Ибрагимова Н.Г. «После 12» – журнал поэзии

Ибрагимова Н.Г
«ПОСЛЕ 12» – ЖУРНАЛ ПОЭЗИИ
Не литературный журнал, где есть раздел со стихами. Содержание
«После 12» – поэзия, и всё, что прозой – только о поэзии. Такое жёсткое
самоопределение – результат собственных поисков и в некоторой степени –
реакция на состояние современного литературного процесса.
1. ГУЛ И ЛЕПЕТ ПОЭЗИИ
Поэзия – живая… Стихи, лишённые поэзии – мёртвые. Даже талантливые
стихи без поэзии – лишь форма, конструкция – как дом без хозяина или «тело
без души»*… С таким пониманием мы начинали издавать «После 12» в 95ом, с таким же – пытаемся и сегодня отбирать поэтические зёрна от
стихотворных плевел.
Недавно в «Арионе» появилась интереснейшая статья Леонида Костюкова –
точное попадание в тему, которая наиболее нам близка: стихи и поэзия.
«…Поэзия мерцает сквозь стихотворение на двух (по меньшей мере)
уровнях. Во-первых, /…/ на довербальном этапе – как идея целого, гул,
контур. Во-вторых – через невольно-пластические сочетания слов, как трава
прорастает сквозь каменную кладку. Это то, что иногда называют
проборматыванием, лепетом. Что не объясняется никакой объемлющей идеей
– ни поэтической, ни человеческой…».* Примерами автор не стал загружать
– образчик поэзии в статье всего один, но зато цитируется как «абсолютное
явление поэзии»:
Девочка плачет: шарик улетел.
Её утешают, а шарик летит.
Девушка плачет: жениха всё нет.
Её утешают, а шарик летит.
Женщина плачет: муж ушёл к другой.
Её утешают, а шарик летит.
Плачет старушка: мало прожила…
А шарик вернулся, а он голубой.
На наш взгляд, утверждение спорное. Да и для убедительности одного
примера всё же маловато, особенно если речь идёт о современном
литературном процессе, в котором можно и утонуть. Поэзия в стихах –
случается, без приглашения, без натуги – по вдохновению. Поэзия – миг,
которая и есть вечность. Процитирую три коротких стиха кемеровского поэта
Александра Ибрагимова:
*
Зелень бора и снег облаков,
Синевы раскалённая влага… –
Вот и всё, что пришло из веков,
Что, струясь, отражает бумага.
*
Кто дожил до зимы, принимает её, слава Богу
Редкость первых снежинок – земляники июньской нежней.
Не трава-мурава, а сугроб подползает к порогу.
И Рождественской ночи прозрачная смерть не страшней.
28 АПРЕЛЯ 1947
Я родился в раю – рай ютился в аду.
На весеннем обрыве войны жгли ботву, как во сне…
И звенел Млечный Путь о ведёрко в апрельском саду,
И парным молоком облака розовели в окне.
У Ибрагимова гул поэзии – это схватывание ткани образа – это «синевы
раскалённая влага» и бумага, её отражающая. Гул, контур поэзии – это
предчувствие точного образа рождественской ночи – как смерти… И вдруг –
озарение – как нечаянный порез от острой бритвы –
строка «и
рождественской ночи прозрачная смерть не страшней…». Гул поэзии
рождается из острых воспоминаний детства: дым горящей ботвы в огороде
деда, дым – образ недавней войны… И вновь – строка как вспышка: «Я
родился в раю – рай ютился в аду». Но это – лишь искра, это как рукой задеть
обнажённый электрический провод, это ещё не поэзия – лишь её
предчувствие, лишь перо из хвоста жар-птицы. Далее – поток – трепет живой
поэтической речи, прорастание живого слова «сквозь каменную кладку»*
простых и ясных обыденных смыслов: «…редкость первых снежинок –
земляники июньской нежней… не трава-мурава, а сугроб подползает к
порогу…». Вот он – пронзительный лепет поэзии: «И звенел Млечный путь
о ведёрко в апрельском саду, и парным молоком облака розовели в окне» –
зыбкий образ рая, где мы пребываем каждый миг. Но миг осуществлён не как
реальное пребывание нашего тела в райском саду, а как переживание
проживания души в тишине, которая внезапно накатывает на нас,
пронизывая звёздным сквозняком.
