Созвучия
advertisement
СОЗВУЧИЯ Светлой памяти моего сына Ростислава посвящаю. ТАЙНЫ ОДНОГО ТРЕУГОЛЬНИКА Физика, Религия, Философия... Какие взаимосвязи могут быть установлены между ними? Как говорит грустная шутка, «если вопрос поставлен правильно, он будет стоять долго»… Радикальнее всего, прямо-таки сплеча, этот вопрос решался марксистсколенинской философией в России в период коммунистической диктатуры (1917-1991): Бога нет (это якобы совершенно точно доказала наука; вспомните «научный», или по-другому, «воинствующий атеизм»), а диамат (так называемый диалектический материализм) – «единственно верная методологическая основа естествознания» (стало быть, и физики тоже). То есть, если вдуматься в эти твердокаменные догмы, получается простенькая схема, напоминающая сказку о репке («Жучка за внучку» и т. д.). Философия (диамат) является основой науки, а наука является основой воинствующего атеизма (т.е. суррогата религии). Паровозик и два вагончика. Утверждение о том, что воинствующий атеизм есть суррогат религии, не является натяжкой или преувеличением. Еще выдающийся русский мыслитель, о. Сергий Булгаков в статье «Карл Маркс как религиозный тип» определил марксизм как секуляризованный вариант древнехристианской ереси – хилиазма, т. е. как попытку построения Царства Божия на земле. Марксизм-ленинизм, будучи официальной идеологией Совдепии, выполнял в нашей стране роль государственной религии. 1 Именно поэтому марксизм-ленинизм был столь враждебен религии (в обычном смысле этого слова), именно поэтому он поставил во главу угла коммунистической идеологии «воинствующий атеизм» и «диалектический материализм». «Коммунизм отвергает вечные истины, он отменяет религию и мораль», - писали Маркс и Энгельс в «Коммунистическом манифесте». Уже первые ознаменовались уничтожением дни после массовыми храмов, октябрьского бессудными которое переворота расстрелами впоследствии 1917 года священников приобрело и системный характер. Целенаправленно заменяя религию идеологией, коммунистическая партия подспудно эксплуатировала религиозный инстинкт, присущий, вообще говоря, в той или иной степени любому человеку. Вместо Царства Небесного она подсунула ему веру в непременное торжество коммунизма на земле – «светлого будущего всего человечества». Взамен Евангелия – труды Ильича и очередного, пока не отвезенного на орудийном лафете к кремлевской стене генсека. Вместо икон – портреты членов политбюро, плакатики с которыми висели даже в детских садах. Вместо поклонения мощам святых – сакрализация трупа основоположника, выставленного на обозрение в Мавзолее – главном культовом сооружении страны. Роль Вселенских соборов стали играть партийные съезды с их претензией на непогрешимость и безошибочность (вспомните непременную формулу: «В свете решений ...ого съезда КПСС»). Вместо тысячелетних обрядов – неуклюжие попытки ввести «красные крестины» или «комсомольские свадьбы». Вместо церквей – «дома политпросвещения». Взамен алтарей – «красные» (или «ленинские») уголки. И, наконец, вместо церковных служб – «добровольно»-принудительные занятия в «кружках и семинарах сети партийного просвещения». Сети, поистине всеохватывающей и всепроникающей, занятия в ячейках которой требовали от каждого члена советского общества публичного восхваления безграничной мудрости КПСС и столь же публичного засвидетельствования собственной верности 2 диалектическому материализму, атеизму и прочим коммунистическим святыням. 74 года великая Россия пребывала в коммунистическом рабстве – сверхрабстве, которое, в отличие от рабства в обычном понимании этого слова, предполагало прежде всего активную несвободу: обязательность культа. отправления марксистско-ленинского всеобщую идеологического И эти 74 года не могли пройти бесследно для менталитета нашей публики. Как писал Альберт Эйнштейн своему другу Морису Соловину, «люди так же поддаются дрессировке, как и лошади, и в любую эпоху господствует какая-нибудь мода, причем большая часть людей даже не замечает господствующего тирана». Добавлю от себя: если господство дрессировщика затянулось на весьма долгое время, а потом он внезапно исчез, его подопечные, словно не замечая этого, продолжают выполнять его программу. В августе 1991 года призрак коммунизма рассеялся «без меча и жезла», как идол Вил в книге пророка Даниила (меня всегда забавляло то, что имя идола совпадает с инициалами основателя первого в мире социалистического государства!), но многие мои коллеги-физики по инерции продолжают оставаться под тиранической опекой диалектического материализма. С другими философскими системами они в большинстве своем попросту не знакомы по-настоящему (ведь в программах «кандидатских минимумов» советского времени эти системы фигурировали всего лишь в качестве примеров реакционных учений). Что же касается большинства отечественных философов, то они, разумеется, в массе своей после Августа перестроились, чего не отрицают сами в новейших вузовских учебниках по истории отечественной философии. Ведь в советское время все профессиональные философы обязаны были быть членами КПСС и – в принудительном порядке – священнослужителями марксистско-ленинского идеологического культа («мозгодуями» – на жаргоне ГУЛАГа). Однако эта перестройка особенно далеко их не завела. Дело, по-видимому, в том, что старейшины 3 отечественного философского цеха чисто по-человечески не в состоянии отказаться от собственных публикаций советского периода, от извинительной слабости их цитировать, от «себя ранних». Поэтому практически никто из них не совершил крутого поворота от материализма к идеализму, субъективному или объективному. Они наскоро забыли о так называемом «основном вопросе философии» («Что первично – материя или сознание?»), которым раньше сотрясали воздух на каждом шаг и которым пользовались как инструментом, позволяющим отделить овец от козлищ, т.е. материалистов от идеалистов. Взамен на российских просторах воцарилась некая сероватая философия, напоминающая «бег на месте общепримиряющий» (Владимир Высоцкий), в которой материя и сознание (иногда материя и дух) движутся «ноздря в ноздрю». Так что же все-таки можно сказать о сторонах треугольника, в вершинах которого расположены физика, религия, философия? Уверен, что любой ответ на этот вопрос окажется субъективным: но это вовсе не всегда означает, что он не заслуживает внимания или не интересен. Пытаясь для себя ответить на этот вопрос, я всегда исхожу из изречения, приписываемого Пифагору: «Наука – это знание, религия – вера, а философия – всего лишь мнение». Именно поэтому любая философская система носит имя своего автора: система Гегеля, система Бергсона... Вспомним Вольтера: «Корабль накренился и стал тонуть. Матросы стали ругаться, священники – молиться, а философы – строить системы» Любая философская система субъективна; точно так же субъективен и диамат, и навязшее в зубах утверждение о его якобы научности является пропагандистским мифом: диалектический материализм не более научен, чем любая другая философская система. Итак, единой философии нет, существует множество философий. Излишне напоминать, что существует множество религий, среди которых, впрочем, могут быть выделены основные. Лев Толстой, например, называет в качестве основных три: «иудейско-христианская с ее отростком – 4 магометанством, конфуцианство, буддизм». Сегодня в качестве основных (мировых) религий рассматривают христианство, ислам, иудаизм и буддизм. Если бы столь безбрежный плюрализм имел место и в первой вершине треугольника ФРФ, то есть в физике, любые прения о сторонах этого треугольника можно было бы с легким сердцем прекратить ввиду явной их бессмысленности. По счастью, это не так. Недаром физику называют точной наукой. Уточню сразу, что везде в этой книге, говоря о физике, я буду иметь в виду только теоретическую физику, годом рождения которой можно считать выход в свет в 1687 году книги сэра Исаака Ньютона «Математические начала натуральной философии», в которой автор впервые сформулировал адэкватные природе (во всяком случае, как выяснилось гораздо позже, для макроскопических тел, движущихся со скоростями, много меньшими скорости света) дифференциального законы и механики, интегрального а также исчисления. заложил С этого основы момента математика сделалась, так сказать, единственным «официальным» языком физики. И с этого момента по сей день физика, в отличие от всех естественнонаучных (и, тем более, гуманитарных) дисциплин, развивается с соблюдением так называемого принципа соответствия: всякая новая теория, сколь бы неожиданной, экстравагантной и даже безумной она ни казалась, обязана содержать в себе старую теорию как некоторый частный случай (чаще всего – предельный). Таким образом, новая теория, построенная на совершенно новых принципах, тем не менее, не отвергает старую теорию, а поглощает ее. Широкая публика, питающаяся слухами о постоянных революциях и кризисах, как правило, не осведомлена о принципе соответствия, которому подчинено все развитие физики.. Когда в 1727 году в зените своей славы скончался Исаак Ньютон, президент Королевского научного общества, член британского парламента, кавалер королевского рыцарского ордена Подвязки, 5 его соотечественник, поэт Александр Поп, сочинил эпитафию для могилы великого физика, находящейся в Вестминстерском аббатстве: Был этот мир извечной тьмой окутан. Сказал Господь: «Да будет свет!» И вот явился Ньютон. А после того, как в 1905 году Альберт Эйнштейн опубликовал свою знаменитую работу «К электродинамике движущихся тел», содержащую основы специальной теории относительности (СТО), какой-то шутник добавил к этой эпитафии еще пару строк: Но сатана недолго ждал реванша: Пришел Эйнштейн, и стало все, как раньше. Эта хорошо известная шутка прекрасно иллюстрирует «светское восприятие» физики. На самом деле все обстоит иначе. Больше двухсот лет прожила в своей избушке старушка по имени Ньютонова Механика. Но вот появилась прекрасная юная принцесса по имени СТО, хозяйка новенького сверкающего дворца, и она переселила бабушку со всем ее скарбом в уютную комнату в конце коридора… Таким образом, физика развивается так, что в ней ничего не выбрасывается на помойку. Всякая новая теория в ней получает право на жизнь, если она 1) подтверждается на опыте (если, в частности, ни один эксперимент ее не опровергает) и 2) если она удовлетворяет принципу соответствия. Разумеется, менялись воззрения на природу физических явлений, устаревали модели, играющие роль строительных лесов будущей теории, но уравнения, описывающие физические явления, не отбрасывались никогда; со временем лишь обнаруживались пределы их применимости, пределы, за которыми их необходимо было радикальным образом обобщить. По большей части в мусорное ведро летели присочиненные субстраты: теплород (флогистон), электрический флюид, эфир (туда же автор охотно отправляет и ленинскую материю, о чем подробно пойдет речь ниже; если выбросить это понятие, не изменится ни одно уравнение и ни одно экспериментальное свидетельство. 