САКРАЛЬНЫЙ СЛАВЯНСКИЙ ЯЗЫК
advertisement
А. М. Камчатнов О ЛИНГВИСТИЧЕСКОМ СТАТУСЕ ЦЕРКОВНОСЛАВЯНСКОГО ЯЗЫКА Существует лингвистическая универсалия, согласно которой почти все литературные языки возникают путем примыкания к более древней литературно-языковой традиции: так, латинский язык возник путем примыкания к греческому, новоевропейские литературные языки — путем примыкания к латинскому, церковнославянский путем примыкания к греческому, русский — путем примыкания к церковнославянскому. Уникальность же русской языковой ситуации заключается в том, что славянский литературный язык возник в эпоху общеславянского единства, когда еще не было южнославянских, восточнославянских и западнославянских языков, а были лишь южные, восточные и западные диалекты одного общеславянского языка. В этих условиях цель святых братьев Кирилла и Мефодия создать литературный язык для всех славян была вполне достижимой. Однако в силу известных исторических условий (принятие католицизма западными славянами, турецкое порабощение южных славян) только на русской почве продолжалось творческое взаимодействие славянского языка и народно-разговорной русской стихии. Отделившись от славянского языка прежде всего грамматически, русский литературный язык испытывал очень сильное влияние славянского в лексике и синтаксисе. Уже М. В. Ломоносовым в его «Предисловии о пользе книг церьковных в Российском языке» было установлено, что славянский язык — это источник высокого стиля русского литературного языка, и с тех пор мало что изменилось: до сих пор о всякой вещи мы можем сказать торжественно, нейтрально или уничижительно и до сих пор, создавая торжественную речь, мы пользуемся ресурсами славянского языка, подчас даже не подозревая об этом. Нет нужды приводить примеры высокого стиля из произведений Ломоносова, Хераскова, Боброва, Карамзина, Жуковского, Катенина, Кюхельбекера, Пушкина и других, ибо и так всем понятно, что Восстань, пророк, и виждь и внемли совсем не то, что Встань, пророк, смотри и слушай. Таким образом, наш литературный язык и соответственно наше языковое сознание представляют собой упорядоченную иерархическую трихотомичную структуру, в которой славянский язык играет важную роль источника, ресурса высокого стиля. Так устроен русский литературный язык, так устроено наше языковое сознание, и уже нельзя ничего с этим поделать. До тех пор, пока 1 русская классическая литература будет преподаваться в школе, пока ее будут читать, она будет формировать наше языковое сознание. Теперь поговорим о славянском языке. Оплодотворив собою так удачно русский литературный язык, славянский язык остался языком Церкви, языком богослужения. В отличие от греческого или латинского языков, на которых существовала богатая дохристианская литература, славянский язык был создан как язык литургический, и таким он и остается по сей день. Можно сказать, что в Русской Православной Церкви славянский язык — это как бы естественная среда богообщения, что славянский язык есть словесная икона, «иконописцем» которой является Дух Святой, что можно догматически обосновать так же, как и иконопочитание: как там мы поклоняемся не доскам и краске, а в видимом образе почитаем невидимый Первообраз, так и тут мы поклоняемся не звукам и грамматическим формам, а в слышимом образе поклоняемся неслышимому Первообразу. Тем не менее сейчас много говорят о переводе богослужения на русский язык, многие видят в славянском языке чуть ли не главную преграду к новой катехизации русского и других народов, а в переводе — главное условие успешности этой катехизации. Есть два обстоятельства, которые вынуждают меня сомневаться в этом. Что значит перевести? Это значит, нужно извлечь некий смысл из одной системы выражения (китайской, например) и выразить его при помощи другой системы выражения (русской, например). Эта операция была бы безболезненной и даже доступной компьютеру при одном условии: языковая система выражения смысла нейтральна по отношению к самому смыслу, является его