дело йукоса» как зеркало русской адвокатуры

«ДЕЛО ЙУКОСА» КАК ЗЕРКАЛО РУССКОЙ АДВОКАТУРЫ
(комплексное исследование в защиту российской адвокатуры и правосудия)
Приложение к журналу “Вопросы адвокатуры”
ВВЕДЕНИЕ I. «ДЕЛО ЙУКОСА» И МЯТЕЖ ПРОТИВ ПРАВОСУДИЯ
Эта книга – о мятеже против государственной власти в России. Против самого государства и
правопорядка. Она о заговоре, который направлен на всеобщее разрушение, на погружение страны в
хаос безвластия, беззакония, бесправия, безнравственности, безмыслия, произвола, войны всех против
всех.
У одного средневекового бандита на знамени было написано: “Враг Бога, милосердия и
правосудия”. То же самое могли бы написать на своих знамёнах, в своих удостоверениях, на всех
подписанных ими бумагах многочисленные адвокаты, а также примкнувшие к ним судьи и прокуроры,
попирающие сегодня правосудие в России. Все они – участники заговора, направленного на подрыв
общественных устоев, добрых порядков и основ легитимации Верховной власти в нашей стране. Ибо
разрушая право, подменяя его абсурдом, они разрушают всё – все наши надежды и саму нашу жизнь,
которая в их руках ничего не стоит. Своими действиями они, вольно или невольно, сознательно или
бессознательно, приближают всеобщий бунт – стихию, которая сметёт вместе с ними всё.
Эта книга в то же время – о праве. О том, как всего этого избежать, как исправить ситуацию и
преобразить нашу жизнь на началах разума и справедливости.
Предисловие к книге
“Дело Йукоса” как зеркало русской адвокатуры
Как оказалось, предмет этой книги нельзя изложить “ни кратко, ни популярно, ни по-французски”.
Возникает желание пропустить два “Введения”, не читать ничего “методического” или “философского”,
а сразу перейти к примерам, иллюстрациям из “дела Йукоса”.
Такое чтение бесполезно, пустая трата времени. Потому что ничего не будет понятно. Без
знакомства с объектом и предметом “дела Йукоса”, его сущностью, чтение одних “примеров”
превратится в чтение фельетонов, а сам читатель – в фельетониста. Такое чтение ничего не даст для
уменьшения интеллектуальной энтропии.
Друзей всегда мало, врагов может быть бесконечно много. У авторов этой книги друзей станет не
намного больше, а врагов прибудет много.
Книга “Дело Йукоса” как зеркало русской адвокатуры (комплексное исследование в защиту
российской адвокатуры и правосудия) написана по материалам судебных процессов нескольких
последних лет, связанных единым символом. В “Зеркале русской адвокатуры” ничего не выдумано, как
нельзя ничего выдумать о своём собственном лице, посмотрев на себя в зеркальное отражение.
“Зеркало русской адвокатуры” бесполезно читать, если не знать теорию адвокатуры. “Зеркало
русской адвокатуры” нельзя понять тем, кто презирает право, тем, кто свободе предпочитает
независимость.
“Дела Йукоса” нет, но оно есть. Все вопросы, задачи, проблемы современного правосудия в
сконцентрированном виде отразились в так называемом “деле Йукоса”. Чтобы добраться до сути
вопроса, авторы раскрывают темы не только через аналитику, но через гиперболы, метафоры,
сравнения, посредством свободного исследования. Инопланетное правосудие, нейролингвистическое
воздействие на суд, эссе “Арест” – всё это основано на реальных историях, ничего не выдумано. Нельзя
же признать, что Франц Кафка выдумал “Процесс”. Спросите у “фигурантов” “дела Йукоса”, не их ли
злоключения описаны в “Процессе”.
В книге ничего не выдумано, и каждый узнает себя, хотя в ней ни одного имени, ни одного
названия организации. Важны принципы, важны условия правосудия, его черты, характерные для
нынешнего времени. Если указывать на имена, то кроме личной обиды у поименованного, названного
это ничего не вызовет. Но каждый не названный будет считать себя непременно разумным, и к нему,
дескать, исследование не относится. Он, мол, умён, разумен и познал всё право, и он лучше всех знает,
как надо “защищать клиента”.
Если все адвокаты, прокуроры и судьи знают право, то почему не поступают по праву, а только с
намёком на право?
1
Преднамеренно в книге не рассматривается суд с участием присяжных. Хотя “дело Йукоса” имело
касательство и к этому феномену. Нет какого-то особенного “доказывания” в суде присяжных.
Есть доказывание одно – правильное.
Чиновники от юстиции считают, что народ не созрел для суда присяжных, что присяжные не
юристы, и поэтому, мол, они не могут понять “доказанность” вины виновного, не могут уследить за
доказательствами обвинителя и подсудимого оправдывают. Но наше независимое правосудие всё
делает для того, чтобы наставить присяжных на “правильное” понимание: вердикт присяжных
отменяется, присяжных подвергают “внушениям”, но если присяжные оказываются невнушаемыми и
оправдывают подсудимого, то вердикт можно опять отменить…
Спрашивается, если народ так глуп, что не может понять доказательств обвинителя и оправдывает
подсудимых, а “профессиональным” обвинителям и судьям доподлинно известно всё о вине
подсудимого, то, может быть, давайте кесарю оставим кесарево, а Богу Божье? Сделаем всё наоборот, а
не как сейчас в суде присяжных. Прокурор будет доказывать вину, суд будет признавать виновным,
юристам пусть вопрос вины будет ясен и понятен без всяких доказательств, и перед присяжными будет
представлен уже виновный и признанный таковым судом человек. Присяжным надо будет решать не
вопрос факта, избавим их от этого, а вопрос назначения наказания. Народ, то есть присяжные, будет
голосовать только за меру наказания. Наказание может быть любое, но не более того, которое указано в
статье уголовного закона. Наказание будет идти исключительно от сердца. Наказание будет
справедливым. Это же просто – определить справедливое наказание. Суд вину признал, а глас народа,
то есть глас Божий, вынесет справедливое наказание. И недовольство чиновников от юстиции
присяжным народом исчезнет.
Правда, либералы и бюрократы опять могут быть недовольны народом: мол, мало присудил
нехорошему по либерально-бюрократическим меркам человеку. Ведь и либералы недовольны судом
присяжным, когда народ оправдывает чужого для либералов. Что бывает нередко. Либералов не
интересуют ни доказательства, ни доказывание, когда судят не их, не либерального. Такой
нелиберальный сразу виновен, если о его вине заявил обвинитель. Обвинителю это сделать легко –
стоит только во всеуслышание объявить, что обвиняемый не признаёт либеральных ценностей. Как
легко и быстро либералы солидаризуются с прокуратурой и судом, когда присяжные оправдывают
“нелиберального” подсудимого.
Народ, то бишь присяжные заседатели, никогда не сможет угодить ни либералам, ни бюрократам.
Если народу отдать решать вопрос факта, то народ обязательно как-нибудь неправильно установит этот
факт, то есть вину подсудимого. Если народу отдать вопрос наказания, то народ обязательно вынесет
несправедливый приговор. Нельзя говорить о правосудии, не рассматривая вопрос, что есть
доказательство и доказывание в судебном процессе. Понятия давно забытые нашим правосудием и в
наших учебниках по процессуальному праву оторванные от рациональных истоков. Конечно, каждый
прокурор или адвокат тут же заявит, что он-то уж точно знает, что такое судебные доказательства.
Непременно знают, но только своё знание так тщательно скрывают в суде, что как будто под страхом
сурового наказания подписались никогда не разглашать его. Если всем известно, что такое судебные
доказательства и доказывание, так почему никто ничего не доказывает ни на предварительном
следствии, ни в суде? Почему адвокаты всегда только демонстрируют публике свои догадки об
обвинении и доказательствах обвинения?
У прокурора, судьи и адвоката какие-то свои, никому не ведомые представления о доказательствах
и доказывании. Прокурору, судье и адвокату достаточно намёков, догадок о доказательствах. Они
упиваются своим сокровенным знанием, ведь они принадлежат к кругу избранных. Но народу в лице
присяжных заседателей не нужны никакие догадки и намёки на доказательства. Ему нужно в суде
простое доказывание вины подсудимого, то есть доказывание, построенное и продемонстрированное по
обычным правилам формальной логики, а не зачитывание вслух множества непонятно к чему
относящихся документов. Вот и получается, что когда приговор выносят, по сути, вдвоём прокурор и
судья в присутствии адвоката, то такой приговор, почитайте, всегда обвинительный. Им не обязательно
доказывать вину, достаточно намёка на вину. Но народу недостаточно намёка, ему нужна демонстрация
доказательства вины. Демонстрировать доказательства надо уметь, и этому надо учиться.
Но, как ни прискорбно признавать, никакой демонстрации доказательств в отечественных судах не
будет без воли на то Верховной власти. Казалось бы, за демонстрацию доказательств должны выступать
адвокаты по призванию, но, как показало “дело Йукоса”, куда проще плестись в хвосте других акторов
2
судебного процесса, даже своего подзащитного.
“Зеркало русской адвокатуры” – единственная книга за последние годы, в которой раскрыто
правильное судебное следствие и даны векторы юридической школы.
Исследование оптимистично, оно встаёт на защиту российского правосудия и его неотъемлемой
части – адвокатуры.
Сергей Юрьевич Донченко, адвокат,
Андрей Вячеславович Поляков, адвокат
Глава 1. ТАЙНА «ДЕЛА ЙУКОСА». ЕСТЬ ЛИ ОНО?
§ 1. Индивидуальный коллектив и коллективный индивид
“Дела Йукоса” не существует. В процессуально-правовом смысле его нет. Нет и не было ни
одного судебного процесса, уголовного или гражданского, который можно было бы назвать “делом
Йукоса”. Это фикция, фантазм, отвлеченная мысль, которая сидит в головах политиков, журналистов,
юристов. Однако фантастичность, искусственность этой конструкции не мешают мыслителям строить
различные идеологические версии касательно вопросов государственного управления, экономики,
права, нравственности, используя словосочетание “дело Йукоса”. И у каждого мыслителя это
словосочетание превращается в концепт, наполняемый по собственному произволу. “Дело Йукоса”
становится идеологемой, то есть понятием нашей жизни, понятием, которое живет независимо от
нашего сознания и воли.
Фантом “дела Йукоса” возник из десятков различных уголовных и гражданских судебных дел, в
которых так или иначе упоминается коммерческая организация под названием “Открытое акционерное
общество “Нефтяная компания “ЮКОС”.
Всякая организация – это люди. Всякое юридическое лицо – это лица физические. Если люди
объединяются в организацию или присоединяются к ней, то необязательно, чтобы каждый из них был
одержим каким-то общим интересом. Если у всех людей есть одинаковые интересы, например,
удовлетворять свои первоочередные потребности в пище, одежде и жилище, то это не означает, что
данные интересы общие. Указанные интересы личные, индивидуальные. Если люди объединяются для
совместного труда, то у каждого из них не появляется какой-то новый жизненный интерес
(потребность), дополнительный (комплементарный) к тем интересам (потребностям), которые были у
них до объединения в организацию. Объединение в организацию, совместный труд есть средство,
способ, форма удовлетворения индивидуальных материальных и духовных потребностей человека.
Отсюда следует, что у организации нет корпоративных интересов, есть интересы людей.
В самой корпорации у людей могут быть разные интересы, люди могут группироваться по
интересам. Хотя точнее было бы сказать, что люди внутри корпорации группируются не по интересам, а
по функциям. Потому что человеческие интересы у всех одинаковые. Другое дело размер, количество и
качество средства, удовлетворяющего этот интерес (потребность). Площадь жилого дома может быть
разной у работников, занимающих разное положение в производственной иерархии корпорации
(соответственно, у них разный денежный доход), но всё равно это дом, удовлетворяющий одну и ту же
потребность в жилище. Сущность потребности не меняется от размера дома.
Тема количества потребления благ для удовлетворения человеческих потребностей в первую
очередь относится к вопросам страстей человеческих, обусловленных доминирующими в обществе
нравственными правилами, традициями.
Если люди и защищают корпорацию от разрушения, укрепляют её, то только в той степени и до
той поры, пока такая защита соответствует их интересам, удовлетворяет их потребности. Возникает
угроза удовлетворению потребностей – люди прекращают защищать корпорацию. Такое отступление
происходит не сразу у всех. Сопротивление ранее единой человеческой корпорации сменяется очагами,
в которых действуют отдельные группы, потом группы распадаются на атомизированных индивидов.
Сопротивление сужается по мере сужения видения возможности удовлетворения личных потребностей.
Такое сопротивление может быть обусловлено в том числе и защитой приобретённых благ, и, что
ценно, свободы, то есть люди, составлявшие корпорацию, не хотят быть осуждёнными к лишению
свободы. Но мотив сопротивления никоим образом не исключает личные потребности.
3
Защищают личные интересы, а не корпоративные.
Даже если это арбитражный процесс о взыскании долга с юридического лица, корпорации. В
таком судебном процессе защищается не корпоративный интерес в смысле интереса массы, группы
людей – интереса для них общего и нового. В действительности защищаются интересы индивидов,
которые так или иначе связаны с этой вот корпорацией, с её существованием как целого. Эти индивиды
могут работать в данной корпорации, быть её собственниками, инвесторами, кредиторами и так далее.
Также и уголовный процесс всегда индивидуален. Он против одного человека. Но орган
обвинения может так сформулировать обвинение в совершении преступления, что в качестве субъектов
преступления в нём будут указаны, например, обвиняемые Икс, Игрек и другие не установленные
следствием лица. Таким образом, субъектом преступления становится неопределённое, уходящее в
бесконечность число людей. И риск быть приобщённым к субъекту преступления возникает у всякого
сопричастного к “делу Йукоса”. Защита частного интереса распространяется на неопределённое
количество людей. Но как при такой угрозе соблюдается стандарт поведения в адвокатской среде? Ведь
и сам адвокат может перейти в процессуальный разряд субъекта преступления. Ибо он тоже
сопричастен к “делу Йукоса”.
“Дело Йукоса” – абстракция. Вот и мы будем изучать деятельность адвокатов предельно
абстрактно. Ведь задача – не укорить или похвалить отдельного адвоката, а проследить путь адвокатов,
выявить закономерности их поведения и возникновения его результатов. Посмотреть на нынешнюю
адвокатуру через зеркало.
§ 2. Привратник и Проситель
Рассматривая роман Кафки “Процесс” в контексте современной правовой жизни, обращаешь
внимание на две вещи.
Во-первых, на то, что, хотя литература этого автора давно признана классическим образцом
сюрреализма, то есть некоего абсурдного искажения реальности, в этом контексте он предстает как
сугубый реалист (см.: Теория адвокатуры. М., 2002. С. 91–102). Его образы не только не кажутся
искажением реальности, но даже наоборот – в чём-то не дотягивают до неё, представляются слабее, чем
реальность, в своей абсурдности. Сбылась поговорка: “Мы рождены, чтоб Кафку сделать былью”. Наша
реальность безумнее и одновременно богаче, чем казавшиеся современникам больными фантазии
Кафки. И именно поэтому, вероятно, адвокат, не обладающий литературным опытом, сегодня в
состоянии создать произведение, мало чем уступающее бессмертным полотнам пражского сочинителя
начала ХХ века. Ему достаточно лишь обобщить собственный повседневный опыт.
Во-вторых, в связи с этой реалистичностью образов Кафки возникает желание так их
растолковать, чтобы получить ясные и наглядные параллели с нынешней жизнью. Чтобы любой, самый
интеллектуально безнадежный чиновник мог сообразить, что обозначает и что чему соответствует.
Надо сказать, что задача эта гораздо сложнее, чем представляется на первый взгляд. Если речь идёт о
притче “У врат Закона”, то для начала надо отметить, что это притча в притче. Весь “Процесс” – это
притча, переполненная аллегориями. А рассказанное священником – это как сон во сне. Затем, всякое
толкование этой притчи с необходимостью становится своего рода продолжением романа. Ведь
священник, рассказав её, тут же погружает нас в целую систему толкований, и мы теперь лишь можем
развивать далее эту систему, сами становясь, таким образом, героями “Процесса”. Хотим ли мы этого?
Многие, вероятно, ответят, что наше желание, учитывая всё вышеизложенное, уже не имеет
значения, поскольку мы, “воленс-ноленс”, являемся героями той реальности, которая ничуть не
уступает кафкианской литературе. Вопрос лишь в том, с каким именно персонажем мы отождествимся:
с персонажем-жертвой (К.) или с персонажами-палачами, которые так или иначе участвуют в абсурдной
системе, уничтожившей К.
Велик, конечно, соблазн расставить все роли самым простым образом. Кто есть кто в притче “У
врат Закона”? Проситель – это простой человек, а привратник – это олицетворение бюрократии, которая
всеми средствами дурит простым людям голову и не допускает их к Закону. Притча, таким образом,
повествует как бы о почти физической недоступности Закона. И к чему же она в таком случае
призывает? К прорыву в сторону Закона? К революции? Не слишком ли примитивно мы толкуем
Кафку? Он ведь все-таки до сих пор считался представителем сюрреализма, а не социалистического
реализма, отражающего, как известно, действительность в её революционном развитии.
4
Да, притча рассказывает о недоступности Закона, олицетворяющего справедливость, разумное
начало нашей жизни. И в то же время о его доступности. Закон внутри нас. Но он недоступен именно
потому, что мы его ищем не там. Мы ищем его где-то вовне. Пусть кто-то нам даст Закон. Пусть кто-то
нам что-то разрешит или запретит. Сходна притча о птицах, которые сорок лет искали чудесную птицу
Симург, а после стольких лишений и приключений оказалось, что они сами и есть птица Симург. То,
что ближе нам, чем яремная вена, оказывается дальше всего.
Закон не есть дозволение начальства. Закон есть завоеванное нами право. Закон – это наша
собственная воля, коллективная и разумная. Если было бы иначе, это означало бы, что у нас нет ни
разума, ни солидарности и что мы случайные друг другу люди, которые готовы вцепиться в горло друг
другу, как только это позволят судьба, начальство и т.п.
Кто же привратник? Привратник – это олицетворение какой-то внешней силы? Нет, всё гораздо
глубже. Привратник – это второе “я” просителя. Это проситель сам себе не позволяет проникнуть в
недра Закона. Это он сам постоянно откладывает начало разумной жизни, оправдывая себя страхами
перед ещё более страшными привратниками. Человек боится разума и справедливости. Он боится
справедливости, потому что в глубине души осознает свою глубочайшую греховность. Он боится
разума, потому что не хочет смотреть на себя трезво, боится видеть себя таким, каков он есть. Он хочет
забыть себя. Он хочет видеть во всех тех наказаниях, которые выпадают на его долю, лишь
случайность, некий произвол. В то время как он их заслуживает. Не тем, что якобы совершил то, за что
его наказывают такие же неразумные и несправедливые, как и он, люди, а своим неразумием. Он нигде
сам не следовал Закону и думал, что это беззаконие пройдет безнаказанным. Но Закон, нарушенный в
одном месте, обязательно оборачивается наказанием в другом. Разрушение Закона как такового
увеличивает беззаконие как таковое, и оно уже не может обойти нас стороной. Беззаконие – это и есть
наше общее наказание. Как мы можем жаловаться на чье-то беззаконие, если беззаконны сами.
Начинать надо с себя. Если ты сам справедлив, ты можешь и даже должен требовать справедливости от
других. А пока каждый слабый поступил бы точно так же, как нынче с ним поступил сильный. Недаром
иные народные заступники и правдоискатели становились приспешниками угнетателей, как только
изменяли своё положение. Тому немало примеров и из новейшей политической истории нашей страны.
Привратник и проситель равно скудоумны, равно боятся, равно обмануты. Они оба не вошли во
Врата Закона. Они оба вне Закона. А находясь вне Закона, мы остаемся в плену первобытных
потребностей и страхов. Это состояние вне культуры и цивилизации. Если мы не преодолеем эту нашу
внутреннюю дикость, мы и не достойны Закона.
Добавление. Что такое постмодернизм?
Постмодернизм – это не пустое кривляние от нечего делать. Это очень практичная вещь, связанная
с решением реальных и весьма насущных проблем. Что это за проблемы?
Герберт Маршалл МакЛюэн определил происходящее в современном мире как имплозию –
взрывное сжатие пространства и времени. Это значит, что раньше мир был большим и древним, а
теперь, благодаря новым средствам коммуникации, он внезапно стал во всех смыслах маленьким.
Раньше Австралия была бесконечно далека, а теперь туда можно попасть за день. Раньше японцы и
африканцы были дивом дивным, а теперь они среди нас каждый день. Как шагреневая кожа, сжались
все дистанции. Не только далёкие страны стали ближе, но и далёкие времена. Раньше мы почти ничего
не знали о Древнем Египте, теперь, благодаря археологии и лингвистике, мы знаем о нём больше, чем
древние греки. Изменилась сама организация пространства и времени. Изменения стали такими
быстрыми, что будущее начинает отставать от настоящего, устаревая раньше, чем воплощается. Слетать
в Таиланд оказывается быстрее и легче, чем съездить за город. Всё это касается не только физических
параметров, но и, конечно же, культурных. Великое смешение народов делает далёкое близким, а
близкое далёким – и в культурном смысле. Тесное сосуществование и даже взаимопроникновение
совершенно разных, порой взаимоисключающих, а порой просто непересекающихся ценностных шкал
рождает тотальную релятивизацию. Мы уже не знаем, что хорошо, что дурно, что прекрасно, что
безобразно. Мы теряем ориентиры и теряемся сами.
Постмодернизм – это мысленный эксперимент, который должен ответить на вопрос: можно ли
жить и как можно жить в таком мире, где теряется различие между верхом и низом, правым и левым,
центром и периферией, будущим и прошлым, добром и злом, красотой и уродством, оригинальной
мыслью и цитатой, прогрессом и деградацией и так далее и тому подобное. Постмодернизм – это
попытка мыслить без системы координат, без установленных критериев и ориентиров. Чтобы на основе
5
такого мышления выработалась комфортная и действенная стратегия поведения, все указанные
тенденции в постмодернизме утрируются. Благодаря этому возникает концепт постмодерна. В
основном люди живут примерно так же, как жили, но те, кто пытается заглянуть чуть вперед и решить
ожидающие нас проблемы, создали действующую модель эпохи, которую и называют постмодерном. И
пытаются в ней жить. Это очень серьёзное и очень нужное дело, возникшее не на пустом месте, не из
праздности. Как и всегда, философия оказывается прочно связанной с живыми практическими
интересами людей.
Жаль, если кто-то этого не понимает.
§ 3. Процессуальная сопричастность. Дерево судебных дел
Ощущение сопричастности может возникнуть у случайно выбранных адвокатов в силу
процессуальной сопричастности множества судебных дел или разрастающегося Дерева судебных дел.
При этом важно не то, как то или иное дерево росло, согласно процессуальным бумагам. Деревья растут
по-разному. Главное – суть роста, правило роста.
Произрастание начинается с первого саженца. С первого процессуального шага. Обвинительный
орган возбуждает уголовное дело под номером Один по факту деяний, в которых содержатся, по
мнению этого органа, признаки преступлений, предусмотренные, например, статьями 165 (Причинение
имущественного ущерба путём обмана или злоупотребления доверием), 285 (Злоупотребление
должностными полномочиями) и 315 (Неисполнение приговора суда, решения суда или иного
судебного акта) Уголовного кодекса России. Предъявляется обвинение нескольким лицам. Обозначим
их номерами 1, 2 и 3. Чтобы перечень не мог быть исчерпывающим, в число субъекта преступления
включается элемент под наименованием “другие неустановленные лица”.
Примечание. Единому преступлению соответствует единый субъект преступления. Если
преступление совершили несколько лиц, то в юридическом смысле они объединены единой виной и
входят в единое понятие “субъект преступления”. Это не означает, что наказание все понесут
одинаковое.
Второй шаг. При расследовании дела номер Один следственный орган приходит к убеждению, что
он обнаружил признаки другого преступления, которое совершили, помимо указанных 1-го, 2-го и 3-го
лиц, и другие лица. Тогда следственный орган выделяет материалы из дела номер Один, возбуждает
уголовное дело под номером Два, предъявляет обвинение другим лицам, которых мы обозначим
номерами 4, 5 и 6. Уголовное дело номер Два возбуждено по признакам преступления,
предусмотренного, например, статьёй 160 (Присвоение или растрата) Уголовного кодекса.
От первого ствола произросла ветвь.
Третий шаг. Из дела номер Один отпочковывается, конечно с соблюдением процессуальных
правил, дело под номером Три. Появляются в нём другие обвиняемые, которых обозначим номерами 7,
8 и 9. Уголовное дело номер Три возбуждено, например, по признакам преступления, предусмотренного
статьёй 174.1 (Легализация /отмывание/ денежных средств или иного имущества, приобретённых лицом
в результате совершения им преступления) Уголовного кодекса.
У ствола стало две ветви.
Четвёртый шаг. Обвинительный орган, независимо от первых трёх дел, возбуждает уголовное
дело номер Четыре, например, по признакам преступления, предусмотренного статьёй 159
(Мошенничество) Уголовного кодекса. Обвинение по делу номер Четыре никому не предъявлено.
Высажен второй саженец. Это второй ствол.
Пятый шаг. Уголовное дело номер Три (о легализации) присоединяется к делу номер Два (о
хищении в форме присвоения). Это обычное ботаническое мероприятие.
Количество уголовных дел уменьшилось, а составы преступления остались прежние. Одна ветвь
первого ствола поглотила другую ветвь.
Шестой шаг. Уголовное дело номер Четыре (о мошенничестве) присоединяется к делу номер Два.
Ветвь первого ствола поглотила второй ствол. Осталось только два уголовных дела, а количество
составов прежнее – шесть.
У нас осталось дело под номером Один (составы преступлений согласно статьям 165, 285 и 315
6
Уголовного кодекса) и дело под номером Два (составы преступлений согласно статьям 159, 160 и 174.1
Уголовного кодекса).
Седьмой шаг. Дело под номером Два присоединяется к делу под номером Один.
Остаётся только дело под номером Один с составами преступлений согласно статьям 159, 160,
165, 174.1, 285 и 315 Уголовного кодекса. Обвиняемые воссоединены в одно дело и образуют одну
организованную группу. Девять обвиняемых – это минимальное расчётное число, потому что их ко
личество возрастает в арифметической прогрессии на каждом этапе (шаге) произрастания судебного
дерева.
Дело номер Один стало единственным делом. Оно объёмно, неповоротливо, неразрешимо.
Все судебные дела требуют логического завершения. Дело номер Один в момент своего
зарождения появилось как реакция на какой-то человеческий абсурд для его разрешения. Пройдя через
противоречия и отрицания, это Дело не разрешило изначальный абсурд, а превратилось в ещё больший
абсурд, в абсурд абсурдов, в узел абсурдов. Но абсурд всё равно требует логического разрешения.
Для разрешения узла абсурдов используется простой логический приём – выделение дела и
направление в суд для окончательного разрешения. Потому что приговор суда есть способ логического
разрешения абсурда обвинения. Это напоминает приёмы селекции.
Восьмой шаг. Из дела номер Один выделяется уголовное дело под номером Пять с обвиняемыми
под номерами 4, 6 и 8 и обвинением в совершении преступлений, предусмотренных, например,
статьями 160 и 174.1 Уголовного кодекса. По делу проводятся завершающие процессуальные действия.
Дело направляется в суд. Суд выносит обвинительный приговор.
Девятый шаг. Для преодоления абсурда дела номер Один теперь используются постановления о
фактах из приговора суда по делу номер Пять, так называемая преюдиция.
Следующие шаги продолжаются бесконечно долго в самых причудливых сочетаниях составов
преступлений и лиц (выделение, возбуждение, присоединения, выделение и направление в суд), до той
поры, пока не найдет своего разрешения дело номер Один в суде через множество судебных дел.
Селекция устремляется к бесконечности.
Параллельно уголовно-правовым делам могут возбуждаться и рассматриваться гражданскоправовые дела в арбитражных судах либо в судах общей юрисдикции. Причём гражданские дела могут
что-то заимствовать (так называемые “доказательства”, например) из уголовных дел, а уголовные – из
гражданских.
Дерево судебных дел разрастается, ветки его переплетаются, составы преступлений множатся.
Каждая веточка, каждый листик считает себя сопричастным с деревом. Такое дерево есть абстракция,
существующая только в воображении отдельных людей, подобно отражению в зеркале. Под это
отражение можно подвести любого сопричастного. В том числе и вас, читающих эту книгу. По
существу, вы тоже находитесь под сенью сопряжённости этого судебного дела.
“Дело Йукоса” вполне можно отнести к такой процессуальной сопричастности.
Глава 2. КТО КОГО ЗАЩИЩАЕТ: ПРЕДМЕТ ИССЛЕДОВАНИЯ ПО «ДЕЛУ ЙУКОСА»
§ 1. Краеугольный камень и камень преткновения
И вот в средствах всенародного оповещения замелькала информация о каком-то “деле Йукоса”. В
этом деле, если верить тем же средствам оповещения, оказывается много обвиняемых и ещё больше
адвокатов. Так, может быть, это и есть как раз то самое дело, в котором, как в зеркале, отражается
нынешняя адвокатура?
Были возгласы, что правозащита в “деле Йукоса” полностью провалена. Высказывались мысли о
дискредитации адвокатуры, что адвокатура сама себя дискредитировала, то есть сама к себе подорвала
доверие как со стороны власти, так и со стороны народа. Слышались заявления, что с “делом Йукоса”
закончится и самоё адвокатура. Так ли это? Оправдан ли такой пессимизм? Или, напротив, деятельность
адвокатов в “деле Йукоса” вселяет надежду на возрастание значения адвокатуры?
В “деле Йукоса” сам адвокат – и в антропологическом выражении, как совокупность индивидов, и
институциональном выражении, как адвокатская корпорация – стал предметом спора и защиты.
Каким бы высоким профессионалом ни был тот или иной юрист, если у него самого возникают
судебные или околосудебные проблемы, ему необходима помощь какого-то другого юриста. Дело тут
7
не в профессионализме, а во взгляде со стороны. Взгляд изнутри, из глубин собственной
субъективности, всегда узок и ограничен, подобно взгляду недрёманного ока из рассказа СалтыковаЩедрина. Взгляд со стороны всегда открывает нечто новое: то, что казалось само собой разумеющимся,
оказывается чем-то особенным и характерным только для нас, то, что казалось разумным, оказывается
построенным на эмоциях и так далее.
Поэтому адвокаты нуждаются друг в друге, но также и в помощи гражданского общества,
которому они служат, защищая частные интересы своих доверителей и публичный интерес,
заключённый в праве как таковом.
Насущная задача адвокатов вообще и адвокатов в “деле Йукоса” в частности – снять тотальную
вину, довлеющую над каждым из них, над адвокатурой в целом и над всем нашим обществом. Мы
чувствуем эту вину и всё время пытаемся себя наказать – руками властвующих над нами чиновников.
Правозащита начинается изнутри, с внутреннего освобождения от вины, с преодоления ложной,
абсурдной убеждённости в собственной виновности.
Проблема вины является центральной не только в юриспруденции, но также в богословии и
нравственной философии. Адвокаты сталкиваются с этой метафизической проблемой непосредственно
и ежедневно, поэтому для них высокая теория прямо связана с самой что ни на есть рутинной
практикой, от которой зависит элементарное благосостояние их самих и их доверителей.
Вина подразумевает силу, могущество обвиняемого. Степень вины должна соответствовать
степени влияния обвиняемого на события. Виноват может быть только тот, кто действительно мог
совершить вменяемое деяние. Соответственно, чем выше чье-либо могущество, тем за большее он
отвечает и тем труднее ему отделаться от обвинений. В философии и теологии есть неразрешимая
проблема – проблема теодицеи, оправдания всемогущего Бога за существование в мире зла. Тот, Кто
всё может, не может уйти от ответственности. Он отвечает за всё и, следовательно, по определению
виноват во всём.
В современной России зачастую всё наоборот – виноват во всём как раз тот, кто ничего не может,
не мог совершить ничего даже отдаленно напоминающего вменяемые ему пре-ступления. У нас виноват
слабейший. Его мог бы защитить только адвокат – человек, который препятствует злу словом. Но и
адвокат теперь попал в положение слабейшего и во всём обвиняемого. Таким образом рушится сама
возможность правосудия, уничтожается последний шанс на справедливость.
Примечание. Адвокат – это профессиональный правозащитник. Его назначение – защищать право
от тех, кто его нарушает. У адвоката как защитника права есть только один нарушитель права. Это
государственный служащий, чиновник. Задача адвоката – взывать, предупреждать, указывать на
нарушения законов, к соблюдению которых и назначен чиновник. Адвокат высказывает сомнения в
правильности соблюдения законов чиновником. Но охранять законы от нарушений всеми людьми
призваны правоохранители, то есть часть чиновничества. Ибо только у правоохранителей есть право на
легитимное насилие. Адвокат может только взывать, у него есть лишь слово.
В словах, что адвокат защищает человека, заложено недоразумение. Защитить может только тот, у
кого есть сила и возможность применения насилия к нарушителю. У адвоката их нет. Они есть у
правоохранителя, то есть государственного служащего. Адвокат защищает право исполнением своей
функции. Адвокат для пригласившего его человека – это правопомощник.
§ 2. Можно ли доверять адвокату?
Вопрос о доверии адвокату в “деле Йукоса” отдельно не возникал. Но самоё “дело Йукоса”
зародило сомнение в адвокате. Вопрос о доверии всегда стоит как перед каждым адвокатом, так и перед
всей адвокатурой. Право на доверие к себе каждый адвокат должен подтверждать постоянно.
Собственно, вся дисциплинарная практика адвокатуры направлена на поддержание доверия к адвокату,
поскольку всякое нарушение адвокатом правил адвокатской профессии обязательно подрывает доверие
к адвокатуре. “Дело Йукоса” подтверждает, что доверие к адвокатуре подрывает и формальное
выполнение адвокатом своих функций в судебном процессе, и создание видимости активности
адвоката, и имитация правозащитной деятельности, и заслонение политической риторикой рутинной
работы по доказыванию в судебном следствии. Доверие к адвокатуре уничтожает в судебном процессе
сам адвокат, не желающий считаться с правилами коллизионной защиты. Доверие к адвокату
подрывается фельетонизмом в адвокатуре.
8
Источник доверия к адвокату – сам адвокат. От характера личности отдельных адвокатов зависит
характер всей адвокатской корпорации и её положение в обществе. Степень сплочённости адвокатуры –
в голове каждого адвоката. Чем сильнее, сплочённее адвокатура в целом, тем легче будет каждому
адвокату. Однако “дело Йукоса” показало не столько сплочённость, сколько разобщённость адвокатов.
Вопрос о том, можно ли доверять адвокату, носит настолько обобщённый характер, что его можно
считать краеугольным для судьбы адвокатуры как явления. От ответа на этот вопрос зависит всё. От
него зависит и отношение к адвокатуре в целом, и отношение к каждому адвокату. Отношение со
стороны доверителей, со стороны коллег, со стороны властей, со стороны общества в целом. Именно
такими вопросами занимается Теория адвокатуры.
Но почему вдруг возник такой вопрос? Можно ли хотя бы на минуту допустить, что адвокату
нельзя доверять? Ведь доверие – это самая суть адвокатской профессии. Потому и называются люди,
которым они оказывают помощь, доверителями. Если не будет доверия к адвокату, не будет и самого
адвоката. Если люди не будут доверять адвокатам, те из них, кто зарабатывает на жизнь именно
адвокатским, а не каким-либо иным ремеслом, останутся без работы. Если адвокаты не будут доверять
друг другу и не смогут полагаться друга на друга, не сможет существовать и адвокатская корпорация.
Как сказано в Евангелии: “Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то; и если
дом разделится сам в себе, не может устоять дом тот” (Марк. 3:24-25). Если адвокаты не смогут
доверять друг другу, полагаться друг на друга в трудных ситуациях (а вся работа адвоката – это работа
в трудных ситуациях), они не смогут защищать не только частные интересы доверителей, не только
публичные интересы всегда по российским меркам недостаточно развитого гражданского общества, но
и собственные интересы адвокатов. Адвокаты не смогут защитить самих себя от многочисленных и
мощных врагов адвокатуры. От такого теоретического вопроса, как доверие, зависит благополучие
каждого адвоката, хотя бы он и никогда не задумывался о какой бы то ни было теории и отрицал какое
бы то ни было её значение. Более того, от доверия к адвокату зависит не только его благополучие, но и
благополучие, то есть здоровье, самого правосудия.
Но, несмотря на такую вопиющую недопустимость того, чтобы доверие адвокату ставилось под
сомнение, данный вопрос является актуальным и острым. Самый свежий и наглядный пример – дело о
страховании адвокатов.
В некие лихие головы пришла идея о принудительном страховании “профессиональной
ответственности” адвокатов. Первое, что попирает эта идея, – принцип доверия между адвокатом и
доверителем. Она провоцирует атмосферу противостояния. При таких обстоятельствах адвокат не
сможет сосредоточиться на защите интересов доверителя, ему нужны будут силы для борьбы с самим
доверителем. Доверитель же будет непременно сомневаться в профессиональной добросовестности
адвоката. В итоге будет страдать сама правозащита. Однако пока будет пребывать в недуге
правозащита, не может быть здорово и правосудие в целом.
Введение нормы о страховании риска профессиональной ответственности адвокатов противоречит
основополагающим принципам оказания юридической помощи. Страхование допустимо в условиях
хоть какой-то предсказуемости, а это возможно (с трудом) только в коммерческой деятельности. В
условиях произвола никакого страхования быть не может. Если речь идёт о преступной
недобросовестности адвоката при оказании юридической помощи, наказание должно наступать по
общим уголовно-правовым нормам. Вопросы возмещения причиненного имущественного вреда
навсегда урегулированы гражданским правом.
Никто никак не обосновывает, почему и зачем страховать адвокату какую-то свою
ответственность, не приводит ни одного реального случая причинения адвокатом вреда и взыскания с
адвоката причиненного им ущерба.
Если введение обязательного страхования гражданской ответственности автовладельцев хоть както можно объяснить, например, зловещей статистикой автодорожных происшествий, значительным
процентом подобного добровольного страхования, то для обложения данью адвокатов вообще нет
статистики. Когда, кто, сколько взыскал с адвокатов по причине судейского произвола? Но статистика,
а это одна из основ юридической науки, для жаждущих дани не нужна.
Цель другая. Цель не только обогатиться, но и нанести удар адвокатуре, тому самому
гражданскому обществу, о котором там много говорят и которым так все озабочены. Судейский
произвол пытаются подменить темой вины адвокатуры. Мол, правосудие хромает по вине
9
несовершенных адвокатов.
Но отчего же так происходит? Враги адвокатуры стремятся подорвать самые устои этого
института гражданского общества, а сами же адвокаты этому не только не сопротивляются, но и частью
способствуют. Среди самих же адвокатов, причём далеко не среди последних из них, оказываются
люди, готовые пренебречь общесословным интересом ради своего собственного частного интереса. Так
сказать, пренебречь Теорией ради “практики”. Так, и вправду, можно ли доверять адвокатам, если они
предают друг друга? Очевидно, что таким адвокатам доверять нельзя. Если адвокат не может доверять
адвокату, то никто не будет ему доверять.
Но откуда в профессии, чья суть доверие, появились люди, которым нельзя доверять?
Если мы будем пытаться ответить на этот вопрос следуя канонам теоретического мышления, мы
неизбежно придём к проблеме формирования адвокатской корпорации.
Кто приходит в адвокатуру? Какие люди берутся защищать права людей, участвуют в выборах
руководящих органов адвокатуры и в самой деятельности этих органов, представляют адвокатуру и
говорят от её имени? Едва ли кто-то может сказать, что он вполне доволен антропологическим
качеством современной российской адвокатуры. Именно это с позволения сказать “качество” и ставит
на повестку дня теоретический вопрос: “Можно ли доверять адвокату?”.
В адвокатуру идут все. Идут со своим непониманием того, что есть правозащита и чем она
отличается от правоохраны и других видов правоотправлений. У многих людей уже давно
выработались и закрепились устойчивые навыки и ухватки, с канонами правозащиты никак не
согласующиеся. Да и самоё адвокатуру некоторые воспринимают как своего рода пенсионный покой от
трудов “правоохранных”. Став адвокатом, то есть внешне обратившись в правозащиту, бывший
служащий властных иерархических структур сохраняет стандарты порочного профессионального
поведения, воспитанные у него в этих структурах. Такое внешнее обращение допускает следование всё
тем же порочным стандартам.
Школа адвокатуры, как и любая школа, начинается с первого урока. Первый урок школы
адвокатуры – это изучение правил профессии.
Первая преграда для проникновения в адвокатуру чуждого ей духа и первый этап воспитания
собственно адвоката – это приём в корпорацию по профессиональным правилам.
Между тем приём в адвокаты исключительно по правилам адвокатской профессии достаточен для
того, чтобы всесторонне оценить претендента на способность быть адвокатом. Его способности
суждения, его склонности к самообразованию и его знания принципов права как искусства добра и
справедливости. Неловко экзаменовать бывшего прокурора на знание уголовного процесса, а бывшего
судью – на знание гражданского процесса. А вот проверить знание ими правил адвокатской профессии
– необходимо. При этом, однако, не надо путать правила профессии с кодексом адвокатской этики.
Правила профессии – наиболее действенный способ для адвокатуры держать самоё себя в ежовых
рукавицах.
Правила профессии предназначены для поддержания поведенческого стандарта, способного
обеспечить наилучшее выполнение профессиональным цехом в целом и каждым его членом в
отдельности возлагаемых на них задач.
Неприменение правил упрощает такой стандарт, низводит его идеал до абстрактной
формальности, а реальность – до слабости и безвольности. Предел деградации реального стандарта –
трусость, делающая адвоката практически недееспособным.
Адвокатура должна проводить селекцию членов корпорации. Если этого не делать и игнорировать
поведенческие реакции членов профессионального цеха, это может привести к тому, что цех будет
засорен членами с аномальными профессиональными поведенческими реакциями.
Адвокаты должны знать правила своей профессии. Они обязаны знакомиться с прецедентами
дисциплинарной практики по адвокатским делам. Письменные прецеденты – это история адвокатуры,
её традиции, её культура и стиль, это открытость адвокатуры обществу.
Вечная проблема российской адвокатуры – мельчание сословия. Адвокаты всё меньше знают
историю адвокатуры, обычаи, правила и традиции профессии. Никто не читает, к примеру, “Правила
адвокатской профессии в России” Александра Николаевича Маркова.
Правила адвокатской профессии можно охарактеризовать как корпоративное право адвокатуры и
назвать дисциплинарным уставом адвокатуры, то есть собственно практикой адвокатуры, которая
только и позволяет всем профессиональным правозащитникам осознавать себя профессиональной
10
публичной корпорацией. Если корпорация отказывается жить по дисциплинарным правилам, то такая
корпорация дряхлеет и утрачивает публичный смысл. Правилами профессии формируется
целенаправленная воля, закладываются основы профессионального духа.
Правила профессии и её методические стандарты должны основываться на глубоких научных
изысканиях. Такие изыскания также могут играть роль источника дисциплинарного права, но не в
качестве нормативных актов, а в качестве общих принципов, глобальных ориентиров правотворчества и
правоприменения. Примером подобных изысканий следует считать систематизацию правил профессии
адвокатом Александром Николаевичем Марковым в начале двадцатого века или мэтром Франсуа
Этьеном Молло в девятнадцатом веке. Собственно, прецедентами, собранными в этих трудах, можно
руководствоваться и в современной дисциплинарной практике. Иной раз и прецедент трёхсотлетней
давности может обладать неожиданной свежестью и острой актуальностью в наши дни.
Процесс воспитания адвоката должен быть непрерывным. На него должна работать целая научнометодическая система, занимающаяся образовательной, издательской и теоретичес-кой деятельностью.
Но каноны воспитания определяются школой, воспитывать нельзя вне школы. Школа формирует общий
интерес.
Если же каждый из адвокатов будет пренебрегать всеобщим интересом в пользу собственного,
эгоистического интереса, они тем самым будут работать на пользу всеобщего интереса какой-нибудь
другой группы. Той, для которой адвокатура является только помехой. Вот почему антропологический
состав адвокатуры должен соответствовать её предназначению. Этого требует Теория адвокатуры.
Если практика адвокатуры противоречит правильной Теории, тем хуже для практики.
Хотя надо признать, что адвокатура – единственная корпоративная часть в системе правосудия, в
отличие от прокурорской, следственной и судейской, которой свойствен внутренний самоконтроль и
самоочищение. Только адвокатура выработала правила профессии, которые постоянно публикуются и,
соответственно, доступны для ознакомления каждого. Правила профессии формулируются в особом
дисциплинарном производстве выборно-представительными органами адвокатского сословия, которые
можно назвать корпоративным адвокатским судом.
“Дело Йукоса” не миновало и адвокатские суды, прежде всего в лице Совета Адвокатской Палаты
города Москвы. Но при знакомстве с решениями Совета Адвокатской Палаты города Москвы по
дисциплинарным делам (в данном случае Совет выполняет функции сословного суда) возникает
недоумение по поводу несоответствия между процессуально-правовым блеском решений, которые
писали исключительно адвокаты, и процессуальной нищетой адвокатов в судах общей юрисдикции, то
есть в судах государственных. В сословном суде всё доказывается, обосновывается по рутинным
правилам формальной логики, весь путь, приведший суд к тому или иному решению, становится
понятен каждому и правильность решения не вызывает ни у кого сомнения. Но в суде общей
юрисдикции (государственном) адвокаты почему-то утрачивают всякую способность суждения.
Сравните на примерах из “дела Йукоса” поведение адвокатов в адвокатском суде и тех же адвокатов в
судах государственных.
На страже доверия адвокату стоит корпоративный адвокатский суд.
§ 3. Правильное устроение адвокатуры
Однажды Конфуций спросил у своего сына:
"Ты уже учил Правила?".
Сын ответил:
"Еще нет".
Мудрец сказал:
"Если ты не будешь учить Правила, у тебя не будет ничего, на чем утвердиться".
Конфуций. Беседы и суждения, 16-13
Нужны ли современной адвокатуре, на век отстоящей от классического периода,
профессиональные правила? Настоящее состояние российского правозаступного сословия весьма
далеко от такого, которое может быть охарактеризовано как идеальное. И причина здесь не в том, что
11
адвокатура переживает сейчас бурный приток новых людей: по убеждению мэтра Молло, в адвокатуре
есть место для всех (Правила адвокатской профессии во Франции. §§ 52, 58. Вопросы адвокатуры. 2000,
№ 1). Вопрос в том, с чем приходят эти люди в правозащиту.
Во многом мельчание сословия происходит из-за того, что весьма значительная часть адвокатов,
не обременяя себя ни знанием, ни соблюдением корпоративных обычаев и традиций, всё больше и
больше превращается в стряпчество, дискредитируя и ослабляя современную российскую адвокатуру.
Падает престиж профессии.
Конечно, несправедливо было бы обвинять в этом только и исключительно корпорацию или
отдельных её представителей. Адвокатура есть институт общества и в силу этого не может не разделять
всех его недугов. Российское общество, однако, не раз переживало времена более тяжелые, но всегда
находило в себе силы побороть собственные хвори и выйти ещё более крепким, чем до очередного,
казалось бы, необратимого падения: “из всех своих катастроф Россия всегда выходила сильнее, чем она
была до катастрофы” (Иван Лукьянович Солоневич. Народная монархия. Минск, 1998. С.207). Рано или
поздно с таким же историческим результатом закончатся и нынешние времена.
В этих условиях у нас есть два возможных пути. Первый – следовать за обществом: оздоровится
всё общество, Бог даст, дойдет очередь и до адвокатуры. Это экстенсивный путь. В данном случае
адвокатура обречена на длительное прозябание, поскольку общественные процессы идут медленно, а
индивиды или общественные группы добиваются успеха и признания только в том случае, если
находятся на самом острие общественной деятельности.
Адвокатура как a priori социально активная часть общества не может позволить себе плестись в
его хвосте, перекладывая на плечи других своё тягло. Поэтому для адвокатуры возможен только иной
путь – не ожидая общего оздоровления, оздоровить саму себя, тем самым не только экономя затраты
общества, но и помогая ему. Это активная позиция, интен-сивный путь развития.
За первые пятьдесят лет публичной деятельности русская присяжная адвокатура не только сумела
сломать негативный стереотип отношения общества к ходатаям по делам, но и наработать огромный
свод правил сословного поведения – ритуал правозаступничества, – сформулировать канонические
принципы профессии. Но главное даже не в выработке этих традиций и обычаев. Главное в том, что
корпорация имела волю и мужество к поддержанию этих правил их неукоснительным применением.
Сегодня опасность в том, что нормы поведения могут быть навязаны адвокатуре бюрократией от
юстиции. Если этого до сих пор не произошло, то только в силу лени и принципиальной неспособности
бюрократов к творчеству. В противном случае адвокатуре был бы дарован регламент не только
вредный, не только технически несовершенный, но и фатальный для дальнейшего существования
правозаступного сословия.
Адвокатура – профессия творческая, девиз адвоката – исследование и свобода (Жюль Фавр.
Адвокатские идеалы. М., 1880. С. XV). Однако свобода творчества адвоката ограничена принципами
адвокатуры, правилами профессии и строгими рамками норм закона, только в пределах которого он
имеет возможность создавать свои шедевры.
Как всякий истинный творец адвокат не имеет права проявлять малодушие; в деле защиты правды
он должен быть непреклонен так же, как непреклонна сама истина. “Видеть свой долг и не выполнять
его – это отсутствие мужества” (Конфуций. Беседы и суждения, 2-24). Исполняя свою обязанность,
адвокат должен быть честен и мужествен настолько, чтобы не поставить защиту доверителя в
зависимость от лица, которое нарушает право последнего.
Помимо адвокатов, хождение по делам производят и стряпчие. Однако стряпчество не имеет
отношения к правозаступничеству в том виде, в котором оно обусловлено потребностями отправления
правосудия. Слишком разнятся цели, задачи и принципы деятельности адвокатов и стряпчих.
Влекомый личным интересом, стряпчий вступает в услужение к своему клиенту, подчиняет свою
волю его воле. Он не защищает права, он обслуживает только желания “клиента”, его хотение, он
становится слепым, по большей части опасным, его орудием и часто становится поборником
несправедливости, врагом права, тем более опасным, что он действует именем другого и потому
отклоняет от себя всякую нравственную и законную ответственность за свои действия. Деятельность,
описываемая формулой: “наняться-услужить-отыграть”. Методы: запутать, дать мзду.
Таким образом, стряпческие приемы служат образцом того, на каких основаниях не должна быть
организована адвокатура.
Одной из стержневых задач адвокатуры, от выполнения которой зависит существование
12
корпорации и её полезность для общества, является защита чести, достоинства и привилегий как лично
каждого адвоката, так и сословия в целом. Отсюда и основной категорией правил профессии является
категория достоинства – достоинства профессии, звания адвоката, адвокатского сословия.
Профессор Дмитрий Николаевич Ушаков определяет достоинство как “моральную ценность
человека; сознание этой ценности, проявление уважения к себе” (Толковый словарь русского языка. М.,
1935. Т. 1. С. 784). Совокупность высоких моральных качеств, безусловно, точному определению не
поддается и, следовательно, не может быть регламентирована и кодифицирована. С другой стороны, без
уважения к самому себе такие качества не могут быть ни строгими, ни моральными, без них
правозаступное сословие не сможет обрести необходимую для его дела степень доверия общества.
Первая, наиболее насущная потребность любого сообщества есть поддержание внутреннего
порядка, то есть известной стройности и определенности совершения процесса. При нару-шении этого
условия данный процесс разрушается и заменяется хаотическим смешением своих элементов. Поэтому
фундаментальной категорией профессиональных правил адвокатуры является категория
самоуправления, которая в свою очередь основывается на принципе независимости сословия.
Поскольку адвокатура организована в сословие, то есть является профессиональным
объединением, необходим определенный порядок её самоорганизации. Для создания такого порядка
нужно, чтобы некоторая власть, способная к принуждению, привела произвольные личные хотения к
подчинению определенным общеизвестным и общеобязательным нормам. Такая власть должна быть
образована самой адвокатурой и, что самое важное, из своей среды. Орган власти и самоуправления
является средством к водворению и поддержанию между адвокатами сознания нравственной
ответственности перед обществом.
Возможность самостоятельного поддержания внутреннего порядка, саморегуляции является
основным показателем независимости адвокатуры. В известном смысле профессиональные правила –
это самое важное, что было создано адвокатурой. Сам по себе факт выработки и функционирования
правил является выражением способности адвокатуры к самоорганизации и самоуправлению. И если в
какой-то период своей истории адвокатура прекращает выработку профессиональных правил и
следование им, то самоорганизация и самоуправление адвокатуры, её свобода и авторитет в обществе
находятся под угрозой.
В завершение ещё раз обратимся к мудрости великого китайца, сказавшего: “Если совершенный
муж приобретает обширную учёность из письменных источников и скрепляет себя надлежащими
нормами поведения, то он может не опасаться отклонения на обочину” (Конфуций. Беседы и суждения,
6-27).
Глава 3. ИНСТРУМЕНТАРИЙ ИССЛЕДОВАНИЯ «ДЕЛА ЙУКОСА»
§ 1. Общие положения
Метод исследования адвокатской деятельности определён и выражен Теорией адвокатуры,
которая не нуждается во внешнем методе. Она сама есть метод самой себя. Главный стандарт
профессиональной деятельности адвоката как профессионального правозащитника, идея правозащиты,
смысл правозащиты познается и выражается Теорией адвокатуры. Поэтому критерий правильности
поведения адвоката заключён в Теории адвокатуры.
Пояснение. В начало всякого исследования закладываются утверждения, принимаемые без
доказательства в качестве исходного положения (постулаты). Берётся какое-то одно утверждение, и ему
следуют на протяжении всего исследования. Постулаты делают метод цельным, не дают отойти от
избранного предмета и позволяют в затруднительных ситуациях выбрать единственно верный путь. Сам
по себе какой-нибудь постулат может оказаться неверным в конце исследования. Но только неуклонное
следование выбранным постулатам, позволяет выявить ложность одного из них или ошибочность
доказываемого тезиса. Выявившаяся ложность того или иного постулата не исключает истинность
выдвинутых тезисов. Постулаты – это стержневые столпы стратегии, а стратегия, в отличие от тактики,
– метод.
Примечание. Эта книга не инструкция, не практическое пособие, не исторический очерк в
обыденном значении. И её нельзя понять без предварительного ознакомления с Теорией адвокатуры.
Когда человеку показывают групповую фотографию, то он прежде всего ищет на ней своё
изображение, разглядывает себя, оценивает, хорошо ли он отобразился. Поэтому указания на номера
13
дел, название обвинительных органов и судов, имена участников процесса и другие
персонифицированные сведения, если это не вызвано предельной необходимостью, избыточны и только
будут затушёвывать существо исследования. Чтобы каждый сопричастный не искал себя, а обратился к
профессиональным стандартам. Тогда будет от этого польза. В каждом отдельном случае важно
обнаружить общие закономерности, а не выяснять, что каждый сопричастный имел в виду или хотел
сделать, да не получилось. Однако заверяем, что настоящее исследование предельно документальное.
Пояснение. Диалог журналиста и логика о понятии “правонарушительный орган”, или парадокс
правонарушительных органов. Середина разговора.
Ж.: Почему Вы назвали органы, борющиеся с преступностью, правонарушительными органами?
Их все в нашей стране называют правоохранительными органами.
Л.: Потому что они борются с нарушителями законов. Принято говорить не “закононарушители”,
а “правонарушители”. Поэтому и правонарушительные органы.
Ж.: Так эти органы называют правоохранительными.
Л.: Понятие “правоохранительный орган” содержит внутреннее противоречие. Оно нелогично.
Ж.: Объясните. Я не пойму, в чём противоречие.
Л.: Никто не должен нарушать законы. Но кто-то нарушает. Все должны противодействовать
нарушению законов другим. Все должны жить в рамках, очерченных законом. Это и есть свобода. В
системе государственной службы есть специально назначенные органы, задача которых – выявление
преступивших закон и борьба со всякого рода противозаконными проявлениями. Эти органы должны
бороться только с правонарушителями. Эти органы не должны преследовать законопослушных
граждан. Если эти органы назвать правоохранительными, то получится, что они стоят на границе права
и никого не пускают внутрь права, никому не дают жить по праву и делают всё, чтобы ни один человек
не жил по праву. Иначе говоря, правоохранительные органы охраняют царство права, защищают право
от людей. Это абсурд. Поэтому если эти органы будут бороться с теми и преследовать только тех, кто
вышел за границы права, кто нарушил право, тогда их надо называть правонарушительными. Ибо они
имеют отношения только с правонарушителями. Отсюда и правонарушительные органы. Противоречие
исчезло. Правонарушительным органам нечего делать в сфере права, в царстве свободы. Их народ
уполномочил работать с теми, кто за пределами права, с правонарушителями.
§ 2. Философская дистинкция предмета и объекта исследования
“Дело Йукоса” нужно рассматривать и с позиций объекта, и с позиций предмета. Что есть объект и
предмет в “деле Йукоса”? Для нас это правосудие, адвокатура, процесс, доказывание, абсурд, власть,
гражданское общество, социум, политика, искусство, сам человек.
Различение предмета и объекта исследования относится к основам современной науки, без него не
обходится ни одна квалификационная научная работа, будь то кандидатская или докторская
диссертация. Тем не менее, далеко не все учёные понимают сущность данного различения, и объяснить
эту сущность порой крайне трудно.
Фундаментом разграничения категорий предмета и объекта является то обстоятельство, что
действительность познается человеком избирательно – в зависимости от того, что именно его
интересует в ней и какие задачи он при этом решает.
В категории объекта заложена простая констатация существования того или иного фрагмента
действительности – камня, человека, общественного института и тому подобного. Однако не
существует такой отрасли человеческого познания, которая охватывала бы какой-нибудь подобный
объект целиком, в совокупности всех его внутренних и внешних отношений. Один и тот же объект
может быть исследован разными науками, каждую из которых интересует строго определённая
совокупность отношений объекта, подчиняющихся неким общим закономерностям. Например, физика
рассматривает человека как тело, подчиняющееся законам механики; химия – как агрегат веществ,
взаимодействующих друг с другом по химическим законам; биология – как форму жизни;
юриспруденция – как субъект прав и обязанностей по отношению к другим людям и так далее. Каждая
такая совокупность отношений и составляет предмет соответствующей науки. Разные науки могут
исследовать один и тот же объект, но в разных аспектах. Соответственно, и отдельные научные
исследования могут иметь свой особенный предмет, выделяя в рамках общего предмета своей науки
более дробные совокупности отношений.
14
Предмет – это то, как нам дана вещь, угол зрения, под которым мы её рассматриваем.
Соответственно, в категорию предмета в ряде случаев входят не только те внутренние или внешние
отношения объекта, которые нас интересуют, но сам наш интерес к этому объекту и весь теоретикометодологический аппарат, который мы используем для её исследования.
Дистинкция предмета и объекта была намечена Иммануилом Кантом, который различал
“материю” познания и его “форму”, то есть способ, которым мы познаем элементы действительности. В
современных терминах противопоставление предмета (Gegenstand) объекту (Objekt) впервые предложил
в 1904 году австрийский философ Рудольф Амезедер. Другой австрийский философ Алексиус фон
Мейнонг связал это различение с теорией интенциональности Франца Брентано и построил свою
“теорию объектов” (Gegenstandtheorie), в которой трактовал предмет как акт данности объекта в
переживании. Подобное понимание стало исходным для феноменологии Гуссерля, который, с одной
стороны, провозгласил поворот философии “назад, к самим предметам”, но, с другой, определил их
неотрывность от интендирующего сознания. Иными словами, феноменология – это попытка
рассматривать только предметы, вынося объекты за скобки посредством феноменологической
редукции.
Тем не менее, дистинкция предмета и объекта продолжает играть роль в естественных и
социальных науках, поскольку позволяет отличить само эмпирическое поле исследования от тех задач,
в свете которых это поле нам дано. В русской методологической мысли разработкой данной дистинкции
занимались такие выдающиеся учёные, как Дмитрий Павлович Горский (“Вопросы абстракции и
образования понятий”), основатель теории и практики деловых игр Георгий Петрович Щедровицкий
(“Проблемы методологии системного анализа”), автор оригинальной версии общей теории систем
Авенир Иванович Уёмов (“Вещи, свойства и отношения”).
§ 3. Об ожидании
На “дело Йукоса” надо взглянуть и как на зеркало ожидания.
Что все ожидали от “ дела Йукоса”? Все пребывали в ожидании. Все ожидали чего-то, исходя из
своих воспоминаний. Мол, если раньше было так, то и сейчас должно быть так. Но ожидания рушились,
не оправдывались. Что было неверным, не истинным? Воспоминания об ожидании или
неоправданность ожиданий, то есть неожиданность наступившей реальности? Ожидали абсурда или
сами ожидания были абсурдом?
Ожидали преодоления абсурда, ожидали низвержения судейского произвола, ожидали
образцового следствия, ожидали выдающихся судебных речей, ожидали покаяния, ожидали смягчения
наказаний, ожидали самого правосудия. Ожидание питалось воспоминаниями и идеальными
представлениями.
Само “дело Йукоса” положило начало новому воспоминанию, что есть начало нового ожидания.
Нового ожидания нравственности, права, правосудия, предпринимательства, политики.
Сущность всякого правового процесса, особенно судебного – ожидание. Ожидание обвиняемого,
потерпевшего, свидетеля, адвоката.
Ожидание есть субъективное состояние, в котором субъект воспринимает или переживает события
не существующие, но такие, которые будут или не будут, могут или не могут, должны или не должны
существовать.
Подавляющее большинство феноменов человеческого существования, почти все эти феномены –
суть лишь те или иные формы ожидания. Тревога, производство, поэзия, война, прогресс, спорт,
болезнь, суд, математика, лото, адвокатура, самоубийство, прокуратура, молитва, биржа, триллер – всё
это ожидания.
Наши мимолетные переживания настоящего почти всегда сопряжены с ожиданием прекращения
этих переживаний или ещё каких-нибудь последствий. Даже от воспоминаний мы ждём чего-то. Hаши
воспоминания всегда направлены в будущее, они чреваты результатами, мы обращаемся к ним, чтобы
понять, чего ещё можно ожидать.
Обнаружить такой момент существования, такой поступок, который не был бы сопряжен с
ожиданием, практически невозможно. Ожидание наполняет бытие, вдохновляет его и даже в каком-то
смысле порождает. Оно придаёт ему форму и направление. Каждый из нас находится во власти
15
ожиданий. Ожидание тотально. Оно настолько пронизывает нашу жизнь, что мы уже не можем
отделить одно от другого. Мы не мыслим себя вне ожиданий. Более того, мы не мыслим вне ожиданий
и окружающий нас мир: не только мы сами ожидаем от него чего-то, но и ему и его частям
приписываем всевозможные ожидания.
Ожидания бывают также беспричинные (иррациональные) и причинные (рациональные).
Беспричинное ожидание – это ни на чём не основанная вера. Его предмет – чудо, нечто считающееся
невозможным или невероятным. Причинное ожидание имеет основание. Основанием всякого
причинного ожидания является беспричинное ожидание, что одни и те же или существенно подобные
друг другу события-причины при одних и тех же или существенно подобных друг другу условиях
всегда или в существенном большинстве случаев влекут за собой одни и те же или существенно
подобные события- следствия. Что ожидание причинности само по себе беспричинно – доказано
многократно и разными способами: во II–III веках нашей эры у римского философа Секста Эмпирика,
индийского философа Hагарджуны и китайского философа Го Сяна, в XI веке у арабского философа
Аль-Газали, в XIV веке у английского и французского философов Уильяма Оккама и Hиколая из
Отрекура, в XVII веке, опять-таки, у английского и французского философов Hикола Мальбранша и
Джозефа Глэнвилла, наконец в XVIII веке – у английского философа Дэвида Юма. Последним,
юмовским, доказательством наиболее активно пользуются современные учёные.
Как правило, причинные ожидания являются соединением ожидания причинности с
воспоминаниями. Например, вспоминая, как однажды за прикосновением к огню последовал ожог, и
ожидая, что за одинаковыми событиями всегда следуют другие одинаковые события, ожидают, что за
прикосновением к огню всегда будет следовать ожог.
Причинные ожидания бывают пассивные и активные. Пассивные – это ожидания чего-то, что
произойдет или не произойдет независимо от ожидающего, из-за каких-то посторонних причин.
Активные – это ожидания того, что произойдет или не произойдет в зависимости от того, что сделает
или не сделает ожидающий.
Ожидания любят выстраиваться в иерархию и таким образом создавать у ожидающего
иерархическую картину мира.
По степени вероятия ожидаемого ожидания бывают механистические, виталистические,
антропологические и теологические.
Механистические – это ожидания, что одна и та же причина может повлечь за собой одно и только
одно следствие. Связь между причиной и следствием в этом случае носит характер абсолютной
необходимости. Сфера подобных ожиданий называется физическим миром, или миром неживой
природы. Здесь события связаны всеобщей, жесткой и неразрывной цепью механической причинности,
и при повторяющемся воздействии на предмет всегда ожидается примерно одно и то же.
Виталистические – это ожидания, что одна и та же причина может повлечь за собой одно из
ограниченного числа возможных следствий. Связь между причиной и следствием в этом случае носит
характер определённой вероятности. Сфера подобных ожиданий называется жизнью, или миром живой
природы. Здесь события связаны избирательной, гибкой и прерывистой паутиной живой причинности, и
при повторяющемся воздействии на предмет ожидается, что он всякий раз может отреагировать поразному, но в пределах определённого набора реакций. Простейшая форма жизни соответствует
ожиданию, что за одной и той же причиной может последовать одно из двух возможных следствий.
Антропологические – это ожидания, что одна и та же причина может повлечь за собой одно из
неограниченного числа возможных следствий. Связь между причиной и следствием в этом случае носит
характер неопределённой вероятности. Сфера подобных ожиданий относится к человеку, поскольку он
в данном случае обращает пассивные ожидания на самого себя: каковы могут быть последствия
постороннего воздействия на него самого. Здесь события связаны через так называемую свободу воли,
согласно которой при повторяющемся воздействии на предмет ожидается, что он может отреагировать
как угодно, за исключением тех реакций, которые признаны для него невозможными.
Теологические – это ожидания, что одна и та же причина может повлечь за собой одно из ничем
не ограниченного числа последствий. Сфера подобных ожиданий называется миром божественного.
Здесь события связаны через абсолютную свободу, согласно которой при повторяющемся воздействии
на предмет всякий раз можно ожидать чего угодно – без каких-либо ограничений. По сути,
теологические ожидания как особый род причинных ожиданий возвращаются в сферу ожиданий
беспричинных, поскольку в этом случае совершенно нельзя быть уверенным, что то или иное событие
16
явилось следствием именно данной причины.
Все четыре сферы ожиданий носят исключительно условный характер, поскольку неизвестно,
какие именно предметы на самом деле входят в каждую из них. В любой момент мы можем столкнуться
(и сталкиваемся), что те объекты ожиданий, которые мы считали принадлежащими к одному миру,
ведут себя как представители другого: неживые предметы – как живые (например, в микромире),
животные – как люди, люди – как бесчувственные камни и так далее. Hе говоря уже о том, что очень
часто ожидающие принимают отдельные неживые предметы, отдельных животных или отдельных
людей за богов, которым всё возможно. Всё это позволяет говорить о “рабстве воли” человека, о
свободе воли электрона, о том, что всё в мире есть божество (пантеизм) или подобно человеку
(аналогия макро- и микрокосма) или, по крайней мере, одушевлено (панпсихизм). Одни ожидают, что
все живые существа, и люди, и боги, подчиняются механистической причинности (крайний,
лапласовский детерминизм), другие – что всё свободно и реагирует на воздействия единообразно по
чистой случайности (крайний индетерминизм). Поскольку же любые ожидания в своём корне
беспричинны, всякое разделение и объединение миров вероятия является лишь условием игры в
причинность.
При активных ожиданиях причинность преображается в воздаяние, в виде кар и наград, и
порождает систему императивов – что надо делать или не делать при тех или иных условиях, чтобы
достичь или избежать тех или иных результатов.
Ожидание воздаяния со стороны высших сил мироздания – это религия. Высшие силы мироздания
могут пониматься весьма различно. Чтобы ждать от них реакции на наше поведение, надо верить в них.
Hо некоторые верят, что каковы бы ни были эти силы, они совершенно равнодушны к нам, и что если
однажды ваше поведение привело к хорошим результатам, это вовсе не значит, что в последующем
подобная удача повторится. Они верят, что миром правит случай либо в виде безличного закона, либо в
виде непредсказуемого божества. Всё течёт своим чередом, и полагаться можно лишь на везение,
организованность и разумную вероятность.
Религиозность в собственном смысле слова основана на вере в такие высшие силы мироздания,
которые способны разумно реагировать на наши поступки. Пусть даже в некоторых религиях они
безличны и неодушевленны, однако автоматически оценивают, что мы сделали правильно, а что нет, и
потому всегда справедливо воздают нам за наши дела.
Ожидание воздаяния со стороны земных сил – это право. Когда я знаю, что за определённые
поступки от земных властей могут последовать определённые награды или наказания, я живу в праве.
Если же в какой-то момент эти ожидания разрушаются и вместо награды я или кто-нибудь, кто живёт в
той же сфере права, что и я, получаем наказания, а вместо наказания награду, или вместо более мягкого
наказания более суровое – право разрушается. Наступает хаос ожиданий и ужас неопределённости.
“Дело Йукоса” – это зеркало ожидания воздаяния. Но какое? Прямое, кривое, боковое,
перевернутое? “Дело Йукоса” может оказаться ложным или истинным. Но зеркальное отражение всегда
истинно. Зеркало всегда правдиво отражает и саму ложь, и саму истину.
Глава 4. ИСТОЧНИКИ ПО «ДЕЛУ ЙУКОСА»
Библиография – это список литературных трудов, написанных по какой-либо теме или
посвящённых какому-то предмету в определённой области знания. По теме “дела Йукоса”
библиографии не существует и не может быть, поскольку самого “дела Йукоса” не существует, это
абстракция. Однако и абстракция может быть сущностью человеческого ума, понятием, категорией,
явлением. Самоё эта абстракция есть абсурд, преодолеть который пытаются формальной логикой.
Абстракции могут исследоваться, описываться. Настоящее исследование – это первый литературный
труд, посвящённый исследованию явления (понятия, категории) “дело Йукоса”.
Источники – это литературные труды, лежащие в основе осмысления исследуемого явления
(понятия). В этих трудах объясняются сущностные грани и раскрываются пласты исследуемого
явления. Без знакомства с этими трудами, по крайней мере, со значительной их частью, невозможно
понять смысл изучаемого явления, добраться до его ядра и обсуждать настоящее исследование. В
противном случае настоящее исследование распадается для вольночитающего на набор афоризмов,
забавных фраз и непривычных логических оборотов, превращающихся для такого читателя в абсурд,
который следует отбросить по причине отсутствия способности суждения.
17
Источники постижения “дела Йукоса”:
Абушахмин Б.Ф. Коллизионная защита.
Августин. О Граде Божием; Исповедь.
Аль-Газали, Абу Хамид. Самоопровержение философии.
Аристотель. Аналитики первая и вторая.
Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового заветов.
Брентано Ф. О происхождении нравственного сознания.
Вавилов Н.И. Селекция как наука.
Васьковский Е.В. Учебник гражданского процесса.
Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма.
Вестник Адвокатской палаты города Москвы (дисциплинарная практика).
Викторский С.И. Русский уголовный процесс.
Вопросы адвокатуры. 1996-2006.
Вышинский А.Я. Теория судебных доказательств в советском праве.
Гегель Г.В.Ф. Философия права; Наука логики.
Глэнвилл Дж. Тщета догматизации.
Горский Д.П. Вопросы абстракции и образования понятий.
Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера земли.
Дионисий Ареопагит. О божественных именах; О божественной иерархии.
Даррелл Дж. Жизнь животных.
Иоанн Лествичник. Лествица.
Камю А. Чума; Миф о Сизифе: Эссе об абсурде.
Кант И. Критика чистого разума.
Кафка. Процесс; Замок.
Клаузевиц К. фон. О войне.
Кони А.Ф. Приёмы и задачи прокуратуры.
Конституционный суд России. Постановления и определения.
Конфуций. Беседы и суждения.
Куклачев Ю.Д. Бойцы армии добра и милосердия.
Кунде Й. Корпоративная религия.
Кюстин А. де. Россия в 1839 году.
Лавджой А. Великая цепь бытия.
Лысенко Т.Д. Стадийное развитие растений.
Люблинский П.И. Вступительная статья к “Очерку доказательственного права” Дж.Стивена.
Мальбранш Н. Исследование об истине.
Марков А.Н. Правила адвокатской профессии в России.
Мейнонг А. фон. Исследование по психологии и теории объектов.
Молло Э. Правила адвокатской профессии во Франции.
Нагарджуна. Строфы, основополагающие для учения о срединном пути.
Оккам У. Об универсалиях.
Павлов И.П. Условные рефлексы.
Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии).
Профессия адвоката (Под редакцией Полякова Андрея Вячеславовича).
Солоневич И.Л. Народная монархия.
Спасович В.Д. О теории судебно-уголовных доказательств.
Секст Эмпирик. Против учёных; Три книги Пирроновых основоположений.
Строгович М.С. Курс советского уголовного процесса.
Таганцев Н.С. Русское уголовное право.
Теория адвокатуры.
Тихонравов Ю.В. Геополитика.
Тихонравов Ю.В. Основы философии права.
Тихонравов Ю.В. Трактат о взаимодополняемости исповеданий.
Уёмов А.И. Вещи, свойства и отношения.
18
Фавр Ж. Адвокатские идеалы.
Фрейд З. Психопатология обыденной жизни; Тотем и табу.
Щедровицкий Г.П. Проблемы методологии системного анализа.
Эразм Роттердамский. Похвала глупости.
Юм Д. Трактат о человеческой природе.
Глава 5. ЙУКОСОФИЯ - ПО ТУ СТОРОНУ ЗАКОНА И БЕЗЗАКОНИЯ
§ 1. Философия как демон бизнеса
Этос человека – его демон
Гераклит Эфесский, 6-5 век до нашей эры
Коллективный индивид, который стал предметом “дела Йукоса”, имеет свою философию. Эта
философия в значительной мере определяет его судьбу. В процессе вовлечения в обвинительный оборот
эта философия столкнулась с тем духом, или, точнее, лишённостью духа, что лежит в основе
современной судебной системы, или, точнее, антисистемы.
По сути, “дело Йукоса” – это борьба двух философий. Рациональной философии свободы и
справедливости и иррациональной философии произвола.
Бессмыслица и бессвязность заявлений о “деле Йукоса”, примитивность судебных речей
прокуроров и адвокатов, абсурдность судебных актов, совершённые их сочинителями бессознательно,
без опоры на логику, проясняют своё [социальное] назначение, если посмотреть на “дело Йукоса” через
призму философии бизнеса, философии прогресса, философского эксперимента, философии призвания.
В “деле Йукоса” нет победителей и побеждённых. Само “дело Йукоса” стало демиургом, воителем
и завоевателем, которого никто никогда не сможет победить.
a) Философия и мир стоимостей
Философия безразлична к бизнесу.
Но бизнес не может существовать без философии. Ни бизнес в целом, ни теперь уже любая
отдельная корпорация.
Философия – это взгляд на вещи, как если бы нам от них ничего не было нужно. Это очень
древний взгляд, ему больше 4 тыс. лет.
Бизнес – это такой взгляд на вещи, когда мы видим в каждой из них стоимость, которая обязана
производить другую стоимость. Это относительно молодой взгляд, ему не более 500 лет. До этих пор
человек не знал, что так можно смотреть на вещи. Ему это подсказала философия.
Как философия влияет на бизнес? Известно, что она делает это опосредованно – через науку и
культуру. Философы придумывают идеи, они вдохновляют сначала людей искусства, потом, в
художественной переработке, воодушевляют разных учёных, потом доходят до изобретателей, а потом,
в виде осязаемых результатов, – и до предпринимателей (Артур Лавджой. Великая цепь бытия, 1936).
Но эта цепочка работала не всегда. Долгое время она обрывалась на учёных. Изобретатели порой
были просто неграмотными людьми.
Наука и техника впервые соединились, когда инженеры использовали достижения
электродинамики для создания электрического телеграфа (Шиллинг-Канштадт, 1832; Морзе, 1837). С
этого момента от успехов науки стали зависеть успехи в бизнесе. Тогда и перед философией была
поставлена задача – помогать конкретным наукам (Огюст Конт, Система позитивной философии, 1830–
1842). Для этого был заведен специальный раздел – методология науки, – к которому позднее
добавилась философия техники (Эрнст Капп. Основные направления философии техники, 1877).
Примерно тогда же возникла мысль, что сама философия может быть материальной силой (Карл
Маркс, 1843). Будучи следствием материальных условий, она может оказывать на них обратное влияние
(Фридрих Энгельс, 1890). Более того, в ряде случаев она может и должна оказывать независимое и
решающее влияние на всю жизнь, в том числе на производственные отношения (Ленин, 1899, 1903,
1905). Наконец, был описан механизм того, как философия породила современный бизнес со всем его
материально-техническим прогрессом (Макс Вебер. Протестантская этика и дух капитализма, 1905).
b) Рождение бизнеса из философии Это произошло в 16 веке. Профессор Виттенбергского
университета создал учение о профессии как о призвании. Он соединил идею служения всемогущему
Творцу мира (Ближний Восток, примерно 1500–2000 тысяч лет до нашей эры), идею самоотверженного
19
служения ближнему (Палестина, начало нашей эры), идею равенства перед Богом разных видов
деятельности, от низменной уборки помещений до возвышенных ритуальных услуг, и идею
невозможности заступничества одних людей за других в деле спасения. Получилась философия, по
которой нет иного способа спастись от ада, кроме как служить ближнему в своём профессиональном
призвании.
Вскоре к этой идее присоединилось ещё две: человек сам ничего не может сделать, чтобы
изменить свою конечную судьбу, но это может сделать только Бог, по своей собственной воле, на
которую никак нельзя повлиять (Августин. О граде Божием, 426); поэтому одни люди изначально
избраны к вечному блаженству, а другие осуждены на вечную гибель, и ничего с этим поделать нельзя.
Это жестокая философия. Она требует ни секунды не проводить в праздности и все силы тратить
на подтверждение своей избранности. Подтверждение это состоит в профессиональном успехе. Кто
хорошо организовал свою профессиональную деятельность, вложил в неё всё, что имел, заставил всё
вокруг себя работать на её успех, кто много помогает людям, востребован ими, так что они ему
доверяют и достойно вознаграждают его труды, – тот избран к вечному блаженству. А все остальные –
на свалке истории. Каждую секунду своей жизни ты мучительно думаешь, к кому из них ты
относишься.
На основе этой философии, неоднократно систематизированной и освященной авторитетом
религиозных собраний (La confession de foi des eglises reformees de France, 1559; Confession Belgica,
1561; Heidelberger Katechismus, 1563; Confessio Helvetica posterior, 1566; Westminster Confession of Faith,
1647; etc.), воспитывались поколения нескольких народов, которые теперь правят миром. Именно её
адепты стали главной движущей силой первых буржуазных революций (Голландия, 1566; Англия, 1649;
США, 1775-1783).
Довольно быстро философия призвания стала избавляться от идей, которые её породили.
Оказалось, что, закрепившись, она может работать без идей предопределения, без каких-либо ссылок на
основоположения христианства и вообще на Библию.
Помимо прочего, она обязала использовать в служении ближнему все достижения технологии. В
результате её распространения изобретателей в конечном итоге перестали избивать, прекратили
сжигать их дома и ломать их машины (такие случаи имелись в Европе ещё в начале 19 в.). Напротив,
они стали самыми оберегаемыми и почитаемыми членами общества. Между экономикой и
технологиями установилась твердая, регулярная связь. Родилась принципиально новая цивилизация,
испытывающая безостановочный технологический прогресс (Анн Робер Жак Тюрго. Размышления о
создании и распределении богатства, 1766; Мари Жан Антуан Никола Кондорсе. Эскиз исторической
картины прогресса человеческого разума, 1795).
с) Философия как демон прогресса
До этих событий человечество и не думало о прогрессе. Не было регулярной связи между
изобретениями и предпринимательством. Предприниматели торговали или давали деньги в рост (если
их философия не запрещала им это), техника их не особенно интересовала. Сколько было совершено
изобретений, которые так и остались невостребованными. Лишь иногда правитель, начитавшийся
философских книг, вспоминал о каком-нибудь изобретении и решал использовать его в своих
философических проектах.
Так, один португальский принц, Генрих Мореплаватель (1411–1460), начитавшись книг по
философии тамплиеров, размечтался о принесении философии Христа далёким народам Востока и
вспомнил, что за 100 лет до этого один бретонский рыбак изобрел каравеллу – корабль, который может
ходить против ветра. И начались Великие географические открытия. Благодаря им мы узнали, что на
Земле есть очень богатые народы, которые апатичны к прогрессу. Апатия же порождает слабость и
делает их легкой добычей для бедных, но инициативных.
Безразличное или враждебное отношение к технологическим открытиям вызвано не географией,
не биологией, не историей, а массовой философией. В тех странах, где философия призвания не
закрепилась, технологический прогресс нестабилен. Правители этих стран иногда проводят
модернизацию сверху, порой насильственно. Но без поддержки хотя бы части населения прогресс
неизбежно затухает.
Когда-то философия бессмертия побудила египтян соорудить усыпальницы, поражающие
воображение и поныне. Потом пришла философия покорности Богу, и египтяне успокоились. Даже
пришествие Наполеона их не взбодрило. Но затем к власти пришёл албанец Мухаммед Али (1811–
20
1849). Он стал грамотным в 45 лет и начал читать французские философские книги, например Вольтера.
В них говорилось, что долг правителя, если подданные сами не хотят ничего предпринимать, – помочь
им. Мухаммед Али заставил египтян строить заводы и воевать по-европейски. Он захватил огромные
территории. Он хотел и мог захватить весь Ближний Восток. Но когда он умер, его внук Аббас I
перестал насиловать свой народ. И вскоре Египет превратился в отсталый третьестепенный регион.
Прообразом для всех правителей, пытавшихся заменить философию своей железной волей, был
шведский король Густав Адольф (1611-1632). Он отдал в аренду голландскому банкиру Де Гееру
богатые железные рудники. Голландцы выписали французских металлургов и организовали сеть
металлургических заводов. Король собрал оружейников, те поколдовали с металлом. И возникло
принципиально новое оружие – полковая пушка (regementsstycke, 1629), которая могла легко
передвигаться вместе с пехотой. Шведская армия высадилась в Германии, расстреляла из пушек войска
императора (Breitenfeld, 1631), и Швеция стала хозяином Центральной Европы. За 20 лет в Германии
было сожжено около 20 тыс. населенных пунктов и погибло 2/3 населения. В Польше погибла почти
половина населения. Отстающие страны были обречены на разрушение и/или завоевание.
d) Философский эксперимент То же ждало и Россию. Шведы разгромили русские войска (Нарва,
1700), но затем снова двинулись в Польшу. У Петра (1682-1725), который воспитывался почитателем
философии Августина (Симеон Полоцкий, 1667), возникла короткая передышка для модернизации.
Через несколько лет Россия обладала артиллерией, которая превосходила шведскую (Полтава, 1709).
Петр стал приглашать иностранцев и заставил представителей правящих классов отдавать своих детей
учиться в Европу. Среди правящих классов России стали распространяться философские идеи, не
имеющие почти ничего общего с убеждениями основной массы населения. Представители этих классов
исповедовали совершенно иные идеалы и вели совершенно иной образ жизни, чуждый, непонятный, а
порой раздражающий и даже ненавистный для простого народа.
Не забудем, что с точки зрения классической философии призвания люди жестко делятся на
избранных к успеху счастливчиков и заслуживающих презрения безнадежных неудачников (losers).
Этот взгляд проецируется как на отношения между народами и расами, так и на отношения между
классами, что можно было наблюдать в России 19 в. За 200 лет всё это не могло не привести ко взрыву.
Направленность ему придала радикальная группа, которая исповедовала атеистическую
философию призвания (Карл Маркс, Фридрих Энгельс. Манифест коммунистической партии, 1848;
Ленин, 1916) и считала, что её внедрение в массы – решающий фактор прогресса (Ленин, 1905; Сталин,
1912). К 1922 году она захватила власть в России, а в 1925 на своём XV съезде приняла программу
индустриализации. В 1928- 1941 годах было введено в строй 9 тыс. крупных промышленных
предприятий, валовая продукция промышленности выросла в 8 раз, производство средств производства
– в 15,5 раза, среднегодовые темпы роста промышленного производства составляли 16,5 % (в США за
это же время – 1,2 %).
Трудовое воодушевление значительной части населения Советской России было обусловлено
массовым принятием философии призвания, основанной на атеизме, материализме и коллективизме.
Однако проблема была в том, что СССР как государство включал в число своих граждан не только тех,
кто захотел бы быть сотрудником СССР как корпорации. Это вызвало, с одной стороны, подавление
инакомыслящих, а с другой – распространение притворного принятия господствующей философии и её
эрозию. Что и привело к падению СССР. Падение цен на нефть в восьмидесятых годах прошлого века,
возможно, искусственное, не есть причина краха СССР. Падение цен было тем небольшим взрывом в
доме, который разрушался сам от самой расточительной жизни в нём, потому что его давно никто не
ремонтировал, не хотел и не мог ремонтировать.
Ещё на заре советского эксперимента стало понятно, что для поддержания высокой степени
экономической активности и организованности в идейных сообществах необходима чуть ли не
сектантская организация (Александр Васильевич Чаянов. Учение о крестьянском хозяйстве, 1923).
Высокоэффективные хозяйства русских штундистов и старообрядцев показывали, что именно жесткий
отбор по идейному признаку, замкнутость группы гарантирует её стабильный экономический успех.
Это подтверждала и практика капитализма в США, обязанного своим успехом наличию множества
21
замкнутых протестантских групп, которые требовали от своих членов определённого хозяйственного
поведения и само участие в которых давало человеку определённую деловую репутацию (Макс Вебер.
Протестантская этика и дух капитализма, 1905). Главный принцип организации таких групп –
следование определённой философии на деле, что исключает какое бы то ни было притворство. Кто не
следует философии группы, немедленно изгоняется.
И само “дело Йукоса” можно рассматривать как предмет философии группы.
e) Философия как средство бизнеса
Фактор философии привлек и теоретиков управления частными корпорациями. Основоположники
теории менеджмента ввели в оборот понятия корпоративного духа, корпоративной культуры и
корпоративной философии (Анри Файоль. Общее и промышленное управление, 1916). Знаменитые
Хоторнские эксперименты (Western Electric’s Company, 1927-1932) показали, что производительность
труда и инициатива сотрудника зависят не столько от безличного материального стимулирования и
физических условий труда, сколько от отношения работника к труду и к самой корпорации (Элтон
Мэйо. Социальные проблемы индустриальной цивилизации, 1933). Большие корпорации начали
принимать системы корпоративной философии.
Вскоре философия признаётся одним из ведущих факторов менеджмента и становится широко
распространенным средством эффективного управления. Одновременно переоценивается роль
информационных и идеологических факторов в развитии производительных сил. Философия
осмысляется как интеллектуальная технология, вдохновляющая развитие (Юрген Хабермас. Технология
и наука как идеология, 1969). Наконец, возникает мысль, что философия является интегральным
средством как менеджмента, так и маркетинга и что без корпоративной религии в скором будущем не
сможет эффективно функционировать ни одна корпорация (Йеспер Кунде. Корпоративная религия,
1998).
Религия есть не что иное, как доведенная до конца философия. Это философия, которая
становится образом жизни, действующим этосом. Незаинтересованный взгляд на вещи открывает,
продуцирует новые взгляды, которые, в свою очередь, вдохновляют человека на манипулирование
этими вещами – созерцательное или деятельное, созидательное или разрушительное.
Безразличная к любой стоимости, философия создаёт стоимость. Она делает это опосредованно,
создавая вдохновляющие идеи. И она делает это непосредственно, придавая сверхценность тому, что
делают предприниматели и их сотрудники. Для ряда крупнейших корпораций (Harley Davidson, Coca
Cola, Virgin, etc.) их философия составляет до 90% их стоимости. Теперь уже чуть ли не в школе учат,
что можно потерять все материальные активы, включая производственные мощности, но если останется
философия, которая составляет сущность марки, ничего не будет потеряно. Философия не только
сплачивает корпоративные команды, мотивируя сотрудников, но и выполняет маркетинговые функции,
мотивируя контрагентов корпораций вступать с ними в деловые отношения и, в конечном счёте,
отдавать именно им свои деньги.
Философствование становится производством. И у этого сверхэффективного производства есть
своя технология. Технология производства корпоративных философий – новейший шаг
технологического прогресса, полтысячелетия назад инициированного философией.
В “деле Йукоса” только-только стали обнаруживаться зачатки корпоративной философии, но
“дело Йукоса” также есть форма (стратегия и тактика) борьбы с корпоративной философией как
таковой.
f) Философия как цель бизнеса
Бесцельный взгляд на мир – источник всех наших целей. Всё, что мы делаем, делается ради нашей
22
философии.
Не было бы философии, не было бы ничего.
Философия ставит нам задачи, распределяет нашу энергию, регламентирует нашу жизнь. Если
вытащить из читателей этой книги их философию, респектабельная публика превратится в кучку
бомжей, едва справляющихся с собственными потребностями.
Неправда, будто нажива – главный мотив предпринимательства. На основе одной только жажды
наживы может возникнуть разве что разбой. Да и то – для этого дела нужна известная
организованность, которую нажива не мотивирует. Для предпринимательства нужно нечто значительно
большее. Тут нужна очень сложная система мотивов, способная соединять вместе большие группы
людей и создавать сложное взаимодействие между ними в течение долгого времени. Эти мотивы
должны касаться чего-то очень высокого, недоступного изменчивым обстоятельствам.
Бизнес зависит от философии. Философия заставляет колотиться его сердце. Философия создаёт
богатства и ввергает в нищету. Один жест философии – и бизнес возник. Один жест философии – и
бизнес может исчезнуть.
Примечание. О философии вообще. Надо ли искать философию в “деле Йукоса”?
Индийские мудрецы считали, что джняна-йога и бхакти-йога несовместимы, то есть их нельзя
практиковать одному человеку. Это разумно, так как в первом случае речь идёт о свободном от эмоций
интеллектуальном созерцании, а во втором – о доведении эмоций до предельного накала. Но очень
похоже, что философия парадоксальным образом совмещает в себе несовместимое. С одной стороны,
это чистое интеллектуальное созерцание: “не радоваться, не печалиться, а понимать”. А с другой – это
любовь к Софии, предание себя ей, самозабвенная эмоциональная связь с ней. Противоречие, как
известно, источник развития. Именно будучи таким средоточием противоречивости, философия
является источником всякого развития.
Если же учесть, что София как источник всякого вдохновения есть Бог и отождествляется с
Иисусом Христом, то философия есть филохристия.
Есть философия-не-форма (собственно философия) и философии- формы (этосы, религии).
Некоторые философии-формы неудачны, то есть рождены мёртвыми или быстро умерли, поскольку
никого ни на что не вдохновляют или быстро перестали вдохновлять. Философия-не-форма постоянно
порождает философии-формы. Философии-формы порождают всё остальное.
Философия создаёт народы. Всякий народ первоначально возник как группа последователей
определённой философии-формы. Даже самое, казалось бы, примитивное племя имеет в своей основе
некую философию. Разумеется, такая философия не похожа на аристотелизм или марксизм, она подругому организована и пользуется другими выразительными средствами. Кризис любого народа и
вообще любой человеческой общности всегда связан с кризисом его философии. Пока философия
вдохновляет, никакие внешние обстоятельства (стихийные бедствия, многочисленные враги и проч.) не
помеха. Как только она перестаёт вдохновлять, любое состояние покоя и благополучия, величия и
блеска обернётся крахом.
Философия создаёт эпохи. Пока кто-то адаптируется к наступающим изменениям, другие их
создают. Создают их те, кто вдохновлён определённой философией. Именно эта философия и является
духом того или иного времени. Таким образом, основа лидерства и всевозможных побед закладывается
в философии.
Добавление. Исторический идеализм.
Жизнь очень наглядно демонстрирует правоту Макса Вебера и всех его предшественников: идеи
правят миром. Исторический идеализм подразумевает, что именно идеология, на основе которой
строится этос, определяет производственные отношения, а уже они, в свою очередь, определяют
уровень производительных сил. Капитализм с его бурным ростом этих сил возник вовсе не там, где они
были особенно развиты, а скорее наоборот – в наиболее отсталых странах. И лишь новые идеи и новый
этос породили сначала новое отношение к труду, затем новые отношения по поводу труда и, наконец,
23
новую результативность труда. Возникновение капитализма из влияния идей – вовсе не уникальный
случай. Как раз докапиталистическая история демонстрирует громадную роль религии в жизни людей,
так что некоторые авторы, говоря о доиндустриальной, традиционной эпохе, называют её именно
религиозной. Технологический детерминизм, напротив, приписывается его сторонниками именно
капиталистической и посткапиталистической эпохам, в отношении которых тезис Вебера-Трёльча
практически незыблем.
Однако история техники докапиталистических времен тоже показывает, какое колоссальное
влияние на судьбу народов и цивилизаций оказывают технические изобретения, созданные, причём,
вовсе не какими-то учёными, а простыми людьми, зачастую безграмотными. Одно только изобретение
стремени чего стоит: целый переворот в жизни человечества. Техника же есть элемент
производительных сил, и получается, что именно их развитие определяет производственные
отношения, как и полагал Маркс. В свете этой доктрины история выглядит как цепь переворотов,
вызванных тем или иным фундаментальным открытием, изменившим жизнь отдельных народов.
Особенно впечатляют, конечно, военные открытия, позволявшие совершать гигантские завоевания.
Но когда смотришь на хронологию этих открытий, возникает два вопроса: 1) почему так велик
разрыв между отдельными открытиями? и 2) почему порой так велик разрыв между самим открытием и
его внедрением в жизнь? История технических открытий – это не последовательное движение, когда
одно следует за другим с известной периодичностью, а цепь совершенно случайных точек во времени.
Почему стремя было изобретено именно в 3 веке, а не раньше? Что мешало? Почему лук-саадак был
создан не сразу после стремени (или не одновременно, или не раньше), а именно в 13 веке? Неужели
степняки не думали об этом или думали, но были неспособны до поры решить проблему? Если же
говорить о внедрении, то тут всплывают вообще невероятные вещи. Оказывается, всё придумано было
давным-давно – и паровая машина, и телескоп и прочее. Только никому до этого не было дела.
И вот, углубление в обстоятельства совершения самих открытий и их внедрения вскрыло
любопытную вещь. Человек достаточно умное существо, чтобы в любой момент, независимо от
внешних обстоятельств, изобрести очень многие вещи. Но всё дело в том, чтобы это кому-нибудь было
нужно. Если у кого-то появляется заинтересованность в каком-то изобретении, оно почти тут же
появляется или просто вспоминается, поскольку многое уже было изобретено раньше. И
заинтересованность эта не связана с какими-то постоянными материальными потребностями, так как
потребности эти есть всегда, а заинтересованность должна возникнуть. И возникает она из движения
идей. Заразился правитель или богатей какой-нибудь философией, и тут же понадобились ему забытые
или ещё не сделанные изобретения. Заразился какой-нибудь философией народ, и тут же его отношение
к технике меняется.
Заразились какой-нибудь философией, и тут же начинают перестраивать государственную
машину, власть законодательную, власть исполнительную, власть судебную. Заразились какой-нибудь
иррациональной идеей, и тут же перестают управлять государственной машиной, и государственный
агрегат предается произволу.
Исторический идеализм опять оказался прав.
Добавление. Религия как оружие.
Примеры Южной Кореи и Бразилии, где распространение христианской философии призвания
прямо сказывается на росте экономики, не только подтверждают тезис Вебера-Трёльча, но и
демонстрируют мощь религии как настоящего оружия. За счёт того, что большие массы людей
осознают в качестве своего предельного долга профессиональный труд, преображаются целые регионы
– они становятся сильными и конкурентоспособными. Если вчера западные страны столкнулись с
всплеском мощи Советского Союза, а сегодня опасаются экономического роста Китая, то что может их
ожидать, если подобный всплеск будет иметь более надежную (чем коммунизм) основу и если
густонаселенные и богатые ресурсами регионы Азии примут христианство? Представим, что миллиард
индийцев или полтора миллиарда китайцев, с их навыками и корнями, вдруг поменяют своё отношение
к труду и друг к другу на христианское. Это без сомнения будет грандиозный цивилизационный
переворот. Новый подъем Азии сметёт рыхлых, малочисленных и природно бедных европейцев и
американцев. Не в военном смысле – этого будет и не нужно. Просто экономический рост будет таким,
что, к примеру, китайский и хинди станут гораздо более важными языками, чем английский или
немецкий. Эти культуры попросту затмят Западную Европу и Северную Америку. Таким образом,
24
религия оказывается гораздо более мощным и опасным оружием, чем ядерное. И западным странам, из
которых в Азию приезжают проповедники, пора бы подумать о нераспространении их религии.
Беспокойство в связи с ядерными программами Ирана и Северной Кореи – ничто по сравнению с этим.
Именно один из акторов “дела Йукоса” уже высказал мысль о возможности и опасности азиатской
экономической экспансии. Но его мысли никого не интересуют, поскольку они рациональны, а само
“дело Йукоса” построено на иррационализме.
Добавление. О правильных реакциях и эксперименте
Люди обуреваемы конфликтами друг с другом, пожиранием, уничтожением себе подобных.
Такого среди иных живых существ не наблюдается. Эти другие живут за счёт иных видов. В животном
мире встречаются эпизодические ситуации поедания животными других животных своего вида. Можно
быть свидетелем борьбы самцов, но эта борьба не направлена на лишение жизни. Хотя действительно
воочию наблюдали, как волчица душит чужих щенят в логове в отсутствие их матери, чтобы самой
занять это логово для своих будущих волчат. Но ситуация с волчицами искусственная, созданная
человеком-экспериментатором. Экспериментатор огораживает территорию, заселяет её волчицами и
смотрит из кустов, как эти волчицы будут вести себя. Так в чём же ценность такого эксперимента? Он
искажает жизнь животных. У них нет огороженных территорий. Они её не огораживают. Или
экспериментатор-огораживатель желает создать для животных человеческие условия, в которых у них
проявятся человеческие реакции? Но животные в обычных для них, то есть в нечеловеческих, условиях
не ведут себя по-человечески. У них реакции правильные – животные. Зачем же для познания человека
нужно экспериментировать на животных и ставить их в человеческие условия ограниченного
пространства? Изучайте человека непосредственно, сразу. У нас для исследований достаточно людей,
живущих в ограниченном пространстве.
Человек в своей массе живет за счёт такого же человека, как и он сам. Человеку не скрыться от
человека. Человек своим конфликтам с другими пытается придать какие-то формы. Придумывает
правила войны. Один из самых распространённых способов разрешения конфликтов – посредством
судебных процедур. Судебная форма борьбы. У животных таких форм не обнаружено.
Паттерн. О выборе между детьми.
Никогда не ставьте человека перед выбором между его и вашими детьми. Он всегда выберет своих
детей, а не ваших.
§ 2. Историческая онтология зла, или представление о благе
С точки зрения предмета “дело Йукоса” есть борьба идей, конфликт логики и абсурда. На этот
конфликт необходимо посмотреть и как на борьбу добра и зла. Как и в любой борьбе “добра и зла”, в
этой борьбе зло обязательно причиняется. Зло причиняется одним отдельно взятым людям так, походя,
для примера, чтобы другим неповадно было, для создания “преюдиции”. В такой борьбе становится
жертвой самоё правосудие, самоё право. В такой борьбе на стороне добра должны были бы встать
профессиональные правозищитники – адвокаты. Но стали ли они на защиту добра? Не причинили ли
они зло, хоть в малой степени, под предлогом несения добра? Но откуда зло в “деле Йукоса”? Кто
носитель зла?
“Дело Йукоса” было вдохновлено представлениями о благе.
Знаменитая неоплатоническая концепция, согласно которой зло не обладает собственным бытием,
но является лишь недостатком совершенства и тенью добра, многократно вызывала упреки в
оторванности от реальной жизни людей, в нечувствительности к их страданиям и в недооценке тех
активных злых сил, которые охватили наш мир и несут ему многочисленные бедствия. Любопытно,
однако, что христианская мысль, начиная с крайне авторитетных “Ареопагитик”, усвоила эту
концепцию, хотя как раз христианская традиция рисует зло в виде активного личностного начала, чуть
ли не на равных противостоящего Богу. Попробуем осмыслить этот парадокс, обратившись к этой
самой реальной жизни, к человеческой истории.
25
История переполнена злом, и наиболее впечатляющим его проявлением следует считать
масштабные конфликты между народами. Именно они приносят самое больше число “жертв и
разрушений”, а также корёжат души – не только участников, но и последующих поколений, закладывая
в них неизгладимые отпечатки зверства, ужаса и ненависти. Если мы встанем на точку зрения одного из
таких народов, то увидим, что его действия вполне оправданны, ориентированы на определённое благо,
в то время как в противнике усматривается абсолютное воплощение зла, причём сам он знает (не может
не знать) о том, что неправ, и намеренно служит злу. Если же мы встанем на точку зрения этого
противника, то увидим зеркальную картину. Кто из них прав?
Обе стороны конфликта правы в оценке собственных побуждений – они знают их изнутри. Обе
они имели в виду некое благо. И обе они неправы в оценке противника. И не только потому, что они не
осведомлены о его истинных побуждениях. В принципе невозможно, чтобы целый народ был готов
жертвовать многим, даже жизнями, ради чего-то такого, что он сам считал бы хотя бы отчасти злом и
неправдой. Даже отдельному человеку это тяжело – хотя бы только для единичного поступка. Что бы он
ни делал, он обязательно имеет в виду некое благо, причём благо в абсолютном смысле, то есть такое,
которое и все могли бы счесть таковым. И если он идёт на безнравственный с его собственной точки
зрения поступок, то обязательно оправдывает его условиями и временными обстоятельствами, которые
вынуждают его идти к абсолютному благу именно таким путём. Это самоуспокоение работает для
одного человека, то есть даже индивид вынужден прибегать к нему, поскольку в качестве своей
конечной цели всегда имеет в виду абсолютное благо. Для народа же всё ещё сложнее: он тоже имеет в
виду благо абсолютное, но никакие подобные оправдания, даже если какие-нибудь хитрые люди их
изобретут, не будут иметь силу – ведь речь идёт о колоссальных усилиях и жертвах. Чтобы массы
людей пошли на них, они должны питаться чистым, ничем не омрачаемым вдохновением и убеждением
в собственной абсолютной правоте. Именно поэтому, если мы станем на точку зрения любой из сторон,
участвующих в самом жутком проявлении зла, мы всегда найдем там благо – стремление к благу и
убежденность в чистоте этого стремления. Именно поэтому пацифисты, которые пытаются критиковать
основания войны, часто кончают обвинениями в адрес собственных народов в том, что именно они
стремятся ко злу и воплощают собой зло. И даже приходят к выводу, что любые представления о благе,
которые способны вдохновить жизнь какого бы то ни было народа, есть зло. Тем самым они, эти
пацифисты, приходят к ещё большему злу, предлагая получить последствия войны ещё до того, как она
началась.
Итак, даже те люди, которые участвуют в самом жутком зле, руководствуются и вдохновляются
благом. Зло само по себе не способно никого ни на что вдохновить. Никто не станет делать что-либо,
если будет заранее знать, что среди последствий его действия есть только зло. Тем более не кто-либо, а
целые народы, и не что-либо, а громадные усилия, связанные с самопожертвованием. Откуда же тогда
берётся зло? Как ему удаётся искривить пути добра и превратить благо в нечто ужасное? Если все
стороны конфликта правы, если все они следуют благу, то как выходит такое зло?
Это тайна. Расхожие объяснения, связанные с невежеством, неверным пониманием блага и проч.,
наивны. Кто-то, быть может, и не понимает, но большинство чувствует всё очень верно, да и
понимающих обычно находится немало.
Ясно одно: будучи онтологически полным нулём, не имея никакого самостоятельного бытия в
истории, зло тем не менее активно действует в ней.
§ 3. Геополитика “дела Йукоса”
“Дело Йукоса” – чисто национальное, российское явление. Никакие аналогии с другими странами
и заморскими судебными процессами неправильны. В “деле Йукоса” есть такие, кто выпавшие на их
долю несправедливые или безвинные, с юридической точки зрения, страдания, восприняли как должное
испытание. Они не протестуют, не возмущаются, не призывают к помилованию или отмщению. Они из
нас, они восприняли посланные им по произволу людей страдания как испытание. Абсурд страдания изза судейского произвола у нас превращается в разумность испытания.
26
Россия – истинная Гиперборея. Это страна испытаний. Даже люди, родившиеся здесь, часто так и
не могут привыкнуть к её суровым условиям. И речь идёт не только о тяжелом нордическом климате,
но и о не менее тяжёлых социальных условиях. Здесь люди как будто специально чинят друг другу
разнообразные препятствия. Если где культ мученичества и обрёл своё безраздельное царство, так это в
России.
Бездорожье, холод, грязь, серость и нервность обстановки, нищета и недовольство людей,
бытовые неустройства во всём – всё это заставляет меньше двигаться, больше сидеть на одном месте и
погружаться в себя. В России порой надо обладать недюжинной силой воли, чтобы только выйти из
дому. Вас ждут килограммы одежды, так и не спасающие на лютом морозе. Ну, а если вы выйдете, это
вовсе не значит, что лихие люди или не менее лихие стражи порядка не будут останавливать вас на
каждом шагу.
Россия – страна испытаний. Это своего рода сотериологический полюс, с которого можно
двигаться только на юг – к более тёплому, мягкому и благоприятному климату. Какие учителя засели в
этом гигантском медвежьем углу? Кто спрятал свою святость в дремучих лесах и среди безмолвных
холодных просторов?
Россия явно не приспособлена для комфортного спасения. Тем, что её вообще можно
рассматривать как место, где спасаются, мы обязаны самым отчаянным авантюристам, которые
проявили нечеловеческую нордическую волю, дабы соорудить в этих местах жилища для людей.
Часто говорится: зачем приносить жертвы – лучше жить сейчас, а то жизнь так и пройдет
стороной. Но в России люди ощущают полноту жизни именно когда жертвуют собой. Россия – страна
жертвенности. Пусть иногда совершенно бессмысленной, приносящей только вред.
Россия – это живое, действительное проявление абсурда. В России абсурд – это повседневность,
здесь существует настоящая культура абсурда, им умеют наслаждаться. Несуразица, нелепость,
непредсказуемость. Люди входят во вкус и всячески способствуют абсурду из одной только любви к
нему. Абсурд означает, что рано или поздно к краху приходят любые рациональные стратегии. На один
только разум в России полагаться никак нельзя. Здесь необходимо подключать все средства познания,
какими одарила человека природа. Только так можно не только достичь какого-то успеха в каких бы то
ни было предприятиях, но и просто выжить.
Русские – настоящие гиперборейцы, с которыми нельзя сравнить ни викингов, ни самураев, ни
эскимосов. Самурайский культ смерти уступает русскому культу страдания. Во время Второй мировой
войны японцы создали особый институт камикадзе – смертников специально готовили, каждого из них
ожидала слава, которую они могли видеть на примере других ещё при жизни. Погибло 1500 японских
смертников. В России ничего подобного не было. Погибший едва мог рассчитывать, что его не осудят.
Тем не менее русских смертников за тот же период было в три раза больше. В три раза. Это была
народная самодеятельность, проистекающая именно из культа страдания и самопожертвования. Нет
большего счастья, чем положить жизнь за други своя.
Живя с таким воинским культом страдания в сердце, эти люди представляют собой совершенно
страшную завоевательную силу. Никакие самураи или нибелунги тут не устоят. Один только Бог не
даёт русским завоевать весь мир. Если бы сам Бог своим всемогуществом этому не воспрепятствовал,
так бы и случилось – никто не смог бы противостоять этой ужасающей силе, исходящей из мрачных
глубин заледенелого и дремучего континента.
Самым логичным в этом краю испытаний было бы стать мазохистом. Но как у суфиев, чтобы не
привыкать к бессоннице, отсутствие сна чередуют со сном, так и в России страдание чередуют с
безудержными наслаждениями, бессеребренничество с убийственной жадностью и так далее. В этом
секрет, почему русские бросаются из крайности в крайность – так они избегают привыкания и
27
пагубного приспособления. Мазохизм – это жалкое приспособленчество, это попытка сойти с ума,
чтобы извлечь удовольствие из своего положения, это безвольная остановка в пути. Любовь же к
страданию исключает наслаждение им, но побуждает совершенствоваться.
Если ты победил в России – ты победил везде. Теперь Земля тебе не интересна – ты можешь
штурмовать Небо. Россия – вот подлинный мост к сверхчеловеку. Если ты хочешь преодолеть
человечишко в себе – поезжай в Россию. Но учти – здесь полно тех, кто так и не смог преодолеть себя, и
уж они, из чисто человеческой зависти и ревности, постараются сделать все, чтоб и тебе это не удалось.
Вот почему чем более суров и жесток был правитель, тем большей любовью он пользуется в
народе. Соответственно, вялые, либеральные правители пользуются в лучшем случае презрением. Даже
такого безумца, как Петр Первый, прозвали Великим за его жестокость. Если бы он оставался самим
собой, но не был бы таким жестоким, то он, даже если предположить, что удержался бы на троне, был
бы наверно самым презренным монархом в истории России. Любовь к жестокому правителю – это
воплощение любви к страданию.
В России даже духовными поисками заниматься физически опасно. На каждом шагу вас
подстерегает не то что недоброжелательное отношение, но реальная угроза быть ограбленным, избитым
или посаженным в кутузку.
Становясь на этот путь, вы должны знать, что его условия будут крайне суровыми с самого
начала, а взамен вы получите не выгоду, которая оправдывает риск предпринимателя, но вообще
неизвестно что, а может – и вовсе многое потеряете.
Нет такой страны, которая не была бы по-своему так или иначе приспособлена для спасения.
Россия – самая трудная страна. В ней полно людей, которые этим недовольны и хотели бы поменять
условия своей жизни на более мягкие и легкие. Но от этого только ещё труднее. Потому что в более
легких и мягких странах их никто не ждёт, но главное – их собственная душа не приспособлена к ним.
“Для всех покусившихся с телом войти на небо, поистине потребно самонасилие (нуждение себя)
и непрестанное самоозлобление (произвольные лишения), – особенно в самом начале отречения, доколе
сластолюбивый наш нрав не очистится и бесчувственное сердце не согреется любовию к Богу” (Иоанн
Лествичник, Лествица, 1).
Буддийским монахам порой предписывается всячески удаляться от ярких и сочных красок,
окружая себя красками неброскими и тусклыми, чтобы не распалять воображение и зрительную жажду
жизни. Для этого они одеваются в специальные одежды и строят монастыри, отъединяющие их от
буйноцветной тропической природы. Но лучше бы они поселились в России – вот где краски понастоящему тусклы и серы. Разнообразным экзотическим аскетам достаточно было бы поехать в
Россию, где природная и общественная обстановка столь переменчивы и экспансивны, что к ним
невозможно привыкнуть – они постоянно держат человека в должном тонусе.
Русские созданы для экстремальных ситуаций и мало приспособлены к мирной спокойной жизни.
Такая жизнь их разлагает, причём очень быстро. Поэтому русские инстинктивно ищут всего
экстремального, часто собственными силами нагнетают атмосферу, чтобы ощущать себя в более
органической обстановке – той обстановке, которую олицетворяет собой Гиперборея. Русские
специально драматизируют ситуацию, делают из всего трагедию, постоянно заводят себя, чтобы
чувствовать себя более привычно, чтобы их лучшие качества могли проявиться в полную силу и чтобы
их слабые места не были видны.
Гиперборея как особый экологический заповедник экстремальных условий жизни гибнет под
натиском технического прогресса. Русские весьма восприимчивы к нему, потому что смекалка,
направленная на выживание в жестких условиях, у них вполне развита. Однако этот же самый прогресс
губит их привычную среду, делает жизнь рутинной, скучной, стабильной. В такой жизни русский вянет,
28
киснет, у него нет необходимой выдержки и дисциплины, расчётливости и сдержанности духа.
Стабильная жизнь душит его. В такой жизни нет места подвигу, зато требуется усидчивость. Но
усидчивость и точный расчёт – как раз те качества, с которыми невозможно выжить в природной
Гиперборее. Здесь нужны прямо противоположные качества – непоседливость, фантазия,
нестандартность мышления.
Русские ищут экстремальную нишу уже не в земном пространстве (тут такой ниши очень скоро не
будет вовсе), а в пространстве ином – политическом, культурном, военном. Русские – это мировые
рейнджеры, и в буквальном смысле, и в культурном, рейнджеры наук и искусства, авантюристы.
ВВЕДЕНИЕ II.
ПРАВОЗАЩИТА КАК ПРИЗВАНИЕ И ПРОФЕССИЯ
Глава 1. ЦЕЛЬ ИССЛЕДОВАНИЯ
Адвокатура, как всякий социальный и публичный институт, является объектом исследования. В то
же время адвокатура является предметом в “деле Йукоса” как объекте. Адвокатура исследуется через
“дело Йукоса”. Качественные признаки адвокатуры можно понять только через познание других
предметов в “деле Йукоса”, как в едином, систематизированном объекте. Познавая предмет, мы познаём
и объект.
Адвокатура познаётся через анализ и обобщение профессиональной деятельности адвокатов, суть
которой заключается в оказании юридической помощи. Адвокат, а не адвокатские образования,
является исключительным субъектом оказания такой помощи. Адвокат в оказании юридической
помощи самостоятелен.
Адвокат оказывает юридическую помощь отдельным лицам, которые считают, что их
правоохраняемый жизненный интерес нарушен или находится под угрозой. Адвокат как
самостоятельный субъект, таким образом, выполняет свои профессиональные обязанности в интересах
частного интереса отдельного лица. При этом публичная функция адвокатской деятельности нисколько
не умаляется. Напротив, в защите частного интереса проявляется публичный интерес. Но публичный
интерес не заменяет, не отрицает частного интереса. Так называемый общественный интерес может
заменить частный, сугубо утилитарный интерес. Например, в общественных интересах – снизить нормы
распределения предметов первой жизненной необходимости. Но такое ухудшение условий жизни не
есть публичный интерес.
Если у каждого есть свой личный, не совпадающий с другими, интерес, который адвокат призван
отстаивать словом, то как же можно оценить адвокатскую деятельность масштабно, как необходимость
и разумность существования адвокатской корпорации в целом? И главная трудность, на каких примерах
из адвокатской практики? Двух одинаковых судебных дел не бывает, как не бывает двух одинаковых
людских судеб.
Затруднение не исчезнет, даже если предположить какой- нибудь отдельно взятый судебный
процесс, где одна тысяча подсудимых, у которых, следовательно, будет не менее тысячи адвокатовзащитников. Но и такой процесс не будет отвечать признаку всеобщности познания адвокатской
деятельности. Характер этого процесса, то есть его отличительные признаки, будет выражаться всего
лишь в необычно великом множестве подсудимых и адвокатов (прокурор может быть и один). От
количества подсудимых и адвокатов в одном процессе качество процесса и характер профессиональных
проявлений адвокатов не меняется.
Адвокаты разные. И легко заметить, как отличается профессиональное поведение адвокатов в
процессах. Можно заметить отличные манеры поведения, даже профессиональные стандарты
деятельности. Было бы хорошо, если бы такие отличия предопределялись юридической школой. Однако
“дело Йукоса” показало, что причины отличий – в бессистемности и хаотичности мышления адвокатов.
29
Анализ профессиональной деятельности адвокатов легче всего проводить в рамках такой
правозащитной деятельности, которая была бы очерчена какой-нибудь одной идеей, смыслом,
интересом, пусть даже формальным, чисто внешним, казалось бы, случайным признаком. Но этот
случайный признак в головах участников процесса приобрёл бы значение сопричастности к чему-то
единому, важному.
И имея такое всеобщее, глобальное дело, которое фактически может быть всего лишь
перечислением десятков уголовных и гражданских судебных дел, можно проанализировать
профессиональное поведение десятков адвокатов, которые действуют раздельно, но в то же время у
каждого есть, пусть мнимая, идея сопричастности к какому-то вымышленному делу, первоисточнику
всех других дел. Так же можно рассмотреть деятельность следователей, прокуроров, судей.
Мнимая сопричастность для исследования достаточна только в целях очерчивания круга судебных
дел и ограничения, таким образом, количества адвокатов. При этом надо знать, что сами адвокаты
всегда должны быть объединены едиными профессиональными стандартами поведения. В узком
смысле цель исследования – рассмотреть степень следования сопричастных адвокатов стандартам
адвокатской профессии.
В таком глобальном деле интересно не профессиональное поведение недобрых государственных
обвинителей и бесчувственных судей, а именно поведение адвокатов, следование их профессиональным
стандартам (правилам адвокатской профессии), их отношения между собой. Цель – изучение самой
адвокатуры как непременного элемента правосудной системы. Только в таком деле можно посмотреть
адвокатуре на самоё себя как в зеркало.
Примечание. О единственной задаче адвоката.
Профессиональная задача адвоката одна – высказываться о юридических сомнениях. Остальное –
деятельность, направленная на выполнение задачи.
Казус. О профессиональном назначении адвоката.
В “деле Йукоса” были попытки адвокатов защитить своё публичное предназначение. Так, адвокат
в ответ на упрёк государственного обвинителя касательно давления на суд, заявил, что он, адвокат,
будет оказывать давление на суд. Это профессиональная обязанность адвоката. Потому что адвокат в
равной степени, как и государственный обвинитель, формирует сознание суда о доказанности или
недоказанности обвинения. И это адвокат должен делать всегда, в любой ситуации, подчеркнул адвокат.
Глава 2. ФИЛОСОФИЯ ПОМОЩИ
В “деле Йукоса” в сжатом виде нашло отражение и такое социальное явление, как помощь. Не
столько юридическая помощь, как публичная обязанность адвокатов, сколько помощь ближнему
вообще, помощь в рамках одной группы людей, объединённых по какому-то одному признаку. Через
“дело Йукоса” прослеживается отношение разных обширных социальных слоёв и групп к помощи и
понимание ими помощи. В то же время понимание помощи, отношение к помощи, оказание помощи
сами есть признаки, по которым люди делятся на социальные группы, общины.
Помощь другому человеку – реальная помощь, помощь здесь и сейчас – находится в центре
внимания всякой истинной правозащиты. Она черпает этот импульс из самых глубин человеческого
духа.
Главное в древних языческих религиях – от вудуизма до синтоизма – выживание рода;
взаимопомощь соплеменников имеет значение постольку, поскольку существование каждого из них
зависит от существования целого. Соответственно, если твой ближний, по случаю, не твой соплеменник
или ты уже не зависишь от своих соплеменников, помощь не нужна.
30
В буддизме главное – освобождение от страданий. В зависимости от отношения к помощи другим
махаянский буддизм различает хинаяну и махаяну. С точки зрения хинаяны помощь другим имеет
значение ровно настолько, насколько она является средством твоего собственного освобождения. Если
медитация даёт тебе больше, чем помощь другим, удели ей больше внимания и времени. В центре
махаяны стоит концепция бодхичитты, согласно которой ты освобождаешься, чтобы помогать другим.
Сначала освободись сам, а уже потом помогай другим. В обоих случаях помощь другому, так или
иначе, зависит от перспективы собственного освобождения.
Ислам построен так, что исполнение любого дела здесь ставится в зависимость от того,
предписано ли оно ясно в откровении и, если предписано, то в каких границах и проч. Иными словами,
если сказано, что помогать нужно таким-то людям (единоверцам, родственникам, нетрудоспособным,
нищим и тому подобное.), в таком-то объёме (определённая доля дохода) и в такой-то форме, это надо
делать обязательно. Всё остальное – на собственное усмотрение. Общей заповеди помогать любому
ближнему – здесь нет.
В христианстве помощь другим людям не только формулируется в виде общей и независимой
заповеди, но ставится в центр религии, объявляется главным делом человека. Сам Основатель
христианства пожертвовал своей жизнью ради помощи людям. Перед христианином стоит постоянная
задача – как помочь ближнему, что именно сделать, чтобы тому стало легче. Молиться ли за него,
драться ли за него, наставлять ли его, просто ли дать ему денег или еды. Всё средневековье прошло под
знаком экспериментов и размышлений насчёт того, какая же помощь является наиболее эффективной,
какая помощь с наименьшей вероятностью обратится во зло. Достаточно ли защитить человека от
притеснителя один раз или нужно делать это на постоянной основе? Достаточно ли просто подать
нищему или это только отмашка от него, которая реально ничего не даёт, но нужно проследить, чтобы
помощь была использована во благо? Можно ли помочь человеку, если он этого не хочет или не
понимает, насильно? Является ли в некоторых случаях единственной реальной помощью наказание?
Эмоции мешают помощи как ненужные аффекты или без них она вовсе теряет ценность, становится
бездушным самоудовлетворением? Своеобразным итогом, художественным обобщением всех этих
размышлений стал знаменитый “Дон Кихот” Сервантеса. К моменту выхода этой книги христиане уже
пришли к определённым выводам.
Главный из них довольно прост: лучший способ помочь человеку – дать ему работу. Работа есть
одновременно решение и материальных, и моральных проблем. Это не подачка, которую можно
пропить и которая может унизить, но при этом работа позволяет выйти из нищеты. Это не насилие и не
пропаганда, но при этом работа меняет образ жизни в лучшую сторону. Таким образом, долг
преуспевающего христианина – обеспечивать окружающих рабочими местами. Такое понимание
помощи и породило современную систему предпринимательства.
Другой вывод состоит в том, что Бог сам указывает человеку, как именно он может помогать
другим, давая ему знаки призвания – той формы деятельности, к которой он предназначен, для которой
он наиболее подходит и в которой может принести наибольшую пользу. Речь идёт об особом
отношении к профессиональному труду, следы которого можно найти у многих христианских авторов –
и 7, и 13, и 15 и 18 веков.
Не исключено, что именно естественное развитие понимания помощи ближнему в христианстве
стало причиной рождения нового мира – мира научно-технического прогресса. Ведь такая идея помощи
вполне работает и без этих доктрин. Даже коммунизм был ответом на позднехристианскую идею
помощи. Ведь для атеизма как такового в принципе всё равно, есть ближний или нет.
Глава 3. ФИЛОСОФИЯ ПРИЗВАНИЯ
Что есть призвание в “деле Йукоса”? Быть адвокатом и “защищать” в суде, быть приговоренным к
длительным срокам заключения, быть выдворенным из страны, быть лишённым богатства, быть
31
средством обогащения одних за счёт других и самому пребывать в бедности, быть судьёй и быть
обвинителем? Чтобы это понять, надо знать, что есть призвание вообще. Или призвание одних было
разрушено самим “делом Йукоса”? Какова в “деле Йукоса” нравственность, отрицательная или
положительная?
a) Призвание и эгоизм
Относиться к себе как к средству выгоднее, чем относиться к себе как к цели.