6 Между тем, в науке, и не только в ней, а и в любом сколько-нибудь корректном рассуждении должно действовать правило, известное как «бритва Оккама»: «Не следует вводить в рассуждение сущности без особой на то необходимости». Материя, с моей точки зрения, именно такой сущностью и является). В отличие от философии и религии, физика лишена каких бы то ни было элементов субъективизма. Это замечательно выразил Галилео Галилей задолго до рассветного мига теоретической физики, который мы обозначили как год издания «Начал» Ньютона. Фундаментальная, она же теоретическая, физика началась с сэра Исаака Ньютона, как христианство - с Христа; если же продолжить эту аналогию, то с Иоанном Предтечей следует сравнить Галилео Галилея. Этот великий пизанец пророчески сформулировал нравственный постулат физической науки: "В физике нет авторитетов авторитетов, есть авторитет формул". Подведем итоги сказанному. На свете есть множество религий и множество философий и только одна физика. И религия и философия глубоко личностны; физика же застрахована от субъективизма – в ее арсенале: 1) результаты сколь угодно раз воспроизводимых опытов и 2) уравнения, описывающие явления и процессы природе. А то и другое принудительно обязательно для каждого, занимающегося физической наукой. Благодаря всему этому физика куда более достоверна, чем любая религия и любая философия. Однако физике легче дается этот уровень достоверности, поскольку она не затрагивает неизмеримо более важные вопросы, находящиеся в поле зрения религии и философии, такие, как бессмертие души или смысл жизни, вопросы, в ответах на которые достоверность постоянно находится где-то за линией горизонта… С другой стороны, из всех естественнонаучных дисциплин лишь физика занимается проблемой мироздания в целом: от микромира (элементарные 7 частицы) до мегамира (релятивистская космология). И благодаря этому она оказывается на одном уровне общности проблем и с философией, и с религией, что вновь возвращает нас к вопросу о взаимоотношениях в этом треугольнике. Но, как было отмечено выше, любой ответ на этот вопрос может быть только субъективным, Поэтому мне не остается ничего другого, как поделиться с читателем собственным видением проблемы, которое сложилось на основе моего полувекового опыта преподавания теоретической физики. В зыбкий океан религиозных и философских представлений я рискую отправиться, лишь накрепко привязав себя к мачте корабля под названием «Физика» – по примеру Одиссея, застраховавшего себя таким образом от пения сладкоголосых сирен. Прежде всего: я считаю абсолютно невозможным структурное объединение научных, философских и религиозных средств постижения мира в единую логическую схему, как то пытаются сделать, к примеру, теософы, озабоченные синтезом знания и веры. Если бы это было возможно, наука попросту поглотила бы области сознания, находящиеся под юрисдикцией религии и философии, приведя к исчезновению последних. Я отношусь с брезгливостью к воинствующему атеизму, насаждавшему тезис об «антинаучности» религии, потому что убежден: наука принципиально не способна ни опровергнуть, ни подтвердить бытия Божия. Именно поэтому, по моему мнению, религия является не «антинаучной», а скорее «метанаучной» областью сознания. На мой взгляд, между физикой и религией, а также между физикой и философией существуют созвучия (аналогии, параллели), заслуживающие внимания и представляющие интерес. Именно этим созвучиям и посвящена настоящая книжка. Созвучия между физикой и религией могут служить основанием для физической апологетики религии («апология» в переводе с греческого означает «оправдание»). Такая апологетика представляется мне 8 полезной как хорошее противоядие от атеизма; в некоторых своих пунктах он может приводить к теодицее (оправданию бытия Божия), но никогда – к окончательному доказательству Его бытия (это – прерогатива веры). Равным образом, созвучия между физикой и философией могут стимулировать физическую апологетику философии, позволяющую ученому-физику выбрать наиболее импонирующую ему философскую систему. Но итог этого выбора окажется не истиной в последней инстанции, как это полагали марксисты-ленинцы относительно своего диалектического материализма, а следствием личного вкуса, симпатий и предпочтений ученого-физика. Физик может быть материалистом, может быть идеалистом, может вообще начисто отрицать философию: от этого нисколько не изменятся ни уравнения, которые он пишет (это все равно, что писать эти уравнения на голубой или на желтой бумаге), ни результаты опытов. О моем отношении к философии и религии Это главу я включил в книгу после некоторых колебаний: корректно ли отвлекать внимание читателя на обсуждение вопросов, касающихся только меня одного? Тем не менее, я решился на это, чтобы у читателя не было оснований подозревать меня в предвзятом обсуждении философских вопросов физики, тенденциозно нацеленном на навязывание читателю собственных мировоззренческих установок. Именно поэтому я предпочитаю заранее информировать о них читателя. Мое отношение к философии менялось на протяжении жизни. «So irrt der Mensch, solang er strebt» («Блуждает человек, пока в нем есть стремленья»), – говорит Гете в своем «Фаусте». (Еще радикальнее выражает ту же мысль Френсис Бэкон: «Не меняют своего мнения только дураки и покойники»). В студенческие годы (в университет я поступил в 1949 году, а окончил его в 1954-ом) я был материалистом. Вряд ли могло случиться иначе: именно на эти годы приходится пик коммунистической «ураганной идеологии» (выражение Михаила Зощенко), начавшийся знаменитыми докладами секретаря ЦК КПСС А. А. Жданова по всем отраслям науки и культуры, в 9 которых эти отрасли упомянутый партийный бонза (имевший только среднее образование!) тщательно обрабатывал идеологическим дустом, и закончившийся со смертью «кремлевского горца» и началом хрущевской «оттепели». Об иных философских системах ничего узнать было невозможно, кроме, налепленных на них бранных ярлыков («буржуазный идеализм», «поповщина» и т. д.) Но уже вскоре после окончания университета я почувствовал, что до тошноты перекормлен нищенской похлебкой марксистско-ленинского диамата, и вступил в довольно длительный период неприятия какой-бы то ни было философии. Кстати сказать, такой философский нигилизм достаточно характерен для физико-математического цеха (крылатое предостережение «Физика, бойся метафизики!» пережило века). Исаак Ньютон, этот теолог и мистик, называл философию «наглой, сутяжной дамой»; создатель электродинамики Джемс Клерк Максвелл – «полем, усеянным гниющими трупами»; американский физик-теоретик Юджин Вигнер – «злоупотреблением терминами, специально для этой цели созданными». Это отторжение философии многими физиками достаточно легко объяснимо. Во-первых, принцип «бритвы Оккама» делает излишними использование философии и религии для целей внутреннего развития физики (вспомним знаменитое ньтоновское “Hypoteses non fingo” – «гипотез не измышляю»). Во-вторых, появление в ХХ веке новых этажей физического знания – теории относительности и квантовой механики – оказалось сопряженным с перемещением грани между физикой и метафизикой: многие проблемы, ранее находившиеся всецело в компетенции исключительно философии, стали в новых физических дисциплинах решаться физикоматематическими средствами. Например, обсуждение причинно- следственной связи между событиями любой природы (т.е. не обязательно лишь физическими явлениями), до ХХ века было прерогативой исключительно философии. Но вот в начале ХХ столетия появлется СТО, содержащая теорему о том, что интервал в четырехмерном пространстве 10 времени между двумя событиями любой природы, которые в принципе могут быть связаны причинно-следственной связью, должен быть времениподобным, а интервал, отделяющий друг от друга события, между которыми причинно-следственная связь невозможна, – пространственноподобным (квадрат такого интервала отрицателен). Так как теоремы, подобные этой, с одинаковой принудительностью верны и для физика-материалиста, и для физика-идеалиста, ввозникает основание думать, что внутри физики возможна собственная философия, находящаяся на том же уровне доказательности, что и сама физика. Разумеется, в советские времена такая мысль считалась крайне еретичной, так как никакая философия, кроме диамата, не имела права на существование. Тем не менее, некоторые непокорные советские физики-теоретики (например, Д. А.