оренбургский государственный педагогичский университет

Федеральное государственное бюджетное образовательное учреждение
высшего профессионального образования
«Оренбургский государственный педагогический университет»
На правах рукописи
Шалимова Екатерина Викторовна
РЕСУРСЫ ДИАЛОГА
В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ ПУБЛИЦИСТИКЕ 1917-1920 ГГ.
(НА ПРИМЕРЕ ПУБЛИЦИСТИКИ И.А. БУНИНА,
В.Г. КОРОЛЕНКО, А.М. ГОРЬКОГО)
Специальность 10.01.10 - журналистика
Диссертация на соискание ученой степени
кандидата филологических наук
Научный руководитель:
доктор филологических наук,
профессор О.М. Скибина
ОРЕНБУРГ – 2014
1
СОДЕРЖАНИЕ
ВВЕДЕНИЕ……………………………………………………………………….4
ГЛАВА
РЕСУРСЫ
1.
ДИАЛОГА
В
ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОМ
ТЕКСТЕ………………………………………………………………………….16
1.1. Понятие диалога в современной науке…………….………...……....16
1.2. Специфика диалога в публицистическом тексте……………...…….24
1.3. Побуждающие ресурсы диалога……………………...……….……...33
1.4. Диалоговые отношения в условиях социально-политической
нестабильности…………………………………………...……………………...42
1.5. Жанровые ресурсы диалога…………………………………………...52
Выводы по первой главе………………………………………………….……..63
ГЛАВА
2.
РЕСУРСЫ
ДИАЛОГА
В
ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ПУБЛИЦИСТИКЕ 1917-1920 ГГ………………………...…………………..65
2.1.
«Окаянные
дни»
И.А.
Бунина:
от
монологического
текста
к
диалогическому………………………………………………………………….65
2.1.1. Специфика дневника как жанра публицистики……………….…65
2.1.2. Автор как субъект высказывания в дневнике…………………....76
2.1.3. Приметы диалога в приватном тексте…………………………....91
2.2. «Письма к Луначарскому» В.Г. Короленко как прямое обращение к
адресату………………………………………………………………………....104
2.2.1. Адресант-адресат публицистического письма: особенности жанра и
форма приглашения к диалогу………………………………………………...104
2.2.2. Автор письма как субъект высказывания…………………….…111
2.2.3.
Реализация
диалогового
потенциала
«Писем»
и
способы
воздействия на адресата………………..………………………………………117
2.3. «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре» А.М.
Горького
как
форма
установления
контакта
с
массовой
аудиторией…………………………………………………………………...…126
2
2.3.1. Оперативный анализ действительности в «Несвоевременных
мыслях»…………………………………………………………………………126
2.3.2.
Публицист-коммуникатор
в
условиях
революционных
изменений…………………………………………………………………….…132
2.3.3. Особенности вовлечения в диалог массового читателя……..…137
Выводы по второй главе…………………………………………………….…146
ЗАКЛЮЧЕНИЕ…………………………………………………….....………148
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.……………….……...153
3
ВВЕДЕНИЕ
Диалог является одним из ключевых понятий современного общества,
которое основано на обмене информацией и постоянном взаимодействии.
Представители
различных
областей
научного
знания
говорят
об
актуальности и важности изучения диалога, формирования представлений о
его
участниках,
особенностях
организации,
закономерностях
функционирования. Диалог оказывается понятием всепроникающим и
обеспечивающим некую коммуникативную сбалансированность в социуме1.
В рамках нашего исследования мы определяем диалог как процесс
очевидного
или
контактирования
подразумеваемого
(традиционно
межсубъектного
осуществляемого
взаимодействия,
посредством
слова),
обеспечивающий общение между участниками данного взаимодействия, в
идеале
предполагающий
ответное
понимание
и
обмен
мнениями,
суждениями, умозаключениями; при взаимодействии допускается как
разногласие, так и единогласие участников процесса.
См. Арутюнов, С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие [Текст] / С.А. Арутюнов. М.: Наука,
1989. 247 с.; Астафьева, О.Н. Полилог в условиях транснационализации культурного пространства: новая
реальность глобализирующегося мира [Текст] / О.Н. Астафьева // Теория и практика культуры. Альманах.
Вып. 4. М., 2006. С. 6-18; Ахиезер, А.С. Без попыток диалога раскол в русской культуре непреодолим
[Текст] / А.С. Ахиезер // Западники и националисты. Возможен ли диалог? М., 2003. С. 73-76; Ахиезер, А.С.
Диалог как основа современного философствования [Текст] / А.С. Ахиезер // Социокультурное
пространство диалога. М., 1999. С. 33-57; Бахтин, М.М. Собрание сочинений: В 7 т. Т. 6.: Проблемы поэтики
Достоевского. Работы 1960-х-1970-х гг. [Текст] / М.М. Бахтин. М.: Рус. словари, Языки славянской
культуры, 2002; Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества [Текст] / М.М. Бахтин / Сост. С.Г.Бочаров.
М.: Искусство, 1979. 424 с.; Бодалев, А.А. Психология общения [Текст] / А.А. Бодалев. М.: МОДЭК, 2002.
320 с.; Братченко, С.Л. Межличностный диалог и его основные атрибуты [Текст] / С.Л. Братченко //
Психология с человеческим лицом: гуманистическая перспектива в постсоветской психологии. М.: 1997. С.
201—222; Демьянков, В.З. Тайна диалога: (Введение) [Текст] / В.З. Демьянков // Диалог: Теоретические
проблемы и методы исследования. М.: ИНИОН РАН, 1992; Дзялошинский, И.М. Журналистика соучастия.
Как сделать СМИ полезными людям [Текст] / И.М. Дзялошинский. М.: Престиж, 2006, 104 с.;
Дзялошинский, И. М. Культура, журналистика, толерантность [Текст] / И. М. Дзялошинский // Роль СМИ в
достижении социальной толерантности и общественного согласия: Мат-лы Междунар. конф. Екб.: Изд-во
Урал. ун-та, 2002. С. 15-38; Дускаева, Л.Р. Диалогическая природа газетных жанров [Электронный ресурс]:
Дисс. ... канд. филол. наук: 10.01.10. М.: РГБ, 2004; Дьяконов, Г.В. Основы диалогического подхода в
психологической науке и практике [Текст] / Г.В. Дьяконов. Кировоград: РВЦ КГПУ им. В. Винниченко,
2006. 604 с.; Кройчик, Л.Е. Диалоговые ресурсы публицистических жанров [Текст] / Л.Е. Кройчик //
Жанровые метаморфозы в российской журналистике: тезисы IV Всероссийской научн.-практ. конф. г.
Самара, 18-19 марта 2010г. Самара: Порто-принт, 2010. С. 45-48; Лотман, Ю.М. Семиосфера [Текст] / М.Ю.
Лотман. СПб.: Искусство, 2010. 704 с.
1
4
Способствовать организации диалога в стране и мире в целом должны
СМИ, призванные собирать и распространять объективную информацию,
налаживать взаимодействие между ветвями власти, властью и обществом,
внутри
общества.
Одной
из
характерных
особенностей
последнего
десятилетия является поиск СМИ диалога с аудиторией. У аудитории, в свою
очередь, возникает интерес к публикациям СМИ, поднимающим острые
вопросы и требующие общественного обсуждения. Читатель желает видеть в
СМИ материалы, побуждающие к размышлению2.
Образцы такого рода материалов можно найти и в публицистике3 19171920 годов, не потерявшей своей ценности для современного читателя4.
Обстановка, в которой создавались подобные тексты, усиливала их
воздействие на аудиторию. Это воздействие в известной степени не утратило
своей актуальности и сегодня.
Актуальность
потребностью
темы
современного
исследования
общества
в
обусловлена
диалоге
с
возрастающей
учетом
опыта,
накопленного в начале ХХ века отечественной публицистикой.
На серьезные публицистические выступления в 1917-1920 годы
решались авторы с высоким гражданским самосознанием и чувством
ответственности за происходящее. Публицистика позволяла оперативно
реагировать на события, анализировать и давать точную оценку, хотя
политический режим ставил публицистов в достаточно жесткие цензурные
рамки. Пространство диалога, следовательно, сжималось до мизерных
См. Кройчик, Л.Е. О некоторых тенденциях развития современной российской публицистики [Текст] / Л.Е.
Кройчик // Акценты. 2002. № 7-8. С. 7-9.
3
В связи с тем, что термин «публицистика» имеет более сотни определений и до сих пор является
предметом споров среди теоретиков, в рамках нашего работы мы считаем необходимым обозначить
позицию, которой будем придерживаться на протяжении всего исследования. Под публицистикой (вслед за
Л.Е. Кройчиком, К.В. Тулуповой) мы понимаем «вид творческой деятельности, сориентированный на
максимальное воздействие на аудиторию с помощью СМИ в форме распространения фактов, взглядов и
оценок, помогающих познанию закономерностей реальной действительности» [161, с. 4]. Публицистику
необходимо отличать от журналистики. Журналистика представляет собой понятие более широкое,
трактуемое как «род профессиональной деятельности, связанной с получением, обработкой и
распространением общезначимой информации по каналам СМИ» [161, с. 4].
4
См. публицистические тексты А.Т.Аверченко, А.А.Блока, И.А.Бунина, М.А.Волошина, З.Н.Гиппиус,
Е.И.Замятина, М.М.Зощенко, А.П.Платонова, М.М.Пришвина, Л.М.Рейснер, А.М.Ремизова, А.С.
Серафимовича, Л.С.Сосновского, Д.А.Фурманова, М.И. Цветаевой, К.И.Чуковского, М.А.Шолохова и др.
2
5
размеров. В таких условиях особенно актуализируется значение диалога,
возрастает потребность не просто в обмене информацией, но в углубленном,
серьезном осмыслении происходящего вокруг. На первый план выходят
публицисты, стремящиеся к дискуссии.
Объектом нашего исследования является отечественная публицистика
1917-1920 годов. Предмет исследования - диалоговые ресурсы5 и специфика
их реализации в публицистических текстах 1917-1920 годов с учетом
жанровой формы данных текстов. Материалом исследования послужили
«Окаянные дни» Ивана Алексеевича Бунина, «Письма к Луначарскому»
Владимира Галактионовича Короленко и «Несвоевременные мысли. Заметки
о революции и культуре» Алексея Максимовича Горького. Выбор текстов
данных авторов обусловлен значимостью личностей Бунина, Горького,
Короленко и их произведений в общественно-политической и культурной
жизни нашей страны, их статусом, индивидуальными авторскими подходами
к рассмотрению революционных событий. Бунин, Горький, Короленко фигуры масштабные и авторитетные - оказались не только свидетелями
драматических событий, но и осмелились разобраться в происходящем,
выразив свою оценку в конкретных жанровых формах, тем самым
осуществляя попытки ведения своеобразного диалога с властью. Вступление
в диалог с властьпредержащими в крайне напряженной обстановке 1917-1920
годов было рискованным предприятием, равносильным вызову на дуэль.
Цель исследования - выявить ресурсы диалога с учетом возможностей
различных
жанровых
форм
(на
основе
публицистики
первых
послереволюционных лет).
Под диалоговыми ресурсами (ресурсами диалога) публицистического текста в рамках нашего
исследования подразумеваются возможности, заложенные в публицистическом тексте и направленные на
реализацию взаимодействия между автором и читателем, установление диалога между ними с расчетом на
определенные читательские реакции (со-размышление, со-чувствие, со-бытие и др.). Выявление диалоговых
ресурсов текста – это обнаружение широкого спектра примет диалога в данном тексте (авторские приемы
ведения диалога с потенциальным читателем и средства, с помощью которых удается реализовать диалог).
5
6
Для достижения поставленной цели потребовалось решение следующих
задач, определенных логикой исследования:
1) рассмотреть феномен диалога и его актуальность в различных
областях знаний;
2) выявить ресурсы диалога в публицистическом тексте;
3) охарактеризовать модель диалоговых отношений, включающую в
себя
три уровня взаимодействий воспроизводящего и воспринимающего
сознаний;
4) проследить реализацию диалоговых интенций и применение
соответствующих приемов диалогизации в «Окаянных днях» И.А. Бунина,
«Письмах к Луначарскому» В.Г. Короленко и «Несвоевременных мыслях.
Заметках о революции и культуре» А.М. Горького;
5) определить диалоговые ресурсы и степень открытости жанров
дневника, письма, комментария.
Гипотеза диссертационного исследования. Публицистический текст
обладает богатыми диалоговыми ресурсами, что особенно наглядно
проявляется
в
текстах,
созданных
в
сложных
и
противоречивых
общественно-политических условиях. Степень концентрации диалоговых
ресурсов в публицистическом тексте зависит от конкретной исторической
ситуации, личности публициста, его гражданской позиции и выбранной им
жанровой формы.
Положения, выносимые на защиту:
1.
Диалог
является
коммуникативных
эффективным
отношений
и
способом
организации
налаживания
интеллектуального
взаимодействия между его участниками. Одна из удобных форм его
реализации – публицистический текст. Качественный публицистический
текст обладает богатым диалоговым потенциалом (диалоговыми ресурсами).
Степень реализованности и доступности читателю потенциала зависит от
нескольких факторов. Необходимо учитывать конкретную историческую
7
обстановку, в которой создавался текст, личность автора (его авторитет,
статус, гражданскую позицию), степень доверия данному автору со стороны
аудитории.
Немаловажным
оказывается
жанр
и
стилистика
публицистического послания.
2.
Диалог
в
публицистике
предполагает
наличие
трех
уровней
взаимоотношений воспроизводящего и воспринимающего сознаний. Первый
уровень: диалог автора «с самим собой» (Я-Я). Эта форма диалога присуща
публицистическим произведениям, в которых автор наедине с самим собой
размышляет о беспокоящих его фактах, ситуациях, проблемах (дневник,
мемуары). Дневники не обязательно носят характер закрытых исповедальных
рукописей. Характерный пример такого дневника – «Окаянные дни» И.А.
Бунина. Второй уровень воспринимающего и воспроизводящего сознаний:
диалог автора с представителем общества или с обществом в целом (Я-Вы).
Этот уровень наглядно раскрывается в эпистолярной публицистике – в
системе четко зафиксированной коммуникации «адресант-адресат», где
адресат может быть представлен как конкретным лицом, так и широкой
аудиторией (письмо). Так выглядят письма В.Г. Короленко к А.В.
Луначарскому. Третий уровень взаимоотношений воспроизводящего и
воспринимающего сознаний: диалог субъекта высказывания с космосом,
мирозданием, Вселенной. Происходит постановка и обсуждение вопросов
бытия, движение с помощью диалога от события к со-бытию (авторский
комментарий). Характерным пример - «Несвоевременные мысли. Заметки о
революции
и
культуре»
А.М.
Горького.
Все
три
уровня
тесно
взаимодействуют друг с другом.
3.
Каждое публицистическое послание Бунина, Короленко и Горького
выстраивалось с ориентацией на различные совместные с читателем
действия.
Это
со-размышление,
со-чувствие,
со-переживание,
со-
трудничество и т.п. Адресат публицистического текста, после его прочтения,
становился причастным к мыслям, идеям, рассуждениям автора. Даже если
8
читатель оставался нем и пассивен после знакомства с публицистическим
материалом, он все равно вступал в диалог, пусть и безответный, так как
реакции в его сознании, ответные мыслительные процессы уже говорят о
«вчувствовании» в текст, об определенном осмысления.
Степень изученности темы. Особенности диалога и диалогических
отношений подробно исследовал М.М. Бахтин в работах «Проблема речевых
жанров» (1952-1953), «Проблемы поэтики Достоевского» (1963) и «Эстетика
словесного творчества» (1979). Он понимал диалог и диалоговые отношения
как «почти универсальное явление, пронизывающее всю человеческую речь
и все отношения и проявления человеческой жизни, вообще все, что имеет
смысл и значение» [18, с. 51]. На труды Бахтина при исследовании диалога
опираются теоретики лингвистики, литературы, философии, социологии,
психологии и др. Его идеи позже поддержал Ю.М.Лотман в работах «Текст в
тексте» (1981), «Семиотика культуры и понятие текста» (1992), «Семиосфера»
(2000). Согласно точке зрения Лотмана, исходное сообщение вступает в диалог с
ранее созданными текстами, за счет чего происходит приращение смысла в тексте
и обогащение культуры. Изучением диалога с позиций его языковой
реализации занимались В.В. Виноградов («О языке художественной
литературы»,
1959),
Л.В.
Щерба
(«Языковая
система
и
речевая
деятельность», 1974 ), Л.П. Якубинский («О диалогической речи», 1986 ).
Эти ученые развивали идею о естественности диалога и искусственности
монолога.
Теоретики журналистики, базируясь на фундаментальных трудах
филологов, исследуют проблемы взаимодействия адресанта и адресата в
рамках публицистики, возможности установления диалога посредством
текста,
выявления
авторских
интенций,
особенности
восприятия
публицистического текста. Л.Р. Дускаева в своей работе «Диалогическая
природа газетных жанров» рассматривает проблему диалогизации как одного
из фундаментальных признаков публицистических текстов и выстраивает
9
диалогическую концепцию жанропорождения [63]. Особый интерес к
изучению коммуникативного аспекта публицистического текста проявляют
теоретики Воронежского госуниверситета. Е.С. Щелкунова исследует
«встроенность»
публицистического
текста
в
процесс
массовой
коммуникации [180]. М.Ю. Горохов анализирует специфику взаимосвязи
создателя публицистического текста с реальностью, его произведением и
читателями [48]. Л.В. Кудинова концентрирует свое внимание на условиях
эффективного
диалога
между
автором
публицистического
текста
и
аудиторией [92]. Л.Е. Кройчик [89] и К.В. Тулупова [160] в исследованиях
последних лет рассматривают дискурсивный аспект публицистического
текста. Ученые в качестве материала для своих работ используют, как
правило, публицистические тексты современного периода.
Выбранные для анализа тексты И.А. Бунина, В.Г. Короленко и А.М.
Горького в последние десятилетия тоже были в центре внимания историков и
литературоведов. Интерес к наследию этих
писателей
со
стороны
литературоведов понятен, но следует заметить, что «Окаянные дни»,
«Письма к Луначарскому» и «Несвоевременные мысли» рассматривались в
основном с точки зрения их поэтики, жанрово-тематического своеобразия
или места в творческой биографии авторов6. При этом коммуникативный
Среди исследователей творческого наследия И.А. Бунина можно обозначить следующие имена и работы:
Михайлов, О.Н. Строгий талант: И.Бунин. Жизнь, судьба, творчество [Текст] / О.Н. Михайлов. М.:
Современник, 1976. 279 с.; Михайлов, О. «Окаянные дни» Бунина: Литературная критика [Текст] / Олег
Михайлов // Москва. 1989. № 3. С. 187-202; Бабореко, А.К. Дневники Бунина [Текст] / А.К. Бабореко //
Подъем. 1979. № 1. С. 10-12; Нехорошев, К. Что пишет он в стране далекой [Электронный ресурс] / К.
Нехорошев // Звезда. 2000. № 6. Режим доступа: http://magazines.russ.ru/zvezda/2000/6/nehor.html (дата
обращения: 01.12.2013); Мочалова, Н.В. Авторская позиция в «Окаянных днях» И.А.Бунина [Текст] / Н.В.
Мочалова // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 2001. № 4. С. 110-117; Эберт, К. Образ автора в
художественном дневнике Бунина «Окаянные дни» [Текст] / Криста Эберт // Русская литература. 1996. № 4.
С. 106-110; Ошар, К. «Окаянные дни» как начало нового периода в творчестве Бунина [Текст] / Клер Ошар //
Русская литература. 1996. № 4. С. 101-105.
Исследователи творчества В.Г. Короленко: Бялый, Г.А. В.Г. Короленко [Текст] / Г.А. Бялый. Л.: Худ.
лит., 1983. 350 с.; Негретов, П.И. В. Г. Короленко: Летопись жизни и творчества. 1917—1921 [Текст] / П.И.
Негретов. М.: Книга, 1990. 288 с.; Дмитриев, С.Н., Игнатьев, О.Г. Письма совести и веры: История
«завещания» Короленко [Текст] / С.Н.Дмитриев, О.Г. Игнатьев. М.: Мол. гвардия. 1991. 144 с.; Дмитриев,
С.Н. Полтавские страдания В. Короленко [Текст] / С.Н. Дмитриев // ЛВШ. 1991. № 1. С. 15-28; Дмитриев,
С.Н. Рыцарь человечности [Текст] / С.Н. Дмитриев // Короленко В.Г. «Была бы жива Россия!»: Неизвестная
публицистика. 1917-1921 гг. М.: Аграф. 2002. 448 с. С. 3-38; Гущина-Закирова Н.Н., Труханенко А.В. Этюды
6
10
аспект, диалоговые ресурсы данных публицистических текстов остаются
неизученными.
Литературоведы относят эти произведения к разряду так называемой
«возвращенной» литературы. «Возвращенные тексты» обычно приходят к
читателю спустя годы после их написания. И хотя среди анализируемых
текстов только «Несвоевременные мысли» создавались и публиковались в
течение 1917-1918 годов на страницах газеты «Новая жизнь», редактируемой
самим А.М. Горьким, отдельным изданием они вышли в свет только в 1990
году. «Письма к Луначарскому» и «Окаянные дни» долгое время находились
в забвении и сначала стали доступны парижской публике в 1922 и 1925 годах
соответственно, российский же читатель увидел их только в конце 1980-х –
начале 1990-х годах.
Теоретики публицистики либо вскользь упоминают публицистические
тексты Бунина, Горького, Короленко наряду с иными работами первых
послереволюционных лет, либо обращают внимание на их жанровое
своеобразие, степень их достоверности и документальности. Попыток
выявить диалоговый потенциал в публицистике 1917-1920 годов ранее не
предпринималось.
Новизна диссертационной работы заключается в том, что впервые на
примере анализа текстов публицистического творчества Бунина, Горького и
Короленко охарактеризована модель диалоговых отношений в публицистике
первых послереволюционных лет, включающая в себя
три уровня
о жизни и творчестве В.Г. Короленко [Текст] / Н.Н. Гущина-Закирова, А.В. Труханенко. Львов: Сполом.
2009. 268 с.
Исследователи творческого наследия М. Горького: Басинский, П. Трагедия Максима Горького [Текст] /
П. Басинский // Литература. 1993. № 1. С. 2-3; Баранов, В.И. Огонь и пепел костра: М. Горький: творческие
искания и судьба [Текст] / В.И. Баранов. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во, 1990. 365 с.; Баранов, В.И. Горький
без грима: тайна смерти [Текст] / И.В. Баранов. М.: Аграф. 1996. 400 с.; Бялик, Б.А. Судьба Максима
Горького [Текст] / Б.А. Бялик. Изд. 3-е, доп. М.: Худож. лит. 1986. 478 с.; Сухих, С. Заблуждение и
прозрение Максима Горького [Текст] / С. Сухих. Н.Новгород: Нижний Новгород, 1992. 222 с.; Спиридонова,
Л.М. Горький: диалог с историей [Текст] / Л.М. Спиридонова. М.: Наследие. Наука, 1994. 320 с.;
Примочкина, Н.Н. Писатель и власть. М. Горький и литературное движение 20-х годов [Текст] / Н.Н.
Примочкина. 2-е изд., доп. М.: РОССПЭН, 1998. 304 с.; Вайнберг, И.И. Страницы большой жизни: М.
Горький в документах, письмах, воспоминаниях современников (1868-1907) [Текст] / И.И. Вайнберг. М.:
Дет. лит. 1980. 240 с.
11
взаимодействия воспроизводящего и воспринимающего сознаний (диалог
автора «с самим собой» (Я-Я) - дневник («Окаянные дни» И.А. Бунина);
диалог автора с представителем общества или с обществом в целом, в
системе четко зафиксированной коммуникации «адресант-адресат» (Я-Вы) –
эпистолярная публицистика («Письма к Луначарскому» В.Г. Короленко);
диалог субъекта высказывания с космосом, мирозданием, Вселенной
–
авторский комментарий («Несвоевременные мысли. Заметки о революции и
культуре» А.М. Горького). Охарактеризованы возможности воздействия
публицистического текста на аудиторию с учетом его жанровой формы и
диалоговых ресурсов. Охарактеризована связь публицистических текстов
Бунина, Короленко и Горького с общественно-политической обстановкой
послереволюционного времени, с условиями, в которых существовала пресса
20-х годов, с непростыми взаимоотношениями между публицистами и
властью. В работе представлен диалоговый потенциал публицистических
жанров,
наглядно
иллюстрирующих
основные
формы
диалога
–
«автодиалога» в дневнике, диалога с конкретным адресатом в письме и
диалога с широкой аудиторией в комментаторских текстах.
В качестве методологической базы исследования использовались:
метод индукции, который позволил на основе данных, полученных при
анализе «Окаянных дней», «Писем к Луначарскому» и «Несвоевременных
мыслей», сформулировать теоретические обоснования присущего всем трем
текстам богатого диалогового потенциала; сравнительный анализ, который
помог выявить сходства и различия анализируемого материала; метод
аналогии. Кроме того, в работе применялся системно-синергетический
подход, который помог полнее учитывать контекст, в котором шла работа над
текстами.
Теоретическая
и
практическая
ценность
диссертационного
исследования заключается в том, что оно основано на применении
современных знаний о диалоговых ресурсах публицистического текста при
12
рассмотрении публицистики первых послереволюционных лет. Работа
вносит определенный вклад в исследование диалогового потенциала
публицистических
жанров,
используемых
классиками
отечественной
литературы.
Результаты исследования могут быть применены при изучении учебных
курсов «Основы журналистики», «История отечественной журналистики»,
спецкурсов по поэтике коммуникативных отношений и публицистического
творчества.
Апробация
исследования,
его
ключевых
положений
была
проведена:
- на Международных конференциях «Мультимедийная журналистика
Евразии – 2010: Национально-информационные рамки и региональный
Интернет
в эпоху глобальных изменений» (Казань, КГУ, 2010);
«Журналистика в 2010 год: СМИ в публичной сфере» (Москва, МГУ, 2011);
«Журналистика в 2011 году: Ценности современного общества и средства
массовой информации» (Москва, МГУ, 2012); «Журналистика в 2012 году:
Социальная миссия и профессия» (Москва, МГУ, 2013); «Методика
преподавания
журналистских
дисциплин»
(Оренбург,
ОГПУ,
2011);
«Журналiстыка-2012: стан, праблемы i перспектывы» (Минск: БГУ, 2012);
«Татищевские чтения: актуальные проблемы науки и практики» (Тольятти:
ВУИТ, 2013); на международном молодежном научном форуме студентов,
аспирантов и молодых ученых «Ломоносов-2011» (Москва, МГУ, 2011);
- на Всероссийских конференциях «Жанры СМИ: история, теории, практика»
(Самара, СамГУ, 2011, 2012, 2013).
По теме исследования опубликовано 19 научных работ, в том числе - три
в изданиях с грифом ВАКа.
Структура исследования. Работа состоит из введения, двух глав,
заключения и списка использованной литературы.
13
В первой главе «Ресурсы диалога в публицистическом тексте» речь идет
о феномене диалога как таковом и об особенностях публицистического
диалога,
устанавливающегося
публицистического
текста
и
между
автором-адресантом
читателем–адресатом,
исследуются
побуждающие ресурсы диалога. В данной главе описывается диалоговая
обстановка,
сложившаяся
в
России
в
период
1917-1920
годов,
и
рассматриваются наиболее удобные для ведения диалога жанровые формы
обозначенного временного отрезка. Вторая глава «Ресурсы диалога в
отечественной публицистике 1917-1920 годов» включает в себя анализ
конкретных публицистических текстов первых послереволюционных лет.
Она подразделяется на следующие части: «”Окаянные дни” И.А. Бунина: от
монологического текста к диалогическому», «”Письма к Луначарскому” В.Г.
Короленко как прямое обращение к адресату» и «”Несвоевременные мысли.
Заметки о революции и культуре” как форма установления контакта с
массовой аудиторией». В основе каждой части лежит публицистический
текст, выполненный в определенном жанре. Каждый из трех жанров наделен
индивидуальными
авторскими
интенциями
и
имеет,
соответственно,
различные диалоговые приметы.
В части, посвященной тексту Бунина, исследуется специфика дневника
как такового и публицистического дневника «Окаянные дни» в частности,
отмечается неочевидный момент подразумевания иного адресата при работе
в данном жанре, указываются те диалоговые приемы и возможности, которые
имеют место в дневнике. В части «”Письма к Луначарскому” В.Г. Короленко
как прямое обращение к адресату» речь идет об особенностях построении
диалога между Короленко и Луначарским посредствам письма, описывается
специфика общения с представителем власти в напряженных общественнополитических условиях. В заключительной части «”Несвоевременные мысли.
Заметки о революции и культуре” А.М. Горького как форма установления
контакта с массовой аудиторией» представлен цикл Горького как способ
14
моментального реагирования на происходящие в стране события и
возможность оперативного разговора с читателями газеты.
15
ГЛАВА I. РЕСУРСЫ ДИАЛОГА В ПУБЛИЦИСТИЧЕСКОМ
ТЕКСТЕ
1.1.
Понятие диалога в современной науке
В условиях современного процесса глобализации и повсеместного
включения человека в широкое информационное поле исследователи
различных областей знаний все чаще говорят о важности и актуальности
диалога. Диалог изучают теоретики философии, психологии, языкознания,
литературы, социологии, политической науки, педагогики, журналистики и
т.д. Исследователи
единогласно указывают на важность понимания
диалогового механизма для более эффективной и продуктивной деятельности
в той или иной сфере нашей жизни. Диалог рассматривается с различных
позиций, но всегда трактуется как некое взаимодействие нескольких сторон.
Специфика такого взаимодействия объясняется с учетом особенностей
конкретной науки.
Сама
природа
человека,
разговаривающего,
рассуждающего,
советующегося, предполагает наличие аудитории, способной выслушивать,
отвечать, задавать встречные вопросы – вступать в диалог, который может
принять форму обстоятельной беседы, активной дискуссии или острой
полемики.
Истоки понимания роли диалога в системе человеческого общения
восходят к традициям античности. Прочная платформа для развития теории
диалога и диалоговых отношений была заложена тогда, когда философы
использовали форму диалога – обмен репликами - для поиска ответов на
волновавшие их вопросы: «Философский диалог делал свои первые шаги
вместе с эвристикой. Он отражал естественную форму аргументации, в
которой каждому тезису следовало сомнение окружающих и это сомнение
преодолевалось в аргументативной беседе спорящих» [116, с. 52]. История
становления диалога в философии неразрывно связана с личностью Сократа
16
и
его
эвристическими
диалогами.
Используя
метод
майевтики
(родовспоможения), он постепенно вовлекал человека в разговор и деликатно
помогал ему при помощи вопросов и ответов самостоятельно выйти на некий
новый уровень осмысления действительности. Сократ способствовал
раскрытию мудрости собеседника, ее появлению на поверхности сознания.
Данный метод поиска истины через систему наводящих вопросов в науке
получил название сократического диалога. В такого рода диалогах участники
еще не являются равноправными личностями, истину ищет только один
собеседник, другой выступает в роли помощника, подталкивающего первого
к верным умозаключениям.
Из
записей,
самостоятельный
которые
жанр
велись
учениками
философского
диалога.
Сократа,
Он
выделился
подразумевал
инсценированное общение между наставником и его последователем в тексте
и порождение истины в ходе такого общения. Из дошедших до нас в полном
объеме сократических диалогов можно назвать тексты Ксенофонта и Платона
[91]. Если диалог Сократа воспринимался как философское общение с
людьми, то в руках Платона диалог приобрел совершенную литературную
форму – философ перевел его из сферы устного общения в сферу письменной
речи. Позже платоновские диалоги брал за основу Цицерон в своих работах
«О законах», «О государстве», «Об ораторе» [172].
В средние века, эпоху Возрождения диалог приобретает большую
смысловую нагрузку, границы его возможностей расширяются, и он
переходит от формально организованных поочередных реплик учителя и
ученика к философствованию, близкому к дискуссии. Среди мыслителей
этого времени стоит отметить П. Абеляра и его текст «Диалог между
философом, иудеем, христианином» [1], Л. Валлу - «О наслаждении и
подлинном благе» [31], Д. Бруно - «Пир на пепле» [24]; Г. Галилея - «Диалог
о двух главнейших системах мира» [37].
17
В XVIII - XIX веках диалог – это форма общения. Так, например, Л.
Фейербах в это время в своих философских работах делал акцент на
нравственной
стороне
диалога
в
отношениях
«Я»
и
«Мы»
и
противопоставлял их индивидуалистическому «Я» [166]. В XIX - XX вв.
философы в своих трудах обратили внимание на проблему участников
диалога и их роль в процессе взаимодействия. Г. Гегель говорил о «своем
ином» [40], Ж. Деррида описывал «другого» [55], М. Хайдеггер обосновывал
явление «бытия-с» (так называемого «со-бытия») [168], Ж.-П. Сартр
рассуждал
о
«событии-с-Другим»
[144],
Х.-Г.
Гадамер
выдвигал
предположения о возможности реализовать «Я в опыте Ты» [36], в работах
B.C. Библера освещался вопрос диалога культур [20].
В ХХ веке был сформирован новый взгляд на диалог как на процесс
личностного общения. К изучению данного аспекта диалога обращались В.
Дильтей, С. Франк, П.А. Флоренский, М. Шелер и другие философы, однако
особый вклад в понимание природы диалога внесли М. Бубер и М.М. Бахтин.
М. Бубер изложил основные идеи своего объяснения диалога в работе «Я и
Ты», где противопоставил отношения «Я - Ты» (отношения вчувствования) и
«Я - Оно» (субъект-объектные отношения), изучив проблему существования
личностей как форму со-бытия. Через понятие диалога Бубер излагает свой
уникальный подход к бытию и миру. Живое общение, по мнению философа,
должно оставаться в границах Я-Ты, но не переходить в стадию Я-Оно, то
есть не должно опредмечиваться, становиться утилитарным. Отношения Я –
Ты характеризуются субъект-субъектным подходом, где каждый из
участников диалога является равноправным партнером, собеседником, даже
если происходит взаимодействие между человеком и неодушевленным
предметом. Важен настрой и определенное восприятие неодушевленного.
Противоположным образом характеризуются отношения Я – Оно. Теория М.
Бубера
наделяет
диалог
духовным
18
и
ценностным
потенциалом,
рассматривает его как сложное всеохватывающее и всепроникающее
явление.
Среди отечественных ученых особый вклад в развитие диалогической
концепции внес М.М. Бахтин [19], на работы которого опираются
представители различных областей знаний. В своих рассуждениях о диалоге
к бахтинским тезисам нас отсылают лингвисты, социологи, культурологи,
теоретики литературы, журналистики и др. Бахтин отнес диалогические
отношения к сложным, пронизывающим все сферы человеческой жизни.
Согласно его точке зрения, личность существует как личность именно в
диалоге, и только в таком состоянии может быть достигнуто верное ее
понимание. Должно иметь место диалогическое проникновение в условиях
свободы партнеров, участвующих в диалоге7.
В настоящее время все активнее к философскому осмыслению диалога
добавляется
культорологическое
его
видение,
изучается
проблема
взаимодействия культур Запада и Востока. На основе диалогических
концепций Бубера и Бахтина выстроена теория «универсального диалога»
М.С. Кагана [74], обсуждался «диалог культурных миров» Г.С. Померанца
[130], выдвинута идея «полилога культур» О.Н. Астафьевой [9]. Среди
представителей отечественной научной мысли к вопросу межкультурной
коммуникации проявляли интерес Н.Я. Данилевский [53], П.А. Сорокин
[149],
Н.С.
Трубецкой
межкультурного
[159].
диалогового
Весомый
обмена
вклад
в
духовными
разработку
и
идей
материальными
ценностями внесли В.М. Алпатов [6], Г.А. Аванесова [2], А.М. АлексеевАпраксин [5], С.А. Арутюнов [7], Г.Д. Гачев [39] и др.
В ряду научных изысканий на тему диалога особое место занимают
работы А.С. Ахиезера [10; 11], А.А. Пелипенко [125], Э.В. Сайко [142].
Современные
ученые
полипарадигмальное
7
предлагают
посмотреть
(междисциплинарное,
диалог
комплексное)
Подробнее о взглядах М.М. Бахтина мы говорим в следующем параграфе.
19
на
как
на
явление,
заслуживающее особого внимания и тщательного изучения. Они видят
диалог как уникальный инструмент взаимодействия и общения, подходящий
для различных областей жизни.
Теоретики гуманитарных дисциплин, затрагивая проблему деятельности
человека в нравственной, культурной, общественной, духовной сферах,
интерпретируют диалог в соответствии со своими интересами и установками.
Современные исследователи объясняют подобную тенденцию следующим
образом: «Существуют, по меньшей мере, две ближайшие причины для
“диалогического поворота” в социальном и гуманитарном знании. Первая это
фрагментарность
и
бессвязность
постмодернистского
дискурса,
делающая его зачастую непригодным для решения позитивных задач по
интеграции
сообществ.
Радикальный
плюрализм
постмодернистской
установки, с одной стороны, фаворизировал диалог как способ познания и
общения, давая голос тем, кто оставался безгласным в “демократии
большинства”.
Однако,
противопоставлением
постмодернизм
с
диалога
существенно
другой
стороны,
принципу
ограничил
своим
объективной
рациональные
резким
истины,
потенции
диалогического общения, очевидные для классики, а потому оказался
недостаточно продуктивным в осмыслении громадной культуры квази-,
псевдо- и парафеноменов, возникшей в современных обществах. Еще одна
причина для поворота к диалогу проистекает из тупиковости положения,
которое С. Хантингтон выразил своим знаменитым понятием “столкновения
цивилизаций”» [132, с. 25].
В рамках современной политологии особый интерес теоретиков
вызывает
феномен
коммуникативными
политического
возможностями,
диалога
столь
с
его
важными
для
обширными
искусства
управления государством. Отмечается актуальность диалога в условиях
постепенной переориентации властных игроков: движение от иерархии к
коллективно-командным взаимоотношениям. Эти отношения невозможны
20
без совместной работы, и, следовательно, каждый участник таких отношений
обязан
контактировать
выстраивать
со
диалоговые
своими
«напарниками»,
стратегии.
Таких
уметь
позиций
грамотно
придерживается
современный политолог С.П. Поцелуев: «Овладение искусством диалога
перестает
быть
абстрактным
моральным
призывом,
но
становится
“производственной необходимостью”, прежде всего, в политической сфере»
[132, с. 25].
Политологами отмечается и необходимость налаживания диалога между
властью
и
гражданами,
внутригосударственного
что
тоже
общения.
является
проблемной
стороной
остаются
проблема
Актуальными
построения цельной и системной теории политического диалога, а также
проблема квази- и псевдовзаимодействия, характерная для современного
информационного общества. Их изучением занимаются такие исследователи,
как В.Я. Гельман [41], Л.Д. Гудков [50; 51], Б.В. Дубин [62], И.Д. Коротец
[84], Ю.А. Левада [97], Д.А. Левчик [98], В.П. Макаренко [106; 107] и др.
