Брусова Ксения

1
Брусова Ксения
(Москва, МГУ, филология, 3-й курс)
Л.Бежин «Отражения комнаты в ёлочном шаре».
Фея Печали исчезла, а с ней и калоши.
Г.Х.Андерсен.
Задумывались ли вы когда-нибудь о том, что отражательная способность
стекла может преодолеть время? Что она станет связующим звеном между
человеком и целой эпохой? И весь мир сожмётся до размеров одной комнаты,
отражение которой появится в ёлочном шаре? В том самом ёлочном шаре,
заполненном ноздреватым веществом экзистенции и набухшем от её пористых
гранул. В шаре, вобравшем сияние евангелических отсветов.
Метафора «отражений» становится смысловым центром романа Л. Бежина.
Главный герой, образно называющий себя «комнатой», ощущает внутри себя нечто
драгоценное и хрупкое – ёлочный шар, в котором, как в зеркале, изображена целая
эпоха. В себе он заключает слепки московских воспоминаний 50-х, 60-х годов и
пропускает их через себя, через тот ёлочный шар внутри, вновь и вновь. Николай
Павлов воспринимается читателем как экзистенциальный герой, поглощённый
осмыслением многослойности собственного сознания. Прикоснуться к разгадке
бессмертия он пытается, стирая границы между эпохами. Его отец
«переписывается с Вольтером», сам он грезит Аркадией, метро изображает
подземным царством и верит в незримое покровительство евангелиста Иоанна
«диковинным» 60-ым. «Историк собственного чувства», герой Л. Бежина
скрупулёзно исследует себя. Экзистенциальный роман приобретает черты романаисповеди. В воспоминаниях о детстве, насквозь пронизанных образами старой
Москвы, апокрифическими сюжетами, ощущается вкус шмелёвского слова. В
ёлочном шаре, словно изображения на фреске, появляются один за другим лики
Павла, Луки, Марка, Петра. Возникает эффект просвечивания и наложения текстов
(как в известном булгаковском романе, чередуются библейские фрагменты и
московские эпизоды). Л.Бежин продолжает традиции психологической прозы
послебулгаковского времени. Размышления о раздвоении личности открывают
всю глубину нравственных исканий героя. Да и кто он, этот герой? Случайный
философ или случайный пациент или человек с записной книжкой, словно
сошедший с картины Р.Магритта «Воспроизведение запрещено».
Чувствует ли он себя посторонним, как персонаж А.Камю? Двойственная
сущность героя связана с его ощущением «вечных смещений во времени и
пространстве». На наших глазах словно происходит анатомический эксперимент:
расщепление отражений на молекулы экзистенции. Ёлочный шар представляется
«живым» стеклом, дышащим, чувствующим, наделённым внутренним зрением.
Через него как будто протянута ниточка времён, соединяющая прошлое с
настоящим, и проникающая в будущее. Каждый осколок заключает в себе целый
мир или хранит историю чувства. Что произойдёт, если разбить этот шар?
Отражения исчезнут? Или изменится угол зрения, и возникнет эффект «кривого
зеркала»? Краски поблёкнут, голубоватый евангелический и красный
экзистенциальный смешаются на общей палитре с другими оттенками, растворяясь
в них. И через эти новые отражения начнут проступать очертания вылепленной
2
героем иной формы, воплотившей в себе идею жизни. Это та самая гигантша,
которая всегда была рядом. Она-то и есть олицетворение жизни. В радости и
горести является герою его гигантша. Каждый раз она, словно фея из
андерсеновской сказки, приносит с собой калоши счастья. А герой романа
испытывает их вновь и вновь. Расстанется ли Коля Павлов со своей гигантшей,
вылепленной им ещё в детстве? Покинет ли она его?
Рельефное, почти скульптурное представление о мире, присуще герою Л.
