Г.Р. Державин и его забавный русский слог

Г.Р. ДЕРЖАВИН И ЕГО «ЗАБАВНЫЙ РУССКИЙ СЛОГ» КАК
НОВОЕ ЯВЛЕНИЕ В ЛИТЕРАТУРНОМ ЯЗЫКЕ
XVIII ВЕКА
XVIII в. в РОССИИ есть эпоха образования национально-
го языка, который в своем окончательном виде сложился только в первые десятилетия XIX в.
Отправным пунктом в образовании русского общенационального языка в первой половине XVIII века было
скрещение двух исконных начал русского письменного
слова — книжного и обиходного,— своеобразно осуществлявшееся в различных отделах послепетровской
русской письменности, в том числе и художественной
литературы. (2; См.:138)
Языковые изменения в первой половине XVIII века в
области собственно художественной литературы характеризовались деформированным церковнославянским
литературным языком, который вовсе иногда уступал
место языку с сильной бытовой окраской. Это было
естественным следствием нового содержания, внесенного в разные жанры русской литературы новой эпохой
русского культурного развития (3; См.: 117-118). В результате этого традиционный литературный язык, овеянный атмосферой церковной культуры, оказывается все
менее пригодным в качестве орудия литературного
творчества, в котором начинают преобладать светские
мотивы. Появление новых жанров (вроде виршей и
школьной драмы), распространение переводных повестей западноевропейского происхождения и разного рода подражаний им приводит к тому, что церковнославянский язык в литературных произведениях начала
1
XVIII в. содержит много грамматических ошибок, все
чаще вступает в гротескное соединение с западноевропейскими заимствованиями.(3; См.: 112-113) К середине XVIIIв. благодаря усилиям теоретиков литературного языка, каковы Кантемир, Тредиаковский, Ломоносов, в этот процесс в значительной мере было внесено
н о р м а л и з у ю щ е е н а ч а л о , особенно заметно и
плодотворно сказавшееся в литературной практике и
теории второй половины века.(2; См.: 138-139)
В области синтаксиса литературно-языковая нормализация половины XVIII в. была сосредоточена почти исключительно на формах высокого слога. Это понятно. За
высоким слогом стояла богатая традиция церковнокнижной риторики, достигшей в конце XVII—начале
XVIII в. под латинским и польским влиянием блеска и
изощренности. Сюда присоединилось и влияние немецких риторик. В среднем и простом слоге царило смешение синтаксических форм просторечия с отражениями
латино-немецкого синтаксиса, шедшими из церковнославянского языка и официально-канцелярского слога.
Только еще начинало развиваться влияние французской
синтаксической системы, находившей опору в навыках
и свойствах разговорного языка дворянского общества.
Но писатели отстаивали свободу словорасположения,
особенно в стиховом языке.
Порядок слов — это был больной вопрос синтаксиса
русской литературной речи XVIII в. Н. Д. Чечулин правильно указывал, что «искусственное расположение
слов, совершенно не соответствующее логическому отношению отражаемых ими понятий», было связано с
2
классическими, преимущественно латинскими, традициями в русском литературном языке. Искусственность,
даже запутанность словоразмещения почиталась за одно
из украшений речи в классической литературе. Например, встречаем у Тредиаковского, допускавшего в стиховом языке неограниченную свободу словорасположения и писавшего языком, похожим на запутанный
крючкотворский стиль канцелярского документа.
Например:
Добродетель за твою милость
с нами бога... И людей двор
весь полки что сей окружает?
Сила коль врагов твоя всех
сбивает с поля... По достоинству от всех, и по долгу чтим
был, Веселящеся его которы
встречают.
Ср. начало «Поздравления барону Корфу» (1734):
Здесия, достойный муж, что
Тн поздравляет Вящия и день
от дня чести толь желает
(Честь велика ни могла бы
коль та быть собою, Будет,
дается как тебе, вящая Тобою)
Есть Российска муза, всем и
млада и нова, А по долгу Ти
служить с прочими готова .