В призвании эгоизм и альтруизм почти совпадают. Ты видишь в себе какое-то специальное орудие
помощи другим людям и заботишься о себе именно как о таком орудии. Ведь даже молоток мы
бережем, чтобы он хорошо служил свою службу.
Заповедь “возлюби ближнего, как самого себя” можно истолковать как “возлюби себя как
средство помощи ближнему”.
“Призвание – это область, в которой глубочайшее счастье личности встречается с глубочайшими
потребностями окружающего мира” (Фредерик Бикнер, американский писатель и христианский
священник).
Призвание даёт механизм использования индивидуальных слабостей и даже пороков в благих
целях. Энергия эгоизма укрощается, перестаёт быть врагом.
Критерий призвания и его движущая сила – вдохновение. То, что тебя больше всего вдохновляет,
то, к чему ты всё время возвращаешься, и есть твоё призвание.
Призвание придаёт смысл совершенствованию. Ты совершенствуешься именно как орудие
помощи. Пока ты способен служить, ты видишь смысл своего существования и развития. Чем дольше и
лучше ты способен служить, тем дольше и полнее ты будешь жить.
Если ты действительно помогаешь людям в своём призвании, велика вероятность, что они оценят
твоё служение и сами станут помогать тебе, заботиться о тебе как о средстве помощи, благодарить тебя
за неё и достойно вознаграждать её.
b) Призвание и нравственность
Нравственность состоит из двух частей – отрицательной и положительной. Отрицательная – не
причинять людям зла. Положительная – помогать им в решении их проблем.
Отрицательные заповеди нравственности (не убивать, не воровать, не клеветать и так далее.)
бытуют примерно в одном и том же виде даже у самых затерянных и архаичных племён.
Заповедь положительной помощи понимается по-разному. Буддийский мыслитель Шантидева
писал о готовности быть лекарством для того, кому нужно лекарство, мостом, кому нужен мост, и так
далее. Учение о призвании говорит, что у каждого человека своя миссия и что тот, кто предназначен
быть лекарством, не может быть хорошим мостом, а тот, кто предназначен быть мостом, не может быть
хорошим лекарством. А тот, кто пытается стать всем для всех, не станет никем ни для кого. Он не
станет и тем, кем он должен был стать – хорошим мостом или хорошим лекарством.
Лучше квалифицированная помощь, чем любительская. Лучше систематическая помощь, чем
разовая. Лучше творческая помощь, чем пассивная. Лучше индустриальная помощь, чем кустарная.
Тот, кто не оказывает ту максимальную помощь, на которую только способен, крадет её у других,
разбазаривает те таланты, которые были даны ему даром.
32
Следующий своему призванию превосходит тех, кто следует лишь одной нравственности. Тех, кто
в своём особом служении принёс людям множество благ, мы обычно прощаем за то, что они были
нечистоплотны, трусливы, сварливы и даже подлы в быту. Того же, кто предал своё призвание, кто
закопал его в землю или, самое худшее, употребил его во зло, не может оправдать даже самое строгое
соблюдение элементарной нравственности.
В то же время, нравственность является условием как самого служения в призвании, так и его
успеха. Если ты не испытываешь общего человеколюбия, ты и не захочешь служить людям в своём
призвании. Если ты служишь им неискренне, с какими-то безнравственными мотивами, это может
ощущаться ими, и твоя деятельность может не иметь благоприятного исхода.
Нравственность определяет также условия служения. Лучше искренняя помощь, чем
равнодушная. Лучше свободно принимаемая помощь, чем навязанная. Лучше помощь, доступная
разным людям, чем помощь только для своих. Лучше дать работу, чем подачку. Лучше вдохновить на
самостоятельные действия, чем вести за руку.
Высшее служение, высшая помощь – давать людям вдохновение. Именно таково было служение
Иисуса из Назарета. Именно таково служение Бога миру.
c) Призвание и мировоззрение
Учение о призвании родилось в христианстве. Его следы мы находим в евангельской притче о
талантах и посланиях Павла, в трудах Максима Исповедника и Коттона Мэтера, Августина
Гиппонского и Жана Кальвина, Бертольда Регенсбургского и Симеона Полоцкого. Христианство,
основанное Человеком, испытавшим на себе самое жестокое презрение со стороны тех, к кому Он
пришёл, ничего не презирает и всё желает спасти. Материя, тело, хозяйственные нужды, повседневный
труд – всё это должно быть одухотворено и преображено, всё это должно обладать особым высшим
смыслом. Бог как Источник вдохновения дарует своим творениям внутреннее чувство, которое они
могут проигнорировать или обратить во вред, но по которому они могут судить о своей уникальной
миссии, своём особом призвании на этой Земле.
Традиционалистский взгляд рассматривает участие в общественном разделении труда как судьбу,
которую надо принять, с которой надо смириться, как нечто низменное, что может лишь отвлекать от
духовного. В христианстве разработана теология разделения труда: руководствуясь вдохновением, ты
ищешь своё место в нём и рассматриваешь его как своё служение, как наилучший способ помочь
ближним и дальним, выполнить своё предназначение.
При всей тесной связи с христианством, можно, однако, представить, как философия призвания
соединится с другими мировоззрениями. Своеобразный эксперимент на эту тему был поставлен в
России, когда философия призвания соединилась с атеистическим материализмом. Эксперимент,
однако, не удался. Впрочем, язычество, конфуцианство, буддизм и даже ислам могут оказаться гораздо
более надежной основой. Взяв у христианства его плод, они могут вобрать его в себя, сами при этом
лишь немного изменившись.
В язычестве самоотверженная работа на благо рода может быть осмыслена как единственный
способ выживания рода в индустриальном мире, а призвание – как обусловленное природой, её духами
место индивида в общей борьбе за существование.
В конфуцианстве место человека в разделении труда может рассматриваться как важнейший
аспект его пребывания в священной иерархии бытия с соответствующей индивидуальной миссией по
реализации всеобщего принципа гуманности (жэнь).
В буддизме призвание можно истолковать как совокупность кармических особенностей, которые
33
можно и нужно использовать во благо других по максимуму в течение этой жизни, с тем чтобы в
последующей жизни они уже не были препятствием к освобождению.
В исламе в следовании призванию можно увидеть покорность воле Аллаха, который каждому
творению предписывает особую задачу.
Всё это, конечно, будут вторичные концепции, и в них вдохновение предстанет в несколько
урезанном, неполном, ущербном виде. Но даже и в таком виде философия призвания оживит
существование соответствующих общин. Ведь и у нехристианских конфессий есть своё уникальное
призвание, в котором они служат людям.
d) История философии призвания
Концепт призвания – это главный фермент преображения общественной реальности. Именно
благодаря ему происходят творческие и промышленные революции. Именно благодаря ему существует
современный мир с его беспрецедентным динамизмом (см., например: Hardy L. Fabric of This World:
Inquiries into Calling, Career Choice, and the Design of Human Work, 1990).
Своим происхождением он обязан христианству. Уже в Новом Завете содержится его развёрнутая
формулировка, исходящая как от самого Иисуса, так и от апостола Павла:
1) Евангелие от Матфея (25:13-30): “Итак, бодрствуйте, потому что не знаете ни дня, ни часа, в
который приидет Сын Человеческий. Ибо Он поступит, как человек, который, отправляясь в чужую
страну, призвал рабов своих и поручил им имение своё: и одному дал он пять талантов, другому два,
иному один, каждому по его силе; и тотчас отправился. Получивший пять талантов пошёл, употребил
их в дело и приобрёл другие пять талантов; точно так же и получивший два таланта приобрёл другие
два; получивший же один талант пошёл и закопал его в землю и скрыл серебро господина своего. По
долгом времени, приходит господин рабов тех и требует у них отчёта. И, подойдя, получивший пять
талантов принёс другие пять талантов и говорит: господин! пять талантов ты дал мне; вот, другие пять
талантов я приобрёл на них. Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был
верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего. Подошёл также и получивший два
таланта и сказал: господин! два таланта ты дал мне; вот, другие два таланта я приобрёл на них.
Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! в малом ты был верен, над многим тебя
поставлю; войди в радость господина твоего. Подошёл и получивший один талант и сказал: господин! я
знал тебя, что ты человек жестокий, жнёшь, где не сеял, и собираешь, где не рассыпал, и, убоявшись,
пошёл и скрыл талант твой в земле; вот тебе твоё. Господин же его сказал ему в ответ: лукавый раб и
ленивый! ты знал, что я жну, где не сеял, и собираю, где не рассыпал; посему надлежало тебе отдать
серебро моё торгующим, и я, придя, получил бы моё с прибылью; итак, возьмите у него талант и дайте
имеющему десять талантов, ибо всякому имеющему дастся и приумножится, а у неимеющего отнимется
и то, что имеет; а негодного раба выбросьте во тьму внешнюю: там будет плач и скрежет зубов”.
2) Послание к Римлянам (12:1-8): “Итак, умоляю вас, братия, милосердием Божиим, представьте
тела ваши в жертву живую, святую, благоугодную Богу, для разумного служения вашего, и не
сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего, чтобы вам познавать, что есть
воля Божия, благая, угодная и совершенная. По данной мне благодати, всякому из вас говорю: не
думайте о себе более, нежели должно думать; но думайте скромно, по мере веры, какую каждому Бог
уделил. Ибо, как в одном теле у нас много членов, но не у всех членов одно и то же дело, так мы,
многие, составляем одно тело во Христе, а порознь один для другого члены. И как, по данной нам
благодати, имеем различные дарования, то, имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры;
имеешь ли служение, пребывай в служении; учитель ли, – в учении; увещатель ли, увещевай;
раздаватель ли, раздавай в простоте; начальник ли, начальствуй с усердием; благотворитель ли,
благотвори с радушием”.
Своё предельное развитие этот концепт получил в православии, у восточно-христианских авторов.
34
Отец Церкви св. Григорий Нисский в 4 веке разработал понятие “эпектасис”, согласно которому
совершенство христианина – это непрерывное развитие, постоянное движение вперёд, к вечно
отодвигающемуся горизонту идеала.
Св. Максим Исповедник, опираясь на Григория Нисского (см. Blowers P.M. Maximus the Confessor,
Gregory of Nyssa, and the Concept of “Perpetual Progress” // Vigiliae Christianae, Vol.46, No.2 (Jun., 1992),
P.151-171), в 7 веке разработал учение о том, что всякая вещь и всякое живое существо имеют своё
особенное призвание (логос), а человек обладает ещё и свободой выбирать способ его осуществления
(тропос). Миссия же человека состоит в том, чтобы помочь всем прочим творениям осуществить их
логосы; и от него зависит, будут ли они осуществлены наиболее подходящим и благим способом (см.
Thunberg L. Microcosm and Mediator: The Theological Anthropology of Maximus the Confessor, 1965).
Философский синтез Максима Исповедника оказался настолько мощным и смелым, что какие-то
соответствия ему нашлись лишь в 20 веке. Однако в то время ему так и не суждено было заработать на
уровне общественного сознания – в 634 году на территорию Восточной Римской империи вторглись
арабы, а с 638 года, в целях немедленного устранения каких бы то ни было религиозных разногласий
перед лицом общего противника, под давлением императора Ираклия, стало распространяться
монофелитство – компромисс между диафизитской ортодоксией и монофизитской ересью. Ещё до этого
христиане-яковиты пограничных провинций отказывались воевать на стороне империи против Персии.
С точки зрения философии призвания, признание Иисуса Христа одновременно вполне Богом и
вполне человеком, обладающим двумя природами и двумя волями, крайне важно, поскольку только
такое видение открывает перед человеком перспективу обожения и таким образом мобилизует на
решение действительно масштабных задач, связанных с преображением всего его существа, включая
приземлённое материальное существование. Поэтому св. Максим выступил резко против
монофелитства, поддержанного не только императором, но самим вселенским патриархом. И даже
когда его, 78-летнего старика, бросили в темницу и стали склонять к согласию с компромиссным
вариантом, говоря, что и Римская кафедра может принять его, он заявил:
«Если вся вселенная начнёт причащаться с Патриархом, я не причащусь с ним. Дух Святой
анафематствовал чрез апостола даже ангелов, вводящих что-либо новое и чуждое проповеди
(евангельской и апостольской)».
В конечном итоге св. Максима осудили на пытки избиения воловьими жилами, вырвали ему язык
и отправили в ссылку в Лазику. В дальнейшем, несмотря на Соборное утверждение богословской
позиции Максима на Шестом Вселенском Соборе, он не только не был прославлен, но даже
реабилитирован. Отношение к нему многих епископов было неоднозначным, и он по-прежнему
оставался государственным преступником. Православие столкнулось с новыми трудностями,
спровоцированными тем же исламом (иконоборчество), а затем и вовсе оказалось под властью
беспокойных соседей-иноверцев. Наследие византийской культуры, благодаря христианам, бежавшим
от турок в Италию, оказало влияние на взлёт европейского Возрождения в 15-16 веках.
Однако труды Григория Нисского и Максима Исповедника не пропали. В 9 веке их перевёл на
латинский язык Иоанн Скот Эриугена. Для тогдашнего варварского Запада это был уникальный
мыслитель, знавший языки и владевший тонкостями религиозной философии (см. Бриллиантов Л.И.
Влияние восточного богословия на западное в произведениях Иоанна Скота Эриугены, 1898). Среди
переведённых им работ были “Амбигвы” (“Трудности”, или “Недоумения”), в которых св. Максим
изложил христианскую философию призвания. Мысли Эриугены, в свою очередь, оказали громадное
влияние на немецкий мистицизм.
Как раз в 9 веке в Германии стали образовываться первые монастыри и епископские кафедры.
Однако в попытках спешно, перед лицом реальной угрозы мусульманского завоевания (в этот период
арабы дважды штурмовали Рим), обратить в христианство столь дикие и варварские народы, какими
были германцы и славяне того времени, Римская церковь изменила изначальные экклезиологические
35
принципы и противопоставила клир мирянам. Результатом такого противопоставления, позволявшего
централизованно внедрять в сознание столь “жестоковыйных” народов унифицированную веру
(некоторые германские народы принимали и отвергали христианство по несколько раз), стало
множество искажений религиозной жизни: злоупотребления духовенства, в том числе светской
властью; замена живой соборности системой административных решений; Писание оказалось заслонено
от мирян авторитетом клира (его даже специально не переводили на живые языки – чтобы не создавать
соблазн ересей); наконец, произошло противопоставление рассудочного суждения о вере
(рационального богословия, схоластики) мистическому переживанию.
Именно в условиях такого противопоставления развивался вроде бы и не еретический, но всё же
оппозиционный немецкий мистицизм, известный такими именами, как Хильдегарда Бингенская, Иоганн
Экхарт, Генрих Сузо, Иоганн Таулер. Именно это течение усвоило переданную на Запад через Эриугену
восточно-христианскую идею призвания (см. Sokol A.E. The Conception of a Calling in the German
Literature of the Middle Ages // PMLA, Vol.50, No.1 (Mar., 1935), P.1-13) и именно оно, как идейно, так и
организационно (через братства мирян, ставшие впоследствии протестантскими сектами), послужило
главным источником Реформации. Как доказано Максом Вебером, Лютер взял идею призвания (Beruf)
именно у Таулера.
Таким образом, по мере отступления восточного христианства под натиском ислама, рожденная
им идея призвания оказывала влияние на менее развитую западную христианскую мысль. Эта мысль
зрела и одновременно овладевала западноевропейскими народами вплоть до середины 16 века и в
конечном итоге пришла к своему выражению в трудах реформаторов западного христианства.
Вдохновлённая христианством как религией служения человека человеку и деятельного преображения
реальности, идея призвания стала детонатором научно-технической революции.
Освободившись из-под власти мусульман в конце 15 века, почти через 30 лет после падения
Константинополя, Россия ещё в течение 100 лет непрерывно воевала с ними на своих границах.
Византийское наследие передавалось сюда также впопыхах, многое так и осталось без должного
внимания. Только во второй половине 18 века усилиями молдавского архимандрита преп. Паисия
Величковского на русский стали переводиться труды Григория Нисского, Максима Исповедника и
других великих восточно-христианских авторов. Соответственно, в конце 17 века, когда нужно было
противостоять новой мощи европейских народов (в первую очередь шведов), концепт призвания можно
было взять только с Запада, вместе с налипшими на него искажениями. Это и повлияло на кризис
христианского сознания в России 19-20 веков.
По мере развития успехов идеи призвания её стали брать на вооружение представители других
мировоззрений. Эти мировоззрения не могли породить подобную идею, однако оказались способны
перенять её, адаптировать её к своим основоположениям и сделать одним из факторов своего развития.
Так возникли системы атеистической философии призвания в марксизме-ленинизме (см., например:
Шилов В.Н. Понятие “призвание” в системе марксистско-ленинского мировоззрения // Марксистсколенинское мировоззрение и диалектика научного познания, 1980. Вып. 1 (Ч. 1, 2). С. 171-174) и
буддийской философии призвания в японской религиозно- общественной мысли.
Японский исследователь Хаджиме Накамура даже увидел в идеях буддийского мыслителя 16 века
Судзуки Сёсан соответствие протестантской философии индустриализма (см. Nakamura H. Suzuki
Shosan, 1579-1655, and the Spirit of Capitalism in Japanese Buddhism // Monumenta Nipponica, 22 (1967). P.
1-14). На основе подобных изысканий американский последователь Вебера Роберт Нилли Белла сделал
далеко идущие выводы о роли буддизма в развитии японского капитализма (см. Bellah R.N. Tokugawa
Religion: The Values of Pre-Industrial Japan, 1957; Religion and Progress in Modern Asia, 1965). Однако
характерно, что буддийская мысль могла прийти к подобной идее лишь после плотного контакта с
христианством (согласно источникам, в 1580 году насчитывалось около 200 тысяч японцев-христиан) и
что при этом никаких заметных плодов эта идея не дала – вплоть до середины 19 века, когда силой
американской военной эскадры (4 корабля) японцев заставили подписать Ансэйские договоры и
открыть страну для христиан.
36
Следует отметить, во всех случаях, когда идея призвания отделяется от своего истока, она теряет
значительную часть вдохновляющей силы и действует ограниченно – либо на конечном отрезке
времени (как в коммунистических странах), либо на конечном отрезке общественной жизни (как в
Японии). Если в Советском Союзе идея призвания, не будучи подпитываема христианством, исчерпала
своё действие в течение жизни одного поколения, то в Японии она прекрасно действует в сфере
экономики, однако мало влияет на культурное развитие и вообще мало стимулирует оригинальное,
личностное творчество. В наши дни даже ислам попытался усвоить идею призвания, впрочем, пока
безуспешно.
Все подобные ограничения вызваны теми же причинами, которые обусловили неспособность
прочих мировоззрений вообще породить идею призвания. Общему духу этих мировоззрений не хватает
тех или других черт, присущих христианству. Только христианство самостоятельно порождает идею
призвания и даёт ей работать с максимальным размахом, преображая все сферы бытия – от психологии
до экономики и права.
Не случайно, ведущий “разработчик” этой идеи св. Максим Исповедник положил свою жизнь на
отстаивание её христологических основ. Только полнота восприятия и переживания личности Иисуса
Христа делает источник вдохновения незамутнённым, позволяет этому вдохновению изливаться во всю
свою мощь. Когда Римская церковь, хотя и унаследовавшая неущемлённую христологию, ограничила
доступ к этому восприятию административными мерами (даже причащались Телу Христова миряне в
католицизме вплоть до 20 века отлично от священников – только хлебом, а не хлебом и вином), тем
самым она лишила католические народы того козыря, который получили протестанты, вообще
отвергнув церковную иерархию как посредника между собой и Писанием.
Однако и протестантская идея призвания является ущемлённой, поскольку полнота вдохновения,
исходящего от Христа, не может быть постигнута индивидом в одиночестве. Тому свидетельством те
кризисные явления, которые поражают современный Западный мир, и те черты, которые вызывают
такую ярость со стороны незападных народов. Идея призвания может работать во всей полноте только в
рамках системы, которая её породила. То есть в православии. Это значит, что теперь, когда Россия
преодолевает все последствия исторических перипетий, у нас есть шанс стать наследниками настоящего
сокровища и показать, каковы могут быть величие и мощь истинной философии призвания.
Паттерн. Не пойман – не вор, или нравственный нигилизм.
“Я вспомнил Киевский корпус, со всей его внешней дисциплиной, тяжелой моральной атмосферой
и своеобразным нравственным “нигилизмом”, закон которого “не пойман – не вор” означал почти то
же, что и “всё дозволено” (Игнатьев Алексей Алексеевич. Пятьдесят лет в строю. В 2-х томах. Т. 1.
Книги 1-3.– М.: Правда, 1989. С. 53).
Надо помнить, право есть минимум морали. Право есть по форме круг, то есть фигура идеальная,
очерчивающая пределы дозволенного поведения. Нарушение пределов круга влечёт угрозу применения
силы к нарушителю границы круга, то есть наказание. Таким образом, поскольку право по форме есть
круг, то право по своей сути идеал. Поскольку человек грешен, по крайней мере, по причине
первородного греха, то он всегда нарушает этот идеал, то есть право. Причём самые частые нарушители
права есть те, кто назначены для надзора за соблюдением права другими и применения наказания к
другим, то есть чиновники (государственные служащие). Кто наказывает, тот и больший грешник,
правопреступник.
Отсюда, если разрешено всё, что не запрещено, тогда другая сторона этого суждения: не пойман –
не вор. Первое правило надо употреблять с опаской. Ибо оно опасно.
Добавление. О селекции.
37
Воля определяет разумность, но не наоборот. Если есть воля к праву, воля к добру и
справедливости, любой закон можно истолковать разумно. Но если такой воли нет, но, напротив, есть
воля к разрушению, насилию, не-праву, любой закон будет истолкован во зло. Разум будет извращен
самым невероятным и чудовищным образом, и никакие правила логики не будут учитываться, не спасут
апеллирующих к ним адвокатов и их доверителей.
Адвокат – это, прежде всего, воля; воспитание адвоката – это, прежде всего, воспитание волевых
качеств. Без воли адвокат просто физически не выживет. Он будет вынужден либо сменить профессию,
либо внутренне переродиться. Впрочем, последнее чаще всего и происходит. Вернее, в адвокатуру уже
приходят внутренне переродившиеся люди.
Селекция адвокатуры – сегодня как никогда актуальная проблема. В своё время известный
итальянский мыслитель Томмазо Кампанелла удивлялся, почему человек так много внимания уделяет
селекции домашних животных и при этом совершенно пренебрегает своей собственной породой. Но он,
этот итальянец, хоть и творил в заключении, был утопист и думал о достижении идеала. Наша задача
теперь много скромнее – избежать чего-то прямо противоположного, окончательного торжества
энтропии.
Нельзя не заметить, что селекция является первостепенным вопросом всех современных
российских корпораций – от разбойничьих шаек до Церкви. И государство, которое, по словам
знаменитого церковного писателя, без справедливости превращается в самую большую разбойничью
шайку, эта проблема вовсе не обошла стороной.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.
“ДЕЛО ЙУКОСА” КАК ЛАКМУС АДВОКАТСКОГО ПРАВОСОЗНАНИЯ
Раздел I. Адвокаты в “деле Йукоса” и адвокаты дьявола: “дело Йукоса” и мировая справедливость
Глава 1. Предмет профессиональной правозащиты: логика справедливости против абсурда
скриведливости
§ 1. Антропология и право
Каждый сведущий в узкой области познания человек укажет на особенность человека, которая
непременно, безусловно, исключительно отличает человека от животных. Например, древний софист:
двуногое беспёрое. А современный биолог обратит внимание на развитие человеческой челюсти,
которая только и позволяет членораздельно произносить бесконечное количество разнообразных
звуков. И уже, надо догадаться, из челюсти все беды и радости человека.
Всякий человек, не будучи специалистом ни в какой области познания, чувствует своё коренное
отличие от животных: твари Божьи живут по-Божески, а человек, созданный по образу и подобию
Божьему, не по-Божески. Избиение народа в войнах или через человеческий суд, разве это по-Божески?
Не убий, а он убивает. Выходит, что отличие человека от животных не в двуногости, беспёрости или
устройстве челюсти. Тем более не установить доподлинно, то ли причина человеческой двуногости или
беспёрости лежит в том самом “коренном” отличии человека от животного, то ли двуногость и
беспёрость стали причиной “коренного” отличия. Эволюционные теории не дают на это ответ. Будем
надеяться, что и не дадут.
Но вот профессор Борис Федорович Поршнев в своём исследовании “О начале человеческой
истории (Проблемы палеопсихологии)” в самом начале семидесятых годов прошлого столетия указал на
отличительные признаки человека, которые не распространены на животных и которые стоят, по его
выражению, словно где-то в стороне от столбовой дороги развития как гуманитарных наук, так и
естествознания.
Профессор Б.Ф. Поршнев обосновал два таких признака.
38
Во-первых, люди – единственный вид, внутри которого систематически практикуется взаимное
умерщвление. При этом условия такого умерщвления всё более ограничиваются. История выступает не
как отмена внутривидового умерщвления, но как прогрессирующее его оттеснение внутри и вовне
общества на краевые ситуации некоего ultima ratio. Путь назад, просто к отмене убийства между
существами, биологически однородными, был невозможен, оставался путь вперёд – путь цивилизации.
Во-вторых, люди – единственный вид, способный к абсурду, а логика и синтаксис, практическое и
теоретическое мышление – его “дезабсурдизация”.
Биологически животное всегда право. У животных не бывает ошибочных действий, они всегда
целесообразны. Организм животного ведёт себя в любой искусственной ситуации с физиологической
точки зрения совершенно правильно, либо даёт картину нервного срыва (неадекватные рефлексы),
сконструировать же абсурд его нервная система неспособна. Животные не отождествляют двух
явлений, они их либо различают, либо, когда не различают, смешивают между собой, то есть в
последнем случае это не два раздражителя, не “такие же”, а один – “тот же”.
Суть второго признака в следующем. В буквальном смысле абсурд (лат. absurdum) – это
бессмыслица, нелепость, невнятность, то есть неразборчивость, непонятность. Абсурд заключается в
заблуждениях эмоций и ума человека, в пробах и ошибках, в сомнениях и метаниях, в блуждании
человеческой мысли, в создании устойчивых нелепостей, типа “то же, но не то же”. Состояние абсурда
проявляется тогда, когда между двумя предметами или представлениями одновременно налицо
очевидное различие или независимое бытие и сходство или слияние, то есть происходит
отождествление взаимоисключающих явлений. Абсурд проявляется в связи между словами и вещами,
словами и событиями. Слово и обозначаемое им явление есть тождество противоположностей (знак
явления и явление).
Человеку даны слова. Смысл слов в вещах. Но могут быть такие комбинации смыслов, которые
вообще невозможны и нереализуемы в мире вещей. У людей допустимо не смысл слов приводить в
соответствие с вещами, а преобразовывать вещи, чтобы они соответствовали самим себе (смыслу).
Такая двоичность есть абсурд.
Человек существо внушаемое и внушающее. Человеку возможно навязать многообразные и в
пределе даже любые действия. Человек то пытается противиться чужому воздействию, то поддаётся
влиянию других людей. Но и первый воздействует на других. С другой стороны, незачем внушать
человеку то действие или представление, которое порождают его собственные ощущения и импульсы.
Следовательно, чужое внушение противоречит, исключает собственное ощущение, представление
человека.
Таково состояние абсурда – психическое отождествление двух элементов, которые одновременно
абсолютно исключают друг друга. Всё развитие человеческого сознания в ходе истории есть
постепенное одоление первоначальной абсурдности, её сдвиг на немногие краевые позиции. Таков
вывод профессора Бориса Федоровича Поршнева (см.: О начале человеческой истории. М., 2006. С. 474475, 597, 604-627).
Перед человеком непременно встает вопрос “быть или не быть?”. Это вопрос человека. И этот
вопрос содержит неразрешимое противоречие жизни. Любой ответ, любое действие влечёт утрату. Он
содержит одновременное эмоциональное противоречие: “надо делать так” и “не надо делать так”. На
мыслительном уровне человеческого сознания это нелепость, бессмыслица: “хочу” и “не хочу”, “надо”
и “не надо”, “можно” и “нельзя”. Перед человеком встает проблема выбора, возникает тяжелейшее
эмоциональное напряжение. И люди в своей массе проблему выбора так или иначе решают. В
противном случае они бы не выжили.
С одной стороны, невообразимое количество судебных споров – подтверждение человеческих
39
нелепостей. С другой, судебные тяжбы есть способ преодоления человеческого абсурда. Но тогда, если
руководствоваться правилами формальной логики, судебный процесс есть реакция на абсурд,
производное абсурда и сам является абсурдом. Судебный процесс есть абсурд, который пытается
преодолеть себя через логику.
Примечание. А не есть ли формальная логика, раз это творение человеческого ума, сама абсурд?
Тогда круг замыкается, и получается, что абсурд нельзя преодолеть с помощью формальной логики.
Вырывается ли кто-нибудь из круга абсурда? Наверное, те, кто совершил духовный подвиг, герои,
Святые.
Человек создан по образу и подобию Божьему. Бог дал человеку свободу воли. Чем и
предначертал его вечную борьбу со страстями, пороками, искушениями, то есть с абсурдом. И в этой
борьбе без воли, то есть без жажды преодолеть абсурд, войти в царство свободы, обречь свободу, не
обойтись.
Всё разумное действительно, всё действительное разумно. Если абсурд действителен, значит, он
разумен? Абсурд действителен ровно настолько, насколько действительна свобода воли. Дана свобода
выбора между абсурдным поведением и разумным поведением в самой разумности. Если устранить
свободу воли, то исчезнет абсурд. С исчезновением абсурда человек входит в мир животного,
правильного, существования. Тогда Богу не нужен человек?
Мы указали только на то, чем по духовному, интеллектуальному существу отличается человек от
других живых существ. Чем сознание человека отлично от сознания животных? Оно отлично абсурдом.
Это исключительно человеческое качество. Абсурдом поведения отличается человек от животных. И
человек пытается преодолеть свой абсурд формальной логикой. Животным формальная логика не
нужна, потому что в их сознании отсутствует абсурд. Поведение животных не бывает абсурдно, оно
всегда правильно, необходимо свободно. У животных нет произвола.
Феномен абсурда есть источник, база произвола человека. Правильный поступок может быть
единственным, произвольных – бесконечное множество; правильное решение как справедливое тоже
может быть единственным, а несправедливых решений множество. Ограничить произвол также
пытаются с помощью логики. Человек, ожидая одобрения за свои поступки или опасаясь быть
наказанным за своё поведение, сверяет свои поступки с правилами логики, которыми, по его мнению,
должны руководствоваться другие люди при оценке поведения человека. Очень часто для ожидаемой
оценки поведения нужно предварительное внушение другому человеку, то есть навязать своё
представление о должном поведении. Убедить – значит изменить представление о предмете, в том
числе направить волю человека в определённое русло.
Стараясь уменьшать размах произвола людей, наделенных полномочиями принимать важные для
жизненных интересов других решения, общество создаёт правила выработки и принятия решений,
устанавливает правила (процедуры) внушения. Но поскольку сама природа абсурда из человека никуда
не исчезает, то правильное решение зависит от степени обладания человеком знаниями логики и
способности суждения, способности разрешения коллизий абсурда. При этом никакие выдающиеся
логические способности не отменяют свободы воли, то есть возможность произвола, предел которого
зависит от таких абсурдных с точки зрения логики категорий (смыслов), как добрая и злая воля, совесть,
нравственность. Опять же, кто будет оценивать правильность поступка человека? То есть по сути надо
определить, как человек преодолел момент абсурда. Иначе говоря, надо исследовать абсурд,
проанализировать его, проследить сам абсурд и логику его преодоления. И это будет делать другой
человек, обременённый противоречиями своего собственного абсурда. А каковы у него способности
суждения?
§ 2. О способности суждения
Как-то несколько адвокатов, принимавших участие в одном судебном процессе, столкнулись с
40
необходимостью проанализировать две статьи из закона. Вывод из этого анализа влиял на выбор
тактики защиты. Каково же было удивление этих адвокатов, когда результат суждения ни у кого не
совпал. Тогда они обратились к другим коллегам. И у тех выводы были разные. Ни один не смог
убедить других в своей правоте. Выход из создавшейся ситуации нашли самый неправильный –
назначили “диктатора”, который и принял решение о тактике защиты.
Ни у кого не вызывает удивление, что все люди обладают разной физической силой. Нет
универсального спортсмена. Каждый предрасположен к какому-то одному виду спорта, в котором он
может добиться наибольших результатов. И естественно, что для спортивных состязаний стремятся
подобрать спортсмена, который может показать лучший результат. Для отбора лучшего существует
масса предварительных испытаний. Действительно, следя за спортивными состязаниями мирового
уровня, трудно не согласиться с тем, что соревнующиеся обладают почти одинаковыми физическими,
техническими, тактическими и другими навыками. Эта одинаковость, единство индивидуальных
способностей у спортсменов предопределены условиями и целью состязаний – стремлением показать
наивысший результат (сейчас отвлечемся от спортивного судейства в пользу “нужных” чемпионов).
Соответственно, предварительный отбор на способность участвовать в состязаниях волей-неволей
выделяет спортсменов, обладающих тождественными спортивными способностями.
Казалось бы, и в других областях человеческой деятельности для достижений лучших результатов
также дoлжно отбирать для выполнения одинаковых задач (функций) людей, обладающих
тождественными способностями. Если так происходит в спорте, то почему иначе должно быть в других
областях, ведь вся совокупность видов спорта, весь спорт в целом есть модель всей человеческой
деятельности, как игра есть модель жизненной ситуации.
Но почему тогда одни и те же материалы судебного дела оценивают по-разному прокуроры и
судьи, о чём свидетельствуют публикации судебной практики. Все юристы изучают одни и те же
правила, то есть юридические законы, но выводы у них часто бывают противоположные. Не
исключение и судьи Конституционного суда, среди которых допускаются, например, особые мнения. И
такую разнородность нельзя объяснить ни “политическим” заказом, ни личной “заинтересованностью”
прокурора или судьи – хотя бы по причине грандиозного количества судебных дел, в которых
растворяется вся личная заинтересованность, предвзятость и разная там “политика”. Тогда отчего такая,
порой бросающаяся в глаза вопиющая нелогичность, несуразность в выводах юристов из одних и тех же
посылок? Почему из правильных посылок делаются неправильные выводы? Может быть, не все
юристы, которым поручено делать выводы, то есть оценивать материалы (данные, аргументы) дела, и
принимать решения, обладают необходимыми для властной должности умственными способностями?
Если каждый человек отличается от всех физическими (телесными) способностями, то каждый должен
отличаться и умственными способностями.
Ответ о способностях находим у Эммануила Канта. Философ исследовал способности познания.
Эти способности суть рассудок, способность суждения и разум. Во “Введении к трансцендентальной
способности суждения вообще” Кант писал: “Если рассудок вообще провозглашается способностью
устанавливать правила, то способность суждения есть умение подводить под правила, то есть различать,
подчинено ли нечто данному правилу (casus datae legis) или нет. Общая логика не содержит и не может
содержать никаких предписаний для способности суждения. В самом деле, так как она отвлекается от
всякого содержания познания, то на её долю остаётся только задача аналитически разъяснять одну лишь
форму познания в понятиях, суждениях и умозаключениях и тем самым устанавливать формальные
правила всякого применения рассудка. Если бы она захотела показать в общей форме, как подводить
под эти правила, то есть различать, подчинено ли нечто им или нет, то это можно было бы сделать
опять-таки только с помощью правила. Но правило именно потому, что оно есть правило, снова требует
наставления со стороны способности суждения; таким образом, оказывается, что, хотя рассудок и
способен к поучению посредством правил и усвоению их, тем не менее способность суждения есть
особый дар, который требует упражнения, но которому научиться нельзя. Вот почему способность
суждения есть отличительная черта так называемого природного ума (Mutterwitz) и отсутствие его
нельзя восполнить никакой школой, так как школа может и ограниченному рассудку дать и как бы
41
вдолбить в него сколько угодно правил, заимствованных у других, но способность правильно
пользоваться ими должна быть присуща даже школьнику, и если нет этого естественного дара, то
никакие правила, которые были бы предписаны ему с этой целью, не гарантируют его от ошибочного
применения их. Поэтому врач, судья или политик может иметь в своей голове столь много
превосходных медицинских, юридических или политических правил, что сам способен быть хорошим
учителем в своей области, и тем не менее в применении их легко может впадать в ошибки или потому,
что ему недостаёт естественной способности суждения (но не рассудка), так что он хотя и способен in
abstracto усматривать общее, но не может различить, подходит ли под него данный случай in concrete,
или же потому, что он к такому суждению недостаточно подготовлен примерами и реальной
деятельностью. Единственная, и притом огромная, польза примеров именно в том и состоит, что они
усиливают способность суждения. Что же касается правильности и точности усмотрения рассудка, то
они скорее наносят ей обычно некоторый ущерб, так как они лишь редко выполняют условия правила
адекватно (как casus in terminis); к тому же они нередко ослабляют то напряжение рассудка, которое
необходимо, чтобы усмотреть правила в их общей форме и полноте независимо от частных
обстоятельств опыта, и в конце концов приучают пользоваться правилами скорее в качестве формул,
чем в качестве основоположений. Таким образом, примеры суть подпорки для способности суждения,
без которых не может обойтись тот, кому недостает этого природного дара”.
Оказывается, рассудок – способность устанавливать правила, а способность суждения есть умение
подводить под правила, то есть различать, подчинено ли нечто данному правилу или нет. Способность
же суждения есть особый дар, который требует упражнения, но которому научиться нельзя. Вот почему
способность суждения есть отличительная черта природного ума и отсутствие его нельзя восполнить
никакой школой. И никакие правила без этого естественного дара не гарантируют от ошибочного
применения этих же правил. И если назначать на должности прокуроров и судей только по результатам
экзаменов на знание “правил” без доказательств их способности к суждению, то “правильный”
результат их суждений будет находиться во власти случайности, произвола. Если когда-нибудь будет
поставлена цель назначать на должности прокуроров и судей юристов со способностями суждения, то
такие юристы должны пройти такую профессиональную школу, в которой можно было бы проверить
эти способности. Единственная юридическая профессия, где юристу можно знать только “правила” и не
(!) обладать способностью суждения, – это адвокат. В остальных профессиях, где юрист имеет власть
принимать обязательные для других решения, он обязан обладать природным умом на способность
суждения. Иначе такой, например, прокурор или судья опасен для Верховной власти и народа.
§ 3. Судебный процесс и логика
Внушаемость, что есть производное от абсурда, оценивается как признак психического здоровья
человека. И наоборот, отсутствие внушаемости, невнушаемость человека, сопротивление человека
чужому внушению рассматривается как признак психического расстройства, со всеми вытекающими
для невнушаемого последствиями со стороны тех, кто внушает и обладает силой покорения.
Внушение, то есть когда человек сопротивляется чужому воздействию и его эмоции требуют
противного внушающему поступка, осуществляется посредством убеждения (словом и действием, но во
всех случаях передачей смысла от одного человека другому). Убеждение в его мыслительной форме
будет логикой. Важнейшая часть логики – это доказывание. Тогда само внушение можно подвести под
логическую форму доказывания.
Внушение и сопротивление внушению можно определить как спор человека с человеком. Один из
основных способов разрешения таких споров – судебная процедура, которая представляется
большинству людей как менее кровопролитная, чем война. Судебная процедура как разрешение спора
есть доказывание двумя спорящими друг другу и, главное, третьему, то есть судье, способа разрешения
спора, то есть абсурда, посредством логики. Основной человек, на которого направлена сила
логического внушения, – это судья. Результат внушения в немалой степени зависит от знания правил
логики как внушающими, так и самим судьёй. Хотя сами знания не исключают произвола.
42
В целях самосохранения общество пытается уменьшить произвол внушения и сопротивления
внушению (само сопротивление часто является произволом – например, неисполнение чиновником
своих обязанностей, наказание непричастного человека) посредством выработки процедур, то есть
установления порядка использования, рассмотрения, применения правил логики при внушении, то есть
при доказывании. Что разумно. Ибо, прослеживая порядок применения правил логики, можно
проверить путь преодоления возникшего абсурда логикой, процесс доказывания, связь доказательств.
Цель судебного процесса – преодоление абсурда. Поскольку считается, что так нельзя написать в
процессуальных законах, то пишут более благозвучно – установление истины. Но как человек, существо
греховное изначально, несущее в себе бремя нелепости, может установить истину? Он должен
перестать быть человеком?
Порядок доказывания (преодоления абсурда) в судебных процессах регулируется с помощью
процессуальных законов, которые, казалось бы, должны быть всецело основаны на правилах логики и в
высшей степени на способности суждения их составителей.
По теории судебного доказывания написано огромное количество книг (что само по себе ставит
под сомнение способность или результативность попыток преодолеть абсурд логикой и судебными
процессами как её оболочкой).
Авторы книг по теории судебного доказывания разделились на два лагеря своим отношением к
формальной логике.
Одни считают, что познавательная деятельность при судебном доказывании должно подчиняться
правилам логики, а не юридическим законам. Другие считают, что познание в суде подчинено и
правилам логики, и правилам юридических законов.
Обратите внимание, что речь идёт не о процедуре ведения судебных заседаний, а именно о самой
познавательной деятельности, то есть об инструментарии преодоления представленного абсурда.
Сторонники второй точки зрения считают, что есть логическое доказывание, которое подчинено
законам логики, и есть процессуальное доказывание, которое подчинено процессуальным законам.
Иначе говоря, одновременно есть два разных отождествляемых доказывания. Такое противоречие её
сторонники, конечно, пытаются преодолеть с помощью логики (логического доказывания). А именно,
если бы в суде участники руководствовались бы только правилами формальной логики, то отпала бы
необходимость в процессуальных законах, содержащих регламенты доказывания, и в изучении
будущими судьями, адвокатами и прокурорами такой учебной дисциплины как теория судебных
доказательств. Разумность же самих процессуальных законов обосновывается фактом принятия их
законодателем (наличной властью), который выражает в этих законах одновременно и свою волю, и
есте- ственные законы верного мышления.
Позвольте, но если воля противопоставляется мышлению, тем более верному, или сопоставляется
с этим мышлением, то мы осознанно допускаем или даже обязательно предполагаем произвол со
стороны власти в разрешении возникшего перед ней абсурда. Вместо того, чтобы преодолеть абсурд
логикой (ожидаемым от неё правильным мышлением), власть использует волю как средство избавления
от абсурда? Однако из обоснований сторонников существования особенного процессуального
доказывания вовсе не следует, что законодатель придумывает новые логико-правовые правила
доказывания (познания) параллельно правилам формальной логики и по собственному произволу
(волей) заставляет им следовать народ. Таких юридических норм нет. Никакая власть не принимала
законов о судебной логике.
Более того, сторонники судебной логики полагают, что судебному познанию свойственны такие
признаки, которые не позволяют отнести судебное познание ни к обыденному по- знанию (мышлению),
ни к теоретическому (научному) познанию (мышлению), поскольку судебное познание подчиняется
43
одновременно логическим законам и юридическим законам (нормативным актам). Тогда те, кто знает
только одну логику формальную, могут предположить, что содержание юридических законов может не
соответствовать правилам логики, синтаксиса и повседневного практического мышления.
Далее, сторонники особой судебной логики рассуждают, что если в судебном процессе
употребляются специальные термины: судебные доказательства, исследование доказательств, бремя
доказывания, существенные обстоятельства, предмет доказывания, оценка доказательств, – а не
термины логики: понятие, тезис, антитезис, суждение, силлогизм, умозаключение, – то это есть ещё
одно доказательство специфического судебного познания. Хотя кто же запрещает в судебном процессе
оперировать общепризнанными терминами, имеющими доступное для каждого содержание? А может
быть, профессиональные участники судебного процесса редко осведомлены о содержании, смысле
понятий общедоступной логики, и поэтому их речь в суде изобилует словесными штампами из
процессуальных законов, которые ими повторяются как поговорки к случаю?
Кроме того, сторонники особой судебной логики выделяют в этой логике такую особенность, как
ограниченность во времени судебного процесса и ориентация на конечный результат правосудия. А кто
у нас не ограничен во времени для принятия решений? Крестьянин, у которого всего несколько дней
для посева и несколько дней для уборки урожая, не должен пользоваться логикой, или у него какая-то
своя логика? Или профессор юридического факультета при изложении темы должен забыть о логике,
потому что у него есть академические два часа, или у него своя особая профессорская логика, не
имеющая никакого отношения к жизни? А у крестьянина нет ориентации на конечный результат? Если
бы никто не был бы нацелен на конечный результат, кроме обвинительных органов и судов, чем бы
питались обвинители и судьи, что бы носили, где бы жили?
Если сторонники наличия особой судебной логики правы, то люди, не имеющие юридического
образования, не способны понять, правильны ли судебные решения или нет, разрешил ли суд спор
правильно или нет. Судебное решение для людей становится только приказом на поведение.
Логический же путь, который привёл суд к этому приказу, от людей сокрыт за тайной судебной логики,
которую, кроме суда, никто постигнуть не может. Ведь все люди (не юристы) поступки свои и чужие
оценивают с точки зрения здравого смысла, а формальная логика есть лишь символический его образ,
привлекаемый для необходимости внушения. Для суда же любое решение будет правильным, поскольку
представленный на судебное разбирательство спор (абсурд) был разрешен или преодолен с помощью
судебной логики, правила которой знает только суд. Суду же не надо будет никому ничего самому
внушать. У суда нет суда. Перед судом не стоит проблема абсурда собственного решения, который надо
будет обязательно самому суду преодолеть. Если решение абсурдно, то тяжесть его преодоления не
лежит на суде. Это проблема того, кому предписано принять бремя судебного абсурда. И человек, на
которого взвалили бремя судебного абсурда, должен стойко его переносить, убеждая себя в том, что для
него не позна ваема судебная логика.
Большинство людей, на которых обрушилось бремя такого абсурда, чтобы сохранить хоть в
какой-то мере душевное спокойствие и физическое здоровье, преодолевают его соб ственным здравым
смыслом, который им подсказывает, что, наверное, всё-таки есть неведомая им судебная логика.
Примечание. Почти каждый подсудимый, которого удается убедить прочитать “Процесс” Франца
Кафки, считает, что эта книга написана про него. Прочитывать “Процесс” необходимо каждому
обвиняемому. Это необходимо для нахождения хоть какого-то душевного спокойствия. И главное, для
выискивания в себе способности преодолеть абсурд человеческого деяния. Только праздно живущий
человек может считать “Процесс” Франца Кафки случайной нелепостью, не имеющей никакого
отношения к жизни. Но как многие на своём опыте прочувствовали, это не случайность, а абсурд,
который исключительно всегда и везде присущ человеку.
Но как быть с тем, что судьи, адвокаты и прокуроры, которым, казалось бы, открыта тайна особой
судебной логики, не понимают друг друга? Здравый смысл, вся наука логика не на стороне особой
судебной логики. Как подтверждают наблюдения, мгновенно улетучиваются всякие сомнения в
44
существовании особой судебной логики у судей и работников обвинительных органов, когда в силу
разных стечений обстоятельств они сами или их близкие родственники становились обвиняемыми. Все
они вдруг и странным мыслительным способом обращались к логике, которую им преподавали на
первом курсе юридического факультета, а совсем не к той, которую они сами преподавали людям со
своих былых власт ных столов.
Процессуальный закон есть только каркас судебного доказывания, имеющей целью держать
участников процесса (внушающих и внушаемых) в рамках правил логики, не допускать нарушений
правил логики, не множить абсурдов в самом процессе, в первую очередь судейским произволом. Само
доказывание должно строиться всецело на правилах общей логики. Поэтому процессуальные законы
незначительны по объёму. Поскольку предполагается, что все профессиональные участники судебного
процесса (судьи, адвокаты и прокуроры) знают логику, о чём они имеют сертификат об образовании, то
не нужно каждый процессуальный закон обременять учебником по формальной логике. Знание логики
позволяет каждому решить, преодолел ли суд в своём решении представленный ему спор как абсурд
или вверг одного или двух спорщиков в новый абсурд, внушаем ли суд или суд не восприимчив к
внушению.
Всякое обоснование так называемой особой судебной логики содержит в себе с точки зрения
логики абсурд, который логика и призвана преодолеть: одновременно это “логика” и “не логика”, эта
логика “та” и эта логика “другая”. Казалось бы, люди обратились в суд с целью разрешить абсурд
(спор), поскольку каждый обратившийся сопротивляется внушению другого. И вместо того, чтобы
преодолеть один абсурд с помощью логики, инструментарием, отличным от абсурда, суд воспроизводит
второй абсурд (“логика” и “не логика”), с помощью которого и пытается разрешить первый (вначале
един ственный) абсурд. Вывод из двух абсурдов может быть только случайным, хотя в силу той же
случайности, в отдельном случае, может быть и правильным с точки зрения логики. Под прикрытием
особенностей так называемой “судебной” логики произвол неминуем. Всякий произвол есть не
устранение первого абсурда как предмета спора, а воспроизведение ещё одного абсурда как его
несправедливости. Признание особой судебной логики есть абсурд абсурдов, что вредно для народа,
который живет по единственной логике.
Цель судебного процесса – разрешение спора, или логическое преодоление абсурда. Результат
такого преодоления приобретает форму судебного решения, приговора. Самоё судебное решение
становится актом внушения.
Добавление. В судебном решении должна быть обнаружена истина. Достижение истины должно
стоять перед доказыванием в суде как цель, как стремление к абсолютному преодолению, разрешению,
устранению абсурда. Всякие идеи о ненужности установления объективной истины только умножают
абсурды, затушевывают, скрывают их. Бесконечный рост абсурдов без их сдерживания, ограничения
посредством преодоления, опасно для жизни общества. В этом смысле суды выступают как социальные,
публичные терапевты. Кстати, одна из предельных форм разрешения абсурда общественной жизни –
социальная революция, гражданская война, систематическое истребление человека человеком.
Идея отказа от принципа установления объективной истины ложная.
Парабола. О Мухтаре и Рексе.
Два фильма о собаках-детективах. Одна немецкая, другая русская. Немцы доверяются своему
Рексу, а русские всё разговаривают и только иногда что-то поручают своему Мухтару. У немцев сам
Рекс расследует, ищет и находит преступников, а у русских делают всё сами сыщики, Мухтар только на
подхвате. Хотя русский Мухтар также всё понимает, как и немецкий Рекс. Обе собаки знают, как надо
искать преступников. Но в немецком фильме сыщики больше полагаются на Рекса, чем на себя, а в
русском – сыщики больше полагаются на себя, чем на Мухтара. Рексу полностью доверяют, а в
Мухтаре сомневаются. Вот разница между немецкими и русскими сыщиками. Немецкие не боятся, что
45
их уволят, потому что начальство заменит главную роль Рекса в розыске преступников. А русские
опасаются, как бы начальство не стало превозносить Мухтара, а сыщиков принижать. Вот и поручают
русские сыщики Мухтару лишь малозначительные задания, а до этого всё рассуждают, хотя всем
очевидно, что Мухтар давно и сразу догадался, кто преступник, где его искать и как задержать. Из
немецкого фильма видно, что сыщик без Рекса обойтись не может, но и Рекс не может работать без
сыщика. А из русского фильма вытекает, что сыщики легко могут обойтись без Мухтара. Немецкий
сыщик сразу же преодолевает собственную абсурдность безабсурдностью Рекса, а русский сыщик долго
пытается преодолеть свою абсурдность рассудочными логическими приёмами, хотя в его распоряжении
есть абсолютная безабсурдность Мухтара.
Глава 2. Случайность “дела Йукоса” и закономерность судейского произвола
§ 1. Адвокаты как формальная помеха судейской независимости и абсурдизации справедливости
в “деле Йукоса”
Вглядываясь во множество отдельно взятых судебных процессов и сопоставляя с ними
предложения из уголовного закона как форму выражения законченных мыслей, созда ётся впечатление,
что Уголовный кодекс России (введенный в действие с 1 января 1997 года) написан наспех либерально
настроенными правоведами после прочтения нескольких дореволюционных (1917 года) монографий по
уголовному праву. Идеи гуманизма и справедливости восторжествовали. Но каков синтаксис
уголовного закона?
Всякая хорошая для одного отдельного человека и его ближнего идея возникает как либеральная
от либерально мыслящих личностей. Власть предержащие личности сначала крепко сопротивляются
либеральной мысли, но потом, проведя синтаксический разбор либеральных предложений, вписывают в
законы предложенные либералами слова. Слова в законе стали очень похожими на либеральные, только
на деле превратились в издевательство. Все деяния бюрократа прикрыты либеральной фразой. Если так
важны для либерала фразы, то почему так легко, казалось бы, правильные фразы превращаются в свою
неправильную противоположность? Или в либеральной фразе изначально заложен порочный
синтаксис?
Афористично звучит старое суждение: “Жестокость российских законов смягчается
необязательностью их исполнения”. Более широко это суждение можно изложить: “Синтаксис законов
упрощается и разлагается акторами права”.
Стремятся к тому, чтобы правовая идея находила своё полное выражение в синтаксисе закона, а
синтаксис закона абсолютно воплощался в судебном вердикте. Идеальная цель. Законотворцы, которым
не чужды либеральные настроения, законы выписывают таким образом, чтобы в них были заложены
идеальные цели, к которым должны стремиться акторы права, прежде всего, выносящие приговоры.
Циники считают, что коли идеал не достижим, а законы – это не партийные программы, то тексты
законов не должны возвышаться над интеллектуальным и культурным уровнем большинства акторов
права.
Отсюда возникает принципиальный вопрос. Влияет ли синтаксис закона на отношения власти и
общества, можно ли с помощью синтаксиса законов уменьшать судейский произвол, где под
судейством понимается любое властное решение? Должна ли в синтаксис закона быть заложена идея
правды, чтобы каждый ищущий правды обращался непосредственно к закону, а не к
сверхъестественным силам? Или из законов нужно изжить синтаксис, оставив, таким образом, абсурд,
который присущ человеческим деяниям?
Законодательный манифест (Наказ) Императрицы Екатерины Великой отражал многие
либеральные идеи того времени. Но российская действительность была далека от этих идей, хотя
синтаксическая проработка законов часто поражает своей тщательностью и глубиной. Суровые реалии
классовой борьбы в период первых десятилетий советской власти были также далеки от синтаксически
46
выверенных советских законов.
Нужен ли Просвещённому Монарху синтаксис правды в законах, чтобы ему и его подданным
творить добро, или синтаксис законов не имеет никакого значения, так как для добра нужны
исключительно воля и сила? А если таких синтаксиса и воли нет, то всякие творимые безобразия можно
будет признавать “законными”, а всякие наказания возлагать на безобразников можно будет по
собственному выбору и произволу, что также будет “законным”. Поскольку в законах нет синтаксиса,
то всё отдается на усмотрение.
Царская Россия. В Уложении о наказаниях уголовных и исправительных, в редакции 1845 года, в
статье 1 сказано, что “Всякое нарушение закона, через которое посягается на неприкосновенность прав
власти верховной и установленных ею властей, или же на права или безопасность общества или
частных лиц, есть преступление”. Статья 4 этого Уложения гласит: “Преступлением или проступком
признаётся как самоё противозаконное деяние, так и неисполнение того, что под страхом наказания
уголовного или исправительного законом предписано”.
Хотя статья 1 через двадцать лет была из Уложения исключена, между этими определениями
“преступления”, по сути, нет противоречия. В сущность преступления положена противоправность.
Тот, кто преступил, нарушил закон, любой закон, есть преступник. Чтобы преступивший закон был
подвергнут уголовному наказанию, в уголовном законе должна быть предусмотрена санкция за такое
нарушение закона. Царизм не исходил из того, что уголовный закон, то есть Уложение о наказаниях,
должен регулировать повседневную жизнь подданных. Монарх сам себя ограничил: сначала должен
быть регулирующий жизнь в государстве Закон, потом нарушитель этого закона, а уже затем следует за
нарушение этого закона наказание, предусмотренное в Уложении о наказаниях. Уложение определяло
наказуемость преступного деяния. Формула вполне либеральная, в духе идеи “правового государства”.
Однако в конце монархического периода эта формула, которую посчитали слишком “теоретической”,
была изменена на существовавшую до 1845 года, что не спасло монархию от революции.
Советская Россия. Касательно определения преступления в Уголовном кодексе РСФСР (в
редакции 1926 года) в статье 6 сказано, что “Общественно опасным признаётся всякое действие или
бездействие, направленное против Советского строя или нарушающее правопорядок, установленный
Рабоче- Крестьянской властью на переходный к коммунистическому строю период времени”.
Если в царском Уложении преступник тот, кто нарушил известный всем писанный закон, то
Советская власть заменила такой закон на неопределённый правопорядок, на доктрину закона. О
правопорядке можно мнить, догадываться, намекать, рассуждать, но нельзя быть уверенным, что
правопорядок понимаешь так, как его понимает тот, кто принимает решение о соответствии деяния
правопорядку. Чтобы принять решение о применении к человеку уголовного наказания, нужно взять
правопорядок и сравнить его с деянием человека. Но сам уголовный закон не становился писаным
правопорядком. На тот период Советская власть всё-таки не считала, что уголовный закон должен
непосредственно регулировать жизнь страны. Из статьи 1 Уголовного кодекса РСФСР (в редакции 1926
года) вытекает, что этот Кодекс есть свод мер социальной защиты, которые применяются к лицам,
совершивших общественно опасные действия (преступления). А применение таких мер имеет задачу
охраны правопорядка.
Замена “закона” на “правопорядок” в период неутихающей классовой борьбы, в сущности
гражданской войны, не лишена оснований. Каждый класс, каждая группа населения в отстаивании
своих интересов не могла руководствоваться написанным враждебным классом законом. Поэтому
каждый класс и верховная власть руководствовалась не законом, а идеей о законе, то есть своими
представлениями о должном правопорядке. Каждое деяние рассматривалось с позиции классовой
борьбы, упрочения правопорядка. Наиболее характерно выражена борьба за правопорядок в статье 58
этого Кодекса. Формулировки этой статьи больше похожи на директивы в борьбе с классовым врагом.
Эта статья нацелена не на единицы, а на массы.
47
Советская власть в статье 9 Кодекса (1926 года) решила, что уголовные наказания надо применять
в целях предупреждения новых преступлений со стороны лиц, совершивших их; воздействия на других
неустойчивых членов общества и приспособления совершивших преступные действия к условиям
общежития государства трудящихся. Там же, в духе современных общечеловеческих ценностей,
сказано, что наказания не могут иметь целью причинение физического страдания или унижения
человеческого достоинства и задачи возмездия и кары себе не ставят.
Уголовный кодекс РСФСР (1926 года), так же как и Уложение (1845 года), определял только
наказуемость деяния.
1960 год. Принятие Уголовного кодекса РСФСР можно охарактеризовать как рубеж, на котором
юридически прекращена гражданская война в Советской России. Контрреволюционных преступлений в
уголовном законе не стало. Ожидается, что революционная целесообразность должна уступить место
закону.
В статье 7 Уголовного кодекса РСФСР о понятии преступления сказано, что “Преступлением
признаётся предусмотренное Особенной частью настоящего Кодекса общественно опасное деяние
(действие или бездействие), посягающее на советский общественный или государственный строй,
социалистическую систему хозяйства, социалистическую собственность, личность, политические,
трудовые, имущественные и другие права граждан, а равно иное, посягающее на социалистический
правопорядок общественно опасное деяние, предусмотренное Особенной частью настоящего Кодекса”.
Определение преступления в Уголовном кодексе 1960 года, в сущности, по сравнению с Кодексом
1926 года не изменилось. В основу понятия преступления положено нарушение социалистического
правопорядка, то есть правил общественной жизни, в большей или меньшей степени урегулированной
нормативно-правовыми актами. Советская власть и после 1960 года не отказалась в синтаксисе
уголовного закона от принципа противоправности, то есть правопреступно нарушение любого
юридического закона. Указание на Особенную часть Кодекса связано с возросшей кодификацией
уголовного законодательства. В то время как в статье 1 Уголовного кодекса 1926 года использовано
понятие “уголовное законодательство РСФСР”.
Уголовный кодекс РСФСР 1960 года, так же как и Уголовный кодекс РСФСР 1926 года, и
Уложение 1845 года, определял только наказуемость деяния.
О цели наказания в статье 20 Уголовного кодекса РСФСР 1960 года сказано, что “наказание не
только является карой за совершённое преступление, но и имеет целью исправление и перевоспитание
осуждённых в духе честного отношения к труду, точного исполнения законов, уважения к правилам
социалистического общежития, а также предупреждение совершения новых преступлений как
осуждёнными, так и иными лицами. Наказание не имеет целью причинение физических страданий или
унижение человеческого достоинства”. Вполне гуманно и откровенно по сравнению с Уголовным
кодексом 1926 года, в котором заявлялось, что наказание не ставит задачи возмездия и кары.
Постсоветская Россия. Человек и его права признаются высшей ценностью. Принятый в 1996 году
Уголовный кодекс Российской Федерации в статье 14 преступлением признаёт “виновно совершённое
общественно опасное деяние, запрещённое настоящим Кодексом под угрозой наказания”.
Как же так могло получиться, что восстановлен капиталистический способ производства, ничто не
препятствует пропаганде либеральных идей, и вдруг полный отказ, с точки зрения синтаксиса закона, от
противоправности. Даже в Уголовном кодексе РСФСР 1926 года была противоправность в форме
нарушения правопорядка. Правопорядок, по крайней мере, охватывает всё право, а не отдельно взятый
уголовный закон. А Уголовный кодекс России 1996 года разделил всё законодательство на Уголовный
кодекс и другие законы. Одни, другие, законы для регулирования жизни народа. А уголовный закон для
наказания этого народа. Эти законы никак друг с другом не связаны. По синтаксису уголовного закона
наказание народа не находится в причинно-след ственной связи с тем, как исполняет народ написанные
48
для него “другие” (диспозиционные) законы. Однако поскольку уголовный закон жизнь народа не
регулирует и, следовательно, народ уголовный закон нарушить не может, то он подвергается
уголовному наказанию по произволу тех, кому ведом уголовный закон.
Народ знает, что куплю-продажу товаров регулирует гражданский закон. Но народу неведомо, как
уголовный закон запрещает эту же куплю-продажу товаров. По синтаксису уголовного закона торговать
народ должен одновременно и по гражданскому, и по уголовному закону. Из синтаксиса уголовного
закона следует, например, что среди прочего гражданский закон разрешает, или не запрещает, брать и
присваивать чужое имущество, а налоговый закон разрешает, или не запрещает, не платить налоги. С
точки зрения синтаксиса разбираемого уголовного закона, “разрешение” и “не запрещение” одно и то
же.
Некоторые правоведы, чтобы хоть как-то скрыть отсутствие противоправности для привлечения к
уголовной ответственности, придумали какую-то специальную противоправность и назвали её
“уголовной противоправностью”. “Уголовная противоправность” как раз и есть “научное” обоснование
произвола привлечения к уголовной ответственности.
Общество же строит отношения между своими членами на основании понятных и веками
проверенных правил, которые содержат права и обязанности. Нарушение прав чужого, или
неисполнение своих обязанностей, в понимании людей и есть преступление права. Вот с такой
противоправностью человек может спорить, поскольку ему известен синтаксис права, правильного
поведения.
С “уголовной противоправностью” нельзя спорить, её нельзя логически опровергнуть, потому что
нет уголовной правильности поведения. “Уголовная противоправность” выражается только через
чувства, которые доводятся до понимания других опосредованно через намёки о своём состоянии. Ни
один уголовный закон никогда не содержал повелительных предложений о запрете чего-либо. Почему
человеку надо догадываться о том, что и как “запрещено” ему уголовным законом, если такого запрета
там нет? В уголовном законе есть определение наказаний, а не правил запретительного поведения. В
“других” [диспозиционных] законах как раз есть правила о дозволенном и запрещённом поведении. По
крайней мере, такая в России традиция систематизации законодательства, когда правила должного и
запрещённого поведения описываются во множестве законов, а меры наказания (санкции) сводятся в
один закон.
Уголовный кодекс 1996 года не только определяет наказуемость деяния, но и позволяет
устанавливать такие деяния обвинительному органу и суду, руководствуясь исключительно самим этим
Кодексом. Уголовный кодекс 1996 года выделил из системы права уголовный закон, превратив
законодательство в структуру, состоящую из собственно права и уголовного закона. Таков синтаксис
уголовного закона 1996 года.
Уголовный кодекс 1996 года провозглашает принцип справедливости при назначении наказания,
то есть наказание должно соответствовать характеру и степени общественной опасности преступления,
обстоятельствам его совершения и личности виновного (статья 6 Кодекса). Наказание применяется в
целях восстановления социальной справедливости, а также в целях исправления осуждённого и
предупреждения совершения новых преступлений (часть 2 статьи 43 Кодекса). Этот Кодекс
отказывается от теории кары при назначении наказания и обращается к теории справедливости. Более
того, наказание должно служить социальной справедливости. Обе эти теории достаточно полно
разобраны в истории уголовно-правовой мысли. Но провозглашение теории справедливости в одном
отдельно взятом Кодексе есть не более чем декларация. Ибо уголовный закон не может быть
справедлив сам по себе, без других законов. Справедливо всё право. Отсюда утверждение, что закон
всегда позволяет принять справедливое решение. Но синтаксис уголовного закона 1996 года такой, что
он сам по себе и никак не связан с российским правом. И этот синтаксис нашёл много приверженцев. Не
может быть справедливым то, что непонятно и неизвестно наперёд. Не является ли “восстановление
социальной справедливости” прикрытием неблагозвучной “кары” или скрытой гражданской войны?
49
Кстати, Основы уголовного законодательства Союза ССР и республик, которые были приняты в
1991 году, но так и не вступившие в силу по причине распада СССР, в статье 8 преступлением
признавали “совершённое виновно общественно опасное деяние (действие или бездействие),
запрещённое уголовным законом под угрозой наказания”. Советский Союз в канун своей гибели под
веянием “независимых” мыслей и скорого прочтения дореволюционных законов решил отказаться от
противоправности в уголовном преследовании (синтаксически).
Определение в уголовном законе 1996 года есть извращенная формула определения, даваемая
преступлению в разные годы в Своде Законов Российской Империи. Составители определения 1996
года, конечно, могут апеллировать к авторитету профессора Н.С. Таганцева. Но Николай Степанович,
чтобы дать определение преступному деянию, исследовал разные грани этого явления, предупреждая,
что он далёк от его завершения. Весь его курс “Русское уголовное право” и есть определение
преступного деяния.
Профессор Н.С.Таганцев отмечал, что “посягательство на норму права в её реальном бытии есть
посягательство на правоохранённый жизненный интерес, на правовое благо” (Таганцев Н.С. Русское
уголовное право. Русское уголовное право. Том 1. – Тула: Автограф, 2001. С. 50).
Также, в частности, Николай Степанович писал, “что уголовно наказуемым почитается деяние,
посягающее на юридическую норму в её реальном бытии и воспрещённое законом место его учинения
под страхом наказания, или, выдвигая более содержание посягательства: деяние, посягающее на такой
охраненный нормой жизненный интерес, который в данной стране, в данное время признаётся столь
существенным, что государство, ввиду недостаточности других мер охраны, угрожает посягающему на
него наказанием.
У нас подобное определение находилось в ст. 1 т. XV Свода законов, которая гласила: “Всякое
деяние, запрещённое законом под страхом наказания, есть преступление”; но составители Уложения
1845 г. не сочли необходимым сохранить это определение в Кодексе, введя вместо него теоретическое
различие преступлений и проступков. Действующее Уголовное уложение снова вводит это
определение, указывая в первой статье, что “преступным признаётся деяние, воспрещённое во время его
учинения законом под страхом наказания”. Эта статья, являющаяся выражением одного из коренных
оснований права уголовного – nullum crimen sine lege, повторяется во всех важнейших европейских
кодексах…” (Таганцев Н.С. Русское уголовное право. Русское уголовное право. Том 1. – Тула:
Автограф, 2001. С. 58).
Согласитесь, дефиниции профессора Н.С. Таганцева и определение преступления уголовного
закона 1996 года суще ственно, синтаксически, разнятся. Уголовный закон 1996 года синтаксически
отрицает правовое государство, о котором во времена профессора Н.С. Таганцева только иногда кто-то
из мыслителей помышлял.
Раскрытие принципа законности Уголовным кодексом России 1996 года также отрицает всё право
как регулятора общественной жизни. В статье 3 этого Кодекса записано, что “Преступность деяния, а
также его наказуемость и иные уголовно-правовые последствия определяются только настоящим
Кодексом”. Таким образом, “законность” превращается в ссылку на уголовный закон в судебном акте.
Если есть ссылка, то законно. Причинно-следственная связь обнаружена. Всё облечено в намёк. И всё
“справедливо”. В силу синтаксиса статьи 6 Уголовного кодекса России любой приговор объявляется
справедливым. Всякий судья по словесной формуле уголовного закона вдруг считает, что его приговор
справедливый. Любой судья признаёт себя справедливым. Сам уголовный закон освобождает судью от
совести и закона.
Было бы неправильно утверждать, что определение преступления, данное в Уголовном кодексе
1996 года, соответ ствует либеральным идеалам о праве. Напротив, это определение псевдолиберальное,
оно извращает идеи свободы.
50
Фактическим проявлением разделения права и уголовного закона, то есть дозволением при
уголовном преследовании знать только один уголовный закон, есть пропаганда так называемого
“независимого” суда. Существо этой “независимости” также нашло своё отражение и в статье 297
“Неуважение к суду” Уголовного кодекса России. Согласно диспозиции этой статьи неуважение к суду
– это оскорбление участников судебного разбирательства, особенно судьи, присяжного заседателя или
иного лица, участвующего в отправлении правосудия. Оскорбить значит обидеть.
Это оскорбление одного отдельно взятого судьи или иного участника судебного разбирательства и
есть неуважение к суду. Нет проявления беспокойства о небрежении законами, нравственностью,
властями, основами правопорядка. Заботу и беспокойство составители уголовного закона проявили
только о “независимости” человека со званием “судья”. Чувства одного человека, его эстетическое
благо, его независимость возведены в абсолют. Поэтому можно в суде не доказывать, а читать вслух
разные документы, подразумевая связанность бессвязного, подменять силлогистические операции
чистой демагогией и софизмами (преднамеренным искажением логики). Например, в ответ на всё
заявлять: “Если это, тогда то”.
Но откуда у либералов заявления, что человек-судья не имеет независимости? Независимость у
него от всего. Оскорблять личность нельзя, а не исполнять законы можно? Это не будет проявлением
“неуважения к суду”. Переписав в Уголовный кодекс кое-как определение преступления из Свода
Законов Российской Империи, забыли оттуда же переписать суть проявления неуважения к суду. Суд –
это не личность судьи, а олицетворение закона, всей власти в стране и нравственности. Поэтому любое
проявление небрежения хоть чем-то одним, например, неисполнением своих обязанностей прокурором
по разъяснению обвинения, будет проявлением неуважения к суду.
С точки зрения полагаемого величия и достоинства, всегда присущих судье, судью никто не
может обидеть, оскорбить. Судья не может быть “обиженным”. Обида противоречит сущности судьи.
Судья выше всяких обид по причине высочайшего нравственного и интеллектуального авторитета.
Поэтому нельзя никак наказывать тех нравственно и интеллектуально несостоявшихся людей, которые
говорят о судье что-то неблагозвучное, которое для других, не судей, может показаться оскорблением.
Такие люди не ведают, что творят.
Примечание. Гражданское общество и суды вне “дела Йукоса”.
Общество не стремится противостоять произволу судов. Гражданское общество не смогло создать
свои собственные третейские суды. Третейские суды оказались фальшивы, притворны, временны. Нет
потребности у так называемого гражданского общества в судах. Это общество устраивают суды
“независимые”.
Суд при Торгово-промышленной палате нельзя назвать третейским судом, созданным
гражданским обществом. Этот суд был создан по велению власти как необходимый атрибут
публичности в международной торговле. Третейские разбирательства, которые демонстрируют
средства всенародного оповещения, носят фельетонистский характер и никем не воспринимаются как
суды права.
Гражданское общество существует всегда, покуда есть государство. В постсоветской России
гражданское общество огромно. К гражданскому обществу относятся не только общества охотников и
клубы филателистов, но все предпринимательские организации, даже если будем считать только те, в
которых нет и малейшей доли государства.
Если так ненавистны государственные суды, которым не хватает “независимости”, то почему ни
одна промышленно- финансовая группа не создала авторитетный третейский суд, который бы
соответствовал представлениям этой части гражданского общества идеалам правосудия? Увеличение
судебных споров свидетельствует не только о произволе чиновников, но в первую очередь о
неблагополучии в самом гражданском обществе, о неспособности даже частей этого общества
51
соблюдать известные им правила. В противном случае, хотя бы предпринимательские отрасли создали
свои третейские суды, зависимые от правил, установленных в этой отрасли.
В “деле Йукоса” не обнаружено системных российских третейских судов. Или сопричастных к
“делу Йукоса” не устраивала сама идея третейских судов, им полезнее было пользоваться
государственным судом, потому что они считали его удобным и “независимым”? Казалось бы, если
сопричастные к “делу Йукоса” были одержимы идеей правды, справедливости, то почему они не
создали свои правильные суды для разрешения коммерческо-правовых сомнений и не пригласили в
арбитры юристов, чей авторитет несомненен? Им такие правоведы не нужны были? Или от “услуг”
“независимых” юристов больше пользы в “независимых” судах?
§ 2. О справедливости
В философской литературе категория справедливости описана полно и обширно.
Возьмем для примера суждения Цицерона.
Цицерон в трактате “Об обязанностях” вывел признаки справедливости:
“Человек, измеряющий высшее благо своими выгодами, не сможет служить справедливости, как
человек, считающий высшим злом боль, никак не может быть храбрым, а человек, признающий
высшим благом наслаждение, – воздержным;
первая задача справедливости заключается в том, чтобы никому не наносить вреда, если только
тебя на это не вызвали противозаконием;
затем – в том, чтобы пользоваться общественной [собственностью] как общественной, а частной
– как своей;
основание для справедливости – верность, то есть стойкость и правдивость в словах и принятых
на себя обязательствах;
несправедливость бывает двух видов: один – со стороны тех, кто совершает её; другой – со
стороны тех, кто, хотя и может, не отводит противозакония от тех, по отношению к кому его
совершают;
противозакония часто совершаются в связи с извращением права и в связи с его не в меру
тонким, но злостным толкованием. Вот почему выражение: “Высший закон – высшее противозаконие”
– уже стало избитой поговоркой;
храбрость – это доблесть, сражающаяся за справедливость;
задача справедливости – не оскорблять людей;
не может быть справедлив человек, который боится смерти, боится боли, боится изгнания, боится
бедности, или человек, который противоположное всему перечисленному ставит выше справедливости;
справедливость глубоко презирает всё то, к чему рвётся большинство людей, воспламененное
алчностью.
По большому счёту, общество всегда озабочено тем, чтобы судебные решения были
справедливыми. Справедливость не есть антоним произвола. Хотя эти понятия находятся в
корреляционной связи. Если произвол можно хоть в малой мере уменьшать прописыванием разных
процедур в процессуальных законах, то нельзя написать правила, следуя которым можно неминуемо
прийти к справедливости. Если и получится справедливо при следовании этим правилам, то
справедливость будет случайной. Ибо причина справедливости лежит в сознании. Это дар, как
способность мышления. Лишённого способности быть справедливым нельзя научить справедливости,
но обладающий такой способностью хоть в малой степени может её развивать. Роль воспитания, среды
обитания и условий велика в развитии способности быть справедливым [см. философию помощи и
призвания].
Есть государственные должности, на которые общество хочет, чтобы на них назначались люди,
обладающие абсолютной способностью быть справедливыми. В России это, прежде всего, лидер
государства. Но к массовым должностям относятся в первую очередь судейские. Если Государь – это
52
высший пост для справедливости, то Судья – это профессия для справедливости.
Если нельзя написать правила по проверке психической способности быть справедливым
претендента на судейскую должность, не считая, конечно, разных методических памяток в форме
тестов, то стандартные условия для занятия должности, которые хоть как-то могли снизить долю
неспособных к справедливости, прописать в законах можно.
К формальным условиям для проявления способности быть справедливым относят такие
признаки, как возраст и знания. Возраст связывают с мудростью, а знания – с квалификацией. Возраст,
ниже которого нельзя претендовать на должность или по достижении которого нужно её покинуть.
Предполагают, что с возрастом приходит мудрость. Однако с возрастом человек может становиться и
хитрее, что относится уже к психологическому портрету. Хитрость исключает справедливость. Наличие
знаний подтверждается дипломом о профессиональном образовании. Проводится проверка на знание
основ права. Но это порочный путь к изысканию способности быть справедливым. Должна проводиться
проверка не способности запоминания, а способности суждения. Если такой проверки не проводится, то
возникают сомнения в желании заполнять судейские должности претендентами со способностью быть
справедливым.
Одно из самых распространенных мнений о пути установления справедливого суда является
призыв к “независимости” судей. Это вредный путь. Самоё понятие “независимость” исключает всякую
справедливость и ведёт в лучшем случае к хаотичному произволу, в котором по правилам больших
чисел есть неизменная доля справедливых решений.
Из идеи “независимости” суда вывели принцип несменяе мости, или пожизненного назначения,
судей. Идеи вполне либеральные. Вскоре, по получении “независимых” и несменяемых судей, не
только либералы оказались обескуражены наличным правосудием, но и люди, от либеральных теорий
далекие. Дело в том, что понятия “независимость” и “несменяемость” судей никоим жизненным
образом, а именно, ни логически, ни стилистически, с задачей справедливости отправления правосудия
не связаны. “Независимость” может быть только удобным прибежищем хитрости и безответ
ственности. Однако, используя софистические трюки, можно привести доводы о благе несменяемости
как способа обеспечения “независимости” судей. В частности, любой принцип несменяемости
допускает условия, когда можно уволить с должности судью. “Несменяемый” и “независимый” судья
вдруг становится “сменяемым”, с чем испаряется всякая “независимость”.
Принципу несменяемости противостоит правило назначения судей на определённый срок. Само
по себе срочное назначение на должность не исключает “независимости”, не возбуждает в душе
справедливость, не развивает способность суждения, не делает судью стойким в борьбе за право.
Вот пример софистической аргументации в пользу назначения судей на несколько лет. Судья
находится под страхом, что срок его назначения на должность близится к концу, он не молодеет,
привык повелевать людьми в судебных заседаниях, привык судить, другой род деятельности ему не под
силу, не в адвокаты же идти в зрелом возрасте, да могут и отказать в приёме. Судья боится потерять
судейскую должность. Боязнь, страх отрицает справедливость. Нельзя быть справедливым, когда
боишься, говорили древние. А пожизненное назначение – это попытка уберечься от страха. На какие
поступки человек не пойдёт, чтобы избавиться от страха? Отсюда неправильный вывод: судья должен
быть назначен “пожизненно”.
Можно судью назначать на срок решением других чиновников, тогда такое назначение по
существу ничем не будет отличаться от “пожизненного” назначения теми же чиновниками. Вопрос
выяснения способности быть справедливым останется факультативным при таком способе назначения.
Административному назначению противостоит назначение судей посредством народных выборов.
Сравнивать опыт избрания судей в Советской России неправильно. Поскольку исходные начала
организации власти были другими. Однако условия и процедуру избирательной системы можно
прописать таким образом, что избранными будут исключительно “независимые” судьи.
53
Известно, что демократия плохая форма управления, но ничего лучше не придумано. Избирать
судей плохо, по крайней мере, это подрывает их “независимость” и абсолютную вечность, но выборы
дают возможность превратить судебную ветвь власти из инструмента в политическом отправлении
господствующей во власти группы в поле политической борьбы партий жизненных интересов, в место
конкуренции за справедливость. Борьба – это движение вперед.
Действительно, назначать в судьи без знаний и опыта нельзя. Но нельзя и признать знаниями и
опытом функцио нирование в судейских канцеляриях или иерархических структурах
правоохранительных органов. Основной опыт и знания будущий судья может получить только в
адвокатской деятельности. Эта деятельность открыта и легко проверяема на все качества.
Судейская апория. О муже и жене.
Если муж и жена не заключили договор о разделе имущества, то они не могут заключать между
собою сделки. До вступления в брак муж имел в собственности жилой дом. Жена никакого имущества
до брака не имела. Брачный договор супруги не заключали. Обремененный собственностью, муж решил
продать свой дом жене. Жена согласилась. Составили договор купли-продажи дома, по которому муж
продавал дом жене, а жена за дом отдавала мужу выкупную денежную сумму.
Компетентный орган отказался регистрировать (удостоверять) эту сделку по той причине, что
жена не может купить дом без согласия мужа. А поскольку продавцом дома является муж, то муж не
может дать согласие жене на покупку дома, потому что в одном лице дважды будет совпадать муж.
Первое совпадение: муж будет давать фактически согласие на покупку дома самому себе, хотя и в лице
жены. Второе совпадение: муж будет выступать фактическим покупателем собственного дома, хотя и в
лице жены, поскольку деньги, которыми собирается расплачиваться за дом жена, являются совместной
собственностью мужа и жены.
§ 3. Арест, или Невидимый закон как основа для “дела Йукоса”
“Что касается освобождения из-под стражи. Категория тяжких и особо тяжких преступлений. При
доказанности содеянного освободить из-под стражи может только одно. Летальный исход, когда
человек болен, когда негуманно содержать его под стражей. Все остальные должны находиться под
стражей. Никаких залогов, поручительств, подписок и так далее. Это всё от лукавого. Так называемая
толстовщина.”
Из интервью с советником обвинителя
ЧастьI
Ночью Икс плохо спал. Ему снились черви, но на них почему- то, в отличие от настоящих, были
погоны. Он проснулся разбитым и уставшим. Позавтракав, Икс стал собираться на работу. Ему
предстояло ехать в центр Города, где он трудился сортировщиком писем в Городской газете. Он вышел
из дома и направился к подземке, на которой ему приходилось ездить. Проходя через сквер, он обратил
внимание на группу мужчин, один из которых, увидев Икс, стал снимать его на видеокамеру. Икс сразу
понял, что это оперативные сотрудники Безопасности. Понять это было легко. Все они были коротко
подстрижены, на шее у каждого была массивная золотая цепочка, а на пальцах рук – золотые печатки.
Когда они разговаривали, то громко ругались матом. Так громко ругаться матом могут только
сотрудники Безопасности. Это только обычным жителям Города нельзя громко ругаться матом, да и
никак вообще нельзя, если эту ругань могут услышать сотрудники Безопасности. Ругаться можно
только когда они не слышат, а им, наоборот, можно ругаться даже тогда, когда их слышат.
54
Икс решил не выяснять, для чего это вдруг его понадобилось снимать на видеокамеру. Когда он
прошел мимо этих людей, то один из них, грубо его окликнув, потребовал предъявить документы. Икс
остановился. Он знал, что сотрудники Безопасности часто проверяют документы у жителей Города с
целью выявления лиц, проживающих в Городе без указания в Главном документе отметки о
резервировании жилья. Икс читал в Главном законе Республики и много раз слышал по телевизору о
том, что человек может жить и находиться там, где ему хочется, и что отсутствие отметки о
резервировании жилья не может служить препятствием для нахождения гражданина Республики в том
или ином месте. Хотя, с другой стороны, Главный надзиратель за соблюдением законов в Республике
однажды сказал, что хотя отметку о резервировании жилья требовать незаконно, но сотрудники
Безопасности всё равно должны это делать. Ещё тогда Икс подумал, какая это трудная и опасная работа
у сотрудников Безопасности, что они обязываются Главным надзирателем за соблюдением законов эти
законы нарушать. Видимо, все сотрудники Безопасности очень умные и образованные люди, раз
способны разбираться в таких тонких вопросах. Сам Икс никогда не мог понять, как это можно следить
за соблюдением законов и ещё быть обязанным законы эти нарушать.
Но он смело подошёл к сотрудникам, так как ему не о чем было волноваться. Уж у него-то
отметка о резервировании жилья стоит в Главном документе с самого рождения. Пусть они посмотрят и
убедятся в этом.
Икс протянул Главный документ, как ему показалось, старшему сотруднику. Тот взял документ и,
не заглядывая в него, положил его в карман пиджака.
– Покажите руки, – произнес этот сотрудник.
Икс вытянул руки перед собой, и тут же на них защелкнулись наручники.
– Вам придётся проехать с нами, – сказал человек, надевший наручники.
Икс потащили к стоявшей рядом машине, посадили в неё и повезли в местное отделение
Безопасности. Там его обыскали и составили протокол. Икс обратил внимание на то, что в протокол с
особой тщательностью записали фразу о том, что у него не обнаружено запрещённых предметов. Икс
сразу успокоился и решил, что произошло недоразумение и что его, вероятно, приняли за кого-то
другого. Его посадили в камеру и сказали, что за ним придут. Он решил не возмущаться, так как думал,
что всё вскоре прояснится.
За ним пришли только через несколько часов и повели в какой-то кабинет. Там за столом сидел
юноша лет двадцати и пил пиво. Икс удивился, когда тот представился ему следователем Безопасности.
Он всегда думал, что следователи такие, какими их показывают по телевизору. Этот юноша, вернее
следователь, сказал Икс, что его дела плохи, что лучше во всём признаться и тем облегчить свою
участь. Икс не понимал, в чём он должен признаться, и спросил об этом у следователя.
– О, извините, – произнес следователь, – действительно, как же вы можете в чём-то признаться,
если я не сказал вам, в чём мы вас подозреваем. Ещё раз извините.
– А в чём меня можно подозревать? – спросил Икс.
– Вы сегодня шли через сквер? – в свою очередь задал вопрос следователь.
– Да шёл. Меня там и задержали.
– А вы видели на кромке тротуара, по которому шли, пистолет?
– Нет, – ответил Икс, – не видел.
– Так-так-так, – пробурчал юноша-следователь, – вот это и нужно написать. Будет лучше, если
вы напишите это собственноручно. Берите бумагу, а я буду вам диктовать.
– Пишите, – начал следователь. – “Сегодня я шёл через сквер на работу. Никакого оружия у меня
с собой не было. Я шёл по тротуару и не видел, что у кромки тротуара лежит пистолет модели КК с
серийным номером 18215, с тремя патронами в магазине и одним патроном в патроннике”.
– Позвольте, – перебил Икс,– я ведь не видел пистолета, откуда я могу знать, сколько в нём
патронов и какой у него серийный номер?
– Мы нашли его, – заявил следователь. – Этот пистолет положили там наши сотрудники с целью
выявления лиц, незаконно приобретающих оружие. Я его уже осмотрел и поэтому знаю, сколько в нём
было патронов и какой у него номер. Или вы мне не верите?
– Верю, конечно, верю, – поспешно сказал Икс.
55
– Тогда пишите, что вам диктуют. Итак, три патрона в магазине и один в патроннике.
Следователь отхлебнул из бутылки пиво и продолжил:
– Пишите дальше, что вы не подобрали этот пистолет и вообще его не видели. Написали?
– Написал, – сказал Икс, не совсем понимая, для чего это нужно.
– Ну вот, теперь вы подозреваемый, – произнес следователь, убирая написанную бумагу в папку.
– Вы подозреваетесь в том, что сегодня утром, проходя по тротуару в сквере и имея реальную
возможность незаконно приобрести огнестрельное оружие путём присвоения найденного на кромке
тротуара пистолета в целях его дальнейшего сбыта, не подобрали этот пистолет, так как его не увидели,
то есть по причинам от вас не зависящим, и были задержаны с поличным на месте преступления
сотрудниками Безопасности. Таким образом, вы подозреваетесь в покушении на незаконное
приобретение в целях сбыта огнестрельного оружия.
– Отрицать бесполезно, – продолжил следователь. – Сотрудники Безопасности вместе с
понятыми вели за вами скрытое наблюдение. Вы прошли мимо того места, где они положили пистолет,
и вы этот пистолет не подобрали только потому, что не увидели его. Всё это снято на видеокамеру.
Понятые уже допрошены. Они в один голос утверждают, что случайно проходили по парку, когда их
пригласили сотрудники Безопасности засвидетельствовать факт покушения на совершение
преступления. Они показывают, что вы прошли мимо, даже не взглянув на пистолет, а также
утверждают, что если бы вы его увидели, то обязательно бы подобрали и попытались бы затем сбыть
его. У нас нет оснований не доверять показаниям понятых. Это совершенно посторонние люди, которые
участвуют во всех наших операциях. На суде они всё подтвердят. Будете упорствовать и дальше или во
всём сознаетесь? Хотя ваше признание и не нужно. Вы ведь уже всё написали собственноручно.
У Икс голова шла кругом. Он не понимал, шутит следователь или говорит серьёзно. Хотя
нахождение Икс в кабинете следователя говорило за то, что это не шутка, здравый смысл позволял
надеяться, что всё ещё прояснится.
Вдруг Икс хлопнул себя по лбу и сказал:
– Так ведь всё очень просто! Вы же не можете знать, подобрал бы я этот пистолет, если бы я его
увидел, или не подобрал?
На это эмоциональное высказывание следователь, делая очередной глоток пива, очень спокойно
произнес:
– А мы этого и не знаем. Мы вас просто подозреваем. А если у нас не будет оснований снять эти
подозрения, мы предъявим вам обвинение. А уж разбираться, подобрали бы вы пистолет или не
подобрали, если бы вдруг увидели его, будет суд.
Спокойствие следователя всё больше выводило Икс из себя. Он попытался всё объяснить, как ему
казалось, ещё проще.
– Ну как же в этом случае суд может что-либо установить? – горячился Икс. – Ведь если бы я
даже увидел этот пистолет, события могли бы развиваться совершенно по-разному. Я мог просто
пройти мимо, сделав вид, что его не заметил, мог взять его и отнести в Безопасность, мог позвонить
опять же в Безопасность по телефону – да мало ли что я мог бы ещё сделать?
Следователя логические выкладки Икс ничуть не смутили, и он спокойно ответил:
– Ну, то, что вы сказали, в общем-то, верно, но это только предположения, а следствие не может
основываться на предположениях. Мы должны устанавливать только факты, а вот то, что вы его не
подобрали, потому что не увидели, – это факт.
– Но кто же может утверждать, что это факт? – не унимался Икс.
Настырность Икс стала раздражать следователя. У него заканчивалось пиво. В камере сидел ещё
один подозреваемый в покушении на приобретение наркотиков, которые он не подобрал при выходе из
магазина. Его тоже предстояло допрашивать, и наверняка он тоже будет всё отрицать. Ладно, раньше,
когда следователь только пришел в Безопасность, сотрудники иногда злоупотребляли своим
положением, но опять же в интересах службы, и подбрасывали людям то наркотики, то оружие, то
56
патроны. Вот возмущение этих людей понятно. Вот когда они отрицали свою вину, это следователю
было понятно. Но после того, как Главный начальник Безопасности Города с молчаливого согласия
Главного и всех Околоточных надзирающих за соблюдением законов одобрил новую концепцию
борьбы с преступностью на стадии покушения на совершение преступлений, уж сейчас-то что отрицать
очевидное? Ну неужели не поднял бы, если бы увидел? Ну конечно поднял бы. Безопасность стала
сейчас работать гораздо лучше. Девяносто процентов всех преступлений раскрывается на стадии
покушения. Об этом с восторгом пишет вся пресса.
После четвёртой бутылки пива мысли следователя путались. Он уже не помнил, зачем вдруг стал
думать об этих процентах, о подозреваемых и прочей ерунде. В моменты просветления, когда
следователь был трезвый, он даже иногда думал, что вся их работа никому не нужна, что все, что они
делают, они делают только для Безопасности, а не для людей, что раскрытие всех этих покушений на
преступления какая-то глупость и дурь. Но когда он приходил на работу, всё изменялось. Он видел, что
Безопасность работает, что сотрудники не спят ночами, ожидая в засадах у подброшенных предметов
проходящего преступника. Бывая в тюрьмах, он видел, что количество заключенных не убавляется, а
это значит, что преступность растет, и тогда он понимал, что делает благое дело, сущности и смысла
которого простым людям понять невозможно.
Следователь взглянул на Икс. Ему вдруг захотелось ударить его бутылкой из-под пива по голове.
Ведь именно из-за него и из-за таких, как он, следователь вынужден работать по 12–15 часов в сутки,
без выходных дней, практически без отпусков. Он уже потянулся к бутылке, но вдруг вспомнил, что, по
инструкции, с подследственными надо вести себя корректно.
Икс увидел, что следователь очнулся от своих мыслей, и вновь спросил:
– Извините, ну так кто же сможет утверждать, что то, в чём вы меня подозреваете, случившийся
факт?
Следователь глубоко вздохнул и начал:
– Никто ничего утверждать не будет. Просто есть ещё один Закон. Его, правда, никто не видел,
но все сотрудники Безопасности и судьи знают, что он существует. Так вот, в этом Законе написано, что
если нет никаких оснований обвинить и осудить человека по закону, который все знают и который
опубликован, то действует другой Закон, невидимый, о котором никто не знает. В нём написано, что
если нет законных оснований для вынесения обвинительного приговора, а оправдательный приговор
вынесен быть не может в силу того, что человек уже является обвиняемым, то суд выносит
обвинительный приговор по своему усмотрению.
– Как же вы можете знать, что написано в том невидимом законе, если о нём никто не знает и
никто его не читал? – удивился Икс.
– Экий вы глупый человек. Так если бы этого не было написано в том Невидимом Законе, то как
же тогда судьи могли бы выносить обвинительные приговоры, когда для их вынесения нет видимых
законных оснований? Так что обязательно это написано, и думать по-другому – большая глупость и
возможность впасть в заблуждение, что людей могут сажать в тюрьму без какого-либо закона.
– Тогда мне нужен адвокат, – твердо, как ему показалось, произнес Икс.
– Адвокат не согласится вас защищать, потому что сейчас принят новый Закон, согласно
которому, если адвокат взялся кого-то защищать и утверждает на суде, что его подзащитный невиновен,
а суд, несмотря на это, приговаривает этого человека к наказанию, то и адвокат отбывает наказание
вместе с ним. Это очень прогрессивный закон, потому что раньше адвокаты, наряду с невиновными,
защищали и виновных и говорили суду, что они невиновны, и суду было иногда затруднительно после
их речей писать обвинительные приговоры. Теперь, когда адвокат в случае осуждения своего
подзащитного сам становится осуждённым, он должен думать заранее, стоит ему браться за защиту или
не стоит. И суду теперь очень легко определять виновность. Если адвокат отказывается защищать
подсудимого, то, соответственно, этот подсудимый виновен, потому что если бы он был невиновен, то
адвокат согласился бы его защищать.
Следователь ненадолго замолчал, а затем продолжил:
57
– Конечно, если вы будете настаивать, то адвокат будет вынужден принять вашу защиту. Но этот
адвокат, если не будет уверен, что вас не осудят, не будет говорить на суде, что вы невиновны, он
просто попросит суд объективно разобраться в вашем деле и, в случае признания вас виновным,
назначить вам наказание менее строгое, чем оно может быть в случае назначения самого строгого.
Кроме того, адвокатов, в силу этого нового Закона, уже осталось мало и к ним большие очереди. В этом
случае мы будем продлевать вам срок ареста до тех пор, пока адвокат сможет взяться за вашу защиту.
Это ожидание может длиться не один год. А может случиться так, что того адвоката, к которому вы
обратились, к этому времени уже посадят в тюрьму. А это может случиться, если он вдруг скажет суду,
что его подзащитный невиновен, а суд его осудит. Тогда вам придётся обращаться к другому адвокату и
опять ждать. Но по Закону, если вы обращаетесь за время следствия уже ко второму адвокату, то вы
должны будете сами оплачивать своё содержание в тюрьме и платить зарплату надзирателям. А если у
вас вдруг не окажется средств, то тогда действует упрощенная система судопроизводства. По ней вы
объявляетесь начальником тюрьмы добровольно умершим, и ваше имущество переходит Городу. Вас
же, после такого объявления, сажают в отдельную камеру и перестают кормить. И для администрации
тюрьмы вы считаетесь объявившим голодовку в знак протеста против халатного отношения к своему
долгу адвокатов.
Следователь вдруг замолчал и опустил голову. Через некоторое время Икс услышал его храп. Икс
вдруг успокоился. Он понял, что следователь просто пьян, и всё то, что он рассказывал, есть не что
иное, как пьяный бред.
Ч а с т ь II
Икс находился в тюрьме уже шестой месяц. Следствие продолжалось. Правда, продолжалось оно
очень странно. За всё это время следователь не пришел к нему ни одного раза.
Чтобы следствие прошло быстрее, Икс не стал обращаться к адвокату, но, несмотря на это, срок
следствия продлевали и продлевали. Процедура продления срока, по мнению Икс, была наиглупейшей.
Для этого Икс везли в суд. Его будили в три часа ночи, и до девяти утра он был вынужден ожидать
конвой в специальном помещении, в котором даже нельзя было сесть – настолько оно было тесное.
Затем приезжала машина с конвоем, и Икс, по жаре или по морозу, возили по всем судам Города, и
только к вечеру привозили в нужный суд. Всё это время его не кормили и не давали пить. В самом суде
всё выглядело ещё глупее. Представитель Околоточного надзирателя за соблюдением законов говорил,
что дело Икс очень сложное, что необходимо ещё несколько месяцев для окончания расследования, и
добавлял, что отпускать Икс из тюрьмы ожидать суда – нецелесообразно.
В камере у Икс была книга. Она называлась “Свод правил, регламентирующих действия следствия
и суда Республики”. Из этой книги Икс знал, что Надзиратель за соблюдением законов в случае
обращения в суд с просьбой продлить срок ареста обвиняемому обязан обосновать свою просьбу. Также
в этой книге было написано, что в случае, если Надзиратель не привёл никаких доводов или
приведённые доводы не смог обосновать, то суд обязан освободить обвиняемого.
Однако на деле Икс ни разу не слышал, чтобы Надзиратель каким-то образом обосновывал свою
просьбу. Надзиратель просто говорил суду, что нужно продлить срок ареста, и суд, несмотря на
требования Свода правил, непременно эту просьбу удовлетворял. Ещё Икс обратил внимание на то, что
судьями по его делу всегда оказывались женщины. Эти женщины были с выжженными краской
волосами и ярко накрашенными губами. Они всегда громко кричали на него, и у Икс сложилось
впечатление, что они воспринимают его как некое недоразумение, взявшееся непонятно откуда и
помешавшее им заниматься своими делами. Ещё у него сложилось впечатление, что он уже видел этих
женщин, но не в здании суда, а на овощном рынке, за прилавком, торгующими квашеной капустой и
солеными огурцами.
Однажды Икс пожаловался на решение первого суда в вышестоящий суд, но оттуда пришла
бумага, что решение первого суда основано на законе и для удовлетворения жалобы нет оснований. И
58
вот тогда Икс понял, что прав был следователь. Он теперь и сам был убеждён, что Невидимый Закон, о
котором говорил следователь, существует. И именно о нём было сказано вышестоящим судом, который
утверждал, что решение, принятое первым судом, основано на законе.
После этого открытия Икс стало легко и просто. В камере он написал письмо Главному чиновнику
Республики. В этом письме он попросил его дать указание своим подчиненным опубликовать
Невидимый Закон. Это необходимо сделать для того, чтобы не морочить гражданам Республики головы
и не тратить средства Республики на создание видимости соблюдения законов видимых, а все видимые
законы отменить.
Ответ на письмо Икс пришел через два месяца. В этом ответе говорилось, что его письмо
рассмотрено, но удовлетворению не подлежит, поскольку опубликование Невидимого Закона может
привести к обострению отношений со всем окружающим Республику цивилизованным миром. Внизу
Икс увидел приписку, в которой говорилось, что освободить его из-под ареста не представляется
возможным, поскольку его вина подтверждена всей совокупностью собранных по делу доказательств.
На следующий день Икс увидел по телевизору выступление Советника Главного надзирателя за
соблюдением законов. Раньше этот Советник занимал высокий пост в Безопасности. Слушая его
выступление, Икс не верил своим ушам. Его письмо Главному чиновнику Республики возымело силу.
Советник в своём выступлении сказал, что для всех обвиняемых есть лишь одна мера пресечения –
арест, а Свод правил, регламентирующих действия следствия и суда Республики, он назвал
порождением нечистой силы.
“Наконец-то, – подумал Икс, – Невидимый Закон становится видимым”.
После этого Икс написал на имя Начальника тюрьмы заявление с просьбой считать его
добровольно умершим.
Примечание. Адвокат, участвовавший в “деле Йукоса”, в цирке не смеётся.
Если обвиняют и осуждают на длительные сроки наказания без потерпевших, без преступления,
но в проверочных судебных инстанциях пишут, что приговор вынесен законно и обоснованно, значит,
все обвинители и судьи руководствуются Невидимым Законом. А они, обвинители и судьи, не могут
показать народу этот Закон только всего лишь потому, что Закон невидим. Но Закон есть, только он
невидим.
Глава 3. Единство и борьба адвокатов в “деле Йукоса”: коллизионная защита против адвокатского
абсурда
Не поддаются статистическому обобщению просчёты адвокатов в выборе средств коллизионной
защиты. Но даже обнаруженное их количество свидетельствует о нежелании адвокатов в большинстве
своём знать и признавать правила коллизионной защиты. Некоторые адвокаты проявили неприятие
самой идеи коллизионной защиты. Самоё напоминание о коллизионной защите вызывало у иных
адвокатов раздражение.
Каждый адвокат должен знать правила своей профессии. Поэтому никакие ссылки на незнание
теории коллизионной защиты не могут быть оправданием ложной, мнимой защиты, когда адвокат
создавал своими действиями мнимую коллизию.
Коллизионная защита – фундаментальная доктрина в теории адвокатуры и один из руководящих
принципов адвокатской деятельности.
Точно и наиболее полно эта доктрина изложена в работе адвоката Бориса Фатыховича
Абушахмина “Коллизионная защита” (Русский адвокат, 1998, № 7–8).
59
Изначально тема коллизионной защиты рассматривалась в рамках уголовного процесса, где
пренебрежение её правилами проявляется наиболее наглядно и характерно. Самоё коллизия адвокатом
Б.Ф. Абушахминым определялась как столкновение противоположных интересов и стремлений
подсудимых и их защитников в целях устранения ответственности или её уменьшения.
Вопросы коллизионной защиты исследовались в рамках такого уголовного процесса, в котором
одновременно было два и более подсудимых. Было правильно изучение отдельных судебных дел, в
которых было два и более подсудимых, для постановки вопроса о коллизионной защите и выявления её
сущностных признаков, определения её базовых правил. Тем более тогда, когда зародилась теория
коллизионной защиты, по общему правилу адвокат допускался в уголовный процесс в качестве
защитника только на стадии судебного разбирательства, а не со стадии предварительного
расследования.
Смысл коллизионной защиты выражался в том, чтобы адвокат своими действиями не отягощал
положения своего подзащитного посредством создания или усиления противоречий с другими
подсудимыми.
На первый взгляд, смысл коллизионной защиты может быть понятен каждому, и вытекающее из
него правило легко достижимо. Но как показывает судебная действительность, это далеко не так.
Некоторые адвокаты в оправдание своих неправильных действий заявляют, что они или не
усилили имеющиеся реальные противоречия, или не создавали мнимых противоречий, а если сделали
то и/или другое, то положение своего подзащитного не ухудшили. Но это только всего лишь попытка
оправдаться, потому что положение их подзащитных всегда ухудшалось, не говоря уже о других
подсудимых. Таковы неумолимые последствия нарушения правил коллизионной защиты.
Сами правила коллизионной защиты определяют границы дозволенного поведения адвоката в
процессуальных действиях на всех стадиях судебного процесса. Коллизионная защита – это
дозволенное поведение. Именно в коллизионной защите сконцентрирован принцип “не навреди”.
Адвокат Б.Ф.Абушахмин вывел парадокс коллизионной защиты: адвокат, обвиняющий других
подсудимых, обвиняет своего подзащитного. Им же было сформулировано одно из правил
коллизионной защиты: “Следует стремиться не обострять имеющиеся противоречия, конечно же, не
создавать новые, а пытаться искать и находить обстоятельства, ведущие к сближению интересов и
стремлений подсудимых. Нужно помнить, что при всех противоречиях есть и общая линия защиты всех
подсудимых, и этой линии должны придерживаться все адвокаты. Обостряя либо создавая
противоречия в процессе, часто забывают об этом. В результате тот, кого адвокат изобличает в оговоре,
получает наказание значительно тяжелее, но и его подзащитный получает соответственно больше того,
что он имел бы, если бы коллизии не было или она была бы не столь острая”.
Изложенная адвокатом Б.Ф. Абушахминым теория коллизионной защиты требует изучения,
дальнейшего развития и настоятельного применения заложенных в ней принципов.
“Дело Йукоса” как абстракция множества уголовных и гражданских (арбитражных) судебных
процессов показало, что тема коллизионной защиты бесконечна. Она не ограничивается только
уголовным процессом на стадии судебного разбирательства и отношениями в судебном процессе двух и
более подсудимых. Содержание коллизионной защиты шире, чем коллизия интересов обвиняемых в
одном судебном процессе. Проблема коллизионной защиты обнаруживает себя и на стадии
предварительного следствия, и когда в уголовном деле один обвиняемый и в гражданском
(арбитражном) процессе, особенно если они имеют касательство к уголовному преследованию, и даже
при допросе свидетеля, у которого, казалось бы, нет самостоятельного процессуального интереса.
Вопросы коллизионной защиты могут возникнуть в ситуации, когда в деле несколько потерпевших. Это
тема не только уголовного, но всякого другого юридического процесса.
60
Правила коллизионной защиты распространяются на всех адвокатов в любых случаях. И на
адвокатов свидетелей, потерпевших, истцов и ответчиков.
Через коллизионную защиту проверяется профессионализм адвоката. Понимание и следование
правилам коллизионной защиты есть мерило профессионализма адвоката.
Значение коллизионной защиты не столько в том, что отступление от её принципов “усиливает”
сторону обвинения, сколько в том, что эти нарушения влекут ложность самого судебного решения,
незаконность решения, ложность обоснования решения, исправить которые в последующем становится
трудно из-за его внешней правильности. Самоё содержание нарушения правил коллизионной защиты
приобретает демонические черты “доказательства”, “внутренней убежденности”, против которых
логические доводы зачастую бывают бессильны.
Иллюстрация. Обвиняется несколько подсудимых в совершении одного преступления в составе
организованной группы. Все адвокаты считают, что их подзащитные не совершали никакого
преступления, ни врозь, ни в группе. Но один из адвокатов, соглашаясь с тем, что никто никакого
преступления не совершал, решил “облегчить” участь своего подзащитного и создал мнимую коллизию.
Этот адвокат на судебном следствии заявляет, что именно его подзащитный не знал о существовании
преступной группы, в которой состояли другие подсудимые, и в ней не участвовал; о преступлениях,
которые совершили другие подсудимые и ещё не установленные лица, его подзащитный не знал и сам
их не совершал. И тут же адвокат попросил, чтобы суд при назначении наказания учёл смягчающие
вину его подсудимого обстоятельства. Фактически адвокат домыслам и предположениям стороны
обвинения, потому что никаких доказательств наличия преступления не было и государственный
обвинитель не доказывал совершения провозглашенного преступления, придал убедительную форму и
способствовал формированию “внутреннего убеждения” не только у государственного обвинителя, но и
у суда.
Коллизия заложена в самом абсурде мышления. Разве нет коллизии в чтении документов вслух
под видом представления доказательств? Или нет коллизии в ходатайстве адвоката о вызове на допрос
двух свидетелей в кассационную инстанцию, чтобы опровергнуть вину осуждённого, которая доказана,
по утверждению самого адвоката, показаниями нескольких десятков свидетелей и несколькими сотнями
документов? В последнем случае адвокат создал “коллизию” в сознании судей кассационной
инстанции. Адвокат предложил судьям сделать выбор между виной своего подзащитного, которая, по
мнению того же адвоката, доказана в суде первой инстанции всеми исследованными в суде
доказательствами, и предполагаемыми показаниями двух свидетелей, которых ранее никто, в том числе
и адвокат, не желал допрашивать.
Во всяком абсурдном заявлении заложена коллизия.
Коллизия может быть заложена в уголовный процесс заявлениями, сделанными в гражданском
процессе. Так, если ответчик в гражданском процессе, например ревизор, под предлогом уменьшения
размера взыскания с него, заявляет, что он не знал, что подсудимый предоставил ему недостоверные
для проверки сведения. А то, что эти сведения являются недостоверными, он (ревизор) узнал из
сообщений обвинительного органа. Ревизор, чтобы снизить риск судебного решения, на всякий случай,
заблаговременно, сам решил, что все предоставленные подсудимым сведения являются
недостоверными. Ревизор в гражданском процессе искусственно ухудшил положение подсудимого в
уголовном процессе. Поскольку результаты гражданского процесса могут быть использованы против
подсудимого в уголовном процессе.
Так называемый отзыв аудитором своего аудиторского заключения есть создание аудитором
мнимой коллизии. Аудитор проверяет результаты коммерческой деятельности по тем данным, которые
были предоставлены ему предпринимателем. И выводы аудитор должен делать только из этих данных,
а не из предполагаемых самим аудитором. Поэтому если аудитор считает, что его выводы правильные,
61
то аудиторское заключение верно, независимо от того, достоверные или недостоверные данные
предоставил аудитору предприниматель. Если аудитор допустит ошибку или умышленно ложно оценит
предоставленные ему данные, в результате чего сделает неправильное аудиторское заключение, а потом
сам признает свою собственную ошибку или покается в злом умысле на причинение вреда
предпринимателю, то тогда такое ложное по вине аудитора заключение можно будет признать
недействительным, ущербным, ничтожным и “отозвать”, возвратив всё полученное за проведение
аудиторской проверки. Но “отзывать” или считать своё собственное аудиторское заключение
ничтожным на том основании, что или сам предприниматель, или кто-либо другой, например
налоговый орган, сообщил, что предоставленные для аудиторской проверки данные не соответствовали
действительности, были ложными даже в силу решения суда, аудитор не должен. Если исходные
данные были ложными, и поэтому аудиторское заключение было ложным (в силу ложности
аргументов), то это вопрос налоговых органов или суда, а не аудитора. Аудитор не должен
руководствоваться слухами и “внутренним убеждением”. Сам по себе “отзыв” аудиторского
заключения порождает коллизию и неблагоприятные последствия для самого аудитора. В силу “отзыва”
аудиторского заключения возникают сомнения в добросовестности самого аудитора, в его искренности.
Ибо “отзыв” собственного аудиторского заключения есть абсурд. А не знал ли аудитор заранее, что ему
были предоставлены “ложные” данные, или не сам ли аудитор сформировал эти “ложные” данные,
чтобы создать впечатление благополучия коммерческой организации и ввести в заблуждение налоговые
органы касательно верности налоговых расчётов?
Коллизия всеохватывающа и всепроникающа. Там, где абсурд, там непременно будет и коллизия.
В частности, подмена адвокатом процессуального доказывания заявлениями политического характера
тоже входит в предмет коллизионной защиты.
Коллизионная защита – это методология адвокатской деятельности на всех этапах (стадиях) и во
всех видах судебных процессов. Правила коллизионной защиты вполне могут найти своё отражение в
правилах адвокатской профессии.
Иллюстрация. Есть решение суда, которое постановляет, что перевод места предварительного
расследования из города N. в город Z. незаконен (по крайней мере, адвокат обвиняемого убежден, что
решение суда именно таково). Следовательно, переводить предварительное следствие в город Z. нельзя.
Казалось бы, адвокат не должен участвовать в процессуальных действиях в городе Z. Но адвокат создал
коллизию.
Адвокат всё же решил принимать участие в процессуальных действиях, в частности, знакомиться
с материалами уголовного дела под предлогом того, а вдруг его доверитель предстанет перед судом, так
и не узнав содержание этих материалов.
Во-первых, содержание материалов он неминуемо узнает. Узнает в судебном заседании, когда
государственный обвинитель будет их зачитывать вслух. До этого читать так называемые материалы
уголовного дела нет смысла, потому как никакого анализа этих материалов обвинительным органом в
них нет. Это избыточное любопытство адвоката.
Во-вторых, если самоё проведение предварительного следствия в городе Z. незаконно, то всё
незаконно, в том числе и чтение материалов уголовного дела (так называемое ознакомление). Зачем же
адвокату самому делать то, что он считает незаконным? Но адвокат создал ложную коллизию и тем
самым придал вид законности проведению предварительного следствия в городе Z. Адвокат своим
действием (любопытства ради) дезавуировал решение суда, которое сам адвокат всенародно
провозгласил как судебное признание произвола обвинительного органа. Получается, сам адвокат не
верит в истинность этого судебного решения. Адвокат в созданной им коллизии между судом и
обвинительным органом встал на сторону обвинительного органа, по сути, против интересов своего
доверителя. В этом случае, при поддержке адвоката, обвинительному органу остаётся только направить
уголовное дело в суд города Z., что адвокату никак не хочется.
62
Паттерн. Автор исследования “Коллизионная защита” Борис Фатыхович Абушахмин заслуживает
самого высокого научного признания. Защита теории коллизионной защиты уже давно состоялась и
подтверждается постоянно нашей правовой жизнью. Тот, кто следует научным её принципам, имеет
успех, кто противится им – наносит вред людям и самому правосудию, что, собственно, одно и то же.
В праве нет разницы между теорией и практикой. Всё едино. Если теория (логика мышления)
правильна, то и решения в жизни верны и полезны. Тот, кто разделяет в своей голове теорию и
практику жизни, глуп и опасен для людей. Неспособность объяснить и преодолеть своим рассудком
абсурд глупец прикрывает другими абсурдами, которые называет “практикой”. Для глупца практика
всегда абсурдна, и он этот абсурд не пытается преодолеть. Он даже бахвалится своей глупостью, то есть
пребыванием в абсурде. Однако практика теоретична. Это подтверждает история человеческой жизни.
Иначе не было бы человечества.
Власть едина и системна. Среди трёх ветвей государственной власти (исполнительной,
законодательной, судебной) судебная наиболее теоретична.
Если судебная власть в низших иерархических проявлениях более абсурдна, чем логична, то в
высшем её иерархическом проявлении, в Конституционном суде, наиболее теоретична, как стремящаяся
к абсолютному преодолению абсурда логикой.
“Коллизионная защита” Бориса Фатыховича Абушахмина в теории адвокатуры есть пример
наиболее абсолютного преодоления абсурда логикой в профессиональной правозащите.
Глава 4. “Дело Йукоса” как дело каждого: роль общественного интереса
Проблемы права неотделимы от насущных жизненных проблем, так же как проблемы адвокатуры
неотделимы от проблем всего общества. Право выражает собой всеобщий интерес, и если сознание
этого интереса искажается или даже вообще исчезает, право, как и все его институты, не может не
пострадать.
Оттого что адвокаты, прокуроры, судьи, милиционеры, олигархи, журналисты, министры, бомжи,
генералы, учёные и прочие группы населения перестают видеть общий интерес, а видят только
эгоистические индивидуальные или узкогрупповые интересы, всеобщий интерес никуда не девается. Он
просто страдает – в пользу всеобщего интереса других народов. И ощущают это все, включая самого
последнего олигарха, адвоката или чиновника. Исчезает почва под ногами, перестаёшь понимать, что
хорошо, что дурно, за что следует наказание, а за что награда. Судьба становится непредсказуе мой. И
даже большие деньги, высокое общественное положение или великие заслуги – не спасают.
Апеллировать в такой ситуации к общим принципам права – значит апеллировать к произволу
властей. Но вне общих принципов само право превращается в такой произвол. Мы вновь стоим перед
лицом абсурда, который необходимо преодолеть. Единственный выход – осознать тот всеобщий
интерес, который лежит в основе всякого права, составляет его высшие принципы.
Но кто же может это сделать, если и магнаты, и чиновники, и прочие сильные и активные мира
сего потеряли данный интерес из виду? Это может сделать только Верховная власть, сам Государь.
Именно этот механизм издавна заведён и показал свою эффективность в разнородной общественной
среде, где столь разным этническим и конфессиональным группам так долго удавалось жить в одной
стране.
И главный помощник Государя в этой миссии – адвокатура. В этой области проявляются её
публичная сущность и общественное назначение.
63
Публичность составляет самую суть всякой легитимности. Категория публичности включает в
себя две составляющие: 1) ориентированность на всеобщее благо; 2) открытость, непотаённость
(алетейя).
Уже на интуитивном уровне особенность нелегитимной власти определяется её тайностью.
Публичность – это не только гласность. Гласность есть самостоятельный принцип какой-то
деятельности или процесса. В то же время публичная деятельность должна быть обязательно гласной,
известной неограниченному кругу лиц, и протекать при наблюдении за нею общества. Это не означает,
конечно, тотальной слежки за публичным дея телем. Речь идёт о постоянном наблюдении за публичной
деятельностью.
Тайная власть (власть, которую мы не знаем, которая действует исподтишка, по не известным
никому правилам) – заведомо нелегитимна. Мы ведь не можем, например, следовать законам, о которых
мы ничего не знаем. Следовательно, и наказание за нарушение законов, о которых мы не знаем и знать
не можем, представляется нелепым и несправедливым. Ориентированность на всеобщее благо
представляется ещё более важным моментом легитимности, ибо если власти не заботятся о благе всех,
речь может идти только о насилии или обмане, благодаря которым одна группа людей использует
другую в своих интересах. Даже те государства, которые возникли благодаря завоеваниям, не могли не
следовать, хотя бы в какой-то мере, всеобщему благу, символом чего служит упрек индийской
женщины Чингисхану: “Если ты не можешь нас защитить, зачем же ты нас завоевывал!”.
Тесная связь со всеобщим благом является конституирующим аспектом публичности. Гласность
может существовать и отдельно от публичности, она представляет собой самостоятельный принцип.
Гласности можно предать любое частное дело. От этого оно, конечно, не станет всеобщим, хотя
средства всенародного оповещения получают деньги именно за то, чтобы поддерживать в народе
иллюзию, будто любое получившее всеобщую огласку предприятие автоматически становится
выразителем всеобщего интереса.
В то же время публичная деятельность должна быть обязательно гласной, доступной для сведения
неограниченного круга лиц, и протекать она должна при наблюдении за нею общества в целом. При
постоянной доступности сущест венных моментов осуществления всеобщего интереса. Было бы
странно, если бы что-либо задуманное в моих интересах проходило без моего ведома. В тайне творятся
только злые дела.
Вот почему публичность – это самоё законность, атрибут деятельности на основе закона и во
исполнение закона. Публичность представляет собой conditio sine qua non всякой государственности,
своего рода предгосударственность. В самом существовании государства обнаруживаем постоянное
осуществление публичности, а там где её нет, нет и государства. Все обещания, поручения,
обязательства, программы, планы, приговоры вне публичности не имеют никакого отношения к
государству.
В свою очередь, публичность нуждается в государстве как в своей энтелехии. Публичная
деятельность – это деятельность во имя всеобщего блага, в интересах всех, во исполнение всеобщей
воли. Следовательно, эта деятельность, как правило, должна проводиться за счёт неких всеобщих
ресурсов, организуемых единой сверхсилой – государством. К таковым ресурсам относятся, прежде
всего, всевозможные налоги и сборы.
Адвокатская деятельность – это во всех случаях деятельность публичная. Адвокатура –
публичный институт общества. Ибо государство обязалось перед обществом и каждым его членом
обеспечить всем и каждому помощь по вопросам права. Но помощь эту будет оказывать не чиновник, а
представитель гражданского общества, имеющий познания в праве. Государство обязано создать этим
знатокам права условия для отправления их функций. Такими знатоками права являются адвокаты.
64
Основные критерии публичности того или иного ин ститута – всеобщая общественная значимость,
открытость деятельности, наличие безусловной жизненной потребности в результатах его деятельности.
Публичными институтами являются, в частности, адвокатура, здравоохранение, образование. Объектом
деятельности этих институтов, соответственно, являются право, здоровье, знание. Больницы, театры,
школы, суды и тому подобное – публичные учреждения.
Под вопросом, согласно этому критерию, находятся религиозные институты. Если общество
считает религию жизненно важным благом, эти институты становятся публичными. Но если
государство объявляет полную свободу религии и отделяет себя от неё, религия становится частным
делом. Между тем религиозные организации даже и в этом случае могут принимать активное участие в
политической и социально- нравственной системе общества.
Другой критерий публичной деятельности – отсутствие коммерческой направленности и
привязанности к извлечению прибыли. На этом основании, например, выпечка хлеба – необходимейшее
и почётное занятие, но коммерческое и потому – не публичное. Между тем не всякая деятельность, не
преследующая извлечение прибыли, является публичной. Казалось бы, и благотворительную
деятельность можно отнести к публичной. Но такая деятельность не отвечает критериям публичности –
в ней нет насущной жизненной необходимости для неопределённого круга людей.
Следующий критерий: публичная деятельность находится вне системы бытовых интересов; её
результаты не удовлетворяют личные бытовые потребности. Объект публичной дея тельности –
всеобщий социальный интерес. Поэтому данную деятельность недопустимо регулировать
законодательством о защите прав потребителей.
Публичная деятельность может осуществляться как государственными учреждениями, так и
общественными или частными. Например, медицинская помощь может оказываться как в
государственных организациях, так и в частных, но во всех случаях она остаётся публичной. Военная и
разведывательная деятельность являются государственными, но не публичными, поскольку указанные
виды деятельности не допускают открытости. Вместе с тем, министр обороны может являться
публичным деятелем. Управленческая, судебная, законотворческая деятельность государства также
является публичной.
Деятельность адвоката, статус адвокатуры определяется публичным правом, хотя условия
договора об оказании правовой помощи устанавливаются гражданским правом.
Принцип публичности адвокатской деятельности пред определяет, что адвокат, как ответственный
участник правосудия, не имеет права обвинять частное лицо, не чиновника, в каких-либо
правонарушениях от себя лично как адвоката, без связи с поручением на защиту интересов другого
лица, без связи со спором.
Однако уместно наделить адвокатов правом предъявлять в публичных (персонально
неопределённых) интересах так называемые популярные иски. По всей видимости, таким правом
должны наделяться специально избранные и уполномоченные профессиональным сообществом
адвокаты – консулы адвокатуры.
Примечание. Одним из принципов судопроизводства является публичность, которая выражается, в
частности, в том, что возбуждение, расследование и разрешение уголовных дел осуществляется
соответствующими компетентными органами государства по известным нормативно-правовым
правилам независимо от целеполагания отдельных лиц и их интересов, а гражданское судопроизводство
направлено на охрану не только прав и охраняемых законом интересов граждан, но и на обеспечение
сохранения стабильности общественной жизни. Принцип публичности при отправлении правосудия
предполагает открытый доступ всех и каждого ко всем судебным делам, не решениям, а к материалам
судебных дел, не являющихся секретными. Все судебные решения должны подлежать публикации.
Публикация всех решений не должна привести к полной дискредитации несовершенной судебной
65
власти. Любая власть должна непрерывно совершенствоваться. Публикация судебных решений – это
самоцензура судебной власти.
