Ростов-на-Дону 1996 К.Д.СКРИПНИК ФИЛОСОФИЯ. ЛОГИКА. ДИАЛОГ

1
К.Д.СКРИПНИК
ФИЛОСОФИЯ. ЛОГИКА. ДИАЛОГ
Ростов-на-Дону 1996
2
ББК 87.3
С 45
Печатается по решению редакционно-издательского совета
Ростовского государственного университета
Скрипник К.Д.
Философия. Логика. Диалог. – Ростов н/Д.: Изд-во Рост. Ун-та, 1996. –
с.146
ISBN 5-7507-0187-5
В книге рассматривается диалог как философское и методологическое
понятие, как теоретическая схема и модель мыслительной деятельности и
рассуждений. Анализируются взгляды известных философов, заложивших
основу теоретико-диалогового подхода. Показываются возможности его
использования в историко-философском исследовании. Дается общая
характеристика логических моделей диалога, предложенных П.Лоренценом,
Н.Решером и Ч.Хэмблином
Для преподавателей, аспирантов и студентов, специализирующихся в
области философии, логики и методологии науки.
С
0301000000017
М 175 (03) – 96
ISBN 5-7507-0187-5
©Скрипник К.Д., 1996
Без объявл. ББК 87.3
3
ОГЛАВЛЕНИЕ
ПРЕДИСЛОВИЕ
ГЛАВА
1.
ИСТОРИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ
ОЧЕРК
ФОРМИРОВАНИЯ ТЕОРЕТИКО-ДИАЛОГИЧЕСКИХ ВОЗЗРЕНИЙ
1.1. Диалогические отношения, текст и смысл: М.Бахтин
1.2. Фундамент философской антропологии: Я и Ты М.Бубера
1.3. Диалогичность бытия и познания: С.Франк
ГЛАВА 2. ДИАЛОГ И ФИЛОСОФИЯ: КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ
ПРОБЛЕМЫ
2.1. “Тематическая” философия и история философии
2.2. Философия как диалог “философий”
2.3. Философия и риторика
ГЛАВА 3. ТЕОРЕТИКО-ДИАЛОГОВЫЙ ПОДХОД К ПРОБЛЕМЕ
ОБОСНОВАНИЯ ЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
3.1. Диалог и понятие конструктивности
3.2. Правила построения формального диалога
3.3. Диалог как метод разрешения конфликтов мнений
ГЛАВА 4. ФОРМАЛЬНЫЕ МОДЕЛИ ДИАЛОГА: ВОЗМОЖНОСТИ
АНАЛИЗА ЗАБЛУЖДЕНИЙ
4.1. Правила построения диалогической системы Ч.Хэмблина
4.2. Понятие запаса обязательств; дополнительные правила
4.3. Анализ заблуждений в предложенной модели
ГЛАВА 5. ДИАЛОГ - ПАРАДИГМА НАУЧНОГО ДИСКУРСА И
РАЗВИТИЯ НАУКИ
5.1. Формальная модель диспутации
5.2. Доказательство, презумпция, правдоподобие
5.3. Диспутационная модель науки
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
ЛИТЕРАТУРА
4
ПРЕДИСЛОВИЕ
Распространенность, обычность диалога столь на первый взгляд
интуитивно достоверна и очевидна, что это порой ведет к взгляду на диалог
как на нечто не достойное особого исследования. Диалог же является
сложной, наполненной многообразным содержанием, специфически
человеческой формой взаимодействия. Уверенно можно говорить, что
проблематический характер диалога стал осознаваться не так давно.
Осознание проблематичности диалога шло рука об руку
с пониманием необходимости междисциплинарных его исследований и
возможности достижения экспликации его структуры, механизмов,
подлинной роли только на этом пути. Интерес к диалогу, возродившийся в
философской и логической литературе в семидесятых годах нашего
столетия, демонстрирует отказ от усилий выработки какого-либо
унифицированного подхода к диалогу. Наоборот, множественность точек
зрения, методов и базовых предпосылок, обнаруживаемых в исследованиях
диалога, свидетельствует в пользу того, что диалог не может быть с
легкостью объяснен в терминах теорий, развитых с недиалогической
стартовой точки.
Естественно обратиться к имеющимся в словарях и справочниках
определениям диалога, среди набора которых господствующим является
некое “узкое” определение, выработанное
в рамках “классической”
традиции, согласно которому диалог представляет собой вербальный
(преимущественно устный) обмен информативными “произнесениями” в то
время, когда оба говорящих сотрудничают в общем поиске информации
(если угодно, истины). Так, С.Ожегов определяет диалог как “разговор
между двумя или несколькими лицами” ( 89 ,151). В словаре английского
языка Вебстера (224) диалог характеризуется так же, правда, при этом к
приведенному определению добавляется толкование диалога как обмена
идеями или точками зрения по специфическому предмету с целью
достижения понимания. Можно обнаружить даже определение специального
“философского диалога”, представляющего собой “особый вид философской
литературы, раскрывающий философскую тему в инсценируемой беседе
нескольких лиц”(127,708). Определения подобного рода относятся скорее к
диалогам так называемого “эмфатического” типа или таким, которые могут
быть названы “референциальными”, или фрегевскими диалогами. Даже в
первом приближении ясно, что определения подобного сорта весьма
неудовлетворительны: определение диалога должно, скорее, быть не
исходной точкой, а результатом исследования. Небольшой вклад в
проведение такого исследования и предпринят на последующих страницах.
5
Но, тем не менее, необходимо все же отталкиваться от чего-то - не
только от отрицательных результатов, но и от положительных утверждений,
создающих хоть какую-то исходную базу для дальнейших изысканий.
Можно считать, что одним из таких пунктов является согласие в том, что
диалог есть особая форма взаимодействия - как интеллектуального, так и
поведенческого, так и предметного. Диалог может включать ряд
промежуточных действий, создающих некоторого рода цепь, в которой
участвуют по меньшей мере две стороны и в которой после определенного
действия одной стороны наступает действие другой. Взаимосвязь указанных
действий может определяться различным образом - в терминах действия и
противодействия, вопроса и ответа, атаки и обороны или контратаки,
доказательства и опровержения или критики, вызова и защиты и целого ряда
иных терминов. Да и сам диалог может носить конструктивный или
деструктивный характер, быть выражением партнерства или враждебности,
обладать ярко выраженным познавательным интересом и определенной
целью или вырождаться в логомахию. Диалог двуедин уже в том, что
сочетает в себе и форму, способ существования и содержательную
направленность. Но каковы бы ни были возможные точки отсчета, нельзя
отрицать всеобщность диалога как основы человеческого взаимодействия,
всеобщность диалогизма и диалогических отношений.
Исторически традиция диалога столь длительна, что ее корни могут быть
обнаружены и в знаменитом разговоре господина со своим слугой, и,
естественно, в многочисленных античных диалогах - недаром при одном
лишь упоминании слова “диалог” в памяти большинства возникает иное
словосочетание - “диалоги Платона”.Нельзя не вспомнить и работы Николая
Кузанского, и гуманистическую культуру Возрождения, где диалог
составляет способ создания содержания (12), и “Три разговора между
Гиласом и Филонусом”, и многое-многое другое.
Историческая традиция может стать предметом большого самостоятельного
исследования; обращу внимание лишь на некоторые характерные черты.
Герои исторически известных и знаменитых диалогов менялись от эпохи к
эпохе, от столетия к столетию, от культуры к культуре. Это могли быть
реальные люди, образы которых рисует, скажем, Платон; это могли быть
персонифицированные понятия, категории или ценности - Мудрость,
Любовь, Вера; это живые и уже ушедшие из жизни персонажи, это
аллегорические персонажи и обыватели. Меняется время, меняются герои;
так, например, С.Неретина замечает:”...место духовника и исповедника (IV
в.) заступили сперва Учитель и ученик (XIIв.), а затем два товарища, два
друга, два собеседника, два художника-поэта (XIV в.)” (84, 158). Один
только вопрос о мотивировке изменения персонажей, следствием которого
было изменение того, что сейчас можно было бы назвать стратегией и
тактикой диалога, мог бы стать в центр внимания подобного отдельного
исследования.
6
Говоря о средневековых университетах, Н.Суворов отмечал, что
“диспутации составляли...
существенную сторону жизни средневековых
университетов вообще”(123, 182). Умение вести диспут, который временами
продолжался даже не один день, было одной из составных частей
экзамена,проводившегося при возведении в ученую степень; сущность, по
тогдашнему выражению, “детерминирования” состояла в том, чтобы уметь
разрешить поставленный вопрос или тезис проведением над ним целого ряда
логических операций типа разграничения и определения понятий, и все это
носило публичный характер.
К такому испытанию школяр готовился и в течение учения; оно не было
чем-то необычным для него. Обычные практические занятия представляли
собой диспутации и репетиции. Так, в германских университетах репетиции
- живой диалог между учителем и учеником, когда первый предлагал
вопросы последнему и заставлял его отвечать с тем, чтобы увидеть пробелы
в его знаниях. “Диспутации,- пишет Н.Суворов, - составляли настолько же
обычное явление в университетской жизни и настолько же принятое
торжество, как турниры для военных людей того времени. Диспутации
должны были приучить школяра, вооруженного знанием, защищать
приобретенное им сокровище против всякого нападения и убеждать других в
истинности того, что сам он научился признавать за догматическую
истину”(123, 205).
Мало того, публичные диспуты проводились каждую неделю, и им
придавалось порой такое значение, что отменялись ординарные занятия. Во
время этих еженедельных диспутаций “один из магистров держал речь и
старался выбрать тему обильную, имеющую многостронний интерес, в
заключение же ставил тезисы или вопросы, которые должны были сделаться
предметом спора. К выставленным руководящим оратором тезисам другие
магистры должны были присоединять доказательства, или, иначе, развивать
тезисы посредством аргументов... Отвечать на аргументы было делом
бакалавров. Отвечающий, респондент, брал поставленный вопрос и разрешал
его путем детерминирования, то есть логического расчленения,
разграничения и определения понятий, содержащихся в тезисе”(123,206207). В ходе подобного живого диалога, какой представляли собой
академические диспутации, необходимо было соблюдать не только
логический органон и духовный канон, но и некий моральный кодекс. Так,
запрещалось употреблять резкие выражения, скажем, “бессмысленный”,
“еретический”, “заблудившийся в вере”, тем более “ослиный”, а
предписывалось использовать академические выражения типа “не нахожу
истинным”, “недопустимо”, “невероятно” и подобные.
Особое место занимали так называемые диспутации о чем угодно
(disputatio de quodlibet или disputatio quodlibertaria). Они проводились
достаточно редко, продолжаться могли порой по двух недель и строились на
основе опровержения тех тезисов, которые сообщались ведущему за две
недели до начала. Ведущий таких диспутаций, кводлибертарий, должен был
7
всякому возражать, отмечая и используя в свою пользу всякий формальный
промах противника, всякое прегрешение против канона и органона.
Disputatio de quodlibet не предназначались для обсуждения научных
вопросов или получения нового знания, а были своего рода
интеллектуальными турнирами, цель которых состояла в том, чтобы
ослепить противника и публику искусными диалектическими приемами и
загнать его в тупик ловкими нападениями.
Вероятно, именно такого сорта диспуты создали негативное мнение об
обучении в средневековых университетах, о схоластике. Действительно,
дело порой сводилось к игре понятий, к обсуждению шуточных, даже
скабрезных, вопросов. Но надо отдать должное участникам и свидетелям
этих интеллектуальных “боев”: не только последующие поколения отмечали
эти недостатки, но и современники. Недаром противников на диспуте
называли иногда “боевыми петухами”, а вопрос, являющийся предметом
спора, - петушиным вопросом (quaestio gallinaria).
Но было и много положительного. Помимо того, что школяр приучался не
бояться публики, приобретал навыки отстаивания своих знаний и
убеждений, он при этом и
дисциплинировал мысль, обучался
систематичности и порядку в умственной работе.
И еще один момент, который может стать интересным в ближайшей
перспективе, - жанр эпистолы. Мало того, что чисто на житейском уровне
многие жалуются на то, что жанр этот считается утерянным, что навыки и
умения, выработанные годами в традициях эпистолы, ушли безвозвратно,
даже специально философский интерес обращается к письмам мыслителей
лишь спорадически. Между тем, диалог является именно той парадигмой,
которая создает каркас для анализа эпистолярного наследия. И подобный
взгляд также имеет, в свою очередь, исторические корни.
Артемон из
Магнесии, считавшийся собирателем писем Аристотеля, замечал, что письмо
должно быть написано тем же слогом, что и диалоги. Ведь письмо - это
представление одной из сторон диалога.
Сопоставление искусства письма и диалога находим у Деметрия (46),
отмечающего, что в словах Артемона еще не вся истина:”Письмо требует
большей отделанности, чем диалог. Ведь диалог подражает импровизации,
тогда как письмо заранее составляется письменно и бывает послано как
некий подарок”(46,273). Деметрий, несомненно, считает диалог более
связанным с устной, нежели с письменной речью -в диалогах ведь имеется
подражание разговорной свободе. Важность же письма Деметрий видит в
том, что в нем проявляется человеческий характер:”Почти каждый из нас
запечатлевает в письмах свой образ. Конечно, и в других видах письменной
речи проявляется характер пишущего, но нигде так очевидно, как в
письмах”(46,273). По мнению Деметрия, письмо - это рассказ о простых
вещах простыми словами. И если и последним нельзя не согласиться, то с
первым нельзя согласиться безоговорочно. Свидетельство тому - имеющиеся
8
в нашем распоряжении письма Петрарки, Декарта, Лейбница и Кларка и
многие другие.
Обратимся, например, к письмам Петрарки. Петрарка, обращая внимание
на возможности, которые создают письма, вспоминает слова Цицерона,
говорящего в одном из писем своему брату, что смысл переписки в том,
чтобы человек, которому пишешь, стал осведомленней о ранее неизвестных
ему вещах. Что это, как не напоминание об одной из важнейших задач
диалога? Можно сослаться в данном контексте непосредственно на слова
самого Петрарки:”...назначение письма не выставлять в благородном свете
пишущего, а извещать читающего. Захотим чем-то казаться - покажем себя в
своих книгах, в письмах будем вести обычную беседу”(94, 233).
Для писем Петрарки (как, вероятно, и вообще для мыслителей его эпохи)
характерным является отношение к древним как к современникам, как к
близким людям, как ко всем прочим корреспондентам:”Зачарованно и
вместе с тем смущенно читая у него(Цицерона - К.С.) все подряд, я не мог
сдержаться и под диктовку негодования, будто современнику и другу, как
человеку близкому мне по природному складу ума, написал ему, словно
забыв о времени, и высказал, что меня задевает в его писаниях. Начав с
Цицерона, я потом в сходном порыве под влиянием чтения Сенековой
трагедии “Октавия” писал и тому, а после по разным поводам еще Верону,
Вергилию и так далее”
(94,227).Особенно ясно это отношение к прошлому как к равноправному
партнеру, это чувство единства с прошлым видно из письма Иоанну
Колонне (94, 246-251).
В другой своей работе Петрарка сам объясняет, почему она написана в
форме диалога:”...для того, чтобы не употреблять слишком часто... “сказал
я”, “сказал он” и чтобы придать беседе такой вид, как будто она ведется тут
же присутствующими, я разделил мысли моего славного собеседника и мои
не местоимениями, а нашими именами; этот литературный прием я
заимствовал у любимого мною Цицерона, который сам перенял его у
Платона”(94, 327), и это, дополнительно, оправдано тем, что “всякое учение
имеет то свойство, что оно гораздо легче внедряется в душу слушателя
любимым наставником”(94,236). Конечно, чрезвычайно интересным
представляется более подробный анализ писем и сочинений Петрарки (и
иных авторов) с точки зрения структуры диалога, правил диалогической
аргументации, стратегии и тактики. Примерами такой работы могут служить
(84) и (113).
В ранее опубликованных работах мной были отмечены еще по меньшей
мере две закономерности функционирования диалога и диалогических
отношений, которые могут быть кратко выражены как отношения “риторика
- логика - риторика” и “диалог - монолог - диалог”. Обе они тесно
взаимосвязаны друг с другом и учитывают, в частности, переход от
преобладания устной культуры к письменной и от нее вновь к устной.
9
Предпринятое на нижеследующих страницах рассмотрение преследовало
цели прояснения как некоторых аспектов исторической традиции диалога,
так и возможностей диалогического каркаса в философствовании и
логических исследованиях. Было бы опрометчивым считать, что работа
закончена - большая ее часть впереди. Но можно с известной долей
уверенности говорить о полезности предлагаемого текста для специалистов
различного профиля и о создании им достаточно широкого пространства
смысла, задающего перспективу.
ГЛАВА
1.
ИСТОРИКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЙ
ОЧЕРК
ФОРМИРОВАНИЯ ТЕОРЕТИКО-ДИАЛОГИЧЕСКИХ ВОЗЗРЕНИЙ
Цель настоящей главы достаточна очевидна - рассмотреть философские и
методологические взгляды тех мыслителей, творчество которых может быть
отнесено к основаниям философских и методологических исследований
диалогических феноменов, показать возможности, заложенные в их работах,
продемонстрировать потенциал диалогического подхода к некоторым
фундаментальным гуманитарно-философским проблемам. В качестве таких
проблем избраны проблема смысла, проблемы оснований философской
антропологии и проблемы эпистемологического базиса. Тем самым будет
заложен фундамент всех дальнейших рассмотрений.
Слово "очерк", встречающееся в названии, как нельзя более подходит к
данному контексту, служа в определенной степени и оправданием, и
ограничением, и целевой установкой, поскольку позволяет сочетать
известную фрагментарность с акцентом лишь на тех моментах, которые
представляются наиболее важными автору. Здесь, в выборе мыслителей и
точек зрения, сказывается и основная диалогическая предпосылка возможность осуществления свободного поиска собеседников и
сознательного установления диалогических отношений между ними.
1.1. Диалогические отношения, текст и смысл: М.Бахтин
В рамках современного рассмотрения диалога - как только упоминается
это понятие - первое имя, которое возникает (после платоновских диалогов,
естественно) и которое так тесно связано с формированием диалогической
концепции,
диалогического взгляда на философию, филологию, на
гуманитарное мышление в целом, - это имя Михаила Михаиловича Бахтина.
Нельзя сказать, что бахтинские идеи с самого момента своего возникновения
сразу вошли в сферу философских
и
методологических идей
современников, что имеется давняя
“бахтинологическая” традиция. В
настоящее время, следует заметить, положение значительно изменилось см.,например, (18), (78),(80). М.Бахтин - подлинный “философ диалога”, но
10
влияние его распространялось как бы исподволь, расширяясь и охватывая
постепенно все большее число проблем.(Зарождение и развитие как самих
идей, так и пути распространения их влияния подробно и превосходно
показаны В.Библером в ( 22).)
Вяч. Иванов в 1973 году отмечал, что “М.М.Бахтину принадлежит
заслуга выдвижения еще в 20-х гг. тех идей, которые лишь в настоящее
время становятся в центре внимания исследователей знаковых систем и
текстов” (62,5). Это высказывание Вяч. Иванова - определенное начало,
прорыв к М.Бахтину, совершенный в отечественной литературе. Уточняя,
заметим, что пронизанная идеей диалога книга М.Бахтина “Проблемы
творчества Достоевского” вышла в 1929 году. Уточнение не лишнее, ведь
двадцатые годы - это и печально известный 1922 и тот самый 1929, между
которыми пролегла экономическая, политическая и духовная пропасть.
Книга М.Бахтина
воспринимается сейчас не только как мост к более
раннему времени, ознаменованному бурным философским развитием и
самоосознанием России, но и как начало своеобразного интеллектуального
тоннеля, ведущего к нашему времени.
Прорыв к подлинному М.Бахтину продолжился в 1975 году, когда
выходит известная книга В.Библера (23), положившая начало целой
концепции внутренней диалогичности мысли, слова, культуры в каркасе
бахтинских идей. Позднее В.Библер сформулировал - и с формулировкой
этой нельзя не согласиться
- смысл творчества М.Бахтина, основное
содержание идей которого заключается для нас в их методологической
цельности,
направленности и перспективе:”Смысл творческой жизни
Бахтина может быть наиболее полно и точно определен так:
открытие
основ гуманитарного мышления, понятого в его действительной,
онтологически значимой всеобщности”(22,8).
Не затрагивая понимания, интерпретации и экстраполяции В.Библером
идей М.Бахтина ( см.: (20), (21), (22)), обратимся к текстам последнего. К
разговору о М.Бахтине в полной мере применимы его слова о том, что смысл
может быть раскрыт позднее лучше, чем это ясно автору. Дело не в том,
чтобы “понимать автора лучше, чем он сам”; здесь возникают несколько
иные оттенки, характеризуемые тем, что “смысловые явления могут
существовать в скрытом виде, потенциально, и раскрываться только в
благоприятных для этого раскрытия смысловых культурных контекстах
последующих эпох”(17,332). Такое время для идей М.Бахтина и других, для
диалоговых идей в
их совокупности, для гуманитарного мышления
наступает в семидесятые годы, когда исследования диалогических
феноменов становятся наиболее активными.
В случае с диалогом, его концептуальным
воспроизведением,
конструированием и анализом приведенные слова М.Бахтина, трактуемые в
их методологической направленности,
могут пониматься двояко.
Двойственность проявляется как в том, что по-новому раскрывается смысл
самого диалога и в его бахтинском понимании и изложении, и в более
11
широком теоретико-гуманитарном аспекте, так и в том, что диалог сам
раскрывается как смыслообразующая и смысло-аналитическая процедура.
Понятие диалога обладает таким потенциалом смысловых связей
и
отношений, для полного раскрытия которого требуется “большое время”.
Выделим некоторые свойства диалогических отношений, о которых
говорит М.Бахтин, обратив внимание в первую очередь на то, что во главу
угла ставятся диалогические отношения, а сам диалог является лишь их
более сжатым, свернутым проявлением.
Диалогические отношения - это отношения между высказываниями,
выступающими как единицы речевого общения, отличные от единиц языка.
В таком определении явно проглядывается, хотя и не оговаривается
специально, соссюровское разделение языка и речи, в котором речь есть
живое существование языка, а через него - и живое, непосредственное
существование мысли. “Там, где нет слова, нет языка, не может быть
диалогических отношений, их не может быть между предметами или
логическими величинами (понятиями, суждениями и т.д.). Диалогические
отношения предполагают язык, но в системе языка их нет. Между
элементами языка они невозможны”( 17,296). Речь, в свою очередь, всегда
облечена “в форму высказывания,
принадлежащего определенному
речевому субъекту” и направленная на другого речевого субъекта.
Сменой речевых субъектов, то есть сменой говорящих, определяются
границы такого высказывания. Тем самым диалогические отношения
становятся отношениями между речевыми субъектами, устанавливаемыми в
речевом общении.
Без речевого общения диалогические отношения установить невозможно.
Но тогда может сложиться впечатление, что диалогические отношения
устанавливаются между любыми высказываниями; иначе говоря,
диалогические отношения не являются отношениями релевантными
(отношения между высказываниями двух глухих также могут быть
охарактеризованы как диалогические - и тем самым теряется весь смысл
“диалогичности”).
Обманчивость такого впечатления становится ясной из характеристики
диалогических отношений как отношений смысловых. Эту, без сомнения,
важнейшую черту диалогических
отношений М.Бахтин неоднократно
подчеркивает: ”Два речевых произведения, высказывания, сопоставленные
друг с другом, вступают в особого рода смысловые отношения, которые мы
называем диалогическими”( 17,297).
Квалификация диалогических отношений как смысловых порождает ряд
вопросов, ответов на которые у М.Бахтина не находим. Для установления
диалогических отношений между двумя высказываниями (речевыми
произведениями) следует их сопоставить друг с другом. Кто и как именно
производит это сопоставление? М.Бахтин характеризует такое сопоставление
как имеющее место в смысловой плоскости. Смыслами он называет ответы
на вопросы. То, что ни на какой вопрос не отвечает,
лишено для нас
12
смысла. С логической точки зрения совершенно ясно то, что высказывание
приобретает разный смысл в зависимости от того, на какой вопрос оно
служит ответом. Достаточно
вспомнить хрестоматийный пример с
высказыванием “Мать любит дочь”. В зависимости от предшествующего
вопроса высказывание может пониматься как “Мать любит дочь (а не сына)”
или как “Мать (а не отца) любит дочь”. Эта черта диалоговых ( вопросноответных) ситуаций заслуживает особой отметки - действительно, даже этот
простейший пример показывает,
что
диалоговые ситуации и
складывающиеся в них диалогические отношения между высказываниями
могут служить прекрасным каркасом для анализа двусмысленностей
различного типа. В последующем мы вернемся к этой возможности в рамках
логической экспликации диалогических отношений.
Точку зрения М.Бахтина следует понимать так, что смысл вкладываем
мы сами, потому что вопросы задаем мы сами, потому что мы способны
задавать вопросы. “Мы” - это речевые субъекты, познающие субъекты.
“Исследование становится спрашиванием и беседой, то есть диалогом, трактует подобную ситуацию М.Бахтин. - Природу мы не спрашиваем, и
она нам не отвечает. Мы ставим вопросы себе и определенным образом
организуем наблюдение или эксперимент, чтобы получить ответ”( 17,293).
Не получается ли, что вопрос о смысле повисает в воздухе? Есть ли смысл
до нас? Может ли получиться так, что смысл может и быть, существовать, но
мы не способны его уловить,
потому что не можем (пока?) сформулировать, задать вопрос, который
вытянул бы из глубины, развернул смысл перед нами во всем его
многоцветии. Сила, рост нашего осмысления напрямую связаны и зависят от
роста нашей способности и умения задавать вопросы. Вопрос обычно есть
вектор от известного к неизвестному; известное фиксируется в предпосылке
вопроса (см. (19), (135)). Тогда наличие предпосылки означает наличие
смысла до вопроса, наша роль лишь в том, что мы помогаем ему (смыслу)
раскрыться. ”Смысл потенциально бесконечен, но актуализироваться он
может, лишь соприкоснувшись с другим (чужим) смыслом... Актуальный
смысл принадлежит не одному (одинокому) смыслу, а только двум
встретившимся и соприкоснувшимся смыслам”(17,350). Тем самым, думаю,
в более чем явном виде подчеркивается роль исследователя, задающего
вопросы, сопоставляющего смыслы (свой, имеющийся, с новым,
неизвестным, или два отстраненных смысла между собой) и тем самым
порождающего новые смыслы.
Такой подход представляется весьма симпатичным и многообещающим
по меньшей мере в силу того, что позволяет
ответить на вопрос о
возможности сопоставления двух научных теорий, выступающих как
речевые произведения особого рода (111).
Возможность сопоставления двух речевых произведений может быть
осуществлена лишь в случае “нелингвистического” подхода к ним и при
условии строгого и ясного методологического осознания предпринимаемых
13
трансформаций. Последние предполагают, что речевые высказывания
(произведения) в этом случае должны рассматриваться как выражение
целостных позиций, как “мировоззрения”, как “точки зрения”.
Диалогические отношения, по М.Бахтину, это отношения между целостными
позициями, установленные на основании смыслового сопоставления
последних:”... диалогические отношения, конечно, отнюдь не совпадают с
отношениями между репликами реального диалога - они гораздо шире,
разнообразнее и сложнее. Два высказывания, отдаленных друг от друга и во
времени и в пространстве, ничего не знающие друг о друге, при смысловом
сопоставлении обнаруживают диалогические отношения, если между ними
есть
хоть какая-нибудь
смысловая
конвергенция“(17,304-305).
Диалогические отношения имеются всегда, они неизбежны, различие
лишь в степени и способе их проявления (так,
диалогическими
отношениями являются такие грубые формы диалогизма как спор и
полемика, а также аргументация, ирония, согласие, услышанность, даже
молчание).
Диалогические отношения, согласно М.Бахтину,
возможны “только
между высказываниями разных речевых субъектов (диалог с самим собой
носит вторичный и в большинстве случаев разыгранный характер”(17,296).
Это ставит существенные ограничения стремлению проводить тесные
аналогии между М.Бахтиным и Л.Выготским с его понятием ”внутренней
речи”. Понимание диалогических отношений как отношений разных
речевых субъектов можно охарактеризовать как классическое: в
соответствии с ним диалог есть вербальный (преимущественно устный)
обмен информативными высказываниями, вернее, “произнесениями”. Такой
классический диалог можно назвать и
информационно-поисковым,
поскольку партнеры по диалогу ставят перед собой одну цель - цель поиска
информации (истины). Хотя с логической точки зрения, согласно которой
любой диалог происходит по определенным правилам, объединенным в
некий
нормативный кодекс, такое определение вполне приемлемо, оно
является узким и не может считаться удовлетворительным с иной точки
зрения.
Поясним это. Известно, сколь большое значение придавал М.Бахтин
диалогам при анализе творчества Ф.Достоевского. Одной из интереснейших
художественных характеристик диалогов у Ф.Достоевского М.Бахтин считал
их “разорванность”, “многоуровневость”; в диалогах возникает особый
художественный эффект тогда, когда в последовательности высказываний
сочетаются реплики разных уровней, когда “внешняя” реплика служит
ответом на “внутреннюю” реплику партнера. Правда, может быть, М.Бахтин
полагал, что даже в этом варианте партнерами по диалогу являются разные
речевые субъекты, поэтому особых трудностей не возникает? Или, может
быть, такой вариант допускается как художественное расширение
логического
кодекса диалога - недаром же диалог с самим собой
характеризуется как разыгранный.
14
Классическое понимание диалога является узким и с той точки зрения,
что не все диалоги являются информативными в упомянутом смысле,
например, ритуальные диалоги, игровые диалоги и им подобные не
преследуют цели поиска информации или установления истины (см.,
например, ( 134 )).
Вопрос может быть сформулирован и в виде различия между двумя
точками зрения на диалог. Согласно одной (этнометодологической), диалог
понимается как “разговорное взаимодействие”, то есть как любая
последовательность устных произнесений, в которой более, чем один,
говорящий и не ставится какая-либо определенная цель. В этом случае
диалогические отношения являются отношениями между наблюдаемыми
партнерами. Из диалога исключаются все ненаблюдаемые характеристики
(цели, интенции, ментальные явления). Согласно другому взгляду, диалог
можно охарактеризовать только в случае реконструкции его с помощью
некоторого сорта ненаблюдаемых конструктов - иллокутивной точки
высказывания, рациональности, разделяемой интенциональности и т.п.
Итак, диалог есть активное смысловое взаимодействие разных речевых
субъектов. Смысл актуализируется только в столкновении с другим
смыслом, смысл существует лишь как отношение, “масса покоя смысла”
равна нулю. Чтобы появился “свой” смысл, необходимо совершенно
определенное, диалогическое отношение к “чужому” смыслу (слову,
сознанию, самому факту), характеризующееся в первую очередь принятием
“чужого” как рядоположенного, равноправного. Диалог выступает как
способ вовлечения чужого (уже не чуждого) в свое, прежде всего, в свою
речевую жизнь.
Такой способ отношения к чужому смыслу (слову) М.Бахтин называет
диалогизацией, находящей свое выражение и в слове и в стиле мышления:
”Высказывание наполнено диалогическими обертонами, без учета которых
нельзя до конца понять стиль высказывания. Ведь и самая мысль наша - и
философская, и научная, и художественная - рождается и формируется в
процессе взаимодействия и борьбы с чужими мыслями, и это не может не
найти своего отражения и в формах словесного выражения нашей
мысли”(17,272).
Диалогизация сопровождается так называемой монологизацией, когда
“чужое” перестает быть “чужим”, когда теряется множественность точек
зрения, забывается путь, остается лишь результат. “Сознание
монологизируется...” На этом этапе диалогические отношения отступают на
второй план, смысл обретает целостность, единственность и уникальность.
Процесс повторяется: столкновение с чужим смыслом, диалогизация,
порождение смысла, монологизация и вновь столкновение. Сходную
картину рисует и, например, Х.Ортега-и-Гассет, говоря о сомнении, о методе
и их элегантном соединении у Р.Декарта :”Сомнение предполагает наличие
нескольких позитивных точек зрения, каждая из которых достойна того,
чтобы мы в нее поверили, но которые по этой же причине лишают друг
15
друга убедительности. Человек оказывается как бы среди различных точек
зрения и, не имея возможности обрести твердую почву под ногами,
опершись на одну из них, начинает проваливаться
в этой непонятной,
текучей среде, скользя среди множества возможных “мнений”, опускается в
пучину сомнений. Сомнения - это колебания в суждениях, то есть отчаянное
барахтанье среди волн - fluctus. Поэтому сомнение - это “состояние духа”,
причем состояние весьма неустойчивое. Человек не может все время
оставаться в нем. Он должен избавиться от сомнений и ищет для этого
средства. Средство, которое позволяет избавиться от сомнений и прийти к
твердой убежденности, - это метод. Всякий метод является реакцией на
некоторое сомнение. И всякое сомнение ведет к утверждению некоторого
метода. Декарт, придумав “методическое сомнение”, простейшим способом
объединил оба этих понятия, дав нам прекрасный пример интеллектуальной
проницательности и элегантности”(91,272).
Нисколько не пытаясь отрицать или сомневаться в уникальности
М.Бахтина, оригинальности и глубине его идей, продолжим рассмотрение,
обратясь к взглядам философа, книгами которого, как свидетельствуют
современники и исследователи, М.Бахтин “зачитывался”.
1.2. Фундамент философской антропологии: Я и Ты
М.Бубера
Примерно в одно время с М.Бахтиным диалогические идеи воплощались
и в творчестве другого мыслителя, работы которого лишь недавно вошли в
сферу внимания отечественного читателя. Речь идет о М.Бубере, ушедшем
из жизни лишь тридцать лет назад. На примере его работ продемонстрируем
возможности диалогических идей в философской антропологии, хотя
М.Бубер по праву может считаться и теологом, и историком, и этнографом.
Как отмечает П.Гуревич, “центральная идея философии Бубера - бытие как
диалог между Богом и человеком, человеком и миром”( 44,160). Такая
направленность
размышлений М.Бубера представляется вполне
естественной, если учесть его теологические интересы. В отличие от
предшествующих языческих богов, библейского Бога (в том его виде, каким
он предстает в заповедях) интересуют не только его отношения с людьми, но
и отношения между людьми. Исходная тема отношений между Я и Ты
основывается в первую очередь на идее их абсолютной равнозначности.
М.Бубер сам объясняет, что его интересует проникновение в человеческое
наследование мысли и настаивает на том, что если Гуссерль, Хайдеггер и
другие
совершенно точно идентифицировали фундаментально
относительный характер человеческого сознания, то они, тем не менее, не
смогли ясно выявить и эксплицировать тот факт, что имеется два
качественно различных отношения, соответствующие двум модусам
интенциональности: отношения “субъект - объект” и “субъект - субъект”.
16
Разбирая учение Хайдеггера в “Проблеме человека”, М.Бубер приходит к
основополагающему заключению об абсолютном значении человеческой
жизни как способности человека видеть то, с чем он сталкивается, и
принимать то, с чем вступает в отношения, не менее реально, чем себя
самого. “Человеческая жизнь соприкасается с абсолютом в силу ее
диалогического характера, ибо человек, несмотря на свою уникальность,
углубляясь в толщу жизни, не найдет там цельного бытия в себе, не
обнаружит в основах этой жизни того бытия, которое заключало бы в себе
все и в качестве такового было бы причастно абсолюту. Человек может
обрести цельность не в отношении к своему “Я”, но в отношении к другому
“Я”(31,122).
Строчки эти, написанные в 1943 году, лишь, может быть, более четко и
ясно формулируют исходную установку его мировоззрения, сложившегося
уже двадцатью годами раньше и нашедшего выражение в первой фразе
книги “Я и Ты”: “Мир для человека двойствен в соответствии в
двойственностью
основных слов, которые он может произносить.
Основные слова суть не единичные слова, а словесные пары. Одно основное
слово - это пара Я-Ты. Другое основное слово - пара Я-Оно... Тем самым Я
человека также двойственно.”( 31,6).
М.Бубер подчеркивает три различия между восприятием мира как
собрания вещей и процессов и восприятием его как “бытия и становления”.
Первое связано с осознанием уникальности мира как “бытия и становления”,
второе подчеркивает динамику бытия в становлении, постоянство
становления пары Я-Ты, третье подчеркивает, что Я воспринимает Ты как
инициирующее действие, как самодетерминированную силу, ведущую к
встрече Я и Ты.
Однако диалогический характер воззрений М.Бубера отличается от того,
что может быть названо “монологизмом” Гуссерля, Хайдеггера и других в
том , что необходимо признать реальность “субъект-субъектного” модуса
интенциональности. Процесс осмысления Другого основывается или даже
начинается с утверждения возможности человека относиться к другому
именно как к человеку Другому. Основополагающую роль в этом играет все
то же слово, которое
человек
может произносить: “Важность
произнесенного слова основывается на факте, что оно не желает оставаться
с говорящим. Оно направлено на слушателя и остается с ним”( 156,112).
Во многом М.Бубер остается непонятым, что влечет за собой и его
относительную невостребованность. Правда, зачастую М.Бубер сам создает
помехи для понимания, настаивая, с одной стороны, на том, что говорит
лишь о своем “опыте”,
своем “восприятиии”, а, с другой стороны,
свободно используя такие проблематичные и двусмысленные термины, как
“между”,
“дух произнесения ты”, “осмысление другого” (“between”,
“You-saying spirit”, “meaning the other”) и подобные. В первую очередь
следует разобраться с подобными терминами, с тем, как
17
именно их использует М.Бубер, а уж затем вернуться к характеристике его
диалогизма и базисного характера отношения Я-Ты.