(1; 170)
Синтаксическая неорганизованность старого литера-
3
турного языка особенно остро обнаруживалась в приемах союзного сцепления предложений. Отсутствие синтаксической перспективы и строгой логической расчлененности в строении периода характерна, например, для
языка и Г.Р. Державина.
В «Оде к премудрой Киргиз- Кайсацкой царевне Фелице»:
Пророком ты того не числишь, Кто
только рифмы может плесть: А что сия
ума забава, Калифов добрых честь и
слава, Снисходишь ты на лирный лад.
В стихотворении «Крестьянский праздник»:
И днесь, как звери, с ревом, с воем, Пьют
кровь немецкую разбоем, Мечтав, и Русь
что мищура.
В балладе «К старухе»:
Горит — как печь, хладна как лед! Но в
клетке ветр сдержать желая. И птички
как полет? Кто сед, Прости уже, любовь
драгая. (1;199)
С вопросом о словорасположении соединялся вопрос о
составе и протяжении предложения, о длине периода.
Когда в начале XIX в. представители новой литературы
говорили о «старом слоге», то они прежде всего обвиняли его в запутанной расстановке слов и в затрудненном
движении мысли по тягучим периодам:
Живи - и тучи пробегали
4
Чтоб редко по водам твоим (…)
(Водопад)
Сия гробница скрыла Затмившею
мать лунный свет...
(На смерть гр. Румянцевой)
(1;См.: 124-125)
Остро стоял вопрос о перераспределении функций
между славянским высоким слогом и живой народной
речью, иногда уклоняющейся в «простонародность»,
т. е. в крестьянские диалекты. Он нашел своеобразное разрешение в стихотворном языке великого поэта
конца XVIII в. Г. Р. Державина.(1;154)
В лице Державина русская лирическая поэзия XVIII в.
получила значительное развитие. Риторика впервые
начинала уступать место поэзии. Русский поэт впервые
выражается проще, впервые пытается стать ближе к
жизни и действительности. Особенно важной новизной
был «забавный русский слог». Никто еще из наших поэтов не говорил таким языком, каким часто выражался
автор «Фелицы».
Державин любил употреблять простые, чисто народные
слова и выражения, обращаться к лицам и сюжетам
народной поэзии, «соображаться» с народным бытом,
нравами и обычаями.
На поэзии Державина отразился господствовавший у
нас во все продолжение XVIII в. взгляд на литературу и
поэзию вообще — «нерешительность, неопределенность
идеи поэзии», по выражению Белинского.
Решительный перелом в поэтической деятельности
Державина произошел в 1778 — 1779 гг. Он сам так ха-
5
рактеризовал прежний, более ранний период своей поэзии и переход к позднейшему, самостоятельному творчеству: «Правила поэзии почерпал я из сочинений Тредьяковского, а в выражении и слоге старался подражать
Ломоносову; но так как не имел его таланта, то это и
не удавалось мне. Я хотел парить, но не мог постоянно
выдерживать изящным подбором слов, свойственных
одному Ломоносову, великолепия и пышности речи. Поэтому, с 1779 г. избрал я совершенно особый путь, руководствуясь наставлениями Баттэ и советами друзей
моих, Н.А. Львова, В.В. Капниста и Хемницера, причем
наиболее подражал Горацию». В этих словах поэт довольно верно характеризует отличие свое от Ломоносова. По теории Баттэ поэзия, при «подражании природе»,
должна прежде всего «нравиться» и «поучать». Этот
взгляд был усвоен Державиным.
Еще более он был обязан своим друзьям. Почти все они
были моложе Державина, но стояли гораздо выше его по
образованию. Капнист отличался знанием теории искусства и версификации; на автографах державинских стихотворений нередко встречаются поправки, сделанные
его рукой. Н.А. Львов слыл русским Шапеллем, воспитывался на французских и итальянских классиках, любил легкую шуточную поэзию и сам писал в этом роде;
выше всего он ставил простоту и естественность, умел
ценить народный язык и народную поэзию, отличался
остроумием и оригинальностью литературных взглядов,
смело восставая иногда против общепринятых суждений
и мнений; признавая, например, Ломоносова «богатырем русской словесности», Львов указывал на «увечья»,
6
нанесенные им русскому языку. К тому же направлению
примыкал и Хемницер.