внешней одеждой, которую можно без всякой потери для смысла переменить. Однако со времен Гумбольдта, Шишкова, Потебни эти лингвисты и их многочисленные последователи не устают повторять, что язык — это не внешняя одежда мысли, что язык во всех своих проявлениях от фонетики до синтаксиса является выражением духа народа, способом миропонимания. Это знает всякий, кто пытался переводить не элементарные фразы из учебника, а подлинно художественные тексты. Или вот еще очень знаменательное свидетельство В. Набокова: он писал некоторые произведения, как известно, поанглийски, а затем испытывал неимоверные трудности с их переводом на русский; чем глубже человек знает оба языка, тем труднее на самом деле переводить — этому мешает уникальное своеобразие каждого языка. Дополнительные сложности возникают, 2 когда переводишь с близкородственного языка, каким является славянский по отношению к русскому. Это первое обстоятельство. Второе обстоятельство как раз и состоит в особых отношениях между славянским и русским языками. Став основой высокого стиля русского литературного языка, славянский язык сохранил интимно близкие отношения с русским языком. Собственно говоря, трудно даже сказать, является ли славянский язык особым языком, или же это какой-то особый стиль русского литературного языка, назовем его условно сверхвысоким или сакральным. Как решить этот вопрос? Теоретически перевод возможен только с одного языка на другой, из одной системы средств выражения в другую, когда обе языковые системы существенно отличаются друг от друга; перевод же из стиля в стиль невозможен, возможно лишь переложение некоего содержания другим стилем, что часто используется в пародийных целях. Вспомним хотя бы хрестоматийное: «Не потерплю, чтоб развратитель Огнем и вздохов и похвал Младое сердце искушал; Чтоб червь презренный, ядовитый Точил лилеи стебелек; Чтобы двухутренний цветок Увял еще полураскрытый». Всё это значило, друзья: С приятелем стреляюсь я. Здесь переложение романтического строя мысли и соответствующей лексики в реалистический является способом осмеяния эпигонов романтизма. Пушкин вообще был великий пересмешник, вспомним хотя бы «Историю села Горюхина» как пародию на «Историю государства Российского» Карамзина. Вот и давайте посмотрим, что же происходит с семантикой и стилистикой богослужебного текста при его переводе (или переложении?) на русский литературный язык. Для дальнейшего изложения я буду пользоваться переводом Служебника на русский язык, выполненным иеромонахом Амвросием (Тимротом). По его собственным словам, о. Амвросий считает славянский особым языком, притом малопонятным для прихожан, поэтому перевод богослужения на русский язык является давно назревшей проблемой, которую надо наконец начать решать. Вообще решать проблему ясности языка богослужения, по мнению о. Амвросия, можно тремя способами. Первый — это продолжение правки и поновлений церковнославянских текстов в духе той деятельности, которая шла в 3 Церкви на протяжении веков, однако этот путь уже себя исчерпал, потому что в наше время исправление отдельных слов вряд ли может сделать текст более понятным. Второй путь — это русификация текстов, по сути представляющая собой создание некоего «среднего» языка: то ли русского со славянскими вкраплениями (наиболее часто встречающимися словами и оборотами), то ли славянского, «осовремененного» множеством русизмов; на подобном языке (в сущности, испорченном славянском) по сей день составляются новые молитвы, службы, акафисты. Наконец, третий путь — это перевод на русский язык, который бы мог, сосуществуя с традиционными и всем известными богослужебными текстами, восполнять у современных православных недостаток понимания церковной службы и как следствие этого — отсутствие живого интереса к богослужению. При переводе о. Амвросий считает необходимым руководствоваться следующими принципами — оставлять без перевода сравнительно немногие слова и обороты, характерные для нашей Богослужебной традиции: присно, Ипостась, Единица, сверхсущественный, совечный, Приснодева и т. п.; — оставлять без перевода привычные и понятные всем церковным людям греческие слова: алавастр, трапеза, елей, фимиам и т. п.; — сохранять в употреблении специфические метафоры: рог в значении «сила», семя в значении «потомство»; — сохранять обороты типа «Благословлением благословлю», характерные для древнееврейского языка; — сохранять синтаксические конструкции, характерные для греческого и вслед за ним церковнославянского; — сохранять звательный падеж в словах: Боже, Господи, Иисусе Христе, Отче, может быть, и в некоторых из имен собственных, например, в службах святым: отче наш Сергие и т. п.; — сохранять слова, характерные для высокого стиля: очи, уста, воззвать, возглашать т. п.; — ради точности перевода уклоняться от славянского, передавая славянское очисти как будь милостив, щедрый как милосердный, молиться как ходатайствовать, ходатай как посредник, умиление как сокрушение и др.; — отказаться от употребления некоторых привычных славянизмов ввиду того, что неискушенного читателя они ставят в тупик: купина, Чермное море, глагол в значении «слово» и др. (См.: http://www.wertograd.narod.ru/arh/report.pdf). 4 По прочтении этих принципов возникает вопрос, чем же такой перевод будет отличаться от русификации? Для ответа обратимся непосредственно к русскому тексту Служебника, опубликованному на сайте: http://azbyka.ru/bogosluzhenie/liturgiya/lit01.shtml. Вот Молитва первая из «Последования вечерни»: Господи, щедрый и ГDи щeдрый и3 ми1лостивый, долготерпэли1ве милостивый, долготерпеливый и3 многоми1лостиве, внуши2 и многомилостивый! Услышь моли1тву нaшу, и3 вонми2 глaсу молитву нашу и внемли гласу молeніz нaшегw: сотвори2 съ моления нашего. Сотвори на нас нaми знaменіе во блaго, настaви знамение ко благу, наставь нас на путь Твой, чтобы ходить нам нaсъ на пyть тв0й, є4же ходи1ти во истине Твоей, возвесели во и4стинэ твоeй, возвесели2 сердца наши, да страшимся сердцA н†ша, во є4же боsтисz имени Твоего святого. Ибо Ты и4мене твоегw2 с™aгw. занE велик и творишь чудеса, Ты, Бог вeлій є3си2 ты2, и3 творsй Единый, и нет между богами чудесA, ты2 є3си2 бGъ є3ди1нъ, подобного Тебе, Господи, и3 нёсть под0бенъ тебЁ въ сильный в милости и благой в б0зэхъ гDи: си1ленъ въ силе, дабы помогать и утешать и ми1лости, и3 бlгъ въ крёпости, спасать всех, надеющихся на имя во є4же помогaти, и3 ўтэшaти, святое Твоё. Ибо подобает Тебе и3 спасaти вс‰ ўповaющыz во вся слава, честь и поклонение, и4мz с™0е твоE. Ћкw подобaетъ Отцу и Сыну и Святому Духу, тебЁ всsкаz слaва, чeсть и3 ныне и всегда, и во веки веков. поклонeніе, nц7Y, и3 сн7у, и3 Аминь. с™0му д¦у, нhнэ и3 при1снw, и3 во вёки вэкHвъ, ґми1нь. Что мы видим? Славянские падежные формы заменены русскими: въ б0зэхъ между богами, вс‰ — всех; обращения в звательной форме заменены обращениями в именительном падеже: долготерпэли1ве и3 многоми1лостиве долготерпеливый и многомилостивый; своеобразный славянский оборот во є4же + инфинитив, являющийся синтаксической калькой греческого сочетания «артикль + инфинитив», заменен непоследовательно, в одном случае побудительным предложением (во є4же боsтисz - да страшимся), в другом — придаточным цели (во є4же помогaти - дабы помогать); славянский союз занE заменен русским ибо; 5 глагол внуши1ти со специфической «славянской» семантикой 'услышать' заменен смысловым эквивалентом услышать; пожалуй, это единственный случай собственно перевода; трудно объяснить синонимические замены боятися — страшиться, крепость — сила, уповать — надеяться. Слово уповать — это слово современного русского литературного языка, встречающееся у многих русских писателей и поэтов. Наблюдение за употреблением слов уповать, упование в русском (!) переводе Псалтири показывает, что они используются тогда, когда речь идет о надежде, возлагаемой на высшие силы, тогда как их синонимы надеяться, надежда употребляются в контекстах, где речь идет о человеческих возможностях. Следует также отметить, что