Добавление. Защита адвокатом частного охраняемого законом интереса гражданина или частной
организации либо защита отдельного притязания государственного органа соответствует
предполагаемому опосредованному публичному интересу. Этот публичный интерес выражается в
самом факте возможности, реальности и доступности оказания юридической помощи. Публичному
интересу соответствует обеспеченность и гарантированность каждому оказания юридической помощи.
Нельзя считать, что интерес или притязание отдельного государственного органа – это
обязательно собственно публичный, непосредственно всеобщий интерес. Только публичные интересы
или притязания могут исходить лишь от Верховной власти, все личные интересы которого поглощены
интересами государства. Притязания же отдельного государственного органа, а тем более отдельного
чиновника, такой публичный интерес всегда искажают.
Паттерн. Самоцель и самосредство.
Кто умеет управлять собственной мотивацией, может управлять миром. Управление своими
мотивами, которое включало бы их создание, уничтожение, усиление, ослабление и тому подобное, –
это подлинная теургия (см. Заключение Теории адвокатуры).
Трудность, однако, в том, что управлять своей мотивацией едва ли возможно. Во-первых, мотивы
– это данность, то, с чем мы имеем дело сразу, ещё до того как в нас просыпается сознание, и что
определяет наше сознание и вообще нашу индивидуальность. Во-вторых, у любой манипуляции с
мотивами есть свои мотивы, так что всегда остаётся нечто вне манипуляции, что эту манипуляцию
определяет.
Практические попытки работать с мотивами наталкиваются на бесчисленные парадоксы.
Наиболее частый: чтобы получить что-то, надо перестать этого хотеть или даже захотеть чего-то
противоположного. Например, гедонизм – стратегия избегания страданий и охоты за удовольствиями.
Но истинный гедонист крайне уязвим: он очень переживает, когда не может реализовать свои ценности,
нестоек в борьбе и тому подобное. Меньше страдает тот, кто больше готов к страданиям и кто
презирает их; больше удовольствий получает тот, кто относится к ним легче и выше ценит что-то
другое.
Этот парадокс можно спроецировать и на вопросы жизни и смерти. Полнее живет тот, кто не
боится смерти, то есть в какой-то мере пренебрегает жизнью. Чтобы жить лучше (дольше, интереснее и
проч.), нужно чтобы у твоей жизни была цель, которая больше её самой. Нужно относиться к себе как к
средству. Средству достижения чего-то такого, что, во-первых, требует твоего постоянного вовлечения
и развития, а во-вторых, что само по себе не есть нечто преходящее, тленное, зависимое от
переменчивых обстоятельств. Чтобы не получилось так: боролся за всеобщее счастье, а оно оказалось
никому не нужным; копил богат ство, а богатых стали лишать свободы; и тому подобное. Эта связь,
помимо прочего, показывает, почему именно религии являются основами великих цивилизаций –
просто они дают более прочную мотивацию для долговременной деятельности больших коллективов,
подразумевающей сложную координацию.
Интересно, что данный парадокс помогает разрешить одну проблему. Проблема состоит в
следующем: человек, который действительно любит жизнь, может бесконечно избегать смерти; зачем
же ему умирать и воскресать в конце времен? Решение состоит в том, что основа любви к жизни не
эгоизм, а другая мотивация – скорее альтруистическая. И человек решает, умирать ему или жить, не в
связи с тем, что он боится смерти, а в связи с тем, насколько это нуж но для какого-то дела (например,
помощи ближнему). И, соответственно, если для дела по тем или иным причинам лучше, чтобы он умер
66
(смерть будет эффективнее, чем жизнь негодного средства), то он выберет именно смерть. Любовь же к
жизни даёт волю к воскресению, причём воскресению не прямо сейчас (что было бы равносильно
избеганию смерти), а уже тогда, когда отпадут сами условия, требующие умирать ради какого-то дела.
Можно возразить, что живой всегда полезнее мёртвого, а уж сразу воскресший из мёртвых – и подавно.
Однако, во-первых, это решаем не мы, а те, кто выбирает жизнь или смерть. А во-вторых, это далеко не
всегда объективно так. Человек, который относится к себе как к средству, часто не жалеет себя и быстро
изнашивается. Кроме того, он морально стареет, перестаёт соответствовать меняющимся условиям и
вынужден уступать своё место свежим силам.
Парабола. Действие вдохновения в истории.
Вдохновение никогда не кричит. Оно говорит тихо-тихо, так что не все замечают этот голос, и оно
никогда его не повышает. Но шёпот этот воистину грозный, он может смести всё.
Вдохновение нужно для всего. Чтобы просто жить, уже нужно вдохновение. Когда уходит
вдохновение жить, мы почти сразу умираем. Тем более вдохновение нужно для строительства городов,
храмов, усыпальниц, маяков, для технических изобретений, военных походов, путешествий через
континенты и океаны, сочинения гимнов, поэм, романов и философских трактатов, финансовых
авантюр, строительства государств, восстаний, преступлений, казней, завоеваний и проч. и проч. Все
рукотворные вещи – это материализация вдохновения. По тому, каковы они, мы можем судить о силе
вдохновения, охватившего тех людей, которые придумали и изготовили эти вещи. Если вещь скучная,
какая-то вся нехотя слепленная, на глазах разваливающаяся, значит, и вдохновение было хлипким. Если
вещь величественная, поражающая воображение, живучая, значит, и вдохновение было сильным.
Вдохновение преломляется через личность. Не исключено, что изначально оно светит всем
одинаково, как солнце. Но люди делают с ним что хотят. Люди структурируют и ограничивают его
своими желаниями. Поэтому, например, человек может использовать вдохновение против самого
источника вдохновения. Вдохновению не жалко, оно даст ему силы. Но, поскольку он сам пресекает его
источник, в конце концов оно покидает его. В итоге мы можем видеть колоссальные руины, которые
только что были возведены будто некоей демонической силой, но по которым видно, что они мертвы –
вдохновение оставило их, они больше никому не нужны, разломаны, заржавели.
Вдохновение может действовать отрицательно – через чью-то неправоту. Чья-то неправота – одна
из самых вдохновляющих вещей в мире, но она действует не самостоятельно, а благодаря
существованию идеала, отступление от которого вызывает раздражение, гнев, ненависть и другие
сильные побуждения.
Вдохновение может быть очень разрушительным. Когда мы видим страшное разорение и
опустошение, можно не сомневаться, что это следы пронёсшегося в чьих-то душах шёпота
вдохновения. Оно дало им то, что они хотели, – силы для жизни и действия. Души преломили их так,
как хотели. Когда созерцаешь такие плоды вдохновения, невольно вспоминаешь о Господе Саваофе и
Его деяниях. Когда созерцаешь ту или другую историческую бурю, то думаешь: вот он – шёпот
Саваофа.
Существует источник вдохновения. Содержание всех содержаний. Он же – источник жизни. Если
философия – это жизнь, то источник жизни – София. В христианстве есть некоторая, никого, впрочем,
не смущающая, сумятица насчёт того, кого именно называть Софией – Бога-Сына или Святого Духа.
Святой Дух всегда считался животворным началом, которое, опять же подобно солнцу, даёт жизнь и
добрым, и злым, и вообще всяким. Иисуса Христа, исцелявшего, воскресавшего и воскресшего, прямо
называет Софией апостол Павел. Но, как видим, Бог-Отец, Он же Саваоф, не меньше других является
источником вдохновения. Поэтому Григорий Нисский и сказал в конце концов, что София – это все три
Лица Троицы.
67
Глава 5. Беспомощность и нищета адвокатуры в “деле Йукоса”
§ 1. Выдающиеся адвокаты современности и “дело Йукоса”
И я вспомнил Четырнадцатый том сочинений Боконона – прошлой ночью я его прочел весь
целиком. Четырнадцатый том озаглавлен так: “Может ли разумный человек, учитывая опыт прошедших
веков, питать хоть малейшую надежду на светлое будущее человечества?” Прочесть Четырнадцатый
том недолго. Он состоит всего из одного слова и точки: “Нет”.
Курт Воннегут. “Колыбель для кошки”
Примечание. Тема полностью раскрыта в Теории адвокатуры.
§ 2. Юридические школы и школа адвокатуры
“Дело Йукоса” показало, что в нашем Отечестве нет никаких юридических школ и, как следствие
– школ адвокатуры. Всякие намёки на школу, попытки её формирования тут же уничтожаются
юридическим средостением.
Конечно, можно не утруждать себя созданием или поиском школы, заявив, что у юристов не
может быть никакой школы. Есть законы – вот и вся школа, делай “по закону”.
Но школа – это выучка, навык, опыт. Школа – это сначала знания, которые переходят в
убеждения, затем убеждения, которые переходят в идеологию, идеология – в программу, программа – в
план, план – в приказ, в руководство к дей ствию, в самоё действие. Школа – это стиль, методология,
это способ и формы постижения предмета. Школа – это группа людей, следующая стандартам
профессионального поведения и выработавшая стандарты мышления.
Если всего этого нет, то есть нет школы, поведение людей в профессии непредсказуемо, а чаще
всего их действия абсурдны, ибо они не подчинены никаким знаниям, никаким стандартам.
Посмотрите на “дело Йукоса”. Не утруждающий себя мыслительной работой созерцатель может
заявить, что абсурдные деяния адвокатов, следователей, прокуроров и судей были предопределены
единой разумной волей какого-то администратора, который специально низвел рациональность
судебного процесса к абсурду, лишь для того чтобы достичь желанного ему блага. Но если сравнить
“дело Йукоса” с сотнями и сотнями других судебных дел, то они по абсурдности ничем не будут
отличаться. Хотя об этих сотнях дел администратор ничего и знать не хотел. Если судейский произвол
творится только по прихоти какого-то администратора, то все, в том числе и адвокаты, должны
пребывать в великой радости. Ибо тогда все остальные судебные дела должны разрешаться по праву,
высшему праву. И будем считать, что тем, кто попал в круговорот “дела Йукоса”, не повезло. Но это не
так. “Дело Йукоса” всего лишь лакмус отечественного правосудия.
Отсутствие юридических школ, их всяческое неприятие, в первую очередь, должно вызывать
тревогу у Верховной власти. Ибо отсутствие юридической школы – признак деформации права,
разложения правосудия.
Начала юридической школы могут возникнуть не только на юридическом факультете или в
юридической академии, но и в адвокатуре. Но “дело Йукоса” показало, что средостение в адвокатуре
также агрессивно относится к самой идее школы, им тут же пресекаются всякие шаги по формированию
школы. Средостение устраивает всё серое и малоподвижное, безмысленное.
Вопрос о юридической школе, казалось бы, случайно возник как раз в период “дела Йукоса”. Для
68
демонстрации идеи юридической школы считаем допустимым рассмотреть разные взгляды двух
профессоров на этот вопрос. Их высказывания именно оказались во временных рамках “дела Йукоса”.
В “Новой газете” № 51 от 19 июля 2004 года было опубликовано интервью профессора Тамары
Георгиевны Морщаковой, которое предварено заголовком “…И суда нет. Диагноз доктора
Морщаковой. Бывший судья КС об особенностях российской Фемиды. Так про это ещё не говорили”.
Казалось бы, обычное по нынешним временам интервью, на которое никто бы не обратил
внимания, хотя бы то той причине, что сейчас никто ничего не читает. Но реакция на это интервью у
профессора Валерия Дмитриевича Зорькина была мгновенной и резкой. Статья по поводу интервью
была написана им на следующий день (20 июля того же года) и опубликована в “Российской газете” 22
июля 2004 года под названием “Осторожно: праворазрушительство!”.
В чём заключаются разногласия двух профессоров права на отправление правосудия, на самоё
идею права, на правозащиту? Есть ли у нас правовые школы, полезные или вредные? Имеют ли
правовые идеи профессора хоть какое-то значение для повседневной жизни, если эти идеи овладеют
правосознанием людских масс или хотя бы отправителей правосудия? Каждый ли из профессоров права
– основатель юридической школы? Что высказали или хотели высказать правоведы? Ведь не аллергия
же к персонам является причиной публичных высказываний правоведов? Или аллергия к идеям?
Выделим правоведческие тезисы из интервью профессора Т.Г. Морщаковой:
(1) Именно юрист должен сказать: то, что записано в законе, – неправильно, вранье. Если нормы
законодательства входят в противоречие с общими принципами права, право должно ставиться выше. В
1969 году профессор Михаил Шаргородский выступил на конференции в Ленинграде с такой репликой:
“Юридическая наука начинается там, где она говорит законодателю “нет”. Вот идея конституционного
правосудия на все времена.
(2) [члены Конституционного суда в 1991 году] были вдохновлены идеями правового
государства, главенства Конституции, приоритета прав личности, совершенно небывалыми
перспективами, которые с этих позиций открывались перед Россией. Правда, по первым же, ещё не
самым принципиальным решениям, сразу же начался саботаж со стороны судов и других
правоприменительных органов.
(3) Можно ли запрещать идеологию? Наверное, нет, даже если она большевистская. Идеологию
надо побеждать идеологией, в том числе в рамках демократических выборов. А запретить партию
может только суд, но только не конституционный, а обычный, где доказываются конкретные факты,
конкретные правонарушения.
(4) [Конституционный суд – это не политический], это суд правовой. Но его решения обязательно
становятся фактами политики. Принятие закона – политический факт. А его признание
противоречащим Конституции – тем более.
(5) Право и Суд начинаются там, где они говорят законодателю “нет”. Да, Указом 1400 [от 1993
года] Ельцин фактически отменил тогдашнюю Конституцию. Но что она из себя к этому времени
представляла? Чего стоила поправка о том, что Съезд народных депутатов вправе принять к своему
рассмотрению любой вопрос? Ведь есть же высший принцип разделения властей. В тот момент
Конституционный суд обязан был подняться над законодательством, пусть это даже сама Конституция,
и судить с позиций высшего права.
(6) УПК 1960 года был построен на отсутствии состязательности в процессе, на придании суду
роли “борца с преступностью”, не было возможности обжаловать в суд решения, принимаемые на
следствии, адвокат допускался только с момента предъявления обвинения… Конституционный суд все,
что входило в противоречие с Конституцией, признал неконституционным. Не надо было в спешке
принимать новый Уголовно-процессуальный кодекс, а надо было разобраться со старым и
инкорпорировать в него в виде норм все эти решения Конституционного суда. Из-за борьбы
политических и научных амбиций новый Уголовно-процессуальный кодекс может оказаться не лучшего
качества. Но главная беда оказалась не в этом. Правоприменители, то есть в первую очередь судьи, не
говоря уже о милиции и прокуратуре, остались прежними, их прежний менталитет держит их в рамках
того, старого, по сути инквизиционного процесса. Сегодня они саботируют наиболее важные и
69
либеральные положения уже нового кодекса.
(7) Судьи не стали независимыми. Принцип “пожизненного” назначения судей является
единственной надежной гарантией их подлинной независимости. Однако сегодня судью назначают
сначала на срок в три года и только затем – “пожизненно”. Судья-”трёхлетка” полностью зависит от
председателя суда. В противном случае председатель не представит его на утверждение. За три года его
вымуштруют или, в крайнем случае, выгонят. Такой порядок не только не искореняет старый судейский
чиновничий менталитет, а создаёт среди новых судей новый чиновничий менталитет.
(8) Председатели судов назначаются на шесть лет, они зависят от председателей вышестоящих
судов. Ведь именно председатели обращаются в квалификационные коллегии судей, а коллегии делают
все, что “рекомендуют” председатели судов. С жалобами на судей в квалификационные коллегии идут
не граждане, чьи права нарушены, а вышестоящие судейские чиновники. Карьера, материальное
благополучие, судьба судьи зависят от того же лица, которое в вышестоящей инстанции может
пересмотреть его решение. Выстроена судебная вертикаль, и это конец судебной власти, исчезает
фигура независимого Судьи с большой буквы.
(9) Конституционный Суд часто ссылается на нормы международного права, но делает это
только в мотивировочной части своих решений, а надо опираться на них и в части резолютивной. Тем
более что Конституция закрепляет принцип приоритета международного права над национальным.
(10) Возникают и будут возникать проблемы с исполнением решений. В смысле предупреждения
нарушений таких же прав в будущем. Одним из механизмов их решения может стать обращение
Страсбургского суда в Конституционный суд России. В законе о Конституционном суде записано, что
он рассматривает запросы других судов. Страсбургский суд в этом смысле точно такой же, как какойнибудь наш районный, поэтому и его запрос о непригодности какого-то конкретного закона является
допустимым. Это был бы важный вклад России в дела Совета Европы.
(11) Переезд трёх высших судов в Санкт-Петербург зависит только от воли, которая никакими
соображениями целесообразности не определяется. Возможен набор нового аппарата высших судов из
юристов Санкт-Петербурга, где ленинградская школа процессуального права всегда была достаточно
реакционной. Например, многие её представители утверждали и продолжают утверждать, что адвокат
вправе занять позицию, отличную от позиции его подзащитного. Например, подсудимый говорит, что
невиновен, а его адвокат настаивает на виновности и просит снисхождения. Потому что защитник в
суде выполняет-де публичные функции, которые перевешивают интересы конкретного лица. Это
противоречит принципу состязательности в процессе.
(12) Об угрозе Конституционному суду:
Принята новая редакция статьи 80 Конституционного закона о Конституционном суде России, где
говорится об обязательной силе и исполнении его решений. Смысл её заключается в том, что отныне (в
прежней редакции этого не было) после признания Конституционным судом той или иной нормы
закона не соответствующей Конституции, законодательные органы обязаны привести закон в
соответствие с решением Конституционного суда. Но сам законодатель и правоприменители теперь
трактуют это так, что, пока поправка не внесена, решение Конституционного суда можно не выполнять.
То есть оно лишается той самодостаточности, на которую прямо указывал раньше не только Закон о
Конституционном суде, но и сегодня указывает Конституция. Запрещена официальная публикация
одновременно с основным решением особых мнений отдельных судей.
(13) О подборе кадров в состав судей Конституционного суда: В Законе о Конституционном суде
прямо записано, что судьями должны назначаться люди, “обладающие признанной высокой
квалификацией в области права”. То есть это должна быть элита, способная принимать решения с
позиций высших принципов права. Раньше такой критерий отбора всё же соблюдался, несмотря на
острейшую политическую борьбу вокруг каждой кандидатуры. Теперь возьмите процедуру нынешних
назначений. Кем оцениваются ученые труды кандидатов? Ну, пусть не труды, но какие-то правовые
Поступки (с большой буквы)? Чем именно доказывается их признанный авторитет в области права?
Существует ли конкурс, если кандидаты представляются Совету Федерации в единственном
экземпляре? И это конкурс каких именно качеств? Что знает обо всем этом гражданское общество, да и
то же самое судейское сообщество?
Теперь приведём наш конспект статьи профессора В.Д. Зорькина, который поставил вопрос шире
и глубже – о судьбе права в России, – применив для раскрытия сути происходящего другой формат и
70
другие принципы:
Жертвой нового нагрева истории (устанавливающегося нового мирового порядка) сразу же стало
право.
Защищать право надо всегда и во всём.
Недопустимо, когда под правозащитными лозунгами сознательно осуществляется
праворазрушительная деятельность в прямом юридическом и общенравственном смысле этого слова.
Когда такую деятельность осуществляет новый Петр Верховенский, презирающий право с
позиций бесовской революционности, это не так опасно. Ибо это осуществляется с открытым забралом.
Дьявол не маскируется в одежды Господа Бога. Когда праворазрушение осуществляется образованным
судьёй, ревнителем правозащитности, претендующим на выражение неких либеральных взглядов и
ценностей, то это трижды неприемлемо. А когда это осуществляется ещё и лицом, не лишенным
причастности к органам государ ственной власти, то это ещё и страшно опасно.
На новом витке непростого российского процесса категорически нельзя допустить, чтобы всё
правозащитное содержание было оседлано новым цинизмом для новой деструкции. Ряды защитников
Российского государства должны сплотить, слить воедино в своём синергиуме два начала –
державность и правозащитность. Слить воедино, а не противопоставить друг другу. Не “или право, или
Россия”, а “и право, и Россия”.
Причина написания статьи – вызывающая очевидность, с которой под знаменем
правозащитительства создатели новой оппозиционности попирают сами основы права. Все основы
любого права, а особенно – западного, в любви к которому они так рьяно клянутся.
Новые оппозиционеры ставят во главу угла некий “принцип высшего права”. Это фактически
неприкрытый аналог высшей целесообразности (разновидность – высшая рентабельность и так далее).
Идея высшего права в том виде, в каком она преподносится новыми оппозиционерами, на практике
может обернуться только революционными “тройками” и трибуналами. И кому-то подобная
метаморфоза кажется желанной. Этот “кто-то” может считать, что он будет использовать подобные
“тройки” и трибуналы против ненавистной власти. Власти, которая проявила не те тенденции, которые
желаемы новым оппозиционерам. Но у “троек” и трибуналов своя внутренняя логика. В их
расстрельный ров попадают именно те, кто хочет их использовать для своих конкретных сиюминутных
целей.
Конституционный Суд отверг тогда в 1993 году логику революционной целесообразности.
Но как быть в тех особо аморальных случаях, когда та кровь объявляется пролитой по праву, в
соответствии с высшими принципами революционной целесообразности? Как быть с теми, кто
пытается такую позицию соединить с апологией права? Как быть с теми, кто уже раз вкусив плодов
такого рода “права”, стремится к повторению, к эскалации данной тенденции? Тяжело признать, но в
этом уже есть что-то от влечения к насилию, тяготения к пролитию крови. К сожалению, в российской
действительности вновь формируются тенденции, дающие чему-нибудь подобному новый
исторический шанс. Этого нельзя допустить.
Над правом стоит некий высший смысл, который Гегель и Кант понимали по-разному. Но
каждый очередной виток апелляции к трансцендентальному правосознанию оборачивается простым
бесправием, подчинением права некоей высшей целесообразности. Так было у иезуитов, так было у
революционеров. Но ни иезуиты, ни революционеры никогда не рядились в тогу правозащитности.
Если новые оппозиционеры причастны к новой субстанции трансцендентального права, то пусть
назовут Имя этой субстанции, опишут её, раскроют и предъявят. Кто знает, быть может, надо
преклониться перед этими высшими основаниями. Но новые оппозиционеры хранят ведомые им
трансцендентальные основания в абсолютной тайне. Это уже даже не кастовый подход (глубоко
противоречащий любым демократическим и правовым формам). Это подход по сути общаковый, где
скорее говорят не языком права, а на языке “понятий”. Может быть, в этих “понятиях” перечислены все
носители трансцендентального права, а также все, у кого трансцендентальные основания нарушены.
Трансцендентальные основания новых оппозиционеров заперты у них в сейфе и выдаются только
членам их салона в условиях особого доверия. Например, в салон не входят ленинградские юристыпроцессуалисты. Значит, они не входят в число носителей трансцендентальной правосубъектности, ибо
известно, что они “все реакционны”. Давайте заменим ленинградских юристов на какую-нибудь другую
категорию, которая вся поголовно должна быть объявлена реакционной по региональному
(ленинградцы) или любому другому, например, этническому критерию.
71
Назвать всю региональную (юридическую или любую другую) элиту только по факту рождения
и проживания там реакционной – это путь в такое бесовство, из которого уже не будет никакого выхода.
Ленинградец имеет право занимать любую позицию и оцениваться по этой позиции, а не
причисляться по факту своей прописки и рождения в разряд бесов или ангелов.
Есть одна группа, которая неприемлема и морально, и профессионально – праворазрушители,
притворяющиеся правозащитниками. Апологеты революционной целесообразности, рядящиеся в
либеральные одежды. Ревнители погромов и геноцидов (демонизация по региональному признаку – это
пролог к геноциду), называющие себя рыцарями защиты суверенитета личности и правосвобод.
Статью Валерий Дмитриевич завершает словами: “Призываю любые политические силы не
допускать в свои ряды ничего подобного. Ибо, допустив это, данные силы встают на путь разрушения.
Россия уже прошла страшный путь, приобрела горький опыт. И второй раз этот грязный номер не
пройдет”.
Конечно, никто не знает, как наше слово отзовется. Каждая статья или всякий призыв может иметь
самые непредсказуемые последствия. Видимо, поэтому Валерий Дмитриевич так резко отреагировал на
высказывания Тамары Георгиевны.
Вначале посмотрим на приведённые тезисы и конспект с позиций не диалектической, а
формальной логики, то есть взглянем на предмет в статике, без развития, таким, как мы его застали
прямо сейчас. И мы сразу обнаруживаем противоречие.
Допустим, Первый Профессор говорит, что есть Высшее право и что им нужно руководствоваться,
а суды у нас выносят неправильные решения и саботируют решения Конституционного суда. Второй
Профессор расценил высказывания Первого как призыв к отказу от права и подмене его
целесообразностью, отнеся сторонников такой подмены к новым оппозиционерам. При этом Второй
Профессор не отрицает факта неблагополучия в отечественном правосудии.
Предположим, что есть Высшее право и Высшие правовые принципы, которым может
противоречить законодательство. И руководствоваться в правосудной деятельности надо именно ими, а
не законодательством. Если такое утверждение верно, то ему будет противоречить другое утверждение
о том, что суды принимают неправильные (незаконные) решения. Ибо как же суды могут принимать
неправильные решения, если эти решения основаны как раз на Высшем праве. Всякий судья будет
обосновывать свои решения именно Высшим правом, как он его понимает и чувствует. И никто никогда
не сможет разуверить этого судью, что его решение неправовое. Правда, вышестоящий суд может
отменить решение первого судьи, но, опять же, по основаниям Высшего права, и так далее. И сетование
на то, что суды саботируют (не исполняют) постановления Конституционного суда, противоречит идее
о том, что нужно руководствоваться Высшим правом. Если утверждение о предназначении Высшего
права верно, то правильно поступают все суды и всякие там “правоприменители”, что не исполняют
постановления Конституционного суда. Ведь все руководствуются Высшим правом. Или только
Конституционный суд может и должен руководствоваться Высшим правом? Нет, все остальные суды
сами будут решать, руководствовался при вынесении постановления Конституционный суд Высшим
правом или законодательством. И если районный судья решит, что Конституционный суд
руководствовался законодатель ством, а не Высшим правом, то применит сам Высшее право. Что
миллионы и миллионы живущих в нашей стране людей уже на себе прочувствовали.
И не стоит сокрушаться по поводу угрозы новой оппозиции в праве, лозунгом которой может быть
“Высшее право”. Нет у нас никакой оппозиции в праве. И никто её не создаст. Ибо то, что
обнаруживается в актуальном правосудии, и есть отрицание всякого правосудия в его западном, да и в
нашем понимании. Нынешнее правосудие в своей массе руковод ствуется именно “Высшим правом”. И
в этом смысле “Высшее право” есть отрицание права, есть праворазрушительство. Наше право уже
разрушается внутри самой наличной правосудности, самими антропологическими элементами
правосудной системы. Для разрушения права и правосудия сейчас не нужны никакие посторонние
силы, ни старая, ни новая оппозиции. Действующее правосудие само себя разрушает. И нас – народ –
72
вместе с ним.
В правосудной жизни порой такие события происходят, что пока сам не увидишь и не
прочитаешь, никому на слово не поверишь. Вот лежит многотомное дело о хищении в форме
мошенничества. Приговор вынесен. Два человека осуждены на пять лет лишения свободы каждый. По
инкриминируе мому хищению отсутствуют потерпевшие, отсутствует и материальный ущерб, то есть
имущество никто не похищал. Государственный обвинитель в своей речи заявил, что и потерпевших
нет, и ущерба нет, и закона такого нет, который нарушили подсудимые, но это только по той причине,
что законодательство медленно изменяется и не успевает за новыми видами деятельности людей,
однако сердцем он (обвинитель) чувствует, что хищение подсудимые совершили. И судья приговорил
обоих к названному сроку наказания. Надо полагать, что районный, он же федеральный, судья
руководствовался именно “Высшим правом”, невидимым законом. И вышестоящие суды, оставляя
обвинительный приговор в силе, то есть полагая, что он законен, руководствовались тоже своим
пониманием “Высшего права”. Но разве эти судьи враз по призыву примкнули к “новой юридической
оппозиции”?
Высшее право предстает как невидимый закон, который никто не видел, потому что он
невидимый, но им все руковод ствуются. И в существование такого невидимого закона верят особенно
невинно осуждённые, ведь им сказали и написали в приговоре и в надзорных бумагах, что они
лишились свободы по Закону. Для них невидимый закон стал осязаемым.
Лучше сказать о Высшем праве и сопутствующем ему Невидимом Законе, чем сказал Франц
Кафка в “Процессе”, трудно, да и не нужно.
Теперь взглянем на поднятые Профессорами проблемы с диалектической точки зрения, то есть с
точки зрения живой жизни, где качество антропологического материала может до неузнаваемости
изменить любые высшие принципы. Впрочем, люди пишущие зачастую и тут пытаются опереться на
некий высший идеал человека, как он им представляется. А представляется он им как интеллигент,
обладающий эталоном разума, вкуса, воли и культуры. Однако жизнь рисует совершенно
противоположную картину. Нет и не было у нашей интеллигенции никогда вкуса, и ничего она не
может оценить. Ибо чтобы что-то оценивать, нужно быть мозгом нации. А интеллигенция не мозг
нации, как выяснилось. И никакой школы интеллигенция не создаст. Поскольку всё, что делает народ и
Государь, для неё неправильно.
Разве у нас есть в стране хоть какая-то юридическая школа? Её нет. Нет даже подобия школы ни в
МГУ, ни в МГЮА. Чтобы получить представление о правовых взглядах преподавателей юридического
факультета МГУ, достаточно ознакомиться с подготовленным на этом факультете уставом
общественной организации по объединению выпускников факультета. Ибо написание подобного устава
– это действие, характеризующее мышление. Что касается Московской государственной юридической
академии, то познакомьтесь с книгами по адвокатуре, которые писали её профессора.
Нет у нас никаких юридических школ. Да и боятся их создавать. Для создания школы нужны
знания и убеждения, в первую очередь. И воля. Подвижничество нужно. А подвижников нет. Звание
профессора – ещё не звание учителя. Чтение курса лекций в университете ещё не создаёт автоматически
юридической школы. Школа – это люди, носители идеологии, подкрепленной их реальными
поступками.
Школа может базироваться только на воле, интеллектуальной силе, идейной мощи и
организационных, необязательно формальных, связях. Юридическая, как и любая другая, школа, не
может строиться на трусости (страхе, подлости, предательстве, личном удобстве, личной сытости и
т.п.). Ибо трусость, или её синоним подлость, всегда у каждого разная, она индивидуальна в своём
проявлении и не нуждается в единстве школы.
Однако, уважаемые Профессора, взгляните ещё раз на тех людей-юристов, которых по
73
рекомендациям разных групп профессоров права назначают на всевозможные чиновничьи должности,
будь то советники, советчики или представители. И они носители какой-то школы? А ведь это тоже
вопрос кадров, носителей идей и поступков. Сетовать на отсутствие подобающих судей можно
бесконечно. Но если сами профессора содействуют назначению на доступные их влиянию должности
людей идейно и профессионально маловразумительных и только по причине приятельских связей и
личной преданности, то почему другие властные люди должны при назначении на должности
прокуроров и судей поступать иначе?
Так у нас повелось, что всегда говорят, особенно в “оппозиционных” средствах всенародного
оповещения, о неправильном антропологическом окружении Президента России. Но вспомните, что
происходило в недавней и давней истории. Без всякого стеснения делили верховную власть в 1998–99
годах при действовавшем тогда Государе. А вспомним отдельное былое: одного Государя, Помазанника
Божьего, убили ударом табакерки по голове, другого шарфом задушили, третьего подорвали,
четвёртому просто сказали в феврале 1917 года – отрекайся, и отрекся. Только в редких случаях
российской истории в чрезвычайной ситуации Государю удавалось элементарно выжить, например в
декабре 1825 года.
Вот и остаётся Государю, чтобы обеспечить личную власть и безопасность, назначать на
важнейшие государственные должности людей, в первую очередь, по принципу личной надежности и
преданности. А уж если такой преданный человек ещё и что-то может делать грамотно и
профессионально, то надо считать, что нам, народу, повезло. Но что делает профессура для того, чтобы
Государь назначал на важнейшие должности людей не только преданных, но и профессиональных
(наличие диплома о докторской степени – ещё не признак профессионализма), волевых, деятельных,
смелых и распорядительных. Ничего. Да она и не может, хотя бы по той простой причине, что
отсутствуют профессиональные школы. Ибо вразумительной власть может быть только тогда, когда
ключевые посты в ней занимают люди одной профессиональной юридической школы. А без Школы
остаётся только одно – пополнять власть (законодательную, исполнительную, судебную) более или
менее благодарными приятелями.
И если последовать мнению, что антропологическое выражение наличной судебной власти,
особенно в его высшей части, никуда не годно, даже враждебно и Государю, и, соответственно, народу,
то есть страдает недугом, как же тогда произвести антропологическое обновление, то есть лечение, если
все члены судебной власти несменяемы (назначены пожизненно) и, опять же, независимы? Остаётся
одно средство – переместить орган судебной власти на север, в менее удобную среду жизни. Глядишь,
самые хворые сами откажутся переезжать. Тогда и пополнит Государь судебный орган здоровыми
кадрами, из какой-нибудь юридической школы. Но может случиться как раз наоборот – ведь самые
“больные” бюрократы оказываются на поверку самыми активными, которые ничего не боятся.
Чрезвычайная ситуация – это индикатор дееспособности различных институтов гражданского
общества и государства. В ней проверяется всё – от частного индивида до государства в целом.
Проверяется в ней наличие в стране того, кого профессор Карл Шмитт назвал сувереном, а по-русски
следовало бы назвать самодержцем, – того, кто принимает решение о чрезвычайном положении.
Когда в августе 1991 года возникла чрезвычайная ситуация, Президент не проявил себя как
самодержец. Не смог стать самодержцем и комитет, специально созданный для принятия решений в
чрезвычайной ситуации. Вообще, ни одно лицо (чиновник или орган) Союзной власти не проявило себя
как самодержец, то есть отказалось от права суверенитета или не смогло быть сувереном. Иными
словами, все они уклонились от возможности принимать решения в чрезвычайной ситуации. Президент
же и парламент одной из республик Союза взяли на себя бремя решений в чрезвычайной ситуации того
времени и, соответственно, вели себя как самодержцы. В итоге суверенами оказались они, а не
Президент Советского Союза. При другой чрезвычайной ситуации, осенью 1993 года, когда на
самодержавие претендовали и российский Президент, и российский парламент, именно Президент
принимал решения, которым все подчинились. Самодержцем Российским стал Президент. Других
самодержцев не нашлось.
74
Суверен проверяется в глобальном чрезвычайном положении, охватывающем всю страну и
длящемся достаточно долгое время. Но случаются и локальные чрезвычайные ситуации, которые
действуют либо короткий срок, либо лишь на незначительной части территории страны. В глобальной
чрезвычайной ситуации, когда теряет свою силу право, действовавшее в обычной жизни, адвокатура, в
частности, утрачивает своё прежнее значение, её деятельность ограничивается в интересах выживания
страны. Попытки искусственно активизировать адвокатуру в таких условиях ведут к её вырождению в
группировку политиканов, то есть фактически к ликвидации адвокатуры как таковой.
Напротив, локальные чрезвычайные ситуации повышают роль адвокатуры. Собственно, вся
деятельность адвокатуры построена на предельно локальных, микроскопических (а иногда и не совсем)
чрезвычайных ситуациях – ситуациях, когда вдруг прекратила своё действие та или иная часть обычно
действующего права. Если ситуация вполне нормальна и стабильна, адвокат не нужен. Если же право
нарушено, задача адвоката – вернуть нормальную жизнь человека и права, восстановить нарушенное
положение.
Таким образом, любая локальная чрезвычайная ситуация – это профессиональный вызов для
адвоката. При этом его усилия должны быть направлены не против воли суверена, который ввёл такое
положение своим правовым актом, но против тех, кто нарушает интересы обратившихся к адвокату лиц
и тем вызывает необходимость сохранения чрезвычайной ситуации (Теория адвокатуры. С.111–112).
Во многом это относится и к судебной власти. Но как определить судьям, пусть даже
Конституционного суда, когда началась эта глобальная чрезвычайная ситуация и когда она кончится, и
началась ли она вообще? Может быть, это очередной бунт бюрократии против суверена? Школьный
ответ такой – принимать решения по школьному стандарту, как написано в правовом акте, а не
додумывать за претендентов на трон суверена, что они думают о высшем благе Отечества.
Конституционный суд России в сентябре 1993 года принял юридически безупречное решение. И тем
самым он сохранил за собой нравственное право остаться судебной властью. Государем же стал тогда
тот, кому это на роду было написано. Это не вопрос какого бы то ни было человеческого суда.
Огромное количество рассматриваемых Конституционным судом дел свидетельствует о тяжести
принимаемых судами неправосудных решений, о глобальности неправосудия. Судебная система не
оправдывает надежд населения на защиту от несправедливости. Граждане вынуждены обращаться за
справедливостью, которую они не получили в низших судах, в Конституционный суд. Фактическая
неправосудность, произвольность многих судебных решений, несмотря на их формальную
безупречность (обоснованность и законность), очевидна гражданам всех сословий. Трудно поверить,
чтобы судьи иных судов и правоохранители всех рангов, будучи вроде бы “квалифицированными”
юристами, не знакомы с основными законами государства.
Если поток заявлений в Конституционный суд будет оставаться на прежнем уровне, что
свидетельствует о фактическом отсутствии судебной системы, то высший орган правосудия может не
выдержать. Нельзя постоянно работать в условиях стресса – организм неминуемо начинает
разрушаться. Для суда это означает его ненужность или декоративность. Именно с этой подспудной
целью на Конституционный суд взваливают всё больше и больше неправовых вопросов. Таково
лукавство чиновников, их вредительство Государю.
Конечно, можно искусственно уменьшить поток заявлений в Конституционный суд, перекрыв
доступ простых смертных к этому святилищу правосудия, но живая проблема правосудности этим не
решится. Так же как она не решится введением всё новых судебных инстанций специально для
обжалования несправедливых решений. Вопрос справедливого суда и справедливого решения – это не
проблема обжалования. Если бы это было так, то решение, которое бесконечное количество раз было
обжаловано и при этом не было отменено, следовало бы считать справедливым, а вынесший его суд –
судом справедливым. Однако такое решение может быть только “законным”, то есть подлежащим
исполнению, что вовсе не делает его правосудным, справедливым, правильным. Причиной
75
рассмотрения проблем конституционных прав Конституционным судом являются исключительно
“законные” судебные решения. Даже собственные запросы судебных инстанций в Конституционный
суд о поисках определенности в понимании законов свидетельствуют, в первую очередь, о
нерешительности этих судов самостоятельно принимать правильные решения. Стремление переложить
принятие решений на более высокую иерархическую ступень – болезнь всех иерархических систем. В
управленческой системе это проявляется как стремление переложить принятие всех решений на высшее
должностное лицо государства. В судебной системе – на Конституционный суд. Порой низшие ступени
прибегают чуть ли не к шантажу, угрозам саботажа и прямого противодействия, лишь бы получить от
более высоких начальников одобрение их действиям.
Безусловно, вынести справедливое решение нелегко. Юридическая грамотность здесь неотделима
от нравственности и правозащитной идеологии. Решения Конституционного суда – и те часто
сопровождаются особыми мнениями судей.
В связи с этим некоторые юристы считают, что справедливость не является рациональной
категорией, и поэтому правосудие, хоть и употребляет этот термин для успокоения народа и в видах
воспитания, на деле заменяет его понятием законности, согласно которой любое вступившее в силу
судебное решение законно и, следовательно, справедливо. Попытки выработать какие-то иные критерии
оценки, по мнению этих юристов, могут вести лишь к лицемерию и отрыву от практики. В итоге мы
получаем “состязательный” процесс, где прокурор и адвокат преследуют личные, тщеславные
интересы, для них главное – победа, игра на публику, воздействие на суд с помощью эффектных
приемов (остроумие, ораторское искусство, манипулирование фактами). Прокурор и адвокат играют в
процессе, как актеры в театре. И результат у них простой: один выиграл, другой проиграл процесс. Если
справедливости нет как таковой, то нет смысла предъявлять соответствующие требования к прокурору
и адвокату – обычным, земным людям. Соответственно, и судья в такой игре не безучастный арбитр, а
заинтересованный участник, у которого тоже есть своё самолюбие и прочие земные интересы. Ему
интересно проявить себя и особенно свою власть над судьбами людей. В результате мы видим
неуклонную репрессивную тенденцию судебных решений. Судьи всё менее склонны выносить
оправдательные и вообще мягкие приговоры. Им это просто неинтересно. Характерный пример – дела о
необходимой обороне. Даже первичный анализ судебной практики по этим делам показывает, что,
вопреки сути закона, уголовному наказанию подвергаются лица, защищавшиеся от преступных
посягательств, то есть наказывается правомерное, законопослушное поведение. В правоохранительной
и судебной системе сложилась своеоб разная презумпция виновности лица, защищавшего себя от
преступных посягательств. Словесные интерпретации уголовных статей о необходимой обороне,
призванных привнести в судебную практику “справедливость”, правоохранительное сознание не
меняет.
Но такая картина находит обоснование только в сознании отдельных юристов, простые же люди,
чье сознание не замутнено до такой степени казуистикой, видят её абсурдность и недопустимость.
Оказывается, что представления о правосудии у народа и у профессиональных юристов
правоохранительной и судебной систем сильно разнятся.
Однако нравственность простого народа вовсе не противоречит выводам науки. Напротив,
истинная наука всегда нравственна, ибо её выводы тщательно выверены и тесно связаны с жизненными
реалиями. Недостатки юридического образования и воспитания научной культуры из самих юристов
делают неполноценных представителей юстиции, даже внутренних врагов правосудия. Вопрос о
формировании личности юриста, о селекции юридических кадров по-прежнему остаётся самым острым.
И это один их главных вопросов юридических школ. Которых нет.
Юридическая школа – это нравственный поступок, духовный подвиг, а не с первого раза
утвержденная научным советом докторская диссертация, или обилие публикаций, или эффектная
обличительная фраза. Юридическая школа – это способность к поступкам, сами поступки её последо
вателей. И судья – это, прежде всего, человек нравственного действия, чувствующий народный
менталитет, следующий отечественным традициям.
76
Плохи наши традиции или хороши, но они есть и с ними надо считаться. Мудрость и Верховной
власти, и Судебной власти и заключается в том, чтобы принимать решения (писать законы и выносить
приговоры) в соответствии с национальными представления о справедливости (долге, правде), то есть
не вопреки традициям и менталитету. И не относиться к народу как к сволочи (тому, что сволокли на
обочину жизни), которая “неправильно” живёт. Любой Закон всегда позволяет выносить справедливое
решение.
§ 3. Абсурд адвокатского гонорара и “дело Йукоса”
Адвокатура проявляет свою нищету во всём, как в прямом, так и в переносном смысле.
Внутренняя, профессиональная нищета неизбежно обнаруживается и в нищете внешней,
экономической.
Пояснение. О гонораре.
Вопрос о сущности и правилах установления адвокатского вознаграждения наиболее полно
раскрыт в Теории адвокатуры и в эссе адвоката Андрея Вячеславовича Полякова “Quota litis”,
опубликованном в альманахе журнала “Вопросы адвокатуры”.
Говоря об адвокатской деятельности, нельзя не коснуться вознаграждения адвоката за оказанную
юридическую помощь. Процедура получения и распределения вознаграждения, самый смысл
адвокатского вознаграждения неотделим от сущности адвокатской деятельности. Ложное понимание
сущности адвокатского вознаграждения самим адвокатом есть основание предполагать, что этот
адвокат также ложно понимает публичное назначение своей профессиональной деятельности.
Редко кто из адвокатов вдумывается в публичный, некоммерческий смысл своей профессии, в
принципиальную разницу между услугой и помощью, и вытекающие из этого виды формирования
вознаграждения, право притязания на вознаграждение. Большинство адвокатов вспоминает о
некоммерческом виде своего труда только при исчислении налогов с гонорара. А если просмотреть
бухгалтерские книги большинства адвокатских образований, то обнаружится логико- правовое
несоответствие между оказываемой адвокатом юридической помощью, как правовым основанием
получения вознаграждения и отражения его в бухгалтерских регистрах, и порядком учёта адвокатского
вознаграждения. Конечно, если какой-то адвокат неправильно выполнял операции с полученным
вознаграждением, то это не означает, что всё предшествующее получению вознаграждению делалось
адвокатом неправильно. Причинно-следственной связи нет. Но неправильное понимание и применение
принципов, на которых базируются отдельные вопросы обеспечения адвокатской деятельности,
обязательно повлекут неправильное понимание и применение и других принципов адвокатской
профессии. Ибо принципы взаимосвязаны единством адвокатской деятельности.
В “деле Йукоса” сразу же надо отрешиться от связи между размером гонорара и активностью
адвоката. Мол, размер гонорара был слишком мал, поэтому адвокат не старался, не заявлял в массовом
порядке ходатайств, не обличал преследователей и гонителей. Или – гонорар был таким большим, что
адвокат, из-за страха лишиться выпавшей ему удачи, не старался, не заявлял, не обличал, так как боялся
преследователей и гонителей. Нет, каждый делает то, что умеет, и то, что может. Конечно, не по
заслугам полученный великий денежный выигрыш может вызвать у посредственного человека
высокомерную уверенность, что выигрыш есть результат его выдающихся умственных способностей.
Что не пойдёт на пользу дальнейшему исполнению дела.
Каждое деяние адвоката в “деле Йукоса” – это казус, частный случай, но как всякая случайность –
настораживающая случайность, в которой проявляется зародыш отступления от стандартов адвокатской
профессии.
Казус первый. Цинизм или недомыслие.
77
Один отдельно взятый адвокат заявляет, что он доволен размером полученного гонорара, но не
доволен решением суда. Такое адвокатское заявление есть что – цинизм, то есть грубая откровенность
(см. тему идеологии адвокатуры в Теории адвокатуры), или недомыслие? Во всех случаях заявления
подобного рода есть отклонения от стандарта профессии.
С точки зрения стандарта адвокатской профессии, такое заявление есть абсурд: быть довольным и
недовольным одновременно. И пребывание в таком абсурде заявителя не смущает, он не стремится его
преодолеть.
Такое заявление сравнимо, в части абсурда, как если бы адвокат в защиту осуждённого сделал
заявление, в котором утверждал, что суд осудил его подзащитного не за то преступление, которое он
совершил. С точки зрения здравого смысла, то есть логики, получается, что адвокат подтверждает, что
его доверитель совершил какое-то преступление, но за совершённое преступление его не осудили; а суд
осудил за то преступление, которое его доверитель не совершал. Из последнего также следует, что
адвокат утверждает, что преступление, за которое его доверитель был осуждён, всё же имело место,
хотя сам осуждённый его не совершал. Такой абсурд можно преодолеть только самой логикой жизни, то
есть осудить подзащитного данного адвоката за то преступление, о совершении которого знает адвокат.
Истина восторжествует, и у адвоката не будет темы для заявлений перед средствами всенародного
оповещения в части преодолённого абсурда. Что касается оправдания по первому обвинению, то с
точки зрения “всемирной справедливости” и народной молвы, зло должно быть наказано. И до тех пор,
пока доверитель адвоката, то есть преступник с точки зрения адвоката, не будет осуждён за известное
одному адвокату преступление, пусть этот “неправильно” осуждённый страдает. А чтобы облегчить
себе совесть, то есть смягчить душевные страдания, осуждённый должен считать, что отбывает он срок
наказания за другое преступление, о котором только и знает адвокат. Абсурд гипотетического
адвокатского заявления для осуждённого преодолён, он осуждён неправомерно, но не зря.
Казус второй. Адвокатский фонд и адвокатская фирма.
Руководствуясь принципом целесообразности, стремлением к упрощенчеству, контролю и надзору
за качеством и своевременностью выполнения поручений, результативностью профессиональной
деятельности, решили временно централизовать направления вознаграждения сопричастным адвокатам.
Создали единый адвокатский фонд оплаты оказания юридической помощи. Возможно, фонд
технологичен, но насколько он соответствует стандартам адвокатской профессии?
Адвокатский фонд в своей идее есть предтеча замены адвокатской помощи на адвокатские услуги;
начало организационного разложения адвокатской корпорации, когда адвокат, как исключительный
субъект оказания юридической помощи, заменяется организацией, оказывающей юридические услуги
на коммерческих принципах. Теперь юридическое лицо, имею щее свою фирму, в которой адвокаты
выполняют профес сионально-трудовую функцию, то есть работают, оказывает юридические услуги
нуждающимся. Фирма оказывает юридические услуги, а не помощь (см. разницу и несовместимость
этих понятий в Теории адвокатуры). Не адвокат. Адвокат растворяется. За услугами не видно того
одного – единственного адвоката, которому доверяют. Есть организация, а у неё нет корпоративного,
сословного интереса, но есть интерес людей. Прежде всего, “коммерческого” директора, который будет
называться генеральным адвокатом. Сам генеральный адвокат не будет оказывать услуг. Он будет
руководить адвокатами, договариваться где-то о чём-то, распределять между адвокатами “зарплату”,
проверять написанные адвокатами тексты, а если будет знаком с синтаксисом, то может расставлять
правильно знаки препинания.
За “фирмой” скрываются заботы о страждущем. В “фирме” всё коллективно, всё общо. Фирма
освобождает адвоката от правил профессии, освобождает совесть адвоката. Фирма не должна сориться с
властью, «генеральный» адвокат может пожурить слишком активного адвоката и уволить его.
Отсюда всплывает тайна, отчего отдельные адвокаты ратуют за страхование профессиональной
ответственности. Адвоката не будет, будет “фирма”, будет равенство коммерческих партнеров. И эти
ратующие самоуверенно надеются, что во всех спорах они одолеют коммерсантов-промышленников, и
“фирме” по юридическим услугам не придётся выплачивать им неустойки. Зря надеются. Коммерсантыпромышленники умнее коммерсантов-юристов, потому что промышленники в большей мере обладают
способностью суждения, чем юридическое племя. Это логика и суровая правда жизни. Без юристов
прожить можно, без промышленников нельзя. Главное же, сами промышленники не будут судиться с
78
коммерсантами- юристами, они наймут, как нанимают работников на урок, других коммерсантовюристов. В этой схватке коммерческих юристов сами же юристы преодолеют свой собственный
коммерческий абсурд взаимным истреблением. Это же первый признак отличия человека от животных:
животные всегда поступают правильно, а люди постоянно преодолевает собственный абсурд логикой
(см. главные признаки отличия человека от животных).
Чтобы избавиться от адвоката, как единственного и самостоятельного субъекта оказания
юридической помощи, нужно ввести такие законодательные положения, чтобы договор на оказание
юридической помощи заключал не адвокат, а адвокатское образование, “фирма”.
Казус третий. О притязании адвокатской “фирмы” на вознаграждение.
Группа сопряжённых адвокатов посчитала себя “фирмой”, поскольку стороной в соглашении об
оказании юридической помощи со стороны адвокатов было указано адвокатское образование.
Коммерческая организация, которой адвокатская “фирма” оказывала юридическую помощь, была
признана банкротом. “Фирма” предъявила претензии на неполученное от ликвидируемой коммерческой
организации вознаграждение. Адвокатская “фирма” обратилась в суд за защитой своего денежного
интереса.
С позиции коммерческих отношений должно действовать общее правило, согласно которому
обязательства должны исполняться. Но согласно принципам адвокатской профессии адвокат не должен
добиваться в суде взыскания денежных сумм с доверителя, которому адвокат оказывал юридическую
помощь. Доверитель может их не выплачивать адвокату без объяснения причин. Такой спор
недопустим. Сам иск адвоката о взыскании вознаграждения допустим в одном случае: если претензия
адресована государственной организации. Потому что волю и интерес государственной организации, в
которой заложена в сжатом виде воля государства, может выразить окончательно именно суд. У
адвоката, которому государственная организация отказывается выплатить вознаграждение, могут быть
сомнения, а соответствует ли воля руководителя этой организации воле и интересу государства.
Служащий государственной организации искажает волю Государя. Поэтому адвокат обращается для
разрешения своих сомнений в суд. В этом проявляется основной канон адвокатуры, который
выражается в доверии. Ради доверия, солидарности с обществом и жертвенности провозглашается отказ
от иска о принудительном взыскании вознаграждения.
§ 4. Адвокаты и малоимущие
В одном из субъектов Российской Федерации появился законопроект о защите права малоимущих
жителей региона на получение квалифицированной юридической помощи. Юридическое обоснование
проектанты своей инициативе нашли в статьях 48, 71 и 72 Конституции России.
Название законопроекта вызывает недоумение, и, чтобы его рассеять, надо получить ответы на
несколько вопросов. Например. Разве у нас кто-то нарушает права малоимущих на юридическую
помощь? А права многоимущих никто не нарушает? Защищать малоимущих надо от тех, кто призван
оказывать юридическую помощь, то есть от адвокатов? Каким образом защищать малоимущих от
адвокатов? Посредством судебного преследования адвокатов от имени и в интересах малоимущих?
Если законопроект касается только малоимущих, то, надо полагать, многоимущим адвокаты не
интересны и преследовать их они не собираются? По крайней мере, региональные законодатели
многоимущим в преследовании адвокатов не помощники? Если бороться надо будет против адвокатов,
то кто же будет представлять малоимущих в суде против адвокатов? Или кто-то не подпускает
малоимущих к адвокатам и, следовательно, против адвокатов бороться не надо? А может быть, кто-то
не позволяет адвокатам оказать юридическую помощь малоимущим?
Каким же способом собирались защитить права на получение юридической помощи? Следует
заметить, что в названии говорится только о защите права, а не о самом фактическом получении
юридической помощи.
В законопроекте было записано, что целью этого закона является защита права малоимущих
79
жителей территории субъекта Федерации на получение квалифицированной юридической помощи, а
также создание условий для постепенного перехода к формированию системы массового добровольного
страхования непредвиденных расходов на получение квалифицированной юридической помощи.
А какова реальная цель законопроекта о юридической помощи? Руководствуясь простыми
логическими приёмами, осмелимся предположить: поскольку закон есть мера политическая, а всякая
политика есть концентрированное выражение экономики, то, скорее всего, законопроект о юридической
помощи должен заканчиваться самым прозаическим способом – деньгами.
Выделим отдельные положения (идеи) предложенного законопроекта:
(1) юридическая помощь оказывается в рамках утвержденной целевой Программы защиты права
малоимущих граждан на квалифицированную юридическую помощь;
(2) реализует Программу координатор – некоммерческая организация, которая определяется по
итогам тендера;
(3) деятельность координатора осуществляется за счёт средств регионального бюджета;
(4) юридическая помощь оказывается юристами – участниками Программы.
В пояснительной записке к законопроекту утверждалось, что в настоящее время федеральное
законодательство гарантирует бесплатную юридическую помощь только в двух случаях: в порядке
части 3 статьи 16 Уголовно-процессуального кодекса России и в порядке статьи 26 Закона “Об
адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации”. Однако для реализации указанного
конституционного права малоимущих граждан этого явно недостаточно, о чём свидетельствует
большое количество обращений и заявлений граждан в органы государственной власти региона. Не
имея достаточных средств на оплату услуг адвокатов и не обладая необходимыми правовыми знаниями,
малоимущие граждане вынуждены обращаться за бесплатной консультативной юридической помощью
в органы власти. Кроме того, работа большинства государственных органов по несвойственным им
вопросам защиты прав и решения различных проблем граждан не всегда является эффективной,
открытой и каче ственной. Для решения указанных проблем необходимо формирование своеобразной
системы “семейного адвоката”, то есть системы, когда у каждого жителя региона будет “личный
юрист”, к которому можно обратиться за помощью в случае необходимости.
Проектанты считали, что принятие проекта позволит снизить нагрузку на органы государственной
власти, связанную с необходимостью рассмотрения необоснованных обращений и заявлений граждан, и
повысить качество работы органов государственной власти и местного самоуправления, эффективность
и открытость государственного управления.
К законопроекту было приложено финансово-экономическое обоснование, ибо реализация закона
повлечёт дополнительные расходы из бюджета. Сумму расходов проектанты рассчитали по формуле. В
формуле предусмотрено всё: и количество малоимущих жителей; и затраты на оборудование
помещений, в которых будут располагаться бесплатные юридические консультации, техническими
средствами и программным обеспечением для работы, расходы, связанные с проведением конкурса и
тому подобное; и размер страховой суммы; и коэффициент изменения затрат на техническое и
материальное обеспечение реализации закона по годам.
Эти деньги намеривались выплатить не малоимущим, чтобы малость увеличить их имущество, а
программным юристам, чтобы те снизили нагрузку на органы власти, связанную с необходимостью
рассмотрения необоснованных обращений и заявлений. Действительно, малоимущему по причине его
скудного достатка только и остаётся, что необоснованно обращаться к власти – ведь денег у него нет,
чтобы обоснованно обратиться. На то он и малоимущий, обычный (пошлый) человек.
Законопроект раскрыл нам глаза: люди по неведению обращаются с жалобами в суды на
чиновников. Человек ведь не способен понять, что всё делаемое чиновником – во благо человека
обычного. А этот обычный человек жалуется. И этого человека надо уговорить, чтобы он не жаловался
на чиновника. Обычный человек своей выгоды и блага не понимает. Обычный человек – человек
80
неразумный. Что дитя малое. Всегда он считает себя обиженным, и отнеслись к нему не чутко, и
поступили с ним несправедливо. Вот человек обычный и беспокоит чиновников, то есть вред наносит
государственным делам. Кто же будет спорить с тем, что вред государственным делам надо уменьшать
и уменьшать? Никто. Следовательно, надо обеспечить спокойствие в работе чиновников. Пути и
способы достижения спокойствия выявлены – расход денег. Надо заплатить здравомыслящим людям, то
есть программным юристам, чтобы они объяснили человеку неразумному, что на чиновника не надо
жаловаться.
Итог законопроекта – всеобщая выгода. Человек малоимущий, то есть неразумный, с моральной
выгодой. Он теперь знает, что его права никто не нарушал, и вообще он никаких прав не имел.
Чиновник с телесной и душевной выгодой. Чиновника не будут беспокоить неразумные люди. Ему
легче (спокойнее) будет работать, сердце не будет перенапрягаться. Чиновник обретёт душевное
спокойствие. Юристы и страховые организации получат материальное (денежное) удовлетворение. Ибо
каждый труд должен быть оплачен, поскольку бесплатный труд есть труд рабский.
§ 5. Тотальная вина правозащиты
В связи с “делом Йукоса” тень обвинений адвокатов в так называемой “легализации” денежных
средств, приобретённых преступным путём, стала приобретать грозовые черты.
Правоохранительные органы стремятся к неограниченному расширению составов преступлений, а
иначе как же они будут “бороться” с преступностью. Это также отражается и на их стремлении всё
более и более расширительно квалифицировать обычную жизнедеятельность человека, его обычные,
непреложные, естественные профессиональные действия, как содержащие состав преступления.
Государство (в своём антропологическом выражении) стремится к преодолению им самим
установленного собственного права как границы соб ственного произвола, расширению составов
правонарушений, к тотальной регламентации и, соответственно, к тотальной виновности граждан.
Недалёк тот день, когда российская адвокатура станет жертвой такой тотальной квалификации со
стороны правоохранительных органов. И выражаться это будет в том, что адвокатов будут обвинять в
совершении преступления, предусмотренного статьёй 174 Уголовного кодекса России – “Легализация
(отмывание) денежных средств или иного имущества, приобретённых другими лицами преступным
путём”.
Вот диспозиция части первой этой статьи:
“Совершение в крупном размере финансовых операций и других сделок с денежными средствами
или иным имуществом, заведомо приобретёнными другими лицами преступным путём (за исключением
преступлений, предусмотренных статьями 193, 194, 198 и 199 настоящего Кодекса), в целях придания
правомерного вида владению, пользованию и распоряжению указанными денежными средствами или
иным имуществом”.
Получение адвокатом гонорара от обвиняемого, подсудимого или осуждённого так
правоохранителями и будет непременно толковаться. Уже сейчас мы сталкиваемся с тем, что
обвиняемому в хищении лицу обязательно ещё инкриминируется совершение преступления,
предусмотренного статьёй 174-1 Уголовного кодекса России – “Легализация (отмывание) денежных
средств или иного имущества, приобретённых лицом в результате совершения им преступления”.
Логическая связь между этими двумя составами преступлений у правоохранителей предельно проста:
если деньги преступник похитил, то непременно что-то на них приобрёл, то есть как-то их использовал,
и, следовательно, совершил сделку с денежными средствами. Состав “легализации” налицо.
Для правоохранителей аналогичный приём обвинения адвоката (только по статье 174 УК России)
будет весьма удобен, в случае если неудобен сам адвокат. Получил адвокат гонорар от лица,
обвиняемого в уклонении от уплаты налогов, значит, адвокат легализует денежные средства
81
(неуплаченные налоги), приобретённые подзащитным преступным путём. А какими же ещё деньгами,
как не нажитыми преступным путём, может расплатиться с адвокатом обвиняемый? Страшно подумать
об адвокатах “олигархов”, если о них вспомнят правоохранители.
Не надо думать, что правоохранители, подобно адвокатам, ничего не читают из юридической
литературы. Вот они возьмут и прочитают книгу немецкого прокурора Харальда Ханса Кернера и
немецкого адвоката Эберхарда Даха “Отмывание денег: Путеводитель по действующему
законодательству и юри дической практике” (пер. с нем. Т. Родионовой, Дж. Войновой. М.:
Международные отношения, 1996). У правоохранителей появится очередная “теоретическая” база, если
они вчитаются в маленькую главу под названием “Прием и инвестирование “грязных денег”
адвокатами, защитниками, нотариусами, консультантами” (с. 55–57 указ. книги), содержание которой
приведём здесь полностью:
“9. Приём и инвестирование “грязных денег” адвокатами, защитниками, нотариусами,
консультантами
По мнению Бартона, адвокаты, защитники, нотариусы, аудиторы и тому подобное, не могут
обвиняться в отмывании денег, если они по роду своей профессиональной деятельности оказывают
участникам первичного преступления платные услуги, хотя бы и допуская при этом, что деньги на их
гонорар и другие деньги, проходящие по данному делу, имеют преступное происхождение. Бартон
приходит к этому желаемому для него выводу в результате ограничительного толкования фактических
обстоятельств дела (получение гонорара не вредит, а способствует осуществлению правосудия) и путём
сравнения с американской правовой системой, согласно которой принятие денег от продажи наркотиков
в качестве оплаты за адвокатские услуги ненаказуемо как отмывание денег. Однако это толкование
трудно совместить с текстом закона; оно грозит наказанием недобросовестному банкиру, однако
освобождает от наказания недобросовестного адвоката. Адвокат, как и прочие, должен отказываться от
скомпрометированных подобным образом гонораров и в случае необходимости выступать как
защитник по назначению суда. Для толкования Бартона осталось мало места после того, как
законодатель отказался принять выдвинутое представителями Германской адвокатской палаты
требование ограничить слишком широкое понятие состава отмывания денег и в случае предоставления
профессиональных услуг признавать факт отмывания денег лишь при наличии умысла извлечь выгоду.
Даже сам Бартон приходит к тому, что адвокаты, консультанты по налоговым вопросам,
нотариусы и ревизоры должны нести уголовную ответственность за отмывание денег, если они
умышленно хранят скомпрометированные денежные суммы, обменивают имущественные ценности,
заключают фиктивные договоры, мошеннически или тайно передают имущественные ценности третьим
лицам либо инвестируют их. Эберт и Мюллер возражают Бартону и отмечают следующее: адвокат,
намеренно принимающий скомпрометированные деньги, нарушает закон (п. 261 УК), если передаёт их
дальше, управляет ими или заключает фиктивные договоры с той целью, чтобы государственные
органы не могли получить к ним доступа. Адвокат не должен также принимать в качестве оплаты
финансовые средства, относительно которых он знает, что они связаны с правонарушениями,
перечисленными в п. 261, абз. 1 УК. Тот, кто принимает чужие финансовые средства в порядке оплаты
за адвокатские услуги, не имеет права открывать счета, которыми на основе доверенности будет
распоряжаться третье лицо, если он знает о преступном происхождении этих средств в смысле п. 261,
абз. 1 УК, либо легкомысленно не принимает этого в расчёт.
Ни в составе преступления (п. 261 УК), ни в Законе об отмывании денег (ЗОД) специально не
регламентируются обязанности носителей профессиональной тайны. Преду сматривавшаяся
первоначально привилегия для носителей профессиональной тайны была в конечном итоге отменена.
Адвокаты, нотариусы, аудиторы согласно п. 3 ЗОД обязаны проводить идентификацию и согласно п. 8
ЗОД устанавливать личность правомочного выгодоприобретателя, если они за плату управляют чужим
имуществом (управление инвестициями, недвижимостью), принимают деньги своих мандантов сверх
пороговых сумм на хранение, депонирование или ведут для своих клиентов счета, которыми
распоряжаются по доверенности. При получении наличных сумм сверх пороговых значений в
собственную пользу, например при получении гонораров, денег на оплату пошлин или покрытие
издержек, они это делать не обязаны.
По Закону об отмывании денег на адвоката или нотариуса не распространяется обязанность
сообщать о подозрениях в отмывании денег соответствующим органам уголовного преследования (п. 11
82
ЗОД). Только на кредитные учреждения и игорные дома распространяется обязанность заявлять о
подозрениях согласно п. 11 ЗОД в связи с п. 1, абз. 4 ЗОД. Хотя относящиеся к названным в п. 3, абз. 1
ЗОД лицам адвокаты и нотариусы освобождаются от обязанности заявлять о подозрениях в отмывании
денег, они тем не менее могут совершить уголовно наказуемое деяние, предусматриваемое в п. 261, абз.
1 или 5. Однако в случаях возникшего задним числом подозрения в отмывании денег они, защищая
обоснованные интересы, имеют право заявить об этом (без нарушения п. 204 УК), если опасаются, что
сами могут быть привлечены к ответствен ности за отмывание денег и, согласно п. 261, абз. 9 и 10 УК,
благодаря такому заявлению могут быть освобождены от уголовной ответственности или получить
смягчение наказания.
Адвокаты оказываются под особым давлением их подзащитных, которые принуждают их хранить,
укрывать или размещать добытые преступным путём деньги. В США многие защитники по назначению
суда не смогли избежать этого соблазна. См. многочисленные примеры уголовных дел. Поэтому
законодатель отказался от сформулированных первоначально в п. 3, абз. 2 и п. 8, абз. 2–4 ЗОД особых
прав для адвокатов, чтобы не оставить лазейки для отмывающих деньги”.
Авторы книги – прокурор и адвокат, то есть они знали, о чём писали. В книге затронуты почти все
юридические проблемы отмывания “грязных” денег. Но они, будучи нем цами, писали для Германии. И
применяться закон будет по-германски.
Примечание. Само германское правовое регулирование борьбы с отмыванием не перестаёт быть
предметом острых разногласий среди ученых-правоведов и внутри судебной системы Германии, и не
надо его идеализировать, как и любое законодательство отдельно взятой страны “цивилизованного
мира”. В Германии существуют большие трудности при толковании законодательства и применении
наказания за отмывание денег. Федеральная судебная палата Германии видит в отмывании денег состав
неправомерного деяния, но до сих пор его не конкретизировала. Федеральный конституционный суд
Германии публично определил смысл и цель наказуемости отмывания денег как “неясный”
(“Отмывание денег. Банков ский мониторинг”; Изд. NWV Neuer Wissenschaftlicher Verlag, 2007).
Касательно обязанностей и ответственности адвокатов немецкий законодатель использовал в Законе об
отмывании денег по большей части принцип свободного усмотрения, что, возможно, и является
предпосылкой к высказыванию неоднозначных мнений вроде Х. Кернера.
В то же время исследование вопроса об ответственности адвокатов в связи с их соприкосновением
с “грязными деньгами” в других европейских странах существенно проясняет происхождение у нас
такого недомыслия о месте и роли адвоката. Оказывается, в этих странах (и в США тоже) адвокаты,
помимо собственно адвокатской деятельности, могут выполнять функции финансовых организаций! И
только на эти случаи распространяются все виды обязанностей и ответственности адвокатов по законам
об отмывании денег.
В Швейцарии эти отношения регулируются Законом об отмывании денег 1997 г. (GWG). По
статье 8 GWG (обязанность адвоката проводить выяснение) приводится следующее: на основании
косвенных улик об отмывании адвокат должен как финансовое учреждение (FI) решать, является ли
предлагаемая сделка или деловые отношения необычными и/или опасными. Адвокаты не подчиняются
обязанности делать сообщения, если они действуют в своей профессиональной деятельности, которая
подчинена профессиональной тайне по статье 321 Уголовного кодекса. Адвокат работает в своей
собственной профессиональной сфере – и тем самым связан по статье 321 Уголовного кодекса
профессиональной тайной – если он осуществляет финансовые сделки в рамках своей судебной или
консультационной деятельности. Как только адвокаты при исполнении “неспецифической
профессиональной, деловой побочной деятельности”, как административный совет специально
созданной для этого компании, принимают, управляют и передают дальше имущество, то они как
финансовое учреждение в смысле статьи 2 GWG должны делать сообщения и подлежат контролю.
На примере австрийских Положений об адвокатуре (RAO) наблюдаем аналогичный подход к
разделению по видам деятельности адвокатов. Параграф 8а абзац 1 RAO преду сматривает
возникновение обязанности соблюдения особой осмотрительности, если адвокат принимает участие в
83
планировании или проведении покупки или продажи недвижимости или предприятий, управлении
денежными средствами, ценными бумагами или прочими имущественными ценностями, открытии или
распоряжением банковскими сберегательными лицевыми счетами или счетами ценных бумаг,
учреждением, функционированием или управлением трастовыми компаниями или подобными
структурами, включая средства, необходимые для приобретения или для учреждения, для эксплуатации
или управления компаниями, или как представитель своей стороны осуществляет финансовые и
имущественные сделки.
Закон “Об адвокатской деятельности и адвокатуре в Российской Федерации” вовсе не
предполагает, а напротив, исключает деятельность адвокатов в качестве финансовых учреждений. Разве
для нашей правовой системы свойственно, чтобы адвокат управлял чужим имуществом, открывал
банковские счета для управления чужими деньгами, возглавлял или работал в трастовой компании,
учреждал организации и управлял ими в этих целях? Нет! А если кто из адвокатов вопреки и в попрание
правил профессии выполняет подобные функции или хотя бы действует в хозяйственной деятельности
в качестве простого представителя (по доверенности), то он действует не как адвокат. И эти все его
деяния должны оцениваться без всякой оглядки на, будем надеяться временный, статус адвоката.
Оказывается, в России есть свои правовые традиции, обычаи и устои. Адвокат в России не суть одно и
то же, что адвокат в Германии, Швейцарии, Великобритании, США и т.д. Это ни хорошо, ни плохо, это
данность.
А у нас принятый очередной европейский закон, точнее кое-как переведённый с какого-то
европейского языка (тот же Федеральный закон России “О противодействии легализации (отмыванию)
доходов, полученных преступным путём, и финансированию терроризма”, действующий с 2002 года),
применяется по-русски, то есть с максимальным издевательством над людьми.
Иначе как объяснить, что в статье 7.1. этого Закона требования в отношении идентификации
клиентов, организации внутреннего контроля, фиксирования и хранения информации, установленные
подпунктом 1 пункта 1, пунктами 2 и 4 статьи 7 этого Закона, распространяются на адвокатов? Да ещё и
в случаях, когда они готовят или осуществляют от имени или по поручению своего клиента следующие
операции с денежными средствами или иным имуществом: сделки с недвижимым имуществом;
управление денежными сред ствами, ценными бумагами или иным имуществом клиента; управление
банковскими счетами или счетами ценных бумаг; привлечение денежных средств для создания
организаций, обеспечения их деятельности или управления ими; создание организаций, обеспечение их
деятельности или управления ими, а также куплю-продажу организаций. В последнем пункте
многозначительно сказано, что положения этой статьи не относятся к сведениям, на которые
распространяются требования законодательства Российской Федерации о соблюдении адвокатской
тайны. Это ли не пример бездумного копирования чужих законодательных конструкций без малейшего
понимания собственного права? Что уж говорить о грядущем применении этого закона-мутанта.
У них – это не у нас. Мы не станем немцами, если переведём дословно все законы Германии и
примем их в России уже как российские законы. Мы не будем жить по-немецки. Мы не будем делать
автомобили, как в Германии.
Странно, почему группа законодателей из Государственной Думы России так рьяно
сопротивлялась принятию закона о возможности ввоза и захоронения на территории России отходов
ядерных производств. И та же группа депутатов совершенно безразлично относилась к захламлению
России иностранным законодательным мусором. Вред от ядерных отходов призрачен и по количеству,
и по качеству по сравнению с тотальным, всеобщим вредом от иностранного законодательного мусора.
Почему-то никого в России не удивляет, что Япония живёт по японским законам, Франция по
французским и так далее. Только Россия должна жить “как весь цивилизованный мир”. То есть быть
законодательной свалкой каждой отдельной западноевропейской страны. Ведь всем, казалось бы,
очевидно, что, несмотря на глобальную юридическую унификацию, стиль законодательства в каждой
западноевропейской стране национальный, а не привнесенный извне, скажем, из… России.
84
Что же в этой ситуации делать российской адвокатуре? Как всегда – идти на заклание.
Бюрократической власти правоохранительной системы имманентно присуще стремление к
максимальному расширению составов преступлений, когда фактически любые деяния человека
(активные или пассивные) могли бы быть оценены правоохранительной системой как преступление.
Правоохрана в этих целях оказывает давление на законодательную власть, чтобы та принимала массу
репрессивных законов, а судебная власть выносила предельно карательные приговоры. Для
правоохранительной системы формирование составов преступлений есть форма и способ управления
обществом. Такую форму управления общественными процессами бюрократическая система власти
пытается навязать и Государю. Правозащита противодействует властям в их оценке действий
подчиненных как тотально правонарушительных и, одновременно, помогает им (властям) в
утверждении права, ограничивая произвол и делая правовую причинность универсальным принципом
поведения, распространяющимся также на поведение властей. Если общество заинтересовано в том,
чтобы в нём был правовой порядок, а не хаос произвола властей, оно должно быть заинтересовано и в
том, чтобы существовала независимая от властей правозащита, критикующая власти и убеждающая их в
ограничении своей карательной активности.
Примечание. Услуга и помощь.
Услуга есть доставление блага, совершаемое по свободной договорённости между просящим этого
блага и вызвавшимся дать его.
Помощь есть доставление блага, совершаемое по необходимости, поскольку его недоставление
причинит существенный вред нуждающемуся в нем.
В обоих случаях предметом отношений является некоторое благо, всё равно – материальное или
духовное, негативное или позитивное, вещественное или функциональное, которое является желанным
для просящего. Различие между услугой и помощью, таким образом, состоит не в характере блага, а в
основании его доставления. Просящий может лишиться того, что имел ранее, или стремиться к
приобретению того, чего у него ещё никогда не было, или желать не приобретения, а избавления от
какого-либо зла, но если при этом отсутствие такого блага не приносит ему существенный вред, речь
идёт о свободной договорённости (в любой форме), на которую просящий идёт с им самим избранным
доставителем услуги. Напротив, если необладание каким-либо благом причиняет лицу существенный
вред, таковое лицо часто бывает не в состоянии даже избрать подателя необходимого блага, и тогда
помощь оказывается первым, кто может её произвести, в ряде случаев даже помимо воли
нуждающегося.
Главным критерием различия свободы или необходимости доставления блага (услуги или
помощи) является оценка суще ственности ущерба от необладания данным благом. В каких-то случаях
этот ущерб может оцениваться только объективно, в каких-то – только субъективно. Так, некоторые
виды деятельности заведомо относятся к категории помощи, поскольку блага, доставляемые ими, всегда
оцениваются как необходимые, ибо без них лицо неизбежно претерпевает значительные страдания. К
таковым видам деятельности относятся, в первую очередь, врачебная и юридическая: первая заботится
о возможной невредимости тела и психики людей, вторая – о возможной невредимости их прав.
Физическое и психическое здоровье, а также права человека являются фундаментальными благами,
необладание которыми всё общество твердо оценивает как существенный вред. Иное дело, например,
то, что называется обычно психологической помощью. В том случае, если лицо, обратившееся за
поддержкой такого рода, считает, что без данного блага можно обойтись, не причиняя себе
существенного ущерба, речь идёт об услуге, доставляемой по свободной договорённости. Если же это
лицо полагает, что неполучение им психологической поддержки есть причинение сильного страдания,
речь идёт о помощи, которая по своему характеру является частью медицины, а именно –
психотерапией. В данном случае мера необходимости доставляемого блага определяется субъективно, и
85
это предварительное субъективное решение просящего о поддержке кладётся в основу выбора формы
дальнейших отношений – услуги или помощи.
Отношения услуги оставляют услужающему право отказаться от исполнения просьбы, а также
большую свободу в выборе методов доставления просимого блага. Выбирая способ услужения, он несёт
ответственность за то, почему он избрал именно этот метод, а не другой. Напротив, отношения помощи
налагают на помогающего обязанность действовать, причем действовать в соответствии с
определенными правилами, разработанными для данного вида деятельности. Тот, к кому обратились за
помощью, не вправе отказать нуждающемуся и в дальнейшем несёт ответственность только за
соответствие своих действий вышеуказанным правилам.
Учитывая всё это, нелепо предъявлять к услуге требования, как если бы это была помощь, либо
предъявлять к помощи требования, как если бы это была услуга. Мы не можем требовать, чтобы других
людей принуждали доставлять нам блага, без которых мы можем обойтись, как не можем требовать,
чтобы те люди, которых общество обязывает доставлять нам необходимые блага, отвечали за то, что им
предписано.
Добавление. Становится общим местом в работах, посвященных адвокатской практике,
рассуждать на тему рынка адвокат ских “услуг”, сбыта этих “услуг” и так далее. Раз рынок кругом, то и
адвокаты должны торговать своими “услугами”. Сторонники “коммерциализации” адвокатской
деятельности считают, что никакие дискуссии ни к какому результату не приведут, но сам факт
обсуждения адвокатских “услуг” как одного из сегментов рыночных отношений подтверждает, что
адвокатская деятельность имеет именно коммерческую основу. У сторонников рыночной позиции есть
неубиваемый аргумент в пользу своих воззрений: не является секретом, что часто адвокаты, обладаю
щие обширными юридическими знаниями и большим профессиональным опытом, в обстановке рынка
получают весьма скромные гонорары и влачат бедное существование, в то время как иные, не
отличающиеся ни знаниями, ни профессиональным мастерством адвокаты входят в разряд признанных
богачей. И именно к этим примитивным адвокатам обращаются солидные обеспеченные потребители
“адвокатских услуг”.
Абсурдность понимания адвокатской деятельности как юридических “услуг” становится
очевидной, если мы будем доводить эту мысль до конца. Ведь любые услуги подлежат контролю со
стороны потребителей. Потребительские общества контролируют качество товаров и услуг,
следовательно, ничто не мешает им включить в сферу своего законного внимания и адвокатуру. Таким
образом, получается, что сообщество адвокатов стоит ниже сообщества потребителей, в определенном
смысле подчиняется ему, обязано предоставлять его представителям сведения о качестве своей
деятельности, отчитываться, учитывать замечания и тому подобное. До сих пор адвокатура билась лишь
за независимость от государственных органов, признав же себя частью сферы услуг, она может
вздохнуть с облегчением: могущественная и опасная государственная машина уже перестаёт быть
насущной проблемой — теперь бы не попасть в зависимость от второстепенных общественных
организаций.
Хотя еретические призывы к коммерциализации адвокатуры есть лишь реакция на участие
судебной и правоохранительной систем в распределении и перераспределении существенных
интересов.
Паттерн. О долевом соотношении внушения и сопротивления, или Статистика человеческой
благодарности.
Подсчитано усреднённое соотношение: во время войн при захвате чужой территории на сторону
врага сразу переходит десять процентов оккупированного населения, пятнадцать процентов начинает
бороться с врагом, двадцать пять процентов колеблется между двумя сторонами, оставшиеся пятьдесят
86
процентов совершенно пассивны.
Хотя борющихся и пятнадцать процентов, перевес на стороне перешедших на сторону врага,
потому что им помогает враг, а он сильнее, если сумел захватить чужую территорию. Борьба между
противоборствующими в войне сторонами (это не десять и пятнадцать процентов, которые
определились, на чьей они стороне) идёт за каждого человека из колеблющихся двадцати пяти
процентов, или они станут пособниками врага, или они пополнят ряды подпольщиков и партизан. Эти
двадцать пять процентов пассивны в начале оккупации, но готовы присоединиться к какой-либо
стороне, они не хотят прогадать. При этом колеблющиеся могут помогать то одной стороне, то другой.
Для всех людей захват их территории жизни врагом есть абсурд. Первые десять и пятнадцать
процентов сразу разрешают для себя этот абсурд переходом на сторону врага или борьбой с врагом. Для
двадцати пяти процентов после нападения врага ситуация абсурда продолжается. Они хотят разрешить
абсурд, колеблются в выборе, ищут способ, не решаются, чью сторону занять. Как бы не прогадать, как
бы не ошибиться.
Для оставшихся пятидесяти процентов ситуация тоже абсурдна, но не более чем была до
оккупации. Один абсурд сменил другой. Всё пройдёт. Не надо суетиться. Не надо, чтобы на тебя
обратили внимание. Результат борьбы им безразличен. Спокойные пятьдесят процентов можно
мобилизовать силой для выполнения какой-то работы. Но как только мобилизующая сила перестаёт
заставлять эти пятьдесят процентов, так они вновь возвращаются в состояние невмешательства.
Приблизительно такое же соотношение наблюдается и среди тяжело больных людей, инвалидов.
Десять–пятнадцать процен тов инвалидов не сдаются, проявляют максимальное напряжение сил, чтобы
продолжить активную жизнь (работают, помогают семье, занимаются спортом, пробуют себя в
искусстве). Другие десять–пятнадцать процентов впадают в полное разложение и, если не решаются на
суицид, то становятся тяжким бременем для семьи или для домов презрения. Срединные двадцать пять
процентов колеблются между крайними жизненными позициями: то начинают очередной раз активную
жизнь по духовному и телесному возрождению (например, старательно соблюдать личную гигиену), то
впадают в полное безразличие к себе и окружающим. Оставшиеся пятьдесят процентов воспринимают
своё положение как данность и ведут тихую жизнь сообразно этому положению, стараясь не обременять
окружающих, с благодарностью принимая их заботу.
Такое же соотношение в обыденной жизни. Десять–пятнадцать процентов людей обладают
распорядительными способностями, десять процентов из научных работников способны к
исследовательской работе. А сколько процентов из судей и прокуроров призвано занимать такие
должности? Никто не подсчитывал?
Соотношение воли и безволия, героизма и трусости, благодарности и безразличия, веры и неверия,
судя по истории людей, вечны. Абсурд такого рода разрешается людьми приблизительно всегда в
одном и том же соотношении.
Отношение к Иисусу Христу его учеников не имело в качестве своей основы абсолютной,
непререкаемой веры. Из двенадцати учеников трое отступили, то есть двадцать пять процентов. Фома
не поверил, Петр отрекся, Иуда предал.
Когда Иисус Христос подал десяти странникам хлеб, то только один вернулся и поблагодарил Его.
Десять процентов благодарности.
Люди распяли Иисуса Христа.
Почему человек должен ждать от других людей большей благодарности, чем получил её Иисус
Христос?
87
Раздел II. “Дело Йукоса” как головоломка для адвокатов, или Тест на правовое безумие
Глава 1. Адвокаты как пособники безумия и несправедливости
Позиция у адвоката одна, она вытекает из профессионального назначения адвоката.
Поэтому не могут быть разными позиции у адвоката и его доверителя. Если решение адвоката
расходится с желанием, с мнением доверителя, это не означает, что адвокат поступает неправильно.
Если доверитель заболел и не хочет обращаться за врачебной помощью, то адвокат обязан сам
принять меры для оказания ему медицинской помощи. Это не есть действие вопреки “позиции”
доверителя. Тем более не может быть разная правовая позиция у адвоката и его доверителя.
Неправильно говорить, что у адвоката не может расходиться позиция с подзащитным, если
последний признаёт свою вину. Получается, если обвиняемый признаёт свою вину (пренебрежём
случаями самооговора), то адвокат может говорить о доказанности вины обвиняемого. Адвокат
никогда, ни при каких обстоятельствах не должен говорит о своём согласии с виной подзащитного. Это
не относится к назначению адвоката. Ибо адвокат с одной стороны консультирует доверителя, а с
другой – осуществляет безвластный контроль за соблюдением обвинительным органом и судом законов
при отправлении правосудия. В этих двух сторонах предмета деятельности адвоката не остаётся места
для красноречия о признании вины.
Если адвокат поступил вопреки желанию своего доверителя и этот поступок профессионально
порочен, то поступок адвоката подлежит рассмотрению суда адвокатской корпорации не потому, что
адвокат не выполнил указаний своего доверителя, а по причине неправильного, непрофессионального
принятия решения. Мнение или желание доверителя адвоката может быть правильным, но оно по
отношению к профессиональной деятельности адвоката является случайно верным. Поэтому даже
верное мнение доверителя нельзя ставить как аргумент при доказывании правильности или
неправильности профессионального поведения адвоката. Жалоба в адвокат ский суд доверителя на
адвоката с указанием на несогласие с действиями адвоката есть именно повод для рассмотрения
действий адвоката. Собственно, по этому пути и идёт суд адвокатской корпорации.
Казус. Приказ обвиняемого адвокату.
Адвокат заявил следователю об отказе знакомиться с заключением экспертизы и указал причину
отказа. Кроме того, адвокат заявил, что его подзащитный запретил ему принимать участие в
следственных действиях.
Примечание. Адвокат имеет право знакомиться с заключением экспертизы. Адвокат может и не
знакомиться с заключением, если сочтёт неприемлемым ознакомление, например, по причине
нарушения обвинительным органом правил назначения и проведения экспертизы. В частности, если
адвокат не был ознакомлен с постановлением о назначении экспертизы или, прочитав заключение
экспертизы, обнаружит, что перед экспертом поставлены вопросы о праве (кто виноват, какой закон
нарушен и тому подобное), то он может отказаться подписать такое заключение, потому что подпись
адвоката создаст видимость соблюдения прав обвиняемого и придаст правомерный вид мнимой
экспертизе. Но такой отказ есть самостоятельное рассудительное решение адвоката как
профессионального участника судебного процесса.
Адвокат не может участвовать или не участвовать в каком- либо процессуальном действии или
подписывать или не подписывать какой-либо документ по приказу своего доверителя. Предполагается,
что адвокат и приглашается для оказания юридической помощи, потому что только адвокат в сложной
для обвиняемого жизненной ситуации может принять решение правильное. Если подзащитный не
согласен с решением адвоката, то самим адвокатом должен быть немедленно поставлен перед своим
доверителем вопрос о доверии. Потому что если адвокат пойдёт на поводу у своего доверителя и
выполнит его указание, то в случае неблагоприятных последствий адвокат не сможет ссылаться на
указание доверителя. Ибо предполагается, что обвиняемый находится в состоянии порока воли и
88
сознания. Адвокат не слуга доверителя.
Адвокат может отказаться от участия в процессуальных действиях по собственным мотивам, а не
по указанию своего доверителя.
Пояснение. О признании.
Некоторые адвокаты пытаются абсурд обвинения преодолеть признанием вины в совершении
преступления, хотя обвиняемый такого преступления не совершал. Если обвиняемый указывает на
других людей, то это называется оговором, а если на себя – самооговором. Способ такого признания
(оговорить, оболгать себя) бывает прямой и косвенный. Прямой – когда обвиняемый заявляет о
совершённом им деянии и признаёт себя виновным в его совершении. Косвенный, когда не признаётся в
совершении преступления, но требование о причинении имущественного вреда удовлетворяет, то есть
выплачивает деньги, например, налоги.
Признание вины есть подтверждение психического отношения к деянию не тогда, когда человек
говорит о содеянном, а в момент совершения деяния, то есть важно то, как он относился к деянию в
момент его совершения. Это и есть вина. Адвокат, советуя не признавать вину и рекомендуя
удовлетворить требование о возмещении вреда, руководствуется ложным пониманием смысла вины.
Фактически такой двойственный совет содержит в себе признание вины, то есть сейчас обвиняемый не
признаёт вину, а в момент совершения деяния он действовал осознано виновно. Значит, тогда он
осознавал, что он или преступил право, или относился безразлично к своим поступкам с точки зрения
права. Ему было безразлично, нарушал он право или не нарушал. И только сейчас, отдавая требуемое
материальное благо, он понял, что действовал неправомерно.
Если же обвиняемый не считает, что он правопреступник, а наоборот, никому вреда не причинял и
предъявляемые к нему в суде требования являются неправомерными, то нельзя ничего никому отдавать
добровольно. Иначе такое отдавание своего имущества будет аналогично тому, как если бы
удовлетворить любое требование первого встречного на дороге, а потом жаловаться, что отдавшего
своё имущество ограбили. Нет, он сам отдал, это не ограбление, а сделка дарения. Ибо умысел у
отдавшего был на дарение. Попросили, а он отдал.
Поскольку абсурд преодолевается с помощью логики, понимание которой зависит от способности
суждения, то в основу совета о признании кладутся всевозможные рассуждения. Например, все дела
разные, это особенность дела, лучше будет, ничего не поделаешь, иначе будет хуже, обвинители учтут и
так далее до бесконечности. Каждый из таких аргументов может быть верен в суждении, если не
нарушается аргумент более высокого порядка, который кладётся в предыдущее суждение. Иначе
говоря, в основе всей цепи рассуждений, то есть собственно доказательства, должно лежать какое-то
общее правило, которому должна быть подчинена вся система суждений.
Замечание. Рассудительное преодоление абсурда – это предмет умственной деятельности только
адвоката. Обвиняемый не способен ни во время, ни после судебного процесса оценить правильность
суждений адвоката, как бы они ни были верны или ложны. Потому что любой обвиняемый постоянно
пребывает с пороком воли и сознания. У подсудимого остаётся одно – вера. Однако скажи, кто твой
адвокат, и я скажу, кто ты.
Парабола. Об атаке и пленении.
Адвокат обыденный весьма часто замечает, что нет никакой разницы между случаями, когда
обвиняемый не признаёт своей вины и не отдаёт требуемых от него денег или иного добра, или когда
вины не признаёт, но отдаёт всё, что от него требуют, если наказание суд назначает одинаковое в обоих
случаях. Более того, адвокат обыденный убеждён, что если не отдать добровольно пусть и незаконно
требуемое от него добро, то наказание будет ещё суровее.
Действительно, какая может быть разница между солдатами, идущими в атаку на пулемёты, и
солдатами, сразу же сдавшимися в плен врагу? И наступающие солдаты гибнут в атаке, и сдавшиеся
врагу будут умирать в плену. А может быть, даже в плену меньше умрёт, чем погибнет в бою. Какая же
разница между гибелью в бою и смертью в плену?
Добавление. О признании и пытке.
89
Были времена, когда пытка считалась обязательным способом получения правдивых показаний.
Без пытки нет правды. Поэтому, если кто-то признавался в совершённом деянии до пытки, то такое
признание не принималось за полную правду. Такое признание рассматривалось как способ избежать
пытки. Поэтому признавшегося всё равно подвергали пытке. И если уже под пыткой выспрашиваемый
ещё раз подтвердит данные им ранее показания, то эти показания считались правдою. Таким образом,
пытка – это способ обретения правды расследователем; где пытка, там и правда; пытка – это не причина
правды, а условие для получения правды.
В нынешние времена формально пытка в её примитивном понимании или средневековом виде
(рвать мясо, загонять иголки под ногти, дробить кости) запрещена. Но проблема правды для
расследователей осталась. Пытки не стало, а как увериться расследователю, правду ли ему сказали или
оболгали себя? Расследователь в сомнении. А может быть, обвиняемый сознался только для того, чтобы
избежать наказания, не быть осуждённым к лишению свободы? Для расследователя и поныне остаётся
непреложным правилом: правда та, которая сказана в страдании. За правду пострадать надо – вот
правило. Пытка заменяется другим страданием – тюрьмой, то есть лишением свободы. Чем не пытка?
Если во время или после отбытия наказания сознавшийся подтвердит ранее сказанное, то тогда можно
признать это правдою. Признанием не избежать пытки, или наказания.
Паттерн. О бесовской природе физической боли.
Люди юридической профессии должны знать и всегда помнить своё место на земле. Они вторичны
вообще, адвокатов оправдывает только их малозначительность в когорте юридических профессий по
отношению к тем профессиям, которые создают материальные блага, на ком Земля держится. Это, в
первую очередь, крестьяне, а также инженеры, врачи, учителя… Но никак не следователи (начальные
обвинители), прокуроры и судьи. Есть труд конкретный, крестьянский, и абстрактный, который идёт
вслед за крестьянином. Цивилизация – это прогресс абстрактного труда. Результат труда отдель но
взятого человека всё более и более абстрактен. Каждый отдельно взятый человек не создаёт конечный
результат труда, то есть результат для окончательного потребления самим человеком для
удовлетворения его первых и необходимых потребностей, таких как хлеб.
Абсолютный труд – это труд крестьянский. Крестьянин создаёт благо, абсолютное для людей и
вообще для живых существ. Поля крестьянином не возделаны – нет дичи. Кто этого не знает, тот не
знает жизни природы.
За крестьянским трудом следует труд врача. Врач создаёт благо для человека, защищает и
оберегает его телесное здоровье. Здоровье – это когда тело не мешает духу. Это аксиома, достаточная
без ссылки на авторитеты философии. Врачевание – абсолютный труд, уступающий лишь труду
крестьянскому. Крестьянин питает, кормит самоё жизнь, которую дал Бог. Врач имеет дело со
здоровьем человека, с физической болью человека. Освобождение человека от телесной боли даёт
простор духу, освобождает волю, предоставляет право выбора. Физическая боль (болезнь) – это барьер
между человеком и Богом.
Боль – от сатаны. Конечно, Бог попускает сатане причинять людям боль, особенно в тех случаях,
когда люди сами своими греховными делами идут ей навстречу. И Бог даёт людям шанс извлечь из этой
боли урок правильного поведения и смирения. Но всё это не снимает вину с самого непосредственного
источника боли и всякого зла. Бог попустил Иуде предать Иисуса, и это даже было учтено Промыслом
об исполнении миссии Богочеловека, но личная вина Иуды в этом преступлении нисколько не
уменьшается. «Впрочем Сын Человеческий идёт, как сказано о Нём; но горе тому человеку, которым
Сын Человеческий предаётся: лучше было бы тому человеку не родиться» (Матф. 25:24).
Сатана, чтобы отвратить человека от Бога, насылает на человека физическую боль. Боль тела – это
сатанинская вожделенная цель эстетического удовольствия (наслаждения) людей, обладающих властью
над другим живым, будь то человек или животное. Всякий человек, подвергающий другого человека
боли ради своего эстетического удовольствия, есть человек сатанинский, одолеваемый бесами, и он сам
есть средоточие бесов.
Пытка, то есть причинение человеку телесной (физической) боли, от сатаны, а не от Бога.
Издевательство над телом человека, подвергание тела человека физическим страданиям есть
сатанинское деяние. Таким издевательством является неправильное лишение свободы. Конечно, всякий
лишивший другого свободы, то есть несправедливо надругавшийся над другим и его ближними,
надругавшийся ради своего эстетического удовольствия, ради своего удобства и телесной приятности,
90
из смердяковщины, будет гласить, что он надругался над другим по правилу закона. Но такие заявления
есть извращение права, сущности права как насилия. Такой суд от сатаны.
Глава 2. Абсурд и иной разум в суде по “делу Йукоса”
§ 1. К вопросу проявления инопланетного правосудия, или О нейролингвистическом влиянии на
суд
“Как известно, доказательства создаются преступлением, а это обязывает следствие исходить из
того материала, который имеется в действительности, учитывая все отличительные качества этого
материала”.
Академик Андрей Януарьевич Вышинский. Теория судебных доказательств в советском праве.–
Москва, Юридическое издательство Министерства юстиции СССР, 1946. С. 209
Ч а с т ь п е р в а я. Общая
Однажды, излагая в надзорной инстанции прошение по уголовному делу, адвокат был изумлён
доводу судьи, который оказался роковым в судьбе его доверителя. Судья покровительственно пояснил
адвокату, что “вексель в уголовном праве, совсем не то, что вексель в гражданском праве”. Причину
этой юридической сентенции тогда ни адвокат, ни его коллеги объяснить не смогли.
Адвокаты, следователи, прокуроры и судьи, прежде чем начать заниматься своим ремеслом,
заканчивают одинаковые институты (юридические) и изучают одинаковые учебные дисциплины.
Участвуя в семинарах, сдавая зачёты и экзамены, все, более или менее правильно, усваивают и
понимают пройденный материал.
После окончания вузов, поступив на службу Закону, эти люди вдруг начинают руководствоваться
в своей практической деятельности не приобретёнными теоретическими знаниями, а некой смесью
права и абсурда, что приводит в конечном итоге к появлению судебных актов, не подлежащих
пониманию и вообще здравому восприятию.
Результатом является невозможность обжалования таких актов в высших судебных инстанциях и
попыток их оценки с точки зрения простого здравого смысла. Эти люди оправдывают наступивший
результат несовершенством законодатель ства и невозможностью при существующих законах при
нимать справедливое и правильное со всех точек зрения решение.
Навсегда останется загадкой, как очевидные и простые вещи истолковываются таким образом, что
абсолютно любое действие, при его оценке этими людьми, вдруг становится преступным. При этом
человека, совершившего такие действия, объявляют преступником и для обоснования своего вывода
ссылаются на нормы закона, не имеющие никакого отношения к данному случаю. Также, обосновывая
необходимость применения какой-либо меры процессуального принужде ния и наказания, эти люди
доходят до полнейшей абрака дабры.
Для наглядности сделанного утверждения следует привести примеры. В последнее время этих
примеров набралось огромное количество, особенно при изготовлении уголовных дел о преступлениях
в сфере экономической деятельности.
Так, следователь описывает какие-либо фактические обстоятельства из жизни предпринимателя.
Изложение начинается с момента регистрации им юридического лица, а дальше последовательно
описывается текущая хозяйственная деятельность коммерческой организации. Выводом из этой
писанины является утверждение, что этот предприниматель совершил, например, мошенничество.
91
Далее вновь приводится полностью идентичное (то есть копия) первому описание событий и
действий и квалифицируется уже как, например, легализация денежных средств, нажитых преступным
путём.
Потом эти же события и действия квалифицируются как третий состав преступления –
коммерческий подкуп.
Все эти утверждения доказываются огромным массивом различных документов, именуемых
доказательствами преступной деятельности. В качестве доказывания приведённых утверждений
(совершённых преступлений) используются: устав юридического лица, банковские карточки с
нотариально заверенными образцами подписей, договоры, платежные поручения и тому подобные
документы, появившиеся в уголовном деле в результате обысков и выемок в различных организациях.
Подобных доказательств набирается тысячи страниц, расположенных непонятно по каким принципам в
десятках томов уголовного дела.
Суд, “оценивая эти доказательства”, приходит к выводу, что обыски и выемки проведены в
соответствии с нормами процессуального закона, все постановления подписаны надлежащими лицами,
в протоколах имеются подписи понятых, допросы проведены уполномоченными на то должностными
лицами с соблюдением всех процессуальных прав допрашиваемых.
Далее, все эти “доказательства” ложатся в основу приговора.
При всем при этом ни следователь, ни суд не указывают, а почему вдруг описанные в материалах
дела события и обстоятельства являются преступлением. То есть любое действие произвольно
называется преступным, без каких-либо попыток разъяснить, а в чём собственно состоит его
преступность.
Ещё одно пояснение. Наличие у гражданина конституционного права само по себе может быть
основанием для его ареста.
На первый взгляд, данное утверждение выходит за все грани разумного. Но это только на первый
взгляд. На самом деле всё обстоит иначе. Так, в Конституции России закреплено право гражданина
свободно передвигаться, свободно выезжать за пределы страны и беспрепятственно возвращаться в неё.
Для того чтобы реализовать это право, гражданам выдаются заграничные паспорта. Но, получив
заграничный паспорт, гражданин одновременно становится носителем основания для собственного
ареста. В уголовном деле, обосновывая необходимость содержать человека под стражей, суд в
постановлении указывает, что гражданина необходимо содержать в изоляторе, поскольку обвиняемый
может скрыться за границу, так как он обладает Конституционным правом выезда из страны и въезда в
неё, и с целью реализации этого права ему был выдан заграничный паспорт, который в соответствии с
законом находится у него на руках.
Самое удивительное, что правильность этого абсурдного по сути утверждения признаётся и
другой стороной, которая вместо того, чтобы обратить внимание на его глупость, просто пытается сдать
суду паспорт.
При назначении наказания закон обязывает суд учитывать личность подсудимого, семейное
положение, состояние здоровья, наличие на иждивении нетрудоспособных членов семьи, прошлые
судимости.
И суд строго руководствуется такой обязанностью. И исполняет свою обязанность наипрямейшим
способом. Вынося приговор, суд указывает, что учитывает и отсутствие судимости, и положительные
характеристики, и тяжкое заболевание, и наличие находящихся на иждивении жены и малолетнего
ребенка… и назначает почти верхний предел предусмотренного законом наказания. Получается, что
92
само по себе наличие всех этих обстоятельств и фактов является основанием для применения самого
строгого наказания.
Но абсурд и глупость поразили не только правоохранительную и судебную системы. Абсурд и
глупость всё больше входят в нашу жизнь под видом её необходимой составляющей. При этом
вводящие эти составляющие в жизнь искренне убеждены в том, что делают и говорят совершенно
правильные вещи.
Например, можно в интересах Столицы изменить Закон “О праве граждан на свободное
передвижение”. И обосновать такое изменение физиологическим образом: “Москва – это сердце
России. И если сюда будет слишком большой приток крови, то есть мигрантов, то можно заработать
инфаркт. Дей ствующий закон о праве граждан на свободу передвижения антифизиологичен”.
Конечно, распорядительный орган может написать в декабре предписание, которым
неблагонадежную в политико- идеологическом смысле Коммерческую организацию обязать озеленить
тундру ко второму февраля следующего года. И в распоряжении подчеркнуть, что в случае
невыполнения поручения “виновный будет привлечен к ответственности согласно действующему
законодательству”.
Поскольку людей, делающих такие утверждения и творящих подобные вещи, нельзя назвать
необразованными, то объяснить это недостатком образования и правовой культуры также нельзя. В
данном случае может быть только один вывод.
Исторические архивы всех стран пестрят сообщениями о таинственных пришельцах из космоса.
Фильм режиссера Питера Медака (Peter Medak) “Особь-2” наглядно демонстрирует, как это
бывает в жизни. Пришельцы вселяются во взрослых людей, занимающих значимые в государстве
должности. Они искренне пытаются выполнять обязанности, сообразные должности, но в силу
неземного происхождения допускают ошибки. Их мозг только наполовину может впитать интеллект,
необходимый для адекватного восприятия действительности. Имеющиеся в связи с неземным
происхождением пробелы в процессах мышления и являются причиной приведённых выше
“недоразумений”. Самый простой пример. Зная алфавит, пришельцы не могут до конца уяснить
механизм сочетания букв, образующих слова, в результате чего появляется лекарственное средство,
названное ими “Длянос”, или пиво “По-руски”.
Скорее всего, избавиться от пришельцев не удастся, но деятельность государства силами
оставшихся коренных жителей планеты необходимо направить на выявление пришельцев и
недопущение их к управлению процессами жизнедеятельности государства.
Ч а с т ь в т о р а я. Особенная
Указания судебной инстанции по одному делу с осознанием их юристом.
Бюллетень Верховного Суда Российской Федерации, 2004 год, № 2 (февраль): постановления
президиума, решения и определения судебных коллегий Верховного Суда Российской Федерации по
уголовным делам, страницы 18–20, тезис третий: “Хищение чужого имущества путём обмана и
злоупотребления доверием, совершённое организованной группой, в крупном размере обоснованно
квалифицировано по пунктам “а” и “б” части 3 статьи 159 УК РФ”.
Далее описывается деяние, инкриминируемое осуж дённым как мошенничество. Казалось бы, все
должны ожидать от Судебной коллегии Верховного Суда России юридического анализа состава
преступления. Ибо соглас но одному из основных принципов уголовного права, отраженному в статье 8
Уголовного кодекса России, основанием уголовной ответственности является соверше ние деяния,
содержащего все признаки состава преступления.
93
Состав (определение) мошенничества как вида хищения содержит восемь обязательных признаков
такого деяния, то есть:
(1) противоправность деяния виновного;
(2) корыстная цель у виновного;
(3) безвозмездность изъятия имущества для виновного;
(4) изымаемое имущество должно быть чужое для виновного;
(5) имущество изымается в пользу виновного или других лиц (но наличие корыстной цели у
виновного должно быть);
(6) изъятие имущества должно причинить ущерб соб ственнику или иному владельцу этого
имущества (наличие потерпевшего);
(7) изъятие имущества должно быть осуществлено по средством обмана или злоупотребления
доверием;
(8) наличие физического лица, которое виновный обманул или чьим доверием злоупотребил (см.:
пункт 1 примечания к ст. 158 УК РФ и ст. 159 УК РФ).
Отсутствие хотя бы одного из признаков уже не допускает определять деяние как мошенничество,
то есть не позволяет обвинять физическое лицо в совершении хищения в форме мошенничества.
Но Судебная коллегия 10 апреля 2003 года, оставляя приговор областного суда без изменения, а
кассационную жалобу без удовлетворения, указала следующее.
Первое указание. “Виновность осуждённых К. и П. в совершении преступлений материалами дела
установлена”.
Осознания юриста нет, поскольку тезис о виновности подлежит доказыванию.
Второе указание. “П. и К. создали общественную организацию социальных новаций “А”,
председателем совета которой был избран П., а его заместителем – К.”.
Осознание юриста. Пока ничего противоправного не совершено. Каждый право-дееспособный
гражданин волен учреждать общественные организации, вести при этом бухгалтерскую отчётность,
платить налоги (например, с личного обогащения), собирать членские взносы и расходовать их по
целевому уставному назначению.
Третье указание. “Основным содержанием деятельности организации (что осуждённые не
отрицали) было приглашение в неё новых членов, которые при вступлении вносили денежную сумму,
эквивалентную ХХХХ долларам США. Лица, внесшие данную сумму денег, в свою очередь вовлекали в
организацию других лиц, при этом за первого приглашенного, который полностью внёс вступительный
взнос (ХХХХ долларов США), они получали сумму, эквивалентную Х00 долларам США, за второго –
ХХ0, а если нового члена привлекал ранее приглашенный этим лицом, то – Х0Х долларов США”.
Осознание юриста. Третье указание пока только констатирует факт того, что в общественную
организацию принимали членов, которые вносили членские взносы. Если член организации
рекомендовал кого-либо для приёма в члены и рекомендованный им принимался в члены организации,
то рекомендовавший поощрялся денежной премией (вознаграждением). Каждый принимаемый в члены
человек знал о член ских расходах и возможном вознаграждении в случае активного вовлечения других
членов в организацию. Пока обыденное сознание юриста не находит ничего противоправного в дей
ствиях взрослых людей – членов общественной организации. Как видно из Указания, посторонние
люди, не члены организации, никаких денег этой организации не давали. Нарушения гражданского
законодательства не обнаруживается. Нельзя же перечислить все гражданские законы, которые не
94
нарушили члены организации. Ибо правила формальной логики не позволяют давать определения через
отрицание.
Четвёртое указание. “Доводы о том, что устав общественной организации “А” зарегистрирован в
государственных органах и поэтому деятельность организации соответствует законодательству,
признаны судом необоснованными, поскольку устав не предусматривал вида деятельности, которым
фактически занимались руководители организации П. и К.”.
Осознание юриста. В Указании отсутствует название (обо значение) вида деятельности, в целях
которой была создана организация “А”. Если под видом деятельности в Указании понимается приём
новых членов в организацию, основанную на членстве, и уплата членских взносов, то такой приём и
внесение взносов вообще не является ни деятельностью, ни видом деятельности, ни целью организации.
Поэтому в уставе никак такое нельзя написать. В противном случае, если следовать логике Указания, то
стоило написать в уставе организации “А”, что целью или видом её деятельности является приём
членов в организацию, сбор членских взносов и поощрение членов за привлечение в организацию
новых членов, как суд обязательно признает такую деятельность соответствующей законодательству.
Пока никак не удается осознать, какому законодательству не соответствовал устав, если в нём не указан
вид деятельности – приём членов, и какому законодательству этот же устав соответствовал, если бы в
нём был указан такой вид деятельности. Далее, деятельностью занимается сама организация, все её
члены, а не её “руководители”.
Пятое указание. “Аргументы П. и К. об информированности приглашенных в организацию “А” об
условиях её деятельности необоснованны. Как видно из показаний потерпевших, свидетелей, а также из
материалов дела, П. и К. была разработана целая система вовлечения в организацию граждан с целью
ввести их в заблуждение и убедить отдать свои денежные средства”.
Осознание юриста. Наконец-то. Все вправе ожидать, что в последующих указаниях будет
установлена противоправность деяний П. и К., то есть какие нормы права ими были нарушены.
Поскольку речь идёт об общественной организации и членских отношениях, то, вероятно, нарушены
будут именно нормы гражданского права. А также будет объяснено, каким образом взрослые люди
были обмануты, как в результате обмана они заключили гражданско-правовые сделки, которые,
конечно же, суд должен признать недействительными. Более того, надо ожидать, что суд признает такие
сделки противоречащими основам правопорядка и постановит всё полученное сторонами по сделкам
обратить в доход федеральной казны. Ведь на это всё существуют гражданские законы. Последуем за
логикой Указаний.
Шестое указание. “Вовлекаемые в организацию лица приглашались в престижные помещения – в
гостиницу “Ц.”, учебно-информационный центр администрации Области и в др. Собрания проводились
полусекретно, при входе стояла охрана, совершая досмотр с помощью металлоискателя. У
приглашенных отбирались письменные обязательства о конфиденциальности и неразглашении
сведений о деятельности организации “А”.
Осознание юриста. Недоумеваем. Так что же противоправное совершили П. и К., а также все
другие члены организации “А”? Получается, никому и ни с кем нельзя быть в любых зданиях,
поскольку облечённый властью кто-то может решить, что это здание “престижное” и поэтому
посещение его может стать составной частью объективной стороны преступления – мошенничества.
Потом, собрания могут быть секретными или несекретными. Полусекретного ничего не бывает. Хотя
вопросы “секретности” – это тема государственной тайны, а не общественных организаций.
Предположим, что собрания проводились “секретно”. Но ведь там собирались только члены
организации для обсуждения своих членских вопросов, а не революционеры-заговорщики. Таким
образом можно обвинить любой государственный орган в том, что он собирается “секретно”. А раз
95
“секретно”, то не иначе как в целях совершения преступлений. Признаком “полусекретности”, согласно
Указанию, является наличие охраны у входа и досмотр с помощью металлоискателя. Как это понять?
Если бы охраны не было и досмотра не было, то тогда собрания были бы абсолютно “секретными” или
абсолютно “несекретными”? С другой стороны, где нынче не стоит охрана? И в зданиях судов охрана
есть. В некоторые суды, особенно арбитражные, даже участнику процесса трудно пройти. Не делать же
из наличия охраны вывод о преступности лиц, находящихся за охраной или под охраной. А требование
от членов организации не разглашать сведения о деятельности организации – это личное дело самой
организации. И к Закону такое требование не имеет никакого отношения. Хотя бы потому, что
существует обширный законодательный перечень сведений, которые не являются конфиденциальными.
И есть огромное количество организаций, которым любая организация обязана предоставлять любые
сведения. Последнее противоречие этого Указания: если все члены не должны разглашать сведения о
деятельности организации, то как же эти же члены будут стремиться пополнить свою организацию
новыми членами? Ведь все старые и новые члены были осведомлены о деятельности организации и
формах её существования.
Седьмое указание. “В ходе так называемых “гостевых семинаров” П. и К. в форме чтения лекций,
путём использования псевдонаучной терминологии создавали у аудитории ошибочное представление о
возможности быстрого обогащения при участии в деятельности организации и при использовании
метода “многоуровневого сетевого маркетинга”, при этом умышленно умалчивалась достоверная
информация о том, что большинство участников организации “А” не смогут не только получить доход,
но и с неизбежностью потеряют внесенные ими деньги”.
Осознание юриста. Не грешит ли само указание “псевдонаучностью”? И кто определяет
“научность” или “ненаучность” терминологии? Терминология, то есть слова, может быть любая, и
истина от неё не зависит. Так же как и правда. Один академик по отделению физики говорит, что Бога
нет, другой академик по тому же отделению говорит, что Бог есть. Так кто же из них “псевдоучёный”?
Может быть, этот вопрос решить суду своим приговором? Два академика поговорят в суде, суд вынесет
приговор. И получится, что истина есть результат судоговорения.
Итак, если бы лекторы использовали “научную” терминологию, то у аудитории создалось бы
неошибочное представлении о возможности быстрого обогащения? И способен ли человек отличить
“научный” термин от “ненаучного”? В любой науке самое сложное – договориться о терминах. А в
общественных науках тем только и заняты, что о терминах договариваются. Собственно, и настоящее
исследование тоже есть не что иное, как уяснение терминов.
Указание ставит в вину людям “умышленное умалчивание достоверной информации о том, что
большинство участников организации не смогут не только получить доход, но и с неизбежностью
потеряют внесенные ими деньги”. Помилуйте, но ведь каждому участнику говорилось одно и то же. Все
участники обладали одинаковым объёмом информации. Все умышленно, то есть осознанно,
становились членами организации. Ибо каждый считал себя не большинством, а меньшинством. И
каждый считал, что он своим умением и трудолюбием сумеет достичь желанного успеха. Но все люди
разные, с разными способностями, с разным трудолюбием. Каждому по труду. Где же здесь обман?
Обмана нет. Наоборот, все хотели обогатиться, каждый. Верим в это. Но умысел был не у П. и К. на
обогащение, а у каждого. И если такой умысел противоречит господствующей в обществе морали и
основам правопорядка, то наказанию должны быть подвергнуты все и каждый, а не только самый
успешный на радость ленивому и завистливому.
Если следовать логике Указания, то надо признавать виновными всех руководителей охотничьих
обществ в мошенничестве. Ведь они скрывают достоверную информацию о количестве зайцев в
угодьях, выписывая за плату путевок охотникам намного больше, чем зайцев. При этом руководителям
охотничьих обществ достоверно известно, что большинство охотников не только не добудет никогда
зайца, но даже не увидит его и с неизбежностью потеряет внесенные членские взносы.
96
И ужас охватывает при осмыслении указаний, когда подумаешь о верхушках политических
партий. Ведь скольких они увещевают “политологической” терминологией о скором приходе
парламентским путём к власти, сколько “грантов” и вспомоществований получают. А ведь им
(партийным лидерам) достоверно известно, что никогда их партии не захватят власть, то есть не
сформируют органы верховной государ ственной власти; и эти лидеры “умалчивают достоверную
информацию” о том, что большинство членов и сторонников их партий умрёт нищими беззубыми
стариками.
Восьмое указание. “Находившиеся в зале члены организации и вовлеченные К. и П. граждане
своим поведением и одобрительными репликами создавали у вновь приглашенных лиц впечатление
успешной деятельности организации “А”. После вступления в организацию граждан привлекали к
участию в информационных и рабочих семинарах, проводили с ними индивидуальные собеседования с
целью обучения их методам вовлечения в организацию своих знакомых и род ственников,
пользующихся взаимным доверием, при этом не раскрывая характера деятельности организации “А”.
Об этом вновь приглашенные лица должны были узнать в ходе семинаров от руководителей
организации”.
Осознание юриста. От того, что каждый кулик своё болото хвалит, он не становится зловредной
птицей. Хваля свою организацию, члены не становятся преступниками. В противном случае каждого,
что-то восхваляющего, надо признавать лжецом, который других вводит в заблуждение. Ибо известно:
мысль изреченная есть ложь. В то же время само Указание не отрицает, что все члены организации
осведомлялись о “характере деятельности организации”, то есть никто никого не обманывал, не
скрывал правду жизни. Все члены участвовали в работе организации. Они участвовали в семинарах, их
обучали. Возможно, их обучали “обманывать” знакомых и родственников? Не исключено. Ведь чужая
душа потемки. Но ведь член организации тогда сам настоятельно хотел обу читься магии обмана. Чтобы
самому быть обманщиком. И обманывать именно знакомых и родственников. А кого ещё наш человек
может обмануть? В крайнем случае только самого себя. Получается, что круг аморально мыслящих
значительно шире, чем двое осуждённых.
Девятое указание. “Из показаний потерпевшей Р. видно, что 28 января NNNN г. она вступила в
организацию “А” по приглашению своей знакомой. 29 января и 5 февраля NNNN г. она передала туда
Y00 и U00 долларов США и затем посещала семинары организации, там давали рекомендации по
приглашению людей. На “гостевых семинарах” использовалась группа поддержки из числа членов
организации, целью которой было оказание определённого влияния на сомневающихся, применялись
методы психологического воздействия на человека с целью изменения его сознания, о чем она может
уверенно судить как психолог. Она никого не приглашала и считала, что её обманули”.
Осознание юриста. Обратите внимание. Р. вначале стала членом организации. Потом заплатила
вступительные или членские взносы. Потом посещала семинары, то есть училась за счёт сил и средств
организации, членом которой она стала. Р. никого в члены организации не пригласила и,
соответственно, никакого вознаграждения за активную работу в организации ей не полагалось. Раз Р.
никакого вознаграждения за счёт чужого труда не получила, на что она рассчитывала по причине общей
осведомлённости, то посчитала, что её обманули. С точки зрения нравственной гигиены позиция
безупречна?
В указании отмечено, что Р. является психологом. Вероятно, она имеет высшее психологическое
образование, по крайней мере, педагогическое. Ведь педагоги часто считают себя психологами. Но это
предположения. Мы же должны основываться только на фактах, которых в указаниях предостаточно.
Оказывается, Р., как профессиональный психолог, сразу определила, что на семинарах “применялись
методы психологического воздействия на человека с целью изменить его сознание”. И здесь опять
закрадывается просто мерзкая мысль, а не хотела ли сама Р. применить в отношении других людей
методы, о которых она так хорошо осведомлена и которыми, возможно, в совершенстве владеет. Но с
97
другой стороны, если Р. такой знаток психологии, то почему поддалась на уговоры подруги? Почему не
раскрыла глаза своей подруге, у которой “изменилось сознание”? Разве не долг психолога, по аналогии
с врачом, помогать обретать душевное здоровье ближнему? Или психолог Р. полагала, что, не
прикладывая никаких усилий, на неё, как на психолога, польются блага потоком?
Не исключено, что подруга (знакомая) Р., которая привлекла в организацию Р., оказалась бoльшим
психологом, чем профессиональный психолог Р.
Десятое указание. “Как показал потерпевший К-е, он по приглашению знакомой пришёл в
гостиницу “Ц.”. Поскольку необходимых для внесения в организацию денег у него не было, П. дал ему
отсрочку на одну неделю, но при условии внесения VVVV долларов США. К тому времени он продал
свой автомобиль и решил вступить в организацию, так как его знакомая ему постоянно звонила и
утверждала, что она за две недели вернула свои деньги. Он внес в организациюVVVV долларов США,
после чего посещал семинары П. и К., по своему содержанию они были идентичными и повторялись
слово в слово. На учебных семинарах ведущие их консультанты говорили о том, как нужно приглашать
людей в организацию. Он понял, что попал в ловушку мошенников, которые, обещая людям “золотые
горы”, выманивали у них деньги методами психологического воздействия”.
Осознание юриста. Из указания следует, что К-е рассчитывал приобрести в организации “золотые
горы”, то есть много и много денег. И активно шел к этой цели – продал автомобиль, вступил в члены,
заплатил вступительные взносы, посещал семинары. Но оказалось, что размер желания К-е не соответ
ствовал его способностям и трудолюбию. Он захотел получить “золотые горы” совершенно не
прикладывая труда, то есть за чужой счёт. Иными словами, К-е хотел получать деньги в качестве дара,
то есть безвозмездно, или без законных на то оснований, то есть как неосновательное обогащение?
Знакомая К-е, которая привлекла его в члены организации, хотя бы работала – звонила, уговаривала Ке. За что и получила положенное в организации вознаграждение.
С другой стороны, если К-е был обманут, то почему он был обманут осуждёнными П. и К., а не
его знакомой?
Одиннадцатое указание. “Из указаний других потерпевших следует, что деньги в организацию “А”
они передавали под влиянием обмана относительно возможности получить быстрый и большой доход,
сформированный целенаправленной системой действий П. и К.”.
Осознание юриста. Убедили. Все хотели быстрого и большого дохода. Каждый надеялся за счёт
ближнего, за счёт своего товарища, за счёт другого члена организации обогатиться. Кстати, почему бы
не осудить всех членов правительства России, начиная, скажем, с 1985 года. Ведь кто из них не обещал
“быстрого и большого дохода”. А что получилось для большинства? И целенаправленная система
действий была. Объективная сторона мошенничества есть?
Двенадцатое указание: “Согласно показаниям свидетелей А., Кр., Г., М. они также приглашались
П. и К. к участию в организации “А”, присутствовали на семинарах, однако не поддались уговорам, не
сдали деньги и не вступили в организацию, посчитав это для себя неприемлемым”.
Осознание юриста. Остаётся только порадоваться за свидетелей. Они правильно рассчитали свои
средства, силы и умения. Однако хочется верить, что эти свидетели отказались вступать в члены
организации по этическим соображениям. Ведь организации подобные “А” живут за счёт ближнего. И
строительство таких организаций аморально. Право есть минимум нравственности. Но не все, что
аморально, подлежит юридическому наказанию, легитимному насилию.
98
Тринадцатое указание. “Согласно заключению эксперта, проводившего судебно-бухгалтерскую
экспертизу, в кассе организации “А” не были оприходованы денежные средства на сумму ХХХХХХХ
руб. и ННННН руб. Определить, на что были истрачены данные денежные суммы, не представляется
возможным, поскольку это не отражено по бухгалтерскому учёту”.
Осознание юриста. Это указание никак не связано не только с другими указаниями, но и само по
себе бессодержательно. Указано, что не были оприходованы две суммы. Если это утверждение верно,
то должно быть именно два первичных документа, например приходно-кассовые ордера или какие-то
расписки, подтверждающие получение денег организацией “А”. Эти же документы должны содержать
сведения о том, кто дал их и по какой причине. Если же таких сведений в них нет, то и организация их
не получала. Если подтверждается, что эти денежные средства предназначались для организации, то
тогда налицо безосновательное присвоение чужого имущества и так далее. Но судя по всему, судьба
денег никого не интересует, тем более правовые основания их получения и расходования.
Четырнадцатое указание. “В соответствии с заключением экспертов, проводивших
математическую экспертизу, при самом выгодном варианте перераспределения денежных средств среди
членов организации “А” только 25 % её членов имели тео ретическую возможность вернуть свой
вступительный взнос и получить прибыль, а оставшиеся 75 % не только не смогли бы получить
прибыль, но и не имели возможности вернуть внесенные средства. Поскольку каждый привлеченный в
организацию и внесший вступительный взнос в полном размере ХХХХ долларов США для возврата
вложенных средств должен был пригласить как минимум трёх человек, а последние ещё по три
человека каждый и так далее, количество людей, теряющих и не возвращающих свои деньги, с ростом
числа членов организации не уменьшалось бы, а возрастало”.
