Камаровский Л.А. О международном суде. Москва, типография T
advertisement
Камаровский Л. А. О международном суде Москва, типография T. Малинского, 1881 г. Книга первая. О способах решения споров между государствами вообще Введение. Общий характер международных несогласий.- Способы их прекращения и их классификация Право возникает из потребностей и особенностей человеческой природы. Вся жизнь человека протекает в различных союзах, существо и число которых разнообразится и совершенствуется в великом поступательном ходе истории. Каждая форма общежития вырабатывает свое, ей свойственное, право. Одною из таких форм главною, но далеко не единственною, является государство. Оно дает праву наиболее совершенную форму и санкцию, но его волею не обусловливается ни происхождение права, ни даже область действия последнего. Изучая в исторической последовательности те разнообразные союзы, в которых протекает жизнь человека, мы приходим к одной из наиболее сложных, но и важных форм их - к международному союзу, который, хотя и возникнул лишь в начале новой истории, но продолжает пускать все более и более глубокие корни в жизни и науке. Начало, развитие и конечные цели этого союза могут быть поняты лучше всего историческим путем. Имея свое последнее основание в идее единства человеческого рода, он призван скрепить юридическими началами государства, как живых членов человечества, в одно высшее целое. Право, возникающее в области этого союза и ставящее себе указанную цель, есть право международное. Результат исторической жизни человечества, оно может быть понято только теми, кто видит в праве не бессодержательную смену известных законоположений или теоретических построений, а вечноживые откровения человеческого духа. Государства, как члены международного союза, не теряют ни внешней самостоятельности, ни внутренней свободы: напротив, их жизнь вступает в новый, несравненно высший и более человеческий фазис своего развития. Международное право, не отрицая ни одной области права, приводит все главные, характеризующие их начала к единству и наиболее практически широкому приложению. Несмотря на это высокое и, казалось бы, для каждого человека лишь симпатичное призвание этого права, оно, со времени своего существования, не переставало вызывать нападки и всякого рода сомнения, доходившие до полного его отрицания. Его сторонники никогда не ослабевали в его защите, и эти долгие споры много содействовали к выяснению существа международного права. В результате мы приходим к тому убеждению, что, с юридической стороны, это право, между всеми остальными отраслями права, пока наименее совершенное, что вполне естественно в виду сравнительно недавнего его происхождения и крайней сложности предстоящих ему задач. Недостаточность международного права и порядка проявляется особенно как в шаткости и неопределенности управляющих ими юридических начал, так и в способах охраны последних. Цель международного общежития, как всякого общежития вообще, состоит в согласовании свободы и развития членов, входящих в его состав, с благосостоянием целого союза. Каждое государство должно беспрепятственно пользоваться своими правами и строго исполнять свои обязанности в отношении других государств. Такова идея права. Только под ее охраной государства могут жить спокойно и, развиваясь, каждое по своим индивидуальным потребностям, содействовать преуспеянию всего человечества. I. Общий характер международных правонарушений В действительной жизни между государствами, как и между отдельными лицами, возникают постоянно недоразумения и столкновения. Не решаемые вовремя, часто осложняемые посторонними обстоятельствами и даже искусственно разжигаемые в интересах руководящих лиц или партий, эти споры вызывают войны, которые ставят на карту самое бытие государств. Причины указываемых столкновений бесконечно разнообразны: они могут скрываться в каждом политическом, экономическом или религиозном отношении, установляющемся между народами. Каждая эпоха создает особый, легко воспламеняемый материал для таких столкновений. Настоящие, вызывающие их наружу пружины лежат, как в большинстве действий человеческих, в заблуждениях, страстях и интересах. Приходя во враждебное столкновение между собою, они вызывают войну каждого лица - физического или юридического - против всех, войну то скрытую, то явную, но непрерывно продолжающуюся. Противодействовать ей и всячески ее сдерживать - составляет высокую задачу права. Без него немыслимо мирное и прогрессивное развитие человечества. В продолжение тысячелетий все несогласия между государствами разрешались силою. Так называемые их права (насколько можно было говорить о таковых!) сливались с их претензиями, которые в свою очередь не знали иных границ ,кроме тех, которые ставила им физическая мощь. Иначе и не могло быть в те эпохи, когда при отсутствии общего и высшего между ними права государства жили в постоянной обособленности друг от друга, ведшей к непрерывной войне между ними. Все от этого страдали, но лишь немногие избранные, уже в древности, изучая природу человека и общества, находили этот порядок анормальным и, не зная как ему помочь, позволяли себе мечтать о возможности мирного сожития народов. С течением времени эта вечная вражда между последними уступает место сперва более или менее продолжительным перемириям, а в наше время - вопреки печальной действительности - раздаются все более часто и громко голоса о необходимости установления не кажущегося только, но действительного и прочного мира между народами. Этот мир, однако, немыслим без утверждения юридического порядка между государствами. Но такой порядок, само собою разумеется, должен определять не только мирные отношения, но и разрешать все возникающие между государствами несогласия. В этом заключается задача международного права, задача высоко практической важности. Между тем до сих пор эта часть нашей науки обработана несравненно менее и слабее, чем другие ее отделы, напр. посольское право или даже военное, хотя сколько великих вопросов затрагиваются именно этою частью международного права, и какое широкое поприще с этой стороны открывается для него в видах улучшения и облагораживания человеческих отношений вообще. Действующими лицами в международной сфере признаются одни государства, хотя правонарушителями могут быть не только они, но и частные лица. Последние однако, состоя под охраной своего отечества, этим до некоторой степени делают и его соучастником совершенных ими действий. Государство, потерпевшее от частных лиц, должно обращаться с своею жалобою прежде всего к их отечеству и, в случае отказа со стороны последнего в удовлетворении или рассмотрении спорного дела, вина частных лиц обращается в вину покрывающего их государства. Также, если частные лица действовали по собственной инициативе, они подлежать ответственности своего отечественного государства. При этом всякое послабление в правосудии вменяется в вину самому правительству. На практике возможны и весьма щекотливы коллизии в этих случаях между внутренними законами известной страны и общими началами международного права. Все, конечно, тут зависит от самого характера прав, приходящих в столкновение между собою. Государство, законы которого отстали от общего правосознания цивилизованного человечества, или суды которого оказываются не в состоянии оберечь другие государства от нарушения международного права, становится ответственным пред потерпевшею вследствие этою страною*(1). Но этого условия еще недостаточно: надо, чтобы законы государств не только согласовались с международным правом, но чтобы суды при защите прав других государств и их подданных действовали с самою строгою bona fides*(2). Выставляя это общее правило, мы вовсе не отвергаем необходимости для каждой страны поддерживать свою независимость и не соглашаться на такие требования, которые основаны на произволе или исключительной пользе какого-либо отдельного государства. Что касается до предметов международных правонарушений, то они касаются частных лиц, отдельных государств, наконец всего международного союза. За частные лица обязаны вступаться и несут ответственность их отечественные государства. Но под охраной международного права, в силу его общечеловеческого характера, стоит вообще человеческая личность, где бы она ни находилась на земном шаре. Эта защита является дополнением к собственно государственной охране. С сей точки зрения вполне законны меры, принятые Европою, для повсеместного искоренения рабства и торговли неграми, а также защита, которую не раз оказывали в Азии английские и русские посланники европейцам вообще, а не только своим соотечественникам*(3). По отношению к государствам правонарушения, совершаемые ими, могут быть подведены под две главные категории: во 1-х, нарушение договорных обязательств, т. е. вытекающих из определений трактатов положительного (in faciendo) или отрицательного (in patiendo) характера и, во 2-х, нарушение общих прав государств, основанных на их природе*(4). Прежними писателями эти права назывались ошибочно абсолютными. В первом случае управомоченная сторона может либо потребовать вознаграждения за невыполнение договора, либо в свою очередь совершенно отступиться от него. И в международной сфере из нарушения права возникает новое право. В этом лежит сила юридического порядка*(5). Во втором случае обиженное государство может требовать не только восстановления нарушенного права, но и удовлетворения за понесенное оскорбление. Этого рода правонарушения, направленные против верховных прав государств, задевают непосредственно их личность, как представителей народного духа, и поэтому они не могут терпеть их умаления или непризнания со стороны других государств. В важных случаях оскорбленное государство даже не довольствуется получением удовлетворения, но требует еще особенных гарантий от правонарушителя на будущее время. Удовлетворение обиженного идет несколько далее простого восстановления права: оно предполагает не только возвращение обиженному материальных убытков, но и исправление нравственно причиненного ему вреда. Достоинство или честь обиженного должна быть признана нарушителем снова и торжественно. Это делается отправлением особых посольств, посредством деклараций и т. д. Гефтер приводит много примеров тому, что государства извинялись друг пред другом и давали взаимно удовлетворение, когда нарушали чужие права. В международной области не только трудно определить вопросы о нарушении права, но еще несравненно труднее найти справедливые способы и пределы его восстановления. При шаткости международных норм здесь можно выставить правилом только лишь то, чтобы восстановление совершалось по началу соразмерности*(6) и в свою очередь не имело для нарушителя оскорбительного или унизительного характера. При этом не требуется однородности в действиях или предметах. Наконец в случае нарушения государством не только прав другого, но и основных начал международного права, не только оскорбленное государство, но и все прочие, имеющие возможность охранять международное право*(7), обязаны против этого протестовать, а в крайних случаях употребить даже силу для отстояния общего им всем права. В этом заключается юридическая солидарность между государствами. Какие же правонарушения считать международными? т. е. какие действия государств могут оправдать коллективные против них меры всего международного союза? Вполне удовлетворительное, с юридической точки зрения, решение этого вопроса может воспоследовать, только когда кодифицируется само международное право. До сих пор мы имеем лишь попытки частных лиц определить ближе эти правонарушения: Гефтер указывает на четыре главные их вида*(8), а Блюнчли насчитывает до одиннадцати их различных проявлений*(9). II. Способы прекращения международных несогласий. Их классификация Учение о средствах охраны и восстановления права между государствами основательно выделяется писателями в самостоятельный отдел международного права, который многими называется процессуальным правом и, по аналогии гражданского и уголовного права, противопоставляется материальному международному праву. Одни (Фаллати, Кальтенборн, Бульмеринк) кладут это различие в основание всей системы нашего предмета; другие, не идя так далеко, отводят, однако, международному процессу самостоятельное место (Гефтер, Сандона). Нельзя не согласиться с тем, что эта исходная точка верна, но много еще пройдет времени до тех пор, пока, хотя в главных чертах, это учение преобразуется в высшую форму процессуального права. Она, по самому характеру субъектов, отыскивающих чрез него охрану своих прав, навсегда удержит черты, которые будут резко отличать его от типа процесса гражданского и уголовного. Но возведение его постепенно к началам и формам процесса, хотя самостоятельного, но юридически выработанного - задача международного права. Весьма многим писателям по нашему предмету существующие способы решения споров между государствами кажутся весьма удовлетворительными. Подобно всякому другому процессу, говорит Кальтенборн, международный имеет своею задачею восстановить "юридический порядок, потрясенный спорами и нарушениями. Цель войны, как и остальных юридических средств, лежит в обеспечении и возобновлении мира, т. е. прочного правового порядка. С этой стороны международный процесс (Vцlkerrechtsprocess) не имеет ничего особенного. Но главное, принципиальное его различие состоит в том, что права в нем отыскиваются и защищаются самими сторонами, а не стоящею над ними властью (Gesammtheit). Каждое государство само определяет, что оно считает своим правом и по своему усмотрению выбирает пути и средства его реализации. С точки зрения теории, или философского международного права, можно бы возложить обязанность охранять права государств на то духовное целое, или союз, в котором они живут в Европе и Америке. Но на практике эти государства не доросли еще до такой международной организации, которая от имени всех их могла бы изрекать и охранять право. Несмотря на эту капитальную особенность международного процесса, Кальтенборн оспаривает, однако, мысль, будто он не имеет реального значения в смысле установления права. И в области частного и публичного права бывают случаи, что стороны сами находят и определяют свое право. Особенно в последнем споры между факторами законодательства вызывают автентическое толкование, которое исходит от одной из спорящих сторон (в случаях обвинения министров в Англии решение постановляется органом, с формальной стороны пристрастным, палатой лордов). В международной жизни это явление может еще менее вызывать недоумения. Сторонами тут являются государства, существа разумные и наделенные вполне объективным характером. Их способность разумения и суждения, по крайней мере по существу, определяется сознанием и волею живущих в них народов. Поэтому, даже в качестве сторон, они несравненно менее пристрастны, чем отдельные лица. Правда, многое тут зависит от характера их политического строя, и неоспоримо также, что "народы имеют свои страсти и действуют большею частью по своим интересам, а не по сознанию о праве". Несмотря на все это, их политическая деятельность все более и более обусловливается началами гуманности и цивилизации. На страже права стоит общественное мнение, судья строгий и просвещенный. В коалициях, союзах и различных договорах лежат дальнейшие средства практического обеспечения права. На основании этих соображений Кальтенборн приходит даже к выводу, что недостатки международного процесса чисто формального свойства, но что он лучше гражданского и уголовного процесса соответствует в каждом отдельном случае конкретному, т. е. вызываемому отдельными обстоятельствами и поэтому настоящему содержанию права. В делах гражданских и уголовных судья, как орган государства, относится к праву не со стороны его конкретных особенностей для спорящих, а с точки зрения его самого существа и отношения к целому государству. Решения его постоянно подвергаются опасности создать право формально и абстрактно-мертвое, которое не будет стоять в соответствии с справедливыми по внутренней правде требованиями сторон. В избежание этой опасности создали несколько судебных инстанций - мера, которая, однако, в действительности помогает гораздо менее, чем думают. Совершенно иное мы видим в международном процессе. Здесь стороны являются в то же время и судьями. Каждая из них, обладая всем государственным могуществом, может вполне предъявить и подтвердить все, факты требуемые для распознания права (Rechtsfindung). Также нет опасности, чтоб оно подверглось лишь абстрактному обсуждению и применению. Стороны властны дать конкретному, с их индивидуальной точки зрения, и поэтому справедливому праву реальное бытие. Трудность возникает из того, что обе стороны, расходясь в воззрении на спорное право, встречаются в стремлении каждая по-своему осуществить его. Но раз достигается результат, мы имеем пред собою не так называемое абстрактное право, а такое, которое действительно соответствует данным обстоятельствам. Следует отметить еще другую хорошую черту. В международной области стороны не только судьи, но и законодатели. Судья гражданский и уголовный может быть проникнут убеждением, что summum jus - summa injuria, ho помочь делу не в его силах. Он не призван заботиться о преобразовании права: это дело законодателя. Напротив, государства, при решении своих споров, не связываются ни наличностью данных и доказанных фактов, ни существующими нормами положительного права. В основание своих суждений они вольны класть те производящие право нравственные и социальные идеи, которые сделают их решения справедливыми и верными не только по отношению к настоящему, но и будущему. На этом основании существующие способы защиты права в международной области призваны прямо содействовать развитию этого права чрез решение каждого отдельного случая. Они органические институты для постепенного улучшения всего международного порядка. Так называемая судебная практика в гражданском быту дает нам весьма слабую аналогию этого явления*(10). Несмотря на эту апологию международного процесса, трудно согласиться во всем с почтенным автором. Жалобы на недостатки оного не прекращались ни в науке, ни в жизни. Фаллати заявляет, что международный процесс даже в наше время находится еще на той ступени развития, которая соответствовала в гражданском быту периоду самоуправства и кулачного права*(11). Война никогда не исчезнет, но сделается более редкою. Народы перейдут от периода обычного права к автономичному, и это приведет их к решению их несогласий судами. Но напрасно опасаются вследствие этого гниения всей их политической жизни, как думал Гегель: мы не видим, чтоб и отдельные лица понизились нравственно от замены кулачного права третейскими и постоянными судами*(12). По мнению Сибоома, в международной области господствуют доныне не положительные законы, а закон Линча, в силу которого стороны или народы сами должны защищать свои права и расправляться с их нарушителями*(13). Г. Муромцев, в своем последнем сочинении*(14), хотя и не отрицает за международными отношениями "всякое юридическое достоинство", но осуждает "зачисление многих из них в область права". Далеко не все отношения, говорит он, подлежащие международному контролю, прониклись в достаточной степени юридическим характером, а с другой стороны, применение мер защиты (война и др.) далеко не ограничивается только случаями, для которых они рекомендуются "правом". Абсолютные противники международного права, по словам автора, правы в том отношении, что оттеняют резко относительную слабосильность юридической международной гарантии. Последнее положение неверно: слабосильность санкции в международном праве не есть еще достаточное основание для того, чтоб оспаривать юридический характер этого права, как делают его "абсолютные" противники, и превращать его то в нравственность (Пухта, Аккола, Сибоом), то в политику (Лассон). Но с другой стороны, приведенные нами писатели совершенно справедливо указывают на самый выдающийся недостаток международного порядка. Мы полагаем, что никогда нельзя будет отнять у государств коренное их право самозащиты, но весь международный процесс с течением времени призван глубоко измениться. Каждое право нуждается в своих особых органах, долженствующих проявлять и оберегать его по твердым юридическим же нормам. На этом основании реформа процессуального международного права будет совершаться, можно ожидать, в двояком направлении: она установит природу и границы этой самозащиты, насколько возможно сократив образ ее действия, и выработает с гораздо большею, чем в наше время, точностью и подробностью собственно юридические способы охраны права в международной области. Всех способов такой охраны, как известно, весьма много, но с юридической точки зрения очень немногие из них выдерживают критику или не нуждаются в преобразовании. С тех пор как возникло международное право, оно старалось распределить их в известном порядке и отвести каждому из них подобающее ему место в общей системе восстановления правонарушений. Но существующие их классификации нас не удовлетворяют. Большинство писателей (Филлимор, Галлек, из русских - Мартенс, Стоянов) делят их на две главные группы: 1) средства, отличающиеся вполне миролюбивым характером и 2) средства, состоящие в добывании себе фактическим путем удовлетворения. Другие писатели (Кальтенборн, Иванов) разбивают их по степени репрессивности на три категории: 1) мирные средства, 2) отдельные принудительные меры, не доходящие еще до войны, и 3) война, как общее враждебное состояние между государствами. В основание обеих классификаций положен чисто внешний признак способа проявления защиты права. С этой точки классификация большинства является более предпочтительною. Нет юридического основания выделять войну (как ни важны создаваемые ею политические и фактические последствия) в особую категорию международного процесса: она исходит из того же принципа, как и отдельные принудительные меры, и отличается от них только большим проведением силы в международных несогласиях. Блюнчли различает следующие способы: полюбовное разбирательство (Minneverfahren), третейское, отдельные принудительные меры и война. Кальво, одобряя классификацию большинства, признает, в частности, пять способов окончания споров между государствами: 1) прямые переговоры, посредничество; 2) конгрессы и конференции; 3) третейский суд; 4) насильственные решения: реторсии, репрессалии, эмбарго, блокада, и 5) война. Оба эти писателя в основание своих делений не кладут определенного принципа, который, однако, для каждой классификации должен служить исходною точкою. Мы найдем эти принципы в тех факторах, которые определяют и направляют жизнь народов вообще. Их три: сила, интересы и право. Каждый из них дает начало особой категории способов защиты. На силе зиждутся так называемые принудительные меры. Интересы политические и экономические, составляя главное содержание политики, ведут к дипломатическим средствам. Долгое время этими способами исчерпывалась вся область охраны права народов. Но постепенно, рядом с ними, стало проявляться и призвано их перерасти право, которое стремится выработать собственно юридические способы защиты. Этому направлению, самому младшему и пока еще весьма несовершенному, принадлежит, позволяем себе надеяться, будущее. Во избежание недоразумений спешим оговориться, что указанная нами система не имеет абсолютного значения; мы отлично знаем, в какой постоянной и тесной связи стоят эти факторы между собою в действительной жизни: сила в цивилизованном обществе призвана служить праву и от него одного получает освящение, но ее приложение может иметь место лишь в пределах, указываемых политикою. Интересы вообще составляют один из главных элементов в процессе образования и развития права, но не единственный; другой элемент столь же важный это нравственный, который вытекает из начала справедливости, как оно слагается в совести народов под влиянием всех присущих им религиозных и нравственных принципов и воззрений. Изолировать принимаемые нами факторы невозможно, но каждый из них, не исключая остальных, является преобладающим и всерешающим в известной категории международного процесса и поэтому может служить основанием для научной систематики. Отдельные способы мы рассмотрим не в том порядке, как это принято в учебниках; от мирных способов переходят к насильственным и кончают войною. Это воззрение имеет за себя теоретическое оправдание в том, что обращение к принуждению юридически допускается лишь после того, как были исчерпаны все мирные попытки уладить известный спор. Мы даем предпочтение обратному порядку, как он, говоря в целом, сложился исторически. Этот путь, кроме того, дает возможность переходить от первоначальных, грубых форм защиты международного права к более высоким и человеческим. Первые призваны сокращаться и вымирать, вторые, наоборот, совершенствоваться. Глава I. Принудительные меры Под принудительными мерами следует разуметь репрессалии и войну. Репрессалии в широком смысле обозначают всякое отдельное насильственное действие, совершаемое государством в видах самозащиты без вступления, однако, еще в войну. В этом смысле к ним относятся: реторсия, с одной стороны, и эмбарго, и мирная блокада - с другой. Моль и Кальтенборн причисляют сюда еще прекращение дипломатических сношений, но это относится к мирным средствам. Применение репрессалий в международной практике представляет собою как бы среднее переходное состояние от мира к войне. Разнообразные по степени репрессивности или вызываемого ими приложения силы, они являются выражением самоуправства, к которому государства прибегают в тех случаях, когда мирными средствами не могут отстоять свои права и интересы. При несовершенстве человеческих отношений вообще, обращение к самоуправству или самопомощи (Selbsthilfe) составляет часто печальную необходимость. Тем не менее идея юридического порядка требует уничтожения всякой насильственной самопомощи*(15)). До достижения этой цели европейские народы в своих законах и трактатах подчинили как войну, так и репрессалии известным началам права. Рассмотрим же вкратце существо и значение каждой из принудительных мер в особенности*(16). I. Реторсия В тесном смысле от репрессалий следует отличать реторсию, хотя на практике оба понятия нередко смешиваются. Из всех принудительных мер реторсия наиболее легкая, обыкновенно даже не соединяемая с насилием. Она состоит в приложении к другому государству закона возмездия, отплаты равным за равное и вызывается не нарушением права (что узаконивает в крайнем случае репрессалии), а справедливости (Billigkeit, aequitas). Английские писатели (Филлимор, Твисс) вместо справедливости говорят о международной вежливости (comity), но последнее понятие не соответствует первому и имеет на английском юридическом языке совершенно техническое значение. Вурм же видит повод к реторсии в неуважении чужих интересов*(17). Точнее будет сказать, что государство вызывает против себя реторсию, когда оно не нарушает право другого, но, по отношению к нему, сурово и односторонне пользуется своим неоспоримым правом в случаях, когда свобода его действий не ограничена какими бы то ни было условиями трактатов, так что оно не нарушает формального права, но, по замечанию Бурхарди, становится в противоречие с материальною правдою. Таковы условия, вызывающие реторсию. Обыкновенно от действий, против которых направляется реторсия, страдают частные лица вследствие того, что известное государство либо не уравнивает их в гражданском отношении с своими подданными, либо ставит их в худшее положение сравнительно с другими же иностранцами. Напр., отказ иностранцам в праве на защиту суда, оказание при конкурсе предпочтения отечественным кредиторам, обложение иностранных товаров столь высокими пошлинами, что от этого подрывается торговля и промышленность другого государства и т.д.*(18). Во всех этих и подобных случаях заинтересованные государства могут применить ту же систему относительно государства, действующего исключительно в эгоистичных интересах. Писатели указывают еще на то, что простое различие в законах между народами и вытекающие отсюда выгоды или невыгоды для иностранцев не оправдывают реторсии. Это различие не носит характера несправедливости, а объясняется различием правосознания народов и имеет на соседей действие не принципиальное, а случайное, то благоприятное, то неблагоприятное. На практике государства стремятся часто не только к уравнению своих граждан на иностранной территории с туземцами, но к приобретению для них даже привилегированного положения. Это требование названо неаполитанским посланником - во время известного спора между Англиею и Неаполем о серной монополии в Сицилии, в 1838 г.- даже если оно основано на трактате - великим парадоксом в политике. Но лорд Пальмерстон резко отвечал ему, что для того и заключаются иной раз торговые трактаты, чтобы даровать большую и исключительную свободу иностранцам в сравнении с туземцами, особенно в странах, деспотически управляемых. Очевидно, между европейскими государствами подобное требование не может иметь места на основании принципа справедливости, но его нельзя не поддержать относительно полуобразованных государств Азии и Африки, где уравнение европейцев с туземцами, в сущности, обозначило бы полную, личную и имущественную, необеспеченность первых. В этом случае при неудаче дипломатических переговоров Вурм оправдывает реторсию, но Бернер и Бульмеринк осуждают ее. Предметом реторсии может быть всякое международное отношение, и к ней дозволено обращаться не только в видах противодействия враждебным нам поступкам другого правительства, но и с целью предупреждения угрожающего нам вреда, когда известный вредный нам принцип получил от иностранного правительства лишь признание, но еще не приложение. Впрочем, применению реторсии должны предшествовать, как всякой другой насильственной мере, переговоры с государством, подавшим повод к жалобам; действия несправедливые со стороны ли частных лиц или даже властей вменяются их правительству только после того, как оно, чрез свою санкцию, признает их своими. Если обстоятельства не позволяют принять против иностранного государства вполне тождественных мер и относительно тех же самых предметов, реторсию можно перенести в иную область и обратиться к действиям по аналогии. Но ни под каким условием, по верному замечанию Моля, она не должна состоять по отношению к противнику в формальном правонарушении, но ограничиваться лишь мерами для него неприятными и вредными. "Нарушение нашего права может вызвать в нас недовольство, заставить нас отнять известные выгоды от нарушителя и даже обратиться непосредственно к принуждению для отстояния нашего права, но не дозволяет нам совершить в свою очередь нарушение права"*(19). Принятие реторсивных мер может исходить только от верховной власти. Ни частные лица, ни отдельные ведомства и власти права на это не имеют. Гефтер требует для этого "решения государства в законодательном порядке"*(20), что, по замечанию Бульмеринка, необходимо разве при изменении законов вообще, но не требуется даже для объявления войны. Вурм впадает в противоположную крайность: в делах административных он предоставляет все на усмотрение правительства, а в судебных высшего суда. Но это не согласно с учением о современном государстве, которое должно быть едино и нераздельно и в области внешней политики и не может предоставить административным или судебным местам часть своих верховных прав. Цель реторсии не наказание, а устранение оскорбляющей нас несправедливости или восстановление равенства. Как исправительная мера она носит политический характер. Несмотря на то, что между всеми принудительными мерами она, как мы заметили, наиболее мягкая, против нее высказываются многие писатели. Одни (Фиоре, Гола, Мартенс) осуждают ее в принципе, другие, признавая ее при известных условиях законною, осуждают ее с точки зрения политической (Моль, Блюнчли, Иванов). Фиоре говорит, что "реторсия не может быть правом, а Мартенс считает ее "так мало удовлетворяющею интересам государств и такою ложною и безнравственною в своей основной идее, что желательно, чтобы государства навсегда отказались от ее применения".- Писатели второго направления указывают на вред, ею приносимый: она часто не достигает предполагаемой цели, скорее раздражая противника, особенно могущественного, а не исправляя его, она искажает законы прилагающего ее государства внесением в них таких начал, которые уже им осуждены. Все это верно, но еще с большим правом приложимо к остальным средствам самоуправства. Допуская большее зло, мы тем самым оправдываем меньшее. С этой точки зрения Иванов находит реторсию правомерною. "Если государства, говорит он, вследствие своей самостоятельности, вынуждены прибегать к самообороне, то чем менее при этом насилия, тем справедливее и гуманнее. Государство, пользующееся своими правами со всею строгостью или исключительностью, не может претендовать, если и другие государства, в сфере своих прав, будут поступать относительно его таким же образом". Мы с ним согласны в том, что в общей системе самозащиты, к которой государства бывают иногда вынуждены прибегать, реторсия находит себе относительное оправдание, но по мере укрепления между ними сознания солидарности и справедливости, вся эта система становится более и более неправомерною и должна уступить место таковой. II. Репрессалии В отличие от реторсии, репрессалии вызываются нарушением между государствами права, либо положительного, основанного на договорах, либо общего, присущего им в силу их природы. Они состоят в отдельных насильственных действиях, которые, однако, не имеют самостоятельного значения, а носят характер отплаты или возмездия за попранное право. Насильственность их оправдывается в той степени, в какой нарушенное право не могло быть восстановлено более лучшими и мирным средствами. Но с другой стороны, они отличаются также от войны тем, что состоят из отдельных действий, которые не должны нарушить мира между государствами, но, по возможности, предупредить войну*(21). В этом - их главное юридическое значение и относительное оправдание даже для нашего времени. Происхождение слова репрессалии указывает на его первоначальное историческое значение. Образованное из латинского - не reprimere, а reprehendere,репрессалии обозначали прежде отнятие, самовольное удержание кредитором известной вещи, принадлежащей должнику, для удовлетворения своего обязательственного права. С течением времени это понятие расширено на все действия вообще, которыми государства отвечают на нарушение их прав*(22). Мы не можем здесь излагать историю репрессалий, хотя она весьма любопытна. Известные уже древним грекам*(23), они особенно процветали в средние века, в эпоху бессилия государства и анархического состояния общества. Выступая в форме частных войн, они имели один общий источник с каперством. В целом мы замечаем в их развитии те же три стадии, через которые прошел и этот некогда столь излюбленный вид войны: сперва безграничное самоуправство частных лиц, которые за действительные или мнимые обиды и правонарушения собственными силами добывали себе удовлетворение; позднее, с 13-го, а еще более с 14-го столетия, в статутах ломбардских городов, торговых трактатах немецких городов и в законах Англии и Франции*(24), постепенно вводится и усиливается контроль правительства над теми, которым оно дозволяет пользоваться репрессалиями, удерживающими, однако, еще характер частной войны (bellum particulare)*(25). В известном сборнике Guidon de la Mer говорится подробно о репрессалиях*(26). Эти постановления, войдя в состав Морского уложения Людовика XIV (Ordonnance de la marine, 1681 г.), получили признание со стороны всех почти остальных государств. Правительства присвоили себе право выдавать патенты на каперство и репрессалии (lettres de marque et de represailles)*(27) лишь в случае отказа в правосудии и в уплате долга. С XV ст. репрессалии определяются и в международных договорах*(28), причем высказывается уже правило, что, за исключением отказа в правосудии, имущества частных лиц за долги их соотечественников не подлежат конфискации. Наконец, репрессалии обращаются по своему характеру и приложению в государственный акт. На практике эта реформа не осуществилась еще во всех частях, но, можно полагать, близка к тому. Достойно внимания то обстоятельство, что в отличие от каперства, процветавшего до нашего времени, государства, по отношению к репрессалиям, начиная с XV ст. высказывают в трактатах, по замечанию г. Мартенса, явное стремление не только к их ограничению, но даже к полной отмене, и эти колебания между уничтожением репрессалий и их ограничением продолжаются по настоящее время. Принимаемые писателями различные классификации репрессалий*(29) уже устарели, за исключением одного их деления на положительные и отрицательные. Первые состоят в совершении обиженным государством какого-либо действия, направленного против враждебного государства или его подданных, вторые заключаются в отказе, со стороны обиженного государства, от исполнения какого-либо обязательства в пользу противника или в препятствовании ему пользоваться какимлибо признанным правом. Приложению репрессалий, как и реторсий, должны предшествовать известные условия: прежде всего государство потерпевшее обязано обратиться с своею жалобою к нарушителю дипломатическим путем и до применения репрессалий договоры XVII и XVIII ст. дают известный срок (от 2 до 6 мес.) для улажения спора. По истечении оного и неполучении удовлетворения репрессалии признавались законными. Если жалоба по своему характеру подлежит судебному рассмотрению, надо обратиться к этому пути и выждать, чтобы дело прошло чрез все инстанции суда. Лишь после того как обиженному государству будет отказано в удовлетворении со стороны судебной и даже верховной власти противника, репрессалии могут быть приложены. Основанием для них считают отказ в правосудии или произвольное замедление оного, когда справедливые требования государства или его граждан не получают удовлетворения в другом государстве. Американские публицисты относят сюда же тот случай, когда иностранцы не уплачивают американским гражданам своих долгов. Право нарушенное должно быть предварительно доказано, если оно оспаривается, репрессалии незаконны. Самый деликатный пункт касается их предметов. Писатели, допуская принцип, что репрессалии суть исключительно государственный акт, доселе не вывели из него всех вытекающих последствий. Бернер говорит вообще, что они своим объектом имеют лица и вещи противника. Это определение излишне широко. Бурхарди упоминает о двух средствах приложения репрессалий; причинение противнику, по закону возмездия, такого же вреда, который он сделал нам, и наложение ареста на принадлежащие ему, но находящиеся у нас лица, вещи и права по обязательствам. Очевидно, эти две категории разнородны между собою и неудобны для сведения к одной системе. Согласно с международными обычаями все предметы репрессалий могут быть разделены на две обширные группы, смотря по тому, принадлежат ли они частным лицам или государству. К первой относятся: задержание имущества, принадлежащего гражданам государства-нарушителя; недопущение последних в пределы обиженного, изгнание тех из них, которые в нем поселились или пребывают, лишение их некоторых привилегий, даже судебной охраны, наконец задержание их до получения удовлетворения. Эти меры, долгое время составлявшие главное содержание репрессалий, должны быть в наше время совершенно отвергнуты, по крайней мере между образованными народами, несмотря на те смягчения, которыми писатели думают обставить их приложение. Вещи частных лиц, говорят они, удерживаются обиженным государством в виде залога и только в крайнем случае присваиваются им или предоставляются его потерпевшим гражданам. Задержанию, однако, не подлежат капиталы иностранцев, помещенные в государственных бумагах страны потерпевшей (по замечанию Вильдменна, этого правила держатся Англия и Франция, а Испания даже во время войны), а также вещи, принадлежащие посланникам; что касается частных лиц, то они задерживаются в качестве заложников и никогда не могут быть признаны за военнопленных. В случае начала войны, или если их задержание окажется бесполезным, они отпускаются на волю. Лишение их жизни и всякое против них насилие или наказание считаются незаконными. Исключение допускается в случае открытого противодействия с их стороны. Задержанию, однако, даже по прежней теории, не подлежали: духовные особы, посланники с их свитой, учителя, купцы, приезжавшие на ярмарки, женщины и дети. Вообще репрессалии должны были направляться против граждан виновного государства и лиц, в нем поселившихся, а не тех, которые приезжали с какою-либо специальною целью, на короткое время*(30). За лицами, которые, таким образом, совершенно невинно терпели за действия их правительства, признавали право требовать себе от него вознаграждения за причиненные им вред и убытки. Но это право оставалось в действительности большею частью без удовлетворения*(31). На основании идеи современного государства вся эта теория, однако, не может быть принята. Частные лица имеют свою, от государства независимую область права, и каким же образом делать их ответственными за действия последнего?*(32). Это признано даже по отношению к военному праву и тем более должно быть допущено в репрессалиях. Опыт показывает нам, что даже практически насилия против частных лиц большею частью не приводили к желанной цели восстановления права, а лишь тем более плодили беззакония*(33). Более справедливыми представляются меры второй группы, направляемые против самого враждебного государства. Сюда относятся: задержание принадлежащего ему имущества, арест его представителей (причем казнь их или насилия против них, даже в виде репрессалий, незаконны), отказ в принятых на себя обязательствах и от заключенных договоров. На рубеже обеих групп стоит прекращение всяких сообщений с государством-нарушителем (почтовых, телеграфных, дипломатических, по рекам и железным дорогам). Мыслимо также временное занятие части территории противника. Но эта мера на практике неудобоприложима, будучи уже первым шагом к войне. Государственный характер репрессалий требует, чтобы их допущение, способ и продолжительность приложения всецело зависели от верховной власти. Государства должны применять их чрез свои органы (гражданские или военные власти), а не чрез частные лица. Так называемые специальные репрессалии признаны в наше время незаконными. Вообще они еще более, чем реторсия, должны управляться началом соразмерности. Строгость и насильственность бывают часто неизбежны, но всякий акт варварства, даже по отношению к диким или полуобразованным племенам, достоин осуждения. С получением удовлетворения государство должно их немедленно прекратить. Спорным представляется вопрос, имеют ли право на репрессалии третьи, незаинтересованные государства? Большинство писателей отвечают на это отрицательно. Самозащита в пользу третьего, это contradictio in adjecto, восклицает Морштад, издатель Клюбера. Репрессалии с таким характером узаконили бы, по мнению Бульмеринка, bellum omnium contra omnes, или создали бы мост для интервенций, по словам Бурхарди. Но есть защитники и противоположного воззрения. Репрессалии в пользу третьих допускают: Бинкерсгук "в тех случаях, когда они справедливы", Клюбер - между членами союзного государства, а Бурхарди - даже между союзниками вообще. Далее всех идет Гефтер. "Третья держава, говорит он, может участвовать в репрессалиях другой, если ее содействие имеет целью положить конец нарушениям международного права или действиям противным человеколюбию и справедливости. В этом случае государства выполняют лишь общее свое назначение, указанное им самой природой. Как верховные органы человечества, они призваны восстановлять уважение к праву везде, где только оно нарушается". Однако против этого высказывается Бурхарди. "Нарушение международного права, возражает он, направленное не против нас, может оскорбить наше нравственное чувство, но как же оно может нам дозволить совершить с нашей стороны правонарушение по отношению к тому, кто не причинил нам никакого зла? Карать за оскорбление нравственного чувства следует предоставить тому органу, чрез посредство которого оно высказывается, т. е. общественному мнению". В критике лежит ее опровержение: нарушение международного права не есть простое оскорбление нравственного чувства. Все государства заинтересованы и имеют право защищать его всеми средствами, а следовательно, и репрессивными мерами, и пока последние остаются в пределах, указываемых международным правом, нечего опасаться явлений, выставляемых приведенными нами писателями. По мере успехов цивилизации и развития правосознания в народах писатели высказываются все решительнее и энергичнее против репрессалий. Хотя положительное, европейское международное право, говорит Моль, их не отвергает, но право философское не может одобрить совершение сознательного и самостоятельного правонарушения. Он требует их отмены, как "остатка варварской мстительности". Вульсей указывает на их бесчеловечный характер и надеется, что они, как и захват частной собственности в сухопутной войне, совершенно прекратятся*(34). На этой точке зрения стоят Гола и Фиоре. Первый заявляет, что "настоящего права на репрессалии не существует". Писатели думают его утвердить на начале взаимности, но последнее должно действовать по отношению к доброму и справедливому, а не злому и произвольному. Несостоятельным кажется ему и мнение тех писателей, которые видят в репрессалиях средство предупреждения более серьезного зла войны, потому что они бросают между народами лишь семена к новым раздорам*(35). В мирное время, говорит Фиоре, и малейшее насилие является незаконным. Или народы находятся в нормальном состоянии, и тогда не существует иного закона, кроме справедливости, в силу которого запрещается совершать насилия для получения удовлетворения за обиду, или же, наоборот, народы, забыв право, прибегают к силе и обращают вопрос права в вопрос о могуществе, и в таком случае мирные сношения между ними уступают место войне*(36). Фиоре допускает лишь публичные репрессалии и отрицательные. С удовольствием отмечаем это направление и в нашей отечественной литературе. Г. Мартенс считает репрессалии как средство поддержания мирных отношений и юридического порядка между государствами и несправедливыми и крайне нецелесообразными. Все они на опыте не только не способствуют восстановлению права, но в большей части случаев вызывают еще большее ожесточение между государствами и усложняют возникшее столкновение"*(37). Г. Стоянов говорит, что "они, несмотря на существенные смягчения, как одно из средств необходимой обороны, могут быть терпимы, но никак не одобряемы теориею международного права"*(38). Нечего и говорить, что эти писатели совершенно правы с точки зрения абсолютной и отвлеченной. Человечество движется к отмене репрессалий. Но эта реформа может быть достигнута лишь по частям и в дали времен, по мере того как право отменит самоуправство. Это условие не выставлено приведенными нами писателями. Должно помнить, что государства не могут, подобно частным лицам, во имя высшего нравственного закона оставлять нарушенными принадлежащие им или их гражданам права. Защита необходима, но она должна принять высшие формы юридические, которые все более и более сократят приложение силы. Не довольно обращая внимания на эту сторону дела, писатели даже новейшие слишком безусловно оправдывают репрессалии и недостаточно ставят на вид, что они составляют архаическую форму международного процесса, предназначенную к вымиранию. Еще Бинкерсгук указал на главную причину, ведущую к репрессалиям: неправдивые и бесчестные действия (improbitas) государственных людей*(39). Критикуя Моля, Кальтенборн говорит, что репрессалии, подобно войне, имеют характер "настоящего юридического способа" защиты; не существует лучшего средства для решения международных несогласий; они разумны и должны быть оправданы даже с точки зрения философского международного права. Бульмеринк считает их "необходимыми в ряду международных способов охраны права, лишь бы они были строго определены и приложение их по возможности ограничено". Г. Иванов смотрит на них, как и на реторсию. "Сравнительно с войною репрессалии, говорит он, представляют меньшее насилие и потому, при вероятности успеха, должны быть предпочитаемы ей". Но он оправдывает лишь публичные репрессалии в тесном смысле слова и не умалчивает, что вообще они представляются ему ненадежным средством для прекращения международных споров. Далее всех в этом направлении идет, в отличие от своих соотечественников, Сандона. Законность репрессалий, по его мнению, основывается на получении обиды и бесполезности мирных попыток, предпринятых в видах восстановления права. Он даже оправдывает репрессалии против частных лиц и их имуществ. Как с теоретической, так и с практической стороны репрессалии заслуживают гораздо более осуждения, нежели одобрения. Пора, хотя в науке, установить на них настоящую точку зрения. Разделяя присущие реторсии недостатки, репрессалии, кроме того, поражают гораздо более частные лица, ни в чем не виновные, нежели государство, совершившее правонарушение. Собственно публичные репрессалия, как мы определили их выше, уменьшают, но не уничтожают это зло. Кроме того, следует помнить, что государства по наше время не отказались еще и от приложения частных репрессалий. Самую полную и верную оценку этого способа охраны международного права мы находим у Вурма. Он говорит, что законность репрессалий, как и войны, покоится на одном и том же основании на несправедливых действиях противника. Поэтому они дозволены в тех условиях, в каких дозволена война. Но отсюда не следует еще, чтобы обиженное государство могло по произволу либо довольствоваться репрессалиями, либо переходить к войне. Различие, на которое уже указал Ваттель, состоит в том, что война имеет своим предметом не устранение обиды, что оправдывает репрессалии, а получение права, которое само оспаривается. Довольно частое, даже в наше столетие, приложение репрессалий дает нам возможность узнать их главные недостатки. Они являются средством для могущественной державы провести свою волю по отношению к слабому государству, не прибегая к издержкам и риску, соединенным с войною, и вызывая против себя в несравненно более слабой степени суд общественного мнения внутри и вне своих пределов. Репрессалии дают весьма сподручный и желанный предлог для злоупотреблений всякого рода. Прикрываясь ими, как маскою, с словами мира на устах, государства проводили иной раз такие требования, на которые они по содержанию и форме никогда не осмелились бы путем войны. Особенным бесславием покрыла себя Англия чрезмерными репрессалиями в споре с Неаполем из-за серной монополии в Сицилии (1840), с Грециею в деле Пачифико (1850) и с Бразилиею (1861)*(40). Вследствие чрезмерного расширения репрессалий никогда не были так стерты грани, отделяющие мир от войны, как в наше время. Это такое зло, которому должно противодействовать всеми способами. Вурм не довольствуется одною критикою репрессалий, но делает еще шаг вперед и предлагает заменить их третейским судом, который должен бы следовать за неудавшимся посредничеством. Вот мысль, которая как-то осталась незамеченною, но которой принадлежит, бесспорно, будущее. Цель, ради которой, говорит Вурм, обращаются к репрессалиям, т. е. восстановление права без нарушения мира, будет достигнута этим путем гораздо вернее, если не во всех, то в большинстве случаев*(41). Эту реформу будет гораздо труднее провести в двух случаях: в военном праве, даже между цивилизованными народами, и по отношению к полуобразованным племенам вообще. По мнению некоторых новейших писателей, все учение о репрессалиях уже теперь должно быть целиком перенесено в область военного права и управляться началами, его характеризующими. В них нельзя видеть меры, хотя принудительные, но относящиеся еще к мирному порядку. В этом смысле выражается Фильд. Всякое приложение положительных репрессалий, по его словам, дает противнику право считать это за объявление войны и отвечать тем же*(42). Акт войны видят в репрессалиях также Функ-Брентано и Сорель. К сожалению, мысли их об этом столь же превратны, как их воззрение на войну вообще. "Репрессалии, говорят они, составляют факт, а не приложение права. Они применяются государствами по их воле и интересам. Выражаясь в противопоставлении силы силе, они беспредельны на том основании, что нет возможности найти границу для человеческих страстей и злоупотреблений силою. Не составляя никогда права, они редко бывают действительны, но необходимы лишь в случаях, когда могут быть действительными". В связи с этим они объявляют, что война имеет своим предметом установление права сильного и что правила, которым она подчиняется, предписываются одною необходимостью. Сами авторы соглашаются, что "при этих условиях исчезает отличие международного права цивилизованных государств от того, которого держатся еще племена дикие и кочующие"*(43). К этой критике прибавлять нечего: право для того и существует, чтобы препятствовать человеку спускаться до уровня дикого зверя! - Что же касается до Фильда, то его воззрение, противореча доныне существовавшей практике, стоит в логической связи с основною мыслию его книги: по достижении кодификации международного права, репрессалии, как и всякое самоуправство, отойдут в сферу военного права. С точки зрения последнего они представляются до нашего времени единственным средством наказать неприятеля за нарушение обычаев войны. На практике, как мы это видим даже во Франко-германской войне, они отличаются самою крайнею жестокостью и отнимают жизнь и имущество у тысячи невинных лиц за единичные действия, большею частью вызываемые ослепленным патриотизмом. Но, с другой стороны, должно помнить, что воюющий, безмерно пользующийся репрессалиями, только усиливает ожесточение противника, который в свою очередь прибегает к кровавой мести, и вследствие этого война быстро превращается в самую дикую бойню. Россия во время последней Восточной войны 1877 г., несмотря на зверский способ ее ведения турками, прилагала репрессалии с большою осмотрительностью и умеренностью. Стоящая на очереди кодификация права войны должна будет в интересах человеколюбия определить их границы и смягчить насколько возможно их жестокое применение. В этом смысле высказался и Институт международного права при обсуждении проекта Брюссельской конференции на съезде в Гааге (1875)*(44). Одобряя общие начала, им высказанные, г. Мартенс предлагает еще следующие два правила: 1) чтобы виновные в нарушении обычаев войны, в случае их задержания, считались не военнопленными, а преступниками, подлежащими военно-уголовному суду, и 2) в случае невозможности привлечь к ответственности действительно виновных прилагать репрессалии к командирам и офицерам неприятельских войск, более всего виновным в гнусных поступках своих подчиненных. Репрессалии же в отношении безгласных нижних чинов, ни в чем не уличенных, будут не только весьма часто несправедливы, но и совершенно бесполезны*(45). Те же начала военных репрессалий должны быть прилагаемы и по отношению к диким и малообразованным народам. Строгость тут часто необходима уже потому, что всякое великодушие принимается ими за слабость, но, с другой стороны, ей никогда не следует переходить в жестокость. Никогда истязания, даже прямых виновников, оправданы быть не могут. III. Эмбарго Писатели выделяют в особый класс репрессалий эмбарго. Теоретического основания для этого не существует. Под эмбарго разумеют арест, налагаемый государством на иностранные корабли и их грузы. С тем вместе задержанию подвергаются и находящиеся на судах лица. Эмбарго разделяется на гражданское и международное. Первое есть мера, предпринимаемая государством в видах высшей полиции и состоящая в наложении ареста на все корабли безразлично, отечественные и иностранные. Это делается с санитарною целью: чтобы остановить развитие известной болезни или во время важных политических событий (восстания в стране, смерти государя, приготовлений к какому-либо походу и т. п.), в видах предупреждения распространения опасных для государства известий за границей. Эта мера определяется внутренними законами государств. Последние имеют, конечно, на нее право, но обязаны впоследствии вознаградить тех, которые потерпели от ее приложения. Впрочем, в наше время быстрых сношений, почтовых и телеграфных, эта мера является вполне несостоятельною и может быть разве рекомендуема с санитарною целью. Собственно с международной точки зрения эмбарго, по замечанию Твисса*(46), имеет двоякое назначение: или как репрессивная мера (by way of obtaining redress), в случае отказа в правосудии и неполучения удовлетворения мирным путем, или как мера предупредительно-военная (in contemplation of war), предпринимаемая ввиду предстоящей войны против противника, быть может не нарушившего еще прямо нашего права, но с целью побудить его к менее суровому пользованию правом захвата частной собственности на море*(47). Чаще всего и в больших размерах эмбарго прилагалось Англиею, которая, по словам г. Мартенса, "всегда являлась защитницею произвола и насилия в морском международном праве". Также Франция пользовалась им неоднократно, даже в нашем столетии*(48). Дания в войне 1864 г. с Германиею прилагала эмбарго. Несмотря, однако, на это, можно сказать вместе с г. Мартенсом, что "чем более мы приближаемся к настоящему времени, тем меньше практика и наука колеблются в полном осуждении этой меры, так противной всем понятиям правды и справедливости". Возражения, делаемые против репрессалий вообще, применимы и к эмбарго. Но оно вызывает против себя еще иной, не менее веский аргумент. "Эмбарго, говорит Гольцендорф, не только противоречит современному правосознанию - требующему уважения частной собственности во время войны,- но и наносит сильный вред торговле вообще и кредиту того государства, которое, даже среди мира, дозволяет себе задерживать находящихся на его территории иностранных подданных и их имущества. Вот почему новейшие писатели, не исключая даже англичан, отвергают эмбарго"*(49). По этому пути идут все решительнее и государства, понимая, что эмбарго - орудие обоюдоострое: оно отражается не менее пагубно и на тех, кто к нему прибегает, потому что пострадавшая от него сторона обыкновенно в свою очередь отплачивает тем же. Когда рано или поздно будет признан принцип неприкосновенности частной собственности и на море, эмбарго падет само собою, как одно из наследий варварских времен, но уже теперь наука вправе объявить его, вместе с Вульсеем, за своего рода разбой (robbery) и всячески настаивать на его отмене*(50). IV. Мирная блокада Более суровою, чем эмбарго, но и более несправедливою, в смысле репрессалий, мерою является так называемая мирная блокада. Изобретение лишь нового времени, она по сию пору вызывает в литературе самые разнообразные и противоречивые толки. До нашего столетия блокада признавалась актом войны и состояла в оцеплении вооруженною силою государства целого морского берега враждебной страны или же некоторых ее портов и гаваней с целью лишения блокируемых местностей всяких внешних сношений. Мера весьма насильственная; она отражается часто более пагубно на нейтральных, непричастных войне, нежели на самом противнике, против которого направляется. Мирная блокада должна по существу не отличаться от военной, но как репрессивная мера она состоит из отдельных принудительных действий, не уничтожающих будто бы мира между спорящими сторонами. В первый раз она была применена Англиею, Франциею и Россиею в 1827 г. против Турции для прекращения кровопролития в Греции. Затем мирная блокада приводилась в действие еще четыре раза*(51) двумя первыми державами и, надо заметить, всегда против государств слабых. Кроме того, Франция два раза (1831 и 1852) угрожала Швейцарии полною сухопутною блокадою (blocus hermйtique)*(52). Россия, участвовавшая лишь в первой мирной блокаде, не выставила никаких особенных правил*(53), но Англия и Франция не могли согласиться между собою относительно ее последствий. В случае нарушения подобной блокады Англия конфискует как корабли противника, так и нейтральных; Франция же только последних, а суда блокируемой страны задерживает на время блокады и, по ее снятии, возвращает. Гефтер и Готфель находят французскую практику более справедливою, но последний делает, однако, оговорку, что поведение Англии кажется ему более последовательным. В сущности, говорит Геснер, Англия права; блокада есть военная операция; но по теории. Франция ближе к истине, ввиду утверждения блокирующей державы, будто она живет в мире с блокируемой. Наиболее последовательным было бы ограничиться одним задержанием (секвестром) кораблей и всех третьих государств. Если уже допустить раз возможность мирной блокады - секвестр должен быть предпочтен конфискации*(54). Такова практика в занимающем нас вопросе. В теории писатели далеко расходятся между собою и разделяются на три группы. Одни, наиболее многочисленные, осуждают мирную блокаду в принципе*(55). Другие так же усердно защищают ее. Сюда относятся немногие, но полновесные авторитеты в науке: Гефтер, Кальтенборн, Коши, Кальво*(56). Наконец, третьи оправдывают ее, но либо требуют изменения вытекающих из нее последствий (Блюнчли, Иванов), либо видят в ней особый вид частичной, как бы локализованной, морской войны (г. Даневский). Противники мирной блокады (Готфель, Геснер, Мартенс) указывают на основное противоречие, лежащее в самом ее понятии: государство, предпринимая ее, утверждает быть с своим противником в мире и между тем совершает действия и присваивает себе права, которые принадлежат исключительно воюющему: оно не только вредит торговле и свободе сношений той страны, с которой находится в ссоре, но и парализует торговлю всех посторонних, этой ссоре непричастных государств, и которых нельзя назвать нейтральными, потому что войны нет. Собственно с принципиальной стороны нельзя дать ответа на этот довод. Писатели третьей названной нами группы (Блюнчли, г. Иванов) стараются обойти его тем, что говорят "нейтральные государства не обязаны признавать, за блокирующей подобным образом державой, призового права, но могут требовать беспрепятственного входа и выхода для своих кораблей*(57). На практике это будет почти равносильно уничтожению мирной блокады, и сам г. Иванов сознается, что подобное "ограничение существенно ослабляет ее практическое значение"*(58). Против рассматриваемой нами меры говорят не менее и практические соображения: в мирной блокаде лежит сподручное средство для могущественного государства угнетать слабое, не имея нужды объявлять ему войну и не подвергая себя всем иным неприятным последствиям, которые связаны с открытыми враждебными действиями. Государство не легко решается на войну. Блокада же дает первоклассным державам средство, не дорого стоящее, а поэтому весьма заманчивое для причинения государствам слабым всевозможных притеснений*(59). Война, как известно, между прочим развивает торговлю нейтральных на счет воюющих. Посредством мирной блокады государства стремились к противоположному результату. Она была, говорит Геснер, весьма выгодна для их торговых интересов, дозволяя их гражданам свободно продолжать их сношения с необложенными гаванями тех государств, которые подверглись блокаде*(60). Между защитниками мирной блокады, кроме Коши*(61), укажем на Кальтенборна. Ввиду страшного и исключительного характера войны, говорит последний, все, что может служить к ее отсрочке, должно считаться разумною и, с юридической точки зрения, законною мерою. Мы достигаем этого, если согласимся считать не каждую блокаду военным действием, а отдельною насильственною мерою, носящею просто характер репрессалий. Он не согласен с Бернером, который видит в мирной блокаде предосудительное вторжение в право нейтральных. Взвешивая хладнокровно дело, нейтральные будут вынуждены согласиться, что, перенося тягость блокады, а не все бедствия настоящей войны, они много выигрывают по отношению к собственному юридическому положению. На этом основании он вполне присоединяется к Гефтеру, замечающему, что "человечество может только радоваться этому новому международному учреждению"*(62). Очевидно писатели этого направления становятся не столько на юридическую, сколько на филантропическую точку зрения. Но в действительности способна ли мирная блокада предупредить войну, как они полагают? Это еще новое явление в международной жизни, но тем не менее в таком его действии можно более чем сомневаться. Из пяти примеров мирной блокады - два повели к войне, а третий затянулся на целые 10 лет (соединенная блокада Франции и Англии портов Аргентинской республики). Не следует забывать, что эта мера практиковалась доселе против слабых государств: сильные ее не дозволят, но в свою очередь перейдут к войне. Кроме того, Франция и Англия, применяя блокаду, по сознанию Готфеля, "действовали исключительно ввиду своих интересов. Они нарушали права других народов, скрываясь за гуманные начала, бывшие в сущности одним пустым предлогом". На основании всех этих соображений мы в результате приходим к воззрению, высказанному уже Коши и вновь поддерживаемому г. Даневским*(63). Название мирной блокады должно отвергнуть как смутное и неверное. В ней следует видеть особое проявление морской войны, смягченной и локализованной, которая с этой точки зрения не может не быть одобрена гуманностью и правом. Последствия для противника и третьих государств те же, какие возникают из войны вообще. Первый имеет право на такую блокаду отвечать либо тем же, либо прямо войною. Вероятно, он предпочтет первое, но человечество выиграет в том отношении, что при этом не будет по общему правилу кровопролития. Дипломатические сношения между спорящими не прерываются, что, впрочем, должно бы быть признано во всех войнах. Само собою разумеется, что приложение этой блокады, по замечанию Кальво, "должно быть вызвано действительным правонарушением и совершаться при соблюдении тех же предосторожностей и гарантий, которые признаны относительно военной блокады". Прибавим еще, что следствием нарушения блокады вообще, в той или иной форме, следовало бы признать задержание на время спора, а не конфискацию виновных кораблей. Еще Коши, как мы заметили, уподобляет мирную блокаду частичной войне или ведению осад. Геснер сильно порицает эту точку зрения: "нельзя, говорит он, вести частичную войну, т. е. такую, которая поражала бы лишь некоторую часть, а не все государство. Это было бы возможно, если бы государство было мертвый механизм; но оно живой организм, и кто наносит вред одному из его членов - поражает все остальные. Предлагающий ограничивать войну лишь известными частями государства, высказывает такую же нелепость, как утверждающий, что пощечина не есть оскорбление для всего человека"*(64). В этой аргументации более остроумия, чем глубины. Никто не отвергает органической природы государства и влияния войны на все стороны его жизни, но это вовсе не препятствует спорящим, с обоюдного согласия, ограничить действие войны, в видах человеколюбия, известною территориею (локализовать ее). Такие примеры встречаются в сухопутных войнах*(65) и нет причины не допускать их в морских, т. е., при известных условиях довольствоваться одним обложением неприятельских гаваней. Нам возразят, что это средство несправедливо, потому что им не могут пользоваться одинаково могущественные и слабые государства. С этим мы согласны, но то же самое приходится сказать о войне и о всех принудительных средствах вообще. В этом главное осуждение самосуда и в международной области. Наконец, мы согласны с г. Даневским*(66), против гг. Геснера и Мартенса, в том, что из Парижской декларации 1856 г. нельзя выводить отмену мирной блокады. Толковать в этом смысле молчание ее четвертого пункта нам кажется произвольным. Такова система репрессалий, прилагаемых для восстановления права вне области войны. В ней нельзя не видеть "остатка младенческого возраста народов, соответствующего эпохе самосуда, самоуправства и государственной анархии. Применяясь в наше время государствами, они нисколько не теряют свой первобытный характер"*(67). Говоря в целом, ими гораздо чаще нарушается, нежели действительно восстановляется право. Против сильного государства они опасны: раздражая, а не умеряя его страсти, они быстро могут повести к войне; против слабого же они легко принимают характер притеснительный и произвольный. С установлением настоящего юридического порядка между государствами репрессалии должны совершенно исчезнуть. V. Война Великие споры между государствами чаще всего решаются войною. Мы встречаем ее на всех ступенях развития человечества, начиная от диких кочевников, которые видят в войне главное средство своего пропитания и ежедневного занятия, и кончая наиболее цивилизованными народами, которые с тяжелым сердцем берутся за оружие для отстояния высших благ жизни. Историческое изучение этого мирового явления указывает нам на то, что корни его и значение следует искать не столько в природе человека, сколько в условиях и организации государственной жизни. Войны сменяются с различными эпохами истории, и каждой из них свойствен какой-либо их особый тип. Нельзя не пожалеть, что капитальный вопрос о причинах войн в науке до сих пор почти не разработан*(68). Только новейшие войны в Европе сделались предметом исследования с точки зрения права и народного хозяйства. В юридическое понятие война стала преобразовываться благодаря международному праву, которое возникло, как известно, из практических стремлений Гроция и его предшественников положить какие-либо границы ее разрушительной силе. Мы имели случай в ином месте указать на возникновение и последовательные видоизменения юридического принципа войны*(69). Теперь мы должны выяснить себе его сущность, главным образом с точки зрения охраны войною прав государства. В древности, как известно, война была нормальным состоянием между государствами. Мир установлялся особыми, срочными соглашениями, далее которых не шел. Война в те эпохи не знала иного закона, кроме силы. Лишь изредка и робко возвышали против нее голос то религия, то философия. С ХV? стол. начинает прокладывать себе дорогу мысль, что война есть, хотя вполне своеобразный, но спор о праве между государствами. И действительно, с юридической стороны нельзя не видеть внутреннего сродства между ею и репрессалиями. Задачи международного права по отношению как к той, так и к другой форме самообороны государств одни и те же, но различие между ними состоит в том, что война предпринимается ради защиты не только оспариваемого права, но и существенного и основного для каждого государства. В продолжении трехвекового существования международного права мы не замечаем, чтобы ему удалось предотвратить много войн или уничтожить все разнообразные и друг другу противоречащие воззрения на природу войны вообще. Тем не менее, однако, мы признаем его существование для человечества великим благодеянием. Самые разрушительные войны нового времени, затемняя на краткий срок сознание об нем, содействовали укреплению его принципов и переработке их в высшие и лучшие формы. Мы вполне убеждены, что этим путем, ходом самой жизни, воздвигнется мало-помалу наиболее прочный оплот против войн. Литература по этой части чрезвычайно богата, и в ней встречаются все мнения: от полного оправдания и прославления войны до не менее полного же ее осуждения, как самое тяжкое "преступление" или как особый вид "мании" (полемомании)*(70). По отношению к нашему времени достойны внимания два обстоятельства: и в науке, и в обществе в целом заметно усиливается отвращение к войне. Чем более мы живем среди непрерывного шума оружия, тем более слова мира повторяются на разные лады всеми. И это весьма естественно ввиду истребительного характера новейших войн и привлечения в ряды войск почти всего мужского населения. Мы полагаем, что со временем общая воинская повинность поведет к сильнейшей реакции в пользу водворения права и мира между народами Европы. Но, с другой стороны, заметно иное, более слабое, но противоположное движение: в последние десятилетия, и особенно с Франко-германской войны, послышалось много новых голосов по сю и по ту сторону Рейна в пользу войны, столь будто бы благотворной для целей культуры и нравственного здоровья народов. (Прудон, Функ-Брентано, Сорель, Трейтшке, Лассон, Рюстов, Гартманн и др.)*(71). Остановимся же немного на возражениях, которые слышатся против права войны со стороны писателей по международному праву. Кальво, обыкновенно столь обстоятельный и солидный, опровергает самым поверхностным образом главные доводы против войны. Он оправдывает абсолютно ее законность и осуждает уподобление ее борьбе за нарушенное право или за получение удовлетворения, ибо такое воззрение не соответствует ее действительному предмету, и упускает из виду, что ею часто нарушаются строгие принципы справедливости. Становясь же на более широкую почву - общечеловеческую и историческую, мы убеждаемся, говорит он, что почти все войны содействовали успехам цивилизации. Не видя в начале войны ничего юридического, ему не следовало бы подчинять все ее дальнейшее проявление началам права. Так, однако, он поступает и даже называет ее "злом, хотя и полезным и необходимым"*(72). Самую странную и сбивчивую теорию о войне выставляют Функ-Брентано и Сорель. Война между государствами возникает, когда нарушается гармония в понимании ими своих взаимных обязанностей, прав и интересов. Ее не должно смешивать с необходимою обороною. Она не составляет права для государств (ибо это значило бы признать, что между ними нет другого права, кроме силы) и порывает взаимные между ними обязанности. Нет различия между войнами справедливыми и несправедливыми. Такое различие было бы возможно, если бы они возникали из обязанностей между государствами и основывались бы на одном для них всех праве. В последних словах авторы дают нам ключ к своим выводам: отвергая единое для всех государств право, т. е. международное, они должны были потерять под ногами всякую юридическую почву, и поэтому все дальнейшие толки их о праве нам представляются лишь непоследовательностями. Что сказать о следующих выводах: государства, вступая в войну, порывают связи, установленные между ними правом мира, но они не в силах уничтожить факты, на которых покоится это право мира.- Война, не будучи ни обязанностью, ни правом, создает, однако, их, и из их совокупности слагается право войны, развивающееся совершенно однообразно с правом мира. Мы видим в этих положениях одни противоречивые фразы после заверений авторов, что "война есть борьба сил*(73) и необходимость для государств, а эта необходимость - единственный закон для войны". Хороша система права, построенного на необходимости чисто материальной! Авторы убеждены, что царство справедливости между народами может быть основано только на силе и что цель войны установить право более сильного*(74). Нечего было бы останавливаться на сплетении этих софизмов и противоречий, если бы они не принадлежали, к сожалению, известным профессорам международного права в Париже. Не лучшие воззрения высказывает и новейший профессор философии права в Берлине Лассон. В сущности, он подогревает давно высказанное уже Макиавелли учение о том, что отношения между государствами управляются не правом, а только одною политикою. Умно рассчитывающий, но, впрочем, безграничный и самый бездушный эгоизм - есть единственно разумное в области этих отношений. Между государствами не может быть дружбы, а только общность интересов. Ввиду же постоянных столкновений между последними государства обречены на вечную между собою вражду. При отсутствии права всерешающими факторами являются выгода и случай*(75). Нельзя отказать автору в умении логически выводить свои мысли. Но все его выводы сами себя уничтожают, потому что стоят в явном противоречии с исходною точкою его учения. Не говоря уже о том, что его понимание государства приложимо только к типу древнего, а не нового государства*(76); вся его теория исходит из той основной мысли, что законы и право существуют только в пределах государств, а не между и над ними. Между тем он допускает, что право возникает там, где несколько волей взаимно соприкасаются, и что воля государства подобна воле отдельного человека. Отсюда, если "право основной закон для воли", а "государство органическое воплощение разумной воли", мы не понимаем, в силу чего право не обязательно для последнего по самой его "разумной" природе*(77). Отрешенное от права, а следовательно, и от нравственных основ, государство Лассона в своих отношениях к другим руководится одною формою права (к чему злоупотребление этим словом?) сильнейшего. Заключаемые им договоры оно вольно нарушать, когда хочет, лишь бы было достаточно сильно. Единственно разумный и прочный способ решения великих исторических вопросов представляет лишь меч*(78). Отсюда понятна его идея о войне. Она вытекает из самой природы государства. Даже если бы последнее было населено одними святыми - война существовала бы, но не в действительности, а в возможности*(79). Но он идет еще на один шаг далее. Живою душою каждого государства является известный, воплощающийся в нем принцип культуры. Его юридический порядок дает ему одну отвлеченную форму. Между различными принципами культуры идет по природе борьба на жизнь и смерть. Это, в сущности, и есть война. Всякая разумная война, говорит он, есть война из-за формы культуры, хотя бы она выступала под видом борьбы за существование государства*(80). Совпадая вполне с формами культуры, государства одни воюют. Между цивилизованными же и необразованными людьми бывает не война, а борьба за существование. Война, продолжает автор, есть основное учреждение государства. Народы ненавидят друг друга и имеют на то право*(81). Если допустить эти выводы, то как согласовать с ними другие, что "каждое цивилизованное государство - миролюбиво" и что "потребность и выгоды мира растут с успехами цивилизации"*(82). Кроме того, автор не доказывает, почему соревнование между культурами ведет к беспощадной войне (ибо другой он не знает) между народами? Очевидно, лишь в силу его материалистического воззрения на основы человеческой жизни. В доказательство нашей мысли мы можем привести то обстоятельство, что рядом с культурою и даже выше ее он ставит государствам иную цель - развитие мощи (Machtzweck). Государство не могущественное, восклицает он, не имеет права на существование. Оно лишено чести, потому что оно не имеет призвания*(83). Оно влачит жалкое существование, благодаря милости своих могущественных собратов. На основании этих мыслей опять непонятно, почему войну следует вести за политические интересы, а не за идеи*(84). Ведь борьба между принципами культур есть прежде всего борьба идей. В связи с целою теориею стоят ее заключительные выводы: война действует освобождающим и обновляющим образом на цивилизованный народ. Без нее исчезла бы поэзия в жизни и в литературе. Исход ее всегда справедлив - настоящий суд Божий. Последнее, высшее право лежит в мече*(85). Стоило человечеству так много и долго работать и страдать, чтобы прийти к подобным идеалам! К счастью, они не более как отголосок тех событий, которые на наших глазах преобразовали Германию в большой вооруженный лагерь в центре Европы. Против воззрений на войну писателей международного права восстает также профессор Мартенс в своем сочинении: Восточная война и Брюссельская конференция. Писатели эти, говорит он, видят в войне не что иное, как процесс или тяжбу между народами, для которой существуют конкретные юридические нормы. Они проводят известную параллель между ею и гражданским судопроизводством. Цель этого определения самая благородная: спор о праве не может не происходить в пределах права. Отсюда следует, что все явления войны, все малейшие распоряжения военного начальства, все движения войск должны быть определены точным и юридическим образом. Но такое определение войны, как спора о праве, кажется автору и ошибочным и непрактичным. Война, замечает он, гораздо чаще представляется на деле результатом непримиримой противоположности интересов и стремлений. Вообще говоря, она гораздо реже возникала из-за нарушения одним из договорившихся государств своего положительного обязательства, нежели из противодействия, встречаемого народом в преследовании своих политических целей и интересов. Точно так же весьма немного сходства между гражданским процессом, совершающимся по известному, определенному порядку судопроизводства, и войною между независимыми и никому не подчиняющимися государствами. Между тем ошибочность определения права войны, данного наукой международного права, значительно лишила ее доверия в глазах военных писателей и вообще военных людей. Они не могут понять, что такое право войны. Для них существует только война как борьба между войсками или вооруженными силами государств, имеющая целью полное уничтожение силы сопротивления неприятеля. Словом, они пришли к заключению, что все "право войны" есть "теория" и результат праздных измышлений "кабинетных ученых"*(86). Упрекнув писателей по международному праву в неверном понимании войны, проф. Мартенс не дает ей, однако, нового, более точного определения. Напротив, он старается доказать, что военные люди, иначе понимая войну, нисколько не отрицают права войны. К сожалению, эта мысль верна лишь для очень немногих из них; для большинства же всякое не чисто военное определение войны всегда будет казаться измышлением теоретиков. На этом основании мы не думаем, чтобы попытка, делаемая автором, согласовать воззрения военных людей и юристов имела практическое значение. С точки же зрения теории выходит, что он в сущности и в целом примыкает к учению критикуемых им международных писателей. Он повторяет определение войны Клаузевица, по которому она есть не что иное, как политическое средство, орудие, которым государство стремится к достижению своих целей. Война есть продолжение политических отношений и потому ничего самостоятельного сама по себе не представляет. Таковы слова Клаузевица. Г. Мартенс к ним прибавляет: повсюду признано, как аксиома, что политика государства должна быть закономерна или согласна с правом и устройством страны. Поэтому основание политики совершенно то же, что и основание положительного права. Это же право есть предел политики и определяет ее цели. На основании слов Клаузевица война, как политический акт или орудие политики, точно так же должна подчиняться определениям права*(87). Спрашивается только, какого? Не одного положительного, государственного, а именно международного. О последнем-то и не хотят ничего знать господа военные*(88). Оно слишком связывает им руки. Между тем сам проф. Мартенс в разбираемом нами сочинении постоянно обсуждает все действия русского войска в последнюю войну по масштабу военного права, выставляемому новейшими писателями, и особенно международного акта Брюссельской декларации. Приведенные нами писатели осуждают юридическое, установившееся в науке определение войны на том основании, что оно не соответствует реальной природе войны. Другой, также весьма многочисленный класс их, друзья мира и филантропы, отвергают это определение, потому что право призвано не регулировать и узаконять войну, а совершенно ее искоренить. Они не видят соотношения и связи между войною и правом, друг другу столь диаметрально противоположными. Мы остановимся несколько на сочинении одного из наиболее солидных и всесторонних критиков войны Сартории*(89). Юридический порядок, говорит он, требует мира. Война же не только противоречит ему, но и несовместима с ним. Всякая военная инициатива есть нарушение правового порядка. В войне владычествует не право, а сила, поэтому она представляется отверстою могилою для права и свободы. Философ может в ней видеть лишь самооборону в широком смысле или самоуправство. Но самооборона есть порождение бесправия, какая бы ни была ее цель; достижение ли действительных или предполагаемых прав. Идея права осуждает всякое решение споров силою и требует абсолютно, в тех случаях, когда стороны не могут прийти к соглашению, чтоб они обращались к третьей, беспристрастной и разумной личности и признавали ее решение нормою для конкретного случая. К этому же их принуждает сила обстоятельств, ибо без юстиции все права становятся жертвою силы. Таким образом, правовое государство соответствует равно разуму и законам необходимости.*(90) В результате он отвергает все так называемое право войны (jus in bello)*(91). В этом направлении нельзя не видеть много верного, но оно грешит сравнительно с первым противоположною крайностью, жертвуя действительностью ради идеала. При изучении войны, как и всех сфер человеческой жизни, не следует смешивать обе эти стороны. Рассматривая с исторической точки зрения, мы видим, что войны велись не только из-за интересов народов, но часто из-за всякого рода личных интриг и страстей правителей. Они были явления исключительно фактические, пока между народами не существовало даже тени сознания общего соединяющего их права. В эти периоды они были для них не только средством взаимного порабощения и истребления, но и содержали в себе известное цивилизующее начало, приводя их, хотя насильственно, в соприкосновение друг с другом и во взаимные сношения. Уже тогда Провидение чрез них указывало людям, что изолированность не есть закон их совместного существования. Войны особенно бывают важны и продолжительны в два периода народной жизни: когда народы осаживаются на своей территории и сплачиваются в одно политическое целое, и когда они разделяются и отживают. Искусные правители часто пытаются посредством внешних войн и завоеваний предотвратить опасность, угрожающую им от внутренних переворотов и междоусобий. Но это средство, указывая на анормальность государственного строя, есть только паллиатив, а не радикальное излечение зла. Таковы в двух словах объяснение и оправдание войн, которые нам дает история. Совершенно к иным выводам приводит нас идеальное их изучение, основанное на отвлеченных и абсолютных началах мышления. С точки зрения верховных принципов религии и нравственности мы должны признать войну злом и противоречием, бороться с коим призвание человека и человечества. Эти начала указывают нам, что зло, совершаемое человеком, хотя бы в ответ на другое зло, чрез это не перестает быть злом. Оно получает себе объяснение и, смотря по обстоятельствам, некоторое смягчение в нашей конечной (с земной стороны) природе, но не абсолютное оправдание. Посредствующим живым звеном между этими двумя мирами - идеалов и действительности - является право. Своими корнями и конечными целями уходя в первый, оно стремится воплотить в себе вечные начала справедливости сообразно с потребностями и нравственным уровнем каждого народа и данной эпохи в отдельности. Выше мы сказали, что лишь благодаря международному праву война становится юридическим понятием. Это следует из того, что, будучи для государств объективною нормою права вообще, только оно в состоянии дать нам в этом качестве мерило справедливости войны. В действительности оба воюющие приписывают право исключительно себе, обвиняя противника во всякого рода беззакониях. Печать часто раздувает эти страсти и питает между ними ожесточение. Так называемые пререкания о нравах сводятся большею частью к борьбе интересов или к спорам о претензиях. Бывает, что оба противника, по высшей человеческой правде, не правы друг пред другом или на стороне одного стоит формальное, документами закрепленное право, на стороне другого - живое, материальное, еще только пробивающееся наружу. Руководящею нитью из лабиринта этих и подобных вопросов может служить только международное право. Оно дает нам юридические нормы для отношений между государствами вообще, но война есть одно из таких отношений. Вот почему все учение о войне, даже междоусобной, должно входить в область этой науки. Она указывает нам на понятие войны справедливой или правомерной. Такою мы называем войну, которая соответствует принципам международного права как со стороны причин, ее вызывающих, так и самого способа ее ведения. Оба эти условия требуются для полноты юридического определения, но между ними нет логически необходимой связи, так что и для несправедливой войны законы или право, определяющие ее способ ведения, не перестают существовать, и их нарушение узаконяет репрессалии. Верное понятие о войне нам дает уже народная мудрость в этимологическом происхождении этого слова. Войну на западноевропейских языках производят от древнегерманского: wehr, оборона*(92). Очевидно, в ней видели крайнюю форму защиты народом своей независимости и свободы. Из многочисленных определений войны*(93) нам кажется более верное следующее: она есть вооруженная борьба между государствами или политически организованными партиями из-за вопросов публичного права*(94). Еще более, чем в репрессалиях, войне должны предшествовать мирные попытки и юридические способы улажения спора. Мы видели в 1870 г. самое произвольное и поспешное открытие враждебных действий между двумя передовыми народами Европы. Можно сказать, Франция с лихорадочным нетерпением ринулась в столь пагубную для нее борьбу. Скажут, можно ли государства ограничивать в столь существенном для них праве, каково объявление войны? Можно и должно, ради блага всех остальных членов международного союза. Тренделенбург справедливо ставит на вид, что внезапное открытие военных действий является не только несправедливым нападением на противника, но и гибельно отражается на биржах и рынках других, нейтральных народов. Ввиду этого он советует, чтобы государства обратили наконец известное желание, высказанное ими в 23-м протоколе Парижского конгресса (14 апреля 1856 г.), в юридическую обязанность и обращались бы до начала каждой войны к посредничеству дружественных нейтральных держав. В этом протоколе, впрочем, говорится только о добрых услугах, а вовсе не о третейском суде, как думают некоторые (и даже Кальво). За подобную меру энергично высказывается также Блюнчли. "Она, говорит он, умерила бы воинственный пыл противников и усилила бы влияние факторов мира. Общественное мнение между тем могло бы уяснить себе предмет спора и высказаться в духе права. Она пробудила бы общественную совесть, поставила бы в невыгодное положение явного нарушителя мира и возвысила бы в глазах всех положение государства, отстаивающего свое право. Словом, эта мера умножила бы действие нравственных сил в человечестве на преуспеяние права". Оба писателя понимают, что против нее будут восставать с военной точки зрения ввиду стратегических выгод внезапного нападения на неприятеля. Но, замечает Тренделенбург, обеспечение мира должно быть поставлено выше преходящей выгоды для войны. Учреждение на такие случаи международного суда, по словам Блюнчли, надолго еще останется, к сожалению, добрым пожеланием, но едва ли державы отклонили бы столь умеренное предложение, как выше указанное, в интересах всеобщего мира. Если бы с этим поставить в связи созвание некоторого международного совета (eines vцlkerrechtlichen Ausschusses), составленного из выдающихся, но не занятых активною службою государственных людей и юристов и заседающего в одном из нейтрализованных государств (Швейцарии или Бельгии), то польза подобного предложения возросла бы еще в значительной степени*(95). Бесспорно, этим было бы достигнуто первое значительное улучшение в видах предупреждения войн. Но некоторые писатели идут еще далее и желали бы, чтобы государства, в случае неудачи посредничества, перед войною обращались к третейскому суду. Это мнение между прочим высказано столь известным и опытным государственным человеком Америки, как Чарльз Семнер*(96), и в его осуществление верит Вульсей*(97). К большинству европейских войн подобная мера была бы приложима, а когда установится правильный международный суд, можно надеяться, из его членов государства чаще всего будут избирать перед войнами и посредников и третейских судей. С тою же целью предупреждения войны многие писатели (Лавеле, Дюпаскье, Маркоартю и др.) предлагают еще другую, доселе спорную меру, но уже относящуюся к области государственного права. Они желают, чтобы объявление войны, наподобие издания законов, не зависело исключительно от правительственной власти, но было предоставлено одобрению и санкции палат. Впервые эта теория получила признание в декрете 22 мая 1790 г.*(98) и в последующих конституциях республиканской Франции. До нашего времени она допускается в представительных республиках (С. Штатах, Франции), но не монархиях. Маркоартю видит, однако, в этом недостаточное развитие начал представительного государства, и с этим нельзя не согласиться. Но он идет слишком уже далеко, предлагая решать вопросы о войне и мире посредством плебисцита в тех случаях, когда палаты выскажутся за войну против десятой части или более всех своих членов*(99). В конституционных монархиях для объявления войны следовало бы требовать согласия обоих главных факторов государства - короля и палат, причем первому принадлежало бы право инициативы и абсолютного veto. Блюнчли в вышеназванной статье полагает, однако, что это на практике оказало бы мало пользы. С одной стороны, палаты уже теперь косвенно выражают свое мнение, когда дают согласие на чрезвычайный кредит, требуемый войною. С другой, правительство, помышляющее о войне, всегда сумеет разжечь народные страсти и увлечь за собою народных представителей. Большинство может хотеть мира, но в подобные критические минуты едва ли единицы осмелятся идти против общего течения. Мы видели в 1870 г., как восторженно приветствовало большинство законодательного корпуса воинственные речи герцога Граммона. Тьера тогда считали почти изменником, между тем как массы французского народа были решительно против безумной войны с Пруссиею. Несмотря на эти доводы, мы думаем, однако, что реформа, о которой речь, весьма справедлива и желательна при двух условиях: когда палаты служат более или менее верным изображением убеждений и воззрений избирателей, из среды коих они вышли, и когда по своему политическому развитию они не способны быть слепым орудием в руках правительств,- условия не встречающиеся еще пока на материке Европы. Выше мы заметили, что правомерною война бывает в двух отношениях: по причинам, ее вызывающим, и по способу ее ведения. В первом отношении между цивилизованными государствами представляются справедливыми двоякого рода войны: а) оборонительные, которые предпринимаются государством для защиты его основных прав - на независимость и территорию - прав, уже нарушенных и иными способами не могущих быть восстановленными, или которым еще только угрожает с чьей-либо стороны нападение. Но в последнем случае требуется большая осмотрительность и добросовестность: иначе под маскою воображаемого на него нападения государство может приступать к самым наступательным и завоевательным войнам. Весьма многие писатели не только между филантропами, но и юристами (Моль, Фиоре и др.) признают справедливыми лишь этот класс войн. Мы находим это воззрение узким и полагаем столь же справедливым и необходимым другой их вид: b) войн за освобождение, принимая это слово в международном и государственном смысле,- для противодействия таким завоевателям, которые стремятся к порабощению мира и отрицают основной закон международной жизни - закон независимости народов - и для основания новых, национальных государств. Под сению старых политических тел слагаются новые народности, и если они не находят в прежнем порядке вещей достаточного обеспечения и развития своей индивидуальности, то по необходимости станут стремиться к самостоятельности и собственному государственному развитию. Законность подобных стремлений, если они вызваны серьезными потребностями, нельзя отвергать с точки зрения международного права*(100). Строго говоря, обе эти причины - защита нарушенного права и борьба за свободу - сводятся к началу необходимой обороны, существующему как для народов, так и для отдельных людей, ибо всякое живое существо, в силу природы, имеет право на существование и развитие. Но мы считаем более верным разделение этого права, по отношению к его защите, на две категории, на том основании, что международное право имеет дело не с народами отдельно взятыми, но с их совокупною и солидарною жизнью, как членов человечества. С этой точки зрения оно считает правомерною и ту помощь, которую они оказывают друг другу при защите общей свободы от завоевателя или какой-либо одной угнетенной народности, стремящейся к политической самостоятельности. Во всяком случае война остается борьбою за публичное право. При нарушении частных прав государства или отдельных его граждан она является крайне несообразным средством восстановления права и должна быть заменяема либо иными мирными способами, либо, по отношению к малообразованным народам, репрессалиями. Ни религиозные и нравственные начала, как бы они ни были возвышенны сами по себе, ни политические интересы отдельно взятые, не могут оправдать войны. В этом отношении согласны между собою Гефтер, Кальтенборн, Блюнчли, Фиоре и мн. др. Международное право решительно осуждает войны за идеи и интересы. Оно исходит из того основного положения цивилизации, что только одно право может узаконить употребление силы и принуждения против человека*(101). Выше мы указывали на писателей, которые не признают необходимости правомерных причин войны. По их мнению, эти причины лежат не в нарушении права, а в противоположности политических интересов и стремлений. Мы не отвергаем факта, что так было в продолжение прошлых веков и так поступают доныне европейцы по отношению к народам других частей света: торговые интересы, стремления к завоеваниям увлекают их на путь насилия и захватов под прикрытием громких якобы "принципов" распространения цивилизации, христианства и т. п. Но мы утверждаем, что, стоя лишь на почве прошлого, невозможно улучшение настоящего и приготовление лучшего будущего. Кто видит в интересах главную причину войн, тот должен оправдать обращение к насилиям ради всякого антагонизма, который серьезно возникнет между народами. С этой утилитарной точки зрения все претензии и войны равно справедливы или несправедливы. Для обсуждения их не существует никакой высшей и объективной мерки. Если так, то мы не видим, зачем толковать "о праве войны". Ведь не существует "права", по которому должно совершать революции*(102). Интересы и насилия, покинув почву права, не имеют иных норм, кроме случайностей, характеризующих каждое конкретное обстоятельство. Отношения между цивилизованными государствами не могут покоиться на столь зыбкой почве не только в силу существования международного права, но и их собственной, все более и более вырабатывающейся правовой природы. Но как провести границу в международной области между интересами и правом, и кто судья относительно справедливости войны? Эту границу не всегда легко найти в действительности, но понятие о ней носится в сознании народов и становится тем рельефнее, чем более международное право облекается в положительную форму. Относительно второго вопроса Вульсей говорит, что в силу своей независимости каждый народ имеет право считать свой взгляд на относящиеся до него дела справедливым. Это мнение было бы верно, если бы государства не имели в международном праве нормы общей для них и объективной справедливости. Последняя же не уничтожает их действительные и серьезные интересы, но, ставя их на почву общего блага, подчиняет господству нравственного и юридического закона. Как борьба за право, война есть процесс. К ней не прилагаются все начала гражданского процесса - этого никто не утверждает, но она есть юридическополитический процесс между государствами, совершенно самобытный и своеобразный, но все-таки процесс на том основании, что его возникновение и ведение должно быть обусловлено, между цивилизованными народами, нормами права. Это воззрение с конца прошлого столетия начинает пробиваться наружу и будет укрепляться все более и более, потому что соответствует всему политическому строю новейшего общества. Однако и против этого воззрения слышатся разные возражения: 1. Государства независимы и не подчиняются какому-либо закону, стоящему над ними. Странное утверждение со стороны юристов, да еще специалистов по международному праву! Разве последнее не есть этот закон обязательный для государств, как гражданское право для частных лиц? Несовершенства его и пробелы, в смысле положительного закона, устранимы ввиду того, что уже теперь в юридическом сознании народов и в науке распознаваемы его верховные и основные начала. 2. Гражданские тяжбы ведутся по установленным законом формам; в войнах все зависит от произвола спорящих. Но в наше время сами государства начинают сознавать не только справедливость, но и пользу подчинения войны известным юридическим началам. Это выражается в примечательных попытках кодификации права войны*(103). Таковы черты, дозволяющие установлять аналогию между войною и гражданским процессом. Но рядом с ними существуют другие, проводящие между ними глубокое различие, вследствие которого мы считаем войну не исключительно юридическим, но и политическим процессом. Тяжбы между сторонами в гражданском обществе разбирает суд, стоящий над ними и от них независимый. Война, в смысле процесса, ведется непосредственно и всецело самими сторонами: это наибольший недостаток с точки зрения охраны ею права, но устранить его постепенно можно будет только, когда, в дали времен, война будет вестись не одними лишь отдельными членами международного союза, но и явится принудительным средством в руках правильно организованной силы от имени этого союза. Далее цель войны составляет не только восстановление права, но и упрочение мира на новых, более твердых основах, согласно с сознанием народов и условиями, выработанными жизнью. Вот почему, говорит Блюнчли, эта цель лишь отчасти определяется причиною, вызвавшею войну. Требования растут по мере принесенных жертв и опасностей, которые с ними были соединены. В этом отношении война становится моментом в развитии народов, и в измененной форме выходят они из нее. Блюнчли отвергает ее ради политических интересов, но раз предпринятая государством, в видах его самообороны, она может послужить ему как политическое средство. Это дает эквивалент за неизбежные бедствия, с нею соединенные, и подвигает народы вперед*(104). Можно было бы прибавить: - иной раз и назад. Война имеет для государств оба эти действия - то образовательное, то разрушительное. Принципы вроде изложенных, замечает Отт, узаконяют всякие злоупотребления силою, на основании их достаточно предпринять войну из-за легкой обиды, чтобы дать победителю возможность отнять у побежденного области и миллиарды до его истощения*(105). Эту критику мы находим несостоятельною. Отт, очевидно, не понял мысли Блюнчли; последний указывает только на неизбежные политические последствия войны: о чем бы государства первоначально ни спорили между собою, но естественно, что война, особенно в наше время, разжигая все страсти народов и возлагая на них страшные жертвы, увеличивает их требования относительно побежденных. Это зло неразлучно с самою природою войны. Но никто и не думает оправдывать насилия ради "легкой обиды"! Таким образом, воззрение на войну как на процесс не свободно от некоторого дуализма: но он неизбежен не в силу теории, а самой жизни. Юридический элемент этого процесса соответствует идеальной, политический - реальной стороне войны. Первый призван определять и направлять второй. Право не уничтожает действие ни одного фактора смягчающего и облагораживающего войну,- религии, нравственности (человеколюбия), философии и дисциплины, но ставит их все на твердую почву, сводя к высшему единству, вытекающему из юридической природы государства и международного союза. Обращаясь в юридическое понятие, война теряет свой абсолютный характер. Jus belli infinitum, о котором так много толковали прежние писатели, не существует. Отсюда следующие в практическом отношении наиболее важные последствия: 1. Как проявление права, коему она служит, война сама по себе не уничтожает юридического порядка между государствами. Она фактически и временно приостанавливает его действие в том или ином отношении, но не заменяет его хаосом, как выражается Гефтер*(106). 2. Война ведется между государствами и политически организованными партиями, поэтому направляется исключительно против их вооруженных сил*(107), а не против частных лиц. Последние, как таковые, продолжают оставаться между собою в мире. Многие англо-американские писатели держатся противоположного устарелого взгляда (Кент, Витон, Твисс и др.). 3. Естественную цель войны следует видеть не в "уничтожении неприятельского государства, т. е. не в порабощении его граждан, на том будто бы основании, что они, не признавая наши права, сами их лишаются"*(108). Напротив, правомерная цель войны заключается, по словам Петербургской конвенции 1868 г., единственно в ослаблении военных сил врага. Против изложенной теории войны возражают филантропы, что она оправдывает и узаконяет войну, между тем как право призвано ее совершенно отменить. Она есть один из видов самоуправства, осуждаемого как порождение бесправия. Рассуждающие подобным образом не дают себе ясного отчета о существе права, забывая, что оно имеет дело, как мы уже сказали, не с одними отвлеченными идеями, но и с реальными условиями жизни. Война возникает из несовершенств государственного и международного порядка. Стараясь ограничить, через подчинение ее твердым юридическим нормам, сферу ее разрушительного действия, право энергичнее всего пробуждает в людях сознание о грубости и недостатках этого способа охраны жизни народов. Осуждая громко и решительно всякие войны чисто завоевательные или предпринимаемые в интересах династий или отдельных политических партий, право узаконяет их, как крайнюю форму защиты таких благ, которые для человека и для народов дороже самой жизни: независимости и свободы. Но законность, при известных условиях, с точки зрения права, войны не должна нам отводить глаза от тех великих недостатков, которые, как мы сейчас заметили, присущи ей, так сказать, в процессуальном отношении. Чем далее, тем более народы будут настаивать, вследствие этих недостатков, на совершенной ее отмене*(109). Они выражаются в следующем: 1. Каждая война в наше время ставит на карту все существование государств. Даже для победителя она в экономическом и политическом отношении оказывается большим бедствием ввиду того, что уменьшает его производительность, поглощает громадные капиталы и задерживает постепенное и прогрессивное развитие его либеральных учреждений. Между войною и абсолютизмом (внутренним и внешним) есть, по свидетельству истории, глубокое, внутреннее сродство. 2. Между предметами спора и бедствиями, вызываемыми войною, существует в большинстве случаев громадная несоразмерность. Поскольку в первых содержится юридических элементов - мирные способы решения этих споров всегда несравненно предпочтительнее войны. Собственно, с успехами цивилизации для целей юстиции война становится все менее пригодною. Правда, мыслители видят во всемирной истории своего рода суд над народами*(110). Веруя в Провидение или даже в один разум, они говорят, что в общем ходе истории одерживает верх всегда высшее, живое и внутренне справедливое право над искусственными и насильственными делами рук человеческих. В целом с этим воззрением можно согласиться, но оно не удовлетворяет юриста. Установление и укрепление между народами юридической связи и организации есть не нарушение, но исполнение нравственного призвания человека на земле - стремиться во всем к вечному совершенствованию. Насилия и преступления, как нас учит история, большею частью не остаются без наказания; нося в себе самих элементы разложения и смерти, помимо внешних возмездий, но вооружая право на борьбу с ними, мы создаем новый могущественный фактор в нравственном и общественном мире, достойный человека. 3. Война более или менее отражается пагубно на интересах остальных народов, хотя тому или другому из них удается иногда расширить свою торговлю на счет воюющих. Вот почему нейтральные всегда имеют право и даже нравственно обязаны пред каждою войною сказать свое слово в пользу мира и принять зависящие от них меры в видах его ненарушения. Чем более они при этом руководствуются не односторонними субъективными понятиями о пользе, а объективными нормами права, тем более веса в общественном мнении будет иметь их голос в пользу справедливости и мира. 4. Споры между государствами редко оканчиваются одною войною. Побежденный отказывается верить в превосходство или справедливость победителя. Таким образом, каждая война носит в себе зародыши новых войн в будущем. Этим путем всего более между народами возникает и питается историческая рознь и вражда. Как явления исторические, они не имеют, однако, абсолютного значения. На наших глазах совершилось любопытное сближение между Франциею и Англиею и глубокое охлаждение между Франциею и Германиею. Указанные недостатки существовали всегда, но с успехами международных сношений становятся более и более тяжкими. Вот почему государства видят в войне крайнюю форму проведения своих прав и претензий и обращаются к иным способам, отчасти ее заменяющим. Эти способы основываются либо на политике, либо на праве. Глава II. Дипломатические средства В деле улажения споров между государствами рядом с силою большую роль играет политика, называемая в приложении к их внешним сношениям дипломатиею. Изучая деятельность последней в целом, мы замечаем три последовательные периода в ее развитии: до начала нового времени, т. е. до образования новых государств и установления постоянных посольств, дипломатические сношения носят характер случайный, имея в виду удовлетворение лишь временных потребностей того или иного государства. С 17-го стол. они слагаются в постоянную систему, которая с внешней стороны отмечается характером правильности, но с внутренней страдает отсутствием принципов. Выросшая в придворной атмосфере, дипломатия обратилась в руках искусных деспотов в орудие притворства и порабощения по отношению ко всему, что им преграждало дорогу. Это направление лжи и неуважение исторических прав народов было возведено в теорию Макиавелли, именем которого оно обыкновенно и называется. Наконец вследствие распространения идей правового и представительного государства дипломатия окрашивается известным характером правомерности, хотя до настоящих принципов права ей и теперь еще очень далеко. Являясь выразительницею политических интересов данного государства, дипломатия в значительной степени проложила путь для международного права. Она в политической сфере впервые пробудила и воспитала в народах Европы сознание общности и солидарности их интересов. В случаях враждебности между последними она выработала известный порядок для их мирного обсуждения и решения и впервые ввела между государствами некоторые коллективные формы для их рассмотрения. Можно сказать, что идея международного суда, хотя смутно и неопределенно, но распознаваемо вступила в действительную жизнь сперва на больших соборах, которые созывались в средние века в католическом мире, а потом на конгрессах и конференциях. Но с другой стороны, должно сознаться, что, к сожалению, непопулярность этой идеи в значительной степени объясняется теми приемами, которыми сознательно и бессознательно государственные люди применяли ее на практике. Давно уже проникла в общее сознание народов та истина, что государства могут решать свои несогласия силою лишь после того, как они предварительно исчерпали все мирные средства для их решения. Между тем это правило доселе не вошло еще в положительное международное право (ниже мы увидим желание, высказанное в этом смысле Парижским конгрессом), и писатели спорят между собою об его внутреннем значении и обязательности. Кальво говорит, что государства только "нравственно обязаны обращаться ко всем возможным и почетным способам для мирного улажения своих разногласий". Но с другой стороны, он добавляет, что "это почти всегда лучший способ, чтобы доставить торжество разуму и справедливости. Народ, без этого принимающийся за оружие, наводит на мысль, что дело его не справедливо, а если и справедливо, то должно служить лишь предлогом для достижения иных, не признаваемых целей"*(111). Но многие новейшие писатели высказываются гораздо решительнее в пользу истины. Лишь о том государстве мы предполагаем, что оно ведет справедливую войну, замечает Бернер, которое не обошло мирных способов решения спора*(112). Моль говорит, что государства обязаны, не только в силу нравственного долга, но и права, прибегать к самообороне только по испробовании всех мирных и юридических способов. С этою целью им следует оказывать поддержку таким общим мерам, которые дают надежду на окончание международных споров путем справедливым, мудрым и успешным*(113). Выше мы видели, что Франко-германская война, разразившаяся над Европой как гроза, усилила в литературе мнения об обязательности для государств обращения до войны к мирным способам решения их споров. Эта реформа крайне необходима и стоит на ближайшей очереди. Какие же формы выработала для этого дипломатия? Они распадаются на две группы, смотря по тому кончаются ли споры непосредственно между самими сторонами или в улажении их принимают участие третьи, делу непричастные государства. Но сперва упомянем о таких решениях, которые прежде были довольно часто в употреблении, но, не покоясь на каких-либо началах, могут быть названы случайными. I. Случайные решения В Средние века стороны, не приходя к соглашению и не желая обращаться к содействию третьих лиц, признавали над собою иногда судьею случай. Это выражалось то в форме жребия, то поединка. Посредством жребия решались чаще всего многочисленные споры феодальных князей о разделе их территорий и споры посланников о взаимном ранге и председательстве. Поединок же, обставленный всеми условиями правильной дуэли, нередко употреблялся государями соответственно тогдашним рыцарским нравам во избежание общей битвы*(114). Очевидно, оба эти способа являются весьма неудовлетворительными. Они зависят от случая, и между ними и спорным правом не существует никакой юридической связи. Поэтому в новейшее время они почти совершенно вышли из употребления и только изредка прибегают разве к жребию для решения пустых и мелких препирательств между посланниками о ранге. Между современными писателями наиболее расположен к жребию Гефтер. Жребий, говорит он, бывает удобен в таких случаях, когда идет речь о предоставлении каждой заинтересованной стороне известной доли в общей или спорной вещи, или когда требуется, на место совершенно неопределенных отношений, принять окончательное или же только предварительное решение посредством случайного способа (durch den zufдlligen Auschlag des Looses). Примерами он приводит споры, возникавшие по поводу раздела оставшегося после государя наследства или по вопросам о председании. Конечно, в подобных случаях жребий может оказаться сподручным средством для избежания щекотливых прений, но, вообще говоря, политические вопросы слишком важны для того, чтобы решать их таким "путем случайного определения жребия", как выражается Гефтер. Надо избирать более трудный, но и разумный путь сознательного и всестороннего рассмотрения спора. II. Непосредственные переговоры При возникновении несогласий между государствами, как и между частными лицами, первый и наиболее простой шаг к их улажению состоит в переговорах, непосредственно открываемых между ними. Это делается чрез обмен дипломатических нот между спорящими правительствами или чрез сношения посредством посланников и доверенных лиц. Цель этих переговоров заключается в выяснении самого предмета спора. Часто неверные юридические выводы основываются на превратном понимании фактов, поэтому в переговорах должно с полною добросовестностью и возможною точностью изложить фактические основания спорного дела, опровергнуть возражения противной стороны и представить от себя политические и юридические условия прекращения спора. В силу принципа равенства архивы всех государств пользуются одинаковым доверием. Мы желали бы сделать исключение разве только для азиатских деспотий. В случае разногласия между однородными актами различных архивов каждое государство естественно придерживается текста хранящихся у него документов. Но любовь к истине и миру возлагает на него в этих деликатных случаях обязанность поступать с большою осмотрительностью. Оно не имеет права приписывать безусловную верность одним собственным актам и отказывать в достоверности документам противника. Надо в этих случаях прибегнуть к всестороннему толкованию спорных бумаг или пунктов в них, обратиться, если возможно, за справками и сравнениями к архивам третьих государств и т.п.*(115). Если стороны одушевлены любовью к миру, но спор их вследствие посторонних обстоятельств обостряется, они поступят хорошо, обратившись к общественному мнению. Это делается чрез опубликование главных или всех дипломатических документов, могущих пролить свет на предмет спора. В свою очередь это ведет к обсуждению последнего периодическою и ученою литературою. Хотя это средство чисто нравственного свойства, но ему нельзя отказать в известном практическом действии. Общественное мнение получает все большее влияние на ход и направление государственных дел. Но мы не разделяем того воззрения, которое считает его владыкою цивилизованного мира, главным органом выражения и охраны справедливости в международных сношениях. В нем на практике встречаются и перекрещиваются различные течения, друг другу противоположные, которые слагаются часто под влиянием преходящих и случайных обстоятельств. Действительною силою становится оно, когда оно само в себе едино и верно отражает нравственное и юридическое сознание целой эпохи или целого народа. Государство, претензии которого осуждаются такою силою, едва ли будет настаивать на их проведении, как бы оно ни чувствовало себя могущественным. В деле разъяснения споров, впрочем, важно не то мнение, которое облетает газеты и составляет предмет толков в салонах, а то, которое устанавливается благодаря разъяснениям людей, знакомых с практикою и наукою политической жизни. Результатом дипломатических переговоров является либо прекращение спора, либо переход в открытую вражду. Спор оканчивается двумя вообще путями: 1 примирением (arrangement amiable), когда одна из сторон отказывается от своего права или притязания в пользу другой или когда она соглашается исполнить ее требования. Иногда отказ и исполнение сопровождаются протестом, посредством которого сторона уступающая желает оговорить свое право и свободу действий в будущем. 2. Международною сделкою (transaction), в силу которой обе стороны одновременно отказываются от всех или от некоторой части своих притязаний. В этом случае соглашение представляется как бы средним решением между их требованиями. На рубеже мирных переговоров и войны стоит перерыв дипломатических сношений. Моль видит в этом хорошее средство, чтобы образумить противника, который упорно отвергает наше право*(116). Как мера порицания оно имеет известное значение, но в последние десятилетия, по словам Кальтенборна, оно много потеряло своей силы вследствие уменьшения значения посланников вообще в международной жизни*(117). Вопреки существующей практике, в отозвании посланников на время войны можно видеть акт политики, а не юридическую обязанность*(118). Продолжение дипломатических сношений, даже при этих условиях, прокладывало бы пути к мирному соглашению и содействовало бы смягчению самой войны. Но мера, указываемая Молем, может в будущем получить большее значение, когда она будет направляться против нарушителя одновременно многими или всеми государствами от имени международного союза и сопровождаться прекращением всяких сношений с ним, даже между частными лицами. III. Добрые услуги Вступление третьих государств в спор, с целью его улажения, совершается в двоякой форме - добрых услуг и посредничества*(119). Писатели то смешивают совершенно оба эти понятия (Ваттель, Витон, Твисс, Кальво, Стоянов), то установляют различие количественного, а не принципиального характера, т. е. по отношению степени воздействия нейтральных держав на улажение спора (Бульмеринк, Блюнчли, Гефтер, Паретти и др.). Более всех на установлений этого различия настаивает Бульмеринк. Добрые услуги, говорит он, вытекают из дружественных отношений, посредничество - из нравственных, а третейский суд из - юридических. На практике обе первые формы часто сливаются, и добрые услуги переходят в посредничество, но отсюда не следует еще смешивать их во всем. Государства в своих спорах отклоняли иногда последнее, но принимали первые. Как бы то ни было, но добрые услуги (bons offices) отличаются характером подготовительных переговоров между нейтральными и спорящими сторонами в видах улажения несогласия. Они имеют лишь нравственное значение и действие. Задача их подготовить сближение между спорящими и облегчить для них дальнейшие переговоры. Мера эта либо выпрашивается самими спорящими, либо предлагается посторонним государством по его собственному почину. Ни для кого из нее никаких юридических обязанностей не возникает. В обращении спорящих к советам третьего беспристрастного лица, которого оба они излюбили, лежит первый намек на идею суда первоначально чисто нравственного, а потом и юридического, по мере того, как слагаются нормы его действия и расширяется область его применения. В этом отношении нельзя было не приветствовать знаменитый 23-й протокол, от 16 апреля, Парижского конгресса 1856 года. Пользуясь созванием тогда конгресса, лондонское общество мира послало к представителю на нем Англии, лорду Кларендону, депутацию, из гг. Гиндлея, Джозефа Стерджа и Генри Ричарда,*(120) с просьбою внести, в имеющую быть заключенною конвенцию, условие о мирном решении несогласий, могущих возникнуть между народами. Вследствие этого Кларендон, напомнив членам конгресса, что бедствия только что окончившейся войны так еще свежи в памяти всех, что нельзя не позаботиться о всяких средствах, способных предупредить возвращение оных, и, указав на 8-ю статью заключенного уже трактата, рекомендующую, в случае разногласий между Портою и одною или несколькими из подписавшихся держав*(121), обращаться до употребления силы к посредничеству (а l'action mйdiatrice) остальных договаривающихся сторон - высказал мысль, что это счастливое нововведение могло бы получить более широкое приложение и превратиться в некий оплот против международных столкновений, часто возникающих лишь потому, что невозможно друг пред другом высказаться и сговориться. На этом основании он предложил обсудить резолюцию, которая могла бы в будущем дать миру большую прочность, не нанося ущерба независимости правительств. Гр. Валевский, один из представителей Франции, сказал, что он согласен на занесение в протокол желания, которое, соответствуя вполне стремлениям нашего времени, ни в чем не связало бы, однако, свободы действий правительств. В этих словах высказалось основное воззрение и заблуждение современной дипломатии: безусловная свобода кого бы то ни было, даже правительств, в пределах цивилизованного общества, немыслима. Свобода становится нравственным и юридическим понятием только под условием права и в пределах, им указываемых. Это начало признано государствами до некоторой степени по отношению к их внутреннему строю; пора распространить его и на их внешний или международный порядок. Впрочем, совершенно в том же смысле высказался представитель Австрии, гр. Буоль, заявив, что он не может от имени своего правительства принять абсолютное обязательство*(122), которое стеснило бы независимость австрийского кабинета. На это Кларендон отвечал, что каждая держава остается по-прежнему единственно судьею в вопросах, касающихся ее чести и интересов, и что он чужд мысли ограничить власть правительств, а желает только сделать для них возможным не браться за оружие во всех тех случаях, когда разногласие между ними устранимо иными путями. Барон Мантейфель, представитель Пруссии, со своей стороны, заметил, что король, его державный владыка, разделяет вполне идеи, изложенные гр. Кларендоном, и что поэтому он считает себя вправе к ним присоединиться в видах содействия их возможно большему развитию. Этот энтузиазм прусского дипломата, говорит Руар-де-Кар, интересно отметить после событий последних лет. Он показывает нам, в какой степени слова правительства могут иной раз расходиться с его действиями. После некоторых замечаний гр. Кавура Валевский отвечал, что дело идет не о принятии какого-либо обязательства и не об установлении права: желание, выражаемое конгрессом, никаким образом не посягает на свободу обсуждения, которая должна принадлежать каждой независимой державе в делах подобного рода, так что он не видит препятствия для обобщения идеи, высказанной гр. Кларендоном, и дарования ей наиболее широкого значения. После обмена этих мыслей уполномоченные от имени своих правительств "выразили желание (voeu), чтобы государства, между которыми возникнет серьезное разногласие, до обращения к оружию, прибегали, насколько позволят обстоятельства, к добрым услугам дружественной державы (aux bons offices d'une puissance amie)". Кроме того, они выразили надежду, "что правительства, не принявшие участия на конгрессе, присоединятся к мысли, которая внушила желание, занесенное в настоящий протокол". Этому желанию суждено было сбыться, так как до сорока государств присоединились к мысли, высказанной в сем акте*(123). Суждения об ней в литературе разошлись далеко между собою, смотря по симпатиям и антипатиям к ней того или другого лица. Одни видят в ней платоническое выражение желания, не получившего никакого приложения на практике (Моль); другие превозносят ее до небес, как введение нового принципа третейского суда (arbitrage), "отныне будто бы окончательно принятого для будущих международных трактатов". Так выражается Лавеле, приводящий о Парижском протоколе не менее восторженные слова Гладстона и гр. Дерби, которые считают составление его "бессмертною славою" конгресса в видах "содействия успехам человечества и цивилизации*(124)". Все это преувеличено и не соответствует действительности. Вникая в мысль авторов этого протокола, мы приходим к следующим выводам: 1) Юридической обязанности протокол ни для кого не имеет: мысль его выражена в крайне робкой и эластичной форме желания, рекомендующего добрые услуги нейтральной державы поскольку дозволят обстоятельства, толкуемые, конечно, каждым заинтересованным по-своему. Вдобавок это желание не вошло в текст договора, а осталось в протоколе, т. е. на ступени предварительного соглашения, а не окончательного. 