новая культурно-интеллектуальная история российской провинции

МИНИСТЕРСТВО ОБРАЗОВАНИЯ И НАУКИ РФ
ФЕДЕРАЛЬНОЕ ГОСУДАРСТВЕННОЕ АВТОНОМНОЕ ОБРАЗОВАТЕЛЬНОЕ
УЧРЕЖДЕНИЕ ВЫСШЕГО ПРОФЕССИОНАЛЬНОГО ОБРАЗОВАНИЯ
СЕВЕРО-КАВКАЗСКИЙ ФЕДЕРАЛЬНЫЙ УНИВЕРСИТЕТ
НОВАЯ КУЛЬТУРНО-ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ
ИСТОРИЯ РОССИЙСКОЙ ПРОВИНЦИИ
(К 65-летию со дня рождения
профессора Т.А. Булыгиной)
Ставрополь
2012
1
УДК 0
ББК 0
Н0
Редакционная коллегия:
Крючков И.В. (председатель), Беликова Т.В. (ответственный за выпуск),
Колесникова М.Е., Зозуля И.В., Амбарцумян К.Р.
Новая культурно-интеллектуальная история российской
провинции (К 65-летию со дня рождения профессора
Н0
Т.А. Булыгиной). – Ставрополь: Изд-во «Бюро новостей»,
2012. – 000 с.
ISBN 00000000000000
Сборник научных статей посвящен 65-летию доктора исторических
наук, профессора Булыгиной Тамары Александровны – известного историка и методолога, одного из ведущих специалистов в области изучения интеллектуальной истории России и российской провинции.
В сборнике представлены статьи по широкому кругу проблем региональной истории, аккумулирующие возможности как традиционных,
так и современных конкурирующих практик исторического исследования. Авторами исследований являются ученые вузов Российской Федерации – коллеги и ученики ученого. В сборник включены исследования юбиляра, отзывы коллег.
Издание адресовано специалистам-историкам, студентам, а также
всем интересующимся отечественной историей.
УДК 0
ББК 0
ISBN 00000000000
© Коллектив авторов, 2012
© Изд-во ООО «Бюро новостей», 2012
2
3
4
Стецура Ю.А.
ТАМАРА АЛЕКСАНДРОВНА БУЛЫГИНА – НАУЧНЫЙ ЛИДЕР
НОВОЙ КУЛЬТУРНО-ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ ИСТОРИИ
РОССИЙСКОЙ ПРОВИНЦИИ
«Лицом к лицу лица не увидать, большое видится на расстоянии»…
Эти слова поэта пришли мне на память, когда научное сообщество российской провинции, ученики и коллеги Тамары Александровны Булыгиной решили издать сборник научных трудов, посвященный ее юбилею.
Так получилось, что в середине 70-х годов ХХ века, мы с Тамарой
Александровной Булыгиной повышали свою послевузовскую квалификацию (обучались в аспирантуре) в одной Альма-матер – Московском
государственном университете им. М.В. Ломоносова. Но встретились снова через четверть века в Ставропольском государственном университете
на заседании диссертационного совете при защите Тамарой Александровной докторской диссертации на тему: «Общественные науки в СССР
в середине пятидесятых – первой половине восьмидесятых годов».
В зале заседания диссертационного совета чувствовалась напряженность, которая объяснялась очень просто. Во-первых, если мне память
не изменяет, эта была первая докторская диссертация в диссертационном
совете при СГУ. Во-вторых, прошло не так много времени после того,
как на историков «обрушилась констатация правды», вызванная горбачевской перестройкой. И, в этих условиях, одни историки находились в
«интеллектуальной депрессии», а другие сразу пошли в «леворадикальное «наступление» против советской исторической науки. И в такое время вынести на защиту проблему «Общественные науки в СССР…», которая совсем недавно была неприкасаемая и рассматривалась только, «как
выдающееся завоевание советской системы» – нужно было обладать интеллектуальной смелостью, научной аргументированностью и уверенностью в своей правоте. И как мне вспоминается, напряженность в зале
заседания диссертационного совета стала снижаться после глубокого и
содержательного выступления Т.А. Булыгиной по теме исследования.
Слушая Тамару Александровну, я вспоминал свою защиту докторской
диссертации, в которой выступил против концепции тоталитаризма и предложил свой концепт сталинской и всей советской системы власти. Мной
было предложено рассматривать этот период как процесс формирования
«директивной, управляемой демократии» и был удивлен, когда все члены
диссертационного совета (17 человек) Института истории и археологии УрО
5
РАН выступили при обсуждении моего исследования. Правда, раздавались
мнения, что в советское время я бы никогда не защитил свою работу, которая шла в разрез общим установкам и мнениям.
Быть пионером в науке, и, особенно, в социально-гуманитарной области, когда стереотипное мышление преобладает у большинства коллег, очень
трудно. Поэтому многие мысли, высказанные Тамарой Александровной в
монографиях «Советская идеология и общественные науки». М., 1999, «Общественные науки в СССР. 1945 – 1985 гг.». М., 2000 и докторской диссертации мне были близки, понятны и поддержанны мною.
Актуальность темы Т.А. Булыгиной состояла и состоит в том, что и сегодня, когда защитники сталинизма пытаются взять исторический реванш,
важно, как подчеркивает профессор Булыгина, «обратиться к прежней истории борьбы сторонников и противников Сталина в общественной науке»1.
