Индус

Индус
- На, Оксенья, лапти, носи, да береги, лапти-то!
Связка свежеплетенных берестяных лаптей полетела от порога к дальнему
углу избы.
- Хорошие лапти-то, новехонькие.
Ксения уважительно поклонилась высокому, заросшему белой бородой деду.
- Спасибо, Ондрей Митрофаныч! Проходи, побесёдуй. Чайку горяченького
откушаешь? Дроченку1 вон сегодня пекла, ягодники…
- Чайку можно, большуха2-то моя, царствие небесное, любила всяко-разно
пекчи.
Дед Андрей скинул с плеч котомку, обтер ноги об половик, степенно
прошествовал к большому самодельному столу, чинно уселся на крашеной
деревянной лавке, принял из рук хозяйки стакан крепкого обжигающего чая,
взял кусок колотого сахара из синей стеклянной сахарницы.
- А что там слыхивано в колхозе-то вашем? Скоро покос начнут?
- На правлении скажут, Митрофаныч.
- А без правления, на свой перед, решить нельзя? Эх, довели народ до
ручки… Приведено поле ко двору. Слыхал я, лонись3 тебя за отаву, на своей
пожне4 выкошенную, посадить хотели?
- Хотели, Митрофаныч. Народ заступился. А пожня потом так и сгнила,
некошеная…
- Вот того-то я и не вступил в колхоз этот ваш. Раньше сами
крестьянствовали, указок сверху не ждали, кто мог, тот и скот держал, и
хлебушек сеял, а теперь все не так. Церкву вон разорили, кому она мешала,
церква-то? Молчишь?
- Молчу, Ондрей Митрофаныч, у меня трое голодных ртов на печи – мать
совсем ничего не может, а деток без мужика поднимать надо, не до
разговоров мне. Хоть бы войны не было, финны вон поуспокоились, так
немец зашевелился…
- Германец – мужик серьезный, я в германскую войну с ними повоевал…
Ну, спасибо, Оксенья, пойду я, Марья Кузнецова просила лаптей да Шурка
Коробова тоже.
- Заходи, Митрофаныч. Может постирать чего надо али подлатать, дак ты
обращайся.
Ксения прикрыла за гостем дверь, подобрала с полу связку. Лапти были
хороши – первая обувь в предвоенной деревне: и кости не ломит, как в
дорогой городской резине, и ноги не жмет, и просыхают моментально, даже
во время покосов на мокрых лугах-пожнях. Спасибо дедке Индусу, ладную
обувку сплел.
Дроченка – местное название ватрушки
Большуха – хозяйка дома
3
Лонись – в прошлом году
4
Пожня – мокрый луг возле болота
1
2
- Ой, да что же это я, - спохватилась женщина, - на дойку пора бежать,
свою-то корову уж вечером обихожу. Аня, не забудь корову напоить да
бабушку покормить. Вера-то где?
- Бегает где-то с ребятами. Я все сделаю, мама. А почему деда Индусом
зовут?
- Индивидуальный собственник. А сокращенно индусом прозвали. Он, как
колхозы начались, отказался вступать. С тех пор и живет так, один, на краю
соседской деревни, у самого берега. Он раньше-то бравый мужик был,
первый кузнец на всю округу, с германской войны пришел полным
георгиевским кавалером. Только потом помял его медведь, вот он и не мог
уж в кузнице работать, а колхозу такой инвалид без надобности.
- Как это медведь помял? – Аннушка подняла тревожные карие глаза на
мать.
- Да, сказывают, дело так было. Пошел он на болото то ли за ветками на
помело, то ли за клюквой поздней, а тут мишка. А у Митрофаныча ни ружья,
ни вил, так он мертвым прикинулся.
- Как мертвым, мамушка? – теперь на мать испуганно смотрела синими
глазищами и пятилетняя Верочка.
- Так старые люди сказывали, что коли мертвым прикинуться и не дышать,
то мишка не тронет. Вот дедко-то пал в мох, затаился и лежит. Медведица
подошла, да давай его шевелить, а он лицом в кочку уткнулся и не дышит.
Она тогда стала принюхиваться, а потом давай его мхом зарывать. Пороетпороет, припадет, послушает, да слюны полну пасть наберет и в лицо ему…
Всего слюной залепила, а он лежит ни жив, ни мертв. Долго она так над ним
изгалялась. Несколько раз уходила и возвращалась, да все принюхивается да
прислушивается. Только под вечер он осмелел, поднялся, кое-как с того
болота ноги унес. Долго болел потом, сила так и не вернулась. Ладно,
детушки, заговорилась я с вами, а скотина-то не доена, лодка ждать не
будет. Живите тут по-хорошему, я гостинца от зайчика принесу.
