом, из деревни в деревню – почитай до самой армии. Тут брат
Валька, слава Богу, с войны пришёл, жить стало полегче. Я ему, Вальке-то, и невесту нашёл. Он, было, тут
сошёлся с одной, да не пошло дело: кому чужие дети
нужны. Нас ведь у родителей шесть человек было, сёстрам-то после войны… - Алексей задумался, - так… Самой старшей лет десять и было. Прочие – мелкота одна,
да мать – старуха. Первая жена братана моего на нас
посмотрела - дело плохо - давай его в город звать. Он ни
в какую, она тогда свернула манатки и совсем ушла. Через год, в 47-м уже, присмотрел я ему в одном селе другую невесту: тоже одна живёт, родители померли, сама
хозяйство держит. Вот и сосватали…
Опять выпили, закусили хлебом с салом. Помолчали. За окном наступили сумерки, то тут, то там по се85
лу пели петухи, мычали звучно проголодавшиеся коровы.
- А учиться-то ты так и не пытался? – Протасов
набил трубку табаком, закурил.
- Какая там учёба… без штанов, да на голодное
брюхо.
Алексей как-то разом сник, опустил голову, слегка пошатываясь, встал.
- Ладно. Пойду я, Василич, спасибо тебе за угощение…
И ушёл в темноту, только чуть скрипнув калиткой.
На другой день, чуть свет Алексей встал, попил
чаю из самовара, шёпотом поговорил с женой Настей,
боясь разбудить спящего за перегородкой сынавосьмиклассника, и пошёл топить баню. Голова после
вчерашнего шумела, но пока таскал воду, разгулялся.
Растопил печку, закурил, глядя на языки разгорающегося пламени. В дверь постучали. Алексей обернулся – в проёме стоял Протасов. Алексей очень удивился, однако виду не подал.
- Здорово, Алексей…
- Здорово, Пётр Васильевич, случилось чего?
- Да нет, я так… - Протасов замялся, сел на лавку
в предбаннике.
- Ты это, Алексей, пошутил, должно быть, или
запамятовал?
- Чего-то я тебя не пойму, Василич, ты чего?
- Я говорю, с часами-то… пошутил вчера, должно
быть?
- Какими ещё часами?
- Как какими? Вот, с руки, на этажерке лежали
которые.
- Да ты что, Василич, я их в глаза не видел!
86
- А кто тогда? Вчера больше никого не было… Я
утром встал, хватился – часов нет, всё обыскал. Ну, думаю, Алексей меня разыграть надумал.
- Нет, Пётр Васильевич, погоди, такими вещами
не играют, - Алексей вышел в предбанник прикрыл за
собой дверь, - не брал я твои часы, истинный крест не
брал, как говорится, «на краденом коне далеко не
уедешь». Потом это, Василич, у меня алиби.
- Чего?
- Алиби, говорю, у меня. Я чужого не брал отродясь…
- Ну не брал, так не брал, и разговор короткий, Протасов встал, пошёл из предбанника.
- Погоди, Пётр Васильевич, а часы-то хоть какие?
Протасов вышел уже во двор, обернулся.
- Позолоченные, с ободком, знаешь… Да ладно!
- Дорогие, поди?
- А бес его знает… Тесть подарил, лет так пять
назад. Ладно. Пойду я… Будь здоров!
Протасов ушёл, Алексей остался. На душе муторно… Видно было по всему: Протасов ему не поверил, так и посчитал за вора.
К обеду баня протопилась, Алексей прикрыл задвижку, натаскал холодной воды, вернулся в дом.
- Чего Протасов-то приходил? – поинтересовалась жена.
- Да так, по делу он, кругляк распилить, - соврал
Алексей.
- Чай не к спеху, чего ж в выходной?
- Ну, ему виднее.
Алексей дождался, когда жена закончит гладить
и выйдет по делам во двор, быстро распахнул шифоньер, вытащил из-за рулонов драпа деньги, отсчитал полторы сотни, оделся и вышел на улицу.
87
Дверь у Протасова была открыта. Встретил его
хозяин почему-то весело, хотя и несколько смущённо.
- Заходи, заходи, Алексей.
Алексей достал деньги, протянул Протасову.
- Да, Пётр Васильевич, может я и впрямь взял,
только в конец уже запамятовал…
- Тут такое дело, Алексей, нашлись часы-то! Я
вчера днём дрова колол, ну и снял их, значит, на гвоздик
повесил. А сегодня пошёл во двор – глядь, а они, зараза,
висят!
Алексей спрятал деньги в карман. Молча пошёл
домой…
- Ты меня прости, Алексей, нехорошо больно получилось! – крикнул вдогонку Протасов.
- Бог простит, - проговорил Алексей, закрывая
калитку.
С тем и ушёл. Наступил вечер. Где-то в садах, в
стороне затона, защёлкал с переборами соловей, поддержал его другой. Алексея ничего не радовало. «Но будет и на нашей улице праздник», – в это Алексей верил.
2001 г.