2) Несмотря на изворотливость дипломатического слога, протокол имеет в виду не только добрые услуги, но и посредничество. О последнем говорит прямо вызвавшая его 8-я ст. парижского трактата, и в этом духе протокол прилагался позднее державами на практике. Но идее третейского суда он совершенно чужд. Не только слово arbitrage не встречается в переговорах, но и отсутствие юридических элементов в протоколе не дает третейскому суду почвы. 3) При всех этих ограничениях мы видим в нем новый шаг со стороны держав к признанию такого суда. Нравственное значение его громадно. Дипломатия передовых государств созналась, что "стремления нашего времени требуют обращения к мирным способам улажения споров до поднятия оружия". Идеи, вошедшие в нравственное сознание народов, неизбежно превращаются со временем в юридические принципы: вот почему мы говорим, что принятие, даже нравственное, посредничества в этих делах повлечет к введению третейского суда, как органа правильного и общего в видах предупреждения войны. Это начало и получило уже, правда специальное, но торжественное признание в 16-й ст. трактата об учреждении Всеобщего Почтового Союза (9 окт. 1874). 4) К чести держав следует сказать, что протокол не остался вполне мертвою буквою, хотя, к сожалению, он был применен крайне неудовлетворительно и не имел никакого практического результата пред большими войнами последнего времени. В духе его Лондонская конференция 1867 г. отодвинула столкновение между Франциею и Пруссиею, вызванное тогда вопросом о Люксембурге, а Парижская 1869 г. предотвратила войну между Грециею и Турциею по поводу восстания на острове Крите. Но с другой стороны, Пруссия отклонила добрые услуги держав пред войною 1866 г., а Франция в 1870 г. отвергла такое же предложение Англии. Также С. Штаты во время междоусобной войны 1861-65 не приняли посредничества сперва России, а потом Франции, которой не удалось сделать этот шаг, как она желала вместе с Англиею и Россиею. Посредничество Посредничество (mйdiation), как мы сказали, отличается в некотором отношении от добрых услуг и еще более третейского суда (arbitrage). К сожалению, в жизни и даже в науке эти понятия часто путаются, особенно дипломатия употребляет их нередко без разбора*(125). Между тем каждому из этих способов действия соответствует по их внутренней природе известный круг полномочия. Добрые услуги должны только, как замечено, облегчить спорящим вступить в переговоры друг с другом, на ход и результаты которых они собственно не призваны влиять. Посредничество же обозначает не только вступление третьего, постороннего государства в эти переговоры, но и самостоятельное в них участие, а часто даже и направление оных с целью справедливого, по мнению посредника, улажения спора для обеих сторон. Цель его в результате та же, как и третейского суда: привести спорящие государства к мирному соглашению, но между ними есть различие по существу: третейский суд дает в пределах своего полномочия настоящие решения юридически обязательные для сторон, посредник предлагает советы, которые в нравственном и политическом отношении могут иметь большой вес, но которые стороны всегда вольны принять или отклонить. Кроме того, посредничество по своему характеру может простираться на все отношения государств, а третейскому суду подлежат вопросы, могущие сделаться предметом юридического рассмотрения и решения. Наконец, третейский судья избирается лично спорящими, которые в предварительном договоре (компромиссе) определяют предмет своего несогласия и компетенцию судьи, посредник же сам может предложить свои услуги и при рассмотрении спора не связан никакими положительными правилами. Словом ,его деятельность является главным образом политическою и представляет все выгоды и невыгоды широкой, почти бесконтрольной меры, принимаемой государствами по их усмотрению в интересах мира. Остановимся несколько на ее главных моментах. Посредничество возникает по приглашению одной или обеих спорящих сторон, в силу обязательства, признанного в договоре (8-я ст. Парижского трактата 1856 г.), и по собственному почину третьего, спору непричастного государства. Во всяком случае посредник не может действовать иначе, как с общего согласия сторон. В силу независимости государств никто не имеет права навязать им себя в посредники. Но следует ли отсюда, что когда между двумя или несколькими государствами возникает разногласие, угрожающее перейти в войну, остальные должны смотреть на это с полным безучастием или дожидаться просьбы спорящих о вступлении? В литературе существуют два совершенно противоположные на этот счет мнения. Гюбнер считает одною из главных обязанностей нейтральных заботиться о предупреждении войны и восстановлении мира. Этого направления держатся Кент, Твисс, Филлимор, Паретти. Напротив, Галиани полагает, что справедливость не требует, а благоразумие советует государствам не принимать, а тем менее искать, роли посредников. Также Готфель видит в ней более опасности, чем выгоды, потому что она представляет скользкий путь к вмешательству. Наконец, г. Стоянов говорит, что рассматривать этот вопрос с такой общей точки зрения нет основания; его нельзя подвести под заранее заготовленную формулу: решить его, в каждом данном случае, может только заинтересованная сторона, причем соображения общих интересов всех наций могут влиять на решение. Мы полагаем, однако, что, с точки зрения международного права, каждое государство имеет право и даже обязанность предлагать посредничество во всех серьезных распрях между народами. Это вытекает из их высшего, человеческого призвания служить по мере их разумения и сил охранению справедливости и мира на земле. Так смотрит, и вполне верно, на это Паретти*(126). Твисс, согласно с мировоззрением англичан, выдвигает на первое место утилитарное начало самоохраны*(127). Он видит существенное различие между посредничеством и вмешательством государства во внутренние дела другого. Бульмеринк на основании этих обоих начал приходит к выводу согласному с двумя последними авторами. Само собою разумеется, что интерес самосохранения дает государству право отклонить предлагаемое ему посредничество, но это исключение не подрывает правила. Посредник, как уже заметил Ваттель, есть примиритель спорящих, а не судья над ними. Задача его не отыскание строгого правила, а возможно справедливое восстановление мира. Для этого требуется от него много условий: прежде всего полное беспристрастие и равное доверие к нему обеих сторон; политический такт и уменье вести переговоры. "Роль его, замечает Кальво, хотя существенно независима, но самого деликатного свойства. Лишь обладая большою умеренностью, возвышенным чувством справедливости и беспристрастия, посредник в качестве третьего лица может надеяться, что ему удастся согласовать враждебные друг другу притязания, не оскорбить права, одинаково признаваемые неоспоримыми, и укротить взаимное раздражение сторон более или менее сильное и основательное". Посредник имеет право участвовать во всех переговорах сторон, которые либо чрез него делают друг другу письменные сообщения (как бывало в прежней практике), либо в присутствии его представителя ведут устные прения. При этом посредник должен смягчать строгие и излишние их требования, делать самостоятельные предложения к их примирению или даже поддерживать то из двух воззрений, которое ему кажется, по зрелому обсуждению дела, наиболее соответствующим природе вещей. Но ему следует строго воздерживаться от содействия, хотя бы и тайного, интересам одной из сторон в ущерб другой или от извлечения из посредничества выгод для себя самого. На практике эти элементарные требования справедливости нередко нарушались. Но с другой стороны, спорящие обязаны содействовать посреднику в его благородном деле: не настаивать упорно, вопреки очевидности, на преувеличенных требованиях, принятие коих противнику невозможно, и не вести за спиною посредника интригу, способную разбить его старания. Посредничество предпринимается чаще всего во время войн или при заключении договоров*(128). В первом случае враждебные действия на все время посредничества должны быть приостановлены. При достижении результата посредник имеет в виду не только естественную справедливость, но и самые разнообразные политические интересы, в обсуждении которых пользуется широкою свободою. Вопреки мнению Бульмеринка, рассмотрению его могут подлежать все отношения государств, в том числе и переговоры о прекращении междоусобных войн. Предлагаемое по собственному почину третьего государства, оно обращается тогда в мирное вмешательство. Роль посредника оканчивается либо достижением предполагаемой цели, т. е. примирением спорящих, либо неудачей ее. Последнее бывает, когда стороны остаются при своих прежних противоположных воззрениях или когда они, независимо от посредника, вступают в новое между собой соглашение. Посредник, говорит Блюнчли, ведет переговоры, чтобы помочь сторонам прийти к соглашению. Он не должен делаться препятствием к сей цели. Жаловаться же на неуважение к своему посредничеству он может лишь в тех случаях, когда стороны его обманули или скрыли от него достигнутое ими непосредственно соглашение. Из посредничества, наконец, не вытекают ipso jure ни гарантия установленного при помощи посредника порядка, ни право принуждения против стороны или сторон, отвергнувших его предложения. Так называемое "вооруженное посредничество" есть самопротиворечие. Открытие военных действий или даже угроза ими обозначает прекращение посредничества. Твисс и Паретти делают, однако, одно исключение в пользу слабейшего государства, право коего очевидно и которому угрожает войною более могущественный противник, который под предлогом полученного оскорбления не довольствуется предлагаемым ему удовлетворением, но стремится к порабощению слабого. При таких условиях, говорит Твисс, посредник получает право принудить даже силою более могущественное государство не нарушать мира, ибо все народы обязаны предупреждать и пресекать нарушения права и становиться в несправедливой войне на сторону того, на кого сделано нападение*(129). Нельзя не одобрить высказываемого этими писателями начала, но оно ничего не имеет общего с посредничеством. Оно указывает на обязанность государств помогать несправедливо обижаемой и более слабой стороне в ее борьбе с могущественным соперником. Эта солидарность защиты, оправдывающая даже войну, существует сама по себе и может прилагаться государствами совершенно независимо от посредничества, до него или непосредственно после него. Впрочем, последнее может много содействовать к изобличению недобросовестности стороны нападающей. Напротив, мы не можем согласиться с Бернером*(130), который оправдывает вооруженное посредничество в крайнем случае, когда этого требует собственная безопасность посредника. Столь критическое положение последнего лишает его способности быть настоящим посредником. IV. Конгрессы и конференции Посредничество, проходя чрез всю новейшую историю, выступает в двоякой форме: единичной и коллективной. Последнее само по себе предпочтительнее, потому что представляет более гарантий беспристрастного и серьезного отношения к делу со стороны многих держав, коллективно принимающих на себя посредничество. Оно соответствует идее международного союза и практически несравненно полновеснее посредничества единичного. Органами его являются высшие коллективные формы международных сношений: конгрессы и конференции. В нашем столетии эти формы подверглись глубокому и коренному преобразованию, вследствие которого в них можно подметить, хотя смутные и сбивчивые, но многие черты, указывающие на зарождение и элементарную формацию идеи международного суда в практической жизни государств. Эти первоначальные попытки, конечно, весьма грубы и несовершенны, но в них лежит глубокий смысл. Тут, как и везде, дипломатия призвана подготовить и очистить путь для права. Обозревая в целом деятельность конгрессов и конференций, мы замечаем в ней две главные стороны: как бы законодательную и нечто похожее на судебную функцию. В первом отношении на этих собраниях подписываются мирные трактаты, принимаются решения о переходе территорий из одних рук в другие, провозглашаются некоторые общие принципы важные для всего международного союза. Впрочем, справедливость требует заметить, что главные конгрессы занимались до сих пор почти исключительно территориальными и очень мало принципиальными вопросами, что они, в сущности, подводили итог результатам, достигнутым государствами благодаря войнам, и руководились не началами права, а интересами и соображениями политики*(131). До Венского конгресса, по верному замечанию Кальтенборна, конгрессы созывались лишь после войн между воюющими при содействии одной или нескольких нейтральных держав, выступавших в качестве посредниц. Но с 1815 г. они расширяются относительно своего состава и деятельности. Участвующими в них сторонами являются теперь пять великих держав (пентархия), к которым присоединяется позднее Италия, и уполномоченные их собираются чаще всего для устранения возникающих между государствами несогласий и для возможного предупреждения войны. К последней цели стремилось громадное большинство конференций, сходившихся с 1815 г. во всех больших столицах Европы. Что сделали эти собрания для упрочения права и мира в Европе? какими руководились они правилами? к чему следует им стремиться в будущем? Эти вопросы представляются естественно каждому, кто задумывается над идеею международного суда. Едва победили четыре великие державы Наполеона I, как задались мыслию, в видах упрочения мира, заключить между собою союз. В известном договоре 20 ноября 1815 г. они условились о созывании в будущем правильных конференций, на которых должны присутствовать либо сами государи, либо их уполномоченные для обсуждения и решения общих интересов. На Ахенском конгрессе (1818 г.) эта мысль получила более точное и широкое выражение. Державы приняли в свой союз Францию и после многих совещаний подписали два весьма важные документа, не лишенные значения даже для нашего времени: протокол и декларацию от 3/15 ноября*(132). В декларации, обращенной собственно ко всем государствам Европы, державы высказывают "свою твердую решимость, как в сношениях между собою, так и с остальными государствами, никогда не отступать от самого строгого соблюдения принципов международного права, которые в приложении к мирному порядку одни способны действительно обеспечить независимость каждого правительства и прочность всего международного союза (l'association gйnйrale)". Нельзя дать более ясного и формального признания международному праву в качестве положительного, как это сделано в сем акте пятью великими державами. За определениями по материальному праву следуют распоряжения по праву формальному. Державы ставят на вид свое желание обсуждать в будущем дела, либо касающиеся до них самих (leurs propres intйrкts), либо относящиеся к интересам остальных государств Европы (des affaires spйcialement liйes aux intйrкts des autres Etats de l'Europe) на особых съездах (des rйunions particuliиres). При этом нельзя не отметить легкого оттенка, существующего между декларациею и протоколом, предназначенным собственно для контрагентов. Первая говорит, что державы приступают к рассмотрению дел посторонних правительств "лишь на основании формальной просьбы последних об их вмешательстве"; второй выговаривает "право этих посторонних государств принимать участие на этих собраниях непосредственно или чрез уполномоченных". Опущение последнего условия в декларации, говорит Гефтер, показывает, что державы не хотели признать абсолютно этого права, но предоставить себе относительно его свободу выбора в каждом отдельном случае*(133). Мы полагаем, что он ошибается: в таком случае нечего было упоминать о нем и в протоколе. Кроме того, оно вытекает из природы посредничества, которое немыслимо без участия заинтересованных сторон. Как бы то ни было, но оба документа признают "мотивом и целью деятельности пентархии - спокойствие мира. Государи торжественно считают себя обязанными пред Богом и народами, которыми управляют, являть миру, насколько от них зависит, пример справедливости, согласия и умеренности". Как же выразились эти заявления на практике? Повели ли они к освящению начала посредничества или под эгидою каких-то высших правительственных решений создали политику вмешательств! Для третьей и самой справедливой идеи - суда - время было незрело и, согласно тогдашней абсолютистической политике дворов, вмешательства во внутренние дела второстепенных государств, ради охранительных интересов великих держав, сделались лозунгом последующих конгрессов в Троппау, Лайбахе и Вероне*(134). Заленский видит в них "установление международного третейского суда". Державы "провозгласили себя как бы судьями и установили для своей деятельности известные нормы, даже кодекс*(135)". Мнение это не соответствует исторической правде: пентархия действовала на этих конгрессах не в качестве суда (всего менее третейского), а верховного распорядительного совета, решавшего дела не по нормам права, и занимавшегося вопросами, которые по существу не подлежат никакой международной инстанции, т. е. внутренними делами государств. В самой пентархии не было согласия, наконец, стороны не спрашивались ею, а привлекались к ответу. Все это быстро превратило ее в глазах народов не в оплот права, а в орудие деспотизма. Ненависть эта еще усугубилась вследствие принуждения, посредством которого державы приводили в исполнение свои пристрастные и несправедливые приговоры. При обсуждении дел Неаполя король Фердинанд был приглашен в Лайбах, хотя в сущности ему оставалось только подчиниться готовому решению. Вмешательство Франции в дела Испании решено в Вероне без малейшего участия последней. Конгресс, отнесшийся с такою заботливостью к интересам легитимизма на Пиренейском полуострове, был до того последователен, что не допустил даже представителя Греции, искавшего защиты у христианской Европы против зверств турок. Однако несколько лет спустя Англия, Франция и Россия предложили Греции и Турции свое посредничество, которое, по непринятии последнею, перешло в войну. Лондонская конференция 1830-31 г., по поводу отделения Бельгии от Голландии, состоялась по просьбе нидерландского короля, который обратился к посредничеству великих держав в видах заключения перемирия и открытия переговоров с восставшими бельгийцами. Между тем конференция, говорит Гефтер*(136), стала действовать как третейский суд; решения, которые она принимала в своих протоколах, получили характер обязательных предписаний для спорящих сторон. Король Голландии не был приглашен к участию, а отделившиеся провинции поставлены, как сторона, на равную с ним ногу. Естественно, что король высказал порицание такому способу действия. Он напомнил Ахенский протокол, в силу которого великие державы обязались рассматривать дела остальных государств по их приглашению и в присутствии их уполномоченных. Кроме того, он поставил на вид, что конференция была созвана по его просьбе, с целью восстановления порядка в его королевстве, а не для раздробления его. Несмотря на этот протест, он принял, однако, позднее решения конференции, в которых Франция видела не более, как посредничество. Бельгия также порицала их, как попытку вмешательства в ее внутренние дела. На этом примере ясно видно, как на практике и для дипломатов перепутаны границы, отделяющие друг от друга существенно различные понятия третейского суда, посредничества, вмешательства. Третейского разбирательства в Лондоне не было; посредничество же обратилось скоро в вооруженное содействие Франции Бельгии. Многочисленные последующие конференции, которые созывались великими державами то для прекращения войны, то в видах ее предупреждения, отмечены тем же характером смешения этих различных начал и противоположных политических тенденций. Посредничество, предпринимаемое в этой форме, часто обостряло антагонизм сторон и втягивало потом в войну самих посредников или некоторых из них. Особенно любопытны конференции, сходившиеся от времени до времени для частичного решения злополучного восточного вопроса. В начале 1869 г. Парижская конференция рассматривала столкновение между Грециею и Турциею по поводу восстания на острове Крите. Нельзя не согласиться с выводами Ролен-Жекмена, посвятившего ей весьма интересную статью*(137), что, вопреки заверениям самой конференции*(138), она приняла характер настоящего суда. Но будучи в руках дипломатов, этот суд не мог не превратиться в пристрастный; стороны были поставлены конференциею в неравные условия: Турция допущена с совещательным голосом, в чем отказано Греции. Это мотивировано тем, что Турция участвовала на Парижском конгрессе 1856 г.; но именно в силу этого аргумента, говорит приведенный нами автор, следовало допустить и Грецию, как государство заинтересованное, ибо единственно в этом качестве Турция заседала в 1856 г. в Париже. Конференция занялась рассмотрением вопроса о том, "насколько были основательны жалобы, высказанные Портою в ее ультиматуме", т. е., другими словами, на сколько она была права, а Греция нет. Под услащенною дипломатическою формою, она, в сущности, осудила Грецию. Постановив настоящее судебное решение, продолжает Ролен-Жекмен, она должна была бы подкрепить его мотивами. Но напрасно стали бы мы искать в ее протоколах элементы, послужившие основанием для ее решения. В документах сторон содержится много противоречивых утверждений, но почти не приводится доказательств в их подтверждение. Очевидно, уполномоченные удовольствовались своим личным убеждением, которое у некоторых из них установилось еще до открытия заседаний. Нам кажется это недостаточным. Высказывая свое мнение, хотя смягченно, о фактах, взводимых на Грецию, конференция принимала на себя роль судьи. Но недостаточно, чтобы судья удовлетворял себя самого, надо, чтоб он удовлетворял всякого, кто пожелает ознакомиться с его решением. Другими словами, надо, чтобы решение подкреплялось мотивами, вызвавшими последнее в том, а не в ином смысле. Если бы это сделало что весьма вероятно - изыскание истины более тяжелым, чем полезным, то следовало совершенно воздержаться от обсуждения фактов. Зато с принципиальной стороны декларация, изданная этою конференциею, заслуживает полного одобрения. Всем еще памятны попытки, большею частью неудачные, посредничества со стороны великих держав пред последнею восточною войною. Восстановить мир в сильно расшатавшейся уже империи султана и подвинуть ее на путь преобразований хотела и Константинопольская конференция (дек. 1876,- янв. 1877). Она распалась на две части: на предварительном собрании уполномоченные Турции не участвовали, на полном же - ее представитель даже председал. Вследствие этого ее программа была сужена до минимума, и все-таки заключения ее отвергнуты Портою*(139). Во исполнение 24-й ст. Берлинского трактата*(140) собралась летом 1880 г. конференция в Берлине, которая провела новую, для Греции весьма выгодную, границу. Порта ее отвергла. Франция во избежание войны предложила третейский суд. С формальной стороны это предложение было как нельзя более верно, так как за неудавшимся посредничеством должен следовать третейский суд. Но громадные трудности представлялись со стороны материальной: стороны хотели к нему обратиться не иначе, как получив от держав указания относительно сущности его решения. Такое условие уничтожает суд в принципе. Никогда стороны не имеют права предписывать ему ожидаемое решение, даже намечать предварительно линии для оного. В данном случае спор вращался около обладания двумя провинциями: Фессалиею и Эпиром. При существующих условиях такие споры едва ли могут решаться третейским судом, но в будущем, полагаем, они разрешимы международным судом при установлении, однако, некоторых предварительных гарантий. Мы приходим к следующим общим выводам: 1. Посредничество, как политическая форма переговоров, приложимо ко всяким отношениям государств. Оно, по существу, подготовляет почву к улажению спора, но не дает готового решения. Принуждение само по себе ни для кого из участвующих в нем не вытекает. 2. В нашем столетии конгрессы, а еще более конференции, являются между прочим органами коллективного посредничества. Это указывает на пробуждающееся в народах сознание необходимости найти какие-либо способы мирного и справедливого окончания возникающих между ними споров. Мнение писателей о конгрессах расходятся еще очень между собою: одни, по горькому опыту прошлого, считают их излишними и даже часто вредными*(141); другие, смотря более на их идею, видят в них орган, призванный служить выражением общих интересов и юридических убеждений цивилизованного человечества*(142). 3. Но при существующих условиях, как показывает опыт*(143), они приносят мало пользы в деле умиротворения народов и установления общего между ними права. Помимо реформ необходимых относительно их состава, они, как дипломатические собрания, по природе не компетентны для ведения споров между народами. В них участвуют одни великие державы, которые приступают к каждой попытке посредничества не во имя общих и для всех дорогих начал права и справедливости, а каждая во имя своих эгоистичных и односторонних политических интересов. 4. Вследствие этого между посредниками идет постоянная, глухая, но сильная борьба, которая парализует посредничество и мешает отысканию и установлению права. Это органический недостаток дипломатических собраний, в котором лежит главная причина их неудачи. Он, к счастью, умеряется, но далеко не уничтожается, тем обстоятельством, что большею частью право в данный момент совпадает с интересами той или иной великой державы. 5. Конференции, созываемые для посредничества, не удовлетворяют главному его требованию - беспристрастию. Деятельность их, как и конгрессов, много выиграет в политическом и даже юридическом отношении, когда рассмотрение и решение споров между государствами отойдет от них совершенно к самостоятельным органам права. Это приводит нас к мерам третьей и последней категории. Глава III. Юридические способы Право есть закон сожития людей в обществе. Корни его и конечные цели лежат в нравственном порядке мира, установленном Богом. Современное правоведение выдвигает на первый план систему потребностей человека и ею обусловливает возникновение и развитие права. Но это воззрение недостаточно уже потому, что довольствуется одною внешнею стороною при изучении юридического порядка. Мы не можем, разумеется, вдаваться здесь в обсуждение этого воззрения, которое выработало в новейшее время целую литературу и требует особого, серьезного изучения. Для нашей цели достаточно следующих общих замечаний. Право возникает из двух особенностей человеческой природы: во 1-х, из того, что человек есть лицо (persona), т. е. нераздельное целое в физическом и духовном отношении, одаренное разумом и волею,- такое целое, которое не только сознает себя, как нечто отдельное от всего внешнего мира явлений, но и которое кладет на все окружающие его отношения печать своей личности. Право вытекает из особенностей человеческой природы, как хороших, так и дурных. Существа низшие сравнительно с человеком, т. е. животные, до права дорасти не могут. Им чуждо начало личности, мыслящей и самоопределяющейся. Не имея свободной воли, они управляются инстинктом и во всем подчиняются роковой необходимости, поэтому в мире животных может быть речь о столкновении сил, но никак не о праве.- С другой стороны, существа высшие, как мы их себе представляем, т. е. духи и бесплотные, в праве не нуждаются. Они в себе носят сознание и исполнение внутреннего закона их бытия. Право для них сливается с нравственностью, которая состоит в непрестанном и добровольном раскрытии их существа и в служении Первоисточнику жизни - Богу. Во 2-х, право возникает из общежительной природы человека. В силу того, что человек лицо, он не может жить обособленно ни физически, ни духовно. Идеи личности и общественности взаимно вызывают и поддерживают друг друга. Вот почему мы видим, что вся жизнь человека протекает в союзах. Писатели различно классифицируют их, но история учит нас, что развитие человеческих союзов совершается двояким путем: существующие союзы развиваются из внутри себя, подчиняясь верховному закону человеческой жизни - закону совершенствования; кроме того, возникают новые союзы по мере пробуждения в людях новых идей и потребностей. Каждому союзу или каждой форме общежития свойственно особое право, вырабатываемое жизнью этого союза. Так возникло, не в силу теоретических измышлений, а самих потребностей жизни, и более и более укрепляется великое общество государств или международный союз. Оно имеет свое особое право - международное или право человечества, которое, хотя и высказывается отдельными членами этого союза, но творится общею жизнью, пока цивилизованного, а потом всего человечества. Вот почему мы видим в государствах факторов, носителей, а не субъектов международного права, как утверждают все писатели. Будучи принципиально самостоятельною отраслью публичного права, международное нуждается в своих особых органах. Эти органы имеют, как во всяком юридическом порядке, двоякую задачу: 1) находить и высказывать право; 2) осуществлять его в действительной жизни. Органы первого рода суть как бы законодательные; они дают нам общие нормы, из совокупности которых слагается известная система права. Органы второго рода призваны служить защите права. Это суды. Существующие доныне органы международных сношений нуждаются в преобразовании и в дополнении. Они представляются выразителями идей отдельных государств, членов международного союза, а не коллективной, высшей жизни этого союза, как одною целого. Кроме того, для них стоят на первом плане интересы политики, а не принципы права. Наконец, почти отсутствуют органы защиты. Между тем каждая система права является для членов союза, которым она управляет, объективным порядком. Нормы, из коих она слагается, не исчерпываются правомочиями ее членов. Собственно, в международном быту установился пока один орган коллективной жизни - конгрессы и конференции, но и он действует не постоянно, а случайно, без определенных правил и установленного круга ведомства. Институт международного права с 1873 г. поставил себе задачею служить выразителем общественного мнения и правосознания цивилизованных народов в их совместной жизни. Это важный шаг, хотя и не выходящий из области науки. Впрочем, не в одной сфере права наука не призвана играть столь важной и плодотворной роли, как в международном праве. Значение писателей при свободном и малоформальном характере последнего может быть сравниваемо с ролью юристов в римском обществе, без их официального значения. Но остановиться на одном научном органе нельзя. Требуются еще другие, с направлением и целями чисто практическими. Для того чтобы право международное могло слагаться в систему положительных законов, необходим прежде всего такой орган, который черпал бы его из сознания народов и, в форме защиты, проводил бы его в действительную жизнь. В этом задача суда. Организация международного союза должна начаться с него. Безопасность - первое требование для каждой формы общежития. Но мы знаем по историческому опыту, что насилия и беззакония между людьми сокращаются по мере введения и укрепления юридического порядка. Такой же порядок немыслим без суда, как органа специально призванного охранять объективное право и давать юридическую защиту субъективным правам членов известного союза. В пределах общества защита выступает в двоякой форме, смотря по тому, бывает ли она организована, или неорганизованна. Отличительная черта первой состоит в том, что она осуществляется определенным заранее порядком и обыкновенно при содействии особенных, установленных для того органов. На этом основании она называется юридическою или правовою. Напротив, при неорганизованной защите форма определяется в каждом отдельном случае, смотря по обстоятельствам*(144). Лица потерпевшие выступают сами на защиту своих действительных или мнимых прав и интересов. При этом им оказывают поддержку члены их семьи и рода. Так было в периоды возникновения государственного быта. Но идеи объективной справедливости и общественного интереса требуют, чтобы защита находилась в руках не отдельных членов, но правильно устроенных органов общества. Медленно, но постепенно, этот переход наблюдается в области международной. Принудительные меры, с принципиальной стороны, представляются неорганизованною формою защиты, но, несмотря на это, право выработало уже для них определенные правила относительно способов их приложения. Дипломатические средства колеблются между обоими типами защиты. Наконец, юридическая защита может исходить только от судов, независимых от сторон и носителей начал объективного права в случаях его оспариваемости. Мы вполне согласны с Тооном в том, что не одни только судьи осуществляют право и что последнее не бывает лишь то, что судьи могут осуществить. Напротив, мы вместе с ним говорим, что право известного союза есть все то, что рассматривается и прилагается, как его воля, совершенно независимо от существования принудительного аппарата, поддерживающего проявления этой воли. Право бывает вынуждаемым и вынужденным, не подвергнувшись до своего осуществления поддержке со стороны суда*(145). Но из этих положений вовсе не следует еще, чтобы юридическая защита вообще не становилась наиболее справедливою и прочною в руках суда. Эта истина, общая всем сферам права, не подлежит исключению по отношению и к праву международному. По способу своего учреждения суды бывают двоякого рода: третейские, назначаемые самими сторонами для отдельных споров между ними, и постоянные или специально государственные, которые, в силу закона, а не воли сторон, ведают известный род дел. Объем подсудности первых и обязательность (в юридическом смысле) их решений определяются компромиссом или соглашением сторон относительно их учреждения. В третейских судах мы видим наиболее древнюю форму юрисдикции*(146). Они встречаются в сношениях между государствами во все периоды истории, но лишь в наше время явилось сознание о необходимости обратить третейский суд в постоянное учреждение, действующее по наперед определенным юридическим нормам. Этим самым, хотя косвенно, признан принцип международного суда. Действительно, это движение должно привести к постоянному и от государств, как сторон, независимому суду, без которого охранение и развитие права немыслимо. Проследить, насколько возможно, бывшую доселе практику третейского разбирательства между государствами, указать на те явления действительной жизни, которые в современном обществе заключают в себе начатки идей международного суда, свести к одному целому многочисленные мнения и желания писателей относительно этого суда - таков план второй и третьей книги настоящего исследования. Исчерпав фактический материал, представляемый нам жизнью и литературою, мы, в последней книге, обращаемся к тем общим началам, вытекающим из природы современного государства и международного союза, которые требуют осуществления международного суда, и высказываем некоторые замечания об его устройстве, круге ведомства и отношениях к другим органам международных сношений. Книга вторая. Начала идеи международного суда в действительной жизни I. Древность Практику третейского разбирательства - это первое, несовершенное проявление идеи международного суда - мы можем проследить до глубокой древности, когда едва начало слагаться само государство. По некоторым дошедшим до нас примерам мы видим, что она была известна даже деспотам Древнего Востока*(147). Много примеров третейских решений представляет нам история Греции. Хотя по временам и относительно некоторых споров они прерывали ту вечную войну, в которой жили греки не только по отношению к "варварам" или иностранцам, но и между собою. В третейские судьи чаще всего избирались, особенно в более древнюю эпоху, власти религиозные. Между ними первое место занимают амфиктионии. В Греции существовало несколько амфиктионий*(148), но самая важная была пилейскоделъфийская*(149), на обязанности которой лежало охранение двух святилищ: Деметры в Антеле, у Фермопил, и Аполлона в Дельфах. Около них два раза в году собирались депутаты почти всей Греции. Долгое время писатели были склонны видеть в этих периодических собраниях нечто вроде наших конгрессов, облеченных даже судебною властью*(150). Вероятно, их ввели в заблуждение некоторые тексты самих древних, в коих собрание депутатов величается "общегреческим синедрионом"*(151), но более серьезное изучение дела не позволяет нам принимать эти места в их буквальном смысле. Будучи учреждением главным образом религиозным, дельфийская амфиктиония никогда не обладала большим политическим значением и силою. В наиболее критические для Греции эпохи она безмолвствовала*(152), а под конец обратилась в орудие порабощения Эллады в руках Филиппа Македонского. Несмотря, однако, на все это, ее существование не прошло совершенно бесплодно. Важно уже то, что, хотя в религиозной области, она воспитала чувство духовного родства между греческими племенами. Под ее охраною находилось одно из главных их святилищ. Собираясь около него для общих молитв и жертвоприношений, греки должны были вследствие этого на время прекращать свои раздоры и делать общие потребности и желания предметом своих обсуждений. Вот почему дельфийская амфиктиония, при всей своей политической слабости, пользовалась однако, особенно в начале греческой истории, некоторым международным значением*(153). Она предписывала своим членам более человеколюбивое обращение с врагами на войне и действовала во всем, что имело отношение к ней, как судебная инстанция, а по добровольному выбору сторон - и в качестве третейского суда. Деятельность последнего рода проявлялась, вероятно, нередко, хотя достоверного мы знаем о ней очень мало. Исторически наиболее известен так называемый "Делийский процесс" между афинянами и делийцами около 345 или 343 г. до Р. X. из-за обладания храмом Аполлона на острове Делосе. Можно предположить, что стороны обратились к амфиктионии не без влияния Филиппа Македонского. Представителем делийцев был его сторонник Эйфикрат из Олинфа, а афинян - сперва Эсхин, а потом, по удалении его ареопагом, Гиперид. Решение произошло, кажется, в пользу афинян, которые продолжали и после этого владеть храмом*(154). Другим посредником в распрях между греческими республиками, независимо от амфиктионии, являлся дельфийский оракул. Влияние его в политическом отношении было значительно, но оно проявлялось косвенным путем. Лишенный права инициативы, он мог только давать ответы на предлагавшиеся ему вопросы, советовать, но не руководить самостоятельно политическою жизнью. Преданные большею частью интересам дня, а не служению правде, жрецы давали ответы темные и сбивчивые, или такие, которые были желательны для сильных мира сего. Но с другой стороны мы, не должны забывать, что в некоторых, правда редких, случаях дельфийский оракул возвышал голос в пользу мира и угнетенных, что к нему обращались за советом страны Востока и Запада и что он впервые, в ответе Мелею, назвал всю землю нашим отечеством*(155). Иногда же оракул просто обозначал место, в котором надо искать третейского судью. В споре между царями Киренеи (около 550 г. до Р. X.) он посоветовал избрать в такового - гражданина из Мантинеи, вследствие чего спор этот и был решен мантинейцем Демонаксом*(156). В третейские судьи греки избирали нередко дружественный город (рьлйтЭччлзфпт) или частных лиц, чем-либо заслуживших к себе доверие. Иногда их выбор падал на мудрецов и даже на счастливых победителей в Олимпийских играх*(157). Дела, подвергавшиеся такого рода разбирательству, конечно не отличались важностью в политическом отношении. Это были споры религиозные, торговые, из-за границ и т. п.*(158). Насколько нам позволяют судить дошедшие до нас отрывочные сведения, мы видим, что делопроизводство пред третейскими судьями было облечено в процессуальные формы: судья, назначенный сторонами, в силу особого договора (уэмвплпн), определял время и место разбирательства. Стороны посылали своих комиссаров (уэндйчпй), которые излагали и защищали их претензии. Решение судьи (чсЯуйт) изготовлялось в двух экземплярах и хранилось обыкновенно в храмах или в иных публичных местах. Стороны обязывались клятвенно подчиняться ему*(159). Наконец, при заключении мира (который, заметим, подписывался греками всегда лишь на определенный срок) нередко делалась оговорка, что могущие возникнуть между контрагентами несогласия должны быть решены не оружием, а приговором третейского судьи, о выборе которого они обязываются согласиться впоследствии*(160). Выше мы заметили, что третейским разбирательством оканчивались дела маловажные. Иначе не могло и быть при неопределенности этого способа разбирательства, а еще более при глубокой вражде, которая не переставала существовать между греческими государствами. К спорам же с иностранными правительствами оно вовсе не прилагалось. Кроме того, сведения, дошедшие до нас об этом, так отрывочны и сбивчивы, что в большинстве случаев трудно отличить собственно третейское постановление от простого посредничества. Да и в тех случаях, когда по форме и существу такое решение было постановлено, оно мало имело значения в практической жизни: сторона, считавшая себя ими обиженною и приписывавшая себе военное превосходство над противником, не исполняла это решение под тем или иным предлогом, который всегда очень легко найти для недобросовестного. Еще гораздо менее значения имел третейский суд для римлян. Стремясь к всемирному владычеству и, подобно грекам, ставя себя несравненно выше всех иностранцев, они расширили пределы своего государства благодаря столько же своим легионам, сколько и чрезвычайно искусной дипломатии. Договоры, которые они заключали с другими народами, были, в сущности, не что иное, как сети, закинутые против них и опутывавшие их все крепче и крепче до той поры, когда они становились подданными Рима*(161). При таких условиях римлянам нечего было обращаться даже к посредникам в своих спорах с другими государствами: это лишь задержало бы их на пути порабощения последних. Но иногда к ним обращались соседи с просьбою о посредничестве. Сосредоточивая в своих руках всю внешнюю политику Рима, сенат бывал посредником между иностранными правительствами, а между союзниками Рима (socii) третейским судьей. В делах же уголовных он обыкновенно присваивал себе верховную юрисдикцию не только над союзниками, но и над перегринами, независимо от того, было ли преступление совершено в Италии или вне ее*(162). Споры этого рода разбирались либо самим сенатом, либо особыми комиссарами, которых он отправлял на место*(163). Нечего говорить о том, что римляне, по самому характеру своей внешней политики, не годились в посредники. Им недоставало главного для этого условия: беспристрастия. Действительно, не один пример их вероломства сохранила для нас история*(164). Но говоря о Риме, мы должны остановиться несколько подробнее на одном, весьма интересном учреждении, о котором, к сожалению, мы знаем очень мало: мы подразумеваем рекуперацию (recuperatio)*(165). Как известно, в древности иностранцы не пользовались никакими правами. К ним относились с крайним недоверием и часто их отождествляли с врагами*(166). Лишь религия давала им некоторую защиту, но в судах они были совершенно бесправны. Это обусловливалось всем политическим строем античных государств. Вследствие этого изгнание их без всякого повода массами из известной страны было нередкое явление*(167). Несмотря, однако, на все это, и в древности жизнь смягчала и исправляла бесчеловечную логику теории. Торговые, религиозные интересы и даже простая любознательность приводили людей, помимо войны, в соприкосновение. Известны торговые походы финикиян и путешествия Геродота и Платона. Эти сношения естественно росли по мере умножения потребностей, которые в свою очередь вызывались успехами просвещения. С увеличением числа иностранцев в Риме надо было подумать об их безопасности, и средством для этого явилась рекуперация. Под этим словом разумели установление между независимыми государствами, на основании договоров, такого юридического порядка, в силу которого особые суды (judicia recuperatoria) были призваны защищать права граждан договаривающихся государств*(168). Эти суды не были постоянными установлениями, но учреждались по мере надобности. Им не были подсудны собственно политические споры между государствами*(169), но они судили преступления и гражданские правонарушения как римлян против перегрин, так и наоборот, и даже одних перегрин между собою. Договоры о рекуперации Рим заключал чаще всего с соседними народами Италии; но таковые встречаются иногда и с отдаленными государствами и странами: с Карфагеном, с Филиппом Македонским, с Антиохом. О способе назначения рекуператоров мы точных известий не имеем: по общему правилу их было несколько*(170), чаще всего три. Выбор их принадлежал сторонам, но когда они не могли или не хотели прийти на этот счет к соглашению, рекуператоры предлагались им сановником, причем они, не мотивируя свой поступок, могли отвергать предложенных им лиц до тех пор, пока выбор не падал наконец на таких, которые пользовались их общим доверием. Селль полагает, что рекуператоры могли быть только римляне и лишь лица из сенаторского звания, но оба эти мнения оспариваются Гааком*(171). В делах уголовных лицо потерпевшее должно было обращаться к фециалам, которые, участвуя в заключении союзных договоров о рекуперации, считались и их главными охранителями. Когда они находили жалобу справедливою и известный договор нарушенным, они заботились о выдаче преступника потерпевшему, в силу древнего правила, что преступления судятся в стране потерпевшего. По теории это правило соблюдалось не только по отношению к перегринам, но и к римлянам. В последнем случае отечество потерпевшего посылало в Рим посланников (oratores), по требованию которых жалоба передавалась сенатом на рассмотрение фециалов. С течением времени, однако, выдача виновного употреблялась лишь в самых важных государственных преступлениях, а в обыкновенных уголовных правилом было: in criminali negotio rei forum accusator sequatur. Что касается до гражданских правонарушений, то прилагались начала либо forum contractas, либо forum domicilii. Селль полагает, что первые пользовались преимуществом ввиду того, что наиболее употребительный договор была купля продажа. Иностранцы вели тяжбы не иначе, как чрез посредство своих патронов (и hospites). Делопроизводство в рекуператорских судах отличалось с формальной стороны большею скоростью и практичностью, а с материальной большею мягкостью. Скорость эта достигалась тем, что судебные сроки для разбирательства (dies status cum hoste) назначались всегда самые короткие; им давалось преимущество пред сроками во всех других, чисто римских процессах (постановление, введенное еще XII таблицами); praetor peregrinus не был связан предписаниями о dies nefasti; число свидетелей было ограничено до 10 и т. д. Важнее еще большая мягкость этих судов сравнительно с чисто римскими. Это обусловливалось теми нормами, которыми должны были руководиться рекуператоры. Очевидно, они не могли брать их из одного римского права, по существу своему столь узкого и формально-строгого. Да это противоречило бы, по замечанию Селля, тому основному воззрению римлян, в силу которого они считали одних себя достойными всех преимуществ, вытекавших из их национального, цивильного права. Но с другой стороны, еще менее можно допустить, чтобы рекуператоры прилагали одни иностранные законы. Когда согласился бы гордый римлянин признать чужие законы, да еще у себя дома? Оставался, таким образом, третий путь, средний между обоими указанными направлениями. Нормы, которыми руководились рекуператоры, были смешанные, взятые отчасти из римских законов, отчасти из отечественных законов перегринов, которые судились. При этом рекуператоры должны были прежде всего следовать началам, высказанным в самом союзном акте о рекуперации, в силу которого они судили известное дело, а затем им предоставлялась большая свобода судить по внутренней правде (aequitas) и по конкретным условиям каждого отдельного спора. В этом отношении их деятельность, как и претора для иностранцев, носила не только судебный, но и некоторый законодательный характер. Мало-помалу из потребностей жизни выработалась, таким образом, новая система права (jus gentium). Исторические судьбы изучаемого нами учреждения не менее интересны: по мере того, как росли завоевания Рима и все большее число иностранцев получало права римского гражданства, рекуператорские суды исчезают между жителями Италии и действуют только по отношению к провинциям. Этот переворот совершился к концу Республики. В позднейшее время они судят споры между колонистами и жителями провинций или между последними и римлянами (особенно в случаях crimen repetundarum). Но в то же время около эпохи Цицерона суды рекуператорские обращаются в чисто римские. Наконец при императорах они исчезают совершенно вследствие дарования, с одной стороны (при Каракалле), всем жителям провинций права римского гражданства, а с другой - вследствие сосредоточения всей судебной власти в руках чиновников и повсеместного введения cognitiones extraordinariae. Мы приходим по рекуперации к следующим общим выводам: 1) Благодаря рекуператорским судам иностранцы получали в Риме возможность защищать свои права пред судом, хотя и чрез посредство патронов. 2) Эти суды имели до некоторой степени международный характер, так как нормою для их решений служило не одно римское право, но и законы государств, заключавших с Римом договоры о рекуперации. 3) Вызванный природою вещей более скорый и справедливый порядок процесса в этих судах не остался без благотворного воздействия и на развитие самого римского права. II. Средние века Гораздо определеннее, чем в древности, хотя и в своеобразной форме, выступает идея суда между народами в Средние века. Она высказалась в той именно области, в которой возникло общение между европейскими племенами, в области религиозной. Связанные общим происхождением, эти племена почти одновременно принимают христианство и в нем получают богатые задатки к новой и высшей жизни, как в нравственном, так и в общественном отношении. При грубости нравов, отличающей эпоху переселения народов, своеволие личности не знает пределов, а общественная власть почти не существует. Когда, с течением времени, установляется феодальный порядок, государство получает характер гражданского общества, а не политического союза. Оно строится на началах частного права - собственности и договора - и не служит выражением народного единства, потому что вместо одного целого - народа, мы встречаем повсеместно сословия, которые преследуют свои особые цели и пользуются самостоятельными правами. Неудивительно, что при этих условиях церковь получает и присваивает себе, кроме своей прямой, духовной миссии, значение первенствующей общественной власти. Многие права, чисто государственные, были в ее руках, и это было полезно в эпохи средневековой анархии. Таким образом, под влиянием обстоятельств и благодаря редкой даровитости и энергии римских первосвященников, выросло и окрепло на Западе папство. После упорной и многовековой борьбы со светскою властью папы в период своего могущества, от Григория VII до Бонифация VIII, считали себя верховными владыками Европы*(172). Некоторое время можно было думать о торжестве всемирной теократии. Во имя религии, которую папы понимали и толковали в грубом, материальном смысле, они присваивали себе неограниченную власть не только над телами, но и над душами своих подданных*(173). Из этого верховного управления, как его последствие, вытекала и высшая юрисдикция пап. "Тот, кто занимал кафедру св. Петра, говорит Ворд*(174), был до известной степени правителем Европы. В качестве предполагаемого посредника между небом и землею он решал, кто был прав и кто виноват; в спорах великий казуист, он играл между государями, не признававшими никакого суда над собою, роль цензора или блюстителя нравов (custos morum). Таким образом создавался общеевропейский суд (a common Tribunal), в тех случаях, когда в нем более всего нуждались; слабый находил поддержку, сильный - узду; божественнейшая из всех идей - справедливость - могла проявляться на просторе, и глава христианства мог быть в действительности тем, на что указывал его сан. Учреждение это, заключает Ворд, было бы превосходно, если бы папы не употребляли свое положение во зло и если бы несовершенства нашей природы допускали соединение в одном человеке премудрости и добродетели в той степени, которая требовалась для этого". По теории, юрисдикция пап должна была простираться на церковные дела и на вопросы совести, но в силу теократического мировоззрения средневековых людей все мирское было подчинено духовному и в каждом деле прямо или косвенно была замешана церковь. Из истории мы знаем, что папы вмешивались во внешние и внутренние дела государств; даже семейные распри государей составляли часто предмет их забот и интриг. Орудием их властолюбивой политики в отдельных странах служат легаты. Под предлогом защиты духовенства сии последние вмешиваются нередко в светские дела, пользуясь своими обширными полномочиями. Папы раздавали королевские титулы, поражали интердиктами правительства и народы, осмеливавшиеся им противодействовать, останавливали внутренние раздоры европейских народов и зажигали религиозные войны для истребления еретиков. Почти все мирные трактаты и перемирия между христианскими королями в эпоху феодализма заключены под влиянием представителей церкви. Пред папой духовные и светские правители оправдывали свои поступки; к его посредничеству и даже суду прибегали враждовавшие между собою короли. Можно согласиться с Вордом, что из папского посредничества возник позднейший обычай пред войной или при заключении мира обращаться к нейтральным, дружественным державам, в видах получения от них поддержки или добрых услуг*(175). Грозным карательным орудием в руках пап были интердикты, или отлучения от церкви. Это средство долго было действительно, пока в народах жило религиозное чувство и уважение к римскому первосвященнику. Не зная границ своему властолюбию, папы нередко объявляли важнейшие государственные законы*(176) и договоры*(177) недействительными, даже императоров - лишенными престола, а их подданных - свободными от присяги*(178). Если папы серьезно стремились, и некоторое время не без успеха, захватить в свои руки верховную юрисдикцию над монархами и народами Европы, то мы можем, с другой стороны, в великих соборах того времени видеть как бы некоторый намек на высший суд над народами. Уже давно справедливо замечено, что эти соборы созывались на Западе не для одних церковных дел, но и для решения важных политических вопросов. В них участвовали кроме духовных лиц государи и их уполномоченные, причем их ранг и место определялись с самою щепетильною точностью. Это были как бы предшественники позднейших конгрессов. Они много содействовали пробуждению в европейских народах сознания их общего происхождения и назначения*(179). Между делами, занимавшими соборы, мы нередко встречаем разбирательство споров между государями или между императорами и папами*(180). Безграничность властолюбия пап и неразборчивость средств, к которым они позволяли себе прибегать, были главною причиною того, что власть их и юрисдикция никогда не получали полного признания со стороны народов Европы. Рядом с кафедрой св. Петра возвышался престол императоров, и лучшие ее силы были употреблены на борьбу и порабощение последнего. После многих перемен счастья папам удалось наконец достигнуть торжества над высшими представителями светской власти, но это торжество было только кажущееся. Те, кто считал себя верховными блюстителями веры и нравственности в церкви, сами своею безнравственностью и интригами поколебали ее в основании. Они смирили императоров, но нашли новых, более опасных противников в королях, на сторону которых теперь переходят и народы. Это высказалось с особенною силою в достопамятной борьбе Бонифация VIII с французским королем Филиппом Красивым*(181). С этого времени, говорит Пюттер*(182), начинается независимость христианских народов от светской власти папы. Он и после этого решает многие споры между европейскими государями, но уже в качестве посредника, а не верховного судьи. Итак, в результате мы приходим к тому заключению, что первая, величавая попытка пап установить суд, хотя бы в религиозной области, над европейскими народами, кончилась совершенною неудачею. Помимо ошибок того или другого лица, мы должны признать ее несостоятельною в себе самой. 1. Как глава церкви папы судили по ее правилам и канонам, а не по принципам права. Между тем церковь и государство, такие самобытные и друг от друга различные организмы, что подчинение одного принципам другого всегда пагубно для обоих. По мере того как католическая церковь проникалась идеями римского, языческого государства, она утрачивала высокую чистоту первобытного христианства. С другой стороны, государство в образе теократии коснеет в деспотизме и невежестве. 2. Юрисдикция пап не могла быть успешна еще и потому, что они соединяли в одном лице самую разнообразную деятельность: они были не столько судьи, сколько законодатели. Как судьи же они руководились правилами, истолкование которых принадлежало главным образом опять таки же им. Не вечные истины религии и нравственности, а обыкновенные расчеты политики, часто самого низшего свойства, управляли большею частью теми, которые хотели быть пастырями народов. 3. Не признавая себя ответственными ни пред какою земною властью*(183), папы в свою очередь безразлично привлекали к своему суду всевозможные дела с согласия сторон и вопреки им. Поэтому их правление было не чем иным, как постоянным вмешательством во внутренние дела государств. Вследствие этого: 4. Они становились сами одною из сторон и не могли возвыситься до объективного и беспристрастного положения судьи. Словом, по своему характеру, папы могли быть только судьи духовные для верующих, а таковой суд далеко недостаточен для юридических и политических дел. Третейский суд встречается довольно часто в Средние века. И он поручается нередко папе или высшему духовенству*(184). В качестве сюзерена германскому императору принадлежал суд над его вассалами*(185). Третейскими судьями мы видим многих государей*(186), но не исключительно: иногда сами князья поручают разбирательство своих споров парламентам*(187), верховным судам, юридическим факультетам*(188) и т. д. Эти и многие другие примеры третейских решений сами по себе представляют мало интереса. Большею частью они, как и в древности, отличаются крайнею неопределенностью (третейские судьи, сами называющие себя часто посредниками, разбирают всякого рода дела: распри между государем и его сыном или между королем и его подданными, споры светской власти с духовною, вопросы территориальные и т. д.) или же эти решения вращаются в области интересов второстепенных. При этом не существовало никаких определенных правил для руководства самих судей: все было шатко и субъективно. Международного права конечно не существовало; государственное не было отделено от частного но проникнуто и отчасти порабощено его принципами: право вообще поставлено в зависимость от религии. Множество дошедших до нас в Западной Европе развалин укрепленных замков и монастырей свидетельствуют о том, что в эти эпохи не только не было мира между различными политическими союзами, но даже внутри одного и того же общества. Войны составляли ежедневное явление, но это не были страшные борьбы между государствами и народами, как в наше время, а частные столкновения большею частью из-за частных же интересов. Самые грозные были войны религиозные. Ввиду всего этого и третейские решения встречались часто, но отличались отсутствием организации и малою успешностью в практической жизни. В заключение заметим, что они встречаются и в древней истории нашего отечества. До окончательного утверждения Московского единодержавия дела порубежные или пограничные между жителями различных княжеств, а также и споры между, самими князьями или между жителями их владений обсуживались общим или совместным судом из бояр обоих княжеств*(189); а в случае безуспешности этого суда дело представлялось на решение третейского судьи (третьеванья). Митрополит назначал третье лицо, кто будет люб сторонам для произнесения приговора*(190). III. Новое время С установлением в Европе так называемой системы политического равновесия главным посредником и решителем, после войны, международных распрей выступает дипломатия. Органы ее - посланники и послы - обнаруживают, по-видимому, изумительную деятельность, то скрытую, то на глазах у всех, иногда от имени одного, представляемого или государства, иногда прикрываясь громкою формою коллективных заявлений и деклараций европейского ареопага или так называемых великих держав. По идее, призванная оберегать мир и содействовать мирному развитию народов, дипломатия по временам достигала этой возвышенной цели, но история показывает нам, что эпохи наибольшей деятельности дипломатов - эпохи абсолютизма, особенно благоприятствующего такой деятельности - были в то же время эпохи непрерывных войн. Поэтому, оставляя в стороне примирительную роль дипломатии, мы обратимся к нашей прямой задаче - следить за проявлениями идеи международного суда в действительной жизни. Такой суд не получил полного осуществления и в новое время до наших дней; но идея его продолжала и продолжает зреть в жизни человечества весьма заметно и определенно. Многие государственные суды облекаются, вследствие особенных условий, некоторым международным характером: таковы призовые суды возникшие в Средние века, но, по мнению лучших современных юристов, настоятельно требующие преобразования. Таковы же и смешанные суды в Египте, произведение наших дней. С другой стороны, третейский суд, после перерыва в несколько веков, получает в XIX стол. значительное расширение; параллельно с ним учреждаются смешанные комиссии, организация которых приобретает большую против прежнего определенность и область действия. Наконец, принципы двух последних учреждений соединяются и совершенствуются в знаменитом третейском суде Женевском, который заслуживает быть назван, хотя несовершенным, но первым настоящим международным судом. На каждом из указанных явлений мы должны остановиться более подробно. Отдел первый. Суды государственные, призванные сделаться международными Глава I. О призовых судах Их происхождение, современное устройство и недостатки. Предложения реформ. Труды Института международного права I. Происхождение Начало призовых судов восходит к XIII или ХIV веку и совпадает с учреждением каперства. В свое время они обозначали значительный прогресс в общественной жизни, так как были вызваны стремлением государств ограничить самоуправство и буйство на морях со стороны искателей приключений и отважных грабителей всякого рода. До введения каперства каждый мог безнаказанно идти на врага (courir sus а l'ennemi), т. е. вооружать против него корабли, захватывать его имущество (призы) и неограниченно им распоряжаться. Лица, преданные этому ремеслу - корсары, увлекаемые страстью к военным подвигам или к наживе, грабили и разоряли часто не одних неприятелей, но и соотечественников. Подобная анархия могла существовать только при отсутствии или бессилии государственной власти. Сравнительно с бесчинством корсаров или, как их верно называли уже в Средние века, морских разбойников*(191), в введении каперства нельзя не видеть первой попытки подчинить личный произвол мореходцев господству закона. Государство, с конца ХII? века, начинает требовать, чтобы все, желающие идти на морскую войну, имели на то особенное от него дозволение (каперские патенты). С них брали обеспечение в том, что они не будут нападать на сограждан и на неприятеля во время перемирий или в нейтральных портах. Они не только подчинялись непосредственному контролю адмирала, но и имущество, ими захваченное, становилось их собственностью не иначе, как по решению особо назначенных для этого судов. Так возникли призовые суды, которые имели своею задачею решать вопросы о законности призов, т. е. имущества, отнятого на море от нейтрального. Что же касается до воюющих, то долго существовало ложное правило, что они не имеют права защиты пред неприятельским судом (locus standi in judicio). Эти суды не были постоянные, но учреждались на время морских войн под контролем адмиралтейства, от которого они обыкновенно зависели. Подчинение каперов призовым судам вполне совершилось к концу XV стол. С этого же времени вводится обычай решать споры о законности призов в отечестве каперов и призовый суд признается компетентным и для нейтральных*(192). Но нейтральные никогда не могли слепо и безоговорочно подчиниться юрисдикции воюющих. Уже в 1497 г. в одном трактате между Франциею и Англиею мы встречаем некоторые правила, изданные с целью ограничить произвол этой юрисдикции: призовым судам вменяется в обязанность решать дела без замедления и не далее как в год; обвиненной стороне предоставлено право апелляции в королевский совет, который в продолжение 6 месяцев пересматривает дело; перед апелляциею обе стороны обязываются вносить в обеспечение известную сумму для уплаты издержек и на случай перемены решения. Эти правила подтверждались не раз в последующих трактатах*(193). Нам нечего останавливаться на исторических судьбах призовых судов. Этот вопрос прекрасно разработан и в нашей ученой литературе*(194). II. Современное устройство Мы коснемся только слегка вопроса об устройстве призовых судов. В 1-й части обширного труда "О праве морских призов", печатаемого теперь Бульмеринком в качестве докладчика одной из комиссий при Институте международного права*(195), мы находим все сведения об этом с указанием главных источников. Остановимся немного на первоклассных морских державах. До последнего времени в Англии правительство давало при начале каждой войны особое повеление (commission) адмиралтейскому суду решать вопросы о призах на основании международного права и обычаев. По ныне действующему закону о призах (Prize Act) в Великобритании во время войны назначаются правительством для решения призовых дел двое судей из высшего суда, называемого Probate and Admiralty Division. Они обыкновенно заседают отдельно. В колониях призовые дела подсудны вице-адмиралтейским судам, которые также составляются из обыкновенных членов высших судов или, при множестве дел, заменяются одним особо назначенным судьей. Апелляция подавалась прежде лордам комиссионерам адмиралтейства, а теперь она поступает в Judicial Committee, состоящий из членов Тайного Совета, известных своим знанием законов. Французское законодательство строго держится правила, что каждый приз должен быть присужден по суду. Учрежденный в 1859 г. Conseil des prises, обращен в постоянный в 1869 г. Но во время войны 1870-71 г., по случаю обложения Парижа, открыт был в Туре временной Совет (Conseil provisoire des prises), состоявший из президента, правительственного комиссара и 4 членов (сановников министерств: юстиции, иностранных дел и морского). Апелляции поступали в Государственный Совет. В Соединенных Штатах первую инстанцию для призовых дел составляют суды не специальные, а обыкновенные окружные, а последнюю Верховный Суд, состоящий из президента (Chief-justice) и 8 членов (associate justices), из которых достаточно пяти для заседаний. Также в Италии, по закону 1866 г., мы находим две инстанции: призовую комиссию и Государственный Совет для рассмотра апелляций. В отличие от этих государств в Пруссии, Австрии, Дании и Швеции существуют для призовых дел три инстанции: для производства следствия, разбирательства и апелляции. По прусскому законодательству, которое теперь и общегерманское*(196), второю инстанциею является Prisenrath. В состав его входят: президент, из членов высшей судебной иерархии, и 6 асессоров. Из них двое также судьи; остальные советники министерств иностранных дел и морского. К ним приобщен прокурор. Апелляционный суд (Oberprisenrath) состоит из 7 членов: председатель должен быть президентом или вице-президентом высшего прусского суда и три члена принадлежат к составу последнего. Остальные берутся из министерств: морского, торговли и иностранных дел. Наконец в России призовые дела разбираются адмиралтейским судом, начало которому положено Петром I*(197). Из этого очерка мы видим, что призовые суды носят почти везде коллегиальный, а не единоличный характер. Поверенными ответчиков (нейтральных) допускаются все лица из адвокатского сословия. Только в Англии право ходатайствовать в призовых судах предоставляется особой корпорации коронных юристов, решающих вообще спорные вопросы по международному праву*(198). Почти все морские державы (за исключением Голландии, Швеции и России) допускают апелляции, определяя только различно сроки, в которые жалобы переносятся из первой инстанции во вторую. Напротив, ни в одном государстве нет специальной инстанции для кассации. Это совершается путем дипломатических сношений между заинтересованными сторонами, что нельзя не признать важным недостатком собственно процессуального порядка. Хотя в положительных законах различных стран призовые инстанции носят название то комиссий, то советов, то даже судов, но очевидно единственно верное для них обозначение будет - суды. В самом деле, они призваны решать спорные вопросы права, возникающие из отношений войны и нейтралитета, и решать эти вопросы на основании юридических же принципов, получивших признание либо во внутренних законах государств, либо в трактатах и международных обычаях. Последнее обстоятельство очень важно и вносит в их деятельность тот дуализм и противоречие, которое делают их реформу неизбежно нужною. III. Недостатки. Предложения реформ В течение веков существования призовых судов нейтральные не без основания поднимали жалобы на их пристрастие и многочисленные недостатки. Могло ли быть иначе, если сообразить, что, с одной стороны, эти суды учреждались воюющими, а с другой - каперство хотя и велось частными лицами, но в сущности служило для правительств наиболее удобным, дешевым и действительным орудием для уничтожения торговли не только противника, но и нейтральных. Вместо того, чтобы быть в жизни народов органами и проводниками права, призовые суды большею частью прикрывали личиною закона односторонние претензии воюющих. Вот почему они процветали в государствах сильных на море и известных своею нетерпимостью к нейтральным. Впрочем, не следует думать, чтобы последние когда-либо покорились вполне тому узкому воззрению, в силу которого призовые суды составляют будто бы одни внутренние учреждения государств. Напротив, международная практика давно выработала, хотя молчаливо, но ясно, противоположное этому начало: призовые суды, хотя и установляются односторонне воюющими, но резко отличаются от других органов судебной власти: они лишь по форме (относительно порядка делопроизводства и начал процесса) внутреннегосударственные учреждения, но самый принцип, на котором основывается их приговор, вырабатывается посредством международного соглашения. На этом основании мы видим часто, что нейтральные не считали решения призовых судов обязательными для себя ipso jure. Для придания им полной законной силы они требовали еще, чтобы эти решения не стояли в противоречии с существовавшими трактатами и обычаями. В противоположном случае потерпевшие обращались к своему правительству, которое делало протест в дипломатической форме. Отсюда - нескончаемые споры и взаимные обвинения, вытекавшие неизбежно из неудовлетворительного состояния всего призового права. До Парижской декларации 1856 г. область их деятельности была весьма обширна, когда конфискации подлежал как груз неприятельский на нейтральных судах, так и, наоборот, даже нейтральный груз на корабле неприятеля. С 1856 года, по отмене каперства, стоит на очереди другая важная реформа: признание вообще неприкосновенности частной собственности на море. Тогда призовым судам будут подлежать лишь вопросы о задержании кораблей (воюющих или нейтральных), провинившихся в нарушении блокады или в подвозе контрабанды. Это, в свою очередь, поведет к необходимости установить наконец путем международного соглашения оба эти понятия, особенно же последнее, часто эластично растягиваемое одним и тем же государством по мере его надобности, т. е. смотря по тому, ведет ли оно войну или остается нейтральным. Но очевидно, что нельзя ограничиться одними реформами материального права о призах: столь же важен вопрос и о коренном преобразовании самих призовых судов. Их компетентность не оспаривается, по крайней мере на практике, относительно призов, отнятых у неприятеля*(199). Но споры возникают, когда дело идет о кораблях, принадлежащих нейтральным. Практика государств и в этом отношении держится старых воззрений на полновластие воюющих, но в науке давно уже ведется оживленный спор об этом. Еще в прошлом столетии Гюбнер оспаривал компетентность призовых судов над нейтральными. С тех пор писатели по международному праву разделились по этому вопросу на два неравных лагеря: одни небольшое меньшинство, придерживаясь принципа Гюбнера, требуют согласного с этим преобразования призового судопроизводства и признания независимости нейтральных от произвола воюющих; другие, наоборот, порицая те или другие его недостатки, остаются на почве положительного права, утверждая, что суды воюющих одни компетентны для решения вопросов о призах*(200). Кроме этих двух главных школ, существует еще мнение об исключительной компетентности в делах о призах судов нейтральных. Но писатели, высказывающие это мнение (Галиани, Мено-Пельс и Борнеман), не подкрепляют его никакими доводами. Писатели школы Гюбнера не ограничиваются одною критикою существующих порядков, но предлагают более или менее удачные нововведения; они в свою очередь представляют нам две группы: одни (Витон, Вурм, Геснер) стоят за смешанные комиссии, которые должны разбирать жалобы нейтральных, недовольных решениями призовых судов; другие (Гюбнер, Тетенс, Мартенс и Нау), более последовательные, желают самого преобразования этих судов, хотя и исключительно в интересах нейтральных*(201). До сих пор, однако, призовые суды остаются исключительно в руках воюющих. В немногих трактатах Туниса и Триполи с Франциею (1830 и 1832 г.) и первого с Сардиниею (1832 г.), а также во время войны Греции за независимость с Турциею мы встречаем уклонение от этого правила и попытки учреждения смешанных призовых судов. Главная причина недостаточности, можно сказать органической, призовых судов кроется в противоречии, лежащем, с одной стороны, в их национальном устройстве, а с - другой в их международном характере и назначении. Воюющие, так ревниво оберегающие исключительность своей призовой юрисдикции, никогда не отрицали, однако, последнего обстоятельства. Это постоянно признавалось и известными призовыми судьями, любившими подкреплять свои решения учеными ссылками на начала международного права: "Призовый суд, по мнению В. Скотта, есть вполне суд международный. Начала, которыми он должен руководствоваться, заключаются в международном праве и трактатах. Ни одно государство, без согласия других, не может изменять этих начал самовластными распоряжениями". Вот почему в Англии, Соединенных Штатах и отчасти во Франции решения этих судов считаются одним из важных источников положительного международного права. Не оспаривая их значения в этой области, мы должны, однако, согласиться с Каченовским в том, что все наиболее уважаемые авторитеты по этой части были скорее истолкователями национальных воззрений на международное право, нежели органами международной юстиции, и это не могло быть иначе в силу всей системы призового судопроизводства*(202). "Сравнивая эти суды с устройством других, мы находим, говорит Тренделенбург, что они страдают большими недостатками: 1) они установляются воюющею стороною и решают дела по законам, ею изданным, а по международному праву лишь настолько, насколько оно само признается этою стороною. Это противоречие, лежащее во всем их строе, между национальным законом, которому служат призовые суды, и международным правом, обязывающим все государства, лишает по существу призовую юстицию способности быть органом международного права и в сем качестве получить общее признание; 2) они произносят суд над подданными чужого государства, которые им совсем неподсудны. Это будет искусственная фикция, если мы для оправдания такой подсудности скажем, что капер или лицо, захватившее корабль, привлекается шкипером к призовому суду, а это можно делать лишь пред судом капера или корабля, взявшего неприятельское имущество. Скорее призовые суды должны, в силу существующих правил о контрабанде, обращать морскую добычу в частную собственность. Благодаря этим двум недостаткам призовые суды навлекают на себя презумпцию в пристрастии. Шкипер, чей корабль взят по обвинению в подвозе контрабанды, только принужденно обращается к ним за правосудием"*(203). К этому следует прибавить еще два соображения: 1) призовые суды считают нейтрального истцом, а капера ответчиком, поэтому всю тяжесть доказательств возлагают на нейтрального: капер только защищается. Самая теория судебных доказательств, по своему строению и применению судом, видимо склоняется в пользу капера, а не нейтрального*(204). 2) Призовые инстанции по существу - суды; между тем в их личном составе юридический элемент далеко не преобладающий: он соединяется с элементом административным (политическим), который в свою очередь неоднороден. Эта разнохарактерность членов призовых судов, по замечанию Бульмеринка, затрудняет ход процесса и делает самый приговор суда шатким, так как на нем естественно должны отразиться различные точки зрения членов суда. Чрез это последний в свою очередь теряет свой чисто судебный (юридический) характер и преобразуется в некую комиссию*(205). IV. Труды Института международного права Недовольство писателей современным устройством призовых судов, необходимость реформ, предложенных некоторыми из них, нашли отголосок и в Институте международного права, который после своих работ о Вашингтонских правилах, об уважении частной собственности на море, естественно должен был перейти к изучению и этого практически столь важного вопроса. По предложению Вестлека, на съезде в Гааге, 1875 г., была учреждена комиссия*(206), "с целью изучить вопрос об устройстве международного совета или суда о морских призах". 15 марта 1876 г. Вестлек обратился к своим товарищам по Институту с следующим проектом*(207): "Посредством целого ряда трактатов, из коих пусть каждый будет заключен между двумя государствами, ввести условие, если нужно с согласия палат этих стран, что, если одна из договаривающихся сторон будет воюющею, а другая нейтральною, то призовые дела, касающиеся нейтральной, имеют быть решаемы в последней инстанции судом, который пребывает в столице воюющего и состоит из трех судей: каждый из контрагентов назначает по одному из них, а третий определяется посторонним государством или одним из нескольких государств, смотря по условиям трактата, с согласия или без оного со стороны этого одного или многих государств.- В указываемом нами случае, продолжал Вестлек, состав высшего призового суда в стране, заключившей несколько подобных трактатов и вовлеченной в войну, не подлежал бы большим изменениям ввиду того, что нетрудно найти одну такую державу, напр. Италию, которой поручили бы вообще назначение третьего судьи. Что же касается до тех нейтральных стран, торговле коих не угрожала бы опасность, то они, без сомнения, чаще всего будут избирать и в свои представители судей из других нейтральных государств, более их заинтересованных". По мнению Вестлека, заключение такой серии трактатов является наиболее практическим средством для придания со временем призовым судам более общего международного характера. В августе 1877 г.*(208) Вестлек сообщает членам Института, в новом письме, полученные им на его проект ответы и те соображения, на которые наводили его последние. Мысли его, встретив почти всеобщее одобрение, подверглись в частностях некоторым дельным замечаниям. Блюнчли, приняв их в принципе, предложил пять следующих добавлений: 1) система Вестлека должна быть распространена и на призовые суды первой инстанции. Вестлек на это замечает, что это, конечно, было бы улучшением, но представляло бы в практическом отношении то затруднение, что тогда следовало бы привлекать в страну воюющего большее число судей из нейтральных государств и что самые судьи воюющих, заседающие в первой инстанции, должны были бы следовать практике апелляционного суда. Зато он вполне согласился с остальными четырьмя предложениями Блюнчли: 2. Судья воюющего избирается в председатели смешанного суда. 3. Достаточно объявить, чтобы смешанный апелляционный суд пребывал вообще на территории воюющего, а не только в его столице, которая может находиться и в руках неприятеля. 4. Назначение судей происходит при начале войны и не должно быть откладываемо до того момента, когда настанет потребность в них: этим будет предупреждено подозрение относительно мотивов выбора. 5. В случае неустановившегося между договаривающимися государствами соглашения относительно той державы, которая по трактату должна назначать третьего судью, достаточно, чтобы этот трактат указывал вообще на способ позднейшего обращения к сей третьей державе. Весьма было бы хорошо, если бы нейтральное государство предлагало три державы, из коих воюющее избирало бы одну. Лоример нашел число трех судей для апелляционной инстанции недостаточным: только один из них принадлежал бы государству незаинтересованному, но и его можно было бы иной раз заподозрить в пристрастии или в недостаточном знакомстве с международным правом. Ввиду этого Лоример предлагает пять судей: воюющий и заинтересованный нейтральный назначают каждый по два члена (одного из своих подданных, а другого из граждан посторонней державы). Затем третье, в трактате обозначенное государство, избирает пятого судью. Вестлек согласился с Лоримером в том, что суд из трех членов подвергается опасности не обладать достаточным беспристрастием и авторитетом для внушения к себе желаемого уважения. Но число пять для апелляционной инстанции ему всегда казалось неудовлетворительным: оно делает возможным в пользу пересмотра решения большинство 3 против 2, что в сущности не есть большинство, если принять в соображение мнение судьи первой инстанции, авторитет которого часто заслуживает такого же уважения, как и тех судей, которые отвергают его решение. На этом основании Вестлек полагает, что число судей должно быть четыре: большинство трех против одного в пользу пересмотра будет решающим и разделение голосов поровну предоставит большинство судье первой инстанции. Способ выбора в таком случае должен состоять в том, чтобы третья указанная в трактате держава, назначала двух судей, или же, чтобы трактат предоставлял двум государствам назначение по одному судье. Поправка эта не нравится Бульмеринку: она, по его мнению, усложняет вопрос об избрании судей; важно не число их, а способность. Ашехуг высказал мысль, чтобы все правительства, расположенные к этой реформе, заключили между собою один общий трактат. Того же желает и Вестлек, хотя и добавляет, что нечего ждать этого: к делу следует приступить, коль скоро две державы возьмут на себя инициативу в столь полезном нововведенииДва члена комиссии, Бернард и Бульмеринк, хотя совершенно в различном смысле, высказались против проекта Вестлека. По мнению Бернарда, реформа, предлагаемая Вестлеком, увеличит процессы и создаст для морских офицеров во время войны много новых трудностей. Вестлек отвечал на это, что такой результат получился бы лишь в том случае, если бы сам закон сделался более неопределенным. Напротив, можно предположить, что практика смешанного суда, оставаясь более верною раз признанным принципам, получит сама характер более устойчивый в сравнении с судом воюющего, который подвергается опасности искусственно приспособлять смысл закона к интересам назначившей его страны. A практика суда, хорошо установившаяся, имеет на тяжущихся отрезвляющее действие и облегчает обязанности морских офицеров, хотя, быть может, подобное упрощение не всегда придется им по вкусу. Бернард сделал еще возражение: существующая система (призового судопроизводства) действует хорошо. Это мы видим на примере смешанной комиссии, установленной в силу Вашингтонского договора. В очень редких случаях она не согласилась с решениями верховного суда Соединенных Штатов. Вестлек в свою очередь думает, что редкое присуждение этою комиссиею вознаграждений за убытки обусловливалось каким-либо недостатком в ее составе. В подтверждение своего мнения он ссылается на критику, которой подвергает Геснер действия этой комиссии по делу Спрингбока, в своей брошюре "Zur Reform des Kriegsseerechtes" и в 7-м томе "Revue de droit international", где и сам Вестлек согласно с ним осуждает заключения названной комиссии. Он вообще отдает преимущество предлагаемым им судам над смешанными комиссиями, вроде Вашингтонской, на том основании, что первые установляются в видах правильного отправления правосудия, а не с политическою целью удалить недовольство, вызванное предполагаемыми недостатками юстиции. Вот почему есть основание думать, что эти суды будут с большею разборчивостью составляться из лиц, опытных в праве, которое имеет быть прилагаемо. Иным характером отличаются возражения Бульмеринка: он находит проект Вестлека преждевременным, доколе не установится между государствами согласие относительно самого призового права в целом. Другими словами: он желает, чтобы Институт выработал общий кодекс призового права и представил затем проект устройства международных призовых судов. Очевидно, не одобряя непосредственного принятия плана Вестлека, Бульмеринк в значительной степени расширял его программу; Вестлек отвечает на это, что пример Вашингтонской комиссии, которой не были даны предварительно для руководства известные принципы международного права, показывает, что не существует абсолютной необходимости точно установить эти принципы в предлагаемом им трактате. Бульмеринк говорит, однако, что ввиду различных воззрений государств на самую сущность призового права, необходимо между ними предварительное согласие об этом, что международный призовый суд не может действовать успешно, если не будет опираться на право единообразное или международное, и что Вашингтонская комиссия, хотя и не имела характера правильного призового суда, о котором хлопочет Вестлек, действовала бы гораздо успешнее, если бы могла руководиться твердо установившимся правом. Словом, всякая реформа, даже частная, ему кажется невозможною без предварительного преобразования всего призового права, как в материальном, так и в формальном отношении. На основании этих предварительных обсуждений Вестлек представил Институту на съезде в Цюрихе (1877 г.) следующее заключение: "Институт международного права почтительно рекомендует державам обратить серьезное внимание на пользу предупреждения, мерами наперед принятыми, жалоб нейтральных на несправедливость призовых судов, учреждаемых воюющими,- жалоб, которые вызывают ныне от времени до времени смешанные комиссии в видах исправления недостатков призового судопроизводства. Институт полагает, что желаемый результат может быть достигнут, если призовые дела, касающиеся нейтральных, предоставить в последней и апелляционной инстанции решению смешанного суда, долженствующего пребывать на территории воюющего и состоять из трех или четырех судей, из коих один, президент, назначался бы воюющим, другой тем нейтральным, чьи подданные будут заинтересованы в деле, а третий, или третий и четвертый,- одною или двумя также нейтральными державами. С этою целью два какие-либо государства могли бы, если нужно - с содействием их палат, заключить договор с таким условием, что если одно из них будет воюющим, а другое нейтральным, то подобный призовый суд учреждается на территории первого для окончательного решения споров о призах, отнятых от подданных второго. Затем следовало бы получить участие в этом трактате одной или двух нейтральных держав, которые согласились бы назначить третьего или третьего и четвертого судью. В случае неустановления согласия по этому пункту, можно просто условиться, что то из договаривающихся государств, которое будет нейтральным, предложит другому известное число держав, из которых воюющий выберет одну или несколько для назначения судьи или судей. Но во всяком случае необходимо, чтобы трактат предписывал делать это назначение либо до, либо как можно скорее после начала войны для того, чтобы суд был созван до возникновения дел, имеющих поступить на его разбирательство. Если бы несколько государств могли согласиться на установление подобных судов - в территории той из них, которая будет воюющею,выгоды предлагаемой реформы были бы тем значительнее, но Институт полагает, что даже пример двух каких-либо государств в этом направлении оказал бы самое благотворное действие на отправление правосудия и укрепление доброго согласия между народами". Таким образом, на съезде в Цюрихе, в 1877 г., Институт должен был высказаться между тремя различными мнениями: Бернарда, отстаивавшего старые порядки, Вестлека, предлагавшего реформу призового права в довольно умеренных размерах, и Бульмеринка, желавшего преобразования этого права в материальном и формальном отношениях. В заседании 12 сентября*(209), после весьма оживленных и интересных прений, Институт, как и следовало ожидать, высказался в пользу мнения Бульмеринка, наиболее научного и последовательного, но одобрил также проект Вестлека, в котором увидел первый важный шаг к желаемой реформе призового суда. Бросим взгляд на главные мнения и замечания, высказанные в этом заседании. Бернард полагает, что смешанные суды, по мысли Вестлека, будут пользоваться малым доверием; их решения не приобретут авторитета, и вместо желаемого определения и улучшения законов о призах они сделают их еще более шаткими, чем теперь. Дело в том, что подобные собрания, будут ли они называться комиссиями или судами, пригодны для разбирательства частных жалоб, но они совершенно неспособны для издания законов или решения спорных пунктов в международной практике. Число дел, которые будут поступать к ним на разбирательство, за немногими исключениями, настолько ограниченно, что не будет побуждать нейтральных посылать ко всем воюющим лиц, наиболее выдающихся. Большинство из них будут либо судьи весьма невысокого достоинства, либо лица неопытные в судебной практике. Напротив, при ныне действующей системе призовые дела решаются судами вполне компетентными. В Англии и в Америке этого рода дела могут, по желанию сторон, восходить в апелляционном порядке до высших инстанций, решения которых, как и решения судов первой инстанции, являются образцами беспристрастного и проницательного отношения к делу. Кроме того, предлагаемые суды изменяют совершенно характер призового процесса. Вместо того, чтобы оставаться в руках воюющих, как это делается доселе, контроль над призами перейдет к этим судам или международным комиссиям, составленным в большинстве из представителей нейтральных. Но против их решений воюющие не будут иметь возможности искать пересмотра, так как цель предлагаемой реформы состоит именно в устранении подобных последующих жалоб, чрез установление судов, приговоры которых признаются обеими сторонами обязательными. Это будет важным стеснением самого права воюющих на призы, даже, может быть, совершенным его искажением; результат вероятно приятный для тех, которые считают отнятие имущества нейтрального на море не правом, а проявлением лишь силы. Но Бернард не смотрит на это так: это право возникло из требований морской войны, оно до сих пор существует и должно быть уважаемо, как всеми признанный компромисс между необходимостью войны и правами нейтральных. Затем Альберик-Ролен прочел записку Ассера, в которой проект Вестлека подвергнут весьма дельной и всесторонней оценке. Ассер говорит, что проект этот прекрасен, как переходное состояние от теперешних неудовлетворительных порядков к системе более разумной и справедливой, но его не следует предлагать государствам как конечную цель в данном вопросе. Если даже преобразование призовых судов ограничится одною апелляционною инстанциею, это представит уже большую выгоду тем, что даст нейтральным гарантии, которых лишены они доныне. Одобряя в принципе поправку Блюнчли о распространении смешанной юрисдикции и на суды первой инстанции, он высказывает, однако, опасение, чтобы эта реформа не встретила большие затруднения, если ее расширить. "Пожалуй, можно ничего не получить, требуя зараз слишком много". Но с другой стороны, Ассер указывает и на недостатки разбираемого им проекта: введение оного повлечет за собою увеличение числа апелляционных жалоб: нейтральные, чтобы отстоять свое право, будут чаще обращаться к высшей инстанции, а это увеличит продолжительность и издержки тяжб. Ассер ставит на вид еще один более важный недостаток: для того, чтобы апелляционная инстанция действовала хорошо, требуется, чтобы один и тот же закон был обязателен как для нее, так и для суда первой инстанции: ибо апелляция обозначает вторичное разбирательство фактов и юридическую оценку дела, которое уже было рассмотрено низшим судом. Но характер апелляционного суда совершенно извращается, если он призван руководиться не теми же законами, которые обязательны для суда первой инстанции. Отклонив мысль Бульмеринка о необходимости для государств, до принятия какой-либо реформы, согласиться предварительно о самых принципах права, долженствующих ею управлять, Вестлек представил Институту проект, по которому суд первой инстанции будет судить по национальному праву известной страны (часто определяемому специальными законами), а суд высший или апелляционный будет руководиться общими принципами международного права, даже если они уклоняются от национальных законов воюющего. Поэтому решения низшего суда подвергнутся часто пересмотру, хотя бы они были безупречны с точки зрения местного закона (lex fori) одного для них обязательного. Подобная аномалия в значительной степени подорвет нравственный авторитет суда, а еще более законов воюющего. Устранить ее можно только либо определением принципов, обязательных для призовых судов, либо приложением к обеим инстанциям последних одной и той же системы смешанной международной юрисдикции. Предварительное соглашение относительно самого права поведет, вероятно, к другим хорошим последствиям: существующая практика призовых судов ввела в положительное международное право некоторые начала, очевидно несправедливые по отношению к нейтральным; таково предположение в некоторых случаях, если не доказано противное, виновности нейтрального, столь противоречащее общим принципам права. Международное соглашение в этом случае могло бы вызвать принятие более либеральных идей и придать решениям призовых судов большее единообразие. В заключение Ассер предлагает Институту принять следующие три заключения: во 1-х, объявить существующую систему, по отношению к составу призовых судов, недостаточною; во 2-х, рекомендовать введение смешанных судов, действующих в качестве апелляционных инстанций, по мысли Вестлека, но в 3х, поставить на вид всю необходимость со временем довершить эту реформу, как чрез распространение предложенной системы и на суды первой инстанции, так и чрез установление международного соглашения относительно всего призового права. Мы остановились так подробно на мыслях Ассера потому, что они прекрасно мотивируют предложения Блюнчли и Бульмеринка собственно с юридической стороны. В открывшихся затем прениях Ролен-Жекмен подробно старался опровергнуть воззрения Бернарда; согласно с последним, Парье выразил сомнение в беспристрастии новых, предлагаемых судов по отношению к воюющим; Голланд, на основании соображений Ассера и Бернарда, не согласился с проектом Вестлека, наконец, Нейманн и Клюне присоединились к предложению Бульмеринка: начать с предварительного определения призового права необходимо, сказали они, если не хочешь возводить крышу ранее самого здания. Нейманн особенно указал еще на коренной процессуальный недостаток господствующей системы: она извращает роли ответчика и истца, возлагая на действительного ответчика всю тяжесть доказательств. Наконец Институт принял следующие три заключения*(210), предложенные Блюнчли: Институт объявляет существующую систему призовых судов неудовлетворительною и полагает необходимым исправить ее недостатки новым международным учреждением. Он думает, что следует: 1) определить посредством договоров общие принципы, касающиеся призов; 2) заменить суды, до сих пор составлявшиеся исключительно из судей, принадлежащих воюющему государству, судами международными, которые предоставляют частным лицам заинтересованного нейтрального или неприятельского государства более широкие гарантии относительно беспристрастия судебного решения; 3) установить по соглашению общий порядок судопроизводства в призовых делах. Затем Ролен-Жекмен рекомендовал еще следующее добавление, до известной степени примиряющее желания, высказанные Ассером и Вестлеком: Тем не менее Институт полагает своею обязанностью заявить, что даже теперь он считал бы прогрессом введение судов смешанных либо в первой инстанции, либо апелляционных, на основании проекта, выработанного г. Вестлеком. Это добавление также принято. Но против него высказались Бернард и Бульмеринк. Последний заявил, что он подает голос против только потому, что это добавление не может иметь практических последствий. Этим кончился первый предварительный стадий работ Института по занимающему нас вопросу. Комиссия о призах не разошлась, но на нее возложена дальнейшая и всесторонняя разработка призового права как в материальном, так и в формальном отношениях. Докладчиком избран Бульмеринк, который с редкою энергиею и любовью принялся за свой громадный, но в высшей степени важный труд. Он задался мыслию не только составить более или менее удачный проект нового призового права, но представить сначала полный и всесторонний свод старого, ныне действующего права, и, на основании его недостатков, проложить путь новым идеям, давно требуемым многими лучшими умами, но до сих пор не нашедшим вполне удачного в научном отношении выразителя. По мысли Бульмеринка, труд его должен распадаться на три отдела: 1) изложение существующего призового права у различных народов; 2) теория этого права*(211) и 3) критика ныне действующих начал и проект нового международного соглашения относительно призов*(212). Печатание этого труда только что окончено: в первой части, посвященной положительному праву, Бульмеринк дает нам весьма интересный этюд сравнительного законодательства о призах во всех странах Европы и в Соединенных Штатах; во второй - он подробно приводит и анализирует мнения всех известных писателей по международному и морскому праву как относительно начал призового права, так и касательно устройства и функций призовых инстанций. По независевшим от него причинам, труд этот не мог быть отпечатан к следующему съезду Института, в Париже, в 1878 году. Но Бульмеринк представил ему в 25 положениях основные черты выработанного им проекта реформы призового права*(213). Институт выслушал с большим интересом этот проект. Вестлек нашел его прекрасным по существу и по форме, заявив, что он с своей стороны может представить лишь несколько возражений против двух специальных пунктов. По желанию Бульмеринка, Институт отложил до следующей сессии обсуждение его проекта, когда весь его труд явится в печати*(214). Вот главные мысли этого проекта, поскольку они касаются призового судопроизводства. Вместо существующих национальных призовых судов учреждаются суды международные в двух инстанциях*(215). Они составляются одинаковым образом и пребывают в одном и том же городе. Членами их должны быть не административные сановники, но исключительно судьи, прошедшие курс юридических наук или занимавшие судебную должность в гражданских судах. Им прежде всего надо быть сведущими в международном праве и процессе. Названные суды учреждаются при начале войны между морскими державами. Они ведают дела о призах всех государств - как нейтральных, так и воюющих - и заседают в стране нейтральной. Каждая из главных воюющих сторон назначает в обе инстанции одного или двух судей, а государства нейтральные выбирают третьего или пятого в обе инстанции. В делах, касающихся подданных одного из воюющих, председательствует судья, назначенный нейтральными, а в делах, относящихся до граждан нейтральных государств, председательство поручается судье того воюющего, чьи корабли не завладели спорным призом. Местопребывание судов определяется при начале войны воюющими, а в случае неустановления согласия между ними - нейтральными. В видах практического осуществления вышеизложенных правил, а также на том основании, что Бельгия единственное морское государство - нейтрализованное и которое, в силу международного права, не может быть вовлечено в войну, как только в виде редкого исключения для защиты своей независимости, если бы ей угрожали другие государства; ввиду этих соображений, назначение двух судей, которое должно зависеть от нейтральных, предоставляется раз навсегда Бельгии с тем, чтобы нейтральные, насколько возможно, давали свое согласие относительно лиц, ею избранных, а столица Бельгии - Брюссель назначается раз навсегда местопребыванием судов низшей и высшей инстанций. Также председательство могло бы быть предоставлено бельгийским судьям во всех призовых делах, за исключением тех редких случаев, когда в этих делах были бы заинтересованы бельгийские подданные и в силу должны были бы вступать общие начала, изложенные выше. Апелляционные жалобы подаются только по желанию сторон, а не ex officio. Первое следствие по призовому делу совершается судом того государства, чьи корабли взяли приз. В случае участия в задержании приза кораблей нескольких союзных государств, это следствие должно быть сделано судом того из них, которое находится ближе всех к месту задержания приза, или чей офицер командовал во время этого дела. Апелляционный суд не обязан ограничиваться простым пересмотром решения низшего суда: он может ex officio или по желанию сторон допустить новые прения, причем принимаются предъявления новых доказательств. Его решения, как для частных лиц, так и для их государств, считаются окончательными и безапелляционными*(216). Вопреки ожиданиям труд Бульмеринка не был окончен к съезду Института в Брюсселе (в сентябре 1879 г.). Автор представил ему только начало нового, вырабатываемого им устава или регламента о морских призах*(217) и начало третьей части своего труда, содержащей в себе как бы подробные мотивы и комментарии к его уставу. По желанию самого Бульмеринка Институт еще раз отложил обсуждение его важного и интересного проекта*(218). Институт не занялся призовыми судами также на съезде в Оксфорде (сентябрь 1880 г.). Между тем Бульмеринк окончил свой труд: большой том в 549 стр. По его желанию назначена комиссия для просмотра выработанного им проекта*(219). В пользу международного характера призовых судов высказывается также Патерностро, в недавно вышедшей монографии: "О призах и репризах"*(220). Мы не знаем, к каким окончательным заключениям по этому вопросу придет Институт. Но уже знаменательно то обстоятельство, что такое серьезное собрание из первоклассных авторитетов по международному праву признало необходимым, хотя для одного рода дел, учреждение международного суда, взамен существующих национальных судов. Но спрашивается: неужели одни призовые дела требуют международной юстиции? Не есть ли это первый робкий шаг к признанию принципа, который должен в более или менее близком будущем получить всестороннее развитие? Глава II. О смешанных судах в Египте*(221) I. Вопрос о капитуляциях на Востоке Судебная реформа в Египте составляет важный переход в истории сношений народов Европы и Америки с государствами Востока. Вместо многовекового порядка, созданного так называемыми капитуляциями, в силу которых господствовало полное разграничение и разъединение между христианским и магометанским миром, этой реформой сделана попытка их постепенного сближения и примирения на почве права. Если бы даже эта попытка со временем оказалась непрактичною и бесплодною, во всяком случае она сама по себе заслуживает полного внимания и изучения. Капитуляции, как известно, возникли в те отдаленные эпохи, когда христианские народы впервые вступили в сношения с магометанами. Они создали важное для христиан право, сперва в Турции, а потом вообще на Востоке, судиться не в местных судах, а в судах их отечественных консулов и по законам их страны. Вследствие этого на территориях мусульманских государств было столько иностранных юрисдикций, сколько существовало различных консульств*(222). Такой порядок, совершенно анормальный с точки зрения современного государства - в котором отправление правосудия признается одним из главных атрибутов верховной власти,- вытекал, однако, логически из всего мировоззрения магометан. Не отделяя права от религии и выводя обязательную силу законов из религиозных предписаний Корана, они, естественно, не могли распространять авторитет последнего на иноверных. Отсюда обычай - дозволять христианам жить по их законам и судиться их судами, сообразно с постановлениями их религии. Впрочем, следует добавить, что в те времена, когда возникли и сложились капитуляции, они соответствовали вполне строю общественной жизни даже в Европе. В больших торговых центрах Европы - в Лондоне, Марсели, в городах Италии и Нидерланд,- мы видим, что иностранные купцы составляют особые от местного населения колонии, которые живут под охраною своих отечественных законов, прилагаемых к ним их же отечественными судами. Это явление мы встречаем и в древней России: торговые иностранцы или иноземные гости издревле пользовались у нас самоуправлением, т. е. имели собственный суд и расправу*(223). Повсеместному распространению таких порядков в значительной степени содействовали младенческое состояние самого права, а также редкие, особенно по нашим понятиям, сношения между государствами в те времена. В Турции, напр., до нашего столетия европейцев, сравнительно говоря, было мало. Французы, желавшие поселиться в Ливане, должны были просить разрешения у своего правительства и представлять залог от какого-либо торгового дома в Марсели. От этого залога не освобождались даже простые путешественники, и он был уничтожен не ранее 1835 г. Еще более интересную картину представляет нам Египет: здесь все франки жили в одном общем здании (Fondique), которое полиция была обязана запирать каждый вечер и отпирать каждое утро. С туземцами же они могли вступать в сношения только по торговым делам*(224). Но в наше время зашевелилась новая жизнь и на Востоке. Против капитуляций восстала Турция - государство, по своей внутренней отсталости и дикости наименее имеющее на это право. Едва Европа на Парижском конгрессе 1856 г. выразила готовность принять ее в свой концерн, как представитель ее, Али-паша, завел речь о несвоевременности и вреде капитуляций даже для самих европейцев*(225). С большим правом потребовал пересмотра капитуляций Египет. С того времени, как Мегмет-Али открыл эту страну для европейцев (не без мысли чрез их посредство освободиться из-под влияния Турции), Египет вступил на путь прогресса и, хотя европейская цивилизация окрасила только верхушки и внешнюю сторону египетской жизни, но начало нового развития тем не менее было положено. Скоро страну наводнили европейцы, большею частью спекулянты и искатели приключений:*(226) проведение железных дорог, а еще более открытие мирового пути - Суэцского канала, превратили Египет в европейскую колонию. Параллельно с этим быстро расширила свою сферу и консульская юрисдикция: призванные, строго говоря, судить своих соотечественников в их взаимных спорах, консулы мало-помалу присвоили себе права, которые не только не вытекали из капитуляций, но прямо противоречили им. Они стали судить сперва тяжбы и между иностранцами различной национальности (причем компетентным признавался консульский суд ответчика по правилу: actor sequitur forum rei), а потом и споры между иностранцами и туземцами, если первые были ответчики. Вследствие этого, несмотря на принцип взаимности, консульские суды вытеснили суды местные, так что в последние 20 лет до реформы едва ли не все процессы в Египте судились ими. Справедливость, однако, требует заметить, что это постепенное уклонение от капитуляций, совершавшееся путем обычая, в свое время было поддержано бездействием самого египетского правительства. Таким образом, вместо единого и для всех равного правосудия в Египте учредилось 17 юрисдикций или различных, по национальности, консульских судов. Все они прилагали законы своего отечества, часто расходившиеся между собою по самым главным вопросам процессуального права. Когда тяжба начиналась против лиц различной национальности, ее следовало вести в стольких различных судах, сколько было налицо ответчиков из разных государств. Кроме того, апелляционные жалобы должны были приноситься даже не в стране, а в отдаленные инстанции во Франции, в Италии и т. д., смотря по национальности консульского суда, разбиравшего тяжбу. Можно себе представить, к какому юридическому хаосу приводил такой порядок! Весьма часто, после продолжительной и дорогостоящей тяжбы, в результате получались по одному и тому же делу решения противоположные. Эта анархия усиливалась еще тем, что консулы, вместо того чтобы быть представителями европейского образования и правосудия, нередко являлись пристрастными сторонниками своих соотечественников. Но этот порядок, столь предосудительный для священных интересов правосудия, действовал пагубно и для самих европейцев: имея предъявить жалобу против египетского правительства, они должны были обращаться к дипломатическим средствам, и генеральные консулы искусно пользовались каждым обстоятельством для произведения на хедива нравственного давления, выступавшего из пределов douce violence, и для проведения притязаний своих соотечественников. Это вело на практике то к одобрению самых дерзких требований европейских поставщиков ко двору хедива, то, со стороны последнего, к полному отказу в правосудии. Могло ли быть иначе, когда чисто юридические вопросы переводились на зыбкую почву дипломатии, т. е. личных интриг и интересов? Очевидно, оставаться при таком положении дел было невозможно, но следовало ли перейти к противоположной крайности, как того требовала Турция, т. е. уничтожить капитуляции и подчинить всех иностранцев ведению магометанских судов? До сих пор еще весь строй магометанского государства - несмотря на некоторый внешний лоск европеизма,- до того груб и несовершенен, что отдать христиан на его правосудие значит отказаться от всех наших понятий о праве и справедливости. Смешение права с религиею, неограниченный деспотизм султана, этого главы не только государства, но и религии, продажность и произвол чиновников, правосудие, сосредоточенное в руках фанатичного и невежественного духовенства (улем*(227)) - вот основные черты государств, живущих под сенью Корана. Как далеко ни идут симпатии к Турции некоторых ее друзей, но в целом нельзя же ожидать, чтобы Европа согласилась на отмену капитуляций. Между тем энергичный и изворотливый министр иностранных дел хедива, Нубар-паша, задался этою мыслию, но не прямо, а тайно. Под маскою уважения к капитуляциям он сделал первый решительную попытку к их изменению и к введению в Египте единой, национальной юрисдикции и над всеми иностранцами. Но к этой цели он приступил не вдруг, а нашел нужным пойти с европейскими элементами на известные сделки. II. Переговоры, приведшие к судебной реформе Точкою отправления всей судебной реформы в Египте следует считать интересный доклад, представленный Нубар-пашой хедиву (в 1867 г.) о необходимости и основаниях задуманной им реформы*(228). От капитуляций, говорится в этом докладе, теперь существует только одно название: они уступили место обычаям, произвольным и основанным на антецедентах весьма сомнительных, лишающих правительство силы, а население - правосудия в их сношениях с европейцами. Этот порядок вещей пагубен для всех, как для общих интересов держав, так и для честного населения страны, туземного и иностранного; только одни спекулянты извлекают из него выгоду. Необходимость реформы живо чувствуется всеми, и единственный к тому способ - устройство хорошей системы правосудия, способной дать Европе все гарантии, которые она вправе требовать. Надо, чтобы Египет, по отношению к юстиции, сделал то же самое, что он уже совершил в своем войске, администрации железных дорог, по части инженерного дела, общественной гигиены и т. д. Элемент компетентный, иностранцы были приняты: они послужили к образованию элемента туземного. Этот способ действия должно повторить и в нравственном мире, по отношению к правосудию. Египетские сановники знали хорошо гражданские и религиозные законы страны, которые были вполне достаточны до тех пор, пока они были призваны управлять населением однородным по своим правам и потребностям. Но для новых нужд требуются и новые законы. Европейцы, поселившись в Египте, принесли с собою новые обычаи и новые отношения. Система смешанная стала прокладывать себе путь в египетские законы и кодексы; следовательно для приложения этой новой системы необходимы и новые люди. После этих общих соображений доклад приступает к самой реформе, в основание которой кладет следующие три важные принципа. Во 1-х, полное отделение юстиции от администрации. Юстиция должна истекать от правительства, но не зависеть от него. Она остается независимою как от правительства, так и от консулов. Для этого нужно создать особое сословие сановников. Во 2-х, введение новых смешанных судов*(229). Для торговых дел сохранить оба существующие коммерческие суда в Каире и Александрии, но изменив их состав так, чтобы в них заседали 4 члена: двое, избираемые консулами из купцов наиболее зажиточных и солидных, и двое, назначаемые правительством из туземцев, особенно близких по своим сношениям к европейцам. Эти члены заседают по очереди. Председательство принадлежит египтянину, но вице-председатель берется из лиц, выбранных в Европе и, для большей гарантии, по рекомендации министра юстиции. Должность эта будет постоянная. Над этими двумя судами следует учредить апелляционную инстанцию в Александрии, в состав которой входят трое из египетских молодых людей, окончивших свое юридическое образование во Франции, и три компетентных сановника, которых следует выписать из Европы по выбору их правительств. И здесь председает египтянин. В эту палату поступают также апелляционные отзывы на решения двух гражданских судов первой инстанции по числу членов и составу однородных с судами коммерческими. Иски о недвижимых имениях разбираются по-старому: исключительно местными судами. Члены судов не пользуются правом несменяемости, но в виде опыта назначаются на 5 лет. Наконец дела уголовные ведает также суд смешанный, состоящий наполовину из европейцев и туземцев. Апелляции и тут поступают в Александрийскую палату. Присяжные берутся также наполовину из европейцев. Наказание отбывается в Египте, но приговоренные к тюремному заключению могут, по требованию консула, содержаться в консульстве. Отсюда видны улучшения, предлагаемые реформою; она стремится окружить европейца, заподозренного в преступлении, такими гарантиями, которых ему не давали капитуляции: вместо драгомана, этого немого свидетеля, она дает ему судей, взятых из Европы, и половину из числа присяжных. Но если потребуют еще большие гарантии, правительство даст их. Наконец, в 3-х, преобразование законодательства, обусловливаемое судебною реформою. Доклад предлагает созвать особую комиссию из иностранных юристов, которые, вместе с египетскими законоведами, должны привести в согласие египетские законы с принципами французских кодексов, гражданского и уголовного*(230). Все эти нововведения представляются в докладе как возвращение к капитуляциям, но не простым, а дающим европейцам, сравнительно со старыми порядками, гораздо более гарантий. Проект Нубар-паши вызвал в дипломатическом мире много толков и длинную переписку. Лишь 8 лет спустя он был принят, но в виде опыта на время и со многими существенными изменениями. Еще в том же 1867 году во Франции была созвана комиссия под председательством Дювержье для изучения этого проекта. В записке от 3 декабря*(231), весьма пространной и дельной, комиссия указывает сперва на ныне существующее положение иностранцев в Турции, говорит о необходимости сохранения принципов капитуляций и советует принять египетский проект в самых ограниченных размерах. "Почти все, читаем мы в этой записке, знакомые с Востоком и Египтом, жившие там при разных условиях и видевшие управляющие ими учреждения на деле, почти все эти лица противопоставляют всякому изменению капитуляций и обычаев абсолютное veto; даже наиболее умеренные советуют величайшую недоверчивость и сдержанность. Как только пошли первые слухи о проектах реформы, сильное беспокойство овладело всею европейскою колониею в Египте и, говоря языком полученных оттуда депеш, между европейцами распространилась настоящая паника, превратившаяся скоро в общий страх". Записка отвергает факт нарушения капитуляций: они остаются в силе по букве и по духу. Возникшие рядом с ними обычаи не могут быть названы произвольными нововведениями со стороны того или другого консульства; напротив, они носят характер древних, общих и постоянных правил, которые получили признание от самого египетского правительства на практике и в различных официальных документах. Впрочем, комиссия согласна с тем, что отправление правосудия в Египте во многих отношениях недостаточно: но она полагает, что источник этого зла скрывается во всем политическом строе и в нравах страны, а вовсе не в консульской юрисдикции и что поэтому судебною реформою делу не поможешь: "В Египте по сию пору цивилизация очень груба, различные племена перемешаны между собою, нравы, религиозные верования и общественные противоположности делают неосуществимым единообразие в законах и судах. Отделение судебной власти от административной не существует и, если его вписать в законы, оно не перейдет в жизнь. Хорошее устройство правосудия немыслимо без правильно и мудро устроенной системы управления. Между тем что мы видим? Власть хедива неограниченна. Он не знает другого правила, кроме своей личной воли, а эта воля не встречает препятствий. Все гнется и ломается перед нею. Возможно ли при таких условиях настоящее правосудие? Кроме того, в качестве частного лица вице-король участвует в разнообразных отраслях общественного хозяйства. Он владеет значительною частью поземельной собственности на той территории, которая принадлежит ему как государю. Он в одно и то же время сельский хозяин, промышленник, купец и т. д., и по всем сторонам этой его деятельности частным лицам приходится иметь его своим противником то явным, то скрытым. Не меньше препятствий правильному ходу правосудия представляет и то обстоятельство, что высшие сановники также прямо или косвенно участвуют в большинстве этих предприятий, которые питают земледелие и торговлю страны. В Египте нет ни правильной администрации, ни твердых законов. В продолжение последних лет мы видим там целый ряд законов и распоряжений, быстро сменяющихся, но все менее и менее исполняемых, потому что само правительство не имеет никакой последовательности, так что нет возможности ни на существующем порядке, ни на предполагаемом основывать надежды, которые позволили бы отказаться от приобретенных прав". По отношению собственно к судебной реформе комиссия высказалась за сохранение консульской юрисдикции в тяжбах между иностранцами одной и той же национальности и между лицами различной национальности, причем нашла желательным, чтобы правительства, путем особого соглашения (clause compromissoire), наперед определяли компетентность суда и вообще устраняли недостатки, указанные в существующем судопроизводстве. Только в процессах смешанных, т. е. между иностранцами и туземцами, комиссия согласилась допустить предлагаемые суды, но с оговорками, чтобы в них большинство принадлежало европейцам, назначаемым хедивом по рекомендации их правительств, и чтобы в их состав входили: туземные судьи, постоянные члены суда из европейцев и члены выборные также из иностранцев по существующему порядку. Тяжущиеся должны иметь право, являясь в суд, приводить с собою драгомана из своего консульства. По всем решениям против европейцев консулы призваны оказывать содействие их исполнению. Наконец, комиссия совершенно отвергла компетентность смешанных судов в процессах уголовных. Как ни справедлива строгая критика политического положения Египта, делаемая французскою комиссиею в ее докладе, мы можем, однако, сказать, что комиссия, согласившись хотя отчасти на предложения Нубар-паши, поступала непоследовательно: если, как она утверждает, старый порядок, созданный капитуляциями, был так хорош, ей следовало целиком отвергнуть судебную реформу. Поступив иначе, она одобрила дальнейшее обсуждение этой реформы. Кроме того, улучшить общественное положение Египта могла именно хорошо задуманная и проведенная система правосудия, построенного на вполне самостоятельных началах. Это обуздало бы абсолютизм хедива, воспитало в народе уважение к закону и лучше всего обеспечило бы права европейцев. Нубар-паша с энергиею продолжал начатое им дело. Англия высказалась также за обычаи, утвердившиеся в Египте наравне с капитуляциями, и хотя не желала коренной реформы по судебной части, но согласилась на созвание международной комиссии для изучения этого дела. Как и следовало ожидать, против желаний Египта высказалась Турция - на том основании, что введение новых порядков в подвластной ей стране повлечет к необходимости распространить эту реформу и на ее территорию. A она, как известно, более всего добивалась отмены капитуляций в целом. Англия и Франция поспешили ее успокоить заявлением, что они никогда и не думали "о видоизменении капитуляций", что имеется в виду, напротив, "возвращение к их первоначальному тексту" чрез пересмотр некоторых обычаев полезных для европейцев, но, по утверждению египетского правительства, препятствующих правильному ходу правосудия*(232). Международная комиссия собралась в Каире 28 октября 1869 г. На ней участвовали представители шести великих европейских держав и Соединенных Штатов. Председательствовал Нубар-паша. Комиссия должна была заняться не столько законодательною, сколько подготовительною работою: изучив положение консульской юрисдикции в Египте, высказать свое мнение о предложениях Нубарпаши. Ей дан был лишь совещательный голос*(233). После почти 3 месячных занятий, она в докладе от 17 января 1870 г. высказалась еще более французской комиссии в пользу идей египетского правительства*(234). Она указала на капитальные недостатки существующей системы: а) многочисленность юрисдикций; b) отсутствие на египетской территории апелляционной инстанции и с) подчинение суда произволу администрации. Свой взгляд на дело она выразила в целом ряде положений, о которых мы упомянем, когда будем говорить о новом уставе судоустройства в Египте. Во всяком случае, одобрив принцип смешанных судов, комиссия предложила окружить их многими для европейцев важными гарантиями. Франко-германская война отвлекла общее внимание от этого дела и затянула его выполнение. Между тем египетское правительство, по желанию Европы, выработало для предполагаемых им судов проекты новых кодексов на европейский образец и добилось, не без подкупов, согласия Турции на реформу. Оставался еще вопрос об уголовной юрисдикции новых судов. По мнению египетского правительства, это требовалось для сохранения независимости и достоинства последних: разве можно было предоставить преследование совершенных против них проступков каким-либо другим судам? При обычной своей энергии оно отчасти добилось и этого. В начале 1873 г. собралась в Константинополе вторая международная комиссия из генеральных консулов и консулов, назначенных дипломатическими представителями держав в Турции. Нельзя не заметить, что в ней заседали не только, как в Каире, уполномоченные шести великих европейских держав и С. Штатов, но и делегаты некоторых второстепенных государств, а именно: Бельгии, Голландии, Швеции и Испании*(235). Эта комиссия под председательством генерального консула Англии (Philip Francis) изучила очень подробно два следующие вопроса: 1) какие преступления и проступки должны быть подсудны новым судам и 2) какие гарантии следует от них потребовать по делам уголовным. Комиссия работала усердно с 11 января по 16 февраля. Нубар-паша принимал в ее занятиях деятельное участие. В результате она постановила: 1) что обыкновенные преступления и проступки ведаются по-прежнему консульскими судами; 2) что новым судам подлежат преступления и проступки, совершенные против членов этих судов во время или по поводу исполнения ими их обязанностей, а также преступления и проступки, совершенные по службе лицами судебного ведомства*(236). III. Основные черты реформы На основании работ этих двух комиссий, Каирской и Константинопольской, Нубар-паша представил державам в 1873 г. окончательный устав судоустройства для смешанных процессов в Египте*(237). В нем всего 80 статей; в первом отделе говорится об юрисдикции гражданской и торговой; во втором о юрисдикции уголовной новых судов. К этому присоединены в третьем отделе некоторые специальные постановления. Мы приведем главные мысли этого устава: учреждаются три суда первой инстанции: в Александрии, Каире и Загазиге (последний был перенесен потом в Измаилию). Каждый из них составляется из 7-ми судей: 4-х иностранцев и 3-х туземцев. Решения постановляются 5-ю судьями (3 иностранцами и 2 египтянами). Председает один из иностранцев в качестве вице-президента. Он избирается абсолютным большинством всеми членами суда. В делах торговых к суду присоединяются два купца: один иностранец, другой туземец с совещательным голосом. В Александрии учреждается апелляционный суд из 11 членов: 7 иностранцев и 4 туземцев. В решении участвуют 8 членов (5 иностранцев и 3 туземца). О председателе то же правило, как и для судов первой инстанции. В случае надобности число судей может быть увеличено, но с сохранением указанного соотношения между иностранным и туземным элементами. Судьи избираются и утверждаются египетским правительством, но относительно иностранцев оно обращается официозно к их министрам юстиции и назначает лишь тех, которые получат разрешение от своего правительства. Сравнивая эти постановления с проектом, выработанным Каирскою комиссиею, мы видим, что число судей в них увеличено (в первых инстанциях 7 человек вместо 5, а во второй 11 вместо 7) и европейскому элементу дан более значительный перевес (особенно в апелляционном суде: 7 на 4, вместо 4 на 3). Но с другой стороны устав допускает важное уклонение от Каирского проекта: он не признал необходимости еще верховного кассационного суда в Каире. Компетентность новых судов распространяется исключительно на все иски по гражданским и торговым делам между иностранцами и туземцами и между иностранцами различных подданств, а также на все иски о недвижимых имениях, даже между лицами одной и той же национальности. Затем этим судам подсудны: правительство, члены администрации, управления частным имуществом хедива (daпras), и члены его семейства в их тяжбах с иностранцами. Но ведению их не подлежат: все, что касается вопросов о личном статуте иностранцев; все иски между иностранцами одной и той же национальности (они остаются по-прежнему подсудны отечественным судам их консулов); тяжбы относительно так называемых вакуфов (недвижимых имуществ, принадлежащих мечетям и разного рода богоугодным заведениям). Судам также не дозволено давать решения о государственном имуществе (propriйtй du domaine public), а Франция выговорила неподсудность им католических, религиозных и учебных заведений, стоящих под ее охраною. В особой статье кроме того она потребовала, чтобы генеральные консулы, консулы и т. д. с их семействами и всеми лицами, при них служащими, были изъяты от ведения этих судов. Заседания публичны, кроме тех случаев, когда, в видах общественной нравственности и охранения публичного порядка, суд сам распорядится иначе. Защита свободна, но пред апелляционною палатою представителями и защитниками сторон могут быть лишь лица, имеющие диплом адвоката. Кроме языка местного в суде допускается еще итальянский и французский. Исполнение судебных решений совершается по одному приказанию суда вне всякого воздействия со стороны администрации и консулов. Последние извещаются только о дне и часе исполнения. Судьи несменяемы, пока на 5 лет, но, по истечении сего срока, это будет возведено в общее правило. Их повышение и перемещение совершается с их согласия и по выслушании мнения апелляционной палаты, которая сносится об этом с заинтересованным судом. Египетское правительство не имеет права давать им никаких отличий, почетных или материальных. Всякое принятие ими сверх жалованья каких бы то ни было вознаграждений, ценных подарков и т. п. влечет за собою лишение их места и жалованья без всякого права вознаграждения за это. Дисциплинарная власть над членами суда принадлежит апелляционной палате. Ей же приносятся жалобы на них по дисциплинарной части со стороны дипломатического корпуса. Суды прилагают новые кодексы, представленные Египтом на усмотрение держав. В случае молчания, недостаточности или темноты закона они руководствуются принципами естественного права и справедливости (йquitй). В состав уголовных судов входят члены гражданских судов: полицейские нарушения (contraventions) иностранцев судит один из иностранных членов суда. Исправительный суд (tribunal correctionnel) и окружной (chambre de conseil) состоят каждый из трех судей (двух иностранцев и одного туземца) и из 4 иностранных асессоров. В ассизной палате (cour d'assises) заседают три советника (два иностранца и один туземец). Все 12 присяжных избираются из иностранцев. По желанию обвиняемого половина асессоров и присяжных должны принадлежать к той же национальности, как и он, а за недостатком таких лиц - к той национальности, на которую он укажет. Уголовные суды ведают: 1) полицейские нарушения; 2) проступки и преступления, совершенные прямо против лиц судебного ведомства и присяжных во время или по поводу исполнения ими их обязанностей; 3) а также совершенные против исполнения судебных приговоров и 4) проступки и преступления самих лиц судебного ведомства и присяжных по службе или вследствие злоупотребления ими их власти. Наконец, вся эта реформа в виде опыта вводится на 5 лет, в продолжение которых не должно делать никаких изменений. По истечении же этого срока, если она не окажется полезною на практике, державы могут либо возвратиться к старому порядку, либо, вместе с Египтом, принять новые меры. После новых переговоров этот проект принят державами*(238). Он получил силу закона 15 ноября 1875 г., а открыты новые суды 15 февраля 1876 г.