ФранкКаменецкий) пытались легализовать такую «внутрифизическую» философию под названием «эпистемология» (пользуясь тем, что в советские времна официальная философия термином, презрительно принципиально пренебрегала этим последним называя его «буржуазным» синонимом гносеологии). В период моей философской абстиненции (воздержания) оба аргумента играли для этой позиции роль краеугольных камней. Ну и, само собой, третьим краеугольным камнем было органическое неприятие демьяновой ухи – принудительно навязываемого диамата. Но на склоне лет почти любой физик почему-то обращается к философии (как тут не вспомнить «трагическую диалектику» Кьеркегора, которую в шутливой форме обычно резюмируют так: в первой половине жизни надо возможно больше энергии уделить флирту, а во второй – сделаться набожным!). Это произошло и со мной. Стремясь осмыслить и собственный жизненный опыт, центральное место в котором занимает преподавание теоретической физики на протяжении почти полувека, и место физики в общем ландшафте всемирной культуры, я к 1995 году пришел к следующему выводу: если уподобить культуру, скажем, арфе, а физику – одной из струн 11 этой арфы, то среди остальных струн этого инструмента физике особенно созвучна струна по имени «объективный идеализм Платона». Обоснованию этого взгляда посвящена глава под названием «Незримая реальность», которую я считаю в этой книжке важнейшей. Так как на этих страницах я размышляю также о созвучиях физики и религии, то мне представляется не лишним обрисовать собственную позицию в вопросе веры. Я, безусловно, являюсь христианином, хотя, возможно, обладаю верой всего лишь с горчичное зерно. Но, прежде всего: я считаю, что диалог человека и Творца глубоко индивидуален, и лишь при этом условии он может быть искренним со стороны человека. Как писал Владимир Набоков, «путь к Богу проделывают одинокие путники, а не экскурсии с гидами». Вместе с тем, меня всегда сильно занимал опыт различных христианских конфессий и удручали распри между христианскими церквами. Поэтому я стою на позиции христианского экуменизма. Мне представляется, что необходимость единения христианского мира является категорическим императивом, вытекающим из самой сути Вероучения – Церковь, как мистическое Тело Христово должна быть Вселенской и единой: «…Ты – Петр, и на сем камне Я создам Церковь Мою, и врата ада не одолеют ее; и дам тебе ключи Царства Небесного; и что свяжешь на земле, то будет связано на небесах, и что разрешишь на земле, то будет разрешено на небесах» (Мф. 16, 18-19); «Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит Мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо, и один Пастырь» (Ин. 10, 16); «…да будут все едино» (Еф. 1, 22-23, Еф. 4, 5, Ин. 21, 15-17, Мф. 16, 18-19). Сказанное является главным заветом к Церкви, и этот завет был нарушен: выделение церквей из единой Вселенской Церкви явилось, по существу, растерзанием мистического тела Христова. Если бы Церковь была единой, то на протяжении 2000 лет ее существования не было бы бессмысленных кровопролитных войн между христианами различных конфессий (в частности, не было бы Варфоломеевой ночи, ольстерского насилия, 12 сравнительно недавней югославской резни и т.п.). Если бы Церковь была единой, человечество вероятно сумело противостоять натиску мирового зла – бы гораздо эффективнее организованного безбожия и сатанизма, замаскированного бесчеловечными концепциями ленинского большевизма, гитлеровского национал-социализма, бенладенского фундаментализма и т.д. Религиозное обоснование необходимости единой христианской Церкви неоспоримо. Однако на протяжении многих веков различные христианские церкви стремились навязать унификацию догматов и обрядов в качестве непременного предварительного условия для объединения христиан. Многовековая история христианства выявила полную несостоятельность такого подхода… Не лучше, не вернее было бы христианам, не дожидаясь внутреннего объединения церквей, пойти на их объединение внешнее – ради борьбы против общего врага, ради противостояния вызовам, бросаемых всемирным злом цивилизации и свободе? Ведь христиане разных конфессий объединены следованиям одним и тем же заветам Св. Писания, и каждый христианин таинством крещения участвует в мистическом теле Христовом и принадлежит тем самым Вселенской Церкви (пусть не организованной формально), оставаясь в своей церкви или секте. Инициатива объединения христиан, решения проблемы единения христианского мира может исходить и от мирян (раз пастыри не торопятся с этим); принять или не принять такую инициативу – дело церквей и сект. Вселенская Церковь, отвечающая завету Христа о всенепременном Ее единстве, могла бы быть объединением христианских церквей и сект, сохраняющим особенности каждой автокефалии: язык литургии (национальный, латынь или старославянский), орган или хор, брак или безбрачие священников, иерархию, облачение, иконы, витражи, статуи, и, наконец, наборы догматов – все это второстепенно сравнительно с таинством крещения. По мысли Дмитрия Панина (см. его «Теорию густот», М., «Мысль», 1993), во главе Вселенской Церкви могли бы поочередно стоять папа Римский, вселенский патриарх 13 Константинопольский и архиепископ Кентерберийский, а стабильность Ее и гарантию отсутствия давления на автокефальных Ее членов могла бы обеспечивать Апостольская коллегия, составленная из двенадцати глав автокефалий: православных патриархов и англиканских архиепископов, католических примасов и полномочных представителей протестантских объединений… Все это, однако, остается на уровне мечтаний, к сожалению, возможно, несбыточных. А пока раскол в христианстве во всю эксплуатируется политиками в самых низменных целях, что ярко видно на примере посткоммунистической России. Неокоммунисты (КПРФ со товарищи) и жириновцы, пугая нас гнилым Западом, (как это постоянно делали большевики) кричат изо всех щелей, что восточному христианству гораздо ближе ислам, чем западное христианство (католичество и протестантизм). Словом, что черепаха гораздо более близкий родственник зайцу, чем кролик. Но вернемся к нашему треугольнику и резюмируем сказанное. И философские, и религиозные предпочтения ученого-физика субъективны, это дело личного выбора. В моем случае дело обстоит так. На основе осмысления своей профессии физика-теоретика я выбираю в качестве предпочтительной философской системы объективный идеализм Платона. Что же касается религии, то здесь, как мне представляется, физика вряд ли может послужить путеводным компасом, ибо, как я попытаюсь показать ниже, с одинаковым успехом возможна физическая апологетика христианства и физическая апологетика восточных религий (например, буддизма). Но если это так, возникает законный вопрос: а стоит ли вообще заниматься физической апологетикой религий? Думаю, это небесполезно. Хотя бы в противовес воинствующему атеизму, более 70 лет господствовавшему в нашей стране. (Должен добавить, что, начиная с детского возраста, когда я совершенно не задумывался о религиозных вопросах, этот самый воинствующий атеизм вызывал у меня глубочайшее омерзение – и это не 14 смотря на то, что тогда я был атеистом, хотя, конечно, абсолютно не «воинствующим»). ПЛЯСКИ АГРЕССИВНОГО БЕЗБОЖИЯ ВОКРУГ ФИЗИКИ ХIХ-ХХ ВЕКОВ Воинствующий атеизм, получивший в России в период коммунистической диктатуры форму всеобъемлющего, государственно-организованного безбожия, имеет многовековую историю, которой мы здесь не предполагаем касаться. Отметим только его особенно мощный всплеск, связанный с творчеством так называемого среднего поколения французских просветителей (Дидро, Гельвеций, Гольбах). «Я ненавижу, – писал Дидро, – всех помазанников божиих, как бы они не назывались […], и нам не нужно ни священников, ни богов». Апофеозом этой волны атеизма был террористический период Великой Французской революции, когда в ходе бытовой беседы было опасно упомянуть Божье имя даже в таких расхожих словосочетаниях, как «Боже мой!», ради Бога», «Бог знает что» и т.д. (под страхом преследования или даже ареста полагалось говорить не «Бог», а «Верховное Существо»). Поистине, как говорил Ульянов-Ленин, «когда идеи овладевают массами, они становятся материальной силой» (способной, в частности, в изобилии отсекать инакомыслящие головы). Эстафету атеизма у французских просветителей конца ХVIII века перехватили естествоиспытатели ХIХ столетия. Бурное развитие молекулярно-кинетической теории в ХIХ веке представлялось созвучным атомизму древнегреческих материалистов, а открытие закона сохранения и превращения энергии (одно из величайших достижений этого столетия) резонировало с диалектическим материализмом Маркса и Энгельса. К концу ХIХ столетия парадигма физического знания характеризовалась следующими чертами: 15 1. Пространство (евклидово и трехмерное) и время абсолютны и бесконечны. 2. Вселенная существовала всегда и будет существовать вечно за счет собственных сил. 3. Действительно («материально») только то, что наблюдаемо. Опыт – единственный источник физического знания. Свидетельства чувств (включая сюда источником показания приборов) «информации к являются единственным размышлению», единственным материалом для формирования понятий и построения теории: «нет ничего в интеллекте, чего ранее не было бы в чувстве», – писал английский философ Дж. Локк. Этот подход называется сенсуализмом. В отличие от объективного идеализма Платона, он в равной мере присущ и диалектическому материализму («материя есть объективная реальность, данная нам в ощущениях»), и субъективному идеализму, приписывающему статус онтологического (бытийного) приоритета ощущениям)I 4. Все, что происходит, продиктовано незыблемыми законами природы и находится в цепи причинно-следственной (иначе и короче говоря – «каузальной»; от латинского «causa» – «причина») связи. Эта цепь естественных причин и следствий так же, как пространство и время, является бесконечной. 