Верный
Вот уже два-три года как в селе Петрушино начала пропадать скотина. Выгонит хозяйка утром бурёнку
да с ней бычка годовалого, а вечером бычок домой не
воротится. Ну, мало ль где загулялся, всякое бывает,
может, сыщется ещё, ан нет, дни идут, а бычок как пропал, так и не появляется, даже следов его не находят.
Рассерженная хозяйка бежит к пастухам, те отпираются:
«Ничего не видели и не слышали, - говорят, - наша хата
88
с краю».
Потом и вовсе отказались пасти, выплачивать за
животину пришлось, уехали к своим семьям в Чувашию.
Последние лет пять-шесть повадились рядиться пасти в
Петрушине два чернявых мужичка-чувашина, Никон да
Гордей. Издалека приехали, да видно приглянулись им
эти привольные волжские места. А тут такая беда на их
головы. Словом, уехали Никон с Гордеем, осерчали и
уехали. Делать нечего, начали сельчане пасти скот поочерёдно от двора ко двору.
Однако дело этим не закончилось. Ну, корова
или овца, или тот же бычок – скотина гулящая, мало ль
куда забредут, а тут стали пропадать и свиньи. Выпустит хозяйка «хавронью» со двора прогуляться да возле
колонки в грязи поваляться, глядь, а её уж и нет. Все
вроде на глазах была, ан пропала.
Зазря мужиков обидели, зазря, вот и мучайтесь
теперь, - пеняла сельчанкам горбатая и сварливая тётка
Анисья Хворостова. Она получала от своих постояльцев
хорошие деньги, да и не мешали они ей вовсе, возвращались по тёмному, утром чуть свет брали котомки и
уходили. В лето раз-два кто-либо из них загуливал дня
на два, а так тихие были постояльцы.
- Может и зря, - поддержал её детдомовский сторож Иван Фабричнов, скручивая очередную самокрутку
из самосада, - ты б их это…, покликала снова, тётка
Анисья, может, приедут.
- Ты вот чего, Иван, оббеги-ка людей-то, поспрашивай, а то будут потом пенять.
- Ладно, оббегу…
И правда, Иван сходил к двум-трём соседям, с
мужиками на лавочке поговорил и вечером того же дня
явился к Хворостовой:
- Зови, тётка Анисья, так и говори: «Народ требу89
ет…»
Недели через две Гордей с Никоном приехали.
Всё пошло привычно и своим чередом, вроде и скотинка
перестала пропадать, однако ближе к осени, по слякоти
уже, у вдовой бабы Замориной в день пропало сразу три
овцы.
- Может волки задрали, - предположил Иван
Фабричнов, опасаясь новой склоки с пастухами.
- Так и есть волки, об двух ногах, - возразили ему
рассерженные до последней точки кипения мужики, вот подкараулить да повыдёргивать бы им обе, гады
ползучие. Ну ничего, мы до них ещё доберёмся.
Наступила зима, скотину позапирали по дворам,
так-то спокойнее, когда взаперти да на глазах. Все успокоились. Однако ранней весной произошёл случай,
взбудораживший село на долгое время.
Как-то в конце марта среди ночи из детдомовского свинарника пропали три годовалые свиньи, вместе с
ними сторож Фабричнов с собакой. Приехавший из района следователь обнаружил в углу свинарника большую
лужу крови, санный след во дворе, а в будке сторожа
недопитую бутылку водки.
- Иван, должно, пошкодничал, загулял и того…
позарился, - предполагали мужики.
- Да он же не пьёт…
- Мимо льёт…
- Это он не подумавши, у себя же и того…
Дня через два, однако, по селу прошли слухи, от
которых многие пришли в смятение. Будто возле заовражного Ерика по ночам на берегу появляется пёс
Ивана Фабричного Верный и будто очень он скулит жалобно, и всё по льду туда-сюда бегает, исхудал весь. Хотела, было, его жена Фабричного Екатерина забрать с
собой, куда там – не пошёл, только хвостом повилял.
90
Сельские ребятишки-смельчаки ходили по потемневшему уже и ломкому льду и говорили, что метрах
в ста от берега полынья большая, вода тёмная-тёмная, и
не видать ничего.
Как бы то ни было, а пропал мужик, как в воду
канул, а может и на самом деле так. Друга же его Верного через неделю нашли там же на берегу околевшего и
застывшего то ли от холода, то ли от горя…
Только спустя полгода была раскрыта банда
«мясников», которую возглавлял бухгалтер лесхоза Конышев. Помогала ему жена. Никто б и не подумал, что
эта, с виду очень добропорядочная и красивая молодая
пара занимается столь грязным делом. Однако гибель
Ивана Фабричнова им в вину не поставили, так как не
было улик. Пропал Иван бесследно и при невыясненных
обстоятельствах.
Загадка эта и по сей день тревожит память и воображение жителей села Петрушино.
27.05.1997г.
Золото
Памяти друга юности М. Александрова
Колхозница Раиса Белякова на попутной полуторке добралась до города. За плечами у неё висела котомка с картошкой, в руках хозяйственная сумка.
