INSIDER-КАРЬЕРА, № 10(10) 18.12.2007. Приложение к газете «Элитный персонал» ИНИЦИАЦИЯ STORY, ИНТЕРВЬЮ: ВЯЧЕСЛАВ ПРОКОФЬЕВ. ТЕКСТ, ИНТЕРВЬЮ: ДМИТРИЙ ЧЕРНИКОВ Андрей Гриб, выпускник философского факультета МГУ и Финакадемии Чтобы пережить экстремальный опыт, необязательно ехать в Неваду. Свободные от цивилизации российские просторы обостряют восприятие ничуть не хуже — особенно когда чувствуешь, что пространство тоже обладает сознанием. Как в таких условиях перейти в состояние свободы и покоя и обрести внутреннее равновесие? На первый взгляд, Андрей Гриб не отличается от обычного бизнесмена из российской глубинки, привыкшего «делать дела». Он сразу переходит на «ты», выкуривая сигарету, держит ее исключительно в углу рта, иногда отпускает крепкие выражения. Однако ему ничего не стоит выдать пару нетипичных для сложившегося образа фраз вроде «экзистенциальная тяжесть» или «переживание я-бытия», а то и помянуть пару приемов Кастанеды. При этом, рассуждая о вещах земных или отвлеченных, он тщательно подбирает слова, не позволяя себе соскочить в эклектичный треп. Порой кажется, что Гриб получает явное удовольствие от своей принадлежности к двум мирам: он наслаждается своей речью, комбинирующей «интеллигентность» и «почвенность», своей ролью путешественника из языка в язык, из пространства в пространство. Андрею вообще нравится странствовать. «ЧШ-Ш-ШХ»! Что именно манит в большие города - не всегда ясно. Разговоры о театрах, концертах и вообще культурном досуге, ресторанных кухнях мира и общении с интересными людьми - немного не о том. Большинство, переехав в ту же Москву, продолжают вести провинциальный образ жизни, редко выходя «в свет» дальше забегаловки по соседству и сузив круг знакомств до десятка таких же поклонников остроносых туфель. Так в чем же дело, почему им (вам) все же комфортнее с 15 миллионами соседей, чем в Типичном-Городе-С-Градообразующим-Пpeдпpиятием? Когда Робинзон попадает на остров, он сразу начинает воссоздавать Британию на этом клочке суши, конструируя привычное для него пространство. В этом смысле Дефо фиксирует не столько новый типаж, сколько традиционную связь человека и места. Однако времена меняются, традиции отступают. В римейке классического «Робинзона», романе Мишеля Турнье «Пятница, или Тихоокеанский лимб» (Vendredi ou les Limbes du Pacifique, 1967), герой из той же эпохи, оказавшись в таком же положении одиночки, предпочитает в ритуальном забытьи орошать своим семенем островные поляны, вместо того, чтобы взращивать овощи и злаки. То есть возделывать новую культуру, явленную в результате соития конкретного пространства из того человека. Тем самым возникает современный сюжет: «смерть» традиционного человека-капсулы, осваивающего территории, и рождение личности, открытой для освоения самим пространством. Когда «духовные ценности» рушатся, на первый план выступает идеологически нейтральная ценность энергии. «Москва — это уходящий в космос психофизический вихрь, в который закручены миллионы людей. Здесь думается быстрее, естественнее, свободнее, поливариантнее, что ли... Здесь ты смешиваешься с этим всеобщим вихрем, ты как бы когерируешь в его вибрационном поле, — размышляет вслух Андрей Гриб. - Для московского базового вихревого сознания все провинциальные носители сознаний как бы приторможены или, точнее, неразогнаны. А Москва втягивает в себя со всей страны и людей, и капиталы, поднимает все это вверх, а потом разбрасывает, обычно очень далеко, в основном за границу - чш-ш-шх! Так вот они, наиболее намагниченно-продвинутые персоналитиз, и разлетаются». Ухоженная блондинка за соседним столиком вопросительно косится на нас - она заметила диктофон, но никак не может опознать celebrity в моем собеседнике, пьющем попеременно то красное вино, то морковный фреш и изрекающем столь имперские фразы. Гриб, антикризисный управленец, приехавший из Вятки на пару дней в столицу, кажется, не обращает на нее никакого внимания: «...но вместе с тем в Москве думается предопределеннее, потому что вокруг очень много не твоих трендов, но ты как бы смешиваешь свои мысли с этой быстрой общедоступной всеобщей мыслительной деятельностью и думаешь, что тоже быстро мыслишь. А это очень часто не так, потому что проверить свою мыслительную потенцию можно лишь в тишине и одиночестве. Поэтому в Москве так много неадекватного зазнайства». И, сидя в кафе на Никитском, он начинает отматывать время назад. Его философия растет не из фантазии, а из фантастической и тем не менее реальной личной истории. Каким образом выпускник философского факультета МГУ и успешный биржевой делец поддался на алтайскую «провокацию», когда в морозном сибирском апреле преодолел 550 километров экстремального подъема по Чуйскому тракту к кордону местного заповедника, затем — в одиночку — совершил 70-километровый бросок по тропе до заброшенной грунтовой дороги? Еще сложнее понять последующее трехлетнее егерьство в этих диких краях — вместе с женой и дочкой, которые привыкли к московскому комфорту. Что это, дауншифтинг? Тогда почему такой экстрим, почему бы не отправиться в Гоа, к Антону Носику? Или здесь что-то иное? ИНСАЙТ В ЛЕНИНСКОЙ КАЮТЕ «Алтай был просто одной из экскурсий для моего Я». А экскурсии Андрея несут на себе поколенческий отпечаток продвинутой молодежи 90-х, когда за плечами спортивная - по советской инерции - юность, увлечение восточными духовными практиками, политический пиар, фондовый рынок, быстрые деньги. Гриб родился на Донбассе, но в сознательном возрасте редко бывал на родине — с середины 80-х в составе различных юниорских сборных Союза (по велогонкам и боксу) он начинает кататься по сборам и соревнованиям, где занимает призовые места. Но в 18 лет он не прошел отбор на первенство мира, и этот сбой стал поводом всерьез задуматься о дальнейших шагах. Паузу зависания между очень понятным и размеренным спортивным прошлым и непонятным будущим беспардонно оборвал призыв, который привел Андрея на пограничный сторожевой корабль Черноморского флота, с мощнейшей дедовщиной, усиленной переходом с 3 лет службы на 2. Но история матроса Гриба несколько отличается от истории матроса I'pишковца. «Была очень напряженная атмосфера, которая подталкивала к овладению формами управления сознанием, к выходу за пределы себя. Иначе лично мне выжить было сложно». Еще в учебке Андрей встретился с любопытным замполитом, гипнотизировавшим курсантов «стадами», - Алексеем Некрасовым, ныне экстрасенсом, практикующим в Анапе. Общение с этим человеком, чтение эзотерической литературы при свече в шумоизоляционном отсеке, который располагается ниже ватерлинии, практика активной медитации - все это привело к ряду инсайтов, которые посетили и без того впечатлительного и восприимчивого Гриба на корабле. Однажды он спустился в «ленинскую каюту» отдыха. Свет был выключен, по телевизору шла программа «Здоровье», в ней рассказывали об операции по одновременной пересадке легких и сердца. Незаметно для себя он «отождествился с пациентом». На экране ножницами начали резать сердечную сумку. Андрей рассказывает, что в этот момент он почувствовал мощнейший сердечный удар. Пропал слух, вместо зрения в глазах была белая пустота. «Один из знакомых, но уже неживых людей сказал мне в ухо: «Дыши». Я вдохнул и понял, что легкие мне еще подчиняются». Чувства через какое-то время восстановились, но Гриб очень испугался такого опыта и перестал заниматься медитацией. Увлечение восточными практиками привело его на подготовительное отделение Института стран Азии и Африки МГУ. Не пройдя конкурс, через год Гриб поступил на философский факультет университета, решив заняться политологией. На этот раз им руководили чисто конъюнктурные соображения Андрей встретил свою будущую жену, остро встала проблема денег, а в университете была сильная социальная база, да и политология в 1995 году была в большом фаворе. Общаясь со своими сверстниками (уже старшекурсниками), он сразу включился в работу по ведению выборных кампаний. Параллельно он начинает заниматься скупкой газпромовских акций у частных акционеров. «Я оторвался от прежних ценностей и интересов — и сориентировался на деньги. В 25 лет, играя на бирже, уже имел $ 1,5 млн. в управлении, что по тем временам было немало». Медитацией Андрей больше не занимался, но в бизнесе тоже случались чудеса. «Отставка Черномырдина случилась в понедельник, а за два дня до того, в пятницу, я немотивированно выставил на торги акции Газпрома и продал их очень много. Чисто интуитивно. Поехал домой. Затем развернулся, зашел в офис, снова запустил систему - и продал еще. Уехал, схватившись за голову, все было как в тумане. Все выходные не общался с партнерами, боялся, собрался выкупать все за свой счет - но в понедельник они уже мне звонили с траурными голосами, а я их несказанно радовал». 98-й год прошел относительно безболезненно для Андрея и его партнеров по сделкам на рынке. Но команда распалась «вследствие личных конфликтов». МЫСЛИТЕЛЬНЫЙ ШУМ А в 2000 году в жизни Гриба происходит катаклизм — у него рождается дочь. «Это изменило меня. Совершенно неожиданно ты встраиваешься в традицию, начинаешь подругому относиться к родителям, тебе начинает казаться, что с бездетными не о чем говорить, когда речь заходит о серьезных вещах». Гриб почувствовал «экзистенциальную тяжесть» - в жизни поубавилось свободы, зато прибавилось ответственности и заботы. Одновременно накопилось большое количество вопросов к себе и миру — давало о себе знать пребывание на философском факультете. «Спорт, армия, университет, работа в нескольких местах, потом эти биржи, потом мне