Храмы Полоцка - Orthoobraz.by

Полоцкий Софийский собор
Древнейшим из известных храмов в Беларуси был Софийский собор в
Полоцке. Наряду с киевской Десятинной, черниговской Спасской церквями,
а также Софийскими соборами в Киеве и Новгороде, он относится к числу
самых первых каменных культовых построек древней Руси. Их начали
возводить в конце Х – начале ХI вв. По словам крупнейшего знатока
древнерусской архитектуры Н.Н. Воронина, это был период «ученичества у
греков и первого знакомства с каменным зодчеством византийцев», время
освоения крестовокупольной системы культового здания.
До наших дней собор не дожил. В нынешнем своем виде Софийский
храм в Полоцке – результат перестройки его в 1750 г. униатским
архиепископом Флорианом Гребницким по образцу культовых построек того
времени. На остатках разрушенного Софийского собора XI века было
возведено практически новое здание. На его северном фасаде были
поставлены две башни, придавшие церкви совсем иной вид – тип барочной
постройки. Представить себе первоначальный вид Полоцкой Софии
оказалось возможным только благодаря изучению древнего фундамента и
фрагментов стен начального собора, включенных в объем нового здания и
потому сохранившихся.
Самое древнее упоминание о Полоцком Софийском соборе имеется не
в летописи, а в "Слове о полку Игореве". Рисуя портрет полоцкого князя
Всеслава Брячиславича, автор «Слова» напишет: «Тому въ Полотске
позвониша заутренюю рано у святыя Софеи въ колоколы, а он въ Кыеве
звонъ слыша" [Слово о полку Игореве. 1955. С. 28]. О Полоцкой Софии
упомянуто в известном "Списке городов дальних и ближних" (ХIV в.)
Воскресенского летописного свода, в котором летописец в качестве одной из
достопримечательности Полоцка назвал Софийский собор «о седми версех»
(с семью куполами) [Новгородская первая летопись старшего и младшего
изводов.. 1950].
В «Житии Евфросинии Полоцкой» имеется следующий рассказ:
«Спустя некоторое время преподобная Евфросинія начала упрашивать
епископа полоцкаго Илію дозволить ей поселиться въ палатке, устроенной
при великой престольной церкви въ честь святой Софіи» [Житie
преподобной Ефросинiи. 1992. С. 2; см. также: Голубинский Е. T. I. Полутом
1. С. 772]. Имеются упоминания о Софийской церкви в поздних "Белоруссколитовских" летописях, в частности,– в «Хронике Быховца» [Хроника
Быховца, 1966. С. 38, 39].
В 1579 и 1611 гг. были сделаны схематические рисунки Полоцка, на
которых изображен и Софийский собор. И хотя его изображение очень
далеко от истинного вида здания даже того времени, рисунок помогает в
какой-то степени реконструировать первоначальный вид храма.
Изучению сохранившихся остатков древнего храма мешало то
обстоятельство, что до капитального ремонта здания в 1913 г. вход в его
подземную часть был заложен. Один из первых исследователей Полоцкой
1
Софии А.М. Павлинов смог лишь установить наличие древней кладки в
восточной части храма.
Наиболее значительные исследования этого памятника древнерусской
архитектуры были осуществлены белорусским ученым И.М. Хозеровым,
основной труд которого, к сожалению, был опубликован лишь через много
после его смерти. Как и его предшественники, исследователь был ограничен
в возможностях и потому вынужден сосредоточиться на технологии
строительства. Несмотря на то, что проблемами, связанными с историей
Полоцкой Софии интересовался целый ряд советских исследователей и они
касались их в своих работах, многие научные вопросы до сих пор не решены.
История и основные итоги изучения Софийского собора освещены в работах
Л.В. Алексеева.
Софийский собор был возведен в историческом центре города, на
территории так называемого Верхнего замка, являвшегося детинцем
древнего Полоцка. Здесь же, недалеко, располагался и дворец полоцких
князей. Топографические особенности этой части Полоцка подтверждают
справедливость названия «Верхний замок». Это действительно был высокий
и обширный мыс при впадении речки Полоты в Западную Двину.
Археологическими раскопками было установлено, что до возведения
Софийского собора эта территория была застроена и на ней успел вырасти
культурный слой, в котором выявлены следы пожарища. Можно
предположить, что собор был построен на месте сгоревшей деревянной
церкви. Местоположение храма в полной мере отвечало его назначению быть
главной святыней столицы Полоцкого княжества. Он был виден со всех
концов города. Особенно впечатляющим был вид собора со стороны реки и
противоположного берега Двины.
Как можно судить по сохранившимся частям древней постройки,
полоцкий Софийский собор представлял большое кирпичное сооружение с
тремя выступающими апсидами на восточной стороне и пятью продольными
нефами, образуемыми шестнадцатью внутренними столбами-колоннами.
Храм отличался строгой симметричностью своей конструкции. Если судить
по опубликованным планам, его общая длина (без учета более поздней
пристройки на западной стороне) составляла 29,2 м, а без восточных апсид –
24,4 м. Ширина здания 26 м. Таким образом, без апсид постройка
представляла почти правильный квадрат. IIодкупольный квадрат в храме
располагался строго в центре здания.
Три апсиды имеют разные размеры. Средняя апсида почти в два раза
шире и длиннее боковых. Самая маленькая по размерам – северо-восточная
апсида.
Все три апсиды поднимались на высоту постройки и, по заключению
И.М. Хозерова, имели два яруса световых окон византийского типа.
На апсидах имелись продольные грани. На центральной – четыре, на
юго-восточной – три, на северо-восточной определенно выражена одна грань,
но, возможно, их было две (на плане, составленном И.М. Хозеровым, их
показано две, на опубликованном Л.В. Алексеевым плане – одна).
2
Все шестнадцать опорных столбов имели в сечении крестообразную
форму и своими ветвями вверху переходили в подпружные арки.
Образованные столбами внутренние ячейки составляли почти правильные
квадраты.
Как и в других храмах, ширина апсид соответствовала ширине нефов.
Поэтому средний неф, упиравшийся в алтарь, был шире остальных. Боковые
же нефы были узкими и порой не превышали ширины массивных столбов.
Одной из особенностей композиции Полоцкой Софии было увеличение
размеров алтарной части храма путем некоторого смещения к западу
восточного ряда поперечных столбов. Увеличение алтарной части,
естественно, сокращало «полезную» площадь собора, но способствовало
воплощению в здании основной художественной идеи зодчего – идеи
цельности, величия и уникальности храма.
Хоры были расположены на западной стене храма. Однако
исследователи предполагают, что, помимо основных хоров, в нем были и
боковые, которые открывались в полукупольное помещение двойными
аркадами, о чем может свидетельствовать наличие в полоцком храме по
одному опорному столбу в каждой ферме.
У северо-западного угла были открыты остатки квадратной башни,
которая, возможно, служила для подъема на хоры. От нее сохранилась
сплошная каменная забутовка, выполненная в технике, аналогичной кладке
фундаментов собора XI в.
Купола храма, очевидно, располагались традиционно: в середине
находилась центральная глава, а четыре остальных – вокруг нее. Можно
предположить, что несколько позже были построены еще две башни над
западным или двумя лестничными нефами. Именно о семикупольной Софии
говорит "Список городов дальних и ближних".
Все три фасада Полоцкой Софии разделены лопатками на пять прясел;
при этом средние прясла в два раза шире остальных, равных между собой.
Таких пропорций не находим ни в киевском, ни в новгородском Софийских
соборах. Все это придает полоцкому храму законченность, исключительную
художественную цельность и гармоничность, делает его уникальным.
Как и другие храмы древнерусского времени, внутренние плоскости
стен Полоцкой Софии расписывались фреской, особенность которой
состояла в том, что рисунок наносился по сырой штукатурке. Краска глубоко
впитывалась в штукатурку и обретала способность длительно сохранять
рисунок и цветовую гамму.
Древняя фресковая роспись орнаментального характера сохранилась на
апсидах внутри полоцкого храма под более поздним набелом.
Предварительная расчистка набелов в ряде мест позволила высказать
предположение, что фресками такого рода была расписана вся поверхность
апсид (И.М. Хозеров).
Остатки древней фрески были выявлены также при археологических
исследованиях сохранившихся частей стен храма. Сохранились лишь нижние
части стен, где фреска представлена фрагментами орнаментов, выполненных
3
синей, красной, желтой и серо-бурой красками. Высокая цветовая
насыщенность красок свидетельствует о том, что роспись осуществлялась
сразу же по сырой штукатурке. По стилю и композиции орнаменты очень
напоминают орнаменты киевского Софийского собора, восходящую, в свою
очередь, к византийской настенной живописи. Фресковая роспись выявлена
также на остатках опорного столба в западной ферме.
Малый объем сохранившихся фрагментов древней Софии не позволяет
дать исчерпывающую характеристику этого замечательного памятника.
Многое скрыто от нас и оставляет немало вопросов при попытках
реконструировать его во всех деталях. Лучше обстоит дело с изучением
строительной техники, которая привлекла внимание исследователей.
Познакомимся с основными выводами, к которым они пришли.
Фундамент Полоцкой Софии был заложен на глубину, вполне
достаточную, чтобы противостоять его возможным деформациям при
промерзании грунта. Он сооружался техникой так называемой бутовой
кладки. При исследовании собора в 1970–1980 гг. внутри него открыта
система ленточных фундаментов, в основания которых были уложены три
ряда продольных лежней, скрепленных врубленными в них поперечными
брусьями.
Строительным материалом фундаментов был камень, а в качестве
раствора использовалась известь, в которую подмешивали размельченный
кирпич – «цемянку», служившую гидравлической добавкой, ускорявшей
процесс цементации и делавшей раствор более жестким и сухим.
Однако следует отметить такой интересный технологический момент:
как показали специальные исследования, количество цемянки в растворе,
предназначенном для фундамента, значительно меньше, чем в растворе для
кладки кирпичных стен здания. Меньший процент цемянки делал кладку
фундамента более пластичной. Это свидетельствует о высокой квалификации
строителей и наличии у них опыта сооружения подобных зданий.
Стены храма возводились из тонкого плитчатого кирпича – плинфы.
Его форма была заимствована у византийских строителей. Он –
плиткообразный, сделан из красной, хорошо промешанной глины и
отличался превосходным обжигом. Размеры кирпичей несколько
варьировались. В некоторых случаях это было обусловлено характером тех
частей здания, в которых использовался такой кирпич. Так, на кладку
пилонов обычно шел кирпич большего размера. В целом же плинфа
Полоцкой Софии представлена следующими размерами (в сантиметрах):
1) 20,0×19,0×4,1; 2) 22,5×16,3×3,2; 3) 24,0×17,0×3,5; 4) 25,0×18,0×2,8;
5) 26,0×18,0×4,0; 6) 29,0×18,0×4,2; 7) 36,2×24,3×3,4. Самые тонкие и самые
толстые кирпичи использовались редко. На боковых сторонах некоторых
кирпичей имелись клейма.
Строителями были заимствованы не только форма и размеры кирпича,
но и технология его изготовления. Это нашло убедительное отражение в
кирпичах Софийского собора, явно повторивших византийскую традицию,
которая, впрочем, сохранялась и в кирпичах более поздних домонгольских
4
построек западной Руси. Одна широкая поверхность плинф обычно гладкая,
другая – шероховатая. Интересно, что при кладке кирпич помещался гладкой
стороной вниз.
В Полоцкой Софии использовалась характерная для византийской
строительной традиции техника кладки "с утопленным рядом". Она
выражалась в том, что одна линия плинф совпадала с наружной
поверхностью стен, а вторая была несколько углублена в толщу стены.
Промежутки между выступающим рядами плинф замазывались цемянкой.
При такой кладке продольные швы (промежутки между линиями плинф) не
совпадали, и это позволяло делать более прочными соединения между
рядами кирпичей. Следует также отметить, что больший процент цемянки в
растворе, применявшемся при кладке стен, обеспечивал наземным частям
здания большую монолитность.
