БЛОКАДЫ ГЕРОИЧЕСКИЕ ДНИ-Обзор художественной

__________________________________________________________________
КУЛЬТУРНЫЙ ЦЕНТР ВООРУЖЕННЫХ СИЛ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ им. М.Ф.ФРУНЗЕ
БИБЛИОТЕКА
БЛОКАДЫ ГЕРОИЧЕСКИЕ ДНИ
Библиографический обзор художественной литературы
Обзор подготовлен
заместителем заведующей библиотекой
Логиновой О.В.
МОСКВА
2014
______________________________________________
70 лет назад, в середине января 1944 года начался важнейший этап
Великой Отечественной войны – наступление советских войск под
Ленинградом и Новгородом, чтобы полностью освободить город на Неве от
вражеской блокады.
900 дней и ночей противостоял Ленинград осаде. Николай Тихонов
писал: «Ленинград – это первый город в Европе, остановивший немецкие
орды».
Победа над фашизмом нужна была всем. Без нее для советских людей
не было не только завтра, но и самой жизни. Вот почему оружием победы
становилось все, что укрепляло душу человека, делало ее крепостью,
которую не взять никакому врагу. Таким оружием стала ЛИТЕРАТУРА.
В годы Великой Отечественной войны, вопреки старинному выражению о
молчании муз, когда говорят пушки, роль художественного слова была
огромной. Казалось бы, замечал Алексей Толстой, «грохот войны должен
заглушить голос поэта, должен огрублять, упрощать литературу, укладывать
ее в узкую щель окопа, однако «глагол уже не только угль, пылающий в
сердце человека, глагол идет в атаку миллионами штыков, глагол
«приобретает мощь артиллерийского залпа».
«Блокадная книга» Алеся Адамовича и Даниила Гранина (написанная
в период с 1977 года по 1981 год) рассказывает о героизме жителей
осажденного Ленинграда. Авторы, опираясь на собранные ими рассказы и
дневники переживших блокаду, знакомят нас с обыкновенными
ленинградцами, которые самоотверженно и скромно выполняли свой
патриотический долг. Перед читателем проходят разные люди. Мужчины и
женщины, взрослые и дети, рабочие и служащие, военные и гражданские –
советский народ, который перенес неслыханные трудности и победил в
жестоком единоборстве с врагом. Авторов интересует в первую очередь
пережитое, ибо, говорят они, «надо прежде всего представить всю меру
лишений, утрат, мучений, пережитых ленинградцами, только тогда можно
оценить высоту и силу их подвига». Книга эта правдива, потому что строго
документальна. В ней все реально, все достоверно. Книга эта – память тем,
кому не суждено было дожить до Победы, памятник, убедительно
повествующий о мужестве и стойкости ленинградцев.
Роман «Блокада» - Александр Борисович Чаковский писал 5 лет, с 1968
года по 1973 год. В нем писатель возвращается к ленинградской теме (как
прозаик А.Чаковский дебютировал трилогией, посвященной подвигу
Ленинграда: «Это было в Ленинграде» написанную в 1944 году; «Лида» 1945 году; «Мирные дни» - 1947 году), однако трактовка романа отличается
значительно большей широтой. Наряду с изображением отдельных
человеческих судеб в «Блокаде» создана широкая картина битвы за
Ленинград, осмысляется историческое значение этой битвы в общем ходе
войны, показывается моральное превосходство советских воинов над врагом.
Более подробно в своем обзоре я хочу остановиться на двух
литературных жанрах: поэзии и дневниках.
В том, как нужна была поэзия стране и армии, можно убедиться,
перелистывая страницы газеты «Правды», «Красной Звезды». Наряду со
сводками Совинфорбюро и другими сообщениями государственной
важности, мы видим на ее полосах стихотворения, песни и даже большие
поэмы. Ольга Берггольц вспоминает: «Я думаю, что никогда больше не будут
люди слушать стихи так, как слушали стихи ленинградских поэтов в ту зиму
голодные, опухшие, еле живые ленинградцы. Мы знаем это потому, что они
находили в себе даже силы писать об этом в радиокомитет, даже приходить
сюда за тем или иным запомнившимся им стихотворением; это были самые
разные люди – студенты, домохозяйки, военные. Бессмертным
свидетельством величия духа ленинградцев останется эта деталь первой
блокадной зимы – способность людей, испытывающих такие физические и
нравственные терзания, отзываться на поэзию, на искусство».
