Бердин А.Т., канд. филос. наук. (З.Я.Рахматуллина). Причем само определение Рахматуллиной
advertisement
Бердин А.Т., канд. филос. наук. В ЗАЩИТУ ТРАДИЦИИ Дискуссии на философские темы в СМИ Башкортостана — явление, к сожалению, не частое. Тем интереснее факт открывшейся недавно полемики вокруг книги З.Я.Рахматуллиной «Башкирская традиция (социальнофилософский анализ)». Но еще большего сожаления достойно то, что уровень, заданный обсуждению рецензентом, доктором философских наук А. Абдуллиным, оставляет желать лучшего. Поскольку рецензия написана с позиций радикального, методологически уязвимого европоцентризма и радикального либерализма, который был допустим лишь в период «перестройки» и ельцинского хаоса, а ныне, по крайней мере, в центральной печати, является чем то почти неприличным. Складывается впечатление, что вопросы, дебатировавшиеся в общественной мысли России лет пятнадцать назад, наконец, дошли до провинциальной публицистики, и та занялась ими с восторгом неофита. Но не будем уподобляться студентупервокурснику философского факультета, который наклеивает ярлык-определение: традиционализм, европоцентризм, коммунизм, и думает, что этим все сказано. Не все. К сожалению, у самого автора рецензии подобная тенденция просматривается. Это особенно ясно видно, когда автор рассуждает о понятиях, принятых Рахматуллиной, но исходя из своего, совершенно иного определения этих понятий. Получается спор ни о чем. Приведем пример, касающийся самой сути спора — понятия «традиции». Вот определение З.Я.Рахматуллиной: «Традиция, на наш взгляд, есть система целевых и нормативных антропологических (мировоззренческих и ментальных) представлений и установок, выражающая сущностное ядро человеческого существования и мотивирующая поведение людей» 3 (З.Я.Рахматуллина). Причем само определение Рахматуллиной под сомнение не ставится, а просто выписывается, но выводы рецензент делает за нее. «Традиция дает лишь «адекватность духу народа», но она не может дать ни «новые формы существования», ни «историчность». Ибо традиция — это, по своей сути, антиисторический феномен, возврат к прошлому, то есть отказ от нового, от исторических перемен. Если же народ постоянно не идет на такие перемены, то он просто перестает быть историчным» (А.Абдуллин). Сама по себе традиция, конечно «новых форм существования» не дает, в этом рецензент прав. Но Рахматуллина этого и не утверждает. Она просто считает, что «ценности традиции должны образовать духовный стержень национального подвижничества на путях обретения башкирским народом адекватных его духу новых форм подлинного исторического существования», т.е. являются основой национальной идентичности, без сохранения которой невозможен поиск новых форм существования этой самой идентичности в меняющемся мире. И это действительно так: не будет основы, некому будет такие «новые формы» искать, т.к. исчезнет, распадется на «атомы», «людскую пыль» сам субъект поиска — народ, путь и дух которого она исследует. Традиция никак не может считаться «антиисторическим феноменом», как полагает А.Абдуллин. История началась тогда, когда появилась традиция, т.е. осознание человеком временного потока, попытка «остановить», и тем самым — «измерить» время. Традиция закрепляет именно способы восприятия и измерения времени, «типы времени», весьма различные у разных цивилизаций и культур (Г.Гурвич). Этот «тип времени» воплощен в традиции, в своеобразном коде, и определяет алгоритм развития каждого народа. В каждой культуре он несколько различается, и попытка «перескочить» с одного из них на другой, чуждый, чревата потерей ориентации данного общества во времени 4 вообще. Именно отказываясь от своих традиций, общество рискует стать «неисторическим», следовательно, перестать быть обществом, поскольку само общество — феномен исторический. Традиция — есть функция времени, следовательно, историчности. Можно сказать также, что традиция — это культурный «защитный фильтр», отсеивающий из временного потока то, что способно нанести вред этносу. Но уважение к традиции не отрицает перемен, инноваций вообще. Дихотомия «традиция — инновация» — это абстракция, редукционизм (условное упрощение, сведение объекта к примитивной модели) самого крайнего характера, большего, чем деление общества на «классы» у К.Маркса. В действительности всем известно, что одного без другого не существует в принципе. Упрощение настолько крайнее, что в формате газетной статьи, предназначенной для широкого круга людей, не искушенных в тонкостях абстрагирования, является вопиющим искажением истины. На таком абстрагировании вскормлены полчища профессиональных философов, включая автора данных строк. Но хотя бы при общении с рядовым читателем следует предупреждать его об условности умозрительных интеллигентских схем, либо вообще их не использовать. З.Я.Рахматуллина, например, предупреждать об этом не забывает, параграф 1.4. ее труда так и назван: «Единство традиции и творчества как необходимое условие подлинного исторического бытия башкирского этноса» (с.99109). Самая заметная слабость рецензента — некогерентность суждений и идеологизация терминов. Некогерентность — это несовместимость суждений в одном и том же тексте, или даже в рамках одного суждения. Т.е. когда концы с концами не сходятся. Так, об историчности традиции далее А.Абдулин все же вспомнил, невольно опровергая 5 собственные категорические сентенции о якобы принципиальной «антиисторичности традиции». Но странным образом противопоставив глубинно-исторические, экзистенциальные традиции, привязанные не к конкретным, мелким историческим сюжетам, а к сюжетам «осевым» (К.Ясперс), к само-осознанию человека и общества как такового, которые и вычленяет в первую очередь З.Я.Рахматуллина, — традициям «историческим», к конкретным сюжетам привязанным. Да ведь и то, и другое входит в единое типологическое понятие — «традиция»! И служит одной и той же цели — ориентации народа во времени и пространстве («кто мы?», «в чем наша цель?», «что мы можем (и что не можем) делать?», «что мы должны делать?»). Эти вопросы — главные в философствовании, они — экзистенциальны. Кстати, по поводу экзистенции. Рецензент искренне уверен, что традиция и экзистенция есть вещи несовместные, что они противостоят друг другу. «Согласно экзистенциализму, подлинность человеческого существования возникает не из традиции, в которой, как неоднократно утверждает автор, «башкиры нашли экзистенциальную опору», а, наоборот, из противодействия ей. Традиция предполагает ее передачу от поколения к поколению. Экзистенциализм же рассматривает человеческую личность как индивидуальность, как существо одинокое и случайно заброшенное в этот мир. Оказавшись в такой ситуации, человек реализует проект своего бытия, сущность которого состоит в свободе» (А.Абдуллин). Вновь рецензент намеренно использует только одно, упрощенное толкование, описывающее лишь отдельное направление в философии экзистенциализма, а не широкое, философское определение экзистенции как таковой, которое имеет в виду Рахматуллина. Экзистенциализм как направление мысли и экзистенция как явление — вещи разные. Причем толкование 6 рецензента неточное, т.к. экзистенциализм — это попытка выйти именно из ситуации описанного им субъект-объектного деления мира, за рамки рациональности, которые башкирской народной философии были тесны задолго до экзистенциалистов, что и описала З.Я.Рахматуллина. Неужели доктору философских наук неизвестно, что традиция, даже в самом узком, этнографическом смысле этого слова, обязательно включает в себя, в частности, инициацию — ритуал, для индивида экзистенциальный по определению, когда испытуемый «рождается заново», через испытание, через «стояние перед смертью», и не только статус, даже личное имя зачастую получает другое! Не говоря уже об обязательном присутствии экзистенциальных ситуаций, «учебных» для потомков, в космогонических мифах (кстати, в исторических эпосах они не обязательны), таких, как «Урал-батыр». Там вся фабула построена на постоянном выборе, воплощенном в избравших разные пути братьях-титанах: Урале и Шульгене, начиная с нарушения Шульгеном традиции (табу на кровь), и завершая отказом Урала-батыра от личного бессмертия во имя жизни на Земле. «Экзистенциальная ситуация требует от человека не следования чему-то (традиции) или кому-то (авторитету), а решимости и мужества стать самим собой» (А.Абдуллин). Объяснение А.Абдуллина касается только узкого сектора экзистенциализма, посвященного экзистенции индивида, а не этноса или цивилизации, в то время как Рахматуллина рассуждает именно об экзистенции последних (направление, разработанное О.Шпенглером, Н.А.Бердяевым, К.Ясперсом, геополитиками). Экзистенциальные ситуации и переживания есть не только в судьбе отдельной личности, но и целого народа (соборной личности). Традиция — это и есть код народного способа экзистенции, восприятие которого уже индивидуально. И 7 почему человек не может «стать самим собой», оставаясь в рамках традиции? Человек, следующий своему Пути, долгу в мире, который по определению предполагает духовнотрадиционные, внутренние, совестные рамки, не дающие с этого пути свернуть, будь то Путь батыра или Путь самурая? Разве сам Путь лишен выбора? Или человек, уважающий традиции, уже не является человеком, «самим собой»? Джалык Сартай, Батырша, Салават — не люди? Перечтите «Хунхэ Сартай» или «Письмо Батырши» — и Вы поразитесь накалу экзистенции в их размышлениях и остроте их «стояния перед смертью» (классическая ситуация экзистенции). Все они — законченный продукт традиционного, причем полукочевого общества, которое рецензент считает «лишенным свободы», «неисторичным» и «примитивным», все — защитники свободы и традиции своего народа от натиска «чуждых ей культур». Слабость рецензента в том, что он путает понятие «традиционного» и «примитивного» общества так же, как путает «традицию» и «архаику», хотя в труде Рахматуллиной различие между этими понятиями четко разграничены. Отсюда его вывод: «кочевник-скотовод — это еще первобытный человек». Не будем придираться к тому, что в действительности башкирское общество относилось не к кочевым, а к полукочевым — рецензент, как не историк, мог этого и не знать. Менее вероятно, что доктор наук не знает признаки первобытнообщинной формации, совершенно не совпадающие с реалиями башкирского общества любой эпохи. Но придется допустить и такое. Если же считать формационным признаком «первобытности» отсутствие разрыва с Природой в национальном мировоззрении, как полагает рецензент, то придется признать первобытным и современное общество Японии. Суть приведенного выше суждения весьма характерна для рецензии в целом. Вновь рецензент пользуется 8 примитивными представлениями вековой давности, времен социал-дарвинистов и Ф.