Междисциплинарные подходы в историко
advertisement
Министерство образования и науки Российской Федерации Федеральное агентство по образованию Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования ЛИТОБЗОР «Междисциплинарные подходы в историко-антропологических исследованиях» для слушателей программы «Междисциплинарное индивидуальное гуманитарное образование» Составитель: Иванеско А.Е. Ростов-на-Дону 2007 Содержание Аннотация ………………………………………………………………………...3 Введение: историческая антропология в контексте интеллектуальных течений начала XXI века……………………………………4 Становление исторической антропологии……………………………………..10 Классические работы, подходы и проблемы ………………………………….14 Историческая антропология как поле междисциплинарного взаимодействия История и культурная антропология (этнология) …………………………20 История и социальная психология …………………………………………25 История и социология ……………………………………………………… 34 Основная литература ……………………………………………………………43 Аннотация Данный литобзор, междисциплинарным посвященный подходов становлению в и эволюции историко-антропологических исследованиях, подготовлен для слушателей университетской программы «Междисциплинарное индивидуальное гуманитарное образование» и является частью коллективного проекта, посвященного разработке и методическому обеспечению модели асинхронного образования. Содержание обзора охватывает широкие временные рамки – от институализации исторической антропологии в 60 – 70-е гг. XX века до дискуссий начала XXI века о перспективах ее развития в западной и отечественной социо-гуманитаристике – и включает аналитическое рассмотрение вопросов, характеризующих историческую антропологию как междисциплинарное исследовательское поле. В литобзоре основной акцент (раздел «Классические работы, подходы и проблемы») сделан на исследованиях, выполненных в русле антропологически ориентированной истории и «тотальной истории», и представляющих авторитетные примеры междисциплинарного синтеза методов и инструментария различных дисциплин и отраслей социогуманитраного знания. Отдельно рассматриваются проблемы становления исторической антропологии в российской науке. Литобзор снабжен также введением, характеризующим значение исторической антропологии в системе современного социо-гуманитарного знания и списком основной литературы. Введение: историческая антропология в контексте интеллектуальных течений начала XXI века Пристальное внимание к историко-антропологическому подходу в современной отечественной научной, учебно-исследовательской и учебной практике, к результатам осуществленного в рамках исторической антропологии интердисциплинарного синтеза обусловлено несколькими причинами. Во-первых, «методологическим шоком», который испытала отечественная гуманитаристика вследствие крушения официальной «единственно верной» марксистской парадигмы. В новых условиях культурно ориентированная история, далекая от социологизированных марксистских схем и обезличенной «анонимной» истории, выглядела привлекательной. Антропологический подход соответствовал интеллектуальной потребности в изучении структур повседневности, различных форм социальной практики, человеческого измерения истории, включающего не только «интеллектуалов» и «героев», но и персонажей вполне заурядных – или как замене, или как дополнению к истории больших социальных групп и политических институтов. Популярности «истории ментальностей» и исторической антропологии способствовало и знакомство с блестящими работами практиковавших этот подход исследователей (М. Блок, Ж. Ле Гофф, Э. Ле Руа Ладюри, Ф. Арьес, Н.З. Дэвис, Р. Дарнтон), которые пользовались равным успехом – как у профессионального сообщества гуманитариев, так и у широкой читающей публики. Во-вторых, как отмечает ряд авторов, определенной цикличностью в развитии исторической науки на протяжении последней сотни лет – с периодическими индивидуализацией и генерализацией исторического анализа1. 1 Кром М.М. Историческая антропология. СПб., 2004. С. 4. предмета Потребность пересмотра и существенного обновления методологического багажа и методического инструментария исторической науки определяется ее современным состоянием, общей динамикой историографической ситуации на рубеже XX XXI вв., формированием новой интеллектуальной ситуации, которая характеризуется стиранием грани между научным (исследовательским) и учебным, фундаментальным и прикладным знанием, стремлением к широкому синтезу социо-гуманитарных и естественнонаучных подходов. «Постмодернистский вызов» и «лингвистический поворот» задали новую интеллектуальную рамку для профессионального сообщества историков. Представление о том, что все сферы общественной жизни (экономическая, социальная, политическая), все социальные структуры и процессы имеют культурно-историческую обусловленность, получает все большее признание исследователей. Можно констатировать, что многие аспекты постмодернистской теории, расширяющие арсенал средств анализа текстов исторических источников и модели их интерпретации (по сравнению с традиционными методами научной критики) активно используются сегодня историками. И те из них, кто сумел творчески освоить эти новые интерпретационные модели, добились «прорывов» в целом ряде направлений исторических исследований, таких как «история ментальностей», «история повседневности», «гендерная» и «микроистория». Важным аспектом в современных социо-гуманитарных исследованиях является понимание единства научного знания, базирующееся на применении новейших общенаучных моделей, оказывающих влияние на развитие теоретических концепций всех отраслей науки: общая теория информации, системный подход, синергетическая парадигма. Наряду с тенденцией сближения гуманитарного и естественнонаучного знания, усиления интеграции подходов социальных наук, в последние десятилетия имел место «исторический поворот» поворот в социальных науках, выразившийся в возрождении нарративной истории, фокусирующей внимание на изолированных общественно-политических казусах, культурных «случаях» и жизни индивидуумов, причем как «первого», так и «второго» плана. При этом, однако, историческая наука не может просто заимствовать достижения социальных наук, неизбежно видоизменяя и развивая их методологическое и методическое «оснащение» применительно к социальному объекту прошлого. Таким образом, смежные социальные и гуманитарные (в некоторой степени также естественнонаучные) дисциплины не только оказывают влияние на способы исторической интерпретации, внося коррективы в понимание существа исторического знания, взаимоотношений объекта и субъекта в историческом познании, но и позволяют существенно расширить арсенал его средств. Сейчас можно констатировать, что историческая антропология в отечественной науке прочно заняла свое место. Этот подход рассматривается многими авторами в качестве методологии, позволяющей наиболее полно реконструировать реальность прошлого на основе изучения «культурно и исторически детерминированного человека», всех проявлений его социальности и мыслительной практики. Важным аспектом историко-антропологического подхода стало ориентация на междисциплинарное взаимодействие, синтез подходов и методов, интерпретационных моделей в широком поле социально- гуманитарных дисциплин. Реализация подхода, в котором в центре изучения находится человек, в принципе не возможна без междисциплинарного синтеза, активного диалога как с другими науками – социальной психологией, социологией, культурной и социальной антропологией, философией, лингвистикой – но и между различными отраслями исторического знания. Развитие и применение концепций и методов социальных наук в историческом исследовании требует постоянного взаимодействия между историками и представителями других наук. Этот процесс может быть только двусторонним, суля выгоды от кооперации обеим сторонам. Неисторические социальные науки по существу являются аналитическими дисциплинами и их достижения связаны в большей степени с реализацией подхода, базирующегося на аналитических процедурах; в историческом исследовании, с другой стороны, наиболее актуальной является проблема синтеза, и процедуры синтеза занимают важнейшее место в арсенале исследовательских методов. Поэтому кооперация между дисциплинами ведет к взаимному обогащению обеих сторон2. Отмечающийся рядом авторов в последнее время «исторический поворот» в социальных и гуманитарных науках3, делает возможность такого сотрудничества более вероятной. Так, историческая социология доминирует в настоящее время в социологии, а исторический подход считается фундаментальным в антропологии и политических науках. В этом же ключе можно рассматривать появление в последние десятилетия особого направления в социальной психологии – исторической социальной психологии4. Междисциплинарное сотрудничество ведет не к изменению целей исторического исследования, а к переориентации его интереса, «фокуса», пересмотру как вопроса о границах возможного, так и исследовательских процедур. Не всякий историк имеет возможность реализовать такой подход на практике, и не каждое историческое исследование может быть выполнено в междисциплинарном ключе. Однако как вопрос общей тенденции в развитии гуманитарного и социального знания междисциплинарная кооперация становится той сферой, знакомство с которой каждого историка все более входит в круг его профессиональных интересов. Особенную значимость это приобретает в тех случаях, когда в смежных дисциплинах используются аналогичные источники и серии документальных данных. 