Братья Бондаренко. Горицвет., Куйбышев, 1968

ЦВЕЛА В ЛЕСУ МАЛЬВА
Расцвела на полянке в лесу мальва, алая, душистая. Прилетели бабочки,
подпудрили крылышки её пыльцой. Летали потом по лесу, говорили всем:
– Мальва расцвела. Мальва расцвела – душистая.
Прилетели к ней пчёлки. Напились нектара её. Летали потом по лесу,
говорили всем:
– Мальва расцвела. Мальва расцвела – нектарная.
И захотелось всем в лесу посмотреть, как цветёт Мальва. Первым Заяц
прибежал. Понюхал и глаза зажмурил – пахнет как! Потрогал лапкой и
языком прищёлкнул – мягкая какая!
Заяц убежал, Лиса пришла. Ткнулась длинным носом в алые лепестки –
понюхала. Лапку протянула – пощупала. Сказала:
– Не зря говорят: другого такого цветка не найти в лесу.
Лиса ушла, Белка пришла. Понюхала – ух ты! Пощупала – ох ты! Так
бы и стояла, нюхала да щупала, если бы не подтолкнул Соболюшка:
– Уходи, моя очередь.
И Соболюшка долго не застоялся: и его подтолкнули. Все шли на
Мальву поглядеть. И все нюхали и щупали её. Пришёл и Барсук. Не хотел
идти, да больно много горят в лесу о Мальве: что лучше её и цветка больше
нет. Пришёл поглядеть Барсук, так ли это.
Вышел на полянку, смотрит: стоит посреди неё что-то вялое и на
цветок-то не похожее. И это – Мальва! Поглядеть не на что, а – хвалили.
Другие цветы куда лучше.
–Вот и верь после этого разговорам, – сказал Барсук и ушёл.
А Мальва на полянке стоять осталась. И сейчас стоит, захватанная,
поблекшая, будто и не цветок вовсе. Заяц прибегал, удивился:
– И чего я в ней красивого нашёл когда-то?
Приходила Лиса и тоже удивилась:
– Как могла мне нравиться такая?
А Белка ничего не сказала. Она только подумала: «Фи, какая… А я ещё
прикасалась к ней», – и побежала на речку лапки мыть.
КРАЙ, ГДЕ ВСЕ САМОЕ ЛУЧШЕЕ
Лето Голубь провёл у Лысой гор в дупле осокоря над речкой, а на зиму
к Чёрному морю улетел, среди Крымских гор поселился. С Крымским
Голубем познакомился. Летает с ним, Крымский край нахваливает:
– Хорошо у тебя как: и море под боком, и горы рядом. У нас тоже гора
есть, Лысой мы зовём её. Но разве её можно с твоими горами сравнить?
– Низкая?
– Да и низкая, и вообще не такая… И речка у нас есть, Чагрой мы зовём
её. Но разве её с твоей можно сравнить? Твоя вон как по камням скачет.
– А у вас что – тихая?
– Да и тихая, и вообще не такая… И озеро у нас есть, но разве
сравнишь его с твоим озером? Оно вон у тебя в горах, под самыми облаками
лежит.
– А ваше что, в долине?
– В долине, да и вообще оно совсем не такое, как у тебя.
И сказал тогда Крымский Голубь:
– Если тебе нравится так край мой, оставайся здесь навсегда. Будем
жить рядом.
– Что ж, останусь, – сказал ему наш Голубь и всю зиму летал над
Крымскими горами и всё нахваливал их. А как стало время к весне
близиться, томиться начал, задумываться.
Спросил его как-то Крымский Голубь:
О чём это ты всё думаешь?
– О горе, – говорит, – о Лысой. Поглядеть бы теперь, какая она,
Вершина то её отошла, поди, обесснежила.
– Так что ж о ней думать? Ты же сам говорил, что вашу гору с нашими
не сравнить.
– Я и сейчас говорю: разве её можно с вашими сравнить. Такой горы
нет больше нигде. Ты бы посмотрел, какие овраги прорезают её! Они уж,
наверное, водой набрались, заревут, глади, скоро.
На другой день смотрит Крымский Голубь: опять о чём-то думает
товарищ его. Спросил:
– О чём ты теперь думаешь?
– Об озере нашем, – ответил наш Голубь, – теперь уже в нём, гляди,
лягушки оттаяли, голоса свои пробуют.
– Да что же о нём думать, – сказал Крымский Голубь. – Ты же сам
говорил, что его не сравнить с нашим озером.
– Я и сейчас говорю: разве его можно сравнить с вашим озером? Да
такого озера, как у нас, нигде не найти больше. Ты бы посмотрел, какие над
ним ивы плакучие свешиваются, а какие кувшинки бывают летом! Эх…
А через день смотрит Крымский Голубь, а товарищ его опять о чём-то
думает.
– Ну а теперь-то ты о чём думаешь? – спросил он его.