Мы предчувствовали полыханье
этого трагического дня.
Он пришел. Вот жизнь моя, дыханье.
Родина! Возьми их у меня…
Это стихотворение Ольга Берггольц написала в июне 1941 года. Как и у
многих поэтов тех дней, оно звучит подобно клятве, да по существу и было
именно клятвой. Берггольц выразила чувства, общие для советской поэзии
тех лет. Одновременно с Берггольц написала свою знаменитую «Клятву»
Анна Ахматова. Тогда же появилась песня-клятва «Вставай, страна
огромная…», созданная В.И.Лебедевым-Кумачом и композитором
А.Александровым. Но в первые дни войны еще трудно, невозможно было
предугадать весь трагический размах всенародной беды. Ленинград, однако,
очень скоро почувствовал приближение врага. Ленинградские писатели
организовали писательский взвод, влившийся в народное ополчение, а затем
в ряды действующей армии. Н.Тихонов возглавил группу писателей, занятых
повседневной
журналистской,
газетно-корреспондетской
работой;
Вс.Вишневский организовал подобную же группу на кораблях Балтфлота.
Писательской организацией руководила В.Кетлинская. Берггольц стала
работать в Радиокомитете. Работа ее на Ленинградском радио имела для
вступившего в бой города огромное значение. Уже с августва в эфире стал
звучать голос Берггольц – она читала корреспонденции, очерки, стихи.
Впоследствии эти выступления составили книгу «Говорит Ленинград», Чем
тяжелее становилось положение города, тем необходимее делался для
горожан именно голос Берггольц, всегда звучавший с какой-то особой
доверительной и вместе с тем заразительной агитационной силой. По радио
выступали тогда почти все ленинградские писатели. Горожане хорошо знали
темпераментного Вс Вишневского; нередко слушали они и спокойный,
волевой, сдержанный голос Н.Тихонова. Но с каждой неделей, особенно
когда страдания города, лишенного хлеба, воды и света, перешли все
мыслимые пределы, именно голос Берггольц, ежедневно звучавший в
омертвелых квартирах, оказывался особенно дорог. Она говорила для всех:
для армии, для горожан – когда была возможность – «на страну», но прежде
всего обращалась к рядовому горожанину, к гражданскому населению
Ленинграда.
Стихи Берггольц тех трагических дней были строги и скупы по словам,
они были аскетичны и просты. Всего две краски: белая как снег и черная, как
дым городских пожарищ, - присутствовали в ее тогдашней лирике, а голос,
прорывавшийся в дома сквозь треск радиоэфира, был почти тих, но в нем
всегда звучала надежда. Недаром Берггольц вспоминала стихи Маяковского:
«Но шепот громче голода…» Нехитрыми средствами, не задумываясь о
литературной технике, она добивалась главного: своим голосом, стихомбеседой, доверительным монологом-обращением сплачивала людей в некое
«блокадное братство», в монолитное единство. Выступая по радио, Берггольц
всегда имела перед своими глазами рядового горожанина чаще всего
женщину, в наспех повязанном платье, с лопатою в руке, дежурную МПВО
на крыше во время воздушной тревоги. Этому образу, стоявшему перед
глазами и помогавшему ей беседовать «по душам», она вскоре дала и имя:
Дарья Власьевна, «соседка по квартире»,
Дарья Власьевна, соседка по квартире,
сядем, побеседуем вдвоем…
(«Разговор с соседкой»)
Это образ, до сих пор еще памятный ленинградцам, возник сначала на
плакатах, которые выставлялись на Невском в окнах ТАСС осенью 1941
года:
Гул сирен, - затем налет.
Прет фашистский самолет.
Тетя Даша на посту,
Пост – на энском чердаке.
________
Даша смотрит в высоту,
Клещи стиснуты в руке.
То не молния, не гром:
Это бомба шпарит в дом.
_________
Даша бомбу на лопатку,
Даша бомбу прямо в кадку.
(Подписи к плакату
«Тетя Даша тушит зажигалки»)
Затем боевито-комедийный образ стал лирическим, почти трагедийным,
очень близким по духу и мужеству самому автору:
Дарья Власьевна, твоею силой
Будет вся земля обновлена.