Бежина. Вырастающая из бесформенной массы в совершенную форму гигантша
становится
средством,
способным
передать
«экзистенциальность
действительности», - то, к чему стремились люди разных эпох, несхожие по
возрасту, своему социальному положению, мировоззрению и убеждениям. То, о
чём пишет Л.Бежин в своём романе «Отражения комнаты в ёлочном шаре».
3
Жиронкина Ольга
(Москва, РГГУ, филология, 4 курс)
«Библиотерапия» М. Елизарова:
Читатель в поисках Смысла
Что может быть интересного в книге под названием «Библиотекарь»? На первый
взгляд, ничего. Разве может привлечь внимание эта серая личность, занятая никому
незаметным делом? И разве можно было бы написать что-то актуальное и
любопытное в такого рода романе? Но все же взгляд приковывается к кровавокрасному фону обложки, черным скачущим буквам и длинным полоскам, ты
невольно открываешь книгу, пролистываешь пару страниц… И погружаешься в
сложный мир громовских Книг и их Читателей, полный странных людей и жутких
событий.
М. Елизарову удается отразить целую эпоху, выпукло и живо описать атмосферу,
что царит в глубинке современной России, воссоздать «мир постсоветского
человека». То, что однажды попытались осуществить П. Вайль и А. Генис, теперь
повторил М. Елизаров. Но если у первых мир был наполнен энтузиазмом и
радостью, то у последнего господствуют мрак и безысходность. Досконально
прописанная история Книг, целая вереница биографий, бесконечная череда
событий и подробное описание сражений достигают воистину эпических размеров.
Автор отдает должное Гомеру в описании вооружения и битв. Его взор блуждает
по полю боя, выхватывая удар за ударом, победу за поражением, не избегая
физиологических подробностей и кровавых деталей. Действительно, мы давно уже
привыкли к насилию, из телевизора целыми днями только и слышим, что об
убийствах, вид крови перестал вызывать у нас даже отвращение. М. Елизарову
удается вернуть настоящую цену жизни и страдания. Люди, вооруженные
бытовыми предметами – лопатами, отвертками, топорами, вилками и другим
самодельным оружием – выглядят более реальными, чем некие предполагаемые
бандиты с пистолетами. В самом деле, удар в шею отверткой кажется более
ужасающим, чем выстрел в голову.
Мир «Библиотекаря» - это период распада СССР и первые годы становления
новой России, отмеченные своей жестокостью и беззаконием. Люди, потерявшие
всякие ориентиры в жизни, перешли на стадию выживания. Их детство и юность
еще были полны смысла и стремлений, но после развала СССР они остались «на
краю дороги». Не умевшие жить по-другому, они не смогли приспособиться к
новой жизни и остались забытыми осколками недавнего прошлого. Возникший в
их среде «экзистенциальный вакуум» нечем было заполнять. Словно виноградные
лозы, оставшиеся без твердой опоры, люди безвольно опускались, в надежде коекак протянуть свое существование.
В это самое время и появляется фигура Громова. Писатель, целиком и полностью
принадлежащий советскому миру, выросший «бок о бок с развитием
социалистического отечества» и проживший типичную советскую жизнь.
Посредственный автор, книги которого годами пылились на прилавках. Но вместе
4
с тем – автор, сумевший воскресить в своих книгах дух и плоть советской эпохи,
возвративший жизни утраченную цель. «Это в обычной жизни книги Громова
носили заглавия про всякие плесы и травы. Среди собирателей Громова
использовались совсем другие названия – Книга Силы, Книга Власти, Книга
Ярости, Книга Терпения, Книга Радости, Книга Памяти, Книга Смысла…».
Громов позволил людям почувствовать вкус ушедшей эпохи и ее заразительный
энтузиазм, соткать из тонких нитей изломанной жизни прочную картину заново
обретенного Смысла. Не случайно книги Громова не поддаются копированию:
Смысл содержится даже в шрифте и обложке книги, даже во вкладыше с
указанием опечаток.
