Светлана Гончар Гродно Россия и русские в рецепции
advertisement
Светлана Гончар Гродно Россия и русские в рецепции итальянцев (межвоенное двадцатилетие XX века) История взаимоотношений России и Италии является одной из наиболее важных проблем в сфере межкультурной коммуникации, поскольку является частью взаимовлияния России и Европы, ибо культура Европы в целом была основана на античном фундаменте древней Греции и древнего Рима. Традиционно считается, что именно Италия, «возросшая на развалинах Рима», сыграла особую роль в духовной жизни Европы. В связи с этим в конце XX –начале XXI века исследователи русско-итальянских культурных связей пытаются вновь проанализировать прошлое, «чтобы на новом витке истории рассмотреть основные этапы и аспекты взаимодействия двух великих культур Европы, выявить малоизвестные или вовсе не известные прежде факты, творчески переосмыслить проблему взаимовлияния России и Италии» [1, с. 30]. Российско-итальянские культурные отношения начали складываться относительно недавно. Единственный обзор русской культуры в итальянской критике начала XIX века принадлежит перу Джакомо Леопарди (1821). Однако эта зарисовка на тему литературного русского языка, по мнению известного итальянского слависта Чезаре де Микелиса, лишь доказывает «острую нехватку информации о русских и России, которая характеризует итальянскую литературную критику начала века» [1, с. 690]. Лишь в семидесятые годы XIX века «объединенная Италия открыла для себя имена Лермонтова, Тургенева Достоевского, Толстого», и именно к этому периоду (1862 году) относится «первая полная история русской литературы» [1, с. 694]. Можно утверждать, что исследования славянских культур в Италии приняли регулярный характер лишь после Первой мировой войны. Антонио Грамши, итальянский философ, журналист и политический деятель начала XX века, констатируя плачевное состояние в Италии науки о литературе в целом и литературного перевода в частности, приводит в качестве примера творчество русского писателя, драматурга и публициста Михаила Петровича Арцибашева (18781926), известного итальянскому читателю лишь по единственной переведенной непосредственно с русского языка повести «Смерть Ланде». Грамши задается вопросом: «Многие ли русские писатели известны нам лучше Арцибашева, если даже «Крейцерова соната» Толстого, вышедшая в Италии тиражом в десятки тысяч экземпляров, лишь бледная тень оригинала? Лишь отвратительный перевод ужасного французского перевода с плохого перевода немецкого?» [2, с. 29]. По мнению Грамши «итальянскому читателю придется подождать и немало, прежде чем ему станут доступны тексты таких русских классиков, как Толстой и Достоевский» [2, с. 29]. Причины подобного положения русской литературы в Италии видятся ему, прежде всего в итальянской традиции «эстетического раболепия»: «Ведь и Вагнер стал в свое время известен в Италии не как талантливый композитор, создатель великолепной музыки, но как «генийварвар, чьей родиной была страна, поработившая нашу» [3, с. 135]. Лишь после Первой мировой войны, итальянский читатель стал проявлять некоторый интерес к славянским литературам и в частности к литературе русской. Этот интерес можно объяснить двумя факторами: военно-политическими событиями в России (революция и гражданская война) и последовавшей за ними волной эмиграции российской интеллигенции в Италию. «Естественный интерес к общественнополитическим и социальным событиям в России, оказавшейся на авансцене Европы, вскоре сменился не менее живым интересом к культурной и литературной традициям русского народа» [4, с. 693]. В действительности, после провала революции 1905 года в Италию хлынула волна русской эмиграции. Видные деятели культуры, такие как Максим Горький, «активно искали контактов с итальянскими художниками и писателями, давали интервью, помогали переводить на итальянский тексты русской литературы, принимали активное участие в культурной жизни страны» [5, с. 14]. Вернувшись в Италию в двадцатые годы, Горький активно сотрудничает с выдающимся деятелем итальянской русистики Этторе Ло Гатто, которому итальянцы обязаны журналом «Россия» (первый выпуск увидел свет в октябре 1920 года в Неаполе). Этот журнал стал программным изданием русской политической эмиграции, которая после прихода к власти в России большевиков состояла из представителей самых разных политических сил: антиленинской оппозиции, либералов, меньшевиков эсеров. Для «России» писали историк Е.Ф. Шмурло, историк искусства П.П. Муратов, историк литературы Е.А. Ляцкий, историк, философ и публицист Б.В. Яковенко, писатель и журналист М.