СВЕТАШЕВА Т.А. ЯЗЫКОВАЯ ИГРА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ А. Н

Т. А. Светашева
ЯЗЫКОВАЯ ИГРА В ПРОИЗВЕДЕНИЯХ
А. Н. БАШЛАЧЕВА
Александру Башлачев получил известность в 80-е годы минувшего века как
рок-бард, впервые придавший русской рок-песне ярко выраженный
национальный колорит. Начиная с 1980-х гг. выходят его многочисленные
концерты и студийные записи. Изданы сботрники стихов и песен Башлачева:
«Посошок» (1990 г.), «Стихи» (1997 г.). Последний, наиболее полный сборник
«Как по лезвию», вышедший в 2005 г., активизировал интерес к словесносодержательному аспекту наследия этого рок-барда.
Слово, помимо того, что выступает как инструмент искусства, приобретает
у Башлачева еще и статус объекта искусства. Более того, в его творчестве оно
представляет собой концепт, а сама лексема «Слово» часто даже пишется с
прописной буквы: «Так слови свое Слово, чтобы разом начать все дела»[1,
с. 66].
Поэт-бард творчески подходит к внутренней форме лексемы: он любит игру
с фонетикой и семантикой слов, основанную на созвучиях, а также на
паронимии, омонимии и полисемии.
Башлачев часто использует прием звукописи. Причем в ранних
произведениях поэта в звуковой игре участвуют единичные звуки — это, в
основном, наиболее типичные, яркие, «классические» фоны для аллитерации,
например, [р]:
Он увидел свои эскадроны.
Он услышал раскаты стрельбы [1, с. 80]
Опаленный горячим азартом,
Он лупил в полковой барабан [1, с. 80].
Ты звени, звени, звени сердце под рубашкою!
Второпях – врассыпную вороны.
Эй! Выводи коренных с пристяжкою,
И рванем на четыре стороны [1, с. 13].
Одна из главных специфических черт поэзии Башлачева — ее
рассчитанность на голосовую передачу. Вокал является основным
транслятором эмоционального фона произведения. Манеру исполнения
Башлачева можно охарактеризовать как гиперэкспрессивную, почти
экстатичную. Нанизывание звуков [р] и [р'] придает звучанию песни особенную
надрывность, увеличивает эмоциональную насыщенность произведения.
В произведениях же более позднего периода Башлачев значительно шире
использует возможности фонетической игры: повторяются не просто
отдельные звуки, а целые звукосочетания, части морфем:
... На щеках — роса рассветная [1, с. 19].
Искры самых искренних песен [1, с. 26].
Подхватит любовь и успеет во благо,
Во благо облечь в облака [1, с. 48].
В последней цитате на относительно коротком участке текста четырежды
повторяется звукосочетание [абл]/[абл’]. В результате такого уплотнения
значения лексем «благо», «облечь» и «облако» ассоциативно совмещаются, и
создается общее интуитивное ощущение возвышенного действа.
В строках «Как по лезвию / лезем лесенкой» [1, с. 87] происходит
нанизывание
сочетаний
[лез][лез’][лес’],
ассоциативно
связываемых
одновременно с движением вверх.
Таким образом, прием звукописи у Башлачева со временем осложняется
лексическим компонентом. В ранних стихах средства художественной
выразительности фонетического и лексического уровней существуют
раздельно. В более поздних — они сливаются, дополняют друг друга. Это уже
не нанизывание звуков, а апелляция к ложной этимологии, интуитивное
установление связи между лексемами, например:
Как искали искры в сыром бору [1, с. 45].
Но серпы в ребре да серебро в ведре
Я узрел не зря. Я — боль яблока [ 1, с. 46].
Звукопись в стихах Башлачева выполняет не только эстетическую и
экспрессивную функцию, но и обусловлена семантически. Метафора
становится звуковой:
Kогда злая стужа снедужила душу
И люта метель отметелила тело,
Когда опустела казна,
И сны наизнанку, и пах нараспашку —
Да дыши во весь дух и тяни там, где тяжко —
Ворвется в затяжку весна.
Зима жмет земное. Все вести — весною [1, с. 47].
Таким образом, метафора позднего Башлачева отличается своеобразной
двухслойностью: в ней с помощью языковой игры органично соединены и
переплетены план выражения и план содержания.
Автор вовлекает читателя в игру звучаний и смыслов. Тем не менее, эта игра
для поэта — отнюдь не самоцель, а средство создания цельного
художественного образа. При всем повышенном внимании к форме на первом
месте для автора, безусловно, содержание, обозначаемое. Знак функционирует
в стихах Башлачева как символ, за которым кроется множество смыслов.
Башлачев пересматривает отношения внутри языкового знака, стремится
проникнуть через знак к самой сущности обозначаемого. Тем самым поэт
апеллирует к магической функции языка: «Слово» как бы заменяет абстрактное
обозначаемое. Понятно, почему ни одно слово для автора не случайно.
Пристальное внимание к «Слову» — важнейшая черта поэтики Башлачева.
