Поморские заметки
advertisement
Поморские заметки После выхода в свет «Очерков круизной океанологии» (СПб: Реноме, 2013; при следующих ссылках - «Очерки») я не предполагал возвращаться к научно-мемуарному жанру. Институтская жизнь продолжалась, как обычно, и не давала новых сюжетов, достойных внимания. Список моих трудов за два года предсказуемо пополнился десятком новых заголовков, ни один из которых не заслуживает отдельного комментария. Об этом можно было бы и не упоминать, но в последнее время показатели научной активности внедрились в нашу жизнь как-то особенно назойливо. Без них не обошелся, например, даже такой самодостаточный автор, как Александр Городницкий. В недавнем газетном интервью, посвященном его 80-летию, и, конечно, очень почтительном, журналистка отметила: «- Вы ведь не только классик авторской песни, но и выдающийся ученый-океанолог? - Да, я работаю в Институте океанологии главным научным сотрудником, у меня чтото 250-300 опубликованных статей». Надо же, подумалось по этому поводу, я вроде тоже главный научный сотрудник своего института, а публикаций набрал вдвое меньше. В утешение себе вспомнил анекдот: Чапаев и Петька стирают носки, каждый в своем тазу. «Василий Иванович, а у тебя вода чернее, чем у меня». «Так ведь я и старше». Казалось бы, «Атланты», «Перекаты», «Над Канадой» - и фамилия автора вспоминается сама собой, и какое еще нужно признание его достижений? Оставим эти подсчеты для официальных поздравлений к юбилеям академиков и членкоров, которые печатаются в каждом номере «Вестника РАН» (мы с Городницким этого уровня пока не достигли). В этих поздравлениях обязательно указывается количество публикаций юбиляров (у самых скромных – 100-150, у самого наглого, не стоит его и называть – 3060). За несколько лет набираются сотни таких заметок, и вряд ли хоть в одной из них была упомянута отдельно взятая статья, совершившая переворот в науке или общественном мнении. По монографиям тоже есть свой лидер – академик Деревянко, археолог, у которого публикаций к 70-летию набежало более 1000, а монографий – ровно 101. Правда, у археологов такое может быть в порядке вещей. Попробуем представить себе нашу обычную кухню, которую раскопали спустя несколько столетий, описав, обмерив и сфотографировав каждую находку со всех сторон. Это только первичный материал, а дальше открывается бескрайнее поле деятельности для типизаций, классификаций, сравнений, изучения миграций (любой предмет, включая пищевые отходы, где-то был произведен и попал на кухню по каким-то торговым путям). При многочисленных помощниках, включая студентов, написание сотни монографий уже не кажется фантастикой. Могу представить свой однотомник на одной полке с собранием сочинений академика Деревянко из сотни монографий и тысячи статей («после смерти нам стоять почти что рядом: вы на Д, и я на Д»). Но и автор единственной книги, какого-нибудь «Конька-Горбунка», может поймать свой шанс на место в истории. Тема научного туризма после «Черноземных заметок» («Очерки», с. 301-315) тоже казалась мне исчерпанной, а рядовая, хотя и представительная, конференция в Архангельске в сентябре 2014 года – не самой подходящей для ее развития. Заявленные проблемы («Состояние арктических морей и территорий в условиях изменения климата») давно отработаны, и если кому-то еще интересны, то не мне. Архангельские научные впечатления у меня сохранились от двух прошлых событий («Очерки», с.31-32 и 36-37). Но сама по себе поездка была не лишней – и для поддержания минимальной научной активности, и для возобновления знакомства с городом, где не был больше десяти лет. К тому же в определенном возрасте пора думать о прощании с этим миром, и почему бы не начать такое прощание по алфавиту – с Архангельска? Подготовка к докладу не требовала умственных усилий, а наблюдения и мысли стали быстро накапливаться по ходу поездки и вскоре стало понятно, что из них набирается материал для нового путевого очерка в стиле, близком к «Черноземным заметкам». Отсюда напрашивалось и название. К достижениям автора этот небольшой очерк мало что добавит, поэтому можно работать над ним, не думая о публикации и читательских откликах. Для человека, редко летающего (у меня перерыв составил больше семи лет), интересны любые подробности рейса, поэтому постараюсь ими не злоупотреблять. Время в пути от Мурманска до Архангельска составляет 1 ч. 50 м., а обратно даже 2.10, что больше подошло бы дирижаблю, чем самолету. В нашем случае это был дошедший из глубины веков АН-24 с выдвижной металлической лесенкой вместо аэропортовского трапа. Бортовое питание было организовано по всем правилам, с развозкой на тележке и упакованными продуктовыми наборами. Но состоял набор всего лишь из двух больших конфет в шоколадной обмазке. Сорт с темной начинкой на пути от Мурманска оказался приемлемым, а с белой начинкой на обратном пути – совсем безвкусным. В аэропорту Талаги, близком к центру города (в разбросанном Архангельске есть районы, намного хуже доступные) мурманскую группу из пяти участников встретили и отвезли по гостиницам. Организаторы предлагали для бронирования всего две, обе в центре города – «Двину» и «Пур-Наволок». Первая из них, знакомая мне по двум прошлым приездам, выделяется только размерами – протяженный 12-этажный корпус, доминирующий над невысоким Троицким проспектом. «Пур-Наволок» я помню еще как гостиницу обкома КПСС. Это было в конце советского времени, в 1988 плюс-минус год или два. Записей в те 2 годы я не вел, а от поездки не сохранилось ни публикаций, ни других следов, хотя это тоже была научная командировка. Архангельские океанологи сформировали и, условно говоря, ввели в эксплуатацию банк данных по Белому морю. По этому случаю Центр