Начну с понятия “между” - в данном контексте оно может быть
поставлено во главу угла. Термином “между” характеризуется определенная
сфера, выступающая как место и носитель межчеловеческого события,
сфера межчеловеческих отношений. Это то, что не принадлежит ни одному,
ни другому, а в буквальном смысле находится между ними обоими. “Между”
определенная точка зрения, создающая некое особое измерение,
доступное тем, между которыми оно возникает. Но возникает оно лишь
между человеком и человеком: ”Фундаментальным фактом человеческой
экзистенции, - утверждается в “Проблеме человека”, - будет “человек с
человеком”. Если что и составляет характерную особенность человеческого
мира, это прежде всего то, что возникает лишь между существом и
существом и подобного чему нет более нигде в природе”(31,153). И, далее,
“по ту сторону субъективного, по эту сторону объективного, на узкой
кромке, где встречаются “Я” и “Ты”, лежит область “между”( 31,155).
Легче всего, вероятно, продемонстрировать это на примерах, в качестве
которых могут быть предложены боевой - что называется “не на жизнь, а на
смерть” - поединок; настоящее объятие, не ставшее привычкой или
обычаем, а то, каким обнимают друг друга любящие, давно не видевшиеся
люди. Пример “между” - это и настоящий урок, подлинно проникновенное
общение учителя и ученика, и “настоящий диалог”, имеющий место не на
сцене, не обусловленный заранее, не формальный, а тот, что течет
спонтанно, тот, где партнеры обращаются непосредственно друг к другу,
вызывая один другого на
непредсказуемый ответ. “Между” может
возникнуть даже при
мимолетной встрече глазами людей где-нибудь в
толчее метро. Оно возникло и тут же пропало - но все же было.
Посредником, знаком и средством возникновения и формирования сферы
“между” служит язык, но на самом деле “диалогическая ситуация получает
адекватное истолкование лишь в понятиях онтологии. Но это объяснение
должно исходить не из онтического характера личной экзистенции (или
двух личных экзистенций), а из трансцендентного им сущего между ними.
В самые яркие моменты диалога, когда и в самом деле “бездна призывает
бездну”, со всей несомненностью обнаруживается, что стержень
происходящего - не индивидуальное и не социальное, а нечто
третье”(31,155).
Еще одним термином, который М.Бубер использует то буквально, то в
переносном смысле, является “дух”. Например, в “Я и Ты” он говорит о том,
что “дух есть слово” и о “духе в его человеческом проявлении как ответе
человека своему Ты”. С точки зрения М.Бубера, “дух” не должен
пониматься как то дыхание жизни, которое Бог вкладывает в человеческое
существо. Скорее, значение (или одно из наиболее важных значений) этого
термина заключается в способности принимать другую личность именно
как другую и как личность. Иными словами, М.Бубер использует этот
18
термин для указания на восприятие второй стороны двусторонней
установки; дух связан со вторым, “субъект-субъектным”, модусом
интенциональности.
М.Бубер объясняет: ”Дух в его человеческом
проявлении есть ответ человека своему Ты. ...Дух не в Я, но между Я и
Ты”(31,25), и даже более прямо:”...Сущность духа - способность говорить
Ты”( 31,33).
Только люди и другие “духовные существа” способны перейти границу,
разделяющую два модуса интенциональности. Таким образом, когда
М.Бубер говорит о личности как “обладающей духом”, он описывает
определенную способность, потенциально имеющуюся у всех личностей и
реализующуюся у многих, когда они входят в “субъект-субъектное”, или “ЯТы” отношение.
Близко родственным образом к употреблению термина “дух” М.Бубер
использует и термин “вера”, причем последний не относится исключительно
к вере в Бога. Весьма удачными примерами являются использования его в
работах (154 ) и (155). В период между 1912 и 1919 годами, который сам
М.Бубер называет иногда временем опыта веры, он приходит к осознанию
того, что мир адресуется к нам. Осознание касалось того,
что
индивидуальная личность может быть уверена, что ее мир доступен для
непосредственного (заметим это!) контакта, что универсум интенционален,
направлен на личность. Другими словами, вера превращается в твердую
уверенность что и Я, и Другой способны к адресованию и тому, чтобы
адресовались к ним.
Эта вера, как и та, о которой мы обычно говорим, включает своеобразный
прыжок, скачок - в том смысле, что утверждает существование явлений,
которые
порой нельзя полностью контролировать, понимать или
приписывать им качества.
Но “вера” М.Бубера не просто вера во что-то
или кого-то - Бога, например, или существание блага, - чье существование не
может быть эмпирически верифицировано. Это просто (на самом деле - не
просто) утверждение возможности встречи мира и личности в нем как
субъектов. На последнее следует обратить особое внимание, связанное с
тем, как понимается мир как субъект. Что это - метафора или
персонификация?
методологический прием или глубокое внутреннее
убеждение? Думаю, что здесь находит свое выражение та же самая
установка на наличие двух модусов интенциональности, на расширение
интенциональной сферы таким образом, чтобы она охватывала природную,
объектную сферу. Последняя не только отвечает на наши вопросы, но и
задает их, создавая контекст вопрошания, своеобразное объектное
“пространство смысла”.
Когда личность воспринимает интенциональную направленность мира по
отношению к себе, она может воспринимать экзистенциальное убеждение в
том, что здесь и имеется смысл. Как только Я как субъект убеждается в том,
что встречает и может быть встречен другим, Я может быть убежден, что,
как субъект, может быть встречен с миром, внешним Ты, которое не может
19
быть редуцировано к некоему Оно, или объекту. Встреча Я с внешним Ты
аналогична моей встрече с другой личностью, другим духовным существом.
Встреча Я с внешним Ты есть “чистое отношение”.
Отношение “Я-Ты”, занимающее центральное место в философской
антропологии и мировоззрении М.Бубера, может и должно быть
характеризовано более подробно. В первую очередь следует заметить, что
для М.Бубера отношение как таковое играет исходную роль в мире,
противопоставляясь в этой исходности вещам и событиям. В начале было
отношение, принимающее характер то события-отношения, то состоянияотношения. Исходность отношения, его первоначально духовный характер
служит для М.Бубера своего рода принципиальной методологической
установкой, подкрепленной языковыми примерами типа сохраняющегося в
языках некоторых народов приветствия, буквально означающего “Я тебя
вижу”, и служащее для объяснения сложных культурных явлений. Так,
например, М.Бубер полагает: ”То, что всякое значительное явление поначалу
имело и долго сохраняло характер отношения, делает более понятным один
широко наблюдаемый и обсуждаемый,
но не вполне разгаданный
современными исследователями духовный элемент примитивной жизни - ту
таинственную силу, представление о которой в разных видах
прослеживается в верованиях или знаниях ( а они там еще суть одно целое)
многих диких племен, ту Мана или Оренда, путь от которой ведет к
Брахману в его первичном смысле и далее к Динамис и Харис “Волшебных
папирусов” и апостольских посланий”( 31,16).
Фундаментальными чертами отношения являются взаимность, цельность,
основность, непосредственность. Иногда
отношение характеризуется
М.Бубером как “космическая связь”, то есть нечто такое, из чего все
исходит, что доопытно, доприродно, существует до всяческого Я. Ты в этом
отношении воспринимается Я как нечто единое, а, поскольку отношение
взаимно, то, соответственно, и Я воспринимается точно так же. “Как
мелодия не есть совокупность звуков, стихотворение - совокупность слов и
статуя - совокупность линий; но надо раздирать на куски, чтобы из единого
сделать множественное, - так и с человеком, которому я говорю Ты. Я могу
извлечь из него цвет его волос, или окраску его речи, или оттенок его
доброты, - мне придется делать это вновь и вновь; но вот я сделал это - и он
уже больше не Ты”(31,9).
Цельность противопоставляется выделению каких бы то ни было свойств,
черт, восприятие цельности противопоставляется знанию как анализу. Там,
где есть знание, исчезает восприятие ты; анализ умертвляет это живое
отношение: ”Человека, которому я говорю Ты, я не познаю. Но я нахожусь
в отношении к нему, в святом основном слове. И только выйдя из этого
отношения, я буду снова познавать его. Знание есть отдаление Ты”( 31,9).
Цельность, единство восприятия Я и Ты, отсутствие анализа говорит о
непосредственности отношения “Я-Ты”. Последнее свидетельствует в
пользу возможности положения его в качестве исходной точки осознания Я
20
как Я. Отношение это обратимо - Я становится Я лишь через отношение к
Ты и одновременно лишь становясь Я, я может говорить (относиться к ) с
Ты.
Подлинное отношение, заключающееся в парах исходных слов, носит
духовный характер, возникающий вместе с тем из природной реальности:
”духовная реальность основных слов возникает из природной реальности:
для основного слова Я-Ты - из природного единства, а для основного слова
Я-Оно -из природной разъединенности”(31,18). Эта природная и духовная
исходность отношения конвертируется в человеческую
способность к
отношению - единственную способность, “благодаря которой становится
возможной духовная жизнь человека”(31,25).
Человеческая способность к отношению реализуется в трех основных
сферах: жизни с природой, жизни с людьми и жизни с духовными
сущностями. Разделение это непосредственно связано с речью. Сфера первая
- доречевая, доязыковая. Вторая входит в круг языка-речи и принимает
очевидно речевую форму. Третья сфера выходит за пределы речи, основное
слово выговаривается “всем существом”, отношение здесь принимает
характер цельности и непосредственности и -что самое интересное - М.Бубер
считает, что эта сфера порождает язык-речь, наличие которого и позволяет
находиться в отношении. Круг замыкается. Быть в отношении для Я и
означает быть Я. И, далее, быть Я и произносить Я есть одно. Произносить
же Я и произносить одно из основных слов также суть одно. Тем самым
бытие и бытие в отношении и бытие в слове - суть одно.
Сферы реализации не находятся между собой в иерархическом порядке,
они существуют одновременно и “рядом” друг с другом. Но, поскольку
бытие Я связывается со словом и бытием в отношении, то остается не вполне
понятным, как может реализоваться отношение, скажем, в жизни с
природой, не будучи реализованным в речи. Может быть, речь должна идти
о наличии каких-либо степеней насыщенности этих отношений, о той или
иной степени их реализации или, иначе говоря, о степени осознания Я в
каждой из этих трех сфер.
Но если реализация отношения в жизни с людьми, происходящая в
речевой форме, вызывает меньше всего вопросов, как вещь общедоступная
и естественная, то задача, которую М.Бубер ставит перед собой, может
выглядеть как задача экстраполяции всего, что связано с этой сферой и,
соответственно, с реализацией отношения в ней, на две другие сферы. В
этом случае, кажется, имеется возможность некоторого прояснения
ситуации, а именно: становится ясным путь восхождения от природной
разорванности и разобщенности Я к цельному, непосредственному и
духовному единству Я с самим собой и с другими Я.
Вместе с тем это - не единственный путь. Трагичность ситуации для
М.Бубера заключается в том, что имеется и путь нисхождения, в чем и
состоит “возвышенная печаль нашего жребия: каждое Ты в нашем мире
обречено превратиться в Оно. Столь исключительным было присутствие Ты
21
в непосредственном отношении; но как только отношение исчерпает себя
или в него проникнет средство, Ты становится объектом среди
объектов...”(31,14).
Среди многочисленных параллелей, которые могут быть проведены
между идеями М.Бубера и идеями других философов, затронем лишь одну соотношение с герменевтическим
подходом Х.-Г.Гадамера.
Так,
последний называет один из разделов своей книги “Язык как горизонт
герменевтической онтологии”. В противовес Гумбольдту и другим
лингвистам и семантикам Гадамер указывает, что язык есть нечто большее,
чем просто инструмент для выражения взгляда на мир. “Человек, живущий
в мире, не просто снабжен языком как некоей оснасткой - но на языке
основано и в нем выражается то, что для человека вообще есть мир.
...исконная человечность языка означает вместе с тем исконно языковый
характер человеческого бытия в мире”(39,512-513).
Гадамер объясняет этот лингвистический горизонт онтологии развитием
контраста между миром и Umwelt, аналогичного тому, что делает М.Бубер.
Как и М.Бубер, Х.-Г.Гадамер
подчеркивает важность того факта, что
“отношение к миру человека в противоположность всем другим живым
существам характеризуется как раз свободой от окружающего мира. Эта
свобода включает в себя языковое строение мира. Одно связано с другим.
Противостоять натиску встречающихся в мире вещей, возвыситься над ними
- значит иметь язык и иметь мир”(39,514). Что, в свою очередь, ведет к тому,
что “понятие мира (Welt) оказывается, таким образом, противоположным
понятию окружающего мира (Umwelt), которым обладают все живущие в
мире существа”(39,519).
Связь между Х.-Г.Гадамером и М.Бубером будет еще более очевидной,
когда подчеркнем, что под “языком” первый имеет в виду живой акт речи.
“Язык, - подчеркивает Х.-Г.Гадамер,- обретает свое подлинное бытие лишь
в
разговоре, то есть при осуществлении взаимопонимания.
...взаимопонимание как таковое ...<есть> жизненный процесс, в котором
прослеживается сама жизнь человеческого сообщества. ...человеческую
речь следует мыслить как особый и единственный в своем роде процесс
постольку, поскольку в процессе языкового взаимопонимания раскрывается
“мир”(39,516). Гадамер заключает рассуждение:”...язык в существе своем
есть язык разговора. Лишь благодаря процессу взаимопонимания он
становится действительностью”(там же).
Х.-Г.Гадамер развил свой взгляд на конституирующую
динамику
интенциональной речи во многих статьях,
написанных после “Истины и
метода”, часть из которых помещена в (38). Он пишет и о том, что говорить
значит говорить кому-то, и о том, что пространство разговора принадлежит
не области “я”, но области “мы”, и о том, что “в речи, в диалоге, и только в
них, философия имеет свой настоящий, лишь ей принадлежащий пробный
камень”( 38,43).
22
Специально Х.-Г.Гадамер подчеркивает, что
многих философов
объединяло убеждение в том, что путь истины - это диалог, что “все
невербальные формы понимания нацелены в конечном счете на понимание,
достигаемое в диалоге”(38,48).Более того, одно из оснований современной
философии он видит в диалоге с “тремя великими собеседниками” Платоном, Кантом и Гегелем. “Реальность человеческой коммуникации
(читай - отношения.- К.С.) в том, собственно, и состоит, что диалог - это не
просто утверждение одного мнения в противовес другому или простое
сложение мнений. В разговоре оба они преобразуются. Диалог только тогда
можно считать состоявшимся, когда вступившие в него уже не могут
остановиться на разногласии, с которого разговор начался”(38,48).
Думаю, что и сделанные заметки, и более сложный анализ, выявляющий
огромное сходство между М.Бубером и
Х.-Г.Гадамером, служит
дополнительным подтверждением
факта
значимости диалогического
подхода М.Бубера для наших дней. Вместе с тем это подтверждает
возможности и потенциал диалогической традиции философствования в
философской антропологии как на деле центральной философской
проблематики.
1.3. Диалогичность бытия и познания: С.Франк
Разговор о всеобъемлющем характере диалогических
отношений
естественным образом заставляет обратиться и к еще одному представителю
отечественной философской мысли - С.Л.Франку. Дело не в том, что
русская философия пользуется ныне все возрастающей популярностью, не
в том, что надо отдать дань философской “моде”, но, скорее, в тех
характеристиках диалогических отношений - отношений “я” и “ты”,которые выделяет С.Франк.
Идеи его воспринимались и оценивались воспринимаются и
оцениваются - весьма неоднозначно. Так, Н.Лосский (75) полагает, что
С.Франк внес ценный вклад в литературу по интуитивизму, а В.Зеньковский
видит заслугу и оригинальность С.Франка в обосновании метафизики
всеединства и в софиологических изысканиях, сближающих его имя с
именами В.Соловьева, Н.Кузанского и Плотина. Оценки В.Зеньковского
очень
высоки: система С.Франка характеризуется им как самое
значительное и глубокое, что мы находим в развитии русской философии,
как “высшее достижение, высшая точка развития русской философии
вообще”(61,178).
Для начала примем во внимание одно методологически чрезвычайно
важное соображение, высказанное М.Бахтиным: ”Иногда чрезвычайно
важно осветить по-новому какое-нибудь знакомое и, по-видимому, хорошо
изученное явление обновленной проблематизацией его, осветить в нем
новые стороны с помощью ряда определенно направленных вопросов.
Особенно это важно в тех областях, где исследование переобременено
23
массою щепетильных и детальных, но лишенных всякого направления
описаний и классификаций. При такой обновленной проблематизации
может оказаться, что какое-нибудь явление, представлявшееся частным и
второстепенным, имеет принципиальное значение для науки. Удачно
поставленною проблемой можно вскрыть заложенные в таком явлении
методические возможности”(36, 123).
Тогда становится ясно, что у комментирующих авторов не нашла
отражения та черта системы С.Франка, которая в
первую очередь
привлекает наше внимание и о которой говорит он следующим
образом:”...философская мысль, за редкими одиночными исключениями...
совсем не осознала еще отношение “я-ты” как особую, первичную форму
бытия...”(130,368). А именно задача отыскания последней имеет для
С.Франка первостепенное значение, о чем свидетельствует еще одно его
высказывание:”Я не боюсь в настоящее время оказаться одиноким в
утверждении,что у Платона, у бл.Августина, у великого мыслителя эпохи
Возрождения, связующего христианский платонизм с миросозерцанием
нового времени, - у Николая Кузанского - мы можем и должны
черпать истины, важные и нужные не только для общего жизнепонимания,
но и для строго научного, действительно
непредвзятого развития
философского миросозерцания. Философия
должна быть обновлена
сближением ее с жизнью - но не с жизнью текущей внешней, чувственной,что есть для нее всегда падение, а с глубочайшей и вечной основой
жизни...Этот путь был всегда характерен для русской философской
мысли...”(129,40). В данном контексте именно отношение “я-ты” ставится
во главу угла, что позволяет провести искомую проблематизацию
размышлений С.Франка, хотя, конечно, нельзя будет обойтись без суждений
более общего характера, служащих как бы фоном для отношений “я-ты”.
Оценки Н.Лосского и В.Зеньковского не противоречат одна другой, а
лишь подчеркивают сложность и многранность философского таланта
С.Франка, ту высоту размышлений, до которой он поднялся в своих работах.
Действительно, по свидетельству Н.Лосского, признавая исходность
факта интуиции, С.Франк ставил своей целью открытие онтологических
условий возможности интуиции как непосредственного
восприятия
реальности.
Возможность
интуиции
объясняется
укорененностью
индивидуального бытия в абсолюте как всеединстве -тем самым еще до
начала познания объекта мы слиты с ним. Это единство, следует
подчеркнуть, не есть единство сознания и достигается не посредством
последнего, а есть единство бытия. “Интуиция целостного бытия”
представляет собой некое металогическое познание, на основе которого
только и возможно познание логическое, дискретное, абстрактное.
Различие познания логического и металогического коренится в сфере
бытия: область постижимого, включающая в себя все рациональное (то
есть подчиненное законам
тождества, противоречия и исключенного
третьего), выражающееся в понятиях, предстает перед философом как
24
“объективное бытие”.
Но есть и область “непостижимого”, более
фундаментальная
относительно логических законов металогическая
реальность. Две области бытия -два рода познания. Первичное познание
представляет собой “непосредственную интуицию объекта в его
металогической цельности и сплошности”, вторичное - абстрактное
познание посредством суждений и понятий. Познание первичное есть живое
познание, которое не может быть выражено в суждениях, но не категорично,
как это имеет место в логике, но лишь таким способом, который переносил
бы в суждения непосредственную самораскрывающуюся реальность. Это
достигается в так называемом антиномическом познании, которое, конечно
же, не просто комбинирует противоречивые положительные и
отрицательные - суждения, а как бы восходит между ними к чему-то
высшему. В качестве такого высшего пункта
предлагается принцип
антиномического монодуализма, согласно которому одна вещь не есть иная,
но в то же время она - иная. Следовательно, реальность всегда троична или
триедина; но третье - самый высший уровень, синтез - абсолютно
трансрационально, невыразимо никаким понятием или суждением и
является, так сказать, воплощением непостижимого. Все это весьма сходно
с тем, что пишет Н.Лосский в “Условиях абсолютного добра”:
”Философское умозрение устанавливает с абсолютной достоверностью, что
мир, будучи систематическим единством множества элементов, не может
быть изначальным, самостоятельно сущим: везде, где есть хотя бы два
элемента, должно
существовать третье начало, объемлющее эти два
элемента и являющееся условием возможности отношения между ними.
(Это положение установлено ясно и точно в “Метафизике” Лотце; см.
также
“Предмет знания” С.Франка и мою книгу “Мир как органическое целое”.)”(
76,49).
Антиномический монодуализм не есть лишь принцип познания, С.Франк
придает ему модус бытийности. Одним из примеров антиномического
монодуализма является форма “я есмь”,
форма непосредственного
самобытия: “Я” есть для меня по самому существу нечто единственное именно “мое я”; точнее - ... “я” дано мне только в составе конкретного “я
есмь”, а это “я есмь” по существу своему неповторимо и единственно в
отношении всего остального”(130,349). Но это “мое я” есть “я” в
потенциальном состоянии. “Мое я” становится моим “я” только в процессе,
только по отношению к “ты”: “Завершенная
актуализация
непосредственного самобытия, именно его раскрытие или развитие в “я”,
совершается лишь в его отношении к таинственно-загадочному, в известной
степени
чудесному моменту “ты”(130,348). Как отмечает Н.Лосский,
“...реальное взаимопроникновение между “я” и “ты”, сохраняющее, тем не
менее,
их
противоположность,
представляет
другой
пример
антиномического монодуализма”(75,316).
25
Момент становления “я” только в процессе становления отношения “яты” неоднократно и настойчиво подчеркивается С.Франком; “я” возникает
впервые лишь озаренное и согретое лучами “ты”, никакого “я” не
существует до встречи с “ты”.Отношение “я-ты”, формирующее в-себесущее “я” как некую точку реальности, соотносимую с “ты”, формирует
одновременно и единство “мы”. Последнее столь же динамично, сколь и
само отношение “я-ты”, и является единством не абсолютным,
не
ставшим, а становящимся, конституирующимся. “Мы” столь же первично,
но не более, ни менее, чем ”я”. Иногда С.Франк говорит о том, что “мы”
представляет собой некое невидимое единство, охватывающее нас как
единство сверхвременное.
Надо думать, именно эти характеристики “мы” дают возможность
комментаторам характеризовать систему С.Франка
как философию
всеединства, а его самого - как продолжателя дела В.Соловьева. “Мы” есть у
С.Франка единство рационального и иррационального, в силу чего
характеризуется им как трансрациональное. Можно ли видеть в этом некое
отражение соборности? Несомненно, учитывая, кроме всего прочего, что
“мы”
в пределе понимается С.Франком как “некое сверхвременное
единство, единый соборный организм Богочеловечества”. Но вместе с тем
исходное “мы” понимается С.Франком и как первичный духовный организм,
выступающий как скрытая сила движения общества. Во всяком случае, это
не христианское Богочеловечество. Правда, в “Непостижимом” С.Франк
несколько изменяет акценты, приближаясь к христианской концепции. Не
вдаваясь
в более подробное рассмотрение, подчеркнем лишь то
утверждение, согласно которому невозможно мыслить Божество вне и
независимо от Его отношения ко мне. Это
сближает С.Франка
с
М.Бубером, значение работ которого, отмечал и сам С.Франк.
Но является ли такое понимание единственно возможным, единственно
верным и адекватным тому, что вкладывал в свою книгу сам С.Франк и что
отвечает духу времени? Естественным
желанием в данном контексте является стремление спуститься с неба на
землю, понять отношение “я-ты” как отражение реальных отношений. Это
вовсе не означает, что идеи С.Франка должны быть истолкованы как какоето практическое пособие или инструкция по общению. Философский текст
- не указание “делать жизнь с кого”. Обратимся еще к прямым
высказываниям С.Франка, относящимся к отношению “я-ты”.
Отношение “я-ты” носит, по С.Франку, бытийный характер, и задача
философского анализа заключается в выяснении общей категориальной
формы бытия связи “я-ты”. Существенным признаком данного отношения
является то, что - при существенной раздельности “я” и “ты” - в нем все же
доминирующим моментом является внутреннее единство его сторон. Это и
понятно из предыдущего тезиса - из факта самосознания “я” только и
исключительно в отношении к “ты”. “Отношение “я-ты” в качестве бытия “яты”и обнаруживается тем самым в своем качестве исконного образа (и
26
самого - К.С.) бытия, - является нам откровением внутренней структуры
реальности как таковой - именно в ее непостижимости - по ту сторону
всякого постижения в понятиях”(130,372).
Но непостижимость в-себе-сущего-бытия не означает, что невозможно
выразить и характеризовать категориально отношение “я-ты”. Речь здесь
идет скорее о том, что данное отношение представляется С.Франку особой,
первичной формой бытия, заключающейся в первую очередь в исконной
принадлежности друг другу “я” и “ты”.
Исходная принадлежность “я” и “ты” не означает ни их полного слияния
друг с другом, ни “безоблачности” этого отношения. Пожалуй, первой
принципиальной характеристикой этого отношения является равенство его
сторон, равноправие и рядоположенность их. Эти характеристики
дополняются
взаимной активностью “я” и “ты”, взаимной их
направленностью друг на друга. Все это позволяет нам говорить об
отношении “я-ты” как отношении диалогического типа.
В широком спектре характеристик диалогического отношения “я-ты”
(бытийных и бытовых, познавательных, морально-этических и прочих)
возможно выделить, по С.Франку, по меньшей мере два типа, или формы. В
одном “ты” таит в себе опасность врага, вторгающегося в замкнутость
непосредственного самобытия “я” как такового, стесняющего внутреннюю
полноту “я”. Естественной реакцией на вторжение “чужого”
является
самозащита, “самоограждение”, в которых выражается внутренне
независимый и автономный характер бытия “я”: “...момент “я” рождается из
самой позиции самоограждения от “ты”,
противоборства против
“ты”(130,358). Чуждость вторгающегося “ты” воспринимается “я” как некая
зыбкая и неопределенная чуждость, как “что-то чужое”, как некое “оно”.
Если у М.Бубера “оно” есть однопорядковое явление наряду с “я” и ”ты”, то
у С.Франка “оно” есть отражение первоначального восприятия “ты” как
вторгающегося чужого, иначе говоря, “оно” является
порождением
отношения “я-ты”. “Оно” выступает, по словам С.Франка, как “безличнопредметная форма бытия”, и поскольку “ты” воспринимается как
погруженное в эту безлично-предметную форму, постольку “ты” принимает
вид “он”. В этой генетически исходной форме отношения “я-ты” чужое,
чуждое,
“он”, есть не что иное, как потенциальное “ты”, как “чужое
сознание”. (Замечу в скобках, что проблема “чужого сознания” занимала
немаловажное место в размышлениях философов. Достаточно обратиться к
чрезвычайно интересной ля своего времени работе И.И.Лапшина (71 ) или
современным работам Дж.Уисдома и Д.Остина (92), (93). Для С.Франка
проблема “чужого сознания” не представляется столь уж неразрешимой и
непознаваемой, правда, при условии, что “познающему уже известно, что
эти “чужие сознания” существуют”.)
Однако, имеется и вторая форма отношения “я-ты”,имеющая совершенно
противоположный характер и смысл которой заключается в том, что “ты”
есть для “я” и воспринимается последним как реальность, хотя и
27
находящаяся вне “я”, но все-таки внутренне ему тождественная. Эта форма
отношения “я-ты” создает основание для разворачивания и обогащения
сторон отношения и, в первую очередь, для самосознания “я”. Этот момент
неоднократно подчеркивается С.Франком:”...нам надо подчеркнуть лишь
одно: если можно считать.., что сознание “я” и тем самым самобытие “я” как
такового для себя самого впервые возникает из реакции на “ты” как чуждую
и угрожающую мне инстанцию “другого” - на я-подобное существо вне
меня самого, - то, с другой стороны, “я” как таковое впервые внутренне
оформляется, приобретает прочную реальность, как бы усматривает
единственость, законченность, понятность своего существа, лишь когда оно
видит себя в свете сродного, близкого, тождественного ему по своему
существу “ты”, - другими словами, лишь когда оно находит как бы
подтверждение своего бытия вне себя самого, как извне данную, извне ему
открывающуюся и в этом смысле “объективную” реальность...вне
восприятия “ты” как самочевидной, внутренне правомерной реальности - нет
законченного самосознания, нет внутренне
прочного
самобытия
“я”(130,367).
Выделение двух типов (форм) отношения “я-ты” и их раздельная
характеристика вовсе не означает их раздельного
существования.
Отношение “я-ты” едино и исходно. Речь может идти, согласно С.Франку,
лишь об относительном преобладании или степени осознанности каждого.
Именно это имеет в виду он, называя иногда эти типы отношения
“моментами”, содержащимися в “я-ты”.
Отражение отношения “я-ты” в понятиях, то бишь познание его,
выяснение его категориальной формы в первую голову наталкивается на
трудности познания “ты”, которое, по С.Франку, не может быть предметом
познания. “Его можно познать
лишь постольку, поскольку “ты” само
проникает в нас, вступает
с нами в общение, высказывая себя нам”,отмечает С.Франк (130,351). Проблема познания “ты” заключается в том, что
на активность познания со стороны “я” “ты” отвечает подобной же
активностью. Но это не просто столкновение и взаимообмен; отношение
взаимной направленности усиливается, наращивается, усложняется, что
иллюстрируется С.Франком отношением
между двумя зеркалами,
поставленными друг против друга. Подобная поверхностная иллюстрация
не может, конечно, отразить глубину процесса познания “ты”, связанную с
тем фактом, что познаваемое “ты” направлено на познающего “я” и при
этом “ты” сознает направленность “я” на него, а “я”, в свою очередь, сознает
это. (Любая итерация когнитивных глаголов
вызывает огромное
усложнение при теоретическом воспроизведении, как это было показано,
например, Я.Хинтиккой (135) относительно выражений “знаю, что” и
“полагаю, что”.)
Для С.Франка эти трудности особенно характерны. Попытка выразить в
концептуальной форме богатство и сложность диалогических отношения “я”
и “ты” сталкивается со стремлением не огрубить эти отношения, сохранить
28
их живую конкретность, длительность и динамику. Кажется, трудности эти
того же плана, что и знаменитые зеноновские апории, а, следовательно, они
остаются в значительной степени на уровне метафор, хотя и весьма
методологически и эвристически насыщенных, но все же метафор.
Глубинная сущность этих трудностей не остается скрытой для С.Франка;
дело заключется, по его мнению, в том, что в случае диалогических
отношений “я-ты” “всякому познанию предшествует... некоторого рода
живое взаимодействие или общение - взаимообмен активностью...”(130,352).
Практически нигде понятие активности не уточняется и не
характеризуется, никакая классификация не проводится.
Можно
предполагать, конечно, что речь идет о некоторого сорта духовной
деятельности, осуществляемой спонтанно. “Ты” лишь предстает перед “я”,
факт его существования дан “первичным и непосредственным образом”, но
“содержание” “ты” остается скрытым, “непостижимым”, и при этом,
выражаясь его собственными словами, “самое странное в том, что эта
непостижимость каким-то образом дана нам непосредственно”(130,351).
Трудности познания “ты”, о которых говорит
С.Франк и которые
представляются ему непреодолимыми, связаны, очевидно, с исходной
интуитивистской установкой его, выражающейся в подчеркивании роли
непосредственной данности “ты” для “я”. Более того, продолжает С.Франк,
“мы здесь снова наталкиваемся на тот основоположный факт
(опрокидывающий все рационалистические теории знания), что мы с
полной достоверностью и непосредственной очевидностью знаем о
существовании того, что содержание чего от нас - по крайней мере,
непосредственно - скрыто”( 130,352).
Почему же непосредственная
данность существования “ты”
опрокидывает рационалистические теории знания? Не потому ли, что знание
о существовании не отделяется от знания содержания “ты”? Или - опять же
в силу исходной установки - потому, что знание содержания должно быть
дано так же, как и знание существования, но поскольку это невозможно,
невозможен и рационалистический подход к знанию. Плюс к тому подчеркивание того факта, что реальность “ты” - иная, нежели реальность
непосредственного самобытия - реальность “я”. Познать и сознать иную
реальность возможно, лишь вступив с ней в общение, или вступив во
взаимообмен активностью.
Для характеристики общения приемлемого типа С.Франк находит лишь
один вариант - “откровение”, под которым понимается открывание себя,
явление себя другому, “которое активно исходит от открывающегося”.
Откровение это, явление “выражения себя” - “нечто ни с чем иным
несравнимое, единственное в своем роде, первичное”(130,353). В понятие
откровения вкладывается иной, по сравнению с богословским, смысл, более
общий. Последнее определяется двумя характеристиками - активностью и
направленностью на (интенциональностью),
(“Всякое познание или
“восприятие” “ты” есть живая встреча с ним, скрещивание двух взглядов,
29
вторжение “ты” в нас есть вместе с тем и наше вторжение в
него...”(130,354)), которые в конечном счете и конституируют реальность, и
тем, что это откровение реальности как таковой, а не ее содержания,
раскрытие реальности как непостижимого.
Подобно тому, как у М.Бахтина столкновение двух смыслов есть момент вернее, начало процесса - рождения иного, нового смысла, у С.Франка
процесс познания “ты” есть вместе с тем осознание “я” самим “я”, процесс
самопознания, узнавания себя самого за своими собственными пределами.
Непосредственное самобытием возвращается к себе-другому, появляясь в
качестве нового “я”, “это явление встречи с ты именнно и есть место, в
котором впервые в подлинном смысле возникает само “я”(130,355).
Происходит актуализация потенциального непосредственного самобытия, а
вместе с ним - и актуализация потенциального “ты”.
Тем самым круг замыкается. Реальность, “формами” которой выступают
“я” и “ты”, формируется окончательно. Потенциальность исходного
отношения “я - ты” становится актуальной определенностью через познание,
через столкновение, притяжение и отторжение двух своих форм.
Подведем итоги. Следует признать установленным, что отношения “я ты”, которым С.Франк уделяет столь большое внимание, носят характер
диалогический. При этом им придается характер не только и не столько
концептуальный, сколько бытийный, основный. Можно говорить о том, что
отношения “я - ты” играют роль формообразующего принципа,
своеобразного теоретико-познавательного каркаса, а, согласно С.Франку,
следовательно, и каркаса реальности. Речь здесь идет не о предметном
бытии, которое выступает для С.Франка как не имеющее характера
самодовлеющего, замкнутого и утвержденного в самом себе и тем самым
выступающее как несамостоятельный и незавершенный аспект бытия. Речь
идет о бытии, раскрывающемся для нас как бы изнутри, иными словами, о
бытии “душевном”. Последнее для нас в первую очередь есть наше
непосредственное самобытие, вначале имеющееся лишь потенциально.
Условием актуализации непосредственного самобытия является выход его за
пределы самого себя в форме отношения “я - ты” (а от него - в форме “мы”).
Возникающие трудности квалификации и анализа “ты” как составной части
упомянутого отношения связаны с тем, что проваливается попытка познания
“ты” по тем же самым путям, по каким осуществляется познание “я” - всегда
остается некий непознаваемый (“непостижимый”) остаток, не поддающийся
ясной и адекватной концептуализации. Последнее и фиксируется С.Франком
в итоговом положении: ”Непостижимое постигается через постижение его
непостижимости”(130,559).
30
ГЛАВА 2.
ПРОБЛЕМЫ
2.1.
ДИАЛОГ
И
ФИЛОСОФИЯ:
КОНЦЕПТУАЛЬНЫЕ
“Тематическая” философия и история философии
Разговор о характере философии, ее специфике, отличиях, характерных
чертах столь естественно начинать с ее истории, ab ovo, что такое начало
выглядит более чем тривиальным. Однако если цель - не историческая, не
обзорно-хронологическая,
но концептуальная, тогда необходимо и
возможно избежать простого перечисления точек зрения на природу
философии, встречающихся в историческом ряду от античности до наших
дней, если не полностью, то по крайней мере не сводить весь разговор к
такому перечню.
Начало пути достижения концептуальной цели может быть избрано поразному, на основании множества факторов, каждый из которых, в свою
очередь, может быть продиктован историческими, культурологическими,
психологическими или даже индивидуально-личностными соображениями
и предпочтениями. Выбор этих последних также стимулируется разными
способами. В любом случае надо где-то остановиться, дабы избежать
бесконечных обоснований обоснований или круга некоторого сорта.
Речь должна идти в первую очередь о выяснении некоего общего взгляда.
В некоторой степени такой общий взгляд, каркас рассмотрения задан тем
пространством смысла, который был очерчен первой главой. Сходные
смысловые характеристики могут быть найдены у различных мыслителей.
Так, например, М.Хайдеггер пишет о том, что нельзя думать, будто
отдельные философии и эпохи философии происходят друг из друга в
смысле неизбежности некоего диалектического процесса. Первый интерес в
этом случае вызывает фраза об “отдельных философиях”. Действительно,
помимо того, что мы говорим о философии или о Философии, мы с полным
правом говорим и о “философии Платона”, “философии Декарта” или
“философии Канта”. Легко встретить и выражения “античная философия”
или “философия Возрождения”, а также и такие словосочетания как
“философия экзистенциализма” или “аналитическая философия”. Ясно, что
все эти и подобного типа выражения и словосочетания имеют хождение на
совершенно различных основаниях, но последние два разделения так или
иначе могут быть сведены к первому.
31
Введем понятие “тематической философии”, под которой предлагается
понимать все творчество того или иного философа. Оно может состоять из
полноценных и законченных произведений, некоторых важных аргументов
или фрагментов или обозначений возможных систем или систематизаций.
Очень внимательно и осторожно проверив и проанализировав то, что
философ создает в течение жизни, берем все это как нечто целое и говорим о
философии Аристотеля, философии Лейбница или философии “раннего” или
“позднего” Витгенштейна.