Этой силе имя есть – Россия.
Стой же и мужайся, как она!
Есть много свидетельств того, как людям помогло слово Берггольц,
становившееся хлебом, как оно, входя в замерзшие, мертвые дома, спасало
людей от смерти, поднимало их к жизни. По сути дела, Берггольц, выходя к
микрофону ежедневно, необыкновенной силой своего голоса и слова
прорывала «внутреннюю блокаду». В этом и состоял прежде всего ее
гражданский, поэтический подвиг.
Ленинград отвечал на такое слово поэта великой благодарностью,
Берггольц знали буквально все, ее выступлений, почти регулярных,
постоянных, ждали, их слушали, бросая все дела и неизменно пересказывали
тем, кто почему-либо не слышал, то есть как бы тем самым лишил себя куска
столь необыкновенного, дарующего жизнь, - куска духовного хлеба. Иногда
говорили впоследствии, вспоминая то время и необыкновенную, редкостную
роль поэтического слова, о «феномене Берггольц». Сама же она склонна
была говорить о «феномене Ленинграда». «Лишь благородный народ, писала она в статье «Ленинградский опыт», - может воевать со стихами на
Устах, запекшихся от зноя войны».
В стихах Берггольц периода войны мы слышим не только слова
утешения и сострадания, не только едва сдерживаемые слезы, но и жесткую,
горькую правду. Она не боялась ее говорить, считая, что именно правда
является душою и внутренней силой поэтического искусства.
В годы блокады и войны Берггольц написала не только много
лирических стихов, но и несколько поэм: «Февральский дневник»,
«Ленинградская поэма», «Памяти защитников», «Твой путь». Их она тоже
читала по радио – целиком или отдельными строфами – и иногда вставляла
частями в свои прозаические выступления-обращения к ленинградцам.
Поэмы Берггольц мало чем отличаются от ее лирики, и слушатели обычно
воспринимали их как лирические стихотворения, только более протяженные
во времени. В них, как и в лирике, почти нет сюжета, а есть лирический
поток чувства, эмоциональное переживание, отталкивающееся от тез или
иных эпизодов блокадной жизни. Более строго и логично, а потому и более
традиционно в жанровом отношении написана поэма «Памяти защитников»,
созданная по просьбе сестры погибшего при снятии блокады
двадцатилетнего лейтенанта. Берггольц была глубоко тронута самою
просьбой незнакомой девушки «поплакать вместе». Лейтенант Владимир
Нонин в ее поэме – «всеобщий сын и брат», и она скорбит о нем, подобно
сестре или матери.
В высшей степени характерно, конечно, что именно к Берггольц
обратились с просьбой написать реквием – ленинградцы хорошо знали ее
трагедийную, мужественную и рыдающую музу. Просьба не поразила
Берггольц; она, возможно, лишний раз убедилась, как нужно людям
искусство верящее, врачующее и сострадающее. Поэму-реквием «Памяти
защитников» Берггольц написала «во имя народной печали», написала, по ее
же признанию, «неукрашенным словом». В советской поэзии тех лет
Берггольц была не одинока – поэму-эпитафию о Сыне написал
П.Антокольский («Сын»); памяти Зои Космодемьянской посвятила поэму
М.Алигер; мелодия скорби пронизывает «Дом у дороги» А.Твардовского;
продолжал расширяться и создававшийся на протяжении многих лет
«Реквием» А.Ахматовой. У всех этих произведений широкая народная
основа; будучи внутренне трагедийными, они обращают печаль и скорбь в
жизнеутверждение, в победоносную и грозную силу.
Сейчас, когда прошло много лет и стал отчетливо виден вклад Ольги
Берггольц в духовную жизнь сражавшегося народа, мы можем сказать, что
именно в те годы она стала подлинно народным поэтом. С чеканной энергией
и убежденностью звучат ее слова в последней поэме блокадного времени
(«Твой путь»):
И гордости своей не утаю,
что рядовым вошла
в судьбу твою,
мой город,
в званье твоего поэта…
В конце лета 1941 года в Ленинград приезжает Вера Михайловна
Инбер. Ей суждено прожить там почти три года, разделить с ленинградцами
все тяготы блокады и, несмотря на холод, голод, лишения, ежедневно и
неустанно трудиться.
