Рабочая тетрадь Медицина в мировой худ. литературе 1курс
advertisement
Министерство здравоохранения Украины Харьковский национальный медицинский университет Кафедра языковой подготовки иностранных граждан Рабочая тетрадь для практических занятий по спецкурсу «Медицина в мировой художественной литературе» для студентов I курса медицинского и стоматологического факультетов МОДУЛЬ ІІ Студент ______________________________________________________ Факультет____________________________________________________ Курс__________________________________________________________ Преподаватель________________________________________________ Харьков ХНМУ 2013 Рекомендовано Ученым советом факультета по подготовке иностранных граждан Харьковского национального университета (протокол № 2 от 4. 10. 2012 г.) Дмитриенко Н.Ф., Запорожец И.В., Красникова С.А. Рабочая тетрадь для практических занятий по спецкурсу «Медицина в мировой художественной литературе» для студентов І курса медицинского и стоматологического факультетов (часть ІІ): Учебное пособие. – Харьков: ХНМУ, 2013 – 70 с. Ответственный за выпуск – доцент С.А. Красникова Рецензент – доцент Л.В. Мирошник Данное учебное пособие рассматривает вопросы врачебной этики и деонтологии на примерах произведений классиков мировой литературы Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова, М.А. Булгакова, О. Генри, а также современных русских писателей Л. Улицкой, Т. Толстой. Материал учебного пособия позволяет оценить выразительность художественного слова и мастерство писателей в передаче душевного состояния героев, поведение врача в разных жизненных ситуациях, а также проследить связь между личностью героев произведений и особенностями их заболеваний. Пособие предназначено для студентов медицинских вузов І, ІІ курсов. 2 Содержательный модуль 1 Занятие 1 Письменная творческая работа по темам: 1. «Что удивило меня в Украине». 2. «Я живу и учусь в Украине». Я живу и учусь в Украине Вопросы для обсуждения 1. Сколько лет вы живете в Украине? 2. Что удивило вас в Украине: природа, климат, люди, экономическое положение, политические отношения. Какие определения вы бы подобрали, чтобы описать эту страну, её природу, её экономическое положение? 3. В каких городах Украины вы были? Какие из них понравились и чем? 4. Какие места в Харькове вам нравятся? О чём вы рассказываете своим друзьям и родным, говоря о Харькове? 5.Что вы можете сказать о народе Украины? (образованный/необразованный, культурный/некультурный, сдержанный/эмоциональный, открытый/замкнутый, вежливый/грубый и т. д.). 6. Опишите внешность украинцев (мужской портрет; женский портрет). 7. Украинцы в быту. Что вам нравится и что раздражает? Что отличает от вашего народа? 8. Какие обычаи и традиции украинцев понравились или вызвали удивление? 9. Какие виды и жанры искусства наиболее популярны в Украине? (народные песни, живопись, архитектура, юмор и др.). 10. Назовите украинцев, оставивших след в истории, культуре, спорте. Душевные болезни и пограничные состояния психики в художественной литературе ХІХ века Занятие 2–3 Задание 1. Прочитайте рассказ А.П.Чехова «Случай из практики» в книге: А.П.Чехов. Повести и рассказы. – М., 1980, с.480 Послетекстовая работа Задание 2. Ответьте на вопросы 1.Что вы узнали из рассказа о семье Ляликовых? Опишите всех членов семьи. Кто в этой семье главный? Кто из них счастлив, по вашему мнению? 2.Расскажите о докторе Королеве, о его отношении к фабрикам и рабочим. 3.Какое впечатление на доктора произвела фабрика, постройки, дом Ляликовых? Какой цвет доминирует при описании и почему? 4.Опишите состояния больной девушки. Как ее лечили? Как сама Лиза относится к врача 5.? Какой диагноз «ставит» гувернантка? Какой диагноз ставит доктор Королев? 6.Какое первое впечатление Лиза произвела на доктора? Как оно меняется на протяжении рассказа? 7.Почему доктор Королев остается на ночь в доме Ляликовых? Какие чувства он испытывает к этому дому, его обитателям? 8.Расскажите о причинах болезни девушки: а) от лица Лизы; 3 б) от лица доктора; в) от лица матери. 8. Как повлиял на Лизу разговор с доктором? О чем они говорили? 9. В каком настроении возвращался в город доктор? Расскажите, как выглядит и чувствует себя его пациентка в последней сцене рассказа? Задание 3. «Описывая характер больных героев, А.П. Чехов обычно оттеняет два вопроса: как телесная болезнь влияет на психику человека; как психика воздействует на развитие телесного заболевания». Разверните этот тезис, используя образ Лизы, главной героини рассказа. Задание 4. Прочитайте стихотворение А.А.Блока «Фабрика». Что общего в описании фабрики у А.А.Блока и А.П. Чехова? В чём, с вашей точки зрения, есть существенные отличия? В соседнем доме окна желты. По вечерам - по вечерам Скрипят задумчивые болты, Подходят люди к воротам. И глухо заперты ворота, А на стене - а на стене Недвижный кто-то, черный кто-то Людей считает в тишине. Я слышу всё с моей вершины: Он медным голосом зовет Согнуть измученные спины Внизу собравшийся народ. Они войдут и разбредутся, Навалят на спины кули. И в желтых окнах засмеются, Что этих нищих провели. Задание 5. Перепишите текст, расставляя знаки препинания и орфограммы. Одной из черт характера Чехова была исключительная наблюдательность. Его совреме..ики рассказывали что в обществе особенно если в нем были мало знакомые Чехову люди он мало говорил а иногда и (во) все молчал и только наблюдал за уча..тв..вавшими в разговоре. Наблюдательность – одно из важнейших качеств врача. Это качество не потеряло своего значения в условиях компьютеризации медицины потому что прон..цательный добрый взгляд безупречная логика суждений и тонкая интуиция основа..ая на глубоком знании не только медицины, но и психологии людей способны открыть врачу такое чего при всем старании не могут дать точнейшие химические анализы. Наблюдательный врач порой способен заглянуть в глубины человеческой души и разгадать то что неотступно мучает больного и в чем даже он сам не отдает себе отчета. ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ 4 Задание 6. На материале рассказа «Случай из практики» напишите письменную работу на тему: «Три орудия есть у врача: слово, растения, нож». Занятие 4 – 5 Пограничные состояния у героев А.П.Чехова (на основании рассказа «Припадок») Задание 1. Прочитайте рассказ А.П.Чехова «Припадок» ПРИПАДОК I Студент-медик Майер и ученик московского училища живописи, ваяния и зодчества Рыбников пришли как-то вечером к своему приятелю студенту-юристу Васильеву и предложили ему сходить с ними в С – в переулок. Васильев сначала долго не соглашался, но потом оделся и пошел с ними. Падших женщин он знал только понаслышке и из книг, и в тех домах, где они живут, не был ни разу в жизни. Он знал, что есть такие безнравственные женщины, которые под давлением роковых обстоятельств – среды, дурного воспитания, нужды и т. п. бывают вынуждены продавать за деньги свою честь. Они не знают чистой любви, не имеют детей, не правоспособны; матери и сестры оплакивают их, как мертвых, наука третирует их, как зло, мужчины говорят им ты. Но, несмотря на всё это, они не теряют образа и подобия божия. Все они сознают свой грех и надеются на спасение. Средствами, которые ведут к спасению, они могут пользоваться в самых широких размерах. Правда, общество не прощает людям прошлого, но у бога святая Мария Египетская считается не ниже других святых. Когда Васильеву приходилось по костюму или по манерам узнавать на улице падшую женщину или видеть ее изображение в юмористическом журнале, то всякий раз он вспоминал одну историю, где-то и когда-то им вычитанную: какой-то молодой человек, чистый и самоотверженный, полюбил падшую женщину и предложил ей стать его женою, она же, считая себя недостойною такого счастья, отравилась. Васильев жил в одном из переулков, выходящих на Тверской бульвар. Когда он вышел с приятелями из дому, было около 11 часов. Недавно шел первый снег, и всё в природе находилось под властью этого молодого снега. В воздухе пахло снегом, под ногами мягко хрустел снег, земля, крыши, деревья, скамьи на бульварах – всё было мягко, бело, молодо, и от этого дома выглядывали иначе, чем вчера, фонари горели ярче, воздух был прозрачней, экипажи стучали глуше, и в душу вместе со свежим, легким морозным воздухом просилось чувство, похожее на белый, молодой, пушистый снег. – «Невольно к этим грустным берегам, – запел медик приятным тенором, – меня влечет неведомая сила...» – «Вот мельница... – подтянул ему художник. – Она уж развалилась...» – «Вот мельница... Она уж развалилась...», – повторил медик, поднимая брови и грустно покачивая головою. Он помолчал, потер лоб, припоминая слова, и запел громко и так хорошо, что на него оглянулись прохожие: – «Здесь некогда меня встречала свободного свободная любовь...» Все трое зашли в ресторан и, не снимая пальто, выпили у буфета по две рюмки водки. Перед тем, как выпить по второй, Васильев заметил у себя в водке кусочек пробки, поднес рюмку к глазам, долго глядел в нее и близоруко хмурился. Медик не понял его выражения и сказал: – Ну, что глядишь? Пожалуйста, без философии! Водка дана, чтобы пить ее, осетрина – чтобы есть, женщины – чтобы бывать у них, снег – чтобы ходить по нем. Хоть один вечер поживи почеловечески! – Да я ничего... – сказал Васильев, смеясь. – Разве я отказываюсь? От водки у него потеплело в груди. Он с умилением глядел на своих приятелей, любовался ими и завидовал. Как у этих здоровых, сильных, веселых людей всё уравновешено, как в их умах и душах 5 всё законченно и гладко! Они и поют, и страстно любят театр, и рисуют, и много говорят, и пьют, и голова у них не болит на другой день после этого; они и поэтичны, и распутны, и нежны, и дерзки; они умеют и работать, и возмущаться, и хохотать без причины, и говорить глупости; они горячи, честны, самоотверженны и как люди ничем не хуже его, Васильева, который сторожит каждый свой шаг и каждое свое слово, мнителен, осторожен и малейший пустяк готов возводить на степень вопроса. И ему захотелось хоть один вечер пожить так, как живут приятели, развернуться, освободить себя от собственного контроля. Понадобится водку пить? Он будет пить, хотя бы завтра у него лопнула голова от боли. Его ведут к женщинам? Он идет. Он будет хохотать, дурачиться, весело отвечать на затрагивания прохожих... Вышел он из ресторана со смехом. Ему нравились его приятели – один в помятой широкополой шляпе с претензией на художественный беспорядок, другой в котиковой шапочке, человек не бедный, но с претензией на принадлежность к ученой богеме; нравился ему снег, бледные фонарные огни, резкие, черные следы, какие оставляли по первому снегу подошвы прохожих; нравился ему воздух и особенно этот прозрачный, нежный, наивный, точно девственный тон, какой в природе можно наблюдать только два раза в году: когда всё покрыто снегом и весною в ясные дни или в лунные вечера, когда на реке ломает лед. – «Невольно к этим грустным берегам, – запел он вполголоса, – меня влечет неведомая сила...» И всю дорогу почему-то у него и у его приятелей не сходил с языка этот мотив, и все трое напевали его машинально, не в такт друг другу. Воображение Васильева рисовало, как минут через десять он и его приятели постучатся в дверь, как они по темным коридорчикам и по темным комнатам будут красться к женщинам, как он, воспользовавшись потемками, чиркнет спичкой и вдруг осветит и увидит страдальческое лицо и виноватую улыбку. Неведомая блондинка или брюнетка, наверное, будет с распущенными волосами и в белой ночной кофточке; она испугается света, страшно сконфузится и скажет: «Ради бога, что вы делаете! Потушите!» Всё это страшно, но любопытно и ново. Задание. Ответьте на вопросы. 1.Что вы узнали о Васильеве, герое рассказа «Припадок»? 2.Как характеризует Васильев своих друзей? Чем он отличается от них? 3.Почему Васильев долго не соглашался идти в С-ов переулок? Что думал он о падших женщинах? 4.Найдите в тексте главы и прочитайте описание зимнего дня, в котором происходит действие рассказа. Для чего А.П.Чехов включает его в повествование? II Приятели с Трубной площади повернули на Грачевку и скоро вошли в переулок, о котором Васильев знал только понаслышке. Увидев два ряда домов с ярко освещенными окнами и с настежь открытыми дверями, услышав веселые звуки роялей и скрипок – звуки, которые вылетали из всех дверей и мешались в странную путаницу, похожую на то, как будто где-то в потемках, над крышами, настраивался невидимый оркестр, Васильев удивился и сказал: – Как много домов! – Это что! – сказал медик. – В Лондоне в десять раз больше. Там около ста тысяч таких женщин. Извозчики сидели на козлах так же покойно и равнодушно, как и во всех переулках; по тротуарам шли такие же прохожие, как и на других улицах. Никто не торопился, никто не прятал в воротник своего лица, никто не покачивал укоризненно головой... И в этом равнодушии, в звуковой путанице роялей и скрипок, в ярких окнах, в настежь открытых дверях чувствовалось что-то очень откровенное, наглое, удалое и размашистое. Должно быть, на рабовладельческих рынках было так же весело и шумно и лица и походка людей выражали такое же равнодушие. – Начнем с самого начала, – сказал художник. Приятели вошли в узкий коридорчик, освещенный лампою с рефлектором. Когда они отворили дверь, то в передней с желтого дивана лениво поднялся человек в черном сюртуке, с небритым лакейским лицом и с заспанными глазами. Тут пахло, как в прачечной, и кроме того еще уксусом. Из передней вела дверь в ярко освещенную комнату. Медик и художник остановились в этой двери и, вытянув шеи, оба разом заглянули в комнату. 6 – Бона-сэра, сеньеры, риголетто-гугеноты-травиата! – начал художник, театрально раскланиваясь. – Гаванна-таракано-пистолето! – сказал медик, прижимая к груди свою шапочку и низко кланяясь. Васильев стоял позади них. Ему тоже хотелось театрально раскланяться и сказать что-нибудь глупое, но он только улыбался, чувствовал неловкость, похожую на стыд, и с нетерпением ждал, что будет дальше. В дверях показалась маленькая блондинка лет 17–18, стриженая, в коротком голубом платье и с белым аксельбантом на груди. – Что ж вы в дверях стоите? – сказала она. – Снимите ваши пальты и входите в залу. Медик и художник, продолжая говорить по-итальянски, вошли в залу. Васильев нерешительно пошел за ними. – Господа, снимайте ваши пальты! – сказал строго лакей. –Так нельзя. Кроме блондинки, в зале была еще одна женщина, очень полная и высокая, с нерусским лицом и с обнаженными руками. Она сидела около рояля и раскладывала у себя на коленях пасьянс. На гостей она не обратила никакого внимания. – Где же остальные барышни? – спросил медик. – Они чай пьют, – сказала блондинка. – Степан, – крикнула она, – пойди, скажи барышням, что студенты пришли! Немного погодя в залу вошла третья барышня. Эта была в ярко-красном платье с синими полосами. Лицо ее было густо и неумело накрашено, лоб прятался за волосами, глаза глядели не мигая и испуганно. Войдя, она тотчас же запела сильным, грубым контральто какую-то песню. За нею показалась четвертая барышня, за нею пятая... Во всем этом Васильев не видел ничего ни нового, ни любопытного. Ему казалось, что эту залу, рояль, зеркало в дешевой золотой раме, аксельбант, платье с синими полосами и тупые, равнодушные лица он видел уже где-то и не один раз. Потемок же, тишины, тайны, виноватой улыбки, всего того, что ожидал он здесь встретить и что пугало его, он не видел даже тени. Всё было обыкновенно, прозаично и неинтересно. Одно только слегка раздражало его любопытство – это страшная, словно нарочно придуманная безвкусица, какая видна была в карнизах, в нелепых картинах, в платьях, в аксельбанте. В этой безвкусице было что-то характерное, особенное. «Как всё бедно и глупо! – думал Васильев. – Что во всей этой чепухе, которую я теперь вижу, может искусить нормального человека, побудить его совершить страшный грех – купить за рубль живого человека? Я понимаю любой грех ради блеска, красоты, грации, страсти, вкуса, но тут-то что? Ради чего тут грешат? Впрочем... не надо думать!» – Борода, угостите портером! – обратилась к нему блондинка. Васильев вдруг сконфузился. – С удовольствием... – сказал он, вежливо кланяясь. – Только извините, сударыня, я... я с вами пить не буду. Я не пью. Минут через пять приятели шли уже в другой дом. – Ну, зачем ты потребовал портеру? – сердился медик. – Миллионщик какой! Бросил шесть рублей, так, здорово-живешь, на ветер! – Если она хочет, то отчего же не сделать ей этого удовольствия? – оправдывался Васильев. – Ты доставил удовольствие не ей, а хозяйке. Требовать от гостей угощения приказывают им хозяйки, которым это выгодно. – «Вот мельница... – запел художник. – Она уж развалилась...» Придя в другой дом, приятели постояли только в передней, но в залу не входили. Так же, как и в первом доме, в передней с дивана поднялась фигура в сюртуке и с заспанным лакейским лицом. Глядя на этого лакея, на его лицо и поношенный сюртук, Васильев подумал: «Сколько должен пережить обыкновенный, простой русский человек, прежде чем судьба забрасывает его сюда в лакеи? Где он был раньше и что делал? Что ждет его? Женат ли он? Где его мать и знает ли она, что он служит тут в лакеях?» И уж Васильев невольно в каждом доме обращал свое внимание прежде всего на лакея. В одном из домов, кажется, в четвертом по счету, был лакей маленький, тщедушный, сухой, с цепочкой на жилетке. Он читал «Листок» и не обратил никакого внимания на 7 вошедших. Поглядев на его лицо, Васильев почему-то подумал, что человек с таким лицом может и украсть, и убить, и дать ложную клятву. А лицо в самом деле было интересное: большой лоб, серые глаза, приплюснутый носик, мелкие, стиснутые губы, а выражение тупое и в то же время наглое, как у молодой гончей собаки, когда она догоняет зайца. Васильев подумал, что хорошо бы потрогать этого лакея за волосы: жесткие они или мягкие? Должно быть, жесткие, как у собаки. III Художник оттого, что выпил два стакана портеру, как-то вдруг опьянел и неестественно оживился. – Пойдемте в другой! – командовал он, размахивая руками.– Я вас поведу в самый лучший! Приведя приятелей в тот дом, который, по его мнению, был самым лучшим, он изъявил настойчивое желание танцевать кадриль. Медик стал ворчать на то, что музыкантам придется платить рубль, но согласился быть vis-à-vis. Начали танцевать. В самом лучшем было так же нехорошо, как и в самом худшем. Тут были точно такие же зеркала и картины, такие же прически и платья. Осматривая обстановку и костюмы, Васильев уже понимал, что это не безвкусица, а нечто такое, что можно назвать вкусом и даже стилем С – ва переулка и чего нельзя найти нигде в другом месте, нечто цельное в своем безобразии, не случайное, выработанное временем. После того, как он побывал в восьми домах, его уж не удивляли ни цвета платьев, ни длинные шлейфы, ни яркие банты, ни матросские костюмы, ни густая фиолетовая окраска щек; он понимал, что всё это здесь так и нужно, что если бы хоть одна из женщин оделась по-человечески или если бы на стене повесили порядочную гравюру, то от этого пострадал бы общий тон всего переулка. «Как неумело они продают себя! – думал он. – Неужели они не могут понять, что порок только тогда обаятелен, когда он красив и прячется, когда он носит оболочку добродетели? Скромные черные платья, бледные лица, печальные улыбки и потемки сильнее действуют, чем эта аляповатая мишура. Глупые! Если они сами не понимают этого, то гости бы их поучили, что ли...» Барышня в польском костюме с белой меховой опушкой подошла к нему и села рядом с ним. – Симпатичный брюнет, что ж вы не танцуете? – спросила она. – Отчего вы такой скучный? – Потому что скучно. – А вы угостите лафитом. Тогда не будет скучно. Васильев ничего не ответил. Он помолчал и спросил: – Вы в котором часу ложитесь спать? – В шестом. – А встаете когда? – Когда в два, а когда и в три. – А вставши, что делаете? – Кофий пьем, в седьмом часу обедаем. – А что вы обедаете? – Обыкновенно... Суп или щи, бифштекс, десерт. Наша мадам хорошо содержит девушек. Да для чего вы всё это спрашиваете? – Так, чтоб поговорить... Васильеву хотелось поговорить с барышней о многом. Он чувствовал сильное желание узнать, откуда она родом, живы ли ее родители и знают ли они, что она здесь, как она попала в этот дом, весела ли и довольна или же печальна и угнетена мрачными мыслями, надеется ли выйти когданибудь из своего настоящего положения... Но никак он не мог придумать, с чего начать и какую форму придать вопросу, чтоб не показаться нескромным. Он долго думал и спросил: – Вам сколько лет? – Восемьдесят, – сострила барышня, глядя со смехом на фокусы, какие выделывал руками и ногами плясавший художник. Вдруг она чему-то захохотала и сказала громко, так, что все слышали, длинную циническую фразу. Васильев оторопел и, не зная, какое выражение придать своему лицу, напряженно улыбнулся. Улыбнулся только один он, все же остальные – его приятели, музыканты и женщины даже и не взглянули на его соседку, точно не слышали. 8 – Угостите лафитом! – опять сказала соседка. Васильев почувствовал отвращение к ее белой опушке и к голосу и отошел от нее. Ему уж казалось душно и жарко, и сердце начинало биться медленно, но сильно, как молот: раз!-два!-три! – Пойдем отсюда! – сказал он, дернув художника за рукав. – Погоди, дай кончить. Пока художник и медик кончали кадриль, Васильев, чтобы не глядеть на женщин, осматривал музыкантов. На рояли играл благообразный старик в очках, похожий лицом на маршала Базена; на скрипке – молодой человек с русой бородкой, одетый по последней моде. У молодого человека было лицо не глупое, не испитое, а наоборот, умное, молодое, свежее. Одет он был прихотливо и со вкусом, играл с чувством. Задача: как он и этот приличный, благообразный старик попали сюда? отчего им не стыдно сидеть здесь? о чем они думают, когда глядят на женщин? Если бы на рояли и на скрипке играли люди оборванные, голодные, мрачные, пьяные, с испитыми или тупыми лицами, тогда присутствие их, быть может, было бы понятно. Теперь же Васильев ничего не понимал. Ему вспоминалась история падшей женщины, прочитанная им когдато, и он находил теперь, что этот человеческий образ с виноватой улыбкой не имеет ничего общего с тем, что он теперь видит. Ему казалось, что он видит не падших женщин, а какой-то другой, совершенно особый мир, ему чуждый и непонятный; если бы раньше он увидел этот мир в театре на сцене или прочел бы о нем в книге, то не поверил бы... Женщина с белой опушкой опять захохотала и громко произнесла отвратительную фразу. Гадливое чувство овладело им, он покраснел и вышел. – Постой, и мы идем! – крикнул ему художник. Задание. Ответьте на вопросы. 1. Что ожидал увидеть Васильев в публичном доме и что он увидел? 2. Опишите, как вели себя приятели. 3. Как вел себя и что чувствовал Васильев, оказавшись в непривычной обстановке? IV – Сейчас у меня с моей дамой, пока мы плясали, был разговор, – рассказывал медик, когда все трое вышли на улицу. – Речь шла об ее первом романе. Он, герой – какой-то бухгалтер в Смоленске, имеющий жену и пятерых ребят. Ей было 17 лет и жила она у папаши и мамаши, торгующих мылом и свечами. – Чем же он победил ее сердце? – спросил Васильев. – Тем, что купил ей белья на пятьдесят рублей. Чёрт знает что! «Однако же, вот он сумел выпытать у своей дамы ее роман, – подумал Васильев про медика. – А я не умею...» – Господа, я ухожу домой! – сказал он. – Почему? – Потому, что я не умею держать себя здесь. К тому же мне скучно и противно. Что тут веселого? Хоть бы люди были, а то дикари и животные. Я ухожу, как угодно. – Ну, Гриша, Григорий, голубчик... – сказал плачущим голосом художник, прижимаясь к Васильеву. – Пойдем! Сходим еще в один, и будь они прокляты... Пожалуйста! Григорианц! Васильева уговорили и повели вверх по лестнице. В ковре и в золоченых перилах, в швейцаре, отворившем дверь, и в панно, украшавших переднюю, чувствовался всё тот же стиль С – ва переулка, но усовершенствованный, импонирующий. – Право, я пойду домой! – сказал Васильев, снимая пальто. – Ну, ну, голубчик... – сказал художник и поцеловал его в шею. – Не капризничай... Гри-Гри, будь товарищем! Вместе пришли, вместе и уйдем. Какой ты скот, право. – Я могу подождать вас на улице. Ей-богу, мне здесь противно! – Ну, ну, Гриша... Противно, а ты наблюдай! Понимаешь? Наблюдай! – Надо смотреть объективно на вещи, – сказал серьезно медик. Васильев вошел в залу и сел. Кроме него и приятелей, в зале было еще много гостей: два пехотных офицера, какой-то седой и лысый господин в золотых очках, два безусых студента из межевого института и очень пьяный человек с актерским лицом. Все барышни были заняты этими 9 гостями и не обратили на Васильева никакого внимания. Только одна из них, одетая Аидой, искоса взглянула на него, чему-то улыбнулась и проговорила, зевая: – Брюнет пришел... У Васильева стучало сердце и горело лицо. Ему было и стыдно перед гостями за свое присутствие здесь, и гадко, и мучительно. Его мучила мысль, что он, порядочный и любящий человек (таким он до сих пор считал себя), ненавидит этих женщин и ничего не чувствует к ним, кроме отвращения. Ему не было жаль ни этих женщин, ни музыкантов, ни лакеев. «Это оттого, что я не стараюсь понять их, – думал он. – Все они похожи на животных больше, чем на людей, но ведь они все-таки люди, у них есть души. Надо их понять и тогда уж судить...» – Гриша, ты же не уходи, нас подожди! – крикнул ему художник и исчез куда-то. Скоро исчез и медик. «Да, надо постараться понять, а так нельзя...» – Продолжал думать Васильев. И он стал напряженно вглядываться в лицо каждой женщины и искать виноватой улыбки. Но – или он не умел читать на лицах, или же ни одна из этих женщин не чувствовала себя виноватою – на каждом лице он читал только тупое выражение обыденной, пошлой скуки и довольства. Глупые глаза, глупые улыбки, резкие, глупые голоса, наглые движения – и ничего больше. По-видимому, у каждой в прошлом был роман с бухгалтером и с бельем на пятьдесят рублей, а в настоящем нет другой прелести в жизни, кроме кофе, обеда из трех блюд, вина, кадрили, спанья до двух часов... Не найдя ни одной виноватой улыбки, Васильев стал искать: нет ли умного лица. И внимание его остановилось на одном бледном, немножко сонном, утомленном лице... Это была немолодая брюнетка, одетая в костюм, усыпанный блестками; она сидела в кресле, глядела в пол и о чем-то думала. Васильев прошелся из угла в угол и точно нечаянно сел рядом с нею. «Нужно начать с чего-нибудь пошлого, – думал он, – а потом постепенно перейти к серьезному...» – А какой у вас хорошенький костюмчик! – сказал он и коснулся пальцем золотой бахромы на косынке. – Какой есть... – сказала вяло брюнетка. – Вы из какой губернии? – Я? Дальняя... Из Черниговской. – Хорошая губерния. Там хорошо. – Там хорошо, где нас нет. «Жаль, что я не умею природу описывать, – подумал Васильев. – Можно было бы тронуть ее описаниями черниговской природы. Небось, ведь любит, коли родилась там». – Вам здесь скучно? – спросил он. – Известно, скучно. – Отчего же вы не уходите отсюда, если вам скучно? – Куда ж я уйду? Милостыню просить, что ли? – Милостыню просить легче, чем жить здесь. – А вы откуда знаете? Нешто вы просили? – Просил, когда нечем было платить за ученье. Хотя бы даже не просил, это так понятно. Нищий, как бы ни было, свободный человек, а вы раба. Брюнетка потянулась и проводила сонными глазами лакея, который нес на подносе стаканы и сельтерскую воду. – Угостите портером, – сказала она и опять зевнула. «Портером... – подумал Васильев. – А что, если бы сейчас вошел сюда твой брат или твоя мать? Что бы ты сказала? А что сказали бы они? Был бы тогда портер, воображаю...» Вдруг послышался плач. Из соседней комнаты, куда лакей понес сельтерскую, быстро вышел какой-то блондин с красным лицом и сердитыми глазами. За ним шла высокая, полная хозяйка и кричала визгливым голосом: – Никто вам не позволял бить девушек по щекам! У нас бывают гости получше вас, да не дерутся! Шарлатан! Поднялся шум. Васильев испугался и побледнел. В соседней комнате плакали навзрыд, искренно, как плачут оскорбленные. И он понял, что в самом деле тут живут люди, настоящие люди, которые, как везде, оскорбляются, страдают, плачут, просят помощи... Тяжелая ненависть и 10 гадливое чувство уступили свое место острому чувству жалости и злобы на обидчика. Он бросился в ту комнату, где плакали; сквозь ряды бутылок, стоявших на мраморной доске стола, он разглядел страдальческое, мокрое от слез лицо, протянул к этому лицу руки, сделал шаг к столу, но тотчас, же в ужасе отскочил назад. Плачущая была пьяна. Пробираясь сквозь шумную толпу, собравшуюся вокруг блондина, он пал духом, струсил, как мальчик, и ему казалось, что в этом чужом, непонятном для него мире хотят гнаться за ним, бить его, осыпать грязными словами... Он сорвал с вешалки свое пальто и бросился опрометью вниз по лестнице. Задание. Ответьте на вопросы. 