Энгельса, отвергнутыми современной наукой (но не идеологией в стиле Новодворской). Подобные суждения о кочевниках базировались просто на незнании фактов, и на неумении европейцев XIX века представить, что любое общество, непохожее на них самих, любимых, могло быть развитым и прогрессивным. Арабский энциклопедист Ибн-Хальдун и высокоученый эмир Темир-Аксак (Тамерлан), святой Серапион и Плано Карпини, столь выдающиеся умы минувшего века как А.Тойнби и М.М.Бахтин, Конрад Леви Строс и «евразийцы», В.В.Бартольд и Л.Н.Гумилев доказывали именно обратное — сложность, развитость и высокий инновационный потенциал кочевых обществ. Потенциал, конечно, небезграничный, как и в любом обществе, но исторически существенный. (Не говорю уже об А.А.Валидове (А.З.В.Тоган), Э.Хара Даване, башкортостанской, татарстанской, казахстанской, кыргызстанской, туркменистанской, турецкой историографии — для «просвещенных западников» они, видимо, «не свои», с их мнением можно не считаться. Но тогда придется игнорировать в этом вопросе и авторитеты современного российского кочевниковедения, например, С.А.Плетневу, С.Г.Кляшторного и В.В.Трепавлова). Кратко говоря, кочевничество как цивилизация, несомненно, возникло позже земледелия, и было инновационным прорывом в истории человечества. Совершенное приручение коня, безотходный цикл производства, селекция скота, изобретение кривой сабли — намного больший технологический рывок, чем создание Интернета или атомной бомбы (А.Тойнби, К.Леви Строс, С.Г.Кара Мурза). Отождествлять кочевое общество с первобытным не больше оснований, чем современное западное общество с дочеловеческим, с «миром джунглей»: есть какоето сходство (Т.Гоббс, Р.Киплинг), но есть же и разница! Одна 9 лишь органичная адаптация башкир к реформам Кириллова в 1730-х гг. показывает гибкость, прочность и замечательный адаптационный потенциал башкирского общества (Б.А.Азнабаев), оставшегося при этом традиционным. Башкирское общество и IX, и XIII, и XVIII, и XXI вв. обладает чертами традиционности, но называть его «первобытным» так же несправедливо для периода IX века, как для века XXI. Впрочем, даже очень архаичные феномены, вошедшие в традицию, нередко является не только фактом истории, но и показателем историчности. Так, сам факт сохранения столь древнего и оригинального явления музыкальной культуры, как курай и узляу, — феномен не только этнографический. Потому что культура курая использовала для освоения в себе такие исторические события, как восстания и войны башкир XVII-XVIII вв., пугачевщина, Отечественная война 1812 года, походы Башкирского Войска, Великая Отечественная война, и в то же время ныне школа башкирского курая — общепризнанна как органичный элемент современной культуры, продолжая хранить неповторимое своеобразие восприятия мира башкирами. Наглядный пример неразрывной связи традиции и истории, когда духовная традиция и историческая память взаимно укрепляют и поддерживают друг друга. Допустим, доктор философии не знал элементарных азов этнографии и культурологии, хотя изучению этнографами «традиционных обществ» (в своем, мягко говоря, крайне упрощенном толковании) посвятил значительный кусок своей рецензии. Кроме того, этнографический пример инициации постоянно упоминается в рецензируемой им книге Рахматуллиной. Появляется сюрреалистическое ощущение, что автор критикует кого-то другого, зачем-то украшая статью кусками из работ Рахматуллиной. А в целом Рахматуллина заранее предупредила читателя, что традицию понимает в намного 10 более широком смысле, чем этнографический. И дает ей свое, историографически и философски обоснованное определение, которое рецензент выписывает, но просто игнорирует. Следующее замечание рецензента настолько не по адресу, что его сложно воспринять адекватно. «Совершенно непонятно, почему исследователь сознательно игнорирует этот факт. Башкирский язык почти полностью вытеснен из сферы общественной жизни, и отнюдь не английским или турецким языками; башкирам не грозит, что их культура сильно изменится, если вберет в себя достижения немецкой или японской культуры, против которых так яростно выступает автор рассматриваемой работы». (А.Абдуллин). Именно З.Я.Рахматуллина в свое время сделала все, возможно, даже более, чем нужно, для расширения «сферы общественной жизни» башкирского языка. Или рецензент никогда не слышал о введении башкирского языка в качестве обязательного предмета обучения в системе образования Башкортостана? Большего в рамках политики сделать невозможно, причины ограничения этой «сферы» — социальные, не изменяемые никакими мероприятиями. Во-первых, рассуждая о «вытеснении из сферы общественной жизни», следует сравнить с периодом, когда функции башкирского языка были шире, чем сейчас, т.е. когда он не был «вытеснен». Таких эпох за ближайшие 300 лет не было! Именно сейчас эти функции расширены, как никогда ранее. Трагедия в другом — в том, что именно по этой причине, башкирский язык столкнулся с конкуренцией других, очень мощных языковых традиций: русской и татарской (ранее он участия в подобной конкуренции просто не принимал, оставаясь языком бытового общения в деревне). И выявились пределы его распространения, и более того, угроза отката назад. А с экономическим разрушением и культурной маргинализацией села — культурной основы традиционного этноса — и угроза разрушения самого языка. Это травмирует 11 мечту, очень дорогую башкирской интеллигенции и народу. Конкуренция еще и на мировой арене — позиция, для башкирского языка просто непосильная. Но от этого он не становится менее дорогим и нужным. Но защита национальной традиции предполагает и защиту языка, поэтому З.Я.Рахматуллина вполне последовательна и в теории, и на практике, что сложно сказать о рассуждениях рецензента. Ввторых, Рахматуллина нигде не «выступает яростно» против «достижений немецкой или японской культуры», как уверяет читателя рецензент. Желаете читать Канта в подлиннике — читайте: немецкий, тем более — английский, преподается в каждой школе, в каждом ВУЗе РФ и РБ. Неужели для этого следует отказаться от освоения гигантской по масштабам и лучшей в мире по качеству переводной литературы на русском языке, от посредства евразийской культуры «цивилизации-перводчика» (С.Б.Переслегин)? На языке, без освоения которого нормальная культурная жизнь в России и Башкортостане просто немыслима? Не у каждого хватит времени и возможностей выучить турецкий, чтобы прочитать Назыма Хикмета в подлиннике, а не в переводе К.Симонова. А хорошо бы еще К.Чапека прочитать, и Гете, и Шекспира, и Пауло Коэльо. На башкирский их всех перевести? А кто этому мешает? Существует, например, перевод на башкирский Корана, ведется перевод Библии — интересные, перспективные проекты. Работа в этом направлении давно ведется и приветствуется. Но следует знать меру во всем. И концентрировать небезграничный потенциал башкирской культуры на действительно насущных задачах. Только сложно будет конкурировать с переводами К.Чуковского, С.Маршака, М.Цветаевой. А худший перевод башкирскому читателю может не понравиться — ему есть, с чем сравнивать. Рецензент не предлагает альтернатив: русский английским или 12 японским заменить? Более того, башкирский язык развивался во взаимодействии именно с русской, но отнюдь не с японской культурой (которая в книге Рахматуллиной неизменно упоминается в качестве примера, достойного подражания в смысле ее уважения к собственным традициям), и непонятно, как в реальности можно изменить приоритеты. В случае такого (невероятного) изменения большинство просто выпадет из своей культуры, не восприняв толком чужой. Потому что определенные навыки взаимодействия русской и башкирской культуры, включая двуязычие, уже выработаны за четыре столетия, их функции в культурной жизни распределены, а с американской — не выработаны. Рахматуллина «выступает яростно» не против достижений, а против некритического восприятия, цивилизационной агрессии чуждых культур, которая идет, между прочим, не на японском языке, и не на языке Пушкина, а на испорченном американизированном русском жаргоне «типа, понял». Страдает от нее прежде всего русская культура — она не способна «вернуться в деревню», замкнутся в себе, как башкирская, но выстоять культуры народов России могут только вместе, на тех культурно-цивилизационных основах, что их роднят. Башкирскую культуру вытесняет не русская культура — а маргинализация, превращение людей в «атомы». Башкирский язык вытесняется языком СМИ и подворотен. Русскоязычные башкиры — это либо интеллигенция, либо маргиналы (иногда эти понятия совпадают) — люди, выпавшие из башкирской среды. «Либеральнодемократические ценности» такое «выпадение» приветствуют — ведь человек «одинок», «свободен» и «заброшен». А неолиберальный проект разрушения села делает такой процесс необратимым. И только традиция, скрепляющая самосознание народа, может приостановить этот процесс, а русскоязычных башкир — убедить хотя бы детей своих вернуть в лоно родного языка, не теряя преимуществ русскоязычности. 13 Бездумное западничество оттолкнет их от башкирского языка навсегда — осваивать и культуру, и бескультурье Запада намного проще на основе русского языка. Далее рецензент критикует то, что З.Я.