На шпагах дрался и все такое, носил ботфорты

Лампа жужжит, мудреннеет утро, грифель кончается в карандаше.
Тот кто заснул – поступает мудро с кошками на душе.
Всех мировых теологий сумма прячется в едкий дым.
Кто тут из нас и кого придумал – после обговорим.
Герои, нынче, похоже, в моде – мол, год дракона, сезон принцесс. Они сценичны, у них в природе – будить
читательский интерес. И всяк усердно героя лепит, кого – в окопы, кого – в альков. Чтоб негодяев бивал без
трепета, и из засады бывал таков; на шпагах дрался и все такое, носил ботфорты, седлал коня… А я
придумываю героя, чтоб он придумал себе меня.
А как там, выйдет ли скромный малый – скорей не выйдет, и черт бы с ним. И что бы там над ним ни сияло
– лишь только бы это не был нимб. Лишь только был бы – земней земного, витал бы мыслями в облаках и
пусть его будет слишком много – чтоб мне хватило наверняка. (А то растащат по вражьим станам, по
дастарханам, по кабакам, по экзотическим всяким странам... И что тогда остается нам? Как наважденье,
пожар, цунами, он вдруг обрушится раз в году, чтоб пару дней куролесить с нами... А после где я его
найду?)
И вот – является. Право слово, а он потянет любой сюжет! И этот тоже (увы, не новый), в котором автора
как бы нет. В котором каждый друг друга пишет по влаге, надышанной на окне. В котором голос не может –
выше, и прямо в гортань выпадает снег. В котором никто не штурмует Трою, под мышкой верный зажав
костыль. В котором, спрятав тебя в герое, я уворачиваюсь от мечты. И имя резинкой стираю (дважды), и
прячу под маской черты и пол. И свежепридуманному персонажу вручаю твой боевой глагол.
И вот он ходит по ориентирам, что я наметил – и вкривь, и вкось, и тесен мир ему, как квартира, и
раздражает земная ось. А я все новые тку приметы, в морях на бурю меняю штиль, и для него наполняю
светом на солнце тающий медный шпиль. А он выходит из океана и восклицает: «Какая сушь!», а он
просыпается слишком рано и небо вычерпывает из луж, а он отправляется в дальний космос чужих потемок
своей души (напрасно некий беззвучный голос ему нашептывает: «Не спеши»).
И он идет по проспектам зимним, зима уходит, какая блажь, а на Васильевском столько линий, что в руки
просится карандаш, линейки-циркули спрячьте, строчка пускай выплясывает дугу (а в голове все стучит: из
почты, из электрической – ни гу-гу). И каждый слог все острей и горше, все жарче жалит себя же в грудь, и
если голос не сможет больше, то руки справятся как-нибудь. А на глаза набегает влага, терпи, бумага,
ветшай, броня; с какого заморского архипелага он вывез этот напор, отвагу… Ведь ясно, что не от меня!
Темнеет. Сумерки. Воздух занят гуденьем низким на ноте «до». И неестественным светом залит и весь
пульсирует тесный дом. Слова теряют и вес, и меру под никотиновой паранджой. И стих сложился чужим
размером (поскольку всякий размер – чужой). Поскольку всякое слово – втуне. Закат безумен, безлик зенит;
последний луч, натянувшись, умер, и только эхо еще звенит.
Прости. Я, кажется, заигрался. Заврался, буквы разворошил. Проник в придуманное пространство твоей –
неведомой мне – души. Придумал вход, не придумал выхода, выдохнуть нечего из груди. Чувство такое,
будто я походя что-то внутри у себя повредил. Систему поставил, закрыл паролем, пароль забыл и бумажку
сжег. Вот и придумал себе героя: мол, стену видишь? Ломай, дружок! Ломай заборы, круши запреты,
вычеркивай лишнее из головы! Из старых шкафов вынимай скелеты, топчи, сорвав со стены, портреты… Но
в голове – поселилось лето. И ветер медленный гнет ковыль.
И время движется сквозь пороги, на перекатах играет свет. И только тем, кто заснул в берлоге, кажется,
будто бы времени – нет… Кажется, будто закончилась глина, себе не вылепить двойника. Но жизнь и у нас
оказалась длинной, восток влечет полосой карминной, и отказаться нельзя никак. И мы все нижем слова на
стержень, над нами, нежен, рассвет течет, а тот, кто нас на ладони держит, потом и выставит главный счет.
А мы оплатим рассвет стихами, стихи - судьбою и будь что бу… А карандаш по строке порхает и
перепахивает судьбу.
Если ты прочитаешь это и почувствуешь легкий страх –
Значит – может быть –
Мы и впрямь пригреты в одних и тех же руках.