История философии может быть представлена в этом случае как
совокупность тематических философий. Пока что это лишь “совокупность”,
единственным способом упорядочения и систематизации которой является
временной ряд (“раньше - позже”). Упорядочение такого сорта весьма
удобно и просто. Но все же имеет, если можно так выразиться, “внешнеученический” характер, позволяющий легко обозреть исторически
сложившееся здание философии, находясь за его пределами. Иной взгляд на
это здание складывается, если находишься “внутри” него, когда твоим делом
является продолжение его строительства.
По мнению Х.Ортеги-и-Гассета, широкая панорама прошлого философии
может быть понята, если смотреть на нее диалектически, или синтетически.
Последнее означает, что каждая возникшая мысль (имеется в виду история
философии) подключает и вовлекает в процесс мышления следующую, не
“имплицируя” ее, иначе говоря, каждая “последующая” мысль расширяет то
пространство смысла, которое создается “предыдущей”. Предлагаемый
взгляд предстает как “обязанность продолжать мыслить”, и это продолжение
создает диалектический ряд мыслей. В отношении истории философии в
данном диалектическом ряду мыслей возможно выделить ряд ступеней,
первая из которых состоит в том, что история философии открывает нам
prima facie прошлое, как мертвый мир заблуждений. Имеется в виду, что
каждый следующий философ начинает с того, что все предыдущие просто
заблуждались, картина прошлого есть картина заблуждений, нагромождения
руин и никуда не годных обломков.
Но есть заблуждения и заблуждения. Как принято говорить,
отрицательный результат - тоже результат. И тогда каждое заблуждение
становится вкладом в поиск истины. Вторая ступень - “вторая мысль”, по
выражению Х.Ортеги-и-Гассета, есть ступень понимания заблуждений как
“живого” мира, как сокровищницы заблуждений.
Заблуждения предстают в двояком свете.
Двоякость, дуальность их
природы ценна для философии тем, что не позволяет не просто отбросить
нечто, но в том, что позволяет принять нечто, сохранить. расширить.
Сохранить ту часть истины, которая получена и которая может состоять
лишь в том, что какой-то определенный путь есть путь заблуждения. Без
каждого отдельного вклада, который не может быть ни заменен, ни сведен к
чему-то еще, философствование теряет свой смысл, свое значение как
философствования.
32
Возможно ли с этой точки зрения совершенное философствование и
совершенные философы? Очевидно, нет. Предположение их существования
ведет к универсальной догматизации и доктринализации, иначе говоря, к
одной Истине, ссылками на которую можно оправдать все, что угодно. А
сама мысль о том, что некто обладает истиной, равносильна мысли о том,
что поиск завершен, он достиг своей цели.
Если же полагать все же, что философствование имеет в качестве цели
поиск одной тотальной истины, истины уникальной и самодостаточной, то
она представляется чем-то вроде линии горизонта - видимой и не
достижимой. Дополнительные трудности создает и конфликт между
желанием достичь такой универсальной истины и ограничением
философствования в пространстве, времени, культуре, образовании.
Тщетные попытки достичь тотальности или - в обратном направлении первоистока, выглядят не то, чтобы глупо, но, скорее, наивно. Они
интересны и важны, если рассматривать их на определенном уровне, в
определенном, ограниченном контексте. “Истина” не может быть чьей-то
монополией, она является лишь чьей-то истиной, ценность которой зависит
от того, насколько она реализует необходимую идею “подлинной истины”.
Речь не идет о том, что истина является недостижимым кладом,
существующим где-то во времени и пространстве. И, тем не менее, эта идея
управляет любым автономным и аутентичным мышлением. В силу
индивидуальной ограниченности последнего можно надеяться на его
ценность для себя и для других. Столь же ценны и индивидуальные
ограничения
мышления.
Индивидуальные
характеристики
философствований различных точек зрения создают неповторимую игру
отражаемых в них граней, видений той самой пресловутой линии горизонта.
Философ не может не думать об альтернативах, других методах,
формулировках, аргументах и перспективах, но он и не может защищать их
как другие. Всякий раз, когда он их формулирует, они предстают уже не как
другие, а как шаги, этапы его собственного пути размышления, они
принимаются или отбрасываются, но и в том, и в другом случае они
“проходятся”, их принятие или отбрасывание есть результат “прохождения”.
Последнее же означает ликвидацию (или, по меньшей мере, изменение) их
индивидуальности. Правда, при этом другие мысли, мнения, взгляды,
выражения должны предстать как другие, а не как элементы, шаги и этапы
моего собственного пути.
Воспроизведение подобной природы философствования требует
достаточно сложных моделей, которые смогли бы отразить эту
“маргинальность”, это лавирование на грани превращения возможных или
уже имеющихся альтернатив в свои при сохранении и ясном осознании
инаковости. Для начала моделью может служить нечто вроде притчи,
метафоры, дающей достаточно простора для проведения аналогий.
Примером может служить рассказ Зиммеля об “обществе разбитой тарелки”.
Группа друзей, собравшись однажды, решила разбить тарелку и поделить ее
33
осколки между собой, причем каждый дал обещание перед своей кончиной
передать имеющиеся у него осколки кому-либо из друзей. Так постепенно
оставшийся в живых смог, собрав осколки, воссоздать тарелку. Философ,
собирая по крупицам чужое, воссоздает подлинный образ. Эту черту
подчеркивает и Х.Ортега-и-Гассет, говоря о том, что вся вереница
философов выступает как единый философ, проживший как бы две с
половиной тысячи лет.
Повернувшись другой стороной, эта же метафора подчеркивает
необходимость прохождения каждым филосоствующим всего пути
философствования как бы заново, с истока. Действительно, возвращение к
истокам позволяет сделать шаг вперед (правда, термин “вперед” не совсем
верно отражает существо дела - правильнее было говорить “сделать шаг”,
ибо это может быть шаг не по проторенной дороге, а шаг, начинающий
новую дорогу, новый путь, новый ход или поворот мысли).
Естественность возвращениия к истокам определяется и тем, что
философствование связано с так называемыми “вечными” проблемами,
вечно решаемыми и вечно остающимися неразрешенными. Единство
проблематики подчеркивает возможность представления философа как
единого философа, но подчеркивает и такую специфическую взаимосвязь
между философами, которая позволяет не только современникам понимать
своих предшественников, но - пусть фантастическую - возможность
понимания проблем современных философами прошлого. С точки зрения
этих размышлений история философии есть разговор, общение, диалог (и
диспут, если угодно) тематических философий, а любая из последних, в свою
очередь, предстает как ожившее в ней все философское прошлое, вся
история философии до нее.
Когда приходишь к пониманию этого, естественно думаешь о том, не
одинок ли ты в этом, естественно ищешь сходного у других. Думаю,
аналогичную мысль имеет в виду Х.Ортега-и-Гассет, который, подыскивая
подходящее сравнение для философствования, пишет: “...представьте себе
занятие философией в виде длинного-предлинного пути, по которому надо
идти из века в век, пути, который по мере продвижения путника
сворачивается в рулон у него за спиной, превращаясь в его багаж” (91,222).
Аналогичное же рассуждение обнаруживается и у К.Ясперса. Говоря об
истории философии, он подчеркивает значение истоков философствования,
того, что с самого начала в философии есть нечто такое, что превзойдено
быть не может: ”Во всем преобразовании состояний человека и задач
существования, во всем прогрессе науки, во всем развитии категорий и
методов мышления речь идет о том, чтобы в новых условиях, новыми
средствами, быть может, с большими возможностями и с большей ясностью
открыть вечную истину”
( 142, 504).
Более того, продолжает К.Ясперс, представление о том, что исторически
последующее - исторически более поздняя тематическая философия - лучше
34
исторически предшествующего и как бы уничтожает его, является
категорически неверным. Такая позиция действительно была присуща
философам прошлого, считавшим, что они преодолели ошибки и
заблуждения прошлого и именно с них начинается совершенно новое,
подлинное развитие истинной философии. На самом деле подлинное
соотношение философии и ее истории характеризуется тем, что “три
тысячелетия истории философии превращаются как бы в единое настоящее...
Каждое завершение философии надлежит усваивать таким образом, чтобы в
постоянно возобновляемой коммуникации мы рассматривали великие
явления прошлого не как непревзойденные, а как современные нам”(142,
506)
Таким образом представленное взаимоотношение тематических
философий ведет к пониманию каждой из них как некоторого вклада в
Философию, которая, в свою очередь должна пониматься как диалог
философов (диалог тематических философий). Зачастую сами философы
воспринимают свою работу, свою философию как ответ другим или как
вклад в знание других. Примером могут служить слова Лейбница из
предисловия к “Новым опытам...”: “Так как “Опыт о человеческом
разумении”, выпущенный одним знаменитым англичанином, принадлежит к
числу лучших и наиболее ценимых произведений настоящего времени, то я
решил написать к нему свои замечания. Я долго размышлял на ту же тему и о
большинстве рассматриваемых в этой книге вопросов и думаю, что выход ее
является удобным поводом опубликовать кое-что из моих соображений... и
обеспечить этим более благоприятный прием для моих взглядов, которые
оказались бы в таком хорошем сообществе” (72, 47).
Диалог философов означает и нечто большее, чем просто ответ друг
другу. Публичный характер философских произведений показывает, что
философы адресуются к большей и неизвестной аудитории, включающей не
только тех, к кому они обращаются непосредственно.
В определенном смысле тематическая философия является результатом
длительной истории; тематическая философия с большим трудом отделима
от истории философии. С самого начала каждая тематическая философия
является частью исторической дискуссии. Первая есть лишь фрагмент
последней, основа для ее продолжения. В этом контексте становится
неважно, идет ли речь о современной философии или философии прошлого.
Исчезают сколько-нибудь существенные различия между временными
характеристиками “слова” и “ответа”, то есть их разнесенностью по
временной координате. Античность не более далека от нас, чем, скажем,
Куайн или Хайдеггер. То, что ответ на некоторые вопросы античной
философии дается сейчас, не свидетельствует ни о приближении к нашему
времени, ни об “отбрасывании” теперешних ответов в прошлое. Античные
“вопросы” и современные “ответы” становятся рядоположенными,
равноправными партнерами философского диалога-разговора. Собственно
возможно говорить о том, что постоянно возвращение к истокам есть
35
существенная черта не только философии, но любой гуманитарной сферы.
Так, Г.Шпет в чрезвычайно важной, как мне представляется, статье
“Мудрость или разум?” замечает: ”Совершенно наивным quid pro quo было
бы думать, будто мы Платону приписываем современное понимание
философских задач и определений, - как раз обратно, современность вновь
оживляется и одухотворяется Платоном...” (140,11).
Последовательное продолжение данной точки зрения ставит под вопрос
разговор о прогрессе в сфере гуманитарного знания в том его смысле, как
подобный разговор возможно вести применительно к знанию техническому
или естественно-научному. Хотя, возможно, эта тема требует особого
разговора, более глубокого анализа, нежели это необходимо в контексте
данного обсуждения, некоторые замечания будут, думается, уместны.
Многие взгляды на философскую историю представляют ее как
непрерывный прогресс к высотам философии, к подлинной (если угодно,
истинной) философии. С высот последней все остальные философии
рассматриваются как подготовительные варианты. Подобный взгляд на свое
место в историко-философском процессе можно найти у Аристотеля и
Канта, у Гегеля и Маркса, у Конта и Рассела. Обычно эта тема находит свое
выражение в двух формах.
В
одной версии речь идет о том, что имеется некий философ, знающий
философскую истину гораздо лучше своих предшественников и
современников. Он способен судить о том, кто прав и кто не прав, кто и
насколько приблизился к подлинному пониманию философской истины; он такой мастер, кто расставляет все по местам, именно он раздает “всем
сестрам по серьгам”. Это касается не только
предшественников и
современников, но и всей последующей философии, поскольку она обычно
понимается как философский декаданс. Данная точка зрения наиболее ярко
выражается в неотомистской философии.
Иная версия может быть обнаружена там, где философский процесс
рассматривается
как
выражение
коллективного
сознания
или
сверхчувственного (сверхчеловеческого) духа. Ее придерживались Гегель и
Маркс, тем более - их эпигоны.
В обеих версиях другие “философии” затрагиваются и обсуждаются лишь
постольку, поскольку подлинная философия может включить их в себя как
подразделы, раскрывая при этом им их ошибки. Все остальное также
рассматривается с точки зрения автора подлинной философии,
сопровождаясь комментарием со словами “я согласен” или “не согласен”.
“История философии тем самым трансформируется в крестовый поход за
единственно истинную веру,” - замечает по этому поводу A. Peperzak ( 227,
128).
Однако в центре историко-философского теоретизирования находится
анализ аргументации и метода различных философских подходов,
предположения, на которых они основываются. Попытка думать, что ты
нашел настоящий метод и “правильную логику”, с точки зрения которых
36
можешь судить о корректности философских систем, должна расцениваться
по меньшей мере как наивная.
Вышеприведенные размышления убеждают в том, что идея
диалогических отношений и диалога как своеобразного взгляда может быть
в достаточной степени адекватной моделью представления историкофилософского процеса. Важны два момента. Автор тематической философии
сам выступает в определенном смысле как историк философии. Его
философское иследование, как правило, изобилует историческим ремарками,
ссылками, обзорами и описаниями, возвращениями к истокам и
обращениями к перспективам. Это позволяет ему порой как бы заново
вводить обсуждаемую проблематику. И он сам определяет своих
предшественников, обозначая в их воззрениях новые ньюансы и оттенки,
исправляя их, отрицая или оборачивая высказываемые ими взгляды. Его
собственный генезис является существенным моментом его философии.
Второй момент связан с тем, что даже если большая часть философов не
вступала в диалог или дискуссию друг с другом, мы способны включить их
философии в диалог между собой. Мы должны осознавать, что наша
реконструкция прошлой философии занимает новое место в происходящем
философском разговоре, конституирующем историю философии. Способ,
каким историк философии представляет историю философии как диалог, сам
является философией. Сознающий свою задачу историк философии не
представляет свою точку зрения как конечную, он не говорит как судья,
выносящий окончательное решение.
Если тематическая философия понимается как часть некоторой дискуссии
(диалога), то не ведет ли это к предположению, что она полностью является
продуктом одного индивида? Иначе вопрос может быть сформулирован как
вопрос о дихотомии, согласно которой философский смысл есть порождение
индивида или же последний выступает лишь как посредник, через которого
говорит и пишет нечто другое - дух времени, культура, народ, класс, идея.
Философ выступает в последнем случае как полубессознательное существо,
вся роль которого заключается только в индивидуальном подборе
вербальных средств, наиболее подходящих для выражения. Не философ, но
идея выражает себя в тематической философии и ее истории. Подобный
анти-субъективизм может найти свое выражение в различных версиях,
базирующихся на психоанализе, социологии, лингвистике, семиотике и т.д.
Для придерживающихся антисубъективистского подхода более уместным
является не понятие диалога или разговора, а понятие текста.
2.2. Философия как диалог “философий”
Более того, совершенно также обстоит дело и в случае с философом, чьей
собственной задачей не является “создание” истории философии,
реконструкция историко-философского процесса. Если каждая философская
мысль частично обусловлена haecceitas уникального индивида, никакой
37
монолог не может истинно и конкретно выходить за пределы своей
собственной перспективы, хотя каждое понятие перспективы указывает
нашей мысли на нечто за ее пределами. Единственным способом выхода за
пределы собственной мысли является получение “слова” других. Для метода
философствования существенной является встреча с другими мыслителями.
Констатация факта существования других мыслителей, открытие этого
предшествуют моему собственному независимому мышлению. Это
недостаточно подчеркивается герменевтикой, интегрирующей слова в
обогащенный монолог. Но философ не завоеватель, он участник разговора
взаимно соотносимых умов, в котором каждый принимает другого за
авторитет.
Попытка
преодолеть
монологическую
структуру
философии
(философствования) необходимо порождает вопрос о соотношении
высказываний (слов) различных философ друг с другом; как возможно
описать сообщество мыслителей, представляющихся друг другу в
совершенно различных словах? Ведь нельзя же просто представить всю
совокупность различных идей и мнений как нечто истинное (истинное точно
в такой совокупности) - не все возможные точки зрения выражены и к тому
же вряд ли адекватно такое представление, при котором все истинно и
аутентично. Возможно ли вообще такое совокупное описание? Помимо
того, что это одна из проблем истории философии, значение и роль этой
совокупности составляют один из базовых вопросов и тематической
философии. Понятно, что эта совокупность “всех философий” не может быть
суммирована кем-либо одним; понятно также, что эта совокупность не
является синтезом. Монологи философствований остаются, и разрушение их
или интеграция в какую-либо мыслимую совокупность не создает
целостности, не создает философии. Напротив, любая попытка
синтезирования обречена лишь на то, что нормой для нее является
необходимость присоединения к определенного сорта диалогу, в котором
никто не сказал последнего слова. Монолог каждого мыслителя должен
измениться (превратиться - в этом превращении быть понят) во фрагмент
более обширного столкновения предложений и контрпредложений, идей,
концепций и их опровержения, аргументов и контраргументов.
Столкновение не может быть окончено никаким индивидуальным
заключением. Каждая попытка трансформировать этот диалог в мою
собственную систему есть просто переход на иную стадию.
Диалог есть необходимое условие философствования. Возможно ли тогда
сформулировать необходимые условия плодотворности самого диалога?
Наиболее важным представляется в первую очередь восприятие других
мыслителей как других - не худших или лучших, не более перспективных и
плодотворных или эпигонов, а просто как других. Каждый является не более,
чем участником общего разговора.
Вклад одних может являться
приоритетным относительно других, быть лучшим.
38
Несмотря на то, что выбор “лучших” остается за участниками, вопрос все
же остается: как устанавливается, признается качество философских
концепций? Одним возможным
основанием для ответа является то
“пространство смысла”, которое создается той или иной концепцией, тем
или иным мыслителем. Диалог есть всеобщность взаимодействий, через
которую формируется семейство мыслителей.
Более того, ситуация такова, что из необходимого условия диалог
превращается в существо дела. Уместно тогда, в целях прояснения
структуры и условий философствования как продолжающегося диалога,
прояснить ту ситуацию, которая метафорически может быть названа
философским разговором. (Может, конечно, статься, что термин “разговор”
не вполне подходит здесь; но замена его на какой-либо другой, скажем,
“беседа”, не улучшает ситуацию. В дальнейшей перспективе обсуждение
потребует анализа дихотомии “устный - письменный”. Так, Г.Йоос (260)
считает, что необходимо трактовать термин “разговор” как фигуру речи, так
как философия, по его мнению, главным образом и в первую очередь есть
дисциплина, проявляющая себя в письменном виде, то есть текст. (Иная
возможность обсуждалась мною (115).Не буду здесь вдаваться в
подробности. Оставим пока так.) Для его осуществления характерно по
меньшей мере три элемента: наличие как минимум двух говорящих, обмена
словами между ними, их равной направленности на поиск истины.
Участники диалога имеют между собой достаточно много общих черт. В
первую очередь мотивация: она не только одинакова у участников, но
такова, что ее одинаковость осознается участниками. Взаимное стремление
приблизиться к цели есть их интенция. Эта интенция - норма их диалога, из
которой следуют такие условия, как искренность интенции и выражения ее,
стремление идти вперед, скромность в допущении того, что ни один не
является “мастером” и что “истина” является огромной для любого из них.
Правда, эти добродетели не определяют еще не-диалогический характер
философствования, а лишь управляют диалогом мыслителей. Равенство
усилий и намерений поиска истины являются необходимым условием для
ощущения чувства самодеятельности и родственности, но этого мало, это
еще не формирует интерсубъективность. Существенны и различия, и
неравенство, и несходство.
Говорение есть всегда говорение другому. Мышление вслух направлено
на кого-то еще. Говорение всегда включает как минимум двоих. Даже когда
я веду разговор с самим собой, говорение есть говорение кому-то:
бессмысленно, если я не адресую свои внутренние слова никому или если
это другое Я есть просто иллюзия. Речь имплицирует некоторый сорт
дуальности. Речевая деятельность вообще осуществляется “в беспристанном
чередовании процессов создания текста и его восприятия, в круговороте
говорения и слушания”(137,5).
Партнер, к которому я адресуюсь, сталкивается с противоположной
“другостью”: он понимает то, что говорю я, как активность,
39
инспирированную определенными интенциями. Процесс адресования к
другому есть процесс навязывания ему, его мышлению чего-то за его
пределами. По сути это принуждение к слушанию. Имеются, понятно,
разные степени этого принуждения, но в любом случае адресование есть
“вторжение на чужую территорию”. Если ко мне обращаются, то
обращенное ко мне слово находится вне моего контроля - это слово другого;
но я могу допустить его (слово) в мое cogito и произнести его вновь (скажем,
как цитату), и в этом случае оно указывает на своего автора. Подобный путь,
заметим, является традиционным для западной философии. Принятие
чужого слова такового, что имеет место через трансформирование
сказанного или написанного слова в элементы новых монологов. Другие
остаются другими, но их “другость” исчезает в тех новых текстах, начало
которым кладет процесс принятия (трансформации, ассимиляции).
Попробуем иначе прояснить это различие между говорящим и слушателем,
обратившись к лингвистическому прояснению процесса порождения речи.
Речевому высказыванию предшествует некая “предмысль”, мыслительная
деятельность, порождающая смыслы. По мнению Е.Кибрик (67), продуктом
мыслительной деятельности являются некие смыслы, вербализация же
мысли - “ это чаще всего творческий процесс, в ходе которого замысел
получает не просто некую объективированную языком форму, - он
проясняется, уточняется и конкретизируется. В акте речи рождено нечто
новое: сообщение, материализовавшее мысль, демонстрирует особое
единство найденной формы и воплощенного в ней содержания,
обогащенного именно потому, что оно наконец-то приобрело “языковую
привязку” и может стать достоянием другого”(67, 33).
Философский разговор имеет смысл, только если сказано нечто новое,
появляющееся как совершенно неожидаемое. Получивший это новое партнер
может или игнорировать его, или продолжить иметь с ним дело в своей
собственной манере. Привносимое новое может быть выражением чего-то
такого, о чем партнер уже думал или что смутно предчувствовал. Но, тем не
менее, сказанное является совершенно иным, что становится очевидным,
когда выраженная мысль уже поддержана партнером. Она звучит несколько
иначе, она является, так сказать, “иными словами” и стимулирует слушателя
к критике, возражениям или сомнениям. Партнер относится к ней с большей
оппозицией, чем в тот момент, когда она была у него, выраженная его
словами и в его “мире”.
Новое может быть и прояснением мыслей партнера, когда это новое
интерпретирует или переводит то, что уже было сказано партнером. Это
новое объясняет партнеру его собственное (тем, например, что задает
вопросы) или устанавливает невыясненные связи (кажется, что именно это
имеется в виду в герменевтическом принципе понимания автора лучше, чем
он сам), несмотря на то, что новое может играть и деструктивную роль.
Говорение и слушание зачастую включают момент обучения в рамках
различия “обучаемый (слушатель) - обучающий (говорящий)”.
40
В том случае, если говорит лишь один партнер, разговор не получается,
даже если реакция другой стороны может быть понята как одобрение. Обмен
репликами (мыслями, словами) может начаться, только если может быть
задан вопрос. Иными словами, для подлинного диалога необходима
взаимная активность, необходимо “равенство” позиций участвующих, даже
если в их ролях выступают учитель и ученик. Равенство последних может
означать по меньшей мере то, что они не могут друг без друга.
Следует учитывать и возможные возражения, направленные на
подчеркивание различий между мыслью как содержанием и речевым ее
обрамлением как формой и имеющие целью спасение тождества “слова”
(понимаемого здесь метафорически и означающего всю совокупность
аргументации) независимо от различий между слушателем и говорящим.
Возражения подобного сорта могут быть опровергнуты по двум линиям.
Первая связывается с утверждением, что философский аргумент в широком
смысле слова является значимым только в контексте других (философских,
научных, литературных и прочих) аргументов. Этот контекст является
частью искомого значения философского аргумента. Перспективы,
создающие
значение
философствования
некоего
мыслителя,
конституируются именно уникальностью его индивидуальности. Такое
понимание близко соответствует восприятию говорения скорее как
представления чего-то нового, нежели как такого объяснения, которое
отрицает невозможность повторения высказанного содержания. Вторая
линия опровержения начинает с индивидуальности говорящего. Речь
(говорение) выражает такую позицию, посредством которой сам говорящий
привлекает внимание к самому себе. Как и голос, эмоциональное состояние,
мелодичность и ритм, так и мысли являются его собственными. Способность
к общению с другими, возможность достижения соглашения с другими в
случае выражения своих собственных мыслей лишь подчеркивают
уникальность последних. Чем более они индивидуальны, тем более они
должны говорить. Мысли не являются какими-то
безжизненными
реальностями, существующими независимо от сознания мыслителя: если
мышление не выражено в чем-то, что может быть “возвращено”, оно просто
исчезает. Активность мышления заключается, помимо прочего, в том, что
оно порождает слова, тексты, с которыми может иметь дело другое
мышление. Каждое слово (текст, аргумент) является строго индивидуальным
выражением, каждое слово является новым, хотя и не изолированным ни от
контекста, ни от обмена “словами”, которые принято называть диалогом.
Говорение подразумевает ответную реакцию - слушание. Пара “говорение
- слушание” столь неразделима, что члены пары могут рассматриваться как
функции друг друга. Обращенное к слушателю слово меняет его, заставляет
смотреть, думать и чувствовать совсем не так, как прежде, когда он следовал
своим путем, заставляет его преодолеть собственную отчужденость. Нельзя
просто игнорировать то требование ответа, которое содержится в
обращенном к нему слове; перед ним возникает необходимость вовлечь
41
обращенное к нему в собственный каркас слов, идей и теорий. Однако акт
слушания предполагает, что слушатель исходит из своего собственного
взгляда. Предполагается, что его собственное воистину вне подозрений, а
слушание заставляет его допустить иное видение, он предает себя в лоно
иной “логики”, иных правил и концепций.
Необходимость соответствующих изменений не исключает требование
автономности мышления, столь необходимое для философа. Путь
критического анализа пролегает между Сциллой полного подчинения
говорящему и Харибдой рецедива догматического монолога. Слушание
подразумевает следование путем говорящего, но одновременно требует и
дистанцирования как условия проверки говорящего; требует постоянного
отстраненного соотнесения слушаемого с “контекстом говорящего”, требует
постоянной реконструкции из произносимого говорящим в данный момент
полной картины его речи. Такое реконструирование может иметь своим
источником только внешнюю по отношению к говорящему точку зрения.
Тем самым создается определенная дистанция между слушателем и
говорящим, между их “словами”; дистанция, предполагающая ту или иную
степень борьбы, напряжения.
Осознаваемое напряжение заставляет слушателя анализировать обе
точки зрения, оба “слова”. Дистанция между говорящим и слушателем
сопровождается возникновением определенной дистанции между самим
слушателем и его собственными концепциями, идеями и предположениями,
то есть всем тем, что характеризуется как его собственное “слово”. Иными
словами, ситуация может быть понята таким образом, что столкновение с
иным словом пробуждает собственную критическую силу слушателя. В
качестве слушателя он иногда имеет большие сложности с его собственным
концептуальным каркасом, нежели со словом другого, когда это последнее
требует ответа некоторого рода. Если слово говорящего является, так
сказать, более фундаментальным, то не существует готового критерия или
методологических правил для разрешения возникающего у слушателя
кризиса. Такой кризис может быть весьма показателен и выражаться в
пересмотре всего, что накопил слушатель к данному моменту; может быть,
иногда он даже необходим.
Остановимся в рассмотрении возможных реакций слушателя на
обращенное к нему слово. Обратимся к вопросу о диалогичности
философского дискурса. Философия, конечно же, не исключает
противостояния и даже борьбы различных концепций и точек зрения. Борьба
за связность, расширение горизонтов и синтез существенна для любого
проявления духовной жизни и для философии в том числе. Бремени
построения и нахождения нового нельзя избежать даже если все двигаются в
одном направлении. Диалог не является убежищем опустошенных душ,
утерявших свою силу для движения вперед и вглубь. Хотя каждый взгляд,
каждая система есть отдельное, особое видение и перспектива,
двойственность диалога зависит от выразительной силы и степени этой
42
выразительности каждой из систем. Подлинный диалог, признавая в первую
очередь равноправие, равновозможность различных точек зрения, не
заменяет ни одну из систем, а лишь устанавливает между ними
специфические отношения, не предусматривающие какой-либо “высший”
синтез или создание “сверхсистемы”, а является уникальной формой
философии или, скорее, философствования (а также способом
существования метафилософии). Сама философия становится диалогом и
может существовать и развиваться лишь в диалоге.
Диалог предполагает, что исключены все формы деструктивного
поведения, включая и поведение речевое. Это не означает, конечно, что
исключены такие формы организации диалога, как полемика, диспут,
дискуссия или спор. Иными словами, необходимо различать деструктивное
речевое поведение от любых возможных форм речевого противодействия,
речевой борьбы. Последняя совершается по определенным правилам и имеет
свою определенную методологию. Не углубляясь в подробности, замечу
только, что идея диалога включает не только отмеченное ранее наличие двух
сторон, но и то, что обе стороны говорят и слушают (то есть выступают как в
роли говорящего, так и в роли слушателя), имеют в фокусе своего внимания
одну цель, понимают язык друг друга и ход мыслей партнера и не живут,
если можно так выразиться, в мирах, содержание которых совершенно
различно. Данные “формальные” условия связаны с “содержательными”,
обусловливающими возможности сторон понимать друг друга. В качестве
содержательных условий могут быть представлены логические,
культурологические, психологические, лингвистические и иные условия.
Возвращаясь к вопросу о говорении (речи) как своеобразной борьбе,
напомню, что любая речь может быть интерпретирована (в том числе и с
психологической точки зрения) как агрессия, как вторжение на чужую
территорию. В этом смысле речь несет на себе черты авторитаризма, несет
требование необходимости быть услышанной, она заставляет слушать и
вызывает ответ. Любая речь внутренне призывает слушателя идти в
предлагаемом ею направлении. И тогда каждый ответ является
противодействием своего рода, и каждый диалог, таким образом, внутренне
чреват дискуссией, которая, в свою очередь, требует определенных правил
поведения, правил говорения и ответа. Последние являются предметом
широкого обсуждения, начиная (в систематическом виде) с “Топики”
Аристотеля и вплоть до современных исследований по теории и практике
философской аргументации. Здесь следует лишь сформулировать этот тезис
о сущностно дискуссионном (диалоговом) характере философствования,
признав такую степень его очевидности, которая не требует
дополнительного аргументирования в свою пользу.
2.2.
Философия и риторика
43
Понимание философии как диалога предусматривает, что важной ее
чертой является риторичность. В истории вопроса о взаимоотношении
философии и риторики уже в античное время сформировались (и
сохранились до сего времени) две крайние противоборствующие точки
зрения. (Отмечу, что речь идет именно о взаимоотношениях философии и
риторики; что касается самой риторики, то в ее понимании также можно
выделить два основных взгляда, задаваемых работами Аристотеля и
Квинтилиана.В данном контексте важно то, что уже в античности “со всей
очевидностью
прослеживается
интерес
риторов
к
изучению
интенциональных использований языка в процессе прагматической
убеждающей коммуникации”(190,11).) Согласно одной, поддерживаемой
Платоном, подлинная философия чужда риторики, истина не нуждается в
каком бы то ни было украшательстве. Более того, риторика уводит от
истины, выдавая за нее то, что истиной не является, ритор реально не знает
того, о чем он говорит, он только делает вид, и этот вид убедителен только
для незнающих. Так, в диалоге “Горгий” Платон вкладывает в уста Сократа
следующие слова: ”Знать существо дела красноречию нет никакой нужды,
надо только отыскать какое-то средство убеждения, чтобы казаться
невеждам большим знатоком, чем истинные знатоки”(459 с).
Фундаментальным различием между философом и ритором является то,
что ритор имеет дело лишь с внешними появлениями, философ же - с
реальностью. Сближение риторики и философии Платон видит в
установлении прочных связей между риторикой и диалектическим - в его
понимании, конечно - методом. Это может быть сделано на пути отхода от
эмоциональной ориентированности риторики в сторону формирования
словесного материала в единое целое, где ясность структуры достигается
функциональной зависимостью элементов от целого и подчиненностью
многого единому. Если риторика хочет сохранить свое значение, то ритор
должен стать в первую очередь философом, поскольку только философ
может знать истину. Общий рецепт дается в “Федре”: “Прежде всего надо
познать истину относительно любой вещи, о которой говоришь или пишешь;
суметь определить все соответственно с этой истиной, а дав определение,
знать, как дальше подразделить это на виды, вплоть до того, что не
поддается делению. Природу души (а ритор обращается в конечном счете к
душе - К.С.) надо рассматривать точно так же, отыскивая вид речи,
соответствующий каждому характеру, и таким образом строить и
упорядочивать свою речь; к сложной душе надо обращаться со сложными,
разнообразными речами, а к простой душе - с простыми. Без этого
невозможно искусно, насколько это позволяет природа, овладеть всем родом
речей - ни теми, что предназначены учить, ни теми, что убеждать...”( 277с).
Вторая точка зрения лучше всего выражена Цицероном: ”Если же речь
идет о том, что действительно превосходно, то пальма первенства
принадлежит тому, кто и учен, и красноречив. Если мы согласимся назвать
его и оратором, и философом, то и спорить не о чем, если же эти два понятия
44
разделить, то философы окажутся ниже ораторов, потому что совершенный
оратор обладает всеми знаниями философов, а философ далеко не всегда
располагает красноречием оратора; и очень жаль, что философы этим
пренебрегают, ибо оно, думается, могло послужить завершением их
образования”( 136 , III, 142).
Но примечательно то, что как бы ни расценивали взаимоотношение
философии и риторики - одно ли выше или другое - нельзя отрицать наличие
этой связи, связи не поверхностной, а глубинной, исторически длительной и
методологически вполне обоснованной и значимой. Когда говорящий
(философ) придает своим словам силу не только рациональными средствами,
но и некоторыми другими, риторическими в широком смысле слова,
необходимость в критическом отношении к его словам лишь возрастает. Это
не означает, что всякая риторичность - зло.
Если полагать, что философская истина не является чисто теоретическим
понятием, но понятием экзистенциальным, то она должна быть завоевана.
Поиск истины как некоего идеала мобилизует всю жизнь философа любителя истины, управляет его жизнью, является эмоциональным
источником его мыслей и планов. Говорение об истине - не просто тихое
утверждение, но также и эмоциональный подъем, подлинное вдохновение.
Только на первый, поверхностный и несущественный взгляд кажется, что
истинная речь прекрасна сама по себе, красива своей истинностью. На деле
же выходит так, что истинное, но нелепо построенное слово не находит себя
вовне, не достигает своего слушателя, повисает в воздухе и пропадает,
раздавленное своей невостребованностью. Не просто сказать, но сказать как
надо и одновременно не как все - это и есть идеал философского разговора,
совпадающий с тем идеалом риторики, о котором писал еще Исократ,
расширяя свою “философию речи”, или “философию красноречия”.
“Наиболее искусен в слове тот, кто говорит о деле так, как надо, и способен
говорить не так, как все... Ведь не могут быть красивы речи, если в них не
соблюдена уместность, если они не составлены подобающим образом и нет в
них новизны... Не столь уж трудно изучить те приемы, при помощи которых
мы составляем все произносимые нами речи... но выбрать из них те, которые
нужны в каждом отдельном случае, смешать их и расположить как надо, не
нарушить уместности и разукрасить должным образом всю речь
энтимемами, говорить словами ритмичными и музыкальными - вот это
требует многих стараний и бывает делом души смелой и догадливой... Если
все это будет соблюдено, то занимающиеся философией достигнут
совершенства.” (Цит. по: Миллер Т.А. К истории литературной критики в
классической Греции V-VI веков до н.э.// Древнегреческая литературная
критика. М.,1975. С.25-156. - С. 55-56.)
То, что говорит Исократ о силе слова, столь великолепно и мощно, что
даже длина цитаты не может служить препятствием для того, чтобы
привести ее здесь полностью: ”Слово - виновник самого прекрасного, что
есть в человеческой природе. Ничем другим мы не превосходим животных:
45
ведь многие имеют перед нами преимущество в быстроте, силе и других
полезных качествах. Но мы умеем убеждать друг друга и говорить о чем
угодно, и благодаря этому мы перестали жить наподобие зверей, но
собрались вместе, чтобы построить города, придумали себе законы,
изобрели ремесла, и почти во всем, что нами устроено, слово было нашим
соучастником. Оно установило закон о правде и неправде, о дурном и
хорошем. Не будь между этими вещами проведено различие, мы не могли бы
жить совместно. С помощью слова мы обличаем злых, хвалим добрых,
воспитываем неразумных и проверяем разумных. Ведь “говорить как надо”,
полагаем мы, - это самый большой признак разумной мысли, и слово
истинное, законное и справедливое есть образ души хорошей и верной. С его
помощью мы обсуждаем спорные вопросы и исследуем неизвестное, мы
убеждаем других теми же доводами, которыми пользуемся сами, когда
принимаем решение, и называем ораторами тех, кто может говорить перед
толпой, а хорошими советниками считаем тех, кто сами с собой лучше всего
беседуют о делах. Если же надо в общем сказать об этой силе, то мы найдем,
что ничто, совершаемое разумно, не совершается бессловесно, что слово руководитель всех дел и мыслей и что больше всего пользуются им люди
самые разумные. Поэтому тех, кто дерзает поносить людей, преподающих
философию, надо ненавидеть не меньше, чем тех, кто виновен перед
богами”(Цит. по: Миллер Т.А. Op.cit., c. 57).
Теперь, кажется, можно понять, почему говорение (речь вообще) есть
некоторый вид борьбы. Понимание этого связано с прояснением той
характеристики философствования, которая может быть названа
полемичностью. Существенной частью философского поиска истины всегда
была борьба против не-истинности, сопровождавшаяся таким полным
энтузиазма и искренности жаром, который и характеризует полемику.
Последняя выходит за пределы просто критики, поскольку выходит за рамки
чисто теоретического анализа и опирается на дотеоретические основания.