Особенность строительной техники заключалась также в том, что в
кладке стен между наружными и внутренними плоскостями, выполненными
из кирпича, нередко на том же растворе использовался бутовый камень. Повидимому, это делалось из соображений экономии кирпича. Однако камень
выводился также и на наружную плоскость стены и отчетливо выступал на
фоне кирпичной кладки. В этих случаях включение булыжника преследовало
еще и декоративные цели. Но подобный прием прослежен только на
восточной стене храма.
По завершении кладки полости между рядами кирпичей на внешней
стороне здания заполнялись раствором.
Наружные стены храма не штукатурились, и чередование слоев
кирпича и розоватой цемянки создавало известный декоративный эффект.
Хотя начальная Полоцкая София после ее разрушения и коренной
перестройки дошла до нас фрагментарно, ее научная реконструкция, как мы
уже показали, вполне возможна. В самом фундаменте постройки были
заложены ее основные черты: план, размеры, членение на алтарную часть и
нефы, оформление внутренних и наружных стен и даже – конструкция
перекрытия, количество куполов и т.д. По отдельным фрагментам можно
судить о живописи. Достаточно убедительны материалы, раскрывающие
технику строительства.
Есть множество деталей, встречающихся в других известных храмах.
При сравнении всего того, что осталось от Полоцкой Софии, с
материалами известных синхронных ей памятников отчетливо видны
заложенные в них общие художественные и технологические принципы, что
и позволяет использовать материалы аналогичных памятников зодчества для
научной реконструкции Полоцкой Софии. Все это дает возможность также
найти ее место в ряду других монументальных храмов древней Руси и
помогает установить приблизительную дату ее строительства.
Весьма интересно выяснить точное время возведения Полоцкой Софии
и какое место занимает этот храм в ряду трех Софийских соборов древней
Руси. При всем сходстве их между собой, что обусловлено, прежде всего, их
общим культурно-историчским источником (византийская школа) и
5
временем, когда они были построены, храмы не являются ни копиями, ни
близнецами, и каждый из них обладает индивидуальными чертами.
Исследования показали, что Полоцкая София ближе всего к
новгородскому Софийскому собору. Так, судя по планам, оба храма имели
близкие размеры и сходную внутреннюю структуру. Сохранившееся на
одной из стен окно в полоцком храме находится на той же высоте, что и в
Новгородской Софии. Это позволяет предположить и одинаковую высоту
храмов. Поэтому научную реконструкцию Полоцкой Софии возможно
делать, прежде всего, на основе Новгородской.
Как и Новгородская София, полоцкий собор, вероятно, имел четыре
яруса окон. Так же декоративно, по-видимому, оформлялись карнизы,
закомары, арки, завершения барабанов. Центральная часть была перекрыта
крестообразно расположенными цилиндрическими сводами. Над их
перекрестьем и членением возвышались пять глав, через окна которых
внутрь здания проникал свет.
Сравнение планов близких по стилю и времени трех Софийских
соборов – Полоцкого, Киевского и Новгородского – показывает, что они не
повторяют друг друга, и каждый из них имеет свои особенности.
Так, в отличие от новгородского как, впрочем, и от киевского,
внутренняя алтарная преграда в полоцком соборе была отодвинута на один
неф к востоку, чем образовывала дополнительное членение перед апсидой.
Такая особенность построения плана известна в византийской архитектуре,
но в древнерусских храмах не использовалась.
В Полоцкой Софии все три восточные апсиды имеют гранную форму, в
то время как в Киевской из пяти апсид только одна, центральная, имеет
такую форму. Только одну гранную апсиду имеет и новгородский
Софийский собор. Надо заметить, что гранные апсиды в христианских
соборах встречаются относительно редко.
Только в Полоцкой Софии имеется 16 опорных столбов, чего нет ни в
одном другом культовом здании древней Руси (в Киевской Софии их 12).
Новым для древнерусских храмов было наличие в Полоцкой Софии
значительной по размерам ризницы и еще одного помещения, примыкавших
к профезису и диаконнику, о чем можно судить по плану церкви.
Несколько позже к западному фасаду были пристроены три выступа
(«апсиды»). О том, что они не предусматривались первоначальным проектом,
свидетельствует то, что, хотя в кладке выступов встречаются плинфы, они
были положены не на древнем растворе с примесью цемянки, а на растворе с
примесью только песка. Такой раствор применялся в Полоцке значительно
позже. Выяснилось также, что западные выступы были пристроены впритык
к западной стене собора. Пристройка имела собственную восточную стену,
которая, как показали исследования И.М. Хозерова, технологически не была
связана с кладкой западной стены храма. Внутри выступов на западной
внешней поверхности стены собственно собора выявлена штукатурка, не
соответствующая той, которой обрабатывались внутренние стены собора.
6
Однако есть мнение, что на месте новых апсид мог располагаться
нартекс. Если это так, то, в отличие от других построек того времени,
Полоцкая София имела несколько вытянутые пропорции, а это, по мнению
Л.В. Алексеева, предполагает и некоторую вытянутость пропорций вверх. В
таком случае, одна из характернейших черт полоцких храмов –
устремленность вверх – могла получить свое воплощение уже в Полоцкой
Софии XI в., чего нет в других Софийских храмах. Возможно, эти необычные
пропорции собора отражены и на рисунках, пусть и очень схематичных,
Полоцка XVI в.
Полоцкий Софийский собор в полной мере соответствовал всем тем
чертам, которые характеризовали начальный этап древнерусской
архитектуры: грандиозность и масштабность здания, тщательность выбора
места для его возведения, сложность и живописность интерьера храма,
разнообразие перспектив, богатство и пышность декоративного оформления.
Красочность
и
нарядность
ранних
храмов
отражают
жизнеутверждающий
оптимизм,
характерный
для
христианства
древнерусского периода.
Летописцы, современники строительства Полоцкой Софии, в
дошедших до нас общерусских сводах не только не отметили года ее
постройки, но и вообще не упомянули о ней. Из «Житии Евфросинии
Полоцкой», составленном после кончины преподобной, следует лишь, что во
времена ее молодости храм уже существовал. Создание «Слова о полку
Игореве», в котором упомянуты Полоцкая София и Всеслав Брячиславич,
отстоит от времени описанных событий приблизительно на 120 лет. Если
автор ничего не напутал, то мы лишь можем констатировать, что Софийский
собор уже функционировал при жизни Всеслава Полоцкого, по крайней мере,
– в 1068 г., когда он был провозглашен киевским князем. Иными словами, ни
одно из древних письменных свидетельств о храме не синхронно времени его
сооружения. В них Полоцкая София фигурирует как уже существующая и
действующая.
В свете сказанного, а также учитывая результаты сравнительного
анализа, который мы приведем ниже, представляется весьма сомнительным,
если не просто ошибочным и противоречащим сведениям упомянутых
источников, указание «Летописи Быховца» о том, что полоцкий Софийский
собор был построен сыном Всеслава Борисом, княжившим в Полоцке с 1101
по 1127 гг. [Хроника Быховца. 1966. С. 38].
В исторической и искусствоведческой литературе большинство
исследователей относят возведение Полоцкой Софии ко временам Всеслава
Брячиславича. Так, Н.Н. Воронин датирует ее серединой или второй
половиной XI в. Предлагались очень растянутые хронологические рамки
строительства, от начала правления Всеслава (1044 г.) до 1066 г. Как
правило, исследователи оперируют тремя аргументами:
1) упоминанием о храме в «Слове о полку Игореве» вместе с именем
Всеслава; 2) используется эпизод, приведенный в Новгородской летописи, о
снятии Всеславом в 1066 г. колоколов с новгородского Софийского собора,
7
которые, по мнению исследователей, он намеревался повесить в полоцком
храме. Это давало основание предполагать, что именно к этому, 1066 г.,
завершилось строительство в Полоцке Софийского собора; 3)
приблизительную дату строительства выводили на основании сравнения
Полоцкой Софии с другими близкими по архитектурным особенностям
культовыми постройками древней Руси и общими тенденциями развития
древнерусской архитектуры. Предлагавшиеся даты значительно варьировали:
от 1044–1101 гг. (годы правления Всеслава Брячиславича) до конкретно 1066
года.
Рассмотрим подробнее эти аргументы и начнем с анализа письменных
источников, среди которых исследователи выделяют события 1066–1067 гг. и
сообщение Новгородской летописи о захвате Всеславом города. Интересно,
что ни Новгородская летопись, ни автор «Слова о полку Игореве»,
несомненно, хорошо знавший историю и летописи, не связали нападение
Всеслава на Новгород и снятие им колоколов с Новгородской Софии с
окончанием строительства собора в Полоцке. В Лаврентьевской и
Ипатиевской летописях, как и в других, о колоколах вообще ничего не
говорится. Предположение, что целью нападения Всеслава на Новгород было
приобретение колоколов для Софийского собора в Полоцке, является не
более как гипотезой историков и искусствоведов. Такой же гипотезой
является и выводимая отсюда дата возведения Полоцкой Софии, хотя и
весьма вероятная.
В связи с этим нельзя не высказать одно соображение, которое
оставляет некоторые сомнения в существовании непосредственной связи
между завершением строительства Полоцкой Софии и захватом Всеславом
Новгорода. Если Всеслав действительно увез колокола, и это стало причиной
похода против него южнорусских князей, то почему же, одержав победу над
Всеславом у Немиги в марте 1067 г., они не пошли дальше на Полоцк, чтобы
вернуть эти колокола Новгородской Софии? Напомним, что организатор
похода, великий киевский князь Изяслав Ярославич, согласно завещанию
Ярослава Мудрого, был одновременно и законным князем Новгородской
земли. Возвращение колоколов в главную святыню города и княжества было
его долгом и делом чести. Однако этого не произошло. А может быть,
колокола Новгородской Софии предназначались вовсе не для полоцкого, а,
например, для минского храма? И это в какой-то мере объясняет, почему
князья, выступив против Всеслава, пошли не к Полоцку, а к Минску, и
удовлетворились захватом этого города?
Иными словами, эпизод с колоколами, конечно, может быть
использован в качестве косвенного факта для поисков более точной даты
сооружения Полоцкой Софии, и его следует рассматривать в ряду других
наблюдений. В этом должны помочь сравнительно-художественный анализ
всех трех построек, учёт исторической ситуации и экономических
возможностей, которыми располагали Новгород и Полоцк в середине XI в.
Большие возможности для хронологизации Полоцкой Софии
предоставляет сравнительно-типологический метод. Но прежде, чем
8
обратиться к нему, коснемся общей исторической ситуации и оценим
возможности Полоцка и Новгорода осуществить у себя столь сложный и,
несомненно, дорогостоящий проект вскоре после того, как завершилось
строительство Софийского собора в столице Киевской Руси.
В этом смысле Новгород выглядит на первый взгляд предпочтительнее.
Он второй признанный исторический центр Руси. Ярослав Мудрый был
одновременно киевским и новгородским князем. Новгород в это время был
одним из крупнейших и многонаселенных городов, а его купцы были
известны во всей Европе. Несомненно, город обладал большими
экономическими возможностями.
Но, видимо, не меньшими возможностями располагали и полоцкие
князья, контролировавшие торговлю с Западной Европой по Западной Двине.
До появления в Прибалтике рыцарей они получали большой доход от дани,
собираемой с прибалтийских племен. Княжество находилось на подъеме, о
чем свидетельствует и появление новых городов.
Следует учитывать также, что политическая ситуация в Полоцкой
земле отличалась стабильностью. Конфликтов между Киевом и Полоцком
после 1021 г. не отмечено. Более того, в 1060 г. полоцкий князь Всеслав
принимал участие вместе с киевскими князьями в совместном походе против
половцев. Все это, на наш взгляд, свидетельствует о равных экономических
возможностях и Новгорода, и Полоцка.
Теперь еще раз обратимся к сравнительному анализу художественных
и инженерно-строительных особенностей всех трех Софийских соборов.
Принимая во внимание их несомненную художественную и технологическую
близость, представляется важным установить, в какой последовательности
они сооружались. Они могут быть такими: Киевская София – Новгородская –
Полоцкая.
Представляется бесспорным, что Киевская София была первой среди
них по времени. Ее заложили в 1037 г. Из летописи также известна дата
заложения новгородского Софийского собора – 1045 г. Строительство его
завершилось в целом к 1049 г., но случившийся пожар заставил провести
восстановительные работы, продолжившиеся до 1050 г.
