ОСМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ:
advertisement
ОСМАНСКАЯ ИМПЕРИЯ: ИСТОРИЯ И МЕЖДУНАРОДНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И.В. Торопцын СЕФИ МИРЗА – ПОЛИТИЧЕСКИЙ ПРОЕКТ ТУРЕЦКОГО ДВОРА В ПЕРИОД БОРЬБЫ ЗА НАСЛЕДСТВО СЕФЕВИДОВ Падение династии Сефевидов, произошедшее в первой трети XVIII в., привело к активизации внешней политики Турции, стремившейся установить свою власть в западных областях распавшегося персидского государства. Однако предпринятая Портою в 1720-х гг. военная интервенция не увенчалась успехом. Местное население оказало упорное сопротивление турецким войскам, а персидская армия во главе с Надир Кули-ханом одержала ряд побед над противником. Военные неудачи не охладили желания Турции к завоеванию всего Закавказья и ряда других областей Персии. Русско-турецкая война лишь на время отвлекла внимание Константинополя от персидских дел. Турция внимательно следила за дальнейшим развитием событий в соседнем государстве и выжидала удобного момента, чтобы взять реванш. Такая возможность представилась ей в начале 1740-х гг. Поход Надир-шаха на Кавказ обернулся военным поражением персидской армии. Для поправления дел персидский шах усилил налоговый гнет, что вызвало повсеместное недовольство, в ряде случаев переросшее в вооруженные восстания против персидских властей. Турция стала интенсивно готовиться к предстоящей войне с Персией. Уже в 1742 г. резидент А. Вешняков доносил из Константинополя, что война у турок с Персией «дело решенное» [12, с. 71–72]. Османская империя планировала вести военные действия с Персией одновременно на двух фронтах: Кавказском и Азиатском. Подобный сценарий уже был опробован ею в середине 1730-х гг., когда крымское войско через Северный Кавказ вышло к границам Персии в Дагестане. В пограничные российские области из Крыма приходила информация, что турецким подданным запретили продавать в персидскую сторону лошадей, «понеже де им крымцам самим лошади надобны» [3, д. 16. л. 36]. Однако в начале 1740-х гг. ситуация в Крыму не благоприятствовала замыслам турецкого дивана, так как крымский хан Селямет-Гирей не проявлял внешнеполитической активности. Порте нужен был более деятельный человек во главе Крымского ханства. В ноябре 1743 г. русский резидент в Турции А. Вешняков докладывал, что в Крыму ожидается смена правителя. На место Селямет-Гирея, по его словам, будет назначен калга Салим-Гирей, сын Каплан-Гирея. По этому поводу, писал он, в Крыму «не без волнений и могут зимой в январе или феврале сделать набег» [2, д. 14. л. 27]. По мнению Р. Михневой, Порта надеялась, что новых крымский хан «легче сможет организовать крымских татар для войны с Надиром» [11, с. 92]. Помимо этого, Порта постаралась привлечь на свою сторону недовольных правлением Надир-шаха единоверных владельцев Дагестана, поддерживала усилия грузинских князей, боровшихся против персидского владычества [2, д. 12, л. 356 об.]. 20 августа 1743 г. в Константинополь прибыли депутаты от народов Дагестана: «большой сын усмея хана и их муфтий». Они имели аудиенцию у турецкого визиря. По сведениям резидента А. Вешнякова, депутаты «присланы были токмо с ответами на писанные от Порты к ним письма в начале сего года, уверяя о их всегдашней верности Порте с представлением услуг и помощи». Дагестанцы обещали оказать военную помощь Турции против Персии. Они просили прислать к ним до 10 тысяч крымских татар «под командою лучшего из их крымских солтанов», обещая выставить до 20 тысяч всадников [4, кн. 71, л.21 об.-22]. 23 августа в Константинополе были получены сведения, что 25 тысяч дагестанцев выступили в Гянджу для соединения с турецким войском. Не имея возможности оказать реальную помощь вооруженными силами, турецкие власти приняли решение отправить в Дагестан «одного наиспособнейшего хана» во главе небольшого татарского отряда (1000 человек) [4, кн. 71, л.23 об-24]. Другим направлением внешней политики Турции стала попытка разыграть династическую карту, путем выдвижения якобы законного претендента на шахских престол. Опорой самозванца должны были стать не только оккупационные войска и отряды недовольных феодалов, но и антиправительственные выступления местного населения Персии. Подобный сценарий развития событий был достаточно реалистичен. Представитель английской торговой компании Дж. Ганвей отмечал: «Турецкое министерство понимало, что власть Надира стала уже ненавистной народу и, что весьма возможно, любой претендент, выставленный им, под предлогом царского происхождения, из семьи Сефи, мог бы создать благоприятное для турок положение» [6, с. 93]. В «Кратком хронологическом обозрении политических сношений России с Портою Оттоманскою. III отделение. 1741–1762 гг.» отмечалось, что поводом к войне Турции против Персии стали сообщения о возникшем там восстании Сефи Мирзы. «Турки решили помочь похитителю престола, полагая, что шах устрашится сильного покровительства его противнику» [4, кн. 61, л. 20]. Данное утверждение не совсем согласуется с исторической действительностью. Восстание Сефи Мирзы было не поводом к вступлению Турции в войну с Персией, а носило спланированный турецкими властями характер. В историографии высказывались мысли о роли Турции в организации подрывной деятельности на территории Персии, в том числе и в связи с восстанием в Ширване в 1743–1744 гг. Опираясь на свидетельство англичанина Дж. Ганвея, В.Н. Левиатов пишет, что Турция, желая ослабить Надиршаха путем организации и поддержки восстаний на территориях, подвластных ему, нашла, что настало самое подходящее время для устройства мятежей. «Пользуясь ненавистью народных масс Азербайджана к Надир-шаху, – пишет В.Н. Левиатов, – она решила послать в Ширван некоего Сефи Мирзу (или, как его иначе называли, Сам Мирзу), выдававшего себя за сына шаха Хусейна. Этот претендент на шахский престол Ирана призывал к борьбе за права законной династии сефевидов против похитителя власти Надира» [9, с. 114]. Той же точки зрения придерживается Г. Абдуллаев, который указывал на связь Сефи (Саам) Мирзы с Турцией. «Источники говорят о том, – пишет он, – что Саам Мирзу поддерживала Турция и он играл на руку турецким властям. Турция была заинтересована в ослаблении и подрыве сил противника изнутри, стремилась руками Саам Мирзы захватить Закавказье» [8, с. 81]. Однако названные авторы и их источники не раскрывают механизмов проводимой турецкими властями работы по подготовке к появлению самозванца на персидский трон. От них оказались скрыты многие важные мотивы, которыми руководствовалось турецкое правительство, делая ставку на появление претендента на шахский престол. Донесения русских резидентов из Турции позволяют внести ясность в этот вопрос. В период афганского нашествия в Персии появилось много самозванцев, выдававших себя за представителей династии Сефевидов. К.З. Ашрафян сообщает о появлении в конце 1720-х гг. в г. Шуштаре дервиша Мохаммед-Али-Рефсехани, выдававшего себя за сына шаха Султан-Хусейна и называвшегося Сефи-мирзой. Он поднял восстание среди городской бедноты, а после его подавления бежал в г. Багдад [8, с. 194]. Резидент И.И. Неплюев отмечал в 1730 г. особое отношение турецких властей к этому самозванцу, которого оберегали даже во время восстания, в результате которого султан Ахмед II лишился престола («во время замешания от бунтовщиков» был выделен караул персидским послам и «самозванцу шаховичу, дабы им не пропасть») [13, с. 332]. К.З. Ашрафян утверждает, что самозванец пользовался большими милостями и со стороны вновь вступившего на престол султана Махмуда [8, с. 194]. По сведениям резидента А. Вешнякова, 5 августа 1743 г. самозванец был привезен на галере из Галиполя в местечко Малтепе на азиатской стороне Турции за Халкидонией. Оттуда его доставили в Константинополь. На встречу «шахова сына» вышел великий визирь «и встреча ему чинена с великою пушечною пальбою». Самозванца приказано было «почитать наравне с крымским ханом». Спустя пять дней турецкие власти объявили Сефи Мирзе, что намерены водворить его на престоле «предков», для чего он должен направиться в Персию во главе турецкой армией «от Эрзурумской стороны». Ее основу должны были составить отряда азиатских пашей [4, кн.71, л.1616об.]. Турецкие власти рассчитывали призвать под знамена Сефи Мирзы армию численностью в 200 тысяч человек [8, с. 194]. Приготовления к предстоящей войне против Персии сопровождались в Турции активной агитационной компанией. Роли, которую должен был сыграть Сефи Мирза, отводилось особое место. Самозванцу были оказаны турецкими властями высокие знаки внимания. А. Вешняков писал, что самозванца «почитают, возносят, трактуют и, наконец, на публичной султанской аудиенции в шахское достоинство возвышен» [4, кн. 71, л. 12об.]. Грузинский князь Гиви Амилахоров сообщил, что во время церемонии коронации турецкий султан самозванцу на персидский трон «венец на главу ево положил и в подарок 12 аргамаков с драгоценными седлами и муштуками пребогатыми… отдал» [2, д. 12, л. 356об.]. От русского резидента не укрылись истинные мотивы подобного поведения турецких властей. «О поступках самозванца день ото дня все подтверждают, – писал он, – что то чинится более токмо для выигрывания времени и упражнения народного легкомыслия» [4, кн. 71, л. 16об.]. Действительно, сбор войск для войны против Персии шел в Османской империи крайне медленно. М.