Это всё моё - Мир ориентирования

Немного об авторе и его книге
Евгений Иванов опубликовал книгу воспоминаний и размышлений. Автору есть, о чем
вспомнить и о чем рассказать: Евгений Иванов – личность в спортивном туризме и
ориентировании заметная и, я не побоюсь сказать, историческая. Он был первым
ответственным секретарем Всесоюзной секции ориентирования при ее создании,
организатором и вдохновителем всех всесоюзных мероприятий, будь то соревнования, сборы
или судейские семинары. Его знали и уважали все – от Балтики до Тихого океана. Но речь в
книге идет не только о турпоходах и ориентировании. Книжка, несмотря на небольшой
объем, очень ёмкая. Здесь и воспоминания, и фантазии (какое творчество без выдумки), и
размышления, и юмор. Из своих заметок автор не делает назидательных выводов. Это – удел
читателя. Прошло немало лет с момента появления Иванова на спортивном горизонте, но
походные истории, о которых рассказывает автор, психологические этюды, нарисованные
им, конфликты с его участием не потеряли актуальности и сегодня. Потому что всё это наше
– будь то туризм, ориентирование или футбол. Потому что мы связали со спортом всю свою
жизнь. Потому что это интересует, волнует и привлекает во все времена.
Борис Москвин,
Член Союза журналистов Москвы,
мастер спорта СССР
Неизвестный Иванов
Иванов Евгений Иванович, для меня просто Женя, так же как и я для него Гена. Все эти
годы - с 1964-го.
Мы не сразу подружились. Я долго присматривался к нему. Молодой парень в костюме
при галстуке и в очках, которые он поправлял характерным жестом. Вечно занят и чем-то
озабочен, нередко угрюм, мрачноват.
Прошло время, мы сошлись, я привык к нему и вот уже 45 лет не могу отвыкнуть, да и
не хочу. С колокольни этих лет вполне можно оценить своего друга. Так вот, Женя - тот
человек, который умеет делать все, что я не умею! Мне кажется, что именно его
многогранные способности привлекают к нему людей совершенно разных профессий,
интеллекта, грамотности, воспитания и политических взглядов. Он запросто находит общий
язык и с пенсионерами, и с молодежью, и с ученым людом, особенно с теми, кто связан с
Авиапромом, в котором прошел «курс молодого бойца» и откуда в 1965 году ушел работать
в ЦС по туризму ответственным секретарем Всесоюзной секции ориентирования.
К тому времени Женя уже имел опыт общественной работы, будучи много лет
председателем знаменитого клуба туристов МАИ, совершил ряд труднейших походов и
экспедиций и получил авторитетнейший в те годы знак мастера спорта СССР.
И вот теперь он начал толкать «паровоз» под названием спортивное ориентирование.
А ветераны со стажем помнят, как наш вид спорта стал набирать обороты и двигаться вперед
семимильными шагами. Многие и не подозревали, какими неимоверными усилиями
«кочегар паровоза» Е.Иванов разгоняет эту махину, несмотря на красный огонь светофора,
постоянно зажигаемый профсоюзными бюрократами. И так – до 1975 года!
За эти десять лет мы объездили весь Союз, организовали и отсудили массу
соревнований самого различного ранга и даже побывали «за бугром», что было редкостью в
то время. Мы были строги в судействе, но умели и отдыхать по вечерам: и чай был, и
стаканы, и, конечно, гитара в руках Жени.
Потом – славное общество «Динамо», где офицер Иванов, сколотив крепкую команду
спортсменов и тренеров, вывел динамовцев из второй десятки в лидеры. А в 1991 году –
ранняя пенсия, совпавшая с перестройкой.
Многим, в том числе и Жене, не удалось тогда найти свое место. Но он сумел не
потерять себя самого, а это самое главное в жизни. Одно знаю твердо – честность до
стерильности и вера в правое дело двигали ориентирование вперед и тормозили карьеру
Иванова одновременно.
Так каков же Евгений Иванович: мрачен или добр, физик или лирик, талантлив
или так себе? Об этом вы узнаете из книжки. А то, что вы откроете неизвестного доселе
Иванова, я вам обещаю.
Не могу обойтись без байки.
Маленький, но шмон…
Весь период, когда Женя работал ответственным секретарем, я проживал в Самаре,
где активно занимался спортивным ориентированием. В 1969 году при Президиуме
Всесоюзной секции было образовано Бюро по РСФСР, и меня назначили его председателем.
Естественно, мы очень плотно работали вместе. Мне казалось, что Женя затрачивает на
российское ориентирование не меньше времени, чем на всесоюзные проблемы. Так что мы
считали его и нашим ответственным секретарем. Этот, выражаясь сегодняшним языком,
блестящий функционер, помимо всего прочего, навел в документации такой безупречный
порядок, который в своей жизни я встречал лишь трижды: у Евгении Самойловны Ласкиной,
той самой, которая благословила Женю на творчество, у моей мамы и у самого Иванова.
Вспоминаю один случай. Заканчивался рабочий день, я спешил в ЦС по туризму, но
все же опоздал. Все ушли, а очень срочные бумаги лежали у Иванова в столе (накануне он
объяснил мне, где они находятся). Я нервничал: через полтора часа мой поезд, а вахтер в
здание не пускает. Наконец, удалось его уломать с условием не зажигать свет: «все же
маленький, а шмон,- сказал он, - можем погореть». В кромешной темноте я зашел в кабинет,
отсчитал второй ящик стола, а в нем – третью папку сверху и достал два листа бумаги.
Выйдя на свет и глянув на них, я был в неописуемом восторге: это было то, что нужно! «Да,думаю,- великий педант этот Иванов». Уже в поезде вспомнил, что дома у него в
безупречном порядке коллекция камней, все значки в альбомах, ведется ежедневный
дневник. И вообще, весь он какой-то правильный. А я вот не такой.
Г. Шур
К читателям
Когда-то очень давно я познакомился со стихами Вадима Шефнера и кое-что переписал
в записную книжку. В то время я и не помышлял о каком-то сочинительстве. А совсем
недавно, когда готовил свои рассказы к изданию и рылся в старых записях, неожиданно
наткнулся на эти стихи. Мне почудилось, что они написаны прямо-таки для меня.
«Не пиши для всех,
Не взойдет посев,
И напрасен твой будет труд.
Для себя пиши,
Для своей души,
И тогда тебя все поймут».
Первые наброски (я называю их устными рассказами в письменном изложении)
появились из под моего пера тридцать с лишним лет назад. Это были довольно неуклюжие
попытки изложить на бумаге свои мысли. Но уже в то время я много работал над
изначальной редакцией своих сочинений, десятки раз переделывал текст, заменяя слова,
фразы и целые абзацы. Со временем тяга к этому жанру превратилась в страсть. Немного
тревожило опасение – не графомания ли это? Оценить мои усилия было некому. Листочки с
текстом я прятал в письменный стол и никому не показывал. Однажды не утерпел и
поделился своими сомнениями с одним из своих друзей, которому отдавал должное в
несомненной эрудиции. Геннадий Васильевич Шур, ознакомившись с моими «опусами» и
одобрив написанное, порекомендовал меня известной в литературных кругах даме, Евгение
Самойловне Ласкиной, в то время заведующей отделом журнала «Москва». Встреча с ней
произошла в домашней обстановке. Она предложила оставить для просмотра мои «труды»
(десяток отпечатанных на машинке листочков) и приехать через неделю. На вторую встречу
я ехал с замиранием сердца. Но все оказалось очень просто. Она мягко, весомо и
убедительно заявила: «Женя, мне понравилось. У Вас острый глаз и хорошее перо. Вам
обязательно нужно писать, очень много трудиться и нарабатывать на большую книгу».
Я ушел от нее счастливый, ошеломленный и недоумевающий: о какой большой книге
она говорила? На моем счету мизерное количество небольших набросков.
Думаете, придя домой, я схватился за перо? Ошибаетесь. В течение последующих трех
десятилетий меня тянуло к сочинительству довольно редко. Перерывы в работе длились
месяцами, а то и годами. Но иногда какие-то неведомые силы бросали меня к столу и на
протяжении нескольких недель я сидел наедине со своими мыслями и трудился, не поднимая
головы. Только дважды за все это время я осмелился предложить свои услуги издательствам.
Так появился очерк «От новичка до мастера» в альманахе «Туристские тропы» и статья
«Бегать не быстрее, чем думает голова» в журнале «Юность».
Все так бы и продолжалось, но случилось неизбежное – близился 70-летний юбилей. В
голову пришла крамольная мысль: а что, если издать мои зарисовки? И сразу отверг:
издание, наверное, стоит очень больших денег. Точно не потяну. Решил
проконсультироваться у Андрея Лосева, нашего ориентировщика, руководителя небольшой
издательской фирмы. Тот говорит:
- Можно сделать.
Я, осторожно: «Андрей, а сколько это может стоить?»
Андрюша очень просто, без раздумий: «Евгений Иванович, для Вас – бесплатно».
Я был ошарашен, рад и благодарен ему безмерно. Книжку в качестве подарка роздал
своим друзьям и близким знакомым.
Прошло два года, я продолжал трудиться, объем повествования увеличился более чем
вдвое. На этот раз, обращаясь за помощью к Андрею и его жене Вике (великолепный
дизайнер книги!), я не вправе был воспользоваться их добротой. Тем не менее, они сделали
все, чтобы появилось второе издание книжки, которую сейчас вы держите в руках.
Валентине Владимировне Ивановой,
моему самому дорогому человеку и
строгому редактору книжки,
посвящаю эти строки
ЭТО ВСЕ МОЕ…
Детство и зрелость, любовь и дружба,
Спорт и походы, память и фантазии,
Успехи и неудачи – это все МОЕ…
Я с нетерпением жду часа, когда жена перестает стучать дверцей холодильника,
неугомонная дочь сворачивается в постели, и в квартире наступает тишина. Только
неотступно тикают часы, да изредка шумит за окном мотор проезжающей машины. Для
пущей уверенности я выхожу на балкон. Да, в окнах окрестных домов один за другим гаснут
огоньки. Тогда я достаю стопку чистых листов, устраиваюсь в уютном кресле и придвигаю к
себе пепельницу. В голове тесно от мыслей, и сознание ловит их одну за другой, пока не
уцепит за тоненькую ниточку. Осторожно, чтобы не оборвать ее, я легонько перебираю слова
и кладу их на бумагу.
Тихо, Бога ради, тихо – я пишу.
«…над вымыслом слезами обольюсь…»
А. Пушкин
Малыш дул на одуванчик. Он глубоко-преглубоко вдыхал в себя воздух, так, что
закрывались глазенки, и с шумом выпускал его обратно. Он старался изо всех сил, но
маленький пушистый комочек не поддавался. А потом налетел ветерок и унес с собой
тоненькие перышки цветка. Малыш недоуменно поглядел на оставшийся в руках голый
стебелек и поднял на папу дрожащие от обиды ресницы. А тот молчал, глядел на сына
счастливыми глазами и улыбался.
Плакать было решительно невозможно, и мальчишка, упрямо нахмурив брови, шагнул
навстречу другому одуванчику.
Урок истории. Учительница, войдя в класс, с ходу объявляет: «Со следующего года
мальчики и девочки будут учиться раздельно, в разных школах». Взрыв восторга: «Ур-р-ра!»
На парте в заднем ряду сидят двое, ошеломленные: он и она. Он уткнулся взглядом в
стол и до синевы сжал кулаки. А она…Голова опущена вниз, и крупные капли беззвучно
падают на пол. Наверное, это слезы.
В нашем дворе есть дом, одно из окон которого не дает мне покоя много лет. За все
долгие годы, прожитые здесь, я ни разу не видел это окно неосвещенным. Сначала я не
обращал на него внимания. Но однажды, возвращаясь домой глубокой ночью, поневоле
приметил эту единственную на всю округу светящуюся точку. Второй подобный случай
заинтриговал меня. С тех пор я частенько выглядывал с балкона, чтобы убедиться в этом
непонятном постоянстве. Мне приходилось возвращаться домой в самое разное время суток.
Бывали случаи, когда я приезжал из командировки на рассвете. Окно неизменно светилось...
А потом мне пришлось уехать оттуда. Судьба забрасывала меня в далекие и близкие
города, сводила с интересными и скучными людьми, заставляла быть свидетелем больших и
малых событий. Но иногда, ворочаясь среди многих забот, я вдруг ловил себя на том, что
мысли неведомыми путями возвращаются к этой загадке. Светящееся окно неумолимо
овладевало моими помыслами, и почему-то становилось тревожно, беспокойно. Тогда я
забрасывал все дела и подолгу ломал голову, придумывал десятки вариантов самых
фантастических объяснений или, наоборот, мучительно выискивал предельно простые
причины. Искал и не находил. В такие минуты меня невозможно было убедить в том, что
свет в окне погас. Иногда приходила мысль рвануться туда и положить конец сомнениям.
Это немыслимо, но вдруг я увижу темное окно?
Навстречу нам один за другим бегут составы. Приветственно вереща, промчалась
встречная электричка. Потом - «пых-пых-пых» - простучал тяжелый грузовой работягасостав. За ним солидно, размеренно стуча колесами, проследовал пассажирский, дальнего
следования. У каждого своя жизнь, свои заботы, походка, характер.
В вагон метро впорхнула симпатичная девушка, сразу привлекшая внимание всех
пассажиров. Вернее, поразил ее наряд – изысканный, и в тоже время несколько шаловливый.
Старушка, отшатнувшись в смятении, пробормотала: «Господи Иисусе!»
Мужчина зрелых лет поднял глаза от газеты и глянул с несомненным интересом.
Дама бальзаковского возраста впилась в девушку острым взглядом, стараясь запомнить
все детали костюма.
Пожилой, интеллигентного вида мужчина поглядел поверх очков – снисходительно,
чуть насмешливо, но дружелюбно.
Паренек, ее ровесник, наморщив лоб, соображал, как бы половчее познакомиться.
Две девчонки восхищенно хлопали глазами, а молоденький солдатик как раскрыл рот,
так и не закрывал его до тех пор, пока фея не исчезла.
По улице бегут люди. Много людей. Бегут все. В разные стороны. Врассыпную. Со всех
ног. Что это, пожар? Тревога? Паника? Нет. Люди улыбаются, смеются, хохочут. Им весело.
Это просыпался легкий летний дождь.
На улице продавали апельсины. Маленькие ловкие руки симпатичной продавщицы
искусно орудовали гирьками и огромными золотистыми шарами. Когда ящик опустошался,
девушка снимала крышку со следующего, и очередь тревожно следила за его содержимым.
Реакция очередного покупателя определялась качеством фруктов в следующем ящике.
Неудачники открыто выражали свое разочарование и громогласно возмущались. Остальные
дипломатично молчали и надеялись на лучшее будущее. Непреклонная продавщица
вынимала апельсины подряд, без выбора.
К весам подошел загорелый, крепко сложенный парень в белой рубашке с закатанными
по локоть рукавами. В его сумку посыпались великолепные плоды, отобранные рукой
продавщицы. Очередь недовольно загудела. «Да вы посмотрите, какой парень!» - вырвалось
у мгновенно покрасневшей девушки. Люди смотрели на ее длинные ресницы, на смущенного
парня и улыбались.
Поздний час. Звонок в дверь. Я отомкнул замок и поразился, неожиданно увидев
знакомое лицо. Она была здесь впервые. Ее хорошо знала вся спортивная элита Москвы,
некоторые недолюбливали, но практически все, даже мужчины, хотели бы походить на нее:
сильную, волевую, смелую, способную на самые неординарные поступки и на любые
необдуманные, но красивые шаги. Я в недоумении: «Что случилось? Так поздно? Без
звонка? Какая беда?» Она снимает шляпу. Устало: «Да, без звонка. И не беда. А, может быть,
и беда. Я узнала, что Вы сегодня одни и решилась… Я решилась. Другое время выбрать
трудно, ведь около Вас всегда много людей».
- Я не понимаю, что за секреты?
- Никакого секрета нет, а для Вас тем более.
Долгая пауза, потом внезапно глубокий вдох и торопливая, почти бессвязная речь: «Я
уже не могу больше, не могу терпеть, молчать». И вскрик: «Я люблю Вас! Давно! Очень!»
Шок! Я, видно, совсем очумел, потому что не мог выдавить ни слова, и только
смотрел на женщину, закрывшую лицо руками, из - под которых текли и текли слезы. Беда.
Но надо что-то делать. У меня хватило ума помочь ей снять плащ и сесть в кресло. Кажется,
она почти успокоилась.
- Странно, но мне нисколечко не стыдно. А ведь так бывает только перед очень
близким, родным человеком, правда?
Она открыла лицо и глядит мне прямо в глаза. А я? Что сказать, что сделать, что
ответить? Ладно, это позднее. Сейчас главное – дать человеку возможность придти в себя.
Наверное, нужно кофе и, может быть, чуточку коньяка, полной тишины и минимум света.
Прошло какое-то время. Я, насколько мог осторожно, предложил ей остаться в соседней
комнате отдохнуть, ведь очень поздно. Куда сейчас можно идти или ехать? Она изящно
откинулась в кресле и мягко улыбнулась: «Все-таки Вы меня очень плохо знаете» и твердо
добавила: « Я в норме». Накинув плащ, и повернувшись ко мне, она буквально в двух словах
объяснила все: КТО мы такие (я и она), ЧТО мы пропустили в этой жизни, а ЧТО просто
ухватили за хвост, ПОЧЕМУ нам обоим что-то одинаково нравится, а ОТ ЧЕГО воротит
душу. Это было волховство! Я тупо смотрел на ее неспешные сборы, и вдруг мне показалось,
что она или хотела убежать отсюда как можно скорее, или была готова остаться здесь
навсегда.
Я проснулся.
К остановке подъезжает автобус. К нему изо всех сил спешит старик. Тяжело дается ему
этот бег. Старик ловит ртом воздух и отчаянно семенит ногами. Двери захлопнулись, и
автобус тронулся. Старик встает как вкопанный: пот льет с него ручьем, рука протянута, он
хочет что-то сказать, крикнуть – и не может, задыхается. И такое горе написано на его лице,
что хочется изо всех сил заорать водителю: «Стой! Остановись!»
Побасенки и байки,
И шуточки до слез,
И тут же, без утайки,
Раздумия всерьез.
Маленького мальчика очень сильно обидели. Он взял бумажку и, горько вздохнув,
написал, что никого не хочет больше видеть и чтобы его не искали. Потом мальчик накрылся
бумажкой и уснул.
Стол был деревянный, круглый и такой огромный, что за ним, наверное, могли
уместиться все люди Земли. В этот раз за столом сидели мальчишки и девчонки. Они
обсуждали очень важные вопросы: как лучше и быстрее лазать по деревьям, у какой собаки
самый красный язык, почему солнце оранжевое, а трава зеленая, и как можно разом
заставить замолчать всех лягушек. Проблемы были серьезные. Малыши, удобно
устроившись на высоких табуретах, беспечно болтали ногами, смаковали вкусную жвачку и
по каждому вопросу принимали единственно правильное решение.
Мальчишка решительно бросил совок в песочницу, подошел к девчонке в розовом
платьице и заявил: « Я тебя люблю. Ты будешь моей!» Девчонка заревела и бросилась к
маме. Малыш сплюнул и поднял совок.
Вечером по телевизору всей семьей смотрели классный боевик.
Кошка так сильно рвалась на крышу, мяукала и царапалась, что нужно было
предпринимать что-то очень срочное. Мальчик достал бумагу, карандаш, молоток и клещи.
Он быстро нарисовал окно, вытащил гвозди и стекло из рамы и даже не успел заметить, как в
окне исчезла кошка. «Теперь ей хорошо», - подумал мальчик и засмеялся.
На дорогу свалился огромный преогромный камень и загородил весь проход. Три
мальчика стояли около него и не знали, что делать. Камень нельзя было обойти, объехать,
оттолкнуть или расколоть на маленькие кусочки. Жизнь стала ужасной и захотелось плакать,
потому что выхода не было - они оказались в ловушке. А потом пришел большой дядя. Он
поднял камень и отшвырнул его в сторону. Мальчики посмотрели друг на друга и
захохотали: «Вот здорово!»
Коты устроили на нашем чердаке настоящую вакханалию. Они дико орали,
раскачивались на веревках, скакали по стенам и даже пытались разобрать печь. Долго
терпеть это было невозможно. Каждый вечер я залезал на чердак и, вооружившись веником,
вел с ними настоящую войну. Близкой победы видно не было. Однажды посреди бессонной
ночи, собравшись в очередной вояж, я был поражен внезапным затишьем. Я обессилено сел
на диван и машинально глянул на календарь. Все стало ясно. Март кончился. Наступило 1
апреля.
У нее поразительный нюх. По-ра-зи-тель-ный! Судите сами. Когда я прихожу домой
навеселе и нажимаю кнопку лифта на первом этаже, моя супруга в тот же момент понимает,
что я подшофе. Больше того, ей точно известно, с кем я был, когда, где и сколько выпил. Но
поскольку мои встречи с друзьями достаточно редки и вполне оправданы, она
ограничивается недовольной гримасой. Другое дело – пиво. Я его давний поклонник и после
рабочего дня частенько позволяю себе баночку этого напитка. Но с недавних пор мое
пристрастие и не очень приятный запах пива вызывает у нее всплески гнева. Наконец, мне
надоедает слушать постоянные обвинения, а, скорее всего, я решаю поберечь ее нервы и
пробую воздержаться. Одна, две недели проходят безоблачно, тяга к пиву становится все
меньше и меньше. И вдруг жена подхватывает насморк, и у нее пропадает нюх. Я, конечно,
от этого не в восторге, но потихоньку покупаю бутылку пива. К своему удивлению никакого
удовольствия не получаю.
-
Сплю. Точно, сплю. Но сквозь дрему прорываются какие-то звуки, и я понимаю, что
хотят меня. Да, это она. Принесла газету с кроссвордом и непременно желает моего участия.
Крик: «Иванов, ты что, все еще спишь?» Я не отзываюсь. Она настаивает: «Знаю, что уже
проснулся. У меня проблема. Давай скоренько вспоминай фамилию девочки, которая
впервые в мире исполнила сальто на бревне. Давай-давай, ведь ты всех гимнастов знаешь!»
Из-под одеяла отвечаю с тяжким вздохом, стараясь не переходить на личности: «Дорогая,
это Оля Корбут».
«Корбут, - задумалась, - буква у». И энергично: « А по вертикали – спортивный деятель,
который всех убеждает (вот дурачок), что наши футболисты не позорят Россию». Я, вяло:
«Ну, это Мутко. Боже, оставь меня в покое!»
«Сейчас, сейчас», - она в возбуждении и предвкушении победы над кроссвордом. Вдруг
развернулась в другую сторону и льстиво: «А я сварила твою любимую пшенную кашу. И
взамен прошу совсем немного: что это – какой-то субъективный идеализм?» Я в ответ (мне
кажется, достаточно решительно): «Назову, но ты дашь мне поспать еще хотя бы полчаса».
- Согласна. Ну?
- Экзистенциализм.
Я проваливаюсь в сон, успевая услышать: «Иванов, какой же ты у меня умный!», и
отстраненно думаю: «Ну, зачем я выписал эту проклятую «Вечерку?»
ПРИКАЗ СВЕРХГЛАВКОВЕРХА
19 ноября 1982 года члену Президиума Федерации спортивного ориентирования
СССР, председателю Всесоюзной коллегии судей, председателю Федерации военно–
спортивного ориентирования Министерства Обороны СССР, судье всесоюзной категории,
чудесному товарищу, нежному семьянину и другу детей
полковнику ПЕПЕЛЯЕВУ ЕВГЕНИЮ ИВАНОВИЧУ
исполняется 50 лет со дня рождения.
В ознаменовании этого уникального события П Р И К А З Ы В А Ю :
МИНИСТЕРСТВУ ОБОРОНЫ СССР – разработать график присвоения т. Пепеляеву
Е.И. очередных воинских званий (до Главного Маршала информационно – лингвистических
войск включительно).
СОЮЗУ ХУДОЖНИКОВ СССР – изваять,
МИНИСТЕРСТВУ ЦВЕТНОЙ МЕТАЛЛУРГИИ - отлить,
МИНИСТЕРСТВУ СПЕЦИАЛЬНЫХ СТРОИТЕЛЬНО – МОНТАЖНЫХ РАБОТ –
установить бронзовый бюст юбиляра в местах проведения Чемпионатов Вооруженных Сил
СССР по спортивному ориентированию.
КОМИТЕТУ ПО ФИЗИЧЕСКОЙ КУЛЬТУРЕ И СПОРТУ ПРИ СОВЕТЕ МИНИСТРОВ
СССР – учредить звание судьи военной категории и присвоить указанное звание т.
Пепеляеву Е.И. с выдачей удостоверения №1.
МИНИСТЕРСТВУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ СССР – в трехдневный срок заменить
фамилию ПЕПЕЛЯЕВ у всех граждан СССР на менее благозвучную, оставив оную семье
юбиляра.
ГЛАВНОЙ ОБСЕРВАТОРИИ АКАДЕМИИ НАУК СССР – открыть новую звезду,
планету, комету, метеорит, астероид, пульсар, черную дыру и присвоить имя юбиляра
перечисленным объектам.
МИНИСТЕРСТВУ ИНОСТРАННЫХ ДЕЛ СССР, КОМИТЕТУ ГОСУДАРСТВЕННОЙ
БЕЗОПАСТНОСТИ, ГЛАВНОМУ ТАМОЖЕННОМУ УПРАВЛЕНИЮ – обеспечить
т.Пепеляеву Е.И. беспрепятственный проезд через западные, восточные, южные и северные
границы страны с беспошлинным провозом в оба конца товаров, домочадцев и
единомышленников (по особому списку).
ПОСОЛЬСТВАМ СОВЕТСКОГО СОЮЗА ВО ВСЕХ СТРАНАХ МИРА – определить
совместно с правительствами соответствующих государств города – побратимы с юбиляром.
Братание осуществлять еженедельно.
МИНИСТЕРСТВУ ГЕОЛОГИИ СССР – открыть новый минерал, назвав его
«пепеляит».
МИНИСТЕРСТВУ КУЛЬТУРЫ СССР – заменить во всех печатных и непечатных
изданиях слово «пепелище» на термин «пепеляевщина».
ИСПОЛКОМУ МОССОВЕТА – переименовать Неопалимовский переулок в Нью –
Пепеляевский проспект.
ГЛАВНОМУ УПРАВЛЕНИЮ ПОЖАРНОЙ ОХРАНЫ МВД СССР – испепелить
пепеляевских недругов до конца текущего квартала.
КОМИТЕТУ СОВЕТСКИХ ЖЕНЩИН – обеспечить...
ГЛАВЛИТУ СССР – считать непечатные выражения юбиляра крылатыми фразами.
СОЮЗУ ПИСАТЕЛЕЙ СССР – обобщить крылатые фразы в сборник и издать
массовым тиражом.
СОЮЗУ КОМПОЗИТОРОВ СССР – сочинить, а
ХОРУ ИМЕНИ ПЯТНИЦКОГО исполнить в честь юбиляра кантаты, серенады, гимны,
псалмы, фуги, хоралы, романсы, песни, пляски и чечетку.
СОЮЗУ КИНЕМАТОГРАФИСТОВ СССР, СТУДИЯМ МОСФИЛЬМ, ДИАФИЛЬМ И
МУЛЬТФИЛЬМ–создать военно–популярный, художественно–мультипликационный,
широкоформатный боевик «Пепеляев – в огне, в воде, и среди медных труб».
МИНИСТЕРСТВУ ЗДРАВООХРАНЕНИЯ СССР И 4-му ГЛАВНОМУ
УПРАВЛЕНИЮ КГБ СССР – обеспечить в течение срока, установленного супругой
юбиляра, сохранность его в нынешнем функциональном состоянии.
Верно:
Помощник Свехглавковерха – капитан Иванов.
Ша! Это я – Юфа. Одесса. Здрасс-те! Мне тут недавно один чудак заявил, что не
знает Иванова и даже попытался насмехаться. Ответить ему по достоинству не позволило
мое телосложение. Кстати, на одном из медосмотров перед соревнованиями врачиха заявила:
« У вас, молодой человек не телосложение, а теловычитание».
Да, так я о чем? А-а, про Иванова. Так вот, тот чудило меня прямо-таки уморил. Ей –
богу, наш Привоз (у москалей он называется, тьфу, рынком) помнит его до сих пор. А кто не
помнит, тот знает понаслышке. Когда мы появились на этом месте, торговля остановилась,
как танк «Клим Ворошилов» на перекрестке Дерибасовской и Ришельевской. Такой был
хохот, что продавцы разинули рот и продукты можно было брать задаром (или в долг, если
вы на этом настаивали). Правда, выступал, в основном, я. А Иванов в те времена
существовал молодым и очень стеснительным. По-настоящему в Одессе его оценили чуть
позже, и если вы хотите все знать, то слушайте сюда.
Иванов появился в нашем городе, эдак, не соврать бы, году в 58-м. Точно. Прошлого
века. Я помню тот год потому, что два наших закадычных друга, Заяц Белый и Заяц Черный
в один момент загремели: один – в мореходное училище, а другой – в какую-то свару, откуда
он вдруг вынырнул оператором телевидения. А что, в Одессе все возможно.
Так вот. Я сейчас дико шевелю мозгами и пытаюсь вспомнить о нашей судьбоносной
встрече. И, можете себе представить, вспомнил! Иванов тогда после турслета в Молдавии
привез шайку маевцев в Одессу – посмотреть, что к чему. Их было человек сорок. Так эти
люди стали о себе что-то воображать. Но мы же одесситы. Мигом сообразили и устроили
нашим добрым знакомым маленькую проверочку на вшивость – завели их в катакомбы и
несколько часов водили под землей, пугая обвалами, криминалом и прочими «прелестями».
У нас давно был разработан сценарий на такие случаи: подстраивали встречи с якобы
бандитами, затаскивали, угрожая «оружием», в очень узкие лазы, «приставали» к девочкам с
угрозой насилия и, вообще, напрягали изо всех сил. Но парни оказались крепкими. Когда мы
раскрыли свои карты и все выяснилось, они отнеслись ко всему с юмором, хотя и могли бы
набить нам лицо (напряженка все это время была серьезная). Больше того, выбравшись
наверх на берег лимана, мы вместе кушали молодое вино и спивали писню.
Не, Иванова я знаю хорошо. Девки от него балдели, а когда он брал в руки гитару, наши
парни выступали, в чем были одеты. Еще по очень большому секрету скажу, что это очень
бедовый парень. Истоптал ножками всю нашу Родину и даже восходил на какие-то жутко
высокие горы. А зимой – на лыжах, от Кольского до Якутии (ну не ужас ли!). Не, нам,
одесситам, на лыжах с ним не по пути. Правда, он как-то отважился и поперся с хохлами
зимой на Таймыр (ну одно слово, дурачок!). Там эта команда попала в такую переделку, о
которой они теперь говорят с гордостью. А тогда! Пурга, буран, высота и никакого спасения.
Но, слава Богу, выбрались живыми. Здесь благодарность Володе Шумихину и тому же
Иванову. Но самое интересное, что за всю эту авантюру они умудрились получить
серебряные медали чемпионата Украины по туризму.
Ха, про этого москаля я еще много чего могу рассказать. Но на этом закончу, а на ухо
шепну: он такой же враль, как и я. Все. Привет.
Когда Валера приезжал в Москву, он первым делом появлялся в нашей квартире. Валя,
открыв дверь и увидев Юфу, сразу начинала хохотать, хотя он не успевал произнести ни
единого слова. А дальше происходило обычное: нам не удавалось вставить ни одной фразы в
бурную речь одессита, переполненную информацией, слухами, догадками и точными
сведениями непосредственно от помощника Генсека. Я одного только не мог перенести,
когда он брал в руки гитару (впрочем, ему годился любой инструмент, поскольку слуха у
него отродясь не было) и пел: « В Сенегале, братцы, в Сенегале…и жена французского
посла». Нет, конечно, Юфа был одесситом до мозга костей и с ним мог сравниться только
Фред Гарбер (я уже не говорю про Жванецкого, тем более про Ильфа и Петрова).
Что еще сказать о моем друге? Всего не расскажешь. Только одно молвлю: я счастлив,
что рядом со мной много лет находился этот человек.
Этих людей не переведешь, не изведешь, не уничтожишь. Нет. Вшей и тараканов можно, но паскудных людей – никогда. Паскуда – это как грязь, которая застревает в самых
недоступных местах и вылезает, когда ты не ожидаешь ничего плохого. Солнце, ветерок,
хорошее настроение и вдруг оказывается, что в каком-то уголке притаилась дрянь. Ты
пытаешься ее уничтожить и понимаешь, что это невозможно. Дрянь появляется за спиной,
дергается, насмехается, хохочет. Она всесильна и недоступна.
Бог мой, как я ненавижу этих нелюдей: жадных хищников, желтых изнутри
завистников, пухлых мелочных снобов, желчных скряг, придурковатых хамов, наглых
властных начальников и просто подлецов. Сколько их встречается на нашем пути! Как уйти,
избежать, отвертеться?
А может быть, насмеяться над ними всем миром, да так, чтобы они никогда не знали
покоя и вовек не нашли места на нашей земле? Или побить собственными руками? Не знаю.
А где же правосудие? Ха, так я догадался. Это наше с вами ПРАВО СУДИТЬ! И наказывать!
Нет, мне совершенно непонятно, почему мы с ними цацкаемся. Удавить их, разом или
по одиночке, но насовсем. Они насилуют и убивают наших детей, а мы глядим в …
(извините) на Европу. Нет, пусть эта самая Европа поглядит на нас! Пускай вспомнит,
сколько раз Россия спасала ее от всех этих висельников? А теперь мы должны оглядываться
на Запад?
Господа европейцы, остановитесь и оглянитесь вокруг. Кто вас спасет, в случае чего?
Америка? Ха и еще три раза ха! Вспомните, когда она вас спасала? То-то же.
Этих несчастных ребят и девчонок мне, действительно, жаль. Они ушли в себя и
напрочь забыли о семье, о близких, о друзьях. 15-17- летние пацаны и пацанки сами решают
все за себя и прыгают с многоэтажных домов, прощаясь с этой, несмотря ни на что,
прекрасной жизнью. В голове у них – сумбур, хотя, по их мнению, все ясно: «На мир
обрушился дождь из крови…Высохли слезы, исчезли мечты…» А наяву – проблемы с
учебой, в семье, в любви. И, конечно, нелады с психикой.
Оказывается, существует готическая субкультура, в основе которой лежит жуткий
постулат: смерть – это не страшно, это красиво. Психологи, занимаясь изучением
субкультур, даже составили рейтинг. На первом месте оказались последователи рэп и панкрок-культуры. На второй ступеньке стоят ярые поклонники регги. И только в конце рейтинга
идут металлисты, готы и эмо. Мы тоже были когда-то молодыми, но таких слов и не знали.
Мы тоже любили, страдали, бывали непоняты в семье и среди друзей, однако помыслить о
смерти, как об избавлении…Такое в голове не укладывалось.
Как же вы повзрослели, выросли, поумнели (?!), мальчики и девочки!
Ну, и до каких пор мы будем все это терпеть? Я не о власти, хотя почему бы и нет!
Именно она отвечает за все, что творится в стране. Она, и никто более. Путина с
Медведевым уважаю. Но пока только впрок, авансом. Ребята, от вас нужны жесткие, может
быть, даже сталинские меры. Необходимо многое изменить, даже новые словообразования.
Приватизация! Приватизация чего? Нашего с вами достояния: всяческих ископаемых (черт
их возьми), нефти, бензина, керосина и других, дурно пахнущих, но утомительно дорогих
вещей. Грабительское, чудовищное, сопоставимое с гитлеровским, преступление! А вы,
наверху, уверяете, что эта акция (приватизация, мать её…) пересматриваться не будет. Ну и
как к вам после этого относиться? Ваш надуманный мораторий на смертную казнь! Что это,
как не дань высокомерно-фальшивой Европе! Но ведь матери и отцы, в качестве последнего
утешения, хотели бы собственными глазами увидеть смерть человека, повинного в гибели
своего единственного ребенка. А вы об этом подумали - спикеры, премьеры и прочие
власти?
«Счастлив, кому знакомо
Щемящее чувство дороги.
Ветер рвет горизонты
И раздувает рассвет».
И. Сидоров
Туризмом я начал заниматься, работая на заводе. Сначала прошел зимнюю «единичку»
и получил значок «Турист СССР», а весной возглавил команду цеха на туристском слете
завода. Соревнования по преодолению полосы препятствий мы выиграли, впервые в истории
заводской турсекции обогнав ребят из отдела Главного конструктора.
Первое знакомство с маевскими туристами произошло на осеннем слете 1956 года,
сразу после моего поступления в институт. Увиденное меня неприятно поразило: ничто не
напоминало о туризме – собравшиеся студенты (человек 50-70) жгли костры, пели песни и с
увлечением играли в «умбу-юмбу», смесь футбола и регби. На следующий год на общем
собрании секции меня неожиданно выбрали председателем, по-видимому, из-за моей
чрезмерной активности. Деятельных туристов видно не было, и секция понемногу
загибалась. Несколько месяцев ушло на то, чтобы отыскать и привлечь к работе шустрых,
хотя и не имеющих большого туристского опыта, ребят.
Приближалась дата традиционного осеннего слета. Разработан план его
проведения, главным пунктом которого было обеспечение массовости. Развернута агитация
и пропаганда, по всем корпусам развешаны красочные объявления о предстоящем
мероприятии, на каждом факультете назначены парни и девушки, ответственные за явку
студентов на слет. Охваченный азартом, я по окончании курсовой лекции на своем
факультете ворвался на трибуну и решительно объявил первокурсникам: «Мотористы, завтра
– туристский слет. Самолетчики, наши давние соперники, собираются огромной армией. Нам
нужно их победить. Все зависит от вас. Завтра в 17 часов – сбор на Ленинградском вокзале.
Всем иметь с собой одеяло, миску, ложку, кружку, какие-нибудь продукты, запасные носки и
обувь». По окончании моего краткого выступления меня окружила толпа возбужденных
студиозов. Одна девочка робко спросила: «А что, обязательно всем нужно участвовать?» Я
отрезал: «Всем!» Следующий день стал сплошным адом. Начальник автобазы, несмотря на
договоренность, отказался выделить нам грузовик для перевозки тяжеленной поклажи. И мы
рано утром (лекции – по боку), нагрузившись огромными шатровыми палатками, ведрами,
пилами, топорами, продуктами, отправились в путь. К вечеру установили палатки,
заготовили дрова и с нетерпением стали ждать маевцев. Придут или не придут? А если
появятся, то сколько их будет? Темнеет. Семь часов, восемь – никого! С тоской думаю: «Ну
вот, наша затея провалилась». И вдруг: огоньки фонарей, длиннющая цепочка светлых точек,
море света! Ругаю их за опоздание, а сам рад безмерно.
Утром – построение, подъем флага спортклуба МАИ, объявление о предстоящих
соревнованиях по технике туризма. Подсчет участников слета показал, что прибыло около
500 человек! Я не помню, как прошли соревнования и кто в них победил. Главное – мы
начали возрождение туристских традиций в институте.
В дальнейшем наша секция набирала и набирала обороты. Через два года провели
первенство института по ориентированию, в котором приняли участие все факультеты, а на
чемпионат Москвы мы сумели выставить 40 команд маевцев! Вслед за повышением
массовости одна за другой пошли победы на студенческих и общегородских соревнованиях.
Но состязания для туристов – не самое главное. Из года в год увеличивалось число
маевских путешественников, которые в горах и тундре, на плотах и байдарках, пешком и на
лыжах одолевали самые сложные маршруты.
Секцией мне пришлось руководить семь лет. В юбилейном для спортклуба году
получил значок почетного члена, а на следующий день в маевской газете «Пропеллер» в
полном смятении увидел дружеский шарж на себя и стихи общего любимца Сашки Янгеля
(кстати, сына знаменитого конструктора ракетно-космической техники):
На горном пике – бог туризма.
Ему б на этом пьедестале
Поставить памятник при жизни Настолько он монументален.
Сашке я попенял и ответил тут же:
Богом быть приятно, может быть,
Но я счастлив, потому что ныне
Тане Вольман вверено рулить.
Вот уж настоящая богиня!
Этим строкам более сорока лет. Они были напечатаны на страницах только-только
рожденного альманаха «Ветер странствий», который появился на свет исключительно
благодаря стараниям, настойчивости и бесконечной преданности туризму удивительно
чистого и бескорыстного человека–Льва Григорьевича Трепольского. Моя первая
публикация в прессе (очерк «От новичка до мастера») получила лестное для меня одобрение
мэтра туристской литературы:
-До тебя рассказы о турпоходах сводились, в основном, к бытовым описаниям: «Утром
встали, поели, Витька уронил носок в ведро с чаем, много смеялись, вышли на маршрут,
видели много рыбы, но ничего не поймали. Поужинали и легли спать, усталые, но
довольные». Все!
Конечно, мне не приходилось заниматься анализом туристской литературы. Я
писал о себе и своих друзьях, стараясь поведать о том, как мы набирались опыта и сил,
чтобы осуществить, наконец, свои заветные мечты.
От новичка до мастера
Замечательная это штука – память человеческая. Она позволяет удержать в
сознании яркость первых впечатлений, десятки и сотни неповторимых моментов,
приоткрывающих перед тобой вековую завесу таинств природы: рассветы и закаты, эхо
в горах, холодный блеск снежных вершин и неподвижную тишину тайги. В такие
минуты ты напрочь отметаешь трудности пути, тяжеленные рюкзаки, намокшие от
пота ковбойки, неустроенность походного быта, зачастую переходящие в лишения.
Вдруг врывается острый холодок риска, когда из беды выручала холодная голова,
реакция и надежные руки товарища. И вспоминая все это, ты мысленно благодаришь
свою судьбу. За то, что она связала тебя с этими парнями и этими дорогами. За то, что
она хоть в какой-то мере помогла тебе осознать красоту земли, красоту человека,
красоту жизни.
ПОХОД ПЕРВЫЙ. Кончили 9 класс. Бреду по улице. Скучно, жарко, делать
абсолютно нечего. Окликают. Поворачиваюсь – ребята из параллельного класса.
- Идем в поход?!
- Идем, вот здорово!
Вопросов не возникает: куда идем, когда, с кем? Единственное сомнение - как родители?
Вечером ходим из дома в дом. Уговариваем отцов и матерей. Было 15 желающих, осталось
трое… Сидим в привокзальном скверике, угрюмые, подавленные. Феликс растерян:
-А я уже удочку приготовил.
Опять сидим молча... Юрка вдруг кричит:
-Да ну их всех к черту! Идем втроем, и все тут!
Я, неуверенно:
--А что, если действительно…
-А-а, ладно, идем .
Белорусский вокзал. Один – с рюкзаком, второй с авоськой, третий – с удочкой. В
активе карта Подмосковья, котелок, три пачки пшенного концентрата, банка мяса и
хлеб. Слезаем в Кубинке, покупаем пачку чая, выходим на окраину поселка. Юрка
деловито достает компас. Он руководитель (у него отец – геолог). Идем по азимуту в
направлении Наро-Фоминска. Без дороги продираемся через заросли каких-то колючек.
Никогда бы не подумал, что в лесу может быть столько железа. Корпуса снарядов,
покалеченные колеса, гильзы. И вдруг – танк! Да, следы войны остались до сих пор, хотя
прошло уже более десяти лет.
Ночевка на берегу Нары. Комары в кружке, на хлебе, на руках, на шее, под одеждой.
Бессонная ночь, распухшие лица. Утром бежим без оглядки. Уже полдень, жара, в
животе бурчит от голода.
Убей меня, не понимаю, почему уже в электричке по пути в Москву мы
прикидывали маршрут следующего похода.
ПОХОД ВТОРОЙ. Помните ту зиму? 1955-й год. Минус тридцать, и это не предел.
.Идем в «единичку» ( я уже знаю, что это такое – самый простой поход). Маршрут
Бородино - Звенигород-Бородино. Туда – 1ОО км, шесть дней, одиннадцать человек.
Обратно – четыре человека (семеро поехали на электричке), пять дней, 8О км. На
ночевках в деревенских избах спим на полу, а из щелей – ветер. На финише встречают
компотом. Инструктор поздравляет нас троих: считайте, что это ваше боевое
крещение.
Все-таки, Подмосковье – это красотища необыкновенная. Вы ходите зимой на
лыжах за городом? Нет? Преступник вы! Почему? Себя грабите!
ПОХОД ТРЕТИЙ. Мечты сбываются – я в МАИ. В Моско-вском а-виа-цион-ном !
Вуз огромный, народу – тьма. Жизнь кипит: объявлениями залеплены все корпуса. Что
делать? Куда податься? Для начала записался в лыжную секцию, хор и мотокружок.
Разглядываю другую доску: ба, туристы! Собрание! О походах! Пришел за полчаса до
начала, занял место поближе. Сижу час, пошел второй… Появился парень с четырьмя
папками, сел туда, где президиум. Сидим вдвоем. Потом порознь пришли еще трое.
Ждем… Вдруг в коридоре – топот, гомон, хохот. Ворвались человек двадцать – все в
шапках и пальто. Сокрушая лавки и столы, уселись в дальнем углу. На всякий случай
пересел поближе к выходу. Потом как лавина - идут, идут и идут. Стульев не хватило.
Сидят на столах, на полу, друг на друге.
Тот, что в президиуме, оживился, открыл папки и заговорил. У меня уши торчком
встали, только слушай: Кольский, Приполярный, штормовки, спальники, дотации,
азимуты, кроки…Что-то спросил. Видно, попал в точку, потому что сразу записали
руководителем похода. Говорят, собирай группу сам.
Попробуй, собери! Все знакомые – с первого курса, у всех первая сессия, все ходят
как чумные, никуда, кроме как в книгу, не глядят и ни о чем, помимо начерталки и
матанализа не разговаривают.
Хожу, пробую. Уговариваю, объясняю, рассказываю, чуть ли не стихами говорю.
Записались семнадцать человек. И что я с такой оравой делать буду? Вечером сижу,
читаю лекции. Потом до ночи распределяю обязанности в группе. Утром тринадцать
человек отказались идти в поход – послезавтра экзамен по матанализу. Не слушают,
гонят прочь. Трое получили неуд по химии. Итак, я опять один.
Из тринадцати матанализ сдали восемь. В группе со мной – девять человек. Снова
переписываю обязанности. Через три дня я получаю неуд по технологии, те трое
пересдают химию, из девяти – двое заболели. Переписываю обязанности.
Поезд уходит в 14-ОО. Пересдача технологии – с 10 утра. Врываюсь на экзамен
первым. Беру билет, так и есть – проклятый третий вопрос! На первые два ответ
написал – не знаю третьего. Тяну время, надеясь на подсказку. Звонок.12-00. Обед.
Уговоры не помогают: экзаменатор уходит в столовую. Тридцать минут вырваны из
сердца (а в моей квартире на рюкзаках сидят ребята и не отрывают глаз от часов).
Сдал! Бегу домой. «Все отстает и остается позади». Ворвался в квартиру.
Одеваюсь. Как по тревоге. Летят пуговицы. Рвутся тесемки. Пулей летим по улице.
Рюкзаки грохают по спине, лыжи и палки грохочут по мостовой. Автобус. Сердце
клокочет от бешеного бега. Теперь метро, эскалатор, рысью вверх. Сердце стучит на
пределе. Еще эскалатор (опять вверх), тоннель, площадь. Поезд! Не может быть! Еще
стоит! Сели? Успели. Едем!
