golosaveshey22007

«Голоса вещей -2»
Взгляд на уфимскую литературу 2007 года
Альманах
Уфимского литературного объединения «УФЛИ»
Сезоны
2002-2003
2003-2004
2004-2005
2005-2006
2006-2007
Уфа
Издательство «ОЭ»
2007 год
литературно-художественное издание
Альманах
Уфимского
сезонов
литературного объединения «УФ-ЛИ». 5
Составитель, редактор и издатель
Айдар Хусаинов
Художник Рим Валиахметов
Лицензия на издательскую деятельность
Сдано в набор Подписано в печать
Формат бумаги.
Бумага офсетная.
Гарнитура . Печать .
Физ. печ. л. . Заказ № 5. Тираж экз.
Отпечатано с готовых диапозитивов.
© Все права сохраняются за авторами, 2006 г.
© Хусаинов А.Г. , идея проекта, 2006 г.
Технический редактор Е. Моисеева
лицензия на издательскую деятельность № 0217 от 14.05.97
Сдано в набор 01.09.2007. Подписано в печать 01.09.2007. Формат
бумаги 60х90 1/16 Бумага офсетная. Гарнитура "Балтика". Печать
офсетная. Физ. печ. л. Заказ № Тираж 1000 экз.
Отпечатано
с
готовых
диапозитивов
на
Уфимском
полиграфкомбинате.
450001, г. Уфа, Проспект Октября, 2.
1
Искандер Шакиров
Прогулки по Уфе
Люблю гулять по ночному городу. Вообще больше люблю ночь.
Думаю, это из-за того, что не люблю толпу, а одиночество – это
ведь "один" и "ночь".
В Уфе у меня есть места, где я люблю бывать в одиночестве:
Парк им. Мажита Гафури на Горсовете + можно тут же
прогуляться вокруг Госцирка (ул. Шафиева).
Санаторий "Зелёная роща", близ кондитерской фабрики
"КОНДИ". Не доходя до оранжереи нужно свернуть направо до
обрыва. На обрыве же куча скамеек. Можно грызть семечки прямо
в реку Уфимку. Если начинать с Кондитерской фабрики и дойти до
Лысой горы, выйти можно на Чайную фабрику, а там сразу
начинается Ботанический сад, главный вход которого расположен
напротив ВДНХ. Так вот в этом саду есть вольер. В этом мини
зоопарке скорбят: Облезлый и дурно пахнущий верблюд,
Огромный Таптыгин (бурый), апатичный бизон, Пара кабанов и
кабанёнок, то ли беркут, то ли орёл, вечно чистящий своё оперение,
ну ещё и ослик, кажется, там есть… и страус вроде бы тоже. Если
войти в сад со стороны улицы Сагита Агиша, то можно выйти к
Торговому Центру "Башкортостан".
Когда едешь на трамвайчике по улице Сун-Ят-Сена, нужно слезть
на остановке "Завод торгового оборудования", там есть овраг, где
всё ещё сохранились дореволюционные домики. По этим узким
улочкам ходить очень приятно: лежат дрова, пахнет баней,
кукарекают петухи, как в деревне и нет ни одного трезвого
человека.
Примерно такая же картина предстаёт в другом сохранившемся
овраге, близ улицы Тихорецкой и Комсомольской. Если спускаться
от Округа Галле (с Проспекта) вниз в сторону Комсомольской, то
упираешься в больницу, а за ней лес с журчащими ручьями.
Севернее этого (далее по Комсомольской) леса и расположен тот
овраг.
Трамплин, наверное, все знают. С него можно по канатной дороге
(фуникулёр), купив за копейки билетик, прокатиться вниз к
Уфимке, пошататься там на пляже, а через часок другой с тем же
билетиком подняться наверх.
Огромная поляна на холме, где каждую ночь во всех концах горят
костры и слышны песни под гитару. На ней юные наездницы
выгуливают своих лошадей с ипподрома "Акбузат" и поэтому
можно тут же и прокатиться верхом. Находится поляна в кольце
улиц Лесотехникума, Комсомольской и Сипайловской. На её
территории стоят пять радиолокационных вышек Коминтерна.
Кстати, можно при желании слазить на эти вышки, но в 23:00 на их
вершинах загораются красные фонари для самолётов и можно
запросто убиться от тока. Вышки состоят из ярусов и только
первый закрыт на замок, вот его-то и нужно с внешней стороны
вышки облезть, но не очень рискованный трюк. С восточной
стороны поляны открывается удивительный вид на Сипайлово.
Пожалуй даже живописнее чем в детском лагере санатория
"Зелёная роща". Лучшего места встречать рассвет и провожать
закат, пожалуй, не найти. Туда удобнее всего пробраться со
стороны Проспекта Октября (ост. Юношеская библиотека, там где
две двадцатиэтажки стоят).
Парк за ДК "Юбилейный". Перед ДК летом обычно стоят шатры и
столики, поэтому там можно просидеть ночь за пивом, наблюдая
автогонки местных буратин.
Парк им. Ивана Якутова. Хотя там особенно не разгуляешься, но
можно совершенно случайно забрести в Дворец Пионеров и
почувствовать запах детства в его тихих коридорах. Потом можно
спуститься (на трамвае) по ул. Карла Маркса к железнодорожному
вокзалу и увидеть тамошних шлюшек, суетящихся пассажиров,
отъезжающих в Адлер; слушать гудки и стук колёс локомотивов,
посидеть в зале ожидания уставив томный взгляд на молодую
цыганочку в углу под пальмой. Но всё это лучше всего делать
ночью, когда видны огни...
Маршрут "Монумент дружбы – Белый Дом (Пентагон или Дом
Республики)", по бережку Белой, поднимаясь к висячему мосту,
через беседки и мечеть по ул. Тукая. Тут же парк им. Крупской, где
обычно бегают уроки физкультуры студентки УГАТУ и БашГУ.
Можно даже и до Телецентра и памятника Салавату Юлаева дойти.
Кстати, с Монумента ходят теплоходы до Трамплина и ДОКа,
кажется. Ночью в каютах теплоходов, которые становятся для
такого случая гостиницами на плаву, происходят безудержные
оргии со слетающегося со всего города путанами и проч. ночными
бабочками.
В
шатрах
же
на
набережной,
обильно
иллюминированной, происходят не меньшие по страстности
вакханалии. Тут же устраиваются гонки на автомобилях между
завсегдатаями этого местечка. Примечательно, что на эту
гостеприимную гавань, буквально в нескольких стах метрах,
взирают золотые купола христианской церкви.
Огроменное кладбище воинов, погибших в ВОВ под окнами моего
дома. Оно расположено где-то между улицами: Высотной,
Белореченская (юго-зап.); Беларусской, Караидельской (сев.)
Дуванской (юго-вост.). Главный вход со всевозможными
постаментами у него расположен с улицы Кавказской, близ
Кировского РУВД. Когда мне совсем хреново, я иду к тамошнему
сторожу в его каморку и мы в двуху с ним выпиваем водки сколько
можем и начинаем выть, а старый верный пёс старожила грустно
вторит нам…
Для любителей кладбищ могу посоветовать съездить на кладбище,
что по правую сторону от обочины трассы Уфа-Затон. Но только
непременно осенью, когда листья безудержно сыплются с деревьев.
В такие времена там по особенному сильно пахнет смертью. Жуть.
После затонского моста налево, на левом берегу реки Белой есть
песчаная полоса побережья, где опять таки привольно гулять.
> Возможно это место в Уфе мало кто знает, но оно замечательно
подходит для прогулок в гордом
> одиночестве, когда хочется убежать от людей не выезжая за
город. Там тихо и спокойно, там много
> деревьев, там практически нет людей, по крайней мере живых+
> Сразу за Телецентром есть старое мусульманское кладбище. Вот
туда меня иногда и заносило, когда
> одну, когда со своей подругой Зеленкой. Естественно не ночью.
Может кому-то это покажется и
> странным, но это достаточно интересно бродить меж могил и
разглядывать надгробные камни.
> Некоторые довольно старые с надписями на арабском и
датированные началом 19 века, среди новых тоже попадаются
любопытные экземпляры. А заканчивается кладбище обрывом, с
которого видно ж/д мост, речку, лес. Только на этой самой полянке
с замечательным видом частенько собираются компании и бухают.
> Так вот бродишь там и постепенно проходят все твои психи. И
вроде даже нет никакой печали, и
> совсем не парит, то что вокруг столько умерших людей. Мы там
даже как-то яблоки рвали и ели.
> Никогда не думала что приеду туда не ради прогулки, а кого-то
провожать+ У самого входа на
> кладбище я разглядела табличку Мусор с могил складывать по
краям дорожек . И по пути я стала
> разглядывать этот самый мусор. Среди старых венков, засохших
цветов, каких-то ящиков лежала старая печатная машинка. Она
была не просто старый сломанный механизм, покрытый
ржавчиной, просто такие машинки выпускали чуть ли не в начале
уже прошлого века. Скорее она была старинной. И вот я тупо на
нее уставилась и стала думать, как же эта машинка могла оказаться
среди мусора на кладбище, кто и когда ее сюда принес. Мне даже
захотелось забрать ее себе домой, почистить, протереть, смазать
маслом и может она оказалась бы рабочей. Но я подняла голову,
посмотрела на грустных и заплаканных людей вокруг меня и
поняла, что это сейчас этого не стоит делать, не к месту.
Кузя Никитина <zyaro@mail.ru>
Парк Победы. Там же можно безнаказанно посетить мечеть ЛяЛя-Тюльпан.
"Вкратце о месте около Бульвара. Я там впервые побывал с одной
знакомой, которая весьма профессионально занимается тхэквондо
(за правильность написания не ручаюсь). Знаешь, мне это место
напомнило уголок сельской идиллии: домик деревенского типа (это
в 15 минутах ходьбы от проспекта!), живописные холмы, воздух
чистый до странности и, конечно, вид. Вид - просто шикарный:
панорама на Белую. По
всей округе разлито какое-то
умиротворение. Знакомая сказала, что это место с очень хорошей
энергетикой. Ей виднее. Чтобы туда добраться, двигаешься на
северо-запад от Бульвара: сначала пройдешь мимо места
"паленого" рынка, затем будет мост через ж.д., а там уже рядом".
Vladimir Reshetnikov <vlegion@rambler.ru>
Парк Нефтехимиков в Черниковке. Когда у меня была девушка
там жившая, мы с ней по ночам забредали в ДК Химиков на
местные дискотеки. А неподалёку там и кинотеатр "Победа"
находится.
Длиннющая улица Авроры от Президент-отеля до 22-ой больницы,
вдоль леса.
Если спуститься от Округа Галле (Степана Халтурина) к ул.
Тихорецкой, там есть больница, и вот как раз за ней расположен
лесной массив. Там зимой обычно катаются на лыжах, а летом там
по всему лесу висят тарзанки и на них без сомнения можно
получить много острых ощущений.
Есть у меня и нехоженые места. Хочу побывать в парке им.
Калинина. В Дёме, хотя говорят, что там одному лучше не
появляться.
Пишите мне, если знаете другие хорошие места. Или давайте
вместе сходим… :–)
А вот мои друзья больше любят дальние походы. Всё время меня
влекут куда-то в неведомые степи горы 1,5 тыс. над уровнем моря.
Но я великий лентяй.
2
Лилия Сафина
Уфа
Старые улицы
Старого города.
Стены гранитные
И купола.
На каменном холме,
Над бездною века
Стоит молчаливо,
Уныло
Уфа!
Артур Кудашев
В ресторане
Нубик сидел в ресторане и изучал эйфоригенные свойства коньяка.
Он отмечал развод. Настроение у него было благодушным. Когда
пьешь в компании, обычно торопишься и эту стадию пролетаешь,
не вкусив от нее. Между тем она — чуть ли не самая лучшая. Так
думал Нубик, припивая коньяк из большого фужера. Он был в
одиночестве, впервые за долгое время, в одиночестве в ресторане.
Звучала спокойная музыка. В зале был полумрак. Нубик покачивал
головой в такт музыке и улыбался собственным мыслям. "Вот она
— свобода!" — думал он.
За соседний, бывший пустым, столик сел мужчина где-то его лет.
Он с непроницаемым лицом разложил перед собой бумажник,
сумку-визитку, ключи, видимо, от машины, еще какую-то мелочь и
смотрел на них, не отрываясь, пока ему не принесли заказ. Заказ
был прост — бутылка водки и яблоко. Незнакомец распечатал
бутылку, налил в бокал грамм сто пятьдесят, выпил и откусил
яблоко. Жуя, он продолжал смотреть на свои вещи. Проглотив
разжеванное, мужчина еще раз налил себе водки, выпил и снова
откусил.
- Во дает! — подумал Нубик. — Серьезный парень! — Свое
благостное настроение ему захотелось разделить с незнакомцем.
Взяв в руки фужер и сигареты, он поднялся и подошел к мужчине.
— Прикурить не найдется? — спросил Нубик. Незнакомец, не
подняв головы, протянул ему зажигалку. Нубик прикурил и потом
спросил:
— А не возражаешь, если я подсяду? Незнакомец пожал плечами.
Нубик сел и сказал:
— А я развод отмечаю!
— Это хорошо! — глухим голосом отозвался незнакомец.
— А ты в честь чего выпиваешь? — спросил Нубик.
— Я человека сбил сегодня. Насмерть, — все тем же глухим
голосом ответил мужчина. Нубик присвистнул:
- Вот это да!
- Он сам виноват, — продолжал незнакомец. — Переходил в
плеере на красный свет.
Нубик понимающе покачал головой.
- Да-а-а! — протянул он. — Тогда конечно!
Они помолчали.
- Слушай! — снова заговорил Нубик, — Ты извини, но все же — а
что ты сейчас чувствуешь?
Незнакомец налил себе новую порцию водки и, чуть
поморщившись, залпом ее выпил.
- Ничего, — сказал потом он и откусил от яблока.
- Как же так? — спросил Нубик. — Человека, насмерть и — ничего?
Зачем же тогда ты пьешь?
- Просто это уже второй! — ответил незнакомец и снова налил себе
водки.
Маленькое дурацкое приключение
Не жди меня, мама, в начале апреля,
Твой сын не рубанок и не чмо!
Солдатская песня
- Куда это вы на ночь глядя? — спросил Комик. Младшие сержанты
Буцаев, Пучкарев и Малыгин переглянулись между собой. Комик
был дембель, а они — черпаки. Но отношения у них были свойские.
- Мы в шестьсот тридцать третий полк. Там партизанов
разворачивают, — сказал Пучкарев.
- И что?
- В штабе у них пункт вещевого довольствия, — объяснил Буцаев. —
У меня земляк, с третьего батальона, туда днем ходил, говорит —
под шумок свободно можно экипировкой затариться!
- Если хочешь — айда с нами! — пригласил Малыгин.
- Да мне-то зачем? — ответил Комик. — Мне служить-то два месяца
осталось.
- Ну, значит — айда за компанию! — сказал Пучкарев. — Кина
сегодня не будет, наши все в карауле, а делать все равно нечего!
В казарме действительно было пусто и тоскливо. Комик
окинул взглядом знакомое осточертевшее помещение и сказал: —
Ну, айда! Шинельку можно, конечно, поменять!
Надев свою шинель, протертую справа сзади сверху почти до дыры
из-за частого ношения автомата, он присоединился к компании.
Февральский вечер приветствовал их порывами ветра. Подняв
воротники, друзья двинулись им навстречу. Через дыру в заборе
они сначала попали в соседний девяносто первый полк, прошли
его насквозь и через следующий проем вошли в часть за номером
633.
У штаба было светло и многолюдно. Солдаты с погонами
разных цветов, партизаны без погон, в шапках со шрамами от
кокард, нагруженные вещмешками, входили и выходили, шли
куда-то, курили и разговаривали. Комик и его товарищи сквозь
толпу военных протиснулись ко входу.
- Куда это вы, бойцы? — окликнул их какой-то майор.
- У нас тут землячок приехал, товарищ майор! — ответил за всех
Пучкарев.
- А-а-а!.. Ну, проходите! — махнул рукой офицер.
Внутри народа было еще больше. По лестнице поднялись
наверх. Там, на втором этаже, в центре большого зала, прямо на
полу лежали груды всякого обмундирования — шинели, шапки,
мундиры, кальсоны, сапоги. Тут же все и переодевались. Друзья
спокойно включились в общий процесс.
Комик не стал жадничать. Он взял себе мятую новенькую
шинель, намотал на ноги новые фланелевые портянки и все. Хотел
было взять еще и белье, но передумал.
Теперь следовало подождать остальных. Отойдя в сторонку, Комик
сел на корточки и не спеша стал выковыривать из своей шапки
кокарду.
Его друзья-черпаки экипировались более серьезно. То, что не
могли одеть на себя — набивали в вещмешки.
Минут через пятнадцать к Комику подошел Пучкарев.
- Ну что? Мы готовы! — сказал он. Комик поднялся и еще раз
осмотрел себя. Для маскировки вытащил из рукавов манжеты
своего синего вшивника.
- Вылитый партизан! — засмеялись, глядя на него, черпаки.
- Пошли! — скомандовал Пучкарев и экспедиция направилась к
выходу. Комик, как и положено дембелю, замкнул процессию.
Вниз сошли спокойно. Их никто не преследовал и не ловил.
Выбрались наружу, на холод и ветер, по которым успели
соскучиться.
На крыльце Комик остановился закурить.
- А вы откуда, товарищ солдат? — вдруг услышал он под ухом.
Это был тот самый майор, окликавший их при входе.
- Я? — переспросил Комик.
- Да, вы!
- Да я... Я тут вот, из Сорочинска! — на ходу придумалось у него. —
Вот, иду к своим! — И Комик сделал попытку сойти с крыльца.
- Стой! — громко сказал майор и положил руку ему на плечо. —
Сейчас проверим документы! И отпустим! — уже совсем спокойно,
почти тихо добавил он. Вокруг Комика уже стояли дневальные с
красными повязками на руках. "Откуда это они?" — удивился он и
вслух согласился:
- Ну, давайте!
Его провели в комнату дежурного по части и попросили снять
шинель. Что было делать? Увидав у Комика под партизанской
шинелью черные армейские погоны, майор радостно воскликнул:
- Ага! Да еще сержант!
Печально улыбаясь, Комик отдал офицеру все, что тот ему
приказал отдать — шапку, ремень, военный и комсомольский
билеты, сержантскую книжку и курево.
- Может, комсомольский вернете? — спросил он потом.
- Да какой ты теперь комсомолец! — отмахнулся майор и, полистав
его военный билет, стал звонить по телефону.
- "Ромашка"! — крикнул он в трубку. — Дайте "Акацию"!
- Кто командир подразделения? — спросил майор у Комика.
- Капитан Литке, — ответил он.
Майор минут пять разговаривал по телефону. Потом вернул
Комику шапку и ремень.
- Скажи спасибо своему ротному! Моя бы воля — суток на десять
бы тебя! Если не судить... Документы останутся у меня! Выпусти
его!
Дневальный в дверях, посторонился отпуская Комика на свободу.
По дороге в родную казарму Комик не чувствовал холода хоть
и шел в одном ПШ. Его грел стыд перед ротным и знание того, что
он, Комик, просто дурак. В каптерке его встретили Пучкарев,
Буцаев и Малыгин.
- Что же ты не побежал? Надо было бежать! — набросились они на
него. Комик покачал головой:
- Нет! Я просто дурак, ребята! Скажите — ну на кой ляд мне эти
портянки!
В каптерку вошел дневальный по роте:
- Тебя ротный требует в канцелярию! — сказал он.
Капитан Литке, белокурый, усатый, с квадратными плечами,
восседал во главе огромного стола, заваленного оперативными
картами полигона и курил.
- Разрешите, товарищ капитан? — спросил Комик.
Капитан Литке поднял голову, покачал ею и сказал:
- Что же ты, мудак? Ты же у нас правофланговый, мать твою? А? Я
же тебя в нулевую отправку хотел дембельнуть!
Комик молчал. Он уважал своего ротного командира. И глаза
Комика были неподвижны и устремлены в одну точку. В планку от
ордена Красной Звезды на груди капитана Литке.
- Дурак я, товарищ капитан! — наконец сказал он.
- Это точно! — согласился ротный.
Документы Комику вернули через неделю. И домой он поехал
не через два месяца, а через три.
Примечания:
1) "Партизаны" — резервисты.
2) "Вшивник" — гражданский джемпер или свитер. Носится под
ПШ.
3) "ПШ" — полушерстяное зимнее обмундирование (китель и
штаны).
Прочие опасности
Однажды мы с Юкагировым возвращались домой с Павловки.
Юкагиров — это мой друг. Павловка — это местный курорт. Был
август. Шли дожди. Отпуск, и так проходивший совершенно
бездарно, заканчивался. Надо было срочно что-то предпринимать.
Поэтому, улучив первый более-менее сухой день, мы погрузились в
автомобиль и рванули на Павловку. С нами были еще две девушки,
имена которых вам ни о чем не скажут.
Машину мы оставляли на "дикой" стоянке под присмотром
знакомых рыбаков. А сами, переправившись на резиновой лодке
на "тот" берег, дней пять пожили в палатке в совершенно глухом
месте. Очень за это время промокнув и изголодав (девушки ели
больше, чем мы прогнозировали) компания наша наконец-то
тронулась в обратный путь.
И тут возникло затруднение. Дождь, не прекращавшийся все эти
дни, превратил скошенный к реке берег в подобие катка. А нам
предстояло по нему проехать. Пока уклон был относительно
невелик, мы еще потихоньку могли двигаться. Но через пару
километров дальнейшее движение стало опасным. Нас могло
снести в воду. Никаких буксиров поблизости не было, вытолкать
машину вручную сил у нас не доставало, и мы с Юкагировым стали
думать как быть. Девочки наши, голодные и злые, дремали на
заднем сиденье, а мы занимали свои места в первом ряду. Отсюда
мы обреченно рассматривали импровизированную сцену,
покрытую мокрой травой.
Юкагиров нарушил молчание первым. Все же он был водителем
этой машины. — Дядька! — сказал Юкагиров. — Лопаты нет — вот
что плохо! С лопатой и парой досок мы бы доковыляли до трассы
как-нибудь...
- И к рыбакам не вернешься! — заговорил я.
- Да! — подтвердил Юкагиров. — Сейчас начнем разворачиваться
— можем перевернуться. А пешком два кэмэ по грязи топать
неохота!
- Слушай, Юкагиров! — сказал я после некоторой паузы, — смотрика, вон в лесу крыша торчит. Наверное, заимка какая-то. Давай
сходим, одолжим лопату. И досок попросим!
- Давай! — согласился Юкагиров.
Велев девчонкам никуда не уходить и ждать, мы двинулись в путь.
Миновав открытое место, мы вошли в лес и метров через двести
вышли на усадьбу. Она представляла собой большой двор,
огороженный металлической оградой. Во дворе стоял огромный
трехэтажный дом. Было также несколько хозяйственных строений.
В центре двора располагалась беседка. В ней за столом сидело
двое здоровых коротко стриженых мужиков. Они ели арбуз и
выплевывали семечки в металлический таз. В углу двора был виден
черный джип. У крыльца на привязи паслась большая собака.
Увидев нас, она заскулила, как глухонемая баба.
- Чо, пацаны, потерялись? — нейтральным голосом спросил один
из мужиков.
- Здравствуйте! — сказал я. Юкагиров кивнул в такт моему
приветствию. — Нам бы лопату. Минут на двадцать.
- Если можно! — прибавил Юкагиров. Мужики продолжали кушать
арбуз, выплевывая семечки в таз. Семечки с силой ударялись об
край тазика и вызывали к жизни мелодический звон.
— А зачем вам лопата? — все таким же нейтральным голосом
спросил тот же мужик. — Бросайте в реку! Никто не найдет! — И
семечки продолжили вылетать из его рта.
"Зачем машину выбрасывать в реку?" — не понял я и хотел было
прояснить ответ. Но тут Юкагиров дернул меня за рукав и что-то
внутри заставило меня заткнуться.
— Извините! — только и сказал я. Мы развернулись и быстро
пошли назад.
Дойдя до машины разбудили девчонок, посадили одну из них за
руль, показали, что и как надо нажимать. Потом машина медленно
поехала, а мы с Юкагировым придерживали ее со стороны реки.
Действуя таким макаром, через двадцать минут мы выбрались на
трассу. Там Юкагиров разрешил сесть за руль своей машины мне.
Раньше к управлению он меня и близко не подпускал. Конечно, как
водитель я ему не ровня. Опыта и знаний у меня пока маловато.
Например, я не понимаю, зачем нужны некоторые дорожные
знаки. Я до сих пор не знаю, скажем, в каких местах применяется
знак "Прочие опасности".
Пожалуй, я был только в одном месте, где его можно было бы
поставить. Но и там я вряд ли окажусь когда-нибудь еще раз в этой
жизни.
Ринат Юнусов
Холодная небесная вода
***
Ночной кошак отыщет подругу,
Овес вечерний найдет коня,
Синоптик нащупает ветер с юга,
А ветер с юга найдет меня.
Ну, что там еще для меня осталось?
Еще на одну я ступил ступень.
И самое главное — это усталость
Под названием "непотерянный день".
Икринки звездные мечет вечер,
Играют блюз саксофоны жил.
Погладь мне щеки, мой южный ветер,
Я, честное слово, тебя заслужил.
Найдет собака себе подстилку,
Кукушка ходики обретет,
Квартира звякнет упавшей вилкой
И... кто придет?
Это Ночь придет.
***
Что ж, пройдено с улыбками изрядно.
Уже полжизни, надо оглянуться,
Побриться (хоть в этом мало толку)
И в зеркало сомнений заглянуть.
Гляди, гляди внимательно и грустно
И расставляй, где надо, запятые,
И, чувствуя висками оконечность,
Не уповай на многоточья. Гвоздь
Такой короткой суетной программы,
Не дрейфь, подставь башку под молоточек.
Хотя, постой, возможно, чудо-храмы
Здесь строят без единого гвоздя.
А может быть ты кем-нибудь утерян?
В сугроб без дна упавшая монетка,
Орла изображающая решка,
Взгляни, глупец, вокруг холодный снег...
Конечно, можно вымолвить попытку,
Еще тряхнуть фольгой и пенопластом.
Ты должен сделать эту гадость, так как
В тебе запрограммирована жизнь.
Ты можешь завершить свой круг спокойно,
Надменным супертанкером пустыни,
Плюя в оазисы, жуя колючку,
С традиционной миною в гробу.
Но выгляни из зеркала наружу:
Здесь я стою и щелкаю клешнями.
Я — скорпион с планеты скорпионов
И я могу тебя (себя) убить.
Я — бес тебе в ребро, в глазу соринка,
Вожжа под хвост, мой жареный куренок.
Крути кардан, пей залпами солянку,
Идя в ничто, не жми на тормоза.
Пускай дерьмо катают скарабеи.
Бог с ними, ты переключи программу,
Гляди, как возвращается к началу
Не расплескавший яда Скорпион.
***
Холодная небесная вода
Приходит навестить меня в субботу.
Дождливый день, похожий на зевоту,
На слезы, на года, на поезда...
Я пялюсь в дождь с улыбкой идиота.
Я мысленно блуждаю между струй
И мысленно расту, как гриб валуй,
И капли собираю для чего-то
В тетрадь. Качаюсь в тучах, словно буй.
Там лучше получаются сонеты.
Их выдаю за чистую монету.
(Нет рифмы, смело пишем: сабантуй.)
Вон чья-то безлошадная карета
Взялась прохожих с лужей уравнять.
Таксист не прав, ему пора понять:
Нет равенства, и означает это,
Что надо уравниловки бежать.
Ему пора на умственный ремонтик.
А у меня вчера украли зонтик.
Приятно, если есть что воровать.
А дождь моей душе, как ножнам — кортик.
Мой город в дождь несуетлив и прост.
Мой город в дождь, словно бродячий пес.
Я потреплю его по мокрой морде,
Покуда ветер, дующий от звезд,
Остатки грусти в космос не унес.
Юрий Горюхин
Юлька и Савельич
рассказ
Кузьма Савельевич выздоровел, он тяжело вздохнул и открыл глаза:
- Юлька, сколько времени?
Юлька молча выписала из заданного на дом упражнения все краткие и полные
страдательные причастия, потом отложила ручку и сказала не поднимая головы:
- Зачем тебе?
- Зачем, зачем. Должен же я знать сколько часов проспал.
Юлька сложила в портфель учебники с тетрадками и вздохнула:
- Пол второго.
Кузьма Савельевич сел на кровати, запустил дрожащие пальцы в спутанные кудри и
закряхтел:
- Заспался… А ты что же в школу собралась? Сегодня же воскресение.
Юлька сняла с вешалки чистенькое, аккуратно заштопанное на локтях платьишко,
послюнявила указательный пальчик, быстренько коснулась раскаленной поверхности
утюга и, удовлетворенно услышав шипение, принялась старательно гладить воротничок.
- Сегодня четверг.
- Как так? Вчера было восьмое марта, я тебе кроличью шубку подарил. Сегодня
значит…
Юлька поставила утюг на железную подставку и, вспоминая многосерийную гордую
Анжелику, высоко подняла остренький подбородок и в глубоком презрении опустила
веки.
- Да ладно… Уж выпить немного нельзя на праздник…
- Мою шубку ты пропил тринадцатого, а сегодня девятнадцатое.
- Как так?
Юлька взяла платье и ушла на кухню переодеваться. Кузьма Савельевич тяжело
поднялся с кровати и, покачиваясь, зашагал следом.
- Юлька, у нас чего-нибудь осталось?
Юлька поморщилась и, изогнув за спиной руки, с трудом протолкнула
неподатливую пуговку в петельку.
- Ничего не осталось – все запасы выпил!
- Что ж теперь делать-то?
Юлька быстро прошла из кухни в комнату и стала собирать портфель. Кузьма
Савельевич прислонился к косяку и тоскливо посмотрел на Юльку.
- Деньги тоже?..
Юлька достала из портфеля пенал, отодвинула крышечку и вытащила свернутые в
тугую трубочку купюры:
- Все что есть. Половину вчера доктору отдала, чтобы вывел тебя из запоя. Пока я в
школе, купи сахар, дрожи и ставь кислушку – надо самогон варить, а то скоро жить будет
не на что.
Кузьма Савельевич мелко закивал головой, застенчиво поднял указательный палец и
хотел сказать что-нибудь доброе и хорошее, но Юлька, сдерживая улыбку, махнула
портфельчиком и, мурлыкнув, выбежала из дома.
Кузьма Савельевич умылся, побрился, взял сумку на колесиках и отправился на
рынок.
***
До первого мая Юлька и Кузьма Савельевич жили хорошо. Юлька ходила в школу,
покупала в магазине продукты и варила в большой кастрюле щи. Кузьма Савельевич
поздними вечерами доставал сваренный из нержавеющей стали самогонный аппарат и
перегонял мутную бормотуху в крепкий прозрачный самогон. Потом разливал его по
бутылкам и продавал круглые сутки. Но первого мая Кузьма Савельевич опять заболел.
***
Юлька смотрела в землю и вела за руку сильно ослабевшего Кузьму Савельевича из
больницы домой.
- Как ты, Юлька?..
- Никак.
- Как жила-то?
- Никак. Бутылки собирала.
- Ничего, сейчас денег займу – мне дадут, нагоним самогонки и опять заживем.
Юлька остановилась и отпустила руку Кузьмы Савельевича.
- Ты самогонный аппарат пропил.
- Как так?
Юлька снова взяла за руку Кузьму Савельевича и повела дальше.
- Ты, Юлька, того… Чего-нибудь придумаем.
Всю дорогу до дома Юлька молчала, а Кузьма Савельевич тихо вздыхал.
***
Три дня Юлька убиралась по дому, заваривала на обед китайскую лапшу быстрого
приготовления, учила уроки и иногда тихонько плакала в ванной комнате, а Кузьма
Савельевич ходил по квартире и постоянно проверял стоящие у батареи фляги с
бормотухой.
В ночь на четвертый день после выписки Кузьма Савельевич закрылся на кухни,
достал большое оцинкованное ведро, залил наполовину кислушкой, установил над ней
миску и плотно вдавил в края ведра эмалированную чашку наполненную холодной водой,
после чего всю конструкцию установил на газовую плиту. Всю ночь Кузьма Савельевич,
перезаправляя ведро свежей кислушкой, гнал самогон. Под утро, перегнав все сырье,
Кузьма Савельевич слил в двадцатилитровую бутыль последнюю порцию первача и
усталый, надышавшийся сивушными парами, пошел спать.
***
Юлька, поймав губами солнечный зайчик, сладко потянулась и встала с постели.
Она окинула взглядом спящего в одежде Кузьму Савельевича и сразу загрустила. Юлька
прошла в ванную комнату, почистила зубы, с мылом вымыла лицо, вытерлась чистеньким
вафельным полотенцем и зашла на кухню.
На полу посреди кухни стояла наполненная до винтовой крышки бутыль.
Утренние солнечные лучи входили в чуть мутноватую жидкость и
разливались по потолку и стенам фиолетово-желтыми разводами. Юлька
захлопала в ладоши и пропела: «Каждый охотник желает знать, где сидит
фазан», потом побежала в комнату, обняла Кузьму Савельевича и
поцеловала в небритую щеку.
Лариса Керчина
Мое кино
* * *
Не надо ста друзей,
Достаточно и двух.
А если три – уже почти богатство.
Количество всегда
Рождало стадный дух,
Отнюдь не закрепляя узы братства.
* * *
А мы не ведали стыда,
Когда сжигали города,
Поставив крест на всем, что было И уезжали навсегда.
Когда горящие мосты
Тянули к нам из пустоты
Свои обугленные руки –
Мы просто ставили кресты.
* * *
Вначале было слово, а потом –
Восторг и боль, покой и удивленье
И вечные вопросы «Почему?»…
Года текли, а мама мыла раму.
И маме часто было не до книг.
И вот уже отец – почти старик.
Сын постепенно превратился в папу.
И снова – слово, и восторг, и боль.
И снова горький плач от первой раны.
Уже другая мама моет раму –
И в этом соль.
Бессонница
Куда идти и где искать спасенья,
Когда вокруг лишь пепел и руины.
Душа в объятьях липкой паутины.
На дне бокала брезжит утешенье.
Один глоток - и разольется нега
По бренному, беспомощному телу.
Ну что ж, ты, тело, этого хотело.
Еще глоток – и станет ниже небо.
Ночную песнь заводит пес бездомный.
Он, как и ты, такой же одинокий.
Протяжный вой, голодный и глубокий,
Застывший взгляд, безумный и бездонный.
Еще глоток, еще одна попытка
Забыться сном и утонуть во мраке.
Но душу рвет протяжный вой собаки,
И утешенье вырастает в пытку.
Бокал, бокал, еще один бокал…
У жизни омерзительный оскал!
* * *
«А дуги гнут с терпеньем, а не вдруг»…
Терпенья, друг мой, чуточку терпенья!
Дуга поддастся - станет коромыслом,
Прибьет пудовой тяжестью к земле…
Но тоже вещь!
А можно сделать лучше –
Над полем выгнуть радугу-дугу
И воспарить душою и сознаньем.
А можно сделать дивный бумеранг –
И отослать его к иным пределам,
С волненьем ожидая возвращенья…
Одна печаль –
Как запастись терпеньем?
Мое кино
Километры цветной кинопленки
Я монтирую в строгий сюжет.
И наивное счастье ребенка
Выцветает с течением лет.
В полумраке горит и горюет
Умудренная жизнью душа.
Память лучшие кадры ворует.
Смерть становится ближе на шаг.
* * *
Говорить о высоком не стоит большого ума.
Но в словесной пыли так легко показаться гигантом.
Поднебесная высь – это просто большая тюрьма,
Где отчаянный узник стремиться прикинуться франтом.
Ловит воздух свободы, вдыхая тюремный дурман,
Он как будто парит, восходя по условным ступеням.
Лабиринты иллюзий – всего лишь банальный обман,
И душевный пожар обернется пожизненным тленьем.
Единицы нащупают стену, замыслив побег –
Одинокие иноки суть постигают в молчанье.
Большинство, озираясь в смятенье на прожитый век,
Изойдется цитатами и не придет к покаянью.
Зима в духе «Ретро»
По белому безлюдью мчатся дроги,
В лазурном небе стынут купола.
Березы вдоль заснеженной дороги
Застенчиво разделись догола.
Смурнеет даль, крадется долгий вечер,
Разносит ветер оживленный лай.
Седой мужик, надев зипун на плечи,
В потемках пробирается в сарай.
Замолкли куры, дремлют на насесте,
В окне напротив лампочка горит.
В избе соседней самородок местный
Частушки переводит на иврит.
* * *
Мне не надо тебя понимать,
Мне достаточно малого жеста.
Это – высшая мера блаженства,
Мне не надо тебя понимать.
* * *
Покоя нет и, видимо, не будет
До той поры, пока кружатся дни
В круговороте неизбежных судеб.
Безумию отчаянья сродни
Несется жизнь. И неостановимы
Ее несокрушимый ритм и бег.
Ужель не видишь, жизнь несется мимо,
Великий и ничтожный человек!
Останови прекрасное мгновенье,
Замедли ход, дыханье затая.
И напиши кровавые сомненья
На ветреном листке календаря.
Грешно смотреть, как уплывает в вечность
Любовь и боль, а с ними – человечность.
АЙДАР ХУСАИНОВ
Солнце НЛО
1
Храни себя, как девочку свою,
Как пристань на реке от ледохода.
Судьба жива любое время года,
И вот она. И для нее пою.