Осознание юриста. Эту математическую экспертизу следует занести на скрижали отечественной
юриспруденции (какое нам дело до всех “цивилизованных” стран). Она дорогого стоит. Интересно бы
поручить экспертам-математикам рассчитать при самом выгодном варианте перераспределения
богатств России, сколько бы граждан имели бы теоретическую возможность стать миллионерами?
Потом сравнить с жизнью и вывод использовать как доказательство вины соответствующих по
надобности и времени лиц.
Только “экспертам-математикам” невдомёк, что в общественных организациях прибыли не
бывает, по крайней мере, членские взносы прибыли не образуют, они даже, по общему правилу, не
облагаются налогами. И ни одна общественная организация никогда не обязуется возвращать своим
членам внесенные ими членские взносы. Ибо членские взносы – основа материального существования
общественной организации. Дело не в математиках, а в тех, кто оценивает арифметические действия.
Для признания деяния правомерного или неправомерного арифметика не нужна. Преступность
арифметическими действиями не рассчитывается.
Пятнадцатое указание. “Выводы экспертов, проводивших комплексную экономическую
экспертизу, свидетельствуют о том, что деятельность организации “А” не может быть признана
общественной, поскольку, хотя она и была создана в соответствии с требованиями закона, то есть
учредительные документы не противоречили законодательству, её фактическая деятельность не
отвечала требованиям, предъявляемым законом к общественным организациям. Деятельность
организации является коммерческой, так как она занималась систематическим получением доходов и
это было её единственной целью. Возврат денежных средств всем членам организации при их участии в
предложенной П. и К. системе перераспределения не гарантировали”.
Осознание юриста. Сейчас не редкость, когда на правовые вопросы отвечают всякие эксперты,
особенно экономические. Повторяемость события ещё не свидетельствует о правильности его.
Итак, экономисты решили, коль на банковский счёт и в кассу организации систематически
99
поступают деньги, то никакая это организация не общественная, а коммерческая. Тогда уж надо
договорить, что никаких членов в организации “А” не было, а были коммерсанты, партнеры, дольщики,
пайщики или акционеры. Ведь надо правильно определить организационно- правовую форму
организации. Какие фактические юридические отношения возникли между людьми и так далее. Ведь
экспертиза же была “комплексной”. Но экономисты ничего не говорят и ни на что не отвечают.
Поскольку больше сказанного сказать не могут. Ибо если все в организации коммерсанты, то надо
назвать хотя бы вид коммерческой деятельности каждого участника такой коммерции, дать правильную
правовую характеристику. Соответственно, каждого члена обложить налогом на личный доход, а
организацию обложить корпоративными налогами: налогом на добавленную стоимость, на прибыль и
так по порядку Налогового кодекса. Но опять же никто и не помышляет взимать эти налоги. И в
указаниях никакого ответа нет.
Неправда, что организация занималась только тем, что получала доходы. Во-первых, доходы – это
членские взносы, которые все члены платили. Во-вторых, члены организации обучались сами и обучали
других, обучались умению общаться, убеждать друг друга и вообще проводить досуг. Чем не цель для
общественной организации? Для этих целей надо было арендовать помещения, организовывать
совместное питание и тому подобное, то есть надо было платить за все, что нужно для существования
организации. А то, что новый член частично компенсировал организационную работу своего старшего
товарища, так это условие членства. Это аморально для экспертов-экономистов? Так стыд не дым, глаза
не ест.
Возврат денежных средств всем членам организации при их участии в предложенной П. и К.
системе перераспределения не гарантировали? Но где вы видели организацию, основанную на членстве,
где бы гарантировали возврат денежных средств – членских взносов? Нигде. Более того, если экспертыэкономисты утверждают, что организация “А” – коммерческая организация, то тогда они противоречат
сами себе. Ибо никакая коммерческая организация не гарантирует возврат своим участникам все,
затраченное ими. Напротив, именно устанавливается ответственность этих участников. Правда, как
правило, ограниченная. Если же каждому члену общественной организации возвращать все внесенные
им ранее членские взносы, то у нас бы не было ни одной общественной организации.
Шестнадцатое указание. “Из заключения экспертов, проводивших судебно-психологическую
экспертизу, видно, что при вовлечении граждан в деятельность организации со стороны П. и К. на
приглашенных оказывалось психологиче ское воздействие. Основным методом этого воздействия было
внушение с использованием техники нейролингвистического программирования, что повлияло на
принятие гражданами решения о вступлении в организацию и внесении денежных средств”.
Осознание юриста: Да, психологическая экспертиза может посоревноваться только с
математической. С трудом верится, что кто-то из членов организации “А” с первого раза мог бы
произнести слова “нейролингвистическое программирование”, а не то что владеть техникой такого
программирования. Если не считать, конечно, профессиональных психологов. С другой стороны, какой
же отечественный политик, предприниматель, тот же “олигарх”, не владеет такой техникой? А не
избирают ли наших депутатов, которые появляются из небытия, с использованием “техники
нейролингвистического программирования”? Может быть, с ними надо было разобраться?
А не использовал ли в судебных заседаниях государственный обвинитель именно “технику
нейролингвистического программирования”, что повлияло на вынесение судами решений по делу П. и
К.? Вот бы проводить хотя бы по некоторым судебным процессам психологические экспертизы на
предмет выявления влияния на принимаемые судами решения использования “техники
нейролингвистического программирования”.
Семнадцатое и восемнадцатое указания. “Виновность П. и К. в совершении преступления
подтверждена и другими доказательствами. Всесторонне исследовав обстоятельства дела и правильно
100
оценив все доказательства по делу, суд пришёл к обоснованному выводу о доказанности вины П. и К. в
мошенничестве”.
Осознание юриста: Нет правопреступления, за которое следует наказание, предусмотренное в
уголовном кодексе. В последних Указаниях судом подведены итоги и сделан вывод. Но из чего? Из
предыдущих Указаний, в которых нет даже намёка на исследование судом вопроса о наличии в деяниях
П. и К. доброй половины признаков мошенничества? То есть, если и можно рассматривать деяния
членов организации “А”, то только как совершение неправомерных сделок. Тогда эти сделки надо
признать недействительными и всё полученное по сделкам можно обратить в доход федеральной казны.
На это есть гражданские законы. Но исследовать это никому не интересно. А уж тем более возиться в
гражданском праве. Ибо ещё Сергей Аркадьевич Андреевский в 1903 году в речи об уголовной защите
сказал: “Юристами можно назвать только знатоков гражданского права. В этой области нужно
превосходно знать как общую систему, так и все её подробности” (Об уголовной защите. Избранные
труды и речи. Тула, 2000. С. 286).
§ 2. Абсурд места расследования и адвокатская легитимация
Справка. 12 июля ЧЧЧЧ года. Следствие вынуждает Х, Y и их защитников знакомиться с
материалами дела на Южном полюсе.
Адвокатская команда X. и Y. приняла решение возобновить ознакомление с материалами
уголовного дела на Южном полюсе. Адвокаты называют это решение вынужденным и отмечают, что в
ситуации “тотального правового нигилизма” у них просто не было иного выбора.
Напомним, что в соответствии со вступившими в силу решениями Районного и Столичного
городского судов все следственные действия в отношении Х. и Y., в том числе и ознакомление
адвокатов с материалами дела, должны производиться в Столице. Однако следственная группа
прокуратуры проигнорировала решения судов и продолжает настаивать, что местом проведения
следствия является Южный полюс.
Понимая всю незаконность процессуальных действий на Южном полюсе, адвокаты Х. и Y.
опасаются, что их отказ знакомиться с делом на Южном полюсе будет использован стороной обвинения
против их подзащитных и дело незамедлительно направят в суд. “Осознание всех негативных
последствий, вытекающих из того факта, что перед судом может предстать человек, не знакомый с
материалами собственного дела, вынуждает нас согласиться продолжить ознакомление с делом на
Южном полюсе и дать соответствующую рекомендацию нашему подзащитному. При этом вся
ответственность за незаконный характер происходящего лежит на стороне обвинения”, – сказано в
заявлении защитников.
Синтаксис перевода предварительного расследования в Z. Адвокат убеждён, что его подзащитный
не то что не повинен в каких-то преступлениях, а самого события преступления не было.
Обвинительный орган придерживался другого мнения и считал, что подзащитный адвоката совершил
преступление. Обвинительный орган возбудил уголовное дело в месте N., долгое время проводил
расследование там, а потом, сославшись на процессуальную целесообразность, перевёл окончание
предварительного расследования в место Z., которое было весьма отдалено от места N.
Адвокат расценил перевод окончания предварительного расследования в отдалённое место не
только как неудобство для оказания защиты своему доверителю, но и как намёк на то, что и судебное
разбирательство будет проводиться в месте Z. Что также может не соответствовать жизненным
интересам не только самого адвоката, но и его доверителя.
Адвокат обжаловал в суд постановление обвинительного органа об определении производства
предварительного расследования места Z.
101
В жалобе адвокат описал, как процессуальный закон предписывает определять, где и почему
должно проводиться предварительное расследование. Адвокат напомнил, что в постановлении о
предъявлении обвинения его подзащитному местом совершения им всех преступлений названо место N.
Далее адвокат привёл суждения, из которых вывел, что место Z. выбрано обвинительным органом
произвольно, только лишь на том основании, что в месте Z. находится обвиняемый. Адвокат рассудил,
что таким образом можно определить любое место страны для предварительного расследования, перед
этим переведя туда обвиняемого. Адвокат в жалобе утверждал, что в месте Z. нет никаких условий,
обеспечивающих, как полагает обвинительный орган, “полноту” расследования, поскольку в месте Z.
отсутствуют доказательства, подлежащие собиранию по уголовному делу. Адвокат также пожаловался,
что ему неясно, о какой “объективности” идёт речь в постановлении обвинительного органа о переводе
расследования в место Z. и почему нельзя было провести расследование “объективно” где-нибудь по
ближе к месту N. Адвокат высказал предположение, что если, по мнению обвинительного органа, в
месте Z. расследование будет проводиться объективно, то в месте N. расследование проводилось
необъективно. Адвокат также обосновал, почему перевод расследования в место Z. не будет
способствовать соблюдению процессуальных сроков расследования, к тому же ознакомление с
материалами уголовного дела в месте N. заняло бы меньше времени, чем такое же ознакомление в месте
Z., так как в месте Z. у адвокатов отсутствуют средства копирования материалов дела. Адвокат
попросил суд признать постановление обвинительного органа незаконным и необоснованным и обязать
обвинительный орган устранить допущенные нарушения.
Безусловно, бытовые удобства могут входить в круг жизненных интересов. Поэтому пребывать
адвокату в месте N., возможно, удобнее, чем в месте Z. То же самое можно сказать и о других людях.
Но с процессуальной точки зрения, для адвоката должно быть безразлично, где оказывать юридиче
скую помощь своему доверителю и осуществлять публичный безвластный контроль над
обвинительным органом и судом, в месте N. или в месте Z. Поскольку для адвоката, если не было
события преступления, то его не было нигде, его не было во всём мире и в других местах. Для адвоката
во всех случаях любое уголовное преследование его подзащитного и любой суд над ним будут
неправильными, а обвинительный приговор будет неправосудным.
Конечно, адвокат не просит, чтобы суд своим повелением возвратил предварительное
расследование в место N. Но в мотивировочной части жалобы адвокат прямо указывает, что правильно
было бы сохранить расследование в месте N. Более того, адвокат ссылается на то, что обвинительным
органом были собраны какие-то доказательства в месте N. Если сам адвокат соглашается, что у
обвинительного органа есть какие-то доказательства, то, может быть, в деяниях доверителя адвоката
всё-таки было что-то преступное? Вот обвинительный орган и разбирается. Как может, так и
разбирается. Обвинительному органу не до бытовых удобств.
И в самой просьбе адвоката заложено противоречие, которое на стороне обвинительного органа.
Если адвокат считает, что постановление обвинительного органа незаконное, то оно незаконное
изначально и при его отмене должно быть восстановлено то положение, которое существовало до
принятия этого постановления. То есть расследование должно быть возвращено в место N. Если
постановление необоснованное, то его недостаток в отсутствии обоснования, что породило его
непонимание у адвоката. Следовательно, если получить разъяснения, а именно, обоснование, то
сомнения будут развеяны. Но адвокат не просит, чтобы суд признал постановление незаконным или
недействительным по причине отсутствия обоснования, а просит обязать обвинительный орган
“устранить допущенные нарушения”, то есть исправить это постановление таким образом, чтобы оно
было понятным, мотивированным, то есть обоснованным, и таким образом, стало бы “законным”.
Суд первой инстанции согласился с пониманием адвоката процессуального закона касательно той
мысли, что место проведения предварительного расследования определяется местом совершения
преступления, и внял просьбе адвоката, обязав обвинительный орган устранить допущенные
нарушения. Нарушениями, допущенными обвинительным органом суд посчитал то, что в
постановлении отсутствует изложение точной мотивировки принятого процессуального решения. В
постановлении отсутствуют сведения о том, в чём именно выражается обеспечение полноты,
102
объективности и соблюде ния процессуальных сроков при проведении предварительного расследования
в месте Z. Суд указал, что при таких обстоятельствах у суда нет оснований признать постановление
обвинительного органа обоснованным и мотивированным.
Таким образом, суд не признал постановление незаконным, то есть изначально юридически
ничтожным, а обязал обвинительный орган устранить допущенные в нём нарушения, то есть
дополнительно обосновать, мотивировать решение о переводе предварительного расследования в место
Z. из места N.
Повеление суда устранить в постановлении нарушения было озвучено адвокатом перед
средствами всенародного оповещения как признание судом этого постановления незаконным. Что,
согласитесь, не одно и то же. Но обвинительный орган не уступал в понимании этого судебного акта
адвокату и подал кассационное представление на его отмену вместо того, чтобы дополнить каким-то
образом это постановление мотивировкой-обоснованием. Что бы тогда осталось делать адвокату,
получи он новую редакцию постановления о месте Z.? Опять обжаловать в суд первой инстанции
обновленное, исправленное постановление? Обжаловать, конечно, можно было, но суд уже к тому
времени устал бы. Ведь все допущенные нарушения обвинительным органом устранены.
В кассационном представлении обвинительный орган указал, что суд вышел за пределы своих
полномочий и рассмотрел жалобу адвоката в нарушение правил о подсудности, поскольку
рассматривать её должен был суд по месту производства предварительного расследования, которое
проводится в месте Z.; потом, что оценка мотивированности не может являться предметом судебного
рассмотрения, и, наконец, суд не обосновал вывод о том, что само по себе постановление
обвинительного органа способно причинить ущерб правам и свободам участников судопроизводства
либо затруднить их доступ к правосудию.
Адвокат в своих возражениях легко нашёл логическую несостоятельность первых двух доводов в
представлении обвинительного органа. Обвинительный орган находится в месте N. и постановление об
изменении места предварительного расследования было вынесено в месте N., ранее предварительное
расследование проводилось в месте N., поэтому жалоба адвокатом была подана в суд по месту N.
Обязанность суда оценивать или проверять, мотив и обоснованность принимаемых обвинительным
органом решений адвокат обосновал доводами, выраженными в позициях Конституционного суда
России. Адвокат также обратил внимание на то, что обвинительный орган сам противоречит себе, в
своём постановлении обвинительный орган не считает нужным что-либо обосновывать, но требует
обоснования выводов от суда.
Однако самоё возражение адвоката содержало заблуждения и противоречия, которые никак не
могут способствовать правозащите.
Адвокат в своём возражении выдвинул тезис о том, что суд признал постановление
обвинительного органа незаконным и необоснованным, хотя суд всего лишь повелел обвинительному
органу исправить допущенные нарушения. Уверовав в истинность своего тезиса, адвокат делает из него
вывод, что суд восстановил положение, существовавшее до вынесения обвинительным органом своего
постановления о переносе расследования в место Z.
Адвокат в возражении сообщает суду, что его подзащитный был переведён в место Z. при
отсутствии законных оснований и процессуальной необходимости. Таким образом, адвокат говорит не
только о законных основаниях, что только и входит в предмет его профессиональной деятельности, но и
о целесообразности для обвинительного органа принятия того или иного решения. Затронув тему
целесообразности, адвокат высказывает догадку, зачем обвинительному органу понадобилось
переводить обвиняемого, а следом за ним и предварительное расследование в место Z., и сам объясняет
эту догадку. Адвокат высказал мысль, что обвинительному органу не хватило фантазии подобрать
подходящие для обоснования аргументы. Получается, что жалоба адвоката была вызвана всего лишь
отсутствием у обвинительного органа фантазии, а решение суда направлено на стимулирование
103
обвинительного органа проявить фантазию.
Адвокат заверял суд, что в месте Z. нет никаких условий, обеспечивающих, как уверяет
обвинительный орган, “полноту и объективность” расследования, поскольку в этом месте отсутствуют
доказательства, подлежащие собиранию по расследуемому делу. Значит, адвокат знает, в каком месте
есть условия, обеспечивающие полноту и объективность расследования, и в каком месте находятся
доказательства, которые надо собрать по этому делу. Адвокат всё это знает, хотя и заявляет, что его
доверитель никогда и нигде преступлений не совершал. Однако если обвиняемый никаких
преступлений не совершал, то доказательств совершения несовершённых преступлений нет нигде на
всей земле, а не только в месте Z. Доказывание, что преступление совершено не было, будет
доказыванием через отрицание. Что есть нарушение правил доказывания, так как оно бесконечно. Всё,
что ни возьми, то и доказывает отсутствие чего-то другого.
Далее адвокат в возражении настаивает, что именно в месте N. находятся доказательства, сбор
которых необходим для надлежащего выполнения адвокатом своего профессионального долга, так как
адвокат успел убедиться, что многих доказательств в материалах уголовного дела нет. И адвокат
вынужден заниматься сбором доказательств в месте N., а потом ехать в место Z. Адвокат посетовал
суду, что если судебный процесс будет проходить в месте Z., то по формальным признакам такой
процесс не будет ни равноправным, ни состязательным. Хотя бы по той причине, что сторона защиты
будет лишена возможности представить необходимые доказательства, в частности, обеспечить явку
свидетелей и специалистов. Также адвокат в возражениях сообщил суду и, следовательно,
обвинительному органу, что до завершения предварительного расследования он намерен заявить целый
ряд ходатайств, в частности, о допросе свидетелей, о проведении очных ставок и других следственных
действий, которые, по мнению адвоката, легко будет провести в месте N. и крайне затруднительно в
месте Z.
Доводы адвоката порочны. Ибо оказывается, адвокат постиг замысел обвинительного органа,
адвокат понял и поверил в то, что обвинительный орган собрал такие доказательства, которые
полностью изобличают в совершении преступлений доверителя адвоката. По изложенной мысли
адвоката, тезис обвинения доказан. Но теперь адвокат в месте N. соберёт свои доказательства и
докажет, что его подзащитный преступлений не совершал. И антитезис защиты тоже будет доказан.
Таким образом, перед судом предстанут два доказанных взаимоисключающих утверждения. Суду
останется только выбрать из них тот, который ближе его “внутреннему убеждению”. Почему бы суду не
выбрать тезис обвинения, ведь адвокат сам считает, что он уже “доказан”? Любой выбор будет
правильным, а приговор законным, хотя бы по той причине, что уже каждое из противоположных
утверждений “логически” доказано. А это абсурд. И этот абсурд заложен в самих доводах адвоката.
Незаконность решения и его необоснованность не одно и то же. Непредставление обоснования не
означает, что тезис нельзя доказать. Отсутствие обоснования тезиса не означает его ложности.
Кассационная инстанция отказалась удовлетворить представление обвинительного органа и
подтвердила, что обвинительному органу надо “устранить допущенные нарушения”. Но обвинительный
орган стоял на своём и не хотел ничего “устранять”, и несколько раз подавал жалобы в порядке надзора,
прося отменить решение суда первой инстанции, который обязал его хоть что-то написать в
обоснование места Z. Суд остался непреклонен перед обвинительным органом и открыто указывал
обвинительному органу, чтобы тот “устранил допущенные недостатки”. Никто не признал
постановление обвинительного органа о месте Z. незаконным. Предварительное расследование осталось
в месте Z.
Адвокат искренне продолжал считать, что постановление о месте Z. признано судом незаконным.
Однако эта же искренность не помешала адвокату продолжить принимать участие в процессуальных
действиях в месте Z. Хотя, казалось бы, исходя из логики адвоката, если место Z. является незаконным
для процессуальных действий, так и не надо принимать участия в незаконных действиях. Иначе
“незаконные” процессуальные действия приобретают видимость “законных”. Если место Z. стало опять
104
для адвоката законным, то почему обвинительный орган вдруг должен считать его незаконным?
Получается, что сам адвокат придаёт легитимность произвольным действиям обвинительного органа.
Более того, порочная жалоба уже сама по себе придала легитимность месту Z., так как процессуальные
решения обвинительного органа теперь оказались освящены судебным актом, прошли проверку на
судебную состязательность.
Обжалование места Z. в таком случае не более чем создание видимости адвокатской активности.
Длительность судебных разбирательств о месте Z. была обусловлена лишь неожиданной
бюрократической неповоротливостью обвинительного органа, его капризностью.
Адвокат во всех случаях не должен впадать в подобный фельетонизм. Адвокат, ссылаясь на
судебный акт о месте N., призывал обвинительный орган перевести предварительное расследование из
места Z. в место N. А поскольку обвинительный орган не внимал увещеваниям адвоката, то адвокат
подал обвинительному органу заявление, чтобы обвинительный орган возбудил уголовное дело против
обвинителей из обвинительного органа за неисполнение судебного акта о месте Z. Обвинительный
орган уголовное дело не возбудил, но и не устранил недостатки своего постановления, о чём ему
наказал суд из места N.
Добавление. О мнимой подсудности.
Предварительное следствие. Обвинительный орган обратился в районный суд за решением о
продлении срока содержания обвиняемого под стражей. Причины содержать под стражей стандартные:
давление на свидетелей и так далее.
В начале судебного заседания адвокат заявил ходатайство о переносе рассмотрения дела в другой
районный суд, которому, как считал адвокат, подсудно уголовное дело.
Это ходатайство было заявлено, несмотря на то, что адвокат считал, что не было самого события
преступления, в совершении которого обвиняется его подзащитный. Если не было события
преступления, то его не было нигде. Это мнимое преступление. Следовательно, решение о
рассмотрении уголовного дела любым судом будет неправильным, а суждение о подсудности этого
дела какому-то одному суду будет ложным. Потому что приводимые для определения подсудности
доводы будут мнимыми. Таким образом, адвокат, вопреки своему утверждению об отсутствии события
преступления высказывающий суждение о подсудности уголовного дела, создаёт видимость
(притворность) законности при производ стве уголовного дела и способствует обвинительному органу и
суду в пренебрежении правом.
Обвиняемый также заявил, что он считает, что дело должен рассматривать другой суд.
Если обвиняемый не совершал преступления и не знает процессуальных правил подсудности, то
высказанное им желание основано на эстетическом чувстве, а не на доводах разума. Подобные
высказывания создают иллюзию активного пользования обвиняемым своими правами.
Глава 3. Запутывание и усложнение как посягательства против юстиции
§ 1. Прокурорский фельетонизм
В “Российской газете” от 28 января 2004 года (№13 (3390)) было опубликовано интервью с
прокурором. В подзаголовке интервью пояснено, что он раскрывает подробности “дела олигарха”.
Это интервью содержит утверждения (тезисы), которые не могут подтверждаться никакими
доказательствами, или, напротив, если следовать правилам формальной логики и здравому смыслу,
доказано нечто иное, отличное от выдвинутого тезиса, то есть происходит подмена тезиса.
Тезис первый: «убийство как бы чистый криминал».
Утверждение: в так называемом “деле Йукоса” есть несколько составляющих – чисто
криминальная (дело Q.) и экономическая (дело Y. и других); в этом деле нет политической
составляющей.
105
Далее поясняется, что убийство к делу коммерческой организации “Йукос”, к его экономической
части отношения не имеет, и добавлено: “Это как бы чистый криминал”.
Если “убийство” – это преступление, то есть такое нарушение правовых норм, за которое
установлено наказание (санкция за правонарушение), и описывается (содержится) это наказание в
Уголовном кодексе России, то собственно указанный Кодекс не предусматривает деления преступлений
на “чистый криминал”, “простой криминал”, “грязный криминал” и так далее. Наверное, любое
правонарушение, наказание (санкция) за которое содержится в Уголовном кодексе России, является
преступлением. Кража или мошенничество как преступления нисколько не “грязнее” убийства. Или
грабеж и разбой по системным элементам образуют “экономическую составляющую”, а не
“криминальную”?
Можно было бы, конечно, заявленный тезис пропустить, если бы за попыткой придать образность
высказываемой мысли не стояли судьбы людей, их жизнь, горе и слезы. Сначала скороговорочные
интервью, потом свальные уголовные дела, в которых уже не разобрать ни правых, ни виноватых. Что и
подтверждает следующий тезис.
Тезис второй: создавать видимость деятельности по реализации товара и уходить от уплаты
налогов.
В интервью утверждается, что в розыске находятся директора подставных предприятий, при
помощи которых происходило уклонение от уплаты налогов; и они как бы создавали видимость
деятельности по реализации товара и уходили от уплаты налогов.
Юридической оценке такое деяние, как создание видимости по реализации товара, не поддаётся.
Товар либо реализуется (продается, меняется и т.п.), либо не реализуется. Либо сделки по поводу
реализации товара совершались, либо не совершались. Либо такие сделки были действительны, либо
недействительны. Никакой “видимости” быть не может. Или это не относится к праву. Если таковое не
относится к праву, то и правовой оценке деяния людей подлежать не могут. Соответственно, эти люди
не должны подвергаться юридическим санкциям.
Также от “видимости” не создаются доходы, которые подлежат налогообложению.
Кроме того, в праве нет такого понятия, как “подставное предприятие”. Либо предприятие, то есть
коммерческая организация, образовано и зарегистрировано как юридическое лицо (юридическая
фикция), либо такой организации нет. Если коммерческой организации нет, а есть “ничто”, то “ничто” в
гражданском обороте не участвует. “Ничто” никуда подставить нельзя.
§ 2. Запрет знакомиться с делом как отсутствие правосудия
Судебный процесс – это спор о юридических сомнениях. Сам спор есть преодоление сомнений
путём суждений, доводов. Чтобы судить, нужны аргументы при доказывании. Иначе говоря, нужны
знания об аргументах. Если знаний нет, то доказывания не может быть. Остаются эмоции, эстетические
чувства. Если одна сторона в споре лишена знаний о предмете спора, то налицо неравенство сторон. Без
знания нет понимания.
В судебном процессе (споре) отсутствие знаний у подсудимого об обвинении лишает его самой
возможности приводить доводы в своё оправдание. Лишение обвиняемого знаний об обвинении есть
лишение его самого права на защиту.
Справка. Из статьи 217 “Ознакомление обвиняемого и его защитника с материалами уголовного
дела” Уголовно-процессуального кодекса России (в редакции 2003 года).
Часть 3. Обвиняемый и его защитник не могут ограничиваться во времени, необходимом им для
ознакомления с материалами уголовного дела. Если содержащийся под стражей обвиняемый и его
106
защитник явно затягивают время ознакомления с материалами уголовного дела, то на основании
судебного решения, принимаемого в порядке, установленном статьёй 125 настоящего Кодекса,
устанавливается определённый срок для ознакомления с материалами уголовного дела. В случае, если
обвиняемый и его защитник без уважительных причин не ознакомились с материалами уголовного дела
в установленный судом срок, следователь вправе принять решение об окончании производства данного
процессуального действия, о чем выносит соответствующее постановление и делает отметку в
протоколе ознакомления обвиняемого и его защитника с материалами уголовного дела.
Лишают обвиняемого возможности знакомиться с материалами уголовного дела под предлогом
так называемого “затягивания” обвиняемым ознакомления. По окончании предварительного
расследования обвиняемому предоставляют материалы уголовного дела для ознакомления. По
прошествии некоторого времени обвинительный орган вдруг начинает считать, что обвиняемый
слишком медленно знакомится с материалами дела, то есть затягивает ознакомление. Обвинительный
орган обращается в суд с ходатайством об установлении обвиняемому определённого срока, в течение
которого обвиняемый только и может полностью ознакомиться со всеми материалами дела. Если
обвиняемый в этот срок не успеет ознакомиться с материалами, то ознакомление заканчивается и
уголовное дело передаётся в суд. Однако в “деле Йукоса” был случай, когда следователь по
собственному произволу без всякого решения суда запретил обвиняемому знакомиться с материалами
уголовного дела, конечно, по причине “затягивания”, и утвержденное прокурором уголовное дело было
направлено в суд. Суд принял его к производству, не усмотрев никаких нарушений.
Затягивание ознакомления есть не что иное, как фактический отказ от знакомства с делом при
отсутствии причин и условий для такого отказа. Когда обвиняемому созданы все условия для чтения
материалов, то есть они ему предоставляются, выделяется место и время для чтения материалов в
освещённом и тёплом помещении, обвиняемого не морят голодом, а сам обвиняемый обладает
обычными для человека физиологическими возможностями для ознакомления, он видит и слышит, он
вменяем, способен понимать прочитываемое. Если эти условия не соблюдены, например, если
обвиняемого заставляют отказываться от обеда или требуют проявления сверхчеловеческих усилий, то
обвиняемого фактически лишают права на защиту.
Обвинительный орган представляет суду, то есть на спор между стороной обвинения и стороной
защиты, тезис о затягивании. Сторона защиты может опровергать этот тезис, то есть доказывать
антитезис – обвиняемый желает знать материалы уголовного дела и знакомится с ними на пределе
физиологических возможностей. Если адвокат обвиняемого предлагает суду установить такой срок для
ознакомления, который недостаточен человеку среднего психофизического развития для ознакомления,
то адвокат содействует обвинительному органу и суду в нарушении прав обвиняемого.
Демонстрация запрета первая. Обвинительный орган выдвинул тезис об умышленном затягивании
ознакомления с материалами уголовного дела обвиняемых Икс и Эл.
В качестве аргументов этого тезиса приводятся данные:
1. Уголовное дело в отношении Эл было проведено с 20 июня по 20 августа. За два месяца.
Прошло пять месяцев. Дело составляет 146 томов. Он ознакомился только с 39 томами.
2. Икс читает по сто страниц в день. Дело составляет более 200 томов. Такими темпами процесс
ознакомления с делом может затянуться на годы.
Приведённые аргументы, напротив, опровергают выдвинутый тезис об умышленном затягивании
ознакомления обвиняемых с материалами дела. Они доказывают иной тезис (антитезис): обвиняемые
быстро знакомятся с материалами дела, не пользуются предоставленными им правами для защиты в
возможной мере, всячески стремятся предстать перед судом скорым, справедливым и открытым.
Касательно аргументов. За два месяца, то есть за шестьдесят дней (30х2), обвинительный орган
собрал материалы о преступлениях и сгруппировал эти материалы в 146 (ста сорока шести) томах
уголовного дела. Если предположить, что в каждом томе двести листов (минимальное количество), то
107
общее количество листов будет равняться минимум 29200 (двадцати девяти тысячам двумстам) (200 х
146).
Таким образом, руководитель следственной группы должен был прочитывать за каждый день
предварительного следствия (предположим, он лично работал без выходных все шестьдесят дней) по
487 листов (29200 : 60).
Не можем же мы допустить и мысли, что руководитель следственной группы не ознакомился со
всеми доказательствами совершения обвиняемым преступления. Ведь следователь уверен, что именно
обвиняемый совершил вменяемые ему деяния, и следователь собрал именно необходимый минимум
доказательств вины обвиняемого. У нас же повсеместно в правосознании присутствует презумпция
добросовестности обвинительного органа.
Четыреста восемьдесят семь листов в день. Чтобы прочитывать такое количество текста нужно
поистине обладать выдающимися способностями. Предположим, что только таких и назначают
руководителями следственных групп. Но если согласиться, что руководитель обладал выдающими
способностями по быстрочтению, то тогда нужно согласиться с тем, что остальные следователи (члены
следственной группы) всех материалов дела, то есть доказательств, не знают, а верят другим
следователям просто так, на слово. Без всяких доказательств. И каждый следователь просто верит, что
обвиняемый виновен. Без всяких доказательств. Ибо прочитать 487 листов в день каждому следователю
не позволяют ни обычные человеческие способности, ни, собственно, организация следственного труда.
Согласимся с тем, что руководитель следственной группы обладает выдающимися читательскими
способностями и способен прочитать 487 листов в день. Но тогда у него не останется времени для
организации расследования, руководства расследованием. Но предположение о выдающихся
способностях руководителя следственной группы будет тут же опровергнуто, стоит только найти
подтверждения тому, что этот руководитель в течение этих двух месяцев имел еженедельные выходные
и при этом не читал дело. Ибо тогда скорость чтения надо увеличить неимоверно, что выходит за рамки
всяких физиологических способностей человека.
Предварительное следствие закончено. По окончании ознакомления обвиняемого с материалами
дела должно быть составлено обвинительное заключение, которое подлежит утверждению прокурором.
Если мы допустили, что все материалы дела знает, в силу своих выдающихся способностей,
только руководитель следственной группы, то только он и может единолично составить обвинительное
заключение. Ведь другие следователи не успели за два месяца ознакомиться со всеми материалами дела.
Обвинительное заключение по делу, состоящему из 146 томов, будет излагаться, минимум, на двухстах
листах. Пусть на ста листах. В части 5 статьи 215 Уголовно-процессуального кодекса России (в
редакции 2003 года) указан срок, в течение которого следователь должен составить обвинительное
заключение и направить материалы уголовного дела прокурору. По истечении 5 суток со дня
объявления об окончании следственных действий либо со дня окончания ознакомления с материалами
уголовного дела участников уголовного судопроизводства. Опять пренебрежем реальными физиологиче
скими возможностями человеческого организма и допустим, что руководитель следственной группы,
обладая выдающими способностями, всё-таки составил обвинительное заключение за пять суток.
Получается, что руководитель следственной группы составлял обвинительное заключение в период
ознакомления обвиняемого с материалами уголовного дела.
Далее Уголовно-процессуальный кодекс России, то есть законодатель, требует от прокурора или
проявить сверхчеловеческие интеллектуальные способности, или пренебречь исполнением служебного
долга. Ибо, согласно требованиям части 1 статьи 221 Уголовно-процессуального кодекса России,
прокурор рассматривает поступившее от следователя уголовное дело с обвинительным заключением и в
течение 5 суток (в редакции Федерального закона от 5 июня 2007 г. № 87-ФЗ 10 суток) принимает по
нему решение (утвердить обвинительное заключение, прекратить уголовное дело и др.).
108
Прокурор за пять суток, что равно ста двадцати часам, должен рассмотреть всё уголовное дело, то
есть все 146 томов и ещё один том обвинительного заключения. За каждые сутки он должен
прочитывать по 29 (двадцать девять) томов. Более чем по одному тому в час. Но такими возможностями
не обладает ни один человек на Земле. Это общеизвестный факт, который не нуждается в
доказательстве. А иначе такой сверхчеловек должен не утверждать обвинительные заключения, а
руководить страной, быть лидером нации, возглавить всё человечество.
Приведённое всего лишь доказывает иной тезис, что прокурор, которому представили 146 томов с
обвинительным заключением, уголовное дело не прочитает, доказательства обвинения не проверит и не
оценит. И если он обвинительное заключение утвердит и направит уголовное дело в суд, то обвинит
человека без вины, без доказательств, веруя другим следователям, которые тоже только внутренне
убеждены в виновности обвиняемого, без всяких доказательств.
А если бы прокурор не пренебрегал своим служебным долгом, который касательно любого
прокурора неотделим от гражданского долга, то он бы знакомился со 146 томами уголовного дела в
течение нескольких месяцев, а то и лет. Ведь все должны исходить только из того, что дело содержит
исключительно необходимую и достаточную совокупность доказательств.
А что же обвиняемые?
От обвиняемых обвинительный орган требует как минимум таких же выдающихся способностей,
какими обладает руководитель следственной группы. По крайней мере, в части быстрочтения. Но если
обвинительный орган располагает возможностями подбора выдающихся людей для следственной
работы, то в качестве обвиняемых привлекаются не по признаку способности человека к быстрому
чтению материалов уголовного дела. Иначе сама по себе обнаружившаяся способность к быстрочтению
была бы необходимым признаком любого преступления.
Итак, обвиняемый Эл за пять месяцев ознакомился только с 39 томами из 146. За один месяц
знакомился с восемью томами. За неделю с двумя томами. В двух томах 400 (200 Х 2) листов. За день
знакомился с 67 листами (400:6). А вот дело Икс составляет более 200 томов. И читает он по сто
страниц в день. Вероятно, Икс обладает большими способностями к чтению, чем Эл. Но оба
обвиняемых Икс и Эл проявляют обычные способности и заинтересованность в ознакомлении с
материалами дела.
Дело не только в способности к быстрочтению. Надо ведь ещё осмыслить, что написано. А
написанное есть не что иное, как доказывание вины в совершении преступлений. В совершении
преступлений и обвиняются Икс и Эл. Всё написанное надо проанализировать, дать ему, по крайней
мере, логическую оценку. Ибо обвинительный орган вложенными листами в тома дела доказывает тезис
о преступлении. Но Икс и Эл с этим не согласны. Им надо дать свои письменные возражения. Известно,
что любое возражение (опровержение), как правило, обширнее опровергаемого. А глупость и
безграмотность, если конечно, они содержатся в томах уголовного дела, что нельзя допускать адвокату
как логический аргумент в споре, вообще невозможно опровергнуть никакими логическими доводами
(доказательствами). Но читать все листы дела надо, и обдумывать прочитанное надо. Надо также
формировать позицию защиты.
Чтение, анализ и осмысление каждый день ста листов текста есть подтверждение того, что человек
выполняет работу на пределе своих возможностей. Что может быть сравнимо, при определённых
условиях, с пыткой.
Обратный расчёт ознакомления Икс с материалами дела показывает, что ознакомление с делом
должно быть завершено в течение семнадцати месяцев: за два дня он знакомится с одним томом дела, за
неделю – с тремя, за месяц – с двенадцатью.
Установление для Икс предельного срока на ознакомление с материалами дела есть не что иное,
109
как лишение его права и самой возможности узнать, в чём он обвиняется, чем эти обвинения
подтверждаются (доказываются), выразить своё отношение к обвинению и представляемым
обвинительным органом доводам и представить в свою защиту доказательства.
Получается, что обвинительный орган хочет, чтобы обвиняемые (так же, как сами следователи и
прокурор) не знакомились со 146 и 200 томами уголовных дел, а просто поверили своим обвинителям,
что именно обвиняемые Икс и Эл совершили вменяемые им преступные деяния, доказательства чему
содержатся в этих томах; и суд бы не исследовал материалы уголовного дела и тоже поверил
обвинительному органу, что обвиняемые Икс и Эл виновны, и осудил бы их, руководствуясь верой и
“внутренним убеждением”, без доказательств. Ведь если никто не знаком с доказательствами, то их и
нет. Есть только вера и эстетическое ощущение. На этом стоит наш уголовный процесс?
Демонстрация запрета вторая. Обеспечение права на защиту обвиняемого, фактическая
реализация этого права вменяется в обязанность обвинительному органу и суду, а не адвокату. Запрет
знакомиться обвиняемому с материалами уголовного дела в форме установления определённого срока
для ознакомления, противоречащего физиологическим возможностям человека, есть неисполнение
обвинительным органом и судом возложенной на них публичной обязанности.
Обвинительный орган обратился в суд с ходатайством об установлении обвиняемому Икс
предельного срока для ознакомления с материалами уголовного дела.
Адвокат обвиняемого Икс представил свои доводы против ходатайства обвинительного органа.
Адвокат выдвинул тезис, что это ходатайство есть стремление обвинительного органа лишить
обвиняемого Икс права на защиту (ст. 16 УПК России).
Право на защиту обвиняемого есть пользование всеми правами, предоставленными ему
процессуальным законом.
В частности, обвиняемый вправе (ч. 4 ст. 47 УПК России):
- знать, в чём он обвиняется, и возражать против обвинения;
- представлять доказательства;
- знакомиться со всеми материалами уголовного дела и выписывать из материалов уголовного
дела любые сведения и в любом объёме;
- снимать копии с материалов уголовного дела;
- участвовать в судебном разбирательстве уголовного дела;
- пользоваться помощью защитника;
- заявлять ходатайства, в том числе по окончании ознакомления с материалами уголовного дела
(ч. 4 ст. 217 УПК России).
И обеспечение права на защиту обвиняемого возлагается на органы следствия и суд. Это право
обвиняемый может осуществлять лично либо с помощью защитника (ч.1 ст. 16 УПК России).
Однако руководитель следственной группы в нарушение этой своей процессуальной обязанности
пытается своим ходатайством лишить указанных прав обвиняемого Икс по средством установления
предельного срока ознакомления его с материалами уголовного дела, состоящими из 161 тома или 41
660 (сорока одной тысячи шестисот шестидесяти) листов.
Ограничение во времени ознакомления с материалами уголовного дела есть фактическое лишение
обвиняемого Икс в возможности изучить и осмыслить все документы (доказательства), которые собрала
сторона обвинения. Незнание материалов уголовного дела фактически делают бессмысленными права
обвиняемого и его защитников. Потому что без знания материалов уголовного дела нельзя
воспользоваться своими правами.
Обвинительный орган заявляет, что обвиняемый Икс явно затягивает время ознакомления с
110
материалами уголовного дела. Такое заявление является надуманным, не соответствует объективной
действительности и разумной оценке материа лов уголовного дела, содержащих массу бухгалтерских
документов, аудиторских отчётов, финансово-экономических экспертиз. Кроме того, некоторые
документы изложены на иностранном языке без обозначения, где находится их перевод на русский язык
или встречаются документы, изложенные на неизвестном языке – текст написан частично кириллицей,
частично латиницей.
Материалы уголовного дела состоят из 161 тома, содержащих 41 660 листов, не считая их
оборотов. Для ознакомления с таким количеством листов необходимо минимум 416 дней. Поскольку
человек нормального интеллектуального (умственного) развития и с устойчивой психикой способен
осмысленно прочитывать в день не более ста листов. Ибо прочитанное надо обдумать, сделать из него
необходимые выписки и составить проекты ходатайств, которые можно представить по окончании
полного ознакомления с материалами дела.
Ко дню судебного заседания обвинительным органом предоставлялись обвиняемому для
ознакомления материалы дела 50 дней. За это время обвиняемый Икс ознакомился с 45 томами или 11
327 (одиннадцатью тысячами тримястами двадцатью семью) листами, то есть за указанный период
обвиняемый Икс знакомился в день с 226 (двумястами двадцатью шестью) листами.
Приведённый расчёт опровергает выдвинутый обвинительным органом тезис об умышленном
затягивании ознакомления обвиняемых с материалами дела.
Скорость ознакомления обвиняемого Икс с материалами дела лишь подтверждает, что он
совершает такое ознакомление на пределе своих физических и психических возможностей. Ибо к
моменту рассмотрения ходатайства обвинительного органа в суде другие участники процесса
ознакомились с немного меньшим, чем обвиняемый Икс, количеством томов дела, а именно: адвокат Н.
– с 43 томами, адвокат П. – с 37 томами, адвокат М. – с 42 томами, адвокат Ш. – с 44 томами,
обвиняемый по этому же делу Эр. – с 44 томами. И только обвиняемый по делу Эс. подписал, что он
ознакомился со всеми томами материалов дела.
Однако факт подтверждения обвиняемым Эс., что он ознакомился со всеми материалами
уголовного дела за 50 дней, может быть свидетельством или того, что он был вынужден отказаться от
собственного права на защиту, или того, что он обладает исключительными человеческими
способностями. Ибо осмысленно прочитывать в день по 833 (восемьсот тридцать три) листа может
только человек с выдающимися способностями, минимум, способностями в быстрочтении. По крайней
мере, его адвокат такими способностями не обладает.
Не исключено, что члены следственной группы обладают выдающимися способностями в
быстрочтении. Однако требовать от всех обвиняемых и адвокатов таких же выдающихся способностей,
какими обладает, возможно, руководитель следственной группы, не разумно. А именно из принципа
разумности исходит процессуальный закон.
Никакой человек не может вдумчиво знакомиться в сутки с более чем ста листами текста,
содержащего обвинение против него в совершении любого преступления. А если обвиняемый не
считает себя виновным в инкриминируемом преступлении, то такое чтение вызывает тяжелые
душевные переживания, снижаю щие способность логического осмысления прочитываемого.
Установление же для обвиняемого Икс предельного срока на ознакомление с материалами дела
будет не что иное, как лишение его права и самой возможности узнать, в чём он обвиняется, чем эти
обвинения подтверждаются (доказываются), выразить своё отношение к обвинению и представляемым
стороной обвинения доказательствам и представить в свою защиту доказательства, заявить по
окончании ознакомления с материалами дела ходатайства (ч. 4 ст. 217 УПК России). При таких
ограничениях всё будет походить в будущем на процесс без права на защиту, потому что вина для
обвинительного органа и суда безусловна.
111
Получается, что обвинительный орган стремится к тому, чтобы обвиняемый Икс и его адвокаты не
знакомились со 161 томом уголовного дела, а просто поверили обвинительному органу, что именно
обвиняемые совершили вменяемые им преступные деяния, без всякого доказывания и понимания, в чём
они обвиняются.
Обвиняемый Икс обвиняется в тяжком и особо тяжком преступлении, и каждый лист уголовного
дела должен содержать необходимые сведения для такого обвинения. Ведь никто не должен допускать,
что в материалах уголовного дела есть хоть какие-то материалы, не относящиеся к обвинению. Поэтому
обвиняемый Икс и его адвокаты вынуждены самым тщательным образом знакомиться со всеми
материалами уголовного дела.
Дополнительно было указано, что сторона защиты ежедневно копирует материалы уголовного
дела с помощью копировального аппарата в здании обвинительного органа. Ко дню рассмотрения дела
в суде было произведено копирование около семидесяти томов. И как показал опыт, копировать в день
возможно не более четырёх томов. А это сугубо механическое действие технического агрегата,
которому нужен перерыв для остывания, замены или пополнения расходных материалов и технической
профилактики. Такому аппарату даже не надо мыслить и анализировать, как человеку. При этом
руководитель обвинительной группы требует от обвиняемого и его адвокатов чтения материалов
уголовного дела быстрее, чем способен технический агрегат их фотографировать.
На этом изложение доводов адвокатов заканчивается.
Первый раз судом было отказано обвинительному органу установить предельный срок для
ознакомления обвиняемому Икс с материалами уголовного дела. Через месяц обвинитель ный орган
повторно обратился в суд с ходатайством об установле нии такого срока. Суд вторично отказал
обвинительному органу. Ещё через месяц обвинительный орган в третий раз ходатай ствует перед
судом установить обвиняемому предельный срок для ознакомления с материалами уголовного дела. И
суд удовлетворяет настойчивую просьбу обвинительного органа. Поскольку третье ходатайство,
дословно повторяющее предыдущие два, и удовлетворившее его судебное решение не вытекают из
логики, из доказательства, то, следовательно, они есть результат эстетического ощущения, то есть
чувственного суждения.
Ко дню рассмотрения судом третьего ходатайства обвинительного органа обвиняемый Икс
ознакомился со 101 томом или 25 219 листами. С момента окончания предварительного следствия
материалы дела для ознакомления предоставлялись 85 дней. Таким образом, за указанный период
обвиняемый Икс знакомился в день с 296 листами. Однако указанную скорость ознакомления надо
сравнить со скоростью на день рассмотрения судом второго ходатайства обвинительного органа.
Простые расчёты показывают, что обвиняемый Икс ознакомился с 71 томом или 17 750 листами за 60
дней, которые предоставлялись для ознакомления. Таким образом, за тот период обвиняемый Икс
знакомился в день с 295 листами.
Таким образом, средняя скорость ознакомления обвиняемого Икс с материалами уголовного дела
фактически одина ковая – 296 листов в день. То есть никаких замедлений не произошло, но
обвинительный орган вдруг посчитал, что обвиняемый Икс стал явно затягивать ознакомление с
материалами дела именно в последний месяц.
Но расчёты за последний месяц как раз доказывают ложность заявления обвинительного органа.
Обвиняемый Икс за последние 24 дня расписался в графике ознакомления за 29 томов (с 72 по 101
тома). Эти 29 томов содержат 7 333 листа. Таким образом, обвиняемый Икс удостоверил своей
подписью, что он в день знакомился с 305 листами.
Адвокаты и другой обвиняемый по делу ознакомились на день судебного рассмотрения третьего
ходатайства даже с меньшим объёмом материалов уголовного дела, чем обвиняемый Икс. Только
112
третий обвиняемый удостоверил своей подписью, что он способен прочитывать по 833 листа в день.
Особо следует указать на процессуальный, доказательственный аспект третьего ходатайства
обвинительного органа. С процессуальной точки зрения, в [третьем] судебном процессе надо
рассматривать или исследовать ознакомление с материалами уголовного дела обвиняемого Икс только
за период, исчисляемый с момента предыдущего [второго] вынесения судом постановления по
аналогичному ходатайству обвинительного органа.
Дело в том, что вначале судом было рассмотрено [первое] Ходатайство об установлении
определённого срока ознакомления обвиняемого Икс и его защитников с материалами уголовного дела
и исследован период ознакомления с момента окончания предварительного расследования на день
рассмотрения судом [первого] ходатайства. Суд не нашёл, что обвиняемый Икс и его адвокаты в этот
период “явно затягивают ознакомление с материалами уголовного дела”, о чем вынес постановление.
Потом суд рассмотрел [второе] Ходатайство обвинительного органа, исследовал период
ознакомления с момента вынесения судом [первого] постановления об отказе в удовлетворении
[первого] Ходатайства и также не нашёл, что обвиняемый Икс и его адвокаты в этот [второй] период
“явно затягивают ознакомление с материалами уголовного дела”, о чем вынес постановление.
При этом во [втором] Постановлении суд указал касательно [первого] Постановления суда, что
“оснований для повторного анализа доводов, которым судом дана оценка, и они признаны
неосновательными, не имеется, поскольку суд первой инстанции не вправе входить в оценку
обстоятельств, которые были ранее предметом судебного разбирательства суда первой инстанции и по
которым имеется вступившее в законную силу судебное решение”.
Суд в [третьем] постановлении, которым удовлетворено [третье] ходатайство обвинительного
органа, посчитал достаточным для установления предельного срока ознакомления написать следующие
доводы:
(1) обвиняемый Эс., которому инкриминируется совершение аналогичных преступлений, что и
обвиняемому Икс, уже завершил ознакомление с материалами уголовного дела;
(2) принять во внимание необходимость реализации назначения уголовного судопроизводства
(статья 6 УПК России), обеспечения прав и охраняемых законом интересов иных участников
судопроизводства, в том числе и потерпевших, а также их право на доступ к правосудию;
(3) обеспечение права обвиняемого на защиту, частью которого и является возможность
ознакомиться с материалами уголовного дела, не может быть достигнуто путём ущемления прав других
участников уголовного судопроизводства, в частности, потерпевших;
(4) с целью реализации прав на защиту других участников уголовного судопроизводства, закон
(часть 3 статьи 217 УПК России) не препятствует суду установить обвиняемому и его защитникам
определённый срок для ознакомления с материалами уголовного дела;
(5) установление определённого срока ознакомления обвиняемого Икс и его защитников с
материалами уголовного дела не нарушает его права на ознакомление с материалами уголовного дела и
реализацию его права на защиту;
(6) ходатайство обвинительного органа об установлении срока ознакомления обвиняемого Икс и
его защитников с материалами уголовного дела законное и обоснованное.
[Третьим] Постановлением суд фактически вменил в обязанность обвиняемому Икс прочитывать
856 листов день. Это даже больше того количества, за которое расписался обвиняемый Эс. (833 листа в
день). Ибо оставшиеся 55 томов (161 – 106) содержат 15 422 листа (41 660 – 26 238), а суд оставил
реальных для ознакомления 18 дней (15 422 : 18 = 856). Таким образом, установленное [третьим]
Постановлением обязательное для обвиняемого Икс быстрочтение выходит за пределы всяких
психофизиологических человеческих способностей и разумности. Этот судебный акт вышел за пределы
разумности. Фактически этот судебный акт запретил знать обвиняемому Икс материалы уголовного
дела, знать, в чём он обвиняется, реализовать своё право на защиту навсегда. Что и подтвердилось в
судебном процессе по обвинению Икс и других, когда уголовное дело было передано обвинительным
113
органом в суд.
Как выяснилось на судебном процессе, обвиняемый Эс., который вместе с адвокатом заверил
обвинительный орган на предварительном следствии, что он способен знакомиться с 833 листами
материалов уголовного дела в день, не понимал ни смысла предъявленного ему обвинения, ни значения
оглашаемых в судебных заседаниях документов.
Примечание. Если суд прервал ознакомление обвиняемого с материалами уголовного дела на
любом месте, то считается, что обвиняемый вообще не знаком ни с какими материалами уголовного
дела. Материалы уголовного дела – это не борщ, о вкусе которого можно судить, отведав пару ложек.
Дело надо проглотить всё, без остатка. Тогда можно его понять. Если что-то не узнано в уголовном
деле, тогда вообще нет знакомства с ним. Пресечение ознакомления есть фактический запрет на
знакомство с материалами дела, запрет на знание об обвинении, поскольку суть обвинения в
доказывании, и запрет заявлять ходатайства по материалам дела.
Аналогия. О нормах вычитки.
Если обратиться к нормативам на корректорскую работу, то выяснится, что корректор должен
отрабатывать (вычитывать) за рабочий день от двух до пяти авторских листов в зависимости от вида
корректорской работы и сложности текста. Принято считать, что один авторский лист содержит 40 000
знаков, а одна страница 1 800 знаков с пробелами. Совершив простое арифметическое действие, узнаем,
что один авторский лист приблизительно равен двадцати двум страницам машинописного текста.
Получается, что во всех случаях норма выработки в день у корректора не может быть более 110 листов.
А у редактора норма труда и того меньше. Осталось только выяснить, к какой категории сложности для
обвиняемого относятся тексты из материалов уголовного дела.
§ 3. Нормирование труда и правосудие
Судебный процесс, включая предварительное расследование, нужно рассматривать как труд. Труд
есть целесообразная деятельность человека. Судебный процесс для каждого его участника есть
целесообразная деятельность. Труд в судебном процессе – это целесообразная деятельность,
осуществляемая при помощи умственных способностей. Труд в судебном процессе – общественно
необходимый труд. Судебный процесс как труд, прежде всего, выражается в обмене информацией
(предмет труда) между участниками этого процесса. Информация собирается, анализируется,
группируется, уточняется, представляется в форме суждений и умозаключений другим участникам
процесса, которые изучают представленную им информацию, высказывают свои суждения о ней и так
далее. Результат работы участников судебного процесса с информацией выражается в виде
обобщающего информационного решения - конечного судебного акта.
Труд в судебном процессе в широком смысле (отрасль труда, отрасль управления, отрасль
экономики как система легитимного насилия) должен стать предметом изучения экономики труда.
Главная цель такого изучения – также преодоление судейского произвола.
Всякий труд, в том числе так называемый “творческий”, в той или иной степени подлежит
нормированию. Без экономических показателей (норм, нормативов) нельзя управлять ни разумно, ни
централизованно. Иначе целесообразность труда превращается в хаос, в абсурд. Нормирование труда –
основа, начало планирования и управления. Задача нормирования труда – определение необходимых
временных затрат на выполнение заданной по количеству и качеству (изготовление единицы
продукции)
работы
человеком
со
средними
психофизическими
(квалификационными)
характеристиками. Такие выявленные временные затраты служат базой для установления норм труда.
Затраты труда, будучи необходимыми, находятся в причинной связи с эффективным использованием
психофизических возможностей человека в условиях соблюдения правильных (здоровых) режимов
труда и отдыха. В процессе нормирования труда выявляются и устраняются избыточные трудовые
действия. Например, загромождение материалов уголовного дела множеством избыточных и/или
114
ненужных документов, создание видимости процессуальной активности следователем или прокурором.
Сверхнормативная, неэффективная, законовредная деятельность следователя влечёт сверхнормативные
временные затраты у прокурора, адвоката и судьи. Во всех случаях сверхнормативная деятельность
участников судебного процесса наносит вред правосудию, интересам жизни людей.
Нормирование труда охватывает понятия нормы времени и нормы выработки. Норма времени –
это затрата рабочего времени на выполнение единицы работы (производство единицы продукции), а
норма выработки – количество работы, которое должно быть выполнено за единицу времени
исполнителем соответствующей квалификации в определённых организационно-технических условиях.
Проще всего нормы выработки установить для работ (труда) с большой повторяемостью в течение
дня. В уголовном процессе к таким работам, в частности, относится ознакомление обвиняемого,
потерпевшего, гражданского истца и ответчика, а также их адвокатов с материалами уголовного дела.
Нормой выработки будет определяться количество листов материалов уголовного дела, с которыми
должен ознакомиться определённый участник процесса в течение установленного времени в день.
Нормируе мые элементы стандартные: организационное и техническое обеспечение, время на отдых и
естественные надобности, время неустранимых перерывов, обусловленных особенностями уголовного
процесса. Сейчас нормы выработки при ознакомлении, например, обвиняемого с материалами
уголовного дела устанавливаются каждым отдельным судьёй по собственному произволу, не
имеющему никакого разумного объяснения.
Аналогию ознакомления с материалами уголовного дела, как целесообразного труда, можно найти
в труде редакторов и корректоров (вычитчиков) издательств. Нормы выработки для этих профессий
установлены. Причём установлены таким образом, чтобы результат их труда соответствовал
ожидаемому качеству, то есть чтобы обработанная ими рукопись соответствовала грамматическим и
стилистическим правилам. Руководитель редакционно-издательского подразделения должен следить,
чтобы установленные нормы выработки исполнителями не превышались, поскольку такое превышение
неминуемо влечёт ухудшение качества работы, то есть рукопись будет опубликована с ошибками.
Кроме того, норма выработки направлена на сбережение психического и физического здоровья
исполнителя, будь то редактор или корректор (вычитчик). Нормы выработки для этих профессий
устанавливались на пределе психических и физических человеческих возможностей. Поинтересуйтесь у
работников этих профессий. Хотя редактор и корректор (вычитчик) при работе над рукописью
выполняют обычную для них трудовую функцию, они не находятся, как, например, обвиняемый, в
состоянии чрезвычайной ситуации.
Функция вычитчика заключается в смысловом чтении, чтобы он мог осмыслить синтаксическую,
фактическую или иную ошибку, сформулировать и записать замечание редактору (автору) по стилю или
смыслу, уяснить непонятное при чтении место. Вычитка – последнее чтение рукописи перед набором с
целью устранить или предупредить разного рода ошибки (грамматические, редакционно-технические,
стили стические, фактические, логические и другие) (Справочная книга корректора и редактора.
Москва, Издательство “Книга”, 1974. С. 11.). Задача редакционной корректуры – проверить содержание
и форму произведения по существу.
Разве обвиняемый, потерпевший, гражданский истец и адвокат должны безмысленно читать
материалы уголовного дела? Разве они не должны проверить содержание этих материалов по существу
и выявить разного рода ошибки, фактические и логические? Порой и грамматическая ошибка влечёт
искажение смысла.
Получается, что нормативы для участников ознакомления с материалами уголовного дела не
должны существенно отличаться от норм выработки, установленных для редакторов и корректоров
(вычитчиков) издательств.
К нормированию процессуального труда можно, например, отнести правило, установленное в
части 1 статьи 221 Уголовно- процессуального кодекса России. Так, согласно этому правилу в редакции
115
Федерального закона от 5 июня 2007 года № 87-ФЗ, прокурор рассматривает поступившее от
следователя уголовное дело с обвинительным заключением и в течение 10 суток принимает одно из
предусмотренных этой статьёй решений. В силу редакции Федерального закона от 18 декабря 2001 года
№ 174-ФЗ той же статьи, прокурор был обязан принять аналогичное решение в течение пяти суток.
Статьёй 214 Уголовно-процессуального кодекса РСФСР, принятого Верховным Советом РСФСР 27
октября 1960 года, было установлено, что прокурор обязан рассмотреть поступившее дело и принять
решение по нему в срок не более пяти суток. Однако на каких антропологических и организационнотехнических исследованиях базировалась норма «пять» и «десять» суток? Почему вдруг норма для
принятия решения прокурором по уголовному делу была увеличена вдвое? Или в начале третьего
тысячелетия в два раза понизились психические, физические и умственные способности у прокуроров?
Или причина в реконструкции прокуратуры Федеральным законом от 5 июня 2007 года № 87-ФЗ, когда
предварительное следствие, как наиболее действенная форма надзора за законностью, было изъято у
прокуроров?
Допустим, что до реконструкции прокуратуры прокурор мог контролировать предварительное
следствие, направлять ход расследования и поэтому обладал всей полнотой информации о следствии, и
поэтому ему могло бы хватить и пяти суток для принятия решения по уголовному делу. Увеличение же
указанной нормы времени в два раза можно обосновать следующим предположением. Поскольку после
реконструкции прокуратуры прокурор удалён от ведения предварительного следствия и фактически во
время его проведения не имеет возможности знакомиться с материалами уголовного дела, то по
получении уголовного дела с обвинительным заключением (для него незнакомого) ему нужно больше
времени для знакомства с материалами уголовного дела. Однако дополнительных пяти суток не может
хватить никакому человеку, чтобы освоить уголовное дело, состоящее из десятков и сотен томов. Или
прокурор должен возвратить необъятное уголовное дело в следственный орган для его форматирования
таким образом, чтобы прокурор, обладающий обычными для юриста интеллектуальными
возможностями, мог познать его в течение отведённого ему процессуальным законом срока. Такое
действие прокурора всего лишь будет соответствовать принципу процессуальной экономии.
Примечание. Конечно, любой обыденный юрист без всяких умственных напряжений тут же
воскликнет, что в судебном процессе нельзя нормировать никакой труд, потому что это сделать нельзя
никогда. На это можно ответить аналогией из истории пореформенной царской России. Как-то один
праздно живший литературный герой – помещик – на вопрос, пересчитал ли он деревья при продаже
берёзовой рощи, удивлённо спросил, а как можно пересчитать деревья в лесу? Но нашёлся человек,
который может и деревья в лесу пересчитать.
Глава 4. Учебник логики как незримая часть законодательства в “деле Йукоса”
§ 1. О судебных доказательствах
Сам судебный процесс не учебник логики, но система процесса, его формы служат соблюдению
логических форм. Судебный процесс обеспечивает применение логических форм, если их знают и хотят
применять. Судебный процесс позволяет проверить соблюдение или нарушение логических форм:
когда, кто и где их нарушил.
Посмотрим с помощью собственных логических способностей, как абсурд преодолевается в
судебном процессе, то есть на способность применения правил формальной логики. Для
профессиональных участников судебного процесса ос тались сущие пустяки, – пользоваться учебником
формальной логики.
Цель судебного процесса достигается доказыванием.
Доказывание есть установление предмета доказывания, то есть тех фактов (обстоятельств),
которые надо установить, признать, что они были или не были в действительности; представление
сведений, подтверждающих или опровергающих наличие обстоятельств, то есть представление
116
доказательств (демонстрация доказательств); вывод, решение о споре. Всё доказывание не выходит за
пределы формальной логики. Иначе говоря, доказывание делится на три части: (1) что нужно доказать,
(2) на основании чего доказывается и (3) как доказывается. Процессуальные законы именно такую
триаду строго соблюдают.
За пределы логики выходят эмоции, но так называемое внутреннее убеждение должно
подчиняться логике, поскольку внутреннее убеждение имеет целью преодолеть абсурд. Внутреннее
убеждение – это не каприз, не отрицание логики, это собственно акт наглядности логики. Внутреннее
убеждение должно быть свободно, то есть находиться в пределах, допускаемых правилами логики. В
отличие от свободного, “независимое” внутреннее убеждение есть произвол, отрицание всяких правил,
в том числе и своего убеждения. Человек, поступающий независимо, отрицает всякие убеждения, то
есть это человек, не имеющий и собственных убеждений. Поэтому выражение “независимое внутреннее
убеждение” относится к категории остроумно-глупых.
Примечание. Честь и достоинство как вытекающие из правил морали категории служат для
преодоления абсурда. В этом смысле честь и достоинство подчиняются логике.
Прежде всего нужно установить то, что подлежит доказыванию (доказательству). Обычно это
называют предметом доказывания или предметом доказательства. Представленное в суд притязание
лица к другому лицу, который с этим притязанием не согласен, и будет предметом доказывания. С
точки зрения логики, притязание есть тезис, то есть суждение, истинность или ложность которого
нуждается в обосновании.
Например, предметом судебного доказывания будет выдвинутый обвинительным органом тезис:
гражданин Икс присвоил вверенное ему имущество, что есть нарушение правоохраняемых жизненных
интересов другого лица. Гражданин Икс с истинностью этого тезиса не согласен. Истинность или
ложность тезиса предстоит установить.
Самоё такое логическое установление есть рассуждение. Рассуждение – это переход одних
суждений в другие, то есть когда одно суждение порождает другое. Суждение есть мысль,
обозначающая отношение вещи к другой вещи. Однако суждение может быть истинным или ложным в
зависимости от того, имело ли в действительности место отношение между вещами, выраженное в
суждении. Ведь суждение всего лишь мысль о вещах. Следовательно, чтобы проверить истинность
суждения, предварительно нужно установить наличие вещей и отношения между ними, то есть нужно
упорядочить вещи (явления).
Рассуждение, то есть переход одних суждений в другие, завершается умозаключением, суть
которого состоит в выведении нового знания из известных знаний. Поэтому логиче ский вывод об
истинности или ложности тезиса на основании свободного внутреннего убеждения и есть
умозаключение, а не произвол дурной воли. Поэтому истинность решения по внутреннему убеждению
легко проверяется по правилам логики.
Цель умозаключения – доказать истину или опровергнуть ложь. Таким образом, самоё
умозаключение есть доказатель ство. Отсюда из доказательства обязательно следует истинное
суждение, если истинны посылки умозаключения.
Истинность тезиса обосновывается суждениями, которые называются аргументами. Логическая
связь между тезисом (суждением Т) и аргументом (суждением А) осуществляется посредством
умозаключения, которое называется демонстрацией доказательства. Иначе говоря, тезис будет
истинным, если логически верно продемонстрирована его связь с аргументами. При этом обязательным
условием должна быть истинность аргументов. Что также подлежит доказыванию.
Показать, что из аргументов следует тезис, и есть демон страция доказательства, доказывание, или
117
представление доказательств.
Доказать – значит подтвердить действительность или недействительность события, указанного в
тезисе. Доказывание есть следование за тезисом посредством упорядочивания вещей (действий,
событий), суждений и умозаключений. Исследование доказательства и есть прослеживание его связи
(отношений) с другими доказательствами как истинными сведениями.
Таким образом, в предмет доказывания входит упорядочивание вещей (явлений), которые
являются терминами (логические подлежащие и логические сказуемые) аргументов как суждений. Круг
вещей и явлений, подлежащих упорядочиванию, которые необходимы для доказательства истинности
или ложности тезиса, может быть разной величины. Круг фактов, подлежащих доказыванию,
необходимых и достаточных для доказательства тезиса (совокупность доказательства), и будет
охватывать предмет доказывания. Факт есть верный вывод суждения из истинных аргументов.
Вся история теории судебных доказательств имеет целью борьбу с судейским произволом. Судьи
вообще жизни народа не знают, её не понимают и относятся к ней безразлично.
“Дело Йукоса” показало примитивный подход адвокатов к доказыванию в судебном процессе и
грубое упрощение адвокатами понятия судебного доказательства. Адвокаты, вопреки их публичному
предназначению, не выступили против искажения сущности судебного доказывания в защиту теории
судебных доказательств.
Часто употребляется в судах фраза: “Факты нужно доказать с помощью судебных доказательств”.
Смысл фразы “доказать с помощью доказательств” тот же самый, как если бы люди говорили
“помаслить маслом”, “послюнявить слюной”, “обводнить водой”, “посмотреть глазами”, “понюхать
носом”, “подумать головой” (возможно, последний пример неудачный). Поэтому “доказать
доказательствами” выражение остроумно-глупое. Это выражение вредное и опасное. Оно
затушёвывает, заслоняет логику, работу мысли по доказыванию. Из буквального понимания этой фразы
вытекает, что нужно представить в суд нечто (набор слов, то есть рассказов или ответов на вопросы,
мнений о чём-либо, вещи, документы), назвать это нечто доказательствами, и тогда тезис обвинения
(требования) будет доказан; судье достаточно будет перечислить в приговоре это нечто под названием
доказательства, и приговор будет обоснованным. Кому не знакома такая ситуация?
В процессуальном законе записано, что доказательствами являются любые сведения, на основе
которых устанавливают наличие или отсутствие обстоятельств, подлежащих доказыванию. А в качестве
доказательств допускаются показания, заключение эксперта и специалиста, вещественные
доказательства, протоколы следственных и судебных действий, иные документы. К этому надо ещё
добавить из процессуального закона такие фразы, как “стороны представляют доказательства”, “суд
исследует доказательства”, а доказывание состоит из собирания, проверки и оценки доказательств.
На первый взгляд может показаться, что в приведённых фразах содержатся противоречия. Вроде
бы несуразна мысль, что доказательство – это сведение, которым доказывают что- то. Возникает
ощущение тавтологии: доказательство через доказательство, исчезают причина и следствие. Если
сведение есть аргумент в доказывании, зачем надо называть этот аргумент доказательством? Или если
назвать любое “сведение” “доказательством”, то любой нужный тезис будет считаться доказанным без
логических (силлогистических) операций? Или любые сообщённые свидетелем сведения обязательно
будут являться доказательствами? Или любое заключение эксперта, даже содержащее откровенную
глупость, является доказательством, коль экспертизу назначил следователь? Или какова фраза
“доказательство есть (может быть) вещественное доказательство”?
Что первично – доказательство, которым собираемся доказать тезис, или заранее доказанный
тезис, из которого надо вывести [первичное] доказательство как аргумент? Получается, чтобы доказать
тезис, надо найти доказательство, а чтобы найти доказательство, надо взять доказательство тезиса. Или
чтобы собрать (найти) нужное доказательство, прежде надо сделать вывод из суждения, в основе
118
которого лежит ещё неизвестное доказательство. Абсурд, если рассматривать процессуальный закон как
вульгарный учебник логики, что и проделывают, за редким исключением, в судах профессиональные
участники процесса.
Ещё ничего не доказали, только выдвинули тезис, который собираемся доказать, но можем и не
доказать, а уже положение (суждение, или мысль об отношении вещи к другой вещи, мысль о вещи),
принимаемое за аргумент, сразу нарекаем “доказательством”, из которого обязательно последует вывод
о доказанности тезиса. Если положение, взятое за начало суждения в доказывании, оказалось ложным
(мнимым), то есть нельзя из него сделать никакого вывода, то это положение нельзя считать
аргументом, следовательно, нельзя называть и “доказательством”, потому что оно не имеет связи с
доказыванием. Иначе говоря, вещь не имеет связи с другой вещью. В то же время, если из взятого
положения (суждения о явлении и так далее) будет доказан антитезис, тогда положение есть аргумент,
из которого последовал неожиданный, но важный для жизненных интересов вывод. Но каким образом
заранее, сразу узнать, является ли взятое положение аргументом в суждении или оно ложно и не может
лежать в основе суждения? Если это сделать невозможно, а скорее всего так и есть, то каким образом
отделять ложные сведения от аргументов доказывания выдвинутого тезиса? Когда и кто должен делать
такое отделение? Как связано такое отделение с целями судопроизводства, правами и жизненными
интересами людей?
Процессуальный закон правильно вводит именно понятие “доказательство” и применяет понятие
“доказательство” в судебном процессе. В этом проявляется мудрость старинного законодателя, который
первый ввёл в процессуальную практику понятие “судебное или процессуальное доказательство”.
Никакого противоречия между процессуальным законом и правилами логики нет. Напротив, закон, не
будучи учебником логики, стремится оберечь обвинительный орган и суд от нарушения логических
правил и направляет их деятельность по пути процессуальной экономии, ограждая судебное дело от
наполнения бессмысленными вещами и документами. Вещь, приобщённая к материалам уголовного
дела без суждения о ней, то есть без выражения мысли об отношении приобщаемой вещи к другой вещи
и к самой себе, без отражения отношений между мыслимыми вещами, будет в логическом и,
следовательно, в процессуальном плане вещью бессмысленной. Аргументом в суждении является не
вещь (документ, содержащееся в показании сведение и так далее) сама по себе, а мысль об этой вещи,
суждение об отношении этой вещи к другим мыслимым вещам. Поэтому запись о приобщении какойлибо вещи к материалам уголовного дела в качестве вещественного доказательства только потому, что
эта вещь имеет значение для уголовного дела, неправильна. Потому что в записи нет мысли об
отношении приобщаемой вещи к другим вещам. В записи о приобщении нет суждения о вещи как об
аргументе в доказывании выдвинутого обвинительным органом тезиса. Такая форма приобщения есть
безмысленное приобщение.
Закон не говорит, что, например, показания свидетеля или заключение эксперта являются
доказательствами. Он только допускает их в качестве доказательств. А доказательствами показания
(содержащиеся в показаниях сведения) или заключение ещё должны стать. Самого факта проведения
такого следственного действия, как допрос свидетеля, ещё недостаточно, чтобы протокол стал
доказательством.
Что такое есть судебное доказательство? Как нечто вдруг становится доказательством? Когда
появляется доказательство?
Следователь, например, постановил провести обыск в каком- то месте с целью обнаружения
сведений о событии преступления. Во время обыска были изъяты вещи и документы, которые по
интуиции (скрытой логике) следователя имеют значение для расследуемого им уголовного дела. Во
время изъятия следователь ещё не должен иметь категорического суждения об изымаемых вещах и
документах как аргументах для доказывания тезиса расследования. Изъятые в результате обыска вещи и
документы ещё не являются в процессуальном значении доказательствами, так как ещё нет суждений о
них. Однако самоё процедура обыска как следственного действия важна для подтверждения факта, что
именно эти вещи и документы находились на момент проведения обыска в обыскиваемом месте.
119
Поэтому сам протокол обыска как процессуальный документ является аргументом, или, по
терминологии процессуального закона, доказательством, в суждении о том, где и когда находились
обнаруженные вещи и документы, заключена предпосылка для доказательств. Конечно, в буквальном
смысле не сам протокол как вещь из бумаги является аргументом (доказательством), а мысль о
зафиксированных на этой бумаге (бумажном носителе) сведениях об изъятых вещах и документах, о
месте и времени изъятия. И в этом назначении правильно допущение процессуальным законом в
качестве доказательств протоколов следственных и судебных действий.
Чтобы изъятые во время обыска вещи и документы стали в процессуальном значении
доказательствами, они должны быть подвергнуты процедуре признания, а сама процедура должна быть
изложена письменно. Чего, собственно, в “деле Йукоса” обнаружить не удалось. Процедура признания
по форме есть умозаключение.
Процедура признания доказательством предельно проста. Каждая изъятая во время обыска вещь
рассматривается (подвергается логическому анализу) с точки зрения цели расследования и с позиции её
доказательственного значения, является ли эта вещь (мысль о вещи) аргументом в доказывании. Если
какая-то вещь (мысль о вещи) является аргументом (сведением) в доказывании, то эта вещь
приобщается к материалам уголовного дела в качестве доказательства. В постановлении о приобщении
вещи к материалам уголовного дела в качестве доказательства описывается весь алгоритм признания
вещи доказательством, а именно: приводятся суждения о вещи и вывод из полученного суждения,
которым подтверждается или опровергается выдвинутый тезис (подлежащее доказыванию
обстоятельство). Иначе говоря, признание вещи доказательством есть последовательность суждений о
вещи, вывод из которых приводит к умозаключению о вещи как необходимом аргументе в системе
доказывания по уголовному делу. Если для обыденного юриста это сложно, то юрист разумный знает,
что доказательством является не вещь как зрительный и осязаемый образ, как объект материального
мира, а мысль, суждение об этой вещи.
Примечание. Вещь как объект материального мира для логики есть абсурд. Самоё деяние,
послужившее причиной возбуждения уголовного дела, есть абсурд. Вещь есть логический абсурд,
поскольку она не может преодолеть абсурд деяния. Смысл логики – преодоление абсурда. Поэтому
логика предварительно преобразует абсурд вещи как материального объекта в логическую категорию
мысли. Вещь упорядочивается в виде суждения, так как свойство вещи проявляется только в её
отношениях с другими вещами.
Примечание. Формулировка «фальсификация доказательств » в статье уголовного закона (см.
статью 303 Уголовного кодекса России от 13 июня 1996 года) абсурдна. Если доказательство – это
суждение, умозаключение из аргументов, то его нельзя «фальсифицировать», так как в принципе
невозможно фальсифицировать рассуждения. Ибо тогда надо признать воспринимающего суждения
глупцом, идиотом, не способным усвоить правила логики. Фальсифицировать (делать ложными)
суждения, умозаключения перед обладающим способностью суждения человеком будет таким же
абсурдом, как «фальсифицировать» таблицу умножения. Доказатель ство, то есть доказывание, может
быть правильным или неправильным. Доказательство не существует без демонстрации. Другое дело
вещи, содержание документов, сообщённые свидетелями сведения, то есть следы какого-то деяния. Эти
следы могут стать аргументами в суждении. Такие следы можно сфальсифицировать. Положив в основу
суждений фальшивый след, можно прийти к ложным выводам. Но след деяния во всех случаях сам по
себе не является «доказательством». Такие следы можно отнести скорее к категории «улик».
Доказательство – это суждения и умозаключения о следах деяния. Нельзя наказывать за
«фальсификацию доказательств», ибо это будет наказание за врожденную неспособность суждения, за
ущербность мышления.
Но если и карать за «фальсификацию доказательств», то в первую очередь тех, кто выдаёт за
доказательства простое зачитывание тех или иных документов, нисколько не заботясь о связи этих
документов с доказываемым тезисом.
Процедуре признания доказательством должно подвергаться каждое полученное сведение
120
(показания свидетеля, заключение эксперта, документ и так далее). Сведение должно стать
процессуальным доказательством.
Самоё действие по признанию процессуального доказательства есть анализ сведения как
доказывания. При приобщении, например, документа должно быть указано, что и как доказывает
содержащееся в нём сведение. То есть должно быть изложено суждение о сведении как об аргументе
доказывания тезиса (обстоятельства). Если такого суждения нет, то сведение, содержащееся в
документе, или сам документ не доказательство.
Той же процедуре должны быть подвергнуты и показания свидетеля. Допрошены могут быть
сотни людей, может быть проведён повальный обыск, как в “деле Йукоса”, но не все сообщённые
допрошенными сведения являются аргументами в доказывании или опровержении обвинения.
Протокол допроса свидетеля должен быть рассмотрен следователем с позиции доказательственного
смысла содержащихся в нём сведений.
О приобщении к делу такого протокола в качестве доказательства должно быть вынесено
постановление (так называемое мотивированное), что и есть суждение. Но этого никогда не делается.
Этого не делается не потому, что не хотят, а потому что не могут, не умеют.
Если следователь записывает в постановлении “приобщить изъятые на обыске документы в
качестве вещественных доказательств, так как они имеют значение для уголовного дела”, то такая
запись не превращает изъятые документы в процессуальные доказательства. Потому что в
постановлении нет умозаключения (процесса порождения одних суждений из других) о документах как
об аргументах в доказывании того или иного тезиса, то есть нет демонстрации доказательства.
Нет умозаключения о сведении (вещи, документе) – нет доказательства. “Дело Йукоса” показало,
что в уголовных делах вообще отсутствуют процессуальные доказательства. В материалах уголовных
дел есть сведения, но нет доказательств в процессуальном смысле. Потому что доказательства не
выводятся из суждений о фактах (вещах, показаниях и так далее).
Процедура признания сведения доказательством может быть проведена в любой момент
предварительного расследования, но до предъявления материалов уголовного дела для ознакомления
участникам процесса: обвиняемым, потерпевшим, гражданским истцам, адвокатам.
Процедура признания сведения доказательством (демон страция доказательства, выведение
доказательства) важна для защиты прав и правоохраняемых интересов как обвиняемого, так и
потерпевшего и гражданского истца. Без раскрытия доказательственного значения сведений теряет
всякий смысл ознакомление этих участников процесса с материалами уголовного дела по окончании
предварительного расследования. Без такого раскрытия невозможно понять, что доказывает тот или
иной вложенный в материалы уголовного дела документ. Пытаться самому, например, обвиняемому
догадываться из постановления о привлечении его в качестве обвиняемого, что и как доказывает то или
иное сведение (измышлять о нём), недопустимо. Потому что право на знание об обвинении включает не
только реплику из диспозиции статьи уголовного закона, но и демонстрацию доказательств, то есть
суждений и умозаключений из аргументов (сведений как процессуальных доказательств) о вменяемом
деянии. Потерпевший должен понимать, как доказывается вина обвиняемого, гражданский истец
должен знать, чем и как доказывается причиненный ему вред.
Без раскрытия следователем логического смысла сведения как доказательства тезиса обвинения
обвиняемый лишается самой возможности заявить какие бы то ни было ходатайства после
ознакомления с материалами уголовного дела. Если в материалах дела нет доказательств (суждений и
умозаключений о сведениях, содержащихся в показаниях, экспертизах, документах и так далее), то
обвиняемый не может ходатайствовать о дополнении предварительного следствия, о получении какихто “доказательств” (суждений), потому что “новыми” или “другими” доказательствами (суждениями)
нельзя что- либо доказывать или опровергать, потому что нет “первых”, собранных следователем,
121
доказательств (суждений).
Также нельзя заявлять ходатайства об исключении каких- то документов как доказательств
обвинения, например, по причине получения их с нарушением процессуального закона, если
обвинительный орган не продемонстрировал, то есть не показал, что и как они доказывают.
Доказательств в процессуальном смысле нет, нет суждения о документах как о доказательствах. Нельзя
просить исключить то, чего не существует. Нельзя опровергнуть неизвестное. Однако адвокаты весьма
часто проявляют догадки, воспринимая каждый помещённый в уголовное дело документ как
процессуальное доказатель ство, и пытаются рассуждать о неизвестных суждениях обвинительного
органа. Вчитайтесь в речи адвокатов на судебной стадии прений. Как эти речи логичны, понятны и
просты в изложении. Обвинительные заключения и выступления обвинителей, по сравнению с речами
адвокатов, откровенно не доработаны синтаксически. Догадливые суждения адвокатов об обвинении, о
доказательствах обвинения, которые редко обвинение демонстрирует, речи адвокатов весьма облегчают
вынесение безмысленного, но логикообразного приговора.
Примечание. Даже самое тщательное, логически выверенное обвинительное заключение не может
восполнить нарушение права обвиняемого знать, в чём он обвиняется, и представить в свою защиту
доказательства, если на стадии ознакомления с материалами уголовного дела ему не были известны
доказательства его обвинения, то есть суждения о том, каким образом из того или иного сведения
следует утверждение обвинения об обвиняемом как о преступнике.
Нет суждения, умозаключения о сведениях, нет доказательства, нет ознакомления, нет знания об
обвинении, нет опровержения тезиса обвинения. Адвокат не должен содей ствовать безмысленному
обвинению.
Поэтому процессуальный закон сразу разделяет доказательства по делу и другие сведения,
собранные обвинительным органом. Доказательства (суждения, демонстрация доказательств) остаются
в материалах уголовного дела, всё ненужное исключается по принципу совокупности, то есть
необходимости и достаточности доказательств, принципу процессуальной экономии, принципу
состязательности, презумпции невиновности. Вещь, о которой сделано умоза ключение как о
доказательстве, приобщается к материалам уголовного дела и в судебном заседании в условиях
состязательности сторон (спора) исследуется, то есть анализируется по силлогистическим правилам на
предмет связи этой вещи с другими вещами, чтобы сделать умозаключение о доказанности или
недоказанности тезиса обвинения. Отсюда принцип непосредственности судебного процесса. Судебный
процесс – это спор. Если спора нет – нет судебного процесса. Все так называемые удостоверительные и
разрешительные функции суда, в которых нет спора сторон, с позиции логики безмысленны, то есть
абсурдны, поэтому вредны для жизненных интересов народа.
Добавление. Приобщение протокола допроса.
Проведён допрос свидетеля. Сведения, содержащиеся в допросе, надо оценить с точки зрения их
доказательственного значения. Если в показаниях свидетеля содержатся такие сведения, то они должны
признаваться доказательством особым постановлением и протокол приобщается к материалам
уголовного дела как доказательство. В постановлении должно быть указано, какое именно сведение что
и как доказывает. Без такого логического раскрытия сведения, то есть без выведения (демонстрации)
доказательства, протокол допроса не является доказательством и не имеет процессуального назначения.
Без протокола приобщения с логической демонстрацией всякое так называемое чтение обвиняемым
протокола допроса на стадии ознакомления с материалами уголовного дела не будет иметь никакого
смысла. Так как значение протокола допроса будет скрыто от обвиняемого и других участников
процесса, включая потерпевшего.
Если протокол допроса не имеет доказательственного значения, то есть содержащиеся в нём
сведения ничего не доказывают, тогда протокол не является доказательством и не приобщается к
материалам уголовного дела, или исключается из материалов уголовного дела на основании
постановления с указанием, что содержащиеся в нём сведения к цели расследования не относятся.
Добавление. К доказыванию уголовного иска.
Закон декларирует, что судопроизводство строится на прин ципе состязательности. Стороны
122
равны перед судом. Пусть будет именно так. Пусть это будет законодательная декларация. Даже шутка.
Но адвокат к такой декларации должен относиться серьёзно. И не шутить с законом. Если
состязательность для адвоката не будет шуткой, тогда он будет воспринимать обвинительный орган в
суде как обвинительного истца, который обратился в суд с уголовным иском и ищет в суде наказания
для обвиняемого. Тогда обвинительный орган должен доказывать в суде всё, что он представляет суду.
Если обвинительный орган ничего не доказывает в суде, то есть не выполняет гласно мыслительную
работу по демонстрации доказательства, то адвокат должен относиться к такому бездействию
обвинительного органа как к отсутствию доказывания. Адвоката не должно смущать
покровительственное отношение к обвинительному органу суда, не обременяющего его требованием
выполнять функцию уголовного истца. Для адвоката государственный обвинитель – уголовный истец.
Коль уж декларирована состязательность судебного процесса. Иное отношение адвоката к уголовному
истцу есть отступничество.
Если обвинительный орган не раскрыл сведение как доказательство (не демонстрирует
доказательство), то адвокат не должен называть его доказательством даже на так называемой стадии
представления “доказательств” стороной обвинения.
Пояснение. Про дюжину эпизодов.
Обвиняемый не признаёт вину в инкриминируемом преступлении и вообще считает, что самого
события преступления не было. Демонстрации доказательств обвинительным органом не было. Этого
достаточно, чтобы не знать, в чём обвиняется обвиняемый. Однако адвокат, или при его поддержке сам
обвиняемый, заявляет ходатайство, чтобы обвинительный орган истребовал из компетентных
государственных органов документы для подтверждения алиби обвиняемого по дюжине эпизодов. Для
адвоката не должно иметь никакой оправдательной цели, сколько эпизодов осталось помимо дюжины,
если каждый эпизод ложен как правопреступление. Ведь адвокат считает, что самого события не было.
Или событие преступления было, но только его доверитель к дюжине эпизодов не причастен, так как у
него есть “алиби”, то есть он был во время “события” в другом месте? Но если, по мнению адвоката, всё
“событие” негодно, оно выдумано, то тогда обвинителям-выдумщикам ничего не стоит проделать
мыслительный трюк и написать или переписать, что хотя обвиняемый был во время “события” в другом
месте, у него “алиби”, но обвиняемый спланировал “событие”, организовал “событие” и руководил
“событием” на расстоянии из места “алиби”. Состав преступления прежний. Обвинительный орган с
лёгкостью, с какой он не умеет демонстрировать доказательства, должен отказать адвокату в
удовлетворении всяких ходатайств до окончания ознакомления с материалами уголовного дела. Мол,
ознакомься со всеми материалами уголовного дела, так как в последнем томе дела всё и раскрыто,
распишись о полном ознакомлении, а потом и время наступит для ходатайств. Может, оно избыточно,
это ходатайство, не может же обвинитель ный орган руководствоваться предположениями. Всё должно
быть проверено, уточнено быстро и в срок. Ведь тут же вспомнят, что есть такой принцип
процессуальной экономии.
Получается, выискиванием “алиби” не в том месте, не в то время и не по тому случаю адвокат не
опровергает тезис обвинения, не доказывает антитезис, а вводит ещё один “тезис о дюжине эпизодов”,
или “тезис об алиби”, который никоим образом не связан с тезисом обвинения. Обвинение остаётся
прежним, только энергия адвоката направлена на неблагонадежную личность обвинительного органа.
Суждение адвоката таково: если обвинитель плохой, например нечестный, то и обвинение
несостоятельно, преступления не было и так далее. Если адвокат желает продемонстрировать
фальшивость всего уголовного дела, его выдуманность обвинительным органом, преднамеренное
искажение обвинительным органом фактов, тогда не должна идти речь об алиби по дюжине эпизодов.
Ибо заявления об алиби в такой ситуации есть соглашательство с обвинением, создание видимости
состязательности и мнимого доказывания. Иначе говоря, для адвоката документы от обвинительного
органа доказывают преступность деяний его доверителя в дюжине эпизодов, но так как они как-то не
так были собраны, то по случайному стечению обстоятельств, на удачу адвоката, эти “изобличающие”
обвиняемого “доказательства” должны быть исключены. Хвала теории формальных доказательств.
§ 2. О допустимости и относимости доказательств
Процессуальный закон подразделяет процессуальные доказательства, помимо прочего, на
123
допустимые и относимые.
С точки зрения логики, можно считать какие-то доказательства допустимыми, а какие-то
недопустимыми. С точки зрения задачи судебного процесса, абсурдно выделять доказательства
относимые и неотносимые.
Предписано, что доказательства, полученные с нарушением требований процессуального закона,
являются недопустимыми. Недопустимые доказательства не имеют юридической силы и не могут быть
положены в основу обвинения, а также использоваться для доказывания любого из обстоятельств,
предусмотренных процессуальным законом. Уголовно-процессуальный кодекс России (статья 75), в
частности, к недопустимым доказательствам относит (1) показания подозреваемого, обвиняемого,
данные в ходе досудебного производства по уголовному делу в отсутствие защитника, включая случаи
отказа от защитника, и не подтвержденные подозреваемым, обвиняемым в суде; (2) показания
потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также показания свидетеля,
который не может указать источник своей осведомлённости.
В вопросе о недопустимых доказательствах проявляется мудрость законодателя. Недопустимые
доказательства, как сведения, из которых составляются доводы и выводятся суждения, как аргументы,
являются по своей логической сути доказательствами, они доказывают нужное для цели процесса
обстоятельство. Но поскольку это сведение получено с нарушением требований процессуального
закона, что подвергает сомнению истинность сведения, его достоверность, то такое сведение не может
быть положено в основу обвинения. Таким образом, доказательства с процессуальным пороком их
получения не могут быть использованы стороной обвинения для доказывания тезисов обвинения. Такое
доказательство, хотя с формально логической точки зрения оно верно, является недопустимым для
обвинения. Показания потерпевшего, свидетеля, основанные на догадке, предположении, слухе, а также
показания свидетеля, который не может указать источник своей осведомлённости, могут быть
истинными, соответствовать действительности. Свидетель передал молву. Молва может быть правдою.
По форме сведение молвы является доказательством в логическом значении. Только нельзя проверить
достоверность данного сведения. Поэтому такое доказательство недопустимо.
По сути, процессуальная категория недопустимых доказательств есть отголосок теории
формальных доказательств.
С процессуальной точки зрения нелогично говорить, что есть доказательства относимые или
неотносимые. Если доказательство не относится к подлежащим доказыванию обстоятельствам, то это
не доказательство, а нечто иное, неизвестное.
Сведений, информации в мире бесконечное множество, и это множество может доказывать
множество обстоятельств. Но если это множество ничего не доказывает по расследуемому уголовному
делу, то оно не является доказательством по уголовному делу вообще. Сведение, которое не имеет
отношения к судебному процессу, не доказательство. Сведение, которое кладут в доказывание какогото необходимого обстоятельства, является процессуальным доказательством.
Предписание, что доказательство подлежит оценке с точки зрения относимости, является
остроумно-глупым. Ибо по смыслу этого предписания сначала надо получить доказательство, то есть
произвести силлогистические операции в отношении какого-то сведения и сделать вывод, что по
средством этого сведения как раз доказывается необходимое обстоятельство. Доказательство
продемонстрировано, сделан вывод. А после демонстрации доказательства нужно ещё раз подвергнуть
это же самое доказательство повторному силлогистическому анализу, но уже чтобы установить, а
относится ли это “доказанное” доказательство к уголовному делу. Если при доказывании сделан
неправильный вывод (допущена логическая ошибка), то положенное в основу доказывания сведение не
является доказательством изначально. Такое сведение сразу должно быть отброшено, нелепо
признавать его вначале “доказательством”, а потом исключать из “доказательств” по причине
неотносимости.
124
Добавление. Само представление доказательств и есть доказывание, обоснование тезиса
обвинения или опровержение его. Тогда так называемые судебные речи избыточны для доказательства.
Речи больше имеют значение для суждения чувства.
Примечание. В одном из судебных процессов на предварительном заседании адвокаты
подсудимых заявили ходатайство о признании недопустимыми ряда доказательств, представленных
обвинительным органом. Хотя в материалах уголовного дела ни один из означенных адвокатами
документов обвинительным органом не был продемонстрирован как доказательство. Обвинительный
орган не раскрыл доказательственное значение документов. Однако адвокаты по собственной
инициативе решали взвалить на себя бремя выдвижения гипотез о назначении вложенных
обвинительным органом в уголовное дело документов. Адвокатам было достаточно установить
нарушение процессуального порядка сбора документов, чтобы продемонстрировать видимость
убеждённости в состязательности процесса и свою активную наступательную позицию, а заодно
провозгласить безмысленные документы доказательствами обвинения. Судья согласился с адвокатами,
что эти документы всё-таки являются доказательствами, и на всякий случай оставил их в категории
процессуальных доказательств. Адвокаты сокрыли абсурд обвинительного органа.
§ 3. Об уликах и так называемой совокупности доказательств
Всякое неправильное, несправедливое судебное решение есть следствие судейского произвола.
Ибо в судейской власти всё видеть, всё знать, всё понимать. В целях преодоления судейского произвола
советский и постсоветский процессуальные законы отказались от законодательной систематизации
доказательств. Остались доказательства вообще. Однако в очерках по теории судебных доказательств
доказательства разделяют на прямые и косвенные, а последние нередко и поныне называют уликами.
Такое деление есть отголосок теории формальных доказательств.
В былые времена, когда была законодательная система формальных доказательств, доказательства
и делились на две большие группы – собственно доказательства и улики. По теории доказательств и,
особенно, улик в те времена существовала весьма обширная литература. Часто систему улик обличали,
считая её весьма несовершенным инструментом для установления виновности, но были у неё и
сторонники, которые полагали, что в руках высоконравственного судьи улики есть средство поиска
истины и достижения справедливости.
Напомним две книги по теории судебных доказательств, отражающих смысл улик: Л.Е.
Владимиров “Учение об уголовных доказательствах” и В.Д. Спасович “О теории судебно- уголовных
доказательств в связи с судоустройством и судопроизводством”.
Улики – это так называемые несовершенные доказательства. Это гипотеза, предположение. Улика
– это подозрение. Каждая улика, конечно, сама по себе устанавливает какой-то факт: человек был в
этом месте или был в другом; вещь найдена здесь или там; между соседями была ссора или ссоры не
было; один оговорил другого. Молва тоже улика. Улика – это не доказательство, а то, что рядом с
доказательством.
Так называемое совершенное доказательство – это след ствие преступления как деяния, а
преступление – причина оставления следов, то есть источника доказательств. Каждое преступление
оставляет следы. Однако в понятийном силлогистическом смысле из [совершенного] доказательства
выводится непосредственно преступление, изобличается преступник; иначе говоря, [совершенное]
доказательство относится к раскрытию преступления как причина к след ствию. Из причины
непосредственно выводится следствие. Раскаявшийся преступник пришёл с повинной и поведал о
совершённом им преступлении, рассказал, как совершал преступление, показал, где спрятал
похищенное. Покаяние подтвердилось. Покаянный рассказ есть [совершенное] доказательство, потому
что из него суждениями делается вывод о событии преступления и преступнике. В этих суждениях
отсутствуют как силлогистические элементы догадки, предположения, версии.
125
Улика, в отличие от [совершенного] доказательства, – это догадка о деянии. В силлогистическом
смысле из улик не следует изобличение преступника. Улика как суждение, например молва, может
являться основанием для другого суждения. Но умозаключение из таких суждений не будет
категоричным, истинным. Вывод умозаключения будет не более чем предположение, потому что в
основание первого суждения было положено предположение. И сколько бы истинных положительных
посылок ни было бы положено в последующие суждения, результат будет отрицательным
(предположительным), поскольку все рассуждения строятся на предположении. Из ложной посылки не
бывает истинного вывода. Улика – это абсурд.
Теория улик, как система субъективного представления о виновности или невиновности, есть
стремление систематизировать абсурды посредством логики. Логическое мышление, как инструмент
для преодоления человеческого абсурда, строится на умозаключениях. Силлогистические операции
проделываются непрерывно с уликами как с отдельными фактами. Это естественный физиологический
акт человека. Истинность этих операций для физиологии не имеет значения. И вот именно эта
особенность человека обо всём размышлять, всё раскладывать, всё складывать и всё предполагать
позволила появиться в теории судебных доказательств мнению, что улики являются началами
умозаключений о виновности. Улика даёт повод к подозрению. Выдвигается версия (тезис). Версия
(тезис) проверяется. Версия может быть подтверждена, если будут обнаружены так называемые
[совершенные] доказательства. Но [совершенные] доказательства могут и не быть обнаружены, а улик у
расследователя всё больше и больше. Из улик всё больше и больше громоздят умозаключений о
виновности. Неопределённость, неясность, туманность, то есть абсурд улик прикрывается логикой,
логикой софистического свойства, аналогичной псевдопарадоксам Протагора и Горгия. И на выходе
такого умозаключения делается категорический вывод о виновности – под прикрытием “внутренней
личной убежденности”.
Таким образом, если вначале каждая отдельная улика противопоставлялась доказательству и не
была доказательством, то умозаключение из улик превращается в [совершенное] доказательство. Как
будто самоё [совершенное] доказательство не есть выводы суждений и умозаключения; как будто
[совершенное] доказательство появилось и существует само по себе без мысли о нём. А умозаключение
тоже преобразуется в [совершенное] доказательство как результат силлогистических операций с уликой
или уликами. Появление [совершенного] доказательства как умозаключение из улик есть чудесное
преобразование суждения чувства в суждение разума: если богатый, значит вредный.
Так называемое внутреннее личное убеждение превращается сначала в элемент доказывания, а
потом и в самоё доказательство. Этому способствует упрощенное понимание правила о том, что все
доказательства должны оцениваться в совокупности. Фраза “все доказательства оцениваются в
совокупности” обширно используется в процессуальных документах. Однако не удалось обнаружить в
судебной практике за многие и многие десятилетия разъяснения о том, какие логические операции
подразумеваются под оценкой всех доказательств в совокупности. При этом изучение судебных
процессуальных актов позволило выделить две формы использования этого правила. В одних случаях,
эта фраза не имела никакого назначения и записывалась как ритуальное изречение. Это правило не
находилось ни в какой связи с судебным доказыванием. Однако в других случаях использование этого
правила приобретало зловещий смысл нового, самостоятельного, главного или основного
доказательства. Например, из приговора видно, что собрано и проверено девять доказательств, каждое
из которых доказывает какое-то обстоятельство. Но далее следует, что, оценив эти девять доказательств
в совокупности, суд считает, что эта совокупность доказывает ещё и другое обстоятельство. Таким
образом, девять доказательств порождают новое, десятое доказательство. Всего стало доказательств
десять. Было девять доказательств, которые состояли из трёх вещей, трёх документов и показаний трёх
свидетелей. А умозаключение из этих девяти доказательств становится десятым доказательством. По
сути, этим умозаключением из “совокупности доказательств” можно обосновывать всё и вся.
Фактически так называемая “совокупность доказательств” превращается в царицу доказательств.
И эта царица доказательств одновременно является и результатом силлогистических операций (логики)
126
и внутреннего убеждения.
И такое использование “совокупности” как раз находится в русле обыденного понимания, где оно
совершенно справедливо. Например, совокупные усилия многих людей по поднятию тяжелой вещи
порождают действительно новую, другую, большую физическую силу. Это новое качество.
Совокупность разных химических элементов может порождать другое вещество, которое отлично от
каждого элемента в отдельности. Но нельзя совокупить несоединимое. Не получится совокупности из
природных ископаемых и близорукости их владельца. Также как и складывание улик, каждая из
которых вызывает подозрение, не создаёт совокупность улик как переход их количества в новое, другое
качество доказательства.
И только в последнее время законодатель робко указал в процессуальном законе, что
совокупность доказательств – это необходимость и достаточность доказательств. Совокупность
доказательств нужна для следования принципу процессуальной экономии. Чтобы не захламлять
уголовное дело избыточными и ненужными сведениями, чтобы не строить обвинение на сложении
улик; чтобы не подменять расследование прикладыванием улик, придавая им различную
эмоциональную окраску: точные улики, явные улики, прямые улики.
В любом расследовании можно набирать до бесконечности много улик. Поэтому расследовать по
принципу сбора улик просто и умственно не обременительно. Ибо всё, любую вещь, любой документ,
любые показания, любое экспертное исследование можно обозвать как улику. Назвать улики
доказательствами. Дело будет неимоверно большое, которое невозможно прочитать. Поэтому его никто
никогда не будет читать. Нельзя же прочитать то, что прочитать невозможно. Потом над уликами надо
проделать умственный трюк под названием “оценка в совокупности доказательств” и сделать вывод о
виновности. Дело с уликами и выводом передаётся на судебное расследование.
Уголовное дело, обширное по объёму, содержит улики, а маленькое – доказательства. Обширное
“уличающее” дело, в отличие от дела с доказательствами, признак низкого профессионализма
расследователя.
Примечание. Собака полаяла при поиске воришки. Лай собаки – улика. Собака, не обременённая
абсурдом, зачем-то полаяла. У расследователя лай собаки превращается в абсурд, который он пытается
преодолеть умозаключениями. Результат умозаключения – стойкое внутреннее убеждение.
Добавление. Дело о куске колбасы.
Человек вошёл в магазин. Кассиру дал деньги за кусок колбасы. Получил чек. Чек передал
продавцу, который вручил Человеку кусок колбасы. При выходе из магазина Человек с колбасой был
задержан сотрудниками по борьбе с хищениями колбасных изделий.
Событие преступления полностью подтверждается доказательствами: изъятым куском колбасы, о
чём составлен протокол обыска; чеком со стоимостью, весом, датой и временем получения куска
колбасы; аналогичными данными из кассового аппарата магазина; показаниями двух свидетелей –
кассира и продавца, – которые показали, что не были осведомлены о преступных намерениях Человека,
с которым они ранее не были знакомы.
Продавец подтвердил, что именно им от имени магазина, собственника колбасных изделий, был
вверен Человеку кусок колбасы. Директор магазина показал, что Человеком был причинён магазину
имущественный ущерб, так как за морем кусок колбасы стоит намного дороже. И если бы магазин сам
продал кусок колбасы за морем, то получил бы большую прибыль. А присвоение Человеком куска
колбасы лишило магазин прибыли, на которую мог рассчитывать магазин. Оценка всех доказательств в
совокупности подтверждает вину Человека в хищении куска колбасы в форме присвоения вверенного
имущества путём замены более ценного имущества на менее ценное имущество. Человеку кусок
колбасы был вверен правомерно продавцом, то есть полномочным представителем собственника куска
колбасы – магазина. Присвоение вверенного имущества Человеком было проделано путём замены куска
колбасы как более ценного имущества на менее ценное имущество – деньги, которые Человек отдал
кассиру. Кассир, будучи неосведомлённым, что полученные им от Человека деньги являются менее
127
ценным имуществом, выдал Человеку чек, который является официальным документом,
предоставляющим право на вверение Человеку куска колбасы магазином. Продавец, получив от
Человека чек и не будучи осведомлённым, что чек получен Человеком за уплаченные кассиру деньги,
которые являются менее ценным имуществом, вверил Человеку более ценное имущество, а именно
кусок колбасы. Человек, получив вверенное ему имущество, а именно кусок колбасы, обратил этот
кусок колбасы в своё владение, пользование и распоряжение, то есть стал номинальным собственником
куска колбасы. При этом фактическим собственником куска колбасы оставался магазин. Став
номинальным, для вида, собственником куска колбасы, Человек имел намерение распорядиться куском
колбасы в соб ственных корыстных интересах, а именно часть куска колбасы съесть самому, а бoльшую
часть куска колбасы скормить своим родственникам и друзьям, совершив тем самым другие сделки с
иным имуществом, приобретённым лицом, то есть Человеком, в результате совершения им
преступления. Однако похитившему в форме присвоения вверенного имущества кусок колбасы
Человеку свой преступный замысел не удалось довести до конца, так как Человек был задержан
сотрудниками по борьбе с хищениями колбасных изделий при выходе из магазина.
Адвокат в суде просил исключить из доказательств протокол обыска Человека, так как обыск был
проведен без соответствующих санкций, а сам кусок колбасы не может быть признан вещественным
доказательством, потому что нет акта об уничтожении куска колбасы как скоропортящегося продукта.
Потом адвокат просил дело прекратить за отсут ствием в деянии обвиняемого состава преступления, так
как у обвиняемого не было умысла на хищение в форме присвоения вверенного имущества, а кусок
колбасы он хотел съесть сам и не совершать с ним иных сделок.
§ 4. Металогика доказывания
Знание существует вне логики, вне доказывания, но логика (доказывание) даёт уверенность
(достоверность) в знании.
Аксиома – самоочевидное или общепризнанное положение (суждение, решение). Для одних
аксиома – Бог есть, для других – бога нет. Какая-то аксиома ложная. Но в основу глубинного суждения
каждый волен положить любую аксиому, руковод ствуясь свободой воли, дарованной Богом.
В начало мыслительного поиска всегда приходится класть что-то изначальное, признаваемое
аксиомой, принимаемое на веру. Важно выдержать избранную аксиому на всем пути умозаключений об
умозаключениях.
Доказательство – это выведение истинности положения (суждения) из других положений
(суждений), то есть умозаключение. Отсюда, вывод есть результат, итог доказательства.
Определение [понятия] есть суждение. Из суждения выводится следствие. Каждое явление (так
называемый факт) отражается в сознании и кладётся в начало суждения о связи этого явления с другими
явлениями.
Умение находить доводы для доказательства относится к способности суждения. Что и есть самое
трудное в доказывании. Этому научить нельзя, это дар природы.
Говорят: истинное доказательство, ложное доказатель ство. Это неправильное употребление слов.
Доказательство может быть только истинным или никаким. Неистинное доказательство не является
доказательством. Что важно для доказывания в судебном процессе. Истинным или ложным может быть
вывод. Вывод – это утверждение, тезис, который следует из доказательства. Из доказательства всегда
следует вывод правильный. Если доказательство неправильное, то есть нарушены правила логики, то
это не доказательство, поэтому вывод не может быть истинным.
Назначение процессуального закона – препятствовать подмене объективного знания субъективной
уверенностью, которая склонна к абсурду. Единственное средство проверки субъективной уверенности
в целях преодоления заложенного в ней абсурда – это логика. Хотя сама по себе логика не есть
128
объективное знание, а лишь стремление к нему. Но субъективная уверенность есть догадка,
предположение, гипотеза, суждение чувства. Большинство процессуальных решений основывается на
субъективной уверенности, а не на объективном знании. Субъективная уверенность властного лица
лишь стремится придать убедительную форму его утверждению.
Ещё Императрица Екатерина Великая пыталась в 1767 го ду вразумлять: “Судья, судящий о каком
бы то ни было преступлении, должен один только силлогизм или сорассуждение сделать, в котором
первое предложение, или посылка первая, есть общий закон: второе предложение, или посылка вторая,
изъявляет действие, о котором дело идёт, сходно ли оное с законами или противное им? Заключение
содержит оправдание или наказание обвиняемого. Ежели Судья сам собою, или убежденный тёмностью
законов, делает больше одного силлогизма в деле криминальном, тогда уже всё будет неизвестно и
темно» (Статья 152 Наказа Комиссии о составлении проекта нового Уложения. – Полное собрание
законов Российской Империи. Собрание первое. Том 18. С. 215).
Добавление. Тезис обвинения и антитезис защиты.
Тезису противостоит антитезис. Если тезис истинный, то антитезис ложный. И наоборот.
Следовательно, доказать ложность тезиса можно доказательством истинности антитезиса. Например,
обвинительный орган выдвинул тезис, что гражданин Икс присвоил вверенное ему имущество, что есть
нарушение правоохраняемых жизненных интересов другого лица. Адвокат гражданина Икс с
истинностью этого тезиса не согласен. Представитель обвинительного органа в силу каких- то причин
вдруг временно утратил способность суждения и не демонстрирует доказательства своего тезиса, а
только повторяет этот тезис. Адвокат, не дождавшись демонстрации доказательства тезиса от
обвинительного органа, искренне беспокоясь за судьбу своего доверителя, решил сам доказать
ложность тезиса обвинительного органа посредством доказательства истинности антитезиса,
продемонстрировав публике таким образом свою эрудицию, знание правил формальной логики и
собственный дар способности суждения. Такой способ опровержения тезиса не возбраняется никому.
Однако этот логический приём хранит опасность для адвоката, так как задача поиска истины не должна
для него противостоять принципу “не навреди”.
Нужно всегда критично относиться к своим умственным способностям, поэтому помнить, что
никто не застрахован от логических ошибок. Даже адвокаты не всегда способны преодолеть абсурд
логикой.
Опасность кроется, прежде всего, в подмене (потере) тезиса.
Это сложная, трудная и опасная работа мысли – опровержение тезиса посредством доказывания
антитезиса. Адвокат стал доказывать антитезис, произошла подмена антитезиса, утеря его, и была
доказана истинность тезиса. И вдруг на представителя обвинительного органа снизошло озарение, он
понял, что обвинение доказано, адвокат во всём разобрался, тщательно прочитал материалы дела,
систематизировал их, придал им логическую стройность, всё лишнее предал забвению, все нестыковки
связал суждениями. Осталось суду только переписать рассуждения адвоката и определить меру
наказания.
Добавление. Загадки логики.
Логика представляется чем-то универсальным. Хотя никому из логиков – ни Аристотелю, ни
Петру Испанскому, ни Готаме, ни Дигнаге, ни Лейбницу, ни Расселу, ни кому другому не было дано
“мандата свыше” на обучение всякой твари правильному мышлению, всё равно законы логики
мыслятся как всеобщие и ничуть не менее объективные, чем, например, законы физики. Просто
страшно себе представить, во что превратятся эти самые физические законы, если логика потеряет свою
универсальную ценность. Достаточно предположить такое, как сразу становится очевидным, что логика
является абсолютно необходимым условием всякой науки. Без логики, вне логики любая наука не более
чем литература – никакие аргументы не действуют, никакие выводы не выводятся.
Поэтому было бы закономерно, если бы каждый народ, который внес хоть какой-то вклад в
развитие наук, уделял внимание и логике. Каково же будет наше удивление, когда мы обнаружим, что в
истории человечества существует всего два очага логических исследований – Индия и Европа. Именно
в этих регионах логика родилась как дисциплина почти одновременно, за несколько веков до нашей
эры. И именно здесь она в основном и развивалась. А что же другие страны и цивилизации?
129
Возникновение и развитие логики часто связывают с необходимостью установить правила
дискуссии между различными философскими школами. Разумеется, там, где не было этого множества
спорящих школ, о разработке логики говорить не приходится. Однако существует по крайней мере две
великие цивилизации, где множество школ в наличии, а логика так и не получила должного хождения,
причём даже в тех случаях, когда они испытывали прямое влияние со стороны “логических” народов.
Яркий пример – арабо-мусульманская цивилизация, которая заняла большую часть территории
античного мира и в распоряжении которой оказалось античное наследие, включая переведенные
сирийцами-христианами труды по логике. Однако никто во всём мусульманском мире, за исключением
кучки отщепенцев-перипатетиков, не признававших первенство Корана над разумом, логикой так и не
увлёкся. Самостоятельная логическая традиция мусульман создана не была. А как же знаменитая
мусульманская юриспруденция, ведь право вне логики совершенно немыслимо? Арабы поступили
просто: они взяли один-единственный логический принцип – аналогию – и на нём построили весь свой
фикх. Вот чем ограничилась рецепция античной логики исламской цивилизацией.
Ещё хуже с логикой в Китае, где, как известно, цвело сто школ. Занялась как-то этой
проблематикой “школа имен” (мин цзя), но ничего кроме презрения не заслужила, сошла на нет и очень
быстро была забыта. Но ведь вскоре к китайцам из Индии пришёл буддизм с его колоссальным
логическим аппаратом! Китайцы проигнорировали и буддийскую логику. Из всего множества
сочинений, посвящённых этим вопросам, они перевели лишь парочку, “а переведя, о них тотчас же и
забыли. Так они и пылились, пока уже в 20 веке ими не заинтересовался конфуцианско-буддийский
мыслитель Сюн Шили (ум. в 1969 г.)” (Е.А. Торчинов, из выступления на своём форуме). Стоит ли
удивляться, что китайская юриспруденция, которую разрабатывали законники из школы фа цзя, явилась
не более чем идеологией ничем не ограниченного деспотизма.
Итак, сколько-нибудь серьёзные логические традиции характерны только для индийцев и
европейцев. А что общего у индийцев и европейцев? То, что они индоевропейцы, представители одной
и той же древней общности кочевников- степняков, некогда завоевавших два громадных и цветущих
полуострова. Напрашивается мысль, что интерес к логике далеко не универсален, что он этнически
обусловлен, более того, что он связан исключительно с психологией легендарных арийцев. Что же такое
было у этих арийцев и чего не было у других народов, что вдохновило на рефлексию и разработку
логики первых и не вдохновило вторых?
Чтобы ответить на этот вопрос, на логику надо посмотреть не как на объективистскую науку, а как
на черту характера. По сути дела, это прежде всего плод стремления мыслить как можно более ясно,
строго и чётко, ничего не утаивая и каждой вещи воздавая по её природе. Логика выступает как
интеллектуальное зеркало трёх связанных воедино черт: открытости (искренности), беспощадности и
справедливости. Именно таким нам рисуется мифический, а значит архетипический, образ
древнеарийского воина, который стремился всё расставить по местам, понять, кто друг, а кто враг, кто
прав, а кто виноват, выковать пригодный для постоянных сражений язык однозначных команд,
разобраться во всём с предельной честностью и беспощадной ясностью.
Напротив, китайское презрительное отношение к логике явно ассоциируется с возведенной в
норму закрытостью, которую варвары-кочевники расценивают как лицемерие, со стремлением
сглаживать углы и скрывать свой внутренний мир, с ритуализмом, с отказом от бесстыдного познавания
всего и вся, с почтением к тайне, с вошедшими в поговорку хитростью и коварством и так далее и тому
подобное. Для китайцев стремление к полной ясности и определённости не есть нечто обязательное.
Среди них могут, конечно, найтись чудаки, уделяющие логике неоправданно большое внимание
(софисты), но это будет восприниматься именно как сомнительное или даже презренное чудачество.
Итак, логика есть лишь свойство психологии одного народа, пусть даже он и распался на
множество новых народов. Не было бы этого народа, вполне вероятно, не было бы и логики. Вот на
каком шатком фундаменте построено здание всех наших наук, посредством которых мы пытаемся
покорить природу, и здание нашего правосудия, посредством которого мы пытаемся совладать с
конфликтами между собой.
Глава 5. Бессвязность обвинений в “деле Йукоса” как результат сговора с участием адвокатов
§ 1. О видимости понимания адвокатом обвинения в “деле Йукоса” (предъявление обвинения,
изложение обвинения)
130
Чтобы противостоять выдвинутому обвинению (тезису обвинения), нужно понимать его
сущность, то есть необходимые и достаточные признаки преступления, в совершении которого человек
обвиняется.
“Дело Йукоса” показало, что адвокаты в своём большинстве не знают выдвинутых против их
доверителей обвинений, не понимают этих обвинений, а только демонстрируют догадки об обвинении.
Поскольку адвокаты не понимают, в чём обвиняются их доверители, но убеждают себя и других в
понимании, то таким созданием видимости понимания адвокаты облегчают государственному
обвинению исполнение их функций по предъявлению обвинения, раскрытию его сущности и
доказыванию обвинения.
Всякое со стороны адвоката потворствование упрощению функций государственного обвинения
есть неисполнение адвокатом своих профессиональных обязанностей. Такое потворствование есть
проявление примитивизма в судебном процессе, способствующее увеличению процессуальной
энтропии.
Следователь решил привлечь по расследуемому уголовному делу в качестве обвиняемого в
совершении преступления доверителя адвоката. Это решение следователь оформляет постановлением, в
котором описывается преступление с указанием подлежащих доказыванию обстоятельств, а также
указывается статья Уголовного кодекса России, предусматривающая ответственность за данное
преступление. При предъявлении обвинения следователь разъясняет обвиняемому существо
предъявленного обвинения, а также его права. Такое разъяснение обвиняемый и его защитник
удостоверяют своими подписями. Следователь вручает обвиняемому и его защитнику копию
постановления о привлечении данного лица в качестве обвиняемого.
Разъяснить обвиняемому его права – одна из самых простых функций следователя. Она сводится к
зачитыванию этих прав из процессуального закона. Хотя по смыслу процесса такая функция на
следователя должна быть возложена только в том случае, если у обвиняемого нет адвоката. При
наличии адвоката у обвиняемого эта функция приобретает остроумно-глупый вид и демонстрирует
примитивный подход к уголовному процессу.
Разъяснять права обвиняемого своему доверителю, когда и как пользоваться ими – это
исключительная обязанность адвоката. Адвокат обязан консультировать своего доверителя независимо
ни от каких разъяснений следователя. Никакие следователи, прокуроры и судьи не могут подменить
адвоката.
Возложение на следователя обязанности разъяснять права обвиняемого в присутствии адвоката
есть проявление законодательного недоверия к институту адвокатуры, это есть принижение публичной
функции адвокатуры со стороны законодателя. Законодатель не считает возможным доверить адвокату
разъяснение прав его доверителю, это может сделать только, по мнению законодателя, ответственное и
познавшее право лицо – следователь. В возложении на следователя обязанности разъяснять права
обвиняемому в присутствии адвоката содержится предпосылка недоверия между обвиняемым и его
адвокатом.
Таким же абсурдом является вменение суду обязанности разъяснять права подсудимому, когда у
него есть защитник- адвокат. Те же условия, в частности, относятся к разъяснению прав и обязанностей
свидетелю.
Разъяснить обвиняемому существо предъявленного обвинения – это первая обязанность
следователя по отношению к обвиняемому. Однако адвокаты не просят следователей разъяснять
сущность обвинения. Хотя редкий следователь с этой обязанностью справится.
В таком разъяснении адвокат не может заменить следователя, потому что сам адвокат должен
понять сущность обвинения не из собственных догадок и пояснений следователя об обвинении, а из
131
самого текста постановления о привлечении лица в качестве обвиняемого. Разъяснять можно только сам
текст постановления, а не предположения следователя о преступлении. Если в постановлении не
раскрыт состав преступления, то сущность обвинения не может быть понята никогда и никем.
В постановлении указывается статья Уголовного кодекса России, предусматривающая
ответственность за преступление. Указание на статью уголовного закона не относится к составу
преступления (тезису обвинения). Содержание постановления не требует изложения доказывания
тезиса обвинения. Однако в нём должны быть раскрыты все элементы состава преступления (тезис
обвинения), чего в “деле Йукоса” обнаружить не удалось.
Сущность обвинения – это противоправность деяния. Если в постановлении о привлечении в
качестве обвиняемого не раскрыто, в чём заключается противоправность инкриминируемого
обвиняемому деяния, то есть не указан закон, положения которого нарушены обвиняемым, то сущности
обвинения в постановлении нет.
При отсутствии сущности обвинения в самом постановлении о привлечении в качестве
обвиняемого нарушается право обвиняемого знать, в чём он обвиняется, а адвокат лишается
фактической возможности оказывать юридическую помощь своему доверителю. Если следователем
скрыта сущность обвинения, которая лежит исключительно в сфере права, то обвинительный орган
выпадает в сферу произвола, независимости. Вернуть обвинительный орган в сферу права может
судебная власть. Если суд прикрывает сокрытие или непонимание обвинительным органом сущности
обвинения, не обязывает его раскрыть сущность обвинения, то тем самым сам суд переходит в сферу
произвола, независимости, бунта против Верховной власти.
Неспособность следователя сформулировать сущность обвинения говорит лишь о непонимании
самим обвинительным органом обвинения. Если таковая сущность непонятна обвинительному органу,
то она не может быть понятна и адвокату. Адвокат не должен догадываться об ощущениях и чувствах
обвинительного органа и излагать их в словесной форме своему доверителю. Всякое словесное
изложение своих догадок адвокатом о предполагаемых мыслях следователя есть искажение мыслей
следователя и введение в заблуждение своего доверителя. Поэтому сущность обвинения должен
излагать сам следователь. Нет сущности обвинения – нет обвинения.
Если сущность обвинения непонятна адвокату, то она и не понятна его доверителю. Обвиняемый
может понять обвинение лишь после того, как его понял адвокат. Если в обвинении отсутствует
сущность обвинения, то не может быть ни одного адвоката, который понял бы его сущность.
Отсутствие сущности обвинения на стадии предварительного расследования не может быть
восполнено на следующих стадиях судебного процесса. Если в обвинительном заключении отсутствует
сущность обвинения, то уголовное дело поступает в суд с нарушением права обвиняемого знать, в чём
он обвиняется. Иначе говоря, если обвиняемый был лишён права знать, в чём он обвиняется, он лишён
самой возможности защищаться от обвинения. С другой стороны, если нет обвинения, то обвиняемому
не от чего защищаться, сторону защиты ввергают в состояние бездействия.
После предъявления обвинения следователь допрашивает обвиняемого. В начале допроса
следователь должен выяснить у обвиняемого, признаёт ли он себя виновным и желает ли он дать
показания по существу предъявленного обвинения. Виновным в совершении преступления можно себя
признать только в том случае, если понятна сущность обвинения. Если в обвинении отсутствует
указание на противоправность деяния, то есть на сущность обвинения, то вопрос о вине не может
рассматриваться, так как нельзя признавать или не признавать себя виновным в том, чего не
понимаешь. При непонимании сущности обвинения допрос проводиться не должен. Иначе обвиняемый
при потворстве адвоката будет отвечать на вопросы, юридическое назначение которых он не понимает.
