Право на жизнь

1
ПРАВО НА ЖИЗНЬ
В. Пронников, И. Ладанов
Японцы
Фрагмент из «Хагакуре бусидо» – наставления для воинов, созданного в средневековой
Японии
Когда для выбора имеются два пути, выбирай тот, который ведет к смерти. Не рассуждай! Направь мысль на путь, который ты предпочел, и иди!
Невольно напрашивается вопрос: «Почему я должен умирать, когда это не выгодно? Почему я должен платить жизнью за ничто?» Это обычные рассуждения себялюбивых
людей.
Когда надлежит сделать выбор, не позволяй мыслям о выгоде колебать твой ум.
Принимая во внимание, что все мы предпочитаем лучше жить, чем умереть, это предпочтение определяет и наш выбор. Думай об ожидающем тебя бесчестии, когда ты, стремясь к
выгоде, вдруг ошибешься. Подумай о жалкой участи человека, который не добился цели и
продолжает жить.
Когда ты потерпел фиаско в своих намерениях и расплачиваешься за свою неосмотрительность смертью – значит, твоя жизнь проведена бесцельно, но помни, что твоя
смерть не роняет твоего достоинства. Смерть не бесчестит.
Каждое утро думай о том, как надо умирать. Каждый вечер освежай свой ум мыслями о смерти. И пусть так будет всегда. Воспитывай свой разум. Когда твоя мысль постоянно будет вращаться около смерти, твой жизненный путь будет прям и прост. Твоя воля
выполнит свой долг, твой щит превратится в стальной щит. Если ты не можешь проследить
свой путь прямо, открытыми глазами, с умом, свободным от путаных мыслей, ты не избежишь ошибок.
Выполнение долга должно быть безукоризненным, а твое имя незапятнанным.


Хотели бы вы стать воином в средневековой Японии (самураем)? Тщательно взвесьте все за и против.
Что для вас значит бесчестье? Можете ли вы привести пример реальной
жизненной ситуации, в которой смерть для вас лучше бесчестья?
К. Чапек
Обыкновенное убийство
(Для домашнего чтения)
– Я часто думал, – заметил пан Ганак, – почему несправедливость кажется нам хуже любого зла, которое можно причинить людям. Ну, например, если бы мы узнали, что
одного невинного человека посадили в тюрьму – это тревожило бы и мучило нас больше,
чем то, что тысячи людей живут в нужде и страданиях. Я видел такую нищету, что всякая
тюрьма по сравнению с ней просто роскошь; и все же самая страшная нищета не так ранит
нас, как несправедливость Я бы сказал, что в нас есть некий юридический инстинкт, и виновность и невиновность, право и справедливость – столь же первичные, страшные и глубокие чувства, как любовь и голод.
Возьмите хотя бы такую историю. Четыре года я и кое-кто из вас пробыли на
войне, не станем говорить, что мы там видели, но вы согласитесь, что наш брат там ко многому попривык, например, к трупам. Я видел сотни и сотни мертвых молодых людей, порой страшно обезображенных, можете мне поверить; и, признаюсь, к подобным зрелищам
стал настолько безразличен, как если бы передо мной разложили старые тряпки, только бы
они не воняли. Я лишь одно говорил себе – дружище, если ты выберешься из этой мясо-
2
рубки цел и невредим, то уж ничто в жизни не сможет тебя потрясти.
Приблизительно через полгода после войны я как-то был дома в Слатине; однажды
утром кто- то стучит в мое окно.
– Пан Ганак, идите посмотрите, убили пани Туркову!
У пани Турковой была маленькая лавчонка, где продавались писчебумажные товары и нитки; никто никогда ее не замечал, разве только зайдет когда-нибудь купить катушку
ниток или рождественскую открытку. Из лавочки стеклянная дверь вела в кухоньку, где
пани Туркова и спала; на двери висела занавеска, и когда звякал колокольчик, пани Туркова выглядывала из-за этой занавески, чтобы посмотреть, кто это пришел, вытирала руки
фартуком и входила в лавочку. «Что вам угодно?» – спрашивала она недоверчиво; у посетителя возникало ощущение, что он непрошеный гость, и всякий старался поскорее убраться. Похоже на то, будто вы приподняли камень и увидели, как мечется в сырой впадине
одинокий перепуганный жук; и вы поскорее опустите этот камень на место, лишь бы противный жук успокоился.
Услышав эту новость, я побежал посмотреть, скорее всего, из обычного любопытства. Перед лавчонкой пани Турковой народу собралось, что пчел у летка; но полицейский
впустил меня внутрь – из уважения к образованному человеку. В тишине звякнул колокольчик – как всегда, но сейчас от этого звонкого, четкого звука мороз подрал по коже;
очень уж не соответствовал он обстановке. На пороге кухни лежала лицом вниз пани Туркова, и у головы ее застыла почти черная лужа крови; белые волосы слиплись от спекшейся
крови. В этот момент я вдруг ощутил то, чего не знал на войне: ужас от того, что человек
мертв.
Странно, о войне я уже почти забыл, человечество о ней тоже понемногу забывает,
и, вероятно, поэтому когда-нибудь должна будет разразиться новая война. Но эту убитую
старуху, эту никому не нужную мелкую лавочницу, которая не умела толком продать даже
открытку, я не забуду никогда. Убитый – это не то, что умерший, в нем какая-то страшная
тайна. Я, представьте себе, не мог понять, зачем убили именно пани Туркову, такую обыкновенную, неинтересную личность, на которую никто никогда не обращал внимания; и как
же получилось, что поза, в которой она лежит, исполнена такого пафоса, и склоняется над
ней полицейский, и снаружи толпится множество народу, только бы увидеть хоть уголком
глаза пани Туркову. Если можно так сказать, бедняжка никогда не пользовалась таким
успехом, как теперь, когда она лежала, уткнувшись лицом в черную кровь. Она словно внезапно приобрела странную и страшную значительность. Никогда я не замечал, как она одета и как, собственно, выглядит; но теперь я будто смотрел на нее через стекло, увеличивающее все безмерно и чудовищно. На одной ноге у нее была домашняя туфля, второй туфли
не было, и на пятке чулка виднелась штопка – я видел каждый стежок, и мне было страшно,
словно и этот жалкий чулок был убит. Пальцы одной руки вцепились в пол – и рука эта была сухая и бессильная, как птичья лапка; но страшнее всего была седая косичка на затылке
убитой, потому что она была тщательно заплетена и поблескивала среди дорожек спекшейся крови, как старое олово. У меня было ощущение, что я никогда не видел ничего жалостнее этой окровавленной женской косицы. Струйка крови запеклась за ухом; над ней светилась серебряная сережка с голубым камешком. Это было невыносимо, у меня тряслись ноги.
– Господи! – произнес я.
Полицейский, который искал что-то на полу кухни, выпрямился и посмотрел на
меня; он был бледен, как перед обмороком.
– Послушайте, – выдавил я из себя, – вы были на войне?
– Был, – хрипло ответил полицейский. – Но это – совсем не то. Взгляните-ка, –
вдруг добавил он, показывая на занавеску двери: она была смята и испачкана; очевидно,
убийца вытер ею руки.
– Иисусе Христе! – вырвалось у меня; не знаю, что здесь было так ужасно – пред-
3
ставление о руках, липких от крови, или то, что эта занавесочка, чистенькая занавесочка
тоже сделалась жертвой преступления. Не знаю, но в эту минуту в кухоньке долгой трелью
залилась канарейка. Послушайте, этого я уже не мог выдержать, – я ужасе выбежал вон и,
наверное, был бледнее полицейского.
Потом я долго сидел у нас во дворе на оглобле телеги, пытаясь собраться с мыслями. Дуралей, говорил я себе, ведь это – обыкновенное убийство! Ты что, не видел крови?
Или не был заляпан собственной кровью, как свинья грязью? Не ты ли кричал своим солдатам, чтобы они быстрее копали яму для ста тридцати убитых? Сто тридцать трупов в ряд
занимают немало места, даже если сложить их тесно, как дранку… И ты расхаживал вдоль
этого ряда, курил сигареты и орал на команду: «Давай, давай, кончай поскорее!» Разве ты
не видел столько мертвых, столько мертвых…
То-то и оно, ответил я, я видел множество трупов, но не видел одногоединственного Мертвого; не опускался перед ним на колени, чтобы заглянуть ему в лицо и
коснуться его волос. Мертвый страшно тих; с ним надо быть наедине… и даже не дышать,
чтобы понять его. И каждый из этих ста тридцати собрал бы все силы и сказал тебе: «Господин лейтенант, они убили меня; посмотрите на мои руки, ведь это руки человека!» Но
все мы отворачивались от этих мертвых; если уж пришлось воевать – нельзя слушать убитых. Господи, надо бы, чтобы вокруг каждого погибшего толпились люди, как пчелы у летка, – мужчины, женщины, дети, – чтобы увидеть с содроганием хотя бы часть его тела; хоть
ногу в солдатском сапоге или окровавленные волосы. Тогда, пожалуй, всего этого не должно было бы быть. Тогда и не могло бы этого быть!
Я похоронил матушку: она выглядела так торжественно, так примиренно и достойно в красивом гробу. Она была странной, но не страшной. Но это, это – совсем не то, что
смерть; убитый – не мертвый, убитый обвиняет, как если бы он кричал от великой, невыносимой боли. Мы это знаем, я и этот полицейский, мы знаем – в этой лавчонке витал призрак. Тогда-то я и начал догадываться. Не знаю, может, у нас и нет души; но есть в нас нечто бессмертное, как инстинкт справедливости. Я ничуть не лучше любого другого человека, но есть во мне что-то такое, что принадлежит не мне одному, – некое представление о
каком-то строгом и высоком законе. Я знаю, что неточно выразился, но в ту минуту я понял, что такое преступление и что такое оскорбление бога. Знайте, убитый человек – это
обесчещенный и разоренный храм.





Кого обвиняет убитый?
К чему призывает призрак, витающий на месте убийства?
Почему герой рассказа и полицейский воспринимают убийство пани Турковой не так, как гибель людей на войне? Что чувствуете вы, когда по телевидению показывают репортаж из горячей точки? из района стихийного бедствия? с места убийства?
Как вы считаете, несет ли кто-нибудь ответственность за гибель людей на
войне? Кто и какую?
Чем, по-вашему, убийство отличается от «естественной смерти» старого человека?
– А что, – промолвил пан Добеш, – убийцу поймали?
– Поймали, – ответил пан Ганак, – и я его видел, когда спустя два дня полицейские
вели его из лавочки, где он был допрошен, как говорится, на месте преступления. Видел я
его, может, всего секунд пять, но опять как бы под некоей чудовищно увеличивающей лупой. Это был молодой парень в наручниках, и он так странно спешил, что полицейские едва поспевали за ним. На носу у него выступил пот, глаза вытаращены, и он так испуганно
моргал, – видно было, что он испытывает безмерный страх, словно кролик во время виви-
4
секции. До смерти не забуду его лица. Очень тягостно и скверно было у меня на душе после этой встречи. Теперь его будут судить, думал я, и провозятся несколько месяцев, чтобы
приговорить к смерти. В конце концов я понял, что мне, собственно, жаль его и что я, пожалуй, почувствовал бы облегчение, если бы он как-нибудь выпутался. Не то, чтобы у него
была симпатичная внешность, скорее, наоборот, но я видел его слишком близко – я видел,
как он моргает от страха. Черт побери, я ведь не кисейная барышня, но вблизи – это был не
убийца. А просто человек. По совести говоря, я и сам этого не понимаю, не знаю, что бы я
сделал, будь я его судьей, но от всего этого мне было так тягостно, словно я сам нуждался в
искуплении.



Что такое «юридический инстинкт», о котором говорит пан Ганак?
Почему пану Ганаку стало жаль убийцу?
Существуют ли ситуации, когда убийство уместно? оправданно? Если да, то
какие?
Х.Л. Борхес
Клинок
Он лежит в ящике стола.
Выкован в Толедо, на исходе прошлого века. Луис Мельан Лафинур подарил его
моему отцу, а тот привез сюда из Уругвая; раз-другой его держал в руке Эваристо Каррьего.
Увидевшие тянулись минуту поиграть им; многие, думаю, его искали. Пальцы
спешили сжать ожидающую рукоятку; играя, послушное и всесильное лезвие без остатка
вливалось в ножны. Но клинок мечтал о другом.
Он был не просто изделием из металла: его задумывали и ковали для другой, высокой судьбы. Это им, неизменным и вечным, прикончили ночью мужчину в Такуарембо, это
им прикончили Цезаря. Он хотел убивать и мечтал о брызнувшей крови.
В ящике стола, между письмами и черновиками, клинку день за днем грезится бесхитростный сон тигра, и рука, сжимая его, вздрагивает, как вздрагивает сама сталь, с каждым прикосновением снова предвкушая убийство, ради которого создана.
Порою мне жаль его. Столько твердости, столько веры, столько несокрушимого и
простодушного превосходства – а годы идут и проходят мимо.


Клинок был выкован на исходе XIX века. Почему автор утверждает, что им
убили Цезаря?
Любите ли вы разглядывать оружие? Почему оружие привлекает людей?
Разглядывая в музее старинный кинжал тонкой работы, задумывались ли
вы, для чего он создан?
Посещение Робин Гудом Ноттингама
Английская народная баллада
Был мальчик Робин Гуд высок.
(Дерри, дерри, даун.)
Уже в пятнадцать лет
Из тех веселых молодцов,
Смелей которых нет.
(Хей, даун, дерри, дерри, даун.)
5
Собрался раз он в Ноттингам,
Идет в лесу, и вот
Пред ним пятнадцать лесников
Пьют пиво, эль и мед.
«Что нового?» – спросил их Гуд.
«Что знал ты до сих пор?
Король устроил спор стрелков».
«Пойду и я на спор».
«Смешно, – сказали лесники,
– Такой мальчишка вдруг
Пойдет стрелять пред королем,
Взять не умея лук!»
«На двадцать марок, – Робин Гуд
Ответил, – спорь со мной,
И на сто сажень попаду
В оленя я стрелой».
«Идет, – сказали лесники,
– И спорим мы с тобой,
Что на сто сажень не попасть
Тебе в него стрелой!»
И поднял Робин честный лук
С широкою стрелой
И на сто сажень уложил
Оленя в тьме лесной.
Сломал ему он два ребра,
А может быть, и три,
Стрела пронзила грудь насквозь
И не застряв внутри.
Олень вскочил, олень застыл,
Олень упал в кусты.
«Я выиграл, – воскликнул Гуд,
– Платите мне фунты…»
«Ну, нет, – сказали лесники,
– Твой выигрыш пропал,
Бери свой лук и уходи,
Пока не опоздал».
И Робин стрелы взял свои,
И взял свой честный лук,
И улыбнулся про себя,
Войдя в широкий луг.
6
Вот стал он стрелы приставлять
К звенящей тетиве,
И из пятнадцати врагов
Четырнадцать – в траве.
Тот, что затеял этот спор,
Собрался убежать,
Но Робин Гуд, подняв свой лук,
Вернул его опять.
И молвил: «Вновь не скажешь ты,
Что я стрелок плохой!»
И голову ему разбил
Он надвое стрелой.
«Такой стрелок я, – молвил Гуд,
– Что сделал ваших вдов
Мечтающими, чтобы вы
Тех не сказали слов».
Народ бежит, оставив свой
Прекрасный Ноттингам,
Чтоб Робин Гуда захватить,
На помощь лесникам.
Один остался без руки,
И без ноги другой,
А Робин, взяв свой лук, ушел
В зеленый лес густой.
Перевод Н. Гумилева