диагностировали язву - я просто почувствовал себя загнанным в какой-то момент. Я был тогда неудовлетворен творением, то есть собой. И решил раздербанить эту жизнь в пух и перья. Просто бросить какой-то вызов. Либо это выведет меня куда-то, либо черт с ним». Нужно было сломать рутину, а легче всего это сделать с переездом. «Как-то утром Я шел в киоск за газетой и мой взгляд упал на обложку какого-то журнала с заголовком «Охота на Алтае» или что-то вроде того. А я всегда хотел побывать на Алтае и на Камчатке». Маршрут Барнаул - Бийск - Горно-Алтайск Гриб впервые проделал в начале декабря 2000 года. Куда дальше? Разумеется, на Телецкое озеро, здешние культовые места. Алтаец, у которого ему предложили переночевать, собрался на месячную охоту и неожиданно позвал его с собой — почему бы и нет, решил Андрей. Кроме хозяина ему составили компанию интересные люди, контингент для тех мест достаточно типичный. Первый «сидел» четыре раза, общий срок - 15 лет. Второй отмотал шесть лет. Третий «не привлекался», но «пошаливал». Они обучили Гриба азам алтайской охоты, научили печь хлеб. Также он узнал, что на той стороне озера очень богатые зверьем места, но это территория заповедника. «Я ходил по тайге среди этих кедров, в этой тишине. Мыслительный шум прекратился. Я вдруг ощутил тишину, и мне стало в ней комфортно. А до этого хаос меня просто поедал. Я понял, что это может быть похоже на начало чего-то нового. Но реально ничего еще не произошло. Подумал: надо где-то здесь посидеть. И уехал на Урал, я к тому времени в Челябинск перебрался. Подготовился к поездке, а уже через месяц прибыл в заповедник устраиваться инспектором». Там удивились: как, после МГУ — и к нам, и даже письмо не написал. Может быть, в розыске? К тому же на озере не было мест, поскольку нижние, озерные кордоны считались блатными из-за туристических наплывов в сезон. Были вакантны только два горных кордона, куда машина шла только летом. Ему не хотелось ждать так долго. Знаки «Мою алтайскую эпопею сопровождали жесточайшего уровня знаки и совпадения. Много что меня «цепануло». Я приехал на место и увидел стенгазету, в которой было написано, что алтайский заповедник, старейший в России, был организован ровно за 40 лет до моего дня рождения. День в день! Как я мог пройти мимо этого?! Когда ты дезориентирован, такие вещи обычно работают». В третий раз Гриб приехал на Алтай в апреле. Цель была простая - посмотреть те два кордона, которые ему предлагали (см. карту на стр. 23). для этого нужно было подняться по Чуйскому тракту почти до Монголии, уйти влево за два перевала, около 190 км, там посмотреть один кордон, после чего спуститься до следующего по конной тропе. И потом еще спуститься вниз, километров 90 до Телецкого озера, с тем чтобы его переплыть и вернуться в Артыбаш и затем в Горно-Алтайск. Андрей еще не знал, что апрель на Алтае считается зимним месяцем. С неясными надеждами и тяжелым рюкзаком — один каяк весил более 15 кг — Гриб отправился в путь. На автобусе он доехал до Усть-Улагана, последней деревни, охваченной рейсовым транспортом. От этой деревни нужно было пройти 30 километров до другого селения, Саратана, а уже от него еще 40 до следующей деревни, Язулы. В 10 километрах от последней находился первый из двух нужных ему кордонов. «Как Я добирался до этой деревни, которая возле нашего кордона последняя, это же ужас! Солнце стало садиться, а я еще не дошел до одного сложного перевала. На последней стоянке, Каратеж, где были алтайцы, стояла страшная зыбкая тишина, которая подавляет, пугает. Люди ходят очень медленно, смотрят. Налили мне полстакана чая. Я выпил. Они молчат. Я уже собрался уходить, но решил спросить: «До Язулы - 30 километров?» По карте померил, у меня примерно столько получалось. Старуха молчит. Оказывается, в это время у нее умирал дед, он лежал в доме на топчане наверху. Еще одно мистическое совпадение - он был мой однофамилец. На алтайском это будет Мешкхе. И он вдруг произнес фразу, которая меня спасла. Когда я попрощался и встал, старик сказал: «За 12 км до деревни будет избушка дорожников. В ней заночуй». Тогда был первый переход, во время которого Гриб столкнулся не просто с физическими трудностями, а именно с «противостоянием сознательной природы». Это ощущение сознательности окружающего мира его не покидало. Утопая в снегу, он уже решил бросить рюкзак. Уже стемнело, ударил мороз. У него был ожог лица, глаз, которые он пытался затянуть марлей, но она только натирала и обжигала лицо. Веки на обожженных глазах закрывались с трудом. и все-таки он увидел избушку, ту, о которой ему сказал старик. Когда ввалился в нее, стояла ночь, и не было сил приготовить еду. На «последнем издыхании» Гриб наколол дров, бросил их в буржуйку, даже не думая, что может во сне угореть. Спал в какой-то