2
Любую женщину я встречу, как свою,
И дам ей кров под небом лучезарным.
Мы встретились, как будто день базарный
Окончился. Мы на его краю.
Готовь ночлег, хозяюшка, родная,
Раз делать нечего, остались мы с тобой.
И если мы живем не умирая,
То мы полны живучею судьбой.
Любую женщину я встречу, как свою.
Уходит век короче дуновенья,
Горит костер, трещат его поленья.
Мы засыпаем. Встретимся в раю.
Мы встретимся, бесценная жена.
Когда душа к душе мы встанем оба,
Ты скажешь мне, что и до крышки гроба
Ты не была ничем обделена.
***
В саду, где обитают лишь цветы,
Да травы, да высокие деревья,
Живешь, не замечая красоты,
Когда верны дошедшие поверья.
Как хорошо, что кто-то любит нас,
И говорит любое средостенье,
Что не закроет воспаленных глаз
Любитель рассуждающих растений.
По улице, по улочке любой
Иду я, сознавая непременно,
Что не пойму одною головой,
Когда со мной случится перемена.
И я вдруг попаду в далекий сад
И стану красотой его мгновенья,
Когда на мне свой остановит взгляд
Любитель заблудившихся растений.
***
Во сне пойдешь, куда-то выйдешь,
Увидишь надпись на стене.
Что ни привидится во сне?
Но я тебя, тебя увидел,
И привязалась ты ко мне.
Что ни скажу, куда ни гляну,
Моргну - перед глазами ты,
Твои прекрасные черты.
Я трезвым был, я не был пьяным,
Когда сбылись мои мечты,
Когда во сне явилась ты.
Я знаю - что-то приключилось,
Что все вокруг в потеках дыр,
И как ты руки не топырь,
Вся жизнь - не большее, чем милость
Той самой, посетившей мир.
И это Девушка Вампир.
***
Когда я трезв, или когда я пьян,
Когда не сплю, когда бешусь от скуки,
Я помню - есть на свете Себастьян.
Он знает эти муки.
***
Из башкирской поэзии
Стоит береза бледно- голубая,
Течет ручей от неба до земли,
Но свет его неверный выпивают
Все небеса, лежащие вдали.
Видны в воде закрытые ресницы
Всех лилий, обомлевших от луны.
Сорвать бы лилию и с нею насладиться
Тем, что сулят мучительные сны.
Но страшно, страшно ночью голубою
Близ озера, лежащего нигде,
Что из воды появятся толпою
Все девушки, живущие в воде.
Памяти Льва Озерова
Он был простой аристократ,
Он подавал пальто в передней,
И ты бывал при встрече рад,
Хотя встречались вы намедни.
Несильно крепкая рука
Сжимала жизненно, по-плотски.
И не сходили с языка
Ни Пастернак, ни Заболоцкий.
Он был со многими знаком,
Дружил спокойно, без оглядки.
Ему Ахматова легко
Простила две ли, три догадки.
И на прощанье у дверей
Он говорил умно и метко.
А вообще он был еврей,
Но вспоминалось это редко.
***
Проходит день, который нами прожит,
И я закрыл усталые глаза.
Жизнь - только день, он лучше быть не может, Один поэт когда-то мне сказал.
Я против истины печально возражаю,
Немного выпью, буду во хмелю.
Но вижу я, что дни не приближают
Тебя, тебя, которую люблю.
Вот будет день, я думал, будет пища,
Весь белый свет, работа по плечу.
И был мне день, и яства, и жилище,
Но где же ты, которую хочу…
Жизнь коротка, с любовью не играют.
Который день сгорел уже дотла,
И я глаза покрепче закрываю
Затем, чтоб ты из мыслей не ушла.
Не уходи, побудь еще немного,
Я не хочу сказать тебе прости.
Твоя спина как длинная дорога
С изгибами и тайнами пути.
***
Станиславу Шалухину
Я скажу два русских слова
На башкирском языке.
Поплыву я снова, снова
Вдоль по Ленина-реке.
И, вдыхая дым шашлычный,
Выдыхая теплый дым,
Буду я таким столичным,
Безупречно городским.
Все вокруг проходит скоро,
Все грохочет, словно медь.
Я приехал в этот город
Откровенно умереть.
Потому, что на просторах
Золотой моей страны
Это самый лучший город,
Чтобы жить и видеть сны.
И, покуда сердце бьется
Посреди житейской лжи,
Ничего нам не дается
Тяжелей, чем наша жизнь.
Муза
Срывать поцелуи с губ
Музы печальных дней.
Я ей почти не люб,
Так одиноко ей.
Холодом сдавит грудь,
Станет в глазах темно.
Она совершает путь,
Ведущий на самое дно.
Откуда идет печаль,
Которая тянет ниц?
Об этом надо молчать,
Глаза опуская вниз.
Тело едва дрожит,
Тянется длинный год.
В следующую жизнь
Она уродится Кот.
Ночной Зомби
Алексею Кривошееву
Сверкнет глазами, словно кот,
Ночной прохожий.
Быть может, мимо он пройдет,
Он это может.
Зачем покинул свой уют
И все такое?
Какие мысли не дают
Ему покоя?
Что за нужда его ведет
Как пентаграмма,
Быть может, сила пятисот
Привычных граммов?
А может, воля сигарет,
Густого дыма
Давно свела его на нет,
Необоримо.
А может, грозно, как чума,
Как плод в утробе,
Его давно свели с ума
Дневные зомби.
***
В необъятной, бездонной, безбрежной
Высоте, где живет только бог,
Сотворил он великую нежность
И открыл для нее каждый вздох.
Этой нежности только частица,
Что угодно жестокой судьбе,
Может тяжким трудом воплотиться
В человеке - во мне и в тебе.
Отчего ж мы живем лицемерно?
И какая случилась напасть,
Что любовь, и надежда, и вера
Нам не бог, не опора, не власть?
Отчего мы уверены обаСтоит лишь отпустить тормоза,
Как звериная красная злоба
Затуманит любые глаза?
Я поспорю с жестокой судьбою,
Я прерву ее злой карнавал.
Так позволь мне быть нежным с тобою,
Я ведь нежным еще не бывал.
Этот труд не оспорит могила.
Он очистит и душу, и кровь,
Если ты не совсем позабыла,
Что на свете бывает ...
***
Зухре
Дождь в степи поострее секиры,
Пальцев много и ногти остры.
-Отчего мы с тобою башкиры? Я над ухом бубнил у сестры.
Мы брели под распахнутым небом,
Пробираясь травою ковра,
И немного зеленого хлеба
Хоронила котомке сестра.
И тогда за полоской тумана
мы увидели невдалеке
Огонек неширокого стана
и ее - с кнутовищем в руке.
Молодая, в забрызганном платье,
Заслонила полоску костра,
И меня, словно силой заклятья,
Потянула за руку сестра.
За спиной, за горами Алтая
Затуманилось око искры.
- Отчего эта девушка злая?Я смущенно спросил у сестры.
Одинока? Мы все одиноки,
И других не найти под луной.
Ну так мы ж не кричим на дороге,
Не валяемся к небу спиной?
Тихо-тихо сестра отвечала,
Что-то голос дрожал у сестры.
В мутном небе она отличала
Огонек от небесной искры.
И брели мы степною равниной
За дождем, что бежал впереди,
С каждым шагом тоску половиня,
Осыпая любовь из груди.
***
...Но каждый раз при встрече
Ты занята:
Играешь в догонялки,
Несешь портфель и сменную обувку,
С подружками бежишь на дискотеку,
Целуешься в подъезде с неизвестным,
Разводишься,
Опять выходишь замуж...
Как медленно
Глаза
Ты открываешь...
***
Опять июнь и дивный звон черешен,
Опять дрожит твоя волшебная рука.
Прости меня, я пред тобою грешен,
Но лишь в одном - что я люблю издалека.
Как ты волнующа в своем веселом платье,
Что я сдержать не в силах ярких слез.
Тебя как яблоню я принял бы в объятья,
В далекий край таинственно унес.
И в том краю, пред ясным ликом Бога
Ты расцветешь, не ведая утрат.
О погоди, еще совсем немного,
И я сгорю, как много лет назад.
В такой же день, рукой такой же милой
Мою любовь разбили на куски.
И я тогда какой-то странной силой
Остался жив, не умер от тоски.
Но я молчать не стану криводушно,
Она оправдана причиною земной.
Моя любовь была ей безделушкой,
Она так искренне смеялась надо мной.
Опять июнь, и дивный звон черешен,
Опять дрожит твоя волшебная рука.
Прости меня, я пред тобою грешен,
Но лишь в одном - что я люблю издалека.
***
Я забылся на несколько дней,
Мне казалось, что жизнь, словно рельсы,
Повернулась гирляндой огней
В ту страну, о которой я грезил.
Мы все плыли ночною порой,
Мы вернемся домой на рассвете,
Где нас встретят веселой игрой
Наши умные, славные дети.
Как сияет нам звезд молоко!
Луч рассвета еще не родился.
Я тебе улыбнулся легко.
Извини, я немного забылся.
Ты - царица веселого дня,
Ты стоишь предо мною, как чудо.
Поглядишь - и не станет меня,
Улыбнешься - и снова я буду.
Мы мерцаем, как телеэкран,
Жизни новой счастливая завязь.
Между нами лежит океан.
Все равно я тебе улыбаюсь.
Но судьбу изменить не дано,
Здесь нужна беспощадная смелость,
Мы стоим как герои кино,
Друг на друга пультами нацелясь.
И нажатие кнопки любой
Уничтожит всю жизнь на планете,
И тебя, и меня, и любовь.
А еще... наши славные... дети...
4-5 мая 2004 года
Новое солнце
Когда молчит печально дева,
Когда на сердце тяжело,
Опять на сумрачное небо
Восходит солнце НЛО.
И вот уже тяжелым светом
Планета вся озарена,
И всем изведанным предметам
Даны другие имена.
От света темного с вершины
Растут быстрее города,
И люди стонут, как машины,
От непосильного труда.
Что происходит? Что за чудо?
Какое странное кино
Мы наблюдаем ниоткуда
Сквозь замутненное окно,
Как будто тоже над землею
Летим, не чувствуя вины,
За жизнью тяжкой, за собою,
Глядим, глядим со стороны.
А шар на небе полуденном
Застыл в задумчивой тоске,
На полу-всклике, полу-стоне,
На тонком – Навьем - волоске.
***
Время судорогой сводит,
Словно ты сошел с холма,
И зажглись на небосводе
Все далекие дома.
Там живут другие люди,
Нам, должно быть, не чета,
Разделяет, как в сосуде,
Нас незримая черта.
Все они в далеком прошлом,
Там у них другой расклад,
И о чем-то о хорошем
Эти люди говорят.
-Мы себе не потакаем,
В побуждениях иных
Мы играем, мы мелькаем…
За спиною у живых...
***
И.Э. К
Не то достоинство, чтоб с яростным лицом
На площади сразиться с подлецом
И пригвоздить его осмысленным позором
К безжалостным досужим разговорам.
Все это дело трех, пяти минуток…
Но жить! Но выжить! Сохранить рассудок!..
Памяти Александра Касымова
Ребенок, ты играешь на пригорке.
Как хорошо бросать слова на ветер!
Они летят, качаясь в синем небе,
И как прекрасно их преображенье!
Вот это стало городом волшебным,
А в нем живут невиданные люди.
Их сердце - нежность, их глаза - усмешка.
Не плачь, не надо - кончилось виденье.
А вот другое - словно окна в небе,
Где ангелы, выглядывая кротко,
Все смотрят на тебя с недоуменьем.
Не бойся их, ты лучше. Ты - ребенок.
А это что - как зеркало кривое,
А в нем - чужие... Мама, мама, страшно!
И с диким криком ты домой вбегаешь,
Но мамы нет. И папы нету тоже.
А только кто-то сильною рукою
Тебя бросает прямо на кроватку
И укрывает грубо одеялом,
И в ужасе ты быстро засыпаешь.
А что случилось - ты ведь не узнаешь...
Александр КАСЫМОВ
Из цикла "НеПРОЗорий"
ЭССЕЙКИ
Хождение по...
Никогда не нужно думать о том, как получается так, что ты ходишь.
Когда начинаешь думать, как это получается, то ходить становится
трудно и страшно. Ходить вообще страшно: можно упасть или
придти не туда, куда пошел. Можно пойти в одно место, а придти в
другое, и думать, что еще никуда не пришел, и снова идти — и
опять попадать не туда, и опять ходить, ходить, ходить. И вдруг,
прервав хождение, обнаружить, как постепенно ты превращаешься
в цирковую лошадь. Она все время оказывается не в той точке
манежа, поэтому и бежит, перепрыгивая с точки на точку.
Никогда не надо думать о чистой бумаге, всех этих ручках,
карандашах, компьютерах и принтерах. Дело не в том, что от таких
дум люди становятся графоманами, а в том, что надо ходить, не
думая. С естественной легкостью и бесстрашием. И писать надо
легко и бесстрашно.
И вообще, может быть, писать не надо, потому что жизнь коротка и
всю бумагу не испишешь этими водянистыми знаками судьбы.
И, тем более, не надо писать, что писать не надо.
Это просто у некоторых такой метаболизм, что они потеют
текстами. Что они множат тексты, бесконечно их тиражируют. Но
кто же хочет благодарности за странности обмена веществ?
Всю жизнь мы обмениваем наши вещества на не наши, которые тут
же становятся нашими. Или никогда не становятся.
И зачем же еще никто не додумался переименовать все эти
издательства и редакции в бюро обмена, где можно было бы
обменять продукты речевого метаболизма на продукты обмена
других веществ, шелестящие и приятные на ощупь. Не подумайте,
что я говорю о деньгах. Ведь бывает же приятность в хорошем
высшем смысле!
Где можно было бы обменять нечто на что-то. Или хотя бы
получить ордер на отдельную ячейку в метаболическом улье. А
потом всю жизнь — книга на книгу, марка на другую марку, рубли
на доллары, пустые бутылки — на полные. С комфортом и
упоением.
Есть упоение в бою, в бреду, в лесу. Где звучит вечное ку-ку.
И что же остается идущему по полю, усеянному костями
литераторов, человеку? Не думать, не знать, не помнить, не
оглядываться, не смотреть по сторонам?
Никогда не ходите по редакциям. Никогда не проталкивайте свои
рукописи в печать. Когда все ваши опусы сожрет печатный станок,
вашего внутреннего вещества не останется, а внешнего может
хватить лишь на совсем маленькую жизнь. (И не будем объяснять,
какое вещество внутреннее, а какое внешнее. Это и так всем ясно.
И это нельзя объяснить). И где же взять денег на большую?
И куда бы ты ни шел, все равно придешь не туда, куда шел. Это
хорошо знают цирковые лошади и еще — канатоходцы. Никогда не
спрашивайте никого: "Куда идешь?" Все дороги ведут либо в Рим,
либо в ад. И только один путь ведет сам к себе, начинаясь с себя и
собою заканчиваясь, но и в себе продолжаясь. Так я вам и сказал,
что это за путь!..
Хотя о какой же еще дороге я все это время говорил?..
Лес
В лесу росли разные деревья, а литературы не было. В лесу жили
лесники, лесовики, лесничие, а также лешие, но писателей не
было. И не было языка. Только листья шелестели: шшш. Только
люди постанывали, интуитивно ощущая свое блаженное
несовершенство: ааа. Так они пробовали голос.
Но за этим лесом можно было разглядеть еще другие деревья, в
которых иногда бродило эхо. Оно умело говорить: ша... Сказавши
это, эхо замолкало, пугая безъязыких людей страшной, как ночь в
лесу, тишиной.
Ветер
Был ветер, была гроза, была гроза с ветром, был ветер с грозой...
Или может, это случилось в другой раз?
Рубашку я поносил дня два, а потом постирал и повесил на балкон.
А также постирал старые-драные штаны, в которых я хожу по дому,
когда меня никто не видит. А также — не помню, что еще. Потом
были суматошные дни, приходили гости, некоторые даже
ночевали. А потом оказалось, что не стало ни рубашки, ни тех
уютных штанов. Гости тут, конечно, ни при чем. Гости у нас
порядочные. Но вот была гроза, а я не зацепил тряпки этими... все
время забываю, как они правильно по-русски называются —
прицепки-прищепки... И словарь куда-то делся... Тоже ветром
унесло...
Еще я вспомнил, как когда-то ходил в суд слушать дело группы
дураков-мальчишек, которые с чердака лазали по чужим балконам
— где простынь снимут, где наволочку, а старое трико для смеха
утащат. И представил, как пацаны с десятого (в доме-то девять
этажей) лезут на наш третий...
Несколько ночей подряд под окнами что-то шуршит, на соседних
балконах что-то трещит. И машины гудят.
Я стал, уходя, закрывать балконную дверь на задвижку, а
постиранное закреплял-прицеплял. Хотя разве трудно отцепить,
если кто полезет. А ветер иногда прищепки (или прицепки?) тоже
уносит.
Самое интересное — потом стали исчезать люди. К кому друг
армейский приехал, к кому подруга институтская на голову
свалилась. Всем не до тебя. У них дела, а у тебя их нет. Потому что
ты пишешь. И вдруг — сильный ветер, и уносится вдаль исписанная
пачка. И кто знает, на каком балконе приземлится...
Анатолий Жучков
Писатель
Длинный роман у него не получался. Короткий тоже. Он хотел
написать повесть — опять не вышло. Длинный и короткий рассказы
отпали после трёх дней попыток. Эссе, очерк и т. п. не
сложились. Тупо он смотрел перед собой. Он тупо смотрел перед
собой. Смотрел перед собой он тупо. Перед смотрел собой он
тупо. Собой перед смотрел тупо он. Тупо... он
перед, м-м-м-м. Хе! А......
Тупо.
Боже мой, какой дурак!
Как нам не дают покоя разные мелочи!
Ночь. Улица. Фонарь. Вместо аптеки на углу комок. Под фонарём
что-то блестело. Блестит и блестит.
Я лёг спать, но не мог уснуть. Меня мучил вопрос: "Что же там
блестит?".
Оделся и вышел посмотреть.
Оказалось — плевок. Плюнул туда же ещё. Вернулся, выглянул в
окно. Блестело в двух местах. "Ага!" — подумал я и спокойно
уснул.
Александр Банников
(1961- 1995)
Последние стихи
Этот проклятый день, наконец, вздохнув,
Напоминание оставил, как скверный запах.
Потому так давно никуда из дома
Я и шагу не сделал — крепко запер
Самого себя — там, снаружи ждет пусть
Сколько хочет меня кто хочет.
Только воздух в доме замер — пуст Сотый раз пройдя мои легкие — точно
Так же все предметы многажды
Сквозь глаза проходят, становясь мертвецами.
Труп цветов и запах самого. На донышке
Чуть живого зеркала пыли пыль мерцает.
Непригодно для жизни все. Так бывало —
В многодневных походах у легионеров
умирала вода... Заболеваю.
Умерщвленное время мстит так, наверное.
20.08.95
Ответ на первый вопрос
Тогда был бог одинок как никто.
В него никто не верил, не не верил,
Ведь никого и не было... Ногтем
Тоскливо скребся в собственные двери.
Ответа не было. Тоска в садах...
И бог родил другого бога.
(Вопрос: "А кто другого создал?"
решу потом)... И понемногу
от эры к эре (пахло серой
В лаборатории всевышней)
Рождали боги новых... Первый
Кем создал был? Отвечу ниже.
Летела линия как ливень.
Ей нет препятствий. Это значит,
Что мысль линейна. Но и линииВсе камни всех планет — прозрачны.
И это линия богов.
Но вот был бог последний создан,
Чтоб разрешить загадку- до
Рожденья первенца в беззвздной
Вселенской бездне кто был? Кто?
Последний бог ответил четко,
Замкнул он линию в кольцо
и бога, первого по счету,
создал. Хотя унять не смог Как первый бог- тоску всеночную.
Суть одиночества есть бог.
А бог всегда есть одиночество.
12—14.09.95
7
Игорь Фролов
Экслибрисы
ПРОФЕССИОНАЛ УТОПИЧЕСКИХ ГРЕЗ
(А. Касымов)
... Он даже новый жанр придумал — роман с литературой.
Увлекательный роман против скучного брака — на зависть
томящимся в нем. Вольный роман, где все — театр и маскарад, где
Чацкий — злой болтун, совсем не карбонарий, и где
освобожденный Обломов едет на воды подлечить исклеванную
критическими орлами печень, а уставшие от всплесков
истерической деятельности народа целуют полу его засаленного
халата.
Герой романа практикует странную, нетрадиционную критику.
Сегодня обругает имярек, а завтра защитит его от чужих нападок.
При этом создаются совершенно дамасские тексты. Проковываются
свитые вместе мысли разной твердости, и клинок с даровым
узором пополняет коллекцию — на стенку, на ковер, обтерев от
крови.
Он друг художников, участник их выставок и персонаж их холстов.
Он выпрямляет и вербализует их смутные образы. Потомки первых
людей — еще не говорили, но уже царапали что-то на скалах —
испуганными иностранцами сидят они на его литературных
чтениях. Наморщив лбы и шевеля губами, смотрят, как он говорит.
Внимательный слушатель, он больше известен как автор
виртуозных монологов. Сложные импровизации пригоняет друг к
другу так плотно, что вставить можно лишь междометие толщиною
в волос. Вдруг покидая тему и надолго уходя, уезжая в сторону,
никогда не заблудится, не спросит: так о чем я? Не торопитесь
перебивать — хозяин показывает вам свои владения. Они так
велики, что, в отличие от Котовского, герой романа достоин
ворваться в любое благородное собрание с криком: "Я Касымов!"
Он же входит, сутулясь, как-то боком, и даже его летящая походка,
если посмотреть внимательно, есть результат неощутимого
другими сильного ветра в спину.
Добровольный директор литературного приюта, собирающий по
округе беспризорников, лично моющий и стригущий их часто
вшивые тексты — он терпелив и вслух необидчив. Если
возомнившая детка и лягнет его, он не воскликнет: "Слепец! Я в
ком искал награду всех трудов!" Потому что не Чацкий... Я не
вполне Обломов, хотя и замечен в симпатиях к певцу покоя. Ветер,
дующий в спину, заставляет лететь — и летящий Обломов без труда
достигает Ваймара, чтобы поговорить с его обитателями на их
языке. Его узнают и приветствуют — и это неудивительно. В
результате его издательских прожектов, везде, куда дотягиваются
его худые длинные руки (от великих городов Урала до московской
глуши) — везде мерещится, что "Вечерняя Уфa" — мощный
культурный, издательский центр. Там, вдалеке, и не подозревают,
что это мираж, дело рук иллюзиониста, энтузиаста, разводящего
мальков и выпускающего их в чистую, проточную воду своей
Сутолоки, типомана (введенное им слово), обделяющего
вниманием свое...
Прижмитесь ко мне, моя скрипка,
очарованье мое!
Медленны струны, и зыбко
ночи холодной литье.
"Удивительно отсутствие у поэта не человеческого — творческого
тщеславия". Слова, адресованные героем романа Тютчеву, имеют
аэродинамику бумеранга. Они возвращаются к пославшему их. К
поэту Александру Касымову.
СНЫ ВЕРГИЛИЯ
"... Возвращайся ж сюда,
пей, броди в переулке..."
(А. Кривошеев. Из книги
"Ночные птицы".
Как и ожидалось, все попытки честного разбора кончились ничем.
Остается одно: войти и бесстыдно ограбить. Знаю при этом — у
владельца не убудет. А кто подсчитает, сколько моих любимых
бабочек он приколол к своим листам? Может быть, я берег их на
далекое потом — и что вижу? Пока ленивец спал, ловец мгновений
трудился. Это действительно наваждение, когда твоя смутная,
тайная мысль открыта другим и, в материале тебе недоступном,
отлита. Поражение кладоискателя: он так долго хранил заветную
карту заветной местности, что она стерлась на сгибах в прах, а
местность, оказывается, уже застолбил другой. "Будут листья
сыпаться и сыпаться. Благодарно на скамье замру. Это будет
лучшая страница..." И куда теперь прикажете податься, если
остальные места в сравнении — просто подзаборье? Так что
позволь, хозяин, пройтись по твоим владеньям, погреться у
любимых мною поземок и ледяных огней. Мне повезло:
одиночество двухвалентно, а "Ночные птицы" — множественное
число, значит — я могу присоединиться.
Попав в этот город страниц, узнаю среди улиц и лестниц все, что
когда-то видел или снилось... Урны теневой восклицательный знак,
островок остановки, присевшей листвы косяк; бессонница, ветошь
веток (хорошо, хоть ветер...), переулки, прогулки, метель будто
прачка, — все кавычки утеряны, их ищет собачка, семенящая в
снегах пожелтевшей весны... Юрмала, беседка, три корабельных
сосны (отдыхающих мало, — парусник уже за горизонтом, но еще
посылает сигналы, никак не затонет, — да какое мне дело до него,
если осени хочется — сразу и ветреной и сырой, — такого большого
и сладкого куска одиночества... Выпить, еще раз выпить, закусить
селедкой, выйти на улицу, прикурить, закрывшись углом от дождя,
и пойти, заскрипеть деревянной походкой уставшего от скитаний
вождя, ведущего свой призрачный народ в пустоту, где темно и
промозгло, чтобы, остановившись, наконец сказать: да, эта ночь
хороша. Здравствуй, свободное поздно...
Прогремит по пустым улицам трамвай, желтый аквариум с двумя
пассажирками и промокшим пассажиром, пролетит, шарахаясь от
спящих домов. Кто впустил кота к двум веселым рыбкам знает:
сегодня им нечего бояться. Я только полюбуюсь на них, подумаю о
домашнем уюте их ожидающем, о тепле их постелей, и, согретый
фантазией, выйду у ночного кафе. Хозяин знаком — он мне нальет
и со мной выпьет. Мы сходимся с ним еще и в том, что зима никак
не истончится, не покажется ее грязное дно, — все волочится и
волочится, придавив своей тяжестью то окно... И когда он наступит,
ангажированный мною праздник? Не будем уточнять — мы же не
дураки. Уточнять — обязательно сглазить... И весеннюю гулкость и
запах ночной реки.
ВОЗЛЕ ПРОЗЫ АЙДАРА ХУСАИНОВА
Как-то не принято хорошо говорить о хорошем. Лучше немного
скривиться, застраховавшись на всякий случай: а разве мы
ликовали? — или, что выигрышней, и вовсе таинственно смолчать...
Похвальное дело осложняется еще и тем, что сам именинник
может не обрадоваться чужому одобрению. Чтобы сказать: "Я
родился в несчастных местах, где не знают о лучших вещах", —
чтобы так сказать, нужно быть гордецом, абсолютно уверенным в
качестве собственного слова и помнящем о заплаченном за него
бессилии, — а таким гордецам, как правило (хотя сами они —
исключение), приятнее посмеиваться над руганью, чем тосковать
над похвалой.
Теперь позвольте на все вышесказанное наплевать. Книга
рассказов Айдара Хусаинова "День. Душа. Диоксин." мала
(объемом в школьную тетрадку, ценою в пачку дешевых сигарет),
но постарайтесь, чтобы эта книга обратила на вас свое внимание.
Может и хорошо, что мало: когда по капле — ничего не пропадает,
и еще хочется, еще не напился, этой прозы, конечно же
родственной той поэзии. Тот же странный, приятный вкус, — не
галлюциноген ли? Иначе откуда вдруг степь и холодные осенние
сумерки, освещаемые далекими газовыми факелами; откуда этот
приблудный вахтовый троллейбус, своя водка и чужие яблоки, эта
дальняя, грустная дорога в никуда? Этого нет в тексте, это уже мое,
дорогое, невесть откуда всплывшее. У культурного всплывет
культурное, — но тоже дорогое. Пейте, — это хорошо, это умно, это
свое. Все воздух да вода: отвел взгляд, вернул — и уже потерял то
облако, ту щепку в водовороте, — все уже новое и непонятно,
когда сменилось и в чем секрет, — и некуда фомку вставить, чтобы,
взломав, воскликнуть злорадно: ах вот в чем дело! В лучшем
случае, если упрямцу повезет, он встретит бумажку, на которой
написано, что нашедший ее — дурак...
Это неуязвимо. Есть в Зианчуринском районе единственная
равнинная река Ик. Подходящее имя для будущего мифа,
подходящий берег для памятной доски: здесь окунали младенца
Хусаинова. Как у всякого неуязвимого, у вашего героя, наверное,
есть своя хусаинова пята, но, чтобы уязвить в нее, нужна охота, —
да и удастся ли? Так неужели (обращаясь к местным, таким серым
и низким небесам) ждать будете, пока, ускользнув отсюда,
вернется уже не вашим, лишая всяких прав на законную
родительскую любовь, — или сегодня сами придете и сами все
дадите? Я тоже не люблю признаваться в собственных
заблуждениях, — но я действительно думал, что великие дела в
Уфе невозможны. Ошибался.
* Тему запасного пути и насквозь прогнившего бронепоезда мы
оставляем в стороне.
Станислав Шалухин
Год 1981
( отрывки из дневников)
1 февраля 1981г.
Очередная попытка. О чем писать? о жгучей зависти к
Блоку? О жгучей любви к нему же? Или о Веронике Долиной,
которую слушал (запись) у Графа? О наших вечных и никому кроме
нас не интересных разговорах о поэзии? Резюме, которое мы оба
хорошо понимаем молча, то , что мы пишем – ерунда, но надо
работать, чтобы чувствовать себя человеком. Работать в лучшем
смысле – творить, себя, свой мир, сопряженный как кирпич в
кладке, с миром чужих тебе людей, твоих современников. Но
почему это слово – чужих. В моих стихах (виршах) все чаще это
слово. Видимо, я еще не заболел их болезнями, не смеялся их
смехом и потому – действительно им чужой, и только пишу – они
чужие. Что хочу видеть в современнике – не ностальгию по
героике, а саму героику. Но мое поколение, да и кажется,
следующее, больно ностальгией. Обладая всем даром, не видим
свой завоеванный кусок. Все же, если она появилась – быть и
героике.
Вчера придумал: на пороге – счастье и гибель
в сердце – торжественный страх /холод/
Видимо, нам еще предстоит выбирать, кто мы и чего мы
хотим. То, что вдолбили нам учебники, удручает книжностью. Мы
хотим найти истину своим хребтом, своими ногами, своей судьбой.
Найдем, если не сломаемся прежде, чем рискнем оторваться от
своего благодушно-равнодушного комфорта, в котором погрязли,
как в говне. Конечно, это плюс, - мечтаемое счастье. Вековое. Но –
только его пригород. Не доехав до города, теряем обретенное
сердцем. Отсюда – ностальгия. Жаль, что я не родился в эпоху
Блока, не видел его, не знал. Он – мой брат.
21 марта 1981 года
8 марта вышла в «Ленинце» моя статья ( обзор писем ) в
полосе «Айгуль» - «Любовь – это подвиг души.» Написал сразу
набело, без правки, за ночь и уснул недописав. Оказалось, уснул
вовремя – статья закончилась. Много откликов. Есть прямо
благодарные в мой адрес. Значит, кое-что еще могу. На душе
радостно до сих пор. Люди меня услышали. А поэзия, видно, моя –
нема. Рот разевает – и ни звука. Все читаю Блока. Это то, что не
хватает нашей поэзии. Один Ю. Кузнецов кое-что.
П.Громов. А. Блок, его современники и предшественники.
Б. Соловьев. Подвиг поэта.
А. Горелов. Гроза над соловьиным садом.
А. Блок. Искусство и революция.
Девки смеются: - диссертацию пишешь? Эту диссертацию
пишу уже больше 10 лет, своим сердцем. В школе меня сильно
поразили: «В ресторане» и «В кабаках, переулках, извивах…»
О, чистильщик крыши, не стой над обрывом,
не стой, зачарованный с тайной опаской –
летят, кувыркаясь, прозрачные глыбы
со льдом почерневшим и ржавою краской.
(Иоська говорил: около 100 писем – откликов уже!)
Есть идея – «Письма в пространство» или «Письма
незнакомцу (неизвестному)», а лучше «Письма неизвестному
другу».
23 марта 1981 г.
Мокрый снег сквозь черные деревья
Ясный сумрак мартовского дня…
Здравствуй, мир, придумавший меня.
Кажется, поэзия отошла надолго. Неимоверно грустно и
скучно. Наверное, ничего не создать на уровне Блока, на высшем
уровне.
И Блок и Лермонтов – для меня душевно близки. Но я
ничего не создам. Печально, что при этом сознание или чувство
или предощущение своей возможности не уходит. Может быть,
когда-нибудь в будущем? Печально, что мы ничем не умеем и не
хотим жертвовать, а только пытаемся схватить кусок со стола.
Покой нас ест, как моль шерсть. Мы слишком спокойны.
В поэзии не чувствую я сегодня предельного поиска духа,
духовного поиска нет. Идем привычными накатанными путями, в
рамках ура – казенности. Вернуть поэзии беспощадность
искренности, наготу поиска, жестокость красоты. Шукшин это смог.
Последние месяцы – под знаком Блока. Его нам так не
хватает!
Поразительно – Блок пишет, что он относится к искусству
«страшно сознательно». Не это ли его тайна – сознательность
жертвы (жизни) во имя жизни? Но конечно же, эта сознательность
оформилась позже, она выросла из духовного отношения.
Иногда кажется, что стихи о похоронах ( вот оно, толпой
крестов густой ) достигает его уровня – вот нахал, вот скромница!
Совершенная апатия. Все опостылело, все к черту., кажется,
я прожил свое.
24 марта 1981г.
Кажется, еду во Вьетнам.
Весь день неотступно бубнил несчастных пару строк – не
выбубнил. Пустота жизни. Бессилен в том единственном деле,
которое радостно.
Мокрый снег сквозь черные деревья
с мокрым блеском мартовского дня.
Тишина туманная деревни
город мой объяла и меня.
Прозвенели медленно куранты
по ручьям такси прошелестит
Видимо, все это мое писание – заблуждение робкого,
наивного, незнающего жизни мальчика – мечтателя. Мальчик в 29
годиков!
Ни мужества, ни выдержки, ни силы, ни таланта, ни
бесстрашия жить. Пустота. Жизнь идет мимо. Хожу по улицам с
единственной неотвязной мыслью – зачем я, зачем они. Может
быть поездка даст толчка.
(Какой я умный – пишу дневник, равняйсь на великих, а то
твои мыслишки пропадут без вести!)
Письма – обосновать: 1) необходимость духовного поиска –
я в мире, а не я с учебником в мире.
2) жизнь в полноте; зло неотделимо от добра, красота от
трагизма.
3) искренность полная
4) вопрос – зло всегда трактовалось или обосновывалось от
неправедности строя, почему – у нас?
5) народность
30 марта 1981г.
Видел Графа. Подавлен и растерян ( охладел и к стихам и к
песням и ко всему. Просто устал, не пишу от того, что устал. Или
устал от того, что не пишу. ) Бросил его в общаге у Романовой. Чтото не нравится он мне – тоска и запустение в нем. Душил его какойто коллега по работе, с тех пор, - говорит – говорить не могу, хрипит. В субботу 28-го выступал вот так, хрипя, на открытии
молодежного кафе творческой молодежи (Кировский РК ВЛКСМ).
Организация, говорит, дрянь.
События в Польше ужесточаются. Завтра должна быть
оккупационная забастовка. Все это наводит на определенную
мысль – вот что бывает, когда правительство, дискредитировавшее
идею, лишается доверия. Тяжелые размышления.
Рита смотрит как-то отдаленно, со стороны. Ничего не
пишется, не продолжается, - прострация. Вечером не могу, ночью
уже – тем более. Днем – работа. Когда жить, когда работать?
Проблема.
Написать М. Кариму или нет? Пишу уже второй вариант
письма. Видимо, для меня единственный путь сохраниться в его
архиве.
В последней «Литературке» 2 стиха опубликовал
Ю.Андрианов. Его что-то не вижу – надо бы поздравить.
Моя судьба ясна. Мои бумажки сдует ветром истории. За
моей физической смертью, как всегда, последует духовная. Какоето ощущение, что не живу, - пустота, оторванность.
Пропил уже целую массу денег, но радости нет. Наверное,
все же отправлю письмо и стихи Мустаю: похороны (2), аллею
(цикл), «когда в душе кричит не умолкая», гололед, баллада о
бешеном такси, о весне (из февральских).
10 апреля 1981 г.
8-го написал, 9-го отправил М.Кариму:
1. Сумрак ясный, да ельник черный…
2. Сказка об ушедшей весне
3. Баллада о бешеном такси
4. Совесть (незадаром клубятся брови)
5. Куда пойти, куда податься
6. Когда в душе кричит не умолкая
7. Похороны 1. Вот оно…
8.
2. Похоронили. Поехали.
Что-то мучает. Все ли написал искренне? Какая-то тайная
мыслишка показаться ему интересным. Погано кокетничать.
Чванову так и не отнес рукопись. Все что-то недоделано,
недопечатано, что-то останавливает. Поэзия, кажется, ушла или
отдых. Хочу жрать к обеду нестерпимо, к ночи – спать. Все как-то
безразлично, кроме старых купеческих особняков, звона часов над
площадью. Надо что-то резко изменить. Усталость. Пастернак –
жизнь, сгусток. Больно – все, что написал – умрет, дети растеряют.
Писал письмо Егору Исаеву с надеждой – вдруг что-то во мне и
увидит. Да где уж чай пить – читать то не станет, как я, таких сотни
ежедневно, деяток – в час.