Инновационность исследования Т.А. Булыгиной состояла в анализе советского обществоведения в контексте социальной истории. Ею были рассмотрены особенности социального поведения носителей обществоведческого знания, настроения студентов, учащейся молодежи и других социальных групп в отношении социально-политических наук, определены отдельные потоки общественного сознания и влияние общественных наук на
формирование нового социального типа «Homo Sovetous».
Важнейшим методологическим принципом любого научного исследования является историзм. Принцип историзма для Т.А. Булыгиной –
это не научная декларация, а главный инструментарий осмысления исторического процесса. В своих монографиях, докторской диссертации,
опираясь на принцип историзма, Тамара Александровна показывает, что
общественные науки в СССР – многомерная, целостная система со своей внутренней структурой, способная к качественным изменениям под
влиянием различных факторов и, воздействовавшая на советского человека и советское общество.
Т.А. Булыгина убедительно раскрывает влияние Великой Отечественной войны на изменения в сознании советских людей и на характер идеологической политики сталинского руководства, которые отразились на
положении и состоянии общественных наук. Процесс духовного раскрепощения, пробуждение национального самосознания, рост религиозности населения, знакомство с западным образом жизни, проявление «вольности» в творчестве художественной интеллигенции побудили официальную власть к усилению идеологического давления на общественное сознание. Только с января 1944 по август 1945 года вышло около 20 партийных постановлений, посвященных вопросам идео6
логии, большинство которых впрямую или опосредованно касались общественных наук2.
В монографиях, в докторской диссертации и других работах Т.А. Булыгина проявила себя глубоким исследователем, уходя от политизированности, конъюнктурности, стремясь с научных позиций рассмотреть
всю сложность, многофакторность изучаемого процесса.
Касаясь вопросов взаимоотношения власти и обществоведения, Тамара Александровна раскрывает противоречивость и неоднородность
функционирования общественных наук в советской системе. Профессор Булыгина констатирует, что «превратившись в главный инструмент
идеологии, обществознание сохранило признаки научного знания, творческого процесса, рационального мышления и интеллектуального усилия, противопоказанных идеологическому единомыслию». Тамара Александровна смело включала в свои исследования «запрещенные» социологические романы А.А.Зиновьева от «Желтого дома» до «Зияющих
высот» и «Катастройки». Дневники С.С. Дмитриева, которые публиковались в 1999 году в журнале «Отечественная история», воспоминания таких известных отечественных историков, как П. Волобуев, Ю.
Поляков, В. Шелохаев, М. Гефтер, философов Ю. Давыдова, И. Фролова, З. Каменского, социологов И. Бестужева-Лады, Т. Заславской и
др. Включение в исследование работ этих ученых, их воспоминаний раскрывали противоречивую политику КПСС, которая выражалась, с одной стороны в «государственной поддержке общественных наук», а с
другой – «с репрессивными действиями власти против конкретных обществоведов и некоторых отраслей науки»3.
Принцип историзма позволил автору увидеть различные плоскости
советского обществоведения: как средство идеологического и воспитательного воздействия, как специфическую научную систему, как феномен советской культуры и общественной мысли, и понять это явление в развитии от одного исторического этапа к другому.
Мне импонирует вывод Т.А. Булыгиной, сделанный в докторской диссертации о том, что «Советский опыт учит, что игнорирование социального воздействия общественных наук, также как и его абсолютизация,
могут иметь опасные последствия для здоровья общества. Сокращение
удельного веса обществоведческих дисциплин в вузовском образовании свидетельствует о том, что прежние стереотипы, сдобренные дозой
механического заимствования западных образцов, продолжают жить в
системе отечественного образования. Однако, как свидетельствует история, без полноценного развития общественной науки трудно говорить
7
о познании общества, в котором мы живем, о формировании социальной ответственности власти и общества, о высших нравственных ценностях, без которых немыслима история человечества в XXI веке»4.
Защита докторской диссертации Т.А. Булыгиной стала событием в
российской историографии новейшего времени. Работа отличалась инновационностью, авторской концепцией, а выводы работы, исследовательский инструментарий – стали основой для научного лидерства в разработке новой культурно-интеллектуальной истории России.
В июне 2002 г. Тамара Александровна Булыгина возглавила кафедру истории России Ставропольского государственного университета.
Руководство кафедрой началось в сложный период. Перед Тамарой
Александровной, как руководителем научного коллектива, остро встал
вопрос о необходимости преодоления методологического кризиса, который начался с одной стороны в связи с отказом научного сообщества от моноидеологии, а с другой с не разработанностью новых парадигмальных, методологических подходов, основанных на концептуальном плюрализме.
Т.А. Булыгина в течение нескольких лет регулярно проводила «Методологические вторники», на которых рассматривались новые концептуальные и методологические основы изучения истории. «Методологические вторники» собирали большое количество, как представителей профессорско-преподавательского состава исторического, юридического,
филологического и других факультетов, так и студентов, магистрантов,
аспирантов СГУ, На эти научные встречи приезжали преподаватели, студенты и аспиранты из других городов Северокавказского региона. Автор этих строк, со своими аспирантами несколько раз принимал участие
и выступал на «Методологических вторниках» на заседаниях, которых
постоянно шли дискуссии, на основе плюрализма обсуждались очень
острые и актуальные проблемы развития исторической науки.
Найденная форма научного общения, «Методологические вторники»
– это продолжение традиций МГУ. Тамара Александровна, сохраняя традицию Московского университета, не только предоставляла возможность для научного общения коллегам, но и пошла дальше – формировала «новое» историческое мышление, «новые» концептуальные
подходы, направляя коллектив кафедры, на преодоление методологического кризиса в исторической науке.