- А какого гостинчика? – оживилась Верочка. – Леденцов?
- Глупенькая, ты, Вера, какие у зайчика в лесу леденцы? – засмеялась Аня. –
Заячья репка1 разве что. Присмотри за бабушкой, а я пойду картошку на
дальний огород огребать. Корову впустишь во двор, как придет.
***
О войне северная деревенька узнала из сообщений черных тарелок
радиоточек да из телефонограммы районного начальства. Поплакалипопричитали бабы, провожая, как в последний путь мужиков, потуже
завязали ситцевые платки и продолжили тянуть лямку нелегких крестьянских
будней. Страна воюет, а коров доить, поля косить да хлеб растить надо, пусть
и без крепких мужских рук. Сводки из черных кругляшей звучали все
тревожнее: Сдан Минск, Киев, враг у Москвы, в осаде Питер… Появились
первые беженцы из заозерного райцентра и республиканской столицы,
налетел-пострелял коров залетный немец, но, в целом, жители чувствовали
1
Заячья репка – местное название кислицы
себя в безопасности – фронт далеко, да и нечего тут делать чужеземным
воякам, не позарятся же они на клюквенные болота да боры с вековечными
темными елями. Есть, правда, военный аэродром верстах в двадцати, и
плотина за озером, да только кто же к нему пойдет в обход озера, коли есть
прямая железная дорога из центра?
Осень в этом году выдалась ранняя, с утренними заморозками, с тонущими
в черных лужах-бочагах золотыми березовыми листьями-монетками. Коров
поставили на скотный двор, и работы у баб прибавилось. Ксения уходила на
работу затемно, возвращалась к полуночи с обледенелым от постоянного
ношения воды подолом, с распухшими багровыми коленками. В Покровдень, однако, улучила минутку, напекла калиток с картошкой и пшеном, а
следующим утром отправила Анну к деду Индусу:
- Отвези, доченька, гостинца дедке, кто ему, бедному, теперь испечет. Озеро
не сегодня-завтра станет, потом долго к нему не добраться. – И внезапно
добавила. - Самолет сегодня под утро какой-то гудел опять…
***
Индус подношению обрадовался, зазвал Аннушку в избу, достал из какихто тайников кусок потемневшего сахара, туесок брусники, усадил пить чай.
Анна немного робела, но уж больно любопытно было узнать поподробнее о
встрече с медведем. Отхлебнув из узорчатого блюдечка, лизнула сахар и
взглянула на Индуса:
- Дедушка Андрей, а ты сильно испугался тогда, на болоте, с медведем?
Индус прищурил выцветшие голубые глаза, помолчал, вздохнул:
- Всякого видывано было на веку, Аннушка. Испужался, конечно. Да
бывало у меня и пострашнее…
- На войне, да? – припомнила Аня материнский рассказ, искоса поглядывая
на фотографии на стене в деревянной рамке – там среди прочих выделялось
фото бравого усатого военного с крестами на груди.
- На войне… - дед пожевал коричневыми губами, шумно втянул в себя
глоток чая. – Я ведь уж не шибко молодым на германскую-то попал, под
сорок мне было. Ну, силушкой Господь не обидел, стрелять в наших местах
все умеют, а срочную службу я в молодости тоже прошел. Вот и направили
меня в пулеметчики. Помню, раз выбрались мы с товарищами на горку, а
там, за леском, батарея вражеская, пушки, значит. И страсть нам захотелось
те орудия забрать. Стали мы по ним из пулеметов бить, а германец тоже в
ответ как ударит – одного пулемета, и людей моих как не бывало. А я по ним
из другого пулемета давай косить. Тут и пехота наша подоспела, из лесу
вышли, ну и забрали мы ту батарею, все четыре орудия. За это дело и
получил я Георгия. Бывало, лежишь в окопе, немец так шпарит – голову
поднять нет мочи. Раз ранило меня, очухался – весь в крови, шея
прострелена, наших никого кругом. Ну, думаю, отгулял свое. Только уберег
Бог, пробрался ночью к своим, а там и на излечение отправили. Ну, я до
конца не долечился, сбёг – не хотелось от родного полка отставать. А с
медведем, как не бояться, дикий зверь ведь… Только Лесной Хозяин и
уберег.