Шла третья военная осень. Муж её колхозный
тракторист Иван Беляков второй год воевал на фронте,
писал жене и детям: « … Вы уж, дорогие мои, поостерегитесь без меня, вот побьём фашиста, заживём поновому. Ты, Раиса, ничего не жалей, а дай детям учиться, Антонине – уж немного осталось, доучить бы. Ну, а
Саня ещё мал, хотя уж тоже пятнадцатый год пошёл.
91
Помогай мамке – то, слушайся. Ты вот чего, Рая, у меня
там барахлишко кое-какое есть, так ты продай, ничего
не жалей. Чего ему по сундукам – то хорониться. Сейчас
такое время… Гармонь только не трогай, жалко, а так …
- живы будем наживём…».
Вот Раиса, когда уж совсем нужда подпирала, доставала из сундука что-то мужнее и, обливаясь слезами,
везла в город на барахолку. Попутно прихватывала с собой ведро картошки, больше взять было нечего. Дочка
Тоня училась в железнодорожном техникуме, жила у
мужниной сестры.
На этот раз Раиса быстро обменяла хромовые сапоги на куль гречневой крупы да два куска мыла и довольная удачей, пешком пошла к золовке.
- Есть кто дома-то, а…а, хозяева? – постучала она
в приоткрытую дверь.
- Кто тама? Это ты, Рая?
- У тебя как в деревни двери – то расхлебянены,
не боишься?
- Да кому я нужна …
- Тонька-то в техникуме? - Раиса поставила куль
с гречкой у порога, с трудом сняла котомку, повела
занемевшими плечами, расстегнула фуфайку, платок
опустила на плечи.
- Практика, сказывала, у них сегодня. Ну, ты проходи…
- Да я на минутку. С сельповской машиной приехала, они загрузятся и обратно, у аптеки велели ждать
если что … Как вы тут, Катя? Я вам тут привезла картошки, да гречки вот обменяла. – Раиса придвинула
мешки к столу, потом достала из сумки кусок мыла, положила на стол … - Ты уж потерпи, Катя, Христа ради,
Бог тебя не оставит, больно уж охота, чтоб Тонька техникум-то кончила, и Иван пишет тоже. Оно б знать, что
92
война, так и не начинала бы, да кто ж знал.
- Чего ты калякаешь, чай не чужие. Я уж к ней
тоже привыкла, худо-бедно, но живём, хлеб с мякиной
жуём.
- Да вы что …
- Так это я, к слову. Да ты пройди к столу что ли,
хоть кипяточку с дороги-то хлебни.
Раиса как-то украдкой прошла к кухонному столу, присела на краешек лавки. Екатерина прошла за занавеску, налила ей кружку кипятка из чугуна, подала
кусок хлеба. Раиса пила мелкими глотками, обжигаясь
кипятком, к хлебу не притронулась.
- Я вот, не поверишь, иной раз сяду да и раздумаю, вот не завели мы с Петром- то детей, не заладилось
как-то сразу – то, а тут война … А оно по сейчасной
жизни, пожалуй, и лучше. Вот жду Петра, дай бог вернуться муженькам нашим, а тут об других бы ещё душа
болела. Ведь не скинь я тогда мальчонку- то в голод, в
аккурат ему б двадцать третий сейчас пошёл, самый
солдат и есть. То-то и оно …
- Может, и твоя правда … Я должно не дождусь
Тоньку-то, ты накажи ей чтоб лишний раз в деревню не
моталась, копейку берегла и тебя как мать слушалась.
- Вы сами-то как?
- Да как … Правду сказать, худо, только ты
Тоньке не говори, последние вещички распродаю.
- Да … Чего на этот раз?
- Сапоги хромовые, новехонькие …
Помолчали. В окно мелко затарабанил дождь, заволновался и зашумел оставшейся листвой куст сирени.
- Слушай, Рая, я всё тебя спросить хочу. Помнишь, тятя-то, когда дом продал, всем нам по золотому
червонцу положил, вы куда его дели-то? Мы тогда как
раз строились, хотели …
93
Раиса непонимающими глазами смотрела на золовку, потом с лица её медленно и зловеще начал сходить румянец, она всплеснула руками и бросилась в
дверь.
- Ты чего …? Куда …?
Часа через два она пришла измождённая и постаревшая, с порога бросилась на сундук и зарыдала.
- Ты чего, ни слова, ни полслова, чего вскочилато?
Екатерина трепала её за плечи, нутром уже догадываясь о случившемся.
- Ведь он т…там б..был, - в три попытки выговорила Раиса.
- Где там?
- В сапоге … Дура я, дура старая, погибли наши
головушки.
- Да, дела, - Екатерина присела рядом … гладила сноху по взлохмаченной голове, с чуть тронутыми
сединой русыми волосами.
С улицы засигналила машина, спустя малое время в дверь заглянул молодой парень в фуражке без козырька.
- Ты чего, тётя Рая, ждали, ждали, тебя нет. Не
поедешь что ли?