С. Мейер приводит мнение двубунчужного паши Сулеймана, который связывал этот вопрос с нехваткой средств. Он утверждал, что Порта не выполняла данные пашам обязательства по финансированию компании по подготовке армии. По его словам, паши получили лишь пятую часть обещанных им средств и менее половины денег на солдат [10, с. 165]. Констатируя крайне бедственное финансовое положение Турции, А. Вешняков сообщал в августе 1743 г., что султан решил сделать ставку на самозванца на персидский трон, чтобы тем «подать лучший способ к собранию войска и охоту за ним следовать, расславляя, что там есть много шаху недоброхотствующих» [4, кн. 71, л. 12]. «Порта, – по словам резидента, – всю свою надежду имеет на претендентском отправлении, ибо чрез то мнит, что можно ей будет с Персией дела свои окончить» [4, кн. 71, л. 13об.]. В том же году к дагестанским владельцам был послан ферман, в котором сообщалось о том, что Сефи Мирза пользуется покровительством Турции, и они должны оказывать ему содействие. Данный документ позволяет увидеть далеко идущие планы турецкого двора в отношении будущей роли самозванца на персидском престоле. «По милости божьей, – говорилось в фермане, – когда помянутый принц утвердится на похищенном престоле своих предков, тогда он уступит бывшие прежде всего в составе нашего государства области Шемахинскую, Ширванскую, Ганджинскую, Тифлисскую, Эриванскую…». При этом дагестанским владельцам обещалось, что и их интересы не будут забыты [1, с. 1081–1082]. В сентябре 1743 г. в Дагестан прибыл из Турции эмиссар с заданием уговорить дагестанцев совершить набег на владения Персии в Закавказье. Его участникам было обещано щедрое вознаграждение. Агитация имела успех – тавлинцы напали на Гянджинскую провинцию [2, д. 12, л. 337]. Тем временем слухи о появлении в Турции претендента на персидский трон заставили персидского шаха Надира Афшара срочно принять меры к укреплению своего влияния в стране. Как пишет А. Вешняков, шах, до которого дошли слухи об этих событиях в Турции, поручил осаду города Куркута своим военачальникам, а сам во главе гвардии вернулся в Персию, собрал «генеральный совет и привел паки своих подданных к верности и присяге» [4, кн. 1, л. 13]. Осенью 1743 г. Сефи Мирза активно приступил к осуществлению своей миссии, рассылая воззвания от своего имени и призывая на борьбу с Надир-шахом, прося о содействии в водворении на «законном» престоле его предков [8, с. 194–195]. Используя восстание в Ширване и южном Дагестане, Турция стала стягивать войска к крепости Карс. В конце 1743 г. с 20-титысячным отрядом Сефи Мирза появился на границе с Персией. Вскоре с ним соединилась 70-титысячная армия Ахмед-паши [7, с. 175]. На первых порах самозванцу сопутствовал успех. На его сторону перешли военные отряды, набранные из жителей Ширвана, ему симпатизировало население Грузии и Азербайджана, а также часть персов. К нему присоединились лезгины во главе с кайтагским усмием и табасаранскими старшинами. Но в итоге турецкие войска и ополчения дагестанцев были разбиты персидской армией. Самозванец был схвачен и выдан Надир-шаху, который, что весьма интересно, не стал его казнить, а выслал в Турцию, дабы показать тем султану, что он не воспринял всерьез притязания Сефи Мирзы на персидский трон [7, с. 176]. Сефи Мирза был не единственным самозванцем. В Персии появились и другие лица, выдававшие себя за наследного персидского принца из династии Сефевидов. Однако поддержки им местного населения и части горских феодалов оказалось недостаточно, чтобы оказать сколько-нибудь значительного сопротивления персидским войскам [7, с. 204–213]. ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 1. Акты, собранные Кавказской археографической комиссией (АКАК). – Тифлис, 1869. – Т. II, Дополнение к I-му тому. 2. Архив внешней политики Российской империи (АВПРИ) – Ф. 77, оп. 1. 3. Государственный архив Астраханской области (ГААО). – Ф. 394, оп. 1 доп. 4. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). – Ф. 15, оп. 1. 5. Абдуллаев Г. Азербайджан в XVIII веке и взаимоотношения его с Россией. – Баку, 1965. – 182 с. 6. Абдурахманов А. Азербайджан во взаимоотношениях России, Турции и Ирана в первой половине XVIII в. – Баку, 1964. – 99 с. 7. Арунова М.Р., Ашрафян К.З. Государство Надир-шаха Афшара. Очерки общественных отношений в Иране 30–40-х годов XVIII века. – М., 1958. – 284 с. 8. Ашрафян К.З. Антифеодальные движения в империи Надиршаха Афшара (1736–1747) // Ученые записки Института востоковедения АН СССР. – М., 1953. – Т. VIII. – С. 166–204. 9. Левиатов В.Н. Очерки из истории Азербайджана в XVIII в. / В.Н. Левиатов; ред.: Ф.А. Пахомов, А.С. Сумбатзаде; Институт Истории им. А. Бакиханова АН Азербайджанской ССР. – Баку: Издво АН Азерб. ССР, 1948. – 227 с. 10. Мейер М.С. Османская империя в XVIII веке. Черты структурного кризиса. – М.: Наука, 1991. – 261 с. 11. Михнева Р. Россия и Османская империя в международных отношениях в середине XVIII века (1739–1756). – М.: Наука, 1985. – 183 с. 12. Смирнов В.Д. Крымское ханство под верховенством Оттоманской Порты в XVIII столетии. – Одесса, 1889. – 252 с. 13. Смирнов Н.А. Описания о бунтах в Константинополе в 1730–1731 гг. // Археографический ежегодник за 1960 г. – М., 1962. – С. 321–344. Д.В. Сень ТУРЕЦКИЙ АЗОВ И ДОНСКОЕ КАЗАЧЕСТВО: НОВЫЕ ПРАКТИКИ ОТНОШЕНИЙ (ИЗ ИСТОРИИ ПОГРАНИЧНЫХ ВЛАДЕНИЙ ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XVII В.) Турецкому Азову принадлежала такая же важная роль в истории «донского фронтира», донских казаков, как и Московскому государству. «Образы» Азова сильно влияли на настроения донского казачества, его активность, они служили одним из генеральных векторов его развития, по крайней мере, в XVII в. Стремление казаков обладать Азовом, «освоить» его жизненное пространство уверенно можно отнести к числу факторов, оказывавших конституирующее воздействие на жизнь казаков, формирование образа поведения, мышления. Торговля с Азовом, рыбная ловля и т.п. занятия прочно связывали донских казаков с жителями Азова – в эту турецкую крепость донские казаки старались попасть всеми правдами и неправдами. Образ дипломатического партнера, обладателя информации, важной для Войска Донского, также присутствует в характеристиках Азова, имевших первостепенное значение для казаков. Азов (мечта об Азове) занимал ключевое место в тех образах воображаемой географии казаков, которые были связаны с «границей миров», являясь местом притягательным и опасным одновременно, центром, подчеркивающим напряжение существования казачества на границе Дикого поля, манящим своими богатствами и «пугающим» своей мощью. Во второй половине XVII в. в истории отношений донских казаков с азовцами стало наблюдаться одно новое, как минимум, явление – бегство донцов из Войска на территорию Азова, центр одноименного санджака и, следовательно, территорию Османской империи. Своеобразие ситуации состояло в том, что на общеимперском уровне донских казаков Османы и Гиреи «преследуют» в XVII в. с завидным постоянством – в информационном, политическом, географическом пространстве. Но со второй половины XVII в. ситуация качественно меняется. Все более основательной трансформации стали подвергаться массовые представления донских казаков о турках и татарах – на фоне роста в казачьей же среде негативных характеристик «никонианской» Москвы. Факты бегства казаков в Азов, подтверждаемые документами РГАДА, позволяют существенно уточнить мнение специалистов, что до начала XVIII в. не было случаев перехода донских казаков в Азов, в подданство к султанам. Несомненно, что одним из первостепенных центров для донских казаков, влиявшим на расширение уровня и объема практик их взаимодействия с «мусульманским миром», например, в XVII в., являлся именно Азов – форпост османского владычества в регионе. И в конце XVII в. сюда продолжают перемещаться отдельные казаки с Дона, которые принимают мусульманство, получая при этом в среде бывших единоверцев уничижительное прозвище «ахриян». Анализ неоднократных, разно мотивированных, зафиксированных сегодня в науке случаев перехода казаков в турецкий Азов позволяет сделать несколько предварительных выводов. В частности, подобные действия могли сопровождаться сменой веры, но, вероятно, обязательным условием «натурализации» такой поступок не был – ни в глазах турок, ни в понимании казаков. Скорее, речь может идти о выборе самих казаков, «снижавших» подобным образом риск возможных в будущем на территории Азова конфликтных ситуаций. Одиночному перебежчику, конечно, в таком смысле приходилось труднее, нежели группе, случись, конечно, такое. Далее – сам по себе факт «бусурманства» вряд ли приводил автоматически к росту доверия со стороны турок и татар – сомнительно, чтобы казак становился «вожем» (либо, шире – участником набега) в результате насильственной проверки в «деле». Скорее, гораздо больше зависело от личных способностей и мотивации таких «религиозных неофитов» и др. представителей казачества, оказавшегося в Азове. Полагаю, что особых привилегий «перебежчикам» турки не предоставляли, но и не сводили до минимума выбор возможностей казакам доказать свою лояльность. Могло быть и так – Войско принимало беглецов из Азова, что также нельзя признать чем-то уникальным и выдающимся для донских казаков, учитывая полиэтничный характер состава Войска. Однажды на Дон к казакам из Азова сбежал сын чауша (чавуша) – Алей, сын Юсуфа, крестившийся и ставший казаком в 7194 г. (т.е. в период с 1 сентября 1685 г. по 1 сентября 686 г.). В итоге турок-перебежчик стал Иваном Петровым Турченином, получив, кстати, за «переезд» и крещение «денег пять рублев да сукно аглинское». Мотивация действий казаков по уходу в Азов, оказывается, была самой разной – часто речь шла о выходе из такой ситуации, когда дальнейшее пребывание на Дону грозило лицам, преступившим войсковое право, суровым наказанием – вплоть до смертной казни. Впрочем, необходимо также отметить факт дифференцированного отношения Войска Донского к перебежчикам-казакам; очевидно, сам по себе факт ухода казака в Азов не означал немедленной казни «изменника» в случае его обратного возвращения на Дон. Наконец, Войско было готово принимать в свой состав беглецов из Азова – смена веры в таком случае приветствовалась, но, вероятно, императивно навязываемой не являлась. Е.