А.П. ГРУЦО Воспоминания и размышления о прожитом и пережитом (в назидание потомкам) Минск, 2008 1 Содержание I. Детство и отрочество..................................................3 II. Война и служба в армии…………………………. ..43 III. Работа в колхозе, учеба в пединституте…………..98 IV. Работа в школе и Институте языкознания………111 V. В родном пединституте…………………………...134 2 Среди лесов, лугов и пашен Лежит заветное село, Где знаю каждую тропинку, Где мне родиться повезло! Глава I. Детство и отрочество Мне повезло родиться 9 мая 1924 года (по старому стилю 27 апреля) в ночь с Чистого четверга на пятницу на одном из хуторов деревни Пищики Дубровенского района Витебской области. С трёх сторон деревня окружена лесом и расположена на водоразделе притоков Днепра, Дубровенки и Росасенки, у истоков которой (примерно в двухстах метрах) и находился хутор отца (три десятины пашни и две луга). Несколько строк о родовых и семейственных связях. Родоначальником Халиманят (местный антропоним) был отставной николаевский солдат Филимон Груца, который, скорее всего, был литовцем, если судить по фамилии, так как апеллятив груца в значении ячменная крупа, каша и крупеня (суп с таких круп) белорусским языком заимствован из литовского. Осел он в Пищиках, по-видимому, после Крымской войны 1853-1856 г.г., но до отмены крепостного права, так как известно, что прабабушка была ещё крепостная. У них было пять сыновей: Фрол, Иван, Павел, Евдоким и Андрей. Последнего смутно припоминаю в связи с талакой (коллективная помощь) по перевозке пуни (сенной сарай) с хутора на Пеневье в деревню. Мой дед по мечу, т.е., по линии отца, Павел, умерший в 1912 г., поместному Паўлюк, прозванный Шоціком из-за произношения шо вместо што, имел двух сыновей: Сергея и моего отца Петра, родившегося 31 декабря 1874 г. (по святцам день тезоименитства Петра Могилы, основателя КиевоМогилянской коллегии). До призыва 1896 г. Горецким воинским присутствием на действительную воинскую службу проживал по месту рождения. Службу проходил в 91 пехотном Двинском полку, расквартированном в г. Ревеле (ныне Таллин). После отбытия положенного срока службы остался на сверхсрочную. Возвращаться домой не было смысла, потому что на одном крестьянском наделе фактически нельзя было прокормиться двум семьям, а потому свою часть надела (3,5 десятины) уступил брату Сергею. Накануне Первой мировой войны демобилизовался в чине фельдфебеля и устроился на работу весовщиком. После объявления мобилизации поспешил вернуться в свой полк и был зачислен на должность фельдфебеля. 3 Как явствует из архивной справки Центрального Государственного военно-исторического архива от 25 сентября 1956 г. за № Г157 прапорщик Груц Петр Павлович, 1875 г. рождения принят на службу по призыву 1896 г. Горецким воинским присутствием в 91 пехотный Двинский полк. Награждён Георгиевскими крестами 4, 3 и 2 степени и Георгиевской медалью 4 и 3 степени. По рассказам отца, кроме вышеназванных, был награждён офицерскими орденами Анны 4-ой степени, Владимира 4-ой степени и медалью Трехсотлетия дома Романовых. К сожалению, последние сведения, а равно и другие, связанные с прохождением отцом воинской службы, в упомянутой архивной справке отсутствуют. Скорее всего, это объясняется тем, что отцу как избранному после революции заместителем командира полка в связи с расформированием последнего было приказано материалы по делопроизводству отвезти и сдать в архив (г. Воронеж), где они вряд ли могли сохраниться в связи с тяжёлыми боями осенью 1919 г. по разгрому белогвардейских кавалерийских корпусов Мамонтова и Шкуро. Кстати, в отмеченной архивной справке отец значится под фамилией Груц. Однако метаморфозы, связанные с нашей фамилией на этом не заканчиваются. Мой старший сводный брат Владимир взял фамилию Груцо. Что касается меня, то дело обстоит следующим образом. При демобилизации писарь минометного дивизиона 695 Варшавского артиллерийского полка, в котором я проходил действительную военную службу, выписывая приписное свидетельство черточку как конечный компонент буквы “а” лишь процарапал пером, поленившись лишний раз обмакнуть его в чернила. В Дубровенском райвоенкомате при представлениии отмеченного приписного свидетельства в документе на получение паспорта я просил внести соответствующее изменение, ссылаясь на то, что почти четвёртая часть жителей деревни Пищики носит фамилию Груца. На это мне было сказано: ”Что написано пером – не вырубишь и топором”. В итоге возникла так называемая орфографическая путаница, отчасти оправданная тем, что звук [о] в заударном слоге ослабляется и звучит как [а]. В русском языке такое произношение на письме не передаётся, тогда как в белорусском как слышится, так и пишется. На произношение и написание нашей фамилии , кроме того, негативно сказывается двоякая природа согласного [г]. Преимущественно в заимствованных словах он произносится как звук взрывной и в латинице передается буквой Gg (gont, ganak, calgon), а в исконно беларусских произносится как фрикативный и соответственно на письме передается буквой Hh (harbata, haroch, hruca). Отсюда наряду с Hrutso (по паспорту) в корреспонденции из-за границы обычно значится Gruco. 4 Некоторые из воспоминаний отца об участии в боях осенью 1914 г. против австрийцев сохранились в моей памяти. В зимние дни по утрам, когда топилась печь и готовился завтрак, к нам обычно заходил сосед по хутору Платон Храмцов, который во время русско-японской войны находился в осаждённом Порт-Артуре. Он рассказывал об обстрелах крепости японцами, отбитых штурмах и прочих перипетиях осады и последующем нахождении в плену. Отец в свою очередь также делился своими воспоминаниями. Первый бой, за участие в котором он получил Георгиевский крест 4-ой степени, разворачивался следующим образом. Полк, в котором отец командовал полуротой, находился во втором эшелоне наступающей дивизии. Чтобы войти в соприкосновение с противником, полку было приказано «принять вправо», т.е., отходя назад, занять позицию на правом фланге вошедшего в соприкосновение с противником соседнего полка. Австрийцами этот маневр был воспринят как отступление. Они успешно атаковали соседний полк, принудив его к отступлению и захватив при этом артиллерийскую батарею. К отцу, который со своей полуротой отходил последним, подбежал раненый унтер-офицер, а затем прискакал поручик с требованием прекратить отход. Отец направил их к командиру полка, который находился во главе колонны. Выслушав сообщение, полковник скомандовал: «Полк назад!». В результате отходивший последним, отец со своим подразделением оказался на острие контратаки. Австрийцы были разгромлены. Было захвачено много пленных, воинского снаряжения, артиллерийская батарея, отбита в том числе и захваченная ими батарея соседнего полка. Через несколько дней успешного наступления командир бокового охранения наступающей полковой колонны доложил, что здесь противник. На что усомнившийся полковник заявил: «Ты сначала поцелуй в жопу противнику, а потом докладывай». Но опытный унтер-офицер опять прокричал: «Здесь противник, я вижу его наблюдателей». После такого доклада, поняв, что засада обнаружена, австрийцы открыли бешеный огонь с дальней дистанции, который вопреки их ожиданиям оказался малоэффективным, так как хорошо обученные солдаты под командой опытных офицеров быстро рассыпались в цепь и стали короткими перебежками с перестрелкой сближаться с противником. Но скоро стал ощущаться недостаток патронов, а отставшие патронные двуколки не спешили присоединиться к наступающим. Прикрываясь складками местности и насыпью шоссейной дороги, отец, которому было приказано доставить патроны, разыскал эти двуколки, но ездовые стали отказываться ехать на позиции под огнём. Пришлось прибегнуть к угрозе применения оружия. Преодолевая на предельной скорости обстреливаемые участки, патроны доставили вовремя без потерь, наступление успешно продолжалось, 5 и австрийцы опять бежали, понеся большие потери. За эти два успешно проведённые боя полковник получил генерал-майора и назначение командиром пехотной бригады его императорского величества в малиновых рубашках, а отец за последний бой был награждён Георгиевским крестом 3ей степени. Одну из Георгиевских медалей отец получил за участие в тяжёлых боях при реке Сан. В результате атаки австрийцев полк был разобщён. Но до наступления ночи удержал занимаемую позицию. Отцу было приказано отправить в разведку солдата, чтобы восстановить связь с отрезанными подразделениями, установить их месторасположение, передать другие необходимые сведения в связи со сложившейся обстановкой. Так как солдаты, к которым в этой связи обращался отец, под разными предлогами отказывались, пришлось под обстрелом ползти самому. К счастью, всё обошлось благополучно. Разыскав отрезанные подразделения и передав необходимые сведения, отец благополучно вернулся в штаб полка, доложил о результатах лично проведённой разведки, за что находившийся при этом один из великих князей (не знаю, кто именно), пожал ему руку, чем отец заслуженно гордился. За участие в тяжёлых боях в Карпатах с подошедшими на выручку с полуразгромленным австрийцам кайзеровскими войсками, отец получил Георгия 2-ой степени и вдобавок пулю от немецкого снайпера. Так как ожидалась атака со стороны немцев, отцу было приказано сменить фронт его полуроты. Выполняя приказ, он был ранен на перевале. Пуля попала в шею и вышла через левую щеку. Очнувшись и почувствовав, что жив, отец стал спускаться с горы, как говорится, на салазках, т.е., на попке, опираясь на шашку, чтобы не сорваться и не загреметь вниз. Раненым был доставлен в один из госпиталей Москвы. С недостаточно зарубцевавшейся раной полез на колокольню Ивана Великого, чтобы с высоты птичьего полёта обозреть Москву. В результате рана открылась. Залечивая её, врачи предлагали провести операцию по устранению рубцов на лице, но отец не согласился, заявив, что рана на почётном месте. Возвратившись к семье в качестве демобилизованного по ранению, отец, как говорится, попал из огня да в полымя, так как выплата положенной пенсии откладывалась до окончания войны. Ища выход из безвыходного положения, отец обратился к находящемуся в отпуске командиру полка. Последний предложил такой отнюдь далеко не лучший выход: отец зачислился обратно в полк, а семья (жена эстонка Елизавета, сын Владимир и дочери Оля и Валя) в этой связи получала возможность пользоваться правами и льготами по денежному довольствию, предоставляемому кормильцу, находящемуся в действующей армии. Отцу, кроме того, 6 представлялся шестимесячный отпуск для подготовки к поступлению в офицерскую школу. В конечном итоге, как явствует из вышеотмеченной справки, он окончил четыре класса Ревельского Петроградского училища и был зачислен во 2-ю Ораниенбаумскую школу прапорщиков. По окончании курса приказом по Петроградскому военному округу от 10 июля 1916 г. за № 290 произведен в прапорщики и отправлен в распоряжение командира 176 пехотного запасного полка 15 июля. Кстати, готовясь к поступлению в школу прапорщиков, отец занимался с репетиторами, преподавателями не только из реального училища, но и классической гимназии г.Ревеля. После получения аттестата за четыре класса реального училища встал вопрос, как быть с гимназией. Наличие двух аттестатов о среднем образовании могло обернуться различными трудно предсказуемыми последствиями, а потому, чтобы избежать их, отец повязал лицо платком, явился в гимназию и заявил, что в связи с открывшейся раной отказывается от сдачи выпускного экзамена. Несмотря на достаточно серьёзные уговоры остался непреклонным в своём окончательном решении. Короче говоря, был успешно реализован чисто мужицкий подход к решению вопроса, не лишенный здравого смысла, с одной стороны, и примитивной хитрости – с другой. В связи с изложенным обращает на себя внимание анекдотичный случай, связанный с экзаменом по закону божьему. Вольноопределяющиеся, поступавшие в офицерские школы, обычно были невысокого мнения о священнослужителях. Последние не оставались в долгу, задавали разные каверзные вопросы, типа, почему по выходе из храма на крестный ход православные сворачивают направо, а католики – налево. Отец не отличался особым энтузиазмом по отношению к религии и, естественно, основательно побаивался этого экзамена. Но всё сложилось как раз наоборот. Экзаменовавший священник в основном расспрашивал его о судьбе офицеров, с которыми пьянствовал в мирное время. В заключение сказал: «Ну, свет, прочти молитву за царя». От неожиданности отец онемел. Несмотря на то, что в течение двадцати лет предшествовавшей службы эта молитва читалась им с солдатами во время утренней поверки, он, произнеся несколько начальных слов, не мог больше произнести ни слова. Священник, видимо понявший состояние экзаменуемого, благословил и поздравил его с успешной сдачей экзамена. По прибытии в полк отец был назначен командиром роты, а затем командовал обозом 2-го разряда. Последовательно был произведён в подпоручики и поручики. Службу окончил штабс-капитаном, рассчитывал получить чин капитана и выйти в отставку подполковником, что давало право быть причисленным к дворянскому сословию. 7 Определённый интерес представляет последующая служба отца, которую в целом можно охарактеризовать пословицей: часом с квасом, порой с водой или того хуже. Представившись по уставу после окончания заседания офицерскому собранию полка как возвратившийся на службу, отец был радушно принят командиром полка с замечанием, что, наконец, в полку появился хоть один настоящий ротный командир. После более чем четырёхмесячного сидения в окопах он был вызван для отчёта в той связи, что его ротой израсходовано больше сапог, нежели другими ротами. Отец оправдывался тем, что, сближаясь с противником на участке роты, постоянно приходилось окапываться, нажимая сапогами на лопаты. И, раздосадованный, набравшись смелости, обратился к полковнику, назвав его по имени и отчеству, сказал, что, послушав его и возвратившись на военную службу, ошибся в своих расчётах. В связи с чем, с изрядной долей иронии последовал вопрос: «А в каких таких своих расчетах Вы изволили ошибиться?». Отец ответил: «Я полагал, что после окончания офицерской школы Вы предложите мне как уволенному в запас по ранению командование какой-нибудь тыловой командой». На это удивлённый полковник заметил, что ротный получает полевые и прочее денежное довольствие в гораздо большей степени, чем командир тыловой команды. «Да – ответил отец, - но он находится в двух верстах от передовой, а я – в сорока шагах от противника и каждую минуту ожидаю смерти». Полковник промолчал, а отец, откозыряв по уставу, отправился в окопы. На завтра был получен приказ сдать роту и принять под командование обоз второго разряда, командиру которого в связи с разъездами по заготовке продовольствия, в том числе и фуража, полагалось иметь лошадь и носить шпоры в отличие от многих пехотных командиров, лишённых таких возможностей. Этим преимуществом отец, не отдавая себе отчёта, зачастую пренебрегал. Он не прочь был позабавиться, притопывая ногами для того, чтобы согреться и позванивая при этом шпорами. Такое поведение, естественно, не могло не раздражать сослуживцев, которые не без основания считали отца малообразованным и плохо воспитанным солдафоном из мужиков. Кстати, по моему мнению, сочетание возвышенного и порочного в человеке, как и многое другое, зависит прежде всего от человека, предопределено его интеллектом, воспитанием, образованием вне классовой и религиозной разобщённости общества. Завершив дела по сдаче материалов полка в архив, отец из Воронежа через Москву с заездом в родную деревню, поехал к семье в Ревель, но в Пскове был задержан, обезоружен (от расправы практиковавшейся тогда по отношению к золотопогонникам, спасло крестьянское происхождение) и несолоно хлебавши, т.е. не достигнув поставленной цели, должен был 8 возвращаться в деревню. Однако через некоторое время жена с детьми, прихватив с собой движимую революционным угаром свою мать, приехала к отцу в деревню. Семья воссоединилась, не подозревая, какие тяжкие, воистину драматические испытания, кроме потери сбережений в лопнувшем в результате революции банке (около двух тысяч рублей), её ждут впереди. Неприятности начались с первого дня, так как городская женщина не была приспособлена к деревенской жизни. Так, при стирке белья, вместо того чтобы починить вещь, бросала её в пруд, что вызывало негодование полунищих крестьянок, бурно обсуждалось и осуждалось ими. Прежде всего, осложнились отношения с братом Сергеем, который в течение двадцати с лишним лет пользовался отцовской частью земельного надела и в этой связи не мог хоть отчасти не поделиться с отцом, оказавшимся в безвыходном положении. В порядке компенсации отцу достался конь, которого помог украсть, как сам мне признался после войны, снедаемый завистью племянник отца Егор (по местному Лигор). Вопреки его ожиданию это меня не удивило, так как об этом мне ещё до войны подробно рассказал, видимо, чтобы успокоить угрызения совести, провернувший это дело быстриевский Елисей, расчувствовавшийся в связи с арестом отца. Последующие несчастья, постигшие семью, связаны с болезнями (так называемая испанка) и пожарами. Первый из них случился днём, а потому удалось спасти домашний скарб. По рассказам, дело обстояло так: перекрывавший избу Савка по окончании работы, не слезая с крыши, закурил трубку. Из оброненной искры, как общеизвестно, возгорается пламя. В результате деревня выгорела дотла. Второй пожар связан с поджогом в ночное время. Из объятой пламенем избы успели выскочить в нижнем белье. По рассказу двоюродного брата Егора Сергеевича в поджоге подозревался деревенский забулдыга, вор и пьяница Михаил Куртузик (низкорослый). Повстречав его однажды изрядно пьяного на загуменьи возле деревенских ставков-пенькомочей, Егор намеревался воздать ему за содеянное по заслугам, окунув головой в воду и подержав некоторое время в таком положении за ноги. Но почувствовав неладное (кошка знает, чьё сало она съела) проходимец сумел увернуться и унести ноги. Последующие преимущественно трагические события в семье отца связны с испанкой (особо тяжёлая форма гриппа), бушевавшей в 1918-1919 гг. во многих странах мира и унёсшей на тот свет многих жителей деревни в том числе жену, двух дочерей и тёщу отца. В этой связи, по его неоднократно высказывавшемуся мнению, оправдался приснившийся ему, спящему в окопе (спать приходилось и сидя, и стоя, прислонившись к брустверу), вещий сон следующего содержания: в наступившей внезапно тишине удивлённый он на 9 мгновение выглянувший из окопа увидел в поле неподалёку четыре могильных креста. Семейные воспоминания по кудели, т.е. по линии матери не столь многочисленны и менее трагичны. Известно, что в семье Тарасевичей, проживавшей в деревне Добрынь (в семи километрах от Пищик) было три брата: Тимофей, Елисей (Алисей) и Кондратий (Кандраш). Моя мать, Матрёна Тимофеевна, как старшая дочь в семье, слывшая рукодельницей преимущественно по вышиванию, кроме различных работ по хозяйству, ухаживала за подрастающими сёстрами Гапьей (Агафьей), Анисьей и братьями Сидором, Афанасием и Андреем. Андрей, находясь на действительной службе в армии генерала Самсонова, пропал без вести в начале войны. Это не без основания, связывалось с предательством полковника Мясоедова. Братья матери Сидор и Афанасий благополучно вернулись домой, после того как Иудушка Троцкий (по терминологии Ленина) обнародовал на переговорах в Бресте тезис «ни мира, ни войны». Как известно, вдрызг распропагандированная армия бросила фронт и разбежалась. Это нельзя расценивать иначе, как опрометчивое и наиболее тяжёлое преступление большевиков перед народом и отечеством, во многом обусловившее и повлекшее за собой трагические последствия, связанные с немецкой оккупацией и Гражданской войной. Из воспоминаний матери запомнился случай, связанный с продразвёрсткой, когда солдаты выгребли почти всё зерно, и пришлось до следующего урожая жить впроголодь. Такое, связанное с введением продразвёрстки не до конца продуманное решение, также нельзя расценивать иначе, как очередное, принятое в спешке большевистское головотяпство, так как вместо пропагандируемой смычки города и деревни, оно приводило к их противостоянию. Достаточно было своевременно ввести так называемый продналог, что и было сделано с опозданием (хорошая мысля приходит опосля), а в отношении саботировавших его выплату действительно практиковать продразвёрстку. Такая политика в известной мере лишала бы белое движение той поддержки, которую оно испытывало со стороны разобиженного продразвёрсткой крестьянства особенно вначале Гражданской войны. В отличие от отца, кончившего до призыва на службу полный курс церковно-приходской школы, матери учиться не довелось. В этом отношении она, как говорится, «не знала аза в глаза», то есть была совершенно безграмотной, не умела ни читать, ни писать. Оправившись от пережитых потрясений, отец обзавёлся кое-каким хозяйством и попутно, как состоящий на воинской службе, занимался обучением пополнения для Красной Армии по Сватошицкой волости (42 деревни). Подготовка резервистов в то время проводилась по 10 территориальному принципу. В этой связи из жителей близко расположенных друг к другу деревень им было сформировано несколько команд, для обучения которых по согласованию с вышестоящими инстанциями привлекались более опытные унтер-офицеры старой армии. Как отвечающий за подготовку, отец наездами проверял состояние дела по каждой из команд, принимал соответствующие меры по ликвидации выявленных недостатков и повышению уровня подготовки. Мать, конечно, знала об отце не только как известном в околице вдовце. Напоив коня возвращавшегося из одной из таких поездок отца, пригласила его к себе отобедать. Он как нельзя лучше пришелся ко двору. Обвенчались они не раньше середины 1923 г., потому что я родился в начале мая следующего 1924 г. Матери было 40 лет, а отцу неполных 48. Через два с половиной года родилась сестра Валентина. Смутно припоминаю, что мать, возле которой хлопотала баба Петрочиха, громко кричала, а отец взад-вперёд метался по избе. По общепризнанным обычаям вновь родившихся в семье детей не называли именами ранее умерших. Меньший сын отца, мой тёзка, умерший младенцем, в честь цесаревича был назван Алексеем. Сестра Валентина унаследовала имя одной из дочерей отца, умершей, как было сказано выше, от испанки. Вопреки отмеченным прогнозам, что в этой связи вновь названные обречены, нам была дарована свыше долгая жизнь, полная трудностей и лишений, прожитая в трудах и заботах, как и подобает настоящему честному человеку. Само собой разумеется, что пережитое нашими родителями, а позже и нами, как и всем народом бывшей Российской империи, было обусловлено происками мирового капитала, избравшем её ареной своих социальноэкономических экспериментов. Как было доказано К. Марксом, именно капитал правит бал и вершит историю человечества. Неслучайно, что вслед за Лениным, доставленным с ведома кайзера Вильгельма в запломбированном вагоне через Германию и Швецию из Швейцарии в Россию, нахлынула орава авантюристов разных мастей преимущественно еврейской национальности, которые с остервенением принялись править кровавый бал в отдельно взятой стране, населённой преимущественно неграмотными мужиками. Из впечатлений детства сохранилось в памяти пребывание в деревне Добрынь у родственников матери, куда меня отвезли ещё до рождения сестры, так как у них раньше отелилась корова. Именно поэтому я стал называть молоко «дядина дань». Помню, что я обычно находился на печи, а бабушка (к стыду моему запамятовал её имя), оттягивала меня от края печи, чтобы не загремел вниз, и приговаривала «У, Ирод». Иродом время от 11 времени называла меня и мать, пока я, набравшись смелости, однажды не спросил: «А кто такой этот Ирод?» Усвоившая это имя из церковных проповедей, неграмотная мать, естественно, не могла этого знать, а потому вместо ответа я схлопотал подзатыльник. Наученный горьким опытом, я не стал приставать к отцу, который тоже вряд ли смог бы ответить на этот вопрос. Бабушка рассказывала мне сказки. Одну из них под названием «Казак Грамыка Алексей Фёдорович» по возвращении домой опять-таки, находясь с родителями на печи (самоё тёплое место в избе), я рассказал слово в слово. В связи с дефектностью произношения непонятными остались только словосочетания «голова с пивной котёл, борода аршина три». Потом отец, будучи в Добрыни, выяснил их значение. К сожалению, вскоре бабушка и её старший сын Сидор умерли, а меньшой Афанасий женился на сосватанной отцом уроженке Пищик Аксинье. Во время свадебной поездки она держала на коленях меня и блестящую икону, которая затем красовалась у них в углу над столом вместе с двумя другими мрачными с виду иконами. У них родились два сына Дмитрий и Пётр, и дочь Татьяна, с которыми, а равно с двоюродными Новиковыми от младшей сестры матери мы с сестрой жили как родные в мире и согласии. Запомнились также и некоторые другие события дошкольного периода. Прослышав, что мать собирается в д. Родзяки навестить двоюродного брата, я просил взять и меня с собой. Когда обнаружилось, что мать потихоньку ушла, я отправился вдогонку. На повороте дороги в д. Чирино встретил крёстную Агрипину Платониху и попросил её показать дорогу в Родзяки. Она, взяв меня за руку, повела в обратном направлении, а потом передала пахавшему неподалёку отцу, который показал мне правильную дорогу, слегка стеганув острастки ради пугой. Несколько позже я увязался ходить по борозде за пароконной упряжкой пахавшего отца и следовавшим за ней жеребёнком. Меня тянуло потрогать его мохнатый хвостик, но это не понравилось жеребёнку, и он лягнул меня в подбородок. Подбежавший на мой крик отец отнёс меня в избу, передал матери и при этом сказал: «Бойся коровы спереди, коня сзади, а дурака – со всех сторон». Это выражение часто повторялось и потому запомнилось на всю жизнь. После переселения с середины хутора на более высокое место у дороги однажды сестра отца Наста (Анастасия), которая в связи с ликвидацией Сватошицкой богадельни (церковный приют для больных и бездомных) проживала у нас и иногда брала меня с собой пасти коров, вынуждена была досрочно пригнать их домой, так как ветер из Сибири принёс несметные тучи какой-то мошкары. Более суток скот не выпускали, а люди сидели взаперти 12 за плотно закрытыми дверьми. Примерно в это же время случился следующий казус: в верхнюю губу меня ужалила пчела. Жало извлекли, испуг прошёл, но вскоре губу разнесло. Это было так неожиданно и так меня потрясло, что рыдая я приговаривал: «Как же мне теперь жить?». Родители и окружающие со смехом успокаивали меня, всё, мол, пройдёт: пока жениться – загоится. К этому периоду относится также следующий забавный случай. Мать и откуда-то взявшаяся цыганка громко о чём-то спорили, а я вертелся около них, время от времени приближаясь к ставку для питьевой воды. Прежде чем уйти, цыганка заявила, что я утоплюсь, и оторопевшая мать «проглотила язык». Вечером, за ужином о произошедшем всё было сообщено отцу. Не любивший цыган и отдавая должное пронырливости цыганки, прежде всего тому, как ловко была использована ею сложившаяся ситуация, отец обругал её пройдохой, а мать обозвал доверчивой дурачиной и простофилей, заметив при этом, что от своей судьбы не уйдёшь, каждому своё: кому висеть, тот не утонет. Последующая жизнь, осложнявшаяся и усложнявшаяся в связи с взрослением и старением, во многом предопределена обучением, которое, по праву считается основным достижением советской власти, так как 90% безграмотного населения дореволюционной России в сравнительно короткий срок ликвидировало этот вопиющий недостаток. После революции и отчасти вследствие её в Пищиках не было начальной школы. Мой старший сводный брат Владимир, 1908 г. рождения, вместе со сверстником Василием Хочихиным обучались в г. Дубровно. Каждый знает, что по субботам евреи не работают, а потому им, проживающим по Берёзковской улице, друзья подвизались раздувать самовары и оказывать другие услуги преимущественно по чаепитию. За это, естественно, получали вознаграждение по 10-15 копеек со двора. В целом, третье десятилетие ХХ в. (1921-1931) – один из лучших периодов жизни крестьянства за всю историю страны. Декрет «Земля крестьянам» на первых порах сыграл положительную роль, так как деревня значительно пополнилась за счёт заметно опустевших городов. Настоящие труженики, работавшие от зари до зари, довольно быстро обустроились и понемногу богатели. Срабатывала сложившаяся веками тяга к земле, как матери-кормилице. Отцу как офицеру, выходцу из крестьян, рекомендовали поступить в Смоленскую военную школу с продолжением службы в Красной Армии. Но рассчитывая на спокойную старость, он остался крестьянствовать, о чём, по-видимому, не раз сожалел, так как всё получилось наоборот. Осенью 1931 г. в Пищиках начала работать школа. Мои сверстники сели за парты, а обо мне почему-то забыли. Обеспокоенный я сообщил отцу, 13 что хочу учиться. Школа, куда мы отправились, находилась на хуторе вблизи деревни. Все четыре класса размещались в новой избе Максима Терещенка. Первоклассники занимали одну из скамеек, расставленных вдоль стен. Пока отец разговаривал с учителем, я с любопытством наблюдал, как и чем занимаются мои сверстники. Предоставленные сами себе они вместо занятий развлекались, кто во что горазд. Учитель заявил, что класс и без того переполнен, посадить меня некуда, и потому начать моё обучение не поздно будет в следующем году. Так мы и ушли не солоно хлебавши. По дороге домой, успокаивая меня, отец сказал: «Не расстраивайся, за год я тебя лучше их обучу». Занятия проводились нерегулярно. Всё зависело от того, когда и насколько был свободен отец. Вопреки неблаговидным прогнозам разных недоброжелателей я в течение года научился читать, писать и к тому же усвоил все четыре действия арифметики. Отец радовался моим успехам, достигнутым под его руководством, и в этой связи прекратил в пику матери заявлять: «Дерьмо пчёлы – дерьмо мёд». Мать, в свою очередь, начала проявлять рвение по приобщению меня к религии. При этом я, стоя в углу на коленях перед иконостасом, должен был за ней повторять слова разных молитв, во многом мне не понятных. Однажды отец, устроивший себе перекур, застал меня рыдающего на коленях. Мать объяснила, что наказала, мол, его за то, что не верит в Бога. На что отец, свёртывая из газеты цыгарку, заметил: «Уж не верит, так и не надо». Не успели заглохнуть произнесённые им слова, как меня будто ветром сдуло, а мать потом прекратила свои домогательства по этой части. В последствии мне приходилось бывать на разных службах (в том числе торжественных) в соборах, церквях, костёлах Московского Кремля, СанктПетербурга, Киева, Минска, Смоленска, Софии, Братиславы, Риги и других городов, но я всегда считал и считаю себя «верующим атеистом». Убеждён в том, что существование всего видимого и невидимого, понятного и пока необъяснимого, как и самой жизни на земле, познаваемо, но во многом пока не познано (второй основополагающий закон философии). Я вполне согласен с определением религии, как одной из решающих сфер влияния на жизнь общества. Стараюсь придерживаться веками установившихся традиций и по возможности достойно отмечать все религиозные праздники по византийскому обряду. Ритуал и церемониал проведения их как нельзя лучше отвечает удовлетворению духовных потребностей человека. В наше время православная церковь, которая предпочитается другим конфессиям, обрела все свои ранее попранные и утерянные права. Однако по возрождению и утверждению духовной жизни человека сделано и делается пока недостаточно. Вместе с тем хотелось бы, чтобы больше внимания уделялось 14 восстановлению сохранившихся полуразрушенных церквей, монастырей и других религиозных святынь. Осенью 1932 г., я сам отправился во второй раз поступать в первый класс. Всё обошлось как нельзя лучше. Для занятий было арендовано две избы. Первый и четвёртый класс занимались у Лёксочки, а второй и третий – у Микодихи. Свободные от работы хозяева слушали нас, и, по-своему реагируя, оценивали и учеников и их знания. В этой связи Наста Лексочкина заявила при всех: «Ляксей, тут табе нечыга дзелаць, iдзi ты к Мiкодзiсi». Это было как раз перед Октябрьскими праздниками. После праздников по дороге в школу я вспомнил о сказанном и направился по указанному адресу. Естественно ученики и хозяева восприняли меня с распростёртыми объятиями. Позже появившаяся учительница была, конечно, удивлена. Однако после того, как ей Матруна Микодихина изложила суть дела, проявила по отношению ко мне определённый интерес. В ходе испытания выяснилось, что я по всем предметам знаю больше, нежели предусмотрено программой по второму классу. Заминка произошла только по пересказу. Учительница дважды прочла какой-то отрывок о корове, а ученики должны были пересказать услышанное. Так как другие или отказались или не смогли, пришлось, как говорится, отдуваться мне. Я почти слово в слово передал содержание, но при интерпретации моё Я отождествлялось с коровой. Это не могло не вызвать определённое оживление слушающих. На допущенную ошибку было указано, а в целом ответ заслужил одобрение и соответственно хорошую оценку. Ещё до окончания занятий к нам пожаловала разгневанная учительница первого класса, усмотревшая в произошедшем нарушение закона и подрыв её авторитета. Началась перепалка, как между ангелом и сатаной, за мою грешную душу. Препирательство буквоедства (перевод из класса в класс осуществлялся только в конце учебного года) со здравым смыслом (уровень обнаруженных знаний) положительно решилось благодаря реплике Матруны, которая посоветовала учительнице первого класса по настоящему заняться обучением и воспитанием собственного сына, потому как такого балбеса и оболтуса не то что в деревне, во всей округе не сыщешь. Отец и иже с ним были изумлены и обрадованы первым самостоятельно принятым мною решением и его результатом. Итак, окончив за один год два класса, я наверстал упущенное, что впоследствии имело решающее значение. Так как до войны я успел окончить десятилетку. Несколько позже, но уже зимой в первый и последний раз я увиделся с моим сводным братом Владимиром, который после сдачи зимней экзаменационной сессии приехал домой на каникулы. Помню, что под вечер он поинтересовался моими успехами и остался ими доволен. Обнаружив в 15 учебнике для чтения заинтересовавший его рисунок пулеметчика за пулемётом Максим, он с ходу зарисовал его. Когда же, взяв резинку, хотел что-то поправить, я умолял его не делать это. Посмеявшись, он всё же внёс исправления, а сам затем направился к своей возлюбленной Ганне Шамбуровке, проживавшей на соседнем хуторе возле самого леса. Я с гордостью показывал этот рисунок своим одноклассникам, а сам рисовать так и не научился. Назавтра, после осмотра хозяйства (три лошади, корова с подтёлком, две свиньи, кормная и худая) брат заявил отцу: «Ты чего хочешь, чтобы тебя раскулачили?» Отец с ходу сделал вывод. Коня купили в дубровенскую милицию, а кобылу постарше уступил шурину Новикову Василию за сорок осьмушек табаку. Правда, через пару лет они полностью рассчитались. Пребывание брата дома, к сожалению, ознаменовалось неблаговидным поступком. Вместе с упоминавшимся выше Василием Хочихиным они в Сватошицах сбросили церковные звоны. В этой связи верующие прихожане поносили их как зарвавшихся комсомольцев на чём свет стоит, предрекая небесную кару за содеянное святотатство, что в конечном итоге и сбылось. Василий потерял на войне ногу, а брат, заболевший плевритом, отказался от сложной операции по удалению части лёгких, полагая, что её собираются провести в качестве эксперимента. Когда же он согласился, было уже поздно и бесполезно, делать операцию отказались врачи. Умер он в январе 1943 г. и, что удивительно, в одно и тоже время приснился отцу и матери, которые после обсуждения пришли к заключению, что вещий сон не к добру. Проводившаяся правительством политика воинственного атеизма и применяемые методы по его утверждению отразились на состоянии нравственности и морали. Предавались забвению такие заповеди добра и человеколюбия, как побойся Бога, не клевещи, не лжесвидетельствуй, возлюби ближнего своего яко самого себя и другие им подобные. В связи с начавшейся этой зимой коллективизацией светлые дни в последующей жизни нашей семьи случались изредка. Коллективизация началась с обобщения лошадей, крупного рогатого скота и различного хозяйственного инвентаря. Специально выделенная комиссия по обогульнению(обобществлению) явилась и на наше подворье. Относительно лошадей вопрос не возникал. Шило в мешке не утаишь: всем было известно, что они проданы. Иван Листратёнок (Студнев) заинтересовался, куда подевалась тёлочка-перезимок, которую отец прирезал, а кожей подшил свои лапти. Я смотрел с опаской на эти подшитые телячьей кожей лапти и полагал, что если их увидят, то мало не будет, придется отвечать. Но поскольку с коллективизацией был связан массовый убой скота, заданный проформы ради вопрос повис в воздухе, т.е. остался без ответа. Что касается 16 обобществлённой кобылы, то она по отношению к колхозу повела себя, прямо сказать, по-свински. Вырвавшись из колхозной стайни, прибежала домой, тем самым подложили своему хозяину настоящую свинью. Им, как и многими другими в это время, решался гамлетовский вопрос: быть или не быть. После публикации И.В. Сталина «Головокружение от успехов» многим показалось, что правительство не возражает против устоявшегося уклада деревенской жизни. Начался массовый выход из только что организованных и ещё не окрепших колхозов. Это, конечно, противоречило установке «добровольно по принуждению». Последовали репрессии, которым подверглась наша семья, так как отец решился остаться единоличником. Показательным в этом отношении было выступление на деревенском собрании в Пищиках председателя Совнаркома Белоруссии Червякова, заявившего, что он камня на камне не оставит, но добъётся претворения в жизнь решений партии и правительства. Выступавший затем на белорусском языке один из его приспешников часто повторял слово «вось» в знчении «вот». Один из слушателей, а именно, Иван Евдокимович Груца в сердцах воскликнул: «Всё вось, да вось, а катки гдзе» (Всё ось да ось, а где колёса»). В разговорной речи деревни это выражение приобрело статус фразеологизма, употреблявшегося в тех случаях, когда трудно уяснить смысл сказанного собеседником. В конечном итоге в Пищиках возникло два колхоза: «Имени 13-летия РККА» и «Вторая пятилетка», в который объединились жители хуторов, примыкавших к деревне Чирино (по-местному эта территория называлась «Пянеўя»). Через пару лет, но ещё до войны они объединились, выбрав название первого из них. Единоличникам были выделены неудобные земли, по окраине деревенского поля, примыкавшего с трёх сторон к лесу. Большинство единоличников разбрелось кто куда: одни уехали в Сибирь и другие области России, некоторые обосновались в городах. Несмотря на развернувшуюся массовую пропаганду и агитацию, коллективизация как насильственное и противоестественное мероприятие по изменению веками устоявшегося уклада деревенской жизни большинством народа воспринималась отрицательно и даже враждебно. Некоторые моменты такого отношения на всю жизнь запечатлелись в моей памяти. Однажды ненастным зимним днём к нам в избу зашёл средних лет мужик с обледеневшими усами и бородой. Следом за ним ввалился молодой человек комсомольского возраста в дублёном полушубке. Мать в этой связи (отца не было дома) разразилась причитаниями, мол, что это за жизнь такая пошла. Мол, в такую непогоду не то что человека, собаку нельзя выгонять на улицу. Пока первый оттаивал усы и бороду, второй достал тюбик пасты и отвернув крышку, отвернулся взять воды. Я стал вертеть в руках этот тюбик, до этого 17 мне ничего подобного не приходилось видеть, и нечаянно выдавил изрядную порцию пасты, которая с ходу была подхвачена молодым человеком на щётку. Изумлённый, я хотел повторно провернуть понравившуюся мне операцию, но мне это не позволили. Вскоре эти двое, ходившие, как в связке, но придерживавшиеся диаметрально противоположных взглядов на происходящее, последовали дальше по своему маршруту. Такой молчаливый протест отчасти напоминает “хождение в народ” народовольцев. Через несколько дней у нас нежданно, негаданно появились двоюродные братья матери Егор и Семён (Сёмка) Тарасевичи. Во время беседы за рюмкой водки первый из них вертел в руках револьверный патрон, приговаривая, что ведь эта пуля кому-то предназначена. Отец не обратил должного внимания на такие манипуляции, показав тем самым, что он не собирается принимать участие в планировавшейся вооружённой авантюре. После того, как они уехали, он сказал матери: “Он рассчитывал, что я заинтересуюсь его револьвером, но за войну я наигрался такими игрушками, и с меня достаточно”. Видимо, преполагалось убрать кого-либо из активистов, но отец, как говорится, не клюнул на затравку, предпочёл остаться в стороне. Вскоре Егор Кондратьевич Тарасевич с семьёй уехал в Сибирь, а потом героически воевал на фронте во время войны. Как известно, чтобы подавить сопротивление народа, коллективизация сопровождалась раскулачиванием. Мне не раз довелось видеть (жили ведь у дороги), как везли раскулаченных и подлежащих выселению. На санках, кроме пожитков, сидели закутанные дети и те из взрослых, кто не в состоянии был двигаться. Картина удручающая. В Пищиках кулаков не оказалось, так как земельные наделы были небольшие и обрабатывались без батраков: т. е. не было соответствующих определяющих условий для раскулачивания. Но как говорится: не мытьём, так катаньем. Раз не было кулаков, то объявились подкулачники. К числу оных из-за критических замечаний по адресу коллективизации, её исполнителей и вдохновителей был причислен наш сосед по хутору Платон Храмцов. Он был арестован, скот и имущество конфискованы. Я случайно оказался свидетелем экзекуции, во время проведения которой один из её исполнителей Адам Храмцов заявил, что хозяева могли кое-что спрятать в подпечье. Обуреваемый подхалимажем, полез под пол и заглянул в подпечье, обнаружив там лишь пару вёдер картошки, о чём с радостью доложил молчавшим как в рот воды набравшим своим соучастникам. Не получив ожидаемого одобрения столь активной своей инициативе, вылез назад с видом побитой собаки. Семья старика временно разбрелась. Жена, моя крёстная, ушла к своей старшей замужней дочери Лексе Порфененко, а сын 18 Трофим и младшая дочь Прокофья (Прэса) жили впроголодь, так как не было постоянной работы. Возвращаясь в апреле из Оршанской тюрьмы, на подходе к дому старик на чём свет стоит поносил кого-то из односельчан, вёзшего тяжело нагруженный воз не по размытой дороге, а параллельно ей по пожне. Продавливая в ней глубокий след и тем самым нанося непоправимый вред, хотя эта пожня (сенокосное угодье) была уже не его, а колхозной собственностью. Сказывалась ныне вытравленная до основания психология крестьянина, связанная с рачительным использованием каждого клочка земли-кормилицы по прямому назначению. Безнаказанность и вседозволенность власть предержащих приводили к самоуправству, не знающему ни границ, ни пределов. В связи с сокращением посевов и снижения урожайности колхозных полей крестьяне отказывались молоть зерно на мельницах. За помол взымали так называемые фунты, т.е. оплату натурой, а потому стали молоть на дому вручную, используя жернова. Раздобытые родителями каменные жернова появились и у нас, но ненадолго. По доносу, что поощрялось и практиковалось как норма патриотического поведения, к нам заявились председатель Сватошицкого сельсовета с двумя подручными и потребовали показать жернова. Стали рыскать по избе, обыскивая помещение (о санкции прокурора на обыск тогда знать не знали). Ничего не обнаружив в избе, сунулись в сени, где находился кубел со смалёным салом. По нововведениям, убивая свиней, следовало их лупить и снятую кожу за мизерную плату сдавать на приёмные пункты. Крестьяне же, как принято испокон веков, смолили свиней, т.е. обжигали щетину и шерсть зажжённой соломой. По началу такая деревенская практика преследовалась местными властями. Поскольку из двух зол выбирают наименьшее, отец задержал их в избе и показал, где спрятаны жернова, находившиеся в разобранном виде под сенником, т.е. матрацем, набитым соломой. Пристыженные своей некомпетентностью по части сыска исполнители стали нести околесицу насчёт кулацкой хитрости и изобретательности. Они потребовали топор, разбили жернова, а куски их бросили поблизости в придорожную канаву. Но, как говорится, голь на выдумки хитра. В деревне стали появляться деревянные жернова. Смастерил такие и отец, распилив для этого дубовую колоду диаметром 0,7 метра. В её плотно прилегающие друг к другу части были набиты куски пришедшей в негодность чугунной посуды. После соответствующей обкатки работали такие жернова неплохо, но вертеть их было тяжело. Это далеко не то, что гонять мышку по компьютеру, чем с удовольствием занимается мой любимый внук Андрей. Я не любил молоть, используя жернова, и как мог избегал этой работы. 19 По отношению к неподдающимся в соответствии с политикой «добровольно по принуждению» стали практиковать такие меры административного воздействия, как распределение местными властями по их усмотрению доведённого свыше количества твёрдых заданий между жителями деревни (по-местному «обложение твёрдым»). В результате полный сундук маминого полотна оказался пустым, потому что за фунт льна приходилось отдавать аршин полотна. Кстати, сестра отца, проживавшая с нами, отказалась помогать выплачивать эту грабиловку. Разругавшись в этой связи с матерью, забрав всё своё, ушла жить к своей многодетной племяннице Марфе(Маршене) Кабуш, где вскоре умерла. Несмотря на занятую отцом такую принципиальную позицию(принципиальность как черта характера досталась мне по наследству), выжить семье помогло то обстоятельство, что жили мы буквально в трёхстах шагах от леса. Кобылу на ночь пускали пастись на ричадь (пересыхающее русло у истоков реки, то же, что и мокрядь). Образования с суффиксом –адзь- (-ядзь-), ныне непродуктивным, раньше были более употребительными (челядь, рухлядь, чадь, стерлядь, голядь и др.). Рано утром, как ни в чём не бывало, отец приводил её домой. Что касается коровы и телят, то вместе со скотиной других хозяев, пасти их приходилось на придорожной полосе, пока лесник Владимир Иванович Любовицкий во время обхода не уходил вглубь опекаемой им Боярской дачи. После скот запускался на окраину леса, а мы, пасущая детвора, играли в лапту, цурку и казаков-разбойников. Время возвращения на дневку определялось по солнцу и тени (чем ближе к полудню, тем тень короче), а в пасмурные дни – по состоянию скота. После некоторого отдыха (спать среди дня я так и не привык), прихватив с собой кринку (гарлач), отправлялся за ягодами и за пару часов приносил от 2,5 до 3х литров земляники, которую ели всей семьёй, обычно запивая молоком. Кроме того, с ведома лесника, который приходился племянником по женской линии, отец за сезон между кустами накашивал пару возов сена. Как говорится, свой – не чужой: над виром потрясёт, а в вир не бросит. Заливной луг по обоим берегам Росасенки с ответвлениями в сторону деревень Барсуки и Коровино вплоть до моста по дороге на Чирино лесничеством во время сенокоса сдавался в аренду дубровенским мещанам. Однажды из скошенного и отчасти высушенного сена был сооружён шалаш, в котором косцы оставались на ночь. Мне так понравилось пребывание в шалаше, что я просился тоже остаться в нём на ночь, однако в таком удовольствии было наотрез отказано. Назавтра высушенное сено 20 несколькими рейсами за определённое вознаграждение было отвезено отцом хозяевам. Вообще сено как товар, особенно в г. Орше, было в цене и заготавливалось горожанами во время сенокоса, то есть, в середине июня. Нагрузив воз, мы с отцом обычно выезжали притемками. В Оршу приезжали уже после восхода солнца, опрокидывали воз и ворошили слежавшееся сено. Навьючив опять воз, ехали на рынок. Однажды опрятно одетый интеллигент стал расспрашивать, откуда мы приехали, и согласился заплатить запрошенную и, естественно, завышенную цену. Приехали к нему, сгрузили сено и получили обещанные деньги. Однако некстати появившаяся супруга хозяина, взбеленившись, с ходу стала поносить его в духе пушкинской старухи, подробно объяснив ему допущенный промах. И отец, и я в связи со сложившейся ситуацией чувствовали себя не лучшим образом. По дороге домой отец обронил: «Не обманешь, не продашь». Выехав за город, отец потихоньку задремал, а я правил лошадью и не обратил внимания на двух стоявших у дороги парней. Повернув голову в сторону отца, я опешил: протянутая сзади рука шарила по отцовским нагрудным карманам. Я стал толкать отца, а когда оглянулся, то, подсунув мне под нос кулак, парень спрыгнул с телеги и направился к своему напарнику. Второй не менее досадный случай тоже был связан с поездкой в Оршу. По приезде в город мы остановились у дальних родственников матери, проживавших примерно в двухстах метрах от моста через Днепр при въезде в город со стороны Горок и Дубровно. Отец с хозяевами отправились на рынок, а я остался с квартирантами хозяев. Ожидая отца, я несколько раз подбегал к мосту и был очень обеспокоен. Под вечер явилась пьяная хозяйка и стала распекать квартирантов, а я вновь побежал к мосту и нашёл возле него отца, сидящего на карачках у самой воды. Кое-как я добрался с ним до избы, хозяйка стала торопить меня отправляться домой, так как дорога длинная, а уже поздновато. Расплакавшись, я стал возражать, что на ночь глядя не могу никуда ехать. Меня дружно поддержали квартиранты, в связи с чем одну из трёх пар самодурка пообещала назавтра выгнать. Затянув упиравшуюся кобылу в курятник, я с отцом улеглись на пол прямо у порога. Впотьмах приплёлся вдрызг пьяный хозяин. Отец проснулся под утро и стал упрекать хозяев в случившемся, а те как могли оправдывались. В итоге оказалось, что все деньги, которыми располагал отец, были пропиты. Обмениваясь по возвращении домой любезностями, мать обзывала отца пьяницей, а он попрекал её паршивыми родственниками. Заслуживает внимания и такой случай. Сестра Валентина гуляла на лугу неподалёку от дома и с криком, что её обсели какие-то мошки, 21 прибежала домой. Оказалось, что часть отроившейся пчелиной семьи незамеченной улетела с барсуковской пасеки, находившейся в лесу вблизи деревни. Уставшие от долгого перелёта, пчёлы свились клубком у ног остановившейся сестры на стебле картофельной ботвы. Родители не растерялись: быстро обрезав картофельный стебель, опустили его вместе с пчёлами в лукошко. Кружившиеся в воздухе остальные пчёлы постепенно присоединялись к большинству. Лукошко накрыли прореженной тканью, и мать, отправившись в д. Добрынь к родственникам, привезла оттуда улей, то есть еловую выдолбленную колоду длиной в полтора метра. Вечером с поставленного боком лукошка пчёлы по простыне перекочевали в улей. Однако по-настоящему заняться пчеловодством помешали события, о которых будет сказано ниже. Мои отношения с сестрой складывались не лучшим образом, и отнюдь не по её, а больше по моей вине. Припоминается такой случай, могущий послужить подтверждением сказанному. Однажды на ужин мать налила в глубокую глиняную миску нам молока, дала по куску хлеба. Сестра в пику мне отказалась кушать, мол, сейчас не хочу, поужинаю после, а я не мог смириться с такой провокационной постановкой вопроса. Так как свободной посуды не оказалось, я положил поперёк миски ложку, разделив её таким образом на две равные части и сказал: «Ты свою половину можешь оставить на потом, а я свою буду есть». Сестра с такой постановкой вопроса согласилась, но когда заметила, что и в её половине миски молока заметно поубавилось, подняла крик и полезла ко мне драться. Я, защищаясь, естественно, не остался в долгу. На крик прибежали родители. Сестра взахлёб рассказывала, как было дело, а я вносил лишь уточнения и поправки, доказывая, что я ни в чём не виноват. Чувствуя однако неладное, не дождавшись разбора дела, выскочил из избы и бросился бежать в лес. Отец сел на кобылу, догнал меня и посмеиваясь ехал рядом. Поняв, что от порки не уйти, я сел на луг и горько заплакал. Отец слез с лошади, дважды огрел меня путом и сказал: «Можешь идти домой, но впредь оставь такие свои проделки». Так, с помощью ремня, а иногда зуботычины и подзатыльника, используя также другие антипедагогические приёмы, с незапамятных времён воспитывалось подрастающее поколение настоящими родителями, не имеющими понятия о том, что такое педагогика. В этой связи припоминается высказывание академика Келдыша, который, докладывая о проверке состояния науки в пределах страны, сориентировал внимание руководства на роль разных наук, которые, по его мнению, делятся на естественные, неестественные и противоестественные. К числу последних относится педагогика. С его точкой зрения нельзя не 22 согласиться. В наше время развелось столько педагогики разных мастей и оттенков, что на изучение её по учебному плану университетов педагогического профиля отводится больше часов, нежели не так давно так же необоснованно отводилось на историю КПСС, политэкономию социализма и капитализма, диалектический и исторический материализм, научный и антинаучный, к сожалению, только утопический коммунизм. При такой установке дело подготовки настоящих высококвалифицированных специалистов как хромало, так и поныне хромает на обе ноги. Воспитание настоящего, законопослушного человека как полезного гражданина – это прежде всего удел семьи, тогда как подготовка высококвалифицированных специалистов в соответствии с требованиями времени всецело зависит от школы. С учётом сказанного должна планироваться и проводиться работа по воспитанию и обучению подрастающего поколения. Конечно, школа всех степеней должна заниматься воспитанием с учётом изучаемого фактического материала преимущественно по истории и литературе и возрастных особенностей обучающихся. Однако, воспитание настоящего патриота, а не космополита, предполагает усвоение комплекса знаний о совершенном и совершаемом народом во главе с его выдающимися светскими и военными руководителями, деятелями искусства, отечественной литературы и культуры. При этом сведения по истории и литературе следует по возможности преподносить и внедрять в сознание обучающихся во взаимосвязи. Например, слова А.Н. Некрасова, певца скорби и печали народной из стихотворения «Поэт и гражданин»: «Иди на смерть за честь Отчизны, За убежденья, За любовь, … Иди и знай, что дело прочно, когда под ним струится кровь» следует рассматривать как продиктованные патриотическим подъёмом в русском обществе в связи с войной за освобождение славян 1877-1878 гг. Недостатком патриотического воспитания в советское время следует признать то, что оно было зациклено на героике революции и прославлении победы в гражданской войне, тогда как в этой связи нельзя было не обращать внимание на все героическое в жизни народа и государства от Рюрика и Олега и до наших дней. Нельзя также обходить вниманием и то, что настоящие патриоты из более образованных слоёв общества, поддержавшие так называемое белое движение, сражались и гибли за единую и неделимую Россию, пущенную на распыл недалёкого ума дегенератами в печально известных Вискулях с молчаливого согласия недальновидного гаранта конституции, не сумевшего, а скорее, в угоду врагам и недоброжелателям изза границы, не пожелавшего привлечь преступников к ответу, т.е., к суду, за нарушение основного закона страны. 23 На следующий год занятия всех четырех классов проводились в избе братьев Белоусовых (Конон, Аверьян и Федор). По переменкам орущая детвора выводила из терпения соседа деда Савку, который, пытаясь унять детей, сам громко кричал и ругался. Однако старанием директора Стрелкова к зиме появилось отдельное школьное помещение. Им оказалась перевезённая с хутора бывшая дьякова изба-пятистенка. Учение шло своим чередом, без особых эксцессов, если не считать того, что однажды возле школы в присутствии наиболее любопытных учеников односельчане снимали кожу с убитого накануне упоминавшимся ранее лесником Любовицким матерого волка. Зверь был смертельно ранен и бросился на охотника, который успел забраться на дуб и просидел на нём, пока волк не испустил дух. Волкам в наших краях явно не везло. Из чащобы справа от Боярского моста по следам, оставляемым утром на росной траве по пути к водопою, их выводок дважды выслеживал проживавший вблизи за рекой на хуторе Парфененко Михаил, забирал щенят, за которых получал от лесничества приличное вознаграждение. С годами, по мере взросления, количество запечатлевшейся разного рода информации, естественно, увеличивалось. Из впечатлений связанных с обучением в пятом классе Сватошицкой неполно-средней школы запомнилась первая двойка по немецкому языку. В отличие от других учеников я плохо запомнил и потому не смог правильно повторить немецкую фразу, предложенную преподавательницей для запоминания, а потому в дальнейшем стал более внимательно слушать и запоминать сообщаемое преподавателем. Начала геометрии преподавал директор школы Гудымов. По дороге домой я старался воспроизвести и запомнить услышанное, и на следующих занятиях, даже если меня не вызывали, поднимал руку и излагал сущность вопроса. Однако, однажды после моего ответа преподаватель простоял некоторое время задумавшись и не поставил почему-то мне вполне заслуженную положительную оценку. Оказалось, что вечером его арестовали, как врага народа на том основании, что в его доме ночевал причисленный к нацдемам и покончивший самоубийством уже ранее упоминавшийся Червяков. Скорее всего, Гудымов был арестован, чтобы получить компромат, необходимый для ареста председателя СНК Беларуси. Следующая волна репрессий в нашей местности связана с выборами в Верховный совет СССР. Вначале в качестве депутата по нашему округу должен был баллотироваться Бокис, исполнявший обязанности начальника бронетанковых войск. Однако в связи с расправой над так называемой военной оппозицией (горько было смотреть, как недальновидные дуралеи из учеников замазывали в учебниках портреты Тухачевского, Егорова, Блюхера) 24 он был отозван и заменен полковником Яковлевым, позже погибшим в боях на Халхин-Голе. Возле школы была сооружена трибуна, с которой с речью выступал депутат, основательно продрогший, как и немногочисленные жители деревни Сватошицы и ученики. Отогревание соответствующим образом было организовано в учительской, куда меня направила учительница географии, то ли за мелом, то ли за картой. В числе проголосовавших против было только 6 человек. Стали вычислять, кто бы это мог быть. В число подозреваемых был зачислен и отец как бывший штабс-капитан императорской армии. Но эта версия отпала, скорее всего, в связи с тем, что был написан донос, автором которого считали преподавателя Шренка и иже с ним. Вскоре был арестован и репрессирован, как враг народа преподаватель алгебры и геометрии, а также немецкого языка Белугин (во время первой мировой войны он находился в плену и немного знал по-немецки). Наш классный руководитель, преподаватель истории, впоследствии обосновавшийся в д. Пугляи Оршанского района, женился на дочери Белугина, которая после реабилитации отца сошла с ума. Сожалея о случившемся, я всё же недолюбливал вышеназванного преподавателя как человека. Во время подведения итогов за полугодие (возможно, за третью четверть) по алгебре я получил «отлично», а по геометрии – только «хорошо», хотя последнюю любил больше и предпочитал первой. Для того, чтобы исправить ситуацию, мне было предложено доказать одну из теорем. Начертив чертёж и обозначив буквами углы, я стал доказывать, но запнувшись, решил, что хватит мне и «4». В результате, к моему изумлению, получил «2» за ответ, а четвертную четвёрку преподаватель исправил на тройку к немалому удовлетворению ухмылявшихся одноклассников, особенно односельчан. Я сделал ещё один вывод: не возносись, чтобы не быть осмеянным. Обучение в Сватошицкой семилетке осложнилось тем обстоятельством, что заболев в 6-м классе зимой корью, я пропустил больше месяца занятий, не мог сходу преодолеть упущенное по наукам математического цикла, и потому отдавал предпочтение гуманитарным наукам, больше других любил историю и географию. Этому способствовало также то обстоятельство, что при посещении добрынских родственников, я обнаружил хорошо иллюстрированные и доступно написанные учебники по этим дисциплинам, оставшиеся от обучавшихся по ним братьев матери Сидора, Афанасия и Андрея. Меня очень интересовали рисунки природы: северное сияние, льды полярного океана, вулканы и гейзеры Камчатки, гора Благодатная на Урале, о которой в связи с хищнической эксплуатацией природных богатств сложилась пословица: была гора высокая, стала яма глубокая. 