- Лесной Хозяин? Леший? А он разве есть взаправду?
- А как же! Кто лад дает лесу, кто пасет зверье, да и коровок наших хранит?
Еще два дня ему погулять осталось, на Ерофея1 провалится под землю до
весны. А перед тем много может накуролесить.
Разговор прервал отчаянный собачий лай у крыльца.
- Кого там несет еще? Собака гормя горит.
Пушистый белый Моряк никогда не знал цепи и ни на кого в деревне не
лаял. Собачий лай оборвался коротким взвизгом. Подоспевшие Индус и Аня
с ужасом увидели неподвижное тело лайки на дощатой нижней площадке с
клинком в горле.
- Да ты что же, куим2 эдакий! – начал дед и осекся: у крыльца стояли трое. В
незнакомой зеленоватой форме, с автоматами на груди. Анна всхлипнула и
прикусила запястье. Один из пришельцев выступил вперед:
- Руих! Тихо! Мы есть убивать ты. Кто есть в дом?
- Никого нет, один я тут живу.
- Это есть хорошо.
Без дальнейших церемоний немец поднялся на резное крыльцо и толкнул
деда к двери.
- Мы есть говорить. Ты помогать нам и есть жить. И маленький медхен
тоже.
Следом за говорящим по-русски ввалилось еще четверо немцев в
мешковатой странной форме. Споро оглядели небогатое убранство
деревянной избы, презрительно скривились при виде домотканых половиков
на полу, одобрительно загудели у икон в красном углу. Говорящий порусски, со светло-серыми нашивками-«птичками» на рукаве, судя по всему,
старший, смахнул со стола посуду, разложил извлеченную из обширного
кармана карту, поманил деда к столу:
- Ты видел такая вещь? Или ты есть совсем дикий?
Индус молча смотрел на осколки чашек, растоптанные куски угощения,
испещренную незнакомыми паучьими знаками карту. По сигналу офицера
высокий рябой десантник коротко ткнул деда ладонью под ребра.
- Не надо, не бейте дедушку! - метнулась к немцу Аня.
- Твой внучка?
- Нет, - прошептал дед.
- Да! – заявила девочка.
Второй десантник прижал Аню к себе, у самого лица блеснуло лезвие ножа
с остатками крови Моряка.
- Ты есть смотреть карта, вести нас сюда, - крепкий длинный палец
уткнулся в кружочек, обведенный красным. - Это есть аэродром. Нам надо
туда очень быстро. Тут есть озеро. Тут есть болото. Ты ведешь нас очень
быстро. Твоя внучка жить. Не ведешь – мы есть жечь эта дорф, деревня. Все
есть ясно?
1
2
Св. Ерофей – 17 октября
Куим – местное ругательство
- Куда ж яснее, - пробурчал дед, - синий камень вам в зубы.
- Ты знаешь дорогу? Ведешь?
- Куда ж деться-то? Коли быстро, так лодка нужна. Сколько вас всего?
- Мы есть десять человек. Ты. Девочка едет с нами.
- Дедушка, как же так, там наши солдаты, нешто мы к ним врагов поведем?
- горячо зашептала Аня.
Офицер видно разобрал вопрос, кривовато усмехнулся:
- Ты есть глупый девочка. Ты, твой дед, твой мама, твой брат-сестра все
есть гореть. Это очень больно.
***
- Озеро-то как разгулялось, - вздохнул Индус, направляя кормовым веслом
лодку вдоль берега. Добротно сшитая, крутобокая, похожая высокими носом
и кормой на ладьи викингов, лодка-большеозерка послушно двигалась,
словно не замечая груза на дне. Там на деревянных посмоленных попругахшпангоутах, плотно прижавшись друг к другу, лежали вражеские
парашютисты. Аня сидела на веслах, ощущая жесткие недоверчивые
взгляды. От этого было еще холоднее, чем от пронзительного ветра-сиверка,
забиравшегося в рукава телогрейки и под клетчатый шерстяной платок.
Плескала, билась о борта вода, скрипели деревянные «пальцы» уключин.
Руки быстро онемели.
- Дедушка, а далеко грести-то?
- Так до Малого Наволока версты три будет, а еще большую салму1
переплыть. Вот скроемся из виду деревни, пусть кто из солдат сядет на
весла, куда ж дитёнку на салме выгрести в такой-то ветер. Слыхал, герр
офицер?
***
Лодка скользнула между гранитных валунов, ткнулась в крупный песок
берега.