В. Белова РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ РОССИЙСКИХ ДИПЛОМАТОВ В ПЕРИОД РУССКО-ТУРЕЦКИХ ВОЙН XVIII В. В 1689 г. после подавления восстания стрельцов Софью отправили в монастырь, а власть фактически перешла к Петру I (1689–1725), за которым трон окончательно утвердился после смерти брата Ивана (1696). В наследие от своих предшественников новому царю достались турецкий, крымский, польский, балтийский вопросы. Сосредоточив свое внимание на внешнеполитических задачах, Петр I остановился на турецком вопросе и выдвинул на первый план борьбу за выход к Черному морю. В 1694 г. им решено было взять Азов. Об этом знало только ближнее окружение. Союзникам царь писал о том, что собирается предпринять Крымские походы. Через донских казаков Петр I собрал данные об Азове. Первый поход окончился неудачно. В апреле 1696 г. под общим руководством Петра I был предпринят второй Азовский поход. Донской атаман Л. Поздеев донес царю, что разведчики показали: в Азовском море появился турецкий флот, состоящий из 15 хорошо вооруженных кораблей, 13 больших галер, 13 полугалер с вспомогательными войсками и снарядами [1, c. 402]. 27 мая (6 июня) авангард русского флота вышел в Азовское море. А 12 (22) июня Азов блокировали с моря. Турки предприняли попытку прорваться к Азову, но, подойдя к устью Дона 14 (24) июня и обнаружив русские галеры, турецкий десант ушел обратно в море. Приезд приглашенных иностранных инженеров – специалистов по осаде крепостей задерживался. Как позже выяснилось, русский посол дьяк Е.И. Украинцев решил не допустить утечки информации, поэтому ничего не сообщил русскому послу в Вене П.Б. Возницину, отправлявшему иностранцев в Россию. Возницын без суеты подготовил отъезд инженеров. 16 июня начали бомбардировать крепость. А.С. Шеин предложил возвести земляную гору, высотою с вал, окружавший крепость. 25 июня прибыл иностранцы. Руководство осадой перешло к специалистам – инженерам и офицерам – артиллеристам из Австрии, Голландии, Брандебурга. Турки, видя, что готовится штурм основными силами, выслали из Азова парламентеров. 18 (29) июля 1696 г. османы сдали Азов. Практически сразу после похода на Азов был объявлен царский указ об отправке Великого посольства в Европу (март 1697 – август 1698). Захват двух башен, закрывавших вход с реки Дон в Азовское море, по мнению Петра I, не должен был остаться незамеченным в Европе. Но быстро решить намеченное не удалось. Обострились отношения между Англией и Францией из-за первенства на море. Европа была занята разделом колоний, готовясь к войне за «испанское наследство» (1701–1714). Российские резиденты просили поддержки в Голландии и Австрии. Начиная с конца января 1696 г., российский посланник Кузьма Нефимонов провел ряд переговоров с австрийскими и венецианскими представителями. 19 июля 1697 г. состоялась встреча Петра Алексеевича и австрийского императора Леопольда I. Заключенный на три года союзный договор со Священной Римской империей и Венецией по турецкому вопросу в феврале 1697 г. носил символический характер. Возникли перспективы борьбы на Балтике. Но начинать войну с Карлом ХII нельзя было без урегулирования вопроса о мире на юге с Турцией. 3 (14) сентября 1699 г. русский военный корабль «Крепость» пришел в Константинополь. В ожидании аудиенции российский посол в Османской империи Е.И. Украинцев налаживал отношения с чиновниками султанского двора: раздавал соболей и другие подарки людям, окружавшим султана Мустафу II. 28 апреля 1700 г. в своих донесениях Украинцев писал Петру I о том, что из Константинополя отправляется корабль в Россию. Путь лежал через Балаклаву и Кафу. Украинцев счел необходимым узнать, каковы прибрежные зоны, поэтому капитану рекомендовалось остановиться в них для пополнения запасов воды и провианта, сделав описание мест пристанища [2, c. 796]. Указом от 2 апреля 1702 г. для подержания равновесия на юге, «для лучшего и состоятельнейшего оного мира охранения» [3, c. 53] в Турцию отправили П.А. Толстого, в задачи которому ставилась нейтрализация турок. В 1694 г. Толстой служил воеводой в Великом Устюге – месте далеком и неперспективном. Будучи в Архангельске, молодой царь познакомился со сторонником лагеря Милославских, поддержавшего в свое время Софью. Встреча с Петром Алексеевичем круто изменило жизнь «опального» воеводы. Уже в преклонном возрасте Толстой посетил вместе с волонтерами Италию (1697), где прошел обучение морскому делу и показал незаурядные способности к изучению языков и описанию заграничного путешествия. Это было первое серьезное поручение, которое доверили 52-летнему служащему, имеющему чин стольника. Находясь в заграничной поездке, Толстой обратил внимание на крепостные сооружения, особенно в Польше и Померании, с интересом осмотрел частные коллекции немецких, русских, турецких оружий. Первый город, который был описан путешественником, находился недалеко от русской границы – Могилев. Также в городах и окружавших замки укреплениях, через которые проезжал волонтер, им были исследованы особенности сторожевой службы, подсчитано количество фортеций, мостов на Дунае. В Дубровнике (или Рагузе) Толстой осмотрел крепостную артиллерию. В Италии, Венеции им были описаны природная и географическая среда, даны характеристики населению, историческим памятникам. В Неаполе он познакомился с приемами подрыва порохом [4, c. 11, 35, 38, 211]. По пути на Мальту корабль, на котором плыл Толстой, столкнулся с турками. Путешествуя, Толстой выучил итальянский, а, по словам историка Н. Попова, дипломатическим языком в Константинополе был итальянский [4, c. 71]. Отправляя Толстого в роли российского резидента в Константинополь, ему предписывалось заниматься разведывательной деятельностью, выяснить, каковы ближайшие планы Турции по отношению к России, будет ли султан «государство в покое или в войне содержать» [3, c. 30]. В секретной инструкции, состоявшей из 16 пунктов, содержались рекомендации по сбору сведений о составе турецкой армии, методах обучения пехоты, конницы, артиллерии (традиционных или европейских), количестве, типах, вооружении кораблей, крепостных сооружений. Толстому помогал иерусалимский патриарх Досифей, который через своего племянника Спилиота поставлял секретную информацию. Большую помощь оказывал русскому посланнику выходец из Рагузы серб Савва Лукич Владиславович (Рагузинский). В 1704 г. Савва переехал в Россию, передав свои дела с российским послом тоже сербу Луке Барке – консулу Рагузинской республики в Турции. Сообщения Толстого о том, что турки не планируют начать войну в 1703–1707 гг., способствовали проведению активной политики Петра I против шведов. Последовавшие обострения на турецкой границе поставили перед царем вопрос о необходимости переброски сил к Польше и Молдавии. 7 июня 1709 г. валашский господарь К. Бранковяну (Бранковян) сообщил русскому командованию, что турки не собираются вступать в войну. Это известие позволило Петру перекинуть на Украину военные части, стоящие на подходах к турецким крепостям Бендеры, Очаков, Перекоп. 27 июня 1709 г. состоялась знаменитая битва под Полтавой. Интриги Карла XII, прямая поддержка австрийских и французских дипломатов привели к тому, что шейх-уль-ислам от имени турецкого султана 9 ноября (20) 1710 г. объявил России войну (1710–1713), выдвинув требование вернуть крепость Азов и уничтожить Азовскую флотилию. На кануне войны с турками Россия имела около 200 тыс. пехоты, 100 тыс. конницы, включая гарнизонные войска, 150 тыс. казаков и калмыков [5, c. 44]. А.П. Толстой 10 ноября выслал русскому командованию описание турецкого флота и сообщил, что из Бендер будут отправлять турецких агентов в Польшу с целью агитации польского населения против русских [6, c. 271]. В связи с началом войны османские власти Толстого заключили под арест, бросив в подземелье Семибашенного замка. Его остались замещать вице-канцлер П.П. Шафиров и М.Б. Шереметев – сын фельдмаршала Б.П. Шереметева. Взбунтовались запорожские казаки. Митрополит Станислав Сестренцевич писал русскому командованию о том, что 6 тыс. казаков пошли с Девлет-Гиреем на Украину [7, c. 43]. Запорожские казаки переместились из поселений недалеко от устья Каменки в урочище Алешки (совр. г. Урюпинск Херсон. обл.) – на территорию крымского хана. Для усмирения запорожцев послали М.М. Голицына. На помощь запорожцам пришли татары. Совместными действиями русские войска и малороссийское казачество сумели дать отпор крымской коннице татар. Восстали венгры против австрийского правления. В Венгрии надеялись привлечь запорожское казачество для борьбы против австрийской армии. Россия, которой был выгоден поход перешедших казаков на сторону шведов, не мешала дипломатическим контактам венгерского дипломата Пала Радана со шведским королем и запорожским гетманом [8, c. 98]. Было решено вести наступательную войну с расчетом обещанной помощи жителей подвластных Порте Молдавии, Валахии, Сербии, руководители которых наладили с Россией самые тесные отношения. В мае 1710 г. из Австрии от австрийских полковников, сербов по национальности, Й. Текелии, Х. Рашковича и Вулина к Петру I отправили сотника Богдана Поповича. Сербы обещали выставить 10 тыс. волонтеров [9, c. 28, 36]. В военных планах Петр I рассчитывал за короткий срок, а именно к концу весны подойти к Дунаю. Первый, с кем встретился Петр I, был молдавский господарь Дмитрий Кантемир. Кантемиру пришлось обратиться к визирю Балтаджи Мехмед-паше с просьбой войти в отношения с русским царем, якобы для того, чтобы выведать его дальнейшие планы. Получив от Порты разрешение, он выехал в Галицию. 