25 По картам и комментариям к ним я ознакомился с славянскими племенами, проживавшими по Дунаю, Днепру, Двине и Висле, с историей Киевской державы, колонизацией смоленскими, полоцкими и витебскими кривичами, ильменскими славянами востока и северо-востока европейской России, с историей Великого княжества Литовского и единоборством Речи Посполитой и России за главенство и руководящую роль в славянском мире. Меня интересовали обозначенные на картах разным цветом приобретения каждого из монархов в связи с расширением России. Я не мог не удивляться, что больше всех в этом отношении повезло Ивану IV Грозному, в царствование которого были присоединены территории не только Казанской и Астраханской орды, но и вся огромная Сибирь. Значительное расширение России произошло во времена Екатерины II Великой в связи с разделом Польши и присоединением Крыма и других южных территорий в результате двух победоносных войн с Турцией. С учётом сочетания данных истории и географии было прослежено складывание Российской империи вплоть до начала революционной смуты. Однако некоторые вопросы по тем временам вызывали явное недоумение. Прежде всего, это касалось восстания декабристов на Сенатской площади и некоторых других. Затруднения по изучению близкородственных русского и белорусского языков в основном связаны с особенностями орфографии, как системы правил, устанавливающих единообразные способы передачи речи на письме. Если русская орфография базируется на морфологическом принципе, заключающемся в том, что родственные слова и составляющие их морфемы сохраняют на письме единое начертание, несмотря на различие в произношении, то в основу белорусской орфографии положен фонетический принцип, сводящийся к тому, что буквами алфавита обозначаются реально произносимые звуки, т. е., как слышится, так и пишется. В этой связи мне запомнилось, как на уроке русского языка преподавательница обратила внимание на особенности произношения прилагательных и причастий мужского и среднего рода в родительном падеже единственного числа. Для закрепления услышанного было продиктовано несколько предложений с указанной формой, правильно записанной мною, тогда как мой сосед по парте, Червинский Павел из деревни Гудово, в окончании вместо –ого писал – ово. Я не преминул напомнить ему, о чём шла речь в начале урока, и он успел исправить допущенные ошибки, прежде чем тетради собрали для проверки. Такая помощь отчасти объяснялась тем, что между нами был заключен договор по соцсоревнованию. Впоследствии такие договоры между учениками были запрещены как педологические извращения. 26 Посещение деревни Добрынь объяснялось тем, что там находился фельдшерский пункт, а я нуждался в лечении указательного пальца левой руки, нечаянно порезанного острым ножом, который неслучайно от меня прятали. Вследствие рожистого воспаления деформировалась фаланга, примыкающая к ладони, палец стал короче, не больше мизинца. С одноклассниками я иногда заходил в деревню Бахово к моему двоюродному брату Фалалею Тропову, встречался с его женой и дочерью Пелагеей (Полькой). Весной, во время таяния снегов, иногда оставался ночевать у двоюродного брата Ильи Сергеевича, проживавшего в д. Сваташицы с женой и детьми Алисой, Николаем и Александром. Дело в том, что потоком воды из Быковского моха в Глинище перекрывалась дорога между Пищиками и Сватошицами. Из того же моха вода скатывалась в диаметрально противоположном направлении в речку Росасенку. Из редких весёлых минуток тогдашней жизни особо следует отметить прослушивание на хуторе у соседа Тихона граммофонных пластинок через открытое окно по праздничным дням. Из них в памяти сохранились только сатирические куплеты в исполнении Ф.И. Шаляпина о блохе и её хозяине короле (Блоха ха-ха). Наш сосед по хутору Трофим Платонович талантливо исполнял в числе других мелодию только что появившейся песни «Широка страна моя родная», а девушки-соседки, из которых в вокальном отношении выгодно выделялась Наталья, дочь Хвядурыхi, хором подпевали. Мне почему-то запомнился местный фольклорный вариант первого куплета: «Шырака страна мая радная, Многа ў ей падушак, прастыней, Пойдзем ляжам на кравацi I будзем дзелаць маленькiх дзяцей» Шутливо выраженное, но по-народному отражающее глубокое понимание смысла жизни, сводящееся к её воспроизведению. Нельзя также не сказать пару слов о разразившейся после окончания третьего класса эпидемии дизентерии, унесшей на тот свет некоторых сверстников из числа односельчан и родственников, а именно Григория Поликарповича Груца и Андрея Васильевича Новикова, моего двоюродного брата по линии матери из Гривца. Отец применял по отношению ко мне и сестре профилактику, усвоенную им ещё во время действительной воинской службы, когда ему как фельдфебелю вменялось в обязанность заботиться о здоровье солдат. С этой целью покупалась бутылка водки, которая настаивалась на молотом перце. Обычно перед обедом, хотя и морщились, но не без удовольствия мы проглатывали по столовой ложке такого лекарства К этому периоду относятся некоторые другие события, так или иначе отразившиеся в жизни нашей семьи, в частности, связанные с воровством 27 скота. Чтобы избежать нежелательных последствий отец и мать практиковали ночное дежурство. Заслышав что-то неладное, отец открыл входную дверь. Воры (их было двое) бросились в разные стороны. При этом один из них застрял в бреши между стеной сеней и частоколом. Когда отец, вернувшийся в сени, чтобы схватить вилы, выбежал во двор, прохвост успел выбраться и убежать. Примерно через неделю была украдена корова в соседней деревне Бородино. Поскольку обращаться в милицию было нецелесообразно (она в основном занималась борьбой с кулаками и подкулачниками), жители деревни провели самостоятельное расследование. По свежему следу они явились в нашу деревню с обыском у подозреваемого молодого лоботряса Кулешова Алексея Ивановича. Прежде всего их насторожило то, что в избе был тщательно вымыт пол, но обыск не прояснил ситуацию, пока один из пришедших не решился заглянуть на печь. За спиной лежавшего как ни в чём не бывало старика, обнаружилось коровье мясо. Рассвирепевшая толпа прибила до полусмерти сына, который вскоре отдал Богу душу, досталось и старику. Выданного им сообщника Михаила Куртузика от расправы спасли родственники жены, спрятав его у себя. После смерти сына отец пошёл в примаки к вдове Пелагее, в связи с чем деревенский «поэт», точнее острый на язык Храмцов Филипп сочинил забавную частушку: «Iван Куляшоў Пелагейку найшоў, Пелагейка-душа палюбiла Куляша». Вторая попытка развивалась следующим образом. Я пригнал на постой корову и перезимовавшую тёлку. В это время мимо проезжала подвода с чиринцами, среди которых находился полупьяный Матвей по прозвищу Куцый. Обратив внимание на тёлку он, куражась, громко заяви: «Хороша телушка, я за ней приду», чем вызвал смех своих попутчиков, преимущественно женщин. Утром, когда мне предстояло гнать скот на выпас, отец, выходивший ночью по нужде до ветра, обратил внимание на искривлённый пробой и пришёл к выводу, что ночью кто-то пытался проникнуть в хлев. Тогда я рассказал о вчерашнем эпизоде. Удивлённый отец обозвал этого ворюгу «сукиным сыном», употребив и ряд других не менее «лестных» эпитетов. Вскоре однако этот Матвей, как и соучастники чиринской банды Тарас и Макар, были убиты главарём её Курлаем, который, по слухам, также был убит сообщниками где-то в Сибири. В итоге с воровством и бандитизмом в нашей округе было покончено. Жители стали спать спокойно. Настоящей отдушиной в духовной жизни крестьянства, особенно молодёжи, было появление немого кино. Когда предстояла демонстрация картины, сходилась вся деревня, от мала до велика, за исключением ветхозаветных старушек преимущественно из числа бывших монашек, 28 которые это новшество считали бесовским наваждением. В летнее время по вечерам, когда основательно смеркалось, на стену чьей-либо избы вывешивался экран-простыня. Напротив ставилась скамейка с аппаратурой, приводившейся в действие динамо-машиной, вертеть которую приходилось по очереди вручную. В этой связи запомнился такой эпизод. Героиня фильма грохнулась наземь. Обслуживавший динамо-машину парень, бросив крутить ручку заявил: «Ну и чёрт с ней, пускай лежит». У одних это вызвало смех а у других, в том числе и у меня – разочарование. Аналогичный случай, как мне рассказал мой односельчанин Храмцов Пётр Николаевич, произошёл много позже, на целине в период её освоения. Ему как члену партии на общем собрании коллектива было поручено выступить с призывом ехать на целину. Он выступил, но пожелавших поехать туда оказалось менее, чем намечалось по плану разнарядки. Руководство заявило ему: «Мол, плохо агитировал, придётся ехать самому». Как на редкость порядочный человек (за время многолетней дружбы в этом я убеждался не однажды), он дал согласие, но при этом заявил, что больше партийному руководству верить отказывается. На целине, работая завхозом, он заодно отвечал за проведение культурно-массовых мероприятий, в числе которых была демонстрация на открытом воздухе кинофильмов, в том числе и фильма «Чапаев» для работников совхоза и местных скотоводовкочевников. Последние в начале демонстрации вели себя достаточно спокойно, но когда на экране появился устремившийся прямо на зрителей Чапаев на лихом коне с саблей наголо, нервы аборигенов не выдержали, с криком «Ой, шайтан, шайтан» они разбежались по степи. Из других мероприятий запомнилась встреча Нового года с ёлкой и конфетами в бумажном пакете в качестве подарка для каждого ученика, общее собрание учителей и учеников в связи со столетней годовщиной гибели А.С. Пушкина. Курьёзным с точки зрения детской психологии было появление в школе партийного ортодокса Бенде. Примерно на 15 минут он появился в нашем 7-ом классе на уроке истории, который проводил наш классный руководитель Лобченко. Мы не столько слушали преподавателя, сколько как завороженные смотрели на кобуру с наганом на ремне у этого пройдохи. Как стало известно после разоблачения культа личности И,В. Сталина, он не случайно рыскал по Республике, выискивая компромат для сталинских держиморд, которые, по их признаниям, работали без брака, давали стопроцентную раскрываемость, карая на право и на лево больше правых, чем в чём-то виноватых. Кстати, обосновавшись в послевоенное время в Ленинграде, упомянутый Бенде предлагал для опубликования письма Якуба Коласа, которого вслед за Янкой Купалой, собирались репрессировать 29 преимущественно за «Новую землю», жемчужину белорусской поэзии, объявленную критикой тех лет кулацкой поэмой. Вспоминаются также и некоторые другие события, не учитывать последствия которых в дальнейшей жизни было нельзя. Общеизвестно, что хозяйство водить – не разиня рот ходить. В связи с наступлением ранней весны отец поторопился выгодно продать остатки сена. К сожалению, наступило затянувшееся похолодание, а кормить кобылу было нечем. Использование в качестве корма освободившейся из под снега на пастбище прошлогодней травы не отвечало предъявляемым требованиям. В результате шерсть захиревшей лошади буквально кишела вшами, что, естественно, вызывало справедливые нарекания односельчан. Пришлось обращаться в ветлечебницу. Болезненно воспринимая случившееся, я боялся подходить к лошади. Вместо мази наиболее эффективным средством избавления от напасти оказалась появившаяся вскоре обильная зелёная трава. Убедившись на собственном опыте, я стал серьёзнее относиться к таким атмосферным явлениям, как град и молния. Оказавшись однажды на окраине леса возле подростков-пастушков, облепивших из-за дождя ствол дуба, я был основательно напуган тем, что после удара грома они отвалились от дуба в разные стороны. К счастью, никто не пострадал, но разговоров в этой связи со смехом и слезами было предостаточно. В это же время, как рассказала мать, нас посетила шаровая молния, проникшая в избу через ранее разбитое стекло. Медленно двигаясь по полу, она тихо опустилась на земляной пол и бесследно исчезла. Сидевшая на настиле над ним женщина едва успела подхватить ноги. На следующий день молния ударила в находившуюся на гумне молотилку, работавшую на конном приводе. Гумно загорелось. Подававшего в машину Ивана Листратёнка односельчане вынесли, а находившегося рядом с ним Белоусова Конона, также поражённого ударом молнии, не успели. Ранее упоминавшийся единоличник Демьян, спешивший на пожар верхом на коне, прихватил и меня с собой. Когда мы приехали, гумно уже догорало. Листратёнок лежал на мокрой земле, чтобы восстановить чувствительность тела, и заодно распекал одного из парней, который, вместо того, чтобы спасать пострадавшего человека, ухватил и выволок мешок зерна. Несчастный Конон дополз до боковой калитки и возле неё задохнулся и обгорел. Напротив с наружной стороны гумна стояла рыдающая Прасковья (Прэса) Игнатова, возлюбленная Конона. Впрочем, так устроена жизнь, что живые больше думают о живых, нежели о мёртвых. Довольно быстро у неё появился новый утешитель. Им оказался мой троюродный брат Груца Фома (Хомка), которого вскоре призвали на действительную воинскую службу. 30 Дальнейшая судьба его, как и многих других моих родственников и односельчан, не вернувшихся домой после войны, осталась неизвестной. По окончанию Сватошицкой семилетки я помогал отцу по хозяйству, преимущественно по заготовке сена. На ночь отводил кобылу пастись в лес. Я рано научился садиться на лошадь, опираясь большим пальцем правой ноги на её коленный сустав, и подпрыгнув, усаживался на круп. Однажды, во время бешенной скачки по лесной дороге, буквально в ноги лошади бросился перепуганный заяц. Лошадь взвилась на дыбы, и я чудом усидел, уцепившись за холку. Вопрос о дальнейшей учёбе не поднимался, видимо, не случайно. Обстановка была тревожной, и действительно отца арестовали по ложному доносу о том, что якобы во время военной службы в Ревеле он участвовал в расстреле бастовавших рабочих. Что арест неизбежен, мы знали за несколько дней. Помню, мать достала слиток сплавившегося металла, то есть то, что осталось после пожара от отцовских крестов и медалей, и спросила, что с ними делать. Отец со слезами на глазах передал его мне, и я с сестрой его спрятали, закопав на картофельном поле у дороги, а потом никак не смогли отыскать. Я обычно спал за перегородкой на чистой половине избы, и утром 8 августа 1938 г. ещё до восхода солнца был разбужен громким разговором в передней. Оказалось, что отца допрашивали на счёт оружия, а взятый в качестве понятого односельчанин Студнев Иван уверял уполномоченного, что об оружии не может быть речи, так как во время пожара из горящей избы выскочили лишь в нижнем белье. Отца арестовали и увезли, а я через пару часов отправился выяснять ситуацию, наивно полагая, что, разобравшись («разборка» затянулась на год и пять месяцев), отца отпустят. Оставив лошадь у знакомого еврея Бенди, отправился в милицию, но меня туда не пустили. Тогда я подошёл к тюрьме со стороны улицы (вход в неё был из внутреннего двора милиции). В течение не менее 10 минут я слышал, как громко и горячо говорил отец о своём несчастье, видимо, с кем-то из заключённых. Было предпринято ещё несколько таких попыток. Во время одной из них я застал на дежурстве уполномоченного, который арестовал отца, но он, смутившись, убежал по делам. После он был начальником паспортного стола, и выданный в начале оккупации был расстрелян немцами. В конце концов, мне сказали: «Не путайся под ногами, отца, мол, недавно перевели в оршанскую тюрьму». Несколько дней я занимался заготовкой дров. Запрягал кобылу и, приехав на свой участок земли, распрягал её и, привязав за вожжи к телеге, пускал пастись. Сам же рубил более полноценные олешины, складывал их на воз и, увязав его, как это делал отец, возвращался домой. Но время шло, а об 31 отце не было никаких вестей. Мать решила, что в этой связи мне необходимо съездить в Оршу. Однако 14-летнему подростку такая поездка была не по плечу, а потому со мной поехали дядя Афанасий и его жена Аксинья. Как я понял впоследствии, мне надлежало продать лошадь и повозку, но прямо об этом из опасения о нежелательных последствиях мать даже не намекнула. Потолкавшись в приёмной тюрьмы, мы вынуждены были убраться восвояси, так как от нас отмахивались, как от назойливых мух. Бесполезность предпринятой попытки добиться свидания с отцом, как выяснилось после его освобождения, объясняется тем, что в центральной оршанской тюрьме его уже не было. Заключенные, предшественники отца по камере, заверяли его, что лучше оговорить себя, подписать всё, потому что иначе не избежать пыток и истязаний. Вызванный к следователю отец начал с того, что ему как члену прогрессивной партии было поручено взорвать в Орше мост через Днепр. Следователь, посмеявшись, заметил: «Здорово тебя обработали в камере». В ответ опешивший отец заявил, что не знает о чём говорить. Подводя итог первому допросу, следователь заметил: «Я тебя вызову ещё раз, а затем отпущу домой». Но пути провидения, а равно следствия неисповедимы. Ночью нескольким заключённым в том числе и отцу было приказано выходить с вещами. Всех положили ниц на дно грузовой машины и приказали не шевелиться. Некоторые из заключённых, не без основания полагая, что везут на расстрел, наложили в штаны и по-малому и по-большому. Отец, насмотревшийся за четыре года войны смерти в глаза, отреагировал болееменее спокойно, насколько это было возможно. Оказалось, что их просто переправили из одной тюрьмы в другую, но заранее сообщать об этом несчастным посчитали необязательным. Допрашивая, отцу ставили в вину письменное обращение к вождю народов. Отец парировал такое обвинение тем, что ничего не писал и писать не мог, находясь в тюрьме. С этим нельзя было не согласиться. А дело обстояло так. Переночевав после возвращения из Орши у дяди Афанасия, я утром прикатил домой, к немалому удивлению односельчан. Через сутки лошадь и телегу забрали в колхоз, и только после этого я понял, что допустил ошибку. Если жён врагов народа сажали и выселяли, то несовершеннолетних детей не трогали. Этим объяснялось поведение матери, дяди и дядины, т. е., его жены. Мне представлялся шанс продать лошадь и телегу, а деньги оставить себе на учёбу. Но, не поняв сложившуюся ситуацию, я с точки зрения здравого смысла допустил промашку. Однако, нет худа без добра. Односельчане к нашему горю стали относиться сочувственно. Ведь сначала даже родной брат отца Сергей, мывшийся в бане основного доносчика Демьяна, заявил принародно по адресу отца, что он 32 того стоит. Об этом услужливые друзья донесли матери, которая, мгновенно отреагировав, заявила: «Хорош гусь, ради того, чтобы помыть задницу, готов продать родного брата». Это сделалось достоянием гласности и дошло по назначению. Более здравомыслящие односельчане посоветовали обратиться непосредственно к И.В. Сталину с просьбой отпустить ни в чем неповинного человека, за которого готова поручиться вся деревня. Мать поручила это нелёгкое дело мне. Взяв листок бумаги из тетради в клетку, я, обращаясь к высокому покровителю, изложил суть случившегося. Уличенный в мошенничестве сквалыга Скупов Демьян и его сообщник, тоже единоличник, Ковалёв Родион, облыжно обвинили отца, в чём уверены все нижеподписавшиеся жители деревни. Моё сочинение с интересом слушали односельчане, отчасти изумленные таким поворотом дела и верившие в справедливость. Зачитанное и обсуждённое обращение охотно подписали почти все односельчане, за исключением двух-трёх студентов, которые посчитали, что и без того разберутся те, кому это положено. Если арестованных из деревни Бахово вскоре расстреляли, то решение по делу отца, удостоверившись в облыжности и несостоятельности обвинения, было отложено. Нельзя было не учитывать подписанное всей деревней и подшитое к делу обращение к самому Сталину. Запечатав его в конверт, я написал адрес: Москва, Кремль, И.В. Сталину, и поехав в Дубровно, опустил письмо в почтовый ящик. Назавтра вместо Москвы, оно оказалось в отделении милиции и было по инстанции переслано в следственный отдел Оршанской тюрьмы, так что скрыть и игнорировать его было нельзя. Сейчас некоторые потомки бывших «врагов народа» не без гордости заявляют, что достигли высокого положения сознательно умолчав о судьбе репрессированных родителей. Я рад, что не отрекся от облыжно обвиненного отца и стремился к его реабилитации. Думаю, что изложенные факты предопределили судьбу отца и нашей семьи. Прежде всего следует отметить сокращение хозяйства. Осенью продали стельную тёлку, а весной – запасенное отцом сено. В связи с нехваткой кормов его по сходной цене купили представители Сватошицкого колхоза. Следовало подумать и о своей судьбе. Как первый ученик из односельчан я решил продолжить учёбу. Меня не могло не задеть за живое то, что мои одноклассники Сольский Николай и Ковалёв Петр поступили в Витебский медтехникум, Леонов Андрей – в землестроительный техникум, а Татьяну Груца брат Сергей устроил на Дубровенский рабфак. Мне ничего не оставалось делать, как продолжить учёбу в десятилетке. 33 Прихватив аттестат об окончании семилетки, я направился в 1-ую Дубровенскую среднюю школу, которая размещалась в бывшем дворце князя Любомирского. Директор школы Митрофан Андреевич Комар оказался на месте, принял мой аттестат и сказал, что я, бесспорно, буду зачислен в школу. Обратив внимание на мои ноги, а пришел я к нему на прием босиком, заметил, что на занятия следует приходить обутым. В основном я квартировал за 15 рублей в месяц у двоюродной сестры Марфы Сергеевны, проживавшей по Берёзовской улице с сыном Петром и дочерьми Верой, Ольгой и Юлией. Старший сын её Трофим находился в г. Бобр, сначала как отбывавший заключение, а затем расконвоированный сам охранял других заключённых. Сидел я за одной партой с Олексеенко, который был годом старше и потому во время оккупации добровольно по принуждению был зачислен в полицию. Во время одного из увольнений для встречи с родителями, проживавшими в деревне Бородино, он из Кленов, где дислоцировался отряд, шёл напрямую в направлении Пищик. В пролеске между Боярской и Липецкой дачами был с оружием в руках перехвачен партизанами и расстрелян. Заходил я иногда к однокласснику Арбузову, тоже из числа окончивших Сватошицкую семилетку, пока его родственница не указала мне на дверь. Общение с сыном врага народа грозило неприятностями её мужумилиционеру. Отмечу ещё один аналогичный случай. Дубровенский милиционер Гудыма, уроженец д. Чирино, проезжая в санях на вороном коне прихватил меня, плетущегося в том же направлении на побывку домой. Возле деревенского кладбища он велел мне слезать, чем я был крайне удивлен и раздосадован, так как рассчитывал доехать до избы, мимо которой и проходила Чиринская дорога. Размышляя о случившемся, я пришёл к тому же выводу: по возможности все сторонились родственников репрессированных. Из других воспоминаний запечатлелась двойка по математике и замечание учителя Чеботаревича, высокого старика с седой бородой и шевелюрой о том, что мой сводный брат Владимир учился лучше меня. Это было, безусловно, так, но полученная двойка являлась прискорбной случайностью. По весне во время паводка прорвало плотину на Дубровенской мельнице. Событие из ряда вон выходящее. В числе других я отправился обозреть произошедшее и потому не выучил урок, понадеялся, как говорится, на авось. Запомнилось классное собрание по поступлению в пионеры. Проводил его один из десятиклассников (фамилию запамятовал). Огулом все были зачислены в пионеры, но с получением красных галстуков вышла заминка. Так как школьным бюджетом такая статья расходов в то время не была 34 предусмотрена, предложили покупать их за свой кошт. Однако из-за безденежья никто не проявил инициативы в этом отношении. Из других десятиклассников обращал на себя внимание Червинский Денис, который щеголял в кожаной куртке (предел мечтаний подростков), а также сын учительницы начальных классов, которая в знак памяти о незаконно репрессированном муже ходила с указательным пальцем правой руки, прижатым и приросшем к ладони. Неосознанно удивляясь мужеству этой женщины, я невольно обращал внимание на это добровольное уродство. В то же время я пристрастился к чтению, отдавая предпочтение приключенческому жанру. Началось с того, что случайно мне попалась книга «Навстречу гибели» о трагической судьбе французского мореплавателя Лаперуза. Она потрясла меня. Увлёкшись, я перечитывал всё, что смог достать о великих географических открытиях, связанных с именами Колумба, Васко да Гамы, Магеллана, Кука и ряда других. Затем переключился на сочинения типа «Остров сокровищ», «Всадник без головы», а также таких как «Следопыт», «Последний из могикан» Фенимора Купера и других авторов этого жанра. Затем попозже в 9-ом и 10ом классах наступила очередь по ознакомлению с мемуарной литературой, я даже рискнул приобрести за свои кровные гроши книгу Карла Клаузвица «О войне». Отдавал также предпочтение литературе, связанной с историей английской и французской революций, наполеоновской эпохой, историей Великого княжества Литовского, самодержавия и государства Российского, большевистской революцией, Гражданской войной и так далее. Само собой разумеется, что чтение книг (в зимнее время хозяйка, экономя электричество, ограничивала моё пристрастие), способствовало расширению познавательного кругозора прежде всего по истории и географии. Если кто-либо из учеников затруднялся ответить на поставленный вопрос, ученики из числа его доброжелателей советовали преподавателю спросить у Груцы, он, мол, всё знает. Я, конечно, отвечал как мог по существу. В конце концов это мне основательно надоело. И однажды, когда требовалось прояснить вопрос по истории партии, я ответил, что не знаю и знать не хочу. Естественно, что после такого ответа по истории мне больше тройки не ставили. Отец, освобождённый по суду из заключения в январе 1940 г., обнаружив в табеле за 9-ый класс тройку по истории, спросил меня, в чём дело. Смутившись я с ходу не смог ничего ответить. Поразмыслив, отец сам понял в чём дело. После окончания восьмого класса летом я занимался заготовкой сена, которое, как и все остальные колхозники, приносил из леса в набитом битком мешке. Однако в отличие от женщин, обычно в обеденный перерыв рвавших траву руками или жавших серпами, я использовал косу, припрятав её в 35 кустах. Беда, говорят, не ходит одна. Среди лета тяжело заболела мать. Я отвёз её в больницу. Женщина-врач, взглянув на кишевшую вшами голову матери, с ходу определила диагноз: сыпной тиф. Мать положили в Дубровенскую больницу, а в помощь нам родственники определили племянницу матери Новикову Ольгу Васильевну, окончившую к тому времени десятилетку. С ней я несколько раз навещал больную мать. В качестве передачи мы покупали ей в соседнем ларьке стакан киселя. В это время началась кампания выселения с хуторов. Я помогал соседу Шляпику Ивану, впоследствии упавшему с коня и замерзшему буквально в двух шагах от дома, разбирать и перевозить избу. Меня слегка угостили, подвыпивший я сказал Ольге что-то не совсем лестное, и она обидевшись назавтра ушла. Её заменила незамужняя сестра матери тётя Агафья. Запамятовал в какой связи, но мне припомнился рассказ отца о том, как он десятилетним подростком смастерил детскую коляску. Вместо колёс были использованы четыре насаженные на оси дубовых среза. Сооружение понравилось одногодкам Максиму и Платону Храмцовым, которые уговаривали отца продать им его. Отец уступил за сто сладких груш. Довольные приобретением братья, посадив в коляску младшего брата Игната, потащились на поле к работавшим родителям. Выяснив все обстоятельства совершившейся сделки, родители вместо ожидаемого поощрения задали незадачливым коммерсантам порку, запомнившуюся на всю оставшуюся жизнь. Так как отец неоднократно с удовольствием рассказывал об этом эпизоде, я тоже решил соорудить что-то подобное. В качестве колеса для приспособления типа тачки была использована зубчатая шестерёнка от веялки. Недостатком сооружения было то, что при движении оно громко трещало. Это и послужило отправной точкой следующих событий с тяжёлыми последствиями. После нескольких удачных рейдов лесник Храмцов Тихон выследил меня. Забрал тачку с мешком травы, пытался найти косу, но безуспешно. Мои заверения и обещания в попытке вернуть конфискованное не увенчались успехом. Тихон поволок свои трофеи к себе в дом, находившийся вблизи леса, а я крадучись шёл следом, надеясь утащить своё изобретение. Подкравшись, я готов уже был схватить его, как вдруг появившиеся дети подняли крик, и вместо тачки я схватил висевшее ружьё, сам не знаю почему, и убежал в лес. Попытка догнать меня провалилась. Сначала я появился возле пасших скот на обочине дороги у леса. В это время там появился пьяный упоминавшийся изверг Демьян, пытавшийся избить сестру Валентину, но за неё вступилась наша соседка по хутору Прасковья, дочка Платона. Этот Демьян, повернув в лес, наткнулся на меня. Правда я был без ружья и ситуацией не владел. Взглянув на меня, он убрался 36 восвояси, а я с ружьём направился прямиком через поле домой. Вечером в ворота постучал председатель колхоза, пришедший «со товарищи» на разбор дела, и просил меня (не требовал) вернуть ружьё. Я согласился с условием, что мне вернут тачку и мешок. Ружьё я отдал, протянув его через подворотню. Что касается обещания вернуть мне моё, то оно повисло в воздухе, как мёртвый звук в пустом пространстве. Испуганная тётя Агафья назавтра пораньше ушла и никакой замены больше не последовало. Получилось по пословице: «Як успадне худзіна, дык забудзе й родзіна». Мне самому пришлось доить корову, кормить поросят, топить печь и выполнять по хозяйству всякую остальную работу. Репрессий не последовало, несовершеннолетних не преследовали. Демьяну поделом перепало от соседей. С непредсказуемостью моего поведения (ожидалось, что я подпущу ему красного петуха) он прекратил издевательства над нами, обиженными и оскорблёнными. Через неделю выписалась из больницы мать, кроме сыпного тифа перенёсшая заболевание возвратным тифом. Жизнь вошла в свою нормальную колею, если не считать того, что мать решила не пускать меня больше в школу, но я поступил иначе и перед началом учебного года убежал из дома, опять поселившись у двоюродной сестры Марфы. В связи с ликвидацией еврейской средней школы (в освободившемся здании разместился военкомат) вместо одного девятого класса стало два. Я попал в 9-ый «Б» и сидел на задней парте вместе с евреем Мишей по матери Росиным. Он активно занимался общественными делами по комсомольской линии и сначала уговорил меня пожертвовать 10 копеек в пользу МОПР (международное общество помощи революционерам), а затем предложил вступить в ОСОАВИАХИМ (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству). В этой связи плотного телосложения еврейка Левина (по слухам в начале оккупации расстрелянная в городском посёлке Ляды) заметила, что это нецелесообразно, так как его отец враг народа. Но Миша возразил, что это не важно. Окрылённый успехом и приятельскими отношениями с комсомольским вожаком, которого зачастую приходилось выручать (в связи с неуспеваемостью он был оставлен на второй год), я заикнулся на счёт вступления в комсомол. Миша, замахав руками, заявил: «Даже и не думай». Оскорблённый в лучших своих помыслах я не стал об этом думать и после того, как в начале 1940 г. отец был освобождён и облыжные обвинения сняты. Судьба Миши тоже оказалась трагичной. После оккупации Дубровно он бежал к брату, работавшему кузнецом в окрестностях городского посёлка Баево. Вместе они были застрелены извергом полицейским, из числа тех, которые не до конца осознавали, что творят. Прозрение у тех из них, кто не успел удрать на Запад, наступило в 37 основном после того, как самих их за совершённые злодеяния по суду приговорили к «вышке», то есть к расстрелу. Ближе к окончанию десятилетки произошёл со мной следующий курьёзный случай, связанный с поведением некоторых повзрослевших и потому не в меру бойких девиц, которые развлекаясь повадились вгонять меня в краску разными надоедливыми приставаниями. Выведенный из терпения, я заявил одной из них по фамилии Хахелько: «Чего ты ко мне лезешь, чего тебе от меня надо, проститутка?» Ещё отзвук последнего слова висел в воздухе, как я схлопотал пощёчину, первую и последнюю в жизни. Начался бабий переполох: одни обвиняли меня, другие её. Решили вынести вопрос на комсомольское собрание. Страсти улеглись, так как прозвенел звонок, вернулись выбегавшие покурить ребята, а за ними преподаватель. Комсомольское собрание не состоялось, так как разбирать поведение не комсомольца на нём не полагалось. Положительным моментом произошедшего явилось то, что меня оставили в в покое. А я с гордой миной невинно пострадавшего старался не замечать не только вышеназванную девицу, но и некоторых других иже с ней. Вскоре начались экзамены, к которым, чтобы не платить за квартиру, я готовился дома. Следствие по делу отца продолжалось полтора года. Столь продолжительный срок был предопределён очередной вспышкой сталинской инквизиции 1937-1938 гг. Обвинения, выдвинутые в доносе, были столь примитивны и смехотворны, что не могли быть приняты во внимание. Добровольная попытка оговорить себя, что диктовалось страхом перед предстоящими истязаниями, тоже оказалась не менее смехотворной и потому неприемлемой. Что касается обвинений, сфабрикованных следствием, то попытка предъявить их была нейтрализована упоминавшимся выше письмом, подписанным односельчанами. Следует также иметь ввиду, что применение при проведении дознания пыток и рукоприкладства было признано противозаконным, а применявшие такие методы сами в подавляющем большинстве оказались за решёткой. Сложившаяся ситуация правильно воспринятая отцом, сработала в его пользу. Поразмыслив, он решил ни в коем случае не делать ложных признаний, не оговаривать себя, потому что подписавшие такие признания обрекали себя на верную смерть. Но, как говорится, не мытьём, так катанием. Единоличник не мог считаться приверженцем колхозной системы, а потому была сделана попытка доказать, что как противник такой системы он вёл против неё агитацию. С этой целью на допрос перетаскали половину жителей деревни. Заодно стали интересоваться личностью завравшегося Демьяна. В этом отношении надлежащим образом проявила себя его соседка по хутору Лизавета Алексеиха. В итоге и эта очередная попытка очернить отца была обречена на 38 провал. В первой декаде января 1940 г. состоялся суд. Отец был оправдан, обвинения сняты, а доносчики осуждены и в зале суда были взяты под стражу. Правда, примерно через три месяца их освободили. Клеймо «врага народа» кануло в Лету. Кстати, односельчане называли меня «ахвицарёнком, капитановым Ляксеем», но ни разу никто, глядя в глаза, не назвал меня сыном врага народа. В этой связи изрядно перепало моей первой жене, Юзефе Станиславовне, и её братьям Людвигу и Викентию Станиславовичам, так как их отец, Станислав Викентьевич Лешко, был арестован 9 сентября и расстрелян в Минске 5 октября 1937 года. Как незаконно репрессированный, реабилитирован посмертно 4 февраля 1958 г. Ветераном Отечественной войны Людвигом Станиславовичем всё это и ныне (запись производится 5.02.2007) воспринимается как незаживающая кровоточивая рана. Но трагическое и комическое иногда сосуществуют. Во время одного из застолий по случаю празднования дня его рождения одна из довоенных соседок рассказывала, что после ареста её отца соседская девчонка, встретившаяся на дворе, хлопая в ладоши и притопывая, нараспев повторяла «дочка врага народа». Через непродолжительное время был арестован и её отец и ранее обиженной представилась возможность отыграться в том же ключе. Но разыгравшаяся сцена заслуженного возмездия была приостановлена матерью первой из потерпевших. Отшлёпав своё чадо, мать предупредила его, чтобы подобное впредь не практиковалось. Недоумение окружающих, в том числе и меня, было вызвано тем, что после освобождения отца за его счёт в столовой было организовано угощение для участников судебного заседания, на что ушли последние деньги. Весной этого года отец был назначен старшим конюхом колхоза, в обязанности которого входила пастьба лошадей в ночное время. Кроме того, забот прибавилось в связи с кампанией выселения с хуторов, проводившейся на заключительном этапе с учётом принципа «добровольно по принуждению». Суть его сводилась к тому, что оставался лишь выход из ситуации, предусмотренный власть придержавшими. По-польски «chcąc nie chcąc» – волей-неволей. С этой целью специально выделенная бригада нахрапистых парней залезала на крышу домов, подлежащих переселению, раскрывала часть её, чтобы дождевая вода заливала помещение. Мы не минули такой участи. Встал вопрос как быть, потому что изба сгнила больше чем на половину. На семейном совете я предложил отцу приспособить для жилья сени, которые, как не отапливаемая пристройка, лучше сохранились. На четвёртую стену избы следовало использовать более менее сохранившиеся остатки старой. Отец занялся строительством, а я вместо него пас лошадей в ночное время вместе с двоюродным братом отца Михаилом 39 Горбатиком. Пастбищем служили лесные болота, пересыхавшие в летнее время, находящиеся в лесном массиве, примыкавшем к деревне Неготино. Под утро, когда наевшиеся лошади отдыхали, я с любопытством рассматривал звёздное ночное небо и по положению Большой Медведицы научился приблизительно определять наступление рассвета. В короткие ночи средины лета время летело незаметно, но к концу августа становилось невмоготу, особенно «воробьиными» ночами с их непрерывной грозой и зарницами. Сложенный вдвое и используемый в качестве капюшона мешок помогал лишь отчасти, не давая промокнуть до последней нитки. Как бы там ни было, до начала учебного года изба и сарай были сооружены, и мы стали деревенскими жителями на небольшом посёлке, который в шутку назывался Дралово (от глагола «драть» в значении брать, назначать за что-либо непомерно высокую плату). Соседний посёлок по указанному значению глагола «лупить» стали называть Лупово. Заодно в обязанности отца входило доставлять почтовые отправления со Сватошиц в Дубровно и обратно. Опять-таки, в связи с занятостью отца по строительству, выполнять их приходилось мне. Так что, отдохнув пару часов после ночной смены, я запрягал лошадь и отправлялся по указанному маршруту. А потому из доставляемых газет знал о молниеносном разгроме немцами Франции и английского экспедиционного корпуса. Это не могло не огорчать, так как я питал явное пристрастие к громкозвучной истории этой страны. Непригодные остатки некогда роскошных строений были использованы на дрова. Заодно были перевезены срезанные под корень, то есть у самого основания, пеньки берёз высоко срубленных зимой из-за высокого снега. Это, как ликвидация следов незаконной зимней порубки, приветствовалось лесником. Я назапасил этих пеньков воза на три. Зимой они были отвезены в Дубровно и проданы на рынке, а за возможность заполучить подводу отец с бригадиром Храмцовым Денисом расплачивался четвертушкой русской горькой. Накануне войны жизнь крестьянства, смирившегося с новым колхозным строем, в основном приобрела устойчивый характер (побелорусски «усталявалась»). В известной мере этому способствовало применение сельскохозяйственной техники, что облегчало тяжёлый труд по вспашке земли, по севу и уборке урожая. Первый из увиденных мною тракторов назывался «Фордзон» (сын Форда). Более широкое применение получил агрегат Харьковского тракторного завода, сокращённо ХТЗ. Доморощенные остряки эту аббревиатуру расшифровали иначе, а именно «хрен ты заробишь». Пищиковский колхоз за достигнутые успехи преимущественно по заготовке льна в качестве премии получил возможность 40 приобрести трёхтонный грузовик ГАЗ (Горьковский автомобильный завод). Льна сеяли много, и он давал хороший урожай семян и волокна. Во время цветения при лёгком ветерке светло-зелёное льняное море, переливаясь, колыхалось, как вода в озере. Мне нравилось наблюдать эту величественную картину. Но для получения льноволокна льномялки и льнотрепалки в то время не использовались. Обработка вылежавшейся льнотресты производилась вручную. Для этого её прежде всего следовало основательно высушить в специально приспособленной сушилке, которая топилась дровами, а потому были спилены не только берёзы, окаймлявшие большак, но и многолетние дубы, росшие преимущественно по левому берегу Росасенки. В их дуплах водились шершни, дразнить которых, сунув палку в дупло, повадились некоторые из моих сверстников, пока на одного из них не спикировал шершень, ударившись ему прямо в лоб. В колхозе появилась также пчелиная пасека, а пчеловодом после обучения на специальных курсах был назначен племянник отца Егор. За достигнутые успехи возглавлявший Пищиковский колхоз Храмцов Павел Максимович был назначен председателем Сватошицкого сельсовета, и в начале карьеры повёл себя не лучшим образом. По его распоряжению были снесены ранее упоминавшиеся две церкви. Они с поблескивавшими крестами особенно зимой, в окружении покрытых инеем берёз, представляли картину незабываемой красоты. Ради сохранения её, а также учитывая пожелания верующих, их следовало сохранить. Но, к сожалению, это не волновало таких руководителей, о которых говорят «пусти дурня молиться, так он и лоб расшибёт». Но всё же, несмотря на некоторые достигнутые успехи, следует признать, что насильственная коллективизация и связанное с проведением её раскулачивание и другие эксцессы, оставила глубокий негативный след в жизни крестьянства. Бесспорно, лучше было допустить сосуществование на некоторое время двух систем, учитывая, что единоличное фермерское земледелие было обречено прежде всего, потому что на крохотных площадях исключалось использование сложной и дорогостоящей техники. Что касается колхозов и совхозов, в основу организации которых было положено утвердившееся ранее общинное землевладение, то они, как показала мировая практика, были предпочтительнее. Однако в этом крестьянство должно было убедиться без практиковавшегося принуждения. После реабилитации отца, которого я по-прежнему любил и уважал больше матери, в учёбе я не испытывал особых затруднений, если не считать, что на уроках физкультуры по ранжиру занимал последнее место. После команды «кругом», оказываясь в начале шеренги, подвергался разным 41 издевательским замечаниям со стороны шедших следом девиц, и, естественно, вынужден был огрызаться. В десятом классе я опять таки сидел на последней скамейке вместе с душевнобольным Витковским из Слободы, который после войны покончил с собой из-за неразделённой любви. В связи с перенесёнными ранее оскорблениями и унижениями я старался держаться независимо, ни перед кем не заискивал, не клянчил и не кленчил. Повторно проситься в комсомол к удивлению и недоумению его поклонников не стал, не взирая на то, что это так или иначе могло отразиться в дальнейшем. Отказался также фотографироваться на визитку, о чём после сожалел. Попытка ходатайства через военкомат о поступлении после окончания учёбы в Оршанский аэроклуб и Смоленскую артиллерийскую школу, к сожалению, из-за возрастного ценза оказались безуспешными. Полагаю, однако, что справка, выданная директором школы о том, что до окончания учёбы мне разрешается поступать в Оршанский аэроклуб, сыграла свою положительную роль. Изъятая во время проверки после возвращения из английской оккупационной зоны, меня призвали на действительную воинскую службу, тогда как другие такие же бедолаги были отправлены в тайгу на лесоповал. И все же с позиции думающего подростка я не мог не порицать отца за его предвзятое упрямство, что негативно отразилось на его здоровье и судьбе семьи. В начале коллективизации ему предлагали заведовать хозяйством. Работа, как говорится «не пыльная», с физическими нагрузками не связанная. Переезжать в деревню было не обязательно. По-прежнему наш крупный рогатый скот пасся бы в лесу или возле него. Каждый год можно было выращивать на продажу телку или перезимовавшего бычка и тем самым скопить денег на новую избу. Следовало учитывать, что «плетью обуха не перешибешь». Перенесенные страдания и унижения, как и следовало ожидать, оказались напрасными. Все возвратилось «на круги своя». Вместо завхоза отца назначили старшим конюхом. Могло быть и гораздо хуже. Инстинктивно я понимал, что не все благополучно в нашем отечестве. Но мои попытки выяснить у студентов из числа троюродных братьев, как могло случиться, что прославленные полководцы Гражданской войны Блюхер, Егоров, Тухачевский оказались «врагами народа», были безуспешны. От меня отворачивались или смотрели, по выражению известного поэта Маяковского «как в афишу коза». Газеты и радио вместо объективной оценки происходящего были заняты прославлением «отца народов». Но, как в последствии написал поэт А. Твардовский: «Давно отцами стали дети, Но за всеобщего отца, Мы и поныне все в ответе. И длится суд десятилетий. И не видать ему конца». Именно с этого времени у меня сложилось отрицательное отношение не только к «желтой», но и к 42 любой прессе всех мастей и оттенков. За деньги ее представители могут белое очернить, а черное обелить. Именно ими создавался, а потом развенчивался культ личности И.В. Сталина, последовательно прославлялась личность без культа и культ без личности, а также другие «выдающиеся» горе-руководители в угоду «дяде Сэму» разрушавшие великую страну. Глава II. Война и служба в армии. С утра 22 июня 1941 года в Пищиках свадьба пела и плясала, женился Алексей Морячков по фамилии Янченко на моей троюродной сестре Екатерине Михайловне (Каци Гарбацикавай). О войне узнали около 12 часов дня, когда вернулись односельчане, ездившие в Дубровно на рынок. Царившее веселье как рукой сняло. Под вечер состоялось собрание с выпивкой в связи с проводами запасников первой категории. Мобилизована была также грузовая колхозная автомашина вместе с шофером. Проводы со слезами состоялись утром следующего дня. Помню, я старался утешить бывшего соседа по хутору Трофима Платоновича, который, видимо, предчувствуя неминуемую гибель, рыдал как ребенок. В связи с изменившейся обстановкой встал вопрос, как быть дальше? На семейном совете было решено, что мне надлежит ехать к брату Владимиру, который заведовал шахтой в поселке Ирша под Иркутском. В этой связи прежде всего надлежало раздобыть денег на билет и получить аттестат об окончании средней школы, задержка с выдачей которого объяснялась отсутствием бланков, подлежащих заполнению. Немцы в соответствии со своими планами, к сожалению, наступали без задержек. Когда в очередной раз я пришел в школу за аттестатом, они, по сообщению директора, слушавшего радио, были уже в Борисове. Аттестат выписывал обладавший хорошим каллиграфическим почерком одноклассник и секретарь комсомольской ячейки Кытько Николай. Часть наших выпускников, не позаботившихся своевременно получить аттестаты, находили их в куче бумаг, выброшенных немцами из школьной канцелярии. На следующий день я вместе с другими односельчанами был направлен на строительство оборонительных сооружений. У деревни Бахово нам встретилась воинская часть, которая заняла оборону в лесных массивах у деревень Бородино и 43 Сватошицы, и принявшая на себя чуть позже основной удар наступавших немцев. Работали мы около полутора суток у д.Понизовье ниже Орши по течению Днепра, укрепляя его левый берег, чтобы сделать его недоступным для прохода танков. Здесь я в последний раз встретился со своим добрынским дядей Афанасием Тарасевичем, который, а равно как и другие, числившиеся в запасе второй категории, с опозданием был направлен в тыл, но перехваченный немцами погиб как не обмундированный военнопленный. Когда я возвратился домой, мне рассказали, что в лесу возле соседней деревни Волево несколько вооруженных немцев сделали, как полагали, смертельный укол наткнувшейся на них девушке. На смерть перепуганная, прибежав домой, она рассказала об этом односельчанам. Не спеша предпринятая облава, оказалась безрезультатной. Позже, сопоставляя факты, я пришел к выводу, что это была разведка, целью которой было установить, насколько проходима дорога для автотранспорта у так называемого «польского моста». Как труднопроходимое гиблое место, он упоминался французами, по слухам, наступавшим по этому маршруту во время Отечественной войны 1812 года. Днем позже к соседке Семчихе, жившей напротив через улицу, приехал муж ее сестры из Станиславова (по местному Слепцы) и привез полбочки спирта из ликвидированного спиртзавода. Кроме того, он сообщил, что его выпущенного из чанов, назапасили все, кому не лень. Не отреагировать на такое сообщение показалось мне недостойным. Вместе с Петром (Петраком) Кабушем, сыном двоюродной сестры, мы запрягли лошадь, взяли пустой бочонок и направились в Станиславово. Как осужденный за потрошение посылок, доставляемых из станции Осиновка в почтовое отделение, он прибежал за трое суток из Минска, где отбывал наказание, сначала в Дубровно, затем в Пищики. По приезде зашли в помещение завода, но так как было темно, Петр наклонившись над чаном зажег спичку. Взорвавшимися парами спирта он был отброшен от чана. Как очумелые, мы выскочили из помещения завода. Оглядевшись, я обратил внимание на ямки у фундамента завода, наполовину заполненные какой-то жидкостью. Обмакнув палец и облизав его, убедился, что это спирт. Мы набрали полный бочонок и в придачу еще ведро, которое наполовину расплескалось по дороге. Удивительно, что нас, проезжавших в оба конца по лесу, в котором располагалась воинская часть, почему-то не задержали. Вернувшись домой, мы разделили спирт пополам. Скорее всего, на следующий день примерно в обеденное время, односельчане обратили внимание на сильный пожар, просматривавшийся несмотря на ярко сиявшее солнце. Предположения относительно того, какая деревня горит, оказались ошибочными. Дотла была 44 сожжена деревня Ланенка в отместку за то, что подходившая к ней немецкая разведка попала в засаду и была перебита. Утром одного из следующих дней меня разбудила мать и сообщила, что солдаты в клину (часть Боярской дачи между руслом Росасенки и дорогой на д. Чирино) просили привезти питьевой воды. Я запряг лошадь в пожарную бочку о двух колесах, натаскал из колодца воды и поехал в лес. На пригорке у поворота дороги вдоль леса стояло противотанковое орудие, возле которого суетились трое солдат. Въехав в лес и оставив бочку с водой на попечение набиравших ее в фляги, я сунулся к орудию, но меня к нему не подпустили. Вдруг раздались один за другим несколько орудийных выстрелов. Стреляли из Кардашева моха Неготинской дачи через наше поле. Одновременно выстрелила и отмеченная противотанковая пушка. Началась интенсивная ружейная и пулеметная пальба у начала дороги от Макарова моста в направлении деревни Волево, находящейся за лесом. Как потом выяснилось, немецкая колонна, двигавшаяся в направлении деревни Чирино, с левого фланга была внезапно атакована и с большими потерями отброшена до д. Пневичи (по местному Панявiчы). Вся дорога от Боярской до Липецкой дачи была завалена в основном сгоревшими машинами. В кабинах двигавшихся во главе колонны машин, в сидячем положении находились по два-три обгоревших трупа. Не содрогаясь смотреть на все это было невозможно. Не случайно отец и соседи по поселку Влас (Аўлас) и Игнат, выпив для храбрости спирта, привезенного мною накануне, отправившись обозреть поле боя, после увиденного разбрелись в разные стороны, блуждая по лесу. Возвратившись с полупустой бочкой, я застал на выгоне посреди деревни подводу с жителями деревни Волево, которые суетились, успокаивая убитую горем женщину. Оказалось, что ее муж, заехавший на грузовой машине домой, заснул за рулем и в таком положении был застрелен наехавшими немцами, которые, скорее всего, не предполагали, какая участь их ждет впереди. Вечером после боя в поселок забрели три солдата, конвоировавшие пленного немца. Они остановились на ночь в крайней избе упомянутого выше Игната. Хозяева, естественно, разбрелись по соседям. Уже впотьмах на выгоне, где я в то время находился, остановилась колонна машин Первой пролетарской мотострелковой дивизии полковника Я.Г.Крейзера. Я рассказал о случившемся одному из младших командиров. Взяв с собой нескольких солдат, он приказал мне сопровождать их. Ворвавшись в избу с оружием на изготовку, они арестовали и немца и пленивших его. Допрос учинили, доставив всех на выгон. Прежде всего немца, унтер-офицера обыскали, обнаружив в его брючном кармане заряженный пистолет. Пленившие его 45 солдаты оправдывались как могли. В вину им, кроме потери бдительности, ставилось то, что они отбились от наступающей части. Отправляясь в сторону деревень Сова, Зубри, Тушевая, мне выдали в награду совершенно новые неношеные ботинки. Я хорошо знал дорогу в указанном направлении, так как в д.Гривец проживала семья сестры моей матери, и предлагал показать, как лучше туда проехать, но от моих услуг отказались. Позже один из дубровенских полицейских забрал эти ботинки, хотя к немецкому обмундированию они не имели никакого отношения. Буквально среди бела дня посреди улицы разули старика-отца, вдобавок выстрелом из винтовки перебили левую переднюю лапу нашей собаке. Болтавшуюся нижнюю часть ее отрубил топором по моей просьбе Володька Игнатов. Отмеченная выше отвратительная картина сгоревших в разгромленной немецкой автоколонне человеческих тел предстала нашему взору, когда вдвоем с Егором Сергеевичем мы тоже отправились посмотреть, как влетело немцам на Липецкой дороге. На подходе к кургану с сгоревшими автомашинами мы наткнулись на труп лежащего на спине немца. Егор похлопал по карману его брюк и сказал: «Ничего нет, я пойду направо, а ты спускайся вниз». Спустившись я очутился у несгоревшей машины, остановившейся на месте, где ранее находился упоминавшийся выше «польский мост». Рельеф местности изменился, и только во время снеготаяния и обильных дождей это место было труднопроходимым. Прежде всего, я обратил внимание на два винтовочных штыка в ножнах. Прихватив их и кое-что из лежавшего на машине солдатского барахла, и прождав некоторое время так и не появившегося Егора, я отправился домой. Как потом выяснилось, он все-таки достал из кармана убитого пистолет, а также нашел полевой бинокль. По возвращении домой я бросил прихваченные трофеи в сарай, где уже лежали оставленные матери голодавшими солдатами за несколько буханок хлеба две плащ-палатки. Штыки, смазав маслом из оружейной масленки, положил на прислоненное к стене у ворот корыто для сечки капусты. Не знаю, как развивались бы события, но опять-таки к счастью, несчастье помогло. После проигранного немцами боя наступило относительное затишье. Немцы нащупывали место для нанесения полу окруженным нашим войскам (к тому времени уже был захвачен Смоленск) решающего удара. В деревне Сватошицы, находившейся на нейтральной полосе, появилась немецкая разведка. Сбив замки с кооперативной лавки, немцы прихватили несколько бутылок водки и на сей раз благополучно унесли ноги. Остатки товара растащили жители, в том числе и отец принес 40 46 пачек махорки. В результате, несмотря на возражения отца, я приобщился к курению табака. Мне льстило, что солидные дядьки просили у меня закурить. Но не все коту масленица. Следующая разведка из восьми человек напоролась на засаду и была захвачена в плен. Племянник отца Поликарп Евдокимович случайно оказался свидетелем разговора старшего лейтенанта, который спрашивал вышестоящего начальника, как быть с захваченными в плен. На что последовал приказ: «В расход!». Пленных расстреливали опьяневшие от побед немцы, их тоже не щадили, несмотря на постановления разных международных конвенций. Несчастных вывели за Боярский мост и расстреляли в лесу слева от дороги. Уже после того как, деревня была оккупирована, похоронить их было поручено Ковалеву Родиону, у которого из-за болезни пропал нюх. Что касается погибших на Липецкой дороге немцев, то, поскольку эта дорога проходила по чиринскому полю, их хоронили уроженцы деревни Чирино. По слухам, набросали в полузаплывшие колодцы бывших липецких хуторян. Естественно, снимали кольца, нательные кресты и другие украшения, за что несколько жителей позже были расстреляны. Жизнь человека (военного или штатского) на войне не стоила ломаного гроша и всецело зависела от Его Величества случая, несмотря на то, что, как говорится, береженого и Бог бережет. Заодно, во время отмеченного разговора решался вопрос о зачистке оставляемой территории от «ненадежных», на что присутствовавший при разговоре председатель сельсовета Храмцов Павел заявил, что этот вопрос он, как оставляемый в качестве одного из вожаков партизанского отряда, решит сам. Во исполнение принятого им решения вместе с упомянутым старшим лейтенантом, он явился к нам с обыском. Отца дома не было. Прежде всего обратили внимание на лежавшие на виду два немецких штыка. Забрали их, а также плащ-палатки и прочее барахло. Две немецкие шинели валялись после оккупации деревни под навесом у колхозных амбаров, а потом как сквозь землю провалились. Все-таки кое-что у меня осталось, а именно сапоги на ногах, за что я чуть не поплатился. Учитывая предстоящие бои, жители стали строить убежища. На улице напротив избы я выкопал яму глубиной около метра, длиной в два метра и шириной метр с четвертью. Сверху положил оставшиеся от строительства избы бревна и присыпал их землей. Сосед Влас с женщинами готовили такое же убежище, но более крупного размера. Однако его пришлось оставить, так как один из двух пролетавших самолетов накренившись, засек строившееся сооружение. Эти два самолета через несколько минут разбомбили эшелон с боеприпасами на перегоне Шуховцы – Осиновка. Бомбежке подверглась также колонна автомобилей, обслуживавшая батарею крупного калибра, 47 расположенную в лесу возле деревни Коровино. По дороге на Чирино за Боярским мостом справа и ныне сохранились следы этой бомбежки. В эти же дни деревня осталась без руководства, так как разбушевавшийся бык, оставшийся без стада, отправленного в тыл, изрядно помял назначенного в качестве председателя колхоза Леонова Филиппа Мироновича. Быка затем прирезали на пропитание солдатам, а угнанное стадо было перехвачено наступавшими немцами. Стада некоторых колхозов вернулись обратно, а ответственный за угон нашего Янченко Стефан (Морячок), чтобы поскорее возвратиться домой, «подарил» его одному их колхозов на Смоленщине, заручившись пустопорожней бумажкой с гербовой печатью. В результате, наложенную примерно через год контрибуцию, в размере 20 голов скота с деревни, пришлось выплачивать не из общественного стада, а за счет ее жителей, а потому и наша семья в числе других осталась без коровы. В колхозной канцелярии разместился госпиталь. Раненых было не много. Примерно в конце первой недели июля врач в чине капитана (по одной шпале в петлицах) осматривал на выгоне трех раненых. Один из них был ранен в живот тремя пулями и просил врача скорее его прооперировать. Врач ответил, что до вечера оперировать нельзя. Во время операции солдат умер и был похоронен санитарами за глухой стеной помещения. Когда после описанного боя стабилизировалась линия обороны, с отступающим подразделением на выгоне верхом на лошади появился начальник высокого ранга. На войне – не на параде, чтобы не оказаться мишенью для снайпера, командиры как наши, так и немцы рядились под рядовых. Обрадованный, что встретил тех, кого ему нужно было встретить, он из рук в руки передал мне повод оседланного коня и сказал: «Береги до востребования». После оккупации по осени одноглазый Яков Храмцов (по матери Самарихин, а по кличке Мага) явился ко мне с письменным повелением из волости сдать седло. Пришлось подчиниться. Но как потом оказалось, ему из седла сшили сапоги. Возле волости он вертелся не случайно. После того как ранней весной 1942 г. были ликвидированы колхозы и стали делить землю, он был назначен старостой. С утра 20 июля, а не после обеда, как ошибочно указано в книге «Память» по Дубровенскому району (см. кн. 1, стр. 264. Минск, 1997), немцы перешли в наступление на позиции 97 стрелкового полка, занимавшего оборону фронтом на запад от деревень Бородино и Сватошицы. После захвата д. Бородино бой продолжался почти до вечера в Бородинском лесу, где находился штаб 18 стрелковой дивизии К.