Диалогу посвящено немало работ по социологии и психологии.
Исследования диалога в этих областях знаний начались в ХХ веке. Они вновь
сопряжены с работами Бахтина и Бубера, которые по-новому осветили
проблему соотношения человека и его жизни, подчеркнув потребность
человека в диалоге с каким-либо воспринимающим, сторонним сознанием.
Произошедшее тогда смещение акцентов от индивидуальной личности к
взаимодействию между несколькими людьми усилило значимость диалога.
Углубленная и усложненная трактовка отношений между человеком и его
собеседником, представления о монологе и диалоге повлияли на развитие
отечественной
психологии
психологии.
создаются
На
работы,
рубеже
1970-80
посвященные
годов
диалогу.
теоретиками
Среди
таких
психологов А.А. Бодалев [22], А.Ф. Копьев [82], Г.М. Кучинский [94], Т.А.
Флоренская [167], А.У. Хараш [170] и др. Сегодня во всех направлениях
психологии активно используется понятие «диалог» и в соответствии с его
21
спецификой выстраиваются определенные концепции и выдвигаются идеи
коммуникативного диалогового взаимодействия. Так, в общей психологии
интерес исследователей вызывают особенности диалогического сознания и
самосознания человека, изучается соотношение диалога и человеческого
мышления, там же диалог используется в качестве метода исследования,
определяется место диалога в структуре психологической науки (Зинченко
В.П., Морозов С.М. [114] и др.). В возрастной и педагогической психологии
обсуждается возможность применения диалога в процессе воспитания и
обучения (Исенина Е.И. [72], Кисарчук З.Г. [77] и др.). Теоретики социальной
психологии изучают диалог с позиции его коммуникативной природы,
действенность его в социальном общении (Бодалев А.А. [22], Братченко С.Л.
[23], Хараш А.У. [170] и др.). Также диалог актуален в консультативной
психологии, где общение между консультантом и клиентом базируется
именно на правильно организованном диалоге (Дьяконов Г.В. [64], Копьев
А.Ф. [82], Орлов А.Б. [122], Соколова Е.Т. [147] и др.).
Филологи - литературоведы, языковеды, теоретики журналистики единогласно говорят о ценности коммуникативной природы диалога. Так, в
языкознании
исследователями
отмечается
главенствующее
положение
диалога относительно иных форм языковой практики. Об этом и о специфике
диалогического общения в целом говорили (наряду с упомянутым выше
М.М. Бахтиным) следующие филологи: В.Н. Волошинов [34], Т. Г. Винокур
[33], Ю.М. Лотман [102], Л.В. Щерба [181], Л.П. Якубинский [184].
Литературоведы (с опорой на бахтинские идеи) говорят о диалоговом
наполнении художественных текстов и о важности диалога, отдельных его
реплик, например, в таком роде литературы, как драма8. Теоретики
См. Гинзбург, Л.Я. Прямая речь [Текст] / Л.Я. Гинзбург // Гинзбург Л.Я. О литературном герое. Л.: Сов.
писатель. Ленингр. отд., 1979. 222 с.; Волькенштейн, В.М. Драматургия: Метод исследования
драматических произведений [Текст] / В.М. Волькенштейн. Изд. 2-е, доп. М.: Федерация, 1929. 272 с.;
Федяева, Т.А. Диалог и сатира: На материале русской и австрийской сатиры первой половины ХХ века
[Текст]: автореф. дис. докт. филол. наук. 10.01.08 Текстология. М., 2004. 34 с.; Федосеева, Е.Н.
Диалогическая основа русской лирики первой трети ХХ века [Текст]: автореф. дис. докт. филол. наук:
10.01.01. М., 2009. 42 с. и др.
8
22
журналистики и публицистики изучают дискурсивную природу диалога,
отмечают его важность при налаживании работы различных СМИ, при
организации творческой деятельности каждого журналиста-практика, при
выстраивании
толерантных
взаимоотношений
между
различными
социальными институтами и ветвями власти 9. Подробнее публицистическое
и журналистское видение диалога будет рассмотрено нами в следующем
параграфе.
Таким образом, диалог – это всепроникающая и всепронизывающая
категория, оказывающая колоссальное влияние на развитие философского
осмысления действительности, на построение межличностных отношений, на
управление государством, социальными институтами и отдельными сферами
жизни, на развитие гуманитарной мысли в целом. От глубины и
правильности изучения диалога во многом зависит качество любых
коммуникативных действий в современном мире.
См. Дзялошинский, И.М. Культура, журналистика, толерантность [Текст] / И.М. Дзялошинский // Роль
СМИ в достижении социальной толерантности и общественного согласия: Мат-лы Междунар. конф. Екб.:
Изд-во Урал. ун-та, 2002. С. 15-38; Почепцов, Г.Г. Теория коммуникации [Текст] / Г.Г. Почепцов. М. : Рефлбук; Киев: Ваклер, 2001. 656 с.; Прохоров, Е.П. Журналистика и демократия [Текст] / Е.П. Прохоров. 2-е
изд., перераб. и доп. М.: Аспект пресс, 2004. 352 с.
9
23
1.2.
Специфика диалога в публицистическом тексте
Диалог, понимаемый как форма общения между людьми, неразрывно
связан с процессом становления и развития общества, человеческой мысли и
межличностного общения. На начальном этапе человеческих отношений он
существовал в виде базовых смысловых конструкций. Затем смысловая
нагрузка диалога усиливалась, и в античности он представляет собой
удобную форму для поиска истины, способ ответа на волнующие человека
вопросы. Диалог подразумевал спор, полемику. Он стал выходить из бытовой
сферы в общественную, политическую, помогал разобраться в спорных
моментах окружающей действительности. Диалоговые отношения – это
самосовершенствующаяся структура, которая усложняется в соответствии с
усложнением человеческого сознания. Диалог находится в постоянном и
непрерывном развитии, однако теоретические подходы к его изучению
отечественные ученые стали основательно разрабатывать с начала ХХ века.
Как отмечалось в предыдущем параграфе, к диалогу проявляют интерес
ученые
из
различных
областей
знаний.
Все
они
настаивают
на
необходимости изучения диалога для оптимизации процессов, происходящих
в современном обществе, установления ситуации общения. Теоретики
отмечают важность изучения диалога и диалоговых отношений для более
глубокого понимания смыслов.
В процессе диалогового общения происходит взаимодействие его
участников, разрабатывается сложный механизм их взаимоинформирования,
взаимопонимания, сотрудничества и организуется «совместный поиск
истины,
совместный
поиск
решения
и
рождение
у
аудитории
самостоятельной точки зрения» [86, с. 46]. Эти действия особенно актуальны
в современном обществе, получившем определение «информационного», где
во главу угла ставятся знания и информация соответственно. Одним из
двигателей
и
распространителей
информации
24
в
социуме
являются
диалоговые отношения. Они позволяют каждому субъекту таких отношений
обогащаться новыми знаниями, по мере необходимости корректировать
личную позицию и, что особенно важно, рефлексировать, а также проявлять
самостоятельную активность.
Удобное пространство для установления диалоговых отношений между
адресантом и адресатом представляют собой публицистические тексты,
нацеленные на донесение до читателя общезначимой информации и
одновременное воздействие на него. Публицистические тексты не просто
информируют читателя, а формируют в нем достойного со-беседника, сомыслителя или оппонента. Подобное влияние на адресата не призвано
разобщить аудиторию, наоборот, ставит своей целью разбудить ее, заставить
мыслить. Диалог в таких условиях представляет собой одну из максимально
плодотворных форм коммуникации.
Специфика
отношения
межличностной
между
коммуникации
субъектами
общения
и
коммуникативные
вызывают
интерес
у
литературоведов, лингвистов (популярным становится новое направление коммуникативная лингвистика), теоретиков журналистики. Напомним, по
мнению Бахтина, диалог и диалоговые отношения - «почти универсальное
явление, пронизывающее всю человеческую речь и все отношения и
проявления человеческой жизни, вообще все, что имеет смысл и значение»
[18, с. 51].
В последнее время особенно часто встречаются исследования проблем,
связанных
с
взаимодействием
адресанта
и
адресата
в
рамках
публицистических текстов, изучаются возможности установления диалога с
помощью текста, выявляются авторские интенции, особенности восприятия
текста. Л.Р. Дускаева в своей работе «Диалогическая природа газетных
жанров»
рассматривает
проблему
диалогизации
как
одного
из
фундаментальных признаков публицистических текстов и выстраивает
диалогическую концепцию жанропорождения [63]. Как отмечалось во
25
введении,
подробным
публицистического
изучением
текста
коммуникативных
занимаются
теоретики
возможностей
Воронежского
госуниверситета. М.Ю. Горохов, Л.Е. Кройчик, Л.В. Кудинова, К.В.
Тулупова, Е.С. Щелкунова посвятили ряд своих работ таким проблемам, как
место публицистического текста в процессе массовой коммуникации,
взаимодействие автора публицистического текста и читателя, особенности
восприятия текстов такого рода, эффективность публицистического диалога
и т.п. Вышеперечисленные теоретики в качестве доказательной базы в своих
работах прибегают к анализу современных газетных текстов. Вниманием
ученых обделены публицистические тексты первой половины ХХ века, хотя,
на
наш
взгляд,
коммуникативные
особенности
и
диалогичность
публицистики этого периода заслуживают тщательной проработки.
Традиционно исследователи представляют диалог в виде схемы:
«автор/адресант-сообщение/текст-аудитория/адресат». Важно помнить, что
данную схему не стоит воспринимать упрощенно как механический процесс
передачи информации от одного лица к другому. На обоих «концах» данной
цепочки
находятся
личности
с индивидуальными, исключительными
особенностями, неповторимыми интеллектуальными способностями. И
отношения между звеньями данной цепочки представляют собой сложный
механизм взаимодействия двух (и более) мыслящих сознаний. Автор
(сознание
передающее)
направляет
определенный
смысловой
код
получателю (сознанию воспринимающему), последний декодирует данное
послание, постигая его смысл, принимая или отвергая полученное. Каждый
из этапов данного процесса осложняется еще и тем, что сознание
передающее
априори
не
может
быть
идентично
сознанию
воспринимающему. Поэтому перед адресантом стоит непростая задача
максимально адекватного донесения своего завершенного сообщения. Так
автор, участвуя в диалоге, сталкивается с проблемой создания эффективного
продукта; адресат, вступая в этот диалог,
26
- с проблемой адекватного
понимания, восприятия данного продукта. Естественно встает вопрос о
способности автора вести диалог и о подготовленности аудитории к
предлагаемому диалогу. Как бы точно, убедительно и ярко не выглядел
текст, невозможно быть уверенным в том, что сознание воспринимающее
поймет его верно, сможет трактовать текст в соответствии с авторской идеей.
При таких условиях от адресанта, с одной стороны, зависит качество
предлагаемого им сообщения, с другой стороны, недостаточно создать и
передать сообщение. Эффективность этого сообщения будет определяться
характером восприятия сообщения адресатом. При адекватном восприятии
текста создается благоприятная атмосфера для диалога. Именно такую
атмосферу адресант стремится установить. Однако аудитория может
оказаться абсолютно неподготовленной к пониманию текста, тогда все
усилия автора окажутся напрасными. Поэтому в диалоговой цепочке важно
учитывать
не
только
намерения
создателя
текста,
но
и
усилия
противоположного участника диалога – аудитории. Таким образом,
потенциал адресата помогает правильно «раскрыться» тексту.
Согласно утверждению Бахтина, «само понимание уже диалогично» [19,
с. 290], то есть на начальном этапе восприятия текста (когда еще не
сформировано
ответное
послание)
между
адресантом
и
адресатом
устанавливаются диалогические отношения. Данный тезис значительно
расширяет диалоговые границы. Адресат, даже не вступая в формальный
диалог, не давая ответ, является участником диалогических отношений. То
есть, адресат вовлечен в диалог, погружен в атмосферу диалога. Необходимо
учитывать справедливое замечание Бахтина о том, что «диалогические
отношения, конечно, отнюдь не совпадают с отношениями между репликами
реального диалога – они гораздо шире, разнообразнее и сложнее» [19, с. 303].
То есть отношения между репликами внутри диалога не стоит оценивать
поверхностно, лишь по внешним характеристикам. В совокупности они
представляют собой гораздо более сложное объединение смыслов.
27
В диалог может быть вовлечен и исследователь, прикоснувшийся к
одному или нескольким текстам по одной теме. Знакомство с этими текстами
может происходить спустя столетия после их создания, но все же и это будет
диалог своего рода, общение, понимание, обсуждение через века. Эту мысль
отстаивает Бахтин, считая, что «понимающий (в том числе исследователь)
сам становится участником диалога, хотя и на особом уровне (в зависимости
от направления понимания или исследования)» [19, с. 305]. Будучи
незадействованным непосредственно в диалоге, он проходит стадию
понимания и реагирует на текст, посланный адресантом, даже находясь на
большой временной дистанции.
Процесс понимания неразрывно связан с процессом изменения
сознания:
воспринимающее
сознание,
получив
сообщение,
трансформируется. Сознание аудитории постепенно меняется, в результате в
тексте
«наращиваются»
новые
смыслы;
у
аудитории
рождаются
соответствующие умозаключения. Этот процесс может быть неочевидным,
но внутри его обязательно есть стадия «озарения». Это походит на
диффузию, когда молекулы одного вещества проникают в другое при их
непосредственном соприкосновении. Таким образом, процесс понимания –
это сложный процесс проникновения информации в сознание адресата с
последующим преображением данного сознания.
Наряду с понятием диалога в рамках нашего исследования необходимо
рассмотреть монолог как иную форму речи. В узком смысле монолог
понимается
как
языковое
произведение,
не
рассчитанное
на
непосредственный отклик. Обычно оно противопоставляется диалогу, при
его рассмотрении внимание акцентируется на замкнутости монолога, его
смысловой завершенности, отсутствии оппонента или собеседника (но не
отсутствии адресата). Бахтин указывает на то, что «каждая реплика сама по
себе монологична (предельно маленький монолог), а каждый монолог
является репликой большого диалога (речевого общения определенной
28
сферы)» [19, с. 296]. Такое представление монолога на фоне диалога
помогает осознать панорамность и связанность двух, на первый взгляд,
противоположных
понятий.
Идеи
диалоговой
природы
монолога
поддерживают многие исследователи. Г.Я. Солганик, например, замечает,
что «диалогичность наиболее явно эксплицируется в собственно диалоге как
форме речи, но пронизывает и другую ее форму – монолог. Следовательно,
диалогичность свойственна не только внешне диалогическим текстам, но и
монологическим» [145, с. 124]. М.Ю. Горохов считает, что «любой текст –
научный, художественный, публицистический – это не монолог (независимо
от того, кто выступает в качестве субъекта сознания, - отдельная личность
или коллектив), но диалог, продолжающийся во времени и пространстве, диалог с миром, диалог с самим собой, диалог с аудиторией» [48, с.13 ]. Об
условности разграничения монолога и диалога говорят многие, например,
P.P. Гельгардт, Р.Ф. Занько, Л.В. Крылова, Д. Кристал и Д. Дейви, А.А.
Холодович и др. Изучая этот вопрос, исследователи ссылаются на
диалогическую природу речевого общения и слова как такового: ««Языковое
общение в принципе диалогично, более того, диалогичность – это форма
существования языка и речи» [78, с. 11]. При подобном понимании монолога
убедительно звучит утверждение Бахтина: «Любые два высказывания, если
мы их сопоставим в смысловой плоскости (не как вещи и не как
лингвистические примеры), окажутся в диалогическом отношении» [19, с.
296].
Итак, несколько высказываний, относящиеся к одной теме, наполненные
схожими
смыслами,
находятся
между
собой
в
диалогическом
взаимодействии; и взаимодействие становится заметным при намеренном
сопоставлении этих высказываний. И тема, смысл является в данном случае
объединяющим основанием.
Диалогические и монологические отношения наиболее наглядно можно
рассмотреть в текстовом варианте. В рамках нашего исследования
29
подходящим для такого рассмотрения будет публицистический текст. Мысль
о диалогичности как фундаментальном свойстве публицистических текстов
основательно проработала Л.Р. Дускаева [63].
Публицистический текст наделен рядом характерных признаков, среди
которых одним из ведущих является диалог. Диалоговый потенциал заложен
в саму природу публицистического текста, так как текст рассчитан на
восприятие
определенных
сведений,
мыслей,
идей
автора
широкой
аудиторией. Такое взаимодействие с аудиторией предполагает ведение
активного
диалога,
что
является
одной
из
форм
поиска
истины.
Публицистика - постоянный диалог с читателем. Публицистический текст –
форма, в которой диалог может проявиться максимально ярко. Он
способствует постоянной циркуляции актуальных тем и идей в обществе,
развивая культуру диалога и самосознания социума (при циркуляции
качественных публицистических текстов). Публицистический текст любого
содержания оказывает влияние на общественно-политическую обстановку,
является побуждающим фактором для развития мыслительных процессов в
сознании
каждого
читателя
данного
текста.
Бахтин
замечает,
что
«диалогические рубежи пересекают все поле живого человеческого
общения» [19, с. 299], в соответствии с чем сложно переоценить значение
диалога в публицистике.
Специфика
диалогических
взаимоотношений
между
автором
и
читателем с помощью текста заключается в том, что всякое высказывание
всегда имеет адресата, что автор ищет ответного понимания от этого
адресата и организует текст таким образом, чтобы понимание было
максимально точным: «Инициатор речи в процессе речемышления вступает в
диалог с предполагаемым реципиентом, моделируя его возможные реакции,
<…> адресат неизбежным образом также воздействует на адресанта» [63, с.
45]. Однако отношения между автором и аудиторией представляются
исследователям
более
сложными.
30
Бахтин,
тщательно
прослеживая
становление диалога в работе «Проблема текста в лингвистике, филологии и
других науках», вводит понятие «нададресата», подразумевая под ним третье
стороннее сознание. Оно является третьим наряду с первым - адресантом и
вторым – адресатом (непосредственными участниками диалога). Нададресат
обладает «абсолютно справедливым ответным пониманием» [19, с. 305], он
может выражаться в разных ипостасях: бог, абсолютная истина, народ, суд
истории и т.п. [19].
Нададресат в диалоге всегда присутствует незримо, он играет роль
ориентира для автора, совестливого читателя, строгого «контролера». Такой
контроль
(и
вследствие
-
самоконтроль)
помогает
автору
стройно
организовать свой текст, сделать его более понятным и убедительным. Автор
как бы мысленно «испытывает» каждый новый тезис в тексте на
предполагаемом адресате, при этом он пытается предугадать реакцию как
адресата, так и нададресата. Нададресат «стоит над всеми участниками
диалога» [19, с. 306], он подразумевается в сознании автора. Бахтин замечает,
что «указанный третий вовсе не является чем-то мистическим или
метафизическим (хотя при определенном миропонимании и может получить
подобное выражение) – это конститутивный момент целого высказывания,
который при более глубоком анализе может быть в нем обнаружен» [19, с.
306].
На наш взгляд, нададресат служит некой планкой, стремясь к которой,
автор усерднее трудится над текстом, задумывается о последствиях своих
высказываний, о реакциях, которые могут быть спровоцированы. Незримое
присутствие нададресата способствует выработке у автора внутренней
шкалы ценностей, ответственному пониманию своих обязанностей как
человека говорящего и доносящего определенные смыслы до широкой
аудитории. Как справедливо замечает Кайда, «публицист в каждом своем
выступлении
предстает
как
личность
с
определенными
морально-
нравственными принципами», он обязан быть гражданином неравнодушным
31
и ответственным [75, с. 52 ]. Нададресат как раз активизирует гражданские
качества публициста.
Такое триединое представление диалога, предложенное Бахтиным,
создает трехмерную, объемную картину взаимоотношений внутри этого
диалога. Трехмерность уводит нас от упрощенного и схематичного
понимания процесса общения, что способствует более глубокому и
основательному изучению взаимодействия сторон посредством текста.
32
1.3.
Побуждающие ресурсы диалога
В природе публицистического текста заложена его предназначенность
для широкой аудитории (в исходном латинском понятии publicus кроется
значение «общественный»). Такой текст создается автором с расчетом на
вполне конкретных читателей, но не на аморфную группу лиц. Он является
посланием, в котором публицист сообщает определенные сведения, доносит
важную и актуальную, по его мнению, информацию. У послания всегда есть
воспринимающая сторона - читатель, который, в свою очередь, знакомится с
предложенным текстом. Проблема диалогового взаимодействия автора,
читателя, текста (и даже персонажей, упоминаемых в тексте) волнует
исследователей уже не одно десятилетие. Теоретики задаются вопросом о
выборе правильной пропорции между индивидуальным творческим и
коллективным творческим в рамках публицистического текста. Иными
словами, насколько текст является чистым авторским изобретением, каков в
нем процент участия компетентных лиц (чьи высказывания задействованы в
тексте), какова степень осмысления и понимания данного текста читателем и
т.п. Среди исследователей, в большей или меньшей мере изучавших
различные аспекты диалогичности публицистического текста, жанров и
публицистического творчества в целом можно выделить Л.Р. Дускаеву, Л.Е.
Кройчика, Г.В. Лазутину, М.И. Шостак и др.10
См. Дускаева, Л.Р. Диалогическая природа газетных жанров [Электронный ресурс]: автореф. дис. канд. филол.
наук : 10.01.10 .М.: РГБ, 2004.; Кройчик, Л.Е. Диалоговые ресурсы публицистических жанров / Л.Е. Кройчик //
Жанровые метаморфозы в российской журналистике: тезисы IV Всероссийской научно-пр. конф., 18-19
марта 2010. Самара: Порто-принт, 2010. С. 45-48.; Кройчик, Л.Е. О некоторых тенденциях развития
современной российской публицистики / Л.Е. Кройчик // Акценты, 2002, № 7-8. С. 7-9.; Кудинова, Л.В.
Автор-текст-аудитория: проблемы диалога в публицистике [Электронный ресурс]: автореф. дис. канд. филол.
наук: 10.01.10 .М.: РГБ, 2009.; Лазутина, Г. В. Интерактивная журналистика как сотворчество [Текст] / Г.В.
Лазутина // Журналистика в 2009 году: трансформация систем СМИ в современном мире. Сб. мат-лов
Междунар. научно-пр. конф. М.: Фак-т жур-ки МГУ им. М.В. Ломоносова, 2010. С. 28-29; Шостак, М.И.
Журналист-коммуникатор. К проблеме воздействия выступлений / М.И. Шостак // Современная пресса:
теория и опыт исследования [Текст] / Под ред. Л.Л. Реснянской, Т.И. Фроловой. М.: ВК, 2007. С. 282-298;
Щелкунова, Е.С. Публицистический текст в системе массовой коммуникации: специфика и функционирование
[Электронный ресурс]: автореф. дис. канд. филол. наук : 10.01.10. М.: РГБ, 2005.
10
33
Между автором публицистического текста и его читателем постепенно
намечается диалоговый двусторонний контакт, который является именно
двусторонним, даже несмотря на возможную пассивность реципиента. Если
адресат после прочтения текста остается внешне бездеятельным и
безучастным, не настроен демонстрировать свою реакцию на текст, то
реакция, несмотря на это, имеет место, но является неочевидной, то есть
отсутствуют ее внешние проявления. Все же любые движения мысли и
адресанта (при написании и передаче текста), и адресата (в момент
прочтения
и
осмысления)
устанавливается уже
включены
в
диалог.
То
есть
диалог
там, где осуществляются процесс адекватного
донесения информации и процесс ознакомления с ней. Каждая сторона в
таком
случае
находится
в
связи
с
противоположной
посредством
циркулирующего между ними текста. Автор и читатель вовлекаются с
помощью публицистического текста в единое диалоговое пространство, и
между ними устанавливается общая диалоговая атмосфера. Эта атмосфера
является крайне важной и действенной для адекватного ведения диалога, но
стоит учитывать, что она представляет собой одновременно и непостоянное
явление. Атмосфера может быть нарушена, если адресат познакомится с
текстом поверхностно, прочтет лишь его часть, не пожелает воспринять
предложенный публицистический «продукт» целиком и, следовательно,
будет представлять собой недобросовестного и неравноправного соучастника
диалога. Для создания благоприятной и плодотворной диалоговой атмосферы
текст должен содержать широкий спектр диалоговых ресурсов, с помощью
которого автору удастся заинтересовать и удержать внимание читателя.
Диалоговые ресурсы – это ядро публицистического текста, складывающееся
из его содержания, достоверности, эмоциональности, дискуссионности,
актуальности, значимости для большинства.
Диалоговая
атмосфера,
возникающая
в
процессе
восприятия
публицистического текста, провоцирует ряд действий со стороны адресата, а
34
именно
некоторые
-
изменения
его
воспринимающего
сознания.
Публицистический текст способствует «запуску» определенных процессов в
сознании и поведении реципиента, то есть «выступления публицистов
вызывают познавательную, волевую и эмоциональную реакцию» [47, с. 8].
Причем такие реакции могут быть спровоцированы у самых разных
читателей, ведь «публицистика <…> взывает к разуму и чувству гражданина,
какое бы профессиональное, служебное, социально-ролевое положение он ни
занимал» [47, с. 29]. Следуя за логикой рассуждений Л.Е. Кройчика, можно
отнести к таким реакциям: со-общение, со-размышление, со-бытие, соучастие, со-чувствие, со-переживание, со-творчество, со-трудничество, соавторство.
Некоторые теоретики выборочно упоминают приведенные реакции,
иногда называя их «эффектами», возникающими в сознании адресата после
прочтения текста. М.И. Шостак, например, говорит о том, что «”вектор
воздействия” журналиста-коммуникатора во многом зависит от того, сумел
ли автор создать “эффект соразмышления”» [179, с. 288]. О со-размышлении
идет речь в работах разных исследователей. Это можно объяснить тем, что
со-размышление относится к разряду «рассуждающих» умозаключений, то
есть
оно
принадлежит
к
логической,
рациональной
сфере
нашего
воспринимающего сознания (наряду с чувственной, эмоциональной сферой).
И в таком контексте правомерным кажется утверждение Г.В. Колосова о том,
что «публицистика призвана воздействовать, прежде всего, на сознание, а
потом уже на чувства и волю людей. В механизме ее воздействия настроение,
переживания,
впечатления,
хотения,
желания,
эмоции
выполняют
вспомогательную роль, служат дополнительным средством воздействия» [79,
с. 7].
Однако большинство современных исследователей не умаляет роль
таких реакций аудитории, как побуждение к со-творчеству или сопереживанию, хотя Г.В. Колосов называет сферы, связанные с ними,
35
второстепенными. На наш взгляд, только по комплексному «набору»
читательских реакций можно судить о степени воздействия текста на
аудиторию, о его приятии или неприятии, об эффективном диалоге двух
сознаний.
Учитывая
вероятность
схематичный
исключительно
сформировать
диалог.
несколько
Именно
момент
со-размышления,
«сухой»
схематичности
процесс
в
есть
восприятия,
понимании
диалога
сторонился М.М.Бахтин (ведущий разработчик теории диалога) [19],
подробно и основательно разбирая, доказывая сложный процесс его
установления посредством текста.
Реакции или эффекты со-общения, -размышления, -бытия, -участия, чувствия, -переживания, -творчества, -трудничества, -авторства и т.п.
возникают не одномоментно в сознании адресата, но формируются на
протяжении всего процесса чтения текста и особенно по окончании этого
действия. В момент, когда текст прочитан до последней точки, реципиент
получает окончательное, по возможности полное представление о тексте и об
авторе соответственно. И тогда перед читателем складывается панорама
текста, «широкоформатное» его содержание. Стоит уточнить, что если
адресат - личность открытая и активная, настроенная на диалог и
заинтересованная в нем, то такой адресат может обеспечить по возможности
полноценный и широкий спектр со-реакций.
Важное
условие
для
возникновения
продуктивного
диалога
–
«равноправие участвующих в коммуникативном процессе сторон» [86, с. 46],
паритет, который подразумевает здесь «равноправие сторон и право каждой
из них на свою точку зрения» [87, с. 8]. Именно при отсутствии давления на
читателя, при уважении к читателю со стороны автора, при предлагаемом
обстоятельном разговоре рождается желание идти на контакт, разговаривать,
обсуждать, реагировать, а, в конечном счете, и действовать. Привлечь
читателя к тексту помогает и интересная ему информация, которая изложена
в послании. Здесь важно стремление адресанта сообщить реципиенту
36
сведения,
реально
его
интересующие,
а
не
передающие
нулевой
коэффициент информативности. В момент, когда адресат заинтересовался,
когда проснулся интерес к информации, когда его потянуло к тексту, когда
он захотел разобраться, понять, освоить, усвоить, может быть, даже
поспорить, именно тогда начинает создаваться благоприятная атмосфера для
совместного постижения обозначенных в тексте проблем или вопросов, ведь
«энергия любого диалога зависит не только от согласия сторон, сколько от
самого желания высказаться по существующей проблеме» [87, с. 8].
Когда информация интересна, то читатель обращает свое внимание на
личность автора, его авторитет, гражданскую позицию, предыдущие
высказывания.
Если
автор
внушает
доверие
аудитории,
то
текст
основательно закрепляется в сознании читателя, так как имя публициста
будет придавать тексту дополнительный оттенок убедительности. В таком
случае «автор как субъект высказывания интересен сам по себе», ведь за его
именем «стоит биография конкретного человека, его интеллект, его
неповторимые индивидуальные творческие устремления, его специфически
выражаемый в слове угол зрения на происходящее, особенности его письма.
А более широко – его мировоззрение, мировосприятие, мироощущение –
мироотношение» [87, с. 8].
Безызвестный автор может вызвать сомнения у читателя в истинности
изложенных в тексте положений. Неавторитетное имя публициста порой
влечет за собой недоверие со стороны реципиента и способно сделать текст
менее эффективным (даже если этот текст качественный и достоин
внимания).
Такому
автору
сначала
необходимо
закрепиться
на
публицистическом поле, заработать уважение, чтобы потом с легкостью
устанавливать доверительные отношения с читателем и рассчитывать на
продуктивный диалог, каждый раз выходя уже на «проторенную тропу».
Диалоговый потенциал публицистического текста также зависит от
правильно подобранной жанровой формы. Жанр должен отвечать желанию
37
автора вместить определенное послание в заданные рамки, так как
«способность любого публицистического текста стать активным звеном
между адресантом и адресатом (автором и аудиторией) реализуется прежде
всего тогда, когда мысль публициста оказывается “упакованной” в
привлекательную форму» [87, с. 8]. Подбирая наиболее подходящий и
выигрышный для донесения некой идеи жанр, автор уже в определенной
степени заручается интересом аудитории, так как жанр способен помочь
адресанту в реализации его интенций и привлечь внимание читателя. Жанр в
такой ситуации – это конкретная форма для развертывания диалога: для
вступления адресанта в диалог и для ответной реакции адресата.
Если предположить, что авторитетный публицист берется за изложение
какого-либо важного вопроса в тексте, делает это вполне удачно,
заинтересовывает читателя, то последний в процессе «потребления» и
«усвоения» проходит определенный путь: «Позиции аудитории в диалоге –
это движение от “чужого” к “своему”: только “свое”, “чужое” плюс “свое”,
“чужое” как “свое”. Все эти ресурсы тесно связаны между собой и
совокупностью своей активируют внимание аудитории к передаваемому
сообщению» [86, с. 46]. Чтобы произошел этот переход читателя от «чужого»
к «своему», автор использует различные ресурсы воздействия, которые
уместны в рамках выбранного жанра. Эти ресурсы помогают читателю в
процессе освоения текста и позиции публициста. Читатель в этой ситуации
не должен восприниматься как беззащитная жертва, которую коварный автор
пытается обмануть и внушить ему определенные субъективные соображения.
Реципиент, как правило, является личностью с собственной системой
ценностей и принципов в оценке тех или иных событий. И читатель, каждый
раз знакомясь с новым публицистическим текстом, «сверяет» ценности и
позицию автора со своими взглядами, соотносит свои соображения с
мыслями адресанта.
38
Положение реципиента текста в диалоге только на первый взгляд
кажется подневольным и бездейственным. На самом деле в воспринимающем
сознании происходит колоссальная самостоятельная работа (в сфере
рационального и эмоционального одновременно). Читатель с помощью
публицистического текста узнает новые сведения, сравнивает полученную
информацию со своими прошлыми знаниями и опытом, соотносит
информацию с окружающей действительностью и т.д. Каждое последующее
слово в предложенном читателю тексте дает новый импульс для
размышлений, заставляет со-размышлять. При чтении текста происходит
процесс
понимания,
освоения
определенных
сведений.
Через
такое
понимание реципиент суммирует собственные знания с тем, что предложено
в тексте, объединяет это, корректирует и порождает тот самый «освоенный»
продукт в своем сознании. Эффект со-размышления помогает читателю
включиться в информационное поле конкретного публицистического текста
и выработать в пространстве этого поля новые мысли. Момент открытия
нового, привнесения ранее неизвестного всегда является привлекательным
для человеческого сознания, но он одновременно и способствует развитию
мыслительных процессов, усилению логических связей в сознании читателя.
Такие факторы, как со-переживание, со-чувствие, со-участие тоже
оказываются важными в рамках диалогового контакта. Они иллюстрируют
эмоциональные реакции адресата на текст. Об этих факторах уместно
говорить только в том случае, когда адресат доверяет адресанту и готов
проникнуться изложенными идеями, ведь «любой диалог требует внимания к
собеседнику.
Внимание и понимание деталей и подробностей события,
определяющего переживание, является той затекстовой “сцепкой”, которая
делает прочными отношения адресанта и адресата,
побуждает их к
дальнейшему сотрудничеству и сотворчеству: аудитория
“принимает”
публициста и ждет его очередных выступлений» [127, с. 17]. При
соблюдении этих условий можно говорить о наличии эффекта со39
переживания,
который
«возникает
как
результат
действия
цепочки
“узнавание – ассоциирование – повторение”. Понятно, что речь в данном
случае идет не о бессмысленном повторении чужого опыта, а о его переводе
в систему психологически адекватных аналогий по принципу: “чужое как
свое”» [127, с. 17]. То есть реципиент с помощью текста имеет возможность
пережить все то, что изложено в тексте, наглядно все это представить и
«пропустить через себя». Со-переживание неразрывно связано с эффектом
со-чувствия. Говорить о со-чувствии уместно, когда у читателя возникают
какие-либо эмоциональные реакции на текст, он отзывается на написанное,
текст находит отклик в его сознании. Эмоциональные реакции обычно
совпадают с теми реакциями, на которые рассчитывал автор при работе над
текстом. При совпадении как раз и происходит момент унисонного соединства.
Чем больше публицистический текст будоражит сознание читателя,
провоцирует его на различные реакции, тем более запоминающимся, ярким,
интересным и действенным покажется текст, тем более действенными
ресурсами диалога он обладает. При наличии разного рода эмоциональных
реакций можно отметить следующий важный эффект – со-бытие. Со-бытие
имеет место, когда «аудитории предлагается в процессе чтения разделить с
автором
его
эмоциональное
состояние,
спроецировав
собственный
субъективный опыт на опыт создателя материала, попасть, таким образом, в
пространство индивидуально-авторского бытия» [127, с. 14]. Авторское
неповторимое бытие манит к себе сознание читателя, приглашает его
разделить картину действий в тексте, просуществовать вместе на протяжении
всего текста, ознакомиться и проникнуться социально значимыми фактами
или проблемами.
При всех перечисленных эффектах происходит «размыкание смысла»
текста, его расширение, открываются дополнительные ресурсы текста.
Публицистический материал в руках читателя начинает содержать гораздо
40
больше, чем в нем написано. Происходит «подталкивание читателя к
сотворчеству» [179, с. 285]. Эффект со-творчества «возникает не только
тогда, когда читателю, зрителю, слушателю предлагают размышлять вместе с
автором, но и тогда, когда его учат размышлять, обогащая представления о
мире системой эмоциональных рассуждений и описаний» [87, с. 9].
Все основные эффекты, обозначенные нами выше, наталкивают
читателя на самостоятельные умозаключения, формируют в нем привычку
интересоваться, обдумывать, реагировать. Через совместное постижение
определенных сведений, читатель постепенно, от текста к тексту, приучается
мыслить аналитически, вырабатывать собственную точку зрения. Момент
самостоятельности крайне важен при формировании личности, способной
адекватно
оценивать
различные
жизненные
ситуации,
ежедневно
предлагаемые публицистами в виде текстов.
Таким образом, побуждающие ресурсы диалога выявляются на
различных этапах взаимодействия адресанта и адресата посредством текста.
Эти ресурсы заявляют о себе при эффективной работе как сознания
передающего, так и сознания воспринимающего. Проходя сложный процесс
понимания текста и при этом находясь на расстоянии от автора, читатель
вступает
в
диалог
с
публицистом
и
становится
со-авторам
публицистического материала. Такое со-авторство крайне ценно для обеих
сторон, участвующих в публицистическом диалоге.
41
1.4. Диалоговые отношения в условиях социально-политической
нестабильности
Два первых десятилетия ХХ века в России ознаменовались рекордным
количеством колоссальных общественно-политических изменений, которые
не могли не повлиять на сознание массовой аудитории. Пожалуй, сложно
выделить в отечественной истории подобный короткий период, в пределах
которого течение жизни в стране несколько раз подряд меняло бы свое
направление,
и
внутренние
изменения
усугублялись
напряженными
внешними межгосударственными отношениями. Русско-японская война
(1904-1905), революция (1905-1907), Первая мировая война (1914-1918),
Февральская революция и Октябрьский переворот 1917 года, Гражданская
война (1918-1922) – все эти события калейдоскопично сменяли друг друга,
наслаивались
и
увеличивали
степень
хаотичности,
беспорядочности.
Последние годы двух обозначенных десятилетий являются, на наш взгляд,
кульминационными в череде потрясений.
Переворот, произошедший в конце октября 1917 года, представлял
собой пик коренных перемен в России первых двух десятилетий ХХ века,
именно тогда революционный удар окончательно «смешал все карты» в
сознании общества. Революционная волна в феврале, а затем и в октябре
сбила с ног большую часть населения страны, заставила многих усомниться
и разочароваться в коренных преобразованиях, в их действенности и
гуманности. В подобной обстановке возникает огромная потребность в
ориентации в происходящем, в трактовке настоящего, понимании и оценке.
При интенсивных и быстрых изменениях далеко не каждый человек способен
мобилизоваться и адекватно реагировать на окружающие его события,
зачастую лишь спустя
произошедшего.
какое-то
Находясь
в
время приходит верное осознание
условиях
постоянных
общественно-
политических переворотов, человек будто тонет в кипучей массе событий, не
42
успевая при этом глубоко «вдохнуть», порой задыхаясь от удара очередной
волны. В таких условиях, на наш взгляд, встает вопрос о здоровом диалоге, о
возможностях его ведения в целом. Говоря образно, тот самый глубокий и
спокойный «вдох» обеспечивается правильно организованным, грамотным
диалогом. Диалог, установившийся в условиях хаотичных изменений,
помогает понять и проанализировать канву революционных событий. Такой
диалог
способен
организовать
лишь
тот,
кто
неравнодушен
к
происходящему, кто всем сердцем переживает за каждую потерянную
человеческую
жизнь,
за
болезненную
адаптацию
к
очередному
нововведению. Текстовая публицистика в обозначенных условиях как нельзя
лучше подходит на роль координатора, модератора мнений.
