Моим стихам, написанным так рано,
advertisement
УДК 82.09:821.161.1+373.1 Гладышев В.В., доктор педагогических наук, Николаевский национальный университет имени В.А. Сухомлинского ПУШКИН-ЧЕЛОВЕК И ПУШКИН-ПОЭТ (ФИЛОЛОГИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ СТИХОТВОРЕНИЯ “Я ВАС ЛЮБИЛ…” В 9-м КЛАССЕ) Проблема понимания природы “взаимоотношений” автора лирического произведения и его лирического героя во все времена была одной из важнейших и в литературоведении, и в школьном изучении литературы. Применительно к школьному изучению лирических произведений хорошо известный учителям и методистам “наивный реализм” [9, 67-68], в той или иной мере присущий учащимся каждого возраста, приобретает форму отчётливо выраженного эмоционального переживания учащимися воссозданного в произведении душевного состояния. При условии эмоционального “погружения” учащихся в созданный автором мир особое значение приобретает формирование у школьников адекватного отношения к автору и лирическому герою стихотворения, формирование умения увидеть их общность и отличия. Для правильного, лежащего в русле морально-эстетической позиции писатели, понимания школьниками диалектики взаимоотношений автора и лирического героя произведения учителю необходимо обеспечить углублённое изучение лирического произведение, которое при этом изучении воспринималось бы учащимися и как выражение личности автора, и как особого рода художественно-образное обобщение одновременно. Как показывает опыт, оптимальным методическим вариантом для решения данной задачи является применение школьного филологического анализа художественного произведения. Концепция школьного филологического анализа художественного текста, разработанная и внедрённая в практику преподавания мировой (зарубежной) литературы Ю.И. Ковбасенко [4], предусматривает опору, “с одной стороны, на достижения современной лингвистики (теория текста, компонентный анализ лексической семантики и т.д.), а с другой, – на классический, проверенный временем терминологический и методический аппарат академического литературоведения” [4, 6]. Такой подход учёного-методиста к анализу литературного произведения в школе даёт основания говорить о своеобразном, лежащем в русле поисков новых форм работы учителя мировой литературы, развитии в этой концепции традиционных для школы путей анализа художественного произведения. Филологический анализ текста, понимаемый нами как особого рода филолого-методический комментарий литературного произведения, целесообразно, на наш взгляд, применять в тех случаях, когда учитель и ученики работают с вершинными, программными для творческого наследия изучаемого автора произведениями, постижение которых во многом оказывается определяющим для уяснения школьниками морально- эстетического своеобразия творчества этого автора, его места в национальной и мировой литературах. Школьное изучение стихотворения “Я вас любил...” в 9-м классе, бесспорно, следует проводить с помощью филологического анализа произведения, поскольку эти восемь строк занимают особое место не только в творчестве Пушкина, но и в русской поэзии вообще. Не будет преувеличением, если мы скажем, что они представляют собой совершенное по форме выражение “философии любви”, созданное в русле русской национальной традиции. Романтический колорит этих строк только усиливает то глубочайшее воздействие, которое оказывает на душу читателя и слушателя это, столь на первый взгляд простое, но так и не разгаданное многими поколениями читателей творение русского гения. Школьный филологический анализ художественного текста, согласно концепции Ю.