В Башкирии мне не опубликоваться. Душок сомнения во
мне. На все смотрю как-то со стороны. Машины, люди, улицы –
почти физическое ощущение хода времени, укорачивание жизни и
моей и всех вокруг, а все, кажется, не замечают, спешат, гуляют,
влюбляются, давятся в автобусах.
Хочется сильных потрясений, но страшно за счет
спокойствия жены, детей и родных. Это жестоко. Где выход?
Ты ли высвобождаешься
как вода – изо льда
клокоча надвигаешься
как всегда – навсегда.
Вот он - жар нарастающий
раскаленных волос
Прочь с пути, преграждающий!
Или жизнь под откос,
где прозрачный, лопочущий
первый лист пуховой
или поезд, грохочущий
над моей головой.
Написать все же Исаеву Е, или нет? Самому бы.
Рита: «Любовь – это подвиг души» - висит в 10-м классе в
классном уголке.
А жизнь проходит. Сажусь над своими бумажками,
стискиваю голову – ни слез, ни силы – тоска пустая и глухая. Вот ты
какой трагический!
11 апреля 1981г.
«Новый мир», 1978, №6, «Алмазный мой венец» Валентин
Катаев.
Ф.М.Достоевский «Преступление и наказание»
«Что такое время? Время не существует, время есть цифры,
время есть отношение бытия к небытию…»
В Катаев «… ибо между поэтами дружба – это не что иное
как вражда, вывернутая наизнанку»
«Как странно, даже противоестественно, что в мире
существует порода людей, отмеченных божественным даром жить
только воображением. Мы были из этой породы.»
«В истоках творчества гения ищите измену или
неразделенную любовь. Чем опаснее нанесенная рана, тем
гениальнее творение художника, преводящие его в конце концов к
самоуничтожению»
Все – залпом. Благословенная эпоха. Счастье иметь право
писать так.
17 июля 1981г.
Ю.Андрианов, читая «Ленинец» - плотно пишешь, но
вместо «созывает на брачный пир» - надо бы энергичней слово,
жест. Может быть и прав. Одобрил «прочь безлюдная».
Правильно ли делаю – пишу эти письма? По крайней мере,
формулирую мысли – где уж мне догадаться формулировать их
еще где, кроме писем!
Сборник составляю уже год – конца не видно.
Неужели перепеваю Блока? Все же, видимо, поучиться у
него стоит.
За этот год, сам чувствую, прогресс есть и большой.
Кажется, возвращаюсь к тому, с чего начинал! Ничего себе круг в
лет 10-15 !
Видимо, действительно не суть важно, что пишу, а что
пишу. Жить, что бы знать , что все сделал, что в силах. А все это - и
есть что.
Слить
пронзительность,
нежность
Рубцова
плюс
двойственность, космизм, державность Кузнецова плюс музыку,
трагизм, цельность, полноту жизни Блока! Слить – и на огонь
подвига!
Уже несколько дней ничего не пишу. Тоска. Но постоянно
неотпускающее раздумье – спать не могу. Вчера, позавчера. и т.д.
не спал до 4-5 часов утра, курил, думал, ходил по комнате. (На
балконе ходит луна золотая)
24 июля 1981г.
Позавчера прочел Графу «Сказку о белоснежной вишенке»,
«Шиповник», «Таушку».
Очень ему понравилась «Вишенка». Остальное, говорит, не
воспринял – «вишенка» все забила. Потом звонил: ты растешь в
большую величину, большой прогресс. ( где-то так примерно
говорил).
А по первому прослушиванию он еще сказал: чем тебя
будут укорять – сказкой, стилизацией. Я сказал: иду к сказке и
отталкиваюсь от нее, тем и доволен.
Граф: мне суждено быть другом всех, кто издается и
печатается, но мне этого не суждено.
25 июля 1981, суббота
Как-то Валентин Чиков сказал мне ( говорили о творчестве,
он – о своем – недоволен, и я о своем – тоже недоволен); со
временем твои стихи будут петь.
Опять взяли до составления сборника, уже с учетом новых.
Сегодня обратил внимание: у Блока очень много – как,
точно, словно; метафора ненавязчива «вздохнули духи», скрыта.
Каждое стихотворение – не по шуточному поводу, а очень
по нешуточному, весомость, основательность. Как много, если
сравнить, в периодике необязательных мелких проходящих вещей
– писать не о чем, тогда сочиняют. Блок не сочинял, не думал,
чувствовал, жил не шуточно.
Я то на что надеюсь? Уж не сочиняю ли? Упаси,сохрани.
Надо бы показать сборником путь обретения истины. Через
сомнения.
Мы были и не были – мимы
мы были и не были – лживы
мы были и не были – мнимы
мы были и не были – живы.
1). начало (вступление)
2). Судьба – как у всех: любовь – принятие мира – усталость
– смерть
3). Камень – во все времена: драматизм, жуть жизни.
4) Совесть – как у многих: измена любви - метания,
ненависть к себе – поиск любви вне себя.
5). Обретение – как должно быть у всех: увидеть Родину –
найти любовь.
6). Осень – боль Родины и ты – ее боль.
27 июля 1981г, ночь на 28
Завтра, если утром не передумаю, отнесу «Песню о русском
поле» в «Советскую Башкирию» - хотя вряд ли выйдет что.
Ничего не пишется. На душе зато легко и умиротворенно.
Приходили в воскресенье Карабатики – оба загорели, веселые.
Читали мою подборку в «Ленинце». Славка – я этим не
интересуюсь, но «искрят контакты государств»» - хорошо. Тонька –
хорошая строчка какая – «Гибнуть – тоже искусство». Тебя бы в
хорошие руки…
Славка – «молодец»…
Смутно и пусто в доме родимом
Тихо и грустно в сердце любимом…
По-моему (нагло!) перешагнул уровень русской в Башкирии
поэзии, иногда поднимаюсь выше союзного. Видимо так – не
слишком ли ты смел и нагл?
Иногда – холодный смертный ужас – всегда, когда что-то не
пишется – умер?
О чем думаю? Как-то ни о чем – обо всем. Много о Блоке.
Читаю книгу 2 «Александр Блок. Новые материалы» (Городецкий).
Новые грани Блока – повседневного. Наверное, еще не уйти
от него. Был он счастлив – так много разных талантов, людей,
художников и т.п. – вокруг было. Чем это питает. Решали какие-то
проблемы, думали.
У нас, в Уфе, ноль или я в стороне. Ничего. Видно, удел мне
– одиночество. И то, что пишу письма – попытка выйти к живым
людям – художникам. Они не слышат – и, видимо, не услышат.
Никогда – страшное, черное, безысходное.
Граф уже не раз прощается с поэзией. Жаль, очень. Он был
для меня единственный живой человек. Сейчас он – сплошная
жалоба. По его подвижнической жизни, обилии сдвигов и
потрясений – пиши только. Но душа, видно, остывает. Уже совсем
скоро – и мне. И поэтому страшно. Да, я жил не бесцельно. Всегда
знал цель, чуял, рвался. А выходит, что все бесцельно.
Социальный покой равен нравственный застой. Задача. Как
решить это уравнение с двумя известными? Это уже – решение?
Или – исходное? Неизвестно. В обоих случаях ищите ход, путь
решения – их два, и они расходятся зеркально.
В пятницу был у меня дома Валька Чиков. Рита: я еще тогда,
на вокзале, подумала: художник.
Подумала ли (думала ли?), что я – поэт?
В четверг, в кафе «Дружба» видел свои «жестокие игры»
вновь. Надо бы их завершить.
О, чистильщик крыши!
Ничего не хочу: ни курить, ни пить, ни работать в
издательстве. Однако ж, надраться самое время.
с 30 на 31 июля 1981г. Ночь.
Вечером по ТВ смотрел «Песня 81». Песняры.
Мысль. Время эстрады стихов меняется или уже сменилось
на время эстрады песни, групп, ансамблей. Это собирает или может
собрать тысячи людей. Это – действенно. Хорошим группам,
исполнителям, хорошей музыке нужны хорошие не тексты, а стихи.
На мою «Сказку о белоснежной вишенке» вышел бы хороший
девичий плач. Может быть послать Песнярам сказку? А как – на
деревню дедушке? Все же надо попробовать.
Прим. (работа над стихотворением: как отошел далекодалеко
розовый небосвод
как
пролетел
высоковысоко
розовый самолет)
Позавчера относил «Песню о русском поле» в «Советскую
Башкирию». Люба (жена Йоськина) прочитала – разговор по
телефону: жаль, что, как бы и предупреждал – нет комбайнера с
мозолями. Нет ли чего-нибудь такого «с мозолями». Нет? Нам бы
такое. А это мне понравилось. Но, видно, не пойдет. Шеф не
пропустит. Пессимистично! Нет направляющей линии, несоветское,
слишком страшное, безысходное… Но мне нравится.
Откуда берут – пессимистичное? Ни одного живого слова в
газете не увидишь. Так все отфильтровано – остается только самое
кондовое, лобовое, фразерское – зато по постановлениям. Не
удивительно, что, как говорил зимой на встрече в литобъединении
«Ленинца» зам. редактора Гафуров, - ничего не пишут, мол, из
стихов путного, пишут в газету одни графоманы, а кто получше
пишет, ничего не дают. Конечно, не дадут, коль не берете. Тогда
разговор сразу уперся в критерии отбора – мало вы пишете о
ферме, о колхознике, гражданственных и т.д.
Убогие понятия у газетчиков о гражданственном в поэзии.
По их мнению – это рифмованные цифры надоев и громогласные
заверения ЦК КПСС о своей преданности делу коммунизма – т.е.
фразерство.
Как-то потихоньку забывается, что жизнь всегда шире узкопартийных рамок, да и не партийный это подход, а догматический.
Не могут понять, что во-первых, должна быть литература, поэзия,
это главное. Уж нет среди нас, молодых, пишущих (друг друга
знаем
буквально
наперечет
в
нашей
славной
Уфе)
контрреволюционеров и десидентов!
Недаром, сколько раз видишь одно и то же – люди
плюются, насмехаются над газетными стихами, когда их от скуки
рискнут прочитать. Стыдоба! Отсюда и термины – эти стихи
хорошие, но не газетные, а это – газетные… Добавим – значит, и не
стихи, а рифмованная ерунда, рифмованная фраза.
В газету не могу, с трудом предлагаю стихи – жаль их, как
детей своих. Да и сколько предлагал? Крайне редко. За все время
работы в «Ленинце» - ни разу. (Однажды по просьбе Светки
Гафуровой – и то не согласился на правку, - и забрал с полосы)
Отказывался – и когда заказывали четыре, пять, восемь строчек…
Что я читаю из стихов в газетах, даже и в центральных, в
подавляющем своем большинстве меня угнетает крайне.
Нынче бы Блока в наших газетах просто бы не печатали.
(Конечно, имеется в виду трагический характер поэзии), ибо
нагнетается формальный оптимизм.
И печататься негде у нас. Если завтра, скажем, СП БАССР
утвердит мой сборник к изданию – он выйдет кассетой из 20-30
стихов через 5 лет. Смех сквозь слезы. А ведь нужно еще время,
чтобы тебя перечитали, подумали… Видно, судьба преферийных
поэтов в наше время еще более трагична – вспомни Прасолова,
Рубцова – надо умереть, чтобы вспомнили. Все же. видимо, и я
где-то не прав.
Постоянно свыкаюсь с мыслью, что мне не суждено. Что ж,
только бы знать, умирая, что все, что мог, сделал, что достиг,
высказал, что жил на взлете. Но и тогда, видимо, придет пакостная
мысль – а результат? Сохранить бы веру до того момента.
Судьба художника всегда трагична, во все времена.
История права.
Оттого и тяжело, что один ты – и когда творишь, и когда
читаешь сам себе, и когда думаешь, и когда споришь сам с собой, и
когда доходишь сам до идеи, и когда просто плюешь в потолок.
Постоянное. глухое, космическое одиночество. Будь оно проклято.
Душа моя, найди силы для подвига, пробей эту глухую
стену молчания, заговори свободно и достойно с потомками, с
детьми своими.
Прим. (работа над стихотворением: вон за лесами далекодалеко.)
2 августа 1981г.
Прим. (работа над стихотворением: Как ты жила? – И,
милый, вспомнишь разве?)
Наверное, зря ездил в сад, время и настроение потерял,
мог бы если не закончить эту идею, то хотя бы вчерне набросать.
Как-то пошло все само собой, зацепляясь друг за друга, почти
видел картины, слышал ритм – а тут звонок, надо ехать, Саша
приехал, неудобно уже отказываться. Но кто знал с утра, что через
час – идея оживет.
31-го вечером и 1-го днем приходил Граф. Видимо, я его
замучил стихами. Но он все же прочел в два приема почти всю
рукопись. Несколько ругал ( особенно - прощание с юностью –
ничего нет своего, избито и общеизвестно, ничего нового ).
Я выбрасываю по его совету. Его вкусу я доверяю.
Граф:
Выбрасывай
беспощадно,
оставь
самое
художественное,
выбросить
все
рассудительное,
размышлительное.
! 31-го было солнечное затмение, полное – кажется в
Ленинакане. У нас – кажется, половина – я как раз провожал Риту с
детьми в сад к Саше и только по пути домой в 5 автобусе обратил
внимание на солнце, услышав разговор.
Сейчас диктор ТВ сказал: подобное повторится только в
2126 году – жутковато и думать.
Самое поразительное – этот год наступит, жизнь будет
идти, кто-то будет наблюдать, диктор скажет (если еще будут
дикторы) – подобное было в 1981 году – 145 лет назад, когда
никого из моих друзей – современников не останется даже и
прахом – действительно, станет цветами, землей, материей.
Поразительное ощущение: я уже давно чувствую
одновременность человеческих времен. До жути иногда ясно
ощущаю: вот живет Блок, дальше – Лермонтов и дальше, и
дальше…, - а вот я (никто, но человек), современники мои, - а вот
наши дети, читающие папины желтые от времени и пыли стишки, а
вот – их правнуки, разгадывающие наше время и нас, наши
духовные, внешние характерные приметы, - и все это, можно
сказать, одновременно!
Вот оно – человеческое бессмертие, наша возможность и
обязанность влиять на дела, жизнь – потомков, чувствовать
влияние, слово, душу и т.д. предшественников, уже осуществивших
свое право и долг. Трагизм – в односторонности этой связи. Но
двусторонности, видимо, в природе быть не может (прямого!).
Косвенное существует – потомки влияют присутствием в наших
идеалах прекрасного и т.д., - хотя это и оборачивается
самовлиянием
современника,
развивающего
исторически
представления об идеале., ибо утратилось целенаправленное
движение к идеалу. (Хорошо, что никто этого не прочтет –
подумали бы – свихнулся – доказывает аксиомы и так
метафизически, не материалистически и т.д.)
Это – духовный ход мысли, а не логический, научный.
Предчувствование образа воплощения идеала – наш долг,
кровный долг художника.
Я постоянно думаю и чувствую эту одновременность – до
того дико иногда при виде, как бесталанно люди прожигают идеи,
идеалы, время, деньги, жизнь! И весьма многие ныне – не знаю,
как в иные времена – и не хотят жить талантливо, женщины
молодые я слышал говорят: не дай бог мужа – творческую
личность… Смешной пример, но эта позиция делается
принципиальной – мне надо не больше других, надо: достаток,
пищу, возможность удовлетворять половые запросы, квартиру,
одежду – все офизиченно-материальное, практическое, надо такую
работу, чтобы платили больше, а требовали меньше, и работы
немного, этак %30, если все 100%, то скучно и утомительно.
Шукшин – классик
Рубцов – тоже.
15 августа 1981г.
О чем я ему(Кузнецову- прим составителя.). писал: ни о чем
– обычные раздумья… будущее, видимо, это лучшие моменты
прошлого для нас. Художник не должен стремиться отразить лишь
свое время, подлинный художник – современник и прошлому и
будущему не в меньшей степени, чем современному. А хотел
просить адрес Кожинова и т.д.
Вчера облака были прекрасны, а писалось о другом.
Что мне с утренней делать тоскою,
что мне делать с вечерней тоской,
если сердце изнылось покоем,
обрести не умея покой?
А иного бы счастья не надо,
если так оттеняя леса
в кучевых озаренных громадах
так высоко стоят небеса… (словно заводь)
Повторенная классика – жаль.
Классика – всегда открытие, новизна, оригинальность.
Снять страх, беспощадный, страшный – я сам себя
придумал и придумываю себя дальше.
Вчера в сквере курил, прошла незнакомка.
Позавчера говорил с Ю.Андриановым: А.Вознесенский
считает: отразить свое время – значит, быть вне времени, он
современен очень – с каким-то скепсисом говорил Ю.А. Он готовит
книгу, сдает на обсуждение где-нибудь в сентябре.
А, Михайлов поддерживал А.В., т.к. сам склонен к
тетрадной поэзии и склонность сохраняет, хотя и начинает…
Москва не утвердила план дополнительного объема по
художественной редакции – альманахи обложены до 82-83г.г.
Приехали! Все – вдрызг головой об стенку.
Может быть поговорить с Газимом Шафиковым, чтобы
устроил минут пять стихов на ТВ?
Что объединяет нас на Земле?
Жизнь идет бездарно, впустую.
Идея – незнакомку превратить в цикл.
18 сентября 1981
На картошку ездил 8-го, в четверг, а в субботу копали Саше
колодец. Итог: идея о колодце + уже неделю пластом.
В субботу же, 12 сентября – в «Айгуль» Ленинца
опубликованы: Сказка об ушедшей весне и Как вьюга мчалась ты,
любовь, Одно из подборки – Или ты улыбаешься? – выпало в
последний момент, сам вычеркнул за неимением места. Все в
«Ленинце поздравляли с хорошими стихами, особенно Сказка…
Потом читал И.Г. и Гуле: Август, Сказка о вишенке,
Шиповник… Все нравилось. После лит. объединения И.Г. по
телефону поздравил с классными стихами: «Вишенка. Шиповник.»
Жизнь проходит. Надо: в каждом дне ловить, определять
хорошие черты сегодня, ростки завтрашнего, крупицы вчерашнего.
Одиночество: глубокое, но не отчаянно безысходное.
Читаю: Язычество древних славян Рыбакова.
Видимо, слишком поздно. Открытия нет. Не ушла бы
поэзия, да прожить бы еще лет 15-20.
Как коротко все, ужасно. Как страшно коротко все, как
спешить надо – страшно спешить. Лучшая часть жизни уже прошла.
На что? Армия, школа, БГУ, ничего не деланье. 10 лет – впустую,
ничто, не осталось. Ничего.
23 сентября 1981
Сегодня днем из нашего подъезда – похороны. Много
народу, молодежи, впереди – венков 10, бросают белые, красные
астры. В гробу – в подвенечном платье, в фате, убранной цветами,
девушка, красивая, студентка 2-го курса, погибла на сельхоз.
работах, кажется, затянуло в веялку и ударилась головой – в
воскресенье, а умерла в больнице. Невеста смерти, невеста земли,
ничего не узнала, не любила, не родила, ничего не успела. Белые,
красные астры на мокром холодном грязном асфальте, на крыльце
подъезда, на ступенях лестницы с этажа на этаж от самых дверей
квартиры – белые, красные астры – до самых автобусов – автобусов
5-6, грязь, холод и астры – белые, красные на дороге, в руках, на
фате белоснежной – вишенка – белые, красные астры – путь
осенних цветов.
Похоронили невестой.
Надо делать книгу. Пересмотреть старое. Все остальное –
суета, мишура, пустое. Мне – надо успеть.
Глубокое, глухое и спокойное, одинокое равнодушие. Нет
сил, желания даже отослать, что наметил М. Кариму, Ал.
Михайлову. Все равно. Надо писать. Многое начато, надо
заканчивать. Никто не закончит после меня. Сегодня со странным
наслаждением прошелся по мокрым, холодным, дождящим
аллеям, старым улицам под желтыми деревьями, медленно,
стараясь запомнить – а у подъезда белые, красные астры. Приехал
поздно, не простился с девушкой, не глянул ей в юное девичье и
уже отчужденное от всего лицо, полное покоя.
24 сентября 1981г.
Как будто все погибло на земле
лишь ветер…
и все погибло на земле
и только ветер очумело
в холодной роется золе…
Надо бы как-нибудь записать странный цветной сон об
атомной войне. Уже с месяц - не забыть.
Рыбаков; Веневетинов, Ан. Григорьев, Фет, Пушкин,
Баратынский – читаю эти дни и не могу читать спокойно, бросаю и
вновь открываю.
Опять перечел «Медведицу» - дикая, элементарная,
огромная песня, - прелесть, поэзия. Еще года два назад, когда
впервые читал – поразила – вот народное! Видимо и от нее тоже –
вишенка, об ушедшей весне и т.д.
Когда ж как сказки, (искры) в глубину
души невнятной пронесутся,
глаза закрою и засну,
не зная…
Прим.( работа над этим стихотворением, потом все
перечеркнуто)
Как пламя, искры в глушь и в глубину
души, природы понесутся,
глаза закрою и засну
не знаю, суждено ль проснуться…
а в батареях, как в лесу,
журчание и плеск.
в батареях – звон и плеск
как в лесу у родника…
25 сентября 1981г.
Читал Князя Вяземского – есть великолепные места! Русью
иногда веет – от князя-то!
Все же какая поразительная разница языка Пушкина с
языком современников его! Невозможно привыкнуть. Ведь по
лексике и стилистике Пушкин скорее наш современник.
и сердце холодом свело
и лист летит с куста
глядишься в мокрое стекло –
но улица пуста,
все желтой жижей залита –
и вброд не перейдешь…
листва желта и жизнь желта
и желтый хлещет дождь…
Беда – часто – всех остросовременных или новомодных
поэтов в том, что многочисленные яркие, калейдоскопичные,
радушные, ослепляющие современников приметы и предметы
сегодня, завтра, быть может, отойдут, заменятся новыми, новой
атрибутикой. Душа человеческая, развиваясь, усложняясь,
утончаясь, обновляясь – и все, что угодно- остается в глубине своей
– человеческой. Художник бессмертен, если выразит с предельной
честностью и полнотой вот это – глубинное бессмертие
человеческой души. В этом, видимо, вся и загадка, и разгадка
непреходящей ценности и необходимости искусства. Внешняя
атрибутика со сменой эпох заменяется практически полностью
другой внешней атрибутикой. Поэтому в искусстве волнуют не
новые или сверхновые приметы дня сами по себе, а человеческая
душа, разум, чувство во всей их изменчивости в отношении к
новым и к старым вещам и приметам времени или – освежение,
обновление души в связи с освежением, обновлением атрибутики
бытия. Вот из этих ножниц, из этой идеи дует ветер времени, в это
таинственное окно смотрит потрясенное искусство глазами
потрясенного художника.
Как бы ни с высока не посматривали на обычную
человеческую психологию иные создатели ребусов из локтей и
НТР, ни убеждали нас в том, что они творят новые принципы
поэзии – никуда не уйти от своего человеческого начала. Пырнув
психологичность, элементарную душевность своим кругозором,
интеллектуальностью, своей непонятностью или просто броскими
новомодными, новосовременными нелепицами, радушеными(?)
винегретами закидав – пыряют в самое сердце свой талант,
преступно растрачивают жизнь, воздух на земле, пищу, ресурсы и
место… а винегрет, что ж - он успешно переваривается, что-то
усвоено, что-то… сказать стыдно, назавтра опять голоден, да в
чашке – пусто.
Посредственность не умеет быть благожелательной. Даже
не в силу своей фатальной ненависти или зависти. Она не видит
всего, что выше ее, нет, посредственность просто не понимает, а
потому и не пытается и не хочет пытаться понять все, что более
глубоко, более искренне, чем она.
Чем больше человек уходит в творчество, тем больше
недоволен собой. Человек же, пишущий мало и вымученно,
наоборот, склонен каждую свою «вещь» рассматривать как
явление, в силу затраченных трудов и «поразительной
внезапности» для самого же себя.
1 октября 1981 г.
Время неумолимо летит к отметке 30 и сквозь нее куда-то в
неизвестную даль.
Закатился сладко – сладко, сладко
пьян – и счастлив, жизнь – не дорога!
Желтый рубль да красная десятка
ах деньга моя, богатая деньга.
С похмелюги горькой ли болею?
О пути ли плачу прожитом?
Оценить ли просто не умею, что своим же нажито трудом?
Ни уюта в доме, ни достатка
как на грех, долгов не сосчитать
желтый рубль, да красная десятка…
и долгов и нужд не сосчитать…
дочке нужно новую кроватку…
Поищи у воли – доли, а у доли – воли.
Видел Мустая Карима; он прошел мимо в двух шагах по
лестнице, неторопливо и внимательно глянув прямо в лицо… Я
внутри рванулся, но сдержался, не сказал даже «здравствуйте» и
молча шел за ним до самой бухгалтерии издательства. (в минут 1520 четвертого)
Вчера заходил к Валентину Ч., примерно 16 октября у него
персональная выставка на Коммунистической. Предложил
выступить в институте. Он принимает мою поэзию.
Ни уюта в доме, ни достатка,
и долгов уже не сосчитать.
Желтый рубль, да красная десятка,
научите денежки ковать (золото)
Ведь куют же многие иные,
веселятся, плачут и куют…
перстни да карьеры золотые,
да во славу родины поют.
Звонил М.Кариму. Женский голос: ему удалили зуб, он не
может сейчас говорить.
- Когда можно позвонить?
- На следующей неделе…
4 октября 1981
Закончил воспоминания о Новом годе. Графу понравился –
читал незаконченный вариант.
Проводили Ритиного дядьку Славу с Леночкой в
Новосибирск. Еще одна молчаливая драма.
26 октября 1981
Черные мысли о своей человеческой мелочности,
суетливости, плаксивости; никчемности, бездельности, серости; не
умею ни любить, ни ненавидеть. Безволие, пустота, равнодушие,
самогосебяпридумывание – мое вечное проклятие, моя
изначальная детская и смертельная, как рак, болезнь.
Мрак. Писать, видимо, уже нечего. Да и ладно.
Забыл какое число, какая разница… может быть – 2, может
быть – 3 ноября 81г.
Главное – ночь.
Бесконечно читаю Рубцова, Блока, Прасолова.
17 ноября 1981г.
Сегодня на удивление внезапно сочинил на гитаре простую
грустную мелодию. Рите что-то очень понравилось – говорит
лучшая (вместе с золотыми шарами). Зреет желание съездить,
выступить на фестивале в Чебоксары. За эти дни положил на
музыку «Родильный дом», «Сказку об ушедшей весне», «Сказку о
белоснежной вишенке» («Вишенка» в духе Бичевской) и «Вот он –
час таинственных расплат».
24 ноября 1981г.
«Сказка о скалке» не произвела на Графа впечатления,
сказал: х… анегдот без выводов. Жаль, все же он не прочитал ее, а
только просмотрел. Кажется, все же и он не воспринимает мои
писания всерьез. Неужели я бесталанен? Видимо. Мало стал
писать. Как-то не умеем, не можем излучать свет, сгущая свою тьму
в ослепительную точку.
Сергей Ер
Мудвежуть
ZЕМЛЯКИ
ИZ-ПОД ПОЛА ВЫЛЕZАЮТ ZЕМЛЯКИИ ГЛАZА У НИХ ГОРЯТ КАК УГОЛЬКИ
А ГЛАZА У НИХ ГОРЯТ КАК УГОЛЬКИИZ ПОДПОЛЬЯ ВЫЛЕZАЮТ ZЕМЛЯКИ
ZМЕЯ
ZМЕЯ МОЯ ПОЛZИ ПОЛZИ
ПОЛZИ ПОЛZИ ZМЕЯ МОЯ
ОДНОСТРОКИ
ХЛЕБА ВОДКИ БЕZПОРЯДКА БЕСПЛАТНО
ЛЕТИ ВЫШЕ КРИЧИ ТИШЕ
НИГГЕРСКИМ РИТМАМ ПО ГОРЛУ БРИТВОЙ
УНОСИТЕ НОГИ ИМПОРТНЫЕ БОГИ
УНИЧТОЖАЙ ZАРАZУ СРАZУ
ЕЖИ И БОМЖИ
ХОЛОДНО ЗИМОЙ БОМЖАМ
ХОРОШО ЗИМОЙ ЕЖАМ
СПЯТ ЕЖИ В АНАБИОЗЕ
БОМЖИ МЁРЗНУТ НА МОРОЗЕ
ГАЛСТУК
ГАЛСТУК ПОЛОСАТЫЙ
В МЕРУ ВОЛОСАТЫЙ
В МЕРУ ВОЛОСАТЫЙ
ГАЛСТУК ПОЛОСАТЫЙ
ПРОХОЖИЕ
ХОДИЛИ ГУЛЯЛИ ДВОЕ ПРОХОЖИХ
НИ НА КОГО СОВСЕМ НЕ ПОХОЖИХ
НИ НА КОГО СОВСЕМ НЕ ПОХОЖИХ
ХОДИЛИ ГУЛЯЛИ ДВОЕ ПРОХОЖИХ
НЕМЕЦ
ОН МОЛЧИТ НЕ ГОВОРИТ.
ТОЛЬКО ХОДИТ И ГЛЯДИТ.
ТОЛЬКО ХОДИТ И ГЛЯДИТ.
ОН МОЛЧИТ НЕ ГОВОРИТ.
НЕМЕЦ
НЕМЕЦ
НЕМЕЦ
НЕМЕЦ
КЛЮЧ
ИZ КАРМАНА ВЫПАЛ КЛЮЧ
СОЛНЦЕ ВЫШЛО ИZ-ZА ТУЧ
СОЛНЦЕ ВЫШЛО ИZ-ZА ТУЧ
ИZ КАРМАНА В ВОДУ КЛЮЧ!
МЕДВЕЖУТЬ
ВОПРОС: ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, КОГДА
ПОГАС СВЕТ
ОТВЕТ:
МЕДВЕЖУТЬ ПРИШЛА
ВОПРОС: ЧТО СЛУЧИЛОСЬ, КОГДА
ВКЛЮЧИЛИ СВЕТ
ОТВЕТ:
МЕДВЕЖУТЬ УШЛА
В ЛЕС
ИГОРЬ САВЕЛЬЕВ
Игорь Савельев
Народная книга о докторе Геббельсе
Рассказ
Однажды давно (были такие годы — семидесятые), в Свердловском зале Кремля «наш
незабвенный Леонид Ильич», с присущими ему долгими подробными поцелуями, вручал
ей высокую награду. Ей — это видной советской писательнице Вере Михайловне Ильм.
Спустя двадцать лет, когда из «видной» стала старой, в убогом кабинете ЖЭКа одна серая
моль
крикнула
через
стенку
другой:
— Люсь, посмотри, там за Государственную премию какие-нибудь льготы положены? —
взгляд
на
Ильм.
—
А
то
тут...
бабуля
одна
пришла...
Перед «бабуля» эта серая моль сделала паузу. А хотела сказать, вероятно, «старуха»,
«кошелка» или еще чего покрепче. Вон как презрительно смотрит. «Ах, так? Фашистка!»
— так же мысленно ответила Вера Михайловна, и, вздернув подбородок, она вышла из
ЖЭКа.
«И чего я вообще поперлась унижаться, эти льготы выпрашивать?» — негодовала она,
бормотала под нос. Во рту снова стало сухо и нестерпимо-горько, кололо сердце.
Восемьдесят.
«Ничего.
Не
сдохну.
Вам
всем
назло...»
За свою долгую жизнь Вера Михайловна написала много хороших, нужных книжек. Чтото из раннего чуть ли не Горький в руках подержал. В шестидесятых, после выхода
романа-эпопеи «Пионеры», ее имя давали отрядам и звездочкам, и красный галстук вязали
на шее, тогда уже неюной... Пионеры, тимуровцы... А сейчас хоть бы какая собака
шефство над ней взяла. Картошки принести некому. Или паутину смести с грандиозных
потолков
ее,
как
говорят
сейчас,
«сталинской»
квартиры...
Да, Вера Михайловна жила одна. Что же, это судьба многих советских (бывших)
«примадонн», — но у тех виной всему были аборты да разводы в вечной погоне к успеху,
а у Ильм... Ну, словом, так и осталась старой девой. Ведь совершенно было не до себя.
Трудились ведь не покладая рук: книги писали, социализм строили... Эх, да чего уж
теперь.
Социализма нет, а сейчас бывает по утрам, что и вставать силушки-то нет, и правая рука
тяжелый
чайник
не
поднимает.
Дожила.
И все же Ильм не жаловалась. Как и прежде, главным в ее жизни была работа (старый
боец оставался в строю, и так далее). Фактически, и проживала-то Вера Михайловна
каждый свой день ради одного и того же момента.
Это бывало всегда после обеда. Проверялись краны (газ, вода), окна — закрыты ли. Ильм
одевалась. Подходила к зеркалу, чтобы сухо мазнуть помадой по губам. В сумочку
закладывались шариковая ручка и блокнот (из старых, делегатских — этот, вон, гляди,
золотом написано, с XXVII съезда) — хотя, кажется, не было случая, чтобы она всем этим
пользовалась там, куда собиралась... Но все эти ритауалы — не главное. Главное — та
внутренняя сосредоточенность, прилив сил и какой-нибудь даже адреналин в ее старых
сосудах. Так тигр готовится к прыжку. После всех сборов закрывалась дверь, и Вера
Михайловна шла... Вы будете удивлены, узнав куда, после стольких-то волнений и
тревог... Словом, она шла на рынок. Да, да, на обычный полустихийный рынок, выросший
вдруг
на
старом
московском
бульваре,
в
трех
перекрестках
ходьбы.
О, эти дикие рыночки девяностых годов! Под ногами — неизменный размокший картон
от коробок, жижей стал уже, хлюпает. Лотки с фруктами, бытовой химией, китайскими
тряпками, все промокло, замерзло, да и просто сиротливо смотрится. И старики, старики.
Одни пенсионеры пытаются что-то продать, другие — как-то купить, вот и стоят, вот и
слоняются по кругу, те и другие — как каторжные. Варенья, соленья, несчастный стебелек
в горшке — это чтобы только не стоять с протянутой рукой. Какая-нибудь древняя
бабулька в идиотских на ней, ярких, нелепых, каких угодно — «тинейджерских»
синтепоновых
сапожках
китайского
пошиба...
Абсурд,
несуразица...
Зато Вера Михайловна была здесь как рыба в воде. Какая там надменность — ни следа не
оставалось! Она часами кружила по рыночку. Заговаривала с продавцами, с
покупателями, с кем угодно. Торговалась и отстаивала очереди. Спорила и соглашалась.
Смеялась или плакала с людьми. Бормоча, боясь хоть слово упустить, запоминала все, что
слышала: горькие житейские истории, жалобы, байки, прибаутки, анекдоты и полные
ненависти тирады о «дерьмократах» и вражьем правительстве... Советский народ жил, для
Веры Михайловны, только он ушел в подполье, стал громадным партизанским отрядом на
бескрайних просторах страны. И она писала о нем Книгу. Документ. Летопись его
страданий, горестей и радостей — вопреки всему. Это было не то чтобы традиционное
произведение с сюжетом-композицией, романы, которые она писала когда-то... Когда-то,
уже немолодой постигая краткие курсы Литинститута, Ильм прочитала — осилила
колоссальный том, немецкий свод фольклора века так шестнадцатого — «Народную
книгу о докторе Фаусте». Там были сотни баечек и случаев. И сейчас Вера Михайловна
творила что-то подобное, каждый вечер, вернувшись с рынка и перенося услышанное в
толстую амбарную тетрадь. Это будет ее Летопись. Ее «Народная книга» — название-то
какое
хорошее!..
Достойный
финал
ее
долгого
творческого
пути.
Наступал новый день, и Вера Михайловна — снова на рынок, снова вливалась в
водоворот, ощущая себя частью целого. Появлялся наряд милиции, двое в форме, они
прохаживались медленно, неприлично-властно расставляли ноги, точно демонстрируя: мы
тут хозяева! Захотим — палками разгоним, а захотим — дань соберем. И Вера
Михайловна (в прошлом — автор эпопеи «Милиция»!) в эту минуту весело и люто
ненавидела их, как и все старушки-торговки. Расхаживают! Враги. Готовая мифологема
гестаповцев. Как хорошо, как просто жить, разделяя мир на черные и белые цвета.
Вот, например, толстая тетка разложила на коробке дихлофос — много баллончиков.
—
Почем
они
у
вас?
—
Одиннадцать
рублей.
—
Откуда
столько?
— Да на заводе дают, в счет зарплаты, сволочи. Специально, поди, хотят, чтобы мы все
передохли,
как
мухи!
Гады!
Кровососы
—
они!
—
Да,
да!
А у палатки с бытовой химией Ильм и вовсе стала свидетелем просто шикарной сцены.
На прилавке сиротливо мерзли банки-склянки и подмокшие коробки с разными, с миру по
нитке, моющими средствами. Девица за прилавком размалевана, словно в бой, — да так
оно,
по
сути,
и
было.
Подошла сухая старуха в черном пальто, деловито потыкала в брусок хозяйственного
мыла
и
будничным,
ровным
тоном
бросила
продавщице:
—
И
здесь
по
пять...
Будь
ты
проклята.
Девица была потрясена, смотрела вслед старухе, как-то несчастно раскрыв рот, люди
вокруг — тоже замерли от неожиданности. Дородная бабулька в дурацком ультра-желтом
вьетнамском
пуховике
даже
крикнула
вслед
той,
сухонькой:
—
А
девчонка-то
в
чем
виновата?..
Вера
Михайловна
ликовала.
Пишись,
пишись,
«Народная
книга»!