Судебное разбирательство проводится только в отношении обвиняемого и лишь по
предъявленному ему обвинению. Если в обвинении отсутствует изложение его сущности, то судебное
132
разбирательство проводиться не должно, потому что самого обвинения нет.
Однако судебные процессы проводятся и без сущности обвинения, то есть при безразличии к
этому адвокатов.
Судебное следствие начинается с изложения государственным обвинителем предъявленного
подсудимому обвинения. Председательствующий опрашивает подсудимого, понятно ли ему обвинение,
признаёт ли он себя виновным и желает ли он или его защитник выразить своё отношение к
предъявленному обвинению.
Если государственный обвинитель не изложил сущность обвинения, что бывает почти всегда, то
обвинение не может быть понятно ни адвокату, ни тем более подсудимому. Вопрос о виновности может
возникать только тогда, когда понятно обвинение. Нельзя признавать себя виновным или невиновным в
том, чего не понимаешь. Однако в “деле Йукоса” можно найти случаи, когда подсудимый говорил, что
ему обвинение непонятно, но виновным он себя не признаёт.
Невозможно представить, чтобы даже самым тщательным образом изложенное Обвинительное
заключение было абсолютно понятно адвокату и его доверителю. Всегда есть какие-то вопросы,
требующие разъяснения со стороны обвинительного органа. Чтобы понять обвинение, нужно задать
вопросы государственному обвинителю и получить на них ответ. В “деле Йукоса” не обнаружено
случаев, чтобы государственный обвинитель отвечал на вопросы стороны защиты для разъяснения
содержания Обвинительного заключения. Государственный обвинитель всегда отказывался отвечать на
вопросы, то есть он предпочитал держать в неведении сторону защиты относительно обвинения. Если
бы обвинитель понимал сущность обвинения, то он свободно мог бы ответить на любой интересующий
сторону защиты вопрос.
Если государственный обвинитель отказывается разъяснить обвинение посредством ответов на
вопросы стороны защиты, то обвинение также не может быть понятно стороне защиты. Такой отказ,
который фактически санкционирован судом, есть лишение права обвиняемого знать, в чём он
обвиняется и, следовательно, есть лишение его права на защиту.
Примечание. О неуважении к суду.
Неуважение к суду проявляется не в нападках на судью, а именно в пренебрежительном
отношении к важности судебной власти, хотя такое небрежение выражено к судье в судебном процессе.
Неуважение к судебной власти со стороны прокурора и адвоката выражается в первую очередь
неисполнением своих профессиональных обязанностей. Например, когда прокурор не раскрывает
сущность обвинения, не определяет обстоятельства, которые он намерен доказать, а вместо
демонстрации доказательств зачитывает вслух различные документы под видом представления
доказательств. Проявить неуважение к судебной власти может и сам судья, если он снисходительно
относится к неисполнению своего долга стороной обвинения. Публичная обязанность адвоката
противодействовать всяким проявлениям неуважения к суду. В этом и проявляется функция защиты
адвоката.
§ 2. К истории уголовных доказательств
Цель уголовного процесса в установлении, совершено ли преступление, и в установлении
виновного в его совершении. Эта цель достигается с помощью процессуальных доказательств, то есть
таких данных (фактов), которые можно положить в основу заключения о преступлении и виновности.
Делают такие заключения судьи, которым, как и всякому человеку, свойствен абсурд, или произвол.
Несправедли вый приговор абсурден. Такой приговор есть абсурд судьи. Поэтому правила о
процессуальных доказательствах нужны для преодоления абсурда судьи.
Все теории судебных доказательств имеют целью борьбу с судейским произволом.
133
Для такой борьбы вырабатывались виды судебного процесса, а именно: обвинительный,
следственный, или инквизиционный, и следственно-обвинительный. Тщетны попытки выработать
четвёртый вид – состязательный. Декларации в современных законоположениях о состязательном
процессе фактически прикрывают либеральной риторикой непоследовательность следственнообвинительного процесса, поэтому четвёртый вид можно лишь именовать псевдосостязательным
процессом.
Соответственно этим видам процесса частично менялась система процессуальных доказательств.
В обвинительном типе процесса при неуверенности в обличении дело предавали суду Божьему:
ордалии, поединок. Исходили из того, что Бог на стороне правого.
В следственном (инквизиционном) процессе, когда обвинение перешло к публичной власти, куда
входила и Церковь, доказательствами стали показания, данные под пыткой. Считалось, что не угроза
пытки, а самоё пытка есть сред ство получения правдивых показаний, признание. Судьи в
инквизиционном процессе приобрели огромную власть над человеком. В целях борьбы с ошибками и
злоупотреблениями судей была выработана система формальных доказательств. Доказательства
выстраивались по силе, важности, достоин ству. Например, доказательства прямые и косвенные,
основные, существенные. Вес каждого доказательства судье заранее был известен. Предполагалось, что,
набрав доказательства “за” и “против”, судье с закрытыми глазами останется только положить их на
чаши весов. И какая чаша весов перевесит, там и правда. Главное для судьи соблюсти форму процесса.
Однако никакое соблюдение формы не исключит издевательства по существу.
Пишут, что судьи через несколько веков стали тяготиться ролью взвешивателей доказательств,
поскольку механическое взвешивание оскорбляло их чувства высокого предназначения, и они под
разными предлогами старались выносить приговоры по внутреннему убеждению, то есть по свободной
оценке доказательств. По такой версии инквизиционный процесс был заменен следственнообвинительным не в силу объективных причин социально-экономического развития общества и для
искоренения судейского произвола, а по субъективному желанию самих судей, устыдившихся своих
злоупотреблений.
В следственно-обвинительном процессе теория формальных доказательств заменена свободным
внутренним убеждением суда в оценке доказательств. В этом процессе появляется суд присяжных и так
называемые научные методы доказывания. Заявляется, что внутреннее убеждение, как основа
уголовного приговора, не должно быть безотчётным; судья должен быть благоразумным, а истину надо
познавать умом, хотя чувством она тоже постигается. Также декларируется, что внутреннее убеждение
судьи должно быть результатом логической работы. Чтобы ограничить судейский произвол, убеждение
не должно быть безотчётным, а должно быть проверяемо логически и сверяемо с нравственными
идеалами общества.
Только ради игры пытливого ума обыденного юриста можно задать вопрос: был бы оправдан в
современном след ственно-обвинительном или состязательном процессе Томмазо Кампанелла, если он
инквизиционным судом подвергался пыткам, содержался много лет в неволе и в конце концов не был
признан виновным?
Мнят, что в псевдосостязательном виде процесса стороны обвинения и защиты борются за
завоевание судейского убеждения.
Однако теория формальных доказательств, раз возникнув, будет жить и являться руководством к
действию и в нынешних, и в будущих судах. Появившись для преодоления судейского произвола, она
сохранилась в искаженном интеллектуально-нравственной энтропией смердящем виде. Эта искаженная
теория проста в применении, не тягостна для ума, не обременительна для совести, удобна для защиты
судьи от обвинения в произволе и легка для самого произвола. Элементы этой разрушенной системы не
требуют способности суждения. Они существуют под прикрытием свободного судейского убеждения.
134
Судья по известной процедуре получает от обвинительного органа готовое множество фактов,
последовательно даёт высказаться каждому в судебном заседании и считает, что все представленные
обвинительным органом факты доказаны, потому что соблюдена процедура их представления. По
теории формальных доказательств, например, показания благородного человека весили больше, чем
показания простолюдина. Этот ценз доказательств сохранился и поныне: предоставляемые
обвинительным органом сведения изначально правдивы и достоверны и могут доказать любой факт, на
который укажет обвинительный орган (см. “дело Йукоса”). А какое-то главное, самое существенное
доказательство по теории формальных доказательств, которое могло оказаться и самым недостоверным,
теперь заменено или покрыто внутренним убеждением судьи, свободной оценкой доказательств.
Произвол не исключается. Кстати, подписка свидетеля о предупреждении его об ответственности за
дачу ложных показаний – отголосок теории формальных доказательств. Хотя такая подписка есть
абсурд. Ведь не берут с человека при достижении им совершеннолетия подписку о том, что его
предупредили об обязанности соблюдать законы, иначе он будет подвергнут наказанию.
Остатки теории формальных доказательств живучи в прин ципе “о делах судить по лицам, а о
лицах по чинам”.
Примечание. Миф инквизиции.
Во-первых, инквизиция связана только с католичеством, у других христианских деноминаций её
не было. Во-вторых, инквизиций было две. “Первая Инквизиция” действовала в 11-12 веках, то есть
примерно через 500 лет после прихода христианства к власти в Англии и Франции. Связана она была с
небывалым развитием в западноевропейских городах довольно жутких тайных обществ,
практиковавших изуверские ритуалы. Действовала она в соответствии с обыкновениями того времени:
германцы считали необходимым применять пытки к подозреваемому. Если он сознавался, его
передавали светским властям. Однако задачу свою эта инквизиция не выполнила, казнено было
сравнительно немного, а с тайными обществами расправились крестоносцы, когда те разрослись и стали
явными (обычно они поднимали восстания и захватывали власть на больших территориях). В-третьих,
наиболее печально знаменитой является Вторая Инквизиция, организованная по сугубо светским
мотивам в середине 15 века. Мотивы эти вполне понятны: Испания находилась в постоянной войне с
мусульманами. В 15 веке завершилась реконкиста, и в пределах христианского государства оказалось
множество иноверцев – иудеев и мусульман (марранов и морисков). Никто не запрещал им
исповедовать свою веру, но в Испании был закон, по которому государственные должности могли
занимать только христиане. Видя это, марраны и мориски стали креститься только для того, чтобы
занять выгодную должность. При этом они сохраняли прежнюю веру, но практиковали её у себя дома –
тайно. Для Испании это было большой опасностью: в любой момент такой чиновник-лицемер мог
переметнуться на сторону врага и, например, сдать ему город. Такое, собственно, и случалось, из-за
чего и была учреждена следственная комиссия, призванная проверять, насколько искренне тот или иной
марран или мориск принял христиан ство. Действовала эта комиссия теми методами, которые были
доступны и привычны средневековому правосудию. Казни, опять-таки, осуществлялись светскими
властями.
Больше всего Вторая Инквизиция лютовала в 15-16 веках. В 17-18 веках её деятельность идёт на
спад, последнее аутодафе состоялось в Испании в 1826 году. Покойный папа Иоанн Павел II покаялся за
обе инквизиции.
Раздел III. “Дело Йукоса” как политический процесс
Глава 1. Адвокаты и мировая закулиса
§1. “Дело Йукоса” и масонство
Примечание. Тема полностью раскрыта в Теории адвокатуры.
§ 2. Политика и правозащита Политика есть активность, направленная на достижение,
осуществление и укрепление максимально возможной власти над людьми в данном обществе и в мире
135
вообще. Под это определение подпадает и муниципальная деятельность, и предвыборные кампании, и
закулисные интриги, и дипломатия. Право есть только одна из форм осуществления политики.
Политика может осуществляться на основе чистого произвола, вне всяких правил.
Вместе с тем в политике выражается не только абсолютный произвол чистой субъективности, но и
иррациональное стремление к власти. Это стремление уже не имеет никакого смысла, помимо самой
власти; зачем нужна сама власть, уже неизвестно и неважно. С одной стороны, в политике мы видим
абсолютную концентрацию и синтез биологических и экономических устремлений, здесь экономика и
природа предельно сближаются и становятся верховной доминантой; с другой стороны, эти
устремления, наталкиваясь на промежуточный этап – власть как абсолютный гарант их осуществления,
теряют самих себя. Власть становится главной целью, важнее всех благ мира, ею доставляемых.
Человек становится рабом влечения, которое уже не даёт ничего не только его духу, но и его телу. Это
влечение ведёт в никуда. Его предел – обладание абсолютной властью над миром, – фактически
совпадает с пустотой, поскольку, достигнув его, человек уже не будет знать, что делать со своей
властью. Именно поэтому политический человек есть наихудшее из живущих существ. Ему не нужно
ничего, кроме власти, и ничто не может его остановить или хотя бы отвлечь на пути к ней. Нет никаких
правил или закономерностей, нет никаких иных целей или благ. Обращаясь в абсолютный произвол,
дух окончательно теряет самого себя и по своему характеру сливается с природными влечениями.
Однако в этом виде дух хуже любой самой низменной природы, поскольку он совершенно беззаконен и
лишён всякой определённости. Политическое животное – это худшее из животных. Пока политика есть
лишь средство осуществления идеи или раздел экономических либо правовых отношений, нет смысла
говорить о ней как о форме духа; здесь она есть лишь необходимая профессия в рамках войны,
экономики и права. Но когда она превращается в самоцель, политика уже есть некая ступень духа, на
которой дух вырождается до неузнаваемости, окончательно разлагается.
Истинным историческим и социальным парадоксом является то, что в огромном количестве
обществ порядок поддерживается носителями власти, которые, в свою очередь, утратили всякий
порядок внутри себя. Поскольку условием всепоглощающего стремления к власти и достижения её у
них явился полный внутренний хаос, называемый волей к власти, волей, разрушающей всякую
внутреннюю систему и направляющей человеческую активность в беспредельную пустоту.
Воля к власти просыпается и в адвокатах, как и в любой иной сопряженной с политикой
профессиональной корпорацией. Дело в том, что если те, кому сейчас принадлежит реальная власть в
государстве, делают что хотят, руководствуясь сиюминутными частными интереса сохранения личной
власти, то они ни в какой идеологии вообще не нуждаются. Например, передвижения какого-нибудь
политического функционера по политическому небосклону не могут быть как-либо здраво обоснованы,
да и тем, кто организовывает эти передвижения, совершенно нет никакого дела до того, как к этому
будут относиться другие. Такая власть держится только за счёт того, что у подчиненных нет оснований
поменять её. И как бы свирепо не выглядела оппозиция бессистемной власти, она будет бессильна, пока
не отыщет ту идею, которая ясно и убедительно покажет большинству населения, какой именно на
самом деле должна быть власть. Иными словами, как бы банально это ни звучало, необходима
идеология, которая могла бы объединить и мобилизовать силы народа против тотального распада,
охватывающего государство, и которая оправдала бы в глазах большинства действия оппозиции.
Адвокатура лишена формальной власти, однако она желает быть политически активной. Поэтому
наиболее естественной политической ролью адвокатуры является оппозиция. Адвокатура хочет
укрепить то специфическое влияние, которое уже имеет, и получить ту власть, которой у неё пока нет.
В этом свете больше не возникает вопроса, зачем адвокатам нужна идеология. Однако встает новый
вопрос: какая именно идеология нужна адвокатуре?
У адвокатуры как таковой нет собственных политических интересов. Адвокатура по своей
организации и задачам не может организационно входить в какую-либо организацию, преследующую
политические цели. Хотя можно обнаружить в истории, когда значительные адвокатские структуры
выступали с чисто политическими заявлениями. Кстати, заявления в поддержку действий
136
государственных структур или государственных или партийно-политических деятелей также являются
политическими.
Очевидно, что адвокатура как корпорация должна быть политически нейтральна. Однако это не
означает, что какая- то политическая сила не может ангажировать отдельного адвоката в политику.
Напротив, в силу своей юридической и культурной подготовки именно адвокаты должны массово
исходить во власть. Но это не делегаты партии адвокатов.
Высказывания выборно-представительных органов адвокатуры касательно законодательных актов
входят в предмет профессионального назначения адвокатуры, однако такие высказывания по форме
следует отнести к политическим заявлениям. Ибо закон – мера политическая. Следовательно,
адвокатская деятельность как правозащитная тоже политическая, как соотносящаяся с законом, с
правом.
Поэтому форма и содержание адвокатской деятельности как политической есть сугубо
профессиональная деятельность. Политика адвокатуры проявляется через профессиональную
деятельность. Но это не есть политика в чистом виде, ибо адвокатура в результате своей
профессиональной политики не получает власти для себя, кроме того адвокатура может действовать
только в рамках чистого правового процесса. Иначе это не будет адвокатура.
По профессиональному правилу адвокату запрещается заниматься иной деятельностью, кроме
адвокатской. Во-первых, такое требование обусловлено не только исключительно профессиональными
особенностями – адвокат должен всегда быть готовым оказать юридическую помощь, адвокатская
деятельность должна быть тотальной и поэтому исключительной, не допускающей иного
профессионального отвлечения или увлечения, которое могло бы затруднить незамедлительно
предаться адвокатскому призванию, как врач должен всегда быть готовым оказать медицинскую
помощь. Во-вторых, это также связано с недопущением вовлечения адвоката в политическую
деятельность. Ибо иная, кроме адвокатской, деятельность косвенно может вовлечь адвоката в
политическую деятельность. Политически ангажированный адвокат профессионально пристрастен. А
это вредно для адвокатского сословия и гражданского общества.
Примечательно, что Владимир Ильич Ленин, как умелый политический стратег, был против
участия адвокатов в политике. Этот политик коснулся вопроса об адвокатах в письме Елене Дмитриевне
Стасовой и товарищам в Московской тюрьме. Письмо датировано 19 января 1905 года.
Ленин в этом письме писал: “Вопрос об адвокате. Адвокатов надо брать в ежовые рукавицы и
ставить в осадное положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает. Заранее им
объявлять: если ты, сукин сын, позволишь себе хоть самомалейшее неприличие или политический
оппортунизм (говорить о неразвитости, о неверности социализма, об увлечении, об отрицании социалдемократами насилия, о мирном характере их учения и движения и так далее. Или хоть что-либо
подобное), то я, подсудимый, тебя оборву тут же публично, назову подлецом, заявлю, что отказываюсь
от такой защиты и так далее. И приводить эти угрозы в исполнение. Брать адвокатов только умных,
других не надо. Заранее объявлять им: исключительно критиковать и “ловить” свидетелей и прокурора
на вопросе проверки фактов и подстроенности обвинения, исключительно дискредитировать
шемякинские стороны суда. Даже умный либеральный адвокат архисклонен сказать или намекнуть на
мирный характер социал-демократического движения, на признание его культурной роли даже людьми
вроде Ад. Вагнеров etc. Все подобные поползновения надо пресечь в корне. Юристы самые
реакционные люди, как говорил, кажется, Бебель. Знай сверчок свой шесток. Будь только юристом,
высмеивай свидетелей обвинения и прокурора, самое большее противопоставляй этакий суд и суд
присяжных в свободной стране, но убеждений подсудимого не касайся, об оценке тобой его убеждений
и его действий не смей и заикаться. Ибо ты, либералишко, до того этих убеждений не понимаешь, что,
даже хваля их, не сумеешь обойтись без пошлостей. Конечно, всё это можно изложить адвокату не пособакевически, а мягко, уступчиво, гибко и осмотрительно. Но всё же лучше адвокатов бояться и не
верить им, особенно если они скажут, что они социал-демократы и члены партии”.
137
Слова Ленина о том, что “адвокатов надо брать в ежовые рукавицы и ставить в осадное
положение, ибо эта интеллигентская сволочь часто паскудничает”, особенно любимы нынешними
чиновниками правоохраны. Однако данная фраза обращена не к тогдашним правоохранникам (полиции,
жандармам, охранному отделению), а наоборот – против них. Ленин предупреждает товарищей по
партии, что адвокатам вполне доверять нельзя, если вопрос касается политических взглядов.
Подсудимый-политик не должен допускать никакого отступления адвоката от своих прямых
профессиональных обязанностей по юридической защите.
По самой своей сути идеология неразрывно связана с властью. Если же идеология понадобилась
адвокатуре, это должно означать, что адвокатура устремилась к власти. Но как раз здесь возникает
сомнение. С одной стороны, адвокатура как будто уже имеет некую специфическую власть уже в силу
своей природы, но, с другой – в силу той же природы она вроде бы и вовсе не должна стремиться ни к
какой власти и оставаться, хотя бы формально, безвластной. Вместе с тем адвокатура в любом случае не
может стоять в стороне от политики. Адвокатское сословие было политической силой до Революции.
Потом дело обстояло иначе.
Выбор идеологий столь велик, что даже возникала мысль создать специальное предприятие,
которое фабриковало бы их на заказ. Бесполезно было бы блуждать в идеологическом океане с целью
отыскать самую благородную и возвышенную или самую эффектную и эффективную идеологию для
адвоката. И бесполезно, в первую очередь, потому, что люди, кем бы они ни были, не могут просто так
менять свои собственные убеждения. Поэтому в определении особой адвокатской идеологии
необходимо исходить из тех идей, которые уже бытуют в этой среде.
Профессиональный цинизм вовсе не чужд адвокатскому сословию. Почему бы именно ему и не
быть основой искомой идеологии, тем более что именно таковой цинизм зачастую является настоящей
идейной основой профессиональной адвокатской деятельности? Идеологическим аналогом цинизма
является нигилизм. И этот тип идеологии является одним из наиболее распространенных в России,
особенно среди людей, обладающих богатством, интеллектом и властью. И самой могущественной и
массовидной формой нигилизма является именно правовой нигилизм, создающий, помимо всего
прочего, немалые проблемы адвокатам.
Какую законность и как должен защищать адвокат, если громадное большинство народа этой
законности боится, не уважает её и живет совсем по иным законам? Этот почти риторический вопрос
ясно демонстрирует, что отношение к массовому правовому нигилизму, который характерен и для
народа, и для власти, и для самого юридического сословия, является крайне важной проблемой
адвокатской идеологии.
Почему у нас так много законов и милиции, так велика власть самого разного рода
администрации, но при этом нет никакого порядка? Как сложилось такое фатальное положение вещей?
Его истоки вновь надо искать в истории.
Как известно, общие принципы, на которых строится и согласно которым функционирует
отечественный админи стративный аппарат, были заложены почти триста лет назад Петром Великим.
Первому русскому императору очень нравился европейский, особенно голландский и немецкий,
порядок. Правда, его сестре Софье больше нравились Польша и Австрия, из-за чего у царственных
родственников вышел вооруженный конфликт. Петр победил и пригласил на русскую службу
множество немцев. Великому немецкому философу Готфриду Лейбницу он даже заказал разработку
проекта по “обустройству России”. После Петра началась целая серия дворцовых переворотов, в
которой боролись и сменяли друг друга партии германофилов, англофилов и франкофилов. Даже войны
велись в зависимости от того, какая партия на короткое время приходила к власти. Победила немка
Екатерина, переписывавшаяся с Вольтером и считавшая европейскую культуру универсальной
ценностью, которая должна быть распространена повсюду, включая “варварскую” Россию.
138
Нетрудно догадаться, какие именно порядки стали навязываться в этот период русскому народу.
Немец считал, что русский мужик варвар и сволочь, потому что тот не желал следовать немецкому
порядку. Потом и русский чиновник – ученик немца или сам обрусевший немец – стал так считать.
Основатель военных поселений, как и Петр, великий социальный экспериментатор, Аракчеев, как
говорят, выдвинулся на передний край управления именно потому, что победил в конкурсе ответов на
вопрос: чем занимается русский народ. Иные господа составляли целые штудии о хлебопашестве и
прочих занятиях, а Аракчеев ответил одним словом: “Воруют”. Затем и сам народ, видя несоответ ствие
своей жизни писаным законам и будучи почти постоянно вынужденным жить в беззаконии, усвоил это
убеждение. А если кто- либо сознает себя как варвар, то он и ведёт себя как варвар.
Экспериментирование властей, испытывавших на народе всё новые и всё более радикальные западные
идеи, с годами усугублялось. Усугублялось, соответственно, и отношение народа к закону, к властям и
к самому себе. Национальное самосознание всё больше стало ассоциироваться с тюрьмой, что как
нельзя нагляднее выразилось в искусстве: жизнь за решеткой стала самым излюбленным и популярным
мотивом фольклора, поэзии, прозы, театра, кинематографа и так далее.
Мы смотрим сами на себя, как колонизаторы на туземцев. Когда мы попадаем в какое-то
затруднительное положение, то вовсе не хочется оказывать самим себе необходимую помощь, но,
скорее, хочется самих себя добить, чтоб уже больше не мучиться. В этом контексте весьма
двусмысленно выглядит положение адвоката: при таком самоотношении общества как может играть
свою положительную роль сословие, призванное оказывать помощь людям и их объединениям в
затруднительных ситуациях, так или иначе связанных с законом. Поэтому в условиях повального
правового нигилизма и несоответствия духа позитивных законов национальному духу благодетельная
миссия адвокатуры становится весьма сомнительной.
Не само ли право должно стать идеологией адвокатуры в такой ситуации? Такой вариант многие
сочли бы наиболее логичным и чуть ли не единственно возможным. Однако в основе всякого права
лежит своя особенная идеология, и приходится признавать, что идеология новейшего россий ского
права представляет собой самый настоящий нигилизм по отношению к национальным ценностям.
Паттерн. О контрреволюционности адвокатуры.
В былые времена адвокатуру называли контрреволюционным или самым контрреволюционным
сословием. Некоторые слабохарактерные адвокаты или либеральствующие профес соры права
обижались на такие слова. А зря. Потому что обидчивость была от непонимания сути адвокатуры.
Адвокатурой в разной степени всегда и все были и будут недовольны именно в силу её
“контрреволюционности”.
Смысл адвокатуры – обличать всех и каждого, кто здесь и сейчас выходит за очерченные правом
границы. Будь то чиновники, революционеры разных толков или либералы всех мастей. Ибо каждый
чиновник жалуется на недостаток у него полномочий для исполнения своих обязанностей, поэтому ради
“государственных” интересов ему приходится преступать законы. Революционеры хотят свергнуть
“авторитарный” (“тоталитарный”, “кровавый” и т.д.) режим и установить свой, “демократический”,
поэтому они изначально не признают никакие законы “авторитарного” режима. Либералы считают, что
неисполнение законов, не соответствующих их либеральным взглядам, не есть правопреступление, а
преследование властей за нарушение нелиберальных законов есть попрание прав “свободной” личности
и тому подобное. Адвокат же стоит за исполнение всеми тех законов, которые есть сейчас, а не которые
должны быть. Поскольку настоящими законами никто не доволен, и недоволен по-разному, то все
недовольны адвокатами по-разному. Для адвоката же достаточны те законы, которые есть. Ибо любой
закон позволяет принять справедливое решение. Закон – это не строчка в нормативно- правовом акте,
это система и единство права. Право едино, целостно.
Революционеры, либералы и государственный аппарат всех систем против права и за
целесообразность. Для адвоката право и есть целесообразность. В этом контрреволюционность,
консервативность адвоката. Целесообразность вне права есть отрицание адвоката. Существование
адвоката в неопределённости, своеволии целесообразности теряет смысл, и целесообразность
враждебна адвокату. Поэтому адвокатура против целесообразности и за право.
Даже та антропологическая часть государственной системы, которая назначена для оберегания
139
права, сопротивляется праву и стремится к целесообразности по той причине, что всякий чиновник
соучаствует в политике, то есть в борьбе за власть, за отправление власти. А всякая политика прежде
всего есть целесообразность. Отсюда адвокатура противна и судебной системе. Поскольку на
применение закона, его толкование неминуемо влияет политическая целесообразность. И судебная
система тем больше отходит от права и впадает в произвол целесообразности, чем больше ей поручают
решать вопросы сугубо из сферы целесообразности исполнительная и законодательная власти, а также
заявляют иски в защиту либеральной идеи.
Глава 2. Йукосократия и партийная состязательность на суде
В “деле Йукоса” можно было услышать, как отдельные адвокаты заявляли о политическом
характере судебного процесса. Суть заявлений сводилась к тому, что этот процесс политический, или
носит политический характер, и что власть таким образом борется со своим политическим
противником. Это всего лишь заявление, не подтвержденное никакими доказательствами. Это тезис без
аргументов.
Подобного рода заявления адвокатов ошибочны. Адвокат не должен их допускать. Это
непрофессионально. Такого рода заявления по поводу юридического процесса выходят за рамки
адвокатской профессии, нарушают смысл адвокатской профессии, задачи профессиональной
правозащиты.
Такими заявлениями адвокат выводит сам себя за рамки процессуальных функциональных
обязанностей и фактически подменяет формальный юридический процесс политической
целесообразностью. Более того, таким заявлением сам адвокат, по сути, подтверждает правильность
властей о преследовании его подзащитного. Ведь, по мнению адвоката, подсудимый – политический
противник властей. И что же тогда остаётся делать власти с политическим противником? Ответ может
быть только один. Бороться. А вот вопрос о методах политической борьбы стоит отдельно и находится
всецело в области политики. Куда адвокат со своим процессуально-правовым инструментарием не
должен влезать. Это не его дело. Дело адвоката – его профессия. В частности, в уголовном процессе это
работа по исследованию важных для дела обстоятельств, анализу доказательств.
Конечно, там, где есть право, всё политика. Ибо закон - мера политическая. Но политика не только
закон. Политика – это вся деятельность, связанная с осуществлением государственной власти. И ядро
политики – это борьба за власть.
Итак, если адвокат выдвигает тезис о политическом характере какого-то уголовного процесса, то
тем самым адвокат утверждает, что подсудимый боролся за власть, желал завладеть властью вопреки
воле других людей, такой властью уже обладающих, то есть лишить власти этих людей. Поэтому власть
предержащие, не дожидаясь, пока подзащитный адвоката лишит их власти, решили продолжить своё
обычное занятие политической деятельностью, то есть осуществлять её и далее, и в рамках собственной
политической деятельности, а именно борьбы с политическим противником, использовали доступный
для них такой политический инструментарий, как органы обвинения и суды, то есть всю судебную
систему в широком смысле. Подзащитному адвоката было предъявлено обвинительным органом
обвинение в совершении им уголовного преступления, а суд вынес обвинительный приговор.
Политический противник повержен.
Адвокат, безусловно, может заявить о несостоятельности обвинения, абсурдности приговора и
что-то там ещё. Но всякие уже юридически мотивированные заявления адвоката не будут иметь
никакого юридического, общественного и политического смысла. Ведь с самого начала адвокат отказал
судебному процессу в его процессуально-правовом назначении, признав этот процесс политическим, то
есть способом борьбы за власть. Но если власть посредством этого процесса борется за свою власть (это
тезис), то тогда, чтобы продолжить логику адвоката, надо признать, что и подзащитный адвоката
посредством того же самого процесса борется с властью (антитезис).
140
Адвокат же опять может сетовать на бесконечные недостатки предварительного и судебного
следствия, даже едко высмеивать судебную власть, но главное он оставит в силе – политическую
подоплеку. Он уверен в политическом характере судебного процесса над его подзащитным. Тогда весь
абсурд обвинения, недочёты или безграмотность следствия ровным счётом не имеют никакого
значения. Власть как смогла, так и защитила себя. Это и будет правом власти.
А тезис адвоката о политическом характере суда над его подзащитным (даже без аргументации)
есть способ отказа адвоката от борьбы за Право и за правоохраняемые интересы юридической
личности.
Политические заявления, то есть касающиеся вопросов политической борьбы, могут делать люди
многих родов занятий. Прежде всего, такие заявления могут и должны делать политические деятели.
Если судебный процесс является действительно или мнимо политически мотивированным, то заявления
об этом должен сделать сам подсудимый или политическая партия, членом которой он является. Но не
адвокат. Адвокат не должен выступать с таким заявлением даже по поручению своего доверителя.
Добавление. Порой российскую адвокатуру оценивают через призму политического смысла и
рассматривают её как скрытую либеральную оппозицию тому или иному режиму. Например,
присяжную адвокатуру рассматривают как оппозицию царизму, при этом всячески восхваляются её
политические заслуги, то, на какую политическую высоту она сумела себя поставить в условиях
самодержавия, и так далее. В каче стве примеров “политических” успехов присяжной адвокатуры
приводится участие адвокатов в политических процессах той поры, цитируются и публикуются
защитительные речи адвокатов на этих процессах. С другой стороны, советская и постсоветская
российская адвокатура противопоставляется дореволюционной; указывается, что она не выдвинула
таких блестящих адвокатов, каковые были в царские времена, и не получила такого политического
влияния, какое имела былая адвокатура.
Такое принижение современной адвокатуры несправедливо и неправильно концептуально. Во все
времена среди адвокатов есть одаренные ораторы, блестящие стилисты, виртуозные полемисты,
глубокие знатоки права. Однако дело вовсе не в способности адвоката произнести яркую
впечатляющую судебную речь, а потом её опубликовать в газете – всё это может быть присуще и
прокурору. Дело в том, чтобы все эти качества были востребованы обществом для осуществления
правосудия. Послереволюционное русское общество (как советское, так и постсоветское) не
испытывает потребности в применении всех этих способностей на поприще юстиции – ни со стороны
адвокатов, ни со стороны прокуроров. Чтобы эта потребность существовала, необходимо
действительное соблюдение принципа состязательности. А для этого, в частности, необходимо, чтобы
адвокатура строго блюла политический нейтралитет, не участвовала в политических дрязгах, не путала
свою правозащитную миссию с посторонними политическими делами и целиком сосредоточилась на
правильной самоорганизации.
Адвокат, конечно, может заняться и политикой, может даже пойти во власть, может произнести
речь на судебном процессе, который часть публики будет считать политическим (сегодня, например,
террористы, настоящие или мнимые, всегда найдутся). Но общество останется равнодушным к судебнополитической деятельности адвоката, так же как и власть, поскольку политическая активность
адвокатуры была интересна обществу лишь до 1917 года. Монархическая власть, в силу своего
понимания свобод, дозволяла всем заниматься политической деятельностью, в том числе дозволяла
адвокатам быть судебно-политическими трибунами. К тому же это нравилось публике – в то время она
могла оценить блеск сложной политико-правовой риторики. Но довольно быстро люди от неё устали –
им стали нужны не слова, а радикальные решения социально-политических проблем. Этой потребности
в наибольшей степени отвечала Советская власть, которая потому и победила в Гражданской войне.
Власть, взявшаяся за энергичное разрешение общественных противоречий, посчитала пагубным для
государства любое проявление политической оппозиции себе. Политическая деятельность упростилась,
политическая ответственность приобрела суровые черты. Судебно-политические выступления
адвокатов утратили мало-мальский практический смысл. Постсоветский режим, в общем-то,
141
существенно не пересмотрел принципиальную позицию своих предшественников.
Не исключено, конечно, что адвокатура в какой-то исторический момент вновь займет положение
оппозиционера, станет, в лице своих наиболее ярких представителей, обличать на судебных процессах
несовершенство государственного строя и эти обличительные речи будут распространяться в средствах
всенародного оповещения, а публика будет ими зачитываться. Но такое развитие событий возможно
только в условиях тотального расшатывания государственной власти, предреволюционной
политической ситуации, когда образованные круги населения недовольны существующей
государственной машиной и их целью является слом этой машины. Но главное, такое возможно лишь в
том случае, если это попустит Государь, как это было во времена последних русских царей.
В отличие от политической, профессиональная правозащитная деятельность находится всецело в
правовых рамках, даже в тех случаях, когда адвокат обличает действия властей. Смешение
правозащиты и политики ставит адвокатов в один ряд с разрушителями государства. Если данное
государство изжило себя, и общество настроено на его слом и замену, такое отождествление ещё может
быть оправдано. Но если общество не имеет сил на очередной государственный переворот, новую
революцию, такая позиция может вызывать лишь негативное отношение общества и сделает и без того
нелегкое положение адвокатуры ещё более тяжелым. У чиновников и так существует стойкое
впечатление политической неблагонадежности адвокатов. Любое указание адвоката на нарушение
закона чиновником расценивается последним как покушение на государственные устои.
Примечание. Право и политика.
Власть, принуждающая деятельность которой обеспечивает существование права, может
использовать свои возможности и в собственных целях. Всякая активность и все отношения,
возникающие ради завоевания, укрепления и расширения власти в человеческом обществе, – это
политика. Люди могут бороться за власть, руководствуясь самыми разными соображениями –
религиозными, моральными, культурными, экономическими, правовыми. Но если борьба за власть
происходит ради самой власти и больше ни для чего, мы имеем дело с политикой в чистом виде. Таким
образом, политика в чистом виде – это воля к власти, то есть такая стратегия поведения, которая
призвана обеспечить наибольшую эффективность в достижении и расширении власти. Поскольку эта
стратегия должна быть максимально гибкой, чтобы применяться в изменчивых ситуациях, мы не можем
назвать политику системой норм. Воля к власти, по сути, является здесь единственной постоянной
нормой, по отношению к которой все иные нормы являются преходящими и подчиненными. Носитель
воли к власти, руководствующийся политикой как нормой жизни, может следовать закону и даже
отстаивать его, но только до тех пор, пока это соответствует его политическим устремлениям. Совсем
иное дело, когда люди добиваются власти исключительно ради осуществления каких-либо
религиозных, нравственных или правовых идеалов. К сожалению, в обозримой истории такие случаи
встречаются крайне редко, и господствует тип политика, готового следовать любым нормам, если это
помогает достичь как можно большей власти, и отступиться от любых норм, как только они становятся
ему не нужны.
Рассматривая взаимодействие права с иными нормативными системами, следует помнить, что
существуют такие модели общества, в которых все эти системы, различаясь по способу подкрепления
своих норм, совпадают по своему содержанию. Например, в религиозном обществе определённые
правила поведения защищены не только верой в воздаяние со стороны высших сил мироздания, но и
совестью верующих, их общественным мнением, их законами и волей их правительства. То же самое
касается и так называемых традиционных обществ, где господствующие нормы черпаются из вековой
культуры, и современного общества потребления, где господствует экономический интерес.
Паттерн. Подсудимый и политический борец.
142
Если подсудимый сам себя считает политическим борцом или жертвой политических репрессий,
то он сам лично и должен вести себя в процессе как политический борец. Это не дело адвоката, и
адвокат не должен показывать своё отношение к политическим взглядам своего подзащитного. Если
подсудимый не признаёт политический режим, то он не должен признавать и судей, потому что эти
судьи, по мнению политического борца, есть плоть этого режима. Политический борец должен в
судебном процессе обличать не только вообще ненавистный ему политический режим, но и сам суд. А
не заискивать перед судом, не обращаться к суду с бесконечными ходатайствами, в том числе как бы
улучшить или ускорить судебный процесс, чтобы судьи и прокуроры с адвокатами не перетрудились.
Адвокат же должен строить свои отношения с судом по правилам судопроизводства. Адвокат не
обличитель власти, что само по себе есть вид проявления неуважения к суду, а ходатай за то, чтобы
судьи не нарушали закон. Если суд наи более абсолютно выполняет все предписания закона, то дела для
адвоката в судебном процессе почти никакого. Но такого ещё не было. Судьи – люди. А если люди, то
им свойствен абсурд.
Добавление. О всеобщих партийных доносах
Прокуроры плохие, неправильно обвиняют. Прокурорами все недовольны. Но просят именно их
разобраться и приструнить политических и идеологических противников. Вот они и разбираются. Они
разберутся. Когда прокуратура против вас, то она плохая, а когда против других, то хорошая. А если не
против ваших врагов, то опять плохая. Получается, прокуратура – всеобщий судья. Судья над всеми.
Если бы ей кто-то был недоволен, не верил ей, то и не обращался к ней. Игнорировал. К неправде
нельзя идти за правдой. У неправды всегда неправда.
Добавление. Адвокатура и общественная палата.
Что такое Общественная палата? Её не было, она сейчас есть, вскоре не будет. Без неё жили и
будем жить. Искусственное образование при власти государственной. Это образование придумано
властью, потому что власть слышала, что есть общество и оно может революцию устроить.
Хорошо, что есть образование под названием Общественная палата. Но оно случайно, преходяще.
Оно не есть из гражданского общества. Оно имитация общества, холодное отражение кривого зеркала
народа. Без общественной палаты прожить можно, но без адвокатуры нельзя. Адвокатура – многоликий,
разнобойный голос людей, а общественная палата – имитация обобщенного интереса народа.
Как воспринимает адвокатура Общественную палату? Казалось бы, Общественная палата должна
обращаться к адвокатуре за разъяснением юридических сомнений. У нас наоборот. Адвокатура просит
помощь у Общественников. О чём просит? Что адвокатов обижают? Так адвокатуру на Руси всегда
обижали и будут обижать. На то она и адвокатура. Народ и кормит адвокатов за то, чтобы адвокаты
жертвовали собой для народа. А адвокаты что делают? Сами бегают жаловаться. А где достоинство
адвокатуры? Может быть, Общественникам надо гнать хнычущую адвокатуру? Иначе говоря, кто же
будет считаться с адвокатурой, кто будет верить адвокатуре, если она слаба и трусливо прячется за
спину случайного прохожего – Общественной палаты?
Добавление. Вторичность политики.
Устройство государственной жизни не является причиной хозяйственного и культурного
процветания. Это доказано уже даже экспериментально – на примерах Ирака, Афганистана и проч.
Политика и законы – лишь следствие, такое же, как экономиче ский бум и творческий взлет. И то, и
другое, и третье обусловлены сознанием людей, отношением каждого из них к себе, друг к другу, к
своему труду, к своим правам, обязанностям и проч. и проч. Если у значительной активной массы
143
людей есть такое сознание, которое предполагает вольный рынок и демократию, то в обществе будут
вольный рынок и демократия. Хотя воля и демократия не одно и то же. Если же их сознание
предполагает другое устройство, то никакой просвещённый деспот, жестокий завоеватель или хитрый
медиамагнат не смогут закрепить у них эти институты. Более того, вольный рынок и демократия вовсе
не связаны напрямую с процветанием. Если люди хотят работать, но не видят необходимости в рынке и
выборах, они будут жить лучше, чем те, кто не желает над собой контроля и хочет выбирать власть, но
работать не любит. Желание трудиться, добросовестность, творческая инициатива не могут быть
установлены законами, указами или чем-то в этом роде. Поэтому вся эта возня вокруг того, что у нас,
дескать, не те законы или не те правители, а вот надо бы их заменить, и всё тогда пойдёт как по маслу –
лишь свидетельство безнадёжной ограниченности.
И поэтому всегда странно, как те или иные, по впечатлению, неглупые и талантливые люди столь
увлечены политикой. В своей увлеченности они порой доходят просто до карикатурности. Яркий
пример – шум вокруг продажи того или иного средства всенародного оповещения.
Не будем спорить с тем, что новые владельцы, как правило, люди плохие, что свободу, в верности
которой они клянутся, они глубоко презирают и что скорее всего они станут насаждать свои порядки
самым безжалостным образом.
Но, во-первых, это всё-таки их собственность. Те, кто сегодня кричит им “не тронь”, зеркально
похожи на героев Достоевского:
“На другой же день, рано утром, явились к Варваре Петровне пять литераторов, из них трое
совсем незнакомых, которых она никогда и не видывала. Со строгим видом они объявили ей, что
рассмотрели дело о её журнале и принесли по этому делу решение. Варвара Петровна решительно
никогда и никому не поручала рассматривать и решать что-нибудь о её журнале. Решение состояло в
том, чтоб она, основав журнал, тотчас же передала его им вместе с капиталами, на правах свободной
ассоциации; сама же чтоб уезжала в Скворешники, не забыв захватить с собою Степана Трофимовича,
“который устарел”. Из деликатности они соглашались признавать за нею права собственности и
высылать ей ежегодно одну шестую чистого барыша. Всего трогательнее было то, что из этих пяти
человек наверное четверо не имели при этом никакой стяжательной цели, а хлопотали только во имя
“общего дела” (Бесы, 1, VI).
Во-вторых же, и это главное, средства всенародного оповещения как система “жертвами” (почемуто роль жертвы всегда так легка и так органична для некоторых людей) только эксплуатируется – не
они её создали, не вносят в её развитие решающий финансовый, организационный или
интеллектуальный вклад. Почему? Почему первым среди изобретателей и предпринимателей,
реализующих столь важные для людей вещи, могут оказаться кто угодно, только не они? Эта среда
вообще способна породить создателей подобных вещей? Они всё думают о законах, политических
акциях и правителях, но никакие самые совершенные законы, самые правильные политические акции и
самые мудрые правители не способны внедрить в головы людей стремление хорошо делать свою
работу, стремление придумывать и воплощать что-то новое. С другой стороны, если какая-то группа
людей в большинстве своём состоит из энергичных, деловитых и творческих людей, никакие
махинации не смогут ей помешать. Она будет первой во всех начинаниях, остальные будут лишь
поспевать за ней, адаптироваться к ней и тому подобное. Творческий труд первичен, махинации
вторичны.
Изменять надо не государство, а себя. Работа должна вестись на уровне тончайших и глубочайших
пластов индивидуального сознания. Если вы хотите изменить жизнь вокруг себя, займитесь своей
собственной религией (в сколь угодно широком смысле этого слова).
“В общем, религия и основа государства – одно и то же: они тождественны в себе и для себя.
...Государство есть лишь свобода в мире, в действительности. Здесь, в сущности, всё дело заключается в
том, каково понятие свободы, сложившееся в самосознании народа, ибо в государстве реализуется
144
понятие свободы, и в эту реализацию в качестве её существенного компонента входит сознание сущей в
себе свободы. Народы, не ведающие о том, что человек свободен в себе и для себя, живут в состоянии
отупения как со стороны их государственного устройства, так и со стороны их религии. В религии и
государстве – одно понятие свободы. Это одно понятие есть самое высшее из того, что дано человеку, и
оно реализуется человеком. Народ, имеющий плохое понятие о Боге, имеет и плохое государство,
плохое правительство, плохие законы” (Гегель. Лекции по философии религии, 7, III).
Глава 3. Призрак либерализма в правозащите
§ 1. Кого защищает адвокатура?
Должен ли адвокат-защитник, чтобы правильно выполнять свои профессиональные обязанности в
судебном процессе, хоть в какой-то мере понимать, не обязательно раз делять, социальные идеи,
излагаемые участниками процесса?
Не странно ли что адвокаты, выдвинувшие тезис о политическом характере судебного процесса,
ничего не высказали о либеральных или антилиберальных воззрениях, скажем, Икс. Казалось бы, если
адвокаты разделяют политическую подоплеку процесса, понимают его политическое назначение, то эти
же адвокаты должны и дальше продолжить развивать политические идеи, поводом для обнародования
которых стало “дело Йукоса”.
Такой идеей стал либерализм, точнее, его кризис.
И совершенно не странно, что эти адвокаты ничего не могли сказать по поводу эссе о
либерализме. Не странно, потому что тезис о политическом характере процесса, выдвигаемый от имени
адвоката, всегда звучит ложно. Это говорит лишь о том, что адвокаты, выдвигающие ложные тезисы,
ничего не смыслят в политике, а следовательно, и в либерализме как одном из политических течений.
Часто можно слышать заявления о том, что миссия адвокатуры – защита гражданского общества.
Это, по сути, либеральная идеологема. Но какое гражданское общество подлежит защите? На этот счёт
есть разные мнения: гражданское общество – это интеллигенция (в русском понимании); гражданское
общество – это собственники; гражданское общество – это взаимодействие корпораций людей. И так
далее до бесконечности.
Если адвокатура для “интеллигенции”, то одно понятие гражданского общества; если для народа –
то другое. И так алее. Мнения есть разные, а правильное для адвокатуры определение гражданского
общества может быть только одно (см. Теорию адвокатуры).
Кого защищает адвокатура?
Нищим адвокат не нужен, “олигархам” тоже не нужен. То, что кто-то из обозначенных субъектов
показывается на глаза с адвокатом, вовсе не подтверждает необходимость для них адвоката. Адвокат –
это не только то, с чем являются в прокуратуру или в суд.
Либералы читают только себя, слышат только себя. Они не верят ничему, чему не хотят верить.
Но приходит реальность и…
Либералам, как и “олигархам”, адвокаты не нужны. Им вообще адвокатура как институт
гражданского общества не нужна.
У либералов безразличное отношение к праву. Они совершенно не замечают ни уголовного
процесса, ни множащихся составов преступлений. Всё право у них сводится к какой-то уголовной
ответственности за всё и вся. Именно представители либералов шумнее всех ратовали за принятие
примитивного уголовно-процессуального кодекса. Поскольку у либералов примитивные воззрения на
145
право, на юридический процесс. Именно при их господстве был принят кое-как выписанный уголовный
кодекс, смысл и назначение которого они и понимать не хотят. Всё уголовное право у них сводится к
одному – презумпции невиновности. Но ни смысла, ни содержания этой презумпции они, опять же,
понимать не хотят. И непрестанно что-то заклинают про суд. Без конца повторяют разные банальности,
превращающиеся в их устах в глупости, вроде “только суд может решить…”. Ну, суд и решил. Уже
решил. Ведь сейчас всё по суду.
Либералы отрицают всякую профессиональную защиту, даже боятся её. Адвокатуру они
воспринимают только в её возможной политической составляющей, адвокатов – как
антиправительственных риторов. Речь адвоката им нужна только как речь политического обличения, а
не для прояснения юридических сомнений. Их не интересуют охраняемые правом интересы живого
человека.
Либералы отрицают всякого, кто не либерал. Разделение на своих и чужих они проводят по
психомоторным признакам.
Либерал (правда, он здесь не одинок) верит всякому, но не адвокату. Хотя уже тысячи раз было
доказано, что только адвокаты остаются до конца со своими доверителями. Но либералам
доказательства не нужны. Им веру подавай в свои представления.
Либералы неспособны организовать свою собственную правозащиту. Либералам подавай больше
и больше ходатаев, и разных ходатаев. Да так, чтобы они интриговали между собой. Правозащита у
либералов как системный элемент граждан ского общества исчезает. Адвокатское правозаступничество
у либералов больше напоминает “освоение фондов”.
Не адвокатура должна защищать гражданское общество, а гражданское общество адвокатуру.
Всякое умаление роли адвокатуры в феноменологии правосудия, снижение правовой
защищенности адвокатуры, изъятие у адвокатуры правозащитных инструментов – это, в первую
очередь, не лишение прав самой адвокатуры, это отнятие прав у общества, у каждого отдельного
человека. Отобрание права у сословия адвокатов – это внешняя сторона, а внутренняя – это отобрание
прав у народа. Когда принижают адвокатуру, то целью принижения является не адвокатура, как
относительно небольшая группа юристов, а цель – самодеятельность народа, активность народа, сам
народ.
С одной стороны – беспредельная независимость государ ственного судейства, с другой – резкое
снижение уровня про цессуальной защищенности адвокатуры.
Примечание. Заметка об адвокатском еретизме.
Обвиняемый думает, что надо только всё объяснить следователю, прокурору, судье, как они всё
поймут и освободят обвиняемого, ведь он ни в чём не виноват. Адвокаты этих обвиняемых убеждают,
что никто их не освободит, что не нужны никакие их объяснения, что цель следователя не разобраться в
деле, а направить это дело в суд, поэтому позиции следователя должна быть противопоставлена
позиция защиты, а не объяснения обвиняемых… Но и сами адвокаты подчас думают, что стоит только
всё объяснить доверителю, как тот всё поймет и будет слушать адвоката. А доверители их не слушают,
не нужны им адвокатские советы. Следователь для обвиняемого отец родной, а судья – мать родная.
Остается только один вопрос: “дело Йукоса” – это конец адвокатуры? Останется ли от адвокатуры
что-нибудь, помимо самой идеи – вечной и неизменной идеи сопротивления насилию словом?
§ 2. Чёрная кошка свободы в тёмной комнате либерализма
У нас нет политики, есть только шоу-бизнес. То, что зритель иногда верит в искренность слов
политиков, выступающих в тех или иных шоу, – это специфика жанра. Из-за этой веры в зрителях могут
возникнуть сильные эмоции – восторг, страх, ужас и тому подобное. На самом деле, конечно, не нужно
146
слишком бояться – это они так, несерьёзно, понарошку. Да, они иногда сами, вместо сценаристов,
придумывают свои тексты, но никогда не верят в то, что говорят. У талантливых исполнителей это
почти незаметно. Но талант всё-таки редкость.
Недостаток таланта исполнителя компенсируется дарованиями постановщика. Важна обстановка
исполнения – где, в каком костюме, в каком контексте. И потом, один и тот же текст совершенно поразному звучит в устах разных исполнителей. Поэтому, если написал сценарист, например, какойнибудь удачный, с его точки зрения, текст, надо вложить его в уста правильному человеку,
находящемуся в правильном месте. Причём независимо от того, как сам этот человек относится к
данному тексту и относится ли вообще.
Политика обогащает шоу-бизнес новыми амплуа – наряду с инженю, субретками и травести,
появились националисты, коммунисты и либералы. Нынешний поворот сюжета требует, чтобы
либералы играли кризис своих героев. В чём суть этого поворота? Вроде бы у персонажей в этом
амплуа было нечто очень ценное (даже, можно сказать, самое ценное), что они очень лелеяли, а теперь
вроде бы его у них отобрали. Вроде бы было, вроде бы лелеяли, вроде бы отобрали. А теперь они вроде
бы об этом страдают. Более того, они даже вроде бы раскаиваются, что недостаточно лелеяли свою
драгоценность и оттого теперь её потеряли. Драгоценность, естественно, ненастоящая, бутафорская, как
и страсти по ней.
Чем-то всё это напоминает суд. Там одни выступают в амплуа судей, другие – обвинителей,
третьи – подсудимых, четвёртые – адвокатов. Иногда совершенно невозможно отделаться от
впечатления, что все просто играют, что в этом повторяющемся спектакле нет ничего настоящего. Но
это не совсем так. Потому что, по крайней мере, подсудимые или тяжущиеся обязательно что-нибудь
теряют не понарошку. Общественное положение, имущество, свободу, здоровье, а иногда и саму жизнь.
Судьи могут быть не судьями, а только делать вид, что они судьи, и адвокаты могут быть не
адвокатами, а только делать вид, что они адвокаты, а вот подсудимые, останутся подсудимыми, какой
бы вид они ни делали.
Так же и мы с вами. Псевдолибералы могут сколько угодно отстаивать свою театральную свободу,
псевдонационалисты – свою театральную родину, псевдокоммунисты – свою театральную
справедливость, псевдоюристы – своё театральное правосудие. Но из-за их игр мы можем в
действительности потерять свою небутафорскую свободу, свой небутафорский дом, своё небутафорское
благосостояние, свои небутафорские права. А чтобы этого не случилось, нам нужны настоящие
политики (то есть такие, которые думают о реальных интересах, а не выдуманных), настоящие
предприниматели (то есть такие, которые делают деньги, рискуя, а не просто перекачивают их из
бюджета, по сути, из наших карманов), настоящие судьи (то есть такие, которые думают о праве, а не о
собственных бытовых проблемах или о том, «как бы чего не вышло»)… и настоящие адвокаты (см.
Теорию адвокатуры).
А где же их взять? Надо самим быть настоящими – тогда среди нас найдутся и настоящие
выразители и защитники наших действительных интересов.
Примечание. Любая кухарка может управлять государством?
Вероятно, все слышали фразу, авторство которой приписывают Ленину, о том, что “любая кухарка
может управлять государством”. Что же было в оригинале.
“Удержат ли большевики государственную власть?” (ПСС. Т. 34. С. 315): “...Мы не утописты. Мы
знаем, что любой чернорабочий и любая кухарка не способны сейчас же вступить в управление
государством. В этом мы согласны и с кадетами, и с Брешковской, и с Церетели. Но мы отличаемся от
этих граждан тем, что требуем немедленного разрыва с тем предрассудком, будто управлять
государством, нести будничную, ежедневную работу управления в состоянии только богатые или из
богатых семей взятые чиновники. Мы требуем, чтобы обучение делу государственного управления
велось сознательными рабочими и солдатами и чтобы начато было оно немедленно, т. е. к обучению
этому немедленно начали привлекать всех трудящихся, всю бедноту...”
147
Ленин никогда не говорил фразы “каждая кухарка может управлять государством”. Он писал, что
нужно учить и учиться быть гражданами! Учить и учиться! Всем!
Примечание. Свобода – нравственность, независимость – безнравственность. Неправильно, когда
человеку в виде общего правила поведения дают независимость, то есть безнравственность, и только
как исключение из этого правила (безнравственности) вводят закон, являющийся минимумом
нравственности.
Что есть фраза “особой деятельности человек независим и подчиняется только закону”? В своём
непосредственном понимании эта фраза имеет смысл: особой деятельности человек может (ему
разрешается) поступать всегда и везде безнрав ственно, кроме тех минимальных случаев, которые
прописаны в законах. Но человек безнравственный не может всегда совершать нравственные поступки
в особых, специально предусмотренных для него, случаях. Человеку безнравственному чужда всякая
нравственность. И если какие-то совершённые им поступки окажутся нравственными, то они будут для
него и для других случайными, совершёнными им по прихоти, по произволу, чтобы насмеяться над
нравственностью.
Как всегда, сначала понятие “независимый суд” возникло как либеральная идея. Либерал, как
всегда, считал, что ни одна либеральная идея, став материальной силой, никогда не будет направлена
против него, а только против тех, кто не придерживается либеральных взглядов и вообще не так живет.
Всякий, кто предостерегал об опасности “независимого суда”, объявлялся врагом либерализма. Но
либерал, как всегда, тоже быстро стал жертвой идеи “независимого суда”, когда правосудие прониклось
идеей “независимости”. Чтобы быть верным либеральным идеалам и терминам, либерал объявил, что
поскольку в нашем отечестве суд так и не стал “независимым”, то суд должен быть “справедливым”.
Либерал узнал, что, оказывается, в соседнем цивилизованном сообществе есть понятие “справедливое
судебное разбирательство”, или “справедливое правосудие”, и каждый имеет право на “справедливое
судебное разбирательство”.
Казалось бы, либерал стал догадываться, что в судебном разбирательстве должны быть правила,
которым надо подчиняться. И только соблюдение судебных процедур позволит сократить
“независимые” произвольные решения. Но всякие насильственные процедуры есть угроза либерализму.
По этому либерал тут же приравнял эти две фразы: независимое правосудие есть справедливое
правосудие. Чем в очередной раз превратил рациональность правосудия в абсурд. Ибо независимость не
может одновременно быть зависимой от правил. Или соблюдение процедур, или независимость от
всяких процедур, что сродни произвольному, хаотичному применению правил. Справедливое судебное
разбирательство есть следование формальным судебным процедурам и правилам доказывания. Такое
разбирательство есть предпосылка справедливого решения. Независимый суд как раз не связан ни
процедурами, ни правилами доказывания. Доказывание в независимом суде напоминает заячьи скидки:
бег по кривой, потом прыжок в сторону и бег в другом направлении, опять прыжок в сторону.
Есть справедливое судебное решение, и есть справедливое судебное разбирательство. В
обыденном сознании они звучат синонимично. Что само по себе вредно. Поскольку в пропагандистских
целях, в целях сохранения своей независимости независимый суд всегда будет подменять понятия
“справедливое правосудие” и “справедливое решение”. Без справедливого правосудия нельзя проверить
справедливость решения.
Глава 4. Адвокаты как звёзды публичного вещания: пресса и искажение правосознания
Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия. Добрый не красноречив.
Красноречивый не может быть добрым.
Лао-Цзы
§ 1. Средства всенародного оповещения и адвокаты
Средства всенародного оповещения, куда включаются не только периодические издания (газеты,
148
журналы и тому подобное), радио и телепередачи, но и всяческие брошюрки и книжки, описывают
множество частностей из “дела Йукоса”. Они описывают частности, потому что целого “дела Йукоса”
не существует. Они, эти частности, поскольку имеют общее основание понятие “дело Йукоса”, дают
представление о сочинителях всех мастей, как целой профессиональной когорте, об их отношении к
праву, раскрывает их правосознание. Но их сочинения важны и тем, что они обнажают и адвокатов в
“деле Йукоса”.
По заметке в средствах всенародного оповещения об отдельно взятом судебном процессе из тысяч
и тысяч происходящих в стране трудно судить о социально-нравственном симбиозе описателей
судебных процессов и адвокатов. Но “дело Йукоса” структурирует этот симбиоз, выявляет их взаимный
интерес, привязанность, обнажает нравственные и профессиональные стандарты сотрудников из
средств всенародного оповещения и адвокатуры. “Дело Йукоса” показало, что адвокатура как институт
неинтересна средствам всенародного оповещения, служители этих средств не хотят знать смысл
адвокатской профессии. Поэтому адвокаты в средствах всенародного оповещения предстают часто в
беспомощном, глупо-карикатурном виде.
Иллюстрация первая. Помощь недоброжелателям Икса.
Журналист пишет, что всенародно было заявлено, что Икс собирается навестить разные земли для
рекламы своих деловых проектов, а некто осведомлённый Игрек сказал не всенародно журналисту, что
Икс едет в эти земли изучать народный дух. Что ж, получается, что, согласно журналисту, всенародное
заявление Икса было ложным, а истинные намерения Икса посетить далёкие земли были иные. Если об
истинных намерениях Икса знал осведомлённый Игрек, то была большая вероятность, что об истинных
целях путешествия Икса знали или, по крайней мере, догадывались недоброжелатели Икса из разных
деловых и бюрократических кругов. Если путешествие Икса эти круги расценили как угрозу их
дальнейшему существованию, то было бы безответственно с их стороны не пресечь это путешествие
Икса. Только зачем журналист хвалится своей осведомлённостью и проницательностью и фактически
всех убеждает, что недоброжелатели правильно пресекли путешествие Икса? Если раньше
недоброжелатели Икса могли сомневаться в своей правоте, то, благодаря журналисту, их сомнения
рассеялись. Осталась убежденность. Форма пресечения путешествия не была изящной, но по существу
была верной?
Иллюстрация вторая. Адвокат и курьер для особых по ручений.
Журналист рассказал со слов адвоката о том, что адвокат прибыл в обвинительный орган на
допрос своего доверителя и узнал, что его доверитель уже дал показания, но протокол допроса ещё не
был подписан. Доверитель сказал адвокату, что нужно подписать протокол допроса и не делать никаких
заявлений. Адвокат подписал протокол допроса.
Журналист поведал, что адвокат ему пояснил, что он решил не спорить с доверителем, так как
адвокат имеет право спорить с доверителем только в том случае, если доверитель хочет дать показания
против себя, и показания эти могут привести к летальному исходу.
Если изложенное журналистом имело место в действительности, то такое поведение адвоката
безграмотно и подрывает доверие к самоё адвокатуре как части системы правосудия.
Получается, что адвокат подписал протокол допроса без участия в нём. Если доверитель что-то и
наговорил следователю без присутствия адвоката, то адвокат не должен подписывать такой протокол.
Его может подписать допрошенное лицо и следователь. Адвокат в допросе не участвовал. Или весь
допрос должен быть проведён с участием адвоката, а предыдущие записи следователя не должны иметь
никакого процессуального значения. Адвокат не корректор и не литературный редактор, чтобы читать
составленный без него протокол допроса на предмет литературного изящества стиля изложения.
Адвокат не должен верить ни следователю, ни доверителю касательно содержания допроса. Адвокат не
присутствовал на допросе. Поэтому адвокат не может знать как, почему, при каких условиях его
149
доверитель дал те или иные показания. Доверитель, поскольку он находится в сложной для себя
жизненной ситуации, может убеждать адвоката в чём угодно, например, что он дал показания
добровольно, без принуждения и угроз со стороны обвинительного органа. Адвокат всё равно не
должен полагаться на волю и сознание своего доверителя и подписывать протокол допроса, в котором
он сам не участвовал.
Самоё выражение “спорить адвокату с доверителем” для адвоката недопустимо. Адвокат никогда
не спорит с доверителем. Адвокат разъясняет доверителю возникшие у последнего юридические
сомнения. Если доверитель не верит адвокату, то соглашение должно быть расторгнуто. Адвокат не
слуга у доверителя. Если адвокат занял положение слуги, то это не адвокат. С таким адвокатом никто не
будет считаться никогда. Адвокат превращается, в лучшем случае, в курьера для особых поручений.
Конечно, журналист может не знать тонкостей правил адвокатской профессии, но адвокат обязан
прежде думать, а потом оповещать о своих деяниях.
Иллюстрация третья. О профессиональном классе адвоката.
Журналист поведал откровения адвоката о сакральном значении толщины предъявляемого
обвинения. Адвокат за момент до предъявления обвинения “разъясняет” своему доверителю, что если
постановление о предъявлении обвинения будет тоненьким, на одном-двух листочках, то не будет
избрана мера пресечения в виде содержания под стражу, а если это постановление будет толстым, то
заключат под стражу. Как не восхититься профессиональным классом адвоката.
Иллюстрация четвёртая. “Известный адвокат” и лакей власти.
Журналист рассказал, что адвокат одного обвиняемого по уголовному делу осознал, что
предстоящее уголовное дело будет большим и сложным, и в одиночку сам адвокат его не осилит. Тогда
адвокат решил обратиться к разным известным адвокатам с предложением также принять защиту его
доверителя. Как далее повествует журналист, некоторые “известные адвокаты” сразу отказались, а
некоторые другие “известные адвокаты” просили время на размышление для того, здесь журналист
позволил модальное наклонение, чтобы спросить разрешение у высочайшей власти на участие в
уголовном деле и отказаться, когда бюрократ из высочайшей власти посоветует не участвовать в этом
деле.
Не важен источник указанных мыслей об адвокатах. Ищущий ли помощи адвокат поделился
такими размышлениями с журналистом или сам журналист сделал такие суждения из повествования
адвоката о своих поисках себе подобных адвокатов. Во всяком случае, этот рассказ есть поклёп на
самоё адвокатуру, проявление зачатков недоверия к ней.
Каков синтаксис рассказа об “известных адвокатах”? Сначала адвокатов делят на “известных” и
“неизвестных”. “Известные адвокаты” все сплошь трусы и агенты бюрократов из высочайшей власти.
“Известные адвокаты” всё делают с разрешения и в интересах высочайшей власти. Или такими
качествами отличаются только те “известные адвокаты”, которых знал ищущий их помощи адвокат?
Если у “ищущего” адвоката все знакомые ему “известные адвокаты” отличаются такими низкими
морально-волевыми качествами, то модальное наклонение подсказывает, что сам адвокат, ищущий
“известных адвокатов”, обладает теми же низкими морально- волевыми качествами. [Скажи, кто твой
друг, и я скажу, кто ты.] А кто такие “известные адвокаты”? Это те, которые часто мелькают в
средствах всенародного оповещения? Если это так, то сам ищущий их помощи адвокат тоже упомянут в
средствах всенародного оповещения, и по этому признаку должен признаваться “известным
адвокатом”. Коли это так, то этот адвокат, как “известный адвокат”, тоже советуется с высочайшей
властью и есть лакей этой власти, потому как он не представляет, что могут быть адвокаты
“неизвестные” и, следовательно, не лакеи власти. “Неизвестные” адвокаты в лакейскую не заходят.
Иллюстрация пятая. “Специалист по обыскам”.
150
Одного адвоката назвали “специалистом” по обыскам. “Специалист по обыскам” это что или как?
Это тот, который знает, как надо готовиться к обыскам, что делать обыскиваемым во время обыска и
что писать в протоколе обыска?
Среди адвокатов не бывает “специалистов” в чём-то. “Специальность” чужда назначению
адвокатской профессии. Действительно, а как можно быть адвокату “специалистом” в одном отдельно
взятом процессуальном действии в потоке единого многостадийного судебного процесса? Во всём
остальном адвокат может быть “неспециалистом”?
Иллюстрация шестая. “Суд доказал”.
В средствах всенародного оповещения порой пишут, что “судом доказана” виновность такого-то в
совершении преступления, или “суд доказал”, что преступление совершил тот-то.
“Судом доказано нечто” – фраза бездумная и вредная для массового сознания.
“Дело Йукоса” показало, что в судах вообще никто ничего не доказывает. Самонадеянно звучит
признание адвоката о том, что он что-то “доказал” суду. Если государственный обвинитель ничего не
доказывал, даже не сказал, что нужно доказывать, а суд только следил за порядком в зале судебного
заседания, то, следовательно, и адвокат не мог ничего доказать, так как ему не известно было, что
нужно доказывать. Адвокат только мнил, что он что-то доказывает. Если ничего не доказывается, то
ничего и не устанавливается.
Сам же суд ничего и не должен доказывать. Но суждение, что “суд доказал”, например, вину
осуждённого, имеет зловещий смысл и производит на массовое сознание пагубное влияние. В сознании
запечатлевается, что если сам суд “доказал”, то осуждённый непременно преступник и поделом ему.
“Наши суды не ошибаются и зря не сажают”. А заявления адвоката для прессы о неправильном
приговоре есть не более чем набор пустых слов и способ отработать гонорар.
Иллюстрация седьмая. Пугало “презумпции невиновности”.
Правовой принцип “презумпция невиновности” в средствах всенародного оповещения
превратился в жупел и откровенную глупость. “Презумпция невиновности” употребляется не иначе как
пугало. Мол, человека преступником может признать только суд, до суда никто не может назвать
человека преступником, до приговора суда человек-обвиняемый считается невиновным и никто не
смеет считать его преступником.
Если такие утверждения верны, то ни один злодей не должен предстать перед судом. Ибо, прежде
чем вынести приговор, должно быть проведено предварительное расследование, предъявлено
обвинение в совершении преступления. Для возбуждения уголовного дела нужен повод и основание,
что есть не что иное, как самоё преступление. На судебное расследование отправляют обвиняемого в
совершении преступления. На человека, как совершившего преступление, должно быть кем-то указано.
И эти кто-то есть прокурор, следователь, потерпевший, родственники потерпевшего, гражданский истец
и др. Для них он преступник, то есть лицо, совершившее преступление, преступившее закон.
Спросите у любой матери, как бы она назвала того негодяя, который забавы ради из хулиганских
побуждений искалечил её сына. Она будет смиренно ждать, пока ей другая милая женщина-судья
раскроет глаза и скажет, кто искалечил её сына и разрешит называть осуждённого преступником?
А посмотрите, сколько у нас в стране людей неподсудных в силу своего социального и публичноэкономического положения. И как должен называть их пострадавший от деяний этих “неподсудных”? А
разве сам журналист не назовёт того преступником, кто растерзал его собственную дочь? Или
журналист будет всем рассказывать, что злодей – это не злодей, и будет запрещать несчастной дочери
151
указывать на её терзателя, потому что тот ещё ни в чём не виноват, у него “презумпция невиновности”,
а пока что умный судья не “доказал” ничью вину?
Сколько угодно и кому угодно можно называть негодяев и злодеев всех мастей и категорий
преступниками, но юридические последствия для них наступят только в силу судебного приговора. Ибо
право на легитимное насилие принадлежит государству.
Презумпция невиновности – категория чисто правовая. Признание виновным в совершении
преступления судом означает, что нести наказание человек может только в силу приговора суда, а не по
воле какого-либо иного органа или лица. Определённых гражданских прав обвиняемый лишается
только после вступления обвинительного приговора в законную силу. И не надо вульгаризировать
принцип презумпции невиновности. Как и всякий правовой принцип, он глубок, имеет много граней.
Однако называть всякого непонравившегося человека “преступником” негоже. Как негоже
ругаться, браниться, нарушать общественный порядок. Тому мерило нравственные нормы.
Другая сторона искажения принципа презумпции невиновности в том, что если до приговора суда
любого злодея всякий потерпевший от него должен считать милейшим и добрым человеком,
“созданным по образу и подобию Божьему”, то тогда всякий осуждённый непременно злодей и негодяй.
Осталось только убедить в этом невинно осуждённых и их матерей и отцов. Справятся ли с этой
пропагандистской задачей средства всенародного оповещения?
Говорят, что в начале девяностых годов прошлого века, всякий, кто что-то стал материального
иметь, преступник. Все преступники, кто не сидел на печи. Но тот, кто сидел на печи, тоже преступник.
Ибо сказано, что в поте лица свой хлеб надо зарабатывать. А тот, кто сидел на печи, получается, жил за
чужой счёт. Он – вор. Опять “презумпция невиновности”?
Хотя обижаться можно на любые слова. Любое “положительное” слово, например “умный”, может
быть воспринято как насмешка и оскорбление или способность совершать преступления.
Иллюстрация восьмая. Демонические слова.
Служители средств всенародного оповещения часто употребляют слово “официально”:
“официально” заявил, “официальная” точка зрения, “официально” адвокат сообщил. Слово
“официально” бессмысленно, не несёт никакой смысловой нагрузки и производит демоническое
воздействие на слушающего или читающего.
Если адвокат может что-то “официально” сообщить, то, значит, есть какие-то “неофициальные”
сообщения. “Официально” говорят правду, а “неофициально” ложь? Адвокат говорит или не говорит.
Он всегда должен говорить правильно. У одного и того же адвоката может быть одновременно две
точки зрения, “официальная” и “неофициальная”? Если такое может быть, то у адвоката раздвоение
сознания. Он пребывает в абсурде. Не надо употреблять слова, смысл которых не известен никому.
Даже для увеличения эмоционального воздействия. Это опасно для свободы.
Если бы сами адвокаты не игрались словами, такими как “выиграл” и “проиграл” процесс, что для
адвоката недопустимо, то и журналисты не проявляли бы такого пренебрежительного отношения к
результатам судебных процессов. «Верно определяйте слова, и вы освободите мир от половины
недоразумений» (Рене Декарт).
Иллюстрация девятая. Адвокатское интервью.
Журналист добросовестно записал ответы адвоката. Адвокат в интервью говорит, что по всем
эпизодам не доказана причастность осуждённого к преступлениям. Из слов адвоката получается, что
преступления были, но только причастность осуждённого, по мнению адвоката, не доказана. А у суда
152
другое “мнение”. Суд согласился с адвокатом, что преступления совершались, но не согласился, что
подзащитный адвоката к ним “не причастен”.
Или адвокат, отвечая на вопрос журналиста, утверждает, что на скамью подсудимых его
подзащитного привели не его преступления, а другие обстоятельства. Из синтаксиса ответа вытекает,
что доверитель адвоката совершил преступления. Адвокату известно о совершении преступлений его
доверителем. Далее возможна альтернатива. Или обвинение предъявлено за те деяния, которые
доверитель адвоката не совершал, а за совершённые преступления, о которых адвокату известно, может
быть, ещё предстоит отвечать. Или фактически обвиняемый подвергнут уголовному преследованию
именно за совершение тех преступлений, о которых адвокату известно, что совершил их его доверитель,
но предъявлено другое обвинение только по той причине, что были какие-то неблагоприятные
“обстоятельства”. Но если бы этих “обстоятельств” не было, никто за совершённые преступления
доверителя адвоката в уголовном порядке не преследовал. Обвинительный орган сделал бы вид, что
преступлений никаких не было. Если после такого интервью адвокат пишет жалобу на неправильный
обвинительный приговор, то адвокат вступает в противоречие с собой. И почему после такого интервью
должны верить адвокату при проверке приговора?
§ 2. Вирус фельетонизма в адвокатуре и “дело Йукоса”
Всякий социальный институт (организм), как биологическая масса, переживает период упадка не
только от внешнего враждебного воздействия, но и от нравственных болезней по причине нравственных
вирусов, поселившихся в организме при его рождении. Такой вирус социального института можно
назвать имманентным. Имманентные нравственные вирусы в любом социальном организме живут
всегда. Их нельзя уничтожить полностью и навсегда, вероятно, по причине изначальной греховности
человека. Поэтому при благоприятных условиях такие вирусы становятся активными и как эпидемия
распространяются по социальному организму, поражая всё больше и больше его членов, то есть людей.
Результат эпидемии – тяжёлая длительная болезнь нравственности: организм хиреет, то есть
социальный организм всё менее и менее отвечает своему предназначению, происходит его нравственная
деформация, исчезает нравственное содержание, прикрываемое инертной формой.
Имманентные нравственные вирусы могут быть общесоциальными, то есть присущими всем
видам социальных институтов, а могут быть корпоративными, присущими только одному социальному
институту. Например, стряпчество как нравственный вирус присущ только корпорации адвокатов.
Одним из общесоциальных нравственных вирусов является фельетонизм.
“Фельетонизм – понятие, введенное философом Германом Гессе в его работе “Игра в бисер”.
Фельетонизм – это период в жизни общества, характеризующийся деморализацией духа, инфляцией
ценностей, девальвацией слова, циничным отношением к гибели искусства, нравственности, честности,
когда среди людей добрых царит молчаливый и мрачный, среди дурных – язвительный пессимизм.
Фельетонный мир долго не существует. Это дом, построенный из игральных карт. Это фиктивный мир.
Но разрушает его, как правило, жесточайшая общенациональная встряска. Фельетонизм, как чума,
распространяется в обществе и захватывает в числе первых адвокатуру. Только небольшие когорты
профессионалов способны сопротивляться его порче, только они, отмеченные энергией и величием,
закладывают первые камни в основание новой корпоративной самодисциплины и достоинства духа
профессии правозащитника” (см.: Теория адвокатуры. С 159–160).
Фельетонизм опасен для адвокатуры, а следовательно, и для правосудия.
Фельетонизм, например, проявляется в телевизионных программах “час суда”, “суд идёт”,
“судебные страсти” и подобных им, в печатаемых в журналах судебных речах адвокатов, в комических
картинках, помещаемых в брошюрках о судебных процессах, рекламных буклетах о выдающихся
адвокатах современности, газетных поздравлениях адвокатов высших чиновников от юстиции. О
большинстве Интернет-сайтов адвокатских образований и упоминать неловко – это набор ярких
153
картинок и бессвязных текстов о собственном величии.
Что такое есть, в частности, телевизионный “час суда”? Это пародия адвокатов на мировой суд?
Или это демонстрация адвокатов своего безразличия к существующему правосудию? Или это форма
представления комедийной пьесы (в чеховском понимании комедии) на тему ищущих правды и
справедливости?
Какую цель преследует юридический журнал, печатая речи адвокатов в судах?
Продемонстрировать литературные способности адвокатов? Или показать пренебрежение адвокатами
правом? Разве эти речи имеют какой-то смысл? Тогда почему не печатаются речи прокуроров в этих же
судебных процессах? И полный текст судебного решения по делу. Тогда хоть как-то можно было бы
дать оценку речам (логическую, правовую, нравственную). Сами по себе нынешние судебные речи
отличаются крайним примитивизмом и откровенной безграмотностью. Ничего кроме раздражения у
здравомыслящих прокуроров и судей они вызвать не могут. Ибо такие речи есть побочное проявление
фельетонизма.
Чувство нравственной гигиены исчезает, когда рекламируются списками “выдающиеся адвокаты
современности”. Так много красочных буклетов с рекламными очерками о “выдаю щихся адвокатах
современности” и ни одного “выдающегося” судьи или прокурора. Если от вирусов нельзя избавиться
окончательно, то задача самого социального организма противодействовать возникновению условий
для распространения вируса. В адвокатуре есть профилактическая вакцина против имманентных
адвокатских вирусов – это правила адвокатской профессии, которые по своей юридической
неграмотности некоторые называют “адвокатской этикой”. Хотя “адвокатская этика” что стыд,
который, как известно, не дым и глаза не ест.
Если организм не борется с распространением вирусов, то это свидетельствует о том, что
организм ослаблен или его отдельные органы больны.
§ 3. “Исследование незаконной деятельности адвокатов” как бунт против правосудия и устоев
государства
Во времена, когда в общественном сознании укоренилась абстракция “дело Йукоса”, народ был
оповещён в учебных целях о “незаконной деятельности адвокатов в уголовном судопроизводстве”
книгой с аналогичным названием. Эта книга была представлена как учебник для самой широкой
аудитории и непосредственного отношения к “делу Йукоса” не имела. Конечно, остаётся только
порадоваться за автора этой книги, что давно отечественную прокуратуру не возглавляет академик
Андрей Януарьевич Вышинский. Ибо Андрей Януарьевич непременно самоё название “незаконная
деятельность адвокатов в уголовном судопроизводстве” расценил бы как покушение на правосудие, на
политический режим и государственные устои. Но сейчас времена иные. Некому заступиться за
отечественное правосудие. Отечественная адвокатура в лице её представительно-выборных органов
проявила в очередной раз стеснительность и сделала вид, что достоинство правосудия и его составной
части адвокатуры не затронуто.
Адвокатура есть часть системы правосудия, её непременный элемент. Без адвокатуры не может
быть правосудия как такового. Без части нет целого. Без этого элемента меняется качество системы,
правосудие исчезает и появляется нечто иное, неправосудное. В систему правосудия входят и
обвинительные органы, и законодательные органы, и исполнительные органы, в том числе и Президент
России.
Оповещать о “незаконной деятельности адвокатов” то же самое, что и оповещать о незаконной
деятельности в системе правосудия. Если в одном элементе правосудной системы занимаются
незаконной деятельностью, то такой же деятельностью занимаются и во всех других элементах
правосудной системы. Поскольку часть правосудной системы не может заниматься незаконной
деятельностью без поддержки и помощи других частей. Так устроена система правосудия. Получается,
154
что во всей системе правосудия занимаются незаконной деятельностью. Сама “незаконная
деятельность” образует систему и действует параллельно или взамен той части правосудия, которая не
занимается “незаконной деятельностью”.
Тогда, в целях всенародного оповещения, следующей за “незаконной деятельностью адвокатов”
должны быть “научные” книги о “незаконной деятельности следователей”, “незаконной деятельности
прокуроров”, “незаконной деятельности судей”. Потом книги о “незаконной деятельности депутатов
законодательных органов”, далее о “незаконной деятельности государственных служащих
исполнительных органов государственной власти” и, наконец, о “незаконной деятельности Президента
России”. Вот только в этом случае будет полный “научный” охват всех элементов правосудия в их
“незаконной” деятельности. Ибо судебная система сама есть только элемент государственной машины.
Государственная Дума России и Президент России имеют самое непосредственное отношение к
отправлению правосудия. Государственная Дума России принимает акты об амнистии, а Президент
России – акты помилования.
Оповещение о “незаконной деятельности адвокатов” не есть только покушение на адвокатуру,
подрыв доверия к ней, но это в первую очередь есть покушение на отечественное правосудие, подрыв
доверия к нему. Поскольку судебная система не существует изолированно от других ветвей власти, то
подобные “исследования” о “незаконной деятельности” есть подрыв доверия к властям. А если об этом
оповещает государственный служащий (чиновник), то это есть бунт против Государя, искажение,
снятие его воли.
Оповещение о “незаконной деятельности адвокатов” несёт в себе агитационный и
пропагандистский характер. Как учил один выдающийся отечественный политический деятель, агита
ция – это распространение идей для воздействия на сознание, настроение и активность народных масс; а
пропаганда – это глубокое разъяснение идей среди узкого круга людей, для формирования у них
определённых взглядов.
Распространение “исследований” о “незаконной деятельности адвокатов” среди населения, в
частности, среди граждан, обращающихся к адвокатам за юридической помощью, есть агитация. А
распространение этого же “исследования” среди сотрудников обвинительных органов есть пропаганда.
И если какие-то сотрудники обвинительного органа воспримут “идею” “незаконной деятельности
адвоката” и будут относиться к адвокату как враждебному, “незаконному” элементу правосудной
системы, то сам этот сотрудник обвинительного органа превратится во внутреннего врага правосудия.
Иллюстрация. Приветствие общественной организацией самосуда есть скрытая агитация к
попранию права, за замену исключительного права на легитимное насилие со стороны государства на
произвольное насилие одного человека над другим, за отмену права во имя “справедливости”.
§ 4. Легенды в “деле Йукоса”
В “деле Йукоса”, как во всякой абстракции, возникшей из конгломерата множества событий, всё
больше и больше будет легенд, или мифов.
От сказки миф отличается тем, что излагаемые в мифе события точно привязаны ко времени и
месту. Но истинность описанных в мифе событий никогда не может быть установлена. Например, в
одном уголовном деле, когда судебный процесс подходил к концу, вдруг чудесным образом исчез
подсудимый. Этот подсудимый не находился под стражей, но ему была обеспечена государственная
защита. Никто не знает, как и куда он исчез. Его в судебном процессе не стало. Казалось бы, правду об
исчезновении может поведать сам исчезнувший. Но почему то, что он расскажет о своём исчезновении,
будет правдой, которой все поверят? Почему он будет говорить правду? Ведь история своего
исчезновения может быть им выдумана и красочно расписана. Рассказ самого исчезнувшего о мотивах,
причинах, условиях и обстоятельствах исчезновения будет не более чем легендой. Таким образом,
исчезновение подсудимого навсегда останется легендой, кто бы и как бы её ни рассказывал.
155
Но наиболее распространенной легендой в “деле Йукоса” являются рассуждения о
проницательности, вдумчивости, разумности, понимании всего и вся адвокатами, прокурорами и
судьями. Мол, эти три разряда правоведов так разумны, что всё делали умышленно, заранее всё
предвидели и осознавали, а если чего не касались, так это специально, понимая опасность сего
предмета.
Нет, “дело Йукоса” в своей интеллектуальной составляющей не уникально. Оно обычно. И
поэтому оно показательно. Огромное количество томов в материалах уголовных дел – признак скорее
невысокой квалификации составителей этих дел. И если в “деле Йукоса” были лучшие судьи,
прокуроры, следователи и адвокаты, то что можно сказать о других, остальных, “худших”? Спасти
корпорацию судей, следователей, прокуроров и адвокатов можно, только признав участвующих в “деле
Йукоса” обычными, массовыми судьями, следователями, прокурорами и адвокатами, средостением
юридической профессии. Лучшие остались на периферии, как обычно, не востребованными. Лучшие
востребуются лучшими, средние – средними, худшие – худшими.
Журналисты и аналитики составляли замкнутые, внешне непротиворечивые схемы из “дела
Йукоса”, и делали вывод о разумности стороны обвинения и/или защиты. И из своей же собственной
схемы убеждали публику поверить или не поверить в преступность деяний. Но только этих “схем” ни
юрист-обвинитель, ни юрист-защитник не знали, не составляли и не понимали. В самом “деле Йукоса”
никакие “схемы” не расписаны. И только используя эстетические, художественные приемы, без
которых нельзя сотворить миф, можно сконструировать гармоничную легенду-схему. Но это всё равно
будет легендой.
Потом эту же “схему” представляли в средствах всенародного оповещения как “доказательство”
стороны обвинения. Мол, смотрите, какое у нас глубокомысленное обвинение. А, недостаточно одной
схемы-доказательства? Вот вам ещё несколько схем-доказательств. Наконец получилась “совокупность”
доказательств, то есть новое “доказательство”, дополнительное к схемам-доказательствам. Эта
“совокупность” убедила всех, желающих быть убежденными. Составители этих схем-легенд заявляют,
что вот именно эту “совокупность” и имели в виду стороны в состязательном судебном процессе. В
пропагандистских и агитационных целях легенды, основанные на схемах-доказательствах, вполне
приемлемы. Но они не допустимы для судебного доказывания. Особенно, если их никогда не было в
“деле Йукоса”. Сами же участники судебных процессов оказались неспособными изобразить какиелибо “схемы”, отличающиеся правдоподобностью.
Миф, что сторона защиты в “деле Йукоса” не опровергла обвинение с позиции законности,
сторона обвинения “переиграла” сторону защиты на “юридическом поле”. Сторона защиты ничего не
обязана была опровергать и ничего не опровергала.
Заявления адвокатов в средствах всенародного оповещения, что они что-то опровергли или
доказали, не более чем способ напомнить о своём существовании и участии в “деле Йукоса”. Нельзя
доказать или опровергнуть неизвестное. Нельзя доказать ни ложность, ни истинность “опровержения”,
если самого “опровержения” не было. Но как миф “опровержение” существовать будет.
Однако есть противоположный миф о том, что адвокаты недостаточно инициативно и активно
работали с вопросами, которые ставила сторона обвинения. Адвокаты сами бы создали легенду о
виновности, если бы они “более инициативно” и “активно” работали с вопросами обвинения, и к тому
же указали прокурору и суду на других “возможных виновных”. Во-первых, адвокату недопустимо
указывать на других “возможных виновных” в силу правил коллизионной защиты, каковые в “деле
Йукоса” не всегда или не в полной мере соблюдались, а во-вторых, никто никаких вопросов не ставил,
чтобы на них отвечать. Адвокаты в “деле Йукоса” и так много чего додумали за противоположную
сторону и сами же с этим додуманным и поработали. А то, что слабый интерес к каким-то вопросам в
“деле Йукоса” есть продукт проницательного ума, тоже легенда. Хотя такая легенда может потешить
самолюбие любого, кого в средствах всенародного оповещения таким умом наделили.
156
Легенд о тайном движителе “дела Йукоса” или в “деле Йукоса” может быть множество. Но они
для судебного процесса не важны, и адвокатам должны быть не интересны. И адвокатам нечего
интересоваться о “тайных движителях” в судебном процессе. Это не их предмет профессиональной
деятельности. К тому же, чтобы выявить “тайного движителя”, нужны способности. “Тайный
движитель” как альтернативная гипотеза стороны защиты в судах никогда не рассматривается.
Расследуется в судебном процессе только “гипотеза” стороны обвинения.
Из легенды о “тайном движителе” рождена другая легенда, что сторона обвинения и сторона
защиты заключили безмолв ное соглашение не касаться темы “тайного движителя” для всеобщего
блага. Если “тайный движитель” есть необходимый элемент судебного доказывания в “деле Йукоса”, то
этот элемент обязательно должен был обнаружить себя в системе доказывания (аргумент в суждениях,
вывод в умозаключениях и так далее). Но он в судебном следствии никак не проявился. Следовательно,
нужно затратить огромные умственные способности, которыми прежде надо обладать, чтобы так
построить силлогистические операции, чтобы произошла утайка этого элемента (аргумента, тезиса
“тайного движителя”). То есть нужно было совместно, стороне обвинения и стороне защиты, совершить
заведомую подмену тезиса. Ни для кого не заметный логический приём. А коли такая подмена была
проделана, то и судебное следствие не было достаточно полным. Поскольку судья должен обладать не
меньшими логическими способностями, чем прокурор и адвокат, то судья не мог не заметить такую
логическую подмену. Следовательно, судья также вступил в негласное соглашение и не стал
затрагивать вопрос о “тайном движителе”.
Однако для того, чтобы совершить подмену тезиса, нужно проводить хоть какое-то исследование,
соответствующее логическим правилам. Но если такого исследования (расследования, следствия,
доказывания) не было, то не о чем было соглашаться и ничего подменять не надо. Хотя легенда как
гимн разуму останется.
Примечание. Обнародованы свидетельства о каком-то событии. Например, проявление из небытия
или растворение в небытии какого-то человека, либо рассказы об экзотической болезни, от которой ещё
никто не умирал. Само явление известно всем. Но загадка в самом явлении. Многие пытаются загадку
разгадать. Если нет фактов, то для разгадки обращаются к логике. Поскольку способности суждения у
людей разные, то и выводы суждений разные. Казалось бы, знает истинную цепь и движущие силы
событий, приведших к явлению, во всей их полноте единственно только её участник и исполнитель, так
называемый феномен. Тогда, должно быть, заслуживают исключительной веры только слова этого
феномена. Но это не так. Любой рассказ феномена, даже самый что ни на есть правдивый и искренний,
не будет достоверен, поскольку в нём всегда найдутся логические изъяны. Любой рассказ феномена
может быть проверен только на степень достоверности и пригоден в качестве одного из сюжетов для
сценария кинофильма. Не более. Всё, что будет рассказывать феномен, – легенды. Легенда от сказки
отличается тем, что повествование в легенде привязано к месту, времени и людям.
Так же как и любые рассказы о прилёте …Руста на Красную площадь, включая признание самого
Руста – хоть на смертном одре, – будут всего лишь легенды.
Многое теперь легенда.
Для адвоката не то что достоверность легенды не важна, ему самоё легенда не нужна. Легенды
нужны в политической борьбе. В политике любой вариант легенды можно использовать как аргумент
убеждения. В судебном процессе адвокат должен иметь дело с доказыванием.
Добавление. Скучно читать литературоведческие статьи о “Процессе” Франца Кафки. Для
литературоведов “Процесс” – фантазия, гипербола, выдумка, какой-то намёк. Всё что угодно, только не
обыденная жизнь. Для литературоведов “в жизни” так, как написано в “Процессе”, не бывает. Чтобы
понять “Процесс”, не надо знать жизнь вообще, её литературоведы знают, но они не знают жизнь
правосудия. Литературовед, не прошедший через жернова правосудной системы, не понимает истинный
реализм романа “Процесс”.
Но стоит прочитать “Процесс” обвиняемому, подсудимому, как вдруг каждый говорит, что
“Процесс” написан именно про него. Получается, если верить личным наблюдениям, “Процесс” – это не
157
роман, не художественное произведение, не миф, а грубо реалистичный очерк из судебного бытия.
А вот само “дело Йукоса” – легенда. Ведь сами обвинительные и защитительные речи могут
восприниматься как легенды, в которых рисуются события, не имеющие никакого отношения к
процессуальным обвиняемым и процессуальным потерпевшим.
Некоторые фигуранты “дела Йукоса” (процессуальные обвиняемые и потерпевшие, истцы и
ответчики) поначалу полагали, что в обвинении и исках рассказывается не о них, а о каких-то других
лицах. Для них события были привязаны к месту и времени, но они не имели, по их разумению,
никакого отношения к реальности, они были мифом.
Глава 5. Адвокатура, экстремизм и терроризм: неправо как закон войны всех против всех
Методы борьбы с экстремизмом заразительны по причине своей простоты и доступности,
поскольку не требуют обладания высокой профессиональной квалификации. Достаточно одного
чувства, ощущения и представления об экстремизме и воли пресечь экстремистские проявления.
Если перефразировать слова выдающего отечественного политика двадцатого века, то можно
сказать, что экстремизм и/или терроризм есть продукт и проявление социально-экономических
(классовых) противоречий; экстремизм и/или терроризм возникают там, тогда и постольку, где, когда и
поскольку социально-экономические (классовые) противоречия объективно не могут быть примирены.
А само наличие экстремистских и/или террористических проявлений доказывает, что такие
противоречия непримиримы. Противоречия, послужившие основой для таких проявлений, могут
возникать и между разными группами одного класса. Например, разными группировками бюрократии,
“олигархов”.
Экстремистские и/или террористические проявления всегда имеют политический характер,
связаны с борьбой за политическую власть, сами суть политика. Причём такая политика, которая не
признаёт никаких позитивных юридических законов. Право для такой политики есть одно из средств
борьбы, наряду с бомбами.
Если вспомнить крайние формы определения государства, согласно которым государство, как
политическая организация общества, в своей сущности представляет диктатуру господствующего в
этом обществе класса или какой-то одной группировки этого класса, то этот класс или его группировка,
в целях защиты своей власти, противодействуют экстремистским и/или террористическим проявлениям
другого класса или другой группы из своего же класса.
Экстремистская и/или террористическая деятельность, независимо от её масштабов, пусть на
мизерном уровне, есть форма развязывания и ведения гражданской войны.
Юридическим признанием такой войны есть принятие Верховной властью законов о
противодействии экстремистской и/или террористической деятельности. Такие законы принимаются,
чтобы придать легитимность войне со стороны Верховной власти.
Верховная власть в такой войне может использовать все формы борьбы и всю государственную
машину. Это война. А в войне никто не связан никаким законами, кроме законов войны. Поэтому
всякие юридические законы о ведении такой войны не могут не носить обобщенный характер директив
по ведению военных действий с противником (экстремистами, террористами). Цель этих законов не в
достижении гармонии права, а в ведении боевых действий. В силу чего законы о противодействии
экстремистской и/или террористической деятельности лежат вне права и сами являются неправом.
Такие законы должны быть временными, как всякое чрезвычайное, военное положение.
Продолжительное существование законов о противодействии экстремистской и/или
террористической деятельности вредно для других позитивных законов, как неправо вредно для права.
Неправо есть раковая опухоль для права. Неправо, принимая внешнюю форму права и соблюдения
юридических процедур, разлагает право. Ибо всякий следователь, прокурор, судья, применяющий в
целях оберегания господства и власти одной классовой группы закон-неправо, быстро заражается этим
158
неправом и во всех остальных случаях применяет право лишь как юридическую проформу. Всё право
извращается и приобретает характер неправа. Право подменяется целесообразностью.
Если Верховная власть позволяет себе применять неправо в собственных благих целях, то точно
так же начинают прибегать к неправу и все другие группы и социальные слои. Используют уже самоё
право как неправо. Любого можно обвинить в экстремизме. У любого можно отобрать коммерческую
организацию. Формально используя юридические процедуры.
Использование права как неправа есть фальсификация уголовных дел, облыжное обвинение,
пренебрежение правилами доказывания в судебном процессе и так далее. Фактически систематическое
нарушение судебных процедур в интересах какой-то группы есть форма замещения права неправом
самой судебной системой.
Опять вспомним, что политика есть концентрированное выражение экономики. И если одна
группа определённого класса лишает другую группу того же класса экономической базы
существования, то это есть политика, политическая борьба, борьба за власть. А использование в этой
борьбе судебных процедур есть подмена права неправом.
Подмена права неправом в самой судебной системе есть уже война всех против всех.
Покуда есть политика, законы-неправо всегда будут суще ствовать в той или иной степени.
Наиболее совершенно неправо законодательно было отражено в статье 58 Уголовного кодекса РСФСР в
редакции 1926 года.
§ 1. 58-я статья как неправо
Пятьдесят восьмая статья Уголовного кодекса РСФСР редакции 1926 года – статья зловещая,
угрюмая, беспощадная. Перед ней человек беспомощен. Статья пятьдесят восьмая как норма права
отрицает по своей сути, своему смыслу и назначению состязательность уголовного процесса, отрицает
адвоката как участника процесса. Отрицает состязательность по своей юридической формуле. Даже
если использовать все мыслимые “демократические” атрибуты состязательного процесса, при
обвинении по 58 статье адвокатские, защитные функции сразу же упраздняются. 58 статья отрицает
адвоката.
Такое ощущение, что эта статья отрицает одного отдельно взятого человека, Статья оперирует
массами, предназначена для наказания классов людей. Какая роль может быть у адвоката, когда идёт
борьба одних групп людей против других? Это война. А на войне свои законы, правила и процедуры.
Есть обычаи войны.
58 статья – это вообще не право, это директива в войне. Невозможно найти место для адвоката при
выполнении военной директивы.
Составители пятьдесят восьмой считали, что идёт классовая борьба, идёт жестокая борьба за
государственную власть, за обладание государством, за государство. Победитель должен навязать свою
волю другим, заставить этих других делать то, что считали победители нужным. Задачи перед
победителями стояли колоссальные. Чтобы их претворить в жизнь, все должны были работать много,
быстро, точно и по правилам. Цель оправдывает средства. Кто не согласен с целями или с методами их
достижения, тот враг. Классовое чутье победителя подсказывало, кто враг. Не справился с по
ставленной задачей – враг. Не достигнул поставленной цели – враг. Сомневаешься в правильности
победителей – враг.
Исторические сроки для победителей сжаты до предела. И победители “сердцем” чувствовали
врагов, массовых врагов. Подавлять нужно было большие группы людей, а времени у победителей для
юридических процедур не было. Шла война масс.
159
Обращают на себя внимание формулировки Статьи. Они расплывчатые, неопределённые, и в то
же время чётко направленные на уничтожение всякого потенциального врага победителей. Эта статья
отрицает всякую либеральную презумпцию невиновности и даёт руководство: уничтожь невиновных,
только не упусти виновного. Раздолье для объективного вменения: раз что-то плохо, то виноват тот, кто
как-то к этому причастен.
По этой статье виновно “всякое действие”, причинившее ущерб государству, а ведь ущерб можно
истолковать и как неполучение нужного результата и так далее, и тому подобное. И не было никакого
практического смысла вводить адвокатов для юридической оценки “всякого действия”, если для суда
оно всегда преступно, а совершивший его должен быть присужден к наказанию. Поэтому для
победителей было логично заменить какой-то суд “тройками”. Без ханжества. Даже так называемые
открытые процессы над врагами народа показали процессуальную никчемность адвокатов при
обвинении по 58-й.
В 58-й по сути даже нет составов преступлений в их классической форме. Статья содержит
репрессивные директрисы, направленные на чистку населения.
Нормы, как аналоги пятьдесят восьмой, вероятно, будут присутствовать в уголовном праве всегда,
при любых режимах, в ничтожном или большом объёме. Эти нормы самодостаточны в процессуальном
смысле, для их применения не нужны специальные процессуальные правила.
58-ю придумал не один человек. Это продукт идеи. В ней непосредственность доведена до
совершенства. Каждый волен формулировать обвинения другому. Обвинения были логически
обоснованы: в саботаже, во вредительстве, в помощи той части мировой буржуазии, которая... и так
далее.
Мудрейшие, простейшие формулировки, против которых все аргументы бессильны. Адвокат
излишен.
58-я появляется там и тогда, когда и поскольку обострение интересов между громадными
группами людей выше обычного и примирение возможно только в процессе самоуничтожения или при
обращении ненависти на общего врага.
58-я – это простота отношений, ясность целей, ярость вражды между огромными слоями
населения, когда классовая борьба превалирует над жалостью, человеколюбием. Разговоры о правах
превращаются, по мнению победителей и измученного народа, в словоблудие, которое бессмысленно и
раздражает всех.
При таких обстоятельствах существо обвинения затмевает процедуру обвинения; сущность выше
формы, она отрицает форму; а целесообразность важнее правила. Образ мышления становится для
репрессивной машины формой порочного поведения.
Превалирует жестокое правило: оставление в живых одного виновного вреднее, чем смерть
нескольких невиновных. Ошибка в даровании жизни одному виновному стоит жизни нескольких
невиновных. Жизнь человека превращается в ничто.
Пятьдесят восьмая – неправо, соответственно применители и охранители 58-й применяют и
охраняют неправо, действуют вне права, и поэтому всё делаемое в порядке 58-й есть нарушение права.
Адвокатура имеет ценность, когда признаётся ценностью человеческая жизнь. Адвокатура нужна
тогда, когда каждому человеку нужна жизнь и расцвет другой личности, когда гражданское общество
осознаёт самоё себя.
160
Ведь и в новейшее время, без всякой 58-й, проявляются очертания этой статьи. “Я тебя посажу” –
порой становится реальной угрозой человека человеку. И “сажают”. Фальсифицируются дела – и
“сажают”. Имеют ли какую-то ценность для репрессантов, апологетов 58-й, логические доводы
адвоката, если надо “посадить”? Ответ очевиден.
§ 2. Терроризм государственный и антигосударственный
Как утверждают изучающие личность преступников криминологи и судебные психологи, таких
людей, которые не строят никаких жизненных планов, не стремятся ни к каким труднодостижимым
целям, избегают всякой целенаправленной работы, отрицают необходимость какой-либо социальной
организации, презирают всякие правила и ценности, живут только здесь и теперь, скорее всего, можно
встретить в тюрьме, а не у кормила власти, к которой всегда стремились революционеры. Хотя и
последнее не исключено.
Ведь, например, революционная деятельность в той же России была не только политической, но и
преступной. То есть революционер есть одновременно и преступник, и политический деятель. А разве
не называем мы стоявших у власти в Германии нацистов, проповедовавших беспрецедентный цинизм
во внутренней и внешней политике, преступниками, осуждёнными Международным трибуналом?
Может быть, политика есть вообще лишь вид преступности?
Если рассматривать политику не как определённую деятельность, а как особый настрой
человеческого духа, то нигилизм является наилучшим основанием для такого настроя. Если нигилизм –
это всё-таки идея, пусть и отрицающая вообще надобность для жизни каких бы то ни было идей, то
политика – это такое состояние человеческого духа, которое наиболее соответствует нигилистической
идее. В этом состоянии духа человек в самом деле не нуждается ни в каких идеях, и ему даже не нужно
для этого специально становиться нигилистом – он просто не может быть никем иным. Даже если
человек, пребывающий в политическом состоянии, попытается придерживаться каких-нибудь идей –
христианства или коммунизма, – ему это всё равно не удастся. И нигилизм для него – не идея, а
единственно доступный способ организации собственной жизни. Основная цель политика (не по
профессии, а по душе) – власть, но если спросить его, зачем ему сама власть, то он не поймёт вопроса.
Как уже сказано, настоящий исторический парадокс выразился в том обстоятельстве, что почти
повсюду порядок покоится на власти людей, внутренний мир которых представляет собой полный хаос
в самом худшем смысле этого слова. Когда же в каком-нибудь обществе остаются или насильно
содержатся только политики, то есть люди с хаосом внутри и бездумной волей к власти вовне,
начинается война всех против всех. Таким образом, криминальная и политическая деятельность
являются самыми органичными для того образа жизни, который определяется нигилизмом. Это значит,
что как публичная, так и тайная власть, которая является организующим началом нашей цивилизации,
находится в руках преступников?
И уж кажется почти доказанным, что власть в России часто нигилистична, пусть даже отдельные
её представители и не понимают значения этого слова. Эти люди, уже не ориентируясь в историческом
времени и пространстве, призывают к соблюдению закона, который чужд большинству народа и
который они сами нисколько не уважают, но, напротив, непрерывно преступают. И этот закон принесён
к нам европейцами (“немцами”, то есть из-за Немана), которые, как видно, сами же признают нигилизм
основой своего духа. Так чего же ещё ждать от такой законности? Чем жестче и авторитарнее власти
отстаивают закон, тем больше у нас беззакония.
Невольно приходит мысль, что действовать надо точно наоборот. Любой отечественный
чиновник, предложи ему не ставить милицию на всех углах и не следить за мужиком (а за этим
варваром нужен глаз да глаз) при помощи самой изощрённой тайной полиции, немедленно
предположит, что мужик воспользуется послаблением и учинит какое-нибудь дикое безобразие, как это
делает сам этот чиновник. Однако факты говорят обратное: чем меньше власти, тем больше порядка.
Прекрасно известно, что все репрессии обрушатся как раз на среднего человека, а настоящие
161
преступники всегда найдут способ обойти закон. Адвокаты отлично знают, сколько неправовых шагов
необходимо предпринять, чтобы добиться желаемого исхода дела в суде, однако форма при этом
должна быть соблюдена.
Истинно общенациональный порядок на самом деле весьма далёк от административных идеалов
петрограндизма. Напротив, с точки зрения западного юридизма, он больше похож на анархию.
Неслучайно величайшие мыслители-анархисты Толстой, Бакунин и Кропоткин были русскими, и
уникальный эксперимент по претворению в жизнь анархических идеалов в махновском Гуляй-Поле был
также в России.
Всё это, конечно, вовсе не означает, что идеологией адвокатуры должен стать, собственно,
анархизм. Отрицание государственной власти, как правило, приводит только к её усилению. Кроме
того, теоретически власть есть необходимая опора всякого права. Задача состоит в том, чтобы власть
именно оставалась таковой и ни в коем случае не выходила за пределы закона. Власть должна
нуждаться в адвокатах, чтобы они защищали её от требовательных подчиненных и разъясняли ей, как
себя вести, чтобы не вызывать праведный гнев последних.
Адвокаты нуждаются во власти и для этого им недостаточно одной только профессии. Требуется
идеология – специальное средство достижения власти. Просто придумать такую идеологию для
адвокатов невозможно, потому что у них уже есть собственные взгляды, которые они вряд ли
променяют на какой-нибудь суррогат.
Каковы идеи, с которыми, так или иначе, приходится считаться большинству адвокатов?
Прежде всего, это нигилизм, который выражается в трёх формах:
1) массовый правовой нигилизм, то есть негативное отношение к необходимости и возможности
осуществления законности в нашей жизни;
2) идеология, лежащая в основе действующего права, которая, по сути, является нигилизмом по
отношению к национальным ценностям;
3) профессиональный адвокатский цинизм, который, с одной стороны, является реакцией на две
первые формы нигилизма, а с другой – вообще присущ современной экономической цивилизации и
коренится в реальных условиях данной профессии;
4) органическое мировоззрение людей, для которых высшей и абсолютной ценностью является
власть сама по себе; таких людей сегодня можно чрезвычайно часто встретить как среди закоренелых
преступников, так и среди современных политиков в России.
Данный вариант идеологии чрезвычайно привлекателен, однако он неприемлем в виду своей
тотальной разрушительности, что демонстрирует специальный анализ нигилизма. Социальный распад
во многом обязан, прежде всего, нигилизму. Глядя на сложившуюся ситуацию, следует действовать
строго наоборот: в противостоянии власти и народа, закона и национальных ценностей адвокатура
должна твердо и отчётливо принять сторону народа и его ценностей. Это означает необходимость
критики нигилистического строя и редукции репрессивных форм общественного порядка в пользу
гуманных и близких народу.
Примечание. Борьба адвокатуры против государства, политического строя недопустима даже в
силу принципов организации и деятельности адвокатуры. Адвокатура может бороться за улучшение
социально-политических условий, но не против них. Если адвокатура – элемент гражданского
общества, то она не должна выступать самостоятельной, непосредственной силой по разрушению этого
общества и сопряженного с ним государства. Революционеры, какие бы идеи они ни исповедовали и
какие средства бы ни использовали, стоят вне системы гражданского общества, ибо действуют во имя
его уничтожения. Адвокаты, стремящиеся к разрушению общества и государства, являются
революционерами и уже не могут выполнять свою миссию, то есть перестают быть, по сути,
адвокатами. Политическая, революционная адвокатура – это оксюморон.
Надо вместе с тем отметить, что царские чиновники также повели себя не лучшим образом. Мало
162
того, что они фактически соучаствовали в искажении начал адвокатуры, но они ещё и пытались довести
это искажение до абсурда, провоцируя общество на взрывы и предавая своего Государя.
Добавление. Тоталитарное государство должно следить за каждым шагом своих граждан – только
тогда оно будет тоталитарным. Никакой адвокат не может обладать той полнотой информации, которой
обладает тоталитарное государство. Следовательно, в адвокате нет никакой нужды – он не может
прибавить ничего нового к тому, что государство знает о гражданине. Юрист может лишь критиковать
истолкование правоохранителем тех или иных шагов гражданина. Но это уже не адвокат, а чистой воды
казуист, который будет пользоваться в обществе репутацией злонамеренного софиста, критикана,
выискивающего формальные ошибки в прямых и добрых действиях представителя государства. В связи
с этим вспоминается карикатурный образ адвоката из старого советского фильма: ловкий говорун в
костюмчике софистически оправдывает бандитов, разграбивших винные склады; в ответ на его
крючковатую речь из толпы обычно безмолвствующего на суде народа выходит закопченный рабочий и
задаёт простой вопрос: “Бандиты они или не бандиты?”. Этот вопрос чуть не хором повторяет народ, и
адвокат, этот, по выражению Германа Гессе, “бандит духовного поприща”, не находя, что ответить,
позорно бежит из суда.
§ 3. Неправо как признак гражданской войны
Юридически в Советском Союзе гражданская война закончилась с упразднением 58-й статьи в
1960 году с принятием Основ уголовного законодательства Союза ССР и принятием Уголовного
кодекса РСФСР в 1961 году.
В наши дни так называемые законы о борьбе с экстремизмом и/или терроризмом есть реакция
проявления гражданской войны. Собственно такие законы тоже неправо. Это команда, это приказ, это
директива по организации противодействия противнику, чьи амбиции простираются на борьбу с
системой государственной власти. Хотя сам по себе терроризм есть одна из крайних форм
политической борьбы. Терроризм есть активная форма борьбы, связанная с убийствами граждан.
Противоположная ей форма – крайняя степень пассивности, непротивления. Пример: Индия после
Второй мировой войны, движение, которое возглавил Джавахарлал Неру.
Бороться с терроризмом – это то же самое как бороться с наводнением, вычерпывая воду из
залитого дома. Терроризм – это следствие агрессивной политической борьбы какой-то партии. Борьба с
бомбистами, не трогая самой партии, есть сохранение состояния гражданской войны на долгий срок.
Состояние гражданской войны заменяет право на неправо. Во время войны действуют правила
чрезвычайной ситуации.
Законы об экстремизме не могут не быть размытыми, неопределёнными, неясными. Ибо это
установки в войне. Эти законы вне права. Всякое неправо – это произвол, абсурд. Всякий государь
обязан стремиться к преодолению неправа правом. Неправо не может стать правом, независимо от того,
какую нормативную форму придадут акту неправа. Сами по себе акты неправа ведут к независимости,
то есть к произволу сильного.
Известно суждение, что проблема отношения государства к адвокатуре вечна, государство всегда
против адвокатуры. В смысле исторического развития это действительно так. Так же как государство
всегда противостоит народу. Всегда есть антагонизм между государством и народом. Но это
диалектическое противоречие.
Против адвокатуры борется не государство, а антропологическое выражение государства,
чиновники. Ибо микрожалобы отдельных адвокатов раздражают отдельного чиновника, жалобы его
беспокоят, он нервничает.
Поэтому время от времени какой-нибудь правоохранительный орган или судебная вертикаль
163
вдруг объявляет врагом правосудия адвокатуру, вдруг начинает бороться с правами адвокатов. Или,
применив демагогический приём, софизм, то есть преднамеренное искажение логики, заявляют, что в
коррупции, во взяточничестве в судебно-чиновничьей среде виноваты адвокаты. Поскольку адвокаты
преподносят аморальное государственным людям, надо поставить под контроль доходы адвокатов. А
пока контроля над адвокатами нет, то никак не удаётся побороть коррупцию. Или другой софизм:
неправосудные решения принимаются из-за адвокатов, поэтому надо не допускать адвокатов на
судейские должности.
А может быть, властью делиться не хотят и только потому сваливают с больной головы на
здоровую?
§ 4. Конфликт идей как исток терроризма
Сейчас можно с достаточным основанием утверждать, что главным источником возникновения
русской интеллигенции и всех связанных с этим потрясений явился конфликт между двумя духовными
общностями – Россией и Западом. Образ жизни, стереотип поведения, путь духа России совершенно
отличается от того, что есть в Европе. Однако Запад издавна характеризуется чрезвычайной духовной
экспансивностью. Он распространил сферу своего духа на всю Центральную Европу, последовательно
включив в свою орбиту примыкающие к ней народы других стран. Эти страны не без сопротивления,
порой достаточно упорного и кровавого, стали, по сути, духовными провинциями Запада, так как если
какой-нибудь народ присоединяется к уже сложившейся духовной общности, причём делает это не
вполне добровольно, он должен слушать тех, кто пришёл к лежащим в основе этой общности истинам
первым, в результате оригинального, абсолютно самостоятельного поиска. Поэтому одни
(присоединенные) должны внимать другим и следовать их идеям, вкусам, привычкам, моде как образцу.
Та же участь была предназначена и России, примером чему могут служить Псковская и
Новгородская республики. Однако Россия оказала сопротивление куда более мощное, ибо она
опиралась на многочисленных и грозных союзников из степей Евразии. Россия сохранила свою
духовную самобытность, однако непрерывная экспансия Запада принесла свои плоды в виде широкого
движения западничества, постепенно набиравшего силу внутри русской культуры. Развитие этого
движения, приобретшего сторонников в среде русских правителей, привело к многочисленным
конфликтам между различными партиями – между царевной Софьей, ориентировавшейся на
католический Запад, и Петром, ориентировавшимся на Запад протестантский, между англофилами и
франкофилами в эпоху дворцовых переворотов и тому подобное.
С петровских времен, а ещё более с момента воцарения на российском престоле иностранцев
(голштинский князь Петр Федорович III и анхальт-цербстская герцогиня Екатерина II) правящие классы
России стали неудержимо отдаляться от основной массы населения: они по-другому одевались, с
детства говорили на другом языке, обучались иностранцами, значительную часть своей жизни
проводили в Европе, подчиненный народ рассматривали как существ иного порядка, как чуждую себе
общность.
Это положение развивалось и усугублялось на протяжении двухсот лет – вплоть до начала XX
столетия. Интеллектуалы увлекались различными западными идеями и стремились навязать их народу.
Предприниматели организовывали свои предприятия на западный манер, приглашали иностранцев с их
капиталом и навыками управления. Европейцы же ни на минуту не прекращали считать русских
варварами. Народ, в свою очередь, также относился к правящей элите как к чужакам, живущим совсем
по иным законам жизни. Эта духовная пропасть между основной массой населения и правящей элитой
была беспрецедентной: хозяева обращались с подчиненными им людьми как с низшими существами,
народ смотрел на хозяев как на чужаков. Неудивительно поэтому, что с рабочими Ленских приисков
обращались как со скотом, а когда те справедливо восстали, их без сомнений расстреляли.
Неудивительно поэтому, что когда в аналогичных условиях крестьяне восставали, они без сомнений
вырезали семьи помещиков и громили их великолепные усадьбы. Неудивительно, что республика
выпускников Оксфорда и Сорбонны продержалась всего полгода и что после этого восставший народ
164
устроил господам невиданный кровавый террор на несколько десятилетий.
Октябрьская революция, по сути, явилась актом восстановления духовного своеобразия России:
здесь собственные стереотипы вновь обрели статус господства. Если это было бы не так, Ленину и его
коллегам никогда бы не удалось внушить рабочим и крестьянам такую ненависть к господам. Такая
ненависть и борьба на уничтожение невозможна между классами одного и того же этноса – она
возможна только между двумя враждебными духовными общностями. Борьба между классами в России
была именно борьбой между двумя духовными общностями – Западом, представленным правящими
классами (“господами”), и Россией, представленной большинством её народа. Народ одержал
устрашающую победу в этой войне, где обе стороны были одинаково жестоки, о чем ярко
свидетельствуют события Гражданской войны и последующих десятилетий. При этом, однако, надо
учитывать, что деятельность ЧК, ГПУ и НКВД отличалась от аналогичной деятельности
многочисленных “диких” контрразведок белой армии только своей систематичностью, а значит, как это
ни парадоксально звучит, более правовым характером: ЧК была одна – контрразведок было много, у ЧК
была одна цель и вытекающие из неё принципы – у контрразведок таковых не было, над ЧК был
жесткий контроль большевистской партии – над белыми контрразведками никакого контроля не было.
В жестокости же они не уступали друг другу.
Трагедия заключалась в том, что победа родного этнического стереотипа произошла под знаменем
идей, пришедших от иных прагматических нравственных систем, иной духовной общности. И в течение
полувека это привело к массовой вестернизации. Сегодня, когда множество отечественных деятелей
культуры побывали на Западе и оценивают их образ жизни как совершенно неприемлемый для россиян,
политика, как внешняя, так и внутренняя, всё равно движется в сторону Запада. Многим теперь стало
ясно, что и мы оцениваем жителей Запада как варваров, и они оценивают нас как варваров за многие и
многие жизненные правила и привычки. Но уже не только отдельные интеллектуалы и даже не только
правители, но значительная часть народа готова преклониться перед Западом, более сильным и богатым
и с течением времени не ослабившим свою духовную экспансию, пропаганду своего образа жизни и
своих ценностей.
Итак, интеллигенция была и есть не что иное, как передовой отряд вестернизации в России.
Приходится констатировать, что адвокатура стала передовой группой внутри этого передового отряда.
Так сложилось во многом благодаря объективной роли юридического сословия. Чистое право, то есть
право как независимая идея с собственной железной логикой, является одним из двух, наряду с
экономическим интересом, главных компонентов цивилизации, а именно цивилизация является
господствующей формой духа Запада. Именно на Западе люди уже достаточно давно живут затем,
прежде всего, чтобы получить как можно больше непосредственной выгоды для себя и своих близких,
стараясь при этом по возможности не нарушать закон, призванный согласовывать частные и
общественные экономические интересы. Индивидуализм, прагматизм, потребительство Запада были
изначально чужды русскому духу, однако в 19 веке мы наблюдаем поразительную картину – среди
образованных людей огромное количество сторонников различных западных “практических” теорий,
таких как позитивизм (в том числе юридический), утилитаризм, марксизм и тому подобное. Все они
выражали стремление научить народ правильно жить, объяснить ему высокие идеи, улучшить его.
Интеллигенция оказала решающее влияние на формирование в России системы законов,
списанных из всевозможных западных конституций и деклараций и совершенно чуждых русскому
образу жизни. Однако она же сама стала первым врагом всякой законности. Кто как не интеллигенты и,
что особенно поразительно, адвокаты, стали первыми пропагандистами нравственного и правового
релятивизма и нигилизма? Разве не адвокаты-интеллигенты либеральной или социалистической
направленности, кадеты, эсеры и эсдеки говорили чуть не в один голос о примате политической и
социальной целесообразности, а на самом деле целесообразности проповедуемых ими идей, над всяким
законом? Разве не они растоптали историческую русскую власть – последнее собственно русское
правовое установление?
Почему русский народ так подозрительно и нигилистически относится к закону и ко всему с ним
165
связанному? Потому что этот закон не соответствует исконным представлениям русского человека об
общественном порядке, о правилах жизни и межличностных отношениях. Если бы право
соответствовало духу народа, народ не отрицал бы его, по крайне мере не делал бы это так
систематично и массово. Мы никогда не слышали о правовом нигилизме мусульман по отношению к
мусульманскому праву, да и говорить о подобном было бы абсурдно. Но посмотрите на турок: с тех пор
как их интеллигенция (младотурки) ввела для своего народа швейцарское право (великое благо
Западной цивилизации), правовой нигилизм здесь развивается ничуть не меньше, чем в России. В этом
свете становится абсолютно ясно, что если адвокатура будет насмерть привязывать себя к букве такого
закона, да ещё при этом причислять себя к его творцам и хранителям (интеллигенция), она никогда не
заслужит доверия народа, и люди по-прежнему будут относиться к адвокатам с недоверием и
подозрительностью – как к чужакам. Русские люди в массе своей не надеются на закон, но, напротив,
боятся его; знают, что он бессилен, но что если он будет соблюден, то будет ещё хуже; не разбираются в
нем, а логику и мотивы тех, кто с ним связан, не понимают. Но как же их понять, если сотворившие
закон интеллигенты сами его не уважают и считают лишь средством для обуздания непонятного для
них народа?
В этом плане крайне интересна статья Богдана Кистяков ского “В защиту права (Интеллигенция и
правосознание)”, где он писал о низком уровне, “притупленности” правосознания русской
интеллигенции, которая не уважает права и не видит в нём ценности. “Правосознание нашей
интеллигенции, – писал Кистяковский, – находится на стадии развития, соответствующей формам
полицейской государственности”.
Одним из поводов для подобного упрека послужил II съезд РСДРП, в частности выступление
Георгия Валентиновича Плеханова, заявившего, что революция – высший закон, и если для её успеха
потребуется ограничение какого-либо демократического принципа (например, всеобщего
избирательного права) либо разгон парламента, то перед этим было бы преступно останавливаться.
Любопытно, что весьма похожих взглядов придерживались и либералы, и монархисты: менялась идея,
ради которой следовало пренебречь законом, средства же её осуществления оставались теми же.
Защищая правовые начала, Кистяковский писал, что “провозглашенная в этой речи идея господства
силы и захватной власти вместо господства принципов права прямо чудовищна” и что речь Плеханова,
“несомненно, является показателем не только крайне низкого уровня правосознания нашей
интеллигенции, но и наклонности к его извращению”.
В знаменитом сборнике “Вехи” (1909 г.), к которому относится названная работа Кистяковского,
для самой интеллигенции (правда, далеко не для всей) внезапно открылся ужас самосознания этой
духовной и социальной силы во всей своей разрушительности. Типичные интеллигенты Н.А.Бердяев,
С.Н.Булгаков, П.Б.Струве, С.Л.Франк, М.О.Гершензон, А.С.Изгоев, Б.А.Кистяковский, заигрывавшие в
своё время с революционно-нигилистическим движением, вдруг узрели ужасающий облик
интеллигента, отрицающего всё – нравственность, религию, закон, отечество. В “Вехах” игнорирование
или даже отрицание русской интеллигенцией традиционных религиозно-нравственных начал
связывается с разрушительным социальным активизмом.
§ 5. Адвокаты и конвой в «деле Йукоса»
Казус. Конвой как публика.