выражение сотвори2 съ нaми знaменіе во блaго, не очень понятное на славянском языке, остается таким же и в русском «переводе»: «Сотвори на нас знамение ко благу». Этот случай как раз и показывает, что перед нами не перевод смысла из оной системы выражения в другую, а простая русификация славянского текста. Дальнейшие наблюдения над «переводом» о. Амвросия убеждают в том, что это не перевод, что это переложение и что перевод в собственном смысле со славянского на русский вообще невозможен, возможна лишь русификация славянского текста. Несомненно, русификация приближает богослужебный текст к уровню понимания среднего носителя русского языка: замена непривычных, устаревших грамматических форм и оборотов, замена вышедших из употребления слов или слов с необычным значением делают текст более понятным. Но за все надо платить! Платой за русификацию становится, во-первых, искажение смысла, во-вторых, снижение высоты текста, иногда до полупародийного уровня, его прозаизация, утрата его духоподъемной силы. Рассмотрим несколько примеров. 1. Искажение смысла. ГDи, да не ћростію твоeю њбличи1ши нaсъ, нижE гнёвомъ твои1мъ накaжеши нaсъ - Господи, не обличи нас в ярости Твоей и не накажи нас гневом Твоим. Глагол наказати в славянском значит 'наставить, научить, вразумить', и в молитве мы просим, чтобы Господь учил нас, не гневом своим. Если бы о. Амвросий переводил с греческого, то глагол παιδεύω следовало бы и по-славянски, и по-русски передать словом вразумить: не ћростію твоeю њбличи1ши нaсъ, нижE гнёвомъ твои1мъ вразуми1ши ны - не обличи нас в ярости Твоей и не гневом Твоим вразуми нас. 6 Дaждь нaмъ ўчaстіе и3 наслёдіе со всёми боsщимисz тебE и4стиною, и3 хранsщими зaпwвэди тво‰ — дай нам долю и жребий со всеми, истинно боящимися Тебя и хранящими заповеди Твои. Слова часть и доля, конечно, синонимичны, но участие — это не просто часть, а совместная участь, совместная жизнь с теми, кто любит Господа. Сущ. жребий вообще принадлежит лексикону языческой культуры, обозначая власть судьбы, рока над человеком; греч. κληρονομία означает 'наследие' и вообще 'участие в чем-либо' (хотя сущ. κλῆρος некогда означало камень, обломок, применявшийся при метании жребия). Славянский перевод необычайно точен и сам не поддается переводу; текст можно лишь слегка русифицировать. И#збaви ны2 t стрaха нощнaгw и3 всsкіz вeщи, во тмЁ преходsщіz - избавь нас от страха ночного и от всякой опасности во мраке блуждающей; вещь — это, может быть и опасность, но она не блуждает во мраке, а тайком подкрадывается. Свёте ти1хій с™hz слaвы, . . . ї}се хrтE — Свет отрадный святой славы, . . . Иисусе Христе! Перифрастическое обращение к Господу Свёте ти1хій является изумительным по глубине поэтическим образом, включающим в себя сразу несколько смыслов: тихий — это и кроткий, и благосклонный, и милостивый, и спокойный, и ясный, безмятежный. Перевод словом отрадный обедняет этот образ, делает его плоским, да и не совсем верным. Дост0инъ є3си2 во вс‰ временA пётъ бhти глaсы препод0бными, сн7е б9ій — Достойно Тебя во все времена воспевать голосами счастливыми, Сын Божий. Перевод слова препод0бный прилагательным счастливыми есть свидетельство не просто лингвистического, но и богословского невежества. Слова счастье, счастливый не из христианского словаря; эти слова принадлежали некогда словарю языческой культуры и выражали языческое представление о власти рока, судьбы над человеком. Согласно В. И. Далю, «Счастье (со-частье, доля, пай) ср. рок, судьба, часть и участь, доля. <…> Случайность, желанная неожиданность, талан, удача, успех, спорина в деле, не по расчету» (Даль, III, 666). После же разрушения языческого мировоззрения слово счастье вошло в словарь светской культуры, выражая обывательское представление о везении, а также о благополучии, благосостоянии, благоденствии, удовлетворенности жизнью. Совсем не случайно, что, согласно данным словаря Geoffrey W. H. Lampe «Patristic Greek Lexicon», во всей святоотеческой письменности ни разу не употреблено слово εύδαιμονία — греческий эквивалент слова счастье. Внесение этого слова в богослужебный текст неимоверно опошляет его, искажает его смысл. 