Как вы думаете, брался я когда-нибудь за руководство походами? Нет? Вы
ошибаетесь.
ПОХОД СЕДЬМОЙ. Карпаты, Карпаты! В долинах – склоны, красные от малины,
наверху – заросли грибов, еще выше – поля брусники и черники…Манящие вершины Говерла, Близница и круговая панорама уплывающих вдаль синих хребтов…Бук, дуб,
ясень – один за другим, друг за дружкой поднимаются по склонам, спускаются в узкие
темные ущелья, рвутся наверх, к перевалам, и вдруг… Сразу покоряются, стихают,
дают дорогу. Тихо-тихо, капельки не расплеснув, глядит удивительно чистым
прозрачным оком озеро. Синевир!
А вечерами – ребята, славные парни и девчонки, чуть-чуть смешные, чуть-чуть
романтики, влюбленные в горы и песни у костра – товарищи мои.
ПОХОД ДЕВЯТЫЙ. Москва. Школа инструкторов: лекции, учебники, занятия.
Техника, тактика, страховка, трикони, репшнуры, ледорубы…Учили, тренировали,
натаскивали, вдалбливали… Экзамен сдан.
Сбор на Кавказе. Альплагерь. Значок «Альпинист СССР». Турпоход. Река. Шум как
от десятка МАЗов. Переправа. Мокрое бревно. Иду замыкающим. Вдруг наступаю на
подмокшую кору дерева, соскальзываю и лечу вниз головой в реку. В последний момент
вижу сучок у самой воды и изо всех сил цепляюсь за него. Случай? Судьба? Ловкость?
Не знаю, я жив!
ПОХОД ОДИННАДЦАТЫЙ. Тундра Кольского. 5 утра. Темно, холодно. Сухих дров
нет. Есть сырые березки в руку толщиной. Разжигаю костер…
5.3О. Догорает последний кусок плексиглаза. Маленькие синеватые струйки огня на
щепках. Не дышу, ладонями прикрываю щепки от ветра. Замер, не двигаюсь. Немеют
ноги, коченеют. Шевелю пальцами в ботинке и сразу проваливаюсь по пояс. Все
засыпано снегом. Разжигаю костер…
7.ОО. Огарок свечи тает на глазах. Но вот загорается тонкая лучинка, за ней –
вторая. Огонек перебегает от щепки к щепке. Горит! Быстро обкладываю костер
полешками. Сырые дрова шипят, трещат, тлеют и понемногу сдаются. Горит! Горит
во всю! Пылает!
Бегу на лыжах к проруби за водой. Несу полные ведра. Поднимаюсь на крутой берег
ручья и вижу: тонкие бревнышки под костром прогорели, все обвалилось в вытаявшую
яму, дымит…
Сижу на снегу рядом с ведрами. Курю. Молчу. Тихо вокруг и темно. Разжигаю
костер…
8.30.Горит ведь, а? Горит!
«Ребята, подъем! Кушать подано!»
Настроение? Да что там! Только побаливает спина, и пальцы дрожат - мелкомелко.
На восьмой день мы выходим на побережье Баренцева моря.
ПОХОД ЧЕТЫРНАДЦАТЫЙ. Надпись на фотографии: «Другу моему, в память о
пребывании в краях, весьма отдаленных от постоянного местожительства». На
фотографии – побережье Тихого океана и далеко-далеко серебристый конус Кроноцкого
вулкана. А память подсказывает забавный эпизод.
Все началось с того, что рано утром, услышав какие-то непонятные звуки,
проснулся Андрей. Не найдя очков, он высунулся из палатки и тотчас дернулся назад.
Даже невооруженным глазом в десяти метрах от палатки можно было разглядеть
огромного бурого зверя. Первым делом Андрей надел кроссовки и завязал шнурки.
Проделав эту, успокоившую его операцию, он поднял тревогу. Через отдушину в торце
палатки изумленным парням открылась великолепная картина: медведь, склонив голову
набок, внимательно смотрел на костер и, видимо, собирался позавтракать оставшейся
с вечера ухой. Ведро висело над костром, и все старания мишки просунуть в него голову
ни к чему не привели. Легкий удар лапой, и все сооружение разрушено. Теперь можно
приступать к завтраку. Правда, голова в посудину не пролезает, но на этот случай и
лапы годятся.
Удивительно! Зверь даже не обращает внимания на усиливающийся шум в палатке
– это ее обитатели никак не могут поделить между собой единственную точку
наблюдения. Легкий треск разрываемой материи показал, что поле зрения любопытных
увеличилось. Когда первое волнение улеглось, вспомнили о своих товарищах,
отдыхающих в соседней палатке. Встала проблема связи, для разрешения которой были
использованы колышки от палатки. После одного из наиболее удачных бросков кто-то
охнул и выругался. Когда проснувшемуся объяснили ситуацию, тот обозвал всех
идиотами и опять забрался в спальный мешок. Выяснить отношения помог медведь,
который наступил на тлеющую головню и оглушительно рявкнул. Вторая палатка
моментально ожила и затрепетала. Обладатели ружья и фотоаппаратов в поисках
своих орудий труда ползали по палатке и, давя друг друга, ругались яростным шепотом.
Наконец, все стихло, и из палатки высунулись дуло ружья и объектив фотоаппарата.
Пока фотограф трясущимися руками пытался поймать в кадре медведя, за его спиной
разгорался спор, последствия которого могли оказаться для зверя роковыми.
Молниеносно проведенный референдум только увеличил растерянность охотника. Так
как же все-таки: стрелять или не стрелять? Конец спору положил медведь: покончив с
ухой, он полез в рюкзак с продуктами. Раздался выстрел…
Если вы когда-нибудь встретите человека с рюкзаком, изрешеченным мелкой
дробью, вспомните эту историю.
ПОХОД СЕМНАДЦАТЫЙ. Вдали от людей и караванных троп, совсем рядом с
китайской границей, на высоте более трех тысяч метров лежит огромное холодное
озеро.
Более полувека назад его случайно обнаружил немецкий альпинист Мерцбахер. С
тех пор озеро носит его имя. Тяжел и опасен путь к жемчужине Тянь-Шаня. Отвесные
скалы окружают озеро и преграждают путь в ущелье. Вот почему только два раза
ступали люди по его восточному берегу.
Третьими были мы.
Зима 1958 года. Приполярный Урал. Моя первая «тройка» (поход высшей категории
сложности). Дипломники МАИ взяли меня с собой почему-то без колебаний. На маршруте –
глубокий снег, тяжеленные рюкзаки, холодные ночевки. Последний день похода. От
конечного пункта маршрута поселка Пелингичей до железнодорожной станции Кожим (под
Воркутой) – 160 километров. Загрузились в огромные сани, прицепленные к трактору – и в
путь. Ехали всю ночь, не спали, дрожали от нестерпимого холода. Утром глянули на
термометр – 50 градусов.
В маршрутах своих путешествий я всегда искал какую-нибудь изюминку и старался не
ходить по уже проложенным трассам. Так было с лыжными переходами по Таймырскому
полуострову и Заполярному Уралу, в ущельях Кодара и Поднебесных зубьев Кузнецкого
Ала-тау, на загадочном Баргузинском хребте и в отрогах Верхоянских гор далекой и очень
холодной Якутии.
Зимой 1959 года у меня появилась идея пересечь тундру Кольского полуострова с
севера на юг, вверх по реке Вороньей. Так никто до нас не ходил, и были совершенно
неизвестны условия похода. Это – первопрохождение! Вся массса туристов обычно
направлялась в горную часть полуострова, но встреча с десятками туристских команд на том
маршруте меня совершенно не привлекала.
В Мурманске нас ожидал удар: из-за отсутствия погранпропусков билеты на пароход,
который должен был доставить группу к устью реки Вороньей, нам не продали. Что делать?
Не возвращаться же в Москву, не солоно хлебавши? Внезапно озарило: «Ребята, идем в
обратном направлении, с юга на север». Поход начали в Ловозеро и закончили в поселке
Териберка, на берегу Баренцева моря (позднее Женька Арцис допытывался у меня: как же вы
умудрились идти по тундре все время с горячим питанием, а мы топали только на
сухомятке? Рассказ об этой истории выше). Ожидая рейса в Мурманск, отдыхаем,
отъедаемся (последние два дня питались крошками сухарей и остатками сгущенки). Вдруг
появился наряд пограничников: «Погранпропуска!» « Не имеем». Оформлен грозный
документ – «Акт о нарушении границы Союза Советских Социалистических Республик».
Подписывая бумагу, я грустно подумал о том, что теперь-то меня вытурят из МАИ – это, как
пить дать. Нас погрузили в пароход и отправили в Мурманск, оттуда уже сами – в Москву.
Сидя на занятиях в институте, ждал каждую минуту вызова в деканат и исключения из вуза.
Шли недели, месяцы, прежде чем я понял, что все окончилось для нас благополучно и можно
уже думать о следующем походе.
Задумка об этом переходе у меня появилась после знакомства с ветераном туризма
Василием Жмуровым , который дважды провел свою группу через горы Полярного Урала: из
Европы в Азию и обратно. Его рассказы о январском путешествии по горной тундре крепко
засели в голове. Еще бы! Тогда (в начале 60-х годов) он был единственным, кто отважился в
такое время отправиться в путь севернее Полярного круга. В январе постоянные спутники
туристов – пурга, морозы и короткий световой день.
Подобрав группу, я начал подготовку, и в первый день каникул мы сели в поезд Москва
– Воркута. Через нескольких дней похода наша команда вышла на границу леса, и перед
нами открылась панорама ослепительно белых Уральских гор. Все были в восторге от этого
зрелища. К тому же рыхлый снег (иногда чуть не по пояс) сменился твердым настом - кати и
кати, только успевай толкаться палками.
Седьмой день похода. 3 часа дня. Темнеет, появляются первые звезды. Пора
оборудовать ночевку. Но что это? Наш барометр показывает чрезвычайно низкое давление.
Смотрим на небо: такого мерцания звезд мы никогда не видели.
- Ребята, это – пурга.
Бросаем рюкзаки и быстро начинаем рыть снежную пещеру.
Из статьи М. Тартаковского в журнале «Вокруг света»:
«Третий день кружит над тундрой Полярного Урала снег, заметает следы зверья.
Пурга. Третий день сидят в вырытой в снегу пещере туристы, привалившись спинами
друг к другу. Относительный уют: на полу пенопласт, ладно сложены рюкзаки. На них
сидят. Ноги греют в спальных мешках. Где–то здесь, смеются туристы, под одним из
рюкзаков проходит Полярный круг.
День, ночь, снова день. Впрочем, это условно. Скудное свечение полярного дня из-под
снега не разглядишь. Из пещеры наверх выползают, разгребая руками снег, точно
выныривая на поверхность. Тут же возвращаются, растирают обожженные ветром
щеки, сбивают с одежды ледяные струпья.
Задыхаясь, потрескивая, горит свеча. Потом гаснет. Лица людей смутно белеют
сквозь выдохнутый водяной пар. Все влажно – одежда, рюкзаки, спальные мешки. В
печурке сожгли нарты и запасную лыжу.
Но люди думают идти вперед. Только бы кончилась пурга. Совсем уже недалеко
таинственная граница двух континентов. Таинственная потому, что прежде только
одной группе удалось пересечь Урал из Европы в Азию севернее шестьдесят шестой
параллели. И гора Пай-Ер на ледяном стыке континентов, огромная каменная
пирамида, ожидает своих покорителей.
Утром четвертого дня пурга стихает. В путь. Но куда? Осунувшиеся, обросшие
люди смотрят на руководителя похода Евгения Иванова. Он медлит. Он уже знает,
что скажет остальным, но выговорить это трудно».
Ветер затих. Выбираемся из пещеры и оказываемся по пояс в снегу. Мороз –42.
Влажные штормовки моментально превращаются в ледяной панцирь. Обсуждаем, что
делать. Из шести человек двое предлагают идти дальше. Я выступаю последним и выдвигаю
свои аргументы:
- Во–первых, нам нужно срочно высушить одежду, спальники, палатку. Во-вторых,
продуктов мало, бензина осталось всего два литра, а впереди – пять дней пути по безлесному
участку. И главное - по такому снегу мы не успеваем к контрольному сроку. Так что будем
возвращаться к лесу. Предложить вам идти вперед – величайшая глупость, которую я не
простил бы себе никогда.
Пай-Ер усмехается нам в спину. Мы запомнили эту ехидную улыбку.
В Москве узнали, что группа туристов Мединститута, шедшая параллельным курсом,
тоже попала в пургу и пережидала непогоду в палатке. Снег завалил палатку почти до самого
верха, люди стали задыхаться, порезали брезент и в панике бросились назад. Несколько
человек попали в больницу, а кое-кто лишился пальцев ног и рук.
На следующий год маршрут был нами пройден.
Готовясь к походу по Саянам, мы узнали неприятную новость: в тех местах
появились голодные медведи-шатуны, которые из-за плохого урожая грибов и ягод не
залегли в зимнюю спячку, а бродили по тайге в поисках пищи и даже нападали на людей.
(Оружие мы с собой никогда не брали: лишний груз, тем более что на охоту никогда времени
не было). Поговорили, обсудили, посмеялись.
Прилетели в Верхнюю Гутару, небольшой поселок, населенный тофаларами,
малочисленным народом, который постепенно вымирал от нищеты и поголовного
алкоголизма. В то время в Советском Союзе их насчитывалось не более четырехсот человек.
Местные жители – оленеводы и охотники. Наш приезд совпал с получением зарплаты,
поэтому неудивительно, что трезвых аборигенов не наблюдалось. У нас же была срочная
задача – найти несколько вьючных оленей с погонщиком. Мы ходили от избы к избе и вели
безуспешные переговоры, попутно заводя беседы о медведях-шатунах. В ответ на наши
расспросы получили неутешительные сведения. Первый же встречный равнодушно кинул:
«Да, бродят, чуть ли не к домам подходят. На той неделе тетку Марью напугали, когда та
вышла в лес за хворостом». Нас крайне интересовал вопрос, как же поступать при встрече со
зверем? Подвыпившие мужики охотно рассказывали истории, похожие на небылицы. Один
говорил: «Однажды Степан повстречал шатуна, выстрелом выбил у него оба глаза, так тот по
запаху догнал парня. Убежать от него не получилось». Другой подтверждает: «Уйти от
медведя невозможно, но у меня свой метод: вырываю из телогрейки кусок ваты и поджигаю
его. Зверюга страсть как не любит такого запаха и уходит». Третий предложил еще более
фантастический способ: «Медведь не выносит человеческого взгляда. Когда он идет на меня,
я стою на месте и гляжу ему прямо в глаза. Тот не выдерживает и поворачивает назад». Я
вспомнил краеведческий музей в Ужгороде, где с интересом разглядывал чучело местного
мишки: огромная трехметровая фигура с растопыренными когтистыми лапами. Да, стоять
перед ним и глядеть в глаза? Это чертовщина какая-то!
Слушая все эти россказни, мы хохотали над явным враньем, а в голове поселилась
неотступная мысль о безнадежности положения в случае встречи с хищником. Один из
наших собеседников, между прочим, сообщил: «Мишка ни перед чем не остановится. Три
дня назад по бревнышку разобрал домушку на Агульском озере». Мы ахнули! В Москве,
сидя над картой, кто-то шутливо заявил, что в случае чего отсидимся в какой-нибудь
охотничьей избушке.
Вот в таком тревожном, напряженном состоянии мы отправились в путь. Правда,
первые три дня нас сопровождал вооруженный погонщик оленей.
Шли дни, мы и забыть забыли о своих опасениях…
В конце похода наша группа попала в сложную ситуацию: метровый слой снега был
покрыт жесткой коркой наста. Идти с рюкзаком на плечах было невозможно. Сменили
тактику – головной лыжник шел налегке, пробивал лыжню на 150-200 метров, уступал место
следующему, а сам возвращался за рюкзаком. И вот в тот момент, когда я шел передовым,
нас догоняет Юрка Гольтяпин и возбужденно кричит: «Парни, там какой-то кошмар!
Поднимаю рюкзак, а в лесу как затрещит! Глянул – что-то большое, лохматое! Медведь!»
Ребята, уже позабыв прежние страхи, смеются: «Да, ладно. Лось, наверное». Группа идет
дальше, а я остаюсь в одиночестве: мне предстоит возвращаться за рюкзаком. Стало
страшно: тишина, глубокий снег, а я – один-одинешенек. Что делать? За рюкзаком-то идти
все равно надо. Тихонько, осторожно, озираясь по сторонам, качу на лыжах, готовый в
любой момент повернуть и броситься за товарищами. Нервы на пределе! Наконец, подлетаю
к рюкзаку, хватаю его и, что есть духу, мчусь по лыжне обратно.
Да, теперь я точно знаю, что такое животный ужас!
Я очень нежно отношусь к этому человеку. Женя Арцис, мягкий, добрый,
внимательный, с неповторимым чувством юмора. Вместе с ним я прошел много туристских
походов, очень сложных и даже иногда опасных. Всегда это было далеко от Москвы –
Кузнецкий Ала-тау, Забайкалье, Камчатка. Естественно, чтобы добраться до места, нужно
лететь. А вот лететь куда-нибудь на чем-нибудь наш приятель Володя не то чтобы
категорически отказывался, но принимал этот вариант крайне неохотно. Обычно он садился
рядом со мной (поскольку я – студент МАИ) и дотошно выспрашивал: «Гляди, как трясутся
крылья! Они же могут отвалиться!» Я ему: «Володя, успокойся, вибрация рассчитана точно.
Мы в безопасности!»
Однажды, а дело было в лыжном походе на Саянах, передовая группа во главе с
Матросом ушла вперед буквально на сорок – пятьдесят минут. Когда подошли остальные,
прояснилась такая картина: подготовлена площадка для палатки 5х5 метров (а это значит –
утоптан двухметровый слой снега), а над ней нависла огромная ель, которую Матрос
спилил, но не завалил: она зацепилась за соседние деревья.
Готовить новую площадку не было сил. Ставим палатку и нутром чувствуем над собой
многотонную ель. Мужик (в миру - Е. Арцис), залезая в спальный мешок, невинно роняет:
«Володя, а тебе не кажется, что наша ночевка напоминает полет на аэроплане?»
Вспоминаю другой случай. В этом походе мы впервые опробовали двухместные, нами
же сшитые, спальные мешки. Надо сказать, что в первые дни залезать туда было очень
неудобно. Но понемногу освоились. Кстати, в одном из мешков обосновались два друга –
Мужик и Большой. Мужик – эта кличка скорее в насмешку, а Большой – это да! Два метра
без шеи, как говорят. Так вот. На третий – четвертый день Большой, проворно залезая в
мешок (а там, в дальнем уголке, скрючившись, уже лежал Мужик), восклицает: «Ого! Мы
уже можем устраивать соревнования, кто быстрее залезет в мешок». Женя, умоляюще, из
спального мешка: «Я тебя только очень прошу не участвовать в этих состязаниях».
Какая все же это прелесть – мартовское зимнее солнце в Забайкалье! ОНО
сопровождает нас целыми днями, яркое, весеннее, ласковое, и заставляет постоянно носить
темные очки. На каждом привале мы раздеваемся до пояса, поворачиваемся ЕМУ навстречу
и, блаженно щурясь, замираем. Потом обливаемся обжигающе холодной горной водой и,
растеревшись полотенцем, долго наслаждаемся тишиной. Но скоро мы начинаем на НЕГО
сердиться и даже потихоньку ворчать: с ЕГО помощью на лыжи налипают пудовые комья
снега, так что и патентованные мази не помогают, а от ежесекундных ударов по лыжам
дюралевые палки превращаются в параболические гиперболоиды. С каждым днем наши лица
становятся все краснее, а вечерами нас начинает беспокоить легкое жжение щек, носа и губ.
Наступает момент, когда мы не выносим ЕГО горячей ласки и надеваем марлевые повязки.
Наверное, мы здорово напоминаем головешки, потому что, приехав домой, постоянно
ловим на себе откровенно завистливые взгляды горожан.
Наша, давно сложившаяся команда прошла сотни километров по, казалось бы,
недоступным местам: Полярный Урал, Якутия, Кодарский хребет, Баргузин, Саяны и т.д.
Вернувшись из очередного похода, мы сидели вдвоем с Мужиком в пивбаре, и он, глянув на
меня, почему-то сразу отгадал мою задумку: «Ну что, теперь Севполюс?» Не отрываясь от
кружки, кивнул: «Ага». «Да-а,- протянул Арцис,- это уже серьезно». Я ответил: «Серьезнее
некуда. Послезавтра еду в командировку в Питер и хочу зайти в Институт Арктики и
Антарктики, к директору». Женька ахнул: «К самому Трешникову? Ну, ты даешь!». Я
коротко: «Ты же меня знаешь». На том и расстались.
Директор ИАА встретил меня вначале благодушно: мало ли молодых людей, которые
хотят чего-то достичь, кому-то что-то доказать…Я рассказал ему о нашей группе и походах,
не хвалясь и не преувеличивая. Он почти насмешливо спросил: «Ну и зачем вам это надо?» Я
ответил, наверное, слишком жестко: «Видите ли, Алексей Федорович, стаж занятия
альпинизмом и спортивным туризмом у меня еще не очень велик, хотя уже и удостоился
звания мастера спорта СССР. Но когда я слышу вопросы, похожие на Ваш, мне становится
просто жаль этих людей. Вам, знаменитому полярнику, человеку, перед которым я
преклоняюсь, скажу так: «Есть два варианта ответа. Первый – рассказать о желании увидеть
что-то необычное, о стремлении проверить себя в экстремальных ситуациях, впрочем, можно
наговорить много. А второй вариант – просто промолчать. Я так и сделаю». Теперь он
надолго задумался и через какое-то время проговорил: «Ребята, Арктика – это совсем другой
мир, и чтобы ее покорить, нужна очень серьезная помощь государства». Я ответил: «А мы
хотим сами, понимаете, хотим самостоятельно выйти к 0 градусов 00 минут 00 секунд без
посторонней помощи». Он отговаривал, убеждал, но мы разошлись, неудовлетворенные друг
другом.
Наш поход к Северному полюсу не состоялся. Точной причины не знаю.
Через несколько лет внезапно получил приглашение от Шпаро принять участие в его
экспедиции на полюс. Поговорил с друзьями, те отсоветовали: не наш человек.
Мы студенты. Между нами все уже давно решено, без разговоров и объяснений. А
зачем они нужны? Мы любили друг друга, жили одной жизнью, одними чувствами, одной
болью, радостью, горестями и всплесками счастья. Мы - одни на всем свете. Никто нам не
был нужен, никто не помогал, не мешал, потому что это было немыслимо.
В ту зиму я отправился в поход без нее. Кольский полуостров, первопрохождение по
тундре, почти авантюрное путешествие к берегу Баренцева моря. Нам удалось преодолеть
отсутствие дров, холод, море снега и полуголодное существование. Последнее оказалось для
меня губительным. Под конец похода я был истощен от недоедания, так же, как и все
остальные. Но моя команда села в поезд и уехала домой, а я слез в Вологде и дождался своих
друзей - маевцев, среди которых была и моя любовь. Мы отправились в следующий поход –
по Приполярному Уралу.
Уже в поезде я заподозрил неладное: моя подруга избегала встреч со мной и старалась
уединиться с другим, незнакомым мне парнем. Я был в недоумении: «Что могло произойти
за три недели разлуки?» Когда понял, было поздно, безнадежно поздно.
Последующие дни похода для меня стали адом: я постоянно видел их рядом друг с
другом – на лыжне, на отдыхе, на ночевке. Особенно мучительно было лежать в палатке
вплотную к их двуспальному мешку и слышать (нет, улавливать!) счастливый шепот, вздохи,
шорохи. Это было невыносимо. Мои нервы, а вместе с ними и физические силы сдали:
сказалось постоянное чувство голода. Утром после подъема я собирался медленнее всех и
производил впечатление новичка – слабосилка.
Маршрут я дошел до конца, группу не подвел, но оставил о себе самое нелестное
впечатление. Для меня это был позор: в глазах моих товарищей признанный лидер оказался
слабаком.
И я принял решение… В последующие годы постоянно руководил самыми сложными
маршрутами, первым преодолевал наиболее опасные участки, не раз выводил свою группу из
безнадежных ситуаций, внимательно следил за спутниками, поддерживая отстающих и
ослабевших.
Авторитет и доверие возвращались медленно и трудно. Наконец, все встало на свои
места: через несколько лет друзья искренне поздравили меня с присвоением звания мастер
спорта СССР по туризму.
Профсоюзная конференция МАИ. Я уже знаю, для чего приглашен, стою в проходе в
задних рядах зала. Сердце колотится так, что, кажется, хочет выпрыгнуть наружу.
Перед перерывом ведущий объявляет: « Товарищи, минуточку внимания. Мне поручено от
имени Федерации туризма СССР вручить почетную награду нашему товарищу, маевцу,
которого многие из присутствующих хорошо знают. Это председатель нашей туристской
секции Евгений Иванов. Ему присвоено звание мастера спорта СССР по туризму». Гром
аплодисментов. Я взлетаю на сцену. Торжественное вручение, и, немного обалдевший, иду
через весь зал на выход. У дверей меня останавливает паренек и, запинаясь от волнения,
выдавливает: «Слушай, дай посмотреть, потрогать. Ведь это как медаль Героя Советского
Союза!»
Псковщина. Алоль, река Великая – святое место для семей Игнатенко, Плотке,
Троицких, Ивановых. Сюда каждое лето мы приезжали отдохнуть от городских забот, от
метро, телевидения и всеобщей толчеи. Тихое место, отсутствие посторонних, палатки,
костер и полное умиротворение. Грибы, ягоды, и – никого вокруг.
Однажды, сидя у костра, Рая Игнатенко сказала: «Ребята, ну что же вы? Столько снастей, а
рыбы нет!» Игорь взъярился: «Нет? Сейчас будет! Перегудов, лодку!» Через час плывут
обратно: «Раиса, принимай!» Раечка, раскрыв глаза, берет из их рук ведро, полное рыбы: «С
ума сойти!» Это была вакханалия: рыбу жарили, варили, коптили.
Через пару дней Раиса мечтательно говорит: «Да, такое повториться не может никогда!»
Игорь завелся: «Ты так о нас думаешь? Перегудов, вперед!» Час спустя рыбаки вываливают
на берег сверкающий улов.
И только через год, потрясенная коварным обманом, Раиса узнает, что рыба была
куплена в магазине соседнего села.
Байдарочный поход по реке Великой. Боже мой, какая красотища! Вот она - исконная
Россия! Мы с Сергеевым втихаря от жен купили «ЭТО» (!) – 4 бутылки. У Володи была
металлическая фляжка, которую мы заправили в первый же день. Вечером он достал фляжку,
выпили по 2-3 стопки. Хорошо! На следующий день Сергеев извлек фляжку из рюкзака и,
поболтав ею, сказал: «Ну, еще есть немного». Мы разлили. Хорошо! Дальше все
повторялось на протяжении нескольких дней. Наконец, наши жены что-то заподозрили:
- Не понимаем, – говорили они, – плывем уже седьмой день, а у вас все время что-то
остается. В чем дело?
Мужики (невинно): « А мы даже не обращаем внимания. Осталось и осталось. И слава
Богу!»
Из похода по Кольскому полуострову Саша привез домой мягкую и красивую оленью
шкуру. Прошло несколько дней, и из нее активно полезла шерсть. Жизнь всем домочадцам
была отравлена. После того, как теща выудила пучок оленьих волос из кастрюли, Саша
понял, что со шкурой придется расстаться. Но выкинуть такую шикарную и, главное,
огромную вещь в большом городе - дело совсем не простое. Саша представил, как днем, на
глазах всего двора, несет шкуру к мусорному бачку, и ему стало не по себе. Выкидывать ее
ночью Саша отказался сразу: не хватало, чтобы в этот момент его застали дружинники. В
таких случаях самые правдоподобные объяснения выглядят подозрительно.
Время шло к весне. Саша решил взять шкуру в первый же байдарочный поход и
«забыть» ее в лесу, вдали от посторонних глаз. Отправились на трех байдарках. Саша
упаковал шкуру в объемистый рюкзак и приспособил его себе под сиденье. Мягко и удобно.
В последний день похода, уже подплывая к конечной пристани, он вдруг с ужасом вспомнил,
что сидит на рюкзаке со злополучной шкурой. Что делать? Не везти же ее обратно? Боязливо
оглянувшись, он вытащил шкуру из рюкзака, скинул ее в воду и с облегчением замахал
веслами. На его душе стало легко и покойно.
Вечером, разомлевший после ванны, Саша сидел на кухне и пил чай. Зазвонил
телефон. Саша взял трубку и услышал бодрый голос товарища по походу:
- Ну и растяпа же ты, парень. Чего свои вещи по реке раскидываешь?
- Какие еще вещи? – похолодел Саша.
- Ну, как же, мы с Генкой больше часа выуживали из воды твою оленину. Он ее на
машине повез к тебе. Готовь, брат, магарыч.
Да, это он – Саня Берман. Мы не виделись, наверное, лет двадцать. Помню, в последний
раз встретились на Чегете. Саня, бесшабашный, удачливый и веселый человек, увидя меня,
попытался изобразить на лыжах какой-то фортель и грохнулся всем телом на снег. Вскочил,
мы обнялись и помчались вниз.
Вспоминаю давние 60-е годы. В канун ноябрьских праздников собрались в поход по
реке Протве. Несмотря на то, что снега было очень мало, в соседний вагон электрички
садится компания с лыжами. А у нас – байдарки. Смеемся друг над другом.
Саня, Беня и я плывем в передовой лодке. 7 ноября. Уже поздно и надо
останавливаться на ночевку, чтобы подготовиться к празднику. Увидели подходящее место,
одновременно махнули тремя веслами и…перевернулись. Вынырнули и стали хохотать.
Потом оглядываемся – не видно Бенчика. Перепугались, потому что Андрей сидел впереди
и, скорее всего, застрял в носу байдарки. Ныряем и вытаскиваем Андрюшу наверх. Нам уже
не до смеха – холодно! Резиновые сапоги полны воды, ватники и брюки промокли насквозь.
Подплываем к берегу, а там – скользкий глинистый косогор. Взобраться на него удалось
только с третьей попытки. По реке плывут наша байдарка, гитара, яблоки, какие-то шмотки,
за которыми ринулся Слон на второй лодке. Клацая зубами, разжигаем костер, вывешиваем
одежду для просушки и хлебаем коньяк прямо из горлышка бутылки. Да, нам все-таки
повезло. Интересно, а как же те лыжники? Ведь снег полностью стаял уже на второй день
похода.
Через сорок лет после этого путешествия мы, к обоюдному неописуемому изумлению
и восторгу, встретились вновь. Это было чудо! После града бессмысленных и бестолковых
вопросов: «Как ты? Где ты?» он поведал мне о своей жизни. 4 августа 1988 года Саня вместе
с женой с соизволения советских властей покинул Родину и на маленькой яхте, навсегда
попрощавшись с СССР, уплыл в Скандинавию. Самой невероятной для меня новостью стало
его сообщение о том, что он много лет успешно преподает уроки канатоходства!
- Понимаешь, на это занятие меня натолкнул случай (еще до отъезда за границу),
бедствие на Черном море, когда я чуть не утонул и спасся благодаря неведомо откуда
взявшемуся тросу. Через день на турбазе в Геленджике я натянул канат (это было какое-то
озарение) и стал по нему ходить! Тогда понял, что обучить этому делу можно практически
любого человека. А поскольку я с работы уволился, такой вид заработка стал для меня
единственным. Неустанно работая, удалось научить около тысячи человек. Потом –
эмиграция, Германия, Гамбург, десятки школ по всей стране, в которых чаще всего
встречаюсь с непростым контингентом: трудные подростки, умственно отсталые или
психически больные дети. В Германии постоянно идет поиск методов, помогающих этим
людям вписаться в нормальную жизнь. Со временем я уверился, что канат в этих уроках
играет значительную роль.
Да, Александр Берман учит канатоходству психически больных людей, детей инвалидов, гималайских йогов, испанских нудистов, старых и молодых, худых и толстых –
вообще всех, у кого есть желание. Он не циркач и не спортсмен, он – педагог милостью
божьей. Колесит по всему миру, натягивает трос хоть в парке, хоть на набережной (нашлись
бы два столба) и, не смущаясь незнанием языков, учит всех желающих обретать равновесие
за один час и на всю жизнь. Некоторым (не знаю, многим ли) эти тренировки помогли
избавиться от давних физических и душевных болячек: одни перестали заикаться (!), другие
обрели самостоятельность в решении личных вопросов, третьи просто поверили в себя и в
свое предназначение.
Я недоверчиво спросил: «Ты что, и меня можешь обучить?» Ответ получил
моментально: «Без вопросов, здесь же и сейчас. Жаль, что троса с собой нет».
Все! Он меня достал. Я выглядываю из спальника. Да, черт возьми, его палатка стоит
почти рядом с моей. Сна как не бывало. Что делать, не знаю. Существует только два
варианта -–перенести палатку подальше или совершить душегубство. Оба варианта
немыслимы. Остается безысходность. Вылезаю из палатки, закуриваю, оглядываюсь: лес,
небо, озеро. Тишина, если бы не…
Вспоминаю похожую ситуацию. Финляндия, чемпионат мира. Нас, туристов, поселили
в двухместных номерах. Я живу в одном номере со своим давним приятелем. Игорь –
отличный собеседник, хохмач и, что немаловажно в некоторых обстоятельствах, готов
поддержать компанию, но в маленьких дозах. Ночью мое мнение о нем резко меняется. Я
понял, что спать мне не удастся, по крайней мере, в ближайшие две недели. Храп! Храп
мощный и беспощадный! Нет, сначала я так просто не сдался, пытался его убедить, тихонько
трогал, старался разбудить: «Игорь, ну ты как-нибудь…Повернись что – ли». Он мычал,
соглашался, поворачивался. И тут же все начиналось сначала. Я его опять осторожно
шевелю: ведь спит человек – неудобно. Он переворачивался на другой бок. Бесполезно.
Гляжу на будильник – 2 часа ночи. Я понемножку зверел, сатанел, цыкал у него над ухом,
пел, орал, матерился. Все было напрасно. Стало ясно, что это – судьба.
«Лучше гор могут быть только горы,
на которых еще не бывал…»
В.Высоцкий
1957 год. Городской клуб туристов производит набор в школу инструкторов горного
туризма. Заманчиво: по окончании школы слушателей направляют в альплагерь на Кавказ, и
после получения значка «Альпинист СССР» все идут в горный поход 2-й категории
сложности. Но вот незадача: берут только разрядников, а мне до третьего разряда не хватает
руководства двумя «единичками».
Бросаю все силы на комплектование двух групп для похода в зимние каникулы. Но
вокруг меня – такие же первокурсники. У всех – первая сессия. Напряженка, нервотрепка.
Уговоры помогают плохо. Соглашаются, колеблются, отказываются, опять соглашаются.
Наконец, с огромным трудом удалось сколотить две команды, мне же пришлось пройти оба
маршрута (360 км). Похудел на шесть килограммов. Но задача решена, разряд выполнен.
Альплагерь «Баксан». Зачетное восхождение на пик Гумачи для получения значка
«Альпинист СССР». К вершине идем по узкому острому снежному гребню в связках по двое.
На середине пути моя напарница, ойкнув, заскользила по снегу вниз, а там – 400 метровая
пропасть. Не раздумывая, я прыгнул в другую сторону от гребня (здесь такой же обрыв), и
мы зависли на веревке. Бог мой, еще секунда промедления, и я улетел бы вместе с ней в
небытие.
Закончили смену, прошли горную «двойку» и двинулись через Нахарский перевал в
Сухуми. Нас предупредили: в горах «балуют» карачаевцы – нападают, грабят, насилуют,
убивают. Шли сторожко, с опаской, но Бог миловал. С перевала спускаемся бегом. Темп
высокий, остановиться невозможно, пыль клубится и забивает горло. Вокруг – ни капли
воды. Рюкзак бьет по спине, от напряжения дрожат колени, в глотке пересохло до предела. И
вдруг – горный поток! Даже не скинув рюкзаки, падаем на живот, с головой окунаемся в эту
поистине животворящую воду и пьем, пьем, пьем.
Прошло уже больше 50 лет, а я до сих пор помню вкус этой влаги.
Лето 1958 года. Туристско-альпинистская экспедиция на Центральный Тянь-Шань.
После жесткого отбора состав укомплектован: 40 человек, сборная команда студентов
Москвы и Ленинграда. Район путешествия – хребет Кок-шаал-тау. Ещё в Москве нас
постоянно будоражила мысль о том, что наш маршрут проходит по самой южной окраине
страны. Граница СССР! В этом было что-то притягательное и завораживающее.
Четверо суток на поезде, из них полтора дня – через пустыню. Жуткая жара и духота, в
вагоне – плюс 50. На каждой стоянке бежим к паровозу, который набирает воду, и прямо в
тренировочных костюмах встаем под струю спасительно-холодной воды. Но уже через
пятнадцать минут езды в тамбуре одежда высыхает полностью.
Город Фрунзе. Разгружаемся. Месячный запас продуктов, альпинистское снаряжение,
хозяйственный инвентарь, личные вещи – всего около трех тонн. Заполняем грузовик,
взваливаем на спину пятидесятикилограммовые рюкзаки и длинной цепочкой, едва
переставляя ноги, шагаем на городскую альпинистскую базу. В голове колонны идет
неистощимый на выдумки Юлий Блайвес. Пересекая площадь, мы догнали какого-то
местного киргиза, и Юлик, дотронувшись до плеча аборигена, мрачно спросил: «Далеко тут
до границы?" Мужик обернулся и, увидев нашу навьюченную армаду, в ужасе бросился в
сторону. Хохотали все!
Сутки езды на грузовиках до погранзаставы, которая находилась довольно далеко от
непосредственной границы. Затем – трехдневный переход с караваном верблюдов и лошадей
до базового лагеря. Здесь началась настоящая работа: радиальные и кольцевые выходы,
описания маршрутов, зарисовки и фотографирование ущелий, вершин и перевалов. В моей
«Книжке альпиниста» появились записи о шести восхождениях на пики Центрального ТяньШаня.
В Москве меня ожидало неизбежное: из-за трех несданных летом «хвостов» я был
переведен с моторного на экономический факультет.
Имея в активе две горные «тройки» и второй разряд по альпинизму, я решил
организовать поход на полюбившийся мне Кок-шаал-тау. К этому времени турсекция
института окрепла, появились спортсмены с опытом горных походов. По результатам
тренировок были отобраны 20 человек. Проблем оказалось очень много: деньги, инвентарь,
погранпропуска, доставка к начальному пункту маршрута – автотранспорт, караван. Все
решалось очень сложно. Главная задача – достать деньги. Кое-как справились. Основная
сумма пришла от родителей, частично получили в институте, какие-то крохи – в городском
клубе туристов и в Московском совете ДСО «Буревестник». Альпинистское снаряжение
добывалось с боем: в институте – рюкзаки, палатки, спальные мешки, в городском клубе –
веревки, трикони, ледорубы, у друзей разжились кошками, крючьями, примусами. После
долгих мытарств московские власти в погранпропусках нам отказали, порекомендовав
оформить их на месте. Вопрос с транспортом, ясное дело, тоже нужно было решать в
Киргизии. Удачнее всего дело обстояло с оказанием помощи нашей «высокогорной
комплексной экспедиции» со стороны ЦК ВЛКСМ и Российского географического
общества, которые снабдили нас солидными рекомендательными письмами. Наконец, в
городском клубе утвержден маршрут и состав команды, подготовлена смета расходов,
закупаются продукты.
За неделю до выезда основного состава мы с Колей Могилатовым прибыли во Фрунзе.
Погранпропуска оформили на удивление быстро – помогло письмо ЦК ВЛКСМ и звонки в
МВД из республиканского комитета комсомола. Это невероятно, но нам удалось получить
домашний телефон министра внутренних дел (на работе пробиться к нему оказалось
невозможным) и договориться об аудиенции. С транспортом дело обстояло сложнее. После
долгих переговоров секретаря ЦК ВЛКСМ республики с различными инстанциями мы
получили разрешение на встречу с заместителем Председателя Верховного Совета
Киргизской ССР. Самое ужасное заключалось в том, что для такого визита у нас не было
никакой мало-мальски приличной одежды (мой гардероб состоял из новенькой ковбойки и
потертых тренировочных брюк с пузырями на коленях). Проблему все-таки решили: вечером
выстирали грязновато-бежевые колькины штаны, а за ночь высушили и отгладили их под
матрасом. Утром, за неимением ремня, я подвязал брюки веревочкой и, прикрыв это
безобразие рубашкой, отправился на прием к одному из высших должностных лиц
республики. Рекомендательные письма из Москвы сделали свое дело: мы получили
письменное распоряжение министру автотранспорта о выделении нам грузовых машин, а
также указание министру сельского хозяйства о предоставлении нашей экспедиции
необходимого количества вьючного транспорта. Это была победа! Получив наше известие,
мой заместитель Андрей Берлянд радостно шлет телеграмму из Москвы: «Это – праздник!
Высылай бешбармак, лагман и дюжину самсы!» Обратно летит наше послание: «Срочно
командируй Изольду Моршанск махоркой самолетом!» Вот такие мы были счастливые
придурки.
Наконец, все собрались во Фрунзе, откуда на грузовиках доехали до совхоза, который
должен был выделить нам верблюдов и лошадей. Здесь опять наткнулись на новые
трудности. Небрежно отмахнувшись от министерского циркуляра, председатель пригласил
нас с Колей в юрту, где уже был накрыт роскошный стол, вернее, кошма, вокруг которой на
коврах и одеялах расположились уважаемые аксакалы. Вечер закончился грандиозной
попойкой. Но наши проблемы решены не были. Председатель отмахивался: «Завтра, завтра».
Ночью придумали уловку: поскольку глава совхоза не прочь был выпить, пригласить его к
себе и напоить до нужной нам кондиции. Сидели в узком кругу, подливали гостю и зорко
наблюдали за его состоянием. Безнадежно: лицо киргиза было невозмутимо и сохраняло
каменное спокойствие. Мы с Колькой уже не раз выходили из палатки к нашему доктору
Гурию Красовскому, который для опохмелки наливал нам какую-то гадостью. И вдруг в
какой-то момент я увидел, что председатель «поплыл»: мышцы его лица расслабились, глаза
закрылись и голова упала на грудь. «Всё, готов!» – шепнул ребятам, и те под руки потащили
его домой. Наутро мы получили вожделенную записку старшему чабану с указанием
выделить двух верблюдов, четырех лошадей и погонщиков. Но история этим не закончилась.
Вся группа отправилась пешим порядком к погранзаставе Карасай дожидаться товарищей,
которые были откомандированы в стойбище. А там их встретили в развеселом кругу. После
нескольких стаканов водки старший чабан, вальяжно раскинувшись на одеялах, объявил
Витьке Новикову: «Верблюдов дам, если поборешь моего водителя. А с цены скину 10
рублей» (приличная сумма – 10%). Что делать? Нужно выручать экспедицию! Виктор,
занимавшийся в институте борьбой, одолел соперника. Хозяин рассвирепел: «Еще раз!
Победишь – еще червонец скину!» Поборол. Старшой так наорал на водителя, что Витька
решил поддаться. В результате мы получили необходимый нам вьючный транспорт.
На моем пятидесятилетии Григорий Корсунский, беспримерный юморист, поведал
присутствующим о моем якобы неувядаемом подвиге. Кнопа, услышав этот рассказ,
округлив глаза, прошептала мне: «Так ты его тоже спас?»
Это были две совершенно разные ситуации. С первой я столкнулся в 1959 году в
Заилийском Ала-тау (Казахстан). На нашем маршруте – 12 перевалов, девять из которых
неизвестны не только москвичам, но и местным туристам. И надо же так случиться, что в
последний день похода, а точнее, в последнюю ночь Валя Панова, потеряв сознание, так
захрипела, что мы, здоровые парни, страшно перепугались. Что делать? Наша ночевка – на
высоте 4100 метров, вокруг – глубокий снег и никого рядом. Срочно принимаю решение:
поскольку у меня альпинистского опыта побольше, чем у остальных (а впереди – ледовый
перевал), готовлюсь в одиночку идти за спасаловкой в ближайший альплагерь «Талгар».
К утру добрался и доложил о нашей беде. Спасотряд построен и готов к выходу. Я стою в
самом конце шеренги. Командир отряда подошел ко мне, понял, что силы у меня на исходе и
легонько тронул за плечо: «Знаешь, парень, останься. Ты нам ничем помочь не сможешь».
Ушли. Потом – долгие, выматывающие душу, часы ожидания. Глубокой ночью отряд
вернулся. Принесли нашу Кнопу без сознания, но врач ободрил: «Все будет в порядке».
Меняя друг друга, дежурим круглые сутки. Когда она, наконец, пришла в себя, я расцеловал
ее в обе щеки. Наша Кнопа! Почему Кнопа? Так ведь она такая миниатюрная, что свободно
умещалась в абалаковском рюкзаке.
Второй случай произошел в зимнем походе по Таймыру, куда я попал с группой
украинских туристов. Однажды, поднявшись на безлесное плато, мы попали в страшную
пургу. Ветер сбивал с ног, холод проникал через одежду, видимость напрочь отсутствовала.
Все наши попытки найти безопасный спуск кончались безрезультатно. Наступил момент,
когда группа, как стадо баранов, сбилась в кучу и, потеряв всякую надежду, замерла в
полной прострации. И тут надо отдать должное нашему руководителю Володе Шумихину.
Разносторонний спортсмен, мастер спорта по туризму, альпинизму и ориентированию!
Володя решил единолично искать спуск и двинулся в кромешную белую мглу. Оставить его
в одиночестве я не мог. Мы обследовали несколько склонов и нашли вроде бы подходящий
вариант. Пока я налаживал страховку, Шумихин привел остальных ребят. Я страховал
сверху, Володя принимал внизу. Это было необходимо: спуск проходил по обледенелым
скалам. Гриня Корсунский шел последним. В какой-то момент он сорвался и полетел вниз.
Страховка сработала, я успел его удержать. Так появилась Гришина байка о его чудесном
спасении.
Альплагерь «Красная звезда». Мы поднимаемся на одну из красивейших вершин
Кавказа – Белала-кая. Юра Визбор здорово промахнулся, написав в своей песне - «гордый
красавец Эрцог». Ничего подобного, Эрцог – заурядная плоская вершина. А наша красавица
– идеальна! По альпинистской классификации - это 3-Б, не очень сложно, но опасны
камнепады. Позднее выяснилось, что здесь погибла жена нашего инструктора. Преодолев все
опасности, мы возвращаемся в лагерь. У ворот нас ожидает начальник учебной части:
«Ребята, извините, что встречаем вас не так, как принято. Беда – сегодня на восхождении
погиб наш товарищ из Ленинграда».
Третий день сиднем сидим в альплагере «Талгар». Наверх не пускают: непогода.
Скучища жуткая. Единственное развлечение - карты, да и те надоели. Ребята притащили из
поселка четыре арбуза, каждый килограммов по 15. Сидим, захлебываемся вкуснейшей
мякотью, плюем семечки. Животы полные, сил нет, а от холодновато-нежной алой прелести
оторваться невозможно. Наконец, все! Дозрели, даже перезрели: каждый уже по три-четыре
раза сбегал за бугорок.