...Возвращалась всегда длинной дорогой, по скверику, в обход трамвайного кольца.
Вообще-то Ильм всегда была женщиной без сантиментов и сомнений, не размышления —
само действие, а потому было, наверное, странно так вот гулять и думать. О чем? Ильм и
сама не знала... Тем более, сентябрь выдался такой холодный и дождливый...
Она брела и действительно почти ни о чем не думала. Представляла, как придет. Зажжет
газ под чайником, и тепло будет литься по всей квартире. Оденет любимый махровый
халат. Подойдет к столу, зажжет старую лампу, массивную, с колпаком зеленого стекла.
Откроет амбарную тетрадь и испишет очередную страницу. И будет тепло, уютно, и будет
чувство
правильности
жизни.
А в ожидании горячего чайку, халата и теплых носков из собачьей шерсти можно и
покружить пока, и померзнуть, и свернуть еще во дворики, растянув таким образом путь...
Спокойно на душе. И пусть в последний раз издавали аж в восемьдесят шестом, а в гости
к школьникам звали в девяностом. Тогда она читала им какой-то из старых рассказов,
дрогнувшим голосом, что-то о том, как пионер геройски пал на горящей ниве...
— В смысле, на «тачке», шо ли? — притворно «не понял» какой-то не в меру шустрый
школьник. Наглеца, конечно, отвели к директору. Но вечер был испорчен. С того дня в
школах она больше не бывала, да никто и не звал особо... Никому теперь не нужны ее
книги.
Никому
не
нужна
она
сама.
Лифт, как всегда, сломался, и подниматься пришлось пешком, задыхаясь и
останавливаясь.
На площадке стояли двое: господин с цветами и ее соседка, старая, страшная, вдова
какого-то деятеля горкомовских масштабов. Эта соседская чета всегда раздражала Веру
Михайловну. Когда 9 августа 1963 года, на странице два, «Правда» объявила ее «видной
советской писательницей», соседи при параде позвонили в дверь и пригласили выпить
чаю за знакомство, хотя и жили десять лет под боком. «Вы теперь человек нашего круга».
Вот только за давностью лет Ильм не помнила, сказал ли это горкомовец вслух или же это
явно
читалось
на
их
лоснящихся
рожах.
— А вот и Вера Михайловна, — елейно умилилась соседка. — Опять с рынка пустая
идет...
—
и
как-то
со
значением
подвесила
конец
фразы.
«Старая дура, — подумала Ильм, — ты думаешь, мне буханку хлеба купить не на что? Я
что, по рынку слоняюсь — подаяния прошу? Да что ты понимаешь в искусстве!»
— Здравствуйте! А я к вам! — вдруг раскланялся мужик с цветами.
Мысль
первая:
выросший
тимуровец?
Очень
смешно.
Вторая: а ухоженный типчик. Одет шикарно: костюм, как видно, очень дорогой, очки вон
в золотой оправе, чувствуется — вежливый... Но не интеллигент, не интеллигент.
Бизнесмен, как теперь говорят. Очень важная птица. Мафиозо крупного пошиба...
Что он хочет? Надо ли пускать его в квартиру? А, была — не была! Ильм и весело, и
страшно. Что ж, если хочет убивать и грабить, пусть убивает. Смерть от руки подонка в
собственной квартире, посреди пути, посреди борьбы! Да, это будет достойный финал для
«Народной
книги»!
—
Проходите.
С
букетом
он
только
в
квартире
опомнился:
— Ой, простите, это вам. А это — моя визитка. Я к вам пришел по делу...
«Думаешь, я тебе чай предложу?..» Визитка — золотом. Какой-то вице-президет чего-то.
Не
Академии
наук,
конечно.
А гость тем временем начал говорить, сухо, обстоятельно, но без лишних сантиментов и
рассуждений (конечно, человек-то деловой, времени в обрез). Беспрестанно извиняясь, он
все-таки напомнил Ильм, что она старая, одинокая, с почти нищенской пенсией, а эти
самые хоромы после ее смерти отойдут государству. Не жалко? Не жалко. Она
государству и так всю себя отдала. Впрочем, то было совсем другое государство.
Гость употребил какой-то термин, который она не запомнила, но суть сводилась к тому,
что они заключат договор. И после ее смерти квартира в роскошном «сталинском» доме
перейдет в его собственность, по завещанию. А за это остаток жизни (жалкий остаток, как
он, поди, надеется) она будет получать колоссальные деньги. По тысяче долларов в месяц.
Проблема с лекарствами будет решена. Лучшие продукты на дом станут привозить... А
что?
Это
чтобы
по
рынкам
не
таскалась
попусту!
— Все люди вашего круга так делают, — словно бы оправдывался господин. —
Например, небезызвестный предприниматель Борис Абрамович Березовский кормит и оочень хорошо обеспечивает пожилого Тихонова, экс-премьера СССР, дачу которого
переоформил
на
себя...
Опять — «люди вашего круга»! Эти сволочи продажные? Предсовмина Тихонова она
помнила, но очень смутно. А вот Березовский — и правда, фигура известная.
Мефистофель современной России. Наслышана, наслышана. Что ж, хорош пример для
подражания.
Господин все говорил и говорил, а Ильм смотрела на него, почти не слушая. Какой
холеный товарищ. Сытый, гладкий, хорошо одетый, очечки, лоб выдающийся — умный
очень... Кровопийца. Из тех, кто убивает в белых перчатках. Кто утирал слезу над
фотографией своей собаки, загоняя тысячи детишек в газовые камеры. Доктор Геббельс.
Точно. Она плохо помнила портрет гитлеровского министра просвещения и пропаганды,
но эта сытая рожа в золотых очках лучше всего бы подошла. Что ж, получай же, «доктор
Геббельс»!
— Вы так смотрите, Вера Михайловна... Вы что-нибудь уже решили для себя?
—
Да.
Убирайтесь
вон.
Так Зоя Космодемьянская плевала в лицо фрицу! В такое же холеное лицо.
Возможно, господин и ожидал такого поворота дел, а может, вида не подал. Со скорбной
рожей
поднялся:
— Что же, очень жаль, что диалога у нас пока не получилось. Я оставил вам свою визитку,
подумайте...
—
Я
сожгу
твою
визитку!
И
не
появляйся
больше!!!
Ах, с какой радостью она его вытолкала! Помолодевшая, с сильно бьющимся сердцем.
Она упивалась своим подвигом, поступком, кто знает, может быть, — последним.
Зазвонил телефон. Черт, цветы у телефона! Надо было швырнуть ему в морду!..
—
Алло...
Ильм?
Ее
передернуло.
Что
еще?!
— С вами говорит начальник ЖЭК-182, вечер добрый... Мне передали, что вы сегодня
приходили насчет льгот — так вот, льготы вам положены, — а потом вдруг повернулись,
ушли, отказались... В чем дело, почему? Пишите заявление, и мы сразу...
—
Ничего
мне
от
вас
не
надо!
Оставьте
меня
в
покое!
Шварк трубку. Как сердце зашлось, как больно, — ничего, не сдохну, вам назло. По
шажочку, по шажочку — к столу. Там тетрадь в красной обложке. «Народная книга».
Ничего, она — нищая старуха Ильм — выдержит, она переживет, она сядет за стол и
запишет сегодняшнее... Апофеоз нового времени... Новая жизнь сегодня ворвалась к ней,
приходила с новыми порядками — современный Раскольников, без топора. Современный
дьявол. Искушал? Договор он, значит, хотел подписать? Но она не продаст свою душу!
Она будет писать беспощадный и страшный документ, летопись жизни своего обманутого
народа...
Да, новая жизнь ломилась в двери. Когда-то люди вопили, теряли сознание и даже
стреляли в киноэкран, когда на них несся легендарный поезд братьев Люмьер. Теперь на
иных так же стремительно и страшно мчался новый век, они и стреляли в него, стреляли,
отчаянно,
а
главное
—
бессмысленно.
...Этой ночью Вера Михайловна Ильм и померла. Квартира и правда перешла государству,
как то и предсказывал Посетивший Её. ЖЭК быстренько выволок все бумаги Ильм на
помойку. Судьба «Народной книги» нам неизвестна, но никакой загадки в этом нет.
Лина Султанова
О ПРЕКРАСНОМ И СОВЕРШЕННОМ
1
То, что прекрасно и совершенно,
может ли быть никому не нужно,
может ли быть для всех бесполезно,
может ли быть всеми гонимо?
Может ли быть?
В том, что прекрасно и совершенно,
сможем ли мы с тобой усомниться,
сможем ли мы отринуть веру,
сможем ли мы подорвать основы?
Сможем ли мы?
То, что прекрасно и совершенно,
сможет ли стать нам всем уроком?
Горьким, печальным, святым уроком –
главным итогом нашей жизни …
2
То, что прекрасно и совершенно,
долго не длится, проходит мгновенно.
Но неизменно
верить должны мы с тобой вдохновенно
в то, что прекрасно и совершенно.
Ибо всё это навеки нетленно,
в нашей душе навсегда сокровенно,
а на житейскую чушь - неразменно.
Да, несомненно,
верить должны мы с тобой вдохновенно –
то, что прекрасно и совершенно,
нас позовёт, позовёт непременно.
3
Прекрасное всё совершенней,
а совершенное – волшебней,
и в свете будущих свершений
вольней, изысканней, целебней.
И, в свете завтрашней печали,
смирив усталую гордыню,
шедевров будущих детали
ясней мы прозреваем – ныне.
И, в свете будущих раскопок,
мы прославляем совершенство.
Ведь каждому, кто мал и робок,
оно подарит лишь блаженство.
4
В том, что прекрасно и совершенно,
можем ли мы с тобой обмануться?
Белое в чёрном, чёрное в белом
можем ли мы с тобой не заметить?
Буйство цветов, смешение красок
можем ли мы, скорбя, отвергнуть?
Истину видеть блёклой и плоской
без содроганья, без возмущенья,
брови не хмуря – равнодушно?
В том, что прекрасно и совершенно,
можем ли мы разочароваться?
Можем ли мы смирить вдохновенье,
можем ли мы приказать сердцу?
5
О прекрасном и совершенном
сможем ли мы умолчать до срока?
Сможем ли мы сохранить тайну,
сможем ли мы избежать провала?
О прекрасном и совершенном
можем ли мы не творить мифов?
Можем ли мы наяву не грезить?
Можем ли мы не мечтать дерзко –
о том,
что божественно…
***
Между истиной и чудом
суждено душе витать,
но она успеет всюду,
коль заслужит благодать.
Благодать даётся свыше
нам по выбору богов.
Голос неба в сердце слышенкто сегодня в путь готов?
Соберись, душа, на взлёте
в край надзвёздной тишины.
Так легко в земной дремоте
неземные видеть сны.
Между истиной и чудом
выбирать не торопись:
ты пойми - пусть это труднов том лишь истинное чудо,
что и истина, и чудо
вдруг в тебе одной сплелись!
Облетаешь Эмпиреи,
повторяешь звёздный путь …
Ни о чём не сожалея,
познаёшь свою же суть.
ОЗАРЕНИЕ
Опустошённая душа
ещё сильней болит.
Сквозь долгий сон томит её
огонь, который скрыт.
Пусть всё свершится в этом сне,
под рокоты пурги –
проступят знаки на стене,
и прозвучат шаги.
Пусть будущее в дом войдёт,
собой заполнив всё.
Душа усталая вздохнёт –
и сбросит забытьё.
Довольно ей смешных обид
от истины крутой.
Ей в будущее путь открыт –
и что ей тот герой?
И что теперь ей вороньё,
что кружит где-то в снах?
Все розы мира для неё
цветут во всех садах!
Что ей безумства прошлых дней,
все страсти и грехи?
Душа себя самой сильней,
подвластно будущее ей,
в ней – свет неведомых огней,
и грозный гул стихий!
ПРЕДСКАЗАНИЕ
1
Предсказываю ночь и день,
Предсказываю свет и тень –
И в сердце вписанный закон,
И беззакония урон.
Предсказываю дождь и снег,
И ветра утренний разбег –
И радугу поверх снегов,
И молнию поверх голов.
Предсказываю власть и плен,
И ветер скорых перемен…
Предсказываю звёздный свет,
что к нам летит десятки лет.
Предсказываю скорый суд,
где правду снова оболгут,
и пышный праздник в час чумы,
и письма лживые с войны.
(А в час прозренья одинокий
предсказываю – эти строки …)
Доколь крепка земная твердь –
Предсказываю жизнь и смерть.
Пока горит ещё свеча –
предсказываю сгоряча.
Предсказываю – не кляня,
обиду в сердце не храня …
Но в суете иного дня
слова по-новому ценя,
не раз вы вспомните меня.
Задумаетесь…
2
Я тебя окликаю –
что ж ты смотришь в окно?
То, что будет – не знаю…
Может, было давно?
Может, всё уже было
между мной и тобой –
о тебе я забыла,
и со мною другой?
Может, мы не встречались,
я лишь знала – ты есть,
лищь мешает усталость,
да имперская спесь…
Помнишь, в Млечном пространстве,
в окруженье светил,
клялся мне в постоянстве,
и улыбки дарил?
Ты хотел мне поверить
и остаться со мной,
чтобы мы отогрели
небосвод ледяной…
Так напомни, что было,
намекни, удиви!
Почему я забыла
о великой любви?
Жизнь проходит земная,
расстаёмся, шутя.
Ты единственный – знаю,
навсегда уходя.
Не признали друг друга
ни во сне, ни в мечте –
в заколдованном круге,
в роковой суете …
Правит воля слепая,
меркнут лица во мгле …
Не предсказывай – знаю,
ты один на земле –
такой …
3
Предсказанному – быть!
Доказанному – верить!
Мой мальчик, жизни долг
мы все должны отдать.
В урочный час свои
опять открою двери,
чтоб выйти в жизнь –
найти,
а, может, потерять:
неважно! Жизнь сама –
высокая награда,
чтоб длилась без конца –
единственный расчёт.
Коль что-то не сбылось –
о том скорбеть не надо:
ведь завтра – снова день,
пусть он пойдёт в зачёт.
4
Предсказываю
горечь прозрений
сладость воспоминаний
Предсказываю
несбывшееся
всё равно сбудется
во сне или в мечте
Предсказываю
найдётся время
свободное от возведения
воздушных замков
Предсказываю
северный ветер налетит
как всегда неожиданно
остудит горячие головы
умиротворит смятённые души
Предсказываю
берегитесь
мои предсказания
всегда сбываются
ОСЕННИЕ ИТОГИ
В золочёной тихости,
под завесой робости,
затаились лихости,
буйные подробности.
В голубиной благости
мы об этом шёпотом.
Наша ода к радости
обернулась топотом
по ступеням выбитым
в эмпиреи блёклости,
дроботом как выстрелом –
только б прочь от подлости …
На ветру обрывками
реют листья жёлтые,
покрываясь жилками
в знаки полустёртые …
Прорицанья осени
слишком скоро сбудутся.
Эти знаки проседью
да с висками сдружатся -
звёздные отметины
надо лбом пылающим …
Что с тобой ответим мы
осени карающей?
Той последней истины
истово взыскующей,
но дождями чистыми
бережно врачующей
наши души вечные,
лучших дней достойные …
Что же мы, сердечные,
мучаем их войнами,
и скорбями смертными смутными, случайными,
ведь путями Млечными
им лететь за тайнами,
в срок, судьбе проспоренный,
осени лишь ведомый.
Рвут ветра на горе нам
в клочья листья медные,
и швыряют под ноги
жалким подаянием,
как награду скорбную
да за те деяния,
от которых волосы
подымает веером …
Кайся тихим голосом,
чтоб душа поверила.
Владислав Троицкий
ЛЭ О СВЕРХПОРЯДОЧНОСТИ
По дороге скачет рыцарь.
Глядь, в сиянии луны
грабят юную девицу
молодые колдуны.
Меч из ножен, скачет шибче.
Колдунам не до него:
делят трусики и лифчик
и не слышат ничего.
Налетел, разит с размаха,
сто ударов - каждый в цель.
Лезут колдуны от страха
на сосну, на вяз, на ель.
А она стоит у речки,
соблазнительно стройна,
груди - две сосновых свечки,
ягодицы - как Луна.
"Здравствуй, милая девица", в ножны меч вложив, он ей, "ты прекрасна, как ...мм... царица! будь, пожалуйста, моей!"
"Я согласна. Только прежде
мы пойдём с тобой к венцу как положено, в одежде.
Отвези ж меня к отцу!"
Вот и замок. Ах, зараза:
прочь с коня и шмыг туда:
"Не умел меня взять сразу не получишь никогда!
Эх ты, неуч, недотёпа,
как мужлан последний прост".
И захлопнулись ворота.
И скрипит подъёмный мост.
___________________
Я бродил в лесу и в поле
средь блуждающих огней.
Слушал песни жадных троллей,
сказки взбаломошных фей.
В Саламанке и в Салерно
изучил все семь искусств.
И поэтому, наверно,
знаю, грустен мир и пуст...
Ухмыляетесь, всезнайки?
Что ж, предание старо!
Гусь пасётся на лужайке,
будет мясо - и перо.
Александр Радашкевич
ТАМАРЕ НЕФЕДОВОЙ – В ПУТЬ
А в праздном мире нету ничего,
когда он остаётся, чей-то сын,
без доброй и красивой мамы, –
нет города того, где не было
видений детства, нет прошлого
улыбчивого лета и русского стола,
за коим строились рассыпанные
замки, и опустел вертлявый
редакторский Тамарин стул, что
против опустевшего дотоле,
в котором улыбался неведомо
чему взъерошенный Касымов Саша,
и в мире нету никого, нет ничего,
когда вдруг в ком-то милом и
живом не станет малой капли
пустой, как предосенний дым, и
драгоценной, как лучик ломкий,
жизни. Простите же и в добрый
путь, над хлябями житейскими
стоящая в ладье седой Тамара.
31.Х.2005. Богемия
Максим Яковлев
СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ
Нескорый скрипящий поезд в городской полдень привёз
женщину никому не известных лет. Женщина неизвестных лет, в её
глазах рождались звёзды, в строгом костюме с золотой брошью в
виде египетского скорпиона, еле заметные веснушки освещали ее
гладкую, от загара смуглую кожу, она приехала в город своей
юности, чтобы понять свое прошлое и завершить одно важное
дело. Она вышла на кипящую стройкой, залитую солнцем
вокзальную площадь, развернула ветхие «Уфимские ведомости» и
прочитала: «Хиромантия по классическим методикам Орфея,
Гермеса, Лафатера, д’Арпантиньи, Рабеле Гердера. Впервые!
Предсказание снов, толкование прошлого, гадание по дежавю.
Абсолютная достоверность и полная конфиденциальность
гарантируются. Спрашивать господина Врио на углу улиц
Коммунистической и Ленина с 17.00 до 21.00».
Женщина взглянула на часы с двумя циферблатами –
первый циферблат был образом Спаса Нерукотворного, в правом
нижнем углу которого помещались железные стрелки, на которых
сидел бриллиантовый ангел. Сейчас эти стрелки стояли. Зато
платиновые стрелки второго циферблата двигались очень быстро –
их на фоне ночного города крутил в обратную сторону бронзовый
бес с медными глазами.
Она подняла руку, чтобы вызвать такси. Подъехала машина,
увешанная
колокольчиками,
бумажными фонариками и
разноцветными открытками с добрыми пожелания в китайском
стиле.
- В гостиницу, - сказала она.
Поехали.
- Простите, сколько времени? – спросил у женщины
таксист.
Женщина окутала его своим взглядом, ответила шелково:
- Сегодня времени уже нет...
И они помчались по площади, сквозь ворота, и дальше по
сразу ворвавшемуся в город проспекту. Проспект раздвигал низкие
пятиэтажки, опоясывался трамвайными путями и бежал почти
прямо, почти пятнадцать километров. После останавливался резко
и вдруг, и старый таксомотор перевел сорванное дыхание уже на
другой улице.
Гостиница пустовала. Она долго смотрела в окно и
вспоминала события прошлого. Завтра исполнится ровно десять
лет, как она изменила свою жизнь. Она чувствовала, как быстрее
бьется ее сердце. Завтра, завтра, завтра... Этого она ждала десять
лет...
В окне гостиницы пьяные от быстрой весны шатались
деревья. Шевелили ветвистыми руками и пока без слов-без листьев
засыпали. Спокойной ночи…
Во сне к женщине пришел крупный лохматый пес. Глубоко
вздохнул, присел, обмахнул нос широким мягким языком и долго и
грустно молчал...
На следующий день около половины седьмого утра можно
было увидеть, как такси, увешанное китайскими колокольчиками,
везет очень красивую женщину неизвестных лет.
- Куда едем? – спросил таксист.
- Вперёд. Всё впереди, - ответила женщина.
- Те, кто говорит, что всё впереди, рискуют остаться ни с
чем. Такие люди не понимают истинного значения текущего
мгновения, - сказал таксист.
По мере приближения перекрестка, женщина потеряла
самообладание, как девственность. Она разволновалась так
сильно, что вместо рублей расплатилась евро. Несколько раз
брызнула на себя Cacharele “Promise”, то и дело смотрелась в
серебряное зеркальце. С замершим в груди сердцем вышла около
Главного почтамта. Таксист загляделся. Да-а-а, она знает толк в том,
до какой пуговицы расстегнуть блузку. Её третьего размера грудь –
ее лучший пропуск.
Она вышла и осмотрелась с надеждой. Однако перекресток
был пуст. Она закрыла глаза рукой... Начался дождь...
А грустно в городе в дождь. Кажется, ещё день будут дожди
– и город замрёт навсегда. Промокшие пустые трамваи жмутся друг
к дружке на скользких рельсах, мёрзнут их бедные колесики.
Заплаканное такси стоит посреди улицы с уже давно заглохшим
двигателем, вода попала в трамблёр, да что-то ещё случилось.
Плачь, автомобиль, плачь. Будет веселее...
Женщина раскрыла старинный клетчатый зонт, на котором
можно плыть втроем по Желтой реке и грустить, ведь все лучшее
случилось не с нами и осталось позади, а чудес впереди ждать нет
сил, можно рассматривать старинные постройки на берегах,
подпевать мутной воде так тихо, как может только старая ива,
которая знает, что даже с той стороны Земли, на другом краю
космически наклонённой Земли вряд ли ждет нас любовь…
- Ррррууу, - услышала она и открыла глаза.
- Ррррууу, - с удовольствием пел мохнатый пёс величиной с
комод. Посмотрел на нее, обмахнул нос громадным и красным, как
ковер языком, улыбнулся и, оглядываясь на нее, потрусил в сквер
на другую сторону улицы. При взгляде на пса какая-то давняя мечта
вдруг вспомнилась ей, обрывок какой-то чудесной фантазии
мелькнул у нее в сердце, но... в голове у нее было только то
единственное, что она помнила – десять лет назад она оставила
свою страну и любовь и вышла замуж на другом конце земли.
Десять лет дали ей троих детей, блестящую карьеру и крепкую
семью. Однако в уголках ее голубых глаз навечно поселилась
тоска... Сколько раз она говорила себе: всё впереди, впереди – там,
в совсем уже близкой и прекрасной дали. Но время шло и шло…
Несколько дней назад в библиотеке Конгресса она
перебирала подшивки иностранных газет и наткнулась на
диковинное объявление, в котором какой-то чудак предлагал
услуги по толкованию прошлого. Она взяла отпуск и приехала сюда
в поисках ответа.
Дождь лил и лил, и не было просвета... И она гуляла по
простым и светлым улицам, бродила по проспекту, шла по
заржавленному скрипящему мосту, что шатается в ветер так
страшно. Улицы были все те же, не помнили уже ее, так и стояли
без нее, пересекались и гуляли по всему городу так же привольно,
встречали столько людей одинаковым гостеприимным распахом
перекрёстков. И вдруг на одном из домов она увидела вывеску:
«Исполнение мечты по православной, мусульманской, иудейской и
буддийской методикам. Впервые! Гадание по улицам и
перекресткам родного города. Спрашивать господина Врио в парке
Победы с 17.00 по 21.00».
Она посмотрела на часы – 21.05. Она поймала такси и
поехала в гостиницу. За исплаканными окнами улицы тихо
расходились в стороны чёрными низкими провалами. Женщина
вошла в номер, посмотрела в зеркало и сказала себе:
- Дура.
Это же надо придумать – приехать в такую даль из-за
случайного объявления. Дура. «Все впереди», - думала она раньше.
Сейчас она знала, что ошибалась. Готовилась к будущему, а
потеряла настоящее…
Когда она уснула, к ней снова пришел лохматый пес. Снова
глубоко вздохнул, присел, обмахнул нос широким мягким языком и
долго и грустно молчал. Она подошла к нему, взяла его за шею,
уткнулась в шелковую шерсть и слушала его дыхание. Потом села
ему на спину, и пес плавно пошагал навстречу звездам...
Следующее утро началось прохладно. Она собрала сумку и
поехала на такси в аэропорт...
- Приехали, - сказал таксист.
Женщина расплатилась, вышла и увидела парк Победы.
- Но мне в аэропорт.
- Заказ до парка Победы, - буркнул таксист и уехал.
Стало безлюдно и тихо. Пусто и ветрено.
- Ррррууу, - услышала она позади, обернулась и увидела
громадного пса. Пёс улыбнулся и побежал, помахивая лохматым
хвостом. Женщина вспомнила сон. Кусочек догадки мелькнул у неё
в голове, и она пошла за улыбающейся собакой. Пес провел ее к
парапету, за которым гора спускалась к реке. С краю парапета она
увидела одинокого человека, смотрящего вдаль. Человек
обернулся. Собака, виляя хвостом, вприпрыжку подбежала к нему
и села рядом. Женщина подошла ближе.
Человек смотрел на неё и улыбался.
- Вы – господин Врио?
Человек склонил голову.
- И Вы можете исполнить мечту?
Господин Врио ответил:
- Неужели Ваша мечта еще не исполнилась?
- Нет, - ответила она.
- А как же та собака, о которой Вы так мечтали в детстве?
Большая шумная собака, на которую можно взобраться и ездить на
ней?
Женщина посмотрела на улыбающегося пса. И вспомнила.
Так давно она просила и просила купить собаку. Так давно...
Господин Врио подошел ближе:
- Еще помните, как Вы мечтали вернуться в тот город, где
родились, когда станете совсем взрослой? Помните ли, как хотели
Вы погулять под дождем, под грустным провинциальным дождем?
Женщина посмотрела на господина Врио:
- А еще я вспомнила Вас. Вспомнила тебя. Ты изменился за
десять лет.
Господин Врио умолк.
- Много времени прошло. Помнишь, как перед моим
отъездом ты сказал, что через десять лет я пожалею о сделанном?
- Тогда я был молод, - ответил господин Врио.
- И тогда мы думали, что всё впереди, - раздумчиво
произнесла она.
- Теперь мы знаем, что это иллюзия, - сказал господин
Врио, - теперь...
Посмотрел на часы:
- Теперь тебе пора ехать в аэропорт. Тебя ждет работа,
семья.
- А если я не хочу туда?
- Так надо. Иначе следующая твоя мечта не исполнится.
- А ты? Как же ты?
- А я останусь здесь, буду ждать тебя на склоне этого холма,
у Белой реки. Вот с ним, - показал на собаку, - Приезжай через
десять лет, придумаем мечту для твоих дочерей и сына...
- Но как же твоя мечта?
- Моя мечта – исполнять чужие мечты, - прошептал
господин Врио. Дай мне часы.
Взял ее часы, разломил их надвое и отдал ей половинку с
ангелом:
- Идут. Так-то лучше.
Свистнул собаку и пошел прочь по усыпанной хвоей
дорожке мимо мокрых черных деревьев. Женщина почувствовала
счастье. Теперь она живет, теперь она счастлива. Скоро исполнится
ее мечта – через десять лет она снова повидает господина Врио.
Пауль Госсен
НАТУРАЛЬНЫЕ ПОДОНКИ
Михаилу Гундарину
Натуральные подонки,
прирожденные убийцы я запомню эти лица
цвета чищенной моркови молча вышли из подъезда
дома номер сто четыре.
Сразу стало тесно в мире,
с ними мне не разминуться.
Гладко выбриты затылки
и в наколках все запястья.
"Как же так? Куда ты, счастье?" про себя кричу с тоскою
и ищу кастет в карманах
онемевшими руками.
Я решил, клянусь стихами,
умереть здесь, но не сдаться.
Только тут из подворотни
затянули песню бляди.
Слышу я: "Подвинься, дядя!"
и к блядям спешат злодеи,
натуральные подонки,
прирожденные убийцы...
Не забыть мне эти лица,
бритые затылки тоже.
1996
НА КОСМОДРОМЕ
песенка из фантастического романа
"Межзвездный ковчег "Е-мое!""
Под восторг широких масс
я, парнишка из народа,
завтра улечу на Марс мне не лапать баб три года.
Если встречу Аэлиту ей: "Большой привет, мадам!"
Но ученые сердито
мне твердят: "Ты брось, Никита, нету Аэлиты там".
И топчу я ковыли
вдоль степного космодрома.
Вышки с проволкой вдали все до боли так знакомо.
Ненаучна Аэлита,
как будизм или ислам.
Слышу я: "Очнись, Никита!"
"С кем, - тогда спрошу сердито, контактировать мне там?"
Тут, глядь, чешет да ко мне
местный астрофизик Тома оторвались мы вполне
в двух щагах от космодрома.
Если кто меня осудит,
я скажу на это: "Ша!
Вы меня поймите люди у нее такие груди,
а к грудям еще душа."
БИЛЕТ НА ПЛУТОН
еще одна песенка из фантастического романа
"Межзвездный ковчег "Е-мое!""
Я скажу: "Прощай, Алена!"
и куплю себе билет
на буксир, что до Плутона
ходит раз в пятнадцать лет.
Отдаленная планета мне как раз по нраву это.
Там от Солнца тусклый свет.
Там весна раз в двести лет.
Захвачу с собой Гомера
пожелтевшие тома,
"Трех сестер", потом Бодлера
и еще всего Дюма.
Отдаленная планета мне как раз по нраву это.
Тихо, скучно, льды стеной.
Минус двести там весной.
А весной проснется тело,
чтоб душе сказать: "Пардон!"
Книги - разве ж это дело,
и сбегу я на Харон.
Там на спутнике Плутона
поселение, Алена,
сосланых навечно шлюх.
Из себя прочту им вслух.
ГЛОРИЯ АЛЛИЛУЯ АМЕН
перевод из Нины Хаген
Глория аллилуя амен!
Сперматозоид, шустрый самый,
пробрался к матке.
Та: "Привет! Я здесь - входи ж, родной.
И человеком стань, давай не будь свиньей!"
ЛЮБЕЗНОСТЬ НЕЗНАКОМЦЕВ
перевод из Ника Кейва
Ее нашли утром с прядью в руке,
с кляпом во рту, с пулей в виске.
О, бедная Мери Беллоуз!
Она росла бедной, она как-то раз
решилась покинуть родной Арканзас.
О, бедная Мери Беллоуз!
И к синему морю сквозь черную пыль
промчался по Теннесси автомобиль.
О, бедная Мери Беллоуз!
Случайный попутчик имел баритон.
"Я - Ричард Слейд", - представился он.
О, бедная Мери Беллоуз!
Дешевый мотель, рядом пыльный платан.
Помог Ричард Слейд занести чемодан.
О, бедная Мери Беллоуз!
"Спасибо вам, сэр, - улыбнулась она. Теперь я хотела б остаться одна".
О, бедная Мери Беллоуз!
Надвинул Слейд шляпу, прищурил глаза
и вышел, в ответ ничего не сказав.
О, бедная Мери Беллоуз!
Присев на кровать, она вспомнила дом.
И море шумело за грязным окном.
О, бедная Мери Беллоуз!
Я знаю, и все вы в курсе теперь,
что, встав перед сном, отперла она дверь.
О, бедная Мери Беллоуз!
Ее нашли утром с прядью в руке,
с кляпом во рту, с пулей в виске.
О, бедная Мери Беллоуз!
Поэтому я прошу матерей:
не отпускайте одних дочерей.
Вы им расскажите, что мир наш жесток
и что негодяй тот не одинок.
О, бедная Мери Беллоуз!
О, бедная Мери Беллоуз!
ЖИЗНЬ-СМЕРТЬ
перевод из "Laibach"
Дана нам жизнь.
Дана нам жизнь.
Дана нам жизнь, а после смерть.
Да! Да!
Нет! Нет!
Дана нам жизнь, а после смерть.
Идем вперед.
Идем вперед.
Идем вперед - и будет так.
Да! Да!
Нет! Нет!
Идем вперед - и будет так.
Дана нам жизнь.
Дана нам жизнь.
Дана нам жизнь, а после смерть.
Да! Да!
Нет! Нет!
Нам всем даны и жизнь, и смерть.
ПО ЖИЗНИ
Он имел мою Аленку.
Я разбил очки подонку.
А потом, решив что мало,
я разбил ему е…ло.
Он скатился на крыльцо
и я пнул его в лицо.
Он потешно скорчил рот
и я пнул его в живот.
Рядом бабка закричала.
Мне немного полегчало.
В жизни стало меньше фальши.
Я иду по жизни дальше.
РАЗБЕГАНИЕ ГАЛАКТИК
Айдару Хусаинову
Тут такая, значит, странность:
мы сидим, сосем вино крабовидная туманность
заглянула к нам в окно.
Друг! Я в этом деле практик:
ты плесни еще вина разбегание галактик
мы увидим из окна.
Алексей Кривошеев
На Родину
Твержу я, буре-базелюре,
И радостно глаза глядят.
А там, на Родине, удмур(т)ы
Кусают девы смуглый зад.
Снип-снап, я говорю и вяну,
И Дафну милую пою.
А там, на Родине, у дамы,
Которую почти люблю,
Слеза невольно набежала,
Большая, словно сыр Ламбер.
Она еще как бы лежала,
Вовсю вздыхала, на манер
Сиамской кошки прихотливой.
Зачем ты помнишь обо мне,
Когда кругом такой красивый
Айдар, и Юрий, и ине?
Когда ты вертишься в потемках,
Цветных, как опиум густых –
В краю чухонском лишь поземка,
Да мой холодный грустный стих.
Ты говоришь, ты самый лучший.
А я, как постаревший пес, –
Хотя бренчу, как бодрый Слуцкий, –
Нетрезв и в бороду зарос.
Сказала ты, я славно пахну.
Мон шер, вот это моветон.
К тому же я заметно чахну,
Так что утешься, это сон
Иль жгучий бред голодной девы,
Волчицы искренней моей.
Я тоже издаю напевы,
Когда луна или Борей.
Когда, как Эйфелеву грезу,
Мою накренит конуру, –
Я верно б мог! Но эту слезу
Рассвет осушит поутру.
Когда ободранный пропойца
Спешит к контейнеру скорей,
Я вспомню, как целую кольца
У бедной девочки моей.
Когда он выгребает ветошь
Клещьми из ржавленной щели –
Не поминай мне про обеты,
Фролова Игоря ищи.
Там – твой восторг и исступленье,
Здесь кладбище и паровоз
Кричит в ночи. Мне нет прощенья,
Я хмур, как утром Дед Мороз.
Припомни: ляжки Пенелопа,
Когда дымилось изнутри,
В Понт погружала аж до пупа.
Сравни и слезы оботри.
Когда получишь ты известья,
Что плохи наши лекаря,
То станешь ты ничья невеста.
Тебя благословляю я.
Ретро-джаз
Было в детстве, с мальчишкою было ведь!
Вот такая вам по уху исповедь:
Просыпаешься а в продовольственном
Выгружают бидоны молочные
Выгружают сметаны стеклянные
Выгружают кефиры бумажные
(треугольные)
И вызвякивают эти склянки
И вышуркивают и выбрякивают
То что лето такое безоблачное
И что утро настало отважное
(о как нефти добыли в Бурятии)
Просыпаешься ровно по Гринвичу
Победителем змея Горыныча
Сон ослабил объятия выпечкой
Тянет с чистенькой кухоньки мамкиной
Сколько жизни не бросил ни палки
В свои три хоть и мучишься Ирочкой
Гордость! гордость! ты больше не мочишься
Ни в постелю в детсаде занюханном
Лазишь в глупости девочкам тощеньким
Эк тебя повело шалопутного
Только фрукт розовеет в компотике
Вот мороз нам и солнце чудесное
Первоклассники седня не учатся
А родители так на работе
Отношения просто соседские
Мне дружок мой и Риточка чудятся
Что там чудятся вот мы у девочки
Длинноногой вспотевшей грузиночки
Слаще некуда силушки в жилушках
И визжит она вся обалдевшая
Да ружье у папаши на стеночке
Позже встречу я только у Чехова
Правда скоро набьется оскомина
Провожала девчонка по-взрослому
Что-то было еще безобразное
Выясняли ли мы отношения
Друг мне врал я выкручивал шею
Другу долго но тот не сдавался
В тихий лагерный час ни в столовой
Неужели нам было без ссоры
Как удушливо гадство о гадство
Для чего-то лягушками пахнет
Помню много их в яме набилось
Тем апрельским темнеющим вечером
Мы кирпичиками их мочили
В тихий час было в детском же садике
Се с спросонья Людмилка обделалась
Мы глумились в трусы ей залазили
А она лишь на стуле сидела
Стульчик желтенький из фанеры
Лаком крытый сведенные ляжечки
Майка шелковая трусики белые
Да паскудные хлопцы глумятся
Скоро вырастит девочка стервочкой
Злоебучкою гордой несчастною
Или вовсе пушистою белочкой
Станет мужу затягивать галстучек
Словом жизнь все разложит по полочкам
На карачки поставит на ножички
Спать постелет усадит на корточки
Разнесет на подшипники винтики
Будь в Америке будь ты в провинции
Что за страсть-ать такая к насилию
За невинность такая-ать тоже мне
Детство ить твою мать твое розовое
Или нас никогда не любили
Раньше нам говорили счастливо
А теперь лишь желают удачи
Что конечно совсем некрасиво
Надо плакать и вот я не плачу
Уфимским друзьям
Я приеду – будет Бабье лето
Всей архитектурой в ласке света.