2 The Social Sciences in Historical Study. A Report of the Committee on Historiography. New York. 1954. Bulletin 64. P. 31. 3 Beyond the Great Story. History as Text and Discourse. Cambridge; L., 1995. P. 2. 4 Historical Social Psychology/Ed. by K.J. Gergen and M.M. Gergen. New York; London, 1984. Методы их обработки, выработанные в этих дисциплинах, могут быть применены в практике историка, обогащая его исследовательский инструментарий. При этом подходы и методы смежных дисциплин должны применяться в случае появления реальной перспективы приращения исторического знания, сопровождаться проверкой их достоверности и надежности, не предвосхищая выводы исторического исследования. Преимущество детальной разработки вопроса не только в выявлении возможностей анализа конкретных типов документальных и других данных, имеющихся в арсенале смежных дисциплин, но также в том, что она делает необходимым критическое переосмысление фундаментальных проблем природы истории как одной из отраслей гуманитарного знания. Клио, следующая интеллектуальным течениям западной историографии последних десятилетий, пережила «лингвистический», затем «интерпретативный» и «риторический» «повороты». Хотя они и отличались друг от друга, каждый ставил под вопрос точку зрения, лежащую в основании социальных наук: идеал научного позитивизма, строгое отделение объективного от субъективного, факта от ценности, эмпиризма от политической и моральной пропаганды5. Каждый из трех «поворотов» подчеркивал значение языка, смысла и интерпретации как центральных феноменов с точки зрения человеческого понимания окружающего мира, а значит, понимания самого человека. Все они утверждали, что методологии, внедренные в процесс овладения научным вневременными, знанием, социально и не являются культурно универсальными обусловлены, могут и быть исторически определены как одна из сфер человеческой деятельности6. Стимулированные постструктурализмом и постмодернизмом, эти вызовы поставили под сомнение возможность исследования истины и основания исторического знания, определявшие дисциплинарные границы: автономность и единство человека как агента и субъекта исторического 5 6 Beyond the Great Story. History as Text and Discourse. Cambridge; L., 1995. P. 1. Ibid. P. 2. процесса, стабильность смысловых значений в языке. Была поколеблена дихотомия, лежавшая в основании парадигмы традиционной истории: различие между литературой и наукой, реальностью и ее изображением. Становление исторической антропологии В очерке, принадлежащем перу А. Бюргьера и опубликованном в 1978 г. в энциклопедии «Новая историческая наука», автор связывает становление элементов историческо-антропологического подхода с работами мало известного французского историка конца XVIII в. Л. д’Осси и хорошо известного Ж. Мишле, отметив, вместе с тем, что историческая антропология не составляет какой-то определенный сектор исторической науки, но соответствует актуальному моменту в ее развитии7. Упоминается в данном контексте и Ф. Ницше, а в отечественной науке в качестве предтеч историко-антропологического подхода называют ученых середины XIX века: Ф.И. Буслаева, А.А. Потебню, А.Н. Веселовского, идеи которых казались созвучны концептуальным подходам исторической антропологии 8. Признавая правомерность, в целом, такого подхода, следует отметить, что сами эти авторы не использовали термина «историческая антропология», а теоретические и методологические основания их трудов существенно отличались. Существенным моментом в институализации исторической антропологии, как отмечает М.М. Кромм, стало первое ее упоминание в качестве отдельной дисциплины в упомянутой статье А. Бюргьера 9. В развитии исторической науки на протяжении последних ста лет можно заметить определенную цикличность. К концу XIX в. в мировой историографии господствовал позитивизм; преобладающей формой историописания был рассказ о великих событиях и великих людях; в центре внимания находилось государство и его правители – политическая история главенствовала. В первые десятилетия нового XX столетия К. Лампрехт в Германии, Л. Февр и М. Блок во Франции, Л. Нэмир и Р. Тоуни в Англии, Бюргьер А. Историческая антропология // История ментальностей. Историческая антропология: Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. М. 1998. С. 32, 37. 8 Кром М.М. Историческая антропология. С. 5. 9 Там же. С. 6. 7 вели борьбу со сторонниками старой, событийной, «ранкеанской» истории. К 50-м годам победила «новая история»: история структур, а не событий, история экономическая и социальная, история «большой длительности» (la longue dure, по выражению Ф. Броделя). Большое распространение в послевоенные десятилетия получили количественные, математические методы (клиометрия). И вот, когда уже казалось, что новая парадигма прочно утвердилась в мировой исторической науке, стали раздаваться голоса о том, что история, изучая «массы», потеряла из виду реального, живого человека, стала анонимной и обезличенной. По свидетельству крупнейшего медиевиста Ж. Дюби, в 60-е годы французские историки, разочаровавшись «в возможностях экономической истории», обратились к изучению истории ментальностей, контуры которой были намечены в работах Л. Февра и М. Блока; и тогда же они заинтересовались достижениями социальной антропологии, получившей широкую известность благодаря трудам К. Леви-Строса и бросившей историкам «форменный вызов». Кроме того, деколонизация привела к тому, что французские этнологи, вернувшись из Африки на родину, перенесли свои методы на изучение традиционной, крестьянской культуры: возникла «этнология Франции», немало повлиявшая на тематику и подходы нового поколения французских историков. Но подобный поворот происходил тогда и в исторической науке других стран, в частности, Великобритании и США. В переориентации интересов исследователей с анализа социально- экономических структур на изучение массового сознания и поведения заметную роль сыграли британские историки-марксисты (Э. Томпсон, Э. Хобсбоум и др.), группировавшиеся вокруг журнала «Past and Present». Не без влияния британской социальной антропологии здесь возникает интерес к традиционной «народной культуре» и происходит становление направления, позднее названного социокультурной или «новой культурной» историей. В США в том же русле развивалось творчество Н.З. Дэвис. Смена приоритетов в науке привела к тому, что уже с начала 70-х годов историки заговорили о «возвращении события» и политической истории в проблематику исследований, а с конца 80-х годов «в моду» снова вошел жанр научной биографии: уникальное и индивидуальное в истории вновь привлекло к себе повышенное внимание исследователей. «Новая биографическая история», как и «событийная история» вернулись в науку обновленными – в том числе, благодаря воздействию исторической антропологии, преобразившей многие традиционные жанры историописания. В этой перспективе историческая антропология предстает как закономерная стадия в длительной эволюции нашей науки: фаза «антропологизации» пришлась на тот момент, когда историографический «маятник» начал возвратное движение от анализа «неподвижных» структур к изучению мотивов и стратегий поведения людей. Важен также и междисциплинарный аспект – тот диалог историков с представителями социальных наук, прежде всего антропологии. Само название «историческая антропология», получившее широкое распространение с начала 70-х годов, было сконструировано по образцу французской и британской «социальной антропологии» и американской «культурантропологии». Но этот диалог истории и социальных наук неверно представлять себе в виде причинно-следственной связи: историческая антропология возникла не в результате контактов и заимствований из смежных дисциплин, а вследствие внутренней потребности в обновлении методики и проблематики, которую историческая наука испытывала в послевоенные десятилетия; знакомство с достижениями социальных наук оказалось одним из средств этого обновления, средством, к которому разные историки прибегали по-разному и находили ему различное применение. Междисциплинарность не была такой уж новостью в 50-60-х годах: обращение к опыту смежных дисциплин практиковали еще отдельные исследователи конца XIX в.; к этому же настойчиво призывали основатели школы «Анналов» в 30-е годы. Разница, однако, заключается в масштабе такого междисциплинарного диалога и в выборе самих взаимодействующих дисциплин. До середины XX века полидисциплинарный подход применяли лишь отдельные выдающиеся историки-энтузиасты, в послевоенный же период этот подход получает массовое распространение, постепенно становится «нормой» (парадигмой) серьезного исторического исследования. Кроме того, если в первой половине столетия