Спасибо, сердце

АНДРЕЙ СОЛОВЬЕВ
СПАСИБО, СЕРДЦЕ
ПЬЕСА
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА
ШУТОВ
ЕГО ЖЕНА РИТА
МЕДСЕСТРА НИКА
ПРОФЕССОР
ДОЦЕНТ (ХИРУРГ)
ПЕРВЫЙ САНИТАР
ВТОРОЙ САНИТАР
ТРУБАЧ
(с) АНДРЕЙ СОЛОВЬЕВ, 2004
ИСПОЛЬЗОВАТЬ БЕЗ СОГЛАСИЯ АВТОРА ЗАПРЕЩАЕТСЯ
Картина первая
Пустая сцена, отсвет лампы из больничного корридора. По центру больничная кровать. Рядом тумбочка.
Справа дверь. Шутов лежит на кровати еще до начала спектакля, пока публика рассаживается. В зале
гаснет свет и фоном начинает биться сердце: ту-тум, ту-тум, ту-тум. В двери появляется Рита, жена
Шутова. Некоторое время стоит на пороге. Потом подходит к постели и садится на угол. Сидит минуту.
Сердце бьется: ту-тум, ту-тум, ту-тум.
Шутов просыпается, резко садится, вскрикивает, подушка падает на пол. Удары сердца прекращаются. Так
он сидит, выпучив глаза, но не глядя на Риту, еще некоторое время.
РИТА. Ты меня любишь?
ШУТОВ. Чортовы апельсины. Чортовы, чортовы апельсины!
РИТА. Что?
ШУТОВ. Снова этот кошмар… Какие-то огромные апельсины, очищенные от кожуры. Они спускаются…
Вращаются… Дольки такие ровные… А я как будто вниз головой повис и ничего не могу сделать. Должен
что-то сделать. Но не делаю. И теперь так всегда будет. Так всегда будет.
Шутов машет руками, прогоняя остатки ночного наваждения, берет со стола бутылку воды, открывает,
жадно пьет из горлышка.
РИТА. Ты сам-то так не свихнешься?
ШУТОВ. Я не свихнусь.
РИТА. А я свихнусь, я уже на людей кидаюсь.
ШУТОВ. И что люди?
РИТА. Шарахаются.
ШУТОВ. Бедные.
РИТА. Шутов, надо решать, либо ты даешь согласие, либо я тебя домой забираю. В конце-концов
бессмысленно здесь сидеть, как в тюрьме, да и не будет тебя больше никто просто так держать.
ШУТОВ. Может все-таки мне в Окружную лечь?
РИТА. Ну ты же знаешь, в окружной таких операций не делают. Их в принципе нигде не делают.
ШУТОВ. Ну почему, в Австралии делают, в Новой Зеландии…
РИТА. Что ты плетешь, какая Австралия. Тебе здесь-то придется на коленях ползать, умолять и подписки
всякие давать – это у них исследовательское направление…
ШУТОВ. Ну да, исследовательское. В том-то и дело, что исследовательское! Я уж не говорю про результат
– так уснешь и не проснешься, даже отвечать никто не будет.
РИТА. Отвечать… А то, что тебя уже два раза откачивали – еле откачали – за это кто будет отвечать?!
Хорошо еще – люди рядом оказались, скорую успели вызвать. А если бы ты один был? Или на улице гденибудь упал – так и подумали бы: человек выпил, отдыхает. Ты на себя-то посмотри.
ШУТОВ. Да, да, известная песня, помню с детства. Раньше это про Америку так рассказывали – будешь
лежать, подыхать руки никто не подаст.
(пауза)
Да я не смерти боюсь. Хотя боюсь конечно… Даже и операции этой не боюсь. Я понять и представить не
могу, как это у меня… как это во мне будет часть другого человека жить. Я буду прислушиваться,
вздрагивать… Мне сейчас-то уже кошмары снятся. Кто он, что он? Может это я ему должен что-то отдать, а
не он мне?
РИТА. Да не человек это. Н – е – ч – е – л – о – в – е – к.
ШУТОВ (передразнивая). Н – е – ч – е – л – о – в – е – к . И что, мне легче что ли от этого? Мне легче, я
спрашиваю. Вообще непонятно, что к чему. Мрак. Чужого какого-то мне хотят привить. И я должен спокойно
так согласиться, как будто это коронку мне хотят новую поставить. Не человек. Вот уж, действительно, что
тут думать?!
(что-то ищет)
Градусник ты не видела. Сколько там уже? Сейчас начнется. Все по-новой: анализы сдали? – Сдали. На
рентгене были? – Были. Хирург смотрел? – Смотрел. А, вот он, нашел. Давление меряли? – меряли. Меня
всегда это удивляло.
РИТА. Что – это?
2
ШУТОВ. Вот это. Скажем, мужик на автозаправке – он как брат: и про погоду с тобой поговорит, и про
футбол, и про свою тещу расскажет, пока двадцать литров тебе в бак зальет. А тут того и глядишь все
нутро тебе вынут и новое вставят – так нет, ходят с каменными лицами и слова даже приветливого из себя
не выдавят. Не знаю, может им так легче, они же тоже не железные. Так, что там у нас? Тридцать шесть и
две. Остываем понемногу…
Картина вторая
Шутов сидит на кровати. Рита стоит рядом.
За сценой слышится шум. Из за кулис появляется группа медицинских работников. Начинается обход.
ПРОФЕССОР. …да, да, апоплектиформный синдром при инфаркте миокарда имеет такие признаки. Причем
установлены случаи потери сознания, полные или частичные случаи расстройства функции коры и
мозгового ствола.
ДОЦЕНТ. Вы хотите сказать, что церебральная симптоматика выступает на первый план и маскирует
проявления инфаркта миокарда.
ПРОФЕССОР. Да, именно. Ишемические изменения в головном мозге и инфаркт миокарда могут
развиваться одновременно, при этом церебральная патология иногда опережает коронарную.
Профессор подходит к постели Шутова, берет табличку с графиком температуры, смотрит.
ПРОФЕССОР (Шутову). Вы куда градусник ставите?
ШУТОВ. Куда-куда… Под мышку.
ПРОФЕССОР. А я сказал – в задний проход нужно ставить.
Ни слова не говоря, смотрит Шутову язык, отодвигает веки, рассматривет глазное яблоко, щупает пульс.