Опять наползает скука. Валерка лениво раздает карты, потом отрезает огромный кус
арбуза и объявляет: «Проигравший обязан его съесть ». В потухших было глазах моих друзей
просыпается азарт! Кто кого?! Боже мой, какая это пытка – съесть ломоть арбуза!
Инквизиторы средних веков до этого не додумались.
«Рак». Альпинистам это слово известно хорошо. «Рак» - это состояние человека,
попавшего в безвыходную ситуацию. Я завис на стене Красноярских столбов в положении
«Рак». То есть, любое мое движение приводит к срыву. Тело онемело, помощи ждать
неоткуда. Пот заливает глаза, но руки и ноги пока держат. Лихорадочно думаю: «Что
делать?» Подо мной обрыв, а перед носом - пологий склон. Подбородком рою в песке
ложбинку - может быть поможет. Теперь укрепляюсь подбородком в ямке, пытаюсь на
несколько сантиметров продвинуть правую руку вверх и нащупать зацепку. Получилось!
Подбородок в ямке очень ненадежен, песок может осыпаться, и тогда – вниз! А как левая
рука? Может быть, удастся выдвинуть ее вверх? Но куда? Я не вижу зацепки. Ну что ж, надо
наудачу. Левая рука ползет вверх и натыкается на уступ. Боже мой, неужели? Но надо
проверить. Я легонько раскачиваю уступ, потом трясу его, нажимаю… и понимаю, что
спасен.
«Я, родился, рос, кормили соскою,
Жил, работал, стал староват…»
В.Маяковский
Скорее всего, мне года три-четыре. Я лежу посредине широкой удобной постели
родителей на спине, руки за голову. Мне хорошо и покойно. У кровати – папа и мама. Они
склонились надо мной, тормошат меня, переглядываются и безудержно хохочут. Это
непонятно. Что тут смешного? Лежит себе человек, ничего не говорит и не делает. Просто
очень серьезно смотрит перед собой.
Потом, в течение многих лет я пытался выяснить у родителей: что их так радовало?
Ответа я не получил. Через двадцать лет у нас родилась дочь. Обнявшись с женой, я стоял у
кроватки, смотрел на это чудо и вдруг вспомнил тот давний эпизод.
Да, мои родители просто были счастливы.
Патриотизм. Такого слова мы, детсадовские, конечно, не знали. Но… Ко мне подходит
пятилетний дружок Мишка: «Ты за кого, за Луну или за Солнце?» Я: «Конечно, за Солнце».
Тот приплясывает и радостно кричит: «За Солнце! За проклятого японца!» и гордо: «А я за
Луну, за Советскую страну». Очень обидно, ведь я тоже за Советскую.
Страшно не было. Даже тогда, когда ревела сирена, в комнате было темно, и мать
судорожно дергалась, собирая какие-то вещи. Потом в полной тишине и кромешной мгле
вереницы людей текли по лестницам и скрывались в бомбоубежище. Взрослые после
первого налета сразу засыпали (еще бы, работали по 16-18 часов в день). А нам спать
совершенно не хотелось. Наступала полная свобода. В это время самое главное было
тихонько протиснуться между спящими, подняться по лесенке наверх и выскочить во двор.
О! Это было прекрасно! По небу летали яркие лучи, скрещивались, перемещались, застывали
и опять играли наперегонки с игрушечными самолетами. А мы прыгали по всему двору и
радостно хватали горячие кусочки металла, прилетевшие с неба.
Играя во дворе, я неожиданно увидел своих родных в полном составе – парадно одетых,
грустных, с тревогой в глазах. Они собрались ехать на аэродром, провожать дядю Аркадия
на фронт. Я заплакал, зарыдал, запричитал: «Тоже хочу ехать!» Меня успокоили: «Иди,
переоденься, мы подождем». Не подождали, уехали. Для меня это было страшным
потрясением. Тогда я по-настоящему не понимал, что такое фронт. В мыслях было одно –
обманули!
И только через много лет я понял, что видел дядю, своего крестного в последний раз.
Лейтенант авиации Аркадий Иванов пропал без вести в боях под Курском летом 1943 года.
То, что я сейчас озвучу – самый жуткий грех в моей жизни, не дающий мне покоя много
лет. Послевоенное время. Мать с отцом ложатся спать полуголодными. Мне – 8 лет, и я
постоянно очень хочу есть. Ночь. Знаю, что в шкафу лежит кусочек черного хлеба,
приготовленный на завтра. Я не понимаю, что такое сила воли. Встаю с постели, тихонько
открываю шкаф (дверца жутко скрипит), еле дыша, достаю эту горбушку и отрезаю от нее
тонюсенький ломтик.
Сейчас, через 60 лет, я уверен, что родители в этот момент не спали.
С самого рождения я жил в шестиэтажном доме рядом с Белорусским вокзалом. Это
был замечательный дом. Во-первых, коридоры по пятьдесят метров длиной позволяли вовсю гонять на велосипедах. Во-вторых, дом имел массу всяческих переходов, лестниц и
потаенных уголков. Мы безнаказанно стучали, колотили и звонили в двери самых
ненавистных теток, после чего сразу же исчезали. В третьих, наши чердаки никогда не
закрывались. Поэтому было очень удобно залезть на крышу, подойти к высокому брустверу
на ее краю, глядеть вниз на тротуар и скидывать какашки на головы прохожих.
Но все это были мелочи. На чердаках совершалось главное! Из подручных средств
(железа, досок, бумаги, матрасов, решеток) сооружались секретные убежища, штабы и
конспиративные квартиры. Разрабатывались явки и пароли, назначались тайные встречи,
возникали и исчезали подозрения, проверялись друзья и наказывались враги и шпионы.
Это были мы – дети Большой войны
.
В шестилетнем возрасте, еще до школы, я записался в библиотеку имени К. Либкнехта
и много лет мучался отчаянно: кто такой или такая - Либкнехта? К взрослым с вопросами не
обращался. Знаете, почему? Однажды я спросил у родителей, можно ли умереть от варенья.
Те в недоумении: «Как это?» «Я сам слышал по радио – умер от варенья. В ответ – хохот и
разъяснение, что такое умиротворение. Второй вопрос поставил их в тупик: «Что такое
аборт?» Они долго молчали, потом осторожно задали вопрос: «Сынок, а откуда ты знаешь
это слово?» «Ну, как же, - говорю, - песня есть такая: «А волны и стонут и плачут, и бьются
аборт корабля». Опять жуткий хохот и простое объяснение. Этот смех обижал меня до слез.
Так что про Карла Либкнехта я все узнал только в седьмом классе. Таинство исчезло,
осталась одна голая правда.
Неинтересно.
Кино и мороженое – что может быть прекраснее в детстве! Но поскольку моя семья не
имела денег на подобные развлечения, приходилось некоторые вопросы решать
самостоятельно.
Наш «домашний» кинотеатр – «Смена». Денег нет, но помогает смекалка. Со двора по
пожарной лестнице забираемся на чердак жилого дома, где располагается кинотеатр, ползем
в пыли к вентиляционным решеткам зрительного зала и приникаем к этим прекрасным
смотровым окнам. Да, здесь мы десятки раз видели «Подвиг разведчика», «Чапаев», «Бэмби»
и многие другие фильмы.
Существовали и другие варианты. Очень популярен у нас был кинотеатр «Москва».
Дело в том, что по окончании картины зрители должны были проходить к выходу по
коридору, где стоял народ, ожидающий следующий сеанс. Мы покупали в кассе самые
дешевые билеты на первый сеанс, после его окончания вместе со всеми выходили из зала,
незаметно останавливались у стенки коридора и с независимым видом ожидали следующего
запуска в зал. Вся изюминка состояла в том, что в те времена кинофильмы от сеанса к сеансу
чередовались, и мы могли просмотреть подряд 3-4 разных фильма.
А эта история тоже связана с любимым зрелищем. Мой дядя Валя (вдвое старше меня)
был очень большой любитель кино и частенько брал шестилетнего племянника с собой.
Причем во время демонстрации фильма я нередко доставлял ему массу хлопот. Моя
постыдная беда заключалась в неприятной слабости – недержании мочи. И вот,
представляете, в тот момент, когда нашему разведчику грозит разоблачение и уже наведены
пистолеты, я шепчу: «Дядя Валя, я не могу, хочу писать». Тот в ответ: «Отстань, смотри на
экран». Я жалобно: « Дядя Валя, я сейчас описаюсь!Дядя шипит: «Черт возьми, зачем я тебя
потащил с собой!» Я опять (уже со слезами): «Дядя Валя!» А на экране – момент
наивысшего накала. Он, не отрывая глаз от экрана, шепчет: «Писай здесь». Я: «Как?» Он:
«Расстегни штаны, дурень. Только потихоньку».
Едва дождавшись титра «Конец фильма», мы в темноте срываемся со своих мест и
бежим к выходу.
Сейчас это кажется невероятным, но в моем поступлении в школу родители не
принимали никакого участия. Причем не только мои родители. Просто-напросто 31 августа
1944 года во дворе собрались очень серьезные ребята (нам всем по семь лет) и стали решать,
куда идти. Мнения разделились. Я тупо пошел за большинством, в 128 школу. Сначала было
ничего – линейка, песни, выступления. Потом сели за парты и начались неприятности –
выдали задание на дом: то ли что-то вырезать, то ли нарисовать. А когда я от ребят узнал,
что в соседней школе заданий не давали, а, наоборот, каждый получил конфеты, решение
пришло сразу. Так я и проучился все десять лет в школе № 127.
Учебу я начал в 1 классе «Е». Представляете, сколько было первоклашек? Шесть
групп по сорок человек – наплыв довоенных детей. На перемене мы носимся по коридору,
играем, шумим. Я подбегаю к бюсту Сталина и в каком-то необъяснимом восторге обнимаю
его за шею. С ужасом слышу пронзительный крик одноклассника: «Он хотел задушить
нашего вождя!» Я в слезах. Учительница уводит меня в класс, уговаривает, успокаивает. А
ведь все могло кончиться по-другому, во всяком случае, для моих родителей.
9 мая 1945 года. Все возникло стихийно, даже без подсказок со стороны взрослых.
Мы, восьмилетние пацаны, гордые от сознания важности события, багровые от усердия,
звонили, стучали и колотили в двери квартир нашего необъятного дома и задыхающимися от
волнения голосами выпаливали жильцам: « Сегодня будет такой салют, что нужно
обязательно открыть все окна, чтобы не полопались стекла».
Тяжелые послевоенные годы. Мама с утра до позднего вечера трудится на швейной
машинке: перелицовывает пальто и пиджаки, шьет платья, костюмы, брюки – выполняет
чьи-то заказы. Однажды поздним вечером, сидя около нее, я говорю: «Ма, я, наверное,
женюсь только на портнихе».
Голод, бытовая неустроенность, нехватка мыла и горячей воды, а отсюда – педикулез.
Каждую неделю я наклоняюсь над расстеленной на столе газетой и маминым частым
гребешком вычесываю из волос насекомых. Потом давлю их концом гребня и с
удовлетворением слышу потрескивание гибнущих паразитов. Однажды маме надоела эта
процедура, и она обрила меня наголо. Во дворе я сразу же получил прозвище – Чайболсан.
Было непонятно и почему-то очень обидно.
Однажды, когда я учился во втором классе, в нашу семью пришла неожиданная радость:
в школе мне, единственному в классе, бесплатно выдали новенькие ботинки.
В нашем доме жили десятка три пацанов моего возраста. Но самый близкий мой друг –
Владик. Мы учились в одном классе. Владик был мне не чета (а может, я – ему?). Отец его крупный инженер. Мать –продавщица. Обычно утром перед школой я заходил к нему домой
по пути - так уж случилось, что я жил выше. Владик заканчивал завтрак. Я непроизвольно
отмечал в его руке бутерброд с таким количеством масла, которого нашей семье хватило
бы, пожалуй, на целый день. Я переминался у порога и ждал, когда Владик закончит
завтрак. Естественно, меня к столу не приглашали. Кстати, однажды я случайно услышал от
его мамы по своему адресу: «Ну, где твой Пироженя?» Пироженя - это мое прозвище. Я
получил его за то, что хвастал перед ребятами, будто моя мать, работающая на хлебозаводе
(а это были послевоенные годы), каждый день приносила домой пирожные. Не мог же я им
признаться, что случались такие чудные, но, увы, ужасно редкие дни, когда мы с братом с
удовольствием уплетали потрясающую мякоть черного хлеба, который иногда выдавали
матери на работе.
Наш дом стоял напротив нынешней станции метро Белорусская - кольцевая. В те годы
она только строилась, и в нашем дворе находилась шахта с буровой установкой, где работали
пленные немцы. Мы подолгу из-за забора наблюдали за ними, а однажды по пути в школу я,
с подачи ребят, задиристо крикнул по-немецки одному из пленных: «Почему ты не
работаешь?» Тот высокомерно: «Я офицер». В ответ, уже по-русски: « Ну и что? В плену
обязаны вкалывать все!» И, испугавшись своей дерзости, умчались, не дожидаясь ответа.
Стыд. Краткое, резкое, как неожиданный удар, слово. Стыд за этот поступок
преследует меня много лет. Приятель одолжил мне пистолет с пистонами, очень безобидное
оружие. На уроке русского языка я, сидя на первой парте прямо перед столом учительницы,
нечаянно нажал на курок. Хлопок …и небольшое облачко дыма. Все оцепенели. И я - тоже.
Учительница положила мел, повернулась от доски и подошла к столу: «Кто это сделал?» В
ответ - молчание всего класса. «Так кто же?» Все молчат.» Ну что же, я подожду». Села за
стол и посмотрела прямо на меня. Я гляжу вниз. В классе – мертвая тишина. Класс молчит.
Учительница молчит. Я молчу. А в голове вихрем мысли: «Ведь если я сознаюсь, то опять
вопрос: чей пистолет? Его сразу же отберут. Но не могу же я предать приятеля. Ни за что!»
Так сидели 10, 20 минут. Все молчат. Я сейчас не помню реакции своих товарищей. Давили
они на меня или нет? Вряд ли. Прозвенел звонок. Все встали и пошли к двери. Одним из
последних был я – самый несчастный человек на свете.
Мы росли пронырливыми, хулиганистыми мальчишками. Сказалась близость
знаменитого Тишинского рынка с обитающими там бандитами, ворами и мошенниками. Нам
ничего не стоило «на спор» подбежать к продавщице мороженого, схватить с лотка пачку и
скрыться. Правда, одного раза хватило – пломбир оказался деревянным муляжом.
Подолгу бродили по толкучке (так в те годы назывались блошиные рынки), время от
времени пытались провернуть наивные, практически безобидные махинации. Однажды,
набив пачку из под чая опилками, мы попытались продать свой товар, но были разоблачены
и позорно бежали. В годы денежной реформы появились деньги, очень похожие на
дореволюционные купюры. Раздобыв царские ассигнации, мы ходили по толкучке и
старались всучить их продавцам, еще не привыкшим к внешнему виду новых денег. Затея
провалилась.
Как-то мне сказочно повезло: я нашел кошелек со ста рублями. Ребята мне страшно
завидовали, и на их вопрос я ответил, что хочу купить боксерские перчатки. Через несколько
минут толкотни по базару я обнаружил пропажу денег и был в полном отчаянии. Приятель
сознался, что видел вора, но тот показал нож, и мой дружок испуганно промолчал.
К пятнадцати годам несколько моих сверстников объединились, их мелкие шалости
переросли в злостное хулиганство. К тому времени я поменял адрес и занялся спортом. А
еще через два года узнал, что отчаянную четверку поймали, судили и надолго посадили в
тюрьму за разбойные нападения.
Родители моим воспитанием не занимались, за что я им был благодарен. В школу
поступил без их участия и закончил – тоже. Дневник мой не проверяли, но если отец
случайно его находил и видел, что на каждой страничке красуется надпись красными
чернилами: «Хулиганит на уроках!», вытягивал из своих штанов ремень и втягивал его по
мне. Я дико орал, но однажды вдруг замолк. Прибежала мать, шумела на отца: забил, мол,
ребенка. Тот в ответ: «Успокойся, вишь, насмотрелся кино, в партизана играет».
Замахнулся, но мать повисла на руке: «Хватит, иди поешь, яишня остывает».
1949 год. Утром по радио объявили о предстоящем снижении цен. Наша семья в полном
составе ( уверен, что так было по всей стране) сидела у репродуктора и жадно ждала
новостей. Наконец, Левитан торжественно объявляет: «Постановление Совета Министров
СССР и ЦК ВКП (б) «О снижении розничных цен на продовольственные и промышленные
товары». Больше часа перечислялись товары, цены на которые уменьшались на 10-30%.
Взрослые слушали, а мне было доверено главное: все записать в точности, без ошибок. По
окончании передачи, после радостных «охов» и «ахов» начинались подсчеты.
Пересчитываем: белый хлеб подешевел на 7 копеек, сливочное масло – на 11, а рыба – ого!..
И хотя все понимали, что завтра в газетах все цены будут расписаны от «а» до «я», очень
хотелось увидеть это чудо сегодня, сейчас.
Когда-то моя родня была весьма многочисленной. Как-то я упросил своих родителей
перечислить всех дальних и близких родичей, тех, кого они помнят – живых и уже умерших.
Воспоминали долго. В итоге я насчитал по отцовской линии около ста человек, а по
материнской – более тридцати. У моих деда Володи и бабушки Поли – шестеро детей, у
второй пары предков (по матери ) - такое же количество. Внуков – 15 человек. А в
нынешнее время число их правнуков сократилось до восьми. Вот такая выходит демография.
1 сентября. Мы с Владькой идем в школу, уже пятиклассники. Настроение – во!
Продают арбузы. Отлично, берем! У Владьки портфель (он – зажиточный, его мать торгует
газировкой), а у меня – сумка от противогаза. К нему арбуз не влезает, а в сумке как раз
помещается. Главная задача – пройти мимо дежурного учителя у входа. Владька отвлек ее
внимание своими грязными ботинками, а я независимо прошествовал в раздевалку.
Еще до начала первого урока арбуз разрезали вмиг (Антоха все время носит с собой
армейскую финку, которую брательник привез ему с войны). Каждому досталось по
хорошему куску. Потом по всему классу летали арбузные корки и семечки, а молоденькая
учительница литературы никак не могла понять, почему у нас хорошее настроение.
Я сидел на первой парте прямо перед ее столом и молил судьбу, чтобы она не глянула
вниз, где разлилась огромная лужа арбузного сока.
6-й класс. Весна. Сдал первый экзамен. Мама, вручив четвертную (большие по тем
временам деньги), послала меня в магазин, строжайше наказав беречь ее как зеницу ока. Во
дворе ребята увлеченно набивают десятилитровый бак карбидом. Взял инициативу в свои
руки, залили воду, хватились – нет спичек. Послал одного из ребят в магазин, вручив ему
драгоценную купюру. Пяткой закрыл отверстие бака, подождал, пока накопится газ, кинул
горящую спичку внутрь. Взрыв и огромное пламя! Лицо, шея, грудь моментально обгорели и
превратились в черную головешку. Боли пока нет, но чувствую острое жжение. Ребята
хохочут: «Глядите, вот это негр!» Мне не до смеха. Поднимаюсь домой, мать в ужасе. Бежим
в ближайшую аптеку, получаю первую помощь, и сразу в поликлинику. Оттуда на «скорой»
– в больницу.
Взрослые парни частенько развлекались этой «игрушкой», но соблюдали крайнюю
осторожность: к маленькой консервной банке огонь подносили на длинной палке, и
«граната» улетала выше шестого этажа. Мы же о мерах безопасности и не помышляли.
С тех пор я всю жизнь был вынужден постоянно носить очки.
Директор нашей школы - Катков Сергей Иванович. Мрачный, без улыбки на лице
– и так все десять лет. Ходили слухи, что он служил то ли на крейсере «Аврора», то ли на «
Варяге». Для нас это было одно и тоже. Но якорек, выколотый на правой руке, мы все же
углядели.
Теперь представьте себе перемену в школе. Бой быков! Гладиаторы, дикие звери,
Колизей! Трудно понять, как все это обходилось без увечий. Учащийся народ, вырвавшись
из плена тесной классной комнаты в не менее тесный, но длинный коридор, вытворял такие
пируэты, которые позднее стали классикой на чемпионатах мира по фигурному катанию.
Коридор бушевал! И вдруг!.. Откуда-то издалека, медленно и неудержимо пошла мощная
энергетическая волна, и весь энтузиазм школяров стих незаметно и безвозвратно. Все
замерло. В самом конце коридора неподвижно, безмолвно стоял наш директор – Сергей
Иванович Катков.
Ур-р-ра! Нас отпустили с урока физкультуры на десять минут раньше. Мы бегом
поднимаемся в свой класс и в восторге стучим крышками парт – грохот разносится по всей
школе. Моя парта крайняя у двери, поэтому именно я первым попался под руку нашему
физруку, который огромными скачками преодолел дистанцию в три этажа, ворвался в класс
и вышвырнул меня за шкирку в коридор. И это мой кумир! Человек, который постоянно
поддерживал меня в спортивных начинаниях и верил в мое будущее.
Мы встретились с ним на вечере выпускников школы пятнадцать лет спустя. Он увидел
на лацкане моего пиджака значок мастера спорта и, по-моему, не удивился: «Я же говорил,
что у тебя получится!»
Только что прошел дождь. Нет, не дождь – ливень. Залило всю нашу 2-ю Брестскую
улицу. Дождь кончился, но потоки воды несутся по мостовой неудержимо. И мы,
десятилетние пацаны с восторгом несемся по обочине улицы, шлепая по лужам и
разбрызгивая воду вокруг. Момент, и я оказался под водой. Вынырнув, понял, что
провалился в яму. Вылезаю, мокрый и несчастный. Дома выпорют, даже не объясняя, за что.
Владька предлагает: «Идем ко мне. Дома никого нет».
Сушим шмотки на кухне над газовой плитой. Сами сидим в гостиной, пьем чай,
отдыхаем… Какое-то время спустя принюхиваемся, потом мчим на кухню: от моей рубашки
остался воротник и часть рукавов, остальное дымится, тлеет и догорает. В мозгу только
одно: «Все. Конец». Я ведь знаю: это предпоследняя рубашка, третьей нет. Владька
успокаивает, я же безутешен: «Дома мне – кранты!»
Вечером я прокрадываюсь домой, улучаю момент и прячу обгоревшую рубашку под
диван. Ух! Я свободно вздыхаю и иду спать. Наутро мать (Боже мой, какое провидение!),
между прочим, замечает: «Слушай, а где твоя желтая рубашка?» Я, замирая и чуть не блея от
робости, лепечу: «Не знаю, ма, где-то лежит, наверное».
Через два дня все открылось. Мама затеяла уборку и в два счета вытащила обгоревшую
рубашку на свет. О том, что было дальше, вспоминать не хочется.
Утром 5 марта 1953 года, умываясь на кухне, я услышал от матери: «Сегодня умер
Сталин». Наверное, до конца не понял услышанного и уяснил ужас всего только в школе,
когда старшеклассников построили в актовом зале и объявили жуткую весть. Завуч читала
правительственное сообщение, а у нас глаза наливались слезами: «Все, это конец. Конец
всему. Школе, маме с папой, всей жизни!» Нас распустили по домам. Мы с пацанами решили
пробиться к Колонному залу Дома Союзов, где стоял гроб. Уже на Маяковке путь
преградили кордоны. Нас это не остановило – мы знали обходные пути. Через дворы,
ограды, решетки – где поверху, а где ползком добрались почти до Манежной площади. Стоп,
дальше пытаться пройти бесполезно – тройной кордон.
Потом все валилось из рук и ни о чем не хотелось думать.
Мой дед работал проводником на железной дороге. Возвращаясь из поездок в далекие
южные города, он привозил фрукты – целый чемодан яблок, груш и диковинной хурмы. Мы
всегда с большим нетерпением ждали того момента, когда дед доставал чемодан и начинал
возиться с замками. Затем происходила процедура сортировки: из чемодана извлекались
помятые, побитые, тронутые плесенью плоды, а остальные укладывались назад. Мы с
удовольствием уплетали попорченные яблоки и косили глазами в чемодан. На следующий
день дед опять открывал свое хранилище, перебирал плоды и среди них непременно находил
уже тронутые предательской чернотой. Так повторялось ежедневно, пока мы с удивлением
не обнаруживали, что чемодан пуст. Это было непостижимо: почти целый ящик прекрасных
фруктов переместился в наши желудки совершенно в ином качестве.
Дед не был ни скупым, ни жадным. Жизнь заставила быть бережливым. Но
анекдотичные случаи преследовали его всю жизнь.
5О-е годы. Наши квартиры снабжались только холодной водой. Каждый грамм горячей
жидкости стоил дорого: ведь вода нагревалась на газу. И вот такая картинка. Бабка стирает в
корыте белье. Дед набрал горячей воды в бутылку из под растительного масла, сполоснул ее
и выплеснул воду в корыто. Бабка взвилась: «Пролик тебя возьми, ты что, ошалел?» Дед, в
замешательстве: «Дак она горячая!»
Пятнадцати лет от роду я вместе со всей семьей переехал на другую квартиру и попал в
незнакомую компанию. Моя хлипкая внешность и неуверенность в себе авторитета не
прибавили. Сверстники меня почти не замечали. Однажды я вместе со всеми отправился во
Дворец спорта "Крылья Советов", чтобы поступить в секцию хоккея. Когда очередь дошла
до меня, тренер, едва глянув в мою сторону, изрек: «Знаешь, мальчик, иди-ка ты на пару лет
в гимнастику, поднакачаешься, а там посмотрим».
Помню первую тренировку. Переоделся и вошел в гимнастический зал - огромный,
светлый, с высоченными потолками. Через год у меня стало что-то получаться. Больше того,
я выиграл свои первые соревнования и стал чемпионом ДСО "Крылья Советов", а позднее
победил на первенстве профсоюзов Москвы.
Во дворе я никому ничего не рассказывал. Просто однажды на турнике проделал коечто из того, чему научился. Ребята были потрясены. А добил я их тем, что на спор отжался от
земли 50 раз без перерыва. Авторитет был завоеван навсегда.
Мне семнадцать лет. Кончил школу. Благодаря нашему вечно мрачному директору в
школе не было ни «последнего звонка», ни выпускного вечера, ни традиционного чаепития.
Каждый из нас получил аттестат зрелости на весьма скромном собрании, принял
формальные поздравления и отправился домой. Сегодня я с доброй завистью смотрю на
счастливчиков: выпускной бал, наряды, застолье, гуляние по ночной Москве. Ну, что ж,
такое было время - 1954 год. Тогда все воспринималось как должное.
И вдруг в какой-то момент у меня совершенно неожиданно появилось чувство
удивительной, необыкновенной свободы. Свободы от всего, к чему притерпелись за все
время учебы, свободы от необходимости ежедневно корпеть над заданиями, учить, зубрить
и постоянно чувствовать нависшую тяжесть - надо, надо, надо! Теперь я мог заниматься
всем, к чему лежала душа.
Все оказалось очень просто. Мои возможности и не совсем ясные желания совпали самым
чудесным образом. В радиусе ста метров от Дворца спорта "Крылья Советов", где я
занимался спортивной гимнастикой, располагались Дом Культуры имени Чкалова,
стрелковый тир и закрытый бассейн для гребли на байдарках. Я поступил в драмкружок
Дома Культуры и, кроме гимнастики, начал ходить на тренировки по стрельбе и гребле.
Самое фантастическое заключалось в том, что время занятий в этих секциях нигде не
пересекалось и не накладывалось друг на друга. Шесть дней в неделю я посещал тренировки
и репетиции по 2-3 раза в день. У меня почти не оставалось времени на чтение, кино, встречи
с девушками. Железный ритм увлек и покорил.
Одноклассники! Сейчас, по прошествии более чем пятидесяти лет, я вспоминаю их с
самыми добрыми чувствами. Мишка Бабель – неистощимый выдумщик, хохмач и баламут,
Юра Байдукин – серьёзный думающий парень, Юрка Лагутченко, объявивший в шестом
классе о своей мечте стать прокурором, близнецы – Володя и Борис Еляны (первый –
круглый отличник, выросший в серьезного физика, и Борька, шалопай - двоечник, который
стал прекрасным оператором в фильмах Никиты Михалкова). Кстати, их брат прославился
как заслуженный летчик-испытатель.
После окончания школы я стал инициатором наших встреч, которые начинались в
альма-матер, а заканчивались в ресторане на стадионе «Динамо». Каждый раз первый тост
произносился в мою честь – ребята отдавали дань уважения моей неукротимой активности.
Однажды, не помню, по какому случаю, встречи прекратились. Жалею до сих пор. Но есть
надежда на возобновление традиции: я узнал, что всё можно устроить через Интернет.
Первая любовь! Наверное, нет такого человека на свете, которого не посетило это
чувство. Люся Тихонова, белокурая, миловидная, насмешливая гимнастка из наших
«Крылышек». Нам – по 17 лет. Она учится в институте, я работаю на заводе. Ухаживания за
ней длились почти два года. Встречались у неё дома и на даче, ходили на каток, в кино и
просто так – погулять. Дружеские отношения я старался перевести в более интимные, но
мои робкие попытки пресекались, мягко, но настойчиво.
Однажды я пригласил её в театр. Днем проходил стажировку на судействе чемпионата
Москвы по спортивной гимнастике, где ассистировал самому Валентину Муратову,
олимпийскому чемпиону. Придя домой, усталый до невозможности, я уснул и позорно
проспал час свидания. Безумно огорченный, бросился к ней домой. Оказалось, что она – в
парикмахерской. Лил дождь, а я, насквозь промокший, стоял у входа с букетом цветов.
Никакой обиды с её стороны не было, вечер закончился чаепитием в домашней обстановке.
Через месяц она уезжала с мамой на курорт. Вокзал, цветы, последние минуты. Её
мамаша (чудная женщина): «Может, хоть поцелуетесь на прощанье?» Я робко тронул губами
её щёку. Елена Петровна насмешливо проговорила: «Ну прямо, как мадонну какую-нибудь!»
Я покраснел и вышел на перрон.
Через два года я решился: «Люся, я тебя люблю. Выходи за меня замуж». Долгое
обоюдное молчание. Наконец: «Женя, я тебя очень уважаю, но не люблю. Давай останемся
друзьями». Я развернулся и ушел из этой квартиры навсегда.
Весна. Апрель. Москва-река только что освободилась ото льда. В это время гребцы
(академики, байдарочники, каноисты) по традиции переходят из бассейна на открытую воду.
База нашего клуба – на Стрелке, у слияния Москвы-реки с обводным каналом, около
кинотеатра «Ударник». Приезжаю на базу, готовлюсь к первому выходу на открытую воду,
переживаю. А тут уже готовы и зрители – тренеры, мастера спорта, разрядники. Как я понял
позднее, бенефис новичков представлял для них традиционный потешный праздник. Они
вальяжно располагались на ступеньках амфитеатра и готовились к забавному зрелищу.
Спускаюсь на причал, сажусь в байдарку и сразу теряю ощущение устойчивости лодки,
которая трясется, качается и как будто куда-то из-под меня уплывает. Тренер оттолкнул
байдарку: «Давай!» Я успел махнуть веслом только дважды, после чего сразу перевернулся.
На трибунах – хохот. Меня вынули из воды (очень холодно!) Тренер: «Ну, ты как?» Я:
«Нормально. Можно повторить?» Тот: «Ну, давай». На этот раз удалось догрести до другой
стенки канала. И опять кувырок. Меня выловили, опять спрашивают, а я уже завелся
(колотун молотит страшный): «Давайте лодку». Отплыл от причала, а один из зрителей на
набережной (их к тому времени уже собралась целая толпа) посетовал сверху: «Парень, ну
что ты все время валишься на правый бок. Давай уж и на левый». Я тут же последовал его
совету. Хохотали не только гребцы, но уже вся набережная. Когда меня вытащили из воды, я
клацал не только зубами. Глядя в глаза тренеру, попросил, наверное, очень жестко: «Можно,
в последний раз?» Тот, внимательно поглядев мне в лицо, сказал уже серьезно: «Ну что ж,
мужик, плыви!» Сел в лодку и, озверев от холода и обиды, так замахал веслами, что смог
домчаться до моста, развернуться и благополучно финишировать.
После того, как я завалил экзамены в институт, отец определил меня на авиационный
завод, где сам начал работу еще до войны. А в это время производился набор учеников
(предпочтительно выпускников школ) в шаблонно-плазовый цех, который играл едва ли не
первую скрипку на заводе. Работа в этом цехе требовала от сотрудников умения разбираться
в сложных чертежах, серьезных знаний математики, а также предельного внимания и
скрупулезности при выполнении заданий. Достаточно сказать, что в цехе на огромных, в
десятки квадратных метров столах-плазах вычерчивались в натуральную величину
теоретические обводы самолета с точностью до 0,1 миллиметра.
Несколько месяцев мы изучали теорию и одновременно практиковались в выполнении
несложных заданий. Помню свое первое поручение: вычертить на фанере в натуральную
величину стапели крыла самолета. Задание было настолько простое, что ОТК даже не стал
проверять его исполнение. На следующий день мой наставник сказал: "Звонили из цеха, где
по твоим чертежам изготовлены стапели, и требовали автора чертежей". Предчувствуя беду,
я, семнадцатилетний пацан, отправился в цех, где взрослые дяди занимались серьезной
ответственной работой (в тот год завод начал выпуск МИГ-17). Мастер цеха встретил мня с
яростью:
- Посмотри, что ты начертил? И как нам теперь быть?
Я глянул и похолодел: размеры расходились ровно на 500 мм.
-Ну вот и все!- подумал я. - Штраф за брак я не смогу выплатить до конца своей
жизни (многометровые стапели были изготовлены из монолитной стали баснословной
цены).
Мастер глянул на мое бледное лицо, и голос его потеплел:
- Сынок, будь внимательней в следующий раз. А мы как-нибудь это дело поправим.
Я летел к себе, с одной стороны, окрыленный неожиданной поддержкой, а, с другой,
терзался вопросом: как же я мог ошибиться? Мой наставник встретил меня
доброжелательно:
- Знаешь, разметчику гораздо легче ошибиться на полметра, чем на две десятые
миллиметра. Просто приучись постоянно проверять себя.
Через много лет я понял, что на заводе получил первые уроки ответственности за
порученное дело.
А жизнь шла вперед, интересная и разнообразная. Однажды в гимнастическом зале я
познакомился с Люсей Тихоновой. Мы сильно подружились. Более того, я много раз бывал у
нее дома, познакомился с родителями и, как говорят, «женихался».
Какие-то люди (ох, уж эти люди!) об этом знакомстве прознали и растрезвонили по
всему цеху. Как-то меня призвал к себе заместитель начальника цеха:
- Знаешь, Женя, ты можешь выручить наш цех.
-!?
- Возьми эти документы на списание брака и постарайся подписать у Петра Ивановича,
Главного контролера завода.
- Какого Петра Ивановича?
- Жень, ну что ты придуриваешься? Все знают, что ты очень дружен с его дочерью и
даже вхож в их семью.
Я был потрясен:
- Так ее отец - Главный контролер?
Конечно, отказаться я не посмел и на следующий день робко стучался в дверь кабинета
своего будущего тестя. Огромный зал, в конце его - стол, за которым сидел знакомый, почти
родной человек.
- А-а, Женя, ты что?
- Здрасте, Петр Иванович, меня просили передать Вам эти бумаги.
Тот просмотрел документы, глянул на меня поверх очков, черкнул подпись:
- Держи.
- Спасибо, Петр Иванович!
И вихрем вылетел в коридор.
Я, так же как и мои друзья, попал в эту семью случайно. Должен сказать, что мы,
выпускники московских школ, не поступившие в институт, в одночасье пришли на один и
тот же завод, в один и тот же цех. Там мы и соединились, объединились, облюбовались.
Среди нас была одна девочка – тихая, неприметная, не совсем понятная. Ее звали Ника. Шли
дни, недели, месяцы. Мы все уже познали: совместные праздники, турпоходы, именины и
даже похороны нашего друга. И как-то, не помню, по какому случаю, попали к ней домой.
Это был шок!
Я прекрасно знал быт своей семьи и семей приятелей. Да, наши родители «не кончали
университетов», не были записаны в библиотеки, не ходили в театры и музеи. А в этой
семье все было по-другому. Нет, достатка здесь тоже не наблюдалось. Но! С самого начала
нас убило то, что папу нашей подруги все домочадцы, гости, соседи звали просто Темой
(простите, но в то время ему было лет 50-60 от роду). А Тему это обстоятельство абсолютно
не волновало. Он раскованно и непринужденно расхаживал по квартире в домотканой
рубахе, посмеивался и рассказывал нам неимоверно удивительные истории. Ему было о чем
рассказать. Тема был лично знаком с Маяковским, двадцать лет руководил «бригадой
поддержки» поэта, исколесил вместе с ней всю страну, пропагандируя творчество великого
стихотворца. Но, главное, с первых же минут общения мы поняли, что он – наш(!), что ему,
также как и нам – 2О лет, что он нас понимает во всем, принимает нашу сторону в любых
спорах, что он любуется нами и гордится нашим знакомством, которое позднее переросло в
дружбу и преклонение (уже с нашей стороны).
Человек необычайной эрудиции, он насытил нас информацией, которой я пользуюсь по
сей день. Помню наши экскурсии по темным аллеям Ваганьковского кладбища (рядом с его
домом). Здесь он вдохновенно «летал» над могилой Есенина и вещал нам стихи и прозу.
Стихи и прозу! Как нынче мне недостает этого человека. А тогда? Мне было трудно
обойтись без него даже несколько дней. Возникали тысячи вопросов, и ответа на них я ждал
только от него.
Помню, находясь под впечатлением от рассказов о Маяковском, я подписался на полное
собрание сочинений поэта. Получил первый том и встал в тупик - ничего не могу понять в
его ранних стихах. Иду к Теме, читаю:
«Багровый и белый отброшен и скомкан,
В зеленый бросали горстями дукаты,
А черным ладоням сбежавшихся окон
Раздали горящие желтые карты».
- Женя,- говорит Тема.- Представь себе: наступила ночь, скрылось наше светило, по
горизонту уже не бродят ни белые, ни багровые тона. Но отдельные отблески света еще не
исчезли. Иногда из-за сумрачных туч хлестко вырываются последние лучи заходящего
солнца, они взрывают зелень кустарников и деревьев, разбегаются по окрестным окнам
домов и зажигают в них нестерпимо яркий желтый свет».
Просто? Нет, гениально!
Вот уже второй год я занимался в драмкружке Дома культуры имени Чкалова. Ставили
пьесу Виктора Розова «В поисках радости». Премьера, второй спектакль, третий. Страх
(перед зрителями, текстом, мизансценами) сменился подобием уверенности в своих силах и
возможностях. Однажды в голову пришла шальная мысль: «Говорят, что большие актеры,
приняв изрядную долю алкоголя, играют даже лучше, чем в трезвом состоянии. А что, если
попробовать?» На очередной спектакль я пришел с чекушкой водки в кармане. Дожидаясь
выхода на сцену, зашел в туалет и, зажмурившись, выпил все одним махом. Прислушался к
себе. Вроде ничего, только начинается шум в голове, а в настроении появляется боевитость и
готовность преодолеть все препятствия. Скоро мой выход. Стою за кулисами. Галочка,
приглядевшись ко мне, ахает: «Женя, да ты пьян?!» Я в ответ: «Все нормально».
Свою роль я одолел, текст не забыл, мизансцены не перепутал. Помню только одно:
голова деревянная, ноги несут в нужную точку, текст произношу автоматически. Протрезвев
на следующий день, понял главную беду: в тот момент было полностью утеряно чувство
единения со своим героем, куда-то пропали коллеги и зрители, исчезло ощущение полета,
радости, восторга от всего происходящего на сцене.
Таких экспериментов я больше не устраивал.
Музыка? Песни? Я перебираю свои года: детский сад, школа.Нет, не было ни музыки,
ни песен, ни желания, ни возможностей. И вдруг – 1954-й! Я и мои друзья – в 51 цехе
знаменитого 3О-го авиационного завода. Нас два десятка выпускников школы, молодых,
здоровых, увлеченных, раскрытых. Мы хотим сразу все – работы, радости, друзей, счастья и
трудностей, которые мы непременно преодолеем. Да, все это было – и работа (по 14-16 часов
в сутки), и радости (турпоходы на Истринское водохранилище, кстати, 18 км в одну сторону)
и друзья (слава Богу, через 5О лет я не потерял их). А трудности, вы сами понимаете, были
постоянно. И всегда мы их преодолевали. Но речь, в конце концов, не о том.
Гитара! Кто меня знает, тот понимает, о чем я хочу поведать. Да, все началось именно
тогда, в нашем шаблонно-плазовом цехе. Ежедневно во время обеда взрослые шли на
фабрику-кухню, чтобы заправиться горячим, а наша команда покупала в буфете пирожки с
повидлом и оставалась в красном уголке, чтобы занять очередь на игру в пинг-понг.
Я же шел за кулисы, брал гитару и весь обеденный перерыв нажимал на струны.
Однажды кто-то показал мне пять аккордов, на которых, по его мнению, можно было
сыграть практически все. Я потерял сон и аппетит. Меня не замечали. И слава Богу! Через
два месяца я осмелел: в обеденный перерыв сыграл Комаринскую .Ребята оторвались от
пинг-понга, немного послушали: «Ну, Жень, ты даешь!» и продолжили игру. Это меня
ободрило. Но учителей не было. Гитару пытал сам. И понемножку что-то стал понимать.
Больше того, показалось, что гитара сама начала мне подыгрывать!
Кто-то из ребят однажды услышал меня и прервал беседу. Потом подпел, за ним
подтянули другие. Это уже была победа!
Крохотный зал. Малюсенькая сцена. Да и не сцена даже, а так – чуточное возвышение.
На сцене нас двое. Оба – с гитарами. А зал забит до предела. Больше того, двери из зала
выходят прямо во двор, а там, у входа – толпа тех, кто не уместился внутри. Это городской
клуб туристов на Рабочей улице. 1958-1959 год (точно не помню). Сюда пришли слушать
песни. Такие концерты – редчайшая редкость, поэтому ажиотаж.
Мне выступать первому. Нет, конечно, у костра доводилось петь тыщу раз. А здесь! И
хоть пол зала знакомых, стою на этой сценке перед всеми как голенький. Стою, смотрю, а на
меня – жадные глаза. Хотят что-то услышать! Как в омут – первые аккорды. Пою свое, пою
чужое, пою заветное. Все, что заранее приготовил, исполнил. А зал хочет продолжения. Я в
панике. Поворачиваюсь и говорю сидящему немного позади на сцене: «Юра, что делать, что
петь?» А он так спокойненько: «Жень, а что знаешь, то и пой!». Это был Визбор.
Когда я рассказывал эту историю, меня часто спрашивали: «Ну и как вы, встречались
потом?» Честно отвечаю: «Два-три раза виделись, но не общались. Судьба не свела».
Но однажды…В тот год я проводил учебно-тренировочный сбор динамовцев в
Латвии. В день отдыха решили прокатиться на машине нашего тренера Улдиса Ждановса и
посетить сельские магазины, где иногда попадались занятные сувениры. В одной из лавочек
вдруг вижу, что врач нашей команды Аня Яшунская обнимается с какой-то женщиной.
Оказалось, что это – Татьяна Никитина. Та настаивала: «Вы должны у нас побывать! Мы
живем в палаточном лагере, место для которого много лет арендует Московский Дом
ученых». Мы обещали, и через несколько дней нагрянули в гости. На вопрос, куда можно
поставить машину, Татьяна ответила, что только что уехал в Москву Булат Окуджава и
место для парковки освободилось. За столом – Сергей и Татьяна Никитины, Виктор
Берковский и Зиновий Гердт с супругой. Выпили по рюмочке, пообедали, поговорили.
Зашел разговор о Визборе. «Плох он,- печально произнес Сергей, - страдает и бредит
свежей брусничкой». Я тотчас ответил: «Это не вопрос. Завтра в Москву уезжает наш тренер
и увезет ягоды».
Юрий Иосифович Визбор скончался спустя несколько месяцев.
Когда Борис стоит на сцене с гитарой, мне всегда почему-то кажется, что он чувствует
себя там не очень уютно. Я не хочу сказать, что Борю стесняет зал, зрители, микрофоны. Это
исключено: на его счету сотни концертов перед самой разнообразной публикой. Борис
уверенно держится на эстраде, его голос ровен, аккорды гитары чисты. И все же чего-то
недостает. Не тот Щеглов! Я не раз бывал на его выступлениях, дотошно приглядывался,
прислушивался, и однажды, как мне кажется, понял. Я почувствовал, что его взгляд
неудержимо скользит по рядам слушателей. Скользит, бежит, перепрыгивает и никак не
может остановиться, не находит опоры. В глазах его рябит от сотен одинаковых лиц –
далеких, мелких, а потому невыразительных. Теперь я точно знаю: Борису нужно петь для
КОГО-ТО, КОМУ-ТО. Не всем и не вообще, а одному, одной. Ей. Ему. Другу. Единоверцу.
Тогда несется заряд убойной силы. Заряд мысли, энергии, воли. И, попадая в цель, вызывает
новый неудержимый поток.
Но мне больше всего нравится, когда мы сидим вдвоем. Я и он, друг против друга, глаза
в глаза.
На 60-летний юбилей Борис подарил мне песню.
Дорогому сориентированному бизнес-менту
Жене Иванову к Юбилею
В отраженьи зеркал уж не мальчик,
Но стаканчик в руке не дрожит,
И души каучуковый мячик
Все вприпрыжку куда-то спешит.
Только мы незаметно и звонко
Пролетели свой век напролет.
Мы стоим на черте горизонта.
Это – мы!Это – наш горизонт!
Ты под бубен плясал и под лиру,
Коньяки пил, и чачу, и чай,
И уж так помотался по миру,
Что, наверно, отчаялся, чай.
Понял ты, дорогой, наконец-то,
Что какого ж еще нам рожна.
«И не нужен нам берег турецкий,
Да и Африка нам не нужна».
Но неймется каким-то ребятам,
Стаи жадные рыщут окрест,
И опять над Россией распятой
Поднимается жертвенный крест.
Эти дни, что плетутся понуро,
Что берут «на хапок» и «на понт»…
Мы ж из звездной страны Физкультуры.
Это – мы! Это – наш горизонт!
Всю дорогу о нас разговоры,
(Не бывает дымка без огня)
Кой-кому мы дадим еще фору,
Кое в чем нас еще не догнать!
Наши женщины, внуки и дети Этот вечный стриптиз и канкан!
Если ж грустно мне станет на свете,
Друг мне молча подвинет стакан.
Жаль, что видимся реже и реже
Среди русских бескрайних полей,
Ну, а повод, то давний, то свежий То поминки, а то юбилей.
Кто же, кто же он друг настоящий?
Спор об этом веками течет…
Только знаю: сыграю я в ящик,
Друг под ящик подставит плечо.
Ходят слухи – построил ты дачку,
Есть семейного счастья букет,
И решаются как-то задачи
По наличию звонких монет…
Ты стоишь на черте горизонта,
Мир, как спящий младенец, лежит.
Как щемящая звонкая нота:
Вот еще б хорошенько пожить!
В отраженьи зеркал уж не мальчик,
Но стаканчик в руке не дрожит,
И души каучуковый мячик
Все куда-то, как прежде, спешит.