Как начнут башкирки строить глазки
Русскому поэту без опаски!
Я приеду – с милыми моими
Корешками закадычными, родными
Станем стройные, широкие беседы
Разводить и провождать обеды.
Мы по улицам и дворикам родимым
Допоздна побродим, поглядим мы:
Также ль зажигаются окошки,
Те же ль девушки иль подросли немножко?
Те же ль скверики там, парки и скамейки?
Только мамка с тятькой не болейте!
Только улыбайтесь и крепитесь,
Если очень хочется, кряхтите.
Я и сам уже не тот мальчишка,
С головою занырнувший в книжку,
До печенки втюренный в девчонку –
Знаю горюшко и клеветенку.
Но люблю пронзительней и чище
Всей души бессмертной мозолищем
Родину, друзей и мамку с батькой.
А врагов и пидоров – .бать их
Неохота
Драмы
Вновь желаю озорным мальчонкой
Ясноглазым стать и кумачовым.
Чтоб в обшарпанной зелененькой купалке,
В той дощатой, летом искупаться.
На крыльце курила бы бабулька
Беломоринку – такую голубую!
А над ней террасы стройной тело
Ярко неба сколами звенело.
Или парусился сад ветвями,
Полный насекомыми очами.
Чтоб тянулся сонно день полудный,
А под вечер шли за речку люди.
Чтоб – в рубахах белых – Гришка с Ромкой
За руки на проволоку подвешивали ребенка.
Чтобы элегантный и красивый –
Поздним вечером вдруг Славка дико взвился!
И схватив полешко – не взирая –
Гнался над плетнем, через сараи,
Огородом, зарослями, грядкой
В буйном белогорячечном припадке –
За мальчонкой светло-кумачевым,
Смертушке мгновенной обреченном.
Было жутко так, что обосцацца!
Вот какие вот права, такое блядство.
То есть детство на деревне дедушки
(помер уж давно, аминь и свечечка)
Чтоб два братца, дяди Коли детки,
шкварками кормили по-соседски.
Иль на саночках – вжик-вжик! – аж дух захватывало, –
Мчали среди звезд: пасиб, ребята вам!
Чтоб потом узнать от сотоварища,
Что братушечек гуртом на суд тащат.
Что снасильничали деву в белом платьице,
Так что пялили по очереди братцы.
Не маньяки, и с исходом не смертельным:
Восьмерик старшому, три брательнику.
Так-то вот: быть ярко-кумачевым,
Значит тоже, в ставней затемненном
Доме гнать с бабулькой самогончик:
Лицезрей алхимию, внучечик!
Как впотьмах старушка в синий-синий пламень
Возжигает лужицу с парами!
В милых сумерках ее старик похаживает,
Кротко так и радостно покряхтывает.
И гемютно эдак, ой, гумозно:
Сумерки, сиянье, пахитоска!
В атмосферу тайны образцовой
Посвящен пацанчик кумачовый.
И в мучительную тайну также пола
Жизнь в деревне летом окунала:
Семиклассница в распахнутые полы
Белый треугольник предъявляла.
Коль качала титькою волшебною –
крыша так куда-то и отъехивала.
Так и сяк лобком в трусах вертела!
Что ты, неспецьяльно, между делом.
Ноги крепкие, а икорки скуластые –
От страстей с ума сходил, не хвастаю.
А когда спиной вся наклонялась,
То в глазах надолго только это и оставалось.
Ах, Ритуля, Риточка, Камея!
В памяти трусы твои, белея.
Вот вам драмы, что бывали прежде:
Жути, самогоноварка и небрежности в одежде.
Прозябание. (Ресторан у залива)
…зерно, упавшее в землю,
Если не умрет, не прорастет.
1
Синеный фонарь, папиросой дымясь,
Не ведал, что мне разделить довелось, –
Он струям дождя заговаривал глаз,
Но славы пожарной над ним не сбылось.
Он был соглядатаем медной сосны,
Которая, боком своим шелушась,
Звенела от осени и до весны,
В которых я плыл, как премудрый карась.
Молочно-зеленые шишки роясь,
В ночное стекло ресторана глядят –
Се май, в ароматные плоти рядясь,
Мне весело вдалбливал, что все – как надо.
2
Я с осени и до весны – в прозябанье,
Волнистом и длинном, как спесь эфиопки;
В покорном и гордом моем проживанье,
В стекле ресторанном меж рюмки и пробки;
Трезвея на пресном песке у залива,
Когда его глубь совпадает с полночной.
Когда по линейке Кронштадт молчаливо
Огни зажигает, как зябкие очи, –
Я в кресле-качалке, закинувши ноги,
Дымлю на дощатой веранде на звезды.
Покрыв расстоянье, – иной недотроги
Я нежною мыслью касаюсь, как воздух.
3
Но тщетно! Настолько он сумрачно свежий,
Настолько от тени сосны фиолетов
На белой стене, что иные надежды…
И тело у девы за далью в одежды
Оттенок – хоть голо – однако одето.
4
Отрезаны корни у воспоминанья,
И юность, и молодость наново мнится.
Как только синеть перестанет купальня –
Мерцает былое, паря, словно птица.
А воздух под утро смолистый и глыбкий,
Отглажены дюны, холмы травянисты.
Но ночью – под месяца странной улыбкой –
Былые мгновенья и ныне лучисты.
Зачем упрекать это в ненастоящем,
Вменяя в вину уходящее время?
Ведь сущее памяти – в непреходящем,
Хоть это немногим посильное бремя.
5
Дается немногим известная чаша,
И это не детская ваша забота,
Вот здесь и кончается знание ваше,
Вот здесь начинается наша работа.
Практически, память – земное бессмертье,
Хорошее детство со всею роднею,
Где с папою мама, как с сердцем предсердье,
Где вечно деревья растут в голубое.
Все прошлое время – граница залива,
В грядущее бьется, но неколебима.
И кресло-качалка стоит сиротливо.
Утрет, светая, и зыбко, и зримо.
Сергей Матюшин
ЗНАЧЕНИЕ КОЛЫБЕЛЬНЫХ
ВЗРОСЛЫХ МАЛЬЧИКОВ
ПЕСЕНОК
ДЛЯ
Памяти А.
Некоторые помнят колыбельные песенки
детства, если мама была ласковая, любящая; если она
была. Или бабушка такая же, да еще добрая и
терпеливая. "Давай еще!" - скажешь, бывало, ей, а она:
"Мама заругается, спать пора". Но канючишь свое: "Ну
еще немножко, тихонько". "Баю-баюшки-баю, не ложися
на краю, вот придет сейчас волчок, Лешу схватит за
бочок". А волчок этот, как в "Сказке сказок" Норштейна,
был вовсе не кусачий, а вроде слегка запаршивевшей
маленькой собачки, которая норовит забраться под
одеяло в твое тепло.
Когда мальчику было одиннадцать, я приходил
к нему в комнату, разговаривал, потом мычал всякий
вздор вроде песенок; благо знаю много всего, а чего не
знал - сочинял тут же. Потом тихо целовал его в шею и
брал обещание "спать, спать...".
Знаете, что говорил он мне, закатанный мною в
одеяло, как в кокон?
"Папа, а ты завтра придешь опять? Смотри,
приходи!"
И мне приходилось днем отвлекаться от дел:
выдумывать сюжет и персонажей, сочинять новую
историю для продолжения прежней, чтобы к ночи
удивить и порадовать моего мальчика.
Года через два мальчик мой уже курил
сигареты. А позже я видел в руке его папироски,
мастырки с марихуаной.
Однако искренность восприятия моих песенок
и историй давала мне иллюзию уверенности, что это всё
возрастное баловство, влияние "стаи".
Я и сам как-то попробовал его папироску.
Ничего, кроме вони и тошноты, не ощутил. Мальчик
сказал, что надо несколько раз, тогда словишь кайф,
папа.
Отучу, был уверен я.
Спорт,
путешествия,
учеба,
судомоделирование, фотография. Дела и девушки. Он
был очень красив, но из поначалу многочисленных
девочек остались лишь две стервы, старше его,
патологически назойливые.
Не заинтересовался он скалолазанием и
спелеологией, равно как и боксом, восточными
единоборствами. Он становился постепенно тусклым и
озабоченным. Но по-прежнему перед сном всякий раз
говорил, умоляюще глядя мне в глаза: "А ты завтра
придешь опять?" И крепко обнимал меня за шею, и не
отпускал слишком долго, и как-то я увидел слезы в его
глазах. А я, дурак, пресекал такую сентиментальность.
Потому что ничего не понимал. Но его слишком
пристальный, умоляющий, влажный взгляд все больше
тревожил меня.
Теперь я знаю - сын прощался со мной.
Но разве многие из нас могут ежевечерне
приходить к постели своего взрослого теплого мальчика
с новой песенкой или занимательной историей из своего
детства, юности? Как я безнадежно заблудился в
берендеевском лесу. Как попал в жуткий водоворот на
плоту, и плот развалился подо мною. Погибал в
байдарке, перевернувшейся на порогах. Лазил по чужим
огородам и брошенным домам, битком набитым
ужасами и привидениями, а под заборами чужих садов
вверх лезвиями лежали ржавые косы, напороться можно
было насмерть. Дрались с соседскими ребятами из
барака "до первой кровянки".
У нас по вечерам зачастую своя дымная
хмельная жизнь, общение. Не до теплых мальчиков
наших одиноких, ждущих историй на ночь, поцелуя и
"спокойной ночи". Наконец гости рассосутся. Уже очень
поздно. Но ты спохватываешься и спешишь в спальню. А
мальчик посмотрит тебе в глаза и отвернется к стенке.
"Завтра, милый, честное слово, завтра".
"Знаю, опять обманешь".
Марихуана
постепенно
удовлетворять, приелась, надоела.
перестала
И пришел неизбежный героин.
Героину не нужны занимательные истории.
Песенки его не забавляют. Ничего его не смешит.
Колыбельная кажется маразмом, а поцелуй слюнтяйством. Что по сравнению с цветными
космическими глюками и экзотическими фантазиями
истории о том, как я добывал дикий мед на клеверной
меже, лазил по шкуродерам пещер, как морочил девкам
головы Блоком и Северянином. Как построил самолет с
резиновым двигателем, и он навсегда улетел за реку.
Непонятные картины в душном музее, сияние
октябрьских звезд в ущелье, взвинченная игра бледных
актеров в авангардистском спектакле, бешеный бой
жереха на стрежне, хитроумные похождения Остапа
Бендера, язвительные изыски Вуди Алена, мессы и
хоралы Баха, песенки Вертинского, Ветхий Завет и "Бог
есть Любовь"... Что все это по сравнению с эйфорией,
которую мгновенно дарит Сатана Героин? Ничего.
Героин отнимает все, давая взамен сладкие видения,
избавляя от тревоги и страха смерти.
Мальчик мой умер от передозировки, так
умирают все героиновые наркоманы.
Умер он в теплой ванне, в родном доме, среди
своих глюков.
Я поздно спохватился.
Вытащил его, теплого, из ванны. Положил на
пол. Искусственное дыхание, массаж сердца, уколы. Но
зрачки уже ни на что не реагировали, и он был синий,
почти фиолетовый, и изо рта и носа тихо шла пузырями
розовая пена.
Я подвязал подбородок, связал руки и ноги.
Полотенцами с дробленым льдом обложил лицо, грудь,
плечи. Синева ушла, лицо стало восковым.
Приехала и уехала реанимация. Приехали и
уехали двое из прокуратуры. Жену увезли с инфарктом.
Собака сидела рядом с сыном и тихо выла.
Я обнял его и шепнул в теплое ухо его:
- Потерпи немного. Скоро мы с тобой
встретимся. Мы же любим друг друга, поэтому нам с
тобой расставаться никак невозможно.
"Я подожду, - ответил он мне Ниоткуда с
любовью. - Папа, потерпи, я подожду".
Ночью сын пришел ко мне в спальню нагой,
каким я его вынул из ванны - синий, фиолетовый. И
улыбнулся, присев на край постели: "Ну, как я пошутил,
папа?" В глазах потемнело, я одобрительно кивнул - и
сын исчез навсегда.
Пока он так и не услышал моих главных
приключенческих историй. А сенсорный голод,
отсутствие новых впечатлений приводит к поиску
иллюзий, к сладкой тихой смерти в теплой ванне
родного дома, на руках любящего отца, потому что
матери вынуть двадцатилетнего сына из ванны не по
силам.
На руках чернеющего от горя отца, не
сумевшего вовремя рассказать занимательную или
поучительную историю, не поцеловавшего в теплую шею
и не услышавшего в ответ на "спокойной ночи" "Смотри, завтра опять приходи ко мне".
На руках отца, не сумевшего понять значение
колыбельной песенки для взрослого мальчика.
А ведь последний взгляд его был такой
тревожный, умоляющий. Наверное, это уже был взгляд
Ниоткуда.
Уфлийские стихи и проза
Сезон 2002-2003 годов
Галарина
***
О, девочка!.. О, деточка...
О, умиранка и встречанка,
О, жизненка и расставанка,
Влюблянка,
Забыванка,
Вспоминанка,
Белянка, чернокнижница,
Дарянка, отыманка,
печальница, смеяльница,
Нирванка...
Роковая?
Мне сказали: «Бывают черные
Роковые женщины,
А ты - роковая белая,
Светлая и прозрачная.
Встреча с тобою радостна,
Печаль по тебе вечна...
Что не везет в любви, не жалуйся,
- это ничья вина.
Просто ты - роковая женщина,
Через многие жизни ты прошла
И навеки отметила золотой болью.
***
Я с нежностью смотрела на беременных
И грезила о будущей весне,
И старость грозная неотвратимым бременем
Уже не ляжет на худые плечи мне.
Лилия Валеева
Сон
Мне холодно… Я замерзаю,
И очень захотелось спать.
А если здесь засну навеки,
Меня не станут и искать.
А жаль… Я так хотела,
Чтоб вспомнили меня хоть раз,
Но знаю: не бывать такому,
И слезы катятся из глаз.
Я так мечтала о великой
И светлой, как роса, любви,
Но, к сожаленью, в этом мире
Я не смогла ее найти.
Еще я о друзьях мечтала,
Но не сумела обрести
Я смелых, верных.… Я искала!
Как душу мне свою спасти?!
А, может, зря я проклинаю
Свою судьбу, ведь я сама
По ложной побрела дорожке
И вот поэтому одна?!
Наверное, не так искала
И долго не могла понять:
Я лишь себе искала друга,
Сама же не смогла им стать!
Но озаренье слишком поздно,
И клонит меня холод в сон…
Моя последняя попытка И все поставлено на кон!
Я разгребаю снег руками,
Пытаюсь выбраться, сил нет!
Как чудо вдруг на горизонте
Спаситель, друг мой - Человек!
Софья Губайдуллина
***
Сквозь ручища деревьев бегу, спотыкаясь,
Вою в небо на желтый осколок луны.
Не хочу, не могу – я влюбляюсь, влюбляюсь…
Я бегу от таинственно-сладкой чумы.
***
Жую траву, печаль не глотается,
И горькой водицею не запивается.
Не сходит, не уходит, надрывается,
От моих черных дум не отмывается.
Дышу травой – тоскою называется.
Реву рекой – она все не кончается.
Не пролетает мимо – не скитается,
Лекарством времени не забывается.
Я пью траву, а память не стирается,
Тихонько плачет, но уже не мается.
Растет, взрослеет… Что-либо меняется…
Но вновь в тебя влюбляется, влюбляется.
***
Дрогнула от ощущений большеглазая любовь,
От каких-то впечатлений, взволновавших кровь.
От твоих историй новых, от привычных слов,
От того, что мне не ново, от того что – нов…
От улыбки ранним утром людям из окна,
От сияния внутри солнечного дня.
От Весны, осенним ливнем хлынувшей во сне.
От того, что Ты есть в нем, а сейчас во мне.
Александр Залесов
Ночью
Ночью был ветер, как голоса.
Будто ходил кто или плясал.
Я просыпался. Чудилось мне Конница будто. Я на коне.
Будет атака. Или была.
И ликованье - как два крыла!
В бешеных травах мчится со мной
Неугомонный яростный бой.
Ожесточенье. Слава и страсть.
Ветер. И ужаса сладкая пасть.
Суперкибербег
Давай-ка киборгнемся
И закиборгуемся.
И вот мы среди киборгов,
как киборги, тусуемся.
Парим в киберпространстве,
едим кибереду.
А если замыкает,
то мы в кибербреду.
Сияют нам улыбки
прекрасных кибергесс.
Бывает эстетичным
технический прогресс.
Мы верим в киберсчастье
и в киберчудеса.
И нам вполне доступны
сверхкибернебеса.
Мы - киберчеловеки.
Живем мы в кибервек,
И время ускоряет
наш суперкибербег.
Лилия Кликич
Приближение неба.
Ах, как больно всё тело ноёт,
И стихами исходит душа.
Виноватых нас только двоё,
Ну, а судей уже до шиша.
Из огня я живою вышла,
Выплыть я смогла из воды,
Всё же посланы были свыше
Трубы медные в час беды.
Но слова любви я сказала,
Что не в силах была удержать,
А потом по разным вокзалам
Всё ходила твой поезд встречать:
Он уже надо мною грохочет,
Как оркестра марш духовой,
И заботливо смерть хлопочет,
Торопясь, над моей головой.
Между нами не километры,
Расстояние - в наших сердцах:
Напоследок сыграют ветры
Переборами на проводах.
Лёгким дымом взметнётся в воздух
Жарких слов твоих белый пар
И приблизится небо в звёздах Твой последний бесценный дар.
Сизари
Где светились едва фонари,
Где не слышен ни плач, ни смех,
Там вспорхнули мои сизари
И исчезли в кромешной тьме.
С голубятни зови - не зови,
Не вернуть уже голубей,
Сизокрылых певцов любви
Отпустила сама к тебе.
Отчего ж до самой зари,
В темноте ворожа, пьяня,
Те проклятые фонари
К голубятне ведут меня?
Вера Капустина
БУКА
Разбегайтесь кто куда!
Бука топает сюда.
Он лохматый, он с рогами,
Он с огромными руками,
Не моргнете даже глазом, Он вас всех проглотит разом!
«Ой, боюсь!» - сказал Кирилл.
«Страшно», - кто-то повторил.
Миша взял большую палку,
Оля спрятала скакалку,
Ира в страхе задрожала,
Даша к маме побежала.
Все стоят, молчат - ни звука!
«Можно к вам? - сказал им Бука. Дома скучно одному».
Но ответили ему:
«Уходи! Ты нам не нужен!
Мы с лохматыми не дружим».
Бука плачет: «Ах, я бедный!
Я хороший, я не вредный,
Я добрее всех на свете.
Но меня боятся дети».
Оля Буку пожалела,
Подошла к нему несмело,
Говорит: «Не плачь, не надо,
Я дружить с тобою рада».
И дает свою скакалку:
«Пусть играет, мне не жалко!»
УНИКАЛЬНЫЙ КЛЕЙ
В шкафчике папином тюбики с клеем.
Ну-ка, возьму их и что-нибудь склею!
Скатерть сползла и лежит на полу,
Клеем я скатерть приклею к столу.
Самое важное:
Клей не бумажный,
А уникальный Универсальный!
Ну, а еще что бы склеить он мог?
Смог бы он к полу приклеить сапог?
К кубику - кубик, чтоб башня держалась?
Кошку, чтоб мне под ногой не мешалась?
Смог бы рисунок приклеить к стене?
Тут моя мама подходит ко мне
И говорит, чтобы время не тратя,
Клей я убрал и отклеил бы скатерть.
Маме своей я шепнул осторожно:
«Скатерть отклеить теперь невозможно.
Самое важное:
Клей не бумажный,
А уникальный Универсальный!»
Оксана Кузьмина
Письмо
На краю кругом окраинного города
Жду письма из многолюдного и дикого.
Говорят, что ты чудак иного рода,
Говорят, что ты из рода Странноликих.
Говорят, что ты неверен и неясен,
Но с почти шизофренической устойчивостью
Жду с потоком ветряных и нощных странствий
Полстраницы небылицы одиночества.
И сорвется растревоженными стуками
То ли сердце, то ли дождь по окнам кается.
Только буквы, только запах, только буквы!
А другое как-нибудь само замается!
Мне бы теплый выверт к сердцу припечатать,
Синим накаракуленный набело.
Что там может приключиться, если радость?
Но куда там... У тебя дела, дела...
Воспоминание
Стою, как матрос, а матросик смеется!
Тельняшка к лицу; жаль, что я не мальчишка!
Мы едем луну и два маленьких солнца
И две горизонтом сеченые вышки.
Вагоны шуршат, как заправские змеи,
И мне хорошо, что на мне телогрейка,
Что есть на земле незнакомый Евгений,
Который себя начертил на скамейке,
Что с маминых спиц расплясался чулочек
И ищет, малехонький, ровной дороги,
Что сверху спустились уральские ночи,
А с полки спустились матросские ноги.
Меня одевают в плетеные сани,
Мы топчем платформу, где люди и кошки,
И я засыпаю, и спят по карманам
Матросский значок, огурец и картошка.
Вера Кузьмина
***
Дай мне черное серебро,
Чтобы его я могла положить
К ногам того, кто скажет мне,
Что добро уже подчинено векам.
В зыбучих песках утопая,
Ищу свой удел в темноте.
И кто-то, в омут бросая
Мои слезы, смеется, глядя в глаза судьбе.
И, в золотой одеваясь наряд,
Я на минуту прикоснусь к мечте.
Совершая древний венчальный обряд,
Почувствую, как слеза потечет по щеке.
***
Дети ночи, дети дня
Разжигают свечи для меня.
Несут в своих ладошках
Мне свет и теплоту.
Они горят в людских окошках
И согревают чью-то доброту.
В расписных колесницах
Солнце выстелит путь,
И улыбки на лицах
Разгонят мглистую жуть.
***
Распустив свои русые волосы,
Выйду на улицу,
Улыбнусь дождю.
По рукам потекут мокрые полосы
Ласково.
И от нежного холода я задрожу.
Как легко душе в это миг.
Были бы крылья - взлетела.
Я забуду, что мир этот дик,
Что не сбылось, что хотела.
Смоет дождь всю печаль,
Засияют новым глаза.
Ушло - пусть, мне не жаль.
Дождь - это божья слеза.
Алексей Кувшинов
Поэт
Да, тот поэт, кого всевышний
На берег радости позвал,
И тот, кто стал для мира лишний,
И кто все связи с ним прервал.
Кого сама святая муза
В толпе убийственной нашла
И, в знак счастливого союза,
Вложила в сердце два крыла.
Птица
Жаль, человек, что ты не птица!
Твой вечер пуст, твой свет уныл.
Тебя гнет будней вереница,
Ты, небо зря, простор забыл!
Летим со мной! Оставь надежды
В потемках счастье отыскать,
Потемки любят лишь невежды,
Летим со мной! Давай летать!
Но человек не слышит зова,
Он страсти раб, он раб земли!
А птица улетает снова
И растворяется вдали.
Марина Кириллова
***
Мерно падают капли
На промокшую землю.
Тихий шёпот деревьев
Не нарушит покой.
Ранней осенью слышно,
Как прощаются с летом
Молодая ромашка
И трава зверобой.
Прощание с летом
Полевые цветы как во сне,
Как кусочек душистого лета.
Бьют часы на стене в тишине,
Золотясь и сверкая от света.
С каждым часом короче оно Это лето надежд и печали.
Вот и птицы о том же кричали,
И роняли бесстрастно перо.
И в разгар благодатной поры
Вдруг повеяло осенью грустной,
И звенели в траве комары,
Исторгая мотив безыскусный.
Марина Копылова
Волшебная карусель
Луч солнца разбился о серый асфальт,
Сонный город улегся в постель.
Нас сегодня закружит фея-ночь,
Волшебная карусель.
Трамвайный звонок улетает вдаль,
Спят дома в ароматной мгле.
Нас сегодня двое: лишь я и ты
На этой земле.
Лишь для нас зажгутся звезды в ночи,
И Луна тусклый свет прольет.
Ты опять отправляешь меня одну
В безумный полет.
Мне приснится далекой грозы раскат,
Крик о счастье свободных птиц,
И до боли слепящий, жестокий блеск
Золотых колесниц.
Перестук, заглушающий бой сердец,
Исчезает, вдаль уходя,
Завершая последний круг,
Увозящий тебя.
Таис Афинская
Как с моря южного прохладный бриз,
Ласкают слух таинственно и нежно
Два слова звучные: Афинская Таис.
Они загадочны, прекрасны и безбрежны.
Капризная волна - прозрачна, зелена,Омоет берег сказочной Эллады.
Вкус губ твоих пьяней глотка вина,
Дурман вечерней освежающей прохлады.
Гетера юная - земное божество,
Предел мечтаний воинов отважных,
Посланий пламенных в твой адрес большинство,
Но деньги, как цена любви, тебе не важны.
В тебе слились спокойствие и пыл,
Покорность мягкая и гордая мятежность,
Твой взор бывает весел и уныл,
Мужчин поглотит утомляющая нежность.
Горят в ночи волшебные огни,
И свет дневной, слепящий взор до боли.
В пожаре времени сгорят бесследно дни,
Как ярким светом вспыхнул Персеполис.
Таис Афинская - легенда или быль?
Воспоминанья о тебе не смоют волны.
Дворцы гранитные рассыплет время в пыль,
Твой образ сохранив так полно.
Анна Ливич
Стрекоза
Не терзай ты меня, не надо,
Не смотри так тоскливо в глаза.
Из крыловского тихого сада
Я, беспечная Стрекоза.
И пока в душе моей лето,
Я суровой зимы не боюсь,
Я купаюсь в потоках света,
Жизнь люблю, и пою, и смеюсь.
Когда осень с печалью укроет
Землю сумрачным пледом ночей,
К Муравью постучу. Он откроет.
Будет мой и немного ничей.
Отряхну я прозрачные крылья
И, дыханьем надежды согрета,
Буду жить я и сказкой и былью,
Дожидаясь безумного лета.
…Не терзай ты меня, не надо,
Не смотри так тоскливо в глаза,
Из крыловского тихого сада
Я, беспечная Стрекоза.
***
Хочешь, я станцую обнаженная
Танго на столе?
Пусть тает от стыда зажженная
Свечка в хрустале.
И волосы свои я длинные
Раскину по плечам.
Дарить улыбочки невинные
Я стану скрипачам.
Вести я буду речи дерзкие,
И кину пошлый анекдот.
И чьи-то рожи, нагло-мерзкие,
Оценят плоский мой живот,
Оценят ноги мои стройные.
Вот только грудь - не тот размер,
Чтоб вызвать мысли непристойные
Или желанье, например.
Когда же этот пир закончится
И я устану танцевать,
Любимый, а тебе захочется
Меня единственной назвать?
Рашида Махмутова
САПОГИ
Мне купили сапоги
И сказали: «Береги!»
Я носить их не могу,
Потому что берегу!
КЕНГУРУ
Кенгуру детей своих
Дома не запрет одних.
На животике в кармане
Носит их. Спокойно маме.
ПУГАЛО
Он днем и ночью - круглый год
Наш охраняет огород.
Он весь набит соломой,
Хороший наш знакомый!
БАРАШЕК
До чего красив барашек!
На барашке - сто кудряшек.
Завитые рожки,
Белые сапожки.
ЮЛЯ И МЫШКА
Испугалась мышки Юля,
Чуть жива стоит на стуле.
Удивилась очень мышка:
«Говорят, что я трусишка!»
ВОТ ТАК Я!
Без подсказок мамы, сам
Зубы чищу по утрам.
Буду, как в рекламе,
Улыбаться маме!
КОРАБЛИК
Я кораблик смастерил,
По воде его пустил.
Ты плыви, кораблик мой,
А потом вернись домой!
Эдуард Мансуров
Пасха для Марии
Очень скоро будет пасха,
Очень скоро этот праздник-сказка.
Судьба в такой день людей соединяет
И благотворно на их взаимоотношения влияет.
Эгрегор христианский влюбленных очищает
и любовь их окрыляет.
Но больше всех везет в тот день Мариям,
Ведь они носят имя той женщины, Марии Магдалины,
Что первой миру возвестила
о воскрешении Христа.
Та Маша 2000 лет назад
первой фразу сочинила: «Христос воскрес».
И вслед за ней все бабки мира
стали эту фразу повторять
И мозги своим внучкам
лишней информацией забивать.
Но мы уже живем в двадцать первом веке
И больше ценим любовь не в боге, а в человеке.
Николай Островский
***
На окнах шторы дивные алели.
Нас нежило уютное тепло,
Вы на меня внимательно глядели,
Чтоб… не увидеть ничего!
Вы что-то щебетали. Так небрежно
Свой локон поправляла Красота!
Мы были рядом, чтобы неизбежно
Нас разделяла пустота!
Гомо сапиенс на пляже
Его усы - пучки укропа.
И глубока воронка рта.
Его пупок - то глаз циклопа
На фоне бочки живота.
Он Клавы котик, пупсик Таси,
Головка - верх его красы.
Черны, как планы мафиози,
Его зловещие трусы.
Пред ним акула – мини-рыба.
Пыхтит по пляжу тут и там.
Как плавает вся эта глыба,
Лишь только физик скажет вам!
Любовь Рожок
Время
Кануло в пространство время,
Унеслись года,
Словно снег в конце апреля,
Будто вешняя вода.
Это время напоило
Соком жизни всех.
Было горько, было мило,
Был и плач, и смех.
Так и воды в дни разлива
Столько натворят,
Что о них потом полжизни
Люди говорят.
Где-то все сметут, сломают,
Где-то ила нанесут.
Где была земля пустая,
Травы прорастут.
Вот и время - наша мерка,
Нашей жизни сель,
Мира общая могила,
Мира колыбель.
***
Осень к нам вошла сегодня,
Словно в первый раз
Первоклассница впорхнула
В незнакомый класс.
На лице ее смятенье
И в глазах испуг.
Вмиг слезинки просочились,
Не найдя подруг,
Класс окинув быстрым взглядом
И потупив взор,
В зелень праздничного лета
Свой внесла узор.
Римма Салимова
Весна
Весна - капели дзинь-дилень,
Весна - восходит солнце!
Весна - капели дзинь-дилень,
Оттаивает воздух!
Весна, Весна! Пришла Весна!
Какая радость, радость!
Весна, Весна! Пришла Весна!
Зовет на праздник всех она И в бубенец играет…
Дзинь-дилень, дзинь-дилень,
Просыпайтесь поскорей,
Просыпайтесь, просыпайтесь Отходите ото сна,
Кончились снега - снега и холода,
Кончились морозы - растаяли сугробы,
Кончились метели - птицы прилетели.
Дзинь-дилень, дзинь-дилень,
Просыпайтесь поскорей:
Травы, лютики, цветы,
Речки и деревья,
Птицы, люди, мошкара,
Зайцы и медведи.
Дзинь-дилень, дзинь-дилень,
Просыпайтесь поскорей,
Солнышко встречайте Воздух оживляйте,
Посмотрите на капели Это чудо, в самом деле,
На свету у солнца - это самоцветы,
Опадут, и снова расцветут букеты.
С этого момента - каждый день,
Будут просыпаться - все, все, все!
Будут оживляться, будут зеленеть,
Расцветать и пахнуть, песни петь.
С Весною приходит цветенье Земли,
С Весною приходит цветенье души,
Весной все поет и смеется играя,
Весенней порою и мы расцветаем.
И мы расцветаем, и мы понимаем,
Что жизнь в нас вдохнули - и мы оживаем…
И души открыты, и бьются сердца Вот так и приходит к нам Весна.
Ринат Сафиуллин
***
Когда в ночи выступают звезды,
Словно россыпь бриллиантов дорогих,
Мне нравится думать о космосе,
Глядя в этот непознанный мир.
И он ответит прекрасным молчанием,
Холодным блеском звезд,
Пустотой неразгаданной тайны
И тенями космических грез.
***
Ты говоришь - и слышу я
Журчанье чистого ручья.
Ты рассмеешься - и ручей
Журчит о камни все быстрей.
***
Ту девушку звали Альбина,
С которой встречался давно.
Но все пролетело мимо.
Куда-то туда, далеко.
Теперь уже, может случайно,
Я встречу тебя в толпе.
Ты будешь смотреть печально,
В глаза улыбаясь мне.
Алексей Симонов
***
Я верю, любовь - навсегда,
Единственная, слепящая,
А вы говорите - года,
Дорога, прочь уводящая…
А вы говорите, что слов
Не слыхивали глупее Что ж, знать, ваш удел таков,
Не вам танцевать на рее,
Не вам идти на костер,
Не вам мышьяком травиться,
И помнить, что нож остер
Для тех, кто готов влюбиться.
Не вам этот жребий дан Любовь заслонить собою,
Не вам умирать от ран,
Растерзанным злой толпою…
Мне жалко вас, господа,
Жизнь ваша - ненастоящая,
Ведь только любовь - навсегда,
Единственная, слепящая.
***
Не жгите свечи на ветру,
Они не верят в этот холод,
На слезы пламень их расколот Я их в ладони соберу.
Я их согрею, растоплю
Своими теплыми руками,
И восковыми лепестками
Морозный полог устелю.
Не жгите свечи на ветру,
Они не верят в этот холод,
Не важно, что сейчас я молод -
Когда-нибудь и я умру.
Людмила Трухина
***
Я, как всегда, пишу тебе, пусть не так часто, как хотелось,
Но главное, что у меня внутри опять тоскующая
нежность.
Мне снятся церкви купола и златоглавые соборы,
И люди в праздной суете, и их незначащие взоры.
Ты не грусти, что не пишу и не тоскую,
Я не просила никогда судьбу простую.
На Красной площади сейчас полно народу,
А мы ругаем как всегда одну погоду.
Мне снится то, что не сбылось, и то, что, может быть,
свершится
Мне снится то, к чему всю жизнь пытаюсь я стремиться.
Мне снится, что я будто там и будто б дома,
Мне снится, я в твоей судьбе как будто снова.
И я, зарывшись в этот сон, забыв усталость,
Хочу, чтоб были не мечты, а всё реальность.
И помечтаю я во сне немного больше,
Быть может, жизнь покажется тогда немного проще.
Мне снится небо над рекой, огни Вселенной,
И путь, которым мы идём, не будет тленным.
Мне расстояние не страшно, страшна разлука,
Разлука душ, мечты крушенье - это мука.
***
Я отпущу, лишь только ты попросишь,
Мечту, которую пыталась воплотить,
Но, если ты обиду в сердце носишь,
Поверь, смогу её простить.
Я обернусь, лишь только ночь настанет,
Волшебной феей, что к утру растает,
Но я сумею сохранить в себе любовь,
Для тех, кто любит, ведь не надо много слов.
И я запомню ритм твоего дыханья,
Оно ценнее каждого признанья,
Что мне пытался подарить ты,
Для тех, кто любит, лишние мечты.
И я заполню каждое мгновенье
Ещё не ясным, но уже прозреньем,
Что истина для сердца всем дана,
И выбирать здесь не она вольна.
А тот, кто выбирает жить любовью
И мир свой сделает прекрасной новью,
Я помолюсь сегодня за тебя,
Душа твоя воспрянет пусть от сна.
Ну а потом я обернусь мечтою,
Ещё не состоявшейся - уже тобою,
И улечу на долгие века,
Душа моя всегда тебе верна.
Зачем мы здесь? Кто сделал нас судьбою?
Я раны сердца твоего омою
И заберу негаснущую боль,
В себе сожгу и сделаю собой.
Зачем мы вместе, если расстаёмся?
Забудем все обиды, и давай проснёмся.
И будет мир прекрасным ото дня,
И сотворю мечту, и претворю в тебя.
Айдар Тимирханов
Пара глаз
Открыто окно в комнате напротив,
Ночная тишина воцарится там сейчас.
Тайну укрывая, внимание привлекает,
В пустоту стремясь, смотрит пара глаз.
Что прошло - то было, уже не повторится,
Ушедшие моменты не потревожат нас.
Двери все закрыты, утерян ключ надежды,
В темноте напротив светится пара глаз.
Утекли все реки, высохли канавы,
Моря и океаны превратились в газ.
Отгорело солнце, жизни вдруг не стало,
В полном одиночестве осталась пара глаз.
Человек
На сырую землю выпал белый снег,
На стекле замерзшем ты пишешь: «Человек».
Розовые пальцы спрячешь в карман,
Улицы и парки захватил туман.
Мы не ищем осени, когда вокруг зима,
В жаркий полдень лета уходим только в снах,
На звонки ответят чужие голоса.
Думаем, все знаем, знаем, но молчим,
Долго вспоминаем, пока не загорим.
На ветру бросаемся грозными словами,
Ошибки признаем, лежа под ногами.
Все по себе герои тогда, когда не надо,
Но приходит время – как баранов стадо…
Нет, не все, конечно, бывают исключенья,
У каждого свое умозаключение.
На сырой земле растает белый снег,
На стекле не станет слова «человек».
Не поглядев назад, ты убежишь в туман,
Розовые пальцы обогрел карман.
Олег Шабеев
***
Вокруг космического корабля
Силовое поле.