В.Инбер выступает по радио, регулярно посещает воинские части,
читает на передовой бойцам стихи, печатает в центральных и ленинградских
газетах очерки и рассказы, работает над поэмой «Пулковский меридиан».
Ежедневно и подробно ведет она дневник, впоследствии
опубликованный под названием «Почти три года», который вот уже
десятилетия читается с неослабеваемым волнением. Не случайно в
трехтомной истории мировой войны, изданной в Италии, блокада
Ленинграда представлена страницами из дневника Веры Инбер. А к
тридцатилетию Победы дневник этот был переведен в Великобритании и в
США. Эти дневниковые записи поражают своей скромностью и
сдержанностью, хотя рассказывается в них о тяжелейших переживаниях, тут и общенародная беда, и страшные личные утраты.
Среди записей о трагическом быте, о героизме советских людей мы
находим в дневниках В.Инбер глубокие и серьезные размышления о
писательском труде, о роли художника в обществе. Слог дневника предельно
прост и точен – никаких риторических восклицаний, никакой патетики. На
первый взгляд все буднично и даже обыденно.
Но именно эта
«будничность», эта простота и ясность изложения и создают ощущение
достоверности и грандиозности подвига, который вершили в те
незабываемые годы ленинградцы.
В поэме «Пулковский меридиан» многое будет уже знакомо читателям
дневника. Но здесь точность и простота уже уступают место поэтической
раскованности, некоторой возвышенности стиля, подчеркивающего величие
и героизм совершающегося.
В предисловии к сборнику В.Инбер «Душа Ленинграда», Николай
Тихонов писал: «Большая судьба выбрала ее и сделала ленинградкой. Она
выдержала этот исторический экзамен, и все ее поэтические силы составили
тот прекрасный поэтический арсенал, которым она победила время и создала
поэму – памятник светлой поэтической славы, который останется примером
для новых поколений».
За поэму «Пулковский меридиан» и Ленинградский дневник Вера
Михайловна Инбер в 1946 году была удостоена Государственной премии
СССР.
Так, постепенно мы перешли к литературному жанру – дневники.
Дневник как литературное произведение, предполагающее публикацию,
жанр, обращенный в будущее. Временная дистанция между его написанием и
выходом в свет – в некотором роде условие его восприятия. Отдаленность
времени оказывается нередко фактором, увеличивающим историческую и
литературную ценность записей, так как дает возможность разглядеть многие
бытовые, психологические и прочие детали, неприметные для современников
С первых дней Великой Отечественной войны многие писатели стали
вести регулярные записи о переживаемых событиях: Вс.Вишневский
«Ленинград», А.Фадеев «Ленинград в дни блокады», В.Инбер «Пулковский
меридиан», О.Матюшина «Песнь о жизни», П.Лукницкий «На берегах
Невы», О.Берггольц «Дневные звезды», В. Ковалевский «Глубокий снег».
Дневниковый жанр широк по своим внутренним возможностям, свободен в
выборе организации и освещении материала. Задачи, которые ставили перед
собой авторы дневников, тоже были весьма различны. У Всеволода
Вишневского, например, очень остро было ощущение необходимости
«сохранить для истории наши наблюдения, нашу сегодняшнюю точку зрения
– участников. Ведь через год, через десять лет – с дистанции времени будет
виднее. Возможно, будет иная точка зрения. Оставим же внукам и правнукам
свой рассказ. Наши ошибки и победы будут уроками для завтрашнего дня».
Иначе формулировал свою задачу Вячеслав Ковалевский, воевавший
под Ленинградом: «Я с полевой сумкой, карандашом и бумагой ищу на
фронте Человека. Хочу понять механику певедения человека на войне,
механику всякого рода его побуждений; которая помогла бы мне понять чтото общее и в то же время более глубокое». Позже он записывает: «Я хотел бы
иметь право ответить тем, кто через много-много лет спросит: «Что ты делал
на войне?». – Я был твоим глазом и твоим ухом!».