А. Осоргин и, конечно, Горький, который публиковал в журнале свои рассуждения о нарождающейся советской литературе. «Итальянская славистика родилась в арьергарде армии Габсбургов во время Первой мировой войны, войны, которая изменила расстановку политических сил в Европе, выдвинув на первый план новые или возрожденные нации, в большинстве своем славянские», пишет современный итальянский славист и библеист Марчелло Гардзанити, подчеркивая решающее влияние вызванных первой мировой войной геополитических потрясений на рецепцию русской литературы в Италии [6. с. 101]. «В этом социально-политическом контексте, считает Гардзанити, рождается необходимость систематического и эффективного изучения Восточной Европы и России: события Первой мировой войны затронули, прежде всего, Россию, которая угрожала заразить примером революции всю Европу. Италия, несмотря на сокрушительное поражение, нанесенное ей австро-венгерской армией в битве при Трентино, благодаря помощи союзников окончившая войну среди держав-победительниц, оказалась теперь в непосредственном соседстве со славянским миром (Королевство сербов, хорватов и словенцев). Таким образом, Италия оказалась в неприятной ситуации, поскольку постижение этого мира происходило для нее через посредничество других европейских культур» [6. с. 102]. Одним словом, случилось именно то, о чем уже XIX веке предупреждал итальянцев писатель и философ Джузеппе Мадзини: долгие десятилетия пренебрежительного отношения к изучению славянских культур и литератур стали причиной значительного отставания Италии в этом вопросе от других европейских стран, где «на сегодняшний день существует уже семь кафедр славянских литератур, изучающих культуры и традиции славян, в то время как мы по-прежнему находимся вне этого движения, способного объяснить многие факты нового мира» [7. с. 28]. Сожалея о том, что Италия потеряла так много времени на пути к пониманию «литературного и политического наследия нового культурного гегемона», Мадзини настаивает: «Не важно, друзья они нам или враги, мы должны постичь мотивы, что движут славянским миром» [7. с. 29]. И это его заявление по многом предвещает интерес, родившийся в Италии периода Рисорджименто (эпоха воссоединения) к быстро развивающимся в первые десятилетия ХХ века культурам Восточной Европы. Следует подчеркнуть, что в семидесятые годы XIX века Россия выступает для итальянцев не столько носительницей определенных литературных моделей, сколько родиной новых идеологических концепций: так, роман И.С. Тургенева «Отцы и дети» появился в Италии в 1879 году под названием «Нигилизм» (в переводе Франческо Монфредини). Вполне может случиться так, – полагает писатель и историк литературы Чезаре Де Микелис, что под видом литературных переводов «итальянской общественности в отсутствии четкого набора ценностных ориентиров предлагался не более чем набор фактов и посредственных идей скорее идеологического, чем литературного характера» [1, с. 659]. С историко-политической точки зрения Италия даже в начале ХХ века все еще демонстрирует «отсутствие должного внимания к социальным и экономическим вопросам, а также к новой, значительно возросшей роли средств массовой информации» [8, с. 28]. Первым, кто осознал необходимость реформ в сфере средств массовой информации и потребность в пресс-службе как полноценном политическом инструменте Министерства иностранных дел был Карло Сфорца, министр иностранных дел Италии с 1920 по 1921 год. Именно он в 1921 году выступил одним из инициаторов создания «Института Востока» и «Института Восточной Европы». Эти две структуры призваны были «избавить итальянскую культуру от налёта провинциальности и расширить инструментарий итальянской дипломатии» [8, с. 32]. Вопросы, касающиеся рецепции российской культуры в начале ХХ века, можно также отнести на счет осознания финансовой и политической элитой Италии после Первой мировой войны потенциальных выгод сотрудничества со странами Восточной Европы» [9]. Первым шагом к сближению со славянским миром стало создание Лиги защиты национальных интересов. Лига была призвана обеспечить приток в Италию зерна, нефти и угля и стала первой инициативой итальянских властей в вопросах экономического, политического и культурного сотрудничества с Россией и странами Восточной Европы. В сентябре 1921 совместными усилиями Лиги, Итальянского национального общества имени Данте Алигьерии и Фонда имени Леонардо да Винчи было достигнуто соглашение об экспорте книжной продукции. Однако события первой половины XX века ничуть не приблизили итальянцев к пониманию культурной специфики славянских государств. Более того, можно говорить о своеобразном культурном противостоянии Италии и Восточной Европы (не случайно один из самых влиятельных литературных журналов того времени носил название «Рим и Восток» (Roma e l’Oriente). В первые