Остается выяснить, когда была построена Полоцкая София – до
Новгородской или после нее? Иными словами, в какой хронологический
интервал следует поставить сооружение Полоцкой Софии? Есть только два
варианта. Во-первых, полоцкий храм могли построить после завершения
Киевской Софии перед тем, как начали строительство Новгородской. Такую
возможность допускал известный историк русской церкви Е. Голубинский,
анализируя технику строительства обоих храмов. Уже отмечалось, что в
кладке полоцкого, как, впрочем, и новгородского соборов, строителями
использовалась обычная для XI в. комбинация кирпича и бутового камня.
Однако, в отличие от Новгородской Софии, применение булыжного камня в
кладке полоцкой постройки носило случайный характер, с большими
интервалами участков из камня. Это и дало Е. Голубинскому основание
высказать предположение, что ее строили раньше, чем новгородскую, и
9
поместить полоцкий храм как промежуточное звено между киевским и
новгородским Софийскими соборами. Но для такого заключения аргументов
все же недостаточно, и другие факты противоречат ему.
Многие концептуальные и технологические черты сходства между
киевским и новгородским храмами дают веские основания предполагать, что
их строительство осуществляла одна и та же артель греческих строителей.
Могла ли она после завершения работ в Киеве и перед тем, как начать новое
строительство в Новгороде, успеть построить полоцкий собор? Хроеский
промДумается, что сделать это было невозможно. Ведь совершенно
очевидно, что после окончания строительства Киевской Софии
потребовалось бы известное время для создания нового архитектурного
проекта и проведения подготовительных работ на новом объекте (выбор
места, освобождение участка от возможных построек, заготовка камня под
фундамент, организация производства кирпича и т.д.). Следовательно,
фактически хронологический промежуток между окончанием строительства
киевского и началом возведения новгородского соборов был крайне
незначительный, чтобы за это время осуществить грандиозное строительство
в Полоцке. Маловероятно также, что в Полоцке в это же время могла
работать другая артель греческих строителей: уж слишком близок почерк
зодчих в Полоцке и Новгороде.
Сравнительный анализ показывает, что Новгородская София по
многим показателям, в частности, по композиции, стоит гораздо ближе к
Киевской Софии, чем Полоцкая. Последняя выглядит как сооружение, в
котором в значительной мере использован творчески переработанный образ
Новгородской Софии, что позволило создать в Полоцке храм более цельный
и продуманный. Сходство планов и размеров церквей не могло быть чистой
случайностью. Так, не могло быть случайным совпадение высоты, на
которой в обеих постройках устраивались окна. Несомненно, строители
Полоцкой Софии располагали чертежами и обмерами новгородской церкви.
Можно почти с уверенностью говорить о том, что строители Полоцкой
Софии располагали не только строительным опытом, приобретенным в
Новгороде, но и архитектурным лекалом, и точными обмерами Новгородской
Софии. К.Н. Афанасьев, исследовавший меры, которые древнерусские
зодчие использовали при строительстве, пришел к выводу, что при
сооружении Полоцкой Софии были использованы те же меры, что и при
строительстве Софийского собора в Новгороде.
Однако как истинные художники зодчие не позволили себе построить
два совершенно одинаковых храма, а внесли в Полоцкую Софию новые
оригинальные штрихи, как в композицию плана, так и в живописное
оформление интерьера. Сравнивая между собой три Софийских храма –
киевский, новгородский и полоцкий, И.М. Хозеров справедливо отметил, что
«в ходе строительства и Новгородской, и Полоцкой Софий у строителей их
возникло свое понимание архитектурной и композиционной темы. Так,
Новгородская София представляет довольно сложную и интересную
10
постройку, а Полоцкая София по гармоничности членения своего плана
значительно опередила свой прототип – Киевскую Софию».
Не лишено вероятности предположение, что в Полоцке работала
артель, составленная не только из строителей и архитектора, которые перед
этим возводили новгородский храм, но и художников, хорошо знавших
роспись Киевской Софии, поскольку именно в Киевской Софии мы находим
наиболее близкие Полоцкой Софии аналогии фресковой орнаментальной
росписи.
Таким образом, представляется наиболее вероятным, что собор в
Полоцке стали строить после возведения не только Киевской Софии, но и
Новгородской. Многие черты сходства плана, общей композиции,
строительной техники и элементов фресок дают основания предполагать, что
полоцкий Софийский собор строили те же мастера, которые сооружали и
новгородский Софийский собор. Это обстоятельство весьма важно для
определения даты сооружения Полоцкой Софии. Очень может быть, что
полоцкий храм начали строить тотчас после завершения строительства в
Новгороде, то есть в начале 50-х гг. ХI в. Если принять во внимание, что
точно такая же постройка в Новгороде была возведена за четыре года, то
растягивать строительство полоцкого храма до 1066 г., то есть на 15-16 лет
нелогично. Тем более, что в истории Полоцкого княжества период между
1050 и 1066 гг. не отмечен никакими политическими или экономическими
катаклизмами, которые могли бы помешать или затянуть строительство,
столь важное и престижное для тогда еще молодого, энергичного и
амбициозного Всеслава Брячиславича. Следует также учитывать, что
полоцкий храм строился после новгородского, что оба они возводились
одной строительной артелью, обладавшей большим опытом и
квалификацией. По логике вещей, повторить образец проще, чем строить
объект с нуля, и продолжительность строительства поэтому должна быть
меньшей. Если допустить, что строительство Полоцкого Софийского собора
началось сразу же после окончания работ в Новгороде, что наиболее
вероятно, и осуществлялось той же строительной артелью, то строительные
работы, как и в Новгороде, могли завершиться за 4 – 5 лет, то есть к 1055 г.
Учитывая все эти соображения, мы не видим достаточных оснований
отодвигать начало строительства Полоцкой Софии, как это делает
Л.В. Алексеев, на период после 1060 г. Намеченный им столь большой
хронологический разрыв между завершением работ в Новгороде и началом
строительства храма в Полоцке послужил для него поводом предположить,
что в Полоцке работала другая артель византийских зодчих. Подобное
предположение явно противоречит свидетельствам «одного почерка»
строителей новгородского и полоцкого соборов, о чем уже говорилось.
Остается надеяться, что в будущем удастся получить даты при помощи
новых методов датирования, например, археомагнитного. В связи с этим,
хотелось
бы
привести
интересное
наблюдение
И.М. Хозерова,
обследовавшего Полоцкую Софию. Он обратил внимание на то, что в кладке
стен собора между кирпичами встречается слой цемянки, который в два раза
11
толще обычного. Он высказал предположение, что толстый слой мог
образоваться в результате того, что зимой строительство не велось, а когда
оно на следующий год возобновлялось, то строители клали поверх старой
цемянки новый слой. Если это так, то, по нашему мнению, возникает
возможность по количеству таких толстых слоев подсчитать, сколько лет
продолжалась стройка.
Неизвестная церковь-усыпальница
в полоцком Нижнем замке
В 1976 г. в северной части полоцкого Нижнего замка около берега
р. Полоты, в районе улицы Горького была обнаружена часть фундамента
неизвестной до этого древней каменной церкви. На следующий год
М.К. Каргер предпринял раскопки этого памятника, которые смогли выявить
только его часть, так как остальная оказалась недоступной для раскопок по
причине застроенности этого участка города.
Сохранность вскрытой части оказалась крайне неудовлетворительной.
Остатки кирпичной кладки стен сохранились только в двух местах. От
остальной части постройки был выявлен только фундамент, да и то не по
всей трассе. В некоторых местах прослежены только фундаментные рвы.
Очень плохо сохранилась восточная, апсидная часть здания.
Однако и по этим скудным остаткам можно составить представление о
плане постройки, строительной технике и определить место церкви в ряду
памятников полоцкого зодчества. Это был четырехстолпный храм, без учета
апсид почти квадратный в плане. Его длина по оси восток – запад составила
14,5 м, ширина – 4,1 м.
Хотя столбы храма не были выявлены, по расположению лопаток на
наружных стенах можно вычислить размеры сторон подкупольного
пространства, которые составляли примерно 3,7 м. Лопатки храма плоские,
двухуступчатые шириной 1,3 м, выступают от плоскости стены всего на
0,34 м.
Толщина стен церкви составляла 1,1–1,12 м, ширина фундамента
несколько больше – 1,9 м.
По попавшим в раскоп углам восточной стены церкви можно
предположить, что она была одноапсидной. Сама апсида, видимо, давно
разрушилась и рухнула вниз в пойму Полоты, поэтому ее форма может быть
реконструирована лишь предположительно.
Как показали раскопки, с севера к храму примыкала галерея, от
которой сохранился небольшой кусок фундамента. Его ширина всего 0,75 м.
Следовательно, стены галереи были значительно тоньше стен самого храма.
Ширина галереи около 2 м. Однако, у западных углов церкви «она
образовывала расширения, подобно галерее храма-усыпальницы в
Евфросиниевском монастыре». Несомненное сходство между этими
постройками облегчает задачу реконструкции несохранившихся частей
открытого храма и позволило П.А. Раппопорту высказать вполне вероятное
12
предположение, что с восточной стороны северная и южная галереи храма
могли заканчиваться такими же апсидами, как и у храма-усыпальницы в
Сельце. И это делает оба храма еще более похожими. Исследователь не
исключает, однако, и того, что в восточной части галерей могли
располагаться самостоятельные несимметричные часовни, примыкавшие к
центральной апсиде, напоминая тем самым некоторые памятники
византийской архитектуры.
Как показали исследования, строительство храма осуществлялось
следующим образом и в такой последовательности. Сначала по контуру
будущей постройки в имевшимся здесь древнем культурном слое был вырыт
фундаментный ров на глубину до 30-35 см. Затем ров был заполнен
булыжниками размером от 10 до 15 см без использования раствора. После
этого площадка, на которой должно было возводиться здание, была поднята
приблизительно на 70 см путем засыпки ее желтым суглинком. На высоту
этой подсыпки таким же булыжником был наращен фундамент, достигший,
таким образом, высоты около 1 м.
Ширина фундаментов основных стен составила около 1,3 м, а
ленточных фундаментов внутри здания – 0,8 м. Под лопатками и будущими
столбами в фундаменте использованы крупные камни диаметром до 50 см.
Фундамент галерей был впущен только в подсыпку, так что высота его
была меньше высоты основного фундамента.
Стены церкви были сложены в технике кладки «с утопленным рядом»
из хорошо обожженных кирпичей (плинфы) размером 3,5–4,0×22×29,5–
30 см. Среди них около 20 % – узкие, шириной 15–16 см. Связующий раствор
в кладке известковый, с примесью «цемянки». Наружные ряды кладки
выложены цельными кирпичами, в середине стены встречаются и битые.
Кроме обычных плинф, в раскопках были найдены кирпичи, имевшие слегка
трапециевидную форму, а также несколько кирпичей с узким валиком по
краям. Некоторые кирпичи на торцах имели выпуклые знаки.
В раскопках были найдены обломки штукатурки с остатками
фресковой росписи, по-видимому, от нижних частей стен здания. На них
можно различить красно-коричневые разграничительные полосы, «змейки»
струйчатого орнамента, «набрызг», имитирующий мраморную облицовку,
белый растительный орнамент на коричневом фоне.
Найдены также плитки пола, квадратной или прямоугольной формы со
стороной, равной 10,0–10,5, реже 11 см. Они имеют поливу желтого,
зеленого или красно-коричневого цвета. Возможно, с голосниками связаны
найденные обломки амфор.
В западной части храма были обнаружены крупные куски
известняковой обмазки с заглаженной поверхностью, окрашенных красной,
желтой и черной красками. На тыльной стороне сохранились отпечатки
плинф. П.А. Раппопорт считает их обломками обмазки саркофагов. Особый
интерес представляют куски красного шифера, найденные по середине
северного нефа. На одном из кусков шиферной плиты сохранилась
13
декоративная резьба, что позволяет связывать эти обломки шифера с
саркофагами, в которых погребались состоятельные люди.
С наружной стороны фундамента галереи были обнаружены древние
захоронения, среди которых были и женские. Это указывает на то, что
церковь не была монастырской постройкой, и не исключено, что это был
храм-усыпальница, в котором могли хоронить полоцких князей.