И услышал в ответ:
– О речке нашей. Теперь, гляди, по ней льдины плывут. Вышла речка
из берегов и разлилась по огородам. А по вечерам у её воды ребята костры
жгут, поют песни нашего края.
И удивился Крымский Голубь:
– Да что же о пустом думать? Ты же сам говорил, что вашу речку с
нашей не сравнить.
– Я и сейчас говорю: куда вашей речке до нашей. Наша вся черёмухой
заросла. Расцветёт – белая, белая. А какие осокори стоят по её берегам – до
самого неба. На одном из них родился я и вырос. Разве можно нашу речку с
вашей сравнить?
И добавил, расправляя крылья:
– Полечу. К себе полечу. пока доберусь, пора уж будет гнездо строить.
– Как?! Ты же сказал, что у нас навсегда останешься. Негоже от своего
слова отказываться.
– Уж лучше от своего слова отказаться, чем от Родины, – сказал наш
Голубь и поднялся в небо, полетел в край, где и гора самая лучшая, и речка
самая красивая, и осокори такой высоты, каких нигде больше на земле нет.
РОМАШКА
Как и все цветы на лугу, Ромашка родилась весной, как только уползли
в речку снега. Сначала, как и другие цветы, она была просто зелёной травкой
и ничего не видела – Ромашки начинают видеть, когда зацветут. Потом она
зацвела, и все услышали её голос:
– Я вижу солнце, я вижу небо. Я вижу луг наш. Смотрите, вон цветёт
голубая Вероника.
Все посмотрели, куда указывала Ромашка, и увидели: точно, цветёт
Вероника. Покачивались, говорили друг другу:
– А красиво Вероника цветёт, правда?
А зацвела Герань луговая, и все опять услышали голос Ромашки:
– Смотрите, Герань цветёт.
И все повернулись в сторону Герани и, покачиваясь, говорили друг
другу:
– А красивый цветок у Герани.
А Ромашка уже показывала в сторону речки, и звенел над лугом её
голосок:
– Смотрите, вон у речки Горечавка цветёт.
Все смотрели и видели: красиво цветёт Горечавка.
И так было всегда: Ромашка покажет – и все смотрят. Но цветы видят,
пока цветут. Однажды заметили вдруг все: на лугу открываются всё новые и
новые цветы, а Ромашка молчит. Повернулись к ней, а она уж облетела,
отцвела своё.
И сказала тогда голубая Очанка:
– А ведь и у Ромашки был цветок. Он был красивым, но никто из нас и
не заметил его, а она наши цветы видела.
И всем немножко стало стыдно, что они не догадались порадоваться
цветку Ромашки.
ОБМАНЩИКИ
Стоял в лесу на полянке Колокольчик, смотрел на все голубым
глазком, и все ему казалось голубым: и небо голубое, и земля голубая, и из-за
голубой березы высунулся голубой Медведь с облезлыми голубыми боками.
Качнулся Колокольчик, спросил:
- Отчего ты, Медведь, худо выглядишь?
- Зима уж больно долгая была, бока подвела, — ответил Медведь и
пошел в чащу.
А на полянку Лось вышел. Сам весь голубой, и рога на голове голубые.
Качнулся Колокольчик, спросил:
- Отчего ты, Лось, на ногу хром?
- Зима уж больно лютая была, гололедицей замучила. Все ноги изрезал,
— сказал Лось и стал о Дуб чесаться.
Смотрел Колокольчик на Дуб голубым глазком, и казался ему голубым
Дуб. Кора на нем лопнула, голубой сок по стволу течет.
Качнулся Колокольчик, спросил:
- Отчего это, Дуб, у тебя на стволе щель глубокая такая?
- Зима на память свой след оставила. Сдавила морозами и не
выдержала кора моя, лопнула, — сказал Дуб. — А Колокольчик глядел на
него и думал:
«Ну зачем они меня обманывают? Я не в первый раз поднимаюсь на
этой полянке, знаю: никакой зимы на земле нет. Одни весны. А что медведь
худ, так это от лени — есть, значит, плохо старался. А что Лось хром, так это
от ротозейства. Загляделся, поди, на кого-нибудь и споткнулся, подломил
ногу. А что у Дуба кора такая, так это от старости. Стар Дуб, вот и морщинится у него кора, лопается...»
Так подумал Колокольчик, а вслух сказал:
- Придумали зиму и валят на нее свои слабости, а зимы-то никакой нет
и никогда не было. Весна вокруг... Вся земля в голубом цвету, и сама она
голубая-голубая...
ОТЧЕГО ТАК?
Возвратился Соболь с охоты в свое дупло, устал. Ему бы поспать,
отдохнуть, а поспать негде: все вокруг костями разными завалено, перьями
замусорено. Как спать среди такого ералаша?
И решил Соболь:
— Надо другое себе дупло поискать.
