Майкл Мейкин

Майкл Мейкин
Николай Клюев и Нил Сорский
Преподобный Нил Сорский (ок. 1433 – 1508 гг.) упоминается в
творчестве Николая Клюева всего два раза – в первой строке стихотворения «Нила Сорского глас: «Земнородные братья…»» и в предпоследнем разделе «Песни о Великой Матери» среди русских святых, которые
встречают повествователя и его «посмертного друга» (предположительно Есенина).1 Однако первое упоминание служит началом целого
лирического стихотворения, представляющего «глас» того же Нила
Сорского – так что нельзя считать появление самого известного из «заволжских старцев» в густонаселенном мире клюевских персонажей незначительным. В то же время вряд ли можно считать Нила Сорского
такой же важной фигурой в клюевском перечне русских религиозных
авторов, какими были для него, например, братья Денисовы (основатели Выговской старообрядческой общины; старший из них, Андрей -автор известных «Поморских ответов»). Более того, Нил Сорский не
занимает такое же важное место в клюевской агиографии, как целый
ряд русских и других святых, упоминающихся гораздо чаще – Георгий/Егорий, Савватий, Серафим Саровский, и т. д. Тем не менее, Нил
Сорский как источник целого стихотворения, наверняка является важным носителем идей и ценностей в клюевском поэтическом мире. К
тому же, само это стихотворение предоставляет читателю редкую возможность вникнуть в мир клюевских творческих обращений к истории
и религии (особенно отечественной). И на самом деле обсуждение стихотворения не может не затрагивать целый ряд существенных вопросов
о поэтике, образе мира и понятии времени у Клюева.
Приведем стихотворение полностью:
Нила Сорского глас: «Земнородные братья,
Не рубите кринов златоствольных,
Что цветут, как слезы в древних платьях,
В нищей песне, в свечечках юдольных.
Низвергайте царства и престолы,
Вес неправый, меру и чеканку,
Не голите лишь у Иверской подолы,
Просфору не чтите за баранку.
Притча есть: просфору-потеряшку
Пес глотал и пламенем сжигался.
Зреть красно березку и монашку—
Бель и чернь, в них Руси дух сказался.
Не к лицу железо Ярославлю,—
В нем кровинка Спасова — церквушка:
Заслужила ль песью злую травлю
На сучке круживчатом, пичужка?
С Соловков до жгучего Каира
Протянулась тропка — Божьи четки,
Проторил ее Спаситель Мира,
Старцев, дев и отроков подметки.
Русь течет к Великой Пирамиде,
В Вавилон, в сады Семирамиды;
Есть в избе, в сверчковой панихиде
Стены Плача, Жертвенник Обиды.
О, познайте, братия и други,
Божьих ризниц куколи и митры —
Окунутся солнце, радуг дуги
В ваши книги, в струны и палитры.