Почему Робин Гуд расправился с лесниками: из желания отомстить, показать удаль, просто из озорства?
Как отнесутся горожане к Робин Гуду, если он снова посетит Ноттингам?
Как, по справедливости, с ним следовало бы поступить?
Все, что приносит вред, во что бы то ни стало следует убивать, [даже] попирая
справедливость. И тот, кто это делает, сохраняет при всяком государственном строе спокойствие духа, право, мужество и имущество скорее, чем тот, кто этого не делает.
Демокрит
А. Фадеев
Молодая гвардия
1942 год. Шахтерский городок Краснодон оккупирован фашистами. В городе действует подпольная молодежная организация «Молодая гвардия». Молодые люди расклеивают антифашистские листовки, взрывают мосты. На этот раз, чтобы освободить военнопленных из лагеря, Виктор Петров должен, незаметно подкравшись, убить часового.
Как в детской полузабытой игре, еще в пионерские времена, когда так хотелось пе-
7
рехитрить стоявшего на посту товарища, Виктор полз, припав к земле, но не волоча брюхо,
а по очереди передвигая ставшие необыкновенно гибкими руку, потом ногу и опять руку и
ногу. Когда часовой шел в направлении к нему, Виктор замирал, когда часовой уходил,
Виктор снова полз, сдерживая себя, чтобы не ползти быстро.
Сердце его сильно билось, но страха не было в душе его. Все его душевные силы
ушли на то, чтобы незаметно подкрасться к часовому.
Так он дополз до угла проволочного заграждения, прямоугольником оцеплявшего
барак, и замер. Часовой дошел до противоположного угла и повернул обратно. Виктор достал финку, взял ее в зубы и пополз навстречу часовому. Глаза его так привыкли к темноте,
что он видел даже проволоку, и ему казалось, что, наверно, часовой тоже привык к темноте
и, когда подойдет вплотную к нему, увидит его на земле. Но часовой дошел до прохода в
проволочном заграждении и остановился. Виктор знал, что это не обычный проход, а с каким-то приспособлением, похожим на оплетенные колючей проволокой козлы. Виктор
напряженно ждал, но часовой, не снимая винтовки из-за плеча, сунул руки в карманы штанов и так застыл – спиной к бараку, чуть склонив голову.
И вдруг Виктору показалось то самое, что казалось и его друзьям, с замиранием
сердца ждавшим его действий,– ему показалось, что прошло много времени и скоро начнет
светать. И, не думая уже о том, что часовому теперь легче его увидеть и особенно услышать, потому что звуки собственных шагов уже не заглушали часовому других звуков,
Виктор пополз прямо на него. Не более двух метров разделяло их, а часовой все стоял так,
засунув руки в карманы, с винтовкой за плечом, склонив голову в пилотке, чуть покачиваясь. Виктор не помнил, сделал ли он еще несколько ползучих движений или сразу вскочил,
но он был уже на ногах, сбоку от часового и занес финку. Часовой открыл глаза и быстро
повернул голову,– это был сильно пожилой, худой немец, обросший щетиной. Глаза его
приняли безумное выражение, и он, не успев вытащить рук из карманов, издал странный
тихий звук: – Ых...
Виктор изо всей силы ударил его финкой в шею, левее подбородка. Финка по самую рукоять вошла во что-то мягкое за ключицей. Немец упал, и Виктор упал на него и хотел ударить еще раз, но немец уже задергался, и кровь пошла у него изо рта. Виктор отошел в сторону и бросил окровавленную финку. И вдруг его начало рвать с такой силой, что
он зажал себе рот рукавом левой руки, чтобы не было слышно, как его рвет...


Почему Виктор и его товарищи решили, что часового следует убить (а не
оглушить и связать, например)?
Почему Виктора вырвало?
А. Гарнер
Луна в канун Гомрата
– Мы бы лучше управились, если бы у нас были ружья, – сказал Колин.
– Ты так думаешь? – спросил Утекар. – Вот в этом мы расходимся с людьми. Конечно, ты видишь нас сейчас ведущими кровавый бой. Но мы знаем цену каждой смерти,
потому что видим глаза того, кого мы отправляем в вечную тьму. Мы видим кровь на собственных руках и убиваем каждый раз, как в первый раз. Тогда жизнь ощущается как нечто
действительно существующее, и ясно выступает ее цена. Убивать на расстоянии значит не
знать цены жизни. Так убивают люди.
А. Фадеев
Молодая гвардия
8
Полицай Игнат Фомин выдал фашистам одного из руководителей партизан. Молодогвардейцы решают казнить предателя. По их мнению, «это и справедливо и поучительно для других подлецов». Для исполнения приговора выбрали «таких, кто не только
пойдет на это из чувства справедливости и чувства дисциплины, а у кого высокое моральное чувство долга настолько превратилось в волю, что рука его не дрогнет».
Куда бы ни передвигалось, какое бы движение руками или ногами ни совершало
длинное тело человека с узкой головой, в старомодном картузе, с глазами, как у питона, запрятанными среди многочисленных складок кожи, человек этот уже был мертв.
Месть шла за ним по пятам, днем и ночью, по дежурствам и облавам, она наблюдала за ним через окно, когда он рассматривал с женой вещи и тряпки, отобранные в семье у
только что убитого человека; месть знала каждое его преступление и вела им счет. Месть
преследовала его в образе юноши, почти мальчика, быстрого, как кошка, с глазами, которые видели даже во тьме. Но если бы Фомин знал, как она беспощадна, эта месть с босыми
ногами, он уже сейчас прекратил бы всякие движения, создающие видимость жизни.
Фомин был мертв потому, что во всех его деяниях и поступках им руководили теперь даже не жажда наживы и не чувство мести, а скрытое под маской чинности и благообразия чувство беспредельной и всеобъемлющей злобы – на свою жизнь, на всех людей, даже на немцев.
Эта злоба исподволь опустошала душу Фомина, но никогда она не была столь
страшной и безнадежной, как теперь, потому что рухнула последняя, хотя и подлая, но все
же духовная опора его существования. Как ни велики были преступления, какие он совершил, он надеялся на то, что придет к положению власти, когда все люди будут его бояться,
а из боязни будут уважать его и преклоняться перед ним. И, окруженный уважением людей, как это бывало в старину в жизни людей богатых, он придет к пристанищу довольства
и самостоятельности.
А оказалось, что он не только не обрел, но и не имел никакой надежды обрести
признанную имущественную опору в жизни. Он крал вещи людей, которых арестовывал и
убивал, и немцы, смотревшие на это сквозь пальцы, презирали его как наемного, зависимого, темного негодяя и вора. Он знал, что нужен немцам только до тех пор, пока он будет
делать это для них, для утверждения их господства, а когда это господство будет утверждено и придет законный порядок – ordnung, они прогонят или попросту уничтожат его.
Многие люди, правда, боялись его, но и эти люди и все другие презирали и сторонились его. А без утверждения себя в жизни, без уважения людей даже вещи и тряпки, которые доставались жене, не приносили ему никакого удовлетворения. Они жили с женой
хуже зверей: звери все же имеют свои радости от солнца и пищи и продолжают в жизни
самих себя. Кроме арестов и облав, в которых он участвовал, Игнат Фомин, как и все полицейские, нес караульную службу – дозорным по улицам или на посту при учреждениях. В
эту ночь он был дежурным при дирекционе, занимавшем помещение школы имени Горького в парке.
Ветер порывами шумел листвою и постанывал в тонких стволах деревьев и мел
влажный лист по аллеям. Шел дождь не дождь, какая-то мелкая морось, – небо нависло
темное, мутное. И все-таки чудились за этой мутью не то месяц, не то звезды, купы деревьев проступали темными и тоже мутными пятнами, влажные края которых сливались с небом, точно растворялись в нем.
Кирпичное здание школы и высокое глухое деревянное здание летнего театра, как
темные глыбы, громоздились друг против друга, через аллею.
Фомин в длинном, черном, застегнутом наглухо осеннем пальто с поднятым воротником ходил взад-вперед по аллее между зданиями, не углубляясь в парк, точно он был
на цепи. Иногда он останавливался под деревянной аркой ворот, прислонившись к одному
из столбов. Так он стоял и смотрел в темноту вдоль по Садовой, где жили люди, когда рука,
9
со страшной силой обнявшая его сзади под подбородок, сдавила ему горло – он не смог
даже захрипеть – и согнула его назад через спину так, что в позвоночнике его что-то хрустнуло и он упал на землю. В то же мгновение он почувствовал несколько пар рук на своем
теле. Одна рука по-прежнему держала его за горло, а другая железными тисками сдавила
нос, и кто-то загнал кляп в судорожно раскрывшийся рот и туго захлестнул всю нижнюю
часть лица чем-то вроде сурового полотенца.
Когда он очнулся, он лежал со связанными руками и ногами на спине под деревянной аркой ворот, и над ним, точно разрезанное темной дугой, свисало мутное небо с этим
рассеянным, растворившимся не светом, а туманом.
Несколько темных фигур людей, лиц которых он не мог видеть, неподвижно стояли по обе стороны от него.
Один из людей, стройный силуэт которого вырисовывался в ночи, взглянул на арку
ворот и тихо сказал:
– Здесь будет в самый раз.
Маленький худенький мальчик, ловко снуя острыми локтями и коленками, взобрался на арку, некоторое время повозился на самой ее середине, и вдруг Фомин увидел
высоко над собой толстую веревочную петлю, раскачивавшуюся в рассеянном мутном свете неба.
– Закрепи двойным морским, – сурово сказал снизу мальчик постарше, с торчащим
в небо черным козырьком кепки.
Фомин услышал его голос и вдруг представил свою горницу на «Шанхае», обставленную кадками с фикусами, и плотную фигуру сидящего за столом человека с крапинами
на лице, и этого мальчика. И Игнат Фомин стал страшно извиваться на мокрой холодной
земле длинным, как у червя, телом. Извиваясь, он сполз с места, на которое его положили,
но человек в большой куртке, похожей на матросский бушлат, приземистый, с могучими
руками и неимоверно широкими плечами, ногой пододвинул Фомина на прежнее место. В
этом человеке Фомин признал Ковалева, вместе с ним служившего в полиции и выгнанного. Кроме Ковалева, Фомин узнал еще одного из шоферов дирекциона, тоже сильного, широкоплечего парня, которого он еще сегодня видел в гараже, куда забегал мимоходом, перед дежурством, прикурить. Как ни странно это было в его положении, но Фомин мгновенно подумал о том, что, должно быть, этот шофер является главным виновником непонятных и многочисленных аварий машин дирекциона, на что жаловалась немецкая администрация, и что об этом следует донести. Но в это мгновение он услышал над собой голос,
который тихо и торжественно заговорил с легким армянским акцентом:
– Именем Союза Советских Социалистических Республик...
Фомин мгновенно притих и поднял глаза к небу и снова увидел над собой толстую
веревочную петлю в рассеянном свете неба и худенького мальчика, который тихо сидел на
арке ворот, обняв ее ногами, и смотрел вниз. Но вот голос с армянским акцентом перестал
звучать. Фоминым овладел такой ужас, что он снова начал дико извиваться на земле. Несколько человек схватили его сильными руками и подняли в стоячем положении, а худенький мальчик на перекладине сорвал полотенце, стягивавшее ему челюсти, и надел ему на
шею петлю.
Фомин попытался вытолкнуть кляп изо рта, сделал в воздухе несколько судорожных движений и повис, едва не доставая ногами землю, в черном длинном пальто, застегнутом на все пуговицы. Ваня Туркенич повернул его лицо к Садовой улице и английской
булавкой прикрепил на груди бумажку, объяснявшую, за какое преступление казнен Игнат
Фомин.
Потом они разошлись, каждый своим путем...

Что имел в виду автор, когда писал, что Игнат Фомин был мертв еще до того, как его казнили молодогвардейцы?
10



Перед казнью приговоренному нередко надевают на голову мешок или завязывают глаза. Зачем это делается?
Что было важней для молодогвардейцев, казнивших Фомина, – то, что «это
справедливо» или то, что это «поучительно для других подлецов»?
Опишите человека, у которого «чувство долга настолько превратилось в волю, что рука его не дрогнет». Что человек приобретает и что теряет, становясь таким?
Для каждого должно быть позволено безнаказанно убивать всякого разбойника и
пирата; [это убийство должно остаться безнаказанным, независимо от того, совершено ли
оно] по собственному желанию, или по наущению, или по решению суда.
Демокрит
Р. Шекли
Билет на Транай
Собеседник землянина Марвина Гудмена – Ден Мелит – министр по делам иноземцев планеты Транай. Разговор был в самом разгаре, когда...
...он <Мелит> внезапно умолк, бросился к стене и схватил винтовку. – Вот он!
Гудмен выглянул в окно. Мимо здания шел человек, внешне ничем не отличающийся от других прохожих. Он услышал приглушенный щелчок и увидел, как человек покачнулся и рухнул на мостовую.
Мелит застрелил его из винтовки с глушителем.
– Зачем вы это сделали? – выдавил из себя изумленный Гудмен.
– Потенциальный убийца, – ответил Мелит.
– Что?
– Конечно, у нас нет открытой преступности, но все остаются людьми, поэтому мы
должны считаться с потенциальной возможностью.
– Что он натворил, чтобы стать потенциальным убийцей?
– Убил пятерых, – заявил Мелит.
– Но черт вас побери, это же несправедливо! Вы его не арестовали, не судили, он
не мог посоветоваться с адвокатом…
– А как я мог это сделать? – спросил несколько раздосадованный Мелит. – У нас
нет полиции, чтобы арестовывать людей и нет судов. Бог мой, неужели вы ожидали, что я
позволю ему продолжать убивать людей? По нашему определению, убийца тот, кто убил
десять человек, а он был близок к этому. Не мог же я сидеть сложа руки. Мой долг защищать население. Могу вас заверить, что я тщательно навел справки.

Можно ли сказать, что жизнь транайцев находится под защитой?

