Новое в зарубежной лингвистике: Вып
advertisement
Новое в зарубежной лингвистике: прагматика. – М.: Прогресс, 1985. – 500 с. Вып. 16. Лингвистическая 3. ВЕНДЛЕР ИЛЛОКУТИВНОЕ САМОУБИЙСТВО В настоящей работе я буду исходить из допущения, что предложенные мною грамматические критерии распознавания иллокутивных глаголов (которые я, пока не найдено лучшего термина, буду называть перформативами) действительно верны (см. Vendler 1970а: 79-97, V е n d 1 е г 1970Ь: 73-90, Vendler 1972). Таким образом, я утверждаю, что следующие признаки составляют в своей совокупности достаточное условие для отнесения глагола к числу перформативов. (а) Перформативы являются «глаголами-контейнерами», то есть их дополнением может быть только номинализованное предложение. Этот признак отличает перформативы от обычных переходных глаголов, таких, как kick 'ударять' или push 'толкать'. (б) Дополнением при этих глаголах должна быть неполная номинализация («фактивная» именная группа в терминах Lees 1960), что отличает перформативы от таких глаголов-контейнеров, как watch 'наблюдать' и imitate 'подражать', которые требуют в качестве дополнения полную номинализацию («акциональную» именную группу (Lees I960)). Этот признак имеет внутреннюю связь с тем обстоятельством, что перформативы в отличие от глаголов типа watch в нормальном случае не допускают употребления в форме Continuous. (в) Подлежащим при перформативном глаголе может быть только именная группа, обозначающая человека,— что неверно для некоторых глаголов, удовлетворяющих двум первым требованиям, например indicate 'указывать', entail 'влечь за собой* и т. п. (г) С точки зрения способа протекания ситуации во времени перформативы относятся к глаголам «достижения» (achievement Zeno Vendler. Illocutionary suicide.—In: «Issues in the Philosophy of language», Yale University Press, 1976, p. 135—145. © Yale University Press, 1976. verbs) в отличие от глаголов состояния, таких, как believe 'считать' и intend 'намереваться' (см. Vendler 1967: гл. 4). (д) Наконец, для перформативов наиболее характерно употребление в форме 1-го лица ед. числа презенса индикатива активного Залога (на что обратил внимание Дж. Остин). Это отличает перформативы от некоторых неперформативов, таких, как decide 'решать' и find out 'обнаруживать', которые удовлетворяют всем предыдущим критериям. Как известно, Остин разделил речевые акты (с точки зрения их иллокутивной функции) на пять классов: экспозитивы, вердик' тивы, акты обязательства (comissives), акты побуждения (exerci-tives) и акты этикетного поведения (behabltives), см. Austin 1962: 147—163. В уже упоминавшихся своих работах я пытался показать, что если эту классификацию, проведенную более или менее интуитивно, определенным образом обобщить и уточнить, то она будет соответствовать разбиению перформативов на группы, различающиеся по своим синтаксическим свойствам. Основная идея, а возможно, даже и некоторые детали этого разбиения понадобятся нам и для настоящего исследования. Семантическое единство класса перформативов демонстрируется при помощи формул, которые использовал Остин, вводя понятие перформатива. Эти формулы следующие: (а) Сказать [to say] "Я V+", значит V+, (б) Сказав [in saying] "Я V+", он У-л+, (в) Настоящим [hereby] я V+, где V+ обозначает глагол с его дополнением, а -л — показатель прошедшего времени. Как оказывается, множество глаголов, допускающих употребление в составе этих формул, и множество глаголов, удовлетворяющих нашим синтаксическим критериям, более или менее совпадают. Кроме того, интуитивно очевидно, что разнообразие перформативов отражает различие способов, которыми можно что-либо сказать, или, что то же самое, выявляет тот факт, что глагол say 'говорить/сказать',-по крайней мере в его основном смысле, является наиболее общим перформативом. Это подтверждается тем, что на вопрос Что он сказал? ответом может быть любое из следующих высказываний: Он заявил, что... (экспозитив), Он назвал меня... (вердиктив). Он обещал... (обязательство), Он приказал