океанологических данных организовал выездной семинар с приглашением специалистов из других регионов. Профессионалы из нашего института по каким-то причинам поехать не смогли, и поучаствовать вызвался я. Для немногочисленных участников местная гидрометслужба смогла заказать обкомовскую гостиницу. Размещение было в двухместных номерах, в соседи мне достался Эрнст Черный (на то время рядовой сотрудник ВНИРО, в будущем видный деятель перестройки, борец за реформирование рыбной отрасли). Но больше запомнилось, как я позавидовал коллеге, которого, пусть тоже на двоих, поселили в номере с большим окном типа эркера, выходящим на Двину. Спустя четверть века на сайте гостиницы, получившей новое название от речного мыса, я увидел предложение номеров категории «Комфорт» с видом на Двину. Это и стало решающим при выборе, а лишние шесть тысяч за четыре дня – не такая уж переплата, будь то из моего или институтского кармана. Пользуясь свободой жанра, отвлекусь на гостиничный сюжет, не относящийся к Архангельску. В Петербурге я постоянно останавливаюсь в гостинице «Киевская». Это началось в 2001 году, когда я, готовясь к предзащитным поездкам, искал недорогой вариант недалеко от центра и места защиты. Тогда «Киевская» оказалась оптимальной, потом я к ней привык и сохранял верность, хотя она уже давно не самая дешевая и вряд ли самая комфортная в своем классе. Важно, что она, во-первых, еще не стала «Крымской» и, вовторых, от нее можно за полчаса дойти до Невского. Два года назад в очередной приезд я, как частый гость, неожиданно получил льготу – двухкомнатный «Люкс» вместо стандартного одноместного номера. Прожил я там всего один день, но этого хватило, чтобы оценить преимущества, и в следующие отпускные поездки уже не хотелось понижать планку. Вот и на этот раз, спустя три недели после Архангельска, я заказал ту же категорию, оговорив, что имею в виду номер на пятом этаже с видом на Обводный канал (не самая выдающаяся петербургская панорама, но лучше, чем виды в другие стороны). Накануне приезда вдруг вспомнилась история, хорошо известная поколению старше пятидесяти. Тогда, в 1987 г., в «Известиях» поместили письмо сотрудников гостиницы «Прибалтийская» с жалобой на поведение Аллы Пугачевой. Не получив свой любимый номер, певица устроила скандал и обматерила администраторшу. Читатели были потрясены не самим этим фактом (репутация Пугачевой на то время уже сформировалась), а тем, что 3 такое, оказывается, можно обсуждать во второй по важности центральной газете. Пошли отклики читателей, вставших на разные позиции (от «как советская артистка может себе такое позволить» до «так этим взяточникам и надо»). В общем, в истории гласности и плюрализма это было одним из самых выдающихся прорывов. На этот раз я поселялся на четыре дня и, зная, что здесь есть продление с почасовой оплатой, предупредил, что в день отъезда хочу задержаться до 18 часов. Такое решение далось с некоторым трудом. Одно дело – заплатить, пусть много (7000 х 4 = 28000), но за реально необходимую услугу, и другое – отдать еще почти две тысячи только за то, чтобы некоторое время посидеть в гостиничном кресле, а не на вокзальной скамье. И «Люкс» для этого явно не нужен. Девушка-администратор интеллигентной внешности сказала, что продление лучше оформить заранее. - До 18 часов считается как оплата за полсуток, значит, с Вас получается три тысячи пятьсот. Интонация у нее была не вопросительная, а утвердительная. Пришлось с хладнокровным видом добавить запрошенную сумму (как раз столько крупных купюр у меня и оставалось в близком доступе). - Дайте, пожалуйста, еще раз ключик, я его перепрограммирую на 18 часов. - Тогда уж до 19, - мстительно ответил я. - Мне не надо выезжать строго в 18, можно на полчаса позже. Номер мне дали не тот, который я просил, но телефонную заявку к делу не подошьешь, и брать пример с Аллы Пугачевой я бы все равно не стал. Он оказался с видом на платформы автобусного вокзала, но в других отношениях не хуже прежнего. Вот только, в отличие от прошлого раза, здесь не было комнатных тапочек. Можно бы и походить в носках, но как раз теперь в номере было довольно прохладно (чаще приходится страдать от духоты). С досадой вспомнил о таких же тапочках, оставленных в вагоне, где они входили в набор, дополняющий принудительное платное питание. В перечне платных услуг на первых же двух позициях нашлись «тапочки махровые (белые)» за 120 р. и «тапочки простые (синие)» за 50 р. Горничная подтвердила, что тапочки дают за отдельную плату, и обращаться за ними надо на ресепшен (теперь и простые люди засорили свою речь иностранными словами, трудно им будет переучиваться). Обойдусь синими, подумал я, но тут же осознал, что при сегодняшних раскладах такая экономия будет неуместна. Девушка за стойкой (уже другая) удивилась: 4 - У Вас дорогой номер, там должны быть тапочки. – Стала звонить на этаж, но там не отвечали. – Вы пока поднимайтесь в номер, горничная Вам принесет. Я вернулся, но никто ко мне не шел, а комната горничных была закрыта. Некоторое время прошло в раздумьях: то ли снова спуститься вниз и настаивать, чтобы мне оказали за деньги бесплатную услугу, то ли потерпеть хотя бы этот вечер в носках. Но всё же спустя полчаса в номер постучалась горничная и вручила мне белые махровые тапочки. После этого надолго застряла в сознании строчка: «Но тапочки, но тапочки, но тапочки сберег!» Если читатель заинтересовался, откуда она, то исходную версию можно найти в стихотворном фельетоне Дмитрия Быкова (интернет-архив «Новой газеты», номер за 10 августа 2010 г.). Возвращаемся в Архангельск. Все дальнейшие места действия показаны на этом фрагменте карты города: «Пур-Наволок» слева вверху, «Двина» близ пересечения Троицкого проспекта и улицы Карла Либкнехта, а место проведения конференции – в нижнем углу справа. Здесь оно обозначено еще по-старому, как технический университет, но теперь это главный корпус Северного (Арктического) федерального университета, САФУ. Эта аббревиатура будет постоянно сопровождать нас по ходу очерка. 