Покумится Каргополь с Бомбеем,
Пустозерск зардеет виноградно,
И над злым похитчиком-Кащеем
Ворон-смерть прокаркает злорадно»
В сборнике «Сердце Единорога» стихотворение датировано
«1918/9 гг.», то есть, тем временем, когда поэт жил, в основном, в Вытегре. Оно было опубликовано при жизни Клюева всего один раз – в
двухтомном «Песнослове» 1919-го года, в последнем разделе второго
тома «Красный рык». Стоит обратить внимание на роль и расположение стихотворения в этом разделе (следует чаще рассматривать авторскую группировку стихов Клюева), потому что в нем ему отводятся
подчеркнуто важные роль и место. Раздел открывается рядом стихотворений, относительно радостно встречающих большевистский переворот (по крайней мере в клюевской трактовке): «Песнь Солнценосца»,
«Красная песня», «Февраль», «Солнце Осьмнадцатого года», «Пулемет», «Товарищ», «Из подвалов, из темных углов», «Коммуна», цикл
«Из «Красной газеты», «Матрос». Но потом начинают звучать другие
ноты – ноты разочарования и тоски по уходящему миру: «На божнице
табаку осьмина», «В избе гармоника: «накинув плащ с гитарой»…»,
«Уму – республика, а сердцу – Матерь–Русь». Вслед за этими тремя
стихами – «Революция» («Низкая, деревенская заря »), где современность описывается весьма двояко, идет известное стихотворение «Я –
посвященный от народа». Далее следует идет стихотворение – «Нила
Сорского глас…», а затем «Меня Распутиным назвали» и два стихотворения цикла, посвященного Владимиру Кириллову. За этим циклом
следуют девять стихотворений, тематически связанных со второй
группой в разделе (группой, начинающей стихотворением «На божнице табаку осьмина»). Кончается раздел (тематически в некоторой степени рифмуясь со своим началом) большим циклом «Ленин» и крупным стихотворением – чуть ли не поэмой – «Медный Кит». Следовательно, можно сказать, что «Нила Сорского глас…» находится в тематическом центре раздела, где речь идет в основном о самоопределении
поэта, о его образе и роли в сравнении с современниками (Распутиным,
Кирилловым, и т. д.), о природе его творчества.
Несмотря на то, что в стихотворении «Нила Сорского глас…» нет
никаких очевидных следов «я» самого поэта, слова, приписанные Преподобному Нилу, носят очевидный программный характер и повторяют
известные мнения и требования поэта. Рекомендуется уважать природу (первая строфа) и духовную культуру (вторая и третья строфы), не
поощрять индустриальную цивилизацию в традиционно русском контексте (третья и четвертые строфы). Потом утверждается, что Русь и
Ближний Восток тесно связаны (пятая и шестая строфы). Последние
две строфы, по-видимому, пророчат единство культуры и природы,
союз России и Востока и поражение зла (представленное в форме «похитчика–Кащея»). Эта программа соответствует не только в общих
чертах известной позиции зрелого поэта, но и той программе – эстети-
ческой, социальной и духовной, – которая выдвигается на первый план
в стихотворениях, окружающих в «Песнослове» стихотворение «Нила
Сорского глас…». Можно сказать, судя и по расположению стихотворения в сборнике и его содержанию, что оно – центральное в последнем разделе единственного прижизненного собрания сочинений поэта,
и, следовательно, немаловажно в его творчестве.
Заметим, что хотя трудно предсказать содержание по первой строке стихотворения (это типично для Клюева), оно выполнено без тех
резких сдвигов в тематике и форме, которые иногда поражают в клюевской поэзии (когда автор делает разбивку даже коротких стихов на совсем отдельные тематические части, тем самым создавая острые стилистические контрасты). Наоборот, стихотворение структурно и формально цельное – сплошные пятистопные хореи, сплошные женские
рифмы, сплошная перекрестная рифмовка (только немножко обращает
на себя близость рифм в шестой строфе – Пирамиде / Семирамиды /
панихиде / Обиды). Особых лексических сдвигов также нет. Церковнославянский «глас» не только оправдывается контекстом (речь идет о
слове православного аскета и церковного деятеля XV-го и XVI-го веков), но и задает стилистический тон, который держится на протяжении
всего стихотворения (златоствольных, юдольных, Низвергайте, краснó, Божьи четки, отроков, панихиде, познайте, братия, други, Божьих
ризниц, куколи и митры).