Сравнивая более ранние стихотворения Державина с
теми, которые написаны им, начиная с 1779 г., нельзя не
видеть громадности шага, сделанного поэтом. Первой
одой, написанной в новом направлении, было «Успокоенное неверие» (1779). Почти одновременно с ней была
напечатана ода «На смерть князя Мещерского» (1779),
впервые давшая поэту громкую известность и поразившая читателей небывалой звучностью стиха, силой и
сжатостью поэтического выражения:
Глагол времен! металла звон!
Твой страшный глас меня смущает,
Зовет меня, зовет твой стон,
Зовет - и к гробу приближает…
В том же году напечатана была ода «На рождение в севере порфирородного отрока». Своей игривой легкостью
она резко выделялась из массы обычных торжественных
од того времени:
…Сим Россия восхищенна
Токи слезны пролила,
На колени преклоненна,
В руки отрока взяла;
Восприяв его, лобзает
В перси, очи и уста;
В нем геройство возрастает,
Возрастает красота.
Все его уж любят страстно,
Всех сердца уж он возжег:
7
Возрастай, дитя прекрасно!
Возрастай, наш полубог!
Возрастай, уподобляясь
Ты родителям во всем;
С их ты матерью равняясь,
Соравняйся с божеством.
(1779)
В 1780 г. в печати появляется ода «Властителям и судиям», написанная в подражание псалму и замечательная
по смелости и силе:
Восстал всевышний бог, да судит
Земных богов во сонме их (…)
Ваш долг есть: сохранять законы,
На лица сильных не взирать,
Без помощи, без обороны
Сирот и вдов не оставлять(…)
Цари! Я мнил, вы боги властны,
Никто над вами не судья,
Но вы, как я подобно, страстны,
И так же смертны, как и я.
Она чуть было не навлекла на поэта немилость императрицы. В том же году печатаются оды: «На отсутствие
ее величества в Белоруссию» и «К первому соседу». Содержание поэзии Державина становится все глубже
и разнообразнее; самая форма стиха быстро совершенствуется. Вместо бесплодного стремления к «великолепию и пышности речи российского Пиндара»,
8
перед нами образы и картины, взятые прямо из жизни,
нередко из простого быта; рядом с «парением» идут сатира и шутка; поэт употребляет народные обороты и
выражения. «Фелица», написанная в 1782-м и напечатанная в 1783 г., по общему убеждению современников,
открывала «новый путь» к Парнасу. Она вызвала такой
же восторг в читателях, как за сорок с лишком лет до
того ода «На взятие Хотина» Ломоносова. «Бумажный
гром» высокопарных од, по сознанию современников,
стал уже всем «докучать». В «Фелице» ложноклассический тон русской лирической поэзии XVIII в. впервые
начинает уступать место более живой, реальной поэзии.
К этому присоединялась столь необычная «издевка
злая» с прозрачными намеками на живые лица и современные обстоятельства.
Привлекательны были и ярко нарисованный поэтом
идеал монархини, сочувствие ее гуманным идеям и преобразованиям, всюду чувствуемое в оде стремление поэта, еще ранее им высказанное, видеть «на троне человека»:
Мурзам твоим не подражая,
Почасту ходишь ты пешком (…)
Не дорожа твоим покоем,
Читаешь, пишешь пред налоем
И всем из твоего пера
Блаженство смертным проливаешь(…)
Не слишком любишь маскарады (…)
Едина ты лишь не обидишь,
9
Не оскорбляешь никого,
Дурачествы сквозь пальцы видишь,
Лишь зла не терпишь одного;
Проступки снисхожденьем правишь,
Как волк овец, людей не давишь,
Ты знаешь прямо цену их (…)
Ты здраво о заслугах мыслишь,
Достойным воздаешь ты честь (…)
Слух идет о твоих поступках,
Что ты нимало не горда;
Любезна и в делах и в шутках,
Приятна в дружбе и тверда;
Что ты в напастях равнодушна,
А в славе так великодушна,
Что отреклась и мудрой слыть.