В текстах поэта-барда, особенно в поздний период творчества, нельзя изменить
ни одной фразы, чтобы не нарушить метафорический и семантический ряд.
Слово играет у него свою роль как в ассоциативно-образном плане текста, так и
в звуковом.
Башлачев обыгрывает не только паронимические созвучия, но и омонимию
и полисемию, экспериментирует с разными значениями слов и корней:
Что ж теперь ходим круг да около
На своем поле — как подпольщики? [1, с. 13]
Стопроцентный брак допускают в ЗАГСах,
Но любовь вершится на небесах [1, с. 187]
Ива да клен…
Ох, гляди, красно солнышко врежет по почкам! [1, с. 43]
Ты сводишь мост зубов под рыхлой
штукатуркой [1, с. 32]
Ты же любишь сама,
Когда губы огнем лижет магия,
Когда губы огнем лижет магия языка [1, с. 148].
Но им все трудней быть иконой в размере
оклада [1, с. 121].
В последнем случае омонимия используется для создания иронического
эффекта. Автор сталкивает две ситуации, два антиномичных полюса: небесное
и приземленное, духовное и материальное. Даже стилистически слова-омонимы
(«оклад» иконы и «оклад»-«зарплата») по-разному маркированы и имеют
разные сферы употребления. Семантический компонент обрамления,
ограничения, присутствующий в значении слова «оклад» (как оправа для
иконы), проецируется на бытовые реалии.
Башлачева интересуют словообразовательные связи не только в синхронии,
но и в диахронии. Он как бы разворачивает в обратном порядке процесс
словообразования, возвращаясь к корню слова, пересматривает семантику слов,
вычленяет глубинное, исконное значение. В сопоставлении с современным
значением слова и рождается башлачевская метафора.
…Да окно решеткой крестили [1, с. 26].
В приведенной строке корень «-крест-» визуализируется в сознании
читателя в двух направлениях: в значении религиозного символа и в значении
конкретно-объектном — как пересечение линий.
Творческий подход к слову позволил поэту-барду создавать удивительные
авторские метафоры. Поэт как бы пробует каждое слово на вкус:
Размешал и поплыл в преисподнем белье… [1, с. 150]
Здесь использован прием деривационной контаминации однокоренных слов:
«исподнее» (белье) и «преисподняя» (ад). Соединяемые слова имеют разные
сферы употребления, но ассоциативно связаны в тексте с мотивом смерти как
перехода в иной мир.
Башлачев не ограничивается в своем творческом отношении к знаку и в
языковой игре только знаком-словом: он часто обращается к знаку-фраземе, к
цельному словосочетанию. Фонд русской фразеологии активно используется
поэтом для создания художественного образа. Башлачев нарушает
нечленимость фразеологизма, использует прием деконструкции языкового
знака, пересматривает отношения внутри пословицы, фраземы и идиомы,
синтезирует новые метафоры на почве старых, стертых, общепринятых.
Деконструкция фразем достигается разными способами:
1. Изменив всего один или несколько звуков, автор получает каламбурную
метафору, которая интересна именно тем, что, с одной стороны, разрушает
привычные языковые связи, а с другой — вызывает ассоциации с разрушаемым
застывшим знаком:
Небо с общину,
Все небо с общину [1, с.46].
…там, где все одним жиром мазаны [1, с. 129].
Компоненты «овчинка», «мир» в этих примерах заменены на компоненты,
контекстуально антонимичные. В результате в первом примере фразеологизм
становится неоднозначным, а во втором — приобретает противоположную,
негативную коннотацию.
Да неси свое тесто на злобное место… [1, с. 48].
В этом случае, наоборот, полученное словосочетание подчеркивает и
усиливает негативную коннотацию обозначаемого: «лобным местом»
изначально называлось место казни.
Мне с моею милою — рай на шабаше [1, с. 50].
Здесь коннотативно нейтральное слово «шалаш» заменяется на созвучное,
однозначно негативное и никак не совместимое с понятием рая слово «шабаш».
Своеобразный оксюморон, полученный в результате языковой игры,
значительно усиливает исходное значение разрушаемого знака.
Подобные видоизмененные фраземы довольно часто встречаются в
строках Башлачева:
За окнами — салют. Царь-Пушкин в новой раме [1, с. 33];
Хлебом с болью встретят златые дни [1, с. 44];
Пусть возьмет на зуб, да не в квас, а в кровь [1, с. 45];
Но годы вывернут карманы —
Дни как семечки
валятся вкривь да врозь [1, с. 113];
Я воли не давал ручьям [1, с. 137];
Спите, дети. Я пошел.
Скатертью тревога… [1, с. 141].
Как видим, во всех приведенных примерах подмена компонентов фраземы
отнюдь не случайна и не безразлична смыслу произведения, хотя
осуществлялась, скорее всего, интуитивно.
2. Компонент несвободного словосочетания может заменяться и не на
основе созвучия. Здесь намеренный отказ от предыдущего компонента и замена
его другим очень важны именно на смысловом уровне:
И я не смог не смог ударить в грязь ножом [1, с. 137];
Всем сестрам — по любви [1, с. 160].