Места, лица и мотивы, упоминающиеся в стихотворении, характеризуют диапазон зрелого Клюева. Встречаются реминисценции из духовной истории страны (сам Нил Сорский, подразумевается его скит на
речке Соре недалеко от Кириллова; икона Иверской Богоматери; подразумевается ее часовня в Москве, которая, увы, будет снесена лет че-
рез десять после написания стихотворения; «бродячий мотив» в русской агиографии о псе и просфоре, встречающийся, например, в житии
Зосимы Соловецкого; церковь Нерукотворного Спаса на городу в Ярославле («Спас на городу»). В стихотворении перечисляются русские
топонимы, обычно с яркими историческими ассоциациями (Русь, Ярославль, Соловки, Каргополь, Пустозерск), и также «экзотические» – в
данном случае Востока (сначала Ближнего – Каир, Великая Пирамида,
Вавилон, сады Семаримиды, Стена Плача; в последней строфе дальнего – Бомбей). Присутствуют также мотивы, связанные с русским фольклором, древнерусской литературой и славянским язычеством («Жертвенник Обиды», Кащей). Но в этом ряду первое место занимает Нил
Сорский, ибо первое слово стихотворения – «Нил[а]».
Это первый, но не единственный Нил у Клюева. В «Погорельшине» мы встречаем «столпника Нила», который «… на прибрежии
Онега / Построил столп из льда и снега» и предупреждал жителей Великого Сига о предстоящей гибели: «Готовьтесь к смерти», –- Нил писал»2. Этот Нил является клюевским собственным, русифицированным
вариантом средневосточного пустынножительства: у него вместо традиционного каменного столба – «столп из льда и снега» (Клюев в своем поэтическом мире воспроизводит процесс, согласно которому аскетизм раннего христианства приобретал местный характер в восточнославянских землях, в частности на Русском Севере, о чем свидетельствует употребление самого слова «пустынь» в северорусском контексте). Фигура столпника Нила в «Погорельщине» не только обыгрывает
этот культурный процесс (на самом деле, насколько известно, не было
северных аскетов, занимающихся пустынножительством в замороженных столбах), но еще каламбурно связывается с другим Нилом из рус-
ской истории – Нилом Столбенским, чье прозвище относится на самом
деле не к форме, а к месту его строгого пустынножительства. Он жил
на острове Столбенском, недалеко от Осташкова. Образ этого Нила,
появляется в «Песни о Великой Матери» («праведный Нил с Селигера…» 800), где служит духовным контрастом к Распутину и представителем3 «соловецкой белой Руси», в которую тщетно зовет повествователь последнего русского царя. Последнее упоминание о Нил в клюевской поэзии – опять относится к Нилу Сорскому. Он появляется среди
русских святых, принимающих героев в предпоследнем разделе «Песни»:
Уже последний перевал.
Крылатый страж на гребне скал
Нас окликает звонким рогом,
Но крест на нас, и по отрогам
С хоругвями, навстречу нам
Идет Хутынский Варлаам,
С ним Сорский Нил, с Печеньги Трифон,
Борис и Глеб – два борзых грифа.
Зареет утро от попон.
И Анна с кашинских икон –
Смиренное тверское поле.
С пути отведать хлеба-соли
Нас повели в дубовый терем…
Святая Русь, мы верим, верим!
Здесь Нил Сорский, перечисленный среди классических представителей русской духовности из разных эпох и частей страны, фактически замыкает круг «духовных Нилов» (от стихотворения «Нила Сор-
ского глас…» (1918/19 гг.) через персонажа «столпника Нила» «Погорельшины» (1928 г.) к Нилу Столбенскому и еще раз к Нилу Сорскому
в почти последних до нас дошедших строфах неоконченной «Песни»
(начало 30-х годов).