5 За прошедшие годы заурядное здание гостиницы «Пур-Наволок» обогатилось боковым корпусом и угловым восьмиэтажным атриумом с башенкой, особенно красивым изнутри: галерейные балконы на всех этажах и прозрачные лифты, скользящие вверх-вниз. При регистрации меня спросили, был ли я здесь раньше. Мое обкомовское прошлое не вызвало у девушек ни удивления, ни интереса. Бонусы за него, очевидно, не полагались, но хорошо, что хотя бы не было люстрации в виде отказа в поселении. Мне достался номер на третьем этаже, как раз с выходом на внутреннюю галерею, просторный, со всеми положенными удобствами, но слабой звукоизоляцией – соседи не досаждали, но снаружи стук дверей и движения тележек доносились отчетливо. Обещанный вид на Двину тоже был и представлял собой серое пространство, окаймленное на горизонте тонкой зеленой полоской без ориентиров. В темное время там были видны несколько одиночных жалких огоньков. Корабли проходили редко, и красивых среди них не было. Наверное, речная панорама смотрится интереснее с верхних этажей «Двины», откуда должны быть видны и часть набережной, и трехмерная картина противоположного берега. Знакомство с городом возобновилось легко, как будто прошло не двенадцать лет, а какой-нибудь месяц. Все места были узнаваемы, каждый дом выглядел своим. Если пытаться с чем-то сравнить, то такого ощущения не было даже на Малой Охте, где как-никак прошли пять лет моей жизни и учебы, а потом долго не было случая туда вернуться. Центр Архангельска постепенно формировался за все годы Советской власти, военных разрушений не было, поэтому там не так уж мало интересных зданий, но никакого единства, в отличие от Мурманска, они не образуют. А на любом удалении от набережной и Троицкого проспекта город превращается в мозаику пустырей, одиночных новостроек и деревянных домов на разных стадиях деградации. Эта картина постепенно улучшается, и в центральных кварталах за прошедшее время появилось несколько элитных высоток, по виду не хуже, чем в богатых Ростове или Воронеже. Демография в Архангельске такая же, как в Мурманске, население убывает, но платежеспособный спрос на новостройки может быть больше из-за того, что в советское время Архангельск обновлялся медленнее, и многие приличные люди не успели выбраться из деревянного фонда. Пункты питания поначалу тоже оказались на прежних местах и в прежнем виде. На первый обед я пошел в кафе «Россиянка», которое расположено между гостиницей и обладминистрацией, работает только днем и явно предназначено в первую очередь для клерков низшего звена. Как раз там устраивались фуршеты на двух моих прошлых научных форумах. Цены в «Россиянке» низкие (правда, и в Мурманске повсюду предлагают дешевые 6 бизнес-ланчи), а особенно впечатлила «Зраза рыбная «Российская»» за 45 р., но я выбрал что-то другое. На прежнем месте оказалось и заведение со странным названием «Столовая европейского стиля» в подвале здания почтамта на главной площади. Хорошо запомнилось, как в 2000 году я заглянул туда, но не остался из-за духоты и большой очереди. На этот раз там было свежо и свободно, но обстановка показалась какой-то бедноватой. Может быть, в недалеком будущем перейдем на евразийский стиль и не будем такими привередливыми – было бы что-нибудь, кроме конины и кумыса, и то хорошо. Изменения в этой системе все-таки произошли. Не стало простой и удобной блинной у гостиницы «Двина», зато появилась сеть заведений «Блин-хаус», в том числе четыре – на Троицком проспекте. С тремя из них я познакомился, и они оказались подходящими во всех отношениях. Рабочего времени в этой командировке было намного меньше, чем свободного. Перелет и устройство в гостиницу уложились в первую половину дня среды, сама конференция заняла при неплотном графике полтора дня в четверг и пятницу, а ближайший обратный рейс был только в воскресенье вечером. Так что для прогулок осталось много времени, но никуда за рамки показанной выше схемы я не выходил и не выезжал (организованная экскурсия в Малые Корелы – отдельный сюжет). На теперешнем отрезке жизни уже можно не делать вид, что научное содержание конференции меня чем-то заинтересовало, вряд ли оно интересно и читателю. Поэтому дальше здесь будут большей частью разные побочные впечатления и наблюдения. Начнем с САФУ, который эту конференцию проводил в своем главном здании на набережной Двины. Я уже посвятил этому зданию несколько строк в «Очерках» (с. 37). Спустя 12 лет бюст Куйбышева из вестибюля исчез, зато появилась статуя Ломоносова, который сидит в кресле, отставив руку с гусиным пером и ловит какую-то мысль («Могущество России прирастать будет …», «Если где чего убудет …», «Неправо о вещах те думают, Шувалов …»). Казалось бы, в России должен быть только один университет имени Ломоносова, но САФУ, едва организовавшись, тоже присвоил себе это имя. Это можно оправдать дефицитом других деятелей (а вот в Москве их нетрудно подобрать сколько угодно). В Архангельске Ломоносов во взрослой жизни не был, но, кажется, после своих европейских скитаний не был и в Москве, и вообще из Петербурга вглубь России ни разу не выезжал. На завтраке в гостинице я увидел, как показалось, ректора Мурманского гуманитарного университета. Первая мысль была, что обознался, чего бы он оказался здесь? За ней последовала вторая: а где же ему и быть, как не на всероссийской конференции, которую проводит родственный вуз? Правильно, пусть поучится вузовскому менеджменту, а 7 то до сих пор у него хватило ума только на то, чтобы сократить 0.1 моей ставки доктора географических наук и сэкономить на этом около 50 тыс. – не в месяц, конечно, а в год. Здесь для конференции были все условия, и провели ее по всем правилам: в обновленном конференц-зале с большими портретами ученых во главе с Ломоносовым и Петром Первым; с выдачей информации на экраны и обилием стендов со всевозможными проспектами; с более или менее компетентными помощниками на регистрации и всех маршрутах по зданию. А до вечерней программы мы еще дойдем. При подходе к САФУ можно заметить на дорожке от памятника Ломоносову к входу в университет несколько звезд, заделанных в бетонную плитку. Можно было подумать, что так увековечены великие ученые, но все надписи были однотипными: «САФУ-2011», «САФУ-2012» и т.