мне... (побуждение), Он извинился за... (этикетное поведение). Следует отметить, правда, что глагол говорить имеет также и более «слабый» смысл: можно «говорить» отдельные слова, предложения, чепуху, скороговорку, бессмысленные слоги и т. д., не осуществляя при этом никаких иллокутивных актов. Но в таком случае ответом на вопрос Что он сказал? будет повторение произнесенного текста — пословное или, возможно, пофонемное. Между тем если в вопросе Что он сказал? глагол сказать понимается в общеперформативном смысле, то ответом будет, как правило, косвенная передача прямой речи, при которой всегда возможно, а часто даже и требуется, изменение некоторых дейкти-ческих элементов, лексики и синтаксиса воспроизводимого высказывания. Таким образом, оказывается, что «говорение» чего-либо в сильном смысле слова предполагает возможность косвенного воспроизведения сказанного. Далее речь будет идти о «говорении» именно в этом сильном смысле. Напомним, наконец, что класс перформативов не должен смешиваться с классом «перлокутивных глаголов». Ср., например, различие между иллокутивными глаголами argue 'отстаивать точку зрения' и warn 'предупреждать' и перлокутивными convince 'убеждать' и deter 'удерживать'. Если первые два—чистые глаголы говорения, то есть служат для описания того, что делает говорящий, то использование вторых двух глаголов предполагает ситуацию, в которой принимает определенное участие и слушающий. Можно отстаивать точку зрения, но не убедить аудиторию; можно предупреждать человека, чтобы он не делал чего-то, и не удержать его от поступка. Этих замечаний, я думаю, достаточно, Чтобы было ясно, что я имею в виду, говоря, что перлокутивный аспект вообще не входит в круг нашего рассмотрения. До сих пор границы перформативной области казались достаточно ясными. К сожалению, однако, как это часто случается в лингвистике, не говоря уже о философии, при ближайшем рассмотрении мы замечаем в молоке муху, а скорее даже целое ёкопище мух. Имеется небольшая группа причудливых глаголов, которые, с одной стороны, очевидным образом являются глаголами говорения, а с другой стороны, не отмечены «остиновской Меткой», то есть вообще не употребляются в 1-м лице ед. числа настоящего времени. На первый взгляд это невероятно: глаголы говорения, которые нельзя употребить для говорения. Тем не менее такие редкие экземпляры существуют. Для начала я назову лишь некоторые из таких глаголов, и, чтобы оттенить существенный для меня момент, я даже намечу класс перформативов, к которому их можно было бы отнести, если бы не этот их недостаток. Так, глаголы allege 'голословно заявлять', insinuate 'инсинуировать' и brag 'похваляться' во многом похожи на экспозитивы; egg on 'подбивать', goad 'побуждать', incite 'подстрекать, поощрять' и threaten 'угрожать' подобны глаголам побуждения; наконец, scold 'ругать', berate 'поносить', scoff 'высмеивать' и flatter 'льстить' можно было бы отнеети к глаголам этикетного поведения. Уточним некоторые детали. Сказать, например, что Джо что-то голословно заявил или инсинуировал или чем-то похвалялся,— значит описать некоторый экспозитивный речевой акт, который он совершил,— аналогично тому, как можно сказать, что он утверждал нечто или что он о чем-то нас информировал. Аналогично я могу описать какой-то побудительный речевой акт Джо, сказав, что он приказал мне или просил меня что-то сделать или предупредил меня, чтобы я чего-то не делал, и с таким же успехом я могу сказать, что он подстрекал или побуждал меня что-то сделать или угрожал мне с целью не допустить совершения какогото поступка. Опять-таки так же, как я могу сообщить о его речевом акте, сказав, что он обвинял, хвалил или осуждал меня, я могу сообщить и о том, что он ругал, поносил меня, насмехался надо мной, придирался ко мне и т. д. Эти наблюдения носят не случайный характер — за ними стоят языковые факты. А именно на вопрос Что он сказал?, который мы использовали в предыдущем тесте, все эти глаголы могут служить ответом в той же мере, что и настоящие перформа-тивы: "Что он сказал?" — "Он [можем мы ответить] нечто голословно заявил; он похвалялся, угрожал, насмехался, ругался и т. д.". Однако — ив этом главная загвоздка — нельзя сделать голословное заявление, сказав "Я голословно заявляю, что..."; нельзя инсинуировать словами "Я инсинуирую, что..."; нельзя побуждать, говоря "Я побуждаю...", нельзя угрожать словами "Я угрожаю...". Действительно, если исключить не относящееся к делу узуальное настоящее, то мы вообще не употребляем этих глаголов в 1-м лице ед. числа настоящего времени — при том, что эта форма является первичной и самой характерной для всех подлинно перформативных глаголов. В результате напрашивается вывод, что здесь мы имеем дело с глаголами говорения, которые, однако, не являются перформативными. Почему это так? То есть по какой причине эти глаголы не поддаются перформативному употреблению? Именно этот вопрос и будет предметом дальнейшего обсуждения. Непосвященному подобное исследование может показаться бессодержательным. Однако тем, кто помнит результаты проведенного Остином анализа иллокутивных неудач, не покажется удивительным, что случаи, когда возникает аномалия, дают нам гораздо больше информации, чем те случаи, когда все идет гладко. Подобно тому как «учение о коммуникативных неудачах» породило учение о пресуппозициях, я надеюсь получить в данном исследовании полезный побочный результат, относящийся к семантике перформативов, то есть, иными словами, какое-то прояснение в вопросе о том, что значит "сказать нечто". Мухи — это менее важный вид живых существ, чем слоны, но тем не менее исследование мух может больше способствовать нашему пониманию природы жизни, чем изучение слонов. Я начну с группы квазиэкспозитивов. Прежде всего, чтобы в нашем распоряжении был более представительный набор, я добавлю глаголы, парные к тем, которые уже были упомянуты: brag 'похваляться' вызывает в памяти boast 'хвастаться'; insinuate 'инсинуировать'—более мягкое hint 'намекать'; к allege примыкает более сильный и в высшей степени важный глагол lie 'лгать'. Почему происходит так, что, хотя, может быть, верно, что Джо голословно заявил, что встретил Ховарда Хью, он не может сделать соответствующего заявления, сказав: "Я голословно заявляю, что я встретил Ховарда Хью"? Вы можете на это сказать: "Ну, хотя бы потому, что ему в этом случае никто не поверит". Но, отвечу я, какое это имеет отношение к полноценности его речевого акта? Предположим, что я утверждаю, несмотря на полет «Аполлона» на Луну, что Луна сделана из зеленого сыра. Разумеется, мне никто не поверит; но это всеобщее неверие не подорвет мой речевой акт и не пресечет мое перформативное действие; сказать (в соответствующих условиях): "Я утверждаю, что Луна сделана из зеленого сыра",—значит сделать глупое заявление; но тем не менее это будет заявление. В то же время я не могу сделать голословное заявление, сказав, например; "Я голословно заявляю, что я виделся вчера с твоей женой", хотя здесь речь идет о вещах вполне правдоподобных. То, что мне не поверят, если я начну свое высказывание с "Я голословно заявляю", обусловлено не тем, что дальше идет что-то неправдоподобное, а самим фактом употребления этого 'выражения. Сказав "Я голословно заявляю", я бы бросил тень сомнения на то, что я намеревался заявить. Однако — могут мне возразить — вовсе не обязательно, чтобы такой ход был незаконным. В конце концов, весь смысл выражений "Я догадываюсь" или "Я предполагаю" вместо "Я утверждаю" или "Я заявляю" состоит в том, чтобы бросить тень сомнения на истинность того, что я говорю. Если это законно для догадываться, то почему не для голословно заявлять. Попробуем пойти другим путем. Что, собственно говоря, я имею в виду, когда говорю в прошедшем времени, что Джо (или ты, или я, если на то пошло) голословно заявил, что р? Ответ прост: используя это слово, я хочу сказать, что он утверждал (а не просто высказывал догадку или предположение), что р, тогда как для меня р кажется ложным или по крайней мере сомнительным. Но тогда снова