Может быть я не прав, но мне представляется, что в поиске новых
концептуальных подходов, именно на «Методологических вторниках»
возникла у Тамары Александровны Булыгиной и ее единомышленни8
ков идея создания Регионального научно-образовательного центра
«Новая локальная история». В первом выпуске сборника «Новая локальная история» Т.А. Булыгина отмечала: «Не удивительно, что интенсивные поиски новых смыслов гуманитарного знания вынуждают обращать особое внимание на метафору «новая». Современные историографические тексты пестрят как: «новая историческая наука», «новая
культурная», «новая социальная», «новая интеллектуальная» и т.д. истории. Они привлекают читателя надеждой на более современные профессиональные знания, продуцируемые конкретным сообществом историков. Однако, наряду с этим, в каждом подобном концепте заложена риторическая фигура – антитеза: «старая». Таким образом, «новая»
история заставляет вспомнить «старую», «традиционную» историческую
науку, стимулируя исследовательские усилия для сравнительного анализа «старого» и «нового». При этом, процесс появления «нового», и,
следовательно, переосмысления «старого» – одна из основных парадигм развития современного научного сообщества».
Создание на базе Ставропольского государственного университета
Регионального научно-образовательного центра «Новая локальная история» при участии ученых Историко-архивного института РГГУ стало
важным событием и новым в культурно-интеллектуальной истории Российской провинции.
В первом выпуске «Новой локальной истории» в статье «Современная историческая наука и изучение локальной истории» Тамара Александровна Булыгина совместно с Сергеем Ивановичем Маловичко провозгласили научный «манифест». Они констатировали, что «прежде чем
говорить о работе нашего Центра, необходимо ответить на вопрос: какой путь понимания бинарных концептов «новая» и «старая» мы выбираем. Один из них предполагает противопоставление нового и старого
типов исторического знания, сводя историографические изменения к
механистическому развитию или абстрактному «прогрессу» науки, что
ведет к упрощенному представлению, выраженному формулой «новое
отрицающее старое». Второй путь состоит в стремлении понять, что собой представляет историческое знание, как оно вписывается в современную социокультурную ситуацию. Избрав второй путь, авторы научного «манифеста» подчеркивали, что «именно этот второй путь в нашем понимании представляет саморефлексию профессиональной историографии, по поводу своей «научности» и «ненаучности», логики и
нарративности в историческом письме, эмпиричности и теоретичности
исторического построения и т.д.».
9
Анализируя опыт зарубежных историков, и особенности выхода исторической науки нашей страны из методологического кризиса, Тамара Александровна определяла путь развития исторического процесса, она писала:
«Сейчас профессиональное историческое сознание ведёт интенсивный методологический поиск, рефлексирует о творческом процессе, о творении
научного текста, который при всём желании автора быть объективным, всё
равно наполняется смыслом, заданным рассказчиком. Признание многообразия методологических подходов и исследовательских приёмов, позволяющих реконструировать прошлое, вызванное влиянием на историков постмодернизма, с его неприятием глобальных объяснительных схем, заложило основы новой историографической культуры»5.
За десять лет своего существования Региональный научно- образовательный центр «Новая локальная история» под руководством
Т.А. Булыгиной провел около десяти Интернет – конференций, в которых участвуют не только представители Российской провинции, но и
ученые Москвы, С-Петербурга, Омска и других университетских центров России, а также и ученые зарубежных стран. Изданные материалы
Регионального научно – образовательного центра «Новая локальная история» для многих исследователей являются открытием и пользуются
особой востребованностью.
Кто-то из великих справедливо заметил: «Кто не помнит своего прошлого, обречен пережить его снова». Тамара Александровна Булыгина делает все возможное и невозможное, чтобы настоящие и будущие
поколения не забывали своего прошлого.
В 2009, 2011 годах в Ставрополе вышли уникальные сборники
документов «Голоса из провинции: жители Ставрополья в 19171929 годах», книга первая, и «Голоса из провинции: жители Ставрополья в 1941 -1964 годах», книга третья6. Научным редактором
этих сборников документов является доктор исторических наук, профессор Ставропольского государственного университета Т.А. Булыгина. В своей вводной статье Тамара Александровна пишет, что «поиски
в русле новой локальной истории, новых методов исследования источников местной истории привели к идее создания» данных сборников
документов. Профессор Булыгина подчеркивает, что «Стремление к реконструкции прошлой социальной реальности» в локальном контексте…
это «не только программные установки научно-образовательного центра Ставропольского государственного университета «Новая локальная
история», но и сами архивные документы стали одновременными побудительными толчками в этом направлении. История сборника «Голо10
са из провинции» начиналась в архивных хранилищах, где покоятся
письменные свидетельства прошлого и откуда трудом и любовью архивистов-историков они попадают в руки исследователей». Составители сборника исходили из того, что источники представляют собой «сферу коммуникации сознаний», «сферу диалога, где «другой» отвечает на
вопрошание», «сферу всегда открытую и ведущую спор». Сборники
документов дают возможность представить «местный социум, как систему, а жителей Ставрополья в их повседневных трудах и повседневном бытовании как основной социокультурный и системообразующий
фактор. За каждым документом, представленным в сборнике, огромный труд не только составителей, но и всей редакционной комиссии, и
ее научного редактора – Т.А. Булыгиной.