*(239). По последним известиям, срок их деятельности продлен до 1 февраля 1882 г. IV. Критика реформы Ознакомившись с их происхождением и характером, мы должны естественно предложить себе еще следующие вопросы: как оказались эти суды на практике? желательно ли, по истечении срока искуса, удержать их и на будущее время и даже ввести в иных странах Востока? наконец, какие реформы относительно их следовало бы принять? При новизне и трудности этого дела неудивительно, что новые суды наткнулись на множество препятствий: задевая бесчисленные интересы, они должны были вызвать много толков, часто для себя не благоприятных. Были, конечно, ошибки и с их стороны. Наконец, их устройство не достигло предела возможного и даже желательного совершенства. Все это надо иметь в виду при их обсуждении. Не имея возможности изучить их на самом месте их деятельности, мы должны поневоле удовольствоваться отзывами писателей о них. Но эти отзывы далеко между собою расходятся и приходят к выводам диаметрально противоположным. Впрочем, это понятно: судебная реформа в Египте - дело еще очень новое, и, кроме того, национальные симпатии и антипатии авторов к Турции препятствуют беспристрастию их научных выводов. Как бы то ни было, но по занимающему нас вопросу писатели распадаются на три различные группы. Одни (Мартенс, Сариполос) считают сохранение консульской юрисдикции на Востоке необходимым еще на долгое время и требуют только некоторых улучшений в ее устройстве, а новые суды представляются им излишними. Слишком велика, по их мнению, пропасть между Кораном и христианством, и слишком груб весь политический и общественный строй магометанских стран, чтобы можно было говорить в настоящее время не только об отмене, но даже о каких-либо существенных изменениях капитуляций. В сущности эти писатели повторяют вышеприведенные нами доводы Французской комиссии 1867 г. Другие (Jozon, Lavollйe), напротив, видят в этой судебной реформе дело прогресса, которое должно в будущем поддержать и укрепить. От критических замечаний они почти воздерживаются. "Идея справедливости, как мы ее понимаем, говорит Жозон, была неизвестна жителям Египта. Новые суды раскрыли ее для них, и это вызвало всеобщее удивление и довольство. Зрелище этих судов, отправляющих правосудие одинаково для магометанина, христианина и еврея, для богатого и бедного, сильного и слабого, и руководимых при этом лишь добросовестным и глубоким изучением каждого отдельного дела - такое зрелище изменяет все принятые в Египте понятия и естественно производит в умах настоящую революцию. Смешанные суды достигли быстро такой популярности, что даже туземцы в своих тяжбах все чаще и чаще обращаются к ним. Но так как по уставу суды не компетентны в этого рода делах, то одна из тяжущихся сторон избирает себе в представителя европейца, уступая ему свое спорное право, и этот обман практикуется теперь открыто". Благодаря прекрасному выбору судей, они поставили себя независимо от египетского правительства; может быть, даже они идут в этом отношении слишком далеко. Буске так резюмирует результаты, достигнутые уже судебною реформою: "Она насадила на египетскую почву уважение к праву, независимость совести, безопасность тяжущихся, публичность юстиции и ипотечную систему и, удалив от суда подкупы и произвол, доказала свое внутреннее значение, подав хедиву такой пример, которым он, как искусный политик, сумеет воспользоваться". Наконец третью группу писателей составляют те, которые, относясь в целом сочувственно к судебной реформе, подвергают ее, однако, критической оценке. Берггруен указывает на недостаточность европейского элемента в судах. При их теперешнем составе судьба решений будет часто зависеть от голоса одного европейского судьи, что при условиях восточной жизни и обстановки может весьма пагубно отразиться на ходе правосудия. Новые кодексы, выработанные египетским правительством, столь неудовлетворительны, что грозят подорвать всю реформу. Это в сущности компиляция из французских законов, сделанная в несколько месяцев лицом, совершенно незнакомым с мусульманским правом. В особенности же плох гражданский кодекс. Вообще было бы гораздо целесообразнее, если бы державы предоставили судам на первых порах руководствоваться одним неписанным правом (обычаями и справедливостью), к которому им и без того, ввиду недостатков писанного права, придется прибегать беспрестанно, и затем позднее, на основании уже опыта, добытого новыми судами, созвали бы международную комиссию, на которую и возложили бы составление новых законов для этих судов. Какой важный шаг был бы сделан чрез это на пути международных сношений и цивилизации вообще! На исторической почве Египта сходятся европейцы всех национальностей: они вместе с жителями Востока судились бы тогда по общему, действительно международному, праву, возникшему из общих потребностей и соглашения народов, которое прилагалось бы и судами международными, составленными из судей европейских всех национальностей и из юристов Востока. Это само собою с течением времени повлечет к сближению и объединению Запада с Востоком и во всех остальных областях права чем в свою очередь более всего укрепляются сношения и мир между народами. Не меньшего внимания заслуживают замечания и Дютрие. Изучая, говорит он, судебную реформу в Египте, мы легко открываем следующие ее особенности: 1) эта реформа неполна, временна и отменима; 2) консульская юрисдикция остается в силе в тяжбах иностранцев одной и той же национальности; 3) консульские суды продолжают существовать также по делам уголовным, когда обвинение возбуждается против их соотечественников либо туземцами, либо иностранцами другой национальности; 4) наконец, местные суды ведают уголовные преследования против туземцев, возбуждаемые иностранцами. Они сохраняют вполне и юрисдикцию над туземцами в их взаимных спорах. Что же получаем мы отсюда в результате? И после введения новых судов в Египте продолжают существовать не менее 19 юрисдикций, различных по своему устройству и законам, которые они прилагают: 17 консульских, местная и смешанная. Тем не менее один капитальный пункт достигнут реформою: приложение единообразных законов ко всем торговым и гражданским делам судами, в которых большинство состоит из европейцев. Благодаря этому обстоятельству иностранецистец не должен теперь обращаться в делах этого рода ни к прежним смешанным судам, в которых преобладал элемент туземный, ни к консульскому суду ответчика, а это подвергало его в первом случае опасности получить отказ в правосудии и необходимости защищать свое право дипломатическими средствами чрез ходатайство консула; во втором - вступать в долгий и тяжелый процесс в Египте, чтобы потом, по его окончании, переносить с большими издержками апелляцию в какую-либо инстанцию в Европе. Относительно личного состава судов принято правило, чтобы в апелляционной палате заседали лишь члены, назначенные великими державами, а в низшие инстанции допущены также представителями второклассных государств. По этому поводу Дютрие делает верное замечание, что нет основания требовать, чтобы число иностранных судей стояло в соотношении с их соотечественниками, живущими в Египте. Новые суды призваны хорошим отправлением правосудия оберегать права туземцев и иностранцев, а не служить проводниками политических интересов той или иной державы. Поэтому, независимо от всякой пропорциональности, в судьи должны избираться лишь лица сведующие и неподкупные. Дютрие порицает отсутствие кассационной инстанции вроде той, какую предлагала Каирская комиссия. Теперешняя апелляционная палата, говорит он, будучи единою, пользуется излишними полномочиями*(240): она не находит себе ни противовеса в решениях другой такой же палаты, ни некоторого ограничения в самом законодательстве, часто темном и несовершенном; власть, единственно ее сдерживающая, это - дипломатическое действие держав. Он находит, что она похожа на международный совет, как будто, по мысли некоторых держав, она должна была служить не только правосудию, но и какой-то затаенной политической мысли дипломатии. Рядом с высшею кассационною инстанциею необходимо учредить и вторую апелляционную палату*(241). Во Франции и в Бельгии, как известно, кассационный суд отсылает решения, подвергнувшиеся его кассации, в другую апелляционную палату, но это, при теперешних порядках, было бы невозможно в Египте. В толкование и дополнение кодексов прибегать к принципам естественного права и справедливости кажется для Дютрие опасным: он находит целесообразнее в этих случаях обращаться просто к какому-либо определенному тексту или известному кодексу вроде, напр., французского. Наконец, Дютрие настаивает на расширении компетенции новых судов и на дела уголовные. Это возможно как ввиду того большего нравственного влияния, которое они успели уже приобрести, так и плохой организации в большинстве случаев консульских судов. Консулы слишком часто склонны видеть в соотечественниках своих клиентов, а при избрании себе асессоров или товарищей по судебной должности они нередко руководятся более чувством личной симпатии, чем достоинством избираемых ими лиц. Помимо всего этого консулы часто не обладают нужною подготовкою к судебному званию. Много преступлений, совершенных иностранцами, остаются безнаказанными, или виновные судятся и отбывают наказание не в Египте, а где-либо далеко в чужих краях. Но если державы полагают все еще опасным расширить ведомство смешанных судов, они могли бы теперь же, по мнению Дютрие, осуществить иную, менее радикальную, но практически не менее важную реформу: вместо многочисленных консульских судов установить один международный суд, который сосредоточил бы в своих руках всю судебную власть этих судов по делам уголовным и прилагал бы, с согласия держав, одни общие для всех законы. Отношения его к территориальной власти, которой было бы поручено материальное обеспечение его приговоров, оставались бы те же самые, как и отношения этой власти к отдельным консульским судам. На время можно было бы оставить за каждым консулом полную юрисдикцию над его соотечественниками. Этим был бы сделан важный шаг вперед в правосудии по всем делам: торговым, гражданским и уголовным. Из приведенных нами мнений видно, что большинство писателей одобряют в принципе судебную реформу в Египте, находя систему консульских судов устаревшею, нелогичною и не соответствующею требованиям хорошего правосудия. С тем вместе они высказываются и за продление существования этих судов по истечении пробного пятилетнего срока, конечно под условием введения тех улучшений, которые, по указанию опыта, необходимы. Это приводит нас к новому, не лишенному интереса вопросу: можно ли и при каких условиях распространить систему смешанных судов, подобных египетским, на остальные страны Востока? Безымянный автор одной статьи в Journal de droit international privй*(242) рассматривает этот вопрос по отношению к Японии. Он начинает с того, что подвергает эти суды сильной критике. Смешанные суды, говорит он, неизбежно приводят нас к следующей дилемме: или они зависят от местного правительства и тогда не дают иностранцам тех гарантий, которые мы от них ищем, или, наоборот, они получают независимый характер и тогда становятся государством в государстве. Судебное сословие делается могущественнее правительства. Это мы видим в Египте. Смешанные суды образуют там свой особый независимый мир. Они, может быть, хорошо отправляют правосудие, но никакие узы не соединяют их ни с правительством, ни с народом. Ревниво оберегая лишь свою самостоятельность, эти суды заботятся о торжестве Запада, а не о благоденствии Египта. Силою вещей превосходство в них будет принадлежать элементу европейскому, т. е. для страны чуждому*(243). Относительно Японии, продолжает автор, должно заметить, что учреждение таких судов приведет ее неминуемо к иностранному протекторату, и с нею повторится то, что было с Египтом: вместо подчинения иностранцев местным судам туземцы будут подчинены судам иностранным. Вот почему принцип капитуляций менее опасен для ее верховенства, чем смешанные суды. Однако, несмотря на все это, автор допускает последние и для Японии, но лишь по одним торговым делам, для которых следует выработать международный кодекс. Чисто гражданские иски возникают пока еще редко, а уголовная юрисдикция должна исключительно остаться в руках консулов, ибо нет возможности примирить два диаметрально противоположные воззрения на обвиняемого: наше, по которому он до приговора суда считается невинным, и японское - в силу коего каждый обвиненный виноват. Таким образом, замечает автор, каждый должен остаться при своем и, не поступаясь самостоятельностью, встречаться друг с другом лишь на нейтральной для обеих сторон почве: европейцы - при своих консулах; японцы при своих судьях, и только торговые дела будут подлежать ведению смешанных судов. Мы приходим к следующим общим выводам: во 1-х, в тех странах, где европейцев живет мало и где образованность стоит на низкой элементарной степени,сохранение капитуляций необходимо, и консулы должны исключительно судить своих соотечественников. Во 2-х, смешанные суды, подобные египетским, представляют, сравнительно с капитуляциями, второй важный шаг в деле сближения между народами, стоящими хотя на различных ступенях культуры, но поддерживающими оживленные сношения и желающими вступить в экономическое и юридическое общение. В 3-х, для того, чтобы смешанные суды в Египте обратились из временных в постоянные и даже послужили образцами для подобных же судов в других странах Востока, необходимы, по нашему мнению, некоторые существенные улучшения в их устройстве и составе: они должны сделаться вполне международными в том смысле, что иностранные судьи должны не только официозно представляться, но и прямо назначаться своим правительством. Территориальная же власть имеет по отношению к ним только право на exequatur, т. е. соглашение в той форме, которая доныне практикуется относительно консулов. Египет, как известно, сильно противился введению именно этого принципа, но он необходим в видах полной независимости этих судей от территориальных властей. В самом назначении судей участвуют в равной степени все цивилизованные народы, желающие или заинтересованные в этом. Нечего делать различия между большими и малыми государствами или установлять пропорциональность между числом судей и подданных известного государства в данной стране. Элемент европейский должен быть усилен в смешанных судах хотя на время, пока туземцы не достигнут более серьезного знакомства с правом в теории и на практике. По идее смешанные суды должны быть в равной степени независимы от происков иностранной дипломатии и от давления местного правительства, только под этим условием они будут проводниками европейской цивилизации на Востоке, лучшим органом правосудия и сильным средством нравственного и юридического перевоспитания мусульманских и языческих народов. В 4-х, в руководство этим судам необходимо дать твердые, тщательно выработанные законы, начиная с торгового и гражданского и кончая уголовным уложением. Лучше всего это важное дело поручить международной комиссии, составленной из опытнейших законоведов Европы и Востока. Оставляя неприкосновенными великие гуманные принципы, выработанные современным правосудием всех цивилизованных стран, надо, однако, насколько возможно, поставить их в согласие с правосознанием и житейскими потребностями восточных народов. Задача - трудная, многосложная, но не невозможная - здесь состоит в постепенном повышении нравственного мировоззрения этих народов до уровня христианско-европейской цивилизации. В 5-х, юрисдикция этих судов должна идти все расширяясь, начиная с самых простых торговых сделок обыденной жизни и кончая наиболее важными уголовными преступлениями. Подсудны им должны быть не только туземцы в своих сношениях с иностранцами, но и иностранцы одной или даже различной национальности. Исключаются лишь дела между одними туземцами. Отправляется правосудие от имени территориального правительства и тех союзных держав, которые подписали с ним договор о введении смешанных судов. Решения и приговоры их приводятся в исполнение особыми чиновниками, назначаемыми исключительно по усмотрению судов. В 6-х, мы вполне согласны с Дютрие в том, что до введения смешанных судов желательно, чтобы цивилизованные государства отказались на Востоке от особенных, национальных консульских судов и заменили их общими, международными судами, в которые по очереди и поровну назначали бы опытных юристов (а не простых чиновников и какими являются большинство консулов), знакомых, кроме того, с своеобразною жизнью и цивилизациею Востока. Наконец, в 7-х, со временем, хотя и в отдаленном будущем, смешанные суды должны уступить место судам обыкновенным, когда они совершат свою миссию водворят на почве Востока уважение к человеческой личности и к закону и выработают в области права сродство между всеми народами земного шара. Отдел второй. Формы третейского разбирательства Глава III. О смешанных комиссиях Мы обращаемся к учреждению, которое во многих отношениях стоит на рубеже между органами дипломатии и судебными установлениями; мы говорим о смешанных комиссиях. До сих пор дипломатический элемент в них преобладает, но мы думаем, что, ввиду их чисто судебного назначения, юридический элемент должен со временем получить в них первенствующее место. Во всяком случае нам следует ближе ознакомиться с их устройством и деятельностью, потому что, подобно смешанным судам в Египте, они дают нам много указаний и намеков по главному занимающему нас вопросу - о международном суде. Смешанные комиссии не составляют исключительно явления нового времени: мы встречаем их уже в некоторых актах XIV стол.*(244). В эти отдаленные эпохи они выступают с характером, отчасти присущим им и в наше время: как некоторая инстанция по делам о призах, когда противозаконная конфискация кораблей во время перемирия вызывала споры между сторонами. Однако в следующий период ожесточенных меркантильных войн они исчезают и появляются вновь с половины XVIII стол., когда сношения между государствами получают более постоянный и мирный характер. Еще более употребительными становятся они в нашем столетии, но в Европе они носят характер вполне административный, и задачи им поставляемые суть технические, специальные, при решении которых праву почти нет дела*(245). Сколько таких смешанных или международных комиссий учреждено в силу Берлинского конгресса 1878 г.! Двум смешанным же комиссиям - одной из представителей великих держав и Турции, другой из делегатов придунайских государств - поручен в силу Парижского трактата*(246) надзор за свободой судоходства по Дунаю. Нам нечего останавливаться на такого рода комиссиях: нас интересуют те из них, которые отличались своим более или менее судебным характером. Здесь для нас важны комиссии американские, т. е. те, которые учреждались Соединенными Штатами в их договорах почти со всеми американскими государствами и с некоторыми странами Европы, чаще всего с Англиею. Трактаты эти проходят чрез всю историю Штатов, но наиболее важные из них те, которые заключены в последнее двадцатилетие. Вместо прежних самых общих и кратких указаний на смешанные комиссии мы находим в них все более и более точные и полные сведения об устройстве и деятельности этих комиссий, причем нельзя не заметить усовершенствования всего этого учреждения. Таковы конвенции Соединенных Штатов с Новою Гренадой 10 сент. 1857 г., продолженная потом с Колумбиею (10 февр. 1864 г.)*(247); - с Парагваем 4 февр. 1859*(248); - с Коста-Рикой 2 июля 1860*(249); - с Экуадором 25 ноября 1862*(250); - с Перу 12 янв. 1863*(251) и 4 дек. 1868*(252); - с Венецуэлой 25 апр. 1866*(253); - с Мексикой 4 июля 1868*(254); - с Испаниею 12 февр. 1871*(255) и знаменитый Вашингтонский договор с Англиею 8 мая 1871 г.*(256). По мысли этих трактатов, смешанные комиссии являются до некоторой степени дополнительною юридическою инстанциею то к обыкновенным судам, то к дипломатии. К судам - в том отношении, если дело идет просто о жалобах частных лиц; к дипломатии скорее в тех случаях, когда споры касаются более непосредственно самих государств. Юридическою же инстанциею они представляются нам главным образом потому, что в них допускается нейтральный элемент, который должен, наподобие третейского судьи, уравновешивать и примирять воззрения заинтересованных сторон, если они сами не могут достигнуть соглашения, и при этом руководствоваться даже принципами права, хотя более неписанного и естественного, чем положительного. На этом основании мы видим в смешанных комиссиях, так устроенных, своеобразную, но очень еще несовершенную, форму третейского суда. Очевидно, она может получить в будущем значительные усовершенствования относительно устройства и особенно тех принципов, которые должны ею управлять. Тогда, преобразившись вполне в юридическую инстанцию, смешанные комиссии могут оказать для охранения мира самые благодетельные услуги. Постараемся же, на основании вышеуказанных трактатов, дать себе отчет об их современной деятельности. I. Поводы к учреждению Поводы созвания смешанных комиссий могут быть подведены под две главные категории: споры о границах и жалобы (claims) частных лиц или компаний одного государства против частных же лиц, компаний или даже против правительства другого, вызванные незаконными деяниями против их лиц или имущества. Эти поводы не имеют большего политического значения, но они все-таки важны для поддержания добрых сношений между государствами и особенно жалобы второго рода препятствуют правильному развитию гражданского оборота. Под спорами о границах следует разуметь не споры о целых областях, а о тех или иных пограничных линиях и небольших участках, которые вследствие неясности трактатов приписываются себе обеими сторонами. Так, в силу договора 1794 г. (так называемого договора Джея) между С. Штатами и Англиею комиссии было поручено определить, что такое река Сен-Круа, образующая в силу Версальского мира 1783 г. северо-восточную границу между Штатами и английскими колониями*(257). Но этим споры о пограничной линии между обеими сторонами не прекратились. В Гентском договоре (24 дек. 1814 г.) говорится снова о созвании трех смешанных комиссий для этого дела. Из них одна*(258) не могла прийти ни к какому результату. Комиссары подали своим правительствам отдельные мнения. Вопрос этот, получивший потом известность под именем "вопроса о северо-восточной границе" (the Northeastern-Boundary-Question), был предложен в 1827 г. на третейское разбирательство нидерландского короля и вполне разрешен только в договоре 1842 г., установившем современную пограничную линию. Пример этой комиссии, заседавшей в St. Andrews, показывает наглядно всю недостаточность назначения комиссаров одними заинтересованными сторонами. Присутствие в них нейтральных представителей делает их обсуждения более беспристрастными и скорее обеспечивает хороший исход дела. Смешанной же комиссии поручено С. Штатами и Англиею по договору 1 июля 1863 г. рассмотреть их спор о территории, окружающей залив Puget. Эта комиссия постановила 10 сент. 1869 г. свое решение, не прибегнув даже к общему посреднику*(259). Один из новейших примеров в Европе созвания смешанной комиссии для окончания пограничных споров представляют нам Италия и Швейцария, заключившие в Берне 31 дек. 1873 г. компромисс о том, чтобы такая комиссия, собравшись в Милане, определила окончательно границу между итальянскою и швейцарскою территориею, в кантоне Тессине, в так наз. Краваирольских Альпах (Alpi di Cravaпrola). Препирательства об этом шли несколько столетий. Спор решен 23 сент. 1874 г. в пользу Италии*(260). Что касается до жалоб второй категории, приносимых частными лицами, то они встречаются весьма часто и достигают иногда почтенных сумм. Справедливое решение их очень важно ввиду громадного развития в наше время торговых сношений разного рода. Комиссия, созванная в Вашингтоне по конвенции С. Штатов с Мексикой 4 июля 1868 г., должна была разобрать жалобы, возникшие со времени ГваделупГидальгского мира 1848 г.: американские - до 1017 на громадную сумму 500 милл. долларов, и мексиканские -958- на 83,972,819*(261). По конвенции С. Штатов с Испаниею 12 февраля 1871 г. была созвана комиссия также в Вашингтоне для рассмотрения жалоб, возникших со времени последнего восстания на острове Кубе, т. е. с 1 окт. 1868 г. По поводу их между сторонами велась продолжительная переписка, вызвавшая немалое раздражение. Предъявленные жалобы (числом 365) достигали 31,813,053 долларов*(262). Но особенную знаменитость и в Европе приобрела комиссия, которая заседала в Вашингтоне в силу 12 ст. Вашингтонского договора 8 мая 1871 г. Она должна была разобрать жалобы английских подданных на правительство С. Штатов и, наоборот, жалобы американских граждан на английское правительство, за противозаконные действия против их лиц и имуществ, совершенные от 13 апреля 1861 до 9 апреля 1865 г.*(263). Она открыла свои заседания по решении алабамского спора женевским судом. Ей было предъявлено со стороны Англии 478 жалоб, а со стороны С. Штатов 19*(264). Она окончила свои дела 25 сент. 1873 г.*(265), присудив последние к уплате 1.929,819 долл. золотом за несправедливые решения американских судов относительно призов, отнятых у англичан. Этот пример сам по себе заслуживает полного внимания: служа лучшею критикою неудовлетворительного состояния призового судоустройства, он, по мнению Геснера, показывает, что "осуществление научных принципов в постепенном введении международных призовых советов есть дело возможное"*(266). Но, к сожалению, эта комиссия на практике оказалась гораздо ниже своего призвания. Она подтвердила большинство решений американских судов и между ними даже такие, которые были вопиющим нарушением международного права*(267). Более всего обесславила она себя приговором по делу английского корабля Спрингбока и этим как бы дала санкцию несправедливой теории англо-американских публицистов о "непрерывности путешествия" (the doctrine of continuons voyage) в вопросах о нарушении блокады - теории, получившей особое широкое применение во время последней междоусобной войны в Америке*(268). По конвенции 15 января 1880 г. между Франциею и С. Штатами, смешанной же комиссии (всего из 3 членов) поручено рассмотрение жалоб и претензий как французских подданных, потерпевших во время американской междоусобной войны, так и американских граждан, потерпевших от Франко-прусской войны, действий Парижской коммуны, а также от войны между Франциею и Мексикою*(269). II. Способ учреждения и состав Комиссии учреждаются не иначе, как по добровольному соглашению сторон, причем в предварительной конвенции стороны определяют как предмет спора, так и порядок делопроизводства и решения. Жалобы частных лиц могут поступать на рассмотрение смешанных комиссий лишь в тех случаях, когда истцы напрасно истощили все законные средства пред отечественными судами ответчиков*(270). Члены комиссий, комиссары (commissioners), назначаются верховною властью: в С. Штатах президентом с ведома и согласия сената. Назначают их обыкновенно в нечетном числе: чаще всего 3, иногда 5*(271). Каждая сторона выбирает одинаковое их число: по одному или по два*(272). Эти комиссары выбирают затем одного общего посредника (sur - arbitre, umpire), причем практика указывает на различные приемы: редко конвенции умалчивают совершенно о способе его избрания*(273); иногда, если комиссары не согласятся между собою в выборе, они назначают (каждая сторона) по одному лицу, и затем жребий решает, либо кому из них быть посредником вообще, либо же по каждому отдельному случаю, который вызовет несогласие между комиссарами*(274). Обыкновенно посредник обозначается просто как "третье лицо"*(275), но иногда говорится прямо, чтоб он был выбран из граждан третьего нейтрального государства*(276), и это более соответствует идее третейского разбирательства. В новейших конвенциях выбор общего посредника предоставляется нейтральному государю или его дипломатическому агенту, аккредитованному при одной из договаривающихся сторон*(277). Этот путь нам кажется самый верный, с оговоркою только, чтобы выбор, как мы сейчас заметили, падал на подданного третьей страны. При комиссиях правительства назначают своих специальных агентов (counsel or agent), обыкновенно по одному с каждой стороны*(278). Они обязаны "содействовать комиссарам, представлять и поддерживать претензии своего правительства, возражать на жалобы противника и вообще являться представителями своего государства по исследованию и решению всех предлежащих споров"*(279). Комиссары избирают себе секретаря (clerk) или других лиц в видах облегчения делопроизводства. Секретари ведут протоколы всем заседаниям. III. Порядок делопроизводства О порядке делопроизводства мы находим правила более подробные и точные по мере того, как приближаемся к нашему времени. Прежние договоры едва упоминают о них, но особенно интересны в этом отношении конвенции С. Штатов с Перу (1868), Мексикой (1868) и Испанией (1871). Государства в этих договорах начинают с того, что определяют город, в котором, и срок, когда комиссия должна собраться*(280). До преступления к какому бы то ни было делу, комиссары в общем собрании приносят присягу или делают и подписывают заявление (declaration), что они обязываются: "по своему крайнему разумению разбирать и решать все предъявляемые им споры, тщательно и беспристрастно, согласно с публичным правом (public law), внутреннею справедливостью (equity), без страха, благоприятства или расположения к собственной стране"*(281). Эта клятва произносится пред верховным судом, или вообще пред каким-либо судьей, или же пред иною компетентною властью*(282). Слова присяги или декларации заносятся в протокол. Затем комиссары приступают немедленно к избранию общего посредника, который также приводится к присяге, записываемой в протокол. Выше мы заметили, что компромисс (конвенция, учреждающая комиссию) определяет город, в котором комиссары должны собраться. С американской стороны для этого чаше всего избирали Вашингтон. Но это правило не абсолютно: в некоторых прежних конвенциях (С. Штатов с Англиею) мы находим весьма рациональную оговорку, что "комиссарам, по их благоусмотрению, предоставляется возможность перенести свое пребывание в другое или другие места"*(283). Эта оговорка необходима в виду непредвиденных обстоятельств: эпидемии, восстания и т. д. Комиссиям указывают не только место, но и срок их действий. При общей медленности третейского разбирательства и массе накопляющихся иногда жалоб, определение срока нельзя не признать целесообразным, лишь бы это не делалось в ущерб правосудию. Мы находим сроки в 18 месяцев, 12, 9 и 6. Это обыкновенные. Наименьший срок 3 месяца*(284), а наибольший 2 1/2 года*(285). Но если по истечении срока предоставленного комиссии, некоторые дела останутся еще нерешенными пред общим посредником, для окончания их ему дается иногда дополнительный, 30дневный срок*(286). Все эти различия в сроках легко объясняются, конечно, множеством или важностью дел, подлежащих разбирательству. Вакансия, могущая открыться во время заседаний, по отношению ли к комиссарам, или по отношению к общему посреднику, восполняется немедленно тем же способом, каким было назначено лицо выбывшее. Случаи вакансий по конвенциям суть*(287): смерть, отсутствие, неспособность, уклонение от принятой на себя обязанности или совершенное неисполнение ее. В последних случаях произвольного невыполнения (omitting, declining и ceasing), мы не видим, чтобы конвенции назначали для виновных какое-либо наказание или пеню. Это желательно, однако, в видах устранения произвола как комиссаров, так и посредников: раз обязавшись пред сторонами решить их спор, они очевидно, даже в юридическом отношении, не должны уклоняться от своего дела, и разве болезни и самые серьезные обстоятельства могут быть приняты уважительными для этого причинами. Но говоря об ответственности, мы само собою разумеем ответственность гражданскую. Комиссиям предоставляется довольно широкая внутренняя автономия. Комиссары обязаны рассматривать дела вместе, но "в таком порядке и таким образом, как они считают это целесообразным". Основанием для их суждения служат различные документы, акты, сделки и т. п., которые представляются сторонами не иначе, как чрез посредство их правительства. О времени и способе предъявления этих доказательств комиссии сами публикуют во всеобщее сведение, причем, однако, требуется, чтобы сторонам дан был достаточный срок*(288). Правительства обязаны, по требованию кого-либо из комиссаров, доставлять документы, находящиеся в их руках и необходимые для верной оценки разбираемых дел*(289). Впрочем, комиссии пользуются не одними письменными документами, но и могут, если нужно, выслушивать по одному свидетелю*(290) с каждой стороны по каждому отдельному делу. Они решают как вопрос о праве, так и вопрос о факте, т. е. признают справедливость жалоб и сумму следуемых отсюда вознаграждений*(291). Заслуживают внимания постановления конвенции 1871 г. между С. Штатами и Испаниею. Комиссии предоставляется право пересмотра (review) таких решений судов острова Кубы, касательно граждан С. Штатов, которые приняты в отсутствие заинтересованных сторон, или вопреки международному праву или же гарантий и форм (судопроизводства), установленных между Штатами и Испаниею в договоре 27 окт. 1795 г. "Комиссия не только пересматривает такие решения, но и делает свои постановления, поскольку они кажутся ей справедливыми". Наименее удовлетворительными следует признать постановления трактатов о тех принципах, которыми комиссии должны руководиться при разбирательстве дел и постановке решений. Эти принципы обозначаются очень широкими и неопределенными терминами и, кроме того, перечисляются далеко не одинаково в различных трактатах. После общих предписаний, чтобы комиссары относились к своему делу "со тщанием и беспристрастием", не поддаваясь каким-либо чувствам "страха, приязни к лицам или даже к отечеству" (в чем они, как мы видели, обязываются клятвенно), конвенции чаще всего требуют, чтобы комиссары разбирали "по справедливости и внутренней правде" (according to justice and equity). В новейшее время к этим понятиям прибавляют то "публичное право" вообще*(292), то "право международное"*(293), в совокупности с трактатами, существующими между сторонами вообще"*(294), или только вместе с "известным, определенным трактатом", на который в таких случаях и указывается. Обязанность комиссаров сообразоваться с этими началами заносится в декларацию, которая подписывается ими при вступлении в должность. В 6 ст. договора Джея мы находим еще одну, весьма разумную оговорку: комиссары обязуются клятвенно воздержаться от выполнения своих обязанностей во всех тех случаях, где они будут лично заинтересованы. Для каждого ясно, как недостаточно указанное перечисление начал, которыми должны руководиться комиссары. Понятия о справедливости, об aequitas, бывают не одинаковы не только у различных народов, но и у отдельных лиц одного и того же народа. Смотря по своей внутренней природе, или иногда по степени своего развития, при обсуждении одного и того же дела, люди дают перевес то строгому, формальному праву, то внутренней правде. Согласить возникающие отсюда противоречия - весьма трудно. Столь же недостаточны ссылки на "публичное право", "международное" или "договорные обязательства" (treaty stipulations). По неопределенному характеру и широкому объему этих понятий - для толкования открывается громадный простор и произвол. Сила наших замечаний не ослабляется тем, что комиссары должны руководиться не только этими началами, но (можно сказать главным образом) условиями компромисса, заключенного между сторонами. Это ограничивает, но не уничтожает, возможность произвола с их стороны. Вот почему нам кажется весьма рациональным само по себе предписание знаменитой 6 ст. Вашингтонского договора 1871 г., чтобы третейские судьи руководились наперед определенными принципами. Вообще развитие судебной практики в международных делах должно идти об руку с законодательною деятельностью государств в этой области. Всем своим заседаниям комиссары ведут подробные и точные протоколы, которые они потом представляют правительствам вместе с своими решениями. IV. Решение Разбирая дела вместе, комиссары обязаны и вместе постановлять решения либо единогласно, либо большинством (напр., 3 голоса из 5). Во всех разногласиях они обращаются к общему посреднику, который, рассмотрев доказательства, приводимые в пользу и против спорного дела, и выслушав, если нужно, по одному свидетелю с каждой стороны, кладет решение окончательное и безапелляционное*(295). Эти решения как комиссаров, так и посредников излагаются письменно по каждому делу и скрепляются подписью всех членов. Они признаются правительствами вообще окончательными*(296); на них не только нет апелляций, но и во многих конвенциях прямо говорится, что комиссии призываются для решения всех существующих ко времени их открытия споров между сторонами. Затем жалобы, не предъявленные в назначенный для комиссии срок, считаются правительствами недействительными*(297). Государства, учреждая комиссии, обыкновенно "торжественно и искренно" обязываются привести их в исполнение. В некоторых новейших конвенциях*(298) мы находим об этом слишком абсолютные выражения: правительства обещают исполнить эти решения без какого бы то ни было возражения, уклонения или отсрочки"*(299). Очевидно, государства не могут лишить себя верховного права просмотра этих решений, хотя бы с тою единственною целью, чтобы убедиться, насколько комиссары, постановляя свое решение, действовали сообразно с условиями компромисса, с юридическою очевидностью представленных им документов и общими началами международного права. A в силу этих соображений приведенные нами выражения излишне безусловны. Поэтому мы предпочитаем редакцию конвенции 1871 г. (между С. Шт. и Испаниею), где просто говорится, что государства исполнят решения комиссии вполне "добросовестно и так скоро, как только можно". Но критикуя слова некоторых договоров относительно исполнения третейских решений, мы не признаем необходимости подобного обязательства в этих договорах. Если государства прибегают к третейскому разбирательству своих споров, они, очевидно, не только нравственно, но и юридически, обязаны подчиняться приговору ими самими выбранных судей, поскольку, конечно, эти судьи оставались в пределах своего полномочия. Пересмотр же их решений, о котором мы сейчас упоминали, сам по себе не обозначает ни апелляции, ни кассации. Конвенции содержат в себе подробности и относительно содержания комиссаров. Общий принцип здесь состоит в том, что каждое правительство платит своим комиссарам и секретарям*(300), а содержание общего посредника и все случайные издержки падают поровну на обе стороны. Таковы главные черты, характеризующие смешанные комиссии. Изучая их деятельность по трактатам, мы видим, что с течением времени они все чаще и чаще учреждаются государствами, и правила, определяющие круг их деятельности, получают более полную и юридическую выработку. Это для нас важно и указывает на то, что названные комиссии вызываются действительными потребностями современной жизни. Они не ограничиваются разбирательством претензий частных лиц различных государств, но им нередко приходится высказываться и о незаконных действиях одного правительства против граждан другого. Во всех этих случаях возникающие споры не могут быть ни оставляемы без разрешения, ни разбираемы внутреннегосударственными судами, потому что в первом случае немыслим широкий и обеспеченный оборот в гражданских делах, а во втором самая компетентность судов сомнительна: помимо вопроса об их беспристрастии, национальные законы государства бывают большею частью недостаточны для обсуждения дел и отношений, которые возникли и сложились не под их влиянием, а под действием законов иностранных. Кроме того, правонарушения, совершаемые государствами, по природе своей должны быть обсуждаемы по началам не внутренних законов этих государств, а международного права. Геснер полагает, что смешанные комиссии могли бы служить апелляционною инстанциею для нейтральных, недовольных решениями призовых судов. Он говорит: "Был бы сделан большой шаг вперед, соответствующий практическим потребностям, если бы, удерживая юрисдикцию воюющего, нейтральным было бы предоставлено право, в случаях, когда они чувствуют себя оскорбленными решением призового суда, подавать апелляцию в смешанную комиссию, которая созывалась бы для этого по заключении мира"*(301). Мы не разделяем этого воззрения уже потому, что весьма неудобно такое смешение судебных инстанций с дипломатическими учреждениями: цели тех и других, приемы их занятий, самые принципы, ими руководящие, так различны, что установление между ними соотношения и связи может только пагубно отразиться на значении и существовании права, которому служить призваны суды. Сам Геснер немного позднее видоизменил свой взгляд: он пришел к той мысли, что "международный, а не национальный характер призовых судов вытекает как из юридических начал, так и из соображений политики"*(302), что поэтому "учреждение международных призовых судов является ceterum censeo всякой реформы, преследующей какую-либо серьезную цель в области морского права"*(303), и что наконец "важный шаг вперед будет сделан, когда воюющие перестанут быть, по отношению к нейтральным, судьями в собственном деле, но когда международный суд, составленный из сведущих людей и облеченный судебною властью, будет постановлять окончательные решения"*(304). А в таком случае всякая апелляционная инстанция с дипломатическим характером совершенно излишня. Повторяем, смешанные комиссии, несмотря на преобладание в них дипломатического элемента, представляют особую форму третейского суда. Как и призовые инстанции, они нуждаются в преобразовании их в международные учреждения с строго судебным характером. Между тем на практике начала, их характеризующие, получили дальнейшее развитие в Женевском третейском суде 1872 г., решившем знаменитый Алабамский спор. Глава IV. Важнейшие третейские решения в XIX столетии Третейские решения, постановляемые часто, как мы видели в Средние века, исчезают почти совсем в тот период новой истории, который известен под именем абсолютизма и династической политики. Иначе и не могло быть в эти печальные эпохи непрерывных войн, нескончаемых споров о престолонаследиях и самых фантастичных проектов разделов разных государств. Право, как во внутренней, так и во внешней жизни народов, существовало гораздо более на бумаге, нежели в действительности. Вот почему в большом собрании трактатов Дюмона мы встречаем очень немного компромиссов - и то по вопросам весьма второстепенным*(305). "В продолжение многих веков, говорит Клюбер, третейские решения почти совсем вышли из употребления. Читая манифесты и прокламации государей, можно пожалуй подумать, что они никогда не предпринимали войны иначе как против своей воли и истощив все средства для ее избежания. Отчего же они никогда не обращаются к третейским судьям? Лишь иногда принимают они посредничество нейтральной державы, которое, однако, почти всегда остается безуспешным. Итак, строго говоря, только одна война может обеспечить неприкосновенность прав"*(306). На постановленный вопрос Клюбер не дает ответа; но он ясен для каждого. При отсутствии права, война делается действительно единственным способом - правда весьма грубым - охраны общежития. В эпохи, о которых упоминает Клюбер, она была почти нормальным явлением, потому что находила самую благоприятную для себя почву в повсюду господствовавшей неограниченной монархии. Это явление давно уже метко подмечено Руссо: "Можно ли, говорит он, подчинить суду людей, которые кичатся тем, что власть их основана исключительно на мече и которые упоминают о Боге разве только потому, что Он на небе?"*(307) Но после великих переворотов, вызванных войнами революции и Наполеона I, усиливается движение в пользу мира. В нашем столетии третейское разбирательство начинает встречаться все чаще и чаще, и оно вызывает даже особую литературу. По предметам третейские решения могут быть удобно подведены под следующие четыре главные группы: нарушения прав личности иностранных подданных; споры об убытках; нарушения нейтралитета и споры о территории в колониях. I. Задержание подданных иностранного государства Задержание английских офицеров с корабля Лафорт 1863 г. 7 июня 1862 г. три английские офицера с корабля La Forte были арестованы в Рио-Жанейро бразильскою полициею за драку с полицейскими агентами. Их отвели в темницу. Но когда английский консул заявил об их национальности и общественном положении, их освободили немедленно. Дело могло бы этим кончиться, тем более что, по словам бразильских чиновников, Англичане были выпивши и первые начали ссору. Но английское правительство увидело в этом тяжкое нарушение чести английского флота и потребовало от Бразилии удовлетворения. В третейские судьи избран король Бельгии. Он постановил решение в пользу Бразилии, на том основании, что не ее власти были зачинщицами ссоры, а в приложении к английским офицерам бразильских законов нельзя усмотреть преднамеренного оскорбления ни их личности, ни чести британского флота, тем более что эти офицеры, во время их задержания, даже не носили знаков своего чина*(308). Дело капитана Вайта 1864 г. 23 марта 1861 г. английский капитан Вайт был задержан в городе Каллао по подозрению в убийстве президента Перуанской республики дон Рамон Кастилья, павшего от руки убийцы вечером 24 июня 1860 г. Из Каллао Вайта отвезли в Лиму, где его продержали в темнице до 9 января 1862 г. В этот день его освободили после суда, по недостаточности улик, но с оговоркою, чтобы он немедленно выехал из Перу. Английское правительство вступилось за него и вследствие потерпенного Вайтом оскорбления и убытков от позднего привлечения к суду и изгнания - потребовало в его пользу от Перу 4,500 ф. стерл. В третейские судьи избран сенат Гамбурга. Он признал 12 апреля 1864 г. жалобу английского правительства совершенно неосновательною и недопустимою ввиду того, что власти Перу действовали в данном случае вполне согласно с законами страны и что обвинительный против них акт, представленный Англиею, был написан с крайним пристрастием и с такими преувеличениями, которые бросались в глаза. Издержки по этому процессу разделены поровну между сторонами*(309). Убийство японца китайскими подданными 1875 г. Недавно (1875 г.) к третейскому разбирательству прибегли даже обе главные державы крайнего востока - Китай и Япония. У них возник спор по поводу убийства подданными первого одного японца на острове Формозе. Спор принял острый характер, но по совету кабинетов Вашингтонского и Лондонского стороны избрали в третейские судьи г. Вед, представителя Англии в Пекине. Он присудил Китай к уплате японскому правительству денежного вознаграждения*(310). II. Споры об убытках Споры об убытках возникают вообще по каждому процессу, но иногда они имеют и самостоятельное значение, касаясь то имущественных прав частных лиц, то правительств. Спор о невольниках 1822 г. Первая статья Гентского договора 1814 г. между С. Штатами и Англиею повела между ними к следующим разногласиям: этою статьею определяется, что стороны взаимно возвращают всю, занятую ими во время войны или после подписания Гентского трактата, территорию с принадлежащею к ней публичною и частною собственностью, в том числе и невольниками. В силу этого С. Штаты потребовали потом от Англии, для своих граждан, как их частную собственность, возвращение невольников, или же полное вознаграждение за тех из них, которые находились ко дню обмена ратификаций Гентского договора на каком-либо пункте территории, указанной в этом договоре, но тогда еще занятой британскими войсками. При этом не было допущено различия между невольниками, находившимися на суше или на английских кораблях, стоявших в пределах территории или юрисдикции Штатов. По лондонской конвенции 20 октября 1818 г. стороны согласились "передать этот спор на решение какого-либо дружественного государя или государства, обязываясь с тем вместе считать его решение окончательным по всем возбужденным вопросам". В третейские судьи избран русский император Александр I, который издал свое решение 22 апреля 1822 г. по желанию сторон на основании буквального и грамматического смысла первой статьи Гентского договора и лишь на втором плане, сообразуясь с общими началами международного и морского права. Англия была приговорена к уплате вознаграждений за невольников, увезенных ею из пределов территории, обозначенной Гентским договором. Для определения стоимости этих невольников стороны заключили при посредстве императора Александра в Петербурге 12 июля 1822 г. новую конвенцию, в силу которой они обязались учредить смешанную комиссию из 4 членов (каждая избирает по одному комиссару и одному посреднику). В случае разногласия члены эти прибегают к третейскому разбирательству посланника или другого агента державы - посредницы, аккредитованного при правительстве С. Штатов. Впрочем, по некоторым вопросам это несогласие устраняется самою комиссиею: комиссары выбирают по жребию одного из двух посредников, который вместе с ними и оканчивает дело. Комиссия эта, собравшись в Вашингтоне, не достигла благоприятного результата: члены ее разошлись по несогласию. Наконец этот спор был окончен Лондонскою конвенциею 1826 г., по которой Англия обязалась выплатить Штатам за увезенных ею невольников сумму в 1.240,960 долларов*(311). Дело о невольниках с корабля Креоль 1853 г. Другой подобный же спор о невольниках возник, как и предыдущий случай, между Англиею и С. Штатами в 1841 г. Во время пути американского корабля Creole из Ричмонда в Новый Орлеан некоторые из находившихся на нем невольников возмутились, убили одного пассажира, тяжело ранили капитана и нескольких матросов и завладели кораблем. Помощник капитана, уступая их угрозам, направил корабль в Нассау, где по его прибытии американский консул задержал 19 из наиболее провинившихся. Что касается до остальных (всех было до 135 чел.), то нельзя было констатировать, каким способом они вышли на берег. Вашингтонский кабинет потребовал от Англии выдачи всех этих невольников. Но Англия формально в этом отказала, ссылаясь на то, что от одного факта вступления на английскую почву все названные невольники сделались свободными. Назначенная для решения этого спора 8 февраля 1853 г. смешанная комиссия не могла прийти к соглашению. В общие посредники избран тогда один из известных английских юристов Bates, который признал Англию обязанною возвратить невольников или уплатить вознаграждение за них на том основании, что, во 1-х, английские власти не имеют никакого права над американскими невольниками, находящимися на американском корабле в портах Англии, и, во 2-х, английские законы не дозволяют никакому сановнику вопреки международному праву вторгаться силою на корабль дружественного государства, не совершившего никакого предосудительного поступка и чрез это попирать ногами дисциплину, которую командир судна обязан поддерживать на палубе по своим отечественным законам*(312). Дело о кули на корабле Мария Люц 1875 г. Перуанский корабль, Maria-Luz отплыл 28 мая 1872 г. из Макао в Каллао с 225 кули на борте. Дурная погода заставила его зайти, 10 июля, в японский порт Канагава. Вследствие жалобы представителя Англии японские власти задержали этот корабль с целью удостовериться в живом товаре, который он вез. Кули свели на берег в качестве свидетелей, и так как они не пожелали возвратиться на корабль, японские власти не нашли нужным принудить их к этому. Дело дошло до суда, и он объявил контракт, заключенный китайцами, недействительным. Правительство Перу увидело в этом акте оскорбление своих подданных и нарушение принципов международного права. После двух конференций в июне 1873 г. между представителями Японии и Перу оба государства избрали в третейские судьи императора всероссийского Александра II. В своем решении, изданном в Эмсе 17/29 мая 1875 г., император признал японское правительство не ответственным за задержание Марии Люц в Канагаве, так как "оно действовало bona fide, в силу собственных законов и обычаев, не нарушило ни общие принципы международного права, ни особенные обязанности трактатов и не может быть обвиняемо в недостатке уважения или в недоброжелательстве по отношению к правительству или к гражданам Перу"*(313). Спор об убытках между Франциею и Мексикою после Веракрузского мира 1844 г. При заключении мира в Веракрузе между Франциею и Мексикою 9 марта 1839 г. возник между ними спор о следующих двух вопросах: во 1-х, имеет ли Мексика право требовать от Франции возвращения военных кораблей, захваченных последнею после сдачи крепости Сен-Жан-д'Уллоа, или суммы, равной их стоимости, и во 2-х, следует ли назначить вознаграждение с одной стороны французам, потерпевшим вследствие закона, изданного Мексикою, об их изгнании, а с другой мексиканцам, пострадавшим от враждебных действий, совершенных после 26 ноября 1838 г. Спор этот передан на решение английской королевы, которая в своем приговоре, от 9 авг. 1844 г., дала на оба вопроса отрицательный ответ, на том основании, что между обеими сторонами существовала тогда война, которая оправдывала действия, совершенные обоими правительствами и подавшие повод к жалобам*(314). Требования вознаграждения за призы: Дело о кораблях Велоц-Марианы, Виктории и Ла-Вижи 1852 г. Во время войны между Франциею и Испаниею в 1823-24 г. та и другая сторона взяли несколько призов. Для решения вопроса об их законности они заключили потом особую конвенцию (5 янв. 1824 г.). Но относительно трех судов стороны не могли прийти к соглашению: Испания требовала вознаграждения за двое из них: Veloz-Mariana, взятое французами за шесть недель до начала войны, и Victoria, захваченное уже во время враждебных действий. Франция добровольно выдала Испании как самую Викторию, так и часть груза, оставшегося нетронутым, но Испания добивалась вознаграждения и за остальную утраченную часть груза. Напротив, с своей стороны Испания отказывалась вознаградить французов, потерпевших от захвата испанским капером французского фрегата La Vigie три месяца спустя по окончании войны. Впрочем, Испания отказывалась не абсолютно, но обусловливала свое согласие тем, чтобы Франция с своей стороны удовлетворила испанцев, потерпевших от взятия Велоц-Марианы. Между тем, когда был задержан французский фрегат, призовой суд в Арекипе признал с самого начала полную незаконность этого приза. Но колониальные власти, несмотря на это, воспользовались его грузом, а корабль обратили в капер. Спор этот оставался нерешенным до 1851 г., когда, в силу Мадридской декларации 15 февраля*(315), стороны прибегли к третейскому разбирательству нидерландского короля. В своем решении (13 апреля 1852 г.)*(316) он признал Францию ответственною касательно Велоц-Марианы, но не относительно Виктории, а Испанию присудил к удовлетворению лиц, потерпевших от взятия Ла-Вижи, без всякого требования взаимности со стороны Франции*(317). Десять лет спустя, в новой конвенции, 15 февраля 1862 г.. Франция, регулируя свои финансовые дела с Испаниею, передала ей обязанность удовлетворить арматоров и кредиторов Велоц-Марианы, а также французских судохозяев, потерпевших во время войны 1823 г., но не получивших еще вознаграждения. Конвенция 5 янв. 1824 г.. отменена*(318). Спор о призах Лицци-Томсон и Джорджиана 1863-68 г. По конвенции 20 дек. 1862 г. С. Штаты согласились с Перу избрать в третейские судьи короля Бельгии для рассмотрения жалоб граждан С. Штатов на перуанское правительство по поводу захвата им и конфискации двух американских кораблей Lizzie Thompson и Georgiana. Судья должен был рассмотреть все не только фактические, но и юридические вопросы, связанные с этим спором*(319). Однако король бельгийский отклонил от себя третейское разбирательство*(320) и стороны в двух последующих конвенциях (1863 и 68 г.*(321) предоставили решение всех существовавших тогда между ними несогласий смешанным комиссиям. Дело о бриге Мацедониан 1863 г. 9 мая 1821 г. вице-адмирал чилийской эскадры, лорд Кохран, завладел насильственно в долине Ситана, на территории бывшего вице-королевства Перу, суммою денег (70,400 пиастров), которую он получил от продажи груза североамериканского торгового судна Macedonian. Возникшие отсюда препирательства между правительствами Штатов и Чили едва не повели к войне, и лишь в 1858 г. дело это решили передать на рассмотрение бельгийского короля. Он должен был, в качестве третейского судьи, ex bono et aequo разобрать и решить три следующие пункта: во 1-х, справедлива ли в целом или отчасти жалоба С. Штатов на захват денег, сделанный Кохраном; во 2-х, в случае утвердительного ответа, на какую сумму Штаты имели право требовать вознаграждения от Чили и в 3-х, кроме самой суммы не обязано ли Чили уплатить проценты и с какого срока и в каком размере? Бельгийский король присудил 15 мая 1863 г. Чили к уплате 3/5 вышеназванной суммы (т. е. 42,240 пиастров)*(322) и процентов (по 6 со 100) с 19 марта 1841 г.- дня заявления Штатами формальной жалобы чилийскому правительству - по 26 декабря 1848 г.- день, когда обе стороны согласились прибегнуть к третейскому разбирательству*(323). Жалоба Дундональда 1873 г. Английский подданный гр. Дундональд потребовал чрез свое правительство от Бразилии вознаграждения за понесенные им убытки. Представители С. Штатов и Италии избраны в третейские судьи с правом назначить, в случае их несогласия, общего посредника. Они присудили 6 октября 1873 г. Дундональду 38,675 ф. стерл.*(324). Споры о конфискованном оружии Между Франциею и Никарагуей возник спор по поводу оружия, конфискованного в пределах территории последней в ноябре 1874 г. одним из ее чиновников на французском купеческом корабле Le Phare. Этот захват был утвержден судебными властями Никарагуи, но Франция не переставала протестовать против него дипломатическим путем. Правительство Никарагуи предложило Франции предоставить это дело на окончательное третейское решение кассационного суда последней, на что Франция согласилась и 29 апреля 1879 г. суд этот принял возложенную на него таким образом обязанность. Пример не имеющий себе подобного в судебной летописи, замечает Рено. Наши древние парламенты избирались не раз иностранными правительствами в третейские судьи, но по делам, в которых собственно наше правительство не бывало заинтересовано*(325). Другой подобный же спор завязался между Голландиею и Сан-Домингскою республикою вследствие захвата, в авг. 1877 г., властями последней голландского корабля Havana Packer. Власти эти поступили на основании местного закона, который воспрещает подвоз оружия и военной амуниции. Конфискация названного корабля признана законною судами как первой, так и второй инстанции по апелляции. Но нидерландское правительство не переставало протестовать против этого захвата, находя его противным международному праву и требуя вознаграждения судохозяину. Стороны, не достигнув улажения этого дела дипломатическим путем, обратились к третейскому суду президента Французской республики. Греви согласился на это, но не постановил еще решения*(326). III. Нарушения нейтралитета Дело о капере Генерал Армстронг. (Нарушение нейтральной территории) 1852 г. Во время войны Англии с С. Штатами 26 сент. 1814 г. произошло враждебное столкновение между матросами американского капера General Armstrong и английскими матросами, которые были на шлюпках при английской эскадре в Файяле на одном из Азорских островов. На другое утро английская эскадра открыла огонь по каперу, что заставило капитана потопить судно. Так как это столкновение произошло во владениях Португалии, то С. Штаты потребовали от нее удовлетворения за то, что ее власти не воспрепятствовали этому столкновению. Эта жалоба оставалась нерешенною до 1851 г. Португалия отказывалась признать себя ответственною на том между прочим основании, что команда Генерала Армстронга первая совершила враждебные действия. Она предложила передать это дело на решение шведского короля, но тогдашний американский посланник г. Клай (Clay) не только не согласился на это, но, видя упорство Португалии, потребовал даже свои паспорты. Они были ему доставлены с следующим замечанием: "Ни одно правительство не может считать себя непогрешимым в своих мнениях, и если между двумя дружественными странами возникает какое-либо разногласие о вопросах факта или права, то следует признать, что непринятие в таком споре третейского разбирательства, предлагаемого более слабою стороною, вызывает лишь сомнение в справедливости жалоб, заявляемых стороною более сильною". Но после перемены президента, при Филльморе, С. Штаты приняли предложение Португалии и по Вашингтонской конвенции 26 февр. 1851 г. в третейские судьи выбран бывший тогда президент Французской республики Людовик Наполеон. В своем решении 30 ноября 1852 г.*(327) он не признал Португалию ответственною на том основании, что "американцы первые открыли огонь, а к защите португальского губернатора обратились лишь после того, как была пролита кровь. Местные власти сделали все возможное для прекращения этого столкновения, прямо нарушавшего верховенство нейтрального государства, но вооруженное вмешательство, при слабости гарнизона и плохом состоянии укреплений, было для них невозможно. Таким образом американцы сами, не прибегнув вначале к защите нейтрального правительства, но употребив оружие, нарушили его нейтралитет и тем освободили его от обязанности дать им какую-либо иную защиту кроме мирного содействия". По поводу этого дела возник еще один интересный вопрос: ответственно ли правительство пред своими гражданами по тем искам, которые оно передает на третейское разбирательство? Собственники и другие истцы по делу Армстронга потребовали тогда от С. Штатов уплаты тех убытков, которые американское правительство взыскивало с Португалии. Сенат и палата депутатов высказались в пользу частных лиц, но верховный суд большинством голосов постановил, что каждое правительство само определяет способ, каким оно хочет поддерживать жалобы своих граждан и что это определение для них всегда обязательно. Если оно передает их жалобы на третейское решение, оно этим самым вполне слагает с себя всякую ответственность и никаким образом не обязано вознаграждать своих граждан за убытки, могущие для них возникнуть из неблагоприятного для их правительства третейского решения. Хотя с этим мнением не согласился верховный судья Джилькрист, но нельзя не сказать, что оно юридически верно*(328). Портендикское дело. (Ответственность нейтрального за необъявление блокады). 1843 г. Во время войны против жителей Портендикского берега (в Сенегале, в Африке) Франция держала его в блокаде в 1834-35 г. Это причинило много убытков английским купцам, которые, не зная о блокаде, вели там торговлю. Их правительство потребовало от Франции вознаграждения для потерпевших. Споры об этом продолжались долго и не могли быть улажены посредством дипломатической переписки, которая велась между Англиею и Франциею в 1836-40 г. В 1840 г. была учреждена смешанная комиссия, но и она не достигла решения. Тогда Англия предложила обратиться к третейскому суду короля прусского, который должен был рассмотреть: было ли нанесено действительно какое-либо оскорбление тем британским подданным, которые вели там правильную и дозволенную торговлю и могла ли быть Франция приговорена к уплате вознаграждений этим пострадавшим лицам*(329)? Франция согласилась на это предложение, но под условием, чтобы решение прусского короля никоим образом не противоречило принципам, следуемым ею по вопросам о блокаде и вообще о морском праве, а также ее верховным правам, которые она всегда поддерживала на основании трактатов о Портендикском береге. Англия, с своей стороны, поставила на вид, что решение не должно коснуться прав и принципов, поддерживаемых обоими правительствами в настоящем деле. Стороны обязались далее представить третейскому судье все необходимые документы и все вообще сведения, которые он пожелает. В заключение они обещаются подчиниться его решению, а если одной из сторон будет присуждено вознаграждение - назначить смешанную комиссию (из одного француза, одного англичанина и общего посредника пруссака) для ликвидации денежных дел*(330). Король прусский постановил решение 30 ноября 1843 г.*(331). В нем признается законность блокады, но Франция присуждается к вознаграждению всех тех лиц, которые пострадали вследствие необъявления ею этой блокады. Затем предоставлено смешанной комиссии определить в точности сумму вознаграждения и способ его уплаты. Она назначила в пользу английских купцов 41,770 фр. вместо требованных ими 2.183,621 фр.*(332). IV. Территориальные споры Спор о северо-восточной границе в Америке между Англией и С. Штатами 1831 г. Спор о северо-восточной границе между английскими владениями в Америке и С. Штатами получил особую известность вследствие непринятия сторонами третейского решения голландского короля. Выше мы видели, что одна из трех смешанных комиссий, созванных на основании Гентского договора 1814 г. (именно 5-й ст.), не могла определить в точности эту северо-восточную границу. Тогда же было условлено, что комиссары в таком случае представят отдельно свои доклады с указанием пунктов, в которых они расходятся. Затем все это дело должно было поступить на третейское разбирательство какого-либо дружественного государя или государства. 29 сент. 1827 г. С. Штаты заключили с Англиею новую конвенцию об этом с подробными указаниями относительно доказательств и порядка делопроизводства пред третейским судьей. Вслед за этим в третейские судьи избран король Голландии. Он постановил 10 янв. 1831 г. весьма странное по своему неопределенному характеру решение. Указав, что, по его мнению, должно считаться пунктом наиболее северозападным реки Коннектикут, он ссылается на недостаточность доказательств, приводимых тою и другою стороною в пользу спорных возвышенностей, говорит, что определения трактата 1783 г. об этом, равно как и позднейшие топографические съемки, не дают возможности распознать спорную пограничную линию, а поэтому он предлагает провести ее так, как она кажется ему верною и кроме того произвести новые исследования для того, чтобы определить 45° сев. шир. и границу, долженствующую идти линиею этого градуса от реки Коннектикут до Св. Лаврентия*(333). Этот приговор, замечает Кальво*(334), оставляет юридический вопрос нерешенным и предлагает сторонам соглашение на совершенно новом и условном основании. Стороны и отвергли его, но едва ли по причине, указываемой Кальво, а вероятно в силу мотивов, сообщаемых нам другим американским публицистом*(335). Англия была согласна принять это решение, но американский посланник в Гааге, г. Preble, уже 12 янв. подал против него протест, на том основании, что оно оставило без внимания вполне ясно и точно обозначенную в трактате линию границы и заменило ее другою, от нее совершенно отличною. Пребль был уроженец штата Мэн. Поэтому решение голландского короля было подвергнуто обсуждению и осуждению в тайном заседании палаты этого штата, даже до получения самого решения в Вашингтоне. Непринятие мотивировалось следующими соображениями: центральное правительство Штатов не имело само по себе права определять границы Мэна; третейский судья не был уже королем Голландии в момент постановки решения, так как он потерял тогда часть своих владений (вследствие отделения Бельгии), и наконец он дал простой совет, а не определил с точностью настоящую линию границы. Нечего говорить о несостоятельности двух первых возражений; одно последнее заслуживает внимания. Другой штат, Массачусетс, в состав которого входил прежде Мэн, высказался также против принятия. Президент передал все дело на рассмотрение сената, советуя не принимать. Между тем агенты Мэна употребили все средства, чтобы заставить сенат отвергнуть мнение комитета иностранных дел, поданного в пользу решения. Это им и удалось: сенат отвергнул его также на том основании, что как совет оно было лишено обязательной силы. Рассказывая это событие, американский публицист замечает, что если бы решение носило подобающий ему характер, согласие сената на его принятие было бы излишне: оно в сущности было уже дано в момент ратификации самой конвенции о компромиссе. Мысль Штатов о созвании новой комиссии для решения этого спора не получила осуществления, и дело окончилось трактатом 9 авг. 1842 г., в котором стороны согласились признать между собою иную пограничную линию, чем какую предлагал король нидерландский и составляющую современную северо-восточную границу С. Штатов*(336). Спор об острове Буламе 1870 г. В споре между Англиею и Португалиею относительно острова Буламы на западном берегу Африки, близ устья реки Рио-Гранде в Сенегамбии, в третейские судьи избран в 1869 г. президент С. Штатов. Он присудил этот остров в 1870 г. Португалии, и Англия, хотя и стремилась им обладать, не сделала оппозиции этому решению*(337). Сен-Жуанский вопрос 1872 г. Известный Сен-Жуанский вопрос около четверти столетия вызывал препирательства между Англиею и С. Штатами и иногда, хотя отдаленно, угрожал даже войною. Он окончен третейские решением в силу Вашингтонского договора 1871 г., несмотря на то, что Штаты шесть раз отклоняли предложение решить его этим способом, так как они придавали ему большое значение и были убеждены в правоте своего дела. Это был также спор о границах. Он возник из различного толкования Вашингтонского договора 15 июня 1846 г., первая статья которого говорит, что "граница между С. Штатами и владениями Англии идет по 49° сев. шир. на запад до середины канала, отделяющего континент от острова Ванкувера, а оттуда на юг по этому каналу и проливу Фука до Тихого океана". Англия утверждала, что указанная в последних словах водяная линия должна идти по каналу Розарио, а Штаты хотели провести ее по каналу Гаро. По Вашингтонскому договору 8 мая 1871 г.*(338) этот спор был предоставлен на "окончательное и безапелляционное решение" германского императора. Решение это и состоялось в Берлине 21 окт. 1872 г.*(339) в пользу С. Штатов, на том основании, что их воззрение найдено "наиболее согласным с верным толкованием Вашингтонского договора 1846 г."*(340). Таким образом, Англия почти в одно время проиграла в Женеве и в Берлине два важные процесса: Алабамский и Сен-Жуанский. К этому скоро присоединилась новая неудача такого же рода, понесенная в Париже. Спор о бухте Делагоа и принадлежащих к ней территориях 1875 г. Еще в 1823 г. возник между Англиею и Португаллиею спор о территориях Тембе и Мапуто и островах, лежащих в бухте Делагоа (или Lourenзo-Marquez) на восточном берегу Африки, и лишь 15 сент. 1872 г. дело это предоставлено на обсуждение и решение президента Французской республики. 24 июля 1875 г. в Версале Мак-Магон присудил все эти спорные пункты Португалии, потому что доказательства, на которые она опиралась, "были вполне основательны"*(341). V. Общие выводы Из приведенных нами примеров третейских решений мы видим, что в нашем столетии государства опять начали прибегать к ним довольно часто. Они действительно удобны во всех тех случаях, когда по известному вопросу не может быть достигнуто соглашение, а между тем не стоит прибегать к войне. По внешней форме они бывают двух родов: эти решения постановляются либо смешанными комиссиями, либо единичными лицами и чаще всего государями или правителями дружественных народов. Между этими обеими формами существует тесная связь, так что одна нередко переходит в другую: третейский судья, в лице общего посредника, вводится в состав смешанных комиссий и немало содействует успешному ходу их работ. Или, когда они не придут к соглашению, дело препровождается сторонами к иностранному правителю, обозначенному ими как третейский судья. Иногда, но гораздо реже, бывает обратное движение дел. Чаще комиссии назначаются после третейского решения иностранного правителя для выработки подробностей (особенно денежного характера), вытекающих из такого решения. Обычай избирать в третейские судьи иностранных правителей во многих отношениях не может быть одобрен. "Не говоря о трудности для обеих сторон остановиться на одном и том же выборе, замечает Либер, таковой не представляет достаточного ручательства вполне беспристрастного и серьезного изучения дела. Правитель, будучи избран в третейские судьи, один известен публике в этом качестве, а между тем сам он лично, при обыкновенном течении дел, не занимается предметом спора, да и никто не ожидает от него этого. Все происходит обыкновенно так: государь или президент республики отсылает полученное им на третейское решение дело к министру юстиции или к иному высокому сановнику, который, в свою очередь, назначает для этого советника или даже комиссию с тем, чтобы представленный ему доклад он мог препроводить к номинальному судье. Таким образом лица, действительно решающие дело, остаются неизвестными или по крайней мере не чувствуют и не несут никакой публичной и конечной ответственности. Непоследовательно и опасно доверять решение высших вопросов права и справедливости исполнительной власти, а не лицам, известным своими юридическими познаниями и действительно ответственным. Но с другой стороны, трудно предположить, чтобы частное лицо легко согласилось принять должность третейского судьи, если б даже стороны пришли на этот счет к соглашению. Несравненно достойнее цивилизованных государств был бы суд, составленный из опытных юристов; он пользовался бы большим авторитетом и его решения скорее принимались бы сторонами. Для этого можно было бы обращаться к юридическим факультетам иностранных университетов. Члены этих факультетов суть обыкновенно лица, составившие себе имя в науке и в юридической литературе и которые надеются, что это имя перейдет к потомству. Они понимают значение и вес серьезного решения вопросов, относящихся к высшим областям права, и проникнутся мыслию, что такое решение, если будет одобрено общественною совестью передовых народов, войдет в состав того закона, который управляет их взаимными отношениями". Юридический факультет какого-либо знаменитого университета в второклассном государстве представляется Либеру лучше всякой иной коллегии тем судом, который призван решать многие, может быть даже почти все, великие международные вопросы. Он указывает на то, что в прежние времена обращались к известным университетам за советом по спорным богословским вопросам и что недавно еще в некоторых странах, как-то во Франции и в Германии, университеты приглашались высказать свое мнение по вопросам гражданского и уголовного права. Отчего же не перенести это и в область международных отношений? Либер желает, чтобы два великие народа, достигнувшие наибольшей политической свободы, С. Штаты и Англия, приняли на себя почин в этом новом и столь благотворном деле*(342). Воззрения Либера кажутся для Кальво*(343) наиболее удобоприемлемыми и в значительной степени разделяются и Блюнчли. Во многих случаях, говорит он, нецелесообразно избирать в третейские судьи державных лиц. Если спор имеет политическую сторону или если политические интересы судящего государства переплетаются с общественным мнением и настроением одной из сторон, то рождается опасность, чтобы политические мотивы не воздействовали на разбирательство и решение дела державным судьей. В случае же отсутствия политических интересов и когда нет повода сомневаться в беспристрастии правителя, избранного в третейские судьи, стороны не имеют гарантии относительно тех, быть может совершенно неизвестных лиц, которые в качестве тайных советников судьи, разберут дело и приготовят его решение. Но с другой стороны, и предложение Либера не совсем улыбается Блюнчли. Как бы ни были развиты, замечает он, в членах юридических факультетов научное понимание и сознание чести, но им часто недостает знания собственно государственных предметов. Обыкновенные суды, к которым также можно было бы обратиться, болmiею частью не отличаются сведениями по международному праву и знакомством с широкою государственною практикою. На этом основании он делает предложение, чтобы государства соглашались наперед по рекомендации своих министров юстиции и юридических факультетов составлять списки из лиц, хорошо знакомых с теориею и практикою международных отношений. Из них выбирались бы потом, при возникновении несогласий, третейские судьи, под руководством нейтрального государя или президента. Каждое признанное государство имело бы право, смотря по величине своего населения, заносить в этот список известное число лиц*(344). Мысль Блюнчли нам кажется вполне разумною, только при назначении судей надо руководиться не величиною государств и густотою их населения, а основным принципом равенства: все государства, признанные членами международного союза, должны иметь право назначать судей в равном числе. Затем, когда будет введен международный суд, можно будет из его среды выбирать и третейских судей. Мы, впрочем, имеем и в новейшее время несколько интересных примеров избрания в третейские судьи частных лиц: Либер, а потом Thornton были таковыми между С. Штатами и Мексикой; бар. Ледерер, австрийский посланник в Вашингтоне, был третейским судьей между С. Штатами и Испаниею; в самый разгар Алабамского спора С. Штаты избрали английского посланника Bruce в судьи между собою и Колумбиею. В то же время Англия назначила Curtis из Массачусетса в судьи по делу компании Гудзонского залива против С. Штатов. По одному спору С. Штатов с Парагваем в третейские судьи избран американец Cave Johnson из Теннеси, постановивший свой приговор против С. Штатов*(345). Что касается до предметов третейского разбирательства, то они отличаются вообще незначительностью своего политического характера и тем, что представляют главным образом интерес имущественный. Но иначе едва ли и может быть - ввиду внутренних недостатков, присущих, как увидим далее, этому способу решения споров между государствами. Все относительно его держится еще на субъективных соображениях, а не на твердых объективных началах права. Стороны вольны обращаться к этому способу когда им заблагорассудится*(346) и избирать в третейские судьи кого захотят. Лицо, обозначенное в этом качестве, также вольно принять или отклонить эту обязанность. Столь же неопределенны и правила относительно судопроизводства: ведение дел, их решение - зависят от благоусмотрения третейского судьи. Эта неопределенность заставила Институт международного права выработать проект устава для международных третейских судов, с которым мы познакомимся ниже. Из Вашингтонского договора 1871 г. мы можем извлечь по Сен-Жуанскому вопросу лишь следующие правила: стороны в известный срок препровождают к третейскому судье свои мемуары с дополнительными документами. Число их не должно превышать двух: изложение собственных воззрений и возражение на изложение противника. Все документы сообщаются сторонами друг другу. Третейский судья волен, если находит нужным, требовать дальнейших пояснений и доказательств по тем пунктам, которые ему представляются недостаточно выясненными. Он вполне свободен разбирать дело когда и как он в это находит целесообразным и при этом либо лично, либо чрез посредство одного или нескольких лиц, им назначенных, в присутствии или отсутствии агента той или другой стороны; словесно, письменно или иным способом. Представители сторон в Берлине считаются агентами своих правительств. Они защищают дело последних пред третейским судьей, который обязан препровождать к ним все свои сообщения и мнения. Решение должно состояться как можно скорее по изложении дела пред судьей, быть письменным и считаться сторонами: "совершенно окончательным, подлежащим исполнению без какого бы то ни было возражения, уклонения или отсрочки". В заключение заметим, что кроме третейского суда с репрессивным характером, т. е. возникающим а posteriori, когда несогласия между сторонами уже действительно существуют, в наше время раздаются все более и более голоса в пользу предупредительного третейского суда, т. е. такого, который учреждался бы сторонами a priori или ввиду возможных когда-либо в будущем между ними столкновений*(347). Суд предупредительный имеет за себя два важные преимущества: соглашение о нем создает юридическую обязанность для государств обращаться к нему в своих распрях, и достигнуть этого соглашения практически несравненно легче, когда несогласия еще не существуют. В пользу такого суда ратуют не только писатели, но и палаты некоторых передовых государств и высказываются даже немногие трактаты*(348). Особенно заслуживает внимания 21-я ст. Гваделуп - Гидальгского договора 2 февр. 1848 г. между С. Штатами и Мексикой, по которой стороны обязываются на случай могущих возникнуть между ними несогласий - относительно толкования этого договора или какого бы то ни было вопроса по торговым или политическим сношениям употребить все усилия для мирного их устранения посредством дипломатических переговоров. Но если таковые не увенчались бы успехом, стороны обещают друг другу не прибегать к репрессалиям или иным враждебным и наступательным действиям, а обращаться к третейскому разбирательству смешанных комиссий или дружественного народа. Предложение, сделанное одною стороною в этом духе, должно быть принято другою, поскольку это совместимо с обстоятельствами дела*(349). В 16-й ст. договора 9 окт. 1874 г., установившего Всеобщий почтовый союз, мы читаем: "В случае разногласия между двумя или многими членами Союза, относительно толкования настоящего договора, спорный вопрос должен быть решен третейским судом. Для сей цели обе спорящие администрации назначают другого члена Союза, не заинтересованного в деле. Решение судей постановляется абсолютным большинством голосов. В случае же разделения голосов судьи избирают для окончания спора другую, также незаинтересованную администрацию*(350)". Глава V. Алабамский спор Спор, возникший между Англиею и Соединенными Штатами во время междоусобной войны 1861-65 г. в последних и получивший громкую известность под именем Алабамского (Alabama-Claims), принадлежит к важнейшим, интереснейшим, но и запутаннейшим вопросам в области современного международного права. Он поднял едва ли не все споры и противоречия, которые до сих пор существуют и в жизни, и в науке относительно прав и обязанностей государств нейтральных, и после того, как дипломатия, после многолетних переговоров, оказалась бессильною для его окончания он был, наконец решен настоящим международным третейским судом, и притом составленным так, что из пяти его членов меньшинство (2 члена) принадлежало самим заинтересованным государствам, а большинство (3 члена) было назначено нейтральными, конечно по желанию первых. Таким образом, являясь расширением и усовершенствованием начал, характеризующих смешанные комиссии, Женевский суд есть первая, хотя слабая, но весьма интересная попытка организации международного суда в собственном смысле этого слова. Эта попытка интересна еще в другом отношении: она увенчалась успехом, несмотря на то, что суд был призван рассмотреть и решить дело, которое касалось не одних убытков частных лиц, но и чести двух великих, передовых держав, давно разделенных национальными предрассудками и интересами. Дело столь трудное по своей новизне и важности осложнялось еще возбуждением национальных страстей по сю и по ту сторону океана, недоверчивым отношением к нему печати и большинства образованных людей, не хотевших отрешиться от вековой рутины. Но правда восторжествовала, и это есть одна из немногих светлых страниц в печальной летописи нашего времени*(351). Ввиду такой важности Алабамского дела мы остановимся на нем несколько подробнее и постараемся, хотя в сжатом очерке, воспроизвести все его главные черты*(352). I. Очерк переговоров, приведших к Вашингтонскому договору. 1871 г. Бросим сперва общий взгляд на ход дипломатических переговоров по Алабамскому делу*(353). Они начались депешею Адамса, посланника Штатов к Росселю 20 ноября 1862 г., т. е. 4 месяца спустя после выхода в море Алабамы. Указывая на факты, относящиеся до этого капера, он просит "удовлетворения за оскорбления, причиненные таким образом народу и частным лицам С. Штатов". Но Россель (19 дек. 1862 г.) отвергнул категорически всякую ответственность Англии за действия Алабамы. 23 окт. 1863 г. Адамс делает ему новое предложение: покончить это дело какоюлибо удобоприемлемою формою третейского разбирательства. В 1865 г. (7 апр.) Адамс возобновляет свои жалобы. Упомянув о падении торговли Штатов и о переходе ее к Англии, благодаря ее содействию агентам южан, он делит уже в мае этого года убытки, понесенные его отечеством, на прямые и косвенные и возлагает на Англию ответственность за те и другие. Россель нашел это мнение, об ответственности Англии за национальные убытки Штатов, весьма опасным для морских держав и отклонил как обращение к третейскому суду, так и дарование какого-либо вознаграждения или удовлетворения за призы, взятые Алабамою. В этих депешах Росселя мы впервые встречаем общее обозначение этих пререканий словом: Алабамских (Alabama Claims). Так кончился первый период переговоров: полною их неудачею. Затем они продолжаются в 1866 г. и 67 г. Джонсону, заменившему Адамса, удалось подписать с Станлеем (английским секретарем иностранных дел) конвенцию 10 ноября 1868 г.*(354). Сюард предложил, однако, некоторые изменения в этой конвенции*(355) и когда Кларендон, занявший между тем место Станлея, в целом согласился на эти изменения, Джонсон подписал с ним в Лондоне известную конвенцию 14 янв. 1869 г.*(356). Но и ее участь сделалась не лучше участи ее предшественницы: едва стала она известна, как в Америке раздались сильные голоса против нее. В американский сенат поступила даже петиция некоего Уптона, требовавшая прямо, чтобы "конвенция о жалобах" (Claims-Convention, как называли договор 14 янв.) была отвергнута*(357). Общественное мнение в Штатах все резче и резче стало высказываться в этом смысле. Комитет иностранных дел при сенате под председательством Семнера (Sumner) высказался 18 февр. 1869 г. против принятия этой конвенции*(358). После этого Джонсону ничего не осталось делать, как известить английское правительство*(359) о недоумениях, вызванных заключенною им конвенциею в Америке. Он указывает, что главный ее недостаток усмотрен в том, что, предоставляя третейскому суду жалобы частных лиц, она ничего не говорит о жалобах одного правительства против другого. Для удовлетворения последнего требования он предложил небольшое добавление к первой статье конвенции. Но Кларендон не согласился на это добавление, потому что увидел в нем значительное уклонение от слов и смысла конвенции 1853 г. Между тем американский сенат в заседании 13 апр. 1869 г. отверг 54 голосами против 1. конвенцию 14 янв. При этом Семнер произнес красноречивую речь, наделавшую в свое время много шума*(360). Этим кончается второй период переговоров, приведших к соглашению между дипломатами, но отвергнутых правительствами. Затем следует перерыв почти на два года. Можно было опасаться, чтобы взаимное ожесточение сторон не вызвало войны, но последовал еще третий и последний период переговоров, приведший к Вашингтонскому договору, но не к окончанию еще всех споров. Он начинается 26 янв. 1871 г., с предложения английского посланника Торнтона американскому правительству*(361) созвать в Вашингтоне "соединенную высокую комиссию (Joint High Commission) для рассмотрения споров о рыболовстве и вообще тех недоразумений, которые касались отношений С. Штатов к английским колониям в Северной Америке"*(362). Фиш, с американской стороны, согласился на это под условием, чтоб "эта комиссия рассмотрела также те несогласия, которые возникли во время последней междоусобной войны в Америке из действий некоторых кораблей и получили известность под именем Алабамского дела. Решение названного дела весьма важно для восстановления искренних и дружественных отношений между обоими правительствами"*(363). Англия не замедлила дать свое согласие на это предложение Фиша, и уже 27 февр. 1871 г. соединенная комиссия открыла свои заседания в Вашингтоне*(364). Она имела до 6 мая 37 заседаний, на которых обсуждала не только Алабамское дело, но и другие различные споры между Штатами и английскими колониями в Америке. Результатом ее занятий был знаменитый договор 8 мая 1871 г., получивший название Вашингтонского. Несколько месяцев спустя он был утвержден американским сенатом большинством 50 голосов против 12 и одобрен английским парламентом, хотя и вызвал в нем оживленные прения*(365). II. Содержание Вашингтонского договора Из 43 статей Вашингтонского договора*(366) собственно Алабамскому делу посвящены первые 11. Вот их содержание. Так как между правительствами С. Штатов и Великобритании возникли и до сих пор существуют разногласия, благодаря действиям некоторых кораблей, давшие повод к жалобам, известным под общим именем "Алабамских", и так как английское правительство уполномочило своих представителей выразить в дружественном тоне сожаление, чувствуемое им по поводу выхода - при каких бы то ни было обстоятельствах - из британских портов Алабамы и других кораблей и по поводу опустошений, совершенных последними; то для рассмотрения и решения этих Алабамских жалоб, стороны согласились представить их на третейский суд, составленный из пяти лиц, таким образом, что каждая из них назначает по одному судье, а остальные трое выбираются Италиею, Швейцариею и Бразилиею. В случае смерти одного из судей или пренебрежения им своих обязанностей государство, назначившее его, делает новый выбор, а если таковой не последует в продолжение двух месяцев, просьба о нем обращается к королю Швеции (ст. 1). Уже эта первая статья не может не произвести странного впечатления: "Английское правительство, говорит Гефкен, выразило публично свое сожаление о действиях, которые оно до сих пор юридически оправдывает в принципе!" Третейские судьи собираются в Женеве, в Швейцарии, в срок возможно краткий по своем назначении и приступают к беспристрастному и тщательному рассмотрению всех вопросов, которые им будут представлены со стороны обоих правительств. Все решения, не исключая и окончательного, принимаются большинством голосов. Оба правительства назначают при суде по одному агенту, который обязан присутствовать на заседаниях и быть вообще по всем делам представителем своего правительства (ст. 2). Стороны вручают судьям и агентам противника в двойном экземпляре письменное или печатанное изложение (case) дела, со всеми документами, на которые они ссылаются. Передача эта делается возможно скоро и не позднее 6 месяцев по обмене ратификаций настоящего договора (ст. 3). В следующие за сим 4 месяца (но судьи могут, если нужно, продлить этот срок) стороны имеют право представить возражение (counter - case) на изложение противника, также с дополнительными документами. Документы, упоминаемые в этих актах и находящиеся в исключительном обладании одной стороны, могут быть чрез посредство суда вытребованы другою в оригинале или же в удостоверенной копии (ст. 4). В течение 2 месяцев по предъявлении возражений агенты передают каждому из судей и друг другу, также в двойном экземпляре, защитительный акт (argument), в котором излагаются мнения и доказательства его правительства. Но по всем спорным пунктам судьи вольны требовать дальнейших разъяснений, чрез письменное ли изложение или устное, на что противник может отвечать таким же образом (ст. 5). При разбирательстве судьи должны руководиться следующими тремя правилами, специально принятыми сторонами для настоящего случая, а также теми принципами международного права, которые, по их мнению, не противоречат этим правилам и приложимы к каждому данному случаю. ПPABИЛA: Нейтральное правительство обязано: Во 1-х, употреблять все должное старание (to use due diligence) для того, чтобы, в пределах своей юрисдикции, предупреждать снаряжение и вооружение всяких кораблей, назначаемых, по его мнению, к крейсированию или враждебным действиям против государства, с которым оно само находится в мире; а равно прилагать подобное же старание к тому, чтобы не допускать, в пределах своей юрисдикции, выхода таких кораблей, которые были в целом или в частях специально приспособлены к военным целям. Во 2-х, ни дозволять, ни терпеть, чтобы какая-либо из воюющих сторон обращала его воды или порты в базис своих военно-морских операций против врага или пользовалась ими для снабжения себя оружием, боевыми запасами или для вербования людей. В 3-х, зорко следить в своих водах и портах за всеми лицами для того, чтобы предупреждать всякое нарушение этих правил. Англия, кроме того, поручила своим представителям заявить, что она эти правила не может считать выражением принципов международного права, существовавших во время возникновения Алабамского дела; но с другой стороны, желая доказать свое стремление к укреплению дружественных сношений между обеими странами и издать правила, полезные для будущего, она выразила согласие на то, чтобы судьи, при решении представленных им вопросов, исходили из той мысли, будто Англия не имела намерения уклоняться от принципов, высказанных в этих правилах*(367). Наконец, стороны обязуются соблюдать их между собою и в будущем и довести их до сведения других морских держав с целью пригласить их приступить к ним. (Ст. 6). Решение суда должно состояться, если возможно, в течение трех месяцев по представлении сторонами всех документов. Оно должно быть письменное с обозначением числа и подписи тех судей, которые с ним согласны. По отношению к каждому кораблю отдельно суд обязан определить: нарушила ли Великобритания действием или опущением (by any act or omission) обязанности, возлагаемые на нее вышеназванными тремя правилами и не противоречащими им принципами международного права, и затем удостоверить этот факт также по отношению к каждому кораблю. Если суд усмотрит вину Великобритании, он может, если найдет удобным, приговорить ее к уплате одной общей суммы С. Штатам за все делаемые ими жалобы, и уплата эта должна воспоследовать в Вашингтоне металлическими деньгами в 12-месячный срок со дня самого решения (Ст. 7). Каждое правительство выдает содержание своему агенту, советнику, назначенному им судье и несет издержки по составлению и докладу своего дела. Затем все остальные расходы падают поровну на оба правительства (Ст. 8). Всем своим заседаниям суд ведет аккуратный протокол и назначает для делопроизводства нужное число чиновников (Ст. 9). В случае, если бы он не присудил одной общей суммы, стороны назначают смешанную комиссию из трех лиц; каждая выбирает по одному, а третье назначается представителем Италии в Вашингтоне. Она собирается в Вашингтоне, Нью-Йорке или Бостоне и обязана удостоверить и определить, какие жалобы действительны и что должна уплатить Англия Штатам по отношению к каждому кораблю, в пределах признанной судом ответственности (Ст. 10). Решения суда и этой комиссии признаются сторонами окончательными по всем Алабамским жалобам, а если некоторые из них не были предъявлены суду, они, по окончании его заседаний, считаются также решенными и не допускаемыми ни до какого дальнейшего рассмотрения (Ст. 11). III. Личный состав суда В силу Вашингтонского трактата в члены Женевского суда*(368) избрали: С. Штаты: Адамса; Англия: Кокборна; Италия - гр. Склописа; Швейцария - Стемпфли и Бразилия - барона Итаюба*(369). Кроме того, агент С. Штатов при суде был Банкрофт Дэвис, а Англии лорд Тентерден. С. Штаты назначили трех советников*(370), а Англия одного. Относительно состава Женевского суда можно сделать несколько замечаний: Бульмеринк*(371) видит ошибку в том, что спорящие стороны назначали также по одному судье. Это было даже и излишне, так как они уже имели при суде по официальному представителю, каждая в лице своего агента. Мы полагаем, что государства не скоро еще согласятся предоставлять решение своих споров суду, в котором не будут заседать специально и члены от них. Но с юридической стороны его замечание совершенно верно: чем важнее спор, тем труднее строго объективное отношение к нему граждан заинтересованной стороны, и поведение Кокборна скорее повредило, чем оказало пользу праву и интересам Англии. Между тем хорошо выбранные агенты более всего способны отстоять дело своего правительства, насколько оно правое. Это подтверждает нам личность Пальмера. Другой недостаток в Женевском суде видит Филлимор: "Устройство его, говорит он, не было таково, чтобы придать его мнениям силу того авторитета, который необходим для создания новых, обязательных для государств принципов в их взаимных сношениях. Не только Австрия, Россия, Пруссия, Испания в нем не имели представителей, но и многие другие государства, хотя меньшие в территориальном отношении, но равные им по своему нравственному авторитету, между которыми на первом плане стоит Голландия, более всех сделавшая для развития международного права". Очевидно, в этих словах Филлимор жалуется на то, что Женевский суд не был облечен большим международным характером. В этом он совершенно прав, и мы полагаем, что будущее именно призвано решить эту проблему"*(372). С нашей стороны мы сделаем еще небольшое замечание: в выборах членов этого суда перевес дан политическому элементу над юридическим. Очевидно, оба они должны быть уравнены или же последнему подобает преимущество, понимая его конечно, не в гражданском, а в международном смысле. Во всяком случае влияние дипломатов должно быть второстепенное и держаться строго в пределах служебного характера. Суд открыл свои заседания 15 декабря 1871 г. и шел всего до 14 сентября 1872 г. 32 заседания. Они происходили в здании ратуши в Женеве*(373). По предложению Адамса в председатели избран гр. Склопис, потому что Италия в Вашингтонском договоре названа первою после договаривающихся сторон. В секретари суда, по мысли Склописа, назначен Фавро (Alexandre Favrot). Протоколы велись на двух языках, на английском и французском. Несмотря на то, что судьи все были различной национальности и ни один из них не принадлежал к французской, но в частных и официальных сношениях они употребляли язык французский. "Таким образом, замечает Кешинг, они по текущим делам не говорили на своих родных языках, но встречались все на нейтральной почве языка по преимуществу дипломатического в Европе*(374)". Получив от обоих правительств их изложения Алабамского дела, суд решил на другой же день отсрочить свои заседания до 15 июня 1872 г. Мы должны теперь, хотя в общих чертах, познакомиться с обоими документами. IV. Воззрения сторон на Алабамское дело Американское изложение*(375) написано весьма логично и отличается обилием фактов и научного материала, но с другой стороны, оно очевидно растянуто и проникнуто тем духом "нерасположения", в котором упрекает Англию. Многие пункты в нем вовсе не могли быть подвергнуты судебному разбирательству, и оно не без явного преувеличения формулирует все национальные антипатии и требования американцев против Англии. Во главе мемуара, после введения, стоит первый, обширный отдел - словно ключ "о недружелюбии или враждебности Великобритании". Цель его доказать, что во все это время Англия питала к Северу: "постоянное и рассчитанное нерасположение, которое являлось настоящим мотивом всех ее опущений и действий, столь несовместимых с обязанностями нейтралитета и вызвавших наконец жалобы С. Штатов". О существовании этой враждебности Англии нельзя спорить. Если английское правительство в своем возражении говорит, что "предмет спора между обеими сторонами составляют действия, а не мотивы" и что "весь вопрос об этом не подлежит обсуждению", то мы должны согласиться с Гефкеном*(376), что "однако мотивы составляют волю, которая поднимает руку на действия. Без политических симпатий английских правительственных сфер к Югу едва ли возникнул бы самый Алабамский вопрос". Мы знаем, что на стороне Севера стояли тогда в Англии только рабочие классы и Брайт с своею партиею, между тем как аристократия склонялась к Югу и оказывала сильное давление и на правительство. Враждебность Англии мемуар доказывает двумя фактами: признанием южан воюющею стороною в прокламации королевы от 13 мая 1861 г. и переговорами, которые вела Англия одновременно в Вашингтоне и в Ричмонде с целью добиться присоединения Штатов к Парижской декларации 1856 г. Мемуар не отвергает верховного права Англии издавать такие прокламации, но говорит, что акт 13 мая 1861 г. был преждевременный и недружелюбный. Он ссылается на слова о нем РоленЖекмена: "Англия очевидно поспешила воспользоваться своим строгим правом, торжественно засвидетельствовав, что Союз был потрясен, и оказав чрез это восстанцам в глазах всего света поддержку. Прокламация 13 мая явилась накануне того дня, когда новый посланник Штатов, Адамс, должен был явиться в Лондон, и в эпоху, когда южные Штаты не существовали еще в качестве морской державы*(377), имея флот и призовые суды лишь на бумаге"*(378). Гораздо предосудительнее являются действия английских дипломатов в переговорах о Парижской декларации. В апреле 1861 г. Сюард поручил Адамсу заявить Англии о готовности Штатов принять без изменений четыре постановления декларации. Несмотря на то, что эти постановления составляют одно нераздельное целое, Англия открыла в то же время, чрез своего консула в Чарльстоне, переговоры с Ричмондским правительством, предлагая ему принять три пункта Парижской декларации, не отказываясь от каперства, которое было для него могущественным оружием для борьбы с Севером. Когда вашингтонское правительство поняло эти интриги, оно отказалось от принятия Парижской декларации, но в своем мемуаре заявляет, что подобное злоупотребление Англиею дипломатических привилегий уже само по себе составляет достаточный повод к войне и что, поступая так, Англия "стремилась к уничтожению американской торговли (или к привлечению ее под британский флаг) и хотела лишить С. Штаты их главного оружия. Получив признание от южан второго и третьего пункта Парижской декларации, она обеспечивала свободу своей торговли как нейтральной и давала узаконение каперству, в прямой ущерб Штатам"*(379). Американский мемуар упрекает в недружелюбии не только английское правительство в целом, но и отдельных членов английского кабинета. Он подробно приводит слова Пальмерстона, Росселя, Гладстона в парламенте и на митингах, где ясно проглядывает их сочувствие к "мятежникам". Он с горечью напоминает, что один из соорудителей Алабамы*(380) дерзкою речью вызвал одобрения палаты общин, которой он состоял членом, и противопоставляет всему этому строгие, но справедливые изобличения Брайта*(381). Но нам весь этот отдел кажется излишним и недостойным такого политически свободного народа, каков американский. Само собою разумеется, что лица, облеченные властью, должны с большою осторожностью говорить публично о событиях, совершающихся в других государствах, особенно в периоды войн или революций. Но граждане нейтральных государств имеют несомненное право на свободное выражение своих мнений в речах и в печати по всем событиям, относящимся к воюющим. Возбужденные страсти последних обыкновенно ожесточаются даже косвенными неодобрениями, но нейтральные вправе пользоваться своею свободою в самых широких размерах, лишь бы они фактически не поддерживали войны. Следующая, третья часть мемуара излагает подробно обязанности Англии как нейтральной державы, на основании ее же законов и декларации 1861 г.*(382), а также по учению лучших авторитетов по международному праву*(383). Не вдаваясь в подробности, мы приведем только толкование термина "должное старание, due diligence", даваемое американским мемуаром. Слово "diligence" противоположно термину "negligence". Присутствие одного понятия исключает другое. "Nigligence вызывает достойную порицания вину (fault), известную в римском праве под понятием culpa, с ответственностью за ее последствия. "Что делает diligence "due", на это указывают "характер и особенности субъекта, а также условия каждого отдельного случая. Словам due diligence соответствует латинское "exacta diligentia". Поэтому diligence должна "соразмеряться с обстоятельствами или с значением тех результатов, которые возникнут из небрежности"*(384). В заключение этого отдела мемуар выставляет следующие общие принципы об обязанностях нейтрального государства: 1. Оно обязано соблюдать нейтралитет строго и беспристрастно по отношению к обеим воюющим сторонам. 2. Эта обязанность независима от его внутреннего законодательства*(385). 3. В случае недостаточности последнего нейтральное государство должно его исправить и усилить средства его практической действительности. Воюющий в праве это требовать. Далее следуют два первые правила Вашингтонского договора. 4. Государство, нарушившее их, обязано дать вознаграждение за убытки, им причиненные. Эта обязанность не уничтожается и в тех случаях, когда корабль, вызвавший против себя преследование (offending vessel), обратится потом в правительственный, военный корабль или когда ему удастся обманом обойти местные законы. После этого общего и теоретического изложения обязанностей Англии, как нейтральной державы, мемуар в двух следующих частях говорит об отдельных действиях английского правительства в прямое нарушение нейтралитета. Политика Англии состояла в том, что, содействуя южанам в прорвании блокады посредством особо приспособленных к тому судов (blockade-runners), дозволяя им вербовать у себя людей, строить корабли, закупать уголь, оружие и всякие боевые припасы, Англия de facto обратила свою территорию "в базис военно-морских операций мятежников" и протянула на долгое время борьбу последних с законною властью Союза. С самого начала междоусобной войны южане открыли в Англии как бы департаменты своих военного, морского и финансового министерств. Некоему Беллоку было ими поручено наблюдать за постройкой для них в Англии военных кораблей; Юз должен был закупать оружие и боевые запасы в Лондоне. Но преимущественно в Ливерпуле они устроили особое агентство для этих целей, и фирма известных Fraser, Trenholm and С° из Чарльстона - представитель коих принял английское подданство - служила главною конторою для их финансовых оборотов. Все эти лица, хорошо известные, действовали открыто, с большою энергиею и по хитро обдуманному плану. Общими усилиями они снаряжали вполне корабль для войны, но не давая ему экипажа в полном составе и оружия, отправляли из Ливерпуля или Глазго, для того, чтобы он в какой-либо гавани Великобритании или ее колоний принимал к себе людей, оружие и все необходимое для войны. Эти же люди и оружие высылались к нему также из Ливерпуля в одно время с его выходом на других судах. Таким образом, вполне вооруженный, корабль обращался в сильного капера, который по всем морям преследовал и уничтожал торговые суда Союза. Во время своих походов корабли этого рода могли свободно заходить в английские порты в разных частях света, покупать там уголь, продовольствия и исправлять понесенные ими повреждения. Территория Великобритании, говорит мемуар, служила восстанцам арсеналом, который снабжал их оружием и всякими военными принадлежностями. Трудно определить границу, до которой дозволена нейтральным торговля оружием и прочими военными запасами, но, без систематических действий агентов южан в Ливерпуле, Нассау и Бермуде, войска инсургентов давно бы положили оружие*(386). Прокламация королевы запрещает прорвание блокады, а английские власти содействовали этому прорванию, допуская перегрузку предметов контрабанды в английских колониальных портах, открывая доступ к последним каперам южан и т. д.- Foreign Enlistmen Act 1819 г. не дозволяет английским судам служить к качестве транспортных, но многие корабли, принадлежа восстанцам и везя для них военные снаряды, имели британский флаг и были приветствуемы в английских гаванях. Один и тот же корабль являлся сегодня прорвателем блокады, а завтра - военным судном и в обоих качествах пользовался одинаковым гостеприимством. По инструкции 31 янв. 1862 г. вход в Нассаускую гавань для обоих воюющих дозволен не иначе, как с разрешения губернатора или в избежание от бурь. Но это разрешение давалось расточительно всем каперам южан и крайне скупо кораблям Союза. В силу этой же инструкции военные корабли воюющих могли снабжаться в британских портах углем лишь в таком количестве, которое для них необходимо для достижения ближайшего отечественного порта или гавани еще более близкой. Это правило, прилагавшееся к судам Союза во всей строгости, по отношению к каперам южан поддерживалось опять весьма слабо. Также нарушалось другое предписание этой инструкции о том, чтоб уголь не выдавался кораблю, который запасся уже им в британском порте в течение последних трех месяцев. Особенно подробно мемуар останавливается на нарушении южанами блокады и на сооружении и действиях их каперов. В том и в другом случае содействие Англии было значительно. Относительно блокады следует заметить, что она главным образом ограничивалась тремя портами южан (Wilmington, Charleston и Savannah), доступными лишь для больших кораблей. Но южные штаты, не имевшие у себя фабрик, естественно должны были привозить из-за границы все продукты. Для этого они обращались к Англии, но не прямо, а косвенно: товары, там купленные, перегружались в близлежащих от Юга английских гаванях на Багамских островах*(387). Мемуар и жалуется на дозволение Англиею в ее гаванях перегрузки этих товаров, которые заведомо предназначались для инсургентов*(388). Нам нечего останавливаться на фактах, относящихся до отдельных каперов. Упомянем только о наиболее знаменитом из них, который дал свое имя всему этому делу,- об Алабаме*(389). Этот корабль строился еще по заказу и под надзором капитана Беллока, в Ливерпуле на верфи гг. Laird из Birkenhead, когда американский консул этого города, Dudley, обратил на него внимание посланника Союза Адамса. 23 июня 1862 г. Адамс доносит Росселю, что в Ливерпуле сооружается большой корабль, очевидно предназначаемый для крейсирования. Лица, заведующие этим делом, состоят на службе южных штатов. Адамс просит английское правительство о задержании этого корабля - тогда известного еще под N 290- или о доставлении ему доказательств, что сооружение его не имеет враждебного для Союза характера. Таможенное начальство в Ливерпуле на запрос об этом заявило, что указанный корабль, по всем признакам, обещает быть военным. Лерд с своей стороны не отрицали, что он строилcя для иностранного правительства, но прибавили, что не считают нужным распространяться об его будущем назначении. Потребовали от Адамса доказательств, что N 290 действительно строится для южных штатов. Энергичный Дедлей не замедлил их представить в форме показаний свидетелей, спрошенных под присягою. Из этих показаний*(390) выяснилось, что корабль, N 290,военный (fighting vessel), предназначаемый для правительства южных штатов, которое имеет намерение послать его на крейсирование и враждебные действия против Союза, что лица, для него вербованные, служили прежде на военных судах и что британское правительство должно немедленно вступиться в это дело, если хочет предупредить нарушение его нейтралитета. 22 июля Адамс препроводил в английское министерство иностранных дел эти показания. К ним было присоединено мнение известного в Англии юриста Collier (позднейшего Soliciter General of the Crown) о том, что трудно представить себе большее нарушение Foreign Enlistmen Act, который, если не будет приложен в данном случае, обратится просто в мертвую букву. Следует подумать о том, добавил он, что если этому кораблю дозволят выйти, не будет ли правительство Союза вправе сделать серьезные представления. Он полагал, что таможенное правительство имело обязанность задержать N 290. Корабль был тогда уже почти готов к выходу, и надо было поспешать. Но английское правительство продолжало упорствовать в своей косности. 28 июля*(391) оно представило все документы коронным юристам (Law Officers), по заключению которых Россель на другой день отправил телеграмму в Ливерпуль о немедленном задержании корабля. Но в ночь с 28 на 29-е N 290 ушел из Ливерпуля*(392). За этим промахом, едва ли случайным, последовали другие, более грубые. Выйдя из Ливерпуля, N 290 пробыл у острова Anglesey (в Moelfray-Bay) две ночи и день, но и тут никто не подумал о его задержании. Между тем небольшое судно Геркулес доставило ему из Ливерпуля до 30 человек экипажа*(393). Выйдя 31 июля из британских вод, он направился к Азорским островам, где недалеко от Терсейры его догнали еще два судна: Агриппина из Лондона и Багама из Ливерпуля. Первое доставило ему 6 пушек, амуницию, угля и т. п., второе - часть экипажа, оружие и капитана Семмеса, который принял над ним командование. 24 августа корабль - известный отныне под именем Алабамы - поднял флаг южных штатов и с 26-ю офицерами и 85 человек команды начал свою истребительную войну против торгового флота Севера. Нам нечего следовать за печальными подвигами его хищнического похода. Заметим только, что в январе следующего года он прибыл в Ямайку, где стояли 3 военные английские корабля. Вопреки обещанию, лорд Россель не дал туда знать об его задержании. Напротив, говорит американский мемуар, "самые дружественные отношения не замедлили установиться между командой этих кораблей и экипажем Алабамы, и губернатор острова с поспешностью согласился на желание Семмеса починить ее в Кингтоне". Таким же гостеприимством продолжала она пользоваться и в дальнейших походах, пока не была затоплена кораблем Союза Kearsarge, в виду Шербурга, 19 июня 1864 г.