И. Ковбасенко, включает в себя следующие компоненты: филологический анализ заглавия художественного текста, филологический анализ финала художественного текста, филологическое комментирование художественного текста, филологический анализ ключевых и доминантных текстовых единиц [4, 14-45]. Необходимо отметить, что все эти компоненты филологического анализа представляют собой органические составляющие целостного процесса формирования макрообраза [9, 57] изучаемого произведения в эстетическом сознании учащихся. В конечном итоге, изучение любого произведения является процессом формирования его макрообраза в эстетическом сознании учащихся, и филологический анализ текста обеспечивает максимально полное усвоение этого произведения учащимися в единстве формы и содержания. Целостность процесса формирования макрообраза изучаемого произведения в рамках его филологического анализа обеспечивается систематическим, подчинённым созданию оптимальных условий для усвоения учащимися именно этого, изучаемого ими, произведения, использованием соответствующих видов контекста [2] на каждом из этапов изучения. Методика контекстного изучения художественных произведений разных жанров в основной и старшей школе представлена нами в соответствующей монографии, в которой контекстному изучению лирических произведений в старших классах, учитывая важную роль лирики в формировании духовного мира учащихся, в развитии их эмоциональной сферы, уделяется самое серьёзное внимание [2, 292-309] В процессе изучении творчества Пушкина в старших классах (монографическая тема в 9-м классе) учителю приходится обращаться к лирике Пушкина, когда он обеспечивает изучение этапов жизненного и творческого пути поэта. Следовательно, на предшествующих филологическому анализу данного стихотворения уроках надо будет особое внимание обратить на отношение Пушкина к женщинам, на их роль в жизни поэта, и на то, какое место в его жизни занимала А.П. Керн. Представляется, что на самом уроке по изучению стихотворения учителю обязательно нужно будет подчеркнуть существенное различие между, так сказать, “жизненной основой” стихотворения, отношением Пушкина к Керн в жизни, и отношением к любимой женщине лирического героя стихотворения. Чтобы учащиеся смогли понять и прочувствовать это отличие, целесообразно использовать биографический контекст, осуществить знакомство девятиклассников с фрагментами писем Пушкина. На наш взгляд, понимание того, насколько контрастными (если не сказать нелицеприятнее) были отношение Александра Пушкина к Анне Керн и отношение к любимой женщине лирического героя пушкинского шедевра, можно получить при сопоставлении писем поэта к самой Керн и к одному из его друзей, С.А. Соболевскому. Разумеется, письма – это всего лишь письма, но ведь, и об этом нельзя забывать, писал-то их Пушкин ни в коем случае не для, скажем так, “потомков” и “исследователей”! Он писал их живым людям и говорил в них то, что хотел этим людям сказать, причём делал это так, как считал нужным сделать... Примечательно, что письма поэта к А.П. Керн, написанные, как это и полагалось, на французском языке, без всяких натяжек могут быть отнесены к образцам эпистолярного жанра первой трети девятнадцатого века в их, если можно так выразиться, классическом варианте. Это классические “любовные” письма, и поэтому они достаточно безлики – потому как содержат в себе весь “набор” языковых штампов, который обслуживал такого рода переписку. Особого рода любовная игра, в меру остроумная, в меру романтическая, в меру, нельзя бояться этого слова, пошловатая – вот что представляют собой письма Пушкина к Керн. Крупнейший знаток творчества Пушкина Ю.М. Лотман, комментируя письмо Татьяны к Онегину, детальнейшим образом исследует феномен этого поэтического “перевода” на русский язык различных, как он это называет, “литературных общих мест” [6, 229], составивших поражающее своей искренностью послание любящей души. Тогдашние правила хорошего тона, отмечает исследователь, подразумевали, что “Любовное письмо требовало слога более книжного, чем устная речь” [6, 222], и в личной переписке Пушкин неукоснительно придерживается этого правила. В качестве примера приведём перевод фрагмента письма от 25-го июля 1825-го года: “Я имел слабость попросить у вас разрешения вам писать, а вы легкомыслие или кокетство позволить мне это. Переписка наша ни к чему не ведёт, я знаю; но у меня нет сил противиться желанию получить хоть словечко, написанное вашей хорошенькой ручкой. Ваш приезд в Тригорское оставил во мне впечатление более глубокое и мучительное, чем то, которое некогда произвела на меня наша встреча у Олениных. Лучшее, что я могу сделать в моей печальной деревенской глуши, – это стараться не думать больше о вас. Если бы в душе вашей была хоть капля жалости ко мне, вы тоже должны были бы пожелать мне этого, – но ветреность всегда жестока, и все вы, кружа