Риторическая страстность - и это отмечали еще в античности - может
быть связана с чувством, что партнера нельзя убедить чисто рациональными
аргументами, потому что он не соприкоснулся с истиной. Здесь, вероятно,
исток того “довода правдоподобия”, которому так много внимания уделяли и
Платон, и Исократ, и Аристотель. Для серьезного поиска истины
полемичность
необходима,
ибо
отсутствие
вербальной
борьбы
свидетельствует о безразличии. Серьезные, глубокие размышления с самого
начала характеризуются полемической заостренностью, нацелены на
возможные возражения и предназначены не в последнюю очередь для того,
чтобы их вызывать. Даже основания такой философии могут быть обращены
в объект критической рефлексии. Трудно предположить, что вся философия
построена исключительно на рациональных (или, по крайней мере, на
рационализированных) аргументах. Вот в полемике-то лучше всего видны
не-аргументативные элементы. Любая речь несет в себе элемент
агрессивности, являясь ее “сублимацией”. Полное исключение подобной
46
агрессивности разрушило бы индивидуальность говорящего. То отрицание
философами риторики, которое идет от Платона, происходит от такой
утверждаемой точки зрения, согласно которой истина в философии есть
просто вопрос видения. Говорящие есть просто орудия, посредством
которых можно видеть игру мышления, авторами же являются сами понятия.
Личность (лучше - персона, индивидуальность) говорящего элиминируется.
Но история философии демонстрирует, что каждый философ привносит
свое, индивидуальное видение искомой Истины, что он все же не является
чем-то вроде марионетки, а является и автором, и исполнителем собственной
роли. Речь должна идти лишь о том, какие правила должны быть соблюдены
в этой индивидуальной речевой и интеллектуальной агрессивности, ибо
акцент на полемической заостренности и страстности не означает
оправдания игры страстей, но лишь препятствует “бесстрастной
рационализированности”. Строго рационалистические аргументы не только
могут, но и должны сочетаться с риторической агрессивностью и
полемической страстностью.
Само же понятие аргумента может быть употреблено - и реально
употребляется - в нескольких значениях, из которых обычно выделяют
четыре. Первый - это обычный смысл слова “аргумент” для контекстов
спора, употребляющийся в словосочетаниях типа “решающий аргумент”,
“победный аргумент” и подобных. Второе значение более обычно для
риторических контекстов: риторический аргумент есть нечто, апеллирующее
к принятию на основании того, что уже принято аудиторией. Это значение
имеется в виду, когда говорят об “убедительном аргументе” или, например,
об “argumentum ad personam”. По мнению Г.Йооса, это значение “аргумента”
часто смешивается
и путается с более техническими значениями,
употребляемыми в логике.
Это последнее предстает как третье значение “аргумента”, определяемое
обычно в терминах теории доказательства. Зачастую об этом понимании
аргумента думают как о строгом или собственном смысле аргумента в
философии.
Четвертое значение аргумента является индуктивным; под аргументом
понимают то, что дает основания для экстраполяций, генерализаций и для
получения в той или иной степени подтверждаемых заключений.
Выделенные значения “аргумента” взаимодействуют друг с другом, хотя с
точки зрения данной риторической перспективы риторическое значение
получает расширенное поле деятельности, включающее все остальные
значения.
Возможны и иные понимания философствования, в рамках которых
акцент делается на письменном способе (форме, модусе) существования
философии. Примером является герменевтический подход, признающий и
подчеркивающий приоритет философской литературы; подход, достаточно
неплохо
изученный
и
представленный
большим
количеством
опубликованных работ. Риторика традиционно понималась как имеющая
47
дело с устной речью, но и в рамках риторического подхода к философии
акцент может быть сделан не столько на устных аспектах дела, сколько на
письменных. Риторическая перспектива и в этом случае отличается от
герменевтической по меньшей мере тем, что фокусирует свое внимание на
дискурсивных стратегиях коммуникации. Так, согласно Г.Йоосу, философия
как акт письменной коммуникации есть дело составления сложных
“цепочек” вызовов и ответов в расширенном письменном дискурсе. В этом
случае любой анализ философствования неотделим от анализа процессов
риторики внутри письменной коммуникации.
В качестве модусов письменного дискурса обычно предлагается
достаточно стандартный набор риторической модели: рассказ, описание,
аргумент и экспликация (объяснение). Так, Г.Йоос при обсуждении
действенности этого набора применительно к философствованию,
предлагает построение двух взаимосвязанных моделей, называемых им
риторикой апеллирования и риторикой ответа. Под первой он имеет в виду
риторику, аргументирующую в пользу некоторых сформулированных
заранее тезисов, называя в качестве парадигмального примера работы Фомы
Аквинского. Риторика апеллирования борется за что-то, стремится одержать
победу над оппонентом, стать триумфатором во имя веры или истины или
еще чего-то в этом роде. Под риторикой ответа подразумевается такой тип
дискурса, который является реакцией на вопросы читателей:” Риторика
ответа показывает или объясняет другим почему автор принимает нечто без
каких-либо попыток убеждения читателей в правоте автора”(260, 196).
Таковы, например, работы Декарта. Именно об этом говорит и Лейбниц (см.
выше).
Иные акценты подчеркивает Р.Рорти (234) в обсуждении риторических
ипостасей философской историографии, выделяя из них следующих пять:
историческая
реконструкция,
рациональная
реконструкция,
Geistesgeschichte, доксография и интеллектуальная история. Первые три для
Р.Рорти выступают как собственно философские, каждая из которых
обладает собственной риторической функцией. Интеллектуальная история
выполняет корректирующую роль в Geistesgeschichte, доксография же есть
не что иное, как искажение истории философии. Если интеллектуальная
история является необходимым историческим моментом в нахождении
кандидатов для включения их в Geistesgeschichte, то доксография должна
быть исключена.
Р.Рорти
противопоставляет
историческую
и
рациональную
реконструкции, включая в последнюю реконструкцию аргументов уже
ушедших из жизни философов и установление связей между их аргументами
и современными философскими темами и проблемами. Историческая
реконструкция является попыткой описать значение того, что было сказано,
в терминах самого автора и, соответственно, оценить это значение в
авторском контексте.
48
С Р.Рорти полемизирует Г.Йоос, указывая, что попытка трактовать уже
ушедших философов как таких, с которыми можно и нужно вести диалог,
ведет в тупик: “Мы не общаемся с мертвыми так, как со своими партнерами
по диалогу. Обратим внимание на способ адресования, избранный
Петраркой в его “Письме к Цицерону”. Ясно, что это фикция, и письмо
адресовано современникам. Другими словами, философская историография
риторически адресуется к современной аудитории.”(260 ,204). Это даже
странно слышать от человека, предлагающего своеобразную риторическую
перспективу рассмотрения философствования, отдающего себе отчет в
значимости и эвристической ценности риторических фигур и схем. Г.Йоос
считает неправомерным противопоставление исторической и рациональной
реконструкций, поскольку с его точки зрения обе они обращены к
современному читателю. Но, утверждая это, Г.Йоос тут же сводит это
радикальное утверждение к тому, что у рациональной и исторической
реконструкций просто различные риторические цели и намерения.
С точки зрения Г.Йооса фундаментальной “исторической” чертой истории
философии является создание исторически интерпретируемых гипотез,
обеспечивающих
поддержку
иным
интерпретативным
гипотезам
относительно того, что делали или говорили философы прошлого.
Риторическая цель этого предприятия состоит в интерпретации текстов
прошлого для современного читателя. Цель и намерение рациональной
реконструкции в том, чтобы увидеть, как решения (и даже лексика) работ
прошлого могут быть реинтерпретированы в контексте современных
проблем и современной лексики. Значимость рациональной реконструкции в попытке переопределить темы прошлого и на этой базе дать лучшее
определение современным исследованиям и проблемам.
Как видим, подчеркивая отличия риторической перспективы от
герменевтической, Г.Йоос, тем не менее, не может полностью отказаться от
последней. Помочь в этом может обращение к такому модусу письменного
дискурса как объснение. Так, М.Даммит пишет:”Наша проблема заключается
не в убеждении кого бы то ни было, даже самих себя, с помощью
дедуктивных аргументов, проблема в том, чтобы найти удовлетворительное
объяснение роли таких (дедуктивных) аргументов в нашем использовании
языка. Объяснение часто принимает вид построения дедуктивных
аргументов, заключение которых является утверждением о факте,
нуждающемся в объяснении: напротив, в отличие от убеждающих
аргументов, эпистемическое направление объясняющих аргументов может
идти в сторону, противоположную логическому следствию. Эпистемическое
направление убеждающего аргумента должно совпадать с логическом
следованием: необходимо, чтобы посылки аргумента были высказываниями,
принимаемыми в качестве истинных тем, кого мы собираемся убедить в
истинности заключения. В объяснении... может случиться так, что нашим
единственным основанием для принятия посылок объясняющего аргумента
49
является то, что они обеспечивают наиболее правдоподобное объяснение для
истинности заключения”(164, 296).
Здесь будут уместны некоторые комментарии, касающиеся сначала
выделения М.Даммитом убеждающих, дедуктивных и объясняющих
аргументов. Дело представляется таким образом, что дедуктивные
аргументы выступают у М.Даммита характерной чертой аргументов
убеждающих. Сходным образом, если принять во внимание заключения
убеждающих аргументов, то они тоже являются результатом
логического
следования, иначе говоря, включают в себя аргументы дедуктивные. Иными
словами, дедуктивные аргументы (логическое следование) являются
внутренней составной частью и убеждающих, и объясняющих аргументов,
но последние не являются видами первых. Г.Йоос в таких случаях
предпочитает говорить о том, что объясняющие и убеждающие аргументы
являются риторическими модусами дедуктивных аргументов.
Глава 3. ТЕОРЕТИКО-ДИАЛОГОВЫЙ ПОДХОД К ПРОБЛЕМЕ
ОБОСНОВАНИЯ ЛОГИЧЕСКОГО ЗНАНИЯ
Глава
посвящена тому направлению
теоретико-диалоговых
исследований, которое представлено в работах П.Лоренцена, его
последователей и учеников. Нельзя сказать, что этот подход хорошо
известен отечественному читателю. Имеющаяся на русском языке работа
П.Лоренцена (74) не дает полного представления о характерных чертах
направления, хотя в ней и встречается базовое понятие диалогическиопределенного высказывания и содержится мысль о том, что диалог служит
механизмом
конструктивного
понятия
истины.
Последнее
противопоставляется
аксиоматическому
подходу
и
тем
самым
формулируется одна из основных дихотомий диалогового подхода “правила vs. теоремы”. Очерк основных идей П.Лоренцена имеется в работе
Г.З.Асанидзе (11).Сравнение идей П.Лоренцена с положениями теоретикоигровой семантики было предпринято и мною (112). Между тем, в
зарубежной литературе аппарат формального диалога пользуется
заслуженной популярностью и развивается в работах Э.Краббе и Е.Барт
(145), (196), (197), в исследованиях в области квантовой логики (223), (239),
(240). Имеется прекрасное изложение диалогового подхода в работе
В.Штегмюллера (241).
3.1. Диалог и понятие конструктивности
Диалогическая логика
как логика обязана своим существованием
определениям П.Лоренцена: ему принадлежит заслуга разработки нового
способа
введения
логических
констант
и
переопределения
50
фундаментального логического понятия общезначимости, а на его базе - и
логического следования. От П.Лоренцена, начиная с его лекции 1958 года,
ведут происхождение способы “атаки” и “защиты” утверждений.
Преимущество его диалогической логики “состязания” над pions solitaire
превалирующих монологических систем очевидно уже в работе “Logik und
Agon”(204). Там он уравнял систему, известную как классическая логика, с
логикой кооперативных дебатов
(диалектикой в смысле Платона и
Аристотеля), и интуиционистскую логику с логикой соревновательных
дебатов (эристикой). В работе (202) П.Лоренцен предложил использовать
полезность диалоговых правил, делающих некоторое предложение
приемлемым для
критических дебатов, в качестве критерия
конструктивности математики. В более поздних публикациях (192), (206)
его диалектическая логика формирует часть программы радикальной
реконструкции научного и философского языка. Полные системы
диалоговой логики впервые были изобретены К.Лоренцом в (199),и там же
была доказана их эквивалентность определенным
секвенциальным
системам. После работ П.Лоренцена возможно говорить о трех главных
“топах” логики - теоретико-доказательном, теоретико-модельном и
теоретико-диалоговом, или диалогическом. В первом логические константы
определяются через аксиомы и правила вывода; понятие общезначимости
реконструируется как понятие выводимости. В теоретико-модельном
логические константы и понятие общезначимости определяются через
понятия интерпретации и модели, основанные
на постулируемых
“значениях истинности”. В теоретико-диалоговом подходе логические
константы имплицитно определяются посредством диалоговой игры,
называемой иногда диалектической системой. Понятие общезначимости
реконструируется как наличие выигрышной стратегии в диалоге или иных
диалогических ситуациях - споре, дискуссии, аргументировании. При
использовании таких терминов речь идет о фиксировании некоторых
эффективных процедур, позволяющих достичь результата, о конструктивном
подходе, явно принимаемом и излагаемом, об, говоря философски, идее
активности мышления.
При столкновении с таким “предприятием” на
ум приходят
многочисленные философские аналогии, прежде всего - аналогии с идеями
И.Канта. Действительно, хорошо известны замечательные слова И.Канта о
том, что в любой науке есть столько науки, сколько в ней математики; под
математическим же познанием имеется в виду познание посредством
конструирования понятий. Математические же понятия, по Гейтингу, не
являются ни отвлеченными знаками, ни готовыми фрагментами реальности,
а представляют собой продукты конструктивной (читай - активной)
деятельности ума, и суть математических доказательств заключается в
построениях, удовлетворяющих заранее оговоренным условиям. Влияние
И.Канта прекрасно осознается известным логиком и математиком Э.Бетом.
Практически в каждом учебнике по логике можно найти изложение метода
51
семантических таблиц Э.Бета или теоремы Э.Бета об определимости. Не так
обстоит дело с изложением и анализом мотивов и размышлений, приведших
его к формулировке таблиц, а также его взглядов на философскую логику и
философию математики. Начнем с примера, приводимого Э.Бетом в (146);
примера, который в значительной степени характеризует мотивы Э.Бета.
Приводя известную геометрическую теорему “Сумма углов треугольника
равна двум прямым углам” и описывая, как геометр приступает к ее
доказательству, Э.Бет пишет, что лучше всего это определяет И.Кант в
“Критике чистого разума”: “Он (геометр) тотчас начнет с конструировния
треугольника. Зная, что два прямые угла имеют такую величину, как все
смежные углы, исходящие из одной точки и лежащие на одной прямой, он
продолжает одну из сторон своего треугольника и получает два смежных
угла, сумма которых равна двум прямым углам. Внешний из этих углов он
делит, проводя линию, параллельную противоположной
стороне
треугольника, и замечает, что отсюда получается внешний смежный угол,
равный внутреннему, и т.д. Так, руководствуясь все время созерцанием, он
цепью выводов приходит к совершенно очевидному и вместе с тем общему
решению вопроса”(64,602).
Что превлекает Э.Бета в этой мысли? Пожалуй, более всего то, что здесь
доказательство теоремы характеризуется
И.Кантом как проявление
активности исследователя (в данном случае геометра), который
конструирует доказательство. Интерес этот не случаен, что подтверждается
тем, что Э.Бет, характеризуя общий метод математики, вновь ссылается на
то утверждение И.Канта, в котором подчеркивается
эта деятельная,
активная сторона математического исследования: “Математика... тотчас
спешит (перейти) к созерцанию, в котором она рассматривает понятие in
concreto, однако не эмпирически, а лишь в таком созерцании, которое она
показывает a priori, то есть конструировала, и в котором то, что следует из
общих условий конструирования, должно быть приложимо также и к
объекту конструируемого понятия”(64,601-602). Математика для Э.Бета область человеческой деятельности, особый интерес для него представляет
то, что предшествует этой деятельности, - обдумывание, размышление,
являющееся одной из форм математического, логического мышления. Э.Бет
неоднократно характеризует мышление как подготовку к практическому
действию,
как внутреннее предвидение внешнего действия. Э.Бет
пытается найти соответствие между мышлением как процессом внутреннего
проигрывания ситуации, и внешними действиями, которые последуют затем.
Сколько имеется типов действий, столько же имеется и типов мышления,
пишет Э.Бет, и выделяет вербальные действия (речь или письмо) и
соответствующее
им
вербальное мышление. Вербальное действие
обеспечивает связь не только между мышлением и действием одного
человека,но и между мышлением одного
и действием другого. В
вербальном же мышлении выделяется подтип - логическое, или
дискурсивное
мышление. “Оно (логическое мышление) соответствует
52
определенному
типу вербального действия, которое состоит в
представлении строгих
аргументов посредством речи или письма” (148,634). Наиболее ярко
мышление проявляется в математической аргументации - примере, вернее,
образчике строгой аргументации по точно определенным правилам. В
правильном применении этих правил и заключается математическая
деятельность.
На протяжении веков исследователи подозревали, что имеются такие
строгие правила, которые характерны не только для математики, но для
всей области человеческой аргументации, но не могли их обнаружить. В
(148) отстаивается тезис, согласно которому функционирование мышления
наиболее полно описывает логика, и в этом своем проявлении она прежде
всего опирается на язык. В другом месте (146) этот момент вновь
подчеркивается -в своем функционировании логика ищет посредника,
медиума, и обнаруживает его в языке. Прежде чем ответить, какой именно
язык имеется в виду, хотелось бы отметить следующее: (1) Э.Бет, описывая
математическое мышление, находит его постоянные составляющие, в
число которых входят прежде всего алгоритм и логическая дедукция. В них
проявляется математическая активность, деятельность математика:”...в
большей части работа математического исследователя состоит из поиска
логических дедукций” (146,129-130). (2) Из работ Э.Бета, посвященных
философии и основаниям математики, видна его склонность к таким
направлениям как формализм и интуиционизм. Решающую роль в этом
сыграло, кажется, то, что он рассматривает их как варианты
конструктивизма. Характерной же чертой последнего является то, что
“согласно этой концепции математические объекты являются конструктами
самого человеческого ума” (146,143). Конструктивизм как отражение
активноссти математика в процессе познания очень привлекает Э.Бета; в
силу этого процесс доказательства, скажем, геометрической теоремы он
описывает словами И.Канта, в которых подчеркивается это же.
Для того, чтобы характеризовать используемый логикой, традиционно
понимаемой как теория строгого рассуждения, язык, достаточно привести
его синтаксические и семантические правила. Эти правила очень сложны
для естественного языка, который вначале служит посредником логических
дедукций: ”Как каждое проявление человеческой мысленной активности,
логическое мышление ищет приемлемого посредника. Конечно, в первую
очередь оно выбирает для этого общее употребление...”(146,126). Такие
правила могут быть сильно упрощены для формализованных языков,
которые используются в современной логике. Каждый имеет “интуитивное”
знание, пишет Э.Бет, синтаксических и семантических правил для своего
родного языка, однако, если он попытается обосновать эти правила,
результат будет неадекватным. Конечно, попытки такого обоснования могут
быть полезны в качестве указателей направлений, следуя по которым мы
могли бы выбрать синтаксические и семантические правила для
53
формализованного языка, специально предназначенного для целей
логического анализа. Сложность естественного языка заключается прежде
всего в том, что невозможно определить разрешающую процедуру, которая
давала бы ответ на вопрос о том, является ли некоторая последовательность
слов грамматическим предложением, то есть предложением, построенным в
соответствии с синтаксическими и семантическими правилами некоторого
естественного языка. Работы Н.Хомского (см.,например, (159)) показывают
эту сложность. Множество Е есть множество всех
конечных
последовательностей слов, входящих в английский язык, а множество Е множество всех грамматических английских предложений, такое, что Е 
Е. Как было сказано, множество Е неразрешимо (нерекурсивно). Допустим,
что Е является каноническим множеством (рекурсивно перечислимым).
Тогда можно иметь дело с этим множеством конструктивно, то есть
посредством алгоритма, поскольку можно думать о последовательностях
слов, принадлежащих ему, как о производимых человеком посредством
приемлемо выбранного алгоритма (или обученного этому алгоритму).
Работы Н.Хомского по генеративной и трансформационной грамматике
Э.Бет характеризует как исследовние возможностей такого алгоритма. То,
что обозначется Н.Хомским как “модель” или как “грамматика”, очень
близко подходит к алгоритму в смысле Поста. Пожалуй, если мы найдем и
проанализируем алгоритм естественного языка, мы
сможем проявить
активность в целенаправленном поиске алгоритма для более адекватного
относительно целей логики формализованного языка.
Рассмотрим пример: имеется пара предложений
(1) The picture was painted by a new technique
(Картина исполнена новой техникой)
и
(2) The picture was painted by a real artist
(Картина исполнена настоящим художником).
На уровне структуры предложения могут быть представлены идентично как
NP - was - verb + en - by + NP, то есть порождающая их структура одна и та
же. Однако понимаются они различно. В чем различие? Предложения
различны, потому что различны их трансформационные истории. Тезис
Н.Хомского заключается в том, что
для понимания предложения
необходимо реконструировать его анализ на каждом лингвистическом
уровне, необходимо иметь порождающую его структуру и всю его
трансформационную историю как бы перед глазами.
Таким образом, естественный язык не является адекватным посредником
для логического мышления. Оно строит формализованные языки. Такие
языки полностью заданы формальными (синтаксическими) правилами для
манипуляций с символами, правилами, которые Э.Бет называет иногда
“правилами игры”. Смысл, приписанный символам, не играет никакой роли.
Так поступает формалист типа Гильберта, пишет Э.Бет. “Для формалиста
даны определенные символы и комбинации символов, из которых, на базе
54
определенных правил (то есть на базе правил, указывающих исключительно
на форму и порядок символов, но не на их смысл) могут быть получены
новые комбинации символов”(146,106).
Лучше, несомненно, провести и сохранить
традиционное различие
между понятиями формальной системы и формализованных языков в том
смысле, что первое понимается как род, а вторые - как виды. Под
формальной системой понимается система, полностью заданная своими
формальными правилами. Такая формальная система только становится
формализованным языком, как только символам уместным способом
придается хорошо установленный смысл:”...кто понял смысл символов,
может использовать формальную систему как язык и сообщать свои
мысли”(146,109).Вместе с тем формальные правила продолжают сохранять
свое значение и
играть
важную роль в прояснении мышления и
определениях законов строгого рассуждения: “...если он хочет доказать
корректность своих мыслей в этом языке,
он должен будет, конечно,
обратить свое внимание на формальные правила”(146,109).
Поиск надежных правил строгого рассуждения, а также критериев
надежности аргументации привел к тому, что было сформулировано
понятие логического следования и определенные процедуры проверки
того, имеется или нет оно между некоторыми выраженияи языка.
Рассмотрим пример. Пусть имеется некоторый первопорядковый язык с
одноместными предикатами только. Обычным способом заданы алфавит и
понятие правильно построенной формулы, равно как и интерпретация.
Понятие логического следования также сформулировано как обычно. Пусть
требуется ответить на вопрос, следует ли логически формула вида 
z(P(z) & S(z)) из формул  x(M(x) & P(x)) и  y(S(y) M(y)).
Строим семантическую таблицу, которая рассматривается как описание
попытки систематического построения подходящего контрпримера:
Истинно
Ложно
_________________________________________________________
(1)  x(M(x) & P(x))
(3)  z(P(z) & S(z))
(2)  y(S(y)  M(y))
(4) z(P(z) & S(z))
(5)  x(M(x) & P(x))
(6) P(a) & S(a)
(7) P(a)
(8) S(a)
(9) S(a)  M(a)
(10) M(a) & P(a)
__________________________________________________________
(11) M(a)
(12) P(a)
__________________________________________________________
(14) M(a)
(13) S(a)
Построение привело к следующему результату: таблица замкнута. Это
значит, что попытка систематического построения подходящего
55
контрпримера провалилась. Такого контрпримера не имеется, то есть
формула (3) следует логически из формул (1) и (2). Однако может быть
выдвинуто возражение, что такая таблица не имеет обычной, привычной
формы рассуждения, которое идет от данных посылок и в конце концов
“дает” желаемое заключение. Не трудно устранить этот дефект и привести
рассуждение в желаемый вид (получаемый в обычной генценовской системе
натуральной дедукции):
(1) x(M(x) & P(x))
пос.1
(2) y(S(y)  M(y))
пос.2
__________________________
(4)  z(P(z) & S(z))
+гип.1
..........................
(6) P(a) & S(a)
+гип.2
(7) P(a)
(6)
(8) S(a)
(6)
(9) S(a)  M(a)
(2)
(14) M(a)
(8), (9)
(10) M(a) & P(a)
(14), (7)
...........................
(5) x(M(x) & P(x))
-гип.2
___________________________
(3)  z(P(z) & S(z))
-гип.1
Несомненно, формальный язык имеет заметные преимущества перед
естественным в представлении строго логической аргументации, для
которой он является более адекватным средством выражения по крайней
мере, в некоторых областях. И в
семантических таблицах, и в
представлении натуральной дедукции находит свое выражение понятие
активности. В первом случае - это активность, проявляющаяся в поиске
контрпримера для данной логической задачи, во втором - активность в
построении доказательства. Надо сказать, что для Э.Бета основным
проявлением активности является та, что проявляется в использовании
формальных правил, и деятельностью, порождаемой этим видом активности,
является деятельность манипулирования символами. С этой точки зрения
несомненной ценностью представляется теория трансформационной и
генеративной грамматики Н.Хомского, в которой также подчеркиваются
моменты активности, деятельности с языковыми выражениями и законами
трансформаций. Удобство формальных языков уже в том, что множество
выражений первопорядкового языка с одноместными предикатами не
только рекурсивно перечислимо, но и разрешимо. Думается, что и
логическое доказательство можно представить как процесс порождения
некоторых выражений из исходных. (Справедливость требует заметить, что
понятие активности в работах Э.Бета не рассмотрено столь явно и подробно,
как хотелось бы.)
56
Как у Э.Бета, так и у П.Лоренцена основные соображения складываются
вокруг понятия деятельности. “Операциональная” интерпретация Лоренцена
состоит в построении эффективной логики, которая
должна
рассматриваться как некоторая система “универсальных” правил,
принимаемых всякий раз, когда в основе лежит некоторая система правил
действия, то есть правил построения доказательства или построения
произвольных последовательностей символов. В этом случае, по выражению
К.Лоренца, “полем приложения правил логики является не мир как
тотальность фактов, но, скорее, мир, рассматриваемый в
терминах
специфических видов человеческой научной деятельности”(147,354).
3.2. Правила построения формального диалога.
Представим характерные черты построения формальных диалогов. Это
позволит продолжить разговор о философской подоплеке исследований
П.Лоренцена более предметно. Как и прежде, базовым языком является
обычный
язык
логики предикатов первого порядка с обычными
определениями атомарной формулы и формулы.
Повторим, что основная идея диалогового подхода П.Лоренцена
заключается в том, что смысл логических операторов или кванторов
определяется спецификацией того, как может быть построен формальный
диалог относительно некоторого выражения, содержащего этот оператор или
квантор в качестве основного.
Слово “формальный” в словосочетаниях типа “формальный диалог”
нуждается в пояснениях. Барт и Краббе (145) считают, что данный термин
употребляется в современных исследованиях во многих смыслах и выделяют
по меньшей мере пять его пониманий. Данный термин может употребляться
в смысле, относимом к “формам” Платона; в смысле, относимом к
лингвистическим формам (видам лингвистических конструкций); в смысле,
который имеет отношение к процедурной строгости.
Так,
в
словосочетании “современная формальная логика” подразумевается
второе и третье из упомянутых пониманий, но никоим образом не первое.
Имеется и такое понимание, в котором “формальное” есть
“неэмпирическое” или даже “нормативное” (такой
интерпретации
придерживается Ч.Хэмблин в своем противопоставлении “формальной
диалектики” и “дескриптивной диалектики”.) И, наконец, пятое понимание
противопоставляет “формальный диалог” (“формальную диалогическую
игру”) “материальному диалогу” (“материальной диалогической игре”).
Последнее различие связано с тем, что в формальных диалогах не
предусматриваются правила для каких-либо дескриптивных терминов.
Э.Краббе, в противовес П.Лоренцену и К.Лоренцу, для которых
материальные диалоги, рассматриваемые с философско-содержательной
стороны, имеют явный приоритет над формальными, считает, что
нематериальные диалогические системы являются необходимыми
и
формируют более фундаментальный случай, из которого могут быть
57
выведены материальные системы, предназначенные, скажем,
для
разрешения ситуаций конфликтов мнений.
Итак, с точки зрения П.Лоренцена, утверждение предложения имеет
смысл, если имеется некто, кто отрицает или просто сомневается в данном
предложении. Должны существовать точные соглашения о правилах
диалога, определяющих смысл обсуждаемого оператора или квантора. В
качестве основного вводится понятие диалогически-определенного
предложения, означающее, что возможные диалоги относительно этого
предложения заканчиваются после конечного числа шагов, осуществляемых
согласно некоторым предварительно обусловленным и эффективно
приложимым правилам таким, что в конце концов может быть решено, кто
выиграл и кто проиграл. В этом смысле диалог может быть интерпретирован
как игра.
Диалогически-определенные предложения противопоставляются в
определенном смысле истинностно-определенным
и доказуемостноопределенным.
Под первыми понимаются предложения, которым
призвольно приписывается одно из истинностных значений - “истинно” или
“ложно” (в двузначной логике): предложения (атомарные) являются
истинными или ложными “сами по себе”. Однако не все предложения
таковы: имеются и такие, которые невозможно определить с точки зрения
истинности. В этом случае можно попытаться (как, скажем, в арифметике)
доказать это предложение при наличии метода, позволяющего относительно
каждой попытки доказательства сказать, является оно доказательством или
нет. Это и характеризуется с помощью понятия доказуемостно-определимого
предложения.
Имеется два игрока - назовем их условно игрок 1 и игрок 2. Диалог
состоит из множества позиций, то есть как бы моментально сделанных
фотографий диалога на разных его стадиях. Формально как диалог, так и
каждая стадия представлены в виде таблиц. Имеется правило R, которое
формально является двухместным отношением, получающимся между
позициями. То, что между двумя позициями имеется отношение R, значит,
что вторая позиция получена непосредственно из первой посредством
допустимого хода. Ходы игроки делают по очереди. Между позициями
устанавливается обычное отношение “быть предком” (соответственно, “быть
потомком”). Если для некоторой позиции не установлен потомок, то позиция
называется конечной.
Множество позиций М подразделено на две исключающие друг друга
подобласти: М и М , то есть соответствующие области ходов игрока 1 и
игрока 2. Если первоначальная позиция
 после конечного числа ходов
(каждый из которых сделан в соответствии с правилом R) трансформируется
в конечную позицию  ,которая является элементом М ,но для которой
не определен никакой потомок (то есть игрок 2 не может сделать хода), то
выиграл игрок 1. Он выигрывает только в этом случае. Если конечная
позиция  принадлежит области игрока 1, то выиграл игрок 2. Как видно,
58
между игроками имеется определенное неравенство. Игрок 2 выигрывает не
только достижением благоприятной для него позиции в конечное число
шагов (имеется в виду конечная позиция), но и тогда, когда он препятствует
игроку 1 достичь такой - благоприятной для игрока 1 - позиции. П.Лоренцен
называет игрока 1 обычно пропонентом, игрока 2 - оппонентом.
На нулевом шаге пропонент излагает некоторую формулу. Последующие
ходы или излагают замкнутые формулы или являются ходами атаки (вызова).
Правило R представляет из себя совокупность трех правил: логического
правила L, базисного правила B и структурного правила S.
Правило L обусловливает то, какие атаки разрешены и какие защиты
возможны против этих атак:
(1) Если предложенная формула имеет вид A & B, то атака может иметь
вид ?л или ?п (сомневаюсь в левом, соответственно, в правом, компоненте).
В первом случае единственная защита состоит в избрании A, в случае
второй - в избрании B.
(2) Если предложенная формула имеет вид A  B, то атака выглядит как ?
(сомневаюсь). Защита осуществляется избранием A или избранием B.
(3) Если предложенная формула имеет вид А, атака заключается в
избрании A; защита невозможна. Но в качестве хода защиты может быть
избрана контратака - в данном случае против A.
(4) Если предложенная формула имеет вид А  B, атака состоит в
избрании A, защита - в избрании B. Вместо хода защиты можно избрать ход
контратаки против A.
(5) Если предложенная формула имеет вид xA(x), может быть
предпринято бесконечно большое число атак вида ?а,?b,...,где a, b,..., есть
индивидные
константы,
свободно
выбранные
атакующим.
Соответствующие ходы защиты состоят в избрании A(a), A(b),...
(6) Если предложенная формула имеет вид  xA(x), атака состоит в ходе
?. Защита может выбрать бесконечно большое число ходов вида A(a),
A(b),...,
где a, b,... - индивидные константы, свободно выбранные
защищающимся.
Правило B устанавливает ограничения на ходы игрока 1. Ему разрешено
использовать атомарную формулу в ходах атаки или защиты только в том
случае, если эта формула уже была использована игроком 2 в предыдущих
ходах.
Правило S специфицирует число атак и защит, которые могут быть
сделаны: 1) игрок 2 может атаковать один и только один раз некоторую
формулу, появляющуюся в М , 2) игрок 1 может атаковать произвольное
число раз формулу в М , 3) в первую очередь ходы должны применяться к
тем формулам, которые появились последними, 4) в случае классической
логики игроку 1 (и только ему) дано право повторять не только атаки, но и
защиты. Если этого не разрешено (то есть не разрешено повторять защиты),
то получается диалоговый подход к интуиционистской логике.
59
Определим понятие стратегии игрока. Наличие у игрока определенной
стратегии относительно первоначальной формулы означает, то строго
определены его ходы относительно каждого возможного хода его партнера
по диалогу. Стратегия называется выигрышной стратегией игрока 1
(относительно первоначальной позиции), если и только если игрок 1 тем, что
совершает ходы в соответствии с этой стратегией, выигрывает каждый
диалог, начинающийся с данной первоначальной позиции, то есть в
конечное число шагов достигает позиции (в области М), благоприятной
для него. Сходным образом определяется выигрышная стратегия игрока 2, за
исключением того, что он при наличии
выигрышной стратегии не
обязательно достигает благоприятной для него конечной позиции. Наличие
у игрока 2 выигрышной стратегии может означать, что он просто не дает
выиграть игроку 1. В этом случае диалог может быть как конечной, так и
бесконечной длины. Следующим определением дается понятие
общезначимости: некоторая формула  общезначима, если и только если у
игрока 1 имеется выигрышная стратегия для первоначальной позиции, на
которой избирается данная формула  .
Характерной чертой диалогового подхода П.Лоренцена
является
неравенство участников. Во-первых, они различаются в определении
выигрыша и проигрыша: игрок 2 выигрывает не только тем, что достигает
благоприятной позиции, но и тем, что препятствует игроку 1 достигнуть
благоприятной для него позиции.
Во-вторых, неравенство игроков
зафиксировано в правиле S: атаки повторять может только игрок 1. Втретьих, различие имеется и в правиле B, и касается отношения игроков к
атомарным формулам. В использовании их игроком 2 ограничений нет,
игрок же 1 может лишь повторять те атомарные формулы, которые уже
были употреблены игроком 2.
Приведем простой пример для иллюстрации того, как проходит диалог.
Пусть игрок 1 предложил формулу вида xA(x)  xA(x). Диалог
представлен следующей таблицей:
Игрок 2
Игрок 1
_________________________________________________________
0
 xA(x)   xA(x)
_________________________________________________________
1  xA(x)
 xA(x)
_________________________________________________________
2  xA(x)
_________________________________________________________
3 A(a)
?
_________________________________________________________
4 A(a)
?a
_________________________________________________________
5
A(a)
60
_________________________________________________________
Для удобства анализа диалога слева приведена нумерация этапов диалога,
которые называются позициями. В первой позиции игрок 2 атакует формулу,
предложенную в начальной (нулевой) позиции,
посредством выбора
xA(x). Игрок 1 защищается:  xA(x). Игрок 2 вновь атакует:  xA(x).
Защита невозможна, но согласно пункта (3) правила L можно
контратаковать, что и делает игрок 1 ходом ?, направленным против
xA(x). Игрок 2 защищается: А(а). Игрок 1 вновь атакует, но уже
формулу xA(x): ?a. Игрок 2 защищается: А(а). Игрок 1 вновь атакует: А(а).
Защита невозможна, что и показывает, что выиграл игрок 1. В данном
диалоге игрок 1 выиграл не случайно: он имеет выигрышную стратегию,
потому что для его противника всего имеется лишь один возможный тип
хода. Конечно, в позиции 3 игрок 2 всегда может выбрать индивидную
константу бесконечно многими способами. Но и игрок 1 всегда может в
позиции 4 выбрать ту же самую индивидную константу. Не все диалоги так
просты - и это будет показано ниже.
Если говорить о том, что в диалоговом подходе используются теоретикоигровые понятия, что диалог в приведенном выше контексте может быть
представлен как игра, то речь заходит о том, как описывать такие игры. В
теории игр игры можно описывать в развернутой форме - так называемые
“позиционные игры”. Основной компонент такого описания есть дерево
игры. Рассмотрим на примере, как можно в таком виде описать диалог
относительно самых простых формул.
Пусть имеется диалог относительно формулы А   А, предложенной
игроком 1.
Игрок 2
Игрок 1
_________________________________________________________
0
А  А
_________________________________________________________
1
?
А
_________________________________________________________
2
А
_________________________________________________________
3
А
_________________________________________________________
В позиции 3 игрок 1 пользуется своим правом повторять ходы защиты.
Приведенная таблица показывает, что стратегия выигрыша имеется у игрока
1, что значит, что формула А   А общезначима.