д. Разъяснение я нашел через несколько минут, подобрав на бесплатной раздаче номер университетской газеты. Это всего лишь «звезды первокурсников», которыми отмечают ежегодный День знаний. Насколько хватит места в будущем для этих звезд, и как они вообще соотносятся со значимостью памятника – наверное, еще не успели подумать. Этот случай еще не худший. Года два назад в интернете я случайно прочел о бродячих собаках, которые создают проблемы в разных местах Москвы. И одно из этих мест, оккупированное собачьей стаей – как раз газон у памятника Ломоносову перед главным корпусом МГУ, можно сказать, один из культурных полюсов России. Именно тогда, а не по какому-то другому поводу, четко обозначилась мысль, что эта страна безнадежна, и до норм цивилизованного мира мы в ней не доживем. На открытии конференции строгий голос из динамиков сообщил: исполняются гимны Российской Федерации и САФУ (очевидно, чтобы участники не сели на места раньше времени). О гимне РФ я уже успел высказаться («Очерки», с. 337-338), а университетский гимн не впечатлил ни мелодией, ни словами. Можно не сомневаться, что авторам поставили условие втиснуть в текст полное название университета. Как видно из нижеследующего, они с этим справились: Под крылом архангела, на земле поморов, Где любовь к познанию вечна и крепка, Освоеньем Арктики северных просторов Мы прославим Родину нашу на века! Ты рожден для подвигов практических, Для реальных дел, больших побед! Славься, славься, Северный Арктический Федеральный университет! 8 - Ча-ча-ча! – как любил заканчивать исполнение чего угодно один из моих однокурсников. Здесь это тоже могло бы способствовать оживлению заседания. В пленарной части заслуживает упоминания только выступление академика Черешнева. Он начал с цитирования классика консервативной мысли Эдмунда Берка, а закончил обращением к Тимофееву-Ресовскому, что явно не вписывается в настроения 2014 года (даже если не напоминать о том, что Гитлер сохранил этого ученого для Советского Союза, а Сталин в те же годы уничтожил другого великого биолога). Три принципа Тимофеева-Ресовского, пересказанные Черешневым, хотя и относятся к чистой науке, тоже выглядят диссидентством. Первое – что наука должна быть веселой, ею нельзя заниматься со «звериной серьезностью» (в оригинале это сформулировано немного грубее). Мне тоже часто хочется сказать с трибуны своего института, что наука – очень скучное дело, и это особенно наглядно видно по конференциям молодых ученых. Второй принцип скорее житейский: не суетиться и не стараться сделать сегодня то, что можно отложить на завтра. Это, по сути, тот же афоризм, который я процитировал в «Очерках» (с. 321): «Если надо, но очень не хочется, то необязательно». И, наконец, совсем уже не ко времени прозвучало, что вершина эволюции – это свобода, и потому научное исследование должно быть свободным. Все или почти все теперь знают, «кто», а не «что» является вершиной эволюции (по крайней мере, на сегодняшний день). Секции пошли скромно, в аудиториях главного корпуса, и все в одно время, что избавило меня от прослушивания нескольких знакомых докладчиков. Раньше славились семинары великих ученых, на которых стабильный состав слушателей каждую неделю узнавал о новейших достижениях. Теперь можно годами возить одну и ту же презентацию, докладывая ее перед разными аудиториями. Наша экологическая секция заседала в аудитории кафедры мебели и дизайна, в окружении витрин с какими-то деревянными поделками. Мое выступление от коллектива авторов было озаглавлено «Экосистемы арктического шельфа в условиях глобальных климатических изменений», а главной задачей докладчика было уложиться в непривычный 12-минутный регламент. Такое ограничение оказалось ненужным, многие не приехали, а от полного распада секцию спасло присутствие большой группы микробиологов из Москвы с шестью заявленными докладами, из которых состоялись пять. Помимо меня, от нашего института в конференции участвовала молодая сотрудница Марина П. – по иронии судьбы, на ту же тему, которая пригодилась мне для выпада против научных конференций как таковых («Очерки», с. 75), только бактериопланктон был уже не мурманский прибрежный, а Обь-Енисейский. Первым автором, как и в прошлый раз, была 9 научная руководительница, но участие досталось Марине, поскольку Архангельск – ее родной город, и командировка удачно совместилась с отпуском. Марина выступила уверенно и к ней, в отличие от меня, были какие-то вопросы от микробиологов, с которыми она тоже справилась. Меньше повезло другой молодой участнице из Института промышленной экологии в Апатитах. Она тоже представляла коллектив авторов, изучающих поступление атмосферных загрязнений в воды Белого моря. Докладывать ей пришлось в первый секционный день после перерыва, а других выступлений на эту часть заседания уже не осталось. Перерыв затянулся, хотя ни в буфет, ни в туалет очередей вроде не