11 апреля 1711 г. в Луцке Петр I встретился с Дмитрием Кантемиром и 13 апреля подписал составленный молдавским господарем союзнический договор «Диплом и пункты» [10, c. 173–176; 11, c. 323–327; 12, c. 62–67]. Основные положения были сформулированы лично Кантемиром. Договор гарантировал самоуправление княжеством. В то же время валашский господарь Брынковяну, уличенный турками в сговоре с русскими, прекратил общение с русским царем. Ставя в ноябре 1710 г. Кантемира молдавским господарем, в Порте надеялись, что он сможет сместить Брынковяну, которому турецкое правительство не доверяло [7, c. 40]. Но русские не успели занять территорию, управляемую Брынковяну, а он, испугавшись, предал русских, и, запаниковав, выдал план войны. 38-тыс. русская армия в районе Новые Станилешти была окружена почти 200 тыс. турок и крымских татар. 5 апреля 1712 г. в Константинополе был подписан мирный договор на 25 лет, За заключение мира российское правительство заплатило 89 тыс. 900 червонных венецианских денег и 22 тыс. руб. Из них лично было выдано: визирю – 30 тыс. червонных венецианских, муфтию – 10 тыс. червонных, зятю султана – 10 тыс., комиссару, который вел переговоры – 4 тыс., рейс-эфенди – 3 тыс. и соболей, английскому и голландскому послам за посредничество – 6 тыс. и 4 тыс. соответственно. Позже Петр I предложил П.А. Толстому жениться на дочери гетмана И.И. Скоропадского. В 1719 г. Толстой перешел на службу полковником в Нежин [13, c. 137]. Практика тайного наблюдения за гетманом и старшиной имела положительные результаты. В 1721 г. Петр I отправил в Константинополь резидентом И.И. Неплюева, который закончил морскую академию в Петербурге и получил образование за границей. В Турции Неплюев находился вплоть до 1735 г., став надежной опорой в проведении и защите российских интересов. В 1726 г. руководитель антигабсбургского национальноосвободительного движения венгров (1703–1711), венгерский князь Ф. Ракоци, нашедший политическое убежище в Османской империи, предложил переселение венгров из Австрии с целью организации иррегулярных войск из венгров, албанцев, запорожских казаков на турецкой территории. Но из-за войны с Ираном (1722–1745) турки, боясь усложнить отношения с противником, отказались от заманчивого плана. Однако на этот план обратил внимание Неплюев, доложивший о нем в Петербург [14, c. 148]. В начале 1730-х гг. болезнь польского короля Августа II (1697–1733) – ставленника России повлияла на международную обстановку. Через доверенное лицо кардинал де Флери предложил российскому вице-канцлеру А.И. Остерману поддержать своего протеже Станислава Лещинскго, зятя французского короля. В обмен Франция обещала помочь России вернуть Азов. Остерман отказался. Но это предложение счел разумным Б.-Х. Миних, сообщивший о намерении французов обер-камергеру Э.И. Бирону. Миссия Миниха не имела успеха, напротив, он «приобрел ненавистное тогда прозвание французского сообщника» [15, c. 109]. В 1733 г. польский король умер, и в Польше развернулась борьба шляхетских группировок за власть. В нее вмешались иностранные государства Австрия, Пруссия, Франция, оказывая решающее влияние на ход выборов. Россия, поддерживая сына умершего короля Августа II, выступила против претендующего на польский престол С. Лещинского, что в конечном итоге привело к русско-польской войне (1733–1735). Угроза из Польши заставило правительство принять срочные меры. Миних указал на необходимость усиления обороноспособности Украинской линии. Летом 1733 г. крымский хан Фети-Гирей попытался захватить Прикаспий, но у деревни Горячей его остановили русские войска. Стремясь избежать войны на два фронта, в 1733 г. российское правительство отправило статского советника П.Г. Веселитского резидентом к крымскому хану. Пока шла война в Польше, требовалось уговорить татар отказаться от нападений на Россию. В 1735 г. российские дипломаты в Константинополе И.И. Неплюев и А.А. Вешняков, которого отправили в помощь к резиденту в 1729 г., уверили российскую императрицу Анну Иоанновну в том, что сейчас самое удобное время напасть на Турцию. По их мнению, необходимо было использовать начавшийся процесс модернизации в Османской империи. Кампания 1735–1736 гг. проходила на крымской земле. По агентурным данным, турки и татары главным направлением выбрали Украину и собирались напасть в пяти местах: крымские татары – в двух, буждакские татары и турецкие войска – в трех: через Переволочны, Белую Церковь, недалеко от Киева. В своем сообщении корреспондент обратил внимание на важную деталь предстоящей кампании: если русская армия вступит в Крым, то, возможно, это станет препятствием для выполнения задуманного плана в Константинополе против России [16, c. 24, 33]. В Крымском походе из 54-тыс. армии только 2 тыс. погибли в бою, а 28 тыс. – от жары, болезней, утомительного пути [17, c. 64]. Но крымский успех был замечен союзниками. Осенью 1736 г. состоялась тайная поездка валашского ворника П.Г. Другэнеску в Россию. Через семьи Кантемиров и Кантакузинов он обратился к российскому правительству от имени валашского духовенства и боярства с просьбой освободить Валахию от османского ига [18, c. 37]. Успехи русских в Крыму вызвали тревогу у крымских татар. Зимой 1737 г. в Петербурге стало известно, что татарские мурзы держали совет, на котором обсуждался вопрос подчинения российской императрице [19, c. 115]. В июле 1737 г. русские войска, применив методы дезинформации, разгромили армию крымских татар в Салгирском сражении. По воспоминаниям современников, казаки беспощадно опустошали Крым, сожгли Перекоп и около тысячи татарских деревень [20, л. 8; 21, c. 529]. 13 июля 1737 г. к Миниху поступило сообщение от информатора Луппола из Кишинева: буджакские татары решили, что если русские войска возьмут Бендерскую крепость на правом берегу Днестра, то они «склонят оружие Е.И.В» (Ее Императорскому Величеству – Е.Б.). Под влиянием обострившейся этнополитической ситуации в Крымском ханстве и удачным походом русской армии в Молдавию, приведшим к разорению буджакских татар, Буджакская орда выразила намерение уйти из-под власти крымского хана МенглиГирея и перейти «под протекцию» Анны Иоанновны [19, c. 210; 22, c. 53]. В феврале 1739 г. татары, не сумев прорваться через русскую границу, в Польше захватили 5 тыс. 700 человек в плен. Польские власти предъявили хану претензии. Но по требованию польского губернатора Рудницкого татары вернули только 934 человека, да и то «почти голых» [23, c. 70]. Миних, по-прежнему, настаивал на походе в Крым [24, c. 143]. Тактика Миниха оправдывала себя: татарские строения были разрушены, татары не засевали поля последние два года, пастбища были сожжены русскими солдатами, украинскими казаками и гусарами. Среди татар, особенно крымских, начался голод. Многие с женами и детьми отправились морем в Константинополь, и там продавали своих детей за хлеб [23, c. 67]. По сведениям, полученным от пленных татар, в Крымском ханстве начался раскол. Многие татары отказывались воевать против русских, но их заставляла нужда. Были и такие, которые категорически не хотели отдавать жизнь за султана и хана. По приказу сераскир-султана и хотинского Колчан-паши жен и дочерей татар, отказавшихся «садиться на коней», насиловали и били, принуждая таким образом мужчин идти на войну. 23 июля 1739 г. русские увидели, как на польской стороне несколько тысяч татар маршируют вниз по Днестру к Хотину. 1 августа 1,5тысячная партия, состоящая из белогородских, буджакских и ногайских татар, напала на проходящие русские войска. Но солдаты и казаки отбили атаку. Взятые в плен татары рассказали, что из 40-тысячной татарской армии осталось 12 – 15 тыс., остальные бежали [25, c. 64, 88]. 17 (28) августа русские разбили 70-тыс. турецкую армию в Ставучанском сражении, потеряв всего 67 человек, и добились перелома в войне. 19 августа в Хотинскую крепость отправились знающие турецкий язык бригадир князь Кантемир, полковник Капнист и легацион-секретарь Андриан Неплюев, которого Миних при составлении плана кампании попросил у императрицы взять для выполнения дипломатических поручений [24, c. 162]. Османы, разбитые русскими войсками, под предводительством Вели-паши, были вынуждены отступить и отказаться от Хотина. Яссы были взяты почти без боя. Историки едины во мнении, что вклад России и скромные результаты Белградского договора оказались несоразмерными. В этой войне России потеряла 100 тыс. человек [26, c. 57]. Французский дипломат Вильнев, провоцировавший турок, радовался: «Заключая этот мир, оказал Франции гораздо большую услугу, чем, если бы выиграл сражение» [22, c. 54]. 26 августа 1741 г. была подписана конвенция, с российской стороны, генерал-аншефом, кавалером ордена Св. Александра Невского, чрезвычайным и полномочным послом А.И. Румянцевым, и с турецкой, верховным визирем Оттоманской Порты Ельхаджи Ахмет-пашой, кади Румелии Мегмедом Эссади Эфендием и канцлером султана Мегмед Рагиб Эфендием. В статье 3 оговаривалось, что сразу после подписания конвенции, комиссары должны отправиться в Азов для выполнения условий Белградского трактата [27, c. 479–480]. Переговоры о разграничении проходили в период обострения международной политической обстановки. Умерла королева Швеции. Прибыв в турецкую столицу, русские парламентеры столкнулись с явным недоверием со стороны османских властей. Молдавского господаря Гику турки не без основания подозревали в переписке с русским генералитетом. Османское правительство, как следовало из донесения Румянцева от 10 февраля 1742 г., собиралось укрепить Кинбурн и Очаков в ожидании нового столкновения с Россией. Франция провоцировала шведов на военный конфликт с Россией. Как писал в реляции русский посол в Лондоне князь Щербатов: французы стремились «последней (России – Е.