головы направо и налево, радуетесь, видя, что есть душа, страждущая в вашу честь и славу...” [8, 163]. Как видим, самые банальные слова, самые банальные упрёки… Такое впечатление, что автор письма старательно играет роль влюблённого, по привычке домогающегося ответного чувства, но начисто лишённого при этом воображения и поэтому выражающего свои (или принятые в том кругу, в котором он вращается?..) чувства именно так, как это принято делать по “правилам игры”, в которую играют и он сам, и адресат писем... Как выяснится, и последующие письма Пушкина к Керн – это, к сожалению, тот же самый набор полуромантических банальностей. Чего стоит одна только фраза из письма от 22-го сентября 1825-го года: “Пусть вам буду обязан я тем, что познал счастье, прежде чем расстаться с жизнью!” [8, 197]?.. Зато в письме к С.А. Соболевскому, написанному на русском языке во второй половине февраля 1828-го года, упоминание имени женщины, которой посвящены одни из самых целомудренных строк русской поэзии (ведь не одно стихотворение Пушкина посвящено Анне Керн!), носит вовсе, по-другому и не скажешь, непристойный характер: “Безалаберный! Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Керн, которую с помощию божией я на днях (---)” [8, 258]. Если учесть, что “ненормативная лексика” в изданных письмах Пушкина обозначается так, как обозначено пропущенное слово, которое знающему не только русский литературный язык человеку не так уж и трудно “узнать” по контексту, то приходится признать, что автор письма с помощью мата рассказывает другу о том, какие именно отношения связывают его с “M-me Керн”? И делается это... после упоминания о деньгах! О самих же отношениях говорится в чрезвычайно пошлой, если не сказать уничижительной форме. И где же здесь хотя бы просто деликатность, где такт по отношению к женщине? Не говоря уже о “большой и светлой любви”… Как-то не укладывается в голове, что бессмертные поэтические строки и цитированные выше фрагменты писем принадлежат перу одного и того же человека... В поисках ответов на эти вопросы целесообразно обратиться к глубокому замечанию П.К. Губера, который детально исследовал личную жизнь Пушкина, его отношения с женщинами, и поэтому глубоко и тонко понимал душевные движения великого поэта. Делая попытку понять, где же именно – в стихотворении или в письме? – предстаёт перед читателями “подлинный” Пушкина в его “подлинном” отношении к А.П. Керн, исследователь утверждает: “Пушкин в обоих случаях писал именно так, как думал и чувствовал. В его словах не было никакой предумышленности, никакого хитроумного, психологического расчёта. Любовь пропала безвозвратно и уступила место глухому раздражению. Истинным объектом этого раздражения являлся он сам со своим былым чувством, а вовсе не Анна Петровна, которая ведь была не виновата, что поэт увидел гений чистой красоты (курсив автора – В.Г.) в образе вавилонской блудницы, насильно выданной за дивизионного генерала” [3, 147]”. Можно предположить, что в данном случае, хочет того П.К. Губер или нет, он, пытаясь понять Пушкина и его отношение к Анне Керн, говорит о некой общечеловеческой черте, связанной с отношением и к утраченному чувству, и к тому человеку, с которым это чувство связано. Сошлёмся на глубокое и тонкое наблюдение Франсуа де Ларошфуко, сделанное задолго до появления на свет и Пушкина, и Керн: “Нет таких людей, которые, перестав любить, не начали бы стыдиться прошедшей любви” [5, 41]. Категоричность французского писателя представляется оправданной, поскольку его суждения о природе человеческой основаны и на личных наблюдениях, и на усвоении культурного наследия человечества. Как уже отмечалось, филологический анализ художественного произведения предусматривает знакомство учащихся с его творческой историей. Традиционно учителя рассказывают учащимся о чувстве любви, которое стало благотворным источником для творчества поэта, и это, вероятно, действительно так, об этом нужно говорить. Но как же быть с, так сказать, “оборотной стороной” и личности Пушкина, и творческой истории стихотворения? Нужно ли обращаться к ней, пытаться познакомить девятиклассников с письмами поэта, или же не следует этого делать? Не касаться этих деликатных моментов жизни Пушкина, обойти