Рахматуллина не утверждала, прилежно выписав цитату из ее труда, но продолжая удивительным образом в упор не замечать ее смысл. И тогда его комментарий совершенно не соответствует смыслу анализируемой цитаты. Так, рецензент выписывает длинный список ритуалов, включая поклонение Тэнгри, «на которые направлено сознание исследователя и … как раз и должны стать путеводной звездой башкирского народа на пороге XXI века». И комментирует: «Как нетрудно заметить, все эти традиции обладают одной общей чертой, а именно — архаичностью». Не соглашусь с уважаемым рецензентом, поскольку налицо неточность текстологического анализа рецензируемого текста. Прежде всего, перечислены не традиции, а выражающие их ритуалы. Архаичность данных обрядов очевидна, но не вижу ничего печального ни в значительной древности башкирский народа, ни в том, что он сохранил их даже в постиндустриальную эпоху. Так же, как хранит свои юбки-килты шотландская гвардия королевы Великобритании. Но не в этом смысл их отбора Рахматуллиной. Критерий перечисленных обрядов и обычаев не в архаичности, а в уникальности, в присущности, в данном сочетании, именно башкирскому этносу. Анализ таких обрядов позволяет вычленить «сущностное ядро» традиционного мировоззрения башкирского народа. Рахматуллина видит смысл башкирской традиции и национального духа вовсе не в архаике, не в праздниках Каргатуй и Нардуган. Эти праздники — лишь примеры из обширного эмпирического материала, привлеченного ею для анализа ментальности башкир, а также в качестве оригинальных памятников этой традиции, которые, по ее 14 мнению, неплохо бы возродить. Возродить, чтобы не рвалась этнокультурная преемственность и этническое самосознание башкир. Но не более того. Паттерны башкирского национального духа («духовно-практическое свойство народа»), духовно-душевной традиции башкир иные. Это, по ее мнению: особый, совестный, духовно душевный и созерцательный тип мировоззрения (схожий, кстати, по этому параметру с русским, в интерпретации И.А.Ильина), космичность и сакральность мышления, общинность, экологизм быта и поэтизация природы, остро эмоциональный эстетизм, т.е. категорическое признание первенства Красоты перед пользой, осуждение эгоизма, радикального индивидуализма и рационализма, присущего, в частности, западной культуре (Рахматуллина, цит.с.56-59). Все перечисленные архетипы действительно несовместимы с неолиберальным мышлением. Только что в этом плохого? Почему обнаруженная «небуржуазность» духовных ценностей башкир так печалит рецензента? Разве это — не прекрасные и достойные ценности? Или достойные ценности — всегда буржуазны? С такой оценкой согласятся немногие, даже на Западе. Ценности у разных культур во многом различны по определению, о них, как и о вкусах — не спорят. О них нельзя сказать, что одни из них лучше других, и то, что ценно именно для носителя одной культуры, не являются таковым для представителя другой (Геродот, И.А.Ильин). Например, как может являться для башкир ценностью «либеральная демократия западного типа», если таковой у них нет, не было и не просматривается в обозримом будущем? Точнее, уже 18 лет просматривается только в больном воображении радикально-либеральной интеллигенции. Причем этот факт ничего не говорит об отсутствии у башкир демократических ценностей вообще. 15 То, что является настоящим позитивом демократии в широком смысле этого слова: высокая вертикальная мобильность, равенство перед законом и учет мнения каждого члена общества (общины) — развивалось в башкирском, как и во многих других обществах (И.А.Ильин), но в рамках совершенно иного типа общества — традиционного («военная демократия»), нисколько ему не противореча. Например, традиция ведения шежере (родословных) закрепляла в башкирах свое понятие прав человека задолго до всяких Страсбургских судилищ. Поскольку шежере, во-первых, действительно служили юридическим подтверждением их прав, неотъемлемых от рождения. Во-вторых, развивали и развивают ныне чувство коллективного и личного достоинства, не дают людям превратиться в скопище «Иванов, не ведающих родства», в ту самую «толпу» (Г.Лебон), которой легко управлять, в питательный бульон тоталитаризма (Х.Ортега-и-Гассет). Такие традиции заслуживают уважения и развития, тем более, что ныне они стихийно распространяются не только в башкирской среде. В любом случае, лучше мода на родословные, чем мода на порнографию. Лучше общение с живыми сверстниками на основе уважения к памяти предков (в этом суть предлагаемого Рахматуллиной возрождения традиционных праздников), к Богу, к родной природе и истории, чем виртуальное времяпровождение в Сети. Тем более что если приоритеты расставлены правильно, то одно другому не мешает, и Интернет становится из манипулятивной Паутины подспорьем в нормальном общении. Да и не ясно, каким образом праздники «Шежере» или «Карга-туй» мешают человеку жить в современном обществе, учиться, работать, совершенствоваться? Не понимаю я запала уважаемого рецензента. Развиваться таковые, традиционные ценности мешают? А это, смотря, в какую сторону. В тупик, в который 16 загнало человечество слепое копирование западного опыта и презрение к опыту своему, «неблагодарность к предкам» (термин Х.Ортега-и-Гассета) — да, мешают. Поэтому, слава Богу, и мудрости наших пращуров, воспитавших в нас такие, охранительные традиции, ментальную «защиту от дурака», которую те же практичные американцы считают необходимой даже любому механизму, не говоря уже о людях. Проблема в том, что постиндустриальная культура в нео-либеральном, глобализаторском исполнении лишает человечество всех ценностей вообще, заменяя ее ценой. Это — уникальное и страшное явление в мировой культуре. И прямое следствие гипертрофии индивидуализма, «атомизации» общества и человека, за которые ратует А.Абдуллин. Назовите мне, пожалуйста, цену матери, ребенка, любви, и станет ясно, чем это явление страшно. До такого, конечного маразма, общество пока не докатилось, но путь к нему уже просматривается. Впрочем, цену Родине наши «демократы» определить уже пытаются, заявляя, что Родина — там, где обеспечен «достойный уровень жизни» (по их меркам, а скромностью такие мерки не отличаются). Т.е. где хорошо, там и родина. А.С.Пушкин буквально считал, что подобная позиция — признак подлости. По его непросвещенному мнению, наоборот, хорошо только там, где Родина, которую, как и мать, не выбирают. По крайней мере, без нее нормальному человеку хорошо быть не может. Подобной точки зрения придерживался и выдающийся философ И.А.Ильин, чей прах перезахоронен в 2006 году в Москве. И башкирская мораль была с этой мыслью совершенно солидарна задолго до рождения великого поэта: так, для башкир самым ужасным наказанием была не смертная казнь, а изгнание (баиты «Бииш», «Буранбай», «Бэндэ-бика и Еренсе-сэсэн», см. также труды И.М.Гвоздиковой). Неолиберальный проект создания внетрадиционного «человека экономического» является и 17 богоборческим (следовательно, сатанинским), и бесчеловечным. Человек должен быть нормальным человеком, а не «человеком экономическим», «человеком революционным», «сверх-человеком» («унтерменш»). Между прочим, первый вариант предполагает не меньше, а больше работы над собой, творчества, мужества и свободы, чем остальные (Ф.М.Достоевский). Потому что самое сложное — удержаться на лезвии бритвы (И.Ефремов). Строго говоря, модернизационное «первенство инновации над традицией» — не стержень западного общества, а его продукт. Для самого западного общества это — всего лишь идеология, причем идеология, для него традиционная. И, как любая традиция, опробованная длительным опытом (иначе она не стала бы традицией). Но в условиях именно западного общества — в незападных обществах, если подобных условий нет, копирование этой, чужой для них традиции бессмысленно. В самом обществе, выработавшем ее, она работает, как и любая традиция — на основе чувства меры, не подрывая традиционных основ собственной культуры (правда, ныне и в этом наблюдаются тревожные тенденции, с которыми уже полстолетия целенаправленно борется, например, французская культура при мощной поддержке государства). Зато вне западных обществ эта идеология работает, как грозное оружие западного мира, разрушая и раскалывая незападные общества на компрадорскую «элиту», воспринявшую этот «символ веры», и «плебс», народ, оставшийся верным своей традиции, без которой он не может жить как народ, но беспомощный без предавшей его верхушки. Конец печален для обоих расколотых частей. Этот механизм подробно описан не только «консерватором» А.С.Панариным, не только А.А.Зиновьевым или С.Г.Кара Мурзой, но и С.Хантингтоном, ранее — идеологом модернизации с мировым именем. 18 В своем анализе модернизации, на огромном эмпирическом материале Хантингтон показал, что внедрение стереотипа преобладания инновации над традицией приводит традиционные общества не к модернизации, а, наоборот, к контрмодернизации, к архаике; не к прогрессу, а только к его имитации, а общество — к разрушению. И отказался от концепции прогресса, «столбовой дороги цивилизации», «общечеловеческих ценностей», которыми нас прельщал М.С.Горбачев. Еще при «почетном гражданине Берлина» Л.Н.Гумилев заметил, что эти ценности — вовсе не «общечеловеческие», это — ценности западной цивилизации, которые можно принять, только выбросив на помойку свои собственные. Наши «демократы» так и поступили. Результаты перед глазами — исчезнувшая сверхдержава, вечный кризис либо ожидание кризиса. Довольны, господа? Счастливы? Башкиры, в своем большинстве — не очень, и Рахматуллина имела смелость сказать об этом во всеуслышание. Их неприятие «либеральных реформ», слома жизни — не классовое, поскольку речь идет о целом народе, а этноцивилизационное, принципиальное, мировоззренческое. Им неуютно в мире, где презирают традиции. В своей новой концепции «битвы цивилизаций» Хантингтон доказал, что антитрадиционализм носит не идеологический, а цивилизационный характер. Т.е. не прогрессивный либерализм воюет с примитивным традиционным обществом, а «западная иудео-христианская цивилизация» — со всеми остальными. России она уже нанесла тяжкое поражение, и надеется выиграть глобальную войну в целом. Участь побежденных будет ужасна — об этом честно предупредили Збигнев Бжезинский, Теодор Адорно, Билл Клинтон. Национальнотерриториальные образования России — последний культурный оплот традиционализма, на их население безумная радикал-либеральная пропаганда подействовала менее всего, и традиционное общество в них отчасти 19 сохранилось. И опираясь на их опыт, можно строить «модернизацию на основе собственной идентичности», т.е. собственных традиций. Как это сделали Япония и Китай, на которые и ссылаются в качестве положительного примера и Хантингтон, и Рахматуллина (а вовсе не на аборигенов Африки и Америки, как уверяет читателей рецензент). В сущности, так и пытались сделать и в Беларуси, и в Башкортостане, но не смело, половинчато, без должного осмысления и идеологического обеспечения. (Например, Ю.