Сравните следующий текст по смыслу с отрывком о казни полицая. Много
ли в них общего? В чем различия? Как сказывается позиция автора на вашем отношении к палачам и жертвам?
Т. Майн Рид
Всадник без головы
Суд Линча
Люди, оставшиеся на поляне, уже не стояли отдельными кучками – они столпились
в круг. В центре толпы возвышалась внушительная фигура начальника «регуляторов» и
11
около него три или четыре его помощника, рядом с ними стояли Вудли Пойндекстер и Кассий Колхаун. Последние присутствовали, по-видимому, лишь как свидетели развертывающейся драмы; решающее слово принадлежало другим. Это было судебное разбирательство
по обвинению в убийстве – суд Линча. В качестве судьи выступал начальник «регуляторов» Сэм Мэнли. Вся толпа, за исключением двух обвиняемых, играла роль присяжных.
Обвиняемые – Морис Джеральд и его слуга Фелим. Они – внутри круга. И тот и
другой лежат на траве, связанные сыромятными ремнями по рукам и ногам. Их даже лишили возможности говорить. Фелима заставили замолчать угрозами, а его хозяин молчит потому, что в рот ему вставили деревянный кляп. Это сделано для того, чтобы он своим
безумным бредом (У него лихорадка. – Прим. сост.) не мешал говорить другим. Туго стянутые ремни не могут парализовать движений больного. Два человека держат Мориса за
плечи, третий сидит на его ногах. Только его глаза могут свободно двигаться, он вращает
ими, бросает на свою стражу дикие, безумные взгляды, которые трудно выдержать.
В убийстве обвиняется только один из пленников; другого считают просто соучастником, и то под сомнением.
Допрашивают одного слугу. Ему предлагают сообщить все, что он знает, и все, что
он может сказать в свою защиту. Ведь задавать вопросы его хозяину бесполезно.
Рассказ Фелима слишком неправдоподобен, чтобы ему можно было поверить, хотя
самое неправдоподобное в нем – упоминание о всаднике без головы – вызывает наименьшие сомнения.
Фелим не может объяснить это загадочное явление, его показания лишь подтверждают предположение, что этот призрак как-то связан с убийством. Его рассказ об индейцах и схватке с ягуаром называют «сплошной выдумкой, сочиненной с целью ввести суд в
заблуждение». Судебное разбирательство длится не больше десяти минут, но толпа уже составила свое мнение.
Большинство окончательно убеждается в том, что Генри Пойндекстер убит и что
Морис Джеральд ответствен за его смерть.
Каждое обстоятельство, уже ранее известное, вновь обсуждено и взвешено, к ним
присоединяются новые улики, только что обнаруженные в хакале (хижине): там найдены
плащ и шляпа.
Объяснения Фелима, сбивчивые и нескладные, не внушают доверия. Может ли
быть иначе? Ведь это вымысел соучастника. Некоторые просто не хотят слушать – это те,
кто кричит в нетерпении: «Повесить убийцу!»
Должно быть, приговор уже предрешен. На земле лежит веревка с петлей на одном
конце. Правда, это только лассо, но для такой цели оно подходит как нельзя лучше. Горизонтальный сук растущей вблизи смоковницы вполне может заменить виселицу.
Большинство высказались за смертный приговор. Некоторые подкрепили свое решение грубыми ругательствами. Почему же приговор не приводится в исполнение?
Почему? Да потому, что нет полного единодушия. Не все согласны с приговором.
Среди присутствующих есть такие, которые против казни Мориса. Их меньшинство, однако они сказали свое «нет» с не меньшей решимостью.
Из-за этого-то и произошла задержка казни. Среди меньшинства и сам судья – Сэм
Мэнли.
– Сограждане! – кричит он толпе, воспользовавшись моментом, когда его могут
услышать. – Мне кажется, что у нас нет достаточных доказательств. Надо выслушать обвиняемого – конечно, когда он будет в состоянии говорить. Сейчас, как вы сами видите, допрашивать его бесполезно. Поэтому я предлагаю отложить разбирательство этого дела до…
– Что за смысл откладывать? – прерывает его громкий протестующий голос Кассия
Колхауна. – Вам хорошо разглагольствовать, Сэм Мэнли! Но, если бы подло убили вашего
друга, сына или брата, вы рассуждали бы иначе. Что вам еще нужно, чтобы убедиться в виновности этого негодяя? Дополнительные доказательства?
12
– Вот именно, капитан Колхаун.
– Есть ли они у вас, мистер Кассий Колхаун? – спрашивает из толпы чей-то голос с
сильным ирландским акцентом.
– Может быть, и есть.
– Тогда поделитесь с нами.
– Видит бог, доказательств больше чем достаточно. Даже защитники из его собственных глупых соотечественников...
– Возьмите свои слова обратно! – кричит тот же голос. – Помните, мистер
Колхаун, вы в Техасе, а не на Миссисипи! Запомните это, или ваш язык не доведет вас до
добра!
– Я вовсе не хотел кого-нибудь оскорбить, – говорит Колхаун, стараясь выйти из
неприятного положения, в которое попал из-за своей антипатии к ирландцам. – Джентльмены! – обращается наконец Колхаун к толпе, как будто он собирается произнести речь. –
То, что я скажу сейчас, я мог бы сказать вам давно. Но я надеялся, что это не понадобится.
Вы все хорошо знаете, что произошло между этим человеком и мной, и я не хотел, чтобы
меня сочли злопамятным. Я не таков. И если бы я не был уверен, что он совершил убийство, так же как уверен в том, что моя голова у меня на плечах...
Колхаун начинает запинаться, видя, что невольно сорвавшаяся фраза произвела
странное впечатление на окружающих; да и ему самому становится не по себе.
– Если бы, – продолжает он, – я не был в этом уверен, я ничего не сказал бы о том,
что видел или, вернее, слышал – ведь дело было ночью.
– Что же вы слышали, мистер Колхаун? – спрашивает Сэм Мэнли, возвращаясь к
обязанностям судьи. – Ваша ссора с обвиняемым, о которой, мне кажется, все присутствующие знают, не имеет никакого отношения к вашим показаниям. Никто не собирается обвинить вас из-за этого в лжесвидетельстве. Пожалуйста, продолжайте. Что вы слышали, когда и где?
– Начну с указания времени. Это было в ту ночь, когда пропал мой двоюродный
брат. В ночь на среду.
– В ночь на среду? Дальше.
– Я уже пошел к себе в комнату: я думал, что и Генри пошел в свою. Было нестерпимо жарко, одолевали москиты, спать было невозможно. Я встал, зажег сигару, покурил
немного в комнате, но потом решил выйти на крышу. Вы, наверно, знаете, что на старой
асиенде плоская крыша? Вот я и пошел туда, чтобы побыть на свежем воздухе. Это было
около полуночи или немного раньше – точно не могу сказать, так как я довольно долго ворочался на постели и не следил за временем. Только я успел выкурить сигару и уже хотел
было достать другую, как услыхал со стороны реки голоса. Два голоса. Они доносились с
того берега – как мне показалось, с дороги, ведущей в поселок. Я, наверно, не услышал бы
их и не смог бы отличить один от другого, если бы они говорили спокойно. Но это был
громкий, раздраженный разговор; ясно было, что происходит ссора. Я подумал, что это
пьяницы, возвращающиеся из бара Обердофера, и перестал обращать на них внимание. Однако, прислушиваясь, я узнал один из голосов, а затем другой. Первый был голос моего
двоюродного брата Генри, второй – вот этого человека, убийцы...
– Продолжайте, мистер Колхаун. Мы хотим сначала выслушать ваши показания, а
свое мнение вы выскажете потом.
– Вы понимаете, джентльмены, что я был немало удивлен, услышав голос моего
двоюродного брата: я думал, что он давно уже спит. Однако я был уверен, что это именно
он, и даже не пошел в его комнату проверить. Не менее ясно было для меня и то, что вторым из споривших был этот мустангер. Мне показалось особенно странным, что Генри,
против обыкновения, вышел в такой поздний час. Но факт оставался фактом, ошибки тут
быть не могло. Я стал прислушиваться, чтобы узнать, о чем они спорят. Голоса доносились
слабо, и я не мог понять, о чем они говорили. Мне удалось разобрать только, что Генри ру-
13
гает мустангера, словно тот оскорбил его первым, потом отчетливо донеслись угрозы мустангера. Каждый громко назвал другого по имени, и тут уж у меня не осталось никаких
сомнений, что это именно они. Мне следовало бы пойти туда и выяснить, в чем дело, но я
был в ночных туфлях; и, пока я надевал сапоги, все уже стихло. Я ждал Генри около получаса, но он не возвращался. Тогда я решил, что он отправился в бар, где мог встретить знакомых из форта и просидеть долго, и лег спать... Итак, джентльмены, я рассказал вам все,
что знаю. Бедный Генри не вернулся в Каса-дель-Корво, никогда больше он не ляжет в
свою постель. Его постелью в ту ночь была прерия или заросли, а где именно – знает только этот человек!
Драматическим жестом он указал на мустангера. А тот только повел дикими,
блуждающими глазами, проявляя полное безразличие к ужасному обвинению и не чувствуя
на себе гневных взглядов, обращенных на него со всех сторон.
Обстоятельная речь Колхауна произвела впечатление. Никто больше не сомневался
в том, что мустангер виновен. Последовал новый взрыв негодования.
– Повесить! Повесить! – кричат со всех сторон.
Даже сам судья, кажется, начинает колебаться. Возражающих становится еще
меньше. Уже не восемьдесят, а девяносто из ста повторяют роковое требование. Волна
озлобленных голосов заглушает более спокойные.
По толпе проходит движение. Напряжение растет, скоро оно достигает предела.
Какой-то негодяй кидается к веревке. Он только что отошел от Колхауна, пошептавшись с ним, хотя этого никто не заметил. Он берет лассо, наклоняется и быстро надевает
петлю на шею по-прежнему ничего не сознающему осужденному.
Никто не вмешивается. У этого человека за поясом торчат кинжал и револьверы, и
ему предоставлена свобода действий; у него нашлись и помощники из таких же негодяев,
как и он, – из тех, кто только что стерег пленника.
Остальные спокойно стоят и смотрят на происходящее – большинство с немым
одобрением, некоторые же даже подбадривают палачей злобными возгласами: «Вздерни
его! Вешай!»
Некоторые ошеломлены; несколько человек жалеют мустангера, но никто не осмеливается встать на его защиту.
На его шею накинута петля. Другой конец веревки... переброшенный через сук
смоковницы, держали добровольные палачи, у которых, казалось, руки чесались скорее
дернуть ее. В их взглядах и позах чувствовалась жестокая решимость. Они ждали только
команды.
Собственно, никто не имел права отдать такую команду. Из-за этого-то и произошла задержка. Никто не хотел брать на себя ответственность за роковой сигнал. Хотя все
они считали осужденного преступником и верили, что он убийца, но взять на себя обязанности шерифа никто не решался. Даже Колхаун отступил.
Это происходило не из-за недостатка злой воли – в этом нельзя было упрекнуть ни
отставного капитана, ни многих из присутствующих. Задержка объяснялась отсутствием
соответствующего исполнителя. Это было лишь затишье во время грозы – затишье перед
новым сильным ударом грома.
Воцарилась гробовая тишина. Все знали, что они перед лицом смерти – смерти в ее
самой ужасной и отвратительной личине. Большинство чувствовали себя причастными к
ней, и никто не сомневался, что она близка. Люди стояли молча и неподвижно, ожидая развязки. ...У каждого из присутствующих мелькает одна и та же мысль: «Скоро Морис Джеральд расстанется с жизнью!»
К счастью, ужасная церемония прервана. Как не похожа на смерть светлая стройная фигура, вырвавшаяся из-под тени деревьев на яркий солнечный свет. Женщина! Прелестная женщина!
Это только мелькнувшая мысль; никто не решается заговорить. Все по-прежнему
14
стоят неподвижно, но выражение их лиц как-то странно изменилось. Даже самые грубые
считаются с присутствием этой незваной гостьи. Они смущены и словно чувствуют себя
виноватыми.
Она пробегает сквозь толпу молча, не глядя ни на кого, и наклоняется над осужденным, все еще распростертым на траве.
Быстрым движением она хватает лассо обеими руками и вырывает его у растерявшихся палачей.
– Техасцы! Трусы! – кричит она, глядя на толпу. – Позор! Позор!
Все словно съеживаются от ее гневного упрека.
– И это, по-вашему, суд! Обвиняемый осужден без защитника, не получив возможности сказать ни одного слова в свое оправдание. И это вы называете правосудием! Техасским правосудием! Вы не люди, а звери! Убийцы!
– Что это значит! – негодует Пойндекстер. Он бросается вперед и хватает дочь за
руку. – Ты лишилась рассудка, Лу? Как ты попала сюда? Разве я не просил тебя ехать домой? Уезжай, сию же минуту уезжай! И не вмешивайся в то, что тебя не касается!
– Отец, это меня касается!
– Тебя касается! Как?.. Ах, правда, ты сестра… Этот человек – убийца твоего брата.
– Я не верю, я не могу поверить… Это неправда! Что могло его толкнуть на преступление?.. Техасцы, если вы люди, то не поступайте, как звери. Пусть будет справедливый суд, а тогда… тогда…
– Над ним был справедливый суд! – кричит какой-то верзила, очевидно, кем-то
подученный.
– В его виновности сомневаться не приходится. Это он убил вашего брата. И очень
нехорошо, мисс Пойндекстер, – простите, что я так говорю, – но нехорошо, что вы заступаетесь за него.
– Правильно! – присоединяются несколько голосов.
– Да свершится правосудие! – выкрикивает кто-то торжественную судебную формулу.
– Да свершится! –подхватывают остальные.
– Простите, мисс, но мы должны просить вас удалиться отсюда… Мистер Пойндекстер, пожалуй, вам следует увести вашу дочь.
– Пойдем, Лу! Здесь не место для тебя. Ты должна уйти… Ты отказываешься? Боже милостивый! Ты отказываешься мне повиноваться?.. Кассий, возьми ее за руку и уведи
прочь… Если ты не уйдешь добровольно, нам придется увести тебя силой. Но будь же умницей! Сделай то, о чем я тебя прошу. Уходи же!
– Нет, отец! Я не хочу. Я не уйду до тех пор, пока ты мне не пообещаешь, пока все
не пообещают…
– Мы ничего не можем обещать вам, мисс, как бы нам этого ни хотелось. Да и вообще это не женское дело. Совершено преступление, убийство, вы это сами знаете. Убийце
нет пощады!
– Нет пощады! – повторяют двадцать гневных голосов. – Повесить его! Повесить!
Присутствие женщины больше не сдерживает толпу. Быть может, все происшедшее даже приблизило роковую минуту. Теперь мустангера ненавидит не только Кассий
Колхаун. Завидуя счастью охотника за лошадьми, его возненавидели и другие.
Кассий Колхаун, повинуясь распоряжению Пойндекстера, уводит или, вернее, тащит Луизу прочь с поляны. Она вырывается из рук, которые так ненавидит, заливается слезами и громко протестует против бесчеловечной казни.
– Изверги! Убийцы! – срывается у нее с уст. Она не может вырваться, ее никто не
слушает. Ее выводят из толпы, и она теряет надежду помочь человеку, за которого готова
отдать свою жизнь.
15
Колхауну приходится выслушать много горького, она осыпает его словами, полными ненависти.
Уверенность в мести – плохое утешение для него. Его соперник скоро умрет, но
разве от этого что-нибудь изменится? Он может убить возлюбленного Луизы, но его она
никогда не полюбит.
…Лассо снова забрасывается на сук смоковницы. Те же два палача хватают свободный конец. Теперь они туго его натягивают.
Снова у всех мелькает мысль: «Скоро Морис Джеральд расстанется с жизнью!»
Даже любовь оказалась бессильной спасти его. Какая же еще сила может предотвратить
роковой конец?
Спасти его невозможно – для этого уже нет времени. В суровых взглядах зрителей
не видно сострадания – одно нетерпение. Палачи тоже торопятся, словно боясь новой задержки. Они орудуют веревкой с ловкостью опытных профессионалов. Судя по их физиономиям, для них это дело привычное.
Не пройдет и шестидесяти секунд, как приговор толпы будет приведен в исполнение.
– Эй, Билл, ты готов? – спрашивает один палач другого, по-видимому, решив не
дожидаться команды.
– Да, – отвечает Билл. – Вздернем этого негодяя!
Веревку дергают, но недостаточно сильно, чтобы поднять с земли тело осужденного. Петля затягивается вокруг его шеи, немного приподнимает его голову – и все. Только
один из палачей потянул веревку.
– Тащи же ты, проклятый! – кричит Билл, удивленный бездействием своего помощника. – Чего зеваешь?
Билл стоит спиной к лесу и не замечает появившегося из-за деревьев человека.
– Ну, давай! – кричит Билл. – Раз, два – тяни!
– Не выйдет! – раздается громовой голос; высокий человек с ружьем в руке вышел
из-за деревьев, и через мгновение он уже в самой гуще толпы. – Не выйдет! – повторяет он,
наклоняясь над распростертым человеком и направляя дуло своего длинного ружья в сторону палачей. – Еще чуть-чуть рано, по моим расчетам. Эй, Билл Гриффин, если ты затянешь эту петлю хоть на одну восьмую дюйма, то получишь свинцовую пилюлю прямо в
живот, и вряд ли ты ее переваришь! Отпустите, вам говорят!
Даже дикий визг старой кобылы не произвел на толпу такого сильного впечатления, как появление ее хозяина – Зеба Стумпа. Его знали почти все присутствующие; его
уважали и многие боялись.
К последним относились Билл Гриффин и его помощник. Когда раздалось приказание: «Отпустите!» – они сразу поняли опасность и бросили лассо; теперь оно валяется на
траве.
– Что вы за ерунду затеяли, ребята? – продолжает охотник, обращаясь к онемевшей
от удивления толпе. – Неужели вы собрались вешать больного? Не может этого быть!
– Именно это мы и хотели сделать, – раздается суровый голос.
– А почему бы и нет? – спрашивает другой.
– Почему бы и нет? Кто дал вам право повесить без суда гражданина Техаса?
– Если уж на то пошло – он не техасец! Да и, кроме того, его судили, судили по
всем правилам.
– Вот как! Человек, лишенный рассудка, приговорен к смерти! Отправляют его на
тот свет, когда он ничего не сознает! И это вы называете справедливым судом?
– Ну и что? Мы же знаем, что он виноват. Мы все в этом уверены.
– Уверены? Вот как! С тобой, Джим Стордас, не стоит говорить. Но ты, Сэм Мэнли, и вы, мистер Пойндекстер, – не может быть, чтобы вы согласились на это. Ведь это же,
попросту говоря, убийство...
16
– Ты не все знаешь, Зеб Стумп, – перебивает его Сэм Мэнли, желая оправдать свое
согласие на казнь. – Известны факты...
– К черту ваши факты! А также и выдумки. Я не хочу ничего слышать! У нас хватит времени в этом разобраться, когда будет настоящий суд, против которого, конечно, никто возражать не станет: парень все равно бежать не может. Кто-нибудь против?
– Вы слишком много берете на себя, Зеб Стумп, – возражает Кассий Колхаун. – И
какое вам до этого дело, хотел бы я знать? Убитый не был вам ни сыном, ни братом, ни даже двоюродным братом, а то вы, вероятно, заговорили бы иначе. Не вижу, каким образом
это вас касается.
– Зато я вижу, как оно меня касается: во-первых, этот парень – мой друг, хотя он и
недавно поселился в наших краях, и, во-вторых, Зеб Стумп не потерпит подлости, хотя бы
и в прериях Техаса.
– Подлости? Вы называете это подлостью?.. Техасцы, неужели же вы робеете перед этим болтуном? Пора довести дело до конца. Кровь убитого взывает о мести. Беритесь
за веревку!
– Только попробуйте! Клянусь, что первый, кто посмеет, свалится прежде, чем
успеет схватиться за нее! Вы можете повесить несчастного так высоко, как вам нравится,
но не раньше, чем Зебулон Стумп свалится мертвым на траву и несколько человек из вас
рядом с ним. А ну-ка! Кто первый возьмется за веревку?
После слов Зеба наступает гробовая тишина. Люди не двигаются с места – отчасти
опасаясь принять вызов, отчасти из уважения к мужеству и великодушию охотника. Старый охотник умело использует их настроение.
– Назначьте над парнем справедливый суд, – требует он. – Давайте отвезем его в
поселок, и пусть его судят там. У вас нет доказательств, что он участвовал в этом грязном
деле, и будь я проклят, если я поверю этому, не убедившись собственными глазами! Я
знаю, как он относился к молодому Пойндекстеру. Он вовсе не был его врагом – наоборот,
всегда говорил о нем с восхищением, хотя и повздорил немного с его двоюродным братом.
– Вы не знаете, мистер Стумп, – возражает Сэм Мэнли, – того, что нам недавно
рассказали.
– Что же это?
– Показания, которые свидетельствуют как раз об обратном. У нас есть доказательства не только того, что между Джеральдом и молодым Пойндекстером была вражда,
но что была ссора, которая произошла именно в эту ночь.
– Кто это сказал, Сэм Мэнли?
– Я сказал это! – отвечает Колхаун, выступая вперед, чтобы Зеб его заметил.
– Ах, это вы, мистер Кассий Колхаун? Вы знаете, что между ними была вражда. А
вы видели ссору, о которой рассказывали?
– Я этого не говорил. А кроме того, я вовсе не собираюсь отвечать на ваши вопросы, Зеб Стумп. Я дал свои показания тем, кто имел право их требовать, и этого достаточно.
Я думаю, джентльмены, вы все согласны с вынесенным решением. Я не понимаю, почему
этот старый дурень вмешивается…
– «Старый дурень»! – кричит охотник. – Вы называете меня старым дурнем? Клянусь, что вам еще придется взять эти слова обратно! Это говорит Зебулон Стумп из Кентукки. Ну, да всему свое время. Придет и ваш черед, мистер Кассий Колхаун, и, может
быть, раньше, чем вы думаете… А что касается ссоры между Генри Пойндекстером и этим
парнем, – продолжает Зеб, обращаясь к Сэму Мэнли, – я не верю ни одному слову. И никогда не поверю, пока не будет более убедительных доказательств, чем пустая болтовня мистера Колхауна. Его слова противоречат тому, что я знаю. Вы говорите, у вас есть новые
факты? У меня они тоже есть. И факты, которые, мне кажется, могут пролить некоторый
свет на это таинственное дело.
– Какие факты? – спрашивает Сэм Мэнли. – Говори, Стумп.
17