7 Вдумаемся в прилагательное препод0бный: корень этого слова доб значит буквально 'подходящий (о времени, поре)'; слово подобный значит 'такой же подходящий, как и образец, тождественный образцу в каком-то отношении' (так, человек, хотя и имеет тварную природу, в каком-то отношении подобен Богу); приставка пре- в славянском языке означает не высокую степень признака, как в русском, а нечто превосходящее все, что ни есть, трансцендентное: прекрасный — превосходящий красотой все существующее, пресущественная сущность — это сущность, превосходящая всякую сущность, то есть это Господь Бог. Иисус Христос потому достоин быть воспетым глaсы препод0бными, что Он — Сын Божий, и как бы ни был красив голос человеческий, он все равно не годится для вознесения достойной хвалы Спасителю. Счастливые голоса тут ни к селу ни к городу. Њ ми1рэ всегw2 мjра, бlгостоsніи с™hхъ б9іихъ цRквeй, и3 соединeніи всёхъ, гDу пом0лимсz — О мире всего мiра, благоденствии святых Божиих Церквей… Мы молим Господа о твердом стоянии в вере Его Церкви во всякое время — и в эпохи гонений, и в эпохи мирского благополучия, а вовсе не о благоденствии; слав. бlгостоsніе нельзя перевести одним русским словом. Если «перевод» о. Амросия и приближает славянский текст к уровню понимания, то это уровень понимания обывателя. 2. Неоправданные замены. К0зни — ухищрения, щедрHты — сострадание, соблюди2 — сохрани, положи1ти — поставить, настоsщій чaсъ — нынешний час, nрyжіе свёта — доспехи света, поучeніе — размышление, при1чтъ — клир, недyгующихъ — болящих, заступити — защитить, помzни2 — вспомни, спод0би — удостой, длaнь — рука и многие другие. Это замены ради замен, но они не так безобидны, ибо обедняют восприятие, отключают работу языкового воображения. 3. Прозаизация текста, стилистический разнобой. Настaви нaсъ ко пристaнищу хотёніz твоегw — Приведи нас к желаемой Тебе пристани. Дaждь нaмъ и3збэжaти и3 пр0чее настоsщагw днE . . . t разли1чныхъ к0зней лукaвагw, и3 ненавётну жи1знь нaшу соблюди2 бlгодaтію всес™aгw твоегw2 д¦а — дай нам и в остальное время нынешнего дня избежать различных ухищрений лукавого, и жизнь нашу в безопасности от его козней сохрани благодатию всесвятого Твоего Духа. Все знают, что слово навет значит 'клевета, ложное обвинение'; краткое и емкое по смыслу 8 сочетание ненавётну жи1знь нaшу соблюди2 переведено длинным жизнь нашу в безопасности от его козней сохрани, к тому же стилистически неуклюжим, ибо безопасность обеспечивается «благодатью» полиции, а не Святого Духа. 4. Полупародия. Сочетание моли1твами с™hz бцdы и3 всёхъ с™hхъ заменено канцелярским оборотом по ходатайствам святой Богородицы и всех святых. Таким же пародийным снижением образа выражения является и следующий перевод: дaруй нaмъ и3 пр0чее непор0чнw соверши1ти, пред8 с™0ю слaвою твоeю — даруй же нам и оставшуюся часть (дня — А.К.) непорочно провести пред святой Славою Твоею. Провести остаток дня можно в кругу семьи, с друзьями, в театре, ресторане, но не перед Славою Господней. Или еще: и3спрaви моли1тву нaшу ћкw кади1ло пред8 тоб0ю — направь молитву нашу как фимиам пред лицо Твоё. В Великой ектении: Њ честнёмъ пресвЂтерствэ — о почтенном пресвитерстве; Њ бlгорастворeніи воздyхwвъ — О благоприятной погоде. 5. Нельзя пройти мимо косноязычия автора перевода, когда русский текст звучит не по-русски, ибо по-русски так не говорят и не пишут. Например: подaждь же нaмъ настоsщій вeчеръ, и3 приходsщую н0щь ми1рну - подай же нам нынешний вечер и наступающую ночь мирные. В славянском тексте употреблен оборот accusativus duplex, поэтому по-русски это предложение должно звучать так: сотвори мирными наступающий вечер и предстоящую ночь. 6. Чтобы быть справедливым, надо отметить и такие случаи, когда о. Амвросий и в самом деле перевел славянский текст, то есть выразил не слишком ясный смысл понятным русским языком. Хорошо