Публицистика
чутко
реагирует
на
общественно-политические
изменения, она активизируется в моменты наибольшего напряжения, давая
выход мыслям деятельных личностей в это время. Публицистика – это всегда
информация, реакция, вопрошание, обсуждение происходящих очевидных и
сложноуловимых изменений в жизни общества, страны, а порой и мира в
целом. Именно с ее помощью возможно организовать действенный и
полезный диалог, который состоял бы не из обмена парой скудных реплик (в
качестве реплик здесь мы подразумеваем законченный публицистический
текст), а целого потока вновь и вновь прибывающих мыслей. Такой поток
способствует установлению систематичного диалога - более обстоятельного
и глубокого.
Для выявления непростых диалоговых отношений, сложившихся в
первые десятилетия ХХ века, необходимо учитывать ряд исторических
событий и общественно-политических преобразований, которые имели место
в это время. В 1917 году Россия пережила падение самодержавия и
кардинальную
трансформацию
политического
строя.
Сложные
общественные противоречия, усилившиеся с войной, привели весной 1917
года к буржуазно-демократической революции и отречению Николая II от
43
престола. Властные полномочия взяло на себя Временное правительство [67].
Стоит уточнить, что официально власть стала принадлежать Временному
правительству, однако по факту «правительственное кресло» приходилось
делить с Петроградским Советом, который решительно взял на себя ряд
функций. Поэтому период между Февральским и Октябрьским переворотами
– это время двоевластия, когда в стране действовали два политических
центра. В таких условиях положение властей было достаточно шатким,
характеризовалось политическим противоборством, и право руководить
страной, в итоге, должно было закрепиться за одним из центров.
СМИ, а, следовательно, и публицистика, полностью зависели от вновь и
вновь устанавливающихся в стране правил. За первые два десятилетия ХХ
века смягчалась и ужесточалась цензура, закрывались и возникали газетные и
журнальные издания разной направленности, образовывались и распадались
политические
партии
–
наблюдалось
постоянное
и
непрерывное
беспокойство в общественно-политической жизни страны, «брожение» и
противостояние сил, взглядов, позиций.
Как отмечает Р.П. Овсепян, «с первых дней Февральской революции в
печати России четко обозначились три тенденции. Первую выражала
буржуазная
журналистика. Она считала революцию завершенной и
провозглашала дальнейший конституционный путь развития страны. Но при
этом обходила стороной пути решения самых насущных вопросов,
волновавших массы: о войне, мире, труде, земле. Буржуазная пресса, в том
числе и кадетская, выступала за продолжение войны и совместные действия с
союзниками. Вторая тенденция была связана с деятельностью печати
меньшевиков, эсеров, анархистов - основной части социалистической
журналистики.
Она
призывала
к
сотрудничеству
с
Временным
правительством за предотвращение возможных путей наступления на
демократические
выражала
свободы.
недоверие
Журналистика
большевикам,
44
социалистических
несогласие
с
их
партий
политикой,
преследовавшей цель установления диктатуры пролетариата. Третью
тенденцию выражала большевистская пресса. Она отстаивала идею
перерастания буржуазно-демократической революции в социалистическую,
критиковала социалистические партии за их несогласие с платформой
большевиков,
обвиняла
меньшевиков
и
эсеров
в
примиренчестве,
соглашательстве с Временным правительством» [121].
Каждая из политических сил имела свои периодические издания. После
падения
самодержавия
его
официальный
орган
«Правительственный
вестник» был преобразован в «Вестник Временного правительства» с 5(18)
марта 1917 года. Исследователи утверждают: «Всем своим содержанием
“Вестник” свидетельствовал, что Временное правительство намерено
продолжать прежний курс царизма, особенно во внешней политике» [93].
Центральным изданием кадетов на тот момент являлась газета «Речь».
На ее страницах идейный лидер кадетов П.Н. Милюков активно поддерживал
внешнеполитический курс, выбранный еще до февральской революции, а
именно - «политику территориальных притязаний <…>: захвата Галиции,
польских районов Австрии и Германии, турецкой Армении, а главное
Константинополя, проливов Босфор и Дарданеллы» [93]. «Речь» настойчиво
призывала продолжать войну, во что бы то ни стало. Издание было
положительно настроено по отношению к буржуазной прессе, но гневно
критиковало социалистическую, особенно большевистскую периодику.
Характеризуя
особенности
социалистических
партий
и
изданий
соответственно, И.В. Кузнецов подчеркивает, что «самой многочисленной в
1917 г. была партия эсеров, насчитывавшая в своих рядах свыше 500 тысяч.
Руководящим органом эсеров стала ежедневная политическая и литературная
газета “Дело народа”, выходившая с 15(28) марта как газета Петроградского,
а с 1(14) июля как орган ЦК эсеровской партии. <…> Как и все эсеровские
издания, “Дело народа” выходило под девизом: “В борьбе обретешь ты право
свое!”» [93]. Ведущим публицистом в данной газете был В.М. Чернов,
45
регулярные выступления которого во многом определяли курс «Дела
народа». Позиция этой газеты была непримиримой по отношению к
большевикам. В апреле 1917 года в столице стала выходить газета правого
крыла эсеров – «Воля народа», левые же выпускали «Знамя труда». Партия
эсеров имела широкую сеть изданий в таких крупных городах, как Москва,
Баку, Владивосток и др.
Активную издательскую деятельность весной 1917 года развернули
меньшевики. В общей сложности они выпускали около шестидесяти газет и
журналов. Их центральное издание - «Рабочая газета» - являлась рупором
ведущих лидеров партии. Меньшевики подразделялись на левых (во главе с
Л. Мартовым) и правых (Г.В. Плеханов). Последние выпускали газету
«Единство», переименованную в «Наше единство» с декабря 1917 года обе
группировки меньшевиков находились в ярой оппозиции с большевиками,
критикуя на страницах своих изданий статьи из «Правды».
«Правда», возрожденная 5 марта (после ее закрытия 8 июля 1914),
являлась главным печатным органом большевиков, которые вели самую
активную издательскую деятельность после Февральской революции. Их
активность была подкреплена постановлением «О печати», принятым 27
апреля 1917 года. Согласно постановлению, разрешалось беспрепятственно
выпускать
и
направлений.
распространять
На
тот
момент
печатные
«Правду»
издания
всех
редактировал
политических
В.И.
Ленин,
вернувшийся в начале апреля 1917 года в Петроград. 7 апреля газета
опубликовала
тезисы
Ленина
(«О
задачах
пролетариата
в
данной
революции»), перепечатанные прочими большевистскими изданиями по всей
стране и вызвавшие широкий общественный резонанс. В данной работе
Ленин говорил о логическом и необходимом продолжении революционных
этапов, о передаче власти пролетариату и беднейшим слоям крестьянства.
Тезисы не были одобрены как оппозиционными партиями, так и
некоторыми сотрудниками «Правды». В частности, Л.Б. Каменев выступил
46
на
страницах
ведущей
большевистской
газеты
со
статьей
«Наши
разногласия», в которой предложил расценивать Тезисы как «личное
мнение» Ленина.
Постепенно
усиливалось
недовольство
сложившейся
в
стране
обстановкой. В июне было несколько выступлений в Петрограде и других
городах, проходивших под лозунгами большевиков. В начале июля более
полутысячи рабочих и солдат устроили демонстрации, требуя прекращения
войны, свержения министров, передачи власти Советам. В это же время была
разгромлена редакция «Правды». 7 июля было приказано арестовать Ленина,
вследствие чего он ушел в подполье.
После разгрома «Правды» был нанесен сокрушительный удар и по
большевистской типографии. Это была попытка искоренить большевистский
голос, столь ненавистный Временному правительству. Такие удары
значительно ухудшили положение большевиков и их прессы соответственно.
Вместо «Правды» стала выходить газета «Рабочий и солдат» в Петрограде, в
остальных
городах
закрывающиеся
издания
большевики
ухитрялись
переиздавать под иными названиями. «Голос правды» в Кронштадте
заменился «Пролетарским делом», «Утро правды» в Таллине - «Звездой»,
«Волна» в Гельсинфорсе – «Прибоем», в Царицыне «Борьба» - «Листком
борьбы».
После неудавшейся попытки перехватить инициативу большевики
решают перейти к кардинальным мерам, настраиваясь на вооруженное
восстание и свержение Временного правительства. Последнее, в свою
очередь, 28 августа 1917 года вводит ряд положений, в которых говорилось:
«За непредоставление экземпляров периодических или непериодических
изданий военно-цензурным комиссиям, издатели подвергаются заключению
в тюрьме на время от восьми до одного года и четырех месяцев или аресту от
трех недель до трех месяцев, или денежному взысканию от трехсот до десяти
тысяч рублей» [93]. Что означала эта мера?
47
Временное правительство отказывалось от общественного диалога,
начатого им в феврале-марте. Понятно, что в условиях продолжающейся
войны с тиранией, открывать «второй фронт», дискуссируя с оппозицией,
власть подвергала себя опасности, но другого выхода у нее не было. Страна
устала от войны, патриотические лозунги вроде «Война до победного
конца!» не срабатывали. Военная экономика России с трудом выдерживала
тяготы войны, а сформулировать внятные тезисы, объяснявшие суть внешней
и внутренней политики, власть не смогла.
Единственный способ борьбы с оппозицией – заткнуть ей глотку. Самый
лучший способ в данном случае – цензура.
Задолго до описываемых событий А.Н. Радищев в своем «Путешествии
из Петербурга в Москву» предупреждал: «Если свободно всякому мыслить и
мысли свои объявлять всем беспрекословно, то естественно, что все, что
будет придумано, изобретено, то будет известно; великое будет
истина
велико,
не затмится. Не дерзнут правители народов удалиться от стези
правды и
убоятся, ибо пути их, злость и ухищрение
обнажатся. <…>
Устыдится власть имеющийся употреблять ее на удовлетворение только
своих прихотей» [139, с. 142]. Исторический опыт государства российского
показывает, что власть своих дурных поступков никогда не стеснялась. Так
было и в июле 1917 года.
Жесткие
нормы
душили
периодику
несогласных
с действиями
официального правительства, сжималось поле диалога, возможность ведения
спокойного и размеренного разговора. В подобных условиях приходилось
либо соглашаться, либо говорить урывками, довольствоваться возможностью
разового выступления, за которым обычно следовало закрытие неугодного
издания…
В
результате
принятия
строгих
цензурных
мер
ряд
большевистских изданий закрывается («Пролетарий», «Циня», «Звезда»,
«Рабочий»).
48
Август 1917 года был ознаменован выступлением генерала Л.Г.
Корнилова,
в
основе
которого
лежало
стремление
Верховного
главнокомандующего Русской Армией установить военную диктатуру.
Планы Корнилова не увенчались успехом. Его провал означал поражение
правых.
Социалистические
партии
после
«корниловского
мятежа»
объединяют свои усилия.
Казалось, возникли благоприятные условия для возобновления диалога,
но этого не произошло.
В октябре в Петроград из Выборга нелегально вернулся Ленин и
опубликовал работу «Кризис назрел». Он утверждал: «Все будущее русской
революции поставлено на карту» [101, с. 179]. Временное правительство 23 24 октября предприняло две неудачные попытки разгромить редакцию
большевистской газеты «Рабочий путь» и типографию «Труд». «Рабочий
путь» в эти дни все же издавался и публиковал призывы, обращенные к
рабочим, солдатам и матросам, взять власть в свои руки (с 27 октября газета
вновь стала выходить под названием «Правда»). 25 октября произошел
вооруженный переворот. Ленин в своем обращении «К гражданам России!»
оповестил о падении Временного правительства и о создании Советского
правительства.
Таким
образом,
правительственное
кресло
заняли
большевики.
Переворот происходит не только в политическом устройстве страны, но
и
в
журналистике.
Новому
политическому
строю
была
нужна
соответствующая пресса, которая повсеместно поддерживала бы его
интересы. Стали возникать новые издания. 10 ноября увидела свет «Газета
Временного рабочего и крестьянского правительства». Наряду с этим
проправительственным органом существовали уже знакомые «Известия» и
«Правда». Вскоре была открыта подобного характера газета «Армия и флот
рабочей и крестьянской России». В сложные дни октября 1917 года
продолжалась издательская деятельность буржуазных партий, газетно49
журнальных объединений, которые финансировались за счет крупных
монополий.
Однако после того как вооруженное восстание одержало победу,
Временный революционный комитет отдал распоряжение о закрытии десяти
наиболее авторитетных буржуазных изданий («Копейка», «Речь, «Биржевые
ведомости», «Новое время» и др.). После закрытия этих газет Советское
правительство решило окончательно «задушить» неугодные ему печатные
органы и приняло Декрет о печати 27 октября (9 ноября) 1917 года. В
соответствии с положениями Декрета, буржуазная пресса являлась опасным
оружием в руках врага, которое необходимо было нейтрализовать. В Декрете
оговаривалось, что данная мера по пресечению инакомыслящей печати
является временной и вынужденной. Но, как показала история, отмены этих
жестких мер так и не последовало… Г.В.Жирков в работе «История цензуры
в России XIX-ХХ вв.» напоминает: «На основании Декрета о печати с
октября 1917 г. по июнь 1918 г. были закрыты или прекратили
существование по другим причинам более 470 оппозиционных газет. <…>
Основная часть интеллигенции встретила Декрет о печати негативно. 26
ноября 1917 г. Союз русских писателей выпустил специальную однодневную
“Газету-протест.
В
защиту
свободы
печати”.
Издание
объединило
представителей разных слоев интеллигенции: 3.Н. Гиппиус, Е.И. Замятина,
В.И. Засулич, В.Г. Короленко, Д.С. Мережковского, А.Н. Потресова, Ф.К.
Сологуба, П.А. Сорокина и др. <…> Формой протеста интеллигенции против
большевистского
декрета
стали
однодневные
газеты
“Петроградская
свободная печать”, однодневка Клуба московских писателей, вышедшая в
декабре 1917 г. под лозунгом “Слову – свобода!”, и др.» [70, с. 176].
Для усиления контроля над СМИ Советское правительство приняло
жесткие меры – закрытие буржуазных, меньшевистских, правоэсеровских
газет. 8 (21) ноября 1917 обнародован «Декрет о введении Государственной
монополии на объявления», что лишало неугодные издания источника
50
дохода. Такие меры вызвали недовольство буржуазной прессы, в ответ на
которое правительство создало в январе 1918 года Революционный трибунал
печати. К концу 1918 года издания оппозиционных социалистических партий
практически целиком были уничтожены (в начале года насчитывалось 154
меньшевистских издания, а также издания анархистов, эсеров (левых,
правых), эсеро-меньшевистских. К осени 1918 года их насчитывалось 50, а в
1919 году осталось только три). В то же время проправительственная пресса
крепла день ото дня. К 1918 году выходило около десяти разнотипных
проправительственных изданий.
Революционные события 1917 года стали очередным потрясением для
страны. Началась гражданская война, которая «унесла по подсчетам
современных исследователей от 12 до 15 миллионов жизней. Отечественная
журналистика раскололась на два враждебных лагеря – партийно-советскую
прессу и журналистику белого движения. На территории Советской России к
концу 1918 г. практически не осталось оппозиционных газет и журналов, а в
районах, занятых белой армией, естественно, не выходило легальных
большевистских изданий» [73, с. 126].
Меры пресечения, выбранные правительством, война между гражданами
одного государства и сложившаяся в стране общественно-политическая
обстановка
вызывали
недовольство
у
населения.
Активные,
со-
размышляющие, со-чувствующие судьбе страны представители общества
особенно болезненно переживали революционные потрясения и старались
выразить свое отношение к происходящему, стремились докричаться до
властей, вступить в диалог с властью, обсудить острые проблемы.
Установить диалог в период первых послереволюционных лет было крайне
непростой задачей. Стороны не слушали и не слышали друг друга.
51
1.5.
Жанровые ресурсы диалога
В 1917-1920 годы с оценкой происходящих событий выступало немало
публицистов. В основном это были представители эмиграции, поток которых
заметно вырос после октября 1917 года и в ходе Гражданской войны.
Желающих уехать из России накануне Октябрьской революции и особенно
после нее было немало. Большой процент покидающих Родину составляли
представители интеллигенции, которые находили пристанище в европейских
странах. Исследователи выделяют три так называемые волны русской
эмиграции11 и предлагают определять временные границы следующим
образом: 1918-1939, 1940-1950-е, 1960-1990-е годы. В рамках нашей работы
мы остановимся на публицистике, созданной в России в разгар Октябрьской
революции и после нее.
Приступая к разговору о жанрах публицистики, стоит отметить, что в
работе
мы
опираемся
информационные,
на
аналитические
традиционную
и
их
классификацию:
художественно-публицистические
группы жанров.
Тексты информационной группы характеризуются малым объемом и
несколько сдержанной подачей материала, в них нередко отсутствуют
демонстративная
оценка
и
анализ
описываемой
новости,
события,
происшествия. В текстах информационных жанров зачастую сложно
разглядеть яркие приметы авторского присутствия в тексте. Авторское «Я»,
как правило, еле уловимо, однако его можно обнаружить при внимательном
рассмотрении тех нюансов, которые напрямую зависят от воли автора, его
системы ценностей - заголовка, композиции информационного сообщения,
подбора
экспертов,
комментирующих
происходящее.
Ввиду
таких
См. Михайлов, О.Н. Литература русского Зарубежья [Текст] / О.Н. Михайлов. М.: Просвещение, 1995. 429
с.; Прищепа, В.П. Литература русского зарубежья [Электронный ресурс]: Учебн. пособие / В.П. Прищепа.
Абакан: Изд-во АГПИ, 1994. Режим доступа: http://www.russofile.ru/articles/article_90.php (дата обращения:
01.12.2013).; Смирнова, А.И. Литература русского зарубежья (1920-1990) [Текст] / А.И. Смирнова. М.:
Флинта, 2006. 640 с. и др.
11
52
особенностей мы не будем подробно останавливаться на информационных
жанрах обозначенного периода, так как в них максимально завуалировано.
Тексты,
относящиеся
к
художественно-публицистическим,
демонстрируют присутствие автора в материале и содержат в себе оценки. В
текстах
этой
группы
присутствует
вымысел,
художественная
игра,
изобразительно-выразительные средства. Хотя стоит отметить, что после
Октября 1917 года и особенно в период Гражданской войны многие
выдающиеся
публицисты
работали
публицистистических
жанрах.
В
проправительственных
изданиях
именно
губернских
публиковались
в
художественно-
или
центральных
очерки,
фельетоны,
зарисовки, реже – памфлеты. В художественно-публицистических жанрах в
то время активно работали выдающиеся литераторы-публицисты: А.С.
Серафимович, Д.А. Фурманов, Л.М. Рейснер, Л.С. Сосновский, А.В. Зорич,
М.Е. Кольцов
и др. Так
Серафимович вел собственную рубрику
«Впечатления» в «Правде», где регулярно размещал свои очерки с фронта.
Рейснер работала в жанре очерка в «Известиях», публикуя материалы под
рубрикой «Письма с фронта» и «Письма с Восточного фронта». В подобном
направлении работал и ряд других публицистов.
Третья группа жанров – аналитическая – является наиболее важной и
привлекательной в рамках исследования специфики публицистического
диалога революционной и постреволюционной поры, так как именно в этих
жанрах
есть
художественной
простор
для
маской,
размышлений
обстоятельных
и
оценок,
рассуждений,
неприкрытых
доказательного
анализа, глубокого «вчувствования», точного толкования. И реализация этих
возможностей посредством публицистического текста помогает обеспечить
диалоговое поле для озвучивания и совместного обсуждения проблем,
наладить диалог, сделать каждого ознакомившегося с текстом своим соучастником, со-беседником.
53
Теоретики журналистики и публицистики, придерживающиеся деления
жанров на три группы, предлагают относить к аналитическим отчет,
корреспонденцию, интервью, комментарий, статью, обозрение, эпистолу или
письмо, эссе, исповедь и некоторые другие жанры12. Такой широкий
жанровый спектр охватывает самый разноплановый жизненный материал,
объединенный мощным аналитическим основанием.
В рамках нашего исследования мы используем публицистические
тексты-образцы с ярко выраженным диалоговым наполнением. Такие тексты
содержат:
1. Внутренний диалог. Это та форма диалога, когда диалоговое
пространство является крайне замкнутым. Здесь главное – внутренние
переживания
автора.
Это
своего
рода
диалог-рефлексия,
диалог
в
монологической форме. В рамках такого диалога адресант как отправитель
определенных смысловых посланий изначально совпадает с адресатом, то
есть с получателем;
2. Диалог с конкретной личностью (личностями). Это в первую очередь
разговор с конкретными людьми. В таком случае диалог осуществляется в
большем пространстве, охватывая поле общения двух сознаний. Здесь уже
можно вести речь об адресанте и адресате как об отдельных личностях,
между
которыми
циркулируют
послания.
Такой
диалог
может
осуществляться как в устной, так и в письменной форме. Даже если
активность исходит лишь от одного из участников диалога, то общение все
равно происходит, так как понимание – это уже определенная стадия
диалога. То есть если второй участник диалога получил сообщение, услышал
первого, но не ответил, он все равно вовлечен в диалог, его сознание уже
См. Акопов, А.И. Аналитические жанры публицистики. Письмо. Корреспонденция. Статья [Текст]:
Учебно-метод. пособие для студентов-журналистов / А.И. Акопов. Ростов н/Д.: Изд-во Инст-та массовых
коммуникаций, 1996. 88 с.; Грабельников, А.А. Работа журналиста в прессе [Текст]: Учеб. пособие / А.А.
Грабельников. М.: РИП-холдинг, 2007. 366 с.; Тертычный, А.А. Жанры периодической печати [Текст]: Учеб.
пособие / А.А. Тертычный. М.: Аспект Пресс, 2000. 312 с.; Тертычный, А.А. Аналитическая журналистика
[Текст]: Учеб. пособие для студентов вузов / А.А. Тертычный. М.: Аспект Пресс, 2010. 352 с.; и др.
12
54
обогатилось
определенной
информацией,
и
диалоговый
«пусковой
механизм» начал свою работу.
3. Диалог с миром, Вселенной, космосом. Это самая распространенная
для публицистического диалога форма, так как публицистический текст по
своей природе предназначен для широкой читательской аудитории.
Примечательно, что тексты первой или второй формы диалога могут
переходить на стадию диалога с множеством. Проходя стадию публикации,
они по форме остаются монологическими или замкнутыми между двумя
участниками,
но
одновременно
становятся
доступными
публике
и,
следовательно, включенными в широкое диалоговое поле.
Подбирая тексты под три обозначенные формы диалога, мы старались
выделить наиболее характерные жанры. На наш взгляд, первому типу
диалоговой
формы
(монологическому
диалогу)
соответствует
жанр
дневника13. Дневник сложно отнести к публицистическому жанру, так как он
предполагает личные подневные записи определенного человека, как
правило,
не
рассчитывающего,
что
эти
записи
прочтет
кто-либо
посторонний. Это зачастую «камерный» жанр, глубоко интимный, не
предназначенный для широкой аудитории. Однако дневник может стать
публицистическим, найдя выход из личного пространства автора и
проникнув в пространство иного воспринимающего сознания. Осуществить
этот выход становится возможным посредством обнародования дневника, его
публикации. В публицистике первых революционных лет нас интересуют
дневники тех, кто обладал определенным интеллектуальным потенциалом и
социальным статусом, чьи подневные заметки носили бы признаки ярко
выраженной публицистичности. Стоит отметить, что в 1917-1920 годах
дневники вели многие представители интеллигенции: поэты, писатели,
историки, философы в этот период примеряли на себя роль публицистов. К
ним можно отнести И.А. Бунина, А.А. Блока, М.А. Волошина, З.Н. Гиппиус,
13
О специфике данного жанра мы будем говорить подробнее в следующей главе.
55
М.М. Пришвина, К.И. Чуковского, А.М. Ремизова, М.М. Богословского,
Ю.В. Готье, И.А. Ильина и др.
Вот характерные отрывки из дневника Зинаиды Гиппиус: «17 марта 1918
года, суббота. Кричу / пусть как и во сне безгласно / умирающим французам
и англичанам, расстреливаемому Парижу, да, да, мы что это не только
Франция, но и Россия с него двинулись на вас, это и от русских рук вы
умираете! Мы, умирающие, мы здесь это знаем, это сознаем. Русские руки
вместе с германскими убили Россию, те же русские руки с германскими
кровавей вас, сверху душа трупом России.
<…> Вчера на минуту кольнуло известие о звероподобном разгроме
Михайловского и Тригорского – имений Пушкина. Но ведь уничтожили и
усадьбу Тургенева. Осквернили могилу Льва Толстого. А в Киеве убили 1200
офицеров, у трупов отрубали ноги, унося сапоги. В Ростове убивали детей,
школьников кадетского корпуса, думая, что это и есть, объявленные вне
закона “кадеты”. У России не было истории. И то, что сейчас происходит –
не история. Это забудется как неизвестные зверства неоткрытых племён на
необитаемом острове. Канет. Мы здесь живём сами по себе. Кто цел –
случайно. На улицах вонь. Повсюду лежат неубранные лошади. Каждый день
кого-то расстреливают, “по районным советам…”» [42, с. 361].
Перед нами дневник человека, оказавшегося в безумном мире и себя
воспринимающего на грани безумия. Все переплелось – сводки с Западного
фронта и сводка погоды; разграбление пушкинских усадеб и конец истории,
одиночество и крик-призыв дальним европейцам: спасите и простите!
Дневник любого человека – память переживаний. Переживаний,
кажется, сугубо личных. Но в дневнике Зинаиды Гиппиус отчетливо
угадывается диалог. В дневнике Гиппиус «мы» - «вы» - это нить, что
связывает ее – миры, ее – сознание – Россию и Запад. За пределами этих
миров – хаос, разруха души, смрад существования. «Каждый день
расстреливают кого-то», - пишет Гиппиус. Убийство уже всего-навсего –
56
бытовая деталь. Не важно, кого убили. Мы – «случайно живы» [42, с. 361].
Дневник – память времени.
«Нынче оттепель. Вонь всюду. Лошади всюду лежат неубранные», - с
горечью замечает поэтесса [42, с. 361]. В середине 1950-х годов для граждан
Советского Союза понятие «оттепель» означало смену времен: на смену
сталинизму, кажется, приходит потепление. В 1918 году «оттепель» означала
другое – гниение оттаявших трупов.
Дневник всегда – сохраненные ощущения эпохи.
Столь же интересен и дневник Ивана Алексеевича Бунина «Окаянные
дни». Бунин критично и нередко желчно описывает сложную панораму
октябрьских последствий (январь 1918 – июнь 1919). По утверждению Н.С.
Валгиной, «индивидуальность проявляется в использовании оценочных,
эмоционально окрашенных и экспрессивных речевых средств» [30, с. 179].
«Окаянные дни» представляют собой протест против изменений,
которые происходят в России. Это яркий пример того, как нежелание автора
вести какой бы то ни было диалог с современными властями все же
трансформируется в диалоговую форму. Такая особенность «Окаянных
дней» дает дополнительный повод для размышлений о публицистической
природе дневниковых записей. Бунин, категорически не принимающий
Советской России, сначала отказывается от дискуссии с властью и покидает
страну, но потом все же выйдет на диалог, который продолжится до самой
смерти писателя.
«Окаянные дни», строго говоря, не дневник, своеобразные заметки, как
говорят в таких случаях специалисты, «готовые к массовому употреблению».
Это своеобразная рабочая тетрадь писателя, которая зафиксировала в виде
отдельных набросков впечатления Ивана Бунина, наблюдения писателя в
противоречивый период с января 1918 по июнь 1919 годов.
Вторую форму диалога (диалог с конкретной личностью) можно увидеть
в рамках жанра письма. Письмо, имеющее конкретных отправителя и
57
получателя,
является
«курьером»
определенной
информации
между
участниками переписки. Оно способствует циркуляции неких сведений
между двумя сознаниями и установлению диалогового пространства,
налаживанию диалога между ними. Нас интересуют письма, созданные
активными, образованными, авторитетными личностями и адресованные
представителям власти. Написать подобное письмо с обращением лично к
какому-либо лицу, наделенному властными полномочиями, решится далеко
не каждый. Если дневник можно было создавать параллельно со сложной
переломной эпохой, не обнародовать его, утаить и выдать спустя десятилетия
на суд публики уже в мирное время, то письмо нет смысла писать «в стол»,
на него нужно было решиться, послать и ждать реакции, понимая, что
реакция, скорее всего, будет незамедлительной, и что пострадать от такого
послания может в первую очередь сам адресант. Чем более острым и
раздражительным являлось письмо для адресата, тем меньше была
вероятность получить подробный и обстоятельный ответ, настроить
властного адресата на диалог.
В сложные 1917-1920 годы писать письмо представителю власти с
предложением разобраться и ответить за последствия кровавых потрясений
было равносильно добровольному вхождению в клетку ко льву. Написать же
серию писем, вновь и вновь «выполняя трюк со львом», было под силу
единицам. Для такого смелого шага нужно было обладать непререкаемым
авторитетом в обществе, заручиться поддержкой широких масс, уметь
доказательно и убедительно выстраивать линию своего выступления.
Всеми этими качествами в революционное и постреволюционное время
обладал Владимир Галактионович Короленко – выдающийся публицист,
народный защитник и адвокат, не раз демонстрировавший свои ораторские,
аналитические и заступнические способности. В постреволюционный период
он пишет шесть писем к наркому просвещения Анатолию Васильевичу
Луначарскому с настойчивым предложением обсудить происходящие
58
перемены в стране, жестокие меры наказания, применимые к населению,
вседозволенность ЧК и ряд других актуальных и «неудобных» для
наркомпроса вопросов 14.
Дополнить ряд публицистических обращений к властьпредержащим
можно письмами А.А. Богданова к наркомпросу А.В. Луначарскому (19
ноября 1917); большевистскому политическому деятелю и философу Н.И.
Бухарину (послано Богдановым из Лондона 10 декабря 1921); деятелю
компартии Е.М. Ярославскому (19 декабря 1923). В посланиях Богданов
объясняет свое видение происходящих в стране процессов, он по большей
части старается прояснить и скорректировать у окружающих понимание его
теории, небрежно названной Ярославским «богдановщиной». В письмах
Богданова сложно выделить животрепещущие общественно-политические
темы в качестве ведущих, он в основном озабочен прояснением своих
ученых идей.
Повышенный интерес к письму как возможности обратиться к
представителям власти заметен в период после смерти Ленина в 1924 году.
Согласно замечаниям Е.В. Суровцевой в работе «Жанр “письма вождю” в
тоталитарную эпоху (1920-е - 50-е годы)», «одной из “дальних”, но
фундаментальных
причин
возникновения
обширного
круга
писем
представителей творческой интеллигенции “вождям” является, конечно,
политика партии и правительства новой России и далее СССР в области
литературы и искусства: огосударствление, идеологическая унификация,
навязывание единого творческого метода, репрессии по отношению к
инакомыслящим и “инакопишущим”. Основные положения этой политики
Может возникнуть вопрос, по адресу ли обращался Короленко со столь острыми проблемами и от того ли
человека просил ответа, ведь наркомпрос заведовал по большей части культурной сферой жизни страны. Но
есть письменные свидетельства того, что письма Короленко попадали в руки самому Ленину и,
следовательно, должны были вызвать резонанс в новом правительстве (См. Дмитриев, С.Н. Комментарии
[Текст] / С.Н.Дмитриев // Короленко, В.Г. «Была бы жива Россия!»: Неизвестная публицистика. 1917-1921
гг. / Сост., предисл., коммент. С.Н. Дмитриева. М.: Аграф, 2002. С. 407-408.). Луначарский же в этой
ситуации отчасти выполнял роль «продвиженца» этих посланий, он способствовал их донесению до
большевиков. Подробнее на моменте прочтения писем Луначарским и Лениным мы будем останавливаться
в последующих параграфах.
14
59
были достаточно жестко декларированы уже в первых документах
большевистского правительства, однако в сталинскую эпоху они развились
до гипертрофированных форм, до тотального контроля государства над
литературой и искусством» [153]. Здесь можно назвать письма М.А.
Булгакова правительству СССР 28 марта 1930, Сталину 30 мая 1931 и
несколько подобных писем в последующие годы; Е.И. Замятина в июне 1931;
Ф.Ф. Раскольникова И.В. Сталину в 1939; М.М. Зощенко в 1940-х годах и
некоторых
других
представителей
того
времени
–
интеллигенции,
испытавшей на себе гонения и жесткие преследования. Начавшиеся после
1929 года организованные репрессии против инакомыслящих и непокорных
писателей, и как следствие, обилие писем-жалоб, писем-личных просьб
выходит за временные рамки нашего исследования.
Третьей форме диалога (диалогу с множеством, диалогу с широкой
аудиторией) может соответствовать текст в каком-либо аналитическом
жанре, предназначенном для массового читателя. Здесь нам в первую
очередь важен факт своевременной публикации в широкодоступном издании,
при этом серийность текста была бы его дополнительным ярким качеством,
служила бы максимальной убедительности и «настойчивости» текстов. Под
такие характеристики подходит цикл материалов «Несвоевременные мысли.
Заметки о революции и культуре» Алексея Максимовича Горького,
выходивший на протяжении 1917-1918 годов в редактируемой им газете
«Новая жизнь». Всего за этот период Горький написал около 80
«несвоевременных» текстов, что является значительным преимуществом его
цикла по сравнению с единичными выступлениями других публицистов той
поры. Единичные выступления, разовые материалы-выпады на фоне
убедительных и главное – регулярных горьковских «мыслей» рискуют
смотреться несколько блекло при анализе в нашей работе. Поэтому к
горьковским выступлениям сложно подобрать какие-либо аналогичные
тексты-циклы, созданные в 1917-1920 годы.
60
У Горького был особый литературный и политический статус, он
занимал
должность
редактора
периодического
издания,
пользовался
уважением читателей и товарищей по перу. Горькому удавалось спасать
газету, наполненную его протестующей публицистикой, до 1918 года.
Можно вспомнить тексты, аналогичные «Несвоевременным мыслям».
Так, например, писателем-публицистом Е.И. Замятиным в период с 1918 по
1920 годы в горьковской социал-демократической «Новой жизни» и
левоэсеровском «Деле народа» В.М. Чернова было опубликовано немало
остро политических статей. К их числу относятся такие тексты 1918 года, как
«Елизавета Английская», «Презентисты», «Скифы ли?», «Домашние и
дикие»; 1919 года – «О служебном искусстве», «О лакеях», «О равномерном
распределении»,
ассенизатор»,
«Они
правы»,
«Последняя
«Бунт
страница»,
капиталистов»,
«Беседы
«Великий
еретика»,
«Завтра»;
опубликованные в 1921 году «Я боюсь», «Рай», «Пора».
В названных материалах Замятин критикует новое правительство,
преступившее собственные идеалы, растоптавшее всякую свободу; помимо
политической
направленности
статьи
содержат
в
себе
проблемы
современного искусства и литературы, обладают некоторым философским
подтекстом. Правда, данные публикации не являются циклом, объединенным
общим направлением, пафосом, главной руководящей идеей. Это отдельные
выступления публициста по актуальным вопросам современности. Схожесть
улавливается лишь в позиции авторов и их способности регулярно
появляться на газетной трибуне. При этом стоит отметить, что Замятин
старался несколько себя обезопасить, подписываясь псевдонимом «Мих.
Платонов», Горький же своего имени не скрывал.
В качестве еще одного примера можно привести работы М.А.
Волошина. В период с 1917 по 1920 годы поэт Волошин создавал
публицистические
статьи,
посвященные
теме
революции
и
ее
разрушительных последствий: «Заметки 1917 года» (впервые опубликованы
61
в 1989), «О цареубийстве» (лето 1918, впервые опубликована в 1990),
«Поэзия и революция» (написана и опубликована в 1919), «Соломонов суд»
(сентябрь-октябрь 1919, опубликована в 1990), «Русская революция и
грядущее единодержавие» (1919, опубликована в 1990), «Россия распятая»
(17 мая 1920, опубликована в 1990).
Выступления Волошина также не являются циклом, хотя и дают
представление о позиции поэта в сложившейся в стране обстановке. Следует
отметить, что эти статьи, к сожалению, не были опубликованы вовремя.
Широкая читательская аудитория познакомилась с ними лишь в 1989-1990-е
годы, когда в литературный обиход вошли так называемые «возвращенные»
тексты. Отсюда – у текстов Горького и Волошина разный резонансный фон.
Диалоговые ресурсы, содержащиеся в каждом публицистическом тексте,
по-разному реализуются в конкретных жанровых формах. Жанр, как
известно, рассчитан на определенного читателя или круг читателей и на их
восприятие. У каждой жанровой формы существуют свои инструменты
анализа.
Трем формам диалога соответствует разная степень рефлексии
воспринимающего сознания. И все три формы могут достигнуть широкой
аудитории посредством публикации публицистического материала. Степень
«диалоговости» публицистического текста зависит как от выбранного жанра,
так и от конкретно-исторической обстановки, в которой работал автор.
62
Выводы по первой главе
1.
Диалог - категория универсальная и многоплановая. Актуальность и
значимость диалога в жизни общества подчеркивают теоретики различных
областей знаний на протяжении всего развития человеческой мысли.
Межличностное
общение,
взаимодействие
между
ветвями
власти,
социальными институтами, гуманитарная сфера, философская мысль не
обходятся без учета специфики диалоговых отношений. Качество любых
коммуникативных действий во многом зависят от того, насколько подробно
и глубоко изучена природа диалога.
2.
Диалог, являясь неотъемлемой частью публицистики, чаще всего
реализуется
на
страницах
публицистического
текста.
Такой
текст
способствует установлению прочных связей между адресантом и адресатом
(автором и читателем соответственно). В процессе ведения диалога
публицист обязан не только максимально точно доносить информацию до
аудитории, но и оказывать положительное влияние на последнюю,
способствовать выработке у аудитории собственных умозаключений.
3.
Монолог - понятие, по значению противопоставляемое диалогу, - при
внимательном
направленности.
рассмотрении
Так
несет
в
монологический
себе
приметы
диалоговой
текст
воспринимается
как
адресованный автором самому себе, но при этом монологический текст
может быть наполнен диалоговыми ресурсами, рассчитанными на стороннее
воспринимающее сознание.
4.
В качественном публицистическом тексте обнаруживается незримое
присутствие «нададресата», который служит определенной шкалой норм и
ценностей, с которой считается автор.
5.
В процессе публицистического диалога посредством текста у читателя
формируется ряд ответных реакций: со-общение, со-размышление, со-бытие,
со-участие, со-чувствие, со-переживание, со-трудничество и т.п.
63
6.