Представим диалог в виде дерева. Дерево игры будет выглядеть
следующим образом:
А А 1 Начальная позиция игрока 1
?
2 Атака игрока 2
61
А
А
3
4
Защита игрока 1
Атака игрока 2
Повторение защиты
игроком 1
Повторение защиты игроком 1 А 5
А6
.
.
Каждый узел (вершина) данного дерева, достижимый из некоторого другого
узла, представляет все возможные выборы, которые имеются у того или
иного игрока в данной позиции. Из представленного дерева видно, что
стратегические возможности двух игроков (особенно игрока 2) весьма
ограничены. Только в узле 4 имеется хоть какой-то выбор для игроков. (Не
стану обсуждать здесь тот аспект древовидного представления, что после
узла 5 имеется бесконечно много других узлов.)
Думаю, уже на этом примере становится ясно, что представление диалога
в виде дерева не является очень хорошим. Поэтому не удивительно, что
теоретики, работающие в рамках диалогового подхода, никогда не
используют этот способ представления диалогов, а используют вместо него
табличный метод. Причины, думается, понятны. Во-первых,
правила
диалога допускают “слишком много” возможностей, что является
следствием возможности петель в диалоге. Дерево же игры должно
представлять все возможности, имеющиеся на той или иной стадии игры, и
поэтому дерево игры для диалога получится слишком усложненным. Вовторых, представление игры в виде дерева плохо сочетается, как заметил
Э.Сааринен (235),
с тем, что правила диалога требуют, чтобы ходы в
диалоге игроки делали обязательно по очереди. Пример хорошо покажет,
насколько сложным может быть диалог.
Пусть игрок 1 предложил формулу вида  xA(x)
 xA(x). Диалог будет выглядеть следующим образом:
Игрок 2
Игрок 1
_________________________________________________________
0
 xА(x)  xА(x)
________________________________________________________
1   xA(x) 0
 xA(x)
________________________________________________________
2 ?1
A(a)
 xA(x) 1
_________________________________________________________
3 A(a)2
?d 2
 xA(x) 1 проигрыш
_________________________________________________________
4
?c 3
 xA(x) 1 проигрыш
_________________________________________________________
5 ?b(ba)4
проигрыш
_________________________________________________________
62
Очевидно, описание данного диалога в виде дерева будет значительно
усложнено. Затруднения представления диалогов в виде деревьев связаны
с рядом “технических” деталей данного подхода. В диалогах П.Лоренцена
всегда имеется возможность “петель”(то есть возможность повторения атак
и защит), поэтому на более поздних стадиях диалога может появиться
формула более длинная, чем непосредственно предшествующая ей. Далее, в
диалоговой технике участники обязательно делают ходы по очереди что,
кажется, соответствует самой идее диалога. Плюс к этому “тройная
асимметрия” между игроками.
В диалоговом подходе П.Лоренцена обыкновенно заняты определением
общезначимости в терминах диалогов определенного типа. Иначе говоря, в
диалоговом подходе желают найти выигрышную стратегию во всех
моделях. Диалоги дают существование выигрышной стратегии, если и
только если рассматриваемая формула общезначима. В правилах или
определениях диалоговой техники нет ничего, что указывало бы на
внеязыковую реальность. В правилах для кванторов есть указание лишь на
индивидные константы, но никоим образом не на индивиды. Диалоги
Лоренцена-Лоренца являются по выражению Я.Хинтикки, “разговорными
играми” в том смысле, что они не включают взаимодействия с реальностью
вне языка.
По сути дела, диалог дает модель процедуры
доказательства,
аргументации. Выдвигается тезис, который затем
обсуждается,
предпринимаются попытки его опровержения и подтверждения.
Опровержение и подтверждение в диалоговом
подходе “разведены”, и
функции их приписаны различным участникам. Диалоговый подход может
быть охарактеризован как наиболее общая процедура доказательства или,
как говорит Э.Сааринен, “полусемантическая процедура доказательства”.
Взгляд на диалог как на наиболее общую процедуру доказательства
разделяют и теоретики, работающие непосредственно в данных традициях.
Так,
например,
Стахов
пишет:
”Демонстрируя
полноту
и
непротиворечивость квантовой логики,
данную средствами квантового
логического исчисления, мы показываем, что все формулы, выводимые в
исчислении, могут быть доказаны внутри диалоговых процедур, и
наоборот”(239,238). Сходным образом, в другом месте (240) он описывает
диалоговые игры как “очень общую теоретико-доказательную процедуру”.
Можно ли говорить о моделировании какой-либо активности в диалогах
П.Лоренцена, и если да, то о какой? Чем является такой подход -средством
анализа, когда обсуждаемые предложения некоторого языка уже обладают
определенным смыслом и диалоговые правила выявляют этот смысл, или же
диалог придает некоторый новый смысл анализируемому выражению языка?
Из приведенных правил построения диалогов ясно, что правила - по крайней
мере, предназначенные для логических констант - основываются на смысле
этих констант. Диалоговый подход не придает новый смысл логическим
константам. Но, правда, подход и не ставит перед собой такой цели. Речь у
63
П.Лоренцена (и К.Лоренца) идет о том, как можно по-другому подойти к
установлению смысла, что лежит в основании процедур установления
смысла логических констант. Даже шире - речь идет о том, как можно
подойти к обоснованию вообще логических
процедур. Их можно
рассматривать как просто оперирование со знаками определенного вида по
определенным правилам, без упоминания какой-либо интерпретации.
Кроме того, уместные мотивы для поисков нового подхода дают еще и
следующие соображения.
Исследования, проведенные Брауэром и его
последователями,
поддерживают
то
мнение,
что
неадекватно
характеризовать высказывания в логике, как нечто такое, что истинно или
ложно. Это мнение в дальнейшем находит свое выражение в том, что
требуют отбросить понятие общезначимости в том его виде, как оно
сложилось в двузначной логике. Оно заменяется таким понятием
общезначимости, которое устанавливается без обращения к истинностным
значениям обсуждаемых высказываний. Это, в свою очередь, значит, что
должно быть отброшено (или исправлено, по меньшей мере) классическое
определение смысла
логических констант, а именно: отброшено их
определение посредством таблиц истинности. Отбрасывание должно быть
таким, чтобы общее определение давало хорошо известные классические
результаты. Иначе говоря, делается попытка отыскать возможность
установления общезначимости логически составных высказываний без
обращения за помощью
к
истинностным значениям составляющих
высказываний. Такая возможность отыскивается на пути построения диалога
и учета, если можно так выразиться, диалогической деятельности его
участников. В диалоговом подходе предпринимается попытка ввести в
логику понятие деятельности, активности исследователя. Но поскольку не
рассматривается соотношение языка и внеязыковой реальности какого бы то
ни было типа, то с этой точки зрения диалоговый подход рассматривает
лишь символическую, или знаковую, деятельность.
А раз так, то и сам язык должен быть введен диалогически. В качестве
парадигмальной ситуации П.Лоренцен предлагает ситуацию обучения
“учитель - ученик”. В каждом естественном языке могут быть найдены
эквиваленты простых предложений “Это есть то-то” и “Это не есть то-то”.
Но даже такие простые предложения имеют субъектно-предикатную
структуру, поэтому им должны предшествовать однословные предложения,
сопровождаемые указательным жестом или чем-то сходным. Речь идет, по
сути дела, о формулировании набора предикатов посредством некоторого
сорта остенсивных определений. В любое время возможно ввести новые
предикаты с помощью достаточного количества примеров и контрпримеров;
такой способ П.Лоренцен называет экземплярным введением предикатов.
Понятно, что такое толкование может быть
подвержено
как
методологической, так и
конкретно-научной критике, но возможно
согласиться с утверждением П.Лоренцена, что это действительно является
возможным началом языка.
64
Имея в своем распоряжении собственные имена и предикаты некоторого
сорта, можно составить элементарные предложения. С каждым предикатом
связано
проведение исходного различения: индивидуальный объект,
обладающий свойством, указанным предикатом, отличен от объекта, этим
свойством
не обладающего. Различения такого вида выступают как
исходная база диалогических дистинкций.
Дальнейшие построения
поясняются следующим образом.
Пусть экземплярно введены некоторые предикаты, которые могут быть
представлены следующим набором: живое существо, человек, животное,
растение, ворона. Все остальные ходы производятся в соответствии с
определенными правилами, характер которых очевиден из приводимой
П.Лоренценом схемы:
живое существо
животное
растение
человек ворона ...
В явном виде правила для предикатов “живое существо”, “животное” и
“растение” могут быть даны (в виде примера) так (здесь '  'имеет
обычный теоретико-множественный смысл):
х  животное  х  живое существо
х  растение  х  живое существо
х  животное  х  растение
х  растение  х  животное
х  живое существо; х  животное  х  растение
х  живое существо; х  растение  х  животное.
Правила характеризуются П.Лоренценом как “практические направления,
которые говорят нам, как идти от элементарных предложений к другим”.
Знак '  ' также вводится экземплярно для обозначения таких переходов.
Сами правила не задаются заранее, до использования; напротив, их
использование конституирует правила.
Аналогичным диалогическим образом могут быть заданы и логические
константы, и предикаты больших, чем первый, порядков. Чтобы
диалогический характер описанной процедуры был виден более четко,
можно показать, как все предложенные правила переформулируются в явно
диалогическом виде. Например, так: если один из участников диалога
утверждает “Иван - человек” и может защищать это утверждение ввиду
возможных возражений, второй участник должен утверждать “Иван есть
живое существо”; здесь 
будет проявляться как знак некоторого
практического типа.
П.Лоренцен пишет: ”Посредством правил мы соединяем предикаты в
концептуальную систему. Если мы добавляем логические константы,
значение которых может быть выявлено (обосновано) из диалогической
ситуации всей нашей речи, это кажется мне хорошей частью уже
65
осуществленной работы. Путь, шаг за шагом ведущий отсюда к работам
выдающихся гуманистов или к формулам физической теории все же
достаточно долгий и может содержать много сюрпризов, но тем не менее
начало положено.
Синтаксис естественных языков, естественно,богаче, чем логика с ее
шестью константами. Часть его обычно получает трактовку в современной
формальной логике, например,
использование определенного или
неопределенного артикля... другая часть, скажем, синтаксис глаголов, и не
нуждается в такой рациональной реконструкции синтаксиса, поскольку
они могут быть заменены наречиями, а последние могут быть
реконструированы как предикаты высших порядков”(205,48). И, далее,
следуя линии рассуждений И.Канта и Э.Бета, П.Лоренцен говорит, что “цели
конструирования рационального синтаксиса лежат в нашем научении
понимать наши собственные мышление и речь. Этот принцип, согласно
которому мы понимаем только то, что сами можем произвести, ведет нас если мы входим в его историческое происхождение - к контексту,
полностью отличающему от герменевтики. Этот принцип играет большую
роль у Вико, он появляется также у Канта в качестве решающего мотива его
трансцендентальной философии...”(205,49).
3.3. Диалог как метод разрешения конфликтов мнений
Продолжая разработку идей и методов, предложенных в работах
П.Лоренцена и К.Лоренца, Е.Барт и Э.Краббе (145), рассматривающие
диалогический подход как обобщающий способ логических исследований,
полагают, что фундаментальными объектами логического изучения должны
быть столкновения двух сторон в рамках критических дебатов. Рассуждение
же, осуществляемое одной персоной (то есть монологическое рассуждение)
представляет собой с этой точки зрения лишь специальный случай. Иными
словами, подлинным объектом
логического
интереса является
столкновение, конфликт мнений как минимум двух участников, в качестве
которых могут выступать отдельные люди, группы людей, политические
партии и так далее. С этим трудно не согласиться. Действительно,
достаточно рассмотреть исторические корни логического исследования
рассуждений или бросить ретроспективный взгляд на историю философии,
чтобы увидеть, что диалог, общение, разговор и прояснение в их процессе
некоторых “предметов” лежат в основе всякого особого логического или
философского исследования. Беседы Сократа,
языковедческие и риторические изыскания софистов, беседы с учениками в
школе перипатетиков, “Топика” Аристотеля, эпистолярное искусство эпохи
Возрождения, диспутации в средневековых университетах - все это вехи
диалоговой традиции, не говоря уже о диалоговой форме философских
произведений самого различного времени.
66
Конфликтом признанных (“признанных” в том смысле, что они явно
сформулированы и высказаны) мнений является упорядоченная четверка
<Con, T, B, A>, где T есть утверждение, Con - конечное множество
(возможно, пустое) утверждений, B и A - использователи или группы
использователей языка. Последнее примечательно вследствие нескольких
факторов. Мнения должны быть высказаны, они должны быть ясны,
понятны той и другой стороне, конфликт мнений должен быть разрешен
вербальными средствами - во всех этих случаях язык играет столь
существенную роль, что об участниках конфликта следует говорить именно
как об использователях языка, нежели как о, скажем, просто людях или
группах людей. Понятно, что в идеале стороны конфликта должны
условиться о некоторых правилах, необходимых для регулирования дебатов
и признания конфликта разрешенным. Правила также должны быть
сформулированы в некотором языке.
Конфликт признанных мнений <Con, T, B, A> должен
отвечать
некоторым условиям: он означает, что A выдвинул некоторое утверждение T
(тезис), которое сообщено участнику B, и отозвал это утверждение обратно;
B выдвинул некоторые утверждения в Con (множестве обязательств,
концессий), не отозвал их и сообщил их стороне A; B сделал вызов A о
тезисе T oтносительно Con, иначе говоря, B сообщает A о непринятии тезиса
T и настаивает на своем вызове. Здесь “непринятие” некоторого утверждения
означает выражение несогласия, сомнения и неверия. Если речь идет о
вызове относительно только одного тезиса T, такой конфликт называется
чистым; если же о вызове относительно некоторого множества исходных
тезисов, конфликт будет характеризоваться как смешанный. Рассмотрение
будет касаться только чистых конфликтов. Понятие вызова играет
существенную роль практически в любом диалоговом подходе. Вызов, или
выражение отношения участников диалога к утверждениям (высказанным
мнениям) другой стороны, и создает, собственно говоря, диалоговую
ситуацию. Диалога не будет, если каждая из сторон, выдвигая некоторое
утверждение, не будет выражать отношения к утверждениям партнера - две
линии рассуждения просто будут проходить параллельно. В какой именно
форме может быть сделан вызов, должно быть оговорено отдельно.
Как было сказано, конфликт мнений должен быть разрешен вербальными
средствами, но прежде должно быть определено, что имеется в виду под
разрешением конфликта. Под разрешением конфликта <Con, T, B, A>
будем понимать невыполнение одного из условий относительно частей
конфликта, о которых шла речь. Например, A отзывает тезис T, или B
отзывает одно из утверждений в Con, и так далее.
Относительно исходного тезиса (некоторого утверждения вообще)
каждая из сторон может находиться в позиции “за” и позиции “контра”. То,
что пользователь языка Х находится в
позиции “за” относительно своего партнера означает, что Х согласен вести
дискуссию согласно некоторого заранее определенного множества правил, а
67
также принимает на
себя
обязательство защищать данный тезис
(утверждение) против критики противоборствующей стороны. Пользователь
языка Х находится в позиции “контра” при тех же условиях - означает, что
он имеет безусловное право критиковать данное утверждение согласно тем
же, заранее оговоренным, правилам. Можно находиться также в нейтральной
позиции, что означает, что пользователь языка не находится ни в позиции
“за”, ни в позиции “контра”. Таким образом, исходная позиция есть
некоторая четверка <X, Y, U, G>, где X и Y есть пользователи языка (при
этом возможен, вообще говоря, случай, когда X = Y), U есть некоторое
утверждение, а G - некоторая система правил (диалоговая система, или
система некоторой логики).
Нахождение пользователя языка в позиции “за” (соответственно, в
позиции “контра”)
характеризует
его
в качестве пропонента
(соответственно, оппонента).Тем самым и роли пропонента и оппонента не
закрепляются абсолютно, как это имеет место у П.Лоренцена, а
представляют собой определенные отношения между участником (группой
участников), конфликтом, системой правил и понятием дискуссии,
проходящей по этим правилам; пропонент и оппонент являются именно
ролями в подлинном смысле слова, а, значит, один и тот же участник
может выступать то в одной, то в другой роли.
Еще одним отличием системы Е.Барт и Э.Краббе от подхода
П.Лоренцена, а, вернее, расширением его подхода,
является введение в
рассмотрение понятия речевого акта. Имеется в виду прежде всего то, что конфликт складывается между
высказанными
мнениями, закрепленными в утверждениях, и то,
что разрешение
конфликта проходит вербальными средствами. С этой точки зрения Е.Барт и
Э.Краббе характеризуют
участников как говорящего и слушателя
(критического
слушателя, или
просто критика). (Различие между
“пропонентом” и “оппонентом”,с одной стороны, и между “говорящим” и
”критиком”, с другой, характеризуется тем, что первая пара принадлежит
дискуссии как целому, а вторая - каждому отдельному выражению в
некоторое время.) Критиковать - значит атаковать сделанное утверждение и,
значит, говорящий
сталкивается с необходимостью ответа на
осуществляемую против его утверждения атаку. Это может быть сделано
либо с помощью контратаки
некоторого утверждения, относительно
которого критик находится в позиции “за”, и тогда контратака есть
косвенная защита своего утверждения. Либо же защита осуществляется
прямым образом с помощью ответа некоторого сорта, являющегося
функцией от использованных в утверждении слов, или синтаксической
формы утверждения, или от слов, использованных в атаке. Понимание
прямой атаки лишний раз подчеркивает вербальный характер конфликта
признанных мнений в силу того, что каждый, так сказать, “ход” существенно
зависит от сказанного, но не от общей “философии” той или иной стороны,
или от их интенций.
68
Характеристика ролей пропонента и оппонента в некоторой дискуссии
будет неполной, если не сказать, что и здесь, как у П.Лоренцена, имеет место
определенная асимметрия между ними, касающаяся, прежде всего их
исходных позиций. Оппонент находится в “контра” позиции относительно
каждого своего утверждения и элементов Con. Пропонент же, находясь в
позиции “за” относительно каждого своего утверждения, что вполне
естественно, находится в нейтральной позиции относительно каждого
утверждения оппонента и относительно элементов Con. Что касается
некоторого тезиса, то, повторим, оппонент находится по отношению к нему
в позиции “контра”, пропонент же - в позиции “за”.
Каждый из сделанных ходов (речевых актов) должен быть релевантен по
отношению к ходу дискуссии. В случае
нерелевантного хода партнера
(невербального хода или хода, не разрешенного правилами) второй
участник имеет право отказаться от продолжения дискуссии, что не означает
его проигрыша.
Процесс диалога (дискуссии) характеризуется с помощью понятий
стадий диалога, цепи аргументов. Под стадией диалога имеется в виду любое
количество выражений, которое произносит точно одна сторона,
выступающая в роли говорящего. Некоторое число стадий, упорядоченных в
хронологическом порядке, составляет цепь аргументов некоторого диалога,
инициированного конфликтом <Con, T,B, A>; в случае, когда каждая стадия
разрешена правилами соответствующей системы, цепь аргументов
называется приемлемой (уместной). Тогда диалог может быть представлен
как некоторое число расположенных в хронологическом порядке стадий
таких, что
каждая стадия принадлежит по меньшей мере одной
(приемлемой) цепи аргументов, и если две
хронологически следующие одна за другой стадии не принадлежат одной и
той же цепи аргументов, то переход от одной стадии к другой
санкционирован соответствующими правилами избранной системы.
Аналогично системе П.Лоренцена, в исследованиях диалога как
конфликта признанных мнений пропонент имеет право на безусловную
защиту своего утверждения, под которым понимается наличие только у
него возможности сделать утверждение типа “ipse dixisti!”. Последнее
означает обязательство защиты утверждения, которое уже было сделано
противной стороной.
В терминах П.Лоренцена это означает право
повторения пропонентом атомарного высказывания,
произнесенного
оппонентом. В случае же, когда некоторое утверждение безусловно
защищено (то есть пропонент сделал замечание “ipse dixisti!”), оппонент
теряет свои права на продолжение диалога или на продолжение цепи
аргументации.
На основании определения “утери права” продолжения диалога Е.Барт и
Э.Краббе определяют понятие выигрыша: “Если в определенной цепи
аргументов одна сторона утратила или исчерпала свои права, это означает,
что другая сторона выиграла эту цепь аргументов рациональными
69
средствами”(145,71). Как видно, приводимое определение весьма близко по
духу определению выигрыша в теоретико-диалоговом подходе П.Лоренцена.
Новым является только понятие “рациональных средств” выигрыша - а вот
они-то и не определяются явным образом. Речь идет лишь о том, что
признание средств выигрыша и проигрыша рациональными или
нерациональными зависит от некоторого сообщества. Можно предположить,
что имеется в виду тезис, высказанный Р.Кроушоу-Вильямсом (163).
Однако оказывается, что диалог
оканчивается
не обязательно
выигрышем одной стороны и проигрышем другой. Окончание диалога
может быть связано и, например, с нехваткой времени - и как тогда
определить победителя? Предусматривая подобную ситуацию, Е.Барт и
Э.Краббе описывают эти случаи как случаи закрытия (замыкания) диалога.
Понятие закрытия диалога и победы пропонента в последней цепи
аргументов совместно характеризуют понятие успешной защиты
пропонентом тезиса T относительно Con и оппонента. Аналогичным
образом, “оппонент успешно опроверг T относительно Con и пропонента в
определенной дискуссии D, если и только если дискуссия закрыта и
пропонент утратил свои права в последней цепи аргументов” (145,72).
Хотя представление диалога как конфликта признанных мнений в
значительной степени продолжает развивать идеи теоретико-диалогового
подхода П.Лоренцена и использует многие его детали, в частности,
правила (которые поэтому здесь и нет смысла перечислять), следует
отметить некоторые новые аспекты обсуждения. Крайне важным мне
представляется тот факт, что если у П.Лоренцена чисто языковый характер
диалога становится эксплицитным лишь в ходе последующего анализа,
здесь эта характерная черта становится своего рода отправной точкой: и сам
конфликт, и способы его разрешения формулируются как вербальные по
своему существу. Второй характерной чертой представления диалога как
конфликта мнений является его практическая направленность, большая
приближенность к реальным диалоговым феноменам и процессам.
Обращает на себя внимание и то, что в основных определениях,
предлагаемых в (145),постоянны упоминания важного компонента
конфликта, а именно: Con, множества
концессионных утверждений
оппонента. Например, в защите исходного
тезиса пропонент может
использовать Con, извлекать определенную выгоду из множества
концессионных утверждений оппонента, которые служат в некотором
смысле посылками для его аргументов.
В своем обсуждении диалогической логики ван Еемерен и Гроотендорст
(167) считают весьма удивительным то, что утверждения, формирующие, по
их мнению, аргументацию
пропонента, уравнены с концессионными
утверждениями оппонента. Согласно данным авторам, существует важное
различие между исходной конфликтной ситуацией и тем, что обычно
формирует исходный момент “аргументативной дискуссии”. Первый тип
конфликта появляется на более поздней стадии реальной дискуссии, тогда,
70
когда участники решают проверить защищенность
исходного тезиса
относительно предлагаемых для него аргументов. Но сами аргументы
должны быть предложены на более ранних стадиях и, вероятно, той
стороной диалога, которая поддерживает исходный тезис (пропонентом). В
целях проверки этой относительной защищенности тезиса стороны и
принимают на себя упомянутые диалоговые роли и вступают в диалог
некоторого типа. Тем самым подвергаются сомнению базовые идеи
рассматриваемого здесь подхода.
Это требует рассмотрения возможности такой
интерпретации
концессионных утверждений оппонента, при которой возражения ван
Еемерена и Гроотендорста не порождали бы неуверенности. И первым
соображением на пути такой интерпретации становится то, что исходное
множество Con не является непременно и всегда приемлемым. В случае же,
если Con принимается, ничто не препятствует пропоненту использовать
множество утверждений для оправдания исходного тезиса. В реальной
практике диалога имеются такие случаи, что одна сторона справедливо
предполагает, что партнеры принимают некоторые высказывания (скажем,
некоторые очевидные высказывания или специальные позиции участников).
Следует согласиться, что на практике большинство таких высказываний
не формулируется, в то время как в моделях диалога они эксплицитно
перечисляются. Понятно, что это вполне естественно: ограничение цели
формальных диалоговых моделей необходимо включает достаточно сильные
идеализации.
Кроме того, хотя начало диалога (в его формальной модели) знаменуется
ходом атаки оппонента, у пропонента сразу имеется выбор между ходами
прямой и опосредованной защиты. Последняя по сути и направлена на
выяснение содержания множества Con оппонента. На деле зачастую
происходит именно так: прежде чем отвечать, попробуем выяснить, каких
именно суждений, позиций придерживается наш партнер, попробуем
вынудить его высказаться на этот счет, а отвечать, лишь сделав это. Если мы
принимаем во внимание такие случаи в реальных диалогах, то нет ничего
удивительного или сомнительного, как это кажется ван Еемерену и
Гроотендорсту, в том, что утверждения из Con, принадлежащего оппоненту,
могут быть использованы пропонентом в его защите исходного тезиса.
И, наконец, последнее замечание связано с той
характеристикой
оппонента, согласно которой он не связан с процессом аргументирования -в
формальных моделях диалога оппонент не аргументирует ни за, ни против.
Позитивные обязательства оппонента по отношению к концессионным
утверждениям включают, по сравнению с пропонентом, совершенно иные
обязательства. Оппонент обязан просто защищать их в смысле ответа на
вопросы (атаки) пропонента, избирая дополнительные концессионные
утверждения. Можно говорить о том, что представляя критическую роль в
ходе диалога, именно оппонент управляет им.
71
ГЛАВА 4. ФОРМАЛЬНЫЕ МОДЕЛИ ДИАЛОГА: ВОЗМОЖНОСТИ
АНАЛИЗА ЗАБЛУЖДЕНИЙ
Ч.Хэмблином, опубликовавшим в 1970 году свою
известную
книгу(177),одним из первых были предложены идеи построения систем
диалога. Были построены и исследованы
не только несколько
диалогических систем, но и изучены некоторые фундаментальные понятия
таких систем, в частности, понятие ”запаса обязательств” участников
диалога. Идеи и результаты Ч.Хэмблина инициировали и обсуждение
понятия “рациональности в диалоге”.
Диалоговые системы предлагались - по крайней мере, вначале - с
практической целью создания концептуальных средств, специально
предназначенных для анализа логических
ошибок (заблуждений).Два
факта были положены в основу: первый касался того обстоятельства, что
анализ классификации заблуждений и ошибок в том их виде, как он
излагался в большей части монографий и учебников по логике, практически
не изменился со времен Аристотеля; второй связан с недостаточностью
стандартного логического аппарата для более тонкой и изощренной работы в
этой области. Примечательно и то, что построение диалогических систем,
осуществляя полезную работу по выявлению, классификации и анализу
ошибок и заблуждений, выявляло новые возможные ошибки и заблуждения
в процессе рассуждения, происходящего в коммуникативных ситуациях.
4.1. Правила построения диалогической системы
Ч.Хэмблина
Рассмотрим основные моменты построения диалогической системы в
варианте Хэмблина. Следует оговориться, что встречающееся ниже понятие
запаса обязательств участников диалога, выполняющее важную функцию,
вначале вводится чисто интуитивно. В первом приближении
запас
обязательств есть некоторое множество мнений, не обязательно
совпадающих с реальными мнениями человека, а являющихся, скорее,
дубликатами последних.
Правила построения систем диалога могут иметь различный характер они могут разрешать, запрещать и предписывать нечто. Правда, в общем
случае Хэмблин старается избегать “разрешающих” правил, следуя тому
известному принципу, согласно которому разрешено все, что не запрещено.
Хотя это, конечно, дело соглашения: можно задавать систему правил таким
образом, что будут иметься лишь “разрешающие” правила, а все, что не
72
подпадает под их действие, будет считаться запрещенным. Объекты,
которыми руководят правила, есть лингвистические акты, включающие так
называемый нулевой акт. Лингвистический акт определяется Хэмблином как
высказывание некоторого выражения в данном языке. Данные выражения
представляют
в общем случае утверждения или вопросы.
Такое
определение позволяет нам характеризовать системы данного типа как
внутрилингвистические, как некоторого сорта “языковые игры” (смысл
данного термина, впрочем, отличается от витгенштейновского). Что касается
последовательности ходов участников, то они делают их по очереди, что,
опять же, не исключает возможности того, что каждый шаг может включать
более, чем одно простое предложение. То, что один участник делает ход
первым, не исключает симметричного отношения между ним и другим
участником.
В качестве языка системы предлагается обычный язык исчисления
высказываний с некоторыми добавленными операторами. С самого начала
диалога в запас обязательств участников включены аксиомы базового
исчисления.
Выражениями считаются следующие виды (здесь буквы S, T, U,...
используются автонимно как переменные имен утверждений; автонимно
используются и другие символы. В общем случае сохраняется разделение
языка-объекта и некоторого сорта метаязыка):
1. 'Утверждение S' (или, в некоторых случаях, 'Утверждения S, T'.
2. 'Нет обязательств S, T,...,X' (для любого числа утверждений S, T,..., X).
3. 'Вопрос S, T,..., X?'(для любого числа утверждений S,T,...,X).
4. 'Почему S?' (Для любого утверждения S, кроме подстановочного
примера аксиом).
5. 'Реши S'.
Систему, задаваемую таким набором исходных выражений Хэмблин
называет системой “почему-потому что с вопросами”. При исключении
выражения типа (3)получается система “почему-потому что”, при
исключении типа (4) получаем простую вопросно-ответную систему.
Правила данной (как и любой диалогической системы) состоят из правил
двух уровней. Правила одного уровня определяют собственно диалог.
Правила другого уровня являются правилами над диалогами, то есть
специфицируют, как диалог является более “рациональным”, или “лучшим”,
или “выигрышным”. Могут быть добавлены и другие правила.
Применительно к описываемой здесь системе правила первого уровня
характеризуются как “синтаксические”, не зависящие от понятия запаса
обязательств. Это правила следующего вида:
П1. В один момент времени каждый говорящий произносит одно
выражение, за исключением того, что выражение (2) может сопровождать
выражение (4).
П2. Выражение (3) должно сопровождаться выражениями:
(а) 'Утверждение (S  T ... X)' или
73
(б) 'Нет обязательства S  T ... X' или
(в) 'Утверждение S' или 'Утверждение T' или... или
'Утверждение X' или
(г) выражением (2).
П3. Выражение (4) должно сопровождаться выражениями:
(а) 'Утверждение S' или
(б) 'Нет обязательства S' или
(в) 'Утверждение T', где T эквивалентно S согласно
определению, или
(г) 'Утверждения T, T S' для некоторого Т.
П4. 'Утверждения S, T' не могут использоваться, за исключением случая
(3г).
П5. Выражение (5) должно сопровождаться выражениями:
(а) 'Нет обязательства S' или
(б) 'Нет обязательстваS'.
Правила второго уровня позволяют манипулировать с запасом
обязательств участника диалога.
ПО1. 'Утверждение S' помещает S в запас обязательств говорящего (если
его там нет)и в запас обязательств слушателя до тех пор, пока следующее его
выражение не помещает S или указывает 'Нет обязательства' на S. Если
следующим выражением слушателя является вопрос 'Почему S?', помещение
S в запас обязательств вызывает сомнение, но будет иметь место, как только
слушатель явно или неявно принимает предлагаемые основания (ниже
поясним, что значит “принимает предлагаемые основания”).
ПО2. 'Утверждения S, T' помещает как S, так и T в запас обязательств
говорящего и слушателя при тех же самых условиях, что и в ПО1.
ПО3. 'Нет обязательств S, T,... X ' исключает из запаса обязательств
говорящего любое из S, T,..., X, если они там находятся, или если они не
являются аксиомами.
ПО4. 'Вопрос S, T,..., X?' располагает данные утверждения в запасе
обязательств говорящего, если их там еще нет, или слушателя, если он не
отвечает выражениями
'Утверждение (S  T ... X)' или
'Нет
обязательства S T ... X'.
ПО5. 'Почему S?' располагает S в запас обязательств слушателя, если его
там нет, или если он не отвечает 'Утверждение S' или 'Нет обязательства S'.
К построенным на базе таких правил системам предъявляется ряд
требований, среди которых выделяются требования непротиворечивости
относительно правил, семантической непротиворечивости, семантической
открытости и семантической непринужденности.
Система является непротиворечивой
относительно правил
(непротиворечивой согласно синтаксическим правилам системы), если ее
правила таковы, что один и тот же акт является запрещенным и
74
предписанным, или, что то же, не имеется случая, в котором все возможные
акты, включая нулевой акт, были бы запрещены.
Система является семантические непротиворечивой, если безусловно
невозможно, чтобы говорящий был вынужден в отдельно взятом
выражении или группе выражений - произнести
противоречие.
Семантическая непринужденность системы
означает, что не имеется
никаких нетавтологичных утверждений, произносить которые был бы
вынужден говорящий. Система является семантически открытой, если не
имеется никакого утверждения, даже имеющего тавтологичный характер,
произнести которое был бы вынужден говорящий. Семантически открытая
система
является
семантически
непринужденной.
Семантически
непринужденная система является, в свою очередь, семантически
непротиворечивой.
Характеристика некоторой системы как семантически непринужденной
является характеристикой, сделанной относительно данной оценки, то есть
относительно
некоторого
распределения истинностных значений
возможных утверждений объектного языка; при этом под оценкой
понимается некоторого сорта представление разделяемых участниками
информации и мнений.
4.2. Понятие запаса обязательств; дополнительные правила
Запас обязательств участника диалога является отражением его мнений,
знаний, другой информации, и содержит то, что может быть названо
“видимыми” знаками утверждений в определенном языке. В качестве
сравнения это может быть выражено некоторыми записями участника. По
ходу диалога некоторые утверждения могут прибавляться к запасу
обязательств данного участника, а некоторые - вычеркиваться из него.
Каждый раз, когда участник делает некоторое утверждение S, оно
добавляется к его запасу обязательств, если же участник отказывается от
некоторого утверждения, оно вычеркивается
из запаса обязательств.
Хэмблин предлагает называть совокупность утверждений в определенном
запасе обязательств в любое время “индикативным обязательством” (а в
определенных ситуациях такой запас может быть назван “эмоциональным”
или, например, “императивным”).
При первом подходе к прояснению понятия запаса обязательств
представляется весьма естественным предположить, что запас обязательств
должен быть непротиворечивым. Однако Ч.Хэмблин отвергает это
предположение, говоря, что оно никоим образом не является необходимым.
Отказ от предположения непротиворечивости связан с отказом от понятия
“идеального рационального человека”, которое предполагает способность
отвергнуть даже самые отдаленные следствия того, что находится в запасе
обязательств, если они противоречат ему (здесь можно заметить тесные
75
аналогии с хорошо известным парадоксом “логического всеведения”).
Определение “рациональности в диалоге” было темой дискуссии между
Вудсом и Маккензи (см.:(255), (256), (214)). Обсуждение это связано,
главным образом, с тем, как понимать “обязательства” участника - как
имеющие отношение к ментальным его характеристикам и, следовательно,
имеющим дело с мнениями, желаниями и интенциями, или же это в
определенном смысле “бихевиористское” понятие, характеризующее некие
внешние феномены. Вопрос связан еще и с тем, кто может считаться
участником диалога - только лишь человек или и компьютеры, например, и
социальные группы и так далее. В каком смысле слова можно говорить о
диалоге правительств или политических систем, в отличие от диалога как
субъект-субъектного отношения? Вопросы эти заслуживают особого
обсуждения, которое, впрочем, увело бы данный разговор в сторону.
Предпочтения же автора отданы тому мнению, что диалог в подлинном
смысле слова есть отношения между людьми в первую и главную очередь.
Такие
выражения
как
“политический
диалог”
или
“диалог
противоборствующих сторон”, если не принимать во внимание, что его все
равно ведут люди, представители сторон или политических сил, несет
большой запас метафоричности. В данном контексте возможно согласиться
с такой интерпретацией рациональности, согласно которой “человек
является “рациональным” в удовлетворительном
смысле, если
он
способен оценить и исправить противоречия, когда они указаны”(177,264).
На оправдание такого понимания направлена и возможность отказа от
сделанных утверждений. Если участник диалога изменяется в ходе диалога,
изменяет свое отношение к сделанному утверждению S и отказывается от
него или заменяет его другим, это выражается просто тем, что S
вычеркивается из числа обязательств. “Что должно происходить с
обязательством S,имплицирующим T, когда T заменяется на T? Если S
есть (p & q), a T есть p, кажется, мы должны остаться с выражением (p
& q); но (p & q) эквивалентно (p & (p  q)), но то же самое рассуждение
ведет нас к (p & (p  q)), которое эквивалентно выражению (p &
q)”(177,264).Это создает основание для уточнения самого понятия
обязательства. Оно не просто некоторое “мнение”, поскольку мы не
обязательно полагаем все, что говорим; но если мы говорим (сказали) нечто,
то оно в силу этого становится нашим обязательством независимо от того,
полагаем мы это или нет.
Приведенное рассуждение показывает, что для обеспечения полноценной
эффективности диалогической системы недостаточно приведенных правил
ее построения. Требуется несколько расширить правила функционирования
механизма обязательств и его изменений. В этих целях вводятся
дополнительные правила:
ДПО1. 'Вопрос S, T,..., X?' может появляться, только когда S T ... X
уже является обязательством обоих участников.
76
ДПО2. 'Утверждение S' может не появляться, когда S является
обязательством слушателя.
ДПО3. 'Вопрос S, T,...,X?' может не появляться, когда любое из S, T,...,X
является обязательством говорящего.
ДПО4. 'Утверждение S' может не появляться, когда S уже является
утверждением обоих участников. (Сходным образом для 'Утверждения S, T'.)
ДПО5. 'Вопрос S, T,...,X?' может не появляться, когда одно или более из
S, T,... X является обязательством говорящего и одним или более
обязательством слушателя.