Лужков или Н.Назарбаев мыслили смелее: их политические ресурсы были несопоставимо мощнее имевшихся у М.Г.Рахимова). Но все же попытка обуздать «дикий капитализм» в Башкирии произошла. Поэтому в нашей республике отчасти сохранен нефтепромышленный комплекс и сельское хозяйство, хоть последнее — в весьма плачевном состоянии (но сравните с агрокомплексом России в целом, — и увидите, что башкирский вариант — отнюдь не худший из реализованных). Именно поэтому у нас грядет новый передел — их еще можно «взять и поделить» «москвичам» и «питерцам» — в остальной России делить давно нечего, в «возвратившейся» Чечне — тем более: руки оторвут. Исход передела, для народа Башкортостана, привыкшего к вялотякущей стабильности, будет печален. Иосиф Гальперин, например, выражался по поводу этого очевидного прогноза откровенно: «Жалко их». Т.е. нас, это он именно про башкир и всех жителей Башкирии. А мне жаль людей, которые отказались от традиций, кроме одной интеллигентской традиции — разрушения. Злорадно шептали: «Россия — это Верхняя Вольта с ракетами». И сделали все, чтобы она стала действительно Верхней Вольтой, без ракет. Если и остались где-то ракеты, то исключительно стараниями ужасных «силовиков», столь ненавистных «демократам», да президента Н.А.Назарбаева, аккуратно оплатившего российско-казахстанские космические проекты. Довели страну 20 до состояния Вольты и Зимбабве, и философствуют: жаль их, мы хотели как лучше, но что поделать с народом, не понимающим высоких идеалов демократии. Народ оказался не тот, за традиции какие-то цепляется, в светлое будущее не хочет — что ж, значит, помирать ему пора! Гладко было на бумаге… Мне жаль людей, разучившихся глядеть на себя со стороны, а не с точки зрения очередного «единственно верного» учения, которое заменяет им традиции родного народа. Жаль людей, оторвавшихся от укорененного в духе наших народов «совестного созерцания» (И.А.Ильин), которое якобы «неадекватно реагирует» (А.Абдуллин) на современность, в отличие от рациональной «протестантской этики» (П.Авен). Жаль, потому что жить без совести — очень одиноко и тяжко, при любом уровне благосостояния, а личная совесть, в нашей традиции, неразрывна с запретами, наложенными народной духовной традицией. Жаль интеллигентов, профессионально занимающихся умственным трудом, но увидевших убогие результаты своего разрушительного труда. Еще более жаль — до сих пор не желающих их увидеть: это означает, что такие «ученые» не желают ничему учиться. Жаль «защитников прав человека», которые сделали все, чтобы народ России, который из «человеков» и состоит, тихо вымер. А может быть, и не тихо, страна большая, вариантов много, поэтому следует дальновидно прикупить домик на Каймановых островах. Самое смешное, что рядовым доцентам средств не хватит даже на треть домика и в Уфе, деться им некуда, но они продолжают теоретизировать о «дальнейшем продолжении реформ». Правда, по логике реформаторов, если означенный народ состоит из недочеловеков, совков, то туда ему и дорога, мир — исключительно для людей, отказавшихся от ущербных тысячелетних традиций своей Родины, «адекватно 21 историческому вызову глобализации». Тех же, кто не хочет менять уплывающий к звездам звук курая на «Тату», дастаны о Салавате на пошлости Жванецкого, «их нужно резать или стричь», они не понимают свободы! Но ведь тех, кто реально получает прибыль от такой стрижки, очень узкий, и все сужающийся круг, — больше разоренная страна не прокормит. Это ясно понимают те, кто к этому кругу принадлежит по рождению, почитайте, например А.Кончаловского. Жалуются, что демократии в России нет. Да ведь если бы она была, реальная, без подкупа и промывания мозгов (а такой по определению нигде не существует) (П.И.Новгородцев), народ просто не позволил бы реформы, ломающие его традиции и образ жизни. Из этого тупика «демократам»-анти-традиционалистам никогда не выбраться; как говорил Михаил Булгаков: «народ не с нами, он против нас!». «Небуржуазность», обнаруженная в духовной традиции башкир З.Я.Рахматуллиной — тенденция ценностного, духовного, а не более мелкого — политического уровня. Это не анти-буржуазность, а отсутствие буржуазности и недоверие к ней, отсутствие ее сакрального оправдания, только и всего. Т.е. «небуржуазность» совершенно не означает невозможность для башкира быть банкиром, или полную неспособность жить при капитализме (которого, строго говоря, ныне нигде в мире нет, ни в США, ни в России, ни в Зимбабве). Башкиры жили и живут при самых разных жизненных укладах, включая капиталистический. Просто буржуазные ценности: индивидуализм, культ денег, наживы и конкуренции не одобряются народной этикой и не являются для них самоцелью, мерилом развития и жизненного успеха. Проще говоря, частная собственность для них возможна, но не священна. Но до Нового времени она нигде «священной» не была, а в России не была таковой никогда (Н.А.Бердяев, С.Г.Кара Мурза). 22 Не вкладывает банкир из башкир в свои действия духовного смысла, не находит ей опоры в традициях своего народа, вот и все. А банкир-еврей или американец — вкладывает. Потому то башкир этой профессии так мало. (Но башкирский бизнесмен может находить ей оправдание в других архетипах национального духа — не через наживу, как таковую, а через долг помощи исламской умме и своему народу, например, или воспринимая свою деятельность как рискованное Приключение, наподобие приключений «великого степного авантюриста XVIII века», башкирского хана Карасакала (определение Ч. Валиханова); или как помощь своей нации и Республике в «модернизации на основе собственной идентичности», как учили, в терминах своего времени, М.Уметбаев и А.Валиди — но все это именно небуржуазные обоснования). Например, башкирские предприниматели-рудопромышленники XVIII века: Тасимовы, Ижбулатовы и др., действовали, успешно и творчески, безусловно, в рамках модернизации и своего, и российского общества. Но действовали именно на основе традиционных институтов и архетипов общества башкирского — вотчинного права на землю, клановости, развитого правосознания (которое относится к «традиционному», по критериям модерна, и к монархическому, по терминологии И.А.Ильина, типу, с уникальной башкирской спецификой), свободолюбия и мастерства, — не разрушая, а укрепляя башкирский социум (см. работы Н.М. и И.Н. Кулбахтиных). Но рецензент непреклонен. «Поскольку 3. Рахматуллина отвергает либерально-демократические ценности и, следовательно, вытекающие из них идеи прав человека и правового государства (а без современного философски и юридически понимаемого права невозможна никакая справедливость), то утверждение о том, что она преследует цели «социальной справедливости», нужно поставить под сомнение». Что бы сие значило? До 23 оформления «современного философски и юридически понимаемого права» в человеческом обществе не было никакой справедливости? Ни в Библии, ни в Коране, ни в «Ясе Чингисхана», ни в «Законах Хаммураппи»? Не было суда, не знали наши предки разницы между справедливым и неправедным? А сейчас — появилась, Запад — Царство Божие на Земле? Поражает тоталитарность утверждений рецензента. Справедливость, в том числе социальная, всегда понималась в разных обществах по-разному, всегда ее пытались осуществить, и нет никаких оснований утверждать, что проект ее осуществления одной, существующей весьма малый срок (и уже испытывающей кризис с непредсказуемыми последствиями), и ограниченной совершенно определенными территориальными и культурными рамками, цивилизацией («западной иудео-христианской», по определению С.Хантингтона) является самым удачным. Потому что сравнивать мы можем, только имея перед лицом какой-либо образец, а в данном случае образцом выступает сам данный проект, и со своей точки зрения, он, конечно, самый приемлемый. Для самого себя. Но не для других. Например, с точки зрения идеальных, религиозных канонов, «либеральнодемократические ценности» не просто таковым образцом не являются, они во многом им противоречат. Так, Коран категорически отвергает биржевую основу современной экономики, запрещает продавать «зерна невыращенного урожая». Отвергает «плюрализм», поощряющий разврат, безбожие, сатанизм, гомосексуализм, эвтаназию. И православие, и католицизм, и Ислам не считают священной частную собственность, тем более — на землю, такая собственность — предмет общественного договора между людьми. Отвергают крайний индивидуализм, отвергают «стяжательство», одобряемые «протестантской этикой» (эта «этика» — понятие условное (М.Вебер), на многие 24 протестантские направления, даже на англикан, например, ее крайние, кальвинистские черты, в том числе культ наживы, не распространяются). «Все правоведы солидарны в том, что общество не может быть (социально) справедливым, если в нем человека лишают права на его собственность» (А.Абдуллин). Истинная правда, если говорить о собственности вообще. Только нужно было сказать это не З.Я.Рахматуллиной, а А.Б.Чубайсу, когда его команда лишала государство и людей их собственности мошеннической «приватизацией». Лишала с целью безвозвратного торжества «либеральнодемократические ценностей». Когда лишали народ права на доступное образование, медицину и достойные пенсии. Или пенсия — уже не собственность? Нет, это именно средства, данные в долг государству работоспособной частью населения в расчете на обеспеченную старость. Кроме того, это когда же башкирское общество (а именно его, а вовсе не советский строй описывает Рахматуллина) строилось на лишении человека его собственности? У каждого башкира был свой личный скот, личное оружие, у каждой семьи — свое жилье, у каждого рода — общинное, вотчинное право собственности на свою землю. Самые разные виды собственности. А ограничивать эти виды вынуждено любое общество, по разным причинам и в разных случаях. Или в США перестали лишать людей жилья за неуплату рассрочки? Перестали наказывать преступников конфискацией собственности? Или такое наказание противоречит социальной справедливости? «Все правоведы» ответят на данные вопросы отрицательно. Да и советское общество было поострено отнюдь не на лишении человека его собственности. Оно строилось на запрещении только частной собственности, т.