Это что-то вроде психотерапии, или «библиотерапии», излечивающей от нервнопсихических заболеваний. А уж кто будет спорить, что в 90-е годы многие люди
находились на грани нервного срыва! Действовали не только Книги, но и советские
песни, и плакаты, и любые другие образы, способные возбудить воспоминания о
прежней счастливой эпохе. Главное, чтобы образы эти были «правильными»,
чтобы добро торжествовало, а человек, собрав волю в кулак, достигал
поставленной им задачи.
Маленький мирок, который формируется вокруг книг Громова, возникает в
основном вдалеке от столиц, но опутывает невидимой сетью всю территорию
России, от Сочи и до Алтая. Среди всеобщего хаоса и разрухи этот жесткий
конструкт, с четкими законами и правилами, становится одним из способов
выживания и существования в новой среде. В нем особое понимание добра и зла,
особое понимание чести, любви, преданности, человеческой жизни. Люди,
вошедшие в узкий громовский круг, вновь обретают жизненный ориентир, Смысл,
ради которого им стоит жить и умирать.
Алексею Вязинцеву суждено попасть в этот мир по случайности, но сыграть в
нем главную, а возможно, и последнюю роль. Он очень вписывается в круг
«потерянных людей», громовских ценителей. Нереализовавшийся актер,
невостребованный режиссер, потерявший жену и всякую веру в счастье. Ему
предначертано было стать библиотекарем. Он жертва Судьбы, и он вынужден
исполнить свое предназначение. Однако он с большой осторожностью относится к
окружающим его людям и их безумным поступкам. Все его действия
руководствуются скорее необходимостью, чем собственным желанием. Даже
прочтение Книги Памяти не приносит ему явного облегчения: навеянные
воспоминания являются лишь лубочной заменой настоящего детства, картинным
воплощением советской пропаганды о том, как должно быть, которая затмевает то,
что есть на самом деле. Попав в этот мир не по своей воле, он так и не смиряется с
его законами.
Но почему тогда именно ему суждено познать Смысл, заложенный в Книгах,
стать единственным хранителем Замысла Громова? Почему Героем суждено стать
именно ему: трусливому, мелочному, эгоистичному и порочному человеку?
Нашлось бы множество кандидатов, добровольно вызвавшихся на эту роль. Но
Книги выбирают Вязинцева. Его – как героя своего времени, как представителя
целого класса людей, оказавшихся по обе стороны двух разных эпох. Человек
старшего поколения, зараженный советским духом, выполнил бы свой долг на
волне энтузиазма и послушания. (Заметим: именно старухи становятся самыми
5
лютыми приверженцами громовского мира, именно в их библиотеке царят строгая
дисциплина и беспощадная жестокость). Книгам же нужно другое. Им нужна
осознанная жертва от человека, готового отказаться от себя во имя великой идеи.
Так что же это за Великая Идея? В чем заключается тот тайный Смысл, который
Громов так бережно заключил в своем семикнижии? Надо сказать, этот Великий
Смысл заставит многих разочароваться. Он является плоть от плоти породившей
его эпохе, таким же воплощением навсегда ушедшего прошлого, как и
воспоминания, возбуждаемые Книгой Памяти. Давайте подумаем, ради чего
советские люди готовы были бы пожертвовать собственной жизнью? Что должно
было быть самым важным для любого советского гражданина? Угадали: Родина!
Конечно же, она: Россия, Мать-держава, Великих Народов Союз Трудовой. Именно
он придавал людям Силу, внушал им Власть, дарил им Радость, направлял их
Ярость, питал их Терпение и навек оставался в их Памяти. Именно такую Родину,
как душу, и хранят от любых посягательств: будь то человек или дьявол. И ради
такой Цели и была положена вся нелегкая жизнь Д.А. Громова, а затем – жизни
многих его читателей. Таков Замысел Книг: «Тот, кто читает Книги, не ведает
усталости и сна, не нуждается в пище. Смерть не властна над ним, потому что
она меньше его трудового подвига. Этот чтец – бессменный хранитель Родины.
