2. Язык Откровения и перевод

Язык Откровения и перевод
К
ниги Откровения дошли до нас на разных языках, из разных эпох, в рукописях
с разночтениями. Все это многообразие текстов стало предметом науки
текстологии. Научные достижения в этой области не могут не интересовать того,
кто, изучая богословие, пытается, как мы, читать библейские книги на древних
языках.
Как далеко может наука текстология сопровождать наше исследование
богословских вопросов? Ответ на этот вопрос зависит от того:
1) как понимает себя наука текстология;
2) что мы понимаем под «Откровением».
Библейская текстология может ограничивать предмет своих разысканий
процессом текстуальной передачи. Исходный объект при таком подходе – это
«конкретный экземпляр текста (или текстуальной традиции), содержащий
конечный литературный продукт и стоящий в начале процесса текстуальной
передачи»1. Смежная с текстологией наука изучает различные этапы
литературного формирования библейских книг и называется литературной
критикой. Эта дисциплина занимается такими вопросами, как происхождение,
датировка, структура, авторство, аутентичность и целостность библейских книг.
Проблемы, связанные с богословской интерпретацией текстуальных
свидетельств, возникают уже на уровне текстологического анализа и большее
значение приобретают в литературной критике. Однако непроясненным остается
вопрос, что изучает наука – текстология и литературная критика, – когда изучает
Библию?
Квалифицирует ли наука свой предмет как книги Откровения?
Например, когда мы читаем Книгу Бытия, мы можем спросить, о чем книга?
Мы думаем, что Книга Бытия содержит ряд сообщений, которые как-то связаны
между собой: мы выясняем композицию Книги, следим за тем, как эти сообщения
перекликаются друг с другом и отражаются в общем контексте, который можно
назвать «библейское мировоззрение». Некоторые из текстуальных фрагментов
лучше прочитываются на языке оригинала, другие на языке перевода. Когда мы
стараемся обосновать, почему одно предпочитаем другому, то имеем в виду, что
изучаемые тексты составляют некоторое единство, а именно, это речь
Ветхого Завета, пророчествующая о пришествии Мессии.
О грядущем пришествии Мессии нельзя было говорить иначе, как на языке
символов, значение которых открылось с пришествием Того, о Ком пророчили.
Таким образом, понимание текста Ветхозаветных книг напрямую зависит от
умения разбираться в том языке символов, который предлагает нам Откровение.
Е
сли Откровение Бога в человечестве есть явление абсолютно уникальное
относительно других явлений человеческой культуры, то наука должна
признать, что не все научные приемы исследования текстов применимы к
библейским книгам. Есть нечто в книгах Откровения, что остается непонятным
1
Э. Тов. Текстология Ветхого Завета. М., 2001. С. 162.
2
для текстологии и литературной критики и даже, с их научных позиций,
принципиально невозможным.
Другой, противоположный взгляд на эту проблему состоял бы в том, что
«богословия нет без текстологии», что все приемы текстологического анализа
применимы к библейским книгам.
Приведем пример такого универсально научного подхода к предметной
области, относительно которой прежде всего и должен возникать вопрос о
правомочности применения научных методов: это опыт определения возраста
Туринской Плащаницы методом радиоуглеродного анализа. Наука не
располагает методами, которые позволили бы определить способ нанесения
изображения на эту ткань: неизвестно, какому воздействию подвергся объект
на некотором отрезке времени (от начала нанесения изображения до
завершения процесса), – однако наука заявляет, что располагает методом
определения возраста объекта с этим изображением. Такой вывод
представляется некорректным с позиций самого научного знания.
Современная наука (текстология, филология, археология, история), поскольку
она считает свои методы универсальными, может добросовестно применять их к
исследованию библейских книг и при этом полагать свои выводы окончательными
или научно достоверными при одном условии. Это предварительное условие
необходимо сформулировать.