е. частного владения средствами производства. Личная собственность в 25 нем присутствовала всегда и охранялась законом, в том числе и у меня, и у доктора Абдулина. Запрет на частную собственность имел множество недостатков, но нельзя сказать, что общество в СССР «не может быть (социально) справедливым» — как же «не может», если оно таковым было (П.А.Сорокин)! Конечно, не в идеальной степени, но таковой не существует. Социальная справедливость в советском проекте, безусловно, присутствовала, как присутствует она и на Западе, просто критерии и приоритеты для нее были разными. В любом случае, «социальная справедливость» и «либерально-демократические ценности» — не синонимы, как бездоказательно утверждает рецензент, да еще ссылаясь на всех правоведов. Уверяю Вас, столь знаменитых правоведов, как Н.А.Алексеев, И.А.Ильин, П.И.Новгородцев, между прочим, принципиальных противников большевизма, весьма сложно отнести к апологетам «либерально-демократические ценностей». Башкиры веками боролись, пером и саблей, именно против распространения таковых «ценностей» на их вотчинное право на землю. Потому что знали — «свобода» продавать землю обернется для них потерей этой земли, потерей их главной собственности! Что и произошло в последней трети XIX – начале XX вв., превратив самый воинственный, богатый и свободный народ Урала в «разрушенное общество» наподобие даже не постсоветской России, а постсоветских «республик» Азии. Неужели деградация башкирского народа есть признак «социальной справедливости»? Остатки именно этого нелиберального вотчинного права защищали бойцы Валидова, который выступал за модернизацию башкирского общества, но на своей, на кантонно-вотчинной основе, за национализацию крупных предприятий, природных ресурсов и объектов муниципальной собственности, расположенных на территории 26 Башкортостана. А ведь Валидов был, как выразилась бы В.И.Новодворская, «просвещенным западником», пантюркистом и германофилом. Но одновременно он был выдающимся политиком, практиком, башкирским патриотом, а потому и не думал прилагать бумажные «либеральнодемократические ценности» (так же, как и коммунистические), которые на словах признавал, к реальному бытию своего народа. По мнению рецензента, защитники традиции не учитывают, что «ответ должен быть адекватным не столько национальным традициям, сколько вызову истории» (А.Абдуллин). А я то, наивный, думал, что нужно у совести спрашивать, как ответить на вызов, а не совесть подстраивать под изменившиеся обстоятельства. Обстоятельства меняются часто, и совесть может получиться какая-то гибкая, аморфная. Как амеба. Но человек тем то и отличается от инфузориитуфельки, что обладает жесткой структурой. И костной — позвончником, и духовно-душевной — воплощенной в традиции: личной (принципы), этнической (народные стереотипы поведения), религиозной (Вера). Эта структура не может «адекватно ответить» на любое давление — сломается, погибнет, но не изменится. Иное дело, что кроме сферы запретов, существует широкое поле, на которое они не распространяются, сфера выбора и компромисса. Но возможность и мера компромисса определены именно традицией, по крайней мере, если определять ее так, как это делает Рахматуллина. Следующий пассаж рецензента вновь поверг меня в изумление. «Однако автор не задается вопросом: почему реформы не идут? Ответ же на поставленный вопрос, в общемто, очевиден. Проводя политические и экономические реформы, мы не построили капиталистическую, а возродили традиционную для России феодальную систему, которая существовала до Октябрьской революции 1917 г.» (А.Абдуллин). Какой еще 27 «феодализм»? Причем он здесь? Знает ли уважаемый доктор философских наук признаки феодализма как формации? Где он таковые в современной России нашел? Реакция всех знакомых мне политологов на этот фрагмент (я его из вредности показывал) одна — вздернутые брови, насмешливая улыбка, сочувственное покачивание головой. За такое «открытие» самую толковую диссертацию не допустили бы к рассмотрению на любом Ученом Совете, даже для обсуждения на кафедре. Без объяснений, как отправляют домой студента, читающего английский артикль «the»: «тхе… тхе… тхе». Столь эпатирующий вывод положено поддерживать собственными доводами, пусть даже в общих чертах. Но рецензент изрек сие, как аксиому, как истину, не требующую обоснования. Заранее предупреждаю: для такого обоснования не стоит ссылаться на публицистов, даже с ученой степенью, которые могут использовать «феодализм» в качестве метафоры. Метафоры хороши в поэзии, но для науки у них слишком размытые критерии, употребляются они в ней только по аналогии. Употребляемые японским ученым Мацузато по отношению к Республикам Башкортостан и Татарстан термины «касикизм» и т.п. ничего общего с феодализмом не имеют (Р.Галлямов), это — не формационная характеристика, а попытка (на наш взгляд, не всегда удачная) обозначить управленческую модель местного авторитаризма. А «капитализм», к которому, по мнению рецензента, мы не пришли, потому что «вернулись к феодализму», как и сам феодализм, — модель именно формационная (К.Маркс), а не форма правления. Т.е. в данном случае перед нами элементарная подмена или незнание терминов. Вообще-то контрмодернизационные явления в России, включая появление самых диких признаков предыдущих эпох, от язычества и родо-племенного общества, до феодализма (которого, в России, тем более — в Башкортостане, кстати, в классическом виде не существовало) 28 и «дикого капитализма» — налицо. Но это — именно результат «неолиберальных реформ», результат закономерный, описанный С.Хантингтоном, А.А.Зиновьевым, а в Уфе — С.М.Поздяевой. Я могу сослаться на столь известных и столь разных философов, как С.Г. и А.А. Кара Мурза, А.С.Панарин, И.Б.Чубайс — у всех, при всем различии терминов, современный строй в России определен либо как компрадорский вариант капитализма (т.е. капитализм для колоний Запада), либо как «общество худшего синтеза» (А.А.Кара Мурза), специфическое «разрушенное общество» (С.Хантингтон), к которому феодализм не имеет никакого отношения. Метафорические атрибуты феодализма не являются для современной России сущностными (и не являлись таковыми для Российской империи перед революцией). В чем, по мнению рецензента, факт феодализма? В собраниях татарского дворянства? В мультфильме «Князь Владимир»? Другая слабость рецензии — идеологизация — т.е. придание не научного, а идеологического, эмоционально и политически окрашенного смысла формально объективным, научным терминам. Так, слово «коммунизм» используется в последней фразе именно в качестве ярлыка. Раз «коммунизм», следовательно «слишком банально и примитивно» (А.Абдуллин). Без доказательств примитивности этого термина. Кстати, нигде в тексте Рахматуллиной в идеологическом смысле это слово не встречается. Говорить о ее приверженности коммунизму как идеологии просто нет никаких оснований. Но если бы и были — что за беда? Автор данных строк, к примеру, не является сторонником идеологии коммунизма. Но сие обстоятельство не мешает мне признавать аргументированность многих построений С.Г.Кара Мурзы, которого, в отличие от З.Я.Рахматуллиной, действительно можно назвать неокоммунистом. Сам термин «коммунизм» очень расплывчат, неясно, что автор им обозначает. Т.е. в 29 обыденном смысле — понятно, но на уровне философской дискуссии — не очень. Потому что в науке принято все термины определять однозначно. Если под коммунизмом имеется в виду марксизм, то неплохо бы уточнить — какой именно — Плеханова или Грамши, Сартра или Каутского, Струве или Ленина. Это — разные направления марксизма, в некоторых случаях — мировоззренчески противоположные. Марксизм Троцкого — это одно, марксизм Сталина — нечто, с ним несовместимое, как лед и пламень. Может быть, имеется в виду средневековый коммунизм Савонаролы? Или утопический — сэра Томаса Мора или Роберта Оуэна? Может быть, имеются в виду наши современники? Но кто именно? Упомянутый С.Г.Кара Мурза или Г.А.Зюганов, А.В.Бузгалин или К.М.Кантор? Это — также совершенно разные направления, друг с другом несовместные. Если автор считает «банальными и примитивными» все перечисленные течения только за то, что они — «коммунистические», то берет на себя большую смелость, которую неплохо бы оправдать какими либо аргументами, хотя бы чужими. Если под коммунизмом понимается формальная идеология советского Агитпропа, то она в развенчании, конечно, не нуждается — ее развенчала сама история. Но в работах Рахматуллиной не найти даже намека на связь с этой догмой. А если реальная практика и архетипы строя, сложившегося в СССР, то следует приводить термин, введенный в научный оборот А.А.Зиновьевым: «советизм», признанный мировым научным сообществом. Причем никакого негативного или позитивного содержания этот термин не несет, его смысл — описательный. Более того, согласно исследованиям А.А.Зиновьева, Запад давно и неуклонно движется именно в сторону воплощения многих элементов советизма — как полезных, конструктивных, так и просто страшных, до настоящего развития которых СССР не дошел в силу своей немощи в 30 информационных технологиях. В этом А.А.Зиновьев не одинок: вспомним рассуждения ученого совершенно иного, либерального лагеря, академика А.Д.Сахарова о конвергенции. Вспомним также, что в своей антиутопии «1984», которую напрасно сочли антисоветской, Дж.Оруэлл описывал будущее не СССР, а именно демократической Великобритании, которую, по сюжету, «Евразия» и не думала завоевывать. Перечитайте, например, в этой книге о роли телевидения при тоталитаризме, и сравните с современными реалиями, часа три подряд посмотрев любой телеканал (пожалуй, кроме провинциального «БСТ») — очень поучительно. Далее, что означают «национальные традиции коммунизма», о которых рассуждает рецензент? У самой Рахматуллиной такого словосочетания не встречается. Рецензент разделяет мнение Г.А.Зюганова о национальной укорененности коммунизма в русскую традицию? Эта точка зрения небесспорна, поэтому так и нужно было сказать — разделяешь ее или нет, и подкрепить свою оценку аргументами или ссылкой. Не говоря уже о том, что речь идет не о русской, а о башкирской традиции, причем исследованной З.Я.