историки вдохновлялись главным образом примером географии, социологии, экономики, психологии, то в 60 – 80-х годах приоритет в этих междисциплинарных контактах все больше отдается антропологии, демографии и лингвистике. Классические работы, подходы и проблемы Ле Руа Ладюри. «Монтайю, окситанская деревня (1294 – 1324 гг.)»10. Вышедшая первым изданием в 1975 г., работа стала настоящей сенсацией, завоевав признание не только специалистов-историков, но и широкой читательской аудитории. Автор поставил своей целью воскресить жизненный мир одной деревни в Аквитании на протяжении одного поколения, с конца XIII по начало XIV в. Такое исследование стало возможно благодаря сохранившимся протоколам допросов жителей этой деревни епископом г. Памье Жаком Фурнье, проводившим в 1318 – 1325 гг. в тех краях инквизиционное расследование на предмет выявления альбигойской ереси. Дотошность инквизиторов, проведших за это время 478 допросов, и дала возможность историку «увидеть» крестьянскую жизнь во всех деталях, как отмечает Э. Ле Руа Ладюри в предисловии к своей книге, озаглавленном «От инквизиции к этнографии». В первой части книги, озаглавленной «Экология Монтайю: дом и пастух», автор знакомит читателя с обстановкой, в которой жило население (от 200 до 250 человек в описываемое время) этой пиренейской деревни: природноклиматическими условиями, земледелием и скотоводством, социальными структурами и распределением власти. По наблюдениям Ле Руа Ладюри, феодальный сеньор, а также Церковь (в лице епископа) находились вне маленького деревенского мирка; их влияние на жизнь местных крестьян малозаметно. Вообще «классовая борьба», противостояние знати и крестьянства на уровне горного селения, о котором идет речь, по существу никак себя не проявляли; зато соперничество между семейными кланами, или «домами» (ostals), оказывало определяющее влияние на социальные отношения в деревне. 10 Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294 – 1324). Екатеринбург, 2001. Во второй, самой большой части книги («Археология Монтайю: от жеста к мифу») автор предпринимает исследование поведения и мировосприятия крестьян: перед читателем проходит вся жизнь обитателей Монтайю, от рождения до смерти, включая сексуальные отношения, любовь и брак, работу и отдых, заботу о здоровье, общение в церкви и на вечерних «посиделках». Ле Руа Ладюри реконструирует восприятие жителями деревни разных возрастов жизни; их религиозные верования, фольклор, представления о времени и пространстве, природе и судьбе; понятия о стыде, о нормах поведения и их нарушении... Так на микроуровне достигается эффект целостной («тотальной») истории, реальная жизнь воссоздается во всем ее многообразии и сложности. Необходимо подчеркнуть, что этнология присутствует в книге о Монтайю не в виде многочисленных цитат из работ антропологов (их там по существу нет), а как способ исследования: ограничив свой объект изучения во времени и пространстве, автор, подобно этнологу, как бы «расспрашивает» самих крестьян об их жизни и реконструирует на основе их «ответов» все аспекты деревенского быта – материальные, социальные, культурные, психологические... Но главная трудность состоит как раз в этом «как бы», ведь историк (в отличие от этнолога) лишен возможности непосредственно наблюдать персонажей своей книги и вынужден опираться на показания источников (в данном случае, протоколов инквизиции), составленных с совсем иными, не научными, целями. Словом, возможности исторической антропологии отнюдь не безграничны; и тем не менее работы, подобные «Монтайю», позволяют взглянуть на прошлое под новым углом зрения, заставляя исследователей пересмотреть многие ставшие привычными представления. В том же году, что и исследование Э. Ле Руа Ладюри, вышла книга американского историка Натали Земон Дэвис «Общество и культура во Франции начала нового времени»11. В книгу вошло 8 очерков, большая часть которых была опубликована ранее в виде статей. Очерки представляют собой серию case studies, т.е. исследований отдельных «случаев», объединенных общим подходом, который можно назвать социокультурным: автора интересует, как религия, культура и социальные процессы переплетались и взаимодействовали в жизни простых людей, французских горожан и крестьян (преимущественно в XVI веке). Какая связь существовала, например, между организацией труда лионских печатников и распространением в Лионе идей Реформации? Или: какую роль играли женщины в реформационном движении и почему менее образованные представительницы прекрасного пола из семей купцов и ремесленников откликались на призыв сторонников религиозной реформы, а образованные аристократки оставались равнодушны к протестантизму? Сами эти вопросы показывают, что американская исследовательница уделяет гораздо больше внимания проблеме общественных изменений и конфликтов, чем историки школы «Анналов» (несомненно, оказавшие влияние на ее творчество), подчеркивающие стабильность и неизменность социальных и ментальных структур (la longue duree). Этот социокультурный анализ ближе всего соприкасается с антропологией в очерках «Основания беспорядка» и «Обряды насилия»12. В первой из названных глав Н.Дэвис пытается отыскать «порядок в беспорядке»: существовали ли некие правила «королевств (или аббатств) беспорядка», учреждавшихся в день «праздника дураков» и тому подобных рождественских или карнавальных увеселений, когда весь мир, казалось, переворачивался вверх дном? В чем был смысл шествий типа шаривари, участники которых высмеивали старого вдовца, На русский язык переведены следующие работы Н.З. Дэвис: «Возвращение Мартина Гера» (М., 1990), «Дамы на обочине» (М., 1999), «Обряды насилия» (в книге: История и антропология: Междисциплинарные исследования на рубеже XX – XXI веков. СПб., 2006). 12 На русском отдельно опубликована: Н.З. Дэвис. Обряды насилия // История и антропология: Междисциплинарные исследования на рубеже XX – XXI веков / Под общ. Ред. М. Крома, Д. Сэбиана, Г. Альгази. СПб., 2006. 11 женившегося на молодой, или рогоносца и т.п.? Используя наблюдения М.М. Бахтина, антропологов В.Тэрнера и А. Ван Геннепа, привлекая фольклорный материал, Н.З. Дэвис приходит к выводу, что подобные пародийные «аббатства» или «королевства» возникли сначала в деревнях и представляли собой группы молодежи, которые осуществляли своего рода моральный контроль над поведением сверстников (прежде всего в сфере брачных и сексуальных отношений). Обычай шаривари в гротескной форме отражал реальные жизненные проблемы: брак вдовца с молодой девушкой, считает исследовательница, означал для молодых парней потерю подходящей брачной пары, а дочь вдовца от первого брака становилась в новой семье падчерицей. Будучи перенесены из деревни в город, подобные шутовские обряды видоизменились: теперь по праздникам в «аббатства» объединялись люди одной профессии или соседи. В главе «Обряды насилия» автор показывает, что религиозные восстания 60 – 70-х годов XVI века во Франции вовсе не были беспорядочными действиями случайной толпы; напротив, им была присуща определенная организация. религиозного очищения от Убийства скверны и насилия принимали (олицетворяемой, форму естественно, противниками) или законного отправления правосудия; началу волнений благоприятствовали религиозные праздники и шествия; восставшие чувствовали себя увереннее, если среди них находился священник или королевский чиновник. Главное, что все эти обстоятельства, как подчеркивает Н.З. Дэвис, помогали толпе забыть о том, что ее жертвы – тоже люди, и оправдать творимое ею насилие. Так «обряды религиозного насилия» довершали дегуманизацию противников, которые представлялись толпе уже не людьми, а «дьяволами» или «паразитами». Итальянский историк Карло Гинзбург получил поистине всемирную известность после выхода его книги «Сыр и черви. Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке» (1976)13. В основе этой работы – почерпнутая из протоколов инквизиции история грамотного фриульского мельника Доменико Сканделла, по прозвищу Меноккио, которая, по замыслу Гинзбурга, призвана пролить свет на так называемую «народную культуру». (Этот термин понимается автором в духе культурной антропологии и означает комплекс представлений, верований и кодов поведения низших классов общества). «Культура» представляется К. Гинзбургу более подходящим понятием для характеристики оригинального мировоззрения своего героя, чем «ментальность». Последний термин, по его мнению, подчеркивает иррациональные, темные, бессознательные элементы в мировосприятии, в то время как во взглядах Меноккио присутствует сильный рациональный компонент, хотя он и не тождественен с нашей рациональностью. Кроме того, «ментальность» Гинзбург отвергает из-за «решительно бесклассового характера» этого понятия. Таким образом, автор стремится не к созданию некоего среднего, типичного или собирательного образа человека из народа, а, напротив, к его индивидуализации. И один случай может быть репрезентативен: он выявляет скрытые возможности народной культуры, о которых иначе мы бы и не догадывались из-за скудости источников. К. Гинзбург скрупулезно воссоздает факты биографии необычного мельника, от его рождения в 1532 г. до последнего ареста инквизицией и казни в 1600 г. Столь же тщательно автор выясняет (по отдельным упоминаниям и обмолвкам, рассеянным по протоколам допросов) круг чтения своего героя и сопоставляет то, что Меноккио прочел, с неортодоксальными выводами, к которым тот пришел. Оригинальные взгляды этого мельника на религию, церковь, земные порядки и космогонию (он, в частности, утверждал, что в начале мир напоминал собой «сыр, в котором появились черви – ангелы») несводимы ни к одной из прочитанных Гинзбург К. Сыр и черви: Картина мира одного мельника, жившего в XVI веке. М., 2000. 