Поискал, нашел. Разорил у Мышки гнездо, забрал из него мох, к себе
перенес, чтобы помягче спать было. А пока устраивался на новом месте, есть
захотел.
Сбегал, поймал куропатку, принес, съел. Поспал, за сусликом сбегал.
Принес, съел. И так каждый день: приносит что-нибудь к себе и ест.
А однажды прибегает с охоты, смотрит, а уж в дупле не то что прилечь,
присесть негде: все костями разными завалено, перьями замусорено. Как
жить в таком беспорядке?
И сказал самому себе Соболь:
— Надо другое дупло поискать.
Поискал, нашел: чистенькое, уютное — живи да радуйся. Да только
недолго радовался Соболь. Пожил немного, смотрит: опять спать негде —
кости да перья, да мусор всякий. Другое дупло искать надо. Поискал, нашел.
Дупел в лесу много, выбирай любое и живи. Пожил Соболь, глядит — опять
грязно у него, ступить некуда.
— И что это, — говорит Соболь, — за напасть такая: ищи и ищи. И
вот ведь как получается: найдешь— чисто, поживешь, приглядишься —
грязно. Отчего так?
Подумал. Все продумал. Сказал:
— Наверное, оттого, что приглядишься, И пошел искать себе новое
дупло.
СМЕРТЬ СТАРОГО ДУБА
Дуб был стар. Об этом все в лесу знали. Знали, что он живет давно,
хотя точно никто не мог сказать, как давно живет он. Соседка его, Сосна,
говорила:
- Когда я родилась, он уже был и широким и высоким. Его уже тогда
считали все старым, а было это сто лет назад.
Так говорила сосна, а деревьям помоложе и сказать было нечего. Им
казалось, что Дуб здесь всегда был и всегда он зеленый, свежий, как все.
Правда, весной он покрывался листьями чуть позже других.
- Это от старости, - говорила Сосна, - все-таки нелегко в его годы все
еще быть зеленым.
Зато осенью он позже всех расставался со своей листвой. Другие
деревья, бывало, уже облетят, а он до самой зимы, а иногда и зимой еще все
держит на себе свой порыжелый наряд.
И все понимали в лесу: может, это у Дуба последние листья, может,
думает он, что не хватит у него больше сил зазеленеть еще раз, потому и не
расстается так долго со своими листьями.
Однажды он упал. Это было утром, на заре. Деревья еще дремали,
когда раздался крик белки Рыжее Ушко:
- Смотрите, Дуб падает!
У белки с Дубом была давняя дружба. Каждую весну она строила среди
ветвей рядом с птичьими гнездами свое гнездо и выводила бельчат. И даже
когда Дуб стал совсем старым и птицы покинули его, она все еще жила среди
его ветвей и продолжала бы жить, если бы Дуб не сказал ей:
- Ты не делай больше на мне гнезда своего. Я умру скоро.
И белка перебралась жить на Сосну.
В эту ночь она спала плохо и проснулась, когда все еще в лесу спали.
Она высунулась из гнездышка и увидела Дуб. Он падал, и Белка поняла: Дуб
умирает. И закричала:
- Смотрите, Дуб падает.
И он упал. Это случилось на заре, когда готовилось взойти солнце.
Осина, что стояла рядом с ним и всю жизнь завидовала, что он так долго
живет, воскликнула:
- Э, да он весь уже пустой внутри, выгнил. А молодым притворялся.
- Не притворялся, он был молодым, — сказал Ясень.
А Сосна добавила:
- У него все внутри выболело, это верно. Но никто из нас никогда не
слышал, чтобы он охнул или пожаловался на свою болезнь. А ты, Осина, не
прожила и десятой доли его жизни и уже надоела всем своим скрипом.
И Сосна отвернулась от нее. И другие деревья отвернулись, а Дуб
лежал среди цветов, вытянувшись во всю длину, и было странно видеть его
таким — лежащим. Всем казалось, что он поднимется сейчас и простоит еще
столько же, сколько простоял, - тысячу лет.
ДРЕВЕСНИЦА
Как и другие лягушки, в детстве она была лягушонком. Ночью обычно
спала, а утром залезала на широкий лист кувшинки и сидела на нем весь
день. Лист представлялся ей островом, большим, необитаемым.
- Я одна на нем. Одна на всем острове, — говорила она, поглядывая,
как плавают вокруг лягушата.
Их было много в речке. Они уже учились квакать, а она сидела на листе
кувшинки и молчала. Подружки спрашивали ее:
- А почему ты не учишься? Пора. Маленькая, серенькая, она пожимала
плечами, не знала, как сказать им, что ей не хочется квакать.
- Я хочу петь, — говорила она, и все смеялись над нею.
- Поют только птицы, а ты же не птица.
Она и сама знала, что она не птица, но ей хотелось петь и совсем не
хотелось квакать. Она чувствовала в себе песню, но запеть боялась: вдруг не
получится, и тогда засмеют ее на речке. И потому она молчала, сидела по
целым дням на листе кувшинки и молчала.