Только мы беззаботно и звонко
Пролетели свой век напролет.
Мы стоим на черте горизонта.
Это – мы! Э то – наш горизонт!
Борис Щеглов – профессиональный бард, постоянно гастролирующий по всей стране,
имеющий заслуженный авторитет и всевозможные награды за свою творческую
деятельность. У него в активе - толстенная книга стихов, записи на дисках и аудиокассетах.
А я – любитель-дилетант, берущий гитару в руки всего несколько раз в год. Тем не менее,
иногда встречаются стихи, которые я не могу не переложить на музыку. Пожалуй, самое
первое сочинение относится к песне «Полярная звезда» (стихи попали ко мне случайно). А
через много лет выяснилось, что студенты Московского Станкина признавали эту песню чуть
ли не гимном института.
Вспоминаю, как пятилетняя дочь пришла ко мне на кухню, где я сидел с гитарой, и,
протянув мне журнал «Веселые картинки», попросила спеть. Мелодия родилась тут же:
Эти северные мишки,
Мама, папа и братишки.
Трудно мишкам в зоопарке –
Здесь для мишек климат жаркий.
Но подлинной неожиданностью для меня стал успех песни «Тянь-Шаньская» (на
слова Коли Могилатова), которую до сих пор, спустя сорок пять лет с удовольствием поют мои
друзья-маевцы:
Пусть ветер дует, завхоз ворует,
Плечи отсохли пусть.
Влезу на скалы, на перевалы,
В сессию отожрусь.
Однажды в институтской газете «Пропеллер» я прочитал стихи незнакомого мне автора.
Появилась песня:
Ты опять со мной заговорила
Запахом цветов и шумом сосен.
Значит, сердце тайно сохранило
Ту, которую забыл и бросил…
Я, можно сказать, практически никогда не писал стихов для своих песен, и только
использовал творчество различных поэтов. Однако, есть исключения:
Ах, как хочется влюбиться,
Ах, как хочется услышать слово «Да».
Взволноваться и забыться,
И с твоей душою слиться навсегда.
Делить радости и беды,
И обиды и победы на двоих,
И однажды в дни ненастья
Вдруг увидеть слезы счастья глаз твоих.
И взорваться, и подняться в синеву,
И лететь навстречу солнцу наяву,
И звенеть своею песней о тебе,
Громогласно, наперекор судьбе.
Первым поэтом, чьи стихи подвигли меня на сочинение песен, был Сергей Чекмарев,
многими, наверное, давно забытый. Москвич, выпускник мясо-молочного института, по зову
комсомола и собственного сердца он отправился в Башкирию, где объединял молодежь для
борьбы с кулаками и продолжал писать стихи. В столице осталась девушка - настоящая, но
безответная любовь, которая принесла с собой и радость, и боль, и надежды, и отчаяние. Он
пишет ей:
Она, любовь, с тобой у нас не распускалась розою,
Акацией не брызгала, сиренью не цвела,
Она шла рядом с самою обыкновенной прозою,
Она в курносом чайнике гнездо свое свила.
И, полные страсти и горячего чувства, строки:
Весь этот пыл мучительный не выражу словами,
Но ты не просишь этого, ты чувствуешь сама
Мои ладони робкие, мой взгляд, мое дыхание,
Биенье сердца мальчика, сведенного с ума.
И удивительно чистые, прозрачные стихи:
Я рад сегодня облаку,
Морозу, снегу, инею,
Сверканию луча.
Какое это счастье Идти с тобою об руку,
Идти с тобой и чувствовать
Касание плеча.
Надежда сменяется отчаянием (здесь впервые появляется моя мелодия):
Я скажу тебе «прощай»
Вместо «до свидания».
Только ты не обращай
На меня внимания.
Ты засмейся и тряхни
Головой беспечною:
«Ведь нельзя же в наши дни
Жить любовью вечною».
Зачем, зачем блестит слеза,
И губы желчью полнятся.
Мои же серые глаза,
Они недолго помнятся.
Ведь мой же профиль непрямой,
А губы – цвета камеди.
Они забудутся тобой,
Они уйдут из памяти…
Иосиф Уткин сразу же привлек мое внимание своим стихотворением «Атака»:
Красивые, во всем красивом,
Они несли свои тела,
И, дыбя пенистые гривы,
Кусали кони удила.
А потом, как взрыв, сразу несколько моих песен на его стихи.
Подари мне на прощанье
Пару милых пустяков Папирос хороших, чайник,
Томик пушкинских стихов.
Жизнь армейца не балует,
Что ты там не говори.
Я б хотел и поцелуи
Захватить, как сухари.
Может, очень заскучаю,
Так вот было бы в пути
И приятно вместо чаю
Губы теплые найти.
(Известный насмешник Коля Могилатов переиначил последние слова на свой лад: «И
приятно после чаю губы теплые найти. Я сердился).
Иосиф Уткин продолжает поражать своим видением причин и следствий
серьезнейших событий. Сергею Есенину, с тяжкой болью и горечью:
Есть ужас бездорожья,
И в нем – конец коню!
И я, тебя, Сережа,
Ни капли не виню.
Бунтующий и шалый,
Ты выкипел до дна.
Кому нужны бокалы,
Бокалы без вина?
Александра Сергеевича Пушкина я, признаться, понял и принял всей душой позднее.
Но стоило мне только прочитать:
Я вас люблю, хоть я бешусь,
Хоть это стыд и труд напрасный,
И в этой глупости несчастной
У Ваших ног я признаюсь.
И это, бессмертное:
Я помню чудное мгновенье,
Передо мной явилась ты… ,…
я опрокинулся в него целиком. Первое чувство осталось навсегда. А потом вторая
и третья, десятая и сотая встречи с его творчеством. Александр Сергеевич неисчерпаем!
Он рассказывал сказки детям (где и взрослым было, о чем размышлять), пел (иначе и не
скажешь) о родном доме, лесах, полях, реках. Сказывал о Родине! О России! Нашу с
вами страну он знал, скорее всего, лучше, чем его и наши современники. Пушкин писал
гениальные стихи о Кавказе и Крыме, о Полтавской битве и Медном всаднике, о жизни
онегиных и лариных, о Стеньке Разине и декабристах. И здесь же - няне: «Буря мглою
небо кроет, вихри снежные крутя, то как зверь она завоет, то заплачет, как
дитя…»
Однажды, будучи в компании серьезных интеллигентных людей, я вступил в спор
о личности Пушкина. Одна дама обвиняла его в непорядочном отношении к женщинам,
в том, что он преследовал своих приятельниц и засыпал их стихами и письмами. Я
ответил: « Такой характеристике Пушкина не верю. Он никому никогда не досаждал.
Знаю только, что по этому поводу у него состоялось семь дуэлей. И верю, что для
Александра Сергеевича женщина всегда оставалась Женщиной с большой буквы – будь
то легкомысленная или лукавая, простодушная или чрезвычайно разумная. Главное для
него было получить хотя бы мимолетное очарование от общения с Ней – чудной,
божественной (а именно такими он хотел их видеть всех). Так появилась «Гаврилиада»
(я прочитал ее единым духом), а потом единственное в мире, нежное и наивно
откровенное:
Нет, я не дорожу восторгом исступленья,
Стенаньям, криками вакханки молодой,
Когда, виясь в моих объятиях змеей,
Порывом пылких ласк и язвою лобзаний
Она торопит миг последних содроганий.
О, как милее ты, смиренница моя,
О, как мучительно с тобою счастлив я,
Когда смиряяся на долгие моленья,
Ты предаешься мне, нежна, без упоенья,
Стыдливо холодна, восторгу моему
Едва ответствуешь, не внемлешь ничему,
Но загораешься все боле, боле
И делишь, наконец, мой пламень поневоле.
В наши дни какое-то неразумное племя (так бы выразился Пушкин) решило выяснить,
кто из русских людей имеет право носить «Имя России». Но разве может быть другое мнение
– конечно, это Пушкин! С его неудержимой страстью ко всему русскому, что прославило
Россию во все времена у всех народов планеты! Однако в окончательном рейтинге он
оказался даже ниже Сталина?! Понятно, что во всероссийскую копилку внесли свое
решающее слово коммуняги (по таким случаям они встревают всегда), а наш народ частично
подзабыл о прошлом, некоторых те времена не коснулись, но, скорее всего, случившееся
нужно списать на равнодушие нормальных людей к различным пиар-шагам и нежелание
участвовать в этом шоу. Ну, хорошо, уж если вы хотите выяснить подлинных героев России,
то нельзя валить наших замечательных военных, политиков, деятелей науки, техники,
литературы, искусства в один котел. По-моему, это вопиющая безграмотность.
В конце романа Б.Л.Пастернака «Доктор Живаго» есть его стихи – «На страстной». Он
буквально потряс меня своим видением того, что происходило тысячу лет назад:
Еще кругом ночная мгла,
Еще так рано в мире,
Что звездам в небе нет числа,
И каждая, как день светла,
И если бы земля могла,
Она бы Пасху проспала
Под чтение псалтыри.
Еще кругом ночная мгла,
Такая рань на свете,
Что площадь вечностью легла
От перекрестка до угла,
И до рассвета и тепла
Еще тысячелетье.
А об основателе Петербурга!
Он тучами был, как делами, завален.
В ненастья натянутый парус,
Чертежной щетиною ста готовален,
Врезалася царская ярость.
В дверях, над Невой, на часах, гайдуками,
Века пожирая, стояли
Шпалеры бессонниц в горячечном гаме
Рубанков, снастей и пищалей.
И знали: не будет приема. Ни мамок,
Ни дядек, ни бар, ни холопей,
Пока у него на чертежный подрамок
Надеты таежные топи.
Я зачитался его стихами. Они были настолько музыкальны, что невесомо, как бы
невзначай ложились на мелодии. Я рискнул и появились песни.
Наследственность и смерть – застольцы наших трапез,
И тихою зарей, - верхи дерев горят В сухарнице, как мышь, копается анапест,
И Золушка, спеша, меняет свой наряд.
Полы подметены, на скатерти – ни крошки,
Как детский поцелуй, спокойно дышит стих,
И Золушка бежит – во дни удач на дрожках,
А сдан последний грош, - и на своих двоих.
Конечно, не могу умолчать о своей любви к удивительно нежной Марине Цветаевой.
Борис Леонидович холоден, строг и одинок. Марина – тоже одинокий человек, но она
выплескивает в стихах свою безответную любовь к одному, единственному.
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого, что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого, что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого, что я о тебе спою – как никто другой.
…………………………………………………………….
И ещё:
Кабы нас с тобой – да судьба свела Поработали бы царские на нас колокола,
Поднялся бы звон по Москве-реке
О прекрасной самозванке и ее дружке.
…………………………………………
Гордо, с безумной нежностью и любовью:
Не самозванка – я пришла домой,
И не служанка – мне не надо хлеба.
Я – страсть твоя, воскресный отдых твой,
Твой день седьмой, твое седьмое небо.
Плач, рыданье, стон взахлеб простой русской бабы:
Всей бессонницей я тебя люблю,
Всей бессонницей я тебе внемлю О ту пору, как по всему Кремлю
Просыпаются звонари.
И безнадежно:
Но моя река – да с твоей рекой,
Но моя рука – да с твоей рукой
Не сойдутся, Радость моя, доколь
Не догонит заря зари.
Эти песни мне особенно дороги.
В студенческие годы в узком кругу друзей я считался, может быть и незаслуженно,
знатоком коньяков. И все-таки эту версию я старался поддерживать. Правда, в те времена
отличить армянский коньяк от одесского, а молдавский от дагестанского не составляло труда.
Друзья отдавали дань уважения моим способностям и все-таки не упускали возможности
проверить меня, как говорят, на вшивость. Вспоминаю один случай.
В тот вечер я очень торопился на день рождения своего приятеля – Ильи Гольберга.
Заскочил в гастроном в доме, где он жил, чтобы купить бутылку сухого вина и вдруг
остолбенел, поразившись: продавался армянский коньяк ереванского разлива. Даже для
Москвы это была редкость. На коньяк денег не хватило. Взял сухого и поднялся к
имениннику. Да, я немного опоздал. Шум, гам, суета. Именинник налил мне бокал и,
загадочно улыбаясь, произнес: «Надеюсь, ты, как всегда, будешь на высоте! Как тебе этот
коньяк?» Я насторожился: неужели фальшивый? И вдруг озарило. Я пригубил под взглядом
десятка выжидающих глаз и удивленно обратился к хозяину: «Слушай, откуда у тебя
ереванский разлив?» Атас был полный.
Из Молдавии в городской турклуб пришло приглашение на Всесоюзный слет туристов.
Наша турсекция в Москве была в числе лучших, поэтому неудивительно, что молдавское
письмо поступило в спортклуб МАИ. В итоге наша команда из семи человек была
командирована в Кишинев для участия в соревнованиях. Киевский вокзал. Толпа
провожающих, среди которых оказались четверо парней, страстно желавших поехать вместе
с нами. Палатка, рюкзаки, спальники у них были с собой - все, кроме билетов. Ждали только
моего слова. «Черт с вами, - говорю, - едем, но за последствия не отвечаю». Обрадованные
ребята просочились в вагон и разместились (благо мы ехали в купе): одни на полу, другие –
на багажной полке. Доехали без приключений.
Кишинев. 5 часов утра. Позевывая, вываливаемся из вагона. Нас встречает девочка –
провожатая. До места слета предстояло идти пешком, поскольку автобус отправлялся только
через три часа. Посредине пути девочка вдруг спрашивает: «А что, вы винограда не хотите?»
- Хотим, - говорю, - а что?
- Так вот он, виноград, вдоль дороги.
Глянули (вот уж безмозглые москвичи), а со всех сторон какие-то кусты, а на них –
гроздья ягод. Набросились всем скопом, ели, упиваясь, набрали с собой. Девочка говорит:
«Этот виноград зрелый, но винного сорта, мелкий и невкусный». Мы были с ней
категорически несогласны.
Турслет. Огромная поляна. Десятки палаток, у каждой – флагшток со знаменем союзной
республики. Мы тоже поставили древко с флагом спортклуба МАИ. На нас обращают
внимание (ну, как же, столичная команда!). Провели собрание: ребята, нужно не опозориться!
Разработали тактику прохождения полосы препятствий. С техникой проблем не было –
каждый знал свое дело досконально.
Соревнования мы выиграли. Но, главное, завели множество друзей, с которыми много
лет переписывались и встречались. После слета молдаване повели нас на ближайший
винзавод, где директор рассказал о технологии изготовления вина и из уважения к
московским гостям дал возможность продегустировать несколько его сортов. На соседнем
предприятии главный инженер, похваляясь новым итальянским оборудованием, кроме вина,
угостил нас коньяком. В общем, поездка оказалась полезной со всех сторон, тем более, что
мы увезли в Москву десятилитровый боченок вина, который был поделен между командами
факультетов на очередном маевском слете туристов.
На следующий год приглашение прислали непосредственно нашему спортклубу,
председатель которого, покосившись на завоеванный в прошлом году кубок, пожелал нам
удачи. На этот раз желающих поехать в Кишинев оказалось больше двадцати человек. Я
схватился за голову: ребята, что вы со мной делаете?! Пришлось руководить: «зайцы» были
рассредоточены по всему составу и устроились на багажных полках, а члены команды
законным образом заняли два купе в плацкартном вагоне. Провели совещание – как
действовать при появлении контролеров.
Во время поездки контроль осуществлялся трижды. Известие об этом по цепочке до
всех доходило моментально. Часть парней забирались на крыши вагонов, другие по-двое
залезали в спальник на верхней полке, некоторые устраивались в ящике под сиденьями. Эти
проверки сопровождались анекдотичными случаями. Контролер заходит в купе, где сидит
одна-единственная девочка (все полки завалены рюкзаками) и благодушно предлагает
убрать вещи под сиденья. Девочка испуганно отказывается, но служивый поднимает
крышку и обнаруживает там (!) Андрея Роксанова, который протягивает билет (Андрюха в
суматохе забыл, что я ему в последний момент сунул эту чертову картонку). Оба – в
растерянности. Другой случай. Витька Новиков лежит в одном спальнике с Вовочкой
Стариковым на верхней полке. Входит контролер, Витя сверху протягивает билет, а сзади
(вот дурной!) выглядывает Вова. Проверяющий негодует: «Развратники, что вы там
делаете?» Находясь в слепой ярости, он даже и не подумал потребовать второй билет.
Вторая и третья проверки проходили по тому же сценарию. Но бригадир все-таки
заподозрил, что обладатели билетов после проверки передают их своим товарищам, и уже
перед самым Кишиневом, обходя вагоны, контролеры ставили на билетах галочки красным
карандашом (компостеры они уже использовали не один раз). Нас это не смущало: ребята
ластиком стирали отметки и на уровне вторых полок передавали билеты дальше. Уже при
подъезде к Кишиневу бригадир подошел ко мне: «Ты главный? Я точно знаю, что «зайцы»
у тебя есть. Но сколько вас? Двое, трое, четверо?» Я посмотрел в окно (уже подъезжали к
перрону) и ответил, ухмыляясь: «Двадцать один человек». Бригадир был в шоке.
Турслет. Встреча с друзьями. Соревнования. Празднуя очередную победу, мы устроили
на поляне огромный костер и на его фоне распевали песни и пили молодое молдавское вино.
Когда хмель ударил в голову, начались прыжки через костер. В какой-то момент Витя
Соловей и Коля Могилатов прыгнули навстречу друг другу и рухнули на тлеющие угли:
Виктор – на спину, а Могилатов – на руки. Мы быстро вытащили их из костра, но ожоги
были серьезные, а боль – нестерпимой. Срочно отправили обоих в больницу. На следующий
день Мзия Кочишвили и Валя Иванова поехали к тяжело больным товарищам. Те лежали на
кроватях, забинтованные,с растопыренными руками и ногами и, к изумлению посетителей,
вместе с так называемой обслугой (Джебл и Миха Кондратьев) беспрерывно ржали над
шуточками Могилатова. Ребята поправились быстро, и мы отправились в Москву через
Одессу. Там были другие приключения.
1 сентября 1957 года. Придя в институт, узнали потрясающую новость: нас,
второкурсников, отправляют на целину в Алтайский край. Два дня беготни, суеты и сборов.
Наконец, огромная масса маевцев заполонила всю платформу, к которой подали длиннющий
товарняк. «Ого, - смеемся, - каждый вагон рассчитан на 20 человек или 8 лошадей».
Меня провожает дед Володя. «Это – твой?»- изумленно спрашивают девчата. Я гордо
киваю. Еще бы, дед выглядит молодец-молодцом: статный, высокий, по-мужски красивый, с
шикарными усами. На прощанье он сует мне деньги: рубли, трешки, пятерки – всего 25 р.
Живем!
В дороге веселимся, кто как может. Успели сочинить песню самолетчикам (первому
факультету), которых почему-то недолюбливали и мотористы, и прибористы, и радисты
вместе с вооруженцами и экономистами.
Мотор ракету поведет, прибор укажет путь,
Радист поддержит связь с землей,
Чтоб с курса не свернуть.
А где же первый факультет?
Ему в ракете места нет,
Ведь корпус сделает любой жестянщик.
В ракете в космос полетим,
Такой ей двигатель дадим,
Чтоб залететь на Марс, Сатурн, Венеру.
А наш моторный козерог (читай-первокурсник)
Построит вам такой движок,
Чтоб вы могли мусолить атмосферу.
Доехали до Бийска, откуда нас на грузовиках разбросали по разным совхозам. Живем на
частных квартирах, где хозяйки готовят нам завтраки и ужины (обедаем на полевом стане).
Утром поднимаемся в пять часов, выходим на двор, обломав лед (уже холодно!) в бочке с
водой, обмываем лицо, наскоро перекусываем и торопимся к МТС. А там уже грохочут
трактора. Я попал к комбайнеру (ни имени его, ни обличья сейчас не помню) на копнитель.
Это такая здоровенная клетка, куда сыплется солома после обмолота колосьев в комбайне. Я
стою на возвышении и вилами разравниваю солому. На мою голову летит труха и пыль, от
марлевого намордника задыхаешься (а снять нельзя, еще хуже будет), копнитель трясет и
качает как лодку в море при хорошем ветре. Работаем после заката солнца, уже при свете
фар. В первые несколько дней меня отводили домой под руки. Засыпая, я говорил себе: «Вот
он, хлебушек. Дорого достается». Потом привык. Больше того, уже через неделю после
работы и ужина мы спешили на «тырло» (так называлась утоптанная площадка для танцев).
Местные ребята угощали нас медовухой – чудесным ароматным слабоалкогольным
напитком. Жизнь казалась прекрасной. Потом все оборвалось – наша командировка
закончилась. Прощальный торжественный вечер, где мне в числе, между прочим, не очень
многих вручили почетный знак ЦК ВЛКСМ «За освоение целинных и залежных земель».
Оказалось, что я к тому же немало и заработал.
Обратно ехали в начале октября (уже в купе), а четвертого числа Нелька завизжала (у
нее транзистор): «Ребята, мы запустили спутник» и дала нам послушать- «Пи-пи-пи…».
Восторг пронесся по всем вагонам и был такой, что поезд готов был сойти с рельсов.
Закончился еще один этап моей жизни.
12 апреля 1961 года. Никто в мире даже не мог предположить, что эта дата будет навеки
вписана в историю человечества.
Лабораторные занятия в МАИ. В какой-то момент я вышел в коридор и заглянул в
приоткрытую дверь деканата. Смотрю, а у репродуктора столпились сотрудники и жадно
внимают диктору. Я прислушался и задрожал от восторга: «Гагарин!» Ворвался в аудиторию
и заорал: «Человек в космосе! Наш! Гагарин!» Что тут поднялось! Все рванулись к
радиоприемникам. Занятия во всем институте разом прекратились.
Стихийная многотысячная колонна маевцев вывалилась на Волоколамское шоссе и
посредине дороги двинулась в центр. Впереди колонны ошалевшие от причастности к чуду
студенты несли сигарообразный самолетный топливный бак (чем не ракета!) с
восторженными надписями: «Космос наш!» « Гагарин!» «Ура!»
Когда-то я очень любил рассказывать эту историю, потом она выпала из моей памяти, а
зря. В Доме Культуры «Красная Звезда», что когда-то находился на Ленинградском
проспекте, был организован вечер туристов МАИ и завода «Знамя труда». Главным номером
была художественная самодеятельность. Случилось так, что я, выступая солистом, подзабыл
текст песни, которую должен был исполнять. Но, поскольку в зале люди были свои, я вместо
нужных слов непринужденно пел «ля-ля-ля-ля».
Через какое-то время выступать опять предстояло мне. На этот раз мой номер не
предполагал шуток: я собирался прочитать рассказ, в котором шел серьезный разговор о
туристской дружбе, чести и взаимовыручке. Я вышел на эстраду. Зрители шумят,
переговариваются, веселятся. Я стою один на сцене, жду тишины. И вдруг голос на весь зал:
«Что молчишь? Опять забыл?» Я начал, не дожидаясь полной тишины. Выступление мое
имело успех.
Разгоряченные общением и песнями в фойе, добрые две-три сотни туристов
высыпали на проспект (а было уже близко к полуночи). Нестройные колонны с песнями
последовали через Белорусский вокзал, посередине улицы Горького до самого центра. Я, как
человек, владеющий инструментом (гитара всегда с собой), вольно гулял вдоль колонны,
подыгрывая и подпевая всем желающим.
На площади Моссовета, беззаботно бренча на гитаре, я сказал, практически ни к кому не
обращаясь: «Самое интересное, что в этом доме сегодня празднуют женитьбу моего друга!»
И вдруг услышал: «Да? А в этом же доме выходит замуж моя подруга». В один момент
выяснилось, что эта пара из наших общих приятелей. Через две минуты мы стучались в
дверь, через пять минут я был пьян от счастья встречи с этой девушкой, спустя несколько
секунд я залил ее платье вином, через 12 часов мы обходили выставку художника Жукова, а
немного позднее соединились на тыщу лет.
Я увидел его сразу, как только вышел из метро. Он стоял над толпой – алый стройный
факел. Нежный трепетный свет проник к самому сердцу, и я рванулся вперед, страшась, что
кто-нибудь опередит меня. И вот я уже держу в руке гибкий изящный стебель. Я иду, и
солнце зажигает в нежных лепестках яркий пламень. Я ловлю восторженный взгляд девушки,
которая прерывает разговор с подругой: «Посмотри, какое чудо!» ( Я не слышу слов, я вижу
их на ее губах). Проходя мимо, я поднимаю большой палец: «Здорово, да?» Девчонки
зачарованно качают головой, а я думаю о том, что сейчас вместе с этим гладиолусом в мой
дом войдет радость, и я увижу, как засветятся счастьем любимые глаза.
Меня очень больно обидел дорогой мне человек. Я брел по улице, глаза застилали слезы,
а память услужливо подсказывала резкие несправедливые слова. Я машинально завернул за
угол и увидел на остановке автобус. Торопиться было некуда, но оттого, что я не успевал на
этот автобус, на душе стало еще горше. Я медленно приближался к остановке – автобус стоял
на месте. «Все равно сейчас уйдет»,- думал я и не прибавлял шагу. Автобус стоял. Я знал, что
нужно побежать. Но также наверняка знал, что двери захлопнутся перед самым носом. Это
было бы закономерно. И еще более обидно. Странная борьба с собой не прекращалась ни на
секунду: хотелось рвануться вперед (ведь он стоит!), но ноги передвигались все также
размеренно. Испытывая судьбу, я даже на некоторое время замедлил шаги. Автобус
терпеливо ждал.
И я не выдержал. Я помчался, не разбирая дороги, с такой скоростью, на
которую был только способен. Теперь я страстно желал, чтобы он не уходил. От этого
зависело все! Я влетел в автобус, задыхаясь от волнения и бешеного бега. Двери мягко
закрылись, и автобус тронулся. Изумленный, я глянул в зеркальце водителя. Рыженькая
девчонка поймала мой взгляд и, отведя глаза в сторону, смущенно улыбнулась. Невыносимая
тяжесть в груди внезапно исчезла. Стало необыкновенно легко. Она ждала меня!
Утром я ошалело вскакиваю от пронзительного звона будильника. Одевшись, вызываю
лифт, и грохот его дверей гулко разносится по всем двенадцати этажам. Одновременно со
мной к остановке подходит автобус – от протяжного занудного скрежета тормозов меня
передергивает, и по спине пробегает нервная дрожь. На работе неумолчно трещит телефон,
стараются перекричать друг друга набившиеся в комнату неспокойные люди, у окна ровно и
однотонно гудит вентиляционная труба.
Обеденный перерыв. С облегчением вырываюсь из плена комнаты. Столовая встречает
мокрым жарким воздухом, багровыми потными лицами жующих людей, лязгом и грохотом
падающей посуды, суетой с подносами и разноголосицей бубнящей очереди.
Кончился рабочий день. Вереница людей вливается в метро. У втиснутой в вагон толпы
безучастное лицо, отсутствующий взгляд, расслабленное тело. Но кто-то кого-то толкнул и
не извинился. Взрыв! И начинается скандал, тяжелый и бессмысленный, постепенно
втягивающих всех пассажиров.
Наконец, я дома. Укладываюсь спать. В открытое окно несется смесь пиликанья
гармошки, беззлобной ругани и звонких голосов забытых на улице детей. Я пробую пережить
и это. Кажется, проходят долгие часы, прежде чем сознание отключается, и устало
смыкаются веки. Я уже почти сплю… Резкий, мгновенно выворачивающий душу крик
кошки! Обессиленный, я бреду к окну и прошу, молю, взываю: «Город, я устал! Услышь
меня, город! Я хочу тишины!»
Я звоню по этому телефону, когда мне плохо. Или очень плохо. Зачем звоню - не знаю.
Мой собеседник, не ведая о моем состоянии, с большим воодушевлением рассказывает обо
всех своих новостях (а их у него уйма!). Я сижу боком на табуретке, трубка прижата к уху.
Но слышать – ничего не слышу. Просто слушаю, а в голове веретень мыслей и
безысходность. В трубке: «Бу-бу-бу. Да-да. Ого!» Не понял, что там происходит. А мой друг
и не ждет от меня реакции, его напор возрастает, непрерывным потоком льется горячая речь,
энергия прорывается через сотни километров и… заставляет встряхнуть головой: «Черт
возьми, о чем это он там?» Теперь уже слушаю внимательно, настороженно, даже с
подозрением. Прислушиваюсь и понемногу что-то начинаю улавливать. Не фабулу, нет, и не
детали. Ловлю его голос, интонации, настрой. Со страхом и надеждой чувствую, что в меня
начинает вливаться его заряд, мощь и вселенский интерес ко всему земному. Слушаю, уже
захлебываясь (он об этом не подозревает). Боже мой, какой я идиот. Надо жить! Я
возвращаюсь. Все становится на свои места. Обиды? Проблемы? Вопросы? Будем решать.
Очень плохо, когда вдруг отключается телефон, и я уже бессилен – никому нельзя
позвонить. А так иногда хочется: этому рассказать о новостях, тому прочистить мозги, а
кому-то двинуть очередную сумасшедшую идею. Ну а тем, кто моего звонка не ждет, просто
сказать: «Здравствуй, это я».
- А хорошо себя чувствуешь после бани!
- Да-а, особенно первые три месяца!
(из разговора в общаге МАИ)
Приехали, вошли, разделись. Влажно, тепло. Шайки, веники, мочалки. Толкаем
другую дверь. Сумрак. Перехватило горло. Пар, печь, жар. Полки, мужики с вениками.
Смотрят: кто – равнодушно, иные с интересом, некоторые с сочувствием (ну как - же,
новичок!). Друзья начинают хлестать веником. Не знаю, за что. Потом понимаю – любуются
своей работой. И мне вдруг стало приятно: истома, расслабуха. Выходим из парилки,
довольные друг другом. Так началась для меня тридцатилетняя эпопея Бани.
Правда, все случилось гораздо раньше. Что я понимал, когда мама тащила кудато меня трехлетнего, упирающегося? В руке у нее огромный таз, а рядом – такие же
тетки, каждая со своим личным орудием производства. Но однажды все кончилось.
Какая-то баба, увидев меня, пятилетнего, заполошно заорала: « Да она (моя мать)
мужика привела!» Невольно вспоминаю объявление в бане г. Фрунзе: «Совместная
помывка мужчин и женщин запрещена». Особенно умиляло слово «помывка».
Шли годы. Я вырос, в баню ходил изредка, в одиночку. Особых впечатлений не
было: пришел, помылся, ушел. О парилке вообще ничего не знал. Единственное
смешное воспоминание: как-то в предбаннике встретил зам. начальника цеха. Тот
удивленно поднял брови: «А ты что здесь делаешь?» Юмора на ответ не хватило.
И вот однажды, уже, будучи в зрелом возрасте, был приглашен Колей
Могилатовым в Сандуны. Прежде всего, поразил момент вступления в этот храм
чистоты. Игнорируя многометровую, безмолвно осуждающую нас очередь, мы
поднялись на второй этаж и прошли в дальний пространок. А там уже сидели и
шумели Колькины друзья. Приветствия, объятия, поцелуи. Стою, несколько
отстраненный, тем более что на мне форма офицера органов внутренних дел.
Могилатов торжественно провозглашает (он это любил): «Знакомьтесь, мой друг,
полковник КГБ Иванов». Все хохочут, поскольку видят на моих погонах три
маленькие звезды. Коля весомо добавляет: «А еще это, можно сказать, Вано
Мурадели». Вот дурной, он меня так окрестил за мое сочинительство песен. Я не
обижаюсь, не смущаюсь, раздеваюсь. Меня представляют президенту БПК (баннопрачечного коллектива) Жене Караваеву. Смешно. Потом торжественно ведут, как на
первую брачную ночь, к парилке. Подходим, а у дверей уже скопилась толпа народа.
Мне объясняют: «Там Рыжий, Саня Хаимов, делает баню». Позднее понял: метут
листья, моют, сушат, поддают в печку. Распаренный докрасна Хаимов вылетает из
дверей под холодный душ. У входа стража, никого не пускают. Сашка возвращается:
«Мужики, еще немного подождем, и все будет прекрасно». Стоим, ждем. Толпа
растет и понемногу начинает возмущаться, но перед самым взрывом негодования
распахивается дверь. Народ хлынул внутрь и заполнил все пространство. Хаимов
сверху: «Мужики, сейчас посидим пять минут, подышим, потом поддам и можно
вениками». Жара жуткая, дышать невозможно, двигаться нельзя – сразу обжигает.
Самое страшное преступление в эти минуты совершает тот, кто начинает нетерпеливо
махать веником. Все оборачиваются на нарушителя и шипят: «Ты что, не понял?»
Дана команда, полетели веники и брызги пота. За несколько секунд парилка
превратилась в подводное царство: от десятков влажных тел, пара и мокрых веников
все залито водой. Выскакиваем из парной, ныряем под холодный душ. Блаженство! В
раздевалке закутываюсь в простыню, с интересом оглядываюсь. Весь пространок, две
длиннющие скамейки плотно заняты ребятами. Узнал, что «свои» банщики каждый
четверг к нашему приходу освобождают эти места от посторонних. Таков результат
давнего знакомства и взаимной выгоды: мы проходим без очереди, а они получают по
рублю с носа.
А теперь немного истории. Все началось в начале шестидесятых годов, когда в
Сандунах появились две группировки – Караваева и Королева. Кто раньше–
неизвестно, да это и не так важно. Секрет одной из главных традиций, встреч по
четвергам, попытался раскрыть Караваев. Почему именно четверг? Во-первых, в
выходные дни пробиться сюда было немыслимо. Далее. Понедельник – «еврейский»
день: появлялись евреи-фармацевты, и парную наполняли запахи хвои, земляники,
мяты. Вторник для Сандунов – выходной день. Пятницу облюбовали татары,
любители влажного пара, которые заходили в парилку с шайками воды (!) и, опустив
в них головы, получали свой кайф. Что оставалось? Среда и четверг. Но в среду после
выходного дня парилка еще не успевала раскочегариться и набрать свои обороты.
Оставался четверг.
В группировке Караваева поначалу было трое: «сам» плюс Толик Гуменный и
Колька Морозов. Они быстро обустроились, обжились, их узнавали, пропускали без
очереди, угощали воблой, селедочкой, грибочками. Знакомства налаживались и
расширялись. В то время парной «владел» Коля-трубач из Большого театра, который
научил Толика поддавать в каменку. В этом деле он был всеми признанный корифей.
Позднее из 20-копеечного разряда ребята попали в «полтинник», владения
татарина Бабая, мудрого и хитрющего старика-пространщика, и его помощников сыновей и внуков. Здесь парни тоже пришлись ко двору. Во время великого
татарского праздника Курбан-Байрам татары вскладчину покупали лошадь и
угощали наших ребят вкуснейшей конской колбасой – казы.
В это же самое время Сандуны активно «оккупируют» подводники – Саша
Королев и Володя Попов. Потом к ним присоединились первый в Союзе пилот
подводного аппарата «Пайсиз» Владимир Кузин, конструкторы и акванавты
подводного дома «Черномор» Слава Степанов и Павел Спирьков, конструктор
подводного аппарата «Осмотр» Сергей Смолицкий, водолазные врачи Борис Яхонтов
и Анатолий Сыровегин. Во время командировок в баню наведывались знакомые
ребята с базы подводных аппаратов Севастополя. Интересно, что Сергей Смолицкий
был, пожалуй, единственным, кто приводил в баню сыновей-малолеток. В то время
он проектировал подводные аппараты, а ныне уже много лет обеспечивает работу
единственно оставшегося у России обитаемого аппарата «МИР». Именно эти
уникальные сооружения ходили к Северному полюсу, фотографировали потерпевшие
катастрофу подводные атомоходы «Комсомолец» и «Курск». А недавно Сережа
написал замечательную книгу о родителях, своем детстве и квартире в Банковском
переулке, где бывали Ильф, Петров, Окуджава и многие другие известные деятели
культуры.
Дружба Королева с Поповым сложилась крепкой. Оба жили недалеко друг от
друга, занимались одним и тем же, прочно вошедшим в жизнь, водолазным делом.
Володя жил в том самом доме, который описал в своей «Балладе о детстве» Владимир
Высоцкий. Это о его матери и отце: «У тети Зины кофточка с разводами и змеями, а у
Попова Вовчика отец пришел с трофеями». Около дома на лавочке всех встречала
упомянутая Высоцким Гися Моисеевна: «Куда идете? Тут и так полно хулиганов!»
Однажды Попов привел в баню Эдика Демина, который обладал самой большой
в Советском Союзе коллекцией записей авторских песен – Галича, Высоцкого, Кима,
Городницкого, Визбора и других бардов (я как-то признался, что тоже записывался у
Демина на Мещанской). Кабинет Эдика был заставлен стеллажами с большими
бобинами (представляете тогдашние магнитофоны?), причем имелся секрет: кнопка в
потаенном месте. Дело в том, что в те времена за некоторые песни можно было
запросто получить срок. А поскольку Эдик был известной фигурой и, возможно,
находился под негласным надзором, пришлось подстраховаться и установить систему
уничтожения записей (копии хранились в надежном месте).
Как произошло объединение группировок Караваева и Королева, не помнит
никто. Тем не менее, пространка, обретя кликуху БПК, росла и укреплялась. Каждый
четверг, помимо упомянутых выше ветеранов появлялись Кузьмицкий, Шпитальский,
Гришков, Яхонтов, Иванов, сразу несколько Сидоровых – всех не упомнить. Но
яркими звездами среди нас блистали соседи по пространку – Владимир Михайлович
Зельдин, Вадим Спиридонов, Игорь Костолевский, Сергей Толкунов.
В нашей компании – циркачи (Марков по прозвищу Зина, Миша Карпаенок),
получившие сегодня признание за рубежом художники (Володя Бажанов, Боря
Калитов, Саша Петров, Толя Колесников), главный художник журнала «Юность»
Олег Кокин, инженеры-физики Мишин, Яковлев, Демьянович, Могилатов), большой
коллектив ВНИИРО. Среди нас известные ученые – Костя Шуст, открывший для
всего мира нототению, Боря Пшеничный, занимавшийся искусственным апвелингом.
Как я понял позднее, костяк банного содружества насчитывал 12-15 человек, но
частенько эта стая вырастала до тридцати-сорока особей.
В пространке – шум, гам, теснота. Одно из главных лиц – Влад Кузьмицкий.
Президент назначил его зампоЛитру. Тот соответствует должности, пресекает
междусобойчики, конфискует спиртное у вновь прибывших и оделяет всех поровну.
Глаз у него наметанный, и он обходит стороной немногих халявщиков, которые,
почувствовав отчужденность, больше здесь не появляются. Но у Влада было еще
одно замечательное качество. Он прямо-таки чувствовал платежеспособность
каждого. Обычно мы обходились трешником, максимум, пятеркой за все про все.
Последний рубль сдавали в общак, чтобы посидеть в каком-нибудь кафе. Как
правило, заказывал Караваев: спиртное и немудреную закуску – на всю имеющуюся
сумму. И вот однажды после заказа президента Кузьмицкий, будто ничего и не
слышал, говорит официантке: «Всем по салату, по шашлыку и в два раза больше
спиртного» и тут же поясняет: «Сегодня платит Гришков». Мы не знаем, какие
купюры предъявил Коля, но на сдачу нам принесли ящик коньяка.
Коля Гришков. Художник-реставратор, резчик по дереву. Его мастерская
находилась в келье Зачатьевского монастыря. Он реставрировал двойной трон
русских царей Ивана и Петра в Оружейной палате Кремля, деревянные ворота ТаджМахала (древнего памятника индийской архитектуры) и множество других раритетов.
Необыкновенно щедрый и по-детски открытый человек.
Володя Попов. Парень с «золотыми» руками. Одно время он конструировал
подводный мотоцикл, на котором можно было бы объехать под водой любое судно.
Когда он впервые демонстрировал свое изобретение на водном стадионе «Динамо»,
сразу после старта над водой вдруг появились ноги Попова. Оказалось, что он не учел
расположения центра тяжести. Володя всегда был готов помочь решить любую
техническую проблему. Когда кто-то ломал голову над тем, где достать какую-то
дефицитную железяку, он садился рядом и говорил, что вот это самое у него просто
где-то валяется – то ли в гараже, то ли на работе. А над его письменным столом
постоянно висел плакат со слезой: «Скоро буду! Попов». Но можно было потратить
годы на то, чтобы застать его на месте.
Аркаша Шпитальский, автор почти всех конфликтов в бане. Пребывая в плохом
настроении, он упорно искал случай к кому-нибудь придраться. Вот и теперь
Аркадий исподлобья сумрачно глядит на подошедшего Зину: «Циркач?» В ответ
точеный красивый воздушный гимнаст как-то по особому повел мышцами, что, повидимому, означало: «Да, а что?» Шпитальский с вызовом: «А сальто можешь?» Не
сходя с места Зина крутит сальто прямо здесь же, между скамейками. Злюка не
унимается: «Переднее - это чепуха!» Акробат так же легко исполняет заднее сальто.
На лице у Аркаши остается недовольная гримаса.
Соревноваться с циркачами мог только Боря Яхонтов. Его коронкой было
исполнение бланша на одной руке (удержание тела в горизонтальном положении).
Потомственный интеллигент, кандидат медицинских наук, хрупкого телосложения и
невысокого роста, мягкий по характеру с искренне трезвым взглядом. Мы долго
хохотали, когда после какого-то конфликта он, единственный из всей компании,
попал в милицию, за что мы стали его дразнить хулиганом-рецидивистом.
Вот в пространке появляется Коля Могилатов с авоськой раков. Юра Яковлев
приносит трехлитровую банку неприлично вкусной томатной пасты с названием
«замазка». Саша Королев приходит с бутылью самодельного пива и чудо-напитком
по прозвищу «табуретовка». А Валера Коломоец доставляет наслаждение свежайшей
клюквой и брусникой. Нередко здесь возникают жаркие споры с участием всех
присутствующих. Темы диспутов самые разнообразные и неожиданные: космос,
иконопись, литературные новинки, Глазунов и Шилов, процедура заготовки веников,
родословная российских императоров, история христианства, разведение и
дрессировка собак и т.д. и т.п. Серьезных скандалов и ссор никогда не бывало.
Надзор осуществлял президент.
Кстати, одной из традиций нашего сообщества были выборы президента,
которые ежегодно проходили 1 апреля. Здоровенный парень по прозвищу Шкап
изображал из себя избирательную урну. Он становился спиной к обществу, и каждый
избиратель шлепал на его ягодицы заранее изготовленный бюллетень (голый черт с
веником): на правую часть – «за», на левую – «против». Но… кандидат у нас всегда
был один – Караваев. Когда тому не нравились результаты голосования, он проявлял
чистый авторитаризм, не признавал итоги выборов и объявлял себя вновь избранным
президентом. Вся процедура сопровождалась страстными речами, выкриками,
обвинениями, насмешками и непрерывным хохотом.
Да, атмосфера в бане была чрезвычайно теплой (не только в прямом, но и в
переносном смысле). Каждый четверг народ стремился сюда как в обожаемый клуб,
где всегда встретишь близких людей, внимание, доброту, юмор вперемежку с
подначками. Но, главное, что привлекало – баня, пар, контраст нестерпимого жара и
жгучего холода, ощущение чистоты и свежести тела. Помню, как-то после бани
встретил свою ученицу-спортсменку. Та изумилась: «Евгений Иванович, какой же Вы
молоденький!»
Здесь мы отмечали все советские и даже некоторые религиозные праздники.
Особо почитаем был «чистый» четверг Страстной недели накануне Пасхи. Тщательно
готовились юбилеи постоянных членов БПК.
Прекрасно помню день своего пятидесятилетия. К этой дате подготовились обе
стороны: я, нагруженный сумками со всем необходимым, и мои друзья – с улыбками,
поздравлениями и подарками, один из которых был неожидан и особенно приятен.
Подхватив меня под руки, ведут к парной. Перед входом стоит огромная
нетерпеливая толпа. Из парилки выходит Хаимов и торжественно объявляет:
«Сегодня этот пар посвящается нашему юбиляру – Евгению Ивановичу Иванову!»
Мне вешают на шею изящную медаль («БПК – Е.Иванову. 50») и подталкивают к
входу. По приказу Президента ложусь на полок, и два лучших специалиста
обрабатывают меня вениками со всех сторон. Пар потрясающий, ребята тоже знают
свое дело (я постанываю от удовольствия), а Президент назидательно говорит:
«Париться следует на грани ожога, но не переступая ее». Сил у юбиляра уже нет,
поэтому из парилки его несут на руках - к импровизированным столам. Праздник
продолжается.
У БПК были две фазы. Одна полностью посвящена бане: парная, веники,
массаж, споры и разговоры, а другая – общение за рюмкой водки в каком-нибудь
кафе или в гостях у друзей. В этом смысле подвал-мастерская Леонида Ефимовича
Рабинса (секретаря МОСХ, автора скульптур на фасаде МВТУ), была для нас той
гаванью, где мы чувствовали себя комфортно. Я брал гитару: «Летя на тройке
полупьяный, я буду вспоминать о вас…». В таких случаях Леня, обнимая меня за
плечи, говорил: «Вот мой самый любимый капитан».
Ныне нас одолевает ностальгия по тем временам. В Сандуны нам путь заказан,
баню переоборудовали в фешенебельное заведение с заоблачными ценами. Коллектив
раскололся, утратил свою целостность и самобытность. А тогда… Впрочем,
коллектив, компания – неуместные определения. Это было Содружество или, точнее,
истинное Братство.
Сандуновские бани были открыты 14 февраля 1896 года. Ровно через сто лет,
день в день, мы решили навестить давнюю приятельницу, невзирая на сумасшедшие
цены. Около кассы Караваев толкнул меня в бок: «Видишь мужика? Это нынешний
хозяин нашего заведения». И мне тут же взбрело в голову. Подхожу к «хозяину» и
протягиваю ему свой паспорт с датой своего дня рождения: « Я с Сандунами родился
в один и тот же день». Тот: «Ну и что?» Подключается Караваев: «Такого именинника
сегодня можно было бы пропустить бесплатно!» Владелец бани молча
поворачивается к нам спиной. Мы хохочем.
За пару лет до этого случая я появился здесь в одиночку. Подошел к кассе и
ахнул: таких денег с собой не было. Что делать? На всякий случай поднялся наверх.
Отлично – на контроле сидит давний знакомый. «Валера,- говорю, - денег с собой нет,
заплачу в следующий раз». Машет рукой: «Нет вопросов, проходи».
Я никогда не отдыхал в санаториях, домах отдыха и пансионатах. Турпоходы,
альплагеря, горные лыжи и никакого намека на пассивный отдых. А тут вдруг взбрело в
голову оттянуться по полной программе в цивилизованной обстановке. Через своего
приятеля, секретаря Московского отделения Союза художников СССР Леню Рабинса
получил две путевки в Дом творчества в Вышний Волочек. Моим спутником был Володя
Сергеев, толстый, очень добрый человек, тонко чувствующий юмор и любящий мне
подпевать так, что иногда я просил его повременить. Ну, это так, к слову. Мы приехали на
станцию в шесть часов утра (март месяц – уже светло, немного морозно). Поезд ушел, и мы
остались одни. Тишина, и только где-то далеко гавкают собаки. Стоим на этом полустанке,
слева какая-то хибара (вокзал), прямо перед нами – поленница березовых дров. Опустили
рюкзаки на землю, подышали чистейшим воздухом, еще раз прислушались: тихо – тихо. И
мы, оба - два, зачарованные и притихшие, не сговариваясь, полезли в рюкзаки и достали
бутылку и два соленых огурца. Выставили на поленницу бутылку и две хрустальные стопки
(на природе Сергеев не признавал другую посуду). Представляете? Глухой полустанок,
поленница, на ней – бутылка и две стопки, огурчики и – тишина!