1.Какие чувства испытывал Васильев к падшим женщинам, к обслуге, к обстановке, царившей там? 2.О чем пытался поговорить с одной из женщин? 3.Почему он бросился в комнату, где слышался женский плач, и чем закончилось это происшествие? V Прижавшись к забору, он стоял около дома и ждал, когда выйдут его товарищи. Звуки роялей и скрипок, веселые, удалые, наглые и грустные, путались в воздухе в какой-то хаос, и эта путаница по-прежнему походила на то, как будто в потемках над крышами настраивался невидимый оркестр. Если взглянуть вверх на эти потемки, то весь черный фон был усыпан белыми движущимися точками: это шел снег. Хлопья его, попав в свет, лениво кружились в воздухе, как пух, и еще ленивее падали на землю. Снежинки кружились толпой около Васильева и висли на его бороде, ресницах, бровях... Извозчики, лошади и прохожие были белы. «И как может снег падать в этот переулок! – думал Васильев. – Будь прокляты эти дома!» Оттого, что он сбежал вниз по лестнице, ноги подгибались от усталости; он задыхался, точно взбирался на гору, сердце стучало так, что было слышно. Его томило желание скорее выбраться из переулка и идти домой, но еще сильнее хотелось дождаться товарищей и сорвать на них свое тяжелое чувство. Он многого не понял в домах, души погибающих женщин остались для него по-прежнему тайной, но для него ясно было, что дело гораздо хуже, чем можно было думать. Если та виноватая женщина, которая отравилась, называлась падшею, то для всех этих, которые плясали теперь под звуковую путаницу и говорили длинные отвратительные фразы, трудно было подобрать подходящее название. Это были не погибающие, а уже погибшие. «Порок есть, – думал он, – но нет ни сознания вины, ни надежды на спасение. Их продают, покупают, топят в вине и в мерзостях, а они, как овцы, тупы, равнодушны и не понимают. Боже мой, боже мой!» Для него также ясно было, что всё то, что называется человеческим достоинством, личностью, образом и подобием божиим, осквернено тут до основания, «вдрызг», как говорят пьяницы, и что виноваты в этом не один только переулок да тупые женщины. Толпа студентов, белых от снега, весело разговаривая и со смехом, прошла мимо него. Один из них, высокий и тонкий, остановился, заглянул Васильеву в лицо и сказал пьяным голосом: – Наш! Налимонился, брат? Ага-га, брат! Ничего, гуляй! Валяй! Не унывай, дядя! Он взял Васильева за плечи и прижался к его щеке мокрыми холодными усами, потом поскользнулся, покачнулся и, взмахнув обеими руками, крикнул: – Держись! Не падай! И засмеявшись, побежал догонять своих товарищей. Сквозь шум послышался голос художника: – Вы не смеете бить женщин! Я вам не позволю, чёрт вас подери! Негодяи вы этакие! В дверях дома показался медик. Он поглядел по сторонам и, увидев Васильева, сказал встревожено: – Ты здесь? Послушай, ей-богу, с Егором положительно невозможно никуда ходить! Что это за человек, не понимаю! Скандал затеял! Слышишь? Егор! – крикнул он в дверь. – Егор! – Я вам не позволю бить женщин! – раздался наверху пронзительный голос художника. 11 Что-то тяжелое и громоздкое покатилось вниз по лестнице. Это художник летел кубарем вниз. Его, очевидно, вытолкали. Он поднялся с земли, отряхнул шляпу и со злым, негодующим лицом погрозил вверх кулаком и крикнул: – Подлецы! Живодеры! Кровопийцы! Я не позволю вам бить! Бить слабую, пьяную, женщину! Ах, вы... – Егор... Ну, Егор... – начал умолять медик. – Даю тебе честное слово, уж больше никогда не пойду с тобой в другой раз. Честное слово! Художник мало-помалу успокоился, и приятели пошли домой. – «Невольно к этим грустным берегам, – запел медик, – меня влечет неведомая сила...» – «Вот мельница... – подтянул, немного погодя, художник. – Она уж развалилась...» Экий снег валит, мать пресвятая! Гришка, отчего ты ушел? Трус ты, баба и больше ничего. Васильев шел позади приятелей, глядел им в спины и думал: «Что-нибудь из двух: или нам только кажется, что проституция – зло, и мы преувеличиваем, или же, если проституция, в самом деле, такое зло, как принято думать, то эти мои милые приятели такие же рабовладельцы, насильники и убийцы, как те жители Сирии и Каира, которых рисуют в „Ниве“. Они теперь поют, хохочут, здраво рассуждают, но разве не они сейчас эксплуатировали голод, невежество и тупость? Они – я был свидетелем. Причем же тут их гуманность, медицина, живопись? Науки, искусства и возвышенные чувства этих душегубов напоминают мне сало в одном анекдоте. Два разбойника зарезали в лесу нищего; стали делить между собою его одежду и нашли в сумке кусок свиного сала. „Очень кстати, – сказал один из них, – давай закусим“. – „Что ты, как можно? – ужаснулся другой. – Разве ты забыл, что сегодня среда?“ И не стали есть. Они, зарезавши человека, вышли из лесу с уверенностью, что они постники. Так и эти, купивши женщин, идут и думают теперь, что они художники и ученые...» – Послушайте, вы! – сказал он сердито и резко. – Зачем вы сюда ходите? Неужели, неужели вы не понимаете, как это ужасно? Ваша медицина говорит, что каждая из этих женщин умирает преждевременно от чахотки или чего-нибудь другого; искусства говорят, что морально она умирает еще раньше. Каждая из них умирает оттого, что на своем веку принимает средним числом, допустим, пятьсот человек. Каждую убивает пятьсот человек. В числе этих пятисот – вы! Теперь, если вы оба за всю жизнь побываете здесь и в других подобных местах по двести пятьдесят раз, то значит на обоих вас придется одна убитая женщина! Разве это не понятно? Разве не ужасно? Убить вдвоем, втроем, впятером одну глупую, голодную женщину! Ах, да разве это не ужасно, боже мой? – Так и знал, что этим кончится, – сказал художник, морщась. – Не следовало, бы связываться с этим дураком и болваном! Ты думаешь, что теперь у тебя в голове великие мысли, идеи? Нет, чёрт знает что, а не идеи! Ты сейчас смотришь на меня с ненавистью и с отвращением, а по-моему, лучше бы ты построил еще двадцать таких домов, чем глядеть так. В этом твоем взгляде больше порока, чем во всем переулке! Пойдем, Володя, чёрт с ним! Дурак, болван и больше ничего... – Мы, люди, убиваем взаимно друг друга, – сказал медик. – Это, конечно, безнравственно, но философией тут не поможешь. Прощай! На Трубной площади приятели простились и разошлись. Оставшись один, Васильев быстро зашагал по бульвару. Ему было страшно потемок, страшно снега, который хлопьями валил на землю и, казалось, хотел засыпать весь мир; страшно было фонарных огней, бледно мерцавших сквозь снеговые облака. Душою его овладел безотчетный, малодушный страх. Попадались изредка навстречу прохожие, но он пугливо сторонился от них. Ему казалось, что отовсюду идут и отовсюду глядят на него женщины, только женщины... «Начинается у меня, – думал он. – Припадок начинается...» 12 Задание. Ответьте на вопросы. 1. В чем обвинял Васильев своих друзей? Разделяете ли вы его точку зрения? 2. Почему Васильев сторонится прохожих? Как он ведет себя после посещения публичного дома? 4.Проследите, как постепенно меняется состояние героя (письменно). __________________________________________________________________________________ __________________________________________________________________________________ __________________________________________________________________________________ __________________________________________________________________________________ __________________________________________________________________________________ VI Дома лежал он на кровати и говорил, содрогаясь всем телом: – Живые! Живые! Боже мой, они живые! Он всячески изощрял свою фантазию, воображал себя самого то братом падшей женщины, то отцом ее, то самою падшею женщиною с намазанными щеками, и всё это приводило его в ужас. Ему почему-то казалось, что он должен решить вопрос немедленно, во что бы то ни стало, и что вопрос этот не чужой, а его собственный. Он напряг силы, поборол в себе отчаяние и, севши на кровать, обняв руками голову, стал решать: как спасти всех тех женщин, которых он сегодня видел? Порядок решения всяких вопросов ему, как человеку ученому, был хорошо известен. И он, как ни был возбужден, строго держался этого порядка. Он припомнил историю вопроса, его литературу, а в четвертом часу шагал из угла в угол и старался вспомнить все те опыты, какие в настоящее время практикуются для спасения женщин. У него было очень много хороших приятелей и друзей, живших в нумерах Фальцфейн, Галяшкина, Нечаева, Ечкина... Между ними немало людей честных и самоотверженных. Некоторые из них пытались спасать женщин... «Все эти немногочисленные попытки, – думал Васильев, – можно разделить на три группы. Одни, выкупив из притона женщину, нанимали для нее нумер, покупали ей швейную машинку, и она делалась швеей. И выкупивший, вольно или невольно, делал ее своей содержанкой, потом, кончив курс, уезжал и сдавал ее на руки другому порядочному человеку, как какую-нибудь вещь. И падшая оставалась падшею. Другие, выкупив, тоже нанимали для нее отдельный нумер, покупали неизбежную швейную машинку, пускали в ход грамоту, проповеди, чтение книжек. Женщина жила и шила, пока это для нее было интересно и ново, потом же, соскучившись, начинала тайком от проповедников принимать мужчин или же убегала назад туда, где можно спать до трех часов, пить кофе и сытно обедать. Третьи, самые горячие и самоотверженные, делали смелый, решительный шаг. Они женились. И когда наглое, избалованное или тупое, забитое животное становилось женою, хозяйкой и потом матерью, то это переворачивало вверх дном ее жизнь и мировоззрение, так что потом в жене и в матери трудно было узнать бывшую падшую женщину. Да, женитьба лучшее и, пожалуй, единственное средство». – Но невозможное! – сказал вслух Васильев и повалился в постель. – Я первый не мог бы жениться! Для этого надо быть святым, не уметь ненавидеть и не знать отвращения. Но допустим, что я, медик и художник пересилили себя и женились, что все они выйдут замуж. Но какой же вывод? Вывод, какой? А тот вывод, что пока здесь, в Москве, они будут выходить замуж, смоленский бухгалтер развратит новую партию, и эта партия хлынет сюда на вакантные места с саратовскими, нижегородскими, варшавскими... А куда девать сто тысяч лондонских? Куда девать гамбургских? Лампа, в которой выгорел керосин, стала чадить. Васильев не заметил этого. Он опять зашагал, продолжая думать. Теперь уж он поставил вопрос иначе: что нужно сделать, чтобы падшие женщины перестали быть нужны? Для этого необходимо, чтобы мужчины, которые их покупают и убивают, почувствовали всю безнравственность своей рабовладельческой роли и ужаснулись. Надо спасать мужчин. «Наукой и искусствами, очевидно, ничего не поделаешь... – думал Васильев. – Тут единственный выход – это апостольство». И он стал мечтать о том, как завтра же вечером он будет стоять на углу переулка и говорить каждому прохожему: 13 – Куда и зачем вы идете? Побойтесь вы бога! Он обратится к равнодушным извозчикам и им скажет: – Зачем вы тут стоите? Отчего же вы не возмущаетесь, не негодуете? Ведь вы веруете в бога и знаете, что это грешно, что за это люди пойдут в ад, отчего же вы молчите? Правда, они вам чужие, но ведь и у них есть отцы, братья, точно такие же, как вы... Кто-то из приятелей сказал однажды про Васильева, что он талантливый человек. Есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант – человеческий. Он обладает тонким, великолепным чутьем к боли вообще. Как хороший актер отражает в себе чужие движения и голос, так Васильев умеет отражать в своей душе чужую боль. Увидев слезы, он плачет; около больного он сам становится больным и стонет; если видит насилие, то ему кажется, что насилие совершается над ним, он трусит, как мальчик, и, струсив, бежит на помощь. Чужая боль раздражает его, возбуждает, приводит в состояние экстаза и т. п. Прав ли приятель – не знаю, но то, что переживал Васильев, когда ему казалось, что вопрос решен, было очень похоже на вдохновение. Он плакал, смеялся, говорил вслух те слова, какие он скажет завтра, чувствовал горячую любовь к тем людям, которые послушаются его и станут рядом с ним на углу переулка, чтобы проповедовать; он садился писать письма, давал себе клятвы... Всё это было похоже на вдохновение уж и потому, что продолжалось недолго. Васильев скоро устал. Лондонские, гамбургские, варшавские своею массою давили его, как горы давят землю; он робел перед этой массой, терялся; вспоминал он, что у него нет дара слова, что он труслив и малодушен, что равнодушные люди едва ли захотят слушать и понимать его, студента-юриста третьего курса, человека робкого и ничтожного, что истинное апостольство заключается не в одной только проповеди, но и в делах... Когда было светло и на улице уже стучали экипажи, Васильев лежал неподвижно на диване и смотрел в одну точку. Он уже не думал ни о женщинах, ни о мужчинах, ни об апостольстве. Всё внимание его было обращено на душевную боль, которая мучила его. Это была боль тупая, беспредметная, неопределенная, похожая и на тоску, и на страх в высочайшей степени, и на отчаяние. Указать, где она, он мог: в груди, под сердцем; но сравнить ее нельзя было ни с чем. Раньше у него бывала сильная зубная боль, бывали плеврит и невралгии, но всё это в сравнении с душевной болью было ничтожно. При этой боли жизнь представлялась отвратительной. Диссертация, отличное сочинение, уже написанное им, любимые люди, спасение погибающих женщин – всё то, что вчера еще он любил или к чему был равнодушен, теперь при воспоминании раздражало его наравне с шумом экипажей, беготней коридорных, дневным светом... Если бы теперь кто-нибудь на его глазах совершил подвиг милосердия или возмутительное насилие, то на него то и другое произвело бы одинаково отвратительное впечатление. Из всех мыслей, лениво бродивших в его голове, только две не раздражали его: одна – что он каждую минуту имеет власть убить себя, другая – что боль не будет продолжаться дольше трех дней. Второе он знал по опыту. Полежав, он встал и, ломая руки, прошелся не из угла в угол, как обыкновенно, а по квадрату, вдоль стен. Мельком он поглядел на себя в зеркало. Лицо его было бледно и осунулось, виски впали, глаза были большие, темные, неподвижные, точно чужие, и выражали невыносимое душевное страдание. В полдень в дверь постучался художник. – Григорий, ты дома? – спросил он. Не получив ответа, он постоял минуту, подумал и ответил себе по-хохлацки: – Нема. В нивырситет пийшов, треклятый хлопец. И ушел. Васильев лег на кровать и, спрятав голову под подушку, стал плакать от боли, и чем обильней лились слезы, тем ужаснее становилась душевная боль. Когда потемнело, он вспомнил о той мучительной ночи, которая ожидает его, и страшное отчаяние овладело им. Он быстро оделся, выбежал из номера и, оставив свою дверь настежь, без всякой надобности и цели вышел на улицу. Не спрашивая себя, куда идти, он быстро пошел по Садовой улице. Снег валил, как вчера; была оттепель. Засунув руки в рукава, дрожа и пугаясь стуков, звонков конки и прохожих, Васильев прошел по Садовой до Сухаревой башни, потом до Красных ворот, отсюда свернул на Басманную. Он зашел в кабак и выпил большой стакан водки, но от этого не стало легче. Дойдя до Разгуляя, он повернул вправо и зашагал по переулкам, в каких не был 14 раньше ни разу в жизни. Он дошел до того старого моста, где шумит Яуза и откуда видны длинные ряды огней в окнах Красных казарм. Чтобы отвлечь свою душевную боль каким-нибудь новым ощущением или другою болью, не зная, что делать, плача и дрожа, Васильев расстегнул пальто и сюртук и подставил свою голую грудь сырому снегу и ветру. Но и это не уменьшило боли. Тогда он нагнулся через перила моста и поглядел вниз, на черную, бурливую Яузу, и ему захотелось броситься вниз головой, не из отвращения к жизни, не ради самоубийства, а чтобы хотя ушибиться и одною болью отвлечь другую. Но черная вода, потемки, пустынные берега, покрытые снегом, были страшны. Он содрогнулся и пошел дальше. Прошелся он вдоль Красных казарм, потом назад и спустился в какую-то рощу, из рощи опять на мост... «Нет, домой, домой! – думал он. – Дома, кажется, легче...» И он пошел назад. Вернувшись домой, он сорвал с себя мокрое пальто и шапку, зашагал вдоль стен и неутомимо шагал до самого утра. Задание. Ответьте на вопросы. 1. Какие способы борьбы с проституцией придумывает Васильев? 2. Решена ли эта проблема в современном обществе? Считаете ли вы ее актуальной? 3. Васильева мучила душевная боль. Какая она была? Опишите. С чем сравнивает ее Васильев? 4. Какая фраза говорит о том, что нервный припадок не был у Васильева первым? Какой современный синоним имеет слово «припадок»? 5. Что делал герой, чтобы уменьшить свою душевную боль? VII Когда на другой день утром пришли к нему художник и медик, он в разодранной рубахе и с искусанными руками метался по комнате и стонал от боли. – Ради бога! – зарыдал он, увидев приятелей. – Ведите меня, куда хотите, делайте, что знаете, но, бога ради, скорее спасайте меня! Я убью себя! Художник побледнел и растерялся. Медик тоже едва не заплакал, но, полагая, что медики во всех случаях жизни обязаны быть хладнокровны и серьезны, сказал холодно: – Это у тебя припадок. Но это ничего. Пойдем сейчас к доктору. – Куда хотите, только, ради бога, скорей! – Ты не волнуйся. Нужно бороться с собой. Художник и медик дрожащими руками одели Васильева и вывели его на улицу. – Михаил Сергеич давно уже хочет с тобой познакомиться, – говорил дорогою медик. – Он очень милый человек и отлично знает свое дело. Кончил он в 82 году, а практика уже громадная. Со студентами держит себя по-товарищески. – Скорее, скорее... – торопил Васильев. Михаил Сергеич, полный белокурый доктор, встретил приятелей учтиво, солидно, холодно и улыбнулся одной только щекой. – Мне художник и Майер говорили уже о вашей болезни, – сказал он. – Очень рад служить. Нус? Садитесь, покорнейше прошу... Он усадил Васильева в большое кресло около стола и придвинул к нему ящик с папиросами. – Ну-с? – начал он, поглаживая колени. – Приступим к делу... Сколько вам лет? Он задавал вопросы, а медик отвечал. Он спросил, не был ли отец Васильева болен какиминибудь особенными болезнями, не пил ли запоем, не отличался ли жестокостью или какими-либо странностями. То же самое спросил о его деде, матери, сестрах и братьях. Узнав, что его мать имела отличный голос и играла иногда в театре, он вдруг оживился и спросил: – Виноват-с, а не припомните ли, не был ли театр у вашей матушки страстью? Прошло минут двадцать. Васильеву наскучило, что доктор поглаживает колени и говорит все об одном и том же. – Насколько я понимаю ваши вопросы, доктор, – сказал он, – вы хотите знать, наследственна моя болезнь или нет. Она не наследственна. 15 Далее доктор спросил, не было ли у Васильева в молодости каких-либо тайных пороков, ушибов головы, увлечений, странностей, исключительных пристрастий. На половину вопросов, какие обыкновенно задаются старательными докторами, можно не отвечать без всякого ущерба для здоровья, но у Михаила Сергеича, у медика и художника были такие лица, как будто если бы Васильев не ответил хотя бы на один вопрос, то всё бы погибло. Получая ответы, доктор для чегото записывал их на бумажке. Узнав, что Васильев кончил уже на естественном факультете и теперь на юридическом, доктор задумался... – В прошлом году он написал отличное сочинение... – сказал медик. – Виноват, не перебивайте меня, вы мешаете мне сосредоточиться, – сказал доктор и улыбнулся одной щекой. – Да, конечно, и это играет роль в анамнезе. Форсированная умственная работа, переутомление... Да, да... А водку вы пьете? – обратился он к Васильеву. – Очень редко. Прошло еще двадцать минут. Медик стал вполголоса высказывать свое мнение о ближайших причинах припадка и рассказал, как третьего дня он, художник и Васильев ходили в С – в переулок. Равнодушный, сдержанный, холодный тон, каким его приятели и доктор говорили о женщинах и о несчастном переулке, показался ему в высшей степени странным... – Доктор, скажите мне только одно, – сдерживая себя, чтобы не быть грубым, сказал он, – проституция зло или нет? – Голубчик, кто ж спорит? – сказал доктор с таким выражением, как будто давно уже решил для себя все эти вопросы. – Кто спорит? – Вы психиатр? – спросил грубо Васильев. – Да-с, психиатр. – Может быть, все вы и правы! – сказал Васильев, поднимаясь и начиная ходить из угла в угол. – Может быть! Но мне всё это кажется удивительным! Что я был на двух факультетах – в этом видят подвиг; за то, что я написал сочинение, которое через три года будет брошено и забудется, меня превозносят до небес, а за то, что о падших женщинах я не могу говорить так же хладнокровно, как об этих стульях, меня лечат, называют сумасшедшим, сожалеют! Васильеву почему-то вдруг стало невыносимо жаль и себя, и товарищей, и всех тех, которых он видел третьего дня, и этого доктора, он заплакал и упал в кресло. Приятели вопросительно глядели на доктора. Тот с таким выражением, как будто отлично понимал и слезы, и отчаяние, как будто чувствовал себя специалистом по этой части, подошел к Васильеву и молча дал ему выпить каких-то капель, а потом, когда он успокоился, раздел его и стал исследовать чувствительность его кожи, коленные рефлексы и проч. И Васильеву полегчало. Когда он выходил от доктора, ему уже было совестно, шум экипажей не казался раздражительным и тяжесть под сердцем становилась всё легче и легче, точно таяла. В руках у него было два рецепта: на одном был бромистый калий, на другом морфий... Всё это принимал он и раньше! На улице он постоял немного, подумал и, простившись с приятелями, лениво поплелся к университету. Задание. Ответьте на вопросы. 1.В каком состоянии нашли Васильева друзья? Что они предприняли? 2.Опишите поведение доктора во время приема, какие вопросы он задает и почему? 3.Как вел себя Васильев во время осмотра и во время опроса? Было ли у него доверие к врачу? 4.Этот рассказ А.П.Чехов посвятил памяти писателя Гаршина, человека впечатлительного и тонкого, много страдавшего в жизни. Он покончил с собой, когда узнал, что не смог предотвратить смерть студента, осужденного за покушение. Какое сходство между Гаршиным и Васильевым заметили вы? 16 Письменная работа по рассказу А.П. Чехова «Припадок» Задание 1. Прочитайте текст, расставьте и объясните знаки препинания. Что вызвало припадок у 20-летнего студента-юриста Васильева героя рассказа «Припадок»? Он не страдает психическим недугом по современным понятиям это аффективно-лабильная или циклотимическая личность. Он легко возбудим впечатлителен. Васильев не привык к широкому и непринуждённом образу жизни своих друзей ему захотелось «хоть один вечер пожить так как живут приятели развернуться освободить себя от собственного контроля. И поддавшись уговорам друзей он идёт в публичный дом. Чехов так характеризовал Васильева: «…есть таланты писательские, сценические, художнические, у него же особый талант – человеческий. Он обладает тонким великолепным чутьём к боли вообще. Как хороший актёр отражает в себе чужие движения и голос так Васильев умеет отражать в своей душе чужую боль». Васильев ожидал увидеть в публичном доме страдания униженных и оскорблённых готов был к сочувствию и жалости но увидел их пошлость тупость цинизм равнодушие. От столкновения с действительностью у него начинается припадок. Люди в состоянии душевной боли часто говорят что они даже не понимают как могут люди радоваться. К своим прошедшим радостям они относятся как к грустным печальным заблуждениям. Степень такого изменения настроения весьма различна: иной раз оно бывает в форме небольшой тоскливости в других случаях изменение настроения доходит до величайшего отчаяния до степени настоящей душевной боли. Такую боль они не в состоянии выдержать и чтобы избавиться от неё решаются на самоубийство. Депрессивный синдром может иметь различные оттенки: от чувства грусти подавленности до глубокой угнетённости или мрачной угрюмости. В более тяжёлых случаях преобладает гнетущая безысходная тоска которая нередко переживается не только как душевная боль но и как крайне тягостное физическое ощущение в области сердца. Глубоко понимавший человеческую психику Чехов сумел показать что впечатления действительной жизни уничтожающие человеческую личность вызывают острую душевную боль у Васильева которой тяжело переносит чужое страдание. Нужно учесть, что приступ депрессии может быть у практически здорового, с точки зрения психики, человека под влиянием острой психической травмы (реактивная депрессия). Этот рассказ А.П. Чехов посвятил памяти писателя С.М. Гаршина, который покончил с собой, когда узнал, что не мог предотвратить казнь студента. В образе Васильева Чехов отразил многие черты В.М. Гаршина: его чувство ответственности за человека, его страдание и боль от сознания своего бессилия изменить существующий порядок вещей. Задание 2. Составьте план текста. ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ Задание 3. Подготовьте монологическое высказывание с элементами рассуждения на тему: «Пограничные состояния у героев А.П. Чехова». Используйте материал прочитанного текста и рассказов «Случай из практики» и «Припадок. 17 Занятие 6 – 9 Тема сумасшествия в русской литературе Задание 1. Прочитайте рассказ А.П.Чехова «Палата №6» в книге: А.П.Чехов. Повести и рассказы. – М., 1980, с.241. Послетекстовая работа Задание 2. Ответьте на вопросы и выполните задания. І глава 1.Опишите внешний вид флигеля, где находилась палата №6, и внутреннюю обстановку. 2.Для чего, по вашему мнению, писатель использует фразы типа: «пойдемте по узкой тропинке…», «мы входим в сени»? 3.Опишите обитателей флигеля. 4.В чем выражалось сумасшествие каждого из них? 5.Озаглавьте І главу. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ ІІ – ІІІ главы 1.Расскажите историю Громова. Какие жизненные невзгоды были причиной его надлома? 2.Как он оценивал жизнь в городе, горожан? 3.Что можно сказать об отношении к нему горожан? Как вообще относились горожане к сумасшедшим? 4.Расскажите о его любимом занятии: что он читал, как судил о прочитанном? Опишите его речь. 5. Скрытое течение болезни постепенно прогрессирует, переходя в острую форму шизофрении. Какое событие послужило толчком к бурному развитию болезни Ивана Дмитриевича? Что стало его навязчивой идеей? 6.Опишите психическое и физическое состояние Ивана Дмитриевича до болезни и после ее начала. 7.Какой предположительный диагноз вы поставили бы Громову? 8.При каких обстоятельствах Иван Дмитриевич стал пациентом палаты №6? 9.Озаглавьте ІІ и ІІІ главы. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ ІV глава 1. Некоторым героям А.П.Чехов не дает ни имен, ни фамилий. Почему? Опишите этих больных. 2. Расскажите о распорядке дня больных в палате №6. 3. Озаглавьте ІV главу. ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ 18 V глава 1. Какой «мостик» от ІV к V главе делает писатель? 2. Опишите внешность и характер доктора. Какие особенности в его внешности подчеркивает писатель? Как его речь отражает основную черту его характера? 