Отрицается возможность – «прямого воздействия из иного мира на
процесс составления библейских текстов», каковое воздействие именуется
«Откровением Божьим». Согласно такому взгляду, изучая книги Откровения,
мы должны игнорировать Откровение.
Возьмем, к примеру, «Десять заповедей» или «Десятословие», – это известные
тексты из книги Исход и книги Второзаконие. Применяя методы современной
науки, «Десять заповедей» объявляют произведением, которое соответствует
исторической обстановке Иудеи VIII-VI вв. до Р.Х., то есть времени «царейреформаторов» Езекии и Иосии: «правомерно предположить возникновение
Десяти заповедей... в среде дворцово-храмовой школы в Иерусалиме, в которой
обучались будущие писцы, священники, вероятно, некоторые из пророков.
Именно такое «место в жизни», школьная среда, объясняет многие особенности
Десяти заповедей, их выраженную дидактическую направленность, оформление в
виде списка и пр.»2.
Такой взгляд на возникновение Десятословия сложился в специфической
общественно-политической среде – светской, гуманистической, религиозно
индифферентной. Претензии такого понимания на научность мы сейчас
разбирать не будем, однако возможность Откровения в нем игнорируется
молчаливо и безапелляционно.
При универсальном научном подходе к библейским текстам его окончательные
выводы будут того же характера, как и во всякой сложной исторической и
лингвистической проблеме: взвешенный, обоснованный, осторожный скептицизм,
– просвещенное неведение первооснов.
Приведем один пример. Библейская текстология как автономная научная
дисциплина может ставить вопрос так: какой из библейских текстов ближе
2
И. Вейнберг. Введение в Танах. М., 2002. С. 298 (выделено нами – Е.А.).
2
3
соотносится с некоторым «первоначальным текстом» (Urtext)? Существовал ли
такой «экземпляр текста», Urtext? Ответ с позиции современной науки понятен:
если такой оригинальный текст и существовал, он нам недоступен, однако
ориентация на такой гипотетический объект может быть полезной при
исследовании деталей 3.
Допустим в науке и другой подход, чем разыскание гипотетического
оригинального текста библейских книг: согласно этому взгляду, на некотором
раннем этапе существовали разные первичные тексты Библии, которые не
происходили один от другого (P.Kahle).
Современная текстология достигла некоторой стадии развития, когда мы
имеем «возможность оценить достоинства двух этих позиций относительно
первоначального облика библейского текста. Как правило, их называют
«убеждения», то есть ученые ««убеждены» или «не убеждены» в существовании
одного-единственного оригинального текста. Такие взгляды практически всегда
имеют догматический характер... Мнение о том, что текстология должна
принимать во внимание лишь один текстуальный объект, от которого произошли
остальные тексты, отчасти основано на аргументах скорее социо-религиозного и
исторического, чем текстологического характера. Каноническая концепция,
принятая в иудаизме, склоняет к признанию лишь тех литературных
произведений, которые отражены в Масоретском тексте, а потому, согласно этой
концепции, следует принимать в расчет лишь этот, а не какие-либо более
ранние или поздние этапы развития текста» (Э.Тов, указ. соч., с. 162-164;
выделено нами – Е.А.).
Запомним этот вывод современного ученого:
никакая текстология не может придать более научный вид тому
«убеждению», что Масоретский текст есть оригинальный текст Ветхого
Завета.
Ч
ем дальше развивается деятельность научного сообщества, тем более
глубоким и детальным становится наше знание о все большем множестве
конкретных вопросов, ни один из которых не приближает нас к пониманию, что –
Библия есть целое. Наука не является основанием для мировоззрения. Наоборот,
исходные основы мировоззрения определяют место науки в жизни. Библейская
текстология не ставит вопрос о том, что существует – «язык Откровения». Мы
исходим из того, что
существует язык Откровения. Откровение Ветхого и Нового Завета дано
на едином символическом языке, который в целом не утрачивается ни в
одном из «языков», возникших после «Вавилонского столпотворения».