- Ну что, за отдых?
-Нет вопросов!
-Где-то через час-полтора нашли базу – Дом творчества. Въехали в ворота, куда дальше –
не знаем. Навстречу идет мужик – телогрейка, валенки, ушанка. Говорим ему: «Мы тут в
первый раз. Кому здесь показаться?» Он махнул рукой: «Вон туда». Проехали немного по
территории, подходит бабуля, тоже в телогрейке и валенках, все объяснила, а напоследок
сказала: «Вижу, вы не из наших». «Точно, - говорю ,- мы журналисты».
«То-то вижу, вы с нашим хозяином как-то уж слишком по-простому разговаривали. А
он ведь известный в мире человек – народный художник».
Переглянулись стыдливо и направились в регистратуру. Сдали путевки и получили
отдельный коттедж: на первом этаже – спальня, кухня, столовая, на втором – мастерская.
Шикарно! Побросали вещи, сели выпить-закусить. В хорошем настроении вышли наружу:
два ряда коттеджей и никого из людей. Догадались: народ ушел работать. Тишина,
солнышко, лепота! Около домика – скамеечка, вынесли приборы, опять пригубили.
Чувствуем, настроение с каждой минутой улучшается.
В этот день мы решили не испытывать судьбу и сразу после ужина легли спать.
Наутро, позавтракав в очень миленькой столовой, стали разрабатывать программу. Я,
как человек от спорта (привез с собой лыжи), решил разведать физкультурно-спортивную
обстановку. Точно не помню, но Сергеев, кажется, пошел выяснять что-то насчет женского
контингента. Около всех коттеджей – оживление. Художники направляются на пленэр:
валенки, теплые куртки, меховые шапки, огромные зонты, мольберты и прочие причендалы.
Все понятно: хоть и греет солнышко, но просидеть на воле несколько часов? У меня настрой
другой: подрагивая от прохлады, я выхожу на улицу в плавках, быстро надеваю лыжи и –
марш-марш вперед. Такая редкость – длинные-предлинные озера практически без снега. И я
птицей лечу по льду коньковым ходом (солнце, тепло) мимо неподвижно сидящих
художников.
За ужином завязать знакомство не удалось, хотя Сергееву очень понравилась одна
рыженькая. Художники оказались очень упертым народом -–вечером сидят в своих конурах и
опять что-то малюют. Мы, конечно, выпили малость за удачный день и чудесную погоду, но,
чувствуем, не хватает общения.
На следующий день мы выставили на лавочке перед домом весь свой арсенал: коньяк,
водку, виски, вино, но на наши приглашения народ не откликнулся.
На третий день стало попахивать скукой. И вдруг вечером к нам подходит парень: «Вы
не смогли бы уделить для нас некоторое время? Дело в том¸ что по вечерам мы пишем
портреты, и нам нужны новые объекты. Хотим вас просить попозировать два-три часа». А мы
даже рады новому развлечению.
Большой зал, где уже сидят художники, человек пятнадцать-двадцать. Нас посадили в
разных углах, и работа началась. Через полчаса мне стало скучно: «А что если я буду не
просто сидеть, а играть на гитаре и петь?» Те с удовольствием согласились. Время пролетело
быстро. Распрощались, даже получили по две-три работы с собственным изображением.
На следующий день решили обстановку кардинально поменять. Узнали, что в двух
километрах от нас находится турбаза. Вечером в радужном настроении отправились туда.
Удача! Танцы! Заходим в зал, и у нас зародилось маленькое замешательство. Играет радиола,
а по стенкам сидят пятнадцать-двадцать бабушек в возрасте от…Мы тихо посидели, я даже
станцевал с молоденькой массовик-затейницей ( как ее еще назвать – не знаю), потом говорю
: «Володя, это не для нас. Это – для Кременчуга!». Подавленные, уходим домой.
Но мы не сдаемся. Я предлагаю дать тягу отсюда – на Волжское водохранилище, на
большую прекрасную турбазу. До места доехали на попутном КАМАЗе. Устроились,
погуляли вокруг, разузнали – танцы, игры, какие-то спортивные скакалки. Молодежь, парни,
девчонки. В общем, мы несколько ожили. На второй день своего пребывания на турбазе мы
обнаружили прекрасное место - буквально в трехстах метрах, у Ленинградского шоссе, стоит
пивбар -–очень чистенькое и приятное местечко. Эту дорожку от туразы до пивбара мы
прозвали тропой здоровья. (Читая мои воспоминания, вы, скорее всего, думаете: вырвались
мужики на свободу и дорвались до спиртного. А вот здесь вы крупно ошибаетесь. Мы
изучили все окрестности, гуляли с утра до вечера, пробовали свои силы в спортивном
городке, а Сергеев даже попытался освоить качели. Шутка!). На третий-четвертый день нам
на глаза попалось объявление, что в библиотеке состоится вечер памяти Марины Цветаевой.
Мы переглянулись и отправились на концерт.
Вечер проводила библиотекарша – невзрачная, костлявая, неуклюжая молодая
женщина. «Да, - думаю, - вечер пропал». Она начала рассказывать о Марине, показывать
слайды и вдруг преобразилась, изменилась во всем – в походке, в осанке и даже во внешнем
облике. Я увлекся, заслушался, узнал очень многое и, честно говоря, устыдился своего
первоначального мнения о рассказчице. В середине выступления я потихоньку вышел из
зала, краем глаза уловив ее укоряющий взгляд. Обратно я вернулся с гитарой как раз в тот
момент, когда она спросила у слушателей: «Может быть, кто-то хочет добавить что-нибудь к
услышанному?» Общее молчание. «Стихов сейчас я читать не буду, - говорю, - но хотел бы
исполнить кое-что музыкальное». Я спел несколько своих песен на стихи Цветаевой и ушел
сразу, не дожидаясь оценки. Как рассказывал позднее Сергеев, женщина была в шоке: «Кто
это? Откуда?». Володя, чувствуя себя центром внимания, охотно соврал: «Ну, как же вы не
знаете? Это известный московский бард!». В результате на следующий день она, почти стоя
на коленях, умолила меня записать эти песни на магнитофон. Между прочим, это оказалось
весьма нелегкой работой.
Приближалось 8 марта, мы несколько дней звонили в Москву и уговаривали наших
жен присоединиться к нам. Накануне праздника (вот идиоты!) на танцах познакомились с
двумя ленинградками, а праздничным утром выходим вместе с ними из столовой, и я вижу,
как ко мне летит Катюша и радостно кричит: «Дедуська!» Наши подруги с хохотом брызнули
в разные стороны, а наша с Сергеевым холостяцкая жизнь была оборвана навсегда.
Мой давний приятель в молодости был необычайно, нет, не то слово – чудовищно рыж.
Цвет его волос описанию не поддается. Это была оранжево-желто-алая шевелюра.
Представляете? Нет? Я вас понимаю. Так вот. В те давние времена он частенько бывал в
нашем доме – раз в неделю, так это точно. Но однажды куда-то запропастился, и моя
пятилетняя дочка как-то спросила: «А где этот дяденька?» Я недоуменно: «Какой
дяденька?» Она, хлопая в ладоши, радостно кричит: « Ну, как же ты не помнишь! Такой,
зелененький!»
Наша подруга– учительница математики в средней школе. Кроме таланта преподавателя
(она дважды получала международную премию Сороса), у нее есть несколько невообразимых
качеств, из которых я бы выделил неуемное желание помочь в беде людям даже не близким,
не всегда понятная в наши дни искренность и сохранившееся, наверное, с детских лет,
простодушие. Шли годы, моя подруга подошла к пенсионному возрасту и получила
соответствующий документ.
А вот теперь представьте ситуацию. Училка, которая на школьных фото неотличима от
учеников (маленькая, щупленькая), входит в метро (лето, жара, она – в легкой маечке и
шортиках), протягивает контролеру только что полученную пенсионную книжку. Та,
выпучив глаза, с минуту озирает стоящую перед ней «девчонку», потом багровеет от явного
мошенничества, хватает документ и яростно дует в свисток – поймана аферистка! Потом
милиция, унизительные вопросы, «Вы свободны» - без извинений.
Но шок остался! Еще один! На всю жизнь!
Я его умолял тыщу раз! Ну, возьми меня с собой на планер! Но только не учеником. Я
хочу лететь сам – высоко, одиноко, и чтобы было совсем тихо. Мой приятель, создатель этих
чудесных аппаратов, постоянно увертывался от моих нападок, пытаясь меня отговорить:
«Жень, ну зачем тебе это надо?». Я в ответ: «Хочу высоты, тишины и одиночества». Он
матерится и кидает: «Высоты не обещаю, но поскольку ты меня уже достал, я тебя закопаю.
Там будет и тишина, и одиночество».
- Ну, спасибо.
Мне фатально не везет с собаками. А, может быть, им не повезло с таким хозяином, как
я?
Щенка малого пуделя мне подарил Никита Благово, когда я приехал в Ленинград
проводить семинар судей. Нас поселили на Нахимовской турбазе. Всю неделю девчонки
ухаживали за постоянно пищущей и писающей малюткой, ублажали и ласкали ее. А она все
время искала свою мамку. В те годы мы все бредили желанием создать федерацию
спортивного ориентирования, поэтому при подборе клички для малышки предложения
крутились только около слова федерация (Феня, Феденя, Федера), предлагалось даже назвать
ее Сильвой в честь шведского компаса. Последний вариант мне не понравился (на память
сразу приходила опереточная героиня), да и предыдущие предложения меня не устраивали.
Мое решение было несколько необычным: пудель получил кличку Суунто (так назывался
финский компас, мечта всех советских ориентировщиков). Я привез собачку в Москву, она
попривыкла к своему месту и стала любимицей всей семьи. Ее обычное увлечение – торкать
меня носом в руку, когда я сидел в кресле, и требовать непрестанной ласки. Во время
прогулок ей очень нравилось шнырять по окрестным кустам, и несколько раз мне
приходилось прочесывать всю округу в ее поисках. И однажды на вечерней прогулке она
исчезла. Насовсем. Я обегал все прилегающие улицы и переулки, кричал, звал ее, но ничто не
помогло. На следующий день все соседние дома были обклеены моими страстными
воззваниями: «Найдите, верните!» Бесполезно. Утрата переживалась очень болезненно.
Утешало единственное: может быть, она попала в хорошие руки. Кстати, однажды в
Финляндии мы были приглашены на знаменитую фирму «Суунто», чтобы ознакомиться с
производством компасов. Промышленных секретов нам не раскрыли, но кое-что интересное
показали. Позднее, сидя с хозяевами за чашечкой кофе, я произнес: « А знаете ли вы, что в
одном московском доме слово Суунто произносят чаще, чем на вашей фирме?» Объяснил.
Все рассмеялись, а на прощанье нам подарили по компасу
В одной из подмосковных деревень мы с Сашей Тикуновым обустраивали дачу.
Однажды соседка посетовала: «У Петькиной собаки родились шесть щенков, всех пристроил,
а одного не знает, куда деть – хоть топи». Я поинтересовался: «А что за порода?» «Лайка»,говорит. Интересно. Пошел посмотреть. Возвращаюсь, хохочу: « Какая же это лайка? Откуда
Вы взяли?» «Так его мамка брешет непрерывно, гавкает, сил нет – вот и лайка»,простодушно отвечает женщина. Посмеялся, подумал и решил взять «дворянина» (щенок уж
больно хорош – черный как смоль и мордаха симпатичная). Привез домой, открыл дверь,
впустил его в прихожую. Жена изумленно: «А это еще что такое?» Мальчик тут же напрудил
целую лужу. «Ну вот, только этого мне не хватало». Поскольку Черныш явно не понравился
хозяйке (тощий, длинный, неуклюжий), я тут же отвез его в деревню, где он резвился во всю:
гонял по полям за птицами, любил купаться в речке, ходил вместе с нами по грибы и
радостно гавкал на все живое. Одним из любимых его занятий была погоня за своим хвостом:
он мог десятки раз прокрутиться вокруг себя, пытаясь догнать ускользающую добычу.
В один из первых дней
приезда мне понадобилось сходить в соседнее село Воздвиженье, посетить библиотеку,
магазин и почту. Брать собаку с собой я не хотел, поэтому привязал Черныша к забору и
попросил Валю не отпускать его хотя бы полчаса, потому что тот не отходил от меня ни на
шаг. Через какое-то время, обойдя все село и выйдя из здания почты, я неожиданно увидел
сидящего у крыльца своего пса. «Бог мой, как же ты меня нашел?» Тот гавкает и радостно
бьет хвостом по земле. Я в недоумении: Черныш ни разу здесь не был, дорога сюда дальняя –
через пашни, овраги, лес. Да, оказывается у этого кобеля прекрасный нюх: он меня нашел по
следу. Идем по селу, а я все время озираюсь, боясь нападения местных собак. Внезапно
Черныш рванулся в сторону и в несколько секунд разогнал куриную стаю. Выскочил хозяин:
«Что ж это творится? Твой кобель у петуха полхвоста выдрал!» Я ему говорю: «Успокойтесь,
за петуха я Вам заплачу». Тот махнул рукой: «А где я возьму другого?» и ушел. Пришлось
взять Черныша за шкирку и протащить через все село за околицу.
Когда в первый год пребывания Черныша в деревне мы готовились к отъезду в
Москву, нам пришлось приучать его к ошейнику: ведь он никогда не носил эту «обузу».
Наши попытки надеть ошейник долго не приводили к успеху: он вырывался, царапался и
даже пытался укусить. Наконец, мы его одолели. Черныш страшно обиделся, убежал от нас,
залег в овраге, непрерывно подвывал и даже, кажется, плакал. Домой он появился только к
вечеру. Через несколько дней ему пришлось смириться с этой несправедливостью.
За пару лет Черныш превратился в стройного кобеля со стоящими ушами и очень
напоминал овчарку. Но наш знакомый из соседней деревни почему-то решил, что это
лабрадор.
Десятилетняя внучка, влюбленная в своего питомца, сочинила стихи:
- В нашем доме есть собака,
- И зовут ее Черныш,
- Он и лайка, и овчарка,
- Чистокровный лабрадор.
Странно, но он невзлюбил одну соседскую семью, словно чувствовал, что это
дурные люди (мы тоже сторонились от встреч с ними). Увидев их, он выскакивал за калитку
и начинал яростно лаять, хотя ни разу и не цапнул. Сажать Черныша на цепь мы
категорически не желали, тем более что никто сделать это и не требовал. Однажды я увидел
его в плачевном состоянии: собака шла по деревне, качаясь из стороны в сторону, падала,
вновь с трудом поднималась и брела домой. Подбегаю к нему, гляжу: глаза мутные, синий
язык вывалился из пасти, тяжелейшая рвота, судороги. «Что с тобой, дорогой?» Взял на руки,
отнес к дому, помчался к соседу, погрузили Черныша в машину и поехали к ветеринару в
соседнюю деревню. Тот осмотрел: «Отравы наелся». Сделал укол. Бесполезно. Черныша не
стало. Копая могилу для нашего друга, сквозь слезы я орал: «Ненавижу эту песню,
ненавижу!» («Если у вас нет собаки, ее не отравит сосед»). Мне сразу стало понятно, кто
сотворил это чудовищное злодеяние (позднее мое подозрение подтвердилось). С тех пор эти
люди существовать для нас перестали.
Через несколько лет мне представился случай получить в подарок щенка
чистокровной немецкой овчарки. Спустя два года она превратилась в совершенно
очаровательное существо. Знакомые называли ее фотомоделью. В Еремино к нам в гости
часто приходили наши приятели-москвичи, тоже купившие дома в окрестных деревнях.
Долли (так назвала нашу девочку внучка) считала своим непременным долгом проводить
гостей до их дома. Это было просто смешно, но традиция не нарушалась ею ни разу.
Однажды в Москве ко мне домой приехал Володя. Посидели, поболтали, потом я
взял Долли на поводок и пошел провожать приятеля на Московскую кольцевую дорогу, где
он взял такси и уехал. Поднявшись с собакой на надземный переход, я спустил Долли с
поводка и глазом не успел моргнуть, как она помчалась обратно через переход – провожать
гостя. Когда я выбежал к дороге, все было кончено – машины шли большим потоком на
огромной скорости. Я поднял на руки еще теплое тело собаки и, никого не стыдясь, зарылся в
шерсть и залил ее слезами.
С тех пор я поклялся никогда не заводить любимых животных.
Вы можете не поверить, но я действительно дважды в жизни летал на самолетах
Аэрофлота бесплатно.
В кассе билетов не было. А мне ну очень нужно лететь в Сыктывкар на соревнования.
Еду в аэропорт Быково – может, повезет? Не повезло - билетов нет. Шатаюсь по полю и
вдруг вижу в очереди к самолету команду Рязанской области. Подбегаю к ним: «Ребята,
выручайте!» Слава Богу, они меня знали: «Евгений Иванович, сейчас что-нибудь
придумаем». И придумали, сорванцы! Четверо помогали грузить багаж через заднюю дверь,
и один из них отдал мне свой билет. Я с «чистой совестью» предъявляю билет и сажусь на
переднее кресло. Сижу, а сердце тук-тук-тук. Никогда раньше я не обманывал государство
так нахально. Погрузка закончена. Двери закрыты. Начинается подсчет пассажиров. Девочки
дважды прошли по всему салону – один пассажир лишний. Командир в бешенстве орет: «Нам
дали приказ на взлет. Я больше не могу задерживаться. Взлетаем!»
В другой раз я тоже безуспешно пытался купить билет на рейс до Красноярска. Но есть
билеты до Кемерово. «Ну, - думаю, - оттуда до Красноярска рукой подать. Доберусь». В
Кемерово прилетели ночью. Пошел на разведку. Ура! Через полчаса самолет Свердловск –
Кемерово - Красноярск. Фигушки, на него билетов тоже нет. Стою у выхода на поле, чешу
репу. Объявляют посадку. Из аэровокзала тянется цепочка зевающих пассажиров. В голову
приходит шальная мысль: а что, если…Вещей у меня – сумка на плече, багажа больше нет. Я
присоединяюсь к веренице людей и спокойно поднимаюсь по трапу. В голове только одна
мысль: есть ли свободные места? Свободных – полно. Летим!
Я бросал курить много раз. Нет, кроме шуток. Намерения всегда были очень
серьезные. Однажды не курил почти три года, к месту и не к месту цитируя Маяковского:
Я сегодня дышу как слон,
Походка моя легка,
И ночь прошла, как чудесный сон,
Без единого кашля и плевка.
Неизмеримо выросли удовольствий дозы.
Дни осени – баней воняют,
А мне цветут, извините, розы,
И я их, представьте, обоняю.
……………………………………………
Граждане, вы утомились от жданья,
Готовы корить и крыть.
Не волнуйтесь, сообщаю:
Я сегодня бросил курить.
Кстати, до 20 лет вкуса табака я не знал совершенно. А началось все с пустого
розыгрыша. В 1957 году Москва готовилась принимать Всемирный фестиваль молодежи и
студентов. Мне почему-то показалось, что предстоит много показухи, фальши, шума и суеты.
Я решил удалиться из столицы, собрал группу маевцев, и мы отправились в турпоход на
Карпаты: семь мальчиков и пять девочек. Уже в пути выяснилось, что никто из ребят не
курит. Девицы были в восторге. Немного уязвленные, мы решили подфорсить. На
ближайшей станции купили на всех одну пачку сигарет и каждому – коробку спичек. Когда
поезд тронулся, мы заняли свои места в купе, демонстративно достали из карманов ковбойки
сигареты, дружно зажгли спички и задымили. Шок наступил у обеих сторон: у девчонок – от
неожиданности, у нас – от гадкого ощущения. После похода из семи человек пятеро курили
постоянно.
Но вот этот великий день! 12июня 2ООЗ года. День независимости России. Ладно,
думаю, наша Родина независимость обрела, а я? Черт с ним, со всем: выбросил не сигарету, а
целую пачку. Ну, должен же я стать совершенно независимым, как и вся наша Россия! И
СТАЛ! СТАЛ! СТАЛ!!!
Стал, но не надолго. А как Россия?
.
У станции метро «Первомайская» я притормозил: голосует старушка с клюкой. «Сынок,
- говорит, - довези до поликлиники». «Садитесь», - говорю и вижу, что самостоятельно в
мою «Ниву» она забраться не сможет. Вылезаю из машины, начинаю ее устраивать: одна
нога, другая, в общем, почти на руках внес ее в салон. «Куда ехать-то?» - спрашиваю. «Не
знаю, сынок, сказали, на Челябинскую улицу, на автобусе, а я почти ничего не вижу» «Ладно,
сейчас посмотрим». Нашел на карте – мне совсем в другую сторону, но что делать, не
высаживать ведь бабулю! «Поехали», - говорю. «Сколько возьмешь, соколик?» - спрашивает.
«Да не надо мне ничего». Заплакала: «Одна я совсем. Внучку мне оставили, сами уехали.
Спасибо тебе». Едем. Едем почти до шоссе Энтузиастов. Свернул не там (карта врет).
Разворачиваюсь, еду обратно. Проезжаю по Челябинской, ищу дом №16. Подъезжаю к дому
№14, значит следующий – наш. Поворачиваю, подъезжаю, а это, оказывается, дом №20. Что
за черт! Вылезаю из машины, спрашиваю у прохожих. Мне говорят: «Надо ехать дворами».
Опять разворачиваюсь, еду, приезжаю в тупик. Привет! Опять вылезаю, спрашиваю, мне
объясняют. Наконец, через немыслимые буераки (слава Богу, у меня «Нива») доезжаем до
поликлиники. Опять, чуть ли не на руках старушку достаю из машины. Та сует мне
скомканные бумажки. Я отмахиваюсь: «Бабуля, тебе они нужнее». Та опять в слезы: «Бог
тебя не оставит!» Распрощались. Смотрю на часы: на работу опаздываю на час, и то, если не
будет пробок.
Фильм «А зори здесь тихие» я смотрел, наверное, в сотый раз. И хотя помнил каждую
фразу и каждый поворот головы моих героев, сидел в страшном напряжении и ожидал, как
все сложится. А получилось все так, как задумал хороший русский писатель Васильев и
потрясающий режиссер фильма Ростоцкий. Спасибо им!
Я по-настоящему еще и не проснулся, а у меня уже хорошее настроение. Подхожу к
окну: на улице еще темно, но чую, что навеяло снежком, белым-белым. И тишина! Побрился,
побрызгал одеколоном, глянул в зеркало – нормалек! Гляжу, гляжу на себя и вдруг в душе
возникло что-то непонятное. Как это называется? Озарение, вот как. Внезапно я понял, что
такое счастье – это когда ты и твои близкие живы и здоровы, когда любишь ты и любят тебя,
когда есть ненасытное желание что-то сделать, куда-то пойти, с кем-то повидаться. И еще.
Когда ты надеешься на что-то очень хорошее, ждешь, ожидаешь. И оно непременно
приходит. Уже пришло. Нет, пришла. Проснулась и открыла дверь: «Доброе утро!»
Ленинград! Как же приятно вспоминать о любимом городе и писать о нем (я как-то
признался в этом чувстве Никите Благово, чем заслужил в свой адрес восторженные слова и
сердечную благодарность). Писать можно и нужно, но как? Не дай Бог, сфальшивить,
слукавить, покривить душой! Нет, это невозможно. Город завладел мной навсегда, и здесь не
может быть место притворству.
Работая много лет в ВЦСПС и МВД СССР в качестве спортивного функционера, мне
приходилось бывать здесь ежегодно, а то и по несколько раз в году. До сих пор помню те
незабываемые мгновенья, когда «Красная стрела» мягко подплывала к платформе
Московского вокзала и звучал бессмертный «Гимн городу» Глиэра. Выходишь на
привокзальную площадь, закуриваешь, оглядываешься и неторопко шагаешь по Невскому.
Еще очень рано, народу мало, магазины закрыты, кроме кафешки у вокзала, где по традиции
ты уже выпил кофе и закусил горячими пирожками. Чувствуешь простор, свободу, особую
питерскую атмосферу и с наслаждением угадываешь шпиль Адмиралтейства - там, далекодалеко, в конце идеально прямого проспекта. Я всегда от вокзала шел по правой стороне
Невского и поначалу удивлялся тому, что нечетные номера домов в Ленинграде расположены
на правой, а не на левой, как в Москве, стороне. Радуюсь встрече со старыми знакомыми: вот
– кафе-мороженое, за ним, в полуподвале – магазин, где продают торты, далее – кинотеатр
«Колизей». Скульптуры коней Клодта напоминают резкие, удивительно точные по смыслу
слова песни Розенбаума:
Вот и Аничков мост, где упрямых коней
По приказу царя так жестоко взнуздали.
Я хотел бы спросить этих сильных людей:
Вы свободу держать под уздцы не устали?
Иду дальше. Дворцы, дворцы, дворцы – Шереметева, Аничкова, Воронцова, Строганова,
и здесь же – Гостиный двор и мощная колоннада Казанского собора (какой-же недоумок
придумал устроить здесь Музей атеизма?). Но вот я и пришел – улица Халтурина, клуб
туристов. Лев Шухман уже ждет меня. Кофе, сигареты, деловая обстановка ленинградского
центра туризма убеждает меня в том, что я – дома! Дела, дела, дела. Много дел! В конце дня
выезжаем на городской слет туристов. Нас везет Валерка, водитель Шухмана, отчаянный
профессионал, способный преодолеть любое бездорожье. Мы – на месте. Здесь все свои,
родные. Объятья, поцелуи, застолье. И, конечно, соревнования, в которых я постоянно
участвовал «вне протокола».
В свободное от работы время мой первый визит – в Эрмитаж. Путь к нему лежит через
арку Главного штаба. Выходя на необъятный простор Дворцовой площади, увидев здание
Зимнего дворца и Александровскую колонну, чувствую, как учащенно начинает биться
сердце. Да, это столица, наша северная столица!
В Эрмитаже мне не нужны путеводители и экскурсоводы. Я сразу поднимаюсь на
второй этаж, к своим любимицам – «Мадонна Литта» и «Мадонна Бенуа» Леонардо да
Винчи. Две молодые мамы со своими карапузами. Мадонна Литта глубоко задумалась о
судьбе своего сына, а мадонна Бенуа играет с ребенком, вроде бы и не заглядывая в его
будущее. Перехожу к Рафаэлю. «Мадонну Конестабиле» он написал семнадцатилетним
юношей. Я не понимаю, как возможно в таком возрасте написать шедевр, изобразить образ
женщины, полный достоинства, благородства и чистоты. Невольно вспоминаю Дрезденскую
галерею с «Сикстинской мадонной». Я, наверное, неприлично долго стоял у этой картины
Рафаэля, а потом, проходя по музею, иногда бросал всё и мчался опять к ней. Наверное, это
смешно (или наивно), но я твердил себе: это – мать-одиночка. В Эрмитаже мой путь
продолжался к Джорджоне: его «Юдифь» меня поразила не только талантом художника. В
памяти остался героизм женщины, которая, нашла в себе силы и провела ночь с
предводителем ассирийцев Олоферном, угрожавшим ее родному городу, а затем обезглавила
полководца, чем спасла свой народ. Когда я смотрю «Данаю» Тициана и Рубенса, сравнивать
их мне не хочется, настолько они обе прекрасны. Заканчиваю об Эрмитаже. Ведь есть ещё
Русский музей, Исаакиевский собор, Адмиралтейство, Военно-морской музей, Кунсткамера и
многое, многое другое. Но я не хочу превращаться в экскурсовода. У меня в этой книжке
совсем другие цели.
Кстати (или не кстати), я вспомнил о своем первом знакомстве с творчеством великих
итальянских, флорентийских, венецианских мастеров. Конечно, невиданное доселе богатство
меня поразило и удивило: почему я ничего не знаю об этих интереснейших сюжетах? Я
изучил Библию, Евангелие и много других книжек. Теперь с уверенностью мог сказать себе:
да, кое-что знаю.
Поступив на службу в МВД, я неожиданно получил возможность посещать все театры
города, в том числе лучший театр в стране – Большой Драматический. Когда я звонил в
Ленинград и предупреждал о своем приезде, коллега, зная о моем пристрастии, первым
делом интересовался, какие спектакли меня интересуют. Так я просмотрел все постановки
великого Товстоногова с участием гениальных Копеляна, Лебедева, Лаврова, Юрского,
Басилашвили, Стржельчика, спектакли Акимова в театре Комедии, впервые увидел Алису
Фрейндлих в театре имени Ленсовета, побывал в театре драмы имени А.С.Пушкина, где
когда-то блистали Черкасов и Симонов. За все это бесконечно благодарен моему коллеге
Николаю Ивановичу Киприянову!
А пригороды Ленинграда! Все перечислять бессмысленно (если хотите, почитайте
путеводители). Я посещал их много раз – Пушкин, Петродворец, Павловск, Ломоносов,
Кронштадт.
Однажды приехал в Пушкин: захотелось еще раз пройтись по залам Екатерининского
дворца. У входа - огромная очередь, часа на три. Завернул за угол, к выходу экскурсантов.
Никого нет, даже смотрительниц! Подхожу к двери, озираюсь вокруг и вижу девушку:
замерла на месте и смотрит на меня с надеждой. Я ей: «Ты что, тоже хочешь туда?» Она
кивает головой. «Тогда давай за мной быстрей». За дверью мы сменили темп и неторопливо
прошествовали внутрь дворца. Девчонка жалась ко мне как брошенная хозяевами собачонка.
А я во всю распушил перья (девчонка уж больно хороша!) и стал рассказывать ей все, что
знал о Царском селе. Сначала вспомнил, что Сарскую мызу, где теперь находится ансамбль
Екатерининского дворца, Петр Великий подарил своей жене – будущей императрице
Екатерине. Затем, проходя по дворцу, объяснял, почему в этом зале находится именно такая
мебель, на сколько персон можно было накрыть стол из потрясающего фарфора,
изготовленного на собственной фабрике в Ломоносове, и каким образом выкладывался
паркет на полах дворца. Мы еще прогулялись по окрестностям и осмотрели Старый сад,
Камеронову галерею, Большое озеро, Чесменскую колонну, Скрипучую беседку. Под конец
экскурсии я, наверное, очаровал её полностью.
- Ну что, теперь в Питер?
Она, не сводя с меня глаз, еле слышно лепечет: «Да». В Ленинграде (время до поезда
еще есть) предложил прогуляться по городу. Первым делом я отвёл её на площадь
Ломоносова и предложил закрыть на несколько секунд глаза, затем вывел на середину улицы
зодчего Росси и сказал: «А теперь глаза можешь открыть». Я очень люблю эту небольшую,
длиною всего 220 метров, улочку. Её пропорциональность и строгая красота делают
маленький проезд подлинным шедевром. Девочка открыла глаза и пошатнулась от
неожиданности: «Боже мой, как красиво!» Потом я показал ей квартиру-музей А.С.Пушкина
на Мойке, где он провел последние часы своей жизни, храм Спаса на Крови, на месте
которого был убит император Александр П-й, Летний сад и Лебяжью канавку, минискульптуру чижика-пыжика на Фонтанке, Марсово поле, Сенатскую (а ныне – Дворцовую)
площадь с Эрмитажем. «Вот здесь, - сказал я, - тебе нужно обязательно побывать. И в
Русском музее – тоже».
Скоро – поезд на Москву. Метро. Мне выходить на площади Восстания. Прощаюсь, а
она жалобно: «Ты что, совсем? И мы никогда не увидимся?» Я поощрительно улыбаюсь:
«Конечно, насовсем. Знаешь, это даже лучше. Думаю, что этот день ты запомнишь навсегда.
Я тебе это обещаю. Не переживай. Пока».
50 лет назад (Бог мой, как же они быстро пролетели!) мы были самыми близкими
людьми на планете. А потом…После ее замужества я звонил ей только один раз в год и
поздравлял с днем рождения. Кстати, на свадьбе невеста получила от меня подарок – оленьи
рога, которые я привез из похода по Кольскому полуострову. Тогда я и не задумывался о
двусмысленности подарка. Через несколько лет я ее потерял, она куда-то переехала и не
оставила своих координат никому из друзей (а я, дурачок, считал себя одним из ее близких
приятелей). Мои поиски были безрезультатны. Но в этом году у нее юбилей - 70 лет, и я - в
отчаянии. Однажды, после приличной выпивки разговорился с Мариной, поведал о своей
проблеме, даже передал ей слова моей супруги по поводу нашего давнего разрыва: «Дурак,
такую девушку упустил!» (В скобках отмечу: не такой уж я оказался и дурак). Марина
приняла мою беду близко к сердцу, бесконечно долго искала в Интернете и нашла мою
подругу: адрес, телефон, все! Причем (вот умница) позвонила, не представившись: «Вас
очень хочет услышать Ваш добрый знакомый. Вы не против?» В ответ услышала: «Ну, если
добрый, то, конечно». В тот же день Марина связалась со мной: «Позвони ей обязательно.
Она мне очень понравилась: у нее такой теплый голос!» Я долго топтался у телефона, то
сомневаясь, а то радуясь. Потом решительно взял трубку: «Чача, привет!» В ответ услышал
(тот же голос, те же интонации): «Здравствуй, Женя. Рада тебя слышать». Я понял, что она
все помнит, бережет эти воспоминания, они ей приятны и дороги.
Так мы и встретились: я – с ней, а она – со мной.
Ругать меня, конечно, можно (и даже нужно) ежедневно: за то, что сделал не так, как ты
хотела, за то, что не исправил что-то моментально (!) после твоей просьбы, за то, что мог бы
сделать, но не догадался, за то, что прошляпил где-то, чего-то не доглядел, о чем-то не
сообразил. Но, слава Богу, ты не всегда прибегаешь к обвинениям. Иногда (а если говорить
честно, очень часто) ты просишь меня сделать то или это: перетащить куда-то какую-то
тяжесть, устранить какое-то неудобство, в конце концов, открыть ошалевшую от долгого
ожидания банку, отвинтить неподдающуюся крышку бутылки, вдеть нитку в иголку, найти
черт их знает куда пропавшие очки и т д, и.т. п.
Меня все это радует: значит, мы - вместе, рядышком, и надолго (48 лет прошло, а
впереди еще - ой-ой-ой!).
В августе 2002 года я вместе с друзьями стоял над могилой Коли Могилатова. Все уже
было сказано. Тишина… И вдруг услышали голос, нет, шепот колькиной Наташки: «Он был
самый лучший». Помню, что в тот момент я как-то отстраненно и совсем не ко времени
подумал: «Да, Валюха не скажет обо мне такого никогда: слишком много в нашей
совместной жизни ей пришлось вытерпеть от моих выходок».
17 сентября 2007 года – годовщина нашей свадьбы, уже сорок седьмая. Накануне купил
в деревенском магазине торт и рано утром, едва разлепив глаза, вручаю ей подарок, а в ответ
получаю нежный поцелуй (Бог мой, когда это было в последний раз!) и: «Поздравляю». Я, в
свою очередь, удрученно: «Сочувствую». На столе – праздничный пирог (и когда она только
успела?). Поднимаем бокалы со «свойской» вишневкой и оба, в один голос: «Здоровья тебе!»
Выключаем к черту телевизор, закусываем. И вдруг слышу: «Лучше тебя я никого не знала».
Я ошарашен.
.
Интересные это люди - профессора, доктора, кандидаты и прочие доценты. Правда, я
тоже выкинул финт - пять лет в МАИ почти не учился (председателю турсекции на это
времени не хватало), а под конец заделал такой дипломный проект, что упомянутые выше
лица решили оставить меня работать на кафедре института.
Для некоторых студентов подготовка дипломного проекта - не проблема. Халтурщик
берет в архиве подходящий документ, компилирует, защищается и он - инженер. А у меня
шлея под хвост попала. Преддипломная практика проходила на родном авиационном заводе,
где я работал до института. И вот там пришла в голову интересная идея. Я с увлечением
чертил десятки листов, благо черчение было моим любимым занятием, писал и переписывал
записку, поднял на ноги знакомых инженеров и рабочих. Но, главное, пришлось считать
деньги - тысячи, рубли, копейки: ведь мой проект вполне тянул на воплощение в жизнь.
Защита прошла успешно, и наш декан решил оставить новоиспеченного специалиста в
проблемной экономической лаборатории на должности инженера с окладом 110 рублей в
месяц. Меня включили в группу кандидата экономических наук тов. С., которая занималась
проблемой экономической целесообразности ремонта авиадвигателей различных сроков
службы. На протяжении нескольких месяцев я ежедневно выезжал в аэропорт «Быково», где
огромные стеллажи были завалены сотнями покрытых пылью томов. По каждому
отремонтированному двигателю я выписывал необходимые сведения и чертил графики. Надо
сказать, что эти исследования были крайне необходимы моему шефу, который готовил
материалы для докторской диссертации. У него была своя теория, которую мои выводы не
всегда подтверждали. Дело доходило до того, что он требовал от меня произвольно изменять
данные расчетов, в результате чего между нами постоянно проходила нешуточная борьба.
Подчиняться нелепым указаниям я не желал. Однажды после бурного спора шеф ядовито
спросил:
-А знаете, что в таких случаях Эйнштейн говорил своим ученикам?
Я огрызнулся:
-Наверное, я так же далек от этих учеников, как Вы от Эйнштейна.
С. с ревом ворвался в кабинет декана:
-Иванов меня оскорбил!
-Как? - удивился тот.
-Он сравнил меня с Эйнштейном!
А нам всегда не достает
До счастья самой малости,
То компас малость барахлит,
То карта малость врет
Ю.Переляев
Период колебаний в оценке своей роли в научном прогрессе закончился тем, что
однажды мой старинный приятель, к тому же председатель Центральной секции
ориентирования Володя Кудрявцев предложил мне работу в ЦС по туризму на должности
ответственного секретаря секции. Я с радостью принял это предложение, был принят на
работу, прошел испытательный срок и с головой окунулся в этот огромный непредсказуемый
мир.
Началась жизнь совершенно в другом измерении. Впоследствии оказалось, что самый
интересный и значительный период моей жизни, работа в Центральной секции в 1965-75
годах, совпал с чрезвычайно важным временем для отечественного ориентирования, с этапом
его становления. Было и еще одно счастливое для меня обстоятельство - полное совпадение
хобби с работой.
Мне приснился странный, но очень сладкий (и крамольный по тем временам) сон:
печатный орган ЦК КПСС газета «Правда» посвятила свою передовую(!) статью
спортивному ориентированию. Придя утром на работу и развернув газету, я так долго
хохотал, что мои сослуживцы серьезно забеспокоились. Я же был безутешен: передовая
статья «Правды» называлась «…плюс электрификация». Для молодых читателей напомню,
что в течение многих лет один из главных лозунгов нашей жизни гласил: «Коммунизм – это
Советская власть плюс электрификация всей страны». Посмеявшись, я задумался над тем, что
могло означать «Коммунизм – это ориентирование плюс электрификация» и откуда
появилась эта странная формула. Впрочем, объяснение тому, конечно, было.
Уже не первый год я и мои друзья находились в тесном плену, а, может быть, в
крепких объятиях этого удивительного явления – спортивного ориентирования, с его
необъяснимым притяжением, запутанными проблемами, жаркими дискуссиями,
интереснейшими собеседниками. Оговорюсь, что вот уже пятый год я работал штатным
ответственным секретарем Центральной секции ориентирования, а мои друзья, о которых
идет речь – члены бюро секции, активисты, спортсмены, судьи. Одним словом, фанатики. Я
вспоминаю одного из них, Виктора Фунтикова из Краснодара, его горящие глаза и страстную
речь: «Ребята, нам надо объединиться в мощную дружную семью, сообщество, род. Да-да,
именно род, с его общими интересами, крепкой взаимосвязью, нерушимыми традициями,
выживаемостью. Наше объединение будет всесильно, оно должно связать воедино всех
здравомыслящих людей».
Так вот, занимались мы ориентированием по большому счету. На нашей совести было
все: и правила, и разрядные требования, и проведение соревнований, и подготовка сборной
команды, и отсутствие жидкостных компасов, и жуткая проблема с картами, и нехватка
методических материалов. А работать приходилось буквально «в тылу врага». Центральный
совет по туризму, которому пришлось руководить ориентированием, был далек от спорта и
знать ничего не хотел о наших проблемах. Мне, как штатному работнику, постоянно
приходилось выслушивать от начальства какой-нибудь бред типа: «Всесоюзные
соревнования нужно проводить один раз в четыре года». Или: «Сборы сборной команды
страны организовывать не будем, пусть готовятся дома». Или: «Всесоюзные соревнования
проще и дешевле проводить в виде заочных, а победителя определять по очкам». Молча я эту
абракадабру переносить не мог, поэтому начинался крутой спор, который плавно переходил в
скандал, доводимый до ушей нашего министра туризма. В таких случаях Кудрявцев с
яростью мне выговаривал: «Ты понимаешь, что если тебя уволят, то это будет удар не только
по тебе, но и по ориентированию?» Я понимал. Тем не менее, затрачивая огромное
количество энергии, нервов и хитрости, мы умудрялись в течение многих лет ежегодно
проводить всесоюзные соревнования, спортивные сборы и судейские семинары. Но этого
было мало. Поэтому мы постоянно писали жалобы в газеты и в вышестоящие организации,
искали космонавтов и других влиятельных людей на роль свадебных генералов. Вот почему
статья в «Правде» с нашими проблемами воспринималась как дивный несбыточный сон.
Впрочем, через некоторое время зам. председателя Центральной секции Борис Огородников,
будучи лауреатом Ленинской премии, сумел прорваться на страницы нашей главной газеты.
В ЦС по туризму по этому поводу поднялся страшный шум. Во-первых, как он
(Б.Огородников) посмел напечатать, не показав материал руководству. Во-вторых , ты
(Е.Иванов) все подстроил и за все ответишь. В-третьих, нужно срочно реагировать, т.е., как
обычно, составить «план мероприятий по дальнейшему развитию…». Этот план (по тем
временам – фантастически смелый) был составлен нами в мгновение ока. Окрыленные, мы в
течение нескольких недель носились из одного кабинета в другой, пока после всех
согласований его не оскопили окончательно. Осталось традиционно пустое: «Добиться
широкого развития массового ориентирования» без единого намека на средства
осуществления этого «грандиозного действа».
Смехотворность новорожденного документа заключалась, главным образом, в том, что
в нем не затрагивались основные технические проблемы: карты, компасы, спортивная обувь,
одежда. Я уже не говорю о том, что не было ни слова о методике подготовки спортсменов,
тренеров, судей. В этом мы могли полагаться только на самих себя.
Да, нам очень хотелось поскорее вырасти из детских штанишек и стать взрослыми.
Другими словами – получить признание в своей стране, стать наряду с другими
равноправным видом спорта, вступить в Международную федерацию и достойно выступать
на чемпионатах мира. А это значило, что нужно всемерно развивать массовость и
совершенствовать мастерство, научиться готовить классные карты и дистанции, обеспечить
всю армию ориентировщиков качественными компасами, одеждой и обувью.
От масштабов работы захватывало дух и прибавляло сил.
Одной из наших главных задач я считал пропаганду ориентирования. Мне приходилось
рассказывать о нем журналистам, преподавателям физкультуры, тренерам различных видов
спорта, наконец, просто случайным собеседникам. Помимо разговоров я использовал
малейшую возможность печататься на страницах газет и журналов. Удалось буквально
оккупировать газету "Советский спорт" и журнал "Турист", писать в "Комсомолку", "Труд",
«Известия», помещать статьи в солидном журнале "Теория и практика физической культуры"
и даже на страницах журналов МВД "Советская милиция" и "К новой жизни".
Однажды мне втемяшилась в голову мысль попытаться прорваться в популярнейший
тогда молодежный журнал "Юность". Помню, приехал в редакцию, приоткрыл дверь в
кабинет известного спортивного журналиста Юрия Зерчанинова и замер. Тот кому-то
жаловался по телефону:
- Знаешь, ну невозможно стало работать. Приносят такую чепуху, что не только
публиковать, читать неохота.
- Да, - подумал я. - Надо уходить, не хватало нарваться на насмешки.
Только захотел прикрыть дверь, а Юра, обернувшись, крикнул:
- Стой, не уходи!
Закончив разговор, спросил:
- Ну, что у тебя?
Я протянул ему рукопись. Зерчанинов бегло просмотрел мои записи и задал
неожиданный вопрос:
- Ты наши публикации читал?
- Конечно.
- Скажи, а чем, по-твоему, они отличаются от спортивных статей в других журналах?
Я ничего не мог сообразить и стоял столб-столбом.
- Так вот. Наши авторы, известные тренеры и спортсмены, не просто рассказывают о
каком-либо виде спорта. Они делятся с читателями своими впечатлениями, чувствами,
переживаниями. Авторы заставляют читателя поверить в написанное, увлекают тонкостями
спорта, убеждают в его привлекательности и необычности. Они обрамляют свой рассказ
непридуманными ситуациями и тонкими деталями психологического характера. А ты
написал как посторонний зритель: как проходят соревнования, за какие грехи
дисквалифицируют спортсменов, что такое карта и компас, как надо с ними обращаться.
- Знаешь,- закончил журналист,- если ты до конца меня понял, может получиться
дельный материал. Пиши, а через неделю обязательно приходи. Я думаю, ты справишься.
Через неделю я опять вошел в кабинет. Юра внимательно прочитал статью, решительно
перечеркнул два абзаца и, к моему удивлению, не поправил ни одного слова в остальном
тексте.
- Фотографии есть?
- Да, принес кое что.
Из десятка фото он выбрал только одно.
Я запротестовал:
- Ну, это совсем не то!
- Ладно.
Постучал в стенку. Вошел парень.
- Наш художник,- объяснил мне Зерчанинов и к нему:
- Прочитай и посмотри, что из фотоматериалов нам подойдет.
К моему удивлению тот выбрал все ту же фотографию.
- Ну, что я говорил! Молодец, нормально написано, ставим в номер.
Так в 1969 году вышла моя публикация под названием "Бегать не быстрее, чем думает
голова".
Однако самой большой своей удачей на журналистском поприще я считаю статью
"Ориентирование" в "Большой Советской энциклопедии" 1970-78 годов издания. Помню, что
работа над материалом далась мне чрезвычайно трудно. Я столкнулся с немыслимой
скрупулезностью редакторов, которые требовали от меня неоспоримого подтверждения
малейших фактов, упомянутых в статье. Пришлось бесконечно переделывать фразы и целые
абзацы, чтобы добиться максимальной емкости, четкости и понятности изложенного текста.
Завершив работу и прочитав окончательный вариант, я поразился тому, насколько точно этот
текст теперь укладывался в строгие рамки энциклопедии.
Вот таким образом мне был преподан бесценный урок русского языка, который
необходим всем, кто хотел бы доходчиво и ясно излагать свои мысли на бумаге.
Однажды, после того, как я проработал в Центральном Совете по туризму около пяти
лет, меня вызвал к себе секретарь партбюро.
- Женя, - сказал он, - мы оценили твою добросовестность, трудолюбие и прочие
неплохие качества.
Я молчал.