возникает вопрос: почему сам Джо не может сделать голословное заявление, используя само это выражение? Что мешает ему заявить, что р, и добавить, что р является, или по крайней мере может быть, ложным? Ответ состоит в том, что утверждение пропозиции р несовместимо с допущением о том, что р может быть сомнительным или ложным. Что я делаю, когда я утверждаю, что р? Я требую, чтобы вы поверили, что р, я призываю вас поверить в то, что р, поскольку я это говорю (я использую здесь теорию значения Г. П. Грайса; см. Grice 1957). Разумеется, в таком случае я не могу разрушать левой рукой то, что-построил правой: я не могу просить вас поверить мне, что р, добавляя одновременно, что р недостойно доверия. А это именно то, что требовалось бы при перформа-тивном употреблении allege. Потому я и не могу голословно заявлять, что р, говоря "Я голословно заявляю, что р"; сказать так было бы равносильно иллокутивному самоубийству. Чтобы упростить дальнейшее изложение, я введу понятие иллокутивной цели. Иллокутивная цель речевого акта — это ментальный акт, совершения которого добивается от слушающего говорящий, или ментальное состояние, в которое говорящий намерен привести слушающего. Так, например, если я говорю вам "Я там буду" и хочу, чтобы вы в это поверили, то речевой акт, который я совершаю,— это утверждение или предсказание. Если, кроме того, я хочу, чтобы вы могли положиться на мои слова, то это обещание. Наконец, если мое намерение состоит в том, чтобы вызвать у вас страх по поводу того, что я там буду (поскольку вы, допустим, собираетесь там говорить про меня гадости), тогда это предупреждение. В большинстве случаев мое намерение может быть выявлено из контекста и ситуации. Если оно не вполне однозначно или если я хочу быть уверен, что собеседник меня понял, я использую эксплицитный перформатив: утверждать, обещать или предупреждать. И если вы меня полностью понимаете, то вы знаете, какой иллокутивной цели я стремлюсь достичь. Будет ли эта цель достигнута — поверите ли вы мне, положитесь ли вы на меня, испугаетесь ли,— несущественно с точки зрения понимания сообщения, то есть понимания того, что я сказал, так же как несущественны и те действия, которые вы в конечном счете совершите. Таким образом, когда я говорю, что Джо голословно заявил, что р, я имею в виду, во-первых, что он, говоря р, имел иллокутивную цель заставить своего слушателя поверить, что р, и, во-вторых, что, по моему мнению, р сомнительно. В этом неперформативном контексте указанные два компонента не противоречат один другому. Но в перформативном контексте они приходят в столкновение: иллокутивная цель, которую подразумевает употребление слова allege, лишается смысла под действием второго компонента его значения. Следовательно, Джо, если он использует для своего голословного заявления эксплицитный перформатив, должен выбрать надежный перформатив, такой, как утверждать или заявлять, который, с одной стороны, выражает ту же самую иллокутивную цель, а именно внушение собеседнику определенного мнения, но, с другой стороны, лишен второго компонента, разрушающего эту цель (я буду называть его «подрывным фактором»). Используя понятия иллокутивной цели и подрывного (spoiling) фактора, мы можем объяснить, в чем состоит трудность перформативного употребления других квазиэкспозитивов, упоминавшихся выше. В случае глагола лгать иллокутивная цель та же самая: тот, кто лжет, так же как и тот, кто утверждает, или тот, кто голословно заявляет, хочет, чтобы ему поверили. Подрывной фактор здесь того же типа, что и.