Поскольку исходный фразеологизм все же угадывается, на уровне
восприятия прочитывается не отраженная в тексте оппозиция которую
составляют замещенный и замещающий компоненты:
Возьмет за горло — и пой, как можешь,
Как сам на душу свою положишь [1, с. 153].
Полученная в результате замены исходного компонента «бог» на «сам» фраза
употреблена в значении «сотворишь самостоятельно», и близка по смыслу
пословице «На бога надейся, а сам не плошай».
3. Башлачев активно использует прием контаминации фразем. Идиомы с
общим лексическим компонентом совмещаются, накладываются друг на друга. В
результате такой деконструкции привычных языковых знаков образуется новая,
яркая, иногда даже парадоксальная метафора, которая отличается необычайной
концентрированностью смысла: в формально небольшом отрезке текста
совмещаются два исходных понятия и новое, получившееся в результате
контаминации:
Как вольно им петь.
И дышать полной грудью на ладан… [1, с. 121];
Как писали вилами на Роду [1, с. 45].
В последнем примере Башлачев соединяет фраземы «вилами по воде
писано» (с пропущенным компонентом «по воде») и «на роду написано». В
сущности, они антонимичны в аспекте определенности предсказания.
Сталкивая определенность и неопределенность, автор создает метафорупарадокс, метафору-нонсенс. В результате возникает общее ощущение
зыбкости, бессмысленности существования, ненадежности привычных
жизненных установок. Этот образ вполне соотносится с идеей песни «Вечный
пост» — идеей ничтожности человека, его лживости и мелкости перед лицом
Бога. В песне обыгрывается пословица «Пока гром не грянет, мужик не
перекрестится», она является лейтмотивом текста, и именно в этом ключе автор
и выстраивает образную систему произведения.
Соединяемые фраземы могут иметь не полностью идентичные компоненты,
а лишь фонетически близкие. Тогда к языковой игре добавляется прием обмана
ожиданий читателя (слушателя), особенно если подмененный компонент
расположен в конце строки и связан рифмой:
За совесть и за страх. За всех. За тех, кого
Слизнула языком шершавая блокада,
За тех, кто не успел проститься, уходя,
Мой друг, спусти штаны и голым Летним садом
Прими свою вину под розгами дождя [1, с. 32].
4. Иногда Башлачев буквально визуализирует ситуацию, заложенную во
фразеологизме:
Летим сквозь времена, которые согнули
Страну в бараний рог и пили из него [1, с. 32].
Ситуация получает продолжение за счет этикетного культурного кода,
связанного с компонентом «рог», — обычая пить из рога на праздниках.
Небо как эмалированный бак с манной кашей [1, с. 106].
В приведенном примере несвободное словосочетание «манна небесная»
интерпретируется автором буквально и становится объектом сравнения.
Заштопаны тугой, суровой, красной ниткой
Все бреши твоего гнилого сюртука [1, с. 32].
Фразеологизм «проходить красной нитью» не просто перекодирован, но еще и
осложнен многозначностью слова «красный», которое в данном контексте
ассоциируется с социалистическим режимом.
5. Наконец, Башлачев разрушает застывшие связи внутри фраземы,
освобождает ее компоненты, включает их в метафору, сохранив в этой
метафоре в свернутом виде смысл исходного фразеологизма:
Потом – юродивые-князи нашей всепогодной
грязи [1, с. 16].
Тот же фразеологизм деконструирован в другом виде:
Да что ты, князь! Да что ты брюхом ищешь
грязь? [1, с. 137].
Это лишь некоторые из способов создания интереснейшей башлачевской
метафоры на основе фраземы. В результате языковой игры «фразеологизм,
включенный в необычные синтаксические или смысловые связи,
прочитывается многократно: по своему словарному значению, по
номинативному значению составляющих его слов, по внутренней
(этимологической) форме тех же слов, и еще нередко в духе творческих
ассоциаций автора» [2, с. 61].
Стиль Башлачева, таким образом, сложен для восприятия, рассчитан на
образованного и творчески одаренного слушателя. Но внешняя красивость
стиля, тем не менее, является для поэта средством, а не целью. В тексте
Башлачева одинаково ценны, эстетичны и осмысленны как план выражения,
так и план содержания.
Использование приемов языковой игры направлено на уплотнение
смыслового наполнения произведений, усиление эмоционального воздействия
на слушателя, стимулирование ассоциативного и интуитивного восприятия
текста.
___________________________
1. Башлачев, А. Как по лезвию. / А. Башлачев. — М.: Время, 2005. — 256 с.
2. Свиридов, С. В. Магия языка. Поэзия языка. Поэзия А. Башлачева. 1986 г. /
С. В. Свиридов/ // Русская рок-поэзия: текст и контекст 4. — Тверь, 2000. — C. 57 —
69.
Научные труды кафедры русской литературы БГУ. Вып. V. — Мн.: H 34 РИВШ БГУ, 2008.
С. 124–131.