*(394). Будучи построена, вооружена и снабжена командой, благодаря английским подданным, Алабама, говорит в заключение американский мемуар, является не чем иным, как враждебным нападением, сделанным на С. Штаты из британских портов. Из этого краткого перечня видно, что дело, подобное Алабамскому, могло кончиться с таким успехом не только благодаря недостаточности английских законов*(395), но и главным образом благодаря преднамеренной медлительности английских властей в приложении этих законов. Но подобная медлительность может обратить самые совершенные законы в мертвую букву. Этот отдел мемуара оканчивается указанием на другие державы, которые, в противоположность Англии, соблюдали действительный, а не фиктивный нейтралитет*(396). В последней, шестой части американский мемуар подводит все жалобы Штатов под следующие рубрики: 1) убытки, причиненные истреблением кораблей и их грузов крейсерами южан; 2) издержки, вызванные преследованием этих крейсеров; 3) потери, понесенные американскою морскою торговлею от перехода американских торговых судов под британский флаг; 4) возвышения страховых премий и 5) расходы, происшедшие от продолжения войны вследствие поддержания Англиею восстания. Первый отдел этих жалоб составляет прямые убытки*(397); остальные получили известность под именем косвенных убытков. Они на первый же взгляд поражают своим неопределенным характером и громадностью тех требований, которые из них можно выводить. Поэтому неудивительно, что они, как увидим, вызвали долгие и жаркие споры. Впрочем, Штаты тут же оговорились, что они не прочь от того, чтобы суд приговорил им общую круглую сумму, по справедливой оценке всех понесенных ими убытков. Совершенно в ином свете является Алабамское дело в английском мемуаре*(398). Читая его, мы приходим к следующим трем главным результатам: 1) Так называемый Алабамский спор получает в нем самые ограниченные размеры. 2) Англия расходится со Штатами в понимании и толковании самих обязанностей нейтрального государства и 3) Она отвергает всякую ответственность за нарушение этих обязанностей на основании международного права и практики, собственных законов и тех мер, которые были приняты ее правительством в предупреждение какого бы то ни было нарушения ее нейтралитета. Бросим взгляд на каждое из этих утверждений. I. Алабамское дело, с точки зрения Англии, обозначает не более, как "жалобы, вызванные действиями 4 кораблей, вместе взятых или же некоторых и даже быть может одного из них". Корабли эти суть: Алабама, Флорида, Джорджиа и Шенандоа. Как во время междоусобной войны, так и в следующие за нею 6 лет правительство С. Штатов жаловалось на действия только этих 4 судов, вышедших из британских портов и потом приобретенных правительством южных штатов. II. Существо и объем обязанностей нейтрального государства английский мемуар выражает в следующих положениях: 1. Нейтральное правительство должно зорко следить за тем, чтоб его территория не была обращаема ни одним из воюющих в базис военных операций или каких-либо враждебных действий на суше или на море. 2. Но ни это, ни другое какое-либо правило не обязывают его предупреждать или стеснять на своей территории воюющего в закупке предметов контрабанды и не запрещают ему производить на его территории эти предметы для воюющего. Предметы эти так же свободно передаются воюющим, как свободно и вывозятся для них,- для их ли употребления или просто как статья торговли. 3. Нейтральное правительство не обязано препятствовать военным кораблям воюющих входить в его порты и воды, пребывать в них, закупать продовольствия, уголь и т. п. и исправлять понесенные ими повреждения, лишь бы все это было предоставляемо обоим воюющим в равной степени и их военным кораблям не была дана возможность увеличить, в пределах нейтральной территории, свою боевую силу, возобновить или усилить свой запас оружием и людьми. 4. Всякое усиление воюющего в пределах нейтрального государства составляет для последнего оскорбление (offense). Оно вправе отпускать на волю призы, захваченные воюющими, чтобы предотвратить незаконное их усиление, когда эти призы будут в пределах его юрисдикции. 5. В силу практики морских держав контрабандою признаются корабли, специально приспособленные к военным целям и захваченные в открытом море под нейтральным флагом. Они обращаются в приз, если может быть доказано, что их назначение был порт неприятеля (принадлежащий ему или им занятый) или что они назначались к продаже для неприятеля. 6. Военные корабли воюющих, входя в порты и воды нейтрального государства, изъяты от юрисдикции последнего. 7. Корабль становится военным и правительственным, когда он вооружен и зачислен в списки флота известной страны. Не существует общих правил относительно этого зачисления и обращения корабля в правительственный и военный. Существенным представляется одно, чтобы правительство назначило офицера для командования кораблем и чтобы последний вступил в отправление своей должности. Нейтральное правительство вольно отказать в доступе к своим портам и гаваням таким кораблям воюющих, которые не зачислены в их флот в известной форме, или, при известных условиях, лишь бы этот отказ был дан обоим воюющим и на основании уважительных причин. 8. Акт зачисления считается действительным, хотя бы корабль значился в момент зачисления в списках кораблей другого государства или подлежал бы, по иностранным законам, задержанию или судебному разбирательству. Чрез зачисление правительство принимает его в состав своих морских сил и чрез это становится ответственным за все предъявленные на этот корабль жалобы, которые в противном случае пали бы на него одного. 9. Под "должным старанием" (due diligence) следует разуметь заботливость, с которою правительство, в силу своих международных обязательств, стремится к известной цели. Если она не определена международным соглашением или обычаем, она выводится из природы самого обязательства и из соображений справедливости, внутренней правды (equity) и общей целесообразности (expediency), на которых покоится международное право. 10. Меры, предписываемые правительству этою заботливостью в видах предупреждения, в пределах его юрисдикции, известных деяний, могущих причинить вред иностранному государству или его гражданам, эти меры (за отсутствием международного соглашения или обычая) должны всегда зависеть от существующих обстоятельств и не поддаются точному определению в виде общего правила. Было бы вообще неблагоразумно и невозможно требовать, чтоб они превосходили то, что делается правительствами цивилизованных стран для охранения собственной безопасности и безопасности их граждан. Практика показывает нам, что даже большие и цивилизованные государства не с такою бдительностью и энергиею подавляют действия, совершенные на их территории против безопасности иностранного государства, как действия пагубные для них самих. 11. Во всех странах, где исполнительная власть подчинена законам, иностранное государство вправе ожидать: а) чтобы законы, по обыкновенному человеческому предвидению, были достаточны для подавления всех действий, которые не должны быть терпимы в силу международных обязательств, и б) чтобы законы, насколько это нужно, действительно приводились властями в исполнение. Но иностранные государства не вправе требовать, чтобы ради предотвращения от них или от их граждан вреда местные власти, для данного случая, превысили принадлежащие им полномочия, или чтоб они действовали не на основании тех доказательств, которые требуются, когда нарушаются интересы их государства или же его граждан. Законы и способы административного и судебного делопроизводства в разных странах различны, и каждая из них по своим правилам прилагает существующие в ней законы, если только это не противоречит внутренней справедливости или, другими словами, тем принципам, которые вообще признаются образованными народами как всемирные обязанности (to be of universal obligation). III. Англия отклоняет от себя, даже по 4 вышеназванным кораблям, всякую ответственность: двое из них - Джорджиа и Шенандоа - никогда не были ни в какой степени вооружены или специально приспособлены к войне в пределах ее владений. Их строили и снаряжали как обыкновенные торговые суда. Другие два корабля Алабама и Флорида,- хотя и обличали по постройке своей военный характер, но были вооружены лишь после того, как они вышли из территориальных морей Великобритании. Только по отношению к одной Алабаме, говорит английский мемуар, правительству были доставлены до ее отплытия доказательства о ее незаконном назначении, которые могли быть приняты к сведению. Но и они доставлялись очень постепенно, а последние получены за четыре дня до ее отплытия. Вот как мемуар резюмирует факты, относящиеся к Алабаме: она строилась в Birkenhead фирмою гг. Laird, которая давно уже занимается строением судов торговых и военных. Неверно, чтоб один из ее построителей был членом палаты общин: он еще до этого перестал быть им. Характер сооружавшейся Алабамы указывал на ее военное, а не торговое назначение. Заявления об этом Адамса немедленно препровождались к коронным юристам. Показания свидетелей о назначении Алабамы, которые добыл Адамс, были недостаточны, основываясь большею частью на слухах; они возбуждали подозрение, а не уверенность. Лишь одно из них могло считаться юридически действительным (material to the question and legally admissible). Но и тут правительство не могло действовать без предварительных переговоров с юристами. Болезнь одного из них, потом умершего, причинила некоторую невольную задержку. Когда юристы решили, что полученных доказательств достаточно, чтобы оправдать задержание Алабамы,- в этот самый день (29 июля) и ранее того, как это было сообщено в министерство иностранных дел, она вышла в море. Это сделано посредством обмана. Под предлогом пробной поездки, она вышла из Ливерпуля, не будучи внесена в списки английских кораблей и не получив таможенного разрешения (clearance), обязательного для отплывающих кораблей. Цель и направление ее плавания не были никому известны, за исключением лиц, непосредственно занятых ее отправкой. Однако приказания об ее задержании были посланы в разные места. Алабама оставила Англию, не имея никакого оружия. Последнее ей было доставлено на 1000 миль расстояния от английских берегов, и вооружение ее совершилось либо в открытом море, либо в территориальных водах Португалии. Орудия и амуниции, полученные ею, были вывезены из Англии на обыкновенном торговом корабле, который вез их как правильный груз в Нассау. Впоследствии Алабама зачислена в состав флота южных штатов. Ее капитан и офицеры были американские граждане; между нижней командой находилось много британских подданных, которые уступили в Терсейре увещаниям южно-американских агентов и приняли эту службу. После же вооружения и зачисления, Алабама допускалась в британские гавани, как и в других нейтральных государствах, без всякого лицеприятия и потворства. Нечего и говорить, как последнее обстоятельство само по себе достойно осуждения: если известное правительство, подобно южным штатам, позволяет себе, по отношению к нейтральному, целую систему рассчитанного обмана и постоянной лжи, то нейтральный в свою очередь обязан не только закрыть свои порты для его кораблей, но и преследовать тех из них, которые вышли из его территории таким образом, как Алабама. В противном случае его нейтралитет обращается в так называемый "благосклонный", или вернее пристрастный. Ниже увидим мнение С. Штатов и судей об этом. Английский мемуар ставит далее на вид, что судостроение составляет в Англии большую и весьма важную отрасль промышленности. Главные фирмы ее судостроителей издавна привыкли строить, сооружать и продавать военные корабли иностранным правительствам всех стран мира. Это предмет их частных оборотов, вмешиваться в которые или контролировать их английское правительство не имеет никакой возможности, да и законы его на это не уполномочивают и никакие международные обязательства ему сие не предписывают. Корабли, о которых речь, куплены агентами южных штатов в британских портах или от британских собственников. Лишь после этого приобретения они получили свое вооружение. Англия принимала их затем в своих портах как корабли военные, дозволяла им чиниться и снабжаться всем необходимым наравне с военными судами С. Штатов. Правительство последних во все время крейсирования этих кораблей не делало, по-видимому, никаких серьезных попыток для их захвата и убытки, понесенные им, были бы, вероятно, в значительной степени предотвращены, если бы оно и его моряки действовали с разумною предусмотрительностью и энергиею. Что же касается до английского правительства, то оно во всех случаях без исключения обращало скоро и тщательно внимание на все представления Адамса. В большинстве случаев последний ошибался и указывал на обыкновенные торговые суда, как на предполагаемые военные. Но когда можно было добыть достаточные доказательства, подозреваемые корабли задерживались и присуждались кому следует. В постоянной заботливости о выполнении лежащих на нем международных обязательств английское правительство нередко переходило потребные для того границы и совершало известные действия, сопряженные с большими расходами. На основании всего этого оно согласно только на одно: "выразить правительству С. Штатов откровенно и публично свое сожаление" о действиях известных кораблей, которые вызывают и в нем "чувство неудовольствия и сожаления" и это заявление включить в текст договора, подписанного обеими сторонами. Но если бы суд разошелся в своих воззрениях с Англиею, он обязан установить существо и справедливые пределы ответственности, которая, по его мнению, должна пасть на Англию. "Великобритания готова принять его приговор, будет ли он для нее благоприятен или нет. Она желает только, чтоб он был справедлив и основан на верном понимании международного права и тех принципов, которые она и другие державы, в качестве ли нейтральных или воюющих, могут признать охотно и руководиться ими на будущие времена". Таковы заключительные выводы английского мемуара. Изложенные весьма логично и искусно, они глубоко и принципиально расходятся с воззрениями С. Штатов, и примирить оба направления посредством сделок едва ли возможно на практике Англия стоит, в качестве нейтрального государства, за принцип свободы торговли нейтральных подданных с воюющими. Корабли составляют лишь предмет контрабанды. Воюющие могут закупать их, как и все остальное, в нейтральных странах с полною свободою. Только сами правительства должны оставаться в стороне от этих оборотов. Затем требуется, чтобы эта свобода торговли была предоставлена одинаково обеим воюющим сторонам. С. Штаты, наоборот, настаивают на том, чтобы нейтральные государства, даже на своей территории, ограничили торговлю предметами контрабанды своих подданных с воюющими на том основании, что она питает войну и фактически обращает самый нейтралитет в пустое слово. Предполагаемое же равенство обоих воюющих по отношению к этой торговле лишено основания, ибо никогда обе стороны не нуждаются в ней в равной степени. Какое из этих двух направлений призвано одержать верх? Это вопрос будущего. Писатели в решении его расходятся между собою. Мы склоняемся к американскому воззрению, потому что оно более соответствует юридической идее и природе нейтралитета. V. Спор о косвенных убытках Но едва устроившись, суд попал в опасность совершенно не достичь своей цели, т. е. не привести к окончанию Алабамского спора. Это произошло благодаря выставленным в американском мемуаре требованиям о вознаграждении за косвенные убытки. Кешинг находит это их обозначение неточным, предлагая называть их убытками национальными, так как они в сущности указывают на вред, причиненный не отдельным лицам, но правительству и народу С. Штатов. Вопрос о них мог быть возбужден, благодаря оплошности английской дипломатии, чем воспользовались американцы не особенно честным образом. Американский мемуар был представлен официально 25 дек., но лишь шесть недель спустя, в начале февраля 1872 г., в Англии ударили в тревогу, ради косвенных убытков, благодаря сигналу, данному передовыми органами лондонской печати. Это мы узнаем из телеграммы американского посланника в Англии, Шенка к Фишу: "Все лондонские газеты требуют, чтобы С. Штаты взяли назад свое предъявление косвенных убытков, противоречащих духу Вашингтонского договора. Министерство в тревоге". На это Фиш отвечал также по телеграфу, что Америка не отступится от своих требований и спокойно ждет решения суда, не допуская возможности нарушения договора тою или другою стороною*(399). Англия имела, впрочем, полное основание встревожиться этим вопросом. Помимо его громадной принципиальной важности для нейтральных государств вообще, Америка хотела посредством его косвенно вменить Англии известное участие в ее междоусобной войне и вследствие этого потребовать от нее тех сумм, которые по вине Англии были затрачены на эту затянувшуюся войну. То было как раз время, когда Германия наложила на Францию страшную контрибуцию в 5 миллиардов и в Англии возбужденным умам представился призрак такой же, или еще большей контрибуции, которую будто бы помышляли взять С. Штаты. Между обоими правительствами завязалась долгая и оживленная переписка, в подробности которой нам нечего входить*(400). Заметим только, что сам Вашингтонский договор не установляет никакого разделения убытков на прямые и косвенные, но эластичность его постановлений*(401) открывала самое широкое поле для всякого рода воззрений и толкований. Однако, если обратить внимание на все предшествующие этому трактату переговоры и особенно на протоколы смешанной комиссии, выработавшей Вашингтонский договор, мы должны сознаться, что с формальной стороны американцы были правы*(402). Но со стороны материальной их требования представляются вполне несправедливыми и должны быть отвергнуты в силу следующих соображений: 1) невозможно требовать от нейтрального государства вознаграждения за косвенные убытки, которые, по своему неопределенному характеру, не подлежат никакой, хотя приблизительно верной, оценке. Допущение же таковых сделало бы для нейтрального участие в войне несравненно более выгодным соблюдения нейтралитета; 2) вследствие своей неопределенности косвенные убытки не могут составлять предмет и судебного разбирательства: элементы, их составляющие, весьма сложного характера и могут быть приписаны действию то той, то иной причины; и 3) американцы знали, что, по мысли Англии, вопрос о косвенных убытках был устранен, но тем не менее они молчали об этом пять месяцев, до обнародования своего мемуара. В каком неблагоприятном свете показывает нам этот эпизод дипломатию, которой вверены самые священные интересы народов! По поводу этого спора возник весьма интересный вопрос: кому предоставить автентическое толкование Вашингтонского договора - самим ли сторонам и их дипломатическим органам или суду? Англия сначала отвергала в принципе даже существование косвенных убытков, но Америка была не прочь предоставить суду решение вопроса: предлежат ли и в какой степени требования о вознаграждении его компетенции? В литературе мы встречаем два совершенно противоположные мнения об этом: Гефкен находит опасным предоставить третейскому суду автентическое толкование договора, в силу которого он создан. Ввиду того, что над ним нет апелляционной инстанции, суд может дать этому толкованию самое обширное значение. В данном же случае спор о компетенции возник ранее созвания суда и договор умалчивает о разногласии сторон по отношению к его пониманию. На этом основании Гефкен полагает, что единственно верный путь состоял бы в пересмотре и исправлении договора самими сторонами*(403). Напротив, Ролен-Жекмен, посвятивший спору о косвенных убытках особую статью*(404), думает, что Англия должна была представить свое возражение о неподсудности их самому суду. И в международном праве, говорит он, следует принять основное правило процедуры: что лица, облекаемые законом или волею сторон в звание судей, предполагаются сами способными определить сущность и пределы вверяемых им полномочий. Если предоставить ответчику возможность, на основании возражения о неподсудности, или в случаях третейского разбирательства - на основании заявления, что известное требование не входит в условия компромисса, парализовать действия судов - обыкновенных или третейских,- то мы создали бы чрез это для недобросовестности слишком удобное средство обходить правосудие. Само собою ясно, с другой стороны, что все совершаемое третейскими судьями вне пределов компромисса - абсолютно недействительно. Нельзя не согласиться с этим мнением, юридически вполне обоснованным. В таком же духе выражается и Прадье-Фодере: "Текст договора не делает различия между требованиями о вознаграждении убытков: он предоставляет все эти требования на разбирательство и решение суда"*(405). Спор этот и был решен судом, но после того, как дипломатии не удалось достигнуть соглашения сторон. Во время этих долгих переговоров общественное мнение в Англии сильно роптало на недальновидность и нерешительность правительства. Лорд Россель, после многократных отсрочек, внес в палату лордов резолюцию, приглашающую правительство не допускать дальнейшего разбирательства дела судом, пока Штаты не возьмут назад предъявленных ими косвенных убытков. Эта резолюция не осталась без отрезвляющего действия на Америку. Комитет для иностранных дел под председательством Бенкса заявил, что "вопроса об этих убытках не следовало вносить в американский мемуар и что в этом нельзя не видеть серьезной ошибки". Между тем дипломатия напрягала все свои силы, чтобы найти исход из этого тяжелого положения. Английское правительство предложило Америке добавочную статью к договору, в которой признается, что "национальные убытки, на которые жалуются Штаты, фактически не заключаются в Вашингтонском трактате и что они не должны считаться в принципе последствиями действий, совершенных некоторыми частными судами". Англия прибавляла, что вторым из этих соображений она готова руководиться и сама, а Штаты, не отказываясь от своего воззрения, соглашались не предъявлять пред судом косвенных убытков*(406). Президент, не желая действовать на свой страх, препроводил этот проект в сенат, который потребовал категорического заявления, что "оба правительства признают в будущем принцип, в силу которого отдаленные или косвенные убытки не считаются последствиями нарушения нейтралитета"*(407). Это заявление было слишком ясно по содержанию, чтобы понравиться Англии, и она его отклонила. Она желала устранения в будущем не всех вообще споров о косвенных убытках, но лишь о таких, какие предъявляла Америка. Но вследствие этого запутанность положения увеличилась чрезвычайно. Вместо ожидаемого примирения стороны могли разойтись еще с большим ожесточением друг против друга, чем, прежде. К счастью, суд своею энергиею и смелостью предотвратил эту опасность. Согласно своему постановлению, он открыл снова свои заседания 15 июня 1872 г. Америка представила свой защитительный акт (argument), а лорд Тентерден заявил, что его правительство, желая заключить с Штатами по вопросу о косвенных убытках дополнительную конвенцию, предлагает суду отсрочить его заседания еще на 8 месяцев. Тогда суд в заседании 19 июня пришел к следующему важному решению. Предложение Англии об отсрочке судебного разбирательства вызвано ее пререканиями с С. Штатами относительно компетентности суда, по Вашингтонскому договору, разбирать вопрос о косвенных убытках. Не высказывая мнения о толковании и обязательной силе этого договора, судьи убеждены, что главная цель отсрочки та, чтобы даровать обоим правительствам возможность согласиться по вопросу: должны ли косвенные убытки подлежать рассмотрению суда или нет? Но очевидно, всякое несогласие по этому пункту может лишить отсрочку желаемой пользы и даже привести, после потери нескольких месяцев, в течение которых оба народа пребывали бы в напряженном состоянии, к результату для обеих сторон равно печальному, а именно к полной неудаче третейского разбирательства. Ввиду этого судьи считают себя в праве заявить, что после самого тщательного изучения всего, представленного С. Штатами в подкрепление их воззрения на косвенные убытки, они индивидуально и коллективно пришли к тому заключению, что эти жалобы не представляют, в силу принципов международного права, прилагаемых к подобным случаям, достаточного основания для оценки убытков и определения вознаграждений между народами и поэтому вовсе не должны подлежать обсуждению суда даже в том случае, если бы между обоими правительствами не существовало никакого разногласия о компетентности суда, по отношению к этим убыткам*(408). Это решение, сообщенное сначала обоим правительствам как конфиденциальное, было принято ими без оговорок. Помимо своей принципиальной важности оно дало суду возможность немедленно приступить к его высокой задаче и, кроме того, показало с полною очевидностью, что многие споры между государствами могли бы быть справедливее и скорее решаемы судом, нежели изворотливыми тонкостями дипломатов. В заседании 27 июня гр. Склопис произнес речь, из которой мы не можем не привести несколько мыслей: "Созвание настоящего суда само по себе уже указывает на новое направление идей, управляющих политикой народов, наиболее подвинувшихся на пути цивилизации. "Мы живем в эпоху, когда в высших сферах политики дух умеренности и чувство справедливости начинают везде преобладать над стремлениями старой рутины, проявлявшейся то в надменном произволе, то в преступной безучастности. Уменьшать поводы к войнам, смягчать соединенные с ними бедствия, ставить интересы человечества выше расчетов политики - вот цель, к которой стремятся все великие умы и благородные сердца. "Мы присутствуем пред великим опытом приложения строгих и бесстрастных принципов права к жгучим вопросам политики. "Мы слышали страшный возглас: "Сила преобладает над правом"! Он уничтожает в основании цивилизацию. Теперь мы видим, что политика обращается к справедливости, чтобы не злоупотребить силой. Цивилизация должна гордиться этим знаком уважения к ней. "На международное право смотрят слишком часто как на зыбкую почву, в которую нога уходит в ту минуту, когда мы думаем сделать шаг вперед. Будет ли нескромно с нашей стороны высказать надежду, что наши усилия призваны содействовать укреплению этой почвы? "Предмет наших занятий требует сведений столь же серьезных, как и многосторонних. Мы должны изучить его с широкой точки зрения государственного человека и смотреть на него проницательным оком председателя ассизного суда, но всегда относиться к нему с глубоким чувством справедливости и с полнейшим беспристрастием*(409). Этим окончился эпизод о косвенных убытках, не раз угрожавший принять острый характер. Прежде чем изложить занятия самого суда, мы должны остановиться немного на возражениях, которыми обменялись стороны. VI. Возрождения сторон друг другу Возражение С. Штатов*(410) на английский мемуар почти не сообщает новых фактов и не выставляет новых принципов или претензий, но ограничивается главным образом тем, что указывает на ошибки или односторонние заявления последнего. Упомянем о наиболее интересных из них. 1. Кроме действий 4 называемых английским мемуаром кораблей, действия других, вызвавших жалобу С. Штатов, были описаны, и документы о них появились в Лондоне до получения английскими комиссарами их инструкций и находились во время обсуждения Вашингтонского договора на столе комиссии. 2. Штаты не принимают ограничительного толкования английским мемуаром слов "due diligence", в смысле: "бдительности, которую правительство обыкновенно проявляет по своим внутренним делам". Это толкование противоречит общепризнанным принципам права. 3. Они также не согласны с тем, будто международные обязанности государства измеряются существующими в нем внутренними законами. Последние должны быть исправлены, если они на практике не дают правительству возможности исполнять лежащие на нем международные обязанности. 4. С. Штаты категорически отвергают заявление Англии, что их корабли пользовались чаще, чем корабли южан, или даже в равной степени с ними, ее гостеприимством. 5. Акты парламента предоставляют таможенным властям в Англии более обширные полномочия, чем о каких упоминает ее мемуар. 6. Зачисление корабля воюющим в состав флота не лишает нейтрального права искать удовлетворения за беззаконные действия этого корабля, совершенные до его зачисления в пределах территории сего нейтрального государства. 7. Напрасно английский мемуар ставит на вид, что многие действия, на которые жалуются С. Штаты, были совершены "американскими гражданами". Это были, по американским законам, преступники, поступки коих не могут оправдать небрежности английских властей. 8. Большая часть английских матросов на Алабаме знала прекрасно, куда они направляли свое плавание. Весьма интересно и обильно фактами возражение Англии*(411) на американский мемуар. Критикуя и опровергая шаг за шагом его теоретические положения или фактические данные, возражение не покидает точки зрения, высказанной Англиею в ее первом мемуаре: местами оно ее развивает далее или подкрепляет новыми фактами и соображениями. Поэтому оно во многих отношениях заслуживает внимания, давая нам возможность, с гораздо большею ясностью, определить расходящиеся воззрения обоих правительств на права и обязанности нейтральных держав. Возражение начинается с заявления о том, что Англия не входит в рассмотрение косвенных убытков, о которых она вела тогда со Штатами оживленную переписку, и что она отклоняет всякие объяснения по поводу того, что ее нейтралитет был будто бы неискренний и даже враждебный. Правительство, само себя уважающее, не может вступить в препирательства об этом. Разбирая общие принципы о нейтралитете, выставленные С. Штатами, Англия делает несколько оговорок: она принимает три Вашингтонские правила, хотя они, в ее глазах, существенно усиливают обязанности нейтрального по отношению к воюющим, но она протестует против всякого уклонения от них или их расширения. "Такое расширение есть мнение американского правительства, что нейтральный обязан предупреждать, в пределах своей юрисдикции, даже постройку кораблей, предназначаемых для крейсирования против одного из воюющих. Англия отвергает также мнение, будто воюющий имеет право требовать от нейтрального, чтобы он в угоду ему изменил свои внутренние законы и чтобы последние обязывали государство и в международном отношении. При решении настоящего спора, говорит английское возражение, Штаты не довольствуются тем, чтобы поведение Англии обсуждалось судом на основании трех известных правил, в связи с общими принципами международного права им не противоречащими, но они требуют еще, чтобы к этому поведению прилагались внутренние законы Великобритании, административные акты ее правительства и декларации ее государственных людей. Воззрение весьма странное и неверное! Внутренние законы и действия правительства, совпадают ли они с международным правом или нет, всегда произвольны и свободны. Государство издает и совершает их в силу своего права, а не по какой-либо обязанности. Поэтому его внутренние законы в иных случаях не идут так далеко, как требования международного права, в других переходят за их пределы. На это мы заметим, что С. Штаты, увлекаясь подробностями, высказали, однако, в принципе вполне верную мысль, состоящую в том, что во 1-х, внутренними законами государства не исчерпываются его международные обязанности; в случае их недостаточности они должны быть дополнены и исправлены*(412) и во 2-х, что эти законы, поскольку они касаются международных вопросов, могут служить мерилом для оценки действий государства, их издавшего. Значение их - в сравнении с общими принципами международного права - второстепенное, но тем не менее не следует забывать, что во внутренних законах и действиях правительства лучше всего высказываются его действительные отношения к другим народам*(413). Англия указывает далее, в чем она расходится со Штатами относительно толкования Вашингтонских правил: до их издания ничто не возбраняло нейтральным гражданам снабжать воюющих судами, приспособленными к войне. Последние подходят вполне под понятие контрабанды. Запрещается только устройство враждебного нападения в пределах нейтральной страны против одного из воюющих. Нейтральное правительство вольно допускать в свои гавани военные корабли воюющих и оказывать им полное гостеприимство или совершенно не допускать их, лишь бы это делалось с полным беспристрастием по отношению к обеим сторонам. Такие военные корабли, раз допущенные, могут беспрепятственно снабжаться углем, провизиею и чиниться - все с признанным намерением продолжать свое крейсирование. Они не должны только на нейтральной территории увеличивать свою боевую силу, возобновлять или умножать свою артиллерию, военные запасы и т. д. Им в равной степени может быть дозволено или возбранено приводить призы и продавать их, но нейтральные суды не компетентны для присуждения им этих призов. Все это зависит от одного усмотрения нейтрального государства и не дает никаких прав воюющему. Напротив, Штаты пытаются подорвать эти элементарные и общеизвестные правила: они утверждают, что государство нарушает свой нейтралитет, если дозволяет крейсерам воюющих чиниться или закупать уголь и провизию в пределах, превосходящих "абсолютную необходимость для достижения их ближайшего отечественного порта". Мнение тем более странное, говорит английское возражение, что их собственные крейсеры неоднократно запасались в британских гаванях углем вовсе не с целью обратного плавания домой, а для того, чтобы продолжать свое крейсирование. Но Штаты требуют еще одного ограничения вышеизложенных общих правил: чтобы корабли с самого начала в, целом или в частях, приспособленные к войне в пределах нейтрального государства, потом вовсе не допускались в гавани сего последнего. Государство это обязано их захватывать, где бы они ни вошли в его порты. В противном же случае оно делается пред воюющим ответственным в тех убытках, которые ему причинят эти корабли. И это мнение кажется Англии новостью, неизвестного ни теории, ни практике международного права. Коль скоро корабль, о котором здесь идет речь, зачислен в состав военных кораблей, он не может подлежать юрисдикции нейтральной страны. На этом основании "Англия была обязана, подобно и остальным нейтральным державам, обращаться с Алабамой совершенно так же, как, при одинаковых условиях, она обращалась с прочими кораблями, вооруженными и причисленными ко флоту признанного ею и независимого государства". С. Штаты жалуются на торговлю, которую вели южане с Англиею. На это последняя возражает, что для нейтрального не существует никакой обязанности предупреждать с своей стороны нарушение блокады или вывоз контрабанды. В качестве нейтрального, государство не призвано мешать своим гражданам извлекать всевозможные выгоды из торговых оборотов с воюющими, которые, в свою очередь, достаточно ограждаются исключительными им предоставленными, правами осмотра, обыска и даже захвата судов, провинившихся в подвозе контрабанды или в нарушении блокады. Для того, чтобы с большими удобствами захватывать суда нейтральных в открытом море, С. Штаты употребляли меры строгости в таких размерах, которые были дотоле неизвестны международному праву. До этой междоусобной войны, по общему мнению, в тех случаях, когда нейтральный корабль направлялся из одной нейтральной гавани в другую, призовый суд не считался компетентным для расследования вопроса о назначении груза. Американские же суды ввели принцип, что если есть налицо достаточное доказательство (а часто таковое считалось достаточным в силу весьма шатких оснований!) в пользу того мнения, что груз окончательно направляется в порт воюющего, то не только этот груз, но, в известных случаях, и корабль подлежат присуждению. Таким образом, товары, которые перевозились из британского порта в Нассау захватывались наравне с товарами, шедшими прямо из Ливерпуля или Нассау в какой-либо порт Юга, если только призовый суд имел основание предполагать, что их конечное назначение был такой порт, а не нассауский рынок для добросовестного там сбыта. Корабль же разделял участь груза, если не было причины думать, что его собственники не знали о конечной цели груза и не зафрахтовали его, корабль, в порт воюющего. Нам нечего и говорить, как несправедлива и стеснительна для нейтральных эта новая теория блокады, получившая известность под именем "непрерывного или единого пути" (continuous voyage)*(414). Но справедливость требует заметить, что Англия первая изобрела это расширение блокады, а когда С. Штаты стали прилагать это учение в больших размерах, Англия не нашла нужным протестовать и противодействовать, хотя от этого пострадало немало ее граждан. Правительство Севера, продолжает английское возражение, так же усердно, как и правительство Юга, закупало в Англии оружие и боевые запасы, так что "в том самом смысле, в каком оно называет Великобританию арсеналом и казной отделившихся Штатов, последняя была и для него арсеналом и казной". Но оно не сочло нужным ознакомить третейских судей с именами и делами своих тогдашних агентов в Англии. Настоящий мотив жалоб С. Штатов Англия видит в том, что им была предоставлена свобода в такой же степени, как и отделившимся штатам. Она напоминает, что ни один вооруженный корабль не вышел из британских портов с целью поднять флаг Юга. С июня 1862 г. до окончания междоусобной войны из них не отплыл также в южные штаты ни один корабль по постройке, сооружению или иным способом приспособленный к войне. Но этим Англия не довольствуется: она возвращает Штатам, упрек делаемый ей последними: сколько раз, говорит она, даже в последнее время, на нейтральной территории Штатов устраивались почти открыто враждебные экспедиции против дружественных им народов. Довольно вспомнить походы Лопеца против Кубы с целью оторвать ее от Испании (1850-51 г.); Валькера против Мексики и Центральной Америки (1853-60 г.); и наконец, набеги Фениан против Канады (1866-71 г.). Из этих и других примеров мы видим, что С. Штаты сами никогда не поддерживали свой нейтралитет с тою энергичною и неусыпною бдительностью, которую они требуют теперь от других, что они никогда не платили за убытки, причиненные ими другим странам от послабления этой бдительности. Они выплачивали только стоимость кораблей и грузов, которые захватывались судами, незаконно построенными и вооруженными, да и то лишь в случаях, когда такие призы приводились в нейтральные воды. Весьма интересна критика английским возражением тех убытков, которые с такою щедростью перечисляются в американском мемуаре. Не вдаваясь в нее, заметим только, что Англия ловко пытается отвергнуть американскую оценку в принципе. Прежде всего она приписывает, как мы уже видели, значительную сумму убытков, понесенных Штатами, небрежности и недостатку энергии их властей. Затем она утверждает, что настоящий и главный виновник этих убытков - бывшие отделившиеся штаты. "Действия, причинившие эти убытки, совершены последними вне сферы юрисдикции и контроля Великобритании. Мало того, южные штаты нанесли и ей оскорбление, нарушив ее законы теми поступками, которые служат основанием всему настоящему делу. И что же? Эти главные зачинщики снова допущены ко всем правам и привилегиям американских граждан. С них не взыскивают никаких убытков, ими причиненных, а вся ответственность за них возлагается на тех, которые были только разве пассивные зрители!" Самое исчисление этих убытков Англия находит столь неудовлетворительным и преувеличенным, что оно не может быть принято даже как элементарное основание для действительной оценки. В заключение английское возражение указывает на важное значение Алабамского дела вообще. Оно затрагивает не только фактические, но и принципиальные вопросы, вращающиеся около тяжелой проблемы: как определить обязанности и ответственность нейтральных? Основные положения в этой области должны отличаться своею простотою и немногочисленностью. Но, по американскому мемуару, положение нейтральной державы в морской войне будет самое тяжелое и тревожное. Как бы ни было бдительно ее правительство в исполнения своих обязанностей по нейтралитету, но малейшая небрежность даже со стороны какогонибудь подчиненного чиновника навлечет на нее тяжелую ответственность. Торговые обороты сделаются предметом надзора непрестанного и до мелочей строгого. Частные лица, по подозрению, что они агенты одного из воюющих, будут подвергаться даже на нейтральной территории преследованию шпионов и доносчиков. Вообще торговля с воюющими будет стеснена самыми разнообразными ограничениями; гостеприимство, оказываемое в нейтральных портах кораблям воюющих, сделается опасным, и даже законы и распоряжения, издаваемые нейтральным правительством для собственной безопасности, поведут к противоположному результату, сделавшись для него новым источником опасности, если воюющему будет дана возможность выводить из них, по отношению к нейтральному, их издавшему, особую категорию обязательств. В результате всего этого явится то, что нейтральные державы найдут себя вынужденными не издавать никаких законов, могущих быть обращенными против них, не дозволять кораблям воюющих входить в их гавани и прекратить с последними всякую торговлю. A так как абсолютная изолированность для государств невозможна, то, особенно слабые между ними, будут предпочитать столь тяжкому нейтралитету даже бедствия войны и прямо становиться на сторону одного из воюющих. Вот почему, по мнению Англии, приложение Вашингтонских правил к жизни уничтожит самое понятие нейтралитета и в результате приведет к войне. Из нашего краткого очерка подлинных документов обоих правительств по Алабамскому делу видно, как неполны и недостаточны постановления международного права о нейтралитете, представляющем для всех государств такой жизненный вопрос. Кроме того, мы видим, как сильно расходятся по этому вопросу даже до нашего времени воззрения отдельных правительств. Совершенно с противоположной точки зрения смотрят Англия и Америка на внутренний смысл и объем Вашингтонских правил. Что для первой есть опасное нововведение, угрожающее в будущем уничтожить в основании всякие торговые сношения нейтральных с воюющими и даже сделать войны более частыми, является для Америки, наоборот, попыткою более точного определения начал, которые давно сознавались в жизни и в науке и которые призваны в своем поступательном развитии обеспечить между народами мир. Ознакомившись с расходящимися воззрениями сторон на Алабамское дело, мы можем теперь обратиться к занятиям и решению самого суда. VII. Очерк занятий суда Несмотря на спор о косвенных убытках, стороны, согласно с Вашингтонским договором, представили в срок свои возражения (15 апреля) и защитительные акты (15 июня). По решении этого спора, суд должен был рассмотреть предложение лорда Тентердена, 27 июня, о дозволении Англии представить новый защитительный акт. Это противоречило договору, который, точно определив число и характер документов, которыми стороны могли обменяться, допускает всякие дальнейшие между ними прения лишь по требованию судей. Кроме того, это оттянуло бы самое разбирательство, и без того продолжительное, еще на 6 недель, так что суд, по окончании прений, приступил бы к рассмотрению дела около 1 сентября. Американские уполномоченные сильно воспротивились этой попытке, и суд отклонил ее. С 15 июля его заседания получают правильный характер. По общему правилу агентам и советникам обоих правительств дозволено присутствовать на них, но суд выговорил себе право по своему усмотрению назначить и заседания тайные. Затем ни публика, ни представители печати, в большом числе съехавшиеся тогда в Женеву, особенно из Лондона и Нью-Йорка, не были допущены в залу заседаний, и в этом нельзя не видеть весьма благоразумной меры. Присутствие посторонних лиц могло оказать некоторое, хотя нравственное, давление на судей и, с другой стороны, задеть чувствительность того или другого из заинтересованных государств. Последним суд сообщал аккуратно о ходе своих работ. Но чтобы эти работы шли быстро и успешно, надо было составить для них предварительный план. Увлекаясь односторонними воззрениями, оба правительства внесли в свои документы много лишнего, совершенно не относившегося собственно к Алабамскому делу. Суду надлежало определить прежде всего область своей деятельности и потом изучить известные факты в свете определенных принципов для того, чтобы прийти к верному решению. Такую программу и дал ему Стемфли. В своей записке он указывает на факты, которые не подлежали разбирательству суда: 1) признание Англиею южных штатов воюющею стороною; 2) выражения англичанами во время войны в Америке симпатии или антипатии на собраниях, в печати и т. п.; 3) допущение торговли оружием и выход кораблей предназначавшихся к прорванию блокады, насколько оба эти действия не противоречат запрещению снаряжать и вооружать военные корабли и крейсеры и 4) исторические прецеденты нарушения обязанностей нейтралитета или неравного их соблюдения, а также решения судов, поскольку все они относятся до принципов международного права, составляющих предмет спора пред Женевским судом. На этом основании последнему оставалось обсудить действия некоторых кораблей, но не только тех четырех, о которых говорит английский мемуар, а тех десяти, о коих упоминают С. Штаты: Sumter, Nashville, Florida с тендерами, Alabama с тендером, Retribution, Georgia, Talahassee, Chickamauga и Shenandoha. Что касается до общих, юридических принципов, которыми суд должен руководиться, то они выражены прежде всего в трех известных правилах 6-й статьи, поставленных выше общих начал, вытекающих из истории, практики и науки международного права. Эти же начала, как право дополнительное, составляют для суда вторую группу руководящих принципов, поскольку они им не противоречат и получили общее признание. Наконец, законы известного государства о нейтралитете не составляют элемент международного права в том смысле, что для изменения их не требуется согласия других государств. Право международное существует совершенно независимо от местных законов различных государств, так что отсутствие их или пробелы в них не изменяют характера лежащих на государствах международных прав и обязанностей. Но с другой стороны очевидно, что где эти законы существуют, там воюющие в праве требовать их честного приложения. Таким образом, Стемфли предлагал суду, по установлении общих принципов, подвергать оценке все факты, относившиеся до каждого корабля в отдельности, причем каждый судья подавал письменно свое мнение, которое он мог и изменить до постановления окончательного решения. После изложения фактов, на основании вышеизложенных начал, клалось решение, подкрепленное мотивами. Покончив с кораблями, суд переходил к определению общей суммы, к которой виновное государство имело быть присуждено. По этой системе суд и разобрал споры о главных кораблях: Флориде, Алабаме и Шенандоа. 25 июля, по предложению бар. Итаюбы, суд потребовал от английского советника Пальмера уяснения трех следующих вопросов: общего значения требуемой от нейтрального бдительности; действия зачисления известных кораблей, входивших в английские порты, во флот южан и дозволения последним снабжать себя углем в английских портах. Обширная записка Пальмера вызвала специальные ответы Эвартса, Кешинга и Вэта*(415). С 26 августа, вопреки протесту Кокборна, суд имел, до окончания своих занятий, тайные заседания, на которые не были допущены агенты и советники. 9 сентября он установил окончательную редакцию своего решения, которое было подписано на последнем его заседании 14 сентября 1872 г. VIII. Решение суда Это последнее заседание отличалось особенною торжественностью и было публичное. Но и оно, благодаря Кокборну, не прошло без эпизода. Все заметили его позднее появление на заседании. Он один, из 5 судей, не подписал решение суда, но представил в последнюю минуту обширную записку о причинах своего разногласия с решением, которую суд, не имея возможности прочесть и разобрать, приказал только приобщить к делу. Гр. Склопис обратился к своим товарищам с задушевными словами, в которых между прочим выразил "свое искреннее желание, чтобы Бог внушил всем правительствам мысль постоянно и действительно заботиться о том, что составляет неизменное желание всех образованных народов, что представляется как для нравственных, так и для материальных интересов общества наивысшим из всех благ,о мире"*(416). Пушечные салюты с древней La Treille приветствовали эти слова и окончание многотрудного дела Женевского суда. В эту минуту Кокборн встает и, ни с кем не простившись, исчезает так же странно, как и держал себя во время заседаний. В решении Женевского суда*(417) мы можем различить две стороны: принципиальное изложение мотивов и специальное решение спорных пунктов по трем группам кораблей. Само собою разумеется, первая часть наиболее важна и интересна. Принимая в основание три правила 6-й ст. Вашингтонского договора и общие, им не противоречащие принципы международного права, суд высказал следующие соображения: 1. Определение "должного старания" (due diligence) упоминаемого в 1-м и 3-м из этих правил. "Нейтральные правительства обязаны проявлять это старание в точном соотношении к опасностям, которые могут возникнуть для воюющих из нарушения ими нейтралитета. Но обстоятельства, при которых сложились факты, вызвавшие настоящий спор, были таковы, что должны были возбудить всевозможное старание английского правительства для поддержания его прав и обязанностей согласно с королевскою прокламациею о нейтралитете от 13 мая 1861 г." 2. Значение акта зачисления кораблей. Последствия, которые вытекают из нарушения нейтралитета чрез сооружение или вооружение кораблей, не уничтожаются тем, что воюющий, в пользу которого совершено нарушение нейтралитета, зачислит потом эти корабли в свой флот. Это зачисление, венчающее правонарушение, не может считаться поводом к оправданию виновного, и полный успех его обмана не должен вести к признанию его невиновности. Внеземельность, предоставляемая международным правом военным кораблям, не есть абсолютное право, а привилегия, основанная на соображениях взаимной вежливости и любезности между народами и поэтому никогда не могущая прикрывать действия, совершенные в нарушение нейтралитета. Наконец, отсутствие в этих случаях предварительного извещения не есть нарушение международного права, когда с кораблем неразрывно связано его осуждение. 3. Снабжение корабля углем является действием, несогласным с вторым правилом 6-й ст. лишь в силу особых обстоятельств, соединенных с временем, местом и лицами. Во второй части решение установляет различие между тремя группами кораблей: а) пять из них*(418), за недостатком доказательств, признаны единогласно не подлежащими судебному разбирательству; b) по отношению к другим шести*(419) суд постановил также единогласно (лишь по отношению к Retribution большинством 3-х голосов против 2-х), что Великобритания не совершила никакого правонарушения; с) наконец, по отношению к трем судам - Алабаме, Флориде и Шенандоа - она признана виновною. Из всех фактов, относящихся до сооружения в Ливерпуле корабля, обозначавшагося N 290, а потом известного под именем Алабамы и до его вооружения в окрестностях Терсейры, чрез посредство кораблей "Агриппины" и "Багамы", высланных с этою целью из Великобритании,- из всех этих фактов ясно, что английское правительство исполняло без должного старания обязанности нейтральной державы и что оно в особенности, вопреки предостережениям и официальным представлениям со стороны дипломатических агентов С. Штатов во время сооружения названного корабля, не приняло в должное время никаких энергических мер предупреждения, а когда наконец прибегло к оным, с целью задержания этого корабля,- то сделало это так поздно, что успех был невозможен. Затем дальнейшие попытки по его выходе в море, преследовать его и задержать, были столь неудовлетворительны, что также не могли повести ни к какому результату и снять с Англии ответственность за ее предшествовавшие действия. Несмотря на все эти нарушения Англиею нейтралитета, Алабама допускалась и впоследствии в гавани английских колоний, не вызывая против себя тех действий, которые должны были бы воспоследовать в каждой гавани на британской территории. Наконец, эту небрежность английское правительство не может оправдать недостаточностью тех законных средств к действию, которыми оно располагало. В силу этих соображений, суд, большинством 4-х голосов против 1, пришел к тому заключению, что по отношению к Алабаме Англия нарушила, по опущению или небрежности, обязанности, возложенные на нее первым и третьим правилом 6-й ст. То же самое постановил суд касательно Флориды (носившей прежде имя Орето). Он признал также 4 голосами Англию виновною в небрежности против всех трех правил названной статьи. Заметим, кроме того, что он заявил, что даже: "судебное оправдание Орето в Нассау и вход Флориды в порт южан Мобиль и стоянка ее в последнем в продолжение 4-х месяцев не могут освободить Великобританию от ответственности за нарушение принципов международного права и за ее действия, совершенные до этого события". Несколько иначе является решение относительно Шенандоа. Суд признал единогласно Англию невиновною в выходе этого корабля из Лондона (под именем SeaKing и в качестве торгового судна) и в преобразовании его в каперы южан близ Мадеры. Но за позднейшие его действия, со времени захода в Мельбурн и за признаваемое даже английским правительством тайное снабжение его в этом порте людьми, суд признал, 3 голосами против 2, Англию виновною также по опущению против второго и третьего правила 6-й статьи и вследствие этого ответственною за все действия, совершенные этим капером со дня вступления его в Hobson's Bay, или с 18 февраля 1865 г. Относительно тендеров*(420) суд постановил единогласно, что они, как предмет добавочный, должны разделять участь главного и подлежать одному общему с последним приговору. Напротив, он отвергнул тремя голосами требование С. Штатов о вознаграждении за преследование каперов южан, не находя возможным отличить эти издержки от общих расходов на войну, и единогласно не допустил вознаграждения за случайные или возможные барыши, зависящие от будущих и неопределенных обстоятельств. С целью прийти к справедливой оценке заявленных убытков, суд отделил везде двойные требования по одному и тому же вопросу, удалил валовую цифру фрахтовых денег, на сколько последние превышали чистую прибыль и, рассчитывая проценты по благоразумной мерке, приговорил большинством 4-х голосов Англию к уплате С. Штатам общей круглой суммы 15.500,000 долларов золотом. IX. Мнения отдельных судей Для полного знакомства с Алабамским делом не лишены интереса и мнения о нем отдельных судей. Хотя, как мы могли заметить из самого решения Женевского суда, далеко не по всем пунктам судьи были согласны между собою (бар. Итаюба не признавал ответственною Англию в деле о Шенандоа, в двух других обстоятельствах с большинством не были согласны Адамс и Стемфли), но все они подписали это решение, за исключением одного Кокборна. Последний представил обширную и ученую записку*(421), в которой, на основании многочисленных ссылок на писателей, законы различных государств и исторические прецеденты, изложил свою теорию о нейтралитете. Помимо способа представления этой записки, крайне предосудительного, она была, строго говоря, излишнею. В ней проводится английская точка зрения, с которою судьи успели уже достаточно ознакомиться. Поэтому мы остановимся здесь только на некоторых общих заключениях. Кокборн порицает издание Вашингтонских правил, которые стеснили суд в его свободной функции; но при неполноте положительного международного права государствам часто еще придется прибегать к изданию таких специальных норм, ввиду конкретных случаев. Конечно, подобные нормы никогда не могут заменить твердые и общепризнанные начала или законы, но, за отсутствием оных, они призваны проложить им путь. Излагая подробно теорию нейтралитета, Кокборн говорит, что торговля нейтральных граждан на их отечественной территории (так называемая пассивная торговля) должна быть совершенно свободна. Нейтральным правительствам нечего препятствовать своим подданным нарушать блокаду или подвозить контрабанду. Это дело лишь воюющего, который, преследуя свои исключительные интересы, также не заботится о вреде, который он причиняет нейтральным. В заключение Кокборн, не одобряя мотивов решения по отношению к Алабаме, считает, однако, Англию ответственною касательно этого корабля. В деле Флориды он оправдывает Англию, а по отношению к Шенандоа замечает, что не может выразить с достаточною силою свое разногласие с большинством суда. Поэтому сумма, к которой присуждена Англия, ему кажется слишком высокою, даже если отвергнуть его воззрения*(422). Уплату процентов он находит несправедливою и неуместною. Несмотря на все эти возражения, он, однако, кончает так: "Хотя решения суда подлежат указанной мною критике, но я надеюсь, что английский народ подчинится ему с тем уважением, которое должно оказывать суду, добровольно нами избранному"*(423). Что касается до мнений остальных судей*(424), то самое краткое из них принадлежит бар. Итаюбе. Весьма полны и интересны в юридическом отношении мнения Стемфли и гр. Склописа. Мы коснемся здесь трех пунктов: бдительности, которую обязан иметь нейтральный; значения зачисления кораблей и вопроса о снабжении воюющего углем. Первый пункт о бдительности разработан весьма тщательно у гр. Склописа. "Обязанности нейтральных, говорит он, быть бдительными обозначает то, чтоб они действовали по отношению к воюющему совершенно так же, как поступают в аналогичных случаях для охраны собственных интересов". При этом для определения степени их деятельности он предлагает такую формулу: "деятельность эта должна быть прямо пропорциональна тем действительным опасностям, которые могут возникнуть для воюющего из действий или небрежности нейтрального, и обратно пропорциональна тем действительным средствам, которыми воюющий обладает для предотвращения этих опасностей". Отсюда: "чем более вреда для воюющего может возникнуть на территории нейтрального, тем более последний обязан строго охранять свой нейтралитет, подавляя всякое его нарушение". Говоря о способах сооружения и вооружения южных крейсеров, Склопис совершенно верно замечает: "эти выходы их (из английских портов) как бы по частям, это сплетение различных способов действия ввиду одной и той же цели не должны сбивать с толку судью. Один корабль, вполне подготовленный к войне, но без вооружения, оставляет верфь, на которой он строился. Другой, совершенно торговый, берется перевезти оружие. Место их встречи определено наперед. На этом пункте и доканчивается вооружение первого корабля. Штука сыграна. Но разум и совесть не позволяют судье поддаваться на такие обманы. Напротив, эти уловки выставляют для него в тем более ярком свете вину обоих кораблей". В вопросе о зачислении кораблей все четыре судьи, кроме Кокборна, высказались против английской теории. "Корабль, замечает Итаюба, построенный на деньги воюющего на территории нейтрального государства посредством разных уловок и обмана и потом вновь вступающий в пределы юрисдикции этого государства, должен быть задержан: ему невозможно предоставить те же права внеземельности, которыми обыкновенно пользуются военные корабли воюющих, построенные правильно и без нарушения нейтралитета. Позднейшее зачисление такого корабля во флот воюющего не покрывает его пред государством, чей нейтралитет он нарушил". Этот пункт развит весьма хорошо и обстоятельно у Склописа. О снабжении воюющего углем подробно говорит Адамс. Он замечает, что прежние писатели мало обращали внимания на этот вопрос, получивший громадное значение со времени приложения пара к судоходству. Может быть, путь наиболее безопасный для нейтральных состоял бы в том, чтоб они вовсе не снабжали воюющих углем, разве за исключением понесенных последними бедствий в море. Но подобная эгоистичная и нелиберальная политика вызвала бы жалобы со всех сторон и была бы на практике невозможна. Вся трудность в данном случае заключается в том: как отличить снабжение воюющего углем для доставления ему просто возможности достигнуть известные гавани, от такого снабжения, цель которого создать для воюющего базис для его операций? В первом случае нейтральное государство не подвергается никакой ответственности, во втором, когда снабжение, в силу молчаливого или выраженного согласия, получает характер вспомоществования,ответственность неизбежна. Итак, степень последней определяется в каждом отдельном случае намерением, с которым делается снабжение. Даже равнодушие или косность в этих случаях может перейти в преднамеренную небрежность, в которой государству придется оправдываться, если оно захочет снять с себя всякую ответственность. Напротив, Итаюба заявил, что, по его мнению, "каждое правительство вольно снабжать воюющих углем более или менее". X. Заключение Англия, к своей чести, исполнила в точности постановления Женевского суда. Но недовольство Вашингтонским договором, по весьма понятной причине, не исчезло и в значительной степени помешало исполнению другого важного обязательства, принятого на себя сторонами в той же знаменитой его шестой статье: "не только соблюдать в будущем три правила этой статьи, но и довести их до сведения других морских держав, с целью пригласить и их принять сии правила". Конечно, и внутренняя недостаточность последних помешала их распространению. Из интересной статьи Куссеро*(425) мы узнаем, что, когда в 1872 г. лорд Гренвиль поставил на вид Германии нотификацию Вашингтонских правил, кн. Бисмарк отнесся к этому весьма неблагосклонно, заметив, что на принятие их нельзя рассчитывать до тех пор, пока принципы, высказываемые ими относительно сооружения и вооружения кораблей, не будут также распространены на вывоз оружия и других военных принадлежностей (et autres munitions de guerre). Гренвиль возразил на это, что указываемое расширение этих правил не может быть принято, потому что необходимый для этого контроль со стороны нейтрального правительства создаст последнему слишком много препятствий. Сам Куссеро желает, чтобы в будущем нейтральным была равно запрещена торговля как кораблями, так и оружием. Различия между этими двумя предметами, по его мнению, не существует, и оба они относятся к контрабанде. Не менее энергично высказался в этом смысле еще ранее Тренделенбург*(426) и состоявшийся в 1871 г. в Неаполе международный морской конгресс*(427). Но мысль о недозволении нейтральным торговли оружием - вполне верная сама по себе - далеко не принята еще всеми как в жизни, так и в науке. Во время войны 1870-71 г. Англия и С. Штаты доставляли оружие Франции в огромных размерах, а 2 июля 1871 г. лорд-канцлер заявил в палате лордов, что обе эти страны "остаются верными практическому принципу, в силу которого нейтралитет не нарушается вывозом оружия к воюющим". Решение Женевского суда его не коснулось, и Гефкен находит невозможным ограничить свободу нейтральной торговли по отношению к оружию*(428). Но не одна неполнота Вашингтонских правил, хотя бы в указанном направлении, вызвала недовольство ими. В Англии они отвергаются многими в самом основании. Это высказалось в оживленных прениях, которые возникли по их поводу в палате общин 21 марта 1873 г.*(429), когда Гарди внес предложение, чтобы Англия, при сообщении Вашингтонских правил другим державам, поставила на вид свое несогласие с теми принципами, которыми Женевский суд мотивировал свое решение. При этом он нашел, что эти принципы "излишне расширяют права воюющих в ущерб нейтральным, и в будущем сделают, для государства, желающего оставаться в мире, соблюдение нейтралитета более тягостным, чем теперь". На это Гладстон отвечал, что, если Англия представит другим государствам эти правила, она выскажет свое несогласие с мотивами самого решения. Все остались довольны этим заявлением, и вышеназванное предложение было взято обратно. Недостаточность Вашингтонских правил заставила только что тогда возникший Институт международного права серьезно заняться ими. В его среде два наиболее крайние мнения высказали Кальво и Лоример. Первый находил, что нейтральные обязаны не допускать на своей территории вербования людей, производства и продажи всех предметов контрабанды (как-то: кораблей, оружия и т. д.). Напротив, Лоример требовал для подданных (но не правительств) нейтральных государств полной свободы торговли и чтоб им не запрещали даже поступать на службу к воюющим. Он в принципе отвергнул Вашингтонские правила и Foreign Enlistmen Acts, говоря, что они логически приводят к запрещению торговли нейтральным. Сам он требует свободы торговли даже между воюющими*(430). Вслед за изучением Вашингтонских правил Институт, по внутренней необходимости, перешел к разработке других важнейших вопросов нейтралитета, с ними тесно связанных и со времени Парижского конгресса 1856 г. неотложно требующих разрешения, каковы: признание частной собственности неприкосновенною и во время морских войн, определение контрабанды и условий блокады, наконец, преобразование призовых судов. Надо желать, чтобы достигнутые им результаты получили в ближайшем будущем признание со стороны государств. Учение о нейтралитете, как и военное право, представляет еще множество недостатков и противоречий, которые служат обильным источником пререканий между государствами. Новая морская война, вероятно, поставит опять на очереди как начала, высказанные в Вашингтонских правилах, так и многие другие с ними тесно связанные вопросы по нейтралитету, но государства много выиграют, если займутся ими сообща среди мира, когда возможно их изучить серьезно и со всех сторон. Но никакая критическая оценка как Вашингтонских правил, так и самого решения Женевского суда, не может ослабить громадного значения последнего. Он открывает новую эру не только в развитии международного третейского суда, но и международных сношений вообще. Влияние его на литературу было весьма значительно. Мы видим в нем первые зачатки учреждения, которому желаем всестороннего усовершенствования и распространения в будущем для блага человечества. Книга третья. Развитие идеи международного суда в теории Глава I. Об идее мира между народами вообще Для того чтобы получить, по возможности, верное и полное представление об идее международного суда, мы должны отыскать ее первое проявление и затем проследить те фазисы, чрез которые она прошла последовательно в теории. Это даст нам возможность определить ее современное значение и укажет нам на ее связь с потребностями действительной жизни. Идея международного суда с течением веков отделилась от другой гораздо более древней и более широкой идеи мира. Призванная служит ей, она, однако, существенно отличается от нее своим юридическим основанием и практическими выводами. Ее никак нельзя считать только одним из видоизменений проектов вечного мира, хотя весьма многие писатели впадают в эту немаловажную ошибку. В этих проектах она берет свое начало, но по своей внутренней природе, в силу присущего ей юридического принципа и по всему своему дальнейшему направлению она принимает самостоятельный характер. Не мир сам по себе или во что бы то ни стало, но мир юридически - организованный и обеспеченный - ее идеал. Только по своей конечной цели, как и в начале, обе эти идеи, можно допустить, призваны слиться в одну высшего и гармонического порядка человеческой жизни на всех ее ступенях,- но это не лишает идею международного суда ее самостоятельности. I Бросим сперва общий взгляд на идею мира, с точки зрения внешних сношений между государствами. В самые отдаленные времена, когда эти сношения были крайне редки и случайны, когда они не покоились на каких-либо юридических началах, мы встречаем людей, которые осуждают насилия и войну при решении распрей между государствами, вздыхают о мире и мечтают о таком блаженном состоянии, когда этот мир упрочится вполне на земле. Как бы ни были эти мечты и звуки, доходящие до нас от глубокой древности, отрывочны и смутны, они показывают нам, что человеку прирождена потребность гармонии, справедливости и мира. Если, с одной стороны, дикари упиваются кровью своих врагов и видят в грабеже и насилиях главный источник существования и наживы, а с другой, если страсти людей не перестают действовать и в наиболее цивилизованных обществах с самою разрушительною силою, мы не можем, однако, совершенно истребить в нас таящуюся в глубине нашей души потребность жить с существами нам подобными в мире и добром согласии. В насилиях всякого рода и войнах просвещенная совесть человека видит нечто временное и болезненное и сознает, хотя большею частью смутно, что люди призваны не к истреблению друг друга, а к бесконечному и всестороннему совершенствованию чрез соревнование и мирное состязание во всех областях жизни и мысли. В древнем, дохристианском мире, когда война составляла нормальное явление в жизни государств и когда последние вели существование почти в полной изолированности друг от друга, мы видим уже первые намеки и указания на иной, высший порядок человеческого общежития, характеризуемый состоянием мира, но в то же время представляющийся как отдаленный, недосягаемый идеал. Все эти указания носят отпечаток поэтический. Иначе и не могло быть в те эпохи, когда все условия реальной жизни шли с ними вразрез. Следы наиболее древних указаний на мирное и идеальное существование людей мы находим в религии, этой первой и главной наставнице человечества. В религиозных сказаниях древнего Востока, у индейцев, зендов, евреев и др. сохранились предания о первоначальной чистоте людей, когда они жили в полной гармонии с Богом и природой, не зная ни болезней и смерти, ни вражды между собою*(431) Эти предания перешли и к грекам и к римлянам, сложившись у них в известный миф о золотом веке Сатурна*(432). Но между тем как древнеязыческие религии Востока относили сказания о блаженном замиренном состоянии человечества в далекое прошлое, к эпохам его младенчества,- евреи видели в вечном мире, хотя также отдаленную, но конечную цель в будущем, к которой Провидение направляет человечество. Это величавое чаяние встречается в весьма определенных чертах у пророков. Достойно внимания, что осуществление его ставится в зависимость от другого великого события - обращения всех народов к одной религии, что наступить должно "в последние дни"*(433). Можно, однако, подумать, что мир, о котором говорят пророки, водворится не на земле, а в будущей жизни. На это указывает самая их аллегорическая речь: мир, по их мнению, распространится не только на человеческий род, но и на все животное царство*(434). Такое толкование, конечно, допустимо, но оно нисколько не противоречит стремлениям народов укрепить мир уже здесь, на земле. Указывая на то, что человечество лишь в будущей жизни достигнет полноты предназначенного ему совершенства и счастья, это воззрение всетаки видит в мире одно из главных условий и доказательств совершенного блаженства для человека. Кроме того, можно полагать, что слова Исаии о том, что некогда "суд водворится в пустыне" его отечества, что тогда "делом правды будет мир и плодом правосудия - спокойствие и безопасность вовеки"*(435), призваны осуществиться по отношению всего человечества, так как сами пророки неоднократно указывают на духовное общение и слияние в будущем евреев с язычниками. Переходя к классическому миру, мы также встречаем от времени до времени, в лучших умах, чаяния подобные тем, которые нашли под религиозным покровом на Востоке. Чаяния эти относятся главным образом к области философии и поэзии и только под конец древней истории получают несколько определенный характер. В одном из своих диалогов (в Критиасе) Платон говорит нам о существовании на острове Атлантиде идеальной федерации между царями, в силу которой они решают свои споры мирно и не ведут между собою войны*(436). В этих мыслях*(437) содержится, насколько нам известно, древнейший намек на то, что внешний мир между государствами нуждается в известной организации и что таковая должна приближаться к федеративному характеру. Впрочем, еще Фалес, говорят, мечтал о федерации для всей Ионии*(438), и чрез эту форму правления пытался воззвать к новой жизни Грецию Арат*(439). До нас дошли также мысли одного киника Кратеса, описавшего воображаемый город Безас. Жители его никогда не воюют между собою ни ради честолюбия, ни из корысти. "Греческий компилятор (Диоген), говорит Лоран*(440), сохранивший нам стихи об этом, называет их забавными, но мы видим в них примечательное проявление стремлений человечества. В них выступает одна главная черта: между людьми царствует мир. Философы и поэты, высказывая эту мысль, являлись пророками будущего". Если Кратес нам представляет первый пример философской утопии вечного мира, то образец комической утопии такого же рода находим у Аристофана в его известной пьесе "Птичья республика". Ученые различно определяют ее цель, но как бы то ни было, хор под конец пьесы обращается с просьбой к богам "об изъятии из употребления смертоносного железа"*(441). Даже войнолюбивые римляне, уничтожив своих главных врагов и в продолжительных междоусобных войнах истощив свои лучшие силы, почувствовали жажду мира. Все поэты, современники Августа, приветствуют его, как основателя царства мира на земле, мечтают о закрытии навек дверей храма Януса и о наступлении наконец для человечества мирного и всестороннего развития под железным скипетром Рима*(442). Один из Цезарей - если верить его биографу,- Проб, помышлял будто бы даже о разоружении. Он имел неосторожность сказать публично, что войска будут излишни, если ему удастся сделать империю столь счастливою, как он желает. Эти слова стоили ему жизни*(443). Все эти и подобные им желания мира, дошедшие до нас от древности, носят, как мы заметили, характер субъективный, случайный и отрывочный. Тем не менее они интересны и поучительны, особенно в том отношении, что возникли в обществах, которые на практике не знали мира, но жили в вечных, непрерывных войнах. Последние вытекали из всего строя древних государств, как восточных, так и классических. Восточные теократии и деспотии, в силу религиозных воззрений, а Греция и Рим по политическим причинам, чуждались сношений с иностранцами и возводили изолированность в основное правило своей внешней политики. Но государства, подобно отдельным лицам и семьям, никогда не могут жить обособленно. Не зная в древности мирных, юридических сношений, они приходили в соприкосновение друг с другом либо насильственно чрез войны, либо ради материальных интересов, вызывавших торговлю. Поэтому о древних войнах мы можем сказать совершенно в ином смысле, чем о современных, что они имели, несмотря на свой истребительный характер, некоторое цивилизующее значение. Как бы то ни было, но даже в древности, когда народы жили обособленно и каждый в свое время достигал известного, резко очерченного его национальным духом могущества и развития, мы в состоянии проследить воздействие одной цивилизации на другую. Все они для глубокого взора историка стоят в известном духовном сродстве между собою*(444). Из особенностей внутреннего и внешнего быта древних государств объясняется другое важное явление: не зная права в сношениях между собою и видя в силе единственную решительницу своих судеб и споров, они все пытаются поработить друг друга. Отсюда стремление к всемирной монархии - зловещая идея, завещанная нам древними и к которой мы роковым образом приближаемся в той степени, в какой проникаемся и порабощаемся их политическими идеями. Древнее человечество печально окончило свое существование на кладбище Римской империи. Последняя в ярких чертах доказывает нам всю несостоятельность всемирной монархии, даже с точки зрения государства отдельно взятого. II Перевести постепенно идею мира, как и другую великую идею, до которой возвысилась древняя философия,- единства человеческого рода, из области абстрактного мышления в действительную жизнь, было призвано христианство. Как известно, первые христиане, полные еще духа своего божественного Учителя, в самый разгар неумолимых преследований, которым они подвергнулись со стороны язычников, выступили противниками войны и той замкнутости, в которой жили древние общества. Они не переставали заступаться за побежденных и заботиться о сближении и примирении народов. Уже св. Киприан называет землю "общим домом, открытым всем верующим". Августин и Тертуллиан смотрят на целый мир как на одно государство и требуют свободы сношений между христианами независимо от их национальности или общественного положения. "Равноправный союз между народами, говорит Каченовский, церковь признает желанным и полезным для себя самой. Замечательно, что отцы церкви не проповедуют ни всемирной диктатуры, ни вооруженной теократии, а верят, что христианство положит основание новому, естественному порядку на земле. Евангелие, учат они, есть самый верный путь к миру и сближению рода человеческого. Все племена должны составить одну семью, в которой не будет ни победителей, ни побежденных. Особенного внимания заслуживает учение об истории Августина. Оно глубоко проникнуто духом христианского космополитизма. Новая религия наводит его на мысль о международном прогрессе; он сознает, что весь духовный или нравственный мир движется к совершенству. Этому закону подчинены и люди, и общества. Человечество, по его словам, непрерывно обновляется и достигнет совершенства только при конце жизни. Вечный мир Августин считает политическим идеалом христианства и твердо надеется, что оно соединит все народы тесными и неразрывными узами братства"*(445). Но этот идеал, подобно всякому другому, от соприкосновения с действительностью померкнул и исказился в значительной степени. Сделавшись господствующею в Римской империи, обращая в новую религию грубые племена Средней и Северной Европы, западная церковь далеко удалилась от принципов и преданий первоначальной церкви. Она преобразовалась до некоторой степени в светское общество с воинствующим характером. Но и в период Средних веков она старалась о водворении и укреплении мира среди людей, которые в военных подвигах видели почти единственное почетное занятие и мало заботились об общественном порядке, находившемся в самом грубом, несовершенном состоянии. Эти заботы церкви выразились в целом ряде постановлений и мер. Сперва она помышляла о водворении между христианами общего, вечного, или, как тогда выражались, Божьего мира, но, когда это оказалось невозможным, она стала настаивать на соблюдении по крайней мере Божьего перемирия. Было запрещено воевать в известные дни, освященные церковью, и нападать на лиц и предметы, поставленные под ее охрану*(446). Следы Божьего перемирия находят и в нашей древней истории; так, Мономах уговаривает князей русских не проливать христианской крови в великий пост*(447). С особенною строгостью и последовательностью церковь предписала соблюдение мира духовенству. Членам его запрещено абсолютно даже и при самообороне употребление оружия. В некоторых постановлениях мы находим осуждение турниров и объявление военного звания греховным*(448). Лоран приводит примечательные слова о мире папы Каликста*(449) и указывает на одно анонимное сочинение, вышедшее век спустя после этого папы, в котором мы находим прославление мира и осуждение всякой войны, предпринятой не в видах восстановления права*(450). Впрочем, постановления о Божьем перемири касались одних частных войн (фед), а не публичных, и преследовали варварское самоуправство феодалов не вообще, а лишь, как сказано, по отношению к определенным дням. В Средние же века мы находим и первые общества друзей мира, возникнувшие на христианской почве. Лоран указывает на одного плотника Д?орана (Durant), который в 1182 г. основал во Франции братство мира, привлекшее к себе скоро лиц из всех сословий. Но, восставая против насилий феодалов, это общество вызвало сильную оппозицию со стороны высшего духовенства и аристократии. Также доминиканцы и минориты проповедуют мир в Италии в XIII стол.*(451). К сожалению, церковь в Средние века не могла дать людям прочного мира. Совершенно иные причины, чем в древности, но также вызванные тогдашним строем обществ, делали войну ежедневным явлением, а мир - прекрасною, но неосуществимою мечтою. При отсутствии государств, в смысле политически организованных народов, вечные войны вели между собою феодалы с своими вассалами, и долгое время частные лица не видели иного способа охраны своих прав, кроме самоуправства. Тогда возникло столь дикое для нас, но вызванное необходимостью, понятие кулачного права. Сама церковь, среди общества войнолюбивого и насильственного, заразилась духом материального стяжания и завоевания. Чисто духовные и высоконравственные заповеди Христа и первых Его последователей получили теперь грубое, на внешней силе основанное, значение и толкование. Западная церковь не побоялась обнажить меч не только против иноверных, преследуя всячески сношения христиан с ними*(452), но и против собственных сынов, уклонившихся от чистоты проповедываемого ею учения. Отсюда монашеские военные ордена и жестокие, с неумолимым фанатизмом веденные войны, известные под именем религиозных, проходящие чрез Средние века до 30-летней войны включительно. Но несмотря на это, Лоран ошибается, когда подтверждает, что "в основании христианского мира скрывается война неумолимая и бесконечная против всех нехристиан"*(453). Он, очевидно, смешивает учения средневековой католической церкви и их практические применения с сущностью и духом христианства, забывая, что меч, принесенный Христом, как чисто духовный, призван карать все нравственные заблуждения человечества, но, по природе своей, чужд всякого насилия. Как бы то ни было, но благодаря церкви, в Средние века сделан важный шаг вперед к сближению европейских народов. Их политический быт и редкие между собою сношения не дали еще возможности развиться общему для них праву международному. Желанною для них формою объединения является опять всемирная монархия, но в форме теократической, причем сообразно с ходом тогдашней политической жизни преимущество дается то папе, то императору. Идеею всемирной монархии в светской форме увлекался и Данте. Но борьба между папством и империею фактически уничтожила политическое могущество обоих и содействовала к образованию новых, национальных государств, сперва под крепкою эгидою неограниченных владык, насильственных, но дальновидных и энергичных собирателей земель. III В период от Вестфальского мира до первой французской революции отношения между государствами становятся частыми, правильными и мало-помалу более правомерными. Хотя международное право зарождается сначала в науке, но в действительной жизни мы видим все большее и большее подготовление для него почвы. За духовным родством, которое установило между народами в Средние века христианство, следует теперь сближение между ними в области политической и экономической. Мы видим наконец в наш XIX век параллельное развитие двух равно великих идей: народы европейские приходят к сознанию своей самостоятельной, национальной личности, и общие им всем юридические начала возводятся на степень особого и высшего права - международного. Но это движение стоило много жертв и далеко не достигло еще всей желательной законченности. От Вестфальского мира до Венского конгресса самые кровопролитные и продолжительные войны не перестают опустошать Европу. Все они, бесконечно разнообразные по внешним вызывавшим их поводам, имели одну логическую причину, которая скрывалась в самом строе европейских государств. За немногими исключениями эти государства вышли из средневекового порядка в форме неограниченных монархий. Если государствам вообще, как всем живым организмам, присущ закон роста и расширения, то неограниченные монархии в особенности были всегда завоевательны. Под маскою славы они предпринимали, ради порабощения соседей, бесконечные войны, которые, в справедливое возмездие, истощали их самих и делали их подданных только еще более бесправными. Вот почему с 16-го по 19-е стол. мы видим со стороны наиболее могущественных государств попытки установить над Европой свою гегемонию, сделать из нее род всемирной монархии. Карл V и Филипп II, Людовик XIV и Наполеон I потратили на это все свои силы*(454). Но все эти попытки разбились о любовь к независимости и свободе европейских народов. "Публичное право Европы, замечает Гизо, подвергнувшись за это время три раза самым грубым нарушениям, оказалось, однако, более могущественным, чем слава и гений. Всякий раз оно пробуждалось к новой жизни"*(455). Стремлениям к всемирной монархии была противопоставлена система политического равновесия, первая очень несовершенная попытка в организации Европы. Не покоясь ни на каких юридических началах и преследуя невозможное равновесие между политическими силами народов, вечно колеблющимися и изменяющимися, эта система не дала Европе ни мира, ни организации. Кроме этих монархических попыток к объединению Европы, мы видим со времени Венского конгресса установление над нею некоторой аристократии. Это выразилось в преобладании пентархии (пятидержавия), которая на частых конгрессах думала решать не только международные, но и внутренне-государственные вопросы. Менее притеснительная единоличной диктатуры, пентархия, однако, оказалась также несостоятельною. С одной стороны, и в ее среде согласие между членами редко существовало; с другой - великие державы относились большею частью к правам второстепенных государств с пренебрежением и полным равнодушием. Очевидно, в делах международных право на голос имеют все государства и всякий ареопаг привилегированных будет пристрастен и вреден. По мере укрепления сношений между народами идея мира, никогда не покидавшая человечество, стала снова завладевать умами. С 17-го, а еще более с 18го столетия она начинает получать определенный образ и чрез длинный ряд самых несбыточных утопий, известных под именем проектов вечного мира, возвышается до совершенно верного представления о необходимости организации, на юридических началах, международного союза. К сожалению, писатели и особенно юристы относятся большею частью к этим проектам с самым ненаучным высокомерием. Они либо совершенно их не знают, либо резко осуждают огулом, не дав себе даже труда выяснить их основную мысль*(456). Мы не отрицаем, что такое отношение было вызвано отчасти ошибками и увлечениями самих авторов этих проектов, но спешим прибавить, что кроме личной и большею частью весьма фантастической части - в этих проектах скрывается и элемент критический, выражающийся в анализе условий существующей государственной жизни, и он-то во всяком случае заслуживает внимания. Обозревая названные проекты в целом, мы должны поставить им в вину следующие общие недостатки: авторы их обнаруживают большею частью недостаточное знакомство с историею и реальными условиями политической жизни народов, и кроме того, они мало обращают внимания на труды своих прямых предшественников. Отсюда: безбрежная ширь их фантазии и утомительное однообразие многих их основных положений. Они выступают с готовыми планами и проектами устройства Европы, которые отличаются величайшею субъективностью и искусственностью и поэтому не могли оказать серьезного и плодотворного воздействия на жизнь. После некоторых незначительных монографий в 16-м ст. ряд проектов вечного мира начинается с великого плана французского короля Генриха IV или его первого министра Сюлли*(457). Достойно внимания, что при первом же возникновении международного союза, даже ранее Вестфальского мира, ставится вопрос об его политическом устройстве. Писатели, смотря по своим убеждениям, то видят в этом плане высшую славу Генриха, то говорят, что он не достоин великого короля и напрасно приписан ему впоследствии. Нельзя, однако, не видеть в этом плане произведение высокого ума и для того времени пророческого. Последняя черта сказывается в политических стремлениях Генриха добиться признания равенства между тремя главными христианскими вероисповеданиями Западной Европы и ослабления могущества Габсбургского дома. Несколько лет спустя после Генриха другой француз Emery de la Croix в своем сочинении Nouveau Cynee (1623) высказывается также в пользу постоянного конгресса (из представителей всех государей), решающего споры между последними и силою приводящего свои решения в исполнение*(458). Ту же мысль выражает и Гроций, находя "полезным и даже необходимым между христианскими державами некоторые собрания, на которых споры между ними решались бы третьими беспристрастными государствами, а также принимались бы меры для принуждения сторон к миру на справедливых основаниях"*(459). Этою мыслью великий основатель нашей науки далеко опережал своих современников. К сожалению, последующие за ним писатели либо не останавливались на этой идее, либо уносились в область утопии, мечтая о непосредственном установлении вечного мира. Имея пред собою только цель, бесспорно великую, они совершенно не обращали внимания на почву, на которой хотели воздвигнуть свое здание. В самый разгар династических войн, когда Европа едва освободилась от угрожавшей ей со стороны Людовика XIV диктатуры, явился проект вечного мира аббата Сен-Пьера*(460), один из наиболее известных, но и наименее удачных. Он предлагает государствам в особом основном трактате заключить между собою вечный союз (alliance perpйtuelle), в силу которого как территориальные, так и договорные отношения признаются в том виде, как они определены последними трактатами (Мюнстерским и Утрехтским), раз навсегда неизменными. Этим договором династии тогда царствовавшие должны были застраховать друг друга не только от войн, но и от революций и внутренних переворотов всякого рода. Они взаимно гарантируют друг другу неприкосновенность своих владений и отказываются для себя и для своих наследников от употребления оружия при решении споров. Против каждого непокорного члена союз, ограничивающийся Европою, имеет право войны. Некоторое время Ж. Ж. Руссо был занят мыслию о том, чтобы сделать сочинения Сен-Пьера, который нисколько не обладал даром изложения, более доступными для читателей, сократив их и изменив их форму. Он, однако, обработал таким образом только два из его сочинений: проект вечного мира и Polysynodie. Кроме того, не одобряя всех воззрений аббата, он написал еще критику (Jugement) на его проект, в которой говорит, что мысли его о вечном мире, хотя и прекрасны и полезны сами по себе, соответствуя действительным интересам государств, но что он рассуждает о средствах их приложения как ребенок. Главная заслуга Руссо состоит в том, что он указал на капитальное препятствие, существовавшее в 18-м ст. для укрепления мира между государствами: на абсолютизм, который хотя и сделался "просвещенным", но поддерживал между ними вечную, то глухую, то открытую войну. Мы видим в XVIII в. нескончаемый ряд проектов раздела государств и несколько войн за престолонаследие. Это были высшие произведения тогдашней жалкой дипломатии. Тем больший переворот совершается в этот период в мире идей. Философы (Лейбниц, Вольней, Кондорсе и др.), экономисты (Тюрго, Смит) и поэты (Лессинг, Гердер и др.)*(461), при всем разнообразии своих воззрений, сходятся в том, что энергично восстают против войны и завоевателей и прославляют братство между народами, солидарность в их интересах и необходимость мира для всех. При этом нетрудно подметить три направления в их идеях: одни выдвигают на первый план мысль о духовном единстве всего цивилизованного человечества. Вопрос об его организации они оставляют в стороне. Другие заняты только солидарностью экономических интересов, связывающих народы как бы в одну семью. Мы с ними согласны в том, что с течением времени усиливается духовное сродство между народами, но полагаем, что это сродство может и должно перейти также и на область права и выразиться в своеобразной организации общей и коллективной жизни государств. Тогда дело справедливости и мира на земле сделает новый, большой шаг вперед. От этой мысли исходят собственно писатели третьей группы или авторы проектов вечного мира. Но до конца XVIII в. они понимали ее очень своеобразно, узко и произвольно. По основному своему характеру все эти проекты должны быть названы политическими. Существо их сводится к тому, что в них предлагается объединение государств Европы (а в далеком будущем и всего мира) посредством одной федерации. Во главе ее ставится конгресс из уполномоченных отдельных стран, распоряжающийся вооруженными силами последних. К этой форме писатели чувствуют такое же влечение, какое практические государственные деятели нередко ощущали к всемирной монархии. В руках конгресса, по мысли этих писателей, сосредоточивается всякая власть: суд, как особый и важный орган охраны общего для народов права, еще не существует. Нечего и говорить, к какому произволу в деле правосудия и абсолютизму вообще может повести такое слияние всех властей в руках одного собрания. Многие из проектов страдают еще более важными недостатками: признавая вечный мир целью, к которой следует стремиться, они как бы парализуют в основании всю жизнь внутреннюю и внешнюю государств. Эти недостатки весьма хорошо раскрыты Лоримером. В последние два столетия, говорит он, сделано много попыток для введения международной организации. Но все эти проекты грешат в двух отношениях. Во 1-х, они хотят сделать известный международный порядок неизменным, установить между государствами окончательное равновесие. Но неизменяемость противоречит идее жизни вообще и жизни общества в частности. Уже этой одной ошибки достаточно для объяснения неудач всех так называемых проектов вечного мира. Во 2-х, они стремятся установить абсолютное равенство между всеми признанными государствами. Также большое заблуждение, ведущее свое начало от обеих революций в конце прошлого столетия - французской и американской. Следует отличать равенство абсолютное от относительного или соразмеряемого с фактическими особенностями субъектов, о которых идет речь. Таковы два принципа, которые со времени Вестфальского мира, а еще более с конца 18-го ст., искажали все проекты международного устройства*(462). Этим оканчивается первый период проектов вечного мира: основная мысль ставится в них крайне неопределенно. К концу XVIII в. независимо друг от друга являются два проекта, которые, несмотря на свою краткость, по оригинальности и глубине содержания заслуживают полного внимания. Они написаны Кантом и Бентамом и составляют переход от кратких и утопичных воззрений на мир в XVIII в. к более широким и здравым проектам 19-го столетия. Оба эти мыслителя не теряют времени на изложение идеальной конституции между государствами, но указывают на путь, по которому практически можно достигнуть постепенного укрепления между ними мира. Достойно особенного внимания то обстоятельство, что великий представитель критического идеализма в Германии и глава утилитаризма в Англии сошлись в этом важном пункте - осуществимости мира на земле. Сочинение Канта "К вопросу о вечном мире", вышедшее в 1795 г.*(463), относится к наиболее удавшимся проектам вообще. В немногих статьях он резюмирует свои мысли, далеко опередившие время, в которое он жил, и призванные сделаться основными началами публичного права. "Вечный мир, такова его главная мысль, не есть пустая идея; это цель, к которой мы, хотя постепенно, но все более и более приближается". В другом месте он называет вечный мир "высшим политическим благом". Короче, но также весьма любопытен проект Бентама, написанный между 1786-89 г., но изданный лишь в 1843 г. Боурингом. Он составляет четвертую и последнюю часть его небольшой монографии Principles of international law*(464). В основание своих мыслей он кладет два предложения: 1) уменьшение и определение вооруженных сил всех государств, входящих в европейскую систему, и 2) освобождение всех колоний и отдаленных зависимых земель (dependencies). Обе эти реформы тесно между собою связаны. Почти в одно время с проектом Канта в 1797 г. явилось сочинение Иоанна Готлиба Фихте, Grundlage des Naturrechts nach Principien der Wissenschaftslehre. В конце второй части он видит в вечном мире "единственно правомерный порядок между государствами". Для этого они должны войти в федерацию, которая имеет право лишить непокорного члена даже его самостоятельности. Это соответствует его основному взгляду на войну*(465). Подобные же мысли мы встречаем и у Шеллинга; как ни странны его воззрения на три периода истории, характеризуемые владычеством судьбы, природы и Провидения, но он также высказывается в пользу "федерации всех государств, гарантирующих друг другу свое внутреннее устройство". Но эта гарантия становится возможною лишь тогда, когда начала действительно правового государства (der wahren Rechtsverfassung) получат всеобщее распространение (к чему же тогда гарантия?) и когда государства признают над собой один общий закон. Споры между ними решал бы тогда международный ареопаг (Vцlkerareopag), располагающий силою всех цивилизованных народов. Признавая "единственным объектом истории постепенное осуществление правового государства" (der Rechtsverfassung), Шеллинг продолжает: "По идеям философов, история кончается царством разума, т. е. наступлением золотого века права, когда исчезнет с лица земли произвол и человек свободно возвратится к тому пункту, на который поставила его первоначально природа и который он покинул, когда началась история"*(466). Около того времени идея вечного мира проникла и в Россию. В 1803 г. явилось "Рассуждение о мире и войне" Малиновского, небольшое и слабое сочинение. В нем лишь оригинальна мысль о совершенном уничтожении посланников. "Сколько вреда сделали они, спрашивает он, своими ложными увеличенными донесениями по пристрастию, своими вмешиваниями во внутренние дела и беззаконными средствами узнавать тайны? Можно считать учащение войны от содержания посланников столько ж, как и от содержания непременных армий". IV Несмотря на то, что в наш век вооружения государств принимают никогда не бывалые доселе размеры, что с легкой руки Пруссии водворяется общая воинская повинность и что войны, хотя краткие по времени, получают национальный характер, который еще более разжигает недоверие и ненависть между народами, несмотря на все это, идея мира делает в 19-м ст. немалые шаги вперед. После великого погрома революционных войн, она проникает в массы; образуются общества с специальною целью ей служить*(467); на шумных конгрессах, составленных из частных лиц главных народов Европы, обсуждаются средства о противодействии войне и укреплении мира. Особенно рабочие классы, более всего страдающие от войны, хлопочут о противодействии ей. Число проектов вечного мира растет до чрезвычайности, но рядом с этим возникает более серьезное и научное сознание того, что мир не может быть навязан действительной жизни в угоду теории и в форме хотя бы самых совершенных, но искусственно измышленных учреждений. Мир должен явиться результатом жизни, притом вследствие совокупного действия всех факторов и сил человеческого духа; а наука призвана лишь прокладывать для него пути. На этом основании писатели XIX в. не только предлагают нам готовые конституции для всего международного союза, но и изучают причины, влияющие на взаимное сближение, а вследствие этого и замирение народов. Вопрос об устройстве совокупной их жизни, без ущерба, однако, самостоятельности каждого из них, выдвигается сам собою пред нами во всем его величии и неотразимости. Все эти новейшие проекты мы можем по их содержанию разделить на две обширные группы: проектов политических и юридических. С направлением первых мы уже знакомы: они дают нам более или менее выработанные планы политического устройства международного союза. Проекты юридические не так радикальны: они остаются на почве действительности и хотят преобразовать жизнь государств чрез укрепление общего между ними права с органами, специально призванными ему служить. Наконец, экономисты и в наш век продолжают составлять небольшую самостоятельную группу лиц, очень расположенных в пользу мира, но не требующих особых для него учреждений*(468). Проекты политические продолжают быть самыми многочисленными; фантастичность, о которой мы упоминали, в них не исчезает, но в целом заметны различные улучшения. Юридический элемент видимо начинает в них преобладать. Это сказывается в замене идеи вечного мира миром юридическим - обеспеченным и организованным (Лоример, Блюнчли); в признании принципа самостоятельности государств, имеющих со временем войти в общую федерацию (начиная с Канта этого требования держатся все лучшие писатели), наконец в стремлении согласовать международный быт с теми политическими началами, на которых зиждется современное государство, представительное и правовое. Довольно трудно найти для этих проектов удовлетворительную классификацию. Если взглянуть с точки зрения внутреннего строя предлагаемых авторами федераций, то, взамен прежнего влияния форм Германской империи, на первый план теперь видимо выступает подражание формам новейшего представительного государства. Немногие писатели предлагают устроить международный суд на началах конституционной монархии (Сен-Симон*(469), Фаллати*(470)); большинство же из них склоняются на сторону представительной республики, полагая наилучшим соединить государства в одну большую федерацию наподобие республики С. Штатов. При одинаковости основной мысли встречаются конечно большие или меньшие различия в подробностях, отчасти даже смотря по национальным особенностям авторов. Сюда относятся: Гондон*(471), Липс*(472), Сарторий*(473), Пеккер*(474), Лоример*(475), Блюнчли*(476). С точки же зрения внешних отношений государств, имеющих войти в общую федерацию, писатели опять представляют два лагеря: одни беззастенчиво и широко хотели бы перекроить всю карту Европы (Маршан*(477), де-Боом*(478), другие, наоборот, требуют возведения всех фактических отношений на степень юридических, говоря, что новое международное устройство должно прежде всего закрепить то, что в данную минуту существует de facto (Лоример). Проекты юридические отличаются многими существенными чертами от политических. Идея вечного мира в них отступает на задний план, но они говорят подробно о средствах укрепления мира вообще между народами. Это направление возникло лишь в наше время. Труды Лоримера и Блюнчли стоят как бы на рубеже этих двух классов писателей. Далее мы замечаем, что авторы юридических проектов либо совершенно умалчивают о международной конституции, либо упоминают о ней вскользь, как о цели, хотя желанной, но еще весьма для нас отдаленной. Главное их внимание обращается на укрепление и развитие в народах сознания общего между ними права. Находя существующие органы международных сношений недостаточными, они стремятся к обеспечению мира то чрез постепенное преобразование внутреннего, политического строя государств и развитие их деятельности в международной области (Лоран, Фиоре*(479), Бергбоом*(480), то рекомендуя кодификацию международного права и введение международных судов. Мысли их не отличаются тою широтою и радикальностью, которая часто характеризует авторов политических проектов, зато они гораздо более практичны и соответствуют природе права и государства вообще. С писателями этого направления нельзя не согласиться в том отношении, что обе предлагаемые ими реформы (кодификации и суда) действительно стоят на ближайшей очереди в международном праве и с их постепенного осуществления должно начать. Но, само собою разумеется, ими не исчерпывается вопрос о международном устройстве и мире. Писатели, о которых мы говорим, распадаются в свою очередь на две большие группы: одни желали бы лишь распространить практику существующих третейских судов, другие, наоборот, ставят на вид необходимость учреждения постоянных международных судов. Глава II. О третейском суде между народами I. Агитация в пользу его Вопрос о решении третейским судом международных распрей получает в нашем столетии новый, прежде неизвестный, интерес в глазах не только ученых, но и практических людей. В две различные эпохи в нашем столетии сказалось особое оживление в его пользу. Сперва, после Венского конгресса, когда Европа, выйдя из кровавых войн революции и империи, более чем когда-либо жаждала покоя и когда в различных странах начали быстро возникать одно за другим различные общества мира; затем, после удачного решения щекотливого Алабамского вопроса Женевским судом. Последнее обстоятельство знаменует даже новый фазис во всем движение в пользу третейского суда. До этого времени указываемое движение, по крайней мере в Европе, ограничивалось обществами мира, которые на своих частных собраниях, громко величаемых конгрессами, принимали заключения и высказывали желания в пользу упрочения и развития в международной области третейской практики. Нельзя сказать, чтобы такого рода агитация была совершенно бесплодна: она подготовляла умы и распространяла в массах идею, которая, хотя и ставилась в очень широкой, неопределенной форме, но сама по себе заслуживала полного внимания и сочувствия. С 1872 г. друзья мира делают новый и весьма практический шаг: они переносят прения о третейском суде на почву законодательных собраний, чрез это весь вопрос переходит разом из туманных отвлеченностей теории в практическую область государственной жизни. Почин в этом принадлежит членам английской палаты общин Кобдену и Генри Ричарду, так много и славно потрудившимся для дела мира. Сперва их попытки не удавались, но потом палаты многих, хотя еще, как увидим, далеко не всех государств, приняли резолюции благоприятные для третейского суда. Мы еще находимся в самом разгаре этого движения и поэтому не можем определить с полною точностью ни времени его исхода, ни результатов, к которым оно приведет. Но уже теперь достаточно ясно намечается последующий, третий и самый главный фазис в занимающем нас здесь вопросе. Государства стали вносить в заключаемые ими договоры так называемые оговорки о компромиссе (clause compromissoire), т. е. обещания, в случае разногласий, обращаться прямо к третейскому суду. Это начало признано в 16 ст. Берлинского договора 1874 г. об установлении Всеобщего Почтового Союза. Более частое обращение к третейскому суду в свою очередь вызовет необходимость определить с большею точностью и полнотою, нежели как это делалось доселе, его характер, существо принадлежащих ему полномочий и юридическое значение его решений с точки зрения международных отношений. Этим делом, как известно, прежде всего занялся Институт международного права при посредстве столь опытного юриста, как Гольдшмидт. Но чем более третейский суд, в международной области, получит правильный характер и подчинится юридическим началам, тем скорее мы, хотя и незаметно, подойдем к настоящему международному суду. Уже на первом съезде английских и американских друзей мира в Лондоне (22 июня 1843 г.) под председательством Чарльс Гиндлея (Charles Hindley) было решено составить адрес ко всем цивилизованным правительствам с просьбою, чтобы они обязались в договорах обращаться, в случае несогласий, к посредничеству дружественных держав. Этот адрес был препровожден к 54 правительствам обоих полушарий и принят некоторыми из них весьма благосклонно*(481). Заслуживает внимания, что эта резолюция сделалась известным желанием (voeu), которое высказали державы в 23-м протоколе Парижского конгресса (14 апреля 1856 г.). На следующих конгрессах мира в Брюсселе (20, 21 и 22 сент. 1848 г.)*(482), в Париже (22, 23 и 24 авг. 1849 г.)*(483), во Франкфурте-на-Майне (в те же дни авг. 1850 г.)*(484). и в Лондоне (22, 23 и 24 июля 1851 г.)*(485), приняты почти в одних и тех же выражениях резолюции в пользу третейских судов между народами. Всего вернее редактирована резолюция франкфуртского конгресса, в которой говорится "о третейском решении всех тех несогласий между правительствами, кои не подлежат иному полюбовному окончанию"*(486). На это указывается, как "на один из наиболее действительных способов охранения мира", в чем нельзя не видеть некоторого увлечения. К этому прибавлено в заключениях брюссельского съезда, чтобы правительства не только оканчивали свои распри "по началам справедливости", но чтобы они высказывали в своих договорах те принципы, которыми должны руководиться третейские судьи в качестве ли специальных уполномоченных или членов "верховного международного суда." (Cour suprкme internationale)*(487). Но проведением этой идеи конгрессы не удовольствовались. Они в то же время взялись за другую, несравненно более важную, но и трудную реформу: созвание конгресса народов из представителей от каждого из них (Congrиs des nations) в видах выработки кодекса международного права и учреждения верховного суда, имеющего решать все вопросы, касающиеся взаимных прав и обязанностей народов*(488). В свое время эти съезды вызвали много шума и много злых насмешек не без их вины. Идеи, ими выставленные, бесспорно заслуживали внимания, но, к сожалению, заседания этих конгрессов весьма многочисленные, самые разнообразные по составу входивших в них лиц и публичные, страдали почти все обилием речей длинных, бессодержательных, но крайне напыщенных. Деятели прессы преобладали, но отсутствовал серьезный элемент людей науки и в особенности юристов. К этому недостатку следует присоединить другой, более важный: эти шумные сборища не умели оставаться в пределах определенной программы. Ратуя за первые начала международной юстиции в форме третейских судов, они в то же время требуют: разоружения государств, запрещения займов для завоевательных войн, введения однообразных монеты, мер и весов и т. д., франкфуртский конгресс осудил даже дуэли! Такое смешение предметов занятий могло только вредить конгрессам в общественном мнении. Постоянно раздавались на них возгласы о вечном мире, о совершенном уничтожении войны и т. д., а между тем ораторы мало заботились об установлении и развитии между народами права, без которого самый мир обращается часто в пустое и опасное понятие. Наконец, нельзя также не упрекнуть эти собрания в неуважении к свободе обсуждений. По крайней мере на парижский конгресс, по прямому свидетельству его программы, "не должны были быть допущены никакие речи в пользу войны"*(489). Не одни общества мира проповедуют о пользе третейских судов. В 1875 г. юридический факультет в Париже предложил вопрос о нем на докторскую тему, что вызвало сочинение Руар-де-Кара, удостоенное премии Стерди (Sturdy)*(490). Этим же, как сказано, тщательно занялся Институт международного права на двух своих съездах, в Женеве (1874) и в Гааге (1875). В 1877 г. на собрании в Цюрихе Институт одобрил единогласно следующую декларацию: "Он рекомендует правительствам настойчиво делать в своих будущих трактатах условие о компромиссе или обращении к третейскому разбирательству в спорах относительно толкования и приложения этих трактатов. Если бы возникли несогласия касательно делопроизводства третейского суда, Институт полагает, что правительствам следует прилагать устав, принятый им в заседании 28 авг. 1875 г. в Гааге"*(491). Нам нет возможности, да и ни к чему, перечислять заявления всевозможных обществ и собраний в пользу занимающего нас вопроса. Достаточно, если мы укажем на некоторые наиболее любопытные случаи. Союз мира английских рабочих (Workmen's national peace association) на митинге 22 февр. 1871 г. решил напомнить правительству об его обязанности взять на себя почин по введению верховного суда для окончания споров между народами*(492). Тот же союз вместе с французскими рабочими на собрании 6 и 7 сент. 1875 в Париже высказался "с энергиею и от души в пользу международного третейского суда, как практического способа приложения к международной области идей мира и справедливости, составляющих необходимое условие современной цивилизации". Рабочие всех народов приглашаются к принятию участия в этом движении, цель которого установление вечного мира, и им дается совет избирать в палаты лишь лиц, преданных идее третейского суда*(493). Другое английское же общество для развития общественных наук (National Association for the promotion of social science) еще в 1866 г. назначило, по предложению Фильда, комиссию для обработки кодекса международного права, долженствовавшего потом поступить на рассмотрение правительств. Это побудило Фильда написать его кодекс*(494). Этому же обществу испанский экономист Маркоартю предоставил в 1873 г. премию в 300 ф. стерл. (7.500 фр.), которую оно должно было выдать за лучшее сочинение "об учреждении международного парламента в видах составления такого же кодекса для укрепления мира". Две трети этой премии было выдано Спрегу и 100 ф. стерл. Лакомбу*(495). По счастливом окончании Алабамского спора Американское общество мира послало в 1873 г. одного из своих секретарей Майльса (Miles) из Бостона с тем, чтобы он имел свидания с главными поборниками идеи мира в Европе и предложил им устроить новый большой конгресс в Америке для чествования женевского решения, назначить вроде сената из публицистов в числе 50 приблизительно лиц всех народностей, которые должны были бы составить кодекс для руководства международных третейских судов и затем представить его на одобрение международного, так сказать, митинга, имеющего собраться где-нибудь в центре Европы. Майльс объехал главные города нашей части света, и хотя его мысли не получили практического осуществления, но большинство из авторитетов по международному праву одобрили в принципе составление кодекса международного права*(496). Благодаря главным образом его стараниям возникло в 1873 г. Общество для преобразования и кодификации международного права*(497), имеющее свое пребывание в Лондоне, но ежегодно устраивающее съезды своих членов в различных городах Европы. На них, как и следовало ожидать, оно неоднократно поднимало речь о занимающем нас и столь важном для международного права вопросе. На съезде в Женеве 1874 г. оно высказало надежду, что государства, палаты коих высказались за третейскую практику, не замедлят в будущих своих договорах согласиться между собою относительно составления третейских судов, правил производства и способов исполнения их решений. Собрание высказало еще и другую надежду, что эти государства постараются привлечь и остальные правительства к принятому ими началу для того, чтобы сделать третейский суд более общим способом решения международных распрей*(498). На собрании в Гааге 1875 г. оно повторило эти заключения, прибавив к ним, что было бы весьма целесообразным, если бы государства принялись за кодификацию тех начал касательно третейских судов, которые уже на практике приняты ими либо в договорах, либо в состоявшихся решениях этих судов, а также чтобы они выяснили способ их составления и круг их действия.- Общество поставило далее на вид необходимость для государств приготовить пути к взаимному разоружению, столь требуемому интересами человеколюбия, цивилизации и благосостояния их собственных граждан. Громадные же их вооружения не обеспечивают мир, а содержат вечную угрозу войны. На этом же собрании Ричард прочел записку о третейском суде в международной области. Из его недостатков он вывел заключение "о настоятельности правильного суда, облеченного правами и властью настоящего судебного учреждения". В этом же смысле говорит Майльс, а один член из Ливерпуля, Снеп, восстал против общераспространенного заблуждения, будто суду должен предшествовать международный кодекс, между тем как суд своими прецедентами создает закон. Нам кажется эта мысль особенно верною по отношению к международной области. Иенкен прочел записку Блюнчли о разоружении. При современных условиях политической жизни автор считает его абсолютно невозможным, но он признает желательность разоружения, которое должно являться результатом общего соглашения между государствами. Наконец, обществу были доложены письма Лабуле и Франка. Первый говорит, что "до тех пор пока в международной области не будут признаны права ее членов и не будет создан суд, мир будет по-прежнему игралищем безумий народов и честолюбия царей". Франк видит "в преобразовании международного права чрез кодификацию самую полезную и возвышенную цель, к которой только могут стремиться публицисты, юристы и философы в наше время"*(499). Наконец, на антверпенском съезде в 1877 г. по предложению Ричарда общество приняло тоже заключение как и Институт в Цюрихе о важности условий о компромиссе в будущих трактатах.*(500). Во время последней Всемирной выставки в Париже в 1878 г. 15 обществ мира различных стран собрались (с 26 сент. по 1 окт.) на конгресс, результатом которого были образование всеобщего союза мира (Fйdйration universelle de la Paix) и принятие декларации из 18 статей. В ней между прочим говорится об обязанности цивилизованных государств при решении своих споров обращаться, после дипломатических переговоров, к третейскому суду. Способ наиболее практический для проложения ему пути в жизнь заключается в принятии его принципа палатами и в введении его в будущие трактаты. Декларация высказывается в пользу ежегодно избираемого третейского суда (cour arbitrale), составляемого из двух делегатов от каждого государства по назначению исполнительной власти, но в силу представления палат.*(501) Возникшее 1 июня 1880 г. общество международного права в России поставило себе между прочим задачею "покровительствовать всем попыткам кодификации принципов этого права и содействовать установлению и укреплению дружелюбных международных отношений и миролюбивых воззрений. Но миролюбивые воззрения обусловливаются признанием права между народами, и мы рады, что и Россия не осталась в стороне от этой обширной, охватывающей весь цивилизованный мир агитации в пользу справедливости и мира. II. Прения в палатах Из частных собраний друзей мира вопрос о третейском суде или, говоря шире, об устройстве международной юстиции был перенесен в палаты различных государств. Это движение началось ранее всего, в 30-х годах нашего столетия, в С. Штатах, перешло потом в Англию, но на континенте Европы получило более широкое политическое значение лишь в 70-х годах, вследствие, как мы говорили, удачного исхода Алабамского спора. Прения о третейском суде в палатах отличались и оживленностью и продолжительностью. Мы считаем не лишним остановиться на них несколько подробнее, несмотря на то, что они, согласно с характером собраний, в которых велись, отличаются не столько научным, сколько практическим характером. И практические доводы в деле сравнительно новом и к жизни еще мало привившемся как правильный третейский суд в международных распрях - не лишены веса и интереса, особенно если они исходят от таких политически влиятельных органов, каковы законодательные палаты. Важность привлечения последних к занимающей нас реформе очевидна сама собою: пока палаты, как лучшие выразители общественного мнения, не выскажутся дружно и настойчиво за введение международной юстиции, правительства останутся к ней и холодны и безучастны. Хотя эта идея начинает еще едва пробиваться в жизни, но надо лелеять и оберегать первые ее проблески для того, чтобы дать ей возможность со временем проявиться во всей ее благотворной силе. 1. Еще в 1835 г. 6 февраля*(502), по инициативе американского общества мира, была подана первая петиция в легислатуру Массачузетса о замене войны международною юстициею. Она была подписана Леддом, генеральным агентом этого общества, и Томсоном. Сущность ее сводилась к тому, что она предлагает "вместо обращения к оружию найти какой-либо способ дружественного и окончательного решения всех международных несогласий" и указывает, как на таковой, на "международный суд (Court of Nations) либо постоянный, либо устроенный иным способом, по мудрому совету и решению народов". Несмотря на ее весьма неопределенный смысл, сенат препроводил ее в комиссию, которая ее одобрила и добавила, чтоб она и вызванный ею доклад были сообщены исполнительной власти каждого штата с препровождением их потом в палаты. Сенат большинством 19 голосов против 5 принял оба эти документа, но, по причине окончания сессии, они не попали в нижнюю палату*(503). В 1837 г. от Томсона и массачузетского общества мира поступила другая подобная же петиция. Рассмотренная смешанным комитетом из обеих палат того же штата, она вызвала благоприятные резолюции последних*(504), с замечанием, чтобы эти документы были сообщены исполнительной власти Союза. В названных резолюциях уничтожение войны ставится даже в обязанность всем цивилизованным государствам, а наиболее практичным к этому средством признается учреждение конгресса или суда народов*(505). Мы умалчиваем о подобных же петициях, внесенных в палаты Мена и Вермонта и не имевших успеха вследствие происков партий*(506), и переходим прямо к той, которая первая поступила от американского, нью-йоркского и вермонтского общества мира в конгресс в начале декабря 1837 г.*(507). В красноречивых словах она предлагает обратить третейское разбирательство из случайного явления в общее неизменное учреждение и ставит на вид необходимость выработать с общего согласия народов кодекс международного права. Нечего доказывать истину, что споры лучше и справедливее решаются третьими, беспристрастными лицами, нежели самими заинтересованными сторонами. Но третейское разбирательство много выиграет в силе, если для него будет учрежден особый суд*(508), который, состоя из представителей различных государств, будет своим действием нейтрализовать их противоположные интересы и поэтому окажется более способным к принятию беспристрастных решений, чем какое бы то ни было правительство. Для успешности же его действий его не следует облекать принудительною властью. Если обратить внимание на то, с каким упорством народы отстаивают свою честь и что они никогда не предпринимают войны без достаточного основания, то можно прийти к заключению, что решение международной распри, согласное с правом (righteous), исходящее от авторитетного, международного суда, основанное на постановлениях такого же кодекса, подкрепленное мотивами и обращающееся лишь к чувству народной чести и справедливости,- будет принято благоприятно обеими сторонами. Утверждать противоположное значит приписывать народам в вопросах чести гораздо худшие свойства и намерения, чем даже отдельным лицам. Петиция эта была рассмотрена комитетом иностранных дел, от имени которого Легаре представил отзыв неблагоприятный ей*(509). Воздавая должное уважение ее принципам, комитет находит ее в практическом отношении не только бесполезною, но даже вредною. При существующих политических условиях немыслимо добиться согласия великих держав на предлагаемые ею реформы. "Федеральные отношения Европы (ибо в действительности Европа есть конфедерация!) по строгой теории не допускают иного способа решения споров, как посредством меча, и большинство государств охраняют свою независимость на счет свободы народов". Международный кодекс вполне излишен. Писанные законы и конституции ни к чему не ведут, если народы для них не созрели. Все известные нам системы законодательств были постепенно делом времени. И в международной области требуется не кодекс, или собрание известных правил, управляющих отношениями народов, а власть, необходимая для поддержания этих сношений, или дух, способный руководить практикой: а это не дается никаким кодексом.