в слове allege, только более сильный. Когда говорится, что Джо солгал, что р, подразумевается, что он знал, что р ложно. И действительно, Джо не может начать свое ложное высказывание словами "Я лгу". Как я уже говорил, лгать — это важное слово, и я еще вернусь к нему в конце. Здесь я упомяну только близко связанное с ним слово slander 'клеветать'; оно означает лгать о людях с целью нанесения им ущерба, так что подрывной фактор, уже достаточно существенный в слове лгать, здесь оказывается еще более сильным. Инсинуировать и намекать дают другую, более сложную картину. Что я имею в виду, когда говорю, что Джо инсинуировал или намекал, что нечто имеет место. Это значит опять-таки, что он намеревался создать у собеседника некоторое представление, но не прямо, а путем хождения вокруг да около. Предположим, Джо говорит Джиму: "Что, твоя жена все еще работает у Джона? Я каждый день вижу их, они вместе обедают". Тот факт, что они каждый день вместе обедают, имеет определенные импликации, но Джо, который не просто недосказывает, а инсинуирует, как бы разрушает эту импликацию, предлагая другую возможность: они вместе работают. Если бы Джо этого не сказал, Джим мог бы спросить его: "Что ты хочешь этим сказать?" и Джо, если бы у него хватило смелости, должен был бы ответить: "Я хочу сказать [заметим, что здесь употреблен перформатив], что Джон и твоя жена..." и т. д. Но в данном случае он не хочет провоцировать Джима на этот вопрос и прикидывается дурачком: он делает вид, что не осознает импликации, содержащейся в его словах. Таким образом, иллокутивная цель инсинуации — это тоже внушение собеседнику определенного мнения (а именно речь идет о мнении, основанном на заключении, которое .он сам должен сделать), но эта цель замаскирована. Этот последний компонент значения и является подрывным фактором при перформативном употреблении: нельзя успешно инсинуировать что бы то ни было словами "Я инсинуирую..."; в этом случае тайное стало бы явным. В ситуации намека, насколько я понимаю, подрывной фактор более слабый: говорящий не скрывает своей цели, но предоставляет слушателю возможность угадать ее, то есть понять намек. Даже imply 'подразумевать' имеет, хотя и слабую, подрывную силу: нельзя начагь разговор словами "Я подразумеваю...". Теперь перейдем к глаголу brag 'похваляться' и его более слабому эквиваленту — boast 'хвастаться, хвалиться'. В свете сказанного выше легко понять, почему перформативное употребление невозможно для brag и, хотя и в меньшей степени, для boast. Когда мы говорим про человека, что он похваляется, мы имеем в виду, что он сообщает или напоминает нам в своей речи о каких-то своих реальных или воображаемых достоинствах, достижениях или владениях с дополнительной целью вызвать у вас чувство восхищения или зависти, которого, по нашей оценке, он не заслуживает. Этот последний компонент значения и является подрывным фактором, наличие которого не дает возможности человеку говорить "Я похваляюсь", когда он похваляется. Что касается глагола boast, то здесь подрывной фактор более слабый (он состоит в нашей неуверенности в том, что человек действительно достоин восхищения), так что, хотя и с некоторыми опасениями, человек может сказать "Я (по) хвастаюсь" и начать хвастаться, как апостол Павел во Втором послании к коринфянам, гл. 11: «Еще скажу: не почти кто-нибудь меня неразумным; а если не так, то примите меня, хотя как неразумного, чтобы и мне сколько-нибудь похвалиться (boast)... Они Евреи? И я... Христовы служители? в безумии говорю: я больше». Но так или иначе, и похвальба и хвастовство противоречат идее скромности, так что откровенное признание соответствующего намерения уменьшает тот эффект, которого хвастун хочет достичь. Эта сторона дела, разумеется, усугубляет подрывной фактор, упомянутый выше. Прежде чем закончить обсуждение квазиэкспозитивов, я остановлюсь еще на одном глаголе—blurt out 'сболтнуть, выболтать'. Выболтать секрет — это не то же самое, что раскрыть секрет или нарушить тайну. Последние два действия являются сознательными: предатель сообщает сведения, понимая, что они секретны. С выбалтыванием дело обстоит иначе: когда человек сболтнул, это значит, что он не знает или на какой-то момент забыл, что то, что он говорит,— секрет, который он не должен раскрывать. Следовательно, сказать: "Я выбалтываю секрет, что..."