Б.) воспрепятствовать помогать королеве венгерской, и что происки (Франции – Е.Б.) клонятся к тому, чтобы турки и поляки сделали нападение на Украину, дабы тем доставить Швеции прежние е провинции, Польше – Смоленск и Киев, королю Прусскому – Мекленбург, брату его – герцогство Курляндское, а датчанам – Голштинию». О происках французов в Коллегию иностранных дел докладывал и русский посол в Париж князь А. Кантемир [28, c. 152, 168, 176, 233]. Но и Россия, и Турция были ослаблены. В 1740–1760 е гг. в русско-турецких отношениях наблюдается затишье. ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 1. Савельев Е.П. Древняя история казачества. – М., 2007. 2. Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. I. 3. Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. II. 4. Путешествие стольника А.Толстого по Европе 1697–1699 / Сост. Л.А. Ольшевская, С.Н. Травников. – М., 1992. 5. Bruce`s P.H. Nachrichten von seinen Reisen, nebst Nachrichten von Peter den Ersten. Leipzig, 1784. 6. Крылова Т.К. Русско-турецкие отношения во время Северной войны // Исторические записки. Т. X. 7. Н.Г. Петр Великий на берегах Прута // ЖМНП. 1847. Январь. 8. Штернберг Я.И. Русско-венгерские отношения периода Полтавской битвы // Полтава. К 250-летию Полтавской битвы. – М., 1959. 9. Политические и культурные отношения России с югославянскими землями в VIII в. Документы. – М., 1984. 10. Письма и бумаги императора Петра Великого. Т. XI. Вып. 1. 11. Исторические связи народов СССР и Румынии. Т. 3. – М., 1970. 12. Под стягом России. – М., 1992. 13. Национальные окраины Российской империи. – М., 1998. 14. Витол А.В. Османская империя начала XVIII в. и преобразования Петра I в России // Геополитика и безопасность. – 1995. – № 3. 15. Эрнст Миних. Записки // Безвременье и временщики. Воспоминания об «эпохе дворцовых переворотов» (1720-е–1760-е годы). – Л., 1991. 16. Всеподанейшие донесения гр.Миниха. Ч. 1: Донесения 1736–1737 гг. // СВИМ / под ред. А.З. Мышлаевского. – СПб., 1897. – Вып. X. 17. Петрухинцев Н.Н. Война с пространством: Половина русской армии погибла в степи от голода и болезней // Родина. – 1998. – № 5–6. 18. Шульман Е. Миссия валашского ворника П. Драгунеску в Россию (1736–1737 гг.) // Вековая дружба. – Кишинев, 1961. 19. Всеподанейшие донесения гр. Миниха. Ч. 2: Донесения 1737–1738 гг. // СВИМ. Вып. XI. 20. Институт рукописей при Национальной библиотеке Украины им. В.И. Вернадского. Ф.V. Д. 867. Кеппен П. Дела крымские. Список крымских ханов. 21. Демидов А. Путешествие в Южную Россию в Крым через Венгрию, Валахию и Молдавию, совершенное в 1837 году. – М., 1853. 22. Бурхард Христофор Миних. Очерк, дающий представление об образе правления Российской империи. – Л., 1991. 23. Всеподданнейшие донесения гр. Миниха. Ч. 3: Донесения 1739 г. // СВИМ / под. ред. А.З. Мышлаевского. – СПб., 1903. – Вып. XIII. 24. Ставучанский поход. Документы 1739 г. // СВИМ / под ред. Д.Ф. Масловского. – СПб., 1892. – Вып. II. 25. Материалы к истории военного искусства. – Вып. 2. 26. Лещиловская И.И. Сербский народ и Россия в ХVIII веке. – СПб., 2006. 27. Полное собрание законов Российской империи. – СПб., 1830. – Т. XI, № 8435. 28. Архив Воронцова. Т. 1. М.З. Хабибуллин, М.А. Кострюков ПАНТЕЛЕЙМОН КРЕСТОВИЧ ЖУЗЕ – ИСЛАМОВЕД, ВОСТОКОВЕД, АРАБИСТ Среди казанских исламоведов конца XIX – середины XX вв. особое место занимает востоковед, арабист, преподаватель Казанской духовной академии и Казанского университета Пантелеймон Крестович Жузе (1870–1942 гг.). Имя этого ученого известно далеко не всем современным исследователям истории, и тем более оно неизвестно массовому читателю. А между тем, Жузе является автором многих интересных трудов по языковедению, истории арабов, истории и учению ислама, мусульманского востока, истории христианства Ближнего Востока и средневекового Кавказа. В данной статье мы постараемся представить науке полную биографию этого научного деятеля. Пантелеймон Крестович Жузе (урожденный Бандали ибн Салиба аль Джаузи) родился 20 июля 1870 г., по другим данным 15 июля 1871 г., в Иерусалиме в семье плотника [1, л.1; 2, c. 5]. Его родители, православные арабы – Салиба сын Константина аль Джаузи и Анастасия дочь Ханна Ансара, дали ребенку имя Бандали – имя, производное от Бандалаймон (Пантелеймон) [3, л.7]. Детство Пантелеймона прошло в Иерусалиме. Информации о его детских годах почти нет, некоторые сведения нам удалось узнать у его дочери О.П. Низковской, которые она освятила в своих неопубликованных воспоминаниях, посвященных своему отцу: «Отец был живым веселым ребенком, любил бегать, играть, но уже к десяти годам пристрастился к чтению, забирался на плоскую крышу дома, где ему никто не мешал читать. Первые годы обучения отца прошли в двух греческих монастырях ортодоксальных византийцев. Монастырь эль-Мусаллиба был расположен на западной окраине Иерусалима. … В этом монастыре папа обучался семь лет, а затем перешел в другой монастырь в г. Кифтин (два часа пешком от Триполи), где провел 4 года. От отца я слышала, что до приезда в Россию он какое-то время учился в Салониках. Здесь он настолько овладел греческим языком, что не только свободно говорил на нем, но и стал думать на греческом». Мужская школа-интернат в Кефтинском (Ливан) монастыре Рождества Богородицы Триполийской митрополии Антиохийской церкви была основана в 1881 г. местным митрополитом Софронием. Преподавание в школе велось на арабском и французском языках. Первоначально школа имела восемь классов и по своему устройству относилась к разряду прогимназий. В 1889 г. школа закрылась, а вновь была открыта только через семь лет, в 1896 г.[4, c. 257–260]. В 1886 г. в Назарете была открыта мужская учительская семинария с 6-летним курсом обучения для подготовки учительских кадров для начальных палестинских школ, куда Жузе и поступает сразу после открытия этого учебного заведения [5, c. 63]. По окончании Назаретской семинарии, лучшие из воспитанников направлялись на учебу в Россию в качестве стипендиатов Палестинского общества, для получения дальнейшего образования [5, c. 63]. Среди них был и выделявшийся своими знаниями Пантелеймон Жузе. Как оказалось позднее, Россия стала ему второй родиной, где ему предстояло прожить всю свою жизнь, несмотря на то, что он очень любил Палестину и глубоко переживал за судьбу ее народа. Прибыв в Россию, Жузе поступает 1889 г. в Вифанскую семинарию (Московская епархия). В ее стенах он обучался лишь до июня 1892 г. [6, л.7]. В августе 1892 г. Жузе, являясь воспитанником V класса семинарии, обращается с просьбой на имя ректора Московской духовной академии архимандрита Антония принять его в число студентов высшего учебного заведения. Несмотря на то, что он не окончил полный курс обучения в семинарии, Жузе просил также у ректора предоставить ему возможность получать образование более высокой интенсивностью учебных курсов. О причинах своего поспешного перехода в академию, Жузе напишет в своем прошении следующее: «…главные причины, которые побудили меня сделать такой скорый переход… это, во-первых, мое слишком слабое здоровье, требующее по возможности сокращения срока обучения. Во-вторых, необходимость, как можно скорее возвратиться домой, чтобы вовремя прийти на помощь своей Церкви, обуреваемой внутренними и внешними врагами и постоянными неурядицами…» [7, л.1]. Таким образом, поступая в академию, Жузе надеялся посвятить себя церковному поприщу и стремился скорее вернуться на родину. Видимо, тогда Жузе и не предполагал, что навсегда останется в России, впрочем, и том, что он никогда не станет священником. Просьба будущего ученого была удовлетворена ректором академии и его допускают к вступительным экзаменам [8, c. 256]. Сдав успешно все экзамены, Жузе поступает в Московскую духовную академию, где проучился три года с 1892 по 1895 гг. Можно сказать, что именно в Московской духовной академии у Жузе формируются научные интересы и взгляды и происходит переоценка жизненных приоритетов. По словам О.П. Низковской, ее отец с детства думал о духовном поприще и даже чуть ли не о монашестве. Но, поступив в академию, Жузе оставил эту мысль, поскольку испытал сильное разочарование в русском духовенстве. «Как-то я спросила отца, – пишет Ольга Пантелеймоновна, – почему он не стал духовным лицом, на что он ответил мне, что его оттолкнули меркантилизм и карьеризм среди духовенства». В Московской духовной академии Жузе твердо и основательно решает посвятить свою жизнь науке, изучению истории и учению ислама. Стремление научно реализоваться и изучать на практике свой объект исследования приведет Пантелеймона Крестовича в Казань, в один из ведущих центров исламоведения и востоковедения. Жузе всерьез начинает заниматься переводческой деятельностью, изучает труды востоковедов России и Запада, собирает материалы по истории ближневосточных церквей. Но он понимает, что, оставаясь в Троице-Сергиевой Лавре, ему не удастся в полной мере изучать интересующие его проблемы и вопросы. Для дальнейшего накопления знаний, ознакомления с новыми источниками и формирования как профессионального исследователя, ему необходимо было жить, учиться и работать там, где востоковедение как отрасль науки была поставлена на должный уровень. В Московской духовной академии такой возможности не было. Двумя крупнейшими центрами востоковедения в Российской империи в то время являлись Санкт-Петербургский университет (после перевода сюда в 1854 г. Восточного разряда Казанского университета) и Казанская духовная академия, имеющая в своем составе с 1854 г. единственное в России миссионерское противомусульманское отделение. В 1895 г. Жузе окончательно решается переехать в Казань, в город с большими востоковедческими традициями и где уникальным образом сосуществовали основные религиозные конфессии. В августе 1895 г. Жузе пишет заявление на имя ректора Казанской духовной академии архимандрита Антония (Храповицкого) с просьбой о приеме его на IV курс данного учебного заведения [9, л.1]. В заявлении Жузе указал на основную причину своего перевода: «Желая познакомиться с антиисламской полемикой и другими вопросами, касающимися ислама, я осмеливаюсь покорнейше просить Ваше Высокопреподобие принять меня в число студентов 4-го курса вверенной Вашему Высокопреподобию Академию» [6, л.1]. Его просьба была удовлетворена, и в 1895 г. он был принят на IV курс Казанской духовной академии, которую закончил в 1896 г. со степенью кандидата богословия [6, л.1; 10, c. 35]. По словам Ю.