Шляпужникова Ольга

Моя переписанная биография. Шляпужникова Ольга
Déjà vécu*.
Я люблю гулять одна. Идешь по шумным улицам, у офисов и магазинов, на остановках
толпятся люди, ты проплываешь сквозь толпу, как сквозняк по больничному коридору –
тихая и никем не замечаемая. Иной раз хочется остановиться на перекрестке и просто
смотреть на прохожих. Наверное, каждый из них по отдельности чем-то интересен, но
вместе они лишь бесформенная масса людей, этакая думающая река, текущая по тротуару.
Одиночество – не состояние, это стиль жизни. Я никогда не иду с толпой, не иду я и ей
поперек. Я всегда рядом, на параллельной линии. И потому всегда сама по себе.
Дело было осенью. Дома совсем не сиделось. За окном было пасмурно, и вместо
солнечных лучей на землю падали разноцветные кленовые листочки. От их мелькания
воздух окрашивался в красновато-желтый с волшебным золотистым оттенком. Я взяла
книгу и вышла из дома. На улице пахло осенью: поздними цветами, дождем и старой
травой. Совершенный и неповторимый запах. В нем и красота, и увядание, они ведь
должны быть едины.
Я шла к парку. В голове шумели Einsturzende Neubauten. Помню, я была очень усталой, и
из-за этого приходилось идти очень медленно, хоть и хотелось добраться как можно
быстрее. Ветер дул в лицо, развевая волосы. Ему навстречу очень хотелось плакать, и я
плакала. Слезы аккуратно капали вниз, не размывая макияж – они привыкли. Передо мной
шел высокий сутулый мужчина, я поглядывала на него краем глаза и пыталась угадать,
что же клонит его к земле. Невольно я стала подстраиваться под его шаг. Плакать больше
не хотелось. Я рассматривала его все внимательнее: темные волосы до плеч, распахнутое
длинное пальто, скрывающее фигуру. Резкий уверенный быстрый шаг. Так, друг за
другом, мы дошли до парка. Я присела на лавочку, он пошел дальше. Я следила за ним,
пока он не исчез из виду. Потом открыла книгу. Теодор Моммзен, «История Рима».
Хитросплетения царских династий. Почему-то они никак не шли в голову. Я оторвала
взгляд от страниц и долго смотрела в небо, не замечая любопытных прохожих, пока один
из них не остановился передо мной. Это был он. Я задержала вдох. Теперь можно было с
уверенностью сказать, что ему около сорока - вокруг улыбающихся глаз уже успели
образоваться морщинки. Было в его взгляде что-то особенно теплое и оттого манящее.
-Нечасто сейчас встретишь человека, читающего в парке, да еще и Моммзена, - сказал он,
кивнув головой в сторону книги, лежащей рядом корешком вверх.
-Нечасто, ответила я, опустив голову.
Он улыбнулся и пошел дальше. Я смотрела вслед.
Я шла к парку. Я люблю бывать там вечерами, когда только начинает темнеть, и воздух
становится немного сероватым, а ветви деревьев, когда сквозь них смотришь на небо,
похожи на сеть силка для ловли птиц. Кажется, будто они сейчас полетят на тебя вместо
листьев, накроют колючим одеялом, и ты больше никогда не вернешься из их объятий. А
вокруг будут прыгать птички и потешаться над тем, что теперь в клетке ты, а не они. И
даже не потрудятся спеть. Не мудрено, мало кто слушает их в этом сквере, где часто
любой шум перебьет звон расстроенной гитары и хрип пропитого голоса, собирающий на
пиво. Обычно я стараюсь избегать таких компаний, но в этот раз единственная свободная
лавочка оказалась рядом. Шум мешал сконцентрироваться на книге. С собой я взяла
Верлена, а ведь у его стихов своя особая музыка, единственно нужный аккомпанемент к
ним – тишина. Я пыталась отвлечься, мысленно проклиная и алкоголь, и отсутствие
голоса и слуха, которые делали пение невыносимым. Видимо, небо подслушивало мои
мысли, ибо в ту же минуту пошел дождь. Настоящий ливень. Я подумала, что, видимо, не
случайно решила не стала краситься перед выходом из дома, и смело подставила лицо
струям дождя, краем глаза наблюдая, как компания встает с насиженного места и
медленно тянется на остановку. Лишь один человек остался на лавочке. Издалека он
казался тоненькой черной полоской в сетке прямых серых потоков ливня. Совсем юный и
очень худой мальчик, он смотрел на дождь и улыбался, и столько нежности и внимания
было в этой улыбке, что казалось, что вот оно – истинное понимание поэзии стихии, столь
редко встречающееся среди представителей мужского пола. Верлен промок насквозь, и,
пожалев его, я раскрыла зонтик и отправилась домой. Я чувствовала, что меня провожают
взглядом.
Я шла к парку. На автомате, даже не задумываясь о том, куда меня несут ноги. Хотя
сидеть там в такую холодную погоду, как сегодня, мне совсем не хотелось. Осознав это, я
решила спрятаться от холода и ветра в ближайшем кафе. Сегодня вечером там играла
живая музыка. Саксофон и фортепиано. Живо, заводно, энергично. Танго. Прикрыв глаза,
я пила горячий черный кофе и думала о том, что это музыка, с которой хочется жить в
едином ритме. Музыка страсти. Пианист был очень хорош собой… Правильные черты
лица, красивые руки, гордая осанка, самодовольная улыбка, почти самоупивающаяся.
Почему-то казалось, что стоит ему заговорить, как беседе о нем самом не будет конца.
Но он молчал. Он играл. Танго. Оно закончилось. Начался рэгтайм. Расстроено я
поставила чашку на стол. С этим ритмом жить вместе уже не хотелось. Я оставила деньги
на столе и быстро ушла. Моего ухода никто не заметил.
Этой осенью я проснулась на плече друга. Было тепло и сонно. Где-то далеко в будущем
звучал Астор Пьяцолла и мои собственные мило-наивные стихи. Я еле заметно
улыбнулась и уткнулась носом в подушку. Она пахла его волосами и осенью… Нет, не
красотой и увяданьем – предвкушением первого снега и чего-то светлого и пушистого.
*уже прожитое (фр)