Если предположить, что каждое историческое и выдуманное лицо
у Клюева имеет особое значение (что вполне закономерно), то надо
спросить, почему именно Нил Сорский появился среди его русских
святых? Можно ответить по-разному. Очевидно, что факт его северного пустынножительства немаловажен. Нило-Сорская пустынь находится недалеко от Кириллова, в самом сердце «Русской Фиваиды на Севере», по словам А. Н. Муравьева (который в своей одноименной книге
по этой теме посвящает немало страниц Нилу Сорскому и его пустыни)4. Нил Сорский, как и любимые Клюевым авторы раскола, талантливый и энергичный мыслитель и деятель, с большой моральной силой
отстаивающий свою сторону в большой полемике (нестяжателей и
иосифлян), которая, в конечном счете, оказалась побежденной. Факты
полемики и даже поражения в ней значимы для Клюева в конце 10-ых
годов. Даже духовные и географические скитания Нила находят отражение в поэтическом мире и биографии Клюева: Нил родился в
Москве, постригся в Кирилло-Белозерском монастыре, ездил на Афон,
и, вернувшись с Балкан, ушел из Кирилловского монастыря в поисках
уединения и основал свой скит на речке Соре5. История самого скита
могла бы также иметь интерес для Клюва. Как и другие северные монашеские общины, пустынь пережила большой спад в XVIII-ом веке и
в начале XIX-го, но начался некий ренессанс во второй половине XIXго столетия и ко времени Клюева она уже была в новом расцвете сил –
в 1908-ом году её 400-летие было широко отмечено6. Так что образ Ни-
ла и его достижений могли быть кстати в начале XX-го века (хотя, конечно, к этому времени пустынь имела совсем другой характер и облик, чем в начале XVI-го века при самом Ниле).
Но при всей близости для Клюева образа Нила как духовной и
культурной модели, слова, приписанные ему в стихотворении, в основном, не имеют исторического подтверждения. Наоборот, в типичном
клюевском сочетании времен и мотивов, стихотворение может показаться почти иконографическим в своем несоблюдении хронологической логики. Нил возражает против грубого обращения с отечественной духовной культурой, как возражал сам Клюев в своей вытегорской
прозе7. Он возражает против индустриализации в древних русских городах («Не к лицу железо Ярославлю…»). Его взгляд на сочетание России и Востока, хотя и имеет отзвук в деятельности исторического Нила
Сорского, гораздо больше соотносится с общим русским мировоззрением начала XX века. А его пророчество в последней строфе сочетает
будущее со временем создания стихотворения («Покумится Каргополь
с Бомбеем»), намекая на прошлое для современников Клюева. Это
прошлое для исторического Нила является будущим временем. «Пустозерск зардеет виноградно» – то есть, в Пустозерске будет казнен
Аввакум, который таким образом представлен как духовный наследник
Нила. (Он же фигурирует в творчестве Клюева как прадед самого поэта: «гремел мой прадед Аввакум». 341).
Нил Сорский, являющийся активным участником в церковных
прениях своего времени, здесь представлен совсем иначе, чем у своих
биографов. Скажем прямо: он выступает почти как автор стихотворения. Клюевский элемент в словах святого подчеркивается очевидным
каламбуром, обогащающим поэтическую, ассоциативную силу имени
Нил: египетские мотивы реализуют омоним (и возможное происхождение этого имени) – название реки Нил. Эта ассоциация особенно явно
подчеркнута строкой «Русь течет к Великой Пирамиде», что дает читателю возможность предположить, что главная роль Нила Сорского в
этом стихотворении предоставить парономастические возможности его
собственного имени. Можно предположить, что у Клюева исторический Нил Сорский якобы стирается своим поэтическим преображением.
Однако так подходить к стихотворению – значит не считаться со
второй строкой. Вызов – не рубить деревья – вполне закономерен для
Клюева (См. стихи о последствиях индустриализации для северного
леса в связи со строительством мурманской железной дороги в сборнике «Лесные были»: «Пушистые, теплые тучи», «Вражья сила», и «Обозвал тишину глухоманью»). Можно подумать, что это – исключительно
клюевская позиция, изложенная Нилом Сорским как поэтической персоной. Однако, как замечает Г.М.Прохоров в статье о Ниле, опубликованной в «Словаре книжников и книжности древней Руси», это была
позиция исторического Нила запрещающего рубить лес на территории
скита8. Так что стихотворение, которое относится, в основном, к современности начинается со специфического и точного исторического
факта.