Но однажды она выбралась из речки и ушла в Гореловскую рощу. Она
все-таки решилась пропеть свою песню, а в роще это сделать удобнее: если
она и заквакает в роще, никто не удивится, на то она и лягушка, чтобы
квакать. А если не получится у нее песня, она вернется на речку и будет
жить, как все, и никто никогда не узнает, что она пробовала петь.
Так рассудила лягушка и так сделала: пришла в рощу, спряталась
между корнями старой липы и запела. Она пела о речке, о цветах и листьях
кувшинки, о солнце, которое светит всем. Она пела свою песню, и птицы на
время притихли. Никто из них никогда не слышал такой песни. Они не
слышали, чтобы пели лягушки.
В речку к себе она больше не вернулась: бултыхаться в мутной воде и
квакать — ей этого не хотелось. И она осталась в роще, среди птиц и зеленых
деревьев, и зовут ее все древесной лягушкой — Древесницей. Поет она часто.
И деревья говорят о ней:
- Хорошо, что она пришла к нам. У нас здесь все поют, и теперь у нас
одной песней стало больше.
ДОБРОЕ СЛОВО
У Пеночки-веснички вывелись в гнездышке птенцы. Это были первые
ее птенцы. Она радовалась им, всем показывала. Увидит Мухоловку, зовет
ее:
- Мухоловушка, посмотри: у меня птенцы в гнездышке.
Не успеет Мухоловка улететь, она уж Дрозда кличет:
- Дрозд, ну что ты там все щелкаешь? Иди посмотри, какие птенцы у
меня в гнездышке лежат.
На старом березовом пне грелась Гадюка. Услышала она, как говорила
Пеночка-весничка Зарянке:
- Это они у меня пока птенцы, а вырастут - птицами будут.
«А вот и не будут, — подумала Гадюка, сползая с пня. — Кольну
сейчас каждого по разу, и нечему радоваться будет».
Ее не любили в лесу. Никто не дружил с ней, и она решила Пеночкевесничке отомстить сразу за всех. А Пеночка увидела ее и крылышками
всплеснула:
- Змеюшка, милая, посмотри, какие у меня птенцы в гнездышке... Ну
что ты остановилась? Иди сюда.
Но Гадюка не двигалась с места. Она не ожидала, что Пеночка так
радостно встретит ее. Ее, Гадюку, все в лесу Гадюкой зовут, а Пеночка
сказала «змеюшка», а Пеночка сказала «милая». И Гадюка не двигалась с
места.
- Ну что же ты, — погрустнела Пеночка. — Ты не хочешь посмотреть
птенцов моих? Это они ведь пока только птенцы, а вырастут — птицами
будут.
Гадюка приподняла над гнездом Пеночки голову. Увидела пять
розовых живых комочков с открытыми ртами. Сказала:
- Они будут птицами.
И отодвинулась в сторону. С тонкой губы ее упала на лист воробьиного
горошка тяжелая капля яда. И. лист сразу же стал черным.
ВАХТА
Это только теперь земля наша старенькой стала, морщинками оврагов
покрылась, взбугрилась вершинами гор, а когда-то она была молодой и все
на ней только-только рождалось. Родилось однажды и первое Озеро. Лежало
оно в своих берегах и думало. И думы его были светлыми и чистыми, как
отраженное в нем небо.
Думало Озеро: вот придут к нему травы, поселятся на его берегах
птицы и будет возле него и красиво, и весело. И когда пришли и встали у его
берега три цветка, три друга — Трилистник, Белокрыльник и Сабельник, —
сказало:
- Вам здесь хорошо будет: я буду досыта поить вас водой.
- Смотрите, какое приветливое Озеро, — сказал товарищам
Трилистник. И предложил: — Давайте создадим для него что-нибудь такое,
чем оно могло бы гордиться.
Сабельник подумал и сказал:
- Давайте украсим его берега такими цветами, каких еще никогда на
земле не было.
И на следующую же осень он поднял над собой темно-красные цветы
из пяти лепестков. Не цветы - огненные звезды.
Колыхнулось Озеро, плеснуло в берег волной:
- Вот это да!
И Трилистник с Белокрыльником подтвердили:
- Что да, то да!
А Белокрыльник даже добавил при этом:
- Лучше, чем у Сабельника, мне цветов не создать, поэтому я
придумаю какие-нибудь необыкновенные ягоды.
Он думал всю весну, а к середине лета поднял над собой гроздья
красных ягод. Таких ягод больше ни у кого в округе не было, и они были
далеко видны. Колыхнулось Озеро, плеснуло в берег волной:
- Вот это да!
И Сабельник с Трилистником подтвердили:
- Что да, то да!
А Трилистник даже добавил при этом:
- Никогда мне не создать ни лучших, чем у Сабельника, цветов, ни
лучших, чем у Белокрыльника, ягод. Поэтому я придумаю для Озера чтонибудь другое.