агонии, перед глазами стояло марево, потому что любое касание лица - обжигало. «Кажется, вспыхивала вся голова от этого ожога». На следующий день он вышел только в 12 часов, потому что не мог долго встать, потом не мог поесть. Просто полностью потерял все силы. В ту деревню, где должен был быть кордон, он пришел только на следующий день. Начальник кордона ушел, дома была только его жена с тремя детьми. Она накормила его мясом и вместе с ним съездила на кордон, где с советских времен жил только престарелый дед. В деревне Гриб переночевал и с утра должен был спускаться вниз, к следующему кордону. До него нужно было идти километров тридцать. «Когда она меня провожала, смотрела какими-то страдающими глазами. Мое лицо выглядело ужасно. Я был весь сморщенный, опухший, чуть ли не обугленный. Белки глаз - красные. тут она говорит: «Дальше будет стоянка брошенная, там сейчас нет никого. Она летняя. ты на этой стоянке заночуй». А я не мог понять, почему она так напрягается. Конная тропа прямо на карте автомобильных дорог нарисована. Вдоль речки вниз спускаться, ни перевалов, ничего - что там может быть сложного? Можно сказать, что я добежал к двум часам дня до этой последней стоянки. Избушка расположена в каком-то редколесье, очень жутком. Ощущение, что здесь присутствует что-то невидимое и оно следит за тобой. Мне было там очень неуютно. Потом я узнал, что там самые жуткие места, которых никто не знает. Кетикель, «Семиглавая гора», с которой шаманы бросались в пропасть. Рядом озеро, называется Етикель. Озеро Ети. И из заповедника в тех местах почти никто не ходил». В этом месте задерживаться не хотелось. Кроме того, бежать было легко, и в запасе еще около 4 часов светового дня. Гриб думал, что прошел примерно половину дороги. Он ошибался — расстояние между кордонами было значительно больше. ПРОСНУТЬСЯ От избы шли две тропы: одна - узкая - вверх, другая - широкая - вниз. Вверх идти не хотелось. Через три часа пути по нижней тропе, которая стремительно таяла, Гриб понял, что заблудился. Он начал крутиться, заходить в разные стороны и, наконец, выбежал на замерзший водопад. «Пройдя метра два, я вдруг осознаю, что лед водопада не ровный, а под наклоном. И моя инерция заканчивается, меня начинает нести к обрыву. Вот он, два метра. И очень скользко. Меня спасла сухая ветка смородины – где-то в метре от меня, ближе к обрыву. Я увидел ее, уже уезжая в обрыв. И схватился, потянул ее, вытягивая, прижимая себя ко льду и усиливая трение. И вот так, вокруг нее по краю обрыва съезжая, по диагонали я выскочил. И с этого началась погоня, меня погнали духи. Я стал убегать от точки смерти, которая только что была, мелькнула. По этой мельчающей тропе. В конце концов через час я уже осознал, что спускаюсь уже по какой-то звериной тропе, по которой люди не ходят». Гриб по-прежнему думал, что между кордонами не более тридцати километров. Поэтому он запутался, приняв водопад за один из притоков реки, который на карте был для него неким ориентиром. «Еще через полчаса напряженной мыслительной работы на грани паники я, как герой, ломанул напрямик через этот горный массив, решив, что так выйду к реке. Я ведь думал, что там по берегу можно идти». Гриб пошел, как танк, на буераки, косогоры, влетал куда-то в колючки, вылезал с песнями, матом. «Молитв тогда еще не было, я еще боролся». Вдруг метрах в пяти от него за каким-то холмиком что-то дернулось и устремилось в сторону. «А у меня ни оружия, ничего. У меня был посох. Я вытащил его, зная, что если это медведь, то архетип человека для него фигура с посохом. Древнейшие архетипы у всех животных таковы, что, если что-то идет с палкой, это не животное, и зверь не кинется. Я взял посох и пошел в атаку на свой собственный страх. Отогнал этот страх чуть-чуть, взял рюкзак, поперся дальше». Когда он вышел на берег, то оказалось, что река течет по глубокому ущелью, где везде стоят поминальные кресты сплавщикам. Это была река шестой (последней) категории сложности для сплава. Какое-то время шел по льду. Река уже бушует посередине, а метра по два-три с каждой стороны лед. «В конце концов я оказался зажат в. ущелье между рекой и камнями. Был в жутком состоянии, в панике подспудной, которую еле сдерживал. Сама мысль ночевать здесь меня ужасала». Что делает герой? У него всегда есть последний шанс. У Андрея была лодка, на которой он думал переплывать озеро. «На каяке, в который я до того ни разу не садился, поплыл по речке шестой категории сложности, «миллиметруя» между камнями и ледяными краями». Когда он уже оттолкнулся от берега, началось нечто незабываемое. «Лодка была без «юбки» И сразу наполнилась ледяной водой до краев, и в таком притопленном бушующем состоянии я набрал огромную скорость в этих порогах, стоя по пояс в кипящей, обжигающе холодной