Мы тупее других цивилизаций, что ли?
Лазерные пушки бьют по кораблю,
Но лучи огибают корабль, гля!
Я усмехаюсь, на мониторы смотрю –
Спокойно….
Это космические войны….
Я один в одном корабле,
А их целая тьма.
Но автоматика говорит мне:
«Смотри, я разбираться с ними
буду сама!»
Я вижу в космической тьме.
Точнейшие попадания в цели –
Красиво, как во сне.
И искусственный разум
Говорит мне: «А они часом
не обнаглели!?»
Включается музыка….
Космическая акустика.…
И под этот балдеж
От мурашек и от кайфа легкая дрожь.
Вспышки, как звезды на небосклоне,
И уже никогда не узнать, кто они –
Они первые открыли стрельбу.
Мне жаль их, я едва-едва не реву –
Моя крошка разделалась с целым
Флотом!
С новым
32814 годом!
***
Стихи - это и труд, и не труд.
Если перетруждаться,
Иль не трудиться - они врут,
Потому что они - середина.
Они не льдина и не пар,
Ни холод, ни жар - жидкая вода.
Стихи текучи,
Они собираются в тучи
И орошают землю, когда
засуха на земле.
Бывает, они текут
расплавленным металлом,
плавясь во зле.
Кирилл Шапкин
***
Тонкая нить одиночества тянется к пропасти милой
жестокости,
Но сердцу так сладко. О, выньте его,
Чтоб путь осветить тем, кто плачет, в рассудок не веря.
Я не могу без себя, без тебя, без любви!
А может быть, всё только кажется мраком. Просвет
Всегда возникает и гаснет под вечер.
Вернуться, вернуться и снова страдать! И поверить,
Что нету страданья, а есть только радость, и счастье, и
стон.
Но есть ли? Жестока судьба и прекрасна. Увидеть,
Услышать дыханье цветка, душистого,
Что распустился для жизни. И смерть
Лишь оболочка бессмертия. Здравствуй, природа!
Я раб и свободен. Один и с тобой. Ты во мне.
О, путь озари, разорвав одиночества тонкую нить.
Так грустно, так холодно. Будь же моею!
Уйдём навсегда. Я вернусь. Будь со мной!
***
Мне жалости не нужно. Ведь нет её в природе. И гаснет
цвет
Последней умирающей сирени. Сознанье теплоты
Уходит в мир вещей. Существованье
Погубит нас, раздавит, как червей. Благоухай же,
Предательство и пошлость вне любви. И клевета
Порукою блаженства... Великодушье сердца для небес.
Я создан для земли, для праха дней, невзрачных и
убогих.
Подожди. К чему слова святые состраданья,
Когда страданье имманентно духу. А значит,
В твоём сердце нет любви. Ты не увидишь слёзы
Моей души сквозь мрачный взгляд тоски. О, Боже,
Где искать забвенья и пониманья? Неужели зло
Извлечь возможно только из добра? Добро же
Во зле найти сложней и безнадёжней...
О, жалость - это гроб пустот людских,
Где каждый человек ничтожен.
Роман Шабанов
Настроение
На вершине биения, стука и треска,
В глубине обоюдного знойного всплеска,
На краю ощущений желанного пенья,
На кусочке любви ты создай настроенье.
Изнури свое тленье до нового жара,
Преломи все препятствия, страхи, угары,
Возлюби свое бремя без капельки тренья.
На нетленных поленьях зажги настроенье,
Заключи руки в царство притворных обьятий,
Зареви, испугайся, не бойся проклятий.
Напиши много писем и море хотенья,
Между строчек любви пролистай настроенье.
Распиши свое небо в бирюзовые краски,
Вовлеки в это дело друзей без опаски,
Искупайся в ручье небольшого теченья,
На волнистом коне развенчай настроенье.
На вершине гротеска, метафор и аха,
В глубине ощущений и нового страха,
На воротах любви, где желтеют поленья,
На мохнатой судьбе разрисуй настроенье.
Палата
Стучал в больничную палату, изрезал вены без ножа,
Варенье вышло на Сократа и друга Пьера де Бежа.
И в песнях, в шапке, где брильянты, мне Мономах
наметил тень,
Но королевство Касабланки вернуло мой погожий день.
Здесь инь и янь, как два испуга, роняют в море аромат,
И млечносокая подруга включает небо в сотни ватт.
Я прекратил в себе крутиться, седьмое счастье - жизнь
моя,
И прихожу к двери проститься, рубашку свит перекроя.
Где вездесущие канальи не прячут бритвенный оскал,
Вчера меня вы откопали, а завтра я ребенком стал.
Мир детских радостей и мести, строительство небесных
грыж,
Ни доли запаха и лести, ты полноправен и бесстыж.
В час возвращения к началу, переминая кровь в снегу,
Я чувствовал - иду к финалу или в чистилище бегу.
Мои родные и заботы скрутили все в бараний рог.
Все! Я измучен и измотан - неужто это мой итог?
Андрей Юдин
***
О, я не знал, какая мне цена!
Неразделенная печаль меня достойна.
На скате жизни громче тишина,
Спокойно даже то, что неспокойно.
И одиночество светлее на двоих
В заторе ледяном сердец чужих.
И небо синее становится синее,
Морщинки памяти - яснее,
Пока на замерзающей земле
Несут любовь в запазушном тепле.
***
Взмывают круто на ветру
Жизнь износившие былинки.
Я против ветра в поле пру.
Иль ветер стихнет, иль умру
Я сам на этом поединке.
А облака плывут как плыли...
И те же скважины, свищи
В миниатюрные смерчи
Закручивают кучки пыли.
Смотри - ударит оземь небо...
И я, и ты сойдем на нет,
Как чередующийся свет.
Тот, что - то есть, то нет, как не был.
***
Я схватываю на лету
Быстрее фотоаппарата
Крутую улицу в порту,
Сбегающую в час заката.
Весь этот длящийся века
Базарный гул на повороте
Туземцев, коих языка
Не зная, все-таки поймете,
Приглядываясь к жестам их...
И этот у причалов хлебет
Воды, и этот птичий клик,
Разлитый над волной и в небе,
И рыбаков, чьи поплавки
Выглядывают торовато,
И выловленных рыб шлепки
О воздух и настил дощатый,
И дальше в доках на боку
Ржавеющие теплоходы,
Как будто эту чепуху
Нести я думаю сквозь годы
И расстоянья, дабы вспять
К ним возвращаться не без пользы:
Подробностями согревать
Себя и чью-то душу возле...
Сезон 2003-2004 годов
Олег Акатьев
НЕ ДЕЛАЙ ЗЛА
Цени тот миг, он дан любовью,
Твори добро и красоту.
И вместе с самой страшной болью
Не делай зла - посеешь тьму.
Вся наша жизнь игра, рулетка,
И мы все в ней, как те шары Кого-то в лунку вгонят метко,
А кто-то встанет у черты.
И сколько нам дано прожить
В жестоком мире доброты,
Никто не сможет объяснить,
Ни я, ни он, ни даже ты...
***
Как трудно нам порой бывает,
Навстречу сделать первым шаг!
Но как нам в жизни не хватает
Любви, надежды и тепла.
НАПОЛНИ МИР ДОБРОТОЙ
Мы каждый день пытаемся найти
Гармонию в душе и верим в чудо.
Но мы не можем, как ты ни крути,
Понять проблем чужих, а это хуже.
Мы все ушли в себя, закрылись в скорлупе.
Для нас чужое горе – вспышка спички.
А может здесь лежит, в душе, на глубине
Двойник прекрасной Синей птицы.
Алия Гайнуллина
Увиденное из окна
на уроке немецкого
Красные цветы вижу из окна.
Жизнь у них одна, как в году весна.
Вот и мне дана жизнь всего одна,
Солнечной мечтой прозвенит она.
Желтая листва мокнет под дождем,
Желтый лист упал на сырой балкон.
Пожелтеет все, и умрут цветы символы весны, счастья, чистоты.
Пусть же жизнь моя не пройдет как сон,
Пусть не упадет как лист на сырой балкон.
Все, что в жизни есть - только суета.
Все уйдет, как в речку талая вода.
Нечто о лете
Тонкая рябина вымокла давно.
Смотрит деревушка сереньким окном.
Вспоминаю лето, жаркие деньки.
...Прибегут к рябине дети - мотыльки.
Побегут к речонке, что блестит вдали.
Завизжат девчонки - раки на мели!
...Снова туча мокнет
дьявольским пятном.
Покажи мне лето, мокрое окно!
Галарина
***
Бог, из давних припасов
Я достала тебя:
Отыскала былого кумира Я когда-то легко их лепила,
А теперь разучилась совсем.
Но любить не Богов не умею,
Любить не Богов не дано мне.
И я вновь позолотой блестящей
Покрываю тебя, новый Бог мой
Из старых запасов.
Бог фальшивый стихов настоящих.
***
«Я люблю» - я люблю повторять
Эти вечных излишних два слова.
В суете и толпе повторю их себе,
Потому что они,
Хоть и сказаны другому,
Предназначены мне.
Предназначены мне амулетом,
Спасательным кругом:
Если есть «я люблю»,
Значит, я не умру,
Значит, я еще буду...
Еще буду писать,
И любить, и дышать,
И смеяться и плакать,
Потому что опять «я люблю»
Есть кому мне сказать.
Алла Догадкина
Я - просто женщина
Я - боль и радость, крик отчаянья, надежда,
Улыбка, смех сквозь слезы и печаль.
Избыток горечи, тоски звенящей, нежность,
Дрожь стужи зимней, догоревшая свеча.
Я - дочь весны, каприз дождей и ветра стоны,
Жар птицы радуги волшебное крыло.
Я - песнь любви и плач разлуки, о мадонна!
Я - да и нет, закат, рассвет, метель из слов.
Я - свет и тьма, глаза души и тайна ночи,
Я - лунный вальс ночного неба, тишина.
Я - просто женщина, что любит жизнь и хочет,
Всю чашу жизни выпить стоя и до дна!
Мир создан для любви
Мир создан для любви,
Но где же та дорога,
Тот берег, где двоим
Не будет одиноко.
Откликнись, отзовись!
И, если дрогнет сердце,
Зажги огонь любви
И помоги согреться.
Мой милый, отвоюй
Меня у непогоды.
Возьми в судьбу свою,
Укрой под небосводом.
Мой милый, растопи
Печали все, тревоги
Именем Любви
И, может, даже Бога.
Развей тоску и грусть....
Прости, не ради скуки
Я упаду на грудь
В твои, любимый, руки.
И утону в глазах,
Бездонных, словно небо,
И растворюсь в словах...
Я жду, мой милый, где ты???
Игорь Заварыгин
***
Идем с тобой мы к роднику,
Где та заветная поляна,
Где будем мы с тобой одни,
Где места нету для обмана.
Шумит зеленая листва,
И небо синее над нами,
А я смотрю в твои глаза,
И не пойму, что происходит с нами.
Проходит время незаметно,
И снова нужно нам домой.
А мне б немножко, хотя бы полчаса
Побыть еще с тобой.
Когда ж наступит новый день,
И я увижу снова,
Твои зеленые глаза
Услышу голос твой знакомый...
Детство
Милый моему сердцу,
Дальний хуторок,
Не вернуть все это,
И забыть не мог.
Голубое озеро, бескрайние поля.
Не вернуть все это, и забыть нельзя.
Может, те березки, что стоят во мгле,
Что-то мне нашепчут о былой весне.
Может, ветер нежный что-то принесет,
О любви напомнит и со мной споет...
Александр Залесов
Срезанная печаль
Я ли начал поэзию?
Поэзия ль меня начала?
Будто сверкнуло лезвие.
Срезанная печаль…
…Здесь осязают словом.
Буквы сплетают мифы.
Хочешь – образоловы
тысячью станут Пифий.
И наслаждение длится
множеством смыслов в строчках.
Свет в ясных ликах-лицах
вбит, словно сваи, - прочно.
Новые демиурги
Это просто игра словами,
это просто подгонка рифмы,
но, как шлейф,
увязались за нами
и струятся навязчиво мифы.
И уже, как круги по воде,
тень на лица легла неспокойная.
Ощущение,
будто везде
как пожар - рвутся кони из стойла!
Предчувствуя суть,
и все-таки всуе, адепты себя на крестах распинают
того, что еще, как их вера, отсутствует,
но что призывают, в голос стеная.
Это – новые демиурги.
Это – под их миров сводами
в лаве света
пророчеств судороги,
а предтечи
стелятся бродами.
И катастроф созидательных руки,
как акушеры, готовы к родам.
И по-над водами,
в радугах муки,
чудовища разума
шествуют вброд!
…Посмотри!
Увязавшись за нами,
раскромсали действительность мифы,
а была лишь игра словами,
а была лишь подгонка рифмы…
Александр Иликаев
Песнь о мечах
(отрывок)
Шел по лесу, заблудился,
Метки клал свои на листья,
Среди лип бродил высоких,
Говоря слова такие:
«Упадут, засохнув, листья
Под холодный снег колючий,
И никто о них не вспомнит,
О приметах этих хрупких.
Черный ельник за собою
Тучу прятал дождевую.
Та над полем проливалась
Над зеленым, конопляным,
На краю деревни дальнем.
С дождевою тучей схожи,
Мы растем, забот не зная,
А потом приходит время, –
Подрастая – мы уходим,
С домом отчим расстаемся.
Улетают птицы к югу,
Гнезда теплые бросают,
Только песни не стареют;
В глубине людского сердца
Свой приют они находят,
Сохраняются навечно».
Но теперь мы речь окончим,
Пустословие отринем,
Говорить о Немде станем.
О защитнике народа
Поведем рассказ неспешный,
Обстоятельный, подробный,
Полный дивных откровений
И напевов старых, звучных.
Рос сироткою герой наш
Как репейник у забора,
Под присмотром глупых нянек,
Нерадивых дев поденных.
Вот однажды в сад дворцовый,
Обнесенный частоколом
Из златых высоких кольев,
Повели его служанки.
Вдруг пол неба потемнело, –
На луга страны зеленой
Великан из леса вышел.
Разбежались девки в страхе,
Побросали ленты няньки.
Пред оградою дворцовой
Исполин остановился
И сказал слова такие,
К Немде, грозный, обратившись:
«Если хочешь стать мужчиной,
Первым Мерии героем,
О котором песни будут
Муреки слагать слепые,
Дланью меченые божьей,
Не боясь дворец покинь ты!»
Опустившись на колено,
Протянул ладонь свою он.
Покоренный речью мужа,
Немда сел на палец нару.
На плечо подняв мальчишку,
Великан с ним удалился.
Лилия Кликич
Стихи однажды оживают…
Стихи однажды оживают, милый,
сбываются, как сон, который в руку.
Да, в мастерстве предсказывать разлуку
тебе нет равных. Я бороться силюсь
с пророчеством, цепляясь за надеждузаснув, наутро обернуться птицей,
змеёй безвредной, юркою куницей,
чтоб только рядом быть. А ты, как прежде,
летящим и ползущим в назиданье,
играя, пробуешь слова на вкус и
не знаешь, что всесильное искусство,
которым ты владеешь - предсказанье.
НУ И ЧТО ТУТ СКАЗАТЬ?
Ну и что тут сказать наступила поганая осень,
Грею тапками ноги, а руки - прыжками по клавишам.
Потоскливело вдруг, поплошело внезапно и очень
Разонравилось мне недописанной книги заглавие.
Под дождём полиняло нарядное летнее платье,
И скорей бы оно поменялось на белую мантию
Королевы зимы, чтобы взглядом восторженным
гладить
Белоснежный покой и суровую чуять романтику.
Не подстроится осень под лето, хотя бы и бабье Я прогнозам не верю и не изучаю сценариев.
На "быть может" наложено строгое вето, и вправе я
Трём не срезанным
гербарии...
розам
места
заготовить
Это - книга судьбы…
Виновата проклятая осень.
И уже поменять невозможно под зиму заглавие.
Я закрасить смогу на висках проступившую проседь,
Только в книге судьбы ничего никогда не исправлю я.
Вера Кузьмина
***
Королевы прекрасные очи
Мне уже никогда не забыть.
Она пришла во мраке ночи,
Когда отчаялся я жить.
Рукой прозрачной изо льда
Моей щеки коснулась нежно.
Осталась на губах вода,
В душе же стало вьюжно, снежно.
В ее объятьях стыла кровь,
А ласки были так несмелы.
Я вспоминаю вновь и вновь,
Как оживлялось ее тело.
Как губы бледные шептали,
Что я навек в ее плену.
В моих глазах твои искали
Любви заветной пелену.
А я забыл, что ты мертва,
Отдавшись мнимой страсти.
Лишь почерневшая трава
След моей над тобою власти.
в
***
В закате призрачном рождалась ночь.
Клубами дыма, в звездном блеске.
И голубое небо уходило прочь,
И солнце кануло в бесшумном плеске.
Луна, как глаз циклопа, покраснела
И затуманилась в пушистых облаках.
А ночь вокруг неё льдом почернела,
И умирала я в её больших руках.
Ночь воскрешала смутный страх,
И в липкой паутине сердце билось.
Душа горела, всё зола и прах,
И солнце в миг ушло, забылось.
Оксана Кузьмина
***
На книжечке, подаренной на счастье,
На память, на здоровье и на прочее,
Оставлю двадцатичетырехчасье
Над выбитым припадком многоточий.
Оставлю след граненого стакана,
Нечаянный, как целый мир нечаян.
Я, может, даже верить перестану,
Что жизнь не начинается сначала.
***
Оказалось: это простоПросыпаться не собой,
Становиться выше ростом,
Думать кверху головой.
Оказалось: это простоВыбирать из года в год
Тот же самый перекресток,
Тот же самый поворот.
Будто главную из истин
Кто-то вывел для меня:
Мир твой маленький и низкийДо фонарного огня.
Будто окна не иконыПросто желтый полумрак
И стареть я буду mono
Не за годы, а за шаг.
Анна Ливич
***
Хочешь, я стану птицей,
Синею птицей-мечтой?
Хочешь, я стану страницей,
Воспоминаний строкой?
Ты прочитаешь украдкой
Мной недописанный том,
И обозначишь закладкой
Все то, что забыл - на потом…
***
Я — вдова несказанных слов,
Прожитого счастья, ненужных фраз.
Я — вдова неприснившихся снов
И робких опущенных глаз.
Траурное платье сошью из туч,
Потоком дождя омою боль,
Судьба-режиссер, ты меня не мучь,
Я не смогу сыграть эту роль.
Я — раба закрытых дверей,
Я — раба насмешек вслед,
Я — раба бессонных ночей
И впустую потраченных лет…
Илья Метлин
МОРОЗ
Рисунок белый на окошке застекленном
Отцветит изумрудиком зеленым.
А на дворе-то воздух
Стынет, стынет, стынет,
Что человек с собакой нос не вынут!
Морозный дедка с бородатой сединою
Укусит за нос, за ухо – с душою!
И в теплый домик надо будет возвращатьсяУзором чудным белым любоваться.
***
Хочу грядущий год –
свой самый лучший праздникВстречать его с еловой веткой в вазе,
С одной – единственной горящею свечою,
В кругу людей, что так сродни душою,
В подвале старенького дома на горе.
И станет Годом Новым он вдвойне!
***
С грязного места, да босиком
Радостно будет во двор припуститься!
Руслан Мухамадияров
***
Пытался я жить и эдак, и так,
Пытался узнать, кто здесь дурак.
Пытался поверить себе и друзьям,
Все это делал специально я сам.
Виновных искал, спуская собак,
Понять я не мог, кто мой злейший враг.
Враги есть повсюду, враги здесь и там,
Но злейший мой враг это я сам
***
Стоит начало сентября,
То лета бабьего пора.
На деревах желтеет лист,
Осенний воздух в парке чист.
Золото листвы,
Шелест под ногой.
Травы изошли
Бурой желтизной.
Птицы улетят
И вернутся вновь.
Но еще живет,
Теплится любовь.
Регина Низамова
***
В книгах строчки неживые.
В них слова, увы, пустые.
Жизнь такая шумная и яркая,
Я о ней сейчас калякаю.
Как улыбаюсь и живу - напишу,
Как порой сопротивляюсь ветру.
Воскресенье
Пока в себя я приходила,
Ночь давно уж наступила.
***
Теперь я человек
Без фантиков и рюшек!
Не страшен мне мороз и снег,
Смогу я убежать из- под прицела пушек.
Теперь я человек, вас уверяю,
Сквозь воду, огонь и медные трубы
Смогу пройти теперь, не забывая,
Что я - человек и это помнить буду.
Любовь Рожок
ВРЕМЯ
Кануло в пространство время,
Унеслись года,
Словно снег в конце апреля,
Будто вешняя вода.
Это время напоило
Соком жизни всех.
Было горько, было мило,
Был и плач, и смех.
Так и воды в дни разливаСтолько натворят,
Что о них потом полжизни
Люди говорят.
Где-то все сметут, сломают,
Где-то ила нанесут.
Где была земля пустая,
Травы прорастут.
Вот и время - наша мерка,
Нашей жизни сель,
Мира общая могила,
Мира колыбель.
ЗАПОЗДАЛАЯ РОЗА
Расцвела запоздалая роза
В пожелтевшем осеннем саду.
Ты не бойся меня, недотрога,
Не обижу тебя, не сорву.
Буду только тобой любоваться,
Взором нежно ласкать лепестки,
Красотою спешить наслаждаться,
Наши судьбы с тобою близки.
Скоро будут холодные ветры,
Твои листья кружить и трепать,
И придется тебе, недотроге,
Свою девственность ветру отдать.
Он сорвет лепестки твои грубо,
Бросит наземь твой розовый цвет.
Нам с тобою осталось немного,
И цвести уже времени нет.
Ты не бойся меня, недотрога,
Не обижу тебя, не сорву,
Лишь твой образ так трепетно-нежный
Я с собою в дорогу возьму.
Римма Салимова
Сонет осенний
В осенних жёлто – красных листьях парк,
Шуршит свежо опавшая листва –
Природы золотой прощальный знак,
Богатый щедростью величества.
Кружит осенний лист над головой Прекрасное мгновение дари –
Листок кленовый красоты живой
В осеннем, светлом парке Гафури.
Берёзовый, кленовый листопад
Осенней щедрости безмерно рад –
Царит восторженно и пламенно.
Ковром богатым, ярким шелестит –
Осенний день душа благодарит –
Искрится светом доброй радости.
Дух мой свободен и взгляд мой открыт
Стих вдохновенный взывает миры,
К радости, счастью, свободе раскрыт
Мир долгожданный дающий дары.
***
Взвейся слог счастья, свободы, труда
Мира богатство дано навсегда
В силе надежно укрепят года
Дума о Мире всегда молода.
Дума о Мире всегда молода
Дело о Мире надежно всегда
Строятся новые вновь города
Близится радости гордой звезда.
Стих поэтический радость дари
К высшим вершинам зови, озари
Пылкостью радости Мира гори
В радости счастья друзей собери.
Пусть не забудется радость друзей
Чувств лучезарных дарующих жизнь
Суть, результат идеальных идей
Дарит судьбы очарованный день.
Слог поэтический рифмой пленит,
Мыслью волнует, зовет, бередит,
Жизнь возрождая — жизнь мыслью дарит,
Мыслью возвышенной новь возродит.
Мир лучезарный красу возродит
Чувств вдохновенных судьбу, рождество
Стих поэтический всем повелит
Мирного Мира судьбы торжество.
Раиль Сюндюков
Немного назад
Прошел слепой, шальной, озорной,
Со счастливой улыбкой от солнца,
Дотронулся дождь теплой рукой,
И заглянуло в детскую память, в оконце.
Рамы старинные, вспомнит стекло,
Полуночный дневник, ночник до рассвета,
От первых посланий много воды утекло,
Из скомканных строчек – четверостиший поэта.
Расскажет бульвар, что со звездами дружит,
Признается в записках романтик в любви,
Под часами, прождав, луне голову вскружит,
В телефонной будке гудком промолчит.
Приглашение на танец, билеты в кино,
Первые встречи и с обидой слезинки,
Не жаль! Ведь было до грусти смешно,
Что с тобою, прохлюпав, промокли ботинки.
Одиночество
Одиночество на ощупь молчаливо,
Очерчивая полутона бредущих лет,
Померив этажи штемпельно, тоскливо,
Несет в уценку хронологий бред.
Шальною пулей срезаны апрели,
Истоптан круг, еще один виток,
Бетонный склеп застигнутой метели,
Как узник времени, переживает рок.
Амбары, полные богем и бутофорий,
Вахтером спишется проема тишина,
Банкует пересортица и эхо территорий,
Вспотев от звука, наступает пустота.
Услужит времени и утро все расставит,
Лицо, разгладив, тяжелою водой,
Затвором щелкнет и жалом придавит,
Самим потерян был, не понят собой.
Гадюка – старость, шипя сварливо,
К теплу ползет, прокалывая бок,
Отпущенных не мною, ждет торопливо,
Билет вручая, округляя датами срок.
Людмила Трухина
***
Я знаю, ты тоже грустишь обо мне
И смотришь частенько на звёзды,
И думаешь о мирозданье в себе,
И думаешь мир - это вёрсты.
А я, я, наверное, стала сильней,
Если боль можно выразить в силе,
И звёзды шумят в вышине тополей,
И сны отражаются в мире.
И первый наш снег, что растаял с утра,
Уже никогда не вернётся,
А мы говорили - всегда - навсегда,
И счастье, быть может, проснётся.
Прости, что я стала тебя забывать,
Вся эта вот жизнь и заботы,
Скажи, мы сумеем друг друга понять
Сквозь все сумасшедшие годы?
Ноябрь, 2003г.
****
Я выросла из этого города,
Как вырастают из детства,
И всё, что было здесь дорого,
Вдруг стало сегодня тесным.
И только осталась память,
О том, что было когда-то,
Но лучше даже не знать,
Что будет мне после свято.
25 ноября 2003г.
***
И все, что не успели мы сказать,
И все, что не успели пережить,
Все надо будет заново создать,
Все надо будет заново прожить.
И вставить в точки вечное прости,
От поездов отвыкнуть навсегда,
А холода бушуют в нас внутри,
А это, знаешь, страшно иногда.
Михаил Юрьев
УФА
ЮБИЛЕЙНАЯ
Уфимцы ликуют,
уфимцы смеются,
уфимцы поют!
Уфимцы танцуют,
уфимцы хохочут,
уфимцы - живут!
БАШКИРИЯ
Башкортостан –
Башкирия,
Прекрасен
дивный край,
Мелодией
чарующей
воспой его, курай.
Его простор
безбрежный,
журчанье сладких рек
неповторимой песнею
восславь его
навек!
Юля Ломова
Козлуха
(сказка)
Шла по огороду Козлуха. Шла по огороду зелёному. О
кочан капусты споткнулась – и растянулась.
Лежит себе Козлуха и думает:
- Я ли Козлуха? Я ли не Козлуха? Я ли принцесса
заморская? Надо мне узнать – кто я?
А как ей узнать?
Пошла Козлуха к берегу, берегу зелёному ручья
быстрого – чтобы посмотреть на себя и узнать – кто
она? Смотрит в ручей, а там – вода шумит, бурлит –
отражения козлухина в воде не видать. А если и видать
– у Козлухи в глазах темно, на душе – смутно после того,
как споткнулась о кочан большой на огороде.
Стояла – стояла Козлуха, смотрела на себя в воду с
берега – а ничего не видать. И думает она:
– Не видать, не слыхать что–то Козлухи! Верно, и нет
никакой Козлухи на свете. А я, значит, и никакая не
Козлуха, а принцесса заморская, самая распрекрасная!
Пойду жениха поищу, царевича–королевича, другого
сама не возьму!
И пошла Козлуха с огорода искать жениха. Долго ли,
скоро ли шла – встретился ей Иван – дурак.
- Здорово, Козлуха! - кланяется ей Иван.
-Здорово, Иван! -Козлуха ему в ответ поклонилась. –
Только какая я тебе Козлуха, я принцесса заморская.
- Если ты принцесса – айда за меня замуж!» - говорит ей
Иван – дурак.
-Как я, принцесса такая прекрасная, за тебя дурака
пойду? -- отвечает ему Козлуха. – Был бы царевичем –
королевичем, и то б не пошла!
Пригорюнился Ваня, а потом и спрашивает:
– А как ты, Козлуха, принцессой заморской стала?
- А так, – говорит ему Козлуха. – Пошла я на огород
зелёный, споткнулась о ту капусту большую – и стала
принцессой заморской, наипрекрасной! Схватил тут
Ваня Козлуху за рога и поволок её на огород.
- Тот ли огород, тот ли кочан? - спрашивает.
- Тот, тот! – плачет Козлуха.
- А ну, иди к кочану и навернись об него покрепче,
принцесса заморская! -- кричит Иван.
Козлухе делать нечего, пошла по огороду зелёному, к
кочану большому, копытцем зацепилась и наземь
свалилась.
А под тем кочаном в ту пору заяц сидел, капусту ел. Как
грохнулась через кочан Козлуха, как упала зайцу на ухо
– так заяц заверещал и в лес ускакал. Оставил в огороде
Ивана – дурака да Козлуху.
Спрашивает Ивана Козлуха:
- Кто я? Что я? Через кочан свалилась – непонятно кем
очутилась!
Иван – дурак ей в ответ:
- Козлуха ты, Козлуха – голова, два уха, рога врозь, глаза
наискось!
Села Козлуха наземь и разревелась:
– Была я принцессой, стала Козлухой! Кто меня теперь
замуж возьмёт? Облилась Козлуха слезами горючими
и спрашивает опять:
- А этот, который кричал – верещал; мне по лбу лапой
стучал, большой такой, страшный, в лес ускакал – это
кто такой будет?
- А это твой батюшка, – отвечает Иван–дурак. - Очень
тебя просит и благословляет – за меня замуж идти!
Обрадовалась Козлуха, запрыгала вокруг Ивана!
И повёл Ваня жену домой.
Как увидели его родные Козлуху – так лишились на
день голоса и слуха.
А через день, мать Иванушки-дурака, Козлухина
свекровь, его и спросила:
- Чего же ты, Ваня, на такой Козлухе женился? И рога у
ней врозь, и глаза вроде наискось? Что ты в ней только
нашёл?!
- Эх, матушка! – отвечает Иван. – Я же один знаю, что
это не Козлуха, а принцесса заморская! Нас и царь
заморский благословил – он зайцем под кочаном был!
На том сказка вся.
Александр Барановский
АВТОБИОГРАФИЧЕСКИЕ ЗАМЕТКИ
(отрывки)
У Владимира Высоцкого есть песня под названием «Баллада о
детстве». Начинается она так:
«Час зачатья я помню неточно,
Видно, память моя однобока.
Но зачат я был ночью порочно
И явился на свет не до срока.
Я рождался не в муках, не в злобе,
Девять месяцев — это не лет.
Первый срок отбывал я в утробе,
Ничего там хорошего нет».
По поводу последнего с автором мог бы поспорить любой
акушер или неонатолог, ну да ладно. Приведу третий куплет этой
песни:
«Спасибо вам, святители,
Что плюнули да дунули,
Что вдруг мои родители
Зачать меня задумали».
Ну, а теперь перейду непосредственно к себе. Меня задумала
зачать мать, чтобы самым обычным способом захомутать моего
отца — летчика по профессии, получавшего в конце 70-х гг.
четыреста рублей в месяц. В совковые времена трудно было найти
молодого мужика с более высокой зарплатой, тем более в 80-е гг.
отец стал получать пятьсот рублей. В законный брак мои родители
вступили 7 января 1978 г., я вылез из материнской утробы 1 мая
этого же года. Для тех, кому лень считать, скажу, что мать
находилась на шестом месяце в момент регистрации брака.
Зачать и родить ребенка не так сложно. Гораздо труднее его
вырастить-выкормить, но и с этим, забегая вперед, скажу, что
родители справились успешно. Но есть один маленький нюанс.
Я родился не в диком племени каких-нибудь пигмеев или
папуасов. Я родился в высокоорганизованном цивилизованном
обществе двадцатого века и даже последней его четверти. А в
цивилизованном мире на родившегося ребенка принято оформлять
свидетельство о рождении. Всем известно, что по законам,
действующим в нашей стране, родители обязаны зарегистрировать
своего ребенка в органах ЗАГС в месячный срок с момента его
рождения. Мелочь жизни, на которой почти никто и никогда не
акцентирует внимания. Я же акцентирую на этом внимание, потому
что представить меня государству моим родителям оказалось
труднее всего. Промежуток времени между физическим и
бюрократическим появлениями на свет составил в моем случае не
месяц, и даже не год, а целых … четверть века.
***
Свое раннее детство, т.н. дошкольный период жизни, я помню
очень смутно, однако рассказы родителей и их знакомых в какой-то
степени восполняют скудность моих личных воспоминаний.
Читать я научился в три с половиной года. Обладая хорошей
памятью, я запоминал наизусть многие детские стихи и поэмы.
Желая поразить своих знакомых, мои родители просили меня
декламировать выдержки из произведений Корнея Чуковского и
других классиков детской литературы.
Я родился в Уфе, ставшей к началу восьмидесятых годов
городом-миллионником. В пятнадцати километрах к югу от Уфы
находится село Булгаково, в котором жили мои предки и
родственники со стороны матери. Там я с самых ранних лет
проводил довольно-таки значительную часть времени. Помнится,
года в четыре я читал журнал «Вилы» на башкирском языке. Бабка
моя до конца жизни не могла понять, что, зная кириллический
алфавит, я мог читать что угодно почти на любом языке народов
СССР. Другое дело, что, не зная языка, невозможно понять
информационное содержание текста. Мне даже доставляло
удовольствие читать непонятную тарабарщину, однако моему деду
это страшно не нравилось. Каждый раз, когда из моих уст звучала
тюркоязычная речь, из уст деда сыпался русский мат. Он лежал на
кровати и кидался в меня подушками, требуя замолчать. Надо
сказать, что мои предки по матери сами были не русские. Они
родились в 1909-м и 1912-м годах в мордовской деревне Малый
Толкай Самарской губернии. Что касается матери, то она упорно
отрицает свое мордовское происхождение и не имеет понятия о
том, что мордовский этнос подразделяется на «эрзя» и «мокшу». Я
до сих пор не знаю точно, владели ли мои дед с бабкой эрзянским
или мокшанским языком, у покойников, как говорится, не
спросишь.
Будучи единственным ребенком в семье, я рос эгоистом.
Родители меня баловали и потакали моим капризам. Впрочем, я бы
не сказал, что меня баловали сверх всякой меры, к тому же
некоторые моменты тепличного воспитания мне не нравились уже
в раннем детстве, так как хотелось большей свободы, а
родительский присмотр слегка угнетал.
Приведу один забавный случай из раннего детства, который до
сих пор вспоминают мои родители. Как-то раз летом моя семья
отправилась отдыхать на городской пляж. Пока родители загорали,
я незаметно ушел от них в сторону частной застройки. Какая-то
девушка завела меня к себе домой (да нет, не с этой целью — я
тогда был еще слишком маленьким для этой гимнастики). В общем,
продержала она меня часа три, разумеется, угощала чем-то,
слушала стишки, умилялась и все такое. Что касается родителей, то
они на полном серьезе подумали, что я утонул в речке. «Вот же
дура была эта девочка, — говорил впоследствии мой отец. — Как
она не понимала, что мы с ума сходим».
Детский сад я посещал всего лишь год перед школой.
Неудивительно, что за весь период своего детства меня не тронула
ни одна детская инфекция (для людей, далеких от медицины,
перечисляю: ветряная оспа, эпидемический паротит, корь,
краснуха, скарлатина, коклюш). Многие полагают, что позднее
соприкосновение с коллективом сверстников слегка задержало
социализацию моей личности, т.е. истоки моей аутичности берут
начало оттуда. Надо сказать, что в детском дошкольном
учреждении я впервые почувствовал свое интеллектуальное
превосходство над основной массой сверстников. В шестилетнем
возрасте я умел читать и писать, производить несложные
арифметические расчеты, мог перечислить все материки и океаны,
а также различить гербы и назвать столицы пятнадцати основных
субъектов той огромной страны, которую американский президент
Рональд Рейган примерно в это же время назвал империей зла.
***
В 1985 году мне исполнилось семь лет, и мать, несмотря на
отсутствие официального документа, сумела оформить меня в
среднюю школу.
Если предельно кратко выразить словами пессимистический
юмор, то это будет припев известной песни Аллы Пугачевой: «То
ли еще будет, ой-ой-ой». В песне поется о непосильном для детских
мозгов учебном материале современной школы. «Поскорей бы
взрослым стать — отдохнуть от детства», — гласят последние
строки.
В начальных классах учеба не представляла для меня скольконибудь серьезных затруднений. Учился я без троек, но никогда не
был рекордсменом-отличником.
За год до начала исторических перемен на советские экраны
вышел детский фильм «Гостья из будущего». Песня из этого
фильма, наполненная романтическим оптимизмом, тут же стала
суперхитом. «Прекрасное далеко, не будь ко мне жестоко», — пели
мы на уроках музыки, но никто не мог подозревать, каким будет
совсем недалекое будущее.
Я застал то время, когда школьникам с первого класса
преподавалась коммунистическая идеология. Это было что-то
вроде Закона Божьего в дореволюционных школах. В наши
несмышленые головы вдалбливали, что мы родились в самой
лучшей стране, что у нас самое совершенное, справедливое и
гуманное общество, представляющее собой закономерный итог
всего исторического развития человечества. Дескать, все поколения
работали, страдали и жертвовали во имя светлого будущего, а
именно
нам
посчастливилось
избежать
горькой
чаши
всевозможных лишений, именно нам уготована жизнь в обществе
благоденствия. В общем, наконец-то наступило время отплясывать
на могилах предков-страдальцев. Замечательная философская
концепция — хэппи-энд человечества.