ДПО6. 'Почему S?' может не использоваться до тех пор, пока S является
обязательством слушателя, но не обязательством говорящего.
ДПО7. Ответ на 'Почему S?', если он является не 'Утверждение S' или
'Нет обязательства S', должен быть сформулирован в терминах утверждений,
которые уже являются обязательствами обоих участников.
ДПО8. Если имеются обязательства S, T,..., X одного участника, не
являющиеся обязательствами другого, второй участник может поставить
вопрос 'Почему S?' или 'Почему T?'
или ... или 'Почему X? в любом случае, когда он не принужден давать
некоторое другое выражение.
ДПО9. Если один участник произнес 'Утверждение S' или 'Утверждения
S, T' или 'Утверждения T, S' и обязательство S у него остается, а второй не
имел и продолжает не иметь их в числе обязательств, то второй может
поставить вопрос 'Почему S?' или 'Почему T?' или ... в любом случае, если
он не принужден давать некоторое другое выражение.
ДПО10. Когда S записано в запас обязательств, оно записано в виде 'Sc',
если запас другого участника уже содержит 'S' или 'Sc', в противном случае
оно записывается в виде 'S'.
Правило ДПО1 является серьезной помехой постановке таких вопросов
как 'Вопрос А, А?', поскольку он требует предварительного обоснования (А
А). Добавление к системе правила ДПО1 позволяет избегать в диалоге
такой ошибки, как “много вопросов в одном”. Классическим вопросом
такого вида является “Продолжаешь ли ты бить своего отца?”. На него
нельзя ответить ни “да”, ни ”нет”: в первом случае ответ значил бы “Да,
продолжаю”, во втором - “Нет, уже не бью”. Если отвечающий никогда не
занимался рукоприкладством, в любом ответе он впадает в ошибку.
Правило ДПО2 ограничивает использование утверждений с тем, чтобы
сохранить их функцию передачи информации. Следует заметить, что оно
может быть сформулировано и для выражения 'Утверждения S, T' на месте
выражения 'Утверждение S'.
Правило ДПО3 рассматривает вопрос как некоторого рода исследование.
Однако и утверждения, и вопросы могут иметь в языке и иные функции.
Так, утверждаемое может быть, а может и не быть предварительным
обязательством слушателя (но, определенно, не говорящего),а вопрос может
иметь, а может и не иметь ответа среди обязательств говорящего (но,
77
определенно, не иметь ответа среди запаса обязательств слушателя). В связи
с этим приведенные правила ослабляются до правил ДПО4 и ДПО5
соответственно. Правила ДПО2 - ДПО5 направлены на предотвращение
возможности повторения вопросно-ответных ситуаций в диалоге.
Правило ДПО6 имеет дело с понятием аргументации в диалоге и
предназначено для рассмотрения выражения со словом “почему” в
качестве некоторого рода приглашения
говорящего для убеждения
слушателя.
ДПО7 направлено на предотвращение в диалоге “кругов”, связанных, в
частности, с тем, что в диалоге могут употребляться разные (внешне)
утверждения, которые на самом деле являются эквивалентными. Поскольку
мы практически не касаемся понимания Хэмблином аргументации, просто
сошлемся на него самого. По его мнению, правило, называемое здесь ДПО7,
“делает невозможным развить некоторый аргумент более, чем на один шаг
в каждый момент времени; имеется в виду, что некоторый участник не
может сделать (и достигнуть успеха в оправдании) любое утверждение,
которое не может быть дедуцировано в один шаг из утверждений, уже
допущенных его оппонентом”(177,271).
Правило ДПО8 (и его ослабление - ДПО9) предлагают несколько иную
тактику в обращении с феноменом “круга” в диалоге (или в аргументации).
Появление в диалоге “круговой” аргументации может быть сочтено
вполне удовлетворительным явлением, если имеется возможность нового
утверждения аргумента, но уже без того, чтобы “круг” имел место. Этого
возможно достичь в том случае, если “участники всегда
строго
спрашивают полномочия (конечные основания) утверждений друг друга,
задавая вопросы типа вопросов “почему”, и никогда не принимают нечто за
исключением тех случаев, когда это “нечто” появляется в качестве
результата аргументации”(177,272). Однако такая постановка является
слишком решительным шагом, поскольку влечет за собой, что процесс
постановки вопросов “почему” не может быть остановлен до тех пор, пока
оба участника не дойдут до тех посылок, на уровне которых они согласны
друг с другом. Решительность данного шага связана с тем, что нет никакой
гарантии, что такие посылки могут когда -либо быть обнаружены.
Правило ДПО10 в определенной степени направлено на включение в
систему правил, регулирующих механизм функционирования запаса
обязательств, понятия “бремени доказательства”. Традиционно принято
считать, что бремя доказательства лежит на плечах того, кто утверждает. В
системе Хэмблина понятие бремени доказательства заменяется более
простым понятием инициативы. Будучи не в состоянии эксплицитно
отказаться от некоторого утверждения, участник имплицитно принимает
его, вследствие чего он может просить об уступке. Предлагаемый
Хэмблином ход заключается, думаю, в рассмотрении скорее обязательства,
являющегося результатом такой уступки, нежели результатом личного
утверждения, что создает
определенное различие во входах в запас
78
обязательств. В ДПО10, когда 'S' принимается, но не утверждается самим
участником, его запас обязательств содержит не 'S', а 'Sc'. В силу этого
вопрос 'Почему S?' не может быть адресован участнику, запас обязательств
которого содержит принятое S (то есть 'Sc'),
а не утверждаемое
(утвержденное) им 'S'.
Изложенное представляется достаточным для создания общей картины и
выражения основных моментов системы Хэмблина. Имеется, следует
заметить, и более строгая формальная версия системы в работе (179).
4.3. Анализ заблуждений в предложенной модели
Целью построения диалоговой модели в рассмотренном выше варианте
является, напомним, анализ заблуждений (ошибок). Признание того, что
стандартная (традиционная) логика не может дать адекватного анализа
заблуждений приводит Хэмблина к мысли о необходимости нестандартного
подхода, которым и является диалогический подход. Рассмотрим, как может
быть проведен анализ ряда ошибок в случае их интерпретации с точки
зрения диалоговой ситуации.
Нельзя не согласиться с Хэмблином в большинстве его идей. Конечно,
можно оспаривать технику его подхода, но это, как говорится, “дело
техники”. Согласиться с Хэмблином заставляет по меньшей мере один
существенный аргумент, связанный с большой, особенно заметной в
последние годы, монологической загруженностью логики. Ядро этой
“монологичности” было заложено европейским рационализмом, начиная с
Декарта.
На деле же та классификация заблуждений, которая была
предложена Аристотелем в (8), отражала ошибки, возникающие в контексте
не монологического, а в явном виде диалогического рассуждения. Ошибки
возникают в ситуациях общения, коммуникации, хотя могут иметь самую
различную природу. В силу этого адекватный анализ ошибок и заблуждений
может быть дан, если ситуации общения будут восстановлены в своих
правах, и будут предложены приемлемые логические модели таких
ситуаций. В качестве последних и выступают системы Хэмблина.
Обратимся к некоторым
феноменам
ошибок и заблуждений,
предложенным Аристотелем и анализируемым Хэмблином.
Среди
опровержений “от оборотов речи” Аристотель выделяет двусмысленность
(8,166а5-25), связанную с неоднозначностью слов во фразах или
неоднозначной идентифицируемостью предложений.
Существенны три
момента. Первый связан с отличием двусмысленности от просто двойного
значения в том, что допускается существование незначимого аргумента,
основанного на изменении значения (смысла), и допускается,
что
“нарушители” аргумента либо обманываются сами, либо обманывают
других, думая, что аргумент действителен.
Второй момент определенно относит двусмысленность к ситуации
диалога. Двусмысленности нет, если партнеры не наталкиваются на
79
затруднения в общении. Когда же партнеры выражают несогласие друг с
другом относительно некоторого
вывода или слова, может возникнуть
ситуация двусмысленности, особенно в случаях омонимии или амфиболии.
Допущение
возможности двусмысленности связано с допущением
возможности несогласия между партнерами по диалогу.
В качестве третьего момента выступает предположение (презумпция)
постоянства значения (смысла) в отсутствие доказательства противного.
Представляется, что Хэмблин совершенно прав в придании этой презумпции
методологического характера, аналогичного характеру презумпции
невиновности в праве. Хэмблин совершенно ясно выражает этот характер,
говоря, что “презумпцией любого диалога является то, что участники
находятся “в трезвом уме и здравой памяти”, говорят свободно, знают
язык, имеют в виду именно то, что говорят, говорят истину, что когда они
задают вопрос, они хотят получить ответ и так далее”(177,295).
Рассмотрение различного сорта возможных возражений на понимание
значения слова в диалоге, на его использование, связанное, в частности, с
понятием искренности участника и
его способностью к выражению в словах именно того, что он имел в виду,
приводит Хэмблина
к формулировке определенного критерия,
позволяющего избежать двусмысленности. Согласно этому критерию,
называемому также “внешним” критерием постоянства смысла, наиболее
очевидным способом обнаружения того, что говорящий имеет в виду,
является вопрос. ”Когда говорящий произносит: “Под S я имею в виду X”
(здесь 'S' и 'X' могут обозначать термины, целые утверждения или другие
лингвистические сущности), при условии, что у нас нет сомнений
относительно того, что он имеет в виду под X, это естественно решает дело
и, если контекстом является аргумент, в котором S могло показаться
двусмысленным, мы можем обратить
внимание на действительную
истинность или ложность утверждений в нем, с S, интерпретированным как
X”(177,287). Другими словами, под диалогическим критерием смысла
понимается то, что то, что
некто имеет в виду, произнося нечто, является тем, что он говорит (или
сказал бы), что он имеет в виду, если его спросят.
Заключая анализ (не станем входить в более мелкие подробности и
детали), Хэмблин пишет:”...двусмысленность является процедурным, нетематическим понятием. Вопрос о том, является или нет некоторый термин
(тонко)двусмысленным в данном контексте или семействе контекстов, не
является тем вопросом, который может быть решен рассмотрением самого
термина, но, скорее, вопросом о том, как можно наилучшим образом
упорядочить
рассуждение (дискурс), в котором появляется это
слово”(177,301).
Речь, таким образом, должна идти о некоторых
правилах,
упорядочивающих диалог, с одной стороны, и, с другой, позволяющих
конструировать такие диалогические системы, в которых возможно избегать
80
(или находить способы разрешения) логических ошибок типа ошибки
двусмысленности. Одна из подходящих систем была описана Дж.Маккензи
(211), (212), (213).
Диалог
характеризуется
как
некоторая
последовательность
соответствующим образом пронумерованных локуционных событий, под
которыми понимается упорядоченная тройка
<n, A,x >, где n есть стадия диалога, A - участник диалога, x - некоторого
сорта выражение (локуция). Базовыми понятиями системы выступают
понятия непосредственного следствия и требования резолюции. Некоторое
множество утверждений T имеет в качестве своего непосредственного
следствия утверждение s,T Imc s =Df последовательность Ts
экземплифицирует одну из
выбранных систем вывода. (В качестве
управляющей диалогом логики может быть выбрана любая логика классическая,
интуиционистская, релевантная, квантовая, модальная,
выраженная в наборе схем вывода.) Множество T является непосредственно
противоречивым,
Imn T =Df  t T & T-{t} Imc D't, где D есть функция, которая производит из
любого утверждения его отрицание.
Участник A может потребовать резолюции некоторого множества T в n,
только если T является непосредственно противоречивым и другой участник
(B) обязан множеству T в n:
R Res Set: Ни один легальный диалог не содержит локуционного события
<n, A, R'T>, если Imn T и T  cnB, где cnB есть множество выражений в
запасе обязательств участника B сразу после прибытия в n-1.
Другое требование резолюции связано с тем, что участник A может
потребовать резолюции последовательности T s, если s является
непосредственным следствием T и T есть обязательство участника B в n, и B
произнес в непосредственно предшествующем событии нечто, исключающее
s из его запаса обязательств:
R Res Con: Ни один легальный диалог не содержит событие <n, A, R'T
s> до тех пор, пока T Imc s & T  cnB &  <n-1, B, x>  d : {s} cnB.
Имеется правило, запрещающее отрицание или произнесение любого
выражения, которое удаляло бы обязательство относительно некоторого
условного предложения немедленного следствия. Это правило обосновывает
логику, включенную в схемы вывода для участников .Иными словами,
нельзя отрицать, или говорить, нечто, исключающее кондиционом
немедленного следствия из запаса обязательств:
R Log Ax: Ни один легальный диалог не содержит события <n, A, x>,где
 s Inf (x = D's  .<n, A, x>  d {s} cnA).
Речь идет о том, что после того, как участник A потребовал резолюции в n
множества T, следующим событием (на стадии диалога n+1 ) должен быть
отзыв некоторого члена T участником B.
81
В нижеприведенных правилах, после того, как участник A потребовал
резолюции некоторого множества, участник B должен отозвать некоторое
утверждение в этом множестве, и после того, как A требует резолюции
некоторой последовательности, B должен или утверждать следствие этой
последовательности или отозвать одну из ее посылок.
R Set Res: Ни один легальный диалог длины n+2 не содержит событие <n,
A, R'T>, если он не содержит также события <n+1, B, w't> и t  T.
R Con Res: Ни один легальный диалог длины n+2 не содержит событие
<n, A, R'T s>, если он не содержит также событие <n+1, B, x> и <x = s t
T,
x = W't), где W есть функция, производящая из некоторого
утверждения отказ от него.
На основе этих правил, требующих, конечно, дополнений, возможно
осуществить
формальную
реконструкцию
рассуждений
с
двусмысленностью. Аристотель пишет:”...доводы,
приводимые при
помощи умозаключений, раскрываются их опроверганием,
а мнимые
доводы - различением”(8,176а35-36). Маккензи и предлагает различение в
качестве ответа на двусмысленность.
В случае появления в диалоге
двусмысленного термина его различные смыслы индексируются, и в каждом
случае его появления индекс показывает, какой именно смысл имеется в
виду.
Важно отметить, что такой подход позволяет - и Маккензи осознает это
преимущество - фиксировать с помощью различений различные смыслы
выражения самим участникам диалога, с помощью собственного языка
диалога, а не в метаязыке некоего стороннего наблюдателя этого диалога.
Выражение a должно появляться по меньшей мере
один раз в
утверждениях в непосредственно
противоречивом
множестве
утверждений, специфицированном требованием резолюции участника A.
Пусть это есть множество T': в случае требования резолюции множества T,
T'= T, в случае требования резолюции последовательности T s, T' + T 
{D's}; иными словами, T' не больше одного утверждения, не является
обязательством участников.
Для выполнения вывода Хэмблина о необходимости - для исключения
двусмысленности - упорядочивания рассуждения, Маккензи предлагает
следующее.
Участник B должен на стадии диалога n+1 сказать нечто,
специфицирующее упорядоченную тройку <a, j, f>, где a есть выражение,
появляющееся в утверждениях множества T', j есть множество индексов {j,
k,...},
j  2, f есть многозначная функция: f: j  M, где M есть множество
выражений {x  L},a входит в x & {x} cnB cnA.
Теперь, в связи с двусмысленностью, изменяется определение
локуционного события. Последнее будем понимать как <n+1, B, E(a, j, f)>.
Выражение E(a, j, f) понимается как “имеется двусмысленное выражение a,
которое можно понимать в смысле j или в смысле k”, причем эти понимания
82
могут быть проиллюстрированы примерами. Тогда приведенные выше
правила упорядочивания рассуждения должны быть изменены следующим
образом:
RE Set Res: Ни один легальный диалог длины n+2 не содержит
локуционного события <n, A, R'T>, если он не содержит также некоторого
события <n+1, B, x>, и либо t Tx = W't, либо X = E(a, j, f), где a входит
в утверждения в T и j и f такие, как они определены выше.
R Con Res изменяется в
RE Con Res: Ни один легальный диалог длины n+2 не содержит
<n, A, R'T s>, если он не содержит также событие <n+1, B, x> и x=s 
t  Tx = W't = E(a,j,f), где a появляется в утверждениях в T  {D's}, и j и f
таковы, как они
oпределены выше.
Правила определяют, что после того, как учaстник A потребовал
резолюции, участник B проводит различение смыслов выражения а в
утверждениях множества T в целях исключения двусмысленности.
Предлагаемая Маккензи
формальная
реконструкция правил
упорядочивания рассуждения в случае появления в нем
некоторой
двусмысленности не может быть предложена как общая схема, по крайней
мере, в том ее виде, как она сформулирована. Она ограничена случаями,
когда один из участников диалога
выдвигает требование резолюции.
Аристотель же, рассматривая в (8) двусмысленность, оговаривает не только
случай, связанный с тем, что двусмысленность в утверждениях одного
участника усматривает другой участник, но и случаи, когда сам участник
осознает некоторую двусмысленность
или же когда усмотревший
двусмысленность не торопится указать на нее противнику. Медлить же в
этих случаях не следует: двусмысленность
должна быть исключена
(разделением или еще как-нибудь) сразу, как только она появляется. Это и
понятно - неисключенная двусмысленность способствует лишь накоплению
в диалоге дополнительных двусмысленностей.
Соответственно,
формальная
диалоговая
система должна быть
пополнена правилами, предусматривающими немедленную замену
вхождения двусмысленного выражения а в утверждения участников диалога
соответствующими выражениями а или а (сходным образом - в случае в
случае многосмысленности). Одним вариантом такого правила может быть
следующее правило обязательств для двусмысленности:
CR (E): <n, A, E(a, j, f)>  d  cn1A= f(cn A {E(a, j, f)},
cn1 B= f(cn B)  {E(a,j, f)},
показывающее зависимость запаса обязательств участников на стадии n+1
от их обязательств на стадии n. Правило CR (E) предусматривает также,
что если двусмысленное выражение появляется в утверждениях только
одного участника, разделение смыслов данного выражения производится в
утверждениях обоих участников.
83
И завершающим шагом тогда становится постулирование правила,
запрещающего участникам использовать неиндексированные выражения
после проведения их индексации:
R Ambigd: Ни один легальный диалог не содержит локуционное событие
<n, A, x>, где для некоторого выражения a, входящего в x, {E(a, j, f)} cnA.
Последователи Хэмблина продолжили исследование
возможностей
диалоговых систем в анализе некоторых логических феноменов. Так,
заслуживает внимания такой классический вид рассуждений как энтимемы;
речь идет о способах их формальной реконструкции с помощью
разработанного Хэмблином аппарата. Значительно сужая определение
энтимемы, станем говорить, что некоторое высказывание есть пропущенная
посылка
энтимемы, если оно имеется в запасе обязательств участника
диалога. Но в каком именно запасе: в запасе говорящего, в запасе
слушателя, а, может быть, в пересечении этих запасов? Точный ответ на эти
вопросы невозможен, если оставаться лишь на почве тех понятий, которые
были введены Хэмблином явно. В первую
очередь потому, что он не дал точных определений проигрыша и выигрыша
относительно некоторой диалогической ситуации
в ее формальной
реконструкции. Неопределенность относительно понятий выигрыша и
проигрыша ведет к невозможности точно определить понятие стратегии,
иными словами, рассчитать, как следует себя вести участнику диалога в
случае того или иного хода партнера.
Выйти из затруднения возможно, если предположить наличие так
называемых “скрытых” обязательств участников диалога. То, что участник
обладает некоторыми скрытыми обязательствами, неизвестно даже самому
участнику. Это может быть выявлено только в ходе диалога, когда скрытые
обязательства становятся явными. В этих целях используется понятие
непосредственного следования. Так, если одним участником показано, что
некоторое
обязательство
является
непосредственным
следствием
утверждений (а, следовательно, обязательств) другого, то это обязательство
включается в запас обязательств второго участника, и не может быть
исключено им оттуда.
Модификация предложенной системы Хэмблина достигается не только
разделением обязательств на явные и скрытые,
но и явным
формулированием стратегических правил, определяющих исход игры. В
качестве таковых выступают три правила:
1. Стороны соглашаются, что диалог должен закончиться после
конечного числе шагов.
2. Участник, показавший, что его тезис является непосредственным
следствием обязательств второго участника, выигрывает диалог.
3.Если никто не выигрывает согласно п.2, объявляется, что диалог
закончился вничью.
Принимается, что в начале диалога участники уже имеют определенные
обязательства. Рассмотрим следующую ситуацию. Участник 1 имеет в
84
запасе обязательств следующее: B  A, (A & B)  C, D. Участник 2
имеет обязательства:
A  B, (A & B)  C, D. В ходе диалога
используются стандартные логические правила - модус поненс (МП),
гипотетический силлогизм (ГС), модус толленс (МТ), дизъюнктивный
силлогизм (ДС)и правило поглощения (ПП), согласно которому из (S  T)
выводимо S (S & T) и S  (T & S). В качестве тезиса второй участник
выдвигает B; первый - B. Участники могли выбрать следующие стратегии:
Первый
Второй
____________________________________________________
1. B  A; обяз.
2. (A & B)  C; обяз.
3. D; обяз.
4. D (B & C); обяз.
5. (B & C); МП,4,3
6. B (A & B); ПП,1
7. B  C; ГС,6,2
8. B (B & C); ПП,7
9. B; МТ, 8,5
A B; обяз.
(A & B)  C; обяз.
D; обяз.
(A C)  (D  B); обяз.
A  (A & B); ПП,1
A  C; ГС,5,2
D  B; МП,6,4
B; ДС,7,3
Ключевая роль в этом диалоге принадежит обязательствам, упомянутым
выше в шаге (4). Выбoр именно их и определяет стратегию участников, но
сам выбор может быть обоснован самыми разными способами, в том числе и
тем предположением, что данное утверждение находится в числе скрытых
обязательств партнера. Тем самым это обязательство, трактуемое как
пропущенная посылка, позволяет решить проблему “диалоговой”
реконструкции энтимематических рассуждений. В качестве пропущенной
части служит не только
утверждение, которого придерживается
“аргументирующий”, но и то, которого он готов придерживаться (если ему
продемонстрировать его).
Дополнительные правила диалоговой системы, рассмотренные во второй
части выше, предназначены, помимо прочего, для предотвращения
возникновения в диалоге ошибочных рассуждений. Так, правила ДПО7 и
ДПО6 направлены против хорошо известного petitio principii. Примерами
такого рассуждения в диалоге могут быть
Первый
Второй
___________________________________________________
1. Почему A?
Утверждения A, A  A
или
85
Первый
Второй
____________________________________________________
1. Почему A?
Утверждения B, B A
2. Почему B A?
Утверждения A, A (B  A)
В качестве парадигмального случая Вудс и Уолтон (258 ) приводят
диалог следующего вида
Первый
Второй
_____________________________________________________
1. Почему А?
Утверждения B, B  A
2. Почему B?
Утверждения A, A  B
Естественно, что примеры могут не ограничиваться двумя шагами,
рассуждения могут быть продолжены и на n шагов.
Каким же именно образом правила ДПО7 и ДПО6 блокируют появление
в диалоге petitio principii? В парадигмальном случае, когда второй участник
отвечает 'Утверждения B, B A' , правило ДПО7 требует, чтобы оба эти
утверждения находились как в запасе обязательств первого участника, так и
в запасе обязательств второго. Тогда, согласно правилу ДПО6 ход (2)
первого участника является незаконным, поскольку он может задать
вопрос 'Почему B?', только если B не имеется в его запасе обязательств.
Но дело не только в том, что дополнительные правила ДПО6 и ДПО7
включены в систему
специально
с целью
блокирования petitio.
Возможность разрешения проблемы petitio principii лежит глубже - в самих
основах построения диалоговой системы в варианте Хэмблина, в
характеристике
ее
как
некумулятивной.
Различие
кумулятивный/некумулятивный связано с правилом, не позволяющим или
позволяющим отказываться от ранее сделанных утверждений, то есть с
правилами, управляющими запасами утверждений игроков. Так, у
Хэмблина правило ПО3 позволяет исключать из запаса обязательств
участника утверждение, если оно уже находится там.
Общее понятие кумулятивности может быть прояснено,
если
использовать понятие древовидной
структуры
типа
структур,
используемых в моделях Крипке. Узлы дерева могут интерпретироваться
по-разному: как возможные миры или как ходы в диалоге. Определим
следующие компоненты системы:
1. Некоторое множество точек (узлов дерева) wi  W.
2. Определенное заранее отношение упорядочивания ~ на W.
3. Язык L, включающий множество утверждений S, T,..., X.
4. Функцию f, отражающую пару {wi , S} на множество {1, 0}.
(Согласно этой функции каждое утверждение получает значение 1 или 0 в
любом данном узле wi.)
86
Система <W, ~, L, f> является кумулятивной, если и только если для
любых двух точек wi , wj  W, для любого утверждения S, если S имеет
данное значение (1 или 0) в wi , то S имеет то же самое значение в wj , если wi
~ wj .
И в этом, точном, смысле кумулятивности система Хэмблина является
некумулятивной.(Вудс и Уолтон в (258 ) показали, что система Крипке для
интуиционистской логики является в точности кумулятивной.) Заметим, что
кумулятивные системы являются более простыми системами
для
моделирования petitio principii. Однако возможно показать, что даже при
наличии в системе Хэмблина дополнительных правил ДПО6 и ДПО7 “круг”
все же может возникнуть. Рассмотрим пример, в котором в начале таблицы в
квадратных скобках зафиксированы начальные запасы обязательств
участников; индексы указывают, на каком шаге делается добавление,
подчеркнутое обязательство указывает на отказ, а верхний индекс в этом
случае указывает шаг, на котором это утверждение было удалено из запаса
обязательств.
Первый [A  B, B  A, A2, B3] Второй [A, B, A  B, B  A, C]
_________________________________________________________
1. Почему A?
Утверждения B, B  A
2. Утверждение A
Утверждение C
3. Нет обязательства B.
Почему B?
Утверждения A, A  B
4. Утверждение B
На шаге (3) первый противоречив, так как его запас обязательств
содержит A и A  B, в то же время на данном шаге он отвергает B. Чтобы
сохранить непротиворечивость, он должен был отвергнуть также и A или A
 B. Он этого не делает.
Но приведенный диалог можно понимать и эпистемически: первый
может знать, что A истинно на шаге (2) на основе B, выбранном в ответе
второго участника (первый шаг). Далее играет роль знание первого
участника, что B на основе A завершает petitio диалога. Иными словами,
утверждение первого участника, что A во втором шаге рассматривается как
ответ на ход второго участника в первом шаге. На шаге четвертом первый
участник принимает B на основе A.
Вудс и Уолтон называют эту характеристику системы Хэмблина
“основанностью”. Утверждение A основано на утверждении B, если и
только если A есть ход некоторого участника на шаге n и [B, B  A] есть ход
другого участника на шаге n-1. В диалоге имеет место “круг”, если два
утверждения основаны друг на друге. В этом смысле приведенный пример
является примером круга в диалоге.
87
Маккензи (212) построил вариант диалога, специально предназначенный
для изучеиия petitio.В большей части правил данный вариант сходен с
системой Хэмблина. Новое определяется тем, что диалоговая система
Маккензи не является кумулятивной для утверждений, но кумулятивной
для ходов вызова. Правила обязательств не обеспечивают исключения
чьего-либо
обязательства, подвергаемого вызову. Система Маккензи
является кумулятивной относительно кондиционалов непосредственных
следствий ввиду следующих правил:
R1. Кондиционал, консеквент которого является непосредственным
следствием его антецедента, не должен быть отозван.
R2. Кондиционал, консеквент которого является непосредственным
следствием его антецедента, не должен быть подвержен вызову.
Имеется также правило, специально предназначенное для petitio:
R3. После 'Почему A?' следующим локуционным событием должно
быть:
(i) 'Нет обязательства A', или
(ii) Требование резолюции кондиционала непосредственного следствия,
антецедентом которого является A, а консеквентом является конъюнкция
утверждений, является обязательство того, кто делает вызов, или
(iii) Утверждение не подвергается вызову относительно произносящего
его (то есть утверждение, вызов которого не является обязательством
слушателя).
Диалог такого вида допускает цепи вызовов: за 'Почему A0?' одного
участника следует ответ 'A1 ' ( в запасах обязательств обоих имеются правила
типа (МП)). Первый вновь может сделать вызов 'Почему A1 ?' и получить
ответ 'A2 'и так далее.
Однако если ответом на 'Почему A?' служит утверждение 'A', то в
соответствии с пунктом (iii) правила R3 такой ход является незаконным.
В этой системе возможно реконструировать приведенный выше пример
(с явно указанными запасами обязательств участников диалога) следующим
образом. Пусть запас обязательств первого участника есть {B, A  B, B 
A}, запас обязательств второго участника есть множество {A, B, A B, B
A}.
шаг
Участник
ход
__________________________________________
n
Первый
Почему A?
n+1
Второй
B
n+2
Первый
A
n+3
Второй
C
n+4
Первый
Почему B?
n+5
Второй
A
n+6
Первый
B
88
Маккензи считает, что предложенные им правила отражают ошибку
второго участника в шаге n+5, где он нарушает правило R3. Это
действительно так, но обязывает ли данный шаг к petitio? Кажется, что да
до некоторой степени, но поскольку первый участник уже принял A в n+2,то
для второго естественно использовать A в n+5 в качестве ответа на вопрос
(вызов) первого. В связи с тем, что A уже является обязательством первого
участника,
второй предпринимает вполне обоснованную
попытку
расширения посредством аргумента обязательств своего оппонента. Это
позволяет считать, что ход n+5 не является в действительности ходом,
ведущим к возникновению petitio.
Кажимость petitio в n+5 связана с тем, что в предложенном Маккензи
варианте диалогической системы
вызовы являются кумулятивными.
Поэтому к ходу первого участника в n нельзя
предъявить претензий, но поскольку он сделан, второй участник не может
использовать A в качестве основания, даже если первый участник
обязывается к A в некотором последующем ходе. В силу этого заключение
Маккензи, что кумулятивность не является решающим шагом в
возникновении
petitio,
представляется
несколько уклончивым,
недостаточно “проговоренным” в определенном смысле этого слова.
У Маккензи кумулятивность обязательств заменяется кумулятивностью
вызовов, и тем самым сдвигается механизм возникновения “круга” в
диалоге. Это создает условия для неопределенного ответа на вопрос в petitio:
возможно ответить как утвердительно, так и отрицательно. Утвердительно,
если вызовы являются кумулятивными и если petitio является ошибкой
ответа на некоторой стадии на вызов с помощью утверждения, которое само
является предметом вызова на этой стадии. Отрицательно, если вызовы
могут быть отозваны последующими обязательствами, или если имеется
различие между petitio и использованием в качестве основания некоторого
утверждения, которое было вызвано или подвергнуто сомнению в некотором
пункте диалога.
Имеет определенный смысл считать, что критическим фактором в
возникновении petitio - по крайней мере, в данном примере - является то,
что ранее было названо “основанностью”. Следует, вероятно, провести
различие между petitio и провалом вызова. Это различие может быть
проиллюстрировано следующими примерами:
шаг
Участник
ход
____________________________________________
n
Первый
Почему A?
n+1
Второй
B
n+2
Первый
Почему C?
n+3
Второй
A
89
Данный пример иллюстрирует провал вызова. Что же касается petitio, то
это возможно проиллюстрировать следующим примером:
шаг
Участник
ход
_____________________________________________
n
Первый
Почему A?
n+1
Второй
B
n+2
Первый
Почему B?
n+3
Второй
A
(Последовательность может быть меньшей, например, "Почему A? - A", или
большей A0  A1  A2  A1  A0, но суть дела не меняется.)
Взаимоотношение между petitio и провалом вызова таково, что каждый
случай petitio является также и провалом вызова, однако имеют место такие
провалы вызова, которые не являются случаями petitio.
90
ГЛАВА 5. ДИАЛОГ - ПАРАДИГМА НАУЧНОГО ДИСКУРСА И
РАЗВИТИЯ НАУКИ.
Интерес к структуре, формальным
моделям диалога
и их
содержательным возможностям, возродившийся в семидесятых годах,
постепенно привел к формированию такого направления логикометодологических исследований, которое со временем получает название
“формальная диалектика”. Одной из идей последней является положение,
согласно которому структура диалога или его разновидностей
(спора,
диспута, дискуссии) представляет модель самых разнообразных феноменов от “внутреннего” рассуждения до истории науки. Сторонники данного
положения находят свое вдохновение и идейную основу в
антикартезианских идеях: ответы на традиционные эпистемологические
вопросы “Как я могу знать?” и “Как мне удается убедить самого себя?” они
находят на путях ответов на вопрос “Как удается убедить другого?”.
Диалектические (в традиционном, античном, понимании) структуры
диалога, рассуждения, научного исследования и эволюционной модели
науки изоморфны. Их изоморфизм создает единый позитивный масштаб
эпистемологических и методологических исследований, в котором возможно
найти способы преодоления многочисленных разделений и дихотомий,
учитывая, что фундаментальными понятиями выступают здесь понятия
бремени доказательства, презумпции и правдоподобия.
Идеи диспутационного подхода к теории познания были высказаны
Н.Решером в работе (232), особенно в той ее части, где речь шла о критике
скептицизма. Речь не идет о философском союзе прагматических идей и
идей гегелевской диалектики; основой служит достаточно традиционный
подход, который можно скорее назвать “логико-риторическим” или
“риторико-диалектическим”. Под ним следует понимать ту ветвь послегегегелевского развития диалектики, которая возрождает риторические
традиции и находит свое выражение в, например,
“новой риторике”
Х.Перельмана (228).
Интерес к таким диалогическим процедурам как диспут вернее, диспутация, поскольку такое устаревшее слово больше подходит к
целям рассмотрения - не является заслугой только Н.Решера. Среди
91
многочисленных исторических и концептуальных исследований функций и
структуры диспутации весьма интересными представляются идеи,
высказанные К.Люмером (208). Охарактеризуем их здесь вкратце.
Диспутация для Люмера есть диалог, в котором участники совместно,
возможно, в виде спора пытаются обнаружить - с помощью аргументов и
обоюдной критики - является ли исходный тезис истинным или ложным.
Диспутация представляет собой специальный тип дискурса (в смысле
Ю.Хабермаса(176)), который, в свою очередь, есть “дискуссия, в которой
интеллектуальные
способности
участвующих
координируются
определенными правилами для совместного (кооперативного) когнитивного
разрешения проблемы”(208,447). Проблема же заключается в поиске
“принимаемости” тезиса. Поскольку же
принятию тезиса препятствует
ложная аргументация, то она в первую очередь должна быть прояснена.
При такой постановке вопроса К.Люмер путает аргументацию per se с
определенным ее видом, в котором некто пытается убедить другого
средствами аргументации, а затем другой пытается убедить первого
средствами
другой аргументации для контртезиса, или критикует
аргументы первого, или оба с самого начала пытаются совместно развить
аргументацию, принимаемую обоими в качестве значимой и адекватной. Так
или иначе, но остается неизменной цель участвующих: развить критерии для
значимой и адекватной аргументации. Ввиду единства цели диалоговая
структура представляется излишним усложнением, более приемлемой же
является аргументация “монологического” типа. Это неизбежный вывод правда, если принимается именно такое определение аргументации. Однако
единство целей не характерно для аргументации per se, что и фиксируется
- среди прочего -в асимметрии правил ходов для того или иного участника.
Кажется, что и сам К.Люмер понимает это, перечисляя в дальнейшем
правила для участников, насчитывающие не менее 7О типов.
Ключевыми понятиями диспутации, с точки зрения К.Люмера являются
понятия цепи и сертификации
истины. Последняя
достигается
исключением ошибок доказательства и обоснования, ревизией ложных
убеждений и их оснований и очищением убеждений посредством придания
им большей определенности. “Аргументация, требование подтверждения и
критика - главные компоненты диспутации,” - подчеркивает К.Люмер
(208,448).
Следует отметить, что К.Люмер, как и Н.Решер, исходит из положения,
согласно которому традиционная логика с ее понятием логического
следования является “дефектной” и слишком
строгой (узкой), в силу чего не может быть эффективным средством
обоснования положений, выдвигаемых в качестве тезиса. “Дефектность”
логики связана главным образом с тем, что
логические правила сами
нуждаются в обосновании, и это обоснование не может быть логическим. Но
если К.Люмер полагает, что
задача обоснования рассуждений является
92
задачей эпистемологической, то с точки зрения Н.Решера проблема носит
определенно методологический характер.
Важной характеристикой предложений К.Люмера является выделение
внешних, практических функций диспутации. В первую очередь это
придание большей определенности исходному тезису и его обоснованиям:”
Совместная проверка тезиса и его основания является общей внешней
функцией диспутации” (208,450). Среди возможных внешних результатов
не только новое убеждение в тезисе и новое основание для него и
сертификация тезиса и его основания, новое убеждение, что верен не-тезис,
новое основание для него, сертификация не-тезиса и основания последнего,
но и новое убеждение, что тезис неразрешим и, соответственно, основание
для этого. Достижение этих целей в значительной степени зависит от
истинности тезиса и знаний участвующих, их способностей и критики
тезиса. Поскольку
речь идет об истинности или ложности тезиса
(отделяемых от истиности или ложности аргументации), то задача анализа
этого действительно является эпистемологической.
В диспутационных моделях Н.Решера речь идет о движении мысли
“вглубь”, о поиске и обсуждении оснований выдвигаемого тезиса.
5.1. Формальная модель диспутации
В качестве основы рассмотрений Н.Решером выдвигается анализ
формального диалога как метода ведения споров, в котором одна сторона
выдвигает и защищает некоторый тезис перед третьей стороной при
наличии явно выдвигаемых возражений. Предлагаемый формальный диалог
имеет тесные аналогии с диспутациями, имевшими место в средневековых
университетах.
Формальная модель диспута схематично может быть выражена
следующим образом:
Начало
Пропонент формулирует тезис Слово пеи предлагает
редается
prima facie слу- оппоненту
Закончил ли
говорящий свои
ответы на все
пункты сопер-
93
чай для него
ника?