их стороной? Потому что, и с этим нельзя не согласиться, слишком уж разителен контраст между стихотворением и реальностью, послужившей фактической основой его создания… Как доказывает наш опыт изучения этого стихотворения в общеобразовательной школе, знакомство с письмами Пушкина не может повредить изучению стихотворения. Но при одном условии: знакомство это должно быть предельно тактичным, деликатным, учителю при обращении к письмам поэта следует соблюдать педагогический и просто человеческий такт. Тогда приведённые выше строки из писем “сработают” очень даже эффективно: учителю удастся доказать школьникам, что творчество – это всегда особого рода преображение не только действительности, но и души творца... Нужно также стремиться вывести их и на понимание того, что подлинное чувство представляет собой всё то лучшее, что хранится в душе человека, всё сокровенное в ней. И хотя это сокровенное не всегда удаётся сберечь в реальной жизни, именно оно сообщает жизненную силу, если угодно – бессмертие – самому творчеству. Конечно, помимо педагогического такта учителя, большое значение имеет правильно найденное для этого материала место в уроке, то есть тот момент, когда учитель непосредственно знакомит девятиклассников с письмами. Здесь может быть либо “опережающее” филологический анализ знакомство при проблемном вопросе: “Как вы полагаете, может ли человек, пишущий такие письма, по-настоящему глубоко любить женщину?”; либо “закрывающее” филологический анализ стихотворение знакомство, и в этом случае следует предложить учащимся такой проблемный вопрос: “Как вы считаете, где – в стихотворении или в письмах – перед нами предстаёт “подлинный” в своём отношении к женщине и любви Пушкин?”. Такое “обрамление” собственно филологического исследования текста обязательно будет соотнесено в эстетическом сознании девятиклассников с нравственно-эстетической позицией писателя, что в конечном итоге должно обеспечить более высокий уровень усвоения материала. Традиционно, как отмечалось, филологический анализ предусматривает работу по осмыслению названия произведения, которое воспринимается как особым образом “закодированное” содержание, как концентрированное выражение авторской позиции и нравственного пафоса. Однако рассматриваемое стихотворение названия не имеет, и в этой связи уместен вопрос к учащимся: “Как вы считаете, почему автор никак не озаглавил это стихотворение?”. Вероятно, могло бы активизировать познавательную деятельность учащихся предложение “придумать” название для стихотворения, но в этом случае следует ювелирно точно “ввести” в урок этот творческий момент, не допустить “приземлённого” восприятия гениальных поэтических строк. Опыт показывает: эффективным оказывается тактичное убеждение учащихся в том, что данное стихотворение не нуждается в названии, поскольку нравственноэстетическая позиция автора настолько многогранна, что “сконцентрировать” её в названии просто не представляется возможным... Да и не нужно это, нет в этом никакой необходимости: ведь стихотворения о любви – это всегда загадка, и “подсказка” в виде названия здесь ни к чему. Уж Пушкин-то, с его “абсолютным поэтическим слухом”, знал это совершенно точно! Однако в восприятии читателя это стихотворение всё-таки имеет своё “название” – это предложение “Я вас любил...”. Конечно, называть стихотворения по первой их строчке для поэзии не в новинку, но ведь здесь даже не вся строчка, а только начало её... Совершенно очевидно также, что для стихотворения Пушкина такое “название” не случайно: “я вас любил...” повторяется в нём трижды, и каждый раз эта, завершённая вроде бы мысль, наполняется новым содержанием. Оттенки значения, нюансы значения и сообщают новое, контекстное восприятие уже известного читателю сообщения – ведь основное значение данной фразы, повествовательного предложения, заключается как раз в сообщении, констатации факта. Далее нужно рассмотреть само стихотворение, которое, по глубокому замечанию А.