Еще же говорят неложно,
Что будто завсегда возможно
Тебе и правду говорить (…)
И по отношению к легкости стиха в оде также видели
как бы начало нового периода; «Фелица» послужила поводом к основанию даже особого журнала («Собеседника любителей российского слова»).
Державин создает такие литературные формы, которые в узаконенных росписях классицизма и не значились. В результате в русской литературе стали появляться стихотворения, которые, совпадая по ряду мотивов и
внешних признаков композиции с одами, тем не менее
10
были написаны откровенно низким слогом. Сам по себе
низкий слог был для 80-х годов вовсе не новостью и
успел уже к тому времени получить достаточно богатое
литературное выражение. Новшество Державина заключалось не в самых формах языка, а в новости
применения этих форм. Дело было не в том, что Державин в иных случаях писал «низко», а в том, что его
«низко» написанные стихотворения претендовали на такое литературное значение и обладали такими литературными функциями, которых у собственно низкой литературы быть не могло. Это был «забавный русский
слог», но им все-таки воспевались «добродетели» императрицы. Такие призведения Державина, как «Фелица»,
«На счастье», «Вельможа» и т. д., функционировали не
как басни или «увеселительные эпиграммы и песни», а
именно как оды, то есть были «большой» литературой, а
потому их низкий слог должен был производить эффект
острой новизны. С другой стороны, так как это были
все-таки оды, то указанный жанр не был свободен и от
известных одических трафаретов, имевших свое узаконенное, высокое языковое выражение. Поэтому в некоторых произведениях Державина, например в оде «На
счастье», давно уже выделенной в этом отношении Я. К.
Гротом, возникало парадоксальное столкновение двух
стилей языка, не создававшее никакого нового единства.
Например, начало оды, выдержанное в обычном тоне:
Всегда прехвально, препочтенно,
Во всей вселенной обоженно
И вожделенное от всех,
О ты, великомощно счастье!
11
Источник наших бед, утех (…)
и следующие за тем выражения вроде: «в сердцах их
зиждут алтари»,«на шаровидной колеснице», «во след
блистающей деннице», «куда хребет свой обращаешь,
там пепел в грады претворяешь», точно соответствующие норме высокого слога, не дают неподготовленному
читателю никакого повода предполагать в дальнейшем
тексте оды такие яркие образцы низкого слова, как
например знаменитая пятая строфа:
В те дни, как всюду скороходом
Пред русским ты бежишь народом
И лавры рвешь ему зимой,
Стамбулу бороду ерошишь,
На Тавре едешь чехардой;
Задать Стокгольму перцу хочешь,
Берлину фабришь ты усы;
А Темзу в фижмы наряжаешь,
Хохол Варшаве раздуваешь,
Коптишь голландцам колбасы (…)
и нижеследующие выражения: «вселенну в трантелево
гнут», «и припевает хем, хем, хем», «и так, и сяк нахмуря рожи, тузят инова иногда» и т. д. Все это мотивировано Державиным как масленичное произведение,
«написанное под хмельком». Но от этого ода не теряла
своей литературной функции, а ее язык не становился
глаже, оставаясь в решительном противоречии с заповедью Ломоносова, учившего «разбирать высокие слова от
подлых и употреблять их в приличных местах по досто-
12
инству предлагаемой материи, наблюдая равность слога
(2; См.:158-160)
В языке Державина можно наметить несколько
грамматических категорий, в пределах которых
осуществляется явное «опрощение», «снижение» высокого слога, как бы приспособление его к нормам
разговорного языка, далекого от утонченности светского дворянского салона.