(Рите) Ну, что мы в итоге решили?
ШУТОВ. А?! Что они решили! Как будто у себя на даче хотят черенок привить к «Антоновке»…
ПРОФЕССОР. (Рите) Я в последний раз рекомендую вам обдумать вариант трансплантации. Организм
молодой, в целом здоровый, побочных последствий я не предвижу. Не скрою, клиника по-своему
заинтересована в получении репрезентативных результатов эксперимента. Мы можем и пенсионера какогонибудь прооперировать, но шансов, знаете ли меньше. И боюсь, осложнений пожилому пациенту даже в
случае положительного исхода операции не избежать. Однако настаивать не стану, не имею права.
Решайте, даю вам времени еще до среды, а потом – либо в операционную, либо в Окружную.
Передает Рите бумаги.
ПРОФЕССОР. Вот здесь стандартная расписка в том, что вы ознакомлены с условиями и возможными
последствиями проведения операции. Здесь Вы распишетесь как ближайший родственник, а здесь сам
больной.
Рита кивает и берет бланки.
(Шутову, уходя). Градусник в задний проход ставьте, голубчик. В задний проход.
(Коллегам) Что касается субъективной симптоматики атеросклеротического поражения аорты, то она может
быть весьма скудной или отсутствовать совсем. Иногда может наблюдаться своеобразный болевой
синдром — аорталгия, давящая или жгучая боль за грудиной с иррадиацией в шею, спину или верхнюю
часть живота…
ШУТОВ (паясничая) Да, профессор… Слушаю, профессор… Тфу, лучше бы сам себе что-нибудь в задницу
засунул. Может был бы повнимательней.
РИТА. Прекрати! Тебе два дня дали – определись наконец.
ШУТОВ. Это мне дали? Мне? Это тебе два дня дали, вот и решай. А у меня одна забота – градусник
(проходится по комнате, изображает подобие танца с высоко поднятым градусником в руке).
Почему я должен решать? О чем вообще говорить, если я могу управлять только тем, что находится на
поверхности. Могу сесть, встать, идти, бежать по своему решению. Могу закрыть глаза, могу открыть.
Задержать дыхание на минуту…
Но потом – потом все и начинается. Вот я решил поесть, проглотил кусок, и он дальше движется какими-то
неведомыми путями. Печень, почки, селезенка, желудок, я не властен над процессами. Наверное это
спасение, ведь невозможно все в организме постоянно контролировать головой. В общем, только кажется,
что все это Я сам. На самом деле – моя личность – это тонкая оболочка, хрупкая пленка над бездонными
глубинами таинственных физиологических процессов. Желчный пузырь, правда, мне уже удалили.
РИТА. Да, пузырь тебе уже удалили, но если хочешь – я поговорю (кивает в сторону удалившейся
процессии медиков) сделаем тебе новый, «клоновский» – снова будешь желчный, как раньше. Что еще
можно? Можно аппендикс пересадить – ведь тебе аппендикс не вырезали?
ШУТОВ. Нет, спасибо, аппендикс я сам могу кому нибудь пожертвовать? Никому не нужен? Эй, 9-я палата!
Аппендикс! Кому аппендикс – за полцены отдаю!
РИТА. Не кривляйся.
ШУТОВ. А что, хорошая идея – «звезды» продают свои аппендиксы. Кто больше. Аппендикс короля рок-нролла раз, аппендикс короля рок-н-ролла два, аппендикс короля рок-н-ролла три! Продано!!! Ты бы у кого
купила? У Брэда Пита? У Шварценеггера?
РИТА. Дурак ты, сам покупай всякую гадость… ой прости, я не это совсем имела в виду.
ШУТОВ. Это, это ты имела… Ну что мы решили? Каков мой приговор?
РИТА. Ну ты же слышал, что врач сказал…
ШУТОВ. Понятно, приговор окончательный, обжалованию не подлежит. Привести в исполнение… Ладно.
Чему быть, того не миновать. Где бумаги?
2
3
РИТА. Ну ты же сам знаешь…
ШУТОВ. Ладно, ладно. Все я знаю, все понимаю. Что тут? Место для печати… Подпись пациента (нервно
ищет карандаш в ящике тумбочки, судорожно подписывает и отдает расписку Рите).
Всё… Всё, всё, всё.
(ложится на кровать и накрывается одеялом с головой)
Рита некоторое время стоит посреди комнаты, делает шаг к Шутову, снова отходит, поворачивается и
неслышно выходит из комнаты. Потом возвращается.
РИТА. Прости, совсем забыла. Вот, смотри, Павлик для тебя нарисовал.
Достает сложенный несколько раз лист бумаги, но Шутов неподвижен, лежит накрывшись с головой. Рита
разворачивает лист и разглядывает изображение. На бумаге – крупный детский рисунок: то ли человек, то
ли инопланетянин. Жутковатые каракули. Ника вешает картинку над кроватью и тихо выходит. Ветер
покачивает рисунок. Раздаются странные шумы…
Картина третья
Шутов спит. В комнату входит медсестра Ника. В руках у нее медицинский поднос с баночкой спирта,
лекарствами, тампонами, салфетками и упаковкой одноразовых шприцов. Она ставит поднос на тумбочку и
будит спящего.
Шутов резко садится.
ШУТОВ. А! А!!! Апельсины.
НИКА. Что, апельсин хотите?
ШУТОВ. Чего я меньше всего хочу – так это апельсинов…
НИКА. Почему?
(пауза)
ШУТОВ. Я их в детстве объелся.
НИКА. Счастливое пионерское детство? Хорошо жили?
ШУТОВ. Жили как раз неважно, потому и считалось, что все лучшее нужно отдавать детям. Лучше
апельсинов ничего не было.
НИКА. Поворачивайтесь.
Шутов ложится на живот и начинает спускать штаны.
НИКА. (улыбаясь) Да нет, сядьте и ко мне повернитесь. Рукав закатайте.
ШУТОВ. А… Внутривенный…
НИКА. Внутривенный (протирает Шутову руку, сбрызгивает капельку лекарства с кончика иглы).
ШУТОВ. Я помню такой аннекдот был: мамаша с дочерью приходят на прием к врачу, тот внимательно
смотрит на дочь и говорит: «Раздевайтесь». «Да нет, доктор, это я к Вам записывалась», – объясняет мать.