В 2005 году прогрессивное человечество отмечало 60-летие Победы
советского народа в Великой Отечественной войне 1941-1945гг. Всем
ставропольцам, погибшим в годы Великой Отечественной войны, ветеранам и труженикам тыла, их родным и близким, перенесшим все тяготы военного времени, и внесшим свой вклад в Великую Победу был издан сборник «Ставрополье: правда военных лет. Великая Отечественная
в документах и исследованиях» Научным редактором выступила профессор Т.А. Булыгина7. Документы, представленные в этом сборнике, свидетельствуют о страшной трагедии, обрушившейся на нашу страну и о
непобедимости русского характера, о человеческой доброте, о мужестве
ставропольцев. Нельзя читать без сопереживания и волнения документы
из шестого и седьмого разделов, данного сборника, где собраны материалы личного происхождения. Думается, что ветераны Великой Отечественной войны, их родные и близкие с благодарностью оценили тот огромный труд по созданию сборника «Ставрополье: правда военных лет.
Великая Отечественная в документах и исследованиях».
Поэт Евг. Евтушенко говорил «Не важно, есть ли у тебя исследователи, а важно, есть ли у тебя последователи. Мне думается, что Тамара
Александровна Булыгина счастливый человек! Так как у нее очень много последователей – это ее ученики, коллеги, которые уверены в том,
что ТАМАРА АЛЕКСАНДРОВНА БУЛЫГИНА – НАСТОЯЩИЙ НАУЧНЫЙ ЛИДЕР НОВОЙ КУЛЬТУРНО-ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНОЙ
ИСТОРИИ РОССИЙСКОЙ ПРОВИНЦИИ.
_____________________________
1. Булыгина Т.А. Общественные науки в СССР в середине пятидесятых – первой половине восьмидесятых годов. Автореф. дис… докт. ист.
наук. Ставрополь, 2001. С. 5.
11
2. Булыгина Т.А. Общественные науки в СССР. 1945 – 1985 гг. М., 2000.
3. Там же.
4. Булыгина Т.А. Общественные науки в СССР в середине пятидесятых – первой половине восьмидесятых годов. С. 54.
5. Маловичко С.И., Булыгина Т.А. Современная историческая наука и
изучение локальной истории//Новая локальная история. Вып. 1. Новая локальная история: методы, источники, столичная и провинциальная историография: Материалы первой Всероссийской научной Интернет-конференции. Ставрополь, 23 мая 2003 г. Ставрополь, 2003. С .6-22.
6. Голоса из провинции: жители Ставрополья в 1917 -1924 годах:
сборник документов/ составители Г. А Никитенко (ответственный составитель), Т Н. Колпикова, Ставрополь: Комитет Ставропольского края
по делам архивов, 2109. -760 с.; Голоса из провинции: жители Ставрополья в 1941 -1964 годах: сборник документов / составители В. Белоконь, Т. Колпикова, Г. Никитенко. Ставрополь: Комитет Ставропольского края по делам архивов, 2011. – 696 с.
7. Ставрополье: правда военных лет. Великая Отечественная в документах и исследованиях. Комитет Ставропольского края по делам архивов;
Ставропольский гос. ун-т; Гос. архив Ставропольского края; Гос. архив
новейшей истории Ставропольского края; Редкол.: Е. И. Долгова и др.; Науч.
редактор проф. Т. А. Булыгина; Сост. В. В. Белоконь, Т. Н. Колпикова, Я.
Г. Кольцова, В. Л. Мазница. Ставрополь, 2005. – 608 с, ил.
Булыгина Т.А.
ПОВСЕДНЕВНОСТЬ СЕВЕРОКАВКАЗСКОГО ГОРОДА
В ГОДЫ НЭПА
Каждое поселение – это непременно часть общего регионального и
национального пространства в их социокультурном измерении. С другой стороны, каждый город или село – это тот локус, внутри которого
образуется локальное сообщество, уникальное в своем реальном проживании определенного исторического периода. История локальных
сообществ в своем многообразии и неповторимости и одновременно в
национальном контексте является предметом «новой локальной истории».
Это направление современной исторической науки является магистральным в работе межвузовского научно-образовательного центра «новая
локальная история», функционирующего в межвузовских рамках на базе
Ставропольского государственного университета.
12
Такое локальное сообщество представляло собой население южного
провинциального Ставрополя, городское пространство которого сформировалось в конце XVIII – начале XIX веков. К началу 1920-х гг. город
более 70 лет пребывал в статусе губернского, что не могло не оставить
отпечаток на его повседневности. В то же время это был российский город Северного Кавказа, и в его жизни отражались как общенациональные
исторические ритмы, так и ритмы истории Северного Кавказа. В то же время
повседневная жизнь ставропольского общества отличалась локальной неповторимостью и своеобразием проявления событий и процессов национальной и региональной действительности 20-х годов XX века.
Это было время становления советской системы и сложных переходов
страны от военнокоммунистических экспериментов к новой экономической политике (нэп) и от нэпа к сталинской модернизации. Это было тем
национальным контекстом повседневной жизни окраинного города Ставрополя, который взрывал все устои городской жизни. Длительность и жестокость Гражданской войны в северокавказском регионе, который стал
прибежищем всех сил, не принявших власть большевиков, его полиэтничный и казачий характер населения стали региональным контекстом ставропольской повседневности. Под воздействием этих контекстов рушились
устои жизни горожан, но одновременно происходила частичная архаизация повседневности и попытка приспособить традиции к новой жизни.