- Введение же третейского суда между народами может принести положительный вред. Он не обезоружит силу (mighty), как думают, а скорее сам в ее руках обратится в орудие деспотизма и насилия. Мы знаем из истории, что самые большие перевороты в обществе совершались чрез посредство судебной власти. В Древней Греции амфиктионии, пораженные политическим бессилием, были игралищами в руках сильных честолюбцев. Во Франции феодальные отношения были постепенно расшатаны короной, опиравшейся на номинальную палату пэров. Верховные суды в прежней Германской империи не давали защиты слабым. До такой степени трудно достигнуть мирного решения споров между государствами, интересы коих материально противоположны, что когда для этого учреждались суды, их злоупотребления умножали только и усиливали то зло, против которого они были предназначены бороться. Опыт научает нас также, что возникавшие отсюда войны были самые упорные и ужасные. Комитет согласен, что идея мира видимо все более и более выигрывает почвы, но полагает, что все надо предоставить времени, "лучшему преобразователю в таких делах", видит в мече самую надежную гарантию мира и в заключение рекомендует лишь более частое обращение к посредничеству. Этот документ доказывает, говорит Ледд, как наши лучшие люди в то время мало понимали весь вопрос, о котором шел спор. В качестве уже президента американского общества мира он внес, от его имени на конгресс 1838-39 г. вторую петицию, в которой подвергнул разбору доводы комитета*(510). Неудавшиеся попытки прежнего времени устроить суд между государствами нас не должны смущать, так же как и то, что всякое хорошее учреждение может повести к тому или иному злоупотреблению. Иначе нам пришлось бы отказаться от всяких усовершенствований, как в области физического, так и нравственного мира. Комитет рекомендует обращение к посредничеству. Но если такое случайное обращение полезно, то во сколько раз лучше правильная и юридически выработанная практика в этом деле. Когда будет введен постоянный суд, правительства будут побуждаемы как своими гражданами, так и общественным мнением всех стран, искать решения своих споров скорее пред этим судом, нежели полагаться на варварское, неопределенное и дорогое решение меча. Сторона, которая не захочет явиться на этот суд, вызовет мало к себе сочувствия, когда на нее обрушатся бедствия войны. Что же касается до международного кодекса, то он призван руководить судьями в разбирательстве этих трудных и запутанных дел. Он даст им ясные, определенные принципы, признанные сторонами, и избавит их от необходимости выслушивать лишь собственные и непосредственные представления последних. Наконец, неужели современная практика третейского разбирательства заслуживает предпочтения сравнительно с судом, который составлялся бы из лиц, наиболее способных по своему характеру и познанию в праве, свободных от заботь правления и интриг дворов и поэтому призванных стать выше претензий спорящих сторон? Теперешние же главы правительств избираются в третейские судьи скорее ради их высокого положения, чем личных способностей, и сколько разных посторонних обстоятельств могут влиять на их решения? В этой петиции предлагаются те обе реформы, за которые стоит Ледд в своих сочинениях: конгресс из дипломатов, периодически собирающийся, и постоянный суд из выдающихся юристов. Обе эти реформы могут быть осуществлены независимо друг от друга, но соединение их поведет к большей практической пользе.- Участь и этого ходатайства была не лучше первого: по краткости сессии оно даже не вызвало обсуждения комитета, куда также было передано. Так полной неудачей окончился этот первый период изучаемого нами движения в Америке. Очевидно, друзья мира потребовали для начала слишком многого: кодификации международного права, почти полного уничтожения войны и замены ее правильною системою юстиции. Умы в то время были еще гораздо менее, чем теперь, приготовлены к принятию этих идей. Движение, как и следовало ожидать, не прекратилось, но приняло более скромные и практические размеры. Тот же самый комитет иностранных дел, который в 1837 г. устами Легаре провозгласил меч чуть не единственным решителем споров между европейскими народами и самою надежною гарантиею мира, единогласно высказался, под председательством Фута, в 1851 г., за то, "чтобы С. Штаты делали в заключаемых ими договорах условия о "решении всех споров - (которые не поддадутся дипломатическому улажению) - третейскими судьями в качестве первой инстанции до открытия враждебных действий". В феврале 1853 г. сенат, по докладу председателя того же комитета Ундервуда, обратился к президенту Штатов с таким же мнением. Он рекомендует вводить "условие о компромиссе во все будущие договоры, когда это только окажется возможным". Совершенно в этом духе высказался и сам комитет*(511). Лица, имеющие избираться в третейские судьи, должны быть, по его мнению, "выдающиеся юристы, мало или совсем не связанные с политическими делами"*(512). Очевидно, с этого следует начать международную реформу. 1 декабря 1873 г. сенатор Семнер внес в сенат С. Штатов проект резолюций, в которых между прочим говорится, что "третейскому суду следует по имени и в действительности заменить войну, так чтобы на его рассмотрение поступали всякий вопрос или недоразумение, способные вызвать войну или охлаждение между народами". Ввиду этого "третейский суд называется справедливым и практическим" способом решения распрей между государствами*(513). Но лишь в следующем году эта идея получила признание со стороны обеих палат конгресса. По предложению Бордмен Смита из Нью-Йорка нижняя палата приняла 17 июня 1874 г. единогласно и без прений резолюцию, в которой читаем: "Ввиду того, что война разрушает материальное благосостояние народа, оказывает по своему направлению безнравственное влияние и стоит в противоречии с просвещенным общественным мнением, народ С. Штатов, в лице своих представителей на конгрессе, рекомендует заменить ее третейским судом и, насколько возможно, делать в будущих договорах с иностранными правительствами условие о том, чтобы ни одна сторона не объявляла войны другой до тех пор, пока не было сделано усилий устранить все приводимые поводы к жалобам чрез беспристрастное третейское разбирательство. В этом же смысле высказался в тот же день и сенат, так что обе палаты уполномочили президента вести переговоры с целью установления "международной системы решения споров и, насколько возможно, без обращения к войне"*(514). 2. В то время, когда конгресс С. Штатов делал этот первый, но важный шаг на пути учреждения международной юстиции, английский парламент предупредил его в этом деле, первый из европейских палат одобрив ее принцип. Но к этому результату он также пришел не вдруг. Еще в 1849 г. в заседании 12 июня Кобден*(515) представил в палату общин ходатайство о том, чтобы английское правительство заключало с другими государствами договоры об обращении к третейскому разбирательству в тех случаях, когда возникшие между ними несогласия не удастся устранить посредством дипломатических переговоров*(516). В обширной речи, произнесенной в пользу своего предложения, Кобден указал на своевременность этой реформы. Вооружения все усиливаются, и надо как-нибудь положить им предел. Кобден не поклонник идеи верховного суда между народами, опирающегося на сильное войско, потому что это создало бы еще худшую систему вмешательств, сравнительно с ныне существующею. Он рекомендует только новую инстанцию в пользу мира в тех случаях, когда дипломатия не достигнет благоприятного результата. Народы вследствие этого не откажутся абсолютно от войны (когда она категорически потребуется для защиты чести или справедливых интересов страны), но она сделается более редкою и правомерною. "Во всяком случае третейское разбирательство более разумно, справедливо и человечно, чем обращение к оружию". Оратор, отвечая на некоторые возражения, часто делаемые против защищаемой им мысли, говорит, что, если будут существовать договоры, обязывающие стороны предоставлять все их споры на решение третейскому судье, то войны сделаются более редкими уже потому, что государство, решившееся нарушить такое обязательство и самовольно вступившее в войну, навлечет на себя осуждение всего мира и докажет всем, что предпринятая им война не была вызвана необходимостью или справедливостью.- Другое возражение состоит в том, будто нельзя доверять великие интересы страны частным лицам или комиссарам. Но, во 1-х, споры с иностранными державами часто не затрагивают этих великих интересов, а вращаются около весьма второстепенных и пустых вопросов; и во 2-х, мы поручаем же нашим дипломатам самые живые и священные интересы нашей страны, когда даем им полномочия подписывать мирные трактаты и иные договоры. Кобден полагает далее, что не следует всегда избирать в третейские судьи коронованных особ или нейтральных держав. И частные лица могут весьма удобно исполнять эту обязанность. Ему нравятся особенно условия договора 1794 г. между Англиею и С. Штатами. Каждой стороне было предоставлено назначить по два комиссара, которые были обязаны выбрать единогласно общего посредника. В случае же разногласия они клали в урну имена некоторых лиц, из которых желали его выбрать, и затем тот, чье имя выпадало жребием, становился общим посредником. Он решал споры с остальными четырьмя комиссарами по большинству голосов. Предложение Кобдена вызвало в парламенте горячие прения. Один из членов (Cochrane) назвал это предложение несвоевременным, оспариваемым и смешным; другой (Urquhart) увидел в нем уничтожение независимости и национальности государств и самого международного права*(517). Но абсолютно отвергая предложенную Кобденом реформу, эти господа, надо сознаться, ничем не подкрепили свое голословное отрицание. Напротив, сторонники Кобдена привели новые доводы в пользу справедливости и практичности его мысли. Так, Mackinnon в интересной речи указал на то, что со времени открытия пороха при равных условиях всего выгоднее воевать могут только наиболее богатые, а следовательно и просвещенные народы, но с другой стороны, управляемые представительными собраниями, они наименее способны бросаться опрометчиво в войну, которая, при страшных жертвах, требуемых ею в наше время, поглощает несравненно более, чем она в состоянии дать. "Взгляните, говорит оратор, на Францию. Она за последние триста лет более всех воевала. Сколько жизней и богатств потратила она на эти войны! И что же? Ее границы остались почти без изменений и никакой иной пользы она не извлекла из них. А все походы в прежнее время англичан на европейский континент; что удержали они от них?" Другой член, Hobhouse, поддерживая Кобдена, пошел даже далее его. Он не боится прослыть за утописта: "Есть нечто худшее, чем стремление к утопии,- это желание поддержать все те вопиющие злоупотребления и тягости, под бременем которых мы живем". Он убежден, что третейский суд сделает для народов излишним обращение к оружию ради защиты их народной чести, и желает даже осуществления мудрого и миролюбивого проекта Генриха Великого, короля Франции, относительно учреждения конгресса народов, который поддерживал бы для каждого из них право и справедливость, в пользу которого все государства согласились бы поступиться некоторою частью своей независимости, заняв по отношению к Европе место как бы провинций, и который имел бы возможность не только рекомендовать, но и действительно оберегать мир. Оратор вполне сознает невозможность исполнения этого проекта в наше время, но это не мешает ему дать свое согласие на первое возможное улучшение в духе мира. Он желает, чтобы парламент дал новый толчок защищаемой Кобденом идее и не предоставил бы ее одному шаткому благоусмотрению исполнительной власти. После этих ораторов говорил секретарь иностранных дел Пальмерстон. В обширной речи, часто отмеченной остроумием, он высказался решительно против предложения Кобдена, не потому чтобы он осуждал самый принцип оного*(518) и не ценил бы благодеяний мира в противоположность войне - к которой он во всякой форме чувствует "величайшее отвращение и даже ужас",- но собственно потому, что считает его для Англии практически вредным, а для остальных государств невозможным. Доводы его, как одного из опытных государственных людей нашего времени, представляют особый интерес, и мы передадим основные высказанные им воззрения. Пальмерстон в начале указывает на коренное различие, существующее между третейским разбирательством в частной и в международной жизни. В первой решения третейского судьи поддерживаются высшею, правительственною властью, если стороны не подчиняются его приговору. Эта-то высшая, над сторонами стоящая власть, и придает значение и действительность последнему. В международном быту такой власти не существует, и если не иметь в виду постоянный суд с достаточною военною силою, третейский суд Кобдена в действительности обратится в посредничество между государствами.- Его предложение неверно еще с другой стороны: никогда в третейские судьи между государствами не были избираемы частные лица. Кобден говорит о комиссарах, которым можно было бы поручить эту должность. Но эта система была бы несравненно хуже существующей практики: правительства действуют открыто пред целым миром; они привыкли заниматься вопросами, которые могут быть представлены на их решение. Напротив, частные лица в этих делах совершенно некомпетентны: их занятия и привычки не дают им никакой опытности для правильного суждения о международных событиях. Кобден желал бы в будущем предоставить комиссарам такую же власть, как дипломатическим агентам. Но не следует забывать, что полномочия последних никогда не бывают неограниченны: они связываются инструкциями, и кроме того, правительства всегда могут отвергнуть все ими сделанное, если почтут это за нужное. Как бы то ни было, но при существующей взаимной зависти между народами и постоянной борьбе их интересов, почти невозможно найти такое нейтральное государство, решение которого было бы принято с одинаковым доверием обеими сторонами. Ни одно правительство никогда не решится доверить раз навсегда свои права и интересы какой-либо третьей стороны, будет ли то публичная власть или частные лица. Но более всех других стран Англия, по своему политическому и торговому положению, по своим морским интересам и колониальным владениями, вызывает зависть других народов; поэтому ей всего труднее будет найти действительно беспристрастных третейских судей, но и она же более всего потерпит, если, в своих спорах с другими государствами, обратится к содействию лиц пристрастных, заинтересованных и действующих без сознания лежащей на них ответственности. В силу этих соображений оратор считает, при современном положении Европы; принцип третейского суда неприложимым, но одобряет посредничество, которому желает самое широкое применение. Нельзя не видеть в этой речи много последовательности и ловкости. Но с другой стороны, ее погрешности бросаются в глаза: посредничество никак не следует смешивать с третейским судом, который и без принудительной власти может содействовать охране мира. Частные лица нередко бывали третейскими судьями даже в древности и Средние века. Они, строго говоря, большею частью и приготовляют решение, когда оно исходит от коронованных лиц. Будучи замешанными в политические интересы дня, правительства на этом основании и бывают неспособны к вполне беспристрастному исполнению должности третейского суда. Развитие же международной юстиции создаст и класс людей, сведущих в теории и на практике по международным делам. Пальмерстону отвечал Milner-Gibson. Он заметил, что доводы его сводятся в сущности к тому, что ясно для каждого, именно, что и третейскому суду присущи некоторые недостатки. Верно. Но неужели война лучше? Разве предполагаемые заблуждения третейских судей не заслуживают предпочтения сравнительно с войною, которая не решает никакой спор? Пальмерстон говорит, что третейские решения не будут поддерживаемы никакою силою. Но ведь то же самое можно сказать о всех вообще международных договорах и соглашениях, которые, несмотря на то, уважаются, однако, и соблюдаются. Пальмерстон опасается предложения Кобдена еще потому, что оно возложило бы на правительство обязательства на будущее время (а prospective engagement). Но это новая заслуга Кобдена; он желает обращения к третейскому суду до возбуждения народных страстей каким-либо спором, когда враждебная дипломатическая переписка между сторонами не успела еще их ожесточить и они могут спокойно и беспристрастно отнестись к занимающему их делу. Оратор не понимает, что есть непрактичного в предложении Кобдена. Он просит парламент высказаться только в пользу того общего принципа, что отношения между народами должны покоиться на началах справедливости. Но раз допустив это, нельзя ничего сказать против системы третейского суда. Конечно, если народы хотят стремиться к расширению своих территорий и к завоеваниям, ничего не имеющим общего с правом, разумом и справедливостью,- в таком случае этому суду между ними нет места. Оратор понимает оппозицию своею благородного друга: он полагает, что могут возникнуть вопросы, которые не будут решены, если обратиться к справедливости. И смотря на войны, которые вела Англия в прежние времена, мы должны сознаться, что такого рода опасения не лишены основания. В заключение оратор предлагает две меры, по его мнению, необходимые для уменьшения побуждений к войне: отмену каперства*(519) и призовых денег (prize-money). Речи последующих ораторов не предоставляют интереса. Лорд Россель старался доказать, что дипломатические переговоры лучше третейского суда обеспечивают мир между государствами и что успехи цивилизации сами по себе делают войны более редкими. Всем им отвечал Кобден. Поддерживая свое предложение, он поставил на вид, что современное положение государств не может быть названо миром, а лишь вооруженным перемирием, если вспомнить, что 2 миллиона солдат содержатся под ружьем и что около 200 милл. ф. стерл. тратится ежегодно европейскою промышленностью на этот непроизводительный класс людей. После этих прений палате был предложен вопрос об их отсрочке. При голосовании значительное большинство 97 членов (176 против 97) отклонило предложение Кобдена. Но продолжателем его дела выступил Генри Ричард, мужественный поборник мира. 8 июля 1873 г. он внес в парламент предложение "об адресе к королеве с просьбою вступить в переговоры с иностранными державами в видах содействия дальнейшим успехам международного права и установления общего и постоянного третейского суда для решения международных несогласий"*(520). В поддержание этого предложения Ричард произнес большую и блестящую речь, главные мысли которой заслуживают быть приведенными. Он начал с того, что указал на большое сочувствие, которым пользуется предмет его петиции не только в Англии, но и во всем цивилизованном мире. Особенную поддержку нашел он в среде английского духовенства и рабочего класса. Число рабочих, прямо или косвенно заявивших ему свое сочувствие, доходит до 1.038,000. Затем оратор рисует мрачными, но верными красками печальное состояние того вооруженного мира, в котором живет современное человечество*(521). Но не одни капиталы, а и сколько жизней человеческих поглощаются этою пропастью, именуемою войною! Принудительная для всех воинская повинность представляется Ричарду тяжелым деспотизмом (a so terrible tyranny). "Народ, восклицает он, просит хлеба, а правительство дает ему пули; он ищет полезного образования, а его ведут на военное учение; он желает иметь лучшие жилища, чтобы жить в них приличною семейною жизнью, а его помещают в казармах и крепостях". Но это положение становится еще печальнее от того, что оно силою вещей должно со временем увеличиваться прогрессивно, если не встретит решительного отпора. Без преувеличения можно сказать, что военные издержки Европы за последние 30 лет удвоились и нет никакого основания предполагать, при господстве нынешней системы, чтобы они чрез 30 лет опять не удвоились и т. д. до бесконечности. Неужели нет исхода из такого положения? Сколько времени, денег и искусства тратят правительства на то, чтобы организовать войну, но неужели не стоит, хотя немного, поразмыслить и потрудиться над делом водворения мира? К сожалению, человеку свойственно оправдывать все свои поступки, даже наименее благовидные. Так и для этого вооруженного мира находят оправдание в древней латинской поговорке: Si vis pacem para bellum. "Но я позволяю себе утверждать, продолжает Ричард, что никогда еще легковерной толпе не высказывали правила, столь противоречащего здравому рассудку, нашему знанию человеческой природы и свидетельствам истории. Мы могли бы, по этой аналогии, с таким же совершенным правом сказать, что, если мы хотим предохранить наши жилища от огня, мы лучше всего поступим, если наполним наши погреба порохом, петролеумом и спичками и дозволим затем каким-либо шалунам играть у нас в жмурки. Разве с этими шалунами нельзя сравнить государей и дипломатов Европы, которые ведут свою странную игру среди всех воспламенимых веществ, собранных ими в одно целое, и между тем уверяют, что они одни составляют надежную стражу против пожара". Но недостаточно знать зло и указывать на него; надобно, по мере сил, серьезно заняться его врачеванием. "Современный порядок вещей, в силу которого так называемые цивилизованные и христианские народы, едва возникают между ними споры, часто даже маловажные, устремляются к убийствам и грабежу,- такой порядок является поруганием над разумом, справедливостью, цивилизациею и особенно над этою религиею любви и мира, которую они, по их словам, приняли и восхваляют". Надо найти некоторые меры предосторожности для противодействия случайностям, неизбежно возникающим из отношений между государствами. Разногласия между народами происходят, как и между отдельными лицами, часто безо всякой преднамеренной несправедливости с той или другой стороны, а из недостаточного знакомства с фактами, из недомолвок или различного взгляда на значение и объем международных обязательств, и все это осложняется еще односторонностью и неверностью воззрений, всегда возникающими, когда дело идет о затронутых интересах. Между тем до сих пор не существует для мирного и почетного решения таких споров правильного, всеми признанного и постоянного суда (stated tribunal). В последней инстанции решаются они все еще мечом. Но вечно так быть не может. Народы в наше время пресыщены войною. Они стонут под тяжестью военных бюджетов и стремятся освободиться от них. На этом основании Ричард желает, чтобы великие державы решились наконец сделать некоторые шаги для введения правильной и постоянной системы международной юрисдикции*(522). Ныне преобладающая практика обращаться к третейскому разбирательству после возникновения несогласий представляет много неудобств, первоначальный спор осложняется и обостряется вследствие взаимных обвинений дипломатов и разгара народных страстей. Иное бы дело, если бы третейское разбирательство было облечено в твердые правила; оно предупреждало бы тогда множество несогласий в самом зародыше. Великая задача закона состоит не в решении споров, но в их предупреждении. Но международная юрисдикция немыслима без серьезного улучшения самого международного права. Самое слово "право", говорит Ричард, в его строгом значении, едва ли может быть прилагаемо к так называемому международному праву. В самом деле, то, что мы подразумеваем под последним, есть совокупность обычаев и соглашений, постановлений трактатов и решений призовых судов, наконец, мнений замечательных юристов, начиная от Гроция. Все это, несмотря на свою недостаточную форму, неоспоримо принесло много пользы в деле правильного установления сношений между государствами, а также уменьшения и смягчения войн. Но всего этого для нашего времени недостаточно, в чем сознаются даже государственные люди, как видно из предисловия к Парижской декларации 1856 г. "Вся система международного права должна быть просмотрена, приведена в порядок и внутреннюю гармонию"*(523). Для этого оратор предлагает, чтобы Англия вступила с другими державами в переговоры относительно "созвания международной комиссии, которая изучила бы современное положение международного права и свела бы его к некоторой цельной и ясной системе. В этом настоятельная потребность цивилизации". Таковы главные мысли этой речи Ричарда. Он очевидно сторонник обеих реформ, столь необходимых в области международного права: постоянного суда и кодификации*(524). Он взывает в конце своей речи к Англии, чтобы "она взяла в свои руки дело упрочения мира на земле на твердых основах закона и справедливости*(525). Не в кровавых деяниях слава христианского народа. Даже допуская это, следует сознаться, что Англия в прошлом так богата ими, что может удовлетворить вкусу наиболее прихотливому по отношению к военной славе. Настоящая честь Англии в том, что она произвела и укрепила в политической области свободу и порядок. Она расторгла цепи невольников, даровала освобождение порабощенным и стремится принести благословения цивилизации и христианства всем народам до отдаленнейших пределов земли"*(526). Ричарду отвечал в качестве первого министра Гладстон. Подобно Пальмерстону, он нашел его предложение преждевременным и для дела скорее вредным, чем полезным. Мысль, защищаемая Ричардом, по его мнению, принадлежит небольшому кружку людей и недостаточно проникла еще в общественное мнение и в европейские кабинеты. Поэтому народам следует лишь рекомендовать пока оканчивать свои несогласия вообще мирными способами. За примерами, продолжал он, нечего ходить далеко. Что вызвало непосредственно войну 1870 г.? Кандидатура Гогенцолерна на испанский престол в связи с господствовавшим тогда во Франции убеждением о нанесении ее представителю личного оскорбления. Говоря отвлеченно, едва ли можно было найти другой вопрос, более подходивший к разрешению третейским судом. Эту точку зрения и заняло великобританское правительство в своих тогдашних переговорах с Германиею и Франциею. Несмотря на спешность минуты, оно напоминало обеим державам о Парижском трактате и о том, что они одобрили в принципе третейское разбирательство, которое так удобно могло быть приложено к их тогдашнему спору*(527). Но все мы знаем результат этих переговоров. Другой пример: принятием трех правил Вашингтонского договора мы сделали бы шаг вперед по пути, указываемому Ричардом. Но при их толковании возникли разногласия, и излишняя поспешность в этом деле легко может повести к взаимной зависти и реакции. Гладстон полагает, что палате следует отклонить предложение Ричарда. Ему отвечал Лаусон (Lawson). Выразив свое удивление, что Гладстон, прославляя идею Ричарда, высказался в то же время против нее, он заметил, что существующие международные сношения могут быть по справедливости названы международною анархиею. Каждый народ следует своему закону. Нет высшего закона, который определял бы, кто прав и кто виноват, а мы знаем из частной жизни, что сделалось бы, если бы каждый из нас, в делах до него касающихся был бы в одно и то же время судьей, присяжным и судебным приставом. Великое, даже единственно серьезное возражение против международного третейского суда заключается в вопросе о силе, долженствующей приводить в исполнение решения этого суда. Но и в этом деле, как во всяком другом вопросе публичной жизни, необходимо создать в пользу его общественное мнение, которое есть главный двигатель событий. Принятие же парламентом предложения Ричарда повело бы именно к выяснению и развитию общественного мнения насчет этого вопроса. На возражение, что иностранные дворы, вероятно, не приняли бы предложения Англии в этом смысле, Лаусон говорит, что лучше сделать попытку даже неудачную, нежели вовсе не делать ее. Ответственность падает на того, кто не принимает разумного предложения, а никак не на того, кто его делает. В заключение он высказался за опущение последних слов в предложенном адресе. Лорд Энфильд после этих речей предложил отсрочить прения, но нижняя палата большинством 10 голосов (98 против 88) приняла адрес Ричарда. На него от 17 июля последовал ответ королевы, в котором она говорит, что ценит вызвавшие его побуждения человеколюбия и что она всегда старалась своим словом и примером содействовать окончанию споров между народами беспристрастным решением дружественных держав, равно как и проведению в международную жизнь правил, согласных с пользою всех. По этому пути она готова следовать и впредь, насколько ей дозволят каждый раз время и обстоятельства. Нельзя не видеть в этом весьма эластичном ответе скорее уклонение от поставленного вопроса, нежели его решение. Даже вместо третейского разбирательства упоминается просто о посредничестве. Тем не менее пример, поданный английским парламентом, оказал действие и на континенте Европы. 3. Ранее всех последовала ему Италия*(528). В том же 1873 г., 24 ноября, Манчини сделал нижней палате следующее предложение: "Палата выражает желание, чтобы правительство короля, в своих сношениях с другими народами, стремилось сделать третейское разбирательство общепризнанным и обыкновенным средством для решения, согласно с справедливостью, международных споров, способных для такого решения; - чтобы оно далее предложило, при удобных случаях, вводить в договоры условие о том, чтобы разногласия относительно их толкования и исполнения решались третейскими судьями; - и чтоб оно продолжало идти по пути, на который так хорошо вступило несколько лет тому назад, и заключало договоры с другими народами для сообщения, в интересах договаривающихся сторон, единства и обязательной силы основным принципам частного международного права"*(529). Сравнивая это предложение с адресом Ричарда, мы видим, что оно строго держится пределов существующей практики и, не высказывая никаких новых желаний, имеет лишь в виду более частое обращение в международных распрях к третейскому суду, впрочем не стесняя свободы действий правительства. Последняя часть этого предложения касается совершенно самостоятельного вопроса кодификации частного международного права. Для поддержания своего проекта Манчини произнес речь*(530), в которой указал сперва на древнее происхождение третейского разбирательства в публичной области и на события, выдвинувшие вопрос о нем в наше время на первый план. Затем он старался выяснить практический характер защищаемой им реформы. Принятие государствами условия о компромиссе вовсе не обозначает абсолютного уничтожения войны и водворения вечного мира. Как ни желательно уничтожение этого бича, называемого войною, но он полагает, что этого нельзя достигнуть рассуждениями юристов или постановлениями палат. Можно только надеяться, что медленные, но постоянные успехи идей и нравов в современном обществе сделают со временем войну так же невозможною, как пытку или рабство. Впрочем, Манчини не осуждает безразлично всякую войну. Он признает законность и даже святость войны оборонительной, т. е. такой, в которой народ напрягает все свои силы для отстояния своей независимости и для отражения чужеземного нашествия и ига. Он не полагает, чтобы третейскому суду подлежало решение всех споров между государствами и даже таких, в которых замешаны их основные или, как он выражается, абсолютные права на существование, независимость и национальную неприкосновенность. Манчини не без намерения говорит только о вопросах, способных быть решенными третейским судом. Сюда он относит: споры об истолковании и применении договоров, о границах, в коих они были нарушены, о нанесении оскорблений и следуемых за это вознаграждений и т. д. Большая часть споров между государствами вращается около этих пунктов. Словом, Манчини считает возможным условие о компромиссе в конвенциях торговых, консульских, почтовых, о выдаче преступников и т. п. Ему отвечал министр иностранных дел Висконти - Веноста. Он отозвался об его предложении лестно, назвав его самою практическою формулою из всех предложений подобного рода, сделанных до сих пор пред каким-либо конгрессом или политическим собранием. Сделав оговорку с целью сохранить за правительством свободу обсуждения и действия, он вполне одобрил основной принцип речи Манчини и выразил надежду, что развитие либеральных учреждений создаст между народами новую гарантию мира, потому что эти учреждения воспитывают в людях чувство справедливости. После немногих также сочувственных слов Бозелли дальнейших прений не было и приступлено к голосованию. Оказалось, что палата приняла предложение Манчини единогласно. 4. Общество друзей мира в Голландии обратилось в 1873 г. к министру иностранных дел с просьбою, чтобы он, ввиду успеха предложения Ричарда в английском парламенте, также поддержал бы идею третейского суда. Министр отвечал на это, что он считает указанный шаг английской палаты общин весьма важным и что если какое-либо подобное приглашение будет сделано правительству короля - напр. со стороны Англии о совместном с нею действии в видах упрочения мира,- оно серьезно займется им. Этот ответ вызвал объяснения в палате 19 ноября 1873 г. Два члена названного общества, Van Eck и Bredius, заявили, что, по их мнению, правительство должно само, не ожидая приглашения Англии, взять на себя почин в этом деле. На это возразили два другие члена, что они не видят особой пользы в таком шаге, а министр остался при своем прежнем мнении*(531). Но дело этим не кончилось. По предложению тех же лиц палата, 27 ноября 1874 г., приняла, 35 голосами против 30, решение, весьма близко подходящее к резолюции итальянского парламента*(532). При обсуждении бюджета министерства иностранных дел, 5 декабря 1878 г., тот же самый Ван-Экк выразил сожаление, что, несмотря на желание палаты, правительство, при заключении многих новых договоров, совершенно не обратило на него внимания и действовало, как будто здесь ничего не было сказано. Чем это объяснить? Нельзя считать принцип третейского суда неосуществимым. Достаточно прислушаться к общественному мнению за эти последние годы; ученые корпорации и съезды, известные дипломаты - все убеждены в истине этого принципа и говорят: дело возможно, лишь бы оно было начато. Или мы хотим укрыться за постыдный предлог, что в качестве небольшого народа нас никто не захочет слушать? Но именно небольшие народы более всех заинтересованы в этом деле. Они должны по своему бессилию особенно опасаться войны, и на них падает прямая обязанность взяться за дело укрепления мира. Оратор полагает, что его слова будут наконец уважены правительством, которое остается либеральным в той мере, в какой оно делает своим верховным желанием благосостояние управляемого им народа. На эту речь министр иностранных дел (van Heeckeren van Kell) подтвердил, что правительство вовсе не отказалось от решения вопроса, поднятого Ван-Экком, но приступит к этому при первой возможности*(533). 5. В 1874 г., 21 марта, нижняя палата в Швеции по инициативе Ionas Ionassen приняла 71 голосом против 64 адрес к королю с просьбою, чтобы "он оказал свое содействие всяким попыткам к учреждению постоянного третейского суда для улажения международных распрей"*(534). 6. Немного позднее в этом же смысле высказались обе палаты в Бельгии. Нижняя палата по инициативе Куврера и Тониссена приняла 20 января 1875 г. 81 голосом резолюцию, в которой рекомендует не только распространение третейской практики, но и принятие некоторых определенных правил относительно устройства и действия третейских судов*(535). 17 февраля по предложению M.'t Kint de Roodenbeke сенат высказался за эту резолюцию единогласно. Ролен-Жекмен считает ее наиболее практичною между всеми подобными предложениями. Она определяет характер третейского суда, говоря, что он должен быть учреждаем между образованными народами и разбирать лишь такие споры, которые поддаются (sont susceptibles) его решению. Нельзя же в самом деле видеть в нем какое-то универсальное средство против всех недугов международного быта. Есть вопросы, по своему характеру совершенно не поддающиеся его решению; таковы все споры, связанные с национальною честью и независимостью народов. На это указал уже Манчини в итальянском парламенте. Кроме того, бельгийская резолюция выдается еще тем, что она ставит на вид необходимость признания некоторых правил судопроизводства для этих судов. Куврер обратил внимание палаты на труды в этом отношении Института и особенно на проект, составленный Гольдшмидтом. "Не без причины, сказал он, Институт, в обширной области кодификации международного права, начал с правил судопроизводства в третейских судах". Прения в бельгийской палате вращались главным образом около вопроса о практическом значении компромисса между государствами: кого избирать в третейские судьи? по каким правилам они будут судить? Желая ослабить возражения некоторых противников, Тониссен высказал самые странные и неверные мысли о юридическом значении третейского разбирательства. В международном быту оно, по его словам, в противоположность тому, что мы видим в гражданском обществе, носит характер простой попытки примирения народов в их взаимных спорах. Последние всегда могут по своему усмотрению принять или отвергнуть третейское решение. Ролен-Жекмен указывает на несостоятельность этого мнения. "Конечно, говорит он, государства, обратившиеся к третейскому суду, имеют полное право, после его решения, исследовать, насколько это решение юридически действительно, т. е. было ли разбирательство правильно, оставались ли судьи в границах компромисса и т. п., и вот почему, для доставления сторонам возможности удостовериться по всем этим вопросам и исправить могущие возникнуть тут ошибки, необходимо установить для третейских судов известные правила производства. Но затем решение их правильно состоявшееся должно считаться окончательным и не подлежащим никакому дальнейшему пересмотру. Это стоит в международном праве, так же как и в гражданском, вне всякого сомнения. Воззрение же, подобное тому, которое высказал Тониссен, смешивает право с силою и обращает третейский суд в простое посредничество, что он и сделал в своей речи". Свою теорию Тониссен старался оправдать ссылками на действительную жизнь. За последние 13 лет, сказал он, мы видим много примеров третейского разбирательства международных несогласий. Он насчитывает их до 22, и в 21 случае стороны предоставили себе право свободного обсуждения состоявшихся решений, и лишь после этого они приняли оные к исполнению. Решение Женевского суда в Алабамском деле, по мнению оратора, не имело само по себе обязательной силы. Америка и Англия подвергли его свободнейшему обсуждению, и лишь после точно выраженного согласия обеими сторонами оно могло вступить в законную силу. И теория и практика, говорит Ролен-Жекмен, свидетельствуют против этого учения, тем более странного, что оно принадлежит известному публицисту и профессору в Лувенском университете. Специально по отношению к Алабамскому делу мы не видим, чтобы стороны приписали себе право свободного обсуждения самого решения, т. е. даже произвольного его непринятия. Напротив, палата общин утвердила единогласно уплату Англиею присужденной суммы в 3.200,000 ф. стерл. сперва в комиссии 24 мая 1873, а потом два дня спустя в полном заседании. Многие ораторы осуждали 26 мая в самых жестких выражениях действия правительства и условия компромисса, которые могли повести к такой ответственности. Но к чести Англии следует сказать, что ни один из них не высказал даже мысли об уклонении от самой ответственности. Никто не поднял вопроса о том, были ли судьи вправе, как с юридической, так и с фактической стороны. На самом деле решение третейского суда в этом случае не подверглось обсуждению. Критика же была направлена против правительственной дипломатии, сделавшей такой результат возможным. И это обстоятельство тем более заслуживает внимания, что известное мнение Александра Кокборна в сущности выражало только чувство, одушевлявшее большинство английского парламента и народа. При закрытии сессии 5 августа 1873 г. английская королева между прочим выразила свою благодарность палате общин за то, что она "дала ей возможность исполнить обязательства, возложенные на нее решением Женевского суда". Из этого очерка мы видим, что до сих пор в пользу третейских судов высказались палаты двух в политическом отношении передовых стран, С. Штатов и Англии и некоторых второстепенных государств (а также и Италии). Напротив, об этом хранят молчание законодательные собрания тех великих держав, которые именно более всего угрожают общеевропейскому миру: Германии, Франции и Австрии. Это легко объясняется современным положением их политических дел. В палатах некоторых второстепенных немецких государств (напр. Саксонии, Вюртемберге и т. д.), в рейхстаге бывшего Северогерманского союза были делаемы в 1870 г. предложения о разоружении*(536). Они повторяются на наших глазах и в рейхстаге Германской империи. Но в сущности они остаются одними теоретическими протестами против удручающих народ финансовых тягостей без всякого практического последствия*(537). Из одного частного письма, члена германского рейхстага г. Дуккера, мы узнаем, что он, вместе с своим товарищем Циммерманом, говорил в рейхстаге 2 и 13 апреля 1878 г. о необходимости международных судов. Он высказывает при этом намерение вступить в сношения с членами других палат, потому что именно "эти собрания призваны осуществить столь великие идеи"*(538). Во Франции мы также встречаем одни неудачные попытки. Еще в 1849 г., 12 января, Буве (Bouvet) просил национальное собрание, чтоб оно позаботилось о созвании конгресса в видах разоружения и учреждения третейских судов, долженствующих заменить войну. Назначенная для рассмотрения этого проекта комиссия, хотя и нашла, что обе указанные в нем реформы "соответствуют требованиям здравого смысла", но высказалась против инициативы Франции "ввиду тогдашнего тревожного положения Европы".*(539) В 1879 г. в палату депутатов поступила петиция от большинства населения Ронского департамента, в которой они просят, чтобы палаты пригласили правительство открыть переговоры с иностранными государствами об учреждении международного третейского суда (pour l'йtablissement d'un tribunal international d'arbitres). Комиссия петиций, одобрив чувства, выраженные в этом ходатайстве, отклонила его на том основании, что нашла его еще преждевременным. "Идея эта проникает в умы. Печать, съезды и общества призваны распространять ее все более и более". Таков общий вывод комиссии*(540). Как ни натянуты политические отношения Европы в наши дни, но мы твердо убеждены, что и великие военные державы в близком будущем присоединятся к этому постоянно возрастающему движению в пользу права и мира. Не согласятся же европейские народы жить вечно в лагере. III. Современная теория Учение о третейском суде перенесено в международное право из области права гражданского. Еще римские юристы, в период классической юриспруденции, дали ему ту законченную и стройную разработку, в которой оно достигло до нас. Третейские суды, как частные, получили самостоятельную организацию и деятельность в отличие от судов государственных*(541). Чрез римское право это учение перешло затем с большими или меньшими уклонениями и в новейшие законодательства*(542). В международной области доселе нет организованной юстиции; третейские суды призваны положить ей первое прочное основание. Но с другой стороны, очевидно, невозможно строить их исключительно на началах гражданского процесса: этому противоречат все условия международного быта. Здесь не удалось пока поставить третейское разбирательство на почву положительного законодательства и установить внутреннюю связь между ним и остальными способами решения споров между народами. Писатели по международному праву*(543), со времен Гроция*(544) и Ваттеля, хотя "говорят о третейском суде, но как бы мимоходом и весьма коротко. Не только Мартенс и Клюбер, но и большинство из новейших авторитетов посвящают ему очень мало внимания. Иначе и не могло быть, покуда жизнь давала для его изучения и разработки самый скудный материал. Но с тех пор как, благодаря друзьям мира, в пользу его возникло и стало расти движение в различных обществах и даже палатах, с тех пор как признана польза условий о компромиссе в трактатах - наука, в свою очередь, не могла не откликнуться на это движение. Не только такие писатели как Гефтер, Блюнчли и Кальво*(545) пытаются выяснить сущность и объем третейских судов в международной области, но и множество монографий почти на всех европейских языках явилось о них*(546). Они были вызваны главным образом счастливым решением Алабамского дела Женевским судом. В наше время замечается не только большая склонность между государствами заключать компромиссы, но и подводить их под известные юридические начала, отчасти взятые из гражданского права, отчасти согласованные с природою вещей и характером политических отношений. Практика третейского разбирательства не может установиться, если с общего согласия не будут выработаны основные, руководящие для нее начала. Это верно подметил, как указано выше, Институт международного права, начав свою деятельность с выработки проекта устава для международных третейских судов. В основание этого устава лег труд Гольдшмидта*(547), представляющий бесспорно лучший и самый полный свод всего, что до сих пор сделано жизнью и наукою по этому важному вопросу. Проект Гольдшмидта распадается на пять частей, излагаемых в 34 статьях: 1. Заключение компромисса (ст. 1-4); 2. Образование третейского суда (ст. 5-15); 3. Порядок делопроизводства (ст. 16-21); 4. Постановление решения (ст. 22-31) и 5. Обжалование его (ст. 32-34). Не менее самих статей интересны замечания к ним, представляющие нам как бы мотивы. Везде высказывается глубокое знакомство автора с сравнительным положительным правом и его практический ум. Руководящими началами для него послужили: практика международного права, доселе не особенно обильная, и юридические принципы, управляющие третейским судом в различных цивилизованных странах. Но последними, замечает, он, следует пользоваться осмотрительно: они не во всех государствах одинаковы, и кроме того, компромисс в международном праве нуждается в некоторых специальных нормах, так как над выполнением его не надзирает никакая высшая власть, стоящая, как в гражданском обществе, над сторонами и судьями. Пред различными системами гражданских законов Гольдшмидт дает предпочтение римскому праву, особенно в период его классического развития, находя его начала наиболее соответствующими самой природе третейского суда вообще. I. Понятие Международный третейский суд возникает, как и гражданский, по добровольному соглашению сторон, называемому компромиссом, в котором они предоставляют рассмотреть и решить их несогласия, возникшие или могущие возникнуть, третьему беспристрастному государству, лицу или учреждению. Писатели единогласно видят в третейском разбирательстве не посредничество или попытку примирения, а юридический способ решения несогласии между сторонами*(548). Если это верно по отношению к гражданскому праву, то нет никакого основания в международном не признавать этого положения. "Третейский судья по римскому праву, говорит Вейцсекер, получал свои полномочия от сторон, но в качестве судьи он был независим от их воли, стоял над ними и имел право им приказывать. Неподвластный сановнику, как judex, он был безответствен. Стороны отдавали себя в его руки, независимо от того, будет ли его решение справедливым или нет"*(549). Третейское разбирательство, читаем мы у Далло, есть юрисдикция, а под этим словом мы разумеем двоякое право: ведать тяжбы и оканчивать их судебным решением*(550). С этим же воззрением встречаемся мы и у писателей по международному праву: еще Мартенс заметил, что третейское решение "est puisйe dans les principes du droit et est obligatoire pour les deux parties"*(551), а Клюбер называет этот способ решения споров юридическим (voie de justice)*(552). Третейский суд в международной области, читаем мы у Ролен-Жекмена, возникает совершенно так же, как и в гражданской, в силу договора между сторонами, который обращается для них в закон. В компромиссе они передают сообща одному или нескольким лицам, называемым третейскими судьями, поручение и власть решить известные между ними споры, существующие уже или имеющие еще возникнуть. Юридически все равно - идет ли дело о двух крестьянах, спорящих об овце, которая забрела на луг одного из них и поела на нем траву, или о могущественных государствах, отыскивающих друг на друге убытки в сотни миллионов*(553). Тем страннее противоречия, в которые впадает Кальво: он признает за третейским решением "некоторый судебный характер" и в то же время говорит, что "государства, в силу своего верховенства, только нравственно обязаны ему подчиниться". В таком случае юридический его характер совершенно исчезает и оно превращается в посредничество. В другом месте он выражается так: "Третейские судьи, хотя и получают власть от сторон, но образуют независимую инстанцию, настоящий суд"*(554). Но какой же это, в юридическом смысле, суд (vйritable tribunal judiciaire, как он говорит), когда его решения имеют одну нравственную силу? Итак, юридический характер третейского суда обусловливается двумя признаками: во 1-х, компромиссом и, во 2-х, принципами права, которые он призван прилагать. Более свободный государственного суда по условиям, в которые он поставлен, он, по характеру своей деятельности и по результатам, к которым стремится, заслуживает, однако, название настоящего суда. Особенно это верно по отношению к международной области, где он призван более и более преобразоваться в судебный институт. Писатели, по примеру романистов, признают два вида третейского разбирательства: arbitrium и arbitratio. Первое, говорят они*(555), имеет своим предметом решение спора о самом праве; второе возникает тогда, когда спор идет не о принципах права, а о тех фактах, к которым они должны быть приложены. Бульмеринк находит, что это различие, важное в процессуальном отношении, не имеет для международного права практического значения. Arbitrator должен будто бы исправить известные фактические заблуждения, но это допустимо в каждом третейском разбирательстве, будет ли оно подходить ближе к той или иной из указанных форм. Однако Гольдшмидт настаивает на этом различии, говоря, что для него следует только установить более точные признаки. Arbiter должен решить между сторонами спор*(556); напр., они не отвергают факта заключения между собою договора, но расходятся в толковании и значении его содержания. Напротив, arbitrator призван в духе сторон и как бы на место их определить конкретный пункт, оставленный сторонами открытым в момент заключения или же исполнения договора и оставленный с намерением передать его позднее на решение третьего лица*(557) (напр. определение суммы убытков, качества и количества доставляемого товара и т. п.). В иных случаях решение arbitrator'a, по своим практическим последствиям, приблизится к решению третейского судьи в собственном смысле, но не следует упускать из виду, что он не решает спора, а дополняет известный договор, заключенный между сторонами. Несмотря на эту аргументацию, мы в результате согласны с Кальво, что в международной области нет основания держаться этого деления, особенно ввиду того, что дело компромисса определить почву, границы и способ действия третейского суда и установить обязанности сторон, к нему обращающихся. II. Заключение компромисса: его предмет Исходною точкою и главною руководящею нормою для третейского суда является, как мы сказали, компромисс. Об нем говорит ст. 2. проекта Гольдшмидта: Международный третейский суд учреждается действительным соглашением между сторонами (compromissum) и таковым же между ими и третейским судьею (receptum arbitri), который обязывается решить их спор. Если третейских судей несколько, то столько же требуется и конвенций. В этой статье Гольдшмидт взял из римского права оба главные условия, создавшие в Риме третейский суд, как добровольный*(558). В международной области все эти переговоры между самими сторонами, а потом между ними и третейскими судьями совершаются посредством дипломатических соглашений, которые и составляют один акт учредительный - компромисс. Чем он подробнее и тщательнее составлен, тем лучше для судей и для сторон. В нем, по существу, должны находиться соглашения сторон относительно: личности судей, предмета спора, времени и места разбирательства, порядка производства, а также выражено обязательство подчиниться решению избранных ими судей. Подробные условия компромисса освобождают судей от необходимости обращаться к посторонним дополнительным правилам, которые могут иметь характер лишь молчаливых предположений неполного договора. Такой дополнительный характер Гольдшмидт придает и своему проекту, который, наравне со всякими другими правилами, никогда не может иметь абсолютного значения вопреки компромиссу. Принцип: jus publicum privatorum pactis mutari non potest, говорит он, не приложим к международным договорам. Мы позволим себе, однако, не согласиться в этом пункте с автором: договоры и компромиссы, нарушающие основные начала международного права, юридически недействительны*(559). Условия действительности компромиссов, как с материальной, так и с формальной стороны, те же самые, как и для договоров вообще. Они определяются частью международным правом, частью положительными законами самих договаривающихся сторон. Гольдшмидт ставит еще вопрос: может ли иметь обязательную силу обещание сторон прибегать к третейскому суду в будущих спорах (pactum de compromittendo, clause compromissoire)? Римское право, в противоположность некоторым новейшим законодательствам*(560), давало утвердительный ответ, под условием, чтобы юридическое отношение, из которого мог возникнуть спор, было с ясностью определено. Мы не колеблемся, говорит автор, признать за международным компромиссом самое широкое значение и считать его обязательным, даже если он заключен для решения всех в будущем возможных споров. Если он и стесняет в значительной степени свободу государств, то это делается не на счет правильной юрисдикции, а в видах ее замены. Один из наиболее трудных вопросов при изучении третейского суда состоит в том: какие споры между государствами может он ведать? На это Гольдшмидт дает следующий общий ответ: споры о праве или юридические (ст. I), под которыми следует разуметь споры, по своему характеру, поддающиеся решению в силу принципов права. Он повторяет замечание Тренделенбурга о том, что "третейскому решению подлежат лишь юридические стороны в распрях между народами"*(561). Сложные политические вопросы, продолжает Гольдшмидт, в которых замешаны интересы национальные, пререкания о равенстве прав или о превосходстве, такие вопросы, лежащие в основания или же составляющие хотя скрытую, но действительную причину столкновений между государствами,- не могут быть решаемы судом. Это вопросы не права, а могущества. Государства, обладающие хотя некоторою силою сопротивления, никогда не преклонятся пред судом, коль скоро речь зайдет о их высших интересах, хотя бы только предполагаемых. Бывшие случаи третейских решений убеждают нас, что они состоялись по таким несогласиям, которые были удобны для судебного разбирательства по определенному характеру спорного вопроса. То же самое можно сказать и о случаях Алабамском и Сан-Жуанском: в них жизненные интересы не были затронуты. На эти мысли следует заметить, что, руководясь одними примерами прошлого, едва ли удастся осуществить реформу третейского суда, к которой стремится и сам Гольдшмидт, т. е. дать ему вполне юридическую организацию, как наиболее простой инстанции для международного правосудия. Надо заметить, что автор, вслед за приведенными нами словами, делает оговорку, которая показывает все дело в более верном свете: "Впрочем, великие столкновения между народами редко выступают сразу во всей своей силе, сначала они имеют мало значения и лишь с течением времени постепенно нарастают до того, что становятся угрожающими для мира. На этом основании посредничество или третейское решение, вовремя состоявшееся, может воспрепятствовать спору обостриться". Задача третейского и постоянного суда в международной области в том и состоит, чтобы постепенно вселить и воспитать в народах сознание о необходимости обращаться к праву для решения возникающих между ними несогласий. Это дело трудное, требующее долгого времени и много самообладания от правителей и народов, но отнюдь не невозможное. Когда раз создастся международная юрисдикция, она силою вещей будет втягивать в свой круг все большее число даже политических споров, потому что окрепнувшее чрез нее право дает общие начала для их всестороннего и беспристрастного обсуждения. A с перенесением какого бы то ни было спора, частного или политического, на почву права, он уменьшается в объеме и теряет в силе, так как чрезмерно субъективные воззрения и претензии сторон не выдерживают юридической, на строгой справедливости основанной критики, но рассеиваются как туман пред солнцем. Различно указывают писатели на те частные случаи, к которым приложимо третейское разбирательство. По мнению одних, всякое подобное исчисление излишне: третейский суд по своей природе добровольный, а потому стороны обращаются к нему, когда им заблагорассудится*(562). По словам Функ-Брентано и Сореля, для третейского решения приспособлены споры, "предмет которых реально и точно определен"*(563). Мы не можем согласиться с этими мнениями, но полагаем, что государства, ради собственных интересов должны: во 1-х, определить сферу действия третейского суда и, во 2-х, признать его для себя юридически обязательным при неудаче дипломатических переговоров и до начала войны, о чем мы уже говорили в первой книге. Для плодотворного действия третейского суда, замечает Бульмеринк, необходимо с точностью определить случаи, подлежащие его ведению. Не следует предоставлять их исключительному усмотрению спорящих государств. Он думает, что из ведения этого суда должны быть изъяты лишь самые редкие случаи столкновений, и желает, чтобы государства, сперва в специальных, а потом в общих договорах признали себя обязанными, до начала войны, обращаться к юридическим способам (Rechtsmittel) для решения своих споров. Бернер*(564) рекомендует государствам делать оговорки в заключаемых ими договорах о мирном решении столкновений, могущих возникнуть из последних. Может быть, одному из будущих конгрессов, пишет Блюнчли, удастся высказать обязанность для государств, хотя по некоторым спорным пунктам, прибегать к третейскому суду и в то же время выработать для оного основные начала*(565). Еще ранее этих писателей Люка, говоря о необходимости кодификации международного права, выразил желание, чтобы цивилизованные государства обращались к третейскому суду для предупреждения войны, а когда она уже началась - для установления условий мира*(566). Определением случаев, подлежащих третейскому суду, будет сделан первый шаг к возведению его в правильный судебный институт. Это не лишит государства свободы выбора между ним и иными способами окончания их несогласий, но создаст поощрение в пользу собственно юридического способа. Выше мы видели ответ практики на этот вопрос; теперь нас интересует ответ, даваемый теориею. К вопросам, удобным для третейского разбирательства, Блюнчли относит: споры о вознаграждении убытков, церемониальные и вообще все такие вопросы, которые не касаются существования и развития государства*(567). В другом месте*(568) он желает распространения этого разбирательства и на пререкания относительно национальности известных лиц. Когда, говорит он, между двумя государствами возникает спор о национальности лица, отечество которого неизвестно, вопрос этот должен бы поступать на рассмотрение и окончательное решение третейского суда. Каждое из государств пусть назначит по одному или по два судьи, если последние не придут к соглашению относительно выбора общего судьи, последний да назначится верховным судом государства-ответчика. Кальво полагает, что третейские решения могут распространяться на всякого рода несогласия и споры между государствами, за исключением, однако, таковых, в которых непосредственно задеваются их честь и национальное достоинство; эти пункты для каждого слишком важны и, так сказать, личны, чтобы их можно было предоставить на обсуждение третьего государства*(569). Бульмеринк высказывается против этого исключения, делаемого Кальво. Он приводит слова Стаффорда Нордкота*(570), что именно споры о национальной чести удобны для решения третейским судом. Мы, с своей стороны, вполне разделяем это воззрение. Руар-де-Кар видит в третейском суде прекрасный способ окончания споров между государствами по вопросам, в которых замешаны значительные интересы. Таковы споры: о проведении границ; о столкновении гражданских и уголовных законов; о полученном оскорблении; о нарушении какой-либо обязанности, всеми признанной по международному праву. Но, добавляет он, всякая надежда на мирное решение излишня, коль скоро спор вращается около вопросов независимости и самостоятельности страны*(571). Весьма близко к этому перечислению подходят мысли Кента. Он указывает на следующие пункты, "преимущественно способные для третейского разбирательства: споры о границах, жалобы (claims) подданных одного государства на убытки, причиненные им неправильными действиями или небрежностью другого, и жалобы на нарушение нейтралитета"*(572). Что касается до Гольдшмидта, то он относит сюда все споры преюдициальные, которые не вызывают осуждения, но признание известной претензии или простую декларацию, напр. о пространстве спорной территории, о толковании трактата. Он не устраняет споры поссессорного характера, т. е. о праве владения, как того требуют Гроций и Кальво. Моль, в своей известной статье о праве убежища, полагает, что введение международного третейского суда для решения споров, столь обыкновенных между государствами - относительно выдачи преступников, "фактически возможно и полезно для юридического определения многих относящихся сюда вопросов. Это вызвало бы, особенно на первое время, установление обычного права"*(573). Гольцендорф считает необходимым признать за общее начало в международном праве, чтобы "все споры между нейтрализованными государствами (вроде Швейцарии и Бельгии) с их соседями решались третейским судом. В особенности же, по его мнению, вопросы, касающиеся прав нейтральных, требуют принятия постоянной и определенной третейской практики" (un rиglement arbitral)*(574). Приведенные нами перечисления писателями случаев, удобных для третейского решения, весьма полезны в том отношении, что, восполняя друг друга, они дают нам указания на то, что можно сделать уже в наше время, не покидая почвы практической, государственной жизни. Должно только помнить, что число таких случаев, как мы заметили уже выше, будет расти с успехами международного оборота и права. Затем остается еще обширная область споров, к которым третейский суд не приложим. Сюда относятся: 1. Споры между образованными и полудикими народами, вследствие отсутствия между ними общего правосознания; 2. Между цивилизованным государством и внутренними его варварами (вроде коммунаров) и 3. Споры из-за существования и положения государства в среде других*(575). Обе первые статьи проекта Гольдшмидта опущены в уставе Института по их преимущественно теоретическому характеру, с чем согласился и сам Гольдшмидт,- и заменены, по предложению Муанье, краткою рекомендациею самого устава государствам*(576). Институт, желая, чтобы обращение к третейскому суду, для решения международных споров, получало все большее применение среди образованных народов, надеется содействовать осуществлению этой реформы предложением следующего проекта судопроизводства для таких третейских судов. Он рекомендует его в целом или в частях государствам, заключающим компромисс. Cm. 1*(577). Компромисс установляется всяким действительным международным договором, а именно: a) наперед либо для всех споров вообще, либо для определенного их рода, могущих возникнуть между договаривающимися государствами и подлежащих определению; b) для решения одного или нескольких споров, уже существующих между сторонами*(578). III. Состав третейского суда Назначение и состав третейского суда зависит главным образом от воли сторон. По римскому праву требовалось, чтобы судья пользовался доверием обеих сторон, поэтому был бы всегда лично обозначен в их соглашении*(579). Он не имел права назначить себе заместителя, призвать какого-либо помощника, и со смертью его терял свою силу компромисс. В случае составления суда из нескольких лиц и разногласия между ними они не имели права избирать общего посредника. Он предлагался им претором, но не в качестве президента, а самостоятельного и единственного судьи*(580). Что касается до состава международного третейского суда, то следует обращать внимание на число и на свойства или характер избираемых в третейские судьи лиц. В первом отношении стороны могут выбрать либо одно лицо, либо многих. Выбор одного делается ими с общего согласия; выбор многих, как мы видели выше, говоря о смешанных комиссиях, происходит так, что стороны назначают равное число лиц (комиссаров), которым предоставляется право избирать общего посредника*(581). В случае их разногласия по последнему пункту мыслимы три исхода: 1. либо каждая сторона избирает своего общего посредника и затем жребий решает, кому из них быть таковым вообще, или в каждом случае разделения голосов (если рассматривается несколько спорных дел); 2. либо назначение делается представителем нейтрального правительства; 3. либо сам суд чрез кооптацию назначает общего посредника или указывает на лицо, имеющее произвести выбор. Трудно а priori дать преимущество которому-либо из этих способов: это дело опыта. Первый способ нам кажется наименее удобным. Как бы то ни было, но необходимо с самого начала определить способ избрания общего посредника. Это дает всему третейскому разбирательству больше беспристрастия и предохраняет его от неудачи в случае равенства голосов. Хотя на практике преобладает назначение в третейские судьи одного лица (исключение составляет только Женевский суд), но мы стоим за коллегиальное начало, как более соответствующее природе суда. Гольдшмидт делает еще один шаг вперед и говорит: "Ничто не препятствует тому, чтобы назначение третейского суда - будет ли оный состоять из одного или нескольких лиц,- равно как и избрание общего посредника было предоставлено всецело третьему беспристрастному лицу. Обозначение такового, имеющего полномочие, независимо от воли сторон, составить по определенным правилам третейский суд,- должно быть признано достаточным для действительности компромисса". Cm. 2*(582). Компромисс, дает право каждой из договаривающихся сторон обращаться к третейскому суду, назначаемому ими для решения спора. Если число и имена третейских судей не будут обозначены в компромиссе, третейский суд составляется из трех членов*(583) тем способом, который указывается в компромиссе или в какой-либо иной конвенции. При отсутствии определений подобного рода, каждая из договаривающихся сторон выбирает одною судью, и оба таким образом назначенные судьи избирают общего посредника или то третье лицо, которое имеет его назначить. Если оба эти судьи, выбранные сторонами, не могут согласиться между собою насчет общего посредника, или если одна из сторон откажется содействовать, как она обязалась по компромиссу, образованию третейского суда, или если выбранное лицо уклонится от назначения общего посредника,- компромисс теряет свою силу. Cm. 3. Если стороны с самого начала или потому, что они не могли прийти к соглашению относительно выбора судей, постановили, что образование третейского суда будет предоставлено третьему, указанному ими лицу, и если последнее возьмет на себя образование такого суда, способ его действия определяется прежде всего правилами, предусмотренными в компромиссе. За отсутствием же оных, означенное третье лицо может или само выбрать судей, или предложить сторонам известное число лиц,*(584), из которых они имеют произвести свой выбор. Переходя затем к характеру избираемых лиц, Гольдшмидт останавливается в ст. 7 подробно на тех, которые не способны быть третейскими судьями. В большинстве гражданских кодексов, говорит он, мотивы неспособности и отвода либо не определяются достаточно ясно, либо далеко расходятся между собою. Также колеблются по этому вопросу практика и теория. Он установляет двоякое различие: несовершеннолетние (т. е. лица, не достигнувшие 14 лет)*(585) и безумные должны быть признаны абсолютно неспособными; другие же лица, со стороны которых нельзя ожидать решения вполне справедливого и разумного, могут быть отведены каждою из сторон, но это не обязательно. Мотивы отвода для третейских судей, по некоторым законодательствам, те же самые, как и для отвода государственных судей. Это начало верное само по себе, к международному праву неприменимо же потому, что положительные законодательства перечисляют их не одинаково. По мысли Гольдшмидта, отведены могут быть: 1) лица, не достигнувшие 21 года; 2) женщины*(586); 3) немые, глухие и глухонемые; 4) лица лишенные по своим отечественным законам пользования гражданскими правами; 5) все прямо и непосредственно заинтересованные в исходе дела и 6) подданные одного из спорящих государств*(587). На эти мотивы отвода сторона не может уже ссылаться, если она, зная о них, избрала известное лицо или если она не сообщила письменно противной стороне о своем отводе в 30-дневный срок, с того момента как узнала о существовании этого мотива. Пьерантони заметил по поводу этого перечисления, что определение способности третейских судей - дело внутренних законов отдельных государств и что, по его мнению, достаточно, если отвод будет допущен по отношению к лицам заинтересованным в споре и к подданным одного из тяжущихся государств. Поддерживаемый Манчини и Парье, он представил новую редакцию этой 7-й статьи, принятой единогласно, за исключением Гольдшмидта, Институтом. Cm. 4. Лица, способные быть избранными в третейские судьи суть: государи и вообще правители государств без всякого ограничения*(588), а также все те, которые признаются способными отправлять должность третейского судьи по законам их отечества. По своему характеру в третейские судьи могут быть избраны: а) государства или вернее говоря: государи и некоронованные представители государств вообще; b) частные лица и с) различные учреждения и ученые корпорации. Выше мы говорили о серьезных соображениях, в силу которых нежелательно избрание в третейские судьи лиц первой категории, т. е. государей и правителей. Это дает третейскому суду вместо юридического - политический характер или оттенок, наводит на него подозрение в пристрастии (либо к одной из сторон, либо к собственным интересам судящего государства) и делает его непригодным для более серьезных и сложных споров. Нельзя не пожалеть, что Институт видимо склонился на сторону существующей практики. Наоборот, частные лица признаются неспособными со стороны дипломатов и государственных людей. В этом смысле высказался и Пальмерстон Кобдену. При существующих условиях избрание частных лиц в третейские судьи может быть часто соединено с риском, и нельзя не согласиться с Бульмеринком, что "третейский суд должен быть поручаем хорошим знатокам международного права, а не тем, которые для этого лишь впервые знакомятся с этим предметом. Государи выбираются по своему выдающемуся положению (Machtstellung), но третейский суд требует юридических познаний, которыми обладают далеко не все дипломаты, а по отношению к международному праву не все судьи и юристы". Частные лица, чтобы быть третейскими судьями, должны соединять в себе следующие условия: 1) быть хорошо знакомыми с теориею и практикою международного права; 2) не состоять гражданами спорящих государств и 3) не быть вообще заинтересованными в исходе дела. Что же касается до юридических лиц, избираемых в третейские судьи, как-то: различные корпорации, светские или духовные, ученые общества и т. п., то они рассматриваются и действуют как одно лицо. Способы ведения ими дела и постановки решения определяются их собственными уставами. И здесь преимущество должно отдавать учреждениям, служащим разработке права. Особенно достоин рекомендации Институт международного права, но выбор может пасть, с пользою для дела, и на такие учреждения, как Французская Академия нравственных и политических наук, юридические факультеты, верховные суды и т. д. Cm. 5*(589). Если стороны с точностью указали в компромиссе лица, которые должны быть третейскими судьями, то неправоспособность или законный отвод хотя бы одного из них лишает силы весь компромисс до тех пор, пока стороны не согласятся относительно выбора другого правоспособного судьи. Если, напротив, компромисс не обозначает лично этого судьи, то, в случае его неправоспособности или законного отвода, выборы на место его другого происходят в том же порядке, как первоначальные выборы (ст. 2 и 3). Это приложение только общего правила, что вакансия, образовавшаяся в составе третейского суда, замещается тем же способом, каким было сделано первоначальное назначение. Cт. 6*(590). Объявление о принятии должности третейского судьи делается письменно. По прежним трактатам, частные лица, принимая на себя должность комиссаров, приносили присягу или делали торжественное обещание добросовестно и беспристрастно исполнять свои обязанности. Новейшие трактаты об этом умалчивают. Совершенно опущена ст. 10: "Третейский судья, который, приняв на себя эту должность чрез письменное заявление или фактически, потом, без согласия сторон и достаточного основания, уклонится от нее, привлекается к законной ответственности пред своим обыкновенным судьей каждою из сторон, имеющей право требовать вознаграждения за причиненные ей чрез это убытки". Статья эта взята из римского права, по которому третейский судья, хотя добровольно принимал на себя обязательство пред сторонами (receptum arbitri) решить их спор, но затем, в случае неисполнения оного, подвергался по их жалобе ответственности пред претором. Последний понуждал его к этому путем различных пеней. Это начало отвергнуто новейшими кодексами, хотя с юридической точки зрения против него ничего нельзя сказать. Оно отвергнуто и Институтом на том практическом основании, что весьма трудно найти этому требованию о вознаграждении убытков удовлетворительную форму и санкцию, в особенности же по отношению к царственным особам и юридическим лицам*(591). Cm. 7*(592). Если третейский судья откажется вступить в свою должность, или, приняв ее, сложит с себя, или если он умрет или впадет в безумие, или будет на законном основании отведен за неправоспособность - в силу cm. 4,- то является возможность применения cm. 5. Cm. 8. В случае неопределения местопребывания третейского суда ни в компромиссе, ни в позднейшей конвенции между сторонами, суд избирает свое пребывание по решению самого судьи или большинства судей. Он может изменить это пребывание только в том случае, если исполнение его обязанностей в установленном месте сделается для него невозможным или очевидно опасным. Последнее условие имеет в виду препятствия вроде эпидемии, восстания, войны и т. п. Вообще вопрос о местопребывании суда весьма важен в практическом отношении, в видах изъятия его от всякого постороннего влияния или давления. Cm. 9. Третейский суд выбирает из среды своей, если он состоит из нескольких членов, председателя и назначает одного или нескольких секретарей. Он также определяет, на каком языке или на каких языках должны происходить разбирательство и прения сторон, а также быть представлены письменные документы и прочие доказательства. Всем заседаниям ведется протокол. Cm. 10. Заседания третейского суда происходят в присутствии всех его членов. Но он может отражать одного или нескольких своих членов, а также посторонних лиц для производства следствия. Если в третейские судьи избраны государство или его глава, община, корпорация, какая-либо власть (autoritй), юридический факультет, ученое общество или временный представитель оных,- все прения могут, с согласия сторон, происходить пред комиссаром, назначенным для этого третейским судьей. Если третейский суд состоит из нескольких членов, присутствие всех во время разбирательства необходимо: иногда мнение одного члена может оказать влияние на самое решение. Каноническое право дозволяет отступление от этого правила, но оно, высказанное еще римским правом, усвоено и новейшею практикою. Cm. 11. Ни один третейский судья не вправе, без согласия сторон, назначить для себя заместителя (substitut)*(593). IV. Порядок судопроизводства Cm. 12*(594). Если компромисс или позднейшая конвенция между сторонами предписывают третейскому суду известные нормы производства или указывают на определенный, положительный закон судопроизводства, суд обязан следовать этим указаниям. За отсутствием же их порядок делопроизводства определяется самостоятельно судом, причем последний обязан только сообразоваться с принципами, которых он обещал сторонам держаться. Руководство прениями принадлежит председателю третейского суда. К международному третейскому суду неприложимо правило некоторых новых законодательств (напр. французского и баварского), чтобы третейский суд держался тех начал процесса, которые приняты для государственных судов в стороне его учреждения. В Средние века третейские судьи не были стесняемы никакими процессуальными законами. Так смотрит на это и наше право*(595). Международному третейскому суду должна быть предоставлена, относительно формальностей производства, полная свобода под условием только соблюдения коренных начал современного процесса. Cm. 13*(596) Каждая сторона может назначить пред судом одного или нескольких представителей. Это зависит от важности дела. Чрез этих лиц происходят сношения между судьями и сторонами во всем, что относится до разбирательства. Ст. 18 проекта касается вызвавшего много споров во время заседаний Женевского суда вопроса о пределах компетенции третейского суда. Она высказывает общее начало, что "третейский суд сам определяет свою компетенцию" и добавляет: "если отвод на основании неподсудности не предъявлен сторонами в самом начале или если он, заявленный в должное время, был отвергнут судом и стороны против этого не протестовали,- всякие дальнейшие препирательства о подсудности недопустимы". Напрасно, говорит Гольдшмидт, в области гражданского права, излагаемое нами начало оспаривается. Опасение относительно расширения подсудности не есть еще достаточное основание для преюдициального вмешательства со стороны государственного суда. Тем более это приложимо к международной области. Если тут допустить отвод по неподсудности, можно парализовать совершенно действие третейского суда. Само собою разумеется, эта жалоба на превышение последним своих полномочий должна быть допущена. К этому же склоняются и большинство современных писателей. Пьерантони, подробно рассматривающий этот вопрос, замечает, что не следует допускать отвод на основании некомпетентности, равно как и предварительные вопросы о пределах полномочий третейского суда*(597). Не менее ясно выражается и Блюнчли: третейский судья решает вопрос об истолковании компромисса, а следовательно, и о своей компетенции*(598). В среде Института ст. 18 вызвала прения. Спрашивали, до какой степени можно предоставить третейскому суду абсолютное решение вопроса об его компетентности; следует ли и в международной области, как в гражданской, различать между видами неподсудности; наконец допускать ли, и в каких пределах, жалобы на предварительные решения этого вопроса. Результатом этих прений явилась: Cm. 14. Отвод третейского судьи, на основании неподсудности, должен быть сделан ранее других. В случае незаявления спора в начале всякие возражения по сему предмету не допускаются, за исключением тех случаев, когда неподсудность откроется впоследствии. Третейские судьи решают споры относительно компетентности суда, кроме случая, о котором говорится в cm. 24, пункт 2, и согласно с условиями компромисса. Жалобы на постановления третейского суда по вопросу о подсудности отдельно от жалобы по существу не допускаются. В случае, если сомнения о подсудности возникают из толкования какой-либо статьи компромисса, предполагается, что стороны предоставили самим судьям, решить эти сомнения, если только нет оговорки в противоположном смысле. Cm. 15*(599). Если в компромиссе не содержатся противоположные постановления, третейский суд имеет право: 1. определять формы и сроки, в которые стороны должны чрез своих законно уполномоченных представлять суду доказательства и объяснения, основанные на фактах и на праве, сообщать их противной стороне и предъявлять те документы, которые требует противник; 2. признавать доказанными те требования, которые противная сторона прямо не отрицает, а равно считать документы бесспорными, если противная сторона, без достаточного основания, не требует их предъявления; 3. назначать новые объяснения сторонам и требовать от них разъяснения сомнительных обстоятельств; 4. установлять порядок производства дел, способы исследования доказательств и требовать, в случае надобности, содействия компетентного суда на такие юридические акты, на которые третейские суды не уполномочены, как напр., приведения к присяге экспертов и свидетелей; 5. определять, по своему усмотрению, смысл представленных документов и вообще значение доказательств, на которые опираются стороны. Формы и сроки, о которых упоминается в 1 и 2 пункте настоящей статьи, определяются судом в предварительном распоряжении. Cm. 16*(600). Ни стороны, ни третейские судьи не могут привлечь к делу посторонних государств или каких бы то ни было третьих лиц без специального на то полномочия, выраженного в компромиссе, и без предварительного на то согласия со стороны этих третьих. Самовольное же вступление в дело третьих допускается только с согласия сторон, заключивших компромисс. Cm. 17*(601). Встречные иски допускаются пред третейским судом лишь в тех случаях, когда они разрешены в компромиссе или когда стороны и суд согласны их допустить. V. Решение Обращаясь к вопросу о решении третейского суда, мы прежде всего должны спросить себя: какими нормами следует ему руководиться при постановлении решения? В литературе немало спорят об этом: одни дают предпочтение строгому праву (law), другие - справедливости (equity). Но, по верному замечанию Гольдшмидта, спор этот имеет смысл лишь в странах англо-американского права, где существует двойная система положительного законодательства: строгого law и более свободной equity. На этом основании третейскому судье дозволяется, в случае сомнения, решать ex aequo et bono. Но на европейском континенте этой двойной системы не существует и вопрос сводится к тому: должен ли третейский суд прилагать только существующее право, не обращая внимания насколько оно само по себе справедливо или нет, или же он может, отступая от норм положительного закона, отыскивать, так сказать, то новое право, которое, по его мнению, применимо к данному случаю, и вследствие этого создавать, на место сторон, новое для них юридическое положение? Гольдшмидт полагает, что ему нельзя предоставлять столь обширные полномочия и что третейский суд обязан прилагать существующее положительное право, которое он может, как и официальный судья, толковать в духе справедливости*(602). При решении этого вопроса надо избегать двух равно опасных крайностей: ввиду того, что третейский суд есть прежде всего орган права, ему нельзя предоставить решать дела ни по соображениям политики, ни на основании внутренней правды (ex aequo et bono), как она субъективно понимается судьями*(603). В первом отношении третейский суд существенно отличается от дипломатических средств окончания споров, второе правило не уничтожает самодеятельности судей в отыскания права, но признает рядом с нею необходимыми известные объективные нормы для ее руководства. Храбро-Василевский принимает три категории таких норм: 1. международные трактаты; 2. международные обычаи и 3. мнения юристов. Первые две группы составляют как бы положительное, последняя - научное право. Ученый авторитет юристов, в международных делах, признают сами государства, которые нередко на него ссылаются. К этим группам он присоединяет еще четвертую: собственное сознание справедливости третейских судей. "Это, говорит он, тот фактор при разрешении юридического спора, без которого не может обойтись ни один судья и который возводит его решение на высоту современного ему правосознания. В силу собственного сознания справедливости, третейские судьи, с одной стороны, находят степень применения юридических норм, смотря по обстоятельствам дела, с другой изменяют и вновь создают их в случае их несоответствия правосознанию эпохи или даже полного отсутствия". Мы согласны с автором, что в международной области, при недостаточности положительного права, третейским судьям должно предоставить некоторую творческую роль, но чем более это творчество стоит на почве положительного права и юридического сознания эпохи, чем оно менее субъективно, тем более оно будет плодотворно и служить идее справедливости. Делаемые г. Храбро-Василевским перечисления не исчерпывают норм, которыми судьи могут руководиться. Сюда следует присоединить еще вместе с Гольдшмидтом*(604): a) начала того национального, публичного или частного права, которое по характеру дела к нему приложимо в силу права международного, и b) те нормы, на которые стороны указывают в компромиссе третейским судьям для руководства ими при решении (напр. в Вашингтонском договоре 1871 г.). Это не есть, замечает Гольдшмидт, нарушения правила, что нельзя навязывать третейскому судье решение, которое он должен постановить, так как в подобных нормах не содержится окончания самого спора. В этом смысле выражается и Кальво. Нельзя не признать, при современных условиях, практической пользы от издания государствами правил подобных Вашингтонским; не предрешая самого спора, они указывают известные рамки для третейского производства и приготовляют материал для кодификации международного права. Cm. 18*(605). Третейской суд постановляет решения согласно с принципами международного права, если, впрочем, компромисс не предписывает ему иные правила или не предоставляет решение на усмотрение самих судей. Cm. 19*(606). Третейский суд не может уклониться от решения под тем предлогом, что он будто не составил себе достаточно ясного понятия о фактической стороне дела или о юридических началах, которые он должен прилагать. Он обязан решать окончательно все спорные пункты. Впрочем, если компромисс не предписывает одновременного окончательного решения всех пунктов, суд может, решая совершенно одни вопросы, отложить решение других на будущее время. Третейской суд может постановлять и частные определения (jugements interlocutoires). Cm. 20. Окончательное решение должно быть постановлено в срок, определенный компромиссом или позднейшею конвенциею. За отсутствием такого определения принимается двухлетний срок со времени заключения компромисса. В этот счет не входит самый день заключения последнего, а также время, в продолжение которого неотразимые обстоятельства препятствовали одному или нескольким судьям исполнять лежавшие на них обязанности. В тех случаях, когда суд, в силу частного определения, наряжает особое следствие, этот срок увеличивается на один год. Положительные законодательства предписывают третейскому судье соблюдать срок, указанный в компромиссе, а в случае неупоминания о нем держаться срока узаконенного. Последний, по французскому праву - трехмесячный, со дня заключения соглашения; у нас - четырехмесячный, со дня явки записи у нотариуса или мирового судьи. Стороны вольны продлить назначенный ими срок. Новейшие трактаты, как мы видели во главе о смешанных комиссиях, определяют различно его продолжительность. Течение его обыкновенно начинают считать со дня заключения компромисса, но оно приостанавливается, если хотя бы один из третейских судей, по независящим от него обстоятельствам, не мог исполнить своей обязанности. Cm. 21*(607). Всякое окончательное или частное решение постановляется большинством всех назначенных судей, даже в том случае, если один или несколько из них откажут принять в этом участие. Гольдшмидт ставит на вид, что для получения решения недостаточно относительного большинства, необходимо абсолютное. Пьерантони и Кальво высказывают противоположное мнение. Затем он прибавляет, что голос общего посредника имеет решающее значение лишь в том случае, когда он содействует образованию абсолютного большинства, ибо, даже при разногласии, он не призван судить как единственный судья. Выше мы упомянули, что римское право держалось противоположного начала. Нам кажется, что достаточно относительного большинства, если оно образовалось при содействии общего посредника. Наконец, следует заметить, что, до постановления решения, третейский суд может делать сторонам предложения о примирении. Это признается Гольдшмидтом, Блюнчли, Кальво и, в среде Института, на это указал Есперсон. Но для сего требуется большая осмотрительность: "Поступая так, замечает первый из названных писателей, третейский суд не нарушает своей компетенции, но действует вне своих функций, что может при известных обстоятельствах подорвать доверие сторон к его беспристрастию и справедливости". Cm. 22*(608). Если третейский суд найдет неосновательными притязания обеих сторон, он должен заявить об этом и, если тому не препятствуют условия компромисса, удостоверить настоящее юридическое положение сторон по спорному делу. Этот случай чаще всего может представиться при споре о пограничной линии. Каждая сторона проводит свою линию, между тем как настоящая, быть может, должна находиться в средине между обеими. Иногда же, как в Сан-Жуанском деле, третейский суд призван решать только, которая из двух линий относительно верна. Cm. 23*(609). Решение должно быть изложено письменно, с указанием подтверждающих его мотивов, если это не оговорено в компромиссе. Оно подписывается каждым из третейских судей. В случае отказа в подписи меньшинством, достаточно одной подписи большинства, но с письменным заявлением об отказе в подписи меньшинства. Cm. 24*(610). Решение с мотивами, если они изложены, сообщается сторонам. Это делается препровождением копии с него к представителю или уполномоченному каждой стороны. Даже в том случае, если сообщение сделано представителю одной лишь стороны, решение суда не может быть изменено. Тем не менее суду предоставлено право, пока не миновал срок, указанный в компромиссе, исправлять простые ошибки правописания или вычисления, даже без просьбы о том какой-либо стороны, а также дополнять свое решение разбирательством спорных еще пунктов, по желанию одной стороны и по выслушанию другой. Толкование же сообщенного уже решения допускается лишь по требованию обеих сторон. После сообщения решения, хотя бы одной стороне, говорит Гольдшмидт, суд не властен уже его изменить произвольно, как полагает Бульмеринк. Но последний и не говорит этого, а замечает: "утверждать, что третейский суд не властен изменить свое решение, в случае заблуждения,- противоречит общим принципам права". Мы с этим согласны и думаем, что и после нотификации суд может изменить свое решение, пока не истек срок, данный в компромиссе, и в случае заблуждения относительно права. Дозволение же исправлять ошибки правописания и исчисления понятно само собою*(611). Cm. 25*(612). Решение, законно состоявшееся, оканчивает в пределах своего действия спор между сторонами. С постановлением решения достигается цель третейского суда. Заботиться о том, насколько стороны выполнят это решение, не его дело. В гражданском быту последнее совершается чрез распоряжения государственных судов и их исполнительных органов*(613). В международном - стороны сами должны добросовестно стараться о том, чтобы третейские решения не остались мертвою буквою. Делаемые часто в трактатах особые оговорки об обязательной силе для сторон третейского решения, говорит Гольдшмидт, излишни и юридически никакого значения не имеют. Если стороны ранее этого не вышли из компромисса, они не вправе отвергнуть состоявшееся решение, даже в случае уплаты условленной суммы в виде пени. Стороны, повторяем мы, не только нравственно, но и юридически обязаны подчиниться третейскому решению. Это вытекает, во 1-х, из основного начала международного общежития - верности к данному слову и к трактатам, от которых компромисс ни в чем не отличается, и во 2-х, из уважения к праву вообще, как объективному порядку жизни, органом которого является третейский суд. Юридический характер третейских решений в гражданском обществе давно признан законами*(614) и того же требуют писатели (Блюнчли*(615), Бульмеринк*(616) Пьерантони*(617) и др.) и для международного третейского суда. Третейское решение может быть, со стороны заинтересованных государств, предметом рассмотрения (не ратификации) и быть даже отвергнуто ими, но только на основании юридических мотивов, о которых мы сейчас будем говорить. Поступая иначе, они подорвали бы общее к себе уважение и узаконили бы, смотря по обстоятельствам, против себя более или менее строгие, репрессивные меры. Филлимор оправдывает даже в этих случаях войну со стороны государства, выигравшего дело, оговариваясь только, что не следует втягивать в нее то государство, которое постановило решение. Едва ли, однако, возможно и желательно создание подобной санкции для третейского суда, по существу добровольного и обращенного к чувству чести и справедливости сторон. Да и споры, которые он может ведать, не настолько важны, чтобы вызывать войну в случаях невыполнения его решений. Cm. 26*(618). Каждая сторона несет свои издержки и половину расходов по содержанию третейского суда, независимо от той суммы вознаграждения, к уплате которой та или другая сторона может быть приговорена судом. VI. Обжалование решения Ни в одном пункте учение о международном третейском суде не нуждается до такой степени в преобразовании сравнительно с гражданским, как в вопросе об оспариваемости и недействительности третейского решения. По римскому праву, начала которого перешли и в новейшие кодексы, решение третейского судьи считалось неизменным. Это была первая и последняя инстанция. Апелляция не допускалась. Споры же о действительности решения не имели значения, потому что недействительные решения могли быть безнаказанно нарушаемы сторонами. Эти начала римского права, говорит Гольдшмидт, подверглись в Средние века совершенному преобразованию в законах и в юридической практике. Была допущена апелляция, как будто третейское разбирательство соответствовало суду первой инстанции, и это допущение имело либо абсолютный характер, в тех случаях, когда апелляция прямо не запрещалась в компромиссе, либо дозволительный, в пределах, указываемых последним. Кроме того, допущены иски о недействительности решений для противодействия явным нарушениям закона. Даже в тех случаях, когда апелляция возбранялась, было дозволено оспаривать решение ради грубой несправедливости, что указывало на смешение arbiter с arbitrator. Но новейшие кодексы возвратились к прежним верным воззрениям и запретили в принципе апелляцию, а кассационные категории ограничили*(619). В международной области также возникает вопрос об оспариваемости и даже отмене третейских решений в случае их явной несправедливости. Правда, при сравнительно небольшой практике третейского суда, до нашего времени известен лишь один случай непризнания сторонами третейского решения (постановленного нидерландским королем в 1831 г.). Но более широкое его приложение неизбежно поведет к указанному нами вопросу. Для того, чтобы не предоставлять все на исключительный произвол сторон, здесь необходимо стремиться к двум реформам: к возможно точному определению юридических поводов оспариваемости решений и создать особые инстанции для их кассации и рассмотрения в апелляционном порядке. Одна реформа без другой мало окажет пользы на практике. Отменяя решения по своему одностороннему толкованию, государства вновь выступают судьями в своем деле и легко могут расстроить все, до чего добился ими же созданный суд. К сожалению, писатели не согласны относительно определения случаев оспариваемости третейских решений: Ваттель упоминает об одном поводе непринятия оных: если они очевидно несправедливы, противны разуму. Но, добавляет он, если несправедливость невелика (de petite consequence), надо ее терпеть из-за любви к миру*(620). Современные писатели останавливаются на этом щекотливом вопросе гораздо подробнее. По Гефтеру третейское решение может быть оспариваемо: 1. вследствие недействительности самого компромисса; 2. абсолютной неспособности третейского судьи; 3. бесчестности его или противной стороны; 4. недостаточного выслушания сторон или совершенного в нем отказа; 5. нарушения границ компромисса и 6. полной неправомерности сделанных в решении распоряжений, не допускающей считать эти распоряжения дозволенным предметом (causa) какого-либо договора, причем, однако, простые ошибки (Veruцsse) при обсуждении конкретного случая - если таковые не происходят от лицеприятия - не дают повода к оспариваемости*(621). Случаи, в которых государства имеют полное право, по Кальво, не принять и не исполнить третейское решение, весьма близко подходят к классификации Гефтера. Их также 6; опущен первый пункт, впрочем понятный сам по себе, вновь выставлен случай, "когда решение касается вопросов, не относящихся к делу". Но очевидно это не есть самостоятельный пункт: он подходит под первый случай, где упоминается о решении, "принятом за пределами или совершенно вне компромисса" (en dehors ou au delа des termes du compromis). Определение неспособности судей у Кальво точнее: он говорит "о неспособности законной или нравственной, абсолютной или относительной, напр., когда они были связаны предыдущими обязательствами или имели при постановке своих заключений непосредственный интерес, неизвестный сторонам, которые их выбрали". Говоря о подкупе судей, Кальво замечает, что с начала нынешнего столетия состоялось по крайней мере до 40 третейских решений и ни одно не вызвало малейшего заподозрения честности судей. Примеры их подкупов и обмана встречаются только в Средние века. Пуфендорф, упоминая об обращении императора Максимилиана и дожа Венеции к третейскому суду папы Льва X, говорит, что обе стороны вели тайную интригу для привлечения папы на свою сторону. Решение наконец, по Кальво, недействительно, если противоречит "началам справедливости и в силу этого неспособно по своему характеру сделаться предметом юридической сделки*(622)". Блюнчли допускает лишь 4 повода, которые он так формулирует: 1. нарушение третейским судом его полномочий; 2. бесчестность с его стороны; 3. невыслушание сторон или нарушение основных начал всякого судопроизводства и 4. несовместимость содержания решения с требованиями международного и общечеловеческого права. Но, прибавляет он, нельзя оспаривать решение на том основании, что оно ошибочно или для одной из сторон несправедливо (unbillig)*(623). Бесспорно, эти категории в существе верны; следует только упомянуть о неспособности судей, наступившей после их избрания. Общечеловеческое право, входя в состав международного, не требует особого упоминания. Фиоре говорит также о 6 поводах к непринятию решения, причем он не отступает от Гефтера и Кальво. Он указывает только на один оригинальный случай: когда решение отличается двусмысленным характером (йquivoque). Это весьма эластичное и неюридическое основание. Решение неточное, разумеется, не может быть принято*(624). Пьерантони, приводя классификации Гефтера, Кальво и Блюнчли, находит, что они слишком обширны: "предоставляя государствам излишне много путей для уклонения от обязанности повиноваться решению". По его мнению, государствам нечего заниматься вопросом о способности судей - это дело внутреннего законодательства каждого из них, они пользуются правом отвода и если раз приняли суд в известном составе, то разве безумие, смерть или иная физическая неспособность одного из его членов лишают суд его законного состава. Далее ему кажутся недопустимыми следующие два повода: недостаточное выслушание сторон и нарушение основных принципов процесса.- Он признает лишь 4 случая оспариваемости третейского решения: 1. доказанный подкуп одного из судей, повлиявший на самое решение; 2. выступление за пределы компромисса; 3. несоблюдение условий, специально предписанных последним и 4. если решение касается пункта, неспособного быть предметом договора*(625). Мы, с своей стороны, находим эту классификацию недостаточною: пункты 2-й и 3-й могут быть слиты в один - нарушение компромисса. Самые подробные перечисления поводов к оспариваемости третейских решений сделали Бульмеринк, допускающий 10 случаев, которые, однако, могут быть сведены к более простой и краткой классификации, и Гольдшмидт, выставляющий 11 категорий для кассации с мелкими еще подразделениями. Между случаями, приводимыми Бульмеринком, кроме уже известных нам, упоминаются: 1. фактическая неточность или заблуждение, вызванное по вине одной из сторон или третейского суда; 2. предосудительные действия судьи по отношению к сторонам, куда он относит не только пристрастие, бесчестность, но и хитрость и возложение на них чего-либо неподобающего, напр. такого, что несовместимо с честью и независимостью государства; 3. предосудительные же действия самих сторон, как-то подкуп судей и даже хитрость по отношению к противнику.- Неспособность судей принимается в соображение лишь в том случае, если она наступила после заключения компромисса. Наконец, Гольдшмидт говорит в 32 статье своего проекта. "Третейское решение, правильно постановленное, может быть оспариваемо и уничтожено: 1. если сам компромисс не был правильно заключен (ст. 2, 3, 4, 7, 8 его проекта). Но на этот мотив сторона не может уже ссылаться после того, как она участвовала в производстве дела пред судом и не представила возражения о недействительности компромисса. 2. Если компромисс правильно заключенный прекратился вследствие: а) новой конвенции между сторонами, заключенной до постановления решения*(626); b) невозможности образовать третейский суд или позднейшего его распадения (ст. 5-8, 11, 25); с) истечения установленного для решения срока. 3. Если третейский суд рассматривал и решал дела не в присутствии всех своих членов или без их участия (ст. 14, 25). 4. В случае постановления решения, вопреки компромиссу, без мотивов (ст. 28). 5. Если судом не выслушаны жалобы одной из сторон (ст. 16). К этому случаю подходит тот, когда лицо, выступившее в качестве представителя одной из сторон, не получило от оной ни молчаливого, ни письменного на то полномочия или когда его действия потом не были ею так или иначе ратификованы. 6. Вследствие выступления суда из за-границ компетенции, указанных в компромиссе (ст. 3, 4. 18). 7. Если он в своем решении дарует противнику более того, чего он требует. 8. В случае нарушения им тех процессуальных норм или принципов права, которые ему были специально предписаны в компромиссе или иной конвенции между сторонами или которые он себе избрал и сообщил их последним (ст. 16, 22). 9. Если третейское решение предписывает какое-либо действие, которое признается вообще безнравственным и запрещенным. 10. Вследствие получения кем-либо из судей, без ведома одной стороны и до постановления решения, известной выгоды от другой или обещания таковой. 11. Если будет доказано, что суд был введен в заблуждение одною из сторон посредством напр. подложных или неверных документов или подкупленных свидетелей. Нельзя не согласиться с основною мыслию Гольдшмидта, руководившею его в этой статье: "Необходимо, говорит он, с точностью определить существо и границы поводов к недействительности третейских решений, если мы хотим извлечь их из того первобытного состояния, в котором они доселе находятся, как сомнения совести, не подлежащие никакому контролю, и возвысить их на степень юридических мотивов, допускающих оспаривать решение правильным судебным порядком". Перечисления мотивов кассации, нами приведенные, исчерпывают вполне дело. В результате мы можем их для краткости свести к трем основным пунктам: 1. нарушение судом в каком бы то ни было отношении компромисса; 2. несоблюдение им общих и основных начал процесса вообще; 3. противоречие решения принципам международного права. Но на изложенных соображениях Гольдшмидт не остановился: он понял, что для успеха третейского суда в международной жизни необходимо довести до конца его юридическую организацию. Для этого требуется не только установить мотивы кассации, но создать, как мы уже сказали, новую высшую судебную инстанцию, призванную их разбирать и давать уже окончательные решения. Чрез это произвол сторон при интерпретации был бы в значительной степени уменьшен, а дело правосудия получило бы весьма важные и плодотворные гарантии прочности. Послушаем его самого: "Для большей действительности третейских решений необходимо учредить высшую инстанцию. О ней и о производстве ею дел говорят 33 и 34 статьи нашего проекта. Всего лучше для этого было бы создать международный суд либо постоянный, либо созываемый ввиду конкретного случая. Возражения, делаемые обыкновенно против подобного учреждения, не имеют большой силы, когда речь идет о рассмотрении не спора по существу, но тех строго очерченных мотивов, которые дозволяют оспаривать решение. Если бы стороны не могли прийти к соглашению относительно образования подобного суда (Cour Internationale) или другого, нового третейского суда, долженствующего заниматься одним рассмотрением кассационных жалоб, или если стороны для этого не укажут ни на один из существующих верховных судов, то не представляется препятствий поручить это рассмотрение высшему судилищу того государства или той территории, где заседал первый третейский суд. Это возвысило бы значение местопребывания последнего. Но стороны вольны выбирать место заседаний суда, а также назначать для указываемого решения и иной суд. Может быть, нам возразят, что не все верховные судилища способны решать международные вопросы. На это мы ответим повторением только что сделанного нами замечания и кроме того напомним, что самый вопрос, о котором идет речь: существует ли действительно приводимый сторонами мотив? - будет весьма редко касаться трудных пунктов международного и публичного права. Наконец, можно без колебания высказать убеждение, что, ввиду общего интереса народов в том, чтобы были произносимы справедливые решения и в области международной жизни, избранный для этого национальный или компетентный суд не уклонится от требуемого от него решения". Разделяя в целом эти мысли Гольдшмидта, с поправками Пьерантони и Манчини, о которых мы говорим ниже, мы считаем, однако, возможным и даже более правильным иной путь: когда возникнет постоянный международный суд, предоставлять ему, как высшей инстанции, рассмотрение кассационных жалоб. Это скорее всего поведет к выработке единообразной и рациональной судебной практики и в области международного правоведения. В виде исключения стороны могли бы обращаться и к иным учреждениям. Возвращаемся к двум последним статьям разбираемого нами проекта. Ст. 33. Жалоба на решение приносится в суд или в третейский суд, указанный для этого в компромиссе или в последующей конвенции между сторонами. За недостатком такого указания или в случаях, если стороны не сговорятся относительно образования нового третейского суда, или если последний по образовании распадется, или если указанный суд не примет на себя решение - жалоба вносится в верховный суд государства или территории, где имел свои заседания первый третейский суд (ст. 12). Ст. 34. Эта жалоба вносится в 90-дневный срок, считая со дня сообщения третейского решения уполномоченному недовольной стороны. Для открытия кассационного производства достаточно письменной жалобы на решение третейского суда с одновременным внесением известной суммы (1,000 фр.) в виде залога. По истечении указанного срока, такие жалобы более не принимаются, за исключением разве того случая, когда недовольная сторона докажет, что она лишь позднее узнала о мотиве кассации. Предполагается, что сторона отказалась от кассационного производства и потеряла свой залог, если она в новый 90-дневный срок, по истечении первого, не представит суду записку с подробным изложением мотивов, в силу которых она оспаривает решение. Эти соображения не могут быть дополнены по истечении второго срока, назначенного для обжалования. Все это производство может быть начато и ведено лишь лицами, законно уполномоченными от сторон. Как кассационная жалоба, так и оправдательная записка должны быть сообщены противной стороне, которая обязана на них отвечать в продолжении 90 дней со времени получения последней. Приводимые в ней факты, не вызвавшие точного опровержения противника, считаются доказанными. Суд может выслушивать представителей сторон и требовать предъявления доказательств. Суд высказывается только о мотивах обжалования, приводимых в оправдательной записке. Если он найдет один из них обоснованным, он кассирует третейское решение. Но если последнее простирается на несколько между собою независимых частей, то лишь те из них, которые были законно оспариваемы, отменяются. Если суд отвергнет жалобу о кассации, сторона теряет внесенный ею залог. Издержки этого производства падают на сторону, которая потеряла дело. Решение суда окончательное. Поступление спора на новое разбирательство к прежнему третейскому суду, или к другому, может иметь место не иначе, как с согласия сторон. Эта последняя часть проекта вызвала, как и следовало ожидать, оживленные прения в среде Института. Фильд, Бульмеринк и Вестлек предложили совершенно ее отвергнуть. Парье выразил сомнение относительно возможности организовать обжалование. По его мнению, путь, предлагаемый проектом, отвратит государства от третейского суда. Можно только лишь косвенно предлагать им некоторые реформы в этом направлении. Напротив, Пьерантони защищал идеи Гольдшмидта. Кроме упоминаемых последним верховных судов, он желал бы видеть кассационными инстанциями и юридические факультеты, как это бывало прежде. A Манчини предложил вообще присоединить к ним ученые корпорации. Вследствие этих прений Институт в последней статье устава упоминает только о главных мотивах недействительности третейского решения и оставляет совершенно в стороне важные вопросы об устройстве кассационного и апелляционного производства. Ст. 27. Решение третейского суда недействительно, если недействителен самый компромисс, если судьи превысили свои полномочия, или один из них дозволил себя подкупить и это будет доказано, или если они впали в существенное заблуждение. Нельзя не пожалеть, что Институт опустил в своем уставе последнюю, быть может самую примечательную, часть проекта Гольдшмидта. Он поступил так, руководясь практическими соображениями. Но рано или поздно ему придется довершить неоконченное дело. "Мы согласны с тем, говорит Гольдшмидт, что можно привести много практических возражений против важного и радикального нововведения нашего проекта. Но достойно сожаления, что совершенно отклонена попытка, которая к тому и стремилась, чтобы возвести международный третейский суд на высоту действительного юридического института"*(627). Еще гораздо ранее этого Ролен-Жекмен указал на необходимость связать третейское разбирательство с правильною юрисдикциею. Только она способна поставить вопрос об отмене третейских решений на юридическую почву. "Желательно, говорит он, чтобы международные компромиссы, учреждая третейский суд для разбирательства дела по существу, указывали на способы образования другого суда, который был бы призван рассматривать мотивы обжалования главного решения. Может быть, это содействовало бы установлению международного обычая и проложило бы практически путь к введению постоянного суда с таким назначением"*(628). Изучение третейского суда само собою приводит лучших знатоков его к необходимости требовать другой, органически с ним связанной реформы,- постоянного международного суда. Так выражаются, кроме Гольдшмидта, Ролена, еще Ричард*(629), Фильд и многие другие. Это заставляет пас остановиться на рассмотрении внутреннего существа третейского суда. VII. Общие замечания Третейский суд составляет самую древнюю форму юрисдикции. Начала его восходят к тем отдаленным эпохам, когда не существовало еще государства и когда человек почувствовал первые в себе потребности к общежитию. Мы встречаем его в более или менее развитом состоянии у всех известных нам народов, и это указывает нам на то, что не случайные обстоятельства, а внутренние, присущие этому институту свойства вызвали его к жизни и поддерживали его существование в продолжение тысячелетий. Значение его, в общем историческом развитии процесса, нам представляется двоякое: он является, с одной стороны, переходною формою охранения права от самоуправства к государственным судам. В этом отношении он проложил последним дорогу и впервые юридически несколько ограничил произвол личности, не знавшей до него иного способа отыскивания своих прав или скорее претензий, кроме силы. С другой стороны, и после введения государственного суда во всех его формах суд третейский продолжает существовать как дополнение к нему и по самому своему характеру как исправление многих, часто его искажающих, недостатков. Вот почему в гражданском быту обе эти формы юрисдикции существуют совместно, не доходя до совершенного слияния или вытеснения одной другою. Правда, цивилисты давно уже указывают на все большее и большее исчезновение третейской практики в гражданских тяжбах. В конце прошлого столетия во Франции среди разгрома революции господствовало противоположное этому явление: хотели третейским разбирательством заменить государственные суды, так что самое название судей было уничтожено и их назвали государственными посредниками. Реакция против этого не замедлила наступить. Понятно, что с усовершенствованием государственного суда область третейского призвана суживаться, но полное ее уничтожение едва ли желательно в общих интересах правосудия. Как суд добровольный, создаваемый волею сторон, ввиду определенного спорного вопроса, третейский суд отличается многими хорошими, но и темными сторонами. Он стоит близко к той почве народной жизни, которая вызывает его к бытию, отличается простотою и скоростью производства, наконец, он дает судье значительный простор при обсуждении дела и постановке решения. Судья не связывается строгими, формальными предписаниями закона; его разбирательство будет часто, выражаясь языком нашего права, судом по совести. Поэтому третейский суд, верно понимаемый, призван быть непосредственным проводником правосознания общества, и в пределах, очерченных ему компромиссом, он может действовать довольно свободно и оказывать творческое влияние на развитие юридических идей. С этими хорошими свойствами связаны и темные стороны рассматриваемого нами института. Главный его недостаток сводится к тому, что он есть по преимуществу суд субъективный, в котором человеческой личности дается много простора. Личность сторон высказывается в избрании судей, а личность последних в рассмотрении дел. Отсюда крайняя шаткость и частая неопределенность всего третейского производства. В гражданском быту эти недостатки уменьшаются вследствие связи, устанавливаемой между им и государственными судами. Третейский суд остается добровольным, но закон создает для него известные объективные рамки с характером юридических норм и надзирает за исполнением третейских решений. Переходя к международному порядку, мы встречаем третейские решения также во все эпохи, но, пока не существовало общего между государствами права, эти решения отличались самым случайным и неопределенным характером. Их трудно отличить от простого посредничества. Лишь в наше время третейская практика в этой области не только оживляется, но и возникает стремление облечь ее в юридические нормы. Это вызывается настоятельными практическими потребностями, а с другой стороны подъемом правосознания в современных народах вообще. Но едва явилась эта потребность, как поняли внутреннюю недостаточность третейского суда, предоставленного себе самому, и необходимость поэтому опереть его на правильно организованную юрисдикцию. Это, в самом деле, неотложная задача для нашего времени. Принимая более определенный юридический характер и проникая в практическую жизнь, по выражению Ролен-Жекмена, "как обыкновенный и правильный способ решения споров между государствами"*(630), третейский суд призван проложить путь международному суду, который в свою очередь укрепит и расширит область его действия, но не уничтожит ее. Писатели указывают на различные недостатки третейского института. Бара ставит на вид, что самое возникновение его невозможно без искреннего желания сторон избежать войны, а что успех его зависит от их же расположения уважать или нет состоявшееся решение. Но и при наличности этих, хотя и предварительных, но основных условий, третейский суд в международной области представляется ему без почвы, как бы чем-то висящим на воздухе. Он лишен опоры организованной юстиции, и для приведения в действие его решений не существует силы, "на которую, как Фемида на меч, должна опираться юстиция, для вынуждения уважения к своим приговорам. Без исполнительной власти немыслима совершенная юстиция". Бара не забывает еще внутренний недостаток третейского разбирательства. Руководящею нормою в нем признают справедливость, "самое неопределенное из всех понятий. На основании ее возможны едва ль не столько различных решений, сколько будет голов. Это происходит от того, что под справедливостью (йquitй) следует разуметь юстицию, как она представляется отдельному человеку в известный момент его жизни. Между тем юстиция едина, как и истина, из которой она истекает". На основании этих доводов он считает третейский суд приложимым к весьма ограниченному числу споров и вообще плохим органом правосудия*(631). Возражения Сибоома вращаются около того положения, что третейский суд не в силах заменить международное право. Во 1-х, как система он не достигнет цели, которую имеют в виду вследствие того, что он не может наподобие закона предупреждать споры, а призван решать те, которые уже возникли. Во 2-х, он вообще не заменяет законы справедливые, точно и ясно выработанные, под влиянием которых только и возможен правильный и широкий гражданский оборот. В 3-х, он не представляет ручательства беспристрастного решения, отличаясь всеми недостатками, присущими закону, который издан по поводу известного специального случая и после его наступления. Словом, третейское разбирательство напоминает, по его картинному выражению, доску, за которую хватается утопающий мореплаватель, но в нем нельзя видеть правильный способ судоходства*(632). Критика Гольцендорфа носит более практический характер. "Два важные препятствия существуют, говорит он, для всеобщей приложимости третейского суда. С одной стороны, начала международного права большею частью слишком еще неопределенны, их трудно распознать и установить. С другой, мнения народов, в вопросах, касающихся претензий иностранных государств, находятся еще слишком под влиянием их односторонних интересов и симпатий. В наш век, все большего переплетения политических и экономических интересов между народами, невозможно ожидать от них равнодушия ни к одному вопросу общей политики, а вследствие этого какая страна способна, в качестве третейского судьи, изрекать решения, равно чуждые приязни или ненависти?"*(633). Никогда, говорит Гобле д'Альвиелла, третейский суд не заменит закон. Одно из двух: или он будет призван прилагать известные нормы, наперед установленные сторонами, ввиду специального случая (напр. в Алабамском деле). Но, независимо от того, что эти обратные законы, случайно изданные, никогда не представят столько гарантии, как законы общие и постоянные, самое установление принципов для третейского суда часто бывает связано с сущностью спора и может вызвать большие несогласия между противниками. Или же третейским судьям будет дарована свобода решать вопросы фактические и юридические исключительно по внушениям их совести. В таком случае, как бы велики ни были их разумение и честность, их решения никогда не представят тех ручательств беспристрастия, которые можно найти в сейчас упомянутых нами специально изданных нормах или еще более в общих законах, установленных без отношения к лицам противников или подробностям их спора. Optima lex quae judici minimum relinquit. Несмотря на эту критику, автор признает, однако, за третейский судом две важные заслуги: он нередко был удачен и всегда протягивает время, которое в международных распрях иной раз, можно сказать, отождествляется с миром*(634). Можно видеть много справедливого в этих замечаниях и тем не менее рекомендовать распространение третейской практики в международной области. Согласие сторон, о котором говорит Бара, необходимо для успешного ее действия, но можно, и не будучи идеалистом, ожидать в будущем большего ее развития, как вследствие усовершенствования самого третейского производства - и в этом направлении серьезно трудится современная наука,- так и в силу практических потребностей, настоятельно требующих, как увидим ниже, установления международной юстиции. И в гражданском, и в международном быту третейские суды, по своей природе, неспособны ведать всякого рода тяжбы и споры. Круг их ведомства в последней области, с успехами нравственного и юридического сознания в народах, призван постепенно расширяться, но на основании добытых уже опытом указаний следует признать двоякого рода дела особенно подходящими для третейского разбирательства: пререкания о толковании трактатов и все споры об убытках, частных или правительственных. Третейские судьи вообще должны бы действовать в тех случаях, когда дипломатии не удалось уладить известный спор между народами. С другой стороны, не существует препятствий для того, чтобы не заменить со временем справедливость, как руководящую норму этих судов, началами положительного международного права. В этом состояло бы большое улучшение, и этого требуют, как мы видели, многие из лучших писателей наших дней. Возникая сперва из соглашения сторон, заключающих компромисс, нормы эти с течением времени могли бы окрепнуть до общих юридических начал и перейти в положительное право народов. Так, по указаниям бы самой жизни, это право подвигалось бы на пути кодификации. Сибоом и Гобле д'Альвиелла жалуются на то, что третейский суд не в силах заменить ни международное право, ни общие законы; что он не может предупреждать споры. Странное мнение! Да это и не составляет задачу судов вообще. Хорошим отправлением правосудия они косвенно, пожалуй, предупреждают споры и преступления в том смысле, что предостерегают злую волю нарушать закон, но их прямая задача состоит в восстановлении нарушенного права. Это же по силам и международным третейским судам. Возражения Гольцендорфа доказывают только необходимость дать этим судам не политическую, а юридическую организацию, т. е. в третейские судьи следует избирать, по причинам именно им указываемым и достаточно объясненным нами выше, не государства и их правителей, не дипломатов, а те физические или юридические лица, которые выдаются своим основательным знакомством с публичным правом. Стороны относительно этих выборов, конечно, должны удержать за собою полную свободу, потому что иначе третейский суд перестал бы быть добровольным, но, однако, следующие общие начала можно рекомендовать государствам по их целесообразности: 1. заключать компромиссы скорее ввиду возможных, нежели возникнувших уже несогласий и именно при самом установлении известного юридического отношения; 2. предоставлять выбор судей третьим, незаинтересованным в споре государствам или лицам, причем каждая, однако, сторона пользуется в известных пределах правом отвода и 3. составлять суд, по всем несколько важным делам, не из одного, а из многих лиц (лучше всего из трех), принадлежащих не спорящим, а нейтральным государствам. Существование правильной юстиции отнимет у международного права много той шаткости и неопределенности, на которую справедливо указывает Гольцендорф, но которая поддерживается главным образом благодаря дипломатии. Остается еще во всей силе недостаток санкции, отсутствие той принудительной силы, без которой нет, говорят, совершенной юстиции. Мы рассмотрим ниже это возражение, а здесь заметим только, что охранителями третейского суда, как добровольного, могут являться только стороны, к нему обратившиеся. Трудно между цивилизованными государствами предположить вероломное отступление от решения, которое с самого начала должно было быть предусмотрено и во всех отношениях несравненно предпочтительнее войны или охлаждения между сторонами. Мы приходим в заключение к следующим выводам: 1. Усиление сношений между народами и легко возникающие отсюда столкновения вызывают потребность более частого обращения к третейскому суду. 2. Но при современных условиях область его действия может быть лишь самая ограниченная. Для успешности этого суда необходимо сделать его из учреждения случайного, крайне субъективного, с политическим характером - институтом вполне судебным. 