5. Ум человеческий действительности. способен Уверенность к неограниченному в этом постижению основывалась на так называемом лапласовском детерминизме, который, в свою очередь, базировался на механике Ньютона: если бы можно было бы указать для одного-единственного момента времени расположение (координаты) всех частиц в мире и их скорости (в этот же момент), то законы ньютоновой механики в принципе позволили бы вычислить расположение и скорости этих частиц в любой момент прошлого и будущего. 16 Такая парадигма начисто лишала Идеальное статуса онтологического приоритета и стимулировала в сознании естествоиспытателей склонность к материалистическим воззрениям, а иногда даже и к агрессивному атеизму. «Я обыскал все небесное пространство и не нашел Бога. Он нуждается в другом обиталище», – писал французский астроном Лаланд. Немецкий биолог Эрнст Геккель в своей монографии «Мировые загадки» назвал Создателя «газообразным позвоночным». Разумеется, «марксисты-ленинцы» горячо приветствовали эти воззрения, считая их прямым подтверждением своего диалектического материализма («диамата»). Они взахлеб и многократно цитировали смелый ответ маркиза Пьера Симона Лапласа Наполеону, спросившему ученого, почему это в его «Небесной механике» нет ни одного упоминания о Боге: «Сир, я не нуждался в этой гипотезе». Они выдавали это за образец мужественного и бескомпромиссного атеизма, хотя на самом деле из ответа Лапласа совершенно невозможно заключить, был ли маркиз атеистом или глубоко верующим человеком! Его ответ – всего лишь подтверждение идеи, которая уже упоминалась в предыдущей главе: наука и религия в принципе не могут быть объединены структурно логическими средствами. Для сравнения можно было бы привести часто встречающееся в марксистско-ленинской литературе глумление над известным девизом богослова XIII Тертуллиана «Верю, ибо абсурдно!»: «Посмотрите на этого мракобеса-попа: абсурдно, а он верит!». На самом деле Тертуллиан выражает здесь в афористичной ту же самую идею невозможности рационального, логического обоснования истин Св. Писания: он хочет сказать, что постижение их дается не цепочкой логически связанных аргументов, а ниспосылается Откровением свыше. Вместе с материализм» тем, марксисты-ленинцы, провозглашая, что «научный начинается только с Маркса и Энгельса, в обязательном порядке снабжали тех естествоиспытателей, коих они благосклонно зачисляли в свои предшественники, уничижительными ярлыками типа 17 «вульгарный материалист», «стихийный материалист», «метафизический материалист» и т п. Но вот грянул ХХ век, и буквально одновременно с его началом занялась заря новой физики. В 1900 г. появилась знаменитая формула Макса Планка, сублимирующая представление о дискретной структуре света, проявляющейся в процессах испускания и поглощения света веществом. Ее появление было продиктовано насущной необходимостью дальнейшего развития физики – классическая физика оказалась не в состоянии объяснить распределение энергии в спектре испускания абсолютно черного тела (этот конфуз классики получил в истории науки название «ультрафиолетовой катастрофы»). В формуле Планка (ε = hν), связывающей энергию фотона (частицы, или, иначе, корпускулы света) ε с частотой световой волны ν, оказалась впервые в истории физики запротоколирована идея корпускулярно-волнового дуализма: в этой формуле говорится (на языке математики), что свет одновременно является частицей и волной. Формула Планка явилась краеугольным кирпичиком для ряда последующих теоретических построений – теории фотоэффекта Альберта Эйнштейна (1905 г.), теории круговых орбит водородоподобного атома Нильса Бора (1913 г.), теории эллиптических орбит водородоподобного атома Арнольда Зоммерфельда – явившихся последовательными ступеньками на пути к созданию в одном и том же 1925 году двух исторически первых вариантов квантовой механики – матричной механики Вернера Гайзенберга (нобелевская премия 1932 года) и волновой механики Эрвина Шредингера (нобелевская премия 1933 года)), построенных на не противоречащих друг другу априорных постулатах (в отличие от теории Бора – Зоммерфельда, отличающейся откровенной эклектикой: часть ее исходных посылок использует классическую электродинамику, а другая часть противоречит ей). В 1926 году Э. Шредингер доказал эквивалентность матричной и волновой механик, после чего за новой наукой утвердилось название «квантовая 18 механика». Новая наука пробила зияющие бреши в физической парадигме ХIХ века. Выяснилось, что электромагнитное поле (а за ними другие поля) имеет не только волновую, но и корпускулярную природу, и что частицы вещества обнаруживают волновые свойства; таким образом, любой микрообъект является своеобразным кентавром – и волной, и частицей сразу. Следствием этого корпускулярно-волнового дуализма явилось то, Оказалось, что не все физические величины измеримы одновременно в одном и том же состоянии: например, Если «утробный» период развития квантовой механики занял, таким образом, ровно четверть века, то специальная теория относительности (СТО), подобно богине Афине, вышедшей из головы Зевса в полном вооружении, появилась практически в завершенном виде в одной единственной статье Альберта Эйнштейна «К электродинамике движущихся тел» (1905 г.), уже упоминавшейся выше. Единственным существенным шагом в дальнейшем развитии СТО явилась ее переформулировка в терминах четырехмерного пространства – времени, предложенная Германом Минковским в 1908 году. Несмотря на чрезвычайную математическую простоту и завершенность в своих основных очертаниях, СТО играет огромную роль для всей современной физики: она оказалась математической теорией причинно-следственной связи между событиями любой (а не обязательно только физической) природы. Поэтому, в частности, теория любого физического поля обязана быть полностью согласованной с СТО (иначе в ней будет налицо нарушение принципа причинности). В 1916 году Альберт Эйштейн создал общую теорию относительности (ОТО). В отличие от СТО, ОТО продолжает интенсивно развиваться и в наши дни. В намерение Эйнштейна входило обобщение СТО (эта теория называется специальной именно потому, что ограничивается рассмотрением инерциальных систем отсчета) на неинерциальные системы отсчета, В результате ОТО оказалась релятивистской теорией гравитации, причем 19 полностью геометризованной. Это означает, что в ней из обихода полностью исключено понятие силы тяготения, которое заменено представлением об искривленном пространстве – времени. Выражаясь упрощенно, можно сказать: там, где, по терминологии ньютоновой механики, поле тяготения интенсивнее, там, по терминологии ОТО, пространство – время более искривлено. Другими словами, частица, которая в ньютоновой механике движется в плоском евклидовом пространстве ускоренно под действием силы, с точки зрения ОТО движется по инерции (т.е. без какоголибо силового воздействия, но не по однородному, а по искривленному пространству – времени). Формулировка ОТО потребовала привлечения нового математического аппарата – использующего тензорного анализа и римановой геометрии, аппарата, так называемое абсолютное, или ковариантное, дифференцирование. В отличие от обычного дифференцирования Лейбница – Ньютона, ковариантное дифференцирование учитывает изменение вектора (его «старение») при параллельном переносе в искривленном пространстве – времени. Одно из важнейших уравнений ОТО – уравнение геодезической линии (кратчайшей кривой, соединяющей две точки риманова пространства) с одинаковой легитимностью может быть прочитано и не языке обычного дифференцирования, и на языке дифференцирования ковариантного. В первом случае мы увидим в этом уравнении четырехмерную формулировку второго закона Ньютона (т.е. запись этого закона в терминах искривленного четырехмерного пространcтва – времени); во втором – четырехмерную запись первого закона Ньютона, описывающее свободное движение частицы (движение по инерции) в этом же самом искривленном пространстве – времени. В первом прочтении, однако, напряженность поля тяготения описывается нетензорной величиной (так называемым коэффициентом аффинной связности), а это не дает повода для особого восторга, так как нетензорные величины (в отличие от тензоров) могут быть порождены (или, наоборот, обращены в нуль) путем преобразования координат и поэтому 20 плохо подходят для изображения наблюдаемых (точнее говоря, измеримых на опыте) физических величин. Альтернативное же прочтение уравнения геодезической (прочтение его на языке ковариантного дифференцирования) позволяет увидеть в этом уравнении равенство нулю абсолютного (иначе – ковариантного) дифференциала четырехмерной скорости частицы, что является вполне строгой аналогией первого закона Ньютона. Однако математическим стержнем ОТО является не уравнение геодезической, выполняющее в ней роль уравнения движения частицы в гравитационном поле, а уравнение самого поля тяготения, носящее имя его автора – Альберта Эйнштейна, которое отождествляет геометрические характеристики искривленного пространства – времени с динамической характеристикой гравитационного поля – тензором энергии – импульса. Это (одно!) тензорное уравнение, будучи спроектированным на координатные линии, оказывается системой десяти нелинейных дифференциальных уравнений в частных производных, и непосвященному может показаться удивительным тот факт, что не все возможные решения этой системы уравнений уже найдены. Из каждого решения уравнения Эйнштейна следует космологический сценарий – математически обоснованная версия возникновения и эволюции Вселенной. ОПЫТ ФИЗИЧЕСКОЙ АПОЛОГЕТИКИ ХРИСТИАНСТВА 21 НЕЗРИМАЯ РЕАЛЬНОСТЬ Милый друг, иль ты не видишь, Что все видимое нами Только отблеск, только тени От незримого очами? Вл. Соловьев Усекновение “зверинцев” Некогда Э. Резерфорд заметил: «Все науки о природе делятся на физику и коллекционирование марок». В самом деле, из всех естественно научных дисциплин лишь физике удалось радикальным образом преодолеть период «описательной зоологии», заменяя представление о ряде «клеток с различными зверями» представлением о ряде состояний «одного и того же зверя». Пример тому формализм изотопического спина В. Гейзенберга, позволяющий описывать дотоле «разные» частицы протон и нейтрон как разные состояния одной и той же частицы нуклона и легший в основу программы описания чрезвычайно многочисленного «зверинца» элементарных частиц и их резонансов как набора разных состояний одной и той же сущности спинорной праматерии, находящейся, однако в области «незримой онтологии» (термин, предложенный В. Тростниковым [1, 2]), т.