2. БОЛЬШОЕ ВРЕМЯ ПОЭЗИИ
Как справедливо замечает Леонид Костюков, профессиональный разговор
литературных критиков о поэзии стоит на границе некой зоны умолчания:
«Если уж о ней пошла речь, из уважения друг к другу мы каждый раз не
уточняем, что в точности имеем в виду. Это что-то вроде культурного
договора о взаимном доверии; при этом неполное совпадение частных
пониманий тоже учтено в этом договоре». В результате автор берёт на себя,
как он считает, не очень благодарную роль – он нарушает негласные запреты
– озвучивает то, о чём обычно молчат. «Принято различать поэзию и стихи.
Стихи – это способ речи, форма записи, метр, рифма, как вариант – отказ от
метра и рифмы./…/ Поэзия – это, собственно, то, что обычно выражается
стихами. Главный повод и, вероятно, чуть ли не единственная цель
стихописания. Нечто интуитивное, на уровне ощущения». Однако Костюков
на этом и останавливается, предлагая, по сути, решать вопрос о поэзии в
каждом конкретном случае: есть поэзия – или её нет. Поэзия у автора статьи
– это нечто весьма неопределённое: «С одной стороны, что-то невероятно
ценное, притягательное и огромное, чему можно посвятить жизнь. С другой
стороны, что-то зыбкое, туманное и эфемерное, чего нельзя пощупать».
Логика такой неопределённости приводит к единственному утверждению:
поэзия – скорее, предмет веры, ведь для кого-то она может и не
существовать. Далее автор статьи рассуждает, исходя из двух
предположений. Допустим, поэзия – есть. Тогда у поэзии есть
«специфическое содержание поэтического высказывания», которое
«невозможно транслировать иначе, как через стихотворение». Тогда «поэт
слышит прообразы будущих стихотворений» и «перевод внутреннего
стихотворения в слова – место встречи поэта с возможным читателем». Тогда
«культурный смысл поэзии – в том, что читатель, лишённый автономной
способности попадать в зону поэтического вдохновения, иногда обретает
шанс попасть туда через зону восприятия стихотворения». Однако возможно
и обратное утверждение: поэзии – нет. Тогда «содержание стихотворения –
человеческое высказывание, иногда любопытное само по себе, иногда –
вполне банальное». Тогда «поэт – человек, умеющий выразить красиво то,
что многие современники имеют в виду и сформулировали именно так, если
бы смогли». Тогда «культурный смысл поэзии – в своего рода
инвентаризации суждений, настроений, впечатлений; переводе их в литые,
ритмичные, хорошо запоминающиеся афористичные формы».*
Для нас, как и для основной массы поэтического сообщества, вопрос о
существовании поэзии не стоит – поэзия есть, поскольку мы её слышим в
отличие от «глуховатого большинства»*. Заметим, однако, положительный
ответ на вопрос, есть поэзия или её нет, ни на шаг не приближает нас к
пониманию, что же она такое. Определение границ поэзии полезно лишь с
точки зрения практики – важно на берегу договариваться, о чём идёт речь: о
стихах или о поэзии, тогда и невнятицы будет значительно меньше.
Летом прочла великолепную статью Глеба Шульпякова в том же «Арионе».
Редкое удовольствие, когда поэт внятно пишет о главном – о сути поэзии.
«Мне кажется, что стихи бывают наполнены поэзией только в том случае,
если рождаются из внутренней катастрофы… Её можно сформулировать так:
«мир прекрасен, а человек умирает»… Энергия реакции на катастрофу –
энергия отчаяния или страха, восторга или разочарования, ледяного холода,
благодарности, или непримиримости, или стоического спокойствия –
присутствует в каждой строке настоящего стихотворения… Именно такая
реакция, выраженная в поэтической форме, – через язык и поэтические
средства, наработанные в языке к настоящему времени, – и есть поэзия.