3. Расскажите о состоянии больницы, когда Рагин начал работать в ней. 4. Как работал Рагин вначале? Почему он стал работать хуже? К какому выводу постепенно приходит Рагин? Согласны ли вы с ним? 5. Напишите монолог-рассуждение, начав его словами: « Я согласен с доктором Рагиным, потому что…» или «Я не согласен с доктором Рагиным, потому что…». 6.Озаглавьте V главу. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ VІ глава 1.Опишите речь доктора Рагина. 2.Что вы узнали о фельдшере Сергее Сергеевиче? 3.Действительно ли доктор Рагин хороший специалист? Как он ведет прием больных? 4. «Ум есть наслаждение незаменимое». Кому из героев принадлежат эти слова? Согласны ли вы с ними? Напишите монолог-рассуждение на эту тему. 5.Прокомментируйте рассуждение Рагина о человеческой жизни. Найдите его в тексте. С чем сравнивает доктор тело и разум человека? 6.Озаглавьте VІ главу. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ VІІ глава 1.Что думает доктор Рагин о своем прошлом и настоящем? Найдите в тексте главы слова Чехова, которые звучат как обвинительный приговор Рагину. Выпишите их. 2.Каково отношение Рагина к медицине? Изменилось ли оно за годы работы и почему? 3.Какие шаги вперед, сделанные медициной, перечисляет А.П.Чехов? 4.«Сущность дела не изменилась». Что имеет в виду Рагин, говоря так? 5.«Виноват не я, а время. Через 200 лет будет лучше». Прав ли доктор Рагин? 6.Озаглавьте VІІ главу. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ VІІІ глава 1.Расскажите о Евгении Федоровиче Хоботове. Что отличало его от традиционного облика врача? Какая книга была его настольным справочником? Случайная ли это деталь? 2.Как относился он к доктору Рагину? Какие отношения складывались между ними? 3.Озаглавьте VІІІ главу. 19 _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ ІХ глава 1. Опишите приход Рагина в палату №6. 2. Что было причиной гнева И.Д.Громова? Был ли он прав в своих обвинениях? 3. Писатель и врач А.П. Чехов подчеркивает, что Громов всегда отличался бунтарским настроением. «И на нашей улице будет праздник», чьи это слова и о чем они сказаны? 4. «И на нашей улице будет праздник», чьи это слова и о чем они сказаны? 5. Как вы считаете, вера в бессмертие помогает человеку жить, мешает, или не играет роли? 6. Какое впечатление сложилось у доктора Рагина о Громове? 7. Озаглавьте ІХ главу. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ Х глава 1. Разделяете ли вы взгляды доктора Рагина о том, что «между уютным кабинетом и палатой №6 нет никакой разницы, …что покой и довольство человека не вне его, а в нем самом»? 2. Чьи рассуждения о боли и страданиях вам ближе: доктора Рагина или Громова? Докажите свою точку зрения, используя материал текста. 3. В чем обвиняет Громов доктора Рагина? Разделяете ли вы его позицию? 4. Какие болезненные проявления вы заметили в поведении Громова? 5. Озаглавьте Х главу. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ ХІ – ХІІ главы 1.Какие темы обсуждали в своих беседах Рагин и Громов? 2.Какое сходство отметил доктор Рагин между ним и пациентом? 3.Можно ли отношения между Рагиным и Громовым назвать дружбой? 4.Какие изменения заметил доктор Рагин заметил в отношении к нему у окружающих? 5.Опишите сцену в управе. 6.Почему доктор Рагин сначала отказался от поездки на лечение, которую предлагал ему почтмейстер, но потом согласился? 7.Озаглавьте эти главы. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ ХІІІ – ХІV главы 1.Как Рагин отнесся к своей отставке? 2.Опишите поездку Рагина. 3.Доставило ли общение с другом ему радость? Каких качеств, по-вашему, не хватало Рагину в друге? Какие качества характера необходимы для дружбы, по вашему мнению? 4.Рагин сердился на друга или на себя тоже? 5.Перескажите историю, которая произошла в Варшаве. Как она характеризует их обоих? 6.Озаглавьте эти главы. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ 20 _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ ХV – ХVІ главы 1.Как сложилась жизнь и быт доктора после отставки? 2.Что радовало его в эту пору жизни? 3.Какие отношения сложились у него с Хоботовым? С почтмейстером? 4.Взрыв возмущения мягкого по характеру Рагина – результат болезни или эмоциональный срыв долго терпевшего человека? 5.Рагин: «Я попал в заколдованный круг…». Как вы понимаете эти слова? 6.Как вы стали бы лечить доктора Рагина и от чего? 7.Как он оказался пациентом палаты №6? 8.Озаглавьте эти главы. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ ХVІI – ХVІII главы 1.Опишите, как постепенно менялись ощущения и настроение доктора Рагина – пациента палаты №6 от недоумения до отчаяния. 2.Какая была реакция И.Д.Громова, когда Рагин попытался жаловаться ему? 3.За что избил его Никита? 4.Почему Чехов говорит: «Его совесть такая же грубая, как Никита». Какая мысль пронзает Рагина в этот момент? 5.Озаглавьте эти главы. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ ХІХ глава 1.Был ли Рагин психически больным? 2.Что стало причиной смерти Рагина? Опишите его состояние перед смертью. 3.Как, по вашему мнению, относится Чехов к своему герою: жалеет, осуждает, разделяет его взгляды? 4.Озаглавьте главу. _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ _____________________________________________________________________________________ Задание 9. Перепишите текст, расставляя знаки препинания. Сомерсет Моэм писал о роли профессии врача в творчестве Чехова так Я не знаю лучшей школы для писателя чем профессия врача…Врачебная практика пошла Чехову на пользу, он приобрел знания человеческого характера Он видел лучшее и худшие черты человеческой натуры Когда люди болеют боятся за жизнь они отбрасывают маску которую обычно носят здоровыми Доктор видит людей такими какие они есть эгоистичными грубыми жадными трусливыми но видит и мужественными щедрыми добрыми и благородными ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ 21 ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ Задание 10. Напишите письменную работу по рассказу на тему: «Равнодушие – это паралич души». (А. П. Чехов). Занятие 10-12 1. Страницы биографии Н.В. Гоголя (сообщения студентов) 2. Прочитайте фрагмент из произведения Н.В.Гоголя «Записки сумасшедшего» ЗАПИСКИ СУМАСШЕДШЕГО (в сокращении) Декабря 5. Я сегодня все утро читал газеты. Странные дела делаются в Испании. Я даже не мог хорошенько разобрать их. Пишут, что престол упразднен и что чины находятся в затруднительном положении об избрании наследника и оттого происходят возмущения. Мне кажется это чрезвычайно странным. Как же может быть престол упразднен? Говорят, какая-то донна должна взойти на престол. Не может взойти донна на престол. Никак не может. На престоле должен быть король. Да, говорят, нет короля, – не может статься, чтобы не было короля. Государство не может быть без короля. Король есть, да только он где-нибудь находится в неизвестности. Он, статься может, находится там же, но какие-нибудь или фамильные причины, или опасения со стороны соседственных держав, как-то: Франции и других земель, заставляют его скрываться, или есть какие-нибудь другие причины. Декабря 8. Я, было, уже совсем хотел идти в департамент, но разные причины и размышления меня удержали. У меня все не могли выйти из головы испанские дела. Как же может это быть, чтобы донна сделалась королевою? Не позволят этого. И, во-первых, Англия не позволит. Да притом и дела политические всей Европы: австрийский император, наш государь... Признаюсь, эти происшествия так меня убили и потрясли, что я решительно ничем не мог заняться во весь день. Мавра замечала мне, что я за столом был чрезвычайно развлечен. И точно, я две тарелки, кажется, в рассеянности бросил на пол, которые тут же расшиблись. После обеда ходил под горы. Ничего поучительного не мог извлечь. Большею частию лежал на кровати и рассуждал о делах Испании. Год 2000 апреля 43 числа. Сегодняшний день – есть день величайшего торжества! В Испании есть король. Он отыскался. Этот король я. Именно только сегодня об этом узнал я. Признаюсь, меня вдруг как будто молнией осветило. Я не понимаю, как я мог думать и воображать себе, что я титулярный советник. Как могла взойти мне в голову эта сумасбродная мысль? Хорошо, что еще не догадался никто посадить меня тогда в сумасшедший дом. Теперь передо мною все открыто. Теперь я вижу все как на ладони. А прежде, я не понимаю, прежде все было передо мною в каком-то тумане. И это все происходит, думаю, оттого, что люди воображают, будто человеческий мозг находится в голове; совсем нет: он приносится ветром со стороны Каспийского моря. Сначала я объявил Мавре, кто я. Когда она услышала, что перед нею испанский король, то всплеснула руками и чуть не умерла от страха. Она, глупая, еще никогда не видала испанского короля. Я, однако же, старался ее успокоить и в милостивых словах старался ее уверить в благосклонности, и что я вовсе не сержусь за то, что она мне иногда дурно чистила сапоги. Ведь это черный народ. Им нельзя говорить о высоких материях. Она испугалась оттого, что находится в уверенности, будто все короли в Испании похожи на Филиппа II. Но я растолковал ей, что между мною и Филиппом нет никакого сходства и что у меня нет ни одного капуцина... В департамент не ходил... Черт с ним! Нет, приятели, теперь не заманить меня; я не стану переписывать гадких бумаг ваших! 22 Мартобря 86 числа. Между днем и ночью. Сегодня приходил наш экзекутор с тем, чтобы я шел в департамент, что уже более трех недель как я не хожу на должность. Я для шутки пошел в департамент. Начальник отделения думал, что я ему поклонюсь и стану извиняться, но я посмотрел на него равнодушно, не слишком гневно и не слишком благосклонно, и сел на свое место, как будто никого не замечая. Я глядел на всю канцелярскую сволочь и думал: "Что, если бы вы знали, кто между вами сидит... Господи боже! какую бы вы ералашь подняли, да и сам начальник отделения начал бы мне так же кланяться в пояс, как он теперь кланяется перед директором". Передо мною положили какие-то бумаги, чтобы я сделал из них экстракт. Но я и пальцем не притронулся. Через несколько минут все засуетилось. Сказали, что директор идет. Многие чиновники побежали наперерыв, чтобы показать себя перед ним. Но я ни с места. Когда он проходил чрез наше отделение, все застегнули на пуговицы свои фраки; но я совершенно ничего! Что за директор! чтобы я встал перед ним – никогда! Какой он директор? Он пробка, а не директор. Пробка обыкновенная, простая пробка, больше ничего. Вот которою закупоривают бутылки. Мне больше всего было забавно, когда подсунули мне бумагу, чтобы я подписал. Они думали, что я напишу на самом кончике листа: столоначальник такой-то. Как бы не так! а я на самом главном месте, где подписывается директор департамента, черкнул: "Фердинанд VIII". Нужно было видеть, какое благоговейное молчание воцарилось; но я кивнул только рукою, сказав: "Не нужно никаких знаков подданничества!" – и вышел. Оттуда я пошел прямо в директорскую квартиру. Его не было дома. Лакей хотел меня не впустить, но я ему такое сказал, что он и руки опустил. Я прямо пробрался в уборную. Она сидела перед зеркалом, вскочила и отступила от меня. Я, однако же, не сказал ей, что я испанский король. Я сказал только, что счастие ее ожидает такое, какого она и вообразить себе не может, и что, несмотря на козни неприятелей, мы будем вместе. Я больше ничего не хотел говорить и вышел. О, это коварное существо - женщина! Я теперь только постигнул, что такое женщина. До сих пор никто еще не узнал, в кого она влюблена: я первый открыл это. Женщина влюблена в черта. Да, не шутя. Физики пишут глупости, что она то и то, - она любит только одного черта. Вон видите, из ложи первого яруса она наводит лорнет. Вы думаете, что она глядит на этого толстяка со звездою? Совсем нет, она глядит на черта, что у него стоит за спиною. Вон он спрятался к нему во фрак. Вон он кивает оттуда к ней пальцем! И она выйдет за него. Выйдет. А вот эти все, чиновные отцы их, вот эти все, что юлят во все стороны и лезут ко двору и говорят, что они патриоты и то и се: аренды, аренды хотят эти патриоты! Мать, отца, бога продадут за деньги, честолюбцы, христопродавцы! Все это честолюбие, и честолюбие оттого, что под язычком находится маленький пузырек и в нем небольшой червячок величиною с булавочную головку, и это все делает какой-то цирюльник, который живет в Гороховой. Я не помню, как его зовут; но достоверно известно, что он, вместе с одною повивальною бабкою, хочет по всему свету распространить магометанство, и оттого уже, говорят, во Франции большая часть народа признает веру Магомета. Никакого числа. День без числа. Ходил инкогнито по Невскому проспекту. Проезжал государь император. Весь город снял шапки, и я также; однако же не подал никакого вида, что я испанский король. Я почел неприличным открыться тут же при всех; потому, что прежде всего нужно представиться ко двору. Меня останавливало только то, что я до сих пор не имею королевского костюма. Хотя бы какую-нибудь достать мантию. Я хотел было заказать портному, но это совершенные ослы, притом же они совсем небрегут своею работою, ударились в аферу и большею частию мостят камни на улице. Я решился сделать мантию из нового вицмундира, который надевал всего только два раза. Но чтобы эти мерзавцы не могли испортить, то я сам решился шить, заперши дверь, чтобы никто не видал. Я изрезал ножницами его весь, потому что покрой должен быть совершенно другой. Числа не помню. Месяца тоже не было. Было черт знает что такое. Мантия совершенно готова и сшита. Мавра вскрикнула, когда я надел ее. Однако же я еще не решаюсь представляться ко двору. До сих пор нет депутации из Испании. Без депутатов неприлично. Никакого не будет веса моему достоинству. Я ожидаю их с часа на час. 23 Числа 1-го Удивляет меня чрезвычайно медленность депутатов. Какие бы причины могли их остановить. Неужели Франция? Да, это самая неблагоприятствующая держава. Ходил справляться на почту, не прибыли ли испанские депутаты. Но почтмейстер чрезвычайно глуп, ничего не знает: нет, говорит, здесь нет никаких испанских депутатов, а письма если угодно написать, то мы примем по установленному курсу. Черт возьми! что письмо? Письмо вздор. Письма пишут аптекари... Мадрид. Февруарий тридцатый. Итак, я в Испании, и это случилось так скоро, что я едва мог очнуться. Сегодня поутру явились ко мне депутаты испанские, и я вместе с ними сел в карету. Мне показалась странною необыкновенная скорость. Мы ехали так шибко, что через полчаса достигли испанских границ. Впрочем, ведь теперь по всей Европе чугунные дороги, и пароходы ездят чрезвычайно скоро. Странная земля Испания: когда мы вошли в первую комнату, то я увидел множество людей с выбритыми головами. Я, однако же, догадался, что это должны быть или гранды, или солдаты, потому что они бреют головы. Мне показалось чрезвычайно странным обхождение государственного канцлера, который вел меня за руку; он толкнул меня в небольшую комнату и сказал: "Сиди тут, и если ты будешь называть себя королем Фердинандом, то я из тебя выбью эту охоту". Но я, зная, что это было больше ничего кроме искушение, отвечал отрицательно, - за что канцлер ударил меня два раза палкою по спине так больно, что я чуть, было, не вскрикнул, но удержался, вспомнивши, что это рыцарский обычай при вступлении в высокое звание, потому что в Испании еще и доныне ведутся рыцарские обычаи. Оставшись один, я решился заняться делами государственными. Я открыл, что Китай и Испания совершенно одна и та же земля, и только по невежеству считают их за разные государства. Я советую всем нарочно написать на бумаге Испания, то и выйдет Китай. Но меня, однако же, чрезвычайно огорчало событие, имеющее быть завтра. Завтра в семь часов совершится странное явление: земля сядет на луну. Об этом и знаменитый английский химик Веллингтон пишет. Признаюсь, я ощутил сердечное беспокойство, когда вообразил себе необыкновенную нежность и непрочность луны. Луна ведь обыкновенно делается в Гамбурге; и прескверно делается. Я удивляюсь, как не обратит на это внимание Англия. Делает ее хромой бочар, и видно, что дурак, никакого понятия не имеет о луне. Он положил смоляной канат и часть деревянного масла; и оттого по всей земле вонь страшная, так что нужно затыкать нос. И оттого самая луна - такой нежный шар, что люди никак не могут жить, и там теперь живут только одни носы. И по тому-то самому мы не можем видеть носов своих, ибо они все находятся в луне. И когда я вообразил, что земля вещество тяжелое и может, насевши, размолоть в муку носы наши, то мною овладело такое беспокойство, что я, надевши чулки и башмаки, поспешил в залу государственного совета, с тем чтоб дать приказ полиции не допустить земле сесть на луну. Бритые гранды, которых я застал в зале государственного совета великое множество, были народ очень умный, и когда я сказал: "Господа, спасем луну, потому кто земля хочет сесть на нее", – то все в ту же минуту бросились исполнять мое монаршее желание, и многие полезли на стену, с тем чтобы достать луну; но в это время вошел великий канцлер. Увидевши его, все разбежались. Я, как король, остался один. Но канцлер, к удивлению моему, ударил меня палкою и прогнал в мою комнату. Такую имеют власть в Испании народные обычаи! Январь того же года, случившийся после февраля. До сих пор не могу понять, что это за земля Испания. Народные обычаи и этикеты двора совершенно необыкновенны. Не понимаю, не понимаю, решительно не понимаю ничего. Сегодня выбрили мне голову, несмотря на то что я кричал изо всей силы о нежелании быть монахом. Но я уже не могу и вспомнить, что было со мною тогда, когда начали мне на голову капать холодною водою. Такого ада я еще никогда не чувствовал. Я готов был впасть в бешенство, так что едва могли меня удержать. Я не понимаю вовсе значения этого странного обычая. Обычай глупый, бессмысленный! Для меня непостижима безрассудность королей, которые до сих пор не уничтожают его. Судя по всем вероятиям, догадываюсь: не попался ли я в руки инквизиции, и тот, которого я принял за канцлера, не есть ли сам великий инквизитор. Только я все не могу понять, как же мог король подвергнуться инквизиции. 24 Число 25 Сегодня великий инквизитор пришел в мою комнату, но я, услышавши еще издали шаги его, спрятался под стул. Он, увидевши, что нет меня, начал звать. Сначала закричал: "Поприщин!" – я ни слова. Потом: "Аксентий Иванов! титулярный советник! дворянин!" Я все молчу. "Фердинанд VIII, король испанский!" Я хотел, было, высунуть голову, но после подумал: "Нет, брат, не надуешь! знаем мы тебя: опять будешь лить холодную воду мне на голову". Однако же он увидел меня и выгнал палкою из-под стула. Чи 34 сло Мц гдао, февраль 349. Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своем больном дитятке!.. А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка? Вопросы и задания к повести Н.В. Гоголя «Записки сумасшедшего» Задание 1. 1.Что вы узнали о Поприщине (где и кем служил, в каких условиях жил, чем занимался в свободное время)? 2.Что вы можете сказать о его характере? 3.Какие политические события нарушили тихое течение жизни мелкого чиновника? Какую «истину» он узнает? Считаете ли вы это причиной душевного заболевания или толчком для его развития? 4.Как передаёт автор потерю связи героя с реальным миром, неадекватность его поведения? 5.Прочитайте датировку «Записок сумасшедшего » Как относится герой к временному пространству? 6.Опишите постепенное развитие болезни пациента Поприщина. Задание 2. В структуре композиции повести «Записок сумасшедшего» условно выделяются три этапа и финал, что соотносится со структурой медицинской истории болезни, включающей в себя анамнез (сообщение об условиях жизни, предшествующих заболеванию), описание развития болезни и эпикриз (окончательное заключение по поводу болезни). Найдите в тексте соответствующие цитаты. Занятие 13 Задание 1. Подготовка к контролю тематического модуля по произведениям А.П.Чехова. Тестовый контроль. 25 Занятие 14 Страницы биографии Ф.М.Достоевского. Ф.М.Достоевский. Биография писателя. Фантастический рассказ «Кроткая». Человек между жизнью и смертью. Психологическое состояние человека, решающегося на самоубийство. Достоевские происходили из старинного литовского рода. К XVIII веку род Достоевских, не принявший католичества, обеднел и захудал. Фёдор Михайлович Достоевский родился 30 октября 1821 г. в Москве. Был вторым из 7 детей. Отец, Михаил Андреевич, окончив Подольскую духовную семинарию, приехал в Москву. Закончил Медико-хирургическую академию, работал врачом в Мариинской больнице для бедных. Мать – Мария Фёдоровна (в девичестве – Нечаева) – происходила из купеческого рода. Характер Михаила Андреевича мало соответствовал этой гуманной профессии. Он был раздражителен и неуживчив, к детям относился строго и холодно. Умная и образованная, жизнерадостная по натуре, она во многом была полной противоположностью своему супругу. С годами углубляется личная драма кроткой жизни Марии Федоровны, подвергавшейся постоянным подозрениям мужа. «Любви моей не видят, не понимаю чувств моих, смотрят на меня с тихим презрением, тогда как я дышу моей любовью. Между тем время и годы проходят. Морщины и желчь разливаются по лицу, веселость природного характера обращается в грустную меланхолию, и вот удел мой, вот награда непорочной страстной любви моей; ежели бы не подкрепляла меня чистая моя совесть и надежда на провидение, то конец судьбы моей был бы плачевный». Печальная участь матери навсегда запала в душу Ф.М. Достоевскому, образ ее стал для сына воплощением нравственной красоты. Кончина матери в 1837 г. привела к полному распаду семьи. Когда Достоевскому было 15, его мать умерла от чахотки и отец отправил старших сыновей, Фёдора и Михаила (впоследствии тоже ставшего писателем) в Петербург, в пансион. Принято считать, что первый приступ эпилепсии у будущего писателя случился в возрасте семи лет. В 1833 Федор Михайлович году обучался в Москве в полупансионе Николая Ивановича Драшусова, затем в 1834 году был переведен в "пансион для благородных детей мужского пола" чеха Леонтия Ивановича Чермака. С 1837 года по 1843 год учился в Петербурге в Инженерном училище. Дмитрий Васильевич Григорович (1822-1899), известный русский писатель, автор повести "Деревня" и знаменитого рассказа "Антон-Горемыка" учился вместе с Достоевским. 1837 г. – важная дата для Достоевского. Это год смерти его матери, год смерти Пушкина, творчеством которого он вместе с братом зачитывается с детства, год переезда в Петербург и поступления в военно-инженерное училище. В 1839 г. он получает известие о расправе над отцом (убит крепостными крестьянами). За год до оставления военной карьеры Достоевский впервые переводит и издает "Евгению Гранде" Бальзака (1843). Перевод романа был напечатан в журнале "Репертуар и Пантеон". Год спустя выходит в свет его первое произведение, "Бедные люди", и сразу становится знаменитым. Повесть напечатана в "Петербургском сборнике", изданном Н. Некрасовым в 1846 году. В. Г. Белинский сказал Достоевскому: "...Вам правда открыта и возвещена как художнику, досталась как дар, цените же ваш дар и оставайтесь верным и будете великим писателем". Достоевский чувствовал себя одним из «бедных, людей», да и вся его жизнь с юных лет наполняется каторжным, как он говорит, срочным, лихорадочным трудом. Всегда он был на грани нищеты, в тревоге и безвылазных долгах, в вечных терзаниях самолюбия. Но следующая книга, "Двойник", наталкивается на непонимание критиков. После публикации "Белых ночей" он был арестован (1849) в связи с "делом Петрашевского". В 1845 – 1848 гг. в Петербурге собирался кружок петрашевцев. В его пестром составе преобладала демократичная интеллигенция, на «пятницах» М.В. Буташевича-Петрашевского, организатора кружка, шли горячие споры на запрещенные общественно-политические и литературные темы. Среди этих мирных вольнодумцев – мечтателей были скептики, готовые считать социализм фантазией, умеренные, просто слушатели и очень немногие сторонники решительных действий – призыва крестьян к восстанию. В числе других он стоял на эшафоте за то лишь, что читал у Петрашевского 26 и распространял «преступное письмо Белинского (к Гоголю), наполненное дерзкими выражениями против верховной власти и православной церкви» (из протокола обвинительного акта). Члены революционного кружка Петрашевского, к которому принадлежал и Достоевский, были приговорены к смертной казни (22 декабря 1849). Суд и суровый приговор к смертной казни на Семёновском плацу был обставлен как трагифарс (инсценировка казни). В последний момент осуждённым объявили о помиловании, назначив наказание в виде каторжных работ. Один из приговорённых к казни, Григорьев, сошёл с ума. Следующие 4 года Достоевский провёл на каторге в Омске. Начальство острога получило предписание содержать Достоевского в полном смысле арестантом, без всякого снисхождения. Каторга не сломила писателя, она даже усилила его стремление к дальнейшей литературной деятельности. В 1854 году за хорошее поведение он был освобождён из каторги и отправлен рядовым в седьмой линейный сибирский батальон. Служил в крепости в Семипалатинске и дослужился до лейтенанта. Здесь у него начался роман с Марией Дмитриевной Исаевой, женой бывшего чиновника по особым поручениям, к моменту знакомства – безработного пьяницы. В 1857 году, вскоре после смерти её мужа, он женился на 33-летней вдове. Именно период заключения и военной службы был поворотным в жизни Достоевского: из ещё неопределившегося в жизни "искателя правды в человеке" он превратился в глубоко религиозного человека, единственным идеалом которого на всю последующую жизнь стал Христос. Его отношение к власти претерпело значительные изменения по сравнению с юношескими крайними взглядами. Теперь его политическое кредо держалось славянофильство. Социализм и западный либерализм стали для него воплощением западной заразы и дьявольским наваждением, призванным разрушить славянский и христианский мир. Эта женщина, которую он позднее называл «инфернальной», по всей видимости, была его злым гением. Эта женщина, вероятно, оказала не очень благотворное влияние на Достоевского, еще более расстроив его неустойчивую психику. В 1860 году Достоевский с женой и приёмным сыном Павлом возвращается в Петербург, но негласное наблюдение за ним не прекращается до середины 70-х гг. В период с 1860 по 1866 гг. он работает с братом в собственном журнале, пишет "Записки из мертвого дома" (в котором Достоевский описал свое пребывание на каторге в Омске), "Униженные и оскорбленные" (в январе 1861 года вышел первый номер с главами романа), "Зимние заметки о летних впечатлениях" и "Записки из подполья". Поездка за границу с молодой эмансипированной особой Аполлинарией Сусловой, которая была его злым гением, ещё более расстроив его неустойчивую психику, и верной спутницей до конца жизни писателя. Разорительная игра в рулетку, постоянные попытки добыть денег и в то же время – смерть жены и брата в 1864 году. Это время открытия им для себя Запада и возникновения ненависти к нему. В безвыходном материальном положении Достоевский пишет главы "Преступления и наказания" (первоначальное название романа – «Пьяненькие»), посылая их прямо в журнальный набор, и они печатаются из номера в номер. В это же время под угрозой потери прав на свои издания на 9 лет в пользу издателя Ф. Т. Стелловского он обязан написать роман"Игрок", на что у него не хватает физических сил. По совету друзей Достоевский нанимает молодую стенографистку, которая помогает справиться с задачей. Роман "Преступление и наказание" закончен и оплачен очень хорошо, но чтоб этих денег у него не отобрали кредиторы, писатель уезжает за границу со своей помощницей Анной Григорьевной Сниткиной, ставшей его новой женой. Сниткина обустроила жизнь писателя, взяла на себя все экономические вопросы его деятельности, а с 1871 г. Достоевский навсегда бросает рулетку. В 1868г. Написан роман "Идиот". Герой этого произведения князь Мышкин произносит всемирно известную фразу: «Красота спасет мир!» Последние годы жизни невероятно плодотворны: 1872 – "Бесы", 1873 – начало "Дневника писателя" (серия фельетонов, очерков, полемических заметок и страстных публицистических заметок на злобу дня), 1875 "Подросток", 1876 - "Кроткая", 1879–1880 – "Братья Карамазовы". В конце 1869 года газеты сообщили, что в Москве совершено политическое убийство. Группа молодых людей, революционеров-подпольщиков, которыми руководил С.