воде. Ломился, выбирая куда: влево или вправо, если какие-то валуны виднелись посреди реки. Минут, наверное, десять (хотя все это происходило вне времени!) в сумерках я сплавлялся, не зная и не видя, куда меня бешено. несет, время от времени ударяясь о ледяные забереги». «В конце концов мы встретились - я и огромный камень посередине реки, который меня остановил и опрокинул. Он был удивительно ровной — треугольной — формы, как клык. Я вылез из каяка и, держась за лодку, погреб к берегу. Выбрался на береговой лед. Было. очень холодно, но трезво! Адреналин не давал глазам моргать. Разделся, отжал вещи, надел сырую одежду, вытряхнул рюкзак, все насквозь промокло, спички размыты. Заметив, что быстро смеркается, сложил все в каяк, взяв с собой лишь фонарик. Еще было пару глотков коньяка». Ум стал еще более прозрачным и четким: «Здесь, мокрый, без спичек, на льду, в каменном мешке ущелья я не выживу, мне надо. все равно двигаться дальше, сколько смогу». Решил, что будет бежать хоть всю ночь. И побежал по торосному льду горной реки, кое-где обходя валуны и каменные россыпи. Внутри — собранность, настороженность. «Внезапно замечаю свежий медвежий след — вспышка сознания, жар ужаса обжег меня изнутри. Медведь спустился с горы, и я бегу прямо по его свежим следам. Оружие — только мое обостренное сознание. И его еле-еле хватает на оперативное сканирование надвигающегося из темноты пространства. Огромные валуны, норы, дыры, расщелины — и это все в густых сумерках. Сухой, чистый страх очень бодрит!» Вскоре уперся в очередной речной прижим к скале — по берегу не пройти. «Пытался перебраться на другую сторону реки, меня смыло. потоком в бурлящую ледяную воду. Я опять поплыл и когда, уже во второй раз, переплыл на другой берег, то. вдруг смертельно ясно осознал, как бесконечно бездонна и холодна вода. Она меня просто остановила. Чисто физически, сердце холодом схватила и реально замедлила. Нешуточное отрезвление. Я окончательно проснулся! И вдруг понял, ясно-ясно так увидел: если еще раз попаду в эту черную ночную воду — всё! Больше не будет уже ничего». Выплыл на другой берег уже обессиленный, отжал одежду, хлебнул коньяка и пошел теперь уже по правой стороне реки. НЕОТВРАТИМОСТЬ ПРЕДЕЛА Через какое-то. время снова уперся в прижим к вертикальной скале. И вот здесь началась агония. «Решил, что в воду больше не полезу, - начал карабкаться с квадратными глазами на отвесную скалу. Кое-как хватался за колючий, режущий замерзшие руки кустарник. И диво! Все-таки залез! Оглянулся с высоты в темноту — надо. же ведь как-то отсюда еще и спуститься. А темно так, что внизу ничего не видно, помню, что я, не думая, стал спускаться и в какай-то момент решительно прыгнул вниз! Было так темно, что абсолютно не видно, куда прыгаешь. Высота метра четыре, наверное. Но я удивился тому, что во мне проснулось какое-то иное, принципиально другое сознание. Безучастный свидетель, трезвый, спокойный и решительный взгляд, как на внешние вещи, так и на продолжающуюся интенсивную внутреннюю агонию. Я даже помню, как был весьма впечатлен, когда, прыгнув со скалы в эту темноту, уверенно сгруппировался и будто завис в медленно надвигающемся на меня воздухе, как бы паря. И когда все перед глазами прояснилось и взгляду стало. доступно каменистое дно ущелья, я просто аккуратно приземлился, безупречно поставив ноги на два разных камня. Каждый победитель должен быть когда-нибудь побежден. Я был побежден именно той ночью. Я не помню, что было дальше, наступила уже глубокая темнота. Фонарик разрядился и перестал светить. Я потерял видение реальности, устал, провалился в очередной раз ногой под лед, чуть не сломав калено. Дальше одни фрагменты, много разных вспышек сознания. Перебираюсь, например, с валуна на валун... ползу по какой-то упавшей сухой елке, которая соединяла два камня... долез до середины, а она просто предательски хрустнула подо мною и обломилась... и я полетел с трехметровой высоты вниз на камни... сделал в воздухе сальто вперед и упал ровненько спиной, хребтам оземь. Вокруг меня камни, но там, куда я упал, был маленький, но мягкий снежный надув, и я в него упал всем своим обреченно-расслабленным, бессильным телом. Как в пух. В конце концов, через какое-то время я обессилел и начал со всем вокруг прощаться, сказал себе, что. сделал все, что. мог, и, в общем-то, честно помираю. Кругом меня сгустилась полная темнота и сквозящий из нее холод неизвестности. Ясное осознание наступления неотвратимости собственного Предела. Я медленно. опустился на колени и сдался. Полностью, абсолютно и тотально капитулировал! Очень скоро начался мой последний монолог в сторону Всеединого: «Ты же видишь, я сделал все, все, что мог. Я честно боролся, но...». Лицо. заливали слезы. Мне было. очень стыдно и обидно, что