Именно тот, кто способен перевести эту катастрофу в поэтическую речь, – и
есть поэт». Поэзия живёт в том «внутреннем Большом времени, где
разворачивается настоящая, подлинная картина». Поэзия – это полное
погружение в это самое Большое время или добровольное подчинение жизни
постоянному поиску «той тишины, той лакуны, той глубины, где будет
слышно Большое время».**
*
Оглянулся на свои следы
Вроде обычные
Следы
*
Как много верно знают камни
Коль так неистово
Молчат
*
Кажется реке
Что от берега до берега
Плывут облака
*
Есть мостик
Да не видно
Берегов
*
Если долго смотреть на небо
На нём появятся
Птицы
Это стихи поэта Евгения Казакова, живущего в Кемерове. Его поэтика вроде
бы и не имеет отчётливой временной прописки, но время присутствует в
текстах Казакова вполне ощутимо – в упругости образа, который как вихрь
наматывает на себя весь внешний событийный фон своего времени. Каждые
три строчки Казакова – как отдельная бусинка на длинной нити чёток. Вся
нить – это живая биография поэта – одновременно и его путевые заметки, и
дневниковая запись, и его ежедневная молитва, и его способ пребывания в
Боге. Увидел, изумился – записал, мысль промелькнула, удивила – опять
записал… «Поэт похож на остолбеневшего телеграфиста, который принимает
телеграммы прямо с неба».*** Только вот записи он делает на языке поэзии –
иначе, видимо, не получается.
Убедительность и внятность высказывания достигается благодаря
стереоскопичности поэтического зрения – одновременному рассматриванию
двух проекций видимого им пространства – горизонтальной и вертикальной.
Горизонталь заполнена вполне осязаемыми предметами – «цветочная ваза»,
«запотевший кружочек окна», «листы», «камни», «река», «облака»,
«крестик», «следы», «птицы», а вертикаль – животворным и
всепроникающим протовеществом. Вертикаль – это и есть единый живой Бог
– единое живое пространство, общий воздух, который пронизывает всякое
земное вещество, оживотворяет его, соединяет всё со всем. Постоянное
присутствие Бога ощущается в поэзии Казакова как движение волн в океане –
сама вода неизменно остаётся на месте,
мы лишь видим её то
вздымающийся, то опадающий фронт, слышим шум и ритм набегающей на
берег волны, чувствуем её силу и понимаем – океан дышит – он живой.
Протопоэтическое пространство поэта не имеет начала и конца, внешнего и
внутреннего; в нём нет смерти – есть только жизнь, которая и есть Бог.
Время в этом доязыковом пространстве – Большое – с длинной-длинной
волной, которая явно больше одной человеческой жизни. Поэтому в стихах
Евгения время почти и не чувствуется – мы не улавливаем эту Большую
волну, которая нас не пронизывает, а накрывает с головой, и мы проживаем
своё маленькое время внутри этой Большой волны как мотылькиоднодневки.
То есть поэзия Евгения Казакова – если и реакция на катастрофу, то на
катастрофу бабочки, заснувшей на оконном стекле. Катастрофа существует
лишь внутри нашего маленького времени, и катастрофичность – это всего
лишь свойство рефлексирующего человеческого ума – тонкого,
чувствительного к этому маленькому времени, а потому – страдающего. То
есть катастрофа – это свойство ума неверующего. А Евгений – верит, потому
что обладает сверхчувствительностью. «Бог – во мне», – утверждает всякий
раз поэт – это и есть его «лакуна», в которой он слышит Большое время. Как
говорил вслед за древними старцами Афанасий Великий, «Бог стал
человеком, чтобы человек стал Богом». Видимо, только тогда, когда поэт
слышит это Большое время, в нём и растёт Бог, а сам поэт взрастает в Боге.
Бога нельзя присвоить как идею – им можно лишь стать. И Бога в нас ровно
столько, сколько позволяет иметь душе его человеческий ум – чаще
суетливый и сомневающийся.