Рахматуллиной на основе большого эмпирического материала. Рахматуллина писала о «национальных традициях» не «коммунизма», а коллективизма — это разные, хоть и родственные понятия. Опровержение результатов ее работы возможно только по рецепту И.Ефремова: «Не нравится книга — напиши свою!», причем на основе не меньшей доказательной базы, которая в данной рецензии заменена набором штампов «демократической инквизиции» (термин И.А.Ильина): «примитивный коммунизм», «первобытное общество кочевников», «неисторический народ», «первобытные традиции» и т.д. Рахматуллина стоит за возврат к коммунизму? (Точнее было бы — к советизму)? Но это никак не вытекает из 31 ее текста. Башкирские шежере и праздник «Нардуган» как-то плохо вяжутся с воспоминаниями, сохранившимися у меня от советского строя. Более того, во всем исследовании Рахматуллиной ни разу (!) не процитирован К.Маркс, Ф.Энгельс или В.И.Ленин. Ни разу. Не из-за того, что Рахматуллина питала бы к ним отвращение, а потому что тема и методика ее исследования с тематикой и подходами Маркса не совпадает, что и отмечено автором во введении к своей работе (З.Я.Рахматуллина, с.3). Далее, рецензент обвиняет Рахматуллину в попытках «вернуться к прошлому», игнорируя «исторические достижения» НТР после Второй мировой войны. Как это понимать? Рахматуллина предлагает отменить Интернет, АЭС, никогда не пользуется сотовым телефоном? Нет, и никто в здравом уме такого не предлагает. Просто Рахматуллина констатирует, что все эти пейджеры и мобильники традиционно не служат для башкир мерилом культуры и духовности. И не должны служить. Но разве это неправда? Материальные артефакты по определению не являются мерилом счастья, и трагедия цивилизации Запада в том и состоит, что она — единственная, сделавшая потребление материальных благ главным критерием развития и цивилизованности. Это не означает, что во всех других цивилизациях потребления не существует. Существует, конечно, всегда существовало, будет существовать и совершенствоваться. Но мерилом духовного развития в незападных обществах оно не стало. Именно десакрализация, возведенная в ранг сакральности, «обезбожение» картины мира, стало триумфом и трагедией индустриальной цивилизации эпохи НТР. И в либеральной, и в социалистической ее ипостаси, только в разных случаях поразному. Не видеть этой трагедии, которую отчетливо видят лучшие умы Европы и Америки — значит, не уважать великий 32 подвиг Запада. Звать в этот тупик — бессмысленное обезьянничанье (Н.А.Бердяев). Это все равно, что глядеть на блаженствующего наркомана, слышать его слабый, из последних сил голос, исторгнутый остатками погибающей совести: «Не подходи!», — и призывать подсесть к нему, на иглу — ведь ему так хорошо, нам тоже так хочется! Но А.Абдуллин так не считает. Он прославляет именно то, что на самом Западе считают неразрешимой трагедией: субъект-объектное деление мира, выпадение человека из Космоса, из единства с Природой, «одинокость», «заброшенность» личности в жестоком мире, лишенном божественной благодати. Именно поэтому над этим миром «заброшенный человек» способен проделывать по детски жестокие и легкомысленные эксперименты, в этом причина аномально высокой инновационной активности западной, «пиратской» цивилизации. Такой «заброшенности» нет больше ни в одной культуре Земли — ни в японской, ни в китайской, ни в мусульманской, ни в православной. Означает ли сие, что Япония, Китай, Россия, мир Ислама — общества, лишенные истории, инновационного потенциала (т.е. умения создавать новое, развиваться и адаптироваться), историчности и экзистенции? Факты из сферы экономики, политики, науки, философии и культуры свидетельствуют, что это не соответствует действительности — по всем указанным параметрам названные народы нередко не уступают западным, а в чем-то превосходят их. Насколько тяжело Запад переживает свой разрыв с Природой, можно судить по мощи партий «зеленых», по всемирной популярности «Властелина колец» Дж.Р.Толкина. Но «зеленые», как и экологические манифесты Римского клуба — лишь бюргерская попытка откупиться от Природы, «загладить» непоправимый, уже свершившийся разрыв (Г.Моргулов), последствия которого еще скажутся в 33 «геологическом масштабе» (В.И.Вернадский). Почему башкиры должны повторять этот страшный опыт, никак не продиктованный их собственной историей и традицией? Общество потребления вошло в полное противоречие с экологическим мышлением, которое Рахматуллина считает традиционно присущим башкирам. Данный факт подтвержден на самой авторитетной международной конференции в Рио-де-Жанейро — Рио-92, результаты которой США продолжают нагло игнорировать. (Проще говоря, там было доказано, что человечество, в силу ограниченности ресурсов планеты, не только никогда не сможет приблизиться к уровню жизни его ничтожной части — «золотого миллиарда», т.е. клуба «развитых стран», в котором нас никто не ждет и ждать не собирается, но напротив, будет беднеть и вымирать, если не снизят свой уровень роскоши и энергопотребления те самые «развитые страны». Правда, рекомендации форума несколько странны: погрозив пальчиком «развитым» странам, предложено почему то снизить темпы развития «развивающимся». «У сильного всегда бессильный виноват». А США делом подтверждают, что и не подумают ничего снижать, пусть другие снижают, а «золотой миллиард» и далее намерен высасывать ресурсы со всей планеты, оставляя жителям Ганы и России пеньки от их лесов и пустые недра их земель. «Интенсивность» развития западной экономики в противовес «экстенсивности» незападной — это идеологический стереотип, разоблаченный, в частности, академиком А.С.Панариным. В действительности это «интенсивность» развития метрополии за счет экстенсивного развития экономик колоний, говоря вежливее — периферии, в которую отныне прочно включена Россия. Об этом упоминает и Рахматуллина (с.102). Не-Запад, например, та же Россия, СССР, развивался, напротив, включал все охваченные им земли в интенсивное развитие единой страны (не всегда, но 34 типологическое различие именно в этом). Признаки колонии и метрополии были в России смешаны, трудноразличимы. Естественно, что при такой системе уровень интенсификации экономики всей империи был ниже, чем в крошечных метрополиях Запада. Но если сравнивать всю Россию не с отдельно взятой метрополией, например, с Англией, а со всей неразрывной системой «метрополии — колонии», от Лондона до Берега Слоновой Кости, картина получилась бы совершенно иной. Кстати, история Башкортостана — наглядный пример данного тезиса. Коренное население «колонизируемой» Башкирии имело значительно больше прав и материальных ресурсов, чем подавляющее большинство «имперского» этноса. (За исключением краткого периода последней трети XIX – начала XX вв., когда Россия пошла по пути форсированной «догоняющей модернизации» и «нормального», западного типа колониализма, и… сломала на этом себе шею). Но это — тема для отдельного разговора, вернемся к экологизму. Ныне экологизм все же принят, пусть теоретически, на уровне мирового сообщества, а башкирам он был известен за сотни лет до всяких Рио. А.М.Буровский — талантливый ученый и эпатажный европоцентрист — как-то пытался доказать, что экологизм традиционных обществ — миф. Пытался на весьма странном материале — описывая, как истребили всех соболей и горностаев в Сибири XVI-XVII вв., как испоганили земли в Хакасии в ходе советского «освоения целины». На самом деле данный пример — обратный по смыслу. Оба приведенных случая — результат деятельности не традиционных обществ — т.е. народов Сибири, а «догоняющей модернизации», травмирующей и местное, и российское традиционное общество, модернизации более крупных обществ — Московского царства и СССР. Соболя требовались России в качестве «валюты», для закупки 35 западных промышленных товаров и предметов роскоши, охотники-«ясашники» выступили только подневольным инструментом этого безобразия; «целинная эпопея» — вообще очень сложный модернизационный, а не традиционалистский проект (И.Б.Чубайс). Но рецензента, в отличие от Римского клуба и Рио92, экологическое мышление не устраивает в принципе, как «неисторическая традиция». Тезис о «неисторичности» традиции привел рецензента, на наш взгляд, к более глубоким заблуждениям, чем культурологические ошибки. Так, раскрытый Рахматуллиной традиционализм башкир он считает равнозначным неисторичности… самого башкирского народа. Начнем с частностей. «Даже принятие ислама, которое по определению (!) должно было изменить характер народа, не меняет сути дела, ибо это была лишь «поверхностная (формально-ритуальная) исламизация башкир», которая, по сути, не привела к серьезным социальным изменениям» (А.Абдуллин). В действительности Рахматуллина писала, что принятие Ислама башкирами было судьбоносным цивилизационным выбором, экзистенциальным, глубоким, но не настолько, чтобы коренным образом трансформировать башкирский национальный дух — он в этом не нуждался, поскольку был уже достаточно прочно сформирован. Т.е. его развитие, очевидно, было достаточным для органического восприятия Ислама, оно уже было готово к принятию Единобожия по своей, внутренней логике. Среди башкир, действительно, мало распространено фанатичное отношение к Исламу, точнее, к его формальной обрядности, нередкое у татар, сразу сложившихся как «мусульманский этнос». Причем приверженность башкир к Исламу не вызывала сомнений, в XVII-XVIII вв. они выполняли роль вооруженного защитника исламской уммы России. Следовательно, главным для них в 36 Исламе явилась не форма, а Дух Ислама — он и был для них «тем, в чем была потребность» (З.Я.Рахматуллина). Дух братства мусульман — уммы, свободолюбия, исходящего из положения, мусульманин не может быть рабом, из того факта, что некого и нечего боятся в этом мире, кроме Аллаха, чьей непознаваемой человеком волей жизнь предопределена. Неужели рецензент не осведомлен, что Ислам по определению не предполагает кардинальной ломки традиций какого-либо исповедующего его народа (характерный пример — культ Каабы), отвергает этнические различия в его восприятии? А в допустимых Исламом рамках историческая специфика восприятия Единобожия башкирами вполне явна. Она выразилась, в частности, в повышенной популярности суфизма, близкого башкирской духовной традиции эмоционально-иррациональным подходом к познанию Бога и мира, и сходного с нею по чувству неразрывного единства Человека, Природы и Космоса, пронизанных едиными Законами Аллаха. Сходного по восприятию всей жизни, как литургиии, а мира — как храма. В отличие от языческого пантеизма и христианского пантеизма (Н.