все у меня так бесславно и глупо закончилось и я так ничего и не сделал, и теперь уж и не совершу вовсе, все, приехали, тушите свет, занавес! И вдруг я испугался, что не успел поблагодарить всех и Его. И весь свой последний выдох вложил в Благодарность. Теперь уже точно все. И мне показалась, что я умер. Я уткнулся лицом в снег, лед и на какое-то время выключился, потому что вокруг сгустилась невероятная тьма. Через какое-то время я очнулся и понял, что все еще жив. Открыл глаза — вокруг плотная темнота. Но я вдруг стал хорошо видеть сумеречным зрением в ночном пространстве. Я сканировал все ущелье в целом и каждый камешек в отдельности. Сейчас я думаю, что просто глаза привыкают к темноте, к тому же в крови адреналин, но тогда это показалось мне мистикой. Ладно, сказал я себе. Медленно поднялся на ноги и просто побрел дальше. В голове было огромное количество мыслей, вся жизнь проносилась передо мной гигабайтнокартинными вспышками, высвечивающими суть ярких, но давно забытых сцен из детства, из юности, отовсюду. Образы вереницей хлынули в сознание, и меня понесло по течению». Ладно, сказал я себе. Медленно поднялся на ноги и просто побрел дальше. В голове было огромное количество мыслей, вся жизнь проносилась передо мной гигабайтнокартинными вспышками, высвечивающими суть ярких, но давно забытых сцен из детства, из юности, отовсюду. Образы вереницей хлынули в сознание, и меня понесло по течению». ЗДРАВСТВУЙТЕ, ЛЮДИ! Он брел, и в конце концов ущелье вдруг стало расширяться. Показалось, что расширилось и небо, оно стало исключительно звездным. Андрей вышел из самого узкого участка между горами и увидел какую-то полоску тени на льду, оттенок в его цвете. «Тропа!» Он прошел по ней буквально метров 300 и увидел в темноте избушку. В ней нет окон, только рваный полиэтилен. Разломанная печка, фуфайка драная, но сухая. И на нарах лежала старая кабанья шкура, почти кожа, вся высыпанная, но тоже сухая. Долго искал спички, но не нашел. Сбросил с себя мокрую холодную одежду, свернулся калачиком на кабаньей шкуре, укрывшись фуфайкой, и так, в позе эмбриона, «прокоматозил» в избе до утра. «Надо сказать, что я успокоился в той темноте и снова , стал прощаться с родными и близкими, но уже как-то умиротворенно, безо всякой паники и агонии. Некая душевная гармония снизошла на меня, несмотря на мощнейший телесный озноб. Много чего там важного происходило со мной в избушке той ночью, но это важно только лично для меня». Потом он очнулся уже утром, когда светило яркое солнце. Ему было жарко, вернее, тепло, как в утробе матери. Он встал, и хотя был обессилен — все тело было словно вата — снова пошел. «Самое ужасное, что перед этим нужно было снова одевать мокрую холодную одежду». Через полчаса набрел на реку, которую вчера так искал. «Меня страшно терзали сомнения. Туда ли я иду? А может, я этот кордон ночью прошел, проплыл? Тело мое полностью лишилось всяких сил, а воля была парализована бушующими душевными метаниями. В какой-то момент я увидел на вершине горного массива силуэт коня. Может, рядом люди? Я с превеликим трудом поднялся на этот перевал и различил вдалеке, на другой стороне реки, небольшую отару овец и коз. Пробираясь по тропе наверх, часа через полтора я вышел на свежеспиленные деревья. А дальше в уши неожиданно ворвался торжественный крик петуха. Я увидел птицу чуть позже на деревянном заборе кордона. И «потекло» все еще не верящее себе и в себя очень человеческое чувство счастья. Здравствуйте, люди! Братья!!! Егеря и два залетных алтайца совершенно охренели: пришел из тайги по снегу чувак в тапочках. Хотя стоял солнечный день, было примерно плюс пять. Я натер ноги, и мне было удобнее в тапочках». Однако это был не конец. Переночевав в местечке Чодра, к которому вышел, Гриб в сопровождении двух алтайских тинейджеров с ружьями отправился за своим рюкзаком, оставленном в двенадцати километрах от кордона. Вернулся он с уже совершенно больными коленями, которые после прыжков с валуна на валун «добила» тяжелая ноша. Поэтому Гриб взял тайм аут еще на два дня. После этого он прошел еще тридцать километров вниз, вдоль реки Чулушмы, которую перебродил с помощью конных алтайцев, и выбрался на грунтовую дорогу, спускавшуюся к озеру, в очаг алтайского сепаратизма, богатую деревню Балыкча. «Если местных жителей назвать алтайцами, а не теленгитами, то они сильно обидятся, ставя себя на более высокую ступень. В общем, там все сложно, как на Кавказе. Русских в этом селе нет», — скупо комментирует ситуацию Гриб. Поймав на дороге «уазик», Андрей добрался до заброшенной турбазы. Оттуда Андрей перебрался на остров, который «приватизировал» бывший лесничий, сокращенный с кордона. Переплыть на каяке озеро — довольно неуютное, с черной ртутной водой и большими волнами, заставившими