Кто действовал более уверенно – Билл Гриффин или подпольщики из
Краснодона? Чем это можно объяснить?
Чем суд Линча отличается от настоящего суда?
Что бы случилось, если бы Стумп не явился так вовремя? Предположим,
Морис Джеральд казнен. Со временем выясняется, что он невиновен. Кто
понесет ответственность за его смерть?
Х.Л. Борхес
Тайное чудо
(Прочитайте и обсудите со взрослыми)
Четырнадцатого марта 1936 немецкие войска вошли в Прагу. Яромир Хладик,
пражский литератор, был арестован фашистами и девятнадцатого марта приговорен к
смертной казни за еврейское происхождение и «проеврейский характер» некоторых его сочинений.
Казнь была назначена на девять утра двадцать девятого марта. Эта отсрочка... объяснялась желанием властей функционировать беспристрастно и размеренно, имитируя законы природы и космоса. Первым ощущением Хладика был просто ужас. Он думал, что не
испугался бы ни виселицы, ни гильотины, но мысль о расстреле была непереносимой.
Напрасно он уверял себя, что страшна сама смерть, а не ее конкретные обстоятельства. Он
все время бессмысленно перебирал возможные варианты этих обстоятельств. Он непрерывно проигрывал в уме предстоящее событие – от бессонного рассвета до непостижимых
выстрелов. Задолго до назначенного Юлиусом Роте дня Хладик умирал сотни раз во двориках, на формы и углы которых не хватило бы никакой геометрии, его расстреливали разные солдаты, число которых беспрестанно менялось, иногда издалека, иногда – в упор. Он
встречал с подлинным страхом (а может быть, с подлинным мужеством) эти воображаемые
казни. Каждое видение длилось несколько секунд; круг замыкался, и Яромир постоянно
возвращался к зловещему преддверию своей гибели. Затем ему пришло в голову, что, как
правило, действительность не соответствует предчувствиям; извращенная логика привела
его к мысли, что рисовать детали предстоящего – значит не дать ему осуществиться. Следуя этой жалкой магии, он измышлял жестокие подробности – чтобы помешать им произойти – и в конце концов стал бояться, как бы они не оказались пророческими. По ночам,
в страхе, он пытался как-то удержаться в ускользающей субстанции времени. Он знал, что
близится рассвет двадцать девятого, и рассуждал вслух: сегодня ночь двадцать второго; пока длится она (и еще шесть ночей), я неуязвим и бессмертен. Подстерегавшие его сны казались темными омутами, где можно утонуть. Иногда он с нетерпением ждал расстрела, который во всяком случае положил бы конец напрасной игре воображения.
Как написаны законы против враждебных человеку животных и гадов, так, думается мне, должно поступать и с людьми. По старинным законам [следовало бы] убивать врага
[страны] при всяком государственном строе, в котором закон не воспрещает это делать.
Только некоторые местные святыни, договоры и клятвы запрещают это делать.
Демокрит
Канцлер: Напишите, пожалуйста, Ваше Величество, либо «помиловать», либо
«казнить».
Королева: «Каз-нить». Это короче.
С. Маршак. Двенадцать месяцев
18
В Саратове судят банду. Якорь залег на дно
Саратовский областной суд с участием присяжных заседателей начал рассмотрение
дела преступной группировки Александра Жукова. В ходе войны с конкурирующей бандой
злоумышленники совершили несколько преступлений, в том числе и два убийства.
Бывший таксист Александр Жуков (Гвоздь) создал преступную группировку в
1992 г. и сразу попытался взять под контроль весь Саратов. Основным конкурентом Гвоздя
был один из саратовских преступных «авторитетов» Сергей Яковлев (Якорь), возглавлявший наиболее влиятельную в городе банду.
Между группировками началась война, в ходе которой, в октябре 1993 г., Жуков
организовал убийство телохранителя Якоря – Яшина. (Последний, по данным Гвоздя, собирался расправиться с его подручным Юрием Редкобаевым.) Сам Жуков не стал принимать участия в убийстве, а поручил совершить его членам своей банды. Бандиты приехали
к Яшину, избили его, вывезли за город и там застрелили. Труп телохранителя преступники
зарыли в поле. Тело убитого случайно обнаружил тракторист, когда начались посевные работы.
После убийства Яшина Жуков отдал приказ убить самого Якоря. Но тот, видимо,
узнал о планах конкурентов и скрылся. А члены банды Гвоздя предположили, что местонахождение Яковлева знает его знакомый Маслов. Бандиты вывезли Маслова для допроса в
район аэродрома авиационного завода. Там Маслов попытался убежать, но вслед ему открыли стрельбу и тяжело ранили в затылок. Чтобы скрыть преступление, еще живого Маслова положили в машину, облили бензином и подожгли.
Спустя некоторое время специальная следственно-оперативная группа, созданная
городской прокуратурой и спецотделом РУОПа, задержала десятерых преступников и их
главаря. При обыске у Жукова были изъяты четыре гранатомета, автоматы, пистолеты ТТ,
боеприпасы.
Членам банды предъявлено обвинение в умышленном убийстве при отягчающих
обстоятельствах, похищении человека, бандитизме, незаконном хранении оружия. Все подсудимые полностью отрицают свою вину.
Коммерсантъ Daily. № 47. 1997. 8 апр.
 Как следует поступить с членами банды?
Данные опроса, проводившегося среди учеников 10–11 классов
московской школы № 1741
Если ужесточить наказания, как это, на ваш взгляд, повлияет на количество уголовных преступлений в России?
Количество преступлений уменьшится
28 чел.
Количество преступлений не изменится
49 чел.
Количество преступлений увеличится
7 чел.
Что-либо иное
2 чел.
Затрудняюсь ответить
11 чел.
Если смягчить наказания, как это, на ваш взгляд, повлияет на количество уголовных преступлений в России?
Количество преступлений уменьшится
2 чел.
Количество преступлений не изменится
28 чел.
Количество преступлений увеличится
53 чел.
Что-либо иное
1 чел.
Затрудняюсь ответить
15 чел.
19
Какое наказание должно, по вашему мнению, применяться за умышленное убийство?
Штраф или тюремное заключение на срок до 5 лет
2 чел.
Тюремное заключение на срок от 5 до 15 лет
16 чел.
Пожизненное заключение
33 чел.
Смертная казнь
36 чел.
Что-либо иное
5 чел.
Затрудняюсь ответить
5 чел.
М.Л. Гайнер. Старшеклассники о праве. М.: Магистр, 1997



Какие выводы можно сделать из этих данных?
Как бы вы ответили на эти вопросы? Обоснуйте свою точку зрения.
Как обосновали бы свои ответы сторонники других точек зрения?
М. Гессен
Расстрел в рассрочку
Мнение сторонника смертной казни Виктора Илюхина, председателя Комитета по безопасности Госдумы РФ:
Пусть меня обвиняют во всех тяжких грехах, пусть говорят, что я ортодокс и консерватор, но я выступал и буду выступать за сохранение в нашем Уголовном кодексе высшей меры наказания – смертной казни.
Во-первых, я руководствуюсь той практикой, которая сложилась в нашей стране.
Смертная казнь всегда была необходима как мера предупреждения наиболее тяжких преступлений. Ведь приговор выносится не только для наказания и перевоспитания осужденного. А для того, чтобы другим неповадно было. Преступность сегодня готова поглотить
все общество. Не использовать наиболее жестокий способ предупреждения было бы с
нашей стороны недальновидно.
Во-вторых, мы сегодня материально не готовы к тому, чтобы заменить смертную
казнь на пожизненное заключение.
В-третьих, моральный аспект. Иногда говорят, что, дескать, безнравственно лишать жизни даже самого опасного преступника. Но имеет ли право на жизнь человек, который осознанно лишает других людей этого же права? Я думаю, было бы безнравственно со
стороны общества оставлять ему жизнь.
Сторонники отмены смертной казни часто апеллируют к западной практике. Давайте разберемся. Ведь США не отказались от высшей меры наказания, более того – за последние пять лет количество преступлений, за которые предусматривается смертная казнь,
увеличилось. Даже ввели смертную казнь для несовершеннолетних, чего в России не было.
(В 30-е годы в Советском Союзе несли уголовную ответственность, вплоть до высшей
меры, все граждане старше 12 лет. – «Итоги».) Главная задача – защитить честных порядочных людей и обезопасить общество от наиболее тяжких преступлений. Кстати, в Совете
Европы согласны с тем, что в одночасье изменить наше законодательство невозможно и
что смертную казнь пока можно сохранить. Хотя я вовсе не исключаю, что со временем мы
сумеем от нее отказаться.
В своих взглядах я не одинок. Мою позицию разделяют представители различных
властных структур. Могу сослаться, скажем, на мнение руководства Генпрокуратуры, членов Верховного суда. Со мной согласны многие руководители республик, краев, областей.
Итоги. 1996. 3 дек.
20
Данные Американского союза за гражданские свободы, 1992 г.
К августу 1990 г. полностью отменили смертную казнь 37 стран, в том числе: Австралия – в 1985, Австрия – в 1968, Германия (ГДР – в 1987, ФРГ – в 1949), Дания – в 1978,
Нидерланды – в 1982, Норвегия – в 1979, Финляндия – в 1972, Франция – в 1981, Швеция –
в 1972.
Отменили смертную казнь за общеуголовные преступления (сохранив ее за преступления, совершенные при чрезвычайных обстоятельствах, таких, как время войны) –18
стран, в том числе: Великобритания – в 1973 , Израиль – в 1954, Испания – в 1978, Италия –
в 1947, Канада – в 1976, Швейцария – в 1942.
Отменили смертную казнь на практике (т.е. сохранили ее в своем законодательстве, но не применяли на практике 10 и более лет) – 36 стран, в том числе: Бельгия – с 1950,
Греция – с 1972, Ирландия – с 1954.
В России, по данным Комиссии по помилованию при Президенте РФ, с 1990 по
1995 г. было казнено 197 человек. Из них 86 человек – в 1995 г.
В США применение смертной казни вновь разрешено Верховным судом в 1976 г. С
1990 по 1995 г. было казнено 193 человека. Из них 56 человек – в 1995 г. В 13 штатах из 50
смертная казнь не применяется.
Во время опроса, проведенного в Калифорнии в 1990 г., 82% опрошенных высказались в поддержку смертной казни. Но когда им предложили выбрать между смертной казнью и пожизненным заключением с конфискацией имущества, только 26% поддержали
смертную казнь.
В ФРГ в 1950 г. (через год после отмены там смертной казни) на вопрос: «В принципе вы за смертную казнь или против?» 55% опрошенных заявили, что они за смертную
казнь, и лишь 30% высказались против. В 1973 г. смертную казнь поддерживали 30%
опрошенных, в 1980 г. – 26%, в 1983 г. – 24, а в 1986 г. – 22%, в то время как 55% опрошенных заявили, что они против смертной казни.
По статистике в СССР (России), США и Италии на 100 тыс. человек населения
приходится 8–9 убийств в год (причем эта цифра относительно постоянна) При этом в
СССР (России) и США смертная казнь применяется, а в Италии она не применялась уже
более 50 лет. Эти факты свидетельствуют об отсутствии связи между применением смертной казни и количеством убийств.
В Канаде в 1975 г. (за год до отмены смертной казни) число убийств достигло
наивысшего уровня – 3,09 на 100 тыс. населения, а после отмены смертной казни стало
стабильно снижаться: в 1983 г. было 2,74 убийства на 100 тыс. человек. В 1986 г. был достигнут самый низкий уровень убийств за последние 15 лет.