да
нет
Достигнуто ли требуемое сочленение
для окончания диспута и вынесения
его оценки
да
Говорящий продолжает развивать свои тезисы относительно следующего
пункта
нет
Диспут закончен и судья
выносит свое суждение
Слово передается противнику
Конец
Весь диспут проходит вокруг первоначального тезиса пропонента, а
аргументация имеет вид древовидной структуры,в
которой Т первоначальный тезис пропонента,Gi - дополнительные рассмотрения
пропонента, добавляемые в качестве оснований для формулирования prima
facie случая для тезиса Т. Rij есть контррассмотрения, позволяющие
оппоненту отразить или
опровергнуть эти основания. Rijk
есть отражения пропонентом “атак”
оппонента и так далее. В этом процессе происходит pro- и contra-разработка
предложенного тезиса.
T
G1
R11
R111
R1111
G2
R12
R112
R1112
G3
R13
R113
R1113
94
Предлагаемая модeль - и это связано с конечными целями исследований
Н.Решера, то есть с вопросами методологическими и эпистемологическими представляется не столь уж традиционной, как это может показаться на
первый взгляд. Речь идет не столько об опровержении тезиса, сколько о
разработке оснований для него. Задача пропонента - разыскание и
представление на суд третьей стороны оснований для подтверждения тезиса,
задача же оппонента - приведение возражений на основания, но не на сам
тезис. Первоначальный тезис остается как бы вне игры. После выдвижения
тезиса процесс идет вглубь, развивая более тонкие и изощренные
исследования оснований, входя в детали рациональной поддержки тезиса.
Следующим шагом является определение возможных ходов оппонента и
пропонента, их формальная систематизация. Взаимоигра ходов и контрходов
формирует формальную модель диалога как исследования оснований тезиса.
Базовыми ходами (типами ходов) являются три вида утверждений:
категорические, условные и утверждения предостережения. Категорические
утверждения вида !P являются ходами пропонента (и только его),
предлагающего тезис “Дело обстоит так, что P” или “Я утверждаю, что
P”.Утверждения предостережения вида +P выступают только в качестве
ходов оппонента и могут быть прочитаны как “Относительно сказанного
вами (то бишь противником) дело обстоит так, что P” или как “То, что дело
обстоит так, что P, совместимо со всем сказанным вами”.
Наиболее интересными с точки зрения предлагаемой модели
представляются условные утверждения типа P/Q, означающие несколько
видов утверждений:”Q конституирует prima facie свидетельство для P”,
“Когда Q, то ceteris paribus P”, “Обычно получается P при условии, что Q” и
подобные. Условная связь в утверждениях такого типа отлична от, скажем,
того вида условной связи, что может быть выражен в классической логике с
помощью материальной импликации. Так, если для последней имеет место
А  В, В  С  А С, то для предлагаемой условной связи отношение P/Q,
R/P  R/Q не проходит. Появлению условного утверждения P/Q должно
предшествовать одно из ранее упомянутых утверждений относительно Q, то
есть !Q или +Q.
Кроме того, условная связь P/Q такова, что углубление исследования
оснований для некоторого утверждения может привести к его опровержению
или к утверждению его отрицания. Это значит, что утверждение вида P/Q
может оказаться истинным одновременно с утверждением P/Q & R, а
последнее, в свою очередь, истинным одновременно с полученным в
дальнейшем утверждением P/Q & R & S. Такая характеристика /-отношения
является дополнительным подтверждением того, что его нельзя считать
отношением импликации; оно представляет собой скорее отношение
предположения, нежели дедукции.
В модели не могут возникнуть такие теоретически возможные ситуации,
как, например, когда на шаг пропонента !Р
и возражение оппонента
95
Р/Q&+Q пропонент делает утверждение вида P/Q&+Q. В таком случае
возникает явная несогласованность между P/Q и  P/Q.
На каждый вид базового хода может быть сделан контрход. Базовому
ходу вида категорического утверждения в качестве контрхода могут быть
предложены вызов, или осмотрительное отрицание, и условное отрицание.
Вызовом является утверждение
вида +P (“Пожалуйста, докажите P”).
Вызовы могут быть использованы не только против самих категорических
утверждений, но также против их логических следствий. Например, если
некоторый тезис Т является логическим следствием ранее сделанных ходов
!Х , !Х ,..., !Х , то оппонент может предложить вызов вида +Т.
Условное отрицание имеет вид P/Q&+Q для некоторого приемлимого Q.
(Условное отрицание, как и прямой вызов, может иметь форму вопроса “Как
вы утверждаете P в предвидении, что P/Q,
и того, что относительно
сказанного вами имеет место Q?”)
Базовому ходу вида +P в качестве контрходов могут быть предложены
категорическое контрутверждение !+P или условное контрутверждение
вида P/Q&!Q для некоторого приемлимого Q. (И в этом случае, поскольку
оба включают утверждение вида !Х
они могут быть сделаны только
пропонентом.) Необходимо иметь
в виду, что в некоторых случаях в
рассуждениях такого сорта
может возникнуть некоторый цикл, “круг”,
для предотвращения которого необходимо принять соответствующее
правило, запрещающее простое повторение предыдущего хода. Правило
направлено на создание движения в диспутационной модели.
Базовому ходу вида +P в качестве контрходов предлагается
категорическое контрутверждение !P (или !P) или условное утверждение
вида P/Q&!Q. При этом поскольку условное
отрицание +P является шагом оппонента, данные контрходы могут быть
сделаны только пропонентом.
И, наконец, базовому ходу вида P/Q в качестве контрходов предлагается
слабая дистинкция (или слабое исключение) вида P/(Q&R)&+(Q&R) для
некоторого приемлемого R,
или
строгое исключение вида
P/(Q&R)&!(Q&R). Первый контрход может
принадлежать только
оппоненту, второй - только пропоненту.
Дистинкции должны пониматься в свете предшествующих замечаний о
том, что ничто не мешает совместной истинности выражений P/Q и P/Q&R.
Н.Решер называет дистинкции наиболее характерными и творческими
видами ходов в диспутационной модели.
Специально рассматриваются возможные диспутационные контрходы на
сложные предшествующие ходы. В ответ на условное отрицание вида
P/Q&+Q, сделанное оппонентом, пропонент может ответить атакой одного
из двух компонентов. На +Q ответом будет или !Q или Q/R&!R. На P/Q
контрходом будет выражение P/(Q&S)&!(Q&S).
96
В ответ на условное контрутверждение вида P/Q&!Q оппонент
предлагает атаку против !Q либо ходом вида +Q, либо вида Q/R&+R;
атака может быть направлена и на P/Q и иметь вид P/(Q&S)&+(Q&S).
Выдвижение пропонентом строгой дистинкции вида P/(Q&R) & !(Q&R)
заставляет оппонента атаковать !(Q&R) вызовом вида +(Q&R) или
условным отрицанием вида (Q&R)/S&+S, либо атаковать P/Q&R
выдвижением слабой дистинкции вида P/(Q&R&T)& &+(Q&R&T).
Ход оппонента вида P/(Q&R)&+(Q&R) парируется пропонентом либо
атакой против +(Q&R) - и в этом случае ходом будет !(Q&R) или
(Q&R)/S&!S, либо атакой против P/Q&R выдвижением хода вида
P/(Q&R&S)&!(Q&R&S).
С точки зрения Решера, несмотря на некоторую упрощенность,
перечисленные возможности
“дают более пристальный
взгляд на
структуру формальной диспутации”. В качестве иллюстрации Решер
приводит следующую схему обмена ходами
Пропонент
1.
2.
3.
4.
5.
Оппонент
!P
 P/Q&+Q
!Q
Q/R&+R
!R
R/S&+S
R/(S&T)&!(S&T)
Q/U&+U
Q/(U&V)&!(U&V)
В предложенной модели пропонент и оппонент занимают неравное,
асимметричное положение. Начинать должен только пропонент, и только
предлагая категорическое утверждение.
Пропоненту же открыты все
контрходы, содержащие категорическое утверждение. Более того, по
Решеру, каждый ход пропонента
включает некоторое категорическое
утверждение. Бремя доказательства лежит исключительно на пропоненте. И,
напротив,
каждый ход оппонента включает некоторый вызов или
осмотрительное отрицание. Учитывая, что такой вызов, как правило, может
быть перефразирован в виде вопроса, можно говорить, что такая модель
представляет собой наиболее распространенный вид вопросно-ответного
диалога.
В реальной же практике (и, кстати, в практике вопросно-ответных
диалогов в средневековых университетах, на которую ссылается Решер в
качестве одного из оснований предлагаемых им моделей) зачастую бывает
так, что оппонент, вместо опровержения предлагаемых пропонентом
оснований для выдвинутого тезиса, предлагает контртезис и тем самым
принимает бремя его подтверждения на себя. В предложенной модели дело
97
от этого не меняется, и это означает только, что происходит обмен ролями.
Если же в случае такого обмена бывший пропонент не принимает на себя
предлагаемой ему роли оппонента, то может сложиться двоякая ситуация. С
одной стороны, она может быть понята таким образом, что в рамках одного
диалога имеют место два диалога: в первом некто А предлагает тезис и ищет
его подтверждения, а В выступает в роли оппонента, во втором - В
предлагает контртезис и ищет основания для него и тогда ipso facto
А становится оппонентом. И тогда третий участник (судья, рефери, публика),
независимо избирая и сочетая ходы из того и другого диалога, может
сконструировать приемлемую модель. С другой стороны, предлагаемая
ситуация может означать провал какого-либо диалога в любой его
модификации (спора, полемики или дискуссии). Иными словами, пропонент
и оппонент - не навечно закрепленные роли, а функционально зависимые
позиции: пропонентом является тот, кто предлагает исходный тезис и
занимается поиском оснований для него. Его функциональным противником
является оппонент. Оппонент выполняет, таким образом, роль “адвоката
дьявола”: не предлагая ничего позитивного (не делая каких-либо
категорических утверждений),он лишь отрицает или вопрошает.
Последовательность ходов и контрходов предлагаемой
модели
изображена в следующей таблице:
Пропонент
Оппонент
Начало
Категорическое утверждение
или контрутверждение
Утвердительное или
отрицательное предостережение
Условное утверждение
или контрутверждение
Условное утверждение
или отрицание
Строгая дистинкция
Слабая дистинкция
Понятия выигрыша и проигрыша, или, вернее, понятия вынесения
решения по обсуждаемому тезису связано с асимметрией игроков и
понятием обязательства. Имеется в виду, что только пропонент имеет право
делать такие ходы, которые содержат определенные обязательства (то есть
ходы, в качестве компонентов которых появляются категорические
утверждения). Множество обязательств пропонента постоянно изменяется в
ходе диалога. Изменение множества обязательств связано с ходами
пропонента и оппонента.
98
Пропонент освобождается от обязательства (исключает некоторые
обязательства из множества), когда он обменивает его на некоторое другое
утверждение, например, когда после хода
оппонента он переходит от
категорического утверждения вида !P к условному утверждению вида
P/Q&!Q. Такой переход означает, что пропонент отказывается от тезиса в
пользу подтверждающего его утверждения, иначе говоря, пропонент
отказывается от прямой защиты тезиса в пользу его косвенной защиты.
Оппонент может уступить тезис-обязательство, когда он подвергает его
дистинкции, то есть когда он не может атаковать его.
На каждой стадии диалога (диспута)
за счет подобного
сорта
изменений (отказа от обязательств, уступки, принятия новых обязательств)
формируется ядро множества обязательств. Рассмотрим пример:
Пропонент
1. !P
2. P/Q&!Q
3. !(Q&R)
4. R/S&!S
Оппонент
P/Q&+Q
P/(Q&R)&+(Q&R)
+R
На первой стадии в число обязательств входит P, на третьей - R и на
четвертой - S. Следует заметить, что оппонент -но не пропонент - имеет
право атаковать не последний ход пропонента, а вернуться к более ранним
его утверждениям и атаковать их.
Что касается вынесения решения по диспуту, то эта часть предоставлена
третьей стороне, использующей для этого некоторые стандарты, в качестве
которых в моделях Решера используются формальный и материальный
критерии.
Согласно формальному критерию, при вынесении решения следует
задаться вопросом о том, имели ли место запрещенные ходы. Согласно
материальному критерию, вынесение решения зависит от оценки того,
насколько оппонент заставил пропонента принять неправдоподобные
(невероятные) обязательства. Иными
словами, здесь речь идет о
приписывании вероятности тем обязательствам пропонента, которые не
стали предметом уступки или отказа.
В соответствии с критериями определяется и понятие стратегии. Стратегия
пропонента заключается в том, что он должен включать в дело свои
обязательства максимально вероятным способом; стратегия оппонента
заключается в создании препятстий пропоненту посредством введения таких
дистинкций, которые помешали бы пропоненту двигаться этим
путем.”Победа” определена тем, насколько убедителен случай, который
старается сделать пропонент относительно находящихся в
его
распоряжении
возможностей
через
механизм
вероятности
и
99
презумпции”(231,24).
Тем самым основной гранью вынесения решения
относительно некоторого диспута является его решающая зависимость от
средств оценки вероятности (принимаемости) тезиса.
5.2. Доказательство, презумпция, правдоподобие
Помимо
определенного множества обязательств, принадлежащего
пропоненту, на последнем лежит и еще одно важное обязательство обязательство доказывания предлагаемого им тезиса. Во второй из
приведенных схем следующим после выдвижения тезиса шагом (ходом)
является выдвижение определенных оснований, подкрепляющих тезис.
Собственно и диспут, как уже отмечалось, ведется не вокруг тезиса, а вокруг
поиска оснований для него. Правила построения формального диспута
таковы, что они ведут участников вглубь, анализируя и расширяя основания
исходного тезиса.
Корни обязанности доказывания (бремени доказательства) находятся в
юридической практике и теории, где вопрос этот обсуждается со времени
римской республики. Аналогично обстояло дело и в широко
распространенных
диспутационных
процедурах
в
средневековых
университетах. В последних инициатор обсуждения нес на себе всю тяжесть
доказательства предлагаемого им для обсуждения тезиса. Правда, иной раз
процедура “оборачивалась” - примером этого могут служить disputatio de
quodlibet, или disputatio quodlibertaria, в рамках которых особо выделялась
роль ведущего, кводлибертария. Задача
последнего сводилась к
выдвижению возражений на все, что угодно. Его противники должны были
доказывать, он же предлагал лишь возражения и опровержения.
В формальных моделях Решера понятие бремени доказательства играет не
логическую (в смысле логической процедуры доказательства и
опровержения), а, скорее, методологическую роль: оно, по мысли Решера,
должно иметь дело не с корректным или некорректным (значимым или
незначимым) рассуждением, но с испытательной аргументацией в
диалогических (диалектических) ситуациях. “Функционирование понятия
тяжести доказательства представляет процедурный или регулятивный
принцип рациональности в проведении аргументации, базовое правило
процесса рационального спора, фундаментальное условие
всей
процедуры”(231,30).
В рамках предлагаемых формальных моделей имеет смысл выделить два
взаимосвязанных, но все же отличающихся друг от друга понятия тяжести
доказательства. Первое, I-понятие,связано с доказыванием исходного тезиса:
всякий, выступающий инициатором выдвижения тезиса в рамках
анализируемой ситуации, несет на себе тяжесть его обоснования. Второе, Епонятие, может быть охарактеризовано как бремя последующего ответа.
Различия между ними можно, пожалуй, охарактеризовать их положением в
формальной модели. Если I-понятие имеет закрепленный статус за
100
инициатором, выдвигающим тезис, то Е-понятие характеризует динамику
диспута - бремя доказательства переходит от одного участника к другому.
Решающую роль играет второй тип бремени доказательства. С его
помощью характеризуется диалогичность всего процесса, равенство прав и
обязанностей участников на каждой из стадий процесса. Бремя
доказательства, переходя от одного участника к другому, требует углубления
анализа, добавления аргументов (см., например, (248)), сила которых
достаточна для перебрасывания требования доказательства на плечи
противника. Ярким примером такой передачи необходимости доказывания
являются
некоторые правила, описываемые теорией аргументации,
например, правило “встречного вопроса”. Ответ на вопрос противника
заканчивается встречным вопросом, имеющим целью добиться ответа
противника. При ответе последнего задается очередной вопрос, и так далее.
Тем самым противник постоянно вынуждается к ответам, и участь
задающего вопросы значительно облегчается:
действительно, задавать
вопросы легче, нежели отвечать на них (см.(95)).
В рационализированных диалогах(а формальные модели диспутов,
предлагаемые Решером, именно таковы) понятие бремени доказательства
может быть установлено по меньшей мере двумя способами: внешним и
внутренним.
Внешним образом бремя доказательства устанавливается
участниками посредством правил ведения процедуры диалога и его целью.
В зависимости от цели диалога бремя доказательства может разделяться
между участниками, а может полностью лечь только на одну участвующую в
диалоге сторону. Внешним образом тяжесть доказательства устанавливается
на глобальном уровне, то есть уровне диалога как целого; внешние
соглашения воздействуют на аргументы на протяжении всего диалога. Так,
Д.Уолтон выделяет четыре фактора,
влияющие на то,
как бремя
доказательства устанавливается внешним образом: тезис, который должен
быть доказан, правила диалога, особенно
правила формирования
обязательств, исходная
правдоподобность
тезиса, презумпции,
устанавливаемые специальным контекстом диалога.
Бремя доказательства устанавливается
внутренним способом, на
некотором локальном уровне диалога, когда требование доказательства
относится к некоторому специальному ходу или паре ходов. Например,
требование “кто утверждает, тот и доказывает” может трактоваться именно
в этом смысле. Не исключен и такой вариант, что внутреннее и внешнее
установления бремени доказательства могут совпадать или пересекаться.
Так, у Решера имеет место совпадение: бремя доказательства как на
глобальном, так и на локальном уровнях диалога находится на плечах
пропонента (в силу того, отмеченного ранее, факта, что только пропонент
имеет право делать
в качестве хода категорические утверждения утверждения вида !P). В диалогических моделях, скажем, П.Лоренцена, дело
обстоит иным образом.
101
Не менее важным понятием любого диалога, которое должно быть
отражено в любых его видах и моделях, является понятие презумпции
(сохраним здесь именно этот термин, хотя возможно говорить об исходном,
базисном предположении, или отыскать еще какой-либо, может быть,
более подходящий термин. Понятие
презумпции имеет значительные
юридические обертоны, а юридическая нагруженность диспутационного
процесса не может отрицаться; существенна и его семантическая емкость).
Под
презумпцией в диспутационном процессе понимается исходное
предположение, разделяемое всеми участниками его, некая общая почва,
общее основание, обусловливающее, что может быть принято как
свидетельство в пользу тезиса. ”Презумпция указывает что в отсутствие
специфических контруказаний мы должны принимать нечто так, как оно
есть “как правило”; презумпция налагает бремя доказательства на сторону
противника”(231,30).
Примером может служить понятие презумпции невиновности. Согласно
ему, любой человек считается невиновным, пока его вина не установлена
судом и в соответствии с законом. Одновременно в соответствии с
презумпцией невиновности бремя доказательства лежит на плечах
обвинения.
Таким образом, понятие презумпции связано с определенным
пониманием рассуждения, его строением и функционированием. В
диспутационном рассуждении в качестве презумпции
не
может
выступать, скажем, некоторый общий язык; презумпцию составляет та
“логика”, которую разделяют участники (предположим, что в
качестве
такой логики может быть выбрана классическая или интуиционистская
логика). Отсюда ясно, что в состав презумпции входит принимаемое
участниками определение вывода, или собственно доказательства. Следует
отметить и тот факт, что в содержательных диалогах понятие презумпции
как некоей принимаемой участниками логики тесно связано с понятием
правдоподобия, используемого, кстати, и в строгом научном рассуждении
(см.(96)). С античных времен в теории аргументации сохранился совет о
том, что если слабый обвиняется в побоях, нанесенных сильному, то первый
должен говорить о том, как вот он, такой слабый, мог побить такого
сильного. Действительно, это весьма правдоподобно. Презумпция и
правдоподобие здесь тесно связаны с “обычным ходом вещей”.
Презумпция определяет также то, что может разделяться участниками в
качестве приемлемого свидетельства, то есть того, что принимается как
подкрепление тезиса или его опровержение. В терминах моделей Решера и
категорическое утверждение !P, и условное R/Q могут иметь статус
презумпции.
Понятия презумпции и бремени доказательства являются, по сути дела,
взаимозависимыми, и должны координироваться друг с другом на
протяжении всего процесса диалогического (уже - диспутационного)
рассуждения. Механизм презумпции, по словам Решера, закрепляет
102
решающую эпистемологическую
роль
в структуре рациональной
аргументации.
Философское и эпистемологическое обсуждение презумпции имеет
глубокие корни, уходящие в дискуссии о “предельных основаниях”,
отсутствие которых может привести к тому, что диспутационное
рассуждение в приведенном выше смысле может носить характер ad
infinitum. Многие философы искали нечто, обладающее презумпцией
истины, нечто самодостаточное и самодостоверное. Не будет, вероятно,
ошибкой сказать, что такие дискуссии в большой степени характеризуют
философскую рационалистическую традицию, начиная с Декарта.
В преддверии дальнейшего обсуждения диспутационных моделей в
познании и развитии науки следует отметить, что Н.Решер придает понятию
презумпции эпистемологический статус и подробно обсуждает его в (232 ).
Понятия презумпции и правдоподобия играют существенную (а, может
быть, и ключевую) роль в определении неравенства пропонента и оппонента
в их отношении к выигрышу и проигрышу. Выигрыш и проигрыш в
формальном диалоге могут быть определены и несколько иначе, чем это
было сделано ранее. В том пункте формального диалога, где речь идет о
вынесении решения по диспуту третьей стороной, пропонент находится в
выигрышной позиции, если все из
выражений оппонента перекрыты
соответствующими неоспоримыми
контраргументами пропонента.
Оппонент, в свою очередь, находится в выигрышной позиции, если имеется
по меньшей мере один незащищенный ход пропонента. Тогда вынесение
решения зависит от механизма оценки ходов пропонента и оппонента с
точки зрения их правдоподобия и, если можно так выразиться, веса
приписываемой им презумпции быть более правдоподобными.
Попытка трактовать рассуждение как диалог или диспут не является
новацией наших дней. Такое понимание
рассуждения впервые в явном
виде встречается уже в “Теэтете” Платона и у
Аристотеля: ”Относительно каждого тезиса следует рассмотреть доводы за и
против...Именно таким образом удается в одно и то же время научиться
задавать вопросы и
давать ответы. И если нет кого-либо другого, с кем
можно было бы рассуждать, то следует упражняться самостоятельно”(9,
163b5).
Нечто в этом роде предлагает и Н.Решер, у которого “диспут и дебаты
могут приняты в качестве парадигмальной модели для общего процесса
рассуждения в поисках истины...” (231,46).
Аналогичным образом,
например, Ч.Хэмблин полагает, что “парадигмальным случаем аргумента
является тот, который продуцируется одним человеком для убеждения
другого”(177,239).Процесс рассуждения, в котором рефлектирующая мысль
вступает в диалог с собой, диалог, в котором имеет место переориентация с
разговора с другим на несколько отстраненный анализ противоположных
рассмотрений, Решер называет “односторонней диалектикой”. И это не
катахреза, это, скорее, попытка концептуального стиля мышления.
103
Такой подход представляется prima facie оправданным и с исторической
точки зрения. Если говорить о том пути, который прошли исследования по
стилю мышления, по его “внутренней” структуре, возможно предположить
исторически имевшую место схему “риторика - логика - риторика”. В
кратком, тезисном, изложении она может быть представлена следующим
образом.
Исторически первыми исследованиями являются исследования
публичных рассуждений, по большей части споров, дебатов и дискуссий,
существенными характеристиками которых были не только (и не столько)
внутренние, сколько внешние характеристики, в том числе и убедительность
на месте доказательности, яркость на месте аргументированности,
опровержение противника на месте сомнения. Одним словом, весь тот набор
характеристик, который привычно называть риторикой. Риторическая
окрашенность,
вернее, риторичность, рассуждения просуществовала
достаточно
долго и даже специально культивировалась в рамках
становления образования. Как в античное время, так и во время бурной
деятельности средневековых университетов риторика находилась в самом
центре внимания, что находит свое отражение в знаменитом trivium. При
этом в trivium диалектика (логика) являлась не интеллектуальной
дисциплиной, а, скорее, средством укрепления памяти. Риторика при этом
являла собой достаточно прочную и хорошо разработанную систему (см.,
например, (52)).
Постепенно риторическая традиция затухает, и в новое время риторику
заменяет логика, монолог приходит
на смену диалогу. Основания
рассуждения ищутся и находятся не в столкновении мнений, мышлений (в
явном виде - не в столкновении различных людей в споре или дискуссии), а
в рефлектирующем мышлении per se(в размышлениях
человека над
собственным мышлением и в поисках его оснований в самом
мышлении).Ярчайшим выражением этой моно-логичности становится
сентенция Декарта “Мыслю, следовательно, существую”. Итогом монологичного мышления является - и пусть это не покажется странным философия Гегеля, философия саморазвивающегося понятия.
Современный этап развития философской мысли связан с возвращением
диалога на свое законное место. В логике
это находит выражение в
диалогических моделях, в лингвистике - в исследованиях по лингвистике
текста и языковой коммуникации, а также в теории речевых актов, в
методологии - в работах по диалоговым парадигмам.
В представлении рассуждения как некоего вида диалога меняется цель,
в качестве которой выступает не победа одной стороны над другой, а
проверка предмета диалога (диспута) посредством процесса разведения
линий рассуждения, где они по очереди предлагаются и парируются.
Функциями такой переориентированной, односторонней диалектики
являются обеспечение проверочного механизма для
исследования
оснований тезиса. Еще раз: подобный механизм направлен не на сам тезис, а
104
на оценку его оснований, другими
словами, поскольку предложение
оснований также является обязанностью пропонента, то уже в этом он
должен рассматривать
доводы за и против, оценивать их и, лишь
основываясь на полученных результатах, предлагать основания тезиса для
последующей дискуссии. Иллюстрируя это вышеприведенной схемой,
можем сказать, что во внимание принимается (здесь) лишь первый этап
диалога - этап от T k G1 , G2 ,G3 .
Однако с точки зрения своих внутренних
характеристик процесс
“индивидуального” рассуждения сохраняет такую же древовидную
структуру, что и любой “внешний” диалог. Переход от методологии спора,
столкновения, к методологии исследования
внутреннего рассуждения
сохраняет различия между естествеными - “чисто рациональными” механизмами оценки презумпции и правоподобия и просто “условными”
механизмами, которые характеризуются определенными, по существу,
произвольными, способами функционирования закона. Предлагаемая
методология исследования - диалогичная по структуре - характеризуется
Решером как естественная, не-конвенциональная, со своими определенными
правилами обоснования.
Диалогичность процесса “внутреннего” рассуждения заключается в том,
что исходная точка и следствия рассуждения
находятся в такой
зависимости, которая не может быть объяснена стандартными логическими
понятиями и принципами. Если, например, в качестве таких стандартов
выступает понятие логического следования в том его виде, как оно
сформулировано в элементарной логике, то в соответствии с ним следствия
зависимы от посылок, от исходных пунктов. Последние же формулируются
независимо от получаемых (выводимых) из них следствий и самой
возможности получения каких бы то ни было следствий. Общей же
характеристикой диалогичности рассуждения является взаимозависимость
исходной точки и следствия: исходная точка утверждает следствия
(обеспечивает основу для их получения),
а следствия, в свою очередь,
оправдывают исходный пункт рассуждения. Оправдание находит себя в
интеллектуальном процессе сравнения цены и пользы, в нахождении их
оптимального баланса в получении искомых результатов.
Н.Решер достаточно подробно анализирует предлагаемый процесс
оценки тезиса T, происходящий в присутствии его
потенциальных
соперников T1, T2 ,...,Tn . Такой процесс включает
два рода ходов.
Оспорены могут быть основания выдвижения тезиса (тем самым
оспаривается и сам тезис) или непосредственно тезис через предложение к
рассмотрению его альтернатив. В
первом случае пропонент вынужден
предпринимать “оборонительные” ходы для поддержания своего тезиса, во
втором - “наступательные” ходы, атакующие контрпредложения оппонента.
Варианты легко показать на примерах. Следует заметить только, что здесь не
имеется явного противостояния пропонента и оппонента, это лишь
105
различные роли, в которых выступает субъект рассуждения, поэтому
правильнее говорить в терминах “за”-ходов и “против”-ходов.
Итак, вариант первый, в котором в качестве хода “за” предлагается тезис
T одновременно со своим основанием Р: T/P&!P. В тот же самый момент
предлагается и ход “против”: T/(P&Q)& &+(P&Q). Продолжая
рассуждение, можно выбрать ход “за”
из двух возможных вариантов:
T/(P&Q&R) & !(P&Q&R) или T/(P&Q) & &!(P&Q). Но вместе с тем здесь
ход “за” T/P&!P не противоречит ходу “против”  T/P&Q. Введением
дополнительного параметра R это переводит исследование от Q к Q  R пропонент показывает, как может быть сохранен тезис T.
Предлагаемый вариант показывает также, как происходит углубление
оснований исходного тезиса в процессе рассуждения, разбора и оценки
доводов “за” и “против”. Например, ход “за” P, ход “против” P/Q&+Q, ход
“за” P/(Q&R)&!(Q&R),
“против”
P/(Q&R&S)&+(Q&R&S), “за”
P/(Q&R&S&T)&!(Q&R&S&T) и так далее.
Во втором варианте ходы “за” носят наступательный характер.
Первоначальный ход “за” имеет вид T/P&!P. Ход “против” тогда будет
иметь вид T/(P&T ) & +(P&T ). Ответный ход “за” Т/(P&T)& !(P&T ).
Еще раз ход “против” может иметь вид +T и тогда ход “за” T /K&!K
оканчивает этап рассуждения, демонстрируя неприемлемость T в качестве
соперника тезиса T.
И в том, и в другом варианте такой анализ, по мысли Решера, в явном
виде показывает, какие рассмотрения говорят в пользу предлагаемого
тезиса, а какие, напротив, служат цели его опровержения.
В описанном “одностороннем” процессе исследования
бремя
доказательства лежит, естественно, на пропоненте, вернее сказать, на ходах
“за”. Только эти ходы могут содержать в
качестве компонентов категорические утверждения; сохраняются и все
остальные требования, предъявляемые к пропоненту в формальной модели.
В рассуждении (исследовании) диалоговая модель выступает в качестве
орудия,
метода
“одностороннней”
проверки
свидетельства,
систематического его представления в рационально организованной
структуре, представляющей остов поддерживающих оснований. Результатом
функционирования такой модели является (или, по крайней мере, должна
быть ) система знания, а не просто набор отдельных сведений. Искомая
систематичность достигается, помимо прочего, за счет углубления процесса
обоснования определенного тезиса, роста запаса обязательств, выяснения
структурных и функциональных зависимостей между утверждениями.
Дело представляется так, что действительно имеются вполне
определенные параллели между рассуждениями в ходе диалога и так
называемыми “проверочными” рассуждениями приведенного типа. Эти
параллели носят не поверхностный характер - отношения между этими
двумя типами рассуждений могут с большой долей вероятности быть
106
охарактеризованы как отношения изоморфизма. Диспут как определенная
разновидность диалога может быть представлен как процесс перехода от
первоначального тезиса к антитезису и новое возвращение к исходной точке
через улучшенную защиту тезиса. Аналогичным образом, проверочное
исследование может быть представлено как переход от пробного принятия
некоторой позиции к критике ее в свете контррассмотрений и, далее,
новое возвращение к исходному пункту через улучшение формулировки
первоначальной позиции. А вот Решер идет даже дальше, предлагая
рассматривать
тот
тип рациональности, который имеет место в
диспутационных или проверочных рассуждениях как парадигму
рациональности вообще.
Это утверждение представляется слишком сильным в силу
прежде
всего того факта, что наряду с рациональностью, о которой идет речь, то есть
рациональностью диалогического типа, существует - и обладает не
меньшими правами - рациональность монологического типа. Думаю, что
оправданно несколько изменить направленность разговора, и переместить
его в область методологических размышлений по поводу характерных черт
гуманитарного стиля
мышления и, если позволен такой оборот,
гуманитарной, в отличие от естественнонаучной, рациональности.
Характерной чертой гуманитарного знания выступает его стремление
постоянно возвращаться к своим истокам, осовременивать их в том смысле,
что ведет к сомнению в
приложимости
понятия “прогресс” к
гуманитарному знанию. Для знания этого типа характерны так называемые
вечные проблемы, иначе говоря, характерно сохранение неизменного
смыслового ядра. Отношения
же смысловые представлены в первую
очередь отношениями диалогическими. Плюс к этому, уже нет сомнений в
том,
что
гуманитарное
знание
принципиально
текстовое,а
коммуникативный, диалогический анализ текста обладает серьезными
преимуществами.
Возвращаясь к вопросу об изоморфизме диспутационного рассуждения,
включающего в явном виде пропонента и оппонента, и исследования,
направленного на проверку и оценку оснований некоторого тезиса, следует
обратить внимание на еще одно важное соображение. Во втором из
упомянутых процессов достигается эффект оценки не только ходов
рассуждения или обоснования, но и оценки самих оснований тезиса. В
терминах исходной модели это означает, что сам рассуждающий выступает
в роли детерминатора, то есть помимо ролей “оппонента” и “пропонента” он
сам выступает и в роли беспристрастного судьи и, следовательно, должен
иметь средства оценки “достоинств и недостатков незащищенных
обязательств - обязательств, не необходимо незащищаемых в принципе, но
остающихся незащищенными на ранней стадии”(231,55).
На каждой следующей стадии проверочного рассуждения имеет место
переоценка оснований на базе полученных результатов
тем самым
изменяется их эпистемологический и методологический статус. Это
107
изменение связано с возможностью (или
невозможностью) оснований
продолжить свое функционирование в этом статусе на дальнейших этапах.
В случае же невозможности должны быть
выдвинуты, найдены,
предложены иные основания. Прежние же могут переходить в запас
обязательств или отторгаться. Кроме того, результаты процесса
сказываются и на правдоподобии предлагаемого тезиса - оно также
подвергается пересмотру (переоценке).Понижение степени правдоподобия
приводит порой к отказу от тезиса в пользу его соперников. Процесс
переоценки оснований является циклическим процессом.
5.3. Диспутационная модель науки
Продолжая устанавливать соответствия между структурой формальной
диспутационной модели и некоторыми когнитивными феноменами, Решер
обращается к методологическим проблемам. И в этом случае он утверждает,
что “параллелизм между “исследованием” как темпоральным процессом
открытия в историческом времени и логическим процессом оправдания в
его
систематическом изображении является направляющим и
безошибочным” (231,101). В несколько идеализированном варианте между
данными процессами может быть усмотрено отношением изоморфизма. Эта
линия рассуждений Решера, характеризуемая им как
“эпистемологический дарвинизм”, неоднократно развивается им (232 ),
(233), (100 ).
Свою идею Решер объясняет следующим образом: “Базовой
идеей
такой модели является рассмотрение вносящего новшества ученого в роли
адвоката, выставляющего и защищающего определенный
тезис. Таким
образом, ученый, рассматриваемый ex officio в роли пропонента, не
подходит к
изучению
природы
как “беспристрастный”, или
“независимый”, или “индифферентный” искатель традиционной картины.
Он является -буквально - пропонентом, занятым выдвижением тезиса и
поиском лучшего подтверждения его”(231,110).
Предложение такого сорта сразу же сталкивается с другими концепциями
методологии науки - в частности, идеями Куна,
а также с
верификационистским и фальсификационистским подходами. В этом
столкновении диспутационная модель
методологии
обладает тем
преимуществом, что вовлекает иные предложения в свою сферу, в свою
“идеологию”. Так, решающая роль научного сообщества, подчеркиваемая
Куном, в диспутационной модели выражается в том, что когда ученый,
предлагающий некоторый тезис, выступает в роли пропонента, должно
приниматься и то, что
существует и некоторый оппонент, и
беспристрастный судья. И
оппонента, и судью представляет научное
сообщество.
“Такой процесс,- пишет далее Н.Решер, - в явном виде представляет
традиционную структуру диспута: ученый-пропонент предлагает тезис и
108
развивает подтверждение для его принятия; его оппоненты пытаются
сокрушить его; арбитр наблюдает за этим процессом со стороны для
вынесения решения”(231,111). Не станем здесь подробно обсуждать
научные методы, требуемые этой моделью, как выходящие за пределы
данного рассмотрения. Остановимся лишь на тех аспектах, которые
продолжают линию, намеченную ранее. И это, прежде всего, роль понятия
презумпции, в обсуждении которой особый интерес представляют понятия
простоты, длительности, единства и регулярности.
Для методологии характерно как минимум два взгляда на роль этих
понятий. С одной стороны, они нередко рассматриваются как принципы
самой реальности, то есть как объективные характеристики. С другой, они
столь же часто рассматриваются в роли характеристик научной теории,
предназначенных просто
для отражения субъективной деятельности
научной мысли. По мнению Решера, признающего наличие таких точек
зрения, обе они в их разделении неприемлемы. Такие принципы носят не
гносеологический, и не онтологический, а методологический характер,
выступая
как регулятивные принципы адекватного объяснения, как
своеобразные modus operandi. Они фактически предполагаются в начале
научного исследования, нежели являются его результатом. Тем самым эти
принципы являются презумпционными положениями, с которых стартует
диспутационная модель.
В каркас предлагаемой модели легко укладывается и история науки.
История исследований, приведших ученого к выдвижению некоторого
тезиса, играет роль условия
в утверждениях вида P/Q, создавая
предшествующий выдвижению контекст, путь научной аргументации. Тем
самым выдвигаемый тезис приобретает релятивизованный статус,
рассмотрение его per se играет вторичную роль.