поплясать утлую лодку. Поподать в воду Гриб лишний раз не хотел, тем более что с середины озера берега представлялись туманными горами — шансов доплыть без лодки почти не было. Позже Андрей познакомится с местной легендой — Олeroм Рыжим, мужиком лет под 40, «у которого все сгорает — лодки, охраняемая им турбаза, паспорт. Этот человек с драйвом делал плот, ставил на нем палатку и спал в ней, бросая якорь метрах в трехстах от берега», — поражается Гриб. Впрочем, еще больше он был потрясен экстремальным предложением Рыжего катать по ночному озеру туристов. На другом берегу Гриб прошел ряд кордонов, отправился на геодезическом катере — вместе с учеными, которые следят за озером, — в главную усадьбу заповедника. от нее было 30 км до Артыбаша, после чего еще 120 км до Горно-Алтайска. Все это верховья Оби. «Конечно, этот маршрут способствовал моему полному перерождению. Можно спрашивать себя, повторил бы я все это, зная, что меня ждет. Но к чему героизм? Ведь не скажешь, что я целенаправленно искал таких тягот. Я бы по-другому готовился к дороге. Я же там умер практически». АЛТАЙСКАЯ ЖИЗНЬ Самостоятельная одиссея по горам и кордонам дичайших мест произвела впечатление на начальника заповедника, и после возвращения место инспектора на одной из горных застав уже поджидало Гриба. А также его жену и маленькую дочь. «Вопрос — ехать вместе или нет — даже не обсуждался. Конечно, Татьяна, как и любая другая женщина на ее месте, боялась, но она «мужняя жена» и, в конце концов, сейчас вспоминает те годы как самые невероятно счастливые в нашей жизни. Пребывание там нас очень сплотило». На горном кордоне - 2100 метров над уровнем моря, где Гриб и его семья провели 1,5 года без электричества, их соседями были только один старик да «дикий, но добрый» земляк из Донбасса, который после армии попал туда «наверх», да так там и остался. «Я просто разбирался с тем опытом, который там получал. Я его переваривал, потреблял. И параллельно лечился, потому что не мог уйти от такой природы: она меня вдруг пустила, я стал там своим. К тому же я не был готов для нового созидания, а предыдущий этап уже закончился». Никаких дел не было. Никаких телефонов. Нужно было покушать — стрелял пару-тройку рябчиков. Пил хорошую воду. Йога «была всегда рядом», Андрей обрел любимый камень, где регулярно делал асаны. На горном кордоне была некая стерильность, вспоминает Гриб, которая помогала сознательной процедуре душевной химиотерапии. «В горах лишнее, чужое в тебе — отмирает, а настоящее, твое — усиливается. Отсюда — крепнет и оттачивается воля, воображение. А что еще нужно для обретения собственной целостности, как не прояснение мысли и приближение воли к сути себя и своих исконных интересов?» Следующие полтора года он провел на кордоне у Телецкого, по-местному Золотого, озера. «Я хотел тишины. Мне не надо было никакой тусовки. А в деревнях соседних была какая-то грязь человеческая, много грязи. Пусть в горах самые, как говорят, еб*нутые и дикие алтайцы и между ними постоянная поножовщина, убийства и самоубийства. Но алтайцы — это корневая красная раса, индейцы! Они чисты в своей искренности! Когда ты с ними поживешь, узнаешь их мифы, культуру, характер, то начинаешь понимать, в чем их совершенство, и с этого момента любые представители коренного этноса (все другие индейцы) тебе понятны на уровне подсознания». Вся та совершенно дикая часть жизни стала ему интересна. «Через индейцев я могу понять всех. Земля и доблесть — вот что является их базовыми ценностями. Я-то до этого думал, что деньги; оказывается — нет, оказывается — земля, место!» К тому же он перестал бояться жить один. «У нас ничего не было. Закупаешь на зиму три мешка муки, того, сего. И все. Там нет никакой цивилизации. Москва представляется иллюзией, как в мультфильмах. Вся Европа для Сибири — абсолютно мультяшный мир, со всеми своими острыми прикольчиками. А Сибирь стала для меня второй родиной. Потому что я там умер и воскрес. Настоящее-то «я-переживание» — оно там. И всякий, кто не побоится там себя удержать какое-то время, поймет, что на Алтае этого «я-переживания» больше, чем здесь, поэтому с собою интереснее, если кто заинтересован с собою вообще встречаться. Там противовесная мощнейшая энергия разлита в пространстве сама по себе. И интенсивность экзистенциального переживания бытия здесь и сейчас заполняет тебя до краев. И излечивает». НОВАЯ ГЕОСИСТЕМА Когда Гриб приехал в Москву, то вспомнил про язву и обследовался. От нее не осталось даже рубцов. «Любая среда норовит тебя остановить. Суть всемирной инерции остановить любое движение. Когда я впервые приехал на Алтай, то всякий собеседник отговаривал от похода: «Давай, подожди. Завтра-послезавтра машина пойдет». Я слишком быстр для них, я же из Москвы! Бытие, так сказать, норовит