Эффективность публицистического текста во многом зависит от
правильно подобранного жанра. Жанр – это форма для развертывания
диалога, в которой должна быть максимально раскрыта идея автора.
7.
Публицистика становится особенно востребованной в условиях
общественно-политической
убедительный
нестабильности,
публицистический
текст
когда
помогает
экспрессивный
и
сориентироваться
в
калейдоскопично сменяющихся событиях. Такая обстановка складывается,
например,
во
время
митингов,
гражданских
войн,
революционных
переворотов и т.п. Ярким примером может служить Октябрьская революция
1917 года (кульминационное событие в череде общественно-политических
потрясений
первых
десятилетий
ХХ
века)
и
соответствующие
публицистические жанры.
8.
Среди текстов, сконцентрированных вокруг октябрьского переворота
1917 года, особое место занимают материалы ведущих публицистов той
поры. «Окаянные дни» И.А. Бунина, «Письма к Луначарскому» В.Г.
Короленко и «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре»
А.М. Горького представляют собой примеры возможных диалоговых форм,
реализованных в письменном виде. Дневник Бунина представляет собой
монолог, переходящий в диалог; письма Короленко – общение между
конкретными адресантом и адресатом; комментарии Горького – диалог
публициста с широкой читательской аудиторией.
64
ГЛАВА II. РЕСУРСЫ ДИАЛОГА В ОТЕЧЕСТВЕННОЙ
ПУБЛИЦИСТИКЕ 1917-1920 ГГ.
2.1. «Окаянные дни» И.А. Бунина: от монологического текста к
диалогическому
2.1.1. Специфика дневника как жанра публицистики
Традиционно дневник понимается как подневные записи автора о
текущих событиях, связанных с его личной жизнью или окружающей
действительностью. Жанр дневника получил распространение с конца XIII
века. Его особенности достаточно подробно исследованы отечественными
литературоведами15. Литературоведов, как правило, интересуют дневники
активных общественных деятелей, представителей искусства, зачастую это
подневные записи писателей и поэтов (так называемые дневники писателя).
Их записи содержат информацию, позволяющую понять специфику
внутреннего мира художника, историю его творческих записей, характер
взаимоотношений с окружающим миром. Автор такого рода дневников
зачастую обращается к самоанализу, что позволяет проследить его
собственное духовное становление, его духовно-нравственную эволюцию,
выявить этапы его саморазвития.
Таковы, в частности, дневники Л.Н. Толстого. Второй вариант –
дневниковые записи для памяти, зачастую фиксирующие хронологию дня,
содержащие рабочие пометки и т.д. Третья форма дневника – вариант
записной книжки, включающей в себя наброски, этюды, отдельные эпизоды
и фразы, которые автору могут пригодиться впоследствии. Различают также
литературную стилизацию под дневник (Дневник Печорина в «Герое нашего
Егоров, О.Г. Русский литературный дневник XIX века. История и теория жанра: Исследование [Текст] /
О.Г. Егоров. М.: Флинта: Наука, 2003. 280 с.; Боброва, О.Б. Дневник К.И. Чуковского в историколитературном контексте [Текст]: автореф. дис. канд. филол. наук: 10.01.01 / О.Б. Боброва. Волгоград, 2007.
24 с.; Пивоварова, Л.М. Дневник как литературная форма [Текст] / Л.М. Пивоварова // Ученые записки
Казанского гос. ун-та. Сер. Гуманитарные науки, Т. 149, кн. 2. Казань: Типография Казан-го ун-та. 2007. С.
144-151; Федотова, В.В. Поэтика дневниковой прозы И.А. Бунина [Текст]: автореф. дис. канд. филол. наук:
10.01.01 / В.В.Федотова. Казань, 2010. 18 с.
15
65
времени» М.Ю. Лермонтова). Существует, наконец, особая форма дневника –
«Дневник писателя». Данная форма организации жизненного материала была
блестяще использована Ф.М. Достоевским в одноименном тексте.
В теории публицистики дневник как жанр не вполне изучен.
Большинство исследователей, выстраивая различные жанровые системы,
предпочитают не включать дневник в систему возможных публицистических
жанров и, как правило, игнорируют его либо касаются вскользь16, причисляя
дневник к разряду эпистолярных жанров литературы.
Между тем можно говорить о дневнике как о публицистическом жанре.
Если исходить из понимания публицистического жанра как способа
организации жизненного материала, обладающего рядом устойчивых
признаков и выявляющего в эстетически организованной форме отношение
автора к реальной действительности, то можно определить у дневника
специфику всех его природообразующих признаков.
На предметном уровне дневник представляет собой исследование
событий и фактов, к которым автор причастен или проявляет очевидный
интерес как к стимуляторам его личностного отношения к окружающему
миру. Иными словами, на предметном уровне дневник демонстративно
активизирует взаимоотношение его автора с окружающим миром.
На функциональном уровне первостепенная
задача дневника
–
зафиксировать закономерности авторской рефлексии по отношению к
окружающей среде и к собственным переживаниям; наметить взаимосвязь
между объективно существующей реальностью и субъективной реакцией на
процессы личности по отношению к данной реальности.
См. Лазутина, Г.В., Распопова, С.С. Жанры журналистского творчества [Текст]: Учеб. пособие / Г.В.
Лазутина, С.С. Распопова. М.: Аспект Пресс, 2011. 320 с.; Тертычный, А.А. Жанры периодической печати
[Текст] / А.А. Тертычный. М.: Аспект Пресс, 2000. 320 с., Дускаева, Л.Р. Диалогическая природа газетных
жанров [Электронный ресурс]: Дисс. ... канд. филол. наук: 10.01.10. М.: РГБ, 2004.; Черникова, Е.В. Основы
творческой деятельности журналиста [Текст] / Е.В. Черникова. М.: Гардарики, 2005. 287 с.
16
66
Дневник как публицистический жанр помогает автору и аудитории
постичь закономерности развития тех процессов, о которых размышляет
публицист.
На
уровне
метода
исследования
дневник
представляет
собой
повременной анализ происходящего, прежде всего, в соотнесенности
объективной реальности и субъективного ее восприятия. При этом именно
авторская фиксация является главным предметом изучения автора (на уровне
самоконтроля и самоорганизации взаимоотношений с миром).
На уровне созерцания – дневник как публицистический жанр
представляет собой текст, в основе которого лежит наблюдение личности за
происходящим, в ходе которого автор, опираясь на оказывающийся в поле
его внимания материал, вырабатывает собственную концепцию мира.
Специфика дневниковых записей заключается в том, что автор, как
правило,
не
ведет
осознанный
поиск
и
отбор
фактов
реальной
действительности, а исследует то, что оказывается в пространстве его
интересов.
Записи в дневнике образовываются в значительной степени спонтанно,
по
мере
формирования
у
публициста
индивидуально-неповторимой
концепции мира.
По своей форме дневник представляет собой повествование от первого
лица, то есть некий демонстративно организованный письменный диалог,
рассчитанный на определенную реакцию аудитории (хотя бы в отдаленном
будущем).
Дневник – это презентация личности, что делает высказывания автора
всегда субъективными. Успех этой презентации во многом зависит от
искренности пишущего. Один из самых существенных признаков дневника –
его документализм.
Последовательная хронологичность, «датирование записей превращает
дневник в свидетельство, что, в свою очередь, предполагает определенный
67
отбор фактов. Дневник фиксирует не просто мысли, но и взаимосвязь
реальных событий во времени» [174, с. 66]. День ото дня, таким образом,
автор дневника набирает богатый документальный материал, выстраивая его
в череду последовательно сменяющих друг друга фактов. Временно́е деление
текста придает дневнику эффект некоторой фрагментарности, но при этом в
целом записи воспринимаются как вполне связанные между собой.
Дискретичность
объясняется
субъектно-объектного
самим
ритмом
жизни
повествования
автора:
каждый
в
дневнике
новый
эпизод,
воспроизведенный в очередной дневниковой записи, является составной
частью единой жизненной линии, зафиксированной в тексте.
Документальная основа дневника порождает споры о его мемуарном
характере. А.Г. Тартаковский настаивает на принадлежности дневников к
мемуарной прозе [156]. Но мемуары, как правило, не претендуют на
пространственно-временную точность повествования. О разнице мемуаров и
дневников говорит В.Д. Оскоцкий в работе «Дневник как правда»:
«исторический кругозор дневника ограничен горизонтом настоящего, тогда
как глубина историзма мемуаров измеряется соотнесением их с прошлым,
ставшим или становящимся историей» [123, с. 5].
М.В. Нечкина тоже является сторонницей разведения дневниковых и
мемуарных
текстов
и
высказывается
по
этому
поводу
достаточно
категорично: «Дневник, как правило, является более ценным источником,
нежели мемуары» [119, с. 67]. Среди теоретиков литературы находятся
исследователи, которые указывают на сложное и пограничное положение
дневника, называют его промежуточным жанром, то есть не сугубо
литературным [42]. Мы склонны придерживаться разделения дневников и
мемуаристики, хотя их изначальное природное родство в некоторой степени
улавливается.
М.Г. Чулюкина, являясь одним из самых активных современных
разработчиков теории дневника, вписывает его в систему публицистических
68
жанров и замечает, что «когда-то дневниковые записи служили лишь
средством сохранения информации для их автора. Но со временем, в конце
XVIII, начале XIX века, благодаря возможности быть опубликованным,
дневник становится доступным читающей публике, перестает быть частным
делом его создателя. Этот период можно считать началом зарождения
дневниковой формы публицистики. <…> В авторском и читательском
сознании постепенно менялись представления о дневнике как о средстве
подневных
автобиографических
записей
до
понимания
его
как
публицистической формы высказывания. Поэтому жанровые изменения,
связанные с изменением читательского и авторского представления о
функциях дневника, проявлялись в первую очередь в содержании дневников,
которое все более насыщалось общественно важными фактами, оценками»
[176, с. 65-66].
Итак, можно согласиться со следующим определением дневника как
публицистического жанра: дневник – публицистический жанр, выявляющий
демонстративно субъективное отношение автора к рассматриваемым
событиям,
зафиксированных
в
форме
повременных
записей
и
воспроизводящих переживания автора в момент создания текста.
Существенные природообразующие признаки дневника:
1). Персонализм – закрепление текста за биографическим автором как
конкретным исторически достоверным субъектом высказывания.
2). Жесткая привязанность авторского высказывания ко времени
повествования.
3). Интонационная сокровенность повествования.
4). Апокрифичность – дневник документально отражает не сам факт, а
отношение пишущего к этому факту.
5). Исповедальность – диалог автора с окружающим его миром.
69
6). Сакральность – дневник пишется, прежде всего, для себя, он
сокровенен в глазах пищущего, хотя подразумевается, что может быть
прочитан при определенных обстоятельствах другими людьми.
С одной стороны, мы попытались отделить дневник от мемуаров, но с
другой стороны, стоит отметить признаки его родства с публицистическими
жанрами в целом. Их связывают «сущностные признаки по предмету
(актуальная социальная действительность), по функциям (историческая,
ценностно-идеологическая, коммуникативная, эстетическая) и способам
(фактографические, аналитические и наглядно-образные) отображения
действительности. Это роднит дневник <…> прежде всего с такими жанрами,
как эссе, очерк, репортаж» [174, с. 11]. От эссе, очерка и репортажа в дневник
могут перейти такие их особенности, как размышление, описательность и
динамичность соответственно. Жанр дневника дает широкий простор для
повествования.
Публицист
имеет
право
обдумывать,
сопоставлять,
вспоминать, эмоционально реагировать на увиденное и выстраивать любые
наглядные описания, любой повествовательный ряд.
Столь широкий круг возможностей автора обеспечивает жанру дневника
композиционную свободу. Нет строгих правил и ограничений в построении
текста. Текст дневника зависит от фактов, которые автор посчитал нужным
упомянуть. И эти факты влияют на форму и композицию данного жанра.
Порой автор может оставить запись, состоящую из пары слов, на следующий
же день он зафиксирует сразу несколько событий и соответствующих
замечаний к ним, что займет значительную площадь дневника. В дневнике
автор не является хозяином завтрашнего дня, не может решить, какой новый
поворот событий произойдет. На стилистику дневника может влиять
мировоззрение
и
мировосприятие
автора,
его
система
ценностей,
гражданская позиция, условия его жизни. Значит, и источником информации
может служить любой (важный, по мнению автора) материал. Публицист
опирается как на собственные наблюдения, так и на информацию,
70
поступающую от сторонних лиц и источников (сообщения в СМИ, разговор
со знакомым, случайно услышанные реплики и т.д.).
Ощущение свободы в изложении и выборе вспомогательных средств
порождает такую характерную черту дневника, как исповедальность. Автор
пишет текст максимально откровенно и честно, создавая в дневнике свое
обособленное, интимное, замкнутое пространство. Исповедальность, таким
образом, работает на усиление достоверности дневника. В замкнутом
дневниковом пространстве автор предполагает возможное присутствие иного
сознания, то есть читателя, хотя дневник обычно задумывается и ведется для
себя, это глубоко личный текст, который, как правило, не предназначен для
опубликования. Однако эти правила иногда меняются. Особенно тогда, когда
автором
дневника
является
человек,
чьи
взгляды
представляют
общественный интерес. Повествование от лица компетентного и достойного
уважения воспринимается с большей степенью доверия и интересом. Такого
рода дневники, как правило, вызывают интерес у читателя: «Благодаря
возможности
читающей
быть
опубликованным,
аудитории,
перестает
дневник
быть
становится
частным
целым
доступным
автора,
что
способствует эволюции дневникового жанра. Всевозможные записи “по ходу
событий” становятся компонентом исторического сознания общества» [175,
с. 98].
В контексте такого понимания природы дневника и его автора остро
встает вопрос о диалогичности данного текста, о подразумевании адресата.
Дневник является фактом, определяющим состояние социокультурного
процесса, сохраняя для истории не только события, но и отношения к ним
отдельных людей.
Дневник – это одна их самых закрытых, интимных форм организации
мыслей автора, внешне это монологический текст, где повествование ведется
от первого лица. Это своеобразный самоотчет автора. Автор дневника не
просто сообщает адресату определенную информацию, он невольно
71
«проговаривается», сам становясь адресатом и одновременно адресантом для
аудитории в настоящем и в будущем времени. Дневниковые записи
воспринимаются как сделанные автором для себя, то есть коммуникативный
посыл от адресанта замыкается на нем же, подобно умело запущенному
бумерангу. Создается впечатление, что адресант является одновременно и
адресантом-создателем собственного текста, и адресатом-читателем. При
этом может показаться, что отсутствует движение текста от сознания автора
к сознанию реципиента. Но если учитывать положение о том, что
«реальность языка – это не изолированное единичное монологическое
высказывание, а взаимодействие по крайней мере двух высказываний, т.е.
диалог» [34, с. 114-115], то можно говорить о диалоговой природе
человеческого мышления.
Как утверждает современный лингвист В.З. Демьянков, «диалог – не
только внешняя оболочка человеческого способа рассуждения, но и сама
суть, само организующее начало этого рассуждения» [54, с. 14]. Согласно
точному замечанию Г.В. Колшанского, «любой текст, в том числе и
монологический, надо рассматривать как двусторонний, то есть текст,
обращенный к определенному адресату, даже если в качестве адресата и
выступает сам говорящий субъект» [80, с. 173].
Аналогичную позицию в защиту наличия потенциального адресата у
дневника занимает М.Г. Чулюкина, справедливо утверждая, что «первым
адресатом дневника является сам автор», однако «всякий автор любого
дневника предполагает или рассчитывает на читателя» [176, с. 70]. Таким
образом, «дневник по своему характеру изначально диалогичен» [176, с. 70]
и представляет собой сложный механизм условного психологического
разделения автора на пишущего и воспринимающего. Монологичность
дневника нарушается еще и фактом его публикации. Любой автор дневника,
«как бы он ни старался скрыть свою “интимную тетрадь” от окружающих,
рискует быть прочитанным. Этот риск всегда присутствует, и автор
72
осознанно продолжает его вести, вопреки всему. И потому, всякий автор
любого дневника предполагает или рассчитывает на читателя, а когда речь
идет о дневнике, предназначенном для печати, и речи быть не может об
интимности и камерности жанра» [176, с. 70].
Дневник, попав в руки читателю, становится приглашением для этого
читателя к общению, со-размышлению, со-чувствию, со-участию. При
наличии двух сознаний (передающего и воспринимающего) и определенного
информационного продукта, циркулирующего между ними, образуется почва
для диалога. Причем, исходя из позиции М.М. Бахтина, любой текст
обладает антиэнтропичностью, диалог может возникнуть как между
современниками посредством текста, так и между разными поколениями. В
таком случае автор-создатель дневника отправляет свой текст в бесконечное
читательское пространство, и каждый, кто впоследствии знакомится с
данным дневником (спустя месяц – год – десятилетия - века), вступает в
дистанционный диалог с публицистом.
В контексте такого понимания природы публицистического дневника
заметна его нацеленность на чужое читательское сознание, его формальная
монологичность и
внутренние диалоговые
ресурсы,
ждущие своего
раскрытия и понимания.
В рамках нашего исследования важно отметить те аналитические
методы, к которым прибегает публицист в процессе ведения дневника. К
таким методам исследователи относят: «метод ретроспекции; метод
доказательного
рассуждения;
метод
оценочного
анализа;
метод
прогностического анализа» [176, с. 78]. Все они фиксируют авторскую
аналитическую работу, хотя публицист мог и не ставить перед собой задачу
заниматься анализом своего внутреннего мира и внешних событий. Желание
анализировать – это естественная потребность зрелого сознания, которым
обладают авторы социально значимых дневников.
73
Метод ретроспекции реализуется в дневнике при обращении автора к
прошлому, когда в его сознании возникают какие-либо воспоминания. В этот
момент
может
происходить
переосмысление
отдельных
событий,
формироваться новый взгляд на уже известные автору факты. Этот метод
помогает наслаивать на настоящее отдельные элементы из прошлого. Таким
образом происходит выгодное совмещение двух временных пластов, что
значительно обогащает дневник и углубляет его смысл.
Метод доказательного рассуждения предполагает вескую аргументацию
каких-либо положений, высказанных автором. Автор публицистического
дневника в этом плане обязан быть более ответственным при изложении
собственных
возможного
суждений.
читателя
Он
вынужден
дневника
и,
держать
перед
следовательно,
быть
собой
перед
образ
ним
убедительным.
Метод оценочного анализа основывается на вынесении оценки автором
какому-либо факту, событию, ситуации. Публицист вполне имеет на это
право, так как дневник по природе своей является текстом субъективным, а
значит, оценочным.
Метод
прогностического
предположения,
версии
анализа
относительно
подразумевает
будущего.
Этот
авторские
метод
дает
возможность публицисту, с одной стороны, выступить в роли некого
пророка, с другой, - обогатить реальное повествование некоторыми
элементами из предстоящей реальности. Реализацию этих методов мы
рассмотрим подробнее в следующем параграфе на конкретном примере.
Публицистические дневники представляют собой богатейший запас
сведений самого разного толка. Там можно найти и приметы определенного
исторического периода, культуры, быта, и портреты выдающихся личностей,
и специфику взаимоотношений этих личностей, и описание важных
общественно-политических событий. Дневники – это кладовые эпохи.
Дневник «для последующих поколений выступает и как самостоятельное
74
произведение, и как исторический источник, содержащий обширные
фактические данные, а также образные зарисовки событий, характеров,
быта» [176, с. 68].
По наблюдениям исследователей, в первой половине ХХ века в
дневниках
все чаще отображаются
социально-значимые
события, и
документальность постепенно становится основным качеством дневниковых
записей. Такая трансформация усиливает их значение как документов эпохи
[176].
Наблюдение это справедливо, но возможно и утопично. Социально
значимым событием являются не только революции, войны, государственные
перевороты или достижения науки и техники. Событием мирового масштаба
является сама жизнь человека. Вот почему дневник, сохранившийся в любом
архиве, такой же существенный документ эпохи, как и полет человека в
космос или открытие новой элементарной частицы.
75
2.1.2. Автор как субъект высказывания в дневнике
Дневник – текст личностный. В дневнике – жанре одновременно
интимно-замкнутом
и
демократичном
–
можно
выделить
две
взаимодополняющие стороны: внутренний мир автора здесь сочетается с
описанием внешних событий. Это интроспективная и фактографическая
составляющие, о которых упоминают В.В. Ученова и С.А. Шомова в работе
«Полифония текстов в культуре» [162]. Оба названных компонента играют
важную роль для понимания описываемой ситуации, настроения автора
дневника, его позиции относительно актуальных вопросов и т.д. Но все же в
дневнике ведущую роль играет именно автор. Он определяет динамику
дневника, занимается отбором фактов, выбирает максимально подходящие,
по его мнению, словесные конструкции. Как утверждает М.Г. Чулюкина,
«главная особенность для исследователя “личностных документов” <…> в
том, что в них, как вообще в документалистике в целом, определяющее
значение имеет личность автора. Субъективность в таких случаях становится
основной
познавательной
ценностью
произведения»
[176,
с.
68].
Субъективность – это ярко выраженное авторское доминирование, но не
предвзятость,
односторонность
изложения.
Субъективность
дневника
очевидна, ведь автор нисколько не пытается скрыть свое присутствие в
тексте. Именно автор решает, о чем упомянуть в дневнике, а что
проигнорировать. Мы читаем дневник глазами его создателя, занимаем его
общественно-политическую позицию, верим его подборке фактов и его
описаниям, оценкам, утверждениям. Именно поэтому статус публициста,
ведущего дневниковые записи, так важен для читателя. Имя публициста,
возраст, опыт, авторитет, гражданская позиция – все это учитывается
аудиторией.
Говоря о дневниках 1917-1920 годов, мы выделяем «Окаянные дни»
Ивана Алексеевича Бунина для наиболее подробного рассмотрения их не
76
просто с точки зрения поэтики и эстетической ценности, а и с позиции их
диалоговых ресурсов.
И.А. Бунин встретил Октябрьскую революцию в том возрасте (47 лет),
когда житейский, духовный опыт личности и интерес к реальной жизни
находятся в гармоничном сочетании, делающем человека способным
максимально глубоко увидеть и оценить сущность происходящих событий.
На протяжении своей жизни Бунин держался несколько обособленно от
литературных направлений того времени, от политических объединений,
ориентируясь в первую очередь на собственные предпочтения и оценки.
М.М. Рощин в заглавие своей работы «Князь. Книга об Иване Бунине,
русском писателе», выносит домашнее прозвище Ивана Алексеевича,
которое как нельзя лучше отражает его отношения с окружающими [141].
Рощин говорит и об аристократической осанке Бунина, и о горделивом
взгляде, делает акцент на ясности мысли писателя, на его нежелании
подчиняться кому-либо17. Таков был Бунин и в своих произведениях.
Писатель,
отрицающий
революционные
меры
преобразования
действительности и предпочитающий оградиться от происходящего в 1917
году в России, вполне естественно обращается к дневнику.
Бунин еще в 1916 году сделал следующую запись: «Дневник – одна из
прекрасных литературных форм. Думаю, что в недалёком будущем эта форма
вытеснит все прочие» [124, с. 104]. Выбор жанра автором всегда
детерминирован теми задачами, которые он ставит перед собой. По
замечанию Н.С. Валгиной относительно выбора жанровой формы, «реальный
автор (производитель речи), приступая к написанию, имеет определенную
цель или задание: либо сам себе ставит эту задачу, либо получает ее извне
(например, корреспондент газеты). С этого момента начинается творчество:
под давлением жизненного материала (идеи, содержания, которые уже
См. Рощин, М. Князь. Книга об Иване Бунине, русском писателе [Текст] / М.Рощин // Октябрь. 2000. № 1.
С. 3-87; Рощин М. Князь. Книга об Иване Бунине, русском писателе [Текст] / М.Рощин // Октябрь. 2000. №
2. С. 81-135.
17
77
сложились
в
сознании,
в
воображении)
автор
ищет,
нащупывает
соответствующую ему форму, т.е. форму представления этого материала»
[30, с. 220]. Для Бунина такой формой представлялся дневник. Публицист,
решив фиксировать в дневнике свои наблюдения и мысли по поводу
революции, предопределил тем самым специфику своих записей. Прибегая к
дневниковым записям, Бунин обеспечил себе свободу повествования.
«Окаянные дни» создавались на протяжении двух лет (1918 – в
Москве; 1919 – в Одессе). Бунин, находясь в Одессе, закопал свои записи в
землю. Но перед отъездом за границу «… в конце января 1920 года никак не
мог найти их» [25, с. 131]. Поэтому дневник дошел до читателя в несколько
«усеченном» варианте, записи обрываются 20 июня 1919 года. В печати он
впервые появился с некоторыми перерывами в 1925 - 1927 годах в парижской
газете «Возрождение».
Бунин не принимал революцию, он яростно критиковал происходящие в
стране перемены, не боясь гнева властей. Дни революционного безумия автор
нарекает «окаянными». Публицист подчеркивает свое отношение к революции
и одновременно пророчески обрисовывает будущее России. Заглавие задает тон
авторской интонации.
Дневниковые записи Бунина – аккумуляция впечатлений, беглые
зарисовки на будущее. Есть ли это будущее? Автор не уверен, что есть, и
поэтому торопится зафиксировать то, что, возможно, пригодится грядущему
читателю. «Окаянные дни» вбирают в себя самые разнородные впечатления –
случайные встречи на улицах, запомнившиеся чужие стихи, цитаты из газет.
Жанр дневника допускает предметную универсальность обобщаемого
материала. Главное в дневнике – модальность, тот угол зрения, под которым
автор рассматривает и оценивает происходящее. Модальность – всеобщее
свойство публицистического текста. В дневнике модальность начинает
играть особую роль: авторская точка зрения – приглашение аудитории к
диалогу, к заочному спору, к диалогу, в котором автор может и проиграть.
78
Бунин свою точку зрения вынес в заглавие и уверен в собственной
правоте. Революционные события как окаянные дни – это вызов новой
власти. Публичным этот вызов, в силу сложившихся обстоятельств, пока
быть не может, но публичная дуэль не отменена, она всего лишь отложена.
«Окаянный» в толковом словаре – слово бранное, осудительное;
означает – «отверженный, проклятый». В первые годы после октября 1917
события, случившиеся в России, даже сами большевики называли
Октябрьским переворотом. Также они стали торжественно именоваться
Великой Октябрьской социалистической революцией.
Бунин назвал эти события окаянными днями. Дневниковые записи
первых лет революции опубликованы в Париже в 1925-1927 годах,
следовательно, были так названы в спокойной и тихой Франции. У писателя
было время придумать более щадящее название своим беглым заметкам.
Однако Бунин предложил резкий заголовок, заголовок – приглашение к
дискуссии, к диалогу о природе свершившегося в России. Полтора года
жизни в революционной России названы «окаянными днями». Уже после
того, как все состоялось и почти все образовалось: позади революция,
гражданская война, интервенция стран Антанты, первые годы НЭПа. Еще не
началась коллективизация, еще нет архипелага ГУЛАГа (есть только
отдельные
его
острова).
Но
оглянувшись
назад,
Бунин
пишет
о
необратимости перемен, происходящих в России.
Диалог, как известно, предполагает равноправие сторон. Победившая
сторона именует октябрь 1917 года революцией, Бунин – окаянными днями.
«Окаянные дни» открываются демонстративным приглашением к
диалогу: «МОСКВА, 1918 г. 1 января (старого стиля). Кончился этот
проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже
наверное так. А кругом нечто поразительное: почти все почему-то
необыкновенно веселы,- кого ни встретишь на улице, просто сияние от лица
исходит:
79
- Да полно вам, батенька! Через две-три недели самому же совестно
будет... Бодро с веселой нежностью (от сожаления ко мне, глупому) тиснет
руку и бежит дальше» [25, с. 20].
В любом дневнике возможны три типа оппонентов:
1). Реальный участник диалога, как правило, именуемый полностью.
Реальный оппонент придает спору достоверность; позволяет аудитории
активизировать свое отношение к участникам диалога и самим занять более
определяющую позицию.
2). Вымышленный «человек с улицы», условный оппонент, плод
фантазии публициста: писатель сознательно персонифицирует фигуру
спорщика для того, чтобы включить аудиторию в начатую «игру». Это
своеобразная ловля «на живца» (как у наперсточников): аудитория
постепенно втягивается в обсуждение проблемы, забывая о том, что диалог
сконструирован. Но в диалоге такого рода возникает определенный
психологический эффект: если
в первом случае диалог ведут два
посторонних аудитории субъекта высказывания, то во втором случае
выдуманный автором «человек с улицы» - это свой спорщик. Это голос
толпы, голос массы. Даже самая высокоорганизованная аудитория в любой
момент может превратиться в толпу.
3). Автор спорит со своим alter ego: в качестве оппонента реального
человека выступает его второе «Я». Человек постоянно живет в состоянии
рефлексии – сомневается, ищет разнообразные варианты собственного
поведения. Любое сомнение порождает поиск. Поисковый характер
творчества публициста очевиден. Отсюда непрерывный спор творца с самим
собой.
Эта рефлексия существует либо в вопросах, которые публично задает
автор (вопросы эти отнюдь не риторические, они требуют ответов), либо в
воспроизведении процесса собственных сомнений, либо в таком описании
реальности, которое заставляет задуматься аудиторию, либо в лукавой
80
ироничности повествования, которая вызывает желание аудитории возразить
автору.
В бунинских «Окаянных днях» можно встретить все три указанных
выше типа реализации диалога.
Запись 1 января завершается эпизодом: «Нынче опять такая же встреча,Сперанский
из
“Русских
Ведомостей”.
А
после
него
встретил
в
Мерзляковском старуху. Остановилась, оперлась на костыль дрожащими
руками и заплакала:
- Батюшка, возьми ты меня на воспитание! Куда ж нам теперь
деваться? Пропала Россия, на тринадцать лет, говорят, пропала!» [25, с. 2021].
Сперанский – журналист известной газеты, персонаж реальной
отечественной истории. Ему можно доверять, его позиция близка тем
весельчакам, которые уверены в скором торжестве разума.
Старуха
из
Мерзляковского
беллетризированного
письма.
переулка
Никто
не
–
может
явный
доказать
персонаж
факт
ее
существования. Тут все сопротивляется ее реальности: и название переулка
(Мерзляковский), и костыль, на который старуха оперлась дрожащими
руками. Однако старуха произносит парадоксальную фразу: «Батюшка,
возьми ты меня на воспитание! Куда ж нам теперь деваться?» [25, с. 21].
Комизм просьбы («возьми меня на воспитание!») соединяется с трагическим
масштабом оценки происходящего («Куда ж нам теперь деваться?»). «Меня»
- «нам» - трагическое сопряжение личных местоимений: Мерзляковский
переулок заговорил от имени всей России.
С первых же строчек «Окаянных дней» заметно стремление автора
дистанцироваться
от
раздражающей
действительности.
Бунин
ведет
летоисчисление по старому стилю, что подчеркивает несколько раз на
протяжении всего дневника: «С первого февраля приказали быть новому
стилю. Так что по-ихнему нынче уже семнадцатое» [25, с. 21]; «Часы переведены
81
ещё на час вперёд - сейчас по моим десять утра, а “по-советски” половина второго
дня» [25, с. 109]. С первых же записей публицист проводит четкую границу
между временем, в котором он живет, и временем революции.
Субъективность, авторское присутствие улавливается почти в каждом
выражении, использованном в дневнике. Бунин, формально пожелавший
отдалить себя от происходящего, тем не менее, всей душой болеет за родную
страну,
внимательно
анализирует
то,
что
происходит
вокруг.
Требовательность и истинная гражданственность проявляется в его оценках и
суждениях. Бунин осуждает политические метания и шаткость позиций
некоторых из современников: «О Брюсове: все левеет, “почти уже
форменный большевик”. Не удивительно. В 1904 году превозносил
самодержавие,
требовал
(совсем
Тютчев!)
немедленного
взятия
Константинополя. В 1905 появился с “Кинжалом” в “Борьбе” Горького. С
начала войны с немцами стал ура-патриотом. Теперь большевик» [25, с. 21].
Сам Бунин занимает четко выработанную позицию, упорно настаивает
на неприятии революции на протяжении всех дневниковых записей. Автор
вроде бы и ограждается от революционной действительности, но при этом
добросовестно все фиксирует: «Пишу при светильничке, - масло и поплавок в
банке. Темь, копоть, порчу зрение» [25, с. 63]. Не писать в это время он просто
не может. Взгляды писателя характеризует запись от 2 марта 1918 года:
«Новая литературная низость, ниже которой падать, кажется, уже некуда:
открылась в гнуснейшем кабаке какая-то “Музыкальная табакерка” - сидят
спекулянты, шулера, публичные девки и лопают пирожки по сто целковых
штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой,
Брюсов и так далее) читают им свои и чужие произведения, выбирая
наиболее похабные. Брюсов, говорят, читал “Гавриилиаду”, произнося все,
что заменено многоточиями, полностью. Алешка осмелился предложить
читать и мне, - большой гонорар, говорит, дадим» [25, с. 39]. Писатель от
этого предложения отказался. Того же требует он и от окружающих. Неким
82
ориентиром, примером духовности, правильности, мудрости служит для
Бунина Л.Н. Толстой. Именно с ним постоянно сравнивает себя публицист,
именно его слова приводит в доказательство той или иной мысли. В записи
от 10 марта 1918 года Бунин фиксирует: «Толстой сказал про себя однажды: Вся беда в том, что у меня воображение немного живее, чем у других... Есть
и у меня эта беда» [25, с. 42]; «”Я как-то физически чувствую людей”,
записал однажды про себя Толстой. Вот и я тоже. Этого не понимали в
Толстом, не понимают и во мне, оттого и удивляются порой моей
страстности, “пристрастности”» [25, с. 51-52].
«Пристрастность» Бунина проявляется и в смелых оценках, которые он
дает происходящим событиям и причастным к ним личностям. Автор не
скупится на едкие и хлесткие замечания, выражаясь крайне темпераментно и
экспрессивно. Критическое отношение к действительности в дневнике
направлено главным образом против новой власти, которую Бунин называет
«кучкой авантюристов, считающих себя политиками» [25, с. 57]. О вождях
революции Бунин высказывался безжалостно. О Ленине он пишет: «О, какое
это животное!» [25, с. 40]; «Читали статейку Ленина. Ничтожная и
жульническая - то интернационал, то “русский национальный подъем”» [25,
с. 37]. Нарком просвещения А.В. Луначарский тоже удостаивается едких
замечаний:
«Юлию из “Власти Народа” передавали “самые верные
сведения”: Петербург объявлен вольным городом; градоначальником
назначается Луначарский. (Градоначальник Луначарский!)» [25, с. 34]. В
записях от 17 апреля 1919 года Бунин называет Луначарского «гадиной» [25,
с. 52]. В своем дневнике публицист негодует, смело подбирая негативные
определения для большинства не устраивающих его современников. Блок –
«человек глупый» [25, с. 23]. Керенский – «выскочка, делающийся все
больше наглецом» [25, с. 27], большевики – «более наглых жуликов мир не
видел» [25, с. 27]; [178].
83
Чтобы записи не казались предвзятыми, Бунин почти каждый день
начинает с фиксации газетных сообщений и различных официальных сводок.
Он читает «Известия», «Власть народа», «Новую жизнь», «Русское слово» и
др. Причем по мере нагнетания обстановки в стране усиливается и его жажда
получать новости, быть в курсе происходящего, находиться в центре
событий: «Кинулся к газетам - ничего особенного» [25, с. 55]; «Наутро <…>
кинулся к газетам, - нет, ничего не случилось, все тот же наглый и твердый
крик, все новые “победы”» [25, с. 56]; «Понедельник, газет нет, отдых в моем
помешательстве (длящемся с самого начала войны) на чтении их. Зачем я над
собой зверствую, рву себе сердце этим чтением?» [25, с. 64]; « Все читаю, все
читаю, чуть не плача от какого-то злорадного наслаждения, газеты. Вообще
этот последний год будет стоить мне, верно, не меньше десяти лет жизни!»
[25, с. 45].
Потребность в информации и некоторая «неудовлетворенность» ею
свидетельствует о высоком гражданском самосознании публициста и его
неравнодушии. Бунин замечает яркую примету своего времени - давление
цензуры в прессе: «Газеты с белыми колонками – цензура» [25, с. 28]; «Опять
стали выходить “буржуазные газеты” - с большими пустыми местами» [25, с.
35]. Восполняя эти пробелы, публицист непроверенную информацию:
«Приехал Д. - бежал из Симферополя. Там, говорит, “неописуемый ужас”,
солдаты и рабочие “ходят прямо по колено в крови”. Какого-то старика
полковника живьем зажарили в паровозной топке» [25, с. 25]; «В пять часов
вечера узнал, что в Экономическое Общество Офицеров на Воздвиженке
пьяные солдаты бросили бомбу. Убито, говорят, не то шестьдесят, не то
восемьдесят человек» [25, с. 32]; «Слухи: через две недели будет монархия и
правительство из Адрианова, Сандецкого и Мищенко; все лучшие гостиницы
готовятся для немцев» [25, с. 34]. Бунин фиксирует в дневнике и слухи, и
газетные сведения, чтобы дать картину брожения домыслов, предположений,
царившую
неуверенность,
непрочность
84
происходящего.
Источником
информации служат и собственные наблюдения: Бунин гуляет по городу,
обращает внимание на людей, слушает их разговоры, цитируя самые важные
детали: «На Страстной толпа. Подошел, послушал. Дама с муфтой на руке,
баба со вздернутым носом. Дама говорит поспешно, от волнения краснеет,
путается» [25, с. 25-26]; «Нынче все утро бродил по городу» [25, с. 29].
Пребывание в городе, в центре событий помогает Бунину добавлять
дополнительные краски в свой дневник. На улицах он замечает несчастных,
опустившихся людей, которых искренне жаль: «На Тверской бледный старик
генерал в серебряных очках и в черной папахе что-то продает, стоит робко,
скромно, как нищий... Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!» [25,
с. 25].
Газетные сообщения, слухи постоянно перемежаются с крайне
эмоциональными
высказываниями
самого
Бунина.
Он
не
старается
сдерживать себя в оценках, восклицаниях, сожалениях: «Кончился этот
проклятый год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже
наверное так» [25, с. 20]; «В четыре часа в Художественном Кружке
собрание журналистов – “выработка протеста против большевистской
цензуры”. Председательствовал Мельгунов. Кускова призывала в знак
протеста совсем не выпускать газет. Подумаешь, как это будет страшно
большевикам!» [25, с. 25]; «Утром собрание в “Книгоиздательстве
Писателей”. До начала заседания я самыми последними словами обкладывал
большевиков» [25, с. 31].
Бунин отмечает моментальное озверение народа, варварство, скотство,
которое охватило всех вместе с революционной волной: «Когда вышли из
театра, между колонн черно-синее небо, два-три туманно-голубых пятна
звезд и резко дует холодом. Ехать жутко. Никитская без огней, могильнотемна, черные дома высятся в темно-зеленом небе, кажутся очень велики,
выделяются как-то по-новому. Прохожих почти нет, а кто идет, так почти
бегом. Что средние века! Тогда по крайней мере все вооружены были, дома
85
были почти неприступны...» [25, с. 35]; «Голоса утробные, первобытные.