И. Крачковского, арабы, получавшие образование в Казани, до первой мировой войны не представляли редкость. Получив образование, в большинстве случаев, они возвращались на родину [11, c. 185]. Но Жузе связал с Россией свою судьбу, преданно трудясь во благо российской науки. Большую роль в становлении Жузе как востоковеда и арабиста сыграл его наставник – миссионер, востоковед, общественный деятель и преподаватель Казанской духовной академии Михаил Александрович Машанов (1852–1924). В 1896 г. Машанов обратился в Совет Казанской академии с просьбой оставить П.К. Жузе в академии на кафедре арабского языка и «обличения мухаммеданства» [12, Лл.3-4 об.]. Совет академии удовлетворил его просьбу и Жузе был оставлен в академии сверхштатным практикантом по арабскому языку, а с 1899 г. дополнительно занял еще и должность лектора французского языка. После возвращения из Египта, в 1898 г., Жузе предоставляет в Совет Казанской духовной академии диссертационное сочинение под названием «Мутазилиты. Догматико-историческое исследование в области ислама» на соискание степени магистра богословия. Работа была передана на рецензирование профессору Машанову. После благоприятного отзыва Машанова и успешной защиты, в 1899 г. он был удостоен степени магистра. Сочинение П.К. Жузе, написанное на основе мусульманских первоисточников, представляло собой основательное научное исследование религиозно-философского течение в исламе IX–XII вв. Мутазилиты оспаривали ряд положений ислама (по вопросам свободы воли, предопределении, божественности Корана, загробной жизни, Боге и Его свойствах) и первыми сделали попытку обосновать мусульманское вероучение логико-философскими доводами. Как написал сам Жузе, данная работа полезна христианскому миссионеру тем, что указывала на основные моменты полемики с исламом [13, c. 1–3]. В своем труде, П.К. Жузе, опираясь на арабские первоисточники, подверг подробному исследованию сущность учения и историю существования мутазилитского течения в исламе. Показал причины зарождения мутазилитского движения, историю которого делил на три основных этапа (возникновение, процветание, упадок). Отдельно и основательно останавливаясь на ключевых положениях учения мутазилитов, подробно рассматривал каждое из них: учение о Боге, о божественных свойствах, о Коране, о предопределении и свободе воли. Данный анализ позволил Жузе сделать следующий вывод: «Сказанное нами до сих пор о мутазилитской секте дает нам полное право смотреть на нее не как на чисто религилзную секту, но как на замечательную философско-религиозную школу. Рассматривая ее с этой точки зрения, мы должны признать за ней громадное и плодотворное значение» [14, c. 247]. Признавая то, что мутазилиты, оказали большое влияние на ряд еретических и философских течений ближнего Востока, Жузе одним из первых увидел большую актуальность в изучении этой проблемы. Сочинение Жузе было удостоено Советом Казанской духовной академии Макарьевской премией в 300 рублей и стало для ученого тем основанием, с которого и началась его научная карьера [10, c. 41]. Как указывает Мусафир Салам, изданная отдельной книгой диссертация вызвала «широчайший интерес в академических кругах, как Востока, так и Запада. Ее подробно исследовали и анализировали и русские востоковеды того времени» [15, c. 74]. Работа Жузе вызвала широкое обсуждение в научных кругах Казани. Оценки ее были различны. Так, например, ректор Академии Антоний, писал: «книга автора не узко специальное исследование, но маленькая энциклопедия, знакомящая нас с происхождением всех важнейших нравственных и вероучительных положений ислама…» [10, c. 41]. Профессор Казанской академии, Е.А. Малов (1835–1918), категорически отказался признать Жузе заслуживающим степени магистра. По его мнению, крупной ошибкой автора, не позволявшей ему стать магистром богословских наук, было отсутствие в его работе полемики с исламом [10, c. 45]. Впоследствии сочинение и деятельность П.К. Жузе получили высокую оценку со стороны российских ученых, так, Н.А. Смирнов писал: «Конечно, и среди изданной миссионерскими организациями литературы по исламу есть произведения, представляющие интерес, поскольку их авторы не ставят цели полемики и апологии христианства, а пытаются добросовестно разобраться в исследуемом материале. К числу таких авторов следует отнести П.К. Жузе, хотя его сочинение «Мутазилиты», посвященное изучению религиозно-философского течения в исламе IX в., выступавшего против важнейшего тезиса ислама о божественном происхождении Корана, еще не свободно от указанных недостатков» [39, c. 82]. И.Ю. Крачковский, в целом, с критикой относящийся к достижениям казанской востоковедческой школы, выгодно выделял на ее фоне работу Жузе, считая, что она «возвышается над обычным уровнем произведений казанской школы» [11, c. 185]. Целое столетие работа Жузе оставалась единственным трудом в отечественном востоковедении, посвященным мутазилитам [16, c. 176]. Ситуация изменилась только в конце XX в., по прошествии ста лет, с момента выхода работы Жузе, когда стали появляться новые исследования по вопросам мутазилитского течения [17, c. 101; 18, c. 146]. Говоря о научных работах ученого нельзя не упомянуть его «Полный русско-арабский словарь» в двух томах, над которым работал несколько лет, Уникальность данного словаря состояла в том, что до середины XX в. он оставался единственным источником изучения арабского языка. Словарь Жузе, как единственный и первый в своем роде, получил особый почетный отзыв Св. Синода [10, c. 41]. И.Ю. Крачковский дал высокую оценку словаря, составленного Пантелеймоном Крестовичем: «… В свое время (словарь – преим. автора) не одному арабу послужил пособием при ознакомлении с русским языком и, в частности, содействовал развитию переводной литературы, в основу которой до первой мировой войны часто полагались русские оригиналы» [11, c. 185]. Преподавательская работа в казанский период жизни Жузе, не ограничивалась только духовной академией. Он преподавал арабский язык на Казанских миссионерских двухгодичных курсах, образованных в 1889 г. при Спасо-Преображенском монастыре [19, Л. 24; 20, c. 10]. С 1907 г. Жузе состоял членом-учредителем Общества распространения образования в Казани и членом Совета, основанной этим обществом мужской гимназии, где он вел преподавательскую деятельность с 1 февраля 1911 по 1 января 1912 гг. [21, Л. 16]. 5 июля 1912 г. востоковед был назначен на почетную должность инспектора Народных училищ Елисаветпольской губернии. Однако Пантелеймон Крестович уже 5 августа 1912 г. отказался от этой должности, объяснив свое решение тем, что его больше притягивала научно-исследовательская работа и продолжил свою работу в академии [21, Л. 15 об]. Одновременно, с ноября 1913 г. Жузе преподавал французский язык в Казанской духовной семинарии до закрытия семинарии в 1917 г. [19, Л. 24]. В 1916 г. Жузе покидает Казанскую духовную академию и переходит на службу в Казанский университет. Дискуссии по вопросу о преподавании мусульманского права в Университете велись с 90-х гг. XIX в. [22, c. 135]. Но преподавание его началось только с 1916 г., в связи с приглашением на юридический факультет П.К. Жузе. На юридическом факультете ученый читал студентам курс мусульманского права. В программу, подготовленную Жузе, и одобренную Советом университета, при четырех часах в неделю, входило чтение лекций по следующим разделам мусульманского права: источники мусульманского права; история развития мусульманского права; юридические школы (мазхабы) в исламе, их возникновение и характеристика; особенности муссульманского права и его отношение к римскому, талмудическому и другим древним правам; семейное право; наследственное право; государственное право в исламе; верховная власть и ее органы; духовно-судебная власть и ее органы; правовое отношение мусульман в России и других христианских государствах; джихад (священная война); хадж (паломничество); закат (религиозная подать) [23, Л. 77]. После упразднения юридического факультета в 1919 г. Жузе преподавал на факультете общественных наук университета. Одновременно с преподавательской деятельностью в университете (преподавал здесь до 1920 г.) ученый читал курс арабского языка и курс мусульмановедения на восточном отделении Северовосточного археологического и этнографического института [24, Л. 14; 25, Л. 23-23 об.; 26, Лл.1, 2об, 4об, 5-5об, 7, 9, 13]. Захлестнувшая Казань гражданская война и начавшийся голод, нелегким бременем легли на плечи казанцев. В очень непростом положении оказалась профессура университета. Выдача жалования в университете производилась с опозданием на 1–2 месяца. Реальная же ценность рубля падала с каждым днем, а стоимость продуктов только возрастала [25, c. 311, 329]. В нелегком положении оказалась и семья востоковеда. Тем временем в Баку открылся Университет (начало регулярных занятий началось с ноября 1919 г.). Нехватка преподавательского состава остро встала перед новым университетом. С целью приглашения профессоров на вакантные кафедры, осенью 1919 г., в Ростов, Днепропетровск, Харьков выезжали ректор университета В.