С.В. Цирель НЕРЫНОЧНАЯ СВОБОДА КАРЛА ПОЛАНЬИ российских

С.В. Цирель
НЕРЫНОЧНАЯ СВОБОДА КАРЛА ПОЛАНЬИ
Когда догмы казенного марксизма утратили силу закона для
российских
экономистов
и
социологов,
маятник
качнулся
в
противоположную сторону и идеи экономического мейнстрима стали
доминирующими в российской экономической науке. Причинами столь
крутого поворота были не только естественное для неофитов желание узнать,
чем дышит остальной мир, или традиционная русская привычка «сжечь все,
чему поклонялся, поклониться всему, что сжигал», но и специфика
исторического момента. Именно конец 1980-х гг. был временем наибольших
успехов неоклассической экономики. Однако очевидные трудности и
неудачи либеральных реформ в России по неоклассическим рецептам
породили
сомнения
не
только
в
«Вашингтонском
консенсусе»
и
неоклассической теории, но и в других признанных теориях «экономикс».
Одним из новых увлечений стала институциональная экономика во
всех
ее
формах,
от
умеренного
неоиституционализма,
органически
связанного с неоклассической теорией и принципом методологического
индивидуализма, до теорий различных диссидентов и ревизионистов, в той
или иной мере пересматривающих шаткие основания экономического
мейнстрима. Труды Карла Поланьи, прежде всего его знаменитая книга
«Великая трансформация», заняли важное место в переосмыслении
методологии и идеологии российского экономического сообщества.
Однако книга Поланьи, с одной стороны, чрезвычайно богата меткими
наблюдениями и «наполнена описаниями сотен, тысяч зависимостей – между
теми или иными факторами, фактами, тенденциями»1, и, с другой стороны,
чрезвычайно противоречива – за исключением страстного неприятия рынка
(«Сатанинской мельницы») едва ли не для каждого суждения можно
отыскать другое, существенно отличное от него, а, зачастую, и прямо
противоположное. Неразрешимое, на мой взгляд, противоречие есть уже в
самом стремлении Карла Поланьи одновременно сохранить свободу в
сложном обществе и отказаться от рынка. Поэтому я вижу два основных пути
анализа этой книги – либо в стиле анализа средневековых и древних
философских трудов (как, например, произведений Платона и Аристотеля),
либо в выстраивании собственных концепций на основе избранных тезисов
Поланьи, не обращая внимания на расхождения с другими его тезисами. Я
постараюсь пройти между Сциллой и Харибдой и реализовать смешанный
компромиссный подход к книге Поланьи.
Как мне представляется, наибольшая заслуга Поланьи заключается в
том, что он сделал предметом научного анализа противоречивый ход
создания свободного рынка – рынок мог возникнуть в первую очередь в
стране, где все сословия, включая самые низшие, пользовались наибольшей
для того времени свободой, и, наоборот, превращение низших сословий в
бесправных пролетариев раннего индустриального общества потребовало
разрушения их образа жизни и унижения их личного достоинства. Эту роль,
как убедительно показывает Поланьи, выполнила система Спинхемленда,
изначально предназначенная для защиты наемных работников. Хотя
аналогия Спинхемленда с мерами защиты от рынка в 1990-е гг. в России
(разнообразные льготы, невыплаты зарплаты и отпуска без содержания для
сохранения рабочих мест и т.д.) вполне очевидна, и роль этих мер в
начинающемся процессе формирования российского рынка труда тоже имеет
много общего с ролью Спинхемленда в формировании рынка труда в
Англии, тем не менее данная аналогия не представляется продуктивной –
слишком различны исторические ситуации, традиции стран, да и сами
работники.
Весьма сомневаюсь, что сам Поланьи согласился бы с такой оценкой,
по-видимому, для него были важнее утверждения об утопичности рынка и о
неизбежности контрпроцесса, несовместимого с саморегулированием и
самим существованием рыночной системы. Прошедшие 60 лет со дня выхода
книги показали, что «двойное движение» к рынку и от рынка было на самом
деле частью сложного колебательного процесса, но не дали ответов на
вопросы – скрывается за этим процессом монотонный тренд в какую-либо
сторону, в полной ли мере рынок воссоздает ли накопленный за столетия
социальный капитал или преимущественно его растрачивает2. Двухвековой
опыт наблюдений за рыночной экономикой западных стран оказался
недостаточен для разрешения столь сложных вопросов, и маловероятно,
чтобы наш короткий российский опыт помог нам поставить точку в этих
спорах. Зато мы, свидетели мучительных родов российского рынка, лучше
других можем судить о причинах возникновения рыночной экономики и о
том, можно ли было избежать «утопии рынка».
Салтыков-Щедрин, узнав о том, что его произведения переведены на
французский язык и изданы во Франции, воскликнул: «Помилуйте, какой
интерес я могу представлять для французской публики? Я – писатель
семнадцатого века, на их аршин». Так и мы, историки и экономисты XVII,
максимум XVIII или XIX, по западным меркам, века яснее видим причины
перехода к рынку, и вопреки словам Салтыкова-Щедрина и его книги и наши
наблюдения могут быть интересны тем, для кого XVII век – давнее прошлое.
Для нас введенная в более поздних работах Поланьи3 классификация
способов товарообмена (реципрокация, редистрибуция, рынок и домашнее
хозяйство) в отличие от самого автора и его западных последователей и
критиков4 – это не только давняя история, но и наш личный опыт5.