Случалось ли вам переходить улицу на красный свет? Думали ли вы о том,
что рискуете попасть под машину? Чего люди больше опасаются, нарушая
правила дорожного движения, – смерти или штрафа? Почему?
Почему, опасаясь наказания, люди все же нарушают правила?
Материалы Международной амнистии, 1989–1996 гг.
и Американского союза за гражданские свободы, 1992 г.
Японский психиатр Садатака Коги изучил обстоятельства совершения убийств
людьми, осужденными в 1955–57 гг. Он установил, что ни один из 145 осужденных перед
совершением убийства не думал о том, что может быть казнен за это преступление. Хотя
им и было известно о существовании смертной казни, мысль о ней не могла сдержать этих
21
осужденных «в силу их импульсивности и неспособности ощущать себя в каком-либо временном отрезке, кроме настоящего».
Исследование, проведенное в 1982 г. в штате Нью-Йорк, показало, что только судебное разбирательство по делу, по которому может быть вынесен смертный приговор, и
первая стадия обжалования обходятся налогоплательщикам в среднем в 1,8 млн долларов,
что вдвое больше стоимости пожизненного содержания одного заключенного. Некоторые
судьи, прокуроры и другие должностные лица выступают против смертной казни именно
потому, что считают, что непомерное сосредоточение судебных ресурсов на относительно
небольшое число дел отвлекает эти ценные ресурсы от других, более эффективных средств
обеспечения законности.
А. Быстрицкий
Пределы гуманизма
В некой деревне был кабачок. По соседству с ним жил довольно состоятельный
землевладелец со слугой. Как-то раз землевладелец пришел в кабачок и сильно выпил.
Опьянев, он похвастался большой суммой денег и отправился домой. Вслед за ним вышел
хозяин кабачка. Через несколько минут он вернулся и спрятал под прилавок кошелек. Затем он поручил жене встать вместо него за стойку, собрался и куда-то уехал. Вскоре неподалеку был обнаружен труп землевладельца со следами зверского насилия. В кабачке был
найден его кошелек. Хозяина задержали, судили и казнили. Спустя несколько лет, умирая,
слуга землевладельца сознался в убийстве.
Итоги. 1996. 3 дек.
Материалы Международной амнистии, 1989–1996 гг.
Исследование, проведенное в США в 1987 г., показало, что за период 1900–1985 гг.
350 осужденных за преступления, наказуемые смертной казнью, были невиновны. По
большинству дел наличие новых доказательств привело к оправданию, помилованию,
смягчению приговоров или снятию обвинений; правда, часто через многие годы после первоначального осуждения. В ряде случаев смертная казнь была приостановлена буквально за
несколько минут до приведения ее в исполнение. 23 невиновных все же были казнены.
«...сегодня можно услышать: “Пусть кто-то и погибнет по ошибке, зато будет гарантия, что истинные преступники будут стерты с лица земли”. “Зато!” Когда за убийство,
которое совершил Чикатило, расстреляли Александра Кравченко, а самого Чикатило оставили на свободе, он растерзал еще более 50 человек, – вот она, цена подобного “зато”. (По
известному витебскому делу маньяка Михасевича, убившего за четырнадцать лет 36 женщин, прежде по его преступлениям осудили 14 человек. Один из невинно осужденных был
расстрелян, другой ослеп и стал инвалидом, третий отсидел “за того парня” десять лет.
Причем каждый из четырнадцати “добровольно” признался на предварительном следствии
в содеянном)» (О. Чайковская, писатель, член Комиссии по помилованию при Президенте
РФ).
«Я, как и большинство моих старших и более опытных коллег, против смертной
казни хотя бы уже потому, что ее сохранение не дает осуществить реформы, необходимые
для повышения эффективности уголовного правосудия... Включение смертной казни в судебный процесс – самое сильное средство подрыва эффективности правопорядка» (сэр Р.
Марк, бывший комиссар полиции Лондона).

На чем основана точка зрения Р. Марка? Почему он против смертной казни?
22




Назовите как можно больше причин, по которым добросовестный полицейский чиновник может выступать против смертной казни.
Почему судебное разбирательство, результатом которого может стать
смертный приговор, стоит в США так дорого?
Вспомните эпизоды из книг или кинофильмов, случаи, описанные в прессе,
когда за преступление осуждали невиновного. Часто ли такому человеку
удавалось оправдаться? Почему? Если ему все же удавалось спастись, как
сказывалось пребывание под подозрением, под угрозой смертной казни, на
его дальнейшей жизни? Что делал истинный преступник, оставшийся на
свободе?
На основании приведенных выше фактов сочините две речи: в поддержку
точки зрения В. Илюхина и против нее.
Ч. Беккариа
О преступлениях и наказаниях
Что скажут люди о мудрых властях и чопорных жрецах правосудия, посылающих с
невозмутимым спокойствием преступника на смерть, обрамленную торжественными формальностями, о судье, который с бесчувственной холодностью, а может быть, и с затаенным самодовольством от сознания собственного всесилия отправляется наслаждаться радостями жизни, в то время как обреченный судорожно вздрагивает в предсмертной тоске,
ожидая рокового удара? «А, – скажут они, – эти законы – не что иное, как ширма, скрывающая насилие и продуманные и жестокие формальности правосудия; они не что иное, как
условный язык, применяемый для большей безопасности при уничтожении нас, как жертв,
приносимых на заклание ненасытному Молоху деспотизма».
М. Гессен
Расстрел в рассрочку
Опытный судья видит такие дела за версту. Жертв несколько, отягчающих обстоятельств – полный набор. Придется, значит, «лоб зеленкой намазать», как выражаются
судьи. Вынести смертный приговор. Есть судьи, которые делают это с удовольствием. Есть
и такие, для которых нет ничего трагичнее.
Первые шесть лет работы в Псковском областном суде Вячеслав Суров успешно
избегал таких дел. Потом, как он вспоминает, «окружающие стали замечать». Наконец в
1992 г. судье Сурову пришлось взяться за рассмотрение дела, которое – он это определил
сразу – должно было завершиться смертным приговором. Обвиняемый по фамилии Петров
изнасиловал вместе с двумя приятелями двух женщин-сестер и зарезал их. У них на глазах
он вспорол живот их четырнадцатилетнему брату, который умер в ужасных мучениях. Все
трое насильников были пьяны, что отягчало вину. На суде выяснилось, что Петров виновен
еще в одном убийстве.
«У меня дрожали руки и ноги, пока я читал приговор. После я вышел в совещательную комнату и выпил стакан водки, не закусывая, и не опьянел, хотя вообще я человек
непьющий. Да, и запишите, – добавляет Вячеслав Суров. – Суд, с учетом общественной
опасности, не мог не вынести смертный приговор».
Прошло два года, прежде чем дело Петрова дошло до Верховного суда, который
оставил приговор в силе. Судья Суров был уверен, что Петров обречен: оставалась только
Комиссия по вопросам помилования при президенте. Но в 1994 г. вышел указ президента.
23
«Я его помню дословно, потому что он был очень простой, – говорит Суров. – “Из соображений гуманности помиловать Петрова”. Я благодарен президенту за то, что он снял кровь
с моих рук. Теперь мои руки чисты».

Согласны ли вы с тем, что Петрова надо было помиловать?
Ч. Беккариа
О преступлениях и наказаниях
Смертная казнь бесполезна и потому, что дает людям пример жестокости. Если
страсти и жажда войн научили людей проливать человеческую кровь, то законы, создаваемые, между прочим, для смягчения нравов, не должны множить примеры зверства, что
особенно гибельно, ибо смерть в силу закона свершается методически и с соблюдением
правовых формальностей. Мне кажется абсурдом, когда законы, представляющие собой
выражение воли всего общества, законы, которые порицают убийство и карают за него, сами совершают то же самое. И для того, чтобы удержать граждан от убийства, предписывают властям убивать.
Э. Хемингуэй
Из сборника рассказов «В наше время»
Сэма Кардинелла повесили в шесть часов утра в коридоре окружной тюрьмы. Коридор был высокий и узкий, с камерами по обе стороны. Все камеры были заняты. Осужденные заранее были доставлены сюда. Пятеро приговоренных к повешению находились в
первых пяти камерах. Трое из них были негры. Они очень боялись. Из белых один сидел на
койке, опустив голову на руки. Другой лежал, вытянувшись на койке, закутав голову одеялом.
К виселице выходили через дверь в стене. Всего было семь человек, считая вместе
с обоими священниками. Сэма Кардинелла пришлось нести. Он был в таком состоянии с
четырех часов утра.
Когда ему связывали ноги, два надзирателя поддерживали его, а оба священника
шептали ему на ухо.
– Будь мужчиной, сын мой, – говорил один из священников.
Когда к нему подошли, чтобы надеть ему на голову капюшон, у Сэма Кардинелла
началось недержание кала. Надзиратели с отвращением бросили его.
– Нет ли табуретки, Билл? – спросил один из надзирателей.
– Принесите, – сказал какой-то человек в котелке. Когда все отступили за спускной
люк, который был очень тяжел, сделан из дуба и стали и вращался на шарикоподшипниках,
посреди помоста остался Сэм Кардинелл, сидевший на стуле, крепко связанный; священник отпрыгнул назад в самую последнюю минуту перед тем, как отпустили люк.
Материалы Международной амнистии, 1996 г.
«Плохих людей нужно истреблять, как бешеных крыс. Убийц нельзя называть
зверьми – это оскорбление для зверей... Я не мог бы убить собаку, курицу, кошку, тем более мою знакомую кошку, которая живет в нашем доме. Она для меня как человек. А преступника я бы лично – не говорю, что бы получил удовольствие, мне было бы отвратительно, гадко, – но я бы это сделал с чувством выполненного долга» (В. Шаинский, композитор).
24
Т. Кампанелла
Город Солнца
Смертная казнь исполняется только руками народа, который убивает или побивает
осужденного камнями, и первые удары наносят обвинитель и свидетели. Палачей и ликторов у них нет, дабы не осквернять государства. Иным дается право самим лишать себя
жизни: тогда они обкладывают себя мешочками с порохом и, поджегши их, сгорают, причем присутствующие поощряют их умереть достойно. Все граждане при этом плачут и молят бога смягчить свой гнев, скорбя о том, что дошли до необходимости отсечь загнивший
член государства. Однако же виновного они убеждают и уговаривают до тех пор, пока тот
сам не согласится и не пожелает себе смертного приговора, иначе он не может быть казнен.
М. Гессен
Расстрел в рассрочку
«Представьте себе, что человек работает палачом, – предлагает Михаил Коченов. –
Вот он приходит домой после рабочего дня. Что он должен сказать? Можно обставить это
торжественно: «Я привел в силу приговор», или «я совершил акт правосудия», или «я воздал преступнику по заслугам». А можно сказать проще: «Я сегодня убил человека. Беззащитного. Безоружного. Он был опасен, когда он был вооружен. А я его убил, когда он уже
никому ничего не мог сделать».
Материалы Международной амнистии, 1989 г.
«Плод моего опыта имеет горький привкус; я не верю, что смерть хотя бы одного
из казненных мною каким-либо образом предотвратила другие убийства. Я считаю, что
смертная казнь не дает никаких результатов. Она – только месть» (Л. Пиэрпоинт, бывший
палач, Великобритания).
«А вы знаете, я не сторонник смертной казни. Серьезно. Лучше бы ее не было.
Пусть для негодяев – пожизненное заключение, пусть вкалывают на самых тяжелых работах. И мне бы не пришлось... Я не знаю, как это происходит на войне. Но, поверьте, психологически исполнение смертного приговора очень тяжело. Особенно в первый раз. Но и
потом, не знаю, как у других, а у меня ничего не притупляется. Да и вряд ли возможно
это...» (Из интервью с современным советским палачом // Труд. 1990. 25 авг.).



Почему Кампанелла считает, что наличие в государстве должности ликтора
(палача) оскверняет государство?
Перечитайте отрывок из романа Дж. Оруэлла «1984» (Раздел II, глава 2).
Почему дети так хотели посмотреть на смертную казнь? Хотели бы вы посмотреть на смертную казнь? А участвовать в ее исполнении?
Подумайте, кому исполнение смертного приговора могло бы доставить радость.
В тринадцати штатах США допускается присутствие семей жертв при казни убийц
их родственников. Закон предоставляет это право только ближайшим родственникам и
ограничивает количество людей, наблюдающих за казнью.
25
В штатах Оклахома и Вашингтон возможность наблюдать за казнью гарантирована
родственникам жертвы. В остальных 11-ти штатах по этому поводу проводятся судебные
слушания. В штате Иллинойс родственникам жертвы разрешают наблюдение за казнью
только по телетрансляции.
По данным Американской юридической информационной сети
(American Lawyer Media)
Материалы Международной амнистии, 1989 г.
«Как человек, чей муж и свекровь стали жертвами убийства, я твердо и безоговорочно выступаю против казни тех, кто совершает преступления, наказуемые смертью... Зла
не исправить злом, совершаемым как акт возмездия. Справедливость не вершится лишением жизни человека. Мораль не упрочить санкционированным убийством» (Коретта С.
Кинг, вдова Мартина Лютера Кинга).