Павел Лукницкий, который изо дня в день героически вел записи обо
всем, чему был свидетелем в блокадном Ленинграде, так писал 18 января
1942 года: «И, может быть, сохранится эта чистосердечная запись моя до
будущих больших и светлых времен, когда, вероятней всего, меня самого уж
не будет на свете, сохранится и поможет людям разобраться во всем, что
происходило в самые страшные дни осады города, когда ежедневно умирали
от голода многие тысячи ленинградцев, когда мертвецы валялись на каждой
улице, замороженные лежали в пустых и еще обитаемых квартирах каждого
дома; когда никто из живых уже не бежал и не припадал к земле при
разрывах немецких снарядов; когда все-таки, все-таки, все-таки люди
безропотно, мужественно, стоически, в предсмертной слабости делали свое
дело, выполняли тот труд, который совесть требовала от них, - выполняли до
последней минуты, валившей их с ног на морозных ли улицах, на темных ли
лестницах, на служебных ли их постах. И когда у каждого ленинградца на
устах был только один беспомощный, робкий вопрос: «Скоро ли отобьют у
немцев дорогу, пробьют кольцо блокады?».
Как работник библиотеки, читая дневники, я хочу привести несколько
эпизодов о значении книги в жизни блокадного Ленинграда.
Александр Фадеев: «Но для того, чтобы понять Ленинград и
ленинградцев, нужно знать еще один факт. В течение всей блокадной зимы,
весны и по сей день никто не торгует так продуктивно в Ленинграде, как
книжные магазины. Тогда, в апреле, я был поражен количеством книжных
киосков и просто вынесенных из магазинов на тротуар столиков со стопками
книг, вокруг с утра до вечера сменялись покупатели. Известно, что до войны
хорошая и даже не очень хорошая книга в нашей стране шла нарасхват.
Книгу трудно было найти, ее почти невозможно было купить
индивидуальному покупателю. Книги, издающиеся в Ленинграде, поступают
теперь только на внутренний городской рынок: их не на чем и некуда
вывезти. В течение зимы Ленинградское отделение Государственного
издательства художественной литературы выпустило «Войну и мир»
Л.Толстого, «Красное и черное» Стендаля, «Цитадель» Кронина и некоторые
другие книги. Они разошлись немедленно».
Ольга Берггольц: «А разве не торжество жизни, что Публичная
библиотека наша – одно из величайших книгохранилищ мира – работала в
Ленинграде всю эту зиму?!
Да, в библиотеке на абонементе было всего два фонаря «летучая
мышь», и от книг веяло смертным холодом. Но в этой тьме работники
библиотеки подбирали книги для госпиталей и библиотек-передвижек. В
библиотеку приходили запросы на узбекские книги, на грузинские, татарские
– для бойцов грузин, татар и узбеков, для бойцов многих других
национальностей, которые защищают Ленинград.
Какие только запросы не приходили в Публичную библиотеку!
Ведь в осаде стали проблемой простейшие вещи, например добывание
огня. Раньше спички привозили к нам из области, а теперь… И вот в
Публичную библиотеку поступает запрос: как организовать производство
кремешков для зажигалок? Как наладить производство спичек? Свечей?
Белковых дрожжей? И множество, множество таких же необходимейших для
обороны, для жизни города вещей… И сотрудники библиотеки тщательно,
по-военному оперативно подбирали литературу – по спичкам, по свечам, по
дрожжам… Сплошь и рядом оказывалось, что новейшие пособия не годятся
для Ленинграда – просто нет возможности поставить производство в блокаде
по-современному. Тогда подыскивались старинные книги, книги XVIII века,
обучавшие примитивному изготовлению хотя бы тех же свечей – «како
катать свещи», - и это-то как раз и подходило к нашим блокадным условиям
и немедленно применялось. Что ж, лучше XVIII век, чем каменный!
Оказывалось, например, что такая вещь, как современная спичка, требует длч
своего изготовления до семидесяти одной различной химикалии. Нет такого
количества химикалий в осаде! Тогда разыскивалась старая литература,
литература эпохи рождения самой первой спички, и производство ставилось
по ней; мы знаем наши спички – зажигаются они, конечно, с применением
физического труда, но уж лучше такие, чем совсем никаких. А на книжечке с
такими спичками нарисовано даже здание Адмиралтейства и напечатаны
стихи!
Так мирное книгохранилище участвовало в обороне города, в защите
основ цивилизации, ни на один день не прекращая главной своей работы.