3. НЕПРОЧИТАННЫЕ ПОЭТЫ
Судьба поэта Евгения Казакова – непоэтична – её как бы и нет в обыденном
понимании – как череды внешних поэтических событий, имеющих
последовательность и вещественную плотность. Судьба – в его ровном и
отчётливом сердечном ритме, где каждый новый день – это лишь вариация
дня вчерашнего и завтрашнего – вечного и нескончаемого. Он – как улитка,
упрямо ползущая к горизонту, которая сматывает свой нескончаемо-длинный
день в упругую звенящую раковину. Смерть не дышит в его затылок, не
заставляет вздрагивать, не сбивает его пульса и дыхания. Удар – вдох –
выдох, удар – вдох – выдох… Три строки – вот и вся судьба.
Евгений пишет во времена «актуальной» поэзии, отстаивая поведенческую
стратегию века ушедшего. Уже двадцать лет он работает над однойединственной нескончаемой книгой трёхстиший. Рукопись дважды
принимала форму печатного издания. «С земли не упадёшь» – название
второй книги, изданной кемеровским университетом два года назад. Первый
небольшой сборник «Сосны золотой ствол» вышел в 95-ом. Общий тираж –
четыреста экземпляров. Реальных читателей – сотня. Евгения Казакова
практически нет на литературных сайтах, он не общается в социальных
сетях, у него нет собственной странички в ЖЖ, он не издаётся в толстых
литературных журналах, не участвует в российских поэтических конкурсах и
фестивалях. Он консервативен и как поэт ограничивается главным – пишет
поэтические тексты, очень редко их печатает, и время от времени встречается
со своим старшим другом поэтом Александром Ибрагимовым.
Смею утверждать, что такая поэтическая судьба – скорее правило для поэта,
чем исключение. Чем, например, принципиально отличается его судьба от
судьбы другого поэта, цитируемого нами? Первая книга Александра
Ибрагимова «Буквы одуванчика» выходит в 1976-ом, когда поэту уже 29.
Книга – итог двенадцати лет ежедневного писания.
*
Пятый час пополудни.
До горизонта зима.
Три снегиря
На дымящейся ветке тополя,
И снег, простроченный изгородями, –
Декабрь в смирительной рубашке
Тишине завязали рот белым платком.
Я устал вдребезги.
Серебряная ложка на подоконнике,
Опущенная в пол-литровую банку,
преломилась.
Ты у меня на коленях, как большая рыжая птица.
Где твоё гнездо: на закате
Или завтра утром?
Мои руки молчат
…А маленький мальчик декабря
На заре
Разоряет птичьи розовые гнёзда.
1968
(Из книги А. Ибрагимова «Буквы одуванчика»)
Вторая книга «Пусть будет каждому любовь» выходит в Кемеровском
книжном издательстве лишь через семь лет, в 1983-ем. Александру
Ибрагимову уже тридцать шесть, возраст – почти предсмертье для поэта.
Третья книга «Тело судьбы» – вновь через семь лет (магическая цифра!) – в
1990-ом. Проходят магические семь лет, и в 1997-ом, к 50-летию, редакция
журнала «После 12» издаёт сборник «Это лето всех лет», а в 2002-ом, вновь –
к юбилею, – сборник стихов «Крест русского четверостишья». За эти годы
подборки стихов появлялись в местных «Огнях Кузбасса», в «После 12», в
журнале «Москва» и две поэмы – в «Сибирских огнях», в 78-ом, и в 2010-ом.
В советские времена основные проблемы поэтов решало членство в Союзе
писателей, условие приёма – две изданные книги. В начале 80-х по
рекомендации московского поэта Анатолия Жигулина издательство
«Советский писатель» ставит в план новую книгу Ибрагимова. Рукопись
лежит в издательстве до конца 80-х, но так и не издаётся – к концу 80-х
прочно налаженный советский издательский механизм даёт серьёзные сбои.