Замечания
Поланьи
о
неизбежности
формирования
идеи
саморегулирующегося рынка в коммерциализованном обществе и о роли
купцов в индустриализации Англии показывают реальный ход процесса, но
не отвечают на актуальный для российской общественной мысли вопрос,
можно ли в принципе избежать «утопии рынка». На мой взгляд,
необходимым (хотя, безусловно, недостаточным) условием распространения
того или иного способа организации экономики является его способность
удовлетворять
потребности
людей.
В
самом
грубом
приближении
потребности традиционного общества сводились к ограниченному набору
однотипных
благ
для
массового
потребления
низших
сословий
и
эксклюзивным благам для престижного потребления элиты. Производство и
обмен и тех и других благ в архаических обществах могло обеспечиваться
при любом способе организации экономики в классификации Поланьи. По
мере расширения обоих списков возможности и распространение самых
архаических способов (реципрокация и домашнее хозяйство) сокращались,
однако рынок, редистрибуция и различные смешанные формы оставались
конкурентоспособными, причем, как показывает Поланьи, централизованные
формы обмена исторически преобладали над рыночными.
Основным
ограничением
возможностей
централизованного
товарообмена стало не столько расширение списка потребляемых товаров
или количества ингредиентов и инструментов при их производстве, сколько
индивидуализация потребления широких слоев населения и стохастические
изменения их вкусов – влияние моды. Точнее, критическим ограничением
возможностей редистрибутивной экономики стало именно сочетание этих
процессов.
Непредсказуемые,
стохастически
меняющиеся
вкусы
потребителей препятствуют долгосрочному планированию производства и
распределения товаров, но не снижают эффективности адаптивного
механизма рыночной конкуренции. Напротив, именно при сочетании
индивидуальности выбора и моды в наибольшей степени проявляются
преимущества рыночной экономики. В самом деле, если бы все люди слепо
следовали моде, то самая мощная корпорация (в т. ч. государственная) с
наибольшими
возможностями
рекламирования
своих
товаров
и
формирования моды легко вытеснила бы конкурентов. Наоборот, если бы
выбор каждого человека был бы строго индивидуален, то существовала бы
принципиальная возможность оценить распределение людей по типам
предпочтений и планировать выпуск товаров в соответствии с этим
распределением.
Рассмотрение причин возникновения современного, «модульного» по
меткому выражению Э. Геллнера6, типа потребления, требует выхода за
пределы даже институциональной экономики, бесстрашно анализирующей
социологические и психологические проблемы. Исторические данные не
дают однозначных ответов на вопросы – непременно ли закон возвышения
(развертывания)
потребностей
в
городских
условиях
приводит
к
современному типу потребления, влияние западной культуры, прежде всего
моды и индивидуализма, изменило направление процесса или лишь ускорило
его естественный ход? Но в любом случае происходящие на наших глазах
процессы изменения типа потребления и распространения рыночной
экономики – это весьма наглядный пример того, как западная культура modernity (или бескультурье, кто как хочет), взламывает традиционные и
восточные институты.
Поэтому свобода от порабощения человека рынком, о которой мечтал
Карл Поланьи, одновременно означает по меньшей мере (я не касаюсь
политических вопросов) то или иное ограничение свободы выбора товаров и
услуг, разнообразия потребления или даже технического прогресса. Но в
мирное время, как ни печально это сознавать, и на Западе и на Востоке
людям труднее всего отказаться именно от такого вида свободы. Тем не
менее, нельзя исключить, что в будущем экологические ограничения
действительно выведут «фиктивный товар» – природные ресурсы из-под
юрисдикции рынка, а коллективное самоограничение станет императивом
выживания. А вслед этим станут возможны и другие ограничения рыночной
стихии.
Примечания
1
Любарский Г.Ю. Неклассическая классика // http://club.fom.ru/entry.html?entry=1528#disc
2
См.: Фукуяма Ф. Великий разрыв. М., 2004. С. 474.
См.: Polanyi K. The livelihood of man, New-York-San Francisco-London, 1977. P. 280; Polanyi K., Dalton G. Primitive, archaic, and modern economies; essays of Karl Polanyi. Boston,
1971. P. 346; Polanyi K. Arensberg C.M., Pearson H.W. Trade and market in the early empires:
economies in history and theory. Chicago, 1971. P.382.
3
См.: Humphreys S.C. History, Economics, and Anthropology: The Work of Karl Polanyi //
History and Theory. Vol. 8. No. 2. 1969. Р.165-212; Smelser N.J. Social Change in the Industrial
4
Revolution. Chicago, 1959. P. 442; Bohannan P. Some Principles of Exchange and Investment
Among the Tiv // American Anthropologist. 1955. Vol. 57. P. 60-69.
См.: Бессонова О.Э. Раздаток: Институциональная теория хозяйственного развития
России. Новосибирск, 1999. С. 150; Кирдина С.Г. Институциональные матрицы и развитие
России. Новосибирск, 2001. С. 308; Нуреев Р.М., Рунов А.Б. Россия: неизбежна ли
деприватизация? // Вопросы экономики, 2002. № 6. С. 10-31.
5
6
Геллнер Э. Разум и культура. М., 2003. C. 252.