1. Прежде всего, Державин часто употребляет в
страдательном значении возвратную форму от таких
глаголов, которые, по ломоносовской инструкции, «сего
отнюдь не терпят». Ломоносов утверждал, что «славенские речения больше позволяют употребление возвратных вместо страдательных», а Державин придавал
страдательное значение возвратным глаголам разговорного конкретно-бытового содержания:
Так свирепыми волнами
Сколько с нею ни делюсь (т. е. ни разделен)...
(Препятствие к свиданию с супругой, стих 17)
То ею в голове ищуся...
(Фелица, стих, 105)
Красою мужество сражалось...
(Победа Красоты стих 31)
2. Формы деепричастий русифицируются: просторечные формы на -ючи встречаются даже от слов высокого
и среднего стилей вроде блистаючи, побеждаючи, зараждаючи, являючи. Характерно также широкое употребление деепричастий на -я, -а не только от приставочных глаголов совершенного вида на -ить: возмо-
13
стясь, настроя, нахмуря, распустя, соглася, сотворя и
т. п., но и от глаголов других категорий, например: затея, причем безразлично — от русских и церковнославянских: разлиясь, вержа, низвержасъ и др.
3. В категории причастий также происходит пестрое
смешение форм разнообразной стилистической окраски. Наряду с архаическими церковнославянскими формами типа творяй, создавый, седящ, ядущий, исшвенны
и т. п. встречаются причастные образования от просторечных глаголов.
4. Симптоматичны частые формы просторечного
склонения слов бремя, время, племя и т. п. по образцу
поле и т. п. Например, сын, время, случая, судьбины
(«Счастье»); когда от бремя дел случится («Благодарность Фелице», стих 55); в водах и в пламе («Осада Очакова»); чтоб в прошлом време не жил я; жниц с знаменем идущих. Ср. также у И. И. Дмитриева: в дыму и в
пламе («Освобождение Москвы», 1795.
...Он всего собачья племя
Был истинный отец, блюститель и покров.
5. Формы род. п. мн. ч. на -ов, -ее от слов ср. и жен.
р. вроде зданиев, стихиев, кикиморов, фуриев, аналогичные муж. р. витиев и т. п. также свидетельствуют о
расширяющемся влиянии просторечия.
6. Обращают внимание просторечные приемы грамматического употребления числительных имен: На сорок двух столпах («Изображение Фелицы»), ср. пребудут в тысящи веках («На новый год»).
Еще ярче и нагляднее в лексике Державина смеше-
14
ние церковнославянских форм и выражений с просторечными. Я. К. Грот пишет: «Часто церковнославянское
слово является у Державина в народной форме и,
наоборот, народное облечено в форму церковнославянского». Вместе с тем в языке Державина резки переходы от церковнославянизмов к простонародным словам и
выражениям. Например, в пьесе «Кружка» мы находим,
между прочим, следующие выражения: «Ведь пьяньш
по колено море; И жены с нами куликают; На карты
нам плевать пора. Но тут же встречаются и такие слова,
как дщерь, сих утех, предстань, пребудь. В оде «На
счастье» среди «высокой» фразеологии «есть много
стихов в простонародном тоне, например: Их денег куры не клюют; Весь мир стал полосатый шут; Бегу, нос
вздернув, к кабинету; И в грош не ставлю никого; Бояре
понадули пузы». Очень красочно характеризует ту державинскую тенденцию к смешению высокого слова с
низким Гоголь: «Слог у него (Державина) так крупен,
как ни у кого из наших поэтов; разъяв анатомическим
ножом, увидишь, что это происходит от необыкновенного соединения самых высоких слов с самыми низкими и простыми:
И смерть как гостью ожидает,
Крутя задумавшись усы.
Кто, кроме Державина, осмелился бы соединить такое дело, как ожидание смерти, с таким ничтожным
действием, каково кручение усов?»
Просторечие у Державина выступает со всей своей
фамильярно-бытовой беззастенчивостью:
А разве кое-как вельможи
15
И так и сяк, нахмуря рожи,
Тузят иного иногда(…)
(На счастие)
В стихотворении «К самому себе»:
Но я тем коль бесполезен,
Что горяч и в правде черт...