«Вы? – меняется в лице врач, – тогда покажите язык…»
Рита делает ему укол. Шутов изображает, что ему очень больно, сжимает руку в локте, встает с постели и
нервно начинает ходить по комнате.
НИКА (холодно улыбаясь). Хватит притворяться. Может мне Вас еще пожалеть.
ШУТОВ. Когда вкалывали нужно было жалеть.
НИКА. Терпите, Вам еще много придется терпеть, а это так, щекотка.
ШУТОВ. Утешили… Я может быть еще передумаю.
НИКА. Не передумаете. Никто не отказывается.
ШУТОВ. Никто? Правда? И почему так?
НИКА. Жить хотят.
ШУТОВ. И что, больно будет.
НИКА. Терпеть можно.
ШУТОВ. Я однажды на работе палец сломал, чуть в обморок не упал.
НИКА. А где Вы работаете?
ШУТОВ. На таможне.
НИКА. И что, такая опасная работа?
ШУТОВ. Очень опасная. Особенно по понедельникам, когда пол-бригады с похмелья отходит. И у них из рук
все валится. В буквальном смысле.
НИКА. Понятно.
ШУТОВ. А с ним что будет?
НИКА. С кем?
ШУТОВ. Ну с этим… с донором.
НИКА. Про него здесь не принято так говорить.
ШУТОВ. Как: так?
НИКА: Вы спросили «Что будет», как будто он живой, а это не так… Не совсем так.
ШУТОВ. Но орган-то живой.
НИКА. Орган нормальный.
ШУТОВ. А ему тоже больно будет. Ему хоть наркоз сделают. Он вообще, что-нибудь чувствует?
НИКА. Вам это так важно знать?
ШУТОВ. Нууу… Важно.
НИКА. А Вам их что, не показывали?
ШУТОВ. Нет. А что, можно посмотреть.
3
4
НИКА. Раньше, во всяком случае, можно было.
ШУТОВ. Мне не показывали. Со мной вообще ничего не обсуждали. У меня такое впечатление, что я здесь
как-то сам по себе существую, а моя жизнь где-то в другом месте идет, меня только ставят в известность о
том, что уже произошло. Кафка, короче. Процесс.
НИКА. Просто ситуация необычная. Ритуал. Теперь Вам уже проще со всем соглашаться и делать, как
скажут.
ШУТОВ. А если не буду соглашаться.
НИКА. Тяжело будет.
ШУТОВ. Откуда вы знаете?
НИКА. Я пыталась…
ШУТОВ (он вдруг понимает, что Ника какое-то время назад перенесла пересадку органа).
Вы? … Тоже?… Это?… (делает руками какие-то движения, показывая на грудь медсестры и пытаясь
жестами обозначить механизм пересадки)
НИКА. Да. Четыре года назад. Тогда все только начиналось. Страшно было. Нас таких всего несколько
человек было. Все это в тайне хранили. Мне одной из первых делали, а потом я уже сама стала работать.
ШУТОВ. Вы и операцию видели?
НИКА (кивает) Да, я раньше была анестезиологом.
ШУТОВ. Обезболивали, значит? И что, клону наркоз давали.
НИКА (сухо) У них свои препараты.
ШУТОВ. Понятно…
Повисает небольшая пауза. Ника сложила все свои вещи – шприц, салфетки, пузырьки – на поднос. Но не
уходит. Шутов по инерции поглаживает свою руку.
НИКА. (переходит на «ты») А хочешь я тебе их покажу.
ШУТОВ. Как это?
НИКА. Ну, проведу в лабораторную зону. Я знаю, как пройти. У меня самой, в принципе, даже допуск есть.
Еще с тех времен, когда нас мало было и чужих опасались в это дело впутывать. Вот мне и выписали.
ШУТОВ. Хочу.
НИКА. Только ночью. Пойдешь?
ШУТОВ. Пойду.
НИКА. Тогда я за тобой после часа зайду, когда все угомонятся. А ты постарайся сейчас поспать.
ШУТОВ. Нет уж, не буду спать. Я боюсь.
НИКА. Чего?
ШУТОВ. Апельсинов…
Картина четвертая
Наступает ночь.
Шутов стоит у окна. На больничном дворе зима. Летит снег, качается фонарь, неровный отсвет которого
скользит по палате.
ШУТОВ. Ночь… Один… На всем свете один… Вот так Декарт наверное, вглядывался, смотрел в мутную
мглу – и вдруг его как встряхнет, как током шарахнет. Мыслю. Значит существую. Когито эрго сум.
(пауза, он говорит с большими промежутками, как бы прислушиваясь к внутреннему эху собственных слов)
Наверное, у каждого человека что-то подобное бывает. Особенное ощущение. Что ты есть, и весь мир есть.
И вы связаны какой-то тонкой нитью.
Невидимая паутина соединяет тебя с одним, с другим, с третьим. И ты уносишься куда-то вдаль, за
горизонт…
Я однажды это почувствовал в армии. Сидел на дежурстве. Один, совсем один. Постарался дремать,
сделал себе кровать из трех стульев, накрылся телогрейкой. Холодно. Неудобно. Невозможно заснуть.
Подошел к окну – поздняя осень, листья уже все облетели. Это как раз на ноябрьские я дежурил.
На дороге фонари горят, видно, как снежинки спускаются. И никого. Как на Марсе. Или после удара
нейтронной бомбы: все цело, а живых нет. И тут смотрю – на столе стоит старенький приемник. Транзистор
ВЭФ. Лейтенент то ли специально мне оставил, то ли просто забыл. Я осторожно взял его на руки, как
младенца (показывает), переключил на короткие волны, 25 метров, как сейчас помню, и осторожно стал
крутить ручку настройки, в надежде что хоть кто-нибудь во всей вселенной подаст мне сигнал.
Нет, мне самому казалось, что я посылаю сигналы SOS без надежды на спасение. И вот издалека, сквозь
шум и треск эфира, из другой галлактики раздаются вязкие звуки саксофонов и знакомый баритон что-то
рассказывает о джазе. Уиллис Конновер. Голос Америки.
Звучит музыка. В стиле Charlie Parker. Parker’s Mood.
Честное слово, если бы мне в тот самый момент объявили дембель и дали билет домой – не побежал бы,
остался бы и дослушал до конца. Потому что это была встреча с самим собой, я никогда раньше не
ощущал своего существования так пронзительно, почти болезненно, не ощущал ни своего места, ни тех
едва уловимых вибраций которые от меня исходят и растворяются где-то в бездонных пространствах
вселенной.