Кузанский), мусульмане знают, что мир не тождествен Богу, наш мир — всего лишь один из множества созданных Им («Хвала Аллаху, Господину миров!») — мысль, до которой в Европе дошли, лишь начиная с Джордано Бруно, причем последний — в страшной, атеистической интерпретации. Но благоговение перед законами Аллаха, пронизывающими все, подразумевает благоговение перед любым его созданием, умение оценить мудрость Творения, всю его Красоту в закате солнца и в волнах степного ковыля, в песнях рек и в молчании камня. Башкирскую культуру такой подход буквально пронизывает. Интересующихся отсылаю к исследованиям А.Б.Юнусовой, Л.А.Ямаевой и А.Р.Янгузина. «Неисторических» в сущностном, социальнофилософском смысле народов на Земле не существует. Они 37 только могут казаться таковыми, для людей, не знающих их историю, а история есть у каждого народа. Взаимозависимость этносов во времени и пространстве настолько тесна и сложна, что и по критерию влияния на «мировую историю», т.е. на известную нам, в основном из европоцентристских учебников, историю Земли за столь краткий срок, как последние 4 тысячи лет, странно делить народы на «исторические» и «неисторические». Попытки подобного деления Ф.Гизо или Ж.Мишле, даже великим Гегелем, объясняются «детской болезнью роста», уровнем исторической науки того времени (XIX век), которая, претендуя на знание всемирное, ничего, кроме истории самой Западной Европы, и не могла знать. Это расистское и нелогичное разделение — неустранимое «родимое пятно» европоцентризма. Текст рецензента, к сожалению, им четко помечен. Рецидивы европоцентризма проявлялись и у А.Тойнби, Тейяра Шардена, но именно рецидивы, противоречащие их собственным глубоким философским моделям. К.Ясперс, повторяя тезис об исторических и неисторических народах, предупреждал об условности такого деления, необходимой ему для построения своей умозрительной концепции «оси истории». Но говорить о «неисторичности» после работ Л.Н.Гумилева и М.М.Бахтина, говорить доктору наук… простите, это какое-то недоразумение, чаадаевщина провинциального пошиба. Причем если бы уважаемый доктор философии внимательно читал самого П.Я.Чаадаева, он бы так не писал. Итак, неисторических народов не существует, но есть народы, историю которых мы просто не знаем. Только и только поэтому для нас ее «нет». К счастью для башкир, они в число таких, неизученных народов не входят. Оговорка, точнее, тавтология самой Рахматуллиной, которую заметил рецензент, строилась именно на последнем факте («у башкирского народа, как у всякого исторического народа, 38 есть своя история, религиозное и языковое единство, свой культурный и ментальный архетип, то есть традиция....», точнее было бы — «как у всякого народа вообще»). Но рецензент не ставит под сомнение ни данную оговорку, ни эмпирическую сторону исследования З.Я.Рахматуллиной (на наш взгляд, эмпирическая база ее труда действительно солидна). Зато выводы, которые он делает за нее, повергают в шок любого историка. «История башкир, как она считает, отвечает переменам: «нет». Является ли такой ответ характерным для башкирского народа? Да. Это традиционный ответ. Суть этой традиционности состоит в том, что, отвечая на вызовы истории постоянно одним и тем же «нет», башкирский народ остается вне истории. Поэтому наш народ как народ традиционный является неисторичным. Рассмотренная работа служит тому наглядным подтверждением». Рецензент даже усиливает тоталитарность своего утверждения. «А мог ли быть получен иной вывод? Нет. В своем исследовании 3. Рахматуллина пытается обратиться к истории своего народа, которой, по сути, у него... НЕТ. …Доказав, что менталитет башкир не изменился, несмотря на все перипетии его многовековой «истории», тем самым она одновременно отвергла тезис об историчности народа, о прохождении им исторического пути развития. Эта ментальная неисторичность как раз и задает очередной неисторичный ответ» (А.Абдуллин). Что называется, приехали. Одна история башкирских восстаний — уникального явления в истории России до Кавказских войн, настолько богата и красочна, что ей завидуют национально озабоченные публицисты у наших соседей. Последнее приводит к странным казусам, обидным для национального самолюбия и башкир, и татар. Башкир — потому что совершается попытка искажения святого для них явления их истории, татар — потому что представляет гордый и сильный татарский народ в роли настолько неисторического 39 сообщества, что для успокоения ему необходимо приписывать деяния других этносов. Даже в «Татарской Энциклопедии» АН РТ башкирские восстания названы «татаро-башкирскими» (с. 325-327). Научная нелепость такого «переименования» выходит за рамки данной статьи, поэтому отсылаю интересующихся к книге И.Г.Акманова «За правдивое освещение истории народов». Но я слишком высокого мнения об уровне АН Татарстана и практичности татарских националистов, чтобы думать, что они усиленно и с риском для своей репутации заимствуют неисторические деяния неисторического народа. Те же восстания были во многом протестом традиционного общества против форсированной догоняющей модернизации России и Башкортостана. Потому что эта «модернизация», превращала наше общество в «разрушенное», как превратило ныне разбитый на куски СССР. И что плохого, что «неисторичного» в том, что башкиры отстояли такие «рудименты прошлого», как общинное, «вотчинное право на землю», право исповедовать Ислам и служить исключительно в собственных полках (модернизированных намного слабее, чем регулярная армия)? Кратко говоря, право быть «свободными людьми на свободной земле», по выражению историка И.М.Гвоздиковой, — идеал, реализованный башкирами и казаками, но недостижимый для других жителей России. Тем самым они не дали прерваться своей, башкирской истории! Если это — неисторично, то я — против такой истории. Мне не нужен прогресс, во имя которого нужно развеять и стереть с лица Земли мой народ, по образцу судьбы команчей и чейенов. Конечно, подобной трактовкой башкирские восстания не ограничиваются. Этот феномен настолько сложен, что его интерпретация дискутируется в науке второй век. Второй век потрясенные историки, как после грозы в зимний день, спрашивают друг у друга — а что это было? 40 Спрашивают об историческом явлении в истории «неисторического народа», в истории, которой, по мнению рецензента, «НЕТ» (выделение не мое, так в тексте рецензии). Их 12-летняя война с монголами (Рубрук, Плано Карпини), побудившая Чингисхана сохранить вотчинное права башкир на землю (Б.А.Азнабаев) — не историческое явление? Явление, не имевшее долговременных (до 1920 года!) последствий? Сама прочность и гибкость этносоциальной структуры башкирского общества, безусловно, традиционного по сути — неисторический феномен? Так, в отличие от прочих народов региона, башкиры сохранили не только этноним древних башкир, широко известный с IX века, они сохранили с ними цивилизационную преемственность. Т.е. не кыпчаки ассимилировали местных башкир, а башкиры включили в свой состав некогда грозные кыпчакские племена. Гирей-, санкем, кара-, суун-, сары-, бошман-кыпсаки, полностью вписались в структуру башкирского этноса, не претендуя на лидерство в нем, а мое родное племя карагай-кыпсаков выделилось уже в рамках башкирского мира (Р.З.Янгузин). Это кардинально повлияло на язык, на диалекты башкир, но преемственность-то с древними башкирами сохранилась: в этнониме, месте обитания, бытотипе, мифологии — несравнимо большая, чем, например, у татар с булгарами (последнее — согласно аргументации Д.М.Исхакова, ведущего этнолога АН Татарстана). Разве это — не удивительный феномен Истории? Башкиры проливали свою и чужую кровь в битвах на реке Кондурче, Яике, Волге, Висле и Сене, и кровь стыла в жилах от их боевых клича у защитников Казани (1708, 1774 гг.), Азова (1696 г.), Стокгольма (1801 г.) и Лейпцига (1815 г.). А пролитая кровь остается в веках. И это не историческая жизнь? Они участвовали в этих сражениях в составе чужих армий? Истинная правда. Но, во-первых, в составе своих, башкирских частей, — не считая небольшого перерыва на 41 рубеже XIX-XX веков, — до 1945 года. А во-вторых — не в чужих, а в имперских, потому что входили в состав какой-либо полиэтничной империи, геополитически воплощавшей, на данный исторический момент, Евразию в целом. (Слово «Евразия» обозначает в данном случае не строго географическое понятие, т.е. не всю Европу с Азией, а понятие цивилизационное, в которую Западноевропейский мир, Китай, Индия, Средняя Азия не входят). Различия между башкирами, и, скажем, русскими или Ордой в целом, не в «историчности», а таксономические: башкиры — небольшой по численности этнос, он никогда многочисленным не был и никогда не будет. Но разве численность является главным критерием историчности? Любой народ всегда входит в таксономически более крупное сообщество — суперэтнос, империю, цивилизацию. Если рецензент считает «историческими» только имперские народы, то это — новое слово в исторической науке. Которое необходимо доказать. Так, без валлийских лучников не видать бы Англии побед в Столетней войне, т.е. резко замедлилось бы осознание идентичности нации англичан. Но, в отличие от валлийцев, башкиры сохранили не только свой язык, но значительную степень автономии, причем до сих пор. (А валлийцы обрели ее только на закате своей древней истории, в конце 90-х гг. ХХ в., когда она стала актуальна для их этнического развития не более, чем, например, для чукчей). Кстати, о народах Севера. Нанайцы и уэльчи, казалось бы, «примитивные» народы, которым А.