В. Свиридова. Только после прорыва танков по окраине Бородинской дачи наши отступили отчасти по открытой местности через пищиковское поле, отчасти 48 через негатинскую дачу в лес на восток от д. Пищики. Занимавшие оборону на подступах к нашей деревне отступали через наш поселок в направлении д. Быстриевка. Раньше других в этом направлении уходили легко раненые. Задержавшись на перекур возле нашего убежища, они делились мнениями о ходе боя и воспоминаниями о боях, участниками которых они были. Командир пулеметной роты, раненый при передвижении ползком в выпуклость, из которой растут ноги, рассказывал о бое при переправе через Днепр. Он сдерживал своих пулеметчиков, стремившихся прежде времени открыть огонь по сосредотачивавшимся для переправы немцам. Переправа была сорвана, противник понес большие потери. Ближе к обеду через поселок на передовую проследовало до взвода подкрепления. Солдаты спрашивали меня, далеко ли немцы, а командир в этой связи неистово матерился. Осознавая, что по-настоящему запахло жареным, я перебрался в убежище, где, кроме родителей, находилась соседка Смоленская Наталья с дочкой Валей и сыном Эдиком. Сестра Валентина находилась в землянке на скате возвышенности вместе с соседями. По предложению учительницы Анны, падчерицы Власа, у входа в землянку посадили бабушку Марзейку, мать Дарьи Алешиной с тем, чтобы она прикрывала всех остальных в случае, если в сидящих в землянке начнут стрелять (случалось и такое). Когда я в очередной раз высунулся из окопа, перед носом прожужжало несколько пуль, которые, перебив две частоколины рядом находившейся изгороди, зарылись в землю. После этого я не высовывался даже тогда, когда мимо неслись отступающие. Тотчас с верха нашего убежища стал строчить пулемет. После того, как окончилась стрельба, раздался трудно передаваемый возглас. Отец, обратив на это внимание присутствовавших, несколько раз перекрестился. Выглянув в щель между не плотно лежащими бревнами, я вздрогнул, так как на нас двигалась цепь немецких автоматчиков. Несколько из них проследовало мимо убежища прямо в избу. Опорожнив три кринки топленого молока, стоявшие на подоконнике, немцы подошли к входу в убежище. Сдернули мой картуз и, убедившись, что шевелюра на месте (солдаты были стрижены наголо), велели вылезать вон. За мной последовали и все остальные. Было приказано в убежище больше не прятаться. Прежде всего бросилось в глаза, что немцы поголовно курили сигареты. Один из них, по обмундированию не отличавшийся от других, давал указания, где окапываться пулеметчикам, где стоять автомашинам с боеприпасами и пр. Один из солдат поднял ручной пулемет, лежавший возле сраженного в десяти шагах от нашего убежища пулеметчика. Немец стал бить прикладом о бревно, чтобы привести пулемет в негодность, но у него 49 ничего не получилось. Не знаю почему, я поднял и подержал в руках этот пулемет. Подошедшие два немца, видимо из другой команды, повернули лежавшего ниц пулеметчика (им оказался татарин), достали комсомольский билет и ушли. В наступивших вскоре сумерках немцы на соседнем поселке продолжали тушить загоревшуюся от ракеты избу Ивана Ивановича, умершего одновременно с моим дядей по линии отца Сергеем Павловичем накануне войны. Необычно было слышать, раздававшиеся в нашей деревне в связи с тушением пожара громкие гортанные команды на немецком языке, которым, по мнению М.В. Ломоносова, прилично говорить с неприятелями. Постелив плащ-палатки, немцы улеглись спать на полу, а мы каждый на своем месте. Ранним утром меня что-то кричавший немец стащил с кровати. Оказалось, что по бляшкам, которыми для прочности были подбиты подметки, он определил, что у меня на ногах немецкие сапоги. Возле, размахивая руками суетилась мать. Урезоненный то ли сослуживцами, то ли командиром, который еще вчера показался мне порядочным человеком, он меня оставил в покое. Мать стащила с меня и бросила сапоги в угол около устья печи. Провалявшись минут 10-15 и придя в себя, не отдавая отчета о случившемся, я опять натянул сапоги и вышел во двор. Приставив лестницу, один из немцев забрался на крышу с биноклем и стал обозревать окрестности. Отец в этой связи заявил, что, заметив наблюдателя, наши откроют артиллерийский огонь. Взяв корову, он погнал ее на пастбище, а немцы отправились не на юг в сторону Липецкой дачи, а на восток через Боярский лес в сторону деревень Коровино и Юково. Проходивший мимо офицер, из ночевавших в избе соседа Власа, обозрев меня, заметил: «Наши подошвы» - и прошел мимо. Только теперь я понял, в чем дело, и сняв сапоги, забросил их в картофельную борозду. С ними пришлось расстаться несколько позже. Летом 1942 года я косил клевер у большака ДубровноБаево. Проезжавшие мимо полицейские, конвоировавшие уроженцев д. Слатовщина, арестованных за связь с партизанами, подъехали ко мне и велели разуваться. Так я остался без сапог, которые начальник отряда передал своему холую. Только 23 августа, понеся большие потери, 18 дивизия, переправившись через Днепр, вышла из окружения. Убитый татаринпулеметчик вместе с его пулеметом был сначала захоронен нашими соседями в готовившемся в качестве убежища окопе за околицей поселка, а затем, в числе 73 павших преимущественно в бою за деревню Бородино и в Бородинским лесу, в братской могиле возле школы в деревне Сватошицы. В другом конце деревни в упор были расстреляны трое солдат, которые шли сдаваться в плен. Не понимая по-немецки, вместо того, чтобы поднять руки и бросить оружие, они тащили с собой винтовки. Их похоронил Алексей 50 Янченко опять-таки в окопе возле моста. Кроме того, в результате очистки захваченной территории от враждебных элементов днем позже полевыми жандармами были расстреляны трое военнослужащих. Двое молоденьких лейтенантов из их числа, встретили смерть крепко обнявшись. Общеизвестно, что наступающая сторона несет более ощутимые потери, нежели обороняющаяся без паники. О значительных потерях немцев уже говорилось выше. Потери их в последнем из описанных боев также были большими, так как им пришлось штурмовать не только полусожженную деревню, но и хорошо укрепленные позиции в прилегающем лесу. Преимущество их как наступающих заключалось также в том, что своим раненым они немедленно оказывали необходимую медицинскую помощь, а убитых для захоронения с воинскими почестями отправляли по месту рождения. Из односельчан погибли две женщины, а именно: жена Никиты Янченко, оставившая убежище во время обстрела, и жена Павла Студнева, убитая автоматной очередью вместе с грудным ребенком. Когда их извлекли из убежища, односельчане обратили внимание немецких солдат на такое кощунство, но те, оправдываясь, заявляли, что в этом виноваты отступавшие русские. Как говорится, с больной головы на здоровую. Хоронили их на деревенском кладбище с заупокойным пением. В исполнении односельчан, большинство из которых были участниками церковного хора, оно трагически-торжественно разносилось по окрестностям, как бы напоминая о наступившем лихолетье. Попутно следует заметить, что нельзя обрекать себя на заклание, за свою жизнь надо бороться до последней возможности. При этом нельзя заранее все предусмотреть. Упоминавшийся Егор Сергеевич перед войной построил новую избу, которая единственная в деревне была покрыта гонтом. Корову сестры Марфы Сергеевны он закрыл в сарае, а свою оставил под навесом, полагая, что если загорится сарай, то его корова сможет убежать. Немцы, обстреливая деревню, исходили из предположения, что в единственной крытой гонтом избе должен проживать кто-то из местного руководства. Снаряд разорвался во дворе, между избой и сараем. Хозяйская корова была убита, а корова сестры вопреки прогнозу не пострадала. Более того, перед возможной смертью принято надевать не только чистое белье, но лучшее из одежды. Такими оказались синие галифе с красным кантом, вытащенные, как об этом говорилось выше, его племянником из распотрошенной почтовой посылки. На эти брюки немцы не могли не обратить внимания. Но поняв, в чем дело, Егор Сергеевич сумел улизнуть, спрятавшись в соседнем схроне, а племянника Петра прихватили и заперли в амбаре на выгоне. Вместе с ним находился человек средних лет, 51 растерявшийся и считавший себя обреченным. Улучшив момент, когда часовой уселся перед дверью, Петр оторвал потихоньку одну из половых досок опустился вниз и через просвет между бревнами и землей вылез вон и прибежал на наш поселок. Встретив меня, рассказал о случившемся. Я посоветовал ему спрятаться на чердаке у Агафьи, сестры его матери. Он предлагал убежать и находившемуся с ним в амбаре человеку, но тот наотрез отказался и в результате наступившей ночью был расстрелян неподалеку от деревни. Через пару дней жандармерия и другие тыловые подразделения немцев ушли за передвигавшимися вперед регулярными частями. Наступило безвластие. Некоторые из моих сверстников обзавелись найденными револьверами и пистолетами, что мне никак не удавалось. Осматривая возвышенность между Пищиками и Бородино, бывшие со мной подростки в одной из стрелковых ячеек обнаружили выпиравший из земли надетый на ногу ботинок. Возникло подтвердившееся подозрение о захоронении арестованного немцами Янченко Т.А. Обратившемуся ко мне в этой связи его меньшему брату Алексею, я объяснил, как найти место захоронения, заодно расспросил его о случившемся. Из его рассказа следует, что к злополучной карте, которую нашли и принесли дети брата и из-за которой его ошибочно причисли к героям (см. Книга «Память», 1. стар. 264, Минск, 1997), он не имел никакого отношения. Поводом для расправы послужили обнаруженные у него при аресте документы партизана периода гражданской войны. Накануне решающего боя в Пищиках, на подворье Егора Сергеевича остановилась подвода с вещами семьи директора Дубровенской десятилетки Комара Митрофана Андреевича. С ним была жена, дочка и своячница, рыжеволосая (по-белорусски: што рыжэй, то даражэй) дивчина, которую я раньше не встречал. Я находился на дороге в Боярский лес, когда подъехавшая ко мне на велосипеде эта девушка, очень взволнованная, с ходу выпалила: «Поедем в лес, потешимся (по современному «трахнемся») все равно погибать». После такого столь откровенного предложения при том исходящего от девушки любой мог опешить. Я, однако, сделал вид, что вполне понимаю ситуацию и разделяю ее мнение, но задал встречный вопрос: «А как ехать?». Она предложила мне садиться на велосипед и крутить педали, а сама предполагала усесться возле руля на раму. Я заметил, что из этого ничего не получится, так как я ни разу не ездил на велосипеде. В результате переговоров я постарался ее успокоить, и, оставив велосипед, отправиться в лес пешком. Она согласилась, заодно я попросил ее передать поклон Митрофану Андреевичу, который недавно вручил мне аттестат за 52 десятилетку. Мое сообщение, по-видимому, смутило ее, в результате она передумала и не появилась. Прождав какое-то время, я отправился к себе домой. Поразмыслив на досуге, я пришел к выводу, что в любой ситуации нельзя с ходу с головой бросаться в омут (не зная броду – не суйся в воду). Больше я ее не встречал. Возможно, что она нашла себе более решительного утешителя и ушла вместе с отступающими. Что касается ее родственника, то он появился зимой вместе с полицейскими и потребовал возвратить подаренный Петру Кабушу фотоаппарат. По слухам, он уехал с семьей на родину в Брестскую область, где учительствовал после войны. На непродолжительное время сложилась патовая ситуация: советская власть в связи с оккупацией была ликвидирована, а немецкая еще не появилась. Объявились уцелевшие и избежавшие плена окруженцы. Одни из них осчастливили засидевшихся в девках местных «красавиц», в свое время не востребованных по разным причинам; другие, присоседившись, помогали хозяевам по хозяйству, третьи пошли служить в полицию. Более сознательные пробивались к своим. К сожалению, таких было не много: никто не хотел умирать. Кроме того, до поражения немцев под Москвой исход войны был непредсказуем, а потому «здравомыслящие» боялись прогадать. Двое окруженцев (один русский, второй чуваш) обосновались на нашем поселке. Беседуя со мной и убедившись, что я не верю в окончательную победу немцев, они стали советоваться, как лучше спрятать полковое знамя. Я посоветовал положить его в пчелиный домик, но такое предложение было начисто отвергнуто, так как любителей полакомиться сладким было предостаточно. Тогда я предложил зашить знамя в подушку под наволочку, с чем они согласились. Но спрятанного ими в лесу знамени на месте не оказалось. Раздосадованный русский вскоре куда-то ушел, а чуваш Алексей пристроился примаком к племяннице отца по женской линии Любовицкой Федоре (Хадоре), с которой прижил сына. Из его рассказов мне запомнилось то, что родился он в окрестностях железнодорожной станции Тюрлема, имел высшее образование и, следовательно, являлся офицером запаса. В 1942 году он ушел в партизаны, а вместе с ним татарин Андрей, Авдотьин примак, крымский грек примак Веры Груца и примак Храмцовой Авдотьи. К сожалению, имена их запамятовались. Примак Авхимьи Шашкиной, называвшийся Константином Кочкиным, чтобы не идти в партизаны, отрубил себе три пальца левой руки. После воссоединения упомянутый Алексей, много сделавший для организации партизанского движения (мне он велел спрятать валявшийся на выгоне ручной пулемет, 53 который затем был передан мною партизанам), был осужден, скорее всего, за утерю знамени и расстрелян. Сын его, окончивший Витебский ветеринарный институт разыскал мать и сестру отца, но был холодно принят ими и вернулся раздосадованный. Заходил он и ко мне во время моего отпуска, учитывая то обстоятельство, что я уважал его отца, но, не зная сути дела, я не смог по-настоящему его утешить. Уже сказанное выше убедительно свидетельствует о том, что жизнь продолжается несмотря на сопутствующие трудности и осложнения. Приближалась уборка озимых, а колхоз, как об этом говорилось выше, остался без руководства. На собрании односельчан, состоявшемся утром возле колхозных амбаров с молчаливого согласия бывшего руководства сельсовета, председателем колхоза был избран отец. Я опоздал на собрание, так как проспал. Узнав о случившемся, я настаивал на том, чтобы отец отказался от такого предложения. Мотивировал свои возражения тем, что война еще продолжается и неизвестно, чья сторона возьмет верх. Кроме того, я заметил, что старший брат Владимир, как и я, не одобрил бы такого решения отца. Но он возражал, что жить надо, а в трудную минуту народ доверяет ему. Негативные последствия принятого решения не замедлили сказаться. Из Дубровно на грузовой машине появились немцы и потребовали у отца указать, у кого из жителей можно конфисковать свинью. Отец оказался в затруднении. Пока он размышлял, Сулимов Василь, почувствовав неладное, погнал свою свинью в Бородинский лес. Заметившие это немцы, оставили отца, настигли убегавших. Пристрелив свинью, погрузили ее на машину и уехали, а отец оказался в положении без вины виноватого. На следующий день появившиеся немцы на пароконном фургоне, прихватив без объяснения причины отца, уехали в направлении деревни Чирино. Оказалось, что они направлялись в деревню Ирвеницу. Их интересовал уроженец этой деревни, по фамилии, если память не изменяет, Иванов, находившийся во время Первой мировой войны в немецком плену и, по-видимому, завербованный немцами. Вскоре он объявился в качестве одного из руководителей оккупационной администрации. Поскольку вопреки их ожиданиям мост через Росасенку оказался целым и, следовательно, отпала необходимость искать объезд, отца отпустили. У нас этот новоиспеченный управитель появился в связи с взиманием контрибуции с нового урожая. Дело в том, что градом была отбита окраина житнего поля, расположенного вдоль Барбакова болота. Обозрев этот участок, во время выпивки у нас в избе этот Иванов распорядился составить письменное заявление о случившемся, в связи с чем выплаты наложенной контрибуции удалось избежать. Что касается изъятия 54 фургонов, то, несмотря на карантин из-за чесотки лошадей, их было приказано вывезти за околицу. Оставленные возле кладбища они были увезены по распоряжению волостной администрации. Рожь сжали по старинке серпами. Определенную инициативу по организации жатвы проявила Акулина, жена прежнего председателя колхоза. Что касается овса, то сжали его мы вдвоем с окруженцем Алексеем, используя жнейку-самосброску. Обмолот ржи был организован поколхозному, так как в нашей деревне сохранился зерновой комбайн, приводившийся в действие трактором. Как оказалось, один трактор, на котором работал наш односельчанин Артем Порфененко, сохранился в деревне Коровино. В этой связи объединение усилий двух деревень по молотьбе было предопределено. Остановка была связана с отсутствием топлива и смазочных материалов, которые было решено выменять у немцев на шпик и яйца. С этой целью специально снаряженную команду отправили в Оршу. За старшего был назначен Ковалев Родион, который как бывший военнопленный, мог объясняться по-немецки. Вопреки многим сомневающимся и неверующим гешефт состоялся. Три дня я вместе с Володькой Игнатовым отвозили намолоченное зерно в амбар. На третий день он предложил мне сбрасывать по мешку зерна ежедневно, проезжая мимо его и моей избы, на что я, не привыкший воровать, не согласился. На следующий день он в свою очередь отказался работать со мной на пару. Обиженный, я посчитал непорядочным для себя докладывать о его предложении даже после того, как он с заменившим меня Константином Студневым украли спирт у бабы Семчихи. Остановившись у ее избы, они стали о чем-то спрашивать, а когда хозяева ушли обедать, стали топать под навесом, чтобы узнать, где закопана бочка со спиртом. Обнаружив ее под наложенными поверх досками, обрадовались и не обратили внимания на меня, подошедшего со стороны улицы. Ситуация прояснилась только на завтра, когда выяснилось, что почти весь спирт был извлечен из бочки с помощью резинового шланга. Обоснованные подозрения не вызвали сомнения, но опять-таки я предпочел промолчать, не пойман – не вор. Баба Семчиха прокляла виновников, и ее проклятия сбылись. Примерно на Масленицу отец Володьки Игнат на пирушке у своего зятя Семена Леонова хватил не разбавленного спирта, обжег внутренности и умер еще до наступления весны. Оба инициатора содеянного погибли во время наступления в Пруссии перед окончанием войны. При этом накануне Володька вынес с поля боя раненого в ногу своего соседа Петра Кабуша. Остановлюсь еще на одном случае, из которого следует, что доверяя – проверяй. Накануне Нового 1942 года Владимир Игнатович и Петр 55 Денисевич, оба Храмцовы, предложили мне выгнать в складчину из ржаной муки самогонки. Я принял предложение и оказался в дураках, так как жидкую брагу, содержавшую перебродивший спирт, они сцедили. В оставшейся гуще спирта почти не осталось, и притом она оказалась подгоревшей. Суть этой махинации мне потом объяснил отец. Поскольку комбайн и трактор увезли коровинцы, не обмолоченный овес зимой разделили снопами. Сев озимой ржи также провели поколхозному, однако оставшихся лошадей распределили по дворам. К сожалению, они дохли, как мухи. В этой связи в начале зимы в деревне появился Дубровенский комендант в светлой дубленке, который кричал чтото по-немецки. Он зашел в нашу избу, постоял у порога с интересом рассматривая подростков, игравших в подкидного дурака, и ничего не сказав вышел. По его распоряжению было произведено в специально сделанной камере окуривание серой всех оставшихся лошадей и упряжи. Заодно дубровенский ветеринар с этой целью передал отцу добротного мерина, которого год спустя забрала полиция. В качестве компенсации выдали клячу с побитыми гноящимися плечами, которую отец безуспешно пытался вылечить. Примерно к этому времени относится неблаговидное, достойное порицания событие, дающее ответ на вопрос, так заинтересовавший моего племянника Владимира и сына Игоря: «Почему их бабушку в деревне звали ведьмой?». Во-первых, так её обзывали такие же тёмные, необразованные люди, как и она сама. Представители старшего поколения, а также их необразованные потомки продолжали слепо верить в нечистую силу, разных домовых, водяных и прочих её представителей. Например, считалось, что если у соседа утащить цедилку, то своя корова станет давать больше молока за счёт сокращения удоя соседской. Именно такое идиотское утверждение сыграло свою роковую шутку. Мать зашла к соседу Власу, и, увидев повешенную для просушки цедилку, решила воспользоваться сложившейся ситуацией. Она прислонилась неподалёку возле печи. Хозяева разгадали её намерение, но сделали вид, что ничего не заметили. В результате пойманная за руку мать была выпровожена вон. Об этом стало известно всем соседям, а также сестре Валентине, которая в слезах прибежала домой и всё рассказала мне. Я был взбешён от негодования и с сарказмом спросил у матери, стоила ли овчинка выделки, а заодно, как нам, опозоренным детям, жить дальше. Отцу решили не говорить, зная его крайне негативное отношение к таким поступкам. Правда, в глаза меня никто не называл сыном ведьмы, потому что я за словом в карман не лез, всегда был готов на достойную отповедь. Однако это умение достойно отбрить всякого, так или иначе посягнувшего на мою 56 честь, не раз сыграло со мной злую шутку. По возможности я старался сдерживать себя и не лезть на рожон без достаточных на то оснований. Ранней весной 1942 года колхозы на Витебщине были ликвидированы. Вместо прежних председателей появились старосты. В Пищиках исполнять обязанности старосты был назначен уже упоминавшийся ранее Храмцов Яков Гаврилович. С наступлением весны активизировалось партизанское движение. Когда однажды я набирал воду у колодца посреди деревни, обратившийся ко мне прохожий спросил, как пройти к Храмцову Павлу Максимовичу, бывшему председателю Сватошицкого сельсовета. Я объяснил, что сворачивать следует именно здесь, у колодца. Стоявший через дорогу у своего дома Сидор (Лёксочкин), работавший охранником фабрики «Днепровская мануфактура» (охрана должна была составить костяк партизанского отряда) спросил меня, знаю ли я, с кем разговаривал. Я пожал плечами, а он сообщил, что это Максименко, работавший первым секретарем Дубровенского райкома. Отмеченный визит его не был случайным. Состоялось партийное собрание в лесу у деревни Посудьево, но не в конце 1941 г. (см. «Памяць», кн. 1, Минск, 1997, стр. 288), а в апреле 1942 г. По слухам, С.С. Максименко с протоколом собрания был арестован у себя на квартире. Во время проведения немцами облавы были арестованы все участники собрания. В Пищиках дело обстояло следующим образом. Появившийся в избе возбужденный отец заявил, что немцы собирают всех мужчин на бывшем заброшенном кладбище посреди деревни. Я на ходу схватив шинель бросился бежать в направлении Липецкой дачи, но был остановлен сватошицким полицейским из окруженцев, который безуспешно пытался стрелять по убегавшему в том же направлении упоминавшемуся Сидору Янченко. Клацая затвором, так как не мог вытащить из патронника застрявшую гильзу и обругав меня, он отправился на соседний поселок, а я перемахнув через курган побежал низиной в направлении на восток, в сторону урочища Боярщина. Как только я выскочил на возвышенность над головой прожужжали две пули, а третья пролетела буквально у правого уха. Спасло то, что оказавшись в следующей низине, а впереди была очередная возвышенность, я понял, что убежать невозможно. Сбросив шинель, я направился на встречу гнавшимся за мной немцам, которые обыскав меня, повели на кладбище, где бывший коммунист полицейский допрашивал арестованного патриота коммуниста, дубася его палкой. Арестованным оказался упоминавшийся выше сельсоветский председатель Павел Храмцов. Он успел спрятаться (ради его ареста и была 57 проведена отмеченная акция) под кучей хвороста позади Микодихиной избы, но был обнаружен опытной ищейкой. После того как меня доставили, полицейский, оставив допрашивать Павла, спросил у меня, почему я пытался убежать. Я ответил, что испугался стрельбы и так как побежали другие, я тоже побежал. На что последовал совет: «Иди домой и больше не бегай». Впервые этот полицейский, впоследствии убитый где-то на Витебщине во время облавы на партизан, появился в Пищиках зимой в связи с изъятием у парней и сверстников раздобытых ими пистолетов и револьверов. К сказанному следует добавить, что в присутствии наблюдавших за происходящим стоявших на улице женщин и детей, отец при каждом по мне выстреле осенял себя крестным знамением. Не исключено, что именно поэтому предназначенные мне пули пролетели мимо. Проведенная экзекуция получила следующее продолжение. Полицейский, который играл в ней не последнюю роль, повел отряд не прямиком на Сватошицы, а в обход с выходом на Глебовскую дорогу. Остановившись возле урочища Облоги он велел Янченко Вассе (Васюте), которая позволяла себе нелестные замечания о случившемся (вместе с ней следовала Смоленская Наталья, родная сестра арестованного), встать на колени и просить прощения. В итоге, задрав юбку (деревенские женщины в то время под ними ничего не носили) и под гогот немцев, ударив несколько раз палкою, велел возвращаться домой и впредь не болтать лишнего. Изрядно избитого на допросах Павла, как не принявшего активного участия в партизанском движении не без обильных подношений удалось выгородить, т.е. избавить от наказания. Высланный с семьей из деревни в числе других беженцев он умер в конце 1943 г. В упоминавшейся книге «Памяць» (кн. 1, стр. 400. Минск, 1997) он ошибочно числится как погибший на войне. Немного раньше, а именно во второй половине марта окруженцы, осевшие в Пищиках и окрестных деревнях, но не из числа примаков, были отправлены в Германию. Принудительный вывоз гражданского населения на каторжные работы практиковался немцами вплоть до освобождения. Летом 1943 года в числе других односельчан должна была отправиться и сестра Валентина. В Дубровне ее заплаканную взяла под свою опеку бывшая любовница коменданта, заявившая, что ей нужна прислуга. Через несколько дней отец отвез откупного пуд пшеницы и сестра возвратилась домой. Другие, чтобы избежать отправки стали срочно жениться. Семейные в то время еще не подлежали угону. Не раз упоминавшийся сын двоюродной сестры Петр Кабуш расписался в волости с Ефросиньей Храмцовой, а его родная сестра Вера оформила брак с Петром Денисовичем Храмцовым, который ранее «добровольно по принуждению» был зачислен в полицию. У 58 него появился наган без патронов.. Патроны от немецкого автомата не входили в ствол, а потому он стал опиливать их. Это стало известно немцам, которые возмущенные таким варварским новаторством, забрали наган, а его владельца угостили палками. В связи с непредсказуемостью такого служаки, его выгнали из полиции, чему, конечно, нельзя было не обрадоваться. Соседка Семчиха, чтобы избежать отправки дочери Ольги, обратилась к отцу с предложением, пусть, мол, Алексей распишется с Ольгой, а ее брат Николай с нашей Валентиной. Я уверенный, что из этого предложения ничего путного не получится, все же с интересом ожидал, что скажет отец, но он после минутного раздумья развел руками и этим было все сказано. А ведь можно было безболезненно выйти из создавшегося положения, заключив так называемый фиктивный брак, о сущности которого у деревенских жителей не было ни малейшего представления. Упомянутая Ольга в конце войны вышла замуж за голландца, уроженца Амстердама, и вместе с мужем, сыном и дочерью приезжала потом в нашу нищую, забытую богом деревню. Советские полонянки, как представительницы победившего народа, пользовались на Западе определенным успехом. Самым важным, определяющим событием ранней весны 1942 года был раздел земли в зависимости от количества душ в семье. Как в доколхозной деревне появились разной ширины полосы (их у нас называли резами) До осени 1943 года мне приходилось пахать, бороновать, молотить, косить и др. Лишь сеять отец не доверял. Война шла своим чередом. Если после разгрома под Москвой немцы еще язвили, мол, измученные большевики взяли Вязьму, то после Сталинграда мало кто сомневался, что победы немцам не видать как своих ушей. Опасаясь повторного окружения, немецкое командование стало на подступах к Москве выпрямлять конфигурацию линии фронта. В этой связи во время весенней распутицы были мобилизованы все транспортные средства для эвакуации гражданского населения из оставляемых захватчиками территорий. В Пищиках и окрестных деревнях разместились беженцы преимущественно из в конец разоренной несчастной Смоленщины. О положении на фронте в Пищиках знали из первых рук: у Сидора Янченко сохранился радиоприемник, иметь который запрещалось под страхом смерти. Предлагалось держать его у нас, но наша изба, как и изба Сидора, находилась в окружении близко расположенных соседских, а потому конспирация как таковая исключалась. Выход был найден. Радиоприемник разместили у Храмцова Евдокима, изба которого находилась на значительном удалении от других. В ходе обсуждения того, как будут в перспективе развиваться события на фронте, один из собеседников заметил, что скоро каждому придется 59 давать отчет о поведении во время оккупации. Высказанное предположение оказалось пророческим. В этой связи я заметил, что не знаю, как отчитаться за порученного мне до востребования коня с седлом. Конь находился у бывшего председателя сельсовета, а седло, как всем в деревне было известно, обманом выуженное у меня, староста перешил на сапоги. Об этом разговоре услужливые друзья не замедлили ввести ему в уши. Недаром говорят, что услужливый дурак опаснее врага. Через несколько дней я вместе со Студневым Михаилом и Кабушем Николаем был отправлен на Осинторф рубить лес. Заготовленную древесину по узкоколейке отправляли в Оршу. Примерно через неделю на взорванном партизанами рельсе застрял мотовоз, упершийся передним колесом в поврежденный взрывом рельс. Прибывший из Орши немецкий офицер допрашивал ни в чем не виноватого перепуганного машиниста, а всем рабочим было приказано выстроиться на улице у бараков. Предчувствуя неладное, я затаился в уборной, находившейся с противоположной стороны. Также поступил и мой однокашник Студнев Михаил Яковлевич, тогда как односельчанин Кабуш Николай Васильевич вместе с большинством других был отправлен в Оршу, откуда ему удалось бежать. Когда все успокоилось, я с Михаилом вернулись в барак и попали в руки добровольцев, охранявших лагерь. Последние наотрез отказывались отпустить нас домой. Так как нас наряжали на неделю, а задержали дольше. Назавтра в лагере появился мой отец и брат Михаила Евмен, привезшие нам продукты. Обрадованные добровольцы, забрав продукты, проводили нас за охраняемые часовым ворота. В начале лета 1943 г. меня опять отправили в Дубровно перегружать вывозимую немцами мебель. Чтобы не уехать вместе с мебелью куда-нибудь подальше, я уклонился от работы, за что был оштрафован. Штраф пришлось уплатить советскими деньгами. Встретившись потом на улице с этим одноглазым старостой, я с вызовом посмотрел на него, а он, смутившись, отвернулся. За свои художества по отношению к односельчанам он получил сполна от возвратившихся живыми соседей-фронтовиков и потому сидел взаперти, не показываясь на людях. Такова горькая участь не только проходимцев и пройдох, но и многих не виноватых. Каждый из смертных самостоятельно несет свой крест на Голгофу. В это же время произошла передислокация партизанского отряда с Заднепровья в лесной массив в районе деревень Сова – Зубри. Немцы засекли маршрут движения и устроили облаву. Для перехвата в Пищики со стороны Сватошиц прибыла немецкая команда с комендантом, ехавшем на лафете противотанковой пушки. В качестве проводника был задействован бывший лесник Любовицкий Владимир Иванович. Были последовательно прочесаны полукругом окаймлявшие деревню Бородинская, Негатинская и Боярская 60 дачи, но партизаны как в воду канули. Под вечер, когда немцы убрались восвояси, партизаны не таясь проследовали через Пищики в указанном выше направлении. Оказалось, что они залегли во ржи слева от дороги на Пищики на опушке Неготинского леса. Участником этого рейда был доцент, доктор экономических наук, заведующий кафедрой политэкономии нашего университета Янченко Стефан Ефимович, уроженец деревни Антипенки, с которым мне довелось побеседовать на эту тему. К этому периоду относится следующее событие, скорее всего связанное со сбором сведений о партизанах. На нашем подворье появился служивший в полиции мой соученик по Дубровенской десятилетке Николай Королев с двумя подростками. Фамилия одного из них была Стрижка. Переночевав на сеновале, утром они голодные ушли в Дубровно. Выправив фамилию Королев на Ковалев, Николаю некоторое время удавалось избегать наказания. Будучи изобличен, он не избежал своей участи, получил заслуженный «червонец», то есть десять лет тюрьмы. Из односельчан в партизанах был только Груца Леон Федорович, который был седьмым единственным потомком мужского пола. Когда утром у его малолетней сестры Феодосии (Хадоссi) соседи спросили: «Кто у вас родился?», она ответила: «Не знаю», но потом добавила «Девочка с доўгай курiцай». Так как слово курица при переносном словоупотреблении в местном говоре употреблялось в значении «женский половой орган», отмеченное высказывание намертво приклеилось к имени несчастного парня. Помню, что ему, как отслужившему перед войной действительную службу, по возвращении домой пришлось сдавать в военкомат комплект форменного обмундирования. Отмеченная дикость была отменена сразу же после начала войны. Призванный из запаса он попал в плен и находился в г. Орша, о чем передали его родственникам. Сестрам удалось вызволить его из плена с помощью Евфимьиного примака Константина Кочкина. Преследуемый за связь с партизанами он стал помощником Александра Кудряшева, оставленного в тылу для организации партизанского движения. В течение трех лет его специально оборудованное убежище находилось в Липецком урочище. Пока в деревне находилась семья Леона, его сестры снабжали их продуктами. После эвакуации немцами жителей деревни для них был оставлен в сарае сестры Анны Ермолаевой запас картошки, за которой они попеременно приходили. Во время одного из визитов Леон был схвачен патрулем и расстрелян. После освобождения по предложению не раз упоминавшейся моей двоюродной сестры Марфы Сергеевны могилу вскрыли, но сестры захороненного в ней не признали братом. Могилу опять засыпали. Однако на следующий день она оказалась вскрытой, а труп исчез. 61 Не знаю, какими соображениями руководствовались мать и сестры погибшего, похоронив его тайком во дворе возле избы, и разбив на могиле цветочную клумбу. Ещё неостывший труп Кудряшева А. был обнаружен в бункере жителями Пищик сразу же после освобождения деревни и с почестями захоронен на деревенском кладбище. Рядом с ним как партизана следовало похоронить и его напарника Леона Фёдоровича Груца. Но этого не случилось. Пути провидения неисповедимы, каждому свое. Из осевших в Пищиках окруженцев-примаков в живых остался только татарин Андрей, с которым я встречался дважды. Первый раз когда во время весенней распутицы в конце марта-начале апреля 1943 года партизаны наведались в деревню, чтобы забрать ранее собранное и припрятанное в Максимовом гумне оружие. Тогда и я сдал хранившийся у меня ручной пулемет. В партизаны тогда брали с оружием. Так как я оказался без сапог, меня пообещали забрать позже. Второй раз Андрей, поддерживавший связь с приютившей его на первых порах семьей Студневых, появился у меня на квартире по улице Одоевского, когда перегонял машину скорой помощи из Латвии в Казань. В качестве шофера такой машины он несколько раз бывал на квартире опального Василия Сталина с стоявшем на видном месте бюстом его отца. Андрей предлагал засвидетельствовать мою связь с партизанами, но я посчитал, что сделал недостаточно для того, чтобы считаться участником партизанского движения, и потому отказался. После отмеченного рейда партизан я беседовал с бывшим председателем колхоза, на редкость рассудительным и порядочным человеком Леоновым Филлипом Мироновичем, которому партизаны, приказали зарезать овцу на мясо, забранное ими на пропитание. На мое замечание, что нужно подаваться в партизаны, Миронок заметил, что тебе у них несдобровать, во-первых, потому, что отец был репрессирован при Советской власти, а во-вторых, потому, что во время оккупации он полгода исполнял обязанности председателя колхоза. Аналогичная ситуация имела место у моей первой жены Лешко Юзефы Станиславовны. Ее подруга Кизилло Лидия Дмитриевна, работавшая после войны в должности прокурора, во время войны находилась в одном из партизанских отрядов, дислоцировавшихся под Минском. Наведываясь в Минск, чтобы запастись продуктами и искупаться, она случайно встретилась с моей Юзей, которая вознамерилась пойти вместе с ней. Однако потом передумала, учитывая то обстоятельство, что к детям репрессированных «врагов народа» отношение было предвзятое. После поражения на Курской дуге немцы стали отступать. Появившееся в связи с рекогносцировкой команда определила, что в нашей избе будут находиться добровольцы, присматривавшие за лошадьми, 62 которых, в свою очередь, предполагалось разместить в сарае и под навесом, огороженным частоколом. Предстояла эвакуация. В этой связи я поехал в д.Добрынь и договорился с женой дяди Аксиньей о переезде к ним. В начале я правильно рассудил, что как бы ни сложилась моя судьба, старики родители и сестра останутся с родственниками. Как оказалось, это было наиболее правильное решение. Однако, увлеченный всеобщей эйфорией, мол, немцы больше трех дней у нас не задержатся (задержались они на десять месяцев) я решил выжидать. Не последнюю роль в этом отношении сыграло то обстоятельство, что я не представлял, как перевезти домик с пчелами. Очень дельными в этом отношении оказались бы советы отца, но он замкнулся в себе, устранился от дел и все время проводил в лесу. Не учитывать реально сложившееся положение дел было непростительной ошибкой, за которую пришлось расплачиваться в течении всей оставшейся жизни. После окончания войны, проживавшие на оккупированной территории, а тем паче вывезенные на принудительные работы, считались людьми второго сорта. При решении их участи некоторые из «власть предержащих» в отношении их поступали, ориентируясь на Крыловского осла: «И я его лягнул, Пускай ослиные копыта знает». Такое отношение к себе я испытал не единожды. Даже несмотря на перевыполнение поручений по учебной и особенно по научноисследовательской работе я в конце декабря 2006 г. был уволен в связи с истечением срока договора, тогда как некоторые участники войны числятся состоящими на службе без определенных занятий. О прочих более серьезных моментах отмеченной дискриминации будет сказано ниже. Через пару дней нагрянули немцы. Всем было объявлено собираться для эвакуации на выгоне. Поднялась паника, удирали кто как мог по разным направлениям. Дело усугубилось, так как через деревню в это время проезжали эвакуированные из Слатовщины. У нас с соседом Власом была одна повозка, нагруженная самым необходимым. Мы направились в Липецкую дачу, укромные места которой были хорошо знакомы соседу, так как хутор его находился рядом. Остальные пожитки, преимущественно обмолоченное зерно закопали в специально оборудованные ямы. В лесу мы, как и другие односельчане, подготовили укрытие в виде окопа без насыпи, которую не успели соорудить, потому что конная полевая жандармерия стала прочесывать лес. Пришлось срочно выбираться из него. Обосноваться в Добрыни, где разместился немецкий госпиталь, уже было невозможно, так как выселенные из изб жители, ютившиеся в разных пристройках, были переписаны, чтобы избежать наплыва беженцев из соседних деревень. 63 Все пищиковцы постепенно стекались на один из поселков, отведенных для их размещения. В одной избе оказалось по 50 и более человек. За время нашего трехдневного отсутствия погреб был вскрыт, а находившиеся в нем пожитки расхищены. Пчел добровольцы залили водой, а мёд утащили. Жизнь стала смахивать на езду по ухабистой дороге. Не успел я осмотреться, как оказался в числе отправленных на строительство укреплений под деревней Коршиково. На третий день земляных работ (копали яму под блиндаж для артиллеристов) находившаяся по соседству зенитная батарея в числе других объектов подверглась бомбардировке примерно полутора десятков самолетов. Один из них был подбит, но, видимо, дотянул до своего аэродрома. Находившиеся возле батареи парни из односельчан рассказывали, что после каждого разрыва их лежачих подбрасывало. Чуть позже перед ямой для бункера, не долетев до нее около ста метров, разорвалось два снаряда. Заслышав их свист, работавшие с нами немцы, попадали на дно ямы, а мы без понятия стояли, как ни в чем не бывало. Для себя я сделал вывод, как следует поступать в подобной ситуации. Перспектива быть убитым да еще своими меня не устраивала, а потому я предложил Храмцовым Петру Николаевичу и Владимиру Игнатовичу бежать подальше от линии фронта. Они согласились. На ночевку нас вывозили в д.Чирино. Улучив момент, когда охранявший нас немец зазевался, мы выскочили из избы. Завернув за сарай, перепрыгнули через Росасенку, подались в Липецкий лес. В наступивших сумерках, не подумав о последствиях, разожгли костер. Скоро по хрусту ломавшихся под ногами веток поняли, что к нам кто-то подкрадывается. Оказалось, что это двое вооружённых полицейских, которые, как и мы, приняв желаемое за действительное, вместо того чтобы согласно приказу отправиться в тыл под Борисов, обосновались в лесу. Они надеялись, что фронт, проходивший по притоку Днепра Мерее, продвинется в Оршанский район на речку Крапивенка, где у немцев была оборудована запасная линия обороны. После того как полицейские ушли мы погасили костер и перебрались на опушку леса, ближе к деревне и на утро были дома. Очищая прифронтовую полосу, немцы, прежде всего, стали эвакуировать многодетные семьи, которые не могли быть использованы на разных работах. Многие из таких многосемейных возвратились из беженцев бессемейными или малосемейными. Матрена Кабуш, уехавшая с пятью детьми, возвратилась одна, Дарья Алешина, похоронив в беженцах три дочери, сына и старуху мать, вернулась с одним сыном. Моя двоюродная сестра Агафья Сергеевна похоронила в беженцах малолетних сына Аркадия и дочь Евгению(Женю). А семья двоюродного брата Егора Сергеевича вернулась без средней дочери Валентины. 64 Злоключения беженцев начались сразу по выезде. Уже на полпути из Пищиков в Сватошицы, в Глинище, когда обоз поднимался на косогор левого берега Дубровенки, с подводы Николая Храмцова упало небольшое корыто для сечки капусты. Старшая дочь хозяина Фёкла на ходу пыталась пристроить его на подводу. Взбесившийся жандарм из конвоя пнул ей ногой в живот, отчего она, как мне рассказывал её брат Пётр, скончалась на одном из привалов на пути следования обоза. В целом война обошлась нашей деревне в одну треть ее довоенных обитателей (в том числе три десятка военнослужащих, преимущественно, солдат). В результате эвакуации, проведенной в несколько этапов, деревня опустела больше чем на три четверти. Оставшиеся жители были задействованы на различных работах: строили из жердей кольев и соломы шалаши для автомобилей. Возле быстриевского дуба копали ямки для захоронения убитых немцев, приводили в порядок дорогу, идущую к фронту и т.д. Кроме упомянутого выше Коршикова, работать приходилось в деревнях Путятино, Чирино и др. Так, при строительстве бункера для дивизионного штаба, расположенного в путятинской школе, слева от нее у спуска к руслу Росасенки (справа находился блиндаж генерала, охраняемый часовым в каске) на плечах пришлось таскать бревна срубленных в парке лип для настила. Во время боя 12 октября 1943 г. под Ленино, где наряду с частями Красной армии впервые участвовала 1-я польская дивизия имени Тадеуша Костюшко, я находился в д.Чирино. Весь день явственно слышалась артиллерийская канонада, только под вечер добровольцам из обоза стало известно, что атака отбита. В напечатанных и разбрасываемых затем листовках попавшие в плен поляки вынуждены были обращаться к своим соплеменникам с предложением переходить на сторону немцев. Нельзя также обойти вниманием и такой из ряда вон выходящий факт, смахивающий на провокацию специально разработанную жандармами. В первой половине дня группу в составе около двадцати взрослых и подростков направили без особой на то надобности поправить только что выставленную вдоль дороги изгородь от снежных заносов. На подходе к лесу нас нагнал ехавший на санях безоружный плачущий немец. Так как упряжка его лошади почти рассупонилась, я стал исправлять положение, подкручивая гужи. В это время инвалид (у него не было одной ноги) из окруженцев, обосновавшийся в д.Слатовщина и временно проживавший в Пищиках с другими уроженцами выше названной деревни, предложил прихлопнуть этого шваба и забросать снегом. Охотников поддержать такое безумное 65 предложение (и без бинокля местность просматривалась со всех сторон), к счастью, не нашлось. Явно не приспособленный для войны сопливый солдат поехал дальше в направлении д.Чирино. Дальнейшая эвакуация из прифронтовой полосы связана с угоном в Германию всех лиц мужского пола, которые могли после освобождения территории пополнить ряды призванных на воинскую службу. Примерно в середине декабря 1943 г. всем оставшимся мужикам (около 15 человек) было приказано запастись продуктами на трое суток и приготовиться к отправке на установку изгородей, предохранявших дороги от снежных заносов. Для пущей убедительности (в истинности сказанного было основание сомневаться) надлежало прихватить с собой топоры. Нас доставили на добрынский тракт у выхода на него дороги из д. Посудьево, откуда вскоре подъехала грузовая машина. Топоры было велено оставить у дороги, а самим погрузиться в машину. Сомнений не оставалось в том, что уезжать придется далеко и надолго. В это время подъехала машина из Добрыни, в которой находилось до 40 таких же бедолаг, в том числе и моих знакомых. Сопровождавший их конвоир находился в углу кузова, а потому наш конвоир предпочел забраться в кабину. Во время следования у спуска с возвышенности на подъезде к Баховской водяной мельнице добрынская машина обогнала нашу и, поднимаясь в гору, скрылась. Решение пришло мгновенно. Обуреваемый бесшабашностью, я перевалился через задний борт машины. Вслед за мной успели выскочить Петр Ковалев, Николай Сольский, Константин и Алексей Янченко. Мимо Баховской мельницы по проселочной дороге мы прибежали в д. Бородино и обосновались в одной из изб. Явившийся солдат, присматривавший за пустующей деревней, стал придираться к Алексею Янченко, взрослому мужику, а на нас подростков не обращал внимания. Когда, отправившись за оружием, солдат вышел, я посоветовал Алексею забраться на чердак и лежать там спокойно, что и было сделано. В наступивших сумерках мы с Константином прямиком через заснеженное поле пришли в избу Ефима Любовицкого (Аухима), где проживали наши семьи. Но шила в мешке не утаишь. Через пару дней мы оказались за решеткой. Избежал ареста только Алексей Янченко, который своевременно сумел с семьей смыться. Изба двоюродной сестры Агафьи, приспособленная под тюрьму, находилась в родном поселке. В ней обитали беспризорные дети, а в числе взрослых Володька по матери Тацянкин из Сватошиц, который наставлял нас, как вести себя на допросе с пристрастием. Правда, до этого дело не дошло. Сестра Валентина заходила к переводчице, которая проживала в нашей избе. Однажды она не удержавшись от искушения повязала голову шелковым платком, который выменяли за пуд ячменя у 66 голодающего украинца. Платок понравился переводчице, и она настояла на обмене его на две ленты, заплетавшиеся в косы. Сестре «добровольно по принуждению» пришлось уступить. Опростоволосившаяся сестра бросилась выручать меня, обратившись в этой связи к переводчице, которой симпатизировал шеф жандармов в чине обер-лейтенанта. Он распорядился отпустить нас не битыми. У немцев не принято оставаться без дела, а потому Петр Ковалев был направлен фельдшером в один из трудовых лагерей. Вместе с его заключенными он вскоре был вывезен в Германию. Меня с Костиком Андреихиным, Аркадием Ивановичем Груца и несколькими женщинами отправили на работу в д.Путятино. Николай Сольский остался помогать жене Татьяне, которая была занята изготовлением самогонки для жандармов. Кстати, в этой тюрьме содержалось пять полицейских, уроженцев д. Сватошицы, которые остались дома вместо того, чтобы по приказу отправиться в тыл. Выданные немцам старостой деревни Сергеевым (после объявился в Штатах) они были расстреляны на опушке леса слева от дороги на Глебово. Вместе с ними был казнен несовершеннолетний брат Василия Кабрука, командира полицейского отряда, размещавшегося в д. Добрынь, а затем с частью отряда и вооружением перешедшего к партизанам. После освобождения района могила была вскрыта женами и родственниками и каждого из них похоронили отдельно на деревенском кладбище. Из других событий, связанных с пребыванием в д. Путятино, припоминается, как однажды, когда мы работали по благоустройству дороги, поднимавшейся в гору к расположенной в парке школе, на машинах и мотоциклах стали съезжаться немецкие офицеры разных рангов. Не трудно было понять, что именно в путятинской школе находился штаб крупного воинского соединения, скорее всего дивизии. Данное предположение подтверждается также тем, что рядом с парком находилась посадочная площадка. Работая однажды по благоустройству бункера для солдат хозяйственного взвода, я обратил внимание на то, что у самолета, кроме обслуги находились два генерала. У одного из них не смотря на мороз вместо зимней шапки была надета фуражка с красным околышем. После полуторамесячного пребывания в Путятино девять наших женщин взбунтовались и заявили, что им необходимо дома помыться в бане. Их поддержали Аркадий и Костик. Мои увещевания не дали желаемого результата. Сознавая ответственность за самоволку, я вынужден был на нее согласиться. Вечером мы (всего 12 человек) отправились домой по дороге на Чирино. Примерно на полпути впереди послышался шум подъезжающей санной упряжки. Я бросился в сторону от дороги и завалился в снег. Остальные последовали моему примеру, и на этот раз пронесло. Обходя 67 Чирино слева, мы вышли на пищиковское поле и по глебовской дороге пришли в деревню. Через сутки нас собрали для отправки обратно. В общем и целом отделались легким испугом, только Аркадий, как самый высокий, схлопотал удар старой частоколиной, которая при этом переломилась. По-видимому, был правильно понят и учтен отмеченный выше женский вопрос. Но все же сопровождавшему на санной повозке конвоиру было приказано гнать нас в назидание рысцой до места назначения. Только после боярского моста возмущенные женщины, понося конвоира, перешли на шаг. Последнему пришлось уступить, хотя он ссылался на полученный приказ. Десятерых отправили назад в д. Путятино, а меня и Аркадия оставили в Чирино заготавливать дрова и разжигать кухонные котлы, чтобы облегчить жизнь покладистых девиц, которые, кроме кухни, обслуживали не только немцевповаров, но и других иже с ними. Большинство, конечно, составляли неподдающиеся. Одна из таких вышвырнутая за дверь со слезами на глазах драила котел походной кухни, тогда как отвергнутый домогатель, стоя на крыльце наблюдал за ней, а потом вернулся к веселящейся компании. Скорее всего, в начале февраля 1944 г. односельчанин Никита Янченко из Заднепровья привез в Чирино немецкого офицера, после появления которого начался форменный переполох. Устно и по телефону отдавались различные приказы, в числе которых меня прежде всего заинтересовал случайно услышанный об отправке 12 цивильных в д. Клены, где находился один из трудовых лагерей. Я понял, что речь идет о нашей команде, а потому поздним вечером вдвоем с Аркадием мы отправились к себе домой. Назавтра с утра стало известно, что и остальные десять из д. Путятино, почувствовав неладное, тоже оказались дома, следуя по ранее опробованному маршруту. Но вместо того, чтобы радоваться, пришлось не единожды прослезиться. В середине следующего дня, появившиеся жандармы велели всем жителям следовать в д. Негатино. Говорят - скорый поспех людям на смех. Запряг искалеченную лошадь и взвалив на сани кое-какие пожитки, я вместо того чтобы выждать, когда жандарм бросится на перехват семьи уезжавшего в сторону Сватошиц Ковалева Родиона, направился в сторону Глебово. Не отъехав и ста метров, мы были остановлены жандармом, который, выхватив пистолет, по-русски заявил мне, что в следующий раз за ослушание я схлопочу пулю. Мы поехали по указанному маршруту, следом за нами, не успевший улизнуть Родион со своими домочадцами и еще несколько семей. По выезде из деревни мы наблюдали, как несколько семейных односельчан, преследуемых жандармом, удирали по дороге на Бородино. Как только они скрылись в лесу, преследование прекратилось. После ночевки в Негатино нас погнали в Дубровно, а затем по правобережью Днепра в Оршу. Во время 68 переправы по льду через Днепр в Кобыляках произошла заминка. Спускаясь с крутого берега, повозка Родиона опрокинулась, а пожитки рассыпались. Остальные подводы, поддерживая, спустили зигзагом. Поздним вечером нас измученных и голодных пригнали в переполненный лагерь, если не ошибаюсь, на месте бывшего Кутеинского монастыря. Через пару дней добровольно по принуждению ограбили, забрали коров и лошадей, которых нечем было кормить, рассчитавшись для видимости оккупационными марками. Здесь я встретил одноклассника по Дубровенской десятилетке Константина Прокопенко, который с двумя другими парнями был приставлен следить за порядком. Позже он был вывезен на принудительные работы в Австрию. В их каморке я скрывался от периодически появлявшихся разных охотников за рабсилой преимущественно из молодых парней и девчат. Однажды появилась и вышеназванная переводчица, проживавшая в нашей избе. Сестра просила ее помочь нам в беде, но она ничем не могла посодействовать. Скоро голодавших людей стали эвакуировать из лагеря. Наши старики во главе с Родионом Ковалевым, который, как отмечалось ранее, говорил по-немецки, обратились с просьбой, чтобы нас, уроженцев одной деревни, не разлучали. Шесть наших семей были погружены в один товарный вагон и вечером эшелон уже был возле Минска, а на следующие сутки нас выгрузили на станции Граево в Польше. В лагере, куда нас поместили, оказались беженцы из других районов, чаще упоминались Микошевичи. С ходу началась санобработка. Раздетых осматривал обрюзгший в три обхвата врач с безразличным тяжелым взглядом. По его указанию отбирали молодых и еще способных работать, а немощным ставили несмываемыми чернилами клеймо на лоб. Такие, как оказалось, были обречены на смерть в крематории. Я боялся за своего отца, которому шел 69 год, но, к счастью, его пропустили. После проведенного отбора нас опять погрузили в вагоны и втрое увеличившийся эшелон покатил на запад. В этом я убедился, когда проезжая по железнодорожному мосту, громко спросил у проходивших мимо, какой город? Мне ответили: «Торунь». Через некоторое время мы оказались в Лерте под Ганновером. Но так как пересыльной лагерь был еще занят нашими предшественниками, эшелон проследовал до города Папенбург возле голландской границы. Нас на три дня выгнали из вагонов в бараки, а потом тем же эшелоном вернули обратно в Лерте, где мы пробыли около месяца. Кроме первой санобработки с дезинфекцией всех вещей и пожитков, последовала повторная, так как обнаружились неединичные случаи заболевания сыпным тифом со смертельным исходом особенно среди прибывших с юга Белоруссии. Из наших умер лишь отец бывшего полицейского из д. Савино. Только 15 марта 69 1944 г. нас определили на работу в деревню Гюфер в районе Ильцена на хозяйство бауэра-фюрера Генриха Бишфа, у которого, кроме нас, работали поляк Стефан, польки Гелена и Марыся, немец Виллем и подросток Рихард, из родственников хозяев, стажировавшийся на бауэра. Итак, почти в одночасье наша семья лишилась всего честным трудом нажитого. Осталось в мешке примерно полтора пуда пшеницы, из которой по возможности варили кашу. Принимая судьбоносное решение нельзя выдавать желаемое за действительное и надеяться на русское авось. Нужна тщательная и всесторонняя оценка принимаемых решений. Однако пути провидения неисповедимы, так, дети мои, судьбы не обойдешь и конем не объедешь. Наступивший очередной этап в жизни прежде всего отличался потерей свободы, как способности человека распоряжаться самим собой по-своему усмотрению. В этой связи работать по принуждению приходилось не разгибаясь, от зари до зари. Некоторым утешением в этом отношении было то, что сами немцы работали, как одержимые, без перекуров и излишней болтовни. Мне больно было смотреть на семидесятилетнего старика отца, который, пока не привык, не мог работать без передышки. Распорядок дня был как нельзя строгий и соблюдался неукоснительно. До завтрака и перед ужином уход за скотиной и ее кормление. После завтрака и обеда полевые и другие работы по хозяйству с двумя пятнадцатиминутными перерывами на подкрепление бутербродом с черным кофе, приготовленным, если не ошибаюсь, из ячменя. До нас в деревне уже больше года работали две семьи: Родины из Смоленщины (отец, мать, две взрослые дочери от первого брака отца и двое малолетних, мальчик и девочка дошкольного возраста, которые, к моему удивлению, лучше взрослых изъяснялись по-немецки, и Кирилловы из-под Ржева (отец, мать, сын подросток, и две взрослые дочери, у старшей из которых была малолетняя дочка). Элиту остарбайтеров составляли поляки в основном бывшие военнопленные. Некоторые из них к нам советским относились предвзято и свысока. Большинство поляков, как сербы и другие выходцы из Югославии, а также разоруженные солдаты-итальянцы сочувствовали без предвзятости. Отказавшиеся от физической работы итальянские офицеры были из деревни отправлены в лагерь. Отношение же немцев менялось в зависимости от приближавшегося конца войны и неизбежного краха третьего рейха. Это касалось и нашего хозяина, который как военнопленный находился в Сибири и, следовательно, хорошо знал почем фунт лиха. Несколько слов о событиях, имеющих непосредственное отношение к описываемому периоду. Буквально через несколько дней после того, как мы 70 обосновались на новом месте, я работал вне помещения и прислушивался к доносившейся из затянутого облаками неба трескотне орудийных и пулеметных выстрелов. Неожиданно из облаков с надрывным воем вывалился и упал в лес на окраине деревни тяжелый бомбардировщик союзников. Поскольку ожидавшиеся парашютисты не появились, гибель экипажа не вызывала сомнения, что и подтвердилось на следующий день, когда было приказано на подводе с ящиком солидного размера прибыть на место падения самолета. Вместе с Стефаном и мной туда отправились наш хозяин, как деревенский староста и какой-то чин местной фашистской администрации. Я ожидал увидеть обломки разбившейся машины, но весь металл до винтика был уже собран и увезен. Лежала лишь куча из останков погибших членов экипажа. Увидев их, наш хозяин, схватившись за живот (его чуть не стошнило), направился в сторону. Я в свою очередь со слезами на глазах – в другую, несмотря на крики разбушевавшегося фашиста. Запомнилось, как он притоптывал на крышке ящика, чтобы плотнее прижать ее. Мое участие в происходящем свелось к тому, что я помог погрузить ящик с останками летчиков на подводу, а потом вместе со Стефаном опустить его в могилу на деревенском кладбище. Немцы в захоронении останков экипажа сбитого, как оказалось американского самолета, участия не приняли, видимо, являясь представителями «цивилизованной» нации «постеснялись». На самом деле, как призванные господствовать над всем миром, о чем недвусмысленно сказано в официальном гимне, посчитали для себя зазорным. Не случайно, что воспитанные в таком духе, очумевшие от официальной пропаганды, некоторые из них позволяли себе, как было отмечено выше, варварски кощунственное отношение к останкам поверженного противника. Через несколько дней мне и отцу было поручено разбрасывать какое-то очень вредное, по утверждению поляков, химическое удобрение. За обеденным столом в этой связи висела гнетущая тишина, как проявление солидарности по отношению к нам со стороны поляков. Этого не могли не почувствовать хозяева и их немецкие прислужники. Через поляков хозяин вскоре узнал, что у нас сохранилось примерно пуда полтора пшеницы и вознамерился посеять ее. Ему, конечно, хотелось определить разновидность сорта. Опять-таки через Стефана нам поступило соответствующее предложение. Пока мы совещались, как нам быть, ведь это было все, что у нас осталось. Скитаясь по лагерям, мы питались не только вареной кашей, но и приходилось жевать сырое зерно, хозяин передумал. Его взбесило промедление с ответом, а сочувствующие нам представители разных национальностей расценили это, как нежелание помогать враждующей стороне. 