Преимущество такого взгляда состоит в том, что он имеет дело с Откровением
не как с писаным текстом, а как с Откровением, – которое, по замыслу Творца и
по понятию человеческому, не могло утратиться в условиях существования
Вопрос об оригинальном тексте библейских книг был поставлен еще в XVIII веке
(Г.Л.Бауэр, затем де Лагард). Современный сторонник такого подхода (Э. Тов) признает,
что «отдаленного оригинального текста нам все равно не воспроизвести… Даже если
такая задача может быть осуществлена лишь в отношении немногих и частных деталей,
ее выполнение по крайней мере корректно с теоретической точки зрения» (Э.Тов, указ..
соч., с. 170-171).
3
3
4
библейского текста на многих языках и порчи этих текстов при переписывании.
Единый и строгий язык Откровения создавал достаточный запас прочности для
библейских текстов. Когда это обстоятельство осознанно принимается (или
осознанно отвергается), можно приступать к изучению текстов.
Откровение есть целое. Существует единый символический язык Св. Писания,
его можно разыскивать в различных текстах на древних языках. Главная
трудность возникает не от различия языков и вариативности текстов, а оттого, что
символический язык христианства – один, иудаизма – другой, но именно
внутри иудаизма сохранялся текст Ветхого Завета на языке оригинала.
Книги Ветхого Завета имеют единый конечный богословский смысл. В
христианстве – это положение, что Иисус – Христос (Мессия), в иудаизме – что
Иисус не был Мессия. Текстология и литературная критика имеют дело с текстами
безотносительно к этому конечному богословскому содержанию. Можно сказать,
что обе научные дисциплины не хотят иметь дело с содержанием библейских
книг, но должны проводить различение между текстами по их достоинству, то есть
предпочитать одно текстуальное свидетельство другому.
Наука пыталась выработать некоторые правила, как разбираться в
расходящихся по смыслу текстуальных свидетельствах. Если обозреть эти
правила научной деятельности и их собственную же научную критику, то выводы
будут весьма поучительны, а финал тот же самый – просвещенное неведение
первооснов.
И
сходная ситуация для оценки чтений состоит в том, что сначала собираются
разночтения, они сравниваются с Масоретским текстом. Затем эти чтения
оцениваются. «Большинство ученых исходят из существования лишь одного
определяющего произведения как основы для текстологического исследования, а
потому пытаются реконструировать его компоненты» (Э. Тов, там же, с. 279-280).
В условиях такой практической работы были выделены различные правила, как
предпочесть
одно
чтение
другому.
Эти
правила
называют
также
«текстологические принципы» или «критерии», их подразделяют на внешние и
внутренние, их мы и перечислим.
Внешние критерии. а) Различный статус источников. Например, вариант,
который содержится в Септуагинте, следует предпочесть тому, который
содержится в его дочернем переводе. На это возражают, что для оценки
отдельного свидетельства такой критерий недостаточен: «нет ни одной рукописи
Септуагинты, которая практически не содержала бы плохих чтений» (де Лагард).
б) При прочих равных условиях следует предпочесть чтение Масоретского
текста. На это возражают, что хотя «чтения Масоретского текста в целом
предпочтительнее содержащихся в других текстах, эта статистическая
информация не должна влиять на суждения о конкретных чтениях. Кроме того
Масоретский текст не более надежный источник для всей совокупности книг
Библии, чем Септуагинта или некоторые кумранские тексты» (Э. Тов).
в) Широко засвидетельствованные чтения. Например, если какая-либо
форма текста содержится в одной традиции (скажем, в сирийском переводе, или
Вульгате), возникает меньше желания считать ее оригинальной, чем если бы она
встречалась в нескольких традициях (Бартелеми). На это правило приводят
другое правило: «Рукописи следуют оценивать по их достоинству, а не по
количеству». Многие рукописи могли быть переписаны с одного и того же
4
5
источника (Гошен-Готтштейн). «Редкие и малочисленные чтения часто
предпочтительнее, чем широко засвидетельствованные варианты. Текстология не
следует демократическим принципам» (Тов).