Лица у женщин чувашские, мордовские, у мужчин, все как на подбор,
преступные, иные прямо сахалинские. Римляне ставили на лица своих
каторжников клейма: “Cave furem”. На эти лица ничего не надо ставить, - и
без всякого клейма все видно. И при чем тут Марсельеза, гимн тех самых
французов, которым только что изменили самым подлым образом!» [25, с.
37].
Для большей
экспрессивности Бунин в дневнике
прибегает к
библеизмам: «Весна-то какая-то окаянная» [25, с. 48]; «Подлый слуга врагов
наших Каин должен быть уничтожен» [25, с. 85]; «Каин России
восторжествовал полностью» [25, с. 126]; «Все утро читал Библию.
Изумительно. И особенно слова: “И народ Мой любит это... вот Я приведу на
народ сей пагубу, плод помыслов их”» [25, с. 26]. Однажды в трамвайной
давке он замечает: «Среди всех прочих, сидящих и стоящих, возвышаясь
надо всеми на целую голову, стоит великан военный в великолепной серой
шинели, туго перетянутой хорошим ремнем, в серой круглой военной шапке,
как носил Александр Третий. Весь крупен, породист, блестящая коричневая
борода лопатой, в руке в перчатке держит Евангелие. Совершенно чужой
всем, последний могикан» [25, с. 33]. Человек, держащий в руках Евангелие,
является олицетворением тех, кого почти не осталось, - верующих,
инакомыслящих в условиях революционного времени.
Бунину чужды не только приметы революции, ее сторонники, но и
само
революционное
сознание,
мышление,
поведение
[178].
Он
высказывается весьма скептически относительно обещанного счастливого
будущего: «Вечная сказка про красного бычка» [25, с. 48]. Публицист
выражает свое понимание революционной стихийности следующим образом:
«Чума, холера тоже стихии. Однако никто не прославляет их, никто не
канонизирует, с ними борются...» [25, с. 66].
86
Собственные суждения публицист старается оттенять отношением
народа к революции, приводя небольшие примеры диалогов:
«- А что ж, по-вашему, дальше будет?
- А Бог знает <…> Мы народ темный. Что мы знаем? Я хучь читать
умею, а он совсем слепой. Что будет? То и будет: напустили из тюрем
преступников, вот они нами и управляют, а их надо не выпускать, а давно
надо было из поганого ружья расстрелять. Царя ссадили, а при нем
подобного не было. А теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб. Я
вот курицы не могу зарезать, а на них бы очень просто налягнул. Ослаб
народ. Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов и ничего
не можем. Теперь бы казенку открыть, дали бы нам свободу, мы бы их с
квартир всех по клокам растащили.
- Там жиды все, - сказал черный.
- И поляки вдобавок. Он и Ленин-то, говорят, не настоящий - энтого
давно убили, настоящего-то» [25, с. 35].
Гнев Бунина не распространяется в это сложное время лишь на
природу. Публицист использует контрастное сочетание картин вечной,
мудрой,
лишенной
суеты
природы
и
мутной,
шумной,
дымной,
неоднородной революционной борьбы [178].
Субъективная тональность текста особенно четко прослеживается во второй,
одесской части, «Окаянных дней». Здесь автор все больше делится интимными
воспоминаниями, мыслями, переживаниями: «Перед тем как проснуться нынче
утром, видел, что кто-то умирает, умер. Очень часто вижу теперь во сне
смерти...» [25, с. 47], «Видел себя во сне в море, бледно-молочной, голубой
ночью, видел бледно-розовые огни какого-то парохода...» [25, с. 89].
Стоит отметить отношение Бунина к политическим и экономическим
терминам революционного времени [178]. Публицист обозначает их
кавычками, тем самым саркастически подчеркивая инородность данных
понятий, личностей, предметов и явлений, которые за ними скрываются:
87
«Ходили на Лубянку. Местами “митинги”» [25, с. 21]; «И все во имя
“светлого будущего”, которое будто бы должно родиться именно из этого
дьявольского мрака» [25, с. 48]; «Слухи о каких-то польских легионах,
которые тоже будто бы идут спасать нас. Кстати, - почему именно “легион”?
Какое обилие новых и все высокопарных слов! Во всем игра, балаган,
“высокий” стиль, напыщенная ложь...» [25, с. 26].
Отделив себя от враждебной ему действительности, Бунин находит спасение
в воспоминаниях: «Смотрели старинные книги, - какие виньетки, заглавные
буквы! И всё это уже навеки погибший золотой век» [25, с. 42].
Обилие аргументов, примеров из истории и апелляции к авторитетам
прошлого помогают сделать крайне субъективную позицию Бунина более
достоверной и
убедительной
[178]. Так
Бунин, давая определение
революции, спешит воспользоваться словами А.С. Пушкина о «русском
бунте, бессмысленном и беспощадном» [25, с. 125].
Бунин
тяжело
переживал
происходящее
в
стране.
Истинными
виновниками ненужного и бессмысленного кровопролития он называл
правительство большевиков; стараясь емко охарактеризовать новую власть,
публицист приводит выражение уважаемого им Ф.М. Достоевского: «И все
надели лавровые венки на вшивые головы» [25, с. 91].
Диалог в публицистике всегда основан на стремлении к пониманию
каждой из сторон. Автор «Окаянных дней» не в состоянии понять
происходящее, поскольку происходящее, по его мнению, противоречит
здравому смыслу. Он скрупулезно выписывает цитаты из газет разного
направления, ловит уличные реплики, внимательно наблюдает за событиями,
пытаясь сформировать свое отношение к миру, который он не понимает.
Писатель ищет собеседников с «того берега», которые объяснили бы ему
суть революционных потрясений, но внятных объяснений не находит.
Отсюда – растерянность писателя. Вот характерная запись от 8 февраля 1918
года: «Андрей (слуга брата Юлия) все больше шалеет, даже страшно. <…>
88
Нынче утром, когда мы были у Юлия, Н.Н. говорил, как всегда, о том,
что все пропало, что Россия летит в пропасть. У Андрея, ставившего на стол
чайный прибор, вдруг запрыгали руки, лицо залилось огнем:
- Да, да, летит, летит! А кто виноват, кто? Буржуазия! И вот увидите,
как ее будут резать, увидите! Вспомните тогда вашего генерала Алексеева!
Юлий спросил:
- Да Вы, Андрей, хоть раз объясните толком, почему вы больше всего
ненавидите именно его?
Андрей, не глядя на нас, прошептал:
- Мне нечего объяснять... Вы сами должны понять...
- Но ведь неделю тому назад вы горой стояли за него. Что же
случилось?
- Что случилось? А вот погодите, поймете...» [25, с. 25].
За несостоявшимся диалогом в доме брата – несостоявшийся диалог
классов; несостоявшийся диалог автора с аудиторией. Диалог этот оборвется
после того, как писатель покинет революционную Россию. Читать его
дневниковые записи в Совдепии никто не станет. Во-первых, начнется
гражданская война, во-вторых, точка зрения «буржуя» Бунина бывшему
слуге Андрею и другим пролетариям просто неинтересна.
Но характерно в этом эпизоде описание дискуссии за чайным столом.
Господа пьют чай, слуга их обслуживает. Интеллигентные господа со слугой
на «вы». Андрей позволяет себе вмешаться в беседу своих господ – вещи
совершенно невероятные в прежние времена. Андрей господам ничего не
объясняет, он просто заявляет о своем несогласии с ними. Это фрагмент той
конфронтации, которая сложилась в стране после октября 1917 года. Война
уже началась, но объяснить ее природу никто не может или не желает.
Характерно, что Бунин воздерживается от агрессивных интонаций. Даже
свойственная ему желчь отсутствует.
89
В дневнике встречается следующее замечание Бунина: «”Еще не настало
время разбираться в русской революции беспристрастно, объективно...” Это
слышишь
теперь
поминутно.
Беспристрастно!
Но
настоящей
беспристрастности все равно никогда не будет. А главное: наша
“пристрастность” будет ведь очень и очень дорога для будущего историка.
Разве важна “страсть” только “революционного народа”? А мы-то что ж, не
люди, что ли?» [25, с. 27]. Приведенный отрывок крайне показателен. Бунин,
в сущности, обращается к будущим читателям дневника.
Исходя из данной записи от 10 февраля 1918 года, становится
возможным предположить, автор подразумевал публикацию «Окаянных
дней», используя обращение в тексте. Факт передачи дневников в парижскую
газету «Возрождение» для их публикации подтверждает мысль о том, что
Бунин давно планировал отдать свои записи на суд аудитории.
Таким образом, автор дневника является субъектом высказывания и
выполняет
роль
концентрируется
главного
на
организатора
ощущениях,
текста.
впечатлениях,
Все
повествование
мыслях
публициста.
Осознавая важность описываемых революционных событий как для себя
лично, так и для современников, последующих поколений, страны и мира в
целом, Бунин относится к процессу повествования крайне ответственно. Он
опирается на свое восприятие окружающей действительности, при этом
считает
необходимым
фиксировать
газетные
сводки,
цитировать
достоверные источники, превращая тем самым дневник в документ эпохи.
Публицист понимает, что во время сложных революционных преобразований
его дневник представляет собой текст крайне критический и «неудобный»
для властей, но высокое гражданское самосознание и обостренное чувство
ответственности не позволяют Бунину не писать. Не писать в такой ситуации
он не может, не имеет права. Поэтому берет на себя роль хроникера,
летописца, который допускает мысль, что его текст однажды все же может
предстать перед общественностью.
90
2.1.3. Приметы диалога в приватном тексте
Н.М. Карамзин относительно присутствия автора в произведении
справедливо отмечал: «Творец всегда изображается в творении и часто
против воли своей» [76, с. 60]. Публицистический текст в этом смысле
представляется «благодатной почвой» для исследования, ведь он создается
автором с расчетом на потенциального читателя - адресата. В роли
последнего зачастую выступает массовая аудитория, реже – конкретное лицо.
Данное положение не всегда легко применить к дневнику. Этот жанр,
являясь формой достаточно специфической, традиционно подразумевает
наличие приватности повествования. Дневник является демократичным
жанром и в нем очевиднее проявляется переход из сферы приватной в сферу
публичную. При таком переходе могут возникнуть трудности из-за
нежелания автора делать текст доступным для массовой аудитории.
Подобное сложное перемещение из одной сферы в другую претерпевали
«Окаянные дни» И.А. Бунина. У этого дневника был непростой и достаточно
долгий путь выхода на массового читателя, установления диалога с
аудиторией.
Говоря об особенностях диалога в «Окаянных днях», стоит учитывать,
что «в скрытой форме диалог может пронизывать монологический текст
разных видов: художественный, газетный, научный, учебный. <…> Так
скрытый диалог “автор – читатель” может присутствовать в монологически
построенном тексте, когда возникает желание и необходимость активно
воздействовать на читателя. Автор словно рассчитывает на реакцию
читателя, она нужна ему – и не только для того, чтобы убедить в чем-то
читателя, но и для того, чтобы укрепиться самому в своем собственном
мнении» [29, с. 168]. Стоит помнить, что «в более яркой, непосредственной
форме диалогизация сопровождает газетно-публицистический текст. <…>
Все <…> средства диалогизации в таких текстах сопровождаются прямыми
91
авторскими оценками, что, бесспорно, воздействует на читателя: он либо
соглашается с автором, либо мысленно вступает с ним в полемику,
опровергает его. Так и создается диалог “автор – читатель”»[30, с. 143]. И
важно учитывать, что «средств диалогизации много: это вопросно-ответные
комплексы;
различные
обращения
к
читателю;
приобщение
его
к
совместному размышлению, действию; различные формы выражения
побуждения; способы выражения предписания, рекомендации, прямо
направленные
на
читателя;
экспликации
предполагаемых
реакций
читателя на сообщаемое автором и др. <…> Разнообразные средства
диалогизации принципиально подходят разным текстам, различия касаются
лишь в их распределении в тексте, в насыщенности ими тех или иных
текстов» [30, с. 143].
«Окаянные дни» имеют ряд диалоговых примет, которые можно уловить
при внимательном прочтении текста.
Вопросы – самый очевидный признак диалога. Если не подразумевается
сторонний
читатель,
то
кому
задается
вопрос?
Вопросы
служат
своеобразным двигателем диалога. Уже первая запись в дневнике Бунина
начинается с вопросительной конструкции. Это проявление сомнения в
происходящем вокруг, некоторой растерянности, желания посоветоваться с
кем-либо, настроенности на обсуждение, обдумывание – своего рода
предпосылки к анализу: «1 января (старого стиля). Кончился этот проклятый
год. Но что дальше? Может, нечто еще более ужасное. Даже наверное так»
[25, с. 20]; «Возвращались с Чириковым. У него самые достоверные и
новейшие сведения: генерал Каменев застрелился; на Поварской - главный
немецкий штаб; жить на ней очень опасно, потому что здесь будет самый
жаркий бой; большевики работают в контакте с монархистами и тузами из
купцов; по согласию с Мирбахом, решено избрать на царство Самарина... С
кем же в таком случае будет жаркий бой?» [25, с. 29]; «На площади перед
вокзалом тает, вся площадь блещет золотом, зеркалами. Тяжкий и сильный
92
вид ломовых подвод с ящиками. Неужели всей этой силе, избытку конец?»
[25, с. 33]; «Великие князья, терема, Спас-на-Бору, Архангельский собор - до
чего все родное, кровное и только теперь как следует почувствованное,
понятое! Взорвать? Все может быть. Теперь все возможно» [25, с. 33].
Вопросительные конструкции встречаются почти в каждой записи. День ото
дня он фиксирует события, размышляет, вопрошает. При этом вопросы
задаются не только самому себе, но и ведущим политическим силам в стране,
современникам, всем, кому должна быть небезразлична судьба России.
Рядом с вопросами в тексте дневника почти всегда употребляются
восклицания. Они используются как способ эмоционального пробуждения
читателя, своеобразной встряски. Это призыв возмутиться вместе с автором,
занять со-чувствующую позицию: «Слух: союзники - теперь уж союзники!вошли в соглашение с немцами, поручили им навести порядок в России» [25,
с. 37]; «Как распоясалась деревня в прошлом году летом, как жутко было
жить в Васильевском!» [25, с. 39]; «Какой позор! Патриарх и все князья
церкви идут на поклон в Кремль! Видел В.В. Горячо поносил союзников:
входят в переговоры с большевиками вместо того, чтобы идти оккупировать
Россию!» [25, с. 44]; «Все-то мы ждем помощи от кого-нибудь, от чегонибудь, от чуда, от природы!» [25, с. 49].
Бунин набрасывает зарисовки увиденного. При этом он использует их в
качестве приемов, побуждающих аудиторию к диалогу. Зарисовки носят
репортажный характер, что помогает вовлечь читателя в осмысление
происходящего: «На Страстной наклеивают афишу о бенефисе Яворской.
Толстая розово-рыжая баба, злая и нахальная, сказала:
- Ишь, расклеивают! А кто будет стены мыть? А буржуи будут ходить
по театрам! Им запретить надо ходить по театрам. Мы вот не ходим. Все
немцами пугают,- придут, придут, а вот что-й-то не приходят!
По Тверской идет дама в пенсне, в солдатской бараньей шапке, в
рыжей плюшевой жакетке, в изорванной юбке и в совершенно ужасных
93
калошах. Много дам, курсисток и офицеров стоят на углах улиц, продают
что-то. В вагон трамвая вошел молодой офицер и, покраснев, сказал, что он
“не может, к сожалению, заплатить за билет”. Перед вечером. На Красной
площади слепит низкое солнце, зеркальный, наезженный снег. Морозит.
Зашли в Кремль. В небе месяц и розовые облака. Тишина, огромные сугробы
снега. Около артиллерийского склада скрипит валенками солдат в тулупе, с
лицом точно вырубленным из дерева. Какой ненужной кажется теперь эта
стража! Вышли из Кремля - бегут и с восторгом, с неестественными
ударениями кричат мальчишки:
- Взятие Могилева германскими войсками!» [25, с. 24-25]. Все лица
запечатлены в момент непосредственного действия: они наклеивают, идут,
стоят, кричат - существуют как живые современники.
В «Окаянных днях» встречается и зарисовка, фиксирующая авторские
предположения, рассуждения: «В магазине Белова молодой солдат с пьяной,
сытой мордой предлагал пятьдесят пудов сливочного масла и громко
говорил:
-
Нам
теперь
стесняться
нечего.
Вон
наш
теперешний
главнокомандующий Муралов такой же солдат, как и я, а на днях пропил
двадцать тысяч царскими.
Двадцать тысяч! Вероятно, восторженное создание хамской фантазии.
Хотя черт его знает,- может, и правда» [25, с. 29]; «В Петербург будто бы
вошел немецкий корпус. Завтра декрет о денационализации банков. Думаю,
что опять-таки это все сами большевики нас дурачат» [25, с. 38];
«Возвращались с Тихоновым. Он дорогой много, много рассказывал о
большевистских главарях, как человек очень близкий им: Ленин и Троцкий
решили держать Россию в накалении и не прекращать террора и гражданской
войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата. Их
принадлежность к немецкому штабу? Нет, это вздор, они фанатики, верят в
мировой пожар. И всего боятся, как огня, везде им снятся заговоры. До сих
94
пор трепещут и за свою власть, и за свою жизнь. Они, повторяю, никак не
ожидали своей победы в октябре. После того, как пала Москва, страшно
растерялись, прибежали к нам в “Новую Жизнь”, умоляли быть министрами,
предлагали портфели...» [25, с. 44].
Нередко
текст
представляет
собой
анализ
происходящего.
Так
публицист через конкретную ситуацию движется к сути проблемы, к
характеристике целого: «На днях купил фунт табаку и, чтобы он не сох,
повесил на веревочке между рамами, между фортками. Окно во двор. Нынче
в шесть утра что-то бах в стекло. Вскочил и вижу: на полу у меня камень,
стекла пробиты, табаку нет, а от окна кто-то убегает.- Везде грабеж!» [25, с.
36]; «Великолепные дома возле нас (на Поварской) реквизируются один за
одним. Из них вывозят и вывозят куда-то мебель, ковры, картины, цветы,
растения - нынче весь день стояла на возу возле подъезда большая пальма,
вся мокрая от дождя и снега, глубоко несчастная. И все привозят, внедряют в
эти
дома,
долженствующие
быть
какими-то
“правительственными”
учреждениями, мебель новую, конторскую... Неужели так уверены в своем
долгом и прочном существовании?» [25, с. 41].
Бунин в дневнике прибегает к экскурсам в прошлое, поиску
аналогичных событий. Это попытка автора подчеркнуть свои пророческие
способности, верность выбранной им позиции, своих суждений. В таких
фрагментах дневника очевиден авторский настрой на глубокий анализ и
одновременное вовлечение в данный процесс читателя: «Да и сатана
Каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на
Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и
свобода. Тогда сразу наступило исступление, острое умопомешательство.
Все орали друг на друга за малейшее противоречие: “Я тебя арестую, сукин
сын!” Меня в конце марта 17 года чуть не убил солдат на Арбатской площади
- за то, что я позволил себе некоторую “свободу слова”, послав к черту газету
“Социал-Демократ”, которую навязывал мне газетчик. Мерзавец солдат
95
прекрасно понял, что он может сделать со мной все, что угодно, совершенно
безнаказанно, - толпа, окружавшая нас, и газетчик сразу же оказались на его
стороне: “В самом деле, товарищ, вы что же это брезгуете народной газетой в
интересах трудящихся масс? Вы, значит, контрреволюционер?” - Как они
одинаковы, все эти революции! Во время французской революции тоже сразу
была создана целая бездна новых административных учреждений, хлынул
целый потоп декретов, циркуляров, число комиссаров, - непременно почемуто комиссаров, - и вообще всяческих властей стало несметно, комитеты,
союзы, партии росли, как грибы, и все “пожирали друг друга”, образовался
совсем новый, особый язык, “сплошь состоящий из высокопарнейших
восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных
остатков издыхающей тирании...” Все это повторяется потому прежде всего,
что одна из самых отличительных черт революций - бешеная жажда игры,
лицедейства, позы, балагана. В человеке просыпается обезьяна» [25, с. 48].
Порой Бунину помогают разобраться в настоящем экскурсы в историю:
«”Российская история” Татищева: “Брат на брата, сыневе против отцев, рабы
на господ, друг другу ищут умертвить единого ради корыстолюбия, похоти и
власти, ища брат брата достояния лишить, не ведущие, яко премудрый
глаголет: ища чужого, о своем в оный день возрыдает...” А сколько дурачков
убеждено, что в российской истории произошел великий "сдвиг" к чему-то
будто бы совершенно новому, доселе небывалому! Вся беда (и страшная),
что никто даже малейшего подлинного понятия о "российской истории" не
имел» [25, с. 55]. Экскурсы в прошлое используются публицистом и как
попытка подчеркнуть свои пророческие способности, правоту своих
суждений, выбранной жесткой позиции отрицания революции как способ
доказать, что все повторяется, что в прошлом уже есть примеры ситуаций,
подобных современным: «Просматривал (тоже для “Паруса”) свои стихи за
16 год.
Хозяин умер, дом забит,
96
Цветет на стеклах купорос,
Сарай крапивою зарос,
Варок, давно пустой, раскрыт,
И по хлевам чадит навоз...
Жара, страда... Куда летит
Через усадьбу шалый пес?
Это я писал летом 16 года, сидя в Васильевском, предчувствуя то, что
в те дни предчувствовалось, вероятно, многими, жившими в деревне, в
близости с народом. Летом прошлого года это осуществилось полностью:
Вот рожь горит, зерно течет,
А кто же будет жать, вязать?
Вот дым валит, набат гудет,
Да кто ж решится заливать?
Вот встанет бесноватых рать
И как Мамай всю Русь пройдет...
До сих пор не понимаю, как решились мы просидеть все лето 17 года в
деревне и как, почему уцелели наши головы!» [25, с. 28].
Одним из ярких доказательств наличия диалогового потенциала в
«Окаянных
днях»
являются
примеры
ведения
спора
Буниным
с
подразумеваемым оппонентом: «”Старый, насквозь сгнивший режим рухнул
без возврата... Народ пламенным, стихийным порывом опрокинул - и
навсегда - сгнивший трон Романовых...” Но почему же в таком случае с
первых же мартовских дней все сошли с ума на ужасе перед реакцией,
реставрацией?» [25, с. 51]; “Революции не делаются в белых перчатках...”
Что ж возмущаться, что контрреволюции делаются в ежовых рукавицах?»
[25, с. 51].
Для создания богатого и убедительного фактографического фундамента
в дневнике Бунин постоянно использует цитаты из прессы самого разного
направления. Этот фундамент из фактов мог бы ему и не понадобиться, если
97
бы он рассчитывал лишь на себя как на читателя. Самому себе редко
приходится что-то доказывать письменно: «Из “Власти Народа”: “Ввиду
неоднократно наблюдающихся и каждую ночь повторяющихся случаев
избиения арестованных при допросе в Совете Рабочих Депутатов, просим
Совет Народных Комиссаров оградить от подобных хулиганских выходок и
действий...” Это жалоба из Боровичей. Из “Русского Слова”: Тамбовские
мужики, села Покровского, составили протокол: “30-го января мы, общество,
преследовали двух хищников, наших граждан Никиту Александровича
Булкина и Адриана Александровича Кудинова. По соглашению нашего
общества, они были преследованы и в тот же момент убиты” [25, с. 24].
Вслед
за
цитатами,
приведенными
Буниным,
может
следовать
неотложная реакция автора: «Во “Власти Народа” передовая: « “Настал
грозный час - гибнет Россия и Революция. Все на защиту революции, так еще
недавно лучезарно сиявшей миру!” - Когда она сияла, глаза ваши
бесстыжие?» [25, с. 24]. Такие реакции являются сильными импульсами,
исходящими от авторской «пристрастности», его сопереживания.
В дневнике (жанре, формально не настроенном на диалог) есть яркие
примеры внутренней диалоговой динамики – обилие реплик людей,
упомянутых в записях. С помощью таких реплик текст оживляется,
начинается внутреннее диалоговое движение: «Дама поспешно жалуется, что
она теперь без куска хлеба, имела раньше школу, а теперь всех учениц
распустила, так как их нечем кормить:
- Кому же от большевиков стало лучше? Всем стало хуже и первым
делом нам же, народу!
Перебивая ее, наивно вмешалась какая-то намазанная сучка, стала
говорить, что вот-вот немцы придут и всем придется расплачиваться за то,
что натворили.
- Раньше, чем немцы придут, мы вас всех перережем, - холодно сказал
рабочий и пошел прочь.
98
Солдаты подтвердили: “Вот это верно!” - и тоже отошли.
О том же говорили и в другой толпе, где спорили другой рабочий и
прапорщик. Прапорщик старался говорить как можно мягче, подбирая самые
безобидные выражения, стараясь воздействовать логикой. Он почти
заискивал, и все-таки рабочий кричал на него:
- Молчать побольше вашему брату надо, вот что! Нечего пропаганду
по народу распускать!» [25, с. 22].
Часто улавливается философский тон бунинских записей, особенно он
заметен во второй, одесской, части дневника. За счет философских
рассуждений публицист делает текст более глубоким, осмысленным и
подчеркивает
серьезность
своего
отношения
к
окружающей
действительности и происходящим событиям: «Опять несет мокрым снегом.
Гимназистки идут облепленные им - красота и радость. Особенно была
хороша одна - прелестные синие глаза из-за поднятой к лицу меховой
муфты... Что ждет эту молодость?» [25, с. 28]; «Есть два типа в народе. В
одном преобладает Русь, в другом - Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть
страшная переменчивость настроений, обликов, “шаткость”, как говорили в
старину. Народ сам сказал про себя: “Из нас, как из древа, - и дубина, и
икона”, - в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо
обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев. Если бы я эту
“икону”, эту Русь не любил, не видал, из-за чего же бы я так сходил с ума все
эти годы, из-за чего страдал так беспрерывно, так люто? А ведь говорили, что
я только ненавижу. И кто же? Те, которым, в сущности, было совершенно
наплевать на народ, - если только он не был поводом для проявления их
прекрасных чувств, - и которого они не только не знали и не желали знать, но
даже просто не замечали, как не замечали лиц извозчиков, на которых ездили
в какое-нибудь Вольно-Экономическое общество. <…> Страшно сказать, но
правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо
несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и
99
писать? А без этого и жизнь не в жизнь была. То же и во время войны. Было,
в сущности, все то же жесточайшее равнодушие к народу. <…> Откуда это
равнодушие? Между прочим, и от ужасно присущей нам беспечности,
легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезными в самые
серьезные моменты. Подумать только, до чего беспечно, спустя рукава, даже
празднично отнеслась вся Россия к началу революции, к величайшему во
всей ее истории событию, случившемуся во время величайшей в мире войны!
Да, уж чересчур привольно, с деревенской вольготностью, жили мы все (в
том числе и мужики), жили как бы в богатейшей усадьбе, где даже и тот, кто
был обделен, у кого были лапти разбиты, лежал, задеря эти лапти, с полной
беспечностью, благо потребности были дикарски ограничены» [25, с. 59-60];
«Когда совсем падаешь духом от полной безнадежности, ловишь себя на
сокровенной мечте, что все-таки настанет же когда-нибудь день отмщения и
общего, всечеловеческого проклятия теперешним дням. Нельзя быть без этой
надежды. Да, но во что можно верить теперь, когда раскрылась такая
несказанно страшная правда о человеке?» [25, с. 76-77].
Бунин немало внимания в своем дневнике уделяет современникам. Он
старается обрисовывать их парой точных, по его мнению, фраз. Зачастую они
оказываются достаточно резкими и критичными. Уважения публициста
удостаиваются лишь некоторые представители интеллигенции, такие как
Достоевский, Толстой, Чехов. Остальные (Блок, Маяковский, Есенин,
Волошин, Брюсов и др.), как видно в тексте, раздражают Бунина своим
заискиванием перед новой властью, поверхностностью или откровенной
глупостью: «Ленин и Маяковский (которого еще в гимназии пророчески
прозвали Идиотом Полифемовичем) были оба тоже довольно прожорливы и
весьма сильны своим одноглазием. И тот и другой некоторое время казались
всем только площадными шутами. Но недаром Маяковский назвался
футуристом, то есть человеком будущего: полифемское будущее России
принадлежало несомненно им, Маяковским, Лениным» [25, с. 72]; «Блок
100
открыто присоединился к большевикам. Напечатал статью, которой
восхищается Коган (П. С.). Я еще не читал, но предположительно рассказал
ее содержание Эренбургу - и оказалось, очень верно. Песенка-то вообще не
хитрая, а Блок человек глупый» [25, с. 22-23].
Со всеми упомянутыми в «Окаянных днях» людьми Бунин вступает в
заочный диалог. О такой трансформации диалога мы упоминали в первой
главе нашего исследования, приводя в качестве теоретического обоснования
высказывания Бахтина. Напомним, Бахтин считает, что диалог – это
достаточно сложное и всеохватное явление. Оно может быть организовано и
между репликами внутри текста, и между двумя и более личностями, и
между автором и читателем, отделенными огромной временной дистанцией
(то есть не современниками, а живущими в разные годы, десятилетия, эпохи).
Диалог крайне вариативен и оттого привлекателен для исследователей.
Применительно к «Окаянным дням» положения Бахтина помогают понять,
что Бунин наполняет свой текст фразами, призывающими к диалогу. Бунин
несколько раз упоминает Горького и Короленко. О Горьком и его
предприятиях публицист говорит с некоторым недоверием, непониманием:
«Читал корректуру своей “Деревни” для горьковского книгоиздательства
“Парус”. Вот связал меня черт с этим заведением!» [25, с. 26]; «Да, очень
странное издательство! Зачем понадобилось Горькому завести этот “Парус” и
за весь год издать только книжечку Маяковского? Зачем Горький купил
меня, заплатил семнадцать тысяч вперед и до сих пор не выпустил ни одного
тома? Что скрывается под вывеской “Паруса”? И, особенно, в каких же
отношениях с большевиками вся эта компания - Горький, Тихонов, ГиммерСуханов?» [25, с. 43]. Несколько раз встречаются цитаты из горьковской
«Новой жизни», в которой Бунин ищет новости. С помощью включения
ярких представителей того времени в дневник и их комментирования автору
«Окаянных дней» удалось сплести панорамное диалоговое «полотно»,
101
которое наделено дискуссионным потенциалом. Бунин вступает в несколько
дистанцированный диалог с ключевыми фигурами своего времени.
О Короленко Бунин говорит лишь однажды: «А это употребление с
какой-то якобы ядовитейшей иронией (неизвестно над чем и над кем)
высокого стиля? Ведь даже у Короленко (особенно в письмах) это на каждом
шагу. Непременно не лошадь, а Росинант, вместо “я сел писать” – “я оседлал
своего Пегаса”, жандармы – “мундиры небесного цвета”. Кстати, о
Короленко. Летом 17 года какую громовую статью напечатал он в “Русских
Ведомостях” в защиту Раковского!» [25, с. 64]. Автор, с одной стороны,
критикует стиль Короленко, с другой, - признает публицистический талант
Короленко, его умение вызывать широкий общественный резонанс своими
материалами.
Несмотря на напряженную общественно-политическую обстановку в
стране, Бунин продолжает регулярно оставлять записи в своем дневнике, не
отказываясь от роли некоего летописца. Он рискует, высказываясь так
хлестко и резко о революционном времени, но иного пути себе не
представляет: «Вчера ночью выдумал прятать эти заметки так хорошо, что,
кажется, сам черт не найдет. Впрочем, черт теперь мальчишка и щенок. Всетаки могут найти, и тогда несдобровать мне» [25, с. 73]; «Каприйские мои
приятели, Луначарские и Горькие, блюстители русской культуры и
искусства, приходившие в священный гнев при каждом предостережении
какой-нибудь “Новой Жизни” со стороны “царских опричников”, что бы вы
сделали со мной теперь, захватив меня за этим преступным писанием при
вонючем каганце, или на том, как я буду воровски засовывать это писание в
щели карниза?» [25, с. 54]. Бунин понимает, что для него такое положение
дел унизительно: украдкой записывать свои наблюдения и мысли, при этом
каждый раз прятать их, бояться быть замеченным. Это подчеркивает ту
жажду диалога, которая руководила публицистом, делала его одержимым
данными дневниковыми записями. Огромное желание высказаться и
102
обсудить все происходящее Бунину приходилось подавлять в себе и
«засовывать в щели карниза».
Таким образом, дневник (жанр внешне интимный и закрытый) при
подробном изучении может обладать широким спектром диалоговых
признаков.
Приватное
повествование
в
дневнике
одновременно
сориентировано не только на его автора, но и подразумевает наличие иного
воспринимающего сознания. Диалог с данным сторонним сознанием
организовывается с помощью таких приемов, как восклицательные и
вопросительные конструкции, репортажное повествование, рассуждения,
стройные аналогии с прошлыми событиями, спор с подразумеваемым
оппонентом, доказательная фактическая база, философские рассуждения и
др. Весь этот арсенал диалоговых приемов при умелом использовании
привлекает внимание читателя и стимулирует мыслительные процессы,
организовывает
ситуацию
«вчувствования»
адресата
дневника
в
описываемые автором события. Дневник, посвященный крайне сложным и
противоречивым революционным событиям, посредством диалогового
взаимодействия
помогает
воспринимающему
сознанию
развивать
гражданское самосознание, формировать собственное мироощущение и
систему морально-этических принципов.
103
2.2.
«Письма к Луначарскому» В.Г. Короленко как прямое обращение
к адресату
2.2.1. Адресант-адресат публицистического письма: особенности
жанра и форма приглашения к диалогу
Письмо - это одна из основных форм прямого диалога между людьми в
обыденной жизни. Письмо - это послание от адресанта к адресату,
содержащее
некую
информацию,
обладающее
определенной
притягательностью для его получателя. Оно заключает в себе некоторую
психологическую загадку, неизвестное до момента прочтения содержание,
которое вызывает интерес у адресата. Получив, распечатав и ознакомившись
с письмом, адресат попадает в закрытое, ранее ему не принадлежащее
пространство адресанта, познает его, проникается им. Сегодня, когда форму
бумажного письма заменяют письма электронные, а порой мобильные
способы связи между людьми (сотовая связь, мгновенные sms-сообщения,
видеосвязь), утрачивается загадочная энергетика писем. Письмо все реже
заключает в себе искренние и глубоко сердечные переживания, оно зачастую
носит деловой характер и служит для выяснения каких-либо вопросов и
донесения важной информации. Омрачает ценность письма спам, который
обесценивает
часть
писем,
получаемых
современным
человеком,
включенным в информационное пространство.
При анализе особенностей письма как жанра важно учитывать момент
его
перехода
от
разновидности
личной
переписки
в
статус
публицистического. Такой статус письмо приобретает в случае, когда оно
содержит злободневную социальную проблему, направлено на изменение
сложившейся ситуации и публикуется в печати или обнародуется в списках.
Е.П. Прохоров, говоря об особенностях эпистолярной публицистики,
справедливо замечает: «Своеобразие ее воздействия на читателя заключается
прежде всего в том, что важное, социально значимое содержание передается
104
через идущий от сердца, из глубины души монолог автора, обращенный к
определенному адресату. И читатель как бы “подслушивает” то, что
обращено будто бы не к нему непосредственно. Это своеобразие идейноэмоционального восприятия писем замечено давно» [142, с. 4]. Прохоров
отмечает, что «публицистикой письмо, даже при наличии в нем отчетливой
публицистичности, становится окончательно тогда, когда автор сознательно
рассчитывает письмо не только на обозначаемого адресата, но вместе с тем и,
пожалуй, прежде всего на множество читателей» [137, с. 21].
Из отечественной истории известны примеры личной и деловой
переписки, имевшие важное общественное значение. Массовый характер
отечественная эпистолярная публицистика приобретает в XVI веке. Именно
тогда «потребность активно воздействовать на адресата понуждает авторов
посланий <…> усиливать публицистичность изложения. Заострять внимание
на определенных темах» [137, с. 20]. К самым известным текстам этого
времени можно отнести переписку Ивана Грозного с князем Курбским (XVI
в.). Курбский отправил царю пять писем, в которых обвиняет правителя в
жестокости по отношению к боярам и воеводам. Подчеркивая ухудшение
политики Грозного, Курбский так начинает свое обращение: «Царю, богом
препрославленному и среди православных всех светлее явившемуся, ныне же
–
за
грехи
наши
–
ставшему
супротивным...
совесть
имеющему
прокаженную, какой не встретишь и у народов безбожных» [126, с. 56]. В
ответ Грозный послал гневные, крайне экспрессивные послания. Известны и
послания старца Филофея (XVI в.). Филофей, старец Трехсвятительского
Псковского Елизарова монастыря, был автором трех посланий к псковскому
дьяку Мисюрю Мунехину, послания к «некоему вельможе, в миру
живущему», посланий к великому князю Василию Ивановичу и к царю
Иоанну Грозному. В своих письмах старец отвергает астрологию и выступает
против астрологических предсказаний Николая Немчина соответственно;
озвучивает некоторые псковские проблемы; впервые пытается основательно
105
развить теорию о Москве как о третьем Риме и хранителе правой
христианской веры.
Известны эпистолярные тексты и протопопа Аввакума (XVII в.). Перу
Аввакума принадлежали письма, челобитные, послания, ставшие ярким
элементом древнерусской культуры. Его тексты охотно переписывались
соотечественниками
и
были
востребованы
наравне
с
другими
произведениями протопопа. К таким материалам можно отнести челобитную
царю Алексею Михайловичу, «Послание “верным”», письмо к Морозовой и
Урусовой и др. Спектр поднимаемых проблем и тем крайне широк, богата и
стилистическая палитра писем. Аввакума по праву относят к мастерам
древнерусского словесного творчества. Как отмечает Е.П. Прохоров, «письмо
личное и деловое послужило почвой, на которой возник и расцвел жанр
письма в творчестве собственно публицистов» [137, с. 19].
Жанровые особенности письма исследуются в работах А.И. Акопова,
Л.Е. Кройчика, Е.П. Прохорова, А.А. Тертычного18 и др. Они предлагают
различать две основные группы писем: письма читателей и открытые
письма19. В рамках нашего исследования особый интерес представляет жанр
открытого письма. Акопов дает ему следующее определение: «<…> это
обращение по поводу важного общественного явления, острой проблемы,
событий или фактов, могущих повлечь за собой опасные последствия,
предназначенное для опубликования в печати» [3, с. 18].
Из массы открытых писем можно выделить группу, которая обладает
рядом признаков:
1.
Адресант - известная личность, адресат – политический деятель
или человек, наделенный конкретными полномочиями;
См. Акопов, А.И. Аналитические жанры публицистики. Письмо. Корреспонденция. Статья [Текст]: Учеб.-метод.