Он думал все лето, а когда пришло время рассеивать семена,
воскликнул:
- Я рассею семена по Озеру. Они прорастут, и Озеро станет зеленым.
Так он и сделал: засеял Озеро своими семенами. На следующую осень
он опять засеял его, и так засевал его год за годом и засеял от берега до
берега. И Озеро стало зеленым. Колыхнулось Озеро и плеснуло в берег
волной;
- Вот это да!
И Сабельник с Белокрыльником подтвердили;
- Что да, то да!
А Белокрыльник даже добавил при этом:
- Ты здорово придумал, Трилистник: сделать зеленым Озеро. Но надо
его сделать еще зеленее. Мы поможем тебе с Сабельником.
И они тоже стали засевать Озеро своими семенами,
Они прошли по нему от берега до берега, и следом за ними приползли
мхи и укрыли Озеро толстой зеленой кошмой. И не стало на земле Озера:
превратилось оно в болото, и начали тонуть в нем звери. Увидел это
Трилистник и понял: вместо радости беду принес он Озеру. Сказал
товарищам:
- Ошиблись мы немного. Не надо нам было на воду спускаться. Надо
бы у берега расти. Идемте к берегу.
Но Сабельник с Белокрыльником только посмеялись над ним.
- Чудак ты, чудак! Ты же замечательно придумал: сделать зеленым
Озеро. Теперь оно, как лужайка, — сказали они и остались, где были.
И тогда Трилистник один пошел к берегу. Встал возле него и поднял
над собой крупную кисть бело-розовых цветов. Закачал ею из стороны в
сторону, предупреждая:
- Будьте осторожны: дальше — болото.
И звери перестали сворачивать к Озеру. Не понравилось это
Сабельнику с Белокрыльником, и они перебрались жить на соседнее озеро,
его превратили в болото. Но вслед за ними пришел и встал у берега Трилистник. Поднял над собой, как фонарь, бело-розовую кисть цветов, и все
опять услышали его голос:
- Будьте осторожны...
Ему верили и обходили болото стороной.
С той поры, когда случилось это, прошла не одна тысяча лет. много
озер превратили в болото Сабельник с Белокрыльником. И к берегу каждого
из них пришел и встал Трилистник. В ненастье и вёдро, днем и ночью стоит
он, как часовой и предупреждает:
- Дальше болото, будьте осторожны.
И за эту верную дружбу дали ему еще одно имя – Вахта. И теперь на
земле знают: туда, где стоит Вахта-трилистник, идти нельзя – там болото.
ГОРИЦВЕТ
Он родился и вырос на опушке Гореловской рощи. Но только когда
появился у него цветок, узнал он, что его зовут Татарское Мыло. Имя ему
свое не понравилось, но что поделаешь? Имя не сам себе выбираешь. Какое
дали, с тем и живешь. И он жил. Он высоко поднимал над собой желтый и
круглый, как у одуванчика, цветок и говорил всем:
- Смотрите, цвету я!
Ему хотелось, чтобы все видели, что и у него тоже есть цветок.
- Цвету я, — говорил он и в то майское утро, когда услышал вдруг, что
рядом кто-то вздохнул. Вздохнул грустно и грустно прошептал:
- А я вот никак зацвести не могу.
Он оглянулся и увидел у крайних деревьев ее, худенькую, стройную,
зеленую. Она глядела на него и в смущении шевелила листочками.
- Кто ты? — спросил он ее.
Она, покачиваясь на тоненькой ножке, ответила:
- Меня зовут Венерин Башмачок. Говорят, что у меня очень красивый
цветок, но я его ни разу не видела, хотя и стою здесь уже семнадцать лет.
- Как, за семнадцать лет ты так ни разу и не зацвела? — воскликнул
он.
И она с грустью сказала:
- Да, это так. Каждую весну я с радостью жду минуты — вот сейчас
зацвету я. Но всякий раз пугаюсь чего-то и, так и, не зацветя, засыхаю до
следующей весны. Теперь это у меня уже восемнадцатая весна такая. Он
удивился:
- Как же это ты? Я вон только нынешней весной родился и уже цвету.
- Я вижу. И мне бы хотелось так, да у меня ничего не получается.
Боюсь я. Вот и сейчас: чувствую, что могу зацвести, а боюсь — вдруг опять
ничего не получится.
- А ты не бойся. Зачем бояться? Ты просто возьми и зацвети.
Поднатужься и скажи: «Гори, мой цвет!» — он и загорится. Ну...
- Боюсь я...
- Да чего же бояться-то? Мы же, цветы, для того и рождаемся, чтобы
цвести. Ну, говори вместе со мной: «Гори, мой цвет!»
И она сказала:
- Гори, мой цвет!
И собрала всю силу, как учил он. И разбрызнулись в стороны лепестки
цветка ее и засветились пурпуровым светом, а башмачок был ярко желтым.