3. Цель эта достигается двумя способами: во-первых, тем, что в науке, а потом и государствами в заключаемых ими трактатах, будут приняты, относительно устройства и действия третейских судов, определенные юридические начала, взятые отчасти из природы этого института, как он веками слагался в гражданском обществе, отчасти приспособленные к сложности и важности собственно международных споров. 4. Кроме того, требуется установление правильной связи между третейским судом, как добровольным, и настоящею международною инстанциею. Без этого немыслимо его серьезное улучшение. Он не призван заменить эту юстицию, но проложить ей путь и действовать с нею совместно, не утрачивая присущих ему особенностей. Глава III. О постоянном суде между народами В первой главе настоящего отдела мы указали на то, что идея постоянного суда между народами получила свое начало в проектах вечного мира. Но много потребовалось времени и много проектов сменило друг друга до той поры, когда она выступила более или менее в самостоятельной форме и с теми признаками, которые позволяют надеяться на скорое переведение ее из области теории в действительную жизнь. В наше время о ней пишут так много, что едва ли возможно обозреть все, относящееся до нее. Но, к сожалению, это обилие писанного материала, как нам кажется, принесло самой идее гораздо более вреда чем пользы. Он состоит главным образом из разных брошюр, в которых авторы совершенно случайно и поверхностно говорят об идее крайне важной, весьма еще новой и затрагивающей множество трудных вопросов жизни. Такие брошюры приносят некоторую пользу в деле распространения в народных массах известных идей, но они мало способствуют научной разработке последних. Это мы видим и по отношению к занимающему нас вопросу. В брошюрах, статьях и речах, посвященных международному суду, можно встречать на каждом шагу рассуждения о посторонних предметах - вроде вечного мира, разоружения государств, лучшей формы правления и т. п.,- а главный предмет исследуется мало и с теоретический, и с практической стороны. Но прежде чем мы изложим наши мысли о нем, мы должны постараться дать себе отчет о современном его положении в литературе. В пользу международного суда писатели начинают высказываться с 18-го стол. Мы находим первые, но интересные намеки на него в проектах Руссо, Канта н Бентама. Первый, прославляя устройство тогдашней Германской империи, служившей противовесом остальным великим державам, рекомендует введение в Европе одной большой федерации, в которой между прочим должен существовать и постоянный суд (tribunal judiciaire). Кант, в одной из статей своего проекта, говорит: "Международное право должно покоиться на федерации свободных государств". В этом заключается глубокая мысль, что между государствами должна существовать постоянная и правильная связь, не уничтожающая, однако, их самостоятельности*(635). Вечный мир, по словам Бентама, будет значительно обеспечен вследствие учреждения между народами общего суда (a common court of judicature), для решения возникающих между ними споров, хотя бы этот суд и не имел в своем распоряжении принудительной власти. Но немного далее он называет этот суд конгрессом или сеймом (Congress or Diet) и, хотя в крайних случаях, но находит нужным употребление и принудительной власти, которая поручается союзной армии, составленной из контингентов отдельных государств. Большею же частью об исполнении решений суда должна заботиться пресса, которая признается свободною. Суд состоит из двух депутатов от каждого государства. Он призван высказывать свои мнения, заботиться об их повсеместном распространении и объявлять, по истечении известного срока, государство, непокорное его решениям, вне законов Европы. B нашем столетии мысль о международном суде получает, можно сказать, всевозможные выражения. Вследствие этого весьма трудно подвести писателей под определенные категории: нередко одного и того же автора приходится, смотря по различным признакам, помещать то в одну, то в иную группу. Однако для ориентирования необходим известный порядок, и нам кажется наиболее удобным всех писателей разделить на два класса: тех, которые требуют введения общего международного суда, для самых разнообразных споров, и таких, которые, отказываясь от этой идеи, считают полезным учреждать специальные суды лишь для известного рода дел. Некоторые думают начать с последней реформы и дойти постепенно до первой. I. Общий международный суд Между писателями, которые держатся идеи общего международного суда единого или распадающегося на несколько отделений,- можно в свою очередь подметить несколько направлений. Одни сознают всю необходимость международной юстиции, но предлагают для нее не собственно суд, а известные суррогаты, то в виде ученой корпорации, то с характером дипломатического собрания. Другие, в резкой с ними противоположности, не только требуют международного суда, но и чрезмерно расширял его подсудность, даже на дела внутреннегосударственные, что на практике должно вести к отрицанию самостоятельности собственно идеи такого суда. Третьи, наиболее многочисленные, видят в суде один из органов общеевропейской федерации, связывающей все народы Европы в одно целое. Для руководства суду даются положительные и определенные законы: его решения получают материальную санкцию, благодаря особым органам исполнительной власти и посредством вооруженной коллективной силы, которая слагается из контингентов отдельных членов федерации, но находится в распоряжении центрального правительства. Очевидно, писатели этого направления переносят на международный быт основные черты современного федеративного государства. Более всех на них оказала влияние конституция С. Штатов. Действительно, новейшие федерации, С. Штаты, Швейцария и отчасти Германия*(636), представляют примечательные образцы верховных судов, которые ведают споры не только между гражданами различных их членов, но и между государствами, входящими в их состав. Значение их велико не только в политической области, где они охраняют мир, но и в юридической, в видах объединения национального законодательства и установления большего единообразия в судебной практике. Нельзя не видеть в таких верховных судах федераций, решающих даже политические споры, между их членами, высшие формы для охраны права, которые бесспорно призваны послужить в будущем во многих отношениях образцами при организации международного суда. Но Милль идет слишком далеко, когда утверждает о верховном суде в С. Штатах, что "он прилагает международное право и представляет первый великий пример настоящей международной юрисдикции, в которой так нуждаются современные цивилизованные общества"*(637). Можно только разве допустить, что подобные федеративные суды стоят на рубеже государственных и международных судов, склоняясь, однако, более на сторону первых. Наконец, четвертая группа писателей считает возможным немедленно установить международный суд, без введения общей федерации и поэтому не создавая особой принудительной власти для исполнения решений этого суда. § 1. Кауфманн.- Тренделенбург.- Сибоом Некоторые писатели сознают необходимость международной юстиции, но по странной непоследовательности предлагают не судебные органы для ее выражения и охраны, а учреждения, покоящиеся на иных совсем началах. Сюда относится прежде всего небольшая, но довольно оригинальная брошюра Кауфманна, бывшего профессора политической экономии в Бонне*(638). Для упрочения мира на земле он предлагает учредить всемирную академию или общество людей, по своему положению и состоянию вполне независимых от всякой политической силы и внешнего влияния. Она должна пользоваться самою широкою автономиею и составляться из лиц наиболее сведущих по международному праву. Это не международный конгресс или суд (Staaten-Tribunal oder Vцlkergericht), а как бы палата или совет для консультаций (Spruch-Collegium). "Познание и провозглашение права, говорит Кауфманн, имеет уже само по себе громадное значение. Если право будет постановлено пред народами выше всяких сомнений и если у христианских правительств будут отняты всякие поводы и причины к войне, то всеобщий и постоянный мир наступит с абсолютною необходимостью*(639)". Впрочем, он оговаривается, что в иных случаях война является для народов необходимою обороною, отказ от которой обозначал бы отречение от нравственной природы*(640). Задачи академии состоят в следующем: 1. в случае столкновений между пятью великими державами Европы и С. Штатами, угрожающих общему миру, она должна, сообразно началам науки, отыскать, определить и публично высказать право для того, чтобы оно, опираясь на общественное мнение, могло восторжествовать; 2. составить кодекс международного права на основании начал, принятых христианскими народами в их договорах и высказанных наукою и 3. заботиться вообще о развитии и распространении науки международного права. Напротив, ведению ее не подлежат: внутренние дела государств и такие международные вопросы, которые не угрожают всеобщему миру. Ее высшую цель он видит в том, чтобы возвести отношения между независимыми и могущественными государствами на степень нравственных, т. е. обусловленных господством, права и чрез это уничтожить навеки владычество грубой силы, проявлением коей является война, осуждаемая нравственным законом. Не обладая никаким земным могуществом, академия и не ограничивает материальной силы государств. Свое мнение она высказывает либо по собственной инициативе, либо по приглашению правительств. Решения ее, которые вместе с мотивами печатаются во всеобщее сведение, исполняются заинтересованными государствами по их усмотрению. К условиям ее успехов Кауфманн относит то, чтобы в ее состав входили первоклассные таланты по международному праву, чтобы они обладали в высшей степени беспристрастием и самою строгою честностью, были вполне независимы от всех правительств и всякого внешнего влияния и сумели бы возбудить к себе всеобщее сочувствие и интерес. Местопребыванием ее избирается один из больших городов Бельгии: Брюссель, Гепт или Антверпен, а языком ее назначается французский, как наиболее распространенный в среде образованного общества. Члены ее назначаются поровну Англиею, Франциею и Германиею (каждая посылает по 12 человек). Со временем допустимы и представители других народов. Первое назначение этих членов исходит от высших ученых корпораций (напр. во Франции - от Института), а впоследствии академия получает право самовосполнения, ученые же корпорации удерживают право рекомендации. Ей необходимо иметь и свой капитал, с процентов которого она содержала бы своих членов, принадлежащие ей здания, библиотеки, архивы и т. д. Принимая в соображение расходы на немецкий университет, Кауфманн считает достаточною сумму в 4 милл. талеров, которую нетрудно собрать чрез пожертвования от правительств и частных лиц. Содержание членов академии должно быть большое: не менее 20,000 франк., т. е. приблизительно вдвое более того, на какое они могли бы, по своей специальности, рассчитывать в отечестве. Эти оклады обеспечиваются им, несмотря на болезнь или старость, до смерти, но за то им строго воспрещается получать от правительств какие бы то ни было награды, денежные или почетные. Очевидно назначение этой академии чисто научное и нравственное. Тем не менее и такому учреждению нельзя отказать в практической пользе. "Мирное решение, говорит Кауфманн, международных распрей, по началам признанного права, есть в то же время шаг к мирному окончанию в будущем и внутренних споров и междоусобий в отдельных государствах. Чем более идея права прокладывает себе путь в обществе, тем лучше крепнут в нем все нравственные элементы и силы, наиболее способные установить между людьми согласие и мир"*(641). Эти идеи Кауфманна получают в наших глазах особенный интерес с тех пор, как их, в значительной степени, осуществил основанный в 1873 г. Институт международного права. Но мы это находим недостаточным. Научные органы, в области международной, как и государственной, не могут заменить органы юридические: они призваны действовать совместно, но независимо друг от друга: первые в сфере идей, вторые в кругу практической жизни. Гораздо более юридическим характером проникнута также маленькая, но прекрасная брошюра известного философа-юриста Тренделенбурга: О пробелах или недостатках международного права, вызванная Франко-прусскою войною*(642). Обильная мыслями, она вызывает на размышления, но, по характеру ее конечных выводов, не знаешь, к какой категории писателей отнести ее автора. Некоторые его заключения дают возможность присоединить его к тем из них, которые требуют специальных международных судов. Мы относим его, однако, к настоящей группе, потому что, по-видимому, он склоняется более всего к ней. Верно подметил он одну из наиболее слабых сторон международного права: "Хотя оно и называется правом, но не существует судьи, который решал бы по нем. Суды призовые судят по своим национальным законам, а не по международному праву, если же от них требуют согласования первых с последним, то эта двусмысленная задача решается всегда в ущерб праву международному. Вместо того, чтобы находиться в руках судов, это право зависит от дипломатов, которые, смотря по обстоятельствам, извращают и применяют его произвольно. Право и суд составляют одно неразрывное целое. Право, которое не прилагается беспристрастным судом, погибает неизбежно. Для его процветания необходимо воздействие, оказываемое справедливым приговором суда на понимание и авторитет закона"*(643). Для прочности всякого юридического порядка, говорит он далее, требуются главным образом два условия: существование точного и справедливого закона и внушающий доверие юридический способ (Rechtsgang) решения возникающих споров*(644). Сообразно с этим он требует кодификации международного права, и в особенности права войны, и учреждения постоянных органов для международных интересов, "которые одни могут возвысить уважение народов к этому праву, сделать его точным и способным действительно оберегать мир". Никакие практические затруднения не должны нас останавливать на пути к этой возвышенной цели. После этих общих положений ему следовало бы, казалось, логически прийти к международному суду. Но дальнейший ход его мыслей довольно своеобразен. Он, как мы видели выше, осуждает призовые суды и говорит, что "более строгое правосознание будет со временем стыдиться их". Подобно Лавеле он высказывается в пользу того, чтобы государства признали для себя обязанность до начала войны обращаться к посредничеству дружественной державы. Он отклоняет в подобных случаях третейский суд, а предлагает нечто вроде конференции из делегатов отдельных правительств (vцlkerrechtlicher Ausschuss), взятых между людьми достойными и уважаемыми. В вопросах, касающихся принятия известных юридических норм, обязательных для государств, члены этой конференции могут действовать только от имени и по поручению своего правительства, но при улажении возникнувших столкновений они должны пользоваться более самостоятельным положением и не связываться инструкциями. Сам Тренделенбург называет эту идею некоторым расширением мысли Канта о постоянном международном конгрессе*(645). Однако, с другой стороны, критикуя современное право войны и нейтралитета, он между прочими реформами предлагает, чтобы все жалобы, вызываемые задержанием государственными кораблями контрабанды, подлежали немедленному рассмотрению и решению какого-либо существующего независимого суда, по обоюдному соглашению сторон или по определению вышеназванной нами конференции, состоявшемуся в мирное время. При этом автор допускает и возможность установления специально для этого предназначенного суда*(646). Очевидно, эти последние выводы шатки и неопределенны: они стоят в противоречии с вышеприведенными рассуждениями автора. Он жалуется на то, что международное право есть игралище в руках дипломатов и под конец оставляет почти все по-старому. Такую же шаткость замечаем мы и у другого английского писателя Сибоома, автора сочинения "О международной реформе"*(647). Будучи экономистом, он кладет в основание своего сочинения тот экономический закон, что с развитием народов усиливается их зависимость друг от друга. Силою вещей для них является необходимость сообразно с этим вступить в правильно организованное общество и отказаться от первобытного состояния, в котором господствует закон Линча. Международный порядок до сих пор стоит еще на уровне этого закона, в силу которого каждый член общества сам восстановляет и оберегает свое право. Характеристическая черта такого порядка есть самоуправство. Международное право при его теперешней организации представляется автору скорее совокупностью правил всемирной морали, нежели законов в юридическом смысле. Из потребностей жизни возникает и будет все усиливаться необходимость в радикальном преобразовании международного права, в смысле возведения его на степень права положительного. Только такое право способно заменить широко развитой еще в международном быту закон Линча. Для этого необходимы три основные условия: издание закона, его интерпретация и санкция. Под законами, Сибоом разумеет кодификацию. Она должна быть делом добровольного и постепенного соглашения между народами. Чем закон проще и яснее, тем он реже вызывает столкновения, но для его толкования необходим орган. Мнения автора об этом органе довольно смутны. В одном месте он говорит, что "это не должен быть постоянный суд, а такая юридическая инстанция*(648), которой поручается толковать международное право, давать, насчет истинного смысла закона, решения настоль беспристрастные и авторитетные, что народы, подчиняясь им, не чувствовали бы умаления своей чести". Но немного далее, критикуя третейский суд, "учреждаемый самими сторонами ввиду специального несогласия или более или менее стоящий в подозрении пристрастии", он говорит, что наше время нуждается не в посреднике, но в суде, который, от имении всего международного союза, решал бы сомнительные вопросы права безотносительно к сторонам. Нам нужен, заключает он, не третейский суд, но нечто в принципе равное международному суду (cour judiciaire inter nationale). Толкование суда имеет своим предметом одни существующие положительные законы. Наконец, в силе автор видит последнюю санкцию международного права, как и всякого права вообще. В юридическом быту она, в отличие от системы Линча, не остается в руках заинтересованных сторон, но переходит к стоящему над всеми закону. Это выражается в такой ее организации, что она прилагается либо от имени всех народов, принявших этот закон, либо от имени специально для сего назначенной делегации. Указанные меры в свою очередь имели бы последствием не уничтожение войны, но постепенное и даже, быть может, совершенное разоружение народов, они внушили бы им большее уважение к закону и суду, принятым ими, и сделали бы самое употребление физической силы несравненно более редким, а главное - более справедливым*(649). Таким образом, Сибоом, начав с экономических идей, приходит к необходимости юридической организации международного союза. Собственно о суде он также говорит не много и ограничивает довольно произвольно деятельность его толкованием существующего закона. Мы полагаем, что суд призван осуществлять право, и, с этой точки зрения, толкование есть один из моментов такой деятельности. § 2.Сиго.- Феррер.- Дюпаскье.- Адлер В противоположность только что рассмотренной нами группе писателей, которые, как бы с колебанием, допускают принцип международного суда, другие желали бы на практике до чрезвычайности расширить круг его ведомства. Сюда относятся авторы многих пустых брошюр. Из них назовем Сиго*(650) и Феррера*(651). Оба они не имеют даже понятия о трудности введения международной юстиции. Первый из них на двух страницах набрасывает проект конституции из 14 статей, с принятием которой уничтожилась бы в Европе война и установился бы вечный мир! Оба эти автора полагают, что суд должен рассматривать не только споры между народами, но и между государями и их подданными. Феррер не считает даже нужным признать судей несменяемыми, но назначать на 5-10 лет по определению кодекса, который, по его словам, должен предшествовать суду. Решения последнего поддерживаются силою союзных государств, которую, по мнению Феррера, можно прилагать даже к народам, не принявшим международный кодекс и суд. Не знаем, на каком основании он уполномочивает суд созывать войска и собирать налоги со всех государств пропорционально их средствам для того, чтобы приводить в исполнение свои решения. Без этих последних крайностей, но от тех же соображений, исходит Дюпаскье*(652). Он считает реформу международного права наиболее настоятельною потребностью нашего времени и, отвергая толки о федерации, сводит ее к двум главным условиям: к кодексу и суду. Это он называет репрессивными мерами против "преступления войны"*(653). Относительно суда он говорит, что "не существует никакого разумного возражения против его установления" и расширяет его подсудность, подобно Сиго и Ферреру. Гораздо интереснее небольшая, но живо написанная брошюра Моритца Адлера*(654), в которой он восстает против главной язвы современного международного быта - милитаризма. Осуждая войну, он высказывается и против общей воинской повинности. До наших еще дней, говорит он, война есть основа всего государственного строя. Мир между народами только кажущийся. Вследствие этого пауперизм и революции все усиливаются. Государства доселе фактически живут друг подле друга, но не признали еще юридической связи между собою и не установили союза. Результатом последнего явится столь необходимый для всех мир (Weltfrieden)*(655). Основную причину войны он видит в присущем человеческой природе законе изменяемости и усовершимости всего человеческого. Но для того, чтобы перевороты в жизни государств совершались не насильственно (путем революций и войн), а мирно и правомерно, надо создать такую, над ними стоящую, постоянную инстанцию, которая ведала бы всякие, иначе неразрешимые столкновения между народами и их правительствами, с одной стороны, с другой - между самими государствами. Эту инстанцию он называет то конгрессом, то судом (europдisches Tribunal). Устройство его состоит в следующем: каждое государство посылает в него по одному члену, но, однако, так, что имеет на каждый миллион населения по одному голосу. Государства, имеющие население менее миллиона, посылают одного общего депутата по тому же расчету. В странах с представительным порядком это назначение делается исполнительною властью вместе с законодательною. Суд пребывает в каком-либо нейтрализованном городке Центральной Европы и окружается территориею также нейтрализованною и вольною. Его компетенция определяется самою целью, которая состоит в уничтожении революций и войн. Поэтому ему подлежат: а) те столкновения между народом и исполнительной властью государства, которые обыкновенно оканчиваются либо наверху - государственным переворотом, либо внизу - восстанием, и б) такие споры между государствами, которые ведут к войне. Из этой компетенции вытекают следующие полномочия суда: 1. право устанавливать на известные сроки численность войска в каждой стране, принимая в соображение потребности ее внутренней безопасности; 2. право объявлять экзекуционную войну против мятежного государства, не подчиняющегося его решению или произвольно увеличивающего свои вооружения, причем он освобождает подданных такого государства от присяги правительству, и 3. он поддерживает сношения с нехристианскими полуобразованными государствами. Собственно, его власть простирается над Европой и Америкой, а все остальное человечество он руководит и воспитывает в духе христианства, человеколюбия и прогресса. Для сей цели должно отказаться от принципа невмешательства и завести повсюду постоянные станции (permanente Culturstationen), призванные служить центрами для христианских миссий, ученых экспедиций и наблюдения за этими племенами. Автор, как уже можно было заметить, высказывается за союзное войско, которое исполняет решения суда. Оно должно быть настолько значительно, чтобы иметь всегда возможность сломить противодействие не только одного государства, но и многих вместе соединенных*(656). Предоставление суду такой страшной силы ему не кажется опасностью "ввиду его чисто судебного характера и устройства, лишающего его всякой инициативы. Между тем современная неограниченная инициатива государств в делах войны и мира, не оспариваемая даже в представительных монархиях и республиках, как бы наталкивает их правителей на всякие злоупотребления"*(657). Мы видим в сочинении Адлера странное смешение верных мыслей с чисто фантастическими. Нельзя не согласиться с ним, когда он указывает на необходимость для государств вступить в юридический союз (Rechtsverein), но большинство его замечаний о суде не выдерживают критики. Если прежние писатели о вечном мире предоставляли все власти, и в том числе судебную, политическому собранию, то Адлер, наоборот, расширяет полномочия суда на дела, которые по природе ему не подведомственны. Вопреки его словам, суд его далеко не имеет чисто судебную организацию, а поэтому вручать ему одному такую власть над миром и неблагоразумно, и опасно. Наконец, никакому международному суду не должны быть подсудны дела, совершающиеся внутри государств. Словом, много сказано лишнего, еще больше недосказанного. § 3. Гондон.- Сарторий.- Пеккер.- Маршан.- Бара.- Вильоме.- Гобле д'Альвиелла.Ларрок.- Лоример.- Блюнчли Направление, к которому принадлежат писатели настоящей группы, возникло ранее остальных и представляет наибольшее число сторонников. Первый из публицистов, подробно останавливающийся на международном суде, как вполне самостоятельном органе международной жизни, это, как мы видели, Гондон. Описывая устройство федерации государств, он приходит к необходимости резко отличать законодательную власть от судебной. Соединение обеих ведет к произволу. Но он допускает участие суда в редактировании законов, говоря, что "предлагаемая система представит то преимущество, что законы будут толковаться и прилагаться теми же лицами, которые их и составили"*(658). При устройстве суда он отправляется от принципа равенства государств, а не пропорциональности населения. Каждое государство назначает одного судью, а не двух, потому что чем более будет членов, тем менее будет согласия и гармонии. Впрочем, к каждому из них присоединяются по два заместителя (vice-juges ou supplйans). Эти судьи избираются правительствами из самых искусных юристов по указанию общественного мнения,- слишком эластичный критерий, хотя Гондон его и называет "судьей строгим и непогрешимым". Они должны прилагать законы к случаям предусмотренным, а в случаях непредусмотренных искать дух этих законов согласно с внутреннею правдою. Суд ведает все споры между государствами, причем дела общие, касающиеся их всех, разбирает в полном составе, а дела частные рассматриваются отделением (comitй) суда, в котором заседают лишь члены незаинтересованных государств. В случаях, законом не предусмотренных, судьи должны предварительно строго испытать свою совесть и постановлять решения, сообразуясь с природою каждого отдельного случая. Суд может брать на себя полюбовное разбирательство или же рассматривать дело судебным порядком. Мнения свои судьи подают тайно, но решения их, на латинском языке, публикуются во всеобщее сведение и составляют ряд документов по публичному праву Европы. Суд признается постоянным, а члены его пользуются правом несменяемости, пока они, конечно, не совершили ничего противозаконного. Гондон не видит причины, почему такой суд был бы невозможен. Государство, говорит он, вступая в войну, может быть либо право, либо нет. В первом случае оно совершает тяжкое посягательство на чужую собственность; во втором для него предпочтительнее решение просвещенного и справедливого суда, нежели обращение к жребию оружия, уничтожающего столько жизней и капиталов. Решения суда утверждаются конгрессом и приводятся в исполнение протекторатом*(659). Мысли Гондона, отличаясь вообще дельностью и практичностью, обратили на себя мало внимания последующих писателей. В проекте Сартория упоминается о постоянном суде (ein eigenes stдndiges Gericht, Vцlketribunal) совершенно мимоходом. Он составляется из делегатов отдельных государств без обозначения подробностей относительно способа его образования. Ему подчинены несколько низших судебных инстанций (смотря по потребностям, напр., пять - по числу частей света). Он судит по твердым положительным нормам. Для этого издается общий международный кодекс (Code international), обнимающий четыре отдела (гражданского и уголовного права, гражданского и уголовного процесса). Вот все, что мы находим у Сартория о международном суде. Для нас важно то, что и он сознавал тесную, внутреннюю связь, существующую между судом и законом. Одно немыслимо без другого в международной области, так же как и во всякой другой области права. Не менее верно определяет он и задачу законодателя*(660). Довольно неясно говорит о занимающем нас вопросе Пеккер, предлагающий, чтобы споры между государствами решались сперва третейскими судьями, добровольно избранными, а потом и постоянными международными судами. Но, с другой стороны, он допускает, чтобы государства обращались прямо и к конгрессу, который, сосредоточивая в себе все власти, должен постановлять окончательные решения. Очевидно, представления его о роли и самостоятельности судебной власти весьма смутны, но не лучше и его политические идеи: в федерации народов он видит только временную и переходную ступень к полной централизации мирового правительства. Обширный по объему проект Маршана посвящен исключительно изложению политической деятельности того конгресса, который, по его мыслям, должен стоять во главе мира. Однако автор признает необходимость самостоятельного суда, круг ведомства которого он определяет по примеру верховного суда в С. Штатах, прибавляя к этому: разбирательство споров, возникающих из права свободного передвижения граждан, нарушения свободы совести и общих законов о печати*(661). Совершенно противоположным, строго юридическим характером отличается прекрасная книга Бара*(662), написанная в 1849 г., но изданная Потвином (Potvin) лишь в 1872 г. Одну из главных потребностей нашего времени он видит в установлении международной юстиции. "Она одна способна привести государства к общему разоружению, но пока она не организуется, народы имеют право и иногда даже обязанность браться за оружие. Война нередко спасала свободу мира". Международная юрисдикция сама по себе ему кажется делом второстепенным и даже опасным, пока не будет провозглашен международный закон. "Юрисдикция, говорит он, без закона есть не более как хромая юстиция. Без закона судьи будут руководиться своими личными мнениями и воззрениями. Это произвол самого страшного рода, более опасный, нежели даже война. Юрисдикция явится последствием закона, вошедшего в сознание народов". Великое поступательное движение человечества дает ему убеждение в торжестве права над силою и в международной области. "Волны юстиции, восклицает он, идут, все более и более возвышаясь. Закон, суд (третейский или постоянный) и федеративное единство - вот треножник международной юстиции, те три колонны, на которых будет покоиться всеобщий мир. Мне дает это решение история". Из этого видно, что, хотя в далеком будущем, но Бара верит в возможность сперва больших федераций для различных частей света, а потом даже единой, всемирной, которая сделает войну физически и нравственно невозможною и утвердит повсюду на земле глубокий мир. Что касается специально до международного суда, то он осуществим лишь по окончании кодификации международного права, которая должна совершиться постепенно, начиная с простых договоров между народами и восходя до вполне выработанного кодекса. Он полагает, что следует ввести столько судов, сколько представляется родов столкновений. Поэтому и в международной области должны существовать: суды гражданские, торговые, исправительные, уголовные и административные*(663). Бара не входит ни в какие подробности; он набрасывает общие начала с большою самостоятельностью и глубиною взгляда, что делает его сочинение весьма привлекательным. В пользу международного суда, смешиваемого, впрочем, с конгрессом, высказывается также Вильоме в своем сочинении "О духе войны", посвященном главным образом военной политике, стратегии и тактике. Судьи назначаются, по его мнению, правительствами, которые дают им по усмотрению либо широкие полномочия, либо прямые инструкции. Суд решает окончательно все вопросы международные, но не вмешивается во внутренние дела, за исключением тех случаев, когда он будет избран самими партиями в третейские судьи. Государство, непокорное его решениям, принуждается к этому другими силою. Автор предлагает упразднить посольства и удержать одних консулов и поверенных в делах. Ближайшие задачи суда: изгнание турок из Европы и определение вооруженных сил государств (каждое имеет одного солдата на 400 человек жителей)*(664). О преобразовании международного быта в юридическом отношении говорит также Гобле д'Альвиелла. "Лишь с установлением положительного законодательства, замечает он, судов, призванных его толковать, и публичной силы, обязанной его применять, международный союз получит вполне юридическую организацию. Всякая другая мера недействительна, непрактична и не способна вывести нас из того тяжелого кризиса, который мы переживаем". По его мыслям, международный союз должен последовательно пройти чрез три формы развития: отдельных или частных союзов между государствами (alliance), союза государств (confйdйration) и союзного государства (fйdйration). Отдельные народы никогда не приступят к разоружению: это было бы для них слишком опасно, но разоружение коллективное, общее возможно только как следствие юридического устройства их внешней жизни на тех же началах, на которых покоится и их внутренний строй. Автор не говорит ни об устройстве, ни о деятельности международных судов, полагая только, что они должны войти в жизнь постепенно, т. е. учреждаться сначала в виду приложения известной конвенции и потом распространять свои действия на случаи подобные тем, которые их вызвали к жизни*(665). Международный суд, по мысли Ларрока, должен быть немногочислен. Каждое государство избирает по одному члену на равных правах, потому что все одинаково в этом заинтересованы; даже слабые государства заинтересованы еще более сильных в установлении правосудия. Суду предшествует кодекс, добровольно принятый народами, вместе с обязательством обращаться в своих спорах к этому суду и подчиняться его решениям. В случаях неповиновения государство будет исключено из общего союза, а по истечении известного срока ему объявляется война остальными членами*(666). Мысли свои о международной организации Лоример изложил в двух уже названных нами статьях. В обеих он должен был коснуться и международного суда. В первой из них он говорит лишь, что "учреждается суд, решающий все вопросы, которые, по мнению конгресса, требуют юридического рассмотрения. Судьи назначаются конгрессом пожизненно или пока не совершили ничего предосудительного (ad vitam aut culpam). Апелляции на решения суда можно подавать в конгресс подобно тому, как в Англии апелляции на высшие суды поступают в палату лордов". Предлагаемый проект неудобен тем, что ставит судебную власть в зависимость от конгресса, который вполне с нею разнороден по составу и по нормам, долженствующим руководить им. Во второй статье Лоример входит в большие подробности. Международный суд, говорит он, распадается на две палаты, гражданскую и уголовную. Члены его назначаются бюро (или международным министерством) сперва из членов верховных судов различных государств, а впоследствии из состава международного сословия адвокатов, хотя бы последние и не занимали прежде никакой судебной должности. Всех судей будет 14, причем шесть следует брать от великих держав, по одному от каждой, и кроме того председающий, голос которого имеет преобладающее значение в случае равного разделения мнений. Судьи назначаются пожизненно и получают оклад высший сравнительно с членами верховных судов в отдельных государствах. Они пользуются наследственным титулом сенаторов и вместе с своею должностью не могут заниматься никакою иною законодательною или политической деятельностью в области ли государственной или международной. По гражданским делам все судьи составляют одну палату, решающую большинством голосов. Ей подлежит: рассмотрение всех вопросов публичного, международного права, возникающих из требований денежных вознаграждений, исправления границ и т. п., поскольку решение этих вопросов зависит от толкования существующих договоров или законов, изданных международным правительством. Дела эти поступают к ней на рассмотрение либо по желанию сторон, либо по внесению от бюро. Вопросы же частного международного права суд этот разбирает в качестве апелляционной инстанции по жалобе на решение какого-либо национального суда и с разрешения государства, которому принадлежит одна из сторон. Здесь следует заметить, что Лоример устанавливает различие между спорами собственно юридическими, вроде сейчас нами упомянутых, и политическими. Последние, по его мысли, ведаются не судом, но международным собранием (состоящим из двух палат сената и палаты представителей). Он говорит: все вопросы чисто национальные не подлежат обсуждению международного собрания, но последнее само определяет, имеет ли поступивший на его рассмотрение вопрос национальный или международный характер. Междоусобные войны, но не простые мятежи (rйbellions), входят в круг его ведения, причем оно решает, какое движение имеет тот или иной характер. К нему далее не относятся вопросы о колониях или о внеевропейских государствах, за исключением того случая, когда представители последних будут допущены в состав международного собрания на равных с европейцами правах. Наконец, требования об увеличении территории или изменении границ поступают на рассмотрение этого собрания и либо решаются им непосредственно, либо отсылаются к суду. При суде состоит генерал-прокурор, назначаемый бюро и имеющий право начинать гражданские иски от имени международного правительства. В уголовных делах ему принадлежит роль публичного обвинителя. Все уголовные преследования начинаются по его требованию или ведутся при его содействии. Наконец, при суде существует сословие адвокатов, в состав которого допускаются, на основании условий, определяемых судом, адвокаты различных государств или лица, удостоенные государственными университетами ученых степеней. Члены этого сословия могут безразлично защищать подданных всех государств, а адвокаты отдельных стран только своих соотечественников. Лоример один из тех писателей, который наиболее разработал в своем проекте мысль о международном суде. Он умалчивает о кодификации международного права, но, очевидно, имел ее в виду, когда между органами своей федерации на первом плане ставит власть законодательную. Его статьи следует отнести, вместе с проектами Канта, Сартория и Блюнчли, к наиболее примечательным исследованиям по вопросу об устройстве международного союза. Что касается до Блюнчли, то его, собственно, нельзя причислять к этой группе. Он стоит как бы на рубеже между ею и последующею группою. Он считает к международному союзу неприложимыми формы федерации, вроде американской или швейцарской, а также политического строя Германии, с одним первенствующим государством во главе (Bundesreich mit einem Hauptstate). Европа, по его мнению, должна сложиться в союз государств (Statenbund), удерживающих вполне свою самостоятельность и свободу*(667). Для решения споров, возникающих из маловажных вопросов международной юстиции и администрации*(668), он полагает полезным обращение либо к третейским судам, либо же к судам постоянным, международным (stдndige internationale Bundesgerichte). Здесь задача состоит не в том, прибавляет он, чтобы создавать новые учреждения, а в том, чтобы существующие усовершенствовать и умножать, подчиняя их одному общему надзору и руководству. Впрочем, в только что появившемся новом издании этой статьи*(669) он говорит: "Для известных споров, смотря по обстоятельствам, могут быть учреждаемы и постоянные международные суды (feste vцlkerrechtliche Tribunale). К ним, напр., ведет реформа призовой юрисдикции, и устранение недостатков консульских судов немыслимо иначе, как чрез введение международных судов". Он рекомендует принятие в договорах условия о компромиссе (Schiedsgerichtsklausel) с обозначением норм и производства третейского разбирательства. Совершенно в особую рубрику выделяет он вопросы войны и мира или так называемые высшей политики (grossen Politik), куда относится все, касающееся самостоятельности и свободы государств, самые основы бытия и развития народов. "Ради этих вопросов мужественные народы, говорит он, приносят в жертву все свои силы, не будучи склонны предоставлять их на рассмотрение ни третейского, ни иного какого-либо суда, составленного из юристов". В этих жгучих вопросах один общеевропейский конгресс, состоящий, по его мнению, из двух палат (союзного совета и сената или палаты представителей), мог бы, как орган общественного мнения, высказывать свои советы и предложения. Весьма интересно и оригинально то, что Блюнчли говорит об исполнении решений Европы. Международный союз не имеет своего войска и особых финансов, но высшею его исполнительною властью является коллегия великих держав, которая действует в согласии с обеими палатами конгресса. Не входя в разбор самого проекта, заметим, что совершенное изъятие политических дел из ведения международного суда нежелательно. Влияние последнего может предотвратить много войн и содействовать в значительной степени укреплению мира между народами. § 4. Ледд.- Маркоартю.- Лавеле.- Фильд.- Стоянов Весьма ограниченно, сравнительно говоря, число писателей, которые отделяют международный суд от идеи федерации и считают его осуществимым, несмотря на отсутствие материальной санкции. В этом духе, как мы видели, высказался уже отчасти Бентам, позднее Велькер*(670), и трудились американские общества мира, руководимые Берритом*(671), Леддом и Майльсом*(672). Ледд*(673) допускает необходимость для международного союза двух верховных органов: конгресса, вырабатывающего общие положительные нормы права, и суда. Последний составляется из двух депутатов от каждого государства, которые несменяемы и пользуются всеми правами посланников. Суд этот не опирается ни на какую принудительную власть, но разбирает лишь те дела, которые поступают к нему по свободному и взаимному согласию сторон. Это в полном смысле слова инстанция для охраны мира. При разбирательстве суд руководствуется существующими трактатами и законами, а за отсутствием их - внутреннею правдою. Свои решения он принимает большинством голосов и предает их гласности вместе с мотивами и показаниями сторон. Во время войны он предлагает сторонам свое посредничество и указывает конгрессу на desiderata по международному праву на основании опытности, почерпнутой им из практики. Мысли Ледда без изменения воспроизводит и Маркоартю в своей статье об "интернациолизме". Признавая также два органа международного общения парламент и суд, он предлагает оригинальный способ составления первого*(674). Относительно суда он повторяет мысль Гобле д'Альвиелла о том, чтобы чрез целый ряд специальных судов постепенно довести народы до сознания необходимости в постоянном суде. План же общей федерации им осуждается: задача цивилизации, по его словам, требует не подавления, но, напротив, всестороннего подъема индивидуального начала, как в отдельных лицах, так и в народах. Пусть, замечает он, каждый человек делается все более и более полукоролем, а все государства остаются независимы, свободны и автономны во всех делах, по которым они не стесняют свободы и самоуправления других. Для этого их взаимные права и обязанности должны быть с точностью определены по общему соглашению в "кодексе международной нравственности и справедливости"*(675). Известный экономист Лавеле задумывается также над международною реформою. Исчислив причины войн в современном обществе, он останавливается над условиями, которые ведут к упрочению мира. Для последнего необходимы два условия. Во-первых, чтобы народы проникнулись мыслью, что война никогда не может быть им выгодна и, во-вторых, найти такие способы прекращения неизбежных между ними столкновений, которые дозволили бы их национальной чести не обращаться к оружию. В первом отношении современные войны сами ведут деятельную против себя пропаганду, опытом научая народы, что они, даже для победителей, всегда бич, уничтожающий более того, что дают.- Во втором отношении является настоятельная потребность в двух реформах: введении международного кодекса и суда. Автор отлично сознает, что эти реформы не уничтожат всякие войны, но, добавляет он, если бы даже суду удалось предупредить из двадцати войн одну - его следует учредить. Такой суд вытекает из идей и потребностей нашего времени; он был бы легко принят большинством цивилизованных народов, потому что их интересы в сущности тождественны, и доставил бы всему человечеству неисчислимые блага. Лавеле указывает сперва на явления, которые проложили путь для международного суда: он упоминает о стараниях друзей мира и о главных третейских решениях. Этот очерк написан бегло и далеко не полон. Но автор совершенно прав, видя в третейском разбирательстве ступень к постоянному международному суду. Об устройстве и деятельности последнего он, впрочем, говорит немного: суд по составу своему признается постоянным, но заседает он, когда представляются дела, в столице одной из нейтральных стран - в Швейцарии или Бельгии. В состав его входят дипломатические представители государств, которым содействуют юристы, знакомые с международным правом. Суд должен занимать самое видное и выдающееся место для того, чтобы общественное мнение производило на государства давление в том направлении, чтобы они не обходили его в своих спорах. Полное невмешательство во внутренние дела государств - вот единственное ограничение сферы его деятельности. Затем он ведает всякие международные распри и дает решения, смотря по особенностям отдельных случаев. Столь обширная компетенция не может вызвать опасения, потому что его решения не поддерживаются никакою материальною силою. На этот пункт Лавеле напирает особенно. "Всякая поддержка решений суда вооруженною силою, говорит он, будет иметь своим последствием лишение народов их самостоятельности. Это освятило бы право всеобщих интервенций и каждый, даже незначительный спор мог бы воспламенить общую войну. Мы имели бы пред собою новый увеличенный священный союз, который содержал бы в себе мало ручательства дальнейшего преуспеяния свободы." Несмотря, однако, на эти слова, Лавеле верит в то отдаленное время, когда наступит федерация народов с верховым судом, подобным американскому, и решения которого будут вступать в законную силу по велению высшей власти. Ларрок критикует эти мысли Лавеле об излишестве принуждения при исполнении судебных решений. Это принуждение, говорит он, не есть отрицание самостоятельности государств, а только ее известное ограничение, вытекающее из принадлежности их к международному союзу. Юстиция, не поддерживаемая силою, будет лишь предметом насмешек для тех, кто не уважает ее приговоры*(676). В заключение Лавеле разбирает некоторые из возражений, подымаемые обыкновенно против международного суда. И эта часть написана довольно поверхностно. Главная и вполне верная тут мысль состоит в том, что государствам, при теперешних условиях, стоит много труда и времени для передачи своего спора на третейское разбирательство: их легко упрекнуть в малодушии и в неуверенности в правоте их дела. Но с учреждением международного суда общественное мнение будет все более и более требовать, чтобы государства искали решения этого суда и уважали его*(677). Как бы на границе между писателями двух последних групп стоит Фильд. В своем превосходном кодексе*(678) он отводит особый отдел "мерам охранения мира"*(679). Здесь он, не отвергая права государств иметь народные милиции, строить крепости и военные суда, предлагает им однако, с общего согласия, признать известную границу относительно численности их войск; именно следует брать с каждой тысячи населения по одному солдату или матросу. Для решения споров между государствами Фильд устанавливает две судебные инстанции, имеющие действовать, когда сторонам не удастся уладить свое разногласие дипломатическим способом. Сперва они обращаются к высокой смешанной комиссии (Joint High Commission), в которую назначают по 5 членов каждая. Эта комиссия обязана в продолжении 6 месяцев обсудить дело, найти способ примирения и доложить сторонам о достигнутых ею результатах. Если затем комиссия не придет ни к какому решению, или если стороны откажут в утверждении последнему, они обязаны в течение 12 месяцев со дня избрания комиссии известить об этом остальные государства, принявшие международный кодекс, и тогда созывается верховный третейский суд (High Tribunal of Arbitration), составленный таким образом, что каждое из оповещенных государств предлагает в 3-месячный срок спорящим сторонам четыре лица. Из этого списка стороны, в алфавитном порядке своих имен (на французском языке), отводят по очереди столько лиц, чтобы на списке осталось наконец 7 человек, которые и образуют суд. Если одно из государств не назначит 4 человека - это делается поровну сторонами. Если которая-либо из них не воспользуется, в течение месяца со дня извещения другою, правом отвода - другая отводит за нее. В случае необходимости допонительных выборов они производятся тем же способом, как и первоначальные. Решения этого суда признаются окончательными и, в случае надобности, поддерживаются даже силою со стороны других народов, принявших этот кодекс. Кроме этих двух судебных инстанций Фильд высказывается еще в пользу дипломатической конференции из представителей отдельных государств, которая собиралась бы каждый год, в начале января, по очереди в их различных столицах "с целью обсуждения и исправления международного кодекса, облегчения сношений между государствами, предупреждения войны и упрочения мира". Других форм федераций Фильд не рекомендует. Относительно предлагаемых им судебных инстанций мы заметим, что первая, по нашему мнению, слишком многочисленна и напрасно в ее состав не допущены представители нейтральных государств. При подобном составе судьи легко могут обратиться в адвокатов своих избирателей. Зато Фильд не делает различия относительно разбирательства между делами политическими и юридическими. Между русскими писателями в пользу международного суда (скорее третейского, нежели постоянного) высказался г. Стоянов. Приводя главные статьи гольдшмидтовского проекта, он говорит: "обдумать заранее и усовершенствовать в теории наилучшую и осуществимую в данный момент форму международного суда есть дело вполне практическое и достойное занять собою умы лучших публицистов в Европе и в Америке. Если кодификации международного права суждено осуществиться, то, само собою разумеется, обе реформы сейчас же органически сольются между собою и в результате может получиться разрешение двух коренных вопросов для современного международного союза"*(680). Мы изложили мысли писателей об устройстве и деятельности международного суда. Все они, сознавая его необходимость, различно мотивируют ее: одни исходят от мысли о юридической недостаточности международного права и порядка и, желая сделать это право вполне положительным, предлагают для международного союза те же начала и формы, в которых выражается внутренняя жизнь государств (Бара, Гобле д'Альвиелла, Лоример и отчасти Тренделенбург). Другие отправляются от явлений экономической жизни и в ее законах видят требование мирного существования и развития народов, невыполнимое без организации их совокупной жизни. Всего последовательнее эта точка зрения развита у Сибоома. Третьи - и это самые многочисленные - кладут в основание своих рассуждений разрушительность современных войн и их преступность, если они не вызваны требованиями самообороны (Сарторий, Лавеле, Ларрок, Дюпаскье). Хотя все эти писатели и многие другие заслуживают внимания в том отношении, что ими отмечены различные важные недостатки современной государственной и международной жизни и что они, прокладывая путь идее международного суда, стараются удовлетворить серьезным потребностям жизни, а не одной теории,- тем не менее, мы полагаем, что в этом направлении многое остается еще сделать. Может ли и быть иначе в вопросе, сравнительно говоря, столь еще новом и трудном, как установление международного суда? Более всего он нуждается, научно говоря, в серьезной и всесторонней юридической обработке, как с точки зрения вызывающих его причин, так и по отношению к предлежащим ему задачам. II. Специальные международные суды Писатели, к которым мы теперь обращаемся, ставят себе, сравнительно с первою группою, более скромную задачу: они полагают, что осуществить международную юстицию можно лишь постепенно и по частям. Суды, предлагаемые ими, постоянны, не по отношению к времени, но в смысле непрерывного занятия определенного рода делами. По различию этих дел и учреждаются специальные для них инстанции. Нельзя не видеть даже в этом направлении значительного шага вперед к цели осуществления международного права. Оно возникло весьма недавно, находится еще на первой ступени своего проявления, но успело уже привлечь на свою сторону многих компетентных юристов нашего времени*(681). В силу практических потребностей заявления о пользе международных судов слышатся в области частного международного права, а также права военного и морского. Для рассмотрения столкновений первого рода особенно пригоден третейский суд, и выше мы имели случай указать на то, что такие писатели, как Гольдшмидт, Ролен-Жекмен, Блюнчли, Муанье и др., видят в третейских судах либо вполне юридические органы, либо желают организовать и их в двух инстанциях. В последнем случае они близко подошли бы к постоянным судам. Недавно была высказана и в Америке мысль о том, чтобы жалобы частных лиц на иностранное правительство разбирались международными судами (private international courts). Также замечается это движение в области военного и морского права. Здесь прежде всего следует обратить внимание на проект, с которым выступил Муанье в 1872 г. об учреждении международной инстанции в видах предупреждения и пресечения нарушений Женевской конвенции*(682). В мотивах к нему автор говорит, что опыт войны 1870-71 г. доказал всю несостоятельность одной нравственной санкции для этой конвенции. Воюющие постоянно упрекали друг друга в ее нарушении и эти обвинения встречали категорические отрицания противника, не поясняя дела. Для устранения этих явлений необходима международная юрисдикция. Вопрос состоит только в том, как устроить ее так, чтобы она не задевала законной чувствительности правительств и представляла бы серьезные ручательства относительно выполнения ее решений. В данном случае юрисдикция может быть введена тем удобнее, что она руководилась бы вполне положительным правом, т. е. писанным текстом конвенции. Кроме того, и дипломатия и общественное мнение с каждым днем становятся более расположенными в пользу международной юрисдикции; подтверждением сему служит Алабалское дело. Кому принадлежало бы право суда? Либо смешанной власти, либо нейтральной. Автор высказывается за суд, составленный, наподобие Женевского, из 5 членов, причем двое назначались бы самими воюющими, а трое брались бы по жребию от нейтральных. Сам он, однако, склоняется более к тому, чтобы все члены этого суда принадлежали нейтральным государствам. В сущности, правительства, говорит он, не привлекались бы к этому суду, а лишь частные лица, непосредственно виновные в нарушении конвенции. Исключение наступало бы в тех случаях, когда нарушители ссылались бы на свое незнание конвенции, но это самое побудило бы наконец правительства распространять в населении ее принципы, что требуется уже давно. Кроме наказаний, суд имел бы право, по требованию пострадавшей стороны, приговаривать к уплате убытков, "причем, добавляет Муанье, было бы справедливо, чтобы правительство виновного отвечало за уплату этой суммы, так как конвенция может нарушаться только его агентами. Кроме того, можно сказать, что правительства, будучи причиной всех бедствий войны, должны и подвергаться всем ее последствиям. Было бы несправедливо, чтобы потерпевшие частные лица стали жертвою личной несостоятельности прямых виновников. Наконец, желательно, чтобы правительства имели непосредственный и денежный интерес в том, чтобы конвенция соблюдалась зависящими от них лицами". Приступать к расследованию суд должен был бы лишь по требованию потерпевшей стороны и после того, как всякая жалоба была рассмотрена со стороны правительства истца. Действия его должны пользоваться наибольшею публичностью, чтобы образовать и руководить общественное мнение, в котором будет главная опора нового учреждения. Это тем более важно, что исполнять решения суда призваны сами государства, и никакая материальная сила над последними невозможна. Самый проект состоит из 10 статей. Ст. 1. В видах обеспечения исполнения Женевской конвенции от 22 авг. 1864 г. и дополнительных к ней статей учреждается, в случае войны между двумя или несколькими договаривающимися государствами, международный суд, к которому можно обращаться с жалобами на нарушение этой конвенции. Ст. 2. Суд этот составляется таким образом, что в самом начале войны президент Швейцарской республики обозначает по жребию три государства из подписавших конвенцию, за исключением воюющих. Правительства указанных государств и воюющие назначают по одному судье, которые собираются вместе в кратчайший срок на том пункте, на который им временно укажет президент Швейцарской республики. Если война возгорится между более чем двумя государствами, союзники вступают в соглашение относительно выбора одного общего судьи. В случае вступления одного из нейтральных государств, давших судей, в войну, обращаются вновь к жребию для замещения назначенного им судьи - другим. Ст. 3. Третейские судьи соглашаются между собою относительно выбора окончательного своего местопребывания. Им же предоставляется определить подробности относительно устройства суда и производства дел. Также указывают они на время, когда считают возможным прекратить свою деятельность. Ст. 4. Суд будет расследовать лишь такие нарушения, по поводу которых ему предъявят жалобы заинтересованные правительства. Последние обязаны обращаться к нему по всем делам, которые они хотят поддержать и в которые будут замешаны иностранцы. Суд подвергает эти жалобы всестороннему рассмотрению, для чего ему должны быть доставлены все средства со стороны подписавших конвенцию правительств и особенно воюющих. Ст. 5. По каждому отдельному делу суд устанавливает степень виновности или невиновности. В случаях признания виновности он присуждает к наказанию сообразно с международным уголовным законом, который определяется в дополнительном к настоящей конвенции договоре. Ст. 6. Решения свои суд сообщает заинтересованным правительствам, которые обязываются привлечь виновных к присужденному наказанию. Ст. 7. Если к жалобе присоединяется просьба о вознаграждении убытков, суд имеет право рассмотреть оную и определить сумму такового вознаграждения. Правительство виновного отвечает за исполнение этого решения. Ст. 8. Решения суда сообщаются всем правительствам, подписавшим конвенцию, которые, если нужно, переводят их, в возможно краткий срок, на национальный язык и печатают в официальных изданиях. Так же следует поступать с мнениями, которые суд сочтет нужным огласить в интересах дела и особенно по вопросам о налагаемых им наказаниях или взыскании убытков. Ст. 9. Все издержки по суду, в том числе содержание судей и расходы по их передвижению, уплачиваются поровну воюющими, которые вообще обязаны доставлять суду необходимые для него средства. Счеты эти составят предмет заключительного отчета, который, наравне с решением, печатается во всеобщее сведение. Ст. 10. Архивы суда хранятся в Берне вместе с архивами Швейцарской республики. Этот проект Муанье вызвал обсуждения и возражения со стороны Либера, Вестлека, Гольцендорфа, Морена и Ролен-Жекмена*(683). Либер, горячо рекомендуя третейский суд в международных распрях, считает постоянный суд вообще неосуществимым. "Правительства более или менее деспотичные, говорит он, поставлены лучше свободных народов для ведения интриг; эти же народы нуждаются особенно в автономии, и эта потребность, не ведя к изолированности, будет усиливаться с развитием свободы и самоуправления. Не ребяческая зависть, но именно потребность автономии не дозволит народу свободному и хотя несколько значительному преклониться пред приговором постоянного международного суда. Совершенно иное дело суды третейские: их власть и авторитет вытекают из взаимного соглашения сторон, и действие их простирается лишь на определенные случаи". Очевидно, Либер видит хорошую сторону третейских судов в том, что другие писатели - и основательно - считают за их главный недостаток. Высказываясь за одну третейскую практику, он является, в международной области, сторонником хромой юстиции. Основное его возражение против полного приложения последней покоится на неверном представлении о суверенитете и свободе народов. Затем он критикует 6-ю статью: кто будет шерифом, экзекутором над государствами? Кто может их обязать наказывать нарушителей Женевской конвенции? В заключение он высказывает мысль весьма справедливую, чтобы в интересах интернационализма были созваны в ближайшем будущем лучшие знатоки международного права, коими обладает цис-кавказская раса, по одному от каждой страны, которые в силу личной способности, а не какого-либо публичного полномочия, взяли бы на себя труд определить некоторые из важных, но спорных еще вопросов международного права, как-то нейтралитет, права воюющих и т. д. Определит, я разумею, прибавляет он, на основании великого аргумента справедливости. Результат совещаний подобного собрания, будет ли он называться кодексом или прокламациею, получит неоспоримо гораздо больший авторитет в сравнении с отдельными сочинениями, хотя бы лучших юристов". В принципе же, но по другим соображениям, высказался против проекта Муанье Вестлек. Главное ручательство в исполнении Женевской конвенции, по его мнению, должно искать в характере и действиях главнокомандующих. Если чувство ответственности будет до известной степени снято с последних и перенесено на какойто отдаленный суд,- это ослабит скорее, нежели увеличит силу репрессивных мер против нарушителей конвенции. Кроме того, как отвлекать в военное время от их обязанностей тех лиц, которые в качестве свидетелей должны будут являться пред судом для того, чтобы он мог приступать к дознанию? Если же предположить, что суд призван делать это дознание на основании письменных документов, то все-таки придется спросить: каким способом доставить ему уважение, необходимое для того, чтобы он мог восторжествовать над страстями, возбужденными борьбой, и как поступить, чтобы военные власти обеих сторон имели достаточно досуга для тщательного отобрания свидетельств? Эти возражения стоят, очевидно, на практической почве; их можно устранить или по крайней мере значительно смягчить, когда допустить верность и пользу самого дела в принципе. Отчасти на этот путь вступают другие критики мысли Муанье. Одобряя ее по существу, Гольцендорф находит недостаточным предложенный способ ее применения. С своей стороны, он рекомендует учреждать при каждом воюющем следственную комиссию, без всякой юрисдикции, но призванную удостоверять непосредственно в протоколе каждый факт нарушения конвенции, причем должно различать нарушения случайные от злоумышленных. В состав ее входили бы три члена: от каждого воюющего по одному и от нейтральных один. Государства обязались бы, по требованию этой комиссии, уплачивать убытки в случаях нарушения конвенции по их вине или по вине начальствующих лиц. В быстром констатировании фактов, напр., сейчас, после сражения, он видит более прочную нравственную гарантию для Женевской конвенции, нежели в международно-уголовной процедуре. Государства отказываются, прибавляет он, даже в мирное время выдавать своих подданных судам дружественной страны, как же они согласятся во время войны предавать своих граждан в руки чужой юстиции? Морен говорит, что учреждение международной юрисдикции явилось бы новым прогрессом после Женевского суда. Он не видит никакого серьезного возражения против нее, поскольку она имела бы дисциплинарный характер - по отношению к нарушителям и гражданский - касательно правительств, подвергнувшихся ответственности. Но серьезные затруднения возникают, на его взгляд, тогда, когда дело будет касаться самых тяжких нарушений, которые потребуют от международной юрисдикции приложения настоящих уголовных наказаний. Это возражение высказывается гораздо яснее и обстоятельнее РоленЖекменом. Он начинает свои замечания с того, что не считает недостаток исполнительной власти достаточным возражением против учреждения настоящего международного-уголовного суда (cour criminelle internationale). В этом случае, как и в третейских решениях, исполнительную власть заменяют общественное мнение и боязнь, которую не может не ощущать даже могущественнейшее государство, подорвать свой кредит невыполнением принятых на себя обязательств. Кроме того, мы видим, что даже во внутренней жизни государств в гражданских тяжбах решение суда, утвержденное и обращенное к исполнению, обрекается остаться без действия в руках выигрывающей стороны, если другая не окажет ему повиновения и содействия. И такое несовершенное состояние производства лучше отсутствия всякой судебной защиты. К этому, продолжает автор, можно прибавить, что принцип международных судов, призванных содействовать приложению конвенций, получил косвенное признание еще на Венском конгрессе, когда, в акте о свободе речного судоходства, установлены были особые суды для охранения судоходства по Рейну. Эти суды существуют. Организованные в силу Майнцской конвенции от 31 марта 1831 г., они получили более широкую подсудность по Маннгеймскому договору 17 окт. 1868 г. Их юрисдикция имеет гражданский и уголовный характер (нарушения речной полиции), а решения их приводятся в исполнение во всех приречных государствах. Но самое их устройство настолько недостаточно, что давно уже вызывает жалобы. Собственно проекту Муанье Ролен делает два возражения. Предлагаемый им суд был бы несовместим с некоторыми конституционными началами, усвоенными большинством свободных народов. Решения его имели бы своим предметом ограничение личной или имущественной свободы граждан заинтересованных государств. Между тем не только государству коллективно, но и каждому его гражданину лично принадлежит право, в силу которого никто не должен быть судим иначе, как своими обыкновенными судьями, суд же, о котором речь, содержа из пяти членов четырех иностранцев, находясь, по всей вероятности, на далеком расстоянии от местожительства или временного пребывания привлекаемого лица, а также от места совершения незаконного действия,- этот суд был бы вполне чрезвычайный и стоял бы в противоречии с правом, даруемым гражданам многих стран не быть судимыми по уголовным делам без присяжных. Устройство суда и порядок производства, особенно в делах уголовных, составляют в странах политически развитых целую систему гарантий, между коими особенно выступают национальный характер судей и местный - суда. Весьма трудно было бы отказаться от этих гарантий ради нового учреждения или приспособить их к нему. На это замечание Ролена можно сказать, что новый суд, конечно, потребовал бы некоторых изменений в существующих конституциях, но что со стороны процессуальной его нетрудно обставить так, чтобы он давал подсудимым все гарантии, которые только в состоянии дать самые совершенные формы правосудия. От государств зависит указать для этого те практические условия, которые требуются для охраны прав их граждан. Не следует забывать, что в военные времена и их внутренние суды подвергаются часто большим ограничениям и стеснениям. Другое возражение, по мысли Ролена, вызывается возложением на государства ответственности за убытки. Утверждать, подобно Муанье, что правительства, будучи причиною всех бедствий войны, должны нести и все ее последствия", значит говорить, будто каждая война в равной степени со стороны обоих воюющих несправедлива. Но это невозможно! Привлечение правительств к ответственности имеется в виду не ради того, что они начали войну, но за то, что они плохо или вовсе не прилагают Женевскую конвенцию. Таким образом, суду предстояло бы рассмотреть сперва факт материального нарушения, а затем определить степень вменяемости, падающей на правительства. Последнее затронуло бы массу вопросов, касающихся военного воспитания, устройства администрации и т. д. Едва ли согласились бы высокие стороны на подобные расследования! - Другое возражение: в силу новейшей практики требуют, при заключении мира, от побежденного контрибуций; вследствие этого присуждение судом известного вознаграждения, может оказаться в действительности призрачным, если оно сделано в пользу побежденного, и излишним для победителя.Третье возражение: многие незаконные действия не могут быть переведены на деньги для оценки убытков; в других случаях не будет соответствия между важными последствиями самого нарушения и назначенного за него награждения (укрывательство под Красным крестом вооруженных солдат или военной амуниции). На основании этих соображений Ролен говорит, что задуманное Муанье учреждение должно быть призвано не судить и постановлять уголовные приговоры, а исследовать и констатировать факты. Это дало бы ему характер вполне юридический и практический. Находясь на какой-либо нейтральной территории, оно действовало бы в качестве следственного комитета (comitй d'instruction), который либо непосредственно, либо чрез своих делегатов ходатайствовал бы пред правительствами воюющих о восстановлении нарушенного права или о наказании виновных. Мы приближаемся, говорит Ролен, к системе Гольцендорфа и разделяем высказанные им мотивы, но мы не сторонники предлагаемой им двойной следственной комиссии, одной на каждого воюющего. Заинтересованные правительства, по его мысли, обращаются сами с своими жалобами к комитету, который немедленно отряжает на театр военных действий одного или нескольких из своих членов, для осмотра местности, собрания свидетельских показаний и составления подробного отчета. На основании последнего комитет решает: было ли или нет совершено злоумышленное нарушение Женевской конвенции. При этом не делается различия между действиями собственно частных лиц и распоряжениями, прямыми или косвенными, властей. Этого мало. Комитет получает право, признанное в трактатах и внутренних законах договаривающихся сторон, обращаться непосредственно к компетентному суду государства, чьи граждане нарушили конвенцию. В случае оправдания виновных судом, решения международного комитета могут лечь в основание требования убытков со стороны потерпевших и оценки их специальными третейскими судьями. В этом новом праве исследования нельзя не видеть некоторого ограничения внутреннего верховенства государств. Но это ограничение не было бы тягостнее пресловутого права осмотра, которое морские государства допускали в видах уничтожения торговли неграми. В том и в другом случае дело идет о защите общечеловеческого принципа, пред которым должно преклониться все несущественно важное. Но как ни значительно право производить предварительное следствие и препровождать его к суду,- оно все-таки далеко не так важно как само право чинить суд. Таковы мысли Ролена. Они заслуживают полного внимания как с юридической стороны, так и с практической. Особенно веско его второе возражение. Как устранить его на практике - это вопрос, в рассмотрение которого нам теперь нечего вдаваться. Мы полагаем, однако, что логика права сама собою приведет от комитета, предлагаемого Роленом, к суду, о котором хлопочет Муанье. Дело в том, что это различные стороны одной и той же реформы. Если уже допустить существование нейтральной инстанции, для охраны Женевской конвенции с следственным характером, то нет решительно юридического основания отвергать суд, преследующий ту же цель. Первая без последнего не имеет разумного основания. Ролен говорит, что суд слишком ограничил бы верховенство заинтересованных государств. Но мы полагаем такое определение и ограничение верховенства с точки зрения права давно необходимым. Вопрос сводится только к тому, как достигнуть этого наиболее целесообразно. Останавливаясь на мыслях Ролена, Гобле д'Альвиелла замечает, что они приложимы особенно в тех случаях, когда истцами будут выступать граждане иностранного государства, но суд, предлагаемый Муанье, подходит лучше к различным делам, в которых обе стороны были бы государства, как это бывает в большинстве международных распрей. Если, с одной стороны, государство виновное согласится скорее принять решение своих собственных судов, то с другой, обиженное предпочтет юрисдикцию смешанного или нейтрального суда, представляющего по своей природе большие гарантии беспристрастия в обсуждении международных несогласий*(684). Мы приходим к следующему результату: все указанные нами писатели, за исключением Вестлека, согласны между собою относительно той основной мысли, что Женевская конвенция, как один из главнейших международных актов, нуждается в особом международном же органе, призванном давать ему юридическую защиту. Опыты последних войн, к сожалению, доказали недостаточность исключительно внутреннегосударственной санкции, за которую стоят Вестлек и Людер и выражающийся в том, что каждое государство своими законами и уголовными судами преследует нарушителей Женевской конвенции. Эти писатели расходятся только в указаниях способов устройства юридической защиты. Нечего и говорить, что лучшим органом для этого должен быть признан суд. Нет препятствия для соединения его с следственным комитетом, вроде предлагаемого Роленом. Хотя до сих пор мысли о подобной юрисдикции не получили никакого практического приложения, но можно надеяться, что к осуществлению их будет приступлено в ближайшем будущем, ввиду того, что вопрос о пересмотре и исправлении Женевской конвенции стоит давно уже на очереди. Достойно внимания одно замечание Ролена: "На основании вполне достоверного источника, говорит он, мы знаем, что одно из главных правительств Европы выразило, по зрелом обсуждении, готовность заключить конвенцию на началах, предложенных Муанье. Важность этого факта очевидна для каждого". Вообще вопрос о международной юстиции есть вопрос времени. Не теоретические только, а гораздо более практические потребности вынудят государства вступить на путь ее осуществления. С принятием проекта Муанье был бы сделан только первый, хотя и весьма важный шаг. Преимущественно военное и морское право нуждаются в хорошо организованной юридической защите, и последняя должна постепенно расширяться по мере кодификации этих отделов международного права. Одна реформа будет вызывать другую, и обе, взаимно восполняясь, наложат на это право печать положительности. "Если народы хотя один раз согласятся, говорит Гобле д'Альвиелла, по отношению к Женевской конвенции, признать над собою общую юрисдикцию, они естественно распространят со временем этот способ решений своих несогласий на Парижскую декларацию, Петербургскую конвенцию и на будущие подобные соглашения, которые они должны будут заключать в видах постоянно усиливающихся между ними мирных сношений". Совершенно независимо от этого автора, но в том же порядке идей, высказывается и наш соотечественник г. Ваксель*(685). Отправляясь от мысли, что воюющий, занимая страну неприятеля, не имеет над ее жителями никакого иного права, кроме основанного на крайней необходимости, и что поэтому военная оккупация есть не более как временное держание (detentio), основанное на силе, он говорит, что отправление правосудия, в занятых неприятелем местностях, должно бы совершаться беспрепятственно и от имени территориального правительства. Его судам остаются подсудны все обыкновенные преступления. Но в военное время возникают проступки и преступления, отмеченные международным характером. Обыкновенные суды для их решения некомпетентны, а военные удаляются при наступлении неприятеля. Эти преступные деяния должны бы подлежать ведению международного суда (tribunal international), и в этом заключается один из величайших недостатков современной военной практики, что военные суды побежденного государства заменяются не международным судом, а военными же оккупанта, который таким образом привлекает к ним лица, вовсе ему не подвластные. Можно надеяться, что государства согласятся на учреждение такого суда, "который представит лучшие гарантии справедливости и беспристрастия". Ваксель не видит, почему был бы невозможен "международный суд, который, с согласия воюющих, судил бы все преступления в стране, где нет обыкновенных судов, а также во время войны все нарушения международного права. Свои приговоры он постановлял бы от имени всех государств, которые имели бы в нем своих представителей*(686)." Что касается до области морского международного права, то здесь на ближайшей очереди стоит преобразование призовых судов, над чем трудится уже несколько лет Бульмеринк. Выше мы имели случай познакомиться с основными чертами выработанного им проекта. Кроме того, недавно выступил Твисс с предложением, чтобы вместо существующих в Англии Naval-Courts учреждались смешанные международные суды для разбирательства дел о столкновении в открытом море кораблей, принадлежащих различным государствам. Все жалобы о подобных столкновениях имели бы поступать в консульский суд (Consular-Court) государства, которому принадлежит ответчик. Он решает дело с помощью юриста, двух моряков и консула страны, гражданином которой состоит истец*(687). Мы ознакомились с двумя главными направлениями в литературе идеи постоянного международного суда в наше время. Которому из них дать предпочтение или как определить их взаимное отношение? Бесспорно, сторонники специальных судов для международных дел стоят на более практической почве и можно думать, что их планы получат в той или иной форме осуществление. Затем с течением времени из специальных судов, можно допустить, сложится по указаниям жизни один верховный международный суд. Мы лично, однако, полагаем, что обратный путь, с точки зрения права и интересов народов, заслуживает предпочтение. Должно начать с установления для права единого главного органа и затем признать в нем несколько отделений или департаментов, смотря по роду самих дел. Это в большей степени даст возможность правосознанию цивилизованных народов собираться и выражаться как бы в одном фокусе и поставит на твердые ноги самую судебную практику внесением в нее большей стройности и единообразия. Как бы то ни было, но на основании предыдущего изложения мы достигли следующего общего результата: международный суд подготовляется многими явлениями развивающейся практической жизни и все настоятельнее требуется юристами и филантропами. Но далеко еще не все недоумения о нем выяснились. Они понятны в каждом новом и трудном деле и рассеются, вероятно, не ранее опровержения их самою жизнью. Наука обязана с своей стороны противодействовать им и требовать скорейшего введения того, что по строгом обсуждении признано ею за истину. Приложение. О верховных судах в федерациях Во все времена в федерациях делались попытки решать споры между их членами не войною, а различными учреждениями, которые с течением времени более и более подходят к типу верховного суда. Мы можем в этих попытках встретить четыре различные системы; споры решаются: 1. каким-либо первенствующим членом (вроде Vorort) федерации; 2. самим центральным собранием (сеймом); 3. третейскими судьями, избираемыми сторонами, и 4. настоящим судом, либо периодически созываемым для каждого отдельного случая, либо обтекаемым характером постоянного учреждения. Критику этих систем делает Моль в прекрасной статье Geschichtliche Nachweisungen ьber Bundesgerichte в Tьb. Zeitschr. 1870; S. l -56. Он дает предпочтение последней системе, которая юридически наиболее совершенна и получила применение в С. Штатах. При этом он замечает: "Не существует основания для того, чтобы не найти подходящих материальных норм для решения споров между государствами. Отсутствие санкции не есть еще некое возражение собственно против суда". О федерациях Древней Греции мы знаем очень мало. Иногда стороны избирали себе в судьи определенное учреждение (напр. афинский ареопаг), или народное собрание дружественного государства, или просто комиссаров. Писатели спорят о том, существовал ли или нет особый суд в Ахайском союзе. В Ганзейском союзе признавалось основным правилом, чтобы его члены в своих спорах не прибегали к территориальным владельцам или другим государям, а либо избирали третейских судей, либо обращались к Любеку (с 1418 г.), который назначал 4 города для решения спора посредничеством или третейским судом. Если стороны сами не извещали о своих пререканиях, эта обязанность падала на их соседей. С превращением Германии в федерацию и с провозглашением в 1495 г. вечного земского мира, отнявшего у свободных людей и непосредственных членов империи право самоуправства (Recht der Fehde), возникают два верховные имперские суда: Reichskammergericht (с 1495 г.; - заседавший с 1526 г. в Шпейере, а с 1689-1806 г. в Ветцларе) и Reichshofrath (с 1559 г. в Вене). Оба имели параллельную компетенцию, так что истец или апеллировавший мог по усмотрению обращаться в тот или иной суд. Друг от друга они ни в чем не зависели. Дела они разбирали то в первой инстанции, то в апелляционном порядке, после аустрегальных судов. Первый из них был независимее от императора по своему составу. Император назначал только так наз. Kammerrichter, двух президентов и советника. Все остальные члены рекомендовались имперскими чинами и, по строгом испытании их судом, принимались им. Они были несменяемы и пользовались привилегиею непосредственных членов империи (reichsunmittelbar). По закону их должно было быть 50 человек, но, по скудности денежных средств, это число не превышало 25. Члены Reichshofrath (президент, вицеканцлер и 18 судей) все назначались императором, и при каждой перемене правления этот суд распускался. Рядом с ними существовали еще аустрегальные суды, которые не зависели от компромисса сторон, но имели принудительную юрисдикцию (Jurisdiktionszwang), не в качестве государственного суда, а на основании общего состоявшегося соглашения. Они должны были решать споры в течение года, а об исполнении этих решений следовало просить высшие суды. Последние являлись по отношению к аустрегальным и апелляционною инстанциею, но при нарушении мира (bei Landesfriedsbruch) компетентными были одни высшие суды, которые приступали к разбирательству вследствие либо жалобы потерпевшего, либо поручения имперского фиска, либо, наконец, ex officio. При всех недостатках этих высших судов, они в продолжении своего 300-летнего существования принесли Германии, говорит Моль, много пользы, и по распадении империи более всего жалели о их незаменимой потере. На Венском конгрессе Германия не получила верховного суда, благодаря противодействию Баварии, Вюртемберга и Гессен-Дармштадта. Когда был создан Германский союз, членам его было воспрещено прибегать в своих распрях к самозащите и войне; они должны были обращаться к сейму и, если ему не удавалось их примирить, сторонам указывалась аустрегальная инстанция, которая, по позднейшим определениям, состояла из какого-либо высшего немецкого суда по выбору спорящих. Этот суд держался своего делопроизводства и, за отсутствием других норм, прилагал общегерманское право. Понятно, что при таком "номадном характере" союзной юстиции (по выражению Моля) в 1848-50 г. серьезно помышляли об учреждения постоянного суда. Но конституция Северогерманского союза в этом отношении сделала даже шаг назад: союзный суд был учрежден только для торговых дел. В современной Германской империи, по конституции 1871 г., споры между ее членами, поскольку они не имеют гражданского характера, решаются, по требованию одной из сторон, союзным советом, т. е. собранием чисто политическим и совершенно неспособным заменить верховный суд. В этом нельзя не видеть важного уклонения от принципов федерации. Учрежденный законом 11 апр. 1877 г. в Лейпциге, имперский суд (Reichsgericht) имеет гражданскую и уголовную, но не политическую юрисдикцию. Члены его назначаются одним императором, по предложению союзного совета, из лиц, способных быть судьями и достигнувших 35 лет. Много любопытного представляют нам кантоны Швейцарии. Здесь мы видим ясно постепенное восхождение идеи суда от добровольного третейского к постоянному, с правильно устроенною исполнительною властью. В древнейших союзах между отдельными кантонами в XIV ст. постановлялось, чтобы споры между ними решали лучшие и наиболее смышленые люди (die besten und witzigsten). Каждая сторона избирала по судье; в случае разделения их голосов общий посредник брался из кантона ответчика, причем он приносил клятву в беспристрастии. Он не имел самостоятельного голоса, но должен был примкнуть к одному из выставленных мнений. Позднее третейские судьи стали избираться из граждан третьих, нейтральных кантонов, или по крайней мере из их среды выходили общие посредники. Как ни просты и элементарны были эти суды, но они не раз предупреждали насилия между кантонами, благодаря здравомыслию и честному миролюбию граждан того времени. Один из главных недостатков этого учреждения состоял в том, что его ведению не подлежали споры, вытекавшие из прав верховенства кантонов и из определений религиозных отношений,- вопросы, очевидно, самые трудные и деликатные. Это поддерживалось между прочим отсутствием в этих третейских судах каких бы то ни было твердых норм относительно порядка производства, начал, которые ими прилагались, и исполнения их решений. После 1815 г. третейские суды между кантонами восстановлены, но члены их должны были выбираться из сановников третьих кантонов. Если им не удавалось помирить споривших, они клали решение по праву, а об его исполнении заботилась федеральная власть. Только конституция 1848 г. дала наконец Швейцарии общий верховный суд, хотя и организованный весьма недостаточно. Он признан компетентным в спорах между кантонами не государственного характера (von nicht staatsrechtlicher Natur). Эти же споры отнесены к ведению союзного собрания, т. е. инстанции опять-таки политической и управляемой политическими страстями и расчетами. Будучи постоянным, суд не всегда находился в сборе. Закон не принял также мер для замещения его лицами наиболее способными и вполне независимыми, они избирались вновь каждые три года союзным советом, что препятствовало установлению твердой практики суда и ставило его в зависимость от политических веяний и течений. Новый, великий шаг вперед в деле развития юстиции Швейцария сделала в 1874 г. По конституции и по закону 27 июня этого же года полномочия верховного суда, по американскому образцу, значительно расширены и определены с точностью. Не поглощая верховенства по судебным делам отдельных кантонов, юрисдикция его простирается на дела по гражданскому, публичному и уголовному праву. В области гражданского права ему подсудны споры: 1. между центральным правительством и отдельными кантонами; 2. им же и частными лицами или корпорациями; 3. между кантонами; 4. кантонами и корпорациями по желанию одной из сторон. Сюда же относятся прения о лицах безродных (heimathlos), или национальность которых не определена; вообще споры между общинами различных кантонов о национальности известных лиц, случаи, специально предусмотренные федеральными законами, и вообще дела о приложении последних. Кроме того, стороны имеют право в каждом, несколько важном процессе (где цена иска достигает 3,000 франков) обращаться по добровольному согласию к союзному суду как к третейскому. В указанных случаях суд этот действует независимо и самостоятельно. Но кроме того он является высшею апелляционною инстанциею (которая не только кассирует решения, но и сама вновь разбирает дело по существу) для всей республики по тяжбам, ценность которых достигает по крайней мере 3,000 фр. В области публичного права верховный суд разбирает: 1. препирательства о подсудности между федеральными и кантональными властями; 2. споры между кантонами по вопросам публичного права; 3. дела о выдаче преступников, возникающие в силу договоров, приложение которых оспаривается; 4. жалобы частных лиц и корпораций на нарушение прав, гарантированных им конституциею, федеральными законами или конституциями кантонов, а также жалобы на нарушение международных конвенций, конкордатов и трактатов с иностранными государствами в тех случаях, когда эти жалобы вызваны действиями кантональных властей. Эта последняя статья дает гражданам Швейцарии важное право искать защиты от местных властей пред судом вполне независимым и беспристрастным. Впрочем, из его ведения изъять жалобы на распоряжения собственно административного характера. В области уголовного права с участием присяжных союзный суд ведает: 1. дела об измене республике, восстания и насилия против федеральных властей; 2. преступления и проступки против международного права; 3. политические, если они суть причина или следствие таких столкновений, которые вызвали вооруженное вмешательство союзного правительства; 4. незаконные действия какого-либо сановника, назначенного федеральной властью, и по жалобе последней. Союзный суд состоит из 9 членов и стольких же заместителей (supplйants) по выбору национального собрания. Каждая из трех национальностей Швейцарии (нем., франц. и итальян.) должна в нем иметь своего представителя. Заседания его публичны. Прения по вопросам публичного права ведутся письменно. Суд этот находится в Лозанне. (Martin. Jurisprudence suisse en matiиre de dr. intern, public et privй, в Revue, 1879; p. 393). Страна, которая лучше всего осуществила величавую идею суда между государствами (правда, членами одной федерации), это бесспорно Соединенные Штаты. И они прошли чрез оба фазиса в ее применении, как и Швейцария. По конституции 1778 г., спорящие штаты должны были посылать своих представителей к конгрессу, который приглашал их избрать третейский суд. Если стороны не приходили по этому поводу к соглашению, конгресс сам назначал три человека для каждого из тогдашних 13 штатов. Стороны поочередно (или конгресс от имени не желавшей это делать) отводили из этого списка такое число, что налицо оставалось 13 человек. Тогда из них по жребию назначались в судьи 7-9 чел. Решение их было безапелляционно и заносилось в акты конгресса. Нечего и говорить, что вся эта процедура была медленна и непрактична. Созданный суд колебался между постоянным и третейским; начала, направлявшие его деятельность, не были выяснены, наконец, конгресс не имел исполнительной власти. Вот почему уже при пересмотре конституции в 1780 г. эти случайные третейские суды уступали место суду постоянному и верховному. Он ведает в области права и справедливости по конституции С. Штатов дела: 1. относящиеся до конституции; 2. на которые простирается действие законов С. Штатов; 3. возникающие из договоров, заключенных или имеющих быть заключенными Штатами; 4. касающиеся посланников, вообще дипломатических агентов и консулов; 5. а также адмиралтейства и морской юрисдикции; 6. все споры, в которых Штаты являются стороною; 7. все споры между двумя или несколькими штатами; 8. между каким-либо штатом и гражданами другого; 9. между гражданами различных штатов; 10. даже споры между гражданами одного и того же штата, когда предмет их несогласий составляют земли, уступленные различными штатами; 11. наконец, споры, возникающие между каким-либо штатом или гражданами Союза, с одной стороны, и иностранным государством или его подданными - с другой. С 1869 г. верховный суд состоит из председателя и 8 членов, назначенных президентом с одобрения сената. Дела, касающиеся посланников, иностранных представителей или когда один из штатов выступает стороною, он рассматривает в качестве первой инстанции; во всех иных спорах он является апелляционною инстанциею. Местопребывание его - Вашингтон. (Интересные подробности см. Matile. Organisation et juridiction des cours fйdйrales des Etats-Unis, в Revue; 1874, p. 89). Критикуя американские порядки, Моль говорит, что закон с мудрою предусмотрительностью позаботился о том, чтобы стороны в своих спорах не могли укрыться за предлог о неподсудности, и не делает различия между вопросами права и интереса. В случае нужды решения суда поддерживаются милицией Союза по распоряжению президента. Но и в Америке замещение судей поставлено отчасти в зависимость от преобладающих политических партий, что отзывается на их авторитете и свободе действий иногда весьма пагубно. Во всяком случае верховные суды федераций знаменуют громадный шаг вперед в деле осуществления юстиции. Они наглядно доказывают, что и между государствами мыслим постоянный и правильно организованный суд. Эта идея проложила себе дорогу после долгих столетий лишь в наше время. Правда, она выросла на почве федераций, члены которых имеют более или менее ограничений суверенитет. Мы должны сделать еще последний шаг вперед и установить такой же суд, но между государствами вполне независимыми. Возможно ли это? Ответ даст нам будущее, но теория говорит уже теперь, что возможно и полезно, видя в судах федераций переходную ступень от судов внутреннегосударственных к международному. Книга четвертая. Основные начала устройства международного суда Со времени своего появления идея международного суда делает довольно быстрые успехи в двояком отношении: она утрачивает понемногу тот неопределенный и утопичный характер, которым отличалась в проектах вечного мира, и с другой - она проникает во все большие массы населения. Наука призвана содействовать ей в обоих направлениях. Когда юридическая совесть народов потребует громко и настоятельно ее осуществления - вопрос об этом сделается лишь вопросом времени. За наступление этой эпохи ручательством нам служат успехи современной международной и государственной жизни. Международный суд представляется завершением тех многообразных, в иерархическом порядке построенных учреждений, которые слагались веками и целью своею имеют: защиту права. Без него система существующих судов - гражданских, уголовных и административных - остается недоконченною, наподобие здания, лишенного купола или крыши. Как высший орган человеческой справедливости на земле, международный суд является ядром и первым основанием международной организации, в которую призваны вступить государства Европы и Америки, не теряя своей независимости и национальности. Только эта реформа способна сделать международное право вполне положительным, ибо каждая сфера права, как научает нас опыт жизни, нуждается для своей защиты и реализации в особых независимых органах, т. е. судах. Но разумное само по себе может представиться не таковым по отношению к данной эпохе или известной среде. Мы должны начать с исследования тех условий современной жизни, которые пролагают путь к созданию международного суда. По своему характеру эти условия могут быть названы или теоретическими, поскольку они вытекают из основных начал новейшего политического строя, или практическими, когда они слагаются под влиянием действительной жизни. Связь между этими условиями обоего рода самая глубокая и внутренняя, но она не уничтожает их относительной самостоятельности. При этом каждую из групп названных условий мы должны рассмотреть с точки зрения государственного и международного права и порядка. Глава I. Теоретические основания С конца XVII, а еще более в XIX веке европейские государства вступают в новый период своего развития. Хотя это движение далеко не во всех странах достигло одинаковых результатов и вообще не может считаться еще законченным, но уже теперь нетрудно подметить некоторые, наиболее выдающиеся черты современного государства, которые повсюду проложили или силятся проложить себе дорогу. Само собою разумеется, действительность никогда не соответствует идеалу, но мы имеем в настоящее время в виду не то или иное конкретное, политическое устройство Западной Европы*(688), а их общий внутренний строй. С этой точки зрения современное государство резко отличается от всех других, исторически предшествовавших ему типов политической жизни, и характеризуется главным образом тем, что оно государство правовое и национальное. I В политической литературе учение о правовом государстве ведет свое начало от Гроция и Нуффендорфа. Получив дальнейшую обработку у Канта, оно сделалось общим достоянием собственно германской науки*(689). В наше время оно не перестало существовать, как думает Моль, но достигло более основательной и всесторонней обработки. Что же обозначает это понятие? Ведь государство никогда не существовало без права; установление известного юридического порядка всегда составляло его цель, и в этом отношении все государства, пожалуй, могут быть названы правовыми? Долгое время единственную цель государства видели в установлении права, а призвание последнего полагали в обеспечении за гражданами внешней безопасности и их личной свободы. Это воззрение, сложившееся окончательно в 18-м ст., ограничивало задачи государства отрицательною стороною и в свое время составляло реакцию против господствовавшего тогда полицейского государства, которое, в форме неограниченной монархии, ставило себе цель - общее благо подданных и под этою крайне эластичною формулою брало под свою опеку всю их жизнь и деятельность. Указываемое воззрение принесло свою пользу, но с успехами политической жизни оно оказалось слишком узким, исключительным. Писатели ставят на вид, что право не есть само для себя цель, но является главным (внешним) условием для осуществления всех целей человеческой жизни. Государство, доставляя своим гражданам юридическую защиту, имеет в виду содействовать им на путях достижения этих целей, поскольку не хватает для этого их личных сил. Кроме того, помимо реализации права, существуют еще обширные области политики, хозяйства и культуры, в которых государство призвано, оставаясь в пределах, указанных законом, действовать свободно, не прибегая к принуждению. Наконец, потребности современной жизни, и особенно в экономической сфере, указывают для государственной деятельности три предмета: охранение прав личности и общества, косвенное содействие дальнейшему развитию народной жизни и почин и положительное осуществление разных задач преуспеяния*(690). В силу этого государство, говорят писатели, могло быть названо правовым разве только в Средние века; в наше же время оно получает характер конституционного*(691) или культурного*(692). Понимание его лишь в смысле правового низводит его на степень простого частного сообщества, вроде страхового, лишает всякой жизненной силы и деятельности и порывает связь между правом и высшими нравственными идеями*(693). Словом, в установлении права и юридического порядка следует видеть один из моментов в деятельности государства, но никак не более*(694). Вникая ближе в мысли этих писателей, мы не можем с ними во всем согласиться. Их замечания верны, поскольку они направлены против узкоформального и исключительного характера прежней правовой теории о государстве. Но с другой стороны, они сами косвенно восстановляют ее, не давая точного ей определения. В Средние века государство было правовым разве в смысле частного, а не публичного права, которое, с точки зрения наших понятий, не существовало. Противники правовой теории отводят ей, однако, широкое место в своих учениях; по Блюнчли, два великие принципа определяют всю форму и содержание государства: справедливость (justitia) и общее благо (salus publica). Первый составляет предмет государственного права; второй - политики. Шульце видит в установлении юридического порядка первую, специфическую миссию государства*(695). Моль выражается таким же образом, присоединяя к этому вторую задачу: содействие разумным целям человеческой жизни. Наконец, мы не понимаем, почему Гольцендорф обусловливает правом отношения государства к отдельным гражданам, а не также к другим народам и группам гражданского общества? Под правовым государством, как оно слагается в наше время, мы понимаем не то, чтобы оно ограничивало свои задачи одним осуществлением принципов права и безучастно относилось к богатому содержанию всех остальных сфер жизни. Мы разумеем под этим возведение права, как самостоятельного начала народной жизни, в основной закон государства, в силу которого личная и общественная жизнь граждан получает возможность, каждая в своей сфере, развиваться гармонически, на полном просторе и на незыблемых основах права, более и более воплощающегося в государственные законы. В силу этого воззрения государства не лишаются возможности преследовать различные национальные и культурные цели, но деятельности их указывается твердый, внутренний принцип, который, выражаясь в юридическом порядке, ставит этой деятельности, в интересах всех, определенные грани. Каждая властная воля, говорит Аренс, должна сдерживаться и направляться объективным правом, которое находит в ней прилагающую его силу, но само есть принцип не воли, а порядка для ее проявления. Все члены государства, как органы правительства, так и отдельные граждане, должны чувствовать себя окруженными высшею, нравственно-правовою атмосферою, которая подчиняет всю жизнь государства нормам права, твердым и изъятым от произвола. В этом отношении он совершенно верно противопоставляет правовому государству - деспотичное (Herrschaftsstaat), которое, в какой бы то ни было форме правления, возводит в свой основной принцип не право и законы, а волю правительственных лиц или стоящих у власти, вечно сменяющихся политических партий*(696). Повторяем, это воззрение не задерживает течения прогресса, но вводит его волны в определенные берега в видах предупреждения опустошений от наводнений. Едва люди отказываются от права, как принципа порядка, они становятся попеременно жертвою то деспотизма, то анархии. Но абсолютизм и революции составляют в принципе отрицание правового государства. Переходим к его признакам. Главный из всех, по мнению Штейна, состоит не в том, что государство осуществляет право вообще, а в том, что весь великий и расчлененный организм управления подчиняется праву в видах сохранения независимости от правительственной власти трех главных факторов политической жизни: закона, самоуправления и личности. Говоря проще: в признании закона пределом для правительственной власти*(697). Бесспорно, это определение в целом верно, но, разлагая его на составные элементы, мы приходим к следующим требованиям: 1. существование в государстве основного, писанного закона (конституции), очерчивающего круг правомочий властей и граждан; 2. отделение юстиции от остальных сфер верховной власти и признание ее самостоятельною по началам, ею управляющим, и личному составу служащих ей органов; 3. установление администрации, независимой от политики, но подчиненной юстиции; 4. дарование гражданам не только гражданских, но и политических прав с двояким назначением: участия в законодательстве и контроля над управлением (первое - чрез палаты; второе - чрез органы местного самоуправления); 5. уважение самостоятельности церкви в ее внутренней области. С нею государство должно жить в союзе, оказывая ей поддержку, а не вражду; 6. признание полной свободы человеческой мысли и науки, особенно в высших, служащих ей органах: в академиях и в университетах. Правовое государство крепнет и развивается в той мере, в какой вырабатывается в нем самостоятельная и хорошо организованная юридическая защита, не только в области частного, но еще более публичного права. Неудовлетворительное состояние в этом отношении последнего составляет ахиллесову пяту почти всех современных государств. С одной стороны, по замечанию Гнейста, общество не перестает требовать от государства признания известных "основных" прав личности, упуская из виду их бесполезность при отсутствии юридической гарантии относительно их приложения. Несмотря на недостаточность гарантий, которые в продолжение двух десятилетий давали конституции, оно все хлопотало о новых статьях закона, а не об органах охраны права (Institutionen der Rechtssprechung)*(698). С другой стороны, правительственная власть, особенно на континенте Европы, противится признать компетенцию судов в области публичного права. Издавая известные распоряжения и совершая действия, она предоставляет суждение о законности их не судам, как самостоятельным органам права, а ею же созданным и от нее вполне зависящим учреждениям администрации*(699). В этом нельзя не видеть, вместе с Бером, последнего остатка отживающего полицейского государства. В области законодательной правовая теория успела уже вполне утвердиться, но в области административной власть не хочет еще поступиться унаследованным ею от прежних веков абсолютизмом*(700). Впрочем нельзя не приветствовать в этом отношении введение административных судов, которые должны все более и более приближаться в целом к типу настоящих судов*(701). Правовая теория в сущности обобщает и сводит в систему явления действительной государственной жизни. Элементы ее слагались постепенно и чище всего проявляются до сих пор в Англии, несмотря на многие, встречающиеся там местные и национальные ее искажения. Можно надеяться, и даже следует желать, чтобы она прочно привилась и на всем континенте Европы. Правовое государство характеризуется глубоким преобразованием всех сторон политического строя. Прежде всего почетное и независимое место получает в нем судебная власть. Объективное право и закон могут владычествовать лишь под условием принятия известного правила английского публичного права, в силу которого каждое право, будь оно частным или публичным, оберегается юридическою защитою*(702). Последняя же без независимого суда немыслима. Только суд способен стать на объективную почву закона и справедливости, в противоположность целесообразности или односторонней пользы, на которой стоят все заинтересованные субъекты, единичные и коллективные. Поэтому решения его необходимы везде, где идет коллизия между правами и интересами, угрожающая перейти в насилия. Утверждать же, что правительство, при пользовании своими верховными правами, не обязано, когда оно нарушает чьи-либо права, подчиняться суду, значит не признавать публичное право - правом. Не менее самостоятельно, хотя в ином направлении, положение администрации. В правовом государстве она является, по словам Гнейста, посредствующею, органическою связью (Zwischenbau) между равноправным и имущественно свободным обществом и представительным государством. Страна сама собою управляет чрез парламент и более или менее независимые местные союзы. Рядом с многочисленным классом чиновников, оплачиваемых государством, выдвигаются лица с обеспеченным состоянием и образованием, которые несут добровольно и безвозмездно почетные должности в тех местностях, где они живут. Это утверждает местное самоуправление тем более на твердых основах, чем более привлекаются к сим должностям лица, знакомые с местными условиями и являющиеся естественными и доверенными представителями всего населения, и кроме того отражается благодетельно на составе чиновников, которые, сосредоточивая всю правительственную власть в своих руках, естественно обращаются, как мы это видим во Франции, в повелителей или рабов общества. По возможности изъятая от влияния сменяющихся в государстве партий, администрация требует, однако, гарантий правосудия. Так называемая ответственность министров представляется в своей исключительности мерою, с этой точки зрения, грубою и несовершенною*(703). Словом, правовое государство стремится к наибольшей охране и развитию человеческой личности во всех ее проявлениях и к наиболее широкой свободе и плодотворной самодеятельности общества в разнообразных его союзах и группах. Чрез это оно по природе либерально и прогрессивно. Гов оря о правовой теории, мы должны упомянуть еще об одном весьма важном выводе, к которому она приходит. Она делает принципиальное различие между правом и государством, не допуская, чтобы первое было только продуктом второго. Обе идеи, исходя от общего корня природы человека,- растут и совершенствуются друг чрез друга, но не отождествляясь. Источник права следует искать в сознании людей, которые соединяются в различные союзы. Конечно, государство дает этому сознанию наиболее совершенную форму и положительную санкцию в издаваемых им законах, и одну из главных его задач составляет именно это возведение им правосознания народа на степень положительного закона, но рядом с этим существуют другие союзы, которые, хотя в более скромных размерах, но вместе с государством и внутри его являются самостоятельными субъектами права (семейство, община, церковь и т. д.), так что одновременно с положительным законом действуют иные формы проявления права: обычай, автономия и наука*(704). Еще два слова о формах правления. Моль полагает, что правовое государство может ужиться с каждою формою правления и что новейшие народы могут, пожалуй, со временем вернуться к политическому строю античного государства. Последнее обстоятельство свидетельствовало бы об упадке политической жизни, ввиду того, что современное государство по своим основным идеям человечнее и либеральнее греко-римского. Относительно же первого вопроса история показывает нам, что правовое государство требует для своего приложения либо конституционной монархии, либо представительной республики. Выбор между этими двумя формами определяется политическими и бытовыми условиями, в которых живут отдельные народы. При этом должно заметить, что республики несравненно способнее монархий соединяться в большие федерации. Что же касается до других типов государств, то в теократиях Востока право даже не имело самостоятельного бытия, но составляло часть религии, а в патриархиях и вотчинных государствах, которые строились на началах семейного и частного, а не публичного права, не могла даже зародиться идея народа, как высшей, духовной личности, без которой вся правовая теория представляет нечто формальное и искусственное. В литературе и даже в нашей периодической печати часто высказывается мнение, что представительные учреждения уже устарели, на практике оказались негодными. В этих возгласах нельзя не видеть большой незрелости политической мысли. Представительные учреждения не устарели уже потому, что почти нигде еще не успели на континенте Европы пустить глубокие корни и достигнуть полного всестороннего развития. То происки правителей в духе прежнего абсолютизма, то насилия революционеров, не признающих ничего священного, расшатывают их и обращают в мертвые формы. Но на основании истории мы повторяем, что правовое государство для своего воплощения нуждается в представительных учреждениях, которые, однако, в свою очередь требуют многих усовершенствований и дополнений. II Как ни важно изучение правового характера государства, оно знакомит нас только с внешнею, формальною стороною его деятельности. Право, как мы видели, дает этой деятельности принцип и пределы. Чтобы понять ее содержание, мы должны обратиться к другой, также основной идее современного государства, состоящей в признании его личностью. Хотя эта идея стала прокладывать себе путь в науку лишь в нашем столетии*(705) и, хотя далеко еще не достигнуты все результаты, к которым она естественно ведет, но уже теперь мы можем видеть в ее признании главный успех новейшего государствоведения*(706). Так называемая органическая теория о государстве, по поводу которой идут самые оживленные споры*(707), не только содействовала ее появлению, но и получает чрез нее новое, более глубокое значение и смысл. Все публичное право, как и частное, имеет своею исходною точкою учение о личности, которое, возникнув первоначально в области последнего - в мире имущественных отношений,- получило здесь иной, своеобразный характер. Благодаря трудам Штейна*(708), Гербера*(709), Фрикера*(710), Гирке*(711) и др., оно с теми или другими оттенками положило печать почти на все новейшие определения государства*(712). В силу ее государство представляется нам не только совокупностью известных учреждений и властей, связывающих правителей с управляемыми в одно целое, или суммою лиц, обитающих известную часть земли, а нечто целым, живым, одаренным самостоятельным духом. Элементы, из которых слагается человеческая личность*(713), входят в состав и государственной личности, но преобразуют ее в своеобразное целое. Наиболее характеризует ее то, что в состав ее входят индивиды и различные союзы, которые, будучи ее частями и органами, не теряют самостоятельного существования и, в свою очередь, остаются субъектами права. Вот почему личность государства представляется сложною и коллективною. Она, как и личность в гражданском праве, есть субъект права, но коренное различие ее от оной состоит в том, что весь процесс проявления и действия ее воли подчиняется нормам права. В силу того, как мы сказали, что государство слагается из самостоятельных частей, возникает необходимость установить ряд внешне распознаваемых предположений, которые облекают известное действие его органов в юридическое действие самого государства. Говоря проще, при каждом столкновении его элементов право призвано определять тот органический путь, который ведет в нем к единству воли и действия. Напротив, в гражданском праве не существует ни потребности, ни возможности регулировать установление единства воли в индивиде; физические и психологические законы констатируют нам, в чем состоит действие последнего; предшествующие этому действию размышления, колебания или борьба, наконец, решимость суть акты внутренней жизни человека, не подлежащие оценке права. По отношению к органам государства им соответствуют юридически определяемые совещания, прения, голосования. Это переводит нас к другому - гражданскому праву, совершенно чуждому понятию об органе. Он ничего не имеет общего с поверенным, опекуном, вообще лицом, действующим от имени и для другого лица. Под органом мы разумеем члена известной коллективной личности, который законом уполномочен принимать на себя те или иные ее функции. Чрез него, следовательно, высказывает волю и действует сама эта личность. Чем развитее и совершеннее организм, тем многочисленнее его органы, тем необходимее разделение между ними труда и тем самостоятельнее каждый из них в отведенной ему области действия. Но все эти органы проникаются и связываются индивидуальностью высшего целого, т. е. государства, которому они служат. Каковы бы ни были их исторические и естественные происхождение и деятельность, они, до известной степени, управляются правом*(714). Изложенное нами воззрение на государство, по справедливому замечанию Гирке, примиряет два основные и глубоко противоположные учения: абсолютистически-политическое древних, которое приносило в жертву человеческую личность - государству, как средство - цели, и не признавало самостоятельности права в государстве, и индивидуалистическое Средних веков, видевшее, наоборот, в государстве лишь средство для развития человека и в окончательном результате уничтожавшее самое понятие о нем*(715). Современная наука признает одинаково самостоятельность личности, как человека, так и государства. Понятно, почему это воззрение не могло возникнуть в прежние эпохи, когда на государство смотрели то как на божественное установление, наподобие церкви, то как на громадную, доходную вотчину, которою правители распоряжались на всех правах собственника, то как на разросшуюся семью, то, наконец, как на страну, управляемую исключительно полициею, чем характеризовался так называемый просвещенный абсолютизм, девизом которого было: "Все для народа, но ничего чрез народ". Государства, сказали мы, суть живые, самостоятельные единицы, на которые распадается человечество. Из этого следует, что, с одной стороны, они не совпадают с органами, которые для них действуют в данное время, с другой, воля их не должна считаться суммою волей наличных их граждан; они, как лица, имеют независимую от своих членов волю и жизнь, проявляющиеся в истории. Эта точка зрения, даже по замечанию Гербера, столь неблагосклонного к органической теории, отвергает как механическое воззрение на государство абсолютистов, так и атомистическое демагогов. Гирке совершенно прав, говоря, что органическая теория в сущности, с юридической стороны, представляет грандиозную попытку понять и построить личность государства*(716). Установив идею о ней, весьма отличную от понятия личности в гражданском праве, мы должны обратить внимание на ее внутреннюю сущность. Государства суть не только личности, но личность живущих и действующих в них народов. В этом заключается глубокий смысл национальной теории, разработанной в наше время особенно итальянцами. Хотя европейские народы начали слагаться в самостоятельные культурные и политические единицы к концу Средних веков, но национальность делается особым принципом практической политики лишь после великих войн Европы за освобождение против Наполеона I. С тех пор она быстро охватила умы и является одним из главных рычагов, приводящих народы в действие. В сущности, вопрос о национальности относится к области политики гораздо более, нежели права, но мы должны остановиться на нем несколько с тех пор, как итальянские публицисты, с легкой руки Манчини*(717), увидели в национальности юридический принцип сосуществования государств в международном союзе*(718). Национальность или народность составляет нечто среднее между теми великими группами, на которые распадается человечество: в естественном отношении (расами и племенами) и политическом (государствами). Итальянские писатели при ее определении дают перевес то физическим (естественным) условиям, создающим народность, то духовным, и главным образом воле и свободной деятельности человека. Во главе первой из этих категорий стоит собственно основатель всего этого учения в международном праве - Манчини. Представителями второй категории являются Амари и Фиоре. При различиях в подробностях теория итальянских публицистов является попыткою противопоставить государствам искусственным, хотя и сложившимся исторически, путем завоеваний, частных сделок и обманов, государства национальные, т. е. держащиеся не столько на силе, сколько на потребностях и внутреннем, духовном сродстве самих их обитателей. Это воззрение ведет к важному на практике результату, что каждая нация или национальность есть государство (но не наоборот) или должна организоваться в таковое, и что нации, а не государства, суть настоящие субъекты, т.