пособие для студентов-журналистов / Акопов А.И. Ростов н/Д: Изд-во института массовых коммуникаций, 1996. 88 с.;
Кройчик, Л.Е. Система журналистских жанров [Текст] / Л.Е. Кройчик // Основы творческой деятельности журналиста:
Учебник для студ. вузов по спец. «Журналистика» / Ред.-сост. С.Г. Корконосенко. СПб.: Знание, СПбИВЭСЭП, 2000.
С. 125-168; Прохоров, Е.П. Эпистолярная публицистика [Текст]: Учеб.-метод. пособие / Е.П. Прохоров. М.: Изд-во
Моск. ун-та, 1966. 60 с.; Тертычный, А.А. Аналитическая журналистика [Текст]: Учеб. Пособие для студентов вузов /
А.А. Тертычный. М.: Аспект Пресс, 2010. 352 с.
19 См. Акопов, А.И. Указ. соч. С. 12; Кройчик, Л.Е. Указ. соч. С. 159.
18
106
2.
Актуальность, насущность, социальная значимость поднимаемой
проблемы;
3.
Строгая аргументированность и убедительность письма. В таком
случае позиция адресанта должна находить широкий отклик у читателя.
Автор, учитывая, что письмо будет опубликовано и станет достоянием
массовой аудитории, выступает адвокатом общественных интересов и
рассчитывает на широкий резонанс.
Данную группу, вслед за Е.В. Суровцевой, уместно обозначить как
«письма вождю». Е.В. Суровцева использует формулировку «письма вождю»
в нескольких своих работах: «Жанр “письма вождю” в тоталитарную эпоху
(1920-е - 50-е годы)» [152] и «Жанр “письма вождю” в советскую эпоху
(1950-е – 80-е годы)» [154]. Она, в свою очередь, при подборе такого
определения опирается на текст А.И. Солженицына «Письмо вождям
Советского союза» (1973) и на его основе предлагает использовать «письмо
вождю» как отдельную жанровую единицу. Суровцева исследует широкий
пласт писем русских писателей, адресованных представителям власти.
Данное определение вполне уместно использовать и в рамках нашего
исследования,
так
как
литературная
деятельность
зачастую
тесно
переплеталась с публицистической.
Письмо как диалоговая форма представляется нам в виде поединка
адресанта и адресата или, говоря словами А.А. Тертычного, при написании
«письма вождю» происходит «приглашение на открытую арену, где он
(адресат) должен продемонстрировать на виду у всех не только свои
профессиональные качества или свою власть, но и личное мужество, свой
интеллект, нравственную стойкость. Естественно, не каждый способен
выступить в роли рыцаря на турнире, лицом к лицу с оппонентом» [158, с.
321]. Возлагая на себя роль оппонента, автор письма осознавал всю
опасность «турнира» и предполагал возможность самых неприятных для себя
последствий. Однако авторитет адресанта и его вес в обществе, как правило,
107
не позволял адресату проигнорировать письменное обращение и побуждал
его выступить с ответом.
Текст письма несет на себе отпечаток личности получателя. Адресант
предполагает, в чьи руки попадет послание и оформляет его в соответствии с
характером переписки (официально-деловым, дружеским, любовным и т.п.) и
с учетом индивидуальных особенностей адресата. Этой точки зрения
придерживается М.П. Алексеев, исследуя письма И.С. Тургенева [4, с. 30].
Адресант, с учетом статуса, характера, нрава адресата, создает свое
письменное послание, начиняя его подходящими и соответствующими
ситуации
общения
приемами.
Автор
письма
зачастую
соблюдает
определенные ритуальные нормы ведения переписки. Первостепенные и
самые популярные нормы – это наличие приветствия и «прощания» в начале
и конце письма соответственно. Содержание послания может варьироваться
в зависимости от интенций адресата и серьезности поднимаемых тем.
Письмо - жанр синтетический, объединяющий в себе приметы
нескольких жанровых разновидностей: «Письмо как жанр <…> стоит где-то
на грани аналитико-социологической публицистики (корреспонденция,
статья, обозрение) и публицистики художественной (очерк, фельетон,
памфлет), соединяя в себе существеннейшие признаки той и другой областей
публицистики,
будучи
областью
перехода
от
аналитической
к
художественной публицистике или наоборот – от художественной к
аналитической» [137, с. 5]. То есть, автор письма не обязан придерживаться в
своем изложении строгих жанровых правил, допускается некоторое
нарушение границ.
«Письма вождю» были особенно популярны в России, начиная с 1920-х
годов, хотя возникли и сформировались намного раньше. Двадцатые годы –
это время глобальных постреволюционных изменений в России, пожалуй,
беспрецедентных по своим масштабам, со всеми острыми проблемами,
которые повлек за собой мощный революционный процесс. Зачастую
108
требовалось оперативное решение этих проблем от людей, наделенных
властью, поэтому увеличивалось число обращений к ним, соответственно,
возрастал поток «писем вождю». К данной форме письма обращались
представители интеллигенции, чаще всего это были видные литераторы,
публицисты, журналисты. Именно такие публицистические письма ярко
иллюстрируют общественно-политическую ситуацию в стране в этот период.
На письменный диалог с властью в обозначенный период решались
немногие. Среди таких активных граждан можно назвать, например, М.
Горького (его письма к В.И. Ленину, председателю совнаркома СССР А.И.
Рыкову), свою гражданскую позицию также настойчиво проявлял В.Г.
Короленко (письма к наркому просвещения Луначарскому). Письма
Короленко являются социально заточенными и максимально соответствуют
важнейшему принципу открытого письма: «<…>в тексте отчетливо
прослеживается коммуникативная цепочка: автор — проблема — адресат.
Персональная адресность письма в сочетании с его проблемностью делает
послание максимально актуализированным» [90, с. 160].
Таким образом, жанр письма является одной из удобных форм
дистанционной полемики. «Письмо вождю», входя в категорию открытых
писем, имея адресанта и получателя (под которыми подразумеваются
масштабные личности), в контексте актуальной проблемы
обладает
колоссальным эмоциональным воздействием и представляет собой один из
важнейших публицистических жанров. Попытки вступить в письменную
полемику
с
властью,
приглашение
к
разговору
всегда
вызывают
неподдельный интерес у читателя, даже если адресат на данное приглашение
не ответил. Диалоговый потенциал, заложенный в «письмах вождю», несет
особую ценность для общества, желающего разобраться в окружающей
действительности,
«письмо
–
неисчерпаемый
источник
для
публицистического творчества, надо только уметь увидеть за отдельными
фиксируемыми в письме фактами существенные явления жизни» [137, с. 13].
109
Смысл такого рода послания в его публичности: автор вовлекает
аудиторию в обсуждение поднятых проблем. Проблемы эти обществу
известны, они принципиально важны не только для адресанта и адресата, но
и для массовой аудитории. Такого рода послание подвигает аудиторию на
деятельное самостоятельное осмысление ситуации, ставшей предметом
обсуждения в открытом письме.
Итак, открытое письмо побуждает к действию не только конкретного
адресата, но и аудиторию, ставшую свидетелем возникшей переписки. Как
любой публицистический текст письмо – повод для со-переживания
аудиторией проблемам, о которых говорится в послании. Аудитория тем
самым становится массовым адресатом, к которому обращается адресант.
Публичность
открытого
письма
требует
от
конкретного
адресата
недвусмысленного ответа. Открытость письма придает ему общественное
звучание.
110
2.2.2. Автор письма как субъект высказывания
Точкой отсчета для письма является ее автор – адресант. По его
инициативе, как правило, создается текст, оформленный в виде послания и
предназначенный для адресата. Назначение письма заключается в том, чтобы
не
только
информировать общественно
сформулировать
суть
проблем,
об
требующих
определенной
публичного
ситуации,
обсуждения,
способствовать выработке определенного отношения к ним. Необходимо
помнить, что «это – фундамент письма, над которым возвышается все здание.
Задача письма заключается не в меньшей степени и в том, чтобы обратить
внимание общества на личность адресата. На понимание этим человеком тех
событий, в которых он участвует или которые публично оценивает. На
мотивы его поведения и оценок, на действия и поступки личности, к которой
обращено письмо. Часто это и призыв к действию» [137, с. 24-25]. В письме
автор не просто излагает какую-либо ситуацию, проблему или вопрос, автор
и сам проявляется в тексте как личность. Именно через его отбор фактов, их
осознание, через авторскую систему рассуждений к читателю приходит
понимание происходящего. Письмо целиком пронизано и озвучено голосом
его создателя. Нельзя не согласиться с утверждением Е.П. Прохорова о том,
что «эпистолярная публицистика рождена необходимостью вызвать у
общества определенное мнение о поведении личности в существенной для
современной социальной жизни ситуации, о чертах этого человека,
проявившихся в тех или иных поступках, оценках, мнениях. При этом
существенную роль играет высказываемая автором как личностью точка
зрения и на ситуацию и на адресата. В письме постоянно идет сопоставление
их (автора и адресата) поступков, взглядов, оценок, стремлений, чувств. И
сопоставление
это
реализуется
в
непосредственном
обращении,
монологической речи, имеющей точный, обозначенный адрес» [137, с. 25].
111
в
В нашем исследовании мы выбрали письма В.Г. Короленко наркому
просвещения А.В. Луначарскому. Короленко был широко известен как
талантливый
писатель,
умудренный
опытом
журналист,
публицист,
неоднократно выступавший в защиту народных интересов20, воинствующий
гуманист, получивший в народе звание «совести нации». Б.И. Есин пишет о
В.Г. Короленко: «Вряд ли найдется в истории русской печати другой такой
журналист, публицист, который бы так остро с молодых лет воспринимал
гражданское достоинство личности, права человека. <…> Еще в юности он
принял решение: ни лицемерие, ни малодушие никогда не заставят его
изменить правде, закону. Пустое – искать праздных утешений, извинять
уступки, слабости. Чувство личной ответственности выросло и окрепло у
него на почве семейных традиций и благородного народнического постулата
“долга” 70-х годов XIX в. Оно сопровождало его всю жизнь» [69, с. 63].
Взгляды В.Г. Короленко на революцию отличаются от позиций
некоторых его современников. Писатель - не приверженец старого
мироустройства, не тоскует по былому, как, например, Бунин. Он - демократ,
не отвергающий идей социализма. Был в царской ссылке в Якутии. Казалось,
уж ему-то есть, за что обижаться на прошлое мироустройство и
приветствовать коренной переворот. Семь лет, прожитых после революции,
хватило для выводов, содержащихся в письмах к Луначарскому.
Эпистолярное наследие Короленко характеризуется широким размахом
его переписки с людьми разных социальных кругов и сфер деятельности.
Адресатами его писем становились рабочие, крестьяне, артисты, художники,
писатели, ученые, политики.
Особый интерес вызывают его письма к представителям власти и
крупным общественным деятелям, в которых публицист выносит на
обсуждение общественно значимые проблемы современности. В ряду таких
Цикл эссе «В голодный год», разоблачающий голод 1891-1892 гг.; привлек внимание общественности к
«Мултанскому делу» в 1892 г.; «Сорочинская трагедия» 1906 г., обличавшая царских карателей; «Бытовое явление»
1910 г., в котором критиковались действия царского правительства после революции 1905 г. и др.
20
112
текстов наиболее известными и относительно изученными являются,
пожалуй, его письменные обращения к наркому просвещения А.В.
Луначарскому в 1920 году. Однако в творческом наследии публициста есть
еще
ряд
писем
данного
типа,
почти
не
удостоенных
внимания
исследователей. К таким текстам можно отнести его письмо пермскому
губернатору (июнь 1881), в котором Короленко обстоятельно обосновывает
свое нежелание присягать Александру III;
письмо к философу В.С.
Соловьеву (22 октября 1890) с обсуждением антисемитского вопроса; к
генералу, главному военному прокурору Н.Н. Маслову (3 мая 1899) по
поводу судьбы невиновного, но осужденного чеченца Юсупова; к
председателю
Разряда
изящной
словесности
Академии
наук
А.Н.
Веселовскому (6 апреля 1902) об исключении М. Горького из числа почетных
академиков.
Названные письма наглядно демонстрируют неподдельный интерес
Короленко к социально-политическим и культурным событиям текущей
действительности, открытое и смелое желание обсуждать происходящее в
стране с властьпредержащими, выявляют его гражданскую позицию,
жизненные принципы и в полной мере оправдывают звание «совести и
адвоката нации».
Признаки
неравнодушия
Короленко
относительно
актуальных
социально-политических вопросов, четкая аргументированность его позиции,
глубокое проникновение в суть проблем, острая полемичность помогают
выявить диалоговый потенциал его писем. Жанр письма в конце XX и начале
XXI веков был для публициста удобной формой ведения диалога с важными
общественными деятелями. Таким образом Короленко приглашал их к
разговору и совместному выяснению причин каких-либо негативных
явлений, а также к выработке конкретных способов разрешения проблем.
Летом 1920 года в жизни Короленко происходили ключевые для него
события. В.И. Ленин послал к Короленко в Полтаву наркома просвещения
113
Луначарского. Георгий Миронов – биограф Короленко – описывает данную
ситуацию следующим образом: «Луначарский приехал к Владимиру
Галактионовичу, и они долго беседовали — спорили и соглашались,
делились мыслями и снова спорили. После беседы Луначарский, дружески
попрощавшись, уехал на митинг в городской театр» [110, с. 307]. Сразу после
этого к Короленко приехали просить помощи и поддержки родственники
пятерых приговоренных к расстрелу (они обвинялись в спекуляции хлебом).
7 июня 1920 года публицист отправился на митинг в городской театр, где
выступал нарком просвещения. Луначарский, заметив среди слушателей
Владимира Галактионовича, посчитал, что тот пришел понаблюдать за его
выступлением.
«Луначарский, - пишет Миронов, — уже шел навстречу, радуясь, что
старый писатель оказался на большевистском митинге. Волнуясь, Короленко
рассказал ему о цели своего приезда. “Докажите в самом деле, — сказал ему
Короленко, — что вы чувствуете себя сильными, пусть ваш приезд
ознаменуется не актом жестокости, а актом милосердия» [110, с. 246].
Луначарский заверил, что постарается разобраться и оказать помощь в
данной ситуации, но на следующий день Владимир Галактионович узнал, что
тех, за кого он просил, расстреляли…
При встрече обсуждались вопросы политики советской власти.
Луначарский предложил такой вариант продолжения разговора: «…он-де
пришлет мне несколько писем, в которых откровенно изложит свою точку
зрения на происходящие в России события,
…я по получении писем
посоветуюсь с ЦК партии, удобно ли их печатать, причем за мною
оставалось право ответить на них теми аргументами, которые я найду
подходящими» [105, с. 101]. Примечательно, что Луначарский ни на одно
обращение писателя не ответил… Владимир Галактионович в серии своих
посланий
последовательно
разобрал
114
непростую
обстановку
в
послереволюционной России и аргументировано изложил свою позицию
относительно происходящего.
За период с 22 июня по 19 сентября Короленко написал и отправил
наркому шесть писем, в которых он системно и обстоятельно выразил свои
взгляды на обстановку в стране. Шесть писем Короленко – это призыв к
диалогу. Причем речь идет не о диалоге двух людей, а о диалоге власти и
общества. Запланированный, но не осуществленный диалог с адресатом
представляет собой интересный материал для рассмотрения. Поскольку
письма остались без ответа, то ясно, что адресат не рискнул вступать в
полемику. Версия о том, что письма просто не дошли до Луначарского,
исследователями отвергается [171, с. 218].
В письмах ощутимы два адреса, два уровня общения. Первый уровень общение двух авторитетных людей. В ходе такого общения мог развернуться
обстоятельный, полемически выстроенный диалог. Переписка Короленко с
Луначарским была бы интересна обществу и продемонстрировала бы диалог
с властью, который так важен при управлении страной и при налаживании
политических рычагов. Однако он не состоялся. Это вовсе не умаляет
ценности писем и, напротив, повышает, на наш взгляд, авторитетность и
значимость данных текстов, ведь Короленко не зря пользовался огромным
уважением современников. В момент создания писем он был уже опытным
журналистом, прекрасно владеющим словом, умеющим точно выражать свои
мысли и смело отстаивать общечеловеческие ценности.
Второй уровень адресованности писем в момент их создания был в
зачаточном состоянии. Он связан с обещанием Луначарского не только
ответить на письма, но и опубликовать их в центральной прессе. Публикация
обеспечила бы фазу плавного перехода писем с уровня межличностной
переписки к ее публичному прочтению. Этот переход все же состоялся:
сначала «Письма» вышли в 1922 году в Париже и лишь в 1988 году стали
доступны российской публике благодаря журналу «Новый мир». Однако, при
115
написании
«Писем
к
Луначарскому»
Короленко
руководствовался
обещаниями наркома, поэтому, скорее всего, одновременно держал в
сознании образ двух получателей текстов - самого А.В. Луначарского, а
также массового читателя газеты, в которой планировалась публикация.
Таким
образом,
письма,
подразумевающие,
как
правило,
наличие
конкретного адресата, вполне могут достигнуть широкой аудитории
благодаря специальным распределительным каналам, в качестве которых в
данном случае выступили печатные СМИ. Таким образом, два уровня
адресованности писем придают им особую ценность и вызывают большее
доверие к тексту писем и тем фактом, которые в них изложены.
Любовь,
гуманность,
высокая
нравственность,
осознание
ответственности каждого человека за судьбу России позволили публицисту
создать острые публицистические тексты, правдиво охарактеризовать
постреволюционную обстановку, донести до современников и потомков
свою боль и тревогу, вступить в диалог со временем и людьми, имеющими
властные полномочия, способными изменить сложившуюся ситуацию в
стране. Для этого в арсенале Короленко был ряд действенных диалоговых
приемов.
116
2.2.3. Реализация диалогового потенциала «Писем» и способы
воздействия на адресата
Диалоговый потенциал писем обеспечивается его компонентами, в
качестве которых выступают «автор – факты – адресат» [137, с. 18]. Письмо
всегда подразумевает определенного создателя и получателя, то есть в
«работе» письма всегда участвуют как минимум два сознания (передающее и
воспринимающее), между которыми и устанавливается диалог.
Короленко всегда указывал на особую действенность и силу писем, где
есть прямое обращение, похожее на дуэль. Так, говоря о своем «Открытом
письме статскому советнику Филонову», публицист замечает: «Форму
личного обращения я предпочел потому, что безличные корреспонденции
уже оказались бессильны, и в этом виде письмо имело больше шансов
получить широкую огласку и вызвать расследование»21. Из этих слов видно,
что «адвокат нации» всегда стремился к вскрытию образовавшихся проблем,
желал не только огласить правду, но спровоцировать конкретные действия
тех, кто несет ответственность за определенные события.
Короленко, решив написать летом 1920 года наркому просвещения
шесть писем, по существу, выстраивает особый цикл. В каждом из них – та
мера ответственности, надежд и доверия, которые придают письмам особую
весомость. Личное послание превращается в послание общества власти. При
этом авторитет имени сохраняет свое значение. Народ говорит устами
известного в стране человека.
«Адвокат нации» в самом начале первого же письма заявляет о своей
открытости, честности и принципиальности: «Высказывать откровенно свои
взгляды о важнейших мотивах общественной жизни давно стало для меня,
как и для многих искренних писателей, насущнейшей потребностью» [83, с.
РГБ. Рукоп. отд. Архив Короленко, оп. 34, ед. хр. 2103. Цит. по: Прохоров, Е.П. Эпистолярная
публицистика [Текст]: Учеб.-метод. пособие / Е.П. Прохоров. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1966. С. 23.
21
117
198-199]. Акцент на искренности, поставленный автором, задает особую
высокую планку последующего общения. Мы понимаем, что разговор будет
предельно объективным и безжалостным. Одной фразы оказывается
достаточно для того, чтобы придать определенную тональность всей
переписке.
Короленко начинает свои обращения к Луначарскому с фактов,
подтверждающих
беззаконие,
вседозволенность
и
противоречивость
политики новой власти. Вот начало первого послания: «<…>кошмарный
эпизод с расстрелами во время вашего приезда как будто лег между нами
такой преградой, что я не могу говорить ни о чем, пока не разделаюсь с ним.
Мне невольно приходится начинать с этого эпизода. Уже приступая к
разговору с вами (вернее, к ходатайству) перед митингом, я нервничал,
смутно чувствуя, что мне придется говорить напрасные слова над только что
зарытой могилой. Но — так хотелось поверить, что слова начальника
Чрезвычайной комиссии имеют же какое-нибудь основание, и пять жизней
еще можно спасти. Правда, уже и по общему тону вашей речи чувствовалось,
что даже и вы считали бы этот кошмар в порядке вещей... но... человеку
свойственно надеяться... И вот, на следующий день, еще до получения вашей
записки, я узнал, что мое смутное предчувствие есть факт: пять бессудных
расстрелов, пять трупов легли между моими тогдашними впечатлениями и
той минутой, когда я со стесненным сердцем берусь за перо. Только два-три
дня назад мы узнали из местных “Известий” имена жертв» [83, с. 199]. Затем
Короленко
подробно
рассматривает
ситуацию
с
расстрелами,
произошедшими без выяснения виновности или невиновности попавших под
пули. В пяти последующих письмах также присутствуют конкретные
примеры произвола властей. Используя достоверные сведения, Короленко
формирует фактологическую основу своих текстов, делая их тем самым
доказательными и аргументированными.
118
Анализируя политическую ситуацию в стране, публицист сопоставляет
беззаконие
царского
режима
с
аналогичным
положением
в
постреволюционной России, замечая, что самодержавие порой было более
лояльным: «При царской власти я много писал о смертной казни и даже
отвоевал себе право говорить о ней печатно много больше, чем это вообще
было дозволено цензурой. Порой мне удавалось даже спасать уже
обреченные жертвы военных судов, и были случаи, когда после приостановления
казни
получались
доказательства
невинности,
и
жертвы
освобождались (напр., в деле Юсупова), хотя бывало, что эти доказательства
приходили слишком поздно (в деле Глускера и др.). Но казни без суда, казни
в административном порядке — это бывало величайшей редкостью даже и
тогда» [83, с. 199].
Помимо
обращения
к
прошлому
нашей
страны,
Короленко
иллюстрирует текст своих писем примерами из опыта развитых стран
Европы и Америки, пытаясь таким приемом подчеркнуть, что Россия была не
готова к социалистической революции: «<… >мы не видим, что как раз те
страны, где есть наиболее развитые объективные и субъективные условия,
как Англия, Франция, Америка, отказываются примкнуть к социальной
революции, тогда как, наоборот, Венгрия уже объявила у себя советскую
республику <…>» [83, с. 202].
В своих посланиях Короленко обозначает главную для себя ценность –
человеческую жизнь, которую непозволительно приносить в жертву
политической идее: «Насколько мой слабый голос будет в силах, я до
последнего дыхания не перестану протестовать против бессудных расстрелов
и против детоубийства» [83, с. 203]. Публицист обвиняет власть в
истреблении своего народа, он говорит: «Вы допустите, вероятно, что я не
менее любого большевика люблю наш народ; допустите и то, что я доказал
это всей приходящей к концу жизнью... Но я люблю его не слепо, как среду,
удобную для тех или других экспериментов, а таким, каков он есть в
119
действительности» [83, с. 208]. Высказываясь резко, Короленко пытается
вызвать оппонента на диалог, побудить наркома к разговору, начать
дискуссию.
Развивая
тему
гуманизма,
автор
целенаправленно
стремится
сподвигнуть власть на ответные действия. Прежде всего – на публичное
объяснение собственной кровожадности. Почему диктатура пролетариата
превращается в массовый террор? Почему главным аргументом в споре
выступает револьвер? Почему частокол становится нормой поведения?
В своих обращениях Короленко старался убедить Луначарского в
необходимости более гуманных действий в политике властей. Ситуация спора,
определенного противостояния между адресантом писем и адресатом давала
власти (в данном случае Луначарскому) защитить свою позицию, нарком от
публичной дискуссии отказался.
Коммуникативная
стратегия
В.Г.
Короленко
была
очевидна:
продемонстрировав свою позицию, писатель тем самым предлагал своему
оппоненту открыто опровергнуть точку зрения автора писем. Эта открытость
давала аудитории возможность определить свое отношение к проблеме.
В определении термина «коммуникативная стратегия» мы склонны
согласиться с Ю.А. Мартыновой, придерживающейся следующей его
трактовки: «концептуально положенное в технологии мировоззренческое
намерение и его действенное осуществление касательно производства
содержания коммуникационного процесса, то есть выбор того или иного
коммуникативного пространства, той или иной среды коммуникации, того
или иного типа взаимодействия, того или иного места порождения
смысла…»[108, с. 97]. Исследователи коммуникации выделяют, как правило,
три типа коммуникативных стратегий – презентационный, манипуляционный и
конвенциональный. Первый тип представляет собой пассивную коммуникацию,
его задача заключается в сообщении знания. Манипуляционный тип является
активным и подразумевает воздействие на адресата, несколько завуалированное
120
управление
его
Конвенциональный
поведением
тип,
и
владение
подразумевает
сложившейся
осуществление
ситуацией.
интерактивной
коммуникации и ориентируется на организацию диалога. Данный тип
направлен на достижение договора и согласованного поведения между
участниками установившегося общения.
Короленко изложил свои взгляды в письмах, чувствуя взаимодействие всех
этих стратегий. Автор удачно сочетал их, усиливая тем самым убедительность
своих посланий. Политический и социальный статус Луначарского обязывал
Короленко отнестись к содержанию писем с особой ответственностью.
Первое, что видно в текстах писем Короленко, - это регулярное
обращение публициста к личности адресата, его действиям и поступкам:
«Нам, инакомыслящим, приходится писать не статьи, а докладные записки.
Мне казалось, что с вами (курсив наш – Е.Ш.) мне это будет легче. Впечатление от вашего посещения укрепило во мне это намерение, и я ждал времени,
когда я сяду за стол, чтобы обменяться мнениями с товарищем писателем о
болящих вопросах современности. Но вот кошмарный эпизод с расстрелами
во время вашего приезда как будто лег между нами такой преградой, что я не
могу говорить ни о чем, пока не разделаюсь с ним. <…> Уже приступая к
разговору с вами (вернее, к ходатайству) перед митингом, я нервничал <…>.
по общему тону вашей речи чувствовалось, что даже и вы считали бы этот
кошмар в порядке вещей... но... человеку свойственно надеяться...» [83, с.
199]. Частая апелляция к собеседнику, а также указание на его присутствие в
тексте писем активизирует внимание последнего и способствует организации
процесса самоанализа в сознании адресата. Автор ненавязчиво сигнализирует
адресату
о
причастности
послереволюционным
наркома
действиям
и
просвещения
о
к
описываемым
необходимости
изменения
происходящего в стране. Короленко пытается управлять ходом мысли
потенциального собеседника и побуждать его к корректировке политики
властей.
121
Закрепление
личных
рассуждений
публициста
и
отстаивание
собственной позиции происходит за счет обилия аргументов, примеров из
истории и апелляции к авторитетам прошлого. Для Короленко важно убедить
в своей правоте конкретную личность – Луначарского, поэтому публицист
каждое письмо начинает с яркого события, недавнего происшествия: «Это
второе письмо я начну с конкретного примера. Так мне легче. Я не политик,
не экономист. Я только человек, много присматривавшийся к народной
жизни и выработавший некоторое чутье к ее явлениям. В 1893 году я был на
всемирной выставке в Чикаго. Приготовления к выставке и сама выставка
привлекли в Чикаго массу рабочего люда…» [83, с. 201]. Подобный прием
относится к презентационному типу коммуникативных стратегий. Наглядное
представление конкретных событий, знакомство с ними адресата выполняют
первостепенную задачу данной стратегии – сообщение знания. Несмотря на
то, что презентационная стратегия относится к разряду пассивных, однако в
письмах Короленко она работает на подкрепление двух других стратегий.
Б.И. Есин справедливо отмечает: «Короленко никогда не доказывал “общих”
истин, подобно тем, что гонения пагубны, что смертная казнь, война –
явления недостойные современного ему общества. Он отталкивается каждый
раз от фактов, конкретных случаев и представлял их на суд публики как
большую общественную проблему». Также ученый приходит к выводу, что
писателю присущи «мощный фундамент фактического материала, строгая
логика аргументации, апелляция к принципам и законам, тон сдержанного
исследования при накале общественной ситуации» [68, с. 10]. Для придания
основательности своим письмам Короленко обращается к мировому опыту,
например:
«Вообще
все
это
мрачное
происшествие
напоминает
общественный эпизод Великой французской революции. Тогда тоже была
дороговизна. Объяснялось это также самым близоруким образом —
происками аристократов и спекулянтов — и возбуждало слепую ярость
толпы» [83, с. 200]. И подобным замечаниям публициста сложно возразить.
122
При анализе любого публицистического текста важно и его словесное
наполнение, ведь у каждого публициста оно абсолютно индивидуальное. У
Короленко в письмах встречается обилие местоимений, которое объясняется
изложением позиции публициста перед конкретной личностью: «я не забыл»,
«мое желание», «свои взгляды», «нам приходится», «мне казалось, что с
вами…» и т.д. [83, с. 201]. У Короленко особенно превалирует
концептуальная лексика, обозначающая приметы времени: это в основном
политические и экономические понятия той эпохи (граждане, большевики,
партия, пролетариат, социализм, капитал, революция и т.п.). Употребление
таких слов обусловлено наличием потенциального адресата, который ждет
конкретики от собеседника, выступающего на страницах писем. Приметы
эпохи помогают реализовать конвенциональный тип стратегии, который
подразумевает установление диалога, приход к общему компромиссу.
Один
из
визуальных
манипуляционных
возможно, даже на подсознание адресата –
приемов,
действующих,
использование кавычек.
Короленко прибегает к кавычкам, стараясь на письме обозначить свое
недоверие некоторым понятиям, указать на их обманчивость: «Высказывать
откровенно свои взгляды о важнейших мотивах общественной жизни давно
стало для меня, как и для многих искренних писателей, насущнейшей потребностью.
Благодаря
установившейся
ныне
“свободе
слова”
этой
потребности нет удовлетворения» [83, с. 199]. Отчасти употребление кавычек
помогает сформировать интонацию и позицию Короленко в письменном
послании. При личной встрече Короленко с Луначарским в Полтаве
обстоятельного разговора не состоялось, и нарком просвещения предложил
публицисту изложить свои взгляды, замечания и вопросы по актуальным
проблемам в письмах, на которые Луначарский обещал ответить.
Аналогичными средствами, влияющими на интонационное оформление
мыслей автора, являются восклицательные, вопросительные предложения, а
также многоточия. Короленко при работе над письмами понимал, что не
123
стоило пестрить восклицаниями и вопросами. Подобные приемы насыщают
текст экспрессией, заглушая размеренную логику письменного выступления.
Короленко лишь изредка ставит перед Луначарским вопросы, провоцируя его
тем самым на диалог: «Можно ли думать, что расстрелы в административном
порядке могут лучше нормировать цены, чем гильотина?» [83, с. 200]. И в
таких случаях вновь имеет место конвенциональный тип стратегии.
Короленко нередко прибегает к многоточию в конце каждого из высказанных
им тезисов, выражая свое недоумение и оставляя почву для размышлений
Луначарскому: «Правда, уже и по общему тону вашей речи чувствовалось,
что даже и вы считали бы этот кошмар в порядке вещей... но... человеку
свойственно надеяться...» [83, с. 199]. За счет многоточий создается эффект
недосказанности изложения, что в свою очередь способствует манипуляции
собеседником.
Все шесть писем были получены наркомом, что подтверждают научные
изыскания: «В действительности Короленко отправлял письма Луначарскому
оказией, и все они были вручены его секретарю. Луначарский же не только
не ответил, но и не подтвердил получение» [81, с. 160]. Такая реакция
наркома, на наш взгляд, объясняется его нежеланием ввязываться в
серьезнейшую
нежелательные
политическую
для
режима
дискуссию,
последствия.
которая
могла
Надежды
бы
иметь
Короленко
на
опубликование его посланий к наркому в центральной прессе не
оправдались, но своего читателя письма все же нашли. По замечанию А. В.
Храбровицкого, «письма получили распространение в списках, а в 1922 году
были выпущены в Париже издательством “Задруга”» [171, с. 218]. В России
же печатная версия этих писем вышла в свет лишь спустя шестьдесят восемь
лет после написания, в 1988 году, в журнале «Новый мир».
Таким образом, мы выявили у Короленко богатый арсенал для ведения
диалога с оппонентом, обозначили основные средства, за счет которых
публицист в своих письмах активно использовал ведущие коммуникативные
124
стратегии и приемы. Каждая стратегия была направлена на реализацию
определенных задач адресанта. Короленко с помощью писем пытался
добиться от Луначарского не только обстоятельных ответов, но и решений,
касающихся улучшения жизни населения. В результате нашего исследования
можно предположить, что публицист абсолютно грамотно и умело
использовал обозначенные выше стратегии и убедительно выразил свою
позицию
по
отношению
к
негуманным
действиям
властей,
что
подтверждается пассивностью Луначарского в данной потенциальной
дискуссии.
Сегодняшняя социально-политическая ситуация коренным образом
отличается от той, в которой приходилось работать Короленко. Она более
демократична, свободна, менее социально напряжена. Но «письма вождю» не
утратили своей актуальности и по сей день, являясь образцом убедительного,
обстоятельного и в высшей степени публицистичного текста.
125
2.3. «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре»
А.М. Горького как форма публичных контактов с массовой аудиторией
2.3.1. Оперативный анализ действительности в «Несвоевременных
мыслях»
Приступая к разговору о той жанровой форме, которую предпочел еще
один яркий публицист первых послереволюционных лет А.М. Горький, стоит
отметить некоторую сложность в ее определении.
Сам Горький, собирая «Несвоевременные мысли» для публикации
отдельной книгой, обозначил свои записи как «Заметки о революции и
культуре» [177]. Но заметка является информационным жанром, главная цель
автора при работе над которой – кратко проинформировать читателя о какихлибо новостях, не вдаваясь в подробности и не излагая личные оценки и
глубокие переживания[177]. В ней есть малая доля авторского присутствия,
ведь, как справедливо считают теоретики журналистики и публицистики,
«заметка, конечно, дает оценку сообщаемому факту[177]. Но оценка эта не
выступает как личная оценка; понимание факта в заметке скрыто в отборе
его существенных сторон» [137, с. 15]. Возможно, Горький понимал жанр
заметки как зарубку на память, то есть то, что хочется автору отметить,
заметить, зафиксировать. Тем более в начале ХХ века теория журналистики и
публицистики не имела четких очертаний, не существовало строгих
жанровых
разграничений,
в
основном
публицисты
опирались
на
синтетическое литературно-журналистское понимание жанров. Особенный
ажиотаж вокруг жанровых определений у теоретиков наблюдается в
последнее десятилетие[177].
Исследователи творчества Горького, как правило, называют его тексты,
включенные в цикл, статьями [28], [177]. Отчасти такое определение
правомерно,
учитывая,
что
Горький
на
относительно
небольшом
пространстве текста стремится к обобщению, к поиску закономерности
126
происходящего[177]. Статью предлагается определять следующим образом:
«Публикации, анализирующие некие ситуации, процессы, явления, лежащие
в их основе закономерные связи с целью определения их политической,
экономической или иной значимости и выяснения того, какие позиции
следует занять, как себя вести, чтобы поддержать или устранить такую
ситуацию, такой процесс, такое явление» [158, с. 263]. На ее подготовку
журналист затрачивает немало времени и усилий, так как необходимо
собрать достаточно фактического материала, мнений компетентных лиц,
ознакомится с точками зрения участников или очевидцев каких-либо
событий [177]. «Несвоевременные мысли» не укладываются в рамки данного
жанра. Они выходили ежедневно на первой полосе горьковской газеты и
были оформлены в виде столбца-колонки, занимающего примерно одну
треть от всей полосы. В «Несвоевременных мыслях» содержатся по большей
части горьковские рассуждения и умозаключения по каким-либо актуальным
темам 1917-1918 годов. Внешнее оформление «мыслей» в виде столбца
наводит
на
соответствующее
определение
жанра.
Колонка,
столь
востребованная и популярная в современных печатных СМИ, некоторыми
исследователями в качестве отдельного жанра до сих пор не выделяется
[177]. Но есть теоретики, которые причисляют колонку к аналитическим
жанрам и предлагают трактовать ее как материал, имеющий постоянное
место на газетной полосе, выходящий с определенной периодичностью,
занимающий точно установленный объем текста, оснащенный визуальными
указателями на личность автора (прежде всего – его портретом) и имеющий
ярко выраженное авторское начало [46], [177].
Горьковские «Несвоевременные мысли» по большей части под такое
определение вполне подходят, но с некоторыми поправками. Оперативное
реагирование публициста на происходящие в стране революционные
изменения дают нам право обозначить приметы комментаторского текста в
цикле
Горького.
Само
определение
127
жанра
«комментарий»
стало
употребляться лишь в ХХ столетии. Важно подчеркнуть такую примету
данного жанра: «Комментарий представляет собой не только реакцию на
новые явления. В комментарии активно обрисовываются проблемы,
обсуждаются относящиеся к ним актуальные факты» [158, с. 230]. И главное
– данный жанр ярко окрашен авторской субъективностью, авторское мнение
налицо. Опираясь на такое понимание комментария, мы можем правомерно
говорить и о его приметах в горьковских текстах [177].
На наш взгляд, горьковские комментаторские тексты, оформленные на
газетной полосе в виде авторской рубрики под названием «Несвоевременные
мысли», отчасти включают в себя эссеистические элементы. Данное
сочетание позволяет, с одной стороны, оперативно реагировать на события
изменяющейся
действительности,
пытаться
анализировать
их,
дополнительно прогнозируя дальнейшее развитие, при этом не сторониться
субъективности изложения; с другой стороны, эссеистические вкрапления
помогают тщательно «взвешивать» («эссе» - от латинского «взвешивание»)
события, наделяя их индивидуальной авторской позицией: «Надо же понять,
пора понять, что самый страшный враг свободы и права – внутри нас; это
наша глупость, наша жестокость и весь тот хаос темных, анархических
чувств, который воспитан в душе нашей бесстыдным гнетом монархии, ее
циничной жестокостью. Способны ли мы понять это? Если не способны, если
не можем отказаться от грубейших насилий над человеком – у нас нет
свободы. Это просто слово, которое мы не в силах насытить должным
содержанием. Я говорю – наши коренные враги глупость и жестокость.
Можем ли мы, пытаемся ли мы бороться с ними?» [44, с. 83], [177].
Особенно
выигрышно
эссеистические
элементы
смотрятся
на
страницах периодической печати, так как позволяют немного отклоняться от
непосредственных событий, уходя в прошлое, извлекая из памяти яркие
примеры-доказательства, вспоминая что-то важное, а порой и обрисовывая
будущее. И «Новая жизнь» предоставила Горькому возможность выражения
128
собственных мыслей, газета стала своеобразной трибуной, с которой смело,
четко и обоснованно звучали замечания относительно коренного переворота
[177].