Изменилось бы количество смертных приговоров, и если да, то в какую сторону, если присяжным пришлось бы самим приводить приговоры в исполнение? Почему?
Если родственникам убитого, пришедшим смотреть на казнь убийцы, предложить поучаствовать в ней, многие ли согласятся? Почему?
А. Грин
Игрушка
В один из прекрасных осенних дней, полных светлой холодной задумчивости, неяркого сияния солнца и желтых, бесшумно падающих листьев, я гулял в городском саду.
Аллеи были пусты, пахло прелью, земляной сыростью; в багрянце листвы светилось чистое
голубое небо. Это был старинный провинциальный сад, изрезанный вдоль и поперек неправильными тропинками; сад с оврагами, густо поросшими крапивой; с кирпичами, мостиками и полусгнившими ротондами. Огромные столетние липы и березы почти закрывали небо; в их влажной сочной тени было так хорошо прилечь, наблюдая маленьких красногрудых снегирей, прыгавших по земле.
Я шел, помахивая тросточкой, вполне довольный настоящей минутой, тишиной и
легкими послеобеденными мыслями. Повернув с аллеи на узкую кривую тропинку, я заметил двух мальчуганов, присевших на корточки в густой высокой траве, и подошел к ним
совсем близко.
Сейчас трудно припомнить, почему это так вышло. Я человек довольно замкнутый
и неохотно сталкивающийся с кем бы то ни было, даже с детьми; возможно, что меня привлекло сосредоточенное молчание маленьких незнакомцев, изредка прерываемое тихими
напряженными возгласами.
Оба так погрузились в свое занятие, что я, незамеченный, очутился от них не далее
десяти шагов и притаился за деревом. Мальчики продолжали возиться, устраивая что-то
свое, понятное им и никому более. Вытянув шею, я разглядел обоих. Один, постарше, лет,
вероятно, двенадцати, круглоголовый и низенький, выглядел сильным, задорным крепышом, румяный и загорелый. Другой, тоненький, высокий, с бледным, истощенным лицом и
оттопыренными ушами, производил более симпатичное впечатление; природа как будто
пожалела его, наградив парой чудных выразительных глаз. Одеты были оба они в летние
гимназические блузы и белые форменные фуражки. Крапива и лопухи мешали мне хорошенько рассмотреть странное сооружение, возведенное мальчиками. Я был уверен, что эта
26
незаконченная постройка превратится со временем в уродливую глыбу земли и палок под
громким именем «Крепости Меткой Руки» или «Форта Бизонов» – забава, которой увлекался и я в те блаженные времена, когда длина моих брюк не превышала еще одного аршина.
Пока я гадал, старший мальчик согнулся, стругая что-то перочинным ножом, и я
увидел два невысоких кола, торчавших из земли очень близко друг к другу. Верхние концы
их соединялись короткой, прибитой гвоздями перекладиной. Тут же сзади бледного мальчугана валялась грязная скомканная тряпка.
Круглоголовый сунул руку за пазуху и сказал:
– Думал – потерял. А она здесь.
Он вытащил что-то зажатое в кулак и показал приятелю. Потом бросил на землю.
Это была бечевка, смотанная клубком. А я услышал в этот момент тоненькие неопределенные звуки, выходившие, казалось, из-под земли.
Гимназистик кончил строгать и встал. В руках у него был толстый заостренный кусок дерева. Он воткнул его в землю между вертикально торчащими кольями, взял бечевку и
крепко, аккуратно завязал один ее конец вокруг только что воткнутого колышка. Другой
конец спустил через перекладину, и я увидел... петлю. Младший, упираясь руками в согнутые колени, внимательно следил за работой, старательно помогая товарищу бровями и языком, точь-в-точь как на уроке чистописания.
– Готово, Синицын! – сказал крепыш и, быстро оглянувшись, прибавил торжественным, сухим голосом: – Ведите преступника!
И тут я сделался свидетелем неожиданной отвратительной сцены. Грязная тряпка
оказалась мешком. Синицын встряхнул его, и на траву, беспомощно расставляя крошечные
дрожащие лапы, вывалился слепой котенок. Он шатался, тыкался головой в траву и жалобно, тонко скулил, дрожа всем тельцем.
– Ревет! – сказал Синицын, любопытно следя за его движениями. – Смотри, Буланов, – на тебя пополз!..
– Он думает, что мы его оправдаем, – сердито отозвался Буланов, хватая котенка
поперек туловища. – Знаешь, Синицын, ведь все преступники перед смертью притворяются, что они не виноваты. Чего орешь? У-у!
Я вышел из-за прикрытия. Мое появление смутило маленьких палачей; Буланов
вздрогнул и уронил котенка в траву; Синицын испуганно расширил глаза и вдруг часто замигал, подтягивая ремешок блузы. Я приветливо улыбнулся, говоря:
– Чего переполошились, ребята? Валяйте, валяйте! Интересно!
Оба молчали, переглядываясь, и по сердитым вытянутым лицам их было видно, как
глубоко я ненавистен им в эту минуту. Но уходить я не собирался и продолжал:
– Экие вы трусишки, а? Что это у вас? Качели?
Буланов вдруг неожиданно и громко прыснул, побагровев, как вишня. Сравнение с
качелями, очевидно, показалось ему забавным. Синицын откашлялся и протянул тоскливым, умоляющим голосом:
– Это... это... видите ли... вот... виселица. Мы хотели поиграть... вот... а...
Он умолк, захлебнувшись волнением, но Буланов поддержал его.
– Так, ничего, – равнодушно процедил он, рассматривая носки своих сапог. – Играем. А вам что?
– Да ничего, хотел посмотреть.
– Вы, может быть, драться думаете? – продолжал Буланов, недоверчиво отходя в
сторону. – Так не нарывайтесь, у меня рогатка в кармане.
– Ах, Буланов, – укоризненно сказал я, – совсем я не хочу драться. А вот зачем вы
хотели котенка повесить?
– А вам что? – торопливо заговорил Синицын. – Вам-то не все равно? Все одно, его
утопить хотели... и еще троих... Я у кухарки выпросил... Вот...
27
– Ему все равно! – подхватил Буланов.
– Так ведь вы не умеете, – заметил я, – тут нужно знать дело.
Мальчики переглянулись.
– Умеем! – тихо сказал Буланов.
– Ну, как же?
– Как? А вот как, – снова заговорил Синицын, и его бледное лицо мечтательно
вспыхнуло, – а вот как: ставят его под виселицу... А стоит он на стуле... Потом палач петлю
наденет и...
– Врешь! – горячо перебил Буланов. – Вот и врешь! Сперва еще балахон наденут...
совсем... с головой... Ну? Не так, что ли?
– Балахон? Да, – покорно повторил Синицын. – А потом – раз! Стул из-под него
вышибут – и вся недолга.
– Это кто же тебе рассказал?
– Кто? Вот он, – Синицын указал на Буланова. – А ему дядя рассказывал.
– И он весь бывает синий, – заявил Буланов, наматывая бечевку вокруг пальца.
– Котенка оставьте, – сказал я. – Жалко. Бросьте эту затею!
Дети молчали. Мое заявление, по-видимому, не было для них неожиданностью,
они предчувствовали его и не обманулись моей смиренностью. Наконец, сердясь и краснея,
Буланов сказал:
– Людей можно, а котят – нет?..
– И людей нельзя.
– Дядя говорит – можно, – возразил мальчик, окинув меня критическим взглядом, и
прибавил:
– Он умнее вас. Он за границей был.
Возражения становились бесполезными. Авторитет дяди окончательно уничтожал
меня в глазах моих противников. И как уверять их, что не он, дядя, умнее, а я?.. Я ударил
ногой миниатюрную виселицу, и она рассыпалась. Гимназистики, оторопев, пустились бежать со всех ног, бросив на произвол судьбы котенка, мешок и неиспользованную бечевку.
Зверек пищал и ползал, путаясь в высокой траве.
Я обратил их в бегство, но был ли я победителем? Нет, потому что они остались
при своем ясном и логическом убеждении:
– Если можно людей, то кошек – тем более...
Быть может, впоследствии, когда жизнь ярко и выпукло развернет перед ними
свою подкладку, Синицын и Буланов преисполнятся сочувствия к кошкам и начнут тщательно воспитывать откормленных сибирских котов, но теперь как отказаться от нового
романтического удовольствия, приближающего их детские души к непонятному волнующему трагизму современности, захватывающему и интересному, как роман из индийской
жизни? «Там» – вешают... И мы...
Впечатления детства... Какова их судьба?




Почему должность палача у многих народов считается позорной? Почему
часто палачи скрывают свою профессию от окружающих?
Перескажите рассказ от лица Буланова.
Что если на месте автора оказался бы дядя Буланова? Как бы он поступил?
Что такое смертная казнь для наблюдающей за ней толпы:
акт мести (справедливого возмездия);
назидание и предостережение;
просто интересное зрелище.
28
Материалы Международной Амнистии, 1992 г.
«Влияние смертной казни на общество скорее отрицательное, развращающее. В то
время, когда во Франции наиболее деятельно работала гильотина, этот инструмент в виде
игрушки был в каждом семействе; дети для забавы гильотинировали птиц, собак, кошек и
т.п. Все это показывает, что смертная казнь производит действие, противоположное тому,
которого от нее ожидают» (И. Я. Фойницкий, профессор права).
М. Робеспьер
О смертной казни
Проект Уголовного кодекса 1791 г. был предложен Учредительному собранию
Франции депутатом Лепелетье де Сен-Фаржо.
Проект подвергся длительному рассмотрению. В выступлениях депутатов особое
внимание было обращено на решение вопроса о том, сохранить ли в качестве наказания
смертную казнь (проект Лепелетье ее исключал). В прениях выступило большое число депутатов, и каждый из них считал своим долгом ответить на этот вопрос. Выступил в
прениях и Робеспьер с обширной речью, специально посвященной вопросу о смертной казни.
Когда до Аргоса дошли вести о том, что в городе Афинах граждане были приговорены к смерти, народ устремился в храмы и умолял богов отвратить от афинян столь жестокие мысли. Я умоляю не богов, а законодателей, которые должны быть их истолкователями и посредниками, вычеркнуть из кодекса французов кровавые законы, предписывающие юридические убийства, которые общий интерес запрещает еще более, чем разум и человеколюбие. Я хочу доказать им два основных положения: первое – что смертная казнь
крайне несправедлива, второе – что она является не самым репрессивным наказанием и гораздо более способствует увеличению преступлений, чем предупреждению их.
Имеет ли общество право назначать смертную казнь? На этот вопрос нетрудно ответить: общество не может иметь иного права, чем то, которое принадлежало первоначально каждому человеку, – добиваться удовлетворения за отдельные оскорбления, которые
были ему нанесены. Если независимо даже от общественного состояния осуществление
этого права ограничено законами природы и разума, запрещающими человеку требовать
неумеренного удовлетворения и осуществлять жестокую месть, то может ли он убить своего врага? Да, но только в одном случае – когда этот ужасный поступок совершенно необходим для его собственной защиты. Проследите за применением этого принципа в общественном состоянии; люди сказали: наши личные силы слишком слабы для защиты нашего
спокойствия и наших прав, соединим их для того, чтобы составить из них общественную
силу, против которой разбивается каждая отдельная сила, соединим наши воли, чтобы создать из них общую волю, которая под именем закона санкционирует, определяет права
каждого, установим наказания против всякого, кто посмеет эти права нарушить.
Таким образом, принадлежащие каждому человеку естественные способы пресечения и наказания нанесенных ему оскорблений были заменены законными наказаниями. А
если истинная мера строгости, которую следует проявлять к врагу, определяется сама по
усмотрению того, кто мстит за себя, то можно ли сомневаться в том, что общество обязано
вкладывать в наказания гораздо больше мягкости, чем обособленный человек, преследующий за оскорбление?
Я сказал, что до общественного договора человек имел право убить своего врага
29
лишь в том случае, когда этот гибельный поступок был бы совершенно необходим для его
защиты, но может ли этот единственный случай представиться обществу в отношении виновного? Чтобы судить о смертной казни, остается решить лишь этот вопрос. Если вне
гражданского общества какой-нибудь враг покушается на мою жизнь или если, неоднократно прогнанный, он приходит опять опустошать поле, которое я обработал, то мне остается погибнуть или убить его, так как его силам я могу противопоставить тогда лишь свои
личные силы, и закон естественного правосудия оправдывает и одобряет меня. Но в гражданском обществе, когда сила всех ополчается против одного, какой принцип правосудия
может разрешить ему предать его смерти? И обратите внимание на одно обстоятельство,
которое решает вопрос: когда общество наказывает виновного, то он не в состоянии ему
повредить: оно держит его в оковах, оно судит его спокойно, оно может наказать его, лишить его возможности внушать страх на будущее время. Победитель, убивающий своих
пленных врагов, называется варваром (ропот недовольства среди депутатов), человек
зрелых лет, убивающий испорченного ребенка, которого он может укротить и наказать, кажется чудовищем (ропот недовольства).
(Аббат Мори: «Нужно попросить г-на Робеспьера пойти изложить свое мнение в
разбойничьем притоне».)
Принципы, которые я развиваю, являются принципами всех прославленных людей,
которые не сказали бы мне, конечно, как г-н Мори: «Идите излагать эти правила в разбойничьем притоне». Итак, вопреки всем предрассудкам несомненно, что в глазах нравственности и справедливости те омерзительные сцены, которые общество показывает с такой
помпой, являются лишь торжественными убийствами, совершаемыми целыми нациями.
Но эти предрассудки долго господствовали над народами. Я признаю, что власть
над человеческим родом – страшная власть; но, однако, да будет мне позволено заметить,
что эта страшная власть могла бы санкционировать все те злоупотребления и преступления, которые причинили людям столько несчастья, и что, для того чтобы санкционировать
их действительно, нужно по крайней мере беспристрастно обдумать все то, что было, что
есть и что должно быть, и не просто подсчитать голоса, а установить истину на деле.
Разве вы не считаете, что это люди, вышедшие из рук природы, постановили о
смертной казни в отношении того из нас, кого какие-либо пороки или страсть доведут до
нарушения этого закона? Нет, но в каждой стране счастливые узурпаторы, когда они оказывались достаточно могущественными для того, чтобы развратить и запугать своих сограждан, говорили: тот, кто посмеет составить заговор против нас, против нашей власти,
будет казнен. Они создали преступления и наказания согласно со своими личными интересами. При Тиберии похвала Брута являлась преступлением, заслуживающим казни. Калигула осуждал на смерть тех, кто появлялся обнаженным перед его статуей. Когда тирания
изобрела преступления оскорбления величества, фанатизм и невежество изобрели в свою
очередь преступления оскорбления божеского величия, которые могли быть искуплены
только кровью.
Рассмотрим же более беспристрастно и справедливо вопрос, который впервые
предлагается вниманию народных законодателей. Немногих слов, сказанных мною, достаточно для доказательства того, что смертная казнь крайне несправедлива, что общество не
имело права назначать ее. Но нужно остановиться на этом подробнее и не ограничиваться
тем недостаточным, однако же бесспорным, правилом, что в политике справедливо лишь
то, что честно, и что общественный порядок может быть основан только на справедливости. Итак, я хочу доказать, что этот закон так же гибелен по своему действию и своим последствиям, как нелеп он и несправедлив по своему принципу.
Он необходим, говорят сторонники старого обычая. Кто это вам сказал? Испытали
ли вы все средства, при помощи которых законы могут действовать на человеческую чувствительность? Скольких только страданий, физических и нравственных, не переносит человек до смертной казни! Является ли человек простым животным, на которого можно
30
произвести впечатление лишь страхом смерти и телесных мучений? Нет. Источником его
приятных или горестных ощущений является главным образом нравственная сторона его
существа. Больше всего пищи для строгости законов предлагается ею. Помимо тех благ и
зол, которыми человека наградила природа, общество создает для него бесчисленное множество других. Посмотрите, при помощи скольких новых страстей сажает оно его под ярмо
законов, посмотрите, как оно связывает его счастье с его собственностью, семьей, друзьями, отечеством; как, в особенности, создает оно для него потребность в благосклонности
тех, кто его окружает. Нет, смерть не всегда является для человека наибольшим из зол. Он
ее часто предпочитает утрате драгоценных преимуществ, без которых жизнь становится
ему невыносимой. Он в тысячу раз скорее захочет погибнуть, чем жить, являясь предметом
презрения своих сограждан. Жажда жизни уступает гордости – этой наиболее сильной из
всех человеческих страстей. Для человека, живущего в обществе, самое ужасное из всех
наказаний – это позор, это неопровержимое свидетельство отвращения к нему людей. О,
господа! Если вы будете достаточно внимательны, то найдете сами, что в смертной казни,
предписываемой виновному законом, самое ужасное – это постыдные внешние атрибуты,
которыми она сопровождается. Воин, жертвующий собой ради отечества на поле битвы,
герой свободы, погибающий за нее, и злодей, осуждаемый законом, – умирают все одинаково. В чем же тут разница? В том, что последний умирает, отягченный позором, тогда как
для двух других смерть является лишь источником славы.
Коль скоро законодатель может поразить граждан в столь многих чувствительных
местах и столь многими способами, то почему должен он считать себя вынужденным прибегать к смертной казни? Наказания существуют не для того, чтобы мучить виновных, а
для того, чтобы предупреждать преступления боязнью навлечь их на себя. А эта боязнь,
господа, зависит от того впечатления, которое смертная казнь производит; само же это впечатление менее зависит от величины зла, чем от характера предрассудков, нравов и законов
народа, у которого они приняты; и все эти пружины находятся в руках у законодателя. Поэтому законодатель, предпочитающий смертную казнь более умеренным наказаниям, которые находятся в его распоряжении, только оскорбляет общественную чувствительность
народа, которым он управляет; наконец, он ослабляет правительственные пружины, желая
растянуть их с излишней силой.
Для человека, которым движет необузданная страсть, смерть – далеко не самая
сильная узда. Умереть или овладеть предметом своей страсти – вот рассуждение страстного человека. Посмотрите на честолюбца, надеющегося надеть на свою голову королевский
венец: мысль о смерти, которую он презирает, пугает его меньше, чем мысль о жизни в
унижении и нужде. Законодатель, установивший это наказание, отказывается, следовательно, от того спасительного принципа, что наиболее действительным средством пресечения
преступлений является приспособление наказания к характеру различных страстей, которые порождают преступления, наказание их, так сказать, ими самими.
Смертная казнь необходима, говорите вы. Если это правильно, то почему многие
народы смогли обходиться без нее, и по какой случайности эти народы были наиболее
мудрыми и наиболее счастливыми! Если смертная казнь является более пригодной для
предупреждения крупных преступлений, то у тех народов, которые щедро ее применяли,
эти преступления должны были быть более редкими. А на деле происходит как раз наоборот. Посмотрите на Японию, нигде смертная казнь и пытки не распространены более, чем в
Японии. Ну и что же? Нигде преступления не являются столь частыми и столь тяжкими.
Можно подумать, что японцы хотят соперничать в кровожадности с варварскими законами,
которые их тяжко оскорбляют и приводят в ярость.
Теперь, господа, благоволите заметить, что если вы примете тот ложный, хотя и
очень распространенный принцип, что истинным, обуздывающим основанием наказаний
является боязнь смерти и боли, то из этого последует, что для более действительного предупреждения преступлений потребуется распространить этот принцип как можно дальше и
31
изобрести мучения даже после смерти.
К тому же, господа, если вы придумаете наиболее совершенный судебный порядок,
если вы найдете самых неподкупных и самых просвещенных судей, всегда останется некоторое место для ошибки и предубеждения. Зачем же лишать вас возможности протянуть
руку угнетенной невинности? Те бесплодные сожаления, то обманчивое восстановление
чести, которое вы предлагаете пустой тени, бесчувственному праху, являются лишь слабым
удовлетворением, лишь печальным доказательством варварского безрассудства уголовных
законов. Лишь тому, чье вечное око видит в глубине сердец, надлежит назначать неотменимые наказания. Вы, законодатели, не можете возложить на себя эту ужасную задачу, не
сделавшись ответственными за всю невинную кровь, которая прольется под мечом законов.
Остерегитесь же спутать действительность наказания с избытком строгости: первая
совершенно противоположна второму. Все способствует справедливым и умеренным законам, все сговаривается против жестоких законов. Негодование, которое возбуждает преступление, уравновешивается состраданием, которое внушает крайняя строгость наказаний. Непреодолимый голос природы подымается против закона, в пользу виновного. Каждый поспешил бы выдать виновного, если бы наказание было мягким, но он чувствует, как
природа содрогается в нем при одной мысли послать на смерть. Да, я не боюсь это сказать,
тот закон, которым вы обязали всех граждан доносить на виновных, будет лишь несправедливым, нелепым и неисполнимым законом, если вы сохраните смертную казнь. Это первое
положение доказывает необходимость согласования всех законов; оно доказывает, что изолированный закон может сделаться нелепым при сопоставлении с другими законами.
Сила законов зависит от любви и уважения, которые они внушают, а эта любовь,
это уважение зависят от внутреннего ощущения, что они справедливы и разумны. Откройте
историю всех народов: вы увидите, что мягкость уголовных законов соответствует у них
всегда свободе, мудрости, мягкости управления. Вы видите эту постоянную последовательность в истории народов. Я привел тому тысячу примеров, напоминаю вам не пример
Тосканы, но пример империи, которая была всегда покорна деспотизму, – России.
Итак, нужно признать, что счастье общества не связано со смертной казнью, ибо
общество, не обладающее добрыми нравами свободного народа, продолжает существовать
и при отмене в нем смертной казни. Нужно верить тому, что мягкий, чувствительный благородный народ, который населяет Францию и все добродетели которого разовьются благодаря режиму свободы, будет гуманно обращаться с виновными, и согласиться с тем, что
опыт и благоразумие разрешают вам санкционировать принципы, на которые опирается
мое предложение об отмене смертной казни.