Требует всяческого профессионального признания протест адвоката, который заявил суду о
недопустимости, чтобы многочисленный конвой подсудимых занимал места в зале для публики. Не
обнаружено, чтобы такие протесты были системой. Тем более, никто не высказал протеста против
нахождения в зале судебного заседания конвойных с открытым огнестрельным оружием в руках.
Казус. Конвой и адвокат.
В “деле Йукоса” обратило на себя внимание зачастую раболепное поведение адвокатов по
166
отношению к конвою подсудимых. В частности, адвокат, ратующий за присутствие в зале судебного
заседания как можно большего количества представителей от средств всенародного оповещения,
посчитал, что в зале есть свободные места, и обратился к суду, чтобы тот дал поручение начальнику
конвоя допустить публику на свободные места.
Судья на эту просьбу адвоката заявил, что суд начальнику конвоя не вправе давать указания, и дал
указание судебному приставу впустить в зал желающих согласно количеству свободных мест.
Казус. Конвой как субъект процесса для адвокатов.
Судебное заседание. Находящиеся
присутствующих в зале решеткой.
под
стражей
подсудимые
отделены
от
остальных
Один из подсудимых обратился к суду с просьбой, чтобы суд сохранил тот порядок общения
подсудимого с адвокатом, который существовал ранее. А именно – чтобы подсудимый мог
разговаривать с адвокатом, который находился на расстоянии полуметра от решётки, и между ними не
стоял конвойный. Таким образом, подсудимый и адвокат могли видеть и слышать друг друга. Теперь же
конвой не даёт возможности адвокату приблизиться к решётке ближе одного метра, и между
подсудимым и адвокатом стоит конвойный.
Судья, вместо того чтобы обеспечить условия для консультаций адвоката и его доверителя,
спросил у начальника конвоя о порядке общения адвоката и его подзащитного. Конвойный поведал, что
линия охраны проходит в одном метре от решетки согласно плану охраны, который имеется у конвоя.
Судья поинтересовался, а должен ли находиться конвойный между подсудимым и адвокатом.
Конвойный ответил, что в этом нет необходимости. Получив от конвойного разъяснения, судья
рассудил, что суд не может рассчитывать расстояние для общения между адвокатом и подзащитным, но
если такая возможность у конвоя есть, то надо чтобы между адвокатом и подсудимым непосредственно
не стоял конвойный, потому что это затрудняет общение защитника и обвиняемого. Конвойный
уточнил, имеет ли в виду суд, чтобы часовой не мешал. Судья пояснил, что если возможно, то нужно
чтобы адвокат и подсудимый видели друг друга. Конвойный сказал, что это возможно.
Выслушав диалог между судом и конвойным, подсудимый заявил ходатайство об истребовании
плана охраны подсудимых в зале судебного заседания. Это ходатайство было мотивировано тем, что
поскольку план охраны ограничивает права подсудимого, то этот план должен являться публичным
документом, для того чтобы подсудимый мог его обжаловать в компетентном государственном органе.
И пока этот план не будет предоставлен суду, на него нельзя ссылаться.
Суд поставил на обсуждение сторон это ходатайство.
Адвокат поддержал ходатайство и пояснил, что режим общения защитника с подзащитным
непрерывно ужесточается. Так, ранее начальник конвоя говорил, что при разговоре с подсудимым
адвокат должен стоять на расстоянии полуметра от решетки. Однако теперь начальник караула
заявляет, что это расстояние должно быть не полметра, а один метр. Стороне защиты неизвестны
документы, устанавливающие расстояние между адвокатом и его подзащитным. Если этот документ
существует и содержит указанные ограничения для общения адвоката со своим подзащитным, то
сторона защиты будет его обжаловать. Потому что такой документ ущемляет возможности для стороны
защиты.
Другой подсудимый в поддержку ходатайства сказал, что подсудимые и защитники имеют право
на общение, в том числе конфиденциальное. Поэтому, если существуют какие-то акты, например,
должностные инструкции, которые это право нарушают, и они не могут быть отменены или
обжалованы, то, соответственно, нужно принимать какие-то другие меры для того, чтобы это право
обеспечить. Поэтому подсудимый считает, что необходимо посмотреть на этот план охраны,
действительно ли он предусматривает такие ограничения в общении, чтобы сделать оценку тому,
167
являются ли эти ограничения существенным нарушением права на общение защитника со своими
подзащитными.
Государственный обвинитель возражал против удовлетворения этого ходатайства, поскольку
никакого отношения к предмету судебного разбирательства заявление подобных ходатайств и их
разрешение не имеет. Государственный обвинитель подчеркнул, что он не увидел и не услышал какихлибо аргументов и доводов, сведений, которые бы позволяли прийти к выводу о том, что право на
защиту кого-либо из подсудимых в судебном процессе нарушается. Относительно внутренних
регламентов конвойной службы государственный обвинитель рассудил, что если эти регламенты
касаются в какой-то мере подсудимых, то у подсудимых имеется возможность общаться с адвокатами в
том порядке, в каком это определено законодательством. А именно путём обращения к администрации
следственного изолятора либо к руководству тех подразделений, которые осуществляют
конвоирование, сопровождение, охрану и тому подобные мероприятия в отношении подсудимых.
Поэтому нет никаких оснований для удовлетворения заявленного подсудимым ходатайства, заключил
государственный обвинитель.
По поводу суждения государственного обвинителя заявивший ходатайство подсудимый сказал,
что он, подсудимый, уверен, что прокурор, даже выступающий в роли государ ственного обвинителя,
всё равно понимает свою ответственность за защиту прав и правоохраняемых интересов граждан, в том
числе, и являющихся подсудимыми. Поскольку в присутствии прокурора было заявлено предыдущей
сменой конвоя, что порядок действия конвоя в зале судебного заседания определяется судом, а
нынешней сменой конвоя заявлено, что этот порядок определяется ещё и инструкциями, которые
неизвестны не только стороне защиты, но и суду, то и было заявлено ходатайство об истребовании этих
инструкций, чтобы с ними ознакомиться. В этой ситуации, продолжил подсудимый, обращение к
руководству следственного изолятора невозможно, потому что руководство следственного изолятора
определило, что на зал судебного заседания их полномочия не распространяются. Обращение же к
конвою с обжалованием их решения и поведения также невозможно, потому что инструкции, на
которые он ссылается, ему, подсудимому, не известны. Соответственно, обжаловать неизвестные
документы подсудимый не имеет возможности.
Другой подсудимый отметил, что речь идёт об уточнении процедуры взаимодействия с тем
конвоем, который находится непосредственно в зале судебного заседания. А Уголовно- процессуальный
кодекс России, напомнил он прокурору, регламентирует порядок в зале судебного заседания и то, чьим
распоряжениям в нём подчиняются.
И суд определил, что в ходе судебного разбирательства и в перерывах судебного разбирательства
суд не возражает против общения между подсудимыми, содержащимися под стражей, и их
защитниками, если это общение каким-либо образом не создаст препятствия для судебного
разбирательства. Суд отказал в удовлетворении ходатайства об истребовании плана охраны
содержащихся под стражей подсудимых и определении расстояния, с которого адвокаты-защитники
вправе разговаривать с обвиняемыми, поскольку такой документ не относится к предмету рассмотрения
судебного разбирательства. Определение расстояния между защитником и подсудимым не относится к
компетенции суда, так как компетенция суда определена Уголовно-процессуальным кодеком России.
Также в этом же Кодексе отсутствует и положение о том, что суду каким-либо образом подчиняется
конвойное подразделение, осуществляющее охрану и конвой подсудимых, содержащихся под стражей.
Касательно конфиденциальности общения адвокатов с их подзащитными в зале судебного заседания
суд указал, что поскольку начальник конвоя в судебном заседании заявлял, что создать полную
конфиденциальность при общении адвокатов и подсудимых в зале судебного заседания невозможно, то
с учётом этого обстоятельства судом был определён день, который полностью предоставлен для
общения адвокатов с их подзащитными в следственном изоляторе. Обмениваться документами
адвокаты и их подзащитные в зале судебного заседания могут с разрешения суда, заключил судья.
Синтаксис казуса. Подсудимые взяли на себя инициативу отстаивания не только своих прав, но и
права как такового. Даже если эту мысль борьбы за право им подсказали адвокаты, это не имеет
168
значения. Задача адвокатов – бороться за право, а не только выражать молчаливую солидарность с
такой борьбой подсудимых. Абсолютное право обвиняемого и адвоката, обоюдное право, всегда и
непрерывно, то есть при любой необходимости для кого бы то ни было, консультироваться друг с
другом. Если нет условий для консультаций, если им кто-то препятствует, то нет и реализации права на
защиту. Нет права на защиту – нет судебного процесса. Такой процесс не может продолжаться.
Потворствовать продолжению судебного разбирательства без права на защиту, при отсутствии
возможности для консультаций есть нарушение прав обвиняемого со стороны адвоката. Судебный
процесс с пороком права на защиту есть мнимый процесс. Нет общения, конвой не даёт, тогда нет
судебного процесса. И адвокаты не должны потворствовать таким нарушениям, создавая видимость
отправления своих функций.
Обычно суд проявляет волю и власть над конвоем. Но проявление страха перед вооруженными
людьми в мелочах есть фактически умаление судебной власти. Судья и прокурор пасуют перед
конвоем, но одно из публичных предназначений адвокатуры – защищать достоинство судебной власти.
Казус. О конвое и суде.
Подсудимый и его адвокат заявили ходатайство, чтобы суд устранил чинимые конвоем препят
ствия в общении защитника и его подзащитного. Суд в определении указал, что он подтверждает свою
позицию, которая была изложена в ранее вынесенных судом определениях о том, что суд не возражает
против общения адвокатов с подсудимыми, поскольку такое право подсудимым и их защитникам
предоставлено нормами Уголовно-процессуального кодекса России. В частности, как во время
перерывов, которые объявляются в ходе судебного разбирательства, так и во время судебного
разбирательства, если это не будет создавать препятствия для судебного разбирательства и отвлекать
каким- либо образом внимание участников процесса и самого суда. Вопрос о перемещении подсудимых
по зданию суда и в зале судебных заседаний не входит в компетенцию суда, и жалобы подсудимых на
действия конвоя не являются предметом рассмотрения по настоящему судебному разбирательству. Если
у подсудимых имеются жалобы на действия конвоя, то они могут быть изложены руководству
следственного изолятора с просьбой принятия соответствующих мер.
[Примечание. Для стороны защиты есть принцип: нет возможности для консультаций адвоката с
доверителем – нет судебного процесса. Адвокат лишён возможности что-либо высказывать по существу
предъявленного обвинения.]
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
“ДЕЛО ЙУКОСА” И НИСХОЖДЕНИЕ АДВОКАТОВ В БЕЗДНЫ ПРАВОСУДИЯ
Раздел I. Трагикомедия «дела Йукоса»: действующие лица и исполнители
Глава 1. Абсурд субординации адвокатов и подзащитных
Казус. Адвокаты первостепенные и второстепенные. Первое заседание. Один из адвокатов
заявляет ходатайство о необходимости отложить слушание дела по той причине, что адвокат Гамма
находится на излечении и без него, по воле подсудимого Икс, процесс вести нельзя. Подсудимый Икс
считает, что, несмотря на множество приглашенных им защитников, в судебных заседаниях среди
некоторых прочих адвокатов всегда должен обязательно присутствовать адвокат Гамма, ибо только
присутствие адвоката Гамма может обеспечить наилучшую его защиту.
Такие ходатайства всегда удовлетворяются. Однако адвокат сразу поделил защитников на две
группы: первостепенные и второстепенные адвокаты. Формально такое заявление сделал подсудимый,
то есть доверитель адвокатов. Из доверителя подсудимый превратился в патрона для второстепенных
адвокатов, которые стали клиентами подсудимого. Второстепенные адвокаты сами отказались от своего
профессионального предназначения и перешли в разряд обслуги подсудимого. Как бы ни был верен
совет слуги, этот совет всегда подвергается сомнению господином. Соответственно, ни судья, ни
государственный обвинитель не будут серьёзно относиться к заявлениям второстепенных адвокатов169
клиентов; им обязательно потребуются заверения первостепенного адвоката и самого подсудимого.
Казус. Абсурд содержания под стражей: разумность подсудимых и псевдоактивность адвокатов.
Адвокаты в первом судебном заседании заявили ходатайство об изменении содержащимся под стражей
обвиняемым меры пресечения, потому что под стражей они находятся незаконно. Адвокаты всё
рассказали, обо всех законах и даже международных актах, напомнили суду, что заграничные паспорта
у подсудимых отобраны обвинительным органом, заверяли суд, что денежные средства на банковских
счетах подсудимых арестованы обвинительным органом, а самолёты, на которых обвиняемые могли бы
скрыться за границу, в бухгалтерском учёте организаций-работодателей их доверителей не отражены.
Адвокаты увещевали суд, что надо всё мотивировать и доказывать.
Но почему-то функцию обличения абсурда обвинительного органа и суда при содержании под
стражей обвиняемых взяли на себя сами подсудимые, а не адвокаты. Даже время выступлений
подсудимых было значительно больше выступлений адвокатов.
Адвокаты создали видимость состязательности процесса, а не демонстрации абсурда содержания
под стражей подсудимых. Адвокаты оказались в хвосте подсудимых, когда последние демонстрировали
здравый смысл.
Ходатайство адвокатов об отмене меры пресечения в ходе судебного процесса выручает
обвинительный орган тем, что самоё адвокатское ходатайство становится подтверждением былой
обоснованности содержания обвиняемого под стражей. Поскольку во всех случаях инициированное
адвокатами ходатайство пытается опровергнуть былые судебные решения таким образом, как будто эти
решения принимались по правилам законности, а не целесообразности. Адвокатское ходатайство есть
фактически прикрытие эстетических чувств (суждений чувства) обвинительного органа и суда
имитацией логических суждений. И если подсудимые рассуждают разумно на темы законности и
толкования законоположений, наряду с адвокатами и даже лучше них, то это есть подтверждение
интеллектуальной слабости адвокатов по сравнению с их доверителями. Не может адвокат быть
консультантом у человека, если умственный кругозор адвоката скуднее кругозора этого человека. Люди
должны быть, по крайней мере, равны в умственном отношении. В противном случае адвокат остаётся
советником интеллектуально господствующего подсудимого или ради гонорара, или ради гордыни и
желания искупаться в лучах славы подсудимого, или ради всего вместе взятого.
Что касается самолёта как средства сокрытия за границей, то для обвинительного органа это всего
лишь эстетическая метафора для обоснования целесообразности ареста. Если адвокаты принесли
справку, что нет самолётов, тогда у обвинительного органа будут автомобили. Нет автомобилей,
останутся ноги. А на ногах всегда можно если не убежать, то уйти. Получается, что силлогистические
приёмы адвокатов становятся негодными средствами в борьбе с целесообразностью, суждением
чувства, эстетикой ареста.
Казус. Адвокатский патрон. Адвокаты совершенно не тяготятся быть слугами у патронадоверителя. Адвокаты спокойно извещали суд, что их доверитель распределяет между адвокатами
направления профессиональной деятельности, даёт им профессиональные поручения, указывает, кто из
адвокатов и где должен находиться. Хотя распределять профессиональные функции должны между
собой только и только адвокаты и затем доводить такое распределение до своего доверителя.
Адвокаты-слуги спокойно выслушивают заявления их подзащитного суду, сколько и каких ему
необходимо и достаточно в судебном заседании адвокатов, кто какие функции выполняет, а главное,
подсудимый решает, каких адвокатов при необходимости он будет приглашать в судебное заседание
для обеспечения его защиты.
Казус. Отказ от защитников. Подсудимый Лямбда в судебном заседании отказался от помощи
двух адвокатов. Суд, удостоверившись, что этот отказ не вызван принуждением, обратился к другому
подсудимому и его адвокатам, чтобы те высказали мнение об отказе подсудимого Лямбда от помощи
адвокатов. Другой подсудимый и его адвокаты не возражали против такого отказа. Однако выражение
такого мнения есть абсурд. Судья может задавать любые вопросы. Но адвокаты не должны
потворствовать любому судейскому абсурду даже ради ускорения процесса и благостного настроения
участников процесса. Персональный состав адвокатов есть личное дело одного подсудимого, а не коголибо другого. Другой подсудимый и его адвокаты вообще не должны высказывать никакого мнения по
170
этому поводу, поскольку это их не касается. Любой их ответ будет неправильный. Ибо будет абсурдом,
если один обвиняемый будет подбирать адвоката для другого обвиняемого или препятствовать ему в
выборе себе адвоката. В этом мелком вопросе об отказе от адвокатов проявилось безразличие адвокатов
к своей прямой профессиональной обязанности противодействовать абсурду.
Хотя в одном из судебных заседаний один из адвокатов понял всю абсурдность подобных
вопросов суда. Адвокат заявил, что, по его мнению, неправильно спрашивать мнение адвоката
подсудимого Икс о том, может ли отсутствовать адвокат у подсудимого Лямбда, и поэтому он (адвокат)
по этому вопросу высказываться не будет ни в устной, ни в письменной форме. Это не его дело. Судья
настаивал, апеллируя к каким-то одному ему известным положениям процессуального закона, чтобы
все участники процесса обсуждали возможность продолжения рассмотрения дела в отсутствие кого-то
из участников уголовного судопроизводства, к которым относится любой адвокат.
Другие адвокаты не поддержали адвоката, отказавшегося высказывать мнение по абсурдному
требованию, но поддержали абсурд обсуждения.
Казус. Прекращение уголовного дела и разные адвокаты. Заявлено ходатайство о прекращении
уголовного дела в связи с истечением срока давности привлечения к уголовной ответственности. Перед
началом обсуждения этого ходатайства суд разъяснил подсудимым последствия прекращения
уголовного дела по указанному основанию и их права. Подсудимые заявили, что хотя они и не
признают своей вины в инкриминируемом преступлении, каждый их них согласен на прекращение
уголовного дела по этому основанию.
Суд опросил каждого подсудимого и их адвокатов, возможно ли прекратить уголовное дело в
отношении другого подсудимого. Каждый обвиняемый и его адвокат сказали, что они не возражают,
чтобы в отношении другого подсудимого было прекращено уголовное дело. Ни один из адвокатов не
отказался от высказывания по вопросу, который к нему не имеет отношения. Если адвокат считает, что
в его профессиональный долг входит согласие на прекращение уголовного дела в отношении
подсудимого, защитником которого он не является, то, следовательно, можно допустить возможность,
когда адвокат будет возражать, чтобы уголовное дело было прекращено в отношении того же
[постороннего для адвоката] подсудимого.
Казус. К этике и обоснованности решений. Подсудимый высказал своё суждение о
психомоторных свойствах одного из участников судебного процесса. Суд сделал замечание
подсудимому и наказал впредь не высказываться неэтично об участниках процесса. На что подсудимый
ответил, что ему непонятно это указание суда, поскольку его, подсудимого, открыто называют
преступником и обвиняют во множестве преступлений, которые он не совершал. Суд повторно
напомнил подсудимому, чтобы тот в своих высказываниях не допускал неэтичных выражений в адрес
кого бы то ни было из участников судебного разбирательства. Подсудимый попросил суд привести
неэтичные выражения, которые подсудимый произнес. Иначе подсудимому непонятно, какое
нарушение он допустил. На вопрос суда, понятно ли подсудимому распоряжение суда, подсудимый
ответил, что распоряжение ему может быть понятно, если суд обоснует и мотивирует своё
распоряжение.
В этом маленьком Казусе отражается пассивная роль адвокатов в процессе. Ибо подсудимый взял
на себя процессуальную озабоченность в соблюдении требования, чтобы каждое заявление и решение
были мотивированы и обоснованны, то есть доказаны.
Казус. К теме давления на свидетеля. Допрос свидетеля в суде. Государственный обвинитель
заявляет ходатайство огласить показания свидетеля, данные им на предваритель365 ном следствии,
поскольку усматриваются противоречия в показаниях.
Поскольку свидетель допрашивался на предварительном следствии несколько раз, подсудимый
спросил свидетеля, не возникло ли у свидетеля ощущение давления на него со стороны следователя.
Свидетель сказал, что возникло. Суд стал выяснять у свидетеля, какое давление на него оказывалось,
каким образом, в чём оно выражалось и чем свидетель может подтвердить оказанное на него давление.
Суд пояснил, почему такое заявление порождает вопросы у суда.
Сначала свидетель сказал, что у него возникло ощущение психического давления, потому что он
допрашивался несколько раз и ему не разъяснили, по какому делу он допрашивается. Свидетель
171
уточнил, что он чувствовал психическое давление. Чувство давления и оказание давления – это разные
понятия. Чувство – это субъективное понятие. А оказание давления – объективное. В дальнейшем
чувство давления то усиливалось, то уменьшалось.
Суд настаивал, чтобы свидетель уточнил свои высказывания временем и местом события
давления, и имело ли место давление в действительности. В конце свидетель заявил, что хотя он и
чувствовал давление, испытывал психологический дискомфорт, но он не утверждает, что на него
оказывалось сознательное давление следователем. Свидетель подтвердил, что все показания, данные им
на предварительном следствии, соответствуют действительности.
Адвокат попросил свидетеля поделиться возникшими у него ощущениями после заявления
прокурора о противоречиях между показаниями, данными свидетелем в судебном процессе, и его
показаниями на предварительном следствии. Суд этот вопрос адвоката снял, поскольку свидетель
является таким участником судебного разбирательства, который не вправе давать оценку по этому
вопросу.
Суд определил удовлетворить ходатайство государственного обвинителя и огласить показания
свидетеля, данные им на предварительном следствии.
[Примечание. Сам факт вопроса о давлении от подсудимого недопустим. Это исключительно тема
адвоката. Стало общим местом, когда давление на свидетелей со стороны обвиняемого выбирают как
предлог для содержания обвиняемого под стражей. Адвокаты в этом вопросе оказались за спиной
своего доверителя.]
Казус. Адвокат и его подзащитный. Подсудимый выступил с заявлением, в котором показал
абсурдность доводов, положенных в основу предъявленного ему обвинения. Государственный
обвинитель посчитал, что заявление подсудимого имеет целью оказать воздействие на суд. Заявление
подсудимого и реплика прокурора остались без внимания его адвоката.
Казус. Подсудимый и свидетель. Допрос свидетеля в суде. Подсудимый спрашивает у свидетеля,
склонял ли он, подсудимый, его к даче заведомо ложных показаний, к уклонению от дачи показаний,
оказывал ли на него воздействие с целью воспрепятствовать установлению истины и находится ли
свидетель от подсудимого в материальной или иной зависимости. Свидетель ответил на все вопросы
отрицательно.
[Примечание. Такие вопросы задаются, чтобы показать абсурд одного из придуманных поводов
для содержания подсудимого под стражей. Если задавать аналогичные вопросы каждому свидетелю, то
при очередном продлении срока содержания под стражей обычно суд не указывает, что подсудимый
может оказать воздействие на свидетелей. Но в этом казусе вопросы задавал подсудимый, а не адвокат.
Что не есть правильно. Вопросы по сути наводящие. Должен быть общий вопрос: вас кто-нибудь, когданибудь, где-нибудь склонял к даче каких-либо показаний? Или: Подсудимые или кто-либо от имени
подсудимых когда-нибудь оказывали на вас давление, угрозами, уговорами, просьбами, взыванием к
милосердию или состраданию с тем, чтобы вы на допросах у следователя или в суде давали показания
неправдивые, искажённые или, напротив, говорили горькую, но правду? Дело в том, что опыт
показывает, как трудно рассказать именно правду, то есть как было в действительности. Подсудимый
заинтересован в том, чтобы свидетель рассказал всё как было, а не придумывал и не догадывался.
Отсюда и такие вопросы свидетелю.
Этот вопрос должен быть задан адвокатом, а не подсудимым. Ибо если свидетель боится
подсудимого, то он и сейчас из-за страха скажет, что на него подсудимый не оказывает давление.
Собственно, прокурор искренне на такие вопросы может реагировать именно так.]
Казус. Доверитель и адвокат. Судебное заседание. Заявлено ходатайство. Суд обращается к
подсудимому, чтобы тот первым высказал мнение о заявленном ходатайстве. Подсудимый говорит, что
он выскажется после адвоката.
[Примечание. Абсолютно верное решение. Адвокат должен первым высказать мнение. Только
адвокат знает, что и как надо заявить. Ибо подсудимый всегда находится в состоянии порока воли и
сознания. Подзащитному останется лишь подтвердить суду, что его отношение к ходатайству выразил
адвокат. И неправильно, если доверитель адвоката выступает с обширным заявлением в связи с
ходатайством после того, как высказал мнение адвокат. Получается, что адвокатом руководит его
172
доверитель. Подзащитный становится судьёй над адвокатом, он решает за адвоката, он оценивает
решения адвоката. Или сам адвокат по своей воле прячется за доверителя от прокурора и суда? Или это
знак сомнения в способностях адвоката, в его способности оценивать обстановку, мыслить логически?
Адвокат не должен перепоручать своему доверителю выступать с заявлениями. Или адвокат не
способен сам сформулировать такие заявления? Если же заявление избыточное, то с ним никто не
должен выступать.]
Казус. Подсудимый о доказывании. Подсудимый, а не адвокат, сделал заявление о том, что когда
речь идёт о судебных доказательствах, то суждения должны высказываться в форме утверждений, а не
предположений или мнений. Поскольку мнения вообще не являются судебными доказательствами, они
могут высказываться в средствах массовой информации.
Казус. Доказывание от подсудимого. Стадия представления доказательств стороной защиты.
Адвокаты озвучивают документы из материалов уголовного дела. В связи с оглашаемыми документами
подсудимый, а не адвокат выступает с заявлением, в котором обращает внимание суда на ряд
обстоятельств экономической и управленческой деятельности коммерческих и государственных
организаций и законодательства, регулирующего эту деятельность. После заявления подсудимого
адвокат продолжил читать тексты из документов.
Казус. Об ознакомлении с материалами дела и собственной защите. Стадия представления
доказательств. Адвокат спросил подзащитного, была ли у него возможность ознакомиться со всеми
материалами дела по предъявленному обвинению. Подсудимый ответил, что такой возможности он не
имел по причине крайне малого срока, который был ему предоставлен. Поэтому подсудимый считает,
что его фактически лишили права ознакомиться с материалами уголовного дела. Подсудимый также
подчеркнул, что суд не разрешил ему иметь калькулятор. Но поскольку обвинение носит
экономический характер и материалы дела содержат большое количество цифровой информации,
которую надо проверить, то таким запретом судом были созданы условия, лишающие подсудимого
возможности защищать самого себя. Поэтому для подсудимого было бы странно перекладывать всю
систему защиты на адвокатов, которые не всегда сведущи в экономических вопросах.
[Примечание. Для адвокатов, должно быть, не странно, что их доверитель не всю “защиту”
переложил на адвокатов, а что-то, видимо самое главное, оставил себе. В этом казусе в свернутом виде
отражаются все отношения между обвиняемым-доверителем и его адвокатами. О доверии, об оценке
умственных способностей адвокатов и так далее. Адвокаты, надо полагать, так и не рассказали своему
доверителю о назначении адвоката в судебном процессе. Так удобнее адвокатам? Всегда можно будет
посетовать на “неосведомлённость” в экономических вопросах? Оставим без внимания вопрос, а
“сведущи” ли в экономических вопросах сторона обвинения и суд.]
Глава 2. Предварительное слушание
Казус. О догадливости адвокатов. Государственный обвинитель просит приобщить к материалам
уголовного дела медицинскую справку о состоянии здоровья обвиняемого Икс без объяснения причин.
Все адвокаты догадываются о назначении этой справки. Ходатайство государственного обвинителя
судом удовлетворено, справка приобщается к материалам дела. Очередная мелочь: адвокаты без слов
понимают государственного обвинителя, а за адвокатами и обвиняемый проявляет свою
осведомлённость в процессуально-правовых вопросах.
Казус. Ложная активность по исключению доказательств. Адвокаты заявляют ходатайство об
исключении из перечня доказательств всех предъявленных стороной обвинения документов и
протоколов, представленных в деле в виде копий, поскольку такие доказательства не отвечают
требованиям статьи 74 Уголовно-процессуального кодекса России. Адвокаты также посчитали, что
использование таких доказательств нарушает права защиты, поскольку ставит сторону защиты в
неравные условия со стороной обвинения, которая видела и могла использовать и исследовать
подлинники документов, а защита лишена такой возможности.
Само по себе, взятое в отдельности от всех событий по делу, такое ходатайство безвредное,
173
потому что заведомо не может иметь никаких последствий, в смысле его удовлетворения. Но в системе
этого уголовного дела, ходатайство незаконченное, поэтому безмысленное.
Это ходатайство дважды неверно.
Во-первых, всякая копия документа может содержать нужные для доказывания какого-то факта
сведения. В процессуальном смысле доказательствами будут содержащиеся в документе сведения,
например текст документа. Если речь идёт о тексте документа, то такой документ не должен быть
исключаем из системы доказательств по причине его представления в копии.
Во-вторых, адвокаты, демонстрируя видимость активности и руководствуясь суждением чувства,
упустили действи370 тельно важнейшее процессуальное обстоятельство, в силу которого копии
документов не могут являться доказательствами в этом уголовном деле. Дело в том, что обвинительный
орган приобщил к уголовному делу изъятые при обысках и выемках документы в качестве
вещественных доказательств. Что меняет саму суть процессуального доказательства. Ибо вещь как
доказательство всегда оригинальна, и доказательство как вещь существует в единственном числе. Вещь
как процессуальное доказательство нельзя копировать. Вещь как доказательство несёт в себе не смысл
запечатлённого на вещи словесного сведения, а сведение-образ. В вещи-доказательстве всё имеет
значение. Если вещь-доказательство будет бумажным документом, то в нём важен и состав бумаги, и
шрифт букв, и расположение текста, и, прежде всего, тема подложности (фиктивности) самого
документа и так далее и тому подобное. В документе-доказательстве важен только текст, его смысловое
значение.
В судебном процессе документ читается, текст анализируется, а вещь обозревается. Копия вещи
не может обозреваться как доказательство. Это абсурд. Если обвинительный орган приобщил
документы к уголовному делу именно как вещи, значит это обвинительному органу зачем-то нужно.
Мы не должны подвергать замысел обвинительного органа сомнению, предполагать, что он ошибся (а
наши “органы”, как известно, не ошибаются), и выручать обвинительный орган. И относиться адвокаты
к этим документам должны как к вещам. Если обвинительный орган приобщил к уголовному делу
доказательства в виде копий вещей, то тогда процессуальных доказательств вообще в деле нет.
Адвокатам нечего обсуждать, анализировать, исследовать. Доказательств нет. Но адвокаты выручили
обвинительный орган и суд, придав своим ходатайством копиям вещей вид доказательств-документов.
Или если адвокатам дать подлинники документов, то они для них будут правильными доказательствами
вины их подзащитного? А право на защиту будет восстановлено?
Сторону обвинения не смутило ходатайство адвокатов, поскольку сами адвокаты дали им ответ.
Ведь речь идёт всего лишь о документах в копиях, а не о вещах в копиях. Поэтому сторона обвинения
заявила неосознанно, но случайно правильно, применив софистический трюк, что в удовлетворении
данного ходатайства следует отказать потому, что исключаться из материалов дела могут только
“недопустимые доказательства”, а согласно положению статьи 75 Уголовно-процессуального кодекса
России имеющиеся в деле копии документов под понятие “недопустимых доказательств” не подходят.
Кроме того, как поведала сторона обвинения, сам по себе факт нахождения в материалах уголовного
дела копий документов обусловлен тем обстоятельством, что некоторые материалы уголовного дела по
обвинению Икс выделены из другого уголовного дела, поэтому естественно, что в материалах одного из
дел всегда будут копии документов, а в другом – подлинники. Все эти документы, именуемые стороной
защиты копиями, добыты в соответствии с требованиями уголовно-процессуального закона. Исключать
доказательства нельзя, так как находящиеся в материалах уголовного дела копии документов сами по
себе являются документами, в которых содержат сведения, относящиеся к предмету доказывания.
Конечно, никакой суд никогда не исключит “копии вещей” из материалов дела на стадии
предварительного слушания, хотя бы по причине преждевременности. Разве что предварительное
слушание – это преждевременная стадия уголовного процесса. Как можно исключать “доказательства”
до демонстрации доказательств? Ведь ещё никто не знает, являются ли документы или вещи
процессуальными доказательствами. А что стоит обвинительному органу перепредставить вещидоказательства как документы-доказательства? Выказав тем самым так называемую состязательность.
Но это не значит, что адвокаты должны только демонстрировать видимость активности.
Казус. Ложность процессуальной экономии от адвокатов. Обвиняемый Икс по согласованию с
адвокатами заявляет ходатайство о соединении в суде его уголовного дела с уголовным делом
обвиняемого Лямбда. Мотив ходатайства – более быстрое и полное рассмотрение уголовного дела.
174
Адвокаты в поддержку этого ходатайства заявили, что поскольку в деле по обвинению Икс
господин Лямбда упоминается как соучастник обвиняемого Икс, то уголовное дело по обвинению Икс и
уголовное дело по обвинению Лямбда были искусственно разъединены. Эти два дела должны быть
объединены, поскольку раздельное их рассмотрение нарушает права обвиняемого Икс. Иначе, при
сохранении двух уголовных дел Лямбда будет свидетелем в деле по обвинению Икс, а Икс будет
свидетелем в деле по обвинению Лямбда. Это невозможно, коль скоро Икс и Лямбда обвиняются в
совместных действиях. Кроме того, адвокаты поделились ощущением, что установить истину и
выяснить все обстоятельства при раздельном существовании двух дел им не представляется
возможным.
Дело не в том, совпало ли желание адвокатов с желанием стороны обвинения соединить два
уголовных дела или не совпало, удовлетворит ли суд ходатайство стороны защиты или нет. Дело во
времени и суждениях адвокатов. Коль скоро адвокаты заявляют ходатайство об объединении с
уголовным делом, которого они не знают (не должны знать), то они проявляют одним им ведомую
прозорливость и осведомлённость о реальных деяниях Икс и Лямбда. Если, по мнению адвокатов,
вообще не было события преступления, в котором обвиняется Икс, то какая разница для доказывания,
будет уголовный процесс один или бесконечное множество? Если адвокаты уповают на способность
судейского суждения, то ни в одном судебном процессе не может быть доказан тезис о преступности
Икс или Лямбда. Зачем выручать обвинительный орган и создавать логикообразность абсурдному
обвинению? Если уголовное дело было “искусственно” разделено обвинительным органом, то есть
неправильно разделено, то и пусть будет неправильно, на радость стороне защиты, до самого конца.
Зачем адвокатам мешать обвинителям упереться в абсурд ложного обвинения, который обвинители для
себя, по мнению адвокатов, искусственно создали? Ведь адвокатам надо показать ложность обвинения.
Или главное для адвокатов показать свою “квалифицированность”?
Глава 3. Подготовительная часть судебного следствия
Казус. Адвокат и усмотрение суда. В суд поступило заявление от коммерческой организации “ПИ”
о допуске eё к участию в деле, так как эта организация считает, что в этом уголовном деле могут быть
затронуты eё имущественные интересы. Суд спросил мнение у участников процесса. Подсудимые и их
адвокаты сказали, что этот вопрос может быть решён самим судом по его усмотрению. Для адвокатов
ответ “на усмотрение суда” неправильный. У адвокатов всегда должно быть своё мнение, то есть
собственное усмотрение. Причём не в форме голосования “поддерживаю” или “не поддерживаю”, а
логически обоснованное. Если содержащийся в ходатайстве вопрос исключает какой-либо ответ (любой
ответ будет неправильный), то адвокат должен разъяснить, почему на этот вопрос нельзя отвечать
никоим образом. Передача ответа в форме “на усмотрение суда” есть отказ адвоката от своей
профессиональной функции. У суда есть одно усмотрение – это приговор.
Передача вопроса на “усмотрение суда” подсудимым есть пренебрежение адвокатом и выражение
недоверия адвокату. Если у адвоката должно быть собственное мнение, то у подсудимого личное
мнение всегда должно быть опосредовано адвокатом. Тем более никогда не должно быть
высказываемого мнения у подсудимого в вопросах сугубо процессуального порядка. Ответ должен
формулировать только адвокат. Смысл ответа подсудимого: это вопрос процессуально-правовой,
мнение может высказать только адвокат; я своё мнение выразить не могу; я подсудимый.
Казус. Парадокс ознакомления с делом в суде. Судом объединены для судебного следствия два
уголовных дела, каждое объёмом около 150 томов. Итого, объём объединённого уголовного дела стал
300 томов. Ни один из подсудимых не знаком и с половиной материалов уголовного дела. В суде
поставлен вопрос о времени, которое необходимо для ознакомления с материалами уголовного дела
каждому подсудимому и его адвокатам. При обсуждении этого вопроса выяснилось, что подсудимый
Икс может читать в день по десять томов, а подсудимому Лямбда вообще не нужно знакомиться с
незнакомыми 150 томами, ему достаточно и тех, с которыми он ознакомился. Подсудимые и адвокаты
вопрос о необходимом для ознакомления времени отдали на усмотрение суда. Суд усмотрел разумным
предоставить три недели. Ибо если разделить 150 на 10, то результат будет 15, то есть две недели.
Подобные действия адвокатов обязательно противоречат их суждениям на стадии
предварительного следствия. Во-первых, если адвокаты считают, что вопрос о времени для
175
ознакомления можно отдать “на усмотрение суда”, то почему они раньше не отдавали точно такой же
вопрос “на усмотрение обвинительного органа” на стадии предварительного расследования? Если их
подзащитный по своим психофизическим возможностям способен прочитывать и усваивать в день по
десять томов уголовного дела, то есть около двух тысяч страниц, то его чтение на предварительном
следствии около ста листов в день было проявлением лености, отказом от ознакомления с материалами
уголовного дела и подтверждением тезиса обвинительного органа и суда о “явном” затягивании
ознакомления с материалами уголовного дела. И никакие оправдания сверхчеловеческой скорости
чтения тем, что в каждом из двух уголовных дел содержатся фактически одни и те же копии
документов, не могут быть приняты, потому что все эти документы надо читать, а не листать. Если же
подсудимый Икс и его адвокаты не желают знакомиться с материалами пришлого уголовного дела, то и
надо не знакомиться, а не демонстрировать представителю обвинительного органа свои высочайшие
способности в скорочтении. Адвокаты направляются в суд не для демонстрации своего лукавства, а для
защиты права. И надо помнить, что судебный процесс един в предварительном и судебном следствии. И
не следует адвокатам выручать обвинительный орган и суд, внушая им сознание правоты при
ограничении срока ознакомления обвиняемых с материалами уголовного дела по окончании
предварительного следствия.
Глава 4. О правильной активности суда
Казус. Суд о месте и времени оценки доводов. Стадия представления доказательств. Участник
процесса заявил ходатайство о приобщении документа к материалам уголовного дела. Перед началом
обсуждения заявленного ходатайства суд сообщил участникам процесса буквально следующее
(синтаксис и грамматика оригинального сообщения полностью сохранены): “Cуд даёт свою оценку
обоснованности выводов стороны обвинения по предъявленному обвинению на судебной стадии,
которая после рассмотрения дела по существу при нахождении суда в совещательной комнате, где суд
даст оценку всем доводам и представленным доказательствам”. Невольно вспоминается фраза из
“Алисы в Стране Чудес” Льюиса Кэррола: “Никогда не думай, что ты иная, чем могла бы быть иначе,
чем будучи иной в тех случаях, когда иначе нельзя не быть”.
[Примечание. Поняли ли адвокаты, что и о чём сказал суд? Их публичная сущность, как борцов за
право, устроила такое отношение суда к доказыванию и способу ведения процесса?
Оценивать доказательства – это проверять правильность суждений, умозаключений,
силлогистических операций государственного обвинителя и адвоката. Если на стадии представления
доказательств никакой силлогистики сторонами суду не представлено, а вместо представления
доказательств (доказывания) суду были продекламированы тексты из всяких документов, то суд не
рассматривает спор, а выносит своё произвольное решение, руководствуясь собственным суждением
чувства. Суд не должен ничего доказывать по собственному произволу. Доказывают стороны судебного
процесса. Но суд участвует в доказывании. Суд активен в судебном процессе всегда. Принцип
активности суда может варьироваться по объёму, но сущность его останется. Активность суда
проявляется в главном – в вынесении конечного акта судебного расследования (решения, приговора).
Активность суда проявляется в принуждении сторон исполнять свои обязанности, в создании условий
для того, чтобы пользоваться правами, следить за соблюдением сторонами целей и правил доказывания
(логических построений), помогать сторонам в получении достоверных сведений, которые могут быть
положены в основу доказывания подлежащих доказыванию обстоятельств, устанавливать подлежащие
доказыванию обстоятельства. Перечень, где проявляется активность суда, можно продолжить. В
широком смысле активность суда можно отнести к понятию доказывания. Конечный акт суда есть
вывод из собственных силлогистических операций самого суда, объектом анализа которых были
силлогистические операции стороны обвинения и стороны защиты. Суд строит свои суждения не на
основе сведений из источников информации, а на основе суждений сторон об этих сведениях. Будет
судейским произволом, если суд положит в основу своих суждений сведения, которые ранее не были
подвергнуты логическому анализу сторон в целях установления какого-то обстоятельства. Суд
основывает свой конечный акт на сведениях, которые были подвергнуты сторонами логической
обработке (исследованы) в судебном заседании, то есть на судебных доказательствах. Исследованными
признаются сведения, о которых стороны высказали суждения как об аргументах при доказывании или
опровержении утверждения одной из сторон. Тогда эти сведения превращаются в судебные
176
доказательства. Поэтому нельзя считать сообщённые свидетелем сведения доказательством, если эти
сведения по окончании допроса свидетеля не были подвергнуты сторонами силлогистическому анализу
с точки зрения подтверждения или опровержения нужных обстоятельств дела. Отсюда, из такого
анализа, и возникает необходимость повторно допросить свидетеля, потому что логический разбор
показаний свидетеля выявит у сторон противоречивые выводы. Если же не проводится такого анализа,
что почти всегда и есть, то не может возникнуть необходимости в повторном допросе свидетеля.
Если указанное не делать, то конечный судебный акт есть проявление судейского произвола, хотя
по существу он может быть верным. В судебных актах обязательно пишут, что суд установил то-то и
то-то. При обжаловании судебного акта жалобщик часто пишет стандартную фразу, что суд вынес
приговор или решение в противоречии с установленными судом в судебном заседании фактами. К
сожалению, никакие факты судом в судебном заседании не устанавливаются. А устанавливаться они
должны. Иначе неизвестно, о чём спорят стороны, каким образом спорят, то есть как доказывают свои
аргументы, как из аргументов делают умозаключения. Только в единичных судебных процессах суд
ставит перед сторонами задачу установить индивидуально-определённые обстоятельства, которые
необходимо будет доказать в ходе судебного следствия, и своим определением ставит стороны в рамки
предмета доказывания. В этом и есть назначение судебной процедуры. Если в ходе судебного процесса
выявится какое-то новое обстоятельство, которое необходимо установить, то оно ставится на
обсуждение сторон, и суд решает процессуальную судьбу этого обстоятельства. Обстоятельство может
быть по объёму равно одному факту (событию), но может объединять несколько фактов (событий). На
стадии представления доказательств сторона обвинения должна указать, какой факт она собирается
доказать, как доказать и продемонстрировать доказывание этого факта. Сторона защиты может
согласиться с наличием (доказанностью) этого факта или опровергнуть наличие этого факта
посредством суждений, которые продемонстрируют, что факт не доказан. Подсудимый может хранить
молчание о доказанности или недоказанности факта, но адвокат при таком ведении процесса обязан
высказать свои соображения. В противном случае бездействие адвоката должно быть расценено как
неисполнение своего публичного долга и неуважение к суду. Выслушав стороны, суд должен сделать
вывод, естественно, занесённый в протокол, так как в наших судах всё заносится в протокол, о
доказанности или недоказанности факта. Только таким образом суд должен устанавливать факты,
имеющие значение для уголовного дела. На основании этих заранее установленных и известных
сторонам фактов суд и вынесет свой окончательный акт. Этого в уголовных судах не делается под
прикрытием примитивизма уголовного процесса. Но уголовно- процессуальный закон предполагает
только такое ведение процесса. Только такой процесс позволяет сторонам выполнить свои публичные
функции и снизить судейский произвол.]
Глава 5. Судебное следствие
Казус. Изложение обвинения и понятливые адвокаты. Государственный обвинитель изложил
обвинение подсудимых Икс, Каппа и Лямбда.
Подсудимый Каппа сказал, что обвинение ему понятно, вины своей не признаёт, готов дать
показания в любой стадии судебного разбирательства, в которых он и выразит своё отношение к
обвинению.
Подсудимый Лямбда сначала заявил, что обвинение ему непонятно. Однако суд настаивал, чтобы
он объяснил, что именно ему непонятно, и предоставил время для консультации с адвокатами. И
подсудимый Лямбда признался, что обвинение ему понятно, но вины своей не признаёт.
Подсудимый Икс тоже согласился с тем, что ему обвинение понятно, но вины своей он не
признаёт.
Адвокаты не остановили своих доверителей от самонадеянного заявления, что обвинение им
понятно.
Что понятно подсудимым и их адвокатам? Им понятна правопреступность их былых деяний? Им
понятно, какие [диспозиционные] законы они нарушили? Им понятны силлогистические операции
обвинительного органа по доказыванию их вины в инкриминируемых преступлениях, то есть
собственно доказанность их вины? Им понятен смысл и назначение всех включенных в уголовное дело
обвинительным органом документов как доказательств? Тогда зачем их адвокаты заявляли ходатайство
об исключении из структуры доказательств обвинения копий документов как ненадлежащих
177
доказательств? Или это уже “борьба” за доказывание? Мол, копии доказывают вину в совершении
преступлений, а если их убрать, так преступление останется, а доказательств их совершения
подсудимыми не будет?
Такая понятливость есть абсурд, абсурд бессистемности и беспамятности адвокатов. Адвокаты
забыли, что и зачем они делали несколько дней назад.
Адвокатам тоже было понятно обвинение. Но своё отношение к предъявленному их доверителям
обвинению они пожелали выразить в ходе дальнейшего процесса. Действительно, если обвинение
понятно, зачем одному юристу выражать мнение о мнении другого юриста? Юристы поняли друг друга.
Однако подсудимые выразили своё отношение к предъявленному обвинению. Подсудимый
Лямбда, а не адвокат, обосновал правовыми положениями свою невиновность. При этом подсудимый
Лямбда, а не адвокат, уточнил, что обвинение ему понятно формально, но оно непонятно в узком,
юридическом смысле этого слова из-за внутренних, неустранимых абсурдных противоречий и правовых
неопределённостей, содержащихся в обвинении, очевидного отсутствия компетенции составителей
обвинения в вопросах экономики и права, из-за наличия огромного количества юридически ничтожных
и невежественных выводов и формулировок. Подсудимый напомнил суду роль и полномочия
Конституционного суда России и что его решения обязательны для всех. Он также выразил
убеждённость, что авторитет судебной власти Российской Федерации – это правосудие суда при
подчинении Конституции Российской Федерации и федеральным законам; а международный авторитет
судебной власти Российской Федерации – это добросовестное выполнение международных
обязательств, в том числе Конвенции “О защите прав и основных свобод”. Всё иное – фарс.
Подсудимый Икс или вообще забыл, что есть в процессе адвокаты, или так адвокаты поставили
себя по отношению к своему доверителю (в положение юридической прислуги), что Икс сам выстроил
систему своего обвинения за обвинительный орган, показал нелогичность обвинения на нескольких
примерах и пообещал суду доказать свою невиновность и беспочвенность обвинения.
Воля и интеллект подсудимых Лямбда и Икс поражают. Они доминируют над адвокатами.
Адвокаты не успевают за своими доверителями, а потому не вместе с ними, а позади. Такое поведение
адвокатов может быть оправдано, если они осуществляют юридическую защиту политических борцов,
революционеров, а не обвиняемых в различных, пусть надуманных обвинительным органом, абсурдных
хищениях. Адвокаты фактически способствуют обвинительному органу и суду в их безразличии к
высказываниям подсудимых на процессуально-правовые темы.
Казус. Начало исследования доказательств. Первой представляет доказательства сторона
обвинения. Государственный обвинитель поведал участникам процесса, в какой последовательности он
будет представлять доказательства.
Адвокаты попросили государственного обвинителя, чтобы тот извещал заранее сторону защиты,
какие доказательства он собирается представлять, и также чтобы государственный обвинитель
группировал доказательства по эпизодам. Свою просьбу адвокаты мотивировали тем, что в деле много
томов, и тем, что сторона защиты должна иметь возможность подготовиться к их “исследованию” – это
будет и помощью суду и всем облегчит работу. Такое представление доказательств, по мнению
адвокатов, ускорит рассмотрение дела и позволит рассмотреть его объективно и полно.
Суд не оценил намерение адвокатов добровольно оказывать помощь суду и способствовать
государственному обвинителю. Суд напомнил, что очерёдность исследования доказательств
устанавливается стороной, представляющей доказательства, и суд не может обязать сторону обвинения
заблаговременно извещать сторону защиты об исследуемых доказательствах.
Действительно, зачем адвокатам заранее знать, что собирается представлять государственный
обвинитель? Ведь адвокаты всё объединённое уголовное дело изучили (см. поведение адвокатов в
предыдущих судебных заседаниях), все “доказательства” обвинения познали проницательным и
догадливым умом и даже подготовили свои доказательства, чтобы доказать какие-то свои тезисы.
Казус. О представлении доказательств государственным обвинителем. Прокурор просит суд
предоставить ему возможность представить суду и исследовать доказательства, содержащиеся в такихто томах уголовного дела. Судья напоминает прокурору, что доказательства представляются стороной
обвинения, соответственно, прокурор имеет право оглашать те документы, которые он намерен
представить, и в том объёме, в котором он считает необходимым.
178
Адвокат поинтересовался у судьи, а не будет ли лучше, если сторона защиты будет сразу ставить
вопрос об оглашении из того же тома тех документов, которые прокурор не огласил, а сторона защиты
считает необходимым огласить, или такое оглашение производить потом, когда сторона защиты будет
предъявлять свои доказательства.
Судья разъяснил адвокатам, что Уголовно-процессуальным кодексом России определён порядок
представления доказательств. Сейчас представляет доказательства сторона обвинения в том объёме и те
документы, которые считает нужным. Когда сторона защиты будет представлять свои доказательства,
адвокаты могут воспользоваться своим правом и оглашать те документы, которые они считают
необходимыми. Обязать кого-либо из сторон представлять те или иные доказательства суд не вправе.
Адвокаты поняли разъяснение суда.
Прокурор начал оглашать материалы уголовного дела, то есть зачитывать вслух документы. Что,
по представлениям присутствующих в зале судебного заседания, и есть представление доказательств.
Адвокаты слушают прокурорское чтение, сверяют слушаемое с имеющимися у них документами и
реагируют на прочитываемые документы. Адвокаты обращают внимание суда, что такой-то документ
не подписан, другой документ не имеет штампа, третий не выполнен на бланке организации, четвёртый
документ не является копией, потому что на нём нет указаний, что это копия; пятый и шестой
документы от обвинительного органа имеют один и тот же номер, но разные даты, в седьмом документе
нет расшифровки подписавшего его лица, указана только должность, а без этого “обязательного
реквизита” документ не может рассматриваться в качестве доказательства, в восьмом документе
(аудиторском заключении) аудитор не имеет права оценивать законность или незаконность судебных
решений и устанавливать экономическое значение проверяемой организации для судеб страны.
Адвокат обращает внимание суда, что, согласно одной из справок обвинительного органа, на
таких-то листах такого–то тома уголовного дела должны находиться два документа, а их в этом томе
нет.
Судья напомнил адвокату, что документ, о котором он сказал, стороной обвинения суду не
представлен и не исследован. И обращать внимание суда на документ, который судом ещё не
исследован, нельзя, поскольку в судебном заседании существуют определённые правила исследования
документов. Судья опять разъяснил адвокату, что сторона вправе ссылаться только на тот документ,
который реально был исследован в судебном заседании. Документ, на который указывает адвокат,
государственным обвинителем не представлялся. Стороной защиты представление доказательств также
не начато. Поэтому суд считает пока необоснованным на данной стадии подобное заявление адвоката.
На это адвокат ответил, что он лишь хотел обратить внимание суда на несоответствие, но если оно
не представляет интереса для суда, то он свой вопрос снимает.
Сторона защиты заявила, что один из документов прокурор зачитал не полностью, и попросила
суд дать указание государственному обвинителю, чтобы этот документ был зачитан полностью. Судья
вновь разъяснил стороне защиты, что если она считает, что это доказательство должно быть иным
образом представлено, то у неё такая возможность будет в ходе представления доказательств стороной
защиты. Обязать представителя государственного обвинения представить то или иное доказательство в
том или ином объёме суд не вправе, как и обязать сторону защиты представлять каким-то
определённым образом доказательства.
Адвокат с таким разъяснением суда не согласился и заявил, что доказательством является не фраза
из документа, а сам документ. Если государственный обвинитель решил его огласить, он должен его
огласить в полном объёме. Потому что в противном случае получается, что можно будет ссылаться на
этот документ и в прениях, и в других вопросах, которые будут встречаться в судебном
разбирательстве, только в той части, которую огласил государственный обвинитель. Это неправильно.
Уголовно-процессуальный закон не говорит об объёме, а говорит лишь о том, что представляются
доказательства. В данном случае доказательство – документ. И если государственный обвинитель
решил его огласить, то он должен его огласить в полном объёме.
На что судья ответил, что суд уже свою позицию по этому вопросу выразил, поэтому если сторона
защиты изъявит желание представлять также письменные доказательства, также материалы дела
оглашать, она может это сделать в том объёме, который считает необходимым.
Синтаксис казуса представления доказательств. Зачитывание вслух документов из материалов
уголовного дела, по представлениям присутствующих в зале судебного заседания, и есть представление
доказательств. В этом судебном заседании адвокаты обнаружили многие свои психофизиологические
179
возможности. И слух, и зрение, и способность говорить и так далее и тому подобное. Все, кроме одного
– того, что требуется на стадии представления доказательств. Не было самого представления
доказательств. Что и зачем читал государственный обвинитель? Что и как он доказывал? Не было
собственно доказывания. Огласка содержания документа не есть его исследование. Исследование
документа в судебном процессе – это, в первую очередь, суждения об этом документе, по поводу его
содержания. Само содержание документа есть аргумент в суждении как форме доказывания. И
недопустимо откладывать все суждения на так называемую стадию прений. Прения – это
второстепенная, факультативная деятельность обвинения и защиты. И если следовать реакции
адвокатов, то содержание документа подтверждает преступность деяний их подзащитных. Однако коли
нет на этом документе разборчивой подписи, то и доказать совершение преступления подсудимыми
нельзя. Или адвокаты согласны с обвинительным органом, что событие преступления было и их
доверители это преступление совершали? Адвокаты так вели себя по отношению к озвучиваемым
документам, как будто они понимают, что и как доказывают эти документы. Фактически адвокаты
способствовали государственному обвинителю в неисполнении им его обязанности по доказыванию
обвинения.
Казус. О количестве доказательств. Государственный обвинитель зачитывает документы из
разных томов уголовного дела.
Адвокат обратил внимание, что государственный обвинитель оглашает один и тот же документ по
нескольку раз, так как копии этого документа находятся в разных томах уголовного дела. Адвокат
обратился к государственному обвинителю с просьбой не оглашать один и тот же документ по многу
раз, так как это пустая трата времени. Однако, по мнению адвоката, нельзя оглашать один и тот же
документ несколько раз не столько потому, что это пустая трата времени, а главное, по той причине, что
у суда и других участников процесса может сложиться впечатление, что в деле имеется значительно
большее количество доказательств обвинения, чем на самом деле. Ибо один документ – это одно
доказательство. Иначе говоря, если документ будет оглашен три раза, то создастся впечатление, что
имеется три доказательства, а не одно.
Однако одно правило грамматики, трижды повторенное учителем нерадивому ученику, не
превращается в три правила.
Каждый в свободном обществе имеет право на любые силлогистические операции, даже
неправильные. Но не адвокат. Задача адвоката при представлении доказательств стороной обвинения
заключается не в арифметическом подсчёте количества повторений одной и той же фразы, а в
выяснении способности государственного обвинителя демонстрировать доказательства. А это уже
сфера способности суждения.
Казус. К избавлению от неизвестных доказательств. Государственный обвинитель продолжает
зачитывать документы из разных томов уголовного дела. Адвокат, заслушав чтение прокурора, заявил,
что прочитанные документы не там и не так были изъяты и/или приобщены.
Адвокату невдомёк, что зачитываемые документы ещё не стали доказательствами, потому что их
никто не демонстрировал в качестве доказательств. Государственный обвинитель не раскрыл их
доказательственного назначения. Однако адвокату это неинтересно. Адвокат уже посчитал их
доказательствами, он уже догадался, что и каким силлогистическим способом доказывают сведения из
зачитанных документов. Получается, что адвокату уже ясен обличительный смысл этих документов,
они для него доказательства, и поэтому надо от них избавиться? Приём избавления – не так и не там
изъяли и так далее. Эти действия адвоката процессуально ложные. Не надо избавляться от того, что
неизвестно. Пусть сначала государственный обвинитель продемонстрирует доказательство, если
сможет, конечно. А потом надо будет анализировать, то есть исследовать, доказательство по
силлогистическим правилам. А иначе адвокат прикрывает неспособность обвинительного органа
доказывать вину и создаёт мнимость состязательности процесса.
Казус. Вредная активность адвоката в представлении доказательств. Государственный обвинитель
зачитывает документы из разных томов уголовного дела. Адвокат заявляет, что в таких-то и таких-то
документах или нет подписи его доверителя, или не он их подписывал. Подсудимый подтверждает, что
это не его подпись, так как начертание подписи у него всегда было одинаковое, а на предварительном
180
следствии у него не выясняли, его ли подписью скреплены документы. На этом чтение документов, а по
мнению адвоката, это и есть представление доказательств, закончилось.
Адвокату неинтересно было содержание зачитанных документов, их доказательственная суть. О
государственном обвинителе речь не идёт. Адвокат раскрыл перед государственным обвинителем и
судом тайну, что документ, хотя и исходил от его доверителя, но не им был подписан. Адвокат, поведав
о тайне подписи, не раскрыл назначения этой подписи. А ведь если бы государственный обвинитель и
суд действительно занимались своим непосредственным делом, то есть исследованием доказательств,
то тогда о раскрытой адвокатом тайне было бы много вопросов. Надо было бы выяснить интерес,
отражённый в этом неизвестно кем подписанном документе, и соответствовал ли он жизненному
интересу подсудимого, от которого якобы исходил этот документ. Если соответствовал, то тогда
документ точно и правдиво отражает волю подсудимого. Надо выяснить, а кому так доверял
подсудимый, что позволял ему проставлять за себя подпись. Надо разыскать этого доверенного
подсудимому человека и выяснить не столько причину такого доверия в подписании документов,
сколько причастность этого человека ко всем другим, пусть ложно, абсурдно, но инкриминируемым
подсудимому преступлениям. Может быть, тогда обозначат не мифическую, а логически обоснованную
преступную группу? И так далее, согласно силлогистическим операциям.
Активность адвоката вроде бы невинна, но какие могли бы быть зловещие последствия для
подсудимого, если бы документ исследовался как доказательство, демонстрировался как
доказательство, а не всего лишь зачитывался. И совершенно на пустом месте.
Казус. Чтение и исследование доказательств. Государственный обвинитель зачитывает документы
из томов уголовного дела. Адвокат обратил внимание суда на то, что государственный обвинитель
неправильно употребил два понятия гражданского оборота. На это государственный обвинитель заявил,
что адвокат торопится с выводами. Потому что сейчас не стадия прений, и суду ещё не представлены
все доказательства. А анализировать одно доказательство без совокупности других неправильно,
заключил прокурор. Адвокат и государственный обвинитель поняли друг друга.
[Примечание. Совокупность доказательств не есть какое-то особое, ещё неизвестное
доказательство. Анализируется сведение, содержащееся, например, в документе. Вывод из такого
анализа есть подтверждение или не подтверждение выдвинутого тезиса, то есть обстоятельства, которое
требуется доказать. И по результатам этого анализа можно судить, является документ собственно
судебным доказательством или нет. Совокупность есть всего лишь достаточность и необходимость
доказательств для категорического вывода о виновности или невиновности. Однако и адвокат уверен,
что стадия представления доказательств есть всего лишь читка вслух документов, а вот доказывание
(демонстрация) доказательств может быть только на стадии прений, то есть в форме критических
выступлений по правилам ораторского искусства. Тогда зачем читать вслух перед судьёй? Быстрее же
будет сразу перейти к речам. Ведь все сами могут прочитать материалы дела. Особенно со
способностью десять томов в день. И суд удалится на вынесение приговора. А адвокаты смогут
блеснуть красноречием на публику в суде. Разве адвокаты не догадаются, что имел в виду
обвинительный орган, наполняя уголовное дело всякими материалами, которые адвокаты всегда
именуют доказательствами?]
Казус. Газетная статья как доказательство. Государственный обвинитель зачитывает документы из
разных томов уголовного дела, в том числе газетные статьи. Адвокат среагировал на читку газетных
статей суждением, что газетные публикации не являются и не могут являться доказательствами по
уголовному делу. Поэтому исследование газетных публикаций, как и приобщение их к уголовному
делу, есть нарушение прав обвиняемых и уголовно-процессуального законодательства. А если
государственный обвинитель продолжит оглашение газетных статей, то сторона защиты тоже
вынуждена будет прибегнуть к аналогичным действиям, заключил адвокат.
Действительно, газетные статьи, так же как и всё остальное во всей вселенной и в других местах,
не могут быть доказательствами до тех пор, пока содержащиеся в них сведения не будут
продемонстрированы как доказательство силлогистическими операциями. Никто газетную статью не
“исследовал”. Прокурор её всего лишь вслух зачитал. Зачем зачитал, неизвестно. А адвокатам такая
читка тоже была неинтересна. Адвокатов смутил всего лишь бумажный носитель – газета.
Подсудимый Лямбда попытался было призвать к процессуально- правовому порядку именно
181
представления и исследования судебных доказательств, даже подал письменное заявление на этот счёт.
Но остался не услышанным своими адвокатами. Читка вслух продолжилась.
Казус. О заботе адвоката об обвинителе, суде и истине. Государственный обвинитель зачитывает
документы из разных томов уголовного дела, приступил к зачитыванию одного из экспертных
заключений. В связи с продолжающейся читкой, что для присутствующих в судебном заседании и
является представлением “доказательств”, адвокат заявляет, что ни суд, ни стороны обвинения и
защиты, не заинтересованы в бесконечном затягивании рассмотрения этого уголовного дела. Поэтому
он, адвокат, считает, что нужно исследовать и выслушивать только то, что абсолютно необходимо для
установления истины и вынесения правосудного решения. Адвокат поведал, что общепринятая
практика во всех судах многие-многие годы свидетельствует о том, что для исследования любой
экспертизы достаточно оглашения выводов этой экспертизы, и только в некоторых случаях можно
ставить вопрос о том, чтобы оглашалась описательная часть, и то частично. Поскольку оглашаемая
экспертиза содержит несколько десятков страниц, то адвокат полагает, что нужно изменить тот порядок
оглашения, который избрал государственный обвинитель. Адвокат полагает, что не будет ущемлением
прав, интересов и возможностей стороны обвинения, если будет сокращён тот объём оглашения
документов, который оглашается, и, в частности, в отношении экспертизы он будет ограничен
оглашением выводов этой экспертизы. Это даст, по мнению адвоката, полную возможность как стороне
обвинения, так и стороне защиты, а впоследствии и суду в приговоре, оценивать это экспертное
заключение целиком и полностью и ссылаться не только на выводы, но и на то, что привело к тем или
иным выводам. Адвокат выразил также озабоченность в отношении суда, сказав, что суду довольно
трудно запретить оглашать прокурору всё, что тот хочет. Но адвокат призвал, в первую очередь, самого
государственного обвинителя принять иной порядок “исследования доказательств”, потому что иначе
все будут бесконечно заслушивать полностью документы из сотен томов уголовного дела. И тогда
судебный процесс, по прогнозу адвоката, затянется на непредвиденное количество времени, что вряд ли
является правильным, законным и целесообразным.
Нельзя не оценить, с точки зрения чувственности, заботу адвоката о поиске истины и вынесении
судом правосудного решения, об экономии такой физической величины, как время, а также о правах и
интересах обвинительного органа. В высказываниях адвоката есть всё. И это всё из области эстетики.
Но ничего нет о судебных доказательствах, о процессуальном представлении доказательств, то есть о
самом доказывании.
Даже государственный обвинитель, который, по сути, тоже не испытывает тонких чувств по
отношению к доказыванию, стушевался от предложения адвоката. Государственный обвинитель
сначала выразил недоумение противоречиями в пожеланиях стороны защиты, которая вначале
требовала, чтобы сторона обвинения оглашала документы полностью, без купюр, а теперь просит
оглашать только выводы. Касательно прав стороны обвинения государственный обвинитель искренне
поведал, что он всегда исходит не из прав стороны обвинения, а из того, чтобы в суде не ущемлялись
права подсудимых. И вся деятельность прокурора направлена именно на то, чтобы представить суду
доказательства и действовать таким образом, чтобы ничьи права, прежде всего права стороны защиты,
не были нарушены какими-либо действиями государственного обвинителя.
Ответ прокурора даже более эстетичен, чем пожелание адвоката. Это всё происходило на стадии
представления доказательств.
Подсудимые подпали под обаяние адвоката.
Подсудимый Икс сказал, что он понимает, о чём идёт речь. И с точки зрения экспертиз и иных
аналогичных документов, содержание которых ему ясно из оглавления или выводов, он считал бы, что
стороне обвинения будет достаточным зачитать оглавление или выводы. Такого оглашения для него и
для его адвокатов было бы достаточно, заключил Икс.
Адвокаты подсудимого Лямбда также полагали, что нет необходимости в оглашении документов в
полном объёме. При этом адвокаты сделали оговорку, так называемую принципиальную, суть которой в
том, что даже если государственный обвинитель огласит какой-либо документ и не в полном объёме, то
сторона защиты будет иметь право в дальнейшем ссылаться на весь документ или любую его часть, то
есть независимо от того, в каком объёме он был оглашён. Чтобы не получилось так, что когда адвокаты
начнут ссылаться на документ, прокурор встанет и скажет, что он этого не оглашал, а оглашал только в
части. Адвокаты понадеялись, что этого не будет.
182
Действительно, где и когда адвокаты могут ссылаться на содержащиеся в документах сведения? В
речах? В кассационных и надзорных жалобах? Как соотносится ссылка на документ и доказывание?
“Ссылаться” на документ нужно и должно в главном случае и месте, а именно – на стадии
представления доказательств. Эта стадия – основа основ судебного процесса. Всё остальное есть фасад,
подъезд, обеспечение главного в процессе – доказывания. Речи – это занавес процесса.
Суд, не вмешиваясь в эстетические пристрастия государственного обвинителя и адвокатов,
определил, что коли участники процесса уже знакомы с материалами уголовного дела, то суд не будет
возражать, если государственное обвинение сочтёт возможным представлять доказательства таким
образом, как предлагает сторона защиты. При этом судом было подчеркнуто, что он не будет каким бы
то ни было образом воздействовать на сторону государственного обвинения, тем более путём
вынесения определения, обязывающего сторону обвинения представлять доказательства каким-либо
определенным образом, поскольку суд этого делать не вправе.
Надо полагать, что суждения чувства покорили суждения разума.
Казус. К началу и концу представления доказательств. Государственный обвинитель продолжает
зачитывать документы из разных томов уголовного дела. Сторона защиты обратила внимание на то, что
в документах, зачитываемых государственным обвинителем, есть ссылки на некие первичные
документы, свидетельствующие о том, что векселя не были оплачены. Сторона защиты в материалах
дела этих первичных документов не нашла. На этом “исследование доказательств” закончено.
Казус. Доказывание, или прения адвоката и прокурора. Стадия представления доказательств
стороной обвинения. Адвокаты заявляют ходатайство о прекращении уголовного дела в связи с
истечением срока давности привлечения к ответственности.
Государственный обвинитель считает, что нельзя прекратить уголовного дело, потому что
стороной обвинения ещё не представлены все доказательства суду. Поэтому, не исследовав все
доказательства, суд не может оценить как исследованные, так и неисследованные доказательства в их
совокупности. И не имея возможности оценить все доказательства, в том числе и неисследованные, в
совокупности, суд не может разрешить по существу вопрос о прекращении уголовного дела. Вместе с
тем государственный обвинитель утверждает, что даже та часть доказательств, которая исследована
судом, позволяет государственному обвинителю с уверенностью говорить о том, что на данный момент
срок давности по уголовному делу не истёк. При этом государственный обвинитель полагает, что
уголовно-процессуальный закон не предоставляет ему возможности перейти к стадии прений, и
поэтому надлежащую аргументацию, с подробным анализом всех доказательств, привести в настоящий
момент он не вправе. Для этого законом предусмотрено отдельная стадия – стадия прений сторон. И
выступая в прениях, государственный обвинитель обещал убедить суд в правильности выраженного им
мнения. Также государственный обвинитель сказал, что если в ходе судебного разбирательства и
обнаруживается истечение срока давности уголовного преследования, то суд обязан продолжить
рассмотрение уголовного дела в общем порядке до его разрешения по существу.
Адвокат стал высказываться о разных статьях из уголовно-процессуального и уголовного законов,
соотношении этих статей, об их юридической силе. И всё ради того, чтобы показать, что
государственный обвинитель неправ и суд должен прекратить уголовное преследование в связи с
истечением срока давности, не дожидаясь окончательного судебного расследования. Однако адвокат
был един с государственным обвинителем во мнении, что представление доказательств есть всего лишь
чтение вслух разных документов, лишь бы их назвать “доказательствами” неизвестно чего. Более того,
оказывается, адвокат, так же как и государственный обвинитель, убежден, что они лишены самого
юридического права говорить, что и как доказывает представляемое ими сведение, до стадии прений.
Оказывается, только в речах можно адвокату и прокурору блистать силлогистическими способностями.
Но тогда государственный обвинитель прав, что нельзя до прохождения всех стадий судебного
процесса, главная из которых речи адвоката и прокурора, поднимать вопрос о прекращении уголовного
дела, потому что до этого никто ничего не знает и ничего не понимает. По крайней мере, сам
государственный обвинитель ещё ни разу не сказал, что, как и чем он доказывает. А сами адвокаты ни
разу не поинтересовались, что, как и чем государственный обвинитель доказывает. Если это знание не
нужно адвокатам, по причине их догадливости, то стороне обвинения это тоже не нужно.
183
Казус. О приобщении документов и проблесках понимания доказывания у адвокатов.
Предварительное замечание. За редким исключением, адвокаты безмысленно относятся к
требованию суда высказать мнение о приобщении какого-то документа к материалам дела. Адвокаты
высказывают мнения, не задумываясь, а допустимо ли им судить о приобщении или неприобщении
документа, если этот документ суд обязан принять. Возьмем, например, судебную стадию
представления доказательств стороной защиты. Если адвокат представляет суду какой-либо документ в
качестве доказательства, то есть содержащимися в этом документе сведениями он доказывает какое-то
нужное ему обстоятельство, то этот документ обязательно приобщается к материалам уголовного дела
судом как неотъемлемая часть доказывания стороной защиты. А отказ суда в таком приобщении есть
лишение права на защиту, нарушение принципа состязательности и так далее. При первом же случае
отказа судом приобщить к материалам дела уже фактически представленное стороной защиты
доказательство дальнейшее представление доказательств стороной защиты бессмысленно, то есть оно
утрачивает всякий процессуальный смысл. Суд, по сути, запретил стороне защиты представлять
доказательства. Адвокат должен сам прекратить представлять доказательства и не создавать мнимость
состязательности и доказывания. Однако адвокаты поступают совершенно иначе. Перед тем как
приступить к доказыванию, в процессуально-правовой терминологии – к представлению доказательств,
адвокат заявляет ходатайство о приобщении к делу того или иного документа в качестве
доказательства. И если суд отказывает в таком приобщении, то адвокат теряет аргумент в
доказательстве. В этой ситуации адвокату останется в судебном процессе только одно занятие –
выступить с речью, какая получится.
Привычка адвокатов в разных случаях высказывать мнение о приобщении к материалам дела
документов привела к следующему казусу.
Адвокаты заявили ходатайство о медицинском обследовании подсудимого. Ходатайство включало
документы, обосновывающие доводы адвокатов. Необходимость назначения судом медицинского
освидетельствования подсудимого адвокатами доказывалось именно приложенными документами. То
есть документы были аргументами при доказательстве тезиса освидетельствования. Ходатайство,
естественно, включая все документы как единое целое, а не только текст ходатайства-заявления о
назначении освидетельствования, было обсуждено сторонами процесса.
Однако суд разделил единое ходатайство на две части: на ходатайство-заявление, собственно
прошение
об
освидетельствовании,
и
на
документы-доказательства
необходимости
освидетельствования.
Суд поставил на обсуждение вопрос о приобщении каждого отдельно взятого документа.
Адвокаты высказали свои представления о приобщении документов и пришли к выводу, что все
документы должны быть приобщены, так как они есть неотъемлемая часть самого ходатайства и на них
опирается сторона защиты.
И суд решил следующее. Согласно положению части 1 статьи 120 Уголовно-процессуального
кодекса России к материалам дела приобщается письменное ходатайство. Обязательное приобщение
приложений к ходатайству Уголовно-процессуальным кодексом не предусмотрено. Документы,
обозначенные стороной защиты как приложения к заявленному ходатайству, являются фактически
самостоятельными документами, что предполагает решение вопроса о возможности приобщения их к
материалам уголовного дела. Поэтому суд считает необходимым принять решение о возможности
приобщения каждого из документов к материалам уголовного дела. Суд какие-то документы приобщил,
а какие-то не приобщил. Медицинское заключение было приобщено по причине целесообразности. А
один из документов не был приобщен потому, что он не является доказательством, не содержит в себе
фактических данных, имеющих значение для дела и не является ходатайством, которое подлежит
рассмотрению в ходе судебного разбирательства.
Кстати, адвокаты при заявлении ходатайства о медицинском обследовании именно представляли
доказательства, то есть каждый приложенный к заявлению документ демонстрировали как
доказательство. Адвокаты совершали силлогистические операции с каждым документом – что и как
содержащееся в нём сведение доказывает. Но уже по предмету обвинения адвокаты утрачивали всякую
способность к доказыванию и не требовали такового от стороны обвинения. Всё сводилось к чтению
вслух различных текстов.
Глава 6. Имитация процессуального доказывания
184
Предварительные замечания. Интерес постижения истины через доказательство (представление
доказательств) охраняется законом и не может быть поставлен в зависимость от желания суда.
Произвол суда ограничивается определением в начале судебного следствия всех обстоятельств,
подлежащих доказыванию. Поскольку такие обстоятельства, за редким исключением, никогда не
устанавливаются судом с предварительным обсуждением сторонами, хотя эти обстоятельства должны
быть зафиксированы процессуально в определении, то процедура доказывания находится всецело во
власти произвола судьи. Вопрос о подлежащих доказыванию обстоятельствах должен быть решён после
изложения обвинения и гражданско-правовых претензий до начала доказывания.
Казус. Адвокат и доказательства обвинения. Стадия представления доказательств стороной
обвинения. Адвокат обнаружил, что в обвинительном заключении указывается, что к материалам
уголовного дела приобщены корпоративные карты, хотя в материалах уголовного дела их нет. Адвокат,
называя эти корпоративные карты вещественными доказательствами, заявил ходатайство, в котором
попросил, чтобы суд обязал государственного обвинителя пояснить причины исчезновения из
материалов уголовного дела корпоративных карт и принять меры к обнаружению указанных
вещественных доказательств и приобщению их к материалам рассматриваемого уголовного дела.
Государственный обвинитель на ходатайство отозвался: сторона обвинения самостоятельно
определяет порядок представления суду доказательств, подтверждающих наличие тех или иных
обстоятельств.
Суд, отказывая в удовлетворении ходатайства, указал, что продолжается представление
доказательств стороной обвинения, а какие доказательства намерена в дальнейшем представлять эта
сторона, станет известно только в момент их представления. Суд оценивает только те доказательства,
которые суду представляются сторонами. Оценив представленные сторонами доказательства, суд
выносит судебное решение. Закон не наделяет суд правом обязывать одну из сторон представлять те
или иные доказательства, что фактически предлагает сделать сторона защиты.
[Примечание. Адвокат всё, что ни есть, называет доказательствами. Только сам адвокат не знает,
что он хотел доказать этими корпоративными картами. Чтобы корпоративные карты были
доказательствами, надо прежде знать, какой тезис они как аргументы будут доказывать. Или адвокат
всего лишь хотел показать небрежность обвинительного органа в составлении обвинительного
заключения? Но этим адвокат только придал правоту стороне обвинения, хотя адвокат с ней ни в чём не
согласен.]
Казус. Доказывание. Судья и адвокат. Был оглашён протокол показаний свидетеля на
предварительном следствии. Суд также задавал вопросы свидетелю. Адвокат заявил возражение на
действия председательствующего.
В возражении адвокат сказал, что вошло в систему, что после оглашения показаний свидетеля и
допроса его сторонами обвинения и защиты председательствующий задает неизменные вопросы,
имеющие своей очевидной целью вернуть свидетеля к тому, чтобы он полностью подтвердил свои
показания на предварительном следствии. Это свидетельствует, что суд принимает на себя
несвойственную ему функцию поддержания обвинения, что вызывает у стороны защиты опасения.
Адвокат попросил, чтобы система допроса судом была изменена.
Судья напомнил адвокату, что суд может задавать вопросы свидетелю, и попросил адвоката
привести примеры неправильных вопросов суда.
Адвокат пояснил, что целью его заявления было указать на то, что ему как адвокату
представляется, что вопросы суда свидетельствуют об определённом обвинительном уклоне. Что и
вызывает у адвоката озабоченность.
Выслушав адвоката, суд вынес распоряжение в отношении адвоката в связи с тем, что адвокат
считает возможным давать какие-либо указания суду о том, каким образом суд должен себя вести в
ходе судебного разбирательства. Суд усмотрел в поведении адвоката проявление неуважения к суду
Адвокат заявил, что распоряжение суда ему непонятно.
[Примечание. Реакция суда на “озабоченность” адвоката была неожиданной и, на первый взгляд,
неправильной. Но это только на первый взгляд. Нельзя доказать, правильная ли или неправильная была
реакция суда. Но эта реакция была естественным продолжением самого судебного расследования, с
185
которым согласились и который всячески поддерживали адвокаты. Адвокат ни разу не
поинтересовался, а зачем государственный обвинитель вызывает свидетеля. Адвокату не важно знать,
что хотят доказать показаниями свидетеля. Почему вдруг адвокат беспокоится о показаниях свидетеля,
данных им на предварительном следствии? Разве эти былые показания что-то доказывают? Нет, ничего
не доказывают. Ибо сам же адвокат утверждает, что нет никаких противоречий между показаниями
свидетеля в суде и его же показаниями на предварительном следствии. “Озабоченность” адвоката не
имеет никакого отношения к доказыванию, хотя бы по той причине, что неизвестен тезис доказывания.
Зачитывание диспозиции каких-то статей из уголовного закона – это ещё не обвинение, это не тезис,
подлежащий доказыванию. Сначала адвокат согласился на беспредметность обвинения,
беспредметность доказывания, а потом вдруг озаботился отдельно взятыми вопросами суда. В таком
случае реакция суда на действия адвоката была правильной, естественной.]
Казус. Предмет доказывания и адвокат. Допрос свидетеля в суде. Подсудимый задаёт разные
вопросы свидетелю. Суд некоторые вопросы снимает, поскольку они не имеют непосредственного
отношения к предмету рассмотрения.
[Примечание. За всё время процесса ни один предмет рассмотрения не был определён в суде.
Адвокатам неизвестны “предметы рассмотрения”. Адвокатов такой процесс, без известного предмета
расследования, не смущает. Им достаточно догадки о предмете. Возможно, суд правильно снял
вопросы, но только адвокаты не могут судить об истинности деяния суда. Адвокаты сами не знают,
зачем сторона защиты задаёт вопрос свидетелю. Что сторона защиты хочет продемонстрировать
полученным от свидетеля сведением? Неизвестно.]
Казус. Предмет доказывания и адвокат. Допрос свидетеля в суде. Государственный обвинитель
заявил ходатайство об оглашении показаний свидетеля, данных на предварительном следствии. В
обоснование ходатайства государственный обвинитель, в частности, сказал, что любые противоречия,
какие бы они ни были, касающиеся предмета доказывания по делу, следует воспринимать как
существенные, и следует предпринимать действия, направленные на устранение этих противоречий с
конечной целью установления истины по делу.
Адвокат, не соглашаясь с такой причиной оглашения показаний, заявил, что, несмотря на то,
относится или не относится противоречие к предмету доказывания, процессуальный закон не говорит,
что именно это противоречие должно доказывать. Противоречие должно быть существенным. И если
этот признак не выполняется, то оглашать протокол допроса не имеет никакого смысла. Это
противоречит закону.
[Примечание. Государственный обвинитель и суд могут выдвигать любые мотивы,
руководствуясь, например, принципами свободы воли или общечеловеческих ценностей. Они – власть.
Но для адвоката главный принцип – публичное назначение адвокатуры как института гражданского
общества. И адвокат, упустив вначале судебного процесса собственный профессиональный принцип,
будет регулярно впадать в противоречия, в собственный абсурд. Доказывается не противоречием, а
сведением. Если какое-то сведение есть аргумент в доказательстве искомого, то такое сведение должно
быть приведено в суде. И государственный обвинитель, и адвокат произносят слова “предмет
доказывания”. Но только никто из них ни разу за всё время процесса так и не определил, что есть
предмет доказывания и каким образом этот предмет доказывания можно доказать. Ни разу не было у
них демонстрации доказательств. Зачитывание вслух статьи из Уголовно-процессуального кодекса
России, что подлежит доказыванию, не есть предмет доказывания в одном отдельно взятом судебном
процессе.]
Казус. Доказательства защиты и прокурор. Сторона защиты представляет доказательства.
Государственный обвинитель обратился к стороне защиты с пожеланием, чтобы сторона защиты
представляла заблаговременно стороне обвинения не только список лиц, которых намеревается вызвать
в суд, но и информацию о том, для сообщения каких сведений необходим вызов этих лиц. При этом
государственный обвинитель отметил, что сторона обвинения за несколько месяцев до начала
судебного следствия сообщила стороне защиты не только всю информацию о лицах, которых сторона
обвинения намеревается вызвать в суд для допроса в качестве свидетелей, но и предоставила анализ
всех сведений, сообщенных данными лицами в ходе предварительного расследования. Предоставление
186
информации позволило стороне защиты подготовиться к допросам. Сокрытие же подобных сведений не
только от стороны обвинения, но и от суда, как и незаблаговременное их предоставление, не может не
восприниматься иначе, как попытка затянуть судебное разбирательство. Государственный обвинитель
также сказал, что он не видит препятствий к тому, чтобы сторона защиты заранее сообщила другим
участникам уголовного судопроизводства сведения о лицах и степени их информированности по тому
или иному вопросу, относящемуся к предмету доказывания.
На эту просьбу государственного обвинителя отреагировал не адвокат, а подсудимый. Он заявил,
что если бы сторона обвинения заранее уведомила сторону защиты, когда сторона обвинения завершит
представление доказательств, то у стороны защиты не было бы никаких препятствий сразу представлять
свои доказательства. Подсудимый коснулся вопроса всесторонности представляемых доказательств.
Подсудимый сказал, что ему неизвестен закон, где было бы установлено, что оглашение в суде описей
материалов уголовного дела является процессуальным действием, которое называется представлением
доказательств. Описи материалов уголовного дела ни400 какого отношения к процессуально
допустимым доказательствам отношения не имеют. И такая манера представления доказательств
стороной обвинения является недопустимой и не позволяет суду непосредственно и устно исследовать
доказательства. Подсудимый подчеркнул, что суд – это не изба-читальня, поэтому сторона защиты
будет представлять те доказательства и в том объёме, которые посчитает необходимыми. Никакого
отношения к процессуальному закону пожелания государственного обвинителя не имеют, поэтому
сторона защиты будет руководствоваться при представлении доказательств уголовно-процессуальным
законом.
[Примечание. Безусловно, не одно и то же – сообщение о сведениях в ранее данных показаниях на
предварительном следствии и цель допроса. Сторона обвинения при попустительстве адвокатов ни разу
не продемонстрировала доказательство. Было только озвучивание показаний или документов. Но это не
доказывание. Никому не известно, какие сообщённые свидетелем сведения стали аргументами в
доказывании тезиса, иначе говоря, какие именно сведения стали доказательствами. По сути,
подсудимый дал установку адвокатам, как им доказывать антитезисы или свои собственные тезисы, то
есть как демонстрировать доказательства. Но адвокаты не поняли своего доверителя, они остались
верны манере зачтения документов.]
Казус. Представление доказательств стороной защиты. Как адвокат представляет доказательства?
Как прокурор. А подсудимый учил своих адвокатов, что суд – это не изба-читальня.
Адвокат представляет документы. Адвокат вслух произносит, что на листе дела ХХ исследуется
документ такой-то. Далее адвокат вслух озвучивает кое-что из того, что написано в этом документе.
Потом происходит то же самое с другими документами на других листах дела. Документдоказательство исследован. Адвокат солидарен с государственным обвинителем, демонстрации
доказательства у адвоката нет. Или адвокат намеревается блеснуть красноречием в прениях? Но
красноречие воздействует на суждение чувств, а не суждение разума. Речь – второстепенная форма
доказывания. Если предположить, что сторона обвинения руководствовалась в своих деяниях
эстетическими воззрениями, то тем же самым, оказывается, руководствовались адвокаты.
Хотя были у адвокатов бессистемные попытки демонстрировать доказательства.
Казус. О демонстрации доказательства адвокатом. Были редкие случаи, когда адвокат пытался
демонстрировать доказательство.
Адвокат приводит утверждение обвинительного заключения, что общества “Раз”, “Два” и “Три”
фактически не обладали признаками юридического лица и не выполняли присущих им функций,
которые предусмотрены статьями 48–50 Гражданского кодекса России, а именно не имели в
собственности, хозяйственном ведении или оперативном управлении обособленное имущество, не
могли осуществлять деятельность, основной целью которой являлось извлечение прибыли, так как их
деятельность была убыточной. Адвокат доказал ложность утверждения стороны обвинения, что эти
общества не имели имущества и были убыточными. Адвокат продемонстрировал доказательства, а
именно предъявил и проанализировал документы из материалов уголовного дела, из которых следовало,
какое имущество каждое их этих обществ имело и в каком размере платило налог на прибыль и налог на
добавленную стоимость. Адвокат из представленных им аргументов сделал умозаключение, что
общества имели имущество и были прибыльными. Таким образом, адвокат доказал антитезис. Если
187
верен антитезис, то ложен тезис обвинения.
[Примечание. Адвокат проявил инициативу и решил доказать антитезис. Обвинительный орган
только заявил тезис об убыточности. Но его не доказывал, так как не было процесса доказывания
стороной обвинения на стадии представления ею доказательств. Было чтение разных документов, но не
было демонстрации доказательств. Государственный обвинитель об этом тезисе не говорил и не
доказывал его. Адвокат сам решил найти тезис обвинения и доказать антитезис. Иначе, если бы
государственный обвинитель выдвинул этот тезис в суде и его доказывал бы, то при так называемом
исследовании доказательств адвокат доказал бы по силлогистическим правилам, что представленные
прокурором аргументы не доказывают тезис убыточности. Этого достаточно было бы для защиты. Для
убедительности, когда тезис не доказан, можно было бы доказать антитезис. Но антитезис можно
доказывать на стадии представления доказательств стороной защиты только тогда, когда на стадии
представления доказательств стороной обвинения был бы не доказан тезис обвинения. Недоказанность
тезиса не означает, что тезис ложен. Однако недоказанность тезиса достаточна для защиты от
обвинения.
Обычно адвокат попадает в круг. Обвинитель не определяет тезисы обвинения, поэтому защитник
не знает, от чего защищаться и как реагировать на представляемые обвинителем документы. При
представлении так называемых доказательств обвинения обвинитель не демонстрирует каждое
доказательство, то есть не указывает какой тезис и как представляемое сведение доказывает. Адвокат,
чтобы не выдать своего смущения от происходящего, впадает в разные версии и догадки об обвинении.]
Казус. Адвокаты о фальсификации. Стадия представления доказательств стороной защиты.
Адвокаты сделали заявление о фальсификации материалов уголовного дела. В заявлении говорится, что
сторона защиты в судебном разбирательстве выявила случаи грубого нарушения требований закона
стороной обвинения, в том числе и факты, которые можно квалифицировать как фальсификацию
доказательств. В подтверждение этого утверждения было приведено письмо, содержание которого было
озвучено государственным обвинителем на стадии представления доказательств стороной обвинения.
Адвокаты обратили внимание, что в обвинительном заключении сказано, что этим письмом
подтверждается, что обвиняемый, то есть доверитель адвокатов, что-то контролировал и нечто
регулировал. Адвокаты указали, что в этом письме фамилия их подзащитного вообще не упоминается.
Также адвокаты представили имеющийся в материалах уголовного дела документ, согласно которому
их подзащитный не работал к тому моменту в той организации, от которой исходило это письмо.
Государственный обвинитель ответил, что заявление стороны защиты есть попытка исказить
отдельные сведения, составляющие предмет доказывания, а само заявление сделано преждевременно,
потому что сторона обвинения все вопросы разрешит на стадии прений сторон.
[Примечание. Действительно, адвокаты доказали, что письмо есть ложный аргумент в
доказывании утверждения, что обвиняемый что-то контролировал и распределял. Из аргумента-письма
не вытекает истинность тезиса обвинительного органа, что обвиняемый что-то контролировал и
распределял. Тезис обвинения этим аргументом не доказывается. Но это пока не означает, что тезис
обвинения ложен. Адвокаты только доказали, что аргумент ложный.
Но главное не в этом. Хотя способность суждения у адвокатов явно прослеживается. Дело в том,
что государственный обвинитель на стадии представления доказательств стороной обвинения всего
лишь зачитал письмо. Не более. Никто не стал его исследовать, что и каким образом содержание этого
письма доказывает. Иначе говоря, не было демонстрации этого письма как доказательства. Адвокаты
сами решили проявить смекалку и догадаться путём вычитывания обвинительного заключения, что и
как доказывает содержание письма. Но прокурор ни при изложении обвинения, ни при представлении
доказательств, как он это понимает, ни разу не вывел из содержания письма, что обвиняемый что-то
контролировал или распределял. Это всё предположения адвокатов. При чтении прокурором этого
письма адвокаты не стали его исследовать. Адвокаты согласны с тем, что представление доказательств
– это чтение вслух документов и опрос людей об их жизни? Если это так, то государственный
обвинитель ни в чём не противоречит адвокатам, а отправляется вместе с ними в стадию прений, то есть
не к доказыванию, а к красноречию.]
Казус. Представление неизвестных доказательств и адвокат. Сторона защиты представляет
доказательства. Адвокат читает разные документы из собранных обвинительным органом материалов
188
уголовного дела, что, по представлению находящихся в зале судебного заседания, и есть исследование
доказательств стороны защиты.
Адвокат заявил, что в уголовном деле большинство документов обвинительным органом
представлено в фотокопиях, а качество фотокопий документов из материалов уголовного дела лишают
его возможности в полном объёме узнать содержание и значимость этих документов, потому что
некоторый текст на них нельзя прочитать.
Государственный обвинитель выразил удивление, что адвокат, который ознакомился с
материалами уголовного дела по окончании предварительного расследования, только при
представлении стороной защиты доказательств узнал, что смысл некоторых документов ему непонятен.
После чего адвокат признался, что ему изначально был непонятен смысл предъявленного его
подзащитному обвинения, потому что обвинение основано на домыслах, а не на доказательствах.
[Примечание. Адвокат ничего не доказывает, он всего лишь читает то, что не прочитал прокурор.
Адвокат не знает, что нужно доказывать. Адвокат и не может знать этого, потому что государственный
обвинитель ничего не доказывал. Он озвучивал тексты из документов. Но адвокат выручил сторону
обвинения и суд, потому что создал мнимым представлением доказательств стороной защиты
видимость состязательности. Принцип состязательности предполагает представление каждой стороной
судебного процесса состязательных бумаг. Формально состязательность была, но нарушено первое
право обвиняемого – обвиняемый не знает, в чём его обвиняют. Он не может этого знать, потому что
адвокат не понимает обвинения. Однако адвокат имитирует своё знание и делает вид, что участвует в
судебном процессе. Адвокат представляет мнимые доказательства.]
Казус. Доказывание как абсурд адвоката. Стадия представления доказательств стороной защиты.
Адвокат заявляет ходатайство о приобщении документов к материалам уголовного дела. Суд ставит на
обсуждение это ходатайство.
Государственный обвинитель возражает против удовлетворения заявленного стороной защиты
ходатайства, поскольку сведения, содержащиеся в представленных документах, не имеют отношения к
рассматриваемому уголовному делу; также есть сомнения в достоверности содержащихся в них
сведений, к тому же все имеющие значение для дела сведения, относящиеся к деятельности
подсудимого, содержатся в материалах уголовного дела.
[Примечание. Сам прокурор считал, что всё им прочитанное имеет отношение к делу, так же как и
читаемое адвокатами из собранных обвинительным органом материалов уголовного дела.]
Суд какие-то документы приобщает, то есть удовлетворяет ходатайство адвоката частично.
Например, суд отказывается приобщить один из двухстраничных документов по той причине, что на
первой странице печатного текста ни подписи, ни печати не содержится, и поэтому не представляется
возможным сделать однозначный вывод о том, является ли данный документ одним единым целым и
состоит ли только из представленного количества листов; этот документ не прошит, и не указано, какое
количество листов в этом документе состояло.
Не в этом суть. Адвокат, приняв как должное отказ судьи в приобщении документов, которые
адвокат считает доказательствами стороны защиты, заявляет следующее ходатайство о приобщении
документов в качестве доказательств стороны защиты, характеризующие личность подсудимого. При
этом адвокат уточняет, что защитники занимались изучением личности подзащитного. Адвокат опять
просит суд поставить эти документы на рассмотрение участников процесса и приобщить их к
материалам уголовного дела.
Государственный обвинитель против приобщения, потому что эти документы не имеют
отношения к предмету доказывания и значения для уголовного дела, а материалы, характеризующие
личность обвиняемого, уже имеются в материалах уголовного дела.
[Примечание. До этого никто не определял предмет доказывания по этому отдельно взятому
уголовному делу. Соответственно, адвокаты тоже не пытались выяснить, что имеет отношение к
уголовному делу.]
Суд некоторые документы приобщил, то есть удовлетворил ходатайство частично.
Адвокат заявляет следующее ходатайство о приобщении к материалам уголовного дела
документов. Адвокат пояснил, что эти документы нужны для выяснения обстоятельств, относящихся к
мотиву и цели действия лица, обвиняемого в совершении преступления. Адвокат продемонстрировал,
каким образом и какие утверждения обвинительного органа опровергают содержащиеся в этих
189
документах сведения, то есть адвокат продемонстрировал доказательство.
Государственный обвинитель был против приобщения, поскольку эти документы не имеют
отношения к уголовному делу.
Суд отказал в удовлетворении ходатайства, поскольку суд не нашел оснований, исходя из доводов
стороны защиты, для приобщения перечисленных документов к материалам уголовного дела. При этом
суд указал, что само письменное ходатайство остаётся в распоряжении суда, а остальные документы,
перечисленные в ходатайстве, возвращаются стороне, заявившей ходатайство.
[Примечание. Это лишение права на защиту, лишение самой возможности защиты. Дальше у
стороны защиты нет возможности участвовать в процессе и поддерживать “состязательность”.]
Адвокат заявляет ещё одно ходатайство о приобщении документов, касающиеся доходов и
уплаченных налогов подсудимого.
Государственный обвинитель был против приобщения документов к материалам уголовного дела
в связи с тем, что содержащиеся в документах сведения не имеют значения для уголовного дела и эти
сведения нельзя считать достоверными.
[Примечание. О том, что имеет отношение к делу, прокурор ни разу не сказал, но и адвокатам это
было неинтересно. Адвокаты ни разу не спросили у прокурора, что имеет отношение к делу.]
Суд отказал в удовлетворении ходатайства и вернул документы адвокатам.
[Примечание. При заявлении ходатайства адвокат сам просил суд поставить его ходатайство на
рассмотрение участников процесса. Сам адвокат просит, поэтому смиренно принимает отказ в
приобщении.]
Адвокат заявляет ходатайство о приобщении документов, касающихся уплаты налогов. При
заявлении ходатайства адвокат просит суд рассмотреть вопрос о приобщении его к материалам
уголовного дела.
Государственный обвинитель против удовлетворения ходатайства, потому что оно выходит за
пределы предмета доказывания.
Суд отказал в приобщении документов, потому что на бланке организации отсутствует печать,
удостоверяющая подпись лица, которую предусматривает вид данного документа, установленного
уголовным законодательством.
Адвокат заявляет очередное ходатайство о приобщении документов. Суд интересуется, для
утверждения или установления каких обстоятельств адвокат считает необходимым приобщение этих
документов.
Адвокат пояснил, что для установления практической деятельности, которой занимался их
подзащитный в период, к которому относятся эти документы, и также, в частности, подтверждения
профессиональной деятельности.
[Примечание. Такой вопрос ни разу никем не был задан прокурору.]
Государственный обвинитель был против приобщения документов к материалам уголовного дела,
так как они не имеют отношения к уголовному делу.
Суд отказал в приобщении документов, так как часть документов имеется в материалах
уголовного дела, а для приобщения другой части нет оснований.
[Примечание. Стадия доказывания – сердце судебного процесса. Адвокат в своих ходатайствах
руководствуется ложным пониманием отдельных статей из уголовно-процессуального закона.
Процессуальные действия адвоката абсурдны. У адвоката есть право на представление доказательств, то
есть на самоё доказывание. Вместо доказывания (предположим, что адвокат знает, что он хочет
доказать), адвокат не только просит разрешить ему воспользоваться своим правом на доказывание, но
прежде он просит предоставить ему право на аргументы в доказывании. Таких разрешений сторона
обвинения не испрашивала. И сам адвокат не поднимал вопрос о разрешении стороне обвинения
представлять документы под названием доказательства. Также никто не запрещал адвокату
представлять доказательства в виде зачитывания документов из материалов уголовного дела, собранных
обвинительным органом. И адвокат не спрашивал разрешения их зачитывать.
Если суд отказывает стороне защиты приобщить документы, то есть аргументы для доказывания,
то это есть нарушение права на защиту. Но прежде чем приобщить документ, суд должен узнать его
содержание. Самоё ходатайство о приобщении должно быть аутентично представлению документа как
доказательства. Адвокат демонстрирует, что и каким образом он хочет доказать или опровергнуть. В
качестве аргумента адвокат и представляет содержащееся в документе сведение. Это сведение адвокат
190
демонстрирует. Всё, доказательство представлено. Оно уже в материалах дела. Это доказательство
отражено в протоколе судебного заседания, в первую очередь в виде силлогистических операций
адвоката.
Было бы абсурдом, если вызвать в суд и допросить свидетеля, а потом ходатайствовать о
приобщении протокола с его показаниями к материалам уголовного дела. Протокол судебного
заседания непрерывный и сплошной, он остаётся в материалах судебного дела навсегда.
Поэтому адвокат неправ, когда заявляет ходатайство о приобщении “доказательств” к материалам
уголовного дела, вместо того чтобы доказывать своё утверждение. Адвокат сам искажает суть
процессуального доказывания. Адвокат сам отказывается от равноправия со стороной обвинения и
способствует поддержанию такого неравенства со стороны суда.
Сторона защиты должна представить такие доказательства (аргументы), которые она считает
нужным, а уже суд при оценке всех аргументов стороны решит (оценит), что и как отвергнуть. Это тема
приговора.]
Казус. О дополнении судебного следствия. Стадия представления доказательств стороной защиты.
Государственный обвинитель заявил ходатайство о дополнении судебного следствия и попросил суд
разрешить представить дополнительно доказательства, содержащиеся в материалах уголовного дела.
Ходатайство содержало перечень более чем из трёхсот пятидесяти не прочитанных стороной обвинения
и стороной защиты документов.
Суд поинтересовался, с какой целью надо оглашать документы. Государственный обвинитель
сказал, что эти документы не оглашались и в них содержатся сведения, имеющие значение для
уголовного дела, в частности, для предмета доказывания. Эти сведения сторона обвинения намерена
использовать при обосновании виновности подсудимых в предъявленном им обвинении.
[Примечание. Когда сторона обвинения будет обосновывать виновность подсудимых? Судебный
процесс находится на стадии представления доказательств, то есть на исключительной стадии
обоснования виновности, или доказывания. Другие случаи “обоснования” судебный процесс исключает.
Судебная речь – это не средство “обоснования”.
Было уже озвучено несколько десятков томов различных документов. Государственное обвинение
ещё не доказало “виновность”? У стороны обвинения отсутствует совокупность доказательств, то есть
она неуверена в “виновности”, у неё нет в достаточном и необходимом количестве доказательств
“виновности”? Сторона обвинения сама не знает, для чего нужно озвучить ещё несколько сотен
документов, так же как и не знала при озвучивании других документов. Ибо доказывания как такового
не было. Если бы было доказывание, то есть каждый документ демонстрировался как аргумент в
доказывании утверждения обвинения, то не исключено, что стороне обвинения понадобились бы не
тысячи, а несколько десятков документов для получения совокупности (достаточности) доказательства
тезиса обвинения. Озвучивание любого множества документов не приведёт к качественному скачку
доказанности, бесконечно долгое чтение не превращается вдруг в силлогизмы. Но сторона защиты
поддерживает сторону обвинения в сокровенном знании о доказывании, считая, что озвучивание и есть
исследование доказательств, и есть доказывание.]
По указанию суда, начали обсуждать это ходатайство.
Адвокат сказал, что сторона защиты ещё не окончила представлять доказательства. На что суд
указал, что стадия дополнений не имеет какого-либо установленного порядка.
Подсудимый заявил, что некоторые из перечисленных государственным обвинителем документов
уже оглашались, а другие документы он, подсудимый, не может оценить, допустимы ли они как
процессуальные доказательства.
Адвокат, проверив предложенный государственным обвинителем список, указал суду на
документы, которые ранее оглашались.
Адвокат полагал, что нельзя вторично оглашать документы без дополнительной мотивировки
необходимости их исследования. Касательно неоглашённых документов адвокат сказал, что
дополнительное исследование большого количества доказательств, которые раньше не оглашались и не
исследовались, ущемляет права защиты. Это связано с тем, что при заявлении ходатайства об
исключении ряда доказательств, сторона защиты ссылалась только на те доказательства, которые
исследовались в ходе судебного заседания к моменту заявления ходатайства. [Примечание. Были
прочитаны.] Сторона защиты не могла ставить вопрос об исключении тех доказательств, которые могли
191
быть в дальнейшем оглашены. И если будет оглашено большое количество новых доказательств, то
стороне защиты надо будет исследовать каждое из этих доказательств опять-таки с точки зрения их
допустимости, законности появления в уголовном деле и так далее.
[Примечание. У адвоката противоречие. Адвокат считает, что доказательства можно исключить,
только если предварительно их озвучить с разрешения суда. Однако на стадии предварительного
судебного слушания допускается исключить доказательства как недопустимые по форме и способу
получения и приобщения. Никакого прочтения их вслух не требуется. Это есть отголосок теории
формальных доказательств. Если не вникать в сущность, в форму и место доказывания, то всегда можно
благополучно пребывать в абсурде противоречий.]
Суд решил удовлетворить ходатайство государственного обвинителя и разрешил озвучить
(исследовать) те документы, которые ранее не оглашались.
Государственный обвинитель исследовал сразу подряд все документы в форме прочтения вслух их
содержания.
[Примечание. Адвокатов не смутило, что сторона обвинения представляла доказательства
прочтением томов, а не документов. Хотя доказательство представляется демонстрацией сведения из
одного отдельно взятого документа, что в процессуальной терминологии есть доказательство, а не
томами разнородных текстов.]
Казус. О представлении доказательств адвокатами. Стадия представления доказательств стороной
защиты. Адвокат заявляет ходатайство о приобщении к материалам дела ряда документов.
Государственный обвинитель против приобщения, так как документы содержат сведения, которые
не имеют значения для уголовного дела, а копии некоторых документов плохо читаемы.
Суд некоторые документы приобщил к материалам уголовного дела.
[Примечание. Зачем адвокаты представляют доказательства, что они хотят доказать, что
опровергнуть? Не говорят. Или обвинительный орган прав в своём обвинении? На момент
предъявления стороной защиты своих доказательств для адвокатов была очевидна вина в
инкриминируемых преступлениях их подзащитных? Нет, такого не было. Адвокаты считают, что тезис
обвинения доказан, он истинен? Но если тезис истинен, то его нельзя опровергнуть другими
“доказательствами”. Таких доказательств не может быть. Следовательно, адвокаты надеются доказать
своими “доказательствами” антитезис. Если адвокаты каким-то силлогистическим способом докажут
истинность антитезиса, то тогда одновременно будут истинными и тезис, и антитезис. Но это и есть
абсурд. Если же адвокаты считают тезис обвинения ложным, то достаточно, чтобы не был доказан тезис
теми “доказательствами”, которые представил обвинительный орган. Такое возможно лишь если будут
проводиться силлогистические операции с “доказательствами” по доказыванию тезиса. Если адвокаты
правы, то обнаружится, что тезис не доказан. Однако обвинительный орган никакими
силлогистическими операциями, чтобы доказать тезис, не занимался, а только выдвинул тезис
обвинения и зачитал вслух множество документов. Этого достаточно, чтобы признать, что тезис не
доказан. Однако адвокаты пренебрегают таким логическим решением, ибо его признание и борьба за
него требует от человека больших энергетических затрат. Поэтому адвокаты прибегают к простому и
внешне эффектному мероприятию, а именно к представлению каких-то своих “доказательств”.
Адвокаты, безусловно, могут представить доказательства, что их доверитель хороший человек. Но о
психоантропологических качествах человека адвокату не следует вспоминать, если адвокат убеждён,
что никакого события преступления не было или даже нет состава преступления.]
Казус. Приобщение доказательств и адвокат. Стадия представления доказательств стороной
защиты. Государственный обвинитель заявляет ходатайство о приобщении к материалам дела
документов. Суд некоторые документы приобщил к материалам уголовного дела.
Адвокат, возражая против удовлетворения ходатайства стороны обвинения, заявил суду
следующее. Относительно приобщения процессуальных документов ситуация сложилась достаточно
парадоксальная, потому что на стадии окончания предварительного следствия обвиняемые и их
защитники подписали протокол, в котором было написано, что все материалы в подшитом и
пронумерованном виде им представлены. Более того, стороной обвинения было заявлено, что вина
подсудимых неопровержимо доказана представленными обвинительным органом доказательствами.
Поэтому является парадоксом, что могут появляться какие-то документы- доказательства, которые
192
необходимо представить суду, если вина обвинительным органом неопровержимо доказана.
Следовательно, делает вывод адвокат, либо первоначальное утверждение обвинительного органа о
доказанности вины обвиняемых является ложным, либо происходит что-то совершенно непонятное.
[Примечание. Собственно адвокат продемонстрировал элемент доказывания, способность к
доказыванию. Но он не был поддержан другими адвокатами.]
Казус. Доказательства и мышление адвоката. Стадия представления доказательств стороной
защиты. Адвокат заявляет ходатайство о приобщении к материалам уголовного дела документа,
который адвокат считает судебным доказательством. Государственный обвинитель против приобщения
и указывает причины своего несогласия. Суд не усмотрел оснований для приобщения к материалам
уголовного дела документа как допустимого доказательства. Ход событий не важен. Привлекают
внимание суждения адвоката при заявлении ходатайства.
Заявляя ходатайство, адвокат сказал, что полномочия адвокатов-защитников в уголовном
судопроизводстве по собиранию и приобщению к материалам дела доказательств несколько
ограничены, в отличие от такого процессуального лица, как государственный обвинитель. Сторона
защиты не имеет возможности во время предварительного следствия по своему усмотрению приобщать
к материалам уголовного дела имеющиеся у неё доказательства. Это ограничивает и закон, и властное
желание следователя. Сторона защиты по большей части узнаёт об имеющихся доказательствах вины
своих подзащитных только после ознакомления с материалами уголовного дела. То есть только после
того, как предварительное следствие уже закончилось. И часто сторона защиты ограничена временем
для предоставления контраргументов, которые могли бы опровергнуть доводы обвинения и указывать
на какие-либо оправдывающие вину подзащитных обстоятельства. Единственная процессуальная
стадия, где относительно равными правами по представлению доказательств обладает как сторона
защиты, так и сторона обвинения, – это стадия судебного разбирательства. Потому что как сторона
обвинения, так и сторона защиты не могут приобщать какие-либо доказательства и документы к
материалам уголовного дела по своему усмотрению. В этой стадии всё происходит только по решению
суда. Но и на этой стадии, на взгляд адвоката, сторона защиты ущемлена тем, что государственное
обвинение имеет возможность ссылаться на доказательства, которые приобщены обвинительным
органом к материалам уголовного дела на стадии предварительного расследования, независимо от того,
как эти доказательства получены и приобщены. Поэтому единственная процессуальная стадия, где
сторона защита может представлять доказательства в обоснование защиты своих подзащитных – это
стадия суда. И неважно, как называется документ. Главное состоит в том, какие сведения в нём
изложены и каким образом эти сведения могут доказывать необходимые обстоятельства. Что касается
оценки этих обстоятельств, это уже компетенция суда, подтвердил адвокат. В любом случае, как
заметил адвокат, суд не связан никакими доказательствами, представленными как стороной обвинения,
так и стороной защиты. Поэтому, единственное, что суд делает – это оценивает по своему внутреннему
убеждению все обстоятельства, связанные с собиранием и доказыванием, заключил адвокат.
[Примечание. Контрдовод у адвоката может быть только один. Это логика. А не набор разных
документов и мнений-заключений “специалистов”. Что касается суда, то, действительно, суд не может
быть связан доказательствами сторон, если к тому же никто никакие доказательства суду не
продемонстрировал. Нельзя же признать “доказыванием” риторические упражнения прокурора и
адвоката на стадии прений сторон. А зачитанные вслух прокурором и адвокатом разные документы суд
использовал в собственном произвольном суждении при вынесении конечного судебного акта. Как
смог. Адвокат же не считает нужным участвовать в доказывании и проявлять интерес к доказыванию.]
Глава 7. Абсурдизация специалиста в судебном следствии
Казус. Специалист от адвокатов. Стадия представления доказательств стороной защиты. Сторона
защиты заявляет ходатайство допросить в качестве специалиста профессора экономики, который может
рассказать об экономической ситуации и деятельности в одном из регионов. Представитель
гражданского истца против допроса, так как пояснение такого специалиста по вопросам экономической
деятельности в регионе не входит в предмет доказывания по уголовному делу и не относится к
вопросам, рассматриваемым в ходе судебного следствия. Следовательно, заключает представитель,
ходатайство не соответствует нормам уголовно-процессуального закона и не подлежит
193
удовлетворению. Государственный обвинитель заявил, что нет необходимости привлекать к делу в
качестве специалиста лицо, чтобы рассказать об экономической ситуации в регионе, и приглашённое
лицо не обладает сведениями, которые относятся к предмету доказывания. Не имеет значение, допросит
или не допросит суд этого специалиста, если он пришёл в суд.
[Примечание. Сторона обвинения оговорилась, что всё расследование должно вестись в пределах
предмета доказывания. Всё должно отметаться, что не относится к предмету доказывания. Что и
делается стороной обвинения через отрицание. Но никто ни разу не сформулировал предмет
доказывания. Сторона защиты и не поинтересовалась у стороны обвинения, что же доказывает сторона
обвинения, какой у неё предмет доказывания. Если суд не поставил этот вопрос перед сторонами, то это
не оправдывает сторону защиты, её адвокатов. Если нет предмета доказывания, он неизвестен, то у
адвокатов не должно быть предмета профессионального приложения в судебном процессе. Если бы
адвокаты знали предмет доказывания, то, возможно, и не надо было приглашать в суд разных лиц,
нарекая их “специалистами”.
Специалист нужен во время совершения процессуального действия. Для помощи в его
проведении. Такая помощь может быть нужна и при допросе. Что-то разъяснить или сформулировать
вопрос из сферы специальных знаний, используя общеупотребительные термины. Доходчиво,
популярно объяснить исследуемое в суде явление, событие, работу механизма (агрегата), социальные,
экономические отношения. Но допрос специалиста – это самостоятельное процессуальное действие, где
объект воздействия сам специалист. Это неправильно. Роль специалиста вспомогательная, он участвует
в таком процессуальном действии, где он не является объектом воздействия. Специалист не относится к
“обстоятельствам”, подлежащим доказыванию или “исследованию”. Разъяснения специалиста не могут
быть самостоятельными, первичными аргументами в доказывании, они всегда производны от
исследуемого объекта, это прикладные сведения. Поэтому показания специалиста можно только
условно отнести к категории судебных доказательств. Специалист, например, помогает извлечь
содержащиеся в системном блоке компьютера сведения и перенести их на бумажный носитель.
Доказательствами будут сведения на этом носителе, а не показания специалиста об этих сведениях.
Специалист может подтвердить, что извлеченные им сведения, находились именно в этом системном
блоке. Специалист в бухгалтерском учёте, например, во время представления стороной в качестве
судебных доказательств бухгалтерских документов может разъяснить адвокату, прокурору и суду,
какие ценности отражены на том или ином счёте бухгалтерского учёта.]
Казус. О специалисте в судебном процессе. Стадия представления доказательств стороной
защиты. Адвокат заявляет ходатайство о допросе специалиста, явившегося по его приглашению в суд, и
приобщении к материалам уголовного дела заключения этого специалиста. Адвокат заявил, что
специалист имеет высшее юридическое образование, является кандидатом юридических наук и
преподавателем кафедры финансового права юридического факультета университета.
При обосновании ходатайства адвокат указал, что закон позволяет стороне защиты привлекать к
работе по уголовному делу обладающих специальными знаниями специалистов различного профиля,
которые в пределах своей компетенции способствуют разъяснению вопросов, связанных с оказанием
юридической помощи.
Поскольку указанный преподаватель права имеет специальные познания в финансовом и
налоговом праве, то сторона защиты желает допросить его в качестве специалиста по обстоятельствам,
касающимся обвинения их подзащитного в неуплате налогов.
Использование специальных знаний в области бухгалтерского учёта и налогообложения
понадобилось стороне защите для проверки обоснованности утверждения обвинительного органа об
уклонении от уплаты налогов и сборов некоторыми организациями, указанными в уголовном деле. В
ходатайстве адвокат изложил вопросы, которые были поставлены перед специалистом, и краткое
содержание ответов.
Адвокат поставил перед специалистом вопросы о правомерности предоставления и использования
дополнительных налоговых льгот определенным юридическим лицам, о правомерности уплаты налогов
в неденежной форме.
Адвокат подчеркнул, что в заключении специалиста приводятся признаки, которые должно иметь
юридическое лицо, чтобы претендовать на получение дополнительных налоговых льгот, даётся анализ
правомерности уплаты налогов в неденежной форме. В заключении анализируются нормативные акты и
194
делается вывод о правомерности уплаты налогов в рассматриваемый период в неденежной форме.
Адвокат подчеркнул, что, согласно процессуальному закону, суд не вправе отказать в
удовлетворении ходатайства о допросе в судебном заседании лица в качестве специалиста, явившегося
в суд по инициативе сторон.
Суд удовлетворил ходатайство адвоката.
Адвокат задал специалисту вопросы:
имели ли право в ХХХХ году юридические лица осуществлять платежи в бюджет в неденежной
форме?
допускает ли законодательство и осуществляется ли на практике использование неденежной
формы расчётов в межбюджетных отношениях и при формировании бюджетов исполнительных
органов?
какие нормативные акты регулировали вопросы внесения платежей в бюджет в неденежной
форме и отменялись ли какие-либо из этих нормативных актов?
использовались ли необоснованно налоговые льготы в ХХХХ году рассматриваемыми
юридическими лицами?
каким критериям должны были соответствовать юридические лица, чтобы получать налоговые
льготы на территории закрытых административно-территориальных образований, и соответствовали ли
рассматриваемые юридические лица названным критериям?
предусматривает ли налоговое законодательство освобождение от ответственности
налогоплательщика при наличии подзаконных нормативных актов и решений местных органов власти,
санкционирующих действия налогоплательщика?
подлежат ли взысканию с физических лиц налоги, не уплаченные в бюджет юридическими
лицами в рамках рассмотрения гражданского иска?
существуют ли какие-либо нормативные акты, издававшиеся федеральной налоговой службой,
позволяющие налоговым органам осуществлять проверки ликвидированных юридических лиц?
существуют ли сроки исковой давности по налоговым платежам?
какой документ является основанием для доначисления налогоплательщику налогов и взыскания
с него штрафных санкций?
какие сведения должны содержаться в акте налоговой проверке?
какие нормативные требования к оформлению акта налоговой проверки?
возможно ли доначисление налогов и возложение штрафных санкций на налогоплательщика на
основании иного документа, принимаемого налоговым органом, кроме решения?
возможно ли вынесение решений налоговым органом без проведения камеральной, выездной или
какой-то иной проверки?
каковы последствия нарушения налогового законодательства в процедуре проверок и порядке
вынесения решений?
допускает ли налоговое или иное законодательство отмену ликвидации юридического лица,
восстановление его в реестре, доначисление и вынесение решения о доначислении налогов этому
юридическому лицу?
вправе ли налоговый орган вынести решение аналогичное по содержанию решению, которое
ранее уже отклонялась вышестоящими инстанциями?
Специалист, отвечая на вопросы адвоката, высказывал суждения о разных нормативно-правовых
актах, о юридическом статусе юридических лиц и тому подобное.
Государственный обвинитель по ходу опроса специалиста адвокатом просил суд каждый из
задаваемых вопросов снять, поскольку вопрос и ответ на него не относятся к компетенции специалиста,
а разрешение этого вопроса является исключительно компетенцией суда.
При ответах на вопросы адвоката суд напомнил специалисту, что суд знает Уголовнопроцессуальный кодекс России и поэтому не нуждается в каких-либо специальных разъяснениях и
размышлениях специалиста. Суд также объяснил специалисту, что специалист не относится к тем
участникам судебного разбирательства, который наделён полномочиями анализировать предъявленное
обвинение.
Некоторые вопросы суд снимал как относящиеся к обстоятельствам предъявленного обвинения,
оценка которых относится к компетенции суда, а не специалиста, либо по той причине, что не
допускается ставить как перед экспертом, так и перед специалистом вопросы правового характера,
195
которые относятся к компетенции суда. В частности, вопросы о трактовке и разъяснении
законодательства. Некоторые ответы специалиста на вопросы того же правового характера суд
выслушивал до конца.
Суд уточнил у стороны защиты, был ли специалист приглашён для разъяснения участникам
судебного разбирательства действующего законодательства.
Адвокат ответил, что этот специалист приглашён стороной защиты для того, чтобы разъяснить
участникам процесса особенности нормативно-правового регулирования в бюджетной сфере,
специфику формирования бюджета применительно к закрытым административно-территориальным
образованиям. Адвокат пояснил, что приглашён специалист в области налоговых правоотношений, а
вопросы задаются специалисту исключительно в рамках налоговых правоотношений, поскольку
существуют разные подходы к трактовке законодательства. Адвокат выразил убеждённость, что его
вопросы входят в компетенцию специалиста по финансовому и налоговому праву и что разъяснения по
этим вопросам, в первую очередь, нужны стороне защиты в целях оказания максимально
профессиональной, квалифицированной помощи подзащитным по вопросам финансового и налогового
права.
[Примечание. Если лично адвокату не хватает юридических знаний, то он сам и должен обогащать
свою память этими знаниями. А когда обогатится знаниями, то и надо уже лично поделиться ими со
стороной обвинения и судом, то есть с другими профессиональными участниками процесса.]
Адвокат также пояснил, что сторона защиты хочет получить разъяснения не с точки зрения
оценки неких деяний на соответствие их запретам, содержащимся в законе, а с точки зрения
разъяснения некоторых особенностей материального права, в частности в сфере налоговых
правоотношений.
На противодействие стороны обвинения адвокат ответил суждением в форме импликации: если
все заданные государственным обвинителем вопросы судом не сняты и признаны имеющими
отношение к уголовному делу, то и чисто правовой вопрос адвоката тем более имеет отношение к делу.
Адвокат вспомнил о принципе равенства сторон и выразил недоумение, почему, когда он, адвокат,
ссылается на нормы Налогового кодекса России и просит специалиста разъяснить что-то непонятное
стороне защиты, это встречает сопротивление со стороны обвинения.
[Примечание. Адвокаты ни разу не поинтересовались у обвинительного органа, а в чём
заключается неправомерность деяний их подзащитного, какой он нарушил закон, какую правовую
норму. Государственный обвинитель ни разу такого закона не назвал. Но адвокаты, по сути, защитили
обвинительный орган и решили сами догадаться о законе, который нарушил их доверитель.]
После окончания допроса специалиста адвокат заявил ходатайство о приобщении заключения
специалиста. Государственный обвинитель был против приобщения заключения. Суд ходатайство
удовлетворил частично, приобщил к материалам уголовного дела документ, озаглавленный как
заключение специалиста, и приложения к нему, авторство в отношении которых специалист
удостоверил при допросе в судебном заседании в качестве специалиста. Суд не приобщил иные
документы и нормативные акты, указанные как приложения к заключению специалиста. Суд указал, что
заключение специалиста приобщено для последующей оценки его в совокупности с доказательствами,
которые были представлены суду в ходе судебного разбирательства по уголовному делу.
Приобщив заключение специалиста, суд поставил на обсуждение перед участниками процесса
вопрос о возможности исследования заключения специалиста путём его оглашения, приобщённого к
материалам настоящего уголовного дела. Выслушав мнения сторон, суд посчитал возможным,
поскольку заключение специалиста приобщено к материалам уголовного дела, исследовать этот
документ для того, чтобы участники судебного разбирательства и суд имели возможность оценивать
документ, который озаглавлен как заключение специалиста, в совокупности с иными представленными
доказательствами, которые явились предметом исследования в ходе судебного разбирательства по
уголовному делу.
Адвокат зачитал вслух заключение специалиста.
[Примечание. Огласив заключение, все удовлетворились “исследованием”. “Исследование”
документов в форме зачтения вслух такой же абсурд, как если бы учёные в сфере естественных наук
исследовали природу, а инженеры – механизмы только путём созерцания, причем даже с обязательным
запретом на размышления о природе.]
Государственный обвинитель поинтересовался у специалиста- юриста, обладает ли он познаниями
196
в области уголовного, материального и процессуального права. Специалист- юрист ответил, что он не
считает себя специалистом в области уголовного и, тем более, уголовно-процессуального права.
[Примечание. Вопрос и ответ равноценны. А по месту в судебном разбирательстве вопрос и ответ
абсурдны.]