Открытый в Нижнем замке храм, бесспорно, находит самую близкую
аналогию в храме-усыпальнице Спасо-Евфросиниевского монастыря. У них
очень сходный план и пропорции, обе постройки имеют расширение
среднего членения западной стены и расширенные угловые членения
галереи. У них одинаковая профилировка лопаток, очень близкие размеры
кирпичей и техника кладки стен. Все это почти с уверенностью позволяет
предполагать, что оба памятника возводила одна и та же строительная артель
под руководством одного мастера.
Все приведенные факты дают основания для вывода об одном и том же
возрасте обеих построек (во всяком случае, с минимальной разбежкой).
Однако, основываясь на очень незначительных различиях в размерах
кирпичей, использованных строителями в обоих храмах, П.А. Раппопорт
ставит по времени строительства церковь Нижнего замка после храмаусыпальницы Спасо-Евфросиниевского монастыря и датирует ее первой
половиной XII в.
Следует заметить, что исследователь склонен омолаживать почти все
полоцкие храмы. Касаясь датировки открытого храма, он почему-то не
использовал стратиграфический материал. А ведь даже приводимые им
факты о месте храма в культурном слое Нижнего замка нуждаются в
комментариях. В самом деле, говоря о закладке фундамента, исследователь
отмечает, что под горизонтом строительства имеется культурный слой,
содержащий керамику XI века. Из текста можно заключить, что материалов
более позднего времени, в частности керамики XII века, под горизонтом
строительства не обнаружено. Значит, по стратиграфическим данным храм
стали строить на культурном слое XI века! Откуда же тогда XII в. и даже не
начало, а, возможно, и середина этого столетия? Думается, что не только
стратиграфические наблюдения, но и сам облик здания, архаичная
строительная техника и близость по многим параметрам к храмуусыпальнице Спасо-Евфросиниевского монастыря, вполне позволяют
датировать церковь на Нижнем замке концом XI века.
14
XII век
Спасо-Преображенская церковь
Вверх по небольшой речке Полоте, впадающей в Западную Двину,
приблизительно в километре от центра древнего Полоцка, в месте под
названием Сельцо в XII в. дочерью младшего сына знаменитого Всеслава
Брячиславича – Святослава княжной Предславой, принявшей в монашестве
имя Евфросиния, был основан женский монастырь. Среди монастырских
построек было два каменных храма, один из которых – СпасоПреображенский, принадлежит к числу выдающихся памятников не только
древнерусской, но и мировой архитектуры. Бельчицкие постройки при всей
их неповторимости были только пробой пера для талантливого зодчего,
создавшего этот шедевр. В нем в наибольшей мере он смог воплотить
свою идею устремленного ввысь башнеобразного храма, частично
осуществленную им в Пятницкой и Борисоглебской церквах в Бельчице.
Несмотря на сложные исторические перипетии и переделки, храм смог
сохранить основной объем своего здания. Православный храм был передан
иезуитам, а потом пиарам. Новые насельники довели его до жалкого
состояния. Некоторые исследователи полагали, что именно этот храм назван
как «близкий к разрушению» в грамоте 1582 г.
Исследования собора в 70-х годах ХХ века показали, что его верхние
части подверглись очень существенной перестройке уже в XVII в. Однако
особенно значительные изменения его первоначальный внешний вид
претерпел, по-видимому, в 30-х годах XIX века, когда он был заново
перекрыт четырехскатной кровлей, а его барабан увенчан луковичной главой.
Было существенно изменено декоративное убранство фасада: вместо
древнего романского фриза сделан новый в виде вертикального
гофрированного пояса; лучеобразный орнамент в пазухах больших закомар
заменен вертикальной гофрированной поверхностью. Храму был придан вид
кубического тела с луковичной главой. При перестройке была заложена часть
древних окон, что уменьшило общую освещенность храма. Сейчас световые
окна расположены в два яруса. В каждом прясле по одному окну в ярусе.
Окна верхнего яруса одного размера и в полтора раза меньше окон нижнего
яруса. От сокращения количества окон внутри храм производит впечатление
полутемного помещения.
Первое научное описание Спасо-Евфросиниевской церкви было
произведено А.М. Павлиновым, и результаты изложены в небольшой статье.
На основании обмеров А.М. Павлинова был опубликован первый план этой
церкви. Несмотря на существенные ошибки, имевшиеся в нем, этот план до
недавнего времени использовался в научном обиходе. Некоторая
корректировка плана церкви была произведена Н.И. Бруновым.
Возобновление исследования Спасо-Преображенского собора связано с
именами Н.И. Брунова и И.М.Хозерова, открывших в 20-х гг. ХХ века
необычную конструкцию башенного завершения церкви. Их открытие не
было должным образом оценено и исследование не получило продолжения.
15
На основании их материалов и неопубликованной тогда еще рукописи книги
И.М. Хозерова Н.Н. Воронин написал блестящую работу, в которой показал
выдающееся место Спасской церкви в истории древнерусской архитектуры.
Исследования Спасо-Преображенского храма возобновились только в
1976 г. Их результаты были изложены П.А. Раппопортом и Г.М. Штендером
в отдельных публикациях.
Архитектурно-археологическое изучение Спасо-Евфросиниевской
церкви позволило представить изначальные формы этого удивительного
памятника.
Церковь демонстрирует решительный пересмотр традиционной
крестовокупольной схемы храма. Ее создатель впервые в законченном виде
смог осуществить идею нового типа архитектурного памятника с
башнеобразно поднятым центром, к которому он шел, по-видимому, через
опыт бельчицких построек.
Спасо-Преображенский храм относится к древнерусским постройкам
так называемого монастырского типа. В плане он представляет вытянутый
прямоугольник с отношением сторон как 3×2 и одной сильно выступающей
апсидой с полуциркульным завершением на восточной стороне храма.
Церковь является шестистолпной, трехнефной постройкой с очень
узкими боковыми нефами. У нее толстые стены и характерная в целом
массивность конструктивных частей. Внутри очень толстой западной стены
устроен лестничный ход на хоры.
Принцип композиции интерьера и разбивки его плана несколько
необычен для центральнокупольных шестистолпных храмов древней Руси: с
запада на восток внутреннее пространство храма ритмично расчленено на
простенки – сначала широкий, за ним следует узкий, затем снова широкий и,
наконец, очень узкий.
Боковые апсиды (профезис и диаконник) утоплены в толще восточной
стены. Но, в отличие от других одноапсидных построек этого типа (кроме
полоцких), их помещения в плане не прямоугольные, а полуциркульные.
Внутренние столбы храма необычно толстые. Археологическое
обследование показало, что первоначально они имели крестообразное
сечение. Их восьмигранная форма, вероятно, была заимствована от колонн в
фермах Полоцкой Софии. Ее использовали и в опорных колоннах Киева и
Новгорода. Массивность и форма столбов Спасо-Преображенского собора
были
обусловлены
технически-конструктивными
особенностями
задуманного храма.
Внутренние стены гладкие и, в отличие от многих культовых построек
древней Руси, не имеют лопаток (пилястр). Но они имеются на фасадах
здания. Лопатки однообломные, прямые, с выступающей полуколонкой
посередине. Такая форма пилястр выделяет Спасо-Преображенскую церковь
среди остальных монументальных построек Полоцкой земли.
Наружные лопатки соответствуют местоположению внутренних
столбов и ритмично делят боковые фасады здания в таком же порядке, как
столбы делят интерьер (с запада на восток): большое прясло, малое, большое
16
и снова малое. Как большие, так и малые прясла по размерам одинаковы
между собой.
На западной стене, по обоим углам имеется по одной лопатке. На
восточной стороне лопаток нет. Однако фасад апсиды был украшен четырьмя
узкими колонками.
Своды Спасо-Евфросиниевской церкви по своей конструкции
исключительно коробовые. Хоры устроены также на коробовых сводах.
Конструктивные и технические особенности постройки были
подчинены идее создания нового типа храма, устремленного ввысь с
нарастающей массой. Для этого в ущерб внутреннему объему в храме были
утолщены стены и внутренние столбы, а лопатки на наружной стороне стен
усилены полуколонками. Большая толщина стен Спасо-Преображенской
церкви дала повод искусствоведу А.И. Некрасову в грубой форме упрекнуть
ее создателя в недостаточной квалификации. По его словам, он был
«плотник» и «самоучка», не получивший византийского архитектурного
образования.
Справедливо отвергая такую уничижительную оценку мастера,
Н.Н. Воронин заметил, что русские зодчие XII века уже имели за плечами
сотню лет самостоятельной строительной практики, и обвинение создателя
Спасского храма в «примитивизме» не имеют под собой никаких оснований.
Повышенная прочность стен определялась конструктивной задумкой
зодчего, желанием создать прочную и надежную опору утяжеленного
башнеобразного верха. Возможно, как думал Н.Н. Воронин, были
скорректированы некоторые просчеты, допущенные при строительстве
Борисоглебского собора в Бельчице.
При сооружении церкви была применена обычная для полоцких
монументальных построек техника плинфовой кладки «с утопленным рядом»
на растворе, содержавшем в качестве цемянки размельченный кирпич.
Плинфа отличного обжига, толщиной от 3,0 до 4,5 см – тех же размеров, что
и в полоцком Софийском соборе. Система кладки – сплошная кирпичная.
Центральная часть храма возвышалась над нартексом и алтарной
апсидой Внимательное обследование чердака показало, что нартекс был
немного ниже основного куба здания.
Купол был поставлен на высоком барабане, который в свою очередь
был установлен на четырехгранном постаменте. Для того, чтобы сгладить
разницу в уровнях и придать образу характер монолитности и постепенности
нарастания массы, верхняя часть была оформлена трехлопастными
кокошниками на постаменте и тремя разноуровневыми закомарами с каждой
стороны храма. Чтобы подчеркнуть декоративное значение главного,
западного, фасада постамента, зодчий сделал его выше остальных. Между
лопатками были прорезаны узкие окна в два яруса.
В западной части церкви были устроены хоры и пределы-молельни.
Узкий подъем на хоры располагался в толще западной стены. Наверху в
западной части здания имелись два небольших помещения. Одно – южное –
17
связывают с именем настоятельницы монастыря Евфросинии, другое –
северное – ее сестры Евдокии.
Под полом церкви имеется подцерковье, соответстуюшее плану здания,
но на востоке доходящее только до предалтарной стены. Подцерковье
перекрыто сводами. Стены подцерковья обложены брусковым кирпичом на
растворе из известкового теста, смешанного с кварцевым песком. Это дает
основание предполагать, что оно было устроено в более позднее время.
Никаких следов погребений в нем не обнаружено. Однако на южном и
северном фасадах здания имеется по два древних окна, связанных с
подцерковьем. Возможно, подцерковье имелось и в древней церкви, но позже
было перестроено. Пока вопрос остается открытым. Во всяком случае в
истории славяно-византийской архитектуры вопрос о подцерковьях
сохраняет научный интерес.
Стены храма внутри почти всюду сохраняют древнюю штукатурку с
фресковой росписью. Сейчас она открыта и изучена на значительной
площади. Открытая в соборе монументальная живопись подтверждает
уникальность памятника, который в будущем сможет в какой-то степени
компенсировать безвозвратно утраченную настенную живопись древних
белорусских храмов. Уже на основании того, что нам известно, можно
говорить об особой манере письма художников, расписавших Спасский
собор. Древняя белорусская фреска заслуживает рассмотрения и анализа в
отдельном разделе.
В апсиде и в других местах на древней штукатурке сделано много
надписей (графити) на латинском и польском языках. Все они относятся к
тому периоду, когда Спасо-Евфросиниевский храм был занят иезуитами.
Наиболее близкой аналогией Спасо-Преображенскому храму является
Борисоглебская церковь Бельчицкого мужского монастыря. Сходства между
ними в общей идее создания устремленного вверх здания, в разбивке плана и
в технике кладки настолько значительны, что, по мнению наиболее
автритетных исследователей, обе постройки являются творениями одного
мастера. Причем, Борисоглебский храм по некоторым признакам, например,
по допущенным конструктивным просчетам, представлется постройкой
более ранней, чем Спасо-Преображенская церковь, в которой эти просчеты
были устранены и в которой получила более совершенное воплощение идея
башнеобразного здания.