- А не пора ли подумать о вступлении в ряды КПСС? Это придало бы тебе
определенную солидность и помогло в дальнейшем продвижении по службе.
И тут я взорвался:
- А, что, без этой книжечки никуда не пробиться?
- Да, - опешил секретарь, - от тебя я этого не ожидал. Думаю, что ты еще пожалеешь о
своих словах.
На том и расстались.
Немного времени спустя мне предложили поехать руководителем сборной команды
СССР в Венгрию. Характеристика с работы была отменной, и я направился в райком партии,
где перед окончательным разрешением на выезд необходимо было пройти так называемую
"комиссию старых большевиков". Комиссия состояла из лиц довольно пожилого возраста,
партийный стаж которых приблизительно равнялся дореволюционному.
Я вошел в кабинет и попал под обстрел испытывающих взглядов десятка людей,
имеющих давние устойчивые виды на все! Один из членов комиссии задал вполне невинный
вопрос:
- Вы, молодой человек, закончили Московский авиационный институт и получили
диплом инженера-экономиста?
- Да, - отвечаю, - это так.
-Ваше обучение стоило немало государственных денег, не так ли?
- Конечно, я это прекрасно представляю.
- Но, поступив работать в туристскую организацию, Вы не окупили этих громадных
затрат, не оправдали надежды государства. Неужели Вы этого не понимаете?
Оценив обстановку и поняв, перед кем я стою, пришлось прибегнуть к высокопарному
слогу:
- Я разделяю Вашу озабоченность. Но также понимаю, что затраты были направлены не
только на то, чтобы сделать из меня узкого специалиста, но также и для того, чтобы
воспитать широко образованного гражданина, который смог бы найти свое место в обществе,
наилучшим образом проявить свои способности на благо нашей Родины. И я нашел это
место. С моей помощью Советский Союз завоевал на соревнованиях десятки медалей и
заработал солидный авторитет в одном из самых интересных и перспективных видов спорта.
- Нет, - сказал другой партиец, - молодой человек так ничего и не понял. Я против
рекомендации.
Решение было явно несправедливым и вызвало во мне чувство горечи и глубокой обиды.
Я продолжал много работать, готовил массу методических и руководящих материалов,
проводил всесоюзные и международные соревнования, семинары и сборы, встречал и
провожал зарубежные делегации, готовил команды и отправлял их за границу. Время от
времени получал благодарности, почетные грамоты и денежные премии. А однажды (Бог
мой!) мне вручили правительственную награду - медаль "За трудовое отличие".
-
Все складывалось как нельзя лучше. Впервые получено "добро" на выезд команды в
капстрану. Состав определен (позади три тура отборочных соревнований). Документы готовы
и направлены в международный отдел ЦС по туризму.
И вдруг меня вызывает зав. отделом Трубицын. Захожу. Он поднимает глаза:
- Ты что, спятил?
- Не понял.
- Что ты мне подсовываешь? Какую команду?
- Какую? Самую сильную на сегодняшний день. Ребята блестяще прошли все отборы и
по праву попали в основной состав.
- Да я чихать хотел на ваши отборы. В твоей команде из 6 человек пятеро латышей!
- Ну и что?
- Да ты и впрямь дурачок. Забирай назад документы и думай, кого ставить, если вообще
хотите поехать.
- Ах так, ладно!
Хватаю бумаги и лечу на четвертый этаж, через приемную председателя, мимо
изумленной секретарши - прямо в кабинет. Алексей Хуршудович Абуков, председатель ЦС
по туризму (считайте - министр) сидел в дальнем конце огромного кабинета и пил чай. Он
глянул на меня:
- Ты чего такой взъерошенный?
- Так Трубицын без ножа режет! Команду зарубил на корню!
Хм, интересно, - поднимает трубку, - Иван, что там у тебя с Ивановым? Вон он у
меня стоит.
И ко мне:
-Да ты сядь, угомонись, - и опять в трубку, - так в чем дело? Вон наш спортсмэн (эдак
насмешливо, именно через э) вне себя: глаза красные, губы дрожат, вот-вот укусит. Да,
слушаю...Так... Так... Все ясно.
Положил трубку, повернулся ко мне, отхлебнул чай:
- Да, плохи наши дела. И пойми ты, дело совсем не в Трубицыне. МИД наши с тобой
бумаги не возьмет. Можно даже и не соваться.
Я уже кричу:
- А что, латыши не наши, не советские люди?
Он тоже повышает голос, почти орет:
- Мальчишка, ты ничего не понимаешь! Такие вопросы решаем не мы с тобой. Ты
хочешь, чтобы команда поехала? Тогда думай. Иди и учти, что у тебя в команде всего два
комсомольца. Срок тебе - два часа. Все.
Пришел в свой кабинет, сел, схватился за голову. В глазах слезы, в сердце ярость, а
делать что-то надо: команда должна ехать. Посоветоваться не с кем. Кудрявцев в Индии,
Огородникову не дозвонился, остальные члены Бюро ничем помочь не смогут. Нужно решать
самому. Решил. Заменил часть команды. Уехали вовремя. А как теперь смотреть спортсменам
в глаза?
Через две недели на профсоюзном собрании выступал Абуков. В конце своей речи
между прочим заметил: «Вот вы все знаете Иванова. Он ведь настырный! Жаль только, что
таких у нас маловато».
В 1969 году Одесский турклуб решил организовать туристский фестиваль, и не гденибудь, а на борту океанского лайнера «Иван Франко», который летом бороздил по всем
морям и океанам, а осенью швартовался у причала Одесского порта до будущего туристского
сезона. Ребята выпустили профсоюзные турпутевки, организовали рекламу и разослали
приглашения по всему Союзу. В ЦС по туризму тоже поступило сообщение о новом виде
туристских мероприятий. Меня вызвал заместитель председателя Смирнов и предложил
командировку в Одессу с требованием все изучить и, если фестиваль заслуживает внимания,
представить свои предложения по распространению украинской новинки. Кстати, Владимир
Иванович Смирнов попал в туристскую систему совсем недавно, из Мосгортранса. Самое
смешное, что он, за всю свою жизнь не имеющий никакого отношения к спорту,
самодовольно (ну, как же – руководитель!) пытался научить меня основам физкультуры. Я же
к тому времени имел двадцатилетний спортивный стаж, звания мастера спорта и судьи
всесоюзной категории, к тому же тренировал сборную команду страны. Я пытался с ним
спорить, поскольку он утверждал, что физкультура – всего лишь часть туризма, а туризм –
главная составляющая физкультурного движения. Возражения не принимались, хоть я и
приводил убедительные доводы, пользуясь сведениями из трудов наших заслуженных
профессоров и докторов наук.
Итак, я еду в Одессу. На теплоходе меня поселили в одну каюту с давним приятелем –
председателем Ленинградского клуба туристов Львом Шухманом, чему мы оба были очень
рады. Теперь – два слова о нашем судне. Гигантский восьмипалубный ослепительно белый
красавец! Бассейн, музыкальный и два курительных салона, кинозал, бары, рестораны.
Пассажиров – 900 человек, обслуги – 300. Сервис небывалый. Помню, как после очень
крупной поддачи Фред Гарбер спустился в каюту за сигаретами. Открыв шкаф, где висел его
пиджак, Фред покачнулся и всем телом придавил авоську с сотней яиц, которые прикупила в
Ялте экономная Роза Иванюшина (в Одессе яйца стоили гораздо дороже). Из авоськи
разбитые яйца шмякнулись на пол. Разъяренный Гарбер пнул ногой по этой куче, и все стены
каюты моментально были уделаны белками, желтками и скорлупой. Фред мгновенно
протрезвел, выглянул из каюты и виновато попросил у горничной какую-нибудь тряпку: «У
меня в номере непорядок». Та вошла в каюту и уверила несчастного парня в том, что она
справится сама: «Не беспокойтесь, все будет в порядке. Лучше идите к своим друзьям».
Позднее все убедились в идеальной чистоте каюты. И ни единой жалобы или намека на нее.
Маршрут нашего путешествия Одесса – Ялта – Одесса, 5 дней. Программа фестиваля
поразила своим разнообразием: конкурсы отчетов о походах и туристских самоделок,
конкурсы кино, фото, слайдов (кстати, я получил первый приз за цикл слайдов «Зимой по
Таймыру») и, конечно, конкурс туристской песни, куда одесситы назначили меня
председателем жюри. Шухман при этом проворчал: «Ну как же, ведь ты – человек из центра».
Я расхохотался: «Лева, эти одесские парни знают меня больше десяти лет». Программа
фестиваля шла полным ходом: народ метался из одного салона в другой, чтобы все успеть
увидеть, услышать и что-то записать на память. Пожалуй, самой большой популярностью
пользовался конкурс песни, который проходил ежедневно. Уже за пару часов до начала
выступлений музыкальный салон был забит до отказа. Жаль, что устроители концерта не
организовали предварительного прослушивания, поэтому мы были вынуждены оценивать
многие весьма посредственные сочинения. Очень приятно было видеть в составе жюри таких
известных бардов как Валя Вихорев, Саша Дольский, Арик Крупп, Борис Щеглов, который
прославил фестиваль своей песней:
Полтысячи бродяг на палубах сидят,
Полтысячи бродяг с утра гитары теребят…
По окончании конкурса организаторы приглашали членов жюри в кают-кампанию, где
был накрыт стол. Теперь уже песни пели члены жюри. В каюте душно, накурено, поэтому мы
понемногу раздевались и вдруг обнаруживали, что нас становится все меньше и меньше.
Оказалось, что фанаты, узнав о нашем местопребывании, дежурили у дверей и буквально
выкрадывали любимых бардов, когда они выходили в коридор проветриться. Утром у
бассейна встречаю полураздетого Арика Круппа. Тот объясняет: «Понимаешь, я вчера был в
таком невменяемом, невтебяемом, нивкогоемом состоянии…» И тут ему начинают
приносить: одни – галстук, другие – рубашку, третьи - брюки.
Стоянка в Ялте. Местные ориентировщики уже подготовили дистанцию, и я,
естественно, тоже стартую. Крутизна, непролазная грязь и какие-то колючки, о которые
раскровянил себе нос. Спускаюсь на финиш (побережье моря) и слышу истошный крик
Юфы: «Евгений Иваныч, скорее, а то у Иванюшина шашлык под мышкой остывает». Кроме
шашлыка – канистра молдавского вина. Здесь же Валерка выдал экспромт:
Хорошо судьёю быть,
Тренером – тем более.
Пьешь вино на финише
Волею – неволею.
Фестиваль закончился, приезжаю в Москву и попадаю в шоковое состояние: в газете
«Правда» (орган ЦК КПСС) опубликована статья о нашем фестивале, полная неправды, лжи
и наветов! Кто же это написал? Звоню в Одессу. Ребята объясняют – это одесский собкор
«Правды», которого, зная о его паскудном характере, не пустили на теплоход. Он отомстил,
написав, что это был не туристский слёт, а сплошная пьянка и разврат.
ЦС по туризму реагирует немедленно (еще бы, критика «Правды»!) Ни в чем не
разобравшись, не пытаясь выяснить истину и не потребовав от меня (подлинного свидетеля
событий) разъяснений, принято решение: фестиваль осудить, директора клуба уволить,
председателю Одесского совета по туризму объявить выговор. Я присутствовал на этом
заседании, рвался выступить и все разъяснить, но мой непосредственный начальник
буквально зажал мне рот: «Здесь всё уже давно решено. Возражать – бесполезно».
Как жить? Как работать? Чему верить? Обидно.
1963 год. Карпаты. Первые Всесоюзные соревнования по туристскому
ориентированию. Поскольку такие состязания проводились впервые, руководство ЦС
по туризму направило в Ужгород довольно большую группу сотрудников, и среди них –
Пал Палыча Разживина, заслуженного тренера СССР по мотогонкам. Тот взял с собой
несколько спортсменов – мотогонщиков. Это было правильно, поскольку в горах пешком
ходить трудно, а на автомобиле невозможно. Как рассказывал Игорь Плотке, однажды
ему надо было срочно попасть на дистанцию. Пал Палыч предложил воспользоваться
мотоциклом. Игорь долго отказывался, но под напором Разживина согласился. Потом
многие годы Игорь с ужасом вспоминал эту поездку. А дело было в том, что Пал Палыч
дал жесткую установку мотоциклисту: «С тобой поедет ас спортивного
ориентирования. И если ты не покажешь себя, можешь не рассчитывать на участие в
чемпионате Союза по мотогонкам». «Боже мой, - вспоминал Игорь, - что это была за
езда! Я сидел на хлипком заднем сиденье кроссового мотоцикла, трясся, дергался,
взлетал и думал только об одном – когда это кончится!» Но работа была сделана.
В те годы одним из главных (и очень щекотливых)вопросов было сохранение в тайне
всех секретов дистанции. В команде москвичей была твердая установка: поменьше
общаться со своими земляками-судьями, чтобы нас ни в чем дурном не заподозрили. Про
себя я решил, что постараюсь держаться официально со своими друзьями, а их было
много: заместители главного судьи Владимир Кудрявцев, Евгений Риневич, Александр
Колесников, начальник дистанции Игорь Плотке и другие.
Помню, приезжаем накануне соревнований на турбазу. Огромная толпа
участников. Я первым выхожу из автобуса и попадаю в объятия Кудрявцева, который
громогласно приветствует и поздравляет с приездом. Я – в шоке.
Позднее Риневич рассказал нам забавную историю. К нему накануне старта
подошел тренер какой-то кавказской команды и посетовал: «Я тут походил, посмотрел
и понял, что здесь так просто не выиграешь. Слушай, скажи, кому дать? И сколько? А?»
В 1964 году в районе Дубны мы с Валерой Игнатенко ставили летнюю
маркированную трассу для первенства ЦС «Труд-2». Одна из команд поразила своей
экипировкой: каждый участник нес с собой по дистанции здоровенный кол с
укрепленным на нем планшетом. Кроме карты и компаса здесь были набор игл,
карандашей, транспортир и даже ученическая резинка-ластик. Причем измерять
расстояния их научили не двойными шагами естественной длины, а метровыми
прыжками. Это была уморительная картина: участник, неся в руке жердину с
планшетом, прыжками передвигался по трассе, добегал до поворота дистанции, вбивал
в землю кол, деловито доставал из планшета карту, компас, другие принадлежности и
начинал что-то чертить, измерять и прикидывать. Вполне понятно, какой результат
можно было ожидать от такой команды.
Соревнования выиграли москвичи, среди которых я помню Дениса Иванова, Рэма
Кузьмина, Володю Блинова. При подведении итогов московскую бригаду судей обвинили
во всех смертных грехах. Аргументация была убийственна: «Да как же можно бежать,
не останавливаясь, и тем не менее колоть по нулям».
В 1965 году накануне Всесоюзных соревнований мы с Игорем Плотке проводили
семинар судей, по окончании которого в виде практических занятий были организованы
учебные состязания (отметкой КП служил пароль, который нужно было вписать в
карточку участника карандашом, находящемся на данном пункте). После эстафеты в
судейскую коллегию был подан протест:
«Команда инструкторов семинара заявляет протест на предварительные
результаты в мужской эстафете. Участник команды т. Плотке (№204) при
прохождении дистанции потерял время на КП-4 по вине судей: 2 мин.16 сек. (по часам
участника) – на поиски карандаша, которого на КП не оказалось и 3 мин. 41 сек. - на
безуспешный поиск судьи-контролера, у которого мог находиться карандаш данного КП.
Тов. Плотке имел свой (!) карандаш, но так как он неоднократно участвовал в
соревнованиях (чемпион Ждановского района г. Москвы 1963 года), понимал, что своим
карандашом пользоваться нельзя. Не найдя судьи, т. Плотке затратил еще 1 мин. 59
сек. на выцарапывание пароля с помощью проволочки данного(!) КП (см. карточку
участника).
В связи с изложенным просим из общего
результата команды исключить время
(7 мин. 56 сек.), дополнительно затраченное
на прохождение 2-го этапа эстафеты по вине начальника дистанции (глава У, параграф
40, пункт 147 всесоюзных правил соревнований).
Капитан
команды, мастер спорта СССР
Е.Иванов»
Протест удовлетворен не был, так как по мнению главного судьи организация,
проводящая соревнование, не обеспечила достаточного количества судей.
По итогам работы семинара главный судья за проведенное практическое занятие
получил оценку «неудовлетворительно».
В 1967 году мне довелось с Левой Станецким, впоследствии блестящим
радиоинформатором на соревнованиях, обследовать местность в Пермской области для
всероссийских состязаний. Целый день бродили по лесам и болотам, страшно устали и,
закончив работу, зашли в деревню. Купили молока, разломили единственный батон хлеба
пополам и сели на бревнышке перекусить. В какой-то момент Лева отложил хлеб в
сторону и повернулся ко мне, чтобы показать на карте заинтересовавшую его деталь.
Огромный красно-черный петух мгновенно подскочил, схватил левин кусок и пустился
наутек. Мы были очень голодны, поэтому ярость моего приятеля вполне можно было
понять. Петуха он так и не догнал. Я страшно хохотал и безропотно отдал Леве
половину своей пайки.
В том же году под Москвой проводился зимний матч 15 городов СССР. Главный
судья Евгений Семенович Риневич – профессионал высокого уровня, один из первых судей
всесоюзной категории, человек, умеющий переубедить практически любого спорщика. В
ходе проведения эстафеты произошла досадная непоправимая оплошность: на одном из
участков трассы была сбита разметка и почти все команды по этой причине, мягко
выражаясь, вылетели в трубу. В главную судейскую коллегию было подано 12
протестов. Положение безвыходное. Выход, конечно, был: аннулировать результаты
эстафеты, но это грозило огромным скандалом в Центральном совете по туризму и, в
связи с шатким положением ориентирования в этой сугубо коммерческой организации,
такая ляпа могла оказать решающее влияние на дальнейшую судьбу нашего спорта.
Руководство Центральной секции прекрасно понимало ситуацию и попросило Риневича
разрешить конфликт любой ценой. Витя все сделал, как надо (вряд ли это было просто).
Он по одному вызывал к себе протестантов и проводил с ними беседы, иногда довольно
длительные. В результате все двенадцать протестов руководителями команд были
отозваны.
В 1968 году в латвийском городе Мадона проводился матч восьми сильнейших городов
страны. В первый день после обеда нам с Борисом Огородниковым почему-то взбрело в голову
устроить состязания на лучшее знание латышского языка. В то время я часто общался с
латышами, чему-то научился, к месту и ни к месту демонстрировал свои знания. По-моему,
Борис решил меня проучить. В общем, в результате состязаний меня ожидал конфуз, причем
Борис выиграл чисто тактически: он говорил отдельные слова, а я щеголял целыми фразами.
Словарный запас у меня, естественно, кончился быстрее. Вне себя от досады, не раздумывая о
последствиях, я выпалил: «Завтра вы все услышите от меня 1ОО новых слов!» Поостыв, я
схватился за голову, ругал себя и думал, как выйти из положения. Идея пришла неожиданно.
На следующий день все та же толпа выжидательно смотрит на меня, Борис ухмыляется, а
я небрежно начинаю: «Виенс, диви, трис, четры, пьецы (обычный счет до ста), далее идут
повторы с несложными изменениями. До конца досчитать мне не дали. Победа!
Всесоюзные зимние соревнования 1968 года. Карты уже были готовы, дистанции
спланированы. Оставалось только выяснить условия приема в центре соревнований. Этим
центром оказалась глухая деревушка Калужской области. Где-то за неделю до соревнований
мы с Женей Риневичем на черной председательской «Волге» с шиком приехали в эту деревню
в середине дня. Несколько десятков домов, кирпичное здание какой-то фабричонки, школа. А
надо сказать, что Риневич всегда любил произвести впечатление, поэтому на вопрос
сторожа фабрики небрежно и весомо произнес: « Мы из ВЦСПС!» Мужичонка мигом оробел
и повел нас к начальству. Войдя в кабинет, где сидели двое мужчин, сторож, заведя глаза
вверх, почему-то шепотом сказал, поджав губы: « Это к вам! Из ВЦС (глубоко вздохнул и
добавил) ПС!» Риневич, взяв на себя инициативу, очень интеллигентно и толково объяснил,
что в их деревне намечено проведение Всесоюзных соревнований. Сидящих за столом
мужиков (как впоследствии оказалось, директора и секретаря партбюро фабрики) эта
новость сразила наповал. Немного очухавшись, директор неуверенно спросил: « И что ж, к
нам со всей области приедут?» Риневич, снисходительно: « Да нет, я же говорю, со всего
Союза!» Растерянность наступила полная. В конце концов мы договорились, что нам
предоставят помещения для переодевания спортсменов.
В день соревнований колонна из пятнадцати автобусов с двадцатью семью командами
въехала в деревню. На пригорке стояла большая группа женщин, которые наперебой кричали:
- Кто здесь ленинградцы?
- Москвичи, ждем вас!
- Латыши, идите к нам !
Оказалось, что каждой команде была выделена отдельная изба. Топились бани, варились
борщи, готовились пироги и пельмени. На фабрике был объявлен выходной день, в школе
отменены занятия. А сколько было болельщиков! Праздник удался на славу, причем весь
сервис был бесплатный.
На этих же соревнованиях Риневич работал в должности председателя мандатной
комиссии. Принимая документы московской команды, он усмотрел нарушение у спортсмена
Валерия Игнатенко: его медицинская справка была просрочена на одни сутки.
Ориентировщик, первым в стране поучивший значок мастера спорта, был допущен к
соревнованиям «под протестом». Это значило, что Игнатенко должен был представить
действующую справку до начала старта. Взбешенный Валера уехал в Москву. Вернулся
вовремя, на старт успел.
Международные соревнования в Болгарии. Эстафета. Ирина Степанова на одном из КП
нагоняет болгарскую спортсменку и кричит: «Это наш пункт?» Та в ответ кивает головой.
Ирина отмечается, не глядя на номер пункта и бежит дальше. В итоге нашу команду
снимают за взятие чужого КП. Потрясенной Ирине объясняют, что кивание головой у болгар
означает «нет», а покачивание из стороны в сторону – «да».
На Всесоюзных соревнованиях в Отепя зимой 1969 года эстонцы никого не выпускали для просмотра
дистанции во время состязаний (секретность!). Исключение сделали для меня, как представителя ЦС по туризму, взяв
с меня страшную клятву никому и ни в чем не помогать. Сомнения меня одолевали только по одному поводу. Лыжи
тогда не маркировали, поэтому замену сломанных лыж доказать было невозможно. Но, думаю, мою помощь комунибудь эстонцы все равно бы вычислили и обвинили меня в неэтичном поведении. А поскольку, как жена Юпитера, я
должен был быть вне подозрений, решил лыжи никому не уступать. И надо же было случиться, что на дистанции я
догнал шлепающего на одной лыже Виестурса Лиепиньша из комады моих лучших друзей – латышей. К тому же я
знаю, что Лиепиньш – восходящая звезда в латышской команде, и ему все прочили медаль. Мне чуть дурно не стало
от безвыходности ситуации, и все же пришлось переступить через себя: « Извини, Виестурс, не могу, обещал…». Тот
укоризненно посмотрел на меня, ничего не сказал и пошлепал дальше. Не знаю, у кого настроение в тот момент было
более поганое.
Весь вечер и следующий день латыши дружно сторонились меня, не заговаривали и даже не здоровались. Ох,
как было тошно! Накануне эстафеты я решился и буквально ворвался в большой номер, где собралась вся команда:
«Вы должны меня понять – я дал слово. И не нарушил бы его даже для москвичей!» И ушел.
Утром отношения были полностью восстановлены.
Самое интересное, что на следующих соревнованиях ситуация повторилась. Во время эстафеты я стоял на одном
из КП. Вдруг на пункт на одной лыже вбегает Волли Кукк из комады Латвии. Я запомнил только его выпученные от
напряжения глаза и какие-то шарахающиеся из стороны в сторону суетливые движения. Кричу ему: «Волли, бери
лыжу!» Он даже не сразу меня понял, потом схватил лыжу, мой ботинок (размера на три меньше своего) и помчался
дальше. В эстафете команда Латвии была второй. Вы скажете,я был не прав ? А разве справедливо, когда судья КП
отдавал лыжи спортсменам только своей команды?
Всесоюзные летние соревнования 1969 года. Глухие брянские леса. Палаточный лагерь на
5ОО человек. Костры, костры, костры.
Закончились соревнования на великолепной местности с потрясающими картами.
Яркий солнечный день. Отличное настроение. Готовимся к закрытию и награждению
победителей. Я надеваю заветную белоснежную сорочку. Вдруг прибегают ребята, говорят,
что нашли мужика, который без всяких приспособлений, одними пальцами открывает
пивные бутылки. Я недоверчиво смеюсь: «Полно врать-то!» Через несколько минут приходят
с Рейном Вяльбой (тот много лет работал каменщиком, и пальцы у него были «железные»).
«Не веришь, - говорят,- смотри». Пива не оказалось, достали бутылку плодово-ягодного вина с
металлической крышкой. Рейн взял бутылку, одно движение и ...струя пенистого вина
мгновенно залила мою рубашку. Выплюнув попавшую в рот жидкость, я мрачно согласился:
«Теперь верю».
Вечером праздник продолжился у большого костра. После хороводов и плясок латышки
затеяли новую игру: ловили судей и окунали их в ручей. Добрались и до Геннадия Шура, взяли
за руки-ноги и потащили к воде. Тот отбивался, извивался, просил, умолял, уговаривал, но все
было бесполезно. Уже на самом берегу Шур умолк и вдруг рявкнул: «Стой! Кто старший?»
Девчонки от неожиданности опустили руки, а Гена был таков.
1972 год. На чемпионат мира в Чехословакию отправились три группы советских
наблюдателей. В моей группе – москвичи, ленинградцы и представители нескольких городов
России. Игорь Плотке едет в соседнем вагоне один: члены его группы, украинцы, должны
сесть только в Киеве. Отъехали от Москвы, веселимся. Возникает мысль разыграть Игоря.
Разработан сценарий, определены актеры. В соседний вагон к Игорю приходит
очаровательная девочка Света Туранина из Смоленска и говорит, что Евгений Иванович
приглашает на ужин. Игорь покидает купе (как он потом говорит) с большими сомнениями.
Дело в том, что Игорь, большой любитель устраивать сюрпризы, приготовил для встречи
украинских друзей подарок – огромный арбуз. Сидим , ужинаем. Вдруг распахивается дверь, и в
купе на блюде вплывает арбуз, аккуратно разрезанный на части. Игорь хватается за голову:
«Я так и знал».
Тот же чемпионат. Эстафета. На одном из этапов дистанции собрались вместе трое –
чуть впереди венгр, за ним финн и норвежец. Венгр выбегает к КП, видит, что это чужой
пункт, но имитирует отметку и убегает. Соперники, разгоряченные гонкой, не глядя на
обозначение пункта, отмечаются и продолжают преследование. Венгр, сделав небольшой
круг, находит нужный КП и мчится на финиш. Команды Финляндии и Норвегии
дисквалифицируют, а венгры занимают третье место, опережая обманутых скандинавов.
В 1972 году на торжественном ужине, посвященном окончанию Всесоюзных
соревнований, Роджь Славиньш предложил тост: «До сегодняшнего дня нас называли
туристами-ориентировщиками. Теперь, после многолетней борьбы наши состязания
называются соревнованиями по ориентированию на местности. Я поднимаю этот бокал за
то время, когда будет создана Федерация спортивного ориентирования».
1974 год. Копенгаген. Закончился чемпионат мира по ориентированию. Отель. Вечер.
Группа советских ориентировщиков, наблюдавших за соревнованиями, отдыхает в своих
номерах, готовится к завтрашнему отъезду на Родину. В комнату, где уже почти спят Игорь
Плотке и Саша Колесников, заходит Саша Мальцев: « Мужики, дайте помыться в ванне. У
нас такого сервиса нет». Игорь говорит: «Ради бога» и засыпает.
Мальцев помылся, нажал на выключатель и ушел. Позднее выяснилось, что он не
выключил свет, а, наоборот, включил кипятильник, который был вставлен в розетку и висел
на стене.
Ночью просыпается Колесников, с ужасом видит сияющий шар и пылающие обои. Он
орет, хватает раскаленный кипятильник и роняет его на пол. А пол, между прочим,
застелен прекрасным пушистым синтетическим ковром, в котором мгновенно выгорает
огромная дыра. Приятели стоят босиком в трусах и ошалело глядят друг на друга. Все! Это
конец! Расплатиться за ущерб нечем. Значит – тюрьма, и прощай Родина… Но нет.
Сдаваться нельзя.
Глубокая ночь. Тишина. Два члена Бюро Центральной секции ориентирования ерзают по
полу на коленях и выдирают в углах комнаты из паласа пух, которым прикрывают
треклятую дыру. Все! Вроде бы незаметно. Теперь стена. Обгорелую бумагу удаляют,
снимают какую-то картину и вырезают за ней кусок обоев. Картину вешают обратно, а на
пепелище клеят новенькие обои.
Все! Садятся на кровать, тяжело вздыхают и оценивают свою работу. Да, если особо
не приглядываться, то заметить ничего нельзя. А время? До отъезда – два часа. Это ужасно!
Но пережили и это. Объявляется посадка на автобус. Слава Богу, номер не проверяют.
Руководство спортивного ориентирования Советского Союза сидит в автобусе как на
иголках. Наконец, тронулись в путь. В автобусе – легкая, приподнятая атмосфера: травят
байки, перебивают друг друга, пытаются запеть. Понемногу приходит успокоение. И вдруг
сзади – сирена полицейской машины. Сразу все упало – это конец… Сирена ушла вперед и
затихла. Не веря в свалившееся счастье, оба в один голос: « Не может быть!»
Приехали в аэропорт, прошли, постоянно оглядываясь, паспортный контроль и
таможню, добрались до самолета, поднялись по трапу, до конца не веря, что все позади. И
только тогда, когда самолет поднялся в воздух, они, глянув друг другу в глаза и не сказав ни
слова, одновременно почувствовали, что Родина теперь их не выдаст!
Всесоюзные соревнования в Черновцах. Вся судейская бригада – с Украины. Информацией
руководит одессит Валера Юфа. Конечно, не обошлось без выдумок с их стороны: они
привезли с собой огромное сооружение – щит информации и назвали его полибедометром.
Несмотря на название стенда, явно рассчитанное на соответствующую реакцию зрителей,
для того времени это была достаточно умелая конструкция, позволявшая получить много
интересной информации. Взглянув на щит, можно было в любой момент определить,
сколько времени спортсмен находится на трассе, какое время он показал на контрольных
пунктах, кто является в данный момент лидером соревнований и кто из соперников может
его опередить.
Параллельно с серьезной работой одесситы были не прочь и развлечься: на отдельном
листе фанеры вывесили карту обоих полушарий Земли с начерченной «дистанцией» и легенды
КП: КП-1 –трещина в параллели, КП-2 – пересечение госграниц, КП-3 – микровпадина в
нейтральных водах, КП-4 – полезно-неизвестное ископаемое, КП-5 – развилка меридианов,
КП-6 – изгиб экватора, КП-7 – микропустынька, КП-8 – слюсарня-блюхарня (в переводе с
украинского языка – жестяная мастерская) с точкой в городе Куйбышеве, где по словам
Г.Шура он трудился жестянщиком).
Чемпионат в Свердловске выиграли латыши. По заведенному обычаю победу они
обмывали шампанским. Роджь Славиньш выдал деньги одному из юниоров: «Купи на все
шамппунь». Парнишка в этой команде был впервые и не мог знать «истинного» значения
этого слова. Когда юноша выложил на стол свое приобретение, спортсмены окаменели,
потом… Хохот был ужасный. Вместо шампанского пацан притащил ящик шампуня для
волос.
Пермь. Финал Всесоюзных соревнований. Вечером в ресторане гостиницы собираются
спортсмены, судьи, функционеры. Праздник проходит на славу: музыка, танцы, алкоголь в
умеренных дозах. К концу вечера спортсмены разошлись не на шутку – танцы до упада. И
вдруг музыканты объявляют: последний вальс. Уговоры не помогают, оркестр зачехляет
инструменты. Идея возникает неожиданно. Я поднимаюсь на сцену: «Сегодня победила
команда Эстонии. Руководителя прошу на сцену». До сих пор не могу осознать, каким образом
меня правильно понял президент Эстонской федерации Хейно Каск, который выскочил на
сцену, вручил музыкантам пятерку и исчез. Праздник продолжался. Когда закончилась
музыка, я объявил следующего призера. С очередной пятеркой появился Родриго Славиньш.
Вечер закончился очень поздно, ведь в соревнованиях участвовало 16 команд!
Всесоюзные соревнования в Миассе. Команда «Динамо» приехала в город поздно вечером,
до турбазы (места размещения) идти далеко, вещей много. Руководитель команды капитан
Иванов звонит в горотдел милиции, объясняет обстановку и просит помочь с транспортом.
«Сейчас что-нибудь придумаем» - отвечают из милиции.
Приезжает фургон медвытрезвителя.
С контрольного пункта, совмещенного для женщин и девушек, радист передает:
«Прошла женщина №…». С финиша отвечают: «Под этим номером не может быть
женщина, это – девушка». Радист торопливо: «Сейчас проверю». На финише – гомерический
хохот.
Однажды наша спортивная команда обедала в ресторане в Берлине, и мне случайно
попало в руки меню. Из чистого любопытства я обратил внимание на цену водки. Мы в
России как привыкли? В прейскуранте пишут: 1ОО грамм – столько-то рублей, поллитра –
столько. А здесь значилось: 2О грамм водки – столько-то марок, 5О грамм, извините,
дороже. Такие дозы наш российский народ принял бы за издевательство.
Проводя учебно-спортивные сборы, я всегда старался в дни отдыха придумать для
спортсменов какие-нибудь развлечения. Обычно организовывал спартакиады, в программу
которых входили разнообразные забавные состязания: стрельба в цель из лука (оружие они
должны были изготовить самостоятельно из подручного материала), метание двухпудового
камня, перетягивание предварительно намыленного каната, настольный теннис (состав
каждой команды – 3 человека), помесь волейбола с футболом (игра на волейбольной площадке,
но только ногами) и тому подобное. Победители обязательно награждались. Так в
Свердловске Виктор Богомолов для раздачи призов притащил целый мешок уральских
самоцветов.
На динамовском сборе в Геленджике я предложил ребятам в день отдыха покататься на
водных лыжах. Предложение было принято единогласно, хотя все признались, что раньше с
водными лыжами дело не имели. Я обещал им всё рассказать и показать, а сам задумался –
столько лет не стоял на лыжах. Как бы не опозориться!
На следующее утро все стояли на причале, а я готовился к «подвигу», заодно объясняя
технику старта и дальнейшие действия воднолыжника. К счастью, мой заезд оказался
удачным. Ребята, один за другим проходили круги без падений. Радости не было границ!
Только лодочник укорил: «А говорил, что они новички». «Да, новички, но только в
воднолыжном спорте. А на обычных лыжах все они – мастера спорта».
На предсезонном сборе сборной команды страны в Горячем ключе Краснодарского края
я решил устроить экскурсию на знаменитый винзавод «Абрау-Дюрсо». Встретили нас
прекрасно, поводили по заводскому музею вина, рассказали о технологии изготовления этого
чудесного напитка и под конец пригласили в дегустационный зал. Мы уселись за столики, на
которых перед каждым стояли две небольшие рюмки. Экскурсовод, потирая руки, радостно
заявил: «А теперь мы устроим для вас маленький экзамен. Вам нужно будет попробовать
вино, определить его название, срок выдержки и крепость напитка в градусах. Конечно, для
вас это не просто. А наши профессиональные дегустаторы могут даже указать район, где
вырос этот виноград. Итак, начинаем». В зал вошли девушки в аккуратных белых передниках
и разлили по рюмкам жидкость. Ребята смотрят на меня. Я киваю: можно. Гид вопрошает:
«Ну, кто может ответить на мои вопросы?» Все уткнулись взглядом в стол и молчат. Я
размышляю: «Вино наверняка одно из самых дешевых, ординарное, не марочное – это точно.
Белое. Скорее всего, это – Ркацетели. Срок – не более двух лет, а, значит, крепость – от 11 до
14 градусов. Выскажусь, в конце концов, ничем не рискую». Поднялся и назвал свою версию.
Попал в самую точку! Гид удивлен, но вида не показывает: «Теперь мы вам предложим другой
вариант». Те же девушки наполняют наши рюмки красным вином. Вся команда смотрит
уже только на меня. Едва попробовав, понял: это – Каберне. Остальные ответы пошли по
прежнему плану. Наконец, торжествующий гид уличил меня в ошибке – крепость вина была
11,5 градуса, а не 12, как я сказал.
Ты что, мой друг, грустишь?
Мешает жить Париж?
Ю.Кукин
Мне повезло: поступив на работу в Центральный совет по туризму, я получил
возможность изредка выезжать в качестве туриста за рубеж, естественно, за свой счет.
Заранее оговорюсь, что не буду описывать местные достопримечательности, поскольку
всемирно известные шедевры (Колизей, Лувр, египетские пирамиды и прочее) многократно и
красочно изображены в литературе и живописи.
Впервые за границу я попал в 1967 году, накануне 50-летия Октябрьской революции.
Мы прилетели в Рим поздно вечером. Разместившись в гостинице, наша группа, трепеща от
нетерпения, рванулась на улицы ночного «вечного города». Уличное освещение слабое, но
(удивительно!) витрины всех магазинов сияют яркими огнями. Мы останавливаемся у
каждого окна и восхищенно озираем невиданные доселе сверкающие богатства. У очередной
витрины одна из наших женщин немного отстала от группы. Вдруг слышим сзади яростные
крики, оборачиваемся и видим, что нашу спутницу пинками гонит какая-то тетка и орет на
всю улицу. Догадались, что местная проститутка усмотрела в ней конкурентку и требует
освободить свое законное место. Позднее мы довольно часто видели этих девиц и днем,
разодетых, размалеванных, гуляющих взад-вперед по тротуару в ожидании клиентов. Что
поделаешь - загнивающий Запад!
Ежедневно новые впечатления от городской жизни.
Широкий проспект с бесконечной вереницей автомобилей. Стайка советских туристов
подходит к «зебре», чтобы перейти на другую сторону улицы. Стоим, ждем. И вдруг вся
масса машин замирает. Мы смотрим на них, водители – на нас. Секунда, другая, третья…
Наконец, из первой машины нам улыбаются и машут рукой: «Проходите!» Мы удивленно
озираемся и перебегаем через дорогу. Однажды наблюдали забавную картину. Какой-то
водитель не уступил дорогу итальянке. Та вцепилась в задний бампер и истошно орала:
«Провинция!» (По-русски звучит также, а в переводе на наш язык означает оскорбительное:
«Деревня!»)
В узеньких улочках шириной в несколько метров на уровне второго-третьего этажа над
дорогой от дома к дому натянуты десятки веревок, на которых сушится белье.
На оживленной улице видим, как с верхнего этажа пожилая женщина спускает на шнуре
корзину, которую продавец местного магазина наполняет продуктами.
На перекрестке какой-то подросток занял место отлучившегося полицейского и ловко
регулирует движением. И все ему подчиняются!
Вечером на площади Испании – молодежное гуляние (по-нынешнему, тусовка). Весьма
неопрятный хиппи (в Москве таких тогда не знали) встал нос к носу с полицейским, впялился
ему в глаза, стоит. Молчит минуту, другую, третью. Страж порядка невозмутим. Парень
отходит.
Знаменитый фонтан Треви. Огромная скульптурная группа, низвергающийся поток
воды, бассейн. Студенты уютно устроились среди каменных изваяний с книжками в руках.
Толпа туристов, которые кидают в бассейн монетки (согласно поверью, это поможет еще раз
приехать в Рим). Мальчишки бродят по колено в воде и собирают мелочь. Всеобщее
оживление, разноязычный говор, смех, фото на память.
Помпеи. Город, в 79-м году до н.э. засыпанный восьмиметровым слоем пепла. Раскопки
позволили восстановить жуткую картину этого бедствия. Раскаленный пепел почти не
повредил строения, но сжег все живое, и в его толще появились странные пустоты. Залив их
гипсом, археологи обнаружили останки людей и животных в тех позах, в которых они были
застигнуты смертью – в корчах и судорогах.
В нашей группе объявился дошлый мужик, не раз уже побывавший в Риме. Загадочно
улыбаясь, ведет нас на какой-то склад, где по дешевке продают вышедшие из моды вещи.
Толпа москвичей набрасывается на груды шмоток и восторженно хватает все подряд, лишь
бы достало денег. До этого мы могли только облизываться на витрины магазинов (валюты
кот наплакал). А здесь враз почувствовали себя богачами.
В Москву прилетели ночью. Валя нетерпеливо: «Ну, как там Рим?» Я в ответ: «Рим, это
потом. А сейчас – раздача слонов». Достаю из сумки плащ-болонью (для Москвы это – писк
моды). Жена в восторге: «Вот это да!» Я скромно: «Это еще не все». Женский костюм
джерси. Она: «Не может быть! И все впору!» Пока идет примерка, тихонько достаю
последний подарок – пальто джерси. Валя оборачивается, ахает: «Ты что, кого-то ограбил?
Ведь вам обменяли всего десять рублей». Я с торжеством: «Грабить не грабили, но всем
скопом разгромили какой-то склад». Пальто, к сожалению, по размеру не подошло, и мы
получили за него в комиссионке 120 рублей.
Потянулись московские будни, и понемногу в голову стали закрадываться крамольные
мысли: у них все не так, как у нас в Союзе. Там какая-то совсем другая жизнь, какие-то
другие люди. Да, конечно, мы счастливы и верим в «светлое будущее». Только создается
впечатление, что они уже его построили.
Ну, а к этой поездке я готовился основательно – впереди маячил Париж! За четыре
месяца, изучая все, что было связано с Францией, я одолел многое: от «Собора Парижской
богоматери» Александра Дюма до трудов академика Евгения Тарле. В списке перечитанных
книг оказались трехтомник «История Франции», статьи и речи Жана Поля Марата, серия
ЖЗЛ («Марат», «Дантон», «Робеспьер»), «Чрево Парижа» Эмиля Золя, «Боги жаждут»
Анатоля Франса, романы Сименона, Моруа, Мопассана, путеводители по Парижу, альбомы
Лувра. И, конечно, ГМИИ имени А.С.Пушкина, где вновь, в который раз, любовался
картинами французских импрессионистов. Почти каждый вечер я сидел над картой Парижа,
досконально изучал улицы, бульвары и площади этого города, любовно повторяя заветные
названия: Монмартр, Монпарнас, Елисейские поля, Эйфелева башня, Марсово поле,
кладбище Пер-Лашез, Нотр-Дам, река Сена и т. д. и т. п. Наконец, наступил момент, когда я
понял и принял Париж целиком, полюбил его всем сердцем и мог гулять по его улицам, не
глядя на карты и путеводители.
В ночь пред вылетом я почти не спал – так был взбудоражен предстоящим событием.
Заказал такси, поскольку отъезд в аэропорт назначен на 7 утра от гостиницы «Метрополь».
6-00. Такси нет. Мы с Валей не выдерживаем и спускаемся вниз. Но что это? Машина стоит, а
водителя не видно. Неужели разминулись? Пока раздумывали, сверху босиком прибегает наш
харьковский гость Сережа Тычко и, задыхаясь от смеха, обрисовывает ситуацию.
Оказывается, таксист, не доверяя лифту, поднялся на наш одиннадцатый этаж пешком (вот
тут мы и разминулись). Сережа рассказал ему, что мы только что спустились на лифте и
уговорил шофера последовать нашему примеру. Бедняга зашел в лифт и через два этажа
застрял. Слава Богу, в подъезде круглосуточно дежурила консьержка, которая смогла
открыть двери лифта. Это невозможно даже представить, чтобы из-за поломки лифта начисто
сорвалась поездка в Париж!
Утром 28 апреля мы прилетели в этот сказочный город и после завтрака (булочка,
повидло, масло, чуточку кофе) отправились на первую экскурсию. Уже имея некоторый
опыт, я постарался занять в автобусе переднее место, рядом с гидом, зная, что это самый
удобный плацдарм для обозрения. Нас провезли по городу, гид время от времени просила нас
повернуться налево - направо и рассказывала об истории города, архитектуре, о прежнем и
нынешнем быте парижан. В общем, все это я знал и до нее. Мне было неинтересно, поэтому
я буквально вцепился в экскурсовода, выспрашивая о всевозможных деталях и подробностях,
о которых не смог узнать из литературы. Наверное, остальных туристов это не интересовало,
поэтому на следующий день руководитель группы отсадила меня на заднее сиденье: «Вы
мешаете слушать экскурсовода». Должен сказать, что во все последующие дни наши
экскурсантки, сидя в автобусе и не глядя по сторонам (!)), занимались только одним делом:
вязали из шерсти длиннющие шарфы. Они выяснили, что из Франции дефицитный мохер
можно было вывозить только в виде изделий.
На следующий день я вышел из гостиницы в шесть часов утра (сумерки!) и пришел
обратно к завтраку. За это время мне удалось повидать немногое, потому как наша гостиница
находилась в некотором отдалении от центра. Тем не менее, я был вполне удовлетворен:
больше часа ходил вокруг и внутри собора Парижской богоматери (кстати, не понимаю,
откуда взялось это название - Парижская богоматерь? Казанскую, Тихвинскую знаю, а
Парижскую? Ну да, Бог с ней). История собора Нотр-Дам неотделима от истории Парижа.
Глядя на фасад собора, туристы обязательно вспоминают Виктора Гюго, поскольку спереди
здание напоминает букву «Н», первую букву фамилии писателя. А я понимаю, что это
просто легенда: Гюго родился через шестьсот лет после постройки этого удивительного
здания. Мне, да и не только мне, повезло: по субботам в соборе можно было бесплатно
прослушать концерт органной музыки. Это было чудо: мощное звучание невидимого
инструмента, эффект акустики, полутьма и безукоризненной чистоты витражи. Добираясь
обратно до гостиницы, я любовался церковью Сент-Шапель (ранняя готика, здание
прозрачной легкости, прямо-таки летящее к небу создание рук гения), а рядом – мрачные
башни дворца Консьержери, где люди, великие и никому неизвестные, проводили свои
последние часы перед казнью. Здание Лувра проскочил, почти не обратив на него внимание
(длинное серое скучное сооружение), а потом долго стоял на площади Согласия, которая
двести лет назад называлась площадью Конкорд. Именно здесь была воодружена гильотина
(мне жаль создателя этой жуткой конструкции врача Ж.Гийотена): во времена Великой
Французской революции на этой площади сложили свои головы сначала король Франции
Людовик ХУ1-й, затем его супруга Мария Антуанетта, потом косяком пошли жирондисты,
якобинцы, термидорианцы…А какие среди них были люди! Дантон, блестящий оратор, один
из лидеров революции, прокурор Парижской коммуны, в какое-то время разошелся во
мнениях с главарем якобинцев Робеспьером, который практически в одиночку решал, кому
жить, а кто предал идеалы революции и должен умереть. И когда друзья Дантона сообщили
ему о грядущем наказании и предложили немедленно бежать из страны, он ответил достойно.
Мне трудно представить себе человека, который накануне неминуемой гибели мог сказать:
«Разве можно унести с собой Родину на подошвах своих сапог?» Он остался в Париже и
погиб. Как гласит легенда, когда Дантона везли к месту казни мимо дома Робеспьера, этот
гигант мощно, на все округу прокричал: «Ты слышишь меня, Робеспьер? Очень скоро ты
последуешь за мной!» Он оказался прав. Максимильян Робеспьер был казнен три месяца
спустя.