Он несет свою вахту на просторах мироздания. Вечен его труд. Несокрушима
оберегаемая страна».
Что ж, будем верить…
6
Матисон Анна
(Москва, ВГИК, сценарно-киноведческий факультет, 1 курс)
Г. Щекина «Графоманка»
Графоманство – не порок.
Казалось бы, как несовременно писать про какую-то Ларичеву из начала
девяностых, вечно что-то подсчитывающую и составляющую на работе, а дома
нещадно колотящую печатную машинку. Ежевечерне. Пока на неё в один момент
со всей силой не наваливается творческий кризис. Муж (всегда только муж, в
крайнем случае, Ларичев), безымянные дети (сын, дочь), коллеги по работе,
подруга (она же главная виновница тяжелейшего личного кризиса), сама Ларичева
– на всю компанию не нашлось ни одного имени. Но удивительно, такой прием
вообще не выглядит искусственным, а даже наоборот, очень соответствует
действительности. Вообще, надуманного в романе нет. Всё оно хорошо узнаваемо,
начиная с сугубо бытовых проблем забирания сына из садика, заканчивая срезом
литературной элиты провинциального города.
И что же Ларичева? Графоманствует? Безусловно. И не только она, но и
«челябинка» с её «Ласковым Лесом» и Упхолов, волею Ларичевой перетащенный
из сантехников в поэты-писатели. Все они графоманствуют, потому что «графо» –
писать, а «мания» – любить. Вся плохо устроенная жизнь Ларичевой, неясные
предчувствия каких-то романтических надежд, так и не выливающиеся во что-то
большее, даже разочарования – всё имеет смысл, пока она пишет. И никакой
бурной деятельностью по штопанью носков и закатыванию банок солений-варений
невозможно заглушить в себе пустоту, возникшую в тот момент, когда Ларичева
решает бросить писать. Помимо этой, в целом, драматичной линии, Галина
Щекина очень грамотно распределяет в канве романа смешные эпизоды, вернее, не
смешные, а написанные с чувством юмора. Когда дальше эту жизнь терпеть нельзя
– пожалуйста, получите Ларичеву, продирающуюся по болоту за клюквой. И
жалко её на этом болоте, но и напряжение спадает, и можно читать дальше.
Как хорошо, что кто-то в наши дни осмеливается выводить в качестве героя
человека глубоко порядочного. Один из второстепенных героев не случайно
обвиняет Ларичеву в том, что она болеет комплексом честности – «Просто
заболели ею, как болезнью. Успокойтесь». Как не хватает этих честных и
порядочных людей, которые отдают долги и не изменяют, даже когда к этому есть
все предпосылки, даже когда вокруг тебя сама жизнь все время тебе изменяет и
издевается. Намеренно или не намеренно Галина Щекина награждает Ларичеву
фамилией созвучной Лариной, но на каком-то интуитивном уровне это
срабатывает. Генетическая память незаметно от читателя сама собой частично
наделяет Ларичеву накопленными веками представлениями о долге и чести. В
результате, с радостью и чистой совестью можно следить за перипетиями в
истории Ларичевой, и если не всегда разделять её жизненные позиции, то хотя бы
сочувствовать.
7
«Ларичева шла и соображала, почему это из жизненной правды не вытекает
художественная» – эта фраза, вызванная критикой местного «метра» по поводу
произведения самой Ларичевой, является, по сути, определяющей писательскую
позицию самой Галины Щекиной. Весь роман так и написан: языком легким,
живым, но не бытовым. Бесконечное внутреннее самокопание, рефлексия,
мучительные творческие поиски Ларичевой – все это не только не надоедает, но
именно за этими переживаниями следишь, как за отдельной сюжетной линией,
идущей параллельно внешним событиям.