Есть еще одна интересная версия по поводу жанрового определения
горьковских текстов. Г. Митин называет «Несвоевременные мысли»
«уникальной во всей истории русской литературы, единственной великой
книгой, возникшей из коротких газетных откликов писателя на злобу дня»,
дает нестандартное определение жанру – «репортаж под дулом «Авроры»
[109, с. 29]. Понятие репортажа можно применить к серии горьковских
текстов весьма относительно. Сумма этих текстов лишь отчасти напоминает
репортаж своей динамичностью, включенностью в события, но, на наш
взгляд, первостепенной задачей публициста было не репортажное наглядное
описание и включение читателя в происходящее, а все-таки приглашение
читателя к совместному обдумыванию озвученных Горьким проблем, к соразмышлению, к со-чувствию, со-участию, со-действию, что характерно для
аналитической публицистики. Поэтому жанровое определение репортажа не
подходит текстам Горького.
Итак, тексты Горького, посвященные событиям 1917-1918 годов, с
позиций сегодняшней теории публицистики и журналистики правомерно
относить к комментаторским материалам (с периодическими небольшими
эссеистическими вкраплениями), оформленным в виде колонки на газетной
полосе. Если учитывать масштабность поднимаемых публицистом проблем и
актуальность текстов по сей день, то жанр заметки для них является слишком
«тесным». При этом стоит отметить, что жанровая принадлежность каждого
отдельного текста из цикла может варьироваться, то есть иметь ярко
выраженные эссеистические приметы и в меньшей степени тяготеть к
комментаторским материалам или наоборот. Более точное жанровое
определение можно было бы дать каждому отдельному тексту из цикла при
129
подробном индивидуальном рассмотрении, но сделать это с несколькими
десятками «Несвоевременных мыслей» в совокупности затруднительно [177].
Еще один вопрос, которым задаются исследователи, это само заглавие цикла.
Отчего свои мысли Горький обозначил как «Несвоевременные»? По мнению Л.
Резникова, в названии горьковских «Мыслей» «запрограммирована та
многозначность, которую можно наблюдать в каждой статье и в их
совокупности. Человек, говорящий о своих мыслях, что они несвоевременны,
должен (таков иронический подтекст заголовка!) иметь особое представление
о времени и его актуальной проблематике. Автор, как будто признающий
несвоевременность своих мыслей и тут же упрямо продолжающий их
излагать,— такой автор оказывается и в границах исторически конкретного
времени, и одновременно разрывающим эти границы. Своевременно,
разумеется, радоваться революции, приветствовать ее. М. Горький радовался,
но одновременно и тревожился, опасался просчетов, ошибок, жестокости,
лжи» [140, с. 82]. И. Лежнев утверждает: «Еще в самом начале революции,
когда всех увлек и закрутил вихрь политических событий, со всеми
проистекающими отсюда внешними изменениями, горького больше всего
волновала человеческая личность и ее события внутренние. Вот почему он в
ту пору был несвоевременным, чувствуя это сам, свои публицистические
заметки назвал “Несвоевременными мыслями”. Попробуйте прочесть их
теперь, попытайтесь отвлечься от политических пристрастий, и вам
предстанут вехи вызревания нового Горького» [99, с. 191].
Газетные материалы Горького явились не ко времени из-за своего
острого полемичного тона, из-за своей прямоты и силы противодействия
новой власти. Политика большевиков казалась Горькому варварской и
жестокой, да и само население страны было не подготовлено к резким
революционным переменам.
Если рассматривать «Несвоевременные мысли» как авторскую рубрику,
то очевидно, что за самоиронией автора (кто же рискнет называть
130
собственные высказывания несвоевременными?) скрывается стремление
писателя дистанцироваться от людей, которых Горький некогда поддерживал
и чьи идеи долгое время разделял.
Писатель призывает к благоразумию, к торжеству здравого смысла, к
отказу от насилия, от террора. Власть отталкивает от себя демократически
настроенную часть общества, она опирается на низы. Она отказывается от
диалога со страной. И Горький именно поэтому предлагает себя в качестве
посредника в таком диалоге.
«Несвоевременные мысли» - это призыв писателя к властям: «Услышьте
другую точку зрения!».
131
2.3.2. Публицист-коммуникатор в условиях революционных изменений
Горький
был
личностью,
пользующейся
в
России
огромной
популярностью. На момент революции 1917 года ему было 49 лет, он - почти
ровесник
И.А.
Бунина,
но
кардинально
отличающийся
от
своего
современника темпераментом и политическими взглядами. Его называли
«певцом гордых и сильных героев-борцов, буревестником революции,
первооткрывателем
образа
революционера-пролетария,
глубоким
исследователем тайн человеческой души, создателем ярких и своеобычных
народных характеров, обличителем мира насилия и психологии мещанства,
великим гуманистом, просветителем-подвижником» [28, с. 4].
Приступая к разговору о «Несвоевременных мыслях» 1917-1918 годов,
стоит упомянуть некоторые предшествующие работы Горького, имеющие
отношение к революционному циклу и повлиявшие на его (цикла)
становление. Горький обратился к публицистике в 1914 году с началом
Первой мировой войны. Писатель в сентябре 1914 года говорил, обращаясь к
С.П. Подъячеву: «Какая теперь работа, когда день начинается мыслью о том,
где и сколько перебито людей, до ночи эта мысль сосет и сушит душу, с нею,
как с ведьмой, ложишься спать? Не до “беллетристики”» [45, с. 119]. Горький
понимал, что в моменты серьезных потрясений в стране и мире
художественное
письмо
оказывается
менее
востребованным,
чем
публицистическое, основанное на фактах, включающее в себя оперативное
реагирование и глубокие умозаключения. Публицистика в такие моменты
становится особенно популярной, берет на себя роль некоторого индикатора
событий. По словам Е.Н. Никитина, «Горький мучительно пытается найти
выход из создавшейся ситуации и указать его своим согражданам. Он
полагает: для того, чтобы излечить болезнь – недуги, накопившиеся за годы
царизма в обществе, в душах россиян и с особенной силой проявившиеся во
время войны, - ее надо выявить (поставить диагноз), только тогда станет
132
возможным эффективное лечение. Главным инструментом диагностики и
последующей терапии должна выступать – правда» [120, с. 290].
Е.Н. Никитин же замечает, что в 1914 году Горьким был создан цикл под
названием «Несвоевременное», предназначавшийся для издания «Русское
слово» и включавший в себя три статьи [120]. Но первые попытки
«несвоевременных» выступлений не увенчались успехом из-за цензурных
запретов.
Вскоре публицист создает текст «Две души», судьба которого
была более удачна. Материал опубликовали в первом номере «Летописи» в
декабре 1915 года. «Две души» вызвали бурную реакцию общественности и
спровоцировали активную последующую полемику в печати. С марта 1916
года в «Летописи» начинает выходить горьковский цикл «Письма к
читателю», включающий в себя четыре статьи. В своих публицистических
выступлениях Горький настаивает на прекращении войны и на борьбе не с
врагами дальними, а «ближайшими к нам», призывая тем самым к очищению
собственных души, дома, города, страны от «мерзости», лени, апатии,
пассивности, безразличия. Примечательно, что четвертый текст из цикла
«писем» Горький озаглавил как «Несвоевременное» и дал этому следующее
объяснение: «Несвоевременное – потому, что затрагивает нецензурные темы.
Темы, которые не только не хочет пропускать в печать правительство, но и,
что еще важнее, не хочет слышать массовый читатель» [120, с. 302].
События февраля 1917 года Горький встретил весьма настороженно,
подозревая революцию в элементарной неподготовленности. Так он
описывает свои ощущения в обращении к Е.П. Пешковой: «Происходят
события внешне грандиозные, порою даже трогательные, но – смысл их не
так глубок и величественен, как это кажется всем. Я исполнен скептицизма,
хотя меня тоже до слез волнуют солдаты, идущие к Государственной думе с
музыкой. В революционную армию – не верю: думаю, что многие
принимают за революционность отсутствие дисциплины и организации» [8, с
340].
133
С апреля 1917 года по июнь 1918 Максим Горький издавал газету
«Новая жизнь» в Петрограде. После событий октября издание стало
оппонентом новой власти, выступая с критикой «издержек» революции, ее
«теневых
сторон»,
форм
и
методов
осуществления
социальных
преобразований в стране, одновременно она отстаивала гуманистические
идеалы социализма, демократизацию общества, права и свободу личности. В
ходе политической борьбы издание газеты два раза приостанавливалось (в
феврале и июне 1918 года). Здесь и было опубликовано 58 статей под общим
заглавием «Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре». По
словам И. Вайнберга, эти статьи наполнены «необыкновенной искренностью
и мужеством и отражают мучительные поиски писателя-революционера,
патриота и гуманиста» [28, с. 5]. Позднее «Новожизненская» публицистика
составила две дополняющие друг друга книги писателя – «Революция и
культура. Статьи за 1917 г.» и «Несвоевременные мысли. Заметки о
революции и культуре».
Размышляя о социалистической революции, Горький пришел к выводу,
что прежде, чем ее осуществить, народ должен приложить определенные
усилия для того, чтобы осознать себя как личность, сформировать
собственное человеческое достоинство. Отчасти и поэтому публицист
называет свои записи «несвоевременными». Горький, считая революционный
путь развития приемлемым и неизбежным, подвергает сомнению методы
революции, критикует практическую реализацию её целей.
Высказываться наперекор новой власти в условиях повсеместного
закрытия оппозиционных изданий опасно, но Горького это не испугало.
Политика устрашения и нейтрализации непокорной мысли была известна
писателю. M. Горький отмечал в 1917 году: «Старая власть была бездарна, но
инстинкт самосохранения правильно подсказывал ей, что самым опасным
врагом ее является человеческий мозг, и вот, всеми доступными ей
средствами, она старалась затруднить или исказить рост интеллектуальных
134
сил страны» [44, с. 81]. Результат такой деятельности, по мнению Горького,
трагичен: «Всюду, внутри и вне человека, опустошение, расшатанность, хаос
и следы какого-то длительного Мамаева побоища. Наследство, оставленное
революции монархией, - ужасно» [44, с. 82].
Горький своими регулярными выступлениями на станицах «Новой
жизни» давал читателю все новую и новую пищу для ума, при этом
вырабатывая у него привычку к интеллектуальному со-трудничеству. Обилие
вопросов, поставленных перед читателем, подтверждают это: «Неужели
память о подлом прошлом нашем, память о том, как нас сотнями и тысячами
расстреливали на улицах, привила и нам спокойное отношение палачей к
насильственной смерти человека? Я не нахожу достаточно резких слов
порицания людям, которые пытаются доказать что-то пулей, штыком, ударом
кулака по лицу. Не против ли этих доводов протестовали мы, не этими ли
приемами воздействия на нашу волю нас держали в постыдном рабстве?»
[44, с. 83]. Со-трудничество заключается в обоюдном желании выработать
общее верное решение сложившихся проблем, в оказании помощи адресату
при понимании важности произошедшего. Это совместная интеллектуальная
работа. Автор способствует движению мысли своего читателя, его
формированию и развитию. Таким образом, горьковская колонка в «Новой
жизни» регулярно попадала в поле зрения своего адресата, вновь и вновь
приглашая его к разговору. Этот кропотливый и трудоемкий процесс
коммуникативного воздействия со стороны Горького походит на длительную
терапию, в результате которой, как правило, наступает оздоровление. В
нашем случае речь идет об оздоровлении читательской аудитории, ее
самоопределении и формировании общего, системного миропонимания.
Три текста под заглавием «Несвоевременное», четыре из цикла «Письма
к читателю» и 58 «Несвоевременных мыслей» представляют собой
колоссальное
публицистическое
наследие
одного
из
ведущих
неравнодушных умов России первой половины ХХ века. Далеко не все
135
тексты сразу же попали в руки читателю, далеко не все попавшие были
адекватно восприняты, но каждое слово в каждом публицистическом
выступлении Горького – это его непрекращающиеся попытки наладить
диалог с правительством и массовой аудиторией через прессу, настроить их
на дискуссию, на конструктивный разговор и главное – на осмысление
происходящего, исправление ошибок и на более гуманные и справедливые
действия. Чтобы максимально точно передать свои переживания, донести
определенные идеи до широкого круга читателей, Горькому приходилось
прилагать немало усилий при работе над публицистическими текстами. В
«Несвоевременных мыслях» сконцентрированы все самые острые и
актуальные проблемы 1917-1918 годов.
136
2.3.3. Особенности вовлечения в диалог массового читателя
А.М. Горький в «Несвоевременных мыслях» не был категорично
настроен
против
революционных
преобразований.
Революцию
как
возможность социального переустройства публицист не отвергал, но
подчеркивал «несвоевременность» свершившегося в 1917 году октябрьского
переворота. По мнению ведущих исследователей творчества писателяпублициста, «Горькому мешают принять революцию ее преждевременность,
а также методы и способы ее осуществления. Эти способы противоречат
гуманистическим идеалам,… демократическим принципам социализма,
человеческой нравственности, гуманистической морали» [28, с. 51].
Противоречивые действия правительства воспринимаются Горьким с
мучительной болью, даже порой с душевным надрывом: «Если я вижу, что
политика советской власти “глубоко национальна” - как это иронически
признают и враги большевиков, - а национализм большевистской политики
выражается именно “в равнении на бедность и ничтожество”, - я обязан с
горечью признать: враги – правы, большевизм – национальное несчастие, ибо
он грозит уничтожить слабые зародыши русской культуры в хаосе
возбужденных им грубых инстинктов» [44, с. 189]. И. Вайнберг точно
замечает: «И не потому Горький так много пишет о разгуле анархии,
жестокости большевиков, неспособности власти понять, что ее лозунги
“социальной” революции “духовно и физически измученный народ”
переводит на свой язык: “громи, грабь, разрушай”, а “панические крики” о
борьбе с “буржуем”, - как прямой “призыв к убийствам” и т.п., не потому он
так много уделяет внимания бессмысленным погромам и бессудным
расправам, что не видит, не замечает положительных явлений и огромных
достижений, которые несет с собой революция. Просто: “Грязь и хлам всегда
заметнее в солнечный день… Чем более осуществимыми кажутся нам наши
стремления к торжеству свободы, справедливости, красоты, - тем более
137
отвратительным является пред нами все то скотски подлое, что стоит на
путях к победе человечески прекрасного”» [28, с. 52]. Л. Резников
подчеркивает, что если бы Горький лишь негативно «толковал политику, он
не смог увидеть, что движение к общечеловеческой правде – движение
трудное» [140, с. 92].
Горький считает, что разъединение политики и нравственности само по
себе антигуманистическое, скажется самым пагубным образом на жизни
народа и страны и грозит тяжелыми и кровавыми последствиями в будущем.
Оно способствует внедрению антидемократических методов в политике,
ведет к оправданию насилия, жестокости, террора, нарушению социальной
справедливости, «позорному отношению к свободе слова, личности и ко всей
сумме тех прав, за торжество которых боролась демократия» [44, с. 149].
Спорным казался Горькому и вопрос относительно положения народа.
Видение данной проблемы было многогранным в понимании публициста.
Горький не стремился слепо обожать народ. Он категорически не соглашался
с теми, кто, верил в сверхспособности наших Каратаевых. Всматриваясь в
народные массы, Горький констатировал, «что он пассивен, но жесток, когда
в его руки попадает
власть,
что прославленная доброта его души —
карамазовский сентиментализм, что он ужасающе
внушениям
гуманизма
невосприимчив
к
и культуры» [44, с. 123]. Но публицист желал
рассмотреть самую суть проблемы и разобраться, в чем причина такого
народного поведения: «Условия, среди которых он жил, не могли воспитать в
нём ни уважения к личности, ни сознания прав гражданина, ни чувства
справедливости — это были
условия полного
бесправия,
угнетения
человека, бесстыднейшей лжи и зверской жестокости» [44, с. 124]. Значит,
все те дурные качества, которые находили выражение в стихийных бунтах
народных масс в революционное время, представляли собой, по мнению
Горького, последствия продолжительных народных притеснений. Русский
138
народ на протяжении столетий терпел и мучился, вследствие чего в нем
искоренялось чувство собственного достоинства.
Может показаться, что публицист достаточно резко отзывается о народе.
И такие суждения свидетельствуют об отсутствии сострадания к народным
массам, о неуважении и некотором пренебрежении. Но Горький опирается на
свой богатый жизненный опыт и утверждает: «Я имею право говорить
обидную и горькую правду о народе, и я убеждён, что будет лучше для
народа, если эту правду о нём скажу я первый, а не те враги народа, которые
теперь молчат да копят месть и злобу, чтобы... плюнуть злостью в лицо
народа...» [44, с. 187].
Первостепенная задача революции, по мнению Горького, - нравственно
оздоровить и выправить народ, который был долгое время порабощен. Важно
превратить
раба
в
личность,
готовую
к
анализу
окружающей
действительности, к разумным действиям и правильным поступкам.
Окружающая действительность, к сожалению Горького, не позволяла
формировать народ таким образом. Октябрьская революция и Гражданская
война обнажили все темные стороны рабской натуры русского человека. Эти
общественно-политические потрясения не способствовали нравственному
обогащению народных масс. Резкие коренные изменения в стране
спровоцировали развитие низменных инстинктов. Здесь остро встает вопрос
о культуре. И взгляды Горького относительно культурного уровня развития
общества значительно разнились с той идеологией, которой придерживались
«народные комиссары».
Когда публицист готовил свои «Несвоевременные мысли» к публикации
отдельной книгой, не случайно он выбрал подзаголовок - «Заметки о
революции и культуре». По справедливому замечанию Л. Резникова, одна из
ведущих
задач,
которую
Горький
отводил
социально-политической
революции, - очистить человеческие души от «мучительного гнёта
ненависти», в «смягчении жестокости»,
139
«пересоздании
нравов»,
«облагораживании отношений» [140, с. 121]. Чтобы осуществить эту задачу,
необходимо культурно воспитывать и обогащать население. Но публицист
видел прямо противоположное, это было торжество низменных инстинктов,
жестокое политическое противостояние, хамское отношение к человеческому
достоинству, повсеместные уничтожения культурных и
художественных
произведений. Виновниками сложившейся ситуации Горький считает в
первую очередь новую власть, которая не только не стремится унять толпу,
но наоборот, провоцирует дикий разгул. Согласно позиции Горького,
«революция бесплодна, если не способна... развить в стране напряжённое
культурное строительство» [44, с. 92]. Горький восклицает: «Граждане!
Культура в опасности!», изменив широко известный лозунг «Отечество в
опасности!».
Это главная проблема горьковских публицистических выступлений 1917
- 1918 годов. Горький «уверен, что победоносное вторжение красоты в душу
несколько ошалевшего россиянина... усмирило бы буйство некоторых не очень
похвальных чувств» [44, с. 123]. Горький со страниц «Новой жизни» во весь
голос призвал «встать на защиту великих ценностей старой культуры» [44, с.
124]. Писатель указывал на гуманистическую сущность культуры: «Суть и смысл
культуры в органическом отвращении ко всему, что грязно, подло, лживо, грубо,
что унижает человека и заставляет его страдать» [44, с. 144].
Горький и Короленко, в отличие от Бунина, сразу адресуя свои мысли
широкому кругу читателей, не могли себе позволить обрывочно фиксировать
собственные наблюдения. В их текстах все предельно логично и обосновано.
Например, Горький последовательно сцепляет звенья в цепочке своих
рассуждений следующим образом: «Интересы всех людей имеют общую
почву (здесь и далее курсив мой – Е.Ш.), где они солидаризуются, несмотря
на неустранимое противоречие классовых трений: эта почва – развитие и
накопление знаний. Знание – необходимое орудие междуклассовой борьбы,
которая лежит в основе современного миропорядка <…>; знание – это сила,
140
которая <…> должна привести людей к победе» [44, с. 80]. Публицист
избирает для разговора несколько ключевых слов и настойчиво снова и снова
использует их в тексте, создавая тем самым эффект закрепления в сознании
читателя данных понятий.
Как и публицисты-современники, рассмотренные нами в предыдущих
параграфах, Горький напоминает о предшествующих революционных
событиях: «Нам не нужно забывать роковых ошибок 905-6 гг., - зверская
расправа, последовавшая за этими ошибками, обессилила и обезглавила нас
на целое десятилетие» [44, с. 78]. Примеры из истории всегда являются
самыми
проверенными,
действенными,
доказательными
и
порой
обезоруживающими аргументами, против которых сложно возразить,
опровергнуть
которые
невозможно.
Обращения
к
минувшим
дням
подчеркивает аналитический настрой публициста, его желание разобраться в
текущих событиях, его умение сравнивать, сопоставлять, выявлять общее,
наконец, обозревать и делать из ряда аналогичных событий соответствующие
выводы, оформлять эти события прошлого в виде поучительных уроков для
соотечественников.
Горький, стараясь как можно активнее прибегать к убеждающим
приемам со страниц «Новой жизни», часто употребляет описательные слова в
превосходной степени: «величайшая осторожность» [44, с. 78], «ценнейшие
библиотеки» [44, с. 94], «ближайшее осуществление» [44, с. 132].
Не
мог
публицист
обойтись
и
без
концептуальной
лексики,
обозначающей приметы времени. Это в основном политические и
экономические
понятия
той
эпохи
(граждане,
большевики,
партия,
пролетариат, социализм, капитал, революция и т.п.). Отвлекаться на природу
и сиюминутные зарисовки, подобно Бунину, Горький не может, во-первых,
из-за своей потенциальной аудитории, которая ждет конкретики, и, вовторых, из-за жанровых рамок.
141
Горький при изложении своих идей прибегает к использованию ярких
тропов, придающих красок его текстам, заставляющих воображение
читателей работать с еще большими усилиями: «Многоглавая гидра
невежества, варварства, глупости, пошлости, хамства» [44, с. 78]; «Брошюры
наполнены ядовитой грязью» [44, с. 115]; «История воспитывает людей» [44,
с. 116]; «Ненасытная пасть войны»; «Государство трещит по швам» [44, с.
118];
«Это не крики
сердца,
а возгласы
тактики» [44, с. 120];
«Интеллигенция, очищенная от язв буржуазного строя» [44, с. 131]; «Зверем
воет русский народ» [44, с. 139]; «Русский народ – огромное дряблое тело»
[44, с. 170] и т.п. Ведущие явления и приметы современности становятся
живыми организмами, выходя из-под пера Горького и ложась на бумагу. Все
они двигаются, извергают звуки, воют, трясутся, кровоточат – переполнены
неуправляемыми пугающими силами.
При прочтении горьковского публицистического цикла, в глаза
бросается интонационное оформление «мыслей». Нередко встречаются
восклицательные и вопросительные предложения, а также многоточия, при
этом восклицательная интонация может быть сразу в нескольких соседних
предложениях: «Русский народ <…> приобщается к великому делу мира –
строению новых и все более свободных форм жизни! Огромное счастие
дожить до такого дня! И всей душой я желал бы идти <…> до великого
праздника всемирной свободы, всечеловеческого равенства, братства!» [44, с.
80-81]. Такие интонационные приемы используются публицистом для
привлечения внимания читателя, необходимого расставления акцентов,
провоцирования его на диалог, для передачи собственных эмоций и
переживаний.
Рассматриваемая нами публицистика 1917-1920 годов была бы менее
ценной сегодня, если бы ее авторы не высказывались о будущем России, не
предполагали, что ожидает русский народ в дальнейшем, а ограничились бы
только констатацией фактов и их оценками. Но Бунин, Горький и Короленко
142
прекрасно осознавали ту ответственность, которую они берут на себя при
написании текстов о революции, осознавали они и свое авторитетное
положение в обществе. Три выдающихся литератора моментально приняли
вызов времени и смело «вооружились» таким действенным оружием, как
публицистическое перо. Они попытались отрезвить народ, показать всю
правду жестокой политики большевиков и главное – спрогнозировать
будущее
и
предложить
возможные
пути
выхода
из
напряженной
революционной ситуации.
Резников, изучая «Несвоевременные мысли», подсчитал, что семь раз в
данном публицистическом тексте «рассматривается проблема пролетариата
как творца революции и культуры и прежде всего как главная надежда и
двигатель будущего России» [140, с. 82]. Это довольно часто упоминаемая и,
следовательно, важная для автора идея. Выход из сложившейся непростой
ситуации Горький видит в сохранении и развитии культурного достояния
нашей страны, в «окультуривании» народа. Он считает необходимым
сплотиться представителям искусства и науки, развивать промышленный
сектор, воспитывать и развивать народные массы. Резников справедливо
ставит следующий вопрос: «А разве это не актуально поныне?» [140, с. 88].
На
наш
взгляд,
публицистические
выступления
Горького
являются
актуальными и в наши дни. Обладая богатым диалоговым потенциалом, они
не дают возможности остаться равнодушным, но заставляют читателя
включиться в активный диалог или полемику. Согласно позиции Горького,
действительно оказывать влияние на ход истории возможно, лишь постоянно
трудясь и работая как над собой, так и над окружающей действительностью.
Развитие культуры – залог истинного развития личности, нации, страны. В
своих публицистических материалах М. Горький искренне озабочен
состоянием настоящего и будущего нашего народа, стихийным ходом
революции. Такая колоссальная ответственность и масштабность взглядов,
поднимаемых проблем характерна для истинных публицистов, строгая
143
оценка и требовательность же свидетельствуют о любви и пристрастном
отношении публициста к революционным переменам.
Беспокойство Горького объяснялось и тем, что в 1917 - 1918 годах «он
видел (и тут он не ошибался) пагубную разобщенность между народом и
интеллигенцией» [140, с. 99]. Горький писал: «Известная часть нашей
интеллигенции <...> очень быстро дошла до славянофильства, панславизма,
“мессианства”, заразив вредной идеей “самобытности”
другую
часть
мыслящих людей, которые, мысля по-европейски, чувствовали по-русски, и
это привело их к сентиментальному полуобожанию “народа”, воспитанного в
рабстве, пьянстве, мрачных суевериях церкви и чуждого красивым мечтам
интеллигенции» [44, с. 169]. Горький поддерживал точку зрения тех, кто был
уверен, что, несмотря на уникальность и самобытность России, необходимо
обратиться к западному опыту и учесть научные, промышленные,
технические достижения европейцев, полюбить труд, иначе «нам будет очень
худо, хуже, чем мы ожидаем...» [44, с. 171]. Горький понимал, что революции
и войны вывели наружу «звериные инстинкты», уничтожили часть
промышленного сектора, «общипали догола государство», дали волю тем,
кто «грабит награбленное». Для преодоления этих разрущительных
инстинктов,
важно
«привлечь
к
делу
строительства
жизни
все
интеллектуальные силы русской демократии» [44, с. 171]. Итак, Горький был
убежден, что «смысл жизни... в развитии всех духовных сил и способностей
наших» [44, с. 100].
Рассмотрев позицию и настрой Горького
относительно разных
революционных вопросов, можно сделать вывод о том, что публицист
исходит из понятий классически вечной нравственности, используя при этом
разнообразные публицистические приемы, провоцирующие диалоговый
контакт с аудиторией.
Бунин, Горький и Короленко – знаковые личности первой трети ХХ
века,
в
публицистических
текстах
144
которых
соединяется
«высокая
эмоциональность и непоколебимая логика, нравственные принципы и
исключительно глубокое и точное знание и понимание окружающей их
действительности» [71, с. 4]. Каждый из публицистов сумел оперативно
среагировать на революционные изменения, четко изложить личную точку
зрения,
максимально
используя
возможности
выбранного
жанра,
в
наибольшей степени отвечающего гражданской позиции и идеям авторов,
настроить
потенциального
собеседника
на
диалог,
заставить
его
рефлексировать, со-размышлять, со-чувствовать, нередко становиться соучастником публицистических рассуждений.
145
Выводы по второй главе
1.
Публицистический дневник – один из вариантов приемлемой жанровой
формы в сложных условиях революционных потрясений. Дневник обладает
внешними признаками закрытого, камерного жанра, но при детальном
рассмотрении в нем обнаруживается широкий спектр диалоговых признаков.
Приватное повествование в дневнике одновременно сориентировано не
только на его автора, но и на иное воспринимающее сознание (текст, как
правило, содержит восклицательные и вопросительные конструкции,
репортажное повествование, рассуждения, стройные аналогии с прошлыми
событиями,
спор
с
подразумеваемым
оппонентом,
доказательную
фактическую базу, философские рассуждения и т.п.).
2.
«Окаянные дни» И.А.Бунина – острополитический публицистический
дневник, превратившийся за счет авторитета автора и документального
содержания в ценное свидетельство эпохи. После публикации в прессе
дневник приобрел статус публицистического.
3.
Автор
дневника
является
главным
организатором
текста.
Все
повествование концентрируется на ощущениях, впечатлениях, мыслях
публициста. Осознавая важность описываемых революционных событий как
для себя лично, так и для современников, последующих поколений, страны и
мира в целом, Бунин относится к процессу повествования крайне
ответственно, поэтому берет на себя роль хроникера, летописца, который
допускает мысль, что его текст однажды все же может предстать перед
общественностью.
4.
Вторая диалоговая форма - публицистическое письмо – жанр, в
котором максимально наглядно можно проследить взаимодействие адресанта
и адресата (очевидна цепочка «адресант – текст – адресат»). Текст письма
несет в себе как отпечаток личности автора, так и адресата. Эффективность
диалога, устанавливаемого с помощью такого письма, зависит от стиля,
146
которым адресант будет излазать свои мысли, логики этого изложения,
доказательной базы, экспрессивности и опоры на неоспоримую нормативную
базу (существующие юридические, нравственные, морально-этические
нормы).
5.
В сложных условиях 1917-1920 гг. Короленко добровольно взял на себя
функции народного выдвиженца и заступника, способного выстроить
грамотный диалог с властью и призвать ее к ответу. «Письма к
Луначарскому» В.Г. Короленко – попытка «совести нации» наладить диалог
с властью.
6.
Публицистический цикл (состоящий из отдельных комментариев)
«Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре» А.М. Горького
– третья форма диалога. Горький ведет диалог с широкой аудиторией,
систематично публикуя свои тексты под специально отведенной рубрикой.
Публицист оперативно реагирует на происходящие в стране потрясения,
критикуя
формы
и
методы
осуществления
социально-политических
преобразований в стране.
7.
Жанр комментария дает публицисту возможность моментально
высказываться по поводу калейдоскопично сменяющих друг друга событий,
при этом оставаясь всегда в курсе новостей. Публицист, работая над
комментарием, может как информировать аудиторию, так и одновременно
выполнять провидческую функцию.
8.
Богатый арсенал диалоговых приемов в публицистическом тексте (при
умелом использовании их публицистом) привлекает внимание читателя и
стимулирует
мыслительные
процессы,
организовывает
ситуацию
«вчувствования» адресата в описываемые автором события. В условиях
напряженной
общественно-политической
борьбы
качественный
публицистический текст помогает воспринимающему сознанию развивать
гражданское самосознание, формировать собственное мироощущение и
систему морально-этических принципов.
147
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Заметное повышение роли диалога в различных сферах жизни и
областях знаний заставляет исследователей все чаще обращаться к изучению
каких-либо явлений с позиций их диалоговых возможностей. Постановка
вопроса о диалоговых ресурсах отечественной публицистики вообще и
публицистики первых послереволюционных лет в частности актуализирует
важную проблему ведения диалога посредством текста (а не в более
привычной
форме
живого
общения).
Возможность
выступить
с
собственными умозаключениями и пригласить к диалогу собеседника была
крайне важна почти сто лет назад и востребована в наши дни, когда
усиливается антропоцентричность публицистических текстов и все чаще
возникают ситуации общественно-политической нестабильности. В такой
публицистике отчетливо звучит голос автора, смело прорисовывается
авторская позиция. Сегодня, как и в начале прошлого столетия, публицисты
все меньше стремятся к «очищению» материалов от собственного
присутствия, они охотно подчеркивают свою индивидуальную точку зрения
относительно актуальных событий в масштабах страны и мира в целом,
«автор
перестает
быть
обезличенным
ретранслятором
передаваемой
информации — он все явственнее становится ее интерпретатором. Точка
зрения конкретного лица интересна сегодня сама по себе» [90, с. 127]. Таким
образом, теоретики и практики заостряют наше внимание на вновь растущей
субъективации
публицистических
текстов.
На
фоне
перечисленных
тенденций отечественная публицистика первых послереволюционных лет
актуализируется и становится интересной для изучения, являясь примером
смелой демонстрации авторских размышлений, оценок, неравнодушия к
происходящему в стране, попыток наладить диалог и в соответствии с этим
наполнить текст соответствующими приемами.
148
Учитывая центральную в творчестве М.М. Бахтина идею о диалоге как
отправной точке во взаимодействии смысловых позиций, а также с учетом
смежных с журналистикой наук – лингвистики, психологии, в ходе нашего
исследования удалось выяснить, что диалог является всепроникающим и
основополагающим
качеством
публицистического
текста.
Эта
характеристика диалога складывается исходя из того, что на него
ориентировано и сознание публициста, и читателя, и окружающая
реальность. Диалог, помимо прочего, является крайне восприимчивым к той
среде, в которой он устанавливается. Если социально-политическая
обстановка создает жесткие условия повсеместного ограничения, то
диалоговое поле в таких условиях резко сжимается до размеров одиночных
редких выступлений. Нарушить такое диалоговое «затишье» под силу
публицистам, чьи качественные тексты могут вызвать широкий резонанс в
обществе. Они способны наладить здоровую диалоговую атмосферу, которая
является основой для активной «циркуляции» мысли между публицистом и
читателем, для здоровой социальной рефлексии в целом.
В ходе нашего исследования было установлено, что в качественном
публицистическом тексте содержится богатый диалоговый потенциал.
Степень реализованности и доступности читателю этого потенциала зависит
от нескольких факторов. Необходимо учитывать конкретно-историческую
обстановку, в которой создавался текст, личность автора (его авторитет,
статус, гражданскую позицию), степень доверия данному автору со стороны
аудитории.
Немаловажным
оказывается
жанр
и
стилистика
публицистического послания. К таким выводам мы пришли, изучив
конкретные публицистические материалы и применив к ним системносинергетический подход. Мы выбрали три ключевых текста-примера,
созданных в напряженный период 1917-1920 годов и принадлежащих
уважаемым публицистам того времени. Как раз в этот период наблюдалось
уменьшение размеров диалогового поля и, следовательно, затруднительным
149
было высказываться систематично по актуальным вопросам. Значит,
публицистические выступления готовились с мобилизацией всех сил и с
максимальным усердием. В роли одних из самых активных личностей
революционного
и
постреволюционного
времени
в
рамках
нашего
исследования выступили И.А. Бунин с «Окаянными днями», В.Г. Короленко
с «Письмами к Луначарскому» и А.М. Горький с «Несвоевременными
мыслями». Метод индукции позволил нам, отталкиваясь от конкретных
примеров, сформулировать доказательства богатого публицистического
потенциала, который обнаруживается в данных текстах. Он улавливается как
в форме текстов, так и в их стилистике, подаче. Каждый из публицистов
выбрал удобный для него и времени жанр и создал своего рода образец
систематичного, регулярного публицистического послания. Мы выявили, что
адресат
и
жанр
у
данных
посланий
разнятся.
Используя
метод
сравнительного анализа, было установлено, что Бунин работал в жанре
публицистического дневника
(такая форма полностью отвечала его
оппозиционному по отношению к новой власти настроению и желанию
несколько
абстрагироваться,
огородиться
от
неприятных
событий);
Короленко демонстрировал свое публицистическое мастерство в виде писем
к наркому просвещения (что тоже являлось на тот момент максимально
удобным способом обсудить актуальные проблемы на расстоянии). Горький,
будучи редактором и имея возможность со страниц газеты обращаться сразу
к массовому читателю, создавал материалы в жанре комментария.
Схематично можно представить, что публицисты посылали свои тексты в
трех направлениях, налаживая тем самым наиболее значимые диалоговые
отношения. Эти отношения, а вместе с тем и диалог, складывались
следующим образом: Бунин вел разговор с самим собой, но предполагая, что
эта «автокоммуникация» (по Лотману) все же станет доступна взору читателя
(и здесь имеет место сложная схема «я – я – аудитория»). Короленко
настоятельно приглашал к диалогу конкретного собеседника – наркома (по
150
образцу классического и самого привычного диалогового общения «я - ты»).
Горький,
размещая
на
страницах
газеты
«Новая
жизнь»
свои
«Несвоевременные мысли», каждый раз вновь и вновь разговаривал с
массовым читателем (происходило взаимодействие «я – широкая аудитория,
космос, Вселенная»). То есть три публицистических примера соответствуют
таким формам общения, как монолог, диалог и полилог. Совокупность
данных форм, подразумевающих под собой систематичные качественные
выступления, работает максимально эффективно и провоцирует читателя на
вступление в дискуссию, отказаться от которой крайне сложно.
Таким образом, период революционных событий и последующих
брожений в обществе затрудняли свободное выражение собственной
позиции, однако Бунин, Горький, Короленко и другие публицисты этого
времени ставили свой гражданский долг и потребность в оглашении
насущных проблем, их анализе и поиске совместных решений превыше
всего. Авторы стремились высказаться, контактируя с подразумеваемым
читателем через текст. Осуществление такого взаимодействия с адресатом
представляет
собой
«онтологическую
сущность
диалоговости
публицистического текста» [86, с. 46]. Стоит помнить, что публицисты
придерживались разных позиций относительно революции и находились в
неравных условиях в процессе работы над собственными текстами.
Соответственно, это были отличающиеся по направленности, жанру,
наполнению и диалоговому потенциалу публицистические тексты. Итак,
«Окаянные дни», «Письма к Луначарскому» и «Несвоевременные мысли» это три модификации авторских посланий, цель каждого из них - донесение
определенных сведений до адресата и стимулирование его мыслительной и
деятельностной
Публицисты
активности,
старались
провоцирование
вовлечь
получателя
адресата
их
текста
на
в
диалог.
разговор,
заинтересовать его, заставить рефлексировать. Каждое публицистическое
послание Бунина, Короленко и Горького выстраивалось с ориентацией на
151
различные совместные с читателем действия. Это со-размышление, сочувствие, со-переживание, со-трудничество
и
т.п. То
есть адресат
публицистического текста после его прочтения становился причастным к
мыслям, идеям, рассуждениям автора. Даже если читатель оставался нем и
пассивен после знакомства с публицистическим материалом, он все равно
вступал в диалог, пусть и безответный, так как реакции в его сознании,
ответные мыслительные процессы уже говорят о «вчувствовании» в текст, об
ответе на него.
Ресурсы диалога в отечественной публицистике 1917-1920 годов
достаточно
отчетливо
прослеживаются
при
наложении
на
ведущие
качественные тексты тех лет современных диалоговых схем и принципов.
Диалоговый потенциал публицистики, созданной в жестких и стрессовых
условиях,
оказывается
весьма
внушительным
и,
на
наш
взгляд,
универсальным. Он может варьироваться в зависимости от жанра, но
заслуживает подробного изучения и сегодня.
152
СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
1.
Абеляр,
П.