десятилетия XX-го века амбиции Италии в области культуры определялись в основном ее статусом наследницы латинского мира. Так называемый «римский миф» как «убежденностью во всемирногражданской, цивилизаторской миссии Рима, призванного управлять покоренными народами и странами ради их же счастья и процветания» [10, с. 64] в последствии подпитывал и укрепляющую свои позиции в Италии 30х годов фашистскую идеологию. Подписание в июне 1929 года Латеранских соглашений, формально признавших католицизм единственной государственной религией Италии и закрепивших за Ватиканом статус суверенной территории, дало новый виток идее «Второго Рима» как символа христианства и легли в основу мифа «Третьего Рима» – могущественной фашистской Италии [9, с. 27]. «Римский миф» проявил завидную жизнеспособность в имагологическом пространстве русской литературы. В качестве примера здесь можно привести традицию Гран-тура, служившего в XVIII–XIX вв. завершающим этапом в образовании и воспитании молодых людей из аристократических семей и в числе особо значимых в культурном отношении европейские столиц и городов предусматривавшего обязательное посещение Рима. Литературной иллюстрацией этой традиции может быть изданный в 1842 году в формате рассказа отрывок из незавершённого романа Н.В. Гоголя «Аннунциата», где автор, рассуждая о Вечном городе, без колебаний пророчит Риму и его людям великое будущее. «Рим» (под таким названием вышел отрывок) следует рассматривать как достоверное свидетельство тесной связи Гоголя с римской средой – в смысле антропологическом, культурном и просто физическом, – утверждает Рита Джулиани. – Это памятник, который он воздвиг Вечному городу, хвалебная песнь и гимн благодарности за личное и творческое счастье, равного которому он никогда и нигде не испытывал» [11, c. 28-29]. В создании литературного варианта «римского мифа» немаловажную роль сыграл и Д.С. Мережковский: в фашистской Италии его роман «Антихрист. Пётр и Алексей» (1904–1905) – последняя часть трилогии «Христос и Антихрист», в которой писатель выразил свою философию истории и свой взгляд на будущее человечества, – за два года вышел в трех разных переводах. В трилогии Рим предстает аллюзией на величие России серебряного века. Действие первого романа «Смерть богов. Юлиан Отступник» (1895) разворачивается в Римской империи IV-го века, а события третьего романа переносят нас в петровскую Россию. Однако в тексте «Антихриста» авторское воображение тесно переплетает понятия Рим и Третий Рим, акцентируя тем самым статус России как духовной преемницы римских и византийских императоров (теория «Москва – Третий Рим» всегда служила смысловой основой мессианских представлений о роли и значении России). Собственно, образ Третьего Рима возникает уже во втором романе трилогии «Воскресшие боги. Леонардо да Винчи» (1901), события которого разворачиваются на фоне итальянского Возрождения, где образ русского посольства и образ иконописца Евтихия Гагары, в финале возвещающего славу «России, Третьего Рима», нужны Мережковскому, чтобы разрешить главные идеологические вопросы, а также, чтобы перекинуть мост к последнему роману трилогии. «В текстах Мережковского Рим становится мощным инструментом для создания символистского мифа России», – считает Джудит Калб [12, с. 35]. Однако за пределами символистских амбиций автора для российского читателя трилогия Мережковского представляет собой своего рода путеводитель по Риму, содержащий ответы на многочисленные вопросы об истории и культуре Италии. В то время как творческие русским сознание привлекал Вечный город с его историей и мифами, сами русские, а точнее Российская дипломатическая миссия, привлекшая на рубеже XIX–XX вв. в столицу Италии видных представителей литературной, философской и культурной российской элиты, вызывала не менее живой интерес итальянцев. Культурная и литературная деятельность представителей русской диаспоры в Италии привела в первое десятилетие ХХ века к формированию двух противостоящих друг другу групп, каждая их которых относилась к двум русским библиотекам в Италии – Русская библиотека-читальня имени Н.В. Гоголя и Русская библиотека-читальня имени Л.Н. Толстого. Первая была основана в Риме в 1902 году по случаю пятидесятилетия со дня смерти Н.