- Поезжай, Рая, где его сыщешь старика-то этого,
а то оставайся.
- Поеду я, - Раиса обречённо встала, - теперь уж
не знай когда. Тоньке ни слова, ни к чему.
К вечеру Раиса уставшая и расстроенная вернулась домой. Санька сидел за столом под керосиновой
лампой, учил уроки.
- Поздно-то как, мама, я уж думал в Сызрани заночуешь. Раиса, не раздеваясь, села возле двери на сундук.
94
- Устала я, Саня …
- Ты раздевайся, да поешь, - я картошки наварил, - Саня подошёл к матери, участливо посмотрел в
глаза. - Чего ты какая-то не такая.
- Да ладно, - отмахнулась Раиса.
Легли спать рано. С неделю ходила Раиса по дому и по селу, как в воду опущенная, но помаленьку горе
начало забываться. Мужу в письме ничего не написала.
Дело же неожиданно приняло иной оборот.
В воскресный день вернулась как-то она с вечерней дойки, а Санька ей носовой платочек протягивает, а
в нём …
- Принёс старик-какой то. Всё тебя ждал, да не
дождался, уехал. Это, говорит, тебе.
Раиса развернула и охнула – на ладони лежала
золотая монетка.
- Господь услыхал мои молитвы, есть, видно,
правдушка на земле. Как он нашёл меня, Саня?
- Говорит, тётя Катя указала, он на другой день к
ней приходил. Эх ты, потеряла и молчишь.
- Не потеряла я, а с сапогами вместе продала.
Надо бы было отблагодарить человека.
Раиса завернула монетку снова в платочек и положила к образам.
- Жили без него и сейчас проживём, зачем он нам
червонец- то этот. Мы сегодня в школе по военке зачёт
военкому сдавали. Николай Лысихин с Железновым
Генкой на отлично сдали, а мне «хорошо» поставили.
- Ну и молодец, - Раиса обняла сына.
Санька как-то внимательно и с надеждой посмотрел на мать.
- Мам, а потом мы на классном собрании решили
деньги собрать на танковую колонну. Мы первые в районе предложили.
95
- Ну и молодцы, где их только деньги-то взять?
- Заработаем …
Санька помолчал, снова как-то по-особенному
посмотрел матери в глаза.
- Мам, а давай отдадим этот червонец на танки…
- Да ты что, сами перебиваемся. Тоньку вот
одеть-обуть надо, тебе валенки справить.
- Обойдёмся, мама.
Через два дня Санька Беляков отнёс червонец в
военкомат.
Через месяц пришло письмо от отца: «Дорогие
мои. Получил я неожиданно письмо из нашего райкома,
где мне всё описали. Светлые вы головушки, и кто вас
надоразумил. А мне и воевать так-то радостнее. Я теперь, когда мимо наши танки проходят, всё думаю, вот,
мол, может это на наши деньги их соорудили. Бьём мы
теперь фашистов и в хвост и в гриву. Скоро уж войне
конец. Заживём любо-дорого. С тем до свидания. Ваш
отец и муж Иван Беляков. 10.11.43г.
На страну и на село наступала третья военная зима, грозя холодом, голодом, адским трудом и похоронками. До победы было ещё ох как далеко.
15.06.1999г.
«Как в затоне…»
Памяти О. Цветковой
Серой голодной волчицей прокралась беда в дом
Лукьяновых. Прибежали после обеда с Волги сельские
мальчишки и закричали заполошно и наперебой: «Тётка
Даша, дядя Федя, ваша Ольга в затоне утопла…» Ребятишки убежали. Фёдор, как подносил ложку с гречневой
кашей ко рту, так и обмяк разом. Работал он водителем
96
в сельпо, только что вернулся с поездки, заехал домой
перекусить и спешил, пока не ушёл кладовщик, разгрузиться.
Жена его, круглолицая, по-девичьи стройная Дарья, суетилась у подтопка. Фёдор услышал сначала звон
и грохот падающей посуды, потом истошный крик, и
снова грохот. Фёдор откинул занавеску, - Дарья лежала
на боку с раскинутыми и чуть согнутыми ногами.
Фёдор попытался встать, но ноги его не слушались. Он хватал воздух широко раскрытым ртом, а
вдохнуть не мог, прошептал тихо: «Эй, кто-нибудь…»
Шёпот его, понятное дело, никто не услышал, но
слух о случившемся по селу, видно, прошёл, сбежались
соседи. Подняли Дарью с пола, уложили её в постель,
дали понюхать нашатырный спирт, отпаивали сердечными каплями.
Когда вечером с лугов верхом на замыленных
лошадях прискакали братья – погодки Андрей и Константин, обряженная сестра их лежала уже при свечах в
переднем углу.
К этому времени выяснились и кое-какие подробности случившегося. Рано утром Оля с подружками
ушла в ближний лес за земляникой. Насобирали кто по
туеску, кто по бидончику, утомились и на обратной дороге решили искупаться в затоне, хотя и не совсем по
пути это было. Девушки плескались в тёплой воде, Оля
плавать не умела, умылась только и сидела на корме
привязанной лодки, ждала.