Д. Синявского, представляет собой, как это чаще всего и бывает у Пушкина, “строки, действующие в широком контексте и раскинутые, как палатка, с помощью противонаправленных векторов” [1, 392). Эта особенность поэзии Пушкина, собственно говоря, во многом и обусловливает магию пушкинского стиха. Примечательно, что первая строфа стихотворения фактически представляет собой особого рода “разъяснение” трёх слов, с которых оно начинается. Строфа представляет собой сложную синтаксическую конструкцию, начинающуюся с объяснения того, какое именно чувство по отношению к героине испытывает лирический герой. Форма прошедшего времени вроде бы должна убедить читателя в том, что любовь для него – это прошлое, вроде бы сейчас он не испытывает этого чувства, но двоеточие, которое следует после слов “Я вас любил” говорит совсем о другом. Если это чувство – любовь – уже стало прошлым, зачем тогда лирический герой так детально разъясняет, что именно в его жизни с этим чувством связано? Почему он как бы торопится уверить собеседницу в том, что его любовь и в самом деле уже в прошлом,что она не имеет отношения к его сегодняшним чувствам, но, выражаясь терминологией Фрейда, постоянно “проговаривается”, что это не совсем так? Эти “проговорки” и позволяют читателю понять подлинное, не подвластное времени, отношение лирического героя к женщине, к которой обращён его монолог. Прежде всего, нельзя не обратить внимание на вводную синтаксическую конструкцию, которая завершает первую строку стихотворения: “Я вас любил: любовь ещё, быть может...” [7, 191]. Семантически она однозначно указывает на сомнение в том, что якобы утверждается, и сомнение это очевидно, оно связано с оценкой лирическим героем собственных чувств. Только сомнение это относится к... любви, которая вроде бы уже в прошлом! И автор находит на первый взгляд тривиальную для эстетики романтизма метафору, с помощью которой пытается убедить читателя, что его чувство – уже в прошлом: “угасла не совсем” [7, 191]. Если само по себе выражение “Угасшая в душе любовь” – выражение достаточно банальное, то в сочетании с “быть может” оно приобретает неожиданный, очень сильный и глубокий смысл. Для читателя очевидно, что с помощью сознательного использования определённого речевого штампа лирический герой старается убедить героиню в том, что его чувство к ней уже прошло, но на самом деле это совсем не так! Для читателя очевидно, отношения героев стихотворения в прошлом и в настоящем складываются так, что обращение лирического героя к героине вызвано именно глубоким чувством, которое он, несмотря ни на что, продолжает испытывать к ней. Вместе с тем, можно также предположить, что сейчас у неё своя жизнь, в которой для героя просто нет места, и он прекрасно понимает это, почему и старается придать своему обращению подчёркнуто бесстрастный характер - как бы на правах “человека из прошлого” обращается он к женщине, которую продолжает любить до сих пор... О том, что это действительно так, и говорит первая строфа стихотворения. Третья строка стихотворения – это продолжение всё того же “разъяснения”, которое начато в первой строке. Здесь лирический герой, говоря о своей, якобы “угасшей”, любви, одновременно рассказывает о том, какие отношения связывали его и героиню в прошлом: “Но пусть она вас больше не тревожит...” [7, 191]. “Она” – это любовь... Одна строка, но как много сказано – этим “больше”! Читателю и догадываться не нужно (всё сказано!) о том, что отношения героев в прошлом были весьма непростыми. Скорее всего, чувство их было не взаимным, а в этом случае между людьми почти всегда возникает определённая неловкость: тот, кого любят глубоко и страстно, способен стать счастливым и сделать счастливым другого человека только в том случае, если его ответное чувство столь же глубоко. Только у героев стихотворения – и здесь почти нет сомнений – всё было по-другому... Именно поэтому в их отношениях получалось так, что любовь лирического героя не только не делала героиню счастливой, она её, говоря словами героя, “тревожила”. Может быть, даже мешала ей в жизни. Так тоже может быть в отношениях между людьми… Поэтому лирический герой, осознавая свою невольную вину перед героиней, и торопится успокоить любимую женщину, сразу же старается объяснить, что нынешнее его обращение к ней не принесёт привычных тревог и печалей. Четвёртая строка может поразить читателя, если не знать, какими именно были отношения лирических героев: “Я не хочу печалить вас ничем” [7, 191]. Но всё же: строка эта очень