В. Гоголя. После первой мировой войны, а в особенности после событий революции 1917 года эта библиотека стала «центром русской эмиграции, вставшей в оппозицию к советской власти, наследницей традиций русской классической культуры, хранительницей духа старой России» [13, с. 9]. Ее залы, стены которых украшали портреты царя Николая II и членов императорской семьи, стали прибежищем для всех желающих углубить свои знания о дореволюционной России. Библиотека была основана «Русским клубом», президентом которого с момента своего переезда в Рим в 1921 году и вплоть до самой смерти был князь Сергей Георгиевич Романовский (1893–1971). Создание библиотеки с одной стороны было инициативой русской общины в Италии, с другой стороны, было частью плана Министерства иностранных дел России по реорганизации на территории Италии русских церквей, когда-то подначальных этому министерству. Рождение библиотеки имени Гоголя стало возможным благодаря частному финансированию и, прежде всего, пожертвованиям Российской академии художеств в Риме, основанной в 1840 году секретарем имперского посольства в Риме бароном Густавом Шиллингом как филиал Центральной академии художеств в Петербурге. Русская читальня сразу стала центром культурной жизни и местом встреч многих русских, обосновавшихся в Риме или приезжавших в него. При библиотеке устраивались музыкальные концерты, доклады, литературные чтения, художественные выставки. Среди завсегдатаев и активных участников и организаторов культурных мероприятий библиотеки были люди самой разной культурной значимости. Один из них – видный деятель культуры, историк и публицист Владимир Николаевич Забугин, редактор журнала «Рим и Восток», с 1911 года профессор Римского университета. В июне 1917 года Забугин был направлен итальянским правительством в Россию в качестве специального посланника по укреплению межгосударственных связей. После Октябрьской революции он вернулся в Италию, где опубликовал свои впечатления о событиях в России в 1917 году в книге «Безумный исполин: Документальная хроника русской революции» (предисловие к книге написал тогдашний министр иностранных дел Италии Витторио Шалоя). Говоря о деятельности российской интеллигенции в Италии, не лишним будет упомянуть Александра Михайловича Волконского, военного атташе в составе российского посольстве в Риме, который в годы революции и гражданской войны публиковал «по-итальянски и по-русски статьи и брошюры в защиту чистоты русского языка против вырождения лингвистической культуры, которое, по его утверждению, свирепствовало в Советском Союзе. Перейдя в католичество, в тридцатые годы XX века начал преподать в колледже «Руссикум», целью которого, среди прочего, было подпольное возобновление религиозной деятельности на территории Советского Союза. С 1921 года Русская библиотека имени Н.В. Гоголя становится Русским клубом. Официально клуб не был политической организацией, однако его деятельность носила ярко выраженный антибольшевистский характер, а следовательно, была причастна вопросам политики. В правление библиотеки входят такие представители российского дипломатического корпуса, как первый секретарь посольства в Риме А.Н. Мясоедов и секретарь российской миссии в Ватикане Николай Бок. Анализируя членские списки Русского клуба в Италии, нельзя не отметить, что «на протяжении многих лет он постоянно пополнялся дипломатами и представителями российского дворянства» [14, с. 44]. Среди членов клуба были и известные литераторы, такие, например, как писатель М.К. Первухин, опубликовавший в 1918 году в Риме два тома рассуждений об Октябрьской революции 1917 года («Большевики» и «Большевистский сфинкс» 1918). Книги содержат ряд разоблачительных портретов вождей революции Л.Д. Троцкого, В.И. Ленина, А.В. Луначарского, описания революционного насилия и разрухи, воцарившейся в послереволюционной России. Следует также упомянуть о той роли, которую в деятельности Русского клуба сыграла Ольга Ивановна Ресневич-Синьорелли. Латышка по происхождению, русская по образованию и воспитанию и итальянка по месту жительства, она стала своего рода послом русской литературы в Италии. Именно ей итальянцы обязаны переводами Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова и А. Белого. Эта «дама из высшего общества» представляет собой «одну из знаковых фигур в развитии русской культуры в Италии 20-30х годов ХХ века», женщина, которая подобно магниту «на протяжении многих лет притягивала к себе российскую интеллектуальную элиту, в силу разных причин оказавшуюся в Италии» [15, с. 48]. В вопросах политики Ресневич-Синьорелли была сторонницей демократического социализма, однако открыто не участвовала в политической борьбе, столкнувшей в Италии межвоенного двадцатилетия в открытой конфронтации сторонников и противников Советского Союза. Бесспорно, Библиотека имени Н.В.Гоголя в Риме – один из наиболее ярких и значимых примеров русских библиотек в Италии, и хотя с приходом к власти Муссолини многие русские покинули Италию, сразу после Второй мировой войны наблюдается новый всплеск интереса к русской языку и культуре. На волне этого интереса возрождается и русская библиотека. Вторым крупным центром российской культуры в Италии была упомянутая выше Библиотека имени Л.