В повседневных социокультурных, хозяйственных, политических практиках городского общества в переходные периоды наиболее остро ощущается разрушение традиционного уклада и одновременно рождение новой длящейся реальности. Это, в первую очередь, коснулось политической и управленческой повседневности всех и каждого в отдельности населенного пункта Северного Кавказа. После окончательного прихода красных в губернии и области Северного Кавказа весной 1920 г. наряду с
чрезвычайными органами управления, в частности Ставропольского губернского ревкома, в населенных пунктах стала формироваться советская система. Так 10 августа 1920 г. был избран Ставропольский городской совет рабоче-крестьянских и красноармейских депутатов1. Особенностью этой управленческой практики был общественный характер этого
органа, функции рабочего аппарата которого выполняли отделы ревкома. Руководящим органом был президиум горсовета, а его депутаты были
разделены на 5 секций по основным направлениям его деятельности: народного образования, городского хозяйства, народного здравоохранения,
социального обеспечения, общественного питания. По мере необходимости могли создаваться другие секции.
13
На практике реальная власть принадлежала в городе ревкому. Представители секций наблюдали за исполнением решений горсовета отделами губернского исполкома и вносили предложения на суд председателя ревкома. По существу под руководством аппарата ревкома члены
секций участвовали в обследовании учреждений, организаций и предприятий. На заседаниях городского совета рассматривались вопросы и
принимались решения по чрезвычайным вопросам жизни города – продовольственном снабжении рабочих, о жилье и топливе, а общее управление городом осуществлял ревком. На IV губернском съезде советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов взамен чрезвычайного органа местной власти – ревкома был образован Ставропольский губернский исполком советов рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов, отделы которого до 1924 года наряду с другими
функциями практически руководили жизнью Ставрополя, а городской
совет был составной частью губернского.
По инициативе горсовета Ставропольский губернский исполком узаконил в марте 1921 г. создание самостоятельного президиума городского совета, который, хотя и работал на общественных началах, но был символом самостоятельности и самодеятельности горсовета. Однако для реализации форсированной модернизации партийно-государственная власть
нуждалась в жесткой централизации и унификации управления. Поэтому
22 июля 1922 г. наркомат внутренних дел РСФСР отменил постановление Ставропольского губернского исполкома об организации самостоятельного президиума при Ставропольском городском Совете. Члены президиума городского совета рабочих, крестьянских и красноармейских
депутатов должны были войти в состав президиума губернского совета
2
. В сентябре того же года Ставропольский губернский исполком издал
соответствующий приказ, на основании которого дела горсовета не только
были переданы в соответствующие отделы губисполкома, но и был восстановлен губернский коммунальный отдел, который непосредственно
занимался городскими делами. Самостоятельный президиум Ставропольского городского совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов был восстановлен только с января 1926 г., который избирал из
своего состава председателя и президиум числом не более 11 чел. По
образцу советских учреждений унификации были подвергнуты и местные партийные органы. Еще в январе 1922 г. согласно положениям XI
Всероссийской партийной конференции январский пленум Ставропольского губернского комитета РКП (б) ликвидировал в Ставрополе городс14
кой комитет РКП (б), а работу в городских партийных ячейках возложил
на аппарат губернского комитета партии.
В то же время в силу специфики менталитета российских провинциальных руководителей со временем неизбежно рождались противоречия
между региональной и городской властью. Были они в Ставрополе и в
20-е годы. Поэтому, как указывала местная газета «Власть Советов», ликвидация Ставропольского горкома РКП (б) предотвращала возможные
противоречия между аппаратом губернского и городского комитетов
партии 3. Под воздействием советских реалий управленческой провинциальной жизни изменилась и административная структура города. Сложное деление городских кварталов Ставрополя на 11 районов в январе 1923
г. заменили на 5 районов различных категорий. Были созданы центральный и средний районы 1-ой и 2-ой категории, а также окраина. Этому
делению соответствовала оплата за земельные участки, когда земля в центре стоила в 8 раз дороже, чем на окраине. Так, для центра 1-ой категории эта плата составляла 4 коп., для среднего района 1-ой категории – 1
Ѕ коп., а для окраины – Ѕ коп. за квадратный сажень в год 4.
В 1926 г. для заведования городским хозяйством был создан городской коммунальный отдел со своим делопроизводством. Для руководства другими областями городской жизни в отделах окружного исполкома выделялись специальные части: народного образования, здравоохранения, местного хозяйства, финансов, административных органов.
Такая реорганизация свидетельствовала о восстановлении городского
хозяйства, которое требовало более сложного управления. Ведь еще недавно состояние городского хозяйства было таким, что один из приказов губернского исполкома в августе 1922 г. отмечал, что «чрезвычайная загрязненность города» с наступлением осенней распутицы может
представлять «серьезную угрозу здоровью населения» 5. Наивной верой в «революционные» слова и чрезвычайные меры веет от этого приказа. В нем главной мерой по очистке города от грязи провозглашалось создание «боевой тройки».
Только с 1925 г. стало возможным всерьез заняться благоустройством
Ставрополя. Уже в 1924 г. обязательное постановление губернского исполкома носило конкретный характер и определяло порядок содержания
города в чистоте. Речь шла и о ежедневной уборке улиц и тротуаров, и о
своевременной очистке зимой крыш от снега и льда, и об ответственных за порядок на улицах, площадях, возле домов. В результате в 1927
г. в городе появились первые отремонтированные и восстановленные дома,
которых за два года насчитывалось 21, а расходы на строительство го15
родского жилья по сравнению с 1924 годом за последующие 2 года увеличились почти в 10 раз 6. Были вновь замощены некоторые улицы, отремонтированы мостовые, построены новые дороги.