е. лица, действующие в международном праве. Это новейшее учение о народности отразилось и на нашей отечественной литературе. Им занялся между прочим г. Градовский*(719). Все это направление погрешает тем, что возводит национальность в исключительную основу государства и смешивает ее с другим, из нее отчасти вытекающим, но с нею не тождественным понятием о народе. Эти и другие пробелы национальной теории вызвали против нее с различных сторон критические замечания. Моль указывает на практические затруднения, которые неразрывно связаны с ее проведением в жизнь*(720).; Блюнчли приводит различие между национальностью, как понятием культурным (Nation), и народом - понятием государственным (Volk*(721)). Но одним из новейших ее критиков выступает теперь Фиоре*(722). В противоположность общему направлению итальянской школы, он отвергает национальность, как основу государства и международного строя, по тем соображениям, что мнения о ней писателей весьма неустойчивы и противоречивы, разнообразясь по странам: что она в практической политике - опасный принцип, служа как бы научным покрывалом для происков честолюбивых политиков, и что она стоит в противоречии с естественным правом народов, давать себе ту или иную организацию. Словом, принцип национальности он находит "всегда туманным и неопределенным, могущим получать самые противоположные применения и вызывающим величайшие противоречия". Выставляемые писателями признаки его являются скорее результатами прошлой жизни народов. Юридический принцип всякого общежития он находит в свободе и воле человека*(723). По степени его применения он делит лица международного союза или государства на три категории: 1. организмы естественные или законные, происшедшие от свободного соединения людей, которые либо молчаливо, либо ясно выразили свою волю жить общею жизнью, поселившись на определенной территории, установив независимое правительство и объединившись в своих правах, учреждениях, культуре; 2. организмы политические управляются также самостоятельным правительством, но лишены внутренней однородности (omogeneitа) в своем составе, в умственном, нравственном и политическом отношениях. Наконец, 3. организмы анормальные представляют смесь народов, различных по культуре, способности и без всякого между собою сродства. Это продукты силы, имеющие личность не юридическую, а фактическую (la personnalitа di fatto), куда автор относит Турцию*(724). Признаемся, что это последнее понятие для нас столь же нелогично, как и излишне. Международному праву дела нет до одних продуктов силы и до таких личностей, которые, по собственному сознанию Фиоре, анормальны и с идеею права несовместимы (situazione anti-giuridica). Очевидно, различие между этими организмами и так называемыми им политическими - чисто количественное, а не качественное, не основанное на каком-либо самостоятельном принципе. Мы находим теорию Фиоре отмеченною многими крайностями и неточностями. Естественно, при новизне национальное учение выходит у писателей недостаточно выясненным. Что касается до практических политиков, то какою идеею они не способны злоупотребить? Принцип национальности имеет большое, организующее значение как для государства, так и для международного союза, когда его поставят в настоящие и точные пределы. В противоположность расам, на которые делится человечество по своим естественным особенностям, народности являются результатом истории и культуры. Они бесконечно разнообразятся, то сливаясь между собою, то отделяясь друг от друга в течение веков. Но для их распознания существуют вырабатываемые жизнью известные признаки, которые либо вместе, либо отдельно взятые образуют из известной массы людей одно духовное целое, называемое народностью. Эти признаки распадаются на естественные и духовные. Первые вытекают из внешней, физической природы. Таковы: общность происхождения (крови) и территории. К признакам духовным относятся: общность религии и нравов. На рубеже между ними стоит язык, который более всего соединяет в одно целое членов известной национальности и выражает все характеризующие ее особенности. Но для того, чтобы народность сложилась, необходимо еще одно и самое главное условие: чтобы между ее членами возникло общее сознание о своей национальности, т. е. о той единой личности, которую они составляют в духовном отношении. Национальности, по самой своей природе, не возникают, не живут в обособленности. В их образовании мы открываем двоякий процесс: то насильственный вследствие завоеваний, передачи по наследству, разделов и иных способов, по которым люди были в прежние эпохи ценимы лишь поголовно, наподобие стад, то мирный и добровольный, для нашего времени единственно правомерный и выражающийся в ассимиляции, т. е. в постепенном сближении и слиянии национальностей. Между государством и народностью существуют постоянные и разнообразные связи и воздействия. Писатели, однако, равно ошибаются, когда либо утверждают что национальность, как политический принцип, действовала во все времена, либо видят в ней открытие нашего столетия, призванное перестроить насильственно все государства. Против первого мнения можно сказать, что до 19-го стол. национальность оказывала влияние на людей, но как сила темная и смутная, потому что в них не существовало сознания о ней. Она прикрывалась иными: религиозными, общественными, экономическими и т. п. началами и воззрениями. В 19-м ст. она выступает самостоятельным, политическим принципом вследствие того, что человеческая личность, благодаря первой французской революции, признана на всех ступенях общественного положения юридически и политически свободною и равноправною. В перенесении этого воззрения на государства, как на личности коллективные, лежит значение национальной теории. Когда она возникла, понятно, писатели сначала чрез меру увлеклись ею. Они увидели в ней не только то, что она в действительности и есть - одну из главных сил, творящих государство, но и его основание и цель. По их мнению, в ней скрывается зиждительное начало всего не только государственного, но и международного порядка. Поэтому на основании ее пересоздание этих порядков правомерно. Теория национальности, между прочим, положена в основание монументального труда Лорана: "Исследования об истории человечества"*(725). По его воззрению, идея национальности выше идеи государства и стремится ее пересоздать. До реформации государства были чужды этой идеи, и поэтому являлись то в форме деспотий, как на Востоке, то городовых общин, как в античном и средневековом мире. Но с ХV? ст., когда реформация разбила двоякое единство, тяготевшее над Европою - религиозное католичества и политическое империи,- национальность выступает на сцену, как новая и плодотворная сила политической жизни. Она требует признания за народами права свободно организоваться по их желаниям и потребностям. Государства, отрешенные от этой основы, суть не более как искусственные произведения завоевателей и ловких дипломатов. Внешние их отношения управляются тою же пружиною, которая их создала и держит, т. е. силою. Но вследствие этого международное право в принципе невозможно. Однако современная наука возвысилась до сознания, что национальности суть живые члены человечества. Личность их, как и личность человека, священна и неприкосновенна, потому что исходит от Бога. Он наделяет национальности известными способностями, в развитии коих лежит их миссия в истории. Каждой национальности выпадает на долю свое особое призвание. В этом выражается элемент разнообразия, составляющий с элементом единства закон вселенной. Последний же элемент Лоран усматривает в единстве природы и назначения человечества. Словом, он считает национальность фактом первичным, творческим, подобным факту космогоническому, государство - осуществлением национальности, а человечество - живым целым, составленным из живых же единиц, народностей, организованных в государства. Отношениями этих единиц между собою, с одной стороны, и к целому - с другой и управляет международное право*(726). Разработать в науке и провести в жизнь эти начала Лоран считает делом будущего. С торжеством национального начала утвердится вполне правомерное государство, завоевания потеряют свой смысл и даже, в пределах возможного, водворится на земле вечный мир*(727). При всей глубине и оригинальности этой теории она страдает многими односторонностями. Лоран везде смешивает национальность с народом и не дает определения тех элементов, из которых первая слагается. Без этого же невозможно установить ее отношения к государству и вообще ее политическое значение. Народность, как мы уже достаточно показали, есть нечто целое в духовном или культурном отношении; ей прирождено стремление к государственности, т. е. самостоятельности и в политической жизни. Без этого немыслима полнота ее существования. В этом смысле народности суть своего рода первичные элементы или зародыши, из коих слагаются государства. С другой стороны, последние, как доказывает история, становятся вполне лицами, только опираясь на национальность. Лишь как воплощение живущего в них народа, они являются организмами, не в смысле естественнонаучном, а как единицы коллективной жизни человека, основанные на требованиях его нравственной природы. Без этого же живительного начала народности государства бывают крайне несовершенны, грубы или искусственны и заслуживают название механизмов, т. е. масс, которые соединяются и сдерживаются не внутренним сродством своих частей, а внешнею и случайною силою. Национальность только в государстве становится народом. Но народ есть соединение многих народностей, пришедших тем или иным историческим путем к установлению одного гармонического целого, который сознает себя во всех отношениях единым и живет в самостоятельном государстве. Изучая судьбы национальностей, мы видим, что они в чистом виде нигде не совпадают с политическими границами. Это не результат только насилий, а мудрого творческого закона. Национальности сами по себе большею частью так мелки и дробны, что на них невозможно построить государство. Многие не имеют для этого ни физических, ни духовных способностей и сил. Более даровитые между ними достигают после упорной борьбы политической организации; от этого их жизнь получает новое значение и развитие. Но и тут они продолжают идти своими особыми путями; между ними происходят сближения, порабощения, соединения. Национальность становится тем крепче и богаче умственными дарами, чем более воспримет в свой состав разнородных, национальных элементов. Конечно, и тут есть известная граница, так сказать, пресыщения, перейдя которую национальность не обогащает, а обезличивает себя. В этом процессе народности то возникают ранее государства (напр. древние евреи), то переживают его (новейшие евреи и поляки), то существуют в самостоятельных небольших государствах, но без общей политической связи (древние греки, итальянцы в наше время), то удерживают свои особенности под тяжелым чужим игом (греки и славяне в Турции), то образуют либо одно государство (германцы), либо несколько (англо-американцы). Все эти явления находят себе объяснение в исторических обстоятельствах: расселения человеческих племен совершались редко мирно, а большею частью насильственно. Государства при своем образовании не могли и не могут руководствоваться одним племенным характером своих жителей. Для них были также крайне важны соображения о густоте населения, о свойствах и границах территории, как в экономическом, так и стратегическом отношении, о путях сообщения, сбыте продуктов и т. п. Вот почему национальные и политические границы расходятся так далеко между собою. Национальная теория должна принять в соображение все эти явления. Верно понимаемая, она не требует насильственного пересоздания современных государств, но приходит к гораздо более скромным и тем не менее плодотворным выводам: 1. Государство национальное должно опираться на определенную народность, которая или соединяет всех его граждан в один политический союз, или является высшею, другие живущие в нем национальности объединяющею, духовною силою. 2. Это объединение или ассимиляция должна совершаться постепенно и мирно, путем не насильственных мер, а ходом жизни и притягательною так сказать силою высшей культуры над низшею. 3. Народности, чуждые в известном государстве, имеют право требовать от него уважения к их языку, религии и национальным правам. Их самобытное существование не должно только подрывать жизни и благосостояния целого, в состав которого они входят. 4. Национальная теория осуждает насильственное соединение народностей или отделение их от политических организмов, в которых они живут, находя себе удовлетворение. Тем более это прилагается к неединоплеменникам. 5. Если в силу этого государство может слагаться из нескольких национальностей, лишь бы они слились в народ, то и наоборот, нет препятствий для того, чтобы одна народность не организовалась в нескольких государствах под тем же условием. 6. Все это не мешает государству быть оживленным одним духом, представлять национальную личность, призванную сообразно своим способностям к известной миссии в истории, которая дается ей Богом. 7. Пред высшею личностью государства должны отступать на второй план глубокие различия между людьми, возникающие то из их общественного положения (касты, сословия), то в области их экономических отношений (имущие и неимущие классы). Изучение современного государства с его правовой и национальной стороны подтверждает внутреннюю, разумную необходимость международного права. В самом деле государства, как личности, одарены волею, которую они и проявляют в своих органах; но коль скоро несколько волей стремятся к осуществлению - юридический порядок становится необходимым. Нравственность определяет лишь внутренне нашу волю: она обращается к совести человека, и, вселяя в нее представление q долге (Sollen), имеет в виду гармонию его воли с его духовною природою*(728). Этого недостаточно для сожития людей в обществе. Требуется, чтобы и при внешнем соприкосновении волей существовали известные, их определяющие и сдерживающие нормы; таким образом, рядом с нравственным долгом возникают представления о внешней дозволенности и обязанности (Dьrfen und Mьssen) действий, т. е. рождается право, цель которого не гармония воли с самою собою, но гармония всех волей между собою*(729). В сфере публичных отношений, в отличие от отношений между частными лицами, право, как мы видели, определяет весь процесс зарождения, проявления и действия воли той сложной личности, которую называют государством. В этом смысле мы понимаем правовую теорию. Она исходит из того основного положения, что государство должно ставить себя не над правом, а в пределах, последним очерчиваемых. Вследствие этого государство, подобно индивидууму, во всей своей положительной деятельности свободно, но свободно только в силу законов, т. е. связано принципами права. В нем все публичное право, как и частное, должно быть в полном смысле слова признано правом и пользоваться тем, в чем ему доселе еще отказывают,- судебною защитою*(730). С другой стороны, национальная теория выясняет нам существо государства как личности. Но личность, по своей природе, нуждается в содействии и восполнении со стороны других, подобных же ей личностей. Этот закон прилагается вполне к народам, личностям духовным и политическим. Они также, подобно отдельным лицам, не могут жить в одиночестве или постоянной взаимной вражде. Давая друг другу и воспринимая взаимно как дары природы, так и результаты своей духовной жизни, они достигают совершенства собственного бытия. Но всякие отношения между лицами физическими и коллективными требуют права, как нормы их совместного существования*(731). Из этого мы видим, что идея международного права и органа, его применяющего и охраняющего,- международного суда вытекает логически из самой природы современного государства, как ее понимают в науке и как она постепенно проявляется в действительной жизни. К тому же нас приводит и рассмотрение основных начал международного права. III Все международное право, как самостоятельная наука, покоится на двух основных началах, воплощающих в себе общие права государств, как членов международного союза. Эти начала - суверенитет и общение. Лишь при их взаимодействии и гармонии установляется правильная и широкая жизнь государств, как отдельных единиц и как членов высшего целого человечества. Отрицание первого из этих начал лишает их самостоятельности и низводит на степень провинций; непризнание второго ведет к уничтожению в принципе международного права и порядка. Кальтенборну принадлежит заслуга введения и разъяснения этих обоих начал в науке*(732). До него писатели либо делили все права государств, в их внешних сношениях, на абсолютные и относительные - классификация неверная уже потому, что абсолютных прав государства не имеют,- либо смешивали произвольно права собственно государственные (на территорию, законодательство и т. п.) с международными. Против предложенной Кальтенборном классификации между прочим восстает Пюттер. Каждая наука, говорит он, и каждая система права должны иметь в своем основании один, а не два принципа. Иначе мы получим нечто похожее на человека о двух головах*(733). Продолжатель критических трудов Кальтенборна, Бульмеринк желает свести оба его начала к единству при посредстве "международно-правового принципа" (das internationale Rechtsprincip)*(734). С этими критиками нельзя согласиться на том основании, что дуализм, ставимый в вину Кальтенборну, более кажущийся, нежели действительный. Он признает превосходство общения над суверенитетом и если допускает два начала, то именно ввиду двух различных сторон жизни государств - национальной и международной, которые сводятся к единству их живою природою, как личностей. Кроме того, оба принципа равно юридические и поэтому в посредстве еще третьего не нуждаются. Под суверенитетом (самодержавием или верховенством) разумеют право каждого государства на свободное, беспрепятственное существование во внутренней и в внешней жизни. То, что для человеческой личности есть свобода - коренной принцип ее разумного бытия, то по отношению к государствам есть суверенитет. Жизнь их прежде всего должна определяться особенностями и потребностями действующих в них народов. С международной точки зрения из верховенства берут начало следующие общие права государств: на независимое существование, развитие и равенство. Практически оно получает признание в принципе невмешательства, одном из основных современного международного права*(735). Долгое время принцип верховенства господствовал исключительно и всецело в нашей науке. До сих пор встречаются попытки построить на нем одном систему международного права. Эти стремления должны быть осуждены, потому что они в принципе отвергают самостоятельность этого права, низводя его на степень внешнего государственного права и смешивая два существенно различные понятия: международные сношения и международное право. Стоя на этой узкой точке зрения, писатели видят в государстве абсолютный союз и на его воле, хотя и разумно-нравственной, основывают обязательность международного права. В наше время защитником абсолютизма государства выступил особенно Гегель. По его учению государство является "абсолютною властью (Macht) на земле", будучи "духом в его субстанциальной разумности и непосредственной деятельности". Собственно внешнему государственному праву (которое у него по имени и сущности заменяет международное) он отводит 10 жиденьких параграфов в своей философии права*(736). Оно сводится к одному положению, что государства обязаны соблюдать договоры, которые определяют отношения между ними. Но и это требование (die Vertrдge halten Sollen), вытекая из их суверенитета, подчиняется высшему закону общего блага (Wohl) каждого из них. Как ни противоречит это положение нравственному чувству, замечает Фрикер, и как ни трудно приписать его Гегелю, но оно в самом деле принадлежит ему*(737). На практике это учение само себя уничтожает: если высший закон для государства есть его благо, то это будет одинаково справедливо по отношению ко всем государствам. Вследствие этого право низводится на степень для всех невыносимой преграды, а само благо делается игралищем силы. Движимое этим эгоистичным началом, каждое государство ставится во враждебное отношение ко всем остальным. Несмотря на эту внутреннюю несообразность всей теории, она нашла себе многих последователей. Особенно Пюттер подробно развил учение о суверенитете, как основе государственной и международной жизни*(738). По выводам, к которым он приходит, можно лучше всего судить об этом направлении. В духе Гегеля государства эти "живое воплощение нравственной идеи" представляются ему "союзами абсолютными, самодовольными, цель существования которых лежит в них самих"*(739). Они не признают над собою никакого другого и высшего закона, кроме того, который основан на их собственной воле, возникает из их разума и права (т. е. конституции и закона) и направляется к их индивидуальному благу. Поэтому, хотя они и должны стремиться к свободе своей нравственной воли, как олицетворения суверенных народов*(740) (а не увлекаться случайными и временными инстинктами своих правителей или народных масс), но в сущности это пустая фраза, потому что, по мнению автора, они не связываются ни волею других народов, ни установившимися обычаями, ни даже собственными прежними заявлениями и действиями. Значит, пресловутое общее право (das allgemeine Rechts-Gesetz) сводится к тому, что каждому из государств в известный момент заблагорассудится признать своим личным благом. Мы пришли к отрицанию в принципе международного права*(741). Другого результата и быть не может, если за исходную точку принять один суверенитет. На этом же воззрении построены и сочинения Лассона. Впрочем, справедливость требует сказать, что это направление в международном праве было не более как отголоском того долго господствовавшего и ныне не совсем уничтоженного учения государственного права о том, что государство абсолютно. Оно, говорят, не имеет над собою никакой власти, но само является источником права и верховным союзом на земле. Лишь ему принадлежит принуждение и главный его, специфически отличающий от других союзов, атрибут - верховная власть. Мы не отвергаем, что государство объединяет живущие на его территории лица и союзы в высшую, коллективную личность, кладя на них печать собственной идеи, но мы считаем указанное воззрение неверным, как с исторической, так и с внутренней, логической стороны. История всюду показывает нам явление, исчезновение и смену государств. Поставленные в условия пространства и времени, они подчинены, как и все живое, закону развития, а уже это одно свидетельствует об их конечности. Абсолютное не может развиваться и не имеет истории. Абсолютность была присуща известным типам государственной жизни: теократиям и деспотиям Востока, классическим государствам и неограниченным монархиям нового времени, вышедшим из хаоса средневекового феодализма. Но в действительности абсолютность государства, выражавшаяся главным образом в неограниченной власти правителей, всюду сдерживалась и разбивалась о противодействие и силу то духовенства (жрецов на Востоке), то аристократии (в Средние века), то военного сословия*(742) (в Римской империи и Турции). Нам возразят, что мы смешиваем историческое проявление идеи государства с ее внутреннею сущностью. По чистой же идее государство абсолютно, неизменно, вечно. Но и с этим доводом нельзя согласиться. Вытекая из потребностей человеческой природы, которая сама конечна*(743), государство и по идее не может быть абсолютно. Мысль о небесном государстве, в подобие невидимой церкви, нам кажется странным заблуждением фантазии. Современная наука учит нас, что в государствах живут и действуют национальные единицы - народы. Но и содержание их духа, а поэтому и продолжительность их жизни не могут быть бесконечны. Народы, после более или менее продолжительных периодов, дряхлеют и отживают, что составляет внутреннюю и главную причину падения и смены государств. Теория долго проповедовала идею о неограниченности государства только потому, что находила ее господствующею в жизни. Но из нее логически вытекают выводы, которые ее уничтожают. Возьмем для примера классическое государство, частью потому, что эта теория перешла к нам от древних, частью на том основании, что в нем, в лучшую пору его существования, над личною волею правителей стоял закон. Греки и римляне. как известно, видели в государстве верховную цель жизни: оно одно создает и сообщает, по своему усмотрению, права своим членам, которые сами по себе не имеют никакого самостоятельного значения. Если в этой идее мы можем видеть источник высокого патриотизма, одушевлявшего их в лучшие эпохи их истории, то с другой стороны, с нею были неразрывно связаны такие темные стороны, которые с очевидностью доказывают несостоятельность самой идеи: 1. Бесправие человеческой личности. Только как член государства, как гражданин - человек становился субъектом права. Логическими последствиями отсюда были существование рабства и признание всех иностранцев естественными врагами. Греки первые поняли политическую свободу, но ограничили ее небольшим кругом владычествующего племени. Вот почему, несмотря на прекрасное имя республики, настоящая свобода осталась навсегда чуждою для граждан Афин и Спарты. 2. Государство определяло и обнимало все стороны человеческой жизни: его не сдерживали никакие нравственные и естественные начала. Оно распоряжалось телами и даже душами своих граждан, не допуская свободы ни религиозной, ни умственной. С этою абсолютностью античного государства в идее в резком контрасте стояли узость и бессилие греческих республик в действительной жизни. Они были маленькие городовые общины с прилегавшими к ним участками и никогда не возвысились до могущественных народных государств. 3. Абсолютность государственной идеи логически требует одного всемирного государства. Это и составляло политический идеал древности. Видя в иностранцах людей нечистых или прирожденных врагов, древние должны были возвести в принцип войну против них. Считая их варварами и почти приравнивая к рабам, они полагали, что сама природа предназначила иностранцев им на служение. Греки не были завоевательны по своему характеру и, кроме того, внутренние междоусобицы поглощали все их время и внимание - вот почему этот вывод не перешел у них из области теории в практику, но их гений воодушевил одного из величайших завоевателей - Александра Македонского, а позднее римляне довели эту сторону античного государства до полнейшего развития. Идея суверенитета, как власти всерешающей, перешла, как мы сказали, к новым народам от древних. Она сложилась в период неограниченной монархии и, как показывает самое слово, ранее всего во Франции. С течением времени, однако, в науке и в жизни установилось более верное воззрение на природу и назначение государства. Ему действительно принадлежит высшая на земле власть, без которой, как объединительной силы, невозможно общежитие, но эта власть не абсолютна, как внутри государства, так и извне. В этом пункте сходятся между собою лучшие публицисты (Блюнчли, Шульце, Гербер). Защищаемое нами положение вытекает из всего строя современного государства. Как правовое, оно покоится на началах права, возведенного, в отличие от прежних эпох, в самостоятельный и основной принцип общежития, но все начала права абсолютного характера не имеют. Будучи воплощением личности народа, оно является выразителем известных его хороших и темных сторон и претендовать на поглощение других таких же национальных единиц не может без отрицания собственного разумного существа. Вот почему мы говорим, что природа человека, в условиях ее земного бытия, требует государства, но в пространстве и во времени ограниченного. Это воззрение и находит себе приложение в представительном государстве, в котором все факторы политической жизни поставлены в известную друг от друга зависимость. Взаимно контролируя себя, они и в совокупности не могут посягать на тот высший порядок нравственной и естественной жизни, который требует свободы человеческого духа во всех сферах его проявления. В отрицании этого и лежит абсолютизм государства, весьма отличный от неограниченной власти государя и который может ужиться со всякою формой правления, как монархическою, так и с чистою демократиею*(744). Устройство властей в представительном государстве указывает на принцип их ограниченности в его внутренней жизни, принцип федераций, получающий большое значение с конца прошлого столетия, служит подтверждением той же самой мысли по отношению к внешней жизни государства. С момента признания юридического характера государства в принципе падает его абсолютность и международное право становится разумным и необходимым. Но чрез это мы удаляем возражение против международного суда, которое основано на суверенитете, как на принципе, который никакому умалению подлежать не может. Для нас это возражение, делаемое, напр., Гегелем*(745), Функ-Брентано, Сорелем и мн. др.*(746), основано на фикции о полновластии государства, принадлежавшем древнему, но не современному политическому строю. IV Изучение суверенитета, с международной точки зрения, указывает нам на принципиальную возможность международного суда. Эту возможность превращает в научное требование принцип общения. Явившись в науке, как сказано, лишь недавно и далеко еще не всеми принятый*(747), этот принцип призван, однако, дать единство и стройность всей системе международного права. Если суверенитет есть юридический принцип независимости государств, как членов человечества, то под общением мы разумеем юридический же принцип отношений между ними. Никак не следует смешивать его с сношениями вообще. Последние существовали всегда и везде, где, по каким-либо потребностям, известные человеческие союзы (роды, общины, государства) вступали в случайные или временные между собою соприкосновения. Разнообразясь по этим потребностям, сношения ведут иногда к соглашениям и сделкам, юридическая сила которых лежит исключительно в воле сторон, а не вытекает из общего для них права. Писатели, которые упускали из виду это различие, приходили к признанию международного права везде, где встречали сношения между народами*(748). Вследствие этого оно, по их мнению, бывает различно не только по эпохам, но и по национальностям. Нечего и говорить, что это есть заблуждение, которое вытекает из непонимания характера общения, как высшего вида сношений, по преимуществу юридических, основанных на началах равенства и взаимности между народами. Общение на почве права есть результат последнего и новейшего периода в истории человечества. Благодаря ему международное право возвышается для государств на степень объективного и высшего над ними права. Ограничивая их суверенитет в их взаимных сношениях, оно не только определяет его юридически, но и содействует его сохранению. Государства высказывают это право, дают ему положительную санкцию, но не творят по своему произволу. Оно вытекает из их совместной жизни и деятельности, как плод единой, общечеловеческой культуры*(749). Приложение общения к практической жизни приводит к необходимости организации международного союза. В отыскании ее лежит, как мы сказали выше, глубокая мысль, проходящая чрез все проекты вечного мира. Они видят в федерации как бы универсальное средство для объединения и замирения народов. Конечно, этой форме нельзя не отдать преимущества пред всемирною монархиею, о которой мечтали завоеватели и прежние мыслители. Она стремится удержать известную самостоятельность частей, соединенных в одно политическое целое. Но и эту форму правления, как всякую другую, нельзя безгранично распространять или считать ее вечною. На основании исторического опыта ее можно допустить между членами одного племени, разбитого на несколько частей, живших дотоле в политическом отношении самостоятельно. Из общечеловеческого характера и назначения государства Блюнчли выводит необходимость всемирного государства (Weltreich). "К нему, говорит он, отдельные государства относятся, как народы - к человечеству. Подобно членам тела, они найдут в нем восполнение и самое широкое развитие собственного существа. Оно не будет призвано прекратить их и уничтожить отдельные народы, но даст им большую обеспеченность свободы и мира. Поэтому высшая, хотя и доселе не осуществленная идея государства состоит в том, что государство есть организованное человечество". Полемизируя против Лорана, Блюнчли добавляет, что всемирное государство не должно иметь непременно монархическую главу. За образец можно взять форму союзного государства (Bundesstates oder Bundesreiches), в котором для общих дел существуют союзные законодательство, правительство и суды, а для местных интересов его членов остается неприкосновенною самостоятельность последних*(750). Впрочем, позднее свои мысли об этом Блюнчли развил и исправил значительно в указанной уже нами статье "Устройство союза европейских государств". Напротив, Лоран противопоставляет федерации народов - ассоциацию или добровольный союз*(751). Он осуждает всемирное государство в монархической ли или республиканской форме, говоря, что оно отрицает принцип национальности, т. е. элемент индивидуальности, в развитии которого лежит цель человека. По его словам, достаточно одного нравственного единства, основанного на общности верования, идей и интересов. Войны уменьшатся вследствие успехов человечества. Когда оно организуется в нации, завоевания исчезнут сами собою. Завоевательны только государства, будь они монархии или республики. Нации же, когда они достигнут естественных границ, будут уже из-за одного благоразумия помышлять не о расширении своих пределов, а об их сохранении. Нечего вменять нациям преступления, которые были совершены, когда они еще не существовали*(752). Последние мысли, однако, вызывают много недоумений: спрашивается, как же могут действовать нации вне государства? Если человеческая личность погрешима, то отчего же непогрешима национальная личность, слагающаяся из первой? На это мы не находим ответа. Зато нельзя с ним не согласиться, когда он говорит: конечный идеал человечества не установление мира, а права и свободы. Мир немыслим там, где не владычествует право*(753). Средину между этими писателями занимает Фрикер. Он считает для нашего времени еще невозможным дать решительный ответ на вопрос о международном устройстве. Отвергать последнее ссылкою на суверенитет государств нельзя, замечает он. Этот суверенитет есть сам продукт истории, а мы еще не достигли ее конца. Когда развитие человечества в будущем потребует новой, высшей формы, для него не будет потерею, если оно откажется от суверенного государства и даст этой форме то же самое или иное название*(754). Не предрешая будущего, мы должны, однако, сказать, что всемирное государство (или даже государство, обнимающее целую часть света) невозможно и нежелательно прежде всего с точки зрения природы самою государства. Хотя политические организмы обладают стремлением к росту и расширению, но есть известная граница, указываемая им природою их территории и населения, и распознать которую предписывает им долг самосохранения. Чрезмерное расширение влечет за собою не развитие, а омертвение. Во 1-х, оно ведет к тому, что государство обезличивается (денационализируется). Народ, поглотивший в себя много чуждых элементов и не имеющий уже внутренней способности уподобить их себе (ассимилировать), начинает распадаться на свои составные части. Дух, оживотворявший созданное им государство, уступает место физической силе и чисто искусственным комбинациям политики, посредством которых думают сдержать вместе то, что ходом самой жизни обречено бесповоротно на распадение. Во 2-х, чем более распространяется государство, тем скорее падает господство в нем законов и политической свободы, вследствие ослабления связи центра с окружностью и усиления личного произвола правителей, которые становятся тем более дерзкими, чем недействительнее контроль центрального правительства. Завоевания изменяют состав и соотношения властей в государстве и вносят новые семена раздора в население, устанавливая антагонизм между жителями присоединенных областей и коренными, а с другой стороны предоставляя правителям, под разными предлогами, возможность более скорого противозаконного обогащения на счет чужих и отдаленных провинций. Чем более правительственные места дают лицам, получающим их власть и богатство, тем страстнее начинают все их добиваться. Государство, вследствие этих происков и раздоров, идет быстрыми шагами к анархии, избавить от которой его может лишь усиление центрального правительства, достигаемое на счет политических прав и свободы граждан. Таким образом, военная диктатура и соединенный с нею внутренний деспотизм есть конечный результат завоеваний, предпринимаемых народами*(755). К этому основанию присоединяется другое, взятое из природы федераций вообще. Они не могут быть прочны, пока между их членами существует различие в могуществе или в политических и экономических принципах и формах*(756). Особенно между монархиями они являются призрачными и быстро склоняются к унитарному государству. Защитники их, желающие создать и из европейских государств Соединенные Штаты, предлагают предварительно разделить последние на небольшие, равные части и ввести в них республиканскую форму правления*(757). Разве это не было бы произвольнейшим делением народов Европы наподобие стад животных? Существующие между ними различия, особенности и антипатии так глубоки, что в настоящее время для них одна общая федерация решительно невозможна. Может быть, в будущем сложатся три или более федерации на основании национального принципа (германская, романская и славянская, вне коих, пожалуй, останутся Великобритания и Скандинавия), но и тогда отношения между ними, с одной стороны, между ними и остальными частями света - с другой, снова потребуют высшего права и устройства их совокупной жизни. Словом, всемирное государство обозначало бы общий застой и деспотизм. Части же живые неизбежно отделились бы от него. Устранить эти недостатки были бы не в силах никакие формы правления, так как абсолютно совершенной конституции не существует. Государства опираются не на идею единого человечества, а на те живые исторически слагающиеся личности, которые называются народами и так же, как всякие личности, нуждаются для своего совместного существования в юридическом порядке. Поэтому мы скажем вместе с Блюнчли, что государство, в глубоком значении этого слова, требует организации всего человечества, но такой, которая отправляется от принципа не единства (человечества), а множества (народов), приведенного к гармонии правом. Как физические, так и духовные потребности заставляют народы завязывать между собою сношения, из которых исторически сложился международный союз, как венец всех форм сожития людей в обществе. Долгое время право, управляющее этим союзом, покоилось на соображениях политики. Лишь после того, как правовой порядок начал укрепляться внутри государств, возникло сознание о том, что и внешние их сношения не могут быть предметом произвола и силы. Писатели поняли, что и международное право в наше время стремится к большей положительности. "Его развитие и усовершенствование, говорит Фрикер, идут об руку с улучшением организации (коллективной жизни государств). Сознание и идеи о праве не составляют еще права и не могут быть выдаваемы за него. Лишь юридическая идея, принявшая реальный образ, есть право". Вот почему он называет международное право несовершенным, находящимся в развитии к более положительной и твердой организации. До каких пределов ей суждено достигнуть в будущем, мы не знаем, но уже теперь можно указать на некоторые черты, вытекающие из природы вещей. Международный союз, обнимая пока Европу и Америку, должен получить юридическую, а не политическую организацию. Как это ни кажется странным, но только этим путем мы достигнем соединения независимости государств с установлением над ними общего права*(758). В силу их суверенитета нелогично и невозможно создать над ними политическую власть или мировое центральное правительство, но с другой стороны, международный союз, как одно целое, требует самостоятельных от своих членов органов, с строго определенным кругом юридических полномочий. Выше мы имели уже случай назвать два главные из них. Эта организация должна вырасти из жизни, а не являться плодом теории. Она не представляет сколок с того или иного политического строя, ни одна форма правления в строгости к ней не приложима, но, по сложности и своеобразности международного союза, она только покоится на тех же политических началах, на которых выросла из современного общества, облекая эти начала в новые, широкие формы. Международная жизнь не есть повторение в больших размерах жизни государственной; она возвышается над нею подобно возвышению последней над жизнью человека и, как особая область развития человечества, требует таких форм, в которых присущие ей начала могли бы выразиться во всей полноте и оригинальности. Переведение этой идеи о международном устройстве, которая медленно, но ясно дозревает в сознании человечества, из области теории в практическую жизнь составляет, по верному определению Лоримера, главную конечную проблему международного права. Наука должна, чутко следя за потребностями народов, только содействовать выяснению их сознания насчет этой великой задачи, а не навязывать им с упорным доктринерством те или иные формы жизни, лишенные корней в окружающей их среде. Международная организация, как нам кажется, может осуществиться лишь постепенно и по частям. Это, бесспорно, большой недостаток, но неизбежный, когда дело идет о развитии политического строя из жизни. Вспомним, сколько веков борьбы, колебаний и ошибок потребовала английская конституция для того, чтобы дойти до современного положения. Но во сколько раз сложнее и совершеннее должна быть конституция, призванная мало-помалу соединить юридическими узами все человечество. Первым ее ядром, около которого должно, так сказать, кристаллизироваться положительное право, является международный суд. Он есть выразитель и носитель юридического принципа общения. Только в нем этот принцип достигнет и самостоятельного и полного выражения. По мере врастания этого суда в жизнь, международное право получит большую осязательность, положительность (или будет, как говорят немцы, более и более объективироваться), государства почувствуют усиление своей безопасности, и для дальнейшего устройства их совместного существования, без ущерба их внутренней самобытности, будет дана положительная почва. Чрез это мы юридическим путем придем к сокращению области войны*(759), ибо если успехи государственной жизни отражаются благотворно на международном строе, то и наоборот -международный суд даст новые гарантии прочности и развитию юридического порядка внутри самих государств. В этом смысле мы можем сказать со многими выдающимися умами нашей эпохи, что человечество приближается к вечному миру*(760) и при этом повторить мысль Канта, что движение к нему ускоряется тем более, чем долее человечество мыслит и живет. Глава II. Практические требования Как ни серьезны бывают в государственной жизни теоретические основания, требующие известной реформы, но такая реформа становится уже решительно неотложною, если в пользу ее возвысят голос требования практические, т. е. такие, которые создаются не воображаемыми, а реальными явлениями жизни и имеют способность чем долее, тем сильнее навязываться каждому непредвзятому уму. Мы убеждены, что именно этими практическими соображениями государства сознательно и бессознательно будут приведены к необходимости создать международную юстицию, если только они не предпочтут ей утрату собственного благосостояния и независимости. Вглянемся в некоторые стороны жизни современного общества. I Одна из черт, наиболее характеризующих наш век, состоит в усилении и быстром возрастании так называемого интернационализма, т. е. сношений частных и государственных, которые, наподобие громадной сети, все крепче и более связывают народы между собою. Государства Европы и Америки поддерживают эти сношения постоянно, но теперь они втягивают в них и царства Азии и дикие племена Африки. В Австралии слагаются новые колонии европейцев. Без всякого преувеличения можно сказать, что христианская цивилизация есть общечеловеческая, не только по элементам, вошедшим в ее состав, но и по ее назначению - дать всему человечеству ту полноту его развития и совершенства, до какой оно будет только в силах дойти. Сношения между народами получили новые, дотоле невиданные размеры, благодаря двум мировым открытиям: пара и электричества. Путешествия, в наш век пароходов и железных дорог, сделались потребностью и удовольствием для каждого. Благодаря телеграфам мы становимся до некоторой степени соучастниками во всех событиях, где бы то ни было совершающихся на нашей планете. Все это требует признания безопасности лиц и товаров на всех артериях передвижения. Но безопасность обеспечивается твердостью юридического порядка, который силою вещей из национального становится более и более мировым. Сибоом, как мы видели выше, указывает весьма остроумно на закон взаимной зависимости народов друг от друга по мере развития их экономической деятельности. Это верно, но односторонне. Во всех областях современной жизни - государственной, научной, художественной, промышленной и религиозной - мы видим: возникают общества, устраиваются съезды, которые более или менее принимают международный характер. Вызывая соревнование между народами, это движение, правильно направляемое, не должно вести их к рабскому поклонению чужеземному, но, напротив, разнообразить и возвышать их национальный дух. С тем вместе неизбежно, однако, большее воздействие их друг на друга и даже усиление духовного между ними родства. Опыт жизни указывает нам на обратную сторону этого бесспорно плодотворного движения: по мере того как соприкосновения и сношения между людьми усиливаются умножаются между ними и недоразумения всякого рода и даже столкновения, которые легко переходят в открытую вражду. Мы оставляем в стороне дурные инстинкты человека: алчность и любостяжание, заставляющие его иногда стремиться к наживе на счет чужого труда. Мы имеем в виду собственно явления государственной жизни; на каждом шагу тут, благодаря именно постоянным сношениям, возникают между правительствами недоразумения и несогласия, то вызываемые политическими обстоятельствами, то поступками частных лиц, за которые иной раз их отечество не может не вступиться. В наше время пробуждения национального сознания в народах, они сделались особенно чутки ко всему, что касается до их политической и духовной независимости и достоинства. Едва какое-либо событие, в действительности или только в их воображении, коснется того, что они называют своею народною честью, они воспламеняются и, требуя восстановления своего нарушенного достоинства и права, в свою очередь идут обыкновенно далее пределов, указываемых справедливостью и даже природою вопроса, вызвавшего спор. Между тем, эти споры обостряются еще от двух обстоятельств: вследствие несравненно большего, чем в предыдущие эпохи участия народов (прямого и косвенного) в ходе политических дел и распространения периодической печати. Споры и войны кабинетные уступили место народным соперничествам и вражде. Вытекающая отсюда неприязнь по природе отличается большим упорством и силою. Печать в большинстве случаев, под громкою вывескою патриотизма, подливает масло в огонь. Неразборчивая в выборе средств и обвинениях противников, даже по отношению к своим домашним врагам, она легко теряет всякую меру и правду, когда ополчается на врагов отечества. По ее воззрению, мы все еще должны следовать правилу древних и соединять любовь к родине с ненавистью ко всему чужому*(761). Но нужно ли говорить, что это правило в принципе убивает не только нравственность, но даже и право между народами! Патриотизм для каждого гражданина первый долг, но он должен восполняться и возвышаться любовью к человечеству. Как бы то ни было, но едва ли можно спорить против того, что с 1848 г. Европа вступила в период осложнения политических отношений между государствами и новых войн. Даже борьба между имущими классами и неимущими угрожает перейти на международную почву. Если государства не позаботятся серьезными и совокупными мерами улучшить положение рабочих и, насколько возможно, рассеять ряды пролетариев, из недр их могут выйти новые варвары, которые, пожалуй, окажутся для нашей цивилизации более опасными, чем древние варвары для Рима. Если со всех сторон накопляется горючий материал, надо серьезно подумать об усилении факторов на пользу права и мира. Зло, угрожающее современному государству, выступает под прикрытием отвлеченного и бездушного космополитизма и радикализма. В борьбе с ним и международное право призвано, очевидно, сказать свое слово. II Весьма печальную сторону окружающего нас политического строя составляет милитаризм. Хотя об нем много пишут и толкуют на митингах (особенно созываемых друзьями мира), но мы имеем об нем весьма неполные и смутные представления. Иначе и быть не может, пока военная статистика не объяснит нам в точных цифрах, чего стоят населению в мирное время содержание войска, флота, крепостей и всех предметов с ними соединенных; какие части народного труда поглощаются ими и, наконец, во что обходится в наше время ведение войны. Эта отрасль знания находится еще далеко от полноты своего развития, частью, быть может, от того, что правительства не всегда публикуют все необходимые для нее сведения - вероятно по неимению оных,- частью же вследствие большего разнообразия, господствующего в составлении бюджетов отдельных государств. Но и те данные, которые уже собраны неутомимыми учеными, достаточны для убеждения каждого в истине, что содержание военных сил становится для государств с каждым годом обременительнее. Ввиду этого друзья мира не раз предлагали им приступить к разоружению, путем единовременных и общих соглашений. Мы не можем войти здесь в рассмотрение этого важного вопроса, требующего специальных исследований, но заметим, что предлагаемая мера должна явиться результатом, а не началом целого ряда мер, направленных к обеспечению между народами мира. Нельзя рассчитывать на внезапное уничтожение войны, а на постепенную и прогрессивную замену ее иными, человека более достойными, способами решения споров между народами. Изучая бюджеты европейских государств, мы видим, что расходы их становятся впервые значительными с эпохи введения постоянного войска, т. е. с 15-го стол. Новый крупный поворот к издержкам замечается с того времени, как французская революция вводит общую конскрипцию, которая, по примеру Пруссии, принимается большинством государств. С тем вместе возникает главная язва современного государственного хозяйства - займы, которые, вызываемые большею частью военными же издержками, поглощают непроизводительно лучшие хозяйственные силы народов и парализуют всю деятельность государственного механизма. Даже еще в 18-м стол. государственные долги были, в сравнении с нашими, ничтожны, возникая чрез усиленный выпуск казначействами бумажных денег. Теперь не только каждая война, но даже опасения оной ведут к новым займам, которые заключаются с большою легкостью, благодаря накоплению громадных капиталов в частных руках (особенно евреев), но которые падут тяжелым бременем на грядущие поколения. Ничего не может быть безотраднее этой картины. Мы не разделяем оптимистического воззрения Гефкена, который говорит, что "громадные армии нового времени возникли не из любви к игре в солдаты и не из каприза какой бы то ни было мощной воли, но вследствие того, что с успехами цивилизации быстро растут интересы, требующие защиты. Войны, в которых с самого начала сталкиваются сильные армии, бывают почти всегда кратки"*(762). Эта восхваляемая краткость современных войн не мешает им быть тем разрушительнее и кроме того, государства простирают свои заботы о внешней безопасности до того, что дойдут до полного банкротства, т. е. безумия. Вся эта система, построенная с такою колоссальною односторонностью, исключительно на силе, без должного уважения к праву, заключает в себе самой осуждение. К 1877 г. европейские государства расходовали в мирное время 11.657 миллионов немецких марок*(763). Из этой суммы две главные статьи, далеко превосходящие все остальные, составляют: 1. уплаты процентов на займы и 2. военные издержки. Долги в сложности достигают 80 миллионов марок. На проценты по ним великие державы, за исключением Германии и Пруссии, платят третью часть всех собственно правительственных расходов, Италия, половину и даже Бельгия -30%. На военные силы (войско, крепости и флот) идут не менее баснословные суммы; за вычетом первой приведенной нами статьи, на них тратят: Англия 2/3 всех сумм, издерживаемых правительством*(764); Россия 60%; Франция почти 50%, Италия, Австрия и немецкие государства от 35 до 46% и т. д. "Военные расходы показывают нам, говорит Пфейфер, подавляющее превосходство над всеми прочими статьями. И это отношение усиливается год от году, потому что расходы на войско поднимаются в постоянной прогрессии. Уже теперь расходы на войско и флот поглощают в Европе ежегодно три миллиарда! Если подумать, что эти три миллиарда гибнут совершенно непроизводительно, то нельзя не остановиться серьезно пред господствующею у нас военною системою*(765) и всем, что с нею связано. В каком, совершенно ином, положении находилась бы наша культура, если бы даже хотя половина этой суммы употреблялась ежегодно на народное образование, развитие искусства и науки и на поднятие промышленности!" Еще поразительнее будет результат, когда мы сложим суммы этих обеих статей. Оказывается, что они вместе поглощают от половины до трех четвертей всех правительственных расходов: в Англии свыше 81%; в Италии почти 70%; во Франции 68; в России 66; в Австрии и Бельгии 60; в Баварии и Пруссии около 49 и т. д. В этом отношении исключение составляет опять Швейцария, расходующая на обе эти статьи 22-25%. К этим числам прибавлять нечего: в результате оказывается, что именно великие державы употребляют весьма малые части своих бюджетов на удовлетворение самых главных потребностей государственной жизни. A разве это не доказывает всю неудовлетворительность политического строя с внутренней и внешней стороны? Сделанные нами выводы касаются только одной стороны: стоимости войн в мирное время. Не менее интересно взглянуть на числа, которые указывают на потери, причиняемые войною непосредственно. И тут статистика делает нам самые внушительные и печальные предостережения. Известный французский экономист Леруа-Болье в своем сочинении о современных войнах дает нам указания, как собирать материалы такой статистики. Каждая война в действительности стоит гораздо более, чем говорят обыкновенно официальные цифры, изображающие вызванные ею потери. Надо помнить, что, во 1-х, эти числа указывают нам на людей, убитых на полях сражений или умерших от ран скоро после битв. Но сколько умирают еще потом, вследствие ран, понесенных лишений и вообще от потрясения организма. Этого никто не знает! Между тем каждая война в значительной степени усиливает смертность населения*(766). Во 2-х, материальные убытки, причиняемые войною, мы узнаем из бюджетов и отчетов, печатаемых государствами. Но кроме этих прямых убытков есть еще много косвенных, делаемых войною торговле и промышленности, которые очень трудно определить. Война останавливает в целом производство, уменьшает сбыт и подрывает кредит*(767). В 3-х, война действует более или менее разрушительно на торговлю и благосостояние нейтральных государств*(768). Леруа-Болье дает нам точную, на официальных данных основанную статистику войн, от крымской до Американской и Немецкой включительно (1853-66 г.). За эти 14 лет война унесла людьми: 1.743,490 человек, а капиталами: 47 миллиардов 830 милл. франков. Таковы положительные и непосредственные потери*(769). К этим исследованиям интересно прибавить статьи Фовилля "О стоимости войны"*(770). Он говорит лишь о двух наиболее гигантских войнах последнего времени: междоусобной в Америке (1861-65) и Франко-германской (1870-71). Первая, по его расчету, обошлась Америке в 50 миллиардов франков*(771), а вторая стоила Франции (с потерею Эльзаса и Лотарингии) 21/2 миллиона жителей и до 30 миллиардов франков*(772). Финансовые последствия для России последней войны с Турциею (1877-78 г.) оказались также весьма чувствительны*(773), так что по росписи доходов и расходов на 1881 г. является дефицит в 50 милл. рублей и оказывается, что около трети расходной сметы ассигнуется на потребности военного министерства. Ввиду этого г. министр финансов "считает своим долгом выразить убеждение в неотложной необходимости принятия таких мер, которые могли бы содействовать сокращению средств, расходуемых ныне страной для содержания ее военных сил". В результате мы видим, что современные общества, промышленные и основанные на труде, пришли к сознанию, что мир составляет одно из наиболее главных условий их процветания, между тем государства благодаря милитаризму все решительнее преобразуются в громадные казармы. Военные учреждения до того поглощают все их средства и силы, что для удовлетворения остальным потребностям народной жизни у правительств не хватает ни времени, ни средств. Фактически уже теперь второстепенные государства почти не могут воевать, уступив эту привилегию державам, которые располагают миллионными армиями. Но этим державам жить вечно под ружьем не дозволят финансовые средства. Технические усовершенствования идут так быстро и поглощают такие капиталы, что недаром существует мнение, что война со временем сама себя убьет, поставив государства в фактическую невозможность ее вести. Но пока мы дойдем до этого и во избежание банкротства, великие державы постараются истребить друг друга и водворить над миром нечто вроде общей диктатуры или гегемонии. Тогда и новое человечество, подобно древнему, окончит свое существование под ярмом внутреннего и внешнего деспотизма, если ему не удастся заблаговременно и общими усилиями создать твердый юридический порядок для своей коллективной жизни. III Громадные армии нашего времени содержатся государствами, по ходячему мнению, в видах безопасности. Но при этом упускают из виду, что именно они питают в народах взаимное недоверие, раздражительность и страсть к нападениям*(774). Ожидания войны становятся так дороги, что им предпочитают самую войну. В Средние века, когда частные лица ходили вооруженными, насилия между ними не прекращались, но возникали по поводу всяких пустых столкновений. То же можно сказать о народах. Разоружение для них станет не только возможностью, но даже обязанностью с того момента, как они положат основание международной организации, направленной главным образом на предупреждение и пресечение в зародыше всех представляющихся между ними споров. Это великое дело лежит до сих пор исключительно на плечах дипломатов. Хотя мы далеки от мысли оспаривать их заслуги в целом по отношению к поддержанию мира между государствами, но должны сознаться, что считаем их все менее и менее способными к этому, не в силу недостатков того или другого лица и случайных обстоятельств, а на основании внутреннего, так сказать, органического несовершенства дипломатии вообще. Весьма многие публицисты склонны преувеличивать значение и роль дипломатических агентов и ожидать от них всех благ для международной жизни. По мнению Фрикера, главное их значение лежит не в том, что они выступают представителями своего правительства, а в том, что выражают своим присутствием взаимный контроль, наблюдение и воздействие одного государства над другим. Благодаря им каждое из них как бы присутствует в политическом центре другого; между всеми устанавливается постоянный обмен мыслей и таким образом, хотя фактически, восполняется недостаток объединяющей их организации*(775). Гольцендорф величает даже посланников "сановниками международной справедливости", которые призваны содействовать развитию международного права и сознания в цивилизованных государствах соединяющей их общности интересов*(776). В этих и подобных заявлениях нельзя не видеть некоторой иллюзии. В историческом развитии международного союза повторяется, относительно установления его органов и функций их, то же самое явление, которое мы можем наблюдать в жизни человеческих союзов вообще; с осложнением их задач, выделяются новые органы с специальным назначением для каждой из них. В этом сказывается великий принцип разделения труда, благодаря которому человечество, во всех сферах деятельности и творчества, достигает таких поразительных результатов. Первоначально все сношения между народами, когда они были просты и не сложны, происходили чрез дипломатических агентов. Постепенно государства стали забирать в свои руки, следуя потребностям жизни, консулов. Явилась необходимость более точного разграничения сфер деятельности между этими двумя классами органов. В посланниках или дипломатических агентах вообще справедливо увидели представителей по преимуществу чисто политических интересов государств; консулам поставлено в специальную обязанность охранение и содействие социальным интересам между народами или подданными. Проф. Мартенс, указывая на это различие, называет эти органы международными администраторами, говоря, что ими исчерпывается "вся область международных отношений". В посланниках он видит "самое рельефное выражение понятия международного общения, из которого логически вытекает существо международной администрации"*(777). Оставляя в стороне вопрос о верности такой идеи об администрации, в области собственно международных сношений, мы, вполне принимая его деление органов этих сношений, говорим, что оно недостаточно: общение есть принцип не администрации, а права. По мере того как право становится основною нормою во внутренней жизни государств, является необходимость, как мы уже говорили, признать юридический порядок и для их внешней жизни. Поэтому рядом с органами для чисто политических задач (дипломатические агенты) и для вопросов социальных или общественных (консулы) должны быть созданы органы для права. Посланники, бесспорно, проложили путь принципу общения, но в области политики, в которой право является не самостоятельным и духовным началом народной жизни, а чем-то случайным, отрывочным и смутным. Получаемое ими образование, а еще более среда, окружающая их деятельность, рассчитаны обыкновенно более на поверхностность и внешний блеск, нежели на солидность и серьезность. Лишенные часто основательного знакомства с вверяемыми им делами, без твердости характера и убеждений в нравственном отношении, дипломаты в своем ослеплении полагают, что они творят историю и играют преданиями и желаниями народов нередко по произволу сильных мира сего, от которых, впрочем, они поставлены в большую зависимость. Но помимо этих недостатков есть другая, более главная причина, делающая из дипломатов весьма смутный орган для распознания и развития права: дипломаты служат не только правительствам, которые их назначают, но и специальным интересам конкретного государства. Благо последнего для них верховный закон. Так и должно быть, но отсюда следует то, что международное право по природе составляет для них нечто придаточное, постольку лишь реальное, поскольку оно, по их мнению и по воле владык, которым они служат, совпадает с интересами их государства, или, говоря точнее, владычествующей в данный момент партии. Мы не отвергаем факта, что успехи государственной жизни возвышают цели, преследуемые дипломатами, и плодотворно отражаются на их деятельности в пользу мира и политического благосостояния народов, но мы утверждаем, что именно опыт истории показывает нам, что, с развитием правосознания в последних, все ярче выступает неспособность дипломатов служить священным началам права. Путь ими излюбленный слагается из ряда компромиссов. Чрез это им удается смягчать личные претензии и щепетильности, находить среднее решение между противоположными требованиями, даже иногда предотвращать войны. Но с другой стороны, сколько новых замешательств и осложнений споров между народами вызывают их непрямота и склонность к интригам. Как печальны и поучительны уроки, даваемые нам даже историею последних лет: дипломатия Англии создала Алабамское дело, которое она не сумела распутать; - Франции - увлекла ее в последнюю войну 1870-71 года, не найдя для нее ни одного союзника; - России - должна была отказаться на Берлинском конгрессе от многого, добытого русскою кровью. Успехи же, одерживаемые ею иной раз, не лучше неудач, будучи сопровождаемы насилиями и хитростями то явными, то скрытыми. Словом, давно пора для права создать независимый орган и особенно стоящий вне всяких течений практической политики. Тогда и характер дипломатии глубоко изменится к лучшему. Но практические государственные люди*(778) между возражениями против международного суда приводят и то соображение, что опасно государствам доверять свои высшие интересы и разбор возникающих между ними споров частным лицам, не знакомым с природою и ходом политических дел. На это мы скажем, что учреждения в свою очередь оказывают большое влияние на людей, и Блюнчли высказал глубокую мысль, что каждой должности присущ известный, так сказать, психический принцип, который кладет свою печать на занимающие ее лица*(779). На новые потребности всегда откликнутся новые люди. Чем они значительнее, тем сложнее должны быть и учреждения, призванные им служить, тем строже и тщательнее должен быть выбор лиц, имеющих в них поступать. Ничто не мешает государствам требовать от членов международного суда высокой степени умственного и нравственного развития. Опытность дастся им жизнью. Вне политических влияний они будут более способны, чем существующие органы сношений между народами, к отысканию и определению права, а чрез это и к служению настоящим и прочным интересам государств. Ошибки, в которые они могут впадать, не будут иметь для последних того рокового и кровавого характера, которым отмечаются происки дипломатов и войны. Вместо того, чтобы ломать себе голову над возможными недостатками учреждения еще не существующего и которые с течением времени всегда могут быть, по указаниям опыта, смягчены и устранены,- лучше серьезно подумать, как очистить путь для такого учреждения, которое, как международный суд, настоятельно требуется теоретическими и практическими условиями государственного строя нашего времени. Глава III. Устройство и деятельность международного суда Международный суд, будучи не политическим собранием и не коллегиею ученых, а высшим и совершеннейшим на земле органом права, подчиняется, относительно своего устройства и деятельности, основным принципам современного процесса, поскольку эти принципы приложимы к своеобразным и сложным спорам между государствами. I. Общие начала Какова ни была бы организация международного суда, в основание ее должны быть положены следующие общие начала: 1. Независимость суда. Без этого основного условия правосудие немыслимо, обращаясь в комедию, не достойную священного характера справедливости. Суды внутри государств отделены от всех остальных органов верховной власти (законодательной, административной и исполнительной) и поставлены в прямую зависимость только от закона. В международной области суд должен быть равно независим как от сторон, дело коих он разбирает, так и от всяких политических течений и мнений вообще. Это условие одно способно поддержать его на уровне того громадного нравственного авторитета, который должен выпасть на его долю ради успешности его действий. Независимость суда есть только практический вывод из того положения правовой теории, что само право не есть лишь продукт государства, но самостоятельное начало в жизни народов. 2. Коллегиальность. Если почти повсюду при устройстве судов дается перевес началу коллегиальному над единоличным, то это правило тем более применимо к международному суду. По степени важности разбираемых дел заседания его составляются из 3, 5, 7 и т. д. нечетного числа судей, во избежание равного разделения голосов. 3. Устность и состязательность производства могут быть приняты только отчасти. По характеру споров между государствами устные прения между их представителями на суде могут быть, в видах разъяснения дела, полезны; но с другой стороны, не следует забывать, что главный материал для своего суждения суд будет черпать из письменных документов. 4. Публичность заслуживает рекомендации и для международного суда, будучи, особенно среди образованного общества, нравственным контролем со стороны публики, но суду предоставляется право, в важных случаях или когда возбуждены политические страсти, назначать по своему усмотрению тайные заседания. 5. Начало двух инстанций удерживается. Вторая разбирает дело, обжалованное стороною на основании юридических мотивов. Обе инстанции составляют известное отделение суда. Но до разбора дела второю инстанциею суд in pleno кассируют состоявшееся решение, по жалобе одной из сторон в определенный срок. 6. Суд делится на департаменты по характеру международных дел. II. Состав Весьма трудно будет организовать международный суд вначале. Только время может доставить потребное число лиц, подготовленных к занятию в нем места строгим и продолжительным искусом в научном и практическом отношениях. В деле назначения судей придется со временем выбирать между двумя системами: или даровать самому суду право восполнять открывающиеся в нем вакансии, или предоставить это правительствам. Первая система*(780) имеет за себя то преимущество, что дает суду большую внутреннюю независимость, но правительства будут относиться к такому собранию с меньшим доверием и охотою, если еще они дадут на нее согласие. Мы полагаем, что по практическим основаниям надо предпочесть вторую из названных систем. Когда в народах утвердится доверие к суду и выработается настоящая судебная практика, можно будет обратиться к первой системе. Выбор и назначение судей обставляются всевозможными гарантиями. В силу основного принципа равенства между государствами, все они имеют право назначать одинаковое число судей. Государства небольшие, если желают, могут не пользоваться этим правом, но их голос не передаваем. Международный суд не должен быть многоголовым и шумным собранием, но иметь в своей среде не менее двух членов от каждого самостоятельного и признанного государства. Полусамостоятельные государства не имеют голоса, сложные или федерации считаются за один политический союз. Принимая в Европе, за исключением Турции, 18 государств*(781), а в Америке 12*(782), мы получаем 60 судей. Само назначение есть сложный акт: между лицами, удовлетворяющими условиям для занятия этого высшего поста, выбирают кандидатов академии и юридические факультеты университетов, либо совместно, либо по известной очереди. Они вносят определенное их число в списки, которые представляют с мотивами министру юстиции. Последний, ознакомившись с этими рекомендациями, а еще лучше с лицами, о которых идет речь, представляет двух или, смотря по обстоятельствам, одного из них на утверждение верховной власти. Мыслимы, конечно, и иные комбинации, и это дело внутренних законов государств определить, поскольку в акте назначения участвуют палаты. Во всяком случае их влияние, как политических собраний, не должно быть велико. Когда со временем организуются на новых началах международные конгрессы, назначение судей должно быть предоставлено им, а не отдельным правительствам. Лица, желающие занять место в международном суде, должны удовлетворять весьма строгим требованиям, как в умственном, так и в нравственном отношении. От них требуется не только все, что нужно для лиц судебного ведомства вообще (отсутствие телесных недостатков, неопороченная честь, окончание с успехом полного курса юридических наук), но и специальная, в научном и практическом смысле, подготовка. По выходе из университета они (года четыре) изучают под руководством лучших специалистов государственные науки, в особенности: государственное право (сравнительное главных народов Европы), политику, международное право (публичное и частное, теоретическое и практическое) и политическую историю с Вестфальского мира. По окончании этих специальных занятий они сдают особый экзамен в комиссиях, составляемых по назначению министра юстиции наполовину из государственных сановников, известных своим юридическим образованием, и профессоров или академиков-специалистов. Эти комиссии вырабатывают программы занятий для лиц, подвергающихся их испытанию, и заботятся об открытии для них особых курсов, в пределах принятых ими программ. За этим идет практический период подготовки. Он продолжается также года четыре. Кандидаты поступают в секретари при международном суде или несут всякую другую службу, способную ознакомить их с характером и ходом государственных дел на практике. Во всяком случае им должны быть доступны все роды службы, и мы полагаем, что государство только выиграет от увеличения контингента людей с такою дельною подготовкою. В нравственном отношении они должны отличаться самою строгою и неподкупною честностью, обладать характером твердым и полным беспристрастием к лицам и вещам. Словом, к ним приложимы требования, которые выставляет Гефтер для дипломатов: честность и правдивость, мужество в отстаивании справедливости, недоступность к подкупам всякого рода и полная преданность своему служению*(783). Наконец, лица, назначаемые в судьи, должны иметь вполне зрелый возраст, быть не моложе 35 лет*(784). Высоте этих требований соответствует привилегированность положения судей: они несменяемы. Удалить их может только суд, в решении, которое должно состояться in pleno. Недовольное ими правительство обращается с этою жалобою в суд. По достижении судьями 65-70 лет они приглашаются судом к сложению своей должности. Заместители допускаются только на случай болезни и в течение определенного срока. Судьи получают все равное содержание, в такой сумме, что она превосходит высшие в государствах оклады. Это содержание после 25-летней службы они удерживают до смерти. Но пока они на службе, к их жалованию ничего не прибавляется из пенсии. Последняя выдается в известной пропорции их вдовам и сиротам. Затем члены суда не должны получать никаких отличий в виде орденов, чинов, имений и даже подарков. С их должностью никакая другая не совместима. III. Ведомство Международный суд есть по составу постоянное учреждение, но он заседает по мере надобности. На основании принципа суверенитета это вполне суд добровольный: государства обращаются к нему по своему усмотрению, но, обратившись к нему, они юридически принимают на себя обязанность повиноваться его решениям, поскольку оно состоялось в пределах права (т. е. международного и процессуального). Из этого ясно, что международный суд не представляет сам по себе ничего особенно нового или страшного: он вытекает из тех же самых условий и соображений, которые чаще и чаще в наше время заставляют государства предпочитать третейское разбирательство изворотам дипломатии и опустошениям войны. Но он обращает неопределенный, от случая к случаю действующий, третейский суд в учреждение постоянное, управляемое юридическими принципами и дающее относительно своих членов все желательные гарантии. Выгода, которая отсюда произойдет, бросается в глаза: при настоящих условиях, государство, первое заговорившее о третейском суде, легко может навлечь на себя подозрение либо в слабости и неподготовленности к войне, либо в неуверенности в правоте собственного дела. При существовании уже спора бывает весьма трудно достичь соглашения с противником относительно состава и компетенции третейского суда. Чем спор важнее или сильнее, тем это препятствие значительнее. Вот почему третейская юрисдикция вызывает мало доверия в среде людей практики и не прилагается к спорам более серьезным, т. е. там, где сила права особенно требуется. Судей же способных и сведущих взять неоткуда: частные лица, говорят, не знакомы то с теориею, то с практикою государственных дел; правительства же либо навлекают на себя подозрение в пристрастии, либо сами не хотят компрометировать свой авторитет участием в чужой ссоре, которая может завлечь их в непредвиденные и неприятные замешательства. Бесспорно, эта неурядица часто на руку злой воле народов и правителей, но, с другой стороны, не следует забывать, что она поддерживается несовершенством юридического порядка, к устранению которого должно всячески стремиться право. Международный суд не удалит из мира злую волю, но мало-помалу создаст правильную юрисдикцию для тех, кто на самом деле и добросовестно будет желать мира. Мы сказали, что эта юрисдикция добровольная. Это не должно, однако, препятствовать государствам сперва в частных, а потом в общих соглашениях высказывать для себя обязанность в известных случаях обращаться к международному суду. К этому приведут их даже соображения их собственных интересов. Таким способом, ходом самой жизни, определится круг его ведомства: с редких и маловажных случаев в начале, он постепенно обнимет все большую и большую массу дел. Ведомство международного суда подлежит определению в двояком отношении: в территориальном и по роду самих дел. Относительно первого пункта следует заметить, что его деятельность простирается только на государства Европы и Америки, и притом лишь на отношения между этими государствами, а не между ними и территориями Азии и Африки. Словом, область его применения очерчивается действием положительного европейского международного права и будет с ним вместе расширяться. Поскольку деспотии Азии наперед обязуются повиноваться началам этого права и будут их прилагать, постольку компетенция международного суда может распространяться и на них. Но это расширение повлечет к умножению членов суда, а может быть (что нам кажется лучше), к созданию особых судов по частям света. Что касается до рода дел, подлежащих разбирательству, то из них должны быть совершенно исключены все внутренние дела государств. Лишь внешние их отношения составляют предмет ведения суда. При этом его оценке и разбирательству подлежит только их одна юридическая сторона. Другими словами, суд разбирает лишь такие споры и те стороны в них, которые, на основании положительного международного права или новых соглашений между спорящими, поддаются объективной, юридической оценке. По самому характеру международных дел суд распадается на четыре департамента (что не мешает по мере надобности увеличить их число). Члены суда распределяются между ними не поровну, а по мере накопления дел в том или ином департаменте. Вообще это деление имеет чисто практическое значение и не должно подрывать высшего единства суда. В случае надобности члены из одного департамента могут быть привлекаемы к содействию членам другого. Эти отделения суда следующие: 1. Департамент дипломатии рассматривает споры, возникающие из столкновений между различными органами сношений между народами (дипломатическими агентами вообще, консулами, комиссарами), о нарушении этими лицами их обязанностей с точки зрения международного права и т. д. Он же занимается толкованием трактатов и спорных в них пунктов. 2. Департамент военных и морских дел особенно необходим в наше время. Оставляя в стороне вопрос о законности войны, он надзирает за соблюдением воюющими Женевской конвенции и тех общих начал военного права, которые признаются европейскими государствами в какой бы то ни было форме (трактатов, деклараций или обычаев). По морским делам суд ведает все споры о призах, о нарушении нейтралитета и жалобах частных лиц на убытки, причиненные им вследствие нарушения этих начал. 3. Департамент частного международного права решает в юридическом отношении наиболее сложные и деликатные вопросы: о столкновении гражданских и уголовных законов различных государств. Ему предлежит рассмотрение юридической обязательности актов, совершенных законно в одной стороне, но оспариваемых, также на основании закона, в другой, силы судебных решений на иностранной территории и т. д. Этот же департамент разбирает в высшей степени важные и в наше время жгучие споры о выдаче преступников вообще и чинит суд над политическими преступниками и анархистами, отвергающими всякий общественный строй между людьми. Государство, потерпевшее от действий этих разбойников, обращается к стране, в которой они укрылись, и с документами в руках требует их выдачи. Политические страсти воспламеняются по сю и по ту сторону. Убедившись в основательности требования о выдаче, второе государство обязано препроводить обвиненных международному суду, который, рассмотрев их деяния, с полным беспристрастием постановляет приговор на основании начал государственного и международного права, давая в случае коллизии перевес последним. Относительно же обыкновенных тяжких преступников суд рассматривает только прения о их выдаче, предоставляя собственно суд над ними их отечественному государству. 4. Департамент социального международного права. К нему относятся такие споры, которые имеют неполитический характер, не касаются отдельных частных лиц, но которые возникают собственно из общественных задач государств, и притом задач не узконационального, а мирового характера. Это новейший вид отношений, призванный в будущем к громадному развитию. Сюда относятся: охранение почтовых и телеграфных сообщений, как в мирное, так и в военное время; общих великих артерий международных путей (железных, речных, каналов и свободы морей); меры против повальных болезней; нарушения литературной и художественной собственности, фабричных клейм и т. п. Мы перечислили бегло главные пункты столкновений между народами, которые способны для юридической формулы. Очевидно, однако, что при теперешних условиях, для обсуждения многих из них, суд не будет иметь положительной, реальной почвы под ногами и ему придется особенно часто в начале отказываться в таких случаях от постановления приговора. Вот почему разбирательство споров составляет лишь одну сторону его деятельности; другая не менее важная заключается в содействии к изданию международных законов и их кодификации. Мы касаемся этим одного из наиболее распространенных возражений против международного суда. Такой суд, говорят, невозможен, потому что нет законов, которыми он мог бы руководиться. За их отсутствием он будет судить по шаткой и смутной внутренней справедливости, по соображениям политики, по идеям нравственности, по чему угодно, только не по положительному праву. Нам нужна не юрисдикция, а юстиция, т. е. суд в связи с законодательною и исполнительною властями. Рассуждающие подобным образом прежде всего вращаются в безвыходном круге: суд невозможен, потому что нет законов, говорят они, но и законы излишни, потому что нет суда для их применения. К счастью, человечество движется вперед вопреки "Non possumus" и "jamais", бросаемым ему в ноги деспотами различного рода! Даже при существующих условиях, несмотря на отсутствие специального органа для международного права, стараниями дипломатов введены некоторые общие начала, которые можно считать первыми зародышами для будущей кодификации этого права. Но для того, чтобы оно развивалось практически и последовательно из жизни, нужен орган, который стоял бы живым, посредствующим звеном между сознанием человечества и теорией. В этом - главная, творческая роль суда. Из юрисдикции только, путем долгих и самых серьезных усилий, может вырасти и сложиться юстиция, приспособленная к потребностям жизни, а не измышленная по отвлеченным категориям разума. В этом нас убеждает история процесса. Обращая внимание на судьбы древнегерманского, а еще более римского процесса, мы замечаем, как судебная практика постепенно разрабатывала и формулировала материал права, лежавший в сознании народном, чрез это вызвала его отделение от религии и нравственности и содействовала его сложению в объективную систему правосудия*(785). Если это верно, с одной стороны, а с другой, если мы видим на успехах морского права в Средние века и международного в новое время, что право может быть произведением многих народов и что оно, вырастая без особого участия со стороны верховной власти, не воспринимает почти никаких следов национальности, но тем не менее становится положительным вследствие добровольного и непринужденного подчинения ему народов*(786),- если все это подтверждается фактами, то нет основания предполагать, чтобы юрисдикция не оказала на международное право того же самого действия, какое она имела на право гражданское. И здесь суд должен будет отыскивать в притязаниях сторон юридические элементы, облекать насколько возможно эти притязания в формы процесса, т. е. спора о праве, и подводить его под конкретные юридические принципы для установления между сторонами новых, на праве основанных отношений. В силу этого, суд прежде всего прилагает существующее право, но, при замечаемых им пробелах и противоречиях в нем, заботится о составлении, по указаниям и потребностям жизни, проектов новых международных законов, которые он тщательно вырабатывает при содействии, если нужно компетентных и наиболее просвещенных государственных людей и юристов и препровождает их затем с подробными мотивами на рассмотрение и утверждение правительств*(787). В этой плодотворной деятельности главным пособником его является Институт международного права, от которого он отличается лишь большим практическим направлением при формулировании юридических идей, преследуя, однако, ту же цель, которую ставить себе в своем девизе Институт: служить справедливости и миру. Рядом с вопросами, поддающимися юридической формуле, остаются наиболее важные и жгучие споры между государствами, в которых, по выражению публицистов, идет речь о существовании, независимости и национальной неприкосновенности государств, словом, о таких правах их, которые, не будучи отчуждаемы, не составляют предмет оборота*(788). С успехами международной юстиции, область этих прав будет естественно суживаться: государства придут к сознанию, что юридическое (а не политическое) определение и ограничение их самодержавия есть лучшее его упрочение. Но до этого момента еще далеко, а пока можно рекомендовать следующие общие положения: 1. поскольку речь идет об этих правах в приложении их к внутренним делам государств, никакой суд, как мы сказали, не компетентен; 2. народы всегда удерживают право отразить всякое нападение на их территорию без обращения к юстиции и 3. при возникновении споров об этих правах в области внешней политики, суд, по желанию сторон, берет на себя роль посредника, который не постановляет решения, но дает благожелательные советы, в видах смягчения односторонних претензий спорящих. Такие же мнения он имеет всегда право высказывать по всем международным спорам вообще и в тех случаях, когда стороны предпочтут обойтись без него. Словом, он не должен пропускать ни одного случая, который, по его мнению, может содействовать либо выяснению, либо развитию начал международного права. IV. Производство Международный суд имеет постоянное местопребывание в Брюсселе, но отделения его при разбирательстве могут в практических видах, чтобы быть ближе к спорящим, избирать наименее отдаленную от них нейтральную страну или такой город в ней, который, не будучи столицею, представляет, однако, все удобства по сообщениям и своим умственным средствам. Впрочем, суд всегда волен избрать и изменить это временное место для своих ассиз. Официальный язык суда - французский. На нем представляются документы и происходят прения. Допустить на его заседаниях многоязычие весьма неудобно в практическом отношении. Необходимо, чтоб его члены могли в совершенстве передавать свои мысли, но этого нельзя от них требовать, когда им пришлось бы говорить, читать и выслушивать речи хотя бы на четырех, наиболее распространенных языках Европы: французском, английском, немецком и итальянском. Изучить же рядом с отечественным языком вполне хорошо один иностранный не представляет затруднений. Суд пользуется полною внутреннею автономиею. Он сам избирает себе президента (тайным голосованием) на 3 года и назначает секретарей, библиотекарей и архивариусов. В секретари берутся по преимуществу кандидаты на места в суде. Заседания бывают общие из всех членов суда и частные для разбирательства споров между государствами. Общие собираются с двоякою целью. Во 1-х, им принадлежит дисциплинарная власть над членами суда, так что они одни имеют право, либо по собственному почину, либо по жалобе правительств, наряжать следствия над провинившимися и постановлять приговоры об их удалении. Во 2-х, они являются кассационною инстанциею. Частные заседания составляются лишь из известного числа судей того департамента, которому дело, по своей природе, подведомственно. Эти лица должны принадлежать к вполне нейтральным для спорящих сторон государствам. При соблюдении этого условия спорящие государства сами выбирают для каждого случая из состава департамента лиц, которых они желают видеть судьями. Они берутся в нечетном числе, в количестве, соответствующем важности дела. Лицо избранное может не принять разбирательства данного случая. Частные заседания, подобно общим, сами избирают своего председателя и секретарей. Всему производству ведется протокол. До приступления к разбирательству суд делает сторонам предложения о примирении. Когда стороны это отклонят или если попытка к примирению не удастся, он приступает к рассмотрению дела по праву. Суд сам решает вопрос о своей компетенции. Все, что говорит Гольдшмидт о производстве третейского суда, приложимо и к суду постоянному. Он разбирает дела в таком порядке, какой найдет в интересах правосудия наилучшим. Стороны не имеют права предписывать ему, как третейскому суду, известный срок для окончания дела. В случае медленности производства они вносят жалобу в общее собрание, которое, если нужно, делает представления об ускорении производства. Стороны, по своему усмотрению, назначают известное число представителей пред судом, которые высказывают и поддерживают их воззрения и интересы. Доказательствами пред международным судом считаются: 1. письменные документы. Каждая сторона, как в Алабамском споре, имеет право представить суду три документа: подробное и основательное изложение дела с ее точки зрения; ответ на изложение противника и общие выводы с указанием своих требований. 2. Речи и устные прения агентов сторон пред судом. Нам кажется, что число речей также должно быть ограниченно, и именно двумя: изложением и ответом. Если какие-либо пункты суду покажутся недостаточно выясненными, он вправе требовать от сторон дополнительных сведений. В виде исключений он может вызывать и свидетелей или посылать к ним своего секретаря для отобрания от них показаний. Впрочем, по характеру международных распрей главным и часто единственным доказательством должно признать письменные документы. Остальные доказательства имеют лишь дополнительное значение и силу. V. Решение Мы можем не останавливаться долго пред этим пунктом после обсуждения проекта Гольдшмидта. При постановке решения международный суд обязан руководиться теми общими началами положительного международного права, которые в какой бы то ни было форме признаны сторонами. При выборе между этими формами проявления права устанавливается такая градация: 1. трактаты (новейшие отменяют прежние); 2. обычаи (общие перевешивают, как и в трактатах, частные); 3. положительные законы и декларации государств и 4. мнения таких юристов, которые пользуются всеобщим авторитетом. Суд есть прежде всего охранитель общего и положительного международного права. Но это не должно ему препятствовать постоянно заботиться об усовершенствовании этого права. Отсюда: 1. в отличие от третейского суда, он отклоняет разбирательство споров, если обе стороны этого права не признают или в уклонение от него создадут в компромиссе начала, по духу ему противоречащие, причем толкование этих начал принадлежит суду; 2. в случае признания этого общего права хотя бы одной из сторон, суд применяет его без оговорок; 3. мнения известных юристов и собственное мнение о праве, согласное с сознанием цивилизованного человечества, но не получившее либо еще никакой положительной формы, или принятое пока немногими третьими государствами, суд применяет лишь с согласия сторон. Суд постановляет решения, как и разбирает дела, в присутствии всех назначенных для этого членов. Решение, в отличие от третейского, принимается абсолютным большинством голосов и с мотивами публикуется во всеобщее сведение, после того как оно принято сторонами. Последние не имеют права его утверждать: оно действительно ipso jure. Но им дается известный срок на его просмотр, и, если оно в силу юридических мотивов оспариваемо, они имеют право его обжаловать. VI. Обжалование Государство, недовольное решением суда на основании того, что последним были нарушены либо принципы международного права, либо основные начала и формы процесса, подает на кассацию в общее собрание суда. В этом собрании члены, решавшие дело, не имеют голоса. Собрание выслушивает жалобу представителя недовольного государства и заключения президента бывшего отделения суда и либо подтверждает решение, либо кассирует его. Перерешать же его оно не вправе. Тогда составляется новый суд из членов международного суда*(789), но уже по назначению председателя суда. Он имеет усиленный личный состав и решения его окончательны. VII. Санкция В невозможности установить санкцию, или принудительную власть для исполнения решений международного суда, видят главное препятствие введения самого суда. Противники его с особенным ударением говорят об этом. Новейшие писатели принимают принудительность за один из наиболее важных признаков права вообще. "Право, говорит Иеринг, есть не логическое понятие, а представление о силе (Kraftbegriff). Поэтому справедливость, держа в одной руке весы, на которых она измеряет право, держит в другой меч, чтобы его применять. Меч без весов обозначает грубое насилие, весы без меча - бессильное право. Оба должны составлять одно целое"*(790). Право осуществляется в той степени, замечает Фрикер, в какой ему служит сила (Macht). Бессильное право не есть право. Оно стремится воплотиться в силу и только под этим условием становится действительным. Право и принуждение (Rechtsmacht) могут быть друг от друга различаемы, но одно есть лишь функция другого*(791). Теперь спрашивается, могут ли быть вынуждаемы материальною силою решения международного суда? Руар-де-Кар напоминает слова Ролен-Жекмена о том, что если этому суду придать такую вооруженную силу, чтобы она фактически могла сломить всякое противодействие его решениям, это создало бы над всем цивилизованным миром власть несравненно более опасную, чем благотворную: если же, напротив, допустить оспариваемость его решений, мы тем самым подорвем его практическое значение для охранения мира. Вот страшная дилемма, возвышающаяся пред всеми этими прекрасными теориями и которая надолго задержит их осуществление*(792). Мы не спорим, что практически это очень серьезное возражение. Устранить его, однако, есть дело скорее политики, чем права. Чтобы найти, логически и практически, исход из указанной дилеммы, надо точнее вникнуть в отношения принуждения к праву и в отличие международного порядка от гражданского. Совершенно верно, что только право дает принуждению и силе освящение. В нем основание и предел для принуждения. Первоначально это право носит чисто субъективный характер, коренясь в сознании лиц непосредственно заинтересованных, но с успехами общежития оно облекается в объективные принципы и учреждения, которые - кто бы ни были заинтересованные - возвышаются над ними и управляют их действиями. В этом смысле право тем более реально и справедливо, чем оно более для сторон объективно и может опереться на силу, от них независимую. Но с другой стороны, ошибочно выводить принуждение из самого существа права. Идеал юридического порядка состоит в том, чтобы все его члены сознательно и добровольно подчинялись его требованиям. Это главное условие его и внутренней справедливости и прочности! Но лица физические и коллективные далеки от совершенства: они то увлекаются злою волею, то ставят свой частный интерес выше общего. В этих случаях, для устранения препятствий, воздвигаемых праву, становится неизбежным и законным принуждение. Оно возникает из противодействий, оказываемых людьми упрочению и действию юридического порядка. Поэтому основание его лежит в практических требованиях владычества права над людьми, соединившимися в какое бы то ни было общество. Отсюда, и при отсутствии принуждения, право становится положительным, когда оно, во 1-х, существуя в сознании людей, образующих известное общество, облекается в форму обычая или закона, и во 2-х, когда оно применяется к спорному случаю судом. Вследствие этого приговоры духовных судов, судов чести и т. п. для подвергнувшихся им юридически обязательны, хотя бы за ними и не стояла полицейская власть государства. В области международной принуждение является, по своеобразности и сложности этого порядка, не одновременно с установлением положительного права и организации, а как их последний результат и применение. Государства, как личности, во многом отличаются от отдельного человека. Они, благодаря своим органам, имеют большую способность распознать право и обладают обязанностью и могуществом для поддержания его и осуществления интересов живущих в них народов, которыми они не должны поступаться в угоду чужим. Но как члены международного союза они подчиняются юридическим началам, управляющим этим союзом. На основании сих соображений мы приходим к следующим выводам: 1. Международный суд чаще и более всего должен обращаться к чувству чести и собственного достоинства государств. В качестве добровольного он не навязывает им себя; они вольны, помимо его, решать свои споры всякими иными, мирными и насильственными способами. Тем непростительнее было бы с их стороны, если бы они, обратившись к его решению, потом произвольно не приняли бы его. Этим они нанесли бы нравственный ущерб себе, а не суду. 2. Для исполнения его решения сторонам дается известный срок. Если по его истечении одна из них будет упорствовать в непринятии его, другая, в крайних случаях, удерживает право войны, которое теперь получает новую и высшую санкцию, но и независимо от этого мыслим целый ряд принудительных мер против такого открытого нарушителя международного права: удаление на все время его противодействия членов его из среды суда; прекращение дипломатических сношений с ним со стороны всех остальных государств Европы; уничтожение с общего совета тех трактатов с ним, которые для него особенно выгодны; запрещение его подданным вступления на территорию остальных государств: закрытие рынков и мест сбыта для его товаров; приведение в действие одною какою-либо державою, или даже насколько возможно общими силами, блокады его берегов; наконец, даже война при тех же условиях. Словом, практика и опыт выработают, без сомнения, со временем известную постепенность в этих и подобных мерах, которые будут прилагаемы от имени международного союза, но в пределах, строго очерчиваемых положительным правом и по специальному полномочию для каждого случая суда. 3. К этой цели можно восходить лишь постепенно: по мере успехов и распространения как кодификации международного права, с одной стороны, так и судебной практики - с другой. Хотя полномочия на принятие коллективных принудительных мер исходят от суда, но они нуждаются в утверждении со стороны конгрессов, в свою очередь преобразованных по международным и представительным началам. 4. Устройство власти, прилагающей эти принудительные меры от имени международного союза, составит последний вопрос в великой проблеме международной организации. В рассмотрение его мы здесь не войдем, но скажем только, что он решится легче, когда предварительно будут расчищены пути к введению общего права и суда между государствами. Задача эта, над которою в прежние эпохи задумывались одни утописты, считается в наше время достижимою даже такими положительными и серьезными в науке умами, как Лоример и Блюнчли*(793), при всем разнообразии подробностей в их мыслях. В народах с успехами цивилизации все более и более растет потребность в мире: она приведет к международной организации, которая выйдет и разовьется из международной юстиции. Глава IV. Отношения суда к остальным органам отношений между народами Установление международного суда отзовется благотворно на всех сторонах сношений между государствами: для кодификации международного права будет дана в судебной практике твердая, положительная почва; войны сделаются более редкими; общая безопасность между государствами возрастет, и явится возможность, по мере развития организации их коллективной жизни, постепенно уменьшать их вооружения. Словом, действие суда окажется плодотворным не только на внешнюю жизнь народов, но и на внутреннюю, чрез усиление в них уважения к праву и освобождение капиталов от служения милитаризму. Международный суд не отменит третейское разбирательство, но даст для него в своей практике много полезных указаний. Связь между обоими видами юрисдикции останется глубокая и внутренняя. Государства не лишатся права избирать по желанию третейских судей, но, вероятно, предпочтут брать их из среды столь компетентной и опытной, какою сделается международный суд. Третейское разбирательство должно удержать свой характер юрисдикции вполне добровольной, не связанной формальностями производства и доказательств, черпающей свои главные полномочия и руководящие нормы из компромисса сторон и не создающей своим решением никакого нрава на принуждение (если таковое не будет вытекать из самого существа спорного дела). При оспариваемости (юридической) третейского решения, стороны могли бы признать международный суд апелляционною инстанциею, причем он рассматривал бы дело вторично в качестве нового третейского суда. Также было бы хорошо, если бы он, по желанию сторон, назначал им либо из своей среды, либо вообще третейских судей или по крайней мере общих посредников к ним и в смешанные комиссии. Подобную же внутреннюю связь должно будет установить между ним и смешанными судами вроде египетских или международными консульскими судами, которые, вероятно, в близком будущем заменят доныне существующие на Востоке многочисленные суды консулов. С одной стороны, международный суд может из среды кандидатов, готовящихся на занятие в нем места, рекомендовать правительствам лица, наиболее способные по своему образованию и качествам к получению должности в этих консульских судах; с другой, ему следует предоставить просмотр тех кодексов, которые будут вырабатываться для этих судов, а в особенно запутанных случаях, при столкновении между высшими инстанциями консульских судов различных стран, или при несогласиях их с территориальным правительством, международный суд являлся бы, смотря по обстоятельствам, посредником или даже высшею кассационною инстанциею для всего Востока, в видах чего можно бы открыть в нем особое, пятое отделение. Введение международного суда, можно полагать, уменьшило бы дела дипломатов и сделало бы их серьезнее и осторожнее. От них отошла бы целая область в их деятельности: разбирательство споров и несогласий между государствами. Все дипломатические конференции, которые впредь созывались бы с этою целью, не выходили бы из круга либо простых совещаний и предварительных переговоров, либо отдельных и коллективных посредничеств. В среде способов решения споров между государствами установилась бы следующая постепенность, которая, конечно, не мешала бы сторонам, минуя первоначальные способы, обращаться прямо к юридическим: 1. непосредственные между ними переговоры; 2. добрые услуги, переводящие к посредничеству, и 3. третейский или международный суд. С тем вместе полная отмена насильственных способов и удержание войны на случай отражения непосредственного нападения, оказания помощи слабому против завоевателя и поддержания решений международного суда с утверждения конгресса и когда это требуется важностью дела. Мы сказали, что от введения этого суда дипломаты сделались бы серьезнее. Это предположение основано на том, что они, помимо ответственности пред своим правительством, подлежали бы еще другой - пред международным судом. Мы полагаем даже, что государства, особенно второстепенные, могли бы без ущерба отказаться от постоянных дипломатических агентов. Для особых и важных случаев они всегда вольны посылать чрезвычайные или специальные миссии; составление и заключение договоров следовало бы поручить генеральным консулам и консулам вообще, которые продолжали бы по-прежнему сообщать назначившему их правительству политические и экономические сведения о стране, в которой они пребывают. И без того теперь в них видят не одних торговых, но и политических агентов с официальным характером. Ввиду этого, при некотором расширении их полномочий, на них можно возложить, всю деловую часть в службе посланников, но по самому их положению, более скромному и зависимому, они будут иметь менее возможности вести в чужом государстве интриги и, под разными благовидными предлогами, посягать на его независимость. От этого лишь выиграют все. Теперь спрашивается: не злоупотребит ли международный суд своим высоким положением и обширными полномочиями? Привилегированное положение апелляционной палаты в смешанных судах Египта и предоставленная ей дисциплинарная власть над членами этих судов весьма скоро, по отзывам очевидцев, возбудили в ней деспотизм к ее подчиненным и властолюбие в ее отношениях к территориальной власти. Она превратилась в политическое собрание, движимое тою державою, к гражданам которой принадлежит ее ловкий и энергичный президент. Не сдерживаемая ни другою такою же апелляционною палатою, ни высшею кассационною инстанциею, она захватила в руки даже до известной степени власть законодательную. Нельзя не пожалеть об этих захватах, которые компрометируют великое и благотворное дело судебной реформы в Египте. Но едва ли этот пример убедителен по отношению к международному суду. Помимо недостатков в устройстве названной палаты, не следует забывать, что она поставлена в Египте на такой почве, среди перекрещивающихся и друг другу враждебных течений европейской политики, что членам ее весьма трудно уберечь себя в окружающей их атмосфере бесправия, лжи и подкупов. Главное предохранение международного суда от подобной участи будет заключаться в его личном составе, устройстве и целях. Как собрание исключительно юридическое, он будет оставаться чужд политическим вожделениям с какой бы то ни было стороны и во всех формах. Члены его проникнутся убеждением, что главный залог их успеха будет заключаться в их совершенной независимости от правительств, в связи с полным к ним доверием со стороны последних и народов. Но для возможного избежания случайностей суд должен быть в свою очередь поставлен под контроль конгрессов, этих великих международных собраний, которые будут сходиться периодически в столицах Европы для издания международных законов и решения вопросов высшей и общей политики. Таким образом, международная юстиция медленно и среди тяжелой борьбы утвердится сперва на почве Европы и Америки, а потом, в дали времен, когда христианский принцип братства народов получит общее юридическое признание и когда цивилизация научит повсюду уважать человеческую личность, она на новых началах и в более совершенных формах обнимет весь мир. _____________________________ *(1) Такое мнение высказала Франция в депеше Мутье к Греции от 10 дек. 1868 г.: Un Etat ne saurait s'affranchir d'une obligation de droit des gens par ce motif, qu'elle n'aura pas йtй prйvue dans sa lйgislation intйrieure. En pareil cas la voie est toute tracйe, le moyen de remйdier au mal, c'est de combler la lacune en dйcrйtant les mesures lйgislatives nйcessaires. В 1857 г., вследствие жалоб Франции, Бельгия изменила свое законодательство о печати, а в 1875 г., по поводу замыслов Дюшена на жизнь кн. Бисмарка, она же согласилась, следуя заявлениям Германии, дополнить свой уголовный кодекс внесением в него новой статьи о наказуемости такого рода подстрекательств. В 1870 г., на основании опыта, добытого из междоусобной войны Америки, Англия изменила свой Foreign Enlistmen Act. *(2) Bluntschli. Modernes Vцlkerrecht. 3 Aufl. 1878. S. 262. Он говорит: отказ в правосудии или плохое его отправление есть нарушение международной обязанности, за которое ответственность падает на виновное государство. *(3) Bluntschli, стр. 69. *(4) The disputes arise from rights denied or injuries received. Halleck. Elйments of international law. 1872, p. 137. Все споры между народами, говорит Фиоре, вращаются вообще около двух предметов: удовлетворения за оскорбление и признания права. (Nouveau droit international public trad. par Pradier - Fodйrй. 1863. II, 203). *(5) Das verьbte Unrecht, говорит Блюнчли, wird zum Recht des Verletzten, (н. с. стр. 260). *(6) Исключение составляет, однако, война, после которой первоначально спорное право не остается мерилом для условий мирного трактата. *(7) Право это имеют все государства, но реализуют его большею частью великие державы вследствие своей большей дееспособности. *(8) Europдisches Vцlkerrecht. 7 Ausgabe, bearbeitet von Geffcken. 1881. S. 222. *(9) Vцlkerrecht. S. 265-66. *(10) Kaltenborn. Zur Revision der Lehre von den internationalen Rechtsmitteln, в Zeitschr. f. die gesamm. Staatsw. 1861. S. 85-99. *(11) Фаллати различает в процессуальном праве следующие периоды: самоуправства, третейских судов, автономических и постоянных, когда автономия (право, вытекающее из добровольного соглашения сторон) возвышается до положительного закона. *(12) Fallati. Die Genesis der Vцlkergesellschaft. Там же. 1844, стр. 308, сл. *(13) Seebohm. De la rйforme du Droit des Gens trad. par Farjasse. 1873, p. 113. *(14) Определение и основное разделение права. 1879. стр. 134, сл. *(15) Jede Selbsthilfe ist Negation der Rechtsordnung, говорит Бурхарди. (Ст. Repressalien в Staats-Lexikon von Rotteck und Welcker) 3 Aufl. 1865. B. XII. S. 502. *(16) Богатая относящаяся сюда литература приводится: Ompteda. Literatur des gesammten Vцlkerrechts (1785). II, 609-613.- Kamptz. Neue Liter, des Vцlkerr. (1817) § 270.- Calvo. Le droit international, 3 йdit. 1880, II, 596.- К этому следует прибавить две статьи Бульмеринка Repressalien и Retorsion в Rechtslexikon, изд. Гольцендорфом. 2 изд. 1875; II, 475 и 489.- Fпore Nouveau droit international public, trad. par Pradier - Fodйrй (1869); II, 214.- Ferrero Gola. Corso di diritto internazionale (1866) I, 311.- Sandonа. Trattato di diritto internazionale moderno (1870) I, 266.- Мартенс. О праве частной собственности во время войны (1869) стр. 21.- Иванов, Характеристика межд. отношений и межд. права в историческ. развитии (1874), стр. 29. Стоянов. Очерки истории и догматики межд. права (1875), стр. 593. *(17) Ungunst gegen Interessen. Статья его Selbsthilfe (vцlkerrechtlich) в 1-м изд. Staats-Lexikon Ротекка и Велькера (1843) принадлежит к лучшим исследованиям о реторсии и репрессалиях (XIV, 457). *(18) В последнем случае Бурхарди оправдывает даже войну и приводит некоторые исторические тому примеры. *(19) Encyklopдdie der Staatswissenschaften. 2 Aufl. 1872. S. 452. *(20) Eines legislativen Beschlusses der Staatsgewalt. *(21) Kaltenborn, выше назв. ст. стр. 107. *(22) Berner, Repressalie, Retorsion в Deutsches Staats-Wцrterbuch v. Bluntschli und Brater VIII, 596 сл. Jede vergeltende Handlungsweise die wegen einer Rechtswidrigkeit eintritt. *(23) Wurm, назв. ст. стр. 475. Начало репрессалий возводят ко временам Илиады (11 песнь). По отзыву Шеманна, уже грекам было известно каперство. *(24) Burchardi, назв. ст. стр. 500, сл. *(25) Так определяет их Бартол (Bartolus а Saxoferrato) в своем сочинении о репрессалиях (Tractatus represaliarum. 1354). Он говорит, что для приложения их требуется дозволение от judex или даже от королевской власти (magis dicitur requiri manus regia seu potestas regia secundum institutionem juris divini et gentium). *(26) Место сюда относящееся приводится целиком у Бурхарди. *(27) Litterae de marca (от слова marca - граница) отличались от litterae de repraesaliis тем, что они давали право захватывать враждебные лица и имущества даже вне территории, в открытом море, а действие последних ограничивалось территориею. *(28) Ср. Бульмеринка. *(29) Иванов, там же. *(30) Ср. Бульмеринка и приводимых у него писателей. *(31) Англичане, пострадавшие от репрессалий, совершенных Данией, за возмутительные против нее действия Англии в 1807 г., долго не могли добиться от своего правительства удовлетворения их законных требований о вознаграждении. *(32) Хорошо и подробно разъясняет это г. Мартенс (там же, стр. 33, сл.). *(33) В большом ходу репрессалии этого рода были в эпоху революционных войн. Наполеон приказал после Амиенского мира и до начала войны арестовать 10,000 англичан во Франции, думая этим сломить противодействие Англии, но в действительности доведя ее ненависть к себе до крайней степени. *(34) Woolsey. Introduction to the study of international law. (1873); p. 193. *(35) H. c. I, 315. *(36) Н. с. II, 225. *(37) Н. с. стр. 27 и 37. *(38) Н. с. стр. 596-599. *(39) Repressaliarum usum in totum tollere, qui non uni Principi subsunt improbitas non patitur. *(40) Calvo; II, 599-606. *(41) Назв. ст. и в особенности Selbsthьlfe der Staaten in Friedenszeiten в Deutsche-Vierteljahrs-Schrift. 1858. H. 4. S. 79, 81, 83, 84 и 89. *(42) Field. Draft outlines of an International Code. 1872. Art. 711-714. Совершенно противоположное утверждает Сандона (ib. p. 270). *(43) Funck-Brentano et Sorel. Prйcis du droit des gens. 1877; p. 229 294-95. *(44) Annuaire de l'Institut de droit international 1877. p. 136. Cp. недавно дм изд. Les lois de la guerre sur terre. 1880; ст. 85 и 86. *(45) Восточная война и Брюссельская конференция (1879); стр. 481 с.т. *(46) Twiss. The Law of Nations; II, § 12. *(47) Прежние писатели отличали от эмбарго еще так называемую ангарию (jus angariae - изобретение французских юристов), под которою разумели принуждение со стороны территориальной власти всех без различия стоящих в гаванях кораблей к перевозке, за известную плату, войска, военной амуниции, съестных припасов и т. п. Эта мера, относившаяся уже к праву войны, может считаться теперь отмененною, по крайней мере она в нашем столетии, по словам Гефкена, более уже не прилагалась. *(48) Подробности см. у г. Мартенса, н. с. стр. 40, сл. *(49) Ст. Embargo, в изд. им Rechtslexikon. I, 678. (3 изд.). *(50) Н. с. стр. 192. *(51) Эти случаи рассказываются у г. Даневского: Исторический очерк нейтралитета и критика Парижской морской декларации. 1879. Стр. 145, сл. *(52) Гефкен к соч. Гефтера, стр. 238. *(53) Мартенс, н. с. стр. 50. *(54) Gessner. Le droit des neutres sur mer. 2 йdit. 1876, p. 240. *(55) К приводимым г. Мартенсом писателям (ib. стр. 48) следует прибавить: Вурма (н. ст. XII, 487-88), Бернера, Фиоре (II, 462), Гола (II, 35), Казанова (Casanova, Del diritto internazionale, 2 ediz. dal Cabella e Cironi. 1870; II, 126), Стоянова и Фильда. Последний, совершенно умалчивая о мирной блокаде, допускает даже военную только по отношению к военным портам (Art. 891-92). *(56) Также Сандона (I, 277). *(57) Bluntschli, ib. § 507. *(58) Н. с., стр. 46. *(59) Gessner, ib. 239. *(60) Ib. 240. *(61) Доводы его приводятся и разбираются г. Мартенсом (н. с. стр. 49). *(62) Kaltenborn, o. с. р. 112-113. *(63) Н. с. стр. 143, сл. *(64) Ib.. 238. *(65) Bluntschli, ib. art. 747. *(66) Н. с. стр. 458. *(67) Мартенс, н. с. стр. 52. *(68) Более всех в этом отношении сделано Лораном и его Etudes sur l'histoire de l'humanitй. *(69) Мои статьи в Юридич. вестн. 1878 г. (март и май): Взгляд на различные попытки смягчить ужасы войны. *(70) Главных писателей называют: Ompteda, II, S. 614, flg.- Kamptz, S. 317. Ott к изд. Клюбера (1874) § 236.- Calvo, III, р. 12. К этому должно прибавить авторов упоминаемых нами выше в отделе о репрессалиях и кроме того: Мартенса, Восточная война и Брюссельская конференция. 1879; г.?. 1 и 2. Paretti. Degli arbitrati internazionali. 1875, p. 155-249. *(71) Мысли некоторых из них разобраны г. Мартенсом, Восточная война; о Рюстове и Гартманне см. нашу ст. в Юридич. вестн. 1878. Август. *(72) Саlvо, III, 4-5 и 31-33. *(73) Впрочем, они называют ее также актом политики. *(74) Funck-Brentano et Sorel. Prйcis du droit des gens. 1877. P. 231-35. 435 et 497.Cp. также соч. первого из этих авторов. La civilisation et ses lois. 1876. p. 379. *(75) Lassen Das Culturideal und der Krieg. 1868. S. 9, 26. *(76) Оно абсолютно; человек для него только средство, а не цель, потому что лишь чрез него он делается человеком; оно - корень и условие всякой нравственности и т. д. *(77) Стр. 7, 6, 8 и 11, сл. *(78) Стр. 7, 9 и 67. *(79) Стр. 15-16; 46. *(80) Стр. 28 и 29. *(81) Стр. 16 и 42. *(82) Стр. 10. *(83) Стр. 49 и 28. *(84) Стр. 33. *(85) Стр. 55 и 50.- В позднейшем сочинении Princip und Zukunft des Vцlkerrechts (1871) Лассон смотрит на войну как на способ вести переговоры, но основы его теории остаются те же. Он смеется над теми, которые считают прогрессом провозглашение ее "юридическим процессом". Процесс этот, восклицает он, выражается в непонимании одного из главных явлений жизни! Война походит на процесс в одном отношении содействием решению спора (стр. 66, след. и 171). *(86) Стр. 25-27. *(87) Стр. 28-29. *(88) Характерны в этом отношении письма, которыми недавно обменялись гр. Мольтке и Блюнчли по поводу изданного Институтом международного права и сообщенного правительствам "кодекса законов для сухопутной войны" (Die Gegenwart. N 6; 5 Februar, 1881). *(89) Sartorius, Organon des vollkommenen Friedens. 1837. Он изучает войну с четырех главных точек зрения: нравственной, юридической, религиозной и утилитарной. В последних выводах, однако, и у него заметны неустойчивость и противоречия. С нравственной точки он то осуждает войну абсолютно (стр. 35 и 72), то указывает на случаи, которые ее оправдывают (стр. 81-33). К такому же дуализму приходит он и с точки зрения религии (стр. 111 и 129). Наконец, война является незаконною со стороны объективного права, а не субъективного, т. е. по отношению к сторонам (стр. 85, сл.). *(90) Стр. 76, сл. *(91) Стр. 90. Еще к более радикальным выводам приходит Гобле д'Альвиелла. Dйsarmer ou dйchoir. 1872. Между войною и правом, говорит он, ничего нет общего. Поэтому ее нельзя подчинить ни праву, ни законам. Обращаться же к ней в случае необходимой обороны - только извинительно (стр. 97 и 85). *(92) Отсюда: голландское weer и английское war. Средневековая латынь образовала werra, gwerra перешедшие в современные guerre, guerra (Calvo, Fiore). *(93) Определения Виктории, Гентилиса, Гроция, Бинкерсгука приводятся у Твисса и Мартенса (О праве частной собственности), многих новейших писателей у Фиоре. *(94) Русский проект законов войны представленный Брюссельской конференции, ст. 1.- Блюнчли, ст. 510 и 511 *(95) Trendelenburg. Lьcken im Vцlkerrecht. 1870. S. 31-33. Bluntschli Vцlkerrechtliche Betrachtungen ьber den franzцsisch - deutschen Krieg 1870.-71. В Holtzendorffs Jahrbuch f. Gesetzg. Verw. и Rechtspfl. d. Deutsch. Reichs. 1871; I, S. 277-79. *(96) В брошюре "Единоборство между Францией и Германией", приводимой Кальво. *(97) О. с. р. 188. *(98) Вот его слова: La guerre ne pourra кtre dйcidйe que par un dйcret du corps lйgislatif, qui sera rendu sur la prйposition formelle et nйcessaire du roi et ensuite sanctionnй par sa Majestй. Marc Dufraisse, Histoire du droit de guerre et de paix de 1789 а 1815.-1867, p. 85, sv. *(99) Marcoartu. Internationalism. 1876. p. 22-29. *(100) Эта истина была уже известна римлянам: Justum est bellum, говорит Ливий, quibus est necessarium et pia arma, quibus nulla nisi in armis relinquitur spes. (IX, 10). *(101) Блюнчли, н. ст. стр. 274. *(102) Die Revolution, говорит Тоон, ist nicht Rechtsmittel, sondern Gewaltthat,- nicht Rechtsgang, sondern ein Abschьtteln des Rechts, ein Sichverschliessen gegen den Frieden heischenden Ruf des Gesetzes (Thon, Der Rechtsbegriff в Zeitsehr. f. das Privat u. Oeff. Recht der Gegenwart. 1880 H. 2; S. 252). *(103) К ним относятся: Парижская декларация, инструкция Либера, конвенции женевская и Петербургская, Брюссельская декларация и на основании их только что выработанный Институтом межд. права Кодекс законов сухопутной войны, хотя оба последние документа не признаны еще за положительное право, но научное их значение громадно. *(104) Bluntscli Vцlkerr. Art 536 и 518. *(105) Назв. изд. Клюбера, стр. 340. *(106) Мысль тем более странная, что встречается в параграфе (113), посвященном рассмотрению Rechtsbegriff des Krieges! *(107) Назв. кодекс Института ст. 2 и 3; - Брюссель. декл. ст. 9 и 10. *(108) Такова теория Фихте-старшего в его Grundlage d. Naturrechts (1797) подогретая в наше время многими реалистами и, между прочим, Мольтке. Alle Hьlfsquellen der feindlichen Regierung, говорит он в вышеупомянутом письме к Блюнчли, mьssen in Anspruch genommen werden, ihre Finanzen, Eisenbahnen, Lebensmittel, selbst ihr Prestige. Dazu mьssen alle, nicht geradezu verwerfliche (на основании какого критерия определяемые?) Mittel freistehen. От военного человека, естественно, нельзя и ожидать иного определения цели войны! *(109) Эту сторону очевидно упускает из виду Муанье, когда в предисловии к своему кодексу говорит: "La guerre apparaоt comme la seule issue possible des conflits qui mettent en pйril l'existence des Etats, leur libertй, leurs intйrкts vitaux". Так было и есть, но так не должно быть навсегда и в установлении лучшей, более совершенной н свободной, организации государственной и международной право призвано оказать одно из наиболее сильных влияний. *(110) "Высший суд, говорит Гефтер,- история, которая своим безапелляционным приговором утверждает право и, подобно Немезиде, карает его нарушения". (§ 2). *(111) II, 532. *(112) Ст. Krieg в Bluntschli's Staatsw. VI, 101. *(113) H. с. стр. 449 и 437. *(114) Из истории известны вызовы на поединок Франциском I - Карла V (1528), шведскими королями Карлом - датского Христина IV (161), Густавом IV - Наполеона I. История нашего отечества упоминает о единоборстве между Мстиславом кн. Тмутораканским и Редедею кн. Касогов в 1022 г. Мстислав остался победителем и, согласно условию, овладел всем имуществом и семейством своего противника и получил право дани в земле Касогов. (Иванов, стр. 28). *(115) Бернер, ib. *(116) Н. с. § 68. *(117) Ib. р. 107. *(118) Bluntschli, Vцlkerr. Art. 537. *(119) Calvo II, 535 сл. Rouard de Card. L' arbitrage international 1877 p. 28. Bulmerincq Art. Vermittelung в Holtzendorffs Rechtslexikon. 2 Aufl II, 813. Paretti. O. c. p. 68. *(120) Hindley, Joseph Sturge и Henry Richard. Последний особенно, как увидим ниже, много сделал для распространения идеи международного суда. *(121) Вот эта статья: S'il survenait, entre la Sublime Porte et l'une ou plusieurs des autres puissances signataires un dissentiment qui menacвt le maintien de leurs relations, оa Sublime Porte et chacune de ces puissances, avant de recourir а l'emploi de la force, mettront les autres parties contractantes en mesure de prйvenir cette extrйmitй par leur action mйdiatrice. *(122) Да таковые никогда и не вытекают из принципов права! *(123) Rouard de Card. p. 31-35. *(124) Laveleye, Des causes actuelles de guerre en Europe. Annexe N 3. *(125) Напр. протокол 5 дек. 1853 г. Венской конференции называет посредничество intervention amicale и вместе bons offices. *(126) E umano dovere delle nazioni neutre inframettersi nella controversia. *(127) A care for its own safety will therefore justify а Nation in interposing its good offices between disputing Nations. *(128) Примеры посредничества из новейшей истории приводятся у Кальво; ср. Berner в Bluntschli's Staatswцrterbuch; IX, 641 ст. Staatenvertrдge. *(129) Twiss; II, 15. Paretti; р. 74. *(130) Ib. p. 642. *(131) Теориею политического равновесия одушевлялись вестфальские конгрессы в Мюнстере и Оснабрюке, а также Утрехтский; легитимизма - Венский и следующие за ним; поддержания неприкосновенности Оттоманской империи Парижский и Берлинский. *(132) Текст их см. в приложениях к 6 изд. Гефтера (1873), стр. 465, напрасно опущенных в изд. Гефкена. *(133) О. с. р. 511. *(134) Мы подробно говорили о них в ином месте: "Начало невмешательства", стр. 162, 177, сл. и 250 сл. *(135) Zaleski. Die vцlkerrechtliche Bedeutung der Kongresse. 1874. S. 61 и 39. *(136) Там же, стр. 513. *(137) Diffйrend Greco-Turc et confйrence de Paris в Revue, 1869, p. 429. *(138) Представитель Франции так определил ее задачу: "Она не составляет суда, призванного постановить решение, которое лишило бы оба спорящие правительства их свободы действий. Она есть международный совет (Conseil international), который предлагает им свои добрые услуги. Решения его не опираются на иную санкцию, кроме той, которая, в нравственном отношении, естественно принадлежит подобному выражению общественного мнения и до некоторой степени совести Европы. "Но с другой стороны конференция приглашается "изучить факты, высказаться о том, что ей кажется правом, и представить основания для примирения сторон". Очевидно, это деятельность настоящего суда, за исключением последней фразы. *(139) Rolin-Jaequemyns. La question d'Orient. L'armistice. La confйrence de Constantinople et ses suites в Revue; 1876, p. 511. Мартенс, Восточная война, стр. 210. *(140) В ней говорится, что в случае когда между Портою и Грециею не последует соглашения относительно исправления границ, указанного в тринадцатом протоколе конгресса - великие державы предоставляют себе предложить обеим сторонам свое посредничество для облегчения переговоров. *(141) Ваттель, Пингейро-Феррейра, Филлимор и Бернард, мнения которых приводятся у Кальво и Стоянова. *(142) Гефтер, Блюнчли, Фиоре, Стоянов и мн. др. Чем полнее будут представлены государства на конгрессах, говорит Бернер, тем они скорее станут органом выражения для Европы ее юридических убеждений в области международного права, тем они более приблизятся к осуществлению идеи суда, компетентного для решения всех споров между государствами, даже законодательного собрания, трудящегося над общими вопросами международного права. (Kongress, Konferenz в Bluntschli's Staatsw. V, 663). "Можно допустить, замечает Гефтер, что известные политические дела должны ведаться исключительно общим конгрессом и что только от такого конгресса исходит наиболее действительное решение судеб народов и правительств; но не следует думать, чтобы решение это было всегда непреложным и даже справедливым" (в пер. бар. Таубе; приложения стр. 119). *(143) Подробнее всех о деятельности конгрессов говорит Заленский в назв. соч., затем Бернер в ст. Kongresse u Friedensschlьsse der neueren Zeit (назв. лексикон V, 666, сл.) и в добавлении к ней Schulthess, ib. XI, 660. *(144) Вопрос о значении и видах защиты для общества обстоятельно обработан в соч. г. Муромцева. Определение и основное разделение права, стр. 64, сл. и 165, сл. *(145) H. ст. стр. 258. *(146) На истории римского процесса можно ясно проследить три последовательные фазиса развития защиты права, посредством самоуправства, присяжного судьи (избранного сторонами или назначенного претором для каждого дела особо), а затем постоянных судей - чиновников империи (Малышев, Курс гражданского судопроизводства. 1874. Т. I, стр. 39, сл.). *(147) По смерти Дария Гистаспа между его сыновьями Ксерксом и Ариаменом возник спор о престолонаследии, который по их желанию был решен в 486 г. до Р. X. их дядею Артабаном или Артаферном, действовавшим, по словам Юстина, в качестве домашнего судьи (veluti domesticus judex). Он высказался в пользу Ксеркса. (Barbeyrac. Histoire des anciens traitйs. 1739. I, art. 107, p. 86).