13 им книг. Архаичные крестьянские верования, отдельные положения из случайно попавших к Меноккио немногих книг, а также его собственное богатое воображение и породили удивительный сплав его идей, – к такому выводу приходит исследователь. В 1983 г. вышла, пожалуй, самая известная из книг Н.З. Дэвис – «Возвращение Мартена Герра»14. Сюжет, положенный в основу книги, не раз привлекал внимание историков: молодой крестьянский парень, Мартен Герр, покинул в 1548 г. родную деревню и на 12 лет исчез из поля зрения земляков. Во время его отсутствия некий авантюрист, Арно дю Тиль, встретивший Мартена во время его странствий, выдал себя за него, был принят родней Герра и его женой, Бертрандой де Ролс, и прожил с нею несколько лет. Затем возникли подозрения, и началось судебное разбирательство, однако мнения земляков относительно подлинности «лже-Мартена» разделились, и только возвращение истинного Мартена Герра решило дело; самозванец сознался в обмане и был казнен. Вся эта удивительная история выглядит не более, чем занятным эпизодом, но мастерство Н.З. Дэвис наполнило ее серьезным содержанием: она сумела вписать этот казус в контекст эпохи; драма Мартена и Бертранды разыгрывается на фоне реконструированной автором истории их семей, Герров и Ролсов; главной героиней происшедшего под пером Дэвис оказывается Бертранда, которая, по предположению исследовательницы, признала в чужаке своего мужа не по ошибке, а пытаясь таким образом обрести, наконец, личное счастье, которого не мог ей дать настоящий муж. Еще одна выразительная деталь: на суде несколько десятков жителей деревни, включая четырех сестер Мартена, не смогли распознать самозванца в человеке, выдававшем себя за их брата и земляка. Какова мера индивидуальности человека в крестьянской среде XVI в.? – над таким вопросом заставляет задуматься книга Н.З. Дэвис. 14 Дэвис Н.З. Возвращение Мартина Гера. М., 1990. Историческая антропология как поле междисциплинарного взаимодействия История и культурная антропология (этнология) Антропология, возможно, наиболее близкая истории по духу социальная наука. Значимый вклад в методологию истории был внесен разработкой антропологами концепции культуры. В прослеживании курса человеческой эволюции, развития культур антропология по необходимости имеет дело с историческими проблемами. Методы физической антропологии, с помощью которых изучается эволюция приматов и человека, по своему существу исторические. Внутри культурной антропологии в возрастающей степени различают культурную историю, этнологию, с одной стороны, и социальную антропологию, с другой. Первая имеет дело с историей миграций, распространения и изменения культур; вторая концентрируется на изучении специфических типов культур, человеческих индивидуумов и социальной структуры15. Культура как одна из главных концепций антропологии включает в одном из аспектов комбинацию способностей и привычек, осваиваемых человеком как членом общества. Но поведение это еще не вся культура, оно дает лишь часть первичных данных, на основании которых антрополог выводит свои заключения о характере той или иной культуры. Артефакты – другой класс таких «сырых» данных. Культурные особенности и образцы, составляющие поведенческое единообразие, являются абстракциями первого порядка, появляющимися в основном в результате обобщения данных непосредственного наблюдения. Их систематическое истолкование возможно лишь при условии понимания организации культуры на глубинном уровне. Эта модель внутренней организации культуры является абстракцией второго порядка, выведенной 15 The Social Sciences in Historical Study. A Report of the Committee on Historiography. N.Y. 1954. Bull. 64. P. 36-37. конструкцией, созданной антропологом. Она представляет собой попытку описать привычные категории мышления и поведения, подразумеваемые посылки, ценности – целый сектор культуры, в котором ее носители не имеют или имеют лишь в самой минимальной степени какой-либо систематический образ этих категорий. Подсознательные стереотипы и установки восприятия, характерные для представителей одного и того же социального слоя или среды, составляют набор тематических принципов – общих знаменателей, скрытых в широком культурном контексте. Они являются некоей имплицитной общей «философией», стоящей за укладом жизни каждого общества в каждый данный момент его истории. Ареал распространения культуры определяется также совпадающим воздействием других, специфически региональных факторов. Уклад жизни людей обусловлен не только их культурой, но и вызовами, возможностями и ограничениями, налагаемыми климатом, топографией, флорой и фауной, другими естественными ресурсами, а также расположением данной культуры по отношению к другим. Антропология внесла весомый вклад в разработку проблемы исторической изменчивости. Давление окружающей среды или девиантное поведение отдельных индивидов объясняет перемещение вектора творческой активности людей. Реорганизующая сила вырастает через повышение степени изменчивости в их поведении под воздействием мощных внешних стимулов. Так, индивид с девиантным поведением, который в обычное время подвергается наказанию и отторгается, в чрезвычайный, кризисный период может стать основателем новой влиятельной религии. В такие времена люди, как правило, чувствуют беспокойство, стремятся методом проб и ошибок улучшить свое положение. Некоторые индивидуальные фантазии или частные ритуалы приобретают эмоциональное значение, берутся на вооружение и социализируются группой. Очевидно, что индивиды, слабо интегрированные в общественную структуру, наиболее восприимчивы к инновациям, независимо от того, возникают ли они изнутри или извне16. Объединяющие принципы и властные конфигурации имплицитной культуры обусловливают векторы направленности культурных изменений и блокируют все те из них, которые выходят за определяемые ими рамки. Однако если внешнее давление достаточно сильно, они могут уступить, хотя могут также «вернуться» позже. Антропологи говорят также о поглощении (абсорбции) новых паттернов, деструктивных по отношению к существующей культуре, как антагонистических аккультураций. Структурная антропология, основание которой заложил Клод ЛевиСтросс, оказала существенное влияние на развитие не только самой этой науки, но и истории, социологии, других социальных и гуманитарных дисциплин. Метод структурного анализа, предложенный К. Леви-Строссом, стал широко применяться в исторических исследованиях, начиная со времен Школы Анналов. Краткое определение сути этого метода в трактовке Г. Гурвича заключается в том, что он позволяет объяснить «систематическое целое саморегулирующихся трансформаций»17. Это подразумевает акцент на институциональных исследованиях помимо изучения индивидов и больших социальных групп. Структурный подход может быть реализован с помощью квантитативных методов, а также исследовательских процедур, применяемых в социологии. Методы, наработанные антропологией в рамках так называемого «этнометодологического движения», которые могут быть названы социосемиотическими, позволяют изучать процессы освоения индивидом своей культуры, использования им структур обыденного знания в процессе функционирования той или иной локальной социальной организации, повседневной социальной практике. Они включают: 16 Ibid. P. 39-40. Salo W. Baron. The Contemporary Relevance of History. A Study in Approaches and Methods. N.Y, 1986. P. 44. 17 в 1. Анализ выражений, так называемых являющихся несформулированными «указательных» (показательных) коммуникации, определяемыми продуктами общими предположениями и одинаково понимаемыми всеми. При этом принимаются во внимание: особенности лексикона, характер упоминаемых высказываний, действия, которые указывают на приоритетную социально признаваемую их трактовку. Употребление этих выражений определяется пониманием социальных структур, с которыми люди сталкиваются в своей повседневной жизни, на уровне здравого общепринятого смысла. Показательные выражения – существенная черта любой коммуникации и социального поведения. 2. Анализ феномена «членства» (membership) как метод изучения социально организованной практики изнутри изучаемой социальной среды. Это включает выявление того, что член определенной социальной группы должен знать и делать, чтобы осуществлять признаваемое членство, проявляя необходимую поддерживая для выполнения идентичность. своих Феномен функций членства компетентность является ключом и к пониманию других методов, разработанных в рамках этнометодологии18. 