Дело в том, что к концу 1920-х гг. происходило восстановление численности городского населения. К началу 1927 г. в городе проживали
более 55 тыс. человек, а в начале 1929 г. население Ставрополя составляло более 60 тыс. человек, т.е. за 2 полных года число ставропольцев
возросло на 5 тыс. человек. Происходил прирост жилой площади. Только за 1925 г. городская жилая площадь увеличилась на 8 254 кв. м, и
в целом составляла 311 254 кв. м. В городе действовали 4 водопровода длиной 29 км, городская электросеть уже имела 1600 абонентов. Стало стремительно увеличиваться число любительских радиоточек с 13 в
1925 г. до 637 в 1927 году 7. Усложнение городской жизни затрудняло
совмещение управленческих задач в регионе и городе. В результате уже
в январе 1927 г. при решении хозяйственных вопросов самостоятельность горсовета была расширена – он получил бюджетные права. О повышении руководящего статуса городского совета свидетельствовала
замена института уполномоченных институтом инструкторов и введение должности заместителя председателя горсовета.
Региональная власть с трудом успевала за реорганизациями, инициированными сверху. По традиции должность председателя горсовета
совмещал в одном лице председатель окружного исполкома. В 1928 г.
Ставропольский окружной исполком подвергся критике Северокавказского краевого исполкома за это, и на межведомственном совещании
при Ставропольском горсовете было принято решение о введении самостоятельной должности председателя горсовета. Были созданы самостоятельные отделы горсовета, что позволяло более оперативно решать
вопросы городской жизни.
К концу 20-х годов ставропольский горисполком становится окончательным хозяином города, в сферу его влияния попадали практически все
стороны городской жизнедеятельности. В 1929 г. действовали 9 секций
горсовета. Среди них были и финансово-налоговая, и административноправовая, и кооперативно-торговая. В 1930 г. окончательно сложился аппарат исполкома, который состоял из самостоятельных отделов, таких как
городской финансовый отдел (горфо), городской собес и др.
Политические реалии повседневной жизни Ставрополя периода нэпа,
как и в исторической перспективе, были связаны со сложным полиэтничным, поликонфессиональным составом его жителей. Кроме того,
городская повседневность отражала и социальное многообразие город16
ского населения. Можно выделять несколько слоев – повседневности
– управленческую и административную, мещанскую, провинциальноинтеллигентскую, крестьянскую и проч. Несмотря на определенную либерализацию жизни в 1920-е гг., политическая повседневность провинции в значительной степени определялась Центром. Это было не только
стремлением создать жесткую вертикаль власти, но и историческими
традициями. Вместе с тем, местная политическая повседневность определялась спецификой существования города, удаленностью его от центральных регионов советской России, неукорененностью советских стереотипов общественной жизни и регионального руководства.
Так, крестьянский характер окраинного населения Ставрополя предопределил особое внимание городской власти крестьянскому вопросу. Недаром в конце 20-х гг. Ставрополь был отмечен как единственный город Северокавказского края, где горсовет серьезно занимался
вопросами крестьянства, хотя и во всем Северокавказском крае крестьяне составляли 51,3% городского населения. В годы нэпа горсовет
вместе с губисполкомом занимался вопросами перехода к сельскохозяйственному налогу, повышением агрикультуры, кооперативным строительством. Изменение партийно-государственной политики в отношении к крестьянству сразу отразилось в работе городской власти Ставрополя. Была создана секция коллективизации, члены которой вели работу по созданию колхозов, выявлению кулаков и раскулачиванию. В
июне 1929 г. в городе было выявлено 71 явно-кулацкое хозяйство. К
ним, в частности, был отнесен наем трудовой сезонной рабочей силы в
15-километровом радиусе от города объемом 300 человеко-дней. В феврале 1930 г. президиум городского совета рабочих, крестьянских и
красноармейских депутатов принял решение о немедленном переселении за пределы Ставропольского округа 33 кулацких хозяйств Ставрополя с семьями, а в марте – о немедленном переселении внутри Ставропольского округа 25 кулацких хозяйств Ставрополя с семьями и конфискацией их имущества. В апреле 1930 г. в городе в процессе коллективизации был создан первый городской колхоз имени Сталина 8.
Политической реальностью Ставрополя в течение всех 20-х годов было
выявление «вредительских» элементов и применение к ним карательных
мер в разных формах. В марте 1921 г. в городе приступила к работе комиссия по чистке советского аппарата от буржуазных элементов. Гражданам было предложено сообщать в своих заявлениях обо всех неблагонадежных лицах. Заявителям гарантировалось неразглашение их фамилий. В результате было перерегистрировано по губернии 500 советских
17
служащих, включая жителей Ставрополя. Из горожан 14 человек были
сняты с работы в советских учреждениях и переведены на производственные работы с переселением их семей в окраинные районы города 9. В
начале 20-х гг. в городе модными были различные театрализованные
«суды» над инакомыслящими. Например, в мае 1921 г. в клубе пехотных курсов в здании бывшей мужской классической гимназии был организован «суд над беспартийным». В ходе этого «суда» все беспартийные
были разделены на 3 группы. Первая, состоявшая из рабочих и крестьян, хотя и была осуждена, но заслуживала снисхождения. Им давался
месяц на изучение основ марксизма, после чего беспартийные должны
были вступать в партию. Вторая группа «дезертиров и шкурников» приговаривалась к условному лишению «своей шкуры». Наконец, третья
группа, состоявшая из выходцев из других политических партий, должна была покинуть «советскую платформу» 10. В то же время городская
власть под угрозой репрессий заставляла некоторые категории горожан
выражать поддержку советской власти. В 1922 г. именно таким образом
было организовано городское собрание торговцев и промышленников,
участники которого приняли решение о добровольном самообложении на
полгода этой категории городского населения в пользу голодающих 11.