г) Возраст текстуального свидетельства. Более древние свидетельства
часто предпочитают более поздним. По этой причине иногда отказываются от
Масоретского текста как от «самой молодой и самой плохой формы библейского
текста» (Nyberg). На это возражают, что практика передачи текстов могла быть в
древности более небрежной, чем в позднее время. Известно, что переписчики
некоторых текстов, найденных в Кумране, модернизировали и изменяли
орфографию и содержание текста.
Внутренние критерии. а) Предпочтение должно отдаваться более трудному
чтению. Это правило отсылает нас к ситуации, когда чтения непонятные для
переписчика заменялись на более простые. На это возражают, что ошибка
переписчика часто и создает «трудное чтение». Также и квалификация чтения как
«простого» или «трудного» зависит от понимание контекста современным ученым
и его способностью схватить смысл.
б) Предпочтение должно отдаваться более краткому чтению. Переписчики
иногда действительно расширяли текст ради того, чтобы прояснить его смысл. То,
что мы обозначаем при переводе в скобках, писали без скобок. На это возражают,
что это правило не охватывает пропусков, сделанных при переписывании. Оба
сформулированные выше правила: о том, что предпочтение отдается более
трудному чтению и более краткому чтению, – применимы лишь к небольшому
проценту чтений, нуждающихся в оценке, однако из-за своей логической
убедительности именно они часто упоминаются в руководствах по текстологии.
в) Согласование с параллельными местами. Также это явление называют
гармонизацией. Древние редакторы или писцы приспосабливали текст одного
фрагмента к тексту другого, сходного по содержанию (например, из трех
древнейших рукописей Септуагинты наибольшей гармонизацией отличается
Александрийский кодекс). Правило требует, чтобы мы учитывали гармонизацию
как постоянную тенденцию в переписывании рукописей и доискивались бы до
чтений, которые не содержат гармонизации. Такое требование справедливо,
однако оно лишь частный случай правила «предпочитать трудное чтение
легкому», которое не универсально.
г) Интерпретирующее изменение. Переписчики могут редактировать тест;
интерпретирующее изменение происходит, когда переписчик полагает, что
«лежащий перед ним текст должен быть изменен или расширен, чтобы
соответствовать определенным взглядам, прежде всего богословским»
(Бартелеми). Сказанное также относится к переводу: переводчик может ставить
себе задачу переводить лежащий перед ним текст слово в слово без
обязательного понимания смысла, но он также может считать, что этот текст
должен быть изменен. Ясно, что предпочтение должно отдать тексту, который не
подвергся изменению. Однако, каковы были «богословские взгляды» переписчика
или переводчика, когда он изменял текст, мы в точности знать не можем,
следовательно, и это правило не годится в качестве общего принципа (Тов).
Все перечисленные текстологические правила можно «использовать весьма
ограниченно и с полным пониманием их субъективного характера... Мы приходим
к выводу о том, что
5
6
текстологический анализ не должен быть ограничен никакими
фиксированными правилами. Это искусство в полном смысле слова,
способность, которую можно развить, руководствуясь интуицией,
основанной на обширном опыте»4.
Итак, способность разбираться в текстах священных книг – искусство. На этих
позициях современное научное исследование весьма благоразумно оставляет
исследователя. Можно сказать, что на зрелой стадии своего развития наука
выводит читателя Библии – на исходные позиции: дальше он должен двигаться
сам, не ссылаясь на то, что «наука знает, как оно обстоит на самом деле».
В
чем основа того искусства, которое помогает пониманию библейских книг?
Это – переход на символический язык Откровения. На каком бы из древних
языков мы ни читали библейские тексты, то, что мы читаем, в самой значимой
части написано на языке символов, ключ к которому есть отношение к
центральному событию мировой истории – воплощению Мессии. От Него же мы
имеем практическое наставление для этой работы:
«Испытайте Писания, – сказал Христос, – они свидетельствуют о Мне»
(Ин. 5:39).