В 83-ем в кемеровском книжном издательстве у Александра Ибрагимова
выходит, наконец, вторая книга. Он подаёт заявление в СП, но Москва не
пропускает – вмешиваются органы безопасности. Кстати, через 15 лет, уже
98-ом, Александра Ибрагимова примут в писательскую организацию по
старому заявлению. Последнее десятилетие Александр Ибрагимов много
работает, но поэта знают в основном по его старым публикациям: книги его
не издаются, он не появляется перед публикой, его нет в Интернете.
Судьба Александра Ибрагимова – это судьба непрочитанного поэта. Как,
впрочем, судьба большинства действительных поэтов – наших
современников. То есть кузбасская поэзия пяти десятилетий (а в эти
временные рамки вмещается вся история кузбасской литературы) остаётся,
по сути, неизвестной. До сих пор не прочитаны такие замечательные поэты,
живущие в Новокузнецке, как Игорь Гурьянов и Руслан Сидоров. Поэзия
Игоря Гурьянова известна очень узкому кругу кемеровских поэтов только по
его рукописям.
*
я накрыл в траве
ладонью чей-то
прелестный смех
и девочка заплакала вдали
*
зелёный дождь
твоих волос
и месяц ай
где в цветах ах и ох
мерцающих как вздох
навстречу мне
шла девочка ау
и женщина увы
(Из рукописи И. Гурьянова)
Два небольшие сборника стихов Руслана Сидорова хранятся лишь на
книжных полках его друзей. Одна из книг есть и у нас – «Не именуя», издана
в Новокузнецке в 1998 году, 58 страниц, тираж – 500 экземпляров.
*
Ниоткуда пришедший на эту землю
и готовый уйти навсегда отсюда,
я приемлю все, но лишь небу внемлю,
потому что я знаю, что я там буду.
(Из книги Р. Сидорова «Не именуя»)
Поэта Сергея Самойленко в 90-е всё же читали – учёба в Литинституте
значительно расширила не только круг профессионального общения, но и,
как следствие, – круг его читателей. У Сергея написано три небольшие книги
стихов. Первая – в 1991-ом – «Обратная перспектива», вторая – в 1994-ом –
«Угол зрения». В 2000-ом издаётся третья книга «Неполное смыкание век»,
куда входят первые две книги и новая, написанная в 1997-ом, по названию
которой и назван весь поэтический сборник. Книга очень точно улавливает
дух времени и состояние тех, кто в этом времени живёт и выживает. Сергея
Самойленко публикуют журналы «Юность», «Волга», «Сибирские огни», на
публикации поэта откликаются литературные критики в журналах «Новый
мир» (1999) и «Знамя» (2000). Сергей Самойленко входит в шорт-лист
Антибукера (1998).
*
Акустика осеннего неба
подразумевает источник звука,
которым могут быть только птицы,
покидающие пустые гнёзда.
Если принять за точку отчёта
облака, летящие против ветра,
мы увидим, как движутся звёзды,
вступая в другое время года.
Но если мы встанем лицом на север,
чтобы не пропустить снега,
мы можем потерять из виду
птиц, долетевших до края света.
(Из книги С. Самойленко «Неполное смыкание век»)
Однако с тех пор поэт не пишет, не переиздаётся. Имя его не то чтобы
забывают, но постепенно перестают читать в полном объёме – новые
поколения стихотворцев знают поэта Сергея Самойленко чаще по двум-трём
текстам, размещённым на страничке «Новой литературной карты России» в
Интернете. Поэт постепенно переходит в разряд непрочитанных поэтов, так и
не пробившись в российский поэтический пантеон.
Максим Уколов – почти легенда в молодёжной творческой среде Кемерова –
талантливый, умный, тонкий, обаятельный, победитель первого состязания
молодых поэтов 95-го года. И он действительно – первый. Судьба поэта – как
короткая яркая вспышка. В 96-ом Творческая Мастерская «АЗ» издаёт
сборник стихов Макса Уколова «Короче говоря».
*
Девушки плачут берёзовым соком.
А я говорю электрическим током
О чём-то безумном, высоком, жестоком.