точно подтверждает его, читателя, предположения о том, что любовь лирического героя – это любовь безответная! Если выражение чувства любви, её проявление лирическим героем в прошлом были связаны для героини с “печалью”, то здесь не нужны и дополнительные “намёки” (“больше” в предшествующей строке), чтобы понять неизбежный трагизм этого чувства. Причём это чувство является трагическим для каждого из героев стихотворения. Трагическая невозможность сделать счастливой любимую женщину (а ведь счастье – это только взаимная любовь!) определяет мировосприятие лирического героя; трагизм его положения ещё больше усиливается от осознания того, что его чувства приносит несчастье любимой, вносит в её жизнь тревогу и печаль... Таким образом, первая строфа стихотворения, благодаря “разгадыванию” нами подтекста, представляет собой рассказанную читателю лирическим героем особого рода “историю любви”. Подлинной любви, которая в прошлом приносила лирическому герою немало страданий, но от которой он не может и, как это станет понятно из второй строфы, не хочет избавиться. О том, что он не хочет, чтобы это чувство уходило из его жизни, свидетельствует и само обращение к лирической героине, в котором нет и не может быть никакой надежды. Одновременно это обращение всё-таки даёт лирическому герою возможность снова пережить пусть и горькое, но составляющее смысл его жизни чувство неразделённой любви. Вторая строфа-предложение также начинается с уже известных читателю слов, но, познакомившись с “историей любви”, он воспринимает их совсем подругому. В них нельзя не увидеть безнадежную попытку лирического героя убедить самого себя в том, что любовь для него – это и в самом деле прошлое, что сейчас это чувство не является для него смыслом жизни. Безнадежность этой попытки, похоже, хорошо понятна самому лирическому герою, поскольку он продолжает говорить о своём чувстве, и острота переживаний убеждает читателя, что его любовь по-прежнему жива... Во второй строфе усиливается трагизм в изображении чувства лирического героя: “Я вас любил безмолвно, безнадежно, То робостью, то ревностью томим” [7, 191]... То, что человек вынужден молчать о своей любви, очевидно, лишь усиливает его душевные страдания, как бы разжигает огонь, пылающий в его душе. Как знать, может быть, именно невозможность высказаться, невозможность рассказать о своём чувстве (лирический герой не объясняет, чем именно вызвана его “робость”, читатель может только предполагать, что это связано с жизненными обстоятельствами, поведением любимой героем женщины...) и лишают лирического героя надежды на взаимность? В приведённых выше строчках автор использует очень мало изобразительных средств, эти строчки почти протокольны, внешне они бесстрастны – рассказывает себе человек о своём чувстве, и всё. Нет ни жалоб, ни обвинений, ни стремления сгустить краски, ни желания как бы приукрасить прошлое – просто рассказ о своём чувстве... Возможно, именно благодаря этой внешней бесстрастности и возникает ощущение подлинного трагизма, читатель испытывает глубокое сочувствие к человеку, прошедшему через такое тяжёлое испытание. Интересна своеобразная “градация” чувств, описанных в эти строках: сначала любовь характеризуется как “безмолвная”, потом – “безнадежная”; на первом месте стоит чувство “робости”, за которым следует “ревность”. Случайно ли это? Или же таким образом лирический герой как бы косвенно признаёт первичность собственной вины в том, что лирическая героиня не откликнулась на его чувства? Винит в произошедшем в первую очередь самого себя? Представляется, что это именно так, и таким образом подготавливается появление двух завершающих строк стихотворения. В этих строках трагизм переживаний лирического героя уступает место подлинному гимну настоящей любви, которая сейчас воспринимается героем как огромная искренность и нежность: “Я вас любил так искренно, так нежно...” [7, 191]. Именно такое понимание чувства любви определяет личностную философию лирического героя, и изменить его отношение к любви не могут ни трагизм прошлого, ни невозможность что-либо изменить в настоящем. Он понимает, что подлинное чувство, даже если оно неразделённое, безответное, является смыслом жизни, собственно, и делает её - ЖИЗНЬЮ. Поэтому