было. Участники в аудиторию не спешили, и докладчице пришлось начинать при двух слушателях, включая председателя. Я мог бы стать третьим, но как раз в это время меня вызвала в коридор пресс-служба САФУ, чтобы узнать что-нибудь о реакции морских экосистем на потепление. К середине доклада подтянулись еще несколько слушателей, и среди них какая-то дура из САФУ, работающая по сходной тематике. Она пристала к докладчице с разоблачительными вопросами, пытаясь, справедливо или нет, вскрыть какие-то промахи в методике. Кончилось тем, что председатель, как водится, попросил продолжить дискуссию в рабочем порядке. На второй день эта девушка так же дисциплинированно просидела в сторонке, не участвуя в обсуждениях, которых и не было. Стоило ли ради такого эффекта сутки туда и столько же обратно путешествовать в прицепном вагоне Мурманск – Архангельск (в своем роде ненамного комфортнее, чем ломоносовский рыбный обоз) – читатель может судить сам. Взаимного интереса к научной тематике, не говоря о чем другом, у нас с Мариной не возникло, но зато у меня появились некоторые мысли в развитие очерка «Важное о девушках». Среди его сюжетов, как я теперь заметил, нет ни одного, в котором студентка пришла бы (или попыталась прийти) в науку из чистого интереса к природе. Если исключить три случая, в которых соприкосновения с наукой не было совсем, то из оставшихся Марина С. и Алена Б. просто продолжали семейную профессию. Ярослава П. и Аня Б. – типичные отличницы, которые хорошо справляются с любым заданием, но думают о чем-то своем. Катя Л. работала по теме заинтересованно, но ей надо было устраивать свою будущую жизнь в Мурманске, и научные занятия этому едва ли помогли бы. В сходном положении была и Ксюша Ф. в Петербурге, с той только разницей, что интересы у нее были очень разнообразные, и вряд ли она сосредоточилась бы на чем-то одном. И, наконец, Света С. была в самом деле мотивирована на науку, но выбор темы по большим морским экосистемам оказался для нее чем-то вроде брака по родительскому принуждению. Остается надеяться, что брак в прямом смысле оказался у нее более успешным. 10 В морской биологии если не всеми, то многими, действительно движет интерес к объектам исследования. Из того, что сразу вспомнилось: аспирант-океанолог, успешно совместивший занятия подводным плаванием с изучением донной фауны (наконец-то нашелся и юноша, заслуживающий упоминания); увлеченная девушка-орнитолог, чего доброго, не успевающая из-за полевых исследований свить собственное гнездо [позже узнал, что ошибаюсь, но жаль вычеркивать удачную фразу]; другая молодая сотрудница, которую интерес к альгологии вывел и на кандидатскую диссертацию, и на замужество со специалистом в той же области (по опыту нашего института, водоросли вообще как-то способствуют формированию устойчивых пар). Не знаю, вписывается ли в это тематика по бактериопланктону. Как я понимаю, бактерии в природе интересуют ученых в количествах не меньше миллиона на пробу, но, с другой стороны, по отдельности они могут быть красивыми (напрашивается аналогия со снежинками под микроскопом и скучной климатологией снежного покрова). Еще мне не дает покоя научный путь (о жизненном не знаю) нашей сотрудницы, которая с самого начала работы в институте занялась полихетами и не изменяет им до настоящего времени. В те дни, когда она защищала кандидатскую диссертацию, богатую фактическим материалом и бедноватую мыслями, я занимался оформлением своих имущественных документов, и, может быть, поэтому подумалось: молодая красивая женщина – что ей полихеты, что она полихетам? Могла бы стать нотариусом - работа в хороших условиях, с высокой оплатой, и не хуже, чем наука, позволяет удовлетворять свое любопытство, разве что не за государственный счет, а за счет клиентов. Оговорюсь, что со всеми упомянутыми выше лицами я близко не знаком, и если что понимаю неправильно, пусть они считаются условными образами. Теперь пора от сухой теории перейти к зеленому древу жизни. Культурная программа для гостей конференции состояла из вечернего приема в первый день и традиционной для Архангельска экскурсии в Малые Корелы – во второй. За отдельную и немалую плату предлагался еще тур на Соловки в субботу. Он включал ранний подъем, перелет из аэропорта местных линий Васьково (дальше от центра, чем Талаги, и, надо думать, менее цивилизованного), по прибытии пешую экскурсию на гору Голгофа, обед, экскурсию в ботанический сад и обратный авиарейс, успевающий к ужину. Даже легкий на подъем человек задумался бы, легко ли отработать такую программу без гостиницы или теплоходной каюты, к тому же с риском плохой погоды и накладок с перелетами. Я не слышал, нашелся ли хоть один желающий на Соловки, а на бесплатную часть программы желающих, конечно, было достаточно. 11 Прием для гостей конференции прошел не в какой-нибудь «Россиянке», а в музейновыставочном комплексе «Гостиный двор». Это на набережной метрах в трехстах от гостиницы «Пур-Наволок», что мне особенно понравилось. Началось с приветственных речей и нескольких музыкальных номеров в концертном зале, но долго этим не томили, и вскоре пригласили к столам на второй этаж. Фуршетные столы стояли вдоль длинного коридора с видом на внутренний двор, а по другую сторону от коридора расположены музейные залы. При желании можно было совместить ужин с осмотром экспозиции. Многие так и делали, хотя ничего особенного не увидели: обычный исторический музей с какими-то древностями, копиями документов, макетами церквей и парусников. Бедным смотрительницам пришлось в этот вечер подежурить до 22 часов, оберегая экспозиции от подвыпивших климатологов. На экскурсии в Малых Корелах я побывал в самое первое посещение Архангельска и поэтому пропустил ее в два