Что хотел сказать своей репликой аббат Мори?
Как вы думаете, одобрили бы разбойники отмену смертной казни на таких
условиях, на которых ее предлагал Робеспьер, или нет? Почему?
Представьте, что вы – член Учредительного собрания. Проголосовали бы вы
за отмену смертной казни или нет, выслушав доводы Робеспьера? Обоснуйте свой выбор.
Как вы думаете, что заставило Робеспьера изменить взгляды, когда в 1793 г.
он голосовал за казнь короля? Подумайте, какие аргументы он мог привести
в пользу своего решения.
Ч. Беккариа
О преступлениях и наказаниях
Если мне попытаются возразить с помощью примеров, доказывающих, что во все
32
времена и у всех народов существовала смертная казнь за некоторые виды преступлений, я
отвечу: эти примеры ничего не значат перед лицом истины, не подвластной никаким срокам давности, ибо история человечества представляет собой необозримое море заблуждений, на поверхности которого на большом расстоянии друг от друга едва угадываются
смутные очертания весьма редких истин. Человеческие жертвоприношения богам были
присущи почти всем народам. Но кто осмелится оправдать их? И то, что лишь немногие
сообщества людей и только на короткое время воздерживались от применения смертной
казни, скорее, свидетельствует в мою пользу, ибо это подтверждает судьбу великих истин,
которые подобны мгновенной вспышке молнии по сравнению с длинной непроглядной ночью, поглотившей человечество. Еще не пришло время той счастливой эпохи, когда истина,
как до сих пор заблуждение, станет принадлежать большинству. Из этого общего правила
делались лишь редкие исключения в пользу тех истин, которые Бесконечная Божественная
Мудрость решила выделить среди других, открыв их людям. <…>
Не суровость наказания, а продолжительность его морального воздействия – вот
что производит наибольшее влияние на душу человека, потому что наши души легче и
надолго воспринимают слабое, но повторяющееся впечатление, чем сильное, но быстро
проходящее потрясение. Сила привычки – явление общее для всех чувствующих существ.
Человек учится при ее помощи говорить, ходить, удовлетворять свои потребности. И, соответственно, нравственные понятия запечатлеваются в человеческом сознании только посредством продолжительного и повторяющегося воздействия. Не страшное, но мимолетное
зрелище смертной казни злостных рецидивистов представляется наиболее действенным
средством удержания людей от преступлений, а постоянный и исполненный тяжких страданий пример, когда человек, лишенный свободы и превращенный в подобие рабочего скота, возмещает своим каторжным трудом ущерб, нанесенный им обществу. Воздействие этого постоянно повторяющегося, а потому и наиболее эффективного напоминания самим себе: «Я буду низведен до такого же жалкого состояния, если совершу аналогичное преступление», – гораздо сильнее, чем мысль о смерти, которую люди всегда представляют себе в
туманной дали.
Материалы Международной амнистии, 1989 г.
Имеющиеся данные свидетельствуют, что рецидив (совершение нового преступления. – Прим. сост.)среди лиц, осужденных за убийство, довольно низок. Королевской комиссии по смертной казни Великобритании (1949–1953) были переданы материалы на 129
мужчин, осужденных в Англии и Уэльсе к смертной казни за убийство, в отношении которых приведение приговора в исполнение было отложено, а позже, в период 1934–1948 гг.,
они были освобождены. Из этих бывших осужденных 112 человек, «по последним данным», вели себя вполне положительно, и лишь один был повторно осужден за убийство. В
период работы Королевской комиссии это был единственный случай такого рода с начала
века, и, по словам бывшего министра внутренних дел Великобритании Висконта Темплвуда (члена кабинета, занимавшегося вопросами уголовной политики и принятия решений о
помиловании), это был случай особого рода. Решение об освобождении этого осужденного
было принято только потому, что страна находилась в состоянии войны, кроме того, после
освобождения он не находился под надзором. Королевская комиссия установила, что рецидив среди лиц, осужденных за убийство в других европейских и англоязычных странах,
данные по которым изучались, также низок. В шести европейских странах, данными по которым располагала комиссия, было отмечено лишь три таких рецидива. «Как представляется, полученные данные убедительно свидетельствуют, что освобождение лиц, осужденных
к пожизненному лишению свободы, в настоящее время не сопряжено со значительным
риском», – заключила Королевская комиссия.
33
По статистическим данным, полученным американским криминологом Торстеном
Селлином, из 342 заключенных-мужчин, отбывавших наказание за умышленное убийство
первой степени (наказуемое смертной казнью) и условно освобожденных в Калифорнии в
1945–1954 гг., до середины 1956 г. лишь один был вновь осужден за умышленное убийство
второй степени (за которое не может быть назначена смертная казнь). В штате Мичиган в
1959–1972 гг. условно-досрочно были освобождены 268 осужденных, виновных в совершении умышленного убийства первой степени, лишь один из них позже был вновь осужден
(но не за насильственное преступление). В Пенсильвании за последние 37 лет из 607 лиц,
осужденных к пожизненному заключению и освобожденных условно, по данным на 1969
г., только один совершил повторно умышленное убийство первой степени. Торстен Селлин
отмечал, что «условно освобожденные убийцы иногда совершают новые убийства, но... в
общей массе условно освобожденных и совершающих убийства их очень немного».