Сохраняя сходную ритмичность в чередовании больших и малых
интервалов, обе церкви имели значительные различия в решении композиции
фасадов. Эти сопоставления свидетельствуют о том, что зодчий не
повторялся и искал новые возможности для реализации своих идей. Он не
ограничивался опытом полоцкого храмостроительства и был хорошо знаком
с архитектурными памятниками Руси. Так, по мнению Н.Н. Воронина,
трехлопастное завершение постамента барабана Спасо-Евфросиниевской
церкви могло быть заимствовано у более раннего храма Бориса и Глеба в
Вышгороде под Киевом.
18
И все же наиболее вероятным представляется предположение, что
образцом для создателя полоцкого Спасо-Преображенского храма была
витебская Благовещенская церковь. Мастер позаимствовал некоторые черты
ее композиционного построения, в частности, удлиненный план по линии
восток – запад, кладку стен и их наружный декоративный узор. Имитация
кладки Благовещенской церкви достигалась посредством затирки
известковым раствором борозды в ряду с утопленным кирпичом и выделения
подкрашиванием яркой краской выступающего ряда кирпичей.
Но зодчий не ограничился простой имитацией, а творчески
переработал образец и отказался от техники кладки из кирпича и извести,
которая применялась при строительстве витебского храма, выбрав более
простую и дешевую кирпичную кладку. Нельзя исключать той возможности,
что зодчий ранее работал в составе артели греческих мастеров, возводивших
витебскую Благовещенскую церковь, что и могло стать его «византийской
архитектурной школой».
Как и в витебской Благовещенской церкви, в декоре Спасского собора
нашло некоторое отражение влияние кавказского или сирийского искусства,
механизм проникновения которого нуждается в специальном исследовании.
Это – прослеженная и описанная И.А. Хозеровым уже срубленная к тому
времени декоративная бровка над верхним рядом окон больших простенков.
Она имела форму дуги, концы которой завершались горизонтальными
отростками («усиками»). Этот декоративный элемент известен под именем
бровки сирийского типа и встречается также в храмах на Кавказе
(И.А. Хозеров). Такие бровки, но в усеченном виде, без «усиков», для
которых не хватило места, имелись и над окнами нижнего ряда малых
простенков и апсиды храма в Сельце.
История сохранила имя зодчего, построившего Спасо-Преображенскую
церковь, что в истории древней архитектуры такое встречается крайне редко.
Его звали Иоанном. О нем прямо говорит один из ценнейших источников по
истории Беларуси «Житие Евфросинии».
По единодушному мнению исследователей, «Житие Евфроснии»,
несмотря на относительно позднее происхождение его окончательного
текста, «является очень серьезным и надежным источником. В его основе
лежали более ранние записи или сказания, стоявшие очень близко ко
времени жизни и деяниям преподобной. В.О. Ключевский, изучавший
древнерусские жития как исторический источник, так писал об этом
произведении: «...по составу и литературному характеру оно напоминает
риторические жития XV–XVI вв., но живость и обилие биографических черт
вместе с остатками старинного языка заставляют предполагать у биографа
какой-нибудь более древний источник».
О наличии в нем местами древнего текста писал и известный знаток
древнерусского языка И.И. Срезневский [Древние памятники русского
письма и языка, 1882. С. 68].
Однако обратимся к самому источнику. Он настолько ценен, что
каждая его строка заслуживает большого внимания. Как явствует из текста
19
«Жития», одна из дочерей Святослава Всеславича Предслава после принятия
монашества с именем Евфросиния некоторое время жила в «голубце»
полоцкого Софийского собора, занимаясь переписыванием священных книг.
Спустя какое-то время, ночью, когда она отдыхала после «многого
труда», ей явился ангел и повел ее «идеже бе церкви всемилостивого Спаса
метохия Святыя Софеи, яже зовется Селце от людей», и указал ей на церковь
Спаса, где ей «подобает быти».
В ту же ночь ангел явился к епископу Илие и предложил ему «ввести
рабу божию Евфросинию в церковь св. Спаса, нарекомое Сельце».
Сельцо принадлежало полоцкому епископу, и в нем уже была церковь
святого Спаса. Источник называет также имевшуюся там усыпальницу
полоцких епископов. Однако из текста неясно, была ли усыпальница
отдельной постройкой или же усыпальницей была сама Спасская «церковка».
Владыка Илия благословил Евфросинию поселиться в Сельце. Продолжая
повествование, «Житие» рассказывает далее, как, получив согласие
Евфросинии, епископ в торжественной обстановке, в присутствии отца
Евфросинии Святослава-Георгия и правящего полоцкого князя Бориса
Всеславича, вручил ей «место Вседержителя Спаса», предупредив при этом
всех присутствующих, дабы «никто не посудил его деяния».
Далее «Житие» рассказывает о строительстве в Сельце нового храма:
«Бе муж именем Иван, приставник над делатели церковными; к нему же
прихожаша многажды глас свитающу дни, глагола: "О Иване! Востани и
пойди на дело Вседрьжителя Спаса!" И во един от дний въстав, прииде ко
блаженной Еуфросинии и рече ей: "Ты ли, госпоже, присылаеш понужати
мене на дело?" Она же рече: "Ни". И паки расмотривши, премудрая жена
рече ему: "Аще и не аз тя возбужаю, а кто тя ни позывает на таковое дело,
того послушай прилежно с потщанием" [Рукописный сборник 16 в. РГБ,
Ф.113, № 632, лл.206-225об.].
Как явствует из «Жития», Иоанн был руководителем строительной
артели. Не исключено, что он был монахом, по-видимому, Бельчицкого
мужского монастыря, что было обычно в древней Руси.
Когда же была построена Спасо-Преображенская церковь? Как и по
другим памятникам полоцкой архитектуры, в исторической и
искусствоведческой научной литературе высказывались самые различные
мнения о дате этой постройки. Некоторые исследователи принимали за
истину сообщения поздних и ненадежных «Белорусско-литовских»
летописей, связывавших строительство церкви с именем литовского князя
Бориса Гинвиловича [ПСРЛ, 1975. Т. 32. С. 22]. И это, несмотря на то, что
существует один из убедительнейших источников, который позволяет
датировать храм древнерусским временем. Это – знаменитый крест,
заказанный Евфросинией мастеру Лазарю Богше специально для церкви
Святого Спаса. В пространной надписи на кресте указана точная дата его
изготовления – 1161 год. Значит, к этому времени храм уже существовал.
Эту дату некоторые исследователи считали также и временем основания
храма. Но надпись отмечает лишь год изготовления креста, а не основания
20
церкви. Преподобная была настоятельницей монастыря, по некоторым
подсчетам, свыше сорока лет, и в какой год ее игуменства был построен
Спасский собор, из надписи на кресте узнать невозможно.
Даже серьезных исследователей смущала непривычная композиция
храма: необычно вытянутый план здания и далеко вынесенная апсида.
Основываясь
на
этом,
Н.Н. Щекотихин
датировал
СпасоПреображенскую церковь только концом XII в.
Между тем, архитектурно-археологические исследования памятника
показали, что Спасо-Преображенский собор был построен в технике,
типичной для древнерусских церквей, из плинфы, уложенной способом «с
утопленным рядом» с использованием связующего раствора, содержавшего в
качестве цемянки размельченный кирпич. Уже одно это позволяло ставить
Спасо-Преображенский собор в один хронологический ряд с другими
древнерусскими культовыми постройками.
Это выглядит странным, но практически никто до Н.Н. Воронина, даже
основной исследователь этого памятника И.М. Хозеров, не использовал для
целей датировки храма такой замечательный источник, как «Житие
Евфросинии Полоцкой». И хотя в нем тоже не указан год сооружения СпасоПреображенской церкви, Н.Н. Воронин был первым, кто, сопоставил
материалы «Жития» с рассказом русской летописи о событиях, которые
произошли в Полоцке в 1158 г. Основываясь на этих двух источниках, он
обосновал более раннюю дату возведения церкви, чем конец XII века и даже
более раннюю, чем 1161 год. В чем же суть его доказательств?
В «Житии» имеются два сюжета, в которых рассказывается о
строительстве Иоанном двух храмов, участие в которых приняла
настоятельница монастыря преподобная Евфросиния. Один был сооружен в
ее монастыре – это Спасо-Преображенская церковь, другой – Богородичный
– несколько позже и «отдан мнихом», то есть при храме впоследствии возник
мужской монастырь.
Анализируя рассказ «Жития» о постройке Иоанном второго собора и
сопоставляя его с летописной записью под 1158 годом, Н.Н. Воронин
предложил более уточненную дату строительства Спасо-Преображенского
собора. В летописи рассказывается, как, желая осуществить свой заговор
против князя Ростислава Глебовича, полочане пригласили его на «братчину»
к храму «старой» Богородицы [Летопись по Ипатьевскому списку, 1871.
С. 338-340]. Отсюда можно сделать вывод, что к этому времени в Полоцке
уже была построена новая Богородичная церковь, о которой говорится в
«Житие Евфросинии Полоцкой». Но, поскольку Спасо-Преображенский храм
был построен, согласно тому же источнику, раньше второй Богородичной
церкви, то становится очевидным, что храм этот был построен до 1158 года.
Исходя из этого, Н.Н. Воронин предложил датировать строительство СпасоПреображенской церкви серединой XII века. Предложенная им дата
получила признание в исторической литературе.
Однако, на наш взгляд, вопрос о дате Спасо-Преображенской церкви на
этом не может быть закрыт. Н.Н. Воронин обосновал только верхнюю дату,
21
позже которой храм не мог быть построен. Столь же важно определить и
нижнюю дату, раньше которой он не мог быть сооружен. Иными словами,
необходимо установить тот хронологический период, в рамках которого
имело место строительство Спасского собора. Представляется, что «Житие
Евфросинии Полоцкой» дает материал для продолжения поиска более
точных хронологических соответствий.
Обратимся снова к «Житию» и попытаемся извлечь из него
дополнительную информацию, которая может быть использована в целях
датировки церкви. Надо заметить, что прямых указаний на календарную дату
возведения храма «Житие» не содержит. И все же некоторые выводы
хронологического порядка можно сделать.
Так, из «Жития» известна последовательность некоторых событий,
которые предшествовали сооружению новой каменной церкви в Сельце на
месте или рядом с небольшой «церковкой» с таким же названием. Это – 1)
принятие дочерью князя Георгия-Святослава Предславой монашества в 12летнем возрасте; 2) пребывание ее некоторое время уже под именем
Евфросинии в монастыре вдовы князя Романа (умер в 1116 г.) и в «каменном
гольбце» при Софийском соборе; 3) переезд ее в Сельцо, где был основан
новый женский монастырь; 4) наконец, сооружение церкви. Но мы не знаем,
какова была продолжительность промежутков между этими событиями, и это
не позволяет хронологизировать их с достаточной степенью точности, хотя
кое-какие наблюдения на этот счет можно сделать.
1)
Так, из «Жития» явствует, что Евфросиния поселилась в Сельце,
когда в Полоцке еще правил ее дядя Борис Всеславич, т.е. до начала 1128 г.,
когда он умер. Именно в его присутствии полоцкий епископ Илья объявил о
передаче Евфросинии принадлежавшего ему Сельца.
Однако среди присутствовавших на освещении построенного Иоанном
нового Спасского монастырского храма, Борис уже не назван.
Следовательно, строительство собора завершилось после его смерти и едва
ли могло быть начато намного раньше даже конца этого года, поскольку
храм, по «Житию», был возведен всего за 30 недель. Исходя из этих
наблюдений, мы можем установить нижнюю дату, раньше которой храм не
мог быть построен, это – 1128 г. В торжествах, посвященных освящению
храма, похоже, не принимал участия не только Борис, но и отец Евфросинии
Георгий. О последнем, кроме материалов «Жития», нам почти ничего
неизвестно. Вероятно, это был младший из сыновей Всеслава Брячиславича,
известный по летописи под именем Святослав. В «Житии» названо только
его христианское имя. По сведениям Татищева, он был сослан в 1129 г.