Уяснение символического языка Откровения христиане имеют в Новом Завете,
– который был дан на греческом языке. Иудаизм имеет свой язык символов, – он
соотносится с Масоретским текстом, но не содержится ни в каком тексте. Свои
последние понятия иудаизм принципиально сохраняет в устном предании 5.
Сопоставление Септуагинты и Масоретского текста позволяет систематически
изучать символический язык Откровения Ветхого Завета.
Для уяснения символического языка Св. Писания христианское богословие
должно следовать греческому тексту книг Ветхого Завета и может с пользой
привлекать Масоретский текст в следующих случаях:
1. Для понимания терминов и оборотов – непереводимых на греческий язык.
Пример: одно из первых слов Библии, имя Божие «Элохим» непереводимо ни на
какой язык, и если передается словом «Бог», то нуждается в комментарии. Другой
пример из первой главы Книги Бытия. На греческий язык не были переведены
обороты с использованием однокоренных слов (т.н. «обороты внутреннего
содержания»): «да израстит земля растения», «да воскишит вода кишением души
живой» (Быт. 1:11, 1:20), однако эти обороты необходимо отметить, поскольку они
передают важное качество, естество земли и воды – соучаствовать в создании
растений и животных.
2. Для некоторых явлений греческий язык представлял выбор синонимов. LXX
толковников могли одно еврейское слово переводить разными греческими в
зависимости от своего понимания контекста. Возьмем пример из Книги Иова.
Господь называет Иова авди
4
ydb[
– раб Мой.
В переводе LXX находим
Э. Тов, там же, с. 293-94 (выделено нами – Е.А.).
См. Е.А. Авдеенко. Книга Бытие: Генесис и Берешит (Сотериология, III, 4: Предание в
иудаизме).
5
6
7
различие: до того, как Иов подвергся испытанию (Иов 1:8), Господь назвал Иова
«раб-чадо»: pa‹j, после испытания (Иов 2:3 и до конца книги) Иов – «рабслужитель»: qer£pwn. В конце книги Иов выступает как истинный (священно)служитель (Иов 42:8). Было ли такое различие в статусе Иова (раб и служитель)
в том тексте (Vorlage), с которого был сделан перевод?
а) Первое предположение: такого различия не было. В этом случае перед нами
древнейший опыт богословского толкования ветхозаветного текста, мы будем к
нему относится с большим почтением, но все же будем осведомлены, что перед
ними перевод с истолкованием.
б) Второе предположение: в древнееврейском Vorlage такое различие (раб и
служитель) было. Оно зафиксировано у LXX, из Масоретского текста изъято,
поскольку совпадает с тенденцией этого текста – принижение праведности Иова.
Другой пример. В греческом тексте библейских книг различается «зло»: kakТn
и «лукавое»: ponhrТn. «Лукавый» относится к диаволу, диавол делает «зло» и
научает «злу». В Масоретском тексте это различие (зло–лукавое) отсутствует.
Было ли оно в древнееврейском Vorlage Септуагинты? Опять нельзя ответить
однозначно, но помнить нужно, что в греческом тексте Св. Писания есть учение о
диаволе, а в еврейском оно прочитывается с большим трудом и под руководством
Септуагинты 6.
3. В еврейском языке наблюдаются такие различия между синонимами,
которые LXX толковников не учитывают, однако для понимания богословия
Книги Бытия такие различия необходимо учитывать. Например: земля–эрец и
почва–адамá LXX переводят одним словом gÁ. Однако эрец и адамá по-разному
были призваны участвовать в творении: земля эрец израстила растения, Адам же
был создан из адамы, также из адамы – все растения и животные рая.
4. В отдельных случаях мы будем отдавать предпочтение Масоретскому
тексту (с обязательной пометкой: удержано из ТМ), поскольку детали
символического языка Откровения лучше сохранились на языке оригинала. Они
по каким-то причинам не получили адекватного перевода на греческий язык,
однако их правильное понимание засвидетельствовано литургическим
богословием. Например, Быт. 8:21 – Бог принимает жертвоприношение Ноя 7; Исх.