Особое место в работе горсовета занимал контроль списков избирателей
в различные органы власти, чтобы не допустить к власти нелояльные лица.
В 1925 г. только в течение ноября в городе за принадлежность в настоящее
время и в прошлом «к эксплуататорским классам» – торговцам, владельцам недвижимости, бывшим купцам, помещикам, за участие в антисоветском движении в годы Гражданской войны, а также за родство с врагами
советской власти избирательных прав были лишены 2412 горожан 12.
Ставропольская повседневность периода нэпа протекала, как и до революции, в рамках конструкта «городская территория», которая характеризовалась оппозицией «центр – окраина». Такое разделение городской
территории является типичным и для столичных, и для губернских, и для
уездных городов России. «Центр», как правило, ассоциировался с богатством, властью, чистотой, а «окраина» – с бедностью, социальными
низами, неустроенностью и запущенностью кварталов. Это порождало
различную идентичность в пределах одного города, но в конечном счете
все жители ощущали себя горожанами. Подобные образы сохранялись
длительное время и порождали конфликт интересов, который отчетливо
просматривается в начале 20-х гг. в Ставрополе, где неоднородность идентичности его населения была доведена до противоположности самоощущения жителей центра и окраин как городское и сельское бытование.
18
Местная промышленность, торговля, культурные объекты и управление находились в центре Ставрополя, а окраинные жители в своей массе
не только занимались сельским хозяйством, но в своем большинстве до
революции относились не к мещанскому, а крестьянскому сословию.
Учитывая населенность окраин и наличие больших сельскохозяйственных угодий, становится ясным, почему сельскохозяйственная отрасль в
городе была не подсобным средством поддержания жизненного уровня
горожан, а основным занятием 40% горожан. Это обстоятельство часто
становилось основанием для скрытого конфликта между жителями окраин и центра, между окраинным населением и местной властью.
Например, в 1923 г. перед местными правоохранительными органами
встал вопрос о правомерности двойного взимания государственных налогов с окраинного населения Ставрополя. Городской прокурор говорил о
противоречии между городской идентичностью жителей окраин и их имущественными интересами: «если мы признаем население окраин городским населением, то согласно ст.1 примечание 2 Декрета о ЕСХН это население, хотя и занимающееся сельским хозяйством и вносящее с/х налог
не освобождается от налогов, падающих на городское население» 13. Это
порождало недовольство ставропольцев с окраин властью и обостряло их
противостояние с горожанами центра. В то же время оговорка докладчика: «принудительное распределение облигаций золотого займа» свидетельствовала о государственном насилии в отношении граждан города независимо от их локальной принадлежности и демонстрировала неприятие
ставропольцами политики власти в области экономической модернизации.
Наличие внутри городского общества на одном городском пространстве двух локальных сообществ – собственно городского и сельского
сообществ порождало типичные для 20-х гг. социальные конфликты между городом и деревней, а также столкновения между отдельными социальными группами, характерными для сельской местности. Требование
граждан явно не окраинного Приярморочного района Ставрополя в 1924
г. переизбрать уполномоченного городского совета было примером такого конфликта. Дело в том, что он «довольно состоятельный, имеет свой
дом, лошадь, коров, а также и порядочное количество земли», «со спокойной совестью развивает свое хозяйство». Такой социальный типаж был
больше присущ селу, но в Ставрополе это было обычным явлением. С
одной стороны, крепкий середняк-хлебороб не устраивал торговых людей, ощущавших себя горожанами «без хозяйства», а с другой стороны, он, который буквально не уходил с собственного поля, раздражал
своим достатком бедное крестьянское население окраины 14.
19
Формальные городские мерки в получении социальных льгот для граждан также рождали основания для конфликтов между локальными сообществами в пределах одного города. Не могло не вызвать недовольства
жителей окраин, значившихся «крестьянским населением», Обязательное
постановление от 1924 г. Ставропольского окружного исполкома о плате
за обучение в городских школах. В пункте об освобождении от оплаты не
попадали дети бедных крестьян, хотя была оговорка о том, что «дети не
состоятельных родителей» могут подавать заявления в специальные комиссии с просьбой об отмене оплаты за обучение 15.
Существование конфликта между локальным сообществом центра и
локальными сообществами окраин можно увидеть и в вопросах местных жителей, заданных докладчику по отчету о работе горсовета на одном из избирательных участков окраинного Воробьевского района 13 января 1929 года. Оказывается, беднота окраины не могла получить «мануфактуру» на одежду, т.к. она не была членом потребительского общества, а вот советские чиновники Ставрополя, жившие в центре, такой проблемы не имели. Один из избирателей прямо спрашивал, почему «в центре
города хлеб продают лучший, а на окраине города – худший», а другой,
как бы подтверждая наличие такой проблемы, задает вопрос: «Будет ли к
Пасхе продаваться крестьянам белая мука, хотя бы по одному пуду?».
Выступившие жители отмечали слабую благоустроенность окраин, отсутствие здесь предприятий общественного питания 16.
После того, как из Ставропольской губернии отступил голод, и начали
понемногу вступать в свои права принципы нэпа, стал меняться и городской уклад жизни, досуг горожан, а вместе с этим их мировосприятие. Переход к новой экономической политике вернул некоторые институты, немыслимые в первые годы советской власти. Так, например, в октябре 1924
г. в городских школах была восстановлена плата за обучение 17. В январе
1926 г. окружной исполком разрешил Варваринской церковной общине
Ставрополя провести крестный ход 18.