71 Последствия не замедлили сказаться. Вместо того, чтобы вместе с другими ползком на коленях прорывать посеянную сеялкой сахарную свеклу, мне было поручено бороновать участок, на котором предполагалось посеять пшеницу. Необычность поручения объяснялась также тем, что на лошадях работал Стефан. Бесцельно кружась на небольшом участке, я, не успев во время повернуть лошадей, заехал на край засеянного соседнего участка. Это не преминул заметить подросток Рихард (за доносы хозяевам поляки называли его «малое щанё») и тотчас доложил хозяину, который, рассвирепев, забрал у меня вожжи, наградив зуботычиной, велел отправляться домой и готовиться к отправке в лагерь. Оскорбленный, я явился на подворье и решил, дождавшись ночи бежать на железнодорожную станцию, чтобы, спрятавшись в вагоне, пробраться на родину. Оказавшись возле кладки со жмыховым кормом для крупного рогатого скота я от нечего делать взял заостренную лопату и стал отрубать его с тем, чтобы, нагрузив на тачку, затем отвезти в хлев. За этим занятием и застал меня досрочно явившийся хозяин. Посмотрев на меня, а также на лопату в моих руках, он повернулся и ушел. Я, естественно, продолжал начатую работу, так как именно это входило в круг моих обязанностей. За обедом опять-таки воцарилась гнетущая тишина. «Доброжелательные» поляки настойчиво рекомендовали мне бежать, тогда как сами годами терпели подобные незаслуженные оскорбления. Восстановить статус-кво помог случившийся на следующий день массированный налет союзной авиации. Возвращающиеся обратно «летающие крепости» и другие типы самолетов в течение 15-20 минут сплошным потоком на бреющем полете летели на запад справа от деревни. От некоторых из них стали отделяться падающие предметы, принятые мною за бомбы. Забежав для предохранения в упоминавшуюся каменную кладку для силоса, я был изумлен тем, что они кувыркались в воздухе без характерного для падающих бомб свиста. После окончания налета я осмотрел некоторые из упавших поблизости. Оказалось, что это были металлические баллоны для дополнительного запаса горючего, по выработке которого они как ненужные сбрасывались. В одном из них еще оставалось около литра бензина. В приподнятом настроении озорства ради мне хотелось притащить такой упавший с неба подарок, положить его к парадному входу в хозяйский дом и заодно предупредить осторожно, мол, бомба. Но, вспомнив о зуботычине, посчитал за лучшее оставить шутки в сторону. Не поздоровалось бы и в той связи, что все упавшие баллоны были собраны специальной командой и увезены. Если перед хозяевами можно было оправдаться, приволок мол для того, чтобы использовать в хозяйстве и таким образом отделаться легким испугом, то шутить с администрацией 72 было опасно, можно было загреметь в концлагерь или того хуже. Наблюдая за пролетавшей армадой, я обратил внимание на то, что один двухмоторный самолет, скорее всего истребитель, тянул на одном моторе. Вокруг него, предохраняя от атаки с земли и воздуха, сновали такие же самолеты, т.е. проявлялся незыблемый закон солдатской солидарности на войне: сам погибай, но товарища выручай. Поскольку некоторые баллоны упали возле рыбного садка, мне впервые в жизни представилась возможность наблюдать живых рыб, плотно прижавшихся одна к одной. Непрерывно поступавшая проточная вода, медленно переливаясь через заднюю стенку садка, скатывалась в речку. Несколько позже, но именно в мае во время обеда мне представилась возможность подслушать разговор хозяев с зашедшим к ним соседом, самым богатым из жителей деревни. Уже в послевоенное время, сопоставив услышанное с реально произошедшим, я пришел к выводу, что речь шла о разделе Германии между союзниками по решению Ялтинской конференции. Хозяйка отчасти успокоилась только тогда, когда выяснила, что округ Ильцен отойдет к английской зоне оккупации. Так как открытие второго фронта ожидалось давно, состоявшаяся 6 июня 1944 года высадка союзников в Нормандии не произвела на немцев должного впечатления. Они слепо уверовали в то, что высадившихся союзников, как англичан в 1940 году, обязательно сбросят в море. Иначе было воспринято заставившее немцев переполошиться успешное наступление Красной Армии через Белоруссию и Прибалтику на Вислу и к границам Восточной Пруссии. Немцы основательно просчитались, ожидая главного удара с территории Украины в направлении на Люблин-Варшаву с выходом к Балтийскому морю. Наступление через Белоруссию считалось неперспективным, а потому некоторые части снимались с белорусского направления, тогда как другие передислоцировались, занимая освободившиеся участки. Именно в связи с передислокацией жители Дубровенщины в своем подавляющем большинстве, в том числе и наша семья, потеряли свободу, все свое имущество, а многие, преимущественно старики и дети, лишились жизни. В конце июня 1944 года вместе с батраком Виллемом (младший сын его погиб в 1941 году под Киевом, а старший при освобождении Югославии) копали дренажную канаву на сравнительно небольшой поляне посреди леса. Во время второго завтрака он, достав бутерброды, завернутые в газету, и протянул ее мне, хотя раньше такое категорически запрещалось. Бегло прочитав первую страницу, я понял, чем была вызвана проявленное отступление от строжайшей установки. В газете сообщалось, что Витебск, 73 Орша и Могилев оставлены немцами, что бои ведутся под Минском и Бобруйском. Стало ясно, что немецкий фронт развалился. Я сказал Виллему, что Орша находится в двадцати восьми километрах от нашей деревни. На это он заметил, что ныне там вместо деревни остались лишь обугленная земля. За обедом, улучив момент, я рассказал обо всем родителям и полякам, которые, как оказалось, уже знали о случившемся, но почему-то не спешили поделиться услышанным с нами. Предстоящее освобождение Польши рассматривалось многими поляками, приверженцами Лондонского правительства, как большевистская оккупация. В этой связи была предпринята так называемая авантюра Комаровского. Получив непроверенное сообщение, что советские танки подошли к предместьям Варшавы, поляки 11 августа 1944 года подняли вооруженное восстание. Оно было преждевременным, так как предместье Варшавы Прага было занято советскими войсками только 14 сентября. Кроме того, восстание не было согласовано с советским командованием, а потому войска, форсировавшие Вислу 14 сентября не удержались на ее правом берегу. К концу сентября восстание, целью которого было освобождение столицы, а, следовательно, считай и всей Польши самими поляками, было окончательно подавлено. В этой связи на нас, выходцев из Советского Союза посыпались незаслуженные упреки и даже угрозы. Приостановка наступления была оправдана. Надо было пополнить поредевшие части, доукомплектовать их, наладить подвоз боеприпасов и продовольствия, т.е. избежать «чуда на Висле», когда неучтенные отмеченные предпосылки способствовали успешному контрнаступлению поляков в 1920 году. Поздней весной и летом обусловленная увеличением продолжительного светлого времени суток заметно возросла рабочая нагрузка. Сначала, поскольку в хозяйстве было три лошади и пара волов, я работал с упряжкой конь Флёк и вол Морис, управление которой было сопряжено с определенными трудностями. Особенно тяжело было на уборке картофеля и сахарной свеклы, так как мне на станции Весте приходилось грузить картофель внутрь вагона, а сахарную свеклу забрасывать внутрь вагона через верх его. После такой изнуряющей работы болели руки, ноги, ныла спина и, конечно, душа. Не хотелось ни есть, ни пить, тянуло выпростаться и лежать не шевелясь. Кстати, чтобы так работать нужно было и питаться надлежащим образом. В этом отношении наши хозяева в отличие от других оказались человечными. Еда готовилась женщинами под руководством хозяйки одинаково для всех с той только разницей, что немцыхозяева и работники питались за отдельным столом. 74 Осенью ситуация несколько изменилась. Одна лошадь была взята для нужд армии. Моя упряжка, при виде которой поляки, работающие на лошадях, от души потешались, распалась. Но хозяйская кобыла, оказавшись в упряжке с другим конем, стала трудно управляемой. Стоило Стефану чутьчуть зазеваться, как она срывалась, увлекая за собой всю запряжку. Несколько раз ему пришлось гоняться по полю за упряжкой. Об этом видевшие доносили хозяину, у которого в конце концов истощилось терпение. В результате бразды управления упряжкой были поручены мне. Так как я не курил и все время был начеку, три дня прошли вполне благополучно. К концу четвертого дня, нагружая фуру на резиновом ходу ботвой от сахарной свеклы, я положил вожжи рядом с повозкой и только взял в руки вилы, как кобыла рванула с места. Успев перехватить вожжи я удержал лошадей, но ступня правой ноги попала под резиновое колесо, и я захромал. После возвращения домой раздосадованный хозяин обо всем подробно расспросил присутствовавшего при сем подростка Рихарда, меня же не стал упрекать, но и не проявил никакого сочувствия. Назавтра утром я с распухшей ногой упросил поляка Вилема Каминского, отвозившего бидоны с молоком вечернего и утреннего удоя на переработку, подвезти попутно и меня к врачу в Бевензен. Меня принял стройный седой старик, осмотрев ногу и расспросив о случившемся, написав пару слов на клочке бумаги, и велел передать хозяину, что и было сделано. Прочитав написанное хозяин хмыкнул, а я хромая направился домой долечиваться. На обед меня не пригласили, а ранее во время завтрака было заявлено: кто не работает, тот не ест. Провалявшись не евши три дня, если не считать крох, которые выделялись родителями и сестрой из своих пайков, я опять отправился к врачу. На этот раз пришлось ковылять пешком, так как ехавший впереди Вилем то ли не слышал, то ли не захотел услышать. Увидев меня у себя в приемной, врач так гаркнул, что сопровождавшая его молодая ассистентка испуганно отшатнулась, а я поспешил убраться. Проковыляв обратно семь километров, я приступил к работе по заготовке корма для крупного рогатого скота. Вернувшись с поля, на меня накричали сначала хозяин-барин, а затем холуйствующий немец-батрак. Я не огрызался потому что, во-первых, не все понимал, а во-вторых, брань на вороту не виснет. В результате отмеченного общения с немецкой медициной я получил подтверждение о перерыве в работе в связи с нетрудоспособностью с 23 по 30 октября 1944 года. Именно на основании этого свидетельства Информационного консультативного ведомства Уэльцина (Т/Д 1687017 от 02. 08. 99) удалось установить, что наша семья действительно была занята на работе в Германии с 15.03.1944 по 28.05.1945). До этого четыре попытки, от 12 января, 7 февраля, 6 июня и 5 сентября 1944 года, предпринятые, чтобы 75 установить факт угона на принудительные работы, оказались безуспешными. По видимому, это объясняется тем, что как явствует из указанной справки, мы были ошибочно зарегистрированы, как проживающие в Польше». Найти концы было затруднительно и в той связи, что вывезли нас не непосредственно из Белоруссии, а из Польши. Кстати, по справке значится, что я не работал целую неделю, тогда как на самом деле всего три дня. Только 25.10.2001 было принято решение о назначении мне и сестре через Белорусский республиканский фонд «Взаимопонимание и примирение» компенсационной выплаты за принудительный труд в период националсоциализма. Родители померли без компенсации, мать в 1957 году, а отец в 1961. Из других событий запомнилась организованная с немецким размахом охота на расплодившихся за год зайцев, что ежегодно проводилось в каждой деревне в заранее определенный день. Собравшиеся охотники из всей округи располагались на границе участка с полем соседней деревни. Загонщики из работников разных национальностей, сходясь полукругом к центру, гнали несчастных зайцев под выстрелы охотников. Так практиковалось на всех участках поля принадлежавшего деревне. Исключения составляли лесные участки, так как там, кроме зайцев, обитали лани и косули. На поле деревни было добыто около 30 зайцев. При этом бросалось в глаза, что в порядке подхалимажа право произвести выстрел предоставлялось более влиятельному из охотников. В конце октября 1944 года в деревне появились немецкие солдаты, которые почему-то размещались не в жилых, а в различных подсобных помещениях. После ночевки и завтрака они уходили на полевые занятия и возвращались в потемках. Похоже, что в связи с развернувшимся вскоре контрнаступлением немцев в Арденнах, скрытно готовились команды диверсантов. Вначале операция развивалась достаточно успешно, и местные обыватели уповали на повторение Дюнкерка. Но ситуация изменилась после известного обращения Черчилля к Сталину о немедленной помощи союзникам, в связи с чем запланированное на 20 января наступление советских войск с Вислы началось на восемь дней раньше. Не знаю, по каким каналам, хозяевам стало известно, что их сын, исполняющий обязанности шофера ротного командира, вместе со своей воинской частью спешно перебрасываемой на восток в одну из ночей будет следовать через Бевензен. Однако рассчитывавший на встречу раздосадованный хозяин вернулся ни с чем, так как воинские эшелоны следовали без остановок. С сокращением светлого времени суток сократился и объем работ, особенно полевых. Вечерами мы обычно собирались у Родиных. Сестры 76 Кирилловы, за каждой из которых было по одному аборту, сначала предпочитали поляков, а затем переключились на появившихся полицейских, с которыми они, скорее всего, куда-то иммигрировали. Во всяком случае, возвращаться с нами на родину решился оставивший семью только их старик-отец. Иногда заходили пленные итальянцы, один из которых обладал хорошим голосом и исполнял итальянские песни, в мелодическом отношении чем-то напоминавшие наши украинские. Он был католическим священником, но в связи с прелюбодеянием загремел в солдаты, т.е. был разжалован, лишен сана и призван на воинскую службу. Поляки в этой связи шутили, что ксендзам разрешалось иметь сношение с женщиной лишь один раз в году. Однако конкретный срок не указан, а потому ему вольно поступать по своему усмотрению, но не попадаться с поличным. После окончания войны он зазнался, стал смотреть на нас свысока, за что Настя Родина обозвала его фашистом. Оскорбленный до глубины души он как мог старался доказать, что у него нет и никогда не было ничего общего с фашистами. Приходили иногда и парни из соседней деревни Весте, изловчившиеся гнать самогон из используемых на корм скоту сушеных жмыхов сахарной свеклы. Ничего удивительного в этом нет, если вспомнить всученный Остапом Бендером американцам рецепт «табуретовки» или ликер-шасси из кинофильма «Хроника пикирующего бомбардировщика». Один из них, а именно друживший с Настей украинец Николай Швед помог нам после окончания войны перебраться от бауэра в лагерь советских военнопленных, с ними мы через Фалимбостоль переправились за Эльбу в районе Бранденбурга. Однако, когда я после службы в армии оканчивал пединститут, на наш деревенский адрес пришло от него полученное сестрой письмо, в котором сообщалось, что он, расставшись с Настей, работает сталеваром на Урале. Встреча нового 1945 года не произвела заметного впечатления, хотя с наступлением его связывались положительные перемены в нашей судьбе. Было как-то тревожно, особенно в связи с распропагандированным применением неизвестного дотоле оружия огромной разрушительной силы, о чем неустанно бахвалился выкормыш гитлерюгенда Рихард. Верилось с трудом, но и не верить было нельзя, так как разные ФАУ летели через пролив Ламанш на Лондон. Несмотря на войну, жизнь шла своим чередом. В начале весны внебрачная жена Стефана родила сына. Однако несчастный сосущий младенец, привалившийся к груди задремавшей по утру неопытной матери, задохнулся. Скорее всего, это случилось по её неосторожности, хотя преждевременная смерть ребенка не вызвала особого огорчения у родителей. 77 На похороны для отпевания был приглашен ксендз. Запомнился мне этот случай в той связи, что гроб был опущен в могилу не так, как следовало. Мне по просьбе Стефана пришлось спуститься в могилу и переставить гроб. Похороны состоялись на деревенском кладбище возле могилы похороненных годом раньше американских летчиков. Сразу после похорон пришлось отправиться на полевые работы, в связи с чем поляки открыто возмущались. Само собой разумеется, что неудачи на фронтах негативно отражались на жизни в деревне. Появились беженцы, семейная пара бюргеров из Пруссии. Хозяевам пришлось уступить им одну из комнат. Обосновались также немцы, бывшие колонисты из Украины и так называемые фольксдойче, т.е. потенциальные немцы. Однажды, на небольшой привал остановилась группа девушек из Литвы, которые по непонятным для меня причинам стремились подальше уйти на запад и тем самым избежать встречи с наступающими советскими войсками. Позже других появились громко горланящие голландцы. Поляк, у которого я спросил, чем объясняется их галдеж, ответил, что они выясняют межпартийные пристрастия: одни отстаивают пронемецкую ориентацию, тогда как другие предпочитают союзников. Примерно в конце первой декады апреля 1945 года в деревне на трое суток задержалась отступающая с запада немецкая воинская часть. Солдаты тоже о чем-то громко шумели, но мне было не до выяснения сути происходящего, так как остановившийся на подворье хозяина офицер, пытаясь выместить свою злобу, стал придираться ко мне. У появившегося, к счастью, хозяина он в этой связи что-то спросил, но после резкого ответа, смутившись, оставил меня в покое. Я в свою очередь старался больше не попадаться ему на глаза. Воинская часть ушла из деревни, а офицер и его солдаты, переодевшись в цивильное под навесом возле конюшни, оставили два пистолета, которыми завладели Стефан и Рихард, и легковой автомобиль. О переодевании с последствиями, когда мы собрались на ужин, рассказал мне Стефан, наблюдавший за происходящим из своей жилой коморки на втором этаже хозяйского дома. Естественно, я поспешил под навес, но там ничего не было, кроме гражданских брюк и светло-голубой рубашки. Она оказалась как нельзя кстати, так как за время изложенных выше мытарств, я изрядно поизносился. Воинская часть, о которой упоминалось выше, обосновалась лагерем в 5-6 километрах от нашей деревни и через пару дней сдалась англичанам. Я и Стефан ходили туда посмотреть, как чувствуют себя немцы в плену. Когда мы проходили мимо пленных офицеров, один из них попытался, опередив нас, улизнуть, но был остановлен охранявшим их часовым из негров. Стефан преследовал и другую цель. На обратном пути 78 при подходе к нашей деревне признался, что он и Рихард прихватили пистолеты, оставленные немцами на подворье под навесом. Не имея понятия как с ним обращаться, он попросил меня помочь ему в этом разобраться. Взяв пистолет, я осмотрел его, дослал патрон в ствол и стал стрелять в дерево примерно с десяти шагов. При этом дважды попал, а один раз промазал. Поняв, как это делается, Стефан поспешил забрать у меня пистолет, пока я не расстрелял все патроны. Вечером 14 апреля 1945 года несколько ранее обычного мы возвратились домой после полевых работ. У въезда в деревню со стороны Бевензена на двух джипах появились английские солдаты в темно-вишневых беретах. Мы приветствовали их, они помахали нам в ответ и поехали не по главной улице, а параллельно ей, возвратившись обратно тем же путем. После ужина некоторые из поляков гурьбой отправились на запад, навстречу союзникам. После ужина женщины, собравшиеся возле помещения, в котором находилась кухня для скота, собирались ради спасения от обстрела залезть в подвал. Тучная хозяйка, которая в этой связи не могла пролезть через подвальный лаз, расплакалась. Проходя мимо, я посоветовал женщинам оставить эту затею, так как такое ненадежное укрытие может оказаться могилой. В случае обстрела я посоветовал им прятаться за каменными стенками рядом расположенной кладки для силоса. Назавтра еще до обеда в деревне остановилась на непродолжительное время механизированная колонна союзников, буквально запрудившая машинами улицы, дворы и закоулки. С оккупацией было покончено. Несчастные остарбайтеры и другие подневольные труженики разных национальностей наконец обрели долгожданную свободу. Вопрос о прекращении выхода на работу был принят единогласно без голосования. С питанием все осталось по-прежнему, т.е. лозунг «кто не работает, тот не ест» временно был снят. По отношению к немцам, особенно после обнародования выявленного ужаса концлагерей, администрация союзников поначалу объявила бойкот, распространявшийся на всю «арийскую» нацию, как не отвечающую требованиям цивилизации. Немцы были в шоке, к работникам подневольного труда отношение было сочувственным с покровительственноснисходительным оттенком. Но все довольно быстро возвратилось на круги своя. С Анной Родиной сожительствовал работавший у того же хозяина поляк Стахов из военнопленных. Сорвавшись, он поколотил стерву-хозяйку и заодно отвесил пару оплеух старику хозяину. В связи с жалобой последних он был арестован и увезенный американцами больше в деревне не появлялся. Побитая немка, воспрянувшая духом, стала кричать, что по отношению к быдлу независимо от национальной принадлежности иначе относиться нельзя, что нужно карать каждого раба, посмевшего поднять руку на хозяина, 79 что каждая такая свинья должна знать, как хвост держать, и где ее корыто. Воистину ворон ворону глаз не клюёт. Когда я проходил мимо деревенской пивной, один симпатичный солдат-англичанин предложил мне зайти и выпить бокал пива в связи с окончанием войны. Когда мы зашли в пивную, он обратился в этой связи к одному из своих товарищей. Последний, смерив меня изучающим взглядом и не дождавшись в этой связи холуйского подобострастия с протянутой для пожатия рукой, отменил мероприятие. Нагло улыбнувшись в ответ, я повернулся и вышел. В другой раз ситуация повторилась, когда ребята из деревни Весте познакомили меня с английским солдатом, хорошо говорившим по-немецки. Моя манера держаться независимо тоже пришлась ему не по вкусу, и он к недоумению ребят стал разносить мою одежду. Оправдываясь, пришлось внести соответствующие коррективы, которые ему не совсем понравились. Научившись ездить на велосипеде, который брал без разрешения хозяев, я стал объезжать окрестные деревни в надежде разыскать односельчан, но безрезультатно. Эти поездки оказались полезными в том отношении, что именно они помогли определиться, как быть дальше, хотя на этот счет у меня не было сомнений. Я мечтал продолжить учебу, что было возможно только после скорейшего возвращения на родину. Другие выжидали, тогда как третьи, у которых совесть была не чиста (их было не много), предпочитали остаться на западе или эмигрировать хоть к черту на кулички, но только подальше от родины. Некоторым, как выяснилось потом, путь домой был явно заказан. Это коснулось работавших по соседству в лесу крымских татар. Обозленные они гурьбой направились к участковому полицейскому, вывели его из дома, подняли на руках вверх и бросили на землю, после чего он не мог вставать на ноги. Разумеется, я не мог не интересоваться девушками. Одна из них брюнетка из Ростова, дочь профессора и сама учительница, прославившаяся на всю округу тем, что наотрез отшила домогательства всех польских кавалеров, мне понравилась. Когда я спросил, чем объясняется такое ее поведение, она со смехом ответила, что начитавшись Гоголя и Достоевского о заносчивости, спеси, неистовстве и жестокости поляков, считает за благо держаться от них на расстоянии. С произведениями Достоевского я тогда не был знаком, но повесть Гоголя «Тарас Бульба» знал неплохо. Кроме того, она считала, что отца уже нет в живых, и потому возвращаться нет смысла. Вопреки полякам, я в этой связи не стал домогаться ее расположения, отчасти потому, что мне приглянулась красавица-блондинка из-под Курска. Явившись к ней, чтобы познакомить с моими родителями, о чем была предварительная договоренность, я не застал ее в комнате и стал искать на 80 подворье. Прислушавшись, я стал невольным свидетелем любезного разговора молодой пары, то есть моей разлюбезной и работавшего у того же хозяина советского военнопленного, о том, какое прекрасное будущее их ждет в Соединенных Штатах Америки. Плюнув с досады, я возвратился домой. Кстати, именно такой урок женского коварства потом преподнесла мне и моя первая покойная жена. Перед отъездом я зашел попрощаться со Стефаном Марчинским, выходцем из окрестностей Иновроцлова и Крушвицы, первой польской столицы. Прослышав о нашем отъезде, к нему собрались почти все поляки, обитавшие в деревне. Со всеми ими я простился по-братски, обменявшись рукопожатием. Они мне завидовали, а я им сочувствовал, так как репатриация их откладывалась. В связи с переездом в лагерь военнопленных я обратился к хозяину с просьбой выделить подводу, что и было сделано. Однако вместо своих лошадей были взяты лошади немцев-беженцев. Видимо, он побоялся, что на его лошадях мы отправимся прямо за Эльбу. Хозяйка через полячек передала, что разрешает взять с собой постельные принадлежности. Мать обрадовалась, но я ее огорчил, заявив, что мы не нищие, а ограбленные немцами. Подачек от них нам не нужно, с чем нас привезли, с тем мы и уедем. Домочадцы со мной согласились. Комендантом лагеря военнопленных был малограмотный солдат, сумевший сохранить в плену медаль «За отвагу». По нашем приезде негласным руководителем стал бывший старший политрук, пытавшийся организовать еще до освобождения подпольную ячейку. Предложение вступить в ее члены, было мною отвергнуто, потому как войне конец не за горами, а под занавес неудобно примазываться к чужой славе. Посмотрев на меня с издевкой, он спросил, не собираюсь ли я донести о его деятельности. На это замечание я ответил, что не следует по себе судить о других. В дальнейшем он меня избегал и репатриироваться не решился. Не знаю почему, но в лагерь стали стекаться поляки из окрестных деревень, которым осточертело быть безработными нахлебниками бывших хозяев. Отношение их к советским подданным всегда было отрицательным. В один из дней оно проявилось в том, что, оказавшись в обеденное время на опустевшей площади, двое из них попытались спустить наш красный флаг. Заметив это, я поднял крик. Испугавшись они поспешно нырнули в барак к американцам, охранявшим лагерь. Набежавшие наши ребята опять подняли полуспущенный флаг. Именно по инициативе бывшего политрука (имени его я не помню) состоялась встреча нашей делегации во главе с комендантом с представителями американской администрации, на которой было решено эвакуировать советских поданных в более крупный лагерь в г. Ильцен. После 81 того как мы уехали, в лагерь наведался Стефан и другие поляки из числа работавших в деревне Гюфер. Кратковременное пребывание в г. Ильцен ознаменовалось встречей с советской делегацией, нелегально появившейся из-за Эльбы. Вшестером мы отправились из лагеря в город. По пути нас окликнули из следовавшей за нами легковой машины. Сидевший в ней лейтенант и двое рядовых, представившись поинтересовались, как в лагере обстоит дело с репатриацией. Пришлось вернуться в лагерь, чтобы связаться по этому вопросу с администрацией. Двое из нашей команды в этой связи ушли с прибывшими, а трое бывших военнопленных стали обсуждать случившееся. Обмениваясь мнениями, собеседники пришли к выводу, что двое из рядившихся под рядовых, на самом деле замаскированные офицеры разведки чином не ниже майора. Такое выходящее из ряда вон событие заинтересовало многих. Вскоре перед собравшимися выступил подвыпивший лейтенант с призывом не медлить, а скорее возвращаться на родину для восстановления разрушенного войной. Заодно был показан новый армейский офицерский мундир с золотыми погонами. Однако отмеченная демонстрация не произвела на присутствующих ожидаемого впечатления, потому что каждый думал о том, что ожидает его после возвращения. Результатом данного визита явилось то, что всех пожелавших возвращаться вскоре отправили в лагерь для советских военнопленных в г. Фалимбостоль, где-то в районе, если не ошибаюсь, Зальцведеля. Из знакомых в Ильцене встретился только работавший у Бауэра по соседству итальянец, который возвращаясь из города, сообщил, что за ночь с немкой успел трахнуться шесть раз. Неудивительно, что изголодавшиеся за войну люди наверстывали упущенное как по взаимному согласию, так и «добровольно по принуждению», но уличенные в изнасиловании в советской зоне оккупации предавались военно-полевому суду. В этом, третьем по счету лагере мы наконец встретили своих односельчан, одновременно с нами вывезенных на принудительные работы. Это была семья Янченко (мать, дочь и сын) и семья Казаковой Акулины с сыном Василием, которые уже готовились к отправке. Акулина сообщила, что три семьи из нашей партии уже были отправлены. С семьей Янченко, кстати с Константином мы работали до высылки в деревне Путятино, решили держаться и отправиться вместе. Однако предполагавшаяся отправка семейных задерживалась в той связи, что руководство прежде всего было заинтересовано в отправке пополнения для армии. Была сформирована дивизия, в состав которой вошли прежде всего подлежащие мобилизации. Походным порядком она отправилась за Эльбу, так что многим нашим 82 красавицам пришлось расстаться со своими сужеными. В семейном лагере меня нежданно-негаданно назначили политруком роты, в связи с чем пришлось ходить на инструктаж, а заодно на строевые занятия. Свободного времени было предостаточно и я посещал непрерывно демонстрировавшиеся фильмы «Жди меня» и, по-моему, «Радуга». В этом лагере находилась также семья из соседней с Пищиками деревни Неготино, а также военнопленный из деревни Путятино, в которой мне пришлось работать, о чем я ему рассказывал. У него дома оставалась мать, которой он просил сообщить о себе, так как, поддавшись уговорам, решил эмигрировать. При этом он отдал отцу брезентовый плащ-дождевик, а сам остался в поношенной форме советского солдата. Исполнить его просьбу я смог только после демобилизации из армии в марте 1947 года. Из беседы с путятинцами выяснилось, что его мать не вернулась из беженцев. Наконец подошла очередь на репатриацию семейных и одиноких женщин и девушек. Мы погрузились по сорок человек в одну грузовую машину марки «студебеккер». Не доезжая Эльбы, наша колонна остановилась на ночевку в деревне, в которой находились другие ранее доставленные репатрианты. Назначенная на завтра переправа задержалась примерно на два часа, так как вооруженные немецкими автоматами наши ребята, помогавшие американцам охранять переправу и вылавливать разбежавшихся нацистов, перед отправкой подожгли два небольших одноэтажных дома, в которых они размещались. Ответная реакция «братьев по оружию» свелась к тому, что их немедленно обезоружили и арестовали, а мы лишний раз убедились, чего можно ожидать от бывших союзников. С высоты левого берега Эльбы я впервые наблюдал переправу: первая машина, проехав по прогибающемуся понтонному мосту, выезжала на правый берег, вторая находилась на середине моста, тогда как третья только въезжала на него. Одну молодую пару вернули, так как женщине пришло время рожать. Подавленное настроение, с которым мы расставались с чуждым для нас миром, на некоторое время улучшилось, когда нас стали приветствовать советские солдаты и офицеры. Обедню испортил один капитан, повидимому, изрядно пьяный. Вместо того, чтобы помахать нам в ответ на приветствие, показал кулак, добавив что-то из нецензурной лексики. Ночевали под открытым небом на обочине железнодорожной насыпи, а наутро погрузив в товарные вагоны, через Бранденбург нас повезли в Померанию. Всех зачислили на довольствие и на сутки выдали сухой паек. Оказалось, что вместо отправки домой мы некоторое время должны обслуживать подсобные хозяйства на оккупированной территории. Прежде 83 всего это касалось ухода за крупным рогатым скотом и свиньями и заготовки кормов. Во время частых остановок на пути следования все старались выходить из душных вагонов. На одном из перегонов, прогуливаясь вдоль остановившегося эшелона, мы обнаружили на параллельной колее спящего пьяного солдата, голова которого покоилась на рельсе. Когда его перенесли на обочину, оказалось (воистину мир тесен), что это мой двоюродный брат из деревни Бахово Тропов Фалалей. Мы собирались взять его к себе в вагон, но не успели, так как наш эшелон тронулся, и все бросились по вагонам, подсаживаясь на ходу. Нас высадили на станции Потангово (на пол пути между Слупском и Лемборком) и разместили в деревне того же наименования. Отца определили ночным сторожем на ферме крупного рогатого скота, а я в основном занимался заготовкой сена и другими работами по хозяйству. Питались в общей столовой, размещавшейся в бывшем господском доме. Так продолжалось до начала войны с Японией. Из событий запомнился разговор бывшего члена партии из репатриантов. После опубликования в газете «Правда» статьи о реабилитации партийцев, находившихся в плену, окружении и т.п., он почувствовал себя на «седьмом небе», то есть прежним воротилой и стал раздавать работающим руководящие указания. Наблюдавший за происходящим комендант деревни из солдат спросил его, сохранил ли он свой партийный билет, и что в этой связи сказано в партийном уставе, который является незыблемым, невзирая на различные газетные публикации. Этого было достаточно, чтобы урезонить недалёкого из бывших. Что касается коменданта, то до нашего приезда по рассказам он передержал в своих объятиях всех мало мальских подходящих для этого женщин, а позже, будучи женатым на родине, официально зарегистрировал брак и справил свадьбу с репатрианткой. Однако последняя, перехватив корреспонденцию, которая шла на его имя через канцелярию объединения, быстро вывела его на чистую воду. При его демобилизации родители обманутой девушки не подали ему руки. С началом войны с Японией начался новый временной отрезок моей жизни. Меня освободили от работы, потому что за мной пришли три вооруженных автоматами солдата, которые сообщили, что мне надлежит следовать с ними в Лемборк в связи с призывом на воинскую службу. Я быстро собрался, домашние на дорогу мне всучили полбутылки разбавленного спирта и пару десятков немецких марок, которые мне не следовало брать. Испугавшись в связи с предстоящим обыском, их пришлось выбросить, чтобы не объяснять, откуда они у меня взялись. 84 Мы шли вдоль железнодорожного полотна, а за нами следовала мать, увязавшаяся меня провожать. Я настойчиво просил ее возвращаться, а она упрямо продолжала идти следом. Ее упрямство, мною унаследованное, стало меня раздражать. Я начал злиться, а сопровождавшие нас солдаты в свою очередь пытались меня урезонить. После того как мать повернула домой, мы пошли быстрее и очутились на усадьбе, где под руководством старшины производился обмолот ржи. Солдаты приветствовали его и заодно объяснили цель своего появления. На это он заметил, что война кончилась и нужно не маршировать, а работать. Я воспринял это как разрешение старшего начальника отправиться восвояси и повернувшись отправился домой, но был остановлен старшим команды. Последний заявил, что в таком случае я буду зачислен в дезертиры со всеми вытекающими последствиями. Смутившийся старшина промолчал, и мы отправились дальше. Впотьмах мы заблудились и, отмахав около тридцати километров, поздно ночью прибыли на место назначения. На утро оказалось, что подлежащих призыву собралось около двадцати человек, и мне стало веселей. Так как, кроме меня, у других ребят тоже имелось припасенное горючее для внутреннего употребления, было решено в столовой устроить холостяцкую пирушку. Мне почему-то пить не хотелось, я сидел молча, прислушиваясь к происходящему. Моими соседями оказались двое из вчерашних сопровождавших, которые спрашивали, почему я не пью. Я отвечал, что переутомился, так как ходить по стольку мне раньше не приходилось. Они меня с издевкой поспешили обрадовать, заявив, то ли еще будет! Наконец старшим из команды сопровождающих был объявлен тост за здравие Верховного Главнокомандующего, товарища Сталина. Мне вспомнилась не состоявшаяся с ним переписка, и я промедлил поднять свой стакан. Произносивший тост, уставившись на меня, спросил – почему я не пью? Я ответил, что не пил потому, что переутомился (это подтвердили и мои соседи по столу) и к сказанному добавив, что за такой тост нельзя не выпить, опрокинул содержимое стакана по прямому назначению. Инцидент был исчерпан, но для себя я сделал вывод, что иногда промедление смерти подобно и его нужно избегать. Нескольких новобранцев, понравившихся начальству, оставили в Лемборке, а остальных под конвоем отправили поездом, скорее всего в Слупск, где разместили в одном из пустующих домов с приказом далеко не отлучаться. Через пару дней все мы в том числе и оставленные в Лемборке оказались за колючей проволокой. Началась соответствующая проверка прежде всего с того, что пришлось сдать все имевшиеся документы. Меня почему-то пригласили на собеседование, точнее допрос позже других. Впервые оказавшись в таком положении, я изрядно волновался. Чтобы не 85 выдать себя, сидя на стуле, засунул дрожавшие руки под ноги чуть выше колен. Старался отвечать на поставленные вопросы кратко и по существу. Примерно через полчаса меня отпустили. Из документов перед отправкой в часть мне вернули только аттестат за десятилетку и метрику о рождении. 15 сентября 1945 года на проходной 186 запасного стрелкового полка полковой писарь выписал мне красноармейскую книжку. Зачисленный в роту лейтенанта Поливцева я принял присягу и выполнял все, что положено солдату. Несколько смутило меня то обстоятельство, что принимавший у меня присягу ротный командир вскоре оказался в бегах, а ротный писарь был арестован. Они попались на распространенной по тем временам афере: писарь продавал полякам ротную клячу, а лейтенант в сопровождении вооруженных солдат через пару дней конфисковывал ее как уворованную. Такое повторялось несколько раз, пока обманутые не пожаловались своему начальству. Разразился скандал. По-видимому, я был на особом счету как окончивший десятилетку, проживавший на оккупированной территории и даже побывавший «за бугром». Не исключено, что именно в этой связи мне было приказано явиться к начальнику финансовой части полка капитану Ефиму Шахновичу Геллеру. Доложив как положено, я обратил внимание на то, что у него, кроме меня, уже находился солдат помоложе. Капитан сообщил, что один из нас будет зачислен на должность писаря вместо накануне демобилизованного. Он предложил в этой связи написать на его имя заявление с просьбой о зачислении. Внимательно прочитав написанное, он решил на вакантную должность зачислить меня. Преимущества не замедлили сказаться, так как я освобождался от всевозможных побудок, поверок, «становись», «подтянись», «равняйся» и прочих прелестей жизни солдата-строевика. Через пару дней капитан, которому я на первых порах пришелся по душе, обратил внимание на мое невзрачное обмундирование из бывшего в употреблении и позвонил в хозчасть. Меня переобмундировали по-божески: выдали добротную кавалерийскую шинель длиною до пят, зеленого сукна пилотку без окантовки, ботинки по ноге с обмотками, сапог, к сожалению, не оказалось. Со своей стороны я старался не ударить лицом в грязь. Прикомандированные по денежному довольствию офицеры запаса повадились от нечего делать изводить капитана различными досужими домыслами о поведении евреев на войне, рассказывали различные анекдоты, порочащие евреев и т.д. Оскорбленный капитан, пообещав написать о произошедшем рапорт, ушел в свою комнату. Довольная произведенным эффектом троица хулителей продолжала изощряться в том же духе, не взирая на мое присутствие. Не выдержав, я все же заметил, что издеваться над человеком негоже, это никому не делает чести. В этой связи меня обозвали 86 жидовским холуем и рядом других не менее «лестных» нецензурных эпитетов. Рапорт капитаном был написан, но, видимо, дело замяли. Во всяком случае, меня в этой связи не допрашивали. Чуть позже, прочитав полученное письмо из Киева, капитан пришел в отчаянии, непроизвольно у него вырывались какие-то непонятные еврейские междометия. Испугавшись, я как мог постарался его успокоить. Потом выяснилось, что друживший с его дочерью майор, добившись близости в сексуальном отношении, вероломно оставил ее. Отмеченных фактов оказалось вполне достаточно, чтобы убедиться в том, что представляет собой антисемитизм в его натуральном исполнении. Вскоре капитан уехал в г.Щецинек, где развернулась деятельность финансовой части по выплате денежного пособия демобилизованным. Я оставался некоторое время на месте прежней дислокации, охраняя документацию и имущество. По-немецки деревня называлась Шпарзее. Корреспонденция, получаемая солдатами, оставлялась в расположенной по близости пустующей кирхе. В один из дней я обнаружил в ней три письма треугольника на фамилию Груца. Обрадованный я поспешил домой. Ознакомившись с их содержанием, я был несколько озадачен, так как письма предназначались не мне, а моему троюродному брату Груца Алексею Ивановичу, угнанному на принудительные работы летом 1943 года. Его сестра Вера сообщала о жизни в деревне, семейных делах, а также о судьбе многих односельчан, в основном призванных после освобождения и погибших незадолго до окончания войны. Письма я положил туда, откуда они были взяты, а сам стал выяснять, в каком из подразделений полка находится мой родственник. Мне посоветовали обратиться в канцелярию маршевого батальона. Когда на завтра я явился туда, мне сообщили, что два часа тому назад мой тезка, успевший получить свои письма, отправлен в г. Лемборк для прохождения дальнейшей службы. Допущенная нерасторопность лишний раз убедила меня в том, что не следует оставлять на завтра то, что можно и нужно сделать сегодня. Заодно я заинтересовался судьбой солдата (фамилию не помню), с которым я познакомился при прохождении проверки перед зачислением на службу. Он иногда навещал меня, но был молчалив и задумчив. Однажды спросил меня, как ему быть, ибо он утаил во время проверки, что был на службе в полиции. Я посоветовал ему сознаться, все равно, мол, шила в мешке не утаишь. Мне сообщили, что и он отправлен вместе с Алексеем, из разговора с которым уже после его демобилизации, стало ясно, что, скорее всего, именно тот солдат по прибытии в часть повесился. Не каждому дано примириться со своей нечистой совестью. 87 В один из дней мне позвонили из строевой части штаба полка и попросили назвать себя, что и было сделано. При встрече с одним из писарей штаба я поинтересовался, в какой связи меня разыскивали? Оказалось, что капитан госбезопасности Лихачев приказал старшему писарю Баранову, во что бы то ни стало разыскать меня. Иначе ему грозили большие неприятности, так как в приказах по полку не было никаких сведений о назначении меня писарем финансовой части. Юридически я оказался исчезнувшим солдатом строевой роты. Случайная встреча в столовой, послужившая основанием для отмеченного телефонного звонка, помогла разрешить создавшуюся неприятную ситуацию. В дальнейшем я неоднократно замечал, что зачислен в списки особо опекаемых. До расформирования полка в феврале 1946 года финансовая часть занималась выплатой денежного вознаграждения увольняемым в запас. В этой связи тщательно проверялись аттестаты на денежное довольствие с вычетом срока пребывания в окружении или плену. Заодно приводилась в порядок документация полка, подлежащая хранению в архиве. Жили мы одной семьей (капитан с ординарцем, старший лейтенант-кассир и двое писарей, я как один из них).Получали довольствие сухим пайком. Готовить помогали немки (молодая мать с дочкой примерно четырех лет и их бабушка). На втором этаже проживали две польки, одна из них с двумя детьми. К ним часто наведывались наши офицеры из числа любителей острых ощущений. Иногда в этой связи раздавались истошные призывы к нам о помощи, но мы по возможности старались соблюдать нейтралитет. За молодой немкой настойчиво ухаживал наш капитан. Она, оговорив условие, что он поможет перебраться через польскую границу, не спешила удовлетворять его желание. Уступила накануне упразднения нашей конторы. Как потом рассказывал возвратившийся капитан, в купе несколько раз наведывались поляки, потрошители отъезжавших немцев, но, завидев советского офицера с ординарцем, откозыряв уходили прочь. Как известно, именно финансовая часть подводит итог деятельности расформированного воинского подразделения. В этой связи была организована прощальная вечеринка, на которой после трапезы с выпивкой состоялась игра в фанты. В итоге оказались перемазанными больше всех сажей я и капитан. Подвыпивший, не соблюдая должной субординации, я поспешил умыться горячей водой, опередив при этом замешкавшегося капитана. К тому же на резонное замечание немок ляпнул: «Кто зевает, тот воду хлебает». Воистину длинный язык - враг, его лучше держать за зубами. Все, пожалуй, сошло бы благополучно, если бы не деланное возмущение свихнувшихся на чинопочитании немок. Капитану ничего не оставалось, как встать в позу. К сожалению, он не ограничился только выговором. 88 Подготовленную для сдачи в архив документацию расформированного полка надлежало отвезти и сдать в г. Бузулук, что было поручено мне и старшему лейтенанту Яровому. Поскольку было известно, что в связи с массовым расформированием воинских подразделений разного уровня, очередь на сдачу могла затянуться на неопределенный срок, постольку командировочные удостоверения нам были выписаны на 40 суток. Капитан с ординарцем и писарь Замковой, который обязан был сопровождать нас до Москвы, на такой срок отправлялись в отпуск. До Бреста вместе с нами следовал ординарец одного из командиров полка, нагруженный мешками и сумками с трофеями, которые он должен был доставить в Москву. В Бресте скопилась масса отъезжающих, каждый из которых старался попасть в вагон. На прямой поезд Брест-Москва мы сесть не смогли. При посадке на поезд, следовавший через Лунинец, нас с нашими ящиками оттеснили в конец очереди. Только после гудка в тронувшийся поезд мы (я и Замковой) успели погрузить сопровождаемую нами документацию и заскочить сами. При этом мешок с трофеями старшего лейтенанта, который постарался раньше нас забраться в вагон, остался с вышеупомянутым ординарцем. Когда ситуация прояснилась, старший лейтенант, возвращавшийся в Брест, приказал нам ожидать его в Москве на вокзале. Через сутки он благополучно возвратился со своими трофеями, и мы направились в Бузулук, а Замковой к себе домой в окрестности Умани. По приезде старший лейтенант, чуваш по национальности встретился с начальником архива старшим лейтенантом татарином. Из их разговора я понял, что, кроме сдачи документации, речь шла о продовольственном аттестате. Посмотрев друг на друга, два старших лейтенанта пришли к единому мнению, суть которого я уразумел позже. Было решено, что наши документы принимаются вне очереди, а потому я могу следовать обратно. Сначала я собирался в Сталинград, где к тому времени обосновалась со своими родителями и дочкой Элеонорой жена старшего брата Тамара Ивановна, но передумал и решил ехать обратно с заездом на родину навестить родных и близких. На Белорусском вокзале возле эскалатора я был задержан комендантским патрулем за нарушение формы одежды. Вместо положенной шапки-ушанки у меня была кубанка. В комендатуре пришлось предъявить командировочное удостоверение, но чтобы зачислить задержанного на котловое довольствие потребовали предъявить продовольственный аттестат. Я объяснил, что таковой, выданный на двоих, остался у старшего лейтенанта в Бузулуке. Стало ясно, что я оказался жертвою надувательства. Но начальство комендатуры при решении вопроса пошло по линии наименьшего выяснения сути дела. Сославшись на то, что шапка-ушанка в моей 89 красноармейской книжке не указана, меня отпустили. Возвращаться в Бузулук было бессмысленно. Из разговоров я знал, что старший лейтенант стремился увидеть своих голодающих детей, которых после смерти его жены приютила свояченица, и потому, скорее всего, был уже дома. По дороге домой я до Смоленска соснул сидя, а потом до Осиновки размышлял о случившемся. Сожалеть было ни к чему, что с воза упало, то пропало, но впредь следует смотреть в оба, иначе окажешься в дураках. Оглядевшись по выходе из вагона, я обнаружил только стоявший перпендикулярно рельсам пустой товарный вагон, в котором и размещалась станция. Ни прежнего помещения её, ни деревенских построек не было и в помине. Следом за приехавшими женщинами я направился в Дубровно. На правом берегу Днепра чернели лишь отдельные избы тут и там, зато левобережная бывшая Березовская улица почти не пострадала. Я зашел к проживающему на этой улице Самуйлову Денису, женатому на старшей сестре уже упоминавшегося Алексея Ивановича Груца. У них ночевал и потерявший на войне левую ногу Кабуш Петр Фомич, проживавший с семьёй матери в нашей избе. С ними проживала и двоюродная сестра Агафья, изба которой, используемая немцами под тюрьму, не сохранилась. Сначала я зашел к двоюродному брату Егору Сергеевичу, у которого переночевал, а на утро явился на свое подворье. У Агафьи во время скитаний в качестве беженцев умер единственный сын, а у Егора – средняя дочь Валентина. Вернувшиеся после демобилизации мужики занялись восстановлением колхозного хозяйства. Вспоминали о не вернувшихся с войны односельчанах. По нашей деревне их оказалось 40 человек. Все они в том числе шесть троюродных однофамильцев перечислены в упоминавшейся ранее книге «Память» на странице 400. По линии отца пропал без вести двоюродный брат Груца Илья Сергеевич, такая же участь постигла родного брата матери Тарасевича Афанасия Тимофеевича из деревни Добрынь и пяти родственников ее по фамилии Саляник из деревни Лысковка (стр. 399). Переодевшись в гражданскую одежду, я отправился навещать родственников из других деревень. После двухдневного пребывания в Добрыни в семье Аксиньи, жены дяди Афанасия вместе с ее сыном Дмитрием мы отправились в деревню Лысковка и сначала остановились у тетки Февроньи(Ховры). В деревне, кроме двоюродного брата матери Соляника Сидора, мужчин не оказалось. По просьбе его жены мы перешли к ним. Их родной сын Николай Сидорович погиб при освобождении Литвы. Остались бездетными две дочери. Замысел старухи-матери их для меня прояснился, когда после ужина пришло время укладываться спать рядом с родственницами. При этом я постарался разместиться четвертым крайним. Мы потихоньку болтали о разном и постепенно заснули. На утро, 90 убедившись, что ожидаемое не произошло, расстроенная старуха ушла кудато без завтрака. После скудного завтрака ушел старик, а за ним девицы. Мы возвратились к тетке Ховре, которой так же дома не оказалось. Ее подрастающие дочери уходили в сени, оставляя нас наедине с возлегавшей на печи соседской девицей. Такое тихое помешательство на сексе, продиктованное из-за отсутствия мужчин вопреки всего и вся стремлением к продолжению рода, показалось мне на первых порах крайне непристойным, и мы поспешили уйти. Удивленная тетка Аксинья стала было интересоваться подробностями, но, взглянув на меня, прикусила язык. На следующий день я направился в деревню Гривец, где проживали двоюродные Новиковы, мать которых Анисья являлась родной сестрой моей матери. Положение было удручающим, так как жили они (мать, братья Петр и Иван, а также сестра Ольга с ребенком) в шалаше из высушенной осоки. Побывавший после демобилизации отец семейства Василий укатил сначала на Урал, где у него оказалась подруга, и окончательно возвратился несколько позже. Кроме того, семья пережила трагедию, так как призванный в полицию старший сын Сергей был расстрелян зубревским комендантом по ложному доносу за связь с партизанами. Трагической оказалась также судьба одного из родственников моей первой жены Антона Лукашевича из Ракова, подорвавшегося на партизанской мине, так как вместо разминирования дороги немцы гнали перед собой толпу местных жителей. Дальше околачиваться у разоренных и страдающих от бесхлебицы родственников не имело смысла, и простившись я отправился для продолжения службы. За мной увязалась Студнева Надежда Григорьевна. Ее мать с двумя меньшими братьями и сестрой проживали в деревне. Старший брат Константин погиб в Восточной Пруссии, а отец после демобилизации работал поваром в столовой для проезжающих военнослужащих при минском вокзале. Мы вместе доехали до Минска, отобедали в названной столовой и расстались. Оставаться на некоторое время с ней на попечении отца я не посчитал уместным. Благополучно прошел проверку на границе (опоздавших без объяснения причин отправляли дослуживать на Курилы) я заехал к родителям, по-прежнему проживавшим на подсобном хозяйстве в деревне Потангово. Там я остался недели на три до истечения срока командировки. Будучи нахлебником трудового коллектива, я старался вести себя безукоризненно. Пристрастившись к охоте, убил из немецкой винтовки селезня (пуля оторвала ему голову) и одного зайца. Свои охотничьи трофеи я сдавал на обслуживающую весь коллектив кухню в счет частичной компенсации за котловое довольствие. Естественно, что мое затянувшееся 91 пребывание на подсобном хозяйстве не могло не волновать его администрацию. Незадолго до истечения срока командировки меня на охоте разыскал лейтенант, который потребовал предъявить документы, оказавшиеся в полном порядке. Возвратив их мне, он прицелился в пролетавший журавлиный клин и подстрелил ведущего вожака, который упал с простреленным клювом. Не нарушая строя, потревоженная журавлиная стая подняла громкий клик. Чтобы избежать в дальнейшем непредсказуемых осложнений я досрочно отправился в часть. Сначала остановился у заведующего армейским почтовым отделением солдата-инвалида Сидорова, а затем согласно предписанию явился к начальнику финотдела армии (фамилию запамятовал). Жить пришлось в одной комнате с офицерами, сослуживцами данной части, и питаться в офицерской столовой. Конечно, в этой связи я чувствовал себя не в своей тарелке. Вернувшийся из отпуска Замковой, как более опытный работник, был направлен начфином в одно из воинских подразделений. Мне же было поручено переписать набело отчет о финансовой деятельности, а затем оформленный надлежащим образом отвезти и сдать его в финансовую часть Северной группы войск, расположенную в городе Лигница. Пакет я держал на груди под застегнутой на все крючки и перепоясанной шинелью. Вдобавок мне был вручен средней величины пистолет с кобурой на ремне, так как другого оружия не оказалось, а отправлять безоружного с такой миссией по уставу не положено. Я успешно справился с заданием и, оформив как положено связанные с его выполнением документы, отправился обратно, опять-таки с заездом к родителям, чего не следовало делать. Случилось следующее: во время прогулки ранее упоминавшийся Костик попросил у меня посмотреть пистолет и к моему удивлению стал стрелять. Я отобрал у него пистолет, отругал, на чем свет стоит, но три патрона, за каждый из которых солдат в ответе, как корова языком слизала. По возвращению в часть я доложил о выполнении задания, предъявил необходимые документы. Взглянув на сданный пистолет, подполковник и старший лейтенант переглянулись. Хотя в этой связи не последовало положенного взыскания, я понял, что вместо предполагаемой поездки в Москву с трофеями, мне предстоит нечто иное. На следующий день мне было приказано явиться для прохождения дальнейшей службы в расположенной в 17 километрах 9-ый сборнопересыльный пункт, выполнявший функции расформированного 186 запасного стрелкового полка. По прибытии меня оформили опять-таки писарем финансовой части, возглавляемой старшим лейтенантом Сергеевым. 92 Между нами установились надлежащие деловые отношения. Во время отлучек по службе я даже заменял его. Вскоре у нас к моему удивлению появились вернувшиеся из отпуска и демобилизованные бывшие сослуживцы капитан Геллер и старший лейтенант Яровой. Они тоже смутились, так как не ожидали меня встретить. Оставшись ожидать старшего лейтенанта Сергеева, потому что только он мог рассчитать их как демобилизованных, они стали расспрашивать меня о посещении родных. Я подробно охарактеризовал крайне тяжелое положение страдающих от бесхлебицы жителей родной деревни и заодно заметил, что, оставшись без продовольственного аттестата, сам оказался в незавидном положении. При этом капитан взглянул на старшего лейтенанта, а тот отвернулся. Явившийся тотчас начфин Сергеев услал меня с каким-то поручением и, естественно, я не мог наблюдать, испытали ли они хоть какое-то угрызение совести в связи с допущенным ими по отношению ко мне вероломством. В связи с перегруппировкой нам предстояло направиться в г. Явор вблизи Лигницы. Перед переездом меня обворовали солдаты строевого батальона, вытянули из правого брючного кармана красной кожи добротный кошелек и деньги, а документы, которые для меня были важнее всего, подбросили. Истинно нет худа без добра. На полпути из Померании в Силезию во время ночевки пришлось два часа отстоять в карауле, и заодно получить тумака от непосредственного начальника (назавтра он извинился), который, изрядно набравшись с начальником штаба лейтенантом Ивановым, принялся буянить по-русски: то есть «выпив на грош, вознестись на червонец». В связи с объединением с 206 запасным полком поменялось начальство, а меня перевели писарем штаба пункта. На новом месте нам основательно не везло. Во-первых, сгорела кухня со столовой. От услуг прикативших на пожар польских пожарных отказались, потому что за это пришлось бы дорого заплатить. В итоге командир был уволен, но успел воспользоваться своим правом, предоставить наиболее отличившемуся на пожаре солдату десятисуточный отпуск. Во-вторых, ушедшего в самоволку солдата поляки зарубили топором. В-третьих, содержащиеся за серьезные преступления двое солдат на гауптвахте в подвальном помещении штаба, воспользовавшись подброшенной саперной лопаткой, проделали лаз и сбежали. За допущенные упущения по организации караульной службы и другие нарушения по головке не гладят. В числе других был уволен и наш непосредственный начальник старший лейтенант Логвиненко, который перед увольнением выдал мне соответствующую доныне сохранившуюся служебную характеристику. 