3. Феномен «ответственности», относящийся к анализу понимания, описания и оправдания людьми своих действий перед лицом друг друга в рамках локального коллектива. Это существенный метод изучения того, как члены локальных коллективов реализуют в свое практике обыденное понимание социальных структур. 4. Метод анализа феномена «расположенности», проистекающий из контекстуальной природы социальной активности людей. Его реализация связана с изучением социальной ситуации с целью выявления путей и способов воплощения структурных свойств социальной системы в практических действиях индивидов и обыденных ситуациях выбора. 18 The Ethnomethodological Movement. Sociosemiotic Interpretations by Pierce J. Flynn. Berlin; N.Y., 1991. P. 28. 5. «Сценическое проявление» - относится к изучению «исполнительского мастерства» индивидов в выступлении на «социальной сцене» локальных практик, в овладении скрытыми правилами и знаниями, необходимыми для выполнения той или иной социальной роли. С целью его реализации осуществляются «эксперименты несоответствия», анализируются аудио и видео – записи19. Реализация указанных методов невозможна без установления сети интертекстуальных пространственно-временных признаков (таких как топонимы, хрононимы и т.д.), позволяющих создать пространство внешних ссылок, являющееся новым семантическим универсумом20. Весомым вкладом в современную социальную теорию является семиотическая концепция культуры антрополога К. Гирца, позволяющая, по оценке Н.Б. Селунской, перейти от объяснения к интерпретации, обогатить историческое объяснение путем соединения его каузальных и мотивационных моделей21. Актуальность концепции определяется тем, что историк, изучающий прошлое, а тем более другую культуру, равно как и этнограф, не знаком (или не вполне знаком) с тем воображаемым миром, внутри которого действия людей являются знаками. К. Гирц предложил метод «плотного» или «насыщенного» описания: «Как взаимодействующие системы создаваемых знаков ... культура не есть сила, которой могут быть произвольно приписаны явления общественной жизни, поведение индивидов, институты и процессы, она – контекст, внутри которого они могут быть адекватно, т.е. «насыщенно» описаны»22. К. Гирц выделяет четыре особенности этнографического описания: оно носит интерпретативный характер; оно интерпретирует социальный дискурс; интерпретация состоит в 19 Ibid. P. 29. Ibid. P. 210. 21 Селунская Н.Б. К проблеме объяснения в истории // Проблемы источниковедения и историографии. Материалы II Научных чтений памяти И.Д. Ковальченко. М., 2000. С. 47. 22 Гирц К. «Насыщенное описание»: в поисках интерпретативной теории культуры // Антология исследований культуры. Том 1. Интерпретации культуры. СПб., 1997. С. 183. 20 попытке выделить «сказанное» из исчезающего потока происходящего и зафиксировать его в читаемой форме; оно микроскопично23. Способы анализа, используемые в культурной и социальной антропологии, могут быть применены к более широкому исследовательскому полю, так как антрополог (этнолог) в достаточно узком контексте имеет дело с теми же крупными категориями социальной реальности (власть, собственность, престиж, вера и т.д.), с которыми имеет дело историк, изучающий процессы социальных изменений, а также поддержания и обеспечения стабильности, сохранения традиции. 23 Там же. С. 189. механизмы История и социальная психология Применение в исторических исследованиях концепций, заимствованных у психологии, имеет смысл и может быть продуктивным только в рамках адекватного теоретического сформулированные контекста, объяснительные включающего принципы, не ясно противоречащие используемым концептуальным моделям и терминологии. Значение теоретических достижений социальной психологии первой половины XX века, ставших основой междисциплинарных исследований, обогативших методический и концептуальный инструментарий историков, трудно переоценить. Речь идет о появлении бихевиоризма, гештальтпсихологии и психоанализа, концепции и выводы которых стали стимулом развития междисциплинарной кооперации истории и психологии. Бихевиоризм в эру своего толкователя Джона Ватсона был продуктом американской функционалистской революции, направленной против описательной психологии, изучающей содержание умственных процессов. Под влиянием учений Дарвина, Павлова и Бехтерева он подчеркивал значение для человеческого поведения таких начальных элементов психической организации как привычки и условные рефлексы. В отличие от ранней версии, в рамках которой ставилась под сомнение возможность сознательных актов человеческого поведения, более усложненный последующий вариант уделял внимание анализу ментальных процессов, представавших не в виде непосредственно доступных наблюдению данных человеческого поведения, а обобщений, сделанных на их основании24. Выдающиеся достижения гештальт-психологии связаны с исследованием ощущений, восприятия и мышления. Гештальт-психология исследовала организацию ментальных процессов, в которых отдельные элементы приобретают характер и значение лишь в рамках общей композиции. Сосредоточение внимания на изучении организованных систем опыта и поведения, комплексной обусловленности отдельных фактов 24 The Social Sciences in Historical Study. P. 60. психической жизни структурой, в которую они внедрены (в противоположность механическому толкованию взаимосвязи отдельных независимых социальной ее элементов), психологии за получило пределами широкое распространение собственно в рассматриваемого направления. Одним из направлений, порожденных гештальт-психологией, стала реконструкция «частного» («внутреннего») мира человека. З. Фрейд разработал начала психоанализа в рамках медицинской практики, независимо от академической науки. Вскоре стало очевидным, что его открытия заполняют заметный вакуум в психологии в сфере теории мотивации. Изучение психопатологии, снов и человеческих ошибок позволило сфокусировать внимание на иррациональных компонентах человеческого поведения25. З. Фрейд и его последователи выявили ряд новых форм, которые ментальные процессы могут действий человека. Это бессознательных принять в ситуации амбивалентность – сосуществование противоположных чувств по отношению к одному и тому же объекту; вытеснение (замещение) – процесс, в котором подавленные эмоции, вызванные одним объектом, пробуждаются другим; конденсация (уплотнение, сгущение) – процесс, в котором мысль, выражение или действие имеют множественные значения в различных контекстах; проекция – процесс, в котором чьи-либо собственные подавленные качества или мотивы приписываются другим26. Историк должен учитывать роль защитных и адаптационных психологических механизмов в анализе человеческого поведения, для понимания которых важны разработанные Фрейдом и его последователями концепции проекции, подавления (исключения из сферы сознательного), реакции порядка – формирования паттерна поведения, соответствующего ситуации в ее сознательной интерпретации, противоречащего импульсу на бессознательном уровне; изоляция отделение 25 26 Ibid. P. 61. Ibid. P. 62. мыслей от их эмоционального тревожащего но – контекста; рационализация – изобретение правдоподобных и приемлемых причин подсознательно мотивированного поведения. Фрейд подчеркивал важность семейных взаимоотношений в младенчестве и раннем детстве в формировании структуры личности взрослого и, в особенности, процесса идентификации с фигурами родителей как источника совести («суперэго») и, в конце концов, культурной непрерывности социального контроля в обществе. Так называемые «неофрейдисты» (К. Хорни, Э. Фром) отвергли биологические предпосылки теории либидо о доминирующей важности сексуального начала и его трансформациях. Они сделали попытку применения в психоанализе теорий социологии и культурной антропологии, рассматривая как культурно и социально обусловленные многие факторы, считавшиеся биологическими. Изучение личности, которое имеет очевидный интерес для историка, претерпело заметное влияние как психоаналитического, так и холистического течений мысли. Другие важные для историка концептуальные наработки социальной психологии связаны с изучением взаимодействия людей в группах. Они возникли в рамках так называемого «интеракционизма». В любой функционирующей социальной группе, согласно этой точке зрения, так называемый изолированный индивид – вводящая в заблуждение фикция. Люди достигают взаимодействия и избегают случайностей в своих взаимоотношениях в силу того, что воплощают в своей личности многие черты социокультурной системы в микрокосме. Это символы, верования, ожидания определенных действий друг от друга, разделяемые членами социальной группы, видоизмененные или возникающие мотивы, стремления и оценочные стандарты, приобретенные как результат группового опыта. Одной из центральных проблем социальной психологии является проблема социализации личности. Посредством социализации культура, которая вначале жизненного цикла является внешней и принудительной по отношению к человеку, становится внутренней, сложно