И закачалась она, счастливая, из стороны в сторону, захлопала
зелеными листочками:
- Цвету я! Цвету!
А он смотрел на нее и улыбался. И говорил:
- Ну вот, всего и нужно-то было. Поднатужиться только.
Он радовался вместе с ней ее радости, а она поворачивалась из стороны
в сторону и говорила всем:
- Смотрите: и у меня есть цветок... Это вот он помог расцвести мне.
И вдруг спросила:
- Послушай, а как тебя зовут?
Ему было стыдно сказать, что зовут его Татарское Мыло, и поэтому он
спросил:
- Зачем тебе?
- Как же! Должна же я знать, кого благодарить мне за помощь.
Она долго просила, но он так и не сказал, как зовут его.
- Зачем тебе, — говорит, — мое имя. Цветешь ты — ну и ладно. А если
поможешь еще кому-то зацвести — еще лучше будет.
А про себя подумал: «В самом деле, если каждый из нас подбодрит
кого-то в трудную для него минуту, сотни новых цветов заколышутся у
нашей рощи».
И сам он с этого дня стал поглядывать по сторонам и когда видел, что
кто-то волнуется, спрашивал:
- Ты, наверное, собираешься зацвести и не осмеливаешься. Зацветай, не
бойся. Мы, цветы, для того и рождаемся, чтобы цвести. Скажи только: «Гори,
мой цвет!» и соберись с силами, и он загорится у тебя.
Он говорил это ромашкам, кипреям, он говорил это всем цветам, что
росли с ним на опушке. С утра до вечера звенел его голос:
— Ты хочешь зацвести? Ну так цвети же! Ты можешь! — я вижу. Тебе
нужно поднатужиться только. Поднатужься и скажи: «Гори, мой цвет!» — он
и загорится.
Он повторял это изо дня в день. К этому уже все привыкли и когда
слышали его слова: «Гори, цвет!» - знали: это он опять подбадривает кого-то,
кому-то помогает расцвести. И зовут его теперь Горицветом, и уже почти
никто не помнит, что его звали когда-то Татарское Мыло.
СКАЗКА О ТРЕХ БРАТЬЯХ
Жили у болота три брата, три цветка — Рододендрон, Вереск и Подбел.
Вереск с Подбелом все больше к земле жались, а Рододендрон кверху
тянулся. Хотелось ему поглядеть, что есть за их болотом. Но как ни старался
он, как ни вытягивался, видел вокруг одно и то же — болото, болото, болото.
- Неужели оно по всей земле лежит! — воскликнул Рододендрон. —
Неужели на всей земле ничего другого нет, кроме нашего болота? Не верю.
Есть на ней еще что-то, мы только не видим его.
И предложил Вереску:
- Пойдем, брат Вереск, вскарабкаемся на гору. С горы мы подальше все
увидеть сможем.
- А зачем мне далеко смотреть? — сказал Вереск. — Мне и того, что я
вижу, хватает. Да и ничего нового не увидишь с горы, все тоже, что и здесь.
Устанешь только.
И не пошел.
Тогда позвал Рододендрон Подбела:
- Пойдем, брат Подбел, с тобой. Ну что ты здесь стоять будешь. Всю
жизнь смотреть, как пыхтит болото? Пойдем на гору, пойдем туда, где живут
орлы.
- Не зови, не пойду, — сказал Подбел. — Кто знает, что я там найду, на
твоей горе, а тут у меня все есть для жизни: и земля, и воздух, и солнце. Иди,
если хочешь, а мы с братом Вереском здесь останемся.
И остались Вереск с Подбелом у болота. Один пошел Рододендрон.
Смотрели они, как уходит он, говорили:
- Чего ищет? Жил бы себе спокойно, как мы. Устанет только, а найдет
то же, что здесь: болото. Оно вон как далеко вытянулось, конца краю ему не
видно.
И говорил Вереск Подбелу:
- Брат Подбел, ты видел когда-нибудь край болота нашего?
- Нет, не видел, — отвечал Подбел. И тоже спрашивал: — А ты, брат
Вереск, видел, где оно кончается?
И отвечал Вереск:
- Нет, не видел.
И решали оба: их болоту нет конца, и Рододендрон не увидит его даже
с самой высокой горы, на которую сумеет забраться.
Так рассудили Вереск с Подбелом, а Рододендрон все шел и шел. И
пришел в горы. Вскарабкался на одну из них, смотрит — широко
раскинулась земля вокруг, не окинешь глазом. И чего на ней только нет: и
луга зеленые, и рощи, и озера величавые, и ручьи с реками.
И еще увидел Рододендрон с горы море. Тяжелые волны бежали к
берегу откуда-то из-за горизонта и бились о скалы. Увидел он и свое болото.
Черной кляксой чернело оно среди зеленых лугов и пашен.