е. в платоновом мире идей эйдосе. Главным инструментом преодоления «описательной зоологии» в физике, «бритвой Оккама», радикально устраняющей излишние сущности, выступает математический аппарат: его «непостижимая эффективность» (Е. Вигнер) в физике как раз и выделяет эту последнюю из остальных ветвей 22 естествознания. Но, согласно И. Канту, математика внедрима в ту или иную науку в той только мере, в какой в этой науке присутствует априорное знание: «Так как во всяком учении о природе имеется науки в собственном смысле лишь столько, сколько имеется в ней априорного знания, то учение о природе будет содержать науку в собственном смысле лишь в той мере, в какой может быть применена в нем математика» [3]. Опыт не единственный источник физического знания! Существует ригидный стереотип мышления: «физика прежде всего наука опытная». неизбежностью Разумеется, присутствует в основании физического экспериментальная знания компонента, но с ее удельный вес там значительно ниже, чем, например, в ботанике. Главной эвристической мощью в физике обладают априорные принципы (такие, как, например, экстремальные принципы Ферма и Гамильтона см. по этому поводу [4], принципы относительности Галилея и Эйнштейна, принцип суперпозиции в квантовой механике и т.д.). Мы не затрагиваем здесь проблему природы, «источника» априорного знания. Отметим лишь, что оно игнорируется диалектическим материализмом и другими сенсуалистическими учениями, утверждающими, что «нет в разуме ничего того, что не присутствовало бы ранее в ощущениях», но наличествует во всех построениях объективного идеализма, начиная от платонова анамнезиса (воспоминания души о мире идей) до архетипов коллективного бессознательного у К. Юнга. Ограниченная роль опыта в генезисе физического знания обусловлена, прежде всего, тем, что круг наших экспериментов очерчивается нашим же разумом. По этому поводу В. Захаров замечает: «Лет 400 назад черт был явлением опыта: он являлся даже весьма образованным, отнюдь не суеверным людям, и М. Лютер даже запустил в него чернильницей» [5]. В том, что утверждение это не является столь уж сильным преувеличением, 23 можно убедиться, вспомнив, какую фундаментальную роль на протяжении более двух с половиной веков в истории физики играл гипотетический эфир: ему не только посвящались теории (Х. Гюйгенс, Г. Лоренц), но с ним интенсивно проводились эксперименты (А. Физо, А. Майкельсон), пока А. Эйнштейн, не создав СТО, не «запустил в него чернильницей». Мы видим, таким образом, что в «опытной науке» столетиями могут продолжаться опыты над фантомом. Экспериментальные возможности макроскопических приборов ограничены не только точностью их измерений (относительно которой всегда сохраняется оптимистическая и совершенно оправданная надежда на ее повышение). В мегамире налицо принципиальная невозможность постановки глобально-космического эксперимента для выбора между космологическими сценариями общей теории относительности (ОТО); в микромире воздействие макроприбора на микрообъект приводит к утрате половины информации о последнем, что описывается соотношениями неопределенностей В. Гейзенберга; кроме того, макроскопичность наблюдателя, обуславливающая в силу 2-го начала термодинамики необратимость его бытия, лишает его возможности, как будет подробнее проиллюстрировано ниже, адекватно регистрировать с помощью макроскопических и трехмерных приборов принципиально обратимые во времени микропроцессы. ультрарелятивистскими Наконец, скоростями экспериментирование массивных тел с принципиально ограничено необходимостью затратить бесконечно большую энергию для сообщения тардиону скорости света в пустоте ( т. е. невозможностью сделать тардион люксоном). Однако и «достоверные» результаты экспериментов в рамках перечисленных выше ограничений имеют неустранимый «привкус» выбора системы отсчета, вольно или невольно используемой наблюдателем. Как сделалось хорошо понятным с появлением СТО в1905 году, наблюдатели, движущиеся с различными скоростями друг относительно друга, найдут 24 различными размеры одного и того же тела и длительность одного и того же процесса (более того, конечный во времени для одного из наблюдателей процесс оказывается бесконечным для другого). Словом, как сказал Г. Минковский в самом начале знаменитого доклада «Пространство и время», прочитанного им за три месяца до своей кончины, «отныне время само по себе и пространство само по себе должны сделаться всецело тенями и только особого рода их сочетание сохранит самостоятельность». Этой «самостоятельностью», или, точнее говоря, реальностью, обладает 4-мерный интервал между событиями; однако, он находится в области «незримой онтологии», а наши приборы измеряют лишь его «тени пространственную и временную проекции, оказывающиеся различными для различных наблюдателей. Таким образом, в физике адекватно реализуется мысль, заключенная в четверостишии из стихотворения Вл. Соловьева, использованном в качестве эпиграфа к данной статье. Наши приборы улавливают лишь тени незримого То же самое относится решительно ко всем результатам физических измерений: они регистрируют лишь тени на стене платоновой пещеры. Пусть, к примеру, физик А экспериментирует в своей лаборатории с неподвижными электрическими зарядами; он наблюдает при этом только электростатическое поле. Пусть мимо последней движется физик В; как и всякий другой, он имеет право на «эгоизм наблюдателя» (выражение А. Эддингтона, обозначающее право любого наблюдателя считать покоящимся именно себя, право пользоваться собственной системой отсчета). Очевидно, что физик В зарегистрирует в лаборатории своего коллеги А также и 25 магнитное поле, ибо заряды в этой лаборатории будут восприниматься им как электрический ток. В этом примере, как и в предыдущем, подлинной, но незримой реальностью оказывается единый тензор электромагнитного поля тензор 2го ранга в 4-мерном мире Минковского; наши же З-мерные приборы измеряют лишь те или иные его «тени» отдельные его проекции, компоненты, воспринимая их как отдельно электрическое и отдельно магнитное поле или даже только одно из них. Эту ситуацию удобно иллюстрировать следующей аналогией. Известно, что в языке эскимосов прошлого века (до появления в нем иноязычных заимствований) отсутствовало слово «морж», несмотря на то, что охота на моржей занимала значительную часть их времени ( а, может быть, именно поэтому: чрезвычайная вовлеченность в эмпиризм может иметь своим следствием определенную «зашоренность» в сфере генерирования общих понятий): «морж на льдине» обозначался в этом языке одним существительным, «морж в воде» другим и т.д. Таким образом, трактовка характеристик только одних экспериментов как измерение электрического поля, а других как только магнитного, может быть охарактеризована, шутливо выражаясь, как «эскимосская точка зрения». На деле же, в реальности, в незримой онтологии есть только один-единственный «морж» электромагнитное поле, а наши трехмерные приборы позволяют нам видеть порознь его «спинку» и «брюшко», обозначаемые нами как только электрическое или только магнитное поле. В 1928 г. П. Дирак впервые со всей недвусмысленностью ввел в физику представление о принципиально не наблюдаемой сущности: он предложил рассматривать вакуум не как пустое пространство. А как среду, в каждой точке которой находится электрон в состоянии с отрицательной энергией (именно потому, что в «каждой», а потому не уловима для приборов принципиально не наблюдаема). Надо ли говорить, что дираковский вакуум 26 в высокой степени соответствует платонову мэону ( состоянию «относительного небытия»)? В случае, когда электрон в таком состоянии получает извне (например, от фотонов) энергию, достаточную для преодоления пограничной полосы шириной в две его энергии покоя, он обретает положительную энергию и становится наблюдаемым для экспериментатора, который фиксирует одновременно с ним и оставленную им «дырку в вакууме», воспринимаемую прибором как позитрон. Так на стене платоновой пещеры, или, пользуясь терминологией адвайта-веданты, на «покрывале майи» экспериментатор наблюдает рождение пары электрон позитрон, тогда как на деле происходит переход одной-единственной частицы электрона в новое состояние: в состояние положительных энергий. Вспомним теперь, как в квантовой электродинамике на сущностном уровне объясняется процесс, обратный рождению пары аннигиляция частицы и античастицы. Как и в предыдущем случае, в «незримом очами» присутствует лишь одна частица (например, электрон), которая совершает поворот в обратную сторону по оси лабораторного времени (образно говоря, она уходит во вчерашний день. Напомним, что в микромире в отличие от макромира процессы обратимы). Трехмерный макроприбор воспринимает проекции двух участков мировой траектории электрона (до и после его поворота в лабораторном времени) как траектории двух разных частиц электрона и позитрона, ориентированные в направлении стрелы лабораторного времени. В советский период отечественной науки лишь немногие отважные одиночки находили в себе мужество печатно признать платонов дух физики ХХ века: «Итак, исследователь, имеющий дело с современной теорией элементарных частиц, напоминает тех, кто сидит в платоновой пещере спиной к огню и пытается по пляскам теней на стене определить, что происходит с предметами, движущимися у него за спиной и отбрасывающими эти тени. Мы не знаем, что представляет собой 27 «внутренний мир»элементарных частиц, какова природа внутренних симметрий. Тем не менее по отражениям этих внутренних свойств, улавливаемым нашими приборами, макроскопическими и 3-мерными, мы пытаемся восстановить происходящее в этом загадочном и недоступном мире, который называется «элементарная частица». Но если мы не можем «обернуться» и «увидеть сущность», то можно попробовать понять, как получается «тень» и что такое «огонь». Видя отражение и зная, как оно получается, мы могли бы построить сущность» [6]. “Директорат” природы и ее бухгалтеры” «Пляски теней на стене» (т.