известно, что одним из камней преткновения, мешающим правильно понимать славянский текст, являются так называемые славянскорусские паронимы, то есть слова, звучащие одинаково, но имеющие разное значение; для понимания таких паронимов О. А. Седаковой создан специальный словарь. Рассмотрим такой случай: ГDи . . . кazйсz њ ѕл0бахъ нaшихъ, помzни2 щедрHты тво‰ — Господи . . . сожалеющий о бедствиях наших! Вспомни сострадание Твое. Глагол каятися имел в славянском языке значение 'сожалеть о чем-либо', утраченное современным русским языком, что и создает трудность понимания. Существительное злоба также имело утраченное ныне значение 'бедствие'. В таких случаях славянский 9 текст может быть поновлен: ГDи . . . скорбz1й њ бэ1дахъ нaшихъ. . . или соответствующим образом прокомментирован. Итак, что же получается? Когда слушаешь аргументы сторонников перевода богослужения на русский язык, то они в отвлеченном виде кажутся убедительными и даже благородными; а когда дело доходит до конкретных текстов, то эти доводы исчезают, яко дым. Текст о. Амвросия — это не перевод, а адаптированная к уровню понимания среднего носителя русского языка русифицированная редакция Служебника, осуществленная со многими смысловыми и стилистическими потерями; при этом надо подчеркнуть, что отделение семантики от стиля возможно лишь в научных целях, в действительном же общении они неразделимы. Таким образом, можно констатировать, что автора перевода постигла очевидная творческая неудача, и я думаю, что эта неудача постигла бы любого, кто взялся бы за перевод с церковнославянского на русский. Сама же эта неудача не есть ли симптом того, что славянский язык в русской культурно-языковой ситуации занимает совершенно особое место, имеет ни с чем не сравнимый лингвистический статус? Уникальность славянского языка заключается в том, что остается неясным, в какой из трех возможных рядов можно и нужно его включить: китайский — немецкий — русский — и т. д. — славянский; научный— юридический — газетный — и т. д. — славянский.; древнегреческий — латинский — санскрит — и т. д. — славянский. В первый ряд его нельзя включить, потому что нет этноса, являющегося носителем этого языка. Во второй ряд его нельзя включить, потому что он обладает особыми не только лексическими, но и грамматическими формами, чего не бывает со специальными языками вроде юридического. В третий ряд мертвых языков его нельзя включить в силу его генетической близости к высокому стилю русского литературного языка (в этот ряд его могли бы включить православные румыны и даже сербы, но не русские). В то же время его можно по наличию особой функции включить во второй ряд, а по наличию устаревших, омертвевших форм включить в третий рад. Весь спор, таким образом, ведется вокруг того, чему придать большую значимость. Тот, кто чувствует поэзию грамматики и придает устаревшим грамматическим формам стилистическую значимость, тот будет вписывать славянский язык во второй ряд, то есть считать его функциональной разновидностью русского литературного языка (сверхвысоким, сакральным стилем). Тот же, кто не чувствует и не придает стилистической значимости грамматическим формам, тот 10 будет считать славянский язык мертвым, а само богослужение нуждающимся в переводе на живой язык. Однако неудача «перевода», его невозможность, на мой взгляд, есть свидетельство того, что славянский язык в русском культурном обиходе по своему лингвистическому статусу ближе к понятию специального языка, то есть занимает место сверхвысокого, сакрального стиля русского литературного языка. Этим стилем, как и всяким иным — публицистическим, деловым, научным, — надо овладевать, и проходит немало лет, прежде чем журналист научится писать репортажи, юрист — законы, ученый — научные статьи. Если человек не сумел овладеть даже пассивно сакральным славянским стилем, пусть смирится, а когда пожелает, то для него надо создавать комментированные издания богослужебных текстов, поясняющих наиболее трудные для понимания места. 11