93 Однажды, когда положение несколько стабилизировалось, ко мне как к дежурному писарю, подошел дежурный по части старшина и предложил прогуляться ненадолго в город. С нами отправился и младший сержант из калмыков. Оказалось, что целью прогулки было посещение девиц легкого поведения. Поскольку появляться в злачных местах с пустыми руками считалось неприличным, меня отправили в магазин купить водки. Поляки продавали водку только при наличии взамен пустой бутылки. Таковая нашлась у упомянутых девиц. Но покупка водки не состоялась, ибо я был арестован неожиданно появившимся старшим лейтенантом комендантом гарнизона и посажен на гарнизонную гауптвахту, о чем было сообщено по месту службы. Через пару часов за мной прибыл упомянутый старшина, которого, как и младшего сержанта, через три дня отправили в венерический госпиталь. Упомянутый притон разврата, расположенный на территории сопредельного государства, нам нельзя было ликвидировать, так как со своим уставом в чужой монастырь не суются. Для себя я сделал вывод, что береженого Бог бережет, а осторожность – мать мудрости. На октябрьские праздники я попросил начальника части майора Борисова, неплохо относившегося ко мне, разрешить мне съездить на место прежней дислокации части навестить сестру. Ухмыльнувшись, он согласился. Поездка оказалась крайне неудачной, прежде всего потому, что остановка пассажирских поездов на станции Потангово была ликвидирована. Потому мною было принято непревзойденное по своей глупости решение: на ходу выпрыгнуть из вагона. Так как родители сменили место жительства, рисковать не было смысла, не зная броду – не суйся в воду. Переезд их был связан с тем, что во время проверки отец, как ночной сторож, заснул. Руководитель хозяйства унес положенную ему немецкую винтовку. В результате отец был расстроен до слез, а капитан, ответственный за хозяйство, пришел к выводу, что использовать его в качестве сторожа нецелесообразно. Он предложил отцу работать мельником на водяной мельнице, расположенной на полпути между Потангово и Слупском. Само собой разумеется, что отец принял такое неожиданно свалившееся предложение. Об этом я узнал на усадьбе у своих односельчан Янченко. Прыжок обошелся мне ссадинами на лбу и левой руке. Могло быть гораздо хуже. Перед тем, как предпринять его, я перешел в задний вагон поезда, стал снаружи у задней двери на подножку и, проехав станцию, разжал кулак. Перевернувшись несколько раз в воздухе, удачно приземлился на левый бок. Осознание ненужности этого бесшабашного предприятия угнетало пуще всего. Положение усугублялось тем, что отъезжая с Костиком на велосипеде к родителям, я не учел, что разбавленный сахаром спирт от этого не теряет своей крепости. Хозяева об этом или забыли или, скорее 94 всего, не захотели меня предупредить. Не доезжая мельницы, я почувствовал, что дальше ехать не могу, отдал часы Костику, а сам приземлился у обочины. Приехавшая с Костиком сестра отвезла меня к себе домой, где еле удержала, так как с балкона я пытался выйти на свежий воздух. На следующий день пришлось опять основательно приложиться к спиртному в результате все пошло кувырком, розовые надежды растаяли, как дым, как утренний туман. Хорошо, что удалось вернуть оставленные Костику наручные часы, которые этот прохвост пытался зажилить. Он сообщил мне, что часы остановились, и он отдал их в починку часовому мастеру из Потангово. Пришлось, оседлав велосипед, ехать туда. Осмотрев мельницу, я обратил внимание на то, что отлучаясь отец, закрывает ее на ключ, невзирая на работавшую там немку. Я в этой связи заметил, что так поступать не положено. На это старик отпарировал: они, мол, не такое вытворяли. Кроме того, меня заинтересовала конструкция и принцип работы водяной мельницы. Оказалось, что падающая вода, приводящая в движения жернова, пропускается сквозь специальную деревянную решетку, предохраняющую механизм от поломки падающими с водой предметами, в том числе и рыбами. Поутру при мне мать сняла с решетки трех угрей. Казалось, все устроилось наилучшим образом. Возвращаясь в часть, поразмыслив, я пришел к выводу, что в перспективе лично для меня ничего стоящего не предвидится. Не за горами была демобилизация, объявленная через полгода. Оставаться после демобилизации на подсобном хозяйстве, что неизбежно вело к беспробудному пьянству, меня не устраивало. Записываться в поляки тоже претило, хотя по существующему положению такое не исключалось. Кстати, двоюродные братья и сестры моей первой жены из Ракова и Воложина воспользовались такой возможностью. Предлагали и ей поехать с ними, но у нее хватило ума отказаться. Упомянутая выше мельница тоже подлежала передаче полякам. Меня тянуло учиться, а потому я не очень сожалел, когда под Новый 1947 год с маршевым эшелоном был отправлен на родину. В конце 1946 года начальником части был назначен подполковник, который начал с подкручивания гаек. Прежде всего, это коснулось работы канцелярии. Писарю Бойдулику из татар пришлось в книге приказов стирать ранее записанный текст и, как в старославянских палимпсестах, сверху писать новый. Я в основном занимался оформлением проездных документов. Вместе с ними у меня хранился список условных секретных слов (парольотзыв), составленный начальником штаба на целый месяц. У меня хватило ума перехватить его у проверяющего старшины и положить обратно в ящик письменного стола, где он хранился под замком. Но поскольку такие 95 документы хранятся за семью замками, назавтра начальник забрал его у меня и куда-то унес. В самом конце месяца к нам прибыл эшелон с осиновыми бревнами на топливо, при разгрузке которого соскользнувшее бревно ударило меня в ступню правой ноги. Почти в точности повторилось то, что имело место, как об этом говорилось выше, когда ступня правой ноги попала под резиновое колесо фуры. Назавтра, несмотря на строгий приказ выйти всем на работу по разгрузке, мне пришлось остаться в казарме. Хромая, я спустился в канцелярию и стал печатать письмо родственникам в Добрынь. За этим занятием и застал меня подполковник. Я объяснил, почему не вышел на работу, но это не было принято во внимание. Через пару дней я был уже в эшелоне по дороге на родину. Во время одной из остановок я забежал в привокзальный буфет, чтобы поменять тысячу польских злотых на советские рубли, но не успел. Вернувшись в вагон, застал командира маршевой роты, который внимательно изучал мою красноармейскую книжку, видимо, полагая, что я сбежал. Я объяснил, в чем дело. Утром следующего дня в вагоне появились двое молодых людей, одетых в гражданскую одежду, которые заявили, что они готовы поменять злотые на рубли. Сделка состоялась, но она опять-таки навела меня на мысль, что все случившееся неслучайно. Вызвало подозрение то обстоятельство, что со мной в вагоне оказались старшина и сержант из Хакассии, с которыми я раньше сталкивался по службе, но где они подвизались в последнее время и чем вызвано было их перемещение по службе осталось для меня загадкой. Накануне Нового 1947 года мы пешим ходом со станции Касмынино (вещмешки и чемоданы подвезли) оказались в Нерехтянских лагерях под Костромой в расположении 695 Варшавского артиллерийского полка. Сержант за мои деньги принес круглый котелок анисовки (в столовой полка в связи с предстоящим праздником она продавалась на разлив), и мы втроем по настоящему встретили Новый год. Наутро с похмелья я коряво заполнил какую-то принесенную старшиной бумагу, что, по-видимому, и определило мою дальнейшую судьбу. Кстати, через пару дней старшина и сержант исчезли не простившись, а я был зачислен разведчиком одной из батарей дивизиона стомиллиметровых минометов. В суровых условиях зимы при скудном пайке служба оказалась тяжелой. В течение дня мы очищали от снега проездные дороги и пешеходные стежки, которые за ночь оказывались опять занесенными снегом. Почти каждую неделю ходили в караул. Однажды мне пришлось охранять автопарк. Меня предупредили, что среди ночи должна возвратиться одна машина, о прибытии которой в ночной тишине было слышно даже в Костроме. Поскольку я стоял, тихо приехавшие посчитали, что часовой 96 заснул. Чтобы опровергнуть этот досужий домысел, я подал голос. Перетрусив от неожиданности, они стали оправдываться, а назавтра облыжно обвиняли меня, что я заснул на посту. Воистину, людскому коварству несть (не есть) предела. Узнав, что командир дивизиона майор Королинский вместе с одним из сержантов отправляются в Москву, чтобы поступать в высшее учебное заведение на заочную форму обучения, я просил взять и меня с собою. Однако вместо Москвы я попал в Ковров, где отделение нашего дивизиона занималось очисткой от ржавчины металлических частей орудий и минометов. Вместе с нами работали молодые лейтенантские вдовы, достойные лучшей участи. Первого февраля 1947 года был обнародован Указ Президиума Верховного Совета об увольнении в запас солдат и сержантов срочной службы 1923-1924 годов рождения. Я оказался в числе трех сослуживцев отделения, подлежащих увольнению. Накануне по настоянию хозяйки было решено в очередной раз отправиться за картошкой в расположенный невдалеке склад. После опубликования указа, о чем мы утром узнали по радио, двое отказались принимать участие, а я из солидарности с остальными солдатами согласился. Набрав пуда полтора картошки, мы благополучно возвратились. Мне пришлось стоять на стреме. Этого было достаточно, чтобы по суду получить определенный срок, а потому, принимая решение, нужно взвешивать его последствия. Дурное дело – не хитрое. Аналогичный поход солдат из соседней воинской части окончился трагически: один из них был застрелен часовым, поставленным на охрану склада. Скандал наделал много шума. Явившийся к нам командир батареи старший лейтенант Хает провел расследование, в результате которого выяснилось, что поход голодающих солдат за ворованной картошкой совершался неоднократно. Спешно нас отозвали, а 10 марта 1947 года в числе других уволенных в запас я был препровожден до станции Орша. Добравшись в Дубровно, на Березковской улице встретил своего одноклассника Баранова Петра из Савино, который, как и я, собирался поступать в юридический институт. Проведав об этом, односельчане с легкой руки двоюродного брата Владимира Ивановича (по местному Ладимирюшки) в насмешку стали меня величать прокурором. Итак, оказавшись с 20 июля 1941 года на оккупированной территории Беларуси и освобожденный в числе угнанных на принудительные работы 14 апреля 1945 года англичанами в Германии, я видел войну как бы со стороны, в боях не участвовал, минула меня чаша сия. Призванный на действительную воинскую службу в сентябре 1945 года был демобилизован в марте 1947 года. При этом как писарь финансовой, а затем строевой части штаба 97 подразделения я пользовался определенными привилегиями. Таких в армии называют «придурками». Только под занавес пришлось основательно познакомиться с караульной службой и выполнять различные наряды, положенные солдату срочной службы. Воочию я убедился, что военная служба не сахар. Однако если бы мне представилась возможность поступить в офицерское училище, я не преминул бы ею воспользоваться. Но об этом можно было лишь мечтать. Реально оценивая свои шансы, я пришел к выводу, что надо получить высшее образование, иначе удачи в жизни не видать. Возвращаться к родителям в Польшу вряд ли было возможно, да и для осуществления моих планов нецелесообразно. Обосноваться в Москве с последующим поступлением в один из столичных вузов практически было невозможно. Пришлось демобилизоваться по месту рождения. Глава III. Работа в колхозе, учеба в педагогическом институте. Попытки устроиться до осени на более-менее приличную работу в Орше или Дубровно окончились неудачей. Пришлось поступать в колхоз. Мне выделили отцовский приусадебный участок, который я засеял отчасти ячменем, частично картошкой. Жил в своей избе совместно с семьей двоюродной сестры Марфы Сергеевны. С нами проживала ее родная, а моя двоюродная сестра Агафья. Питались вместе. Кроме работы в колхозе, мне 98 приходилось обрабатывать приусадебные участки трех хозяйств. Хорошо, что старший сын Марфы после демобилизации исполнял обязанности участкового уполномоченного милиции, которому по штату полагалось иметь лошадь. Безлошадные соседки, а таких было подавляющее большинство, таскали плуг, впрягаясь вместо лошади. Смотреть на это было невыносимо тяжело, но таковой была послевоенная действительность. После посевной, работавший участковым милиционером старший сын Марфы Сергеевны Трофим Фомич попросил меня сопровождать его в поездке по участку, мотивируя это тем, что он затрудняется при оформлении протоколов. Окончил он всего лишь четыре класса Пищиковской начальной школы. Я согласился, и мы, переправившись в Дубровно через Днепр по наплавному мосту, направились в Застенковский сельсовет. Первая остановка была в пункте по предварительной переработке молока, где молодая замужняя пара угостила нас свежим творогом. В следующей деревне Трофим интересовался уроженцем ее, вернувшимся из плена. После разговора с председателем колхоза о лояльности поведения вернувшегося был вызван довольно крепкий старик, которому было поручено присматривать за упомянутым односельчанином. В ходе этой поездки я убедился, что такие соглядатаи, пользующиеся доверием власть придержащих, имеются почти в каждой деревне. Это для меня было новостью, которую нельзя было не учитывать. Остановившись в Застенках у председателя колхоза, мы отправились на расположенный в двух шагах разъезд Шуховцы. Проживавшие и обслуживавшие его мать с дочерью, как оказалось имели виды на моего племянника. Нас угостили. Когда пришло время уходить, он задержался и, сделав вид, что его развезло, отправил меня ночевать к председателю, который, выяснив ситуацию, от души рассмеялся. Явившись назавтра, Трофим объяснил мне, как ехать на Росасну и в каком месте ожидать его. Сам задержался примерно на два часа то ли по делам, то ли для прощания со своей зазнобушкой. Определенный интерес представляла переправа в Росасно через Днепр. На лодку была загружена разобранная телега равномерно на нос и корму, мы с паромщиком разместились в середине. Лошадь, которую держали на поводу, плыла следом. Это было и тревожно, с одной стороны, и удивительно – с другой, так как до уреза воды оставалось всего 20-25 сантиметров. Стоило качнуть лодку и она пошла бы на дно. Проезжая через Савинское поле на Дубровно, я обратил внимание на человеческий череп, лежавший возле кольев с колючей проволокой. Развеял мое недоумение в этой связи Фомич, объяснив, что поле еще не разминировано и поэтому уклоняться от проезжей части опасно, ибо можно взлететь на воздух. По возвращении перед сном Парфеновна, подозревавшая мужа в неверности, стала дотошно 99 расспрашивать меня о поездке, но я был на стороже и не проболтался. Осложнения были ни к чему, ведь они ждали ребенка, а за время совместной жизни нажили четырех детей (два сына и две дочери). Заодно я готовился к вступительным экзаменам. Шестилетний перерыв отрицательно сказался на уровне подготовки. Взяв у Сулимова Николая, только что окончившего десятилетку, учебники по истории, географии, русскому языку и литературе, я старался наверстать упущенное. В основном мне это удалось, так как на вступительных экзаменах я набрал 16 баллов из 20 возможных. Явившись без вызова на занятия (Юридический институт находился напротив агентства «Белта»), я был ошарашен. Мне предложили забрать документы, так как юристы, призванные решать судьбы людей, должны быть «кристально честными». Проживавшие на оккупированной территории, а тем паче угнанные на принудительные работы таким критериям оказывается не соответствовали. Возмущенный таким отношением я забрал документы. Как мне посоветовали сочувствующие работницы канцелярии, пошел устраиваться в университет, где мне дополнительно предложили сдать экзамен по белорусскому языку с литературой и немецкому языку. Я, естественно, не был готов, а потому поспешил в пединститут. Предварительно узнав, что директор педагогического института имени А.М. Горького Максим Васильевич Макаревич в чине полковника исполнял обязанности начальника штаба корпуса, я в военной форме без погон (гражданской одежды у меня тогда не было) зашел к нему в кабинет. Откозыряв, стал докладывать, с чем пожаловал. Внимательно выслушав меня, он спросил, на какой факультет я предпочитаю поступить. Я стал проситься на исторический, на что мне было заявлено, что при норме 25 абитуриентов уже зачислено на десять больше. В свою очередь директор предложил мне поступать на факультет иностранных языков по специальности английский язык. Учитывая, что отношение учеников к иностранному языку, в чем я убедился на собственном опыте, по Маяковскому «плевое», я возразил, мотивировав тем, что, мол, не в каждой школе по иностранному языку наберется часов на полную ставку. Мой меркантильный подход к делу был парирован предложением поступить на филологический факультет, мол, в любой школе часов по языку и литературе с избытком. Я с радостью согласился. Был вызван декан филфака мой будущий учитель Николай Иванович Гурский, который, увидев мой аттестат, без лишних разговоров увел меня. Тогда брали и зачисляли по разным справкам недостаточно подготовленных. На факультете выяснилось, что русское отделение уже укомплектовано сверх нормы, а на белорусское отделение я идти отказался и готов был забрать 100 документы. Николай Иванович убедил меня, что важно иметь вузовский диплом, а в школе можно преподавать любой язык. Я понял, что погорячился: поспех - людям на смех. Но мне предложили дополнительно сдать экзамен по белорусскому языку и литературе и немецкому языку. Как я сообразил потом, это была пустая формальность. Убедившись, что я собираюсь уходить, Николай Иванович пошел на уступку: уговорил меня сдать экзамен только по немецкому языку. Я был уверен, что без подготовки экзамены по данному предмету в состоянии осилить и поэтому согласился. Был вызван преподаватель немецкого языка Семижен. Как и требовалось на экзамене, я прочел текст, перевел его и ответил на поставленные вопросы. Мне поставили «удовлетворительно», хотя, по моему мнению, можно было поставить больше. Так я оказался студентом первого курса белорусского отделения филологического факультета Минского педагогического института имени А.М. Горького. Итак, волею судеб сбылась моя заветная мечта вопреки прогнозам деревенских злопыхателей, вынужденных прикусить язык. Получив от завхоза направление в общежитие, находившееся на Старослободской улице (бывшей немецкий гараж, приспособленный под жилье), я явился к комендантше, которая заявила, что мест нет. Опять-таки получилось по поговорке: царь жалует – псарь не жалует. Место было, но комендантша хранила его небезвыгодно для себя богатому второкурснику из западников. Поставленная мною железная кровать отчасти мешала свободному проходу других проживающих и потому в мое отсутствие была выброшена ими. Несколько дней, постелив матрас, спал на полу. Наконец, один еврей, студент физико-математического факультета, имевший, как оказалось, квартиру в городе, ушел из общежития. Я занял его место, на которое претендовал и мой друг по несчастью студент одной со мной группы Наркевич Аркадий Иосифович. Как утверждают студенты: из любого безвыходного положения можно найти по крайней мере два выхода. Найденный выход состоял в том, что к моей кровати приставлялась на ночь скамейка, на которую укладывался Аркаша. Дорвавшись до учебы, я погрузился в нее с головой. Утром, выпив вскипяченного на примусе чая с конфетами-подушечками (сахара в продаже не было), пешком мимо Суворовского училища мы добирались до института, расположенного в одной из бывших городских средних школ (сейчас одно из зданий Политехнической академии). Тем же путем возвращались в общежитие, чтобы приготовить какую-либо похлебку на обед. После обеда без выходных занимался в городских библиотеках им. В.И. Ленина и А.С. Пушкина обычно до их закрытия. Предпринятые усилия не замедлили сказаться. Только по психологии и введению в литературоведение на 101 экзаменах получил «хорошо», по всем остальным предметам было «отлично». Во время торжественного заседания по случаю очередной годовщины Октябрьской революции и последовавшего за ним концерта студенческой самодеятельности ко мне подсела симпатичная шатенка, выпускница факультета иностранных языков по фамилии Чага и завела разговор о студенческой жизни. Разделяя мое мнение о ее трудностях, она посоветовала, что лучшим выходом из положения было жениться и перевестись на заочную форму обучения. Всецело сосредоточенный на учебе я был не готов к такому решению своей участи и потому промолчал. Она мне понравилась и я ей тоже, но, к сожалению, мы больше не встретились. Видимо, такова судьба, ее не обойдешь и конем не объедешь. Обзаводиться семьей мужику следует только тогда, когда он в состоянии ее содержать. Жить и делать карьеру за счет даже любимой женщины, а таких после окончания войны было немало, для уважающего себя человека унизительно. С пребыванием на первом курсе связана вторая после десятилетки неудачная попытка поступить в комсомол. По настоянию однокурсников, Секерича и Шубы я подал заявление. Рассказывая на факультетском комсомольском собрании свою автобиографию, я особо подчеркнул, что в армию был призван после окончания войны в сентябре 1945 года. Несмотря на это, последовал каверзный вопрос о правительственных наградах. Вызванный в райком комсомола для утверждения принятого на комсомольском собрании решения я не сообразил, что, когда разбирался мой вопрос, мне полагалось встать. На замечание, почему я не встал, я ответил, что ведь только что меня пригласили сесть. В итоге решение комсомольского собрания не было утверждено. За компанию не утвердили также поступавшую девушку. Комсоргу филфака студентке второго курса Прибутковой было указано впредь строже подходить к отбору поступающих в комсомол. Несмотря на постигшую неудачу, комсомольская активность моих сокурсников «била ключом». Во втором семестре освободилось место в нашей комнате. Хотя Аркадий Наркевич не имел своей койки, было решено переселить в общежитие проживавшего на квартире у попа сокурсника Василия Метлицкого, чтобы исключить возможность религиозного на него влияния. Когда мы гурьбой явились, чтобы помочь ему переселиться, попадья растерялась, но пожелала всего наилучшего на новом месте. В ответ вместо благодарности Василь ляпнул какую-то бестактность, типа, «мы не поклонимся Богу». Распределение иностранной вещевой помощи свелось к тому, что комсомольские вожаки Холод и Секерич взяли себе по костюму, тогда как я 102 продолжал донашивать армейское обмундирование вплоть до окончания третьего курса. При подготовке к экзамену по психологии они, как поднаторевшие по части использования шпаргалок, проинструктировали в этом отношении и меня. Потерпев неудачу, я пришел к убеждению, подальше держаться от таких комсомольцев. Оценку «хорошо», кроме психологии, я получил по введению в литературоведение, так как не смог определить стихотворный размер, что использовалось преподавателем в качестве пробного камня. Как стало известно потом, даже Онегин не мог отличить «ямба» от «хорея», так что подобные вопросы воспринимались студентами в качестве неизбежного зла, продиктованного прихотью преподавателя. Лето я провел в родной деревне. С питанием перебивался с хлеба на квас. Отчасти помогали родственники. Конечно, не безвозмездно: Марфе, которая успела построить себе избу, достался мой обмолоченный ячмень и заготовленное сено, а картошку выкопала тетка Агафья и забрала к себе в Добрынь. Кроме того, в нашу избу председатель Каминский поселил свою свояченицу с мужем в надежде на то, что рано или поздно я сойдусь с его старшей дочерью Марусей. Поскольку это не входило в мои планы, в отношении меня была предпринята попытка шантажа. Я до окончания рабочего дня поехал привезти скошенного мною сена. Назначенная по распоряжению председателя комиссия составила протокол, в соответствии с которым я, как нарушитель трудовой дисциплины и расхититель социалистической собственности подлежал привлечению к ответственности и аресту. Благодаря вмешательству двоюродного брата отца Ивана Евдокимовича этому облыжному обвинению не суждено было сбыться. Дальше я работал преимущественно на молотилке, которую приходилось вертеть вручную. Урожай был отменный. Колхозный счетовод мой сосед Смоленский Виктор составил ведомость, по которой каждому колхознику на трудодень полагалось солидная натуральная оплата зерном. Но не тут то было. По предписанию свыше почти весь сбор зерна предписывалось сдать в счет сельскохозяйственных поставок. Естественно, что пару дней все ходили, как будто в воду опущенные. На втором курсе я за два килограмма гречневой муки удачно продал учебник по истории партии. Сосед по комнате первокурсник исторического факультета, собиравшийся перевестись на заочное отделение, обратил внимание, что в учебнике отдельные места, как наиболее важные, были подчеркнуты. Этим объяснялась его настойчивая просьба продать ему учебник. Кроме того, приехавшая по осени из Польши на побывку сестра привезла кое-что из живности, так что до весны я сносно прожил за счет питательной похлебки. 103 В июне 1949 года уже на втором курсе после сдачи двух экзаменов, я неожиданно получил телеграмму от матери из Ласосны (под Гродно), которая просила приехать и забрать ее. Было ясно, что случилось что-то из ряда вон выходящее. Махнув рукой на несданные два курсовых экзамена, я «зайцем» отправился к матери. Вот что она мне поведала по приезде. Сестра Валентина по просьбе капитана-замполита по хозяйству согласилась присматривать за его сыном, обучавшимся в Слупской школе. Вместо того, чтобы заодно самой кое-чему учиться (в пятом классе до войны осталась на второй год), она бросила порученного ее попечению ученика. Сама, самовольно вернувшись домой, устроилась кладовщицей на подсобном хозяйстве, расположенном по соседству с мельницей. За такое необдуманное ее решение пришлось тотчас отдуваться не только ей. Ее обвинили в халатности, а отца заодно в хищении и продаже муки. Обвинение в основном строилось на свидетельских показаниях упомянутой выше немки, а также на наличии женского барахла, приобретение которого не обеспечивалось получаемой зарплатой. По суду сестра получила три года, а отец все десять лет. Случилось именно то, чего он так опасался после окончания войны. Чтобы избежать ареста и суда, отцу достаточно было принять польское подданство, но, во-первых, вряд ли он догадывался об этом, а, во-вторых, я полагаю, не решился бы на такой неблаговидный поступок. Назавтра я отправился к коменданту лагеря узнать, когда можно будет забрать мать. Оказалось, что процедура оформления репатриированных займет около месяца. Посовещавшись с матерью, утешив ее сколько можно в постигшем нас несчастье, прихватив два деревянных чемодана с висячими замками в основном с одеждой сестры, я отправился сдавать летнюю экзаменационную сессию. Приехав в Минск и оставив чемоданы у односельчан Студневых, проживавших поблизости на территории камвольного комбината, я на «отлично» сдал экзамен по истории государства российского профессору Вороновой. С экзаменом по старославянскому языку вышла осечка. Его принимал куратор нашей группы Корзон, которого больше интересовали не мои знания, а причина несвоевременной сдачи экзамена. Не получив надлежащего объяснения, он поставил в зачетку «хорошо», хотя, как об этом свидетельствовали практические занятия, лучше меня подготовленных по этому предмету в группе не было. Застраховаться на всякий случай никогда не бывает лишним. Я отвез затем чемоданы дяде Василию Новикову в Гривец, а сам отправился опять к матери. Явившись во второй раз к подполковнику-коменданту, я испросил разрешения находиться в лагере при матери. Он разрешил, но предупредил, чтобы поведение мое было безупречным. В ответ я заметил, что мне «не до 104 жиру, быть бы живу», хотя это и так было яснее ясного. С репатриантами направлявшимися в Смоленскую область, мы доехали до Орши, а затем с помощью двоюродных братьев Дмитрия Тарасевича и Петра Новикова добрались пассажирским поездом до станции Зубры, в четырех километрах от которой проживали родители Петра. Не без помощи родственников из Гривца мы переехали в родные Пищики, в свою халупу, чудом сохранившуюся в пожаре войны. Все возвратилось на круги своя. Родственники из Добрыни безвозмездно отдали нам овечку, которую пришлось нести на руках. На заработанные трудодни я получил пуда полтора ячменя. Продолжая работать в колхозе, я заодно заготавливал на зиму дрова. Уезжая для продолжения учебы, запасся справкой из сельсовета, что на моем иждивении находится старуха мать. Такая справка была нужна, чтобы освободиться от платы за обучение. Она сохранилась в моем архиве, так как такая плата вскоре была отменена. На третьем курсе я продолжал успешно заниматься. Зимнюю и летнюю экзаменационные сессии сдал на «отлично» и заслуженно получал повышенную стипендию. Кроме того, на общем собрании был избран заместителем председателя студенческого месткома, в связи с чем с разрешения его председателя трижды получал материальную помощь по сто рублей. На одном из заседаний я спросил у вновь избранного члена месткома, студента второго курса физмата Королинского, кем приходится ему командир дивизиона 695 артполка майор Королинский. Удивленный он ответил, что подполковник Королинский – его родной брат. Позже об этой встрече он написал брату, который в своем ответе на его письмо написал, что еще помнит своего «отставной козы барабанщика». После летней экзаменационной сессии по разнорядке мне с Василием Метельским надлежало отправиться в командировку по сбору материалов для составления «Дыялекталагiчнага атласа беларускай мовы». Обследование местных говоров велось по специально разработанной программе. Мы быстро и успешно справились с заданием, но в деревне Пасека при мытье в деревенской бане у меня украли поношенные плавки. Хорошо, что у Василя, к родителям которого мы заехали по окончанию работы, оказались запасные. Его родители благосклонно приняли меня, так как из рассказов сына я, как и он, мечтал продолжить обучение в аспирантуре. Но, к сожалению, нашим мечтам не суждено было сбыться. Ему после вступительных экзаменов отказали потому, что брат его матери, угнанный на принудительные работы в Германию, не вернулся домой, а мне в той связи, что, оказавшись угнанным ,вопреки всему решил вернуться. Отправляя меня в Минск, родители Василя положили в мой рюкзак по куску хлеба и сала и попросили ехавших на грузовой машине односельчан 105 подвезти меня до станции. По ухабистой дороге изрядно трясло и я не заметил, как исчез мой вещевой мешок. Мне нагло заявили, что, скорее всего, он свалился за борт. Искать в машине было бесполезно, потому что можно было напороться на нож. Невелика потеря, терять приходилось намного больше. По рассказу Василя, вернувшись, эти деревенские забулдыги потешались своим геройством, взахлеб рассказывая, как облапошили несчастного студента. Далеко не всякому дано понимать, что собой представляет истинное, настоящее геройство. Возвратившись в Минск, я в составе диалектологической экспедиции направился в г. Полоцк, изменившийся за годы оккупации до неузнаваемости. Остановились в здании бывшей школы, переоборудованном под гостиницу. Вместе с Николаем Куприянчиком и Верой Хацкевич мы, взяв на час лодку, отправились вверх по течению Двины осмотреть Борисовы камни, покоившиеся на середине реки примерно в семи километрах от города. Обогнув и осмотрев их, ознакомившись с высеченной надписью 12 века, мы вернулись обратно. Плыть по течению было одно удовольствие. Назавтра с Раисой Животкевич, впоследствии женой профессора П.П. Шубы, направились в определенные для обследования населенные пункты для собирания материалов местных говоров. Поражала крайняя нищета жителей, в основном ютившихся в землянках. В деревне Арлея я обратил внимание, что ее жители твердо произносили звук [р] (гразь, куру, гавару), тогда как в целом эта зона мягкоэрых белорусских говоров (грязь, курю, говорю). По особенностям такого произношения жители соседних деревень называли уроженцев Арлеи «рыгулями». Собранные материалы затем были использованы мною для написания курсовой работы, которая, как предоставленная на конкурс студенческих научных исследований, единственная из группы неожиданно для меня была удостоена второй категории. После обследования говоров деревни Казимирово, что было осуществлено сводной группой во главе с начальником экспедиции Н.В. Бирилло, меня направили на расположенную по соседству железнодорожную станцию для получения проездных билетов в фешенебельном вагоне. Проведя в очереди бессонную ночь, я обозлился и взял обычные билеты в общем вагоне для всех. Сам через Витебск и Оршу решил следовать домой. После начала занятий в институте за работу в составе экспедиции я получил тысячу рублей, из которых по двести рублей отправил переводом находящимся в заключении отцу и сестре. Остаток каникул провел в деревне с матерью, заготавливая дрова на зиму и выполняя другие работы по хозяйству. 106 В институте практиковались встречи с ведущими белорусскими писателями и поэтами, в этой связи был приглашен Петр Федорович Глебка. Меня прочили для поступления в аспирантуру по белорусской литературе, а потому предложили подготовить доклад о жизненном и творческом пути поэта. С учетом критических публикаций послевоенной поры такой доклад был мною подготовлен. Кроме того, я рискнул остановиться на анализе стихотворения «Ночь, холодная землянка, перестрелка, тишина. Небо светлое, как склянка, топот быстрого коня», мотивы которого, по моему мнению, были навеяны стихотворением А. Блока «Ночь, улица, фонарь, аптека». Высказанные мною суждения с интересом были восприняты Петром Федоровичем и позже он в этой связи покровительственно относился ко мне во время моей работы в Институте языкознания им. Якуба Коласа. Годом раньше в связи с 70-летием И.В. Сталина мне было поручено сделать на торжественном факультетском собрании доклад о его жизни и деятельности. Само собой разумеется, что от таких поручений не отказываются. Соответствующей литературы было предостаточно и используя ее я успешно справился с порученным заданием. Конечно, о письме вождю народов в связи с арестом отца, во избежание ненужного ажиотажа я решил промолчать. Доклад был подготовлен и прочитан на русском языке. К сожалению, в текст его вкралось несколько явных белорусизмов, в связи с чем преподавателям-русистам было указано, к их вящему неудовольствию, о недостаточной подготовке студентов белорусского отделения по русскому языку. Это прежде всего касалось И.И. Гурского, который вместо занятий с нами по русскому языку занялся подготовкой своей кандидатской диссертации «Сложные синтаксические конструкции с подчинительными союзами што и каб в современном белорусском литературном языке». Много учебного времени впустую тратилось на изучение стенографии, никому не нужной в практике работы средней общеобразовательной школы. К тому же преподавательница не соответствовала по уровню подготовки предъявляемым требованиям. Устав от такой профанации, я с разрешения заместителя декана факультета Л.Г. Сагорева вместо стенографии сдал экзамен по детской литературе. Практику на третьем курсе я проходил в 23-ей городской школе, в начальных классах которой впоследствии обучались мои сыновья Сергей и Игорь. В этой школе работали мой учитель русского языка по Дубровенской десятилетке Володкевич Владимир Маркович, с которым я впервые встретился еще в 1947 году у памятников погибшим от чумы на Старослободской улице. Позже встречался с его женой Есфирь Соломоновной. По педпрактике если не считать некоторых замечаний по воспитательной и внеклассной работе все обошлось благополучно. На 107 «отлично» была зачтена педпрактика на 4-ом курсе, которая проходила в 19 средней школе. Руководивший проведением ее преподаватель Тамило даже пару раз отметил проявленную мною инициативу при проведении урока, не предусмотренную планом и конспектом. В мае 1951 года мне исполнилось 27 лет. Староста курса Лазарчук М.Л. предложил мне поступать в комсомол. Поблагодарив я отказался от такой запоздалой чести, сославшись на то, что уже вышел из комсомольского возраста. Определенные неприятности, продиктованные отсутствием наличности были связаны, в основном с поездками на родину. Ранней весной 1951 года двоюродный брат Дмитрий Афанасьевич, служивший старшим кондуктором на станции Орша, предложил довезти меня до Минска товарником, который было поручено ему сопровождать. Указав мне место на платформе, пообещал разбудить при подъезде к Минску. С вещмешком под головой я устроился спать. Сквозь сон ощущал, что платформу таскают по путям взад-вперед. Наутро появившийся Дмитрий сообщил, что в связи с переформированием состава мы доехали только до станции Славное. Он предложил мне пересесть на товарняк, в котором в ватных штанах и фуфайках везли возвращавшихся на родину пленных немцев. Устроившись на платформе заднего вагона, я не заметил, как быстро оказался в Минске. Поезд минул пассажирский вокзал и выехал за город. Не желая опять оказаться в Германии или где-то около нее, я второй раз в жизни вынужден был прыгать с идущего поезда, предварительно сбросив вещевой мешок. Скорость была невысока, и потому приземлился я вполне удачно. Через сотню метров поезд остановился, а это значит, что мне не следовало прежде времени торопиться. Чуть раньше железнодорожники на подъезде к Минску устроили облаву. В числе задержанных зайцев оказался и я. Нас гурьбой доставили в комнату милиции при вокзале. Старший лейтенант поверхностно ознакомившись с содержимым моего вещмешка, прикоснувшись к нему рукой, обвинил меня в том, что, спекулируя яблоками, я к тому же еще езжу без билета. Я возмутился и заявил, что никаких яблок у меня и в помине не было. Развязали мешок, а в нем оказалась картошка. Смутившийся офицер велел убираться и поменьше возмущаться, если к тому же ещё и свое рыльце в пуху. Таким дельным советом впредь грешно было не воспользоваться. Еще один случай, сопряженный с такими поездками мог окончиться с непредсказуемыми последствиями еще в бытность на втором курсе. При возвращении в Минск я устроился на подножке вагона с тыльной стороны скорого поезда. Вещмешок с напеченными сушками и творогом привязал к наружной дверной ручке, за которую держался. Пристроив рядом небольшой деревянный чемоданчик, уставший за дорогу к станции я незаметно уснул и 108 не заметил, как спустившийся с крыши вагона, скорее всего, уголовник, отвязал и уволок мой вещмешок. А ведь ему не составляло большого труда столкнуть меня наземь и поминай, как звали раба твоего, Господи. Накануне государственных экзаменов всем студентам-выпускникам предложили заполнить листки по учету кадров, где, кроме вопросов конкретно касающихся самого составителя, были вопросы о его ближайших родственниках. Я обстоятельно ответил на все из них, правильно полагая, что у лжи короткие ноги. После сдачи первого государственного экзамена по научному коммунизму, который принимал слепой преподаватель по фамилии Волчек, я не стал дожидаться объявления оценок и направился в общежитие, где меня поздравили с объявленной по радио успешной сдачей экзамена на «отлично». Начавшиеся закрадываться подозрения вроде как бы были не оправданными. Все разъяснилось, когда на следующий день замдекана Шумакович при встрече заявил мне: «Не капай на мазгi, нiчога не будзе». Я понял, что аспирантуры мне не видать как своих ушей, и поэтому полагал, что по специальным дисциплинам оценка «отлично» мне не светит. Так оно по сути и случилось. Посочувствовать было некому, каждый думал о себе. Чтобы развеяться, пережить случившееся и успокоиться, я опять направился на Полоччину, собирать диалектные материалы. Но все получилось как раз наоборот. В Полоцке оказалось, что назначенная работать вместе с аспирантом Гайдукевичем И.М. студентка второго курса Ткачук З.К. наотрез отказалась с ним ехать. Мне как старшему по экспедиции пришлось на ходу производить замену и взять ее с собой. Мы обследовали деревни Нарушево и Поцино Освейского района, в котором из довоенных построек сохранились лишь две бани. Нам предстояло обследовать еще три деревни, но мы не сошлись характерами и потому пришлось разъехаться. У меня в связи с постигшими неудачами голова была забита думами о жизни в перспективе, ее же больше интересовали, как я после понял, настоящее, а не отдаленное будущее. Она выбрала для обследования деревню Перебродье. Кроме того, занялась обследованием говора староверов, проживавших в соседней деревне, что противоречило целям нашей экспедиции. Я обследовал говор деревни Трибухи. Говор деревни Пялики обследовали вдвоем: я по фонетике и лексике, а она по грамматике. На обратном пути в вагоне встретились выпускница БГУ Мясоедова Регина, с которой приходилось сталкиваться не только в экспедициях. Она возвращалась после посещения школы, в которой ей предстояло работать. Расспрашивая меня, она была удивлена, что вместо аспирантуры я получил назначение в Минский сельский район. Вспоминая, как любовалась моей фотокарточкой на доске отличников, она пыталась понять, почему мне не нашлось места в педтехникуме или на худой конец в городской Минской 109 школе. Я не мог объяснить ей сути дела и отделывался шутливыми замечаниями – смех сквозь незримые миру слезы. Покидая вагон, она заявила, что хотела бы со мной встретиться после устройства на работу. Будучи свидетельницей этого разговора, моя напарница Зоя Кузьминична неожиданно пригласила меня к себе домой, но я отказался. На следующий день, когда я сдавал материалы экспедиции, мне было сказано, что меня разыскивает ученый секретарь Института языкознания М.Р.Судник. Встретив меня в коридоре, он предложил зайти с ним к Михаилу Тихоновичу Лынькову, который на время отпуска директора упомянутого института К.К. Крапивы исполнял его обязанности. Представив меня как неплохо подготовленного по белорусистике и к тому неоднократно участвовавшего в экспедициях по собиранию диалектных материалов Михаил Романович ушел, а Михаил Тихонович предложил мне поступать в аспирантуру при Институте языкознания. Вздохнув, я подробно рассказал известному писателю, как меня в институте три года кормили пустыми обещаниями, а потом указали на дверь. Внимательно выслушав мой рассказ, Михаил Тихонович заявил, что меня в этой связи будут отстаивать, и я согласился. Подав заявление и получив официальный вызов на вступительные экзамены, я явился в отдел аспирантуры. Оказалось, что кроме меня на три вакантных места поступает выпускник БГУ, исполнявший обязанности парторга филологического факультета. Выдав мне экзаменационный листок, начальник отдела аспирантуры Осипов заявил моему напарнику, что он не допущен к сдаче вступительных экзаменов и предложил ему забрать документы. На вопрос «Почему?», последовал ответ: «Я как старший не обязан объяснять вам ситуацию». После сдачи на «отлично» первого вступительного экзамена я принес для сдачи экзаменационный листок. Начальник отдела аспирантуры, в прошлом в чине майора возглавлявший команду, которая охраняла опального чехословацкого президента Бенеша, пристрастившего его к выпивке, сообщил мне об указании сверху евреев в аспирантуру не пускать. Поскольку я получил солидное вознаграждение за участие в экспедиции, следовало обмыть наметившийся успех. Вместе с подвернувшимися Н.В. Бирилло и А.А. Симановичем вчетвером мы посидели в ресторане. Подобная процедура повторялась после сдачи других вступительных экзаменов. В известной мере именно эти посиделки оказали решающее влияние на мою дальнейшую судьбу. Оставшиеся деньги я сдал вернувшейся из заключения сестре, которая, добавив свои сбережения, купила у мачехи Храмцова Адама корову, причитавшуюся ей при разделе имущества с пасынком. Однако жена Адама, средняя дочь Марфы Сергеевны, движимая завистью, подбросила в пойло 110 гвоздь. Захиревшую корову вскоре пришлось прирезать, а разбирая ее внутренности, сестра обнаружила проглоченный гвоздь. Купленную чуть позже корову рыжей масти, как состарившуюся, пришлось сдать на мясокомбинат. Вслед за хозяйкой, тащившей корову за повод, она по наклонной плоскости взошла в кузов автомашины. Но когда сестра, сняв повод, покинула ее, из глаз коровы посыпались слезы. Похоже, что животные способны чувствовать неизбежное. Глава IV. Работа в школе и институте языкознания. После сдачи вступительных экзаменов вопрос о зачислении в аспирантуру решался мандатной комиссией. Это наводило на грустные размышления. Направление по распределению в Минский сельский район на руки я не получил, так как поступал в очную аспирантуру. На всякий случай 1 сентября во второй половине дня заглянул в городской отдел народного образования. На месте оказалась только инспектор по кадрам, симпатичная женщина бальзаковского возраста, которая, с интересом обозрев меня, спросила: «С чем пожаловал?». Я осведомился у нее, нельзя ли устроиться на 111 работу по специальности белорусский язык и литература. Она в свою очередь поинтересовалась, почему я не стал устраиваться согласно направлению? Я объяснил, что сдавал вступительные экзамены в аспирантуру, но не уверен в зачислении. Учитывая сложившуюся ситуацию, она предложила мне место преподавателя белорусского языка и литературы 26 мужской школе (всего 16 часов вместо 18 положенных на ставку). Я поблагодарил и с радостью согласился. Вопрос с назначением на работу подлежал согласованию с администрацией школы, куда после телефонного звонка мне следовало явиться. В учительской, кроме заведующей учебной частью (директор находился в отпуске), присутствовало несколько учительниц. Осмотрев и порасспросив меня (в свою очередь я постарался не ударить в грязь лицом), женщины пришли к единому мнению, что я оправдаю их надежды. Меня отправили за назначением и заявили, что по телефону сообщат о положительном решении вопроса. Назавтра по расписанию я провел два урока по языку в пятых классах и два по литературе – в восьмых. Кроме того, шесть часов отбыл в качестве дежурного по школе с красной повязкой на рукаве, наблюдая на переменках за бушующей детской стихией. Перекурить не представлялась возможность, и я решил раз и навсегда покончить с этой вредной привычкой. Подводя итог прожитого дня, я пришел к выводу, что пока все складывалось наилучшим образом. Что касается аспирантуры, то вероятность положительного исхода задуманного, по моему убеждению, была равно нулю. Так оно и случилось. На заседании мандатной комиссии, возглавлявший ее ученый секретарь Президиума АН БССР профессор Моргунский С.П., больше всего интересовался, как я за год до окончания войны оказался угнанным на принудительные работы. Я объяснил, что ранее мне трижды удалось избежать такой участи. На это последовало замечание, что бегать следовало не от немцев к немцам, а через фронт. Видимо, такая пробежка представлялась ему чем-то вроде прогулки по парку Челюскинцев. Каждому свое. Другие бежали до Москвы и Сталинграда, но об этом не то что говорить, думать было опасно. Сам директор Института языкознания К.К. Крапива на заседании не присутствовал. Отстаивать меня он послал ученого секретаря Семеновича А.А., который объявил мне после заседания, что я не прошел по конкурсу, хотя поступал один на три вакантных места. Начальник отдела аспирантуры Осипов, вопреки Моргунскому в этой связи принял воистину соломоново решение. Поскольку право на образование предусмотрено Конституцией, мне разрешалось экстерном сдавать кандидатский минимум. Соответствующая справка сохранилась в моем архиве. Кроме того, меня прикрепили к группе по изучению немецкого языка 112 (всего пять человек, из них двое аспирантов), а также разрешили посещать поточные лекции по философии. Избранная мною линия поведения оказалась наиболее приемлемой. В этом я убедился, неожиданно встретив в белорусском отделении библиотеки Метельского, который, круто развернувшись, собирался уйти. Я остановил его и рассказал, что в свободное от работы время стал готовиться к сдаче кандидатского минимума экстерном. Подробно расспросив о переживаниях, вымотавших мне душу, он не без горечи сообщил, что и его постигла такая же участь. Из трех отличников, которых готовили для поступления в аспирантуру, зачислен был только Павел Павлович Шуба, воевавший, по его утверждению, пулеметчиком всего лишь один день, так как раненый в голову потерял правый глаз. Из его рассказа следовало, что возмущенный заместитель директора института Иван Емельянович Лакин, распекал Василия. Ведь он подвел под монастырь администрацию, не указав в анкете, что родной брат его матери, угнанный на принудительные работы вместо возвращения домой эмигрировал в Австралию. Трудно было с жильем. Сначала меня приютили, естественно за соответствующую плату, проживавшие по улице Островского Дмитрий Иванович и Екатерина Александровна Виноградовы, а затем я проживал по Колхозной улице у евреев, снимая комнатушку размером 2 х 2,5 квадратных метра. На октябрьские праздники 1951 года, я отпросился у администрации школы съездить домой за постельными принадлежностями. Спать приходилось на диване в углу у выходной двери из прихожей. В Осиновке при посадке на поезд мне показалось, что из следующего позади вагона вышел старик, очень похожий на отца. Поезд тронулся, и я не успел его разглядеть. Каково же было мое удивление, когда из письма сестры узнал, что к вечеру того же дня отец вернулся из заключения. Все возвратилось на круги своя, но на это ушло целых десять лет жизни. К сказанному следует добавить, что советская власть, не устававшая по делам карать, умела и миловать. Из рассказа отца следовало, что в зоне к нему стали приставать разные уголовники, но их пахан татарин, поговорив с отцом, велел им оставить его в покое. По дороге домой в поезде на место отца улегся какой-то забулдыга. Возмутившиеся пассажиры выдворили его. Занятия в школе шли своим чередом. Фактический материал я знал неплохо. Последовательность изучения его была детально расписана и регламентирована программой и рабочими планами. В методическом отношении меня взяла под свою опеку, работавшая в шестых и седьмых классах симпатичная блондинка с толстой косой. Я ей был благодарен и отчасти симпатизировал. На этом основании некоторые «доброжелательницы» советовали ей разойтись с мужем, не преуспевающим 113 периферийным журналистом, несмотря на то что у них подрастал симпатичный малыш. Сложнее было с дисциплиной на занятиях. В пятых классах поддерживать ее на надлежащем уровне помогали второгодники, которым я не скупился на хорошие оценки. Сложнее было в восьмых классах, где тон задавали отпрыски разных высокопоставленных чинуш и их подпевалы. К концу учебного года они присмирели, так как убедились, что дело не обойдется без переэкзаменовки. Кроме того, я напросился в качестве ассистента на экзамен по истории. Задаваемые мною дополнительные вопросы, повлиявшие на оценку знаний, как нельзя лучше показали строптивым, что со мной шутить накладно. На педсовете, когда слушали вопрос о поддержании дисциплины на занятиях, некоторые из преподавательниц, у которых в этом отношении не все обстояло благополучно, выгораживая себя, стали кивать на меня. Я промолчал, но, выполняя решение педсовета учиться мастерству на старших глядя, стал наведываться на занятия к моим критикам. Разгадав мою тактику, некоторые преподавательницы потихоньку посмеивались. Убедившись, что присутствие на уроке другого преподавателя не способствует его успешному проведению, я продолжал избранную линию поведения до тех пор, пока горе-критики не стали умолять меня оставить их в покое. Упрочению моего авторитета среди преподавателей и учеников не могло не способствовать также то, что уже весной я на «отлично» сдал кандидатские экзамены по философии и немецкому языку, а по осени – по белорусскому языку и истории лингвистических учений. Правда, Кондрат Кондратович, перестраховки ради задал каверзный вопрос, какое явление на уровне фонетики отражено в слове бала (вместо была, так называемое усиленное аканье) С ходу я не смог ответить на этот вопрос, а потому оценка была снижении на один бал. На заседании педсовета я не без удовольствия ознакомил сидящую со мной рядом учительницу с удостоверением об успешной сдаче кандидатских экзаменов по специальности «Белорусский язык». Передавая друг другу с ним ознакомились все преподаватели, обращая внимание не только на оценки, но и на подписи маститых экзаменаторов. Оно сохранилось у меня и поныне. По предложению Николая Ивановича Гурского я руководил педпрактикой пяти студенток, а в конце учебного года получил курсовку на две недели в Москву, которая оказалась как нельзя кстати. Сочетая приятное с полезным, я занимался в Ленинской библиотеке изучением специальной литературы по теме моей кандидатской диссертации «История сложных форм будущего времени в белорусском языке». 114 В течение 1951-1952 учебного года рядом с деревянным зданием мужской школы построили четырехэтажное типовое здание школы, которая стала смешанной. Пополнился состав преподавателей. В качестве преподавателя белорусского языка и литературы прислали выпускника педагогического факультета нашего пединститута Михея Н. Он отказался вести старшие классы, так как не имел специальной подготовки. Уступив ему свои шестые, я стал работать в старших классах. Прежде всего надлежало провести переэкзаменовку. В этой связи меня вызвали к директору, у которого находились профессор Сержанин И.Н. с женой. Их оболтус сын игнорировал изучение белорусского языка и вел себя на уроках вызывающе. Они просили меня поставить ему положительную оценку. Иначе его нельзя было перевести в другую школу. С согласия директора я вынужден был уступить. Других, подвергнувшихся переэкзаменовке, я предупредил, что к учебе следует относиться, как нужно и должно. Вопрос об отношении к белорусскому языку был снят. То же самое следует сказать о дисциплине на уроках. Однако заходя после переменки и открыв дверь, следовало выждать, так как по классу летали галоши. В основном дело шло своим чередом, если не считать, что Михей, не рассчитав усилие, надорвал ухо одному из шестиклассников. Раздутый скандал дошел до министерства. Не обошлось и без такого нашумевшего ЧП. Подходя к школе, директор Сергейчик заметил, что по пожарной лестнице на чердак полезла ученица пятого класса. Через некоторое время таким же маршрутом последовал шестиклассник. Несмотря на свой солидный возраст, директор тоже забрался на чердак и помешал завершению совокупления. Выяснив имена и фамилии провинившихся, он поднял этот вопрос на педсовете. Прежде всего, стал распекать классных руководителей, потом стал распространяться на том, как полюбовно разрешить ситуацию, чтобы и волк был сыт, и козы целы. Я все происходящее слушал с интересом, молодые учительницы потихоньку ухмылялись, а постарше сидели, не поднимая глаз. Наконец одна из них, прервав фарисейские разглагольствования директора, заявила: «Зачем раздувать из мухи слона, родители сами разберутся». На том и порешили. В 1953-1954 учебном году работы добавилось, так как из 27 средней школы к нам перевели два десятых и три девятых класса. Кроме белорусского языка и литературы, пришлось вести в десятых классах логику. Подводя итог работы в качестве школьного учителя, отрадно вспомнить, что около двадцати моих выпускников, следуя по моим стопам защитили кандидатские диссертации, а Муравьев Г, Левин М., Платков Е. после защиты докторских диссертаций удостоены звания профессора. Профессор 115 Ильин Николай Михайлович в течение ряда лет работал проректором по заочному обучению Университета народного хозяйства. Ежегодно во время летних каникул я участвовал в работе экспедиции по собиранию материалов для составления диалектологического атласа белорусского языка. Моими напарниками в разные годы были Н. Бирилло, Н. Войтович, Д. Бугаев, Н. Василевский и другие. Вернувшись из экспедиции (в 1956 году материалы собирали в населенных пунктах по течению Днепра в пределах Могилевской и Гомельской областей), я зашел на квартиру своей избранницы Юзефы Станиславовны Лешко. Перед экспедицией я побывал в Пищиках и объявил родителям, что мне пора обзаводиться семьей. Показал фотокарточку Юзи, судя по которой она понравилась родственникам. Их несколько смущало только то, что она была старше меня на десять месяцев. По возвращении мне об этом замечании лучше было промолчать. Выбирая подругу на всю оставшуюся жизнь, я прежде всего учитывал, что она как дочь незаконно репрессированного отца будет понимать меня. Но я не учел того обстоятельства, что перенесенные невзгоды крайне обозлили ее. Сказывалась также так называемое шляхетское фанфаронство и отчасти женская стервозность. Дома, несмотря на позднее время Юзи не было. Поговорив с хозяйкой, у которой она со старшим братом Людвигом снимала комнату, я решил дождаться на улице возле дома ее возвращения. Каково же было мое изумление, когда она явилась в сопровождении невзрачного с виду кавалера. Подойдя к ним, опешившим от неожиданности, сдерживая себя я спросил: «Как все это следует понимать?». Не выясняя отношений, ее кавалер, медик по профессии, спешно ретировался. Молча, мы зашли в дом. Догадавшаяся о произошедшем хозяйка, симпатизировавшая мне, предложила Юзефине в кратчайший срок освободить комнату. По-моему, нет ничего страшнее предательства. Меня прорвало от такого незаслуженного вероломства. Когда я уходил, она увязалась проводить меня до квартиры ее среднего брата Викентия. Попросила зайти к нему. Разбудив брата и его жену, рассказала о случившемся, старалась оправдаться. Брат промолчал, а его жена Галина Ивановна заявила: «Хватит валять дурака, давно пора остепениться». Простившись, до конца расстроенный, я направился к себе на квартиру по Колхозной улице. Примерно через пять дней при посадке на трамвай возле Суворовского училища, усевшись на скамейку, обнаружил сидящую напротив заплакавшую Юзю. Восприняв это как указующий перст судьбы, мы помирились. Куда больше в этом отношении досталось её первому мужу, сокурснику брата Людвига, направленному на работу в Могилёвский 116 пединститут. Они расписались, а во время свадьбы припёрся её ухажёр про запас, потерявший глаз Костя-часовщик и заявил: «Она моя». Разразился пьяный скандал. Вконец издёрганный жених оказался не в состоянии исполнить супружеские обязанности. Это решило исход дела. Юзя наотрез отказалась ехать с ним в Могилев. Вскоре они развелись. Летом следующего 1956 года мною без отрыва от работы в школе во внеурочное время, за счет работы без выходных и отпусков была подготовлена к защите кандидатская диссертация, опубликован автореферат. Защита должна была состояться осенью. Но изменились правила, кроме автореферата для предоставления диссертации к защите, ее содержание надлежало опубликовать как минимум в двух статьях по одному печатному листу каждая. Для школьного учителя такое препятствие показалось мне непреодолимым. Кроме того, несмотря на то, что в каникулярное время я подвизался читать лекции по русскому языку студентам заочного отделения Института иностранных языков, меня призвали на трехмесячные воинские сборы. В Масюковщине, где размещалась дивизия зенитной артиллерии, нас готовили как операторов станции орудийной наводки (СОН), которая, как не отвечающая требованиям (беспрепятственно летающие над нашей территорией самолеты стали сбивать ракетами) вскоре была списана. Я рассчитывал, как потенциальный кандидат наук, усердием к службе повысить свой воинский статус, но этого не случилось, три месяца были истрачены впустую. Короче, на данном отрезке жизни мне везло как утопленнику. В надежде изменить положение к лучшему мы 19 августа 1956 года отпраздновали свадьбу, расходы на которую я взял на себя. Со стороны Юзефы Станиславовны, кроме ее родственников, присутствовали сослуживцы по школе и подруги, а с моей только В.Метельский и А. Наркевич. Появившихся некстати возле ЗАГСа сокурсниц Нину Колос и Катю Прокопович я пригласить не решился. Вопрос этот не был согласован с Юзей, а к тому же было не ясно, как и в какой связи они оказались именно здесь. Меня неоднократно спрашивали не только девушки, имевшие на меня виды, почему я «из гурту выбрал курту», то есть, не взял в жёны, как это обычно было принято, девушку на 10-15 лет себя моложе. И сейчас я не могу этого объяснить, исходя из позиции здравого смысла. Такова судьба, а пути провидения неисповедимы. Ведь и загипнотизированный кролик сам лезет в пасть удава. Кроме общих страданий, выпавших на долю «детей врагов народа», подкупала её порядочность, умение вести хозяйство, золотые руки неутомимой труженицы, умение даже шить. Из моих недоношенных брюк 117 она сшила для сына Серёжи пальтишко, в котором он проходил пару лет. Своих сыновей она беззаветно любила. Об этом свидетельствует семейный афоризм с непроизвольной перестановкой компонентов: «Съешь ружьё, дам апельсинку». В сшитых полотняных тапочках, заправленных в галоши, она ходила на занятия в университет. Однажды в вечернее время она отправилась на лекцию по философии. За ней увязалась собака Лукиных, хозяев дома, приютивших Юзю. Оставленная за дверью аудитории, собака проникла в помещение, и, усевшись возле Юзи, стала внимательно воспринимать происходящее, к немалому удивлению студентов. В притемках (электрическое освещение в Минске еще отсутствовало) преподаватель не сразу заметил непрошенную гостью. На приказание преподавателя убрать собаку, её никак не удавалось выдворить из аудитории. Пришлось Юзефе срочно уходить, собака, естественно, последовала за ней. Слава Богу, эта история с упрямой собакой, пожелавшей заняться изучением марксистсколенинской философии, не стала предметом дисциплинарного разбирательства. Примерно через неделю после свадьбы я отправился в библиотеку готовить статью по первой главе диссертации. Вернувшись застал жену в слезах. Оказалось, что ее подруга Лариса Леонидовна с матерью Марией Макаровной пришли к выводу, что я, добившись своего, решил бросить ее. Выслушав такой вздор, я высказал сожаление, что у них не хватило фантазии придумать что-либо посолиднее. Жить в обществе и быть свободным от него нельзя, а потому нужно учитывать, что услужливый дурак – опаснее врага. Опасность таилась в потере полового чувства. Убедившись в моей невиновности в этом отношении, жена пришла к выводу, что все это объясняется перенесенными невзгодами, страданиями и многолетним воздержанием. К счастью, она вскоре забеременела и 14 июля 1957 года родила сына Сергея. В больницу ее положили преждевременно, так как у нее на животе ниже пупка воспалился нарыв, который после родов пришлось иссечь. Желвак, расположенный повыше, врачи предпочли не трогать. Именно он впоследствии явился первопричиной онкологического заболевания, связанного с закупоркой фатерева отсоска. Сына и его мать, которой первые роды в 34 года дались очень нелегко, я привез в свою, а не частную квартиру. Ей благодаря помощи опекающих благодетелей из администрации 27-ой школы при распределении жилплощади в доме учителей была выделена одна комната в двухкомнатной квартире. При этом ордер был выписан на ее имя, а меня сняли с очереди на жилье. Когда я явился в домоуправление для регистрации, служащие удивились такой казуистике и, изучив мой паспорт с учетом 118 зафиксированных в нем штампов, записали меня как основного квартиросъемщика, а жену и сына в качестве домочадцев. Впоследствии выяснилось, что все это было сфабриковано не случайно, меня собирались «голым в Африку пустить». Жена, едва переступив порог, начала придираться, мол, то не так, это не этак, недостаточно внимания уделяю своему первенцу. В присутствии, кроме родственников Павла Павловича и Раисы Сергеевны как моих друзей, Галина Ивановна, жена меньшего брата заявила: «Ты, Юзя, имеешь сына и квартиру, так что можешь поступать по своему усмотрению». Я, учитывая сложившуюся ситуацию, старался вести себя безукоризненно. Кроме того, меня с июня 1957 года перевели на работу в Институт языкознания. Как будущему сотруднику этого заведения предложили подготовить для опубликования две статьи по теме диссертации. Одна из них была опубликована в Вестях АН БССР, № 4 за 1957 год, вторая – в № 1 того же издания за 1958 год, то есть были сняты все препятствия для публичной защиты диссертации. Юзефу Станиславовну это не устраивало в той связи, что в Академии я как младший научный сотрудник получал 850 рублей, тогда как в школе имел почти в два раза больше. Меня поддержал ее старший брат Людвиг Станиславович, который заявил: «Ты ему не мешай, он знает, что делает». Я нашел выход из положения, оставив за собой два десятых класса в 51-ой средней школе. Оставив на попечение соседей своего годовалого сына, успешно защитил свою кандидатскую диссертацию. После оглашения результатов Юзефа Станиславовна от радости расплакалась. В тот же день также единогласно защитилась сокурсница жены по университету Мурашко Антинея Григорьевна. Днем раньше Марией Андреевной Жидович была защищена докторская диссертация, так что послезащитное мероприятие мы отбывали втроем в банкетном зале гостиницы «Белоруссия» возле стадиона. Пока я был занят отправкой первого официального оппонента, членкорреспондента, профессора Тимофеева Кирилла Алексеевича, явившийся на банкет без приглашения и напившийся сосед по квартире Товгазов Г.