следующих раза. Теперь, спустя четверть века, настало время освежить впечатления. Интересно было посмотреть не только сами Корелы, но и дорогу к ним. Она проходит вдоль берега Двины вверх по течению по необыкновенно длинному Ленинградскому проспекту (от моста через Двину до границы города без малого 10 км) через Майскую Горку, Варавино, Факторию, Жаровиху, Белую гору. На местности между ними различий не заметно – участки невзрачной деревянной и панельной застройки, между ними пустыри, склады, примитивные торговые центры. Но все-таки восхищают и размах Архангельска, и богатство его топонимики. В противоположном направлении, вниз по реке, сменяют друг друга примыкающая к центру почти респектабельная Соломбала, дальше, островками среди пустошей – Южная, Средняя и Северная Маймакса, у выхода к морю портовый район Экономия, а в сторону от берега, за Соломбальским ЦБК – район Первых пятилеток, он же Сульфат. Это еще только компактно освоенный правый берег, а на левом берегу и островах дельты – Цигломень, Бакарица, Пирсы, Исакогорка (это, правда, важный пункт - узловая станция на подходе к Двинскому мосту с веткой на Северодвинск), Хабарка, Расчалка, Выселки, Пустошь и так далее. Определение «архангельские гетто» я не придумал, а увидел в эти дни в одной из местных газет. Так что мое замечание о полноценном качестве городской жизни к началу 2000-х годов («Очерки», с. 31) относится почти исключительно к центру Архангельска. На Ленинградском проспекте за время после прошлой поездки в Корелы видимых изменений не было, не считая того, что исчезли трамвайные пути. Это был самый длинный маршрут в городе, а четыре других соединяли центр с Соломбалой, какой-то из Маймакс и Первыми пятилетками. В 2000 году сеть была разомкнута, соломбальская часть отделилась от центра и юга. За этим последовала полная ликвидация трамвая, а заодно и нескольких 12 троллейбусных линий. Теперь вся нагрузка лежит на маршрутках. Их много, и они не кажутся слишком перегруженными, но я сужу только по увиденной части города не в самое напряженное время. В Корелах наши два автобуса встретила группа поселянок в праздничных платьях. Они поднесли нам приветственный каравай и исполнили какой-то танец, к которому пришлось присоединиться экскурсантов. нескольким самым безотказным мужчинам из числа В отдалении на пригорке плавно кружился женский хоровод, тоже в национальных костюмах, но это уже предназначалось не нам. Можно было предположить, что идет репетиция или съемка для телевидения, но дальше оказалось, что здесь встречают свадебный кортеж. Когда новобрачные и все прочие нафотографировались на фоне построек и хоровода, свадьба удалилась на какую-то территорию за глухим забором – надо думать, в нормальный современный ресторан (гулять на свежем воздухе при 10° вряд ли было бы комфортно). Для начала нас спросили, кто здесь был раньше, а кто приехал впервые, и предложили поделиться на две группы. Я предпочел пойти с новичками, поскольку с предыдущего раза уже ничего не помнилось (теперь уже часто не чувствуется разница между собственными воспоминаниями и открыточными картинками). Девушка-экскурсовод тоже была одета понародному, да еще и говорила с нарочитым поморским акцентом и поморскими словечками. Раздражало и то, что она на каждом шагу пыталась проэкзаменовать экскурсантов на знание местного хозяйства и быта (а где хранили зерно, а на каком месте сидел глава семьи, а зачем сделан наклонный ход на второй этаж). Эта женщина не из Малых Корел, а с Такое лицо Архангельска мне симпатичнее областной ярмарки в Архангельске (фото из (фото с той же газетной страницы, девушка газеты). Но в таком виде они все похожи. занята обустройством экологической «поморской тропки») 13 На экскурсию был отведен всего час, и нам показали только один из четырех секторов: ближайший к входу южный, он же каргопольский. В его пределах подробно посмотрели два дома – бедного и богатого крестьянина. В горнице богатого дома нас встретили сидящие крестьянки (я не сразу сообразил, что те же, которые приветствовали группу на входе), исполнили какую-то заунывную песню и позвали на улицу в хоровод. На этот раз я не сумел уклониться, но действо оказалось нетрудным – надо было только вовремя замечать, когда змейка резко меняет направление или превращается в круг. К слову, ни богатого, ни бедного крестьянина-хозяина мы не увидели – везде в поле зрения были только женщины. В общем, после всего этого я не почувствовал себя более русским, чем обычно. По воспоминаниям мамы о ее детстве в тверской деревне 20-х годов, тогда пели какие-то городские романсы, «Окрасился месяц багрянцем», «Гордый красавец «Варяг»» и тому подобное. А такого рода этнографию времен феодализма я видел в Грузии, Болгарии, есть она и в моем Львове. К слову, туда еще в советское время перевезли хату, в которой бандеровцы убили разведчика Николая Кузнецова. Возможно, этот экспонат и теперь остается в парке-музее «Шевченковский гай», только уже с противоположным идеологическим наполнением. По ходу экскурсии никто из нашей группы не поинтересовался, как выглядели отхожие места в домах бедного и богатого крестьянина соответственно (но такие вопросы, наверное, задают, и экскурсоводы должны быть к ним готовы). Среди других образцов деревянного зодчества их не было видно, на автобусной площадке – тоже. Указателей, как принято в таких местах, я не заметил, и даже на подробной схеме Малых Корел, стоящей у главного входа, показаны только объекты осмотра. Не сомневаюсь, что удобства в музеезаповеднике есть (не бегают же от свадебных столов в лес), но такое невнимание к посетителям показалось странным. Малые Корелы – музей скорее крестьянский, чем поморский. Можно вообразить себе его филиал на морском