вместе с другими полоцкими князьями в Византию. Поскольку среди
возвратившихся из ссылки его имя не названо, можно предположить, что он
умер там. Фактически никого уже из Всеславичей к этому времени не было в
живых. Во всяком случае, в 1132 г., когда полоцким князем был избран его
сын Василько, самого Святослава в Полоцке тогда не могло быть, иначе, по
обычаю, князем избрали бы его, а не его сына. Значит, церковь была
построена либо в период пребывания Святослава в византийской ссылке,
22
либо после его смерти и скорее всего после 1132 г. Таким образом, мы могли
бы наметить хронологические рамки, в которых была построена СпасоПреображенская церковь, в пределах 1132 – 1158 гг.
Если невозможно установить участия Святослава в сооружении СпасоПреображенского собора, то его роль в основании и обустройстве монастыря
едва ли может вызывать сомнения, хотя бы потому, что монастырь стал
местом пребывания его двух дочерей.
Видимо, совсем не случайно монастырь был известен также под
именем «Спас-Юревичи». Юрий это то же имя, что Гюрги и Георгий.
Думается, что второе название монастыря напрямую связано с именем отца
Евфросинии. Впрочем, неподалеку от Спасо-Евфросиниевского храма
имелась еще одна каменная церковь, о которой мы поговорим в следующем
очерке. Есть основания предполагать, что это был храм Святого Георгия.
Предполагается, что Святослав был сослан в 1129 г. в Византию, но в числе
вернувшихся оттуда полоцких князей его имя не фигурирует. Можно было
бы предположить, что он умер в византийской ссылке, что обычно
отмечается в исторической литературе. Но есть основания усомниться в
этом, как и в том, что он был сослан. В «Житии» он упомянут несколько раз
в связи с решением его дочери постричься в монахини. И это наиболее
лиричные и проникновенные строки произведения, выразившие глубокие
чувства любящего отца. И представляется крайне странным, что
чрезвычайные события 1128–1129 гг. в истории Полоцкой земли и в личных
судьбах родных Евфросинии не получили никакого отражения в «Житии».
Второй момент, на который следует обратить внимание, состоит в том, что в
то время, когда полоцкие князья вместе со своими детьми находились в
Византии, сын Святослава Василько в 1132 г. избирается полоцким князем.
Значит, либо Василько не был сослан, либо вернулся раньше, о чем
источники умолчали. Не потому ли, что Василько доводился внуком
Мономаху и родным племянником киевского князя Мстислава? Может
быть, избежал ссылки и Святослав, женатый на родной сестре киевского
князя?
Однако, едва ли, как мы уже отмечали, Василько мог быть избран
полоцким князем при жизни отца. Такое могло произойти в том случае, если
Святослав отсутствовал в Полоцке или к этому времени его уже не было в
живых. Но память о нем и его участии в судьбе монастыря сохранялась в
названии обители, но и в изображениях Святого Георгия на фресках СпасоПреображенского собора и на кресте Лазаря Богши.
Не только по данным «Жития», но и оценивая политическую ситуацию
того времени, мы должны придти к выводу, что Спасо-Преображенская
церковь могла быть построена только после 1128 г. Этот год был неудобным
для начала большого и дорогостоящего храмового строительства в связи с
междоусобицей в княжестве и походом в Полоцкую землю военной коалиции
русских князей. Маловероятно также, что церковь начали строить и в
следующем, 1129 г., когда полоцкие князья были сосланы в Византию. Столь
же неблагоприятными следует считать 1130 – начало 1132 гг., когда в
23
Полоцке на княжеском престоле находились дети киевского князя Мстислава
Изяслав и Святополк.
Ситуация резко изменилась в 1132 г., когда полоцким князем стал брат
Евфросинии Василько Святославич, прокняживший здесь почти 12 лет.
Время княжения Василька было наиболее благоприятным и по политической
обстановке для осуществления большого храмового строительства. Может
показаться странным, что «Житие» не называет этого имени. В нем
упомянуты «любимый брат» Вячеслав и младший брат Давыд.
Представляется весьма правдоподобным предположение, что Вячеслав и
Василько – одно и то же лицо, имевшее, как это было принято в княжеских
семьях, два имени: русское Вячеслав и христианское Василий (Василько).
Последующие годы после возвращения на полоцкий престол Рогволода
Борисовича (1144 г.) были отмечены событиями неспокойными и откровенно
неблагоприятными для большого строительства: изгнание Рогволода
полочанами и период правления в Полоцке Ростислава Глебовича (1151 –
1158 г.), возвращение Рогволода (1158) и его войны с минскими
Глебовичами. Впрочем, к 1158 году церковь уже была построена, о чем
говорилось выше.
Сидевший на полоцком престоле с 1132 по 1144 г. Василько никак не
мог быть безучастным и равнодушным к судьбе монастыря. При нем СпасоЕвфросиниевский
монастырь
становится
в
высшей
степени
благоустроенным, ибо, кроме его сестры Предславы (преп. Евфросинии) в
нем находились также их младшая сестра Градислава, названная в
монашестве Евдокией, а так же дочь Бориса Всеславича Звенислава,
получившая при постриге имя Евпраксии; дети брата Евфросинии Вячеслава
(Василька?) Кироанна и Ольга. Это то, что известно только по «Житию».
«Житие» упоминает о богатых пожертвованиях монастырю. Так, например,
Звенислава передала монастырю «всю свою утварь золотую и ризы
многоценные». О возможностях монастыря свидетельствуют также заказ на
изготовление очень дорогого креста, обложенного серебряными и золотыми
пластинами с изображениями, выполненными в технике перегородчатой
эмали,
и
украшенного
жемчугом.
Евфросиния
испросила
у
Константинопольского патриарха очень дорогую икону, написанную,
согласно преданию, евангелистом Лукой, которую украсила золотом. Во
время пребывания в Константинополе и Иерусалиме она сделала богатые
пожертвования монастырю и одарила «многими дарами» императора и
патриарха [Житie преподобной Ефросинiи. 1992. С. 7]. Большое храмовое
строительство – очень дорогое предприятие и было под силу только князю
или объединенному купеческому капиталу. Особый, княжеский, характер
Спасо-Евфросиниевского монастыря позволяет предполагать, прежде всего,
участие князей в обеспечении средствами строительства в нем каменного
храма, как, впрочем, и регулярные пожертвования на содержание монастыря.
Хорошо известно, что князья стремились оставить память о себе в
построенных храмах, посвященных их тезоименным святым. Так, киевский
князь Изяслав Ярославич, имевший христианское имя Дмитрий, построил в
24
Киеве Дмитриевский собор в Михайловском монастыре. С именем полоцкого
князя Бориса, вероятно, связана Борисоглебская церковь в Бельчицком
монастыре. С Георгием-Святославом Всеславичем, о чем говорилось раньше,
вероятно, связано и начало Спасо-Евфросиниевского монастыря. На
основании данных, содержащихся в «Житии» и летописи, мы определили
приблизительные хронологические рамки, внутри которых имело место
строительство Спасо-Преображенского собора. Это 1128/1229 – 1158 г.
Анализ исторической ситуации и состава обитателей монастыря позволяет
связать строительство храма с именем полоцкого князя Василька
Святославича (Георгиевича) и сузить хронологические рамки возведения
собора до 1132 – 1144 гг.
В этой связи предоставляется счастливая возможность обратиться еще
к одному крайне интересному источнику. В XII в. в Смоленске было
построено два собора: Борисоглебский на Смядыни в 1144 г. и Михаила
Архангела («Свирская, церковь» – между 1190 и 1194 гг. Обе они имели
трехлопастное завершение своих стен. Почти с уверенностью можно
говорить, что смоленскими зодчими были использованы полоцкие
архитектурные образцы, прежде всего, – концепция Спасо-Преображенского
храма. Этот факт, свидетельствует не только о влиянии полоцкой
архитектуры на храмовое строительство в других областях Руси, но может
быть также привлечен для уточнения времени возведения полоцкой СпасоПреображенской церкви. Если в ряду памятников с подобным оформлением
верха полоцкая церковь предшествует смоленским, а не наоборот, то ее
возведение с полным правом можно датировать временем более ранним, чем
1144 год (постройка смоленской Борисоглебской церкви на Смядыни).
В этой связи нам представляется крайне важным отметить тот факт, что
среди знаков на кирпичах Спасо-Преображнской церкви И.М. Хозеров
обнаружил знак, или клеймо, «в виде орнаментального мотива романского
стиля», который «весьма напоминает по своей форме такой же знак» на
кирпиче, найденном им внутри помещения профезиса в Петропавловской
церкви в Смоленске (1146 г.). Такое совпадение клейм может
рассматриваться как показатель близости дат сооружения обоих храмов.
В качестве еще одного косвенного подтверждения нашего
предположения о более ранней дате сооружения Спасо-Преображенской
церкви, чем та, которая утвердилась в специальной литературе благодаря
работам Н.Н. Воронина, приведем одно очень важное наблюдение известного
археолога и специалиста по древнерусской архитектуре М.К. Каргера,
раскопавшего в Сельце другую церковь – храм-усыпальницу. Судя по
некоторым особенностям строительной техники, Спасская церковь, как он
думает, по времени сооружения стояла очень близко к этому храму
[Каргер М.К., 1977. С. 246-247].
В ряду косвенных аргументов, подтверждающих предложенную нами
дату строительства Спасо-Преображенской церкви, можно сослаться также
на мнение исследователей фресковой росписи этого собора. По особенностям
манеры письма и решения чисто живописных задач аналог этой росписи
25
просматривается только в росписи Антониева монастыря в Новгороде,
осуществленной неизвестными мастерами в период между 1122 и 1125
годами. Возможно, эти мастера вскоре по завершении работ в Новгороде был
приглашены в Полоцк для росписи Спасской церкви.
Подытоживая все приведенные факты, мы имеем основания сделать
вывод, что Спасо-Преображенская церковь могла быть построена не в 50х гг. XII в., а до 1144 – 1146 гг., и скорее всего, между 1132 и 1144/1146
годами.
В ряду полоцких построек (и это было прекрасно доказано
И.М. Хозеровым) Спасо-Преображенская церковь следует за бельчицким
Борисоглебским собором. Между ними слишком много общих черт:
вытянутость плана, выделение нартекса, характер размещения лопаток и
столбов. Полученная дата постройки Спасской церкви позволяет нам
соответственно передатировать и Борисоглебский собор Бельчицкого
монастыря.
Спасо-Преображенская церковь стала венцом полоцкой архитектуры.
Она воплотила в себе все те новые черты, которые свидетельствуют о
возникновении в Полоцкой земле особой архитектурной школы. При
сохранении
выработанных
древнерусской
архитектурой
новых
художественных принципов, продолживших на новом уровне традиции
византийской традиции зодчества (построение плана, строительная техника и
материал, убранство храмов), полоцкая архитектура выработала новый
тип башнеобразного культового здания. Для него стала характерна
вытянутость плана, выделение нартекса, своеобразное размещение лопаток
и столбов и главное – тенденция нарастания от храма к храму массы тела
здания вверх, получившая наиболее гармоничное и законченное воплощение
в Спасской церкви. Возможно, также характерной для всего полоцкого
зодчества XII века являлась обработка граней постамента барабана в
виде трехлопастного завершения. Одноапсидность храмовых построек и
размещение жертвенника и диаконника в толще восточной стены стали
широко распространяться в древнерусской архитектуре XII–XIII вв. Однако,
в отличие от новгородских и псковских храмов этого типа, в которых
помещения жертвенника и диаконника имели в плане прямоугольные
очертания, в полоцких храмах они полуциркульные.
Самобытность и оригинальность Спасской церкви ставит ее в один ряд
с выдающимися произведениями не только древнерусской, но и мировой
архитектуры. Она предвосхитила конструктивные формы храмового
строительства, ставшие характерными для русского зодчества конца XII –
начала XIII вв., и заложенные в ней основы стали предметом дальнейшей
разработки в архитектуре нескольких последующих столетий. Спасский
собор, в наибольшей степени воплотивший своеобразие полоцкой
архитектурной школы, явился образцом для подражания. Уже отмечалось,
что в Смоленске, политическом центре соседнего княжества, в XII в. были
построены два храма (Михаила Архангела и Борисоглебский), которые в
26
подражание полоцкой Спасо-Преображенской церкви имели трехлопастное
завершение стен.