инкорпорированной структурой его личности. Личность, принимая культуру, в которой она сформировалась, усваивает ее в своей собственной своеобразной версии. Поскольку культура существует только в разделяемых членами социальной группы практиках и понимании, личность вносит вклад в культурные инновации в то же самое время, что и поддерживает культурную преемственность. Поэтому противоречие между изучением великих личностей и экономической и социокультурной интерпретацией истории, исходя из этой позиции, основывается на ложной дихотомии. Плодотворная роль рассмотренной теоретической ориентации может быть прослежена в изучении психологии лидерства. Было установлено, что лидерство – это отношения между лидером, последователями и требованиями ситуации, включающими традиции группы, формируемые всеми ее членами. Лидер играет социальную роль, и его поведение должно соответствовать ожиданиям членов группы. Его роль при этом корреспондирует с взаимными ролями других членов группы, а его личные качества и реальное поведение позволяют ему удовлетворить требования роли более или менее успешно. Начиная с 1930-х гг. психологи и психоаналитики совместно с антропологами сфокусировали свое внимание на изучении проблемы «культура-личность». Изучение становления личности в «примитивных» обществах, демонстрирующее широкий спектр социальных практик, позволило выявить комплексную взаимосвязь между традиционными культурными нормами, представлениями и практиками, в которых индивиды воспитываются, и чертами личности, наиболее часто встречающимися среди членов данного общества. Для обозначения черт организационной структуры личности, общих или наиболее часто встречающихся, различные исследователи использовали синонимичные термины, такие как «базовая структура личности», «модальная личность», «социальный характер», «национальный характер»27. Была предложена гипотеза, что структура 27 From E. Escape from Freedom. N.Y., 1941; Kardiner A. and others. The Psychological личности обеспечивает опосредованную связь между по-видимости несвязанными чертами культуры, которые, тем не менее, находятся в единстве. Историки могут использовать также интерпретативные стратегии, разработанные в психологии для изучения индивидуального мира человека (в частности, проективные технологии) при изучении письменных источников личного происхождения28. Эксперименты по изучению аутистического мышления и личностной динамики восприятия показали, что никто не может написать документ о себе или ком-либо другом без того, чтобы он ни был глубоко личностно окрашен под влиянием подсознательных и сознательных факторов. Поскольку индивид принадлежит одновременно к разным социальным группам, он играет в обществе разные роли. Одни удовлетворяют его более, другие менее. В условиях, когда референтная группа и выполняемая социальная роль ясно не определены (что может быть в кризисные и переходные периоды истории), аутистические элементы определяют видение индивидом ситуации в соответствии со своими собственными стремлениями. Результаты изучения отклонений от социальной нормы в ролевом поведении были использованы в исследованиях процессов социальных изменений. Было выдвинуто предположение о существовании двух видов негативных девиаций: отрицание социально-ожидаемого ролевого поведения и внешнее принятие роли при неспособности успешно функционировать в соответствии с ней. Третий тип девиантного поведения может быть определен как позитивная девиация. Он принимает форму поддержки духа или смысла социальной роли без следования соответствующим ей традиционным стереотипам поведения (примером может быть поведение Frontiers of Society. N.Y., 1945. 28 Gordon A. The Use of Personal Documents in Psychological Science; Gottschalk L., Kluckhohn C., Angell R. The Use of Personal Documents in History, Anthropology, and Sociology//Social Science Research Council. Bulletins 49 and 53. N. Y., 1942, 1945. политического лидера- реформатора). В этом случае возникает конструктивное лидерство, осуществляются новаторские изменения. Внимание историков привлекают и биографические исследования с использованием методов клинической психологии29. Сталкиваясь с задачей создания интерпретативной биографии, исследователь, знакомый с методами психологии, будет, на основании изучения ранних лет своего персонажа, формулировать гипотезы о том, какие качества личности он проявит позже, будучи вовлечен в различные типы ситуаций. Систематическая проверка этих гипотез в сопоставлении со свидетельствами, относящимися к различным стадиям жизни, не только способна дать ключ к пониманию мотивов поведения, но также сфокусировать внимание на процессе становления и эволюции личности изучаемого персонажа. Также важны при создании исторической биографии описание и анализ поведения человека с учетом социальных ролей, выполняемых им, структуры организованной системы взаимодействия, в которой он реализовывал себя, и образцов санкций (одобрения и наказания), которым он подвергался, выполняя эти роли. Серьезное внимание, уделяемое изучению возможных конфликтов между различными ролями, выполняемыми личностью, и образцами санкций может дать объяснение иначе необъяснимым формам ее поведения. Итак, традиционный подход социальной психологии объясняет человеческое психологических действие структур посредством и относительно механизмов. Социальные стабильных психологи постулировали наличие типичных стабильных психологических структур и тенденций, существующих в скрытой форме (латентно) до тех пор, пока они не стимулированы воздействием внешней среды. Структура или тенденция таким способом активируется и это выражается в последующих действиях индивида. Так, например, было установлено, что индивид поддерживает состояние когнитивного баланса до тех пор, пока поступающая информация 29 The Social Sciences in Historical Study. P. 67. не нарушит его, запуская тем самым автоматический механизм восстановления первоначального состояния30. Появление исторической социальной психологии во второй половине XX века было обусловлено как преодолением позитивистско-эмпирической философии, являвшейся базой традиционной социальной психологии, так и осознанием того, что адекватное понимание психологических феноменов возможно лишь при условии рассмотрения связи между событиями во времени, помещения того или иного явления в рамки определенного временного контекста31. Следуя Соссюровской лингвистической классификации, социальные теоретики, такие как Харри, Рили, Нельсон и Бланк, разграничили синхронистический подход, имеющий дело со статичным состоянием изучаемого объекта, и диахронную теорию, рассматривающую последние (или отношения между ними) в течение определенного временного периода32. Изучение психологических аспектов социальной активности людей невозможно вне временного контекста. Так, эволюция культуры, развитие социальных традиций, отношений между этническими группами, становление политических институтов происходили в течение столетий. Это определило появление исторической психологии как особой науки, изучающей социально-психологические аспекты исторического процесса, на рубеже XIX - XX вв., в трудах В. Вундта, хотя элементы такого подхода встречались уже в у Геродота, затем Д. Вико и Г. Лотце33. Теоретические ориентации исторической психологии, изучающей долговременные процессы эволюции человеческого поведения и деятельности, базируются на трех основных подходах: диалектическом, структуралистском и эволюционистском, нашедших воплощение в трудах не только собственно психологов, но и философов, историков, социологов, 30 Gergen K.J. An Introduction to Historical Social Psychology//Historical Social Psychology. N.Y.; London, 1984. P. 4. 31 Ibid. P. 4-5. 32 Ibid. P. 6. 33 Ibid. P. 14-15. лингвистов34. Среди них можно назвать такие имена как Маркс, Поппер, Леви-Стросс, Барт, Фоколт, Московичи, Выготский, Лурье, Леонтьев, Лурия и др. Каждый из них в рамках указанных подходов предложил свои теоретические конструкции, объясняющие направленность, ход и характер изменений социальной активности и поведения людей на протяжении длительной истории человеческого существования. Историческая социальная психология предлагает и классификацию видов исследования, осуществляющихся в рамках этой дисциплины. Первая форма исследования базируется на постулате о стабильности (“assumption of stability”), признании, с одной стороны, универсальных принципов функционирования человека, с другой – различий в проявлениях этих принципов внутри различающихся временных контекстов. Базовые процессы социального взаимодействия сохраняются, но конкретная форма их реализации может видоизменяться с течением времени (например, в психологии развития ребенка, процесса обучения или мотивации достижения успеха)35. Сторонники фундаментального этого подхода стабильного разделяют основания веру в человеческой наличие природы, управляемого определенными механизмами и принципами. Исследование этого типа не противоречит экспериментированию. Однако существует очевидная трудность в сборе экспериментальных данных, относящихся к длительному историческому периоду. Второй исследовательский подход может быть назван как концепция последовательного изменения (“ordered change”). Сторонники этого направления считают базовые принципы человеческого существования диахронными по своей природе и фокусируют внимание не на их проявлении в тот или иной период, а на процессе последовательного продвижения в ходе 34 Peeters Harry F.M. Theoretical Orientations in a Historical Psychology// Historical Social Psychology. P. 66-79. 