или речном берегу с какими-нибудь карбасами, тонями, и что там еще нужно для местного колорита. Но о таких замыслах я не знаю. Специализированного поморского музея тоже нет. Вообще, отношение к поморам какое-то неоднозначное. Среди публицистов, занимающихся политическими доносами, есть некий Дмитрий Семушин, который специализируется на разоблачениях происков западных соседей в Баренц-регионе, антироссийской деятельности руководства САФУ, отрабатывающего норвежские гранты, а также поморского и саамского сепаратизма. Я видел его материалы только на интернетпортале Regnum, но теперь перестал его смотреть, и не знаю, продолжается ли эта 14 активность. В отношении САФУ она явно не имеет успеха, а вот поморские настроения преследуются. Возможно, для этого есть основания. Один из поморских активистов высказался в интернете примерно так: «Вас сто миллионов быдла, а нас две тысячи людей». Между тем интересно сравнить отношение к двум субэтносам: поморам и казакам. Поморы – мирные труженики и землепроходцы, много сделавшие для открытия и освоения Арктики. Не участвовали ни в каких внешних и внутренних конфликтах как организованная сила (в наши дни на Первую донецкую войну отправилось множество казаков и ни одного помора). В истории не было проявлений поморского сепаратизма на государственном уровне. Напротив, казаки отличаются только воинственностью, часто показной. Особых хозяйственных достижений, не говоря уже об интеллектуальных, у них не было (даже успехи степного земледелия – заслуга не казаков, а немцев-колонистов). В защите отечества, как самостоятельная сила, они не очень выделялись (суворовские походы, Бородино, Крымская война – много ли там казаков по сравнению с регулярной армией, набранной из простых крестьян?), зато в подавлении внутренних смут были незаменимы. И если с городской интеллигенцией и студентами они расправлялись успешно, то против вооруженных рабочих струсили и дали себя расказачить с неправдоподобно многочисленными, чуть ли не миллионными жертвами. А о попытках Всевеликого Войска Донского отделиться от России, когда России становилось плохо, нечего и говорить. Теперь пора бы вернуться к основному содержанию очерка. Правда, повестка конференции уже исчерпана, а читатель, добравшийся до этого места, вряд ли стремится еще что-нибудь узнать об изменениях климата в Арктике. Остановлюсь еще только на том, как на полях конференции намечалась, но не получилась неожиданная встреча научных работников трех поколений. Саша М. – моя новая аспирантка с лета нынешнего года. После моего увольнения на кафедре не осталось докторов географических наук, но аспирантура по специальности «Физическая география» продолжает влачить свое жалкое существование. Меня позвали провести собеседование с претенденткой на заочное обучение. Девушка оказалась симпатичной, неглупой и с правильным пониманием, что такое аспирантура, а в наше время и это бывает не всегда. Она окончила вуз в Петрозаводске, вышла замуж за выпускникамедика, и они собираются жить в Мурманске, но до этого мужу надо пройти не то ординатуру, не то интернатуру в Архангельске (в тонкостях медицинского образования я не разбираюсь даже на уровне сериала «Интерны»). Отсюда и нацеленность на заочную аспирантуру. Дипломную работу Саша выполнила по влиянию Онежского озера на климат прилегающей суши, а руководила работой Лариса Евгеньевна Н. – кандидат наук из 15 Института водных проблем Севера, которая ведет климатические разделы во всех работах института по Белому морю, озерам и водосборам Карелии. Я с ней до сих пор был знаком односторонне, по воронежской конференции. Если кто-нибудь надумает инсценировать мои «Черноземные заметки», ей достанется роль из четырех слов: «Нет, я из Петрозаводска» («Очерки», с. 312). Подать документы в нашем вузе оказалось непросто. Саша несколько раз приходила в отдел аспирантуры и попадала к закрытым дверям. Секретарша ректора посоветовала ей обратиться в научный отдел, но и там по случаю лета никого не было. Наконец, кто-то подсказал пойти в приемную комиссию, и это оказалось правильным – там у нее приняли документы на общих основаниях с выпускниками средней школы. На месте Саши я бы махнул рукой и не связывался с таким университетом. Но она с упорством, достойным Ломоносова, преодолела административный барьер, а потом со стопроцентным результатом сдала три вступительных экзамена. С этим мы расстались в Мурманске, а теперь я предполагал увидеть ее в Архангельске. Можно было рассчитывать и на встречу с Ларисой Евгеньевной, которая была в числе участников конференции. Она в самом деле там появилась и при более близком знакомстве оказалась миловидной брюнеткой типичной научно-педагогической внешности, по возрасту где-то посередине между мной и Сашей (или будем считать, что ближе к ней). Когда я представился Ларисе Евгеньевне и сказал, по какому поводу нашел ее здесь, реакция была сверх ожидания восторженной: «Конечно, помню. Замечательная девочка, моя лучшая студентка». Мог бы получиться сюжет в духе «Найти человека» или «Жди меня», но, к сожалению, как раз в эти дни Саша пропала со связи, и только в последний день, за час до выезда из гостиницы, я получил от нее SMS с новым мобильным номером. Но все-таки эта поездка в ее деловой части принесла что-то позитивное, а опора на петрозаводский институт может помочь, если пытаться начать реальную работу в отрыве от исходных данных. У нас еще есть время задержаться в Архангельске, обратный рейс из которого был только в воскресенье вечером. Помимо прочего, я хотел посмотреть, каким теперь стал проспект Чумбарова-Лучинского, в просторечии и уже почти официально – Чумбаровка. (Интересна посмертная судьба этого деятеля. В двух городах его знают, хотя бы