в его отношении к любимой женщине в прошлом - и в настоящем – главным является именно это – искренность и нежность, глубина чувства, стремление сделать её счастливой. В последней строке лирический герой (в очень интересной, близкой к разговорной речи, форме) обращается к Богу - и обращается с просьбой: “Как дай вам бог любимой быть другим” [7, 191]. На первый взгляд, такая просьба может показаться чем-то близким к парадоксу: человек просит, чтобы его любимая женщина была счастлива... с другим человеком! Но так может показаться только на первый взгляд. Начать нужно с того, что в последней строке стихотворения также присутствует очевидный трагизм судьбы лирического героя. Здесь трагизм определяется признанием своего бессилия сделать счастливым любимого человека, особого рода отказом от таких попыток, можно сказать, признанием своего поражения. Но такое признание в устах лирического героя дорого стоит, потому что в нём проявляется подлинная глубина его чувства. Его любовь не эгоистична, она направлена не на достижение наслаждения любой ценой, не на самого себя, а на того, кого он любит. Более того, можно сказать, что признание своего поражения становится подлинным признанием в любви, подлинной победой над эгоистичным, ограниченным восприятием лирическим героем чувства любви. Потому что теперь для лирического героя, не сумевшего сделать счастливым любимого человека, его собственное чувство становится своего рода эталоном любви, и он убеждён, что только такого чувства достоин любимый человек, поэтому он желает ему настоящего счастья, которое возможно только тогда, когда кто-то, кто войдёт в жизнь любимого человека, сумеет любить его так же “искренно, так нежно”, как и сам лирический герой... Отказ от собственного счастья ради счастья того, кого ты любишь, просьба к Всевышнему о таком счастье для него, – такое не может даться легко, для такого самоотречения нужно очень сильно любить другого человека, видеть в этой любви смысл жизни, возвыситься над обстоятельствами и понять, что настоящее чувство не может быть эгоистичным. Кто его знает, не является ли это просьба одновременно и чем-то вроде своеобразного вызова, чем-то вроде жеста отчаяния, последней возможностью обратить на себя внимание любимого человека? Но даже если это и так, то не это является здесь главным, это вторично. На первом же месте – любовь, стремление сделать счастливым того, кого ты любишь, сделать его счастливым даже такой, мучительной для тебя самого, ценой. Трудно сказать, снижает ли жизнеутверждающий пафос последней строчки стихотворения его трагизм. Скорее, усиливает, потому что для лирического героя после такого признания, после такой просьбы надежда на собственное счастье с любимым человеком исчезает окончательно. Но это осознанный выбор, и выбор этот сделан им в интересах любимого человека. Лирический герой выбирает страдание, но, наверное, осознание того, что это страдание необходимо для счастья любимого человека, помогает ему достойно перенести выпавшие на его долю испытания? Получается, что он счастлив? Счастлив тем, что может сделать счастливым того, кому он не нужен? Обсуждение финальной строки стихотворения должно вывести учащихся на обобщение изученного материала, и учителю необходимо, ориентируясь на то, каким было обсуждение стихотворения, подвести итоги работы по теме. Конечно, здесь всё будет определяться тем, как именно проходил филологический анализ текста, поэтому только сам учитель может найти эффективную форму для подведения итогов работы. Обращаясь к прошлому, Пушкин создал удивительно цельное, глубокое, трагическое и в то же время светлое стихотворение, которое очень типично для поэта, о котором А.