—это то же самое, что сказать: "Я говорю тебе нечто, чего я не должен говорить, но я не знаю, что я не должен этого говорить". И это будет опять-таки иллокутивное самоубийство. Переходя теперь к квазипобудительным глаголам, я дам более полный их список, чем в начале статьи. Легко видеть, что глаголы egg on и goad 'подбивать, подначивать' близки по значению, тогда как incite и instigate 'подстрекать' попадают в другой класс. Глагол threaten 'угрожать' стоит особняком. Первые два глагола следует отличать от их перлокутивных «родичей» entice 'вовлекать', seduce 'соблазнять' и, быть может, cajole 'уговаривать с помощью лести'. Перформативное употребление egg on и goad обречено на неудачу по той же причине, что hint 'намекать' и insinuate 'инсинуировать'. Разумеется, иллокутивная цель здесь иная: как и в случае с остальными глаголами побуждения, от слушателя требуется, чтобы он что-то сделал, а не просто возымел какое-то мнение. Человек, который подбивает и подначивает, так же как в тот, кто намекает или инсинуирует, имеет в виду эту цель, но не обнаруживает ее, а обычно пытается маскироваться. "Ты ведь это никогда не сделаешь, Чарли... У тебя кишка тонка... Вот Джо—другое дело, он настоящий мужчина!.." Именно так происходит и подначивание: говорящий хочет, чтобы его жертва сделала что-то, быть может, очень глупое, но не просит его об этом прямо — он говорит ему такие вещи, которые могут спровоцировать его на глупый поступок. Именно в силу наличия этого подрывного фактора говорящий не может сказать "Я подстрекаю тебя...", "Я провоцирую тебя...", если он действительно подстрекает или провоцирует. Глаголы incite и instigate 'подстрекать' не допускают перформативного употребления не из-за предположения о честности говорящего, . а по другой причине. Говоря, что Джо подстрекал кого-то к насилию или убийству, я подразумеваю, что то, чего он хотел добиться, является — по крайней мере на мой взгляд — дурным или нежелательным, В таком случае источник конфликта при перформативном употреблении очевиден; сказав, например, "Я подстрекаю тебя сделать X", я бы сказал, с одной стороны, что я хочу, чтобы ты сделал X, а с другой стороны, что я считаю, что этого не следует делать, поскольку это дурно. Наконец, о глаголе threaten 'угрожать'. Как я уже говорил, threaten подобно vvarn 'предупреждать', по крайней мере в его побудительном значении (I warn you not to do X 'Я предупреждаю тебя, чтобы ты не делал X'), которое отличается от экспо-зитивного warn (The bull is going to charge 'Бык вот-вот бросится'). Тем не менее я могу сказать "Я предупреждаю" с целью сделать предупреждение, но не могу сказать "Я угрожаю" с целью высказать угрозу. Почему это так? Каков здесь подрывной фактор? Он довольно тонкий. Если я описываю нечто сказанное кем-то как предупреждение, у меня нет предпосылки, что тот человек был недружествен, а если я оцениваю сказанное как угрозу, то в нормальном случае у меня есть такая предпосылка. Действительно, в случае с угрожать я имею в виду, что говорящий оказал недопустимое давление на свою жертву. Тем самым' я не могу угрожать словами "Я угрожаю", поскольку, используя этот глагол, я приглашаю вас не принимать во внимание мою угрозу: я сам говорю, что это такое побуждение, которому следует сопротивляться. Перейдем теперь к той мошке, которая роится в классе глаголов этикетного поведения. Это малоупотребительные глаголы, так что их семантическая структура не всегда ясна. Как кажется, они разделяются на две группы: scold 'ругать', berate 'поносить', nag 'пилить' и upbraid 'придираться' являются типичными представителями одной группы, a scoff 'высмеивать', mock 'дразнить', taunt, gibe 'насмехаться', jeer 'язвить', belittle 'умалять достоинства' и его антоним flatter 'льстить' принадлежат ко второй. Все они имеют уничижающие коннотации. У глаголов первой группы противопоказание к перформативному употреблению находится на уровне поведения: грубость, назойливость, преувеличение и т. п. У глаголов второй группы оно заложено глубже: употребляя эти слова, мы хотим показать, что то, что говорилось, было незаслуженным — объект высмеивания не заслуживает такого пренебрежения, объект лести не заслуживает