Храм-усыпальница
В 1911 г. в статье, посвященной памяти полоцкого краеведа Долгова,
впервые было сообщено о существовании в Полоцке, недалеко от Спасской
церкви остатков древней кладки XI – XII вв.
Проводивший в Полоцке в конце 20-х гг. прошлого века небольшие
раскопочные работы А.Н. Лявданский отметил наличие здесь остатков
древней стены высотой до 2-х м, сложенной из плинф на цемяночном
растворе.
В 1947 г. эти руины обследовались архитектором Е. Ашепковым,
который в нескольких местах обнажил ямами древнюю кладку и по
окончании исследований оставил ее незаконсервированной. В результате
обнаженные руины очень скоро превратились в щебень.
В 1957 г. в связи с началом археологических раскопок в Полоцке на
территории Верхнего замка экспедицией Института истории АН БССР под
руководством М.К. Каргера остатки этой древней каменной постройки
подверглись небольшим разведочным исследованиям. В 1961–1964 гг.
М.К. Каргер провел специальные раскопки этого объекта, позволившие
изучить еще один интереснейший памятник древней полоцкой архитектуры.
Выяснилось, что это остатки храма-усыпальницы, к сожалению,
наполовину уничтоженные во время Великой Отечественной войны большой
ямой, вырытой под овощехранилище. В результате полностью исчезли
остатки фундамента и стен всей восточной половины храма, включая его
алтарную часть. На северной и южной стенах руин, сохранившихся местами
на высоту 0,7–0,8 м, были выявлены наружные лопатки двухобломного
профиля. На внутренней поверхности тех же стен приблизительно через
каждые 2 м имелись небольшие выступы, служившие, по-видимому,
основанием аркосолиев, в которых размещались кирпичные саркофаги. Были
выявлены остатки нескольких крестчатого профиля столбов.
Хотя в раскопках не удалось проследить апсид (от них не сохранились
ни фрагменты кладки, ни фундаментные рвы), М.К. Каргер усмотрел
некоторое сходство открытого храма с витебской Благовещенской церковью
и предположил, что храм-усыпальница имел только одну выступающую
центральную апсиду полуциркульной формы. Боковые же апсиды были
утоплены в восточной стене и внутри имели полуциркульную в плане форму.
Фундамент храма представлял собой сухой, не связанный раствором
валун, засыпанный в предварительно вырытые фундаментные рвы. Валун
использовался также и при забутовке стен.
Несмотря на фрагментарность остатков, можно определенно
заключить, что они принадлежали большой трехнефной церкви, к стенам
которой с запада, севера и юга примыкали широкие притворы-галереи,
служившие усыпальницами.
27
Стены были выложены из плинф с использованием цемяночного
раствора в традиционной для полоцкой архитектуры технике «с утопленным
рядом», который прикрывался раствором, гладко затертым с наружной
стороны.
Северный и южный притворы, по мнению исследователя, были
сооружены вскоре после постройки храма. Ширина стен притвора
значительно уже основных стен храма. Во всех галереях под полом имелись
склепы, построенные техникой древней кладки. Всего обнаружено 29
склепов. В северной галерее была устроена глубокая крипта,
предназначенная, возможно, для захоронения наиболее почитаемых лиц.
Остатки погребений обнаружены далеко не во всех склепах.
Украшений на погребенных не найдено. Не удалось также обнаружить
следов одежды. В основном захоронены мужчины преклонного возраста.
Несколько женских захоронений, по мнению исследователя, возможно, были
произведены позже.
Кровля собора была покрыта свинцовыми листами. Один из таких
полностью сохранившихся листов был найден в раскопках. Выяснилось, что
церковь горела. Пламя расплавило свинцовое покрытие кровли, и свинец
струйками стек внутрь помещения. Один из склепов западной галереи
оказался почти на треть заполненным застывшим свинцом, завесившим
несколько десятков килограмм. В свинце сохранились полусгоревшие кости
погребенного в склепе. Стены как самого храма, так и его галерей, были
покрыты фресковой росписью, от которой на некоторых частях стен
сохранились только декоративные панели мраморировок. На кусках
обвалившейся штукатурки удалось проследить фрагменты лиц, одежды и
надписей.
Пол храма был богато декорирован майоликовыми плитками в
основном прямоугольных очертаний, покрытых черной, желтой, зеленой и
коричневой поливой. Были также найдены маленькие плиточки размером
4×4 см с откосом по краям.
В крипте северной галереи и вокруг нее концентрировалось большое
количество смальты от мозаики пола желтого, зеленого и коричневого
цветов.
В юго-западном углу храма, возле аркасолия был найден фрагмент
стенной мозаики из мелких смальт в растворе. Возможно, мозаикой
украшали участки стен над саркофагами.
Исследователь справедливо полагал, что церковь-усыпальница была
построена несколько раньше Спас-Преображенского храма. На это, в
частности, указывает форма лопаток на фасадах усыпальницы. Они здесь
двухобломные. Лопатки такой формы в полоцких храмах середины XII века
уже не применялись и были заменены полуколонками. О более ранней дате
постройки свидетельствует также использование мозаики в декоре стен.
Храм явно относится к другой строительной традиции и архитектурной
школе, нежели Спасская церковь и другие здания, возведенные артелью
полоцкого зодчего Иоанна. В этом храме в большей степени ощущается
28
византийская школа, и не исключено, что строился он греческими мастерами.
В целом церковь производит впечатление изящной и композиционно
сбалансированной, хотя и сложной постройки, с легкими стенами основного
тела и еще более тонкими стенами галерей. Строгими и тонкими, не
загромождавшими интерьера храма, были внутренние столбы.
Сохранившиеся остатки храма позволяют точно установить его
размены только в ширину по линии север – юг. Из-за полного отсутствия
каких-либо остатков восточной половины здания предложенная
М.К. Каргером реконструкция плана церкви может рассматриваться как один
из возможных вариантов. Исследователь удлиняет план, исходя из своего
предположения, что образцом для зодчего служила витебская
Благовещенская церковь, и в своей реконструкции использует ее пропорции.
Как об этом пишет сам автор раскопок, яма, вырытая под овощехранилище
не затронула алтарную часть храма, и он в своей реконструкции выводит
алтарь за ее пределы, предполагая, что полное исчезновение руин от
восточной части храма могло быть связано с какими-то другими работами,
характер которых, как и контуры связанных с ними ям, он, однако, не
установил.
Между тем, нам представляется, что Благовещенская церковь не могла
служить образцом, ибо по многим параметрам, и прежде всего по технике
кладки, усыпальница выполнена несколько иначе. В ней отсутствовала также
мозаика, так что храм-усыпальница выглядит более древним сооружением,
чем Благовещенская церковь. Поэтому его план, как и образ в целом, могли
иметь и другую конфигурацию, более близкую к классическим византийским
образцам, напоминая храмы «первой волны» в истории древнерусской
архитектуры. Поскольку никаких следов апсиды ни в яме под
овощехранилище, ни тем более за ее пределами к востоку от нее
М.К. Каргером не было выявлено, можно предположить, что именно ямой
под овощехранилище и была разрушена вся восточная половина храма,
включая его алтарную часть. В таком случае план здания приобретает
другую конфигурацию и не мог быть таким вытянутым, как планы
Благовещенской и полоцких церквей XII века. Он мог быть более
компактным, приближающимся к квадрату и, возможно, не с одной, а с тремя
выступающими апсидами, как в ранних древнерусских памятниках.
Как мы уже отмечали, общий план усыпальницы был неясен и самому
М.К. Каргеру, что получило отражение и в его реконструкциях. С одной
стороны, он пишет, что храм был четырехстолпным. С другой – в
предложенной графической реконструкции плана храм предстает как
шестистолпный.
Недостаточная обоснованность и сомнительность его реконструкции
правомерно поставила вопрос о необходимости проведения дополнительных
полевых исследований с целью обнаружения возможно сохранившихся гдето следов восточной части храма, что и было сделано П.А. Раппопортом в
1976 г.
29
Как показали проведенные им раскопки, не только восточная половина
основного здания, но и восточная часть северной галереи также была сильно
разрушена хозяйственными ямами. От них же, а также от поздних
погребений очень пострадала и южная галерея. Тем не менее,
П.А. Раппопорту удалось проследить линии фундаментных рвов в южной
части храма; они почему-то оказались заполнены строительным мусором.
Кое-где сохранились и отдельные камни фундамента. В одном месте был
открыт нижний ряд кирпичной кладки стены. Выяснилось, что в юговосточном углу храма имелась часовня с апсидой, отделенная от галереи
стеной. В отличие от Каргера, Раппопорт пришел к выводу, что весь
комплекс здания вместе с галереей возводился одновременно. Новыми
раскопками было доказано, что храм был четырехстолпным, но вопрос о
плане восточной части церкви закрыть так и не удалось. Исследователь
предполагал, что храм не имел внешних боковых апсид, хотя по его
собственным словам, из-за фрагментарности остатков нет убедительных
доказательств одноапсидности восточной стены.
По уточненным данным, размеры храма-усыпальницы составили
14,85×16,3 м. Толщина стен – 1,05 м. У галерей она была 0,55 м. Галереи
имели выступы, аналогичные выступам на внутренней поверхности стен.
Ширина галерей 1,4 м.
Место хоров установить не удалось. Во всяком случае, входа на них в
толще западной стены быть не могло. Для этого она слишком узка.
Глубина фундамента, сложенного из булыжника, составила 1,2 м.
Верхние камни оказались слегка пролитыми раствором, возможно, стекшим с
кладки. Фундамент шире стен на 15-20 см с каждой стороны. Камера для
погребений в северной галерее имела размеры 5,5×2,2 м и глубину около
1,7 м.
По мнению П.А. Раппопорта, не подтвердилось предположение
М.К. Каргера о наличии в церкви стенной мозаики. Как большие плитки с
поливой, так и мелкие куски смальты П.А. Раппопорт относит к убранству
пола.
П.А. Раппопорт реконструирует храм как ступенчатый, у которого
галереи были ниже основного здания, подчеркивая тем самым его
доминирующее положение. В отличие от основного строения, галереи,
вероятно, были покрыты деревом. По убеждению исследователя, храм с
самого начала был построен как усыпальница, о чем может
свидетельствовать отсутствие боковых порталов, форма галерей и узкие
выступы на стенах.
Исследователь полагает, что после пожара восточная часть храма была
полностью разобрана, а площадка выровнена, а здание продолжало
использоваться, о чем могут свидетельствовать остатки новых стен,
возведенных из позднего брусчатого кирпича.
П.А. Раппопорт предлагает новую и достаточно растянутую датировку
храма, относя его к первой половине XII века. Однако автор не
аргументирует предложенную хронологию, сославшись на слабую
30
изученность полоцкой архитектуры в целом. Предлагая свою датировку, он,
по-видимому, исходил из своего представления о более поздних датах
сооружения как Спасо-Преображенской, так и витебской Благовещенской
церквей, о чем уже была речь. Исследователь просто приблизил дату
сооружения храма-усыпальницы к датам постройки этих храмов.
Практически единственным основанием для омолаживания храмаусыпальницы можно было бы признать его вывод об отсутствии в храме,
вопреки мнению М.К. Каргера, настенной мозаики. Хотя, надо заметить, сам
исследователь не приводит это обстоятельство в качестве основания для
пересмотра датировки храма, предложенной М.К. Каргером. Впрочем,
последний был достаточно опытным исследователем памятников
древнерусской архитектуры, чтобы отличить стенную мозаику от элементов
украшения пола.