Т., пригласил на танец Юзефину Станиславовну. Он стал настойчиво уговаривать ее бросить меня и отправиться с ним на Кавказ, обещая золотые горы и реки полные вина. Со своей законной женой Марией Николаевной он собирался развестись, так как она его подвела, вместо сына родила дочь. Об этом при моем появлении поведала Нина Григорьевна, жена Людвига. Напакостив вместо благодарности, неотразимый кавказский прелюбодей постарался смыться, домой на ночь не явился, а назавтра укатил к отдыхавшей на Кавказе жене. 119 Поспешное бегство нашего субквартиранта прежде всего объяснялось тем, что он, юрист по образованию, занялся спекуляцией. На основании сфабрикованной справки привозил из витебского коврового комбината ковры, якобы для оснастки министерских кабинетов. Один из таких ковров продал Юзефе Станиславовне, но когда запахло жареным, вернул деньги и забрал ковёр к немалому её огорчению. Я с сарказмом посочувствовал Юзефе Станиславовне, что она так некстати осталась с носом. После получения диплома кандидата филологических наук (МФЛ № 001721 от 26 ноября 1958 г.) я стал получать около полутора тысяч рублей. Однако в ученом звании старшего научного сотрудника по специальности белорусский язык был утвержден только 4 июля 1966 года (аттестат МСН № 022123). Такое невнимание к истинным белорусам объяснялось холуйством администрации по отношению к разным пришельцам (их у нас называли варягами), которые принялись приобщать нас к структурализму. Белорусского языка они не знали, тогда как мы, занимались изучением именно его. После защиты кандидатской диссертации можно было почивать на лаврах. Именно так поступает большинство защищающихся, поддерживая свой имидж публикациями на уровне статей или тезисов-докладов по лингвистике или методике дисциплин лингвистического цикла. Меня такой путь не устраивал. Учитывая свои возможности я стремился к большему. Еще при подготовке кандидатской диссертации я обратил внимание на то, что глагол будет (форма 3-го лица будущего простого от быти), употреблявшийся в качестве основного грамматического показателя будущего времени глаголов несовершенного вида, в русском языке закрепился в качестве условного союза, равного если (буде любишь, так скажи, а не любишь, откажи). Особенно широко он в этом значении представлен в «Соборном уложении» 1649 года царя Алексея Михайловича. В белорусском языке ему соответствовал, начиная с конца XIV века, условный союз если (из есть ли) в конструкциях, возникающих в результате объединения в одно сложное синтаксическое целое вопроса и предполагаемого ответа на него. Без отрыва от работы по составлению «Дыялекталагiчнага атласа беларускай мовы» я подготовил примерно на пятьдесят страниц машинописного текста работу о развитии сложноподчиненного предложения с придаточным условия в белорусском языке в течение всего исторического периода его развития. Рукопись была положительно оценена профессором Аванесовым Р.И. Окрыленный успехом я обратился к директору Института языкознания с просьбой опубликовать ее. Мне было заявлено, что как подлежащая опубликованию в качестве отдельного издания она по объему 120 должна быть вдвое больше. Рубен Иванович посоветовал дополнить ее, разработав складывание и развитие относительного подчинения придаточных определительных и изъяснительных, то есть подчинения с помощью относительных местоимений, от местоименных наречий и отчасти союзов. В течение примерно двух лет и эта работа была завершена. Находясь в командировке в Ленинграде я попросил моего первого оппонента по кандидатской диссертации профессора Тимофеева К.А. оценить подготовленную рукопись. Он согласился и, пригласив меня к себе на квартиру, предложил познакомить меня с профессором Коротаевой, которая защитила докторскую диссертацию по развитию сложноподчиненного предложения на фактическом материале древнерусского и старорусского языков. Кирилл Алексеевич высказал мнение, что разработанная мною аналогичная тема на материале старобелорусского языка XIV-XVII вв. окажется не менее интересной и заслуживающей внимания и одобрения. Рубен Иванович Аванесов был того же мнения. Однако опубликовать подготовленную рукопись опять-таки не представилось возможным, как было заявлено мне, из-за отсутствия бумаги. Итак, не рассчитывая на то, что моя тема может быть включена в план исследований по Институту языкознания, я без отрыва от основной работы стал подпольно готовить докторскую диссертацию. Конечно «доброжелатели» и соглядатаи о своих догадках докладывали заведующей сектором диалектологии профессору Ю.Ф. Мацкевич. Она парировала тем, что и вам, мол, никто не запрещает, кроме выполнения запланированной работы, параллельно заниматься другими вопросами вместо того, чтобы «утюжить» в свободное время институтские коридоры. По каждому разделу я готовил и публиковал статьи в отечественных и зарубежных изданиях, так как согласно инструкции 60% содержания докторской диссертации подлежало опубликованию. Когда директор раскусил в чем дело и отказался принять для опубликования мою очередную статью, заявив при этом, что я своими статьями заполонил весь свет, было уже поздно совать мне палки в колеса. Так как наша семья по сравнению с семьями братьев Юзи оказалась более богатой и, кроме того мы жили в центре города возле так называемых «глушителей», по праздникам и выходным дням обычно все собирались у нас. Бывали ее подруги Т. Комар, Т. Лукьяненко, Л. Кизилло и другие из бывших соседей и друзей. Однажды строивший по соседству два дома прораб Степан Лукин, услышав кем-то произнесенное редкое встречающееся имя Юзя, решил проверить, та ли это девушка, которая жила у него на квартире во время войны и после ее окончания. Оказалось, что он не ошибся. 121 Юзя обрадовалась ему как родному, угостила старика, который и позже несколько раз заходил к нам. С его сыном Виталием, доцентом нашего университета, я с сыном Игорем поддерживаем дружеские отношения и поныне. Не совсем удачно, скорее совсем неудачно сложилась судьба сестры Валентины. По первому разу она расписалась с инвалидом второй группы, потерявшим на войне ногу Коньковым Михаилом. Он был награжден орденом Отечественной войны и вместе с Петром Кабушем стоял на очереди для получения мотоколяски. Этот ранее неоднократно упоминавшийся сын двоюродной сестры Марфы, как злой гений не только нашей семьи, но и всей деревни (вряд ли найдется хоть один из односельчан, кто помянул бы его добрым словом) был заинтересован в поддержании тесной связи с Михаилом. Познакомил его с Валентиной. Поначалу все обстояло вполне благополучно, но затем (не знаю, насколько меня правильно информировали) он стал настаивать, чтобы я забрал к себе отца. В 1954 году я сам скитался по чужим углам. Будучи в Минске я не мог влиять на ход событий. Все решалось без моего ведома самой Валентиной не без согласия родителей. В результате размолвки он оставил беременную жену, а сам уехал на родину в Костюковичский район. Вернулся он оттуда по весне в сопровождении то ли родственника, то ли собутыльника. Однако разобиженная сестра не пустила их переступить порог, заявив, что ожидаемого ребенка вырастит и воспитает без его участия. В октябре 22 числа она родила замечательного сына. Дед, обрадованный появлением внука, выбрал в лесу дубок и посадил его в честь внука на месте бывшего схрона, а затем погреба, примерно в семи метрах от места, где был убит пулеметчик-татарин. Разросшийся дуб, о сохранении которого я просил обосновавшегося на нашем подворье Алешина Григория Евдокимовича, символизирует как бы торжество жизни и неизбежность смерти. Память человеческая священна во веки веков. Зять Григория обрезал нижние сучья дуба. Возможно, именно поэтому его одежда попала в зубчатую передачу обслуживаемой им в Сватошицах машины, в результате чего он был искалечен и умер. Вторично сестра вышла замуж за уроженца деревни Малое Бабино Оршанского района Бахмута Григория, с которым прожила около семнадцати лет в мире и согласии, но об этом чуть позже. После завершения картографирования с учетом составления комментариев к картам основная работа сектора диалектологии была сосредоточена на анализе, обобщении и интерпретации полученных фактических данных на уровне фонетики, грамматики и лексики. Определялось распространение особенностей белорусской диалектной речи в пространстве не выходя за пределы республики. На основании пучков 122 изоглас по отдельным явлениям были установлены основные массивы и зоны, а также более мелкие ареалы внутри каждой из них так или иначе отличающиеся от литературной разновидности белорусского языка. Я в основном занимался изучением в этой связи распространения особенностей белорусских говоров на крайнем юго-западе Брестской области, которые по ряду своих особенностей были схожи с соседними говорами украинского языка. Предполагалось, что впоследствии мы займемся вопросами исторической диалектологии, то есть распространением особенностей белорусского языка во времени, начиная с изучения племенных говоров, трансформации их в территориальные, которые в свою очередь легли в основу языка белорусской народности, а затем нации. Но эта идея не получила своего воплощения в жизнь, так как подготовленные для этой работы сотрудники разбредись по разным высшим учебным заведениям республики. Отчасти в этом отношении сыграло предпочтение отдаваемое администрацией Института языкознания разным пришельцам, выскочкам извне. Во время летних каникул 1955 года я носил моего племянника Володю на прививку и был весьма польщен, что он во всех отношениях выглядел лучше его одногодков из односельчан. Накануне октябрьских праздников 1957 года умерла моя мама, Матрена Тимофеевна. Осенью, помогая сестре по хозяйству, я последний раз встречался с ней, проводил ее домой из леса, куда она уходила на целый день. Она была благодарна в той связи, что зимой этого года познакомилась с Юзей, надеялась увидеть внука Сережу, но, к сожалению, этого не случилось. Сожалеть пришлось и в той связи, что ее сестры Агафья и Анисья опоздали на похороны. Летом следующего года сестра Валентина получила телеграмму от племянницы Эллы, дочери сводного брата Владимира, гостившей у своего дяди Вадима в Москве о ее намерениях приехать в Пищики. Сестра, работавшая бригадиром и гордившаяся тем, что наконец обрела доверие власть предержащих, неделю ездила за семнадцать километров встречать ее. Увидев девушку, вышедшую из вагона и размахивавшую пустой авоськой, догадалась, что это и есть долгожданная племянница. Посадив ее на велосипедную раму, привезла в деревню, где племяннице понравилось гораздо больше, нежели у родного дяди и проживавшей с ним бабушки в Москве. Со стороны племянницы это была разведка боем. Впоследствии, окончив десятилетку с серебряной медалью, она приехала поступать для продолжения учебы в Минск, несмотря на то, что в Москве в этом отношении было больше возможностей. Поступить удалось только на вечернее отделение Политехнического института при обязательном условии устроиться на работу и прописаться. В этом помог нам работавший в 123 качестве одного из начальников администрации подшипникового завода Радюков. Павел, его средний сын был женат на Юлии, меньшей дочери ранее упоминавшейся моей двоюродной сестры Марфы Сергеевны. После сдачи на «отлично» первой экзаменационной сессии Элла перевелась на стационар и устроилась в студенческом общежитии. В сочельник 1960 года Юзефа Станиславовна родила мне второго сына Игоря, выросшего настоящим человеком с большой буквы. Он пошел по моим стопам, во многом повторив мой жизненный путь. Подробнее об этом будет сказано ниже. Роды в отличие от первых прошли сравнительно легко. Юзя даже агитировала жену Товгазова последовать ее примеру, но, Мария Николаевна, зная предрассудки представителей кавказской национальности, не решилась. С Игорем и возни в детском возрасте было меньше. Сергей, которого мне помогли устроить в академический детсад, обычно становился впереди меня и поднимал руки, давая понять, что он устал и, следовательно, его нужно нести. Однажды в саду дети, оставленные без присмотра, устроили бой подушками. Сережа упал на железное основание кровати, и за ухом у него образовалась кровоточащая рана. Воспитательнице пришлось отвести его в расположенную через дорогу первую клиническую больницу, где ему наложили два шва. К удивлению присутствующих при этом он кричал: «Где мой папа, позовите моего папу». Обычно дети в критической ситуации зовут маму. Такая же ситуация случилась с Игорем, у которого под нижней губой осталась на всю жизнь метка от подобного падения в садике по недосмотру воспитателей. Это случилось, когда Юзю почти на два месяца положили в больницу в связи с обострением радикулита и выпадением межпозвоночного диска. В конце января 1961 года она, запеленав годовалого Игоря, вышла подышать свежим воздухом, присела на заснеженную скамейку и сильно простыла. С трудом и не сразу ее удалось положить в больницу, а мне пришлось одному работать, заниматься детьми и хозяйством. Хорошо, что Викентий Станиславович, работавший начальником финансовой части Министерства просвещения, нашел место в садике для Игоря. Обычно с утра я брал обоих сыновей с собой, сначала отвозил Игоря в садик около железнодорожного вокзала, а затем Сергея – в академический детсад, после чего сам шел на работу. Вечером все повторялось в обратном порядке. Помню, когда 12 апреля 1961 года сообщили, что Гагарин полетел в космос, а возвратившись из больницы, узнал, что первый космический полет благополучно завершился. В связи с болезнью учебную нагрузку жене пришлось сократить до минимума, предусмотренного сохранением непрерывного стажа. Но и без того работы по хозяйству с избытком хватало для женщины. У Игоря, спавшего в детской кроватке, стал развиваться сколиоз, пришлось срочно 124 устраивать его в плавательный бассейн «Малютка» при Институте физкультуры на площади им Я. Коласа. Сначала заодно с ним занимались Сергей и Саша Щербо, сосед по дому. На первом занятии Игорь не решался плыть опустив голову в воду, пока я, наблюдая из застекленного коридора, не показал ему кулак. Как показавшего хорошие результаты его зачислили в группу начинающих, заодно даже согласились зачислить вместе с ним и Сергея. Как зачисленный в плавательную секцию Игорь неоднократно поощрялся и заслуженно гордился своими значками и прочими регалиями. В течение ряда лет он проводил лето в спортивных лагерях. Работавший в ЦК комсомола Кабуш Владимир Трофимович, внук Марфы Сергеевны, регулярно снабжал нас путевками в пионерские лагеря. Так Сергей около месяца пробыл в Артеке, а Игорь трижды побывал в «Зубренке» на озере Нарочь. 27 апреля 1961 года умер наш незабвенный отец Петр Павлович, не дождавшийся меня, потому что я мог приехать только на майские праздники. Он прожил жизнь честного труженика, около двадцати лет верой и правдой служил царю и отечеству, по заслугам был и награжден. Когда я приехал сестра, поднимавшая захиревший колхоз, была на работе, усопший отец лежал на лавке у окна, а малолетний внук Володя сидел на печи. Собравшиеся родственники из Пищик и Добрыни, отпели его по христианскому обычаю и схоронили в шелковой рубашке и его же офицерских брюках с красными кантами. Он честно отслужил, отвоевал и отсидел за всех нас ныне здравствующих его потомков. Честь и слава ему во веки веков. Назавтра, после поминального завтрака сестра, работавшая бригадиром, ушла завершать посевную. Она гордилась и дорожила своей должностью, старалась работать не за страх, а на совесть. Когда зашатались основы колхозного строя, руководство страны стало доверять детям бывших «врагов народа», изгнанным на принудительные работы и другим безосновательно униженным и оскорбленным, избирать их на руководящие должности и даже награждать по заслугам. Из наград, полученных сестрой, наиболее значительной является медаль «Ветеран труда». Я с племянницей Элеонорой Владимировной, побывав перед отъездом на кладбище, отправились в Минск. Валентина Петровна на могилы родителей заказала ограды и кресты, я выслал деньги на их оплату, а Владимир Михайлович прикрепил к крестам им отполированные металлические пластины с выгравированными на них соответствующими надписями. В мае 1964 года мне исполнилось сорок лет. Отметить круглую дату сотрудники предложили после работы в помещении сектора. Случайно 125 забежавший к нам директор, угостившись маринованными боровиками с Боярской дачи, особо отметил кулинарное мастерство Юзефы Станиславовны и потом несколько раз вспоминал маринованные боровики. В следующем 1965 г. вместе с доцентом Войтович Н.Т., благодаря усердному старанию которой на государственном экзамене по белорусскому языку оценка мне была снижена на балл, чтобы исключить возможность поступления в аспирантуру, я был командирован в Киев для участия в очередной конференции по украинской диалектологии. После прочтения доклада, устав от ученого словоблудия, я потихоньку оставил зал заседания и направился осматривать достопримечательности матери городов русских в пределах пешей досягаемости. Прежде всего осмотрел памятник крестителю Руси, князю Владимиру, затем фрески на стенах Киевской Софии XII столетия и сам музей. Посетил также расположенный по соседству собор, в котором шла служба в канун Воскресения Господня. Наплыв верующих был столь велик, что выбраться из собора удалось не сразу. Возвратившись в общежитие, я умолчал о деталях моей экскурсии. Нина Трофимовна имела скверную по тем временам привычку демонстративно заносить в свою кантычку всё, что казалось ей крамольным или несоответствующим поведению советского гражданина. После разоблачения культа личности И.В. Сталина такая линия её поведения, неоднократно осмеянная, прекратилась. Боязнь подвергнуться репрессиям в связи с неосторожно обороненным словом, которое могло быть неправильно истолковано, заставляла людей быть предельно осторожными. По выходе из академии, когда я сказал, что с Г.К. Жуковым обошлись по-свински, Николай Павлович Лобан, заведующий сектором словарей, в подчинении которого я тогда работал, автоматически повернулся, чтобы удостовериться, что никто не услышал. Судьбу Григория Константиновича решила выдержка из речи, произнесённой им в поддержку перетрусившего Н.С. Хрущёва во времена разоблачения антипартийной группы Молотова и иже с ним о том, что без его (Жукова) приказа ни один танк не тронется со своего места. Летом 1967 года по разнарядке Института русского языка вместе с сотрудниками этого института Романовой Г. и Харпалевой В., а также представителями украинской лингвистической школы Болдыревым Р. и Кадемцовой мне пришлось отправиться в Братиславу для участия в работе курсов по изучению словацкого языка при университете им. Яна Амоса Коменского. По принципу «сочетания приятного с полезным» аудиторные занятия чередовались с экскурсиями. По возвращению из поездки в Татры мы с Ростиславом обнаружили на подоконнике в своем номере погашенный окурок сигареты, свидетельствовавший о том, что мы находимся «под колпаком». Это подтвердилось, когда меня по возвращению вызвал 126 начальник отдела кадров и, протянув мне мое удостоверение личности, спросил, где и когда я утерял его. Я ответил, что его изъяли у меня при таможенном досмотре, который проводился в мое отсутствие. Он еще раз напомнил мне, что во время командировок за пределы страны, кроме загранпаспорта, никаких документов, удостоверяющих личность у командированного не должно быть. Об этом удостоверении, которое обычно находилось в наружном нагрудном кармане я, к сожалению, забыл. При последующих посещениях шести социалистических и пяти капиталистических стран, ничего подобного не случилось. По окончанию занятий нам выписали соответствующие свидетельства. Просматривая врученное мне, я обнаружил, что или по недогляду или нарочно, я значился в нем как женщина и потому вернул его. Запахло скандалом и некоторые из обучавшихся стали ухмыляться. Возмущенный я ушел, а вечером на банкете начальник курсов официально извинился. Хотя инцидент был исчерпан, неприятный осадок не покидал меня. Посидев за столом с сокурсницами по группе, я ушел по-английски, не прощаясь. Я уже улегся спать, когда появился возбужденный Ростислав. Мне он ничего не сообщил, хотя, как оказалось, поговорить было о чем. На другой день после завтрака я нос к носу встретился с американским евреем, который, круто развернувшись, быстро удалился. С ним носились, как с писаной торбой. Жил он в отдельной комнате с мягкой мебелью. Однажды преподаватель Чабола затянул к нему меня и Ростислава. Барские повадки этого типа нам претили, и мы решили с ним впредь не общаться. В обед я был удивлен тем, что раздатчик-словак, смерив Ростислава презрительным взглядом, не хотел давать ему положенную к обеду бутылку пива. Ситуация прояснилась чуть позже, когда обеспокоенная Романова Г. рассказала мне, что после моего ухода с ней стал флиртовать упомянутый еврей, который на замечание Ростислава выплеснул ему в лицо вино из своего бокала. Поступая помужски Ростиславу следовало зарвавшемуся негодяю дать сдачи. Белорусская пословица гласит, что «храбры жыд i ў школе бздзiць», то есть даже в еврейском храме не прочь напакостить, беззвучно испуская ветры. Вместо Ростислава с обидчиком надлежащим образом разделалась «гарна украинска жинка» Кадемцева. О скандале стало известно в Москве и Киеве. Для меня эта поездка оказалась полезной в том отношении, что я прослушал магнитофонные записи словацких говоров, познакомился с профессорами Ружечкой и Штольцем, которые подписали мне свои монографии. Мало приятного было в том, что на вокзал нас отвез сокурсник немец на своей машине. Утром на пограничной станции Чоп в ожидании советского поезда мы от нечего делать занялись обсуждением пережитого. Преподаватель Чабола предложил обучающимся письменно изложить свои 127 впечатления о курсах и Братиславе. У меня получилась неплохая статья. Наши впечатления были им опубликованы в газете, а гонорар он положил себе в карман. Правда, предлагал угостить нас пивом, но мы отказались. В поезде я оказался в одном купе с нашими женщинами, тогда как Ростиславу пришлось ехать в компании с негром. Он пытался уговорить меня поменяться с ним местами, но я отказался в той связи, что мне ехать до Москвы, а ему выходить в Киеве. После сдачи загранпаспортов нам вернули незаконно удержанные деньги как оплату за оплаченные устроителями курсы, о чем нам стало известно из сообщения профессора Паулини. Финансирование обучения на курсах было обеспечено принимающей стороной, о чем в Москве, отправляя нас, не могли не знать. Воспользовавшись тем, что обувь в Братиславе была дешевле, чем у нас, я запасся ею, обеспечив своих домочадцев. Для Юзи купил оригинальные туфли с плетеным верхом, которые, к сожалению, оказались узки. Двоюродному брату Петру Афанасьевичу, женившемуся в мое отсутствие – модную по тем временам белую нейлоновую рубашку. Поездка на упомянутые выше курсы в следующем году оказалась крайне неудачной. Кроме меня, назначенного за старшего, были командированы две москвички и одна киевлянка. Добрались мы с опозданием. Меня поселили со студентами под предлогом, что в процессе общения с ними я лучше овладею словацким языком. Политическая обстановка в период «пражской весны» была тревожной. Газетные сообщения с избытком пестрели явной антисоветчиной. Читая газеты, я особо отмечал чрезвычайно резкие высказывания. Утром с тревогой появившийся студент сообщил, что на улице русские танки. Быстро одевшись, я подошел к окну и убедился, что это именно так. Из общежития я прямо направился к воинской колонне и спросил сидевшего в кабине майора, в чем дело. Он сообщил мне, что ночью был получен приказ, согласно которому их Витебская мотострелковая дивизия перешла границу. На это я заметил, что как уроженец Дубровенского района рад встретить своих земляков. Мне предложили, забрав вещи, ехать с ними. Встретив в коридоре встревоженных женщин, я сообщил им о своем решении. В свою очередь они заявили мне, что без ведома посольства мы не имеем права уезжать. Пока мы препирались, как нам быть, колонна с моими земляками ушла. Из посольства, куда мы дозвонились с трудом, сообщили, что за безопасность находящихся на территории Чехословакии наших туристов и командированных они не несут никакой ответственности, т.е., как говорится, «умыли руки». Осложнения не заставили себя долго ждать. Один из молодых преподавателей в присутствии сокурсников из других стран обвинил меня, что я прихватил учебники, по которым занимался. Облыжное обвинение 128 стало очевидным, так как тотчас появился с злополучными учебниками студент, за сохранность которых он отвечал. Презрительно усмехнувшись, я в упор посмотрел на зарвавшегося нахала и демонстративно повернулся к нему спиной. Другой из ему подобных сокрушался, почему, мол, наши, т.е., словаки не стреляют. Вскоре зазвучали выстрелы. Находившийся по соседству с университетом железнодорожный мост, построенный нашими саперами во время войны, был взят под охрану. Молодая девушка из группы бесновавшихся студентов, ринулась к часовому-казаху с криком: «Русские оккупанты, убирайтесь вон». Он предупредил ее не подходить, но так как она продолжала бежать к нему, выстрелом с близкого расстояния сразил ее наповал. Остальные студенты, не ожидавшие такого исхода, отступили. В других частях города дело тоже дошло до автоматных очередей, а потом по радио было объявлено, что солдаты выполняют приказ и их нельзя провоцировать. В головной танк колонны, расположившейся возле упомянутого моста, была брошена бутылка с зажигательной жидкостью. Вышедший из машины танкист, копая землю лопатой, забросал пламя. Приехавшие пожарные не успели сфотографировать разбежавшихся злоумышленников. После того, как в небе появились два истребителя, барражировавшие кругами над городом, стало ясно, что предпринимаемые провокации, замешанные на махровом ультранационализме, могут дорого обойтись, в Братиславе все успокоились. К сожалению, этого не случилось в других местах. Само собой разумеется, что о продолжении функционирования курсов не могло быть и речи. Первыми собрались и уехали шведы, отдавшие должное уважение нашей выдержке. Назавтра нас, венгров и румын на университетском автобусе отвезли на венгерскую границу. Принявшие нас без досмотра и прочих формальностей венгерские пограничники, сделав в паспортах необходимые отметки, посадили на пригородный поезд с последующей пересадкой на скорый Вена-Будапешт. Так нежданнонегаданно очутившись в венгерской столице, мы по предложению сокурсников мадьяр и румын осмотрели Старый город, пострадавший во время событий 1956 года. На обратном пути прошли по мосту, на котором, чтобы воспрепятствовать проходу советских танков, восставшие уложили завернутых в пеленки младенцев из соседнего детского сада. Нашим солдатам, под огнем пришлось выносить их. А также мы прошли мимо венгерского Парламента, оригинального в архитектурном отношении здания. На полпути я не заметил, как сопровождавшие меня женщины затерялись в толпе. По-немецки я спрашивал прохожих, как пройти к вокзалу. Один из них с жаром стал говорить о происходящем. Я понимал его с пятого на десятое и поэтому, сославшись на недостаток времени, поспешил уйти. 129 Страшное дело оказаться в иноязычной среде. Вскоре появились затерявшиеся сокурсницы. Утро мы встречали на венгерской стороне на уже упоминавшейся пограничной станции Чоп. Направляясь на упомянутые курсы по второму разу, я преследовал и другую цель, а именно, прихватив один экземпляр монографии по развитию сложноподчиненного предложения в белорусском языке, на всякий случай, хотел заручиться солидной объективной рецензией. Однако в связи с отмеченными событиями вышеназванный экземпляр остался на кафедре русского языка университета. Забрать его не представилось возможным. Я хотел отправиться на кафедру, чтобы взять его, но мне посоветовали не делать этого, так как митингующие студенты по принципу око за око, а зуб за зуб могли запросто со мной расправиться. Мол убили одну нашу – угробим одного вашего. Поскольку на сей раз мы были командированы с обычными паспортами и, следовательно, в Москву ехать было не обязательно, я сошел в Киеве надеясь добраться домой побыстрее. Возвратившись я сдал директору Института прихваченные мною публикации, в том числе и обращение президента Чехословакии к народу. Сотрудница одной из газет предлагала мне как очевидцу, объективно в статье положительно оценить негативную реакцию словаков на свершившееся, но я был иного мнения и потому отказался. Тайное рано или поздно становится явным, а потому я пришел к выводу, что хватит играть в прятки, дальше надо действовать в открытую. Направившись к директору Института М.Р. Суднику, я доложил ему, что в течение десяти лет (с 1958 по 1968) сверх работы над запланированной тематикой подготовил докторскую диссертацию, 60% содержания которой мною опубликовано (16 статей примерно по печатному листу каждая) в разных отечественных и зарубежных изданиях. Я просил его запланировать мою тему и предоставить мне годичный отпуск для завершения. Михаил Романович в ответ сообщил, что он в курсе моих дел, но больше чем полгода по решению ученого совета предоставить мне не может. Я заметил, что другим в этой связи как минимум представляется трехгодичный отпуск. Вместо ответа директор только пожал плечами. Заодно я просил перепечатать от руки написанный текст на пишущей машинке. Ответ опять был негативным: деньги на подготовку машинописных вариантов расходуются только по запланированным темам. Я решил идти напролом и направился к академику-секретарю Горбунову Т.С., который, внимательно выслушав мое сообщение, заверил меня в том, что готовить и планировать исследования типа докторских диссертаций имеет право каждый сотрудник Академии наук. Он пообещал мне обсудить этот вопрос с директором Института. В итоге деньги на 130 подготовку машинописи нашлись. Четыре машинистки в течение двух недель отстукали четыре экземпляра монографии, объемом свыше четырехсот страниц каждый и несколько экземпляров автореферата в два печатных листа. Отступать было поздно и нецелесообразно. Приехавший из Москвы мой руководитель член-корреспондент Р.И. Аванесов написал обстоятельную положительную рецензию, после чего подпольно подготовленная диссертация была рекомендована на публичную защиту как соответствующая всем предъявляемым требованиям. Ее направили на внешний отзыв на кафедру белорусского языка Минского пединститута им. А.М. Горького. Мне разрешили опубликовать автореферат. Вопрос о назначении официальных оппонентов остался открытым, так как никто из десяти докторов филологических наук республики не решился меня поддержать. Возникли осложнения с публикацией автореферата, так как академическое издательство с трудом справлялось с выпуском запланированных изданий. Каждый шаг, как говорится, приходилось преодолевать с боем, тогда как комсомольских вожаков, сталинских стипендиатов в науку тащили буквально за уши да еще подталкивали сзади. Но взялся за гуж, не говори, что не дюж. Кроме всего по Институту поползли слухи, порочащие Рубена Ивановича, мол, он не занимался вопросами исторического синтаксиса. Раздосадованный я опять направился к директору и заявил ему, что профессор Аванесов известный ученый действительно не занимался вопросами развития сложноподчиненного предложения, а потому направьте меня к академику Борковскому Виктору Ивановичу, который является общепризнанным специалистом по историческому синтаксису восточнославянских языков. Директору мое предложение пришлось по душе. Видимо, он учитывал, что вышепоименованные ученые прохладно относились друг к другу. С запечатанным в конверте письмом директора, прихватив один экземпляр рукописи и несколько экземпляров автореферата, я отправился в Москву. По приезде представился Виктору Ивановичу и вручил ему письмо от Судника М.Р. Взяв письмо, он не стал читать его в присутствии своих сотрудников. Расположившись в пустом конференцзале Института русского языка на Волхонке, он в моем присутствии прочел письмо, усмехнувшись, заявил, что меня не по заслугам жалуют. К сказанному добавил, что он ознакомился с публикациями по теме, в которых содержится ряд впервые высказанных интересных и убедительно аргументированных положений на фактическом материале, который ранее не был предметом исследования. Посмотрев на переплетенный солидного объема машинописный текст работы он, кроме того заявил, что, судя по публикациям, она вполне соответствует требованиям, предъявляемым к докторским диссертациям. Читать и анализировать ее – удел официальных 131 оппонентов, поэтому он согласился прочесть рукопись автореферата и пообещал в ближайшие три дня прислать ответ на письмо директора и отзыв на мой автореферат. Я искренне поблагодарил его за столь лестную оценку моей работы. Заодно я зашел к Рубену Ивановичу и рассказал о разговоре с Виктором Ивановичем. Рубен Иванович остался доволен услышанным и в качестве официального оппонента предложил заведующего кафедрой русского языка Московского городского педагогического института доктора филологических наук, профессора А.И. Василенко. Полистав рукопись диссертации и оставив себе экземпляр автореферата, он согласился. Со своей стороны посоветовал с аналогичной просьбой обратиться к доктору филологических наук, профессору А.Н. Стеценко, который непосредственно занимался историей подчинения. При этом высказал замечание, что выступление в качестве официальных оппонентов двух сотрудников одной и той же кафедры у Высшей аттестационной комиссии не вызовет возражений. Заручившись согласием на оппонирование профессора Стеценко А.Н., окрыленный я возвратился домой, где меня ожидал «холодный душ». Оказалось, что готовилось публичное избиение зарвавшегося, которому, как угнанному на принудительные работы, в свое время было отказано даже в поступлении в очную аспирантуру. Сочувствующие мне сотрудницы, рассказывая об этом, сокрушаясь считали, что я сам себя загнал в угол, сидел бы тихо не возникая и все было бы в ажуре. Все точки над «i» расставил ответ академика Борковского В.М. на письмо директора и присланный им отзыв на автореферат моей диссертации. В этой связи все недоброжелатели, как говорится, поджали хвост, а заведующему кафедрой белорусского языка пединститута доценту Янковскому Ф.М. по третьему разу пришлось переписывать внешний отзыв, сменив гнев на милость. На заседании Ученого совета института директор М.Р. Судник, изложив суть дела, стал сокрушаться, мол, в республике нет докторов наук, которые как официальные оппоненты соответствовали бы профилю диссертации представленной к публичной защите. Я поспешил его успокоить заявив, что в этом качестве согласны выступить доктора филологических наук, профессора Василенко А.И., Стеценко А.Н. и мой учитель по пединституту Булахов М.Г., который с подобным отношением к себе столкнулся четырьмя годами ранее, а потому перешел на работу в Белорусский государственный университет, где его назначили заведующим кафедры русского языка. В двадцатых числах декабря 1968 года издательством ГПТУ-32 г. Минска был опубликован автореферат докторской диссертации «Развитие сложноподчиненного предложения в белорусском языке» объемом 2,5 печатных листа и тиражом 250 экземпляров. Итак, все препятствия были преодолены и на 24 января 1969 года была назначена защита моей 132 докторской диссертации на заседании Объединенного ученого совета институтов Отделения общественных наук Академии наук Белорусской ССР. Председательствующим был академик АН БССР П.Ф. Глебко. Присутствовали 19 из 24 членов совета. Наиболее известные из них академики Сербента В.А., Атрахович К.К., Борисенко В.В., Бровко П.У., Лыньков М.Т., Кравченко И.С., члены-корреспонденты Каменская Н.В., Буслов К.П., Степанов В.И., Мацкевич Ю.Ф. В целом защита прошла успешно, а потому останавливаться на подробностях нет надобности. На основании результатов тайного голосования членов Объединенного ученого совета («за» - 19, «против» - нет, недействительных бюллетеней – нет) мне была присуждена ученая степень доктора филологических наук. У меня, как говорится, гора свалилась с плеч, но настоящая радость пришла только после получения диплома доктора наук (МФЛ № 000552) за подписью Председателя Высшей Аттестационной комиссии В. Елютина (протокол № 20 от 11 апреля 1969 г.). Смелость и решительность по подготовке к защите докторской диссертации отчасти была продиктована положением униженного и оскорбленного, стремлением постоять за себя. Времена изменились и это сыграло свою положительную роль. Недаром говорится, что смелость города берет. После того как «Комплекс работ по белорусской лингвогеографии» как завершенный был представлен на соискание Государственной премии СССР, встал вопрос, чем заниматься дальше сектору диалектологии. В качестве перспективных рассматривались две темы: «Дыялектны слоунiк» и «Лексiчны атлас беларускiх народных гаворак». Последняя по решению сектора была включена в перспективный план фундаментальных исследований по белорусистике. Приступая к ее исполнению, мы прежде всего разработали и опубликовали инструкции по собиранию фактического материала, а затем занялись его сбором и обработкой. Несколько слов об упомянутом представлении на присвоение Государственной премии, которое с благословления отдела науки Центрального комитета компартии республики было составлено не без учета традиций периода культа личности. Так в качестве исполнителей были представлены директор Института Р.М. Судник, как обеспечивший финансирование издания за государственный счет, доктор филологических наук М.А. Жидович, олицетворявшая судьбу женщин в условиях социалистического строя и старший научный сотрудник П.П. Шуба, как подающий большие надежды представитель нового поколения белорусских лингвистов. При этом умолчали, то есть забыли упомянуть, что они как авторы ни в одном из трудов комплекса не значатся, так как не написали ни 133 строчки. Меня, сотрудницу сектора диалектологии Е.И. Владыко, а также перешедшую на кафедру русского языка БГУ А.Г. Мурашко как основных исполнителей в список представленных не включили в надежде на то, что мы промолчим, не рискнем лезть на рожон. Но не тут то было. Узнав о сфабрикованном за нашей спиной решении, я спросил у завсектором Ю.Ф. Мицкевич, как такое безобразие могло случиться? Не получив приемлемого разъяснения, заявил ей, что жалок тот, в ком совесть нечиста. По решению нашей обиженной троицы я составил соответствующее заявление в комитет по Ленинским и Государственным премиям, в которых подробно изложил суть дела. Подписанная нами копия была направлена в газету «Известия». Ответные меры со стороны администрации были незамедлительно приняты. Меня перевели в сектор истории белорусского языка, мотивируя изменением специализации. После защиты докторской диссертации я стал заниматься разработкой фундаментальной темы «Гicтарычны слоўнiк беларускай мовы». В этой связи в течение года работал над составлением картотеки этого словаря. Кроме того, запланированную к изданию мою монографию «Развiцце складаназалежнага сказа ў беларускай мове» из плана издания исключили и перенесли в план редакционной подготовки. Глава V. В родном пединституте. Предвзятое отношение ко мне со стороны администрации Института языкознания меня не устраивало, а потому я решил принять предложение моего учителя, профессора Гурского Н.И. и перешел как избранный по конкурсу на должность профессора на его кафедру истории русского языка Минского государственного педагогического института имения А.М. Горького. При этом я числился исполнителем двух вышеназванных фундаментальных тем. Однако через пару дней выяснилось, что получать зарплату профессора я смогу только после утверждения в ученом звании профессора. Пришлось смириться с неизбежным, так как о возвращении на прежнее место работы не могло быть и речи. Так начался заключительный этап моей трудовой деятельности. Мне пришлось разрабатывать и читать 134 курсы «Исторической грамматики русского языка», «Истории русского литературного языка» на филологическом факультете, «Введения в языкознание» на факультете педагогики и методики начального обучения, а также на дефектологическом факультете. Кроме того, я разработал и читал курс «Старославянский язык». В научно-теоретическом отношении занятия удовлетворяли предъявляемым требованиям. Некоторые замечания, высказываемые рафинированными русистами, в основном касались произношения, что раздувалось Ф.М. Янковским, который в связи с переходом на чтение лингвистических дисциплин по русистике считал меня изменником «беларускай справе». Что он при этом имел в виду, одному Богу известно. Положение осложнялось тем, что у Юзефы Станиславовны в связи с аневризмой правосторонней мозговой артерии произошло кровоизлияние в области межмозговых оболочек. После постановки диагноза ее перевезли для операции в нейро-хирургическую клинику на Подлесной улице. Лечащим врачом был Олешкевич Ф.В., а возглавлял клинику профессор Злотник Е.И., живший, как оказалось, в соседнем доме. Накануне операции я зашел к Евраиму Исааковичу и сказал, что надеюсь на его знания, умения и золотые руки хирурга. Он мне ответил, что надо надеяться и на Бога. Назавтра меньший сын Игорек позвонил мне на работу и сказал, что операцию отменили. После сделанной ангиографии выяснилось, что отверстие закупорилось, но для выздоровления понадобится около двух месяцев стационарного лечения. Это было наилучшим исходом, потому что после операции с трепанацией черепа и прочими действиями по заживлению прохудившейся артерии человек в лучшем случае оставался инвалидом. По решению соответствующей комиссии жена считалась инвалидом второй группы. Как мы установили потом, во время отдыха по семейной путевке в санатории на озере Нарочь Юзя сильно простудилась. Отсасывая слизистые выделения из полости носа, врачи задели правостороннюю мозговую артерию, которая прорвалась не сразу, а через несколько месяцев. В связи с вышеизложенным я в течение года был лишен возможности заниматься научно-исследовательской работой, ограничивался выполнением только учебной нагрузки, а потому стали звучать нарекания. Так, доцент Новопокровская заявила, что это, мол, за профессор, год прошел, а у него ни одной публикации. Еще не успели заглохнуть отголоски этой сентенции, как вышла в свет моя монография «Развiцце складаназалежнага сказа ў беларускай мове» (Минск, 1970), объемом свыше 14 печатных листов. Кроме того, в переводе на украинский язык появилась статья по белорусской диалектологии. Недоброжелатели и на этот раз прикусили язык. По части проведения научно-исследовательской работы по двум вышеназванным 135 фундаментальным темам нареканий больше не было, ибо публикации составляли примерно пять печатных листов ежегодно, что соответствовало норме старшего научного сотрудника, доктора наук гуманитарного профиля академических научно-исследовательских институтов. Как известно одни завистники умирают, другие появляются, так что зависть процветает у всех народов независимо от времени и пространства. В моей жизни это отразилось следующим образом. Представление к присвоению ученого звания профессора было отклонено из-за ограниченности стажа по учебной работе. Не теряя времени, я запасся архивной справкой о том, что в течение двух лет читал лекции по русскому языку на заочном отделении Института иностранных языков. С этой справкой и повторным ходатайством направился в ВАК выяснять отношения. Буквально за десять минут до заседания комиссии в коридоре я встретил моего оппонента по докторской диссертации профессора Стеценко А.Н., которому изложил суть дела. После заседания он сообщил мне, что вопрос решен положительно. Однако слово к делу не пришьешь. В расписании занятий рядом с наименованием курса значилось, что читает его не исполняющий обязанности профессора, а доцент Груцо. Я обращал внимание декана Наливайко А., что доцентом не был и быть не могу, так как являюсь старшим научным сотрудником, но он не посчитал нужным с этим считаться. Однако пришлось. В постановлении Центрального комитета КПСС и Совета министров Союза ССР от 5 ноября 1971 года черным по белому было написано, что доктору филологических наук профессору Груцо А.П. в числе других присуждена Государственная премия СССР за комплекс работ по белорусской лингвогеографии и выдан диплом № 01938 за подписью академика М. Келдыша. Я специально задержался у расписания, чтобы посмотреть как посрамленный декан вносит соответствующее исправление. Кстати, ссора его с профессором Янковским Ф.М. дорого обошлась ему. Его сначала уволили с должности декана, а затем с должности заведующего подготовительным отделением. Отсюда мораль – не возносись. Аттестат (МПР № 17572) об утверждении в ученом звании профессора решением ВАК (протокол № 41/П от 8 сентября 1971 года) по кафедре «История русского языка» я получил несколько позже. После смерти заведующего нашей кафедрой профессора Гурского Н.И., последовавшей 5 июля 1972 года, мне пришлось занять его место. Вместе с моим сокурсником доцентом Бордовичем А.М., заведовавшим кафедрой общего и русского языкознания, летом этого года по распоряжению Министерства высшего образования Союза я был вызван на заседание заведующих кафедр русского языка, которое проводилось в г. Рязань. Для его 136 участников была организована поездка на родину С. Есенина. Мы побывали в его доме-музее, полюбовались воспетым им кленом и панорамой, открывающейся с крутого берега Оки. Еще до наступления очередного учебного года в связи с реорганизацией кафедра истории русского языка была упразднена. Вместо нее на факультете педагогики и методики начального обучения была открыта кафедра русского языка, которую рекомендовал мне возглавить проректор по учебной работе профессор Лазарук М.А. Мотивировалось это тем, что не следует мешать А.М. Бордовичу, претендовавшему на избрание заведующим кафедрой общего и русского языкознания на филфаке. Вызванный в этой связи к ректору профессору Шмыгову Ф.П. я согласился с условием, что разработанные мною курсы по исторической грамматике и истории русского литературного языка останутся за мной. Возвратившись из отпуска, я обнаружил, что мои друзья, бывшие сокурсники оставили меня с носом. Читаемые мною курсы без моего ведома были переданы избранному по конкурсу профессору Козыреву И.С. Возмущенный таким вероломством, прихватив конспекты лекций по вышеназванным курсам, я отправился к Лазаруку и спросил, почему вопрос, непосредственно касающийся меня, был решен без моего согласия. Он обосновал это принятое за моей спиной решение тем, что заведующему кафедрой лучше иметь нагрузку на том факультете, где находится возглавляемая им кафедра. Так как разрабатывать еще один курс было накладно, я отправился к ректору и попросил объяснить мне случившееся. Оказалось, что все было состряпано без его ведома. В результате вести кафедру общего и русского языкознания было поручено профессору Козыреву И.С., а товарищ Бордович был направлен на работу по повышению уровня подготовки преподавателей русского языка польской общеобразовательной школы при Ягеллонском университете в г. Кракове. Мне же ничего не оставалось, как разработать курс по введению в языкознание, читаемый на дефектологическом, дошкольном факультетах и факультете начальных классов. Позже я разработал курс по старославянскому языку, предусмотренный изменившимся учебным планом по дефектологическому факультету. В основу разработанного мною курса по введению в языкознание была положена общепринятая, всесторонне обоснованная точка зрения, согласно которой человечество в процессе своего исторического развития использовало органы дыхательного аппарата, а также некоторые другие органы полости рта и носа для производства членораздельных звуков, используемых в качестве второй сигнальной системы, то есть как средства коммуникации. Муссируемую ныне теорию божественного происхождения 137 языка нельзя признать достаточно аргументированной. Она в основном базируется на зафиксированном в Библии материале, представленном мифами и догматами еврейской и христианской религий. Один из первых фрагментов Ветхого завета относится к 13 ст. до нашей эры, и в нем говорится, что «первым было слово Бога». Я стал практиковать проведение открытых лекций с сотрудниками кафедры с последующим их обсуждением. С учетом пожеланий сотрудников на каждый год составлялся план, в котором указывалась тема лекции и срок ее проведения. Посещая занятия, я обращал внимание на то, чтобы излагаемый материал отвечал предъявляемым требованиям в научнотеоретическом и методическом отношении, а также был доступен для понимания обучающихся. По трудоемким темам проводил показательные лекции сам. Одним из трудно воспринимаемых вопросов на уровне фонетики является понимание фонемы как смыслоразличителя в отличие от обычного звука речи с его параметрами. В своей лекции я на примере слов и словоформ типа мил, мыл, мул, мел, мол, мал, первый и третий компоненты которых одинаковы, показал, что носителями значения, то есть фонемами являются гласные [и], [ы], [у], [о], [а]. В словах милиция и ему подобных фонема [и] как эталон звука, находится под ударением, тогда как ее варианты в первом и третьем слогах, хотя и передаются на письме одной и той же буквой, звучат по-разному в зависимости от положения по отношению к ударению и от соседства согласных звуков, их мягкости или твердости и других присущих им артикуляционных особенностей. Трудности в основном были связаны с перестановкой занятий в связи с мнимыми болезнями некоторых преподавательниц, одну из которых студенты называли «умирающим лебедем». Изрядно донимали абсурдные требования педагога-демагога, декана факультета, бывшего старшего политрука Нефедова, из кожи лезшего вон, чтобы добиться стопроцентной успеваемости по русскому языку. На разных заседаниях меня терзали в этой связи. Чтобы избавиться от таких домогательств я написал и поместил в институтской малотиражке статью в четыре полосы на всю страницу о специфике преподавания русского языка будущим преподавателям начальных классов. Меня оставили в покое не смотря на то, что проректор по учебной работе Лазарук М.А. получил замечание, так как научную статью такого объёма не следовало публиковать в институтской малотиражке. На обучение русскому языку отрицательно сказывался и практиковавшийся в пику мне и преподавателям кафедры субъективно произвольный подход к подведению итогов соцсоревнования между кафедрами факультета. С согласия декана его подручные разные голуби от педагогики, Боровые и Сизые, из года в год незаслуженно, без 138 достаточных оснований первое место отдавали ведущей кафедре педагогики, второе – кафедре белорусского языка. Кафедре русского языка стабильно отводилось третье место даже в тех случаях, когда это явно не соответствовало действительности. Так, если у сотрудников кафедры и меня имелось по нескольку публикаций, то у отмеченных дутых передовиков показатели по научно-исследовательской работе равнялись нулю. Такая профанация хоть кого выведет из себя. Сотрудники кафедры потребовали от меня положить конец такому надувательству. Как заместитель по науке руководителя группы народного контроля, я написал и опубликовал опятьтаки в институтской малотиражке статью по подведению итогов сотрудничества нашего педфака с соответствующими подразделениями Полтавского пединститута. Однако наделавшее много шума отмеченное сотрудничество в итоге свелось к тому, что заведующая кафедрой педагогики начального обучения, доцент Боровая перевела изрядное количество бумаги на прожектерские планы, а по подлежащей исследованию теме не было написано ни строчки. Как известно, сор из избы не выносят, а потому, кроме непосредственных виновников отмеченного прожектерства, и мне досталось на орехи. Ректор даже потребовал от проректора по науке доцента Цедрика увольнения его по собственному желанию, как допустившего публикацию такой моей статьи. Дальше события развивались по пословице – куда конь с копытом, туда и рак с клешней. Прежде всего до крайности обострились отношения с заведующим кафедрой белорусского языка Клочко А.М. Началось все с того, что я оказался невольным свидетелем проводившихся им занятий в кабинете моей кафедры. Поскольку занятия ни в научно-теоретическом, ни в методическом отношении не соответствовали предъявляемым требованиям, я после их окончания спросил его, как определить статус таких занятий: считать их практическими, лабораторными или консультациями то ли по языку, то ли по белоруской литературе. Чтобы получить положительную оценку студентки даже декламировали стихотворения. На мой вопрос последовал ответ смущенного преподавателя: «Усяго патрошку». На одном из партийных собраний, которое в отсутствие секретаря партячейки и декана проводил Алексей Мартинович, на мое замечание он ответил: «Профессор Груцо в пике мне спросил, чем я занимался летом? Когда он грел пузо на озере Селява, я принимал вступительные экзамены». Используя свое право на замечание по ходу ведения собрания, я перед его окончанием решил постоять за чистоту русского языка и заявил следующее: «Выступающий товарищ Клочко в пику мне вошел в пике и спикировал пузом». В результате последовал непродолжительный гогот 139 присутствовавших. В итоге я нажил заклятого врага, который в отместку сфабриковал фельетон и решил опубликовать его. Перед этим он с помощью своих сообщников, опубликовав фельетон, добился увольнения завкафедрой музыки Загороднева. В связи с разгоревшимся скандалом меня вызвали на заседание парткома института. Партийное руководство доподлинно знало подоплеку шитых белыми нитками облыжных обвинений и состряпанному фельетону не суждено было появиться в печати. Но на этом гонения не окончились. Уже во время заседания парткома три сотрудницы, недовольные замечаниями в связи с упущениями по работе, предвкушая, как им казалось, мое неминуемое поражение, пытались в мое отсутствие организовать заседание кафедры с одобрением принятого парткомом решения. Мое появление повергло их в недоумение. В дальнейшем я стал именовать эту троицу «толстомясой Антантой». Приехавшая на факультет секретарь парткома доцент Шульга Л.А. заявила хулителям, что вместо третирования честного коммуниста (вопрос ставился об исключении меня из партии) им следует по-настоящему заняться воспитательной работой на факультете. Пристыженные Клочко и компания (Адамович, Бекиш и Костян) для виду поджали хвост, но стали действовать тихой сапой. Доцент Рязанов, который был в курсе всех подспудных дел, предупредил, что против меня замышляются другие гонения. По линии народного контроля меня понизили в должности, перевели на должность заместителя председателя по науке педагогического факультета. Начались гонения по линии администрации с разбирательством на кафедре и факультете. Все это мне осточертело и, не ожидая переизбрания по конкурсу в сентябре, я подал заявление в июле с просьбой перевести меня на филологический факультет. Меня поддержал в этой связи профессор Булахов М.Г. сменивший на должности заведующего кафедрой теории и истории языка профессора Козырева И.С. Правда, в этой связи мне пришлось провести около ста часов лишних занятий с заочниками по исторической грамматике и истории русского литературного языка. Мое решение, связанное с переходом на филфак оказалось для администрации педагогического факультета неожиданным. Даже доцент Нефедов, уволенный с должности декана, уговаривал меня остаться. Он ставил себя в пример, мол, не взирая на обиду, остался на педфаке. Доцент Костевич, исполнявший обязанности председателя группы народного контроля, просил меня вернуться на должность его заместителя по науке. Назначенный вместо меня профессор Киселев А.И. не справился со своими обязанностями. Я согласился при условии, что передо мною публично извинятся за допущенные по отношению ко мне оскорбления. Кстати, как потом оказалось, Игорь Алексеевич Киселев, которому я обеспечил защиту его докторской диссертации, заручившись поддержкой моих учителей 140 академика Борковского В.И. и профессора Стеценко А.Н., как безропотный исполнитель больше всего устраивал ректора. Именно по этому ему и отдали предпочтение. Знающих и строптивых, умеющих постоять за себя и отстаивать свои убеждения, начальство, как правило, недолюбливает, не считаясь с пользой для дела. Уходя я предупредил И.А. Киселева, что не с его здоровьем лезть в осиное гнездо. Вышеназванная «толстомясая Антанта» довольно быстро спровадила его на тот свет. Примерно за год до его смерти мы встретились на остановке трамвая у вокзала. Я сидел на скамейке у окна трамвая, который остановился рядом со стоящим на остановке Игорем Алексеевичем. Заметив меня, он опустил глаза и не поднимал их, пока трамвай не тронулся. В течение одиннадцати лет, пока заведовал кафедрой, я, распределяя учебные поручения, старался учитывать его слабое здоровье и инвалидность. Пленные немцы, которых он пристрастился будучи подростком дразнить, подстроили ему ловушку. Он попал в лунку с кипящей смолой и лишился ступни правой ноги. Инвалидность сработала в его пользу при защите докторской диссертации. Как писал мне В.