- Я так и думал, — сказал Рододендрон, — что наше болото всего лишь
частица земли, что-то маленькое на ней. И нужно всего лишь отойти от
болота, чтобы увидеть это.
И остался Рододендрон жить в горах. Он и сейчас живет среди них в
соседстве с орлами, а братья его, Подбел и Вереск, по-прежнему стоят у
болота. И часто можно слышать, как говорит Вереск Подбелу:
- Брат Подбел, ты видел когда-нибудь край нашего болота?
- Нет, не видел, — отвечал Подбел. И тоже спрашивал: — А ты, брат
Вереск, видел когда-нибудь, где оно кончается?
- Нет, не видел, — отвечает Вереск. И оба решают: их болоту нет
конца.
ЯГОДЫ МОЖЖЕВЕЛЬНИКА
Все лето Можжевельник растил свои ягоды, грел их на солнышке,
доставал для них из земли лучшие соки. Это были его первые ягоды, и ему
хотелось, чтобы они были у него вкусными-вкусными. И чтобы за ними
приходили ребята с лукошками.
Ягоды созрели к осени, крупные, сочные, аппетитные, но никто за
ними не шел. За грибами шли, за рябиной тоже, а на его ягоды и не смотрел
никто.
Деревья смеялись:
- Угощение приготовил, а гостей нет. Можжевельник молчал. Ему
было обидно, что все его старания прошли даром.
Зимой он зябко кутался в снежную одежку, думал: «Если ты создал
что-то хорошее, должно же оно кому-то пригодиться...»
И однажды...
Было серое, хмурое утро. Над лесом висели тяжелые темные тучи.
Можжевельник ежился от холода, когда услышал вдруг чей-то счастливый
крик:
- Сюда! Сюда! Смотрите, какой куст! Он весь унизан ягодами.
Можжевельник оторвался от своих дум и увидел стайку разноцветных
щурок. Они опустились на его ветви, яркие, похожие на солнечных зайчиков.
Клевали его голубые ягоды, рассказывали:
- С севера летим. Ух, там и вьюжно сейчас. Есть нечего, все снегом
занесло. У вас здесь хорошо: и рябина вон есть, и у тебя ягоды вон вкусные
какие.
Можжевельник был счастлив. Он смотрел на заиндевевшие деревья и
говорил:
- Вы зря смеялись надо мной, деревья: прилетели и ко мне гости. И мои
ягоды пригодились. Я так считаю: если ты создал что-то хорошее, оно обязательно кому-то пригодится.
ПЕРО СТРАУСА
Говорят, что это было так, а может, и не так. Кто теперь точно скажет,
как это было? Было это давно, когда на земле все еще только рождалось.
Родился однажды и Страус. Поднял голову и увидел над собой синее
австралийское небо.
Вскочил на ноги.
- Скорее, — говорит, - туда, где облака и солнце. Он хотел было уже
разбежаться и взлететь в небо, да увидел других птиц. Сидели они на полянке
среди цветов, и головы у них были опущены.
- Вы чего это носы повесили? — окликнул их Страус. — Разве вам
крылья даны, чтобы ими по бокам хлопать? Поднимайтесь в небо, там ваше
место.
- Поднимись, попробуй, — сказали птицы.
- И поднимусь, — сказал Страус.
- Может, ты и поднимешься, а мы не можем: в крыльях у нас не хватает
по перу.
Так сказали птицы, но Страус не поверил им. Разбежался. Подпрыгнул.
Разбросил в стороны крылья и... упал. Снова попытался взлететь и снова
упал - и в его крыльях не хватало одного пера.
А птицы сидели среди цветов все такие же грустные. По бокам их
висели крылья, бессильные поднять их в небо ненужные крылья.
Жалко их Страусу стало.
- Что ж, — говорит, — мы все сидеть будем? Возьмите у меня по перу
и летите под облака. Пусть уж я один земным буду.
И он роздал из своих крыльев перья. И поднялись птицы в небо, а
Страус понизу побежал.
Бежал он. Подпрыгивал. Спрашивал у всех;
- Ну как, хорошо в небе-то?
- Хорошо, — кричали птицы, поднимаясь к самым облакам.
Много лет с той поры прошло. Птицы в небе освоились. Страус с
землей сроднился. Но зато как увидит пролетающую над головой птицу, так
и скажет с гордостью:
- Мое перо ее над землей держит.
Говорят, что это было так. А может, и не так. Кто теперь точно скажет,
как это было: было-то это ведь давно.
О ЧЕМ ТРЕВОЖИТСЯ РУЧЕЕК
Родился в лесу Ручеек. Слабенький, тоненький. Другой бы на его месте
и не сказал бы никому, что он родился: по земле вон какие реки текут, не
окинешь глазом. Но Ручеек был смелым и решительным. Он зажурчал,
забулькал:
- Пойду-ка я к Морю.
Его отцу, Роднику, это понравилось. Сказал он:
- Дело не худое. Иди. Я тебе помогать буду.