Почему людей, приговоренных к пожизненному заключению, все же выпускают иногда на свободу? Справедливо ли это? Гуманно ли это?
Европейская конвенция по защите прав человека и основных свобод
Уважение к человеческой жизни – аксиома философии прав человека. Говоря попросту, право на жизнь означает прежде всего, что убийство незаконно и не должно оставаться безнаказанным. С одной стороны, только жизнь дает возможность пользоваться
всеми остальными правами, с другой – ни один закон не может гарантировать ничью
жизнь.
Формулировка «право каждого человека на жизнь охраняется законом» не содержит никаких четких, применимых стандартов. Смысл высказывания, как и идея об неотъемлемости данного права, позволяет предположить, что национальные законодатели не могут быть полностью независимы; должны быть предложены какие-то минимальные формы
защиты – если не развития. Так же необходимо ограничить международную обязанность
Государства защищать право на жизнь законом. Закон никогда не сможет стать совершенной защитой чьей-либо жизни или средством против всех форм смерти. Основные принципы закона должны зависеть не только от социальных и культурных традиций, но и от здравого смысла.
Одно из наиболее важных достижений Комиссии по правам человека – распространение защиты закона на смерти в результате действий сил безопасности. Сфера действия закона не охватывает смерти по естественным причинам, а также не может эффективно разрешать вопросы, связанные с болезнями, несчастными случаями или другими
угрозами жизни отдельного человека, даже с теми, которые могут быть отнесены к социальным искам. Быстро несущиеся машины на дорогах, легкий доступ к спичкам, динамиту,
фейерверкам и шутихам, равно как и недостаточно высокий уровень пожарной безопасности ежегодно уносят множество жизней. Но все это не является нарушением прав человека,
даже в тех случаях, когда более строгое законодательство могло бы предотвратить человеческие жертвы. Законом защищена не жизнь, а право на жизнь.
Подобная защита закона должна достигаться ограничением свободы действий других субъектов, особенно властей, в одних отношениях, и возложением на них обязанности
действовать и ответственности в других отношениях. Предлагаемая защита должна действовать на нескольких уровнях, включающих как превентивные, так и репрессивные
функции: начиная запрещением действий, влекущих за собой человеческие жертвы, регулированием и ограничением определенных рискованных действий, заканчивая введением
принудительных процедур и санкций, как правило, уголовной и гражданской ответственности. Многие, возможно, большая часть действий, связанных с риском для жизни, относятся к личности, не к обществу. Статья 2 не означает страхования жизни, гарантированного Государством.
34
Государство должно нести дополнительную ответственность в отношении права на
жизнь. Тюремные и госпитальные власти, к примеру, должны обеспечить надзор и превентивные меры, такие как независимые расследования смертей при подозрительных или неясных обстоятельствах. Принцип расследования подозрительных или насильственных
смертей должен применяться более широко (некоторые правила должны быть универсальными; к примеру, запрет на похороны без разрешения полиции в случае, если смерть последовала в результате преступных действий или возникли сомнения при вскрытии, тоже
является частью обеспечения защиты права на жизнь. В частности заявлялось, что поспешные похороны в некоторых странах, где силы безопасности подозревались в произвольных
убийствах, нарушают ст. 6 Пакта о гражданских и политических правах).
Общие принципы закона также возлагают на Государство ответственность по ст. 2
за обеспечение специальной защиты в особых случаях, к примеру, защита жизней солдат
(как минимум, призывников) и полицейских.
Абсолютный минимум, так сказать, ядро, необходимой правовой защиты – обязательные санкции против беззаконных убийств. Практика всех стран содержит наказания за
умышленное и неумышленное убийства (в крайнем случае, за первое), а также за преступления, совершенные по халатности.
Минимальные требования Конвенции: никто не должен быть произвольно лишен
жизни. Не говоря уже об очевидной и естественной обязанности Государства не допускать
произвольных убийств и не взирая на пункт 2 ст. 2, правило обычно относится и к произвольным убийствам, совершенным силами безопасности, полицией, военнослужащими или
федеральными агентами, действующими под прикрытием (ускоренная процедура казни подозреваемых; ликвидация политической оппозиции; предотвращение или пресечение преступления, включая терроризм и шпионаж; охрана секретных объектов). Подразумевается,
что в сфере действия Конвенции – за исключением четко определенных случаев – не может
существовать «права на убийство». Подобное право или допуск должны быть резко ограничены как для полиции и других служб безопасности, так и для всех прочих, к примеру, в
случае законной самообороны.
В случаях, когда угроза жизни человека исходит не от лиц или институтов, действующих от лица Государства, можно сказать, что Государство несет непрямую ответственность. Минимальное правило необходимой защиты закона – умышленные убийства
не должны встречать терпимого отношения. Это относится, к примеру, к терпимости по
отношению к «отрядам смерти» или вооруженным «комитетам бдительности». В некоторых странах жизни человека равно угрожает насилие со стороны террористических группировок и ответные действия Государства. У терроризма много лиц. Деятельность Государства не всегда выражается лишь в поддержании правопорядка. Подавление беспорядков
и мятежей могут привести к введению чрезвычайного положения и даже к гражданской
войне. Законы чрезвычайного положения и законы вооруженного конфликта также предусматривают защиту права на жизнь, но Государство не может нести полную ответственность за человеческие жертвы в результате действий своих противников.
Пункт 2 статьи 2 содержит исчерпывающий список случаев применения силы со
смертельным исходом, не являющихся нарушением права на жизнь. Все они относятся к
области поддержания правопорядка. Это ситуации, в которых применение силы абсолютно
необходимо для: защиты какого-либо лица (не собственности!), законного ареста или
предотвращения побега лица, задержанного на законных основаниях, подавления в соответствии с законом беспорядков и мятежей.
28 апреля 1983 г. был принят Протокол № 6, запрещающий смертную казнь в мирное время. Он вступил в силу 1 марта 1985 г. Из государств, вступивших в Совет Европы
до 1990 г., не ратифицировали этот Договор только Бельгия (смертные приговоры выносятся, но не приводятся в действие), Великобритания (предусмотрена смертная казнь за государственную измену и пиратство), а также Турция и Кипр. После 1990 г. ратифицировали
35
договор Венгрия, Словения, Чехия, Словакия, Румыния, Андорра, Российская Федерация.
Указ Президента «О поэтапном сокращении применения смертной казни в связи с вхождением России в Совет Европы» № 724 от 16 мая 1996 г. приостановил исполнение смертных
приговоров. Статья 1 Протокола гласит: «Смертная казнь отменяется. Никто не может быть
приговорен к смертной казни или казнен». Однако в военное время или в ситуации неизбежной угрозы войны определенные действия по-прежнему могут быть наказуемы смертной казнью.
Права человека связаны между собой, взаимозависимы, и право на жизнь зависит
от таких прав, как право на достаточное питание, здоровье, окружающую среду и развитие.
Позитивные действия в этих областях (иногда относимые Комиссией к обязанностям, вытекающим из статьи 2) изменят будущее так же, если не более, чем защита закона, полиции
и суда.
К. Чапек
Освобожденный
– Вам все понятно, Заруба? – спросил начальник тюрьмы, почти торжественно дочитав соответствующий акт министерства юстиции. – Здесь говорится о том, что вас
условно освобождают от пожизненного заключения. Вы отсидели двенадцать с половиной
лет и за все это время вели себя... гм... одним словом, образцово. Мы дали вам самую лучшую характеристику, и… гм… короче, вы можете идти домой, понимаете? Но запомните,
Заруба, если вы что-нибудь натворите, досрочное освобождение аннулируется; приговор,
вынесенный вам за убийство вашей жены Марии, снова войдет в силу, и вам придется пробыть в заключении всю жизнь. Тогда уже сам господь бог вам не поможет. Так будьте
осторожны, Заруба; в следующий раз сидеть вам до самой смерти.
Начальник тюрьмы растроганно высморкался.
– Мы вас любили, Заруба, но снова увидеть вас здесь не хотим. Так с богом! В канцелярии вам выплатят причитающиеся деньги. Можете идти.
Заруба, верзила чуть ли не двухметрового роста, переминался с ноги на ногу и чтото бормотал: он был так счастлив, просто до боли, в груди его что-то хрипело, всхлипывания сдавливали горло.
– Ну, ну, – проворчал начальник, – смотрите-ка не расплачьтесь тут! Мы раздобыли для вас кое-какую одежду, а строитель Малек обещал взять вас на работу. Ах, вы хотите
прежде побывать дома? Понимаю, понимаю, на могиле своей жены. Это похвальное намерение. Счастливый путь, Заруба, – сказал поспешно начальник тюрьмы и подал Зарубе руку. – И будьте внимательны, ради бога. Помните, что вы освобождены всего лишь условно.
– Какой славный человек этот Заруба! – сказал начальник тюрьмы, как только за
освобожденным закрылась дверь. – Я вам должен сказать, Форманек, среди убийц встречаются очень порядочные люди: в заключении самые трудные растратчики; тем в тюрьме
все не по нраву. Жаль мне Зарубу!
Когда Заруба прошел двор Панкрацкой тюрьмы и за ним захлопнулись железные
ворота, его охватило чувство страшной неуверенности: он боялся, что первый же попавшийся полицейский задержит его и приведет обратно. Он брел медленно, чтобы кто-нибудь
грехом не подумал, что он сбежал. Заруба вышел на улицу, и у него просто голова пошла
кругом, так много было везде народу. Вон бегают дети, два шофера ругаются. Боже, сколько людей, раньше такого не было. Куда же все-таки идти? А, все равно! Машин-то, машин!
И столько женщин! А за мной никто не идет? Кажется, нет, но сколько же тут машин! Теперь уже Заруба убегал вниз, к центру Праги, как можно дальше от тюрьмы; запахло чемто копченым… но сейчас еще не время, сейчас еще нельзя; потом он почувствовал другой
запах, более сильный: новостройка. Каменщик Заруба остановился, жадно впитывая запах
извести и бревен. Он загляделся на пожилого рабочего, который месил цементный раствор.
36
Зарубе так хотелось заговорить с ним, но у него это как-то не получалось; кажется, он совсем потерял голос; в одиночке отвыкаешь говорить. Заруба большими шагами спускался к
центру Праги. Господи, сколько разных строек! Там вон строят из одного бетона, двенадцать лет назад так не строили. Этого не было, не было. В мои времена не было, думал Заруба. Но ведь опоры могут рухнуть, они такие тонкие.
– Осторожно, парень! Ты что, ослеп?
Он чуть не попал под машину, а затем – под звенящий трамвай. Проклятье! За двенадцать лет отвыкаешь ходить по улицам. Хотелось бы у кого-нибудь спросить: что это за
стройка – такая большая! Хотелось узнать, как попасть на Северо-западный вокзал. Из-за
того, что рядом с Зарубой тарахтела машина, груженная железом, и его никто бы все равно
не услышал, он попробовал громко произнести: «Скажите, пожалуйста, как пройти на Северо-западный вокзал?» Нет, не получается: совсем, что ли, пропал голос? А может, там,
наверху, в тюрьме, ржавеешь и становишься немым? Первые три года иногда еще кое-что
спрашиваешь, а потом и спрашивать перестаешь…
«Скажите, пожалуйста, как пройти…» Что-то заклокотало у него в горле, но на человеческий голос это похоже не было.
Заруба торопливо пробегал улицы – одну за другой. Он словно опьянел, или, может быть, это ему только снилось: все стало каким-то другим, не то что двенадцать лет
назад: крупнее, шумнее, беспокойнее. И народу так много! Зарубе становится даже как-то
грустно. Кажется ему, что он где-то на чужбине и с этими людьми ему никогда не договориться. Ах, попасть бы поскорее на вокзал и уехать домой, домой. У брата там домик и дети… «Скажите, пожалуйста, как пройти…» – попытался спросить Заруба, но только беззвучно пошевелил губами. Дома это пройдет, дома он заговорит, только бы добраться до
вокзала.
Сзади раздался крик, и кто-то втащил его на тротуар.
– Какого черта ты, парень, не по тротуару идешь? – орет на него шофер.
Зарубе хочется ему ответить, да ничего не получается. Он только откашливается и
пускается бежать дальше. Идти по тротуару! Да он для меня слишком узок. Люди, я так
спешу, так хочу домой. Пожалуйста, скажите, как пройти на Северо-западный вокзал? Может быть, по той самой оживленной улице, где движется вереница трамваев. Откуда берется столько народу? Ведь здесь целая толпа, и направляется она в одну сторону – наверное,
тоже к вокзалу. Потому, видно, так и торопятся, что боятся опоздать на поезд.
Верзила Заруба прибавил ходу, чтобы не отставать. Видите, этим людям тоже не
хватает тротуара. Пестрая, шумная толпа уже запрудила всю улицу, а люди все подходят,
они просто бегут наперегонки и что-то кричат. И вдруг начали кричать все – протяжно и
громко.
У Зарубы, опьяненного шумом, закружилась голова. Боже, как это здорово –
столько народу! Там, впереди, запели какой-то марш. Заруба пристраивается к идущим и
возбужденно топает. Посмотрите-ка, вокруг него все уже поют. У Зарубы что-то подкатывает к горлу, словно что-то толкает его изнутри, хочет вырваться наружу, – это песня: раздва, раз-два. Он поет песню без слов, рычит что-то густым басом. Что же это за песня? Да
не все ли равно. Я еду домой, я еду домой! Долговязый Заруба шагает уже в первом ряду и
поет – хотя это и не слова, но все равно – это так прекрасно: раз-два, раз-два. С поднятой
рукой трубит Заруба, как слон. Кажется, поет все тело, живот вздрагивает, как барабан.
Грудная клетка неистово гудит. А в глотке становится так хорошо, словно он большими
глотками пьет вино или плачет. Тысячи людей кричат: «Позор! Позор правительству!» Но
Заруба не может понять, что там кричат, и только победоносно трубит: «А-а! А-а!» Размахивая длинной рукой, Заруба идет впереди всех. Кричит и ревет, поет, громко смеется, колотит себя кулаками в грудь и наконец издает крик такой силы, что он взвивается над всеми головами, словно знамя. «У-ва, у-ва!» – трубит Заруба во все горло, во всю силу своих
легких, от всего сердца, закрывая глаза, как петух, когда кукарекает. «У-ва! А-а! Ура-а!»
37
Вдруг толпа останавливается и не может двинуться дальше. Ощетинившись, она
отступает беспорядочной волной и разражается пронзительным криком. «У-ва! У-ра!» Заруба закрыл глаза, он весь поглощен звуками этого своего великого освобожденного голоса, который поднимается откуда-то из самой глубины души.
Неожиданно чьи-то руки хватают его, и задыхающийся голос кричит в самое ухо:
– Именем закона вы арестованы!
Заруба открыл глаза: на одной руке у него повис полицейский и хочет вытащить
его из группы людей, которые судорожно сопротивляются. Заруба ахнул от ужаса и хотел
вырвать руку, которую выкручивал полицейский; он взревел от боли и свободной рукой,
будто палицей, стукнул блюстителя закона по голове. Полицейский побагровел и отпустил
его, но в этот момент кто-то огрел Зарубу дубинкой по затылку: удар, другой, третий! Две
огромные руки завертелись, словно крылья ветряной мельницы. Они лупили по чьим-то
головам. Внезапно на его руках повисли два человека в касках, вцепились, словно бульдоги.
Заруба, задыхаясь от бешенства, старается сбросить их, пинает кого-то ногами,
бьется, как помешанный, но его толкают и куда-то тащат. Полицейские вывернули ему руки и ведут по пустынной улице раз-два, раз-два. Заруба теперь идет, как овечка, и мысленно только спрашивает: пожалуйста, скажите, как пройти на Северо-западный вокзал? Ведь
мне надо домой.
Два полицейских вталкивают его в участок.
– Ваше имя? – спрашивает злой, ледяной голос.
Заруба и рад бы сказать, но только беззвучно шевелит губами.
– Как вас зовут? – орет злой голос.
– Заруба Антонин, – хрипло шепчет верзила.
– Где проживаете?
Заруба беспомощно пожал плечами.
– На Панкраце, – с трудом выдавил он из себя, – в одиночке.
***
Это не должно было произойти, но произошло: трое законников совещались, как
вызволить Зарубу: председатель суда, прокурор и адвокат ex officio.
– Пусть Заруба ни в чем не признается, – предложил прокурор.
– Поздно, – проворчал председатель суда. – На допросе он уже признался, что
вступил в драку с полицейским. Вот дурень, взял и во всем признался.
– Может, полицейские дадут показания, что не могут с уверенностью сказать, Заруба это был или кто-то другой, – предложил адвокат.
– Слушайте, – запротестовал прокурор, – не хватает еще, чтоб мы учили полицейских врать! Они же прекрасно знают, что это был Заруба. Лично я – за невменяемость.
Предложите проверить его душевное состояние, коллеги. Я поддержу.
– Я, конечно, это предложу, – сказал адвокат, – но что будет, если доктора не признают его умалишенным?
– Я сам с ними поговорю, – пообещал председатель суда. – Это, конечно, не дело,
но... не хочется мне, чтобы Заруба за такую глупость сидел всю жизнь. Быть бы мне сейчас
подальше отсюда! Видит бог, я дал бы ему шесть месяцев, даже не моргнув, но чтобы он
провел в тюрьме остаток жизни – это уж мне совсем... не нравится.
– Если мы не сможем установить помешательство, – размышлял прокурор, – будет
очень скверно. Поймите же, ради бога, я обязан возбудить дело о нарушении закона, что я
еще могу сделать? Если бы этот болван хоть зашел в какой-нибудь трактир! Мы бы запросто установили, что он был пьян.
– Прошу вас, господа, – настаивал председатель, – сделайте как-нибудь, чтобы я
мог его освободить. Я старый человек и не хотел бы на себя брать этот… ну, сами знаете
что.
38
– Трудное положение, – вздохнул прокурор. – Ну, посмотрим. Может, выгорит с
психиатрами. Так, значит, дело слушается завтра, да?
Однако слушать дело не пришлось. В ту же ночь Антонин Заруба повесился, очевидно, от страха перед наказанием. Он был очень большого роста и висел как-то странно,
казалось, он просто сидит на земле.
– Проклятие! – пробормотал прокурор. – Черт побери, какая глупость! Но мы, во
всяком случае, тут ни при чем.




Почему председатель суда, прокурор и адвокат хотели помочь Зарубе?
Отчего повесился Заруба? Согласны ли вы, что от страха перед наказанием?
Может быть, не следовало его выпускать?
Что можно сделать, чтобы помочь таким людям, как Заруба, привыкнуть к
жизни на воле?
В. Гюго
Сила детства
(в пересказе Л.Н. Толстого)
Огромная толпа народа вела по улице связанного человека. Человек этот, высокий,
прямой, шел твердым шагом, высоко поднимая голову. На красивом, мужественном лице
его было выражение презрения и злобы к окружающим его людям.
Это был один из тех людей, которые в войне народа против власти воюют на стороне власти. Его схватили теперь и вели на казнь.
«Что же делать! Не всегда сила на нашей стороне. Что же делать? Теперь их
власть. Умереть так умереть, видно, так надо», – думал этот человек и, пожимая плечами,
холодно улыбнулся на крики, которые продолжались в толпе.
– Это городовой, он еще утром стрелял по нас, – кричали в толпе.
Но толпа не останавливалась, и его вели дальше. Когда же пришли на ту улицу, где
по мостовой лежали вчерашние не убранные еще тела убитых войсками, толпа освирепела.
– Нечего оттягивать! Сейчас тут и застрелить негодяя, куда еще водить его? – кричали люди.
Пленный хмурился и только выше поднимал голову. Он, казалось, ненавидел толпу
еще более, чем толпа ненавидела его.
– Перебить всех! Шпионов! Царей! Попов! И этих мерзавцев. Убить, убить сейчас!
– взвизгивали женские голоса.
Но руководители толпы решили довести его до площади и там разделаться с ним.
До площади уже было недалеко, когда в минуту затишья в задних рядах толпы послышался плачущий детский голосок.
– Батя! Батя! – всхлипывая, кричал шестилетний мальчик, втискиваясь в толпу,
чтобы добраться до пленного.
– Батя! Что они с тобой делают? Постой, постой, возьми меня, возьми!..
Крики остановились в той стороне толпы, с которой шел ребенок, и толпа, расступаясь перед ним, как перед силой, пропускала ребенка все ближе и ближе к отцу.
– А какой миленький! – сказала одна женщина.
– Тебе кого? – сказала другая, нагибаясь к мальчику.
– Батю! Пустите меня к бате! – пищал мальчик.
– Тебе сколько лет, мальчик?
– Что вы с батей хотите делать? – отвечал мальчик.
– Иди домой, мальчик, иди к матери, – сказал мальчику один из мужчин.
39
Пленный уже слышал голос мальчика, и слышал, что говорили ему. Лицо его стало
еще мрачнее.
– У него нет матери! – крикнул он на слова того, кто отсылал ребенка к матери.
Все ближе и ближе протискиваясь в толпе, мальчик добрался до отца и полез к
нему на руки.
В толпе кричали все то же: «Убить! Повесить! Застрелить мерзавца!»
– Зачем ты из дома ушел? – сказал отец мальчику.
– Что они с тобой хотят делать? – говорил мальчик.
– Ты вот что сделай,– сказал отец.
– Ну?
– Знаешь Катюшу?
– Соседку? Как не знать.
– Так вот, пойди к ней и там побудь. А я... я приду.
– Без тебя не пойду, – сказал мальчик и заплакал.
– Отчего не пойдешь?
– Они прибьют тебя.
– Нет же, они ничего, они так.
И пленный спустил с рук мальчика и подошел к тому человеку, который распоряжался в толпе.
– Послушайте, – сказал он, – убивайте меня как и где хотите, но только не при нем,
– он показал на мальчика. – Развяжите меня на две минуты и держите за руку, а я скажу
ему, что мы с вами гуляем, что вы мне приятель, и он уйдет. А тогда... тогда убивайте как
хотите.
Руководитель согласился.
Тогда пленный взял опять мальчика на руки и сказал:
– Будь умник, пойди к Кате.
– А ты что же?
– А ты видишь, я гуляю вот с этим приятелем, мы пройдем еще немного, а ты иди,
а я приду. Иди же, будь умник.
Мальчик уставился на отца, нагнул головку на одну сторону, потом на другую и
задумался.
– Иди, милый, я приду.
– Придешь?
И ребенок послушался. Одна женщина вывела его из толпы. Когда ребенок скрылся, пленный сказал:
– Теперь я готов, убивайте меня.
И тут случилось что-то совсем непонятное, неожиданное. Какой-то один и тот же
дух проснулся во всех этих за минуту жестоких, безжалостных, ненавидящих людях, и одна
женщина сказала:
– А знаете что. Пустить бы его.
– И то. Бог с ним, – сказал еще кто-то. – Отпустить.
– Отпустить, отпустить! – загремела толпа.
И гордый, безжалостный человек, за минуту ненавидевший толпу, зарыдал, закрыл
лицо руками и, как виноватый, выбежал из толпы, и никто не остановил его.
Вопросы и задания ко всему разделу
 Различалось ли отношение людей к жизни и смерти в разные эпохи и в разных странах? В чем? Почему? Изучите этот вопрос по текстам, приведенным здесь, и по другим источникам – историческим романам, фильмам, газетным статьям. Всегда ли отношение к жизни и смерти у автора совпадает
40



с отношением героев?
Сравните приведенные здесь мнения философов и политиков (Демокрита,
Беккариа, Робеспьера). Чьи слова звучат для вас наиболее убедительно? Какие именно слова вас убеждают? Попробуйте провести с друзьями диспут
по проблеме смертной казни, выступая от имени Демокрита, Робеспьера,
Сэма Мэнли и других авторов и персонажей этого раздела.
Спросите ваших знакомых (взрослых и детей), что они думают о смертной
казни. Подумайте, что можно было бы возразить каждому из них (независимо от того, одобряют они смертную казнь или нет).
Подыщите несколько отрывков из книг, которые можно было бы включить
в этот раздел.