Как свидетельствует библиография к статье Прохорова, о Ниле
Сорском много писали в последние десятилетия XIX-го и в начале XXго веков9. Далеко не все эти публикации доступны сейчас, тем более
автору, живущему вне России, но несомненно, Клюев мог знать литературу о нем, начиная с вышеупомянутого А.Н. Муравьева. Устав Нила
о скитской жизни (в основном, составленный из разных, часто грече-
ских источников) и его послания также были опубликованы. Но в самых широко читаемых и доступных материалах, опубликованных до
1919 г. (то есть, до времен создания стихотворения), читатель не найдет
подробностей, связанных с запретом рубки деревьев. Об этом можно
узнать из «Повести о Нило–Сорском ските», находящейся в рукописном сборнике конца XVII-го века, сейчас хранящимся в собрании Государственного исторического музея10. Там пишется: «Хранят же и сие
предание живущи ту иноцы преже бывших отец: места того, еже окрест
келей отнюдь не сещи лесу, ни накую скитскую потребу, но подалее от
скита на всяку потребу секуще древеса, дабы не объявилася каждо келия к друзей келии»11. Этот рукописный сборник раньше принадлежал
известному коллекционеру П. И. Щукину (1853-1912), который открыл
частный музей в своем московском доме, построенном в новорусском
стиле, и впоследствии передал и дом, и коллекцию Историческому музею12. В 1912-ом г. М. С. Боровкова–Майкова опубликовала части из
«Повести» в журнале Общества Любителей Древней Письменности
(Щукин отказывался «выдать ее» исследовательнице, и она не имела
«возможности более основательно ею воспользоваться»)13. Для читателя Клюева одна подробность крайне интересна: Боровкова–Майкова не
опубликовала ту часть «Повести», где говорится о запрете на рубку леса. Эта часть «Повести» осталась неопубликованной вплоть до 1977-го
года.
Следовательно, возможен вопрос, откуда Клюев знал об этом
скитском правиле? Возможно, что Клюев был знаком с каким-нибудь
рукописным источником, может быть даже с «Повестью». Но это маловероятно. Может быть, это правило упоминается в одной из многочисленных публикаций о Ниле конца XIX-го начала XX-го веков. Если
так, тогда подтверждается образ Клюева как знатока литературы о
Древней Руси. Но, может быть, Клюев знал о Ниле Сорском по еще
живым устным повествованиям, которые мог слышать в Вытегорском
районе или, более вероятно, в районе самого скита. Этот вариант кажется наиболее правдоподобным, так как первые строки стихотворения
гласят об общем запрете на рубку леса, тогда как в «Повести» подчеркивается, что запрет относился только к территории скита, чтобы сохранить уединение каждой кельи (то есть, Клюев знал какую-то устную
легенду, которая не совсем точно воспроизводила правила преподобного Нила). Если так, то подтверждается образ странствующего поэта,
его особый контакт с культурой, далеко стоящей от городской. Это не
совсем «секретная Россия», но это, безусловно, что-то таящее в северной глубине страны.
В любом случае перед читателем предстает типичный для клюеведения ряд вопросов и предположений (в известной степени, разнополярных), но который в очередной раз подчеркивает особый статус клюевского слова и настоящие тайны его биографии, образа и мира. Стоит
прибавить, что вопрос в связи с образом Нила Сорского во многом
напоминает сложные вопросы, возникающие по поводу связи Клюева с
Соловецкими Островами14.
Заслуживает комментария дальнейшая судьба Нила Сорского и его
пустыни, так как она по-своему оправдывает клюевские предупреждения о будущем России, которые постоянно встречаются в его стихах.
Скит, естественно, был закрыт (1927г.). На его территории сначала
размещалась колония-тюрьма, а затем инвалидный дом. Многие здания
сгорели15. В оставшихся расположены отделения психоневрологического диспансера.
Сегодня попасть в деревню Пустынь (именно так и называется деревня вокруг бывшего скита) из Кириллова относительно просто.