И Ручеек побежал. Бежал он по роще и говорил всем:
- Я ведь не просто так — к Морю бегу! И деревья качали вершинами:
- Беги, беги.
И говорили друг другу:
- Этот добежит. Он вон шустрый какой.
Уже совсем почти выбегал из лесу Ручеек, когда увидел маленькую
Елочку. Спросил у нее:
- Ты что какая темная?
- Душно мне, — ответила Елочка. — Пить я хочу, а пить нечего. Дождя
давно не было. Я, наверное, не вырасту. Помру.
- Не кручинься. Я напою тебя и не умрешь ты, — сказал Ручеек.
Но Елочка замахала веточками:
- Что ты! Тебе вон как далеко идти — к самому Морю. Тебе нельзя
тратить свою воду. Она тебе самому в пути пригодится.
- Что толковать, — сказал Ручеек, — пей. Пусть я немножко потоньше
буду, зато ты станешь сильнее. Подрастешь, окрепнешь, и тебе легче стоять
будет.
Он напоил Елочку своей водой, подбодрил ее и побежал дальше.
Правда, он стал чуть уже, но бежал все так же бодро. Роща осталась позади.
Теперь Ручеек бежал по лугу и кричал:
- Я ведь не просто так— к Морю бегу!
Увидел прямо перед собой слабенького Стебелька спросил:
- Ты что как поник? Держись прямо, нечего к земле клониться. На
хлипких все беды верхом садятся.
-Не сам я клонюсь, —' сказал Стебелек, — сухота меня клонит. Так
пить хочется, а дождя нет. Я ведь мог расцвести, маком стать. Да вяну вот.
Мне бы хоть глоточек воды.
- Ладно, — сказал Ручеек, — не кручинься, я тебя напою и расцветешь
ты. Станешь маком.
- Что ты, — качнулся Стебелек, — у тебя вон путь далекий какой: ты
идешь к Морю. Тебе каждую каплю воды беречь надо.
- Что толковать, — прожурчал Ручеек, — пей.
Пусть я дальше не так быстро побегу, зато ты утолишь жажду,
окрепнешь и станешь цветком.
Ручеек напоил его и побежал дальше. Он бежал по степи и видел:
блекнут, подсыхают хлеба. Говорил им:
- Берите, пейте мою воду. Выпрямляйтесь, тяжелейте колосьями.
Сегодня я вас напою, а завтра, может быть, дождик упадет, и вы выстоите.
И он щедро оделял всех своей прохладной водой.
До Моря он так и не добежал. Но на пути, по которому прошел Ручеек,
посвежели деревья, распустились цветы и налились пахучим зерном колосья.
БРОНТОЗАВР И ПТЕРОДАКТИЛЬ
Было это в первобытную пору. Родился у реки Птеродактиль. Лежал он
у себя в гнезде, смотрел на проплывающие в небе облака и говорил:
- Мне бы крылья!
- Зачем они тебе? - спросил у него как-то Бронтозавр. Он жил на земле
уже двести лет и не понимал: зачем Птеродактилю нужны крылья.
- Я поднимусь на них в небо. Я хочу летать, - сказал Птеродактиль.
И Бронтозавр посмеялся над ним:
- Куда тебе с такими зубами в небо.
- Зубы выпали бы, а крылья остались.
- Глупый ты, вот что, — заключил Бронтозавр.— Лучше бы не о небе, о
себе подумал. Погляди, какой худой ты. Никакого на тебе мяса нет.
- А зачем оно? - вздыхал Птеродактиль. - Мне бы крылья.
- А мне бы полежать, на солнышке погреться. Уж больно я поспать
люблю, - говорил Бронтозавр и жевал траву.
Спал он действительно много, глаза даже от сна припухали. Ел тоже
много. Спал и ел, а Птеродактиль все глядел в небо да вздыхал:
- Мне бы крылья... - И рос. А когда вырос, вдруг почувствовал, что у
него за спиной — крылья, что он может летать. Птеродактиль взмахнул ими
и поднялся над землей. Он летел над высокими деревьями и кричал:
- Смотрите: я летаю, я - в небе!
Бронтозавр глядел на него снизу. Он только что сытно поел и еще
попастись вышел. Толстый, неуклюжий, покачивал он маленькой головкой,
говорил:
- И чего ты кричишь?
- Как же, - радовался Птеродактиль, - я же летаю, я - в небе.
- Ну и что, что - в небе?
Бронтозавр доживал на земле уже вторую сотню лет и не понимал:
зачем Птеродактилю нужно небо, когда и на земле много разной еды.
Он стоял на лужайке, будто гора, таким он был огромным, смотрел, как
летает над рекой Птеродактиль, и удивлялся:
«Чему радуется?» - И жевал траву, и по его тонким губам стекала
струйка зеленого сока.
Братья Бондаренко (Из книги «Горицвет», 1968 г.)