- Ксенофонт упоминает о том, что Кир в одной распре с царем ассирийским обратился к посредничеству одного из князей Индии. *(148) Фактические сведения о них собраны у Бибикова, Очерк международного права в Греции, стр. 35, сл. *(149) Все вопросы, относящиеся до истории, устройства и деятельности этой амфиктионии, разработаны с большою ученостью в сочинении Бюргеля. Die pylaeisch delpbische Amphiktyonie. 1877. *(150) Заблуждение, распространенное даже в наше время, особенно между друзьями мира. Напр., Ледд говорит об амфиктионии: "Она решала все публичные споры и распри между греческими городами и ее решения пользовались величайшим уважением и считались священными и неприкосновенными". (В Prize Essays on а Congress of Nations, p. 556). Тоже и Моркоартю утверждает, что амфиктиония оберегала мир между государствами Греции в продолжение 15 веков (в Prize Essay son international law. 1876, p. 31). *(151) У греческих писателей: ухнЭдсйпн фюн еллЮнщн; у Цицерона commune Graeciae consistorium. *(152) Laurent, Etudes sur l'histoire de l'humanitй. 2 йdit. II, 93. *(153) Об этом подробнее см. у Бюргеля, назв. соч. стр. 193, сл. *(154) Бюргель, назв. соч. стр. 203 и 267. *(155) РЬуб гЮ рбфсЯт. Цицерон величает его оракулом вселенной (oraculum orbis). Laurent, II, 302, сл. *(156) Barbeyrac, назв. соч. I, art. 72, p. 68. *(157) Напр., к такому победителю Питгалу обратились аркадийцы и элейцы в одном споре о границах. (Laurent; II, 138). *(158) Вот некоторые примеры: спор между Афинами и Митиленой о Сигейском мысе решен Периандром в пользу первых (Barbeyrac; I, art. 61; p. 47); между Коринфом и Керкирой о лейкадском полуострове - Фемистоклом: он присудил Коринф к уплате 20 талантов, после чего стороны должны были владеть полуостровом сообща. (Barbeyrac, там же art. 125, p. 101); между Афинами и Мегарой об острове Саламине - Спартою, назначившею для этого комиссию из пяти членов (Laurent; II, 138). О некоторых других примерах упоминают: Пьерантони Gli arbitrati internazionali e il trattato di Washington, p. 65-68.- Calvo - Le droit international. 3 йdit (1880); II, 546.- Храбро-Василевский. О международном третейском суде (в Жур. гражд. и уголов. права, 1881 г. кн. II, стр. 1-4). *(159) Schoemann, Griechische Alterthьmer; II, 4, сл. (1859). *(160) Мы находим это, напр., в условиях Периклова мира (444 г. до Р. X); в одном союзном договоре между Спартою и Афинами. *(161) О характере и приемах римской дипломатии см. Laurent: III, 189, сл. *(162) Ст. Senatus Рейна, в Pauly Real-Encyclopдdie der classichen Alerthumswissenschaft. VI, 1 Abth. S. 1015. (1852). *(163) В споре между городами Луной и Пизой сенат послал 5 комиссаров. Egger, Etudes historiques sur les traitйs publics chez les Grecs et chez les Romains. 2 йdit. 1866, p. 160 et 162. *(164) В 445 г. до P. X. жители Арицины и Ардеи, в споре о границах, избрали в третейские судьи римский народ, который, вопреки протесту сената и консула, поддался обольщениям некоего Сканция и присоединил спорную территорию себе (Barbeyrac, назв. соч. art. 145; I, p. 113).- В другом споре, также о границах между городами Нолой и Неаполем, около 180 г. до Р. X., посланный сенатом комиссар дал сторонам совет не расширять, а сократить свои владения и затем, образовавшуюся таким образом между ними нейтральную полосу, присудил римскому народу (Barbeyrac, ib. art. 417, p. 373). Уже Цицерон называет этот поступок не судебным решением, а обманом: Decipere hoc quidem est, non judicare. (Off. I, c. 10).- Известно также, как пристрастно держали себя римляне в спорах Масиниссы, их союзника, с Карфагеном (Barbeyrac, art. 422, p. 377). *(165) Главное сочинение о ней: Seil, Die Recuperatio der Rцmer. 1837. Оно сообщает много интересных сведений о положении иностранцев в Риме и о развиты римского процесса. Ст. Haakh, Recuperatio в Pauly's Real-Encyclopдdie (1852) VI, l Abth. S. 413 flg. *(166) Hostis apud majores nostros is dicebatur quem nunc peregrinum dicimus. Indicant duodecim tabulae: "aut status dies cum hoste". Itemque, "adversus hostem aeterna auctoritas". Cic. Off. I, 12. *(167) Мы видим тому примеры в эпоху Цицерона и даже при императорах. Впрочем, уже Цицерон называет такие поступки бесчеловечными: usa urbis prohibere peregrinos, говорит он, sane inhumanum est. (Off. III, 11). *(168) Фест сохранил нам следующее определение рекуперации: Recuperatio est, ut ait Gallus Aelius, cum inter populum (Romanum) et reges nationesque et civitates peregrinas lex convenit, quomodo per recuperatores reddantur res reciperenturque, resque privatas inter se persequantur. *(169) Это относилось к ведомству дипломатии, а последние попытки предупредить войну исходили от фециалов. *(170) Назначение одного составляло исключение (Селль приводит два фрагмента законов, говорящих об одном рекуператоре), а о пяти упоминается всего один раз (Liv. ХLII?, 2). *(171) Также и Вольтер говорит: "В спорах между перегринами судьею мог быть и иностранец". (Gesch. d. Rцm. Rechts. 3-e изд. II, 336). Они ссылаются на свидетельство Гаия (IV, 104), но мнение Селля соответствует более исключительности древнего государства. *(172) О политическом и международном значении папства см. Laurent. Etudes sur l'histoire de l'humanitй. Tomes VI et VII. Каченовский. Курс международного права; II стр. 255.- Ernest Nys. Le droit international et la papautй в Revue de dr. intern. 1878. p. 501. *(173) Интересные выписки об этом из папских булл и декреталий сообщает Нис в вышеназванной статье. *(174) Ward. An Enquiry into the foundation and history of the law of nations in Europe. II, 37. (1795). *(175) Ward; II, 50. *(176) Так поступил Иннокентий III в 1215 г. относительно великой хартии английской. *(177) Особенно известны протесты Рима против Вестфальского мира и Венского конгресса. *(178) Григорий VII объявил смещенным с престола Генриха IV (правда, Собор немецких епископов в Вормсе отвечал тем же по отношению к папе), а Иннокентий IV Фридриха II, по решению Лионского собора. Этих примеров особенно много в XVI ст., но уже тогда они потеряли всякое значение. *(179) "В Пиаченце и Клермоне", говорит Каченовский, (при объявлении первого крестового похода) "Европа почувствовала в первый раз свое религиозное и международное единство". (II, 264). *(180) На Римский собор 1213 г. были созваны Иннокентием III почти все властители западного христианства (Laurent; VII, 442). Первому Лионскому собору в XIV ст. Иннокентий IV представил настоящий обвинительный акт против Фридриха II, а второй, созванный 30 лет спустя Григорием X, между прочим занимался утверждением Рудольфа в сане императора, разбирательством споров некоторых итальянских государей и т. д. (Ward; II; 59-73. Каченовский: II, 265). *(181) Во Франция, говорит Нис, первые Генеральные Штаты были созваны Филиппом Красивым для противодействия проискам Бонифация VIII, так что французы, давая вместе с своим государем отпор претензиям Рима, с тем вместе прошли к сознанию своей национальности. В 1302 г. французские прелаты, вельможи и депутаты от горожан признали своего государя независимым от всякой посторонней власти. Еще ранее, в 1301 г., английские сословия заявили, что их король не ответствен ни пред каким духовным или светским судом, а значит, и не пред судом папы. То же видим в Германии: в 1339 г. Франкфуртский сейм объявил, что император, избранный курфирстами, приемлет всю свою власть от Бога и не нуждается в коронации и утверждении со стороны папы. *(182) Pьtter, Beitrдge zur Vцlkerrechts - Geschichte und Wissenschaft (1843); стр. 101 и 102. O посредничестве пап в Средние века - его же соч. стр. 177, сл. *(183) По преданиям христианства, власть соборов стояла de jure выше всех других и могла низложить самого папу. Таких примеров было не надо, но, в сущности, папы всегда умели быть независимыми от соборов, пока наконец не возвели абсолютность своей власти в догмат о непогрешимости на последнем Ватиканском соборе 1870 г. *(184) Филипп Красивый и Ричард Львиное Сердце избрали в третейские судьи папу Бонифация VIII (1298); Филипп и фламандцы - папу Иоанна XII (1319).- Император Максимилиан и дож Венеции - папу Льва X.- Генрих II Английский в печальной ссоре с сыном обращается к посредничеству папы Александра (1172).- Особенную известность получило посредническое решение папы Александра VI, 4 мая 1493 г. спора между испанцами и португальцами из-за владений в Новом Свете. Он провел совершенно произвольную линию от одного полюса к другому и поровну разделил спорные территории (Calvo; Ib. p. 548). *(185) На этом основании император Людовик Баварский, по жалобе Эдуарда, короля английского, признал его, в 1338 г., в Кобленце, законным наследником французского престола против Филиппа Валуа.- Позднее, в 1378 г., император Карл IV отправился, по желанию Карла V Французского, в Париж для решения спора между Франциею и Англиею. "Его приняли, говорит Пюттер, отлично, но всячески старались избегать всего, что могло вызвать и подтвердить мнение о верховном суде германского императора над иностранными государями". (Pьtter, назв. соч. стр. 184). *(186) В 1263 г. Людовик IX Святой был избран в третейские судьи на основании компромисса в споре между королем английским Генрихом III и его баронами. Внимательно выслушав жалобы обеих сторон в Амиене (где присутствовал и английский король с супругою), он постановил, что решения оксфордские должны быть уничтожены, король освобожден от данной им присяги, крепости, занятые 24 баронами или скорее правителями королевства, возвращены Генриху, но права народа английского, высказанные в хартиях, остаются неприкосновенными. На основании последней оговорки бароны не подчинились этому решению (Flassan, Histoire gйnйrale et raisonnйe de la diplomatie franзaise. 2 йdit. 1811.- I, 124). В 1268 г. Людовик IX решил спор между графами Люксембургским и Барским. В 1334 г. Филипп Валуа, как третейский судья (он сам себя величает: Nommй et йlu juge, traiteur et amiable compositeur) между королем Богемии, немецкими князьями и герцогом Брабантским, содействовал заключению между ними мира. (Dumout, Corps universel diplomatique. 1731. I, partie 2, p. 142). В 1444 г. Карл VII, по поводу спора герцога Рене Анжуйского с графом Антоном Водемонтским, решил, что первый должен был получить герцогство Лотарингское, а последний - графство Водемонтское (Vaudemont), но как лен от герцога Рене (Dumont, ib. III, P. 1. стр. 144). Даже такого государя как, Людовика XI, мы видим в роли третейского судьи: между королями Кастилии и Арагона (1463); между герцогом австрийским Сигмундом и Швейцарскою республикою (1475). В том же 1475 г. он сам заключил интересный договор о компромиссе с королем английским Эдуардом VI. На епископов, как на "Arbitri, seu amicabiles compositores", возлагается обязанность рассмотреть все несогласия между обоими монархами: omnes lites, questiones, querelae et demandae pendentes inpraesentiarum indiscussae inter nos. (Dumont, III, P. 1. стр. 500). *(187) Император Фридрих II, в споре с папою Иннокентием IV, бывшим тогда во Франции, избрал в третейские судьи парижский парламент (1244). Явление далеко не одиночное: "Иностранные государи и князья, по словам Далло, не хотели иметь иного судьи, кроме парламента Франции, за его строгую справедливость (comme trиs-saint et trиs йquitable. Dalloz, Rйpertoire mйthodique et alphabйthique de lйgislation, de doctrine et de jurisprudence. 1846. Слово: Arbitrage. Ch. I. § 16). Гренобльский парламент, в правление Франциска I, был избран судьей в споре двух князей относительно владений в Миланской земле (terre du Milanais), а в 1613 и 1614 г. он издал два решения в споре эрцгерцога Австрийского и герцога Виртембергского относительно графства Монтбелиар (Montbelliard). В 1570 г. Jean Begat, советник при дижонском парламенте, избран в третейские судьи королем Испании и Швейцариею для окончания их препирательств о границах Франш-Конте. (Эти примеры у Dalloz, Ib.). *(188) Доктора Перуджии, Болоньи и Падуи были приглашены подать свое мнение о правах Фарнезского дома на португальский престол; а в эпохи ближайшие к нам другие юрисконсульты решили спор о Монферрате между герцогами Мантуанским и Савойским. (Pierantoni, назв. соч. стр. 72). *(189) Предметом такого суда было все: владение, вода и земля, действия лиц, обиды и преступления. Дела порубежные решались даже не по законам, а по общему согласию совместных судей. Первую инстанцию составляли волостели, а вторую посольские съезды, заменившие съезды князей. Обиженная сторона должна была до трех раз требовать суда и исправы и только после этого могла брать свое на рубеже силою. (Лешков. О древней русской дипломатии; стр. 54-55). *(190) Иванов. Характеристика международных отношений и международного права в историческом развитии. 1874. Стр. 27 и 115 (примеч.) Вицын. Третейский суд по русскому праву; 1856, стр. 8. *(191) Каченовский. О каперах, стр. 5. *(192) Каченовский. Назв. соч., стр. 18. *(193) Каченовский, 19. *(194) Каченовский. "О каперах и призовом судопроизводстве в отношении к нейтральной торговле. 1855 г.". Он особенно подробно останавливается на призовой практике Англии, Франции и С. Штатов и превосходно излагает и критикует учения известнейших призовых судей этих стран, Виллиама Скотта, Порталиса и Маршаля (стр. 85-129). В дополнение к этой книге мы находим в статье Коркунова ("О каперах", в Журнале гражданского и уголовного права за 1877 г., январь - февраль) очерк призового судопроизводства в России со времен Петра Великого до наших дней. Что же касается до иностранной литературы, то она указывается в сочинении Бульмеринка, о котором мы сейчас будем говорить (Revue 1879 p. 358). О призовых судах особенно подробно говорят: Филлимор, Твисс, Геснер и Кальво. *(195) Le droit des prises maritimes в Revue de dr. intern. 1878; p. 184 сл.; -384 сл., и 595 сл. *(196) Верховный торговый суд, недавно упраздненный, хотя и ведал дела по морскому праву, но не дела о призах. *(197) Постановления русского правительства о призах со времен Петра Великого приводятся г. Коркуновым в его вышеназванной статье "О каперах". *(198) Даневский. "Современное состояние призового судоустройства по отношению к нейтральным и необходимые в нем реформы" в Журн. гражд. и угол. права. 1879 г. N 5, стр. 26. *(199) Из этого общего правила признаются, однако, два исключения: 1) когда захват неприятельского корабля совершен в территориальных водах нейтральной державы и 2) когда захват произведен хотя кораблями воюющего, но снаряженными и вооруженными в портах нейтрального. Подробности об этом см. у г. Даневского в названой статье, стр. 29. *(200) Доводы тех и других приведены у Каченовского, стр. 143 и след. Сам он склоняется на сторону последователей Гюбнера: "Теория этой шкоды, говорит он, повидимому имеет преимущество: она отличается логическою последовательностью и ищет опоры в общих началах правоведения". Также обстоятельно говорит об этом Бульмеринк во второй части своего сочинения о призах (теория призового права); Revue, 1879, р. 162. В пользу радикального же преобразования призовых судов высказывается и г. Даневский, в названной статье. *(201) Бульмеринк. Там же, стр. 173. *(202) Каченовский, стр. 110 и сл. *(203) Lьcken im Vцlkerrecht (1870. S. 45-46). *(204) Интересные замечания об этом см. у Каченовского, 88-89. *(205) Bulmerincq. Revue, 1879. p. 179. Он не отвергает пользу и даже необходимость различных элементов в призовом процессе, но с иным назначением. "Офицеры и служащие по морской части, говорит он, могут быть весьма полезны в качестве экспертов, для уяснения темных пунктов в призовом процессе, но не более. Судить же они могли бы только в качестве экспертов и по праву, ибо лишь на основании юридических начал должны быть постановляемы приговоры судов". *(206) В ее состав вошли гг. Ассер, Бернард, Бульмеринк, Есперсон, Фильд, Массе, Марквардсен и Вестлек; последний в качестве докладчика. *(207) Труды Института по занимающему нас вопросу подробно изложены Бульмеринком в Annuaire de l'Institut de droit international. 2-annйe. 1878, p. 113-130. *(208) В 1876 г. не было съезда членов Института. *(209) На нем участвовали: Парье, в качестве председателя, Блюнчли, Бернард, Бруза, Бульмеринк, Клюне, Геснер, Голланд, Муанье, Нейманн, Ролен-Жекмен, Ривье и Альберик-Ролен. *(210) Бернард подал голос против них. *(211) Revue, 1879, р. 152 и сл.; 320 и сл. *(212) Там же, стр. 561 и сл.-1880, стр. 187. *(213) Principes et traits essentiels d'une rйforme du droit des prises. (Annuaire, 3 et 4 annйes; T. I. 1880; p. 99-109). *(214) Revue, 1878, p. 379. *(215) Собственно судебному разбирательству предшествует предварительное следствие которое производит суд государства, корабли которого взяли приз. *(216) Весьма интересны объяснения к этим предложениям, делаемые Бульмеринком во второй части его труда, а также его замечания на мысли Вестлека в Revue; 1879; p. 187, 188 и сл. *(217) Projet de rиglement international des prises maritimes. Всех статей в нем 131. Он напечатан в конце труда Бульмеринка. *(218) Между тем и в русской печати явилась вышеупомянутая статья г. Даневского - о призовом судопроизводстве. Не указывая на труды Института, он, однако, энергично высказывается в пользу реформы призовых судов. По идее, будучи судами не национальными, а строго международного характера, они, по мысли автора, не должны состоять из представителей одной или другой из заинтересованных сторон, но быть смешанными, т. е. состоять из членов поровну назначенных воюющим и нейтральными, причем все должны принимать участие в разрешении каждого отдельного случая. Он находит возможным устранить инстанции для апелляции и кассации, предоставляя это в крайнем случае дипломатическим сношениям. С этим мы не можем согласиться: если уже дать призовым судам юридическую организацию, то ее надо провести вполне до окончания и не допускать никаких позднейших обращений к дипломатическим средствам. *(219) Revue, 1881, p. 77. *(220) Paternostro, Delle prede, dйlie reprede e dei giudizi relativi (cp. Revue, 1880, p. 674). *(221) Из многочисленных статей по этому вопросу укажем на самые интересные: Des relations judiciaires des йtrangers dans le Levant et des projets de rйforme de l'Egypte [в Journal de droit international privй. 1874, стр. 53]. Renault. Etude sur le projet de rйforme judiciaire en Egypte (в Bulletin de la Sociйtй de Lйgislation comparйe. 1875, стр255). Jozon. Etude sur l'organisation des nouveaux tribunaux йgyptiens (Ib. 1877, стр. 468). Lavollйe. La rйforme judiciaire en Egypte (в Revue des deux Mondes, 1875, 1 февраля, стр. 657). Bousquet. Les nouveaux tribunaux йgyptiens. (Ib. 1878, 1 марта, стр. 185). Charmes. La situation de l'Egypte en 1880. La rйforme judiciaire, ses rйsultats, son avenir (Ib. 1880, 15 ноября, стр. 278). Berggruen. Die Justiz-Reform in Egypten (в Zeitschrift fьr das Privat-und Oeffentliche Recht der Gegenwart, 1875. II, стр. 387). Dutrieux. La question judiciaire en Egypte (в Revue de droit international; 1876, стр. 573). Saripolos. La rйforme judiciaire йgyptienne. (Ib. 1877, стр. 558). Мартенс посвящает в своем сочинении: "О консулах и консульской юрисдикции на Востоке" (1873) особую главу: " О судебной реформе в Египте и Турции" (стр. 510). *(222) Обстоятельный исторический очерк консульских учреждений на Востоке сделал г. Мартенс в назв. соч., стр. 53 и сл. *(223) Иванов, Характеристика межд. отношений, стр. 114. *(224) Lavollйe, назв. ст. *(225) Хороший разбор этой странной претензии делает Мартенс в назв. соч., стр. 512. *(226) Их было в 1836 г. 3,000 чел.; в 1876 - более 200,000. *(227) Этим словом, по замечанию Мартенса, равно обозначаются как священники, так и учителя, юристы и судьи. *(228) Archives diplomatiques, 1870, V. I, p. 60. *(229) Подобно существующим уже судам в Турции по делам торговым. *(230) Французский торговый кодекс еще до этого был принят в Турции и в Египте. *(231) Archives diplom. 1870, t. I, p. 67. *(232) Archives diplom., там же, стр. 120. *(233) Там же, стр. 122. *(234) Хороший анализ этого доклада сделали Asser "Administration de la justice en Egypte" (в Kevue de droit intern. 1870, p. 564) и г. Мартенс, назв. соч., стр. 528. *(235) Вопрос о судебной реформе важен и интересен для всех христианских государств, а потому все они имеют относительно его право голоса. Особенно несправедливо было исключение делегатов Греции, которая по величине населения и капиталов занимает одно из первых мест на Востоке (Saripolos, в Revue, 1877, p. 570). *(236) Протоколы заседаний и доклад этой комиссии см. в Archives diplom. 1875, t. I, p. 38 и 111. Краткий отчет об ее работах поместил г. Мартенс в немецком издании своего сочинения о консулах (Das Consularwesen und die Consularjurisdiction im Orient. 1874. S. 528). *(237) Rйglement d'organisation judiciaire pour les procиs mixtes en Egypte (Archives diplom. 1875. T. I, p. 136). *(238) Протокол соглашения Франции с Египтом по этому поводу от 10 ноября 1874 г. см. Annuaire de l'Institut de dr. intern. 1877, p. 337; протокол соглашения Германии там же; конвенция Англии с Египтом о том же от 31 июля 1875 (Ib. 1878, p. 273). *(239) О составе их при первом устройстве и обширный обзор их деятельности за первый год см. Pommeraye, Bulletin de la jurisprudence Egyptienne, 1-иre annйe judiciaire в Journal de dr. intern, privй. 1876, p. 382 et 491.- Недавно вышло стараниями гр. Маронья официальное собрание решений этих судов: Jurisprudence des Tribunaux de la Rйforme en Egypte (87). *(240) По словам Шарм, она присвоила себе не только судебную, но и дисциплинарную и административную власть над лицами судебного ведомства. Она захватила в руки даже политическую власть, парализуя действие египетских законов. Все это ей удалось благодаря искусству и энергии ее вице-председателя, представителя Австрии (г. Лапенна). *(241) Шарм высказывается, кроме того, за учреждение суда о пререканиях (tribunal des conflits) в делах: 1) административных; 2) решенных туземными или 3) консульскими судами и вызвавших споры между ними и апелляционною палатою. *(242) L'exterritorialitй et les tribunaux mixtes dans l'extrкme Orient et particuliairement au Japon; 1875, p. 169 et 249. *(243) Этот упрек повторяет им и Шарм. Апелляционная палата всемогуща. Это не суд а политическое и законодательное собрание, чрез посредство которого 14 государств, принявших эту реформу, вмешиваются во все внутренние дела Египта. Мы полагаем, что автор преувеличивает, особенно ввиду его досады на то, что Германии и Австрии удалось совершенно оттеснить там влияние Франции и Англии. *(244) Напр., в трактате 1310 г. между Германскою империею и Франциею. *(245) Судебною инстанциею, конечно весьма несовершенною, является смешанная, центральная комиссия в Мангейме, в которую, по договору 17 окт. 1868 г. между Голландиею, Пруссиею, Гессеном, Бавариею, Баденом и Франциею, сторона, проигравшая свое дело в первой инстанции судов (оберегающих судоходство по Рейну), может, по своему усмотрению, перенести апелляцию вместо внесения ее во вторую инстанцию. Критику этих порядков см. у Godefroi "Les tribunaux pour la navigation du Rhein" в "Eevue de droit intern." 1869, p. 494. O комиссиях созванных в силу акта Венского конгресса упоминает Martens. Prйcis du dr. des Gens; L. VI, § 176. *(246) Ст. 16 и 17. *(247) Мы пользовались превосходным изданием трактатов Соединенных Штатов, сделанным Банкрофтом Девисом (Bancroft Davis).Treaties and conventions concluded between the United States of America and other Powers since July 4. 1776 г. Второе, просмотренное изд. 1873. Для краткости мы будем обозначать его просто Davis. Назв. конв. стр. 193 и 195. *(248) Там же, стр. 653. *(249) Там же, стр. 202. *(250) Стр. 238. *(251) Стр. 693. *(252) Стр. 695. *(253) Стр. 895. *(254) Стр. 581. *(255) Стр. 921. *(256) Стр. 413. *(257) Davis, p. 321 n 334. *(258) Она должна была, в силу 5-й ст. Гентского договора, определить и провести пограничную линию от истока реки Сен-Круа до св. Лаврентия по 45°. Подробности обе этом споре см. Davis, p. 1022. *(259) Calvo, II, 557. *(260) "Revue"; 1875, p. 134. *(261) Davis, p. 581. Сp. "Archives de dr. international", 1874; p. 109. *(262) Об этой комиссии cp. ст. Matile et Montluc в "Revue de dr. intern." 1876; p. 57. Она выработала для себя особый устав о порядке делопроизводства, напечатанный в "Archives de dr. intern." ib. p. 114. *(263) Вашингтонский договор, ст. XII - XVII. *(264) Подробный список этих жалоб см. в Papers relating to the qreaty of Washington. VI, 180-217. *(265) Ее решение - там же, стр. 229. *(266) Ср. его статью: Les grandes puissances et la rйforme du droit international maritime в "Revue"; 1878 г., p. 489. *(267) Gessner. Kriegfьhrende und neutrale Mдchte. 1877, S. 56. *(268) Дело о Спрингбоке весьма подробно и хорошо со стороны фактов и права изложено Геснером в его монографии "Zur Reform des Kriegs-Seerechts" 1875, стр. 20 и 30 (напечатанной также в извлечении в "Revue", 1875; p. 236). "Дело о Спрингбоке, заключает автор, до очевидности показывает, что в морской войне господствует даже в наше время, по отношению к нейтральным, не право, а безграничный произвол". *(269) См. подробности у Рено в "Revue de droit intern." 1880, p. 457. Эта конвенция почти во всем воспроизводит постановления выше названных нами конвенций англо-американских. *(270) Это было признано Лондонскою комиссиею, заседавшею в силу 7 ст. договора 1794, а Вашингтонскою, учрежденною трактатом 1871 г. *(271) Договор 1794; Англия - С. Шт. (ст. 6 и 7) и конв. 1863.- Конвенции С. Шт. с Мексикой, 1839 и с Экуадором, 1862. *(272) В Бернской конв. между Ит. и Швейцар. 1873 г. сказано: каждая сторона назначает по одному комиссару с одобрения другой (Qui devra йtre agrйe par l'autre partie, ст. 3). *(273) Конв. 1863, C. Штаты - Перу (ст. 2).-1871, C. Шт.- Испания. *(274) Конв. С. Шт. с Англиею 1853; с Перу 1868 и того же года с Мексикой. *(275) В Вашингтонской комиссии по конв. 1868 г. между С. Шт. и Мексикой общий посредник был Либер, а по его смерти Thornton. *(276) The commissioners shall name some third person of some third nation to act as an Arbitrator or Umpire. Конв. 1868. C. Шт.- Пepy. В комиссии, созванной по 12 ст. Вашингтонского дог. 1871 г., общим посредником был гр. Корти, итальянский посланник в Вашингтоне, весьма мало сведущий, как говорили, по вопросам морского права. По Бернской конв. Ит.- Швейц. общий посредник избирается комиссарами, но с прямою оговоркою, чтобы он не был ни итальянский, ни швейцарский гражданин. Вследствие этого был выбран Perkins Marsh - представитель С. Шт. при итальянском дворе. *(277) Напр., королю Италии по конв. 1863, С.Шт.- Англия; - королю Пруссии, а в случае его отказа королю Англии, а если и он отклонит от себя это - королю Нидерланд по конв. 1839, С. Шт.- Мексика; дипломатическим представителям России и Пруссии в Вашингтоне по конв. 1859, С. Шт.- Парагвай; Англии в Квито или другому какому-либо дипломатическому лицу, которого стороны пожелают пригласить; конв. 1862, С. Шт.Экуадор; - Бельгии в Вашингтоне с тою же оговоркою, конв. 1860, С. Шт.- Коста-Рика; - Пруссии в Вашингтоне же конв. 1857. С. Шт.- Новая Гранада; - Испании там же по Вашингтонскому дог. 8 мая 1871; Бразилии по конв. 1880 между Франциею и С. Штатами и т. д. *(278) Иногда кроме агентов правительства назначают еще советников. *(279) Конв. 1863, С. Шт.- Англия. В конв. 1871, С. Шт.- Испания эти агенты называются адвокатами. *(280) Чаще всего в течение 3 месяцев со дня утверждения конвенции. Но встречаются и иные сроки: 4 месяца по конвенции С. Штатов с Венецуэлой 1866; 6 мес. по конв. 1868 с Мексикой; даже один месяц со времени назначения комиссии по конв. 1871 с Испаниею и 1 год по конв. 1863 с Англиею. *(281) Конв. С. Шт. с Мексикой 1868.- В договоре Джея 1794 мы находим подлинные слова присяги для комиссаров в 6 ст. *(282) Before the most Excellent Supreme Court в конв. 1863 C. Шт. с Перу; - before some judge of the U. S. в конв. 1859 с Парагваем; before а competent authority в конв. 1860 с Коста-Рикой. *(283) Договор Джея 1794 (ст. 5 и 6). Договор 1814: The commissioners shall have power to adjourn to such other place, or places as they shall think fit. *(284) Конв. 1859 между C. Шт. и Парагваем. После этого срока комиссия должна была избрать общего посредника. *(285) Конв. 1868 С. Шт. с Мексикой. Но потом в 1871 этот срок был увеличен на 1 год, а в 1872 еще на два. *(286) Это определение встречается далеко не везде: один раз (по конв. С. Шт. с Коста-Рикой 1860) общему посреднику дан 60-дневный, добавочный срок. *(287) Мы встречаем в них постоянно стереотипную фразу: "In the event of the death, absence, or incapacity of such persons or of their omitting or declining, or ceasing to act as such..." и т. п. *(288) См. в особенности конв. С. Шт. с Испаниею 1871. *(289) Конв. С. Шт. с Перу 1863. *(290) В качестве Counsel or Agent своего правительства. *(291) Конв. 1839 С. Шт.- Мексика. *(292) According to public law, justice and equity (конв. 1868. C. Шт.- Мексика). *(293) According to the principles of justice, the law of nations and the stipulations of the treaty of amity and commerce between the United States and Mexico of the 5 April 1831 (конв. 1839. С. Шт.- Мексика). Laws of nations упоминаются еще в 7 ст. договора Джея 1794. В конв. с Перу 1863 говорится о "principles of international law", и т. д. *(294) В конв. с Перу 1863: and treaty stipulations; в конв. с Испаниею 1871: according public law and the treaties in force between the two countries and these present stipulations. *(295) Роль общего посредника, как дополнительная к деятельности комиссаров, ясно очерчена в Бернской конв. Ит.- Швейц.: "он примет участие в совещаниях комиссаров лишь в тех случаях, когда они формально выразят невозможность придти по известному вопросу к соглашению и необходимость обратиться к его содействию (ст. 4). *(296) From the decision of the commissioners there shall be no appeal, говорит конв. C. Шт. с Перу, 1863. *(297) Конв. С. Шт. с Венецуэлой. 1866; с Англиею 1853. *(298) С. Шт. с Англиею 1853, с Перу 1868 и т. д. *(299) То give fьll effect to such decisions without any objection, evasion, or delay whatsoever. Сами эти решения признаются: "as absolutely final and conclusive". *(300) Иногда эта сумма точно определяется: комиссарам 3,000 или 4,500 долларов в год, а секретарям 1,500. Комиссары нередко сами определяют содержание общего посредника и секретарей, причем это содержание вычитается из сумм, имеющих быть присужденными комиссиею в известной пропорции (5% со 100). В случае недостатка оно возмещается поровну обоими правительствами. Бывает и так, что содержание общих посредников определяется правительствами на основании полюбовного соглашения. *(301) Le droit des neutres sur mer. 2 йdit. 1876; p. 393. *(302) Zur Reform des Kriegs-Seerechts. S. 47. *(303) Kriegfьhrende und neutrale Mдchte. S. 53. *(304) Reform, S. 50. *(305) Напомним некоторые из них: когда, при заключении между Франциею и Испаниею в 1678 г. Нимвегенского мира возникли между уполномоченными обеих стран споры о некоторых территориальных участках, в третейские судьи избраны Генеральные Штаты (Dumont. Corps universel diplomatique. 1731. Vol. VII, p. 365). Курфюрст Бранденбургский, Фридрих Вильгельм и Генеральные Штаты Голландии заключили в 1665 г. компромисс о предоставлении спора о так назыв. Гофизерском долге (la dette de Hofyser), кредиторами которого были последние, на третейское решение великого совета города Мехельна (Ib. Vol. VI. P. 3; pag. 41). В споре курфюрста Палатинского Иоанна Вильгельма с герцогиней Елизаветой о правах наследства в третейские судьи по Рисвикскому дог. 1697 г. были избраны германский император Леопольд I и французский король Людовик XIV. Но представители обоих государей дали два разногласные решения. Тогда папа Климент XI, в качестве super - arbiter, решил это дело в 1701 г. (Ib. V. VIII. P. 1; pag. 98). Графы Бентгеймские (Arnauld Maurice Guillaume и Ernest Statius Philips) обратились за третейским решением к королю английскому, который и постановил его в Гааге, в 1701 г. (Ib. ib. pag. 93). По Вестминстерскому дог. 1655 г. между Франциею и Англиею между прочим постановлено, что убытки, понесенные сторонами, определяются в течение 61/2 мес. шестью комиссарами (3 с каждой стороны), которые, в случае несогласия, обращаются за решением к республике Гамбурга, назначающей новых комиссаров, которые и должны класть окончательное решение. (Flassan, Hist. de la diplom. franзaise. 2 йdit. III, p. 200). *(306) Klьber, Droit des Gens moderne de l'Europe. 2-е изд. Omma. 1874, стр. 456. *(307) Jugement sur le projet de paix perpйtuelle de l'abbй de Saint-Pierre. *(308) Calvo; II, 556. *(309) Calvo. Ib. *(310) Bulletin de la sociйtй des amis de la paix. N 12. (Fevrier, 1876). p. 289. Calvo; II, 557. *(311) Все это дело см. у Elliot, The American Diplomatic Code, I. p. 280-308 и в "А historic survey of international arbitration", p. 13-16, брошюре из журнала The North American Review, без обозначения года, но можно предположить, что она относится к 1872 г. *(312) Calvo, II, 550, 269-270. *(313) Archives diplom. 1874, p. 117 и Annuaire de l'Institut de droit international; 1877, p. 353.- Жалоба С. Шт. против Колумбии по поводу задержания парохода Монтийо на территории и гражданами Колумбии в апреле 1871 г. передана, по конв. 17 авг. 1874 г., на трет. разбирательство смешанной комиссии (в общие посредники избран Бенч, представитель Англии в Боготе). Annuaire 1877, p. 212.- Г. Логан, посланник С. Шт. в Вальпарайзо, избранный в трет. судьи между Чили и Перу для ликвидации счетов между флотами этих двух союзников, присудил 7 апр. 1875 г. в пользу Чили 1.130,000 долл. за вычетом 654,000 долл., израсходованных до этого Перу (Ib. p. 245).- Смешанной же комиссии поручено 5 янв. 1875 г. рассмотрение иска об убытках лондонской фирмы Cotesworth and Powell против правительства Колумбии. (Ib. p. 227). *(314) Calvo; II, 550; Также Clercq, Recueil des Traitйs de la France. IV, p. 446 и 448 и V, 193. *(315) Clercq, VI, 81. *(316) Там же, стр. 170. *(317) Calvo; II, р. 551. *(318) Clercq; VIII, 390. *(319) Davis, p. 69l. *(320) Lawrence, Note pour servir а l'histoire des arbitrages internationaux в Revue, 1874, p. 126. *(321) Davis, p. 693 и 695. *(322) Остальные 2/5 принадлежали не гражданам Штатов, а одному купцу в Лиме. *(323) Calvo; II 553. Davis, p. 129. *(324) Archives de droit international. 1874. p. 118. *(325) Revue; 1879, p. 445.- Calvo; U, 569. *(326) Calvo; II, 560. *(327) Clercq; VI, p. 237. *(328) Historic survey; p. 23-25.- Calvo, II, p. 552. *(329) Hist. survey; p. 30. *(330) Декларация между Франциею и Англиею 14 ноября 1842 Clercq; IV, p. 658. *(331) Clercq; V, p. 131. *(332) Calvo; II, 550. *(333) Elliot; I, p. 315-329. *(334) II, стр. 575. *(335) Hist. survey, p. 18. *(336) Davis, p. 309 (1-e изд. 1871 г.). *(337) Lawrence, Note ?и Bйvue; 1874, p. 127.- Calvo, II, 537. *(338) Ст. 34-43. *(339) По поручению императора Сан-Жуанское дело было изучено тремя известными учеными: Кипертом, Гольдшмидтом и Гриммом. *(340) Документы, относящиеся до этого дела, помещены в 5 т. Papers геlating to the treaty of Washington. Текст самого решения см. на стр. 266. В извлечении они напечатаны также в Staatsarchiv. B. XXV, N 5035-6038. *(341) Annuaire de l'Institut de Dr. intern. 1878 г. p. 270. Подробнее у Calvo; II, 557. *(342) Письмо о третейском суде, от 17 сент. 1865 г. к государственному секретарю Сюарду в Revue. 1870, p. 480. *(343) II, 568. *(344) Bluntschli, Vцlkerrecht. 3 изд. 1878, S. 34 и ст. 489. *(345) Cushing, Le traitй de Washington, p. 270-272. *(346) Бульмеринк (ст. Schiedsspruch в Rechtslexikon Гольцендорфа) говорит об обязанности государств обращаться к третейскому суду, но эта обязанность, при современных условиях, имеет нравственный, а не юридический характер. *(347) Marcoartu. Internationalism; p. 30. *(348) Уже в 1796 г., по дог. 4 ноября С. Штатов с Триполи, стороны обязались (ст. 12) в случае спора обращаться к добрым услугам алжирского бея, который также подписал этот договор. Но это не помешало войне скоро вспыхнуть между ними (Davis, p. 838). *(349) Davis, ib. 571. *(350) Annuaire de l'Institut de Dr. intern. 1877, p. 316. *(351) Мы не согласны с Гефкеном в том, что война по Алабамскому делу была невозможна, так как С. Штаты были еще крайне истощены только что окончившеюся междоусобною войною, а Англия находилась на пути преобразования своего флота и войска (Alabama-Frage, стр. 2). Справедливо, что стороны серьезно желали мира, но это желание, в настоящее время, всеобщее у народов, и между тем сколько войн было вызвано несравненно меньшими разногласиями между государствами. Нерешение Алабамского спора поставило бы, вероятно, отношения между Англиею и С. Штатами на ту же ногу скрытой, но сильной вражды, на какой находятся отношения между Франциею и Германиею со времен Франкфуртского мира. *(352) Об Алабамском вопросе существует целая литература: об нем писали почти все известные публицисты нашего времени. Главным источником для нас послужили: Papers relating to the treaty of Washington, изд. правительства С. Шт. 187274. 6 томов. Montagne Bernard. A historical account of the Neutrality of Great Britain during the American civil war. 1870. (С английской точки зрения). Caleb Cushing. Le traitй de Washington 1674. (С американской точки зрения. Автор был советником С. Штатов при Женевском суде). Calvo. Examen des trois rиgles de droit international proposйes dans le traitй de Washington. (Исследование, представленное автором Институту международного права на Женевском съезде в 1874 г., в качестве члена комиссии, учрежденной Институтом для изучения трех правил Вашингтонского договора). Rolin-Jaequemyns. Целый ряд заметок и даже статей в издаваемой им Revue: 1869, p. 153 и 449 (отклонение американским сенатом дог. КларендонаДжонсона). 1870, р. 142 (о книге Есперсона). 1871, р. 113 (дельный разбор книги Бернарда) и 1872, р. 127 (о косвенных убытках). Geffcken. Die Alabama-Frage. 1872. Bluntschli. Opinion impartiale sur la question de l'Alabama et sur la maniиre de la rйsoudre, в Revue. 1870. p. 452. Pradier-Fodйrй. La question de l'Alabama et le droit des Gens. 1872. Rivier. L'affaire de l'Alabama et le tribunal arbitral de Genиve в Bibliothиque universelle et Revue Suisse. 1872. Dйcembre p. 577. Esperson. La questione Anglo-Americana dell'Alabama dopo il discorso del senatore Sumner al senato di Washington. 1869. Pierantoni. La questione Anglo-Americana dell'Alabama 1870. Его же: Gli arbitrati internazionali e il trauato di Washington. 1872. Paretti. Degli arbitrati internazionali. 1875. p. 128. *(353) Очерк их сделан в Argument of the United States delivered to the tribunal of arbitration at Geneva, June 15, 1872 в Papers, Vol. III, p. 189-200. *(354) Staatsarchiv. B. XXI; N 4464. *(355) Напр., чтобы она держалась как можно ближе к тексту заключенной между С. Шт. и Англиею конвеции 1833 г. и чтобы она не делала различия между общими жалобами и собственно так называемыми алабамскими. (Ib. N 4467, 4466 и особенно 4469). *(356) Там же, N 4472. Она отличается от конв. 10 ноября главным образом тем, что все жалобы между обеими странами, и в том числе и алабамские, обсуждаются и решаются одинаково (смешанною комиссиею из 4 комиссаров, выбирающих общего посредника) и для последних в общие посредники не избирается глава какого-либо государства. *(357) На следующих основаниях: во 1-х, ввиду продолжительности сроков, установляемых в ней для удовлетворения жалоб, и во 2-х, особенно потому, что она ставит на одну ногу жалобы англичан и американцев, между тем как последние несравненно более важны и требуют совершенно специального рассмотрения. (Ib. N 4475). *(358) Тоже сделала легислатура штата Массачусетса (Там же, N 4476). *(359) В депеше 25 марта 1869 г. (?b. N 4477). *(360) В ней он особенно горько жалуется на то, что конв. 14 янв., будучи сколком с конв. 1853 г. говорит о каких-то жалобах частных лиц и умалчивает о самой существенной, общегосударственной стороне дела. Она как бы капитулирует пред неприятелем и, вместо действительного восстановления мира, оставляет в глубине народного сердца американцев чувство великой несправедливости. Англия - эта страна Вильберфорса, истратившая миллионы на освобождение негров и повсюду провозгласившая свободу, во время междоусобной брани в Америке, бросила свой меч на весы в пользу рабства. Когда соорудитель Алабамы, член палаты общин, защищал свое дело против Брайта, палата отвечала ему рукоплесканиями. Rolin - Jaequemyns в Revue, 1869, р. 449-456. Анализ этой речи английским посланником Thornton в Вашингтоне см. Staatsarchiv, N 4481. Ею между прочим вызваны монографии Есперсона и Блюнчли об Алабаме. На эту податливость Англии имело сильное влияние тогдашнее положение политических дел и войны между Франциею и Германиею. Ср. Cushing. Traitй de Washington, p. 21. *(361) Staatsarchiv; N 4489. *(362) Там же, N 4490. *(363) С. Штаты назначили: Hamilton Fish, государственного секретаря; генерала Robert Schende, нового посланника в Лондоне; Samuel Nelson, члена верховного суда; Ebenezer Rockwell Hoar, бывшего attorney-general и George Williams, члена сената. Представителями Англии были: Earl de Grey and of Ripon, президент Тайного Совета; Sir Stafford Henry Northcote, член парламента; Edward Thornton, посланник в Вашингтоне; John Macdonald, министр юстиции и attorney-general в Канаде и Montague Bernard, проф. межд. права в Оксфорде. Интересна инструкция английским уполномоченным (там же, N 4494). Американскую инструкцию, с присоединением к ней конфиденциальной записки см. в Papers; VI, 273 и 277. Важный последний протокол в Staatsarchiv, N 4496 и Papers, VI, 395-406. Нельзя не согласиться с Гефкеном, который порицает действия английского правительства и дипломатии в это время: "Податливость Англии, говорит он, естественно должна была усилить требовательность Америки. Особенно было неблагоразумно вести переговоры среди такой торжественной обстановки, обратившей на себя всеобщее внимание, без всякой пользы для дела. Опытный юрист, в качестве советника английского посланника, вероятно, сделал бы более, чем эти знатные дилетанты, назначенные в английские комиссары". (Стр. 43). *(364) Hansard's Parliamentary Debates. Third series. Vol. CCVIII; 1871, p. 861-925. *(365) Papers; VI, 409-424. Staatsarchiv, J6 4497. *(366) Какое странное признание за ними обратной силы и в то же время, какое явное доказательство недостаточности положительного международного права! *(367) Собственно Женевскому суду посвящен 4-й том Papers. Но протоколы его заседаний дают нам весьма краткие о них сведения. *(368) Интересные биографические сведения о них сообщает Кешинг: (Назв. соч., стр. 103 сл.). Charles Francis Adams был посданником в Лондоне во время междоусобной войны; граф Frйdйric Sclopis de Salerano, государственный министр и сенатор, пользовался известностью и своими учеными трудами (в особенности "Историею итальянского законодательства"); Jacob Staempfli был избираем три раза в президенты Швейцарской республики; барон (возведенный в это время в виконты) d'Itajuba в молодости занимал одну из кафедр по правоведению в Пернамбукском университете, а потом около 40 лет с отличием проходил дипломатическое поприще в качестве представителя своего отечества в Гамбурге, Гановере, Копенгагене, Берлине и наконец в Париже. Sir Alexander Cockburn был Lord Chief Justice сперва суда Common Pleas, а потом "Королевской Скамьи". По мнению Кешинга, он был призван занять место в Женевском суде по своему высокому посту в качестве президента одного из наиболее уважаемых судов в Европе, но по своему характеру он оказался решительно неспособным к "спокойному, беспристрастному и юридическому рассмотрению великих вопросов публичного права". К сожалению, Кокборн держал себя действительно не как судья, а "как до некоторой степени представитель Великобритании", но страстность, с которою Кешинг говорят о нем неоднократно, значительно портит его интересную книгу о Вашингтонском договоре. *(369) Caleb Cushing, William Evarts и Morrison Waite. *(370) Sir Roundell Palmer. Но ему содействовали кроме того Montague Bernard и Cohen. Других второстепенных чиновников перечисляет Кешинг. Там же, стр. 131. *(371) Art. Schiedsspruch в Holtzendorff's Rechtslexikon. *(372) Мы также вполне согласны с другим мнением Филлимора, что "собрание, составленное из лиц, столь известных своими познаниями, умом, честностью и занимавших высокие посты в жизни, должно оказать значительное влияние на теоретическое и практическое развитие тех начал международного права, в пользу которых оно высказалось, выслушав мнения адвокатов наиболее компетентных". *(373) В так называемой Salle des Confйrences. *(374) Назв. соч., стр. 35. *(375) The case of the United States laid before the Tribunal of Arbitration, convened at Geneva. Papers. Vol I, p. 1-204. В извлечении: Staatsarchiv, N 4625. *(376) Alabama-Frage. S. 4-5. *(377) Как известно, в феврале 1861 г. 7 штатов отделились от Союза, а в апреле примеру их последовали еще 4. *(378) Revue; 1871, p. 123. Этот вопрос о признании восставших воюющею стороною вызвал много споров в литературе. Блюнчли между прочим в своей статье об Алабаме доказывает, что Англия, признавая южные штаты воюющею стороною, быть может, совершила политическую ошибку, но что она была несомненно вправе дать это признание когда хотела. При этом он указывает на те условия, которые сами по себе узаконяют такое признание. *(379) Впрочем заметим здесь мимоходом, что С. Штаты сами много содействовали этим замешательствам: они, как известно, не приняли в свое время Парижской декларации и не отказались от каперства, но в начале междоусобной войны объявили, что не будут выдавать каперских свидетельств, а всех каперов южан будут считать пиратами. Не желая признавать восстанцев воюющею стороною, они ссылались при этом и на международное право, которое считает законными каперами лишь те, которые получили разрешение (патент) от законного правительства, и на конституцию С. Штатов, запрещающую отдельным штатам иметь свои войска и флот или воевать друг против друга. Но на это южане отвечали с полным основанием, что если С. Штаты в целом имели право сохранить каперство в 1856 г., то они удерживали это право и теперь, распавшись на две части, и что, выдавая каперские свидетельства, южане только следовали примеру самой федеральной власти. *(380) Laird из Birkenhaed. *(381) В заседании 27 марта 1863 г. *(382) A именно Foreign Enliatmen Act 1819, дополненного, после долгих колебаний, по настоянию С. Штатов в 1870 г., декларации королевы 1861 г., инструкций британским властям во время восстания; дипломатической переписки между обоими правительствами в 1793 и 94 г.; трактата 19 ноября 1794 и наконец самого Вашингтонского договора. *(383) Готфеля, Ортолана, Блюнчли, Ролен-Жекмена, Пьерантони, Гефтера, Кальво и нек. др. *(384) Commensurate with the emergency, or with the magnitude of the resulte of negligence. *(385) Оно, говорит мемуар, может и должно признавать эту обязанность, но оно не властно ни создать, ни уничтожить ее, потому что "она прямо вытекает из международного права, воспрещающего нейтральным всякое приспособление их территории к враждебным действиям. *(386) Гефкен находит эту жалобу С. Штатов совершенно неосновательною, особенно после того, как они сами снабжали французов оружием в войну 1870-71 г. Нейтральное правительство, говорит он, не может доставлять воюющим оружие, но подданные его могут это делать, не навлекая на него никакой ответственности. Вообще они не возбраняется доставлять воюющим всякие предметы, причем, разумеется, контрабанда подлежит конфискации. Должно предоставить на усмотрение нейтральных правительств, когда и в каких размерах запрещать вывоз оружия. Едва ли следует принять в таком широком смысле постановления Вашингтонского договора.Другие писатели, особенно Кальво и Куссеро (Les devoirs d'un gouvernement neutre, в Revue, 1874, стр. 59), выражаются совершенно в противоположном смысле. Ср. также Trendelenburg. Lьcken im Vцlkerrecht. S. 36. *(387) Сперва Нассау, близ Флориды, на острове New-Providence, а потом Бермуда были центрами этих операций. Это была, говорит Ролен-Жекмен, в 1863 и 64 г. весьма любимая спекуляция английских судохозяев и капитанов - отправляться с товаром в блокированные порты Юга. Громадные премии, которые им были обещаны на случай успеха, вознаграждали их на риск, соединенный с такими предприятиями. Суда, которые отправлялись на прорвание блокады, особенно приспособлялись к этому: они были длинны, очень низки, неглубоко сидели в воде, быстры на ходу и окрашивались обыкновенно серым цветом. Мне неоднократно удавалось обмануть бдительность федеральных властей и доставить груз к месту его назначения. (Revue; 1871; p. 127). *(388) Здесь опять заметим, что не только Бернард, но и Гефкен становятся на сторону Англии: не дело нейтрального государства, говорит последний, следить за тем, насколько его подданные уважают блокаду. Воюющий, объявив ее, должен сам заботиться об ее действительности на практике. Возлагать же на нейтральных обязанность в свою очередь наказывать своих граждан, провинившихся в нарушении блокады, значит возлагать на них бремя, нести которое должны одни воюющие. К совершенно иному выводу приходит Ролен-Жекмен: ответ лорда Росселя - что английское правительство не обязано исполнять дело американских крейсеров и вмешиваться в торговые обороты своих купцов - представляется ему в сущности софизмом, хотя и оправдываемым современным пониманием нейтралитета. В действительности от английского правительства требовали одного, что могло сделать только оно, как единый хозяин своей территории: не допускать полной систематической организации тех торговых оборотов, которые, под наблюдением агентов Юга, должны были увеличивать силы одного из воюющих и до чрезвычайности затруднить дело крейсеров и судов Союза. (Там же, стр. 129). *(389) Интересные подробности об Алабаме, Орето, Джорджии и Шенандое см. у Гефкена, стр. 27, след. *(390) Было допрошено 8 лиц, из них 3 моряка, взятых на службу на Алабаме. Технически эти показания называются affidavits. Они приведены целиком в английском мемуаре. *(391) Эта пятидневная просрочка, говорить Ривье, менее понятна всех остальных. В ее объяснение приводили внезапную болезнь одного из юристов (Harding). *(392) Четырьмя днями ранее, чем предполагалось, замечает Ролен. (Revue; 1871, p. 134). Он порицает "патриотическую снисходительность", с которою Бернард утверждает, что "легкомысленно и неблагоразумно" винить английское правительство в ловком выходе Алабамы. *(393) С своей стороны Дедлей 28-го предупредил таможенных властей Ливерпуля о предстоящем отплытии Алабамы, а 30-го об отъезде на Геркулесе лиц, имевших поступить на Алабаму, но и их не задержали. *(394) Ривье говорит, что Алабама потопила и сожгла по крайней мере около 60 торговых судов и 1 военный пароход. *(395) Foreign Enlistmen Act 1819 г. запрещал вооружение корабля (to equip, furnish, fit out or arm), но не постройку его (to build). Неужели, однако, это постановление, замечает Гефкен, следовало понимать в том смысле, что закон дозволял воюющим строить в британских гаванях военные корабля и запрещал только вооружать их? Правда, английские публицисты и даже суды держались такого толкования его буквы. Но с этим он не согласен, так же как и с мнением Бернарда, утверждающего, что в случаях, подобных Алабамскому, нейтралитет бывает нарушен лишь при наличности трех следующих условий: а) корабля, могущего быть приспособленным к военной цели; b) вооружения, более или менее значительного и с) явного намерения употребить этот корабль и вооружение для войны. Пока эти условия не соединены, не может быть и речи о враждебном предприятии, в своей же разрозненности они составляют не более, как отдельные элементы или материалы такого предприятия. "Подобные софизмы, говорит Гефкен, не стоят опровержения, обращая самую прокламацию о нейтралитете в пустое слово". (Назв. соч., стр. 29). Как известно, закон 1819 г. значительно дополнен в 1870 г. (Calvo, в Revue, 1874; p. 462). *(396) Напр. ,Россия запретила даже салютовать военным кораблям отделившихся штатов. Но особенно заслуживает внимания образ действия Франции. В 1863 г. Беллок заключил с судостроителем Армандом в Бордо договор о построении и вооружении последним 4 больших пароходов. Для получения разрешения на это французскому правительству было представлено, что эти корабли предназначаются для совершения рейсов между Штатами, Иеддо и Сан-Франциско, или для того, чтобы, при удобном случае, быть проданными в Китае или Японии. Но когда американский посланник указал французскому правительству на действительное назначение строившихся судов, оно, вопреки всем заверениям судостроителей, немедленно объявило, что не дозволяет этим судам выйти из французских портов до тех пор, пока оно положительно не удостоверится в том, что их назначение не противоречит нейтралитету, которого Франция держится строго по отношению к воюющим. И это заявление было так исполнено, что южанам достался только один корабль, и то обманом, а остальные были проданы потом различным нейтральным правительствам.Бразилия отказала Алабаме и ее тендеру войти в ее гавани для возобновления своего запаса угля. *(397) Они в свою очередь делятся в мемуаре на три группы: a) жалобы на истребление кораблей и имущества, принадлежавших правительству С. Штатов; b) жалобы на истребление тех же предметов вообще под флагом Штатов и с) жалобы на убытки и вред причиненные частным лицам вследствие истребления судов государственных и частных. *(398) Case presented on the part of the Government of the Britannic Majesty to the tribunal of Arbitration. Papers, Vol. I, p. 205-413.- Staatsarchiv. B. XXV, N 5021.- Он делится на 10 частей, которые по содержанию удобно могут быть сведены к двум: к общей и специальной (посвященной собственно отдельным крейсерам). *(399) Кешинг, стр. 55. *(400) Papers; II, 428-588. Staatsarchiv, XXV, N 5001-5019. *(401) "All claims growing out of the acts committed by the several vessels". *(402) Вопрос об этом обработан весьма обстоятельно и дельно у Гефкена стр. 41, сл. и 62 и сл. *(403) Назв. соч., стр. 60. *(404) Revue; 1872; p. 127-140. *(405) La question de 1'Alabama; p. 52. *(406) Staatsarchiv. N 5008. *(407) Там же, N 5009. *(408) Там же, N 5029. *(409) Там же, N 5031. *(410) The Counter - Case of the United States в Papers; I, 416-442. К нему присоединены многочисленные извлечения из дипломатической переписки.- Ср. Staatsarchiv, N 5025. *(411) Counter-Case presented on the part of the Gouvernment of Her Britannic Majesty в Papers; II, 197-410.- Staatsarchiv, N 5023.- Он также разделен на 10 частей, которые, однако, могут быть удобно сведены к четырем: 1) общие жалобы Штатов по поводу несоблюдения Англиею нейтралитета; 2) исторические прецеденты, приводимые в их мемуаре; 3) действия отдельных крейсеров и 4) критика вознаграждений, требуемых Штатами за понесенные ими убытки. *(412) С этим, в сущности, согласилась и Англия, утверждавшая, что ее Foreign Enlistmen Act вполне достаточен и удовлетворителен, а потом изменившая его в 1870 г. *(413) Международные обязанности государства, говорит Гефкен, независимы от его внутренних законов, но другие народы всегда вправе жаловаться, если таковые не достигают требований международного права (Назв. соч., стр. 24). *(414) Гефкен, Назв. соч., стр. 12.- Gessner, Kriegfьhrende und neutrale Machte. S. 41.- Twiss. La thйorie de la continuitй du voyage. 1877. *(415) Papers; III, 385-519. *(416) Staatsarchiv; N 5034. *(417) Papers; IV, 49-54.- Staatsarchiv; N 5033. *(418) Sallie, Jefferson Davis, Music, Boston и Joy. *(419) Retribution, Georgia, Sumter, Nashville, Tallahassee и Chickamauge. *(420) Tuscaloosa у Алабамы и Clarence, Tacony и Archer у Флориды. *(421) Papers; IV, 230-544.- В извлечении в Staatsarchiv; XXV, S. 152-174.Желчно и поверхностно говорит о ней Кешинг в назв. соч., стр. 174 сл., но обстоятельный ее обзор находим у Кальво, Revue; 1874, p. 479, сл. *(422) Он предлагает присудить Англию к 10.121,041 долл. Стемфли стоял за 20 милл. *(423) Записку эту справедливо критикует Фиш в своей депеше к Девису от 22 окт. 1872 г., называя ее: "an extraordinary document". *(424) Papers; IV, 55-230. *(425) Les devoirs d'un gouvernement neutre, в Revue; 1874; p. 59, сл. *(426) Lьcken im Vцlkerrecht; S. 34. *(427) Kusserow L. с. p. 82. *(428) Alabama-Frage, S. 15; а подробнее в ст. Die Lieferung von Contrebande seitens Neutraler (в Zeitschr. f. die gesam. Staatsw. 1881. H. 1; S. 81 flg.). *(429) Hansard's Parliamentary Debates. (Third sйries). Vol. CCXIV, p. 1963-2055. *(430) Моя брошюра: Первое трехлетие Института международного права; стр. 26-47. *(431) Sartorius. Organon des vollkommenen Friedens. S. 174-178. *(432) Овидий, в начале Метаморфоз, говорит, что человечество жило в первом золотом периоде полного мира. *(433) Подробнее всех Исаия (II, 2-4). Еще определеннее в другом месте (XI; 1, 2 и 10). Те же мысли встречаются у Михея (IV, 1-4). Ср. еще Осию (II, 18 и 19). *(434) Исаия; (XI, 6-9). *(435) XXXII, 16-17. *(436) Laurent, Etudes sur l'histoire de l'humanitй. 2 йdit. II, 406. *(437) Мы знаем, что они стоят в резком противоречии с основным взглядом Платона на войну, но тем они для нас примечательнее: логика теории никогда не убивает совершенно в человеке сознания высшей, ему прирожденной правды. *(438) Laurent, ib. 373. *(439) ?b. 296. *(440) ?b. 433. *(441) Laurent; II, 493. *(442) Мысли их собраны у Лорана, III, 377, сл. *(443) Laurent; III, 411. *(444) Блестящим образом эти мысли развиты у Лорана, особенно в первом томе его назв. соч. *(445) Каченовский. Курс международного права, II; 217, 219-222. *(446) Каченовский. II, 268-270. *(447) Лешков, О древней русской дипломатии. Москва, 1847; стр. 42. *(448) Laurent; VII, 233 сл. *(449) Ib. 235. *(450) Ib. 237. *(451) Ib. 239. *(452) Каченовский стр. 271-72. Исключение, конечно, составляли: сношения ради пропаганды, выкупа и обмена пленных и т. п. *(453) Ib. 243. *(454) О значении абсолютизма для международных сношений и о характере этих царствований подробно говорит Лоран в 10, 11 и 15 томах своих Etudes. *(455) Mйmoires, t. I, ch. 17. *(456) Напр., для Моля "все это, с виду столь величественное движение в пользу мира, представляется только доказательством тупоумного добродушия", и он жалеет сил, на это потраченных. Gesch. и. Lit. der Staatsw. I, 441. *(457) Проект Генриха IV излагается Сюлли в последней (30) книге его мемуаров. *(458) Larroque. De la guerre et des armйes permanentes. 2 йdit. 1864. P. 360, сл. *(459) De jure belli ac pacis. L. II, c. 23; § 8.-4. *(460) Мы имеем две редакции этого проекта: одну полную, вышедшую в 1712 г. в Париже, в 2 том., другую сокращенную, под заглавием Abrйgй du projet de paix perpйtuelle 1729 (изд. Beman'a в Роттердаме). По содержанию они не везде тождественны между собою. *(461) Мысли их о политических судьбах человечества подробно и хорошо излагаются Лораном в XI т. стр. 478-613. *(462) Lorimer, Proposition d'un Congrиs international basй sur le principe de facto в Revue, 1871, p. 1 sv. *(463) Zum ewigen Friede в Kant's sдmmtliche Werke, изд. Розенкранца и Шуберта, VII, 1 S. 229-291. *(464) Полное собрание соч. Бентама в изд. Bowring, T. II. Эта четвертая часть называется: A plan for an universal and perpйtual peace (стр. 546-560). *(465) Его соч. изд. I. H. Fichte, III, 380-382 и 377. *(466) Schelling System des transscendentalen Idealismus. 1800. S. 439-44l. 411, 422 и 416. *(467) Первое такое общество возникло стараниями квакеров в С. Штатах в 1815 г., второе в Лондоне в 1816 г., а в 1830 г. в Женеве благодаря усилиям гр. Селлона (Sellon). *(468) Напр. Молинари (Molinari, L'abbй de Saint-Pierre, sa vie et ses oeuvres. 1857) говорит, что "для того, кто умеет читать в великой книге законов природы и общества, вечный мир является поздним, но прекрасным плодом с дерева цивилизации". Краеугольный камень в здании мира он видит в обмене, в перекрещивании интересов различных народов и прибавляет, что все, содействующее к развитию между ними торговли, ведет и к укреплению мира (стр. 65 и 59). Барбо в довольно пустенькой брошюре (Barbault. Du tribunal international. Genиve. 1872) высказывается против международного кодекса и суда, но верит в возможность вечного мира вследствие главным образом развития торговли, долженствующей со временем убить войну. Впрочем, он многого ждет также от успехов народного образования и в одном месте говорит, "что вечный мир явится прямым результатом повсеместного введения республики". Мнение об установлении его вследствие повсеместного торжества начал свободной торговли особенно распространено в Англии. Односторонность его очевидна: не из-за одних только торговых интересов народы воюют между собою! *(469) Saint-Simon, De la rйorganisation de la sociйtй Europйenne. 1814. *(470) Fallati. Die Genesis der Vцlkergesellschaft в Zeitschr. fьr die gesam. Staatsw. 1844; S. 160; -260; -558.- Представляет интересную попытку дополнения и дальнейшего развития, по отношению к международному порядку, основных начал философии Гегеля. *(471) Проект Гондона излагается в последнем, третьем томе его сочинения: Du droit public et du droit des gens ou principes d'association civile et politique, suivis d'un projet de paix gйnйrale et perpйtuelle. Paris. 1807. Годон первый говорит обстоятельно о международном суде. *(472) Lips. Der allgemeine Friede. Erlangen. 1814. Брошюрка в 16 стр., но в ней есть некоторые дельные мысли. *(473) Sartorius. Organen des vollkommenen Friedens. Zьrich. 1837. Одно из самых обстоятельных, обширных и серьезных исследований о мире вообще. Автор был профессором государственных наук в Цюрихе. Читателя привлекает в его сочинении богатство научного материала, оригинальность мысли и строго выдержанная система. Сочинение это распадается на две главные части: в 1-й, критической, Сарторий старается доказать, что война есть зло и корень зла; во 2-й, или догматической части, он подробно излагает свои мысли о мире, который должен быть не только вечен, но и совершенен. Здесь он указывает на несостоятельность в деле объединения и замирения народов: всемирной монархии, конституционной, гегемонии и протекторатов, политического равновесия и чистой демократии. Сущность его воззрения состоит в том, что народы достигнут мира и совершенства, когда соединятся в одно государство, которое получит само высшую форму правления представительной республики. *(474) Pecqueur. De la paix, de son principe et de sa rйalisation. Paris. 1842. Страдает многими важными недостатками, характеризующими политическое направление. Может ли нам улыбаться мир, достигнутый ценою уничтожения государств? Сперва он говорит о косвенных средствах, призванных приготовить путь к вечному миру чрез установление гармонии (но не тождества) в идеях, чувствах и интересах людей. Затем обращается к средствам прямым, под которыми разумеет общую организацию политической жизни всего человечества. Три идеи в будущем представляются ему целью человеческой жизни: устройство одного государства, уничтожение войны и эксплуатация всего земного шара (socialisation du globe). Нельзя не видеть грубого заблуждения в том, что разделение человечества на народы он считает остатком варварства и сильно осуждает патриотизм. *(475) Lorimer. Proposition d'un congrиs international basй sur le principe de facto, в Revue; 1871, p. 1-11, и Le problиme final du droit international, Ib. 1877, p. 161-206.- Обе эти статьи покоятся на одной и той же основной мысли, что организация международного союза необходима для поддержания мира и успехов цивилизации, но различие между ними состоит в том, что в первой он ограничивается предложением общеевропейского конгресса или парламента (по мысли Канта), а во второй статье, гораздо более обширной, он выставляет пред нами целый проект международной конституции (близко подходящей к образцу английской) с самостоятельными органами для каждой стороны государственной деятельности, т. е. для законодательной, судебной и исполнительной власти. *(476) Bluntschli. Die Organisation des europдischen Staatenvereins в Gegenwart, 1878, N 6, 8 и 9. В сокращении главные мысли помещены в его Vцlkerrecht, 3 изд. примеч. к ст. 108. Предлагаемый им план устройства международного союза отличается чрезвычайною простотою и практичностью. Высказываясь за принцип независимости государств, он желает, однако, объединить их, по крайней мере в Европе, в форме союзного государства (Staatenbund); кодификацию международного права он признает необходимою. *(477) Marchand, Nouveau projet de traitй de paix perpйtuelle 1842. *(478) Cornйlius de Boom, Une solution politique et sociale; 1864. *(479) Fiore, Sul problema internazionale della societа giuridica degli stati. 1878. *(480) Bergbohm, Staatsvertrдge und Gesetze als Quellen des Vцlkerrechts. 1877. *(481) Congrиs des amis de la paix universelle, rйuni а Bruxelles en 1848, p. 4. *(482) Он состоялся благодаря стараниям ревностного поборника мира Elihu Burrit, первоначально кузнеца, а потом делегата Америк. общ. мира, от имени которого он приехал в Европу (ум. 1879 г.). Президентом в Брюсселе был Visschers. *(483) Созван, как и следующие, по почину Лондонского общ. мира стараниями того же Беррита и Генри Ричарда. Председал Виктор Гюго. *(484) В председатели был выбран Jaupp, бывший первым министром ГессенДармштадта. *(485) Президентом был доктор Brewster. Хотя на всех этих съездах преобладал англо-американский элемент,, однако, на них присутствовали делегаты от Германии, от Франции, Бельгии и Голландии. В числе участников главными были: Elihu Burrit, Richard Cobden, Joseph Sturge, Henry Richard, Charles Hindley, Visschers, Joseph Garnier, Emile de Girardin, Victor Hugo и мн. др. *(486) Proceedings of the third general congress, p. 10. *(487) Congrиs des amis... etc. rйuni а Bruxelles, p. 78. *(488) В пользу кодекса высказались все названные конгрессы, за верховный же суд один парижский. (Congrиs des amis., etc rйuni а Paris, p. 63). Лишь лондонский, решения которого наименее оригинальны, хранит об обоих вопросах молчание. *(489) Congrиs etc. rйuni а Paris, p. 62. *(490) L'arbitrage international. 1877.- Известный Семнер (ум. в 1877 r.) завещал коллегии Harward в Бостоне 1000 долл. на премию за лучшее сочинение учеников о способах сохранения между народами мира. *(491) Revue; 1877, p. 318. *(492) Laveleye. Des causes actuelles de guerre en Europe et de l'arbitrage, p. 172. *(493) Revue; 1875, p 315. Подробности в Bulletin de la sociйtй des amis de la paix N 12 (Fйvrier, 1876. p. 275-284), а также Pierantoni Storia del diritto internazionale nel secolo XIX. 1876. p. 643. Мы не упоминаем о шумных бесплодных прениях Женевской лиги мира и свободы (Revue, ib. p. 310 сл.). *(494) Outlines of an international Code. 1872.-2-ое изд. 1876. *(495) Их сочинения вместе с статьею Маркоартю об интернационализме напечатаны в 1876 г.: Internationalism and prize essays on international law. *(496) Напр. Кальво, считавший прежде эту идею утопиею, Манчини, Пьерантони, Гефтер, Гольцендорф и др. Последние оба сделала оговорку, чтобы на предлагаемом конгрессе не было и речи о вечном мире и об абсолютном уничтожении войны. Ср. издаваемый франц. общ. мира Bulletin de la sociйtй des amis de la paix (N 6 и 7, fйvr.. mars, avr. 1873). *(497) Association for the Reform and Codification of the Law of Nations. *(498) Этот съезд окончился 11 сент. большим митингом, в котором Пьерантони видит манифестацию в пользу межд. трет. суда (ib. p. 601). *(499) Revue; 1875, p. 307, а более подробное назв. Bulletin. N 12 (fйvrier. 1876), p. 261-273.- Также, Пьерантони, op. с. р. 640 sq. *(500) Bull, de la soc. de legisl. comp. 1878; Mai, p. 377.- Calvo II, 591-93. *(501) Текст этой декларации я сообщил в Юрид. Вестн. 1878 г., Дек., стр. 788791. *(502) Маркоартю (Internationalism, p. 32) по ошибке относит эту петицию к 1832 г. *(503) История этого первоначального движения в пользу междун. суда в Америке, с документами, к нему относящимися, изложена весьма обстоятельно самим Леддом. Ladd. Prize Essays on а Congress of Nations Boston. 1840. Кроме его статьи в этом сборнике помещены еще пять монографий Bolles, Hamilton, Upham и двух неизвестных. Петиция 1835, стр. 590 и 641-645. *(504) В сенате большинством 35 голосов против 5, а и нижней палате даже единогласно. *(505) Ladd, p. 591 n 645-659. *(506) О резолюции палат Массачузетса в 1838 г. см. Ladd, p. 660. *(507) Текст ее ib. 661. *(508) A great international Board of Arbitration or а Congress of Nations. *(509) Там же, 666-678. *(510) Ib. 679-685. *(511) That all differences which may arise shall be referred to arbitrators for adjustment. *(512) A historie survey of international arbitration; p. 6. *(513) Revue; 1874; p. 130. *(514) "Resolved by the Senate and House of Representatives, that the President of the United States is hereby authorised and requested to negotiate with ail civilised Powers who may be willing to enter into such negotiation for the establishment of an international System whereby matters 'in dispute between different Governments agreeing there to may be adjusted by arbitration, and, if possible, without recourse to war." Internationalism, p. 38 *(515) В том же году 16 янв. Букингем внес петицию подобную той, которую представил Кобден (о принятии в будущих трактатах условия о компромиссе). *(516) Вот текст его ходатайства: That an humble address be presented to Her Majesty, praying that She will be graciously pleased to direct Her principal Secretary of State for Foreign Affairs to enter into communication with Foreign Powers, inviting them to concur in Treaties, binding the respective parties in the event of any future misunderstanding, which cannot be arranged by amicable negotiation, to refer the matter in dispute to the decision of Arbitrators.- Hansard's Parliamentary Debates. Vol. CVI, p. 53-121. *(517) Он внес такого рода поправку: that to settle differences bу аnу extranational judicatory, would, if practicable, be the subversion of the independence of each State, and the extinction of the law of nations. *(518) Это вытекает из всего содержания и особенно из конца его речи, а в начале ее он высказывает противоположную мысль: the proposal of my hon. Friend (Cobden) is founded on an erroneous principle. *(519) Каперство он осуждает в самых энергичных выражениях, видя в нем причину, делающую войну для многих партий популярною, и не обинуясь называет его морским разбоем самого дурного свойства. Никакие преступники, говорит он, приговариваемые за грабеж к виселице, не превосходят своею жестокостью эти шайки разбойников, именуемых каперами. *(520) That an humble address be presented to Her Majesty, praying that She will be graciously pleased to instruct Her Principal Secretary of State of Foreign Affairs, to enter into communication with Foreign Powers with a view to the further improvement of international Law, and the establishment of а general and permanent System of International Arbitration. Hansard's Parliamentary Debates. Vol. CCXVII, p. 52-90. Все прения 8 июля приведены также в назв. Bulletin, N 9 (Aoыt 1873). *(521) Опираясь на исследования Ларрока (De la guerre et des armйes permanentes. 2 йdit. 1864), он показывает, что войско стоит европейским народам 400 милл. ф. стерл. *(522) What is wanted is that the great Powers of the world should take some steps towards the establishment of something like а regular and permanent System of international jurisdiction. *(523) The whole System of International Law requires to be revised and digested and brought into something like consistency and harmony. *(524) Упомянем еще о двух местах его речи. Останавливаясь на возражении, что примеры удачного третейского разбирательства относятся к маловажным спорам, он говорит, что в прошлые времена споры не более важные вели к продолжительным и кровавым войнам. Ричард осуждает и другой ходячий предрассудок, будто кажущиеся и признаваемые причины войны часто не суть настоящие, но что тайные силы неудержимо влекут народы друг против друга. В этом воззрении он видит пустой фатализм, измышленный людьми для прикрытия их собственных дурных страстей либо действием естественных законов, либо волею Провидения. "Человек, говорит он, вообще полагает, что его увлекает к злым деяниям необходимость. Но я не верю в необходимость делать зло, совершать преступления. Это грубое, безнравственное и безбожное учение". По отношению к новейшим войнам он ссылается на авторитет столь опытного государственного человека, как лорд Россель, который не мог найти в последнем столетии ни одного спорного вопроса, который нельзя было бы решить без оружия, если бы стороны обладали достаточною умеренностью. Затем, говоря о Женевском суде, Ричард высказывает даже радость, что его приговор состоялся не в пользу Англии. "В каждом процессе, замечает он, решение должно быть направлено против одной из сторон. Неблагоприятный же для нашего отечества приговор Женевского суда дал его гражданам превосходный случай показать миру их уважение к закону и готовность повиноваться решению суда, даже противоречащему их собственным интересам". *(525) То take the first steps towards establishing peace on sure and firm foundations - foundations of law and jurisprudence. *(526) Конечно, с этим утверждением далеко нельзя согласиться, если вспомнить Ирландию, славян, Китай и т. д. *(527) Оратор смешивает тут третейское разбирательство с посредничеством. *(528) Еще в 1871 г. Морелли предложил итальянскому парламенту высказаться в пользу создания международного, амфиктионного суда. (Revue, 1873, p. 474 ср. Pierantoni H. с. стр. 555) *(529) La Camera esprime il voto che il Governo del Re nelle relazioni straniere si adoperi а rendere l'Arbitrato mezzo acсettato e frequente per risolvere, secondo giustizia, le controversie internazionali nelle materie suscettive d'arbitramento; - proponga, nelle occasioni opportune, d'introdurre nella stipulazione dei Trattati la clausola di deferire ad Arbitri le questioni che sorgessero nella interpretazione ed esecuzione dei medesimi; - e voglia perseverare nella benemerita iniziativa, da piщ anni da esso assunta, di promuovere convenzioni tra l'Italia e le altre nazioni civili per rendere uniformi ed obbligatorie, nell'interesse dei popoli rispettivi, le regole essenziali dei Diritto Internazionale Privato.Rendiconti dei Parlamento italiano. Sessione dei 1873-74. 2 edizione. Discussioni dйlla camera dei deputati. Vol. I, p. 27-36. *(530) Она хорошо резюмирована в Revue: 1874, p. 172. *(531) Revue, 1874, p. 129. *(532) La Chambre exprime le voeu que le Gouvernement nйgocie avec les Puissances йtrangиres en vue d'obtenir que l'arbitrage devienne le moyen reзu pour le rиglement de tous les diffйrends internationaux entre nations civilisйes relatifs а des matiиres susceptibles d'arbitrage; et que, en attendant l'accomplissement de cet objet, le Gouvernement s'efforce, dans toutes les conventions а conclure avec d'autres Etats, de stipuler que tous les diffйrends capables d'une pareille solution seront soumis а l'arbitrage. (Revue, 1875; p. 80). *(533) Revue, 1878; p. 661. *(534) That the Diet is desirous of presenting а humble address to His Majesty to pray that on all occasions when foreign Powers either with Sweden or amongst themselves, shall open negotiations concerning the establishment of Permanent Courts of Arbitration with а view to conciliate international differences, His Majesty would be pleased to give the same his support. Marcoartu, Internationalism, p. 38. *(535) La Chambre exprime le voeu de voir йtendre la pratique de l'arbitrage entre les peuples civilisйs а tous les diffйrends susceptibles d'un jugement arbitral. Elle invite le gouvernement а concourir, а l'occasion, а l'йtablissement des rиgles de la procйdure а suivre pour la constitution et le fonctionnement des arbitres internationaux. Le gouvernement, chaque fois qu' il jugera pouvoir le faire sans inconvйnient, s'efforcera, en nйgociant des traitйs, de faire admettre que les diffйrends qui pourraient surgir quant а leur exйcution seront soumis а une dйcision d'arbitres. (Revue, 1875, p. 80, сл.). Против 81 голоса только двое воздержались от мнения. Это согласие, замечает Пьерантони, заслуживает тем большее уважение, что в Бельгии политические партии друг к другу весьма враждебны и уравновешены в численном отношении (там же, стр. 606). *(536) Revue; 1870, p. 324. *(537) Предложения Бюлера о необходимости приступить к разоружению 1879 г. и 10 апреля 1880 г. отвергнуты рейхстагом без прений. Так же поступил австрийский рейхсрат 23 марта 1870 г. с подобным ходатайством Майргофера. *(538) Bulletin de la Soc. franc. des amis de la Paix. 2 sйrie; T. II, N 3, p. 101. *(539) Report of the proceedings of the second general peace congress held in Paris. London, 1850; p. 2.- В своем сочинении La guerre et la Civilisation Буве высказывается также в пользу международной юрисдикции. *(540) Revue; 1880, p. 127.- Мы должны отметить еще такую же неудачную попытку в Дании. 18 марта 1875 г. три члена фолькстинга внесли в ригсдаг предложение о том, "чтобы правительство позаботилось об открытии европейского третейского суда для решения споров между народами". Комиссия, изучившая эту петицию, видоизменила ее в том смысле, что палата надеется, что правительство, если представится удобный случай для введения такого суда, присоединится к усилиям, необходимым для сей цели. Но и эти заключения по причине закрытия сессии не подверглись обсуждению. Петерсен, автор монографии о третейском суде на датском языке, говорит, что публика в Дании считает эту идею утопиею, смешивая ее с мечтой о вечном мире. Так еще сильны предрассудки на ее счет! (Revue; 1876, р. 167). *(541) Дельную, по источникам, монографию об этом написал Weizsдcker: Das Rцmische Schiedsrichteramt unter Vergleichung mit dem officium judicis. 1879. *(542) Code de proc. civ. Art. 1003-1028.- Итальянский устав гражд. судопр. ст. 1103-1135,- Civilptocessordnung fur das Deutsche Reich, Art. 851-872.- Св. Зак. (изд. 1857). T. X, ч. II; ст. 1138-1215.- Устав гражд. судопр. ст. 1367-1400. Русское право и вслед за ним русские юристы называют членов третейского суда - частными посредниками, а не судьями. Мы не следуем этой терминологии, потому что она ведет, в области международного права, к смешению двух различных понятий: посредничества (mйdiation) и третейского разбирательства (arbitrage). Впрочем, и по отношению к гражданскому праву указанная терминология неточна. *(543) Они перечисляются у Кальво, назв. соч. II, 594- К этому прибавим русских: Стоянова, н. с. стр. 562-582; Иванова, н. с. стр. 24-29 и Храбро-Василевского, о международном третейском суде (в протоколах Петерб. Юрид. Общ. за 1880 г. в Журн. гражд. и угол. права, 1881 г. кн. 2; стр. 1-40).- С точки зрения гражданского права: Вицын, Третейский суд по русскому праву. Москва. 1856 г. *(544) Гроций упоминает о третейском суде в двух главах своего сочинения: De jure belli ac pacis. В одной из них (Lib. II, с. 23; § 6-9) он видит в нем один из трех способов для предотвращения войны (Tres autem, говорит он, sunt modi, quibus vitari polest, ne controversiae in bellum erumpant. Primum est colloquium... Alterum est inter eos, qui communem judicem nullum habent, compromissum... Tertia ratio est per sortem). При этом он добавляет, что сей способ особенно приличествует христианским государствам (maxime autem Christiani reges et civitates tenentur hanc inire viam ad arma vitnda). В другом месте (L. III, с. 20; § 46) он говорит о третейском суде как о способе окончания войны. (Храбро-Василевский, назв. ст.). *(545) Эти писатели заслуживают особенного внимания в теоретическом отношении. Кальво в 3-м изд. своего сочинения переработал совершенно и очень расширил отдел, относящийся к третейскому суду, присоединив к нему подробный исторический очерк, особенно для нового времени, и богатые указания на литературу. Вместо семи страниц второго издания (1870; I, 790-797) он отводит в третьем пятьдесят страниц (1880; II, 545-595). Так увеличился материал научный и положительный за последнее десятилетие! *(546) Наиболее важны: Bulmerincq, Schiedsspruch в Rechtslexikon Гольцендорфа, 3-е изд. 1881; Liefer. 31 und 32, S. 554-556.- Pierantoni, Gli arbitrati internazionali e il trattato di Washington. Napoli. 1872 (весьма хорошая монография; лучший исторический очерк, стр. 52-85).- Paretti, Degli arbitrati internazionali. Torino. 1875.- Lucas, De la substitution de l'arbitrage а la voie des armes pour le rиglement des conflits internationaux (в Sйances et travaux de l'Acadйmie des sciences morales et politiques. 1873; septembre - octobre; p. 415-478.- Rouard de Card, L'arbitrage international dans le passй, le prйsent et l'avenir. 1877. Собственно теоретическая часть (стр. 49-56) поверхностна и коротка. *(547) Projet de rиglement pour tribunaux arbitraux internationaux. Revue; 1874, p. 421-452. *(548) Исключение составляет разве наш Уст. Гражд. Суд. Предоставив "третейскому суду постановлять решение по совести" (ст. 1387) и устранив "решения по закону" (Т. X, ч. II, ст. 1140 сл.), он, в сущности, обратил этот институт в посредничество. *(549) Н. с. стр. 6-7. *(550) Dalloz. Сл. Arbitrage-Arbitre, в Rйpertoire mйth. et alphab. de lйgislation, de doctrine et de jurisprudence. 1846. T. IV, Ch. 2, § 45. et 55. *(551) Prйcis du dr. des Gens. 2 йdit. par Vergй. 1864. II, 20. *(552) Droit des Gens moderne de l'Europe. 2. йdit. par Ott. (1874); p. 455. *(553) Revue; 1875, р. 82. *(554) II, 563 и 571. *(555) Блюнчли, Гефтер, Иванов и др.- Ср. также мнение Мартенса в Сборнике госуд. знаний; II, 112. *(556) И притом так, как решил бы судья, т. е. на основании существующих или сторонами признаваемых юридических норм. Кроме того, решение arbiter'a считается окончательным и не подлежащим апелляции (за исключением exceptio doli), а после решения arbitrator'a возможна еще reductio ad arbitrium boni viri. (Andrй, Gemeinrechtliche Grundzuge der Schiedsgerichte. 1860. S. 40.). *(557) Это лицо, по словам Андре, судит просто как всякий здравомыслящий и справедливый человек. *(558) По русскому праву компромиссу соответствует третейская или формальная запись, а receptum - отзыв лица, согласного быть третейским судьей. *(559) Vertrдge, говорит Блюнчли, deren Inhalt das allgemein anerkannte Menschenrecht oder die bindenden Gesetze des Vцlkerrechts verletzen sind deshalb ungьltig. ct. 410. *(560) Напр. по англо-американскому праву действительными признаются лишь компромиссы, заключаемые по поводу уже возникших споров. *(561) Nur was im Vцlkerconflict juristischer Natur ist, wird ьberhaupt einen Schiedsspruch zulassen. Все же, выходящее за эти пределы, продолжает он, как-то: развитие народов, их национальные чувства - не подлежат никакому судебному решению. То, к чему примешивается что-либо национальное, делается до такой степени индивидуальным, что каждый народ отказывает другому даже в способности понять это (Lьcken, im Vцlkerrecht, S. 21). Под международным юридическим спором Храбро-Василевский разумеет "спор, который касается взаимных правовых отношений государств". *(562) Lorimer, в Revue; 1874, p. 171. *(563) H. с. стр. 461. *(564) Ст. Krieg в Bluntschli's Staats - Wцrterb. VI, 104. *(565) Vцlkerrecht, S. 33. *(566) Lucas, Le droit de lйgitime dйfense dans la pйnalitй et la guerre. 1873, p. 108. *(567) Ст. 498. *(568) В статье: De la qualitй de citoyen d'un Etat au point de vue des relations internationales в Revue; 1870, p. 120. *(569) § 1511. *(570) Одного из представителей Англии при составлении Вашингтонского договора. Большинство войн, сказал он, возникали из дурно понятого чувства народного достоинства. Вот категория войн, которые удалимы третейским судом. Честь народа состоит не в том, чтобы он никогда не считал себя неправым, а в том, чтоб он во всем искал справедливости, признавал право ближнего и по отношению к себе и даже в случаях сомнения, шел далее строгой справедливости, решая скорее против себя, нежели в свою пользу. (Laveleye, Des causes de guerre, p. 191). *(571) Стр. 55-56. *(572) Commentary on international law; edit. by Abdy. 1866, p. 178. *(573) Die vцlkerrechtliche Lehre vom Asyle, в Staatsrecht, Vцlkerrecht und Politik, I, 764. *(574) Les questions controversйes du droit des Gens actuel, в Revue, 1876; p. 32. *(575) Lorimer, The three rules of Washington viewed in their relation to international arbitration (Revue; 1874; p. 712). Сюда же относят: Храбро-Василевский - существенные права (droits essentiels) государств, т. е. такие, которые составляют их необходимый атрибут как независимых субъектов международного права, а Функ-Брентано и Сорель - все "споры, относящиеся до общей политики". Укажем еще, что на съезде Института в Брюсселе (1879 г.) самые живые и продолжительные прения вызвало предложение Муанье об учреждении международного третейского суда для решения столкновений в области процессуального права между высшими судебными установлениями различных государств (pour les conflits de procйdure). К решениям, принятым Институтом в Париже (1878), относительно улажения споров между государствами по гражданскому судопроизводству, Муанье счел полезным добавить следующую статью: "Пререкания, могущие возникнуть при приложении процессуальных правил, внесенных в международные договоры, имеют быть окончательно решаемы третейским судом, состав и способ действия которого определяются этими же трактатами" (Annuaire de l'Institut, de dr. inter. 1880. T.'I, p. 98; 174-190). Клюне, Вестлек и Броше внесли свои поправки. Всего энергичнее восстал против этой мысли Ассер, находя предлагаемый суд излишним и нежелательным. Он сказал, что понимает еще решение третейским судом споров между государствами, но отвергает целесообразность оного в тяжбах между частными лицами, либо подданными различных государств, либо одной и той же национальности. Самая мысль о столкновении между судами, в области гражданского права, должна быть устранена. Столкновение возникает, в сущности, между тяжущимися, которых современные законы снабжают, для избежания этого, особыми процессуальными средствами: exceptiones rei judicatse, litispendenti? и connexitatis. В защиту мысли Муанье выступил не менее энергично Клюне. В предлагаемом суде он не видел чего-либо, ограничивающего взаимную независимость государств, но меру более всего требуемую практическими соображениями современного гражданского оборота. Принятие международных норм в области процесса, сказал он, не уничтожит разномыслия относительно их толкования, и в таких случаях какой интерпретации дать преимущество? Комиссия, составленная для рассмотрения этого вопроса (из гг. Арнтца, Ассера, Бара, Блюнчли, Броше, Клюне и Вестлека), высказалась большинством против проекта Муанье (Annuaire, p. 186), но Клюне от имени меньшинства поддерживал его целесообразность. По предложению президента Института, Ролен-Жекмена, вопрос этот отложен ввиду того, что для решения его не настало еще время. Об этом нельзя не пожалеть, потому что мысль Муанье справедлива и практична. *(576) Проект Гольдшмидта обсуждался Институтом в Женеве (1874) в заседаниях 31 авг., 1 и 2 сент., причем в прениях участвовали: Манчини, Пьерантони, Ассер, Гольдшмидт, Есперсон, Парье, Гольцендорф, Бульмеринк, Мартенс, Вестлек и Фильд (Revue; 1874, р. 587-596). По предложению Парье окончательная редакция была отложена до следующей сессии и комиссия, занимавшаяся этим вопросом, увеличена новыми членами (Annuaire; 1877, p. 45). По болезни Гольдшмидт не был на следующем съезде в Гааге (1875), где на заседании 28 авг. Институт принял окончательную редакцию устава. Он напечатан в Revue; 1875, р. 277 sv; в приложениях к 3-му изд. Блюнчли, Vцlkerrecht, стр. 522-527 и у Кальво; II, 588-591. Мы в свое время напечатали его перевод в нашей брошюре: Первое трехлетие Института международного права. 1877, стр. 20, сл. *(577) Воспроизводит почти без изменений ст. 3 проекта Гольдшмидта. *(578) Ст. 4 опущена ввиду того, что содержание ее понятно само собою. *(579) Compromittere in aliquem, по техническому выражению, можно было только в виду определенного лица. *(580) Weizsдcker, S. 11, flg. *(581) Точнее было бы его называть общим судьею.- Ввиду того что третейские судьи должны пользоваться доверием обеих сторон, существует и иной порядок, принятый почти во всех современных кодексах гражданского судопроизводства: судьи назначаются не от каждой стороны особо, а по взаимному согласию всех тяжущихся от всех вообще и в нечетном числе. Это делает излишним избрание общего посредника, но зато этим путем труднее достигнуть соглашения. *(582) Ст. 2 и 3 передают с небольшими изменениями ст. 5 и 6 проекта Гольдшмидта. *(583) Предложено Ассером и поддержано Блюнчли. *(584) Гольдшмидт говорит, что это должно быть не менее 9, каждая сторона отводит 3; если на списке останется более 3, назначенное третье лицо выбирает это число по жребию. *(585) Очевидно, он определяет слишком рано наступление совершеннолетия. Есперсон предложил назначить 21 год. По римскому праву этот срок определялся 20 годами, но до 25 оказывалась помощь тому, кто необдуманно (temere) брал на себя должность третейского судьи (Weizsдcker, S. 18). *(586) Юстиниан в одном законе 530 г. исключил женщин вообще из "omne judiciale agmen". Женщины не допускаются также по французскому и германскому праву. "У нас же, говорит г. Вицын, хотя обычаем они устранены от звания судей, но нет им препятствия принять на себя это звание в третейском суде". (Н. с. стр. 31-32). *(587) Впрочем, Кальво и Храбро-Василевский держатся противоположного мнения, которое мы находим неверным. *(588) Т. е. независимо от их пола и возраста.- Мы по общему правилу не считаем несовершеннолетних государей и коронованных женщин способными третейскими судьями. *(589) Не отступает от ст. 8 проекта. *(590) Сокращает ст. 9, в которой добавлено: "причем достаточно известить одну из сторон, или фактически - приступлением к действию". *(591) На это еще ранее указал г. Стоянов. *(592) Ст. 7-11 воспроизводят с легкими изменениями ст. 11-15 проекта. *(593) Когда же таковой назначен, он заменяет вполне первоначального судью. *(594) Повторяет ст. 16 проекта, опуская добавление, которое понятно само по себе: "во всяком случае третейский суд обязан выслушать обе стороны и снабдить себя доказательствами, которые необходимы для выяснения спорных пунктов". *(595) Посредники не обязываются к соблюдению формальностей производства, но подчиняются в сем отношении постановленным в записи условиям (Уст. гр. суд. ст. 1378). *(596) Почти не уклоняется от ст. 17 проекта. *(597) Н. с. стр. 112 и 98 сл. *(598) Ст. 492, а.- Davis в его Treaties and conventions говорит: A mixed commission is competent to decide upon the extent of its juridiction. Ролен-Жекмен, специально изучивший этот вопрос, по отношению к косвенным убыткам в Алабамском деле, приходит к следующим выводам: 1. Если государства согласились установить третейский суд и между ними возникает сомнение насчет пределов компромисса - следует держаться наиболее широкого толкования.-2. На этом основании сторона, утверждающая, что будто бы другая, до заключения компромисса, отказалась от части своих претензий, должна представить тому доказательства.-3. Если одна из сторон будет утверждать, что притязания другой, в целом или в частях, не входят в условия компромисса, она обязана заявить это требование с самого начала процесса пред третейским судом, как отвод неподсудности, и ему надлежит решить этот спор.-4. Сторона, делающая это заявление, может присоединить к нему формальную оговорку, что она, в целом или в частях, объявит решение суда недействительным, если он отвергнет ее отвод. В противном случае предполагается, что она наперед и безапелляционно приняла решение, имеющее состояться. (Revue; 1872, p. 139). С последним положением мы не можем согласиться: такого рода оговорка, в сущности, равносильна совершенному необращению к суду. Если уже предоставить ему власть обсуждать свою компетенцию, то нечего обставлять ее такими, уничтожающими ее вполне, условиями. *(599) Целиком передает ст. 19 проекта; лишь заключительная фраза, после 5 пункта, прибавлена по предложению Манчини. *(600) Ст. 20 проекта, которой она соответствует, исключая добровольное вступление третьих лиц в дело, предоставляла сторонам право, в интересах раскрытия истины, привлекать их под условием, чтобы приглашение исходило от суда и эти посторонние лица выслушивались им наравне с сторонами.- Фильд и Пьерантони предложили совершенно опустить эту статью, но другие члены дали ей иную редакцию, которую одобрил и Гольдшмидт. *(601) Не изменяет ст. 21 проекта. *(602) Так постановляет и французский закон: Les arbitres et tiersarbitres dйcideront d'aprиs les rиgles de droit а moins que le compromis ne leur donne pouvoir de prononcer comme amiables compositeurs (Code de proc. civ. Art. 1019). *(603) II faut, говорит Люка, que l'arbitrage soit soumis а son tour а la loi du juste et qu'il ne puisse en transgresser les principes fondamentaux. Третейский суд, замечает Бульмеринк, призван судить по началам права и справедливости. Он советует государствам обращаться к нему, не дожидаясь даже кодификации международного права. *(604) Он говорит, что третейский суд обязан судить по принципам международного права, прежде всего признаваемым самими сторонами, в силу трактатов или обычаев, а затем уже по общим началам этого права. *(605) Хотя сокращает, но передает по существу ст. 22 проекта. *(606) Ст. 19 и 20 соответствуют вполне ст. 23 и 24 проекта. Заключительные пункты в них добавлены по мысли Ассера и Манчини. *(607) Значительно сокращает ст. 25 проекта. Опущено упоминание о том, что "обсуждение дела и решения должны происходить сообща, даже если был назначен общий посредник (§ 5). Если и с участием последнего не образуется абсолютного большинства, компромисс считается прекратившимся и суд извещает об этом стороны". *(608) Не отступает от ст. 26. *(609) Слита из ст. 27 и 28 без существенных изменений. *(610) Передает ст. 29, с прибавлением, по предложению Манчини, слов: "пока не миновал срок, указанный в компромиссе". *(611) В римском праве с постановлением решения должность третейского судьи прекращалась немедленно и никакое позднейшее исправление оного не допускалось. *(612) Не изменяет ст. 30 проекта. *(613) Суды, в которых являются третейские записи, выдают и исполнительные листы. По германскому праву Vollstreckungsurtheil даются судом без пересмотра решения. (Civilproc. Art. 661). *(614) Еще римское право постановило: Stari autem debet sententiae arbitri, quam dixerit, sive aequa sit, sive iniqua et sibi imputet qui compromisit. (Weizsдcker, S. 87-89; 93). В герм. кодексе гражд. суд. читаем: Der Schiedsspruch hat unter den Parteien die Wirkungen eines rechtskrдftigen gerichtlichen Ьrtheils. (Art. 866). *(615) Деятельность третейского судьи, говорит он, хотя и берет свои полномочия только от сторон, носит судебный характер. Вследствие этого он стоит над сторонами и возлагает на них обязательства. (Ст. 491 прим.). *(616) Der Schiedsspruch ist ein Recehtsspruch. *(617) La decisione dell'arbitrato ha un carattere essenzialmente giudiziario е percio deve essere eseguita (н. с. стр. 90). En rиgle gйnйrale, говорит Ролен-Жекмен, les arbitres ne font pas de simples proposition, n'йmettent pas un avis, mais prononcent un vйritable jugement souverain (Revue; 1875, p. 82). *(618) Почти не отступает от ст. 31 проекта. *(619) Апелляция на решение третейского суда не допускается, говорит ст. 1393 Уст. гр. суд. Об уничтожении трет. решений ст. 1396 сл. Ср. Civilproc. ст. 867. Исключение составляет французский кодекс ст. 1023. Стороны могут отказаться от апелляции (ст. 1010), но, в случае сомнения, право это всегда предполагается (Dalloz, ib. Ch. 12, §1254-70). *(620) Le droit des Gens. Liv. II, ch. 18; § 329. *(621) Das europдische Vцlkerrecht; § 109. *(622) Le droit international; II, 1532. *(623) Das moderne Vцlkerrecht, ст. 495. *(624) Nouveau droit international, в перев. Pradier-Fodйrй; II, 207. *(625) Gli arbitrati internazionali, p. 9l -97. *(626) Писатели согласны в том, что во все время третейского производства стороны вольны прекратить его новым между собою соглашением и либо отказаться от спорного права, либо совершить известное требуемое действие. *(627) Revue, 1875; р. 425. *(628) Revue, 1872; p. 139. *(629) Calvo, II, 581. *(630) Revue; 1872; p. 139. *(631) Bara. La science de la paix. Изд. Potvin, 1872, p. 152 sv. et 221. *(632) Seelohm. De la rйforme du droit des Gens, trad. par Farjasse; 1873; p. 148 et 179). *(633) Revue; 1876; p. 31. *(634) Golet d'Alviella, Dйsarmer ou dйchoir (1872), p. 103-165. *(635) Он требует Vцlkerbund, а не Vцlkerstaat, основанного на федерализме, т. е. идее федерации (Fцderalitдt). *(636) См. прибавление в конце этой главы. *(637) Le Gouvernement reprйsentatif trad. par Dupont - White. 3 йdit. p. 407. *(638) Kaufmann; Die Idee und der praktische Nutzen einer Weltakademie des Vцlkerrechts. 1855. *(639 Стр. 8.) *(640) Война, замечает он, страшное бедствие, но не величайшая безнравственность на земле (стр. 15-16). *(641) Стр 13. *(642) Trendelenburg. Lьcken im Vцlkerrecht. 1870. *(643) Стр. 49-50. *(644) Стр. 42. *(645) Стр. 32-33 и 60-61. *(646) Стр. 49. *(647) Seebohm, De la rйforme du Droit des gens, trad. par Farjasse. 1873. *(648) Une espиce de mecanisme juridique international. *(649) Стр. 113 сл. *(650) Sigaud, Confйdйration europйene. 1859. *(651) Ferrer, L'иre nouvelle. Nйcessitй d'un code international et d'un tribunal arbitral des nations. 1863. *(652) Dupasquier, Le crime de la guerre denoncй а l'humanitй. 1873. *(653) Стр. 218, с.?. Кроме их он предлагает еще против войны меры ограничительные (установление нового, более гуманного права войны) и предупредительные (замена постоянного войска милицией, предоставление объявления войны палатам и усовершенствование средств истребления на войне). *(654) Так назвали мне безымянного автора брошюры. Der Krieg, die Congressidee und die allgemeine Wehrpflicht. Prag. 1868. *(655) стр. 28 сл. *(656) Стр. 45, сл. *(657) Стр. 38. *(658) Назв. соч. III, 91. *(659) Там же; III, 185-234. *(660) Законодатель призван не делать и измышлять право, но находить его и высказывать сообразно с правосознанием своего времени (Стр. 233). *(661) Назв. соч. стр. 163; 372; 377; 379-80. *(662) Bara - La science de la paix. *(663) Назв. соч. стр. 144 сл.-204; 32-33; 56; 139 и 215. *(664) Villiaumй, L'esprit de la guerre; 1864; p. 35-37. *(665) Goblet d'Alviella, Dйsarmer ou dйchoir, 1872; p. 185 sv. *(666) Larroque, De la crйation d'un code de droit international et de l'institution d'un haut tribunal, juge souverain des diffйrends internationaux; 1875; p, 127, сл. *(667) Основную задачу международной организации он устанавливает в следующих словах: Es lдsst sich auf dem Boden der Freiheit aller Vцlker und der Selbststдndigkeit aller Staten eine Verfassung schaffen, die fьr kein Mitglied des Bundes bedrohlich und fьr alle nьtzlich ist. *(668) Сюда он относит: соглашения относительно путей сообщения, почт, телеграфов, свободы морей и рек, выдачи преступников, перемены национальности, определения границ, вознаграждения убытков, вопросы санитарные, церемониальные, всего частного международного права и т. д. *(669) Gesammelte Kleine Schriften. 1881. B, II, S. 279-312. *(670) Он находит странным, что в наше время, несмотря на развитие культуры и гуманности, так мало сделано еще для обеспечения права и мирного решения споров между государствами, и напоминает, что в Средние века императоры и папы считались естественными третейскими судьями для правителей и народов. Дело мира, по его словам, выиграло бы много, если бы некоторые или все цивилизованные народы согласились представлять, до начала войны, свои пререкания на решение общего международного третейского суда, хотя бы лишенного, ввиду их самостоятельности, всякой вышей принудительной силы (Schiedsgerichte, Austrдge и т. д. в Staats-Lexikon. 1-е изд. 1843.- XIV, 254). *(671) Elihu Burrit представил записку A Congress of Nations Парижскому конгрессу друзей мира 1849 г. Не приводим его мысли, потому что они не отличаются от предложений Ледда. *(672) Miles, Le tribunal international. 1874. *(673) Ladd, Prize Essays on а congress of Nations. Boston. 1840. p. 509-638. *(674) В международном парламенте должны быть представлены, говорит он, законодательная, исполнительная и судебная власть каждого народа. Для этого в нем заседают по 4 представителя от государства: один делегат, назначаемый правительством; два выборные лица от палат - один представитель большинства, другой - меньшинства и один сановник, по выбору верховного суда и университетов. *(675) Marcoartu, Internationalism (в Prize Essays on international law). 1876; p. 17, 43 и 12. *(676) Назв. соч. стр. 149, сл. *(677) Laveleye, Des causes actuelles de guerre en Europe et de l'arbitrage. 1873; p. 149-206. *(678) Dudley Field, Draft outlines of an international Code. 1872. *(679) Art. 528-538. *(680) Очерки истории и догматики межд. права, 1875 г., стр. 567. Ср. стр. 565 и 569. *(681) Так Гольцендорф, например, говорит: "Настало время для введения постоянных международных судов для известных категорий споров". Выше мы видели, какие вопросы он сюда относит (Revue; 1876, p. 32). *(682) Moynier. Note sur la crйation d'une institution judiciaire internationale propre а prйvenir et а rйprimer les infractions а la convention de Genиve, lue au comitй international de secours aux militaires blessйs dans sa sйance du 3 janvier 1872; в Revue, 1872, p. 325, sv. *(683) Там же, стр. 330 сл. *(684) Назв. соч. стр. 195 и 193. *(685) Waxel. L'armйe d'invasion et la population. 1874. p. 78-79 et 113. *(686) В докладе, прочитанном г. Вакселем на заседании русского общества международного права (26 апреля 1881 г.), по вопросу о выдаче политических преступников, автор выставил между прочим следующий тезис: "Нельзя ли учредить какой-либо международный суд для политических преступников, находивших убежище на иностранной территории?" По отобрании голосов оказалось, что это положение не было решено в смысле отрицательном. Так все главные задачи современного международного права тесно связанны с основным вопросом установления международной юстиции! *(687) Travers Twiss, Collisions at sea: а scheme of international tribunal" и The Law Magazine and Review. 1878. Nov. p. l sq. *(688) Мы говорим с намерением только о Западной Европе, а не о России. Славянофилы, как известно, выставляют для нее самобытный идеал государства (земского), существо которого они видят в том, чтобы сила нравственная, свобода жизни, духа и слова принадлежала земле (народу), а неограниченное право действия и закона - правительству. Будущее решит, насколько осуществима их теория, в которой нельзя не заметить идеализации нашего прошлого. Кроме того, трудно понять, как может существовать "свобода духа и слова" там, где нет политической свободы. *(689) Общую литературу о правовом государстве дает нам Моль в Gesch. und Lit. der Staatsw. I, 227-264; историческое его развитие в Англии, Германии и Франции, от Карла Великого до нашего времени, находим у Гнейста, Der Rechtsstaat. (2 изд. 1879); наконец, теоретическую его обработку представляют главным образом труды Моля (Polizeiwissenschaft и Rechtsstaat), Бера (Bдhr, Der Rechtsstaat, 1864), Штейни (Die Verwaltungslehre) и Аренса (Naturrecht). *(690) Градовский, Национальный вопрос в истории и в литературе. 1873; стр. 73. *(691) Verfassungsstaat, по Блюнчли и Шульце. *(692) Cultur - или Humanitдts-Rechtsstaat, по Аренсу. *(693) Schulze. Einleitung in das Deutsche Staatsrecht, 1867. *(694) По Гольцендорфу, государство преследует три цели согласно троякому направлению своей деятельности. Будучи воплощением народа, как одного целого, оно оберегает свое могущество и положение между другими народами (nationaler Machtzweck), определяет права и деятельность своих граждан отдельно взятых (individueller Freiheits - oder Rechtszweck) и сводит к единству борющиеся между собою интересы в среде гражданского общества и всех существующих в нем групп (gesellschaftlicher Culturzweck). Holtzendorff. Die Principien der Politik. 2 Aufl. 1879; S. 231232. *(695) Lehrbuch des Deutschen Staatsrechts. 1880. *(696) Ahrens. Naturrecht; 6 Aufl. 1870-71. B. II, S. 350, 353 и 366. *(697) Таким образом, возникает то, что он называет verfassungsmдssiges Regierungsrecht. (Die Verwaltungslehre, 2. Aufl. 1869, I. 294-297). *(698) Н. с. стр. 237-38. *(699) В этом Бер видит главную причину призрачного характера конституционализма в Германии. *(700) Н. с. стр. 134. *(701) Об их устройстве в Германии, по последней реформе 1872 г., и дополнительным законам 1875-76 г. говорит подробно Гнейст в назв. соч. стр. 290 сл. *(702) Where there is а right, there is а remedy. *(703) Bдhr, O. c. 79. *(704) *(705) Подробно излагает и мотивирует эти мысли Гирке в статье, которую мы приводим ниже. Прежде о ней высказывалась одни смутные предположения и гадания. *(706) Schulze Lehrbuch des Deutschen Staatsrechts. 1880. S. 2l. *(707) Противниками ее выступили Gerber (Grundzьge eines Systems des Deutsch. Staatsr. 2. Aufl. 1869) и особенно Van Krieken (Ueber die sogenannte organische Staatsstheorie, 1873). Доводы последнего разобраны и опровергнуты Гирке в двух весьма серьезных статьях (Grierke. Die Grundbegriffe des Staatsrechts und die neuesten Staatsrechtstheorien в Zeitschr f. die ges. Staatsw. 1874; S. 153 flg. u. 265 flg.). *(708) Die Verwaltungslehre, I.- Handbuch der Verwaltungslehre. *(709) H. c. *(710) Fricker. Die Persцnlichkeit des Staats (Tьb. Zeitschr. 1869. S. 29). *(711) Назв. ст. *(712) По мысли Блюнчли: Der Staat ist die politisch organisirte Volksperson eines bestimmten Landes.- Штейн говорит: Der Staat ist die Erhebung einer Gemeinschaft von Menschen in Land und Volk zum persцnlichen Bewusstsein und Willen. В территории он видит физический, в народе духовный элемент государства (подобие тела и души).Определение Гербера: Der Staat ist die Rechtsform fьr das Gessammtleben eines Volkes.Er ist die hцchste rechtliche Persцnlichkeit, welche die Rechtsordnung kennt. *(713) По Штейну они суть: самостоятельное Я, сознательная воля и действие. На этом основании он принимает три органа в государстве: главу или монарха, конституцию и управление. Законодательство, говорит он, выражает волю, управление - действие государства. Против его системы следует, однако, заметить, что монарх, как орган государства, не может быть всецело и единственно его олицетворением (Фрикер) и что нельзя судебную власть принимать лишь за отрасль управления. Суды - органы государства, но самостоятельные, как выразители права, далеко с ним не тождественного. *(714) Gierke, o. с. р. 328 sq. *(715) Оба эти направления проходят и чрез всю новую политическую философию. *(716) Ср. его превосходное объяснение идеи организма государственного в отличие от естественного. Н. ст. стр. 281 сл. *(717) Его вступительная лекция 22 янв. 1851 г.: Dйlla nazionalitа come fondamento del diritto dйlle genti. *(718) Воззрения итальянских публицистов на национальность (Манчини, Мамиани, Фиоре, Гола, Амари, Пальма и др.) излагаются в соч. Пьерантони, перев. на нем. яз. Ронкали (Ronkali, Geschichte der italienischen Vцlkerrechtsliteratur. 1872. Довольно большие извлечения из этой книги дает г. Даневский в "Очерке новейшей литературы по межд. праву. 1876, стр. 21, сл.) - До Манчини о национальности мимоходом писали Росси и Романьози. В Германии основателем теории национальности следует признать Фихтестаршего (в его "Речах к германскому народу", произнесенных и Берлине зимою 18071808 г.), в России - славянофилов, особенно К. С. Аксакова. О них подробно говорит г. Градовский в соч. Национальный вопрос в истории и в литературе. 1873; стр. 142, сл. Новейшую литературу вообще см. у Градовского (н. с. стр. 1) и у Гольцендорфа (Die Principien der Politik; 2 Aufl. 1879, S. 377.). *(719) Назв. соч. и статья - Национальный вопрос в изд. им сборнике "Трудные годы" (1880 г.; стр. 46-96). Против рассматриваемого нами учения высказался г. Капустин, в речи, произнесенной 12 янв. 1863 г. на акте Моск. университета: Теория национальности в международном праве. (Русский Вестник, 1863; янв., стр. 297-312). *(720) Die Nationalitдtsfrage в Staatsr. Vцlkerr. и Politik; II, 333-372 *(721) Lehre vom modernen Staat; I, 91. flg. Cp. также его статью: Die nationale Staatenbildung und der moderne deutsche Staat (в Ges. kl. Sehr. II, 70-113). *(722) Fiore. Delle aggregazioni legittime secondo il diritto internazionale. Esame critico del principio di nazionalita. Torino. 1879. Эта монография вошла в состав первого тома второго издания его международного права. *(723) Nego che si possa trovare un principio giuridico che sia il germe delle associazioni legittime fuori delle volontа et della libertа dell' uomo P. 20. *(724) Стр. 22. сл. *(725) Laurent, Etudes, I, 13-45. X, 7-52 и особенно La philosophie de l'histoire (1870), p. 472-547. *(726) La nationalitй est un fait primitif, de crйation, analogue а un fait cosmogonique. L'Etat est la realization de la nationalitй. (La philosophie de l'histoire; p. 483. Cp. стр. 472). Le droit international est la science des lois qui rйgissent les nations et l'humanitй. Il repose sur l'idйe den ationalitй et sur l'idйe d'humanitй. (Etudes; I, 31 et 34). *(727) Le principe des nationalitйs rend seul la paix possible. L'idйal de la paix perpйtuelle se rйalisera dans la limite du possible, quand l'humanitй sera partagйe en nations. (Philosophie de l'hist. p. 486). *(728) Мы даем нравственности иное основание, обнимающее, впрочем, и это, и видим в ней закон богоподобия человека. *(729) Gierke. O. с. р. 309: Das Wesen des Rechts beruht darin, dass es die aьssere Willensherrschaft innerhalb der menschlichen Gemeinschaft bejaht und begrenzt.- В другом месте: Die Aufgabe des Rechts ist die Ordnung der durch das Zusammenleben von Personen entstehenden Willensbeziehungen. (p. 297). *(730) Gierke, S. 184. *(731) Coexistirende Personen stehen zu einander, замечает Фрикер, im Verhдltnisse des Rechtes. *(732) Kaltenborn. Kritik des Vцlkerrechts. 1847. *(733) Pьtter. Ueber das Princip des praktischen europдischen Vцlkerrechts, в, Tьbinger Zeitschr. 1847; S. 549. *(734) Bulmerincq. Die Systematik des Vцlkerrechts. 1858. S. 348. *(735) Мы имели случай подробно заняться им в соч. Начало невмешательства. 1874; Дополнения к приводимой там литературе и указания на новейшую можно найти у бар. Таубе в его пер. Гефтера (§ 44). К этому следует прибавить: статьи РоленаЖекмена о Восточном вопросе (в Rеvие, 1876 и 78); Engelhardt. Le droit d'intervention et la Turquie. Etude historique. (Ib. 1880) и Strauch. Zur Interventions - Lehre. 1879. *(736) Grundlinien der Philosophie des Rechts; (§ 330-340). *(737) Fricker подвергает учение Гегеля дельной критике в статье: Das Problem des Vцlkerrechts, в Tьb. Zeitschr. 1872; S. 97. *(738) Назв. ст. и особенно: Die Staatsehre oder - Souverдnetдt als Princip des practischen europдischen Vцlkerrechts, Ib. 1850, S. 299-384.- Это есть краткий конспект всего межд. права на основании суверенитета. *(739) Der Staat ist Selbstzweck und selbstgenugsam. *(740) Вот туманное его определение верховенства: Staatssouverдnetдt ist die Freiheit des freien Staatswillens der souverдnen Vцlker. *(741) При разногласиях между государствами, говорит Пюттер, они могут начинать с мирных способов и переговоров, но если того требуют преследуемые ими цели или их достоинство, они вольны начать прямо с насилий (gleich mit aller Macht zugreifen und drein schlagen). Даже третейские решения становятся обязательными только вследствие принятия их заинтересованными правительствами. Пюттер имел в виду выставить для международного права такое начало, которым государственные люди руководствуются на практике, но принимаемый им суверенитет - понятие столь же априорное и неживое, как любое другое начало теоретиков. Очевидно, науку нельзя строить на одних "практических" соображениях. *(742) Мы говорим здесь только о человеческой природе с ее земной стороны. *(743) Мы говорим здесь только о человеческой природе с ее земной стороны. *(744) Schulze. Lehr, des Dent. Staatsr. S. 27. Весьма характерно, говорит он, что два столь диаметрально противоположные ума, как Гоббес, защитник монархического деспотизма, и Руссо, провозвестник французской революции, в этом отношении совершенно согласны между собою. "Imperium absolutum" - первого и "volontй gйnйrale" - второго означают одинаково безграничный абсолютизм государства. *(745) Das Verhдltniss von Staaten zu Staaten, говорит он, ist schwankend; es ist kein Prдtor vorhanden, der da schlichtet: der hцhere Prдtor ist allein der allgemeine an und fьr sich seiende Geist, der Weltgeist. *(746) Prйcis du Droit des Gens. Учреждение международного суда и кодификация межд. права, по их мнению, противоречат принципу суверенитета государств. Они не могут создать власть еще высшую над собою, не отказавшись от этого начала (стр. 440).- Авторы идут еще далее: всякое правило, по отношению даже к третейскому суду, им является посягательством (atteinte) на этот принцип (стр. 459). Как акт суверенитета он никогда не может сделаться обязательным для государств, поэтому немыслим постоянный третейский суд (стр. 461-62). В том же духе выражается Bergbohm, Staatsvertrдge und Gesetze als Quellen des Vцlkerrechts, 1877; S. 98-100. *(747) Н. соч. Кальтенборна; Bulmerincq. Н. соч. и Praxis, Theorie und Codification des Vцlkerrechts. 1874. Mohl. Die Pflege der internationalen Gemeinschaft als Aufgabe des Vцlkerrechts в Staatsr. Vцlkerr. und Polit. B. I, S. 579-636- (лучшее теоретическое исследование), Zalesky Zur Geschichte und Lehre der internationalen Gemeinschaft. 1866 (дает исторический очерк общения и указывает на его отношения к суверенитету). В русской литературе о нем говорят: г. Мартенс в своем соч. О консулах, (стр. 6, сл.) и г. Даневский в Историч. очерке нейтралитета стр. 329-356 и в статье Основания межд. права, его принципы и цель. (Юрид. Вестн. 1880; Май, стр. 116-141). *(748) Монтескье, Пюттер, Гефтер, Кальво и мн. др. *(749) Недавно Бергбоом сделал попытку построить межд. право на одной воле государств отдельно взятых. От этого оно будто бы само по себе для них необязательно (Bergbohm, назв. соч.). Неосновательность этого воззрения доказывает Фрикер (Fricker. Noch einmal das Problem des Vцlkerrechts в Tьb. Zeitsch. 1878; S. 368405). *(750) Lehre vom modernen Stat; l, 33 flg. *(751) Association libre sans une autoritй de coaction, как он выражается. *(752) Etudes, I, 38-45.- La philosophie de l'histoire; p. 581-85. *(753) La seule paix а laquelle l'humanitй puisse aspirer c'est le rиgne du droit, car il n'y а pas de paix lа oщ le droit ne rйgne pas. (La philosophie etc. p. 591 et 588). *(754) Fricker. О. c. p. 398. *(755) Прекрасно развивает эти мысли Пасси: Des formes de Gouvernement, p. 91, 88 et 396. *(756) Антагонизм и даже война между частями возможны в федерациях, особенно больших, как показывают С. Штаты в Америке. Есть серьезное основание опасаться за прочность этого союза в будущем. Чем далее, тем более расходятся экономические интересы северных и центральных штатов от южных и западных. *(757) Таковы мысли Корнелия де Боома. Он предлагает поделить Европу на 58 республик в 6 мил. жителей каждую. (Cornelius de Boom. Une solution politique et sociale. 1864; p. 154-155). *(758) Если отвергать возможность такого права над ним, оно немыслимо и между ними, как доказывает Фрикер. *(759) So lange ein internationaler Gesetzgeber und Richter fehlt, говорит Фрикер, kann auch der Krieg nicht weggedacht werden.- Dass aber auch jede rechtliche Zusammenfassung von Staaten unter Erhaltung ihrer Staatsindividualitдt die Wirkung der Ausschliessung des Krieges haben muss, ist einleuchtend. (Tьb. Zeitsch. 1872. S. 377 und 382). *(760) Der ewige Friede, замечает Фрикер, ist als Ideal und zwar als praktisches Ideal eine vцllig berechtigte Forderung (Ib. 376). Der ewige Friede, по словам Аренса, ist allerdings noch in weite Ferne gerьcktes Ideal, aber keine Chimдre (Naturrecht; II, 528). Der wahre dem Ideal entsprechende Rechtszustand, говорит Блюнчли, ist der Friede, nicht der Krieg (Vцlkerrecht, Art, 510 Anm.). "Friede auf Erden", так выражается Гольцендорф, ist das Verlangen jedes religiцs gestimmten Gemьthes, der sittliche Endpunct in der Idee der Menschheit (Principien der Politik; S. 236). Таких цитат можно бы привести еще много. *(761) На это влияние печати указал еще Бентам в своем проекте вечного мира. *(762) Geffcken. Das Problem des Vцlkerrechts в Nord und Sьd; 1879, November; S. 224. *(763) Pfeiffer. Vergleichende Zusammenstellung der Europдischen Staatsausgaben. 2 Aufl. 1877. Наш рубль он равняет 3, 22 маркам. *(764) Впрочем, не следует забывать, что в Англии содержание армии обходится дороже, чем где бы то ни было, вследствие отсутствия конскрипции, и что многие расходы, падающие на континенте на правительства, несутся общинами (напр. по образованию и сооружению дорог). *(765) В Швейцарии, при существовании милиции, расходуют на войско в два раза менее, чем в Германии и Великобритании, и в три раза менее, чем во Франции. *(766) Дюпаскье видит в громадных армиях нашего времени одну из причин вырождения нашей расы. Этим следовало бы заняться серьезно. (Le crime de la guerre, p. 152). *(767) В С. Штатах, по словам Дюпаскье, торговый флот уменьшился в 1860-64 г. на 2/3, потеряв до 900 больших судов, проданных иностранцам и особенно англичанам. *(768) Во время междоусобной войны в Америке население Европы теряло в год около 1 миллиарда фр. на столь важном предмете, как хлопок, ограничив наполовину потребление его. В одной Англии в первый же год этой войны (1862) около 3/5 всех работников, занятых его выделкою (1.200,000 человек), остались без куска хлеба (Dupasquier. Ib, p. 164 et 163). *(769) Leroy-Beaulieu. Recherches йconomiques, historiques et statistiques sur les guerres contemporaines. 1869; p. 180-182. *(770) Foville. Ce que coute la guerre, в L'йconomiste franзais; 1880, 11 Sept., 23 Oct., 13 et 27 Nov. *(771) Южные штаты призвали к оружию в 1861-65 г. 1.124,000 чел. Из них убитых и изувеченных было не менее 660,000. То же следует сказать о Севере, который вывел в поле 2.653,000 чел.- Собственно сама война обошлась Северу в 4 миллиарда долларов, но, по расчету секретаря казначейства Шермана, с 1 июля 1861 г. по 1 июля 1879 г. капитал, поглощенный ею, и проценты, употреблены на его погашение, достигают 6.190 миллионов долл., или 31 миллиарда франков. Производство хлопка упало с 1,020 милл. килогр. (1860 г.) на 63 милл. (1865) До войны долг не превышал 60 милл. долл., в 1865 г. он достиг 2.758 милл. долл., что требовало одних процентов 151 милл. долл. в год. С баснословной быстротой совершилось погашение этого долга: в 15 лет (до 1880 г.) на 2/3. Но к концу столетия, ввиду нарастающих процентов за период его уплачивания, можно будет сказать, что эта война обошлась Америке в 60 миллиардов франков. *(772) С июля 1870 по июнь 1871 г. Франция лишилась убитыми 150,000 чел. и изувеченными 100,000. Кроме того, в силу увеличившейся смертности и 1870-71 г. в ней умерло на полмиллиона более, сравнительно с предыдущими годами. В обеих отнятых у нее провинциях она потеряла 11/2 милл. жит. Капиталами же она лишилась от самой войны непосредственно до 14.638.098.814 фр. (из них: контрибуция Германии -5 миллиардов; процентов -301 милл.; контрибуция с города Парижа 200 милл.- Во время войны: контрибуции и пени 30 милл.; реквизиций натурой 134 милл.; содержание и помещение солдатам 102; убытки от пожаров, грабежей и т. п. -393). Вдобавок население обременено новыми налогами на 10 миллиардов. Бюджет Франции возрос в 4 года (1876-79) на 190 милл. фр., что делает около 50 милл. в год. Германии эта война обошлась более 2 миллиардов. Кроме того, она повела к усилению в ней социализма. *(773) Они выразились в следующем: 1. дефицитами (в 1876 г. около 14 милл. р.: в 1877-100 милл., в 1878-271/2 милл. р.); 2. чрезвычайными военными издержками, которые с последних месяцев 1876 г. до 25 дек. 1877 г. дошли до 4321/2 милл. р.; 3. заключением трех займов в 400 милл. (двух внутренних в 300 милл: и одного внешнего в 100); 4. выпуском кредитных билетов на 300 милл.; 5. возвышением некоторых налогов (напр. таможенного: от уплаты пошлин золотом, акциза с табаку и даже обложения налогом простой махорки); 6. падением курса нашего кредитного рубля (100 р.=203-197 и менее нем. мар.). Полуимпериалы достигли до 8 р. 60 к. с. На Берлинском конгрессе Россия заявила, что эта война стоила ей 988 милл. р., а к декабрю того же 1878 г. эти расходы исчислены уже в 2 миллиарда рублей. *(774) В этом согласны многие серьезные умы: A large standing army, говорит Фильд, is not only the enormous burden that it has been described, but it is а provocative to war. (Intern. Code, p. 367). Keine Sophistik vermag die Wahrheit wegzurдumen, замечает Фрикер, dass die Ausbildung und Zunahme des Militдrwesens nicht den Frieden, sondern den Krieg befцrdert. Es ist fьr sich selbst schon der Ausdruck eines feindlichen Gegensatzes und dieser Gegensatz wird durch die allgemeine Wehrpflicht noch verschдrft, weil mehr und mehr in das Bewusstsein des ganzen Volkes ьbertragen. (Tьb. Zeitschr. 1872; S. 379). *(775) А. а. О. S. 373. *(776) Principien der Politik; S. 218. *(777) О консулах; стр. 30, 32, и 21. Под администрациею он понимает "управление государством всеми подвластными ему отношениями" и отличает ее только от законодательных функций (стр. 22). Нам кажется вернее заменить ее политикою. *(778) Пальмерстон в ответе Кобдену в 1849 г. по поводу межд. трет. суда: гр. Мольтке в недавнем письме к одному русскому относительно кодекса законов войны, изд. Институтом. *(779) Nicht allein der Mensch, welcher in dem Amte wirkt, das Amt selbst hat in sich eine psychische Bedeutung, es lebt in ihm ein seelisches Princip. (Lehre vom mod. Stat; I, 20). *(780) За нее стоит особенно Lacombe. Mйmoire sur l'йtablissement d'un tribunal international et la rйdaction d'un code international, в книге Маркоартю, Internationalism. *(781) Англия, Франция, Италия, Германия, Австрия, Россия, Испания, Бельгия, Швейцария, Голландия, Швеция, Дания, Португалия, Греция, Румыния, Сербия, Черногория и Болгария (предполагая, что она в скором времени станет вполне независимою). *(782) С. Штаты, Мексика, Центральная Америка, Бразилия, Венесуэла, Колумбия, Эквадор, Перу, Чили, Аргентинская республика, Уругвай и Парагвай. *(783) Vцlkerrecht. § 232 (6 Aufl.). *(784) Возраст, принятый в Германии для членов высшего имперского суда. *(785) Малышев. Курс гражданского судопроизводства: I, 39 сл. *(786) Каченовский. Курс международного права; II, 331. *(787) Мы против слияния различных функций в руках одного собрания, а потому полагаем, что окончательная редакция таких законов должна принадлежать конгрессам, организованным на иных, сравнительно с современными, началах. *(788) Pierantoni. Storia del diritto internazionale nel secolo XIX. 1876; p. 538. В этом сочинении он отводит много места развитию идеи мира. Ратуя за кодификацию, он высказывается против постоянного суда в области международной. *(789) За исключением тех, которые разбирали обжалованное дело. *(790) Der Kampf um's Recht. S. 9. *(791) Noch einmal das Problem des Vцlkerrechts. Tьb. Zeitschr. 1878 S. 374 und 396. *(792) Rouard-de-Card. L'arbitrage international, p. 118. *(793) Даже Пьерантони, допускающий между государствами лишь третейское разбирательство, говорит: "Благородные усилия представителей науки, желания правителей государств и мысли народных масс направляются постоянно к введению международного закона и правосудия (una legge ed una giustizia internazionale). Назв. соч. стр. 604.