[Примечание. Постановка перед экспертами или специалистами- юристами вопросов правового
характера ведёт к упразднению самого судебного доказывания. Если адвокат вызывает для разъяснения
правовых вопросов правоведов, то и обвинительный орган пойдёт по тому же пути. И у обвинительного
органа получится, что сам тезис обвинения станет одновременно и доказательством самого себя. Ибо
специалист от обвинительного органа подтверждает виновность и противоправность деяний
обвиняемого. Что само по себе есть абсурд. Но начало такому абсурду положил адвокат. Адвокату не
нужны никакие “специалисты” по правовым вопросам, адвокат сам себе специалист по правовым
вопросам, адвокат призван в суд исключительно в качестве специалиста по правовым вопросам.
Бухгалтерский учёт, исчисление налогов, всё входит в предмет юридической специальности.]
Казус. Специалист-юрист и адвокат. Стадия представления доказательств стороной защиты.
Адвокат заявляет ходатайство о приобщении к материалам уголовного дела заключения специалиста,
данное профессором права. В обоснование необходимости этого заключения адвокат пояснил, что
поскольку у стороны защиты вызывает сомнение законность проведения некоторых следственных
действий, то сторона защиты обратилась с запросом к известному специалисту по вопросам теории
уголовного процесса. Основной вопрос заключался в том, как указал адвокат, имеет ли право
следователь, получив в установленном законном порядке санкцию на обыск или выемку, проводить эти
следственные действия на основании одного постановления по указанному адресу неоднократно и в
разные дни. На указанный вопрос получено заключение. Это заключение нужно стороне защиты для
того, чтобы в дальнейшем мотивировать ряд ходатайств об исключении недопустимых доказательств.
Другой адвокат заявил, что нет оснований не доверять заключению, данному известным
профессором права.
Государственный обвинитель был против удовлетворения ходатайства, поскольку в документе,
именованном заключением специалиста, содержится суждение, которое отнесено к исключительной
компетенции судебных органов, а никак не к специалисту, кто бы этим специалистом ни выступал.
Государственный обвинитель напомнил, что сторона защиты в период досудебного производства
своими правами на обращение в суд не пользовалась. А в настоящий момент имеет место попытка
подменить легитимную процедуру нелегитимной. [Примечание. Подсудимый без согласования с
адвокатом обратил внимание суда на “юридическую” логику государственного обвинителя, который
перепутал, по мнению подсудимого, легитимность с легальностью.] Государственный обвинитель
полагал, что любой профессор права может иметь своё суждение относительно того или иного
юридического вопроса из той или иной отрасли или подотрасли права. Однако если уголовнопроцессуальным законодательством обусловлено, что судебное разбирательство – это не процесс
обсуждения теоретических аспектов права, а процесс разрешения уголовного дела, то участникам
уголовного судопроизводства надлежит руководствоваться положениями уголовно-процессуального
закона. В случае несогласия или наличия желания выяснить, были ли действия того или иного
участника уголовного судопроизводства соответствующими закону, сторона защиты должна
пользоваться теми правовыми механизмами, которые предусмотрены законодательством, а не сводить
судебное разбирательство к процессу дискуссий по теории права. Хотя, возможно, некоторые
теоретические разработки профессора права интересны для научных дискуссий, заключил прокурор.
Адвокат не согласился с государственным обвинителем, что судебный процесс – это не место для
дискуссий, в том числе и по вопросам теории права. Адвокат подчеркнул, что сторона защиты
сталкивается с необходимостью обращения к теории права, потому что вся концепция
рассматриваемого уголовного дела вступает в существенные противоречия с теорией права.
Суд отказал в ходатайстве приобщить заключение профессора права как содержащее в себе только
выводы о законности производства следственных действий и допустимости доказательств. Суд указал,
что вопрос о признании законными или незаконными тех или иных следственных действий и признание
доказательств допустимыми или не допустимыми не могут являться предметом исследования какимлибо специалистом, поскольку признание законным либо незаконным конкретного следственного
действия и признание допустимым либо недопустимым доказательством в рамках рассмотрения
197
конкретного уголовного дела относится к компетенции суда, рассматривающего уголовное дело по
существу. Суд подчеркнул, что на разрешение специалиста не могут быть поставлены вопросы
правового характера, поскольку они относятся к компетенции суда.
В части доводов адвоката, который заявил о том, что любые суждения могут быть признаны
заключениями специалиста, суд обратил внимание сторон на то, что специалист, как обладающее
специальными знаниями лицо, привлекается к участию в процессуальных действиях для содействия в
обнаружении, закреплении и изъятии предметов и документов, применении технических средств в
исследовании материалов уголовного дела, для постановки вопросов эксперту, а также для разъяснения
сторонам и суду вопросов, входящих в его профессиональную компетенцию. Поэтому “суждения” к
процессуальному назначению специалиста не относятся.
[Примечание. Как учил адвокатов один из подсудимых, мнение – это не доказательство.
Авторитет – не доказательство. Присовокупление всяких мнений правоведов к судебному делу как
аргументов в доказывании есть искажение судебного доказательства, абсурдизация судебного процесса.
Судья – вершина правоведческой карьеры. Адвокат, прокурор и судья – вот высшие специалисты по
правовым вопросам в судебном процессе. Они не нуждаются ни в чьих мнениях. Если они не имеют
правовых знаний, то каждый из них не соответствует выбранной юридической специальности. А
судебное разбирательство само по себе именно вершина суждений о теории права. Что доказывают
Конституционный суд России и дисциплинарный суд адвокатской корпорации. По своей сути, эти два
суда только и можно назвать судами права и о праве.]
Казус. Мнение специалиста – не доказательство. Стадия представления доказательств стороной
защиты. Адвокат заявляет ходатайство об исключении из уголовного дела недопустимых доказательств,
а именно – исключить из числа доказательств протоколы некоторых обысков как полученные с
нарушением процессуального закона. В обоснование ходатайства адвокат указывает, что вывод о
незаконности проведения этих обысков подтверждается также заключением специалиста, профессором
права. В заключении профессора права сказано, что если большой объём работы по выполнению
следственного действия или иные обстоятельства препятствуют завершению его в течение рабочего
дня, то производство следственного действия может быть перенесено и продолжено в последующие
дни. В этом случае о ходе и результатах следственного действия протокол составляется по каждому
этапу следственных действий отдельно. В протоколе указывают место, дату следственного действия,
время его начала и окончания с точностью до минут. Если в протоколе нет указаний о перерыве в
производстве следственного действия и времени его продолжения, то запись в протоколе о времени
окончания следственного действия означает, что закончена юридическая сила разрешения суда на
обыск или выемку. Суд даёт разрешение на проведение действия, а не на неограниченные по
количеству действия. Поэтому, в случае необходимости производства повторного (дополнительного)
обыска или выемки в данном объекте требуется новое разрешение.
Государственный обвинитель был против удовлетворения ходатайства адвоката, потому что все
действия следователя были законными.
Суд отказал в удовлетворении ходатайства, поскольку не усмотрел оснований для его
удовлетворения. Суд указал, что адвокат не должен был в обоснование своего ходатайства ссылаться на
заключение профессора права, так как оно не исследовалось в ходе судебного разбирательства.
[Примечание. Исследовать по принятому в этом суде значению означает прочитать вслух с
разрешения суда. А что доказывает это неправильно добытое доказательство? Зачем его надо
устранять? Адвокату это не известно. Или неправильно добытые и приобщенные к материалам
уголовного дела аргументы (документы) действительно есть следы преступных деяний подсудимого?
Нет, это не так. Эти документы не имеют никакого отношения к преступлению по той причине, что, как
считает сторона защиты, никакого преступления не было. Или это бессмысленное ходатайство,
бесцельное?
Ходатайство адвоката вредно и по аргументу. Адвокат превращает самоё ходатайство в самоё
доказательство, в довод. Истинность мнения адвоката о незаконности какого-то следственного действия
доказывается мнением другого юриста о следственном действии. Мнение специалиста есть мнимое
доказательство. Но такой приём адвоката может быть заразителен. С таким же успехом обвинительный
орган утверждение о преступлении будет доказывать мнением другого “независимого” юриста о
неправомерности действий обвиняемого. Для этого обвинительному органу достаточно будет назначить
198
правовую экспертизу, чтобы эксперт-юрист провел исследование и сделал вывод о наличии в деяниях
обвиняемого состава преступления. Этот абсурд будет очевиден для адвоката, потому что это абсурд в
действиях обвинительного органа?]
Казус. Адвокат и вопросы специалисту. Стадия представления доказательств стороной защиты.
Суд удовлетворил ходатайство адвоката о допросе специалиста по бухгалтерскому и налоговому учёту.
Адвокат задаёт специалисту-бухгалтеру вопрос, необходимо ли располагать полными данными о
доходах и расходах организации для определения показателя чистой прибыли? Специалист отвечает,
что для того, чтобы определить показатель чистой прибыли, необходимо иметь полные и достоверные
данные как о доходах, так и расходах организации, применение иных способов определения чистой
прибыли законодательством не предусмотрено.
Адвокат спрашивает специалиста-бухгалтера: с точки зрения методики и практики теории
налогообложения какие гражданско-правовые сделки относятся к посредническим сделкам?
Специалист отвечает, что посреднические сделки определены в гражданском законодательстве – это
сделки по договору комиссии, по договору поручения, агентскому договору. К посредническим сделкам
во все периоды относилась деятельность организации, выступающей в роли комиссионера, поверенного
или агента по договору комиссии, поручения, агентскому, разъяснил бухгалтер адвокату.
Государственный обвинитель спросил специалиста-бухгалтера, приходилось ли ему когда-либо
сталкиваться с мнимым посредничеством? Специалист ответил, что ему неизвестен термин “мнимое
посредничество”.
Государственный обвинитель спросил специалиста-бухгалтера, могут ли быть посредниками
взаимозависимые лица, а также в случае если под зависимостью понимать подконтрольность
посредника и того лица, которому оказываются посреднические услуги, одному и тому же лицу?
Специалист разъяснил, что ответ не меняется, если слово “зависимость” заменить
“подконтрольностью”, а классификация сделок не зависит от взаимозависимости лиц, такой порядок
классификации сделок не предусмотрен действующим законодательством, то есть охарактеризовать
сделку как посредническую можно при наличии соответствующего посреднического договора: договора
комиссии, договора поручения либо агентского договора, – и условия этого договора должны отвечать
условиям соответствующих договоров, предусмотренных Гражданским кодексом; в частности,
комиссионер, поверенный, агент ни в какой момент не становится собственником продукции, а
взаимозависимость лиц для классификации сделки значения не имеет.
Адвокат не согласился с тем, что прокурор задаёт вопросы, связанные исключительно с
Гражданским кодексом, поскольку специалист-бухгалтер не приглашался в качестве специалиста в
области гражданского права.
Государственный обвинитель спросил специалиста-бухгалтера, что специалист понимает под
налогом? Специалист ответил, что под налогом он понимает обязательный индивидуальный платёж
организации, произведенный в форме отчуждения средств, принадлежащих организации, направленный
на формирование доходов бюджета.
Казус. Опровержение ущерба адвокатами. Стадия представления доказательств стороной защиты.
Обвинительный орган обвиняет подсудимого в причинении ущерба региону. Адвокат знает, что
подлежит доказыванию размер ущерба, причинённого преступлением. Чтобы доказать, что региону
подсудимый ущерб не причинил, адвокат пригласил в судебное заседание в качестве специалиста
профессора экономики с заключением об экономическом положении региона, которому, по мнению
обвинительного органа, был причинен ущерб подсудимым. Адвокат заявил ходатайство о приобщении
заключения специалиста к материалам уголовного дела в качестве доказательства. Перед тем как суд
принял решение о судьбе заключения, специалист был подвергнут допросу.
Основной вопрос, который адвокат задавал специалисту, был ли причинен экономический ущерб
региону действиями подсудимого. Государственный обвинитель обращался к суду с заявлением, чтобы
этот вопрос судом был снят, так как такой вопрос можно задавать только свидетелю, а не специалисту,
это вопрос наводящий и относится к предмету доказывания по другому уголовному делу.
Суд вопрос снял, поскольку он относится к вопросу оценки доказательств по предъявленному
подсудимому обвинению, оценки доказательств в их совокупности и, в итоге, к вопросу права, решение
которых составляет компетенцию суда, а на разрешение специалисту не могут быть поставлены
199
вопросы права.
Адвокат объяснил суду, что в его вопросе речь идёт только об экономической оценке
произошедшего в смысле причинения или отсутствия ущерба и никакого анализа доказательств не
содержит, поскольку он не знакомит специалиста с доказательствами, имеющимся в деле.
Суд разрешил адвокату задать, по сути, такой же вопрос.
Государственный обвинитель попросил суд снять вопрос адвоката, так как он не относится к
компетенции специалиста, а также поскольку этот вопрос относится к предмету доказывания другого
уголовного дела, известного государственному обвинителю.
Адвокат заявил, что это вопрос не наводящий и вопрос задаётся по предмету проведенного
специалистом исследования.
Суд снял вопрос по тем же основаниям, которые были судом ранее озвучены по предыдущему
вопросу, поскольку это вопрос применения права, которое относится к исключительной компетенции
суда.
На снятие судом вопроса адвокат сделал заявление, в котором он сказал, что процессуальным
законом не предусмотрено снимать вопросы свидетелю и специалисту, который вызван по ходатайству
стороны, которая его допрашивает. Адвокат далее привёл доводы о том, что обвинительный орган
скрывает от суда оправдательные документы, в частности, экспертное заключение об отсутствии
причинения ущерба региону, которое было в других уголовных делах.
Государственный обвинитель заявил, что он ничего не скрывал, и все доказательства, которые
сторона обвинения посчитала нужным, были представлены суду.
Суд, выслушав мнения сторон, решил отказать в приобщении документа с описанием
экономической ситуации в регионе, изложив доводы отказа.
[Примечание. Если предъявлено обвинение в совершении хищения, то должен быть ущерб. Если
нет ущерба, то чрезвычайного наказания (уголовного) не должно быть. Степень ответственности
находится в функциональной зависимости от степени причиненного вреда. Нет вреда, нет
ответственности уголовной. Ущерб – категория экономическая. Поэтому без элементарных
экономических исследований в судебном расследовании не обойтись. Базовые экономические познания
входят в предмет юридических знаний, поэтому предполагается, что они доступны всякому юристу. И
никакие экспертизы ему не нужны. Сам адвокат должен раскрыть, доказать, что не было ущерба, а
специалист только может ему и другим участникам процесса помочь выразить мысль, пояснить
механизм экономических отношений через экономические понятия движения богатств, логику
экономических отношений, для преодоления абсурда, внешнего хаоса производства, распределения и
потребления материальных благ.
Если суд отклоняет вопрос об ущербе, то, получается, что суду неинтересно, был причинён
имущественный ущерб или нет.
Но зачем адвокату вдруг понабилось заключение об экономическом положении региона, об
отсутствии причинения региону ущерба? Сторона обвинения тему ущерба затронула, провозгласила
ущерб, но никак размер ущерба не демонстрировала, то есть не доказывала размер ущерба, не
демонстрировала причинно-следственную связь между действиями подсудимого и наступившим
ущербом. Хотя бы по той причине, как указывает сторона защиты, что ущерба никакого причинено не
было. На стадии представления доказательств стороной обвинения адвокату никто не сообщил об
ущербе региона, о причинах ущерба, чем всё это доказывается. Сам адвокат также не поинтересовался
ущербом. Все заслушивались чтением разных документов. Но на стадии представления доказательств
стороной защиты адвокат решил сам раскрыть тайну ущерба и доказать свой тезис отсутствия какого
бы то ни было ущерба региона. Адвокат решил доказать именно тезис, а не антитезис обвинения,
потому что сторона обвинения никакой свой тезис не доказывала. Поэтому тезис адвоката направлен в
никуда. Силлогистическое утверждение адвоката, может быть, и было бы интересно, если бы оно
противостояло противоположному силлогистическому утверждению обвинительного органа. Адвокат,
весь процесс безразлично относившись к доказыванию, считая, что исследование доказательств есть
чтение вслух различных текстов и выслушивание рассказов свидетелей о своей жизни, и вдруг
решивший самому начать доказывать самим же выдвинутый тезис, остался не понятым ни стороной
обвинения, ни судом. Попытка адвоката приступить к доказыванию по силлогистическим правилам
была воспринята как чудачество адвоката. Каждое чудачество может быть воспринято как покушение
на устои привычной судебной процедуры, где всем всё ясно, всё понятно, обо всём догадываются.
200
Силлогистическая попытка адвоката была пресечена.]
Глава 8. Абсурд допроса следователя как свидетеля
Казус. Допрос следователя как свидетеля. Стадия представления доказательств сторонами.
Государственный обвинитель решил допросить в качестве свидетеля одного из следователей, который
участвовал в собирании доказательств по рассматриваемому судом уголовному делу. После прокурора
адвокаты задали следователю-свидетелю разные вопросы о том, где, как и с кем он производил
следственное действие, в частности обыск.
[Примечание. Каждый отдельно взятый вопрос адвоката не был лишён остроумия, то есть умения
выискивать противоречия. Но все вопросы в целом были бессмысленны. Потому как никого не
интересовало доказательственное значение полученных в результате проведения следственного
действия сведений, так называемых судебных доказательств. Никого не интересовало, что хотела этими
“доказательствами” доказать сторона обвинения. Соответственно, адвокаты не знали, почему они
опасались этих “доказательств”, что этими “доказательствами” будет доказано. И если бы
определились, какое обстоятельство эти “доказательства” доказывают, а вернее не доказывают, то сам
собой отпал бы вопрос об исключении “доказательств”. А так адвокаты ещё раз продемонстрировали
видимость активности.
Наделение следователя статусом свидетеля – довольно странная процессуальная практика. Это
процессуальный абсурд. У следователя не может быть статуса свидетеля по вопросам уголовного дела,
которое он расследовал. Абсурдна ситуация, когда суд разъяснял следователю права и обязанности
свидетеля, предупреждал об уголовной ответственности за дачу ложных показаний, а главное,
напомнил следователю право не свидетельствовать против своих близких родственников. Разве
следователь расследовал уголовное дело против своего близкого родственника или породнился с
обвиняемым по этому уголовному делу после окончания предварительного следствия? В судебном
заседании могут возникнуть ситуации, когда необходимо выяснить какое-либо обстоятельство (факт)
именно у следователя. Но у них в судебном следствии не может быть статуса свидетеля. У них свой,
специальный статус. В конечном счёте, следователь может быть приглашён в суд для пояснения
содержания, например, протокола следственного действия. В частности, для прочтения
трудночитаемого рукописного текста протокола, составленного следователем, и уяснения
обнаружившихся противоречий. Однако следователь – это не свидетель.
Допрос следователя в суде в качестве свидетеля по вопросам предварительного расследования так
же абсурден, как допрос судьи в качестве свидетеля в суде кассационной инстанции по вопросам
судебного следствия суда первой инстанции.
Советский и постсоветский судебный процесс не знал случая, чтобы судью вызывали для
пояснений в суд кассационной инстанции по приговору (решению), который этот судья выносил.
Однако судопроизводство дореволюционной России предусматривало возможность вызова судьи в
надзирающий суд для получения пояснений от суда (см.: Устав уголовного судопроизводства. Кн. 1.
Глава восьмая. О порядке разбирательства в Мировых съездах. Ст. 167).
Истинный состязательный процесс обязательно предполагает получение такого рода пояснений.
Противопоказаний для вызова в кассационную или надзорную инстанцию судей, вынесших приговор,
для получения пояснений от них нет и в существующих процессуальных законах. Ведь в них нет
запретов на допрос следователей, и тех допрашивают.
По сути, состязание в кассационной инстанции уже приобретает форму оспаривания приговора.
Сторона спорит с судьёй, вынесшим приговор. Это не столько иная ступень состязательности, сколько
иное качество судебного спора. Спорят с судьёй.
В таком споре должны участвовать только равные, а именно прокурор и адвокат, а не обвиняемый.
Поскольку вопрос касается сугубо узкопрофессиональных толкований.
Глава 9. Создание видимости активности в защитительных приёмах
Казус. Ходатайство о прекращении уголовного дела в суде. Стадия представления доказательств
стороной обвинения. Адвокат говорит, что подсудимому вменено совершение деяния, которое к
настоящему времени декриминализировано. Адвокат просит суд прекратить уголовное дело за
201
отсутствием в деянии состава преступления, так как до вступления приговора в законную силу
преступность и наказуемость этого деяния были устранены новым уголовным законом. Адвокат
обосновывает своё ходатайство разными установлениями высших судебных иерархических структур.
Подсудимый, подтверждая, что свою вину по предъявленному обвинению не признаёт, не
возражал против прекращения уголовного дела по приведённым адвокатом основаниям.
Государственный обвинитель сказал, что преступление, в совершении которого предъявлено
обвинение, в настоящее время не декриминализировано и в деяниях подсудимого есть состав
преступления.
Суд, отказывая в удовлетворении ходатайства, решил, что нет достаточных оснований для
прекращения уголовного дела, а вопрос об обоснованности предъявленного обвинения и наличия в
действиях подсудимого состава преступления подлежит рассмотрению судом при оценке всех
представленных суду доказательств в совещательной комнате при разрешении дела по существу.
[Примечание. Адвокат борется за процессуальную экономию? Лишь бы уменьшить грандиозность
обвинения хотя бы по одному так называемому эпизоду или составу? Если адвокат считает обвинения
во множестве преступлений несостоятельными, а именно – что не было самих событий преступлений,
то надо ли прикрывать эту несостоятельность видимостью адвокатской активности, борьбой за
уменьшение масштаба обвинения? Ведь сторона обвинения ничего не доказывала, она всего лишь
объявила об обвинении в чём-то. Адвокат сам облёк обвинение в законообразные формы и стал
преодолевать обрисованное обвинение.]
Казус. Ещё раз ходатайство о прекращении уголовного дела. Стадия представления доказательств.
Адвокат опять заявляет ходатайство об прекращении уголовного дела по одному из эпизодов в связи с
истечением срока давности привлечения к уголовной ответственности. Адвокат напомнил, что ранее
суд отказывал в удовлетворении такого же ходатайства по причине того, что ходатайство было заявлено
преждевременно, однако на момент заявления этого ходатайства все доказательства исследованы,
поэтому настало время рассмотреть ходатайство окончательно. В заявлении адвокат указывает, что
сторона защиты оспаривает сам факт совершения преступления, вообще какую бы то ни было
причастность к этому подсудимых. Однако в данный момент речь идёт о том, что, вне зависимости от
любых обстоятельств, уголовное дело, в силу закона, подлежит прекращению, и суд не имеет права
судить людей за действия, по которым истёк срок привлечения к уголовной ответственности.
Государственный обвинитель был против удовлетворения ходатайства, потому что оценка
абсолютно всех доказательств начинается после прений сторон, с момента, когда суд удалится в
совещательную комнату. Также прокурор рассудил, что в случае, если суд придёт к мнению, что вина
подсудимых доказана, но сроки давности привлечения к ответственности истекли, то всё равно
постановляется обвинительный приговор, но подсудимые освобождаются от наказания.
Казус. Ходатайство адвоката о личности подсудимого. Стадия представления доказательств
стороной обвинения. Адвокат ходатайствует перед судом о приобщении к материалам уголовного дела
документов, характеризующих личность подсудимого, поскольку при производстве по уголовному делу
подлежат доказыванию обстоятельства, характеризующие личность обвиняемого. Представленные
адвокатом документы касались профессиональной и деловой подготовки подсудимого. Эти документы
помогут суду, по мнению адвоката, объективно оценить личность подсудимого.
Государственный обвинитель заявил, что содержащиеся в документах сведения не имеют
значения для уголовного дела.
Суд удовлетворил ходатайство адвоката и приобщил представленные документы к уголовному
делу.
[Примечание. Адвокат верит, что его подзащитный хороший человек. Адвокат уверен, что не было
самого события преступления. Тогда какое значение имеет личность подсудимого к опровержению
тезиса обвиняемого? Абсурд. Это то же самое, как в другом деле подсудимый, которого вразумил, по
сути, адвокат, заявил, что он себя виновным не признаёт, никаких преступлений не совершал, но
попросил суд, чтобы при вынесении приговора были учтены “смягчающие” вину обстоятельства. А в
кассационной жалобе указал, что приговор не только незаконный и необоснованный, но также суд
первой инстанции при вынесении приговора не учёл смягчающие его вину обстоятельства. Адвокат
обязан знать, что “смягчающие” вину обстоятельства есть только там и тогда, где и когда было
202
совершено преступление, преступник изобличен, раскаивается в содеянном и просит снисхождения.
Если нет преступления для стороны защиты, если нет оговора себя подсудимым, адвокату нельзя
проявлять видимость активности в сборе “характеристик” своего доверителя. Вместо того чтобы
сосредоточиться на главном вопросе обвинения, адвокат направляет свои усилия на негодный для
защиты объект – на “личность” подсудимого. Фактически адвокат придаёт своей псевдоактивностью
видимость обоснованности выдвинутому против его доверителя обвинению, хотя с этим обвинением
адвокат решительно не согласен. Адвокат, в силу абсурдности своего поведения, стал заступником
ложного обвинения.]
Казус. Отвод государственному обвинителю. Стадия представления доказательств стороной
обвинения. Адвокат заявил отвод государственному обвинителю от участия в судебном процессе. Отвод
был обусловлен профессиональной деятельностью государственного обвинителя в судебном процессе.
В обоснование отвода адвокат заявил, что прокурор в судебном процессе пренебрежительно относится
к законодательству, демонстрирует своё право на вседозволенность и безнаказанность, чем подрывает
авторитет судебной власти и органов прокуратуры, призывает суд к прямым нарушениям закона,
например, не допрашивать явившихся в суд свидетелей, приглашённых стороной защиты, заявляет об
имеющихся в показаниях свидетелей противоречиях с ранее данными в ходе предварительного
следствия, необоснованно инициирует оглашение протоколов допросов свидетелей, нарушает нормы
общепринятой судебной этики, позволяет себе недопустимые высказывания в адрес подсудимых,
свидетелей, специалистов и адвокатов, уклоняется от обязанности представлять суду доказательства,
обосновывающие продление срока содержания подсудимых под стражей, не исполняет Закон о
прокуратуре.
Подсудимый выразил удовлетворение, что адвокаты способны защищать свои права на участие в
судебном разбирательстве, поскольку государственный обвинитель фактически унижает адвокатов, не
позволяя им достойно исполнять свои профессиональные обязанности. Подсудимый указал на
отсутствие доказательств у стороны обвинения, а также на то, что истина государственному
обвинителю не нужна.
Другой адвокат рассудил, что процессуальным законом не предусмотрено высказывание мнений
об отводе прокурора другими участниками процесса, поэтому он, адвокат, никакого мнения
высказывать не будет.
Государственный обвинитель на заявленный отвод ответил, что для его удовлетворения нет
предусмотренных законом оснований, а цель прокурора в судебном процессе – соблюдение законности.
Суд оставил заявленный отвод без удовлетворения, поскольку не усмотрел оснований для отвода.
[Примечание. В судебном расследовании всё находится во власти и воле суда. Никто не может
ввести в заблуждение суд. Суд принимает решения самостоятельно. Предполагается, что
государственный обвинитель, пока не отказался от обвинения, убеждён в виновности обвиняемых. Иное
было бы абсурдом. Абсурдно, с точки зрения доказывания, заявлять отвод прокурору, каким бы
“заинтересованным” он ни был. Отвод разумно заявлять только судье. Отвод прокурору
(государственному обвинителю) адвокат заявляет только тогда, когда не хочет огорчать суд, но
непременно желает продемонстрировать своему подзащитному активность и решительность.]
Казус. Ещё раз об отводе государственного обвинителя. Адвокат заявил отвод государственному
обвинителю. В обосновании отвода адвокат указал, что государственный обвинитель вводил суд в
заблуждение, игнорировал законодательство и подрывал авторитет судебной власти и органов
прокуратуры, скрывал факты фальсификации материалов уголовного дела, незаконно воздействовал на
свидетелей и специалистов, проявлял неэтичное, оскорбительное для других участников процесса
поведение, уклонялся от добросовестного исполнения своих профессиональных обязанностей. Адвокат
напомнил суду, что ранее, несмотря на приведённые стороной защиты убедительные доводы, суд уже
отказал в отводе этого государственного обвинителя, тем самым позволив ему и далее безнаказанно
продолжать попирать законы и моральные нормы. Такое поощрение судом поведения государственного
обвинителя вдохновило его на дальнейшее беззаконие. В частности, напомнил адвокат,
государственный обвинитель в очередной раз заявил ходатайство о продлении подсудимому срока
содержания под стражей, используя шаблонные документы, не обременяя себя представлением какихлибо доказательств в их подтверждение, а единственно новым доводом стало утверждение о том, что
203
подсудимого следует и далее содержать под стражей потому, что он угрожал лично государственному
обвинителю привлечением к ответственности. Таким образом, сделал вывод адвокат, государственный
обвинитель признал себя потерпевшим от действий подсудимого и, явно опасаясь последствий
преследования за клевету, проявил тем самым свою личную прямую заинтересованность в исходе дела.
Поэтому сторона защиты вынуждена повторно просить суд отвести государственного обвинителя от
участия в деле.
Государственный обвинитель сказал, что оснований для удовлетворения отвода не имеется,
поскольку он нарушений закона не допускает и стремится к тому, чтобы восторжествовала законность и
справедливость.
Суд определил, что заявленный отвод не подлежит удовлетворению как не имеющий
предусмотренных законом оснований.
Отказав в удовлетворении заявленного отвода, суд не оставил без внимания доводы адвоката,
касающиеся действий суда. Суд указал стороне защиты, что при заявлении отвода государственному
обвинителю адвокатом были допущены высказывания, умаляющие авторитет судебной власти и
выражающие явное неуважение к суду. Это суд усмотрел в том, что суд якобы способствует кому-то в
попирании закона и моральных норм. Суд предостерёг сторону защиты от подобных действий или
выражений впредь.
[Примечание. Суд – единственный властный управитель судебного процесса. Суд
профессиональное поведение государственного обвинителя устраивает. Суд собственной, а не кем-то
навязанной волей продлил срок содержания подсудимого под стражей. Так почему же адвокат заявляет
отвод государственному обвинителю, а не суду, если к тому же суд, по мнению адвоката, поощряет
творимое государственным обвинителем беззаконие? Или это создание видимости протеста против
беззакония суда? Но тогда это такая борьба с произволом суда, которая стремится ни в коем случае не
расстроить и не огорчить суд.]
Казус. Об иностранных словах. Адвокат заявил ходатайство о приобщении документов, часть из
которых была на иностранном языке. Перевода не было. Суд исключил документы на иностранном
языке из рассмотрения, поскольку судопроизводство ведётся на русском языке.
Раздел II. Примитивизм уголовного права и процесса против примитивизма адвокатов
Глава 1. Примитивизм уголовного права и уголовного процесса в “деле Йукоса” (в защиту
уголовного права и уголовного процесса)
В “деле Йукоса” продемонстрирован примитивизм уголовного права и уголовного процесса. Не в
смысле, что сами по себе уголовный и уголовно-процессуальный законы примитивны, а в понимании
этих законов адвокатами как примитивных. Так у нас повелось, что к этим законам общее отношение
как к неразвившимся, не сложным по устройству, недостаточно глубоким, простейшим по сравнению с
другими законами. Так могут считать кто угодно, любой государственный служащий и отдельно взятый
законодатель, но только не адвокат. Однако именно адвокаты поддержали в своей массе упрощенный
подход к уголовному и уголовно-процессуальному законам. Такой упрощенный подход к этим законам,
отношение как к примитивизму в праве есть соотнесение их с искусством, восприятие их как искусства,
и поведение акторов права как деятелей искусства, как вольных художников. Хотя задача адвокатов –
бороться с примитивистским отношением к этим законам, к отношению к законам, к праву как к
художественному произведению, как к искусству.
Возведение себя в ранг художника от права порождает идеологию нигилизма в праве. Идея, что
право как искусство размывает право, скрывает суть права как насилия, пропагандирует отношение к
праву как к чему-то неважному, необязательному, вымышленному. Но это не так, право не искусство,
что на себе прочувствуют сотни и сотни тысяч людей. Идея эта вредна, потому что усугубляет горе и
боль.
По сути, для адвокатов идея о примитивности уголовного закона была выражена в 1903 году
присяжным-поверенным Сергеем Аркадьевичем Андреевским в лекции “Об уголовной защите”,
читанной в конференции помощников присяжных поверенных (Андреевский С.А. Избранные труды и
речи / Составитель И.В. Потапчук. – Тула: Автограф, 2000. С. 285-312).
204
Чтобы мысли Сергея Аркадьевича были закончены, чтобы их можно было разобрать и оценить
для пользы сегодняшнего дня, сделаем обширные выписки из его речи с нашей структурной разрядкой
его суждений.
Сергей Аркадьевич писал:
“Я должен, прежде всего, резко выделить защитников по уголовным делам от защитников по
гражданским (/1/ Наша структурная разрядка).
Юристами можно назвать только знатоков гражданского права. Они заведуют особою областью
общежития, для которой вековым опытом, можно сказать почти наукой, выработаны условные нормы
отношений по имуществу. Это чрезвычайно хитрая механика, в которой хороший техник с помощью
одного, едва приметного винтика, может остановить или пустить в ход целую фабрику. В этой области
нужно превосходно знать как общую систему, так и все её подробности /2/.
Иное дело – криминалисты. Все они – дилетанты, люди свободной профессии /3/, потому что даже
уголовный кодекс, с которым им приходится орудовать, есть не более как многоречивое, а потому
шаткое и переменчивое разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих, известных
каждому школьнику /4/. Поэтому от уголовных защитников не требуется ровно никакого ценза.
Подсудимый может пригласить в защитники кого угодно. И этот первый встречный может затмить
своим талантом всех профессионалов. Значит, уголовная защита – прежде всего не научная
специальность, а искусство, такое же независимое и творческое, как все прочие искусства, то есть
литература, живопись, музыка и тому подобные” /5/ (С. 286).
Далее: “...я не догадываюсь, каким образом уголовный защитник может быть “адвокатом чистой
крови”? Что ему для этого нужно? Иное дело – цивилисты. У них действительно умы совершенно
специальные. Здесь можно говорить о расе, о юристах “по крови”. Но уголовники?!... /6/.
Скажу прямо: чем менее уголовные защитники – юристы по натуре, тем они драгоценнее для суда.
Гражданский суд имеет дело с имуществами, а уголовный – с людьми. Уголовный защитник призван
ограждать живые людские особи от мёртвых форм заранее готового и общего для всех кодекса. Если
уголовный защитник будет таким же зашнурованным или… “чистокровным” юристом, как прокурор,
судья и секретарь, то ни одного житейски допустимого и понятного приговора не получится.
Уголовный защитник, если он является чутким, правдивым, искренним бытописателем и психологом,
всегда будет дорог для суда, всегда будет выслушиваться с уважением и вниманием, ибо сами судьи
сознают, что их привычка к формам мертвит их совесть, удаляет их от потребностей жизни, которым
они желали бы служить, а потому каждое верное, свежее слово, приходящее к ним из-за стен суда,
заставляет их прислушиваться к голосу действительности, интересует их, смягчает поневоле их сердце
/7/. Юриспруденция нужна уголовному защитнику не как нечто существенное, а как нечто вполне
элементарное, вроде правил грамматики для писателя, ученических чертежей для живописца, позиций
для танцора и тому подобное. Присутствие этого знания должно быть почти незаметно в главных
задачах его деятельности /8/” (С. 290–291).
У Сергея Аркадьевича были и в то время антагонисты. Он не преминул в своей речи дать им
ответ.
Продолжим высказывания Сергея Аркадьевича для уяснения его взгляда на уголовную защиту:
“Мне передали такое суждение: “Уголовная защита есть работа упорная, грубая, совершенно
антихудожественная. Едва открывается заседание, как уже следует помышлять о кассационных
поводах…” Очевидно, такое суждение может принадлежать только дельцам, лишенным
художественного таланта, то есть таким уголовным специалистам, которые теперь годятся лишь для
второстепенных услуг, то есть для консультаций, писания жалоб и тому подобного, но не для
решительной минуты словесного спора… /9/.
В русской адвокатуре уже был очень большой и, в сущности, трагический талант этого
направления – А.В. Лохвицкий, совершенно недосягаемый для сегодняшних эпигонов того же типа. И
этот первоклассный уголовный юрист, человек с громадной эрудицией, изобретательностью и
остроумием, проиграл свою кампанию перед реформенным судом. Он не перестал удивляться до своих
последних дней, каким образом люди легкомысленные, “но с божественным огнем”, с искренним и
живым дарованием, преуспевали больше, чем он… /10/. Новый устав идеально прост. Любой помощник
присяжного поверенного в один год, много два, овладеет всей техникой судебного заседания, со
всевозможными кассационными поводами. Современному защитнику-криминалисту, конечно,
необходима эта подготовка, но она так несложна, что о ней и говорить не стоит. Сколько-нибудь
205
даровитый человек будет в то же время и превосходным знатоком всех законных прав защиты, включая
сюда Уголовное уложение и пропечатанные под каждой статьёй разъяснения Сената.
Поэтому ставить на первый план свои глубокие познания в этой простой юриспруденции могут
только мистификаторы, надеющиеся морочить клиентов. Старые времена миновали. Настал суд жизни,
а не мёртвой формалистики. И то, что эти господа называют защитой, есть только “волокита”.
Бумажное сутяжество удается им гораздо лучше, чем живое слово, и сколько бы они ни доказывали
свою необходимость и важность в отправлении правосудия – они, в лучшем случае, достигнут только
хорошего заработка, но судебными ораторами, в истинном и благородном значении этого слова,
никогда не будут” /11/ (С. 291–292).
Достаточно цитирования.
Возьмем за истину, что до 1903 года и чуть позже именно так и было. Пусть так. Предположим,
что в тогдашние времена именно так и надо было мыслить и действовать адвокатам в уголовной
защите, чтобы было хорошо для всех, чтобы было справедливо. Пусть так. А теперь посмотрим на эти
высказывания, утверждения, тезисы Сергея Аркадьевича с позиции сегодняшнего дня. Нам легче. Мы
знаем, что произошло в течение последующих ста лет, как уживаются логика жизни и идея о поэтизме
уголовной защиты адвоката С.А. Андреевского.
Примечание. Как проницательны и убедительны слова Сергея Аркадьевича о трагическом таланте
другого адвоката той поры – А.В. Лохвицкого. Как хороши были поэтические адвокаты, просто чудо
как милы, души в них не чаяли тогдашние прокуроры и судьи. Вот только маленькая незадача. Через
два года после написанного С.А. Андреевским началась первая революция, а потом через десять лет
другая, окончательно смывшая всех поэтических адвокатов, да и восхищавшихся ими прокуроров и
судей. Народ тогдашний не оценил художественных заслуг адвокатов в уголовной защите. Народу,
оказывается, нужна была правда, которая всегда логична, а не художественные вымыслы.
Синтаксис структурной разрядки.
/1/. Сразу же разделяются адвокаты, выступающие в уголовных и гражданских делах. И
правильность такого разделения одобрит подавляющее большинство юристов, даже не задумываясь над
его логическим обоснованием. Разделение привлекательно своей простотой. Для большинства это
утверждение стало аксиомой, не требующей доказательств. Интересно, откуда родилась такая
уверенность? Если единая система права, то акторы права должны быть единые. Если системы права
две и более, то у каждой должны быль свои участники.
/2/. Фраза Сергея Аркадьевича “юристами можно назвать только знатоков гражданского права”
звучит как лозунг. Верим, что этот лозунг вызывает у преподавателей кафедр гражданского права
эстетическое удовольствие. Но дело не только в эстетических чувствах служителей отдельных кафедр,
утверждение этого лозунга верно по существу.
Производство, распределение, потребление благ – это всё сфера экономической жизни народа,
регулируемая законами, которые по принятой классификации принято называть гражданским правом.
Гражданское право включает “условные нормы отношений по имуществу”. Отношения по имуществу –
это отношения собственности. Собственность – это не вещи, это отношения людей по поводу вещей. У
животных нет собственности, у них есть только вещи. Поэтому у животных нет абсурда, заложенного в
отношения собственности. В собственности вещи растворяются, исчезают, остаётся идея вещей,
интерес в вещах, воля отстаивать этот интерес.
Любое выделение главных или основных черт, признаков собственности будет неполно,
ограниченно, недостаточно. Собственность сужается и расширяется, скрывается и обнажается. Бывает,
что её порой невозможно обнаружить, но ещё немного и вдруг происходит социальный взрыв –
собственность обнаружила себя. Собственность присутствует везде и всегда. Для исследования
собственность бесконечна.
Собственность самая демоническая категория права.
Собственность пронизывает политику. Политика есть стремление к власти, борьба за
государственную власть. Власть есть способность своей волей навязывать другим производство,
распределение и потребление благ. Политика есть концентрированное выражение экономики, как точно
заметил один выдающийся отечественный политик.
О собственности спорят, то есть конфликтуют. Из-за собственности применяют насилие.
206
Собственность есть там, тогда и постольку, где, когда и поскольку есть государство и право. Все
три понятия неразрывны и не существуют отдельно в отрыве друг от друга. Они появились сразу в один
миг. Ни одно из этих понятий не стало причиной других. Ничего нет первичного по отношению к
другим, их причиной. Даже в учебных целях нельзя пояснять, что право появилось для урегулирования
отношений собственности. Ибо получится, что сначала появилась собственность, то есть отношения
людей по поводу вещи, которые поняли, как надо вести себя друг с другом в отношении этой вещи, а
потом эти же люди решили назвать эти отношения и понимание этих отношений правом. Поэтому
можно сказать, что отношения собственности и есть право.
Примечание. К вопросу о примитивности права уголовного: “…возникший недавно в немецкой
юридической практике вопрос о том, может ли быть объектом кражи электрическая энергия в форме
тока? По известному определению, кража есть contrectatio rei fraudulosa, но можно ли считать
электрический ток за rei? Уголовный сенат высказался по этому вопросу отрицательно, сенат
гражданский, наоборот, решил его утвердительно. Разногласие во мнениях проистекает здесь
исключительно из того, что одни ищут решения вопроса в фактической стороне дела, а другие
совершенно правильно апеллируют к юридическому принципу. Уголовный сенат рассуждал так
(цитируем по передаче его решения в статье И. Гессена “Творческая роль суда”, Ж.М.Ю., 1897 г., июнь,
с. 215): “Вопрос о том, подходит ли электричество под это понятие (телесной движимой вещи),
решается не на основании правовых норм, а с помощью естествознания; если суд первой инстанции, на
основании заключения экспертов, решил, что электричество не есть нечто вещественное, телесное, а
представляет лишь движение мельчайших частиц, энергию, определённое состояние, которое
передаётся по проводникам, то здесь нельзя усмотреть никакого нарушения законов, и сенат не
уполномочен самостоятельно решать вопросы естествознания”. Вот до чего довело суд убеждение, что
решает дело, при применении права по аналогии, фактическое сходство случаев, а не юридический
принцип” (К учению об осуществлении права. Интеллектуальный процесс, требующийся для
осуществления права: Социально-юридическое исследование / Гредескул Н.А., прив.-доц. Имп. Харьк.
ун-та. – Харьков: Тип. А. Дарре, 1900, с. 136–137).
Отношения собственности содержат в себе всё многообразие человеческих отношений и их
институтов, включая государство: кто может быть участником отношений, как должен себя вести
участник отношений собственности (правила поведения), какое наказание ожидает нарушителя
отношений собственности. Это и есть классическая норма права. Отношения собственности стремятся к
бесконечности. Следовательно, к бесконечности стремится право.
Отношения собственности отражаются в юридических правилах поведения (законах), которые
включают и меру наказания (насилия) нарушителю этих правил. Право на легитимное насилие имеет
только государство.
Юристами называют знатоков юридических законов в их единстве и многообразии, то есть права.
Право без отношений собственности – это уже не право, а что-то иное. Отношения собственности
регулируются в основной массе так называемым гражданским законодательством, или гражданским
(частным) правом. Человек, имеющий сертификат об образовании, по специальности юрист и не
знающий гражданского права, не юрист, а кто-то иной. Если этот кто-то говорит, что он специалист в
публичном праве, а гражданского права он не знает, то этот кто-то не юрист вообще. Ибо нельзя
понимать так называемое публичное право, не зная гражданского права. Право едино. Есть право.
Деление права на так называемые отрасли законодательства и/или отрасли права есть всего лишь
фикция, необходимая для учебных и исследовательских целей. Классификация права по учебным или
научным дисциплинам зависит от выбранного основания деления и личных воззрений полномочных на
такое деление людей. Систематизация законодательных актов также есть группировка по какому-то
удобному основанию или традиции.
Предполагается, что человек, претендующий на род деятельности, для занятия которой
необходима квалификация “юрист”, освоил основы правового регулирования отношений
собственности, что подтверждается, в частности, дипломом о юридическом образовании. Если при
выполнении функций, требующей квалификации “юрист”, человек не проявил знаний в сфере
гражданского права или каким-то образом всё время уклоняется от применения такого знания, то
должны возникнуть сомнения в его юридическом звании. Нет такой сферы деятельности для юриста,
207
где можно не знать гражданское законодательство. И чем лучше он его знает, тем больше он понимает
право вообще. И чем меньше он его знает, тем меньше он понимает право.
Нельзя не согласиться с Сергеем Аркадьевичем, что раз юрист – это прежде всего знаток
гражданского права, то “в этой области нужно превосходно знать как общую систему, так и все её
подробности”.
/3/. Но вот криминалистам, то есть выступающим защитниками в уголовных делах адвокатам,
согласно утверждению адвоката С.А. Андреевского, можно и не знать гражданского права, то есть
вообще собственно права, ибо “все они – дилетанты, люди свободной профессии”.
На этом месте мы делаем вывод из суждения, что адвокатом в уголовном деле может быть и не
юрист, если ему не обязательно знать право. Но тут же возникает вопрос, а должны ли знать в
уголовном деле право прокурор и судья? Пока на этот вопрос нет ответа.
/4/. Адвокат С.А. Андреевский обосновывает избыточность знания адвокатом в уголовном деле
права тем, что уголовный кодекс, с которым им приходится орудовать, есть не более как разматывание
на все лады основных десяти заповедей Божьих.
Однако десять заповедей Божьих, по крайней мере в христианской цивилизации, есть основа
морали, которая определяет правила поведения людей, их отношений друг с другом. Нормы морали
пронизывают всё общество. Право же есть минимум морали. Норма права, в отличие от нормы морали,
обязательно содержит в своём составе меру наказания нарушителю со стороны государства. За
нарушение нормы морали государственной кары нет. Поэтому право есть мораль, содержащая в себе
санкцию от имени государства.
Право – это часть морали. Право, стремящееся к бесконечности, всегда будет меньше, yже морали.
Но это мораль. Если право есть особым образом оформленная мораль, то и право есть “не более как
разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих”. И отношения собственности как право
есть “не более как разматывание на все лады основных десяти заповедей Божьих”. “Разматывание
заповедей” есть всё право, а не только “уголовный кодекс”.
А что есть в российской законодательной традиции “уголовный закон”, начиная, по крайней мере,
с первого Свода законов Российской Империи? Это есть свод санкций за нарушение норм права,
содержащихся в других многочисленных законах. В законодательстве современной России это
отчётливо проведено. Правила поведения (диспозиции) закреплены в многочисленных, назовем их,
положительных или диспозиционных законах. А суровые наказания (санкции) за их нарушение свели в
один закон, называемый уголовным кодексом. Другой закон аналогичного собирательного для санкций
назначения – кодекс об административных правонарушениях.
Санкция ничего не регулирует. Это наказание за нарушение правил регулирования поведения.
Санкцию нарушить нельзя, поскольку она не правило поведения. Санкция – третья часть нормы права.
Уголовный кодекс сам по себе ничего не регулирует. И единственный, кто может нарушить уголовный
кодекс, это судья, если он при вынесении приговора назначит меру наказания большую, чем указано в
статье кодекса, которую он применил.
“Разматывает заповеди” в первую очередь Конституция, гражданский кодекс.
Добавление. К вопросу о десяти заповедях.
“Незнание закона не освобождает от ответственности”. Это выражение часто употребляется в
связи с уголовным наказанием. Говорят, что незнание именно уголовного закона, то есть меры
наказания за содеянное, не освобождает от наказания. Что неправильно. Ибо не освобождает от
наказания незнание закона положительного (диспозиционного), то есть того закона, который установил
правило поведения людей в определённой ситуации. Каждый человек, живущий в обществе, может и
должен знать, как правильно себя вести. Десяти заповедей как раз достаточно для законопослушного
поведения. Из десяти заповедей каждый знает, что такое хорошо, а что такое плохо. Если, конечно, он
не сумасшедший, то есть невменяемый. Если же человек невменяемый, не может отдавать отчёт в своих
действиях, то у него нет вины. Если Бог хочет наказать человека, Он лишает его разума, Он лишает его
воли. Нет воли – нет вины. Нет вины – нет наказания.
Меру наказания за неправомерное поведение не знает никто заранее. Это знает только судья при
вынесении приговора. Поэтому такое выражение, как “незнание уголовного закона не освобождает от
ответственности”, абсурдно. Ибо в нём заложена предпосылка знания правонарушителя о том, что он
умышленно нарушил известные ему правила законопослушного поведения, например: не бери чужой
208
вещи только лишь потому, что не знал, какая кара его постигнет, когда брал чужую вещь. То есть
диспозицию нормы права он знал, а санкции не знал. Но каждый знает, что за правонарушение должно
следовать наказание.
/5/. Присяжный-поверенный С.А. Андреевский делает вывод, что в уголовном деле защитникнеюрист (юрист, не знающий права) при наличии таланта может затмить юриста, то есть знатока права,
потому что уголовная защита – это искусство, как литература, живопись или музыка.
Это лозунг: уголовная защита – искусство. И он будет успокаивающе воздействовать (вид
эстетического удовольствия) уже на тех, кто гражданского права не знает, не скрывает и не стесняется
своего незнания. Это те, кто не только не знает права, а право ненавидит, потому что относятся к нему с
пренебрежением, как к пустяку. Главное для таких незнаек – знание одним им ведомых “законов
искусства”. Всякое право ими прикрывается искусством.
Но если прокурор и суд в уголовном процессе говорят на языке права, а адвокат на языке
искусства, то как должны относиться прокурор и судья к этому деятелю искусств? Только как к
острослову и, увы, обязательной фигуре процесса, которая отвлекает прокурора и судью от тяжёлого, но
необходимого бремени вынесения приговора? Или все, и судья, и прокурор, и адвокат, относятся к
судебному процессу как к искусству? А что же обвиняемый и потерпевший? Обвиняемому не до
искусства.
Лозунг “уголовная защита – искусство” написан более ста лет назад. Но наблюдения показывают
его живучесть. Ибо этот лозунг есть план действий в уголовном деле всех агрессивных и упорных
незнаек, которые прикрывают свою профессиональную несостоятельность мимикрией под всяческие
искусства разговорного жанра. Этот лозунг вреден и опасен для права.
/6/. В истинности лозунга “уголовная защита – искусство”, на радость современным незнатокам
права, Сергей Аркадьевич убеждает словами, что чем менее уголовные защитни450 ки юристы по
натуре, тем они драгоценнее для суда. Мол, гражданский суд имеет дело с имуществами, а уголовный –
с людьми. Современные адвокаты от искусства в это верят. Но это не так.
Любой суд имеет дело с правом. Цель любого суда – преодолеть абсурд спора с помощью логики
права. Иметь дело в гражданском суде с имуществом – иметь дело с отношениями людей. Иметь дело с
человеком в уголовном суде – иметь дело с отношениями людей. А как быть, если в уголовном суде
заявлены требования об имуществе? Тогда должно быть обязательно два адвоката у обвиняемого: один
юрист, а второй деятель искусства?
/7/. Сергей Аркадьевич всё-таки отвечает на ранее возникшее у нас недоумение, должны ли быть
прокурор и судья знатоками права, то есть юристами, или они должны уподобиться уголовному
адвокату и быть деятелями искусства. Ответ точен: прокурор и судья должны быть “чистокровными”
юристами, то есть знать право. Так почему же адвокат в уголовном деле должен быть от искусства, а не
от права? Ответ неожиданно прост. Чтобы приговор был житейски понятен, чтобы адвокат
выслушивался с уважением и вниманием и тому подобное. Что ж, мнение, что адвокату только и
остаётся стать бытописателем жизни в суде, будет абсолютно истинное, если будет истинно
утверждение, что прокуроры и судьи так глубоко познали право, что никогда не ошибаются в вопросах
права. Остаётся только взывать к милосердию прокуроров и судей. Чтобы они не слишком наказывали.
Ведь виновность для них всегда очевидна. Вероятно, очевидна виновность и для адвокатов от
искусства? Она для них очевидна, потому что такие адвокаты не знают права?
/8/. По сути С.А. Андреевский рекомендует уголовным защитникам воспринимать
юриспруденцию как нечто элементарное, то есть примитивное. И сама юриспруденция в их
деятельности должна быть незаметна, отойти на второй план. То есть уголовный защитник может
вообще обойтись без права. Наблюдая сегодняшние уголовные процессы, невольно обнаруживаешь в
них деятельность от неизвестного вида искусства и не обнаруживаешь права.
/9/. Сергей Аркадьевич опять порадовал художников-защитников в уголовном деле, назвав
лишенных художественного таланта адвокатов дельцами, которые годятся только для второстепенных
услуг. К второстепенным услугам, в частности, относятся консультации и писание жалоб, то есть всё то,
где нужны юридические знания. Можно ли нам сделать вывод из утверждений Сергея Аркадьевича, что
адвокаты-знатоки права выполняют второстепенную работу? Тогда, что из себя представляет право,
занятие им, изучение его? Примитивизм?
/10/. Если первоклассные уголовные юристы, с громадной эрудицией, изобретательностью и
остроумием, уступают в уголовном суде людям легкомысленным, “но с божественным огнем”, с
209
искренним и живым дарованием, которые преуспевают, то, может быть, дело не в адвокатах, в судьях и
прокурорах? Может быть, востребуют адвокатов-художников не обвиняемые, а прокуроры и судьи?
Потому что прокуроры и судьи сами никакие не “чистокровные юристы”, а такие же искусствоведы
процесса? Художникам легче понять художника, ведь они общаются на одном им понятном
примитивном языке искусства. Для занятия искусством нужен талант, по крайней мере, иметь
уверенность, что он есть. А праву надо учиться, за право надо бороться. Художник же, именно как
художник, к «праву» имеет отношение лишь единожды – он имеет право на вымысел.
/11/. С.А. Андреевский даёт рекомендации, как стать преуспевающим адвокатом-криминалистом.
Во-первых, успокаивает, заверяя, что подготовка защитника-криминалиста несложна. Сколько-нибудь
даровитому человеку не составит труда изучить Уголовное уложение и пропечатанные под каждый
статьёй разъяснения Сената.
Как современно всё звучит. Как будто всё списано с сегодняшней уголовной адвокатуры. Или
современные адвокаты прочитали Сергея Аркадьевича и все его мысли из лозунгов превратили в
программу своей адвокатской жизни?
Обратите внимание, что уголовному адвокату сто лет назад было достаточно иметь Уголовное
уложение и знакомиться с разъяснениями Сената. Если следовать этому совету сегод452 ня, то
достаточно читать Уголовный кодекс и разъяснения Верховного суда. Но где само право? Где те
положительные [диспозиционные] законы, за нарушение которых следует наказание? О них ни слова.
Эти законы можно не изучать? Наказывать, приговаривать человека к наказанию за нарушение такого
закона, который не знают или не понимают ни прокурор, ни судья, ни адвокат? Это абсурд. Или это и
есть подмена права искусством? Тогда это точно абсурд. И этот абсурд назван судом жизни, а не
мёртвой формалистикой. А борьба за право названа бумажным сутяжеством.
Что же изменилось за сто лет? Если абсурд присущ человеку, то ничего измениться не может?
Адвокаты-художники, прокуроры-артисты и судьи-искусствоведы – враги права, враги
государства, враги народа. Они не борются за право, они его разрушают. Они разрушают мораль.
Что же мы не видим в современных приговорах по уголовным делам? Не видим указания на
законы, на нормы права, которые нарушил обвиняемый, а теперь осуждённый. Осудили без права. Так,
на глазок, из собственного представления о “десяти заповедях”. И адвокатам право тоже не нужно, коль
они художники? Но Сергей Аркадьевич показал, что и сто лет назад не все адвокаты были
художниками, были и те, кто боролся за право, противостоял примитивизму в уголовном процессе.
Принцип правового государства, принцип правосудности приговора предполагают, что в
приговоре должна быть указана та правовая норма, которую нарушил обвиняемый. И это не статья из
уголовного кодекса. Человек должен знать, в преступлении какой правовой нормы он обвиняется.
Юрист-художник может возразить, что бывают случаи, когда уголовный кодекс содержит
наказание за деяние, а другого закона, кроме уголовного, нет, на который можно было бы указать как
нарушенный обвиняемым. Обычно юрист-художник в пример приводит “убийство”. Мол, не нужно
никакого другого закона, и так все знают, что убивать нельзя.
Юрист-художник неправ. И это ему непростительно, потому что он должен знать право.
Знать из десяти заповедей, что убивать нельзя, недостаточно для юридического приговора.
Убийство есть неправомерное лишение жизни. Следовательно, должна быть норма права (закон),
которая запрещает лишать жизни другого человека по собственному произволу или которая
предписывает сохранять, оберегать жизнь другого человека, не подвергать жизнь человека опасности.
Что, собственно, одно и то же. Если нет нормы права – нет наказания за её нарушение. Но норма права,
запрещающая убивать, есть. В первую очередь она содержится в Конституции России: человек –
высшая ценность. Не в Уголовном, а в Гражданском кодексе России закреплено, что жизнь и здоровье,
достоинство личности, личная неприкосновенность неотчуждаемы и непередаваемы. Гражданское
законодательство защищает эти блага человека.
Причинение вреда жизни и здоровью человека есть, в частности, нарушение норм Конституции
России и Гражданского кодекса России. За такое противоправное поведение может следовать
наказание, которое предусмотрено в уголовном кодексе. Поэтому в судебном приговоре всегда должна
быть установлена противоправность в поведении подсудимого, указание на закон, который он нарушил,
а указание на статью уголовного кодекса есть только выбор наказания. В противном случае приговор
вынесен вне права.
Мысль о примитивности уголовного закона закреплена в самом Уголовном кодексе России. Так в
210
статье 2 Кодекса определено, что задачами этого Кодекса являются: охрана прав и свобод человека и
гражданина, собственности, общественного порядка и общественной безопасности, окружающей среды,
конституционного строя Российской Федерации от преступных посягательств, обеспечение мира и
безопасности человечества, а также предупреждение преступлений.
Задача – это то, что требует исполнения, разрешения.
Закон, в котором сосредоточена третья часть правовых норм (санкции), причём не вся эта часть
нормы, а только один наиболее жестокий вид наказаний, не может иметь никаких самостоятельных
задач, кроме как утилитарной, а именно собрать в одном месте максимальное количество наказаний для
удобства их поиска и применения за нарушение многочисленных норм положительного
(диспозиционного) законодательства.
В действительном смысле охранять свободы и собственность могут только материальные
государственные институты, у которых для этого есть физические средства насилия, в первую очередь
это милиция и армия.
Всё законодательство (вся масса законов) есть глобальная единая норма права, право вообще,
имеющее триединство: гипотезу, диспозицию, санкцию. Это право в целом призвано охранять
жизненные интересы людей. Право стремится к бесконечности в том смысле, что оно пытается
охранить максимальный жизненный интерес человека.
Чтобы право смогло охранить интерес человека, нужно выявить его, отделить от других
интересов, сформулировать интерес, который будет подлежать правовой охране, провозгласить
охраняемый правом жизненный интерес. Тот, кто нарушил охраняемый правом жизненный интерес
другого человека, подлежит наказанию со стороны государства, то есть того, кто имеет право
применять насилие в качестве наказания за нарушение интереса другого. Иначе говоря, охраняет
жизненный интерес всё право, вся правовая норма, а не только один элемент её третьей части,
содержащейся в уголовном законе санкции.
Примечание. Словосочетание “законный интерес”, которое стремительно распространилось в
законодательстве за последние десять лет, неграмотно и свидетельствует лишь об утрате правовой
культуры, то есть понимания самого цивилизационного смысла права. Это словосочетание больше
похоже на скороговорку, чем на язык закона. Если есть “законный интерес”, то должен быть и
“незаконный интерес”. Как понять значение “незаконного интереса”? Это интерес вне закона, за
пределами закона, интерес, который закон не регулирует или не охраняет, либо это интерес, который
заведомо нарушает чьи-то охраняемые законом интересы? Конечно, любой юрист-художник, адвокат от
искусства тут же объяснит всякому недогадливому юристу, что “законный интерес” – тот интерес,
который раньше в законах назывался “охраняемый законом интерес”. Но это всего лишь догадки.
Потому что никаких “законных” или “незаконных” интересов нет для права. Есть охраняемые законом
интересы, то есть правоохраняемые жизненные интересы, и жизненные интересы, которые право не
охраняет, или пока не охраняет.
Друзья рассорились. У одного из них есть жизненный интерес сохранить дружбу. Но право такой
интерес не охраняет, отношения дружбы не регулирует. Или это “незаконный” интерес?
Добавление. Правило нормативного поведения одно, но санкция за нарушение этого правила в
правовом смысле, будучи единой, может распадаться на несколько элементов, видов. Выбор и
применение вида наказания зависит от размера вреда, который причинил нарушитель правила.
Например, работник, нарушивший трудовую дисциплину (скажем, правила техники безопасности),
может быть наказан наложением на него дисциплинарного взыскания (санкция предусмотрена в
Трудовом кодексе); это же нарушение может повлечь наказание в виде наложения на него штрафа в
административном порядке (санкция предусмотрена в Кодексе об административных
правонарушениях); за это же нарушение работник может быть привлечен к уголовной ответственности
(санкция предусмотрена в Уголовном кодексе). Правило работник нарушил одно (оно содержится в
трудовом законодательстве), но в зависимости от размера причиненного им в результате такого
нарушения вреда наказание ему может быть предельно максимальное, которое традиционно
определяется в уголовном законе.
Право не регулирует размер или степень нарушения самого права, то есть пределы, за которые
выходит нарушитель права. Право устанавливает правильное, нужное, допустимое, надлежащее
211
поведение. Всё, что выходит за пределы правил поведения, есть правонарушение, которое подлежит
наказанию. Если, в частности, уголовным законом определена разная мера наказания в соответствии с
размером причиненного правонарушителем вреда (например, крупный, особо крупный), то такое
различие наказаний не есть форма правового регулирования поведения людей. Это не самостоятельная
норма права. Это виды санкций, которые адресуются суду для их применения.
Добавление. Ложному пониманию уголовного кодекса как закона примитивного даёт
неправильное, то есть ложное определение понятия преступления в Уголовном кодексе России.
Согласно статье 14 этого Кодекса преступлением признаётся виновно совершённое общественно
опасное деяние, запрещённое этим Кодексом под угрозой наказания.
Вина у правонарушителя быть должна, то есть что он нарушает правовые предписания в здравом
уме и твердой памяти. Однако общественно опасными деяниями являются все, которые нарушают
правила поведения, предписанные законами. Любая норма права всегда содержит в себе санкцию.
Положительное (диспозиционное) правило поведения может быть прописано в одном законе
(нормативном акте), а санкция за его нарушение – в другом. Но норма одна. Санкция есть всегда, надо
только её поискать. Запрещает неправильное, противоправное, поведение вся норма, прежде всего её
предписывающая часть. А если есть предписание, то есть и наказание за нарушение предписания.
Санкция ничего не может запретить или предписать, как себя надо вести. Правило, что нельзя брать
тайно чужую вещь, установлено в Гражданском кодексе, а не в Уголовном. В Уголовном кодексе
установлена мера наказания тому, кто нарушит правило не брать тайно чужую вещь. Запрещает это
делать Гражданский кодекс.
Если уголовный кодекс – примитивный закон, то ему должен соответствовать уголовный процесс,
который также будет примитивен. Это и не скрывается деятелями искусства от юриспруденции. Они
относятся к уголовной процедуре не как к достижению человеческого разума, не как к логическому
познанию, а как к месту проявления собственных художественных пристрастий.
Глава 2. О несерьёзности судебной власти
Примитивизм – это упрощенный подход к сложным вопросам. Можно упрощенно относиться к
текстам законам, излагать их примитивно, вести себя играючи, понарошку в самом судебном процессе,
но Верховная власть ни на миг не забывает, что жизнь, как бы её фельетонно ни отображали в словах,
сурова и жестока. Ошибки в защите собственных властных интересов могут дорого обойтись Власти. И
Власть важнейшие, ответственейшие задачи жизни поручает только людям, с её точки зрения,
надежным, серьёзным, то есть важным, нешуточным, степенным, влиятельным. И Верховная власть не
считает судебную власть серьёзной, на которую она может положиться, которой можно довериться.
Разграничение, в частности, проводится по отношению к сохранению государственной тайны и
жизненным интересам человека.
Всё, что касается интересов одного отдельно взятого человека (содержание под стражей, лишение
свободы, тайна переписки и так далее), то все эти вопросы отданы на усмотрение суда. Ничего опасного
или вредного для Власти не случится, если кто-то не так будет лишён свободы. Но совершенно подругому Власть относится к сохранению государственной тайны. В этих вопросах нельзя довериться
любому или всякому судье. Поэтому уголовные дела, в материалах которых содержатся сведения,
составляющие государственную тайну, уже подсудны только суду уровня субъекта Российской
Федерации, а не районного или муниципального масштаба (см. статью 31 Уголовно-процессуального
кодекса России в редакции 2003 года).
Удивительные метаморфозы происходят с основаниями и порядком производства выемки.
Вначале, согласно части 3 статьи 183 Уголовно-процессуального кодекса России в редакции 2001
года выемка предметов и документов, содержащих государственную или иную охраняемую
федеральным законом тайну, производилась следователем с санкции прокурора. А вот выемка
документов, содержащих информацию о вкладах и счетах граждан в банках и иных кредитных
организациях, производится на основании судебного решения (см. часть 4 статьи 183 Уголовнопроцессуального кодекса России в редакции 2001 года). Законодатель чётко выразил своё отношение к
прокурору и судье. Только прокурор заслуживает полного доверия, что касается вопросов
212
государственной тайны. А судьям можно оставить вклады граждан в банках.
Сравните вопросы предметов и документов, содержащих государственную тайну, доверено было
решать любому прокурору, а проводить судебный процесс, содержащий такие же вопросы, только суду
не ниже уровня субъекта Российской Федерации.
Однако Федеральным законом от 5 июня 2007 года № 87-ФЗ редакция частей 3 и 4 статьи 183, а
также пункта 7 части 1 статьи 29 Уголовно-процессуального кодекса России была изменена таким
образом, что теперь выемка предметов и документов, содержащих государственную и иную
охраняемую федеральным законом тайну, производится на основании судебного решения. Казалось бы,
такое перераспределение полномочий может говорить о возрастании доверия к судье и о принижении
роли прокурора. Но это поверхностный взгляд.
Изменения в указанной статье вызваны таким реконструированием в 2007 году прокуратуры, в
результате которого она была лишена важнейшего инструментария для выполнения надзорных
функций, а именно права на непосредственное возбуждение уголовного дела и проведения
предварительного расследования. Это право перешло к Следственному комитету при прокуратуре
России и другим органам предварительного расследования федеральных органов исполнительной
власти (при федеральном органе исполнительной власти). Без права на ведение предварительного
расследования, то есть без права на непосредственное уголовное преследование, прокуратура
превращается в ходатая или просителя, в мнимого “правозаступника” от государства. Роль суда при
этом нисколько не возрастает, а приобретает ещё более показной, ритуальный, фиктивный вид. Дело
даже не в оставленном противоречии: проводить судебный процесс, содержащий вопросы
государственной тайны, доверено только суду не ниже уровня субъекта Российской Федерации, а
разрешать выемку предметов и документов, содержащих такую тайну, позволено любому суду. С
другой стороны, это даже не противоречие, как не имеющее никакого практического смысла с точки
зрения борьбы за право. Ибо наделение суда подобного рода контрольными или надзорными
функциями противоречит самой природе суда.
Суд есть только там, где есть спор, где есть спорящие стороны или возможен и допустим спор
между сторонами. Даже в делах об установлении фактов, имеющих юридическое значение, возможно
участие нескольких лиц, так называемые заинтересованные лица, у которых могут быть противоречия и
так далее. Но наделение суда функциями вне спора только принижает суд. В чём смысл установления,
что только суд правомочен, например, принимать решения о производстве обыска или выемки в
жилище? Проконтролировать следователя, знает ли он процессуальный закон? Или защитить права
собственника жилища? Но это суд сделать не в состоянии, потому как не понимает, зачем следователю
нужно провести обыск. И было бы глупо обязывать следователя растолковывать (доказывать) судье,
зачем нужно проводить обыск именно в этом жилище, а не в каком-либо другом. В этом случае
следователь должен был бы раскрыть перед судьёй все следственные планы. Но главное, судье это не
нужно.
При этом процессуальный закон разумно тут же сводит на нет весь судебный порядок получения
разрешения на производство следственного действия введением исключения. Так, в части 5 статьи 165
Уголовно-процессуального кодекса России (в редакции Федерального закона от 27 июля 2006 г. № 153ФЗ) установлено, что в исключительных случаях, когда производство осмотра жилища, обыска и
выемки в жилище, личного обыска не терпит отлагательства, указанные следственные действия могут
быть произведены на основании постановления следователя без получения судебного решения. В этом
случае следователь в течение 24 часов с момента начала производства следственного действия
уведомляет судью и прокурора о производстве следственного действия. К уведомлению прилагаются
копии постановления о производстве следственного действия и протокола следственного действия для
проверки законности решения о его производстве. Получив указанное уведомление, судья в срок,
предусмотренный частью второй настоящей статьи, проверяет законность произведенного
следственного действия и выносит постановление о его законности или незаконности. В случае, если
судья признает произведённое следственное действие незаконным, все доказательства, полученные в
ходе такого следственного действия, признаются недопустимыми в соответствии со статьёй 75
настоящего Кодекса.
Потом следователь представляет судье документы о свершившемся факте. А что же суд? А суд
проверяет “законность” произведенного следственного действия и выносит постановление о его
“законности или незаконности”. Судья не способен проверить целесообразность следственного
213
действия в целях добывания доказательств, самого доказывания, замысел следователя на раскрытие
преступления и изобличение преступника. Это есть всего лишь проверка судьёй, так ли составлено
постановление, следователь ли подписал, поставил ли где надо печать. Но такая “законность” может
проверяться на любых стадиях судебного процесса, и главное, на стадии судебного следствия судом
первой инстанции. Не может же суд первой инстанции оставить в силе недопустимое доказательство,
если ранее какой-то суд проверил “законность” проведённого следователем обыска. Это извращенный
отголосок теории формальных доказательств и дань либеральной фразе в судопроизводстве.
Совершенно другое дело, когда право выдачи разрешения на производство следственного действия
предоставлено прокурору. По крайней мере, прокурор может оценить целесообразность проведения
обыска, ему надо будет представлять суду в судебном следствии полученные при обыске
доказательства. Поэтому такая проверка “законности” лишь принижает суд, превращает судью в
процессуального статиста.
Верховная власть рассматривает судебную власть как второстепенный её придаток, выполняющий
сугубо ритуальную функцию. Обвинительный же орган выполняет собственно властную, политическую
функцию. Подтверждением тому служит судебная статистика.
Из года в год в России суды выносят не более одного процента оправдательных приговоров. Это
качественная характеристика нашей юстиции.
Конечно, не сами суды выбирают людей для осуждения. Их им обязательно представляет
прокуратура (количество дел частного обвинения настолько ничтожно мало, что ими можно
пренебречь). И если всех представляемых обвиняемых суды осуждают к уголовной мере наказания, то
зачем нужны суды? Если прокуроры уже заранее знают, кто виноват, то сами прокуроры могут и
вынести приговор. Приговоры по справедливости не сильно будут отличаться от судебных. Может
быть, даже будут гуманнее, в смысле – человечнее. А суды, по крайней мере в их уголовно-правовой
части, можно будет упразднить. Они при таком наличном правосудии избыточны. Писанные же
правовые принципы, типа “правосудие по уголовному делу осуществляется только судом” или “никто
не может быть признан виновным в совершении преступления и подвергнут уголовному наказанию
иначе как по приговору суда”, можно оставить, заменив слово “суд” на слово “прокурор” в
соответствующем падеже. Презумпция невиновности от этого не пострадает. Будем, как и сейчас, всех
считать невиновными до приговора.
Мизерный процент оправдательных приговоров поражает. Суды не сами принимают решения?
Или обвинительные органы у нас не ошибаются и зря не привлекают?
Неужели суды – избыточная система в правосудии? Они не могут выносить приговоры, отличные
от требуемых обвинительным органом? Из логики абсурда следуют эти вопросы.
Кто принимает решение о том, быть юристу судьёй или не быть? Принимает ли такие решения
судейская или вообще юридическая, то есть публичная, общественность? Способность юриста к
правосудной деятельности оценивают органы судейского сообщества или организации информационнорегистрирующего типа, имеющие весьма смутные представления о праве?
Так, в “Вестнике Арбитражного суда Российской Федерации” (№ 7 (140) за 2004 год. С. 9) читаем:
“Мотивы, по которым Комиссия при Президенте России по предварительному рассмотрению
кандидатур на должности судей рекомендует отдельных кандидатов к отклонению, часто связаны либо
с их причастностью к преступным группировкам, либо с судимостями как самого соискателя судейской
должности, так и его близких родственников”. А ведь было время, когда не только “цены снижали”, но
и “сын за отца не отвечал”. Там же написано: “Особого внимания требуют случаи, когда кандидат,
проработавший 20–30 лет адвокатом или замещающий высокооплачиваемую руководящую должность в
крупном стабильном банке, вдруг желает стать судьёй арбитражного суда первой инстанции” (С. 10).
Действительно, назначаться в судьи в двадцатипятилетнем возрасте, когда человек толком ни права, ни
жизни не знает, – это правильно. И после 20–30 лет службы судьёй уходить в адвокатуру, как в
общество пенсионеров и клуб ветеранов, тоже возражений не вызывает. А человек, узнавший право в
его букве и духе и увидевший жизнь во всех её проявлениях без иммунитета (независимости), требует
особого внимания.
И если судьбу судьи решают не публично, по законам о судоустройстве и статусе судей, а люди из
органов (организаций) информационно- регистрирующего типа, то о какой правосудности приговоров
может идти речь? О ней вообще нечего говорить. Ибо всякий судья пуще всего будет бояться не
осуждения его судейским сообществом и народом, а оценки его деятельности этими самыми
214
информаторами и регистраторами.
А кто-то ещё наивно желает подбирать судей в основном из юристов, помыкавшихся в адвокатах,
узнавших почем фунт лиха бесправия. Так какой же адвокат “не имел контактов с представителями
криминальных структур” и “близкие связи в коммерческой сфере”? А прокуроры и следователи такие
есть?
Зачем-то предлагают ввести для всех судей добровольное декларирование не только доходов, но и
расходов. Мол, честному человеку прятать нечего. Но никому не нужно всенародное оповещение о
доходах и расходах судьи. Нужны справедливые, правосудные судебные решения. Поэтому нужно
проверять не декларации, а решения судей, оценивать способность юриста быть судьёй, а не искать
пятна в биографиях родственников.
Получается, что судьи находятся в фактической зависимости от информаторов и совершенно
независимы от права и народа, и даже от Государя. А независимость от Государя есть бунт, измена.
Если процессуальная деятельность Конституционного суда расписана на многие и многие месяцы,
это, опять же, доказывает тезис, что отечественная судебная система захлебнулась в тотальном
попрании права. В Конституционный суд идут от безысходности.
Примечание. Адвокаты, так же как и народ, знают о судах и судьях всё, потому что суды и судьи –
это их решения. Больше ничего знать не надо. А что знают об адвокатах и читают об адвокатуре судьи.
Ничего? Читают ли они решения адвокатских судов по правилам адвокатской профессии? Нельзя же
признать адвокатурой преподношенческую деятельность стряпчих. Хотя только по таким и могут
судить судьи об адвокатуре. Но таковы тогда сами судьи.
Никому не интересна жизнь судей: как едят, где отдыхают, отношения в семье. Важны
исключительно их акты правосудия. По ним и можно судить о судье.
Пояснение. Посчитайте долевое соотношение принимаемых Конституционным судом России
постановлений и определений. Море определений и маленькая бухта постановлений. Постановления
принимаются по существу вопроса. Казалось бы, в постановлении всё разъяснено, сомнения развеяны.
Всё должно быть ясно тому, кому адресовано постановление. А адресовано оно государственной власти
вообще и каждой его ветви в особенности. Осталось только выполнить постановление,
руководствоваться выраженной Конституционным судом правовой позицией. Если кто-то скажет, что
власть саботирует исполнение многих решений Конституционного суда, то могут посчитать, прежде
всего сама власть, что это заявление голословное и только выражает его эстетические чувства. Однако
количество принимаемых Конституционным судом определений подтверждает то, что власть
саботирует исполнение постановлений Конституционного суда. Ибо содержание большинства
определений отсылает заявителя к правовой позиции, которая уже выражена Конституционным судом в
ранних постановлениях. Определение напоминает, что на поставленные жалобщиком вопросы давно
есть ответ в постановлении. Огромный же поток жалоб в Конституционный суд и реагирование на них в
основном в форме определений есть признание того, что к постановлениям Конституционного суда
серьёзно не относится тот, кому оно адресовано, его не обязательно выполнять “быстро, точно и в
срок”. Людям ничего не остаётся, как жаловаться и жаловаться в Конституционный суд по одним и тем
же вопросам. Отсюда и море определений.
Добавление. Примитивное отношение к адвокату
Адвокат – профессиональный участник судебного процесса, назначение которого, помимо
разъяснения юридических сомнений своему доверителю, выражение мнения в форме ходатайств,
заявлений и жалоб о соответствии совершаемых следователем, прокурором и судьёй процессуальных
действий требованиям закона. Однако законодатель не уверен в юридических познаниях адвоката и
поручает, например, следователю, в чьей юридической компетентности законодатель, надо полагать, не
сомневается, не только познакомить с постановлением о назначении судебной экспертизы защитника
обвиняемого, но и разъяснить ему права наравне с обвиняемым (см. часть 3 статьи 195 Уголовнопроцессуального кодекса России в редакции 2001 года). Однако адвокат не нуждается в юридических
поучениях следователя и прокурора. Ибо всякое подобное поучение есть покушение на принципы
правосудия.
Однако и суд не должен разъяснять никаких прав профессиональным участникам процесса –
215
прокурору и адвокату, как, например, таковое записано в части 5 статьи 327 Уголовно- процессуального
кодекса России (в редакции 2001 года). Прокурор и адвокат приходят в процесс за отстаиванием своих
юридических позиций и высказывать суду своё профессиональное мнение, а не обогащать свою память
знаниями о своих правах, выслушивая разъяснения судьи. В противном случае, если судья высший
знаток права, единственный в нём знающий толк, то никакой прокурор и адвокат не должны никогда
обжаловать судебные акты.
Глава 3. Реферат о примитивизме уголовного закона
Право есть любая стремящаяся к определённости и непротиворечивости система норм,
подкрепленных реальной угрозой наказания со стороны властей. Не надо смущаться “карательной”
сущности права. Всякая система норм подчиняется неким внутренним законам, которые в значительной
степени независимы от человеческих желаний, – законам духа. Поскольку же право есть форма духа,
существование всякого правового института должно иметь глубокие духовные основания; в противном
случае данный институт не может считаться правовым, но его следует отнести к продуктам произвола.
Ценность права в его стремлении к защите жизненных интересов людей.
Наказание же, как исполнение санкции нормы права, не удовлетворяет потребности субъекта
права, если, конечно, этот субъект права не является человеком со злобной и мстительной психикой. Но
это уже не вопрос права, а предмет медицинского диагноза.
Что есть преступление?
По своему обыденному смыслу слово преступление означает переход за какую-то границу, выход
за пределы чего-то дозволенного, нарушение допустимого. Более ста лет назад профессор Николай
Степанович Таганцев писал: “Как показывает само наименование “преступление”, “проступок”,
“преступное деяние”, “нарушение”, такое деяние должно заключать в себе переход, преступление за
какой-то предел, отклонение и разрушение чего-либо” (Русское уголовное право. Том 1. – Тула:
Автограф, 2001. С. 41).
В своём фундаментальном труде “Русское уголовное право” профессор Н.С. Таганцев приводит
следующие ответы разных правоведов на вопрос, “что же переступает или нарушает лицо, учинившее
преступное деяние”:
(1) Преступное деяние – всякое нарушение уголовного закона (С. 41);
(2) преступление – есть деяние, запрещаемое законом под страхом наказания, иными словами,
оно есть нарушение уголовного закона (С. 41);
(3) преступление есть нарушение закона, установленного для ограждения безопасности и
благосостояния граждан (С. 42).
Эти определения Николай Степанович считал неточными или неполными.
Касательно первых двух определений, профессор Н.С. Таганцев приводит интересное и важное
для нас мнение. Согласно этому мнению, выражение “предел, переступаемый преступником, составляет
уголовный закон” заключает в себе очевидное недоразумение, поскольку положение уголовного закона,
на основании которого приговаривается преступник, отождествляется с юридическим положением,
которое преступник нарушает (С. 41). И делается вывод, что “закон, который нарушается, логически в
идее и даже фактически по времени (обыкновенно, хотя и не всегда) должен предшествовать закону, по
коему наказывается нарушитель” (С. 41–42).
Первые два определения преступления имеют неблагоприятные последствия для народа, но
удобны для людей от юстиции. Ибо такие определения позволяют:
(1) правоприменителям правоохранного и судебного ранга не знать положительного
(диспозиционного) права, то есть права, устанавливающего надлежащее поведение граждан и органов
власти, а достаточно быть знакомыми с “диспозициями” статей законов о наказаниях;
(2) оценивать допустимость поведения по интуиции и на основе собственного правосознания и
представления о должном, не утруждая себя аналитической работой по преодолению абсурда логикой;
(3) пренебрегать увеличением профессиональной и, соответственно, интеллектуальной энтропии,
нравственной деградации в сфере юстиции;
(4) назначать на должности судей юристов, только в общих чертах имеющих представление о
положительном (диспозиционном) праве.
Конституция России закрепила: Каждый имеет право на жизнь (часть 1 статья 20); Никто не
216
должен подвергаться пыткам, насилию, другому жестокому или унижающему человеческое
достоинство обращению или наказанию (часть 2 статья 21); Достоинство личности охраняется
государством (часть 1 статья 21); Человек, его права и свободы являются высшей ценностью (статья 2
Конституции России).
Итак, правомерное поведение, допустимый предел – не подвергать другого человека насилию.
Нарушение этого допустимого предела может быть разным по видам, формам, содержанию и
последствиям такого насилия. Формы, виды, содержание, последствия, то есть качественные и
количественные характеристики неправомерного деяния, должны указываться в статьях уголовного
закона, как непосредственно влияющих на размер (масштаб) наказания (санкции). Связь качественных и
количественных характеристик неправомерного поведения с масштабом наказания функциональная.
Эта связь охватывается частью правовой нормы – санкция. Указанные качественные и количественные
характеристики неправомерного поведения и допустимо называть диспозицией (описанием) статьи
уголовного закона (закона о наказаниях). Но такое описание не есть диспозиция нормы права, ибо
относится только к разряду санкций.
Как бы разнообразны ни были качественные и количественные характеристики в описании
неправомерного поведения, преступлена всегда будет одна какая-нибудь диспозиция нормы права.
Например, насилие. Нарушена диспозиция части 2 статьи 21 Конституции России.
Убийство – преступлена диспозиция нормы, сформулированной в части 1 статьи 20 Конституции:
“Каждый имеет право на жизнь”. Если кто-то совершил несколько убийств, то нарушил он одну
диспозицию правовой нормы, а наказан будет за размер преступления (вреда) в соответствии со статьёй
закона о наказаниях, которая предусматривает санкцию за несколько убийств.
Добавление. Преодолению примитивного восприятия уголовного закона и, как следствие,
судейского произвола, не способствует и неуверенная, неопределённая, двусмысленная позиция
Конституционного суда России, который всё же разделяет право на уголовный закон и законы “иной
отраслевой принадлежности”, а также предполагает так называемую “сферу уголовно-правового
регулирования”.
Так, в пункте 2 Определения Конституционного Суда России от 10 июля 2003 г. N 270-О записано,
что “Названные нормы уголовного [часть первая статьи 3, статья 10] и уголовно-процессуального
[пункт 13 статьи 397] законов – при том что в силу специфики предметов правового регулирования они
непосредственно закрепляют правовые последствия принятия именно уголовного закона, устраняющего
или смягчающего уголовную ответственность, – не исключают возможность придания обратной силы
законам иной отраслевой принадлежности в той мере, в какой этими законами ограничивается сфера
уголовно-правового регулирования.
Уголовный закон, будучи в силу своей правовой природы крайним средством, с помощью
которого государство осуществляет реагирование на факты правонарушающего поведения,
распространяет своё действие лишь на те сферы общественных отношений, регулирование которых с
помощью правовых норм иной отраслевой принадлежности, в том числе норм, устанавливающих
административную ответственность, оказывается недостаточным. Такой вывод подтверждается, в
частности, положением части второй статьи 14 УК Российской Федерации, согласно которому не
является преступлением действие (бездействие), хотя формально и содержащее признаки какого-либо
деяния, предусмотренного Уголовным кодексом Российской Федерации, но в силу малозначительности
не представляющее общественной опасности. Исходя из этого, декриминализация тех или иных деяний
может осуществляться не только путём внесения соответствующих изменений в уголовное
законодательство, но и путём отмены нормативных предписаний иной отраслевой принадлежности, к
которым отсылали бланкетные нормы уголовного закона [Курсив наш. – Авт.], либо ограничения
объёма уголовно-правового регулирования в результате законодательного признания какого-либо
деяния не представляющим общественной опасности, свойственной именно преступлениям, и
влекущим на данном основании административную или иную более мягкую ответственность”
Суждение Определения, что уголовный закон есть крайнее правовое средство государственного
реагирования на факты правонарушающего поведения, казалось бы, имеет законченную логическую
форму и достаточно для уяснения назначения уголовного закона. Согласно этому суждению, уголовный
закон содержит только перечень крайних, предельных, наивысших мер наказания (санкций) за
правонарушающее поведение. Иные меры наказания за правонарушающее поведение, не крайние,
217
содержатся в иных законах. В силу указанного суждения, уголовный закон есть совокупность санкций и
не регулирует общественные отношения, подобно иным [диспозиционным] законам. Однако
Конституционный суд указанному суждению противопоставляет иное суждение: уголовный закон
распространяет своё действие лишь на те сферы общественных отношений, регулирование которых с
помощью правовых норм иной отраслевой принадлежности оказывается недостаточным. Второе
суждение превращает уголовный закон из свода санкций в закон, который регулирует пусть особые, но
общественные отношения, то есть в [диспозиционный] закон. Согласно второму суждению, уголовный
закон регулирует не все общественные отношения, а только отдельные. Причём эти отдельные сферы
общественных отношений не регулируются исключительно уголовным законом. Такие отдельные
сферы общественных отношений уголовный закон регулирует лишь постольку, поскольку их
регулировать с помощью правовых норм иной отраслевой принадлежности оказывается недостаточным,
то есть законы “иной отраслевой принадлежности” эти общественные отношения всё же регулируют.
Получается, по синтаксису второго суждения, эти отдельные сферы общественных отношений
обязательно регулируются и уголовным законом, и законами иной отраслевой принадлежности
одновременно. Таким образом, согласно второму суждению, общественные отно470 шения в
зависимости от основания правового регулирования делятся на два вида. Первый вид общественных
отношений регулируется законами “иной отраслевой принадлежности”, а второй вид – уголовным
законом и законами “иной отраслевой принадлежности” одновременно.
Представлению о существовании особой сферы уголовно-правового регулирования способствует
утверждение Определения, что декриминализация тех или иных деяний может осуществляться не
только путём внесения соответствующих изменений в уголовное законодательство, но и путём отмены
нормативных предписаний иной отраслевой принадлежности, к которым отсылали бланкетные нормы
уголовного закона. Это утверждение предполагает два способа или вида декриминализации деяния.
Согласно первому способу, декриминализация деяния, то есть отмена применения к
правонарушителю крайней (предельной) меры наказания (санкции) может последовать в силу
исключения такой меры (санкции) из уголовного закона. Правонарушение [диспозиционного закона]
есть, но санкции в её крайней (предельной, то есть уголовной) форме нет, поэтому деяние
декриминализировано.
Второй способ по первому впечатлению предполагает, что декриминализация деяния может
осуществляться путём отмены нормативных предписаний иной отраслевой принадлежности.
Действительно, законодатель отменил правовое регулирование в одной отдельно взятой сфере
жизненных отношений, отдав эту сферу нормам морали. В силу того, что [диспозиционный] закон
утратил силу, а точнее утратили силу только две части правовой нормы, а именно гипотеза и
диспозиция, то уголовный закон не подлежит применению, так как в нём содержится только одна
санкция из нормы. Санкция должна следовать за нарушением диспозиции, но при отсутствии
диспозиции применение санкции есть абсурд. Санкция в самой себе не может содержать диспозицию и
гипотезу.
Однако из утверждения вытекает, что второй способ декриминализации деяния возможен в случае
отмены не любых нормативных предписаний иной отраслевой принадлежности, а только таких, к
которым отсылают бланкетные нормы уголовного закона. Следовательно, согласно данному
утверждению, уголовный закон всё же регулирует отдельные сферы повседневной жизни людей. Ибо,
согласно тому же утверждению, человек может быть подвергнут уголовному наказанию за нарушение
закона “иной отраслевой принадлежности” только в том случае, если об этом законе говорится в
“бланкетной норме” уголовного закона, и за нарушение самого уголовного закона, если его норма не
“бланкетная”. Если судья при вынесении приговора решит, что норма уголовного закона не
“бланкетная”, то судье можно вообще не знать никаких законов “иной отраслевой принадлежности” и
никак эти законы в приговоре не рассматривать, а признавать подсудимого виновным или оправданным
только в силу соответствия его деяния предписаниям “нормы” уголовного закона. Поскольку в
уголовном законе в основном статьи сформулированы не как “бланкетные”, то судейский произвол не
ограничен никакими законами “иной отраслевой принадлежности”. Получается, что не из нарушения
диспозиции (правила поведения) [диспозиционного] закона следует санкция (наказание), а наличие
известной меры наказания в уголовном законе даёт простор для фантазий о должном поведении
обвиняемого. Уголовный закон становится только на одну треть видимым, а на две третьи невидимым
законом. Санкция – видимая часть уголовного закона, так как она содержится в статьях особенной
218
части уголовного закона; а гипотеза и диспозиция – невидимая часть уголовного закона, так как они
существуют в представлениях обвинительного органа и суда, а не в [диспозиционных] законах, и
увидеть их нельзя (см. главу “Арест”).
Признание одновременно двух суждений об уголовном законе истинными есть абсурд. Конечно,
этот абсурд можно не преодолевать, сославшись на абсурдную природу человека. Но если всё же
преодолевать, то надо признать ложным второе суждение.
Нет никаких сфер общественных отношений, которые регулировались бы сразу уголовным
законом и законами “иной отраслевой принадлежности”. Никакие законы, в том числе уголовный, не
регулируют, как, где и кому совершать правонарушающие действия. Поскольку всякое правонарушение
лежит вне права, оно и есть неправо. В противном случае, если бы право регулировало порядок и виды
совершения правонарушений, сами “правонарушения” стали бы правом и их, как право, можно было бы
нарушать. Таким образом, абсурд был бы возведён в степень и приобрёл бы вид “правонарушение
правонарушения”. Но сохранение в рассуждениях мыслей о существовании особых сфер уголовноправового регулирования даёт простор судейскому произволу, а принцип правового государства сводит
к бессильному либеральному лозунгу.
Глава 4. Об актуальности внедрения предельно реалистических проформ процессуальных
документов
– Знает ли он приговор?
– Нет, – сказал офицер.
– Он не знает приговора, который ему же и вынесли?
– Нет, – сказал офицер, – было бы бесполезно объяснять ему приговор.
– Но что он вообще осужден – это хотя бы он знает?
– Нет, и этого он не знает, – сказал офицер.
– Вот как, – сказал путешественник. – Но в таком случае он и сейчас ещё не знает, как отнеслись к
его попытке защищаться?
– У него не было возможности защищаться.
– Но ведь, разумеется, у него должна была быть возможность защищаться, – сказал
путешественник.
– Дело обстоит следующим образом. Вынося приговор, я придерживаюсь правила: “Виновность
всегда несомненна”.
Франц Кафка. В исправительной колонии
Можно отбросить либеральный стыд и массово внедрять ясные и понятные каждому следственнопрокурорско-судейско- адвокатскому участнику уголовного процесса и обвиняемому образцы
процессуальных документов. Профессионально-интеллектуальная энтропия волеобразующих
участников юридического процесса стремится неудержимо к своему максимуму. И для
здравомыслящих юристов вдруг стало ясно – кто будет сопротивляться грозной поступи такой
энтропии, тот будет сметен с пути реальности. Вот и законодатель в 2001 году, наконец-то, признав
неспособность
исполнителей-процессуалистов
самостоятельно
составлять
соответствующие
процессуальным законам процессуальные документы, присовокупил к Уголовно-процессуальному
кодексу десятки приложений. Да, это сюрреализм. В том смысле, что это есть истинный реализм
наличного права. Потом в 2007 году, в связи с реконструкцией отечественной прокуратуры и
трудностью пересоставления и составления новых проформ процессуальных документов, главы,
касающиеся применения бланков процессуальных документов, в Уголовно-процессуальном кодексе
России были признаны утратившими силу. Утратили силу только главы в уголовно-процессуальном
законе, но сами бланки остались незыблемы.
Поэтому надо идти дальше. И лучшие образцы достижений процессуальной мысли, которые уже
неоднократно освящены неотменёнными судебными приговорами, тут же нужно возводить в ранг
процессуального обычая. Каждый состав преступления как можно быстрее надо обеспечить полным
219
комплектом процессуальных документов: от рапорта (докладной) о совершении преступления до
определения (постановления) надзорных инстанций.
И процессуальные документы повсеместно достигнут своей предельной реалистичности, а
сущность их будет наполнена всей полнотой искренности. В предельно реалистических проформах
должны быть только пробелы для заполнения нужными фамилиями, именами и отчествами, адресами.
И все сразу вздохнут с облегчением от пролившихся на них правды и справедливости. У участников
процесса высвободится масса времени, которое можно будет посвятить совершенствованию и созданию
новых проформ. Судебный процесс ускорится – у осуждённых скорее будут заканчиваться сроки
наказания. Жизнь того требует. И юридический процесс в полной мере превратится в игру: одни будут
игроками, на других будут играть. И все адвокаты, а не только отдельные, уже без запинки будут
произносить так полюбившиеся им слова “проиграл” или “выиграл” процесс, а точнее судьбу и жизнь
человека. Правда, адвокаты никогда не были активными “игроками” в процессе. Ибо оценивает
доказательства в процессе и принимает по ним решения только активный игрок: следователь, прокурор,
судья. Они и играют, адвокат может только подыграть. Неправильно говорить: “адвокат выиграл
(проиграл) судебный процесс”. Правильно говорить надо будет так, например: “Прокурор выиграл
жизнь подсудимого, которого суд приговорил к пяти годам лишения свободы”. Вообще-то обыгрывает
всегда всех судья.
В истинно независимом обществе все правила игры должны быть известны и доступны для
понимания каждого члена общества, независимо от достигнутой им фазы интеллектуальной энтропии.
Но либеральные предрассудки препятствуют такому пониманию. Их настоятельно надо преодолеть. И
пример этому должна дать интеллигентски настроенная и переживающая за права часть
общественности, предложив варианты реалистичных проформ. Ибо известные из былого приложения к
Уголовно-процессуальному кодексу России проформы всё ещё вызывают некоторые отдельные
затруднения при их заполнении. Конечно, такие затруднения встречаются редко, но всё же бывают. А
их не должно быть вовсе. Ибо всякая отсебятина в процессуальном документе, например в
постановлении о привлечении в качестве обвиняемого, вызывает у некоторых обвиняемых и их
адвокатов иллюзию о невиновности, основанную на предположениях, что сторона обвинения не имеет
доказательств виновности обвиняемого и даже отсутствует сам факт события преступления. А
всяческие сомнения вызывают душевное неспокойствие, неуверенность и могут вызвать мысль о
недоверии ведущему следствие или о гарантии правосудности самого приговора.
В целях преодоления всяческих процессуальноправовых предрассудков (пережитков)
предлагается проформа “Нормального постановления о привлечении в качестве обвиняемого”. Не
исключаем, что предложенная проформа у прогрессивно мыслящих юристов вызовет желание усилить
её реалистичность. С этим заранее согласны, ибо созданное человеком подлежит совершенствованию.
***
Примечание: используется исключительно при предъявлении обвинения по ст.ст.________ УК РФ,
или лицам, подлежащим равноудалению.
Нормальное постановление
о привлечении в качестве обвиняем__
(место составления)
«______»___________г.
Следователь (дознаватель) Наименование органа предварительного следствия или дознания,
классный чин или звание, фамилия, инициалы следователя (дознавателя), рассмотрев материалы
уголовного дела №______________________________
установил:
фамилия, имя, отчество обвиняемого, имея своей целью уклониться от уплаты налогов в
федеральный бюджет Российской Федерации и в бюджет субъекта Российской Федерации от доходов,
сформировавшихся в результате получения прибыли от незаконной предпринимательской
220
деятельности, а также завладеть путем мошенничества чужим имуществом в крупном размере в виде
денежных средств и впоследствии совершить с этими денежными средствами, добытыми преступным
путем, незаконные финансовые операции (легализацию денежных средств), в неустановленное
следствием время вступил в сговор на совершение указанных преступлений с неустановленными
следствием и известными сотрудникам оперативных служб правоохранительных органов лицами,
создав организованную преступную группу. Четко распределив роли в организованной преступной
группе, фамилия, имя, отчество обвиняемого с целью осуществления незаконной предпринимательской
деятельности и последующих хищений путем мошенничества, имея конечной целью легализацию
денежных средств, добытых преступным путем другими лицами и в результате совершения им
преступлений, в установленном законом порядке зарегистрировал на подставных лиц коммерческую
организацию, представив в налоговые органы регистрационные документы (Устав и Учредительный
договор),
являющиеся
официальными
документами,
дающими
право
осуществлять
предпринимательскую деятельность, таким образом подделав официальные документы.
Для придания видимости законной деятельности зарегистрированной организации, а на самом
деле не имея намерений заниматься предпринимательской деятельностью (лжепредпринимательство),
фамилия, имя, отчество обвиняемого изготовил печать и, введя в заблуждение банковских работников
относительно своих истинных намерений, открыл в банке расчетный счет, тем самым, получив
возможность осуществлять незаконные финансовые операции с денежными средствами, добытыми
преступным путем. При этом фамилия, имя, отчество обвиняемого, имея реальную возможность
открыть расчетный счет в любом другом коммерческом банке, расчетный счет открыл в наименование
коммерческого банка, о чем он заранее поставил в известность других членов преступной группы,
которые не были осведомлены об истинном платежном балансе банка.
Имея своей целью ввести в заблуждение контролирующие органы и скрыть преступный характер
своей деятельности, принял на работу в коммерческую организацию неосведомленных о его преступной
деятельности граждан. Желая поставить принятых на работу граждан в материальную зависимость и
подчинить их своей воле, фамилия, имя, отчество обвиняемого издал приказ о принятии этих граждан
на работу и об установлении им денежного вознаграждения в виде заработной платы.
Получив, таким образом, возможность осуществлять предпринимательскую деятельность, а
фактически таковых намерений не имея, фамилия, имя, отчество обвиняемого начал выпуск товаров
народного потребления, о реализации которых договорился с различными торговыми организациями,
чьи руководители не были осведомлены о его истинных намерениях.
В результате реализации произведенной организацией продукции фамилия, имя, отчество
обвиняемого начал получать прибыль и с целью введения в заблуждение контролирующих органов и
маскировки преступной деятельности дал указание бухгалтеру, неосведомленному об истинных его
преступных намерениях, вести бухгалтерскую отчетность и начислять заработную плату работникам
организации. Маскируя таким образом преступную деятельность и создавая видимость заботы о
материальном благосостоянии работников, фамилия, имя, отчество обвиняемого ежемесячно
выплачивал работникам организации заработную плату, осознавая при этом, что совершает финансовые
операции с денежными средствами, добытыми преступным путем.
Далее, с целью сокрытия противоправной деятельности организованной преступной группы,
совместно с бухгалтером, неосведомленным о преступном характере его действий, сформировал
балансовый отчет организации и с целью легализации денежных средств, добытых преступным путем,
лично пытался передать платежные поручения об уплате установленных законом налогов и сборов в
банковскую организацию, в которой имелся расчетный счет организации. Однако фамилия, имя,
отчество обвиняемого не довел свой преступный умысел до конца по причинам, от него не зависящим,
так как был задержан сотрудниками указать правоохранительный орган с поличным.
На основании изложенного и руководствуясь ст. 171 и 172 УПК РФ,
221
П О С Т А Н О В И Л:
Привлечь (фамилия, имя, отчество обвиняем--, дата и место его рождения) в качестве обвиняем___
по данному уголовному делу, предъявив ему(ей) обвинение в совершении преступлен__,
предусмотренных главой Уголовного кодекса РФ «Преступления в сфере экономической деятельности»
(ст.______________ УК РФ), о чем ему (ей) объявить.
Следователь (дознаватель)
(подпись)
(далее по стандартному тексту о правах обвиняемого)
____________________________***____________________________
Вышеизложенное может быть использовано в качестве законодательной инициативы всяким,
обладающим правом на такую инициативу. А если кто значения духовной грандиозности и предельной
реалистичности предлагаемой проформы не понимает, то непонимающих опять отправляем к
произведениям Франца Кафки. Слово в первую очередь за научной (интеллигентской)
общественностью.
Примечание. Если в помощь акторам права приданы процессуальные проформы, то пора дать для
помощи и формы логического доказывания, а также вписать первостепенные пояснения и указания.
Например, что гражданский иск в уголовном процессе рассматривается по правилам гражданскопроцессуального закона, который и применяется в уголовном процессе при рассмотрении иска.
Глава 5. О структуре нормы права
Признано, что норма права состоит из трёх частей: гипотеза, диспозиция и санкция. Гипотеза – это
предположение условий (обстоятельств), при наличии которых возникают правоотношения,
приобретаются права и возлагаются обязанности. Достоверность предполагаемых условий должна
вытекать из складывающейся обстановки или быть подтверждена доказательствами. Диспозиция – это
описание должного (правомерного) поведения, в основе которого лежит содержание права и/или
обязанности. Санкция – это наказание за нарушение чьего-то права, правоохраняемого интереса, то есть
преступление правомерно допустимого или должного поведения, описанного в диспозиции.
Казалось бы, представления о структуре нормы ни у кого не должны вызывать возражения и
пониматься её структура должна всеми одинаково, по крайней мере, в её логическом толковании.
Однако широко распространилась словесная схема структурной модели нормы права,
сформулированная на примере положения “договор о залоге должен быть заключен в письменной
форме” так: “Если заключается договор о залоге [гипотеза], то он должен быть совершён в письменном
виде [диспозиция], а в противном случае договор является недействительным [санкция]” (Алексеев,
Сергей Сергеевич. Право: азбука-теория-философия: Опыт комплексного исследования. – М.: “Статут”,
1999. С. 66). Указанную логическую формулу можно было бы расценить как казус, если бы она не стала
приводиться как образец юридического анализа разными юристами. В этой логической формуле всё
неправильно и она противоречит азбуке формальной логики.
Фраза “если заключается договор о залоге” не является гипотезой. Она не содержит никаких
условий (обстоятельств), необходимых и достаточных для заключения договора залога. Такими
условиями должны быть, например, право и дееспособность сторон договора или включенность
предмета договора в гражданский оборот. В противном случае гипотезой любой нормы права,
регулирующей совершение гражданско-правовых сделок, будет намерение совершить сделки и
собственно совершение сделок как исключительно техническое действие.
Фраза “договор о залоге должен быть совершён в письменном виде” можно отнести к диспозиции
нормы права. Но эта фраза только мизерная часть диспозиции одной нормы права о сделках.
Фраза “в противном случае договор является недействительным” не может быть санкцией. Ибо
незаключение договора, отказ от его заключения не есть наказание. Даже признание какой-то сделки
недействительной не есть наказание её участников. В противном случае, отказ одной стороны
222
заключить договор будет санкцией (наказанием) другой. Или напротив, принуждение заключить
договор по решению суда сторону, уклоняющуюся от заключения договора, будет наказанием
уклоняющейся стороны, санкцией против неё.
Наказанию (санкции) подвергается недобросовестная сторона, лицо, нарушившее диспозицию
нормы права. Наказанию должен быть подвергнут тот, кто, например, путём обмана вынудил другую
сторону заключить с ним договор о залоге и получил при этом материальную выгоду за счёт другого
или третьего лица. Недобросовестная сторона в качестве наказания, например, может возместить
причиненный вред другим лицам, выплатить неустойку и так далее. Но признание договора залога
недействительным и возвращение сторон в первоначальное состояние не есть наказание.
Норма права и статья закона не одно и то же. Даже целый закон, как единый нормативный акт,
редко представляет собой норму права в её триединстве. Скорее всего, что такого закона, который по
юридико-логическому объёму был бы равен норме права, нет. Конституция России – основной закон
нашего государства, закон прямого действия. Но в Конституции нет санкций, то есть там не указаны
наказания за нарушение предписаний (диспозиций) этого закона. Следовательно, Конституция не
содержит целостных норм права в их структурном тройственном понимании. Завершение норм,
отдельные части которых содержатся в Конституции, надо искать в других законах. Например, санкции,
то есть третью часть нормы права. По большому счёту всё национальное право, все нормативноправовые акты в их совокупности представляют одну и единственную норму права. Так же как деление
права по отраслям есть сугубо прикладное, техническое действие, производимое для удобства
применения.
Примечание. Согласно статье 14 Уголовного кодекса России “Преступлением признаётся виновно
совершённое общественно опасное деяние, запрещённое настоящим Кодексом под угрозой наказания”.
Это неправильно. Поскольку преступлением должно признаваться виновно совершённое
противоправное деяние, наказание за совершение которого предусмотрено в Уголовном кодексе.
Общественная опасность поглощается понятием противоправности. Всякая противоправность
вредна обществу, то есть представляет ему опасность. И только по степени опасности, размеру вреда,
причиненного противоправным деянием, такое деяние относится к категории преступления. Наказание
же за преступление, как за акт противоправного поведения, предусмотрено исключительно в уголовном
законе – Уголовном кодексе.
Никто ничего не запрещает в уголовном кодексе под страхом наказания. Запрет есть в других
законах. В тех законах, в которых предписывается правильное (должное) поведение. Например, не
укради, не убий…
В правовом государстве общественная опасность деяния определяется исключительно в
позитивных (диспозиционных) законах, а не через посредство карательных. Хотя таковое было во все
времена и во всех обществах. Всегда было позитивное (должное) право. В первую очередь, это
религиозные заповеди. Они могли иметь прямое действие законов. За их нарушение следовало
наказание. Не исключено, что в былые времена в первую очередь записывались именно наказания за
нарушения известных правил, а не сами правила. Так было проще. Сейчас речь идёт о правовом
государстве.
Примечание. А как быть с покушением на преступление? Покушение тоже противоправно. Оно
есть нарушение охраняемых законом интересов. Например, покушались на грабеж. Покусившемуся
дали отпор. За покушение нужно понести наказание.
Раздел III. Гражданский иск в уголовном процессе как примитивизм
Должно соблюдаться единство судебной системы, а не разделение на два, три или даже четыре
вида, если учитывать конституционное исследование. В соответствии с этим искусственно разделение
процессуальных кафедр и учебных дисциплин.
Логика судопроизводства приводит к тому, что вершина суда – это уголовный процесс, который
возвышается над гражданским. Поскольку наказание уголовное шире гражданского, оно охватывает
материальную компенсацию вреда. Поэтому судья уголовного суда должен быть выше судьи по
гражданским делам. Судьёй уголовного суда можно стать, только пройдя ступень гражданского судьи.
223
По логической сути, уголовный и гражданский процессы ничем не должны отличаться. Суд
устанавливает противоправность, то есть нарушение [диспозиционного] закона. И каждый суд
определяет виновность, размер вреда и ответственность. Гражданский суд ограничен пределами
назначения видов ответственности. Уголовный суд лишь есть продолжение суда гражданского и в
отличие от суда гражданского обладает правом на все виды легитимного насилия (наказания).
Гражданский иск в уголовном процессе должен быть первичен. Вначале должен быть рассмотрен
гражданский иск, то есть установлены противоправность и размер вреда. Спор между истцом и
ответчиком, кредитором и должником разрешает вопросы противоправности в поведении ответчикаподсудимого, то есть какие правовые нормы [диспозиционного] закона были им нарушены, какой вред
был причинен ответчиком-подсудимым истцу, причинную связь между деяниями ответчикаподсудимого и наступившими вредными последствиями для истца, виновность ответчика-подсудимого
в причинении вреда.
Основание иска простое. Обязательство возникает из обязательства или из деликта. Далее
состязательный процесс по правилам гражданского судопроизводства. Виновность, размер вреда
установлены. Далее следует разрешить вопрос об ответственности. Всякое противоправное деяние,
правопреступление, является общественно опасным, общественно вредным. Степень опасности,
вредности предопределяет степень ответственности. Уголовный суд дополнительно выносит наказание
из уголовного закона к ответственности гражданско-правовой. А не наоборот, когда, назначив
уголовное наказание, дополнительно назначает возмещение вреда из гражданско-правовых требований.
Это неправильно.
Уголовно-процессуальный кодекс – не учебник по всем отраслям знания, и к нему не приложены
учебники логики и грамматики. Не нужно создавать специальный раздел гражданского процесса в
уголовно-процессуальном законе. Гражданский иск должен рассматриваться в суде по правилам
гражданско-процессуального закона или арбитражного процессуального закона по подсудности. Все
гражданско-правовые процедуры должны быть соблюдены.
“Дело Йукоса” показало отсутствие соблюдения процедур предъявления и рассмотрения
гражданского иска, а также неумение и незнание этих процедур участниками процесса, в том числе и
судьями. Даже страх перед ними. Как же повели себя адвокаты в вопросе гражданского иска в
уголовном процессе?
На стадии предварительного расследования следователь обеспечивает соблюдение процедуры
предъявления иска и извещения ответчика об иске. Получив иск, следователь должен проверить
соответствие содержания иска требованиям гражданско-процессуального закона и предоставить копию
иска ответчику, а не “ознакомить” с иском. Не соблюден порядок предъявления иска – нет иска. Если
копия иска с приложением, обосновывающим исковые требования, не вручена ответчику, то адвокат
должен считать, что иск не предъявлен. И вести себя сообразно этому, а не высказываться о признании
или не признании иска. При таких условиях для обвиняемого и его адвоката иска нет, иск не
предъявлен, если не вручена ответчику копия иска, не указан в иске ответчик, что можно обнаружить в
“деле Йукоса”, и так далее, то нет иска. Подсудимый не должен отвечать на вопрос о признании иска
никоим образом, так как иск в этом случае не предъявлен, его юридически нет.
Предъявление и рассмотрение гражданского иска в уголовном процессе в “деле Йукоса” носило
примитивный характер, что продемонстрировало небрежение правом профессиональными участниками
уголовного процесса. Акт признания гражданским истцом (постановление следователя или определение
суда) в уголовном процессе был демонстрацией судейского произвола.
Казус. Стадия представления сторонами доказательств. Гражданский истец заявляет ходатайство о
приобщении к материалам уголовного дела доверенности представителю, выданной гражданским
истцом для представления его интересов в судебном процессе, а также уточнение исковых требований.
Суд поставил вопрос о приобщении этих документов к материалам уголовного дела на
обсуждение участников процесса. Все признали, что приобщить надо. Государственный обвинитель
сказал, что представленный гражданским истцом документ поможет отстаивать позицию обвинения.
Признавая необходимость приобщения этих документов к материалам дела, адвокат поделился
самостоятельными суждениями о гражданском иске в уголовном процессе. Адвокат попросил отказать
в удовлетворении исковых требований. Адвокат сказал, что цифры, указанные в уточнении к исковому
заявлению, не соответствуют цифрам, приведённым в исковом заявлении и других документах,
224
находящихся в материалах уголовного дела, а также что нельзя начислять пени в отношении
налогоплательщика, если на его имущество наложен арест. Кроме того, адвокат поведал, что
гражданский истец – это лицо, которое предъявило требование о возмещении имущественного вреда
при наличии оснований полагать, что данный вред причинен непосредственно преступлением. Речь
идёт о том, разъяснил адвокат, что по уголовному делу можно взыскивать реальный вред, а не штрафы
и пени. Если суд при рассмотрении уголовного дела взыщет причинённый истцу ущерб, то тогда истец
может предъявить в суд по гражданским делам иск с требованием взыскать пени и штраф. Поэтому,
решил адвокат, изначально этот иск является необоснованным. О необоснованности гражданского иска
адвокат пообещал сказать в прениях.
Суд приобщил эти документы к материалам дела. Приобщая доверенность представителя
гражданского истца и уточнённые исковые требования, суд сообщил участникам процесса, что
рассмотрение гражданского иска по существу, в том числе вопрос о том, обоснован ли гражданский
иск, подлежит ли иск удовлетворению или нет, подлежит разрешению судом при постановлении
приговора.
[Примечание. Ходатайствовать о приобщении к материалам судебного дела доверенности
представителя гражданского истца и уточнённых исковых требований есть юридическая нелепость. Это
такая же нелепость, как если адвокат-защитник подсудимого будет ходатайствовать о приобщении к
материалам судебного дела ордера адвоката. Однако адвокат в этой нелепости соучаствовал, поскольку
она вписывается в представления адвоката об уголовном процессе. Для адвоката гражданский иск в
уголовном процессе досадное недоразумение, которое надо терпеть и стараться как можно быстрее
избавиться от него. Никто не хочет рассматривать гражданский иск.
Если лицо посчитало, что ему преступлением причинён имущественный вред, то это лицо
предъявляет иск о возмещении вреда в уголовном процессе, обосновывает иск и рассчитывает размер
вреда, прикладывает состязательные бумаги, в том числе и имеющиеся в материалах уголовного дела.
Вслед за предъявлением иска, если иск отвечает формальным признакам искового заявления,
предъявившее иск лицо признаётся гражданским истцом, а подсудимый – ответчиком. У гражданского
истца появляются права, реализация которых не может зависеть от усмотрения обвинительного органа
или суда. Суд не может ставить на обсуждение сторон вопрос о приобщении или неприобщении к
материалам судебного дела доверенности и искового заявления или дополнения к исковому заявлению.
Такой постановкой вопроса суд ставит под сом487 нение самоё право на иск, право на судебную
защиту, защиту правоохраняемых интересов истца. Право как таковое никогда не ставило реализацию
права на иск в зависимость от мнения и желания ответчика. Ответчик может возражать против исковых
требований, опровергать доводы истца, но не требовать от суда запрета истцу предъявлять
состязательные бумаги, а тем более подтверждение полномочий представителя истца. Это абсурд.
Процессуальное деяние по приобщению уточнённых исковых требований к материалам
уголовного дела само по себе абсурдно. Уточнение исковых требований есть дополнение к исковому
заявлению. Это часть иска. Часть следует судьбе целого. Иск не приобщается к чему-то, а
предъявляется. Иск поддерживается. Иск с прилагаемыми к нему состязательными бумагами вручается
ответчику-подсудимому. Если иск не вручён ответчику-подсудимому, то иск не предъявлен. Иск
должен быть рассмотрен в судебном заседании по правилам гражданского судопроизводства. Исковые
требования должны быть продемонстрированы в судебном процессе. Если такой процедуры в судебном
процессе не было, то надо признавать, что иск в суде не рассматривался. Реплика адвоката о
гражданском иске в судебных прениях не есть рассмотрение иска, не есть возражение ответчика.
Адвокат боится гражданского иска в уголовном процессе, он не знает и не понимает сути
гражданского иска в уголовном процессе, он боится и гражданского иска, и уголовного процесса.
Поэтому адвокат с облегчением воспринимает слова суда о том, что суд сам рассмотрит гражданский
иск, всё оценит, всё учтёт без доказывания сторон по обстоятельствам исковых требований при
вынесении приговора в совещательной комнате. Это большое облегчение для адвоката.]
Казус. Об оговорках гражданского истца и прокурора. Стадия дополнения судебного следствия.
Сторона защиты заявила ходатайство о вызове для допроса в качестве свидетеля одного из работников
гражданского истца. Представитель гражданского истца был против такого вызова, потому что сторона
защиты не сформулировала, зачем она хочет заслушать свидетеля, не указала цель допроса.
Государственный обвинитель, будучи против, рассудил, что допрос в качестве свидетеля на стадии
225
дополнения судебного следствия возможен только в том случае, если в ходе судебного разбирательства
будут установлены какие-то иные, новые, неизвестные ранее участникам уголовного судопроизводства
сведения относительно информированности данного лица. Суд отказал в вызове свидетеля.
[Примечание. Совершенно не странные и не неожиданные оговорки гражданского истца и
государственного обвинителя. Оказывается, надо мотивировать, зачем собирается вызвать сторона
свидетеля, что она хочет доказать сообщёнными свидетелем сведениями. Правда, сторона обвинения
сама ни разу не мотивировала предстоящий допрос свидетелей. Но адвокаты ни разу и не пытались
выяснить отсутствие мотивировки. Все дружно участвовали в заслушивании рассказов свидетелей об их
жизни. Только не участвовали в представлении доказательств.]
Раздел IV. Нелепость адвоката на допросе обвиняемого
Глава 1. Обвиняемый в “деле Йукоса” вообще
Обвиняемый – это физическое лицо, которому государственным обвинительным органом
предъявлено обвинение в совершении уголовно наказуемого деяния. Человек, которого обвинительный
орган желает подвергнуть предусмотренному в уголовном законе наказанию, есть обвиняемый.
Примечание. Согласно уголовно-процессуальному закону, обвиняемым признаётся лицо, в
отношении которого вынесено постановление о привлечении его в качестве обвиняемого или вынесен
обвинительный акт.
Добавление. Каждый обвиняемый находится в психическом состоянии порока воли и сознания.
Без чужой помощи из этого состояния выйти нельзя, если, конечно, он не сверхчеловек или гений.
Адвокат призван оказать такую помощь. Чтобы адвокату осуществить своё призвание, обвиняемый
должен поверить адвокату, то есть стать его доверителем. Если обвиняемый не доверяет адвокату, тем
хуже для обвиняемого. Адвокат не слуга и не хозяин обвиняемого. Обвиняемый не клиент адвоката, а
адвокат не патрон обвиняемого. Адвокат не берет обвиняемого в зависимость как неполноправного и
ущербного человека. Называние обвиняемого “клиентом” адвоката оскорбляет человеческое
достоинство обвиняемого и принижает профессиональное достоинство самого адвоката. Назвать когото “клиентом” – значит подчеркнуть своё пренебрежение к человеку, указать на приниженное его
положение. У адвоката доверители, у врача пациенты.
У обвинительного органа есть права и обязанности. У суда есть права и обязанности. У адвоката
есть права и обязанности. У обвиняемого есть только права.
У адвоката в судебном процессе две задачи: разъяснять доверителю (для суда – обвиняемому)
юридические сомнения и предупреждать обвинительный орган и суд от нарушений норм права,
которые они призваны соблюдать. Эти задачи взаимосвязанные, взаимозависимые, которые не могут
существовать одна без другой, а будучи разделенными, превращаются в абсурд.
Адвокат разъясняет доверителю смысл его прав, форму и способ пользования правами, стратегию
пользования правами в его жизненных интересах.
Пользование правами обвиняемого в максимальной степени возможно, если обвинительный орган
и суд исполняют свои функции без нарушения адресованных им правил. Если обвинительный орган и
суд нарушают, например, процессуальные правила, то они не исполняют свои обязанности. Ибо
нарушение правила есть неисполнение обязанности. Неисполнение обязанности есть нарушение права
другого. Отсюда главная публичная функция адвокатуры (вообще адвокатуры как института
гражданского общества) – реагировать словом в форме ходатайств и заявлений на всякое неисполнение
обязанностей государственными служащими.
Юридическая помощь адвоката имеет две стороны. Одна обращена к доверителю, другая в
интересах доверителя – к чиновнику. Поэтому в такой частной помощи проявляется публичный,
всеобщий интерес.
Адвокат не имеет власти, силовых механизмов принудить исполнять обвинительный орган и суд
их обязанности. Адвокат должен всего лишь отметить, зафиксировать неисполнение ими обязанностей.
Решает вопрос о принуждении к исполнению или забвении неисполнения другой иерархический
226
властный орган. Эта тема политическая, находящаяся вне адвокатской практики.
Адвокат, выходящий за пределы своего профессионального назначения, не исполняет своих
обязанностей. Поскольку деяния за пределами профессионального назначения нейтрализуют, умаляют,
отрицают, делают бессмысленной всякую профессиональную деятельность в процессе. В результате
обвинительный орган и суд не ограничены никаким автори491 тетом в собственном произволе, а
обвиняемый впадает в круг непонимания происходящего. Адвокат сам закрыл логический выход из
круга абсурда своими противоречивыми процессуальными поступками. Этот выход вдруг оказывается
никому не нужен.
Примеры выхода адвоката за пределы профессионального назначения: указывать на политически
мотивированный характер преследования обвиняемого; додумывать за обвинительный орган
обвинение; догадываться и излагать то, что не высказал обвинительный орган; догадываться о скрытых
мыслях обвинительного органа и суда; объяснять суду, что и как доказывает обвинительный орган;
ссылаться в оправдание своих действий на указания доверителя; заручаться на каждый свой шаг
согласием доверителя.
“Дело Йукоса” показало, что доминирующим стилем в деятельности адвокатов стал выход за
пределы профессионального назначения при оказании юридической помощи. Да-да, это именно стиль,
потому что он непосредственно не охватывается правилами адвокатской профессии (пока), а поэтому и
ненаказуем. Этот порочный стиль прикрывается так называемой “тактикой защиты” или “позицией
защиты”.
Примечание. О наказании за стиль
В языкознании, наряду с грамматическими и синтаксическими, признаются ошибки и
стилистические. При сдаче экзаменов за стилистические ошибки также снижают оценки (наказывают),
как за грамматические и синтаксические.
В спортивных состязаниях по борьбе наказывают за пассивное ведение борьбы, то есть за стиль.
Уставший борец, чтобы не быть наказанным за пассивное ведение борьбы (за стиль), применяет
стилистический приём, которым он пытается скрыть проявившуюся неспособность вести активную
борьбу, а именно он проявляет видимость активности в проведении приёмов борьбы. У борца нет сил,
чтобы провести активный борцовский приём. Но он делает вид, что хочет исполнить этот приём и
совершает движения, похожие на начало борцовского приёма. Таким образом, оставаясь в одном и том
же стиле (пассивном), борец демонстрирует разные виды этого стиля, чтобы скрыть от наблюдателей
свою неспособность бороться. Но и за видимость активности борец подлежит наказанию, как и за
пассивность в борьбе. Потому что это одно и то же нарушение правил борьбы.