е. регистрируемые нашими приборами явления) подчинены закономерностям, наблюдаемым нами на опыте: это эмпирические законы. Можно построить теорию, обобщающую данные опыта и объясняющую эти законы (такого рода теории называют сегодня феноменологическими противопоставляя их онтологическим теориям, описывающим связи между сущностями внутри эйдоса, который, таким образом, в соответствии с учением Платона, оказывается умопостигаемым и объясняющим попутно Феноменологическая теория, изнутри происхождение создаваемая для объяснения «теней»). нами же очерченного круга явлений опыта, очевидным образом будет всегда соответствовать последнему: сопоставление феноменологической теории с опытом имеет характер трюизма, тавтологии типа А = А. Такого рода теории, писал А. Эйнштейн, полезны лишь для инженеров и лавочников. Если же теория построена на основе формального априорного принципа, то ее соответствие с экспериментом носит поистине доказательный характер. В том-то и проявляется удивительная диалектика познания, что теория только тогда верифицируется опытом, когда она построена на началах, не зависящих от опыта! СТО, ОТО, квантовая механика и т.д., построенные на априорных принципах, с огромной точностью были подтверждены всеми экспериментами. 28 Среди эмпирических закономерностей наиболее общими, а потому наиболее «респектабельными» являются законы сохранения. Однако в структуре физического знания они напоминают подчас ограниченных бухгалтеров, способных при случае санкционировать бессмысленную, запрещенную природой сделку (так, закону сохранения энергии не противоречило бы создание вечного двигателя 2-го рода, запрещаемое априорным принципом возрастания энтропии «директором Вселенной»). Подлинный «директорат» природы, определяющий направление происходящих в ней процессов и выбор путей для них, полностью находится в эйдосе, в мире незримой онтологии. Это априорные принципы наименьшего действия, максимальной энтропии, суперпозиции волновых функций, относительности, эквивалентности и т. д. И в связи с этим еще об одной диалектической закономерности. Наши измерения «теней» (ощутимых приборами проекций незримой реальности) вполне однозначны: длина стола столько-то сантиметров, масса электрона столько-то граммов. Сами же объекты незримой онтологии чрезвычайно неоднозначны и надежно защищены от любой возможности их измерить: тензор энергии импульса можно калибровать на дивергенцию от суперпотенциала любого антисимметричного по двум индексам тензора третьего ранга, лагранжиан поля на дивергенцию от любой вектор- функции от потенциала этого поля, квантовомеханическую волновую функцию можно умножать на любую постоянную, действие можно определить лишь с точностью до произвольного слагаемого и т.д., и т.п. и все это не изменит результатов измерения их «теней», наблюдаемых в данной системе отсчета. Как известно, знаменитая теорема Нетер позволяет вывести всю совокупность законов сохранения в физике полей и частиц из свойств симметрии пространства времени, а также из внутренних симметрий; доказательство же этой теоремы опирается на экстремальный вариационный 29 принцип (применительно к физике это принцип наименьшего действия, из которого вариационным путем выводятся уравнения движения и уравнения поля. Таким образом, из априорного принципа наименьшего действия и из априорно постулируемых свойств пространства времени (то и другое относится к платонову миру идей) мы объясняем феноменологические законы сохранения, которым подчинены события, наблюдаемые на стене платоновой пещеры. Худшее из заблуждений вера в очевидность Согласно диамату, пространство и время не априорны: они суть «всеобщие формы бытия материи, ее важнейшие атрибуты». Мы придерживаемся иной точки зрения, которая будет аргументирована ниже. Обратимся к общеизвестному ленинскому определению материи, десятилетиями выполнявшему для нас роль обязательного догмата, согласно которому последняя есть «...философская категория для обозначения объективной реальности, которая дана человеку в ощущениях его, которая копируется, фотографируется, существуя независимо от них». отображается нашими ощущениями, Мы не оспариваем этого определения в целом (просто в предпочитаемой нами схеме материя есть не более, чем покрывало майи, стена платоновой пещеры), но вот утверждение о копировании и фотографировании находим, мягко говоря, неточным. Вот наглядный контрпример: опыты Э. Резерфорда 1911 года доказали, что ядро атома занимает в нем столько места, сколько горошина в небоскребе. Между тем, когда я стучу кулаком по столу, «резерфордовы пустоты» моего кулака отнюдь не проваливаются в такие же пустоты стола. А. Эддингтон, один из наиболее ранних приверженцев Эйнштейна, экспериментально подтвердивший астрономические следствия из ОТО, считал результаты опытов Резерфорда гораздо более удивительными, чем даже ОТО: «Разница между современными и прежними представлениями о Вселенной 30 заключается не столько в перестройке понятий пространства и времени, произведенной Эйнштейном, сколько в том, что все, считавшееся наиболее прочным, теперь рассматривается как совокупность крошечных сгустков, движущихся в пустоте. Это последнее обстоятельство особенно сильно бьет по тем, которые думают, что истинная природа вещей более или менее соответствует их внешнему виду (курсив наш. Вс. Т.)» [7]. Т.е., добавим мы, по тем, кто уповает на копирование и фотографирование реальности нашими ощущениями. По-видимому, худшим из заблуждений является вера в очевидность. В целом же ленинское определение материи напоминает дефиницию любви у Ф. Саган: «L’amour, c’est le contact de deux epidermes» («Любовь это контакт двух кож»; определение неоспоримо, хотя и чересчур поверхностно). Действительно, наличествуют две «кожи»: 1) покрывало Майи; 2) моя «кожа» совокупность моих рецепторов, усиленных физическими приборами. Но за второй из этих «кож» мой разум, пусть слабый и блуждающий в поисках истины, а за первой платонов эйдос, подлинная реальность, принципиально умопостигаемая (последнее обстоятельство, несомненно, указывает на высокое предназначение Человека в платоновой схеме). Новые встречи с Кантом и Гегелем Что же касается пространства и времени, то мы не можем признать их атрибутами материи, ибо их свойства не могут быть найдены из наблюдений за «пляской теней». Это отчетливо понял еще А. Пуанкаре в конце ХIХ века, в рамках своей доктрины конвенционализма показавший, что внешний мир может быть описан любой геометрией, хотя разные геометрии по-разному описывают свойства пространства. Концепция Пуанкаре была поддержана и развита А. Эйнштейном в его известной работе «Геометрия и опыт» [8], в которой подчеркивается, что предметом проверки на опыте является не 31 чистая геометрия G, а всякий раз сумма G + F, где F физическое поле, подобранное в соответствии с выбором той или иной геометрии так, чтобы теория, основанная на сумме G + F, хорошо соответствовала бы опыту. Очевидную уязвимость таких теорий, впоследствии названных «жесткими», обычно иллюстрируют шутливым силлогизмом Б. Рассела: «Хлеб каменный; камень съедобен; следовательно, хлеб съедобен». Избежать центрального порока «жестких» теорий, заключающегося в произвольности выбора геометрии пространства (и ассоциированного с ней физического поля), можно, лишь построив так называемую «мягкую», т.е. полностью геометризованную теорию, в которой физическое поле исключено вовсе, а свойства пространства времени априорны; они не являются более реальностью, они принадлежность нашего ума, наш способ познания реальности. Такой исторически первой «мягкой» теорией явилась ОТО, в которой априорно выбирается псевдориманово пространство время в качестве хроногеометрии реального (эйдетического) мира. Таким образом, ОТО возвращает нас к кантовым представлениям об априорности пространства времени. Наблюдаемая нами на покрывале майи евклидова геометрия иллюзорна: достаточно стать на вращающуюся платформу и геометрия мира перестанет быть евклидовой. Подлинной реальностью, управляющей наблюдаемым на опыте движением тел, оказался псевдориманов 4-мерный мир. Как и всякая онтологическая теория, ОТО идет от идеального к материальному (т.