Когда кто-то из девушек оглянулся, Оли на лодке
уже не было, и только большие круги расходились по
воде. Часа через два после случившегося Олю достал
кошкой местный рыбак Иван Вырыпаев.
Все дни похорон и сразу после, Фёдор помнил
смутно. Видел, как вокруг него суетятся и плачут какие97
то люди, даже на кладбище смотрел на себя как бы со
стороны. Когда увидел, как из могилы, куда только что
опустили гроб, достали за руки Дарью, тяжко сообразил:
«А ведь это моё горе-то, моё, и мне с ним тоже в могилу
надо…»
Недели через две после похорон Фёдор запил.
Вообще, он мужик был трезвый, а тут запил и шабаш.
Ему задним числом уже оформили отпуск. Пил долго и
помногу, не разбирая что и с кем, опух и постарел разом, но в голове всё так же отчётливо стучалась мысль:
«Моё это горе, моё…»
Когда очухался немного от пьянки и осмотрелся,
увидел и другое: «Семья разбита, жена старая и хворая,
сыновья без надзора черт те чем занимаются, ходят до
петухов по ночам, курить начали охломоны».
«Перво-наперво, сыновей надо приструнить, молодой конь без поводыря, всё равно, что лодка без вёсел,
понесёт по течению».
На утро в воскресный день, ещё с трясущимися
от пьянки руками, он побудил сыновей, завёл свой «газон», и поехал с ними в луга за сеном. На другой день
продолжали косьбу, и так день за днём.
Жена Дарья переживала беду по-своему, побабьи… Первые дни рыдала и плакала, рвала на себе волосы, а потом ушла в себя, замкнулась. Младшей сестре
Полине говорила: «Это меня Господь Бог наказал за
грехи мои…»
- Будет тебе, какие грехи-то у тебя, не выдумывай.
- А вот помнишь, я за Фёдора-то выходила, ведь
не любила я его, - шептала она сестре, сама оглядывалась, хотя в доме и не было никого, - не любила, а вышла. Чай помнишь, до Фёдора-то я с Михаилом Вершининым гуляла. Помнишь?
98
-Ну, помню, ну…
- Увела тогда у меня его подружка закадычная
Кланька Золотова. А недавно встретила я её в районе,
она мне всё жалилась, что худо живут с Михаилом-то, и
детей будто нет. Был вроде один мальчик, да умер в
младенчестве. Вот я ехала домой и всё усмехалась про
себя, вот, дескать, и кукуй теперь, а у меня, глянь-ка, два
парня, да дочка красавица, и с Фёдором всё ладно. Вот
меня Господь Бог и наказал.
Приближалась осень, и тут по селу прошёл слух,
что будто сын сельского сапожника худощавый и хулиганистый подросток Валерка Смирнов сочинил песню
про Олю и по вечерам поёт её под гармошку.
- Позовите мне его, - попросила мать старшего
сына Андрея.
- Да ладно, зачем тебе?
Валерка пришёл поздно вечером и без гармошки.
- Люди говорят, будто ты песню сочинил, спой,
а… - попросила мать.
Валерка несколько смутился, осмотрел сидящих
за столом Лукьяновых, снял фуражку, запел чистым и
высоким голосом:
Как в затоне, затоне завражном
Помутилась вода, зарябилася,
Зарябилась и заволновалася,
И омыла волна берег гальковый.
Как в затоне, затоне у пристани
Утонула девица-красавица
Русокудрая Оля Лукьянова,
Унеся с собой девичью тайну.
Унесла с собой, а не подумала,
99
Как на свете жить родной матушке,
Как снесёт горе родненький батюшка,
Не сироткой росла дочь любимая.
Дочь любимая, ненаглядная,
Мы тебя ль не жалели, не холили,
Отец с матушкой, братья родные,
От лихих людей заслоняли собой.
Заслоняли собой, заступалися,
В дорогие шелка наряжали,
Всё лелеяли, всё любовалися,
Глядя, как цветок распускается.
Распустился цветок, да пришла беда,
Беда страшная, неминучая,
Унёс Водяной цветок аленький,
Унёс в омут свой, омут с тиною.
Ты расти, расти, берёза белая,
Над её могильным холмиком,
Пусть летят сюда птахи вольные
Да поют день и ночь песнь печальную.
Фёдор слушал, сцепив пальцы за крышку кухонного стола. Когда песня кончилась, он молча кинулся из
избы и долго плакал в предбаннике. Братья сидели молча и моргали глазами, едва сдерживая слёзы. Дарья качала головой в такт мелодии, шептала что-то. Ей казалось, что слова эти льются из её сердца, что это она рассказывает всем про своё горе, и люди, наконец-то,
услышали и поняли.
Валерка стоял взволнованный и смущённый, теребил скомканную фуражку, приглаживал время от вре100
мени лохматую шевелюру, потом тихо повернулся и
вышел из дома.