Но самое главное в «Графоманке» – финал. Сразу хочется всем прокричать –
читайте эту книжку, читайте! Там хороший финал! После этого романа верится,
что за все страдания воздастся, и всё еще будет хорошо. Только нужно суметь
остаться, несмотря ни на что, порядочным человеком. Для самого себя, другие все
равно не оценят. Зато те, кто оценят, окажутся с тобой вместе на последней
странице, чтобы помочь, как добрая фея – кто словом, кто деньгами. Вывод
очевиден и даже прописан на страницах романа: главное – «нравственность не
внешнего, а внутреннего «я». Можно переживать, можно страдать, даже, наверное,
нужно проходить этот путь внутренней работы над собой. Главное знать, что в
конце все может быть хорошо. И обязательно будет!
Пташкина Екатерина
(Москва, РГГУ, филология «Новейшая русская литература: творческое письмо», 1 курс)
Анатолий Королев. "Сгинь, коса!
Смерть, конечно, большое несчастье, но все же не самое большое,
если выбирать между ней и бессмертием.
Том Стоппард
Смерть - то, что предстоит каждому из нас. Как лицо и волосы скрывают от нас
оскаленный череп, так и внутри сознания, за мыслями о повседневных заботах
ворочается крошечная иголочка - мысль о собственной смертности. И неразрывно
связанная с ней другая мысль - о бессмертии. Как верно было замечено, надежда на
вечную жизнь умирает последней. Но что делать, если эта надежда перерастает в
навязчивую идею в масштабах пусть (пока) не всего человечества, но
определенной его части?.. Проблема жизни и смерти, а точнее, именно смерти и
связанного с ней бессмертия, лежит в основе романа Анатолия Королева с
эпатирующим названием "Сгинь, коса!"
Смерть здесь - не просто главная тема; это нить, пронизывающая все произведение,
все смысловые уровни, напоминающая о себе каждой деталью. Образ,
сопровождающий тему смерти, - лед. Холод. Реклама замороженных овощей,
ледяное пирожное на свадьбе главного героя, холодильная камера мясокомбината местная разновидность Дантова ледяного озера, правда, под весьма и весьма
своеобразным углом. Впрочем, на протяжении всего произведения главная тема
подвергается преломлению под бесконечным количеством углов, подается в
разных ракурсах. Смерть, равно как и бессмертие, - это то, о чем всерьез говорить
8
действительно страшно. Поэтому автор, дерзнувший нарушить негласное табу на
эту тему, вынужден прибегать к помощи многочисленных приемов и уловок, чтобы
свести читателя лицом к лицу с вечно актуальной, но пугающей проблемой.
Отсюда - головокружительная фантасмагория, дающая о себе знать уже в начале
романа и в полную силу разворачивающаяся к концу. Вплетение фантастического в
обыденную реальность роднит роман Королева с "Мастером и Маргаритой"
Булгакова или, к примеру, с орловским "Альтистом Даниловым"… В романе
сосуществуют два пласта: обыкновенный, человеческий мир и мир
фантастический. Первый пласт представлен в основном богемной тусовкой
трансгуманистов, членами партии ССН - "Скажем Смерти Нет". В их изображении
автор дает волю своей злой иронии, представляя сражающихся с "курносой" как
вызывающе эксцентричных, изнеженных, инфантильных и даже вызывающих
некое отвращение людей. Доходящие до абсурда в своей пышности похороны кота,
торт в виде мочевого пузыря, бегающие кришнаиты с маргаритками в анальном
отверстии - все это явно не играет на пользу борцов за бессмертие и заставляет
скептически относиться к их идеям. Сам автор в одном из интервью открыто
заявил: "Я на стороне тех, кто эту идею [бессмертия] если не перечеркивает, то
подвергает сильнейшему испытанию на прочность".