4:24-25 – обрезание, которое совершила Сепфора 8.
5. Иногда привлечение еврейского текста в сочетании со значением греческих
терминов дает более глубокий, как бы объемный, символический смысл.
Например, Быт. 2: 9 – о деревьях рая 9; Быт. 11:4 – о Вавилонской башне 10.
6. В христианстве все определяется принятием Христа, в иудаизме многое
определяется Его неприятием. Поскольку неприязнь, сравнительно с любовью,
более пристально наблюдает детали, – расхождения по смыслу между
Масоретским текстом и переводом LXX могут служить для нас указанием, что в
таких-то фрагментах масореты почувствовали Христа и прибегли к
См. Е.А. Авдеенко. Книга Иова в греко-славянской и еврейской Библии. См. его же
статью: Сатан-диавол в библейской картине мира.
7
См. Е.А. Авдеенко. Книга Бытие: Генесис и Берешит (Екклесиология, VI, 2).
8
Там же, Сотериология, III, 3).
9
Там же, Антропология, II, 3.
10
Там же, Екклесиология, VII, 6.
6
7
8
редактированию текста. Эта часть работы, которую масореты проделали над
текстом, оказывает неоценимую помощь христианскому богословию: масоретами
оставлена целая система указаний, что данное место может быть
истолковано христологически.
К
ниги Ветхого Завета отдельными выпусками стали выходить в переводе с
древнееврейского языка на русский язык в серии: «ВЕТХИЙ ЗАВЕТ. ПЕРЕВОД
С ДРЕВНЕЕВРЕЙСКОГО».
Для того, чтобы лучше понять особенности этого масштабного для культурной
жизни нашей страны (и для всех говорящих по-русски) предприятия, обратимся к
серьезному и весьма почтенному, на наш взгляд, опыту перевода
древнееврейских библейских книг на современный язык, – английский,
осуществленный раввином А. Капланом. Имеется издание этой книги на русском
языке:
ЖИВАЯ ТОРА. Пятикнижие Моисея. Новый перевод на английский язык,
основанный на традиционных еврейских источниках, с примечаниями,
вступлением, картами, таблицами, чертежами и библиографией раби Арье
Каплана. Перевод на русский язык Гедалии Спинаделя. Нью-Йорк, Иерусалим,
1998.
Об особенностях этого перевода р. А. Каплан пишет в предисловии:
«Большинство предыдущих переводов Торы можно разделить на две категории.
«Традиционные», как правило, базируются на переводе короля Джеймса 11. Это
первоклассная работа ученого человека, но она не основана на еврейских
источниках… ее язык архаичен и сегодня труден для восприятия… Современные
переводы более самостоятельны и читабельны, однако они решительно
порывают с еврейскими источниками, и хотя археологические и лингвистические
открытия, которые они используют, могут быть очень интересными, но они не
имеют отношения к непрерывной еврейской традиции, которая указывает, как
понимать и переводить Тору».
«Талмуд и связанные с ним произведения», пишет р. Каплан, «образуют
фундамент еврейской веры, они в не меньшей степени, чем сама Тора являются
частью еврейской традиции… Идея данного перевода заключается в том, чтобы
показать Тору как живой документ. Наши мудрецы учат, что «каждый день Тора
должна быть как новая» (Раши). Значит, и перевод не должен представлять Тору
как некую древность, и язык его не должен быть архаическим».
Рав. Каплан, в частности, настаивает на том, чтобы различать идиомы
(которые нельзя переводить буквально) и то, что сказано буквально (и так и
должно быть переведено). «В одном из самых важных поучений о переводе
Талмуд говорит: «Тот, кто переводит стих буквально, неправильно представляет
текст. А кто прибавляет что-нибудь от себя, тот осквернитель»… Следует четко
различать, что является идиомой, а что сказано буквально. Но разделить их
можно, только зная традицию».