похвалы, быть может, даже в собственном мнении того, кто высмеивает или льстит. Как мы помним, иллокутивная цель речевого акта этикетного поведения состоит в том, чтобы выразить отношение говорящего к поступкам или качествам слушающего — похвалу, порицание, благодарность, отвращение и т. п. Естественно, что эта цель несовместима с импликацией незаслуженности, которая является подрывным фактором у глаголов второй группы. Так, высмеивать, говоря "Я высмеиваю тебя", или льстить, говоря "Я тебе льщу" было бы саморазрушительным действием. Что же является подрывным фактором в первой группе? Почему я не могу ругать или поносить кого-то, используя сами эти глаголы? Единственная видимая причина состоит в том, что эти глаголы включают намек на плохие манеры и преувеличение, и поэтому их употребление уменьшает моральное право говорящего выносить обвинение. Так, если я начинаю свое обвинение с формулы "Я ругаю" или "Я поношу", то я даю вам возможность частично дискредитировать мое обвинение как исходящее из недостойного источника или по крайней мере имеющее недолжное облачение. В конце концов, я могу отвергнуть утверждение, сказав: "Кто ты такой, чтобы это утверждать?", имея в виду, что ты невежда; я могу отвергнуть приказ, сказавши: "Кто ты такой, чтобы мне приказывать?", имея в виду, что у тебя нет власти; и совершенно так же я могу отвергнуть твою критику, сказав: "Кто ты такой, чтобы меня осуждать?", имея в виду, что ты не имеешь на это морального права. В качестве общего итога нашего исследования мы можем предложить альтернативный остиновскому подход к иллокутивным глаголам.. Для Остина первичным и наиболее показательным для перформативного глагола, является перформативный контекст— 1-е лицо настоящего времени. Мое предложение состоит в следующем: будем исходить из того, что «первичным» употреблением для всех глаголов говорения является дескриптивное, а не перформативное. Иными словами, примем, что «первично» (я не имею в виду предшествование в историческом плане') было использование этих глаголов для передачи речевых актов других людей. Соответственно значение этих глаголов строится из разнообразных семантических компонентов, характеризующих эти речевые акты на различных уровнях: уточнение иллокутивной цели (ср. различие между утверждением, приказом и извинением); способ ее выражения (ср. различие между утверждением и настаиванием или между требованием, просьбой и мольбой); собственное мнение передающего относительно содержания или способа подачи, характеризующего описываемый речевой акт, ср. различие между утверждением и голословным заявлением, между похвалой и лестью, между похвальбой, хвастовством и ликованием (crowing) и т. д. Большая часть этих глаголов такова, что их семантическая структура не препятствует перформативному употреблению, поскольку не содержит такого фактора, который сводил бы на нет иллокутивную цель говорящего. Тем самым становится объяснимо — если прибегнуть все же к исторической модели,—что люди иепытывали потребность использовать этот набор глаголов для уточнения своих целей в своих собственных речевых актах. Таким путем большая часть глаголов говорения, то есть «иллокутивных» глаголов, превратилась в перформативы. Тот небольшой класс, о котором шла речь,— это глаголы, для которых в силу наличия подрывного фактора в их семантической структуре этот сдвиг оказался невозможен. Сказавши вею правду, я теперь возвращусь к глаголу лгать, который, как я уже говорил, занимает принципиально важное место в рассматриваемом круге проблем. Основной вывод здесь следующий: нельзя солгать, сказавши "Я лгу...", поскольку человек, который поступает таким образом, требует доверия к тому утверждению, которое он эксплицитно назвал ложным. Если я ' Сам Остин, впрочем, иногда пускается в исторические рассуждения подобного рода, см. Austin 1962s 71—73.