(появляется Ника, она стоит и слушает).
И потом, когда и программа уже закончилась, и станция завершила вещание, я еще долго прислушивался к
загадочной пустоте ночного эфира, откуда мне посылал свои едва различимые сигналы бесконечный
разумный космос…
4
5
НИКА. Ну, ты готов?
ШУТОВ. В общем, да.
НИКА. Тогда одевайся, только тихо.
ШУТОВ. Слушай, а почему все в атмосфере секретности делают. Ну эта ваша лаборатория, клоны,
пересадка органов.
НИКА. А как ты хотел? Большинство до сих пор считает, что мы тут выращиваем каких-то людей в
пробирке, а потом их живьем тащим в операционную и берем для пациентов тепленькие органы. Что мы
безнравственные и корыстные люди, чуть ли не убийцы.
ШУТОВ. Ну а вы не пытались защищаться, рассказать обо всем, предъявить людям все как есть на самом
деле. Пусть смотрят.
НИКА. Эксперимент еще не закончен. И неизвестно, какой будет результат. Может вообще все данные
будут закрыты. Тут проблем полно. И с медицинской и с моральной точки зрения.
ШУТОВ. То есть, сейчас меня преспокойно разрежут, нашпигуют Бог знает чем, а потом умоют руки. И я
весь остаток своей жизни буду мучиться угрызениями совести. Интересное кино…
НИКА. Ничего не поделаешь. Хочешь ясности – пей валерианку. Или валидол. Все остальное, извини, с
сюрпризами.
ШУТОВ. Слушай, ну а тебе самой не страшно? Когда ты работаешь здесь, на операции ходишь? Вы ведь и
с клонами с этими контактируете, ведь кто-то должен, там, ухаживать за ними, или как это называется?…
НИКА. Теперь все автоматически делается. Никакого контакта. Они в специальных камерах находятся. Там
полный цикл, стерильность и все такое. А раньше… Раньше приходилось.
ШУТОВ. И что?
НИКА. Ну что – не все выдерживали. Из тех, кого в первую бригаду набирали, только я одна и осталась.
ШУТОВ. Страшно было?
НИКА. Страшно. Особенно, когда ночью оставались дежурить. Пока аппаратуру не установили,
приходилось все время режим поддерживать. У меня подруга была, она рассказывала. Как-то ночью сидит
в дежурке – вдруг на пульте начинает лампочка мигать. В чем дело - непонятно. Скорее всего в самописце,
который там в лаборатории все данные фиксирует, рулон бумаги закончился, но точно сказать нельзя.
Делать нечего, надо идти смотреть, все проверять. Ну она берет запасной рулон, фонарь – тут ночью
только дежурное освещение работает – и поднимается в лабораторию. Приходит, включает весь свет,
чтобы не так жутко было, начинает искать, данные приборов уточнять. Все в порядке. Самописец работает.
Только странно как-то. Она посмотрела внимательнее – мама дорогая, а его аж зашкаливает, не график, а
шторм настоящий. И тут она за спиной слышит какой-то звук, как будто присоска отлепилась – чпок, чпок.
Ну, волосы дыбом, понятное дело, она медленно поворачивается и видит, что крышка контейнера
приоткрыта и на нее в упор, не моргая глядят два глаза. Как в дежурку вернулась – не помнит. В ту ночь
еще и охраны не было, она совершенно одна оставалась, а все здание клиники было опечатано, ни войти,
ни выйти. Так ей и пришлось, забившись в угол, до утра просидеть. Но теперь все на автоматике работает.
Из медперсонала туда уже практически никто не ходит. Если какая-то проблема – вызываем специальную
бригаду, они сами разбираются.
ШУТОВ. Да-а. Мы в пионерлагере ночью тоже такие истории любили рассказывать. (тихо) В темном лесу
стоял дом и жила в нем одинокая женщина. Однажды вечером сидит она у камина и раздается стук в дверь.
Она открывает, а там почтальон – вручает ей черную-черную коробку. Развязывает она веревку,
распаковывает коробку, разворачивает бумагу, а в ней (громко орет) м-я-с-о-о-о !!!
НИКА. Тихо! Ты с ума сошел…
ШУТОВ. А клоны, они что-то чувствуют. С ними вообще общаться можно, как-то влиять?..
НИКА. Раньше чувствовали, а теперь им на самой ранней стадии карбамезил вводят и все сенсорные
процессы блокируются, а антропоморфные признаки не развиваются. Но есть специальные прибор,
декодеры. Они позволяют отслеживать их реакции, но это скорее биологические импульсы, чем знаки или
сигналы. Все переводится в цвета и даже в звуки. Довольно любопытно. Поднимемся, я тебе покажу.
ШУТОВ. То есть, они на людей не похожи.
НИКА. Нет, конечно. Это в самом начале, первые образцы, вроде того, что на мою подругу уставился, были
как бы люди. Теперь нет. Теперь совсем другое. Совсем другое… Ну, пошли уже, а то не успеем.
ШУТОВ. Однако, не по себе как-то.
НИКА. Ничего, ничего, прорвемся.
Картина пятая
Ника и Шутов поднимаются в лабораторию. Крадутся, выглядывают из за угла, в общем, ведут себя очень
осторожно.
НИКА. Давай, давай, быстрее.
ШУТОВ. Ничего не вижу.
НИКА. Руку давай.
ШУТОВ. Все в порядке (задевает какуюто железяку, она падает с грохотом).
НИКА. Ну какой же ты слон…
ШУТОВ. Я не слон… я шпион… Джеймс Бонд… в застенках Мюллера…
НИКА. Ну собственно, вот. Мы на месте.
ШУТОВ. И где они?
5
6
НИКА. Вон там (показывает на стеллаж) эмбрионы. Про стволовые клетки слышал? Мы эту программу
закрываем – она полностью легализована и у нас ее забирают. А это (показывает на стойку с
контейнерами) – собственно доноры. Клоны.
ШУТОВ. Жутковато…
НИКА. Я тебя не заставляла идти.
ШУТОВ. Нет-нет, что ты… Я в порядке…
НИКА. Хочешь посмотреть?
Ника открывает заслонку маленького застекленного окошка, иллюминатора. Шутов заглядывает в него и
застывает, как вкопанный. Потом поворачивается в зал, в его глазах написано все.