И. Разумовский и декан историкофилологического факультета Н.А. Дубровский [28, c. 9–10]. Также предложения участвовать в конкурсе на замещение вакантных кафедр высылались почтой и в другие вузы страны. На предложения Бакинского университета откликнулись многие казанские ученые. Так, в октябре 1920 г., в Баку уезжают профессора А.Д.Гуляев (1870–1930) и А.О. Маковельский (1884– 1969). Жузе также получает предложение переехать в Баку. Вот как расскажет об этом сын П.К. Жузе доктор физико-математических наук. Владимир Пантелеймонович Жузе (1904–1993) в интервью режиссеру «Ленфильма» Чутко В.С.: «В 1920 году отец получил приглашение от Совета народов Востока … переехать из города Казань в город Баку и участвовать в организации Восточного факультета. Такого факультета в университете тогда не было. Отец принял приглашение… В то время Бакинский университет был слабым, а потом с помощью СССР он стал сильным, и известным» [29, c. 14]. Итак, Жузе принимает предложение Бакинского университета и вместе с семьей отправляется пароходом в Астрахань. Из Астрахани семья ученого вскоре прибыла в Баку, где П.К. Жузе, сразу по приезду, активно приступил к своей работе на историкофилологическом факультете университета, где ему в том же 1920 г. присваивается звание профессора кафедры арабского языка и литературы. На этой кафедре он проработает до 1937 г. Бакинский университет (переименованный в 1922 г. в Азербайджанский государственный университет) был образован в составе двух факультетов – медицинского и историкофилологического. Последний имел в своем составе историческое, филологическое и восточное отделения. На восточном отделении и начал работу П.К. Жузе, выступив 19 апреля 1921 г. на заседании факультета с историческим для университета докладом. В докладе Жузе обосновывал необходимость преобразования восточного отделения в отдельный, самостоятельный восточный факультет. Заседание постановило преобразование восточного отделения в восточный факультет признать неотложным. Через год, 12 апреля 1922 г. состоялось первое заседание нового факультета. В «Объяснительной записке» к проекту организации восточного факультета говорилось: «Открытие восточного факультета в Баку диктуется исключительно удачным местоположением Азербайджана, лежащего на рубеже Ближнего и Среднего Востока, между Персией, Турцией и Средней Азией, связанного исторически с народами Приволжья и Предкавказья. Естественно, что здесь должна была возникнуть мысль о создании научного учреждения для изучения этих стран, тем более, что востфак одновременно являлся бы одним из рассадников просвещения в Закавказье, особенно содействуя в этом отношении на пользу самого Азербайджана» [30, c. 37, 44, 48]. Таким образом, в 1922 г. восточное отделение историко-филологического факультета Азербайджанского университета было реорганизовано в восточный факультет с двумя отделениями: историческим и словесности, а последнее в свою очередь было разделено на две секции – турецкую и иранскую [30, c. 48–49]. Профессор Жузе стал первым деканом Восточного факультета и занимал эту должность до 1926 г. Жузе также принадлежала заслуга в организации библиотеки восточного отделения университета. На средства, выделенные СНК в 1924 г. в Стамбуле было приобретено более 2000 книг [28, c. 50]. К 1928 г. фонды восточного отдела, организованного Пантелеймоном Крестовичем, включали в себя более «10000 томов сочинений по Среднему и Ближнему Востоку, на многих восточных и европейских языках» [31, c. 271]. В Бакинский период жизни меняется область научных интересов ученого, в которую теперь главным образом входят средневековая история Азербайджана, Закавказья и Кавказа, переводы арабских рукописей и работ средневековых арабских историков. В 1921 г. выходит работа ученого «Папак и папакизм. К истории коммунистического движения в Азербайджане в IX в. по Р.Х.». Работа была основана на арабских первоисточниках и освещала события, происходившие в Западном Иране и Азербайджане в 816–837 гг., а именно народное восстание под предводительством Папака (Бабека). Заслуга Жузе была в том, что он смог показать предпосылки, ход, результаты крупнейшего антихалифатского движения детально и обстоятельно подробно. Единственный минус работы определялся тем, что Жузе, несомненно, впал в крайность, рассматривая движение Бабека как коммунистическое [32, c. 206, 207, 209, 210, 214]. Тем не менее, общее значение работы Жузе нельзя недооценивать, т.к. автор, опираясь на источники, доступные только очень узкому кругу специалистов, вводил в историческую науку ценнейшие, неизвестные ранее сведения о восстании Бабека. В 1923 г. Жузе издает Арабскую хрестоматию, которая была высоко оценена И.Ю. Крачковским. Включение в состав хрестоматии отрывков из арабских произведений основателя бехаизма (Бехаулла) «оказалось новостью в учебной литературе» [11, c. 213]. В 1920-х гг. П.К. Жузе переводит на русский язык и издает отрывки из сочинений средневековых арабских историков – Баладзори (ум.892 г.) и ал-Йакуби (ум. 897 г.) [33; 34]. Отрывки, впервые переведенные на русский язык ученым, касались средневековой истории Азербайджана и Армении. Труд Баладзори представляет собой краткий обзор арабских завоеваний, начиная с Мухаммеда и заканчивая современными автору халифами – Мутаваккилем (847–861), Мустаином (862–864), Мутамидом (870– 894). Ценность источника определялось не только отражением истории арабских военных походов, покорении арабами Азербайджана и Армении, но и содержанием богатых сведений о населении, миграциях, налоговой системе покоренных народов. Труд ал-Йакуби также является собой важным источником по истории Азербайджана VII – IX вв. Приведенный здесь материал по истории Азербайджана не имел параллелей в других исторических источниках [33, c. 3–4; 35, c. 7–8]. В бакинский период жизни П.К. Жузе серьезно думал о возвращении на родину. По словам О.П. Низковской, попытки вернуться в Палестину, предпринимались ученым во время его научных командировок на Восток. В 1924 г. (поездка была недолгой и длилась менее двух месяцев) и во время годичной командировки в 1927–1928 гг. П.К. Жузе пытался найти работу на родине, но все его попытки не имели успеха, «…ничего заслуживающего внимания отцу не предлагали, в лучшем случае место директора школы», «приезд отца в 1928 г. в Палестину и Египет был встречен местной общественностью неоднозначно. Появились статьи как благожелательные, так и резко отрицательные. На отца смотрели как на советского агента. Интересно, что по возвращении в Баку, в местной газетке появилась статья некоего Букшина: «Певец английской империи» – пишет О.П. Низковская. Находясь в Палестине, Жузе издает, свою самую значительную научную работу – «Из истории идейных движений в исламе». Этот труд, вызвавший различные суждения в исламском мире, был впервые опубликован в Иерусалиме, в 1928 г. на арабском языке. Затем работа Жузе неоднократно переиздавалась в арабских издательствах, (1972, 1977), была, наконец, опубликована на английском языке [36], но никогда не выходила на русском. Значение данной работы действительно велико. По словам Т.Sonn работа ученого была смелым вкладом в те исследования, которые предпринимались в палестинском обществе, после падения турецкого господства, в период расцветания арабского национального самосознания. «Хотя Джаузи был христианином, он принял исламское предположение о том, что Халифат – есть желание Бога осуществлять истинную законность в исламском контексте. Мятежные силы, которые он включил в свое исследование, были теми, которые восстали тогда, когда халифы изменили своему слову поддерживать социальное правосудие» [36, c. 2–3]. В работе Жузе подробно останавливается на движении Бабека, карматов, исмаилизме, говорит о том, что ислам есть не только религиозная идея, но и носитель экономических и социальных проблем, одна из глав его монографии носит название «Арабский халифат и покоренные народы». Как указывает Т.Sonn труд «Из истории…» являлся первой в мире марксистской интерпретацией исламской мысли [44, c. 5]. И в этом было несомненное новаторство Жузе. Правда это новаторство часто выставлялась, критиками ученого на Ближнем Востоке, как его попытка извратить основы ислама и распространить коммунизм. В 1932 г. произошло важное событие в развитии востоковедения в Азербайджане – было создано Азербайджанское отделение Закавказского филиала Академии наук СССР. В составе этого отделения был сформирован Институт истории, языка и литературы [37, c. 19]. С 1937 года по 1942 гг. здесь проработает Пантелеймон Крестович Жузе, продолжая заниматься изучением арабских источников. В 1940 г. публикуется последняя крупная работа Пантелеймона Крестовича – «Материалы по истории Азербайджана из «тарих ал-Камил» («Полного свода ибн ал-Асира»). Изз ад-дин Абу-д-Хасан Али ибн Мухаммад ибн ал-Асир (1160–1233) был крупным историком своего времени. Его сочинение «Ал-Камил фит-тарих» («Полный свод по истории») – представляет собой огромный труд по всемирной истории, в том числе и политической истории Азербайджана. События в «ал-Камил» излагаются в строго хронологическом порядке, по годам. В своем труде Ибн ал-Асир, сконцентрировал огромное количество сведений о различных аспектах истории Азербайджана, его областей, городов, населения и т.д. Особенная ценность сочинения в том, что Ибн ал-Асир, при написании Полного свода пользовался большим числом утраченных источников [35, c. 26–27]. Высокая оценка труда Ибн ал–Асира была известна с момента его появления. Высоко оценивали это сочинение крупные ученые А.