Впрочем, помимо двух упомянутых пластов, в романе присутствует еще один,
непосредственно связанный с главным героем. Это своеобразная исповедь,
повествование о его детстве и взрослении, о любви к отцу, смешанной с
ненавистью, об осознании и преодолении страха смерти… В одном произведении
параллельно существуют фантастический, сатирический и психологический роман.
И спокойные, задушевные интонации последнего зачастую впечатляют куда
больше, чем лихо закрученный сюжет и ядовитая ирония, свойственные другим
смысловым пластам. Искренне, откровенно рассказывается о первом переживании
ребенка, связанном с осознанием собственной смертности: "…я закрылся
ладошками и стал пугливо нащупывать под кожей лица спрятанный череп. Вот так
номер! Там явно кто-то был. Я запустил пальцы в рот и нащупал край зазубренной
кости. Он точно прятался там, словно другой человек, и подкарауливал меня на
каждом шагу. Я разревелся. Так в меня навсегда вошла смерть". Симметричный
эпизод можно встретить ближе к концу романа, когда герой описывает скрытый
под кожей скелет любимой девушки с нежностью и сладострастием. Но в обоих
случаях неизменным остается одно: главное для героя - ощущение вечного
присутствия смерти внутри человека. Отсюда легко прийти к основному, на
первый взгляд, тезису романа: смерть - необходимая составляющая бытия. По
крайней мере, эта идея постоянно провозглашается устами главного героя. "В
смерти есть великая тайна", - говорит он. "Без оглядки на смерть никакая музыка
вообще невозможна". Герой твердо убежден в высшей роли смерти - пока сам не
становится игрушкой в ее руках, пока не превращается в убийцу любимой
девушки… "…Смерть, смерть, старая гадина, ненавижу твоих верных червяков", такие мысли теперь бьются в его голове.
Кто же этот герой, от лица которого ведется повествование? Саму фамилию его Царевич - можно назвать говорящей. Вот только непонятно, о чем. Впрочем, если
9
принять во внимание его диссертацию по сказкам Шарля Перро, вырисовывается
образ этакого сказочного героя, Ивана-Царевича (правда, в данном случае
Никиты). Но другие факты развеивают этот образ: Никита Царевич - представитель
столичной гламурной тусовки, создатель рекламных слоганов, "бог рекламы". И
этот персонаж, склеенный из разноцветных кусочков, по ходу действия изменяется
и развивается, примеряя на себя роли счастливого жениха и несчастного вдовца,
становится искателем приключений, жертвой обстоятельств, пешкой в руках
Всевышнего и его соперником по мистическим вселенским шахматам, становится
философом…и просто ребенком, тоскующим об отце. Главный герой - связующее
звено, объединяющее все смысловые планы и сюжетные линии произведения.
Сам роман можно назвать типичным образцом литературы постмодернизма. В нем
совмещены несовместимые на первый взгляд вещи, такие как религиознофилософские выкладки и перечисление модных брендов на одной странице. Роман
пестрит скрытыми и явными аллюзиями и цитатами - из Микеланджело и Конан
Дойля, Ильфа с Петровым и Пелевина, из Библии и рекламы майонеза... Реалии
различных эпох и культур совмещены в едином художественном пространстве
романа. Кто бы мог подумать, например, что городок Юрятин, один из центров
действия пастернаковского "Доктора Живаго", всплывет в литературе еще раз
наряду с мифическим населенным пунктом с нелепым названием "ПупКазахский"? Есть тут и рассуждения на религиозные темы, которые, впрочем,
слишком невинны для того, чтобы вызвать волну споров, которая образовалась в
свое время вокруг "Кода да Винчи". Смешение имен и названий, переплетение
сюжетных линий и обилие фантасмагории вызывает ощущение полной
нереальности всего происходящего. Да и само происходящее характеризуется
одним из персонажей романа как "глюки, которые происходят взаправду".