Можно проехать даже на легковой машине, но вряд ли многие из посетителей Кирилло-Белозерского монастыря заезжают туда. Во время
моего краткого визита летом 2003-го года все выглядело довольно
уныло: каменные здания XIX-го века в плохом состоянии, недавно был
пожар в бывшем надвратном храме, многое говорило о запущенности.
Трагическая участь тех, кто живет внутри бывшей обители, не нуждается в подробном описании – все и так ясно.
Сам Нил Сорский, о котором столько было написано в конце XIXго и в начале XX-го веков, как и следует ожидать, также не был избалован русской историей после большевистской революции. И по сей
день им интересуются, в основном, ученые – что подтверждается тем,
что попытки найти его икону даже в крупных иконных лавках в России
(например, в Сергиеве Посаде летом 2002 года) так и остались тщетными16.
Однако «глас» преподобного Нила, который слышится в Клюевском стихотворении, видимо, был не совсем забыт временем: вокруг
его скита, мимо которого все еще медленно течет речка Сора, растет
густой северный лес.
Майкл Мейкин, Дэкстер, штат Мичиган, сентябрь 2004 года.
Примечания
Николай Клюев, «Сердце Единорога». Вступ. статья А. И Михайлова, сост., подготовка текста и
примеч. В. П. Гарнина СПб, 1999. С 408, 811. Л. Г. Яцкевич, С. Б. Виноградова, С. Х. Головкина
(«Материалы к «Словарю имен собственных в поэзии Николая Клюева» //«Клюевский сборник»,
Вып. 3. Вологда, 2002, (13), приводят третий случай: видимо, это «старец Нил» из «Погорельщины»
(«Сердце Единорога», 681), но это, кажется, ошибка. В «Погорельщине» отсутствуют детали, намекающие на то, что этот старец – Нил Сорский.
2
Н. Клюев Сердце Единдорога. С. 681, 682. Далее цитирую по этому изданию, указывая в тексте в
скобках № страницы.
1
В. П. Гарнин, автор примечаний к «Сердцу Единорогу», считает, что «столпник Нил» в «Погорельщине» как раз и является тем же Нилом Столбенским (С. 977, 986), но этот довод кажется не
совсем убедительным.
4
А. Н. Муравьев. «Русская Фиваида на Севере» М., 1998. / По санкт–петербуржскому изданию
1855 г. С. 292-349.
5
См. статью Г. М. Прохорова о Ниле Сорском // Словаре книжников и книжности древней Руси.
Вып. 2 (вторая половина XIV-XVI в.). Л., 1989, часть 2, Л-Я. С. 133-141.
6
А. В. Смирнова. «Нило–Сорская пустынь» // Кириллов: историко-краеведческий альманах. Вып. 1
Вологда, 1994. С. 140-56.
7
Н. А. Клюев. «Сорок два гвоздя», «Слово о ценностях народного искусства» // Н. Клюев «Словесное древо». Вступ. статья А. И Михайлова, сост., подготовка текста и примеч. В. П. Гарнина. СПб.,
2003. С.136-141, 158.
8
Словарь книжников…, С. 135.
9
Словарь книжников…, С. 139-141.
10
Г. М. Прохоров, «Повесть о Нило-Сорском Ските». // «Памятники культуры: новые открытия.
Письменность. Искусство. Археология 1976» М., 1977. С. 12-20.
11
Там же. С. 17.
12
http://www.rustrana.ru/article.php?nid=1636&sq=19&crypt= (материал был доступен 16-го сентября
2004 г.)
13
Прохоров, «Повесть о Нило–Сорском Ските». С. 12, 20.
14
Константин Азадовский. « «Гагарья судьбина» Николая Клюева» СПб., 2004. С. 43-45.
15
А.В. Смирнова. Указ соч. С. 155.
16
Единственная икона Нила Сорского в распоряжении автора этих строк – подарок сыну автора,
Нилу, в день его крещения от отца Григория, настоятеля церкви св. Владимира (Русская Православная Церковь За Границей), в городе Дэкстер, штат Мичиган, США. Икона произведена в США.
3