Г.Нечаев (1847-1882), по заранее обдуманному плану расправилась с одним из участников их организации, студентом Ивановым; его заподозрили в измене и доносе на нечаевцев. Достоевский понял, что революционеры не брезгуют никакими средствами, что попраны нормы гуманности и царит голый 27 расчет: "Цель оправдывает средства". Это событие в общественной жизни подсказало Достоевскому идею романа "Бесы". В это же время два события стали значительными для Достоевского. В 1878 г. император Александр II пригласил к себе писателя, чтобы представить его своей семье, и в 1880 г., всего лишь за год до смерти, Достоевский произнёс знаменитую речь на открытии памятника Пушкину в Москве. Несмотря на ту известность, которую Достоевский получил в конце своей жизни, поистине непреходящая, всемирная слава пришла к нему после смерти. В частности, Фридрих Ницше признавал, что Достоевский был единственный психолог, у которого он мог поучиться ("Сумерки богов"). 26 января 1881 года у Достоевского пошла кровь горлом. Возможно, обострилась болезнь (эмфизема), через два дня великий писатель скончался. Ф.М.Достоевский был похоронен в Петербурге, на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. На могиле Достоевского высечены слова из Евангелия от Иоанна 12,24: "Истинно, истинно говорю вам: если пшеничное зерно, падши в землю, не умрет, то останется одно; а если умрет, то принесет много плода", которые являются эпиграфом к его роману «Братья Карамазовы». Писатель выразил в них мысль об обновлении жизни. Нужны страдания и даже гибель уходящего, чтобы смогло появиться новое. Он обратил внимание на неумолимую последовательность, даже жестокость естественно происходящей смены поколений. Нужно преодолеть уродливое и безобразное в сознании и поступках, чтобы произошло нравственное возрождение и приобщение к праведной жизни. Задание 1. Ответьте на вопросы. 1. Какие произведения Достоевского вы читали? 2. Какие из них вам особенно понравились и почему? 3. Что является, по вашему мнению, отличительной чертой его творчества? 4. «Достоевский – современный писатель» - докажите или опровергните этот тезис, аргументируя свой ответ. ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ Задание 2. Составьте план текста. ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ Задание 3. Перескажите текст по плану. Задание 4. Напишите текст «Самый противоречивый русский писатель», вставляя пропущенные орфограммы и знаки препинания. Самый противоречивый русский писатель Ф. М. Достоевский В лит..ратурном мире и по сей день идут споры о Федоре Михайловиче Достоевском. На западе многие доказывают: Достоевский открыл подполье души каждого человека он тайн..видец эг..истических и пр..ступных и в то (же) время каждому пр..сущих качеств. Одни говорят что он великий христианин. 28 Другие помнят что Достоевский сам был р..волюционером уча..твовал в заговоре петрашевцев был приговорен к казн.. . В белом халате и в колпаке смертника в жесткий мороз стоял он на Семеновском плацу слушая пр..говор ждал рас..трела и как писал об этом через несколько д..сятилетий на эш..фоте сч..тал себя правым и (н..) в чем не раскаивался. Достоевский всегда видел камен..ую стену стоящую поперек дороги людей и (не) обходимость новых основ для морали. Его Раскольников заблудился на путях отр..цания добра но отр..цая добро во имя добра спрашивал себя: почему не все счастливы? Он хотел золотого века. Достоевский очень сложно относился к миру в котором ему довелось жить и к собствен..ой своей бедности к обидам и удачам в которые он не верил и к суду грозного будущего. Он знал что этот мир надо пр..одолеть а как не знал. Он боялся тер..ор..стического акта но и помоч.. предотвратить его не хотел. До последнего часа Достоевский не верил в (не) обходимость тер..ора но он не верил и в правомерность существования старого мира. Имя Достоевского носится над миром. Вот почему в ун..верситетах на кафедрах одновр..мен..о два-три человека читают о Достоевском (по) разному раскрывая его. Зло осталось зап..чатлен..ым в сомнениях великого писателя а творчество его зап..ч..тлело трудность решения трудность борьбы и необходимость не только художествен..ого но и научного анал..за конфликтов истории. По Виктору Шкловскому Занятие 15-20 Ф. М. Достоевский «Кроткая» (фантастический рассказ) Задание 1. Прочитайте рассказ «Кроткая». (текст в книге От Пушкина до Чехова. Из русской прозы XIX в. М., 1978, С. 331 – 368). Послетекстовая работа «От автора». Глава первая I. Кто был я и кто была она. 1. Почему автор называет свой рассказ фантастическим, неправдоподобным? 2. От чьего имени ведется повествование? 3. Какая трагическая ситуация описана во вступлении «От автора»? 4. Почему закладчик обратил внимание на героиню рассказа? В какой ситуации это произошло? 5. Что говорит автор о ее внешности, характере (письменно)? ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________________ 6. Каким вы представляете прошлое этой девушки? 7. Какие мысли на ее счет появились у закладчика? 8. Прокомментируйте название главы. 9. Знаете ли вы значение следующих слов и словосочетаний: ипохондрик – человек мнительный, постоянно испытывающий болезненно-угнетенное состояние; закладывать вещи – отдать на время под ссуду денег, отсюда – закладчик; дескать – употребляется при передаче чужой речи; конфузиться – смущаться, стесняться; камей – украшение из резного камня; образ здесь икона; риза – металлическая накладка на иконе; киот –шкафчик для иконы; лампада – сосуд с фитилем и маслом, который зажигают перед иконой. 29 II. Брачное предложение 1. Что узнал закладчик о прошлом девушки? Почему именно её он выбирает себе в жены? Почему закладчик эту сцену характеризует словами: «Грязь, свинство, подлость»? 2. Расскажите, как он сделал ей предложение. 3. Какую цель преследовал закладчик, собираясь жениться на Кроткой: -влюбился, хотел жить с любимой женщиной; -хотел избавиться от одиночества, создав семью; -хотел ото мстить обществу, которое его отвергло, доказав, что может подняться с самого дна? 4. Сразу ли девушка дала ему ответ на его предложение? III. Благороднейший из людей, но сам же и не верю 1. Как вначале складывались отношения у молодоженов? 2. Как вы думаете, чего ждала от брака молодая женщина? Любила ли она своего мужа? 3.Чего хотел добиться закладчик от нее? Всегда ли был последователен в своих словах и поступках? Прокомментируйте его фразу: «хотел, чтобы она стала передо мной в мольбе за мои страдания». 4. Какова была ее реакция на его холодное обращение, строгость? Добился ли он своей цели? 5. Прокомментируйте название главы. 6. Прокомментируйте следующие фразы: «хорошая молодежь великодушна, порывиста, но мало терпимости», «я мастер молча говорить», «мы - разница», «я - загадка». 7. Может ли молчание быть выражением гордости, формой протеста, защиты, морального нажима, попыткой поработить? Чем молчание было для закладчика? Для Кроткой? IV. Все планы и планы 1. Опишите обстановку их квартиры. 2. Опишите их отношения в начале супружества. 3. Какова была реакция молодой жены на скаредность мужа, на его молчание? «Быть – значит общаться диалогически. Когда диалог кончается, всё кончается» (Бахтин) Согласны ли с этим высказыванием? Прокомментируйте его. 4. Как она выражала свой протест? О каких чертах её характера это говорит? 5. В чем состоял план закладчика, его система? V. Кроткая бунтует 1. В чем была причина их первой ссоры? 2. Изменился ли характер кроткой за это время? Каким он стал? 3. Что вы узнали о закладчике из этой главы? 4. Опишите сцену свидания. Какие чувства испытывал закладчик, слушая разговор жены с Ефимовичем? Какие черты он в ней открыл? 5. Как вы думаете, для чего молодая женщина пошла на это свидание? 6. Как закончилось это свидание? Глава вторая. Сон гордости 1. Прочитайте первый абзац. Какие автобиографические детали из жизни Достоевского вы в нем вы встретили? 2. Как всю жизнь относились к главному герою окружающие его люди и почему? 3. Расскажите о событии, которое перевернуло всю жизнь офицера, вынужденного стать закладчиком? Какой отпечаток на его характере это оставило? Можно ли считать его мазохистом? Докажите или опровергните, используя текст повести. 4. Как вел себя муж во время болезни жены? Что чувствовал? Простил ли он её бунт? 5. Почему после выздоровления закладчик не заговорил с женой? Какие у них установились отношения? 6. Как вы понимаете фразу «Я решил отложить наше будущее»? 7. Как для закладчика были связаны два события – выход из полка и случай с револьвером? 30 II. Пелена вдруг спала 1. Какие чувства прятал герой за своим молчанием, под маской гордости? Какие чувства в душе закладчика вызвало пение девушки? 2. Какова была первая реакция Кроткой на его слова? 3. Опишите сцену их объяснения от лица девушки. 4. Ожидаемое ли поведение было у героя? Была ли она готова к такому порыву и бурному проявлению долго скрываемой любви? 5. Как вы поняли фразу: «А я думала, что вы оставите меня так». 6. Объясните смысл названия главы. ІІІ Слишком понимаю 1. Как чувствовала, как вела себя кроткая после объяснения? 2. Расскажите об исповеди героя. 3. Что, по мнению закладчика, было «ошибкой», что послужило толчком к самоубийству? 4. Почему Кроткая чувствовала себя преступницей? IV Всего только пять минут опоздал 1. Как сам закладчик отвечает на свой вопрос: «Для чего умерла эта женщина?» 2. Как вы можете определить причину ее самоубийства: -это обвинение и наказание для закладчика; -уход от неразрешимых проблем; -осознание невозможности диалога и понимания; -форма бунта; -доказательство свободы выбора; -что-либо другое. Занятие 21-22 Письменная творческая работа на тему: «Для чего умерла эта женщина?» Анализ письменной работы. Психология больного человека в художественной литературе ХІХ века Занятие 23-24 Страницы биографии, философские и религиозные взгляды Л.Н.Толстого. Отражение их в литературных произведениях писателя. Задание 1. Напишите диктант «Лев Толстой. Взыскуя истины». ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– 31 ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– ––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––––– Задание 2. Познакомьтесь с личностью Л.Н.Толстого в журнале «Наша история. 100 великих имен». №18, 2010 Задание 3. Ответьте на вопросы после ознакомительного прочтения журнала. 1. Где прошли детские годы писателя, и кто занимался воспитанием мальчика Левиньки? Какая повесть Л.Н.Толстого стала автобиографичной? 2. Почему учеба в Казанском университете на историческом факультете не представляла для будущего писателя интереса? 3. Каким воззрениям Толстой отдавал предпочтение в годы учебы? 4. Ради чего молодой Лев Толстой оставляет университет и отправляется в имение Ясная Поляна? Чем закончились поиски своего назначения в жизни для писателя в этот период? 5. Где впервые Толстой реализовал свой писательский талант? Назовите первые литературные опыты Льва Николаевича, которые произвели впечатление на читателей и критиков? Подтвердите свои высказывания цитатами из предложенного текста. 6. Каким видели Толстого участники Севастопольской кампании? Ответьте на данный вопрос, используя их воспоминания. 7. Что увлекло Льва Николаевича по возвращении из армии? 8. Расскажите о женитьбе Л.Н. Толстого. 9. В чем причина духовного кризиса, который испытал писатель в конце 1860 – начале 1870 гг.? 10. Какой смысл ищет и находит Толстой, создавая свою «Исповедь»? Расскажите, какой общественный резонанс вызвала эта повесть. 11. Назовите произведения, появившиеся в период после выхода в свет «Исповеди». 12. Почему драматургическое произведение «Власть тьмы» было запрещено? Какое обстоятельство заставило царя Александра III изменить свое мнение об этой пьесе? 13. Расскажите об идеях толстовства. Какую роль в жизни Льва Николаевича сыграл В.Г.Чертков? 14. Что послужило причиной отлучения Л.Н.Толстого от церкви? 15. Когда наступил второй кризис писателя? Каким образом он попытался преодолеть его? 17. Где прошли последние дни Л.Н.Толстого? Задание 4. Прочитайте сказку «Карма» в пересказе Л.Н.Толстого (философско-литературная газета «Рериховская правда», №13, 2010, с.14) Задание 5. Ответьте на вопросы после прочтения сказки. 1. Какую истину провозгласил монах Нарада первый раз, когда ехал в колеснице Панду? Как вы ее понимаете? Понял ли ее ювелир? 2. Чему научил монах земледельца? 32 3. Каких объяснений ждал от монаха Панду? Удалось ли ему познать то, о чем раньше знал только Нарада? 4. Какой поучительный урок вынес для себя разбойник Магадута? 5. Что такое карма в понимании Толстого? 6. Что символизирует паутина, по которой взбирается Кандата? Продолжите рассуждение на эту тему. 7. «Чистота и нечистота принадлежат личности: никто не может очистить другого». Как вы понимаете эти слова? 8. Какие две основные христианские истины освещает эта сказка? Задание 6. Прочитайте очерк «Г.С.Сковорода» Л.Н.Толстого (философско-литературная газета «Рериховская правда», №13, 2010, с.18) Задание 7. Ответьте на вопросы. 1. Какой была жизнь Г.С.Сковороды до тех пор, пока ему не исполнилось 40 лет? Что поменялось в его мировоззрении в сорокалетнем возрасте? 2. Какой образ жизни вел Сковорода и почему? 3. Что удивляет вас и одновременно вызывает восхищение в этом человеке? 4. Какие простые христианские истины вынесли вы для себя при прочтении данного произведения Л.Н.Толстого? 5. Как вы думаете, близки ли идеи Г.С.Сковороды Льву Толстому? Обоснуйте свой ответ. Занятие 25 Задание 1. Прочитайте текст «Человек-эталон». Что говорится в нём о влиянии писателя на разных людей? Задание 2. Перепишите текст, вставляя орфограммы и знаки препинания. Человек-эталон (Л.Н. Толстой) Густой туман зл..язычия и во..торгов окутывал этого человека при его жизни... Вряд (ли) были люди (во) все не слышавшие о нем. Но даже если и были все равно их жизнь стала во многом иной с тех пор как на земле в..зникло это явление Лев Толстой. Потому что после его произв..дений люди стали иначе смотреть и на себя. Он писал не повести и романы которые можно читать а можно и не читать. Он перестра..вал мир но прежде всего он должен был перестроить самого себя. Когда в ноябрьские дни 1910 года он ум..рал в маленькой комнатке на станции.. Астапово весь мир вслушивался в его сбивчиво-затихающий хрип словно от жизни или смерти его завис..ла жизнь или смерть мил..ионов людей многие из которых даже не читали ни строки из написан..ого им. И ниточный пульс умиравшего старика отзывался во всем сердцебиении планеты. Со дня его смерт.. прожита вторая долгая жизнь. А он не ушел. Он остался в нашей жизни и сам со своими книгами и еще более в многократных отр..жениях его литературных детей и внуков и правнуков (сколько их этих пра-пра-пра!) в пересказах всех ма..штабов нач..ная от школьного учителя задающего «образ Болконского» и кончая всемирно известными артистами писателями уче..ыми р..ж..с.ерами. Горький писал Чехову: «Смотришь на него и ужасно приятно чу..ствовать себя тоже человеком сознавать что человек может быть Львом Толстым». Вслушайтесь в это великолепное «тоже» написан..ое человеком который сам по себе был эпохой. Но и для него Толстой был эт..лоном возможностей человеческих р..ализован..ых во всей полноте. По Александру Гориовскому ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ 33 ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ Занятие 26-28 Тонкий анализ особенностей психики больного человека в повести Л.Н.Толстого «Смерть Ивана Ильича». Образы врачей в повести. Деонтологический аспект. Задание 1. Прочитайте повесть Л.Н.Толстого «Смерть Ивана Ильича». Смерть Ивана Ильича (в сокращении) I В большом здании судебных учреждений во время перерыва заседания по делу Мельвинских члены и прокурор сошлись в кабинете Ивана Егоровича Шебек, и зашел разговор о знаменитом красовском деле. Федор Васильевич разгорячился, доказывая неподсудность, Иван Егорович стоял на своем, Петр же Иванович, не вступив сначала в спор, не принимал в нем участия и просматривал только что поданные «Ведомости». — Господа! — сказал он, — Иван Ильич-то умер. — Неужели? — Вот, читайте, — сказал он Федору Васильевичу, подавая ему свежий, пахучий еще номер. В черном ободке было напечатано: «Прасковья Федоровна Головина с душевным прискорбием извещает родных и знакомых о кончине возлюбленного супруга своего, члена Судебной палаты, Ивана Ильича Головина, последовавшей 4-го февраля сего 1882 года. Вынос тела в пятницу, в 1 час пополудни». Иван Ильич был сотоварищ собравшихся господ, и все любили его. Он болел уже несколько недель; говорили, что болезнь его неизлечима. Место оставалось за ним, но было соображение о том, что в случае его смерти Алексеев может быть назначен на его место, на место же Алексеева — или Винников, или Штабель. Так что, услыхав о смерти Ивана Ильича, первая мысль каждого из господ, собравшихся в кабинете, была о том, какое значение может иметь эта смерть на перемещения или повышения самих членов или их знакомых. 34 <…>Кроме вызванных этой смертью в каждом соображении о перемещениях и возможных изменениях по службе, могущих последовать от этой смерти, самый факт смерти близкого знакомого вызвал во всех, узнавших про нее, как всегда, чувство радости о том, что умер он, а не я. «Каково, умер; а я вот нет», — подумал или почувствовал каждый. Близкие же знакомые, так называемые друзья Ивана Ильича, при этом подумали невольно и о том, что теперь им надобно исполнить очень скучные обязанности приличия и поехать на панихиду и к вдове с визитом соболезнования. Ближе всех были Федор Васильевич и Петр Иванович. Петр Иванович был товарищем по училищу правоведения и считал себя обязанным Иваном Ильичом. Передав за обедом жене известие о смерти Ивана Ильича и соображения о возможности перевода шурина в их округ, Петр Иванович, не ложась отдыхать, надел фрак и поехал к Ивану Ильичу. У подъезда квартиры Ивана Ильича стояла карета и два извозчика. Внизу, в передней у вешалки прислонена была к стене глазетовая крышка гроба с кисточками и начищенным порошком галуном. Две дамы в черном снимали шубки. Одна, сестра Ивана Ильича, знакомая, другая — незнакомая дама. Товарищ Петра Ивановича, Шварц, сходил сверху и, с верхней ступени увидав, входившего, остановился и подмигнул ему, как бы говоря: «Глупо распорядился Иван Ильич: то ли дело мы с вами». Петр Иванович вошел, как всегда это бывает, с недоумением о том, что ему там надо будет делать. Одно он знал, что креститься в этих случаях никогда не мешает. Насчет того, что нужно ли при этом и кланяться, он не совсем был уверен и потому выбрал среднее: войдя в комнату, он стал креститься и немножко как будто кланяться. Насколько ему позволяли движения рук и головы, он вместе с тем оглядывал комнату. Два молодые человека, один гимназист, кажется, племянники, крестясь, выходили из комнаты. Старушка стояла неподвижно. И дама с странно поднятыми бровями что-то ей говорила шепотом. Дьячок в сюртуке, бодрый, решительный, читал что-то громко с выражением, исключающим всякое противоречие; буфетный мужик Герасим, пройдя перед Петром Ивановичем легкими шагами, что-то посыпал по полу. Увидав это, Петр Иванович тотчас же почувствовал легкий запах разлагающегося трупа. В последнее свое посещение Ивана Ильича Петр Иванович видел этого мужика в кабинете; он исполнял должность сиделки, и Иван Ильич особенно любил его. Петр Иванович все крестился и слегка кланялся по серединному направлению между гробом, дьячком и образами на столе в углу. Потом, когда это движение крещения рукою показалось ему уже слишком продолжительно, он приостановился и стал разглядывать мертвеца. <…>Прасковья Федоровна, невысокая, жирная женщина, несмотря на все старания устроить противное, все-таки расширявшаяся от плеч книзу, вся в черном, с покрытой кружевом головой и с такими же странно поднятыми бровями, как и та дама, стоявшая против гроба, вышла из своих покоев с другими дамами и, проводив их в дверь мертвеца, сказала: — Сейчас будет панихида; пройдите. Шварц, неопределенно поклонившись, остановился, очевидно, не принимая и не отклоняя этого предложения. Прасковья Федоровна, узнав Петра Ивановича, вздохнула, подошла к нему вплоть, взяла его за руку и сказала: — Я знаю, что вы были истинным другом Ивана Ильича… — и посмотрела на него, ожидая от него соответствующие этим словам действия. <…>Петр Иванович подал руку, и они направились во внутренние комнаты, мимо Шварца, который печально подмигнул Петру Ивановичу: «Вот те и винт! Уж не взыщите, другого партнера возьмем. Нешто впятером, когда отделаетесь», — сказал его игривый взгляд. Петр Иванович вздохнул еще глубже и печальнее, и Прасковья Федоровна благодарно пожала ему руку. Войдя в ее обитую розовым кретоном гостиную с пасмурной лампой, они сели у стола: 35 она на диван, а Петр Иванович на расстроившийся пружинами и неправильно подававшийся под его сиденьем низенький пуф. — Курите, пожалуйста, — сказала она великодушным и вместе убитым голосом и занялась с Соколовым вопросом о цене места. Петр Иванович, закуривая, слышал, что она очень обстоятельно расспросила о разных ценах земли и определила ту, которую следует взять. Кроме того, окончив о месте, она распорядилась и о певчих. Соколов ушел. — Я все сама делаю, — сказала она Петру Ивановичу, отодвигая к одной стороне альбомы, лежавшие на столе; и, заметив, что пепел угрожал столу, не мешкая подвинула Петру Ивановичу пепельницу и проговорила: — Я нахожу притворством уверять, что я не могу от горя заниматься практическими делами. Меня, напротив, если может что не утешить… а развлечь, то это — заботы о нем же. — Она опять достала платок, как бы собираясь плакать, и вдруг, как бы пересиливая себя, встряхнулась и стала говорить спокойно: — Однако у меня дело есть к вам. Петр Иванович поклонился, не давая расходиться пружинам пуфа, тотчас же зашевелившимся под ним. — В последние дни он ужасно страдал. — Очень страдал? — спросил Петр Иванович. — Ах, ужасно! Последние не минуты, а часы он не переставая кричал. Трое суток сряду он, не переводя голосу, кричал. Это было невыносимо. Я не могу понять, как я вынесла это; за тремя дверьми слышно было. Ах! что я вынесла! — И неужели он был в памяти? — спросил Петр Иванович. — Да, — прошептала она, — до последней минуты. Он простился с нами за четверть часа до смерти и еще просил увести Володю. Мысль о страдании человека, которого он знал так близко, сначала веселым мальчиком, школьником, потом взрослым партнером, несмотря на неприятное сознание притворства своего и этой женщины, вдруг ужаснула Петра Ивановича. Он увидал опять этот лоб, нажимавший на губу нос, и ему стало страшно за себя. <…> — Ах, Петр Иванович, как тяжело, как ужасно тяжело, как ужасно тяжело, — и она опять заплакала. Петр Иванович вздыхал, и ждал, когда она высморкается. Когда она высморкалась, он сказал: — Поверьте… — и опять она разговорилась и высказала то, что было, очевидно, ее главным делом к нему; дело это состояло в вопросах о том, как бы по случаю смерти мужа достать денег от казны. Она сделала вид, что спрашивает у Петра Ивановича совета о пенсионе: но он видел, что она уже знает до мельчайших подробностей и то, чего он не знал: все то, что можно вытянуть от казны по случаю этой смерти; но что ей хотелось узнать, нельзя ли как-нибудь вытянуть еще побольше денег. Петр Иванович постарался выдумать такое средство, но, подумав несколько и из приличия побранив наше правительство за его скаредность, сказал, что, кажется, больше нельзя. Тогда она вздохнула и, очевидно, стала придумывать средство избавиться от своего посетителя. Он понял это, затушил папироску, встал, пожал руку и пошел в переднюю. В столовой с часами Петр Иванович встретил священника и еще несколько знакомых, приехавших на панихиду, и увидал знакомую ему красивую барышню, дочь Ивана Ильича. Она была вся в черном. Талия ее, очень тонкая, казалась еще тоньше. Она имела мрачный, решительный, почти гневный вид. Она поклонилась Петру Ивановичу, как будто он был в чем-то виноват. За дочерью стоял с таким же обиженным видом знакомый Петру Ивановичу богатый молодой человек, судебный следователь, ее жених, как он слышал. Он уныло поклонился им и хотел пройти в комнату мертвеца, когда из-под лестницы показалась фигурка гимназистика-сына, ужасно похожего на Ивана Ильича. Это был маленький Иван Ильич, каким Петр Иванович помнил его в Правоведении. Глаза у него были и заплаканные и такие, какие бывают у нечистых 36 мальчиков в тринадцать — четырнадцать лет. Мальчик, увидав Петра Ивановича, стал сурово и стыдливо морщиться. Петр Иванович кивнул ему головой и вошел в комнату мертвеца. Началась панихида — свечи, стоны, ладан, слезы, всхлипыванья. Петр Иванович стоял нахмурившись, глядя на ноги перед собой. Он не взглянул ни разу на мертвеца и до конца не поддался расслабляющим влияниям и один из первых вышел. В передней никого не было. Герасим, буфетный мужик, выскочил из комнаты покойника, перешвырял своими сильными руками все шубы, чтобы найти шубу Петра Ивановича, и подал ее. — Что, брат Герасим? — сказал Петр Иванович, чтобы сказать что-нибудь. — Жалко? — Божья воля. Все там же будем, — сказал Герасим, оскаливая свои белые, сплошные мужицкие зубы, и, как человек в разгаре усиленной работы, живо отворил дверь, кликнул кучера, подсадил Петра Ивановича и прыгнул назад к крыльцу, как будто придумывая, что бы ему еще сделать. Петру Ивановичу особенно приятно было дохнуть чистым воздухом после запаха ладана, трупа и карболовой кислоты. — Куда прикажете? — спросил кучер. — Не поздно. Заеду еще к Федору Васильевичу. И Петр Иванович поехал. И действительно, застал их при конце первого роббера, так что ему удобно было вступить пятым. II Прошедшая история жизни Ивана Ильича была самая простая и обыкновенная и самая ужасная. Иван Ильич умер сорока пяти лет, членом Судебной палаты. Он был сын чиновника, сделавшего в Петербурге по разным министерствам и департаментам ту карьеру, которая доводит людей до того положения, в котором хотя и ясно оказывается, что исполнять какую-нибудь существенную должность они не годятся, они все-таки по своей долгой и прошедшей службе и своим чинам не могут быть выгнаны и потому получают выдуманные фиктивные места и нефиктивные тысячи, от шести до десяти, с которыми они и доживают до глубокой старости. Таков был тайный советник, ненужный член разных ненужных учреждений, Илья Ефимович Головин. У него было три сына, Иван Ильич был второй сын. Старший делал такую же карьеру, как и отец, только по другому министерству, и уж близко подходил к тому служебному возрасту, при котором получается эта инерция жалованья. Третий сын был неудачник. Он в разных местах везде напортил себе и теперь служил по железным дорогам: и его отец, и братья, и особенно их жены не только не любили встречаться с ним, но без крайней необходимости и не вспоминали о его существовании. Сестра была за бароном Грефом, таким же петербургским чиновником, как и его тесть. Иван Ильич был <…>не такой холодный и аккуратный, как старший, и не такой отчаянный, как меньшой. Он был середина между ними — умный, живой, приятный и приличный человек. Воспитывался он вместе с меньшим братом в Правоведении. Меньшой не кончил и был выгнан из пятого класса, Иван же Ильич хорошо кончил курс. В Правоведении уже он был тем, чем он был впоследствии всю свою жизнь: человеком способным, весело-добродушным и общительным, но строго исполняющим то, что он считал своим долгом; долгом же он своим считал все то, что считалось таковым наивысше поставленными людьми. Он не был заискивающим ни мальчиком, ни потом взрослым человеком, но у него с самых молодых лет было то, что он, как муха к свету, тянулся к наивысше поставленным в свете людям, усваивал себе