Характерно также для языка Державина употребление
таких областных простонародных слов, как жолна (дятел; ср.: «рев крав, гром жолн»), колпица (аист; ср.:
«колпиц алы черевички»); вяха (удар), козырбацкий («в
убранстве козырбацком»); кобас (род балалайки); троп
в значении хлоп (ср.: «с похмелья чарку водки троп»);
курамшить («Проказьте, вздорьте, курамшите») и т. п.
Любопытны такие заметки в «Объяснениях на сочинении Державина», изданных Ф. П. Львовым (СПб.,
1834):
Зреть корду с тучными волами.
(Похвала сельской жизни)
«Кордой называются в низовых губерниях зимние
загороды для скота, куда в ясный день пускают оный»;
Гуню вздел худую.
(Птицелов)
«Гуня» — простонародное название худого крестьянского платья и др.
Замечательно яркую и острую характеристику поэзии Державина дает Белинский: «Ломоносов был предтечею Державина; а Державин— отец русских поэтов...
Державин имел сильное влияние на Пушкина...» «В по-
16
эзии Державина уже слышатся и чуются звуки и картины русской природы, но перемешанные с какою-то искаженною на французский манер греческою мифологиею. Возьмем для примера прекрасную оду «Осень во
время осады Очакова»: какая странная картина чисто
русской природы с бог ведает какой природою, — очаровательной поэзии с непонятною риторикою:
Спустил седой Эол Борея
С цепей чугунных из пещер;
Ужасные крыла расширя,
Махнул по свету богатырь;
Погнал стадами воздух синий,
Сгустил туманы в облака,
Давнул – и облака расселись.
Спустился дождь и восшумел
К чему тут Эол, к чему Борей, пещеры и чугунные цепи? Не спрашивайте; к чему нужны были нудра, мушка
и фижмы? Во время оно без них нельзя было показаться в люди...И как нейдет русское слово «богатырь» к
этому немцу «Борею»!.. Можно ли гонять стадами синий воздух? И что за картина: Борей, сгустив туманы в
облака, Давнул их; облака расселись, и оттого спустился дождь и восшумел? «ведь это — слова, слова, слова!
Но далее:
Уже румяна осень носит
Снопы златые на гумно…
Какие прекрасные два стиха!
И роскошь винограду просит
Рукою жадной на вино.
17
Тоже прекрасные стихи; но куда они переносят вас —
бог весть»...
Или вслед за чудными национально-реалистическими
стихами идут:
По селам нимфы голосисты
Престали в хороводах петь...
Небесный Марс оставил громы,
И лег в туманы отдохнуть...
«Какой «небесный Марс» и в какие «туманы» лег
он на отдых? Что за «нимфы голосисты» — уж не крестьянки ли?.. Но называть наших крестьянок нимфами
все равно что называть Меланией Ма-ланью». (1; См.:
154-158)
Анализируя поэтический язык Г.Р.Державина, легко представить, насколько продуктивным было функционирование обиходной речи и в письмах, и в записках поэта. О явном тяготении к бытовому просторечию
свидетельствуют часто встречающиеся в переписке
Г.Р.Державина лексемы жисть, одежа, сумнение, сопротив, свободить, страмить и др. Естественный,
непринужденный характер писем Г.Р.Державина создается за счет использования таких народноразговорных лексем, как обчахнуть, хлопотник, шиканство, сослужебники.. Некоторые из них, имеющие
стилистическую маркированность, входят впоследствии в качестве нейтральных в состав литературного
языка: болтать, наболтать «Наболтала какие-то
вздоры» (5; 654), некогда (недосуг) «Прочесть мне ему
некогда, ибо редко видимся» (В.Капнисту,1796), а так-
18
же нахмуриться, натолковать, вздор, ( в значении
«ссора», «распря», «нелепость»), дрязг («ссора», а также «мусор», «сор», широко употребительные в официальных бумагах, научных трактатах, литературных
произведениях конца XVIII - начала ХIХ столетия) и
др. Следует заметить, что многие просторечные элементы не имели четко выраженной дифференциации
стилистического использования. Среди них - лексема
вчерась, обнаруживающая у Г.Р.Державина большую
частотность, чем вчера и продержавшаяся в языке до
начала Х1Х века.Столь же стилистически нейтральными оказываются слова: окроме: «...покорно прошу при
выслушении того решения остеречься: если обида против требований окроме 35 десятин»... (Письмо к управляющему, 1800); убивство: «происходило не токмо
много ссор и тяжб, но и самих убивств» (5,733); теперя, теперича: «теперя надо ставить вино», «теперича
приходят не до нежного уважения" (В.Капнисту,1816);
опосле: «Опосле сие объяснилось и было не что иное
как подражание или толчок Потемкину»(5,618); достальной: «достальные покупать теперь не придвидится надобности» (М.Хераскову, 1786).Характеризуя
державинскую глагольную лексику, Я.Грот отмечал:
«В глаголах он любит народные формы, например,
пужать,
пущать
(4;338).