За зиму много частных библиотек осталось без хозяев, осиротело…
Казалось бы, не до книг в городе, терпящем такие бедствие. Но работники
Публичной библиотеки не дали погибнуть осиротевшим, оставшимся без
защиты книгам: на саночках, совершая огромные концы пешком, качаясь от
слабости и тяжелого груза, возили они выморочные библиотеки в свой фонд
и спасли для будущих поколений сотни, тысячи книг, рукописей, архивов…
Ленинградцы мыслили, творили, дерзали, то есть дрались за жизнь на
всех ее рубежах».
Алесь Адамович, Даниил Гранин: «Книга много значила и много
делала в ленинградской блокаде. Ленинград – город, насыщенный книгой,
книжными собраниями: государственными, институтскими, частными.
Может, по количеству книг на жителя это был первый город в стране.
Причем книги скопились первоклассные, редкостные, антикварные.
Ленинград славился своими букинистами. Перед войной на Литейном
проспекте большая часть нижних этажей была занята книжными магазинами.
Вдоль садовых оград стояли развалы букинистов. И ближние улицы –
Белинского, например, - тоже были заняты книгами. Здесь можно было найти
все или почти все – старый французский роман, брошюры первых лет
революции, церковную книгу, немецкие технические справочники.
Букинисты в валенках, в шубах, похлопывая рукавицами, ходили вдоль
лотков, заваленных книгами, где рылись любители.
От блокады книга сильно страдала. Ее жгли пожары, она гибла при
бомбежке, ею, наконец, топили «буржуйки», плиты, ею разжигали, ею
обогревались, и за это невозможно осуждать людей. Но книгу и защищали, ее
спасали. Есть замечательные рассказы работников Публичной библиотеки,
которые в самое голодное, отчаянное время перетаскивали в хранилища
частные библиотеки умерших собирателей, ученых, библиофилов, те
собрания, которые остались бесхозными, спасали книги из разбомбленных
домов. Тащили их на санках, на тележках, на себе через весь город в
книгохранилища Публички. Никто не заставлял их, не было на то указаний,
ничем эта работа не поощрялась. Они любили книгу, они служили книге,
поэтому они ее спасали. Но это профессионалы-книжники. А были просто
ленинградцы, питерцы, потомственные питерские интеллигенты.
Вот что рассказала нам Зинаида Александровна Игнатович, работавшая
в научно-исследовательской лаборатории пищевой гигиены. Рассказанный
ею эпизод – типично ленинградский.
« - В блокаду мы остались вдвоем с мужем. Он худой был. Он перестал
работать уже в сорок втором году, не смог работать. Но он был невероятный
книголюб. Двоюродная сестра моя была профессором, и ее удалось
эвакуировать на Большую землю. Уезжая, она мне сказала: «Все вещи я
бросила. Если будет возможность, когда-нибудь посмотрите, что там есть,
потому что я с собой ничего не могла взять». Весна в Ленинграде в сорок
втором году задержалась, еще в апреле был снег. Наконец дни стали больше,
и я говорю своему мужу: «Давай все-таки съездим к Верочке, посмотрим».
Мы связали двое санок и повезли их. Сестра жила у Марсова поля, нам
нужно было пройти, наверно, километра два, через Неву, мило Биржи.
Пришли мы в квартиру Верочки. Ну, квартира вся раскрыта, никаких
вещей, конечно, нету, но шкафы с книгами целы. «О-о! – муж обрадовался.Книги, книги-то целы! Я книги возьму!» Я, зная уже его слабость, говорю:
«Знаешь что. Только бери самые интересные, потому что мы с пустыми
санками еле-еле дошли. Но когда он все отобрал, я вижу – полные санки,
двое санок. Я говорю: «Столько книг?» А муж сказал: «Как можно бросить
Достоевского? Если бросить, их ведь сожгут!» Поехали с этими санками. Я
смотрю: вдруг он побледнел, хоп – упал! А я, главное, как сейчас помню, мы
ведь долго прожили, прожили дружно, а я, представляете, думала не о том,
что он умер, а как я его теперь до дому дотащу?!! Вот я и теперь помню это
чувство! Не то, что он умер, что я потеряла его, а как я его мертвого дотащу?!
Вот я его потихоньку под руки на ступени этой Биржи втащила. Положила.