Н. Толстого. После римской колонии самое крупное в Италии сообщество русских эмигрантов сложилось на Капри. Уже с 1906 года итальянские газеты отмечают наплыв русской интеллигенции, к 1911 году их число перевалило за тысячу. Анджело Флавио Гвиди в своих статьях неоднократно обращался к описанию этого поразившего воображение итальянцев явления. В статье «Русская колония в Неаполитанском заливе» (июль 1911 г.) он отмечает: «Почти все имеют простые, открытые лица, каждый хочет обнять другого как своего старшего или младшего брата. И среди этих друзей Капри первым идет Максим Горький…». Марио Баккардо в статье «На острове сирен» в «Иль Джорнале д'Италиа» (Il giornale d’Italia) писал: «На Капри понаехало много русских, но не знатных господ, а служащих, учителей, студентов из Петербурга, Москвы, Вильно, Киева. Им удается совершить поездку благодаря долгой экономии средств…Они приезжают на Капри потому, что здесь живет Максим Горький. Они собираются здесь и живут как одной семьей, помогают другу другу, учатся по общим книгам». Этой заметке вторит Альберто Каппеллетти в статье «Писатели и артисты на Капри»: «На Капри живет Максим Горький. Его пребывание на этом маленьком острове Тирренского моря, овеянном римскими сказаниями об Августе и Тиберии, привлекло сюда множество его соотечественников…» [цит. по 16, с. 64]. В апреле-мае 1913 года на Капри возникает литературно-политический центр, куда входят люди, принадлежащие к экстремистским партиям. Кто-то вскоре уезжал, а кто-то оставался надолго, образуя настоящую русскую политическую и литературную колонию: М. Горький, Г.А. Лопатин, Г.В. Плеханов, А.В. Луначарский, Ф.Э. Дзержинский, Ф.И. Шаляпин, К.С. Станиславский, И.Е. Репин, А.С. Новиков-Прибой, М.М. Коцюбинский – далеко не полный перечень имен. В середине марта 1915 года по инициативе членов этого литературно-политического центра в Риме прошел конгресс, собравший представителей российских культурных и экономических организаций. Основным докладчиком здесь выступил литературный критик, публицист и религиозный философ Алексей Алексеевич Золотарев. В своем докладе он обозначил одну из основных задач русской общины в Италии – «взаимопроникновение, взаимное обогащение и обмен между двумя культурами, итальянской и российской» [17, с. 101]. Накануне Второй мировой войны в Риме была русская чайная, довольно популярная среди итальянцев; русская библиотека Клокочева, итальянско-российский банк. В мае 1921 был создан Комитет по оказанию помощи россиянам в Италии и Ассоциация помощи жертвам еврейских погромов. В начале 1917 года в Милане, по инициативе группы политических эмигрантов с целью укрепления российско-итальянских экономических связей был основан Русский института. Его директору К.Л. Вейдемюллеру удалось в рамках института объединить усилия нескольких русских эмигрантов. В декабре 1917 года Институт начал издавать газету «Россия», который не дожил до начала 1920 года. I.1.6 La ricezione della letteratura sovietica tra le due guerre Se si osserva l‟attività editoriale dedicata alla Russia nell‟Italia del Ventennio si può notare, come rileva la Mazzuchelli, che particolarmente «vivido è il quadro dell‟editoria milanese degli anni „20 e „30, […] dove l‟interesse per la cultura russa è probabilmente anche rafforzato dalla presenza di una nutrita colonia di russi emigrati che esercitano nell‟area milanese un‟influenza culturale ed economica»139; tra queste la Bietti incrementa le traduzioni di opere russe, inizialmente concentrandosi sull‟Ottocento (e su qualche traduzione di Gor´kij) e poi, negli anni Trenta, incrementando la produzione di opere di scrittori dell‟emigrazione, anche di peso come «Ivan Bunin, Boris Zajcev, Dmitrij Mereţkovskij»140 che la casa editrice pubblicizza come «“i grandi narratori dell‟emigrazione che, prendendo lena dalla consapevolezza di essere i depositari della patria, perseverano nella tradizione artistica, pur tra le ristrettezze dell‟esilio”»141.nessun altro scrittore russo è stato trascurato quanto Gor´kij, le cui opere sono state per lo più ritradotte da altre lingue, con tagli arbitrari e senza badare alla forma. In lui si è sempre supervalutata l‟importanza sociale, trascurando i meriti artistici […] Questa visione unilaterale fu in definitiva quella ufficiale […] del governo fascista che […] [pose] il veto a quelle sue opere le cui ideologie rivoluzionarie davano ombra […] si fece di tutto perché il nostro pubblico ignorasse le opere del secondo periodo (di contenuto sociale) e in parte del terzo (a sfondo autobiografico).143 Essendo state tradotte le prime opere nei periodi precedenti all‟accelerazione quantitativa e qualitativa