Спустя малое время Дарья спохватилась, достала
из шкафа кулечек конфет, десять рублей денег и велела:
- Ну-ка, Коська, догони парнишку- то, дай ему,
пусть ещё приходит, уж не откажет.
Костя догнал Валерку уже в переулке, протянул
кулёк и деньги:
- На, возьми, мать велела передать.
Валерка взял как должное, молчал, смотрел в
сторону.
- Ты зачем так…?
- Как?
- Жалостливо…
Валерка пожал плечами.
-Ты приходи когда, если мамка позовёт…
-Ладно, приду. Только не надо мне ничего давать,
так я…
Валерка повернулся и пошёл, потом оглянулся и
крикнул:
- Люблю я её, Ольку вашу, давно люблю, а вы
конфеты даёте.
Валерка побежал. С тех пор к Лукьяновым он
приходил часто, иногда и песню пел, если очень просили. У них было одно большое горе.
06.11.99г.
Крепдешиновое платье
«В те времена я беспутный был, молодой, поросль зелёная. Как мне батька говаривал: без царя в голове. Учился в ФЗО в Самаре. Годы военные, тяжёлые,
строгие…» - рассказывал мне старичок, сидя на лавочке
под магнолиями в сквере на привокзальной площади.
101
Разговорились мы с ним случайно, ждали вместе
свои поезда довольно долго. За беседой-то время быстрее бежит. Иван Павлович рассказывал да курил одну за
другой сигареты «Прима», пуская едкий дым в седые
усы, да поправляя час-минут остатки волос на затылке.
Я сначала было отмахнулся от него, всё на перрон посматривал, потом незаметно рассказ его меня увлёк.
- И случилось тогда по осени беда – умерла у
меня бабка родная по отцу, Аришей звали. Отец-то сам
уж воевал давно, почитай с первых дней войны. Добрая
бабка была такая, богомольная, старой веры придерживалась. Всё, бывало, нас ребятишек курагой да сушёным
терносливом угощала. Прибежишь к ней с улицы: Баушка, дай торонку…». Она и принесёт из чуланчика,
видно, специально запасала. А братан мой младший,
Володька, пристрастился у неё деньги на леденцы стрелять. Всё, бывало, прибежит тоже со мной ли, один ли, и
ну клянчить, да жалостно так: «Леденцов хочу, бабуля, у
меня как раз сегодня день рождения». «Да ты чё, анчутка, ты мне с неделю как то же про именины говорил…».
Сама смеётся, а пятачок даст. Словом, жалко мне её стало, когда сообщили, жалко… Я к мастеру отпрашиваться на похороны, а куда там, не отпускает. «По закону
военного времени…». Оно ведь каждому своё, война, не
до жалости да опасается тоже. Я и убежал самовольно,
хоть глазком на бабку-то поглядеть, не думал сначала,
что будет со мной, потом уж, после похорон, спохватился. С ФЗО погонят – это ладно, 6-25 припишут – тоже
ничего, но ведь запросто могут и засудить…
-Извините, а 6-25 что означает?
-Да ничего хорошего… Это, значит, зубы на полку и чеши, знай, себе брюхо - так мы между собой статью эту называли. И так-то жалованье с гулькин нос, а
тут ещё полгода четверть зарплаты вычитать будут.
102
Э…э, думаю, мне это ни к чему по тюрьмам-то мотаться, я и махнул добровольцем на фронт. Война уж за бугор перевалила, люду много полегло, вот нашего брата –
молодняка и забирали в спешном порядке. Сначала в
Нижний Тагил определили, обучать на танкиста – водителя, ну, а месяцев через шесть и на передовую. Что да
как там было – длинная история, да и мерзость одна,
вспоминать тошно. А в Польше садануло меня, и хирургоиды (это старые хирурги промеж себя называли тех,
кого в годы войны уж из других специальностей спешно
переучили), кромсали меня, кто как мог и хотел.
Всё ничего, но вот открылись у меня свищи по
всему брюху, то тут, то там потечёт. Прямо измучился я
до немоготы и ослаб так, что чуть ноги носил. Зимой уж
44-го попал в госпиталь в Сочи. Хоть и зима-декабрь, а
здесь, на юге-то, слякоть, как у нас на Волге в октябре
примерно, а потом и вовсе тепло стало, с моря только
иной раз холодным ветерком потянет. Кормили тоже
сносно, всё больше каши разные да молоко. Вокруг медсёстры да нянечки молоденькие, иные солдатики, что
покрепче, уж, смотрю, и ухажориться начинают.
Среди медсестёр особенно одна выделялась, Аннушкой звали, по фамилии Кравцова. Маленькая такая,
пухленькая, как сдобная булка, глаза голубые-голубые,
как небо июньское, носик чуть вздёрнутый, коса русая,
небольшая, но толстая, в руку, губки бантиком. Когда,
значит, обидит её кто, так у неё губки задрожат, но её
редко кто обижал. Глядя на неё, как то радостнее становилось, так и хотелось потрогать её за пухленькую щёчку, «у-тю-тю-тю, у-тю-тю-тю» сказать, как ребёнку малому, капризному.