Разумеется, в начальных классах я не мог осмыслить сути
преподносимой нам официальной идеологии. Тогда меня занимали
вопросы, далекие от «высоких материй». Я увлекался энтомологией
и ловил бабочек. Летом 1986 г. я наловил разных насекомых,
поместил их в стеклянные баночки из-под сметаны, наклеил
бумажки с названиями этих тварей и выставил баночки под диван.
Когда их увидела подруга матери, пришедшая к нам в гости, то
спросила с удивлением: «Чьи это анализы вы там храните?» Во
втором классе я уже читал академическое издание «Жизнь
животных», особенно том, посвященный членистоногим. Также я
любил читать журналы «Вокруг света», «Юный натуралист» и т.д.
Однажды в разговоре с одноклассниками я назвал классную
руководительницу «чокнутой». Дальше произошло то, что является
избитым сюжетом — один из ребят оказался стукачем. Меня
привели к завучу школы и подвергли моральной обструкции —
мол, как я мог даже подумать такое о своей первой учительнице.
Женщина средних лет, сентиментальная и любившая свою работу,
по-видимому, очень нуждалась в уважении со стороны учеников.
В 1987 г. на экраны вышел фильм Сергея Соловьева «Асса», в
котором Виктор Цой исполнял песню «Мы ждем перемен». К этому
времени уже всем было ясно, что наступила пора грандиозных
перемен.
Чего
только
стоила
легализация
частного
предпринимательства. В стране стали открываться кооперативы, а
лозунгом свежеиспеченных бизнесменов стала переделанная
русская пословица: «Куй железо, пока Горбачев». Началось
экономическое и культурное сближение с Западом. Более
привлекательным стало телевидение. Владимир Познер и Фил
Донахью стали ведущими телемоста США — СССР. Сейчас бы уже
мало кто помнил об этом телепроекте, если бы не фраза, вошедшая
в анналы истории: «В СССР секса нет!» Советское общество
получило репутацию самого пуританского и ханжеского,
сравнимого с викторианской Англией. С этой фразы начался
процесс, о котором за полвека до этого писал Вильгельм Райх и
именуемый с его легкой руки «сексуальной революцией».
В свое время Зигмунд Фрейд сравнивал цивилизацию,
основанную на вере в бога-творца с ребенком, который верит в
сказки об аистах и капусте. В 19 веке Дарвин заявил, что человек
появился как продукт эволюции, а не творение бога, и с этого
момента научное мировоззрение взяло верх над религиозной
картиной мира (ребенок узнал, что его не аист принес). Однако
Фрейд в те далекие двадцатые годы, когда в штате Теннеси судили
школьного учителя за преподавание дарвинизма (знаменитый
«обезьяний процесс»), представить себе не мог, что советские дети
будут узнавать о происхождении человека из обезьяны в процессе
филогенеза раньше, чем о его появлении в процессе онтогенеза.
Как и большинство советских детей, я узнал «про это» не от
родителей, хотя сказками об аистах и капусте они мне мозги не
пудрили. О том, что такое беременность и роды, я знал с раннего
детства, я знал даже то, что роды бывают тяжелыми и не очень.
«Как хорошо, что я мальчик и мне никогда в жизни не придется
рожать», — рассуждал я. «Да уж, рожать — это самое последнее
дело», — поддерживал меня отец.
Многие женщины совершенно не приемлют неверных мужей,
даже если они являются любящими отцами. Моя мать относилась к
их числу и часто устраивала отцу скандалы на почве ревности,
свидетелем которых я был с раннего детства. Не будучи
интеллигенткой до мозга костей, мать не употребляла красивого
французского слова «адюльтер», а выражалась вполне по-русски:
«Я все знаю, после работы ты ходил на б..... !» Помнится, еще в
детском саду я всем рассказывал, что мой папа ходит на б..... .
Можно представить, в какой осадок выпала моя мать, когда
воспитательница доложила ей об этом. Я, конечно же, не знал, что
означает это слово, но догадывался, что в мире взрослых людей
есть какие-то нехорошие вещи, о которых нельзя знать детям.
Однажды моя мать обсуждала с соседкой-подружкой
содержание газетной статьи, в которой писалось о том, как в
пионерском лагере четырнадцатилетняя девочка родила ребенка. Я
спросил у соседки: «А что, если ваша дочь родит ребенка в 14 лет?»
У нее была дочка, которой на тот момент было лет 11–12. «Я ее
убью!» — сказала соседка.
В 1987 г. соседский мальчишка пытался объяснить мне, в
результате чего появляются дети. Глагол «трахаться» тогда только
начинал появляться во всеобщем употреблении, поэтому он
выражался «по-русски». Интересно, что великий и могучий
русский мат имеет в своей основе всего четыре слова. В детстве я
часто слышал матерную брань, в первую очередь от своего отца, но
изначального значения этих слов не понимал. Из объяснения
соседского мальчишки я понял то, что между мужчиной и
женщиной происходит какой-то телесный контакт. Сопоставляя то,
что об этом нельзя знать детям, что мать готова убить за это свою
подрастающую дочь и, наконец, что это называется
ненормативным словом, я начал понимать негативизм социально-
культурной среды по отношению к сексу, хотя еще не зная толком
сути явления.
Окончательно я узнал об этом летом того же года в пионерском
лагере. Просветил меня мой сверстник, сын подруги моей матери (в
одном лагере мы оказались по чистой случайности). Как дитя
пуританской культуры, я воспринял все это, как что-то
омерзительное. Тогда я полагал, что люди этим занимаются
исключительно с целью продолжения рода, и даже не подозревал о
наличии сексуальной потребности и сопряженном с этим
процессом удовольствии.
Лиля Габдрафикова
Когда разводили мосты…
Равнодушные воды Невы время от времени касались его
каменных берегов. Осенняя ночь в сказочном городе завораживала.
Равшан еще раз вдохнул этот воздух. С трудом верится во всё
происходящее. Где-то далеко остался Урал, его село, мама там… А
он здесь в городе–музее. Сколько раз он видел всё это по
телевизору, смотрел фотографии старшей сестры, которые та
привозила из своих поездок. Но лучше один раз увидеть своими
глазами, чем сто раз слышать через чужие уста. Это точно говорят.
Равшан усмехнулся про себя. Представил себя со стороны.
Деревенский старшеклассник, одетый во всё темное: черная
болоньевая куртка, темные брюки, темно-синий свитер и дурацкая
черная спортивная шапка с красной надписью. А вокруг Петербург!
И он такая песчинка в этой громадине.
Равшан посмотрел на часы. Время три часа ночи. Они с
группой специально вышли в это время, что бы во всей красе
посмотреть на то, как разводят мост над Невой. Но в этот раз, чтото не клеилось. Одна сторона поднялась, а другая – застряла,
поднявшись лишь на половину. Вот они и стояли, ждали
завершения процесса. А воды Невы все качались и качались,
убаюкивая мысли, успокаивая нахлынувший восторг.
Вдруг Равшан опомнился. Посмотрел по сторонам. Группы нет.
Защемило в груди. Становилось то жарко, то холодно. Немного
прошелся, их нигде не было. Судорожно набежали мысли. Что
делать? Как поступить? Где искать? Куда податься? Мост, наконец,
развели. Но Равшану было уже не до моста. Он пытался бороться с
навалившимся ужасом. Город, казавшийся десять минут назад
сказочным, теперь обернулся страшным сном. Он здесь никого и
ничего не знает! Надо подышать, подумал Равшан. Можно
попытаться вернуться в общежитие, где они остановились. Группа
рано или поздно вернется туда. Только надо вспомнить дорогу
назад. Но откуда мы шли? Блин! Везде эта чёртова Нева, да
игрушечные дома, пропади они пропадом! Откуда? Туда, в
сторону тех колонн? Кажется, нет. Точно, нет. Может, там, за тем
домом? Равшан ничего не мог вспомнить, память отказывалась
помогать ему в трудную минуту. Неподалеку стоит группа
милиционеров. Подойти что ли к ним? Спросить, может, видели.
Равшан набрался духа, и пошел в их сторону.
- Тут ходила недавно группа школьников. Вы не видели, куда
они пошли? – Равшан удивился своему голосу. Как я сумел такое
спросить, думал он. В селе все говорят на башкирском, и в школе
тоже практически все на нем же. Даже здесь, в Питере, в группе все
говорят на родном языке, трудно сразу перестроиться на русский
манер. Слова обычно выходят неуклюжими и корявыми. Аж,
говорить стыдно. На них в Эрмитаже оглядывались как на
иностранцев, не слышал никто ранее башкирскую речь. Ну, надо
же, как складно получилось, - промелькнуло в голове у Равшана.
- Они, кажется, пошли туда, - и указали милиционеры в сторону
колонн.
Сразу теплее стало на душе. Значит, сейчас догоню их. Все
нормально, все позади, успокаивал он сам себя. Равшан быстро
побежал туда. Вот замелькали знакомые фигуры: шляпка Ирины,
гогот Мухтасарова, зеленое пальто Ляйсан… А вон Тимур, как
всегда чуть в сторонке шатается. Все думает о своем.
Что-то перевернулось в душе у Равшана, стало не по себе. «Ну,
что я как маленький потерявшийся мальчик, буду сейчас к ним
возвращаться», - подумал он. «Они даже не заметили, что меня нет.
Ушли - не дождавшись». Спрятался Равшан за колонну. Сколько он
так стоял, пару секунд, наверное. В гирлянде далеких огней
красовались разведенные части моста. Зябко и сыро. Чувствуется
холод реки. Равшан пошел не в сторону группы, а к скамейке. Там
сидел мужик лет сорока. Пил пиво.
- Когда я работал там такого не было ни разу, - обратился он к
Равшану, - я двадцать лет проработал мостовиком, - мужик махнул
рукой в стороны Невы, - халтурщики пошли! Это где видано, чтобы
мост не поднимался… Будешь пиво?
- Нет, спасибо, - Равшану стало весело оттого, что этот мужик
так по-свойски начал разговаривать с ним. Он был изрядно пьян, но
все равно было приятно сидеть рядом с ним. Мужик заговорил о
самом наболевшем вопросе, о футболе. Время от времени кивая
Равшану:
- Ну, ты же знаешь! – он принял парня за своего, за
петербуржца. Гордость охватила Равшана, что он просто так сидел,
и болтал с этим мужиком. А ребята из группы заметили, что
Равшан сидит совсем не далеко от них, и общается с каким-то
незнакомцем. И не посмели подойти к ним. Просто дожидались его
в сторонке. «Пусть видят, - думал Равшан, - пусть удивляются,
пусть ждут».
- Ты за кого болеешь? – спросил мужик.
Тут Равшан вспомнил, как встречал на улицах города
болельщиков с одинаковыми шарфами и шапками с надписью
«Зенит».
- «Зенит», - сказал он, чуть сомневаясь в своей правоте.
Мужик был счастлив, что встретил единомышленника.
Время было уже без двадцати пяти четыре. Равшану надо идти.
- Ты куда? – удивился мужик, - посиди ещё.
- Пора мне, - сказал Равшан и присоединился к своей группе. Те
по дружески похлопали его по плечу, мол, ты где ходил и с кем
разговаривал? Равшан лишь улыбнулся, да, мол, ерунда. Еще раз
посмотрел на мост. Такой же величественный как был. Все
вернулось на свои места, только чего-то немножко не хватало или
было обидно? Это трудно объяснить. Бывают моменты в нашей
жизни со сослагательным наклонением. А вот если бы….
20 декабря 2006 г.
Дельфинов
ПРОДАВЕЦ ЛИЦ
Посв. <нрзб>
I
Ты знаешь всех героев всех тусовок,
Ты мастер провокаций и листовок,
Ты в болтовне удачлив, лих и ловок,
Как в поле боя – богатырь-солдат.
Искрятся шутки, сдобренные матом,
Тебе приятно выглядеть солдатом,
И увлеченный собственным плакатом,
Ты на Создателя нароешь компромат.
II
Ты говорил, что в морду бил таксиста,
Что в грязном бизнесе умел все сделать чисто,
Что террористом был под маской журналиста,
Что ты Системы грозный подрывник.
Взяв коньячка, ты в полумраке бара
Клеймил основы либерального кошмара,
Твой идеал – чеченский Че Гевара,
Да ты и сам – почти что Филип Дик.
III
Ты был магнатом книжного подвала,
Тебя Фортуна славою ласкала,
Ты рвался вверх – тебе все было мало! –
Неукротимый, как берсерков полк.
Продажной девки властный дефлоратор,
Для андеграундных юнцов – крутой куратор,
Среди овец – талантливый оратор,
Не то пастух, не то трусливый волк.
IV
Ты приторговывал когда-то орденами,
Кого кидал, кого слегка динамил,
Ты промышлял дешевыми словами –
Московская резня псевдопилой.
А время шло, как под «Кристалл» – хинкали,
Мы, как Икары, от жары икали,
И к нашим лицам маски прилипали –
За слоем слой, за слоем слой, за слоем слой.
V
Ты звал вперед с провалом в истеричность,
Пропагандировал «ответственную личность»,
У всех подряд воруя идентичность,
А заодно идеи и подруг.
Твои друзья, как карты, тасовались,
Шестерки, козыри – мы все чередовались,
Вниз головой шуты соревновались,
Привязанные за ноги – без брюк.
VI
Но время шло, сменялись антуражи,
Наш Метрополис стал мощней, угарней, гаже,
И пекарь был измазан в жирной саже,
И трубочист был вывалян в муке.
Тебя с утра водитель вез в контору,
В обед съедал ты фауну и флору,
А вечерами, дань отдав хард-кору,
Ты рэповал в хип-хоповом пике.
VII
Ты был – кумир, альтернативный гуру,
Ты шел в народ – и нес контркультуру,
Толпа тебе рукоплескала сдуру,
Вмиг подхватив сэмплированный бит.
Ну а потом включались спецэффекты,
И на танцполе модные субъекты
Уже не видели, как вновь пускался в бег ты,
Измученный и конченный на вид.
/Октябрь 2004/
Колыбельная
Спят усталые игрушки,
Книжки спят.
Спит в могилке А.С.Пушкин,
Ждет ребят.
"Das ist alles, was sie koennen!" Spricht der Tod.
Злой бандит, студент влюбленный Смертны. Вот.
Нет спасения, ребята,
От червя.
И меня сожрет проклятый,
И тебя.
"That's a realy good idea!" Deadman said.
В землю лечь хотел пойти я Места нет.
Тихо на ветру качался
Труп в петле.
Смертный сон туманом стлался
По земле.
Ворон каркнул: "Смерть бессмертна!" И подох.
Строго и немного нервно
Улыбался Бог.
/26.09.04/
Игорь Иванов
Эмпирическое подтверждение
Идёт как-то известный по учебнику астрономии за десятый класс
учёный Галилео Галилей по своему родному городу. А навстречу
ему пекарь:
– Галилео, а правда, что наша земля круглая и вертится?
– Как твоя башка.
– О, позволь с тобой не согласиться – собрался вступить в диспут
пекарь.
– Иди ты… – отмахнулся известный по школьной программе
учёный и пошёл себе.
А пекарь долго ещё прищурившись смотрел ему вслед. Потом
пошёл к себе – и напился. И пока в одиночку приводил себя в
состояние окрылённого просветления, рассуждал логически таким
образом:
– Если бы земля наша была круглая – все бы с неё и попадали. Так
и пастор наш говорит. А если земля не круглая – значит она
плоская. А если она всё-таки не плоская – то как это она не
плоская? Я же вижу.
И за этими, не лишёнными смысла размышлениями быстро привёл
себя в должный вид. Только вставать – не тут-то было:
– О! Что за несусветица! Попробую ещё раз – и опять не
получается. Всё кружится и вертится и на месте устоять никакой
возможности – соскальзываешь, падаешь и катишься. Просто
прямое подтверждение гелиоцентрической модели мира.
А это всё потому, что земля-то наша оказывается круглая и
вертится. А кроме того ещё и шатается, собака.
Ильгиз Сайфутдинов
Отец.
(Путешествие).
Поздний вечер, почти ночь. Меня кто-то зовет в темноте. А!- Отзываюсь я. Конечно, не “кто-то“.
Я сразу узнал голос отца. Точно также,
наверно, он звал меня в далеком детстве в
сумеречный вечер или ярким летним днем, когда
я терялся в тогда еще высоких лопухах и
ромашках.
-А!- Я погружаясь в почти плотную ткань летней ночи, иду ему
навстречу. Тропа здесь узкая - не разминёмся. Ловлю его при
отдаленном свете фонаря и отбираю сумку. Прошло много лет,
теперь уже я стал высок, а он выглядит почти как подросток с
высохшими плечами и шеей. Когда-то это был крепкий плотный
мужчина, теперь - обыкновенный старик которых можно много
увидеть на вокзалах и остановках, которые растерянно смотрят на
наш “современный“ мир, курят «Приму», суетливо достают свои
толстые очки на веревочках, протирая их грязным носовым
платком, или идут по тротуару немного прижавшись к стене с
каким нибудь баулом, и собираются с духом, прежде чем
заговорить с городским жителем.
Смелыми они становятся немного выпив.
Эта его поздка взбудоражила всю родню и даже немного меня.
За два с половиной дня на обычном велосипеде он проехал 360
километров. Это я подарок себе хотел сделать к 70-ию,- бухтит он
ковыляя за мной по тропе. Он немного прихрамывает, болит нога.-
Вот ногу решил размять (теперь не болит), да и родню всю
хотелось повидать.
Родню он ,кстати, повидал.
-Надо было фотоаппарат с собой взять, или видеокамеру, - втираю я
ему про промоушен.
-Надо было, - растерянно моргает он.
-А ночевал где?
-Один раз в поле - боятся везде.
-Надо было ночевки продумать.
-Надо было… Да я ж для себя.
Его совершенно не заботит все это. Желание отметиться. Но желал он того или нет,- на проселочных дорогах после короткого
дождя отпечатались следы его велосипедных шин, на крутых
подъемах отпечатались в пыли ступни его ног, когда, утирая пот,
он шел на затяжной подъем.
Остались следы его маленьких кострищ, когда вечером он садился
за ужин, как и в юности смотря на догорающий костер и вспоминая
о прошедшей жизни.
Остались легкие следы на теплом июньском плече нашей земли,
хотя вскоре и они растают, эти отпечатки не прочнее, чем газетная
труха.
-Как в деревне то живут?- Как инопланетянин спрашиваю я.
Конечно, я бываю в деревне, но редко и недолго.
-Пьют много,- жует хлеб отец.
-А живут чем?
-Да в основном своим хозяйством.
Вот где он интересно сейчас? Пошел к соседу, или лег спать. Или
тыкает пальцами в свой новый мобильник, отыскивая на маленьких
кнопках старые слова - добро,
закат,
зло,
неверие,
любовь.
Все мы школьники, и он перестал этого стыдится.
Владимир Кийко
подлость,
***
Я не в ладах с самим собою...
Во мне живут четыре "я".
Из них мне кажется, что трое,
Совсем излишни для меня.
Расчетверилась моя личность,
Четвертовалася душа,
Мешает эта индентичность,
Найти мне истинное я...
Евгения Козловская
Крик души
Больно! Господи, как же больно!!.. С каждым днем, с каждым
часом боль лишь растет, заполняет всю душу, выворачивает ее
наизнанку. Не могу больше! Откуда она? Почему не оставит меня?
Боль одиночества… Одиночество! Кто в здравом уме
признается, что он одинок? Что от окружающих тебя людей ты
прячешься за маской общительного и веселого человека? Кому это
интересно?
Кому интересно, насколько ты на самом деле беззащитна и
ранима?!
Я возвела вокруг себя стены и замкнулась в них. Возвела
сознательно. Зачем? Всю жизнь я, похоже, была неисправимым
романтиком. Все ждала чего-то… Принца на белом коне или алых
парусов на горизонте… Глупо… Господи, как это глупо! Теперь я
это хорошо понимаю! Так не бывает в реальной жизни! Нет,
может, у кого так и было, я не спорю. Я всей душой рада за вас! Но
у меня этого никогда не будет.
С чего все началось? Со злой шутки: «Девушка, который час?
Девушка, не хотите познакомиться?» Ну, кто же знал, что для него
это так, мимоходом… Я наивна, да? Что поделаешь… И вот теперь
эти стены… Они растут сами собой, гася последнюю надежду.
Надежду, на то, чего быть не может, чего не случится никогда в
этой жизни… Она еще теплится где-то очень глубоко в моем
сердце. От того мне так больно, так изнуряюще больно!
Ну, вот и все… Брешь в стене закрылась. Я снова надеваю
маску.
Татьяна Казырина
ПЕРВЫЙ ШАГ
Топнул ножкой,
Топнул звонко,
Посмотрите на ребенка:
Он пытается идти,
Надоело нам ползти.
Наш малыш, конечно, мал,
Пошатнулся и упал.
Но упрямо снова встанет,
Ручки мамочке протянет,
Шаг, другой и он пошел Равновесие нашел.
ГОРИЗОНТ
Где сошлись земля и небо,
Там никто ни разу не был.
Я возьму с собою зонт
И пойду за горизонт.
Встречусь там я с облаками,
Принесу кусочек маме.
Руки к небу протяну
И потрогаю луну.
Плащ надену из тумана,
Звезды положу в карманы
А потом пойду домой Грустно мамочке одной.
ПЕРВОКЛАССНИЦА
Я сегодня спать не буду Вдруг про школу позабуду!
Завтра нужно в первый раз
Отправляться в первый класс.
Жизнь начнется с новой строчки Подросла у мамы дочка.
Собрала тетрадки, книжки,
Пусть завидуют братишки!
Ходят хвостиком за мной,
Просят, чтоб взяла с собой.
Взять, конечно бы я рада,
Только подрасти им надо.
Виталий Щекин
***
У кого четыре глаза,
Тот умнее всех в два раза.
***
Я в аптеке купил снасти,
Чтоб смело идти к Насте.
***
О, женщина с названьем чудным - теща!
Я так тащусь от вашего, блин, бОрща!
***
О дайте же мне шанс
Восстановить кислотно-щелочной баланс!
***
И вот с утра домкратом поднимаю веки
И чувствую, что пересохли во мне реки,
Ползу с надеждой в магазин купить катык,
Но двери магазина
говорят мне:
"Извини,
"ЯБЫК"!"
***
Я поднимался по лестнице в черном пальто,
По лестнице вверх "Матбугат Йорто".
***
Ну, кто кроме меня,
Процитирует меня?
***
Отсутствие в стихах ямба Это не признак, что настала амба!!!
***
Посвящается замужним!
Мы б дольше принимали душ Когда бы не вошедший муж.
***
и вот наступает Новый год!..
Нам в нем как-то по-новому не повезет.
Виталий Фил
ЧЕТКО И ЯСНО
Если кто там кого-то,
Или просто ничего.
Или снова где-то что-то
Причём, все до одного,
Иль, когда наверно будто,
Как обычно, все подряд,
То зачем тогда кому-то
Всей толпой, да невпопад.
Если уж чего такого,
То, конечно, всех и вся.
Ожидать чего другого,
Так ведь скажут, что нельзя!
Ну а если, но наверно,
То тем больше все равно.
Иль совсем не откровенно,
Словом, все оно одно.
СТРАШНО!
Страшен киллер за работой,
Страшен дворник, что не пьёт,
Депутат - своей заботой,
А судьба тем, что не ждёт.
Страшен я в своей квартире,
Денег нету ни хрена…
Дует, как в гнилом сортире.
Как страшна моя страна!
Страшны все ночные страхи,
Что мешают засыпать.
Страшен силуэт во мраке,
Страшно совесть услыхать.
Страшно то, и страшно это,
Страшен лютый мир вокруг.
Страшна целая планета
Бессердечных цепких рук.
Страшен рак, грибок, чесотка,
Страшен прошлогодний чай.
Страшна западная водка:
Вдруг отравят, невзначай?
Страшно по утру в постели
Вспомнить то, за что борюсь.
Страшны птицы - свиристели.
Чем - не знаю, но боюсь!
Сергей Чуманов
ПИАНИНО
Пианино, Пианино!
Солнце, Солнце на полу,
Майский день, пирог с калиной,
Хорошо, что я живу!
Катер. Растерял минуты,
От волнения прохладно, надо мной анфиллады неба –
Вечный темно-синий плуг.
Мне, нежданный, в розах герпес
Не дает покоя
Завтра! Я ее увижу снова
Переходного сезона жертва
Я!
Спешу! Соблазна!
Под столом твои сандалии, или туфли (как их там),
Завтра я тебя увижу
И предам своим глазам
Что любить?
В каком-то фильме синего преобладало,
Эти старые трабанты,
Срез – учительницы руки.
… кто-то сразу не въезжает. Спит. В нем синего так мало,
и не помню я названья фильма этого,
Признаться,
Детство нас так вдохновляло!
Срез – оранжевые слезы,
Из-за шума не услышу, что сосед мне объясняет,
Мир вообще без сожаленья!
Пьем за юность!
Пьем за жажду!
Вновь бесчувственные ласки,
Каюсь, упростить?!
Прощенье?
Надо меньше пить,
А на утро больше снега, мягче звук,
Длиннее нежность.
И любовь бела,
И – жить!
РОМАНТИЧЕСКИЙ ХАОС. ПЛАНЕТА ЗЕМЛЯ
Романтический хаос. Планета Земля.
Голубая лагуна в квадрате Малевича,
Лепестки обрывает Морфий,
Устает, рот от перечня
Звезды.
Утро-спасение, утро-наркотик,
Вот и лучи влились в лозы.
Все, что имею, я создаю: от сна и до немого монолога.
Солнце ударом с плеча поднимает с колен неживое, живого
Это и драма: уснувшие рыбы,
Вялотекущие поиски счастья,
Снег черно-белый, берущий в запястья,
Шалая радость заезжей весны.
Бренный предел – мне не знать твою нежность
Не прикасаться даже во сне
Словом… и ты знать меня не хотела
Часто любовь называется грубо и распускается лишь в тишине
Что заставляет меня править буквы?
Тонкие буквы сбиваются в стаю
Чтобы покинуть меня выгнув крылья, чтоб ни сомнений ни
слышать
Ни лая
Время отпущено как сожаленье
Время – туман, чтоб насытить тревогу
Затем, когда он растает, возможно, я обрету сожаление в цвете
Бедные взрослые, бедные дети
Сны ослепительны или вторичны
Явь же навязчива и непристойна
И к Хэллоуину уже зреет тыква,
А к Рождеству осыпается елка
Все обретает пороки усталости
Штампы и фазы крестьянского толка
Бледные лица нам взыщут изгоев
Сонные царства манерных расстройств,
Но если тебя называют любимой – это уже адский крик
Его ось!
Видела ты безупречную нежность
Теплой волной омывал меня холод,
Был живописен озноб
Так и пришла беспробудная нега, что со мной счеты сведет
Пустит меня, как часы
Искры, горящие очень умело,
Искры, горящие очень умело
Выбросят губы твои.
Людмила Трухина
***
Мы
мы
скоро
доживаем
выживаем
все
больше
и
будет
раскидает
нас
расхватают
все
остановится
только
Нам
свет
пустят
летом
Всё
жизнь
посчитать,
разменять
весело,
времени
-
сессия.
всем
всем
отделениям,
завертится,
заводной
не
рассердится.
уже
кухню
воду
даже
жить
то,
направлениям,
и
ночи
оставят
верится,
вдруг
отрубят,
в
не
ли,
по
закроют
не
месяцы,
грустно
по
волчок
не
даже
кончится,
не
Жизнь
последние
что
на
и
было
простое
с
вечера,
не
выключат,
без
пропуска,
без
допуска.
здесь
прожито,
и
дни догорают словно страницы
Эта долгая, долгая осень.
Эта долгая, долгая осень
эти мертвые капли дождя
добавляют мне мудрости в проседь,
отнимая навеки тебя.
Словно жизнь без конца и начала,
как забытый навечно урок
как набат, что зовущий к причалу
сложное
может он, как и я одинок.
Не уйти, не забыть, не проститься,
не вернуться уже никогда,
словно осень не хочет смириться,
отнимая навеки тебя.
Околоуфлийское
Алексей Мартьянов
ИЗБРАННЫЕ СТИХОТВОРЕНИЯ
1996-2002
* * *
Молчание твоё…
Застывшее перо.
И пламя веры
в угасанье, –
неземное…
Молчание твоё,
страданье злое.
Уединений, и
метанья –
Непроницаемость;
смятенье…
И прославленье
призрака –
желанья…
Молчание,
твоё спасенье…
И радость отрешений
от всполохов
признаний;
И память тех
прикосновений;
Твоё – молчание:
печать
вторжений.
Не потаённость
вопрошенья,
Не потупленное
сознанье
Полунощного
бденья:
Презрение –
твоё молчанье,
гений.
И – вдохновенное
прощанье,
дух смиренья…
2000
***
И опять в руках
моих – пустота;
тоньше листа,
чуть толще сна…
И опять, – так
хрупка – белым
журавликом, ввысь –
летать, – меня ждёт
Она, снежинка-судьба.
И я – легче пуха, а
в сердцевине меня
опять парит семя –
и жжёт, пуще огня,
горечь забвенья…
Вздох небес опять
обогреет меня,
к векам прильнув
воспалённостью дня;
и, земная,
в устах и ладонях,
растает устало, –
покидая навечно,
навеки моя…
И опять, один,
в темноте, на пути,
останусь не я,
а Она – ничья…
На руках моих,
как дитя, притихла
и спит –
пустота.
* * *
Душа моя, забытое храня, тебе
открытой тайной сбыться суждено, –
когда уже ни ты, не я, но светлое одно
доверится судьбе, – неверно
и легко…
Минуя облака прошедших вскользь затмений,
ты – пронесешься – зря, – над пропастью
мгновенья… И – вынесешь меня, сгорая, –
до теплых слез прощения – мою вину
тая.
* * *
Душа моя – дитя;
Наелась пьяных ягод,
И спит, – наивным сном, –
В две дырочки сопя…
Иллюзию – нельзя
Понять, – как только шалость…
Но, – как прекрасно жить, –
От горечи – любя!..
***
Урания, родная…
Я умираю… Или…
Я – рождаюсь?
Урания, всегда Иная…
Призрак райский,
Урания… Урания…
Святого имени касаясь
Губами, угасаю…
И влагу огненную –
Крови и любви, –
Как уголь раны,
Для тебя несу я.
Несуществующая…
Вне времени, вне
Естества, – твоя
Несуетная…
И вся плерома зла, –
Как вена Мастера
Набухшая, – багрова…
Земные небеса – вода…
И токает висок, так,
Будто лопнет, – миг…
Надменность разума…
О!.. Ядерная кома.
Урания… Я – бритва воздуха,
И, бездыханное, – падение –
В Тебя… Надмирная…
Урания, Урания.
***
Мне кажется, что ныне всё чужое;
И милых лиц слегка не узнаю я…
Дома и улица из снежного покоя
Глядят насквозь меня, вслепую…
Мне кажется, что – вновь живу –
Не помня о себе и не тоскуя;
И только, руку, засыпая, прижимаю,
Бесплотную, и имя поминаю всуе…
Мне видится, сквозь дымку и пургу,
Иное лето, чем из детства рая:
То лето, где в любви сгорая,
Мы вместе… Не были друг другу…
Мне… Снится даже, что пишу я –
Вот эти строки беглые – стирая
С листа судьбу свою, – рискуя
Проснуться здесь, где всё – чужое…
Память спит…
Время сжимается.
К старости
день бесконечный окажется
малой беспечностью детской;
так, заигравшись,
отвлёкся на миг,
а очнулся – старик…
Сны не сбываются…
Это я знаю, – как сок
всех мечтаний, тревог, –
всех влюблённостей бег…
Как знают исток,
восставший из вод
ледяных, и – опавший,
чтоб стать разливом
тех рек, что текут,
и зовут себя – человек.
Сны на старости лет
случаются реже, чем
старики говорят, и,
сами друг другу не веря,
за правду их выдают…
Просто, так они помнят
свет ребяческих игр,
в которых, забывшись, живут,
и текут, возвращаясь
назад – к всеотсутствию
лет, и минут…
– Свет…
© Мартьянов А.Н., 1996-2002
МАРТЬЯНОВ Алексей Николаевич (08.10.1976, Уфа – 22.09.2003, там же),
уфимский поэт и самодеятельный философ. Печатался в «Молодежной
газете» (1997, под псевдонимом А. Суховский), в 2001 г. участвовал в
конкурсе на премию «Дебют» (сб. «А сокровенное – невыразимо…»).
Посмертная публикация в газете «Истоки» (октябрь 2003).
Мария Белонучкина
***
Был кораблик бумажный непрочен, и ломок, и мал,
Капитан вечно пьян, но не ведал бед он и горя.
И, теченьем влеком, он не знал, что такое штурвал,
Помня с детства, что Волга впадает в Каспийское море.
Плыл другой капитан, нацепивши спасательный круг,
В лодке третий уснул (плыть еще восхитительно долго!),
Убаюканный знанием разных серьезных наук,
Где на картах в Каспийское море вливается Волга.
Плыли люди в своем теплоходе, где полчища крыс
Лишь тоска по крушенью упорно и долго снедает.
Эти мудрые знают: какую б деталь ни отгрыз,
Но по-прежнему Волга в Каспийское море впадает.
Но зачем ей туда? Невдомек даже им. Неспроста
Ни один капитан, бороздивший моря до Америк,
Не дает мне ответ. А хотелось бы в воду с хвоста,
Чтоб доплыть и почувствовать твердый, недвижимый берег.
Вероника Бондаренко
п. Рассвет Давлекановского района РБ
***
Мы меняем старый парус.
В новом - новые ветра.
Мы сегодня уплываем
Вдаль со старого двора...
***
Нитью телефонною
натянуты нервы.
Кто к трубке - обиде
потянется первый?
Протяжных гудков
голоса - быть или не быть?
Ну кто же, ну кто же
решит позвонить?
Ольга Полянина
***
Притерпеться бы где-нибудь к северной
Стороне – можно даже не к русской,
А российской, но в промельках серого
Невесомого света, но с узкой
То ли речкой, а то ли блеснувшею
Полосой ивняка.
Вместо вишен
Целый мир прикарманить, не слушая,
Как хозяин корит ребятишек.
Придышаться к зиме – получалось ведь,
Засыпая с тобой на соседних,
И себя, как зверька одичалого,
Приучить оставаться последним.
Городок присмотреть себе маленький,
Как бессмертие: церковь да почта.
И ходить, и притопывать валенком,
Тишину проверяя на прочность.
Диана Биккулова
СУМЕРКИ
Вечер вечен.
про меня не то ж
скажешь.
(- когда меня нет?)
задвигая шторы,
зашоренные,
ищем свет.
Видишь,
падая в сон травы
день устремился вниз.
мы переходим в,
уходя из.
ПОЛЕ БИТВЫ
Чорт
за
Он
письмо
шевелил
ку.
копытцем
Ронял
твое
чел
тихонько
Громко плакала при всех.
***
Кое-как и насмешливо
Перебираюсь со дня на день,
Перебиваясь со дня на день.
Понимаешь моё сокровенное
Но не приходишь,
Сокрываешься ли.
Туча со громом не сговорились,
Продолжаю
продолжаешь
продолжается
***
пусто как в склепе.
полна
только луна
с лицом ольги лариной,
что значит голубизна
глаз, укрупненность щек
той, что сейчас грустна
а к завтрашнему - жена
уланова.
смеялся
плечом.
прочел.
Лель.
смех.
не так у меня
, заведенной,
заведено.
***
Не разбирая дороги
Ехать проще.
Всего лишь забыть
О потребности осмысления
Проходящего преходящего,
Вдаль проносящегося.
Далёко - далеко
И легко;
Чем неявней и неясней –
Прекрасней.
А то, что вовне
ближе кажется и родней
чем то, с чем привык начинать день,
и закончишь день.
ДЫХАНИЕ
(Посвящается ему и Ники)
А тишина похожая на смерть
но не совсем
Нас продолжает изучать и разлучать,
Кричать нам что-то продолжает из каждой
щели в декорациях,
И как горациев вызывает на откровенность как
Едины.
подставляю щеку дереву нелепо
раскинувшемуся посреди улицы,
Представляю что это ты.
Целуются - воздух с пальцами руки
в перчатке.
Начатки тайных знаний ничто
пред жаждой жизни крови и событий.
Наитий тех, что согревают тело
происходящим тайно в тишине.
Во сне как наяву
рву связь
а с
нег
не
жный как вдох
во мне.
на поединок.
Уфлийские хроники
Александр Залесов
Уфлийские хроники
2002-2006 гг.
НОВЫЕ ВЫХОДЫ. НОВЫЕ РЕШЕНИЯ
23 октября 2002 г. вечером я впервые посетил в Уфе весьма
уютное логово художников по адресу К.Маркса, 32, в подвале, где
собирались по средам молодые литераторы. Айдар Хусаинов затеял
литературное объединение «УФЛИ».
Тогда, несколько лет назад, живы были Яковлев и Касымов, а
кто-то тогда даже и не родился, и когда перечисляешь кого-то
персонально или имеешь в виду, течение времени ощущается куда
конкретнее…
Был первый уфлийский сезон, и Айдар Хусаинов приглашал
меня с начала осени, но именно 23 октября меня неудержимо
потянуло к уфлийцам.