- Приехали, дальше через болото по зимнику пойдем, - заявил Индус,
потирая занемевшую от трехчасового плавания спину.
Немцы зашевелились, начали выпрыгивать на берег, выгружать подсумки и
ящики из-под скамеек. Что там взрывчатка и гранаты, Аня догадалась еще в
деревне.
- Ты, Аннушка, теперь запоминай дорогу-то к лодке, - негромко проговорил
Индус. – И по озеру помни, куда плыть.
Девочка испуганно посмотрела на деда. То, что они пристали не к
большому берегу, а к одному из бесчисленных островов, разбросанных по
всему огромному, тянувшемуся верст на сорок озеру, она поняла еще в
лодке.
1
Салма – открытое водное пространство, основная часть озера
- Дерьмовая у них карта, с такой только до ветру ходить, - усмехнулся
Индус в белые усы. – Пособи-ка, мне, внучка, - уже громко проговорил дед,
пытаясь вытянуть лодку повыше на берег. И снова тихонько прошептал:
- Ты только не пугайся, как по лесу пойдем, а коли скажу я слова заветные,
да ветер поднимется, беги оттуда по нашим следам к лодке. Меня не жди.
***
Прежде, чем пойти к болоту и черневшему вдали бору, капитан десантников
сверился с картой, одобрительно кивнул и приказал:
- Вперед, старик, ты есть гут. Все хорошо.
- Отпусти девчонку-то, - попросил Индус.
- Нет. Пойдет с нами. Ты не есть Сусанин?
- Я не Сусанин, - подтвердил дед. – Мне девчонку жалко, и народ в деревне,
я вас доведу до места.
- Тогда веди!
Черные ботинки со шнуровкой уверенно топтали пожухшую осоку,
побуревший мох, россыпи поздней клюквы. Аня едва поспевала шагать в
весте с мужчинами, поражаясь выносливости старика.
- Запоминай, Аннушка, тут болото знатное, морошки летом видимоневидимо, клюквы не меряно, - наставлял Индус. – Гляди, вон зимник
начинается у тех кустов, надо на бор держать, левее сухой сосны. А вправо
не ходи – там топь, зальнуть1 недолго.
Шарахнулся из-за кочки заяц, буровато-серый, с белыми боками и хвостом.
Передний немец поднял автомат, но офицер коротко приказал не стрелять.
Свистнул кто-то невидимый вдали. Откуда в такую пору птицы? Дед в ответ
тоже присвистнул. Анюта недоуменно посмотрела на расшалившегося
старика – свистеть в лесу мать всегда строго запрещала. Рыжий десантник
смазал Индуса по губам, дед пошатнулся.
- Ты не есть шуметь! – приказал офицер. – Идти тихо.
- Да нету тут никого, на сотню верст нету, - проговорил старик, обтирая
рукавом кровь со рта.
- Дядя леший, покажись не серым волком, не черным вороном, не елью
жаровою, покажись таким, каков я.
Кто это сказал? Неужто, дед? А что это там темнеет между кустиками
мелкой карликовой березы и багульника? И впрямь, существо в краснозеленой одежде, лаптях странно вывернутых наружу. Показалось. Кто-то
громко захлопал за кустами в ладоши, заухал, застонал. Шмыгнула и
пропала мышка-полевка. Что ж она не спит в своей норке по такому холоду?
Серая, увитая зеленоватой бородой лишайника, коряга у ближайшей кочки
шевельнулась и замерла. Или это только кажется? Из-за кривоватой сосенки
послышался плач младенца. Откуда тут дети? Ветер, казалось выпустивший
путников из своих объятий у озера, внезапно налетел с новой силой,
завертел, закружил охапку сухих листьев, швырнул пригоршню хвои. Сквозь
1
Зальнуть (местное)- увязнуть в болоте, утонуть
шум ветра послышался тоскливый волчий вой. Волки днем? Под ноги
офицеру метнулась маленькая черная собачонка, перекувыркнулась и
исчезла. Взревел лохматый бурый медведь, выкатился из-под огромного пнявыворотня посреди болота, поднялся на задние лапы и пошел прямо на
людей.
- Шиссен! Огонь!
Треск автоматных очередей утонул в громовом реве зверя, в свисте ветра,
Аня зажмурилась, помотала головой, споткнулась о кочку.
Неистовый вихрь закружил-завертел вокруг небольшого отряда, словно
очерчивая круг, отсекая их от мира живых. К пожухшим листьям и мелким
веточкам добавилась снежная крупа, чья-то могучая рука ухватила Аню за
подол юбчонки, швырнула в кусты багульника, припечатала к земле. Она
невольно зажмурилась, сквозь шум ветра расслышала:
- К озеру, дитятко, беги к озеру!