Она и впрямь как ребёнок была. Солдаты в ней
прямо души не чаяли, даже ухаживать опасались – как
бы не обидеть. А она, добрая душа, всех нас поровну
103
лаской одаривала, а каждому, должно, казалось, что ему
она особенно как-то сегодня улыбнулась – это я замечал
за другими. Ну, а как, значит, кто из нас на выписку
шёл, тут Аннушка надевала своё крепдешиновое платье,
чёрное в белый горошек, и в нём целый день форсила,
иной раз и без халата. И каждый ждал этой минуты, как
праздника святого, когда она для него это платье наденет.
Ждал и я, хотя мне тогда и не до того ещё было,
но верил, что наступит и мой час, тянулся к жизни,
словно стебелёк помятого полынка вдоль дороги. Дела
тут мои к лету помаленьку стали налаживаться. Старичок-доктор один подсказал: «А ты, говорит, поголодай
недельки две, а ранки-то пихтовым маслом смазывай».
Я, значит, и голодал, да не две, а целых три недели, на
одной воде жил, по неделе в туалет не хаживал, оно и
понятно…
Вот свищи и затянулись. Повеселел я, начал есть
помаленьку, говорю как-то Аннушке: «Мать у меня
больно борщ вкусный варила, прямо целый чугунок бы
его сейчас и съел». Она помолчала, помолчала, а потом
и отвечает: «Ладно, Ваня, будет тебе борщ…», а сама
так хитро улыбается. И впрямь, принесла мне на другой
день борща в кастрюльке, и целый кусок мяса в нём. Я
обрадовался, расцеловал её, поел с аппетитом, казалось,
никогда и ничего я слаще не ел.
И вот пришла пора мне на выписку готовиться.
Война уж к тому времени под исход пошла. «Вот, - думаю, - и домой скоро». На сердце так радостно становится, на Аннушку поглядываю. «Когда же, - думаю, платье-то она нарядное наденет?» Ждал, ждал, так и не
дождался. Тут как раз большая партия раненых прибыла, нас в спешном порядке и выписали.
В поезде, когда домой ехали с двумя ребятами из
104
госпиталя тоже, выпили по стакану вина виноградного,
на базаре перед отправкой поезда купили. Сидим в тамбуре, курим, я и говорю: «Вот, ребята, живы, и слава богу, только что-то Аннушка к нашей отправке в платье-то
не нарядилась, запамятовала, должно…». «Дурак ты,
Ванька», - это мне один из товарищей моих говорит,
Семёном звали постарше он нас всех был, лет уж под
сорок. Вот он мне и говорит: «Дурак ты, разве не знаешь, да она ведь, Аннушка-то, платье своё крепдешиновое продала чтоб тебе, лохрысту, борщ сварить…».
И как он мне сказал слова эти, до того мне больно
стало, прямо хоть с поезда прыгай и беги обратно к Аннушке, в ноги ей кланяйся за сердечко её жалливое да
за душу многострадальную и святую. Едва удержали
меня ребята. На полустанке одном Семён тот же поменял сапоги хромовые на литр самогонки, хватил я стакана два, поплакал тихонько, лёжа на полке, и потом уснул
крепко. Ребята всё за мной присматривали. Вот так-то…
Много с того времени воды утекло. Сразу после
войны не до того было, голодно и бедно. Вот только теперь, спустя сорок лет, спохватился. Детей вырастил,
овдовел года три как, вот и приезжаю сюда в Сочи каждое лето, брожу по знакомым местам. К госпиталю тому
подходил, там уж теперь санаторий располагается, тоже
люди лечатся. Смешно сказать, но купил я как-то в
Москве на ВДНХ платье дорогое и красивое и вот вожу
его каждый раз с собой, всё надеюсь Аннушку встретить. Я уж на радио обращался, в редакции разные, нигде её не найду. Да и не мудрено, лет-то сколько прошло, жива ли? Мне б ей вернуть должок, в ноги поклониться, а там и помирать можно…
Вскоре объявили поезд Ивана Павловича, и мы с
ним попрощались.г.Сочи 02.07.1997г.
105
Старшая дочь
У хирурга горбольницы Григория Яковлевича
Крутова, поджарого моложавого весельчака, уехала в
санаторий жена лечить суставы. Сам же Григорий Яковлевич и курсовку ей достал. И чудное дело: вот заболел
серьёзно человек, его бы тут и поддержать, в больнице
подлечить, как следует, если нужно, и в санаторий отправить. Ан нет, не так-то всё это просто. Ну, в больнице малость полечили, пальцы на руках стали немного
гнуться, боли стихли, по ночам хоть начала спать. Попытался Григорий Яковлевич определить супругу на лечение в санаторий, и ничего не вышло, путёвку в профсоюзе не дают, говорят что нет. А ведь кто-то каждый
год катается. Вот ведь, сапожник и без сапог.