Так ради чего автор построил на страницах романа это ирреальное пространство,
какую "любимую мысль", по выражению Толстого, он заложил в свое
произведение? С одной стороны, все кажется предельно ясным: утверждение
смерти как великого дара. Этому посвящен и диалог Никиты Царевича с Богом.
"..Смерть дарит внятность тварному миру, заслоняет руками глаза человека от
раскаленного солнца. Она благодать, а не гнев. Милосердие, а не ярость."
Но после этой мощной философской коды следует еще пара абзацев - настоящий
финал романа. Финал предельно человеческий, исполненный грусти, одиночества и жизни. Бессмертие, оказывается, и правда существует. Но это не превращение
человека в "наносапиенса", высшее существо из титана и алмазоидов, лишенное
чувств и эмоций. Такое бессмертие проповедуют "борцы со смертью",
трансгуманисты, и оно отрицается всем текстом романа. Нет, истинное бессмертие
есть бессмертие чувств, бессмертие памяти, - бессмертие человеческой души.
"Человеческой" - ключевое слово. "..Я, оказывается, на самом деле все это время
хотел поговорить с умершим отцом, а не с Богом", - такова последняя фраза героя,
завершающая роман. Личный, исповедальный пласт повествования в финале берет
верх над всеми остальными. Простые человеческие чувства оказываются
значительнее философских рассуждений и диалога со Всевышним…
10
Наверное, так и должно быть.
Чащинов Евгений
(Пермь, ПГПУ, филология, 2 курс)
"Смерть или бессмертие?" – вот в чём вопрос
(эссе о романе А. Королёва "Stop, коса")
Все мы временно живы и вечно смертны
"Stop, коса"
Смерть… брр!.. ух!.. Слышишь это слово, и не по себе становится, и дрожь в
коленках, и сердце сильней колотится, и холод овладевает телом, холод, мрак и
сырость подземелья. Начинаешь прокручивать в своём воображении какие-то
нелепые страшные ситуации, связанные со смертью родных, близких, но… резко:
"Стоп, "Stop, коса!"
В этом смысле (я про родственников) Никите Царевичу повезло меньше. Ну,
представьте, почти ничего не зная о судьбе отца с пятнадцати (примерно) лет (хотя
ему сейчас почти тридцать!), получить странное письмо, "письмо с того света" от
самого отца – возможно ли такое? В этом романе, впрочем, и не такое возможно.
С первых страниц здесь много вопросов и мало ответов. А что, читатель,
думал, тебе сразу всё выложат на блюдечке с той самой каёмочкой? Нет, милый
друг, сам разбирайся в этих садах ветвящихся дорожек! Кстати, в романе немало
отсылок к Борхесу, да и не только к нему: среди адресов по дороге аллюзий много
- известных и не очень - боковых троп, необозримо далеких и самых близких
направлений: философия каббалы и Библия, Тора, египетская мифология, Данте и
его бессмертный проводник по аду – Вергилий, Гоголь – один из великих
мистификаторов, Достоевский со своим Родей и убитой им
"ненужной"
старушкой-процентщицей ("Давно пора убить эту гниду. Зачем гниде жить вечно,
как Богу?"). Прочитывается и загадочный, мистический, сюрреалистический фильм
Стенли Кубрика "С широко закрытыми глазами", Пелевинский «Generation» как
идол рекламщиков, советская жизнь, застрявшая в Пупе-Казахском, и бесконечно
"остроумная" и надоедливая российская реклама... Красной линией в романе идёт
подшучивание над авторским хобби – анализом творчества Шарля Перро. А
главное, на чём и строится весь роман, – это аллюзия на шекспировского Гамлета,
вопрос: смерть или бессмертие?
С переменным успехом в этом споре побеждает то одна сторона, то другая.
Кит постоянно находится на расстоянии замаха косой костлявой, но постоянно ему
удается то пригнуться, чтобы завязать шнурок, то наклониться за оливкой, то не
зайти в лифт, то ещё что-нибудь. Он изначально приговорён к бессмертию, это про
него "Знаменитая ведьма-гадалка из Гоа объявила, что он станет бессмертным".