Представляется странным, что П.А. Раппопорт не уделил достаточного
внимания стратиграфическим материалам и не использовал их в
хронологических целях. Между тем, как пишет сам исследователь, над
материком всюду имеется культурный слой толщиной от 15 до 40 см, в
котором встречаются фрагменты керамики XI века. Вымостка над
фундаментом, – читаем далее, – лежит непосредственно на культурном слое,
и фундамент прорезает этот слой, содержащий керамику XI века. При этом
автор ничего не говорит о материалах более позднего времени, которые
могли содержаться в культурном слое под горизонтом строительства и
которые бы могли быть привлечены для обоснования его датировок. Ведь,
вопреки выводу автора, стратиграфические материалы, пусть и достаточно
скудные, говорят о том, что строительство храма можно отнести именно к
XI в., и не дают никаких оснований отодвигать дату его возведения на целое
полустолетие – до середины XII века. Фактически П.А. Раппопорт не
использовал в полной мере возможности стратиграфического анализа. Было
бы крайне интересно и важно попытаться обнаружить в культурном слое
строительный мусор, оставшийся от времени возведения усыпальницы, и
определить его место в культурных напластованиях. Очень важно также
установить, была ли прорезана фундаментными рвами вся их толща, или это
был культурный слой, отложившийся в процессе функционирования храма.
П.А. Раппопорт на эти вопросы ответа не дал, и его замечания о керамике
XI в. можно трактовать по-разному. Совершенно очевидно, что необходимы
дополнительные поиски стратиграфических материалов, которые моги бы
быть использованы для датировки начала строительных работ, как, впрочем,
и для уточнения времени пожара, перестройки здания и окончательного
разрушения этого необыкновенно интересного памятника.
Наиболее вероятно предположение, что именно об этом храме
говорится в «Житии Евфросинии Полоцкой», когда епископ Илья предлагал
Евфросинии поселиться в Сельце, где, по его словам, «есть церкви
всемилостивого Спаса в Сельце, идеже братья наша лежат, – преже нас
бывшие епископи» [ПСРЛ, 1975. XXI. С. 210]. Относительно небольшие
размеры храма, возможно, объясняют уменьшительное название «церковка»,
31
которое употребил епископ. Впрочем, о названии храма-усыпальницы
следует сказать особо. Согласно «Житию», храм в Сельце был посвящен
«Спасу». Но таким же именем называлась и церковь Спасо-Преображенского
монастыря, построенная Иоанном! Н.Н. Воронин по этому поводу писал, что
в «Житии», возможно, речь идет о небольшой деревянной церкви, которая
имелась в Сельце к моменту переезда туда Евфросинии. Но никакой другой,
кроме открытой раскопками М.К. Каргера, усыпальницы, тем более
деревянной, на территории монастыря не обнаружено, и маловероятно,
чтобы она там была. Поэтому следует согласиться с М.К. Каргером, который
полагал, что упомянутая в «Житии» церковь Святого Спаса, в которой, по
словам владыки, хоронили полоцких епископов, и есть тот самый каменный
храм-усыпальница, остатки которого были раскопаны им на территории
Спасо-Евфрасиньевского монастыря. Действительно, по времени он
полностью соответствует описанным в «Житии» событиям. М.К. Каргер,
склонен был думать, что именно об этой церкви говорится и в «Жалованной
грамоте» короля Стефана Батория от 1582 г., в которой храм характеризуется
как «близкий к разрушению». Но не могли же два расположенных рядом
храма иметь одинаковые названия! Возможно, их названия первоначально не
были абсолютно идентичными. Общей могла быть только первая часть их
имени – «Спас». Так, Спасская церковь называется Спасо-Преображенской.
Известны храмы с названием Спас-Успенский. Открытый в Сельце храмусыпальница по своему назначению вполне подходит под это имя. Впрочем,
в самом Полоцке в 1159 г., по свидетельству летописи, были две
Богородичные церкви [ПСРЛ, 1975. II. С. 494–496]. В связи с этим невольно
возникает вопрос, для какой из этих Спасских церквей Лазарем Богшей в
1161 г. по заказу Евфросинии был изготовлен знаменитый крест? Как
явствует из надписи на нем, он предназначался для храма Святого Спаса. Но
для какого? Какой из двух соборов тогда назывался этим именем? «Житие»
называет Спасской церковь в Сельце до переезда туда Евфросинии, но не
сообщает названия храма, построенного зодчим Иоанном. Конечно, можно
предположить, что усыпальница полоцких епископов могла называться
просто церковью Святого Спаса, а церковь, построенная Иоанном – СпасоПреображенской.
Мы уже писали о том, что монастырь в Сельце был известен также под
именем Спас-Юревичи. М.К. Каргер был склонен название Юревичи
рассматривать как производное от имени Георгий и, вслед за И.А Хозеровым
и Н.Н. Ворониным, соотносить его с раскопанным им храмом-усыпальницей.
Думается, что в этом случае название никак не может быть связано с
личностью отца Евфросинии князя Георгия (Святослава), так как Сельцо до
того, как в нем поселилась Евфросиния, принадлежало полоцким епископам,
и маловероятно, чтобы их усыпальница была связана в какой-то степени с
именами полоцких князей. Нам представляется, что имеется больше
оснований связывать имя тезоименного святого отца Евфросинии Георгия с
именем возникшего в Сельце монастыря, в котором проживали две дочери
князя Георгия и судьба которого была ему небезразлична. До получения
32
более точных дат можно принять предложенную М.К. Каргером очень
осторожную датировку храма-усыпальницы временем не позже начала XII
века. Но, как видим, исследователь устанавливает только верхний
хронологический рубеж возведения храма, оставив открытой нижнюю дату.
По нашему мнению известное представление о времени сооружения
храма-усыпальницы можно получить и из текста «Жития». Так, передача
Евфросинии Сельца, в котором была церковь Святого Спаса, происходила
при жизни полоцкого князя Бориса Всеславича, т.е. до начала 1128 г., когда
тот скончался. Владыка Илия говорит о погребенных там его
предшественниках во множественном числе. Значит, там было похоронено
несколько сменивших друг друга прежних полоцких епископов. К
сожалению, мы не знаем, сколько их там было похоронено до 1128 г.
Неизвестна также продолжительность занятия каждым из них полоцкого
епископского престола. Тем не менее, эти слова владыки можно
рассматривать
в
качестве
косвенного
свидетельства
некой
продолжительности существования храма до 1128 г., и по самым скромным
подсчетам, это уводит нас к рубежу XI – XII вв., а может быть, и в XI век. К
этой дате ведут нас и стратиграфические наблюдения, о которых говорилось
выше, и конструктивные и декоративные особенности храма. Это –
необыкновенная легкость и изящество здания, форма лопаток, использование
мозаики и майолики в художественном оформлении стен и пола. М.К. Каргер
был глубоко прав, заявляя, что этот храм «по богатству декора интерьера
фресками, мозаиками, разнообразными майоликовыми плитками явно мог
конкурировать со всеми известными нам храмами Полоцка, не уступая во
многих отношениях самому собору Софии». Не только художественная, но и
хронологическая близость к Софии явно ощущается. Нам кажется, что
М.К. Каргер не решился прямо отнести храм-усыпальницу к XI веку только
потому, что считал его постройкой более поздней, чем Благовещенская
церковь, в чем он, на наш взгляд, ошибался. Витебская церковь, которую
М.К. Каргер датировал самым началом XII века, по совокупности признаков
стоит по времени заметно дальше от Софии, чем храм-усыпальница в Сельце.
Думается, что храм-усыпальница “метохии Святой Софии в Сельце” вполне
вписывается в хронологические рамки, по крайней мере, последней
четверти XI века.
В предыдущей главе мы уже отмечали большое сходство
Селищанского храма-усыпальницы с церковью, – по-видимому, такого же
назначения, – открытой в Нижнем замке Полоцка. Представленные там
стратиграфические материалы позволяют датировать ее строительство XI
веком. Это обстоятельство может быть использовано и для подтверждения
даты храма-усыпальницы в Сельце. К тому же, как уже отмечалось,
строительство храма в Нижнем замке началось, по мнению П.А. Раппопорта,
несколько позже строительства усыпальницы в Сельце.
По всем признакам храм-усыпальница горел. На это, в частности,
указывают находки свинца в одном из саркофагов, проникшего в него в
расплавленном состоянии, когда горела крыша здания, покрытая свинцовыми
33
пластинами. Мы не располагаем письменными источниками, которые бы
зарегистрировали это событие. Мы не можем также сказать, что храм тогда
сгорел полностью и не был восстановлен. Ни М.К. Каргер, ни
П.А. Раппопорт не привели свидетельств пожарища (кроме свинца от
кровли), которые должны были сохраниться внутри церкви, если бы она не
была восстановлена. Поэтому не исключено, что после пожара храм мог быть
восстановлен и разрушился позже от времени и отсутствия
профилактического ремонта. Известно, что уже во времена ВКЛ ремонт
православных храмов запрещался королевскими указами.
Неизвестная церковь в полоцком Верхнем замке
В 1966 г. при земляных работах в Верхнем замке Полоцка, севернее
Софийского собора были открыты, а в 1967 г. частично раскопаны
М.К. Каргером руины неизвестной ранее древней церкви. Значительная ее
часть оказалась под современным зданием медицинского учреждения и была
недоступна для исследования. Однако и раскопанная часть позволяет
составить общее представление о церкви и сделать ее графическую
реконструкцию.
Раскопками была полностью выявлена северная стена храма, большая
часть прямоугольной северной апсиды и северо-восточный подкупольный
столб крестчатой формы. Раскопана также часть восточной половины южной
стены храма и южная апсида.
Фундамент постройки был сложен из валунов, уложенных в рвы без
раствора. Стены церкви были сложены из плинф в технике кладки «с
утопленным рядом», характерной для полоцкого зодчества XII в.
Пространство между наружными и внутренними рядами кирпичей
забутовывалось крупными валунами. В качестве связующего раствора
использовалась известь с добавлением в нее в качестве цемянки
размельченного кирпича. В северо-восточном углу храма выявлены частично
сохранившиеся лопатки с несколько уплощенными полуколоннами.
Фрагменты такой же лопатки обнаружены в северо-западном углу постройки.
К сожалению, на остальном пространстве лицевая часть северной стены
вместе с имевшимися на ней лопатками была уничтожена при строительных
работах. Одна лопатка с уплощенной полуколонной сохранилась также на
южной стене.
Выяснилось, что с юга к основному зданию храма, к среднему
членению фасада примыкал притвор, имевший полуциркульную апсиду.
Однако южная половина апсиды вместе с южной и западной стенами
притвора, а также вся западная половина южной стены храма были
полностью уничтожены при прокладке водопроводной сети. Исследователь
предполагает, что такой же притвор примыкал и к северному фасаду храма,
но был полностью уничтожен при закладке фундамента современного здания
незадолго до археологических раскопок.
34
Несмотря на сильные недавние разрушения так долго сохранявшихся в
земле руин древнего храма и фрагментарность его раскопанных частей, план
и общий облик древней постройки поддаются научной реконструкции.
Полоцкая церковь в Верхнем замке представляла кубический одноглавый
четырехстолпный храм с одной, полуциркульной в плане, средней апсидой.
Две боковые апсиды находились внутри здания и имели в плане
полуциркульную форму. Среди руин найдено большое количество обломков
майоликовых плиток пола. Собраны фрагменты штукатурки с
сохранившимися на их остатками фресковой росписи. На торцах некоторых
обломков плинф имелись рельефные клейма. Некоторые из них напоминают
«знаки Рюриковичей».
Открытый в Верхнем замке Полоцка новый храм представляет,
несомненно, большой научный интерес как одна из заметных вех в развитии
архитектуры Полоцкой земли. Это еще одно свидетельство высокого уровня
культурного развития западной Руси, творческого поиска местных зодчих.
Интерес и значение открытого памятника еще более усиливаются при
сравнении его с синхронными постройками Руси. М.К. Каргер показал – и с
этим согласен П.А. Раппопорт что храм в Верхнем замке послужил
прототипом известного храма Михаила Архангела в Смоленске. Датировка
церкви устанавливается по близкому ей смоленскому храму Михаила
Архангела, который, по словам М.К. Каргера, имеет точную дату –
последние десятилетия XII в. П.А. Раппопорт несколько уточняет дату и
предлагает для нее конец 80-х – начало 90-х годов XII в. Однако при
сравнении с ним полоцкая церковь выглядит несколько старше, на что может
указывать более простой декор ее фасадов. По этому признаку
исследователь датирует полоцкую церковь Верхнего замка «в пределах
60 – 80-х годов XII в.».
35