только по фамилии, практически все, в остальной России – никто). Слово «проспект» для Чумбаровки мало подходит, но и в других городах это название часто дают незаслуженно. Даже в классическом городе проспектов в самом строгом смысле такими можно признать разве что Невский, Литейный вместе с Владимирским и Каменностровский, остальные уже не так очевидны. Узкая и малоэтажная Чумбаровка в начале 2000-х была задумана как своего рода «деревянный Арбат», уголок старого 16 Архангельска. В мои прошлые приезды были отреставрированы только несколько домов. Теперь улицу закончили, вымостили плиткой (почему бы не каким-нибудь прочным деревом со смолистым запахом?). Дома частью оставили жилыми, где-то разместились мелкие офисы, магазинчики, кафе, но единого стиля не получилось, и даже вывески не все русские: «Суши-бар», «El Fuego», «Subway» (последний подстраховал меня субботним вечером, когда «Блин-хаус» на Троицком оказался переполнен). Вообще в Архангельске полно иностранных брендов, и при нынешнем положении дел в России им придется основательно перестраиваться. Помимо Чумбаровки, в народной топонимике Архангельска есть еще и Розочка. В газетной статье о проблемах дорожного движения был упомянут, как общепонятное место, «перекресток Розочки и Новгородского проспекта». А вот «Карлуша» мне не встречался, хотя симметричная улица в Архангельске тоже есть. Малая городская скульптура в наших областных центрах стала обычным делом, и Архангельск – не исключение. На Чумбаровке поставили несколько разных персонажей – писателя Бориса Шергина, условную «поморскую жёнку» и, если не путаю, барона Мюнхгаузена. На набережной, прямо через дорогу от заурядного советского памятника защитникам отечества, появилась скульптура тюленя с надписью на постаменте «О, сколько ты народа спас / От голода и холода!» (можно было бы перефразировать известное высказывание: «Несчастна та страна, которая нуждается в тюленях»). Дальше по набережной я увидел около церкви скульптурную пару, которую издали принял за очередную копию Кирилла и Мефодия, но вблизи они оказались Петром и Февронией. Архангельск беден зеленью даже по сравнению с Мурманском. Благодаря водным пространствам и пустырям здесь нет ощущения каменного мешка, но ландшафтного дизайна (или, если уже пора возвращаться к самобытности – зеленого строительства) совсем мало. На показанной выше схеме можно найти очень маленький и заурядный Петровский парк, где расположен драматический театр имени Ломоносова (кого же еще?). За рамкой этой схемы выделяется только большой зеленый массив Вологодского кладбища. Вообще-то такие названия связывают с указанием направления (Московское шоссе, Витебский вокзал …) и можно подумать, что всем здешним душам положено направляться в Вологду. Чтобы не заканчивать этой грустной мыслью, поделюсь впечатлениями от вечернего Архангельска. Четверть века назад, тоже в сентябре, он показался мне тусклым и малолюдным в сравнении с Мурманском. На этот раз впечатление не изменилось. Я вышел с наступлением сумерек, но фонари упорно не зажигались, и только местами светилась реклама торговых центров. Были еще ядовито мигающие плазменные экраны, но они скорее раздражали, чем радовали глаз. Когда все-таки включили уличное освещение, оно оказалось 17 довольно экономным. Никаких излишеств, наподобие мурманских перетяжек, гирлянд и арок, здесь не было. Это, конечно, только поверхностное вечернее наблюдение. Допускаю, что ночная жизнь Архангельска не уступает ни Мурманску, ни другим городам. В литературе по географии Белого моря обязательно приводят поморские названия его побережий, в том числе Зимний и Летний берега по обе стороны Двинского залива. Чтобы попасть на Зимний берег, надо выйти из гостиницы «Пур-Наволок» на набережную, повернуть направо и следовать по возможности прямо до портового района Экономия. На Летний берег надо повернуть в противоположном направлении, пересечь Двину по железнодорожному мосту и дальше двигаться к морю по левому берегу дельты. Интересно представить себе продолжение этих маршрутов. Будем строго держаться береговой линии материка, не отвлекаясь на острова. На Зимнем берегу, оставив за спиной скромную, но полноценную городскую культуру (университет, отели, ночные клубы, книжные магазины, суши-бары, и кому еще что нужно), мы ее больше не увидим вплоть до ПетропавловскаКамчатского. Еще два перехода по несколько тысяч километров (до Магадана и затем до Находки), и сразу после этого цепочка городов, где гуще, где реже, становится непрерывной вплоть до возвращения в исходный пункт. Этот контур можно назвать Зимним (от Архангельска по часовой стрелке до Находки) и Летним (от Владивостока до Архангельска) берегами Евразии. Зимний берег – это Россия и только Россия. На Летнем берегу, в тысячи раз более населенном, России достались не то пять, не то шесть разрозненных кусочков, не очень весомых в мировом масштабе, хотя каждый из них в отдельности перевешивает Петропавловск и Магадан, вместе взятые. Стоит отметить и то, как четко поделились пространственные ниши человека и его меньших братьев–млекопитающих: все организованные пляжи расположены на Летнем берегу, тогда как почти все лежбища морских зверей – на Зимнем. Живя в Мурманске, можно с полным основанием отнести себя к Летнему берегу. В Архангельске граница не так очевидна. Формально ее надо бы провести по фарватеру Двины, до моста, но тогда и САФУ, и все другие признаки цивилизации останутся на Зимнем берегу. Я бы предложил перенести ее выше по правому берегу, ориентировочно между Соломбалой и Южной Маймаксой. Как было написано в одной из студенческих работ («Очерки», с. 93), «это будет предметом наших дальнейших исследований». С.Л.Дженюк Сентябрь-октябрь 2014 г. 18