В силу этого диспутационная модель научного исследования - и этот
факт следует выделить особо - позволяет преодолеть ставшее уже
традиционным разделение “контекста оправдания” и “контекста открытия”.
Практически ситуация представляется такой, что диспутационная схема
открытия включает в себя в качестве оправдания не только определенные
поддерживающие, обосновывающие тезис рассмотрения, но и историю
вопроса, контекст его постановки, линию размышлений, приведшую к
формулировке и выдвижению тезиса.
Аналогично, сравнение диспутационной модели с дихотомией
“верификационизм - фальсификационизм” позволяет
говорить о
естественном включении в нее процессов верификации и фальсификации. И
тот, и другой присутствуют в данной модели, представляя две стороны
одного процесса:задача верификации является первейшей задачей
пропонента, задача фальсификации (как
некоторого тезиса, так и
выдвинутых в его поддержку положений) принадлежит оппоненту. Тем
самым в диспутационной модели два кажущихся на первый взгляд
109
несовместимыми подхода комбинируются достаточно гармоничным
образом.
Думаю, что удалось показать, что подход Н.Решера, аргументируя в
пользу изоморфизма структур рассуждения, научного
исследования и
диспута, создает единый каркас, единое основание, на базе которого могут
быть рассмотрены не только
данные три процесса, но и многие
методологические, когнитивные и ментальные явления. Диспутационные
модели,
являясь
частным
видом диалогических моделей и схем,
позволяют, как видно, разрешить ряд спорных вопросов и дихотомий,
имеющих достаточно длительную историю. Такое рассмотрение можно
продолжить, расширяя сферу его приложения к, скажем, исторической
модели
науки или герменевтическим исследованиям. Что касается
последних, дело представляется так, что диалоговые модели позволяют
отказаться от имеющего место
определенного противопоставления
методологии
естественнонаучного
и
гуманитарного
знания.
Диспутационные модели Решера занимают как бы промежуточное место
между реальным диалогом и спекулятивной диалектикой, одновременно
показывая, как возможен переход от содержательных рассмотрений к
формальным построениям и обратно. Естественным является включение в
диспутационную модель и социальных аспектов научного исследования, что,
в свою очередь,
создает основу для установления
структурного
соответствия между историей, методологией и социологией науки.
110
ВМЕСТО ЗАКЛЮЧЕНИЯ
Изложение завершено. Не буду пытаться подводить итоги и
формулировать законченные результаты - это, конечно же, не последняя
книга по проблемам диалога и диалогических отношений. Будут уместны
лишь некоторые замечания.
Диалоговые феномены - диалог в различных своих ипостасях,
диалогические отношения - не есть лишь форма изложения, относительно
автономная от содержания (равно как и наоборот): положение дел таково,
что они представляют собой весьма ярко выраженное и наполненное
смысловое пространство. Оно характеризуется своей собственной историей,
структурно-функциональными особенностями и возможностями.
Диалогические отношения служат каркасом философско-гуманитарного
исследования в целом ряде областей, из которых здесь были рассмотрены
лишь немногие. Для С.Франка диалогические отношения в первую очередь
отношения бытийственные, отношение “я-ты” выступает как единый
исходный пункт и бытия и познания. Если в исходной точке отношение “яты” лишь потенциально, то оно становится актуально-определенным через
познание “я” “ты”. Сложность познавательного процесса для С.Франка
прежде всего в отсутствии параллелизма между познанием “ты” и познанием
“я” самого себя, самопознанием.
Аналогичным образом и для М.Бубера отношение, в котором находится я,
является определяющим для самого я. Подобно онтологическому критерию
Куайна в философско-антропологическом анализе М.Бубера
“быть”
означает “быть в отношении”, более того, ничто, совершаемое человеком,
начиная с его бытия, не совершается бессловесно, а посему к этой паре
добавляется и еще один (последний лишь по перечню, но не по значению)
элемент - “быть в слове”.
Тем самым бытийный характер диалогических отношений “я - ты”
наполняется и даже преобразуется в характер смыслоопределяющий и
смыслоопределимый. Стороны диалогических отношений не просто несут в
себе - помимо иных своих характеристик - смысл, но выступают как смыслы.
По-бахтински, столкновение смыслов, диалог их, приводит к порождению
смыслов. Я и ты выступают как смыслообразующие факторы через язык и
речь, проявляются как речевые субъекты.
Сама собой напрашивается
аналогия с рассмотрением греками круга как совершенной фигуры - и здесь,
в данном контексте, возникает тот же самый пресловутый круг.
Действительно, ход основного изложения вел от М.Бахтина к М.Буберу и
111
С.Франку; но оказывается, что можно идти в и обратном направлении,
замыкая круг.
Не менее плодотворными оказываются диалогически ориентированные
рассмотрения и в области философии, истории философии и философии
истории философии. Философское прошлое предстает как диалог
“философий”, как растянутое во времени общение философов, как
определенный способ понимания, воспроизведения и создания того
пространства смысла, которое создает целостную картину философии и
философствования. Каждая “философия” рассматривается как вклад в
философский диалог, как ответ на вопрос и задание вопроса. И если уже все
чаще и чаще говорят о возможных и имеющихся в действительности
характеристиках философского дискурса, о понимании философии как
“речи”, то адекватное концептуальное воспроизведение также достигается
на диалогическом пути, в рамках диалогической парадигмы.
Что касается логических аспектов данного предприятия, то следует
обратить внимание на факт весьма примечательный и, кажется, прошедший
мимо внимания очень и очень многих. Иллюстрацией могут служить
обычные учебники по логике, вышедшие за последние годы. Несколькими
годами раньше структура стандартного учебника в той или иной степени
воспроизводила рационалистическую традицию, заложенную логикой ПорРойяля, и изложение начиналось с понятия и через суждение вело к
умозаключению. И это соответствовало и обычаю спорадических отношений
логики и языка, и обычаю молчаливого согласия с наличием особого
интеллигибельного языка логики, хотя в явном виде подчеркивалась
неразрывная связь логики и языка. Возрождение внимания к
коммуникационным характеристикам языка приводит в последние годы к
изменению и структуры “стандартного” учебника, в котором в первую
очередь стали рассматриваться и излагаться логические системы и модели
рассуждения (то бишь общения, явного или неявного диалога). Не вдаваясь
в подробности, следует сказать, что в этом отражаются и результаты
проведенных исследований по логическому анализу естественного языка, и
логические характеристики интенсиональных контекстов, в частности,
исследований по персональным модальностям, и логические аналоги
активности исследователя.
Понятно, что так много внимания было уделено здесь логическим
диалогически моделям - тому, что называется теоретико-диалоговым
подходом.
Базовыми понятиями становятся понятия формального и
материального диалога или диалоговой игры, выигрыша и проигрыша
участников, бремени доказательства, кумулятивности и некумулятивности
диалоговых моделей, запаса обязательств участников. Возможности
диалоговых моделей, показанные здесь, далеко не исчерпаны, но даже то,
что продемонстрировано, показывает их перспективность. Дальнейший путь
я вижу во введении в диалоговые модели понятия речевого акта в том его
виде и с теми характеристиками, которые уже имеются в рамках теории
112
речевых актов,
и
интенциональности.
во
все
более
тесном
сближении
с
теорией
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1. Авеличев А.К. Возвращение риторики // Общая риторика.- М.,1986.
2. Аверинцев С.С. Античная риторика и судьбы античного рационализма//
Античная поэтика.- М.,1991.- С.3-26.
3.
Аверинцев С.С. Античный риторический идеал и культура
Возрождения//Античность и культура Возрождения.- М.,1984.-С.142-153.
4. Аверинцев С.С. Михаил Бахтин: ретроспектива и перспектива//Дружба
народов, 1988, N 3.
5.
Александрова Р.И. Этическое и эстетическое в творчестве
М.М.Бахтина//Вопросы философии, 1994.- N12.-С.90-96.
6. Античные риторики.-М.,1978.
7. Античные теории языка и стиля.- М.;Л.,1936.
8. Аристотель. О софистических опровержениях. - Соч. в четырех томах.Т.2. - М.,1978.
9. Аристотель. Топика.-Соч.в четырех томах.-Т.2 -.М.,1978.
10. Арутюнова Н.Д. Метафора и дискурс // Теория метафоры. - М.,1990.- С.543.
11. Асанидзе Г.З. О диалогическом обосновании логики // Логикосемантические исследования.-Тбилиси,1981.-С.36-53.
12. Баткин Л.М. Итальянские гуманисты: стиль жизни, стиль мышления.М.,1978.
13. Баткин Л.М. Итальянское Возрождение в поисках индивидуальности.М.,1989.
14. Бахтин М.М. Дополнения и изменения к “Рабле”//Вопросы
философии,1992.- N1.-С.134-164.
15. Бахтин М.М. К философии поступка // Философия и социология науки и
техники.- М.,1986.-С.82-138.
16. Бахтин М.М. Проблемы поэтики Достоевского. М.,1963.
17. Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества.- М.,1979.
18.Бахтинология.Исследования,переводы,публикации.-С.-П.- 1995.
19. Белнап Н., Стил Т. Логика вопросов и ответов.- М., 1981
20. Библер В.С. Диалог.Сознание.Культура. (Идея культуры в работах
М.Бахтина)//Одиссей.Человек в истории.1989.- М.,1989.-С.21-59.
21. Библер В.С. Из “Заметок впрок”//Вопросы философии, 1991.-N 6.-С.1545.
22. Библер В.С.Михаил Михайлович Бахтин, или Поэтика культуры.М.,1991.
113
23. Библер В.С. Мышление как творчество: Введение в логику мысленного
диалога.-М., 1975.
24. Библер В.С. От наукоучения - к логике культуры.- М.,1991.
25. Библер В.С. Что есть философия?//Вопросы философии, 1995.-N1.-С.159183.
26. Блэк М. Метафора//Теория метафоры.-М.,1990.-С.153-172.
27. Богатырева Е.А. М.М.Бахтин: этическая онтология и философия
языка//Вопросы философии,1993.-N1.-С.51-58.
28. Бонецкая Н.К. “Диалогическая философия”, взгляды М.Бахтина и
онтологическое учение о человеке// Немецко-русский философский диалог.М., 1993.-Вып. 1. - С. 101-111.
29. Бонецкая Н.К. М.М.Бахтин и традиции русской философии//Вопросы
философии, 1993.- N1.-С.83-93.
30. Бубер М. Проблема человека.Перспективы.//Лабиринты одиночества.М.,1989.-С.88-97.
31. Бубер М. Я и Ты.- М.,1993.
32. Буш Г.Я. Диалогика и творчество.- Рига,1985.
33 Визгин В.П. Философия как речь//Вопросы философии,1989.-N12.С.130-139.
34. Валюсинская З.В.Вопросы изучения диалога в работах
советских
лингвистов//Синтаксис текста.- М.,1979.
35. Васильева И.И. О значении идей М.М.Бахтина о диалоге и диалогических
отношениях для психологии общения // Психологические исследования
общения.-М.,1985.- С.81-94.
36. Волошинов В.Н. Марксизм и философия языка.-М.,1993.
37. Вейль Г. Математическое мышление.- М.,1989.
38. Гадамер Х.-Г. Актуальность прекрасного.-М.,1991.
39. Гадамер Х.-Г. Истина и метод.- М.,1988.
40. Гайденко П.П. Научная рациональность и философский разум в
интерпретации Эдмунда Гуссерля//Вопросы философии,1992.-N7.-С.116-135.
41. Гайденко П.П. Проблема рациональности на исходе XX века//Вопросы
философии,1991.-N6.С.3-4.
42. Гаспаров М.Л. М.М.Бахтин в русской культуре XX века//Вторичные
моделирующие системы.-Тарту, 1979.
43. Гжегорчик А. Духовная коммуникация в свете идеала
ненасилия//Вопросы философии, 1992.N 3.-С.54-64.
44. Гуревич П.С. Философская антропология Мартина Бубера// Бубер М. Я и
Ты.- М., 1993.- С. 160-174.
45. Дейк Т.А.ван. Язык.Познание.Коммуникация.-М.,1989.
46. Деметрий. О стиле// Античные риторики.- М.,1978.- С.237-285.
47. Диалог о диалогике//Вопросы философии,1992.- N12.-С.139-150.
114
48. Диалоговое взаимодействие и
представление
знаний.Новосибирск,1985.
49. Дрыгин М.А. и Лернер Е.А. Диалог о диалоге // Философские науки.1988 - N1.
50.Дэвидсон Д. Общение и конвенциональность//Философия,
логика, язык.- М.,1987.- С.213-233.
51. Дэвидсон Д. Что означают метафоры // Теория метафоры. - М.,1990.С.173-193.
52. Гаспаров М.Л. Античная риторика как система//Античная поэтика.М.,1991.- С.27-59.
53. Гаузенблас К. Культура языковой коммуникации//Новое в зарубежной
лингвистике.-Вып.20.-М.,1987.-С.296-306.
54. Гейзенберг В. Шаги за горизонт.- М.,1987.
55. Гоготишвили Л.А. Варианты и инварианты М.М.Бахтина//Вопросы
философии, 1992.-N1.- С.115-133.
56. Граудина Л.К.,Миськевич Г.И. Теория и практика
русского
красноречия.- М.,1989.
57. Гудмен Н. Метафора - работа по совместительству//Теория метафоры.М.,1990.-С.194-200.
58. Едличка А. Типы норм языковой коммуникации//Новое в зарубежной
лингвистике.Вып.20.- М.,1988.- С.135-149.
59. Ерунов Б.А. Диалектический диалог и его значение для понимания
творческой активности сознания//Творческая активность сознания.-Л.,1986.С.21-32.
60. Жуков В.Н. М.Бубер. Я и Ты//Вопросы философии, 1994, N 7/8.
61. Зеньковский В.В. История русской философии. Т.2.Ч.2.- Л.,1991.
62. Иванов Вяч.Вс. Значение идей М.М.Бахтина о знаке, высказывании и
диалоге для современной семиотики//Труды по знаковым системам.-Тарту,
1973.- Вып.6.-С.5-44.
63. Каменская О.Л. Текст и коммуникация.- М.,1990.
64. Кант И. Критика чистого разума.// Кант И. Соч. в шести т.- Т.3.- М., 1964.
65. Кант И. Трактаты и письма.- М.,1980.
66. Кассирер Э. Сила метафоры//Теория метафоры.- М.,1990.- С.33-42.
67. Кибрик Е.А. Лингвистические предпосылки моделирования языковой
деятельности // Моделирование языковой деятельности. -М., 1987.
68. Книжность как феномен культуры//Вопросы философии, 1994.-N 7/8.
69. Кучинский Г.М. Диалог и мышление.- Минск,1983.
70. Лакофф Д., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем//Теория
метафоры.-М.,1990.-С.387-415.
71. Лапшин И.И. Проблема "чужого я" в новейшей философии. - СПб,1910.
72. Лейбниц Г.В. Новые опыты о человеческом разумении автора системы
предустановленной гармонии// Лейбниц Г.В. Собр.соч. в 4-х т.- Т.2. - М.,
1983.
115
73. Ленерт У. Проблемы вопросно-ответного диалога// Новое в зарубежной
лингвистике. Вып.23.- M.,1988.-С.258-280.
74. Лоренцен П. К обоснованию дедуктивного метода//Философия и
логика.- М.,1974.-С.79-83.
75. Лосский Н.О. История русской философии.- М.,1991.
76. Лосский Н.О. Условия абсолютного добра.- М., 1991.
77. Лотман Ю.М. Риторика//Труды по знаковым системам.- Тарту,1981.Вып.12.-С.8-28.
78. М.М.Бахтин и философская культура XX века.- С.-Петербург,1991.
79. МакКормак Э. Когнитивная теория метафоры// Теория метафоры.М.,1990.- С.358-386.
80. Махлин Б.П. Бахтин и Запад//Вопросы философии, 1993.- N1.-С.94-114.
81. Миллер Дж. Образы и модели, уподобления и метафоры //Теория
метафоры.-М.,1990.- С.236-283.
82. Минский М. Остроумие и логика когнитивного бессознательного//Новое
в зарубежной лингвистике. Вып.23.- М.,1988.- С. 281-309.
83. Нарский И.С. Диалектические результаты диалога
Платона
"Парменид"//Философские науки,1987,N9.
84. Неретина С.С. Абеляр и Петрарка: пути самосознания
личности(текстологический анализ)//Вопросы философии,1992.-N 3.-С.134160.
85. Новиков А.А. Рациональность в ее истоках и утратах//Вопросы
философии, 1995.- N 5-С. 48-59.
86. Новое в зарубежной лингвистике.Вып.24.Компьютерная лингвистика.М.,1989.
87. Общая риторика.-М.,1986.
88. Общение. Текст. Высказывание.- М.,1989.
89. Ожегов С.И. Словарь русского языка.- М., 1973.
90. Ортега-и-Гассет Х. Две великие метафоры// Теория метафоры.-М.,1990.С.68-81.
91. Ортега-и-Гассет Х. Что такое философия.-М.,1991.
92.
Остин
Дж.
Слово
как
действие//Новое
в
зарубежной
лингвистике.Вып.17.- М.,1986.- С.22-130.
92. Остин Дж. Чужое сознание//Философия, логика, язык.-М.,1987.- С.48-95.
94. Петрарка Ф. Лирика. Автобиографическая проза.- М., 1989.
95. Поварнин С.Н. Спор. О теории и практике спора.- Пг., 1918.
96. Пойа Д. Математика и правдоподобные рассуждения.- М.,1957.
97. Поппер К. Открытое общество и его враги. Т.1:Чары Платона.- М.,1992.
98. Поппер К. Что такое диалектика?// Вопросы философии,1995.-N1.-С.118138.
99. Радзиховский Л.А. Диалог как единица сознания//Познание и общение.М.,1988.- С.24-35.
100.Решер Н. Границы когнитивного релятивизма//Вопросы философии,
1995.-N 4.-С. 35-54.
116
101.Ричардс А. Философия риторики //Теория метафоры.- М.,1990.- С.44-67.
102. Рузавин Г.И. Методологические проблемы аргументации//Вопросы
философии, 1994.- N12.- С.107-114.
103.Садовский В.Н. Карл Поппер, Гегелевская диалектика и формальная
логика//Вопросы философии, 1995.- N 1.-С.139-147.
104. Семиотика.- М., 1983.
105. Серль Дж. Классификация иллокутивных актов//Новое в зарубежной
лингвистике.Вып.17.- М.,1986.- С.170-194.
106. Серль Дж. Метафора// Теория метафоры.-М.,1990.- С.307-341.
107. Серль Дж. Природа Интенциональных состояний//Философия, логика,
язык.-М.,1987.- С.96-126.
108. Серль Дж. Референция как речевой акт // Новое в зарубежной
лингвистике.Вып.13.- М.,1982.- С.179-202.
109. Серль Дж. Что такое речевой акт?//Новое в зарубежной
лингвистике.Вып.17.- М.,1986.- С.151-169.
110. Серль Дж. и Вандервекен Д. Основные понятия исчисления речевых
актов//Новое в зарубежной лингвистике.Вып.18.-М.,1986.-С.242-263.
111.Скрипник К.Д. Интенция и здравый смысл в семантике: возможность
диалога// Известия СКНЦ ВШ. Сер.Общественные науки. - 1990.- N 1.- С.6974.
112 .Скрипник К.Д. Методологическое значение теоретико-деятельностного
подхода в теоретической логике//Проблемы
логики
и методологии
научного познания.- М.,1988.- С.146-161.
113. Скрипник К.Д. Гуманистическая традиция диалога и "Пробирных дел
мастер" Галилео Галилея// Культура, человек, гуманизм.- Грозный,1989.С.46-52.
114. Скрипник К.Д. Модели общения: риторика и формальный
диалог//Социальные технологии: вопросы теории и практики.-Ростов-наДону, 1992.
115. Скрипник К.Д. Риторика-логика-риторика// Современная логика:
проблемы истории, теории и применения в науке. - С.-П., 1992.
116. Словарь античности.- М.,1989.
117. Смирнов В.А. К.Поппер прав: диалектическая логика невозможна//
Вопросы философии, 1995.-N 1.-С. 148-151.
118. Соколов А.Н. Проблемы научной дискуссии.- Л., 1980.
119. Соколов В.В. Философия в исторической перспективе//Вопросы
философии, 1995.- N 2.-С.134-147.
120. Стросон П. Грамматика и философия//Новое в зарубежной
лингвистике.Вып.18.- М.,1986.- С.160-172.
121. Стросон П. Намерение и конвенция в речевых актах// Новое в
зарубежной ингвистике.Вып.17.- М.,1986..- С.131-150.
122. Структура и смысл.- Киев, 1989.
123. Суворов Н.В. Средневековые университеты.- М.,1898.
117
124. Уилрайт Ф. Метафора и реальность//Теория метафоры.-М.,1990.- С.82109.
125. Февр Л. Бои за историю.- М.:Наука,1991.
126. ФиллморЧ. Фреймы и семантика понимания//Новое в зарубежной
лингвистике.Вып.23.- М.,1988.- С.52-92.
127. Философский энциклопедический словарь. М., 1989.
128. Фоллесдаль Д. Понимание и рациональность//Новое в зарубежной
лингвистике.Вып.18.-М.,1986.-С.139-159.
129. Франк С.Л. Кризис современной философии.(Вступительная речь,
произнесенная перед диспутом в Петроградском университете 15мая 1916
г.)//Русская мысль,1916.-N9.-С.40.
130. Франк С.Л. Сочинения.- М.,1990.
131. Фридман И.Н. Карнавал в одиночку//Вопросы философии, 1994.-N12.С.79-89.
132. Хазагеров Т.Г., Ширина Л.С. Общая риторика.- Ростов н/Д. : Изд-во
Рост.ун-та,1994.
133. Хайдеггер М. Что это такое - философия?//Вопросы философии,1993.N8.-С.113-123.
134. Хейзинга Й. Homo ludens.-М., 1992.
135. Хинтикка Я. Вопрос о вопросах// Философия в современном мире.
Философия и логика.- М.,1974.- С.303-362.
136. Цицерон. Три трактата об ораторском искусстве. - М., 1972.
137. Человеческий фактор в языке. Язык и порождение речи.- М.,1991.
138. Швырев В.С. Как нам относиться к диалектике?// Вопросы философии,
1995.- N 1.-С. 152-158.
139. Швырев В.С. Рациональность как ценность культуры// Вопросы
философии, 1992.- N6.-С.91-105.
140. Шпет Г.Г. Мудрость или разум? // Мысль и слово: философский
ежегодник. Под ред.Г.Шпета. М., 1917. Т.1. С. 1-69.
141. Якубинский Л.П. Язык и его функционирование.-М.,1986.
142. Ясперс К. Смысл и назначение истории.-М.,1991.
143. Яусс Х.Р. К проблеме диалогического понимания//Вопросы философии,
1994.- N12.-С.97-106.
144.Barth E.M. Toward a Praxis-Oriented Theory of Argumentation//Dialogue:
An Interdisciplinary Approach.- Amsterdam,1985.-P.73-86.
145.Barth E.M.,Krabbe E.S.W. From Axiom to Dialogue.- N.Y.,1982.
146.Beth E.W. Aspects of Modern Logic/- Dordrecht.-1970.
147.Beth E.W. Formal Methods.- Dordrecht,1962.
148.Beth E.W. The Foundations of Mathematics.- Amsterdam,1965.
149.Beth E.W. Mathematical Thought.- Dordrecht,1965.
118
150.Blair J.A. and Johnson R.H. Argumentation as Dialectical
//Argumentation,1987.-Vol.1.-P.41-56.
151.Blandzi S.Paula Lorenzena konstruktiwism praktyczny//Studia filoz.,1987.N.3.- P.157-164.
152.Brinton A. Tne Role of Examples in Moral Philosophy/
/Argumentation,1988.-Vol.2.-P.209-220.
153.Buber M. Between man and man.-N.Y.: Macmillan,1965.
154.Buber M. Meetings.- LaSalle,III: Open Court,1973.
155.Buber M. Replies to my critics // The philosophy of Martin Buber. Ed.by
Schilpp P.A.
and Friedman M.- N.Y.: Open Court,1967.-P.689-746.
156. Buber M. The Knowledge of Man.- N.Y.:Harper and Row,1965.
157. Carlson L. Dialogue Games.- Dordrecht, 1983.
158.Casper B. Das dialogischen Denken. Eine Untersuchung der Religionsphilosophischen
Wedeutung Franz Rosenzweigs, Ferdinand Ebners und Martin Buber.- FreiburgWien, 1967.
159.Chomsky N. Knowledge of Language:Its nature,origin and use.- N.Y.,1986.
160.Clark K., Holquist M. Mikhail Bakhtin.- Cambridge,1984.
161.Corbett E.P.J. The Changing Strategies of Argumentation from Ancient to
Modern Times
// Practical Reasoning in Human Affairs, eds.by J.L.Golden and J.J.Pilotta.Dordrecht,1986.P.21-35.
162.Corcoran J. Argumentations and Logic// Argumentation, 1989.-Vol.3.-P.1743.
163.Crawshau-Williams R. Methods and Criteria of Reasoning. An Inquiry into
the Structure of Controversy.- L.,1957.
164.Dummet M. Truth and Other Enigmas.- L.: Duckworth, 1978.
165.Dascal M. The Relevance of Misunderstanding // Dialogue: An
Interdisciplinary Approach.Ed. by M.Dascal.- Amsterdam,1985. - S.441-459.
166.Eemeren F. van Dialectical Analysis as a Normative Reconstruction of
Argumentative
Discourse// Teht,1986.-Vol.6.- P.1-16.
167.Eemeren F.van, Grootendorst R. Rationale for Pragma-Dialectical
Perspective//Argumentation,
1988.-Vol.2.-P.271-291.
168.Eemeren F.van, Grootendorst R. Rules for
Argumentation
in
Dialogue//Argumentation,1988.Vol.2.-P.499-510.
169.Eemeren F. van,Grootendorst R. Speech Acts in Argumentative Discussions.Dordrecht,1983.
119
170.Eemeren F. van, Grootendorst R.,Kruiger T. Handbook of Argumentation
Theory.- Dordrecht,1987.
171.Finocchiaro M.A. Dialectic and Argument in Philosophy: A Case Study of
Hegel's
Phenomenological Preface / /Argumentation,1988.-Vol.2.-P.175-190.
172.Game-Theoretical Semantics. Ed.by E.Saarinen. - Dordrecht,1979.
173.Gardiner M. Tne Dialogics of Critique: M.M.Bakhtin and the Theory of
Ideology.- L.,N.Y.,1992.
174.Geraldi J.W.,Guimaraes E.R.J.,Ilari R. Argumentative Operators and
Dialogue//Dialogue: An
Interdisciplinary Approach.Ed.by M.Dascal.Amsterdam,1985.-P.147-163.
175.Gulliver P.H. Disputes and Negotiations.- N.Y.,1979.
176.Habermas J. Theorie der kommunikativen Handelus.-2 vols.-Vol.1.- Frankfurt
a/M.- 1981.
177.Hamblin C.Fallacies.- L.,1970.
178.Hamblin C. Imperatives.-N.Y.,1987.
179.Hamblin C. Mathematical Models of Dialogue//Theoria,1971.-Vol.38.-P.130155.
180.Harrah D. Sommunication: ALogical Model.- Cambridge, MA,1963 .
181.Harrah D. Logic for Rational Dialogue // Dialogue.- Ed. by M.Dascal.Amsterdam,1985.-P.125-133.
182. Harrah D. Tne Logic of Questions//Handbook of Philosophical Logic.-Eds.by
D.Gawway and F.Guenther. - Dordrecht, 1984.- P.716-764.
183.Hegselmann R. Formale Dialektik.-Hamburg,1985.
184.
Heidorn G.E. Automatic Programming Through Natural Language
Dialogue:A Survey
//Readings in Artificial Intelligence and Software Engineering.-Eds.by C.Rich
and W.K.Waters.- Los
Altos, California,1986.-P.203-214.
185. Hintikka J. Information - Seeking Dialogues: A Model //Erkenntnis, 1979.Vol.38.-P.355-368.
186. Hintikka J. Socratic questioning, logic and rhetoric // Rev. intern.de
philosophie. - Wetteren,1993.- Vol. 47, N 184.- P. 5-30.
187. Hintikka J. and Saarinen E. Information-Seeking Dialogues: Some of Their
Logical Properties
//Studia Logica,1979.-Vol.38.-P.355-363.
188. Holquist M.Dialogism: Bakhtin and His World. L., N.Y.,1990.
189. Holquist M. The Surd Heard: Bakhtin and Derrida//Literature and History:
Theoretical
Problems and Russian Case Studies. -Stanford,1986.-Pp.137-156.
190.
Johnstone
H.W.
Argumentation
and
Formal
Logic
in
Philosophy//Argumentation,1989.Vol.3.-P.5-15.
191. Johnstone H.W. Validity and Rhetoric in Philosophical Argument.University Park,PA,1978.
120
192. Kamlah W., Lorenzen P. Logische Propedeutik.-Mannheim,1967.
193. Knowles D. The Evolution of Medieval Thought. - L.,N.Y., 1988.
194. Krabbe E.C.W. A Theory of Modal Dialectics//J.of Phil.Log.,1986.-Vol.15.P.191-217.
195. Krabbe E.C.W. Creative Reasoning in Formal Discussion//
Argumentation,1988.-Vol.2.-P.483-498.
196. Krabbe E.C.W. Formal Systems of Dialogue Rules // Synthese,1985.-Vol.63.P.295-328.
197. Krabbe E.C.W. Studies in Dialectical
Logic . Doctoral
Dissertation,Rijksuniversiteitte Groningen.- Groningen,1982.
198. Krabbe E.C.W. The Adequacy of Material Dialogue-Games//Notre Dame
Journal of Formal Logic,1978.-Vol.19.-P.321-330.
199.
Lorenz
K.
Dialogspiele
als
semantische
Grundlage
von
Logikkalkulen//Archiv fur Math. Logik
und Grundlagenforschung.- 1968.
200. Lorenz K. Intentionality and Its Language-Dependency// Dialogie: An
Intedisciplinary Approach.-Ed.by M.Dascal.-Amsterdam,1985.-S.285-292.
201. Lorenz K. Rules vs.Theorems //J.of Phil. Log., 1973.-Vol.2.- P.352-369.
202. Lorenzen P. Ein Dialogische Konstruktivitatskriterium //Infinitistic
Methods.-Warsaw,1959.
203. LorenzenP. Formal Logic.-Dordrecht,1965.
204. Lorenzen P. Logik und Agon.- Frankfurt a/M, 1963.
205. Lorenzen P. Methodical Thinking//Ratio,1965.-V ol.7.-P.35-60.
206. Lorenzen P. Methodisches Denken.- Frankfurt a/M,1974.
207. Lorenzen P.,Lorenz K. Dialogische Logik.- Darmstadt,1978.
208. Lumer Ch. The Disputation - a Special Type of Cooperative Argumentative
Dialogue//Argumentation,1988.-Vol.2.- P.441-464.
209. Mackenzie J. A Pragmatic Requirement for Classically
Valid
Arguments//Log. et anal.,1985.Vol.28.-P.75-78.
210.
Mackenzie
J.
Distinguo:
The
Response
to
Equivocation//Argumentation,1988.-Vol.2.- P.465-482.
211. Mackenzie J. No Logic before Friday//Synthese,1985.Vol.63.- S.329-341.
212. Mackenzie J. Question-Begging in Non-Cumulative Systems
//J.of
Phil.Log.,1979.-Vol.8.- P.117-133.
213. Mackenzie J. The Dialectics of Logic//Log.et Anal.,1981.-Vol.24.- P.159177.
214.
Mackenzie
J.
Woods
on
Ideals
of
Rationality
in
Dialogue//Argumentation,1988.-Vol.2.-P.409-418.
215. MacCannel J.F. The Temporality of
Textuality: Bakhtin
and
Derrida//Modern Language Notes,1985.-Vol.5.-Pp.968-987.
216. Madarasz A. The Roads of Formal Pragmatics // Log. et.anal,1986.-Vol.29.P.213-223.
121
217.
Mann
W.C.
Dialogue
Games:
Conventions
of
Human
Interaction//Argumentation,1988.-Vol.2.-P.511-532.
218. Manor R. Dialogues and the Logics of Questions and of
Answers//Linguistische
Berichte,1981.-Vol.73.-P.1-28.
219. Manor R. Representing Dialogues // Sonderforschungswereich,1983.-Vol.99.
220. Meyer M. From Logic to Rhetoric.- Amsterdam,1986.
221. Meyer M. Problematology and Rhetoric//Practical Reasoning in Human
Affairs.-Eds. by J.L.Golden and J.J.Pilotta.-Dordrecht,1986.- P.119-152.
222.
Meyer
M.
The
Rhetorical
Foundation
of
Philosophical
Argumentation//Argumentation,1988.-Vol.2.-P.255-269.
223. Mittelstaedt P. The Dialogue Approach to Modalities in the Language of
Quantum physics// Curr.
Issues Quantum Log. Proc. Workshop, Erice, 2-9 Dec.1979.- N.Y.,L.,1981.P.259-281.
224. New Webster s Dictionary of English Language. -Delhi, 1989.
225. Nowakowska M. On a Formal Structure of Dialogue//Dialogue:An
Interdisciplinary Approach. - Ed.by M.Dascal. -Amsterdam,1985.-S.135-145.
226. Parret H. Contexts as Constrains on Understanding in a Dialogue
Situation//Dialogue: An Interdisciplinary Approach.-Ed.by M.Dascal.Amsterdam,1985.- S.165-177.
227. Peperzak A. Th. System and history in philosophy.- Albany, N.Y.,1986.
228. Perelman H. and Olbrechts-Tyteca L. The New Rhetoric: A Treatise on
Argumentation.-Notre Dame,1969.
229. Petit J.-L. The Making and Breaking of Dialogue //Dialogue: An
Interdisciplinary Approach.Ed. by M.Dascal. - Amsterdam,1985.- S.427-440.
230. Quantum Physics // Sirr.Issues Quantum Log.Proc Workshop. -N.Y.,1981.P.259-281.
231. Rescher N. Dialectics.- N.Y.,1977.
232. Rescher N. Methodological Pragmatism.- Oxford,1976.
233. Rescher N. Plausible Reasoning.- Assen,1976.
234. Rorty R. The Historiography of Philisophy: Four Genres // Philosophy in
History: Essays on the Historiography of Philosophy.- R.Rorty, J.B/Schneewind,
and Q.Skinner, eds.- Cambridge: Camb.
Un.Pr., 1984.-P. 56-61.
235. Saarinen E. Dialogue Logis vs. Game-Theoretical Semantics Mimeographed,1980.
236. Sabre R.M. Completing the Square of Opposition //Argumentation,1989.Vol.3.-P.97-107.
237. Sanders R.E. Cognitive Foundations of Calculated Speech.- N.Y.,1987.
238. Souza Filho D.M.de Dialogue Breakdowns//Dialogue: An Interdisciplinary
Approach.-Ed.by M.Dascal.-Amsterdam,1985.- S.415-426.
122
239. Stachow E.W. Completeness in Quantum Logic//J.of Phil.Log.,1975.-Vol.5.P.237-280.
240. Stachow E.W. Quantum Logical Calculi and Lattice Structires//J.of
Phil.Log.,1978.-Vol.7.-P.347-396.
241. Stegmuller W. Remarks on the Completeness of Logical Systems
Relative to the Validity-Concepts of P.Lorenzen and K.Lorenz//Notre Dame J.of
Formal Logic,1964.-Vol.5.-P.81-112.
242. Stewart J. M.Buber's Central Insight//Dialogue: An
Interdisciplinary
Approach.-Ed.by M.Dascal.-Amsterdam,1985.- S.321-335.
243. Strasser S. The idea of Dialogical Phenomenology.Pittsburgh,1969.
244. The Philosophy of Martin Buber. - Ed. by P.A.Schillp and M.Friedman.N.Y.:Open Court,1967.
245. Vandamme F. Towards More Natural Dialogue Logic in a More Natural
Dialogue System //Log. et. anal.,1986.-Vol.29.-P.409-419.
246. Vanderveken D. What is an Illocutionary Force?//Dialogue:An
Interdisciplinary Approach.-Ed. by M.Dascal.- Amsterdam,1985.- S.181-204.
247. Villela-Petit M. What does'Talking to Oneself'mean?//Dialogue: An
Interdisciplinary Approach.-Ed. by M.Dascal.- Amsterdam,1985.- S.305-319.
248. Walton D. Burden of Proof//Argumentatin,1988,vol.2.- P.233-254.
249. Walton D. Enthymemes//Log.et Anal.,1983,vol.26.- P.359-410.
250. Walton D. Informal Fallacies.Amsterdam,1987.
251. Walton D. Logical Dialogue-Games and Fallacies.- Lanham,1984.
252. Walton D. Reasoned Use of Expertise in Argumentation//
Argumentation,1989.-Vol.3.-P.59-73.
253. Walton D. The Logic of Dialogue/ /Synthese, 1985. Vol .63.-P.259-388.
254. Woodfield A.Communicating about the Contexts of Other Minds//Dialogue:
An Interdisciplinary Approach.Ed. by M.Dascal.- Amsterdam,1985.- S. 293-304.
255. Woods J.Ideals of Rationality in Dialogue/ /Argumentation,1988.-Vol.2.P.395-408.
256. Woods J. Rationality Ideals and Mentality// Argumentation,1988.-Vol.2.P.419-424.
257. Woods J. and Walton D. Argument:The Logic of the Fallacies.Toronto,1982.
258. Woods J.and Walton D. Arresting Circles in Formal Dialogues//J.of
Phil.Log.,1978.-Vol.7.-P.73-90.
259. Woods J. and Walton D. Question-Begging and Cumulativeness in
Dialectical Games//Nous,1982.-Vol.4.- P.585-605.
260. Yoos G.E. Rhetoric and "Doing Philosophy"// Argumentation,1988.-Vol.2.P.191-207.
123