Девочка осмелилась раскрыть глаза, увидела сквозь снежную метель
темный конусообразный кокон посреди болота. Кокон менял очертания, то
увеличиваясь в размерах, то сокращаясь. Он казался живым, катился к
близкому уже бору и внезапно распался, рассыпался на отдельные листья,
какие-то лоскутки, клочки…все это кружилось, вертелось и медленно
оседало на мох, расседаясь, растворяясь на глазах, исчезая, словно таяло,
проваливаясь сквозь землю. Ни деда, ни немцев, ни гигантского зверя.
Только огромная, в рост елей, фигура заросшего шерстью старика. Нет,
померещилось… Анюта всхлипнула и бросилась бежать по еле видимым
сквозь слезы и снежное кружение отпечаткам на стремительно белеющем
мху к озеру, прочь от непонятного страшного места.
***
Лесная поляна у кромки ельника нежилась в лучах июльского солнца,
пестрела благоухающим разнотравьем, гудела бархатными шмелямимедовичинами. Покой летнего полдня нарушил звонкий девичий голос:
- Выбрались! Вот она, опушка! Ау, где вы там?
Из темного проема на лесной тропке показалась девушка с берестяной
корзинкой-рубушкой, наполненной черникой, аккуратно опустила ягоды на
плоский гранитный валун, смахнула остатки комаров со лба, развязала
окутывающий голову белый ситцевый платок, подставляя разгоряченное
лицо и взмокшие кудри свежему ветерку с невидимого отсюда озера. Следом
вышли две средних лет женщины, как и девушка, одетые в плотные лыжные
костюмы, литые резиновые сапоги, с завязанными по самые брови платками.
Все трое блаженно растянулись на траве, вытряхнули из сапог хвою и мелкие
веточки, потуже перемотали портянки.
- Я уж думала – и не выберемся с того бора, - проговорила старшая.
- Хорошо, что я одежду наизнанку переодела, - отозвалась вторая. – Точно,
Леший водил по кругу. Да еще медведь этот…
- Вечно ты, Вера, выдумываешь, не было никакого медведя. Жеребенок,
небось, колхозный, а тебе медведь, - засмеялась старшая.
- А вот и медведь, возился там, в малиннике, ты мне никогда, Аннушка, не
веришь.
- А ты, тетя, не боишься медведей? – улыбнулась девушка.
- Нет, Надюшка, не боюсь. И Лешего не боюсь, ветра только…
- А я ничего не боюсь, - засмеялась Надя. – Жарища какая! Я пойду окунусь
в озере, а вы тут отдохните.
- Какое купание, - заволновалась Анна. – Там бабушка баню уже
истопила…
- Баня баней, а я выкупаюсь…
- Вот ведь упрямая, - вздохнула Анна, глядя вслед племяннице. – Не видала
она ничего в жизни…
Вера помолчала, потом осторожно тронула сестру за руку:
- Я ведь тоже не знаю, что с тобой тогда во время войны случилось, ты бы
рассказала, Аннушка…
- Да, пора уж. Мама знает, и тебе расскажу, а ты потом как-нибудь
Надюшке. Слушай…
- А как я потом до лодки добралась, как гребла, как прибило меня ветром к
берегу, почти ничего не помню. Выбралась я из лодки, вижу – огоньки вдали.
Идти-то я уж не могла, так поползла. Одежда вся обледенела, ноги
отморозила, ладно хоть не отняли. Озеро наутро совсем стало. Мамушке я
все рассказала, а она приказала: «Молчи!». И то верно, кто бы такому
поверил? А если и поверили, то могли приписать пособничество врагам,
время-то какое было. Вот и получается, что дедко Индус всех нас спас – и
меня, и деревню, и аэродром, а его никто за это не поблагодарил. Похорошему, его бы героем надо считать… Ой, что-то долго наша Надежда
купается, как бы ветер не поднялся, пора домой нам ехать.
Анна украдкой потерла постоянно нывшие колени. Она, в самом деле, не
боялась медведей, а вот ветра с озера всегда пугалась, все казалось, что он
может унести в озеро тесовую крышу избы. И еще не любила ездить на
дальнее болото за морошкой. Сколько не уговаривали соседи и
родственники, сколько не предлагали место в моторке, она только смущенно
улыбалась и отговаривалась своей занятостью.