их приемы, их взгляды на жизнь и с ними устанавливал дружеские отношения. Все увлечения детства и молодости прошли для него, не оставив больших следов; он отдавался и чувственности и тщеславию, и — под конец, в высших классах — либеральности, но все в известных пределах, которые верно указывало ему его чувство. <…> В провинции Иван Ильич сразу устроил себе такое же легкое и приятное положение, каково было его положение в Правоведении. Он служил, делал карьеру и вместе с тем приятно и прилично веселился; изредка он ездил по поручению начальства в уезды, держал себя с достоинством и с 37 высшими и с низшими и с точностью и неподкупной честностью, которой не мог не гордиться, исполнял возложенные на него поручения, преимущественно по делам раскольников. В служебных делах он был, несмотря на свою молодость и склонность к легкому веселью, чрезвычайно сдержан, официален и даже строг; но в общественных он был часто игрив и остроумен и всегда добродушен, приличен и bon enfant, как говорил про него его начальник и начальница, у которых он был домашним человеком. <…>Так прослужил Иван Ильич пять лет, и наступила перемена по службе. Явились новые судебные учреждения; нужны были новые люди. И Иван Ильич стал этим новым человеком. Ивану Ильичу предложено было место судебного следователя, и Иван Ильич принял его, несмотря на то, что место это было в другой губернии и ему надо было бросить установившиеся отношения и устанавливать новые. Ивана Ильича проводили друзья, сделали группу, поднесли ему серебряную папиросочницу, и он уехал на новое место. Судебным следователем Иван Ильич был таким же comme il faut'ным, приличным, умеющим отделять служебные обязанности от частной жизни и внушающим общее уважение, каким он был чиновником особых поручений. Сама же служба следователя представляла для Ивана Ильича гораздо более интереса и привлекательности, чем прежняя. В прежней службе приятно было свободной походкой в шармеровском вицмундире пройти мимо трепещущих и ожидающих приема просителей и должностных лиц, завидующих ему, прямо в кабинет начальника и сесть с ним за чай с папиросою; но людей, прямо зависящих от его произвола, было мало. Такие люди были только исправники и раскольники, когда его посылали с поручениями; и он любил учтиво, почти потоварищески обходиться с такими, зависящими от него, людьми, любил давать чувствовать, что вот он, могущий раздавить, дружески, просто обходится с ними. Таких людей тогда было мало. Теперь же, судебным следователем, Иван Ильич чувствовал, что все, все без исключения, самые важные самодовольные люди — все у него в руках и что ему стоит только написать известные слова на бумаге с заголовком, и этого важного, самодовольного человека приведут к нему в качестве обвиняемого или свидетеля, и он будет, если он не захочет посадить его, стоять перед ним и отвечать на его вопросы. Иван Ильич никогда не злоупотреблял этой своей властью, напротив, старался смягчать выражения ее; но сознание этой власти и возможность смягчать ее составляли для него главный интерес и привлекательность его новой службы <…>Перейдя в новый город на место судебного следователя, Иван Ильич сделал новые знакомства, связи, по-новому поставил себя и принял несколько иной тон. Он поставил себя, в некотором достойном отдалении от губернских властей, а избрал лучший круг из судейских и богатых дворян, живших в городе, и принял тон легкого недовольства правительством, умеренной либеральности и цивилизованной гражданственности. При этом, нисколько не изменив элегантности своего туалета, Иван Ильич в новой должности перестал пробривать подбородок и дал свободу бороде расти, где она хочет. Жизнь Ивана Ильича и в новом городе сложилась очень приятно: фрондирующее против губернатора общество было дружное и хорошее; жалованья было больше, и немалую приятность в жизни прибавил тогда вист, в который стал играть Иван Ильич, имевший способность играть в карты весело, быстро соображая и очень тонко, так что в общем он всегда был в выигрыше. После двух лет службы в новом городе Иван Ильич встретился с своей будущей женой. Прасковья Федоровна Михель была самая привлекательная, умная, блестящая девушка того кружка, в котором вращался Иван Ильич. В числе других забав и отдохновений от трудов следователя Иван Ильич установил игривые, легкие отношения с Прасковьей Федоровной. <…>И Иван Ильич женился. Самый процесс женитьбы и первое время брачной жизни, с супружескими ласками, новой мебелью, новой посудой, новым бельем, до беременности жены прошло очень хорошо, так что 38 Иван Ильич начинал уже думать, что женитьба не только не нарушит того характера жизни легкой, приятной, веселой и всегда приличной и одобряемой обществом, который Иван Ильич считал свойственным жизни вообще, но еще усугубит его. Но тут, с первых месяцев беременности жены, явилось что-то такое новое, неожиданное, неприятное, тяжелое и неприличное, чего нельзя было ожидать и от чего никак нельзя было отделаться. Жена без всяких поводов, как казалось Ивану Ильичу, de gaite de coeur, как он говорил себе, начала нарушать приятность и приличие жизни: она без всякой причины ревновала его, требовала от него ухаживанья за собой, придиралась ко всему и делала ему неприятные и грубые сцены. Он понял, что супружеская жизнь — по крайней мере, с его женою — не содействует всегда приятностям и приличию жизни, а, напротив, часто нарушает их, и что поэтому необходимо оградить себя от этих нарушений. И Иван Ильич стал отыскивать средства для этого. Служба было одно, что импонировало Прасковье Федоровне, и Иван Ильич посредством службы и вытекающих из нее обязанностей стал бороться с женой, выгораживая свой независимый мир. С рождением ребенка, попытками кормления и различными неудачами при этом, с болезнями действительными и воображаемыми ребенка и матери, в которых от Ивана Ильича требовалось участие, но в которых он ничего не мог понять, потребность для Ивана Ильича выгородить себе мир вне семьи стала еще более настоятельна. <…>Ивана Ильича ценили как хорошего служаку, и через три года сделали товарищем прокурора. Новые обязанности, важность их, возможность привлечь к суду и посадить всякого в острог, публичность речей; успех, который в этом деле имел Иван Ильич, — все это еще более привлекало его к службе. Пошли дети. Жена становилась все ворчливее и сердитее, но выработанные Иваном Ильичом отношения к домашней жизни делали его почти непроницаемым для ее ворчливости. После семи лет службы в одном городе Ивана Ильича перевели на место прокурора в другую губернию. Они переехали, денег было мало, и жене не понравилось то место, куда они переехали. Жалованье было хоть и больше прежнего, но жизнь была дороже; кроме того, умерло двое детей, и потому семейная жизнь стала еще неприятнее для Ивана Ильича. <…>Так прожил он еще семь лет. Старшей дочери было уже шестнадцать лет, еще один ребенок умер, и оставался мальчик-гимназист, предмет раздора. Иван Ильич хотел отдать его в Правоведение, а Прасковья Федоровна назло ему отдала в гимназию. Дочь училась дома и росла хорошо, мальчик тоже учился недурно. III Так шла жизнь Ивана Ильича в продолжение семнадцати лет со времени женитьбы. Он был уже старым прокурором, отказавшимся от некоторых перемещений, ожидая более желательного места, когда неожиданно случилось одно неприятное обстоятельство, совсем было нарушившее его спокойствие жизни. Иван Ильич ждал места председателя в университетском городе, но Гоппе забежал как-то вперед и получил это место. Иван Ильич раздражился, стал делать упреки и поссорился с ним и с ближайшим начальством; к нему стали холодны и в следующем назначении его опять обошли. Это было в 1880 году. <…>Летом этого года для облегчения средств он взял отпуск и поехал прожить с женой лето в деревне у брата Прасковьи Федоровны. В деревне, без службы Иван Ильич в первый раз почувствовал не только скуку, но тоску невыносимую, и решил, что так жить нельзя и необходимо принять какие-нибудь решительные меры. Проведя бессонную ночь, которую всю Иван Ильич проходил по террасе, он решил ехать в Петербург хлопотать и, чтобы наказать их, тех, которые не умели оценить его, перейти в другое министерство. На другой день, несмотря на все отговоры жены и шурина, он поехал в Петербург. 39 Он ехал за одним; выпросить место в пять тысяч жалованья. <…> И вот эта поездка Ивана Ильича увенчалась удивительным, неожиданным успехом. В Курске подсел в первый класс Ф. С. Ильин, знакомый, и сообщил свежую телеграмму, полученную курским губернатором, что в министерстве произойдет на днях переворот: на место Петра Ивановича назначают Ивана Семеновича. Предполагаемый переворот, кроме своего значения для России, имел особенное значение для Ивана Ильича тем, что он, выдвигая новое лицо, Петра Петровича и, очевидно, его друга Захара Ивановича, был в высшей степени благоприятен для Ивана Ильича. Захар Иванович был товарищ и друг Ивану Ильичу. В Москве известие подтвердилось. А приехав в Петербург, Иван Ильич нашел Захара Ивановича и получил обещание верного места в своем прежнем министерстве юстиции. Через неделю он телеграфировал жене: «Захар место Миллера при первом докладе получаю назначение». Иван Ильич благодаря этой перемене лиц неожиданно получил в своем прежнем министерстве такое назначение, в котором он стал на две степени выше своих товарищей: пять тысяч жалованья и подъемных три тысячи пятьсот. Вся досада на прежних врагов своих и на все министерство была забыта, и Иван Ильич был совсем счастлив. Иван Ильич вернулся в деревню веселый, довольный, каким он давно не был. Прасковья Федоровна тоже повеселела, и между ними заключилось перемирие. Иван Ильич приехал на короткое время. 10 сентября ему надо было принимать должность и, кроме того, нужно было время устроиться на новом месте, перевезти все из провинции. Иван Ильич уехал, и веселое расположение духа, произведенное удачей и согласием с женой, одно усиливающее другое, все время не оставляло его. Нашлась квартира прелестная, то самое, о чем мечтали муж с женой. <…>Раз он влез на лесенку, чтобы показать непонимающему обойщику, как он хочет драпировать, оступился и упал, но, как сильный и ловкий человек, удержался, только боком стукнулся об ручку рамы. Ушиб поболел, но скоро прошел — Иван Ильич чувствовал себя все это время особенно веселым и здоровым. Он писал: чувствую, что с меня соскочило лет пятнадцать. Он думал кончить в сентябре, но затянулось до половины октября. Зато было прелестно, — не только он говорил, но ему говорили все, кто видели. <…> Когда он встретил своих на станции железной дороги, привез их в свою освещенную готовую квартиру и лакей в белом галстуке отпер дверь в убранную цветами переднюю, а потом они вошли в гостиную, кабинет и ахали от удовольствия, — он был очень счастлив, водил их везде, впивал в себя их похвалы и сиял от удовольствия. В этот же вечер, когда за чаем Прасковья Федоровна спросила его, между прочим, как он упал, он засмеялся и в лицах представил, как он полетел и испугал обойщика. — Я недаром гимнаст. Другой бы убился, а я чуть ударился вот тут; когда тронешь — больно, но уже проходит; просто синяк. И они начали жить в новом помещении, в котором, как всегда, когда хорошенько обжились, недоставало только одной комнаты, и с новыми средствами, к которым, как всегда, только немножко — каких-нибудь пятьсот рублей — недоставало, и было очень хорошо. Особенно было хорошо первое время, когда еще не все было устроено и надо было еще устраивать: то купить, то заказать, то переставить, то наладить. Хоть и были некоторые несогласия между мужем и женой, но оба так были довольны и так много было дела, что все кончалось без больших ссор. Когда уже нечего было устраивать, стало немножко скучно и чего-то недоставать, но тут уже сделались знакомства, привычки, и жизнь наполнилась <…>. 40 IV Все были здоровы. Нельзя было назвать нездоровьем то, что Иван Ильич говорил иногда, что у него странный вкус во рту и что-то неловко в левой стороне живота. Но случилось, что неловкость эта стала увеличиваться и переходить не в боль еще, но в сознание тяжести постоянной в боку и в дурное расположение духа. Дурное расположение духа это, все усиливаясь и усиливаясь, стало портить установившуюся было в семействе Головиных приятность легкой и приличной жизни. Муж с женой стали чаще и чаще ссориться, и скоро отпала легкость и приятность, и с трудом удерживалось одно приличие. Сцены опять стали чаще. Опять остались одни островки, и тех мало, на которых муж с женою могли сходиться без взрыва. И Прасковья Федоровна теперь не без основания говорила, что у ее мужа тяжелый характер. С свойственной ей привычкой преувеличивать она говорила, что всегда и был такой ужасный характер, что надобно ее доброту, чтобы переносить это двадцать лет. Правда было то, что ссоры теперь начинались от него. Начинались его придирки всегда перед самым обедом и часто, именно когда он начинал есть, за супом. То он замечал, что что-нибудь из посуды испорчено, то кушанье не такое, то сын положил локоть на стол, то прическа дочери. И во всем он обвинял Прасковью Федоровну. Прасковья Федоровна сначала возражала и говорила ему неприятности, но он раза два во время начала обеда приходил в такое бешенство, что она поняла, что это болезненное состояние, которое вызывается в нем принятием пищи, и смирила себя; уже не возражала, а только торопила обедать. Смирение свое Прасковья Федоровна поставила себе в великую заслугу. Решив, что муж ее имеет ужасный характер и сделал несчастие ее жизни, она стала жалеть себя. И чем больше она жалела себя, тем больше ненавидела мужа. Она стала желать, чтоб он умер, но не могла этого желать, потому что тогда не было бы жалованья <…>После одной сцены, в которой Иван Ильич был особенно несправедлив и после которой он и при объяснении сказал, что он точно раздражителен, но что это от болезни, она сказала ему, что если он болен, то надо лечиться, и потребовала от него, чтобы он поехал к знаменитому врачу. Он поехал. Все было, как он ожидал; все было так, как всегда делается. И ожидание, и важность напускная, докторская, ему знакомая, та самая, которую он знал в себе в суде, и постукиванье, и выслушиванье, и вопросы, требующие определенные вперед и, очевидно, ненужные ответы, и значительный вид, который внушал, что вы, мол, только подвергнитесь нам, а мы все устроим, — у нас известно и несомненно, как все устроить, все одним манером для всякого человека, какого хотите. Все было точно так же, как в суде. Как он в суде делал вид над подсудимыми, так точно над ним знаменитый доктор делал тоже вид. Доктор говорил: то-то и то-то указывает, что у вас внутри то-то и то-то; но если это не подтвердится по исследованиям того-то и того-то, то у вас надо предположить то-то и то-то. Если же предположить то-то, тогда… и т. д. Для Ивана Ильича был важен только один вопрос: опасно ли его положение или нет? Но доктор игнорировал этот неуместный вопрос. С точки зрения доктора, вопрос этот был праздный и не подлежал обсуждению; существовало только взвешиванье вероятностей — блуждающей почки, хронического катара и болезней слепой кишки. Не было вопроса о жизни Ивана Ильича, а был спор между блуждающей почкой и слепой кишкой. И спор этот на глазах Ивана Ильича доктор блестящим образом разрешил в пользу слепой кишки, сделав оговорку о том, что исследование мочи может дать новые улики и что тогда дело будет пересмотрено. Все это было точь-в-точь то же, что делал тысячу раз сам Иван Ильич над подсудимыми таким блестящим манером. Так же блестяще сделал свое резюме доктор и торжествующе, весело даже, взглянув сверху очков на подсудимого. Из резюме доктора Иван Ильич вывел то заключение, что плохо, а что ему, доктору, да, пожалуй, и всем все равно, а ему плохо. И это заключение болезненно поразило Ивана Ильича, вызвав в нем чувство большой жалости к себе и большой злобы на этого равнодушного к такому важному вопросу доктора. Но он ничего не сказал, а встал, положил деньги на стол и, вздохнув, сказал: 41 — Мы, больные, вероятно, часто делаем вам неуместные вопросы, — сказал он. — Вообще, это опасная болезнь или нет?.. Доктор строго взглянул на него одним глазом через очки, как будто говоря: подсудимый, если вы не будете оставаться в пределах ставимых вам вопросов, я буду принужден сделать распоряжение об удалении вас из зала заседания. — Я уже сказал вам то, что считал нужным и удобным, — сказал доктор. — Дальнейшее покажет исследование. — И доктор поклонился. Иван Ильич вышел медленно, уныло сел в сани и поехал домой. Всю дорогу он не переставая перебирал все, что говорил доктор, стараясь все эти запутанные, неясные научные слова перевести на простой язык и прочесть в них ответ на вопрос: плохо — очень ли плохо мне, или еще ничего? И ему казалось, что смысл всего сказанного доктором был тот, что очень плохо. Все грустно показалось Ивану Ильичу на улицах. Извозчики были грустны, дома грустны, прохожие, лавки грустны. Боль же эта, глухая, ноющая боль, ни на секунду не перестающая, казалось, в связи с неясными речами доктора получала другое, более серьезное значение. Иван Ильич с новым тяжелым чувством теперь прислушивался к ней. Он приехал домой и стал рассказывать жене. Жена выслушала, но в середине рассказа его вошла дочь в шляпке: она собиралась с матерью ехать. Она с усилием присела послушать эту скуку, но долго не выдержала, и мать не дослушала. — Ну, я очень рада, — сказала жена, — так теперь ты, смотри ж, принимай аккуратно лекарство. Дай рецепт, я пошлю Герасима в аптеку. — И она пошла одеваться. Он не переводил дыханья, пока она была в комнате, и тяжело вздохнул, когда она вышла. — Ну что ж, — сказал он. — Может быть, и точно ничего еще. Он стал принимать лекарства, исполнять предписания доктора, которые изменились по случаю исследования мочи. Но тут как раз так случилось, что в этом исследовании и в том, что должно было последовать за ним, вышла какая-то путаница. До самого доктора нельзя было добраться, а выходило, что делалось не то, что говорил ему доктор. Или он забыл, или соврал, или скрывал от него что-нибудь. Но Иван Ильич все-таки точно стал исполнять предписания и в исполнении этом нашел утешение на первое время. Главным занятием Ивана Ильича со времени посещения доктора стало точное исполнение предписаний доктора относительно гигиены и принимания лекарств и прислушиванье к своей боли, ко всем своим отправлениям организма. Главными интересами Ивана Ильича стали людские болезни и людское здоровье. Когда при нем говорили о больных, об умерших, о выздоровевших, особенно о такой болезни, которая походила на его, он, стараясь скрыть свое волнение, прислушивался, расспрашивал и делал применение к своей болезни. Боль не уменьшалась; но Иван Ильич делал над собой усилия, чтобы заставлять себя думать, что ему лучше. И он мог обманывать себя, пока ничего не волновало его. Но как только случалась неприятность с женой, неудача в службе, дурные карты в винте, так сейчас он чувствовал всю силу своей болезни; бывало, он переносил эти неудачи, ожидая, что вот-вот исправлю плохое, поборю, дождусь успеха, большого шлема. Теперь же всякая неудача подкашивала его и ввергала в отчаяние. Он говорил себе: вот только что я стал поправляться и лекарство начинало уже действовать, и вот это проклятое несчастие или неприятность… И он злился на несчастье или на людей, делавших ему неприятности и убивающих его, и чувствовал, как эта злоба убивает его; но не мог воздержаться от нее. <…> Ухудшало его положение то, что он читал медицинские книги и советовался с докторами. Ухудшение шло так равномерно, что он мог себя обманывать, сравнивая один день с другим, — разницы было мало. Но когда он советовался с докторами, тогда ему казалось, что идет к худшему и очень быстро даже. И несмотря на это, он постоянно советовался с докторами. 42 В этот месяц он побывал у другой знаменитости: другая знаменитость сказала почти то же, что и первая, но иначе поставила вопросы. И совет с этой знаменитостью только усугубил сомнение и страх Ивана Ильича. Приятель его приятеля — доктор очень хороший — тот еще совсем иначе определил болезнь и, несмотря на то, что обещал выздоровление, своими вопросами и предположениями еще больше спутал Ивана Ильича и усилил его сомнение. Гомеопат — еще иначе определил болезнь и дал лекарство, и Иван Ильич, тайно от всех, принимал его с неделю. Но после недели не почувствовав облегчения и потеряв доверие и к прежним лечениям и к этому, пришел в еще большее уныние. Раз знакомая дама рассказывала про исцеление иконами. Иван Ильич застал себя на том, что он внимательно прислушивался и поверял действительность факта. Этот случай испугал его. «Неужели я так умственно ослабел? — сказал он себе. — Пустяки! Все вздор, не надо поддаваться мнительности, а, избрав одного врача, строго держаться его лечения. Так и буду делать. Теперь кончено. Не буду думать и до лета строго буду исполнять лечение. А там видно будет. Теперь конец этим колебаниям!..» Легко было сказать это, но невозможно исполнить. Боль в боку все томила, все как будто усиливалась, становилась постоянной, вкус во рту становился все страннее, ему казалось, что пахло чем-то отвратительным у него изо рта, и аппетит и силы все слабели. Нельзя было себя обманывать: что-то страшное, новое и такое значительное, чего значительнее никогда в жизни не было с Иваном Ильичом, совершалось в нем. И он один знал про это, все же окружающие не понимали или не хотели понимать и думали, что все на свете идет по-прежнему. Это-то более всего мучило Ивана Ильича. Домашние — главное жена и дочь, которые были в самом разгаре выездов, — он, видел, ничего не понимали, досадовали на то, что он такой невеселый и требовательный, как будто он был виноват в этом. Хотя они и старались скрывать это, он видел, что он им помеха, но что жена выработала себе известное отношение к его болезни и держалась его независимо от того, что он говорил и делал. Отношение это было такое: — Вы знаете, — говорила она знакомым, — Иван Ильич не может, как все добрые люди, строго исполнять предписанное лечение. Нынче он примет капли и кушает, что велено, и вовремя ляжет; завтра вдруг, если я просмотрю, забудет принять, скушает осетрины (а ему не велено), да и засидится за винтом до часа. — Ну, когда же? — скажет Иван Ильич с досадою. — Один раз у Петра Ивановича. — А вчера с Шебеком. — Все равно я не мог спать от боли… — Да там уже от чего бы то ни было, только так ты никогда не выздоровеешь и мучаешь нас. Внешнее, высказываемое другим и ему самому, отношение Прасковьи Федоровны было такое к болезни мужа, что в болезни этой виноват Иван Ильич и вся болезнь эта есть новая неприятность, которую он делает жене. Иван Ильич чувствовал, что это выходило у нее невольно, но от этого ему не легче было. <…>Иван Ильич остается один с сознанием того, что его жизнь отравлена для него и отравляет жизнь других и что отрава эта не ослабевает, а все больше и больше проникает все существо его. И с сознанием этим, да еще с болью физической, да еще с ужасом надо было ложиться в постель и часто не спать от боли большую часть ночи. А наутро надо было опять вставать, одеваться, ехать в суд, говорить, писать, а если и не ехать, дома быть с теми же двадцатью четырьмя часами в сутках, из которых каждый был мучением. И жить так на краю погибели надо было одному, без одного человека, который бы понял и пожалел его. V Так шло месяц и два. Перед Новым годом приехал в их город его шурин и остановился у них. Иван Ильич был в суде. Прасковья Федоровна ездила за покупками. Войдя к себе в кабинет, он застал там шурина, здорового сангвиника, самого раскладывающего чемодан. Он поднял голову на 43 шаги Ивана Ильича и поглядел на него секунду молча. Этот взгляд все открыл Ивану Ильичу. Шурин раскрыл рот, чтоб ахнуть, и удержался. Это движение подтвердило все. — Что, переменился? — Да… есть перемена. И сколько Иван Ильич ни наводил после шурина на разговор о его внешнем виде, шурин отмалчивался. Приехала Прасковья Федоровна, шурин пошел к ней. Иван Ильич запер дверь на ключ и стал смотреться в зеркало — прямо, потом сбоку. Взял свой портрет с женою и сличил портрет с тем, что он видел в зеркале. Перемена была огромная. Потом он оголил руки до локтя, посмотрел, опустил рукава, сел на оттоманку и стал чернее ночи. «Не надо, не надо», — сказал он себе, вскочил, подошел к столу, открыл дело, стал читать его, но не мог. Он отпер дверь, пошел в залу. Дверь в гостиную была затворена. Он подошел к ней на цыпочках и стал слушать. — Нет, ты преувеличиваешь, — говорила Прасковья Федоровна. — Как преувеличиваю? Тебе не видно — он мертвый человек, посмотри его глаза. Нет света. Да что у него? — Никто не знает. Николаев (это был другой доктор) сказал что-то, но я не знаю. Лещетицкий (это был знаменитый доктор) сказал напротив… Иван Ильич отошел, пошел к себе, лег и стал думать: «Почка, блуждающая почка». Он вспомнил все то, что ему говорили доктора, как она оторвалась и как блуждает. И он усилием воображения старался поймать эту почку и остановить, укрепить ее: так мало нужно, казалось ему. «Нет, поеду еще к Петру Ивановичу». (Это был тот приятель, у которого был приятель доктор.) Он позвонил, велел заложить лошадь и собрался ехать. — Куда ты, Jean? — спросила жена с особенно грустным и непривычно добрым выражением. Это непривычное доброе озлобило его. Он мрачно посмотрел на нее. — Мне надо к Петру Ивановичу. Он поехал к приятелю, у которого был приятель доктор. И с ним к доктору. Он застал его и долго беседовал с ним. Рассматривая анатомически и физиологически подробности о том, что, по мнению доктора, происходило в нем, он все понял. Была одна штучка, маленькая штучка в слепой кишке. Все это могло поправиться. Усилить энергию одного органа, ослабить деятельность другого, произойдет всасывание, и все поправится. <…>В его воображении происходило то желанное исправление слепой кишки. Всасывалось, выбрасывалось, восстановлялась правильная деятельность. «Да, это все так, — сказал он себе. — Только надо помогать природе». Он вспомнил о лекарствах, приподнялся, принял его, лег на спину, прислушиваясь к тому, как благотворно действует лекарство и как оно уничтожает боль. «Только равномерно принимать и избегать вредных влияний; я уже теперь чувствую несколько лучше, гораздо лучше». Он стал щупать бок, — на ощупь не больно. «Да, я не чувствую, право, уже гораздо лучше». Он потушил свечу и лег на бок… Слепая кишка исправляется, всасывается. Вдруг он почувствовал знакомую старую, глухую, ноющую боль, упорную, тихую, серьезную. Во рту та же знакомая гадость. Засосало сердце, помутилось в голове. «Боже мой, Боже мой! — проговорил он. — Опять, опять, и никогда не перестанет». И вдруг ему дело представилось совсем с другой стороны. «Слепая кишка? Почка, — сказал он себе. — Не в слепой кишке, не в почке дело, а в жизни и… смерти. Да, жизнь была и вот уходит, уходит, и я не могу удержать ее. Да. Зачем обманывать себя? Разве не очевидно всем, кроме меня, что я умираю, и вопрос только в числе недель, дней — сейчас, может быть. То свет был, а теперь мрак. То я здесь был, а теперь туда! Куда?» Его обдало холодом, дыхание остановилось. Он слышал только удары сердца. «Меня не будет, так что же будет? Ничего не будет. Так где же я буду, когда меня не будет? Неужели смерть? Нет, не хочу». Он вскочил, хотел зажечь свечку, пошарил дрожащими руками, 44 уронил свечу с подсвечником на пол и опять повалился назад, на подушку. «Зачем? Все равно, — говорил он себе, открытыми глазами глядя в темноту. — Смерть. Да, смерть. И они никто не знают, и не хотят знать, и не жалеют. Они играют. (Он слышал дальние, из-за двери, раскат голоса и ритурнели.) Им все равно, а они также умрут. Дурачье. Мне раньше, а им после; и им то же будет. А они радуются. Скоты!» Злоба душила его. И ему стало мучительно, невыносимо тяжело. Не может же быть, чтоб все всегда были обречены на этот ужасный страх. Он поднялся. «Что-нибудь не так; надо успокоиться, надо обдумать все сначала». И вот он начал обдумывать. «Да, начало болезни. Стукнулся боком, и все такой же я был, и нынче и завтра; немного ныло, потом больше, потом доктора, потом унылость, тоска, опять доктора; а я все шел ближе, ближе к пропасти. Сил меньше. Ближе, ближе. И вот я исчах, у меня света в глазах нет. И смерть, а я думаю о кишке. Думаю о том, чтобы починить кишку, а это смерть. Неужели смерть?» Опять на него нашел ужас, он запыхался, нагнулся, стал искать спичек, надавил локтем на тумбочку. Она мешала ему и делала больно, он разозлился на нее, надавил с досадой сильнее и повалил тумбочку. И в отчаянии задыхаясь, он повалился на спину, ожидая сейчас же смерти. Гости уезжали в это время. Прасковья Федоровна провожала их. Она услыхала падение и вошла. — Что ты? — Ничего. Уронил нечаянно. Она вышла, принесла свечу. Он лежал, тяжело и быстро-быстро дыша, как человек, который пробежал версту, остановившимися глазами глядя на нее. — Что ты, Jean? — Ничего. Уронил. — «Что же говорить. Она не поймет», — думал он. Она точно не поняла. Она подняла, зажгла ему свечу и поспешно ушла: ей надо было проводить гостью. Когда она вернулась, он так же лежал навзничь, глядя вверх. — Что тебе, или хуже? — Да. Она покачала головой, посидела. — Знаешь, Jean, я думаю, не пригласить ли Лещетицкого на дом. Это значит знаменитого доктора пригласить и не пожалеть денег. Он ядовито улыбнулся и сказал: «Нет». Она посидела, подошла и поцеловала его в лоб. Он ненавидел ее всеми силами души в то время, как она целовала его, и делал усилия, чтобы не оттолкнуть ее. — Прощай. Бог даст, заснешь. — Да. <…> VII Как это сделалось на третьем месяце болезни Ивана Ильича, нельзя было сказать, потому что это делалось шаг за шагом, незаметно, но сделалось то, что и жена, и дочь, и сын его, и прислуга, и знакомые, и доктора, и, главное, он сам — знали, что весь интерес в нем для других состоит только в том, скоро ли, наконец, он опростает место, освободит живых от стеснения, производимого его присутствием, и сам освободится от своих страданий. Он спал меньше и меньше; ему давали опиум и начали прыскать морфином. Но эта не облегчало его. Тупая тоска, которую он испытывал в полуусыпленном состоянии, сначала только облегчала его как что-то новое, но потом она стала так же или еще более мучительна, чем откровенная боль. Ему готовили особенные кушанья по предписанию врачей; но кушанья эти все были для него безвкуснее и безвкуснее, отвратительнее и отвратительнее. 