Ссылаясь на традицию, рав. Каплан полагает, что переводчик прежде всего
должен понимать смысл текста, «он обязан его интерпретировать». Для
передачи смысла вполне допустимо «изменять порядок слов», «добавлять или
сокращать слова», допустимо «употреблять много слов, чтобы перевести одно
слово, одним словом переводить многие слова».
11
Перевод на английский язык 17 века, так называемая «версия короля Иакова».
8
9
Рав. Каплан обращает наше внимание на то, что «повествование Торы
построено как рассказ, и это тоже должен сохранить перевод. В рассказе
неуместны тяжелый язык и сложные предложения. Иногда одно предложение из
текста можно в переводе разделить, а иногда из двух предложений оригинала
сделать в переводе одно. Главная цель всегда – ясность и читабельность».
М
ногое из того, что говорил раввин Арье Каплан, осуществлено в последних
переводах книг Ветхого Завета в серии: «Ветхий Завет. Перевод с
древнееврейского».
Ответственный редактор серии и переводчик Книги Бытия М.Г. Селезнев пишет
«Принципиальная особенность наших переводов – ориентация на современную
литературную норму. Мы убеждены, что русский язык способен выразить все
стилистическое и смысловое многообразие библейского текста и переводчику нет
нужды прибегать к неуклюжим буквализмам»12.
Стремление к тому, чтобы сделать перевод – ясным и читабельным, у
переводчиков заявленной Серии то же, что у раввина Каплана, однако р. Каплан в
своей работе стоит на твердом основании, которое он обозначает уже в названии
своего перевода: «традиционные еврейские источники». Переводчики Серии
«Ветхий Завет» стремятся сделать каждую библейскую книгу в переводе живой,
хотят избегать неуклюжих буквализмов, в этом их новаторство. Но на чем оно
основано? Разве «ориентации на современную литературную норму» это
основание для перевода древней священной Книги? Ответ: «Там, где еврейский
текст неясен или явно испорчен, мы стараемся следовать наиболее
авторитетным и надежным реконструкциям современной ветхозаветной
текстологии». С таким подходом раввин Каплан никогда бы не согласился, и в
этом он прав: никакие открытия современной науки не затрагивают основ
богословской традиции. Ни текстология, ни ориентация на современную
литературную норму не помогут, к примеру, отличить, что является идиомой, а
что сказано буквально.
Раввин Арье Каплан адресует свой труд «миллионам евреев» с молитвой об
«окончательном избавлении». Это честная позиция. Переводчики серии –
«Ветхий Завет. Перевод с древнееврейского» – адресуют свой труд всякому
читающему по-русски и принципиально умалчивают о том, какому вероучению они
прилежны. Однако уже в названии Серии видно, чего хотят авторы переводов
отдельных книг: они хотят, чтобы мы как само собой разумеющееся приняли их
убеждение, что «древнееврейский» текст есть оригинальный текст «Ветхого
Завета».
Всю серию, по заявлению М. Селезнева, отличает «обращение
непосредственно к древнему подлиннику». Подлиннику чего? Ветхого Завета?
Какая же «текстология» дает основания говорить о «древнем подлиннике»
Ветхого Завета? И что перевод LXX точно не близок «древнему подлиннику», это
кажется для М. Селезнева очевидным: Синодальный перевод ветхозаветных книг
нехорош, по его мнению, тем, что «причудливым образом сочетает чтения
еврейской, греческой и славянской традиций». Различать традиции было бы
делом полезным для того, чтобы разобраться в причудливом их сочетании,
однако переводчики Серии с первой строки декларируют, что древнееврейский
текст есть подлинник.
12
Ветхий Завет. Перевод с древнееврейского. Книга Бытия. М., 2001, с. 3.