Действительно,
у
Г.Р.Державина в частной переписке находим: «Напужен первым опытом» (1786), «Болезнь... и смерть
наконец Николаю Александровичу испужали наших»
(В.Капнисту, 1804), «В отпуск не отпущают (письмо
другу» (1798), «Не допущается ко двору» (5; 594).
19
Стилистическая неупорядоченность, характерная для
языка Петровской эпохи, сказалась и на формах словоизменения, унаследованных языком последней трети
XVIII столетия, которые включали просторечные варианты, в частности: 1) флективные показатели -ов, -ев в
родительном падеже множественного числа имен существительных мужского и среднего рода. В изучаемых письмах и записках Г.Р.Державина находим: уловков, рублев, управлениев, награждениев, объяснениев,
происшествиев, 2) «выпадение» -ен у существительных среднего рода типа имя, стремя, племя: «в течение
сего время», «не упущая время»; 3) окончание -у(ю)
существительных мужского рода единственного числа
родительного падежа: «во время осмотру», «прежде
указу», «до малого знаку», «дожидаясь выходу». Как
известно, флексия -у отличалась высокой продуктивностью в творчестве М.В.Ломоносова, в том числе - в
одическом стиле, что свидетельствовало о нарушении
им стилистических установок, данных в «Российской
грамматике»; 4) использование возвратных глаголов в
страдательном и безличном значениях, хотя «такое
употребление обыкновенно не допускается»(4;341): известился, уведомился, усматривался, сообразился, раздумался , 5) обилие «народных» форм деепричастий на
-учи (ючи), в «Записках» -живучи, запыхаючись, улыбаючись, в письмах - едучи, имеючи и др.
Таким образом, подводя итог вышесказанному, следует отметить,
что внедрение просторечных элементов в разножанровые произведения литературы - одна из главных тенденций эволюции русского литературного языка XVIII столетия, в реализации которой
20
огромная роль принадлежала и Г.Р.Державину. Именно в преодолении стилистической замкнутости и однотонности поэтического языка заключалось его новаторство.
ЛИТЕРАТУРА
1. Виноградов В.В.Очерки по истории русского литературного языка /Общ. ред. С.Г. Бархударова. М.:
Книжный дом «ЛИБРОКОМ»,2010.
2. Винокур Г.О.история русского литературного языка XVII-XIX веков.: Учебник.- 3-е изд.- м.:
Высш.школа, 1982.
3. Винокур.Г.О. Русский литературный язык в первой
половине XVIII века /Г.О.Винокур // Избранные работы
по русскому языку..- М., 1959.
4. Грот Я. Язык Державина // Державин Г.Р. Сочинения.- СПб., 1864-1883. - Т.9.
5. Державин Г.Р. Записки // Державин Г.Р. Сочинения.- СПб., 1864-1883.- Т.6.
6. Николаева Т.М. Новое в языке классической оды //
Державин: Личность, творчество, современное восприятие. - Казань, 1993.
7. Г.Р.Державин. Стихотворения. Ленинград: Художественная
литература,
1981.
21
22