Актуален ли роман?
Весь мир начинает или уже давно начал бороться со смертью, с
безжалостной косой. Почему, а, главное, зачем? В романе борьба с костлявой имеет
два пути: первый бытовой, низкий, человеческий, равный социальной жизни
11
Царевича – это собрание, кружок, может, даже и секта во главе с Куки. Безмерно
богатые дамы и джентльмены, тратящие невообразимо большие средства на
омоложение своего организма, пытающиеся остановить естественный процесс
старения, не говорящие о возрасте и смерти, ликуют над каждой победой врачей в
борьбе с возрастом, со старостью, со смертью и стремятся только к одному –
побыстрей найти противоядие от косы. И они находят выход в криомедицине, в
изобретении наносов – безумной идее "чокнутых" профессоров, как русских, так и
американских (т.е. эмигрировавших русских). Этот невообразимый мир роботов
нисколько не привлекает Царевича и ещё с десяток молодых людей, устроивших
акт разоблачения безумного профессора. Так одни хотят отнять у человечества
любовь, ненависть, благодарность, ревность, уважение, радость, акты любви,
рождения, создания семьи – хотят отнять у нас человеческую жизнь; хотят отнять у
нас смерть, точнее, хотят променять букеты наших чувств на железное бессмертие.
«Не выйдет!» - кричат другие. Верхом безумия становится сцена заморозки людей
из кружка Куки и её самой с непорочно зачатым от Никиты ребёнком. Что это утопические надежды на светлое бессмертное будущее или очередной писк моды?
Второй путь подразумевает собой духовную, религиозную составляющую
жизни человека. Чтоб стать бессмертным, нужно всего-то сыграть с Господом в
шахматы. Эта участь выпадает на долю главного героя. В 21 веке жребий доски
выпал на долю Кита, теперь он Ашшурбаккатим – владелец безоара, повелитель
собаки, "смертный властитель бессмертных". Спелый, уже созревший плод
воспетой пелевинским «Generation» рекламы, успешный свободный менеджер
становится властителем бессмертных. Это реалия нашей жизни. Реклама настолько
засела в наши умы, что ничем её оттуда уже не выкорчевать. Реклама обрела
бессмертие. Настала ли участь человека его обрести? Первые люди были
бессмертны, находясь в райском саду, но не смогли они сохранить своего
бессмертия, нарушив запреты. И Господь изрек: "Прах ты, и в прах превратишься".
Лишь сто избранных имеют бессмертие и, играя в вавилонские шахматы с Богом,
они пытаются обрести вечность. Но что тогда такое смерть и бессмертие?
В романе, как и в жизни, каждый понимает это по-своему, но в итоге
оказывается, что только Всевышний знает истинный ответ на эти вопросы. Царевич
не выигрывает у Бога в шахматы, но и не проигрывает. Он получает право задать
ему вопросы, так сильно интересующие его. Такая возможность спросить о тайнах
бытия! Каждый бы, наверно, желал поговорить с Господом. Герою это удается. Но
к этому ли он стремился? Нет! Когда он видит отца, шагающего по берегу моря и
слышит его голос, он понимает: "оказывается, на самом деле все это время хотел
поговорить с умершим отцом, а не с Богом".
Два пути преодоления смерти – наука и религия – как и два объяснения
жизни – научное и религиозное – идут параллельно. А какого пути держаться выбирай сам.
Никуда нам от костлявой не деться. Стоит ли замораживать себя, как овощ,
чтобы потом очнуться (если, конечно, очнёшься) в пустоте? Роман не заставляет и
не просит подумать, прислушаться, автор излагает свою позицию, а к чему
прислушиваться – твоё дело, читатель. Никита-то знает, что "тлен – (смерть) самый
стойкий аромат бытия".