9
10
По внешнему виду переводы серии напоминают перевод раввина Каплана:
текст и примечания внизу страницы. Различие, разумеется, в том, что р. Каплан
через примечания приобщает читателя к иудейской мудрости, а переводчики
серии дают примечания от науки (история и филология), редко из иудейской или
христианской традиции. Как-то видится за этой внешней формой, что сначала нам
дают текст с примечаниями, а затем предлагают, уже без примечаний, заменить
путанный Синодальный перевод ветхозаветных книг – таким вот ясным и
общедоступным, без славянизмов и буквализмов. И воцарится гармония:
богослужение переводится на русский язык, а Ветхий Завет – целиком из Масоры.
Стиль библейской речи и язык православного богослужения окончательно уйдут в
прошлое.
Язык православного богослужения – тема актуальная. В Москве существует
институт (Библейско-Богословский Институт святого апостола Андрея), который
ставит себе целью внедрение русского языка в православном богослужении. В
программном документе института читаем:
«К сожалению, следует отметить, что к углубленному изучению Библии и
достижениям современной (главным образом западной) библеистики в русском
православии традиционно относятся подозрительно или с открытым неприятием.
Конечно, речь идет о малообразованных священниках и мирянах, но их всегда
было большинство и, увы, активное большинство, пользующееся большим
влиянием. Так было в 19 веке, когда с огромным трудом пробивал себе дорогу
первый русский перевод Библии. Само чтение Библии на русском языке казалось
кощунственным. Желающим предлагалось изучить мертвый церковнославянский
язык. Как не вспомнить здесь современный запрет на перевод церковной службы
на понятный верующим язык!»13
Приведем три примера того, как осуществляет М. Селезнев свою задачу:
сделать «древние тексты Библии ближе и понятнее для людей наступающего
столетия».
Вот день творения, который назван в Писании «день один» (сохраняем графику
перевода, курсив везде наш).
В начале сотворил Бог небо и землю.
Земля была пуста и пустынна [слова одного корня? Этого нет в ТМ], тьма
была над пучиной [комментарий: водная пучина], и дух Божий [а не «Дух Божий»]
веял над водами.
3
И сказал Бог:
– Да будет свет.
И появился свет [никак не «появился»]. 4 Бог увидел, как хорош свет, и отделил
его от тьмы, 5 дал [?] свету имя «день», а тьме имя «ночь».
Настал вечер, настало утро – первый день.
1
2
Другой пример. Господь говорит Агари об Измаиле, в частности, о его
отношениях с «братьями» (идумеянами и израильтянами). Масоретский текст:
«руки его на всех, и руки всех на него, и он поселится пред лицом всех братий
своих». Измаил, библейский предок арабских племен, «поселится (буквально:
раскинет шатры) ал-пене
ynP-l[
всех братий своих». Это может означать и
Библейско-Богословский Институт святого апостола Андрея. (Статья не подписана,
опубликована в кн.: Б.М. Мецгер. Текстология Нового Завета. М. 1996. С. 326 сл.)
13
10
11
«над» (Раши), и «около» (р. Каплан), и «перед» (Синодальный перевод), и
«напротив». Отношения измаильтян и сынов Израиля это отношения: 1) самого
близкого соседства; 2) измаильтяне не смешиваются с братьями; 3) между ними
возможны самые разнородные отношения, не всегда добрые. Переводчик Серии
«Ветхий Завет» держит перед глазами современный ближневосточный конфликт
и переводит не обинуясь: «Будет жить он в раздоре с братьями» (перевод
оставлен без комментария).
Третий пример. Престарелая Сарра услышала, как Господь обещал Аврааму,
что у нее родится сын. Сарра усомнилась. Масоретский текст: «И рассмеялась
Сарра внутри себя, сказав: После того, как я истощилась, будет мне наслаждение
– една hnd[?» Една – того же корня, что «Еден» (страна рая), иметь ребенка
было бы для Сарры раем. Перевод М. Селезнева: «Рассмеялась она про себя и
подумала: «Прошло мое время, утехи кончились».
11