degli studi slavistici, avutasi nei primi anni Venti, e ripubblicandosi esclusivamente le stesse opere nella medesima forma qualitativamente discutibile, il numero dei volumi pubblicati può ingannare sulla ricezione italiana di Gor´kij nella prima metà del Novecento, anche perché, sottolinea Messina, «gli ulteriori tentativi di pochi studiosi (quali Erme Cadei e Ettore Lo Gatto) non incidono su questo carattere complessivo delle traduzioni gorkiane, in genere molto scadenti»144, opere teatrali comprese, nonostante il fatto che molti drammi «vennero spesso inclusi nel repertorio delle nostre compagnie di prosa, e suscitarono sempre il favorevole interesse del nostro pubblico»145. Inoltre la pubblicazione a cura di Cadei della prima parte della Vita di Klim Samgin da parte di Mondadori, nel 1931, fu presto interrotta dalla censura, e così «il grosso volume scomparve dalle librerie e dal catalogo dell‟editore»146. La stessa Mondadori partecipa all‟entusiasmo per le traduzioni del momento, incrementando l‟offerta dei contemporanei – dopo un periodo nel quale unico russo contemporaneo del suo catalogo resta lo “scrittore neocontadino” Ivan Bunin (premio Nobel 1933) – con altri scrittori dell‟emigrazione russa a Parigi, e interessandosi in particolare delle opere di Mereţkovskij, la cui traduzione e diffusione in Italia veniva incoraggiata e monitorata con attenzione dal Ministro della Cultura Popolare Galeazzo Ciano, e dallo stesso Mussolini;147 anche se «il grosso pubblico lo ha ignorato, malgrado il tentativo di presentarlo in edizioni popolari (Barion, Caddeo, Treves)»148. Maggior fortuna di popolo ebbero, secondo Messina, le opere di un altro scrittore dell‟emigrazione russa, l‟umorista Arkadij Avèrcenko, «il prosatore più favorevolmente noto in Italia»149, soprattutto grazie ai racconti brevi «divulgati attraverso varie raccolte […] o pubblicati su una grande quantità di riviste e quotidiani»150, anche se «certo alla sua fortuna ha giovato la coraggiosa spietata satira contro le istituzioni sovietiche»151. 139 S. MAZZUCCHELLI, La letteratura russa in Italia tra le due guerre: l‟attività di traduttori e mediatori di cultura, «Europa Orientalis», XXV (2006), p. 38. 140 Ivi, pp. 40-41 141 Ivi, p. 41 nota 10. Per quanto riguarda Gor´kij, nel suo studio del 1948 Messina sottolinea che la sua bibliografia italiana «supera gli 80 volumi, dei quali circa un terzo appartiene al ventennio qui in esame»142; eppure 142 G. MESSINA, Le traduzioni dal russo nel 1920-1943, cit., p. 697. 143 Ivi, pp. 697-698. 144 Ivi, p. 698. 145 Ibidem. 146 Ibidem. 147 Cfr. S. MAZZUCCHELLI, La letteratura russa in Italia tra le due guerre, cit., pp. 44-46. 148 G. MESSINA, Le traduzioni dal russo nel 1920-1943, cit., p. 695. Secondo De Michelis invece, «i romanzi storici» di Mereţkovskij in Italia «ottengono un largo favore pubblico» (C. G. DE MICHELIS, Russia e Italia, cit., p. 696). 149 Ivi, p. 696. 150 Ibidem. 151 Ivi, p. 697. Tra gli intellettuali impegnati nell‟attività letteraria antibolscevica si può sorprendere lo scrittore Corrado Alvaro nella veste di odeporico memorialista, mentre, a proposito della pubblicazione del suo reportage dall‟Urss (I maestri del diluvio, 1935) si trova a dover rassicurare Mondadori sulla sintonia imagotipica dell‟opera con i cliché ideologici del regime italiano: Il servizio è gradito, altrimenti, come molti altri servizi sul medesimo argomento, non sarebbe arrivato al nono articolo. Io feci il viaggio con regolari permessi, e i risultati di questo furono esposti a chi dovere; ne ottenni la facoltà di scrivere quello che avevo veduto.152 Ritroviamo Alvaro all‟opera nella veste di intermediario culturale mentre, presso lo stesso Mondadori, propone (peraltro senza successo) l‟opera di Boris Lavrev come acuta ed appassionata critica, fatta da un bolscevico, dello stato della Russia sovietica, critica dettata da uno spirito eletto e sopratutto sincero, che nelle varie esperienze della vita quotidiana sente la mancanza di elevamento culturale e perciò si vede costretto a rompere i rapporti con la società attuale, quale gli si presenta, e tornare a quella che è stata la sua prima vocazione, cioè, all‟arte.153 Attive a Milano nelle pubblicazioni di letteratura russa contemporanea risultano anche le case editrici Sonzogno e Corbaccio, che tra l‟altro pubblica tra il ‟29 e il ‟30 le prime tre traduzioni italiane di Il´ja Eremburg, di cui si dirà più avanti. Al pubblico italiano si offrono anche, fenomeno apparentemente più singolare dato il contesto politico italiano, «gli scritti autobiografici di L. D. Trockij dal titolo La mia vita. Tentativo di autobiografia, di cui la casa editrice Mondadori pubblica due edizioni, la prima nel 1930 e la seconda a distanza di tre anni, nel 1933»154. 