Д. Синявский сказал: “Его лучшие стихи о любви не любви в собственном смысле посвящены, а воспоминаниям по этому поводу” [1, 394]. И эти “воспоминания” становятся для автора источником глубочайших переживаний, которые определяют душевный мир лирического героя, формируют его мировосприятие. На первый взгляд, своеобразным парадоксом может восприниматься ситуация, когда очевидный трагизм рассказанной в этом стихотворении “истории любви” столь же очевидно не угнетает читателя, не вселяет в него пессимизм. Но, полагаем, парадокса здесь нет. Благодаря автору стихотворения и его лирическому герою мы становимся свидетелями победы настоящей любви над естественным для этого чувства эгоизмом, утверждением ценности жизни ради другого человека, готовности пожертвовать личным счастьем ради того, кого ты любишь. Не подвергающаяся сомнению поэтическая гениальность Александра Пушкина в том и заключается, что, если говорить о данном стихотворении, он сумел понять сущность чувства любви, подняться выше своего жизненного опыта Пушкина-человека (вспомним письма!), подняться над условностями своего времени. В рассмотренном выше стихотворении поэт сумел выйти на общечеловеческий уровень осмысления природы любви и её места в жизни человека. Опыт изучения курса мировой литературы (школы с украинским языком обучения) и интегрированного курса “Литература” (школы с русским языком обучения) убедительно доказывает: контекстно обеспеченный филологический анализ этого стихотворения, этого шедевра русской и мировой лирики, должен помочь девятиклассникам приобщиться к миру подлинных высоких чувств, понять очень важные для любого человека нравственные истины, воплощённые в совершенную стихотворную форму – восемь строк... Литература 1. Абрам Терц (Андрей Синявский). Собрание сочинений в двух томах. Том 1. / А.Терц. – М.: СП “Старт”, 1992. – 672 с. 2. Гладишев В.В. Теорія і практика контекстного вивчення художніх творів у шкільному курсі зарубіжної літератури: Монографія / В.В. Гладишев. – Миколаїв: “Іліон”, 2006. – 372 с. 3. Губер П.К. Дон-Жуанский список А.С. Пушкина: Главы из биографии с 9-ю портретами / П.К. Губер. – Х.: Дельта, 1993. – 219 с. 4. Ковбасенко Ю.И. Филологический анализ художественного текста / Ю.И. Ковбасенко. – К.: ИСИОУ, 1995. – 48 с. 5. Ларошфуко Ф. Максимы; Паскаль Б. Мысли; Лабрюйер Ж. Характеры / Ф. Ларошфуко, Б. Паскаль, Ж. Лабрюйер. – М.: Худож. лит-ра, 1974. – 544 с. 6. Лотман Ю.М. Роман А.С. Пушкина “Евгений Онегин”. Комментарий: Пособие для учителя / Ю.М. Лотман. – Л.: Просвещение, 1980. – 416 с. 7. Пушкин А.С. Собрание сочинений. В 10-и томах. Т. 2. Стихотворения 1825-1836. Примеч. Т. Цявловской / А.С. Пушкин. – М.: Худож. лит-ра, 1974. – 688 с. 8. Пушкин А.С. Собрание сочинений. В 10-и томах. Т. 9. Письма 18151830 годов. Примеч. И. Семенко / А.С. Пушкин. – М.: Худож. лит-ра, 1977. – 462 с. 9. Ситченко А.Л. Методика викладання літератури: Термінологічний словник / За ред. проф. А.Л. Ситченка / А.Л. Ситченко, В.І. Шуляр, В.В. Гладишев. – К.: Видавничий Дім “Ін Юре”, 2008. – 132 с. Анотація Доповідь присвячено виявленню співвідношення “Пушкіна-поета” й “Пушкіна-людини”, що відбувається шляхом шкільного філологічного аналізу одного з найвідоміших віршів Пушкіна “Я вас любил…” Аналіз тексту вірша й матеріалів біографічного характеру дає можливість з’ясувати особливості розкриття теми кохання в ліриці видатного російського поета. Ключові слова: філологічний аналіз, тема кохання, ліричний герой. Анотація Доповідь присвячено виявленню співвідношення “Пушкіна-поета” й “Пушкіна-людини”, що відбувається шляхом шкільного філологічного аналізу одного з найвідоміших віршів Пушкіна “Я вас любил…” Аналіз тексту вірша й матеріалів біографічного характеру дає можливість з’ясувати особливості розкриття теми кохання в ліриці видатного російського поета. Ключові слова: філологічний аналіз, тема кохання, ліричний герой. Аннотация Статья посвящена выявлению соотношения “Пушкина-поэта” и “Пушкина-человека”, которое осуществляется путём школьного филологического анализа одного из самых известных стихотворений Пушкина “Я вас любил…” Анализ текста стихотворения и материалов биографического характера даёт возможность выяснить особенности раскрытия темы любви в лирике выдающегося русского поэта. Ключевые слова: филологический анализ, тема любви, лирический герой. Summary The article is devoted to finding the ratio of "Pushkin as a poet" and "Pushkin as a man" is going through the school of philological analysis of one of the most famous poems by Pushkin "I loved you ...". Analysis of the poem text and biographical materials provides an opportunity to find out the features of the topic of love in the lyrics of the famous Russian poet. Keywords: philological analysis, the theme of love, the lyrical hero.