…Когда, уже расходясь в тот день, мы заговорили с одной
дамой об актуальных литературных веяниях, в частности, о
Лимонове и Сорокине, она высказала такую мысль: новые
литераторы предлагают новые выходы и новые решения. «Раньше
их было два, а теперь … 152!» — заявила моя собеседница,
добавив, что то же и с житейскими ситуациями, вариантов их
решений стало больше. И тут же Галарина (кстати, это была
именно она, так мы с ней и познакомились благодаря Айдару
Хусаинову ) свернула на женско-семейные темы, бойко озвучивая в
хорошем темпе какую-то бесконечную историю из жизни своих
знакомых.
Потом мы остались вдвоем с Айдаром Хусаиновым и остаток
пути по домам вели беседы, исполненные душевного здоровья.
Поскольку общение с литераторами отвлекло меня в тот день
от вечерних теленовостей, я решил наверстать это дело и в 12
вечера (по уфимскому времени) услышал по ТВЦ о захвате
заложников террористами в Москве на мюзикле «Норд-Ост» в этот
вечер. ТВЦ были первыми в телеэфире. Минут через 15-20
среагировали НТВ и ТВС, начав непрерывные новости на эту тему.
ОРТ и РТР никак не отреагировали, по крайней мере, в варианте
вещания на Уфу, до двух часов ночи это уж точно. По ОРТ в 12
ночи тоже были новости, но весьма устарелые и уже абсолютно,
дико не актуальные в силу разворачивающихся событий.
«Вот тебе и новые выходы! Вот тебе и новые решения!» —
думал я на следующий день, когда телеведущие разводили руками:
«ТАКОГО НИКОГДА ЕЩЕ НЕ БЫЛО!»
— И позже, когда была проведена операция по освобождению
заложников и по телевизору говорили: «ТАКОГО ЕЩЕ НЕ
БЫВАЛО!»
Я вспомнил, что 11 сентября 2001 г. во второй половине дня я
со знакомым полиграфистом — весьма спонтанно — отправился
пить пиво в летнее кафе у Гостиного двора в Уфе. Покой и
благодать прекрасного солнечного дня весьма способствовали
нашим душевно здоровым разговорам.
Дома навстречу мне выбежал сынуля: «Папа! В Америке
началась война! Америку бомбят!»
В дни самых невероятных и трагичных новостей-потрясений
первых лет ХХI века, прямо перед их телевещанием, я
бессознательно отправлялся запастись душевной прочностью
самым естественным защитным образом: черпнув роскоши
человеческого общения.
25-27 октября 2002 г., 8 ноября 2006 г.
ГАЗИМ ШАФИКОВ
(впечатления от литературной встречи)
Слушать его гораздо интереснее, чем читать его стихи.
Ему делает честь тот факт, что — с его слов — уже много лет
он
живет
только
литературными
заработками,
как
профессиональный пишущий литератор, не работая более нигде. —
«А вы могли бы?»
Газим Шафиков много переводит с башкирского. Он
драматург: его имя, как автора, — одновременно на афишах
Русского и Башкирского драматических театров в Уфе.
В свое время Газим Шафиков учился на Высших литературных
курсах в Москве, общался там со многими известными людьми и,
по его словам,
поэта Рубцова, например, никогда не видел
трезвым.
Услышав это, поэт Айдар Хусаинов тут же озвучил такой
анекдот: однажды он и его приятель подвозили девушку — так
случилось, — и начали перед ней выпендриваться, мы, де, поэты —
богема! — а та и говорит: знаю я вас, поэтов, меня мой дядя Газим
Шафиков с 8 лет за водкой посылал.
«Да?» — изумился Газим Шафиков, а все вокруг, естественно,
развеселились и оживленно заерзали.
Сборник стихов и переводов Газима Шафикова 1996 года
называется «Формула Канта» (по названию одного из
стихотворений). «При чем тут Кант?» — подумал я. Неоднократно
упоминается пещера Шульган-Таш, звучат мотивы башкирского
эпоса, романтизировано далекое и неопределенное прошлое, а
нынешним временам и советскому прошлому от автора достается;
звучат имена европейских и российских поэтов, но не спорят в
степях мусульманские богословы, не роняют в строки жемчужины
мудрости восточные мудрецы, а Кант упомянут, поскольку ему
приписывается одна-единственная фраза.
Когда же я услышал, что сын Газима Шафикова, математик,
живет в Америке, обладая там ученой степенью, и отец этому
безмерно рад — прорвался! добился! — то сразу обозначилось
направление: из Уфы, где Газим Шафиков является крупнейшим
переводчиком башкирского эпоса, — через Канта, как обозначение
западного ориентира, — еще дальше на Запад, до Соединенных
Штатов. Чем не формула?
Когда встреча с Газимом Шафиковым 30 октября 2002 г. (в
штаб-квартире творческого объединения художников «Чингисхан»
в Уфе) закончилась, все столпились одеваться в узком коридоре.
Какое-то время пройти было затруднительно. «Что? молодежь
дорогу преградила?» — обратился я к Газиму Шафикову, но в
толкотне он не расслышал, отвлекшись на кого-то из художников.
На улице я обратил внимание, что движения Газима Шафикова
иногда вдруг как бы имитируют фрагменты брейк-данса. Это было
совершенно неожиданно. Кто-то
сказал, что это болезнь
Паркинсона.
31 октября, 25 ноября 2002 г.
КРИТИЧЕСКИЕ ДНИ
— Как продвигается роман? — спросил 22 января 2003 г. поэт
Айдар Хусаинов писателя Светлану Чураеву.
Та ответила:
— Еще не закончила. Много повыкидывала. Переделываю.
Наверное, критические дни!
22 января 2003 г.
СТРАННАЯ ТЕНДЕНЦИЯ
Прекрасным августовским днем 2002 г. на скромном крыльце
здания уфимских литературных периодических изданий мило
беседовали авторы Залесов, Фролов и Кривошеев, выйдя на свежий
воздух из тесной редакции литературной газеты «Истоки».
Впрочем, курил из троих только Фролов.
Господин Главный Редактор1 одного толстого литературного
журнала тоже выкуривал с кем-то сигарету, но, увидев молодые
приятные лица, тут же отключился от своего малоприметного
собеседника.
Господин Главный Редактор был высокого роста и даже чуть
сутулясь смотрел на молодых авторов - из-за разницы в росте явно сверху вниз.
«Что же он имеет сказать?» — подумал Залесов, поскольку
первый раз имел счастье общаться с Господином Главным
1
Это был ныне уже покойный Ю.А.Андрианов
Редактором и смотрел на него - из-за некоторой разницы в росте явно снизу вверх.
А тот довольно долго говорил о том, что, оказавшись в Москве
около дома, где Булгаковская квартира, почувствовал непонятное
тормозящее воздействие таинственных сил, которые не дали ему
перейти дорогу, и так он там и не побывал.
Другой темой было то, что писатель Аксенов умер.
У Фролова от изумления округлились глаза. Кривошеев
продолжал приятно и невозмутимо улыбаться. А Залесов
полюбопытствовал, отчего тогда молчат средства массовой
информации.
«Ну, не знаю, — взмахнул рукой с зажатой сигаретой Господин
Главный Редактор, — но у меня точные сведения!»
И говорилось все это столь безапеляционным тоном, что
Залесов уже стал думать: вот так вот пропускать иногда
теленовости — самое главное и упустишь из виду.
Буквально через считанные дни все телеканалы дружно
откликнулись на 70-летие Василия Аксенова и показали его вполне
живого и здорового.
«Вот те раз! — подумал Залесов. — Да Господин Главный
Редактор, оказывается, склонен к мистификациям и большой
весельчак!»
Некто, кто знал Господина Главного Редактора получше,
прокомментировал это следующим образом: так он, наверное,
поддатый был — от него и не такое еще можно услышать.
Залесов вспомнил взгляд Господина Главного Редактора.
Взгляд сверху вниз из-за цвета глаз явно был светлым.
Вскоре после того, в декабре 2002 г., уфимская поэтесса
Галарина заявила, что умер Пелевин.
Присутствующие при этом заявлении Залесов и Хусаинов
поинтересовались источниками этой поразительной новости.
Галарина несколько смешалась, но сказала, что совершенно
уверена в смерти Пелевина и чуть ли не имеет дома некую газету,
подтверждающую это. Сей туманный источник, впрочем, так и не
был предъявлен общественности.
А может, это тенденция? И провинциальные литераторы
отчего-то
хотят
видеть
литературные
знаменитости
преждевременно умершими? Право, странно!
Январь 2003 г.
СРЕДИ УФЛИЙЦЕВ
На литературное объединение «УфЛи» Айдара Хусаинова в
сезоне 2002-2003 ходили большие оригиналы.
Римма после каждого стихотворения указывала: ямб, хорей и
т.д. Я нашел это весьма занятным, о чем и сказал при обсуждении
стихов. Римму спросили: а зачем вы это делаете, и что бы это
значило? Ответ прозвучал весьма достойно: это размер, которым я
пытаюсь писать в данном случае, а указываю я его затем, чтобы
укрепить свою силу духа при написании стихотворения.
Мне лично эти слова понравились, но Римма отчего-то
смутилась и в дальнейших стихотворениях уже не прибегала к
такому способу самоукрепления.
Другой достойный упоминания случай имел место при
упражнениях в поэтических переводах с башкирского языка на
русский. Айдар Хусаинов раздал размноженный подстрочник
одного из стихотворений Тамары Ганеевой. Через неделю читали и
обсуждали переводы этого стихотворения, у кого как получилось.
Один молодой человек, весьма сдержанный в манерах,
прочитал свой перевод, который не имел рифм и — на мой слух —
вообще мало чем отличался от подстрочника. Когда же довольно
долгое чтение всех сделанных переводов закончилось, молодой
человек поднялся и изумленно сказал: «А что, в подстрочнике
можно переставлять слова? Я не знал…»
16 апреля 2003 г
ОДНИМ ШРИФТОМ
В конце апреля 2003 г. Айдар Хусаинов в руководимом им
литобъединении «УфЛи» зачитал список уфлийцев, чьи стихи он
отобрал в альманах за 2002-2003 годы. Прозвучал список так:
Галарина, Лилия Валеева, Софья Губайдуллина, Александр
Залесов, Лилия Кликич, Вера Капустина, Оксана Кузьмина, Вера
Кузьмина, Алексей Кувшинов, Марина Копылова, Таис Афинская,
Анна Ливич, Рашида Махмутова и т.д.
«Интересно, кто это маскируется под Таис Афинскую?» —
подумал Александр Залесов и даже обвел взглядом лица
присутствующих
дам,
ибо
почувствовал
себя
весьма
заинтригованным. Доселе никакой Таис Афинской среди уфлийцев
не водилось.
При беглом просмотре набранного текста будущего альманаха
обнаружилось, что никто не маскируется и Таис Афинская ничей не
псевдоним, а стихотворение Марины Копыловой, просто набрано
название оказалось тем же шрифтом, что и имена авторов, потому и
затесалось к авторам, так и было озвучено.
Айдар Хусаинов долго хохотал, когда Александр Залесов
сообщил ему о своем открытии. А Кристина Абрамичева скупо
проронила: «Да, прозвучало забавно».
Неизвестно, что подумали остальные уфлийцы, ибо никак не
прореагировали на сей казус.
5 мая 2003 г.
ТАЮЩИЕ УФЛИЙЦЫ
Вечером 21 мая 2003 года некоторые из уфлийцев оказались в
уличном кафе у пединститута, благо погода благоприятствовала.
Компания образовалась после литобъединения и таяла затем
следующим образом.
Первой как-то незаметно исчезла Марина Копылова.
Вслед за ней — отчего-то весьма поспешно — отбыл на
общественном транспорте Айдар Хусаинов.
Галарина загадочно воскликнула: «Меня в парке Якутова
ожидает уже другая компания!» — и удалилась вдоль по Ленина.
Марина Кириллова сказала: «Однажды я была в черной шляпе,
и один мужчина мне говорит: Вы в этой шляпе, как в черной
Африке! Представляете?» — и свернула по Цюрупы в сторону
Центрального рынка.
Светлана Чураева заявила, что любит по ночам кататься по
городу на велосипеде и еще любит ходить босиком по проезжей
части улиц.
«Я тоже люблю ходить босиком по городу, только в Белебее»,
— поддержала тему Оксана Кузьмина.
«Отчего же только в Белебее?» — полюбопытствовал
Александр Залесов.
«А там на улицах чисто, бумажки не найдешь, не то что в
Уфе», — был ответ.
По мере приближения к своему дому Светлана Чураева стала
несколько нервничать. Отправляясь на литобъединение, она сказала
семье, что идет к маме заниматься вязанием. Мама живет в том же
доме, где собираются уфлийцы. Очень удобно.
«Куда деваться, у семейной женщины должно быть чувство
долга», — заметил Александр Залесов.
«Не только долго, но и коротко, как говорит мой муж», —
отреагировала Светлана Чураева и добавила, что сегодня она уже
пережила нервный срыв, в связи с чем разбила две чашки.
«Этак никакой посуды не хватит», — рассудил Александр
Залесов.
«Давно мне эти чашки глаза намозолили. Обе с отколотыми
ручками. Пора было от них избавиться», — пояснила Светлана
Чураева и свернула к себе во двор.
Следом, уже в виду рождество-богородицкого храма, исчезла
Оксана Кузьмина.
Оставшись один, Александр Залесов соблазнился в киоске на
остановке новым пивом «Сибирская корона. Рубиновое», подумав
при этом, что каждый может пасть жертвой рекламы. Данный сорт
пива интригующе преподносил рекламный щит около ВДНХ на
Менделеева. Пиво оказалось ни светлым, ни темным, но
полутемным. Такого оригинального сорта пива Александру
Залесову пробовать еще не приходилось. «Вечно что-нибудь
придумают, — подумал он про себя, — и несть числа их выдумкам,
лишь бы покупали, и как тут не купить, поневоле попробуешь!»
А в маршрутке в сторону Новостройки ему подумалось: «Вот
странно! Мне всегда казались странными люди, которые пьют пиво
в маршрутках. Теперь я пью пиво один на весь автобус, и
странными в салоне мне кажутся абсолютно все!»
Вскоре — ибо все скоротечно — Александр Залесов покинул
странное транспортное средство и растаял в майских сумерках в
районе Новостройки.
27 мая 2003 г.
ДО, ПОСЛЕ И МЕЖДУ
31 мая 2003 г. уфлийцы отмечали выход в свет своего
поэтического альманаха за 2002-2003 годы и завершение первого
уфлийского сезона.
Светлана Чураева сказала, что ей нравится в альманахе,
например, стихотворение Александра Залесова «Ночью», на что
супруг Светланы г-н Богданов заметил: «И только я знаю, что она
говорит о том же самом ДО и ПОСЛЕ, поэтому не верьте тому, что
она говорит МЕЖДУ».
Еще г-н Богданов в этот день неоднократно говорил:
«Пьянству — бой, сексу — гёрл!»
31 мая 2003 г.
СТИХОТВОРЕНИЯ, ПРИПИСЫВАЕМЫЕ АЛЕКСАНДРУ
ЗАЛЕСОВУ
— Саша, поздравляю! — обратилась Лилия Кликич к
Александру Залесову в начале сентября 2003 г.
— С чем же?
— В газете «Истоки» — два твоих стихотворения.
— Мои? Какие?
— А ты что, не видел публикацию?
— Да у меня подписка на «Истоки» только на первое
полугодие была… Так что не видел.
— Ну там у тебя еще одно стихотворение про музу…
— Что-то не припомню у себя такого стихотворения.
— Я принесу тебе газету.
С немалым изумлением смотрел неделю спустя Александр
Залесов на газетную страницу 7 газеты «Истоки» от 27 августа 2003
г. Осеннее стихотворение «Золотая нега», действительно,
принадлежало г-ну Залесову. Второе стихотворение из 8 строк без
названия — «…и музе в своей квартире…» — Александр Залесов
видел и читал явно впервые в жизни. — «Вот как, оказывается,
возникают стихи, приписываемые кому-то», — пришло г-ну
Залесову в голову.
Г-н Фролов, зам.главного редактора «Истоков», тоже был
удивлен:
— Второе стихотворение не твое? Интересно получается… А
ты напиши опровержение. В этом будет даже какая-то игра…
И вот, в «Истоках» от 24 сентября 2003 г., на странице 11, в
рубрике
«Казусы», в небольшой публикации «Просто
недоразумение», г-н Залесов тщательно открещивался от второго
стихотворения:
«…я решительно не могу приписать себе его авторство по той
простой причине, что я не писал данное стихотворение и мне оно
не принадлежит.
Надеюсь, это недоразумение благополучно разрешится
усилиями сотрудников редакции «Истоков», что сняло бы с меня
все бремя неловкости от авторства не принадлежащего мне
стихотворения.
Автора данного стихотворения, кто бы он ни был, я искренне
уверяю, что не имею никакого отношения к публикации его
стихотворения под моим именем».
Редакция «Истоков» — на этой же газетной странице —
принесла извинения обоим авторам. Объяснение же было такое: в
подборку стихотворений Александра Залесова попала почему-то и
страница с этим стихотворением, вот и вся причина.
Автор загадочного стихотворения так и остался неизвестен. Так
и не объявился.
Гонорар — сумму, впрочем, весьма скромную, — г-ну Залесову
пришлось получить за оба стихотворения, ибо по ведомости в
бухгалтерии «Истоков» сумма эта была едина, как за одну
публикацию, и разбивке не подлежала. А неизвестный автор доселе
не обращался к г-ну Залесову за своей долей гонорара.
А г-н Фролов прислал г-ну Залесову по электронной почте
письмо:
«Посмотри, вот стихи неизвестного — нет ли среди них
твоих?» — и в прикрепленном к письму файле было еще четыре
стихотворения.
Г-н Залесов спешно отбил на клавиатуре ответ:
«В присланном тобой файле нет НИ ОДНОГО моего
стихотворения!
Все эти стихи НЕ МОИ!
Все эти стихи я вижу впервые.
Странно, что количество приписываемых мне стихотворений
возрастает».
23 марта 2004 г.
РАБОТАЕТ, ПОКА ВЕРТИТСЯ МИР
Напротив торгового центра «Башкортостан» в Уфе есть
отдельно стоящий магазинчик «Диво», торгующий, в основном,
алкоголем.
Однажды, когда поэты Александр Залесов и Айдар Хусаинов
проходили мимо этого магазинчика, Айдар Хусаинов сказал: «Вот
смотри, по-русски здесь написано «Работает круглосуточно». А
знаешь, что здесь написано по-башкирски? — «Работает, пока
вертится мир»!
Александр Залесов был поражен. Не зная башкирского языка,
нельзя было ни подтвердить, ни опровергнуть сказанное Айдаром
Хусаиновым, пришлось верить ему на слово. Однако с тех пор
Александр Залесов всегда приводит этот пример в доказательство
поэтичности башкирского языка.
Оба поэта часто проходят мимо магазинчика «Диво», ибо
живут рядом с ним. А где обитают поэты, даже вывески на
магазинах бывают весьма поэтичны.
25 марта 2004 г.
УФЛИЙСКИЕ БУДНИ
В сезоне 2003/2004 литературное объединение «УфЛи»
посещали весьма оригинальные авторы.
19 февраля 2004 года состоялось обсуждение стихов молодой
поэтессы А-вой Э-ры, среди которых была, в частности, и длинная
ода президенту Путину.
В чем-то стихи А-вой Э-ры являлись феноменальными.
В стихотворении «Поэт» — такой перл:
«И то, что ловкими стихами
Искусно выразил поэт
Прозаик длинными строками
Не полно выразить может».
Надо полагать, в слове «может» в данном случае ударение
уникальным образом падает на второй слог.
В стихотворении «Ночь» — такая картина:
«Лишь кошки, нарушив ночной покой,
Подняли жуткий кошачий вой.
Но люди не слышат их шумизны,
Они уже видят седьмые сны».
Впрочем, всеобщее внимание при обсуждении привлекло
понимание автором фразы «любить по-французски» в одном из
стихотворений. Понимание это было явно сугубо авторским и
нетрадиционно невинным. Также в этом стихотворени
присутствовало во вполне традиционном понимании «прощание
по-английски». Въедливый Залесов спросил автора, а что это такое,
по ее мнению, любовь по-французски, и получил такой ответ:
любить по-французски — значит любить очень сильно и страстно, а
уйти по-английски (тут А-ва Э-ра с явной иронией посмотрела на
Залесова — ничего-то он не знает!) — значит уйти не
попрощавшись. На это Юрий Горюхин посоветовал А-вой Э-ре
уточнить у более опытных подруг — ежели такие имеются —
значение фразы «любить по-французски».
А Галарина — уже по другому поводу — сказала в тот день
присутствующим: «Возраст не дает мудрости, а дает только
панораму прошедших событий».
Кстати, после того дня никто больше не видел А-ву Э-ру на
литобъединении «УфЛи». А жаль. Приведенные здесь строки ее
стихов вполне талантливы. Только не в категории высокой поэзии,
как хотелось бы, по-видимому, автору, а в другой весовой
категории, если такая аналогия здесь уместна. А чемпиону в легком
весе нет нужды доказывать свою состоятельность на ринге с
тяжеловесом. Поэтическая слава Незнайки по плечу немногим;
проблема в том, что ее желают не все, кому она по плечу.
15 марта 2004 г., 4 апреля 2005 г.
КЕДР В РУССКОМ ЛЕСУ
байка от Галарины
Галарина знает массу первоклассных баек.
Вот одна такая байка, озвученная Галариной, в частности, 23
апреля 2004 г., часов около десяти вечера (на остановке
«Новомостовая» в сторону Демы):
У меня подруга работала в парфюмерном отделе. И часто
одеколон у нее покупали для употребления внутрь. Однажды
подходит к прилавку мужчина и просит одеколон «Кедр». Моя
подруга говорит: «Кедра» нет, есть только «Русский лес». — А
мужчина ей: я уже с утра «Кедр» принял, если смешаю, боюсь,
вдруг плохо будет. — И ушел, не стал покупать. Потом через какоето время возвращается и говорит: давайте! наверное, вреда не
будет, я подумал: кедр — он же в русском лесу растет!
24 апреля 2004 г.
НЕДОРЕЗАННЫЙ ШАШЛЫК
27 мая 2004 г. уфлийцы читали стихи в авиационном институте,
который уже давно именуется Авиационным университетом,
причем, естественно, Уфимским государственным и еще вдобавок
техническим, но это не суть важно.
В приличном актовом зале с мягкими креслами уфлийцев
оказалось больше, чем слушателей, но это тоже неважно, ибо
иногда уфлийцы читают стихи сами себе, вовсе без посторонних
слушателей, так что какая, собственно, разница? Зато красная
подсветка сцены придавала чтению стихов фотолабораторный
эффект, а Александр Залесов снимал фрагменты происходящего на
видеокамеру…
… По завершении мероприятия — погода была дивная, вовсю
цвела сирень — некоторые из поэтов переместились в открытое
кафе у Гостиного двора.
Спустя какое-то время Айдар Хусаинов прямым текстом
намекнул, что пора закругляться.
— Тем более что дома нас ждут жены, дети, незаконченные
романы… — сказал Александр Залесов.
— Недоклеенные обои … — вздохнула Света Чураева.
— Незаконченная курсовая, — промолвила Оксана Кузьмина.
— Недорезанный шашлык… — резюмировал г-н Юнусов.
А Галарина с мужем ничего не сказали…
Заканчивался второй уфлийский сезон…
27 мая 2004 г.
ВОЗРАСТ БЫТЬ КЛАССИКОМ
29 сентября 2004 г. Александр Залесов совершенно случайно
встретил Тамару Ганиеву. Речь зашла об Айдаре Хусаинове,
который тогда как раз был не в Уфе, а в Соединенных Штатах
Америки, и все спрашивали: как это ему удалось поехать туда за
бесплатно?
И Тамара Ганиева сказала:
— У Айдара одна проблема. Он все тусуется, он не занимается
литературой — ну что такое одна пьеса в год? Я в его возрасте
была классиком.
29 сентября 2004 г.
СРОК ПОНИМАНИЯ ЗАПИСЕЙ
Однажды Юля Ломова очень недолго работала у Александра
Залесова в полиграфической фирме.
Давая инструкции, Александр Залесов заглянул в записную
книжку к Юле Ломовой, когда та записывала, и, увидев там нечто
весьма малопонятное, не удержался от вопроса:
— Юля, а сами-то вы понимаете, что пишите?
Юля оторвала взгляд от записной книжки и ответила вполне
серьезно:
— Первые два месяца понимаю, а потом нет…
11 октября 2004 г
О ПЕРВОЙ КНИГЕ г-на НУРИЕВА
Однажды в июне 2005 г. г-н Залесов ехал себе в 6-й
маршрутке, которая в Уфе ходит иногда и под трехзначным
номером 206.
Вдруг в маршрутку сел г-н Нуриев.
— Ты куда это? — спросил г-н Залесов.
— В ОВИР.
— О? Куда собрался?
— В Корею.
— Южную или Северную?
— Хотелось бы в Монголию или в Северную Корею,
посмотреть, как там, но… В Южную. С оркестром. В октябре.
Далее разговор перешел на литературные темы и имел весьма
плодотворное продолжение. Хотя г-ну Нуриеву и не случилось
поехать в Южную Корею, зато вследствие этой случайной и весьма
спонтанной встречи — хотя именно о таких встречах и говорят, что
они не случайны, — г-н Залесов помог г-ну Нуриеву выпустить в
свет первую книжку его прозы и даже написал к ней одно из трех
предисловий — это произошло в июле. А в августе г-н Залесов
напечатал в своей полиграфической фирме уже повторный тираж,
ибо все 52 экземпляра первого июльского тиража успешно
разошлись стараниями автора.
7 сентября 2005 г., на первом заседание литобъединения
«УфЛи» в сезоне 2005/2006 гг., уфлийцы лихо раскупили у г-на
Нуриева десять экземпляров его книги по 25 рублей за штуку.
На 14 сентября было назначено обсуждение книги Нуриева.
И опять г-н Залесов проезжал на маршрутке через микрорайон
Белореченский, и в маршрутку на той же остановке сел г-н Нуриев.
С собой у него была гитара в чехле.
…Со словами: «А вот и господин Нуриев!» — г-н Залесов
распахнул дверь актового зала Союза писателей. Уфлийцы были в
сборе. Обсуждение началось.
— …А почему книга так называется — «Красная линия моего
почерка»? — спросил г-н Шакиров (он же Ихтик).
Автор ответил:
— А я документы сейчас оформляю… Там спрашивают: ваш
дом на красной линии находится?..
Бесподобным было выступление Светы Чураевой.
Увидев ее в зале, г-н Залесов вспомнил, что только вчера ехал
себе на маршрутке, а улицу Пушкина пересекала Света Чураева в
том же прикиде; на остановке «Дом актера», где всегда в час пик
толпится много студенческой молодежи, три симпатичные девицыподружки, мимо которых прошествовала Света, обернулись как по
команде и дружно послали ей вслед оценивающие взгляды. Еще
бы! Света весьма выделялась на общем фоне.
Теперь Света Чураева шла по проходу зала Союза писателей
Республики Башкортостан, и ее короткая лаковая кожаная куртка
не только брутально отливала черным цветом, но и интригующе
поскрипывала. Света остановилась. Скрип прекратился. Она
обернулась к залу и уподобила прозу г-на Нуриева медитации,
когда медитируют на собственный пуп. «Есть такая медитация, —
сказала Света. — Я таких пупов много видала». Далее она сравнила
тексты Нуриева с онанированием, причем благо бы извергалась
водица — не жалко! — а то пропадают без всякого толку явно
талантливые выделения…
В общем, Света Чураева, как показалось г-ну Залесову, нашла
прозу г-на Нуриева вполне сексуальной. А может быть, вообще все,
что говорила Света в тот день, было весьма сексапильным, ибо так
Света в тот день и выглядела.
И был во время обсуждения прозы г-на Нуриева момент, когда
некий странный субъект зловеще и загадочно стал стучать с улицы
в окно зала, где собрались уфлийцы, и делать странные движения
руками. «Это знак!»— воскликнул г-н Нуриев. Субъект был
настойчив. Айдар Хусаинов вынужден был встать со своего
председательствующего кресла, то бишь, стула, и задернуть на окне
занавеску поплотнее. Г-н Залесов не припомнил, чтобы внешний
мир таким вот образом вмешивался в ход уфлийских заседаний…
После заседания, когда уфлийцы неспешно брели по улице
Коммунистической, а погода была приветлива, г-н Залесов
высказался в том смысле, что, возможно, Света Чураева на самом
деле завидует г-ну Нуриеву, ибо пишет сюжетную прозу и не
может позволить себе пуститься в свободное парение текста,
растечься мыслью по древу больше, чем на полстраницы, и хорошо
бы им вдвоем написать роман, Света бы отвечала за сюжет, а г-н
Нуриев за потоки сознания. Света на это сказала, что ей таких
предложений — знаешь сколько поступает? — Не успевает
отмахиваться.
У пединститута Света Чураева покинула уфлийцев и пошла
домой пешком. Маленький дамский рюкзачок за спиной мерно
покачивался в такт ходьбе.
— Поедем? — сказал Айдар Хусаинов, когда к остановке
подошел автобус № 1.
— И что, всю дорогу стоять? — отказался г-н Залесов, кинув
взгляд через стекло в салон автобуса.
Через какое-то время подошла маршрутка № 207. На задней
площадке оказались свободные места. Уфлийцы воспользовались
этим обстоятельством.
Вскоре на свободное место рядом с г-ном Нуриевым села
симпатичная
девушка.
Познакомились
быстро.
Ася,
математический факультет. Поэзия? — Любит Асадова. В
наушниках — попсовая группа «Пилот». Айдар Хусаинов
предложил Асе посмотреть и купить книгу г-на Нуриева, что Ася
стремительно и сделала.
— А может быть, вы тоже что-нибудь пишите? — спросил
Айдар Хусаинов.
Ася показала, что она пишет, достав тетрадь, — страница
сплошь была испещрена математическими формулами и
соответствующими записями.
— Это вы сочинили? — вклинился г-н Залесов.
— Нет, — засмеялась Ася. Возможно, она была весьма
польщена внезапным вниманием общительных и интеллигентных
молодых людей с приятными открытыми лицами.
Г-н Нуриев показал на странице с формулами свой любимый
математический знак.
Айдар Хусаинов порекомендовал Асе никому больше не
признаваться, что она любит именно Асадова, а г-н Залесов
заметил, что, пожалуй, женщинам Ася признаваться в этом может.
Хотя г-н Залесов никогда не читал Асадова, и не стремился к этому,
но полагал, что, может быть, Айдар Хусаинов знает, что говорит.
По дороге Ася успела также послушать на своем плеере музыку
г-на Нуриева, благо диски с собственной музыкой г-н Нуриев, как
выяснилось, носит с собой. Айдар Хусаинов настоял, чтобы Ася
записала телефон г-на Нуриева на случай, если ей еще захочется
послушать такую музыку, ибо г-н Нуриев не смог подарить Асе
никакой из присутствующих своих дисков ввиду их единичности.
Зачехленный гриф нуриевской гитары, не востребованной в этот
вечер уфлийцами, как слушателями, высился и покачивался в такт
движению маршрутки.
Между тем первым из уфлийцев около ХБК покинул
маршрутку Ихтик. В октябре Ихтик был зван на всероссийский
семинар молодых писателей в Липках. Также из уфлийцев туда
была приглашена Юля Ломова.
Вследствие перемещения пассажиров в маршрутке г-н
Барановский оказался напротив г-на Залесова и ни с того, ни с сего
спросил его:
— А ты читал «Черноликих»?
— Нет, — пожал плечами г-н Залесов.
— А вообще что-нибудь из национальной литературы?
— Видишь ли, я читаю какую-либо книгу, если мне кто-нибудь
посоветует ее прочитать — тогда непременно. А на эту тему… Ну
вот, например, Айдар Гайдарович мне таких советов не давал.
На остановке «Трамплин» г-да Хусаинов, Залесов и Нуриев
сошли и оставили с Асей только г-на Барановского, и он сразу к
ней придвинулся. До Трамплина г-н Барановский не успел вставить
в общение уфлийцев с Асей ни слова.
207-я маршрутка следовала далее через Сипайлово в Инорс.
Когда г-н Залесов послушал дома пару дисков с музыкальными
опусами г-на Нуриева, то подумал: хорошо, что Света Чураева
этого не слышала, — на онанировании она тогда бы при
обсуждении нуриевского творчества, пожалуй, не остановилась…
Ася из 207-й маршрутки никогда не позвонила г-ну Нуриеву.
15 сентября 2005 г.
НУРИЕВ И ЗЕМФИРА
Однажды г-н Залесов спросил г-на Нуриева:
— Ты учился в училище искусств, Земфира тоже там училась…
Вы случайно не общались?
— Как же! — и, уточнив на каком именно курсе это случилось,
г-н Нуриев ответил: — Подходит ко мне однажды Земфира в
училище и говорит: «Я слышала, ты гений, я тоже гений». —
Повернулась и ушла.
— И?
— Больше мы с ней не общались.
16 сентября 2005 г.
«КИСЛЫХ РАНЕТОВ ЗАВОЙ»
Поэт Алексей Кривошеев опубликовал в журнале «Бельские
просторы» (№ 2 за 2004 г.) подборку стихотворений, среди которых
было и стихотворение «Августовская элегия» со строками:
«Вижу татарское кладбище над каменистым обрывом,
для воздыханий беседку, кислых ранетов завой.
Вон от моста над водой кувыркается эхо на диво
В этой двойной тишине — горней и горькой, земной».
Александр Залесов спросил у Алексея Кривошеева:
— А что это за «завой»? В толковом словаре Ожегова такого
слова нет.
— Ты не те словари читаешь, — ответил Алексей Кривошеев.
Александр Залесов спросил о слове «завой» редактора отдела
поэзии журнала «Бельские просторы» Николая Грахова. Тот был в
черных кожаных штанах и смотрелся в них весьма импозантно.
— Ну как же… Есть такое слово, — сказал Николай Грахов, —
это когда завязь образуется. В специальной литературе посмотри.
Вскоре (в том же 2004 г.) у Алексея Кривошеева вышел в
издательстве «Китап» в Уфе поэтический сборник со смелым
названием «Исполнение пустоты».
Второе четверостишие «Августовской элегии» выглядело
теперь так:
«Вижу татарское кладбище над каменистым обрывом,
для воздыханий беседку, диких ранетов прибой.
Вон от моста над водой кувыркается эхо на диво
в этой двойной тишине — горней и горькой, земной».
— Алексей, ты поменял слово «завой» на «прибой»! —
воскликнул Александр Залесов при встрече с Алексеем
Кривошеевым.
— Ну правильно! — отвечал Алексей. — У меня же действие
там в стихотворении в августе происходит, а завой — это раньше,
когда яблони цветут, когда плод только образуется, так что все в
порядке.
29 сентября 2006 г.
Дружественные контакты
В конце октября 2006 г. студенческий театр УГАТУ провел в
своем зале фестиваль искусств.
Г-н Нуриев был приглашен туда провести мастер-класс по
прозе.
- Ну и как ты собираешься его проводить, этот мастер-класс? спросил г-н Залесов.
- А я расскажу, как пишу свою прозу, - ответил г-н Нуриев.
В программе фестиваля были и другие мероприятия.
На второй день фестиваля г-н Залесов пришел посмотреть, что
это такое вообще.
В отличном большом зале со сценой и мягкими креслами пара
десятков человек на первых рядах слушали, как студенты-актеры
студенческого театра проводили читку одной из пьес Айдара
Хусаинова.
Айдар Хусаинов слушал читку своей пьесы в Москве, и ему
очень понравилось. Он решил организовать подобное мероприятие
и в Уфе.
Текст пьесы был в одном экземпляре,
студенты-актеры
студенческого театра читали пьесу по ролям, но при этом сидели
на стульях в ряд перед сценой, лист с текущими репликами им
приходилось все время передавать друг другу, и это весьма
подтормаживало весь процесс. К тому же незнакомый текст плохо
поддавался импровизации.
- Ну как тут было вчера? – спросил г-н Залесов.
- Айдар Хусаинов произнес длинную речь о драматургии, отвечал г-н Нуриев.
- Ну а ты?
- Я рассказал, как пишу свои рассказы… Ночевал в Деме. Пил
коньяк… - г-н Нуриев сделал паузу и вздохнул: - Мне 34 года. А
ничего не меняется.
- Началось все это в 26 лет, - добавил он.
После читки пьесы Айдар Хусаинов покинул в тот день
фестиваль искусств.
Немногочисленные
уфлийцы,
представленные
г-ном
Залесовым, прочли студенческой молодежи стихи. Г-н Ошнуров
спел под гитару.
Руководитель и режиссер студенческого театра рассказала, как
Айдар Хусаинов начал мастер-класс по драматургии:
- Он сел на сцене за стол, вынул свои газеты «Уфимские
ведомости», и говорит: кто задаст мне самый интересный вопрос,
получит от меня приз – эту газету. Ну что это такое?..
Кажется, что она ожидала чего-то иного от этого мастер-класса.
Айдар Хусаинов, похоже, несколько разочаровал ее.
Г-н Залесов подумал, что мало кто в Уфе имеет хоть какое-то
представление о том, что такое мастер-класс. И как его проводить?
И чего ожидать? Слышали звон, да не знают, где он…
Фестиваль искусств продолжался три дня.
Пятый – юбилейный!- уфлийский сезон уверенно набирал
обороты.
8 ноября 2006 г.