Стиль – это сам человек. Чтобы изменить стиль, надо стать другим человеком.
Каждый отдельно взятый стилистический шаг адвоката может быть оправдан как единственно
возможный или нужный. Но когда они складываются в систему и превращаются в абсурд, то это
свидетельствует о профессиональном пороке адвоката. У такого порока нет какой-то одной причины, их
всегда множество, даже целая система. Все они охватываются одним понятием – низкая правовая
культура. Противостоят таким порокам правила адвокатской профессии и корпоративный адвокатский
суд, чего у других юридических сословий нет или они находятся в зачаточном, примитивном состоянии.
Адвокатская
корпорация
–
единственное
действенно
самоочищающееся
юридическое
профессиональное сословие.
Глава 2. Пороки стиля в “деле Йукоса”: допрос обвиняемого и адвокат
§ 1. Синдром 51-й и обвиняемый
Как ни удивительно, но синдром 51-й настолько всеяден, что даже иногда проявлялся у адвокатов
при допросе обвиняемых.
По подсказке адвоката даже обвиняемые порой отказываются давать показания, ссылаясь на
статью 51 Конституции России. Это ли не стиль адвоката?
Пример 1 из допроса подозреваемого.
“По существу подозрения могу показать следующее: в совершении указанного преступления
227
участия не принимал. Подтверждаю ранее данные мной показания в качестве свидетеля, больше к ним
добавить ничего не могу. От дальнейших показаний отказываюсь в соответствии со статьёй 51
Конституции РФ”.
Пример 2 из допроса обвиняемого.
После ознакомления с постановлением о предъявлении обвинения проводится допрос
обвиняемого с участием адвоката. В протоколе запись о том, что обвиняемый обвинение не признаёт и
давать показания не желает в соответствии со статьёй 51 Конституции РФ. Подписи участников
допроса.
Синтаксис примеров. Уголовно-процессуальный закон предоставляет обвиняемому право давать
или не давать показания. Это его право, а не исключение из обязанности давать показания. Сейчас не
будем касаться юридических познаний следователя, который, как предполагается, должен знать права
обвиняемого, коли он их ему “разъяснил”. Или следователь выполнял функцию стенографиста?
Пример 3 из допроса обвиняемого.
По уголовному делу обвинение предъявлено А., Б. и В. Допрашивают А. с участием адвоката.
На вопрос следователя о желании обвиняемого дать показания следует ответ обвиняемого “На все
вопросы в соответствии со ст. 51 Конституции РФ отвечать отказываюсь”.
Однако далее следуют вопросы, касающиеся обвиняемого Б.:
- Знаком ли А. с Б.?
- С какой целью были созданы общества “О” и “П”? Был ли посвящён в эти планы создания этих
обществ Б.?
- Принимал ли участие Б. в регистрации этих обществ?
- Кто принимал решение о назначении Б. директором общества “О”?
- Являлся ли Б. обычным административным работником?
- Кто подбирал персонал в эти общества? Какая роль в этом Б.?
- При каких обстоятельствах общества “О” и “П” заключали контракты на приобретение вещей?
- Какая была роль Б. при заключении контрактов?
- Мог ли Б. отказаться подписывать контракты на приобретение вещей?
- Был ли осведомлён Б. о приобретении вещей обществами “Х” и “Ц”, где директорами были сами
А. и В.?
- Мог ли Б. влиять на условия договоров?
- Имел ли Б. отношение к организации поставки вещей?
- Каким образом рассчитывалась заработная плата в Обществе, в котором Б. был директором?
Каков был размер заработной платы? Мог ли Б. влиять на размер заработной платы?
- Как и кем рассчитывалась зарплата у самого Б., какой был её размер и почему он был именно
такой?
- По какой причине Б. был уволен с должности директора, и в каких дочерних от Общества “Я”
компаниях он остался работать?
- Равнозначен ли был Б. с другими директорами обществ?
- Что вы можете рассказать о деятельности Б. в филиале Общества “РРР”?
После каждого вопроса следовал ответ обвиняемого: “В соответствии со ст. 51 Конституции РФ
отвечать на данный вопрос отказываюсь”.
Протокол прочитан лично, замечаний нет, подписи обвиняемого и адвоката.
Синтаксис примера. Обвиняемый вместе с адвокатом хотели выслушать все вопросы, им было
любопытно. Надо же знать, что интересует следствие. Ради удовлетворения своего любопытства
адвокат и его доверитель прибегли к негодному средству, к дарованному статьёй 51 Конституции
России праву на молчание. Не исключаем, что какой-нибудь проницательный юрист выскажет догадку,
что адвокат таким образом поступил нарочно, чтобы всё выведать у следователя. Мол, отвечать на этот
вопрос не буду, то есть жду другого вопроса. Опять не буду отвечать. Опять вопрос не подходит. Или
ответ не подойдет? Надо скрыть ответ. А вот любопытно, какой будет следующий вопрос?
Задача адвоката не в выведывании чего-то у следователя. Каждое негодное средство может только
навредить доверителю. Выслушивание вопросов никакого значения для обвиняемого не имеет, но
невольно наталкивает на подозрение, что обвиняемый что-то скрывает, ему зачем-то хочется узнать,
какими сведениями располагает следствие и тому подобное. Это интуиция допроса. А интуиция –
логический приём. Интуиция догадки может легко превратиться в убеждение.
228
Добавление. В буквальном смысле у обвиняемого нет процессуальных обязанностей, в отличие от
других участников уголовного процесса. Отсутствие обязанностей у обвиняемого – логический
принцип уголовного преследования. Всё, что просят делать обвиняемого, он делает добровольно.
Отвечать на вопросы, читать следственные бумаги, защищаться словом и всё другое есть его права,
которыми он пользуется по своему разумению или прихоти. Но если он, например, отказывается
принимать пищу (кушать), то его насильно накормят. Человек не может умирать по своему желанию на
глазах уполномоченных государственной властью, назначенных следить за тем, чтобы обвиняемый не
умер.
Вообще-то ни у одного человека нет никаких обязанностей. Любой может ничего не делать или
делать всё, что сможет физически. Другое дело, что его могут наказать за непотребное своеволие. Но
это вопрос второй. Человеку дарована свобода воли. Он может распорядиться собой по-своему. Однако
тогда и им самим могут распорядиться другие, например, сделать ему больно, но уже по своей воле.
Состояние всеобщего своеволия есть состояние дикости, или независимости. Никто ни от кого не
зависит. Независимость от законов тоже есть независимость от общества, от власти. Другое дело –
состояние свободы. Состояние свободы – это господство прав и обязанностей, которые люди по своей
воле на себя возложили. А независимых людей свободные наказывают, изолируют, даже лишают самой
жизни. Конечно, независимый тоже может лишить жизни свободного. Но это будет абсурд, который
подлежит преодолению (наказание независимого). Состояние свободы поддерживается страхом
наказания, угрозой лишиться тех или иных удобств.
Каждый по своей воле решает, быть ему свободным или быть ему независимым. Например, судья,
выносящий неправосудный приговор, есть независимый судья. Ибо он независим от права. Сама по
себе человеческая независимость есть абсурд, который преодолевается логикой свободы. Когда в
государственной машине количество независимых (абсурдных) достигает такого множества, которое
переходит в иное качество, то случаются революции, цель которых – свобода. Чиновник стремится в
силу своей двойственной природы (человека из гражданского общества и антропологического
выражения государства) к абсурдизации свободы, он желает быть независимым, а государь и народ
постоянно преодолевают этот абсурд. Если вдруг государь переходит из свободы (логики) в состояние
независимости (абсурда), то он становится деспотом или тираном. Народ может возвратить деспота или
тирана в царство свободы посредством революции (дезабсурдизации абсурда). По крайней мере, он
имеет на это право – право народа на революцию против тирании.
Впасть в независимость (дикость) государь может не только действиями, тогда он становится
деспотом или тираном, но и бездействием, то есть если он ничего не будет делать, кроме как взывать,
мучиться сомнениями, делиться личными переживаниями, заниматься самолюбованием… При
бездействии государь не исполняет свои обязанности по поддержанию свободы в обществе, то есть того
правового порядка (режи497 ма), который он обещал (гарантировал) народу сохранять при вступлении
на высший государственный пост. Бездеятельный государь становится независимым от своих
обязанностей. Такая бездеятельная независимость государя преодолевается логикой свободы, то есть
революцией или, на худой конец, дворцовым переворотом.
Бюрократия как антропологическое выражение государства стремится к независимости.
Коррупция, то есть ржа, разложение государственного аппарата, есть форма его независимости. Жажда
государственного аппарата расширить свою независимость ведёт к увеличению его функциональноволевой энтропии, логическим результатом которой является разрушение дееспособности этого
аппарата и, возможно, всей государственной машины (см. историю нашего Отечества). Независимость
есть путь к энтропии, то есть к поглощению свободы; независимость есть самоё социальная энтропия.
Задача государя – снижать энтропию бюрократии посредством восполнения и увеличения энергии
свободы, заменять независимых чиновников свободными, то есть не нарушающими юридических норм.
Свобода находится внутри государства и права, а независимость вне государства и права.
Независимость стремится к уничтожению государства и права. При этом нельзя отождествлять
независимость и анархию. Анархия – это управление, правила, порядок и сила, но только без
государственной машины, когда такой машины вообще нет.
§ 2. Ложные вопросы адвоката к обвиняемому
229
Сведения, содержащиеся в показаниях обвиняемого, могут иметь доказательственное значение для
установления нужных обстоятельств. Эти сведения могут быть аргументами в доказывании тезиса
обвинения или его антитезиса.
Для обвинителя допрос обвиняемого не представляет ни умственной, ни эмоциональной
сложности: или обвиняемый себя изобличит, или его показаниями можно пренебречь, так как он не
обязан говорить правду, или вообще без его показаний можно обойтись. Обвинителю и так всё ясно,
“совокупность доказательств” у него имеется.
Для адвоката задавание вопросов своему доверителю представляет весьма сложную и трудную
задачу. С этой задачей редко кто из адвокатов справляется. Лучше за неё и не браться.
Чтобы приступить к этой процедуре, надо вооружиться огромными знаниями, волей, обладать
развитой способностью мышления. И только бездумная самонадеянность адвоката может подвигнуть
его на такую опасную для его доверителя авантюру. Ибо для целей оправдания ответы не имеют
практического значения, потому что результат ответов именно такой, как это выглядит с точки зрения
обвинителя: или обвиняемый себя изобличит, или его показаниями можно пренебречь, так как он не
обязан говорить правду, или вообще без его показаний можно обойтись. Все факты, служащие
оправданию обвиняемого, находятся вне его показаний.
Чтобы начать задавать вопросы своему доверителю, нужны весомые логические предпосылки.
Во-первых, обвинение должно быть понятно адвокату из самого его изложения государственным
обвинителем, а не из догадок адвоката об обвинении. Обвинение должно содержать состав
преступления, то есть все его элементы с обязательным указанием на противоправность вменяемого
деяния, а именно – какой закон нарушил обвиняемый. Во-вторых, если обвинение понятно, хотя это
бывает редко, то адвокату должно быть ясно отношение к нему обвиняемого (признание вины). Втретьих, адвокат должен уяснить алгоритм доказывания стороны обвинения.
При таких предпосылках не остаётся места для вопросов адвоката своему доверителю. Функция
адвоката – подготовить доверителя к допросу, (если они вместе посчитали таковой необходимым)
посредством разъяснения ему разных юридических сомнений. Во время допроса всё имеет юридическое
значение.
Однако порой самонадеянность адвоката берёт верх над самоконтролем, ложное понимание
активности понуждаёт адвоката приступить самому к допросу обвиняемого, своего доверителя.
Процессуальный закон, безусловно, именно такой порядок и предусматривает: первым задаёт вопросы
обвиняемому его защитник. Но процессуальный закон есть способ обеспечения соблюдения логических
правил при доказывании выдвинутых тезисов в форме предоставления сторонам процесса прав, а не
учебник логики. На то и даны права, чтобы ими пользоваться разумно в интересах собственной жизни, а
не во вред им.
Рассмотрим примеры ложных вопросов, то есть вопросов, содержащих в себе ложные
предпосылки, которые задаёт защитник-адвокат обвиняемому, своему доверителю.
(1) Вопрос защитника. Были ли Вы знакомы с гражданами Эй., Би. и Си., имели ли граждане Эй.,
Би. и Си. отношение к вашему назначению директором Общества “Зед”?
Ответ обвиняемого. Не имели. Я не был с ними знаком. В Обвинительном заключении ни одного
доказательства того, что я был с ними знаком, не приведено и не может быть приведено.
В данном случае имеет место ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Для адвоката сам
факт знакомства и назначения его доверителя на должность имеет значение для подтверждения
предъявленного обвинения. Но такие факты не могут быть аргументами в подтверждении тезиса
обвинения или его опровержении. Иначе говоря, суждение “знаком с Икс, значит преступник” не может
быть истинным. Более того, факт знакомства может быть важен как аргумент только для стороны
обвинения, поэтому такой факт можно подтвердить только положительными данными, то есть если,
например, кто-то расскажет об их контактах или будет обнаружена их переписка. Но никак не через
отрицание знакомства.
(2) Вопрос защитника. Встречались ли Вы с Эй., Би. или Си. в период с 00.00.0000 года по
ХХ.ХХ.ХХХХ года [в течение эн месяцев]?
Обвиняемый ответил, что не встречался ни с кем, кроме Эй.
Вновь налицо ложная предпосылка в связке адвокат–доверитель. Для адвоката именно эти эн
месяцев имеют важное значение. Как хорошо, что не встречался. А если встречался, то тогда
доверитель преступник. Такова предпосылка. Да, он встречался с Эй. Об этой встрече все знают. И
230
адвокат решает спасти своего доверителя от обвинения в сговоре с Эй. следующим вопросом.
(3) Вопрос защитника. В ходе этой встречи рассказывал ли Вам Эй. об источниках получения
Обществом “Икс” вещей, об обстоятельствах торговли этими вещами по всему миру, с какой целью эта
торговля велась, каким образом будет использоваться выручка от продажи вещей?
Обвиняемый поведал, что ни о чём таком Эй. ему не говорил.
Опять ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Адвокат всем поведал важность
затронутых им обстоятельств для признания виновным его доверителя в инкриминируемых
преступлениях. Как хорошо для адвоката, что Эй. ни о чем не говорил с обвиняемым. А если бы
говорил, то обвиняемый непременно об этом бы рассказал суду и признал выдвинутое против него
обвинение?
(4) Вопрос защитника. В Обвинительном заключении указано, что Вы совместно с О., П., Р., С. и
Т. заранее объединились для совершения преступлений в организованную группу, тщательно
спланировали преступления и распределили роли. Данная позиция противоречит Вашим показаниям.
Что Вы можете сказать в связи с этим?
Ответ обвиняемого. Данное утверждение надуманно и не подтверждено никакими
доказательствами. Никаких встреч, планирований и распределений ролей не было. Мне никто ни о
каких преступлениях ничего не говорил. В материалах дела и в Обвинительном заключении
доказательств такому выводу нет.
И здесь ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Адвокат делает из обвиняемого и
правоведа, и эксперта, и свидетеля. Хотя он всего лишь обвиняемый. Адвокат ставит такими вопросами
своего доверителя в глупое и беспомощное положение. Содержащиеся в ответе обвиняемого слова по
своему смыслу можно отнести к заявлению, с которым может выступить сам адвокат, а не к сведениям,
которые могут быть аргументами в доказательстве. Вопрос адвоката и ответ его доверителя с позиции
целей судебного процесса есть абракадабра, то есть бессмысленный набор слов. А всякая бессмыслица,
исходящая от адвоката, приносит только вред.
Бессмысленными, а потому вредными, являются вопросы адвоката о том, знал ли его доверитель
то-то и то-то, такого-то и такого-то, понимал ли он то-то и то-то. О необходимости задавать такие
вопросы обвинительный орган даже не догадывается, поэтому он их и не задаёт. Но любой ответ на них
обвиняемого только убеждает обвинителя в его правоте: или обвиняемый скрывает правду, или
раскрывает свою необычайную осведомлённость о деятельности других лиц. Таков человек, и не только
из обвинительного органа.
На следующем примере нетрудно даже при начальной логической подготовке сделать выводы,
какие вытекают из, казалось бы, невинного вопроса адвоката и ответа на него обвиняемого.
(5) Вопрос защитника. Известно ли Вам, с какой целью были созданы данные общества Икс,
Игрек и Зед?
Ответ обвиняемого. Нет, этого мне никто не говорил. Из документов, которые я получил у
адвоката в Зурбагане, я сам сделал вывод, что это было сделано для минимизации налогов и гибкости в
управлении коммерческой системой. Однако как происходила минимизация налогов и соответствовало
ли это закону, я не знаю. Я лишь мог предполагать, что данные общества создавались и для
привлечения кредитов банков, чтобы исключить возможные претензии к Обществу Альт в случае
проблем с возвратом кредитов. На подобные темы я ни с кем не разговаривал. Никаких оснований
предполагать, что мне предлагают участвовать в какой-либо противозаконной операции, у меня не
было. Общества были зарегистрированы официально. Их представительства, хоть я их и не касался, как
следует из материалов уголовного дела, также были организованы в соответствии с законом. Вся
деятельность компаний носила открытый характер, договоры подписывались официально, реальными
лицами. Деятельность организаций систематически проверялась аудиторской компанией и была
доступна для любой проверяющей организации. У меня не было никаких оснований предполагать, что я
совершаю что-либо преступное.
Ответ закончен.
Снова ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Адвокат сам не понимает, зачем он
консультировал своего доверителя. Обвиняемый не понимает смысла ни одной произнесенной им
фразы. Но каков стиль ответа! Стиль покаяния и признания.
Что же мы вычитываем из ответа обвиняемого? Оказывается, обвиняемый не поверил, что
коммерческие организации (общества), где он работал, были созданы для получения прибыли, как это
231
провозглашает гражданский закон любой капиталистической страны. И чтобы выяснить истинную цель
создания этих обществ, обвиняемый изучил документы об этих обществах. Их анализ позволил
обвиняемому сделать вывод, что общества были созданы не для получения прибыли в результате
занятия коммерческой (предпринимательской) деятельностью, а для минимизации налогов и гибкости в
управлении коммерческой системой. Обратите внимание, что обвиняемый обладает стратегическим
экономическим мышлением, коли сумел только из документов понять истинную, скрытую от
непосвященных, цель создания обществ. Обвиняемый даже предположил (предполагать обвиняемому, в
отличие от свидетеля, конечно, не запрещается), что общества Икс, Игрек и Зед создавались и с третьей
целью: для привлечения кредитов банков, чтобы исключить возможные претензии к Обществу Альт в
случае проблем с возвратом кредитов. Обвиняемый без чьей-либо подсказки извещает, в форме
продукта его аналитического ума, что три общества брали кредиты фактически в интересах четвёртого
общества, которое может эти кредиты и не вернуть. Обвиняемый предполагает, что если четвёртое
общество (Альт) не вернёт деньги, то перед банками будут отвечать первые три общества. При этом
обвиняемый ни с кем не встречался и на экономические темы не беседовал. При этом у обвиняемого
(при его аналитическом уме и стратегическом складе экономического мышления) не было никаких
причин предполагать, что ему предлагают участвовать в каком-то противозаконном деянии. Иначе
обвиняемый отказался бы участвовать в нём. Обвиняемый особо подчеркнул, что общества были
зарегистрированы “официально”. Как будто бывают организации, зарегистрированные “неофициально”.
Более того, обвиняемый не только изучил документы об обществах, но и материалы уголовного дела,
касающиеся их представительств, которые к нему, как обвиняемый уверяет, не имели отношения. И
обвиняемый сделал вывод, что и представительства также были организованы в соответствии с
законом. Этим обвиняемый подчеркнул, что ему не чужды и юридические познания. Далее обвиняемый
разъяснил, что вся деятельность обществ носила открытый характер, договоры подписывались
официально, реальными лицами, а их деятельность систематически проверялась аудиторской
компанией и была доступна для любой проверяющей организации. Что ж, если одни договоры
подписывались “официально” и “реальными лицами”, то какие-то договоры, о которых обвиняемый
знает, подписывались “неофициально” и “нереальными лицами”? Какая-то деятельность проверялась и
была доступна, а какая-то не проверялась и скрывалась? Осталось только выяснить, какие “нереальные
лица” стояли за “реальными лицами” и какая деятельность скрывалась.
В конце ответа обвиняемый пояснил, что во время его работы в Зурбагане у него не было никаких
причин думать, что он совершал что-либо преступное. Это было в прошлом. А сейчас обвинительный
орган рассказал, какие преступления совершались? И теперь, в момент ответа на вопрос адвоката,
обвиняемый, как обладающий аналитическим умом, понял, что совершались преступления?
Обвиняемый верит в совершение этих преступлений, но только вины его в этих преступлениях нет?
Но есть и куда более вредные, в силу своих ложных предпосылок, вопросы. В них содержатся
согласия с утверждениями (тезисами) обвинительного органа как с аксиомами.
(6) Вопрос защитника. Государственное обвинение утверждает, что вся деятельность Обществ
“Э.”, “Ю.” и “Я.”, а также других обществ во всех местах земного шара осуществлялась по
согласованию с Вами как членом организованной [преступной] группы. Что Вы можете сказать в связи
с этим?
Ответ обвиняемого. Мне ничего об этом не было известно. Я к этим обстоятельствам никакого
отношения не имел. Это предположение обвинения. В материалах уголовного дела и Обвинительном
заключении доказательств моей осведомлённости по данным фактам нет.
Всё та же ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. В вопросе адвоката содержатся
предпосылки: была организованная преступная группа; существование её в момент допроса не
вызывает сомнений ни у адвоката, ни у его доверителя; деятельность обществ согласовывалась между
членами группы; если существование организованной группы не вызывает сомнений, то этой группой
совершались преступления. Из вопроса, содержащего такие предпосылки, следует, что адвокату нужно,
чтобы суд поверил, что обвиняемый не был участником организованной группы, а если и был, то роль
его в совершении преступлений была минимальная, потому что с ним даже не согласовывали
деятельность коммерческих организаций.
(7) Вопрос защитника к своему доверителю. Понятие “фиктивность” означает вымысел,
построение, не соответствующее действительности. В Обвинительном заключении утверждается, что
договоры, заключённые обществами “Шесть” и “Семь”, являлись фиктивными, то есть вымышленными,
232
а сами общества – подставными. Согласны ли Вы с этими утверждениями?
Ответ обвиняемого. Я никогда не считал, что эти компании являлись подставными, а
заключённые ими договоры фиктивными. До ознакомления с материалами уголовного дела я это
обосновывал тем, что общества были официально зарегистрированы, имели свой штат, управленческие
конторы, договоры подписывались реальными лицами, деятельность обществ неоднократно
проверялась и была открыта для проверок. После ознакомления с материалами уголовного дела я ещё
раз убедился в том, что эти общества не были подставными, а договоры, заключённые этими
обществами, фиктивными. Я это обосновываю тем, что, во-первых, вещи эти общества покупали у
разных продавцов; во-вторых, вещи приобретались исключительно по мировым ценам; в-третьих, вещи
реально поставлялись продавцом в места, указанные покупателем; в-четвёртых, расчёт по договорам
производился своевременно и реальным перечислением денег.
Очередной раз ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Адвокат задаёт вопрос своему
доверителю. Ожидает от него нужный адвокату ответ. В самом вопросе содержится предпосылка
существования “подставных” коммерческих организаций и “фиктивных” договоров. Причём в нём
содержится предпосылка, что адвокат и его доверитель понимают смысл терминов “подставной” и
“фиктивный” и могут дать им формально-логическое определение. Обвиняемый оправдывает доверие
адвоката. Обвиняемый, к удовлетворению адвоката, перечислил признаки “неподставной” организации
и “нефиктивного” договора. Основания отнесения организаций к “подставным”, а договоров к
“фиктивным” даны адвокатом и его доверителем.
(8) Вопрос защитника. В Обвинительном заключении утверждается, что с Вашего ведома на
банковских счетах Обществ “Два” и “Три” аккумулировалась торговая выручка Общества “Раз”, и Вы
обеспечивали перечисление этой выручки на банковские счета других подставных обществ, в том числе
Обществ “Четыре” и “Пять”. Согласны ли Вы с таким выводом?
Ответ обвиняемого. Нет, не согласен.
Вновь ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Адвокат и его доверитель исходят из
истинных для них предпосылок: у Общества “Раз” была торговая выручка, но она зачислялась на
банковские счета двух других обществ – “Два” и “Три”; эта выручка перечислялась не Обществу “Раз”,
а третьим обществам, которые были “подставными” (надо полагать, ложными, созданными без
намерения заниматься предпринимательской деятельностью); Общества “Четыре” и “Пять” были
подставными. Получается, что адвокат и его доверитель соглашаются с обвинительным органом во
всём, только не с “выводом” об участии в этих денежных перечислениях обвиняемого.
(9) Вопрос защитника. Было ли Вам известно, в чьих интересах действуют Общества “А” и “Б”,
продавая вещи обществам “В” и “Г”?
Ответ обвиняемого: Нет, об этом мне известно не было.
Ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. В вопросе содержится предпосылка, что
коммерческие организации действуют не в собственных целях, не для получения прибы506 ли, а в
интересах других лиц. Раньше обвиняемый не знал об этих интересах, а теперь знает.
(10) Вопрос защитника к своему доверителю. Правильно ли я Вас понял, что Вы не были
осведомлены об истинных планах Икс и акционеров Общества “Н” по реализации товара?
Ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Адвокат правильно понял своего доверителя. У
Икс и акционеров были истинные и ложные планы, о которых к моменту допроса уже знают адвокат и
его доверитель. Икс не посвятил обвиняемого в свои истинные планы. Обвиняемый об истинных планах
в то время не знал. Знал он только неистинные планы. А теперь обвиняемый узнал и истинные планы.
Неужели этими знаниями обвиняемый обогатился из материалов уголовного дела и разъяснений
адвоката?
(11) Вопрос защитника к своему доверителю. Правильно ли я Вас понял, что Икс не предлагал
Вам совершать преступления, когда Вы были директором Обществ “ЭМ” и “ЭН?
Ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Адвокат правильно понял своего доверителя.
Преступления совершались, в этом адвокат не сомневается. Он также не сомневается, что эти
преступления Икс предлагал совершать другим лицам, но только не обвиняемому. Причём адвокат
уверен только в том, что Икс не предлагал обвиняемому совершать преступления лишь в период
времени, когда обвиняемый был директором Обществ “ЭМ” и “ЭН”. Другие периоды адвоката не
интересуют.
(12) Вопрос защитника к своему доверителю. Правильно ли я Вас понял, что Вы не являлись
233
членом организованной группы, возглавляемой Икс?
Ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Адвокат всё понимает правильно, исходя из
своих предпосылок. Предпосылки вопроса, в истинности которых адвокат уверен, следующие: (1)
преступная организованная группа была; (2) возглавлял эту группу Икс; (3) обвиняемый знал и о
существовании организованной группы, и о том, что её возглавляет Икс, только сам обвиняемый не
участвовал в этой группе.
(13) Вопрос защитника к своему доверителю. Правильно ли я Вас понял, что Вы не участвовали
вместе с Икс в планировании преступлений и распределении ролей между членами организованной
группы?
Ложная предпосылка в связке адвокат-доверитель. Адвокат всё понял правильно. У него свои
предпосылки. Предпосылка первая: Икс планировал преступления, но обвиняемый в этом
планировании не участвовал. Обвиняемый только знал о таком планировании. Однако логика этой
предпосылки требует её завершения. Если обвиняемый не участвовал в планировании преступлений,
тогда с выработанным планом совершения преступлений он был ознакомлен? Вторая предпосылка:
преступления по выработанному плану совершала организованная группа, между членами которой
были распределены роли. Согласно этой предпосылке обвиняемый лично не участвовал в
распределении ролей для совершения преступлений. Но эта предпосылка есть причина предполагать,
что обвиняемый мог быть членом этой организованной группы, и хотя сам и не принимал участия в
распределении ролей в совершении преступлений, но выполнил порученную ему роль. Или адвокат
хотел принизить роль своего доверителя в совершении преступлений? Мол, роль его была совершенно
незначительной, он и участия не принимал не только в планировании преступлений, но даже в
распределении ролей. Какую дали роль, ту и сыграл?
Мудрость процессуального закона, в частности, в том, что он запрещает задавать наводящие
вопросы. Вопрос, содержащий в себе ложные или мнимые предпосылки, наводящий.
Глава 3. Бессмысленность показаний подсудимого
Казус. Показания подсудимого и адвокат. Стадия представления доказательств стороной защиты.
Один из подсудимых решил дать показания. Подсудимый рассказал о своей жизни, предшествовавшей
предъявлению обвинения в совершении преступлений, а именно – где и кем работал, что делал.
Рассказывая о своей трудовой деятельности, подсудимый указывал, как некто в чём-то его,
подсудимого, убедил, что-то пообещал, что-то порекомендовал. А подсудимый этому советчику
доверял.
Адвокат другого подсудимого спросил подсудимого, который рассказал о своей жизни, признаёт
ли он себя виновным в том, что он в составе какой-то группы, организованной другим подсудимым,
участвовал в каких-то преступлениях. Первый подсудимый ответил, что не признаёт себя виновным и
не знает ни о какой группе. Этот адвокат спросил первого подсудимого, давал ли ему какие-либо
указания или приказы другой подсудимый. Первый подсудимый ответил, что другой подсудимый
никаких указаний ему не давал.
[Примечание. Показания подсудимого тоже можно рассматривать как судебное доказательство, то
есть аргумент в доказывании. Какие сведения от подсудимого хотел получить адвокат другого
подсудимого? Что этот адвокат хотел доказать? Ничего. Иначе противоположные ответы на вопросы
адвоката привели бы к абсурду. Если бы первый подсудимый на вопрос адвоката ответил, что другой
подсудимый давал ему какие-то указания, то, по логике адвоката, его подзащитный был бы уличен в
преступлении? В самом вопросе адвоката заложена предпосылка, что указание одного подсудимого
другому входит в элемент преступления. Получается, что неизвестно, какой тезис обвинения адвокат
хочет опровергнуть “неучастием” своего подзащитного.]
Казус. Показания подсудимого. Адвокат объявил, что его подзащитный даст показания в
“свободной” форме. [Примечание. Не означает ли “свободная” форма, что подсудимый всё понимает и
всё знает касаемо обвинения?] Подсудимый заявил, что не признаёт себя виновным ни по одному
пункту предъявленного ему обвинения. Далее подсудимый рассказал о своей жизни, где и как работал.
Подсудимый утверждал, что никаких преступных групп он не создавал, ничего не искажал, никого не
обманывал и никому не поручал обманывать, не учреждал, не организовывал, не участвовал, не
234
устанавливал, не входил, не был, не приобретал, не осуществлял, не извлекал, не давал, не руководил,
не контролировал, не инициировал, не владел, не имел противозаконных целей. Подсудимый отметил,
что ещё недавно в России было противоречивое законодательство, и поэтому не исключено, что кто-то
посчитал, что действия каких-то управляющих не соответствуют каким-либо законам. Это вопрос
трактовки законов. В деятельности крупных коммерческих организаций судебное разбирательство по
спорным случаям трактовки закона – обычная практика. Но это не умышленное нарушение тех или
иных норм права и, тем более, не преступление, а различные толкования закона, связанные с той
правовой неразберихой, которая царила в этот период в стране и в определённой мере существует
сегодня, что видно из противоречивых решений государственных органов управления. Подсудимый
подчеркнул, что он никогда намеренно не нарушал закон, всегда согласовывал свои действия с
юристами и считает все свои действия соответствующими законам. [Примечание. Всё, о чём рассказал
подсудимый, кроме описания его жизни, которое не имеет отношения к обвинению, есть предмет
повествования для адвоката. Особенно рассуждения о противоречиях в законах, толковании законов,
вине умышленной и не умышленной. Или подсудимый после консультаций с адвокатом решил, что
были в его делах правонарушения? Нет, это не так. Разве прокурор назвал, какой закон был нарушен?
Тоже не назвал. Или подсудимый сомневается в юридических познаниях своего адвоката? Адвокат
должен разъяснять своему доверителю разные юридические сомнения. Адвокат должен знать, что через
отрицание ничего не доказывается. Или адвокат решил позволить своему доверителю высказаться о
наболевшем?] Подсудимый считает, что его обвиняют в совершении преступлений, которых не было, а
преступлением обвинительным органом признаётся обычная, нормальная производственная
деятельность коммерческой организации. В заключении подсудимый сказал, что пытался выяснить у
обвинительного органа, в чём же заключается противоправность его, подсудимого, действий, но ответа
не получил. Подсудимый отказался отвечать на вопросы стороны обвинения, потому что она своих
обвинений не обосновала. [Примечание. Нет обвинения – нет защиты.]
Адвокат задал подзащитному вопросы также о былой жизни подсудимого, знал ли того, был ли
там. [Примечание. За редким исключением, вопросы адвоката своему подзащитному всегда бесцельные.
Ответы ничего не могут ни доказать, ни опровергнуть.]
Суд поинтересовался у второго подсудимого, есть ли у него вопросы. Тот ответил, что у него не
может быть вопросов к подсудимому. [Примечание. Отличный ответ. У подсудимых не может быть
вопросов друг к другу с целью доказывания или опровержения чего-либо. Или это будет оговор.]
Казус. Подсудимый и его показания. Стадия представления доказательств стороной защиты.
Подсудимый изъявил желание дать показания в “свободной” форме. Подсудимый заявил, что
утверждения и выводы обвинения не соответствуют действительности, они ложные. А самоё обвинение
подсудимому непонятно. Подсудимый подчеркнул, что если руководствоваться правилами логики, то
обвинение никому не может быть понятно из-за внутренних неустранимых противоречий. Подсудимый
сказал, что он должен понимать суть предъявленного обвинения, а не гадать, что имел в виду
обвинительный орган.
После того, как подсудимый сказал, что ему обвинение непонятно, адвокат начал задавать ему
вопросы о его работе в различных коммерческих организациях, о знакомствах, где и как подсудимый
получал всякую информацию.
[Примечание. Опять адвокат создал видимость активности. Если подсудимый не понимает и не
знает ничего, о чём адвокат может спрашивать? Ни о чём. Или сам адвокат всё знает и понимает? Тогда
почему не рассказал о догадках своему доверителю? Почему не заставил своего доверителя поверить,
что “догадки” адвоката об обвинении есть истина, которую даже не знает обвинительный орган? Но
нельзя опровергать догадки. Подсудимый признался, что он только догадывается. Значит, и адвокаты
догадываются.]
Казус. Ещё раз о показаниях подсудимого. Подсудимый заявил суду, что он никогда не совершал
преступлений, а выдвинутое против него обвинение является ложным. Далее подсудимый
проанализировал выдвинутое против него обвинение с целью продемонстрировать несостоятельность
доводов обвинительного органа. Потом подсудимый ответил на вопросы суда о своей деловой жизни.
[Примечание. Вопрос для адвоката. Если подсудимый не понимает предъявленного ему
обвинения, может ли он анализировать обвинение и преодолевать логическими операциями его
235
абсурдность? И отвечать на вопросы, цель которых для стороны защиты не очевидна?]
Казус. Перекрёстный допрос одним подсудимым другого подсудимого. Один подсудимый даёт
показания. Другой подсудимый задаёт ему во множестве вопросы.
[Примечание. Не исключено, что допросить другу друга подсудимым бывает необходимо. Но, по
общему правилу, такой допрос сводится ко взаимному оговору. Прямому или косвенному. Это предмет
не подсудимых, а адвокатов.]
Добавление. Признание как “царица доказательств”.
Во время перестройки нам рассказали, что при Сталине главным доказательством вины
обвиняемого являлось его собственное признание. Что будто бы главный сталинский юрист
А.Я.Вышинский считал признание “царицей доказательств” и учил этому всех прочих. Это очередная
неправда.
А.Я. Вышинский, “Теория судебных доказательств в советском праве”, 1946:
“…было бы ошибочным придавать обвиняемому или подсудимому, вернее, их объяснениям,
большее значение, чем они заслуживают этого... В достаточно уже отдаленные времена, в эпоху
господства в процессе теории так называемых законных (формальных) доказательств, переоценка
значения признаний подсудимого или обвиняемого доходила до такой степени, что признание
обвиняемым себя виновным считалось за непреложную, не подлежащую сомнению истину, хотя бы это
признание было вырвано у него пыткой, являвшейся в те времена чуть ли не единственным
процессуальным доказательством, во всяком случае считавшейся наиболее серьёзным доказательством,
“царицей доказательств” (regina probationum).
...Этот принцип совершенно неприемлем для советского права и судебной практики.
Действительно, если другие обстоятельства, установленные по делу, доказывают виновность
привлеченного к ответственности лица, то сознание этого лица теряет значение доказательства и в этом
отношении становится излишним. Его значение в таком случае может свестись лишь к тому, чтобы
явиться основанием для оценки тех или других нравственных качеств подсудимого, для понижения или
усиления наказания, определяемого судом.
...Такая организация следствия, при которой показания обвиняемого оказываются главными и –
ещё хуже – единственными устоями всего следствия, способна поставить под удар всё дело в случае
изменения обвиняемым своих показаний или отказа от них”.
Глава 4. Обвиняемый как защитник адвоката
Обвинительный орган как часть государственной машины надо рассматривать и
антропологически, в том смысле, что обвинительный орган включает служащих, чиновников.
Человеческой составляющей свойственны все несовершенства и слабости, присущие любому
биологическому организму, который растёт, мужает, стареет, временами болеет всякими нездоровьями,
умирает. Все заинтересованы, чтобы организм был здоровый и справно отправлял свои функции. В
интересах поддержания здоровья организм подвергается профилактическим оздоровительным
мероприятиям, а в случае заболевания – лечению. Лечением и профилактикой заболеваний одного
организма как части государственной машины занимается сама государственная машина в лице других
её частей. У адвокатуры нет полномочий ни на лечение, ни на профилактику государственного
организма. Но адвокатская деятельность направлена на выявление симптомов заболевания и
предупреждение об этом государственной машины.
Однако антропологическая составляющая органа, как и всякий незрелый человек, не хочет
никакой оздоровительной профилактики, никакого лечения, так как знает, что лекарство не будет
вкусным. Поэтому она всячески пытается скрыть симптомы болезни. Одним из способов избежать
профилактики является попытка избавиться от лица, сообщающего о симптомах болезни органа.
В “деле Йукоса” были случаи, когда обвинительный орган предпринимал попытки лишить статуса
адвоката защитников обвиняемых. Но и адвокаты при отстаивании своего статуса не должны
избирательно использовать средства для своей защиты.
Обвинительный орган решил в расследуемом им уголовном деле избавиться от адвоката и
попытался исполнить своё намерение невежественным способом, а именно заявил, что адвокат не
236
исполняет своих обязанностей перед своим доверителем по оказанию юридической помощи, что
нарушает порядок уголовного судопроизводства. Обвинительный орган, в частности, усмотрел в
деяниях адвоката нарушения прав своего подзащитного в том, что адвокат не знакомился с материалами
уголовного дела, что одновременно является и проявлением неуважения к обвинительному органу;
также не разъяснил своему подзащитному условия отказа от помощи адвоката, и в дополнение ко всему
адвокат не подписал предупреждение об уголовной ответственности за разглашение данных
предварительного расследования. Эти деяния адвоката, по мнению обвинительного органа,
препятствуют продолжению уголовного процесса и затрудняют доступ к правосудию как обвиняемого,
так и других лиц. Обвинительный орган пришёл к выводу, что адвокат действует вопреки интересам
своего доверителя, а отказ адвоката от участия в процессуальных действиях равносилен отказу от его
защиты. Обвинительный орган предложил адвокату “реально” участвовать в защите своего
подзащитного или расторгнуть соглашение на защиту обвиняемого.
Корпорация адвокатов развеяла юридические заблуждения обвинительного органа касательно
сущности адвокатской деятельности. Сначала орган корпорации адвокатов напомнил позицию
Конституционного суда России, согласно которой реализация права пользоваться помощью адвоката не
может быть поставлена в зависимость от усмотрения должностного лица или органа, в производстве
которого находится уголовное дело. Потом обвинительному органу было разъяснено, что ознакомление
по окончании предварительного следствия с материалами уголовного дела является правом, а не
обязанностью обвиняемого и его защитника; адвокат не обязан объяснять причину, по которой он
решил не пользоваться предоставленным ему правом; качество оказываемой адвокатом юридической
помощи оценивается его доверителем; уголовно-процессуальное законодательство не предусматривает
обязанности адвоката-защитника давать подписку о неразглашении материалов уголовного дела;
неисполнение обязанности, которую закон не возлагает на защитника, нарушением порядка уголовного
судопроизводства не является.
Примечание. Пока есть только два суда в истинном понимании “суда”. Это Конституционный суд
России и дисциплинарный суд корпорации адвокатов, прежде всего в лице органов Адвокатской палаты
города Москвы.
Настораживают, однако, объяснения самого адвоката в ответ на абсурдные суждения
обвинительного органа. Справедливо полагая, что возможность пользоваться помощью того или иного
адвоката при ознакомлении с материалами уголовного дела является правом, а не обязанностью
обвиняемого, адвокат считает, что имеет значение лишь то, чтобы ознакомление с этими материалами
было организовано таким образом, чтобы это не приводило к затягиванию процесса ознакомления.
Адвокат пояснил, что при участии в уголовном процессе двух и более адвокатов за обвиняемым
остаётся право выбора, с кем из них он желает знакомиться с материалами дела. И его доверитель
заблаговременно написал заявление, которым поставил обвинительный орган в известность о том, что
помощь именно этого адвоката в ознакомлении с материалами уголовного дела ему не требуется, так
как предмет работы этого адвоката – представление интересов обвиняемого в суде. В связи с этим
адвокат в письменной форме попросил обвинительный орган его, адвоката, для участия в следственных
действиях не приглашать, потому что его подзащитный освободил его, адвоката, от ознакомления с
материалами дела до возникновения в этом особой необходимости, так как пока адвокат представляет
интересы подзащитного в суде и дальнейшая деятельность адвоката с работой следственной группы не
связана. Адвокат был уверен, что ознакомление с материалами дела ни разу не приостанавливалось изза отсутствия адвокатов; затягивания процесса по вине защиты не было, никаких претензий со стороны
подзащитного никогда не высказывалось.
Доверитель в защиту своего адвоката информировал и корпорацию адвокатов, и обвинительный
орган о том, что, поскольку у него есть несколько адвокатов, то помощь этого адвоката при
ознакомлении с материалами уголовного дела ему не требуется, а решение о том, нужна ли будет
помощь этого адвоката в суде первой инстанции, он ещё не принял. Обвиняемый также заверил, что
завершение ознакомления с материалами уголовного дела не будет задержано из-за адвокатов.
Обвиняемый утверждал, что он имеет право самостоятельно определять, в каких вопросах помощь
каких адвокатов и в каких объёмах ему необходима, а попытки обвинительного органа руководить
адвокатами недопустима и нарушает права обвиняемого. Доверитель заявил, что работой адвоката он
237
доволен и защитой обеспечен.
Конечно, действия адвоката правомерны и даже находятся в допустимых рамках правил
адвокатской профессии. Но недопустимо строить свою позицию на зависимости от указаний своего
доверителя. Нужно исходить из предположения, что все процессуальные заявления (ходатайства),
исходящие от обвиняемого, у которого есть защитник, согласованы с этим защитником, то есть с
адвокатом, и одобрены им. Иначе говоря, это процессуальные действия самого адвоката.
Процессуальные заявления не следует путать с показаниями обвиняемого по обстоятельствам
предъявленного обвинения.
Обвиняемый не может “освобождать” адвоката от ознакомления с материалами уголовного дела.
Никакие “освобождения” не имеют для адвоката значение. Адвокат сам решает, когда и с какими
материалами ему знакомиться. Никакие просьбы обвиняемого, обращённые к обвинительному органу,
чтобы адвоката не приглашали на следственные действия, не имеют никакого значения для
обвинительного органа, тем более по причине “освобождения” обвиняемым своего адвоката от каких
бы то ни был действий. Обвинительный орган сам за себя решает, когда, какие и с участием кого
следственные действия проводить.
Обвиняемый, который всегда находится в состоянии душевного волнения, в состоянии порока
воли и сознания, не должен сам решать, какой, когда и для чего ему нужен адвокат. Адвокаты сами
должны решать эти вопросы для своего доверителя. Для этого и приглашаются адвокаты. Адвокат – это
не курьер для особых поручений. Конечно, бывает, что именно подзащитный распределяет направления
и виды деятельности между адвокатами, когда адвокаты в волевом и интеллектуальном отношении
слабее своего доверителя. Но такую адвокатскую ничтожность надо держать в глубокой тайне, хранить
её как адвокатскую тайну. Если всё решает и обо всём судит обвиняемый, то что стоят слова адвоката?
Паттерн. О бессмысленности показаний подсудимого.
Показания подсудимого в суде двусмысленны. С одной стороны, показания подсудимого можно
рассматривать как судебные доказательства, то есть сообщенные им сведения могут являться
аргументами в доказывании или опровержении какого-то утверждения. С другой стороны, показания
подсудимого есть самоё доказывание, то есть суждения с известными ему сведениями по
опровержению тезиса обвинения или доказыванию утверждений стороны защиты. Если подсудимый
сообщает какие-то сведения, то эти сведения подвергаются логическим операциям другими
участниками процесса (прокурором, адвокатом) и самим судом, а не подсудимым. Если же сам
подсудимый сообщает какие-то сведения и совершает над ними логические операции, а именно кладёт
собственные сведения в основу своего доказывания, например своей невиновности, то истинность
сделанных подсудимым выводов нельзя будет признать доказанной. Потому что источником сведений,
положенных в основу доказывания, будет сам подсудимый. Истинность этих сведений нельзя
проверить. Если же истинность этих сведений можно проверить через иные источники информации, то
тогда нет необходимости брать за основу сведение, сообщенное подсудимым. Источником сведений
должен быть не подсудимый, а кто-то другой, например свидетель или какой-то документ. Последние и
будут судебными доказательствами. Именно такие доказательства и должны лежать в основе
доказывания. Если же подсудимый при даче показаний оперирует с полученными от других
сведениями, то это будет нормальное доказывание, аналогичное доказыванию государственного
обвинителя или адвоката. Получается, что всякие сообщённые подсудимым сведения не имеют
доказательственного значения без их подтверждения другими источниками информации. Но если есть
другие источники информации, то полученные от них сведения и должны быть судебными
доказательствами, а показания подсудимого теряют всякий смысл и поэтому избыточны. Так
называемое “чистосердечное признание” есть не доказательство, а всего лишь начало добывания
доказательств, аргументов в доказывании. Показания подсудимого не способны по своей логической
сути опровергнуть предъявленное ему обвинение никогда. Но если обвиняемый решил дать показания,
то они могут лишь облегчить или сократить работу при расследовании и изобличении преступника –
при доброй воле на то обвинительного органа или суда.
На предварительном следствии обвиняемый сообщает сведения следователю и сам не совершает
логических операций ни со своими, ни с полученными от других сведениями. На предварительном
следствии у обвиняемого нет собственного доказывания, так как обвиняемый есть лишь источник
сведений для совершения над ними логических операций (оценки) следователем. Соответственно, и у
238
адвоката исключается функция доказывания.
Раздел V. Зловещая роль адвокатов во время допроса свидетелей
Глава 1. Допрос в судебном следствии по «делу Йукоса»
Казус. Разрешение на допрос свидетеля. Государственный обвинитель вызвал в суд свидетеля и
заявил суду ходатайство о разрешении допросить этого свидетеля. Суд поставил на обсуждение это
ходатайство. Адвокат увидел несуразность в самом ходатайстве о позволении допросить свидетеля,
потому что это есть право на представление доказательств и доказывание стороной судебного процесса.
Поэтому никакого дополнительного разрешения от суда не требуется. Суждения адвоката касательно
абсурдности такого ходатайства верны. Однако адвокаты ни разу не поинтересовались процессуальной
целью допроса свидетелей государственным обвинителем. Правда, и сами адвокаты должны извещать о
процессуальной цели вызова свидетеля со своей стороны.
Казус. Допрос свидетеля в суде и документы. Допрашивается свидетель со стороны обвинения.
Государственный обвинитель никому не сказал, зачем ему понадобилось вызывать именно этого
человека для допроса и какие обстоятельства он хочет доказать посредством сообщённых свидетелем
сведений. Государственный обвинитель задавал вопросы о жизни свидетеля. Потом государственный
обвинитель спросил у суда разрешение предъявить свидетелю документ, ранее в суде исследованный,
то есть прочитанный вслух, и расположенный в таком-то томе уголовного дела. Суд расценил эту
просьбу государственного обвинителя как ходатайство и стал выяснять мнение у других участников
процесса о возможности такого предъявления. Никто из адвокатов не возражал против предъявления
документа свидетелю.
Суд удовлетворил ходатайство государственного обвинителя о предъявлении свидетелю
документа, предоставив возможность государственному обвинителю предъявить свидетелю документ.
Однако при выражении согласия мотивы у адвокатов был разные.
Одни адвокаты заявили, что они проверили этот документ и подтверждают, что он оглашался; но
даже если бы он и не оглашался, у них всё равно не было бы возражений против предъявления его
свидетелю. Другие адвокаты заявили, что не имеет процессуального значения, оглашался ранее
документ или не оглашался, всё равно допрашивающая сторона имеет право предъявить свидетелю
любой документ, который она считает нужным.
Заметим, что предъявление документов свидетелю для дачи показаний входит в объём права
доказывания стороны необходимых обстоятельств. Лишение возможности такого предъявления есть
лишение возможности пользоваться своими правами, а в отношении подсудимого такое запрещение
будет нарушением его права на защиту. Однако если право на предъявление документов свидетелю
бесспорно, то почему адвокаты дают ответ на ложно поставленный вопрос? Любой ответ на ложный
вопрос будет ложным.
Казус. Допрос свидетеля и противоречия. Допрашивается так называемый свидетель обвинения.
Зачем вызван и допрашивается этот человек, государственный обвинитель не рассказал, точно так же,
как государственный обвинитель никогда не говорил, зачем и почему он читал разные документы из
материалов уголовного дела. Адвокаты и на этот раз не проявили любопытства.
Свидетелю задаются вопросы по его былой жизни. Государственный обвинитель прекращает
задавать вопросы и обращается к суду с просьбой разрешать огласить и таким образом исследовать
протокол допроса этого свидетеля на предварительном следствии, находящийся в таком-то томе
материалов уголовного дела. Делает он это, поскольку, по его мнению, усматриваются существенные
противоречия в показаниях свидетеля, данных им в ходе судебного разбирательства и в ходе
предварительного расследования. Адвокаты были против оглашения, потому что государственный
обвинитель не указал на противоречия, а сама сторона защиты никаких противоречий не видит.
Дело не в том, что суд разрешил огласить показания свидетеля, данные им на предварительном
следствии, а в том, что адвокаты не возражали против самого факта допроса неизвестно кого,
неизвестно зачем и для доказательства неизвестно каких обстоятельств. Адвокаты отнеслись
безразлично к процессу представления доказательств стороной обвинения в форме допроса свидетелей.
239
Ведь показания свидетеля должны не только заслушиваться, но анализироваться участниками процесса
сразу же. Тогда это будет представление, то есть демонстрация доказательства. Иначе говорение в суде
человека, которого назвали свидетелем, ничем не будет отличаться от зачитывания вслух текста из
документа. Отношение адвокатов к говорению свидетеля в суде и к чтению его же показаний на
предварительном следствии является непоследовательным, или абсурдным. Ведь никто не сказал, что
именно доказывается говорением, а что чтением протокола допроса. И адвокатов это тоже не
интересует. Адвокаты не выступали против допроса свидетеля, хотя им неизвестно было, зачем он
вызывается. А против чтения его показаний, данных на предварительном следствии, выступают. Однако
если в протоколе допроса свидетеля действительно отражено такое сведение, которое доказывает
событие преступления, вину подсудимого в его совершении, а на допросе в суде свидетель об этом не
сказал по причине беспамятства, то такой протокол обязательно надо огласить, а содержащееся в нём
уличающее сведение представить как аргумент тезиса обвинения. Но никаких “уличающих сведений” в
протоколе допроса не содержится. И это безразлично адвокатам. Им важна даже не форма, а признаки
формы. Адвокаты выступают против такого зачитывания не по существу доказывания, не из-за того,
что содержащиеся в былых показаниях свидетеля сведения что-то могут доказать, а исходя из ложного
понимания старых правил формальных доказательств: если есть возможность что-то не представить
стороне обвинения, так надо выступать против такого представления. Хотя и сторона обвинения не
знает и не понимает, что она хочет доказать этим чтением протокола допроса свидетеля на
предварительном следствии. Если бы знала, так непременно бы блеснула сладостной способностью
суждения. А такое бессистемное отрицание фактически вынуждает суд разрешать оглашать протоколы
допросов свидетелей на предварительном следствии.
Казус. Приобщение записей свидетеля. Во время ответов на вопросы свидетель, вызванный
стороной обвинения, пользовался принесёнными записями и документами. Государственный
обвинитель заявил ходатайство, чтобы суд взял эти документы у свидетеля и приобщил к материалам
уголовного дела. Прокурор только сказал, что документы имеют отношение к уголовному делу. И всё.
Суд поставил на обсуждение это ходатайство. Сторона защиты поддержала ходатайство о приобщении.
Суд приобщил документы к материалам уголовного дела.
Документы были приобщены, но никто не высказал суждений, зачем их нужно приобщать, какое
доказательственное значение они имеют, то есть какое обстоятельство содержащимися в них
сведениями хотят доказать. Между желанием стороны обвинения приобщить эти документы и
желанием стороны защиты сделать то же самое есть явное противоречие. Получается, обе стороны
тайно, скрытно от друг от друга хотят использовать один и тот же аргумент в доказывании прямо
противоположных утверждений. Но никто об этом не знает и, что самое интересное, и не узнает, так как
каждая сторона уже сам факт приобщения рассматривает как доказательство. А если в процессе примут
участие и другие стороны, каждая со своими интересами, то все они могут расценивать это
“доказательство” в свою пользу. Выходит, один документ становится доказательством чего угодно,
вообще всего. В том числе, например, что судья и обвинитель, являются участниками заговора с целью
свержения Верховной власти (а так оно, по сути, есть, поскольку их произвол есть подрыв
установленного и поддерживаемого этой властью порядка и основ её легитимации).
Казус. Оглашение показаний свидетеля и противоречия. Допрос свидетеля. Государственный
обвинитель заявил ходатайство огласить три протокола допроса свидетеля на предварительном
следствии, потому что прокурор усмотрел в них противоречие.
Адвокат выразил недоумение по поводу мотива ходатайства. Адвокат рассудил, если нужно
оглашать три протокола разом, то следует признать, что в них тоже содержатся противоречия. Значит,
на предварительном следствии свидетель тоже давал противоречивые показания. Если в трёх
протоколах противоречий нет, то достаточно огласить один протокол, чтобы сопоставить показания
свидетеля на предварительном следствии и в суде. Если же прокурор требует оглашения трёх разных
протоколов, следовательно, прокурор считает, что и в них тоже содержатся существенные
противоречия. В таком случае, почему эти противоречия не были устранены на предварительном
следствии?
[Примечание. Адвокат усмотрел абсурд в ходатайстве прокурора. Но адвокат не усмотрел абсурда
в самом допросе без цели доказывания. Адвокат обнаружил способность остроумия, то есть умение
240
находить противоречия, но проявилось оно в негодном случае. Пусть даже есть четыре противоречия,
но что же каждым сведением-противоречием хотят доказать? Четыре положения можно доказать. Что
сам адвокат хочет доказать хотя бы одним сведением-противоречием?]
Казус. Об исследовании доказательств. Допрос свидетеля в суде. По ходатайству прокурора суд
решил огласить показания свидетеля, данные им на предварительном следствии, потому что прокурор
усмотрел в них противоречия. Адвокат начал было высказываться о причинах возможных
противоречий. Судья прервал адвоката, указав, что адвокат даёт фактически оценку показаниям
свидетеля и противоречиям в показаниях, хотя допрос свидетеля ещё не закончен. Адвокат обещал
высказать свою мысль после допроса свидетеля. Когда допрос свидетеля закончился, судья разрешил
адвокату сделать заявление, поскольку свидетель допрошен и его показания исследованы. Судья
пояснил, что адвокат не мог делать своё заявление во время допроса в связи с оглашёнными
показаниями, потому что заявление адвоката могло оказать влияние на показания свидетеля.
[Примечание. Адвокат разделяет убеждение, что “исследование” показаний свидетеля есть опрос
свидетеля, а не анализ содержащихся в показаниях сведений для доказывания тезиса. Никто ни разу не
раскрыл тайну, зачем нужно получать сведения от свидетеля, что хотят этими сведениями доказать.
Запрет стороне защиты исследовать, то есть высказываться о доказательственном значении показаний,
есть отказ в праве на защиту. Если сторона обвинения не обозначила цель допроса свидетеля, то
сторона защиты не должна за сторону обвинения догадываться о цели допроса. Нет цели допроса – нет
представления доказательства.]
Казус. О смысле допроса и адвокатах. Допрос свидетеля в суде. Государственный обвинитель
ходатайствует об оглашении протокола допроса свидетеля на предварительном следствии. Адвокат
высказался против оглашения протокола допроса. В обоснование своего возражения адвокат заявил, что
он против оглашения не потому, что там содержится какая-либо обличающая его подзащитного
информация, а только по той причине, что он, адвокат, не видит смысла в оглашении этого протокола
как не имеющего отношения к предмету расследования и доказывания, то есть к преступлению.
[Примечание. Сторона защиты отрицает сам факт события преступления. Если адвокат убеждён в
верности утверждения, что его подзащитный никакого преступления не совершал, то в высказывании
адвоката против оглашения протокола содержится ложная предпосылка. А именно, что есть какие-то
протоколы, в которых содержатся сведения, “обличающие” подсудимого. Если адвокат допускает, что
есть обличающие сведения, то любой волен усомниться в невиновности доверителя адвоката. Далее,
другая предпосылка: если адвокат считает, что этот протокол не имеет отношения предмету
доказывания, то другие протоколы, об оглашении которых ходатайствует прокурор, могут иметь
отношение к предмету доказывания. А показания свидетеля в суде имеют ли отношение к предмету
доказывания? Не имеют, потому что показания на предварительном следствии, по утверждению
адвоката, не имеют отношения к предмету доказывания. Содержание же показаний свидетеля в суде и
на предварительном следствии идентично. В действиях адвоката противоречие. Его не смущают
показания свидетеля в суде, но он против оглашения показаний, данных им на предварительном
следствии. А откуда адвокат знает о предмете доказывания? Разве стороне защиты было об этом
сказано стороной обвинения? Нет, этого сделано не было. Адвокат сам решил догадаться о предмете
доказывания за государственного обвинителя. Суд же не стал ни за кого догадываться и разрешил
прокурору огласить показания свидетеля, данные им на предварительном следствии.
Казалось бы, если адвокат не видит смысла в оглашении указанного протокола, то на
содержащиеся в нём сведения адвокат не должен реагировать. Но после оглашения этого протокола
адвокат начинает задавать вопросы свидетелю, касательно оглашённых сведений. Адвокат помог
государственному обвинителю и создал видимость состязательности и исследования доказательств.
Зачем же надо было задавать вопросы свидетелю, если его показания не имеют отношения к предмету
доказывания?]
Глава 2. Помощь адвоката на допросе как тенденция беспомощности
На допросах свидетелей по “делу Йукоса” адвокатура проявила пассивность и беспомощность как
тенденцию профессионального поведения.
241
По отдельным разрозненным судебным процессам трудно узнать, как вели себя на допросах со
свидетелями адвокаты. Каждое отдельно взятое судебное дело – это случай, происшествие, казус. Но не
пример. Примером поясняют выявленную закономерность, выдвинутый тезис. Пример – отдельное в
однородном, типичное. Когда нет совокупности (достаточности) казусов, нет статистики, нельзя
вывести закономерности, почувствовать направление движения, стиль поведения, те общие и единые
черты, которые выражают характер деятельности адвокатов при допросах, что вдруг стало в их
поведении общим, часто повторяющимся, присущим большинству.
“Дело Йукоса” позволило взглянуть на профессиональное поведение адвокатов со стороны как на
массовое, находящееся в более или менее однородных процессуальных условиях, несмотря на
множество сопряжённых дел. Эта однородность определялась, прежде всего, компактностью
обвинительного органа, его организационно-волевым единством, одним методологическим подходом ко
всем делам, процессуальным действиям.
Адвокаты на допросах свидетелей заняли позицию пассивную, позицию сторонних наблюдателей,
сидельцев, фиксаторов происшедшего. Активность адвокат должен был проявлять не против
следователя, а за свидетеля, помогать которому он был призван. Беспомощность адвокатов во время
допросов проявилась в отдельных строптивых заявлениях, записанных ими в конце протокола допроса.
Адвокату позволительно помогать свидетелю по время допроса. Для каждого свидетеля быть на
допросе – состояние чрезвычайно тяжелое. Состояние крайнего психического напряжения часто не
позволяет понять самые простые вопросы и сформулировать на них ясные ответы. Адвокат должен
объяснить свидетелю суть происходящего, смысл того или иного слова, например.
Следователь может считать, что если не позволять адвокату консультировать свидетеля, то тогда
свидетель будет говорить чистую-пречистую правду. Причём такую правду, которая только и нужна
следователю. Также следователь может искренне считать, что адвокат только мешает проводить допрос.
Такие чувства и мнения у следователей возникают в первую очередь тоже по простой причине.
Следователь на допросе также нервничает. Мотив у следователя может быть любой. Дело опять не в
нём, а в адвокате.
Задача у адвоката – оказывать свидетелю помощь, консультировать его.
Что можно наблюдать на допросах свидетелей?
Следователь разъяснил свидетелю его права. И тут же следователь начинает разъяснять адвокату –
уже права и обязанности адвоката. Причём следователь может подчеркнуть, что адвокат должен не
мешать следователю вести допрос, не перебивать следователя, задавать вопросы и давать краткие
консультации свидетелю только с разрешения следователя. Следователь может искренне верить в
правильность его наставлений адвокату. Но если адвокат выслушивает такие наставления молча, то он
еретик, отступник от адвокатского дела.
Прежде всего, адвокат обязан прекратить сразу же всякие правовые поучения себя со стороны
следователя (а в будущем – и со стороны прокурора и судьи). Адвокат такой же профессиональный
участник юридического процесса, как и следователь. Адвокат призван в судебный процесс именно по
причине осведомлённости в правовых вопросах. Адвокат знает свои профессиональные права и
обязанности. И основное профессиональное предназначение адвоката состоит как раз в том, чтобы
следователя (прокурора, судью) предупреждать своим мнением от малейшего нарушения ими правовых
предписаний. Адвокат не нуждается в чьих-либо правовых поучениях. А государственные служащие
нуждаются в публичном ненасильственном контроле народа в лице адвокатов. Ибо только чиновники
могут снимать, искажать волю Верховной власти. Всякое искажение такой воли чиновником, в
частности нарушение им законов, есть бунт чиновника против Государя.
Примечание. В Уголовно-процессуальном кодексе можно найти место со словами, когда
следователю вменяется в обязанность разъяснить адвокату его права. Но это место есть лишь пример
примитивности самого закона и безалаберности его составителей. В частности, непонимания сущности
адвокатуры.
В наставлении следователя о том, что адвокат может задавать вопросы и давать краткие
консультации свидетелю только с разрешения следователя, кроется логическая ошибка, которую
адвокаты весьма и весьма часто пропускают. Заметим, что всякая логическая ошибка есть нарушение
юридических предписаний. Ибо закон сам по себе, в своём единстве, логичен.
242
В общей фразе “задавать вопросы” и “давать консультации” объединены два процессуальных
действия, назначение которых различно.
Оправданно, что задавать вопросы адвокат должен только с разрешения следователя. Ибо, прежде
всего, следователь придерживается собственной тактики ведения допроса. У следователя есть цель,
которую ему необходимо достичь. И следователь сам решает, когда адвокат может задать вопросы
свидетелю и на какие вопросы должен отвечать свидетель.
Совершенно иное назначение имеет дача консультаций свидетелю. Консультация есть объяснение,
разъяснение, пояснение, а не опрос. Консультация (пусть краткая и в присутствии следователя – это
сути не меняет) свидетеля входит в обязанность адвоката по оказанию юридической помощи
доверителю. Эта помощь должна оказываться до допроса, после допроса и, главное, во время допроса.
Когда эта помощь должна быть оказана, решают самостоятельно или сам доверитель (свидетель), или
его адвокат. Свидетель может обратиться в любой момент к адвокату за консультацией. Адвокат обязан
разрешить сомнения доверителя. Объяснения самого следователя не имеют решающего значения ни для
свидетеля, ни для адвоката. Адвокат должен сам давать пояснения свидетелю.
Но адвокат и по собственной инициативе обязан консультировать свидетеля, если сам адвокат
посчитает нужным это сделать. Поскольку свидетель, находясь в непривычной для него ситуации,
может стушеваться, впасть в забытьё, начать играть роль специалиста или знатока всех наук и искусств.
Адвокат обязан дать свидетелю консультацию о его роли, месте, значении и смысле на допросе. Дать
другие необходимые, по мнению адвоката, пояснения.
Следователь не вправе мешать адвокату в любое время консультировать свидетеля, хотя может и
нередко так и делает, поскольку такое вмешательство не противоречит физическим законам. Если
следователь не даёт проконсультировать адвокату свидетеля, то допрос не может продолжаться.
Свидетель в таком случае не должен отвечать на вопросы. Ибо такие ответы, по сути, будут даны под
принуждением следователя, помимо воли свидетеля. Такие ответы будут с пороком, как данные при
насилии со стороны следователя. Никаких так называемых заявлений со стороны адвоката в конце
допроса в протоколе делаться не должно. Ибо самого допроса не было. Его фактически прервал сам
следователь. Нет консультации – нет ответа, нет допроса. Нет допроса – нет подписей под словами,
которые не произносил свидетель.
Ибо в противном случае такой протокол допроса будет то же самое, как если бы прибывшим на
допрос свидетелю и адвокату следователь дал для подписи уже готовый, составленный им самим текст
вопросов и ответов. При этом следователь предложил бы свидетелю и адвокату в конце протокола
написать свои замечания и пояснения, если они с чем-то не согласны. Мол, я всё уже написал, вы
только подпишите, а если с чем не согласны, то допишите в конце сами. Ущербность такого протокола
заключается в том, что любой вменяемый человек, в том числе прокурор, судья или посторонний
адвокат, обязательно поставит под сомнение искренность всяких дописок и пояснений свидетеля и его
адвоката в протоколе. Будут при этом руководствоваться обычной житейской логикой: вначале сказал
правду, а потом поразмыслил, посоветовался с адвокатом и решил исправить сказанное своим
пояснением. Получается, что в протоколе обнаруживаются два аргумента для одного суждения.
Осталось только выбрать один из них для нужного вывода. Выбор будет делать тот, кому дано право
оценивать аргументы и делать выводы (оценивать доказательства). На предварительном следствии –
следователь, а в судебном следствии – суд.
Конечно, нельзя адвокату заранее предугадать абсурдность поведения своего доверителя на
допросе. Всё-таки тот находится в ситуации крайнего нервного напряжения. Свидетель может
полностью перестать обращать внимание на адвоката или начать спорить с адвокатом, например, о
смысле и значении каких-то терминов, и обратить взор на следователя, как на своего спасителя и
заступника. Фактически между адвокатом и доверителем возник конфликт. Свидетель перестал
доверять адвокату. Пусть этому причиной будет психическое перенапряжение. Это не имеет значения
для существа дела, а именно для содержания процессуального действия, для содержания протокола.
Адвокат не должен превращаться в стороннего наблюдателя и молча созерцать происходящее. Нужно
решительно вернуть своего доверителя в реальность. Поставить перед ним дилемму: или свидетель
внимает адвокату, или свидетель тут же отказывается от его помощи. И допрос происходит без
адвоката. Для адвоката допроса не было. С самого начала адвоката не было на допросе. Допрос
проводился без него. Адвокат не должен ничего подписывать. Всё.
243
Примечание. В одном из эссе, посвящённых “делу Йукоса”, можно найти пересказ анекдота, как
адвокат запоздал на допрос своего доверителя. А когда прибыл, то допрос был закончен, протокол
написан. Доверитель попросил адвоката подписать протокол. Адвокат подписал. Если этот анекдот
соответствует действительности и адвокат подписал такой протокол, то адвокат отступник от идеи
правозащиты, а значит, как было написано на знамёнах средневекового бандита Урслингена, “враг Бога,
милосердия и правосудия”. Адвокат мог ознакомиться с так называемым протоколом. Адвокат мог
получить объяснения от своего доверителя. Он многое другое мог делать или не делать. Но он не
должен был делать одного: подписывать протокол допроса, составленный без него.
Адвокат не знает и никогда не узнает, при каких условиях и как появился этот протокол. Верить
своему доверителю адвокат при таких обстоятельствах не должен – в силу своего профессионального
назначения. Всё, что скажет доверитель об обстоятельствах появления этого протокола, как бы он
искренен ни был, будет всего лишь одна из легенд. Адвокат, конечно, может поверить этой легенде, но
не должен подписывать протокол. Прежде всего, он должен никогда не забывать, что доверитель уже
заранее выказал недоверие адвокату, раз он согласился давать показания без него, а тем более стал
просить подписать протокол допроса, при котором адвокат не присутствовал. Это только начало.
Однако если адвокат подпишет такой протокол допроса, то самоё такое подписание, пусть искреннее,
будет, по сути, выражением недоверия уже адвоката к своему доверителю, его безразличного
отношения к судьбе доверителя. Так они и пойдут по лабиринтам процесса, даже, возможно, не
понимая, что они не верят друг другу. Куда их заведёт лабиринт недоверия?
Глава 3. О допросе как искусстве
Мысль изречённая есть ложь. Человек греховен. Пытаясь поведать свои мысли, он их искажает
обязательно, даже если стремится быть искренним. Если человек говорит правду, то ей никто не
поверит. Хотя бы в силу искажения словами правдивой мысли, а также в силу искажённого её
восприятия слушающим (он ведь тоже греховен как человек). Абсурд. Если человек будет лгать
умышленно, то ложь вскоре будет раскрыта обязательно. И тогда ему не будет веры. Лгать нельзя, а
правде никто не поверит. Как преодолеть этот абсурд? Логика учит: чтобы разрешить абсурд и лжи, и
правды, говорить надо правдоподобно. Правдоподобие не есть ложь и не есть правда в её искаженном
изложении и восприятии. Правдоподобие есть отображение действительности в её логической
завершенности.
Правдоподобно изложить события – это труд, искусность, тяжелая работа. Кто у нас привык и
умеет тяжко работать? Адвокаты?
Допрос свидетеля – это преодоление абсурда и следователем, и адвокатом, и допрашиваемым
(свидетелем).
Следователю нужно узнать, как происходили события в действительности, что видел и слышал
свидетель.
Адвокату нужно, чтобы свидетель рассказал именно то, что видел, слышал или делал свидетель. И
ничего более.
Свидетелю надо (и он желает этого) рассказать то, что он знает, ответить на те вопросы, на
которые он знает ответ. Свидетель хочет, чтобы вопросы для него были простыми и ясными.
Однако сделать это неимоверно трудно. Всегда трудно преодолеть абсурд. Каждый подходит к
допросу со своими предпосылками. Каждый обременен ложными предпосылками и моральными
величинами. Каждый боится выглядеть на допросе глупым. Синдром боязни глупости – ложная и
поэтому вредная предпосылка. Многие пытаются выказать свою осведомлённость или важность.
Однако допрос – это не то место, где нужно блистать эрудированностью. Главное, никому это не нужно.
У следователя одна цель. И её ему нужно достичь. Адвокату свидетеля нужно не забывать о цели
свидетеля на допросе.
На стадии предварительного следствия нет судьи, нет состязательности сторон, нет исследования
доказательств сторонами. Сообщённые свидетелем сведения исследует и оценивает следователь. Он
выносит суждение о доказательственном значении показаний свидетеля.
Функция адвоката по оказанию помощи свидетелю простая: подготовить свидетеля к допросу и
помогать ему консультациями во время допроса. И всё. На это всё у адвоката должны уходить многие и
многие часы. Иначе свидетель не преодолеет абсурд допроса.
244
Прежде всего, язык телодвижений.
Неудобная, зажатая поза напрягает не только свидетеля, но и следователя. Она не даёт правильно
и свободно излагать мысли, вызывает избыточную нервозность, что может явиться следствием чувства
недоверия к свидетелю. Язык телодвижений – это физическая оболочка допроса. Человек может быть
не знаком с психологическими курсами по языку телодвижений, но реакции на жесты и мимику от
этого не изменятся. Они у всех одинаковые. Свидетель, перво-наперво, не сможет правильно
воспринять наставления адвоката, если во время беседы в позах и жестах свидетеля будут заложены
вредные и опасные предпосылки. Не усвоив советов адвоката, свидетель не сможет правильно изложить
свои мысли следователю.
Простенький, всем известный пример: скрещённые на груди руки – признак напряженности,
замкнутости, скрытности, недоверия, опасения. Человек может ответить, что ему удобнее так (с
перекрещенными руками) разговаривать. И действительно удобнее. Потому что он защищается, он не
доверяет. Но опасность кроется в том, что и ему не будут доверять. Почему следователь должен
доверять свидетелю, если свидетель не доверяет следователю? А, потому что следователь нехороший и
хочет навредить свидетелю? Возможно. Но куда хуже для свидетеля, если у следователя возникнут
точно такие же чувства к свидетелю и его адвокату в придачу. А скрещённые руки свидетеля к такому
мнению следователя подталкивают.
Правильные телодвижения – предпосылка к правильному изложению мысли.
Вторая предпосылка к правильному изложению мысли, как многим ни покажется удивительным, а
некоторые даже не поверят, – это слова. Слова, которыми описывается событие, должны быть
предельно простыми и иметь однозначное понимание. Не употребляйте слов, значение которых не
понимаете.
Функцию ложных предпосылок играют слова-паразиты, жаргонизмы, вульгаризмы. Например,
слова “паразиты” “как бы”, “правду говоря”, “честно скажу” часто выполняют роль междометий в
рассказе. Об их смысловом значении никто не задумывается, никто их не анализирует, их никто не
вносит в протокол, если допрос не вёлся с применением аудиозаписи с последующей её расшифровкой.
Но впечатление такие слова производят удручающее. Если свидетель беспрерывно произносит “как
бы”, то невольно возникает чувство, а было ли на самом деле то, о чём он рассказывает, или он излагает
свои предположения. Бывает, что свою искренность свидетель усиливает словами “честно скажу”. Эти
слова выскакивают непроизвольно, без всякого разумного обоснования, но и впечатление они
производят на другого человека тоже непроизвольное. Когда свидетель говорит правду? Или до слов
“честно скажу” свидетель врал?
Казалось бы, слова “паразиты” мелочь, пустяки, на них никто внимания не обращает. Возможно,
это и так. Скорее всего, именно так. Но стоит обнаружиться самой малой неискренности в словах
свидетеля, как эта мелочь приобретает важный смысл. Много надо будет положить труда, чтобы
восстановить доверие к свидетелю. Или свидетелю доверие со стороны следователя не нужно? Или
доверие со стороны следователя к показаниям свидетеля безразлично обвиняемому? А ведь сведения,
содержащиеся в показаниях свидетеля, могут явиться аргументами в суждениях, что и есть доказывание
в судебном деле. Или адвокату безразлично, какие аргументы сторона обвинения положит в основания
доказывания? Если это безразлично адвокату, то обвиняемому это не безразлично.
Все на допросе нервничают. Поэтому свидетелю надо напомнить известные ему простые и ясные
слова. Задача уберечь свидетеля от фантазий, от преувеличенной самооценки, значимости, от боязни
показаться быть глупым или незнающим или неквалифицированным, предостеречь от показной
эрудированности, шутливости, несерьёзности, от дачи рекомендаций или “совета специалиста”.
Это всё психомоторный каркас для дачи показаний. Осталось самое простое и трудное – описать
то, что действительно свидетель делал, то, чему свидетелем он был.
На серьёзную подготовку к допросу уходит много времени. Это нудное времяпрепровождение.
Если есть возможность провести это время приятно, то можно вспомнить о праве каждого на молчание.
Придя на допрос, свидетель отказывается свидетельствовать, указав на дарованное ему Конституцией
России право на молчание. Допрос окончен. Но такой приятный подход для адвоката будет из сферы
искусства или игры, а не профессионального ремесла и долга.
Опасен и вреден адвокат, который советует относиться к допросу как к искусству. Ибо под
искусством сразу же понимают творческое отражение, воспроизведение действительности в
художественных образах.
245
Допрос – это не искусство. Нельзя относиться к допросу как к искусству. Можно быть искусным в
каком-нибудь деле, то есть хорошо знать своё дело, быть умелым в нём.
Допрос не есть создание художественного образа с помощью слов.
Допрос – это суровое испытание. Допрос – это тяжелый искус. И редко кто выдерживает строгость
этого испытания. Однако сам допрос свидетеля искушает, то есть соблазняет его относиться к
происходящему как к искусству.
Адвокат не должен быть искусителем свидетеля, то есть соблазнять его относиться к допросу как
к искусству, научать свидетеля создавать художественные образы, пользоваться художественными
приёмами для изображения картин прошлого и собственного свидетельского облика, прельщать
свидетеля благами художественного вымысла и притворства. Особенно в целях проверки собственных
(адвоката) представлений о психологии человека.
Казалось бы, утверждение, что допрос – это не искусство, всем очевидно. Особенно оно, это
утверждение, понятно юристу обыденному или не обременённому либеральными идеями. И очень
просто для воплощения. Но на деле оказывается как раз всё наоборот. Для всех. Редкий адвокат
справляется с этой задачей и не искусится впасть в сферу искусства. Как раз большинство убеждены,
что именно искусство, как художественное воспроизведение действительности, и есть проявление
умения в адвокатском мастерстве. В адвокате происходит подмена искусности на искусственность. И
эта опасная подмена передаётся свидетелю, который обязан верить адвокату. Адвокат становится
искусным в художественных приёмах, но утрачивает искусность в суровом ремесле адвокатской
профессии. Отсюда омерзительная по отношению к жизненному интересу, но вызывающая у
большинства фельетонистов эстетический трепет фраза “выиграл дело, или проиграл процесс”.
Художественная форма всегда притворна, хотя может быть чрезвычайно выразительна, сильно
воздействовать на чувства. Но искусство только имитирует действительность, жизнь.
Всякий слушающий художественно обрамленный ответ на вопрос чувствует притворность. Если
притворность очевидна или хотя бы ощущаема, то почему это не может быть причиной неверия
рассказчику? Притворство есть неискренность.
Задача адвоката – с помощью собственного искусства (умения, мастерства) стремиться к
максимальному элиминированию всякого искусства из ответов свидетеля.
Последнее дело – при разборе жизненных коллизий правоведу ссылаться на статьи законов.
Статьи законов переменчивы, но мудрость закона неизменна. Статьи закона всего лишь примеры, о
которых можно изредка напомнить для пояснения. Поэтому не возбраняется напоминать и нормы из
былых времен.
Примеры из Уголовно-процессуального кодекса России:
– Если свидетель явился на допрос с адвокатом, приглашённым им для оказания юридической
помощи, то адвокат присутствует при допросе и пользуется правами, предусмотренными частью второй
статьи 53 Уголовно-процессуального кодекса. По окончании допроса адвокат вправе делать заявления о
нарушениях прав и законных интересов свидетеля. Указанные заявления подлежат занесению в
протокол допроса (часть 5 статьи 189 в редакции Федерального закона от 4 июля 2003 г. № 92-ФЗ).
- Защитник, участвующий в производстве следственного действия, в рамках оказания
юридической помощи своему подзащитному вправе давать ему в присутствии следователя краткие
консультации, задавать с разрешения следователя вопросы допрашиваемым лицам, делать письменные
замечания по поводу правильности и полноты записей в протоколе данного следственного действия.
Следователь может отвести вопросы защитника, но обязан занести отведённые вопросы в протокол
(часть 2 статьи 53 в редакции Федерального закона от 4 июля 2003 г. № 92-ФЗ).
Обратите внимание, разрешение следователя адвокат должен получить, только чтобы задать
вопросы. Остальное – его право, которым адвокат пользуется по правилам своей профессии.
Использование прав не может зависеть от усмотрения лица, которому эти права мешают по
определению.
Процессуальный закон содержит право адвоката задавать вопросы свидетелю. Неугодные вопросы
следователь может отвести, но обязан занести в протокол допроса. На всякий случай пусть остаётся в
процессуальном законе такое правило. Оно вне логики процесса.
Самоё задавание вопросов свидетелю адвокатом нарушает назначение адвокатской помощи
свидетелю. Ибо свидетель должен ответить правильно, прежде всего грамотно с точки зрения
выражения мысли словами, на вопрос следователя. Если следователь удовлетворён ответом, то на этом
246
допрос закончен. Ибо цель допроса известна только следователю. Адвокату она не известна. У адвоката
могут быть только догадки, которые не имеют жизненного смысла.
Или адвокат своими вопросами хочет помочь следователю установить истину? Тогда следователь
должен посвятить адвоката в замысел расследования. Но такое посвящение противоречит смыслу
следствия. Более того, сам адвокат не должен проявлять любопытства и избегать всякого подобного
знания. Речь идёт только о свидетеле, а не об обвиняемом.
Или своими вопросами адвокат хочет выручить или уберечь свидетеля? Вопрос весьма значим. В
чём помочь свидетелю и от чего его уберечь? Может быть свидетель потенциальный обвиняемый? И
адвокату это известно? Тогда своими вопросами адвокат только даёт предпосылку следователю для
обвинения. У адвоката не может быть вопросов к свидетелю. Всякий вопрос свидетелю от адвоката
несёт в себе ложную предпосылку.
Добавление. Пассивность проявлена адвокатами и на допросах в судах их доверителей в качестве
свидетелей. Создалось впечатление, что просто вошло в моду приходить свидетелю в суд с адвокатом.
Адвокат сидит во время допроса и слушает вопросы и ответы. Приходилось наблюдать, что свидетель
не понимает существа заданного ему вопроса, отвечает невпопад, пускается в фантазии и другие
искусы. Бывало, что свидетель оценивал правомерность действий своих сослуживцев. При этом ни сам
свидетель не обращался за помощью к адвокату, ни адвокат не исполнял своей обязанности по
консультированию свидетеля. Или ни один свидетель не знал, что он имеет право прибегнуть к помощи
адвоката?
Пояснение. Повальный обыск.
По своей масштабности допросы свидетелей в “деле Йукоса” у стороннего созерцателя могут
ассоциироваться с таким забытым судебно-процессуальным понятием, как повальный обыск.
Повальный обыск – это свидетельство больших групп людей, живущих в одном селении или в
находящихся поблизости разных селениях, об обвиняемом или событиях (происшествии), которые
могут быть известны всем. При повальном обыске все жители превращаются в свидетелей. При
повальном обыске от допрашиваемых не требовалось достоверности знания, то есть не требовалось
быть очевидцами события. Достаточно было, чтобы допрашиваемые рассказали о своих впечатлениях
(хороший или плохой был обвиняемый), о подозрениях, о слухах. Повальный обыск – это голос
народной молвы. А за утайку каких-либо сведений опрашиваемый подвергался наказанию. Считалось,
что знать народную молву о личности подозреваемого необходимо, когда нет прямых доказательств.
Повальный обыск – это и проверка слухов о преступлениях.
В “деле Йукоса” признаки повального обыска есть, хотя в целом это совершенно не повальный
обыск – только отдельные признаки. Речь идёт о допросе больших групп людей, работающих в одной
или нескольких организациях, связанных более или менее устойчивыми отношениями. Опрашивали
этих людей под присягой, то есть люди давали обязательство говорить правду под угрозой наказания.
Свидетели могли стать обвиняемыми. Опрашивали обо всём, что только могли знать допрашиваемые, в
том числе и об их роде занятий. Вообще выспрашивали о молве. Чем не повальный обыск?
Примечание. О поведенческих синдромах.
Жизненные ситуации для изучения делят по единому основанию. Жизненные ситуации,
сгруппированные по одному основанию, назовём стандартными ситуациями или стандартными
состояниями. В судебном процессе стандартными ситуациями, в которые попадают люди, могут быть
состояния свидетеля, подозреваемого и обвиняемого в совершении преступления, потерпевшего от
преступных деяний, разыскиваемого судом и так далее. В стандартных процессуальных состояниях
также находятся судьи, следователи, прокуроры, адвокаты.
Все охватываемые судебным процессом деяния урегулированы правовыми нормами и поэтому
находятся в рамках юридической формы. С позиции судебного процесса всё есть стандартные
ситуации, стандартные состояния.
Согласно положенному принципу, человек оказался в жизненной ситуации, подпадающей под
категорию процессуального стандарта, в силу абсурда, то есть сама ситуация для него и других людей
абсурдна. Поскольку всякий абсурд требует своего разрешения с помощью логики, то предыдущее
изучение стандартных процессуальных ситуаций выработало правильные с точки зрения логических
247
форм ожидания в поведении людей, которые оказываются в такой ситуации. Иначе говоря, стандартная
ситуация предполагает стандартную реакцию. Если человек попадает в стандартную процессуальную
ситуацию, то от него, прежде всего, ожидают поведения, которое все знают как привычное,
стандартное. Получив от человека именно привычное (стандартное) поведение, признают уже
полученное поведение правильным, логичным. С точки зрения внешнего наблюдателя, логичным
становится то поведение, которое ранее признавалось стандартным, то есть без актуального
логического доказательства.
С точки зрения преодоления абсурда, не всякая стандартная реакция на стандартную ситуацию
может быть правильной и служить преодолению абсурда, поскольку каждый абсурд имеет особенности,
на то он и абсурд. Поскольку каждая ситуация имеет свои причуды, то каждый волен заявить о своём
отступлении от стандартной реакции по причине необходимости преодоления причуды особой логикой.
Поэтому отступник выдумывает свою логику?
Но если каждая стандартная ситуация есть результат логического обобщения и стандартная
реакция есть обязательное логическое следствие из обобщения, то есть само следствие есть обобщение,
то нестандартная реакция на стандартную ситуацию есть нелогичная реакция? Стандартная реакция
есть опыт, рассудок поколений, освящённый традициями. А нестандартная реакция есть блажь, каприз,
нелогичность, то есть сам абсурд? Если стандартную ситуацию как абсурд пытаются преодолеть
стандартной реакцией как логикой, то это соответствует жизненным интересам. Но абсурд нельзя
преодолеть с помощью другого абсурда, так абсурды только множатся.
Процессуальный закон допускает разные деяния (реакции) в стандартной ситуации. Дело за
малым: насколько правильны с позиции логики и стандарта эти реакции. Ведь по форме может быть
верно, как это обычно в нашем Отечестве бывает, а по существу глупость, которую люди терпят как
издевательство.
Наблюдения за судебным процессом показывают, что отступления от поведенческих стандартов
тоже могут быть классифицированы или, по крайней мере, компоноваться по характерным признакам.
Наиболее частым примером такого отступления является псевдостандартное поведение, когда реакции
активны, но суть происходящего непонятна. Например, адвокат в течение всего процесса по каждому
случаю произ541 носит на память несколько слов из процессуального закона безотносительно к
происходящему в судебном заседании. На непосвящённых такие слова даже производят впечатление,
как если бы человек произносил по всякому случаю одну и ту же пословицу.
Причины отступления от стандарта могут быть разные. Первая и самая простая – отсутствие
знаний, прежде всего знания правил. Знания связаны с убеждённостью. Знания можно восполнить.
Тогда будет система связей: знание – убеждение – решение – действие – результат. Поведенческий
стандарт восполнен. Но есть фундаментальные вещи, которые нельзя восполнить. Они кроются в самой
психике конкретного человека, в его моральных величинах. Смелость, трусость, решимость, робость,
достоинство, страх, азарт, покой. Моральные силы и воля находятся в единении. Как указал Карл фон
Клаузевиц: воля есть величина моральная, которая приводит в движение материальные силы.
Неспособность человека рисковать, поступиться привычным комфортом, поставить под угрозу
достигнутый уровень благосостояния могут быть причинами характерных (отличительных)
поведенческих признаков в любой стандартной ситуации. Такие характерные поведенческие признаки
моральных сил формируют субстандартное поведение, субстандартную реакцию на стандартную
ситуацию.
Отличительное в стандартной ситуации поведение, характеризующееся повторяющимися
признаками, обусловленное психомоторным типом, определяется как поведенческий синдром
участника юридического процесса.
Например, синдром свидетеля, синдром обвиняемого, синдром фельетонизма (в адвокатуре).
Наименование синдрома, как принято, может носить случайный характер.
Синдром участника процесса не является отклонением от психического здоровья или от такого
поведения, которое принято признавать психически полноценным. Тот или иной синдром есть
проявление особенного однородного поведения как реакции на стандартную ситуацию.
Процессуальный синдром всецело находится в области психологии, а не психиатрии. Синдром – это не
патология, это лишь форма псевдологической попытки преодоления абсурда. Синдром сам есть абсурд.
Само выделение (описание) синдромов в судебном процессе есть способ классификации
поведенческих реакций как абсурдов. Синдрому присуща закономерность возникновения и
248
устойчивость проявления.
Раздел VI. Адвокат-свидетель – крайняя степень дегенерации адвоката
Глава 1. О свидетельствовании адвокатов вообще
Пятьдесят первая статья Конституции России не только никого не обязывает свидетельствовать
против себя самого, своего супруга и близких родственников, но указывает, что федеральным законом
могут устанавливаться иные случаи освобождения от обязанности давать свидетельские показания.
Буквальное понимание слов Конституции России об освобождении от обязанности давать
свидетельские показания предполагает, что определённое лицо в оговорённых случаях освобождается
от обязанности давать показания, если на то будет воля этого лица, то есть можно отказаться
свидетельствовать без опасения быть подвергнутым наказанию со стороны государственной власти.
Однако самоё освобождение не лишает такое специальное лицо возможности свидетельствовать
добровольно, если на то будет его воля. Таким образом, компетентный государственный орган лишён
права требовать от специального лица свидетельские показания, но может получить
свидетельствования, если на то будет воля свидетеля. Поэтому, например, следственному органу не
возбраняется обращаться за свидетельствованием к любому не обязанному свидетельствовать лицу. Сам
факт такого обращения не будет нарушать ничьих прав. Человек в таких случаях сам будет решать, как
ему целесообразнее поступить, сообразуясь с собственными жизненными интересами. При согласии
свидетельствовать следственному органу надо будет всего лишь тщательнее отразить в процессуальных
бумагах добровольность свидетельствования. На так называемое внутреннее убеждение такие
показания будут иметь большее воздействие. А как же, человек имел право не свидетельствовать, а сам
по собственной воле, без принуждения всё и рассказал.
Одним из таких федеральных законов, расширяющих круг лиц, пользующихся свидетельским
иммунитетом, является Уголовно-процессуальный кодекс России. Однако этот Кодекс не использует
конституционную формулу освобождения от обязанности давать свидетельские показания. Кодекс в
статье 56 предписывает, что не подлежит допросу в качестве свидетеля, в числе прочих обладающих
особым публичным статусом лиц, и адвокат – об обстоятельствах, которые стали ему известны в связи с
оказанием юридической помощи.
Слова “не подлежат допросу в качестве свидетеля” имеют иной процессуальный смысл и
назначение, нежели слова об освобождении от обязанности. Предписание Пятьдесят шестой статьи
Уголовно-процессуального кодекса исключает всякую диспозитивность поведения, своеволие
свидетельствовать или не свидетельствовать как самого особого публичного лица, так и, например,
следственного органа обращаться за свидетельствованием и получать свидетельствование от такого
лица. Потому что это не есть случай дозволения отказа от свидетельствования. Это случай, когда
публичное лицо не может быть допрошено в качестве свидетеля. Такое свидетельствование в уголовнопроцессуальном смысле недопустимо, то есть ничтожно. Не сведения ничтожны, а сам акт
свидетельствования. Ибо доказательство, как сведение (аргумент), не может быть ничтожным: или оно
доказывает, или опровергает тезис, тогда это доказательство, либо не имеет отношения к тезису, то есть
бессмысленно, тогда оно не доказательство.
Более того, оговорённые в части 3 статьи 56 Уголовно-процессуального кодекса (в редакции
Федерального закона от 4 июля 2003 г. № 92-ФЗ) публичные лица вообще не должны вызываться на
допрос.
Итак, есть утверждение (тезис) о запрете давать свидетельские показания оговорённым в части 3
статьи 56 Уголовно- процессуального кодекса публичным лицам под угрозой ничтожности
свидетельствования, а может быть, даже под угрозой быть наказанным за нарушение правил
профессионального поведения – как лица, которое свидетельствовало, так и лица, принявшего
свидетельствование. Поборники адвокатского свидетельствования, руководствуясь присущими им
моральными величинами, тут же заявят о ложности этого тезиса. Действительно, поначалу может
возникнуть впечатление, что этот тезис содержит абсурд, то есть он противоречит множеству
правоохраняемых жизненных интересов. Закономерен простодушный вопрос, а как быть, ежели
оговорённое публичное лицо стало обладателем тайны о всемирном злодействе? Скрывать тайну и
стать молчаливым пособником свершившегося злодейства? Или раскрыть тайну, если сам адвокат
может “реально” подвергнуться опасности от такого злодейства? А как быть адвокату с адвокатской
249
тайной? Долгие десятилетия обсуждается, как должен поступить адвокат, если ему стало известно о
готовящихся, например, убийствах или диверсиях?
Разглядывая поставленные вопросы из глубины тишины адвокатского, депутатского или
судейского кабинетов и с позиции всемирной борьбы добра и зла, ответ может быть только один. Зло
должно быть пресечено, а добро должно восторжествовать. Но далее проявляются детали,
обстоятельства, суждения, оценки, моральные величины, то есть всё то, что содержит в себе и около
себя его величество “конкретный” случай. Когда юристы запутываются в рассуждениях и не знают
ответа, они разрубают клубок мысли фразой “как суд решит”. А суд решит. Он обязательно решит. Какнибудь да решит. Только, чур, не сетуйте потом на решения судов. Ведь все согласились на то, чтобы он
решил хоть как-нибудь. Сами-то не знали решения или не захотели решать. Опять абсурд.
Конкретный абсурд требует конкретного логического преодоления. Содержащийся в тезисе о
запрете свидетельствовать абсурд, коль это абсурд процесса, и должен быть преодолён
процессуальными правилами без ущерба жизненным интересам. Иначе мы умножим абсурд.
Абсурд преодолевается феноменом так называемого “недопустимого доказательства”, близкого
понятию оговора, хотя и не совпадающего с ним.
Например, показания перечисленных в части 3 статьи 56 Уголовно-процессуального кодекса (в
редакции Федерального закона от 4 июля 2003 г. № 92-ФЗ) публичных лиц нужно рассматривать как
оговор, что, с точки зрения теории формальных доказательств, надо отнести к категории
“недопустимых доказательств” (ср. статью 75 Уголовно-процессуального кодекса России в редакции от
18 декабря 2001 г. № 177-ФЗ). Это не показания свидетелей в процессуальном смысле. Это молва,
слухи, сообщения осведомителей, анонимное послание. Кстати, исключительно по формальным
признакам анонимное заявление о преступлении, например, не может служить поводом для
возбуждения уголовного дела (статья 141 Уголовно-процессуального кодекса России в редакции от 18
декабря 2001 г. № 177-ФЗ). Так решил законодатель. Однако анонимное заявление и заявление о
преступлении, сделанное известным лицом, по содержательному значению могут ничем не различаться.
Хотя любое заявление о преступлении, в том числе и анонимное, должно проверяться. Что в интересах
жизни и делается.
Сведения, содержащиеся в анонимном послании или в сообщении осведомителя, могут быть
проверены. Более того, такие сведения могут помочь предотвратить готовящееся или раскрыть
совершённое злодеяние. Но самоё такое сведение не есть доказательство. Само преступление оставляет
доказательства, анонимное же послание не есть след от преступления. Только собранные в соответствии
с процессуальным законом аргументы (доказательства) могут быть положены в основу доказывания в
судебном процессе.
Показания адвоката не могут быть аргументами при доказывании ни при каких обстоятельствах.
Они относятся к категории недопустимых доказательств. Свидетельствование адвоката – это, прежде
всего, оговор. В первую очередь именно так надо его воспринимать. Ибо любое подобное свидетельство
чревато оговором, так как содержит его в себе как свою потенцию. Нравственная цель адвоката (для
торжества добра или во зло) не имеет значения для квалификации сообщённых им сведений как
недопустимого доказательства и потенциального оговора. Доверитель не может освободить адвоката от
свидетельского иммунитета. Свидетельствование адвоката на любых стадиях судебного расследования
с разрешения доверителя не изменяет процессуальной сути показаний адвоката. Эти показания во всех
случаях есть недопустимое доказательство, потенциальный оговор.
Примечание. Всякое свидетельствование адвоката в судебном расследовании об оказанной им
юридической помощи должно быть предметом расследования адвокатского суда.
Свидетельствование адвоката есть сведения, которые по своему доказательственному значению
приравниваются к анонимному источнику информации, сплетне, оговору, донесению информатора и
поэтому не могут быть использованы в качестве аргумента в судебном доказательстве.
Соответственно, если показания адвоката по своей ценности равны оговору, не могут оформляться
как допрос свидетеля, не могут иметь процессуального назначения полученных от свидетеля сведений,
то адвокат при предоставлении показаний не может предупреждаться об ответственности за дачу
заведомо ложных показаний.
Примечание. Также и свидетельствование доверителя (подзащитного) адвоката в отношении
250
адвоката, не обязательно против адвоката, в государственных органах, например на предварительном
расследовании, должно оцениваться, прежде всего, как оговор адвоката, донос, анонимное послание.
Заявление доверителя (подзащитного) адвоката касательно юридической помощи в адвокатскую
корпорацию есть форма разрешения юридических сомнений между адвокатом и доверителем по поводу
профессиональной деятельности адвоката.
Если свидетельствование адвоката на предварительном следствии по обстоятельствам
оказываемой им юридической помощи есть во всех случаях преступление им процессуального закона и
непозволительное попрание адвокатской тайны, ничем не отличающееся от оговора, то как расценить
функцию другого адвоката, который оказывает помощь адвокату-свидетелю во время допроса?
Адвокат-помощник должен знать, что свидетельствовать адвокату недопустимо. Адвокат-помощник
совместно с адвокатом-свидетелем нарушают правила свидетельствования.
Глава 2. Примеры адвокатского свидетельствования
“Дело Йукоса” показало примеры как отказа от свидетельствования, так и адвокатского
свидетельствования. Свидетельствования диктовались суровой действительностью? Или это был способ
преодолеть абсурд ситуации?
Пример свидетельствования 1. Предварительное следствие. На допрос в качестве свидетеля
прибыл адвокат. Помогал ему другой адвокат (так называемое иное участвующее в процессуальном
действии лицо, адвокат-участник допроса). Оба адвоката – члены одного адвокатского образования.
Адвокат-свидетель рассказал, членом какого адвокатского образования он является, о знании
иностранных языков, о порядке распределения “клиентов” в адвокатском образовании, какие
организации адвокат обслуживал, какие действия адвокат совершал в интересах организации, от кого
адвокат получал документы и указания на выполнение действий в интересах организации, каким
образом адвокат получал документы и указания, где встречался с представителем организации, кому и
каким образом адвокат передавал подготовленные им документы, где хранились документы, кто
владеет обслуживаемой им организацией, кто после адвоката продолжил обслуживание организации.
Адвокат-свидетель подтвердил, что на предъявленных ему следователем документах стоит подпись
адвоката.
Никаких заявлений по поводу проведённого допроса от адвокатов (свидетеля и его помощника) не
поступило.
На другом допросе тот же адвокат рассказал, каков был порядок обслуживания иностранной
организации, какие документы он подписывал от имени этой организации, изъявил готовность
прокомментировать документы, если они будут представлены следователем. При ответе на последний
вопрос следователя адвокат-свидетель отметил, что, оказывая правовую помощь клиентам, в том числе
представляя интересы компаний по доверенностям, он действовал строго в соответствии с
законодательством Российской Федерации, в рамках своих должностных обязанностей и в пределах
полномочий, предоставленных ему доверенностями, а также в соответствии с инструкциями клиентов.
Синтаксис примера. Не только адвокату, как знатоку права, но и любому свидетелю не следует
заверять следователя, что лично свидетель не нарушал юридические законы. На предварительном
следствии вопрос о нарушении или соблюдении законов решает один человек – следователь. Свидетеля
вызывают на допрос не для получения у него консультаций по юридическим вопросам, а для получения
сведений, которыми свидетель мог обладать. Свидетель должен рассказать только то, что сам видел,
сам слышал. Адвокат в силу своего публичного назначения не должен ссылаться для оправдания своих
профессиональных действий на указания доверителя, поскольку адвокат есть независимый консультант
по правовым вопросам, а не слуга и не наёмный работник. Если доверитель что-то и поручает адвокату,
то только с уверенностью, что адвокат всё исполнит правомерно. Для соблюдения правомерности и
приглашается адвокат. За мотив доверителя адвокат не отвечает.
Пример свидетельствования 2. Предварительное следствие. В качестве свидетеля допрашивается
адвокат. Адвокату-свидетелю оказывает юридическую помощь другой адвокат (так называемое иное
участвующее в процессуальном действии лицо, адвокат-участник допроса).
251
В самом начале допроса следователь интересуется у адвоката- свидетеля, самостоятельно ли он
выбрал для своей помощи присутствующего на допросе адвоката и обеспечит ли этот адвокат
соблюдение интересов адвоката-свидетеля. Адвокат-свидетель ответил, что он самостоятельно выбрал
адвоката и что этот адвокат обеспечит соблюдение его интересов как свидетеля. Следователь
спрашивает, при избрании присутствующего адвоката учитывал ли адвокат-свидетель то
обстоятельство, что этот адвокат предложен другим (третьим) адвокатом, а интересы адвокатасвидетеля и третьего адвоката могут не совпадать. Адвокат-свидетель заверяет следователя, что
присутствующий адвокат не был ему предложен третьим адвокатом. Адвокат-свидетель сам заключил
договор с адвокатом. Следователь не унимается и повторно спрашивает, желает ли адвокат-свидетель,
чтобы его интересы представлял присутствующий адвокат с учётом тех обстоятельств, что этот
присутствующий адвокат имеющиеся у него сведения направляет тому самому третьему адвокату, что
свидетельствует о наличии заинтересованности у присутствующего адвоката в соблюдении интересов
третьего адвоката. На это адвокат-свидетель ответил, что на данный момент, при проведении
настоящего допроса, он желает, чтобы его интересы представлял присутствующий адвокат.
Потом адвокат-свидетель ответил на вопросы, касающиеся его деятельности от имени
обслуживаемой им организации, прокомментировал предъявленные ему документы, на которых была
подпись адвоката-свидетеля.
В конце допроса от адвоката-участника поступило заявление о том, что допрос начат в
недопустимой форме, содержащиеся в вопросах следователя утверждения о наличии рекомендации
третьего адвоката об участии в деле адвоката- участника и о направлении якобы имевшихся у адвокатаучастника текстов допросов этому третьему адвокату не соответствует действительности, а изложенные
следователем утверждения расцениваются защитой как провокация следствия в отношении свидетеляадвоката и неуместная попытка скомпрометировать адвоката-участника.
Синтаксис примера. Дело не в следователе. Он может задать любой вопрос. Следователь решил
проявить заботу об адвокате- свидетеле, выяснить, без принуждения ли адвокат даёт показания, не
оказывается ли на адвоката-свидетеля моральное давление со стороны адвоката-участника. Адвокатсвидетель проникся этим участием следователя и рассеял сомнения следователя. Следователь
приступил собственно к допросу. Адвокат-участник удовлетворил своё любопытство, выслушал все
вопросы и ответы, а потом дописал в протоколе, что следователь провоцировал адвоката-свидетеля и
неуместно попытался скомпрометировать адвоката-участника. Осталось тайной, на что следователь
провоцировал адвоката-свидетеля и в каком месте можно компрометировать адвоката-участника. Слово
“компрометировать” означает вредить кому-либо во мнении третьих лиц или общества, порочить.
Следователь никому не вредил своими вопросами. Адвокаты сами себя порочили своими ответами.
Если адвокат считает, что допрос начат в недопустимой форме, то это не допрос. Допроса без
правильной формы не бывает. Если это не допрос, то такая беседа между следователем и адвокатами не
должна обретать форму протокола допроса свидетеля.
Пример свидетельствования 3. Предварительное следствие. В качестве свидетеля допрашивается
адвокат, которому помогает адвокат-участник допроса.
Следователь просит адвоката-свидетеля пояснить утверждение следствия, что денежные средства,
которые были перечислены одной организацией другой, обслуживаемой адвокатом- свидетелем
организации, были похищены у третьих организаций и с участием адвоката-свидетеля легализованы
(отмыты). Адвокат пояснил, что он не участвовал в решениях по легализации похищенных денежных
средств, а выполнял техническую работу в рамках его, адвоката, должностных полномочий по
оформлению соответствующих документов на основании полученных инструкций от его, адвоката,
руководства и уполномоченного давать указания лица.
Синтаксис примера. Всякий нервничает на допросе, каким бы допрос ни казался на первый взгляд
безобидным и неопасным для жизненных интересов, – и свидетель, и адвокат, и даже следователь. Но
от адвоката ожидают правильного, хотя бы по форме, поведения на допросе, от него все вправе ждать
синтаксического поведения. Адвокат-свидетель, а также находящийся при нём профессиональный
консультант по правовым вопросам плохо знакомы с грамматикой адвокатской профессии. Да, над
адвокатом, судя по вопросу следователя, нависла реальная угроза быть обвинённым в совершении
преступления, а именно в легализации добытых преступным путём денежных средств. Однако
профессия адвоката предполагает, что он не должен ни при каких обстоятельствах забывать грамматику
252
и синтаксис своей профессии. Адвокат никогда не выполняет так называемую техническую работу.
Адвокат занимается профессиональной деятельностью. Ни у какого адвоката нет никаких должностных
полномочий. Адвокат – это не должность. Адвокат не посыльный руководства. У адвоката нет никакого
руководства. Адвокат – самостоятельный субъект оказания юридической помощи. Это всего лишь
грамматические ошибки.
Пояснение адвоката-свидетеля содержит и синтаксические ошибки.
Самоё утверждение адвоката-свидетеля о том, что он не участвовал в решениях по легализации
похищенных денежных средств, содержит несколько ложных предпосылок. Первая предпосылка:
адвокат-свидетель соглашается с утверждением следователя, что были похищены денежные средства
именно у тех организаций, которые указал следователь. Вторая предпосылка: адвокату-свидетелю
известно, что принимались решения о легализации похищенных денежных средств. Третья
предпосылка: сам адвокат-свидетель не принимал участия в решениях по легализации. Четвёртая
предпосылка: адвокат-свидетель выполнял только техническую работу по оформлению документов,
которые необходимы были для легализации. Пятая предпосылка: инструкции по технической работе
для легализации адвокат-свидетель получал от руководства и уполномоченного давать указания лица.
Само по себе такое неправильное пояснение не спасло бы адвоката-свидетеля от обвинения в
легализации, потому что это пояснение содержит буквальный самооговор в участии в легализации. И
только мягкосердечье следователя остановило выяснение других обстоятельств. Или следователь понял,
что адвокат-свидетель оговорил себя?
Синтаксис пояснений должен быть иным, профессиональным. Иначе зачем нужен адвокатучастник адвокату-свидетелю?
Пример свидетельствования 4. Предварительное следствие. В качестве свидетеля допрашивается
адвокат, которому помогает адвокат-участник допроса.
Адвокату-свидетелю заданы вопросы, какие документы он готовил для обслуживаемой им
организации, почему относящиеся к обслуживаемой организации документы хранятся в компьютере
адвоката-свидетеля, где хранятся другие документы, сколько денежных средств поступило на
банковские счета адвокатского образования за оказанную адвокатом-свидетелем помощь, каким
образом он получал вознаграждение. Адвокату-свидетелю предъявлялись документы для пояснения.
По окончании допроса адвокат-участник записал заявление о том, что в процессе допроса
следователем неоднократно нарушались права свидетеля на юридическую помощь, предусмотренные
частью 2 статьи 53 и частью 5 статьи 189 Уголовно- процессуального кодекса, в частности,
следователем делались попытки запретить адвокату давать краткие консультации свидетелю в ходе
допроса. А следовать в ответ пометил, что заявление адвоката-участника не соответствует
действительности, ход допроса полностью изложен в протоколе.
Справка. Часть 2 статьи 53 Уголовно-процессуального кодекса России в редакции Федерального
закона от 4 июля 2003 г. № 92-ФЗ:
“Защитник, участвующий в производстве следственного действия, в рамках оказания
юридической помощи своему подзащитному вправе давать ему в присутствии следователя краткие
консультации, задавать с разрешения следователя вопросы допрашиваемым лицам, делать письменные
замечания по поводу правильности и полноты записей в протоколе данного следственного действия.
Следователь может отвести вопросы защитника, но обязан занести отведённые вопросы в протокол”.
Часть 5 статьи 189 Уголовно-процессуального кодекса России в редакции Федерального закона от
4 июля 2003 г. № 92-ФЗ:
“Если свидетель явился на допрос с адвокатом, приглашенным им для оказания юридической
помощи, то адвокат присутствует при допросе и пользуется правами, предусмотренными частью второй
статьи 53 настоящего Кодекса. По окончании допроса адвокат вправе делать заявления о нарушениях
прав и законных интересов свидетеля. Указанные заявления подлежат занесению в протокол допроса”.
Синтаксис примера. Если следователь препятствовал консультированию адвокатом свидетеля, то
тогда допроса в его процессуальном назначении не было. Ибо сам запрет адвокату консультировать
свидетеля можно расценивать как проявление со стороны следователя насилия над свидетелем. К
такому поведению следователя оба адвоката, свидетель и участник, должны относиться как к
253
унижающему человеческое достоинство обращению, как к шантажу со стороны следователя, то есть как
к вымогательству следователем нужных ему, но ложных показаний. Если оба адвоката, свидетель и
участник, или хотя бы один из них посчитают, что действия следователя недопустимы, то сама
процедура допроса со стороны этих адвокатов должна быть прекращена. Самого такого
процессуального действия, как допрос свидетеля, для адвокатов более не должно быть. Следователь
волен оформлять происшедшее по своему произволу: может вызвать на допрос адвоката на другое
время; может сам оформить протокол, вписав в него любые слова, и подписать такой протокол сам с
нужными ему же пояснениями. Но адвокаты все вопросы выслушали, ответили, как смогли, подписали
протокол, выразив своё неодобрение. Процессуальное действие состоялось. Адвокаты подтвердили
реальность и действительность изложенных адвокатом-свидетелем сведений. Или адвокат-свидетель,
выслушав консультации адвоката-участника, иначе бы описал события, очевидцем которых был сам
адвокат-свидетель, а не адвокат-участник?
Пример свидетельствования 5. Предварительное следствие. В качестве свидетеля допрашивается
адвокат. Адвокат-свидетель посчитал избыточным обращаться за юридической помощью к другому
адвокату. Свидетельствовал один.
Адвокат-свидетель рассказал, членом какого адвокатского образования он является, каков порядок
заключения соглашений об оказании юридической помощи в адвокатском образовании, какого рода
правовую помощь оказывают адвокаты, кто от имени организаций-доверителей подписывал соглашения
на оказание правовой помощи, о порядке оплаты правовой помощи, с кем из сотрудников организаций
встречался и по какому поводу.
Синтаксис примера. По сути это была беседа об адвокатской деятельности, которая ничем не
отличается от деятельности любого российского адвоката и адвокатского образования.
Пример свидетельствования 6. Предварительное следствие. В качестве свидетеля допрашивается
адвокат, но по обстоятельствам его работы в адвокатском образовании стажёром. Адвокату при допросе
помогает другой адвокат.
Адвокат рассказал, чьи поручения, будучи стажёром, он выполнял, какие документы подписывал.
В конце допроса следователь обратился к адвокату-участнику, нет ли у него вопросов к
свидетелю. Адвокат-участник задал свидетелю вопрос, были ли случаи, когда он самостоятельно
принимал решение по какой-либо организации. Свидетель ответил, что самостоятельных решений он не
принимал, а выполнял указания адвоката или, с согласия этого адвоката, указания представителя
обслуживаемой организации. Адвокат попросил свидетеля объяснить его статус в адвокатском
образовании в то время, когда свидетель был стажёром. Свидетель-адвокат пояснил, что он в то время
был наёмным работником, получал зарплату, выполнял поручения адвоката. Адвокат поинтересовался у
свидетеля, мог ли он не доверять адвокату, который давал ему поручения, и мог ли свидетель отказаться
выполнить поручение адвоката. Свидетель-адвокат ответил, что не сомневался в профессионализме и
компетентности адвоката как руководителя и не мог отказаться выполнить его поручение, потому что
иначе он (свидетель) мог быть уволен из адвокатского образования.
Синтаксис примера. Адвоката допрашивали по обстоятельствам того времени, когда он не был
адвокатом. Однако в момент допроса свидетель имел статус адвоката, что требует от него
свойственного адвокату поведения. На первый взгляд может показаться, что адвокат-участник хочет
выручить свидетеля-адвоката. Однако его вопросы содержат предпосылку осведомлённости адвоката о
целях следствия, и, желая подчеркнуть второстепенную роль стажёра, фактически указывает на
значение поручений адвоката, который руководил стажёром. Невольно возникают сомнения, а не
нарушал ли тот адвокат каких-либо правоположений и не вовлёк ли этот адвокат в предосудительную
деятельность своего стажёра? Если деятельность адвоката-руководителя противоправна, то даже
второстепенная роль в ней стажёра образует особый квалифицирующий признак. Что есть нарушение
правил коллизионной защиты.
Пример свидетельствования 7. Предварительное следствие. В качестве свидетеля допрашивается
адвокат, которому помогает адвокат-участник допроса.
Следователь спросил адвоката-свидетеля, с какого времени он работает в адвокатском
образовании. Адвокат-свидетель ответил, что в адвокатском образовании он работает с ХХХХ года в
254
должности помощника адвоката, а с ПППП года в должности адвоката.
Синтаксис примера. Следователь может задать любой вопрос в любой грамматической форме.
Только ответ у адвоката должен быть грамотный. Адвокат – это не должность в адвокатском
образовании. Адвокат не работает в адвокатском образовании. Адвокат состоит с адвокатским
образованием в членских отношениях.
Пример свидетельствования 8 (с синдромом Пятьдесят первой). Предварительное следствие. В
качестве свидетеля допрашивается адвокат, которому помогает адвокат-участник допроса.
Вопрос. С какого периода Вы работаете в Обществе “Д”?
Ответ. На основании статьи 51 Конституции Российской Федерации отказываюсь от дачи
показаний.
Вопрос. Как было организовано юридическое обслуживание организаций, зависимых от Общества
“Д”?
Ответ. На основании статьи 51 Конституции Российской Федерации отказываюсь от дачи
показаний.
Вопрос. Заключались ли какие-либо соглашения на оказание юридической помощи Обществом
“Д” с адвокатскими образованиями?
Ответ. На основании статьи 51 Конституции Российской Федерации отказываюсь от дачи
показаний.
Вопрос. Вам предъявляется фотокопия соглашения об оказании юридической помощи между
Обществом “Д” и адвокатским образованием. Что Вы можете сказать по существу этого соглашения?
Для каких целей было заключено соглашение?
Ответ. На основании статьи 51 Конституции Российской Федерации отказываюсь от дачи
показаний.
Вопрос. Что Вы можете сказать по поводу того, что в соглашении об оказании юридической
помощи указано, что Имярек в числе других является представителем Общества “Д” и имеет право
давать задания адвокатскому образованию?
Ответ. На основании статьи 51 Конституции Российской Федерации отказываюсь от дачи
показаний.
Вопрос. Кто представлял Общество “Д” в отношениях с адвокатским образованием?
Ответ. На основании статьи 51 Конституции Российской Федерации отказываюсь от дачи
показаний.
Вопрос. Вы знакомы с адвокатами А. и Б.?
Ответ. На основании статьи 51 Конституции Российской Федерации отказываюсь от дачи
показаний.
Вопрос. Поясните, по какой причине юридическую помощь Обществу “Д” оказывали адвокаты, а
не юристы Общества “И”?
Ответ. На основании статьи 51 Конституции Российской Федерации отказываюсь от дачи
показаний.
Вопрос. Какое было распределение обязанностей между представителями Общества “Д” в
отношениях с адвокатским образованием?
Ответ. На основании статьи 51 Конституции Российской Федерации отказываюсь от дачи
показаний.
В конце протокола адвокат-свидетель заявил о приложении к протоколу допроса своего заявления
об отказе давать показания. Следователь заявление приобщил.
Синтаксис примера. Адвокат-свидетель представил следователю заявление с формулой отказа
давать показания. Однако допрос фактически был проведен. Следователь задавал вопросы, а адвокатсвидетель на каждый из них отвечал отказом давать показания. По сути, в поведении адвокатасвидетеля смесь абсурдов. Он не вёл себя как адвокат, хотя мог воспользоваться своим положением и
отказаться свидетельствовать в силу своего особого публичного статуса. Он не вёл себя как обычный
свидетель, который не должен отказываться от дачи показаний. Если адвоката-свидетеля допрашивают
по вопросам, никак не связанным с его адвокатской деятельностью, то он не должен объявлять о себе
как об адвокате.
С первым ответом на первый вопрос формула молчания утрачивает своё процессуальное
255
назначение, её процессуально не существует, она не имеет процессуально-правовых последствий.
Отказавшись от общей формулы молчания, адвокат- свидетель согласился на проведение допроса в
целом. Свидетель может не отвечать на какие-то отдельно взятые вопросы, но такой отказ должен быть
мотивирован, должна быть указана причина такого отказа. Не имеет значения, как расценит следователь
или судья причину такого отказа – как неуважительную, надуманную, глупую, абсурдную. Эта причина
должна быть для свидетеля важной. Но причина указана быть должна.
И если бы следователь был чуть порасторопней, то мог проявить остроумие и ввести адвокатасвидетеля в очевидную для адвоката-свидетеля и адвоката-участника западню абсурда, задав, например,
вопросы об именах жены и детей адвоката-свидетеля, о количестве ушей или глаз у адвокатасвидетеля. Сами по себе такие вопросы бессмысленны, глупы. Но любой ответ на них адвокатасвидетеля был бы абсурдным с точки зрения формы и содержания допроса, которые определил не
следователь, а адвокаты. Если адвокат-свидетель называет количество у него ушей и глаз и имена
близких ему людей, то тем самым он заявляет о своём отказе от поданной им формулы молчания.
Ответом также будет, если адвокат-свидетель скажет, что он забыл имена и не может сосчитать
количество у него ушей и глаз. Это уже не молчание по праву Пятьдесят первой. Если адвокатсвидетель на эти бессмысленные вопросы заявит о нежелании отвечать по праву Пятьдесят первой, то
такое заявление можно расценить как каприз адвоката-свидетеля, злоупотребление правом и уклонение
от дачи показаний. Последствия такого каприза может определить следователь.
Пример свидетельствования 9 (с синдромом частичного, или искаженного, молчания).
Предварительное следствие. В качестве свидетеля допрашивается адвокат, которому помогает адвокатучастник допроса.
Следователь предложил адвокату-свидетелю рассказать о его работе с Обществом “К”. Адвокатсвидетель рассказал, как началось его сотрудничество с Обществом “К”. Следователь спросил адвокатасвидетеля, работал ли он начальником юридического отдела в Обществе “К” и писал ли он заявление о
приёме на работу в Общество “К”. Адвокат-свидетель ответил, что он не помнит. Следователь
спрашивает у адвоката-свидетеля, был ли заключён у него трудовой договор с Обществом “К”.
Адвокат-свидетель ответил, что нет.
Вопрос следователя. На каком основании Вы сотрудничали с Обществом “К”?
Ответ адвоката-свидетеля. Пользуясь правом, предоставленным мне статьёй 51 Конституции
Российской Федерации, отказываюсь отвечать на этот вопрос.
Вопрос следователя: Что входило в круг Ваших должностных обязанностей как начальника
юридического отдела Общества “К”?
Ответ адвоката-свидетеля. У меня не было должностных обязанностей. У меня были
профессиональные обязанности как адвоката Общества “К”, в которые входило разрешение крупных
имущественных споров и обеспечение качества получаемой Обществом “К” юридической помощи.
Кроме сказанного, более на этот вопрос ничего пояснить не желаю.
Вопрос следователя. Каким образом Вы осуществляли общее руководство юридическим отделом
Общества “К” и как распределяли задания между сотрудниками?
Ответ адвоката-свидетеля. Распределение работы в юридическом отделе происходило
автоматически через общий отдел. Мне документы приносил секретарь. Я просматривал документы и
решал, на какие документы ответить самому, а какие отправить сотрудникам юридического отдела,
потому что я имел представление о том, чем каждый сотрудник занимается. Если, например, речь шла о
каком-то серьёзном иске, то я мог поручить его исполнение определённому сотруднику, а если
возникали трудности, то я мог обсудить с исполнителем решение этой проблемы. Я имел дело только с
особо крупными юридическими проблемами. Потом я перестал фактически выполнять свои
профессиональные обязанности перед Обществом “К”.
Вопрос следователя. Вы подписывали документы от имени начальника юридического отдела
Общества “К”?
Ответ адвоката-свидетеля. Я мог подписывать всевозможные документы. Однако большое
количество документов, которые готовились сотрудниками юридического отдела, мною не
подписывались и не просматривались.
Вопрос следователя. Кто был Вашими заместителями в юридическом отделе Общества “К”?
Ответ адвоката-свидетеля. Заместителями были Имярек 1 и Имярек 2.
256
Вопрос следователя. Оказывало ли адвокатское образование “Ч” иную юридическую помощь
Обществу “К”, кроме представления интересов этого Общества в судах?
Ответ адвоката-свидетеля. Я их об этом не просил, об этом ничего не знаю.
Вопрос следователя. Предъявляю Вам соглашение об оказании юридической помощи между
Обществом “К” и адвокатским образованием “Ч”. Вы можете объяснить смысл этого документа?
Ответ адвоката-свидетеля. Это стандартное соглашение с адвокатским образованием. Наличие
моей фамилии в тексте этого соглашения объяснить не могу, так как никакого фактического отношения
к юридическому отделу Общества “К” на тот период не имел.
Вопрос следователя. Заключались ли ранее подобные соглашения с адвокатским образованием
“Ч” и кем они подписывались от имени Общества “К”?
Ответ адвоката-свидетеля. Могу говорить только о себе. Мною могли подписываться от имени
Общества “К” соглашения об оказании юридической помощи с адвокатским образованием “Ч”.
Вопрос следователя. В соглашении об оказании юридической помощи указано, что Вы имеете
полномочия от имени Общества “К” дав