е. от реального к «пляскам теней на стене пещеры»), тогда как феноменологические теории идут от материального к материальному же, оставаясь в порочном кругу тавтологий. Вместе с кантианской концепцией априорности пространства и времени эйнштейнова ОТО с ее космологическими сценариями вынуждает вспомнить и знаменитые антиномии Канта. Согласно его Первой антиномии, чистый разум может одинаково принимать нижеследующие альтернативы: мир как целое и конечен и бесконечен; и вечен, и не вечен. Релятивистская 32 космология сообщает Первой антиномии физико-математическое обрамление, а вместе с ним и новое, современное звучание. Как известно, в ОТО доказывается, что сам факт конечности или бесконечности 3-мерного объема космологической модели не инвариантен: в одной системе этот объем конечен, в другой бесконечен. Более того, оказалось, что 4-мерный эйнштейнов мир, в котором 3-мерный объем Вселенной бесконечен, может быть частью 4-мерного мира, в котором 3-мерный объем Вселенной конечен (таковыми оказались эйнштейновы миры, описываемые решениями Леметра, Робертсона, Фридмана). Итак, бесконечное «размещается» внутри конечного! Это противоречит здравому смыслу (чему, по А. Эддингтону, не стоит огорчаться, ибо мы унаследовали последний от обезьяны), но превосходно иллюстрирует Первую антиномию Канта. Что же касается времени жизни Вселенной, то релятивистская космология предлагает нам (за вычетом экзотических сценариев типа steady state cosmology) две альтернативы: 1) вечная цикличность с переходом каждый раз через сингулярность, означающим полное разрушение всех форм структуры материи (эта альтернатива созвучна древнеиндийской мифологической идее смены «дней Брамы»); 2) Большой Взрыв одноактное творение Вселенной (созвучие с версией Ветхого Завета). Физики, исходя из 2-го начала термодинамики, обычно предпочитают вторую альтернативу, поскольку в ней энтропия в начале жизни мира минимальна, а в циклическом сценарии она максимальна (вследствие полного разрушения мира в момент сингулярности). Кроме того, так как в циклическом сценарии при переходе через сингулярность полностью утрачивается любая информация о предыдущей жизни Вселенной (что дало повод известному космологу ХХ века аббату Леметру охарактеризовать предшествующую сингулярности стадию как «метафизическую в худшем смысле этого слова»). Космологическая модель большого взрыва представляется предпочтительнее с точки зрения критерия «бритвы Оккама». Тем не менее нет достаточных оснований, чтобы отбросить вовсе как альтернативу сценарий «дней Брамы», 33 так что релятивистская космология и здесь подтверждает Первую антиномию Канта: мир может быть и вечным, и не вечным. Ныне чрезвычайно активно обсуждается роль так называемого антропного принципа в космологии, «сильный» вариант которого требует того, что Вселенная должна была развиваться только таким образом, чтобы обусловить появление человека и благодаря ему «познать себя внутри себя». Легко видеть, что космологический антропный принцип самым тесным образом коррелирует с гегелевской концепцией самосознания абсолютной идеи, реализующегося в человеке. В заключение отметим, что развиваемый здесь подход вовсе не рассматривается нами как попытка теоретико-физического обоснования религии: подобная попытка представляется нам бесплодной, ибо, по нашему мнению, научные и религиозные средства постижения реальности не могут быть объединены структурно в логическую схему: они находятся в соотношении дополнительности, и синтез религиозной и научной картин мира может быть достигнут лишь путем их соответствий, созвучий, гармонии [9, 10]. Цели настоящей работы иные. Как писал А. Эйнштейн своему другу М. Соловину в 1938 году [11], «люди так же поддаются дрессировке, как и лошади, и в любую эпоху господствует какая-нибудь мода, причем большая часть людей даже не замечает господствующего тирана». Мы стремились обратить внимание читателя на возможность выйти из-под сохраняющейся по инерции тиранической опеки бывшей «государственной религии» диалектического материализма. Основная же наша цель с помощью настоящего наброска, являющегося дальнейшим развитием соображений, изложенных первоначально в [12 – 15], показать наличие глубинных корреляций между современной теоретической физикой и объективным идеализмом Платона, Канта и Гегеля. 34 О «ЛИРИКЕ» ФИЗИКИ И «ФИЗИКЕ» ЛИРИКИ Как и когда зародилась тема. В 60-х, в годы хрущевской оттепели, появилось шутливое и легкозвучное стихотворение Бориса Слуцкого, на внешний взгляд бесхитростно сработанное, но удостоившегося оглушительного, годами не смолкавшего резонанса. Начиналось оно так: Что-то физики в почете, Что-то лирики в загоне! Дело не в сухом расчете, Дело в мировом законе. В заключительной строфе, которую я на память не помню, автор предлагает коллегам по цеху, учитывая обрисованную им грустную ситуацию, забросить "рифмы" и засесть за "логарифмы". Громоподобный эффект произвели, собственно, две первые строчки поэзы. Они оказались подобными увесистому булыжнику, внезапно брошенному в годами дремавший, подернутый ряской пруд! Трудно обозреть лавину порожденных ими откликов: и страстных поэтических реминесценций, и нервических журналистских публикаций, и непривычно беллетризованных философских эссе. Причем некоторые из участников этой, выражаясь по Маяковскому, "кипучей бучи", раздражившись ее масштабами, обрушивали свой праведный гнев на возмутителя спокойствия: дескать, проблему поставил, а ее решения предложить не удосужился. Это очень напоминало сокрушительную критику, которой подвергся в 20-е годы некий автор стихотвореньица о весне: дескать, "поэт не отразил в нем быта мороженщиков"... 35 Сегодня можно сказать вслух об очевидном: и "сухой расчет", и "мировой закон" - все это не более, чем эзопова лексика, драпирующая тупик, в который угодила "лирика" (под последней все диспутанты, не сговариваясь, вполне справедливо понимали все многообразие гуманитарных занятий, творческих и научных). Тупик этот - прокрустово ложе коммунистической идеологии, исключающей любое движение мысли и ориентировавшее всю гуманитарную сферу деятельности на восхваление диктатуры ЦК КПСС. Следствием было то, что десятки тысяч выпускников средней школы, имевшие склонность к гуманитарным занятиям , но желавшие "жить не по лжи", уходили под крыло точных наук. Так в каком-то (не помню) фильме атеист прячется от ареста в церкви (в богобоязненной стране, о которой там шла речь, в церкви арестовывать не полагалось). Хотел стать лириком, угодил в физики. Для меня решение проблемы выбора между "физикой" и "лирикой" в выпускном классе было облегчено стимулирующим пинком со стороны советской действительности. Это был 1948-49-й учебный год, время ждановских докладов по всем отраслям культуры. Меня угораздило при свидетелях заявить, что я ставлю русскую литературу Х1Х века выше советской. Три моих соклассника изготовили на меня донос. А так как я в своей ереси упорствовал, трагикомические последствия такого совершенно не советского поведения разрослись до краевых масштабов. Обо мне, как о местной поганке, читали доклады на собраниях общественности. Класс боялся со мной здороваться. Комическую сторону этих приключений я стал видеть много лет спустя, тогда ощущалась только трагическая. Я хотел стать филологом, но в итоге этой школьной истории жизнь на планете показалась мне настолько неприглядной, что я решил стать астрономом. 36 Спас случай: встреча с популярной книжкой по теории относительности. Жданов поносил эту теорию как идеалистическую, и именно поэтому - из чувства сопротивления - я решил в ней специализироваться. "Верность убеждениям, - говорит Андрей Амальрик, - заключается не в том, чтобы доказывать их правоту каждому встречному ослу, а в том, чтобы следовать им в своей работе". Выбор оказался счастливым. Я рисковал попасть в область, в которой, по мнению непосвященных, царит "сухой расчет" и "серость теории" (от нее, как вы помните, предостерегает абитуриента гетевский Мефистофель: «Сера, мой, теория везде, а древо жизни пышно зеленеет»), а очутился в мире дерзких идей, облеченных в изысканные математические одежды, и удивительной мощи этического и эстетического потенциала точных наук. "Откуда ему взяться! - возразите вы. - Наука сама по себе нравственноиндифферентна, а ее плоды могут быть употреблены во зло. Пример: водородная бомба." На это отвечу, что фундаментальная наука и ее приложения - "две большие разницы". Гете написал своего "Вертера", и многие молодые люди пустили себе пулю в лоб; осуждаем ли мы за это автора? Кабинетный ученый Маркс сочинил приличную теорию прибавочной стоимости, добавив недостававшее слагаемое в экономические таблицы Кене, а его российские последователи, Ульянов и Джугашвили, истребили во славу этой теории без всякой водородной бомбы более 60 миллионов человек (впрочем, относительно Маркса еще Бисмарк пророчески предостерегал: "Европа еще наплачется с этим бухгалтером"). Так откуда он все-таки берется, этический и эстетический потенциал физики? Физика и мораль. 37 Фундаментальная, она же теоретическая, физика началась с сэра Исаака Ньютона, как христианство - с Христа; если же продолжить эту аналогию, то с Иоанном Предтечей следует сравнить Галилео Галилея. Этот великий пизанец пророчески сформулировал нравственный постулат нашей науки: "В физике нет авторитетов авторитетов, есть авторитет формул". Надо ли объяснять, что, благодаря этому свойству физики в ней совершенно невозможно появление дутых авторитетов типа Лысенко в биологии или Сталина в языкознании? По этой же причине навязать марксистско-ленинскую идеологию физике было гораздо труднее. чем другим наукам. Диамат верещал о бесконечности мира, а мы в теории относительности спокойненько изучали космологические сценарии его сотворения. И укусить нас за это не было никакой возможности: мешал математический "панцирь". сквозь зубы признать Официальная философия вынуждена была "относительную самостоятельность" физико- математических наук. Но не только возможность "жить не по лжи" благотворно влияет на нравственный климат физико-математического цеха. Сам стиль точных наук, в которых истина может быть получена только на пути безукоризненной логики, строго математического доказательства, приучает человека к честности и правдивости. А трудность постижения математического аппарата, которое можно было бы сравнить с восхождением скалолаза по технически сложной стене в Альпах, с неизбежностью воспитывает настойчивость и мужество. Это не означает, конечно, что среди физиков с математиками невозможны злодеи и подлецы (как и Сальери в среде