И тысячи истин взрываются соком.
И сок отправляется в путь по истокам.
И я говорю электрическим током.
И девушки плачут берёзовым соком.
А я говорю электрическим током
Безумно жестоким, классическим слогом.
Общаясь как с равным и с чёртом, и с Богом,
И новым Иудам, и новым пророкам,
И вам говорю. Электрическим током.
И девушки плачут берёзовым соком.
И я – говорю!
(Их книги М. Уколова «Короче говоря»)
Вторая книга «Плюс-минус», иллюстрированная замечательной художницей
Татьяной Ахметгалиевой, выходит уже после его трагической смерти, в 2004ом. Поэта неизменно помнят, любят, читают, но не дальше Кемерова.
Так и не прочитан поэт, живущий в Кемерове, Андрей Правда. Помню, году
в 95-ом, видела его рукописи, хранящиеся в чемодане. Похоже, там они до
сих пор и хранятся. У Андрея изданы три небольшие поэтические сборника.
Первая книга «Только горсть можжевеловых ягод» вышла в издании
Творческой Мастерской «АЗ» в 1995-ом году. Вторая – «Забытая латунь» –
издаётся вслед за первой, в том же 95-ом, но уже кемеровским отделением
Союза писателей России. Третья книга «Синяя глина небес» появляется через
пять лет, в 1998-ом.
*
Зелёный чай
Неспешно
Пьют,
Не трогая
Костей
Игральных.
Опять весна.
На сердце цвет
Миндальный.
Над влажной глиной
Ласточки
Снуют.
(Из книги А. Правды «Только горсть можжевеловых ягод»)
С тех пор – молчание – сам поэт никаких самостоятельных попыток
издаваться не предпринимает. Лишь в 2011-ом появляется какой-то
невразумительный, почти самиздатовский, совместный сборник стихов
Андрея с Верой Лавриной.
Первая журнальная публикация – в «Огнях Кузбасса» в 1987-ом, в 90-е – две
публикации в «После 12», в двухтысячные – две или три публикации в
«Огнях Кузбасса». И можно ли сказать, что кто-либо действительно знаком с
творчеством поэта? Пожалуй, только поэтесса Наталья Останина, которая в
середине 90-х была допущена до святая святых – до сокровенного чемодана с
рукописями.
Свою первую дневниковую книгу «Живи меня, Господи» поэт из
Новокузнецка Татьяна Николаева издаёт лишь в 2002-ом, в 46 лет. Тираж –
100 экземпляров. Вторую книгу – книгу стихов – «Где ты, потомок
первого?», с прекрасными графическими иллюстрациями новокузнецкой
художницы Елены Башариной, издаёт Ольга Галыгина (галерея «Сибирское
искусство») в 2004-ом. Третья книга Татьяны Николаевой «Клочок
обетованный» выходит также в Новокузнецке, в 2006-ом. Книги прекрасно
изданы, кипящая, как кровь, выходящая горлом, поэзия… Однако издания
расходятся лишь в тесном дружеском кругу или попадают в случайные руки
молчаливых читателей. Три книги, и – тишина – как в омут. На выставкепродаже писателей Кузбасса, организованной в рамках региональной научнопрактической конференции «Литература Кузбасса и её роль в гуманитарном
воспитании и образовании детей и молодёжи» (29 марта 2012), книг Татьяны
Николаевой почему-то нет…
*
Клякса солнца – на домотканом
полосатом половике…
Не хватило терпенья глотка нам
для чумазой синицы в руке.
Развалилось пространство бесстыже,
как вокзальная девка в пыли,
и летят всё прозрачней и ниже
журавли, журавли, журавли…
( Из книги Т. Николаевой «Клочок обетованный»)
Татьяна вступает в СП в 2007-ом, как и положено – после издания двух
поэтических книг. Но членство в писательской организации на судьбу поэта
никак не влияет – Николаева остаётся всё тем же непрочитанным поэтом.