35 Gergen K. An Introduction to Historical Social Psychology// Historical Social Psychology. P.21. их развития от одной стадии к другой. Приверженцы данного подхода полагают, что эти последовательные формы повторяются в течение жизни либо одного индивида или культуры, либо ряда индивидов и культур. Данная ориентация может быть прослежена в трудах Вико, Вундта, Маркса, Фрейда и других исследователей. Третий подход, который может быть условно назван «теорией случайности» (“aleatory orientation”), характеризуется убеждением в том, что большинство длительных процессов не могут быть предопределены или в своей основе повторяться. Более того, принимается, что они могут варьироваться, иногда существенно, от одного индивида или периода к другому. Большинство моделей исторических перемен сами являются предметом значительных изменений. В результате, каждый долговременный процесс может быть понят лишь в контексте взаимодействующих обстоятельств конкретной исторической ситуации36. Этот подход завоевывает постоянно растущее число приверженцев среди исследователей психологии жизненного цикла. В частности, он может быть прослежен в изучении «поколенческих» эффектов и методологическом прорыве, представленном когорт-анализом. Как показывает последний, траектория развития в течение жизни большинства поведенческих тенденций имеет специфику применительно к различным возрастным группам37. В целом последний подход характеризуется принятием сознательно действующего социального агента. 36 37 Ibid. P. 23. Ibid. образа человека как История и социология Как и антропология, социология изучает человеческие действия и отношения. Социологи определяет поле своего исследования рамками общества, его структуры, функций и процессов. Как отмечает Кингсли Дэвис, «социальными изменениями называются только такие изменения, которые появляются в социальной организации – то есть, структуре и функциях общества. Социальное изменение, таким образом, образует только часть значительно более широкой категории «культурных изменений»... С точки зрения социологии... мы интересуемся культурными изменениями только в той степени, в которой они вырастают или имеют влияние на социальную организацию»38. В изучении социального взаимодействия, однако, социологи подчас игнорируют различие между социальными и культурными процессами, которые на практике невозможно строго разделить. Так, интерес к изучению ценностей вводит социологов в традиционное поле культурной антропологии. Подобно антропологам и социальным психологам социологи изучают групповое поведение. В ряде таких исследований (В. Уорнера, П. Лунта) было показано, что групповые взаимоотношения оказывают воздействие на этические суждения и способы мышления39. Групповой имидж, представления о себе и других оказывают существенное влияние на формирование ментального поля, в котором члены групп определяют свои отношения в межличностном и межгрупповом взаимодействии. Социолог описывает нормативную структуру общества, используя термины, употребляемые также и историками: социальный институт, традиция, религия, статус, престиж, и т.д. Термин «социальный институт» относится как к организованным системам действий, так и к правилам и 38 39 The Social Sciences in Historical Study. P. 41-42. The Social Sciences in Historical Study. P. 45. нормам поведения, принятым и признаваемым индивидами и группами40. Социологи, изучающие процессы, протекающие во времени, выдвинули идею структурной стабильности социальных институтов на протяжении длительных исторических периодов. Среди разнообразных идей, которые получили развитие на основе институционного анализа, следующие пять имеют особый интерес для историка: 1. устойчивость базовых социальных институтов (таких как семья, религиозные церемонии и т.д.), как универсальных черт общественной организации; 2. перенос с течением времени функций одних институтов на другие; 3. взаимозависимость институтов, при которой изменения в одном из них влекут за собой изменения в других; 4. близость духовных оснований, действие принципов согласованности и последовательности в организации и взаимодействии социальных институтов данного общества; 5. институциональная инерция, или тенденция институтов сохраняться в разных организационных формах в интересах самоувековечения41. Как в антропологических, так и в социологических исследованиях уделяется большое внимание проблеме статусных ролей и статусных отношений в обществе. Она рассматривается как часть системы социальной стратификации, посредством которой члены общества ранжируют друг друга с точки зрения престижа и других видов социальных отличий. Одной из проблем, которую изучает социология, является проблема социальной мобильности – передвижения индивидов из одного класса (или иной социальной группы) в другую в рамках данной социальной иерархии. Историк, использующий данные наработки, прежде всего интересуется вопросами: 40 41 Ibid. P. 47. Ibid. P. 47-48. кто передвигается вверх по социальной лестнице, а кто – вниз? захватывает ли это движение относительно небольшую область внутри «социальной шкалы», или оно представлено значительной вертикальной мобильностью, допускающей перемещение из низших страт в высшие? каковы каналы (способы) передвижения? каковы характерные для того или иного общества, или его отдельных слоев, образцы карьеры (успеха)? в какой степени церковь, школа, армия, политические партии и другие институциональные группы служат теми «лифтами», с помощью которых индивиды передвигаются вниз и вверх? Таким образом, историк, изучающий общества, претерпевавшие исторические перемены, должен ответить на вопрос: каковы степень, направленность и природа движения индивидов вверх и вниз по социальной лестнице в данном обществе в рассматриваемый временной период? Особое направление в исследовании социальных отношений – изучение элит – социальных слоев, находящихся на вершине социальной пирамиды, обладающих властью и влиянием. Анализ характеристик, элит включает методов изучение поддержания их власти, состава, основных персональных стереотипов мышления, социальных контактов и взаимоотношений, повседневных занятий. Как и в социальной психологии, как мы показали выше, в социологии разрабатываются концепции социальных ролей, которые индивид играет в обществе, выполняя определенные функции, или серию функций. Выполняя одновременно несколько ролей, он рассматривается в конкретной ситуации с точки зрения определенной социальной роли. Это включает изучение норм, разделяемых той или иной социальной группой и образующих ее концепцию социальной роли. Использование концепций социальной роли и социальной функции (последняя включает динамические аспекты социальной роли – поведение, ожидаемое от любого индивида, занимающего соответствующую этой роли позицию) дает историку инструмент анализа индивидуального поведения и мотивации в сложных социальных ситуациях. Это предполагает, что историк должен стремиться расширить свое исследование выполняемой индивидом социальной функции до изучения различных ролей, которые он играет, осуществляя эту функцию. Если социолог, проводя такого рода исследование, рассматривает индивидуальные роли как материал, с помощью которого идентифицируются аналитические образцы, то историк предпочитает иметь дело с девиантными ролями, которые вызывают исторические изменения, нежели с паттернами поведения, выражающими социальную норму. Однако девиантные роли не могут быть адекватно поняты без изучения социальной нормы, от которой девиация имела место42. Городская и сельская социология, коммуникации, расовые отношения, криминология, народонаселение также находятся среди приоритетных проблем социологических исследований. Изучение перехода от традиционного к индустриальному обществу предоставляет блестящую возможность кооперации усилий социологов и историков. Отношения в семье, условия детства, социальные роли и социализация испытывают воздействие перехода от сельского к городскому обществу. Социологи изучают теоретические аспекты этой проблемы, развивая концепции социальной дезорганизации (упадка влияния социальных норм, регулирующих поведение членов групп); социальной нестабильности, вызываемой эрозией общепринятых норм и ценностей в городской среде, и др.43 Изучение систем коммуникаций тесно связано с познанием природы современного индустриального и постиндустриального обществ. Массовое распространение радио, телевидения, журналистики, а в последние десятилетия – Интернета – ставит вопрос о путях приобретения людьми представлений, мнений и суждений по тем или иным проблемам. 