И. Борковский, ее не хотели признать соответствующей требованиям, так как его кандидатская диссертация была включена в докторскую. Учебник по русскому языку для студентов начальных классов по разработанному мною проспекту был написан и опубликован под его руководством. Положение мое в это время усугубилось серьезной болезнью жены. Расположенный выше пупка желвак, который врачи в свое время побоялись удалить, оказался раковой опухолью, проросшей внутрь в связи с чем произошла закупорка фатерова отсоска, то есть протока желчного пузыря. Половинчатая операция свелась к тому, что проток вывели в другое место толстой кишки. Удаление закупорившегося фатерова отсоска у нас практиковалось только для социально значимых лиц на уровне первых секретарей и председателей обкомов. Как мне объяснили, операция была нецелесообразна, ибо кроме отсоска, необходимо было удалять желчный пузырь и часть поджелудочной железы. После одиннадцати месяцев лечения наша любимая Юзефа Станиславовна умерла 5 ноября 1983 года. За три дня до смерти я забрал ее домой. Вместе с сыновьями и ее старшим братом Людвигом Станиславовичем мы дежурили у ее постели. В сознание она пришла лишь ночью накануне смерти. Стала смотреть по сторонам. Я сказал ей, что она у себя дома. На это она ответила: «Ясно, а я думала…». Это были ее последние слова. Она надеялась на повторную операцию, которую предполагалось провести. Поскольку такая операция лишь могла подтвердить первоначальный диагноз, мы сочли ее нецелесообразной. Как уже отмечалось, жизненный путь Юзефы Станиславовны не был усеян розами. Трагическая гибель безосновательно репрессированного отца 141 Станислава Викентьевича, уход в течение девяти месяцев за парализованной матерью Марией Францевной и прочие перенесенные невзгоды не могли не сказаться на состоянии её здоровья. Кстати, к сведению потомков, Мария Францевна, умершая в 1943, похоронена у тыльной стороны костёла на Кальварии, а на её памятнике значится, что рядом с ней покоится и Станислав Викентьевич, место захоронения которого как репрессированного неустановленно. Любил я свою Юзефу больше, нежели она меня. К сожалению, только после защиты мною докторской диссертации она по-настоящему стала ценить меня. Летом 1982 года поженились наши сыновья Сергей и Игорь. Сноха старшего сына Татьяна привела нам внука Дмитрия, а у младшей Аллы родилась дочь Екатерина, по комплекции и красоте многое унаследовавшая от бабушки. Юзефа Станиславовна любовалась ими, особенно внучкой. Внуки Алексей Сергеевич и Андрей Игоревич родились в июле с разницей в десять лет (первый в 1984, а второй в 1994 году). На радость деду и родителям растут, слава Всевышнему, настоящими людьми. К сожалению, старший сын Сергей Алексеевич, защитивший кандидатскую диссертацию по физике полупроводников и прозябавший с безработной женой на нищенскую зарплату младшего научного сотрудника одного из академических институтов, отчаявшись эмигрировал в Новую Зеландию, где успешно занялся программированием. Татьяна Викторовна, уволенная из Института порошковой металлургии по сокращению штатов, поскольку ее специальность оказалась дефицитной, с распростертыми объятиями была принята на работу в Оклендский университет. В средствах массовой информации время от времени политические деятели и корреспонденты сокрушаясь проливают крокодиловы слезы об утечке мозгов. За советское время была решена в основном проблема подготовки высококвалифицированных специалистов различной специализации. Многие из них, оказавшись после развала Советского Союза, как и мой старший сын у разбитого корыта, эмигрировали и сейчас работают на чужого дядю за приличную плату. Последнее время и у нас наступило запоздалое прозрение в этом отношении. Поговаривают о значительном увеличении зарплаты прежде всего научным сотрудникам и вузовским преподавателям с учеными степенями кандидата и доктора наук. Дай Бог, говоря по-белоруски, «чутае бачыць». Пока (весна 2007 года) дальше разговоров дело не дошло. Младший сын Игорь Алексеевич пошел по моим стопам с той лишь разницей, что вместо филологии занялся историей. После защиты кандидатской диссертации по крестьянскому хозяйству Белоруссии в первой половине 19 века он занялся изучением истории московских трофеев 142 Наполеона, преимущественно исследованием их судьбы на базе документальных отечественных и зарубежных, а также вещественных источников. В двух опубликованных монографиях (третья объемом около 500 страниц машинописи, сдана для опубликования в издательство) прослеживается путь московских трофеев Наполеона вплоть до сражения при переправе Великой армии через Березину. После нее след трофеев теряется, хотя общеизвестно, что за пределы страны они не попали, если не считать вынесенного в ранцах четырех тысяч полуживых завоевателей. В процессе исследования установлен состав московских трофеев Наполеона, с использованием обнаруженных при помощи миноискателя вещественных источников определено местоположение мостов через Березину, по которым переправлялись остатки деморализованной наполеоновской армии, а также памятников, возведенных в местах переправы и разрушенных впоследствии. Много внимания уделяется в его исследованиях судьбе не только ценностей, но и вывезенных воинских реликвий как во время отступления завоевателей до реки Березины, так и после переправы через нее до границы Российской империи. Игорь Алексеевич продолжает исследования по отмеченной тематике, актуальность которой возрастает по мере приближения двухсотлетнего юбилея событий Отечественной войны 1812 года. Как отец я, естественно, искренне желаю ему больших творческих свершений не только в этом отношении. Несколько слов о моем единственном племяннике, Конькове Владимире Михайловиче, которого я почитаю за сына. В 1975 году он окончил физический факультет нашего педагогического института в числе лучших выпускников. Занимался в драмкружке и мечтал о карьере артиста. При распределении отчасти из-за ложно понимаемого чувства патриотизма, скорее всего, как обозленный тяжелой судьбой вдовьего сына (вырос без отца), не стал настаивать на трудоустройстве в городе, согласился поехать туда, куда пошлют. Ну его и послали в такую глушь, где «Макар телят не пасвил». Съездив на место предстоящей работы, он разочарованный явился ко мне и подробно рассказал о своих злоключениях. Присутствовавший при этом доцент Витебского педагогического института Прищепа, который был мне кое-чем обязан, пообещал устроить племянника у себя на кафедре. Через пару дней я с Володей на мотоцикле отправились в Витебск с заездом по дороге к его матери и моей сестре Валентине. Накануне племянник после третьей попытки получил права на вождение мотоцикла. Первый раз экзаменатора, офицера милиции, не устраивала осторожность вождения, по второму разу – излишняя «лихость», мол, «лихачи нам не нужны». По третьему разу, убедившись, что «на лапу не получит», он поставил удовлетворительную оценку. 143 Доцент Прищепа своего обещания не сдержал, его слова оказались «пустым звуком в мертвом пространстве». Возвращаясь из Витебска мы попали в аварию. Остановившийся на обочине микроавтобус был подбит следовавшей за ним грузовой автомашиной. Как ни странно, но из всех пассажиров пострадали только мы двое. Трое суток пришлось провести в больнице Витебска. Сосед по палате примерно таких же лет, что и Володя, подговорил его прокатиться на стоявшей в коридоре каталке для транспортировки лежачих больных. С невероятным грохотом они съехали на пол этажа вниз и вовремя успели унести ноги. После столь удачно проведенного мероприятия, напарник полез к Володе целоваться и укусил его в щеку. На этом дружба с душевнобольным закончилась. Но нет худа без добра. В больнице Володя познакомился с тяжело больным учителем физики вечерней школы из Орши, предложившим ему свое рабочее место. Так племянник оказался трудоустроенным. Около года до призыва в армию он проработал в этой школе учителем физики и одновременно заведовал кабинетом. Часть приборов и оборудования, наиболее подходящих для хозяйственных нужд, постепенно перекочевала в мастерскую отчима Егора Минаевича. Летом 1978 года группе сотрудников института, в том числе и мне с Юзефой Станиславовной, представилась возможность в качестве туристов побывать в Болгарии. В Софии я прежде всего обратил внимание на величественный памятник царю-освободителю Александру II, которого на родине по тем временам не очень жаловали. Поражал своим великолепием и храм-памятник Александра Невского. Ознакомление с достопримечательностями и историей страны по пути из Софии в Бургос несколько смазалось тем, что в качестве гида при нашей группе выступала студентка второго курса Софийского университета, недостаточно подготовленная по русскому языку и истории своей страны. Мои вопросы ставили ее в тупик и доводили до слез. Ярче других запечатлелся в сознании Шипкинский перевал, на который я поднялся с остановками, считая ступеньки лестницы. Обозревая противоположный крутой склон горы, я не удивился тому, что атаковавшим туркам никак не удавалось овладеть им, отбивать их атаки в значительной мере помогала крутизна склонов. Запомнилось ознакомление с памятником советскому солдату. Предварительно нам раздали по машинописному экземпляру песни «Стоит под горою Алеша, Болгарии русский солдат». Мы с удовольствием исполнили ее вместе с болгарами. В то время память о подвиге русского народа, пожертвовавшего жизнью двухсот тысяч своих сыновей на освобождение Болгарии от пятисотлетнего турецкого ига еще крепко жила в сознании болгар. Полагаю, что такое не забывается и сейчас, после 144 вхождения Болгарии в НАТО. Людская память священна, и об этом не следует забывать продающимся за чечевичную похлебку. В этой связи не может не вызывать заслуженного осуждения затеянное эстонскими холуями по указанию из Вашингтона осквернение захоронения советских солдат в Таллине, по надгробному памятнику получившее название «Бронзового солдата». Осуществленный под надуманным предлогом перенос его из центра города в специально отведенное для этого место на военном кладбище, наделал много шума в средствах массовой информации. Представьте себе, какой вой раздался бы в Европе и Америке, если бы это касалось американского «бронзового солдата». Летом 1979 года вместе с женой мы были приглашены слупским воеводой Яном Стемпенем посетить его семью. По долгу службы ещё в 1975 году мне пришлось представлять к защите кандидатскую диссертацию его жены, Стемпень Х.К. «Развитие русской речи учащихся 5-6 классов школ Польской Народной Республики (на материале простого предложения)». Заодно довелось выступить в качестве первого официального оппонента. Отказаться от приглашения было бы невежливо. Кроме того, меня потянуло побывать в местах, где прошла моя служба молодым солдатом, а Юзефа Станиславовна рассчитывала встретиться со своими двоюродными братьями и сестрами, в свое время эмигрировавшими из Ракова и Воложина. Принимали нас надлежащим образом. Особенно импонировало полякам имя и отчество супруги, которую принимали за советскую польку. Был организован ряд поездок по ближним окрестностям, а именно: в этнографический музей под открытым небом одного из вымирающих племен западных славян, проживавших на побережье Балтики в районе Слупска. Неизгладимое впечатление оставило посещение движущихся под воздействием северных ветров в глубь материка горы сыпучих песков. У кромки моря в этой связи обнажились остатки поселений, ранее похороненных этой стихией. Не менее познавательным в этом отношении оказалось посещение музея-крепости Мальборк, как бывшей столицы Тевтонского ордена, а также художественного музея с его картинной галереей в Варшаве. Надо отдать должное патриотизму поляков, прежде всего толстосумов из эмигрантов, которые жертвовали миллионы на восстановление разрушенных фашистами до фундамента дворцов, костелов и прочих строений, представляющих собой историческую ценность. Нашим нынешним олигархам взять бы с них пример. По части восстановления разрушенного во время войны и пришедшего в упадок под воздействием природных факторов у нас работы непочатый край. Досадно сознавать, что награбленное в результате так называемой прихватизации и нажитое 145 «семьей» (автор имеет в виду Ельцина и его соратников) с ее приспешниками разных мастей за счет хищнической эксплуатации природных богатств, пускается в распыл и проматывается ими. Земля, ее недра, леса и воды принадлежат всему народу, а потому давно пора навести порядок по части использования дарованного природой с учетом от каждого по способности, каждому по труду. Хулители советского прошлого предпочитают этого не вспоминать, а ведь худо-бедно неукоснительно соблюдались права граждан на труд и отдых, бесплатное образование и лечение, получение квартир. Страшно подумать до чего дошла эксплуатация трудового человека, если сплошь и рядом целые трудовые коллективы вынуждены устраивать голодовки, чтобы получить ими заработанное. Взяточничество, воровство, мздоимство, коррупция, проституция и прочие порочные язвы капитализма в пределах бывшего Союза ССР расцвели маковым цветом. И никто с ними по настоящему не борется, за исключением разве что белорусского президента А.Г. Лукашенко. Во время ельцинского беспредела он воспрепятствовал приватизации за бесценок государственных предприятий как объектов всенародной собственности и тем самым заслужил уважение народа. Недаром в пику опростоволосившемуся Ельцину по российским просторам как требование к правящим кругам гуляла поголоска: «уберите алкаша (алкоголика) и поставьте Лукаша». К сожалению, в настоящее время наблюдается выборочная приватизация с учетом рыночной стоимости. Народу от этого не легче, так как самопожертвование его, обусловленное галопирующей инфляцией и двойной деноминацией, сбрасывается со счетов. Неоспоримой заслугой Лукашенко перед народом является газификация Мозырского и Пинского Полесья и северных районов Витебщины, а также стремление наладить торгово-экономические отношения со странами как ближнего, так и дальнего зарубежья. Опять-таки палка о двух концах. Неумеренный экспорт не всегда дает ожидаемый положительный эффект. Цены на продукты питания на внутреннем рынке неукоснительно ползут вверх и в итоге не за горами третья деноминация. Вызывает нарекания особенно за рубежом авторитарный стиль управления. Обведя в свое время вокруг пальца руководство парламента (небезызвестную мордастую, горластую, заикастую и кособрюхую оппозицию), президент Лукашенко предпочитает издавать декреты и указы, которые затем подлежат утверждению парламентом. Большинство народа, потерявшего каждого четвертого в минувшей войне, такой стиль руководства (лишь бы не было войны) вполне устраивает. При этом по отношению к властям придержащим народ не может не учитывать того, что во всех сферах 146 жизни в Белоруссии ныне и в перспективе положение гораздо лучшее, нежели у наших соседей с их хваленой демократией. Импонирует народу его отношение к явным и тайным врагам, от нелицеприятной критики Буша и иже с ним, до отечественных олигархов и их покровителей. Правда, лишняя невоздержанность мешает достижению поставленной цели по воссозданию союзного государства в прежних границах на новой рыночной основе. Одной дружбы народов в качестве цементирующего фактора, как выяснилось, недостаточно (дружба дружбой, а табачок врозь). Кроме того, критика не в бровь, а в глаз не всегда срабатывает. Нельзя не учитывать и роль оскорбленной личности в истории. Не делает ему чести и наблюдаемая непоследовательность, имеющие место метания и колебания. Конечно, Запад готов принять Белоруссию в свои объятья, но без Лукашенко. Простой народ не может также не учитывать того, что независимость от России пагубна, а потому неприемлема, ибо её, а равно так называемый суверенитет, нельзя использовать вместо бензина для заправки автомобилей. Идея добывать газ и нефть в Венесуэле и Иране с реализацией добытого на месте выгодна и потому вполне приемлема, но ввозить углеводородное сырьё через Прибалтику и Украину из источников, находящихся за тридевять земель от страны для внутреннего потребления и переработки – это чистой воды утопия. Так что, как ни верти, с Россией нужно объединяться на приемлемых условиях, и чем раньше, тем лучше. На Западе в средствах массовой информации белорусов и в хвост и в гриву поносят за безразличие к правам человека. При этом не учитывается, что к разным правам у нас относятся по-разному. Невысоко котируется, например, отношение к свободе слова даже в печати. Ведь такое хваленое право вместо масла на хлеб не намажешь. В ряде случаев такую свободу и поношение всего и вся трудно разграничить. Иное дело продолжающееся с помощью карманного парламента лишение ряда людей заслуженных льгот. Они использовались предшествующим руководством страны, как средство поощрения трудящихся: производить больше и делать лучше. Лишение этого стимула, подрывающего вековые устои отношений хозяина и его работника, а если брать шире, государства и народа, может дорого аукнуться в дальнейшем. Новоявленные националисты в угоду своим хозяевам из-за бугра называют наше государство полицейским, утверждая, что у нас участковый милиционер получает зарплату больше дипломированного профессора. Несколько строк в дополнение к сказанному о поездке в Польшу. Во время одного из разговоров я спросил у пана Яна, можно ли что-либо узнать о судьбе Стефана Марчинского, с которым я работал на хозяйстве бауэра во 147 время войны. Он заявил, что попытается навести справки. Однако это оказалось связанным с рядом неприятностей и ему, и мне. Он организовал нам круиз по Польше на легковом автомобиле с заездом к двоюродным сестрам жены, Евгении проживавшей в Торуне и Ромуальде в Быгдоще с ночевкой у каждой из них. По пути в Варшаву мы прихватили, гостивших у Ромуальды двоюродного брата супруги Феликса с его женой. Отобедов у них, направились к проживавшему в Варшаве двоюродному брату Вацеку Лукашевичу, полковнику в отставке. Вместе с Ярузельским они служили в одном полку и командовали ротами. Карьера его преждевременно закончилась в связи со следующими обстоятельствами. Их отцом, уроженцем Ракова, была вывезена часть накопленного золота. Вторая часть была закопана возле дома, в котором они проживали. Его старший брат Янек Лукашевич несколько раз приезжал в Минск, но не ради того, чтобы погостить у нас. Однако, поскольку откопать спрятанное не представлялось возможным, он поручил это дело своим двоюродным братьям по линии матери, которые успешно справились с поручением. Обосновавшись в Польше и разбогатев, они вместо золота показали Янеку комбинацию из трех пальцев. После смерти отца встал вопрос о разделе припасенного между братьями и сестрой Марысей. Мать, которая благоволила старшему сыну и недолюбливала вышедшего в люди меньшего, заявила, что точно не знает, где муж спрятал золото. Пришлось Вацеку взять в воинской части миноискатель. Проверяя указанный матерью участок, он ничего не обнаружил. По его рассказу брат Янек сидел неподалеку на пеньке, а мать находилась возле него. Ничего не подозревая, Вацек случайно включил миноискатель именно у пенька. Тайное стало явным. Это взбесило старшего брата, который набросился на младшего с кулаками. Пришлось делиться наследством. Жадность фраера сгубила. Вскоре от переживаний Янек упал лицом ниц и не поднялся. Вацек при сестре Марысе высказал предположение, что часть драгоценностей была при умирающей в больнице матери. Однако его сестра заверяла Юзю, что если что и было, то воспользовалась им не она, а сиделки у постели умирающей. Золотые монеты русской чеканки Вацлав затем поменял у еврея на золотую цепь и другие предметы из сусального золота. Весь этот солидный набор драгоценностей он держал в руке, видимо, в расчете на то, что мы заинтересуемся ими. Но вопреки его ожиданиям, мы остались равнодушными. Чтобы сгладить неприятную ситуацию, я обратил внимание присутствующих на орден Виртути-Милитари (отставной полковник был при орденах). На лицевой поверхности этого ордена, которым награждали только за военные заслуги, выгравировано два меча. Я заметил, что это знак памяти 148 о тех двух мечах, которые магистр Тевтонского ордена Ульрих фон Юнгинген через парламентеров передал Ягайло и Витовту, вызывая их на бой. Внимательно выслушав, Вацлав назвал меня эрудитом, а напряженная ситуация разрядилась. Предполагалось посещение двоюродного брата супруги Казимира (Казика), проживавшего в окрестностях города Зелена-Гура. Следовало также отвезти домой гостившую у брата Марысю и заодно ознакомиться с Краковом, побывать в его музеях. Но учитывая обострившиеся после нашего визита отношения в семье Лукашевичей, а также брожение умов и всплеск антисоветских высказываний, началом которому послужил визит папы Иоанна-Павла II на родину, мы решили прямо из Варшавы направиться домой. Чужая страна – потемки, и Польша в этом отношении не исключение. В корне ошибочным является расхожее у белорусов утверждение, что курица не птица, а Польша – не заграница. По возвращении Юзя, как нельзя больше довольная поездкой, рассказала братьям Людвигу и Викентию о своих впечатлениях, о встречах с двоюродными братьями и сестрами по женской линии (два брата и три сестры). В конце следующего 1980 года мне, как высокооплачиваемому специалисту предложили принять участие в морском круизе по странам ЮгоВосточной Азии. Вместе со мной в путешествии из преподавателей института приняла участие доцент Завадская и ее муж. Путевка стоила 1550 рублей, но она оправдалась дважды. До Москвы мы добирались поездом. С Москвы до Хабаровска – самолетом, при этом перелет оказался сокращенным на пару часов, так как летели навстречу движущемуся на запад солнцу. Из Хабаровска до Владивостока опять-таки ехали на поезде. Круиз с советскими туристами (пять групп, включавших около трехсот человек, в том числе и 42 белоруса) по странам Юго-Восточной Азии на теплоходе «Феликс Дзержинский» начался в 21.00 27 ноября по выходе из Находки через Сангарский пролив с первой остановкой в Токио. Из экскурсий по городу больше всего запомнилось посещение в парке Уэно японских храмов с предварительным обкуриванием, посещение «Кокуей театр» с актрисами в трико (у нас такое еще не практиковалось), а также пивзавода, работавшего на привозном хмеле и ячмене. Удивил токийский рыбный рынок с его разнообразием даров океана, а равно обед в ресторане «Темпура». К некоторым блюдам, неизвестного происхождения, многие из нас так и не притронулись. Подаренные нашими женщинами японкам вышивки и поделки с восторгом рассматривались и обсуждались ими, не взирая на наше присутствие. Вечером 2 декабря мы оставили Токио. В каюте на четверых, которая находилась на середине корабля, а потому амплитуда колебаний при килевой качке по сравнению с носом и 149 кормой его была сравнительно небольшой, кроме меня, помещались Ильин Н.М. – декан одного из факультетов нархоза (мой ученик – выпускник 1954 года), его заместитель Бесман В.А. и Кузнецов А.А. – массовик, попутно исполнявший и некоторые другие обязанности. С грустью покидая Токио, мы на ночь глядя приложились к бутылке, но распили не всю. Так как во время качки бутылка с остатками водки упала, мы потом шутили, что хоть на время ублажили океанскую стихию. После Токио зимнюю одежонку пришлось на время упаковать. Я еще во время перехода по Японскому морю облюбовал самую верхнюю нежилую палубу, на которой обнаружил гимнастические снаряды, а потому не без удовольствия стал заниматься гимнастикой с гантелями. Создавалось впечатление, что ты один среди безбрежных просторов океана. Наши досужие женщины разыскали меня и стали туда наведываться. Но претенденток было несколько, а потому ничего из ряда вон выходящего не могло получиться, так как они мешали друг другу. К тому же сосед массовик поделился новостью, что белянка «дала врачу», а потому я решил держаться подальше от греха. Жизнь во время круиза протекала в соответствии с требованиями того времени. Кроме руководителя, бывшего полковника, был избран парторг, были определены группы по шесть человек каждая с тем, чтобы, присматривая друг за другом, не затерялись, а также распределены обязанности каждого по подготовке художественной самодеятельности. В этой связи я заявил, что не собирался ехать за тридевять земель, чтобы играть роль горохового шута. Чтобы отвязаться от назойливых уговоров, согласился по памяти рассказать о Белоруссии и Цусиме. Сообщения транслировались по корабельной радиосети. Не обошлось и без курьезов. Три одессита, оказавшиеся возле автомата с напитком, решили испытать его. Вместо жетона сунули в прорезь двадцатикопеечную монету. Автомат, пожужжав некоторое время, выбросил ее к разочарованию незадачливых мошенников и на потеху японке, наблюдавшей за таким предприятием. Используя жетон, она решила угостить понравившихся ей предприимчивых парней, которые, поблагодарив за любезность, ногтем разметили на бутылке, сколько кому выпить. И опятьтаки на потеху японке, придерживаясь размеченного по очереди опорожнили бутылку. Не смотря на скрупулезность по отбору желающих для поездки за границу, всего все равно предусмотреть нельзя, хоть что-нибудь да вылезет наружу. По пути в Манилу пересекли тропик Рака. По корабельному радио было объявлено, что легче всего его наблюдать по правому борту. Некоторые наши женщины клюнули на такую затравку. Интересно, чему их учили в 150 школе? Во время автобусной экскурсии по Маниле мы были озадачены сообщением, что красивая женщина за проезд не платит (изящность местных женщин объясняется изрядным поеданием незрелых фруктов манго), некрасивая платит двойную цену, а толстая – в три раза больше. Непонятно, почему такое оригинальное новшество борьбы с ожирением до сих пор не получило широкого распространения. Конечно, из окна автобуса трудно судить об экономическом уровне страны. Когда об этом спрашивали обитателей ее, некоторые из них со смехом отвечали, что у них на одного раба (работающего), три прораба и все при деле. Полевые работы по посадке риса ведутся вручную. Однако это не мешает снимать на низинных полях по три урожая в год. Капитальных строений даже в столице не много. В провинции преобладают ветхие строения из дерева, белого и серого камня, а также хижины из бамбука. Если японцы выдержаны и невозмутимы, то филиппинцы доброжелательны и подобострастны. Как в Китае, у всех косы. Во время поездки по острову Лаусону, поразила роскошная, воистину райская природа. Трехъярусный тропический лес, даже отвесные скалы покрыты произрастающим зеленым мхом. Неизгладимое впечатление оставила поездка на лодках типа каноэ по порожистой реке к ее истоку, огромному по размерам и силе фонтану. Некоторые женщины визжали от страха, чем не преминули воспользоваться сопровождавшие их мужчины, поддерживая их за проблемные места или около того. Усевшись на носу лодки, я, естественно, был лишен такой возможности. Из достопримечательностей Манилы больше других запомнился памятник вождю дикарей Лапу-Лапу, слопавшему Магеллана, памятника которому, если он есть, нам не показали. По мере приближения к экватору температура морской воды, а равно воздуха при плотно затянутом облаками небе была примерно одинакова. В районе Кучинга (порт на южной оконечности острова Борнео, ныне Калимантан) она равнялась соответственно 27 и 26 градусов выше нуля по Цельсию. За время полусуточного пребывания (с 8.00 до 14.00 11 декабря) по-настоящему ознакомиться с городом и его окрестностями практически было невозможно. Кучинг – город чистый и благоустроенный. Посетили китайский ресторан, затем осмотрели национальный этнографический музей, мусульманскую мечеть и китайский буддистский храм. Поездка в глубь острова заняла примерно час с четвертью. Дорога все время петляла по горам вдоль русла реки. Длинные дома аборигенов, построены на высоких сваях. Вместо лестниц использовалось бревно с вырезанными ступеньками как предохранение, исключающее проникновение змей. Жаркий и влажный климат обуславливал особенности жизни и быта. Практически не было 151 нужды в капитальных постройках для жилья и теплой одежде, а также заготавливать впрок продукты и корм для скота. У аборигенов был вплоть до окончания Второй мировой войны варварский обычай носить привязанные за волосы к поясу черепа убитых врагов. Женщины предпочитали тех из мужчин, у которых таких трофеев было больше. По видимому, это одно из проявлений естественного отбора, как процесса развития живой природы. В качестве сувениров туристам предлагали купить высушенные и сморщенные человеческие головы величиной с теннисный мяч с искусно извлеченными костями черепа. Смотреть на такие сувениры без содрогания было вряд ли возможно. Я не мог не обратить внимания на то, что две переводчицы, наша и местная, приставленная к нашей группе, разговаривая по-английски с трудом понимают друг друга. Потехи ради, я стал задавать им разные каверзные вопросы, выясняя которые, они, кроме английского литературного и его местного диалекта, использовали язык жестов как добавочное средство обмена информацией. По пути следования в Сингапур проводился связанный с символическим пересечением экватора (на самом деле мы до него не добрались) праздник Нептуна. По сравнению с надоевшей и низкопробной балаганной самодеятельностью он был организован с размахом и проведен оригинально. По велению владыки морей, выступавшего с трезубцем в руках, и его дочери Кикиморы разные подручные им пираты, черти и прочая нечисть подурачились всласть. Это особенно нравилось женщинам, которых хлебом не корми, а дай повозиться с мужчинами. Их хватали за руки, за ноги и прочие места, мазали краской, тестом и бросали в бассейн. Я еле отбился, заявив, что, начиная с Токио, регулярно, спасаясь от жары, по нескольку раз в день, окунаюсь в корабельный бассейн. Испачканную рубашку вечером пришлось мыть. После захода солнца мы приплыли в расположенный на острове городгосударство Сингапур. С утра в силу того, что тринадцатое число не годилось для совершения покупок, отправились на экскурсию по городу с посещением сада тигрового бальзама. Заснять ничего не удалось, так как фотоаппарат, которым меня снабдил сын Сергей, вышел из строя в связи с выпадением какого-то винтика. Посетили также Сингапурский ботанический сад, в котором как вкрапления сохранились уголки первозданной природы, аквариум с более чем четырьмя с половиной тысячами тропических рыб. В зоопарке я впервые увидел белого медведя, носорога, пантеру, пуму, барса, ягуара, леопарда, розового фламинго, разных антилоп, винторога и ряд других животных и птиц. 152 При посещении театра определенный интерес вызвали исполнение индийского танца, отрывка китайской оперы с рядом стилизованных движений, а также танец заклинателя змей. День 14 декабря, по мнению корабельного комментатора, должен был стать решающим. От него зависело связанное с реализацией валюты настроение каждого из нас вплоть до конца круиза. С утра нам поменяли 45 американских долларов на 90 сингапурских, за которые я приобрел ковер, стоимостью примерно в шестьсот советских рублей, два мужских и два женских складных зонтика, солнечные очки и коекакую другую мелочь. При посещении магазина не обошлось без неприятностей, так как профсоюзный деятель из Запорожья вместе со своей подружкой занялись воровством. Она держала прислоненный к прилавку открытый ридикюль, а он сбрасывал в него разложенные на прилавке очки. Заметивший это хозяин вызвал полицейского, но до скандала связанного с обыском, дело не дошло. Таким проходимцам следует воздавать должное и после возвращения домой. Примерно через сутки после оставления Сингапура утром 16 декабря мы вошли в реку Сайгон, в 50 милях от устья которой находится город того же наименования, переименованный в Хошимин. Не учитывая того, что до 1976 года здесь господствовали американцы, мы приветствовали вьетнамцев. В ответ на наше приветствие с берега и проплывавших джонок что-то кричали, скорее всего ругательства, и показывали кулаки. По берегам крайне бедная растительность, так как вся пойма время от времени затапливается. Сайгон – город велосипедов. Наши львовские автобусы использовались без кондиционеров. Как результат войны и долгого присутствия американцев в Сайгоне карточная система. В четырехмиллионном городе четыреста тысяч безработных, пятьдесят тысяч наркоманов, шестьдесят тысяч проституток и около двухсот тысяч беспризорных детей. Родители не хотят отдавать детей в школу, заставляют их подрабатывать, самим содержать себя. Нам организовали экскурсию в пионерский лагерь, который с учетом истинного состояния заботы о детях расценивался нами как явная и неприкрытая показуха. Десятки тысяч детей, отличающихся цветом кожи и высоким ростом, от оккупантов. Как память о них остался построенный ими президентский дворец из материалов, привезенных из штатов. 30 апреля 1975 года сайгонское правительство было арестовано в этом дворце, а президент, подписавший акт о безоговорочной капитуляции, с крыши дворца на вертолете отбыл в Америку. Переименованный сначала в дворец независимости, а затем единства он используется как место собраний. В ожидании начала экскурсии по осмотру мы втроем сидели у входа на его ступеньках. Три женщины 153 вьетнамки, прогуливавшихся по прилегающему парку, неожиданно направились к нам, демонстративно разглаживая складки одежды на округлых частях тела. Когда же также неожиданно выскочивший из-за куста вооруженный вьетнамский солдат что-то крикнул им, они бросились в разные стороны. Из других событий, достойных упоминания, следует отметить посещение пальмовой плантации. Каждому туристу выдавали по одному кокосовому ореху. Но поскольку в образовавшейся толчее наши бессовестные бабенки умудрились отхватить по нескольку плодов, многим, в том числе и мне, пришлось ожидать, пока подбросят следующую партию. Кроме отмеченного, и ранее упоминавшихся случаев такого недостойного поведения участниками круиза за пределами страны, следует отметить смахивание туристками из Куйбышевской группы бананов в ресторане Кучинга, передачу некоторыми, сговорившимися женщинами, по конвейеру незаметно прихваченных вещей женского и детского трикотажа в Сингапуре. Выходит, что тщательный отбор отъезжающих за бугор туристов с тройными подписями ответственных лиц по административной, партийной и профсоюзной линии, это бесполезная трата усилий и времени. Думали как лучше, а получилось как всегда. Осмысливая прискорбное поведения во время круиза наших советских туристов, я пришел к выводу, что отчасти оно объяснялось нехваткой продуктов питания. В первую очередь это относится к периферии, где у стесненного в денежных средствах руководства не было возможности наладить их массовое производство. Не случайно приезжающие к нам иностранцы удивлялись, что при пустых полках в магазинах холодильники жителей заполнены до отказа салом, мясом, сливочным маслом, творогом и так далее. В районных центрах Белоруссии, несмотря на перекупщиков, взвинчивающих цены, мясные и молочные продукты можно было приобрести дешевле, нежели в минском магазине. В этом я неоднократно убеждался, посещая своих сватов Марию Иосифовну и Сергея Яковлевича Блиновых, проживающих в городе Несвиже. На картошке с приусадебного участка и отрубях, а также на бесчисленных буханках черного хлеба, каждая их которых стоила 14 копеек, при средней зарплате 120-150 рублей в месяц, они в советское время выкармливали ежегодно двух свиней на сало весом не менее центнера каждая. К салу была баранина, так как на год случалось резать по две-три овцы, а потому в мясных продуктах не было недостатка не только у них, но и в семьях их сына Михаила и дочери Аллы, моей младшей снохи. Кое-что перепадало и мне, за что я искренне благодарен поныне. 154 В дореволюционной России работающий профессор в течение года мог посетить Париж, отдохнуть месяц в Крыму и содержать кучера и кухарку. Для нас такой уровень жизни пока недосягаем. В этой связи закономерно встает вопрос, нужна ли была народу хваленая революция со всеми вытекающими последствиями. Стоит также задуматься над тем, что государство, в котором интеллектуальный труд оплачивается ниже физического, рано или поздно обречено. Бесспорно, производство продуктов потребления в Белоруссии наладилось и увеличилось. Беда в том, что мы по дешевке вынуждены поставлять их в Россию в уплату за углеводородное сырье, а вместо благодарности наши русские друзья привередничают, мол, белорусский сахар не сладкий и т.д. и, вставляя подобные палки в колеса, подрывают основы хозяйственной деятельности в нашей республике. Скорее всего, это делается в отместку за то, что Белоруссия не желает войти в состав России на правах Татарстана. Смех сквозь незримые миру слезы. Для улучшения плачевного состояния вьетнамкой экономики нам пришлось поменять около ста рублей на местные донги, которые следовало истратить на покупку вьетнамских сувениров. Я приобрел несколько безделушек из серебра, а мои соседи по каюте Бесман В. и Ильин Н. – полуметровые по высоте вазы из обожженной глины. Первый из них, чтобы сохранить вазу, положил ее к стенке, а сам лег с краю. Наутро некоторые остряки потешались, мол, Бесман переспал с вазой. Страдая от морской болезни, голодный он пролежал так на левом боку около недели вплоть до Находки. При изрядной качке, которая ощущалась на реке еще до выхода в океан, наша белорусская группа демонстрировала подготовленную ей так называемую художественную, скорее от слова «худо», самодеятельность. Мой рассказ о Белоруссии, ее истории, природе, жизни и быте народа, записанный на пленку, транслировался по корабельной радиосети. Штормы, четырежды сменявшиеся, сопровождали нас на обратном пути. Особенно тяжелый длительный шторм настиг нас на выходе из Тайванского пролива. При таком шторме корабль должен двигаться на встречу набегающей волне, соизмеряя свою скорость с ее скоростью. Пришлось поменять направление с северного на западное, вместо Японии в направлении на Китай, с которым в то время обострились отношения. Бортовая качка грозила перевернуть корабль. Так как ветер менял направление с северного на северо-западное, а потом опять на северное, соответственно менялся и курс корабля. В связи с отмеченными осложнениями мы потеряли в море целые сутки, а потому наше место на рейде в Нагасаки, в основном для ознакомления с результатами ядерной бомбардировки города, было занято. Нам в этой связи 155 приказали через Цусимский пролив возвращаться в Находку. Запланированное девятичасовое пребывание в Нагасаки не состоялось. В течение почти десяти дней обратного пути три четверти туристов и некоторые члены команды страдали от морской болезни. Эти несчастные голодали, так как стоило проглотить кусочек чего-нибудь, начиналась тяжелая рвота, человека буквально выворачивало наизнанку. Для не страдающих от морской болезни, в том числе и меня, в отношении питания, как говорится, была лафа. Передвижение по мокрой палубе, естественно, было ограничено, ибо поскользнувшись можно было загреметь к акулам. Особо следует отметить, что при повороте корабля, чтобы избежать бортовой качки, ударившей волной было выбито стекло из иллюминатора каюты, в которой находились белорусские женщины. Когда мы прибежали на звон разбитого стекла, команда уже задраила иллюминаторы по левому борту. Наши перепуганные женщины стояли в ночных рубашках, не замечая того, что находятся в присутствии мужчин. После прохождения таможенного досмотра мы поездом отправились в Хабаровск. Попытка, предпринятая проводницей с ведома руководителя группы сорвать с каждого из туристов по рублю якобы за проезд была пресечена. Всем осточертело его беспробудное пьянство. Из Хабаровска, погрузившись в самолет после захода солнца, летели вслед за ним по северному маршруту, и прилетели в Москву в середине ночи, которая по продолжительности оказалась равна суткам. В поезде на Минск делились впечатлениями и переживаниями. По мнению большинства, это был круиз на выживание, а в отношении меня, кроме того, это был, бесспорно, положительный ответ решившим проверить меня как патриота и гражданина своего отечества. По приблизительным подсчетам приобретенные вещи, бесплатное питание в течение месяца, стоимость проезда и перелета в два конца, а равно масса полученных впечатлений по меньшей мере в два раза превысили затраты на путевку. Я только сожалел, о чем телеграфировал домой, что со мной не было моей любимой жены. В следующем 1981 году я решил проверить, чем так прельщают преподавательниц кафедры заграничные поездки, связанные с повышением уровня подготовки по русскому языку преподавателей местных общеобразовательных школ. Материальная выгода от таких поездок превратилась в яблоко раздора между претендующими на них преподавательницами кафедры. Что касается поездок со студентами на работу в колхоз по уборке картофеля, все отказывались наотрез, ссылаясь на болезни. Пришлось ехать самому. Когда весной меня стали справшивать, кого решено командировать в этом году для работы на курсах, я ответил, что впредь будут ездить только те, кто не отказывается сопровождать студентов 156 на сельхозработы. За границу я решил поехать сам. Мотивировалось это мое стремление необходимостью ознакомления с опытом такой работы с последующим использованием его при подготовке учителей начальных классов. Прикомандированный к группе сотрудников разных кафедр я в течение месяца работал в качестве рядового учителя по специально разработанной программе в г. Комарно (Чехословакия). По каждой теме я советовался с поднаторевшими в этом деле преподавательницами, но ничего принципиально нового ни в научно-теоретическом ни в методическом отношении не обнаружил. Моя лекция на тему «А.С. Пушкин как основоположник русского литературного языка», прочитанная по памяти для всех участников курсов (обучающихся и преподавателей), была ими одобрена. Кроме того, ознакомившись с учебником по русскому языку для 5го класса основной школы ЧССР, я написал рецензию «Удачного старта в мир русского слова» и заодно оставил в издательстве «Slavia» две статьи по славистике, опубликованные несколько позже. По мнению моих соучастниц, я оказался компетентнее их по части реализации вознаграждения за работу в местной валюте. Я купил люстру с девятью лампочками, расположенными в два яруса (шесть в нижнем и три в верхнем) и висюльками из богемского стекла, а также джинсы для сына и кое-что из мелочей. Благодарные ученицы подарили в запечатанной коробке набор бокалов (всего шесть штук). Я решил везти коробку нераспечатанной, но не тут-то было. За сутки до отъезда ко мне, проживавшему в отдельной комнате, зашла одна «гарна украинска жинка» и то ли по личной инициативе, то ли по поручению свыше, не спросив моего согласия, распечатала коробку. При этом она заявила, что мне крупно повезло, так как из преподавательниц никто ничего более ценного в подарок не получил. Я ответил, что «даренному коню в зубы не смотрят». Не довольствуясь произведенным осмотром, она схватила джинсы и принялась перед зеркалом их примерять. Дело окончилось тем, что я оказался в ее объятиях со всеми вытекающими последствиями. Назавтра я улетел в Москву самолетом, а она поездом, так как проездной билет был куплен заранее. Не знаю, каким образом, но о случившемся стало известно сопровождавшему нас сотруднику госбезопасности. На моих заграничных поездках был поставлен жирный крест и не менее внушительная точка. Из экскурсий запомнилось посещение музея А.С. Пушкина в имении сестры Натальи Николаевны, жены австрийского посла в Петербурге. Одна из москвичек восторгалась преданностью Натальи Николаевны, что, учитывая ее заявление «как мне надоели твои стихи», весьма сомнительно. Я подвел восторгавшуюся сотрудницу, а с ней и некоторых других к стенду. На одной из помещенных на нем фотографий жена поэта вместе со своей 157 сестрой и другими родственниками запечатлена в компании Дантеса. Наступившее разочарование трудно передать словами. На государственных экзаменах в БГУ обсуждалось дипломное сочинение на схожую тематику. При его обсуждении как председатель ГЭК я обратил внимание доцента Лапидуса на эту фотографию. Он отнесся к сказанному мной с недоверием. Как говорится, доверяя – проверяй, учитывай не только фамилию, но и инициалы. Занявшись проверкой, вышеназванный преподаватель установил, что в запечатленной на фотографии компании находился не Жорж Дантес, а его брат. Справедливость восторжествовала, не могла любимая поэтом жена находиться в одной кампании с его убийцей. Оказавшись на одной кафедре с моим учителем, профессором Булаховым, мы сработались, понимали друг друга и помогали один одному. Кроме учебной работы, я продолжал заниматься разработкой двух вышеназванных фундаментальных тем, в целом выполняя две годовые нормы при одной зарплате. Лишённый возможности выступать на симпозиумах по лингвистике за пределами страны, я, стремясь наверстать упущенное, по максимуму стремился использовать возможности внутри её. Участвовал в работе научных конференций разного уровня по различным проблемам русистики, белорусистики и славистики в сравнительносопоставительном плане, проходивших в Москве, Рязани, Иваново, Волгограде, Смоленске, Киеве, Днепропетровске, Житомире, Минске, Витебске и Гродно. К более значительным по обсуждаемой тематике следует отнести такие из них, как Словообразование и номинативная деривация в славянских языках (Гродно, 1982 и 1989), Совещание по общим вопросам диалектологии и истории языка, посвящённое 60-летию образования СССР и 40-летию победы под Сталинградом (Волгоград, 1982), Актуальные проблемы исторической лексикологии и лексикографии в восточнославянских языках (Днепропетровск, 1985). В 1992 г. мне и сопровождавшей меня преподавательнице Менжинской А.В. с трудом удалось получить оплачиваемые командировки, как приглашённым на конференцию в связи с чествованием проф. Собинниковой В.И. Чтобы не клянчить и не кленчить, пришлось ограничиться участием в конференциях, проводимых непосредственно в Минске, что практикуется мною и ныне. Всего в отечественных и зарубежных изданиях мною опубликовано свыше 150 работ разного профиля и объёма (монография, учебники и учебные пособия, научные статьи, рецензии и др.). Одиннадцать из моих аспирантов подготовили и успешно защитили свои кандидатские диссертации. Свыше тридцати раз выступал в качестве первого официального оппонента, являлся членом ученых советов по защите при Минском 158 пединституте и Институте иностранных языков, а также членом экспертного совета в Белорусском государственном университете им. Максима Танка. Попутно в течение больше десяти лет по приказу министра просвещения республики работал поочередно председателем Государственной экзаменационной комиссии на стационаре, заочном и вечернем отделениях филфака БГУ. На вечернем отделении по специальности белорусский язык обучались официанты, повара, секретари и прочие, которые не собирались работать в школе. По заявлению члена комиссии профессора Гилевича Н.С., некоторые из таких выпускников до поступления в университет знали больше, чем при его окончании. В своем отчете я отметил, что обучение таких специалистов следует продолжить повторно, начиная с первого курса. Вызванные в министерство для объяснения представители администрации факультета обиделись и больше меня на государственные экзамены не приглашали. Выходит, я наказал сам себя. Однако нельзя поступаться принципами. В 1998 году вышел в свет последний, пятый том «Лексiчнага атласа беларускiх народных гаворак», а в 2000 году некоторые составители этого фундаментального труда были удостоены присуждения Государственной премии Республики Беларусь. Премию получили только шесть сотрудников Института языкознания им. Якуба Коласа Национальной академии наук. Из четырех сотрудников нашего университета, в течение ряда лет работавших по составлению этого труда (кроме меня, участвовали доценты Михайлов П.Н., Кравченко З.Ф. и профессор Стариченок В.Д.) никто премии не получил. При этом не было принято во внимание, что в отличие от своих академических коллег, получавших зарплату и премии за выполненную работу, мы по сути дела работали даром, без дополнительной компенсации, так как платили нам за обучение и воспитание студентов. Получилось как всегда: одним бублик, другим дырка от бублика. Нас, вузовских работников, только настойчиво призывали заниматься фундаментальными исследованиями, а в итоге наше непосредственное начальство палец о палец не ударило, чтобы отстоять наши интересы. Ссылались на инструкцию, согласно которой из авторского коллектива премии удостаивались только шесть основных исполнителей. При желании отстоять права своих сотрудников, а заодно и вузовской фундаментальной науки наше руководство могло сослаться на прецедент. За участие в составлении комплекса работ по белорусской лингвогеографии, не шесть, а все одиннадцать составителей были удостоены присуждения Государственной премии СССР. В итоге нам ничего не оставалось, как утешаться, вспоминая высказывание А.С. Грибоедова, что «чины и звания людьми даются, а люди могут обмануться», а орденоносцами становятся орденопросцы. Похоже, что 159 такая участь ожидает меня и по «Гiстарычнаму слоунiку беларускай мовы», в составлении 20 из 27 опубликованных выпусков которого доля моего участия составляет 52,5 печатных листа. Как дальше развивались события в этой связи будет изложено позже. Припоминается забавный разговор с одним из моих непосредственных начальников. Ранее уже говорилось о моем конфликте с белорусскими нацдемами старой закалки, предками современных бенеэфов, а потому при Шушкевиче, когда звание профессора давали без защиты докторской диссертации, а заслуженного за пару часов пребывания в чернобыльской зоне, меня обошли молчанием. Через год я спросил у моего непосредственного начальника, как заслужить заслуженного, имея в виду свой солидный вклад в белорусскую лингвистику. Удивленный он спросил: «А тебе зачем, ведь ты и так лауреат Государственной премии». Я парировал выпад, констатировав, что при наличии Соросовской премии он заслужил звание Заслуженного деятеля высшей школы. Неслучайно студенты прозвали его «Здыхлик Бессмяротный» (т.е. Кащей Бессмертный). Две законные жены, как было сказано выше, раньше времени ушли из жизни. Первая, Юзефа Станиславовна, считала, что слова из поэмы М.Ю. Лермонтова «Демон» «прекрасна как ангел небесный», относятся и к ней. Любимой ее песней была «А неужели это я, это алая заря светит, разливается». По отношению ко второй больше подходит продолжение процитированной строки «как демон коварна и зла», и к тому же сверх меры жадна. На мое замечание, что любовь ведь бескорыстна, она презрительно заметила: «Яшчэ чаго захацеў, любi яго без карысцi». Как в результате второй женитьбы «высокообразованный лопух из милосердия попух», в общих чертах будет сказано ниже. Распространяться в этой связи не положено. Ещё древние римляне считали, что об усопших следует сообщать только хорошее или ничего не говорить. Оставшись вдовцом, я, естественно, не остался без женской ласки. Из претендующих только с тремя отношения были более-менее продолжительными. Одну из них отшил Игорь, встречая нас, возвратившихся из Крыма, он задал мне риторический вопрос: «Ты что, постарше не мог найти?» Вторая, нравившаяся мне больше других, переусердствовала в своих претензиях, а когда одумалась, было уже поздно. С третьей расставание мотивировалось тем, что в моем возрасте лучше держаться от греха подальше, с чем я не мог не согласиться. Правда, пока я получал солидную профессорскую зарплату, этот вопрос в такой плоскости не ставился. В своей дальнейшей жизни я, к сожалению, оказался на поводу у старшего сына Сергея, его жены и особенно тещи. Когда речь шла о женитьбе сына, я заявил сватам, что сыновей у меня двое, а квартира одна. 160 После женитьбы каждый из них с женами и детьми занимал по одной из расположенных через коридор совершенно одинаковых комнат. Я обосновался в третьей, меньшей по размеру. Гостиная (26 кв.м), кухня, ванна, туалет, коридор, две лоджии и балкон при кухне были общими. Предполагалось, что, став на очередь, каждый из сыновей получит собственную квартиру. Человек предполагает, а Бог располагает. Сват Виктор Софронович, руководивший республиканским проектным институтом по землеустройству (Белгипрозем) получил двухкомнатную квартиру, а старую трехкомнатную оставил замужним дочерям. Они разменяли ее. Моя старшая невестка Татьяна заимела отдельную двухкомнатную квартиру. Сын Сергей, оказавшись фактически на положении примака, подзуживаемый женой и особенно тещей, потребовал, как прописанный у меня, выделить причитающуюся ему однокомнатную квартиру. Я не хотел, чтобы он считал себя обиженным, но не мог решиться на размен своей четырехкомнатной квартиры. Выход, как оказалось отнюдь не лучший, свелся к следующему. Меня ознакомили с преподавательницей психологии нашего университета Федкевич Татьяной Владимировной, проживавшей по улице Асаналиева. В квартире она занимала одну комнату с лоджией (27 кв. м.), а в соседней проживала семья преподавательницы из университета с семьей из четырех человек на 14 кв. метрах. Женившись по второму разу, я прописал жену у себя, а на ее площадь прописался Сергей. Так как его соседи вскоре получили отдельную квартиру, вместо полуторки ему выделили отдельную однокомнатную квартиру, которую он одно время сдавал в наем за доллары. Казалось, что был найден лучший выход из положения, но он оказался не продолжительным. Два медведя в одной берлоге ужиться не могут, равно как и две строптивые хозяйки на одной кухне. Четырехкомнатную мы разменяли на две трехкомнатные квартиры. Игорь пошел в трехкомнатную хрущевку с балконом, отдельной ванной и туалетом крохотных размеров по улице Плеханова. Я обосновался на девятом этаже панельного дома, построенного по чешскому проекту, в трехкомнатной квартире с лоджией. Моя вторая жена, величаясь профессоршей, на первых порах, пока это соответствовало ее далеко идущим планам, была от меня «без ума» во всех отношениях, о чем раструбила всем своим знакомым. Некоторые из них предупреждали меня о ее непорядочности. Ранее других об этом сообщила моим родственникам ее свекровь, утверждая, что она досрочно свела в могилу ее сына, с которым они расписались за месяц до его смерти. Оба пристрастились к алкоголю и перед зарплатой жили за счет выручки от сданных пустых бутылок, накопившихся за месяц. Это, а равно и другие нелицеприятные сведения, к сожалению, стали мне известны после свадьбы, 161 состоявшейся 27 мая 1989 года. О многом из подноготной моей спутницы я догадывался, так как взял ее в «брезентовой робе на рыбьем меху». Находясь в Браславе в связи с юбилеем ее мачехи, она с ходу приобрела плащевое демисезонное пальто, блузку и ботики, подбитые мехом. На большее денег у меня не хватило. Я понял, что ждет меня впереди и потому попросил кассира мою зарплату ей не выдавать, что было расценено как серьезное оскорбление. Стараясь перековать меня на свой копыл, она стала вести разговоры, что «наша семья это ты да я», а твои дети не в счет. В надлежащей форме я попросил ее заткнуться и больше не возникать, так как отношения с детьми это мое, а не ее собачье дело. После этого она стала донимать меня письменными посланиями, в которых обосновывала и оправдывала свою линию поведения. Ознакомившись с некоторыми из них я посчитал их «бредом сивой кобылы» и больше, не читая, выбрасывал в корзину, сохранив только некоторые как образцы словоблудия. Задавшись маниакальной целью облагодетельствовать во что бы то ни стало свою племянницу за счет передачи ей посмертно нашей квартиры, она стала писать облыжные заявления в разные инстанции, обвиняя моих сыновей в том, что они, мол, мешают нам жить. Особенно досталось в этом отношении младшему сыну Игорю, которого в этой связи даже вызывали на допрос в милицию. Как отец, я, конечно, не мог не помогать своим сыновьям, оказавшимся после развала Союза в незавидном, если не сказать хуже, положении. Не случайно, старший сын Сергей в декабре 1996 года, вынужден был эмигрировать в Новую Зеландию. Отношения со второй женой осложнялись и в связи с прогрессирующим плазмоцитом (раковое заболевание крови). Проведенная в 9-ой клинической больнице операция по своим результатам оказалась половинчатой. Освободили только спинной мозг, на три четверти пережатый в области девятого грудного позвонка. Остатки опухоли удалять побоялись из опасения прободения грудной клетки в неоперабельной области сплетения лимфатических узлов и кровеносных сосудов. После операции я несколько дней провел в больнице, ночевал на скамейке возле ее кровати. В больнице я стал свои человеком, шутки ради меня обещали зачислить на пол ставки. Лечение было решено продолжать путем облучения, практиковавшегося дважды, и сеансами химеотерапии через каждые полтора месяца. После каждого сеанса в течение более двух недель ей вводили лекарство для удаления результатов химеотерапии. После операции Татьяне Владимировне была назначена пожизненная пенсия, как неработающему инвалиду первой группы, которую она расходовала по своему усмотрению. Утопающий хватается за соломинку, а потому вся ее пенсия уходила на приобретение разных лекарств, которые 162 покупались, перепродавались и обменивались между страдающими от одинаковой болезни. Кроме того, регулярно обновлялся её гардероб. При этом вполне добротные и почти не ношенные вещи задаром отдавались разным злыдням из голодранцев из числа родственников и приближенных. Питание во время пребывания ее дома, а равно оплата за коммунальные услуги оплачивалась мною. Лишь один раз, вернувшись из санатория, я отказался платить за телефон значительную сумму, мотивируя тем, что «любишь кататься, люби и саночки возить». Ее разговоры с разными абонентами независимо от времени суток назло мне продолжались часами. Поскольку телефон был записан на ее имя, а неуплата грозила его отключением, Татьяне Владимировне, скрепя сердцем, пришлось уплатить требуемую сумму. Меня же, недостойного, по ее мнению, звания профессора, поносила на чем свет стоит. Принадлежавшую ей Большую советскую энциклопедию, сведения из которой использовались в моей научноисследовательской работе, она в пику мне продала за доллары, несмотря на мои просьбы не делать этого. Дома я был виноват уже тем, что отказывался прописать племянницу больной жены, вопреки ее желанию. Я согласен был и на эту авантюру, если заодно прописал бы и одного из своих внуков и внучку. Это ее не устраивало, так как мои внуки по сравнению с ее племянницей имели преимущества при получении моей квартиры. Стоя перед закрытой дверью моей комнаты, она часами поносила меня на чем свет стоит. Во время телефонного разговора жены с ее подругой Черновой Г. я, подняв потихоньку трубку параллельно подключенного аппарата, подслушал, как меня собираются обчистить и «голым в Африку пустить». Для этого меня нужно было вынудить подать на развод, и только потом с помощью влиятельных друзей хлопотать о передаче квартиры ее племяннице. На домогательство в этой связи я отвечал, что «если тебе нравится, и я тебя как муж не устраиваю, то ты и подавай на развод». В начале июля 2003 года я, возвратившись из дачи, которую Татьяна Владимировна также безуспешно пыталась заполучить, не мог зайти в квартиру, так как входная дверь была заблокирована раскрывшейся дверью ванны. В коридоре горел свет, а на просьбу открыть дверь никто не отзывался. Пришлось пойти в милицию и просить, чтобы мне помогли проникнуть в квартиру. Отряженный лейтенант через лоджию расположенной этажом ниже соседской квартиры проник сначала в нашу лоджию, а затем, поскольку форточка оказалась открытой, открыл окно и залез в комнату. Когда он открыл заблокированную входную дверь, вместе со мной зашла и соседка. На столе стояли три недопитые бутылки со спиртными напитками, а жена сидела на полу возле своей постели. Мои и милиционера попытки поднять и уложить ее с бранью были 163 отвергнуты. Я позвонил в лечкомиссию и вызвал неотложку. Приехавшая бригада медработников, оказала необходимую помощь и уложила Татьяну Владимировну в кровать. Учитывая ситуацию, я попросил решить вопрос о ее госпитализации. Назавтра нам позвонили и спросили, нужны ли при доставке носилки. На мой вопрос в этой связи жена в присутствии своей сестры и ее мужа обрушилась на меня с очередной порцией брани. Я сообщил в лечкомиссию, что можно обойтись без носилок. При выходе из квартиры жена замахнулась на меня тростью, на которую опиралась при ходьбе. Если бы не перехватившая ее руку сестра, раздробила бы мне череп. Сначала ее поместили в терапевтическое отделение, а затем перевели в реанимационное. Пропуск на посещение ее вплоть до 19 июля 2003 года, выписанный заведующим отделения, сохранился у меня. Однако она скончалась 15 июля в 15 часов сразу после моего ухода и за несколько минут до прихода сестры, которая должна была меня сменить. Явившись ко мне за ее паспортом, сестра в сопровождении мужа, попросили разрешения взять ручную швейную машинку. Заодно без моего ведома прихватили висевший на стене барометр-анероид и стоявший в углу спиннинг. Заместитель ректора по социальным вопросам И. Карпенко помог мне организовать похороны с доставкой тела умершей на девятый этаж дома. Отпевание организовала моя бывшая аспирантка Бунцевич Л.