ШУТОВ. Н–е–ч–е–л–о–в–е–к . . .
НИКА. А вот здесь транскодер, про который я тебе говорила, который принимает идущие от него импульсы.
Хочешь пообщаться?
ШУТОВ. Лучше не надо.
НИКА. Ну не трусь, потом ведь жалеть будешь. Другого случая не представится.
Она включает устройство, похожее на монитор компьютера или на телевизор. На экране идет игра красок,
движение по каким-то бесконечным корридорам, компьютерные графики и абстрактные орнаменты. Звучит
музыка, которая уже в полную силу будет продемонстрирована в сцене операции по пересадке органа.
Шутов стоит, как завороженный.
Над дверью начинает мигать лампочка.
НИКА. У нас проблемы. Кто-то идет сюда. Охранник, я думаю. Надо сматываться.
ШУТОВ. Я так и знал.
НИКА. Давай, скорее. Он может и пальнуть.
ШУТОВ. Час от часу не легче… (направляется к выходу).
НИКА. Нет не туда. Здесь другой выход есть (показывает в другую сторону). Вылезай.
ШУТОВ. Я здесь шею сломаю.
НИКА. А там тебе задницу прострелят. Задницу новую тебе уже нигде не пересадят.
Вылезают через какую-то форточку и спускаются по пожарной лестнице. Шутов падает.
ШУТОВ. У-у-у… Ё-моё… Блин…
НИКА. Что еще?
ШУТОВ. Я себе ногу распорол… У-у-у… Зараза…
НИКА. Терпи, тут нельзя сидеть. В палату придем, я тебе все сделаю. У меня пластырь есть. И спирт.
Давай, давай, вперед.
Картина шестая
Ника и Шутов входят в палату. Шутов хромает и корчится от боли. Медсестра усаживает его на постель и
осматривает ногу (лодыжку). Промывает водой и наклеивает пластырь. Шутов понемногу приходит в себя.
ШУТОВ. Да-а. Дела. И все-таки, он живой…
НИКА. Ну, понятное дело. Растение тоже живое. Но ты ведь картошку жаришь? И что – чувствуешь себя
инквизитором?
ШУТОВ. Да нет. Но он – не растение. У него эмоции настоящие… образы какие-то, движения. Он как буд-то
что-то сказать мне хотел, а я не понял.
НИКА. Ну, теперь будем фантазировать.
ШУТОВ. Он… Он беззащитный какой-то.
НИКА. Что-то я тебя не пойму, то ты от страха столбенеешь, то наоборот жалеешь его и защищать готов.
ШУТОВ. Ну, это не страх. Это тайна. Ощущение от в стречи с новым и непонятным. Я вообще-то с детства
темноты боюсь. Да, взрослый человек – боюсь темноты. Когда я еще совсем маленький был, мы жили в
деревянном доме. Теперь там уже новых многоэтажек понастроили и выход из метро как раз на том месте,
где раньше наш сад был. Я спал в маленькой комнате. Помню, у стены стоял огромный шкаф – казался мне
огромным – за который я даже днем боялся заглядывать. Я верил, что там живут ужасные колдуны и злые
тролли из сказок, которые мне читали вслух. Здесь же возле кровати был стол, за которым мама до поздна
проверяла тетрадки. Она в школе работала. Однажды я болел и мне приснилось – точнее не приснилось, а
привидилось, – что прямо возле стола сидит огромная жаба и на меня смотрит. Еще я боялся роботов. По
телевизору видел какую-то сказку, где злой робот примагничивал детей к земле. Точнее – к луне. И они
шагу не могли ступить.
Ника встает с постели и собирается уходить. Шутов берет ее за руку и удерживает.
ШУТОВ. Не уходи. Ты будешь смеяться, но даже у себя на таможне я иногда боюсь ходить по складу. То
есть, я не показываю вида, конечно. Но стараюсь под любым предлогом послать кого-нибудь другого.
Иногда просто сердце останавливается – света там мало, только основные проходы освещены, а в право и
влево черными лабиринтами разбегаются стеллажи с тюками и свертками. Иногда мне кажется, что там
прячутся и идут за мной по пятам тени тех людей, у которых на таможне отобрали все эти вещи.
НИКА. Удивительно, что ты раньше к нам не попал.
ШУТОВ. Слушай, побудь сомной. Просто так. Ничего не говори. Просто побудь.
Ника ложится рядом с шутовым на постель, обнимает его. Свет гаснет.
6
7
Картина седьмая
Зажигается яркий свет. На сцене оживление. Шутова готовят к операции. Люди в белых халатах снуют
молча вдоль сцены на втором плане. Вкатывают каталку, приносят белые простыни и белый халат для
пациент. Шутов выходит на авансцену и произносит
МОНОЛОГ:
ШУТОВ. Все люди разные. Наверное так оно и есть. Кто спорит. Но больше всего меня бесит, когда ктонибудь походя так бросает: «Все люди разные», а сам при этом спит и видит, как бы всех перекроить по
своему, да под себя подмять. Большинство полагает, что обломать другого, непохожего на тебя – это и
есть воспитание.
Люди на самом деле до того разные, что вряд ли когда нибудь заметят друг друга, не то что поймут.
Японцам нравятся уродливые кривые деревья-карлики и камни там, де могли бы быть полезные парники и
грядки. Может это быть понятно нашим дачникам с их убогими сотками? Или, скажем, африканцам из
Сахары, где и так кроме камней ничего нет? Хоть убей, не станут они любоваться камнями никогда.
В принципе можно что угодно любить или ненавидеть, или быть ко всему равнодушным – только в голове
одного человека все сразу как-то плохо помещается. Я не верю, что человеком руководит естественная
склонность – скорее он себя настраивает, а то и заставляет принимать чужие условности. Слушает
мертвую музыку каких-то замшелых эпох – называет ее классикой… Нет, правильно, классика и есть, но к
нему-то какое она имеет отношение? Вообще, важно ли что-нибудь в музыке кроме того, что там есть ты.
Не такой же, как ты, а ты сам.
А ведь, если что-то понравилось, не скажут – это мое. Нет, найдут какие-нибудь слова, смысл которых один
– так принято, это всем нравится, каждый человек так чувствует и всегда чувствовал.