На вторые сутки я опять вышел из гостиницы рано утром. Маршрут уже был
разработан, и на этот раз мне предстоял путь гораздо длиннее. Я любовался церковью ЛаМадлен, которая совершенно непохожа на храм в нашем с вами понимании – это
совершенное по своим пропорциям, классическое здание, со всех сторон окруженное
ионическими колоннами. Я торопился. Вот здание театра «Гранд-Опера», которое, как я
слышал, является творением того же архитектора, который воздвиг в Одессе Театр оперы и
балета. Вандомская колонна, высокая башня, отлитая из металла пушек, захваченных
Наполеоном. Прогулка по Большим бульварам завершила мой вояж.
За день до отъезда меня рано утром на выходе из гостиницы поймали две девушки из
Ворошиловграда и спросили: « А куда это Вы каждое утро так рано отправляетесь?»
Пришлось сознаться: «Гуляю по городу». Они: «Возьмите нас с собой». Я: «С
удовольствием».
Нашу экскурсию я начал со святая святых – с собора Парижской Богоматери. Напомнил,
что строительство собора было начато в ХП веке на месте древнеримского алтаря, а затем на
протяжении нескольких веков сооружалось то, что видим нынче. Здесь был коронован
Наполеон. Точнее, он сам короновал себя, выхватив из рук папы знак императорского звания
и водрузив его на свою голову без посторонней помощи. Вошли в церковь. Красочные
витражи высоких окон. Торжественная тишина, полумрак. Не хватало только органной
музыки – вот тогда мои девочки расплакались бы навзрыд.
Затем Монмартр - прибежище художников самых разных вкусов и направлений. Они
рисуют с натуры, перебрасываются шуточками, заигрывают с девушками и попивают сухое
вино. Здесь царит атмосфера взаимного уважения, дружелюбия и хорошего настроения.
Прошлись по набережной Сены, на парапетах которой разложены тысячи книг. Это –
букинисты, династия которых тянется с ХУ11 века. Здесь можно свободно порыться в
залежах тяжелых, потемневших от времени томов, солидных книг и простеньких брошюрок в
пестрых обложках. И не важно, что ты не знаешь языка: просто приятно полистать книжки и
увлечься иллюстрациями. Иногда, очень редко специалист набредет на редчайшее издание и
покупает его за несколько франков. Видите вон ту старую женщину в черной шали, которая
сидит на складном стуле с грелкой у ног? А старика в изношенном пальто с поднятым
воротником? Эти люди не только живописны. Они невероятно сведущи в своем деле.
Вышли на площадь Согласия. Девочки слушают меня: здесь во времена Великой
французской революции на гильотине казнили сначала короля Людовика ХУ1, затем его
жену, а позднее – тысячи революционеров, истребляющих таким образом друг друга. Потом
наступило время примирения, забвения и прощения. Так площадь Революции получила
нынешнее название.
Про Эйфелеву башню экскурсовод нам рассказывала мало, только о том, что она
построена к открытию Всемирной выставки 1889 года. Я бы добавил, что сооружение этой
трехсотметровой конструкции разделило парижан на два непримиримых лагеря: одни
считали башню украшением города, другие, наоборот, возмущались этим «безобразием». К
последним относился писатель Ги де Мопассан, который, что бы не видеть «чудовище»,
предпочитал обедать в ресторане на втором этаже башни.
Мы – на площади Звезды с Триумфальной аркой и могилой Неизвестного солдата. Нам
повезло: мы увидели, как ожило пламя, зажженное группой борцов Сопротивления. Этот
ежедневный спектакль – то же самое, что и смена почетного караула у Мавзолея Ленина.
А сейчас мы спускаемся по Елисейским полям, где почти круглосуточно кипит
многообразная жизнь. Здесь кинотеатры показывают последние достижения зарубежного и
французского кинематографа, кафе и рестораны переполнены блестящей публикой, ателье
мод и роскошные магазины привлекают яркой рекламой.
. Девчонки в восторге от увиденного и услышанного. Да, теперь пора в гостиницу –
отдыхать.
Вечером 30 апреля руководитель группы собрал нас и объявил: «Завтра – 1 мая. В этот
день трудящиеся города проводят демонстрацию. Я требую, чтобы никто из вас не дал
повода никому понять, что мы – из Советского Союза, потому что возможны провокации». Я
пожал плечами. Утро 1 мая для меня началось обычно: пока все спали, я выскользнул на
улицу и пошел по разработанному накануне маршруту, как всегда, с фотоаппаратом.
Недалеко от гостиницы увидел заинтересовавшую меня картинку: два негра ходили от
подъезда к подъезду, забирали огромные полиэтиленовые мешки с мусором (по-видимому, в
этих домах мусоропроводы отсутствовали) и закидывали их в грузовик. Поскольку в Париже
меня больше всего интересовали жанровые сценки, я сделал снимок и в ту же минуту увидел,
что в мою сторону бегут здоровенные негры-мусорщики и что-то злобно кричат. Подскочили
и стали рвать из рук фотоаппарат. Понял, что хотят уничтожить фотопленку. А поскольку на
этой пленке были кадры вчерашних съемок, я отчаянно сопротивлялся. Наконец, они
удалились. Пленка была спасена.
Светает. Неожиданно на улице появляются девушки и с обаятельной улыбкой вручают
прохожим букетики фиалок. Чудесная парижская традиция. Какая прелесть!
После завтрака наш автобус поехал через весь город и внезапно наткнулся на колонну
демонстрантов. Это было незабываемое зрелище: перед нами шеренга за шеренгой шли
люди, крепко сцепив друг друга за руки, и пели Интернационал. И как пели! Воодушевленно,
с огромным энтузиазмом и горящими глазами: «Это есть наш последний и решающий бой!»
(Конечно, по-французски). Я не выдержал, направил свой фотоаппарат на демонстрантов и в
тот же момент был скручен подоспевшим комитетчиком, который прошипел: «Мы же вас
предупреждали!» Я был в бешенстве.
Вечером руководитель группы пригласила меня к себе в номер, где присутствовал все
тот же представитель КГБ, и они устроили перекрестный допрос, где одним из главных
вопросов был: «Почему Вы интересовались, где находится биржа?» Я довольно невежливо
расхохотался и не стал отвечать на дурацкий вопрос (известно, что здание Биржи – творение
искусного французского архитектора), хотя так и подмывало сказать, что хотел продать
акции своей прабабушки. После того, как выяснилось, что я работаю в ВЦСПС, меня
оставили в покое.
Тем же вечером турфирма устроила для нас замечательный праздник – банкет в
ресторане на Эйфелевой башне. Войдя в зал, мы были потрясены роскошью – красные
бархатные занавеси, нарядно украшенные столики и цветы, цветы, цветы. Сели за стол,
недоумевая – перед каждым стоял набор из шести фужеров и тарелок с шестью ножами и
вилками. Гид шепнула: «Каждый фужер предназначен для определенного напитка – коньяк,
белое вино, красное вино, шампанское, минеральная вода, лимонад. А маленькие рюмочки –
для водки. Вилки и ножи нужно брать с краю при каждой смене блюда».
Мы приободрились. Принесли газету, специально отпечатанную в честь нашего
приезда. Это был шок. Но, оказалось, что все еще было впереди. Весь вечер перед нами
выступали венгерский и цыганский оркестры с русскими мелодиями, а что при этом
вытворяли мои соотечественники, описанию не поддается.
Последний вечер перед отъездом был оставлен нам для свободного времяпровождения.
Мы воспользовались этим обстоятельством в полной мере: Монмартр, Большие бульвары,
Елисейские поля. В моей компании оказались трое работяг, которые получили бесплатные
профсоюзные путевки и долго хохотали, узнав, что я за поездку заплатил 200 рублей.
Неожиданно мы попали на улицу Пигаль, и я под большим секретом объяснил, что здесь
находится пристанище местных путан. Парни посовещались и отправили своего
парламентария к одной из них (девочки порознь стояли на тротуаре и их профессия не
вызывала никаких сомнений). Я уж не знаю, о чем и на каком языке разговаривал донецкий
горняк с французской шлюхой, но, вернувшись к нам, он пояснил, что все удовольствие
стоит 20 франков. Мы захохотали и двинулись дальше. На площади ребята оглянулись вокруг
и присвистнули: на каждом углу - стриптиз-шоу, с ярко освещенными витринами и
фотографиями полуобнаженных девушек в полный рост. Моментальное совещание: идти или
не идти? Понятно, к чему мог привести неосторожный поступок, а, с другой стороны,
соглядатаев поблизости не видно и можно было спокойно нырнуть в одно из этих заведений.
Любопытство пересилило. Через пять минут, заплатив по пять франков, мы зашли в зал.
Небольшое полутемное помещение с двумя десятками столиков и маленькой эстрадой. На
сцене крутится какая-то полуобнаженная мулатка. Мы сели за столик, и к нам сразу
подскочили два официанта с предложением выпивки и, если мсье желают, девочек. Денег не
было ни сантима, поэтому мои парни, не привыкшие к такого рода обхождению, послали
их… Официанты не отставали. Но, главное, что раздражало – то, что эти фигуры все время
вертелись перед глазами и не давали увидеть происходящее на сцене. Наконец, официанты
поняли, кто мы такие и предложили убираться вон. Парни гневно заорали и пошли в кассу с
требованием вернуть деньги за утраченные иллюзии. Самое смешное состояло в том, что
деньги нам вернули.
Впервые лечу на ИЛ-62. Египет! Африка! Загадочно, заманчиво, интересно!
Накануне поездки узнал от своего коллеги по работе, что в Каире служит его родной
брат третьим секретарем посольства. Записал телефон, выяснил, что лучшим сувениром для
заграничного советского человека считается черный хлеб, селедка и русская водка. И еще,
нечто удивительное: побывавшие в Египте друзья настоятельно рекомендовали взять с собой
побольше карандашей (!?). Мне объяснили: египтяне живут в нищете, самым популярным
способом подработать для них является обслуживание многочисленных иностранных
туристов. В аэропорте, у отеля, около магазина вас поджидают взрослые и малолетние
аборигены, которые за любую услугу (поднес чемодан, открыл дверь, подсказал дорогу)
требуют подачку – бакшиш. Но они прекрасно знают, что от советских туристов денег не
получишь. Поэтому неведомо как сложился обычай просить у русских в качестве чаевых
карандаши, за которые в местной лавке можно было получить несколько пиастров, а это –
хлеб и зелень, пища для всей семьи на целый день. Забегая вперед, скажу, что слово
карандаш, произнесенное практически без акцента, мы слышали постоянно, и не только в
ответ на какую-нибудь услугу, а просто в виде просьбы (иногда довольно нахальной) подать
на пропитание.
Прилетев в Каир и разместившись в гостинице, я первым делом позвонил в посольство,
нашел третьего секретаря, передал привет из Москвы и договорился о встрече. В тот же вечер
в гостинице организовал небольшое застолье, вручил своему новому знакомому буханку
черного хлеба и банку селедки (восторг!). В ответ на его вопрос я высказал желание
познакомиться с чем-нибудь, что туристам обычно не показывают. Он понял меня превратно
и привез в закрытый ночной бар, где обычно собиралась «золотая молодежь», дети
министров, банкиров, бизнесменов. Было очень шумно, душно и неинтересно. На следующий
день приятель повез меня на «Золотой базар». Среди океана торговцев – небольшая улочка,
сплошь уставленная магазинами, палатками, ларьками, где продавались золотые и
серебряные кольца, броши, браслеты, серьги с изумрудами, рубинами и прочими
драгоценными камнями. Магазины буквально ломились от сказочных богатств. Это была
сказка – Тысяча и одна ночь, Шехерезада, Синдбад Мореход и граф Монтекристо, вместе
взятые! Естественно, такого блеска и великолепия мне наблюдать до сих пор не
приходилось. Видимо поэтому у меня немножко что-то стало с головой, но при помощи
моего знакомого удалось купить золотой гарнитур с жемчугом: кулон, перстень и сережки
(не премину заметить, что египетские фунты нам меняли на полноценные 30 советских
рублей).
Многочисленные экскурсии по городу, кстати говоря, не оставили любопытных
воспоминаний. Иногда было интересно: Каирский университет, музеи, гробницы, обелиски.
У входа в мечети, постоянно посещаемые туристами, сидят арабы, которые выдают
специальные тапочки (в уличной обуви заходить запрещено) и непременно сами завязывают
шнурки (бакшиш!) В центре города – кварталы роскошных домов, замков, ухоженных
палисадников. По улицам нескончаемым потоком движется масса машин. Внезапно по
середине проспекта в гуще автомобилей на рысях проскакивает табун верблюдов. Нил –
широкая грязная река. Нашему гиду, красивой черноволосой женщине при первой же
встрече был задан, по-видимому, традиционный вопрос: «А здесь водятся крокодилы?» В
ответ услышали заученную шутку: «Кроме наших мужчин, крокодилов у нас нет».
В свободное от экскурсий время гуляю по городу, иногда забредая в жуткие трущобы.
Обшарпанные дома, полные мусора улицы, грязь, нищета, какие-то полусгнившие фелюги на
берегу реки– пристанища бомжей, где копошатся замызганные малолетки.
Хозяин лавки сидит у дверей своего магазинчика и, видя мою заинтересованность в
своем товаре, зазывает внутрь и угощает чашечкой кофе.
Чумазый парнишка продает воду, откупоривает бутылку и в знак особого ко мне
расположения обтирает горлышко черной от грязи ладонью.
Пристал бродяга, сует мне перстень с каким-то камнем, шепчет: «Файв паунд» (пять
фунтов). Я отмахиваюсь, но он еще долго тащится за мной, постепенно снижая цену до
смешной цифры.
В середине дня по всему городу раздается призыв муэдзина к молитве. Внезапно все
замирает. Многочисленная шумная толпа вдруг образует на тротуарах четкие ряды
коленопреклоненных мусульман, сидящих на неизвестно откуда появившихся ковриках.
Люди шепчут молитву, подняв руки к лицу, затем враз по команде муэдзина приникают
головой к земле, потом вновь поднимаются. Вся процедура продолжается несколько минут. В
какой-то момент все заканчивается, и перед глазами все та же суета и разноголосица.
Темнеет. Полицейский останавливает спешащую куда-то женщину и строго ее
допрашивает. Как мне объяснили, поздно вечером полиция может остановить любую
одинокую женщину, расспросить ее и, возможно, отправить в участок: мусульманке не
положено в такое время находиться на улице в одиночестве.
Нас привозят в Гизу, чтобы мы могли полюбоваться пирамидами, гигантскими
сооружениями (высотой до 150 метров) и колоссальным сфинксом, сложенными из
многотонных известняковых «кубиков» почти пять тысячелетий назад. Невозможно себе
представить, каким образом эти махины были вырублены в скалах, отшлифованы,
перевезены из верховьев Нила и, главное, водружены на такую высоту без современной
техники.
Наш автобус уже ждет огромная толпа арабов, каждый из которых ведет в поводу
верблюда, лошадь либо ишака. Гид поясняет: можете выбрать любое животное и прокатиться
на нем вокруг пирамид (фирма оплачивает). Аборигены окружили нас тесной толпой,
оглушительно орут, хватают за руки и тянут к себе (это их заработок). Кавалькада
образовалась любопытная: цепочка разномастных животных с чернобородыми погонщиками
и седоками, «белыми людьми», одетыми в разноцветные сарафаны, майки, шорты, шляпы и
пилотки, изготовленные из газеты. Мы хохочем над нашей тетей Таней, пожилой, грузной
женщиной, которая выбрала для себя верблюда, с четвертой или пятой попытки
взгромоздилась на него и, наконец, поплыла на «корабле пустыни», гордо поглядывая на нас
сверху вниз. В какой-то момент животное начало вести себя очень неспокойно, стало
приплясывать и лягаться. Наездница перетрусила, с ужасом кричала арабу, умоляя его о
спасении. Тот невозмутимо произнес: «Бакшиш». Женщина была уже готова на все, но
погонщик был вполне удовлетворен пачкой сигарет. Верблюд моментально успокоился и
двинулся дальше размеренно и неспешно.
Второй раз нас привезли сюда поздно вечером, затемно. Гид пообещала
интереснейшее цвето-звуковое шоу. Сидим в креслах, озираемся: темно, холодно, ветрено,
жутковато. И вдруг пирамиды и огромный мрачный сфинкс осветились яркими
разноцветными огнями, над нашими головами заметались лучи прожекторов, и над пустыней
разнеслись таинственные, словно из-под земли идущие голоса, подхваченные
необыкновенным эхом. Мы слушаем, но ничего не понимаем (говорят по-английски). Гид
нам шепотом: «Это пирамиды разговаривают друг с другом и со сфинксом. Они вспоминают
древние времена, тогдашнюю жизнь, порядки и обычаи. Восхваляют фараонов, в честь
которых построены пирамиды. Рассказывают об их походах и подвигах». Концерт окончился.
Мы уезжали, надеясь надолго запомнить это необычайное представление.
Наш следующий объект – Асуанская высокогорная плотина, построенная с помощью
советских специалистов. В город Асуан ехали десять часов на допотопном поезде в
пятидесятиградусную жару. Вялые, изможденные немыслимой духотой, размещаемя в
гостинице на берегу Нила. Теплый душ избавления не приносит. Наша группа выходит из
гостиницы. Все в недоумении: куда идти, где найти спасение от душного зноя. Нам
объяснили, что в реке купаться нельзя: крокодилы! К отелю подъезжает роскошный лимузин,
из него выходит человек: «Советские туристы? Есть здесь Иванов Евгений Иванович?»
Выхожу из толпы: «Это я». Под изумленными взглядами моих спутников с шиком уезжаем.
Да, это консул СССР в Асуане, предупрежденный каирским коллегой о моем приезде. Мы
прекрасно провели время в открытом баре на берегу Нила, пили чудесное египетское пиво и
много разговаривали. Я понимаю этих ребят. Годы жизни вдали от Родины, и любое
появление хоть каких-нибудь знакомых – событие. Перед расставанием спросил: «Чем могу
быть полезен?» «Не знаю, но очень жарко». « Понял. Могу предложить частный бассейн,
владелец которого уехал и оставил ключи от дома». Пригласил троих ребят, отдыхали,
купались, кайфовали.
Асуанская плотина особого впечатления не произвела, тем более, что я побывал на
наших Братской и Саяно-Шушенской электростанциях. Потом было еще много экскурсий.
Остались только смутные воспоминания о необыкновенных по величию и красоте
постройках египетских фараонов.
Последний туристский объект - город Александрия. Поселились в роскошном отеле
«Палестина» на самом берегу Средиземного моря. Сервис высшего класса: из номера
выходишь к лифту, спускаешься и из холла попадаешь прямо на пляж. Это кайф: после
долгих переездов по невыносимо жаркой стране можно с ленцой полежать в тенечке,
искупаться, понырять с вышки и уйти обратно в номер с кондиционером. Сейчас для многих
такое удовольствие стало обыденным, а в то время все воспринималось как сказка.
Здесь меня тоже нашел советский консул Андрюша Макаров, который был искренне рад
нашему знакомству. Мы поехали по городу, лежащему узкой тридцатикилометровой цепью
вдоль побережья. Тихо, малолюдно, пустынно. Андрей объясняет: «Здесь сплошные отели,
рестораны, бары. Но туристский сезон пока не начался, и все практически закрыто. Но
нужные нам места имеются». Сворачиваем в переулок. Навстречу из ресторанчика выходит
хозяин, обнимается с моим знакомым, уважительно двумя руками пожимает мои ладони,
приглашает заходить. Хозяин что-то кричит на кухню, и там начинается деловая суета. Стол
заполняется дразнящими глаз блюдами, сплошь из морских продуктов. Запомнились
огромные креветки в ладонь величиной. Объеденье! Андрей достал из сумки бутылку виски,
сунул хозяину несколько фунтов, пояснил: «Сюда можно принести с собой любое спиртное,
но за свою бутылку виски нужно заплатить полную стоимость». Вот такие чудеса. И опять –
расспросы, разговоры, теплая домашняя обстановка.
В последний день я еще раз убедился, что наша компания оказалась на редкость
сплоченной и юморной. Руководитель группы предложила: «Товарищи, давайте устроим
прощальный ужин, организуем такой праздник, чтобы всем запомнилась наша чудесная
поездка». Все разошлись в некотором недоумении. Но нашего предводителя это не
обескуражило. Она целый день бегала по нашим номерам, о чем-то договаривалась, что-то
просила, кого-то убеждала. Дело дошло и до меня. «Евгений Иванович, мне сказали, что Вы
пишете стихи. Сочините что-нибудь о нашей поездке, о наших товарищах»,- она с мольбой
поглядела на меня. «Что Вы ,– говорю ,– я никогда не писал стихи. Мелодии сочинял,
баловался. А стихи – никогда». Она ушла, крайне разочарованная. Остался один и
призадумался, появились идеи. Схватил тетрадку и ручку. Надо повспоминать.
Праздник удался на славу. У нас было все: застолье, танцы, фокусы, какие-то
немыслимые переодевания, бег со стрельбой из самодельных луков и что-то еще смешное и
невероятно интересное. В самом конце вечера неожиданно для всех состоялось мое
выступление с частушками. Это был невероятный успех. Должен признаться, что на
следующий день весь самолет, набитый московскими туристами, переписывал и распевал мое
сочинение.
Денег много, денег много,
Деньги некуда девать,
Не бросать же их на ветер,
Решил в Африку слетать.
Кольца, брошки и браслеты
От всего воротит взгляд.
Только вижу, как у женщин
Глазки алчные горят.
Нефертити, Нефертити,
Ты с ума меня свела,
Я б хотел, чтоб Нефертити
Как бакшиш меня взяла.
Увидав Тутанхамона,
Девки загрустили:
Ох, какого жениха
Сдуру упустили.
Пирамиды в ряд стоят,
С удивленьем вниз глядят:
Тетя Таня на верблюде
Объезжает этот ряд.
Муэдзины с высоты
Громко завывают,
Православных в мусульман
Обратить желают.
Крокодилы жадно ждут
Развлечений светских,
Нет вкуснее никого
Подданных советских.
Белоснежные фелюги
Не боятся качки,
Здесь за фунты отдаются
Шустрые полячки.
Ох, не надо мне борщей,
Пошлю рассольник к черту я,
Я влюбился без ума
В супчики протертыя.
Я московскому таксисту
Нагружу весь свой багаж.
Если спросит, сколько дашь,
Я отвечу: КАРАНДАШ!
Мечта всей моей жизни - Индия! Я даже представить себе не мог, что это такое.
Только знал наверняка – сверхобычное, неизведанное, потрясающее и таинственное.
Однажды, когда во мне проснулось нестерпимое желание посетить Индию, я задумался.
Вариантов – никаких (к тому времени я уже уволился из Центрального совета по туризму). И
все же решил попробовать. На следующий день я предстал перед министром туризма
Абуковым, моим давним начальником, который на протяжении многих лет старался
сдерживать мои усилия по развитию ориентирования, и, что странно, относился ко мне очень
доброжелательно. Я сказал прямо: «Алексей Хуршудович, у меня есть хрустальная мечта
детства – хочу повидать Индию». Тот ответил: «Женя, я не против. Иди в международное
управление, там все оформят». Блеск! Теперь нужно получить характеристику, которая
должна быть подписана председателем ЦС «Динамо» и секретарем партбюро. И тут началось
что-то странное. Оказалось, что наш отдел по партийной линии состоял при парткоме МВД
СССР, секретарем которого был заместитель министра Черненко (брат нашего
предпоследнего генсека). Боже мой, сколько же эти два руководителя меня мурыжили:
задавали десятки нелепых вопросов, гоняли с бумагой один к другому, перезванивались,
переписывались. А мой непосредственный начальник прямо заявил: «Надо бы разобраться,
как к тебе попала эта путевка». В конце концов я утонул в этом болоте. Все! Мечту детства
похоронили.
Счастливая пора не может длиться бесконечно. Как говорится, пришла беда – открывай
ворота.
Несколько лет назад Слава Елаховский, будучи за рубежом, познакомился со шведом,
который прислал на мое имя фильм, красочно и убедительно пропагандирующий спортивное
ориентирование. Я продемонстрировал пленку на профсоюзной конференции ЦС по туризму
и предложил руководству купить ее. Начальство отказалось тратить валюту на эту
«безделицу». Разъезжая по Союзу, я десятки раз показывал этот фильм на соревнованиях,
семинарах и сборах и никогда не задумывался о том, на каких условиях она к нам попала. А
летом 1975 года шведская фирма, владелица пленки, прислала факс с просьбой вернуть
фильм или оплатить его стоимость. Дело дошло не только до руководства Центрального
совета, но и до секретариата ВЦСПС. Пленку вернуть невозможно, так как она была изрядно
поцарапана на наших несовершенных проекторах, а платить валюту за нее никто не хотел.
Наступило пиковое положение, виновником которого, естественно, оказался я.
Наконец, выход найден: я договорился с фирмой «Совэкспортфильм» о том, что она
покупает ролик у шведов за валюту, а мы возвращаем ей в рублевом эквиваленте. Казалось,
что все удалось уладить. Отнюдь! Меня вызвал Абуков и засыпал вопросами: «Кто такой
Елаховский? Как он оказался в Швеции? Как попал в Бюро Центральной секции? Кто ему дал
право переписываться с иностранцами?» И поставил точку: «Во всем виноват ты, и только
ты, так что придется отвечать!»
На
заседании Президиума Абуков выступил с разгромной речью: о резонансе, который этот
вопрос получил в ВЦСПС, о моем нечистоплотном (!) поведении, об общественности,
которая ведет различные закулисные переговоры и т. д, и т.п. В ответ я напомнил о своем
давнем предложении купить фильм с тем, чтобы он дошел до массового зрителя, и признал
свою вину в том, что до конца так и не выяснил у шведской фирмы их намерений. Упомянул
и о том, что шведы за все три года ни разу вопрос о продаже фильма не ставили, и я
воспринял их посылку как некий бесплатный рекламный материал. Положительной реакции
на мои объяснения не последовало. Члены Президиума, безусловно, понимали всю
беспочвенность обвинений в мой адрес, но молчали, как бы набрав в рот воды. Кто же пойдет
против мнения председателя? В конце концов Абуков согласился заплатить за пленку
«Совэкспортфильму», меня предложил перевести на работу в Московский совет по туризму,
а Елаховского лишить звания мастера спорта и вывести из состава Бюро Центральной
секции. Заседание закончилось, и в мой кабинет потянулись сочувствующие сотрудники.
Каких только здесь не было высказываний: бюрократизм, волюнтаризм и много других
«…измов». Только Косичкин был в восторге: «Дружище, я беру тебя к себе в МВД. Нам
такие люди нужны, тем более, что создана Всесоюзная федерация служебного многоборья,
один из видов которого – спортивное ориентирование. Ты получишь полную
самостоятельность в работе, в каждой области и республике у тебя будут подчиненные –
штатные сотрудники. Развернем работу так, как ты сочтешь нужным».
Потянулись дни тягостных раздумий, прерываемых бесконечными советами. Виктор
Артамонович Пичугин, ветеран спорта, до тонкости изучивший всю подноготную интриг в
профсоюзных органах, заявил категорично: «Московский совет – это не твой уровень. Уходи
в МВД. В нашей системе тебе работать не дадут».
С тяжелым сердцем написав заявление об увольнении по собственному желанию, я стал
сотрудником отдела физической и огневой подготовки органов внутренних дел с погонами
старшего лейтенанта внутренней службы и обязанностями ответственного секретаря Всесоюзной
федерации служебного многоборья.
Должность была новая как для меня, так и для только что созданной федерации.
Несколько месяцев ушло на то, чтобы в корне переделать наспех написанные правила
соревнований и привести их в божеский вид. А поскольку кроме ориентирования в
многоборье входили плавание, стрельба, преодоление полосы препятствий и фигурное
вождение мотоцикла, пришлось долго и усердно вникать во все тонкости этих видов спорта.
Правила соревнований в то время жестко ставили участников в условия, близкие к
«боевым». В ориентировании спортсмены бегали с табельным оружием в повседневной
форме одежды: фуражка, рубашка с галстуком, брюки, кирзовые сапоги. Однажды в Латвии
среди местных жителей пронесся слух, что милиция охотится в лесу за каким-то опасным
преступником. Дома на хуторах были наглухо закрыты, люди боялись выходить на улицу. В
соревнованиях по плаванию спортсмены выходили на старт в той же форме, но не в сапогах,
а в ботинках. По команде стартера нужно было быстро раздеться до плавок и нырять в воду.
Чтобы сэкономить время, участники шли на различные уловки: носки пришивали к ботинкам,
а галстук – к рубашке, пуговицы которой держались на одной ниточке. Мгновенно скинув
ботинки с носками, рванув рубашку и сбросив брюки, хитрецы оказывались в воде раньше
всех. Убедить начальство изменить правила удалось с большим трудом.
На первом же чемпионате МВД СССР я поразился тому, с каким отрывом хозяева
обыграли своих соперников в ориентировании. На мой недоуменный вопрос руководитель
одной из команд расхохотался мне прямо в лицо:
- Да Вы что, не знаете, как это у нас делается? Дистанцию ставят местные судьи, а
спортсмены тренируются на ней по меньшей мере полтора-два месяца. Вот вам и результат.
Да мы с этим давно свыклись. Обижаемся, конечно, да что толку. Ведь никому ничего не
докажешь!
Но тут взыграло мое ретивое. На следующий год чемпионат должен был проходить в
Эстонии. Я позвонил своему приятелю, тренеру сборной команды ЭССР по ориентированию:
- Тыну, я прошу у тебя помощи. Сможешь поставить дистанцию, но так, чтобы об этом
знали только мы с тобой? И подготовь сто экземпляров карт. Это - для чемпионата МВД
СССР по служебному многоборью.
За месяц до начала соревнований мне позвонил заместитель министра МВД Эстонии:
- У нас практически все готово. Только остается открытым вопрос об ориентировании:
мы от Вас никаких указаний не получали.
- Соревнования по ориентированию я беру полностью на себя. Приеду за неделю до
начала и сам все сделаю.
- Евгений Иванович, можно подумать, что Вы нам не доверяете.
- Ну что Вы! Дело совсем не в этом. Просто я, как профессионал, хочу все обставить
наилучшим образом.
Зам. министра, по-видимому, пожал плечами и положил трубку. А что ему оставалось
делать?
Чемпионат прошел успешно. Ориентирование выиграли ленинградцы. Эстонцы заняли
место в конце первой десятки. Должен с гордостью признаться, что с этого момента
спортсмены меня зауважали: в массы просочились слухи о том, что дистанцию ставил лично
Иванов.
На следующем чемпионате во Львове, не имея надежных местных партнеров,
дистанцию пришлось действительно ставить самому. Нам с Косичкиным выдали служебную
"Волгу", и мы отправились в лес на разведку (у меня уже были карты нескольких районов).
На выезде из города Косичкин вдруг сказал:
- Мне кажется, нас сопровождают.
Я оглянулся и увидел милицейский мотоцикл, который вслед за нами повторял весь наш
маршрут.
- Витя, едем, как ни в чем не бывало.
Приехали на место, для отвода глаз покрутились по лесу и уехали. На следующий день
рано утром выехали на другой участок (уже без сопровождения), где я и поставил дистанцию.
Результаты были, сами понимаете, объективные.
Подобная практика продолжалась постоянно, и спортсмены постепенно поверили, что в
ориентировании, также как и в остальных видах, победу одержат сильнейшие.
Существовала и другая проблема - сотрудничество и преследование. Милицейские
спортсмены были настолько не подготовлены, что соревнования превращались в беготню за
более-менее известными лидерами. По лесу двигались "паровозы" - один за другим. Что
предпринять? В первую очередь нужно было заставить спортсменов тренироваться, убедить
их в необходимости самостоятельно проходить дистанцию и поверить в свои силы. Я решил
начать с московской команды. Сильные неглупые ребята, но... с непоколебимым мнением:
лучше прицепиться к лидеру, чем пытаться достичь результата самостоятельно. Помню, на
тренировке одного упрямца сумел-таки убедить самому найти хотя бы один КП. Через
полтора часа появился мой подопечный - взъерошенный, вспотевший и сияющий.
-Слушай, а я ведь САМ отыскал, понимаешь, САМ - вот эти три КП. И каждый раз было
такое чувство, что нашел не этот зачуханный пункт, а золотую монету.
С этого все и началось. Но далеко не для всех.
Следующий чемпионат проходил в Алма-Ате. Дистанцию в тайне ото всех готовил
местный ориентировщик Саша Григорьев. Приехал вместе с ним на место и ничего не могу
понять:
- Где же лес?
- Евгений Иванович, лес у нас только в горах. Карт на те участки не имеем. Пришлось
ставить дистанцию здесь.
- Но как же так? Ведь тут абсолютно голое место.
Я в раздумьи: пересеченка здесь хорошая, местность изрезана оврагами, буграми,
лощинами. Но все равно представляю себе, как участники, не теряя соперников из вида,
будут бежать один за другим от старта до самого финиша.
Однако выход из, казалось бы, безнадежной ситуации был найден. Не нарушая правил
соревнований, я видоизменил планировку трассы, которая теперь состояла из трех колец.
Каждая треть дистанции начиналась и кончалась в одном и том же месте - так же, как в
эстафете. Таким образом, участник под №1 должен был бежать сначала по первому кольцу,
затем по второму и, наконец, по третьему. Последующие спортсмены шли по той же
дистанции, но порядок прохождения колец менялся.
Каждый участник получил карту, на которой была указана последовательность поиска
пунктов. Письменная информация дополнительно поясняла установленный порядок, а
контроль осуществляли судьи КП, которые фиксировали время прохождения каждого
спортсмена. Для перестраховки перед стартом были даны дополнительные подробные
разъяснения.
Соревнования закончились. Потребовалось около двух часов, чтобы проанализировать
протоколы КП. Результаты оказались неутешительными: 40% участников по привычке
бежали за лидерами и были сняты за нарушение порядка прохождения дистанции. Одного за
другим я вызывал к себе представителей команд, показывал график прохождения КП, и они
убеждались, что снятые спортсмены нарушили один из главных пунктов правил
соревнований. Несмотря на очевидность моей правоты, представители многих команд
потребовали пересмотра результатов. Разразился чудовищный скандал. Главный судья
чемпионата, генерал МВД СССР (как всегда, генерал «свадебный») в ответ на протесты
заявил:
- Главный судья в ориентировании – Иванов. Как он сказал, так и будет.
Я же, не дожидаясь награждения, умчался в аэропорт. Думаю, что эти соревнования
послужили для многих хорошим уроком.
В обязанности работников нашего отдела входила проверка профессиональной
подготовки сотрудников органов внутренних дел – от низовых подразделений до
республиканских министерств и областных управлений. Все служивые люди, начиная с
рядовых и кончая офицерами среднего звена, должны были сдавать контрольные нормативы
по бегу, боевому разделу самбо и стрельбе. Буквально через месяц после приема на работу
мне пришлось инспектировать УВД Калининской области. В самбо я ничего не понимал и
поручил проводить зачеты местным коллегам, сам же сидел рядом и с умным видом
наблюдал за происходящим. В остальных видах все было просто: в стрельбе – подсчитать
очки, в кроссе уследить за теми, кто не уложился в контрольный норматив. По окончании
экзаменов, отправив на службу всю гвардию, начальник отдела сказал: «Ну, что? Теперь и
самим пострелять можно». Согласился, хотя из пистолета Макарова стрелял всего пару раз
(признаться в этом местным офицерам было невозможно). Я получил оружие, пустую обойму
и патроны. Попытался снарядить обойму (раньше делать это не приходилось), вставил патрон
не той стороной и он сразу же застрял. Мои напарники уже сделали несколько выстрелов, а я
все еще не могу вытащить патрон из обоймы. Те из-за перегородки кричат: «Евгений
Иванович, почему не стреляете?» «Сейчас, - отвечаю, - одну минутку». («Боже мой, - думаю,
- какой позор!») Наконец, справился, снарядил обойму, зарядил пистолет и начал стрельбу.
Результат, конечно, был неважный, хотя я когда-то прилично стрелял из мелкашки и даже
получил второй спортивный разряд. В Москве насел на мастеров спорта из нашего отдела, и
они стали меня обучать, поскольку стрельба из ПМ имеет свои особенности. К концу
обучения я получал только хорошие и отличные оценки.
Мой коллега по МВД, работавший в пожарной охране МХАТ на Тверском бульваре,
раздобыл дефицитные билеты на премьеру спектакля «Так победим!» Таким своеобразным
способом он отблагодарил Валю за то, что она выполнила контрольную работу по физике для
его супруги, студентки вечернего института.
За несколько минут до начала представления зал вдруг зашелестел, люди стали крутить
головами, и мы увидели, что в правительственную ложу входят Брежнев, Суслов, Громыко,
Пельше и другие члены Политбюро ЦК КПСС. А перед этим на краю каждого ряда быстро и
бесшумно разместились молодые, крепкие, чем-то похожие друг на друга парни.
Ленина играл Калягин. При первом появлении на сцене Ильича вдруг на весь зал
прозвучал возглас Брежнева: «Надо бы поаплодировать!» Зрители замерли. Через несколько
минут голос с известной всему миру дикцией громогласно обратился к Громыко: «Ты чтонибудь слышишь? У меня эта машинка совсем не работает». Тот ответил: «Да вытащи ее из
ушей. Мой аппарат тоже не помогает». Стало невообразимо гадко и очень стыдно за этот
фарс, который разыгрывался членами правительства буквально в пяти метрах от нас. Валя
повернулась в сторону ложи и хотела было зашикать, но я успел ее одернуть: «С ума сошла?»
Было отчетливо видно, как Калягин побагровел и вроде бы споткнулся, но быстро взял себя в
руки.
Эпизод с Брестским миром длился минут двадцать и подходил к концу, когда мы вновь
услышали: «А-а, это про Брестский мир!» Я злорадно ухмыльнулся: «Дошло, наконец».
По окончании первого акта генсека увели из ложи под белы рученьки. Мы надеялись,
что после антракта он не появится, но этого, к сожалению, не произошло. Реплики из ложи
продолжались.
«Боже мой,
представляю, как себя чувствуют артисты!» - думал я.
Калягин, по-моему, до конца спектакля так и не оправился.
Через несколько лет в актовом зале ЦС «Динамо» состоялась встреча с артистами
МХАТ, на которой присутствовал Калягин. Я не удержался и послал ему записку: «Помните
премьеру спектакля «Так победим!» с участием в качестве зрителей членов Политбюро?
Расскажите, что Вы чувствовали во время представления?» Ответа я не получил. Стало ясно:
для откровенных воспоминаний время еще не пришло.
Несмотря на возникший интерес к новому занятию, служебное многоборье всегда
оставалось для меня на втором плане. Постоянно терзали бередящие душу вопросы: как
оказалось, что Всесоюзная физкультурная организация «Динамо» обошла стороной мой
любимый вид спорта, почему наши спортсмены на всесоюзных соревнованиях никогда не
поднимались выше десятого места и чем объяснить отсутствие в динамовском календаре
чемпионатов общества по ориентированию?
В середине 70-х годов этот вид спорта культивировался только в Московской и
Эстонской динамовских организациях, где состязания были малочисленны и откровенно
слабые. Необходимо было решить первоочередную задачу: добиться проведения чемпионата
ЦС «Динамо». Многочисленные переговоры с руководителями разного ранга ни к чему не
привели. Дело дошло до того, что старший лейтенант Иванов направил рапорт председателю
Центрального совета, в котором говорилось о недооценке этого важного служебноприкладного вида спорта со стороны подполковника Куприянова (непосредственного
начальника зарвавшегося лейтенанта). С такой наглостью в этих стенах еще не сталкивались.
Но усилия не пропали даром, и в 1978 году в Эстонии состоялся 1-й чемпионат. На
соревнования прибыли команды почти всех союзных республик (еще бы, приказ необходимо
было выполнить любой ценой). Бог мой! Без боли на этих горе-ориентировщиков смотреть
было нельзя: многие из них впервые в жизни взяли в руки компас и карту, хотя среди них
можно было отметить несколько довольно приличных мастеров.
Наконец, динамовские руководители заинтересовались новым для них видом спорта и
чемпионаты ЦС «Динамо» (сначала только летние, а позднее и зимние) стали проводиться
ежегодно.
Я перешел на работу в учебно-спортивный отдел, где в качестве старшего тренера
целиком посвятил себя спортивному ориентированию. В короткий срок удалось решить
вопрос с экипировкой команды, в плане мероприятий появились учебно-тренировочные
сборы и выезды на многодневки, на чемпионатах общества стали разыгрываться призы среди
юношей и девушек, на одной из динамовских фабрик начался выпуск беговых костюмов для
ориентировщиков.
Динамовцы развили такую бурную деятельность, что сторонние спортсмены и их
тренеры, поняв перспективы роста в нашем обществе, покидали прежние организации и
становились под динамовские знамена. Специально оговорюсь: я никого никогда не
переманивал, не соблазнял всяческими посулами и не обманывал. Люди приходили к нам
сами, по зову собственного сердца. Я с гордостью и большой теплотой часто вспоминаю тех,
кто своим трудом и талантом принес спортивную славу нашему обществу. Иван Кузьмин,
Сергей Симакин, Ольга Мухина, Наталья Колесова (Моросанова), Улдис Ждановс, Инара
Гипсле, Лилия Романовска, Гунар Дукште, Михаил Святкин, Александр Левичев, Алексей
Щуров, Валентина Близневская, Владислав Кормщиков, Николай Лузин и многие-многие
другие. Но наши надежды были связаны не только с легионерами (да и как их назвать
легионерами, если ребята много лет тренировались в «Динамо»). В ряде городов появились
интересные тренеры, и началась серьезная работа по воспитанию спортивных резервов.
Результаты выступления динамовцев на всесоюзных соревнованиях улучшались из года
в год, медленно, но неуклонно.
В1983 году сборная команда «Динамо» стала обладательницей Кубка СССР.
Нас, офицеров, человек двадцать. Мы стоим на старте лыжных гонок. Точнее, это не
гонки, а сдача ежегодных нормативов. У всех настроение веселое, расслабленное, можно
даже сказать, дурашливое. Все понимают, что гонки – это очередная формальность, но я так
не считаю. Последние годы я каждые выходные бегал по двадцать, тридцать километров. А
сейчас – пять! И хочется проверить себя.
Старт! Рванулся и сразу понял, что один настоящий соперник есть. Остальные
двинулись вяло и неспешно. Итак, Володя вырвался вперед на один метр! Иду след в след.
100 – 200 – 500 метров. Крутой поворот. Володя не удержался и чуть-чуть отклонился в
сторону. Тут-то я его и обошел. Вперед – вперед! Но не тут-то было. Его дыхание чувствую
ушами. Гоню – гоню! Тяжело. Упираюсь! Один – два – три – четыре километра. Тяжко! Чуть
сбавил. Вовка впереди! Наседаю на лыжи. Он уходит на метр, на два. Напрягаюсь, догоняю.
Опять уходит – на пять, шесть метров. Финиш виден. Сил нет. Сдался.
В раздевалке Вовка заводит: «Иванов, а я тебя все-таки сделал!» Молчу. Тихонечко,
завязывая шнурки на ботинках, очень невинно задает вопрос Виктор: «Вова, а тебе сколько
лет?» Тот: «27». «Да-а,- разочарованно тянет Витя, - а Евгению Ивановичу 52!»
Когда в стране началась перестройка, многие виды спорта, даже олимпийские, резко
затормозили. На совещании нам объявили, что о былых масштабах финансирования надо
забыть и посоветовали искать спонсоров. Спонсоров? Для ориентирования? Да кому мы были
тогда нужны? Ориентирование моментально исключили из динамовского календаря и
лишили финансирования. Ошарашенный этой новостью, я четыре вечера подряд провел в
приемной председателя с просьбой об аудиенции. Секретарь каждый раз докладывала обо
мне, но безрезультатно. Попасть в кабинет к нему удалось только на пятый день. Генерал
встретил меня насмешливо: «Ну, и за что ты мне устроил этот прессинг?»
Я кратко и четко изложил свою позицию. Ориентирование – перспективный вид спорта,
который еще в 1977 году был признан олимпийской дисциплиной, в связи с чем включение
его в программу Олимпийских Игр – вопрос самого ближайшего времени. И, что очень важно
для нас – динамовцы составляют около 30% состава сборной команды СССР. Задав
несколько вопросов и получив исчерпывающие ответы, генерал встал:
- Можешь работать спокойно. Деньги дадим, но придется привыкать к экономии.
Аудиенция продолжалась не более десяти минут, а моя дальнейшая работа – чуть
больше двух лет. В 1990 году финансирование неолимпийских видов спорта было
прекращено. Мои отчаянные усилия ни к чему не привели. Все. Это конец. Это – пенсия!
Осталась невыразимая боль за то, что не смог отстоять, не оправдал надежды своих
товарищей.
По- доброму вспоминаю своих латышских друзей, с которыми меня связали многие
годы служения нашему чудо-спорту. Я общался с ними на всех соревнованиях, с
удовольствием и некоторой завистью наблюдая за самой дружной командой, в то время
сильнейшей в стране. Больше того, стал понемногу изучать их язык, ласковый, мягкий,
неповторимый. Ребята поддерживали меня в этих начинаниях, подсказывали, поправляли.
Мне кажется, что им тоже нравилось наше общение. Особенно в восторге была Анна
Славиня, которая засыпала меня вопросами (на латышском языке) и, открыв рот, ждала моих
ответов. Я смущался: «Аня, не понимаю». Она (по-русски): «Неправда, ты это знаешь!»
Словарный запас понемногу увеличивался, начиная с простейшего: свейки (здравствуй),
палдиес (спасибо), лудзю (пожалуйста) и т.п. Иногда Аня шалила, проверяя мои познания:
«Эс теви милу» (я тебя люблю). Я поддерживаю шутку: «Ту мани маани!» (ты меня
обманываешь). Оба смеемся, довольные. Другие девчонки тоже вступают в игру. Одна,
заглядывая мне в глаза, озорно шепчет: «Эс грибу теви нуоскупстит узвайдзиня». Я – в
недоумении, а они хохочут: «Я хочу тебя поцеловать в щечку!» Краснею.
При
встречах много разговаривали, шутили, смеялись. Но в серьезной беседе кто-нибудь говорил:
«У нас гость. Разговариваем только на русском языке». Позднее мне пришлось руководить
ориентированием в «Динамо», и в нашем обществе появилось много латышей, которые
составили гордость динамовского спорта.
Дожив до
60-летия, устроил в Москве праздник – встреча с друзьями, воспоминания, песни.
Неожиданно из Риги приходит письмо президента Латвийской федерации ориентирования
Родриго Славиньша с приглашением на соревнования и скромным намеком на мой юбилей. В
то утро я подъезжал к перрону Рижского вокзала, затаив дыхание: сколько лет здесь не был, а
ведь все знакомое и даже родное. Встречает Роджь, такой же вежливый, предупредительный,
чудный человек. Мы обнялись, после чего он объяснил, что ему нужно еще пару часов
поработать, а у меня есть время погулять по городу. С удовольствием! Первым делом нужно
поменять рубли на латы. Захожу в первый же попавшийся банк: огромный зал, высоченные
потолки и мертвая тишина. Оглядываюсь и вдруг вижу Юриса Жилко. Тихонько шепчу:
«Юрис, свейки!" Он оборачивается и видит меня. «Женя!» – крик потрясает весь зал.