Диалог
между философом,
иудеем,
христианином
[Электронный ресурс] / Пьер Абеляр. М.: АН СССР, 1959. 256 с. Режим
доступа:
http://philosophy.ru/library/vopros/01.html
(дата
обращения:
01.12.2013).
2.
Аванесова, Г.А. Морфология культуры. Структура и динамика [Текст]:
Учеб. пособие для вузов / Г.А. Аванесова. М.: Наука, 1994. 415 с.
3.
Акопов,
А.И.
Аналитические
жанры
публицистики.
Письмо.
Корреспонденция. Статья [Текст]: Учебно-метод. пособие для студентовжурналистов / А.И. Акопов. Ростов н/Д.: Изд-во Инст-та массовых
коммуникаций, 1996. 88 с.
4.
Алексеев, М.П. Письма И.С. Тургенева [Текст] / И.С. Тургенев. Полн.
собр. соч. и писем: в 28 т. Т.1: Письма. М., Л.: Изд-во АН СССР, 1961. 329 с.
5.
Алексеев-Апраксин, А.М. Культурологические подходы к изучению
межкультурных контактов [Текст] / А.М. Алексеев-Апраксин. СПб.: Unlimited
Space, 2011. 120 с.
6.
Алпатов,
В.М.
150
языков
и
политика:
1917-2000.
Социолингвистические проблемы СССР и постсоветского пространства
[Текст] / В.М. Алпатов. М.: Крафт, Инст-т Востоковедения РАН, 2000. 224 с.
7.
Арутюнов, С.А. Народы и культуры: развитие и взаимодействие [Текст]
/ С.А. Арутюнов. М.: Наука, 1989. 247 с.
8.
Архив А.М. Горького [Текст] / Горький М. Письма к Е. П. Пешковой:
1906-1932. М.: Наука, 1966. 480 с.
9.
Астафьева,
О.Н.
Полилог
в
условиях
транснационализации
культурного пространства: новая реальность глобализирующегося мира
[Текст] / О.Н. Астафьева // Теория и практика культуры. Альманах. Вып. 4.
М., 2006. С. 6-18.
153
10.
Ахиезер, А.С. Без попыток диалога раскол в русской культуре
непреодолим [Текст] / А.С. Ахиезер // Западники и националисты. Возможен
ли диалог? М: ОГИ, 2003. С. 73-76.
11.
Ахиезер, А.С. Диалог как основа современного философствования
[Текст] / А.С. Ахиезер // Социокультурное пространство диалога. М.: Наука,
1999. С. 33-57.
12.
Бабореко, А.К. Дневники Бунина [Текст] / А.К. Бабореко // Подъем.
1979. № 1. С. 10-12.
13.
Баранов, В.И. Без права на трагедию: о современных спорах вокруг
Горького [Текст] / В.И. Баранов // Независим. газ. 1996. 18 сент. С.7.
14.
Баранов, В.И. Горький без грима: тайна смерти [Текст] / В.И. Баранов.
М.: Аграф. 1996. 400 с.
15.
Баранов, В.И. Огонь и пепел костра: М.Горький: творческие искания и
судьба [Текст] / В.И.Баранов. Горький: Волго-Вят. кн. изд-во. 1990. 365 с.
16.
Басинский, П. Трагедия Максима Горького [Текст] / Павел Басинский //
Литература. 1993. № 1. С. 2-3.
17.
Бахтин, М.М. Проблема речевых жанров [Текст] / М.М. Бахтин // Собр.
соч.: В 7 т. Т.5: Работы 1940-1950 гг. М.: Рус. словари, 1996. С. 159-206.
18.
Бахтин, М.М. Проблемы поэтики Достоевского [Текст] / М.М. Бахтин //
Собр. соч.: В 7 т. Т. 6.: Работы 1960-х-1970-х гг. М.: Рус. словари, Языки
славянской культуры. 2002. 800 с.
19.
Бахтин, М.М. Эстетика словесного творчества [Текст] / М.М. Бахтин /
Сост. С.Г. Бочаров. М.: Искусство, 1979. 424 с.
20.
Библер, B.C. От наукоучения - к логике культуры: два филос. введения
в двадцать первый век) [Электронный ресурс] / B.C. Библер. М.: Политиздат,
1991. 412 с. Режим доступа: http://www.koob.ru/bibler (дата обращения:
01.12.2013).
154
21.
Боброва, О.Б. Дневник К.И. Чуковского в историко-литературном
контексте: автореф. дис. канд. филол. наук: 10.01.01 Русская литература
[Текст] / О.Б. Боброва. Волгоград, 2007. 24 с.
22.
Бодалев, А.А. Психология общения [Текст] / А.А. Бодалев. М.: МОДЭК,
2002. 320 с.
23.
Братченко, С.Л. Межличностный диалог и его основные атрибуты
[Текст]
/
С.Л.
Братченко
//
Психология
с
человеческим
лицом:
гуманистическая перспектива в постсоветской психологии. М.: Смысл, 1997.
С. 201—222.
24.
Бруно, Д. Диалоги [Текст] / Джордано Бруно / Пер. М.А. Дынник. М.:
Госполитиздат, 1949. 551 с.
25.
Бунин, И.А. Окаянные дни: Неизвестный Бунин [Текст] / И.А. Бунин /
Сост., предисл. О. Михайлова. М.: Мол. гвардия, 1991. 335 с.
26.
Бялик, Б.А. Судьба Максима Горького [Текст] / Б.А. Бялик. Изд. 3-е,
доп. М.: Худ. лит. 1986. 478 с.
27.
Бялый, Г.А. В. Г. Короленко [Текст] / Г.А. Бялый. Л.: Худ. лит. 1983.
350 с.
28.
Вайнберг, И. Горький, знакомый и незнакомый [Текст] / Иосиф
Вайнберг // Горький М. Несвоевременные мысли: Заметки о революции и
культуре. М.: Сов. писатель, 1990. 400 с.
29.
Вайнберг, И.И. Страницы большой жизни: М.Горький в документах,
письмах, воспоминаниях современников (1868-1907) [Текст] / И.И. Вайнберг.
М.: Дет. лит. 1980. 240 с.
30.
Валгина, Н.С. Теория текста [Текст]: Учеб. пособие / Н.С. Валгина. М.:
Логос, 2004. 280 с.
31.
Валла, Л. Об истинном и ложном благе. О свободе воли [Текст] /
Лоренцо Валла. М.: Наука, 1989. 477 с.
32.
Виноградов, В.В. О языке художественной литературы [Текст] / В.В.
Виноградов. М.: Гослитиздат, 1959. 656 с.
155
33.
Винокур,
Т.Г.
О
некоторых
синтаксических
особенностях
диалогической речи [Текст] / Т.Г. Винокур // Исследования по грамматике
русского литературного языка. М.: Изд-во АН СССР, 1955. С. 342-355.
34.
Волошинов, В.Н. Марксизм и философия языка [Текст] / В.Н.
Волошинов. Л.: Прибой, 1930. 157 с.
35.
Волькенштейн, В.М. Драматургия: Метод исследования драматических
произведений [Текст] / В.М. Волькенштейн. Изд. 2-е, доп. М.: Федерация,
1929. 272 с.
36.
Гадамер, Х.-Г. Истина и метод: Основы филос. Герменевтики [Текст] /
Х.-Г. Гадамер / Под общ. ред. Б.Н. Бессоновой. М.: Прогресс, 1988. 704 с.
37.
Галилей, Г. Диалог о двух главнейших системах мира [Текст] / Галилео
Галилей. М. Л.: ОГИЗ, 1948. 378 с.
38.
Галилей, Г. Избранные труды в двух томах [Текст] / Галилео Галилей /
Сост. У.И. Франкфурт. М.: Наука, 1964. Т. 1. 640 с.
39.
Гачев, Г.Д. Национальные образы мира [Текст]: Курс лекций / Г.Д.
Гачев. М.: Academia, 1998. 432 с.
40.
СПб.:
Гегель Г. Феноменология духа [Электронный ресурс] / Георг Гегель.
Наука,
1992.
Режим
доступа:
http://www.koob.ru/georgwilhelm_friedrich_hegel/phenomenology_of_spirit (дата
обращения: 01.12.2013).
41.
Гельман, В.Я. Демократия избыточная или недостаточная? (И вновь о
природе политической системы современной России) [Текст] / В.Я. Гельман //
Pro et Contra. 1998. Т. 3. № 4. С. 167-168.
42.
Гинзбург, Л. О психологической прозе [Текст] / Лидия Гинзбург. М.:
INTRADA, 1999. 415 с.
43.
Гинзбург, Л.Я. Прямая речь [Текст] / Л.Я. Гинзбург // Гинзбург Л.Я. О
литературном герое. Л.: Сов. писатель. Ленингр. отд., 1979. 222 с.
44.
Горький, М. Несвоевременные мысли: Заметки о революции и культуре
[Текст] / Максим Горький. М.: Сов. писатель, 1990. 400 с.
156
45.
Горький, М. Полн. собр. соч.: Письма: В 24 т. [Текст] / Максим
Горький. М.: Наука. Т. 11. 2004. 590 с.
46.
Гордеев, Ю.А. Жанровая специфика колонки в печатных СМИ [Текст] /
Ю.А. Гордеев // Жанровые метаморфозы в российской журналистике: тезисы
IV Всероссийской научно-практической конференции г. Самара 18-19 марта
2010г. Самара: Порто-принт, 2010. С 22.
47.
Горохов, В.М. Закономерности публицистического творчества (пресса
и публицистика) [Текст] / В.М. Горохов. М.: Мысль, 1975. 187 с.
48.
Горохов, М.Ю. Автор как субъект высказывания [Электронный ресурс]:
автореф. дис. ... канд. филол. наук: 10.01.10 .М.: РГБ, 2006.
49.
Грабельников, А.А. Работа журналиста в прессе [Текст]: Учеб. пособие
/ А.А. Грабельников. М.: РИП-холдинг, 2007. 366 с.
50.
Гудков, Л.Д. Массовая идентичность и институциональное насилие
[Электронный ресурс] / Л.Д. Гудков // Политическая концептология. 2009. №
2. С. 157-208. Режим доступа: http://politconcept.sfedu.rU/2009.2/09.pdf (дата
обращения: 01.12.2013).
51.
Гудков, Л.Д. Негативная идентичность. Статьи 1997-2002 гг. [Текст] /
Л.Д. Гудков. М.: Новое литературное обозрение, ВЦИОМ-А, 2004. 816 с.
52.
Гущина-Закирова, Н.Н., Труханенко А.В. Этюды о жизни и творчестве
В.Г.Короленко [Текст] / Н.Н. Гущина-Закирова, А.В. Труханенко. Львов:
Сполом, 2009. 268 с.
53.
Данилевский, Н.Я. Россия и Европа [Текст] / Н.Я. Данилевский. М.:
Книга, 1991. 574 с.
54.
Демьянков, В.З. Тайна диалога: (Введение) [Текст] / В.З. Демьянков //
Диалог: Теоретические проблемы и методы исследования. М.: ИНИОН РАН,
1992. С. 10-44.
55.
Деррида, Ж. Письмо и различие [Текст] / Жак Деррида / Пер. с франц.
А. Гараджи, В. Лапицкого и С. Фокина. Сост. и общ. ред. В. Лапицкого. Спб.:
Акад. проект. 2000. 432 с.
157
56.
Дзялошинский, И.М. Культура, журналистика, толерантность [Текст] /
И.М. Дзялошинский // Роль СМИ в достижении социальной толерантности и
общественного согласия: Мат-лы Междунар. конф. Екб.: Изд-во Урал. ун-та,
2002. С. 15-38.
57.
Дмитриев, С.Н. Комментарии [Текст] / С.Н. Дмитриев // Короленко,
В.Г. «Была бы жива Россия!»: Неизвестная публицистика. 1917-1921 гг. /
Сост., предисл., коммент. С.Н. Дмитриева. М.: Аграф, 2002. С. 326-427.
58.
Дмитриев, С.Н. Полтавские страдания В. Короленко [Текст] / С.Н.
Дмитриев // ЛВШ. 1991. № 1. С. 15-28.
59.
Дмитриев, С.Н. Рыцарь человечности [Текст] / С.Н. Дмитриев //
Короленко В.Г. «Была бы жива Россия!»: Неизвестная публицистика. 19171921 гг. М.: Аграф. 2002. 448 с. С. 3-38.
60.
Дмитриев, С.Н, Игнатьев О.Г. Письма совести и веры: История
«завещания» Короленко [Текст] / С.Н. Дмитриев, О.Г. Игнатьев. М.: Мол.
гвардия. 1991. 144 с.
61.
Дубин, Б.В. Границы и проблемы социологии культуры в современной
России: к возможностям описания [Текст] / Б.В. Дубин // Вестник
общественного мнения. 2008. № 5 (97). С. 67-74.
62.
Дубин, Б. Масс-медиа и коммуникативный мир жителей России;
пластическая хирургия социальной реальности [Электронный ресурс] / Б.
Дубин // Вестник общественного мнения. 2006. № 3. С. 33-46. Режим
доступа:
http://www.polit.ru/research/2006/09/06/dubinprint.html
(дата
обращения: 01.12.2013).
63.
Дускаева, Л.Р. Диалогическая природа газетных жанров [Электронный
ресурс]: Дис. ... канд. филол. наук: 10.01.10 .М.: РГБ, 2004.
64.
Дьяконов, Г.В. Основы диалогического подхода в психологической
науке и практике [Текст] / Г.В. Дьяконов. Кировоград: РВЦ КГПУ им. В.
Винниченко, 2006. 604 с.
158
65.
Егоров, О.Г. Русский литературный дневник XIX века. История и
теория жанра: Исследование [Текст] / О.Г. Егоров. М. Флинта: Наука, 2003.
280 с.
66.
Егорова, Л.П., Чекалов, П.К. История русской литературы XX века:
Советская классика [Текст] / Л.П. Егорова, П.К. Чекалова. М.-Ставрополь:
Изд-во СГУ, 1998. 302 с.
67.
Есин, Б.И. История русской журналистики (1703-1917) [Текст] / Б.И.
Есин. М.: Флинта: Наука, 2000. 464 с.
68.
Есин, Б.И. В.Г. Короленко и права личности, свобода печати [Текст] /
Б.И. Есин // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 10. Журналистика, 2002. № 5. С. 6-10.
69.
Есин,
Б.И.
Очерки:
О
настоящем
и
прошлом
отечественной
журналистики [Текст] / Б.И. Есин. М.: МедиаМир, 2007. 96с.
70.
Жирков, Г.В. История цензуры в России XIX-ХХ вв. [Текст] / Г.В.
Жирков. М.: Аспект Пресс, 2001. 368 с.
71.
Залыгин, С. Высшая школа публицистики [Текст] / Сергей Залыгин //
Негретов П.И. В.Г. Короленко. Летопись жизни и творчества. 1917-1921. М.:
Книга, 1990. С. 3-4.
72.
Исенина, Е.И. О некоторых понятиях онтогенеза базовых качеств
матери [Текст] / Е.И. Исенина // Журнал практического психолога. 2003. № 4–
5. С. 49-63.
73.
История мировой журналистики [Текст] / Беспалова А.Г., Корнилов
Е.А., Короченский А.П., Лучинский Ю.В., Станько А.И. М.: Ростов н/Д.:
Март, 2003. 432 с.
74.
Каган, М.С. Проблема диалога в современной философской мысли
[Текст] / М.С. Каган // Проблемы общения в пространстве тотальной
коммуникации. СПб.: Эйдос, 1998. С. 47-50.
75.
Кайда,
Л.Г.
Позиция
автора
в
публицистике.
Стилистическая
концепция [Текст] / Л.Г. Кайда // Язык современной публицистики: сб. статей
/ Сост. Г.Я. Солганик. 2-е изд., испр. М.: Флинта: Наука, 2007. 232 с.
159
76.
Карамзин, Н.М. Что нужно автору? [Текст] / Н.М. Карамзин // Карамзин
Н.М. Собр.соч.: В 2 т. Т.2. М..: Худ. лит., Ленинградск. отд., 1984. 470 с.
77.
Кисарчук, З.Г. Диалогическое общение и развитие мышления [Текст] /
З.Г. Кисарчук // Мышление в деятельности младших школьников. Киев:
Радянська школа, 1981, с. 67-77.
78.
Кожина, М.Н. О диалогичности письменной речи [Текст] / М.Н.
Кожина. Пермь: Изд-во ПГУ, 1986. 91 с.
79.
Колосов, Г.В. Публицистика как творческий процесс [Текст] / Г.В.
Колосов. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1977. 86 с.
80.
Колшанский, Г.В. Коммуникативная функция и структура языка [Текст]
/ Г.В. Колшанский. М.: Наука, 1984. С. 172.
81.
Комаров, С.А. Русская документальная проза 1917-1920 годов
(«Несвоевременные мысли» А.М. Горького, «Окаянные дни» И.А. Бунина,
«Письма к Луначарскому» В.Г. Короленко) [Электронный ресурс]: дисс. …
канд. филол. наук: 10.01.02 / С.А. Комаров. Херсон, 2005. 223 с.
82.
Копьев,
А.Ф.
Особенности
индивидуального
психологического
консультирования как диалогического общения [Электронный ресурс]: дисс.
… канд. психол. наук: 19.00.01. М., 1991. 182 с.
83.
Короленко, В. Г. Письма к Луначарскому [Текст] / В.Г. Короленко //
Новый мир, 1988, № 10. С. 198-218.
84.
Коротец, И.Д., Никулина, М.А. Экологическое мировоззрение эпохи
стихийной глобализации [Текст] / И.Д. Коротец, М.А. Никулина. Ростов н/Д.:
Ростиздат, 2007. 115 с.
85.
Кройчик Л.Е. Актуальные понятия современной теории публицистики
[Электронный
«Ярославского
ресурс]
/
Л.Е.
педагогического
Кройчик
//
Электронная
университета».
Режим
библиотека
доступа:
Кройчик_Л.Е._Актуальные_понятия_современной_теории_публицистики.pdf
(дата обращения: 01.12.2013).
160
86.
Кройчик, Л. Е. Диалоговые ресурсы публицистических жанров [Текст] /
Л.Е. Кройчик // Жанровые метаморфозы в российской журналистике: тезисы
IV Всероссийской научно-практической конференции г. Самара 18-19 марта
2010 г. Самара: Порто-принт, 2010. С. 45-48.
87.
Кройчик, Л.Е. О некоторых тенденциях развития современной
российской публицистики [Текст] / Л.Е. Кройчик // Акценты. 2002. № 7-8. С.
7-9.
88.
Кройчик, Л.Е. Публицистический жанр: природа и стратегия развития
[Текст] / Л.Е. Кройчик // Вестник ВГУ. Сер. Филология. Журналистика. 2013.
№ 2. С. 171-176.
89.
Кройчик, Л.Е. Публицистический текст как дискурс [Текст] /
Л.Е.Кройчик // Акценты. Воронеж, 2003, № 3-4. С. 9-13.
90.
Кройчик, Л.Е. Система журналистских жанров [Текст] / Л.Е. Кройчик //
Основы творческой деятельности журналиста: Учебник для студ. вузов/ Под
ред. С.Г. Корконосенко. СПб.: Знание, СПбИВЭСЭП, 2000. С. 125-168.
91.
Ксенофонт. Сократические сочинения [Текст] / Ксенофонт Афинский.
М.: Мир книги, Лит-ра, 2007. 368 с.
92.
Кудинова,
Л.В.
Автор-текст-аудитория:
проблемы
диалога
в
публицистике [Электронный ресурс]: автореф. дис. канд. филол. наук: 10.01.10.
М.: РГБ, 2009.
93.
Кузнецов, И.В. История отечественной журналистики (1917-2000)
[Электронный ресурс] / И.В. Кузнецов. М.: Флинта: Наука, 2002. Режим
доступа: http://evartist.narod.ru/text8/01.htm (дата обращения: 01.12.2013).
94.
Кучинский, Г.М. Диалог и мышление [Текст] / Г.М. Кучинский. Минск:
Изд-во БГУ, 1983. 190 с.
95.
Лазутина, Г.В. Интерактивная журналистика как сотворчество [Текст] /
Г.В. Лазутина // Журналистика в 2009 году: трансформация систем СМИ в
современном мире. Сб. мат-лов Междунар. научн.-пр. конф. М.: Фак-т журки МГУ им. М.В. Ломоносова, 2010. С. 28-29.
161
96.
Лазутина, Г.В., Распопова, С.С. Жанры журналистского творчества:
Учеб. пособие [Текст] / Г.В. Лазутина, С.С. Распопова. М.: Аспект Пресс,
2011. 320 с.
97.
сила
Левада, Ю.А. Имитация [Электронный ресурс] / Ю.А. Левада // Знание(он-лайн).
2003.
№
6.
Режим
доступа:
http://www.znanie-
sila.ru/online/issue2192.html (дата обращения: 01.12.2013).
98.
Левчик, Д.А. Политический «хэппенинг» [Текст] / Д.А. Левчик //
Социологические исследования. 1996. № 5. С. 51-56.
99.
Лежнев, И. Где же новая литература? [Текст] / И. Лежнев // Россия.
1924. № 1. С 179-203.
100. Ленин, В.И. Полное Собр. соч.: В 55 т. [Текст] / В.И. Ленин. М.:
Политиздат, 1960-1982. Т. 31. 322 с.
101. Ленин, В.И. Полное Собр. соч.: В 55 т. [Текст] / В.И. Ленин. М.:
Политиздат, 1960-1982. Т. 34. 279 с.
102. Лотман, Ю.М. Семиосфера [Текст] / Ю.М. Лотман. СПб.: Искусство,
2010. 704 с.
103. Лотман, Ю.М. Семиотика культуры и понятие текста [Текст] / Ю.М.
Лотман // Избранные статьи. Т.1. Таллин: Александрия, 1992. 480 с.
104. Лотман Ю.М. Текст в тексте [Текст] /
Ю.М. Лотман // Избранные
статьи. Т.1. Таллин: Александрия, 1992. 480 с.
105. Луначарский, А.В. Силуэты [Текст] / А.В. Луначарский. М.: Мол.
гвардия, 1965. 545 с.
106. Макаренко, В.П. Политическая концептология: обзор повестки дня
[Текст] / В.П. Макаренко. М.: Праксис, 2005. 368 с.
107. Макаренко, В.П. Политический дискурс: между бессмыслицей и
порочным кругом [Текст] / В.П. Макаренко // Вестник МГУ. Сер. 18.
Социологи и политология. 2005. № 2. С. 72-96.
162
108. Мартынова, Ю.А. Анализ коммуникативных стратегий в общественнопублицистическом дискурсе [Текст] / Ю.А. Мартынова // Известия
Саратовского ун-та. Т. 9. Сер. Социология. Политология, вып. 2. С. 96-101.
109. Митин, Г. Трагический пророк: О «Несвоевременных мыслях» М.
Горького [Текст] / Г. Митин // ЛВШ. 1991. № 1. С. 29-30.
110. Миронов, Г.М. Короленко [Текст] / Г.М. Миронов. М.: Мол. гвардия.
1962. 368 с.
111. Михайлов, О.Н. Строгий талант: И. Бунин. Жизнь, судьба, творчество
[Текст] / О.Н. Михайлов. М.: Современник, 1976. 279 с.
112. Михайлов, О. «Окаянные дни» Бунина: Литературная критика [Текст] /
Олег Михайлов // Москва. 1989. № 3. С. 187-202.
113. Михайлов, О.Н. Литература русского Зарубежья [Текст] / О.Н.
Михайлов. М.: Просвещение, 1995. 429 с.
114. Морозов, С.М. Психологическая теория деятельности: История и
перспективы [Текст] / С.М. Морозов. М.: МГППУ, 2007. 128 с.
115. Мочалова, Н.В. Авторская позиция в «Окаянных днях» И.А.Бунина
[Текст] / Н.В. Мочалова // Вестник МГУ. Сер. 9. Филология. 2001. № 4. С.
110-117.
116. Назарчук, А.В. Философское осмысление диалога через призму
коммуникативного подхода [Текст] / А.В. Назарчук // Вестник МГУ, Сер. 7
Философия, 2010, №1. С. 51-71.
117. Негретов, П.И. В.Г. Короленко: Летопись жизни и творчества. 1917—
1921 [Текст] / П.И. Негретов. М.: Книга, 1990. 288 с.
118. Нехорошев, К. Что пишет он в стране далекой [Электронный ресурс] /
К.
Нехорошев
//
Звезда.
2000.
№
6.
Режим
доступа:
http://magazines.russ.ru/zvezda/2000/6/nehor.html (дата обращения: 01.12.2013).
119.
Нечкина, М.В. Грибоедов и декабристы [Текст] / М.В. Нечкина; изд. 3-
е. М.: Худ. лит. 1977. 725 с.
163
120. Никитин, Е.Н. Цикл статей Горького «Письма к читателю» [Текст] /
Е.Н. Никитина // Публицистика М. Горького в контексте истории. М.
Горький. Материалы исследования. Вып. VIII. М.: ИМЛИ РАН, 2007. 640 с.
121. Овсепян, Р.П. История новейшей отечественной журналистики [Текст] /
Р.П. Овсепян / Под ред. Я.Н. Засурского. М.: Изд-во МГУ, 1999. 304 с.
122. Орлов, А.Б. Психология личности и сущности человека: Парадигмы,
проекции, практики [Текст]: Учеб. пособие для студ. психол. фак. Вузов / А.Б.
Орлов. М.: Академия, 2002. 272 с.
123. Оскоцкий, В.Д. Дневник как правда [Текст] / В.Д. Оскоцкий // Вопросы
литературы. 1993. № 5. С. 3-58.
124. Ошар, К. «Окаянные дни» как начало нового периода в творчестве
Бунина [Текст] / Клер Ошар // Русская литература. 1996. № 4. С. 101-105.
125. Пелипенко, А.А. Человек и культура как субъекты диалога [Текст] /
А.А. Пелипенко // Цивилизации. Вып.7: Диалог культур и цивилизаций. М.:
Наука, 2006. С. 64 – 82.
126. Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским [Текст] / Подг. текста
Я.Лурье и О. Творогова. Л.: Наука, 1979. 432 с.
127. Перевозов, Д.Н. Эссеизация текстов как выражение персонального
журнализма в современной российской публицистике [Текст]: автореф. дис.
канд. фил. наук: 10.01.10 журналистика / Д. Н. Перевозов. Воронеж, 2007. 22
с.
128. Пивоварова, Л.М. Дневник как литературная форма [Текст] / Л.М.
Пивоварова // Ученые записки Казанского гос. ун-та. Сер. Гуманитарные
науки, Т. 149, кн. 2. Казань: Типография Казан-го ун-та. 2007. С. 144-151.
129. Платон. Диалоги [Текст] / Платон. М.: Мысль, 1986. 208 с.
130. Померанц, Г.С. Диалог культурных миров [Текст] / Г.С. Померанц //
Общественные науки и современность. 1994. № 5. С. 170-174.
131. Почепцов, Г.Г. Теория коммуникации [Текст] / Г.Г. Почепцов. М.:
Рефл-бук; Киев: Ваклер, 2001. 656 с.
164
132. Поцелуев, С.П. Диалог и парадиалог как формы дискурсивного
взаимодействия в политической практике коммуникативного общества
[Текст]: автореф. дис. докт. полит. наук: 23.00.01 теория и философия
политики, история и методология политической науки / С.П. Поцелуев.
Ростов н/Д., 2010. 50 с.
133. Примочкина, Н.Н. Писатель и власть. М. Горький и литературное
движение 20-х годов [Текст] / Н.Н. Примочкина. 2-е изд., доп. М.: РОССПЭН,
1998. 304 с.
134. Прищепа, В.П. Литература русского зарубежья [Электронный ресурс]:
Учебн. пособие / В.П. Прищепа. Абакан: Изд-во АГПИ, 1994. Режим доступа:
http://www.russofile.ru/articles/article_90.php (дата обращения: 01.12.2013).
135. Прохоров, Е.П. Журналистика и демократия / Е.П. Прохоров. 2-е изд.,
перераб. и доп. М.: Аспект пресс, 2004. 352 с.
136. Прохоров, Е.П. Публицист и действительность [Текст] / Е.П. Прохоров.
М.: Изд-во Моск. ун-та, 1973. 316 с.
137. Прохоров, Е.П. Эпистолярная публицистика [Текст]: Учеб.-метод.
пособие / Е.П. Прохоров. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1966. 60 с.
138. Психология восприятия [Текст] / Величковский Б.М., Зинченко В.П.,
Лурия А.Р. М.: Изд-во Моск.ун-та, 1973. 245 с.
139. Радищев, А.Н. Избранные произведения [Электронный ресурс] / А.Н.
Радищев.
М.-Л.:
Гослитиздат.
1949.
Режим
доступа:
http://ilibrary.ru/text/1850/index.html (дата обращения: 01.12.2013).
140. Резников, Л. О книге М. Горького «Несвоевременные мысли» [Текст] /
Л. Резников // Перечитывая заново: Литературно-критические статьи / Сост.
В.А. Лавров. Л.: Худ. лит, 1989. 375 с.
141. Рощин, М. Князь. Книга об Иване Бунине, русском писателе [Текст] /
М.Рощин // Октябрь. 2000. № 1. С. 3-87.
165
142. Сайко, Э.В. Проблемное поле диалога как феномена социального мира
[Текст] / Э.В. Сайко // Цивилизации. Вып. 7: Диалог культур и цивилизаций.
М., 2006. C. 9–38.
143. Самарцев, О.Р. Творческая деятельность журналиста: Очерки теории и
практики [Текст]: Учеб. пособие / О.Р. Самарцев / Под общ. ред. Я.Н.
Засурского. М.: Академический Проект, 2007. 528 с.
144. Сартр, Ж.-П. Бытие и ничто. Опыт феноменологической онтологии
[Текст] / Ж.-П. Сартр; пер. В.И. Колядко. М.: Республика, 2000. 638 с.
145. Скибина, О.М. Образ России и Европы в отечественной публицистике
конца XIX века [Текст] / О.М. Скибина // Социально-гуманитарные знания. №
4. 2013. С.74-84.
146. Смирнова, А.И. Литература русского зарубежья (1920-1990) [Текст] /
А.И. Смирнова. М.: Флинта, 2006. 640 с.
147. Соколова
Е.Т.,
Чичельницкая
Е.П.
Моделирование
стратегий
психотерапевтического общения при патологических внутренних диалогах
[Текст]
/
Е.Т.
Соколова,
Е.П.
Чичельницкая
//
Московский
психотерапевтический журнал. 2001. № 1. C. 102—120.
148. Солганик, Г.Я. Основы лингвистики речи [Текст]: Учеб. пособие / Г.Я.
Солганик. М.: Изд-во МГУ, 2010. 128 с.
149. Сорокин, П.А. Человек, цивилизация, общество [Текст] / П.А. Сорокин.
М.: Политиздат, 1992. 543 с.
150. Спиридонова, Л.М. Горький: диалог с историей [Текст] / Л.М.
Спиридонова. М.: Наследие. Наука, 1994. 320 с.
151. Стюфляева, М.И. Образные ресурсы публицистики [Текст] / М.И.
Стюфляева. М.: Мысль, 1982. 176 с.
152. Суровцева, Е.В. Жанр «письма вождю» в тоталитарную эпоху (1920-е 50-е годы) [Текст]: дис. … канд. филол. наук: 10.01.01, М., 2006. 201 с.
153. Суровцева, Е.В. Жанр «письма вождю» в тоталитарную эпоху (1920-е 50-е годы) [Текст] / Е.В. Суровцева. М.: АИРО-XXI, 2008. 168 с.
166
154. Суровцева, Е.В. Жанр «письма вождю» в советскую эпоху (1950-е – 80е гг.) [Текст] / Е.В. Суровцева. М.: АИРО-ХХI, 2010. 128 с.
155. Сухих, С. Заблуждение и прозрение Максима Горького [Текст] / С.
Сухих. Н.Новгород: Нижний Новгород, 1992. 222 с.
156. Тартаковский, А.Г. Русская мемуаристика XVIII-первой половины XIX
в.: От рукописи к книге [Текст] / А.Г. Тартаковский; АН СССР, Ин-т истории
СССР. М.: Наука, 1991. 286 с.
157. Тертычный, А.А. Жанры периодической печати [Текст]: Учеб. пособие /
А.А. Тертычный. М.: Аспект Пресс, 2000. 312 с.
158. Тертычный, А.А. Аналитическая журналистика [Текст]: Учеб. пособие
для студентов вузов / А.А. Тертычный. М.: Аспект Пресс, 2010. 352 с.
159. Трубецкой, Н.С. Верхи и низы русской культуры: Этническая база
русской культуры [Текст] / Н.С. Трубецкой // Исход к Востоку: Предчувствия
и свершения: Утверждение евразийцев. София: Рос.-болг. кн. изд-во, 1921. С.
86-103.
160. Тулупова,
К.В.
Интертекстуальность
как
особое
свойство
публицистического дискурса [Текст] / К.В. Тулупова // Журналист.
Социальные коммуникации. № 2, 2011. С. 36-42.
161. Тулупова,
К.В.
Современные
тенденции
функционирования
публицистического текста: дискурсивный аспект [Текст]: автореф. дис. канд.
филол. наук. 10.01.10. Журналистика. Воронеж, 2008. 17 с.
162. Ученова В.В., Шомова С.А. Полифония текстов в культуре [Текст] /
В.В. Ученова, С.А. Шомова. М.: Омега. Л.:ИМПЭ им. А.С.Грибоедова, 2003.
392 с.
163. Федосеева, Е.Н. Диалогическая основа русской лирики первой трети
ХХ века [Текст]: автореф. дис. докт. филол. наук. 10.01.01 Рус. лит. / Е.Н.
Федосеева. М., 2009. 42 с.
167
164. Федотова, В.В. Поэтика дневниковой прозы И.А. Бунина [Текст]:
автореф. дис. канд. филол. наук: 10.01.01 русская литература / В.В.Федотова.
Казань, 2010. 18 с.
165. Федяева, Т.А. Диалог и сатира: На материале русской и австрийской
сатиры первой половины ХХ века [Текст]: автореф. дис. докт. филол. наук:
10.01.08. М., 2004. 34 с.
166. Фейербах, Л. Избранные философские произведения [Текст] / Людвиг
Фейербах // Избранные философские произведения: в 2 т. М., 1955. Т. 1. С.
134-205.
167. Флоренская, Т.А. Диалог в практической психологии (методология,
теория, опыт) [Электронный ресурс]: автореф. дисс. … докт. психол. наук:
Москва:
19.00.05.
ПИ
РАО,
1993.
Режим
доступа:
http://www.childpsy.ru/dissertations/id/ 19936.php (дата обращения: 01.12.2013).
168. Хайдеггер, М. Путь к языку [Текст] / Мартин Хайдеггер // Время и
бытие: статьи и выступления. М.: Республика. 1993. 447 с.
169. Хараш, А.У. Личность, сознание и общение: к обоснованию
интерсубъективного подхода в исследовании коммуникативных воздействий
// Психолого-педагогические проблемы общения [Электронный ресурс]/ Под
ред. А.А. Бодалева. М.: НИИ ОПП АПН СССР. 1979. С. 17—35. Режим
доступа:
http://psychlib.ru/ mgppu/hre/hre-216.htm
(дата
обращения:
01.12.2013).
170. Хараш,
А.У.
Социально-психологические
механизмы
коммуникативного воздействия [Текст]: автореф. дисс. … канд. психол. наук:
19.00.05. М.: 1983. 33 с.
171. Храбровицкий, А.В. Комментарии [Текст] / А.В. Храбровицкий //
Новый мир, 1988, № 10. С. 218.
172. Цицерон, М.Т. Диалоги [Текст] / М.Т. Цицерон. М.: Ладомир-Наука,
1994. 224 с.
168
173. Черникова, Е.В. Основы творческой деятельности журналиста [Текст] /
Е.В. Черникова. М.: Гардарики, 2005. 287 с.
174. Чулюкина, М.Г. Дневник как жанр публицистики: предметнофункциональные особенности [Электронный ресурс]: автореф. дис. канд.
фил. наук: 10.01.10 / М.Г.Чулюкина. Казань, 2009. Режим доступа:
http://www.ceninauku.ru/page_11848.htm (дата обращения: 01.12.2013).
175. Чулюкина, М.Г. Специфика жанровых изменений
дневниковой
публицистики [Текст] / М.Г. Чулюкина // Жанровые метаморфозы в
российской журналистике: тезисы IV Всероссийской научно-практической
конференции. Самара, 18-19 марта 2010. Самара: Порто-принт, 2010. С. 9899.
176. Чулюкина, М.Г. Дневник как жанр публицистики [Текст] / М.Г.
Чулюкина // Журналист. Социальные коммуникации. № 2, 2011. С. 65-83.
177. Шалимова, Е.В. Жанр заметки вчера и сегодня: к проблеме
интерпретации («Несвоевременные мысли. Заметки о революции и культуре»
М. Горького) [Электронный ресурс] / Е.В. Шалимова // Журналiстыка-2012:
стан, праблемы i перспектывы: Мат-лы 14-й Мiжнар. навук.-практ. канф.
Вып.14, Мiнск, 6–7 снежня 2012 г. Мiнск: Беларус. дзярж. ун-т, 2012. С. 81–
Режим
85.
доступа:
http://elib.bsu.by/bitstream/123456789/28390/1/Shalimova.PDF
178. Шалимова, Е.В. Субъективность и экспрессивность как факторы
авторской доминанты (на примере «Окаянных дней» И.А. Бунина)
[Электронный ресурс] / Е.В. Шалимова // Ломоносов-2011: связь времен и
поколений: Мат-лы Междунар. молодежного науч. форума / Отв. редакторы
И.А. Алешковский, А.И. Андреев, Т.Ю. Лабузова. М.: Изд-во Моск. ун-та,
2011.
Режим
доступа:
msu.ru/archive/Lomonosov_2011/1216/17450_5d2c.pdf
01.12.2013).
169
http://lomonosov(дата
обращения:
179. Шостак, М.И. Журналист-коммуникатор. К проблеме воздействия
выступлений [Текст] / М.И. Шостак // Современная пресса: теория и опыт
исследования / Под ред. Л.Л. Реснянской, Т.И. Фроловой. М.: ВК, 2007. 304 с.
180. Щелкунова,
Е.С.
Публицистический
текст
в
системе
массовой
коммуникации: специфика и функционирование [Электронный ресурс]: дисс. ...
канд. филол. наук: 10.01.10 / Е.С. Щелкунова. М.: РГБ, 2005.
181. Щерба, Л.В. Избранные работы по русскому языку [Текст] / Л.В.
Щерба. М.: Учпедгиз, 1957. 188 с.
182. Щерба, Л.В. Языковая система и речевая деятельность [Текст] / Л.В.
Щерба. Л.: Наука, 1974. 428 с.
183. Эберт, К. Образ автора в художественном дневнике Бунина «Окаянные
дни» [Текст] / Криста Эберт // Рус. лит. 1996. № 4. С. 106-110.
184. Якубинский, Л.П. О диалогической речи [Текст] / Л.П. Якубинский //
Избранные работы: Язык и его функционирование. М.: Наука, 1986. 205 с.
170