Одна публикация в «Огнях Кузбасса» в советские времена и три небольшие
публикации в тех же «Огнях», по 1-2 страницы, в двухтысячные, для
продуктивно работающего поэта – почти молчание.
Список непрочитанных поэтов, живущих или состоявшихся в Кемерове,
Новокузнецке, Прокопьевске, Берёзовском, Крапивино и Кузедеево, –
внушительный: Наталья Останина, Наталья Мурзина, Элеонора Казакова,
Алексей Гамзов, Сергей Харцызов, Валерий Сафонов, Оксана Левина,
Александр Шихер, Марина Черноскутова, Владимир Угрюмов, Анастасия
Куприк, Алексей Петров, Ирина Тюнина, Андрей Пятак, Денис Комаров,
Александр Командин, Юлия Масловская, Агата Рыжова, Сицуна Арисава,
Виктория Трегубова, Александра Гущина, Елена Дубицкая. И наверняка он –
не полон.
4. ЛИТЕРАТУРНАЯ КРИТИКА НЕПРОЧИТАННОЙ ПОЭЗИИ
Это и есть основная задача журнала «После 12» – выискивать отдельные
всполохи поэзии в безбрежном море современного стихотворчества,
публиковать действительных поэтов и писать о непрочитанной поэзии.
Поставить критику поэзии на поток нам вряд ли удастся – интересно и
убедительно о поэзии в Кемерове и Новокузнецке могут написать лишь
четыре известных мне автора. Каждая критическая работа требует глубокого
погружения, поэтому две-три авторские статьи в год – результат
замечательный. А два номера в год – это как раз и есть тот оптимум, с
которым редакция в состоянии справиться – наполнить журнал поэзии
поэзией и критикой поэзии.
Каждая критическая статья – акт творческий, не имеющий готовых рецептов.
Однако современные критики чаще всего пользуются некой уже
сложившейся в общей практике рецептурой – так, видимо, проще. Возможно,
такая тенденция сложилась благодаря сложности исследуемого предмета –
поэзия трудно уловима, о ней трудно писать. А возможно и по другой
причине – нечувствительности большинства аналитиков к поэзии. Как можно
писать о том, чего не слышишь и не видишь? Однако согласимся с Леонидом
Костюковым: «если есть человеческие ресурсы в этой области, значит и это
кому-то нужно». Но определиться с предметом исследования всё же стоит –
о стихотворчестве критическая статья или о поэзии. Критик пишет не о
поэзии, когда:
«а) большинство его суждений носит не оценочный, а классификационный
характер; он старается расположить корпус стихотворений или автора на
какой-то карте, на заранее расчерченной плоскости. Это в принципе задача
научная, а не художественная; от успешного (или неверного) её решения
читателю рецензии ни жарко, ни холодно. В частности, эти рассуждения не
помогают читателю понять, стоит ли ему браться за рецензируемую книгу;
б) критик старается не рисковать, не опираться на свой собственный вкус или
слух. Сознательно или подсознательно он предполагает здесь собственную
слабость и боится попасть впросак. Но, не рискуя, не скажешь ничего
существенного;
в) критик рассуждает о человеческих интенциях, взглядах автора, его
биографическом опыте – и, исходя из этих соображений, пробует прямо
обосновать происхождение тех или иных стихов. В ситуации поэтического
вдохновения эта связь как минимум сильно опосредована, но такой критик
(см. выше) старается не пользоваться рискованной гипотезой;
г) критик говорит о версификационной стороне как о самодостаточной (а не
как о средстве выражения), обсуждает сами по себе размеры, способы
рифмовки, ходы и приёмы, иногда молчаливо предполагая, что цель автора –
обогащение версификационной палитры;
д) в качестве удачных цитат приводит афоризмы»*.
Всего этого хотелось бы избежать.
* Леонид Костюков. Стихи и поэзия. – «Арион», 2012, №1
** Глеб Шульпяков. Мир прекрасен, а человек умирает. – «Арион», 2011,
№2
*** Александр Ибрагимов. Без крестика я голый. – Предисловие к книге
Е. Казакова «С земли не упадёшь». Кемерово, 2009