45 Для испражнений его тоже были сделаны особые приспособления, и всякий раз это было мученье. Мученье от нечистоты, неприличия и запаха, от сознания того, что в этом должен участвовать другой человек. Но в этом самом неприятном деле и явилось утешение Ивану Ильичу. Приходил всегда выносить за ним буфетный мужик Герасим. Герасим был чистый, свежий, раздобревший на городских харчах молодой мужик. Всегда веселый, ясный. Сначала вид этого, всегда чисто, по-русски одетого человека, делавшего это противное дело, смущал Ивана Ильича. Один раз он, встав с судна и не в силах поднять панталоны, повалился на мягкое кресло и с ужасом смотрел на свои обнаженные, с резко обозначенными мускулами, бессильные ляжки. Вошел в толстых сапогах, распространяя вокруг себя приятный запах дегтя от сапог и свежести зимнего воздуха, легкой сильной поступью Герасим, в посконном чистом фартуке и чистой ситцевой рубахе, с засученными на голых, сильных, молодых руках рукавами, и, не глядя на Ивана Ильича, — очевидно, сдерживая, чтобы не оскорбить больного, радость жизни, сияющую на его лице, — подошел к судну. — Герасим, — слабо сказал Иван Ильич. Герасим вздрогнул, очевидно, испугавшись, не промахнулся ли он в чем, и быстрым движением повернул к больному свое свежее, доброе, простое, молодое лицо, только что начинавшее обрастать бородой. — Что изволите? — Тебе, я думаю, неприятно это. Ты извини меня. Я не могу. — Помилуйте-с. — И Герасим блеснул глазами и оскалил свои молодые белые зубы. — Отчего же не потрудиться? Ваше дело больное. И он ловкими, сильными руками сделал свое привычное дело и вышел, легко ступая. И через пять минут, так же легко ступая, вернулся. Иван Ильич все так же сидел в кресле. — Герасим, — сказал он, когда тот поставил чистое, обмытое судно, — пожалуйста, помоги мне, поди сюда. — Герасим подошел. — Подними меня. Мне тяжело одному, а Дмитрия я услал. Герасим подошел; сильными руками, так же, как он легко ступал, обнял, ловко, мягко поднял и подержал, другой рукой подтянул панталоны и хотел посадить. Но Иван Ильич попросил его свести его на диван. Герасим, без усилия и как будто не нажимая, свел его, почти неся, к дивану и посадил. — Спасибо. Как ты ловко, хорошо… все делаешь. Герасим опять улыбнулся и хотел уйти. Но Ивану Ильичу так хорошо было с ним, что не хотелось отпускать. — Вот что: подвинь мне, пожалуйста, стул этот. Нет, вот этот, под ноги. Мне легче, когда у меня ноги выше. Герасим принес стул, поставил не стукнув, враз опустил его ровно до полу и поднял ноги Ивана Ильича на стул; Ивану Ильичу показалось, что ему легче стало в то время, как Герасим высоко поднимал его ноги. — Мне лучше, когда ноги у меня выше, — сказал Иван Ильич. — Подложи мне вон ту подушку. Герасим сделал это. Опять поднял ноги и положил. Опять Ивану Ильичу стало лучше, пока Герасим держал его ноги. Когда он опустил их, ему показалось хуже. — Герасим, — сказал он ему, — ты теперь занят? — Никак нет-с, — сказал Герасим, выучившийся у городских людей говорить с господами. — Тебе что делать надо еще? — Да мне что ж делать? Все переделал, только дров наколоть на завтра. — Так подержи мне так ноги повыше, можешь? 46 — Отчего же, можно. — Герасим поднял ноги выше, и Ивану Ильичу показалось, что в этом положении он совсем не чувствует боли. — А дрова-то как же? — Не извольте беспокоиться. Мы успеем. Иван Ильич велел Герасиму сесть и держать ноги и поговорил с ним. И — странное дело — ему казалось, что ему лучше, пока Герасим держал его ноги. С тех пор Иван Ильич стал иногда звать Герасима и заставлял его держать себе на плечах ноги и любил говорить с ним. Герасим делал это легко, охотно, просто и с добротой, которая умиляла Ивана Ильича. Здоровье, сила, бодрость жизни во всех других людях оскорбляла Ивана Ильича; только сила и бодрость жизни Герасима не огорчала, а успокаивала Ивана Ильича. Главное мучение Ивана Ильича была ложь, — та, всеми почему-то признанная ложь, что он только болен, а не умирает, и что ему надо только быть спокойным и лечиться, и тогда что-то выйдет очень хорошее. Он же знал, что, что бы ни делали, ничего не выйдет, кроме еще более мучительных страданий и смерти. И его мучила эта ложь, мучило то, что не хотели признаться в том, что все знали и он знал, а хотели лгать над ним по случаю ужасного его положения и хотели и заставляли его самого принимать участие в этой лжи. Ложь, ложь эта, совершаемая над ним накануне его смерти, ложь, долженствующая низвести этот страшный торжественный акт его смерти до уровня всех их визитов, гардин, осетрины к обеду… была ужасно мучительна для Ивана Ильича. <…>Страшный, ужасный акт его умирания, он видел, всеми окружающими его был низведен на степень случайной неприятности, отчасти неприличия (вроде того, как обходятся с человеком, который, войдя в гостиную, распространяет от себя дурной запах), тем самым «приличием», которому он служил всю свою жизнь; он видел, что никто не пожалеет его, потому что никто не хочет даже понимать его положения. Один только Герасим понимал это положение и жалел его. И потому Ивану Ильичу хорошо было только с Герасимом. Ему хорошо было, когда Герасим, иногда целые ночи напролет, держал его ноги и не хотел уходить спать, говоря: «Вы не извольте беспокоиться, Иван Ильич, высплюсь еще»; или когда он вдруг, переходя на «ты», прибавлял: «Кабы ты не больной, а то отчего же не послужить?» Один Герасим не лгал, по всему видно было, что он один понимал, в чем дело, и не считал нужным скрывать этого, и просто жалел исчахшего, слабого барина. Он даже раз прямо сказал, когда Иван Ильич отсылал его: — Все умирать будем. Отчего же не потрудиться? — сказал он, выражая этим то, что он не тяготится своим трудом именно потому, что несет его для умирающего человека и надеется, что и для него кто-нибудь в его время понесет тот же труд. <…> Отношения с Герасимом утешали его. Ивану Ильичу хочется плакать, хочется, чтоб его ласкали и плакали над ним, и вот приходит товарищ, член Шебек, и, вместо того чтобы плакать и ласкаться, Иван Ильич делает серьезное, строгое, глубокомысленное лицо и по инерции говорит свое мнение о значении кассационного решения и упорно настаивает на нем. Эта ложь вокруг него и в нем самом более всего отравляла последние дни жизни Ивана Ильича. VIII Было утро. Потому только было утро, что Герасим ушел и пришел Петр-лакей, потушил свечи, открыл одну гардину и стал потихоньку убирать. Утро ли, вечер ли был, пятница, воскресенье ли было — всё было всё равно, всё было одно и то же: ноющая, ни на мгновение не утихающая, мучительная боль; сознание безнадежно все уходящей, но все не ушедшей еще жизни; надвигающаяся все та же страшная ненавистная смерть, которая одна была действительность, и все та же ложь. Какие же тут дни, недели и часы дня? — Не прикажете ли чаю? «Ему нужен порядок, чтоб по утрам господа пили чай», — подумал он и сказал только: — Нет. — Не угодно ли перейти на диван? 47 «Ему нужно привести в порядок горницу, и я мешаю, я — нечистота, беспорядок», — подумал он и сказал только: — Нет, оставь меня. Лакей повозился еще. Иван Ильич протянул руку. Петр подошел услужливо. — Что прикажете? — Часы. Петр достал часы, лежавшие под рукой, и подал. — Половина девятого. Там не встали? — Никак нет-с. Василий Иванович (это был сын) ушли в гимназию, а Прасковья Федоровна приказали разбудить их, если вы спросите. Прикажете? — Нет, не надо. — «Не попробовать, ли чаю?» — подумал он. — Да, чаю… принеси. Петр пошел к выходу. Ивану Ильичу страшно стало оставаться одному. «Чем бы задержать его? Да, лекарство». — Петр, подай мне лекарство. — «Отчего же, может быть, еще поможет и лекарство». Он взял ложку, выпил. «Нет, не поможет. Все это вздор, обман, — решил он, как только почувствовал знакомый приторный и безнадежный вкус. — Нет, уж не могу верить. Но боль-то, боль-то зачем, хоть на минуту затихла бы». И он застонал. Петр вернулся. — Нет, иди. Принеси чаю. Петр ушел. Иван Ильич, оставшись один, застонал не столько от боли, как она ни была ужасна, сколько от тоски. «Все то же и то же, все эти бесконечные дни и ночи. Хоть бы скорее. Что скорее? Смерть, мрак. Нет, нет. Все лучше смерти!» Когда Петр вошел с чаем на подносе, Иван Ильич долго растерянно смотрел на него, не понимая, кто он и что он. Петр смутился от этого взгляда. И когда Петр смутился, Иван Ильич очнулся. — Да, — сказал он, — чай… хорошо, поставь. Только помоги мне умыться и рубашку чистую. И Иван Ильич стал умываться. Он с отдыхом умыл руки, лицо, вычистил зубы, стал причесываться и посмотрел в зеркало. Ему страшно стало: особенно страшно было то, как волосы плоско прижимались к бледному лбу. Когда переменяли ему рубашку, он знал, что ему будет еще страшнее, если он взглянет на свое тело, и не смотрел на себя. Но вот кончилось все. Он надел халат, укрылся пледом и сел в кресло к чаю. Одну минуту он почувствовал себя освеженным, но только что он стал пить чай, опять тот же вкус, та же боль. Он насильно допил и лег, вытянув ноги. Он лег и отпустил Петра. Все то же. То капля надежды блеснет, то взбушуется море отчаяния, и всё боль, всё боль, всё тоска и всё одно и то же. Одному ужасно тоскливо, хочется позвать кого-нибудь, но он вперед знает, что при других еще хуже. «Хоть бы опять морфин — забыться бы. Я скажу ему, доктору, чтоб он придумал что-нибудь еще. Это невозможно, невозможно так». Час, два проходит так. Но вот звонок в передней. Авось доктор. Точно, это доктор, свежий, бодрый, жирный, веселый, с тем выражением — что вот вы там чего-то напугались, а мы сейчас вам все устроим. Доктор знает, что это выражение здесь не годится, но он уже раз навсегда надел его и не может снять, как человек, с утра надевший фрак и едущий с визитами. Доктор бодро, утешающе потирает руки. — Я холоден. Мороз здоровый. Дайте обогреюсь, — говорит он с таким выражением, что как будто только надо немножко подождать, пока он обогреется, а когда обогреется, то уж все исправит. — Ну что, как? Иван Ильич чувствует, что доктору хочется сказать: «Как делишки?», но что и он чувствует, что так нельзя говорить, и говорит: «Как вы провели ночь?» Иван Ильич смотрит на доктора с выражением вопроса: «Неужели никогда не станет тебе стыдно врать?» Но доктор не хочет понимать вопрос. 48 И Иван Ильич говорит: — Все так же ужасно. Боль не проходит, не сдается. Хоть бы что-нибудь! — Да, вот вы, больные, всегда так. Ну-с, теперь, кажется, я согрелся, даже аккуратнейшая Прасковья Федоровна ничего бы не имела возразить против моей температуры. Ну-с, здравствуйте. — И доктор пожимает руку. И, откинув всю прежнюю игривость, доктор начинает с серьезным видом исследовать больного, пульс, температуру, и начинаются постукиванья, прослушиванья. Иван Ильич знает твердо и несомненно, что все это вздор и пустой обман, но когда доктор, став на коленки, вытягивается над ним, прислоняя ухо то выше, то ниже, и делает над ним с значительнейшим лицом разные гимнастические эволюции, Иван Ильич поддается этому, как он поддавался, бывало, речам адвокатов, тогда как он уж очень хорошо знал, что они всё врут и зачем врут. Доктор, стоя на коленках на диване, еще что-то выстукивал, когда зашумело в дверях шелковое платье Прасковьи Федоровны и послышался ее упрек Петру, что ей не доложили о приезде доктора. Она входит, целует мужа и тотчас же начинает доказывать, что она давно уж встала и только по недоразумению ее не было тут, когда приехал доктор. <…>Когда осмотр кончился, доктор посмотрел на часы, и тогда Прасковья Федоровна объявила Ивану Ильичу, что уж как он хочет, а она нынче пригласила знаменитого доктора, и они вместе с Михаилом Даниловичем (так звали обыкновенного доктора) осмотрят и обсудят. — Ты уж не противься, пожалуйста. Это я для себя делаю, — сказала она иронически, давая чувствовать, что она все делает для него и только этим не дает ему права отказать ей. Он молчал и морщился. Он чувствовал, что ложь эта, окружающая его, так путалась, что уж трудно было разобрать что-нибудь. Она все над ним делала только для себя и говорила ему, что она делает для себя то, что она точно делала для себя как такую невероятную вещь, что он должен был понимать это обратно. Действительно, в половине двенадцатого приехал знаменитый доктор. Опять пошли выслушиванья и значительные разговоры при нем и в другой комнате о почке, о слепой кишке и вопросы и ответы с таким значительным видом, что опять вместо реального, вопроса о жизни и смерти, который уже теперь один стоял перед ним, выступил вопрос о почке и слепой кишке, которые что-то делали не так, как следовало, и на которые за это вот-вот нападут Михаил Данилович и знаменитость и заставят их исправиться. Знаменитый доктор простился с серьезным, но не с безнадежным видом. И на робкий вопрос, который с поднятыми к нему блестящими страхом и надеждой глазами обратил Иван Ильич, есть ли возможность выздоровления, отвечал, что ручаться нельзя, но возможность есть. Взгляд надежды, с которым Иван Ильич проводил доктора, был так жалок, что, увидав его, Прасковья Федоровна даже заплакала, выходя из дверей кабинета, чтобы передать гонорар знаменитому доктору. Подъем духа, произведенный обнадеживанием доктора, продолжался недолго. Опять та же комната, те же картины, гардины, обои, склянки и то же свое болящее, страдающее тело. И Иван Ильич начал стонать; ему сделали вспрыскиванье, и он забылся. Когда он очнулся, стало смеркаться; ему принесли обедать. Он поел с усилием бульона; и опять то же, и опять наступающая ночь. После обеда, в семь часов, в комнату его вошла Прасковья Федоровна, одетая как на вечер, с толстыми, подтянутыми грудями и с следами пудры на лице. Она еще утром напоминала ему о поездке их в театр. Была приезжая Сарра Бернар, и у них была ложа, которую он настоял, чтоб они взяли. Теперь он забыл про это, и ее наряд оскорбил его. Но он скрыл свое оскорбление, когда 49 вспомнил, что он сам настаивал, чтоб они достали ложу и ехали, потому что это для детей воспитательное эстетическое наслаждение. Прасковья Федоровна вошла довольная собою, но как будто виноватая. Она присела, спросила о здоровье, как он видел, для того только, чтоб спросить, но не для того, чтобы узнать, зная, что и узнавать нечего, и начала говорить то, что ей нужно было: что она ни за что не поехала бы, но ложа взята, и едут Элен и дочь и Петрищев (судебный следователь, жених дочери), и что невозможно их пустить одних. А что ей так бы приятнее было посидеть с ним. Только бы он делал без нее по предписанию доктора. — Да, и Федор Петрович (жених) хотел войти. Можно? И Лиза. — Пускай войдут. Вошла дочь разодетая, с обнаженным молодым телом, тем телом, которое так заставляло страдать его. А она его выставляла. Сильная, здоровая, очевидно, влюбленная и негодующая на болезнь, страдания и смерть, мешающие ее счастью. Вошел и Федор Петрович во фраке, завитой а la Capoul, с длинной жилистой шеей, обложенной плотно белым воротничком, с огромной белой грудью и обтянутыми сильными ляжками в узких черных штанах, с одной натянутой белой перчаткой на руке и с клаком. За ним вполз незаметно и гимназистик в новеньком мундирчике, бедняжка, в перчатках и с ужасной синевой под глазами, значение которой знал Иван Ильич. Сын всегда жалок был ему. И страшен был его испуганный и соболезнующий взгляд. Кроме Герасима, Ивану Ильичу казалось, что один Вася понимал и жалел. Все сели, опять спросили о здоровье. Произошло молчание. Лиза спросила у матери о бинокле. Произошли пререкания между матерью и дочерью, кто куда его дел. Вышло неприятно. Федор Петрович спросил у Ивана Ильича, видел ли он Сарру Бернар. Иван Ильич не понял сначала того, что у него спрашивали, а потом сказал: — Нет; а вы уж видели? — Да, в «Adrienne Lecouvreur» Прасковья Федоровна сказала, что она особенно хороша в том-то. Дочь возразила. Начался разговор об изяществе и реальности ее игры, — тот самый разговор, который всегда бывает один и тот же. В середине разговора Федор Петрович взглянул на Ивана Ильича и замолк. Другие взглянули и замолкли. Иван Ильич смотрел блестящими глазами пред собою, очевидно, негодуя на них. Надо было поправить это, но поправить никак нельзя было. Надо было как-нибудь прервать это молчание. Никто не решался, и всем становилось страшно, что вдруг нарушится как-нибудь приличная ложь, и ясно будет всем то, что есть. Лиза первая решилась. Она прервала молчанье. Она хотела скрыть то, что все испытывали, но проговорилась. — Однако, если ехать, то пора, — сказала она, взглянув на свои часы, подарок отца, и чуть заметно, значительно о чем-то, им одним известном, улыбнулась молодому человеку и встала, зашумев платьем. Все встали, простились и уехали. Когда они вышли, Ивану Ильичу показалось, что ему легче: лжи не было, — она ушла с ними, но боль осталась. Все та же боль, все тот же страх делали то, что ничто не тяжело, ничто не легче. Все хуже. Опять пошли минута за минутой, час за часом, все то же, и все нет конца, и все страшнее неизбежный конец. — Да, пошлите Герасима, — ответил он на вопрос Петра. IX Поздно ночью вернулась жена. Она вошла на цыпочках, но он услыхал ее: открыл глаза и поспешно закрыл опять. Она хотела услать Герасима и сама сидеть с ним. Он открыл глаза и сказал: 50 — Нет. Иди. — Ты очень страдаешь? — Все равно. — Прими опиума. Он согласился и выпил. Она ушла. Часов до трех он был в мучительном забытьи. Ему казалось, что его с болью суют куда-то в узкий черный мешок и глубокий, и все дальше просовывают, и не могут просунуть. И это ужасное для него дело совершается с страданием. И он и боится, и хочет провалиться туда, и борется, и помогает. И вот вдруг он оборвался и упал, и очнулся. Все тот же Герасим сидит в ногах на постели, дремлет спокойно, терпеливо. А он лежит, подняв ему на плечи исхудалые ноги в чулках; свеча та же с абажуром, и та же непрекращающаяся боль. — Уйди, Герасим, — прошептал он. — Ничего, посижу-с. — Нет. Уйди. Он снял ноги, лег боком на руку, и ему стало жалко себя. Он подождал только того, чтоб Герасим вышел в соседнюю комнату, и не стал больше удерживаться и заплакал, как дитя. Он плакал о беспомощности своей, о своем ужасном одиночестве, о жестокости людей, о жестокости Бога, об отсутствии Бога. «Зачем ты все это сделал? Зачем привел меня сюда? За что, за что так ужасно мучаешь меня?..» Он и не ждал ответа и плакал о том, что нет и не может быть ответа. Боль поднялась опять, но он не шевелился, не звал. Он говорил себе: «Ну еще, ну бей! Но за что? Что я сделал тебе, за что?» <…> «Может быть, я жил не так, как должно?» — приходило ему вдруг в голову. «Но как же не так, когда я делал все как следует?» <…>Но сколько он ни думал, он не нашел ответа. И когда ему приходила, как она приходила ему часто, мысль о том, что всё это происходит оттого, что он жил не так, он тотчас вспоминал всю правильность своей жизни и отгонял эту странную мысль. X Прошло еще две недели. Иван Ильич уже не вставал с дивана. Он не хотел лежать в постели и лежал на диване. <…>С самого начала болезни, с того времени, как Иван Ильич в первый раз поехал к доктору, его жизнь разделилась на два противоположные настроения, сменившие одно другое: то было отчаяние и ожидание непонятной и ужасной смерти, то была надежда и исполненное интереса наблюдение за деятельностью своего тела. То перед глазами была одна почка или кишка, которая на время отклонилась от исполнения своих обязанностей, то была одна непонятная ужасная смерть, от которой ничем нельзя избавиться. Эти два настроения с самого начала болезни сменяли друг друга; но чем дальше шла болезнь, тем сомнительнее и фантастичнее становились соображения о почке и тем реальнее сознание наступающей смерти. В последнее время того одиночества, в котором он находился, лежа лицом к спинке дивана, того одиночества среди многолюдного города и своих многочисленных знакомых и семьи, — одиночества, полнее которого не могло быть нигде: ни на дне моря, ни в земле, — последнее время этого страшного одиночества Иван Ильич жил только воображением в прошедшем. Одна за другой ему представлялись картины его прошедшего. Начиналось всегда с ближайшего по времени и сводилось к самому отдаленному, к детству, и на нем останавливалось. Вспоминал ли Иван Ильич о вареном черносливе, который ему предлагали есть нынче, он вспоминал о сыром сморщенном французском черносливе в детстве, об особенном вкусе его и обилии слюны, когда дело доходило до косточки, и рядом с этим воспоминанием вкуса возникал целый ряд воспоминаний того времени: няня, брат, игрушки. 51 <…>И опять тут же, вместе с этим ходом воспоминания, у него в душе шел другой ход воспоминаний — о том, как усиливалась и росла его болезнь. То же, что дальше назад, то больше было жизни. Больше было и добра в жизни, и больше было и самой жизни. И то и другое сливалось вместе. «Как мучения все идут хуже и хуже, так и вся жизнь шла все хуже и хуже», — думал он. Одна точка светлая там, позади, в начале жизни, а потом все чернее и чернее и все быстрее и быстрее. «Обратно пропорционально квадратам расстояний от смерти», — подумал Иван Ильич. И этот образ камня, летящего вниз с увеличивающейся быстротой, запал ему в душу XI <…>Так прошло две недели. В эти недели случилось желанное для Ивана Ильича и его жены событие: Петрищев сделал формальное предложение. Это случилось вечером. На другой день Прасковья Федоровна вошла к мужу, обдумывая, как объявить ему о предложении Федора Петровича, но в эту самую ночь с Иваном Ильичом свершилась новая перемена к худшему. Прасковья Федоровна застала его на том же диване, но в новом положении. Он лежал навзничь, стонал и смотрел перед собою остановившимся взглядом. Она стала говорить о лекарствах. Он перевел свой взгляд на нее. Она не договорила того, что начала: такая злоба, именно к ней, выражалась в этом взгляде. — Ради Христа, дай мне умереть спокойно, — сказал он. Она хотела уходить, но в это время вошла дочь и подошла поздороваться. Он так же посмотрел на дочь, как и на жену и на ее вопросы о здоровье сухо сказал ей, что он скоро освободит их всех от себя. Обе замолчали, посидели и вышли. — В чем же мы виноваты? — сказала Лиза матери. — Точно мы это сделали! Мне жалко папа, но за что же нас мучать? В обычное время приехал доктор. Иван Ильич отвечал ему: «да, нет», не спуская с, него озлобленного взгляда, и под конец сказал: — Ведь вы знаете, что ничего не поможет, так оставьте. — Облегчить страдания можем, — сказал доктор. — И того не можете; оставьте. Доктор вышел в гостиную и сообщил Прасковье Федоровне, что очень плохо и что одно средство — опиум, чтобы облегчить страдания, которые должны быть ужасны. Доктор говорил, что страдания его физические ужасны, и это была правда; но ужаснее его физических страданий были его нравственные страдания, и в этом было главное его мучение. Нравственные страдания его состояли в том, что в эту ночь, глядя на сонное, добродушное скуластое лицо Герасима, ему вдруг пришло в голову: а что, как и в самом деле вся моя жизнь, сознательная жизнь, была «не то». Ему пришло в голову, что то, что ему представлялось прежде совершенной невозможностью, то, что он прожил свою жизнь не так, как должно было, что это могло быть правда. Ему пришло в голову, что те его чуть заметные поползновения борьбы против того, что наивысше поставленными людьми считалось хорошим, поползновения чуть заметные, которые он тотчас же отгонял от себя, — что они-то и могли быть настоящие, а остальное всё могло быть не то. И его служба, и его устройства жизни, и его семья, и эти интересы общества и службы — всё это могло быть не то. Он попытался защитить пред собой все это. И вдруг почувствовал всю слабость того, что он защищает. И защищать нечего было. «А если это так, — сказал он себе, — и я ухожу из жизни с сознанием того, что погубил все, что мне дано было, и поправить нельзя, тогда что ж?» Он лег навзничь и стал совсем по-новому перебирать всю свою жизнь. Когда он увидал утром лакея, потом жену, потом дочь, потом доктора, — каждое их движение, каждое их слово подтверждало для него ужасную истину, открывшуюся ему ночью. Он в них видел себя, все то, чем он жил, и ясно видел, что все это было не то, все это был ужасный огромный обман, закрывающий и жизнь и смерть. Это сознание 52 увеличило, удесятерило его физические страдания. Он стонал и метался и обдергивал на себе одежду. Ему казалось, что она душила и давила его. И за это он ненавидел их. Ему дали большую дозу опиума, он забылся; но в обед началось опять то же. Он гнал всех от себя и метался с места на место. Жена пришла к нему и сказала: — Jean, голубчик, сделай это для меня (для меня?). Это не может повредить, но часто помогает. Что же, это ничего. И здоровые часто… Он открыл широко глаза. — Что? Причаститься? Зачем? Не надо! А впрочем… Она заплакала. — Да, мой друг? Я позову нашего, он такой милый. — Прекрасно, очень хорошо, — проговорил он. Когда пришел священник и исповедовал его, он смягчился, почувствовал как будто облегчение от своих сомнений и вследствие этого от страданий, и на него нашла минута надежды. Он опять стал думать о слепой кишке и возможности исправления ее. Он причастился со слезами на глазах. Когда его уложили после причастия, ему стало на минуту легко, и опять явилась надежда на жизнь. Он стал думать об операции, которую предлагали ему. «Жить, жить хочу», — говорил он себе. Жена пришла поздравить; она сказала обычные слова и прибавила: — Не правда ли, тебе лучше? Он, не глядя на нее, проговорил: да. <…> XII С этой минуты начался тот три дня не перестававший крик, который так был ужасен, что нельзя было за двумя дверями без ужаса слышать его. В ту минуту, как он ответил жене, он понял, что он пропал, что возврата нет, что пришел конец, совсем конец, а сомнение так и не разрешено, так и остается сомнением. — У! У-у! У! — кричал он на разные интонации. Он начал кричать: «Не хочу!» — и так продолжал кричать на букву «у». Все три дня, в продолжение которых для него не было времени, он барахтался в том черном мешке, в который просовывала его невидимая непреодолимая сила. Он бился, как бьется в руках палача приговоренный к смерти, зная, что он не может спастись; и с каждой минутой он чувствовал, что, несмотря на все усилия борьбы, он ближе и ближе становился к тому, что ужасало его. Он чувствовал, что мученье его и в том, что он всовывается в эту черную дыру, и еще больше в том, что он не может пролезть в нее. Пролезть же ему мешает признанье того, что жизнь его была хорошая. Это-то оправдание своей жизни цепляло и не пускало его вперед и больше всего мучило его. Вдруг какая-то сила толкнула его в грудь, в бок, еще сильнее сдавила ему дыхание, он провалился в дыру, и там, в конце дыры, засветилось что-то. С ним сделалось то, что бывало с ним в вагоне железной дороги, когда думаешь, что едешь вперед, а едешь назад, и вдруг узнаешь настоящее направление. — Да, все было не то, — сказал он себе, — но это ничего. Можно, можно сделать «то». Что ж «то»? — спросил он себя и вдруг затих. Это было в конце третьего дня, за час до его смерти. В это самое время гимназистик тихонько прокрался к отцу и подошел к его постели. Умирающий все кричал отчаянно и кидал руками. Рука его попала на голову гимназистика. Гимназистик схватил ее, прижал к губам и заплакал. В это самое время Иван Ильич провалился, увидал свет, и ему открылось, что жизнь его была не то, что надо, но что это можно еще поправить. Он спросил себя: что же «то», и затих, прислушиваясь. Тут он почувствовал, что руку его целует кто-то. Он открыл глаза и взглянул на сына. Ему стало жалко его. Жена подошла к нему. Он взглянул на нее. Она с открытым ртом и с 53 неотертыми слезами на носу и щеке, с отчаянным выражением смотрела на него. Ему жалко стало ее. «Да, я мучаю их, — подумал он. — Им жалко, но им лучше будет, когда я умру». Он хотел сказать это, но не в силах был выговорить. «Впрочем, зачем же говорить, надо сделать», — подумал он. Он указал жене взглядом на сына и сказал: — Уведи… жалко… и тебя… — Он хотел сказать еще «прости», но сказал «пропусти», и, не в силах уже будучи поправиться, махнул рукою, зная, что поймет тот, кому надо. И вдруг ему стало ясно, что то, что томило его и не выходило, что вдруг все выходит сразу, и с двух сторон, с десяти сторон, со всех сторон. Жалко их, надо сделать, чтобы им не больно было. Избавить их и самому избавиться от этих страданий. «Как хорошо и как просто, — подумал он. — А боль? — спросил он себя, — Ее куда? Ну-ка, где ты, боль?» Он стал прислушиваться. «Да, вот она. Ну что ж, пускай боль». «А смерть? Где она?» Он искал своего прежнего привычного страха смерти и не находил его. Где она? Какая смерть? Страха никакого не было, потому что и смерти не было. Вместо смерти был свет. — Так вот что! — вдруг вслух проговорил он. — Какая радость! Для него все это произошло в одно мгновение, и значение этого мгновения уже не изменялось. Для присутствующих же агония его продолжалась еще два часа. В груди его клокотало что-то; изможденное тело его вздрагивало. Потом реже и реже стало клокотанье и хрипенье. — Кончено! — сказал кто-то над ним. Он услыхал эти слова и повторил их в своей душе. «Кончена смерть, — сказал он себе. — Ее нет больше». Он втянул в себя воздух, остановился на половине вздоха, потянулся и умер. Послетекстовая работа В повести Л. .Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича» отразилась жизненная история Ивана Ильича Мечникова, брата великого учёного И.И. Мечникова с которым писатель был знаком. Задание 1. Ответьте на вопросы после чтения текста и выполните задания. 1. С чего начинается повесть? Как родные и близкие, знакомые, «сотоварищи» переживали смерть Ивана Ильича? Как старались выглядеть? О чём думали на самом деле? Как бы вы озаглавили І главу? 2. Что вы узнали о главном герое повести Иване Ильиче Головине, его положении в обществе, его характере, его семье? Что считал своим долгом? ______________________________________________________________________________________ ______________________________________________________________________________________ ______________________________________________________________________________________ ______________________________________________________________________________________ ______________________________________________________________________________________ 3. Опишите первые признаки недомогания Ивана Ильича, с чем он их связывал? 4. Как Иван Ильич и его жена пришли к выводу о том, что он болен? Как изменился его характер, как это повлияло на отношения в семье? 5. Расскажите о первом визите Ивана Ильича к доктору. Стало ли больному легче после общения с ним? Дайте свою оценку поведению врача. Какой предположительный диагноз поставил доктор? Прокомментируйте фразу: «Всё было точно также, как в суде». 6. Как описывает Толстой ухудшение состояния Ивана Ильича? С чем связывал Иван Ильич 54 ухудшение состояния? 7. Какое влияние на больного оказывало чтение медицинских книг и визиты к разным докторам? 8. Какое впечатление произвело на Ивана Ильича беседа с новым доктором? Почему больной ему поверил? Сравните этот визит с первым визитом к врачу, сделайте вывод о том, какая стратегия поведения врача правильна. 9. Что было для Ивана Ильича более мучительным, чем физическая боль? Чего ему больше всего хотелось? 10. Какие отношения были в семье Головиных до болезни Ивана Ильича? Как относились к нему родные во время болезни? Как относился к нему слуга Герасим и почему с ним Ивану Ильичу было легче? Какую роль играет в повести слово «прилично»? 11. В чём видел Иван Ильич истинную причину своих мучений и нравственных страданий? Какую страшную истину открыл он для себя? 11. В чём нашёл облегчение Иван Ильич в последние часы жизни? Что примирило его со смертью? Задание 2. Отражение каких философских и религиозных идей Л.Н. Толстого нашло в повести «Смерть Ивана Ильича»? Занятие 29 Задание 1. Письменная творческая работа на тему: «Жизнь и смерть Ивана Ильича» (по повести Л. Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича»). Задание 2. Письменная творческая работа на тему: «Психологическое состояние больного человека» (на материале рассказов А. П. Чехова, О. Генри, Л. Н. Толстого). Занятие 30 Задание 1. Перепишите текст, вставляя орфограммы и знаки препинания. Начало дружбы С той поры между мной и Дмитрием Нехлюдовым уст..новились довольно стран..ые но чрезвычайно пр..ятные отношения. При посторон...их он не обращал на меня (н..) какого вн..мания но как только случалось нам быть одним мы усаж..вались в уютный уголок и нач..нали рас..уждать забывая все и не зам..чая как летит время. Мы толковали и о будущей жизни и об искус..твах и о службе и о жени..ьбе и о воспитании.. детей и (н..) когда нам в голову не приходило что все то что мы говорили был ужаснейший вздор. Это не приходило нам в голову потому что вздор который мы гофорили был умный и милый вздор а в молодост.. еще цениш.. ум вериш.. в него. В молодости все силы души направлен..ы на будущее и будущее это пр..н..мает такие разнообразные живые и обворожительные формы под влиянием надежды основан..ой не на опытност.. прошедшего а на вообража..мой возможност.. счастья что одни понятные и разделен..ые мечты о будущем счастье составляют уже истин..ое счастье этого возраста. В метафизических рас..уждениях которые бывали одним из главных предметов наших разговоров я любил ту минуту когда мысли быстрее и быстрее следуют одна за другой и становясь все более и более отвлечен..ыми доходят наконец до такой степен.. туман..ости что не вид..ш.. возможност.. выр..зить их и полагая сказать то что думаешь говоришь совсем другое. Я любил эту минуту когда возносясь все выше в области мысли вдруг пост..гаеш.. всю необ..ятность ее и осознаеш.. невозможность идти далее. Л.Н. Толстой 55 Занятие 31-40 Задание 1. Прочитайте избранные главы «Легенды о Сан-Микеле». Аксель Мунте. Легенда о Сан-Микеле Предисловие Судьба «Легенды о Сан-Микеле» так же необычна, как и судьба ее автора, известного шведского врача Акселя Мунте. Книга увидела свет в 1929 году, когда ее автору было семьдесят два года. Он написал ее по-английски, а затем сам же перевел на родной язык (по его собственным словам, он затратил почти столько же времени на перевод, сколько у него ушло на создание оригинала). Книга заслужила всеобщее признание и за короткий срок была переведена на множество языков. Критики и рецензенты не скупились на похвалы. Об Акселе Мунте говорили как об одаренном писателе, мастере стиля, новом явлении в литературе. И лишь очень немногие знали, что «Легенда о Сан-Микеле» — далеко не первое произведение шведского врача, что он начал писать и печататься чуть ли не за полстолетия до выхода в свет этой книги... Аксель Мунте родился 31 октября 1857 года в провинциальном шведском городке Оскарсхамне (Дёдерхюлтсвике). Его отец Мартин Арнольд Фредрик был владельцем аптеки Семья Мунте казалась типичной шведской семьей среднего достатка. Детей было трое: Анна Арнольд и Аксель. Родители воспитывали их в духе практицизма, хотя и отдавали известную дат «культуре»: по вечерам отец читал вслух иллюстрированные журналы, а мать играла на пианино. Все дети аптекаря Мунте отличались незаурядной одаренностью. У них рано пробудила интерес к природе, к увлекательным путешествиям, а также к искусству, — уроки «практицизма: как-то не шли им на пользу. Аксель был тихим, мечтательным ребенком. Он мог часами бродить по лесу один прислушиваясь к пению птиц, разглядывая муравьиные тропы. Его манило к себе море, и вдвоем со своим старшим братом Арнольдом он выезжал на лодке в дальние прогулки. Он любил также играть у ручья: строил плотины и выкапывал миниатюрные пруды. У сестры Акселя — Анны был очень хороший голос. Она рано научилась петь и играть на пианино. Но ее страстному желанию поступить в Королевский театр не суждено было сбыться: мать заявила, что никогда не разрешит дочери стать актрисой. Анна начала заниматьс я живописью и впоследствии стала известной художницей. Арнольд окончил военно-морское училище и посвятил себя изучению истории. Широко известностью пользуется его исследование под названием «Морские герои Швеции». Аксель был, несомненно, самым одаренным из детей Фредрика Мунте, но в ранние год он не проявлял склонностей ни к медицине, ни к литературе. Больше всего его интересовал птицы и звери. В доме вечно жили белые мыши, морские свинки, кошки и собаки. В 1874 году Аксель Мунте поступил на медицинский факультет Упсальского университет Он блестяще учился и пользовался большой популярностью среди студентов. Его друзья рассказывают в своих письмах и воспоминаниях, что он был прекрасным товарищем, добрым отзывчивым, всегда готовым помочь и словом и делом. Через два года после поступления в университет Мунте серьезно заболел. Врачи констатировали легочное кровотечение и решили, что дни его сочтены. Единственной надеждой на спасение была поездка на юг, к морю. И вот в 1876 году, девятнадцатилетним юношей, Аксель Мунте попадает в Италию. Остров Капри производит на него совершенно ошеломляющее впечатление. Отныне он днем и ночью мечтает о том, чтобы поселиться на Капри. Случай сводит его с профессором М.-А. Курти, известным французским гинекологом. Заинтересовавшись способным студентом, профессор выражает готовность руководить его занятиями, и Мунте поступает в университет в городе Монпелье. Мягкий, ровный климат благодатно сказывается на его здоровье, и за два года он восстанавливает свои силы. 56 Следующий этап — Париж, куда он приезжает, чтобы завершить свое образование. На медицинском факультете Парижского университета в те годы блистала великолепная плеяда виднейших ученых. Деканом его с 1875 года был Вюлышан — профессор экспериментальной патологии. Жаку и Пэтер ведали кафедрой медицинской патологии, Пажо преподавал акушерство, Айем — терапию, а Робен — гистологию. Занятия в хирургической клинике вели Рите и Гослен. Аксель Мунте поселился в Латинском квартале. Студенческая жизнь была нелегкой. Денег всегда не хватало, и юноше приходилось подрабатывать, давая уроки иностранных языков. Проходя практику в женской больнице Сальпетриер, он познакомился с профессором Шарко — блестящим ученым и педагогом, к которому на всю жизнь сохранил глубокое уважение. Фредрик Мунте умер, когда его сын был еще в Монпелье. А весной 1880 года умирает мать Акселя. Смерть ее была для него тяжким ударом. Несмотря на частые ссоры и разногласия между ними — Аурора Мунте была глубоко религиозна и не отличалась терпимостью, — мать и сын очень любили друг друга. Вскоре Аксель Мунте защитил дипломную работу — «Профилактика и лечение послеродовых кровотечений». Он становится самым молодым врачом во Франции, а может быть, и во всей Европе. По мнению специалистов, его дипломная работа представляет большой научный интерес, но сам он относится к ней в высшей степени критически. В частном письме, посланном через несколько дней после защиты, он называет свой труд «слабым и недоработанным». Тем же летом Аксель знакомится с девятнадцатилетней Ультимой Хорнберг, дочерью аптекаря из провинциального шведского городка, приехавшей в Париж изучать искусство. Вскоре они решают пожениться и поздней осенью венчаются в стокгольмской церкви Св. Клары. Затем новобрачные отправляются на Капри и проводят там целый год. В это время на острове вспыхивает эпидемия брюшного тифа, и Аксель самоотверженно лечит больных. За добровольное участие в борьбе с эпидемией он получает свой первый орден от итальянского правительства. В марте 1881 года на острове Искья происходит страшнейшее землетрясение. И тут молодой врач, не щадя себя, оказывает помощь пострадавшим. Осенью 1881 года Аксель Мунте возвращается в Париж и открывает практику на авеню Вилье. В то время он поддерживал близкие дружеские отношения с известными шведскими художниками — Карлом Ларссоном, Нильсом Фурсбергом, Карлом Сконбергом и Эрнстом Юсефсоном, искавшими вдохновения в парижской атмосфере. Финский скульптур Вилле Валырен, который тоже жил в те годы в Париже, писал впоследствии в своих мемуарах: «Доктор Мунте был высокий, стройный, статный человек с усами и небольшой бородкой Он носил синие очки из-за слабого зрения. Природа наделила его необыкновенным обаянием. Где бы он ни появлялся, его благородное сердце, казалось, излучало волны человеческого тепла. Не удивительно поэтому, что у него было так много друзей. Он обладал мелодичным голосом, и когда он садился за пианино в столовой пансионата и пел своим красивым баритональным тенором шведские и итальянские народные песни, плакал не только женщины, но и мужчины. Он пел с таким чувством, что никто не мог оставаться равнодушным. Но его лучшей чертой была глубокая жалость ко всем несчастным обездоленным... Когда мы гуляли с ним по парижским улицам и навстречу нам попадался нищий лохмотьях — нередко с голодным ребенком, — Мунте тотчас же доставал свой кошелек и отдавал все его содержимое бедняку. Акселю Мунте — с его доброй душой — была также свойственна неподдельная нежность ко всем животным, которых он видел. Со своим большим верным псом Паком он всегда обращался как с лучшим другом». Занимаясь врачебной практикой в Париже, Аксель Мунте постепенно отходит от свое основной специальности и проявляет все больший и больший интерес к невропатологии. Огромное влияние на него в этом отношении оказал профессор Шарко. Мунте бегло говорил на нескольких европейских языках, и поэтому среди его пациентов было очень много богатых иностранцев. Популярность Мунте быстро растет. Он становится состоятельным человеком, но не забывает своих старых пациентов — бедняков, которых 57 продолжает лечить бесплатно. Свое истинное призвание он видит в служении эти м обездоленным людям, в том, чтобы по возможности облегчать их тяжкую участь. В 1883 году в Неаполе вспыхивает страшная эпидемия холеры. Ежедневно умирают сотни людей. Верный высокому долгу врача, Аксель Мунте отправляется в Неаполь, гд е самоотверженно лечит больных. Большинство жителей города к тому же испытывают жестокую материальную нужду. Чтобы раздобыть дополнительные средства и помочь несчастным людям Аксель Мунте пишет корреспонденции для шведской газеты «Стокгольме дагблад». Именно эти статьи и положили начало литературной деятельности Акселя Мунте. Но и тут он, словно подчеркивая, что не склонен всерьез считать себя литератором, подписывает сво и корреспонденции «Пак Мунте» — шутливым псевдонимом, который он взял в честь свое любимой собаки. Вскоре эти корреспонденции издаются отдельной книгой под названием «Из Неаполя путевые очерки Пака Мунте». В конце 1884 года Мунте вернулся к своей парижской практике. Теперь медицинский авторитет его стал непререкаем. Видные коллеги то и дело обращались к нему за совето м. Нередко ему приходилось выезжать за границу на консилиум, созываемый для какого-нибудь знатного больного. Богатые и высокопоставленные ипохондрики осаждали его на каждом шаг у. Но успех начинает утомлять молодого врача, его тяготит искусственная атмосфера большого города. К тому же его семейная жизнь не была счастливой — в 1888 году, через восемь лет после свадьбы, он расходится с женой. Аксель Мунте все больше и больше мечтает об идиллической жизни на Капри, его все сильнее манит к себе прекрасный остров. Наконец в мае 1889 года о приезжает туда, преисполненный радужных надежд. Теперь он осуществит свою давнишнюю мечту и построит волшебный замок. Шведский посол в Италии усиленно уговаривает своего друга Акселя Мунте открыть практику в Риме, соблазняя его перспективой больших доходов, которые позволят ему наконец осуществить свою мечту — поселиться на Капри. После долгих колебаний Мунте соглашается — с тем условием, что все летние месяцы он будет проводить на любимом острове. Переехав в Рим, он поселяется в доме номер 12 на площади Испании — в том самом доме, где жил Перси Биши Шелли и где в 1821 году умер английский поэт Джон Ките. Начинается новый период успеха. Слухи о необыкновенном шведском враче уже и прежде доходили до Италии, и теперь к нему толпами ринулись светские дамы, страдавшие неопределенными нервными расстройствами. Он становится врачом при английском посольстве, у него лечатся, чуть ли не все французы, живущие в Риме. В великосветских кругах Италии он пользуется безусловным доверием. Знаменитый профессор Крафт-Эбинг направляет к нему из Вены своих пациентов. Но Мунте попрежнему помнит о больных, ютящихся в трущобах. В самом бедном районе Рима он открывает для них бесплатную клинику. И все же далеко не все современники Акселя Мунте относились к нему с безграничным восхищением. Известный норвежский писатель Бьёрнстьерне Бьёрнсон, познакомившийся с ним в восьмидесятых годах в Париже, признавая благородство души Мунте, тем не менее упрекал его в суетности и тщеславии. Так, в августе 1888 года он писал своей дочери: «Ты говоришь, что я слишком строг к Акселю Мунто. Да, возможно. Добрее и благороднее души не бывает, к тому же у него большое и тонкое дарование... Но он так поглощен самолюбованием и поклонением окружающих, что уже не может обрести душевное спокойствие. Он так боится прослыть банальным, что редко рассказывает одно и то же двум разным людям. Он способен на подвиг во имя достижения своей цели, но, достигнув ее, как правило, полностью утрачивает к ней всякий интерес». Шесть лет спустя, в декабре 1894 года, Бьёрнсон писал дочери из Рима: «Внешне Мунте не изменился. Но теперь с ним совершенно невозможно разговаривать. То он небрежно упоминает, что недавно его вызывали к шведской королеве... То он сообщает, что сынок американского миллиардера приехал в Рим только для того, чтобы показаться Мунте... Он живет у испанской лестницы, в квартире, «где жил Шелли и где умер английский поэт Ките». Когда приходишь в гости к Мунте, то видишь томики стихов Китса и Шелли, раскрытые, 58 разумеется, совершенно случайно. Обе книги — в роскошных, элегантных переплетах. В прихожей стоит непомерно большая ваза с визитными карточками. Сверху лежит карточка Гладстона, можно подумать, что он был у Мунте только вчера». Нелестные отзывы! И все же во многом они справедливы. Недаром и сам Мунте с искренней болью пишет в «Легенде о Сан-Микеле»: «Я даже мог бы стать со временем неплохим врачом, продолжай я работать в больнице, останься я верным моим беднякам пациентам. Но я упустил свой шанс, превратившись в модного врача». В Риме Аксель Мунте прожил девять лет. Как и в Париже, он очень много времени и сил отдавал больным. Надо сказать, что он довольно скептически относился к традиционной медицине. Он редко прописывал лекарства, а в первую очередь стремился стимулировать естественные ресурсы организма больного. Глубокое знание людей, искреннее человеческое сочувствие, которое находили у него пациенты, в значительной мере способствовали его успеху. Он заражал больных своим оптимизмом и заставлял их самих активно бороться с болезнью. Он не считал себя гипнотизером в обычном смысле этого слова, но ему была присуща сила убеждения, по своим результатам граничившая с гипнозом. Каждую весну Мунте уезжал на Капри, где продолжал строить и любовно отделывать свой «волшебный замок». Волнующая история создания беломраморного чуда на высокой скале которое Мунте сотворил сам, по своему собственному замыслу и чертежу, с помощью одних лишь простых каприйских крестьян — его друзей, подробно рассказана им в «Легенде о Сан-Микеле». В 1902 году он окончательно оставляет практику в Риме я переселяется на Капри «Волшебный замок» Сан-Микеле становится местом паломничества многих богатых путешественников из разных стран. Их привлекает аромат легенды, окружающий «замок» и е владельца. На Капри Акселя Мунте посетила известная английская писательница и скульптор КлерШеридан. Он произвел на нее необыкновенно сильное впечатление, и впоследствии она писала об этой встрече: «Его суждения отнюдь не безупречны, но всегда звучат убедительно, оттого что порождены долгими и серьезными раздумьями. Его познания ошеломляют. Он прочитал языках оригинала чуть ли не все хорошие книги английских, шведских, немецких и итальянских писателей. Его вкус и дарования всеобъемлющи. Он музыкален, — можно часами слушать, как он играет на пианино». В 1907 году Аксель Мунте женился во второй раз — на Хильде Пеннингтон-Меллор, дочери богатого английского коммерсанта. Роман продолжался несколько лет, но отец Хильды долго не давал согласия на этот брак. Чтобы его уговорить, потребовалось вмешательство двух королев шведской и испанской, — и наконец, брак состоялся в Лондоне... С детства у Акселя Мунте были слабые глаза. С годами болезнь усиливалась, а в зрелс возрасте возникла угроза полной слепоты. В 1914 году Мунте отправляется на фронт как английский военный врач. Обо всем, что он увидел и пережил на войне, он написал книгу под названием «Красный крест и Железный крест в которой гневно обличал германский милитаризм. Это было последнее произведение, которое Аксель Мунте еще мог написать собственной рукой. Затем его зрение стало, резко ухудшаться, начале двадцатых годов он пишет своему брату Арнольду: «Теперь я с трудом прочитываю две-три строчки, а временами не способен даже на это. Скоро я совсем не смогу читать. Твое письмо, написанное крупными, четкими буквами, я прочитал; сегодня без особых мучений. У меня, возможно, есть надежда, но ослепнуть окончательно еще течение нескольких лет, если, конечно, мне повезет. Не исключено, однако, что я лишусь зрения на день. Правый глаз уже не видят. И ничего нельзя сделать...» Вскоре правый гл пришлось удалить. Но теперь все хуже и хуже видит левый глаз. Аксель Мунте принимает необходимые меры предосторожности, полностью избегает солнечного света, но все напрасно. Многие видные врачи предлагали Акселю Мунте свою помощь. Но он отказывался, не веря, что операция может принести какое-либо улучшение. Множество писем получает он читателей, выражающих ему свою любовь и сочувствие. 59 В сентябре 1931 года Аксель Мунте опубликовал на страницах «Свенска дагбладет» ответное письмо, в котором от всего сердца благодарил всех незнакомых доброжелателей наперебой предлагавших ему семейные средства и таинственные снадобья для лечения глазных болезней. «Я и не подозревал, — говорилось в письме, — что у книги о Сан-Микеле так много друзей в Швеции». Здесь уже говорилось о том, что «Легенда о Сан-Микеле» отнюдь не была первым произведением Акселя Мунте. Он вошел в литературу еще в конце минувшего века, хотя его ранние книги и не принесли ему известности. Было бы, однако, ошибкой считать, будто в свое время они остались незамеченными. Помимо уже упоминавшихся очерков: «Письма из Неаполя» и «Красный крест и Железный крест», Мунте написал также «Письма из скорбного города» (1887), «Воспоминания и причуды» (1898), «Письма и наброски» (1909). Уже самая первая книга Акселя Мунте — «Письма из Неаполя» — была благожелательно встречена прессой. Рецензенты отмечали острую наблюдательность ее автора, простоту его стиля за которой скрывался глубокий подтекст, его беспредельное сострадание к людям и животным его тонкую иронию, к которой примешивалась неизъяснимая горечь. Говоря о пронизывающем книгу «глубоком сочувствии к страдающим и несчастным», критик журнала «Финск Тидскрифт» (№ 20 за 1886 г.) писал: «Именно это чувство поднимает первую главу «Писем», рассказывающую о поездке автор; из Рима в Неаполь, до уровня шедевра. Она, несомненно, способствовала тому, что после опубликования очерков в «Стокгольме дагблад» из Швеции в Италию неоднократно посылались деньги. Шведы стремились прийти на помощь страдающему населению Неаполя». Ранний Мунте получил признание и за границей. Р. Киплинг, Бернард Шоу и Поль Бурже сходились во мнении, что человек с такой яркой писательской одаренностью должен оставить медицину и полностью посвятить себя литературе. Осенью 1934 года, находясь проездом в Швейцарии, Аксель Мунте обратился к профессору Фоглю, жившему в Цюрихе. Тот удалил катаракты, и зрение частично восстановилось. Теперь Аксель Мунте мог снова узнавать людей и даже разбирать крупный печатный шрифт. Но здоровье его становится хуже и хуже. Его все время преследует мысль о смерти. С 1943 года и до самой смерти он живет в королевском дворце в Стокгольме на правах личного гостя Густава Пятого. Пятого января 1948 года Аксель Мунте составил завещание. Сан-Микеле и все свое имущество на Капри он передал «шведскому государству — в интересах развития культурных связей между Швецией и Италией». В конце 1948 года он заболевает тяжелой формой пневмонии. Состояние становится угрожающим, и оба его сына — Питер и Малькольм — приезжают из Лондона в Стокгольм. Но Аксель Мунте выздоравливает — ему суждено прожить еще несколько месяцев. Послетекстовая работа Задание 2. Ответьте на вопросы. Предисловие 1. Что вы узнали из Предисловия об Акселе Мунте? Кто он был по профессии, из какой семьи происходил? (Письменно) _______________________________________________________________________________ _______________________________________________________________________________ ________________________________________________________________________ _______ _______________________________________________________________________________ _______________________________________________________________________________ 2. Прокомментируйте фразу: «Родители воспитывали их в духе «практицизма», хотя и отдавали известную дань культуре». Как воспитание отразилось на судьбе детей семьи Мунте? 3. Чем увлекался Аксель Мунте в детстве, и какие обстоятельства заставили его 60 заинтересоваться медициной? 4. Опишите круг его научных интересов (письменно). 5. О каких чертах характера этого человека можно говорить на материале Предисловия? 