42 43 Ibid. P. 50. Ibid. P. 52. Фундаментальная предпосылка этого подхода состоит в том, что процессы, вовлекаемые в конструирование систем «истинных» представлений, рассматриваются как социально и культурно обусловленные. Следование определенной мыслительной системе должно быть объяснено с помощью анализа конкретных характеристик ее социального контекста. Такой анализ означает расширение традиционной сферы интеллектуальной истории до изучения влияния классовых, профессиональных и иных социальных позиций на создание или следование определенным системам представлений. Историк должен также решить вопрос о том, являются ли доминирующие формы мысли в отдельные периоды в развитии данного общества предпочтительными с точки зрения основных целей и нужд этого общества (это может и не осознаваться его участниками). Термин «идеология» используется в разных значениях, но в большинстве случаев относится к любой системе идей, которая осознанно или неосознанно развивается группой в преследовании ее собственных интересов, безразлично, в интересах изменений или сохранения существующей ситуации. С этой точки зрения все разделяемые паттерны суждений и представлений, направленные на достижение социальных целей, будь то религиозные верования, политические или экономические доктрины, являются идеологиями44. Проблема анализа идеологии и пропаганды привела к развитию методики контент-анализа, при которой принимается во внимание частота появления конкретных фраз, концептов, идей и вербальных символов. Контент-анализ является специальным методом формализации и измерения качественных признаков нарративных источников, основанным на частотных, классификационных преобразованиях и может быть применен по отношению как к массовым, так и индивидуальным обширным нарративным документам45. 44 45 Ibid. P. 53. Методы количественного анализа текстов нарративных источников. М., 1983; На первом этапе исследования выделяются признаки, данные по которым содержатся в источниках многократно. После кодировки качественных признаков производится подсчет частоты их встречаемости в документах. Для выявления связей между признаками, содержащимися в общем массиве документов, характера и уровня их взаимной зависимости, может быть вычислен коэффициент корреляции (сопряженности)46. С целью выведения конкретных характеристик индивидов или систем целесообразно в ходе проведения контент-анализа сформировать необходимое количество категорий идей и представлений, которые затем могут быть обобщены и суммированы, что послужит основанием для выводов о существовании определенных социальных ролей или идеологических систем, позволит не только объяснить, но и предсказать социальное поведение индивидов. Наиболее перспективным направлением современной социологии является разработка концепций, направленных на интеграцию микро- и макро-уровней анализа социальных отношений (Э. Гидденс, А. Кикоурел, Хабермас и др.). Традиционный социологический подход разделял социетальные макроструктуры как особый уровень социальной реальности от микроэпизодов социальных действий индивидов, тем самым отделяя анализ структур от анализа человеческих действий и практики повседневной жизни. Наибольший вклад в преодоление разрыва между теорией социального действия и институционным анализом вносит теория структурации Э. Гидденса. Она наиболее адекватно объясняет соотношение социальных структур, процессов и человеческой деятельности. Э. Гидденс показывает, что между ними нет жесткой границы, что именно люди, а не общество, порождают структуры и инициируют исторические изменения, но их Количественные методы в исторических исследованиях. М., 1984; Бородкин Л.И. Многомерный статистический анализ в исторических исследованиях. М., 1986; Ковальченко И.Д. Методы исторического исследования. М., 1987. 46 Там же. креативная деятельность и инициатива являются социально обусловленными. По Э. Гидденсу, момент производства действия является также моментом воспроизводства контекстов повседневной деятельности в социальной жизни. В то же время в процессе воспроизводства структурных качеств социальные агенты ограничены рамками, установленными ненамеренными последствиями предшествующих социальных действий, что влечет за собой возможность социальных изменений47. А. Кикоурел, решая аналогичную задачу соединения анализа разных уровней социальной реальности, утверждает, что элементы макроструктур не просто являются некоей данностью, а возникают из рутинной практики повседневной жизни в результате действия организационных и интерактивных механизмов. Выявлению последних может способствовать широкая контекстуализация социального взаимодействия путем создания и анализа сравнительной базы данных, включающей не только данные, характеризующие контекст единичного взаимодействия, но также те, которые позволяют изучать социальный феномен систематически в различных контекстах48. Весьма перспективным является применение в исторических исследованиях методов анкетирования и интервьюирования, заимствованных из социологии. Это возможно в тех случаях, когда речь идет не о столь далеком прошлом, когда участники исторических событий живы. В отличие от изучения уже отложившихся в архивах анкет и воспоминаний, историк в данном случае, составляя вопросник, имеет возможность управлять процессом создания источника, исходя из целей своего исследования. Блестящий пример реализации методов социологии в историческом Гидденс Э. Элементы теории структурации // Современная социальная теория: Бурдье, Гидденс, Хабермас. Новосибирск, 1995. С. 4071. 48 Cicourel Aaron V. Notes on the Integration of Micro- and Macro- Levels of Analysis//Advances in Social Theory and Methodology. Toward an Integration of Micro- and Macro Sociologies. Boston; London, 1981. P. 51-80. 47 исследовании демонстрируют работы Е.С. Сенявской, изучающей психологию комбатантов, в том числе участников войн России XX века49. Массовые источники, сформированные путем анкетирования, обрабатываются, как и отложившиеся в архивах анкеты, с помощью количественных методов, наиболее адекватным из которых в данном случае является метод создания и анализа баз данных. Применяя методику проведения нестандартизированного интервью, в рамках которого задаются лишь отправные точки беседы, историк фактически использует методы «устной истории» («oral history»), хорошо разработанные в западной историографии50. Существует целый ряд специальных принципов и процедур работы с данным видом источника, учитывающих особенности психологии, индивидуальной и исторической памяти человека51. Полученный таким образом материал позволит не только обогатить исследование фактическими деталями, часто отсутствующими в официальных документах, но и уточнить некоторые данные, по которым имеются разночтения в источниках. В ходе такого рода работы часто возникают новые вопросы и повороты в изучении проблемы. Несомненным условием применения этого метода является сопоставление и критическая оценка полученных данных с данными других исторических источников. Использование указанных методов социологии и, в первую очередь, нестандартизированного интервью, позволяет также изучать психологию и менталитет участников исторических событий, которые, таким образом, предстают в «человеческом измерении». Сенявская Е.С. Психология войны в XX веке: Исторический опыт России. М., 1999; Она же. Человек на войне: опыт историко-психологической характеристики российского комбатанта // Отечественная история. 1995. № 3; Она же. Бытовая религиозность на войне (на примере двух мировых и советско-афганской войн) // Менталитет и политическое развитие России. М., 1996. 50 Тош Д. Указ. соч. 51 Там же. 49 Основная литература 1. Арьес Ф. Ребенок и семейная жизнь при старом порядке. Екатеринбург, 1999. 2. Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992. 3. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка. М., 1986. 4. Бюргьер А. От серийной к комплексной истории: генезис исторической антропологии // Homo Historicus. Кн. 1. М., 2003. 5. Гуревич А.Я. Историческая наука и историческая антропология // Вопросы философии. 1988. № 1. 6. Гуревич А.Я. Исторический синтез и школа «Анналов». М., 1993. 7. Гуревич А.Я. Культуа и общество средневековой Европы глазами современников. М., 1989. 8. Дарнтон Р. Великое кошачье побоище и другие эпизоды из французской культурной истории. М., 2002. 9. Дэвис Н.З. Духи предков, родственники и потомки: некоторые черты семейной жизни во Франции начала нового времени // THESIS. 1994. Вып. 6. 10.Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции после 1950 года // Одиссей – 1991. М., 1992. 11.Кром М.М. Историческая антропология. СПб., 2002. 12.Ле Гофф Ж. Средневековый мир воображаемого. М., 2001. 13.Ле Руа Ладюри Э. Монтайю, окситанская деревня (1294 – 1324). Екатеринбург, 2001. 14.История и антропология: Междисциплинарные исследования на рубеже XX – XXI веков / Под общ. ред. М. Крома, Д. Сэбиана, Г. Альгази. СПб., 2006. 15.Февр Л. Бои за историю. М., 1991. 16.Феллер В. Введение в историческую антропологию. М., 2005. 17.Шартье Р. Культурные истоки Французской революции. М., 2002. 18.Шартье Р. Новая культурная история // Homo Historicus. Кн. 1. М., 2003.