152 Lettera di C. Alvaro del 4 ottobre 1934, Archivio Fondazione Arnoldo e Alberto Mondadori Milano, Fondo Arnoldo Mondadori, fascicolo Alvaro C.; cito da S. MAZZUCCHELLI, La letteratura russa in Italia tra le due guerre, cit, pp. 44-45. 153 Archivio Fondazione Arnoldo e Alberto Mondadori Milano, Fondo Pareri di Lettura, s.d.; cito da S. MAZZUCCHELLI, La letteratura russa in Italia tra le due guerre, cit, pp. 59-60. Русские эмигранты в Италии, таким образом, существенно отличались от тех своих соотечественников, что обосновались во Франции или Германии. Образованные и утонченные, представители культурной и интеллектуальной элиты России пренебрегли «классическими» эмигрантскими маршрутами, выбрав Италию – «преемницу великой Римской империи» и «колыбель европейской цивилизации». Этот выбор привел к двум важнейшим для культурно-политических отношений между двумя странами результатам. Во-первых, в эмиграции русские продолжают писать, рисовать, сочинять, заниматься наукой, поддерживая связи внутри русского сообщества и сохраняя тем самым национальную идентичность и культуру. Во-вторых, интеграция между двумя культурами принесла немало выгоды и итальянской стороне. Достаточно привести такие имена как Григорий Шилтьян – итальянский художник-реалист армянского происхождения; Александр Бенуа – русский художник, реформатор итальянской пейзажистики; Я Руcкая (Jia Ruskaja) – итальянская танцовщица (русская по происхождению), хореограф, педагог-теоретик и организатор-практик преподавания «классического» или «свободного» танца, основательница единственной в Италии профессиональной школы танца; Петр Шаров – русский актер и режиссер, основатель театральной академии Элисео в Риме и многие другие. Италия, несмотря на всю свою провинциальность, подарила русским эмигрантам второй шанс, став благодатной почвой, на которой их талант заиграл новыми гранями. Со временем они перестали чувствовать себя чужими, интегрировавшись в итальянское общество и приняв итальянское гражданство. После Второй мировой войны, русская колония в Италии почти исчезает: первое поколение эмигрантов понемногу уходит из жизни, а их дети и внуки ассимилируются, отказываясь от русского языка, забывая родную культуру. Да и сама послевоенная Италия мало для кого представлялась страной больших возможностей. Только в конце 70-х годов XX века Италия вновь столкнется с тысячами россиян, но будет это уже не культурная эмиграция, а настоящий массовый исход, так называемая третья волна, состоящая из евреев, бежавших из СССР в поисках «земли обетованной». Но это уже другая история. Литература 1. Кондрашева, А.В. Культурно-коммуникативная роль русской библиотеки в Италии / А.В. Кондрашева // Русский язык и культура в европейском пространстве. – Печ, 2014. – С. 29–32. 1. Michelis, De C.G. Russia e Italia / C.G. De Michelis // Storia della civiltà letteraria russa / Colucci M., Picchio, R. – Torino: Utet, 1997. – Vol. II. – 860 p. 2. Gramsci, A. Il Grido del Popolo // Scritti giovanili (1914–1918) / A. Gramsci. – Torino: Einaudi, 1958. – 723 p. 3. Gramsci, A. Omaggio a Toscanini // Sotto la Mole (1916–1920) / A. Gramsci. – Torino: Einaudi, 1960. – 650 p. 4. Messina, G. Le traduzioni dal russo nel 1920-1943 / G. Messina. – Roma: Edizione G. D'Anna, 1949. – 714 p. 5. Scandura, C. Letteratura russa in Italia. Un secolo di traduzioni / C. Scandura. – Roma: Bulzoni, 2002. – 200 p. 6. Garzaniti, M. Alle origini della slavistica e della russistica italiana / M. Garzaniti. – Roma: Colombo, 2006. – 314 p. 7. Mazzini, G. Lettere slave / G. Mazzini. – Roma: Biblion, 2007. – 175 p. 8. Monzali, L. Riflessioni sulla cultura della diplomazia italiana in epoca liberale e fascista / L. Monzali // Uomini e nazioni / G. Petracchi. – Udine: Gaspari, 2005. – Р. 26–76. 9. Mitchell, J. M. International Cultural Relations / Mitchell, J.M. – London: Allen & Unwin, 1986. – 253 р. 10. Бирюков, А. В. О сущности «римского мифа» / А. В. Бирюков // Лістападаўскія сустрэчы – 5. Праблемы старажытнасці і сярэднявечча: Зборнік артыкулаў па матэрыялах Міжнароднай навуковай канферэнцыі ў гонар акадэмікаў М. М. Нікольскага і У. М. Перцава (13–14 лістапада 2003 г., Мінск) / Навук. рэд. В. А. Фядосік і І. А. Еўтухоў. – Мн.: БДУ, 2005. – C. 64– 68. 11. Giuliani, R. La «meravigliosa» Roma di Gogol'.La città, gli artisti, la vita culturale nella prima metà dell'Ottocento / R. Giuliani. – Roma: Studium, 2003. – 254 р. 12. Kalb, J.E. Russia’s Rome. Imperial Visions, Messianic Dreams, 18901940 / J.E. Kalb. – Madison: University of Wisconsin Press, 2008. – 320 p. 13. Battaglini, M. Libri russi e slavi nella Biblioteca Nazionale Centrale di Roma / M. Battaglini. – Roma: Colombo, 2006. – 164 p. 14. Garzonio, S. La colonia russa di Roma nella prima metà del XX secolo / S. Garzonio // Mal di Russia amor di Roma / M. Battaglini. – P. 41–50. 