Начала смотреть пульс, потихоньку появился пульс. Он там посидел час,
пришел в себя. Ну, конечно, чтобы он вез санки, уже не могло быть и речи.
Бросить книги тоже нельзя. Пошли мы. Я его веду под руку и тащу вот эти
самые санки, полные книг. Наверное, мы шли часа три до своей квартиры.
Лифта не было, подниматься наверх не было уже никакой возможности. Мы
оставили санки внизу. А я его еле доташила до квартиры. На второй день
утром он с постели встать не мог. Я ему оставили кое-какую еду, и сама
пошла в институт.
- А санки с книгами там, внизу, остались?
- Да, так и остались. Прихожу с работы, вижу: санки пустые! Вот ужас,
думаю, человек чуть не умер из-за книг, а кто-то на растопку взфл! Стала
подниматься к себе наверх, на пятый этаж. Когда я дошла до четвертого
этажа, слышу странный такой звук, как будто собака идет на четырех лапах,
вот так вот шлепает! Я думаю: откуда в сорок втором году собака? Давно
ведь всех собак съели. Когда я поднялась на площадку четвертого этажа,
вижу такую картину: муж, у него сзади торба с книгами, и он на
четвереньках несет эти книги!!! Увидел меня, сел и говорил: «Вот не успел!
Думал до тебя перенести». Идти он уже не мог. Так на четвереньках, как
собака, перетаскал все книги».
Понять, даже разделить любовь к книгам вроде бы нетрудно из нашего
благополучно-сытого времени. Но чтобы понять и разделить ту любовь к
книгам и те чувства, надо действительно представить себя на месте
блокадник-ленинградца – ощутить, хотя бы вообразить то состояние
предельной истощенности, когда, казалось, все мысли, кроме главной – о
хлебе насущном, высосаны голодом.
Ленинградская
интеллигенция…русская
интеллигенция…Часто
пытаются эти понятия свести к образованию, к воспитанности. Н это нечто
иное…
Человек умирает в самом прямом и грубом значении этого слова – и
все равно идет за книгами! Как много может человек! Потому-то так важны
для всех нас блокадные воспоминания – в них открываются запредельные
силы человеческой души, состояния, о которых никто не знал, возможности,
которые в обычной жизни остаются неосуществленными».
27 января 1944 года Ленинград салютовал 24 залпами из 324 орудий в
честь полной ликвидации вражеской блокады – разгрома немцев под
Ленинградом. И свой обзор я хочу закончить стихами Ольги Берггольц,
написанными в этот знаменательный для всех ленинградцев день.
Ленинградский салют
…И снова мир с восторгом слышит
салюта русского раскат.
О, это полной грудью дышит
освобожденный Ленинград!
…Мы помним осень, сорок первый,
прозрачный воздух тех ночей,
когда, как плети, часто, мерно
свистели бомбы палачей.
Но мы, смиряя страх и плач,
твердили, диким взрывам внемля:
«Ты проиграл войну, палач,
едва вступил на нашу землю!»
А та зима…Ту зиму каждый
запечатлел в душе навек –
тот голод, тьму, ту злую жажду
на берегах застывших рек.
Кто жертв не предал дорогих
земле голодной ленинградской –
без бранных почестей, нагих,
в одной большой траншее братской?!
Но, позабыв, что значит плач,
твердили мы сквозь смерть и муку:
«Ты проиграл войну, палач,
едва занес на город руку!»
Какой же правдой ныне стало,
какой грозой свершилось то,
что исступленною мечтой,
что бредом гордости казалось!
Так пусть же мир сегодня слышит
салюта русского раскат.
Да, это мстит, ликует, дышит
победоносный Ленинград!
О.В.Логинова,
заместитель заведующей библиотекой
ФГКУ «Культурный центр ВС РФ»
Минобороны России
__________________________________________________________________
КУЛЬТУРНЫЙ ЦЕНТР ВООРУЖЕННЫХ СИЛ
РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ им. М.Ф.ФРУНЗЕ
БИБЛИОТЕКА
БЛОКАДЫ ГЕРОИЧЕСКИЕ ДНИ
Обзор художественной литературы о героической обороне и
защитниках города Ленинграда
Обзор подготовлен заместителем
заведующей библиотекой
Логиновой О.В.
МОСКВА
2014
______________________________________________