6. В чём Аксель Мунте видел своё истинное призвание? О чём он сожалел спустя годы? 7. Расскажите когда и при каких обстоятельствах Аксель Мунте начал заниматься литературной деятельностью? 8. Перечислите книги, написанные этим автором. 9. Как относился Аксель Мунте к традиционной медицине? Какие методы в лечении больных использовал, чтобы достичь наилучших результатов? 10. Предположите, к какому жанру можно отнести «Легенды о Сан-Микеле». Задание 3. Ответьте на вопросы и выполните задания. Глава I Юность 1. Вспомните содержание «Предисловия» и скажите, почему молодой А.Мунте оказался на острове Капри? 2. С кем познакомился Аксель Мунте на острове? Опишите этих людей. Какие основные черты национального характера итальянцев вы могли бы выделить? Какие ещё черты вы бы добавили? Чем вам понравились или не понравились эти люди? 3. Что вы узнали о Тиберии? Как относились простые люди, жители этих мест, к великому прошлому своей страны? 4. Почему у А.Мунте возникло горячее желание провести годы своей жизни здесь, на острове Капри, на месте бывшей виллы Тиберия? Кто в красном плаще явился юноше и предложил остаться здесь? Какую цену потребовал он за исполнение этой мечты? 5. Прочитайте по ролям этот диалог (от слов «Всё это будет твоим...» до слов «Он положил руку мне на плечо...») 6. Скажите, какой выбор сделали бы вы в подобной ситуации и почему? 7. Закончите фразу в одном из вариантов: «Я поддерживаю выбор юноши, потому что...» «Я не согласился бы на такое предложение, т.к. ...» (письменно) ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ 8. Какие итальянские слова или корни слов оказались в русском языке? Выпишите их в тетрадь. ________________________________________________________________________________ ________________________________________________________________________________ ________________________________________________________________________________ Глава II Латинский квартал. 1. Найдите в тексте главы и выпишите фразы, придающие повествованию особую эмоциональную окраску. 2. Опишите распорядок дня студента-медика А.Мунте (письменно). ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________________ 3. Чем занимался он летом, в каникулы? Чем он отличался от своих товарищей? 4. Анри Лурже, Мими – влюблённые герои оперы «Богема». Почему у А. Мунте не было «своей Мими»? Что останавливало его? 5. Найдите отрывок, в котором автор говорит о смерти. Как он относился к ней, какими словами называл, выпишите их в тетрадь. Кто чувствует приближение смерти раньше врача? ____________________________________________________________________________________ 61 ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ 6. Как поступал молодой доктор, когда смерть больного была долгой и мучительной? Разделяли ли его взгляды монахини, помогавшие в больницах и почему? Кто из них прав, по-вашему? 7. Священники и монахини в больницах – как вы относитесь к этому? Как относился к их миссии Аксель Мунте? 8. Расскажите, какое влияние на А. Мунте оказывала музыка? Где он её слушал? 9. Что ещё, кроме музыки, давало ему силы жить и учиться? 10. Глава III Авеню Вилье. 1. Расскажите, какие больные заполняли приёмную молодого доктора? 2. Как он относился к мнимым больным? Как общался с ними? Что было, как правило, причиной их болезней? 3. Какие болезни в то время были «модными», популярными? Из-за чего менялась мода на болезни? 1. Расскажите, для чего был приглашён молодой врач на обед в дом графини? Как прошёл этот приём? 2. Как думаете, почему доктор посоветовал подарить одинокой маркизе собачку? 3. Предположите, для чего он повёз графиню в район бедняков? Какое впечатление это на неё произвело? Обратите внимание на то, что сам автор оставляет эти эпизоды без комментариев. Как вы считаете, почему? Глава IV Модный врач. 1. В чём был секрет успеха молодого врача Акселя Мунте? В теоретических знаниях? практике? В удаче? В чём-либо ещё? 2. Что называет Аксель Мунте «магическим талисманом» врача? Какое влияние на врачебную деятельность это оказывает? Согласны ли вы с рассуждениями автора? 3. Опишите чувства молодого врача: доволен ли он своей работой? Если нет, то почему? 4. Какие отрицательные качества модного врача называет автор? (письменно) ______________________________________________________________________________________ ______________________________________________________________________________________ ______________________________________________________________________________________ Глава V Пациенты. 1. Кого имеет в виду автор, называя главу «Пациенты» (письменно). 2. Благодаря чему изменялось самочувствие пациентов А. Мунте? 3. Что говорит автор о способностях, психологии, характере собак, об особенностях работы «собачьего врача»? Согласны ли вы с рассуждениями автора? 4. Приходилось ли вам лечить собак, кошек? Какие уроки общения с собакой вам особенно запомнились, понравились, а какие нет? 5. Расскажите, что вы узнали о Пастере из этой главы. 6. Опишите поведение доктора в случае с художником-анималистом? О чём сожалел доктор? 7. Что пишет автор об особенностях психологии обезьян? Глава XVII Врачи. 1. Какой образ жизни вёл молодой модный врач Аксель Мунте? (письменно). ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ ____________________________________________________________________________________ 2. Прокомментируйте фразы А. Мунте: «Наша профессия не ремесло, а искусство…», «Врач должен быть мудрецом, которого все почитают и оберегают».В связи с чем они были сказаны? Согласны ли вы с ними? Какие ещё мысли из страстного монолога врача-писателя показались вам близкими? (Выпишите в тетрадь) 62 _________________________________________________________________________________ ___________________________________________________________________________ ______ _________________________________________________________________________________ _________________________________________________________________________________ _________________________________________________________________________________ _________________________________________________________________________________ 3. Что пишет А. Мунте о докторе Шарко. Какие положительные и отрицательные стороны его натуры отмечает? 4. Запишите, с кем из докторов автор сравнивает доктора Шарко. Чем запомнились вам они? 5. Как описывает Аксель Мунте природу, Альпы? С чем или с кем он сравнивает горы, которые ему пришлось покорить? 6. Какие качества характера А. Мунте раскрываются в этой главе? Глава XIX Гипноз. 2. Что вы узнали о взглядах А. Мунте на гипноз? Совпадают ли ваши знания и представления о гипнозе с изложенными в главе? 3. В каких случаях, при каких заболеваниях гипноз оказывал положительное влияние на лечение больных? (письменно) 4. Расскажите о гипнотических способностях А.Мунте. Напишите письменную творческую работу «Аксель Мунте – врач, писатель, человек». Занятие 41-42 «Самый верный путь к счастью – делать счастливыми других». Фридрих Иосиф Гааз Задание 1. Прочитайте текст. (Из книги Е.А.Вагнер, А.А.Росновский. О самовоспитании врача. Пермское книжное издательство, 1976 г., с. 38) В конце тридцатых годов прошлого века от полуэтапа, находившегося на одной из окраин Москвы, несколько раз в неделю отправлялись, звеня цепями, партии заключенных. Им предстоял долгий путь по знаменитой Владимирской дороге в Сибирь. «Иногда встречные с партиею москвичи, торопливо вынимая подаяние, замечали, что вместе с партией шел,— нередко много верст,— старик во фраке, с владимирским крестом в петлице, в старых башмаках с пряжками и в чулках, а если это было зимою, то в порыжелых высоких сапогах и в старой волчьей шубе. Но москвичей не удивляла такая встреча. Они знали, что это «Федор Петрович», что это «святой доктор» и «божий человек», как привык звать его народ. Они догадывались, что ему верно, нужно продлить свою беседу с ссыльными и, быть может, какоенибудь свое пререкание с их начальством. Они знали, что нужды этих людей и предстоящие им в долгом пути трудности не были ему чужды. Этот старик был главный врач московских тюремных больниц Фридрих Иосиф Гааз — «Федор Петрович», как называла его «вся Москва». И в первую очередь бедные обездоленные, «несчастные» ее обитатели, для которых Ф. П. Гааз был своим, близким, народным доктором. Популярность его среди населения была огромна. Один из современников рассказывал, что, когда он сказал первому попавшемуся извозчику: «Вези в Полицейскую больницу». — «Значит, в гаазовскую», — заметил тот, садясь на облучок. — «А ты разве знаешь доктора Гааза?» — «Да как же Федора Петровича не знать: вся Москва его знает. Он помогает бедным и заведует тюрьмами». 63 Особенно популярен был Ф. П. Гааз в мире «отверженных». Арестованные любили его, «как бога», верили ему и даже сложили про него поговорку: «У Газа — нет отказа». Характерен в этой связи почти легендарный, но достоверный, по утверждению А. Ф. Кони, рассказ: «В морозную зимнюю ночь он (Гааз) должен был отправиться к бедняку-больному. Не имея терпения дождаться своего старого и кропотливого кучера Егора и не встретив извозчика, он шел торопливо, когда был остановлен в глухом и темном переулке несколькими грабителями, взявшимися за его старую волчью шубу… Ссылаясь на холод и старость, Гааз просил оставить ему шубу, говоря, что он может простудиться и умереть, а у него на руках много больных, и притом бедных, которым нужна его помощь. Ответ грабителей и их дальнейшие внушительные угрозы понятны. «Если вам так плохо, что вы пошли на такое дело, — сказал им тогда старик,— то придите за шубой ко мне, я велю ее вам отдать или прислать, если скажете — куда, и не бойтесь меня, я вас не выдам; зовут меня доктором Гаазом, и живу я в больнице, в Малом Казенном переулке… а теперь пустите меня, мне надо к больному…» — «Батюшка, Федор Петрович, — отвечали ему неожиданные собеседники, — да ты бы так и сказал, кто ты! Да кто ж тебя тронет — да иди себе с богом! Если позволишь, мы тебя проводим…» Ф. П. Гааз (1780 — 1853) родился в небольшом городке возле Кельна. Медицинское образование получил в Вене, где работал под руководством известного в то время офтальмолога профессора А. Шмидта. Случайно призванный к заболевшему русскому вельможе Репнину, Гааз с успехом его вылечил и, послушавшись уговоров своего благодарного пациента, отправился вместе с ним в Россию и с 1802 года поселился в Москве. В Москве Федор Петрович быстро приобрел репутацию отличного специалиста и гуманного, отзывчивого врача. Имея обширную частную практику, он безотказно помогал неимущим больным, систематически посещал ряд московских больниц и «богоугодных заведений», неизменно пользуясь любовью и признательностью обиженных судьбой людей. В период наполеоновского нашествия Гааз был призван в действующую армию, дошел до Парижа. Выйдя после окончания войны в отставку, он вернулся в ставшую ему второй родиной Москву. К тому времени Федор Петрович стал одним из самых видных врачей древней русской столицы. Его постоянно приглашали на консультации, к нему приезжали советоваться издалека. Несмотря на полное отсутствие корысти, он, в силу своего положения, стал обладателем значительных средств, приобрел дом в Москве, имение в подмосковном селе Тишки, где устроил суконную фабрику. По тогдашней моде, Гааз выезжал к больным в карете, на четырех белых лошадях цуго. В общем, вел образ жизни серьезного, обеспеченного и всеми уважаемого врача. И вот к этому, известному своим душевным благородством и добротой, человеку в 1828 году обратился московский генерал-губернатор князь Д. В. Голицын (по тому времени на редкость гуманный и культурный администратор) с предложением войти в состав организованного по его настоянию губернского «попечительного о тюрьмах комитета». Гааз горячо откликнулся на предложение. С этого времени он, как пишет А. Ф. Кони, «с новой деятельностью начал и новую жизнь». «Увидав воочию положение тюремного дела, войдя в соприкосновение с арестантами, Федор Петрович, очевидно, испытал сильное душевное потрясение. Мужественная душа его не убоялась, однако, горького однообразия представившихся ему картин. С непоколебимою любовью к людям и к правде вгляделся он в эти картины и с упорной горячностью стал трудиться над смягчением их темных сторон. Этому труду и этой любви отдал он все свое время, постепенно перестав жить для себя. Чем дальше шли годы… тем резче изменялись образ и условия жизни Газа. Быстро исчезли белые лошади и карета, с молотка пошла оставленная без «хозяйского глаза» и заброшенная суконная фабрика, бесследно продана была недвижимость, обветшал оригинальный костюм, и когда, в 1853 году, пришлось хоронить некогда видного и известного московского врача, обратившегося, по мнению некоторых, в смешного одинокого чудака, то оказалось необходимым сделать это за счет полиции…» Гааз жил в царствование Николая I, не без основания прозванного Николаем Палкиным, в суровую эпоху крепостничества, народного бесправия, бессмысленной жестокости. 64 Неудивительно, что в таких условиях положение людей, лишенных, нередко без должных оснований, свободы, было ужасным. «За виновным отрицались почти все человеческие права и потребности, больному отказывалось в действительной помощи, несчастному — в участии». Сделавшись, как член комитета, главным врачом московских тюрем, Гааз с самого начала особое внимание обратил на пересыльную тюрьму, расположенную на Воробьевых горах (теперь Ленинские горы, где высится здание Московского университета). В эту тюрьму поступали из 24 губерний европейской России арестанты, направляемые в Сибирь и «места не столь отдаленные». Ежегодно число их достигло 6—8, а в отдельные годы 10—11 и даже 18 тысяч. В общем итоге за период с 1827 по 1846 год в одну только Сибирь препровождено через Москву почти 160 тысяч человек, не считая детей, следовавших за родителями. В пересыльной тюрьме Ф. П. Гааз пришел в соприкосновение со всею массой ссыльных, и картина их физических и нравственных страданий предстала перед ним во всей своей ужасающей наготе. Прежде всего, его до глубины души поразила широко практиковавшаяся тогда система препровождения ссыльных «на пруте». Заключалась эта система в том, что попадавших под ее действие ссыльных как бы нанизывали по 8—10 человек на толстый железный, длиною в аршин, прут, снабженный специальными наручниками. Прикованные таким образом за одну руку к пруту арестанты, притом различные по возрасту, росту, здоровью, выносливости, насильственно соединялись на все время многодневного пути. «Топочась около прута, наступая друг на друга, натирая затекавшие руки наручнями, железо которых невыносимо накалялось под лучами степного солнца и леденило зимою, причиняя раны и отморожения», несчастные ссыльные следовали к месту назначения. Они оставались «на пруте» и во время сна, и при отправлении естественных надобностей. Лишь в тех случаях, когда «товарищи по пруту приволокли с собой умирающего или тяжко больного, на которого брань, проклятия и даже побои спутников уже не действуют ободряющим образом», охрана была вынуждена на очередном этапном пункте отключать от прута таких горемык. Следует отметить, что жертвами этой системы в основном являлись не опасные преступники, осужденные на каторгу, — они хотя и были закованы в ножные кандалы, могли идти более или менее свободно, — а люди, отправляемые административно по месту жительства, просрочившие паспорта, пленные горцы и заложники, беглые кантонисты, даже посылаемые за счет помещиков до их имений крепостные, бывшие на подсобных заработках и пр. Поняв весь ужас этой бесчеловечной системы, Ф. П. Гааз до самой смерти вел с ней упорную, непримиримую борьбу. Однако, несмотря даже на сочувствие и помощь князя Д. В. Голицына, добиться радикального решения вопроса о «пруте» ему не удалось. Многочисленные ходатайства, мотивированные доклады, личные просьбы, направляемые в высшие правительственные сферы, встречали холодное равнодушие. У непосредственно заинтересованных министров — военного и внутренних дел, а также у командира отдельного корпуса внутренней стражи генерала Капцевича они вызывали злобу и раздражение против «беспокойного» доктора, «утрированного филантропа», постоянно добивавшегося, по выражению всесильного графа Закревского, «незаслуженных удобств» для заключенных и «развращавшего» их своими постоянными «выдумками». Однако все эти неудачи и связанные с ними доносы, угрозы, даже оскорбления со стороны власть имущих не сломили Гааза. Не добившись отмены бесчеловечной системы препровождения ссыльных «в ручных укреплениях» в общегосударственном масштабе, он настойчиво искал пути обхода ее или хотя бы частичного изменения в местных московских условиях. В конце концов, Гааз добился того, чтобы прибывающих в Москву на «пруте» ссыльных перековывали в изобретенные им ножные кандалы облегченного типа («гаазовские»). Ссыльные такое нововведение приняли с восторгом: подвязывая довольно длинную цепь кандалов к поясу, они обретали возможность нормально передвигаться и получали свободу рук. Гааз в течение всей своей жизни не пропустил ни одной партии, не сняв кого только возможно с прута. «Ни возраст, ни упадок физических сил, ни постоянные столкновения с этапным начальством, ни недостаток средств не могли охладить его к этой «службе»… Недостатку средств на заготовку «гаазовских» кандалов он помогал своими «щедрыми пожертвованиями, пока имел 65 хоть какие-нибудь деньги, а затем приношениями своих знакомых и богатых людей, которые были не в силах отказать старику, никогда ничего не просившему… для себя». До появления Гааза на Воробьевых горах партии ссыльных задерживали там только на короткое время, необходимое для составления списков и выполнения других формальностей. Во избежание излишних хлопот тюремная администрация старалась как можно быстрее отправить прибывающих арестантов дальше, не считаясь с тем, что среди них были люди очень ослабевшие, страдавшие тяжелыми болезнями, в том числе инфекционными и кожно-венерическими. Ценой громадных усилий Ф. П. Гааза удалось добиться перемен и в этом. Прежде всего, по его настоянию был продлен до семи дней срок пребывания ссыльных в Москве. Затем ему было предоставлено право осматривать всех следовавших по этапу заключенных, а больных задерживать до выздоровления. Наконец, по его же ходатайству в 1832 году тюремный комитет выхлопотал средства для организации больницы на 120 коек при тюрьме. В этой больнице, перешедшей в непосредственное заведование Гааза, он мог оставлять на некоторое время ссылаемых «по болезни», снимать с них оковы и «обращаться с ними как с людьми, прежде всего, несчастными…» Федор Петрович очень широко пользовался открывшимися перед ним возможностями облегчать участь арестантов. Он задерживал их в Москве не только по болезни (с 1838 по 1854 год через лазарет пересыльной тюрьмы прошло 12 673 больных), но и по другим причинам: из-за болезни одного из членов семьи арестованного, добровольно следующей за ним в ссылку, для ожидания окончательного решения по делам невинно осужденных или результатов ходатайства о материальной помощи оставляемой без средств существования семье ссыльного и т. п. Насколько широко пользовался Гааз своими правами, видно из того, что, например, в 1834 году из партии в 132 человека он временно задержал в Москве 50 человек, а из партии в 134 человека — 54. Контакты Гааза со ссыльными никогда не ограничивались медицинскими осмотрами. Регулярно обходя помещения пересыльной тюрьмы, в которых размещали прибывающие этапы, он запросто беседовал с арестантами, участливо расспрашивал об их нуждах, обидах, тревогах. И всегда старался помочь всем нуждающимся в материальной поддержке, защите, или просто в ласковом слове. На это Федор Петрович Гааз не жалел ни сил, ни времени. Он постоянно досаждал тюремному комитету просьбами и ходатайствами за заключенных, хлопотал о пересмотре дел невинно осужденных, помиловании престарелых и тяжелобольных, добивался направления в богадельни выходящих на волю беспризорных стариков, а сирот умерших арестантов — в приюты, изыскивал средства на устройство школы для детей ссыльных и т. П. «Арестантов, приходивших в Москву, встречала и ободряла молва о тюремном докторе, который понимает их нужды и прислушивается к их скорбям… Могло ли не утешать… многих из этих злополучных, загнанных судьбою в пустыни и жалкие поселения Восточной Сибири, сознание, что в далекой Москве, как сон промелькнувшей на их этапном пути, есть старик, который думает о их брате, скорбит и старается о нем». Да, Ф. П. Гааз никогда не переставал думать о своих подопечных и «стараться» для них. Следует отметить, что он не расценивал свои труды как проявление «милосердия». Запрещая своим подчиненным даже произносить это слово, Гааз постоянно подчеркивал, что все то, что они делают для облегчения участи арестантов, делается из чувства долга. Непререкаемый авторитет и любовь московского населения снискала Гааза не только его тюремная деятельность, но и работа в «полицейской больнице для бесприютных». Больница была создана исключительно благодаря его настойчивости и самоотверженным усилиям. «Постоянно разъезжая по Москве, встречаясь с бедностью, недугами и несчастиями лицом к лицу, он наталкивался иногда на обессиленных нуждою или болезнью, упавших от изнеможения где-нибудь на улице и рискующих под видом «мертвецки пьяных» быть отправленными на «съезжую» ближайшей полицейской части, где средства для распознания и лечения болезней в то время совершенно отсутствовали, а средства «для вытрезвления» отличались простотою и решительностью». Газа удалось, после длительных хлопот, просьб и даже унижений, открыть на Покровке, в приспособленном и исправленном на его личные и добытые у разных благотворителей средства помещении, эту больницу, сразу же прозванную благодарной беднотой Москвы «Гаазовской». 66 Ф. П. Гааз выплакал себе право принимать в это учреждение для оказания бесплатной помощи всех больных, «поднимаемых на улице в бесчувственном состоянии, не имеющих узаконенных видов, ушибленных, укушенных, отравленных, обожженных и т. д.» О том, насколько широко пользовался открывшимися перед ним возможностями Гааз, свидетельствует тот факт, что за последние десять лет его жизни в больнице лечилось около тридцати тысяч больных, находивших себе здесь «кров и уход, тепло и помощь». С открытием полицейской больницы Гааз поселился при ней в двух небольших комнатках. Получая по должности старшего врача всего 285 рублей 72 копейки в год, он вел чрезвычайно скромную, заполненную непрерывным трудом жизнь. По свидетельству современников, Федор Петрович всегда вставал в шесть часов утра, немедленно одевался и пил вместо чая, который считал для себя слишком роскошным напитком, настой смородинового листа. До восьми часов он читал, часто сам изготовлял лекарства для бедных. В восемь начинал в своей же квартире прием больных, которых сходилось множество. «Простые – недостаточные люди видели в нем не только врача телесного, но и духовного,— к нему несли они и рассказ о недугах, и горькую повесть о скорбных и тяжких сторонах жизни, от него получали они иногда лекарства или наставление, всегда — добрый совет или нравоучение, и очень часто — помощь…» В двенадцатом часу Гааз уходил в полицейскую больницу, а оттуда уезжал в тюремный замок и в пересыльную тюрьму. Вечером, после скромного обеда, он отправлялся по знакомым влиятельным людям хлопотать и просить за бедных и беззащитных. Гааз отличался необычайной скромностью, сердился, когда при нем упоминали о его деятельности, никогда не говорил о себе, «а всегда… о тех, по ком болело его сердце… в суждениях о людях был, по единогласному отзыву всех знавших его, «чист, как дитя». И только ложь приводила его в негодование. «Раздавая все, что имел, никогда он не просил материальной помощи своим «несчастным», но радовался, когда ее оказывали…» Когда Гааз умер, «все оставшееся после него имущество оказалось состоящим из нескольких рублей и мелких медных денег, из плохой мебели, поношенной одежды, книг и астрономических инструментов. Отказывая себе во всем, старик имел только одну слабость: …усталый от дневных забот, любил по ночам смотреть на небо…». Последние годы жизни Газа были особенно трудными. Сказывались и преклонный возраст, и усталость от многолетней борьбы с бездушием и канцелярской косностью николаевской администрации, и, наконец, все более усиливающееся его недовольство деятельностью власть имущих. Особенно это начало ощущаться после назначения в 1848 году на пост московского генерал-губернатора графа Закревского. Этот грубый и недалекий помпадур, прибывший в Москву в качестве, как он сам говорил, «надежного оплота против разрушительных идей, грозивших с Запада», относился крайне недружелюбно ко всем начинаниям Газа. Поговаривали даже о его намерении выслать «утрированного филантропа» из Москвы. Неизвестно, было ли бы осуществлено это намерение, но все разрешила смерть: 16 августа 1853 года после мучительной болезни Федор Петрович умер. Кончина горячо любимого доктора глубоко опечалила вcё население Москвы. Провожать его в последний путь собралось около двадцати тысяч человек; гроб несли на руках до кладбища на Введенских горах. Но даже и в эти грустные минуты злобное внимание графа Закревского не оставило «святого доктора». Как пишет А. Ф. Кони, «опасаясь беспорядков», Закревский прислал специально на похороны полицеймейстера Цинского с казаками, но когда Цинский увидел искренние и горячие слезы собравшегося народа, то он понял, что трогательная простота этой церемонии и возвышающее душу горе толпы служат лучшей гарантией спокойствия. Он отпустил казаков и, вмешавшись в толпу, пошел пешком на Введенские горы». Послетекстовая работа Задание 2. Ответьте на вопросы и выполните задания к тексту. 1. Кто по происхождению Фридрих Иосиф Гааз? Выделите в тексте основные вехи жизни доктора Гааза. 67 2. Расскажите о публике, для которой «Федор Петрович» был близким, народным доктором. 3. Как относились к врачу в мире «отверженных»? 4. Какую репутацию приобрел Гааз среди представителей высшего сословия? 5. В какое время он жил? Что происходило в жизни России в тот исторический период? Кто занимал царский престол? 6. Расскажите о переломе, который произошел в сознании Гааза после того, как он увидел действительную картину тюремного дела? 7. Опишите, какую борьбу вел известный врач с бесчеловечной системой обращения с арестантами? 8. Какие стили речи вы знаете? Какие элементы публицистического стиля речи имеет этот текст? К какому жанру можно его отнести: рассказу, очерк, эссе, заметка, статья? 9. Каким образом авторы статьи воздействуют на читателя и в чем хотят его убедить? 10. Какую оценку они дают деятельности Ф.П. Гааза? К чему хотят призвать читателя? Какие эмоции вызывают у него? Предложите свои варианты заголовка к тексту. 11. Какая важная общественная проблема выдвигается в статье? Каким образом анализируются и оцениваются возможные пути ее решения? Занятие 43-44 Выдающиеся ученые – медики нашего университета Экскурсии в Музей ХНМУ Занятие 45 ИМК № 2 68 Учебное издание Рабочая тетрадь для практических занятий по спецкурсу «Медицина в мировой литературе» медицинского и стоматологического факультетов Модуль II Составители: Дмитриенко Н. Ф. Запорожец И. В. Красникова С. А. Ответственный за выпуск: доц. Красникова С.А. Подписано в печать Формат 60х84/16. Бумага офсетная. Гарнитура Times New Roman. Печать ризографическая. Усл. печ. лист. 3,0. Тираж 100 экз. Заказ № Напечатано с готовых оригинал-макетов в типографии ФЛП «Азамаев В.Р.» г. Харьков, ул. Познанская, д. 6, к. 84, тел.(057)363-01-52. Свидетельство государственной регистрации: серия В02 №229278 от 25.11.1998 г. Свидетельство о внесении субъекта издательской деятельности в государственный реестр издательств и производителей печатной продукции: серия ХК № 135 от 23.02.2005 г. 69 Медицинский университет Кафедра языковой подготовки иностранных граждан 100 экз. Переплет – книжный Цвет - бежевый Тел. (0673053458) Запорожец И. В. 707-73-39 (Кафедра) 70