15. Rizzi, D. Olga Resnevič Signorelli e la cultura artistica a Roma tra il 1910 e il 1925 / D. Rizzi // Toronto Slavic Quarterly. – 2007. – № 21. – Р. 30–57. 16. Ариас, М. Одиссея Максима Горького на «острове сирен»: «русский Капри» как социо-культурная проблема / М. Ариас // Toronto Slavic Quarterly. – 2007. – № 17. – Р. 60–89. 17. Tamborra, A. Esuli russi in Italia dal 1905 al 1917 / A. Tamborra. – Bari: Laterza, 1999. – 271 p. Итальянская дипломатия преследовала вполне определенные цели в отношении Восточной Европы: посредством насаждения собственных культурных и религиозных ценностей Италия стремилась добиться политического влияния. Даже свержение царской династии не остановило их в этом стремлении. Более того, некоторые представители русской православно церкви и промарксистски настроенной интеллигенции, в их числе Николай Бердяев, Сергей Булгаков, Пётр Струве и Семен Франк увидели в окончании эпохи «царского самодержавия» «возможность обновления российского общества, возрождения русской духовности в ответ на искушения современного материализма» [14, с. 48]. На фоне этого идейного обновления итальянская сторона несколько раз пыталась инициировать переговоры по вопросам религии и культуры, однако попытки эти были русской стороной отвергнуты сначала в 1924 году, а затем снова в 1927. Религиозная тематика вновь обретает актуальность во время второй мировой войны, министр культуры Италии Алессандро Паволини выдвинул план, согласно которому «непротивление местного населения войскам оккупантов достигалось путем организации православных молитвенных домов» [15, с. 90]. Здесь, на наш взгляд, уместно было бы провести параллель между политическим и культурным восприятием Чужого (россиянина) в Италии начала ХХ века, и отношением к Чужому (итальянцу) в Австрии в начале века XIX. Последний вопрос был подробно изучен австрийским профессором Микаэлой Вулф в работе «Цензура и культурная блокада» (2002). Исследовательница задается вопросом о роли и месте перевода в развитии социально-политических отношений между Австрией и Италией. Ключевым концептом в данном исследовании становится понятие «культурная блокада», предложенное американским ученым, писателем и литературным критиком Стивеном Гринблаттом в работе «Чудеса Нового Света», посвященной культурным аспектам колонизации Мексики. Под культурной блокадой автор понимает блокирование, способствующее усилению и кристаллизации национального самосознания колонизаторов-поселенцев. Образ местного населения – Чужих, чьи отличия обусловлены, в том числе, и факторами культуры (обычаев, верований, традиций), – изначально снижен в восприятии колонизаторов, и именно фактор «инаковости» оправдывает жестокость и насилие в отношении к ним [16]. Таким образом, параллельно культурной блокаде (которую Вулф в случае итало-австрийских отношений видит в цензуре со стороны австрийских властей в вопросах выбора итальянских текстов для перевода на немецкий язык) теория Гринблатта предполагает рост национального самосознания. Анализируя это явление, Вулф отмечает, что в контексте Австрийской империи «переводчик имел своей целью, прежде всего, сближение двух культур. Цель эта во многом достигается за счет вскрытия общности, скрытых связей существующих между двумя культурами-антагонистами» [17, с. 35]. В случае же российскоитальянских отношений эта стратегия реализовывалась в основном в религиозном дискурсе, что вполне может быть истолковано как попытка подавить активизировавшиеся в фашистской Италии идеи революции. Если стратегия культурной блокады Австрии, направленная на «укрощение» образа Италии и итальянца, по мнению Вулф, осуществлялась прежде всего за счет отбора для перевода на немецкий язык наиболее «удобных» (политически безвредных) литературных произведений, в отношении Советской России Италия вела политику куда более сложную и многоплановую (хотя и схожую в выборе основных средств). 14. Santoro, S. L’Italia e l’Europa orientale. Diplomazia culturale e propaganda 1918-1943 / S. Santoro – Milano: Francoangeli, 2005. – 422 p. 15 Angelis, Dе L. Un Italiano tra due totalitarismi / L. Dе Angelis // Mal di Russia amor di Roma / M. Battaglini. – P. 84–106. 16. Greenblatt, S. Marvelous Possessions. The Wonder of the New World / S. Greenblatt. – Oxford: Clarenton Pree, 1992. – 216 р. 17. Wolf, M. Censorship as cultural blockage: Banned Literature in the Late Hasburg Monarchy / M. Wolf // TTR: traduction, terminologie, rédaction. – 2002. – № 15 (2). – Р. 35–51.