М., муж которой готовился стать священником. Все расходы на похороны в том числе и заупокойный ужин на пятьдесят персон я взял на себя, тогда как ее родственники (сестра и племянница с мужьями) не соизволили уходя сказать даже спасибо. Я напомнил им об этом, когда через год с меня потребовали 200 долларов на установку памятника. Я согласился на уплату пятой части. На следующий день после похорон сестра и племянница с мужьями за несколько рейсов увезли все имущество усопшей. Печально, но факт, я ошибся в выборе подруги жизни и тем самым основательно наказал себя изза самоотверженной отцовской любви. Выше уже говорилось, что нет худа без добра. Оказавшись волею судеб вдовцом по второму разу, а, следовательно, перед дилеммой, как быть «цi пасцiць, цi любiць», я, вопреки советам «доброжелателей» не решился в третий раз жениться на молодой, чтобы иметь детей как связующее звено семьи. Такая возможность не исключалась, но я не мог даже в мыслях допустить, чтобы повзрослевшие внуки, оказались старше малолетних моих детей, называя их дядями или тетями. Обретя душевный покой, я в основном переключился на подготовку учебников и учебных пособий. На основании переработанного учебного пособия «Старославянский язык», изданного ротапринтом БГПУ им. М. Танка в 1999 году в количестве трехсот экземпляров исключительно для внутреннего пользования, я подготовил его 164 переиздание. В 2004 году в издательстве «ТетраСистемс» в количестве 3100 экземпляров оно было опубликовано под тем же названием, как учебное пособие для студентов вузов. Годом раньше вышло в свет ротапринтное издание учебного пособия «Сборник заданий и упражнений по старославянскому языку» тиражом 150 экземпляров. На его основе в 2005 году было подготовлено дополненное рядом материалов учебное пособие «Старославянский язык» (практический курс), опять-таки опубликованное издательством «ТетраСистемс» тиражом 2000 экземпляров. Мною подготовлено второе дополненное издание их с учетом особенностей преподавания старославянского языка в условиях Белоруссии. Прежде всего имеется ввиду закрепление его особенностей не только в русском, но и в белорусском языке в процессе их исторического развития. По долгу службы, наряду с преподавательской и научно-исследовательской работой по языковедческим дисциплинам исторического цикла, мне попутно приходилось заниматься вопросами, связанными с совершенствованием методов их преподавания, учитывая специализацию преподавателей русского языка и учителей начальных классов. Прежде всего на лекциях и практических занятиях по русскому языку для иллюстрации рассматриваемых категорий и форм разных уровней его системы я использовал фактический материал выдающихся произведений русской классики. Например, при изучении повелительного наклонения глагола лучше всего надлежало использовать цитату из стихотворения А.С. Пушкина «Пророк»: Как труп, в пустыне я лежал, И Бога глас ко мне воззвал: Восстань, пророк, и виждь, и внемли, исполнись волею Моей И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей (в церковнославянском жзи). Другие в этой связи предпочитали цитировать труды Л.И. Брежнева и подобные произведения советской макулатуры, а после в эпоху горбачёвской перестройки и ельцинской приватизации при подготовке своих учебников и учебных пособий к изданию вычёркивали слова коммунист, комсомолец, заменяя их словом земляк. Смешно, если бы не было так грустно. Не претендуя на истину в последней инстанции, как результат наблюдений и обобщений в течение многолетней преподавательской практики я подготовил для опубликования ряд ранее упоминавшихся учебных пособий. Нельзя обойти вниманием и такую актуальную проблему последнего десятилетия, как реорганизация системы образования. Хотя в разработке этой проблемы я не принимал непосредственного участия, если не считать присутствия на заседании по организационно-административным вопросам о назначении руководителей профильных отделов. Так, отдел по филологическим дисциплинам было поручено возглавить профессору Шуба П.П. Мне было предложено вести отдел по педагогике, хотя я, как поспешил 165 заявить упомянутый профессор, мой сокурсник, это не соответствовало специализации лингвиста. Я, в свою очередь, добавил, что и без него основательно занят по двум темам, которые значатся в плане фундаментальных исследований по белорусскому языкознанию. В связи с вышеизложенным было принято решение просить ректора БГПУ заменить меня. Вместо меня упомянутый отдел возглавил проректор по учебной работе и международным связям Толкачёв В.И. Покидая заседание после его окончания, в обоснование своего нежелания заниматься предложенными вопросами, я процитировал председателю ранее упоминавшееся высказывание академика Келдыша о педагогике как противоестественной науке. Как и следовало ожидать, многое из апробированного временем похерили, а создать новое, отвечающее требованиям времени, разработчикам пока не удалось. Выдвигаемое ими предложение заменить десятилетку одиннадцатилеткой и даже двенадцатилеткой не может быть принято уже только потому, что неясно, как быть ученикам, достигшим совершеннолетия: то ли жениться, то ли продолжать сидеть за школьными партами. Кроме путаницы, ничего не дала замена устоявшейся пятибалльной системы оценок десятибалльной. Ряд серьёзных возражений вызывает практикуемая система тестирования. Проведение единого государственного экзамена также вызывает ряд серьёзных нареканий со стороны поступающих в вузы, их родителей и представителей различных общественных организаций. Результаты проводившегося в текущем году в Белоруссии ЕГЭ вскрыли катастрофический упадок уровня знаний абитуриентов, что в связи с проводимой реформой объясняется снижением качества начального и среднего образования (см. «Аргументы и факты», № 31 за 30 июля 2008 г., с. 8). Для устранения образовавшегося несоответствия по распределению фактического материала, подлежащего усвоению учащимися средней общеобразовательной школы, временно учреждены так называемые 9-ые и 11-ые штрих-классы с удвоеннойучебной нагрузкой. Ничего более нелепого штрих-академики как учредители реформы пока не придумали. В России дело дошло до обращения родителей выпускников в Конституционный суд с просьбой аннулировать результаты ЕГЭ–2008, проведенного в качестве эксперимента с серьёзными нарушениями (см. «Аргументы и факты», № 30 за 23 июля 2008 г., с. 40). Однако поскольку, как отмечалось выше, в разработке указанной проблемы я не принимал непосредственного участия, распространяться в этой связи считаю нецелесообразным. Также учебное пособие «Материалы для спецкурсов и спецсеминаров по исторической и сравнительной грамматикам русского и белорусского 166 языков», рекомендованное для опубликования в университетском издательстве. Оно может быть положено в основу таких спецкурсов и спецсеминаров, как «Категория вида и времени в истории русского и белорусского языков», «Основные этапы складывания относительного подчинения в русском и белорусском языках», «Союзное подчинение в процессе его исторического развития в русском и белорусском языках». С учетом их содержания разработана тематика самостоятельных исследований обучающихся, которые должны усложняться или упрощаться в зависимости от уровня подготовки исполнителей. При этом курсовые и дипломные сочинения студентов могут планироваться и проводится как с учетом сравнительно-сопоставительного изучения каждой отдельно взятой темы по русскому и белорусскому языкам, так и по каждому из них взятому в отдельности. Можно ограничиться изучением отдельно взятой темы, особенно по синтаксису на фактическом материале одного произведения, например, «Глыбокая плынь» Шамякина И.П., написанном на белорусском языке в сравнении с его переводом, в том числе авторизированном, на русский язык. Кроме того в журнале «Весцi БГПУ» (№ 43 за 2006 год и № 2 за 2007 год) опубликованы две мои статьи по белорусскому языкознанию. В 2008 году одна статья опубликована, а две статьи сданы для опубликования в упомянутый выше журнал. Человек живет, пока он работает. Фарисейская забота о здоровье увольняемых на пенсию, продиктована зачастую корыстными побуждениями, и в основном направлена на то, чтобы досрочно отправить человека на тот свет. Именно поэтому, желая прожить дольше и сделать больше, я не спешил с выходом на пенсию. Вместо мая 1984 года мне продолжающему работать оформили пенсию по возрасту только 01. 11. 1991 года (свидетельство № 289454, выданное Фрунзенским райсобесом), а 16 ноября 1994 года, (протокол № 5) решением комиссии по назначению пенсий была назначена пенсия за особые заслуги перед Республикой Беларусь с 1 апреля 1994 года пожизненно (пенсионное удостоверение № 885). Однако в результате постоянного непостоянства ее опять-таки пытались заменить пенсией по возрасту, но из этого, слава Богу, ничего не получилось. В марте 1992 года я перенес инфаркт миокарда (высокий, крупноочаговый, боковой), а в августе 1998 года в связи с падением пульса до 27 ударов в минуту мне имплантировали американский кардиостимулятор. Три попытки исправить положение, сложившееся после халтурно выполненной операции, не дали положительных результатов. По четвертому разу профессор Макеев В.В. сначала поставил с правой стороны кардиостимулятор отечественного производства, а затем удалил 167 американский, находившийся с левой стороны груди. В итоге 11 декабря 2001 года мне установлена вторая группа инвалидности бессрочно. Не исключено, что благодаря нынешнему мудрому «руководству» ее снимут или заменят, как это случилось с пенсией за особые заслуги. Пока за счет выходных и отпусков готовился к сдаче экзаменов кандидатского минимума и без отрыва от работы в школе занимался подготовкой кандидатской диссертации, отдыхать было невозможно. Лишь на пару дней заезжал навестить проживавших в деревне родителей и сестру. Первый раз по настоящему отдохнул в 1963 году. Профком Института языкознания выделил мне бесплатную путевку в санаторий города Кобулети (возле Батуми). На Кавказе я оказался впервые, а потому горы, море, субтропическая растительность, осмотр Батумского ботанического сада и аквариума-дельфинария оставили неизгладимое впечатление. До перехода на работу в пединститут я с женой и детьми отдыхали у сестры в деревне по месту рождения. Мы собирали грибы, Юзя их мариновала, а также варила малиновое варенье из собранных мною ягод. Об обилии малины в зарослях лозы и олешника по правому берегу Росасенки у Чиринского поля было известно многим, а потому я не удивился, когда встретил направлявшегося туда моего соученика по десятилетке Баранова Петра из д. Савино, работавшего прокурором. Второй раз мне к немалому удивлению встретился опять-таки направлявшийся в малинник доцент Гомельского пединститута Хомченко, который объяснил мне появление в наших краях тем, что отдыхал здесь с женой, уроженкой наших мест. Детям, т.е. племяннику Володе и сыновьям Сергею и Игорю, нравилось пребывание в поставленной в саду брезентовой палатке. По нескольку раз на день они купались в деревенских прудах, которые, как расположенные на водоразделе рек Дубровенки и Росасенки, не пересыхали даже в знойную пору лета. Дело кончилось тем, что Володя и Сергей заболели воспалением легких. Их пришлось поместить в больницу. По решению месткома пединститута мы дважды отдыхали в деревне Прошика на озере Селява. Несмотря на спартанские условия пребывания в Домике рыбака, сыновьям импонировало то, что трижды на день, на завтрак обед и ужин, мы отправлялись в столовую, переплывая озеро на лодке. Это было полезно, так как, кроме приобретения навыка гребли, укреплялась мускулатура рук. В деревне Язбы, где располагалась студенческая зоологическая станция, на базе которой в каникулярное время функционировал лагерь отдыха для преподавателей, отдых на озере (дорога к нему длиной в километр шла через лес) сопровождался сбором грибов. Грибная охота особенно понравилась Юзефе Станиславовне. 168 После избрания на должность заведующего кафедрой меня с семьей прикрепили для лечения к лечкомиссии (ныне Республиканская больница управления делами при Президенте Республики Беларусь). Прикрепленные получали льготные санаторно-курортные путевки. Вместе с первой женой Юзефой Станиславовной мы больше пяти раз отдыхали на южной оконечности Крыма в Мисхоре. С 1988 по 1991 год лечение проходил в санатории «Беларусь» города Сочи. На сероводородные ванны меня со второй женой Татьяной Владимировной трижды отвозили в лечебницу Мацесты. С 1992 по 2004 год находился на излечении в санатории «Сосны» на озере Нарочь. Эпизодически бывал и в других санаториях. Свое здоровье надо беречь, чтобы хватило на всю оставшуюся жизнь. При этом не ждать, пока свалишься с ног, а регулярно подлечиваться при первой подвернувшейся возможности. К их числу следует отнести регулярное посещение, начиная с 1969 года, университетского плавательного бассейна и сауны при нем. Посещая его по два, а то и три раза в неделю, я за час проплывал свыше тысячи метров. С учетом старения эта норма сократилась до трехсот метров. С наступлением третьего тысячелетия, опасаясь, что, как некоторых студентов, меня придется вытаскивать из воды за волосы, мне и вовсе запретили посещение бассейна и сауны. Клянчить и кленчить, доказывая, что, кому висеть, тот не утонет, я посчитал излишним. Возвратившись из Адлера самолетом в Минск 19 августа 1991 года, я успел просмотреть по телевизору интервью, которое давали участники так называемого ГКЧП. В итоге пришел к выводу, что трясущимися руками брать власть противопоказано. Благими пожеланиями вымощена дорога в ад. Вместо того, чтобы поддержать президента как гаранта конституции, его авторитет, основы союзного государства оказались основательно подорванными. К этому по сути дела и стремились, рядившиеся в тогу «доброжелателей» разных мастей проходимцы, хорошо уяснившие себе, что ловить рыбу в мутной воде как нельзя выгодно, доходно и прибыльно. Как известно, человечество, смеясь расстается со своим прошлым. Некоторые дотошные остряки, которых хлебом не корми, а дай позубоскалить, пришли к выводу, что Россию погубила тройка: Райка, Мишка, перестройка. Опятьтаки смех сквозь незримые миру слезы. Зловещая роль в этом отношении принадлежит Борису Ельцину, который по пророческому выражению Егора Лигачева во всем оказался неправ. Будучи по своей природе разрушителем, он ничего не сделал и не мог сделать для трехсотмиллионного народа, по мощности второго в мире государства, созданного его предшественниками. Россия едва уцелела в пределах границ Московской Руси царствования Алексея Михайловича. В этом отношении деятельность Б. Ельцина не слишком отличается от того, до чего довел ее кремлевский мечтатель, 169 выдвинувший нелепый тезис о возможности построения социализма в одной отдельно взятой стране. Сформулированный в своей основе еще Марксом с ориентацией на менталитет немецкого народа с его трудолюбием, исполнительностью, пристрастием к образцовому порядку такой тезис мог быть положен в основу построения социализма шведского образца. Чего стоил брошенный спьяну Ельциным лозунг «берите суверенитета столько, сколько можете проглотить». Слава Богу наглотались столько, что до сих пор не в состоянии переварить. К чему приводят подобные лозунги, бросаемые на митингах в толпу доведенных до отчаяния людей, как нельзя лучше проявилось в Бишкеке. Как бесспорную заслугу, обязанные ему олигархи, разных мастей коррупционеры и прихватизаторы, а равно и некоторые из власть предержащих, превозносят якобы дарованную им свободу слова, которой не было и нет по отношению к коммунистам и прочим противникам режима. Их возможность использовать средства массовой информации особенно телевидение по-прежнему ограничена до предела. Кстати, на счет дарования народу отмеченной свободы не требовалось таких сверхъестественных усилий, как расстрел из танковых пушек всенародно избранного парламента. Не трудно представить, как обернулось бы дело, случись это в одной из стран хваленой западной демократии. Чтобы даровать народу свободу слова достаточно было опубликовать в «Правде» передовицу, в которой разъяснить, что такое свобода слова, чем она отличается от поношения и как , в каких случаях надлежит использовать ее. Такая статья, перепечатанная другими центральными, областными и районными газетами, способствовала бы стабилизации положения по сохранению конституции как основного закона государства. Как у нас используется свобода слова, убедительно и красноречиво было проиллюстрировано по некоторым каналам телевидения в связи с отпеванием первого президента в храме Христа Спасителя и на поминальном вечере в Кремле. А ведь только за упомянутый выше расстрел Верховного Совета его, а равно исполнителей этого акта следовало предать анафеме и осудить как уголовников. Досадно и достойно сожаления, что верховные иерархи нашей православной церкви оказались на побегушках у правительства. Следует однако заметить, что далеко не все падки на подачки. Коммунисты к чести их игнорировали отмеченные похоронные мероприятия. Не встали и не почтили память об усопшем минутой молчания в Государственной думе. Отнюдь не случайно об этом в средствах массовой информации предпочли не распространяться. Вспоминается редкий в этом отношении поступок истинно русского патриота, неподкупного человека, известного писателя А.И.Солженицына, отказавшегося принять орден 170 Андрея Первозванного из рук преступника-президента. Показательна в этой связи судьба одного из ведущих диссидентов периода брежневского застоя, академика Сахарова. Пока он был настоящим гражданином и патриотом своего отечества, пользовался заслуженной славой трижды Героя Социалистического Труда. Превратившись под влиянием враждебного окружения в политического цукермана, потерял уважение народа и властей. Нельзя также не обратить внимание на политику двойных стандартов наших зарубежных недоброжелателей. В один и тот же день вслед за Ельциным отправились на тот свет два заслуженных деятеля искусств. Однако если известного диссидента, возвратившегося перебежчика М.Растроповича, средства массовой информации превозносят буквально до небес, делая упор на том, что он дал концерт на обломках Берлинской стены, то о не менее гениальном К. Лаврове упоминается лишь вскользь. Неслучайно у нашего народа подход к оценке любого деятеля определяется пословицей «Избави меня, господи, от фальшивых друзей, а с врагами я разберусь сам». Господь даровал мне долголетие. Я пережил коллективизацию, войну, репрессии в отношении так называемых врагов народа и другие события, связанные с культом личности И. Сталина, а также хрущевскую оттепель с ее волюнтаризмом, брежневский застой, горбачевскую перестройку и ельцинскую прихватизацию. Все это в течение жизни по разному воспринималось и оставило глубокий след в сознании. В этой связи, не претендуя на достоверные знания, правильно отражающие реальную действительность в сознании людей, и тем паче на стремление наставлять кого бы то ни было на путь истины, полагаю, что имею полное право давать оценку виденному, прожитому и пережитому в моем понимании и изложении. Не заглядывая далеко вперед должен констатировать, что судьба пощадила меня и в целом я доволен прожитой жизнью. Старался жить, как надлежит, не мешать другим, сделать больше и делать лучше. Определенный вклад сделан в развитие лингвистики в основном по белорусской лингвогеографии, исторической грамматике, лексикологии и лексикографии. Судить и оценивать сделанное представляется моим последователям. Вправе гордиться своими сыновьями Сергеем и Игорем, а также племянником Владимиром Михайловичем, которые во всех отношениях являются настоящими людьми. В равной мере это относится к моим внукам Дмитрию и Алексею Сергеевичам, Андрею Игоревичу, внучке Екатерине Игоревне, внучатой племяннице Олеси Владимировне, которая порадовала всех нас, подготовив к защите кандидатскую диссертацию по детской психологии. Буду благодарен судьбе, если дождусь правнуков, но это не только от меня зависит. 171 Что касается защиты Коньковой О.В. ее кандидатской диссертации на тему «О поступательном развитии сознания дошкольников младшей, средней и старшей возрастных групп», то она была забаллотирована (пять голосов «за» и восемь «против»), несмотря на то, что как написанная хорошим литературным языком отвечала всем требованиям как по интерпретации фактического материала в научно-теоретическом отношении, так и по части практического применения выводов и рекомендаций. Дело в том, что когда паны дерутся, у мужика лоб трещит. Ее научный руководитель, перессорившийся со своими коллегами, обосновался в Польше и оказался таким образом вне их досягаемости, в связи с чем оппоненты стали отыгрываться на его оставшихся аспирантах. Защищающиеся в таких случаях стараются, как говорится и Бога не гневить и черту ладить. Я советовал Олесе Владимировне не афишировать концепцию ее руководителя, но она не пожелала поступиться принципами. Возомнивших себя «светилами» интересовало не содержание диссертации и умение диссертантки блестяще отстаивать свою точку зрения, а то, как ей удалось поехать в Австралию и успешно выступить с докладом на Международной конференции, тогда как их не удосужились туда пригласить. К чести Олеси следует сказать, что она не упала духом и собирается защищать свою диссертацию в Санкт-Петербурге. В связи с вышеизложенным невольно вспоминается перевод Г.Р. Державиным 81-го псалма царя Давида: «Воскресни, Боже, Боже правых, И их молениям внемли. Приди, суди, карай лукавых. И будь един царем земли». Жизнь прожить – не поле перейти. У каждого своя судьба, а она то вознесет слишком высоко, то бросит в бездну без следа. Я не возносился, но стремился своего не упустить. В своей жизни не то, чтобы много преуспел, но и не остался на старости лет нищим с протянутой на паперти рукой. Пути проведения неисповедимы. Никто не знает заранее, что ждет его впереди, каждый надеется на лучшее. Появившись на свет человек должен оправдать свое существование независимо от времени и пространства, жить, не мешая другим, в соответствии с устоявшимся правопорядком, думать не только о себе, но и о своих близких и окружающих. Моя судьба, как и подавляющего большинства соплеменников, была предопределена бурными событиями в течение всего двадцатого века в истории государства российского. Уже неудачная русско-японская война показала, что не все благополучно в нашем отечестве. Осталась горечь поражения, несмотря на героизм народа, отраженный в многочисленных произведениях художественной литературы, и особенно в таких произведениях песенного стиля, как «Плещут холодные волны», «На сопках 172 Манжурии» и некоторых других им подобных. Когда слушаешь исполнение их невольно слезы наворачиваются, не смотря на реванш, наступивший через сорок лет. Сейчас японцы с упорством достойным лучшего применения требуют от нас возвращения так называемых «северных территорий», поговаривают об изменении навязанной американцами конституции, по которой им запрещается иметь собственные вооруженные силы. Курильские острова имеют исключительно важное стратегическое значение. Они прикрывают восточное побережье, вход в Охотское море, и до 1867 года принадлежали России, а потому о возврате их Японии не может идти речь. Спровоцированная кайзером Вильгельмом Первая мировая война оказалась гибельной не только для России, но и для Австро-Венгрии и Германии. После Февральской революции, низвергшей изжившее себя самодержавие, что прежде всего было предопределено развитием экономических отношений внутри страны, она могла развиваться как парламентская республика даже вопреки захватившим власть большевикам. Всенародно избранному Учредительному собранию надо было пойти с ними на компромисс, утвердить уже принятые декреты о земле, мире и народном контроле и попытаться, опираясь на эсеров и другие партии прежде всего левой ориентации, найти приемлемое бескровное решение назревших проблем. Этого сделать не удалось. Наступившая конфронтация привела к Гражданской войне со всеми вытекающими последствиями. Решающую роль в этом отношении сыграла слепая вера вождей революции, прежде всего Ленина и Троцкого, в не оправдавшие себя догматы марксизма о построении социализма в одной отдельно взятой стране, перманентной революции, солидарности мирового пролетариата и прочих им подобных. Не последнюю роль сыграло также утверждение, что важно не только взять власть, но и удержать ее во что бы то ни стало. В результате, если Ленин и Троцкий оказались в роли ниспровергателей основ и разрушителей устоев, то Сталин, не игравший заметной роли в захвате власти и Гражданской войне, победивший в межфракционной борьбе троцкистов, у которых руки по локоть были запачканы кровью невинно репрессированных помещиков, капиталистов, офицеров, казаков и многих несогласных представителей интеллигенции, на долгие годы закрепился в роли вершителя судеб народа и страны. Государственных деятелей с учетом методов управления страной условно можно разделить на три типа: европейский с использованием убеждения в своей правоте (Черчилль, Кеннеди, Кастро), азиатский с принуждением к использованию воли диктаторов вплоть до физического устранения противников (Батый, Тамерлан, Грозный) и смешанный с преобладанием убеждения над принуждением (Ленин) и, наоборот, 173 принуждения над убеждением (Троцкий). Поскольку первый и третий методы для наведения порядка не сработали, Сталин использовал второй. Он стал подобно Петру I бороться за укрепление своей власти варварским методом. Аппетит приходит во время еды. Войдя в раж, он уничтожал воображаемых потенциальных противников (Кузнецов, Вознесенский), которые его непререкаемому авторитету не угрожали и не могли угрожать. Заодно с махровыми троцкистами, собиравшимися обустроить государство Израиль в Крыму, пострадали сотни тысяч невинных людей, так или иначе связанных с троцкистами. Безосновательной и преступной была ликвидация кулачества как класса и связанное с коллективизацией расказачивание, а также расправа с так называемой «военной оппозицией», в результате чего лишённая квалифицированного высшего руководства армия потерпела ряд сокрушительных поражений на первом этапе войны. Но вместе с тем, работая даже больной, не покладая рук, Сталин сумел организовать достойный отпор врагу, завершившийся его окончательным разгромом и капитуляцией. Заодно нельзя не отметить, что сталинская сверхподозрительность, страх перед репрессиями и стремление избежать их, способствовали упадку нравственности. Углубились также такие пороки, отчасти продиктованные завистью и местью, как слежка и доносы, преимущественно анонимные, лжесвидетельство, так называемое стукачество и другие им подобные. Оценка И.В. Сталина как человека и государственного деятеля неоднозначна и противоречива. По моему мнению, ближе к истине с учётом её объективности является утверждение такого врага коммунизма, неплохо изучившего Сталина за годы совместной работы в течение всей войны, каким был У. Черчилль. Вообще говоря, суть его высказывания сводится к тому, что Сталин взял Россию от сохи и превратил её в великую сверхмощную державу. Сам Сталин в этой связи заметил, что, мол, после моей смерти на мою могилу насыплют кучу всякого мусора, но ветер истории развеет его. Великое видится и оценивается на расстоянии. Полагаю, что объективная оценка И.В. Сталина как государственного деятеля и человека, и его роли в истории не за горами. В этой связи опять-таки припоминается высказывание У. Черчилля о том, что Хрущев развязал войну с мертвым Сталиным и проиграл ее. Подобных себе врагов народа Сталину прежде всего следовало искать среди ближайшего окружения. Не сносить бы головы и Хрущеву Н.С., который, акцентировав внимание общества на негативных чертах характера и ошибках в работе Сталина, посмертно подложил свинью своему патрону, публично выступив с разоблачением культа его личности. В хозяйственной деятельности волюнтаризм Хрущева, прежде всего, проявился в 174 непродуманном надлежащим образом подходе к освоению целинных земель. Распаханный верхний слой почвы в некоторых местах был начисто унесен в Монголию степными ветрами. Пришлось срочно создавать лесозащитные полосы. Обмолоченное зерно гнило в буртах, так как из-за отсутствия достаточного количества транспортных средств его не представлялось возможным своевременно вывезти. Продвижение кукурузы на север следовало начинать с выведения морозоустойчивых сортов, а не засевать огромные площади земли теплолюбивыми сортами. Волюнтаризм во внешней политике особенно отчетливо отразился в балансировании на грани войны в период Карибского кризиса. Лозунг Кастро «Свобода или смерть» никого не мог устраивать. Россия не могла в то время выиграть ядерную войну. Соединенные Штаты в свою очередь тоже понесли бы ощутимые потери. Президент Кеннеди этого не мог не учитывать во время переговоров с А. Микояном, о котором в то время поговаривали, что со Сталиным он сыграл вничью, Хрущеву дал мат, оставшись с двумя пешками – Брежневым и Косыгиным. Последний однако проявил себя как руководитель, отвечающий требованиям времени. Основанным на волюнтаризме чистой воды было решение о передаче Украине Крыма, от которого и поныне с души воротит каждого здравомыслящего человека, потому что для этого не было основания. Крым, а равно присоединенное к России в 1783 году южное Причерноморье в результате этого барского непродуманного жеста ныне стал яблоком раздора между Украиной и Россией. Отморозки разных мастей по указке из-за бугра с помощью средств массовой информации лезут из кожи вон, пытаясь обосновать единство украинской нации, начисто отметая исторические предпосылки ее становления. После татаро-монгольского разгрома Киевской Руси так называемое Дикое поле, как арена противоборства крымских татар с одной стороны, русских, украинцев и поляков – с другой, начало активно заселяться в период позднего средневековья (конец 16 – начало 17 столетий) При этом выходцами прежде всего из России (русские служилые люди, казаки, беглые русские, украинские и белорусские крестьяне). Ранее других территорий заселялась так называемая Слабодская Украина. Ядром складывания украинской нации стала левобережная Украина с Киевом в основном после избавления от польско-шляхетского владычества и воссоединения с Россией. Что касается Львовщины, Галиции, Закарпатской Украины, то эти территории, в разное время входили в состав Польши и империи Габсбургов. Воссоединенные с Украиной только после окончания Второй мировой войны, они не оказали сколько-нибудь заметной роли на складывание украинской нации и ее языка. Этим, а также отсутствием своих энергоресурсов и объясняется раздирающее Украину противостояние 175 оранжевых и бело-голубых. Кстати, активное стремление вступать в НАТО рассматривается правящими кругами этой организации как реально возможное в будущем. Однако одно дело подкармливать прибалтов, их сравнительно не много, но совершенно другое – украинцев, которых раз в десять больше. И этого нельзя не учитывать, ибо любое НАТО может с натуги лопнуть, как мыльный пузырь. Остается на равных взаимоприемлемых условиях объединяться с Россией и жить с ней в мире и дружбе, как это имело место в течение ряда минувших веков. Во время брежневского застоя основное внимание уделялось гонке вооружения, тогда как экономике, которая, как на словах утверждалось, должна быть экономной, на деле не уделялось должного внимания. Дело дошло до того, что зерно миллионами тон покупалось за границей за валюту, вырученную от продажи нефти. Предпринятая Горбачевым попытка перестройки хозяйственного уклада оказалась не продуманной и потому потерпела неудачу. Чего стоила так называемая борьба с пьянством, приведшая к уничтожению значительного количества виноградников и активному самогоноварению. Расхваливание западными политиками и средствами массовой информации падкого на лесть молодого генсека в конечном итоге привело к ликвидации Варшавского договора, выводу советских войск из Германии и ряду других, также не зафиксированных соответствующими договорами уступок Западу. Кто на слово верит сволочам, тот сам недалеко от них ушел. Выходит, вопреки Ленину, не всякая кухарка способна управлять государством. То же самое касается Ельцина с его прихватизацией, о чем уже говорилось ранее. Всех этих негативных последствий отечественной истории удалось бы избежать, если бы в конце июля 1957 года члены Президиума и Центрального комитета партии вместе с антипартийной группой Молотова, Маленкова, Кагановича заодно отправили бы в отставку жулика Хрущева, проучившегося, по его словам, одну зиму у попа за пуд картошки (Аргументы и факты, № 26 (1391) июнь, 2007 г.). К тому же жертв политических репрессий на его совести было не меньше по сравнению с некоторыми другими из устраненных приверженцев Сталина. Уже в то время руководство перестройкой экономики и хозяйственного уклада страны следовало перепоручить Верховному Совету и Совету министров, а руководящую роль партии после ее основательной чистки следовало ограничить, перепоручив ей внедрение мероприятий, принятых отмеченными органами власти. При выдвижении политических деятелей на должность верховных руководителей страны, прежде всего следует руководствоваться тем, насколько дела того или иного из них соответствуют чаяниям народа своей 176 страны. Не менее важно учитывать отношение к такому кандидату мнимых доброжелателей и открытых врагов. Если его ругают и не приемлят, значит, он на месте как слуга своего народа. Если руководителя или кандидата на руководящую должность превозносят враги и недоброжелатели, от таких горе-руководителей нужно избавляться и чем скорее, тем лучше. Единственной положительной заслугой Ельцина является то, что он передал власть достойному преемнику, которого наши противники безуспешно пытаются переманить в свой лагерь. Под его руководством Россия заметно пошла в гору, а вместе с ней и другие из бывших союзных республик. Конечно наша Беларусь меньше, а потому порядка в ней больше. Но нельзя не радоваться по наведению порядка успехам России, где в последнее время ведется решительная борьба с хищнической эксплуатацией природных богатств, мздоимством, коррупцией и прочими недостатками. Для России, Беларуси и некоторых других регионов на постсоветском пространстве особенно актуальной в наши дни является проблема состава, количества и роста населения. Меры принимаемые правительством по ее решению, явно недостаточны и поэтому малоэффективны. Для укрепления семьи, как это практиковалось в послевоенное время, нужно ввести налог на бездетность. Это заставит прежде всего мужчин меньше пьянствовать, а больше внимания уделять семье, воспитанию детей. Одиноким женщинам, имеющим детей, предоставлять за счет государства бесплатное жилье и другие пособия, а также льготы по занятости и трудоустройству. Приток извне осуществлять преимущественно за счет молодых и неженатых, обеспечивая их жильем и предоставляя по их желанию права гражданства. Как оказалось, самой злободневной в последнее время является проблема роста цен на продукты питания. Полагаю, что если своевременно будут приняты надлежащие меры, голод проживающим в странах на постсоветском пространстве не грозит. Для этого прежде всего следует распахать и засеять заросшие бурьяном черноземы (свыше 50 % мировых запасов), освободив обрабатывающих их от взимания налогов минимум на три года. При организации в каждом отдельно взятом районе государственных машинно-тракторных станций (МТС) распашка отмеченных залежей в течение трёх-четырёх посевных кампаний не составит никакого труда. Как на прецедент можно сослаться на освоение казахстанской целины. Кроме того, как это практиковалось в советское время, следует периодически снижать цены на продукты питания, не бояться того, что торговля заглохнет, а торгаши разбегутся в связи с тем, что процент прибыли понизится. Люди на постсоветском пространстве связывают свое будущее с деятельностью экс-президента России Путина, любят и уповают на него в 177 своем стремлении к лучшему будущему. Наглядным проявлением этого является опубликованный в газете «Аргументы и факты» №21 (1386) за 23-29 мая 2007 года коллаж, на котором В.В. Путин изображен смахивающим на Суворова, в мундире генералиссимуса, при шпаге и звездах на лентах, с суворовским хохолком на месте прогрессирующей лысины. Своими запасами углеводородного сырья любая страна в условиях рыночных отношений вправе распоряжаться по своему усмотрению, а потому недоброжелателей, больших и малых, следует держать на голодном пайке, а некоторым из наиболее ретивых и вовсе перекрыть краник. Нельзя мириться с тем, что под надуманным предлогом борьбы с терроризмом нас окружают по периметру границы американскими базами. В свое время Гитлер преподнес нам наглядный урок, стоивший жизни двадцати миллионов наших людей. Под таким же смехотворным предлогом защиты от терроризма и мы вправе разместить свои ракетные установки на Кубе, в Венесуэле и Колумбии, если это устраивает американцев. Поражает недальновидное стремление некоторых политиков, противников славянского единства, организовать на Балканах Косовский арабский халифат. На ликвидацию Кордовского халифата на Пиренейском полуострове понадобилось семьсот лет вооруженной борьбы, воспетой в исторической песне «О Роланде». В пику славянам англосаксы рассчитывают, видимо, примерно на такой же срок разделять и властвовать на Балканах. Пора наконец навести порядок на Ближнем Востоке. Прошло то время, когда расстреливаемые израильтянами арабы, отбивались камнями. Сейчас у них в ход пошли маломощные ракеты ближнего боя. Появление дальнобойных не за горами. Если не решить затянувшийся конфликт в ближайшем будущем, не исключено, что дело может кончиться очередным исходом евреев из земли обетованной. Проявившееся в последнее время попытка разжечь противоборство между палестинскими группировками разной ориентации – не выход из создавшегося положения. В лучшем случае они могут лишь отодвинуть на некоторое время неизбежное начало конца. Пока не поздно израильскому руководству на первых порах следует отказаться от аннексий палестинских территорий, захваченных во время так называемой «шестидневной войны», и только потом думать о следующих конструктивных шагах по примирению с арабами. Кроме отмеченных проблем, руководство России не может стоять в стороне от урегулирования конфликтов в Ираке и Афганистане. Оккупация Ирака по подложным сфабрикованным обвинениям в адрес его руководства вместо предполагаемого умиротворения способствовала обострению терроризма. Нанесен непоправимый урон одной из древнейших мировых 178 цивилизаций. Используя авторитет ООН, надо добиваться вывода американских войск из Ирака. Своими энергоресурсами народы Ирака, а равно Ирана должны распоряжаться сами по своему усмотрению. Стремление мировой державы, опираясь на силу, распоряжаться чужими ресурсами, что на самом деле являлось поводом для войны в Ираке и возможности повторения ее в Иране, незаконно и потому противопоказано. В век рыночных отношений следует все покупать, а не грабить, опираясь на силу. Сложность ситуации в Афганистане также исключает военное вмешательство. Пока американцы и их союзники с трудом преодолевают сопротивление народа на юге страны. Но что будет после того, когда освобождение от оккупации станет всенародным, а рано или поздно оно будет поддержано населением северных провинций. Выходит, работы для русской дипломатии – непочатый край. Однако основное внимание руководящих кругов разбежавшихся республик должно быть направлено на объединение страны в прежних ее пределах. Смутное время прошло. Пора собирать камни. Еще во время правления Горбачева 70% населения проголосовало за союзное государство. Сейчас настрадавшийся в связи с неурядицами народ по этому вопросу, за редким исключением, выскажется единогласно. Лучшей формой государственного устройства, по моему мнению, является парламентская республика с конституцией, существовавшей до введения президентства. Не случайно именно похожую конституцию предполагалось ввести для объединенной Европы. Согласно ей любой гражданин независимо от национальной принадлежности, вероисповедания, цвета кожи и пр. может и должен пользоваться одинаковыми правами независимо от территории проживания. При этом национальные, а равно другие особенности не должны ущемляться. Валюта как цементирующий фактор должна быть единой. Кроме того, единой должна быть армия, милиция и другие органы государственного устройства. Россия, как равная среди равных, должна идти навстречу другим республикам и областям по обеспечению их материальными ресурсами с учетом взаимоприемлемых рыночных отношений. Именно такое многонациональное государство в состоянии обеспечить заметное улучшение жизни его обитателей в экономическом и культурном отношении. В переломные моменты истории настоящий руководитель не должен бросать бразды правления, как это сделал последний русский император. Умыв руки, Николай II погубил себя, свою семью и миллионы обожавших его представителей разных слоев общества. Народ на постсоветском пространстве верит в путеводную звезду нынешнего экс-президента России 179 В.В.Путина, доверяет ему, одобряет и поддерживает проводимую им внутреннюю и внешнюю политику и надеется, что с помощью своих помощников и преемников, он восстановит страну в прежних ее пределах. При этом он не нарушил своих неоднократно высказываемых обещаний отказаться от должности президента. В какой должности впредь собирается служить отечеству В.В. Путин благоразумно умалчивал. Свое решение занять пост председателя правительства он обнародовал лишь в последнее время перед выборами. В итоге, выражаясь применительно к шахматной терминологии, произошла рокировка сроком на четыре года в короткую сторону. Такое, вне сомнения, неожиданное решение судьбоносной проблемы, конечно, не устраивает наших недоброжелателей из-за бугра. Естественно, там лелеют надежду перековать принципиального Медведева на послушного исполнителя их воли типа уступчивого Горбачева или податливого Ельцина. Внутри страны не перевелись еще их фарисействующие помощники. но подавляющее большинство (свыше 80 %) населения СНГ (аббревиатура остряками расшифровывается как «страна нищих и голодных») уповают на то, что Медведев и Путин, поддерживая друг друга, сумеют обуздать коррупцию, осуществить контроль за теневыми доходами, навести порядок во всех сферах жизни и деятельности на постсоветском пространстве, вернуть объединенной стране утраченное величие и могущество. Многообещающим в этом отношении следует считать заключенный в ноябре 2009 г так называемый таможенный союз между Белоруссией, Казахстаном и Россией как экономическую основу единого государственного объединения современного образца на постсоветском пространстве. Дай Бог «чутае бачыць». Создавалось впечатление, что последовательно проводимая В.В. Путиным реорганизация правления страной связывалась с переходом от президентской американского типа к президентско-парламентской республике европейского образца (Англия, Германия, Италия и др.). Последняя как апробированная в условиях России (не только Керенский, но даже Ленин, Сталин, Молотов и др. формально являлись премьерминистрами) более, нежели другие формы управления, отвечает требованиям подлинной демократии. Правда, в связи с высказыванием вновь избранного президента Д.А.Медведева о том, что Россия, чтобы сохраниться как самостоятельное государство, должна пока оставаться президентской республикой, полагаю, что такая постановка вопроса является коллективно согласованной на уровне высшего руководства страны. Итак, ухудшающееся противоборство конфликтующих сторон на Балканах и Среднем Востоке пока еще не достигло угрожающих размеров, но неизбежно идет к тому. Американская политика пряника и кнута 180 опростоволосилась. Руководству США с его стремлением безраздельно распоряжаться нефтяными запасами стран указанного региона следовало учитывать исход крестовых походов, также продиктованных захватническим характером под религиозными лозунгами освобождения христианских святынь от власти неверных (мусульман). От политики диктата, национального и конфессионального противостояния, пока не поздно, нужно решительно отказаться. В основу отношений с мусульманским миром следует ориентироваться на интернационализм с его отстаиванием свободы и равенства всех народов, дружбы и сотрудничества между ними. Такая политика, унаследованная от советских времен, последовательно и не без успеха проводится нынешним руководством России и поддерживается ее многомиллионным народом. Следовательно, ее с учетом поддержки ООН и других международных организаций, в том числе и американского руководства, необходимо пропагандировать и внедрять в сознании людей и практику их жизни независимо от социальной, национальной, конфессиональной и биологической природы человека. Пока это не будет достигнуто, мира на земле не увидать. Под занавес нельзя не сказать несколько слов о на днях ушедшем в мир иной выдающемся писателе и общественном деятеле А.И.Солженицине. Роль его как человека, патриота и гражданина неоднозначна. Прежде всего следует отметить, что он считал себя, о чем заявлял неоднократно, противником революций и прочих социальных потрясений. Но невзирая на это принимал активное участие в подготовке в лагере восстания заключенных. Поношение существующего государственного строя, к чему он в известной степени руку приложил, способствовало разрушению страны со всеми вытекающими последствиями. В целом его следует отнести к числу тех деятелей, которые с остервенением разрушали установившуюся систему, но переусердствовали в своем стремлении. Осознав со временем последствия произошедшего, он, как и многие другие из числа переусердствовавших, диаметрально меняет свое отношение к содеянному. Не раскаявшись и не признав своих ошибок, он стал настойчиво говорить об обустройстве России, о сбережении ее народа. Многое из предлагавшегося им в этой связи заслуживает одобрения, хотя отчасти продиктовано стремлением обелить себя. Не все было так плохо при большевиках. Не случайно сейчас наметился заметный поворот в оценке героического, хотя и трагического прошлого советской поры. Разрушать – не строить. В оценке критики литературного наследия А.И.Солженицина признается, что наиболее удачными в художественном отношении, а равно и по другим достоинствам являются такие автобиографические произведения, 181 как романы «Раковый корпус», «В круге первом», очерк «Бодался теленок с дубом». Что касается романа-эпопеи «Архипелаг ГУЛАГ», работа над которым была завершена только в Вермонте (США), если судить по первому изданию(других у меня не оказалось), то несмотря на актуальность темы, нельзя отнести его к произведениям, которые настолько захватывают читателя, что проглатываются в один присест. Неполноценность отмеченного издания, скорее всего, объясняется тем, что оно готовилось и пересылалось для опубликования за границу в условиях конспирации. Возможно, я глубоко ошибаюсь, но мне почему-то кажется, что роман значительно выиграл бы особенно в идеологическом отношении, если бы описываемые в нем события излагались с учетом того, что начальниками почти всех лагерей были евреи, ставленники небезызвестного авантюриста и проходимца Ягоды. Они прекрасно знали кому служили и что делали. В связи с вышеизложенным нельзя согласиться с мнением некоторых апологетов, которые из подобострастия призывают считать Александра Исаевича великим писателем земли русской. Такое определение как утвердившееся касается лишь Льва Николаевича Толстого. Сам Солженицин завещал своим потомкам оценивать его деятельность с учетом рассказанного им о себе, с чем нельзя не согласиться, так как это касается каждого из живущих на земле. Но, к сожалению, это не всякому по плечу. Я искренне рад, что сам того не подозревая, выполнил как смог эту заповедь покойного А.И.Солженицина: уходя из жизни рассказать о себе, о прожитом и пережитом. В декабре 2006 года меня бесцеремонно отправили на заслуженный отдых. Как повелось со времен императорской России, в советский и постсоветский периоды за долголетний и доблестный труд провожаемых на пенсию награждали орденами, медалями, почетными грамотами. Всю свою сознательную жизнь я, как раб на галерах, трудился не покладая рук. Кандидатскую и докторскую диссертации защитил экстерном, то есть без отрыва от основной работы в школе и Институте языкознания имени Якуба Коласа АН БССР. После присуждения в 1971 году Государственной премии СССР я, рассчитывая перед выходом на пенсию на достойное вознаграждение, работал с удвоенной энергией, выполняя за год две нормы: по учебной работе (около шестисот часов) и, кроме того, по научноисследовательской работе ежегодные публикации составляли примерно пять печатных листов. Норма доктора наук научно-исследовательского академического института равнялась шести печатным листам. По тематике, которая разрабатывалась кафедрой Теории и истории языка, и сектором современного белорусского языка Института языкознания 182 имени Якуба Коласа, по предложению заведующего сектором Бирилло Н.В. мною было разработано свыше 600 словарный статей на буквы «С» и «Т» для «Слоўніка мовы Якуба Коласа”. Разработанные в соответствии с предъявляемыми требованиями материалы были сданы для редактирования и опубликования, о чем мне были выданы соответствующие справки. Однако издание словаря было приостановлено в связи с тем, что положенный в его основу фактический материал одного из последних изданий не охватывал всего богатства языка произведений Я. Коласа как писателя и поэта. Из разработанных материалов мне удалось опубликовать лишь статью “Семантыка і функцыі дзеяслова “сказаць” у мове Якуба Коласа” (Беларуская лінгвістыка. Вып. 22. – Мінск, 1983). Для выхода из создавшегося положения достаточно было пополнить реестр словаря, расписав на карточки тексты первых преимущественно дореволюционных изданий и с учетом новых данных заново переработать ранее разработанные материалы. Именно это и предлагалось в моем докладе “Надзенныя праблемы беларускага мовазнаўства на пачатку ХХІ стагоддзя”, прочитанном 29 октября 2007 года на Международной научной конференции “Граматычны лад беларускай мовы. Шляхі гістарычнага развіцця і сучасныя тэндэнцыі”. Кроме того, в упомянутом докладе было сказано, что хотя издание словаря предполагалось осуществить до столетия со дня рождения Якуба Коласа (1982 год), более чем за четверть века Институтом языкознания, который носит его имя, ничего не сделано в этом отношении. Отмеченные критические замечания, а также некоторые другие, о чем будет сказано ниже, не понравились руководству института. Позже мне было заявлено, что доклад будет опубликован только в том случае, если отмеченные критические замечания будут изъяты. Пришлось согласиться. Из двух зол выбирают наименьшее (см. сборник статей «Граматычны лад беларускай мовы. – Мінск: ВТАА Права і эканоміка, 2007. – С. 13-16). После защиты в феврале 1969 года докторской диссертации «Развіцце складаназалежнага сказа ў беларускай мове» (монография под таким же названием опубликована издательством “Наука і тэхніка» в 1970 году), я перешел на преподавательскую работу и вплоть до конца минувшего тысячелетия занимался разработкой словарный статей для “Гістарычнага слоўніка беларускай мовы”. Ежегодно мною разрабатывалось от 250 (норма исполнителя) до 500 словарный статей. Опять-таки и по этой тематике все разработанные материалы сдавались в сектор истории языка для дальнейшего редактирования и опубликования. По ряду разработок, представляющих для лингвистики определенный интерес по эволюции семантики и структуре как отдельно взятых лексем, так и словообразовательных гнезд, а также фразеологизмов, мною было 183 опубликовано свыше сорока статей в разных отечественных и зарубежных изданиях. При этом фактический материал по возможности исследовался в сравнительно-сопоставительном плане с привлечением соответствующих данных прославянского, древнерусского, русского, отчасти польского и других языков. Несмотря на солидный объем выполняемой мною работы, 13 октября 2006 года я получил уведомление с предложением прибыть в отдел кадров для получения трудовой книжки и ознакомления с приказом об увольнении. Все надежды на вознаграждение за многолетний труд рухнули в одночастье. На первых порах я сожалел, что не вышел на пенсию в 1984 году, когда мне исполнилось 60 лет. Однако по размышлении во время ночной бессонницы, обусловленой безработицей, пришел к убеждению, что человек живет пока работает, а именно поэтому труд в течение последующих 22 лет был физически и социально оправдан. Остается только благодарить Всевышнего. так как посвятить 55 лет (1951 – 2006) преподавательской и 50 (1956 – 2006) научно-исследовательской работе по лингвистике не каждому дано. Из числа общечеловеческих пороков и язв возрождающегося капитализма в постсоветский период меня коснулись коррупция и мошенничество. При этом самым неожиданным образом. После выхода на пенсию обострились разные болезни, а именно: стало сдавать сердце, в следствие сужения сосудов ног, участились спазмы и судороги в икрах. Однако мой лечащий врач профессор Гришин запретил операцию по баллонотерапии, предложив вместо нее консервативное лечение по десять капельниц до 3-4 раз в год. Переодически, особенно по весне и осени обостряется хронический бронхит. Последнее время также обострилась аденома предстательной железы, развился сахарный диабет второй категории. Только благодаря квалифицированному лечению, заботам врачей президентской больницы, а также содействию в излечении, поддержке и помощи сына Игоря Алексеевича, я пока продолжаю здравствовать. В 2007 году четырежды находился на лечении в указанной больнице. Поправившись, естественно стал интересоваться судьбой моих разработок по”Гістарычнаму слоўніку беларускай мовы”. Оказалось, что разработанные мною в 1991 году во время стажировки материалы от слова “поляна” до слова “поминальница”, а также от слова “посмевачь” до слова “постановляемый” (всего свыше 500 словарных статей, объемом около 5 печатных листов) записаны как выполненные редактором профессором Булыко А.Н. Кроме того, из беседы с ним оказалось не до конца определенной судьба моих разработок словарных статей на букву “Р”, сданых также в свое время для опубликования. Об этом свидетельствуют соответствующие справки, подписанные бывшими директорами Института 184 языкознания профессорами Журавским А.И. и Подлужным А.И. Согласно заявлению упомянутого ответственного редактора, будто бы они были утеряны при переезде Института в другое здание, а потому ему пришлось разрабатывать их заново. Не исключено, что, скорее всего, после редакторской правки они были лишь заново переписаны и присвоены. Обратившись к директору Института языкознания профессору Лукашанцу А.А., я просил его разобраться в ситуации. В ответ мне было заявлено, что время упущено, об этом, мол, следовало думать раньше. Такое отношение подтолкнуло меня обратиться в этой связи по инстанции в Президиум Национальной академии наук РБ с просьбой о восстановлении справедливости. В письме было заявлено, что со своей стороны я был бы удовлетворен, если бы в ближайшем выпуске словаря, на страницах, где указаны составители и сделанное ими, было бы отмечено, что в разработке указанных материалов я принимал непосредственное участие. Искать справедливости в суде, как меня убедили некоторые из таких же обобранных сотрудниц, нецелесообразно, так как больше потеряешь, чем найдешь. Моя жалоба, как повелось с советских времен, была направлена на расследование тем, на кого я жаловался, то есть в Институт языкознания. Накануне нового 2008 года на официальном бланке № 108-671 за 26. 12.2007г. за подписью директора профессора Лукашанца А.А. мне сообщили, что для разбора дела была создана комиссия. Так называемое “шитое белыми нитками” разбирательство свелось к выгораживанию своего опростоволосившегося сотрудника. Уже только потому, что меня как жалующуюся сторону на заседание не пригласили, разбор дела нельзя признать объективным и справедливым. Между тем, я готов был, кроме вышеотмеченных, представить другие более веские неоспоримые доказательства того, что одни и теже данные картотеки словаря были положены как в основу уворованных материалов, так и пяти моих статей, в которых те же разработки интерпретировались с привлечением для сравнения соответствующих исходных данных праславянского, древнерусского, русского, отчасти польского и других языков. В конце каждого календарного года я как сотрудник кафедры Теории и истории языка БГПУ отчитывался о проделанной научно-исследовательской работе в количественном и качетвенном отношении. Следовало только затребовать в связи с расследованием архивные справки. Кроме того, по отмеченным разработкам надлежало ознакомиться с пятью моими статьями, опубликованными в журнале “Весці БГПУ” (№ 2, 1994 г., № 3, 1996 г., № 3, 4 за 1997 г., № 2, 1999 г.). Уповаю на то, что отмеченные, разработанные мною материалы на букву «Р» не будут присвоены, как это имело место с 185 разработками на букву «П» (Гістарычны слоўник беларускай мовы: Мінск. Вып. 26). Заслуживает упоминания еще одно событие, в связи с которым я из-за своей излишней доверчивости остался в дураках. Достраивая дачу, я договорился с Ермоловичем Сергеем Александровичем о выполнении работы по ее благоустройству. Кое-что им было сделано. От выполнения согласованного объема работ он не отказывается, но уже почти три года ничего не делает, ссылаясь на всевозможные болезни. Кроме того, за отдельную плату он оборудовал мне лоджию. В этой связи, доверяя ему, я в свое время не взял у него расписку на полученный от меня аванс, примерно равный моей месячной пенсии. Не исключено, что плакали мои денежки. Учитывая вышеизложенное, настоятельно рекомендую моим потомкам нигде, никогда, никому не верить на слово, обязательно любую сделку оформлять в соответствии с законодательством. В начале сентября прошлого 2007 года, возвращаясь из магазина я упал возле лифта в темном подъезде своего дома. Наткнувшаяся на меня соседка, помогла добраться до квартиры и открыть ее. Вызванная неотложка отвезла меня в травмотологическое отделение 6-ой городской клинической больницы. В процессе обследования было выявлено: перелом хирургической шейки и большого бугорка правого плеча. С фиксированной повязкой Дезо я проходил более двух месяцев. Беда, как говорится, не ходит одна. 11 января 2008 года, выходя из ванной. поскользнулся и упал, отделавшись ушибом правой стороны груди и небольшой ссадиной на голове. На первых порах было не вздохнуть, ни ахнуть, но в течение полутора месяцев боли, слава Богу, утихли. Все возвратилось на круги своя. В связи со сложившимися обстоятельствами в отмеченной ситуации с прихватизацией моих материалов, не знаю, что дальше делать. Если разобраться, не велика потеря, раньше приходилось терять куда больше. Но с другой стороны “за державу обидно”. Говорят, “пусть рухнет мир, но восторжествует справедливость”. Подводя итог вышеизложенному, прежде всего должен подчеркнуть, что находясь на государственной службе в должностях заведующего кафедрой, преподавателя лингвистических дисциплин исторического цикла, а равно в научно-исследовательской работе по белорусистике, русистике и отчасти славистике я руководствовался пользой для дела, стремился служить именно делу, а не лицам. В целом, преодолевая различные препятствия, мне это удалось. Я не в праве утверждать, что в своей прожитой жизни избежал опрометчивых поступков и недостаточно продуманных решений. Не ошибается только тот, кто ничего не делает, так что не судите предвзято, да судимы не будите. 186 Перестройка в жизни и сознании людей привела к тому, что, наконец, прорвало установившуюся при сталинском прижиме плотину всеобщего молчания и равнодушия. Появилась возможность обнародовать оценку пережитого отдельными людьми и целыми коллективами с тем, чтобы избежать практиковавшегося произвола, надругательства, невольных извращений и ошибок в будущем. Т.е. не наступать дважды на одни и те же грабли. Прошу великодушно извинить меня за грамматические и стилистические погрешности, так как надлежащая литературная обработка невольно отрицательно сказывается на экспрессивности и эмоциональности содержания излагаемого. По происхождению я потомок смоленских кривичей, которые в процессе колонизации двигались в направлении Вязьма-Москва-Владимирна-Клязьме. На базе их племенных говоров, трансформировавшихся в территориальные, сложилось средневеликорусское наречие, легшее в основу русского языка в его устной и письменной разновидностях. Именно поэтому я предпочитаю его другим славянским языкам в том числе и белорусскому. По убеждению, как приверженец христианства в его византийской разновидности, поныне придерживаюсь веками установившихся традиций. Однако в последнее время склоняюсь к мысли, что развитие жизни на земле, а равно в космосе предопределено поступательным движением самовоспроизводящейся материи, как объективной реальности, существующей независимо от человеческого сознания во времени и пространстве. Такова, по моему убеждению, суть явления, независимо от наименования его движущей силы: Бог, создатель, творец или демиург. При этом нельзя не учитывать, что переживаемые человечеством различные потрясения, как-то войны, революции, политические и экономические кризисы в основном предопределены порочной природой человека, а именно чрезмерной жаждой наживы, чистоганом, развратом, физическими недостатками и другими пороками, изживать которые необходимо всеми доступными средствами от убеждения до принуждения. Аминь! Лауреат Государственной премии СССР, доктор филологических наук, профессор 17. 06. 2007 г. 18. 01. 2010 г. 187 /Груцо А.П./