— Прим. автора, использую глагол лгать, то подрыв речевого акта осуществляется самим глаголом. Возникает вопрос: можно ли достичь того же результата другими средствами? Несомненно, но выражение будет несколько более длинным. Например: Идет дождь, но это неверно. Идет дождь, но ты этому не верь. Идет дождь, но я в это не верю. Последний пример—это парадокс Мура. Его объяснение в рамках нашей теории очень простое: я прошу кого-то поверить, что р, поскольку я это говорю, но одновременно я добавляю, что я сам в это не верю. Тогда почему он должен верить? Аномальность в этих предложениях с экспозитивными глаголами можно сравнить с аналогичными ситуациями в других разрядах глаголов. Приведем некоторые примеры. Я приказываю тебе пойти, но, пожалуйста, не ходи. Я дарю тебе этот дом, но он не мой. Объявляю вас мужем и женой, но у меня нет на это полномочий, и т. д. Таким образом, использование неправильного глагола говорения — это не единственный способ совершить коммуникативное самоубийство; есть и другие средства. Парадокс Мура напоминает нам о старом и заслуженном парадоксе лжеца. Предположим, я говорю: "То, что я сейчас говорю, ложь". Это истина или ложь? Что же это? «Это — предложение» не подходит, поскольку предложения не бывают истинными или ложными, в особенности предложения, набитые дейктическими элементами, как то, о котором идет речь. «Это утверждение» — тоже не годится, поскольку иллокутивная цель утверждения — формирование у собеседника определенного мнения — откровенным образом перечеркивается самим говорящим. С другой стороны, произнося эти слова, он не мог и лгать, поскольку ложь имеет ту же цель формирования мнения. Следовательно, говорящий просто ничего не сказал (в сильном смысле), говоря (в слабом смысле) то, что он сказал. А поскольку в релевантном смысле он ничего не сказал, то и нет ничего, что могло бы быть истинным или ложным. Если я дарю вам дом,- который мне не принадлежит, то мой подарок не является ни щедрым, ни скудным — его просто нет. Наконец, когда критянин говорит: "Все критяне лжецы", имея в виду, что всякое высказывание критянина в настоящем, прошлом и будущем является намеренно ложным, то он не может включить данное свое высказывание в тот же разряд* под угрозой разрушения его утвердительней силы (а именно его претензии на истинность), то есть под угрозой срыва его как высказывания. Поэтому возможно, что сказанное им было истинно (если критяне действительно такая лживая компания). В этом случае, однако, любое другое высказывание о том, что все критяне лжецы, в том же значении должно быть ложным, поскольку мы признали, что высказывание нашего критянина было истинное. * То есть в разряд ложных. — Прим. ред. Если вы спросите: "А как же быть с утверждением, что все критяне лжецы?" — я отвечу, что такой абстракции просто не существует. Утверждения принадлежат людям. Это их утверждения, сделанные в тот или иной момент. Следовательно, с точки зрения естественного языка мы не обязаны волноваться по поводу письменных утверждений. Это все не утверждения, они не имеют иллокутивной функции: за ними не стоит никакого лица. Если все же стоит—например, если я запишу их на бумаге и вручу бумагу вам для внимательного прочтения,—даже тогда это будет не утверждение, а вещественное доказательство иллокутивного самоубийства. Внутри формальной системы, разумеется, может возникнуть парадокс, и он может быть устранен обычными формальными средствами, такими, как обращение к метаязыку. Однако в естественном языке таких трудностей не возникает. ЛИТЕРАТУРА Vendler 1967— Vend ler Z. Linguistics in Philosophy. Ithaca, N.Y., Cornel I Universit Press, 1967. Vendler 1970a — V en d 1 er Z. Say what you think.—In: «Studies in Thought and Language», J. L. Cowan (ed), Tuscon, University of Arizona Press, 1970. Vendler 1970b—Vendler Z. Les performatifs en perspective.—«Langa-ges», № 17, 1970. Vendler 1972—Vend 1 er Z. Res Cogitans. Ithaca, N. Y., Cornell University Press, 1972. Lees 1960—Lees R. B. The grammar of English nominalization. The Hague, Mouton, 1960. Austin 1962—Austin J. L. How to do things whith words. Oxford, Cla fendon, 1962. Or ice 1987—0 rice H. P. Meaning. — «Philosophical Review», 1957, №66.