музыкантов), но перечисленные выше воспитательные факторы точных наук очевидны, как шило в мешке. Недаром физики первыми дали отпор ждановщине. Уже через месяц после смерти Сталина в "Вопросах философии" появилась необычно смелая по тем временам статья академика В. А. Фока "Против невежественной критики физических теорий". Судя по тому, что в толстых журналах статьи 38 появляются не ранее, чем за полгода после получения их редакцией, Фок написал ее задолго до смерти тирана. А когда КПСС разгромила "вейсманизм-морганизм", физические НИИ приютили уволенных генетиков, и многие доктора биологии защитили в них вслед за своей докторской наступлением же "оттепели" кандидатскую диссертацию по физике. С книги по генетике начал издавать... "Атомиздат", самое смелое тогда издательство в стране. Физико-математический цех подарил отчизне рекордное количество диссидентов. Андрей Сахаров, Револьт Пименов, Виктор Орлов, Роллан Кадыев, Борис Альтшулер и многие-многие другие, от перечисления которых я себя удерживаю во избежание громоздкости текста. А диссиденты – это ,прежде всего, люди с обостренной, ранимой совестью. О «лирике» физики. Теперь о пресловутых "сухости" и "серости". Кстати, обвинение в них поддерживал великий Гегель: "Математика - наука точная, потому что она наука тощая" (по счастливой фонетической случайности русский перевод этой цитаты звучит даже как удачный каламбур). Прозорливее, однако, оказался наш Пушкин: "Вдохновение нужно в поэзии, как и в геометрии". Действительно, вдохновение (и воображение!) нужны "физику" не меньше, чем ".лирику". "В голове Архимеда было больше воображения, чем в голове Гомера", - сказал Вольтер. Однажды известного математика Давида Гильберта спросили об одном из его бывших учеников. "Ах, этот-то? - вспомнил Гильберт - он стал поэтом. Для математики у него было слишком мало воображения". 39 По мере развития теоретической физики все красивее становились ее уравнения. "Не Бог ли какой написал эти строки?" - эти гетевские слова взял эпиграфом к своей книге по электродинамике известный физик прошлого столетия Людвиг Больцман (имея в виду, разумеется, не себя, как автора книги, а Максвелла, автора основных уравнений электродинамики). Физики понимают сегодня, что если красота и не является решающим критерием истины, то, во всяком случае, служит устойчивым ее симптомом и даже маяком на пути ее поиска. "Если работать, руководствуясь критерием красоты, - сказал один из крупнейших физиков-теоретиков нашего века Поль Дирак, - тогда можно быть уверенным, что находишься на верном пути". И есть еще один, очень необычный аспект влияния точных наук на культуру, на духовную жизнь общества - это так называемое "безумие" физики. Известен отзыв Бора о предложенной на каком-то конгрессе теории: "Она недостаточно безумна, чтобы быть правильной". Эддингтон так резюмирует один из выводов своей книги по теории относительности: "Это противоречит здравому смыслу, что не должно нас огорчать, ибо здравый смысл мы унаследовали от обезьяны". Бросая вызов повседневному, "кухонному" опыту («пошлому уму глупцов», по Александру Пушкину) современная физика является прекрасным противоядием мещанству духа, которому свежий взгляд на вещи представляется безумием, Но «безумие физики» может быть надежно отсепарировано от клинического сумасшествия так называемым принципом соответствия, обязательным для этой науки: любая новая физическая теория может казаться сколь угодно «безумной» (это даже здорово), но признание и пропуск в физику она получит только в том случае, если она содержит старую теорию как частный случай. Другими словами, физика развивается удивительно красиво, «вперед и вверх», как поет Высоцкий в кинофильме «Вертикаль», и по ходу дела ничего не отбрасывается вниз, кроме сгоряча придуманных субстратов – теплорода, флогистона, эфира... К этому списку я, будучи приверженцем объективного идеализма (см. мою статью «Вперед, к Платону!» в 9-ом 40 номере «Идеалиста» за 2001 год) с легким сердцем добавляю ленинскую материю. О «физике» лирики. Поговорим теперь о прямо противоположном – о «физике» лирики. Не задумывались ли вы когда-либо над тем, что секретом эмоционального воздействия на нас музыки, стихов, изобразительных искусств является в значительной мере гармония чисел, спрятанная в их архитектонике. Лейбниц когда-то сказал: "Музыка есть радость души, которая вычисляет, сама того не сознавая". Попробуйте мысленно "прокрутить" в голове, например, несколько начальных тактов "Первого концерта для фортепьяно с оркестром" Чайковского, и вы увидите, сколь точно это определение. Не менее ярко писал об этом Валерий Брюсов: "Мечтатели, сибиллы и пророки Дорогами, запретными для мысли, Проникли - вне сознания - далеко, Туда, где светят царственные числа". Если искусство - это зеркало жизни, то гармония его является, повидимому, отражением гармонии бытия. Наивно-фантастическое представление об этой гармонии создала античная натурфилософская школа Пифагора. Пифагорейцы считали, что семь (известных в их время) планет движутся вокруг Земли на расстояниях, пропорциональных отношениям музыкальных тонов, и издают соответственные музыкальные звуки. Не слышим же мы их, говорили пифагорейцы, только потому, что рождаемся и умираем при этих звуках, и поэтому не можем отличить их от противоположной им тишины (так медникам, привыкшим к грохоту в мастерской, кажется, что нет различия между тишиной и звоном медных тарелок). Сходные представления развивал в новое время Иоганн Кеплер, открывший законы движения планет: "Небесное движение есть ни что иное, 41 как ни на миг не прекращающаяся многоголосая музыка (воспринимаемая не слухом, а разумом)". ... В истории всемирной культуры можно выделить одну древнюю, но вечнозеленую мысль - идею об изначальной соотнесенности Человека и Вселенной, идею единства "Микрокосма" и "Макрокосма". "Если ты хочешь получить представление об устройстве Вселенной, то разбери аналогичное ей устройство человека", - писал арабский философ Ибн-Гебироль. В современной космологии усердно обсуждается антропный принцип, утверждающий, что целью эволюции Вселенной является появление Человека, посредством которого она решает проблему познания самое себя. Да и в практической жизни человечества мы наблюдаем переход от зародившейся в эпоху Ренессанса технократической программы полного подчинения природы человеку к экологической программе обеспечения гармонии между человеком и природой, динамического равновесия между ними. Это, со своей стороны, приводит к широкому внедрению в обиход науки ценностных мотивов - этических и эстетических, что сближает ее с другими компонентами культуры - литературой, искусством, музыкой, и размывает грань между "лириками" и "физиками", которая еще около двадцати лет назад казалась совершенно неодолимой. Можно ожидать, что со временем физика и лирика окажутся в одной «Шенгенской зоне». ЛИТЕРАТУРА 5. Захаров В. Д. / Концепции современного естествознания (в вопросах и ответах) // Москва, 1994 г. Кант И. / Цит. по: Клайн М. // Математика. Утрата определенности // Москва, «Мир», 1984 г., с. 63. 6. Коноплева Н. П., Попов В. Н. / Калибровочные поля // Москва, Атомиздат, 1980 г., с. 22. 42 9. Тихомиров В. Р. / О соответствиях физики и религии // Взаимодействие науки и теологии в изучении проблем природы и общества: история и современность, Санкт-Петербург, 1992 г. 10. Тихомиров В. Р. / Созвучия религии и науки // Духовность, экология, человек. Доклады Международного конгресса, Краснодар, 1993 г. . Tikhomirov V. R. / Heuristic Potential of Lagrange’s Formalism in Theoretical Physics: used and unused Possibilities in the first Quarter of the 20th Century” // Мiжнародна наукова конференцiя присвячена 150 рiччю нарождения видатного украiнського фiзика i електротехнiка Iвана Пулюя, Тези доповiдей, Львiв, 1995 р., с. 42. Тихомиров В.Р. / Современная теоретическая физика и объективный идеализм Платона – Гегеля // В сб.: Немецкий классический идеализм и современность – Краснодар, изд-во Кубанского госуниверситета, 1995 г. 12. Tikhomirov V. R. / Theoretical Physics of the 20th Century and Objective Idealism // Теоретические и экспериментальные проблемы гравитации, Тезисы докладов 9 Российской гравитационной конференции, Часть I, Новгород, 2430 июня 1996 г., Москва, 1996 г., с. 199. 13. Тихомиров В.Р. / Что такое реальность с точки зрения физики? // В кн.: Теория эволюции: наука или идеология? Труды 25-х Любищевских Чтений. – Москва – Абакан, 1998 г. 1. Тростников В. Н. / Мысли перед рассветом // Париж, 1980 г . 2. Тростников В. Н. / Научна ли «научная картина мира // «Новый мир», № 12, 1989 г. 7. А. С. Эддингтон А. С. / О природе физического мира, Москва, (1928). 8. А. Эйнштейн, “Геометрия и опыт”, Собрание научных трудов, т. 2, Наука, Москва, (1966), с.61. 11. А. Эйнштейн, “Письма к Морису Соловину”, Собрание научных трудов, т. 4, Наука, Москва, (1967), с. 555. 43 ОГЛАВЛЕНИЕ Тайны одного треугольника…………………………………………………..1 Как автор относится к философии и религии…………………………….….9 Пляски агрессивного безбожия вокруг физики ХIХ-ХХ веков……………15 Опыт физической апологетики религии Незримая реальность О «лирике» физики и о «физике» лирики СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРЕ ТИХОМИРОВ ВСЕВОЛОД РОСТИСЛАВОВИЧ - доцент кафедры теоретической физики и компьютерных технологий Кубанского госуниверситета, автор более 100 статей по общей теории относительности, математике, философии, филологии, истории, географии, краеведению. Референт реферативного журнала «Физика» ВИНИТИ РАН с 1964 г. Член Союза российских писателей, лауреат конкурса «Золотое перо Кубани» (1974 г.), автор десяти книг и более 500 статей в общественно-политических и научно-популярных журналах и газетах. Владеет несколькими языками романской и германской групп 44 45