А может быть ну их на фиг всех, может быть, лучше такой как есть, но Я САМ?! Почему так трудно понять,
что и этот человек в себе самом и для себя - Я САМ, и другой – тоже несет в себе целый мир. Ткни его
неловко, вот мир этот хлюпнул, дрогнул – и рассыпался, нет его.
Это как близнецы – они одинаковые, все их путают, раздражаются. Не станет одного – или другого – не
сразу поймут который из них помер, а некоторые никогда не поймут. А им-то не все равно. Они-то самые
разные люди на свете, потому, что каждый из них, таких одинаковых, смотрит на другого из своего Я как
через амбразуру – только подступись… Они себя не видят со стороны. И никто не объяснит почему в одно
тельце попало одно Я – а в друге такое же точно тельце – другое Я. И вместе с ним целый мир, из которого
уже не выскочишь, который и есть ТЫ САМ, из которого будешь смотреть на все вокруг, мир, который
угаснет вместе с тобой, навсегда угаснет…
Даже мать не чувствует. Случись что - будет убиваться одинаково, что по тебе, что по твоему братуоболтусу, как шпрота из банки на тебя похожему. И ни разу не сделает допущения, что один из нас потерял
все, а другой… А если бы была другая мать, другой отец… Если бы не встретились вовсе они, не дожили
до зрелых лет…Проросло бы мое Я, то что есть Я САМ в каком-нибудь еще тельце. Не в этом – так в
другом. Поместил бы меня кто-то неведомый на мое собственное, мне судьбой отведенное место?
Поместил бы, поместил! Потому что не может быть иначе – я должен быть… А причем же тогда мать …
отец…, если мое Я неизбежно, Я САМ неизбежен, мир, который я вижу в смотровой иллюминатор своей
персональной неповторимости, неизбежен, так как рождается вместе со мной…
Санитары снимают с него рубашку и брюки. Шутов остается в одних трусах. При этом он повторяет
обрывочно:
Неизбежен…
Рождается вместе со мной…
На него одевают белый халат, застегивающийся на спине. Ножницами на груди вырезают квадратный кусок
ткани на том месте, где будет происходить операция. На голой груди фломастером чертят линии будущих
надрезов. Шутов стоит при этом лицом к залу и повторяет:
Мир который я вижу…
Рождается вместе со мной…
Я сам неизбежен…
Мое собственное место…
Шутова укладывают на каталку и везут в операционную.
Картина восьмая
Общее время этой части (Картины восьмой) примерно 20-25 минут, в зависимости от наличия технических
средств и общего замысла режиссера. Это своеобразный музыкальный мультимедийный миниспектакль
внутри основного драматического действия. За время этой картины медицинские работники должны
забинтовать Шутову голову и руки.
Операционная. Шутов лежит на операционном столе. Над ним большая лампа. Хирург и медицинские
работники вокруг. Время от время раздаются короткие фразы, совершенно неважно, кто их произносит. Это
просто ГОЛОС.
ГОЛОС. Кардиограмму готовим
ГОЛОС. Наркоз
ГОЛОС. Морфий
ГОЛОС. Скальпель
ГОЛОС. Зажим
ГОЛОС. Еще зажим
7
8
ГОЛОС. Тампон
ГОЛОС. Пульс нормальный
Все действие сопровождается мультимедийной программой. Ее содержание зависит от масштабов
постановки, особенностей сцены, размеров бюджета и замысла режиссера.
Возможные (рекомендуемые) элементы мультимедийного действия:
- телевизоры, проекционные экраны, на которых демонстрируются видеоролики (документальные фильмы
по тематике «Размножение и деление клеток», «Рост растений», особенно хорошо в ускоренном темпе
наблюдать как распускаются почки, прорастают зерна и т.п., «Геология и строение Земли» и т.п., а также
компьютерная графика, бытовая съемка стремительного движения по корридорам и лестницам);
- пластическая (танцевальная) композиция, которая может быть построена в стиле японского театра масок
или в манере знаменитого театра «Черноенебобелое» или в манере авангардного балета – с
причудливыми костюмами и необычными движениями.
- композиция с использованием специально изготовленных кукол, изображающих, по всей видимости,
клонов
- театр теней
Музыкальный ряд готовится специально, он включает:
- электронную фонограмму, которая согласуется с логикой сценической композиции и отражает ее
структуру и последовательность действий.
- участие живых музыкантов, прежде всего трубача, который появляется как силуэт в специально
отведенном ему сценическом пространстве и исполняет роль персонального воплощения сознания клона,
контакта с ним, живого нерва этой необычной фантастической коммуникации; если есть возможность,
музыкантов можно подсадить в зале среди публики и время от времени они будут «отзываться» из разных
углов театра неожиданными репликами, создавая эффект «ожившего пространства».
ГОЛОС. Донора в операционную
Сверху (желательно оттуда, куда ночью пробирались главный герой и медсестра) медленно опускается
контейнер, ставят его рядом с операционным столом, на котором лежит Шутов, открывают, достают оттуда
что-то, нечто.
ГОЛОС. Кардиограмму делаем
ГОЛОС. Морфий
ГОЛОС. Скальпель
ГОЛОС. Зажим
ГОЛОС. Еще зажим
ГОЛОС. Тампон
ГОЛОС. Пульс
ГОЛОС. Пульс нормальный
ГОЛОС. Можно зашивать
ГОЛОС. Есть трансплантация. Отключаем донора.
С этого момента электронная фонограмма превращается в неясный шум, гул и уходит на второй план. Свет
постепенно меркнет. Экраны один за другим гаснут. В полной темноте только труба звучит еще некоторое
время (одну минуту или меньше), иллюстрируя отчаянные попытки отключенного и выполнившего свою
функцию существа зацепиться за жизнь.
Картина девятая
На сцене расположены два мостка под углом (широкие доски, уклон в сторону зрительного зала), в глубине
сцены возле мостков стоят две героини Ника и Рита. По центру – Шутов. Он одет в тот же самый
операционный костюм с вырезом, его руки и голова хорошо забинтованы, только рот и глаза открыты.
Шутов сидит на офисном стуле (кресле) и молча вращается на нем вокруг оси (вариант – он широко
качается на качелях, канаты которых уходят высоко под потолок сцены). Освещение странное, как во сне.
Стелется дым.
На авансцене в ярких лучах света появляются два медработника (санитара), закуривают.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Все? Отработал? Завтра выходной?