Смотрел, смотрел Крутов, как мается жена, на
двух дочерей посмотрел и поехал в областной санаторий
за курсовкой. Уехал он с вечера, ночь переночевал в областном центре у родных и с утра на автобусе поехал в
санаторий.
Заснеженная, ровная дорога убаюкивала. Вокруг,
сколько глаз видит, степь, ровные поля с посадками
клёна. Изредка попадаются маленькие селения - ряды
деревянных домов с дымящимися печками. Проехали
село с причудливым названием Хорошенькое, дальше
снова степь без конца и края.
К обеду доехали- таки до санатория. Вместе со
счастливыми обладателями путёвок Крутов пошёл к административному зданию. На приём к главврачу сидело
и стояло человек сто. Иные уже по второму и третьему
дню. Такая перспектива Григория Яковлевича не устраивала. Заглянул через приоткрытую дверь в кабинет заместителя. Там сидела довольно стройная блондинка
средних лет, что-то писала.
106
- Разрешите войти?
- Проходите, пожалуйста, - доктор перестала писать.
- Врач-хирург, Крутов Григорий Яковлевич, из Nской горбольницы, я к вам по личному вопросу.
- Я вас слушаю.
- Да вот, знаете ли, супруга заболела, ревматизм
признали, нельзя ли у вас курсовку купить?
Доктор отодвинула папку бумаг в сторону, посмотрела на календарь на столе.
-Нет проблем, коллега… (Крутов облегчённо
вздохнул). Покупайте курсовку и приезжайте.
Блондинка взяла со стола лист бумаги, что-то
написала.
- Вот возьмите, пройдите в бухгалтерию, а потом
снова ко мне. С 29 декабря и … так, по 26 января.
- Доктор, а нельзя ли после Нового года, как-то
знаете, семейный праздник.
- Вот 29-го гарантирую, а там не знаю, как уж будет.
- Ну, 29-го, так 29-го.
Вот так и остался Крутов с детьми на Новый год
один. Как полагается, нарядил ёлку, стали накрывать на
стол. Старшая 13-летняя дочь Юля жарила котлеты,
второкласснице Анюте поручили делать зимний салат.
Сам Григорий потрошил и обжаривал курицу.
Вечером приехали тёща с тестем, бывшая железнодорожница Анастасия Петровна и фронтовикдоброволец Иван Павлович. Сели за стол. Мужики
опрокинули рюмки по две, тёща только пригубила шампанское, девочки налегали на салат. Все оживлённо разговаривали, с экрана телевизора известные певцы пели
весёлые песни. Приближался Новый год. Было шумно,
однако веселья-то и не было. Все чувствовали неудоб107
ство, неестественность создавшегося положения. И чем
больше шумели, тем было грустнее, даже хмель не
брал.
- Ну, попели, дайте и нам попеть, - тесть решительно встал, выключил телевизор.
Без особого энтузиазма спели пару песен, замолчали, каждый думал о своём и в то же время общем.
Ты, Гриша, свою любимую спой, оно и полегчает, - посоветовала тёща. Григорий Яковлевич запел негромко, чуть с хрипотцой в голосе: «Месяц спрятался за
рощу, спят ночные берега…» Вот уже лет пятнадцать,
как женат Крутов, и все эти годы семью их сопровождала эта задушевная песня. «…Только я ли виновата, что
потеряно кольцо, что ладони пахнут мятой, да ромашковой пыльцой…»
Ему стали подпевать, путая изредка слова. Крутов с благодарностью посмотрел на своих и поразился, с серьёзным видом и даже материнским выражением на
детском лице, пела старшая дочь.
- Ах ты, господи! И она сердечком чует неладное,
видишь, старается праздник устроить. А похожа- то как!
Да…
Песня кончилась. Ещё долго в доме «праздновали», шумели. Как известно, кто как Новый год встретит,
тот так его и проживёт. Вот и старался каждый.
2001 г.
108
Содержание
Фотограф Медведь
Месть
Дневник
Жалость
Яблоко от яблони
Две судьбы
Наследство
Фронтовые письма
Замкнутый круг
«Возвращение на круги своя»
Двоеженец Кулагин
Чужая вера
Ночной звонок
Дедушкины рассказы
Плоды цивилизации
Братья «Сачки»
Алиби
Верный
Золото
«Как в затоне...»
Крепдешиновое платье
Старшая дочь
109
...................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
....................................
3-6
6-9
10-17
17-23
23-27
27-34
34-41
41-45
45-48
48-51
51-67
67-69
70-71
71-76
77-78
79-82
83-88
88-91
91-96
96-101
101-105
106-108
Николай Валентинович Будылин
Крепдешиновое платье
Рассказы
Редактор: А.Н. Семухина
Художник: Резеда Ахметова
ЦБС г.о. Октябрьск
445240 Самарская обл.
г. Октябрьск, ул. Ленина, 90.
тел. 8 (846 – 46) 2 -11 – 51
e-mail:katalogi@dtc.octyabrsk.ru
110