обездвижить сознание. В таких «сильных местах» трудно передвигаться, и телом и мыслью. Зачем нужна электрическая цивилизация? Для скорости! Куда все двигаются и за что борются? Двигаются к росту самосознания (скорости) и борются за территорию (бытие)! Кто быстрее, тот и победил и забрал себе бытие другого, его пространство, став при этом медленнее, но мощнее. И когда-нибудь он нажрется Так, что остановится. Правила просты — стремись быть как можно быстрее и как можно больше, и это приведет тебя к успеху! В этом же мире есть только вещи - есть бытие и сознание. Другими словами, статика и динамика. Все, что увеличивает динамику, пусть бессмысленную, расширяет сознание. Москва перестала быть скоростной, везде пробки. Ты едешь сюда за скоростью, а попадаешь в обездвиженную колонну. Твой ум быстр, а двигаться ты не можешь, поскольку вечно останавливаешься, где-то стоишь. Понимают ли московские власти, что скорость - это основа благосостояния? Что нужно позволить людям быстро передвигаться, и только тогда здесь будут новые идеи и здесь будет все остальное. Сюда будут стягиваться «быстрые" люди. Если бы я стал мэром любого города, то увеличил бы разрешенную скорость на порядки и убрал бы с трасс пешеходов. И выстроил бы вихревую систему. Через десять лет никто бы не узнал этого города". Но умение работать с энергией подразумевает способности не только разогнаться, но и остановиться, «заправить баю" посмотреть по сторонам, заглянуть внутрь себя. Идея Андрея - совместить энергетику таких мест, как Алтай, и скорость «быстрых» людей, то есть лидеров, во вполне конкретном проекте, общие основы которого только ощупываются умом медийного истеблишмента, но еще не осмыслены: «Нам в этом смысле есть что предложить. Нам нужно медийно снимать в экранный поток напряжение людей совершенно иного уровня». Нужны регулярные тусовки продвинутых людей в энергийных местах континента, считает Андрей. Но необходимо вжиться в среду, а на это требуется время. «Надо достичь уровня обмена энергиями с этим местом. Голыми руками ничего не возьмешь. Тебе нужно познакомиться с местными, грубо говоря, духами, ты должен быть для этого места чист и приемлем. И тогда у тебя будет совсем другое дыхание. Ты начнешь вдыхать много и выдыхать много. Современный человек, он же дышит, как воробушек. А другой человек дышит, у него минута вдох, минута выдох, например. Вообще все в этом мире вокруг дыхания. Говорю я и курю сигарету. Вообще интересно заводить себя в какие-то дурные состояние, интоксицироваться, а потом очищаться». Такая нацеленность на географическую экспансию из уст человека, еще пять лет назад сидевшего в безлюдных горах, может показаться неожиданной, но если еще раз вглядеться в прерывистую биографию Андрея, то возникает одно из вероятных объяснений. Та разница энергетического диапазона, чередование ускорения и остановки, которую он пропагандирует, характерна для него самого. «Искушение» уединением, уход в себя - замкнутость спортивных сборов на отдаленных базах, корабельная медитация~ алтайское затворничество - заканчиваются всплесками активности«в миру». Причем все «паузы» имели географическую подоплеку, добровольную или вынужденную. В своих «геопланах» Гриб систематизирует весь свой, не только алтайский, опыт, в них, например, ясно слышатся и отзвуки его подзабытого политологического образования, приучающего мыслить в категориях национального и геополитического. Андрей видит свою миссию в том, чтобы создать некоторую систему, которая могла бы взращивать носителей единого евразийского сознания, основанного на базовых русских ценностях и языке. Сформировать кластер людей, которые объезжают всю территорию страны в течение сезона. Наподобие сумоистов. «Сумо - это же не борьба, - улыбается он. - Это дураки начинают заниматься сумо, думая, что это вид единоборств. Чушь собачья. Сумоисты просто ездят по стране и совершают усилия в разных местах Японии. Являясь членами императорской семьи, они собирают энергию со всей страны и приносят ее императору, и наоборот, представляют энергию императора в регионах. Они своим физическим ритуалом материализуют особую всеяпонскую культурно-коммуникативную среду, цементируя собственное культурно-социальное пространство. И этот ритуал объединяет страну, где во власти представлены национальные интересы». . «У нас этого нет, - с нажимом говорит Гриб.- У нас психическая разобранность. Это очень насущно! Все, вроде бы, достигнуто — стабильность, контроль. Но тут откуда ни возьмись появляется главный вызов, неадекватный ответ на который грозит неминуемым разложением. И теперь надо решать главный вопрос: куда нам идти? Кто как, а я точно знаю, что иду за тремя вещами — Силой, Красотой и Совершенством! А вы?.. Я знаю, что и вы идете Туда. Ведь иного пути просто нет!»