ВТОРОЙ САНИТАР. Не… Я завтра в ночную выхожу.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Слушай, ты все-таки насчет бухгалтера поспрашивай.
ВТОРОЙ САНИТАР. Да, я позвоню…
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Все остальное мы сами сделаем, у меня и секретарша хорошая есть, а вот бухгалтер –
это важно, а то потом будет сплошной геморрой. Нам это нужно?
ВТОРОЙ САНИТАР. Может Макса возьмем, он ведь вроде как экономист?
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Макс, конечно, хороший мужик, но у него постоянно с регистрацией проблемы и потом
он ведь по этому делу специалист (щелкает себя по горлу пальцем).
ВТОРОЙ САНИТАР. Ну, ладно, я еще со своими поговорю.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Будь другом, и главное – не затягивай. Тут важно момент поймать, пока народ не
пронюхал. Никто нас не заставляет в это дело по уши влезать. Не понравится – разбежимся, но сначала
приподнимемся чуть-чуть.
ВТОРОЙ САНИТАР. Ну да, у меня ведь даже медицинского образования-то нормального нет. Так, училище.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. А мы на медицину и не претендуем, у нас даже не стоматология – мы, типа, салон
красоты открываем. Волосы там пересадить, и эти все дела (показывает, намекая на женские формы).
8
9
Стволовые клетки, короче. Хочешь, тебе кудри пересадим, как у Гиллана, будешь ходить на старости лет
гривой трясти - “Into the fire-e-e-e-e-e” (поет, подражая солисту группы Deep Purple).
ВТОРОЙ САНИТАР. Да мне чего, у меня вроде свои пока не выпали.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Ну тогда давай еще чего-нибудь укрепим (показывает на застежку брюк).
ВТОРОЙ САНИТАР. Да не, тут вроде все и так нормально.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Сейчас нормально, а сейчас, глядишь, уже ненормально. Дело такое. Ты это,
стволовых себе в пузырек набери и держи в холодильнике, на всякий случай (хохочет).
ВТОРОЙ САНИТАР. Ладно, ладно… Эх, нормальную бы пересадку заделать. Да на фирмачей выйти.. Вот
уж тут деньжищи, так деньжищи!
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Пересадку!… Тебе только фирмачей кроить. Ты на той неделе нитку в иголку и то елееле с третьего раза вставил. Хирург аж побелел весь, пока ты там ковырялся.
ВТОРОЙ САНИТАР. Да ладно, не свисти.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Чё, ладно. Вот тебе и ладно. Нет, мы в это дело соваться не будем. Заработаем
немного, а там посмотрим, может быть еще в какой-нибудь бизнес переметнемся. Просто не хочется такой
шанс упускать. А то вечно кто-то другой все пенки снимает.
ВТОРОЙ САНИТАР. Эх, я бы тачку новую купил!
ПЕРВЫЙ САНИТАР. У тебя же вроде есть этот, как его, «Скорпион»?
ВТОРОЙ САНИТАР. Ну что, «Скорпион», ему уже годков-то сколько. И на нем только по асфальту. А мне
хочется чего-нибудь покруче, чтоб напролом, с ветерком!
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Внедорожник?
ВТОРОЙ САНИТАР. Внедорожник.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Автомат?
ВТОРОЙ САНИТАР. Автомат.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Не хило. А я бы квартиру купил. Двухэтажную. А то теща уже достала. И вообще тесно.
А хочется пожить свободно.
ВТОРОЙ САНИТАР. Что уж тут говорить… И квартиру хорошо, и машину неплохо. (довольно потягивается)
Ой! (замирает и хватается рукой за грудь)
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Не понял?
ВТОРОЙ САНИТАР. Кольнуло что-то…
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Я тебе дам, кольнуло. Ты мне еще двадцать баксов должен.
ВТОРОЙ САНИТАР. Ой, прости. А я и забыл совсем. В следующую среду, нет – в четверг отдам.
ПЕРВЫЙ САНИТАР. Смотри… Ну что, по домам (глядит на часы) А то что-то я замаялся сегодня. Пойду-ка,
пожалуй, глотну чего-нибудь покрепче. Ну, пока (пожимает приятелю руку и уходит).
ВТОРОЙ САНИТАР. Пока. А я пожалуй, просто прогуляюсь. Подышу воздухом. Проветрюсь. А то от меня
каким-то йодом разит (открывает зонтик и уходит в другую сторону, напевая Deep Purple).
Картина десятая
В глубине сцены Шутов все время вертится на своем стуле (качается на качелях), Ника и Рита медленно
спускаются по мосткам и выходят вперед. Звуки настраиваемого радиоприемника – далекие голоса, разные
языки, обрывки непонятных диалогов и мелодий. Свет – матовый.
НИКА. Рано или поздно все обнаруживается.
РИТА. Он пропал.
НИКА. Только кажется, что никто не знает, не замечает.
РИТА. Что теперь будет?
НИКА. Следствие и суд. А может быть, трибунал.
РИТА. Трибунал? А что у нас сейчас, война?.
НИКА. Он нарушил военную тайну. Разглашение секретной информации…
РИТА. Но ведь он был один, совсем один.
НИКА. Никто не имеет права посылать сигнал SOS, находясь в боевом карауле.
РИТА. Он просто слушал приемник.
НИКА. Это запрещено уставом.
РИТА. Ужасно, ужасно. А когда следствие начнется?
НИКА. Следствие уже идет.
РИТА. Но ведь нет никаких улик!
НИКА. Он дал показания. Чистосердечно во всем признался.
Пауза. Шутов крутится (качается)
РИТА. А если бросить все и бежать. Спрятаться где-нибудь, затаиться, залечь на дно.
НИКА. Некуда бежать. Поздно. Бессмысленно.
РИТА. Или раствориться в толпе, смешаться, утонуть, исчезнуть…
НИКА. Этого-то они и хотят. Это им и нужно.
РИТА. Кому?
НИКА. Ловцам.
РИТА. Уже… ловят?
НИКА. Преследуют и ловят.
РИТА. Люди?
НИКА. Шарахаются.
9
10
РИТА. Бедные.
НИКА. В Австралии…
РИТА. В Новой Зеландии…
НИКА. Прочные.
РИТА. Сети.
НИКА. Длинные.
РИТА. Нити.
НИКА. Волны.
РИТА. Как волосы.
НИКА. Сонных.
РИТА. Красавиц.