Обнимаемся, глядим друг другу в глаза, почти плачем (не виделись десяток лет). Все
обговорено – встречаемся на соревнованиях.
Дома у Славиньша сидим за полночь: я дотошно выспрашиваю все о житье-бытье моих
друзей – Ливии, Лилии, Маре, Марисе и других, о которых вспомнил. Тот о каждом подробно
рассказывает и хохочет: «Завтра увидишь всех своих любимцев». Помог в этом, сам того не
подозревая, Гунар Дукште (член сборной команды СССР и «Динамо»), который оказался
одним из ведущих мастеров воздухоплавания в Латвии и привез на соревнования воздушный
шар. На этом чудо-корабле он поднимал в воздух желающих, от которых не было отбоя, а
увидев меня, поразился и предложил подняться наверх. Тут-то меня и узрели мои давние
друзья. Встречи были, сами понимаете, какие.
Перед отъездом, за несколько минут до отхода поезда мне удалось дозвониться до
Русинса Вилкса, директора Рижского Дворца пионеров, главного поставщика одаренных
юношей в сборную команду Латвии. Тот надрывается: «Женя, приезжай ко мне немедленно,
потому что я уже стал забывать русский язык!» Я объяснил ситуацию, извинился, очень
тепло попрощался и, пряча повлажневшие глаза, обнял провожавшего меня Улдиса
Ждановса, своего верного динамовского помощника.
Совсем недавно у меня вдруг возник вопрос: чем же я занимался все время, после того,
как вышел на пенсию? Открылись интересные факты: за 16 лет пришлось сменить 15
профессий! В первую очередь причиной этих перемен стало коренное изменение образа
жизни: все лето (с мая по сентябрь) мы проводили в деревне, а остальное время – в Москве.
Зимой в городе без дела – тоска смертная, поэтому каждую осень я искал себе какое-нибудь
занятие. Как правило, находилась работа, не приносящая никакого удовлетворения: торговый
агент, подсобный рабочий, охранник и даже дворник. Но было и такое, что приносило
радость. Чего только стоило ученичество у Коли Гришкова, замечательного мастерареставратора старинной мебели, а позднее - работа в элитной мастерской по ремонту
антиквариата. Не могу забыть тяжелый плотницкий труд под началом Саши Тикунова, где я
приобрел первые строительные навыки. Понравилась и профессия школьного учителя:
мальчики и девочки, на несколько лет невольно отлученные от физкультуры, с моей
помощью понемногу овладевали азами легкой атлетики, лыжного спорта, гимнастики и
спортивных игр. И хотя ребята пели мне дифирамбы на выпускном вечере, школу пришлось
покинуть. Я убедился, что учитель в школе полностью бесправен перед нерадивыми
учениками.
Однажды я вдруг увидел
«луч света в темном царстве»: меня пригласили проводить занятия в Университете
физкультуры, спорта и туризма. И хотя работа приносила «нулевые доходы», я с радостью
ухватился за это предложение, тем более, что преподавать мне пришлось туризм и
спортивное ориентирование. Конечно, я мог выдать студентам все необходимые сведения,
что называется, «с листа». Но мне доставляло огромное удовольствие часами копаться в
различных справочниках и книгах, чтобы найти все самое интересное и новое. Впоследствии
оказалось, что студенты в моей науке не нуждаются. Им требовалось одно – зачет. На лекции
приходили по 2-3 человека, слушали в пол-уха и не проявляли никакого интереса к занятиям.
Этого стерпеть я не смог и понял, что мои знания не нужны ни студентам, ни Университету.
Почтовые будни
Теперь я – почтальон. Встаю в 5 часов утра, уже в начале восьмого начинаю
разносить корреспонденцию и радушно здороваюсь со своими клиентами, желая им доброго
утра. К подобному обращению многие не привыкли, они не понимают моих эмоций и молча
проходят мимо. Но есть и те, кто удивленно и доброжелательно отзываются. Время еще есть,
и я думаю, что люди привыкнут к «странному» почтальону и начнут откликаться на доброе
слово.
В наши обязанности входит доставка пенсий на квартиры. На первый раз меня
отправили с опытным почтальоном. Все оказалось довольно просто, только нужно было
очень внимательно пересчитывать деньги, ведь речь шла о десятках тысяч рублей. Сначала
меня неприятно поразил факт вручения почтальону чаевых (одна-две десятки), правда, не от
каждого пенсионера. Мой опекун успокоил: мол, это все в порядке вещей. В дальнейшем мне
много раз приходилось принимать эти деньги или скромные подарки – яблоко, конфеты,
шоколадки. Я успокоился. Но бывали и необычные случаи. Захожу в квартиру. Старушка,
обливаясь слезами, рассказывает, что неделю назад похоронила единственную дочь, и на
прощанье протягивает мне бутылку водки: «Сынок, помяни мою дочь. Больше некому». Я в
растерянности принимаю это подношение и в ответ лепечу что-то невнятное. На работе
рассказал своим коллегам. Те в один голос: «Правильно сделал, что не отказался. Можно
было обидеть женщину на всю жизнь!»
В этом году я поступил на работу в другое отделение связи. В общем, обстановка та же:
бабские россказни, обычный треп о житье-бытье и беззлобный мат-перемат (вроде как у
мужиков, которые обсуждают, как изготовить новую скамейку). На второй неделе работы
мне пришлось выслушать женские откровения по поводу проблем, связанных с
беременностью (а я здесь, между прочим, единственный мужик). Высказались все, потому
как у каждой есть хотя бы один ребенок. Последняя ораторша радостно заявила: «А я
обошлась без проблем. Даже было удобно обедать: ставишь на пузо тарелку и можно не
вставать с постели». Здесь я не выдержал. «Девочки, - говорю, - мне ваши проблемы не
совсем понятны. Если можно, то подробнее, пожалуйста». Они так грохнули, что из соседней
комнаты прибежала оператор Наташа: «Что у вас тут?» Татьяна, вытирая слезы: «Да вот у нас
юморист объявился».
Кстати, неработающим пенсионерам, имеющим возможность хотя бы немного двигать
ногами и желающим подработать, настоятельно рекомендую эту службу. Работа нетрудная,
несложная, с довольно свободным графиком (небольшие опоздания не возбраняются). Самое
неприятное состоит в том, что вставать нужно рано утром и появляться на работе в шесть
часов (или около того). Но привычка к ранней побудке приходит быстро, а поскольку
существует постоянный дефицит почтальонов, то работу можно найти в одном из ближайших
почтовых отделений в нескольких минутах ходьбы или езды от дома. Итак, вы приходите на
почту к 6 часам утра, в течение часа разбираете корреспонденцию и столько же времени
тратите на ее доставку адресатам. С 8 до 11 часов вы свободны (все, как правило, идут домой
завтракать и отдыхать). Затем второй заход: работа с заказными письмами, и где-то в 13-14
часов вы уже дома. Все. Зарплата – 9000 р. плюс 50% премии. Халява!
Но упаси вас Боже наняться куда-нибудь в районе центра Москвы. Однажды мне
навязали двухнедельную командировку на проспект Мира. В первый же день, едва
переступив порог рабочего помещения, я понял, что попал как курица в ощип: вся комната
была завалена мешками и ящиками с корреспонденцией. Мне пришлось ежедневно
сортировать почту не меньше трех часов, затем набивать сумку по самое некуда, взваливать
ее на тележку и отправляться в путь, который оказался очень неблизким – или два километра
пешком, или четыре остановки на трамвае. Естественно, я предпочитал транспорт. На
ступеньки вагона сумку приходилось втаскивать с большим напрягом. Тридцать
организаций, двадцать шесть жилых домов, на обход которых уходило три-четыре часа. С
учетом дороги от дома до почты и обратно (автобус и две пересадки на метро) я возвращался
домой не раньше семи часов вечера, измотанный до предела. До сих пор помню эти две
недели как кошмарный сон. А зарплата – та же.
Пенсионеры - это боль. Конечно, не только моя, но и всех людей, которые с ними какимто образом сталкиваются, общаются. А я с этими стариками по долгу службы встречаюсь
каждый месяц и иногда узнаю поразительные истории. Одна говорит: «Сынок, зачем ты
принес мне эти деньги? На 94 году жизни я хочу только одного – скорее умереть, но Бог не
дает мне покоя». Я осторожно: «Может быть, он прав?» Она качает головой. Ухожу, не зная,
что сказать, чем переубедить и, вообще, как быть в таком случае. Другая рассказывает
жуткую историю: «Мы прожили с мужем 39 лет, хорошо жили. Потом он сошел с ума, и
каждый вечер в течение пяти лет говорил, что придет ночью и убьет меня. Представляете, как
мне жилось все эти годы?» Я не мог себе вообразить ничего подобного, зажимал уши руками
и уходил из квартиры, потрясенный кошмаром этой жизни. Третья очень долго не открывает
дверь, а я уже все знаю: она копошится на кровати, с трудом перелезает на инвалидную
коляску и двигается к двери. Я спрашиваю: «А дети у Вас есть?» Она в ответ: «Дети когда-то
были, а теперь остались только нелюди». Я разрываюсь, у меня руки чешутся добраться до
этих «детей». Вот такие разговоры почти в каждой квартире. Но бывают и другие старики и
старухи: веселые, энергичные, подтянутые. С ними мне особенно хорошо. Рассказываю о
себе, они – про свою жизнь. Вместе посмеемся, обменяемся анекдотами и расходимся,
довольные друг другом.
Звонок гневного клиента: «Почему вы не принесли мне газету!?» Выслушиваю длинную
тираду и отвечаю: «Во-первых, должен сказать, что Вы не совсем правы в своем заявлении.
Точнее было бы выразиться, что Вы НЕ ПОЛУЧИЛИ газету. Корреспонденцию я доставляю
точно в срок и, безусловно, по адресу. Смею заверить Вас, что я очень аккуратный работник,
чему свидетельством является (не сочтите меня хвастуном) правительственная награда в виде
медали «За трудовое отличие». Далее. Вашей газетой скорее всего воспользовался кто-то из
соседей, которому (вот бедняга) не хватает средств для покупки телепрограммы. Наконец,
последнее. В прошлый раз, когда вы обрушили свой гнев на меня по такому же поводу, я так
перепугался, что купил газету на свои личные сбережения. Так вот, прошу Вас учесть, что это
было в первый и последний раз. Я закончил и готов выслушать Ваши замечания и
предложения.
Абонент на другом конце провода вновь взрывается: «Как вы со мной разговариваете?
Вы что, издеваетесь?» Отвечаю: «Если Вы изволили заметить, я говорю с Вами чрезвычайно
вежливо и, даже можно сказать, доброжелательно. То, что Вы от меня услышали, это мой,
если хотите, стиль общения с незнакомыми людьми, может быть даже с некоторым оттенком
юмора. Ну, а если кто-то из моих собеседников (я вовсе не о вас, упаси Боже) лишен чувства
юмора, могу ему только посочувствовать, потому как он либо не читал или не любит
Зощенко, Булгакова, Ильфа и его партнера Петрова (который был, как всем, а возможно и
Вам, известно, братом нашего чудесного писателя Валентина Катаева). Если Вы скажете, что
не читали его романа «Белеет парус одинокий», я Вам, извините, не поверю. За сим
прощаюсь, поскольку на моем столе уже накопилась целая груда корреспонденции, и я
должен ее доставить, как уже было изложено выше, точно по адресу и в установленный срок.
Адью».
УФПС (Управление федеральной почтовой службы России) меня бесит и смешит
одновременно. В связи с участившимися случаями нападения грабителей на почтальонов (в
том числе со смертельным исходом) чиновники нашего ведомства отреагировали
немедленно. Разослан циркуляр, в котором были изложены меры по предупреждению
подобных случаев – меры безусловно неисполнимые и даже анекдотичные, например:
«регулярно проводить инструктаж почтальонов и организовать занятия по самообороне». Я
представил наших толстых и неповоротливых теток в качестве каратисток, оборжался и
поразился «уму» наших руководителей.
Письмо Лужкову.
« Юрий Михайлович, добрый день!
Я – пенсионер (72 года), при выходе на пенсию получал вдвое больше жены, потому как
был сотрудником МВД СССР. Сегодня жена меня обогнала (по деньгам) благодаря Вашим
добавкам. А нас, служащих правоохранительных органов, Ваши добавки не коснулись. Я –
коренной москвич , и мне горько сознавать, что я, в мыслях руководства моего (!) города, не
считаюсь москвичем и поэтому не достоин этих надбавок.
Скорее всего, вы знаете, что размер пенсии у милиционеров (а я – майор внутренней
службы) зависит от оклада. Милиции добавляют ежегодно (и слава Богу) – то за секретность,
то за опасную работу, то еще за что-то. Я рад за них. Но наша пенсия зависит только от
твердого оклада. А он за последние годы почти не изменился.
Вопросы есть? Вопросов нет.
Ответа я не жду: у Вас слишком много адресантов. Просто у меня в душе накопилось. И
не первый год. Сейчас я работаю почтальоном, разношу пенсии и вижу, что многие (дай им
Бог здоровья) получают гораздо больше меня. А мой трудовой стаж – 54 года. Все».
«И все же с болью в горле мы тех сегодня вспомним,
Чьи имена, как раны, на сердце запеклись…»
О. Митяев
Декабрь 1970 года. Мне пришлось уехать в срочную командировку, и я прислал домой
записанное на патефонной пластинке письмо.
«Здравствуй, папа, папочка, дорогой мой!
Папочка. Последний раз я называл тебя так тысячу лет назад.
Сегодня на твой юбилей пришло много народа, включая тех, кто помнит тебя еще
ребенком. Я, что вполне естественно, знаю тебя всего 33 года. Но нет, я знаю тебя еще
дольше, еще больше. Я знаю, что ты почти мальчишкой участвовал в опасных поездках по
кулацким деревням. Я знаю, что когда было нужно, ты пошел работать в шахту. Я знаю, что в
войну ты точил снаряды под открытым небом в Сибири, несмотря на страшные морозы. Но
главное, что я знаю - ты всегда вкладывал все силы в то дело, которое от тебя ждали. И я
горжусь тобой, мой отец. Горжусь тем, что ты всегда честен, прям и справедлив.
И еще. Я люблю тебя, дорогой мой. Я гляжу на тебя и вижу, что ты чуть-чуть постарел,
самую капельку. В голове седина, на лице морщины. Но глаза твои - такие же зоркие, душа широкая, а сердце - доброе. А песня и пляска остались такими же лихими.
Твой трудовой путь заканчивается. Твои руки много сделали, и им нужно отдохнуть.
Твоя трудовая семья остается на заводе, но рядом с тобой мы – твои сыновья, дочь, родные,
близкие. И, конечно, мама, наша чудная мама.
Я поднимаю бокал за тебя, мой дорогой, за твое здоровье, за твою бодрость, за хорошее
настроение.
Спасибо тебе.
Твой непутевый сын».
P.S. 31 января 1983 года отец скончался у меня на руках. Где-то за месяц до кончины я
показал ему полугодовалую правнучку. Он, будучи почти в бессознательном состоянии,
слабо помахал рукой и улыбнулся.
Невысокий худощавый парень с насмешливыми глазами и копной черных волос, в
синих тренировочных брюках с аккуратными разноцветными заплатками и галстукомселедкой на голой груди. Таким в первый раз я увидел Валеру Игнатенко на слете туристов
МАИ почти пятьдесят лет назад. Он запомнился сразу непредсказуемостью мышления,
непоколебимой убежденностью в своей правоте, совершенно неожиданными знаниями
тонкостей в глубоко специфических вопросах и обладанием неимоверного объема самой
различной информации. Кстати, позднее последнее качество принесло ему популярную среди
маевцев кличку «Главземшарсправка». И, безусловно, он выделялся своей спортивной
подготовкой. Лыжник- перворазрядник. В те времена это было убедительной
характеристикой. Вполне закономерно, что вскоре он стал одним из лидеров туристской
секции института. Спортивные турпоходы высшей категории сложности, которыми
руководил Валера, могли бы послужить темой для специального рассказа - настолько они
были необычными по замыслу и яркими по воплощению.
С конца 50-х годов в Москве нарастал бум соревнований по закрытому маршруту,
прообразу современного спортивного ориентирования. Бегали ночью, командами, с
рюкзаками. Успех в состязаниях почти полностью зависел от ведущего- капитана команды.
Для меня сейчас кажется вполне естественным, что Валера очень быстро стал лучшим
маевским ориентировщиком. Как однажды про него сказал один из наших ветеранов Саня
Баринов: «У этого парня есть нюх». Вы можете смеяться, но в те годы это качество было
необходимым. Старые, мягко выражаясь, несовершенные карты требовали не только умения
читать ситуацию, но и распознавать, чему можно верить, а чему нельзя.
В начале 60-х годов все шире проводятся личные соревнования. Валера буквально
врывается в элиту ориентировщиков и в 1965 году на зимнем матче 16 городов СССР
одерживает первую громкую победу. Через несколько месяцев на Всесоюзных летних
соревнованиях он занимает второе место. Следующий год вошел в историю отечественного
спортивного ориентирования – появились мастера спорта. И первым среди первых стал
Валерий Андреевич Игнатенко, который летом 1966 года завоевал золотую медаль на матче 8
городов СССР, а с ней и почетный серебряный знак.
В 1968 году Валера еще раз поразил всех, когда на своей свадьбе познакомил нас с
невестой. Один из друзей с грустью сказал тогда: « Не пытайтесь меня женить и не ищите
мне невесту - все равно такой красивой я никогда не встречу». А ориентировщики с тех пор
ежегодно получали приглашение, украшенное обручальными кольцами: «Раиса Федоровна и
Валерий Андреевич приглашают Вас на соревнования, посвященные годовщине свадьбы».
Валера всегда был упрямым, ершистым, непримиримым к любой несправедливости
человеком. Его прямота нередко доходила до резкости, поэтому помимо огромного числа
друзей существовали и недруги.
Я до сих пор поражаюсь его феноменальной памяти, поистине фантастическому знанию
Подмосковья. Уже в середине 60-х годов многие ориентировщики поняли полную
несостоятельность применяемых на соревнованиях карт. Одним из первых, кто не только
понял это, но и принял на себя непостижимый труд по созданию современных спорткарт, был
Валера Игнатенко.
Его самые успешные старты приходились на конец 60-х- начало 70-х годов. Я не хочу
сказать, что позднее он исчез со спортивного горизонта. Нет. Валера постоянно находился в
гуще событий, прекрасно для своего возраста выступал на состязаниях самого различного
ранга. До самого последнего года своей жизни он регулярно пробегал 50 километровый
марафон «Лыжня России».
Оценивая нынешнее состояние спортивного ориентирования и наши успехи за рубежом,
с горечью сознаешь, что такие спортсмены родились чуть-чуть раньше того времени, когда
они смогли бы проявить всю силу своего таланта.
Что еще сказать о моем друге? Прошло уже 15 лет, как Валера ушел от нас. Его
отсутствия друзья категорически не принимают. И Валера Игнатенко находится среди нас
непременно.
Отчетливо осознаю, что писать об этом человеке неимоверно трудно. Но не писать, по
моему глубокому убеждению, значит предать забвению память о своем близком друге, о
Николае Могилатове. Его имя так тесно связано с моим, что разделить их – все равно, что
резать по живому. Так оно и случилось, когда его не стало.
Первые студенческие впечатления о Могилатове имели двойственный характер. С одной
стороны, перед нами представал разносторонний спортсмен, творчески одаренный человек,
буквально нашпигованный шутками и розыгрышами, заставлявший безудержно хохотать
аудиторию, которая уже через минуту застывала, слушая его чеканные, ни на что не похожие
стихи. С другой, бытовало мнение о нем, как о человеке легком, непоседливом, способном
на несерьезные поступки. И все-таки мы его любили!
В те далекие студенческие годы мы начинали заниматься спортивным туризмом. Влекла
романтика походного быта, прелести дальних миров и нерушимое чувство товарищества. Не
отпугивал тяжкий труд, пот, мозоли, а зачастую – побитые ноги, руки, головы. Все это
настолько сплотило нас в крепкую семью, что и сейчас, спустя почти пятьдесят лет мы не
расстаемся.
Наша (его и моя) жизнь шла рядышком, бок о бок, кроме тех лет, когда он, инженератомщик, пребывал в долгосрочной командировке в Семипалатинске. Мне его не доставало.
Прошли годы разлуки, и он ворвался в Москву как метеор. Встречи, посиделки за полночь и
бесконечные разговоры, точнее, его рассказы о бытовых буднях Семипалатинского полигона.
Это было захватывающе интересно. Мы то хохотали, то недоумевали, то негодовали. Правда,
зная Колину манеру в чем-то немного приврать, подшучивали над ним, вносили поправки,
вызывали огонь на себя. В ответ мы получали предельно откровенную красочную
информацию по всем интересующим нас вопросам.
Кстати, в нашей компании был еще один общий любимец – Валера Игнатенко, который,
будучи студентом МАИ, с легкой руки Могилатова получил прозвище «Главземшарсправка».
Валера подавлял всех неимоверной эрудицией и непоколебимой уверенностью в своей
правоте. Мы покорно его выслушивали, но, придя домой, рылись в энциклопедиях и
справочниках, искали истину. Валера был всегда (почти всегда) прав. Но дело даже не в этом.
Его мы проверяли!
А проверять Могилатова не имело смысла. Безупречная аргументация, точные цифры,
безукоризненные ссылки на признанные авторитеты и, главное, профессиональный подход к
предмету спора не позволял усомниться в достоверности информации. И если Валера был
«всеяден» и как бы владел знаниями во многих областях, Коля досконально знал СВОЕ дело.
Поэтому, может быть, мы ему верили всегда.
В последние годы своей жизни Николай много и успешно работал, находил время для
горных лыж и волейбола, встреч с друзьями, походов в Сандуновские бани и на наши
ежегодные маевские слеты туристов – ветеранов.
Неизлечимая болезнь подкосила его внезапно. Нам открылась еще одна удивительная
черта могилатовского характера – мужество. Он долгое время упрямо боролся с тяжким
недугом и стойко переносил мучительные боли. Однажды, уже находясь в больнице и
чувствуя близкую кончину, прямо и спокойно глядя мне в глаза, сказал: «Женя, прости меня
за все». Я ответил ему теми же словами. Мы оба поняли – это «последнее прости».
На кладбище маевцы сказали ему, как живому: «Мы гордимся тобой! Мы гордимся
своей дружбой с тобой, Коля!»
Сижу, оцепенев от известия о жуткой трагедии: ушел из жизни добрейший души
человек. Первое потрясение понемногу отступает, наплывают воспоминания.
Что сказать? Сорок лет назад она властно руководила своей белоснежной яхтой, и мы,
замирая от восторга, как на крыльях летали по подмосковным водохранилищам. У руля
стояла богиня!
Годы изменили нас всех и ее тоже. Но в памяти навсегда останется лазоревая вода,
изящная яхта, капитанский мостик и на нем она – Татьяна: губы сжаты, глаза прищурены,
руки верны, сердце бьется в такт бешеной гонки.
-
Получил ужасное известие – скончался Лев Лебедкин. Сидя в дощатом бараке
деревенской АТС, я тупо глядел на стенку и ничего не соображал. Абонент на другом конце
провода твердил: «Ты слышишь меня? Куда ты пропал?»
-Да здесь я, - выдохнул наконец, - только ничего не понимаю.
Потом брел, не разбирая дороги, по пашне, через лес и овраги, а в голове стучало:
«Лев! Как же так! Лебедкин! Не может быть! Это ужасно!» Крутило в голове, било по сердцу,
-
-
-
-
-
которое сжалось в маленький жгучий комок, и боль не отпускала. Постепенно приходила
твердая, и от этого еще более жуткая мысль – да, его больше нет.
Я познакомился с ним в 1965 году на Всесоюзном пленуме ориентировщиков, где был
избран ответственным секретарем. После заседания он отвел меня в сторону и обрушил уйму
информации. Я был буквально ошеломлен водопадом левиных идей. Помню его страстность,
убежденность в своей правоте и требование немедленных действий. Тогда мысли моего
собеседника казались чуть ли не сумасбродством (разговор шел о картах, дистанциях,
системе подготовки спортсменов). Я слушал сначала скептически, потом невольно заражался
его неуемным оптимизмом и страстной убежденностью. Прошло несколько лет, прежде чем я
осознал, что столкнулся с уникальным человеком, который мог осмыслить любую идею,
проанализировать ее, выделить главное и выдать свое видение.
Лев Лебедкин – это целая эпоха в советском ориентировании. Он первый в стране
начал корректировать карты, первый организовал личные соревнования, одним из первых
получил звание судьи всесоюзной категории. Он первый, первый, первый! Что-то, наверное,
можно было бы подвергнуть сомнениям, но одного опровергнуть нельзя, потому что
свидетелем того был не только я: Лев Вениаминович Лебедкин является единоличным
автором идеи проведения эстафеты на маркированной трассе с использованием штрафных
кругов. Через много лет биатлонисты всего мира позаимствуют это изобретение, не зная
имени автора.
Лев был потрясающим диагностом дистанций. Поразительное чутье и опыт позволяли
ему одобрить или раскритиковать любую трассу, каждая из которых была у него как на
ладони. Глядя на карту, он видел, где нужно изменить тот или иной вариант дистанции, как
будут бежать спортсмены и почему могут допускать ошибки. А ошибаться, по его мнению,
можно было в том числе и по вине судей.
Лева всегда был очень неспокойным, ранимым человеком, чутко реагирующим на
любую реплику, междометие, паузу. Я постоянно чувствовал, что его прямо-таки пожирают
какие-то глубинные мысли. Он всегда торопился: скорее, скорее! Успеть сказать, убедить,
сделать! Может быть, эта непоседливость иногда мешала ему найти единомышленников. Нет,
конечно, они были. Но многие из них подолгу сомневались, думали, раскачивались. А для
него все было ясно как божий день. Безусловно, Лебедкина тоже одолевали сомнения, скорее,
размышления, итогом которых, как правило, было единственно верное решение.
Сегодня, вспоминая своего близкого друга, я думаю: «Бог мой, сколько еще глубоких,
ярких, убедительных идей мог выдать этот Человек».
Не могу не рассказать о самом трагичном случае в своей жизни.
Центральный Тянь-Шань, хребет Кок-Шаал-тау. Забравшись в самое сердце этого
высокогорного района и совершив несколько первовосхождений, мы наметили подъем на
очередной пятитысячник. Нас – шесть человек. Сначала все шло по плану. Но ночью,
накануне решающего штурма вершины проснулись от страшного хрипа: Женя Пригарин был
без сознания. Мы трясли его, окликали, и вдруг в ответ услышали задыхающийся голос:
«Колите, скорее колите!» У нас шок. Колоть? Инъекция? Что колоть? Чем? Обшарили его
одежду, нашли шприц и ампулы с инсулином. Все стало понятно. Трясущимися руками
наполнили шприц и попытались сделать укол. Не получилось. Пробуем вновь и вновь. Игла
вошла в мышцу, но жидкость не проходит. Упираемся изо всех сил и ничего не можем
сделать – шприц заклинило намертво.
Ночь. Мы с Витей Сахаровым бежим за спасаловкой в базовый лагерь. Скорее, не
бежим, а в темноте карабкаемся по скалам. Группа поднята по тревоге. Опоздали…В Москве
выяснилось, что Пригарин был болен диабетом и каждый день украдкой делал себе уколы. А
в тот несчастный день при подходе к вершине мы все невероятно устали, и у нашего
товарища не хватило сил на очередную инъекцию. Мы долго думали, почему же нам так и не
удалось сделать укол? Позднее выяснилось, что перед инъекцией необходимо выпустить из
шприца часть жидкости, а с ней и попавший туда воздух. Если этого не сделать, воздушные
пузырьки наглухо закупорят отверстие в игле. Могла быть и другая причина: жидкость из
иглы проходит только в мягкую, эластичную плоть, а в этот момент, что вполне возможно,
ногу Жени свела судорога. Мы не знали этих элементарных для медиков истин, и вот –
трагичный результат.
Позднее Наташа рассказала, что она заклинала мужа раскрыть нам свою тайну, но он не
решился, побоявшись, что мы не возьмем его с собой. Несмотря ни на что, человек рвался в
горы!
-
В день рождения я приезжал к нему непременно с гитарой. Знал, что после второйтретьей рюмки он обратится ко мне с обычной просьбой: «Жень, споем песенку?». Я охотно
доставал инструмент, и мы начинали в один голос его любимую:
«Жили-были два громилы, дзинь-дзинь-дзинь,
Один я, другой Гаврила, дзинь-дзинь-дзинь.
Если нравимся мы вам, драла-фу – драла-я,
Приходите в гости к нам, да-да-да-да».
Полста лет назад он ворвался в аудиторию, где в школе инструкторов мы изучали
теорию горного туризма, молодой, здоровый, раскованный, и крикнул: «В следующем году
планируется проведение высокогорной комплексной туристско-альпинистской экспедиции на
Центральном Тянь-Шане. Есть желающие?» От такого неожиданного напора в нашем стане
произошло легкое замешательство. Первым поднялся я. С тех пор мы стали близкими
друзьями. СТАЛИ друзьями, а пять лет назад появилось это горькое слово – БЫЛИ. Но от
него невозможно уйти, убежать, скрыться. Сегодня среди нас нет Андрюши Берлянда,
которого друзья называли просто Бенчик. В те годы мы захлебывались от восторга, читая
«Одесские рассказы» Бабеля и, перебивая друг друга, на память цитировали его целыми
страницами. А кличка Беня прилипла к нему как будто бы невзначай, но навсегда.
С подачи Андрея я прочитал «Доктора Живаго». Проза меня не увлекла, но когда
познакомился со стихами, которыми Борис Леонидович закончил свой роман, я был
заворожен их потрясающей музыкальностью. Через какое-то время я нашел одно из
стихотворений Пастернака, и появилась первая песня на эти стихи. Однажды, в день
рождения моего друга, я приехал на Гоголевский бульвар, где проживала семья Берлянда.
Уютное трехэтажное помещение, прочно забитое книгами, фотографиями, какими-то
папками с документами и неимоверным количеством грампластинок (Андрей прекрасно знал
и любил классическую музыку). После третьей стопки я осмелел и выдал «на гора» первое
свое сочинение, песню на стихи Пастернака: «Грудь под поцелуи, как под рукомойник…».
Андрюшин папа (уникальный человек, интеллигент старинных московских кровей, ихтиолог
с мировым именем) тихонько вышел в соседнюю комнату, вернулся и вручил мне воистино
королевский подарок – сборник стихов Пастернака 1956 года издания! Все мышцы у меня
свело судорогой, рот заклинило и только глаза, одни глаза – хлопали и хлопали. Дорогие
ребята, в то время получить в руки такой дар, это то же самое, что сейчас выиграть путевку
на Гавайи или бесплатно улететь в космос. Эта драгоценная книжечка позволила мне взять на
себя смелость написать еще несколько песен на его стихи.
Я очень хорошо помню обоих: Тобиаса Борисовича и Александру Владимировну –
тихих, очень светлых, мягких, уважительных пожилых людей. Конечно, они
присматривались к новым друзьям своего сына, оценивали про себя пристрастия Андрея, но,
думаю, никогда и ни с кем из посторонних не обсуждали эти вопросы.
Какое же это чудище – рак! Он поражает наш организм или втихомолку, или сразу
заявляет о себе – грозно и неотвратимо. Сегодня скончался еще один из наших друзей –
озорной, неистощимый на выдумки парень. Однажды на мой день рождения притащил
подарок – огромную коробку некондиционных сигарет «Ява» (он работал на этой фабрике).
Чудо-сигареты были или в полметра длиной, или извивались змейкой, или своей толщиной
превосходили знаменитые сигары «Гавана». И вот теперь Володи Кожемякина нет. А вместе
с ним – многих и многих наших друзей, от той же беды. Ну почему всемирно известные
ученые, медики, врачи не могут справиться с этим бедствием?
«Все люблю без памяти
В деревенском стане я,
Будоражит сердце мне
В сумерках полей
Крики перепелок,
Ранних звезд мерцание,
Ржание стреноженных
Молодых коней»
Н.Рубцов
Семнадцать лет назад, после выхода на пенсию, мы купили участок с домом и баней в
деревне Еремино Ивановской области на крутом берегу реки Кистеги, через километр от нас
впадающей в Волгу. Под горой - ключ, откуда мы проложили водопроводные трубы, по
которым насосом качаем воду прямо к дому. Участок вплотную окружен лесом, рядом –
соседи: две семьи на всю деревню. В двух километрах от нас - большое село Воздвиженье, с
магазином, почтой, библиотекой. Напротив нашего поселения - небольшая деревушка
Вертлужное, где давно и прочно обосновалась московская диаспора, милые интеллигентные
люди, с которыми мы часто видимся и почти каждую субботу встречаемся в нашей бане, как
говорят, лучшей во всей округе. В деревне мы живем только летом, а осенью уезжаем в
Москву. К нам постоянно приезжают гости - кто на неделю, а кто и на месяц. Однажды я
придумал себе незатейливое занятие, долго и старательно вырезал из разноцветного
пластика буквы, потом сложил из них фразу и укрепил на стене дома:
"Сюда не надо приезжать, здесь нужно оставаться" (стихи Б.Щеглова).
Нынче я уже три недели живу здесь один, без Вали. Сейчас вечер, сижу на крыльце,
покуриваю и неспешно оглядываюсь вокруг. Чуть левее деревни Вертлужное - огромный луг,
за которым течет невидимая отсюда широченная Волга. Вдруг из-за косогора медленно
выползает луна. То, как она вырастает, видно невооруженным глазом. Сначала высовывается
самый краешек, потом краюха растет все больше, и, наконец, луна появляется целиком – ярко
оранжевая, полная, круглая и, кажется, очень довольная собой.
Стихосложением практически никогда не занимался, а тут вдруг нахлынуло.
Здравствуй, солнце-солнышко,
Здравствуй, поле-полюшко,
Здравствуй, необъятная русская земля!
Утром рано-раненько
Просыпаюсь славненько,
Чувствую, вокруг меня – Родина моя.
Я иду по травушке, травушке-муравушке,
Подо мною стелется теплая стерня.
Зяблик с жаворонком проливают звонко
Россыпь светлых капель прямо на меня.
Ведь нигде нет краше земли родимой нашей,
Пусть живем в сторонке от больших дорог,
Но если кто-то хмуро пригрозит угрюмо,
Встанет у калиток с рогатиной народ.
По буграм и ямам хлынут люди рьяно,
И волнами гнева недругов сметут…
Розовеет солнце, прямо у оконца
Мини-мини солнышком подсолнухи цветут.
Прилетел шмель (чудак, еще не спит). Долго кружился рядом, потом улетел совсем.
Жаль. Такой большой, мохнатый и красивый.
Мысли лениво развернулись в другую сторону. Думаю о том, что завтра нужно сделать
еще две грядки. Это довольно тяжело - все заросло сорняками. Ничего, справлюсь. Каждый
год сажаем картошку, морковь, лук, чеснок, кабачки, перец, капусту, иногда баклажаны.
Построил два больших парника, где ежегодно вырастают отменные огурцы и помидоры.
Валентина старательно ухаживает за пятью грядками клубники. Но главная ее забота - это
цветы, которые окружают весь дом. В первый же год я посадил пять саженцев яблони, но
выжили только две. Кусты малины, черной и красной смородины, крыжовник плодоносят
слабо.
Соловьи совсем ошалели. Трещат, прямо-таки сверкают, и не только по вечерам, но и
днем. Сижу и слушаю двух счастливцев. Я только сейчас догадался, что это диалог. Он
мощно и гордо начинает трель. Короткая пауза. Наверное, он прислушивается и ждет ответа.
Она отзывается неуверенно и робко. Он опять - напористо и жадно. Она - еле-еле слышно. И
так долго-долго. Я тихонечко сижу, слушаю и немножко им завидую.
А наш дятел куда-то пропал. Раньше каждое утро, проснувшись и заслышав его стук, я
выходил в сад и говорил: «Привет, приятель!». А теперь дятел исчез и его не хватает. И
сороки куда-то подевались. Прежде они носились вокруг дома, стрекотали и постоянно
таскали у нас мыло (!?) Мы злились на них, а зря: они ведь просто животные. Зато вороны
совсем обнаглели: расклевали клубнику, а вчера сшибли с крыльца миску с картошкой,
которую я оставил на перилах, чтоб остыла. Правда, ничего дурного больше не сделали.
Этой весной дятел появился опять. Соседи рассказали, что осенью на него напала стая
ворон и прогнала с родных мест. И вот – такой приятный сюрприз.
У нас поселилась неугомонная кукушка, которая горланит с утра до вечера. Как-то
загадал известное желание, и она напророчила мне столько лет жизни, что я возмутился: «Ну,
подруга, ты завралась. До таких лет мне не дожить». Хотя, кто его знает, может быть, ей
виднее.
Появилась очень злая мошка. Копаюсь в огороде, а она кусает аж до крови. По опыту
знаю, что вскоре следует ожидать нашествия комаров, а потом к ним присоединятся стаи
слепней. Иногда компанию им составляют безжалостные осы.
Почти каждый день ко мне приходит странная собака. На дворняжку не похожа, но и
породы не видать. Вся белая, а морда удивительно точно поделена по цвету пополам: черная
половина и белая. Я все время вглядываюсь в ее глаза и удивляюсь тому, что на белой
половине глаза почти не видно. Она очень скромна: ничего не просит, не лезет, просто сидит,
тихонько помахивает хвостом и молча смотрит мне в глаза. Конечно, я не выдерживаю и лезу
в холодильник. Кусок колбасы исчезает мгновенно. Потом мы опять молча сидим, глядя друг
другу в глаза. У каждого из нас свои мысли. Я ее отлично понимаю. Кажется, что она
понимает и меня тоже.
Спускаюсь к источнику, ставлю насос и выхожу на берег речки. Какие здесь красивые
названия: Кистега, Солдога, Вичуга. Сажусь на помост. Тишина-а-а! Темно, хоть глаз
выколи. Но я знаю, что передо мной – широченный разлив реки, слева – Волга, а справа, чуть
выше по течению Кистеги – узенький поток воды, забитый гибнущими деревьями, зарослями
травы, отмелями. Интересно, где она начинается?
Не люблю париться в одиночку: баня теряет какую-то часть своей прелести. Лежишь на
полке, струйками стекает пот, млеешь, чувствуешь, как тело принимает пар и расслабляется.
Но все равно чего-то не хватает. Скорее всего, собеседника, с которым можно переброситься
хотя бы парой слов. Глоток пива, опять заходишь в парилку, хлещешься веником до
изнеможения, выходишь в сад, принимаешь холодный душ и садишься на скамейку у бани.
Жадно осушаешь бокал пива, закуриваешь и в полной истоме глядишь прямо перед собой:
сквозь лес в глаза бьет заходящее солнце. Как это все-таки здорово – сидеть абсолютно
обнаженным, полностью раскрепощенным, никому не видным и не слышным. Наверное, это
и есть настоящая свобода. Свобода от всего – от дел и забот, от телеужастиков, политики,
шоу- бизнеса и ото всех людей.
Раннее утро. Я выхожу на крыльцо, и тут же появляются две соседские собаки: большая,
похожая на овчарку, дворняга Мухтар и маленькая вертлявая сучка Жулька. Каждый раз
удивляюсь, как они догадываются, что я уже проснулся? Момент, и они уже у крыльца, хотя
только что были на дальнем конце деревни. Мухтар сидит молча, не спускает с меня темных
глаз и вяло шевелит хвостом. Жулька юлит всем туловищем и на животе вползает по
ступенькам, стараясь облизать кроссовки и влезть на колени. Ухожу в дом и выношу два
куска черного хлеба. Мухтар обнюхивает свою долю и так укоризненно смотрит на меня, что
становится стыдно за свою скупость. Жулька хватает свою краюху, отскакивает в сторону и
отгрызает кусок. Потом она уходит с ним в угол сада и зарывает в землю: лапками
разгребает ямку, а потом закапывает ее, активно действуя носом. Следующие порции прячет
в других потаенных местах. Очередной поступок Жульки заставляет меня хохотать до
изнеможения: она мгновенно утаскивает хлеб из под носа Мухтара и исчезает за забором. Тот
не обращает на кражу никакого внимания, сидит и ждет от меня чего-нибудь более
привлекательного.
- Нет, ребята, - говорю я, - оказывается, вы не голодны.
Построенная мной беседка весной выглядит очень сиротливо. Осенью перед отъездом я
снял с крыши красивую клеенку (жаль, если пропадет) и обнажились некрасивые щели в
досках. Беседка кажется совсем заброшенной. Ну, это дело поправимое. Главное, что я в
прошлом году заменил подгнившие столбы новенькими белоснежными березками, а дети
разукрасили деревянного петуха, которого удалось укрепить на крыше. Разросся дикий
виноград, который мы посадили вокруг беседки несколько лет назад. Летом его листья
наглухо закрывают солнечную сторону этого уютного сооружения, и мы подолгу со вкусом
пьем чай с мятой под его крышей.
Опять пришла та, незнакомая собака. Села, смотрит. Глядим друг другу в глаза.
« Хорошо, - говорю, - сейчас поедим». Иду разогревать борщ.
Дом в Еремино мы по подсказке друзей купили у первого секретаря райкома партии,
которого из Заволжска перевели на работу в областной центр. Мужик мне сразу не
понравился – хапуга. Позднее мои предположения подтвердились. Он купил этот дом тем же
летом за 1500 рулей, а с нас потребовал 7000.
Через несколько лет его посадили за мошенничество.
Нашему дому, наверное, лет сто. Но стоит он крепко. Правда, пришлось изрядно
потрудиться и обшить его со всех сторон вагонкой золотистого цвета. Изготовил крылечко,
покрасил крышу, и получился довольно нарядный домик. Позднее вместе с Сашей
Тикуновым (спасибо ему) пристроили веранду – просторную, светлую, уютную. Сажусь за
огромный стол, который смастерил из отстроганных, отшлифованных и покрытых лаком
толстенных плах и медленно оглядываюсь вокруг. Отсюда, через широкие, высокие окна
вдали видна Волга. Боже мой, сколько же она несет воды!
Снизу от речки поднимается ребятня.
- Пацаны, рыба есть?
- Есть немного.
- Давайте, куплю (в пакете мелкая сорожка). Ладно, на уху хватит. Спасибо.
Внезапно вырубился телевизор. Нет света. Оказывается, в овраге ветром повалило
березу, и она порвала провода. Колька отправляется в Воздвиженье, где живет работник
районной Энергосети. Дверь ему открывает сын: « А папка со вчерашнего вечера лежит
пьяный». Свет появился только на третий день.
Деревня Вертлужное хиреет с каждым годом. Раньше здесь было стадо в два десятка
коров, теперь осталась только одна. Каждой весной соседи сообщают об очередной смерти
какого-нибудь старика. Дома, потерявшие хозяев, рушатся, заборы разваливаются, огороды
зарастают бурьяном. Все работоспособное население – это четверо молодых мужиков,
которые не могут, да и не хотят трудиться. Мелкое воровство и ежедневные попойки – вот
вся их нынешняя жизнь. Иногда они наведываются к московским дачникам –поклянчить
деньги на водку. Одно время мою жену очень уважал один из них – Володька Бородин, по
прозвищу Каныч, за то, что она не могла ему отказать в этих жалких подачках.
Местные алкаши Каныч, Заяц и Уксус решили поехать в Москву на заработки. В
Кинешме в ожидании поезда выпили сначала одну бутылку, потом добавили. В результате
попали в медвытрезвитель, а утром их выпустили из милиции без копейки денег. Домой им
пришлось пятнадцать километров добираться пешком.
Близится полночь. Я, как всегда, сижу на крыльце и смолю сигарету. Из темноты
появляется фигура и, с трудом переставляя ноги, направляется к калитке. Попасть в калитку у
него долго не получается: он шатается, качается и постоянно промахивается. Потом
наваливается на забор и, перебирая руками доски, добирается до калитки, а оттуда - к
крыльцу.
- Водки нет, - говорю я ему, - а денег не дам.
- Закурить, - мычит Каныч.
Я достаю сигарету и чиркаю зажигалкой. Прикурить он не в состоянии, потому что его
качает так, что до огонька добраться он не может и, в конце концов, роняет сигарету в траву.
Я достаю другую сигарету, прикуриваю и сую Канычу в рот. Тот что-то бормочет и
отправляется обратно. Каким-то чудесным образом калитку он преодолевает с первого раза и
исчезает в темноте – босой и полуголый.
Вот такие у нас невеселые истории.
Рано утром иду в Воздвиженье – в магазин и на почту. Надел галоши: сыро. Смотрю передо мной тропка со сбитой росой. Точно, это Нина шла в церковь к заутрени. В селе то и
дело попадаются знакомые:
- Привет, Иваныч! Давно приехал?
Радушные лица, близкие и очень далекие.
-
Звонок из Москвы:
- Евгений Иванович, когда Вас ждать в столице?
- Скорее всего в конце сентября. А что?
Это хорошо. Вы успеваете на церемонию присвоения Вам звания «Заслуженный
путешественник России».
Вместо эпилога
Тридцать лет назад я столкнулся с непонятным явлением: постоянно светящимся окном
в соседнем доме. Всю жизнь эта таинственная загадка будоражила меня и притягивала к себе
как магнит. Горит там сейчас свет или давно погас? Наступил момент, когда я не выдержал…
Глухая ночь. Такси въезжает во двор. Кошмарное напряжение: сейчас все станет ясно – да
или нет. Заворачиваем за угол дома и мне становится необыкновенно легко: из окна струится
ровный спокойный свет.
Глухая ночь. Бессонница.
Я долго и внимательно оглядываю окрестности: отсюда, с десятого этажа моего дома
видно далеко и много. Какой огромный город! И какое скопление людей! Умиротворенный
тишиной, едва слышно шепчу:
- Спокойной тебе ночи, город! Спокойной тебе ночи, утомленный, постоянно куда-то
спешащий и вечно обремененный заботами горожанин! Спокойной ночи! Завтра, наверное,
тебе предстоит трудный день. И послезавтра тоже. Их будет еще много - сложных,
напряженных. Потому что каждый день – это встреча счастья и горести, восторгов и слез,
успехов и неудач. Каждые сутки, час, минута, секунда – столкновение судеб и характеров.
Это – жизнь.
Кто-то из наших великих классиков однажды признался: «Я боюсь чистого листа». А у
меня совершенно другая реакция. Белый лист, белый цвет, белый-белый. Он зовет, манит,
притягивает. И я лечу над ним, горя и замирая, и страстно хочу нанести свой знак на
ослепительно чистое полотно. Это не просто знак. Здесь мои мысли, мечты, фантазии.
Аннотация
Книга воспоминаний и размышлений: о жизни, о любимых видах спорта – туризме,
альпинизме, спортивном ориентировании. И здесь же – безудержная фантазия, идеи, юмор.
Стиль и язык окрашены особым колоритом, добрым и теплым. Сюжеты трогают
задушевностью и искренностью. Правдивость не приукрашена и тем подкупающая.
Евгений Иванов - один из первых организаторов спортивного ориентирования в
Советском Союзе. Безусловная компетентность, высокий профессионализм,
организованность и ответственность в работе, жесткость в вопросах судейской этики –
главные черты его характера.
Читатель познакомится с интереснейшим периодом становления спортивного
ориентирования в нашей стране, в котором не последнюю роль играл автор.