Е. Крымский, В.В. Бартольд и К. Брокельман [38, c. 41]. Большой интерес к Полному своду проявлял и П.К. Жузе в последние годы своей жизни. В 1940 г. часть сочинения Ибн ал-Асира, касающаяся истории Азербайджана была переведена П.К. Жузе и издана на русском и азербайджанском языках в Баку. С началом войны больного и уже пожилого ученого заключили под арест в связи с подозрением в шпионаже. По словам внука, кандидата химических наук Алексея Львовича Жузе, к больному отцу безуспешно пыталась пробиться его дочь Тамара Пантелеймоновна (Дочь Тамара Пантелеймоновна Жузе (1908– 2002) – доктор химических наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники РСФСР, почетный нефтяник, опубликовала более 170 научных работ, четыре монографии и получила восемь авторских свидетельств на изобретения). Ее попытки как-то помочь отцу были тщетны. Человек умирал в подвалах НКВД. Сколько дней или недель пробыл П.К. Жузе под арестом неизвестно, но этого срока, видимо, было достаточно для того, что здоровье ученого окончательно подорвалось. Нуждающийся в постоянном присмотре, Жузе доживал последние дни в камере и под допросами сотрудников НКВД. Вина пожилого и больного ученого, в конце концов, доказана не была и Пантелеймон Крестович оказался на свободе. Но здоровью ученого был нанесен непоправимый ущерб и 19 января 1942 г. Пантелеймона Крестовича Жузе не стало. ИСТОЧНИКИ И ЛИТЕРАТУРА 1. Национальный архив Республики Татарстан (далее – НА РТ). Ф.10. Оп.1. Д.11505. 2. Низковская О.П., Смирнов И.А., Аблова М.С. Биография В.П. Жузе (семейная, научная) // Владимир Пантелеймонович Жузе (1904–1933). Жизнь и научная деятельность. Очерки. – СПб., 2004. 3. Центральный исторический архив Москвы (далее – ЦИАМ). Ф. 427. Оп.1. Д. 2836. 4. История православной Церкви в XIX веке. Православный Восток. Репринт издания 1901 года. – Свято-Троицкая Сергиева Лавра, 1998. 5. О. Августин (Никитин). Школы Императорского православного палестинского общества в Назарете. // Россия и арабский мир. Научные и культурные связи. – Вып.2. – СПб., 1996. 6. НА РТ. Ф.10. Оп. 1. Д. 9380. 7. ЦИАМ. Ф. 229. Оп.4. Д.1330. 8. Журналы Совета Московской духовной академии за 1892 г. – Сергиев Посад, 1893. 9. НА РТ. Ф.10. Оп. 1. Д. 9594а. 10. Протоколы заседаний Совета Казанской духовной академии за 1911 г. – Казань, 1912. 11. Крачковский И.Ю. Очерки по истории русской арабистики. – М.– Л., 1950. 12. НА РТ. Ф.10. Оп.1. Д.9547. 13. Жузе П.К. Тезисы к сочинению П.К. Жузе «Мутазилиты. Догматико-историческое исследование в области ислама». – Казань, 1899. 14. Жузе П.К. Мутазилиты. Догматико-историческое исследование в области ислама. – Казань, 1899. 15. Мусафир Салам. Выдающийся ученый Бандали Салиба Джаузи (Пантелеймон Христофорович Джузи). // Россия и арабский мир. Сборник статей. – СПб., 1994. 16. Ислам: Энциклопедический словарь. – М., 1991. 17. Мусаев М.М. Мутазилиты. – М., 1997. 18. Мусаев М.М. Мутазилиты в истории арабо-мусульманской мысли: Дисс. к.и.н. – М.,1998. 19. НА РТ. Ф. 116. Оп. 1. Д.1532. 20. Памятная книжка миссионерских курсов в г.Казани. 1901– 1902 учебный год. – Казань, 1901. 21. НА РТ. Ф.10. Оп.1. Д.11210. 22. Емельянова И.А. Юридический факультет Казанского государственного университета 1805–1917: Очерки. – Казань, 1998. 23. НА РТ. Ф.977. Оп. юр/фак. Д .1389. 24. НА РТ. Ф.1339. Оп. 1. Д. 26. 25. НА РТ. Ф.1339. Оп. 1. Д.28. 26. НА РТ. Ф.1339. Оп. 1. Д. 16. 27. Корбут М.К. Казанский государственный университет имени В.И. Ульянова – Ленина за 125 лет. – Т. 1. – Казань, 1930. 28. Маковельский А.О. Азербайджанский государственный университет имени Ленина. Первое десятилетие 1919–1929. – Баку, 1929. 29. В.П. Жузе о себе (интервью, данное в 1992 г. режиссеру «Ленфильма» Чутко В.С. // Владимир Пантелеймонович Жузе (1904-1933). Жизнь и научная деятельность. Очерки. – СПб., 2004. 30. Алимирзоев Х.О. Азербайджанский государственный университет за 50 лет. Исторический очерк. – Баку, 1969. 31. Известия Восточного факультета. – Том IV. – Баку, 1929. 32. Жузе П.К. Папак и папакизм. К истории коммунистического движения в Азербайджане в IX в. по Р.Х. // Известия Бакинского Государственного Университета. – Баку, 1921. – Вып. 2. 33. Баладзори. Книга завоевания стран /текст и пер. с араб. (в извлечениях) проф. П.К. Жузе. // Материалы по истории Азербайджана. – Вып.3. – Баку, 1927. 34. Якуби. История / текст и пер. с араб. проф. П.К. Жузе // Материалы по истории Азербайджана. – Вып.4. – Баку, 1927. 35. Буниятов З.М. Обзор источников по истории Азербайджана. – Баку, 1964. 36. Sonn Tamara. Interpreting Islam. Bandali Jawzi’s Islamic Intellectual History. – New York, 1966. 37. Востоковедение в Советском Азербайджане. – Баку, 1964. 38. Фролова О.Б. Ибн ал-Асир как историк и космограф и изучение его сообщений русскими востоковедами // Россия и арабский мир. Сб-к статей. СПб.,1994. 39. Смирнов Н.А. Очерки изучения ислама в СССР. – М., 1954. В.И. Шеремет, Н.Н. Лисицына РУССКИЕ ВОЕННЫЕ АГЕНТЫ О ПОЛИТИКЕ ВЕЛИКОБРИТАНИИ В ОСМАНСКОЙ ИМПЕРИИ ПЕРИОДА АКТИВИЗАЦИИ РОССИИ НА СРЕДНЕМ ВОСТОКЕ (1870 – 1900 ГГ.) Авторы обнаружили в фондах Российского государственного военно-исторического архива (РГВИА) ряд документов, характеризующих взгляды военно-политической элиты Великобритании на ситуацию во владениях Высокой Порты в Азии и Африке, а также и в регионе нынешнего Среднего Востока. Главный наш вывод: широта видения русской военной разведкой 1870-х – 1990-х гг. проблем Ближнего и Среднего Востока ничуть не уступала аналитичности британских прогнозов развития Турции и ее соседей, составлявших базу разработок стратегии Великобритании как в регионе к западу и северо-западу от Пенджаба, так и в зоне ответственности Высокой Порты. Работа в указанном направлении позволяет во многом пересмотреть либо существенно откорректировать миф об исключительной осведомленности британских политиков буквально о любом акте со стороны османских властей и о возможности контролировать едва ли не каждый политический шаг Стамбула. В этот период интересы России в Великобритании представляли несколько военных агентов – высокопоставленные офицеры Генерального Штаба. Из Лондона в военное ведомство России и в МИД приходила военно-политическая информация стратегического уровня о планах Форин Оффис относительно Османской империи. Доставлял ее генерал-майор А.П. Горлов. В начале 1880-х гг. его сменил генерал-майор К.К. Ланц. Их информация была посвящена нарастанию конфликта между Британской и Российской империями на Среднем Востоке, обострению фактически уже проигранной борьбы Высокой Порты за влияние в Египте, Судане, Омана, Маската, Сомали. Великобритания пыталась обозначить османский вектор проблемы как противостоящий русскому на Среднем Востоке. Затем генералы Генерального Штаба С.С. Бутурлин, а позже Н.С. Ермолов продолжали доставлять в Петербург военно-политическую информацию, касающуюся планов Великобритании в отношении и Среднего Востока, и Османской империи. В документах имеются сведения как сугубо военного, так и политического характера. Мы узнаем об оценке действий России по проблемам Восточного вопроса в 1875–1881 гг. с позиций английских военных и политиков. Отслежены переговоры между Османской империей и Великобритании в периоды обострения политических и экономических кризисов на Балканах, в Египте, Аравии, Сирии и Палестине, концепции «дружбы и сотрудничества» при умиротворении Среднего Востока в трактовке английского истеблишмента. Не оставляли они своим пристальным вниманием и выходившие в Англии работы военных и путешественников, причем как из метрополии, так и из колоний, особенно из ОстИндии, касавшиеся восточноевропейских, малоазиатских и спорных с Персией турецких территорий. Особое внимание военные агенты уделяли анализу британских журналов и газет, поскольку именно через них у основной части населения Англии формировались представления об Османской империи, ее политике вообще и в названных регионах в частности. Назовем основные фонды и ряд дел, репрезентативных для системного взгляда на значение донесений русской военной разведки в Лондоне в изучаемом контексте. Они условно разделяются на: 1) собственно донесения из Лондона; 2) копии агентурных и иных документов от полевых, разъездных агентов, осведомителей из числа туземных торговцев, военных, местной элиты и т.д.; 3) аналитические записки и первичная обработка прессы; 4) копии, (изредка) подлинники документов, полученные в ведомствах и учреждениях Великобритании. Особо отметим документы Канцелярии в ф. 401 ВУА РГВИА, содержащие сведения, например, о наблюдении за «передвижениями и интересами» британских путешественников всех уровней в османских землях и сопредельных странах Востока. Выделим то, что мы, авторы, называем «синдромом Большой Кавказской войны» при завоевании Россией Средней Азии (документы А.П. Горлова). Подчеркнем важность документов К.К. Ланца (РГВИА, ф. ВУА, оп. 1, д. 6942), позволяющих построить всестороннюю панораму британской политики от Мерва до Судана (1884 г.). Отметим серию донесений С.С. Бутурлина о политико- стратегических позициях Англии при разграничении в Афганистане в середине 1880-х гг. в связи с политикой в Египте и Судане (там же). Наиболее объемны по содержанию и по сути проблем документы генерала Н.С. Ермолова, показывающие сущность англо-японского союза 1902 г. в связи с событиями в Южной Африке и в самой Турции, угрозу русской Балтике (1904– 1905) при изменениях ситуации на Босфоре (РГВИА, ф. 1396, оп. 2, д. 1683; ф. 16352, оп. 1, д. 6; ф. 2000, оп. 1, д. 6924 и др.). Дальнейшая разработка темы осуществляется авторами по программе исследований «Восточного Архива», издаваемого Обществом Востоковедов РАН и ИВ РАН.