Абдуллин отказывает в истории, — в действительности, не «дети природы» (точнее, не всегда они такими «детьми» были) — а «старики», «ветераны истории», и никак не могут считаться «неисторическими». Они — прямые потомки чжурчженей, грозной «Золотой империи» Цзинь, к царю которой униженно набивался в вассалы император вполне «исторического» Китая. Союзом с чжурчженями гордились цивилизованные 42 государства Когуре (Корея) и Восточный Тюркский каганат; их империя была уничтожена монголами Чингисхана, чтобы влиться в новую сверх-державу кочевников, объединившую народы Евразии в мощную политическую систему от Балтийского до Желтого морей, в то время, когда в раздробленной и дикой Европе, полной рыцарских банд, было не просто добраться из одного грязного городка в соседний, видный из под ладони. Индия с XVII века была лишь частью Британской империи — она также «неисторична»? Но без ее постоянного ограбления не было бы никакой промышленной революции в Британии, вся история Европы пошла бы совершенно по иному пути! И грандиозный вклад Индии в мировую историю и культуру никуда не исчез, несмотря на колонизацию. Вообще, тезис об «исторических» и «неисторических» народах — европоцентризм, которого стыдятся сами европоцентристы. Но, по-видимому, только не в Уфе. «Конечно, могут возразить, что у башкирскою народа, как и у других народов России, есть собственная история, и о ней написано много книг, среди которых есть даже и многотомные. Но являются ли башкиры подлинными историческими субъектами этих книг? Нет. Все эти книги лишь об истории России, где просто в развернутом виде представлен тот или иной ее народ». Вновь сложно понять, что рецензент имеет в виду. Что башкирская история не отрефлексирована самими башкирами как история башкирского народа? Неужели уважаемый рецензент не слышал о башкирских шежере и дастанах, не читал М.Уметбаева, М.Бикчурина, М.Бурангулова, Г.Тагана, Г.Инана, А.-З.Валиди, Б.А.Азнабаева, И.Г.Акманова, Д.Ж.Валеева, Р.Г.Кузеева, Н.М.Кулбахтина, Н.А.Мажитова, А.Н.Усманова, Б.Х.Юлдашбаева, Р.М.Юсупова, Р.З.Янгузина, и многих, многих других? Отрефлексирована башкирами их история, 43 иногда даже излишне — от многотомных трудов до фантастики С.Галлямова. Или нужно писать ее так, будто они находились одни, в безлюдном пространстве? Тогда их история не будет частью истории России (или Орды, или Тюркского каганата)? Представляю: «земля была пустынна и безвидна, и дух Божий носился над водой», и вот появились башкиры… Тем, кто не любит метафизики, кому не нравится евразийство, как образ, наполненный, помимо научного, сильным метафорическим содержанием, следует придерживаться его категориального смысла. Т.е. воспринимать его как набор совершенно определенных, отнюдь не метафизических характеристик общества. Но не игнорировать в принципе учение, которому посвятили жизнь многие и многие выдающиеся ученые. При таком рассмотрении выяснится, что многие тенденции, считающиеся характерными для «российскоевразийской» цивилизации, несложно найти и в рамках «западной иудео-христианской цивилизации», например, в ее англо-саксонской разновидности, столь любимой нашими либералами. Это происходило в тех редких случаях, когда цивилизационные и межэтнические взаимодействий на Западе происходили в условиях, традиционно более характерных для Евразии. В частности, во взаимоотношениях Англии не с колониями, резко отличавшимися от нее по уровню военнопромышленных технологий, и антропо-географичски никак с нею не связанных, а с Шотландией, войны и объединение с которой очень напоминает отношения России с ее тюркскими народами. Шотландцы и гэлы стали (пусть не сразу) не колонизируемыми аборигенами, а британцами, так же, как башкиры — россиянами. И по аналогичным причинам. (Отношения Москвы с казанскими татарами больше напоминают завоевание Англией Ирландии). Но эта историческая аналогия — тема отдельного разговора. 44 Тот факт, что отнюдь не все территории, входившие в состав Российской империи и СССР, воспринимаются ныне, как «свои» (Прибалтика, Западная Украина) — вопрос не главный. Главное, что по прежнему «свои» друг для друга народы Башкортостана и России. В цивилизационном смысле «свои» жители России и Казахстана, Белоруссии, и, отчасти, Закавказья и Украины. Не все, не полностью, но «свои». Следовательно, сохраняется культурно-цивилизационное единство Евразии, и скрепляющая его комплиментарность ее народов. Только в этом смысле и говорит Рахматуллина о «евразийской идентичности» — идентичности цивилизационной, иерархически высшей, чем башкирская, этнонациональная. Понятие «нации» в России и в Европе несколько различаются. Об этом и говорит Рахматуллина, предупреждая, что для нее понятия «этнического» и «национального» духа — синонимы. И башкиры, и русские, и россияне в целом считаются нацией. С точки зрения классического понимания «нации» (Э.Геллнер) это конечно, странно, в этом социологи-«унитаристы»: В.А.Тишков, В.Р.Филлипов, И.Б.Чубайс, правы. Но интерпретация этого термина в России сложилась на основе собственных, а не западных реалий, она и не могла с западноевропейской совпасть. С точки зрения статусно-ролевого подхода, отменять сложившееся наименование нецелесообразно, даже просто опасно. Поскольку оно связано и с жизненными, и с сакральными архетипами развития народов России, которые нельзя нарушать безнаказанно. Его следует понять и принять таким, как есть. Национальная идентичность народов Евразии всегда была иерархична. Ощущать себя одновременно башкиром, россиянином и культурным преемником цивилизаций Евразии: Тюркского каганата, Орды, Российской империи, СССР, так сказать, «евразийцем», столь же естественно, как в современной Европе — ощущать себя 45 гэлом, шотландцем, британцем и европейцем одновременно. Что в этом непонятного? Размышлять о политическом оформлении такой идентичности, основанной не на идеологических догмах (в этом была слабость советского проекта), а на открытом признании этой культурно-цивилизационной преемственности — вполне научно и патриотично. Так думали Г.П.Федотов, М.Г.Курбангалиев, ученые-«евразийцы», П.А.Сорокин, Л.Н.Гумилев. Рецензент прав в том, что «примеров, когда народы сознательно, исходя из идеологических соображений, отказывались от своей истории, очень мало», только странно обвинять в таком «отказе» Рахматуллину, требующую именно сохранения башкирской истории и традиций. «Евразийство» такого отказа не только не означает, оно ему противоположно, по крайней мере, в интерпретации Л.Н.Гумилева и З.Я.Рахматуллиной (не стоит вспоминать в данном контексте А.Г.Дугина, которого Рахматуллина не цитирует ни разу). Разве проект ЕвразЭС означал отказ Н.А.Назарбаева от казахстанской (тем более, — казахской) идентичности? Мне так не кажется. Вот американцы как «свои» — ни в Башкирии, ни во всей России, — не воспринимаются. Более того, ныне американизм, в противовес всей мощи наших прозападных СМИ, вызывает ненависть, такую искреннюю и массовую, какой не было в Советском Союзе. Люди чувствуют, что их ломают, знают, что игры нашей «пятой колонны» выгодны Западу, ритуально олицетворенному США, и переносят свою ярость на них. Пока на них, и пока — ритуальную. И «пока» — потому, что еще жив в нас архетип, заложенный опытом ХХ века — «лишь бы не было войны!», т.е. категорический запрет на новую гражданскую войну. Олигарх Абрамович для нас, — пока еще такая же часть нашей цивилизации, как сосед дядя Вася или Фаритагай, возможно, и не очень приятная. Как в сказке Л.Филатова: 46 «Хоть дурное, но дитя». Он может не нравиться кому-либо лично или по политическим мотивам, но не в качестве члена иного сообщества, представителя иного вида. Он тоже «в детстве нужные книги читал», как и все. Но растет поколение, которое этих книг не читало. У которого отбиваются «первобытные традиции», точнее — восприимчивость к традициям вообще. Даже слово для этого умное придумано: «постмодернизм». И в их числе — та самая, спасшая нас в период катастрофы 1990-х традиция считать друг друга братьями, то, что Л.Н.Гумилев назвал естественной комплиментарностью этносов Евразии. Технологические возможности манипуляции сознанием сейчас таковы, что эта противоестественная операция по ампутации традиций может осуществиться. Последствия эксперимента ожидаются самые печальные. И труд З.Я.Рахматуллиной — не только добротное социально-философское исследование, но и отчаянный призыв: вернитесь, не ходите к этой точке невозврата, остановитесь! Вспомните опыт предков, проанализируйте его, спросите свою и народную совесть, и может быть, в них Вы найдете шанс! Или в самом процессе анализа и осмысления. 1. Абдуллин А. Традиционный ответ на вызов истории // Истоки. 2007. 2. Рахматуллина З.Я. Башкирская традиция (социальнофилософский анализ). Уфа, 2000. 3. Азнабаев Б.А. Интеграция Башкирии в административную структуру Российского государства (вторая половина XVI – первая треть XVIII вв.). Уфа, 2005. 4. Бжезинский З. Великая шахматная доска (Господство Америки и его геостратегические императивы). М., 1998. 5. Бердяев Н.А. Русская идея // О России и русской философской культуре. М., 1990. С.43-271. 47 6. Гоббс Т. Левиафан, или материя, форма и власть государства, гражданского и церковного. М., 1936. 7. Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. М., 1997. 8. Деревянко А.П. В стране трех солнц. Рассказы археолога о древностях Приамурья. — Хабаровск, 1970. 9. Зиновьев А.А. Запад. М., 2007. 10. Ильин И.А. Родина. Русская философия. Православная культура. М., 1992. 11. Исхаков Д.М. От средневековых татар к татарам нового времени. (Этнологический взгляд на историю волго-уральских татар ХV – ХVII вв.). — Казань, 1998. 12. Кара Мурза С.Г. Евроцентризм — эдипов комплекс интеллигенции. М., 2002. 13. Маргулов Г. Энергетика: от дров до межконтинентальных нефтегазовых потоков — что дальше? М., 2005. 14. Панарин А.С. Искушение глобализмом. М., 2003. 15. Переслегин С. Самоучитель по игре на мировой шахматной доске. СПб., 2005. 16. Савицкий П.Н. Континент Евразия. М., 1997. 17. Сорокин П.А. Основные черты русской нации в XX столетии // О России и русской философской культуре. С.463489. 18. Тейяр де Шарден П. Феномен человека. М., 1987. 19. Тойнби А. Постижение истории. М., 1991. 20. Федотов Г.П. Будет ли существовать Россия // О России и русской философской культуре. М., 1990. С.450-462. 21. Филиппов В.Р. Критика этнического федерализма. М., 2003. 22. Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. М., 2003. 23. Чубайс И.Б. Россия в поисках себя. М., 1998. 24. Юнусова А.Б. Ислам в Башкортостане. — Уфа, 1999. 25. Ямаева Л.А Мусульманский либерализм начала ХХ века как общественно-политическое движение. — Уфа, 2002. 26. Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. 48