НИКА. Острые.
РИТА. Пики.
НИКА. Цепкие.
РИТА. Руки.
НИКА. Хватают.
РИТА. Влекут.
НИКА. Нет.
РИТА. Предводителя.
НИКА. Тихо.
РИТА. Лишь слышно.
НИКА. Цепи.
РИТА. Скрипят.
НИКА. Якорь.
РИТА. Спускается.
НИКА. Вниз.
РИТА. В глубину.
НИКА. Где несметные.
РИТА. Вольные.
НИКА. Стаи.
РИТА. Скользят.
НИКА. Матовый.
РИТА. Блеск.
НИКА. Чешуи.
РИТА. Отражает.
НИКА. Луну.
Снова пауза. Шутов молча крутится на стуле (качается на качелях)
РИТА. Я решила.
НИКА. О чем ты?
РИТА. Насчет пересадки.
Рита показывает большую трехлитровую банку полную воды, в которой плещется крупный зеркальный
карп.
РИТА. Это аппендицит.
НИКА. Нет, это Шварценеггер.
РИТА. Да, да Шварценеггер. Я купила на аукционе, в 9-й палате.
НИКА. А карбамезил ему вводили?
РИТА. Нет. Не знаю. Наверное нет…
НИКА. Почему?
РИТА. Раньше мы свой выращивали. А теперь на том месте, где был сад, метро построили. Какой там
карбамезил… Одуванчики и те все под асфальт закатали.
НИКА. Хочешь я введу? У меня есть два кубика.
Ника достает большое зеленое яблоко, одноразовый шприц, со сноровкой профессиональной медсестры
протирает яблоко ватой, брызгает с кончика иглы и делает яблоку инъекцию.
НИКА. Вот так… Антоновка. В Раменском на опытной станции саженцы брали. Теперь до самого Нового
года пролежит – хоть бы что.
РИТА. Антоновка…
НИКА. А градусник, градусник ставили?
РИТА. Конечно.
НИКА. И что там?
РИТА (вытаскивает из банки какой-то предмет, мало похожий на градусник) Тридцать шесть и одна…
Пауза. Шумы радиоприемника и другие звуковые помехи становятся громче. Напряжение растет.
НИКА. А теперь?
РИТА (снова смотрит на «градусник») Тридцать шесть ровно…
НИКА. Плохо. Нужно запятые ставить. В русском языке обращение всегда выделяется запятой.
РИТА. Двусмысленно получается…
10
11
НИКА. Что?
РИТА. Двусмысленно, скользко, мокро…
НИКА. Не выдумывай!
РИТА. У нее бородавки. Гадкие бородавки. И подбородок так противно дрожит, шевелится…
НИКА. Ставь запятые, немедленно ставь запятые!
РИТА. Не буду, противно. Она на меня смотрит. Кыш! Кыш! В болото!
НИКА. Сколько на градуснике?
РИТА. Тридцать пять и восемь.
НИКА. Давай, давай, шевелись. Красные чернила есть? Обращение отделяется запятой.
РИТА. Тридцать пять и семь. Меня сейчас стошнит, мне дурно, я отключаюсь.
НИКА. Меньше шестидесяти – нужно заполнять декларацию!
РИТА. Я в этом ничего не понимаю.
НИКА. Ставь запятую, ставь, пока не поздно.
РИТА. Гадко, противно… Я не въезжаю.
НИКА. Ставь, умоляю!
РИТА. Я запуталась, я не понимаю… Можно я у него спрошу.
Пауза. Обе женщины смотрят на Шутова. Он как будто очнулся от сна, перестал крутиться на кресле
(качаться на качелях). Шутов поднимается и выходит на авансцену, где ведут свой диалог героини. Шумы
стихают. Полная тишина.
РИТА. Ты… меня…любишь?
Пауза. Шутов пытается понять вопрос, он как бы пробуждается.
ШУТОВ. Нет.
Тут вновь появляется звук, похожий на биение сердца, который мы слышали в начале спектакля. ту-тум, тутум, ту-тум… Все трое стоят как вкопанные. Ту-тум, ту-тум, ту-тум…
Через несколько секунд в глубине сцены появляются два (или больше) медицинских работника с большими
бумажными пакетами, они останавливаются каждый у наклонного мостка в его верхней части.
Еще через некоторое время поверх ритма бьющегося сердца начинает звучать мелодия похожая на танго,
радостная и немного грустная.
И в этот момент медицинские работники высыпают на мостки апельсины из своих пакетов. Апельсины
катятся по сцене, некоторые падают в зал. Трубач появляется на балконе и подхватывает мелодию. Все
актеры выходят на авансцену и кланяются.
Занавес.
АНДРЕЙ СОЛОВЬЕВ
Андрей Соловьев родился и живет в Москве. Окончил философский факультет МГУ, защитил диссертацию
по истории европейской философии, преподавал, дослужился до профессора. Параллельно много времени
уделял музыке, играл джаз на трубе, выступал со многими известными музыкантами, как отечественными
(Сергей Курехин, Владимир Чекасин, Марк Пекарский, Сергей Летов), так и зарубежными (Питер Ковальд,
Ханс Кох, Луис Склавис).
Гастролировал в Германии, Италии, Швейцарии, США, записал полтора десятка компакт-дисков и
виниловых пластинок с различными составами. В 1985 году создал знаменитый "Оркестр московских
композиторов", а с 1995 года постоянно играет на трубе в культовой московской рок-группе «Вежливый
отказ».
Написал музыку к нескольким фильмам, а в 1994 году снялся в роли трубача-авангардиста в кинокартине
режиссера Владимира Сухореброго «Бесноватые», в которой также снимались такие известные актеры, как
Инара Слуцка, Евгений Редько, Юрий Шлыков и Валерий Баринов.
Несколько лет вел джазовые программы на радиостанциях "Эхо Москвы" и "Ракурс". Работал
международным обозревателем телеканала ТВ-Центр. Печатался в журналах "Музыкальная жизнь",
"Театр", "Мелодия", "Четыре сезона", "Афиша", "Политбюро" и "Русский Newsweek", в общей сложности
опубликовал больше сотни статей о джазе и современной музыке. Философию совсем забросил.
_________________________________________
Контакты и информация:
Тел. 8-916-962-4732
Интернет:
www.jazzboss.narod.ru
www.dragonjazz.narod.ru
gandelupa@land.ru
11