Город Ставрополь как контекст существования его обитателей представлял и в тот непростой переходный период переплетение архитектурного, экологического, социального, хозяйственного, политического и культурного
пространств. Эти пространства структурированы в единую систему, которая представляет собой сложный городской организм. С другой стороны,
каждая из структур этого организма выступала как относительно автономная
подсистема, состоявшая из взаимосвязанных элементов, которые через
множественные связи оказывали влияние на жизнь горожан. Например, в
20
общекультурном контексте города можно выделить интеллектуальное пространство, как особую сторону городского бытования.
Системообразующим элементом интеллектуального пространства Ставрополя длительное время был музей. Он являлся центром интеллектуальных усилий общественных, научных и культурных деятелей города. Одновременно музей оказывал интеллектуальное воздействие на всех жителей
Ставрополя. В городе до 1925 г. было 2 музея. Это краеведческий музей
Северного Кавказа и музей учебных пособий. Местные музеи, включенные в единую городскую среду, были неразрывно связаны с повседневной жизнью Ставрополя. По мере расширения массового характера музейной работы музеи все больше встраивались в повседневную городскую жизнь. Такой процесс стал актуализироваться в начале 1920-х гг., когда
культура, в том числе музейное дело, были провозглашены инструментом
воспитания народных масс и одновременно достоянием народа.
Разруха, бедность местного бюджета, нищета местных жителей после
окончания Гражданской войны не обошли и жизнь музейщиков. У руководителя музея Северного Кавказа Г.Н. Прозрителева не было денег выехать за 120 верст для инспектирования археологических памятников. Недород, отсутствие нормальных условий жизни стимулировали кладоискательство и грабеж курганов. Например, недалеко от села Благодарного отрубные крестьяне занимали курганы под землянки, использовали археологические экспонаты в хозяйственном обиходе 19. Разные стороны
музейного быта отражены в письмах заведующих музеями во власть. Руководитель музея учебных пособий Г.К. Праве сетовал в 1925 г. на то,
что местное управление не дает 15 руб. 52 коп. «ни на электричество, ни
на стекла в шкафах, ни на прочистку труб в уборной». Непосредственное соседство с местным рынком грозило музею пожаром из-за гор мусора, который накапливался на «толкучке» 20. Массовое приобщение народа к культуре предстает в этих письмах в своем реальном повседневном виде. Так, Г.К. Праве просит установить в музее пост милиции, т.к.
массовые посетители вели себя шумно, курили в залах с экспонатами,
«лузгали семечки». Частыми здесь были карманные кражи, т.е. тип поведения в музее был схож с соседним базаром. Так что культуру надо
было не только нести в массы, но и охранять ее от этих масс.
В повседневность города вторгались новые понятия и нормы, новые
отношения локального сообщества с властью, что в полной мере коснулось и музеев. Прослеживается стремление власти к всеохватному
государственному контролю над всеми сферами общества. В частности, в октябре 1923 г. по всем регионам было разослано циркулярное
21
письмо, направленное на упорядочение музейных ценностей и оживление работы губернских отделов по делам музеев. В Главное управление музеев необходимо было предоставить сведения о музеях на содержании местного бюджета, перечень музейных зданий, штатных сотрудников, количество архитектурных, художественных и исторических
памятников на данной территории и пр. Главная задача формулировалась как «концентрация музейного имущества в Республике» 21. Эта государственная инициатива привела к формальному объединению местных музеев, что сказалось на оскудении интеллектуального пространства провинциального города.
История повседневной и культурной жизни тех лет предстает в сухих сводках помесячных музейных отчетов. Они рассказывают, как
менялись потребности в экспонатах отдела учебных пособий, а также
рисуют социальные портреты потребителей музейной продукции. Если
вначале активными посетителями музея учебных пособий были представители местной интеллигенции, то к середине 1920-хх гг. среди постоянных потребителей музейных пособий все реже встречаются писатели и художники, врачи и инженеры. Одновременно увеличивается доля
чиновников советских учреждений различного профиля: от губернского отдела просвещения (губпросвет) до ОГПУ. Характер организованных мероприятий, в которых принимал участие музей, свидетельствует
о новых формах общественной жизни и общественного сознания. К примеру, в декабре 1922 г. городская библиотека заказала пособия для выставки по всемирной революции, а в январе 1924 губпросвет – для выставок против алкоголизма. В зале музея наглядных пособий в 1924 г.
проходила выставка книги в связи с «неделей книги», а в 1925 г. 20летие музея было «разбавлено» Днем Дарвина 22.
Изменения в отношениях, в ценностных приоритетах, способы выживания «прежних» людей при новой власти прослеживаются в «эгодокументах», в частности в биографиях и др. сведениях о руководителях и работниках музея. В биографиях и Г.К. Праве, и Г.Н. Прозрителева, написанных в 1923 г. для получения персональной пенсии, бросается в глаза намеренное подчеркивание факта политической нелояльности обоих к дореволюционному режиму. У Г.К. Праве отмечено: «До революции считался политически неблагонадежным». У Г.Н. Прозрителева: «При царизме за участие в революционном движении преследовался» 23. На самом деле, у отцов-основателей Ставропольского музея
политические взгляды не совпадали. Прозрителев еще в молодости отошел от увлечения народническими идеями, а в 1918 – 1919 гг. не жа22
ловал красных. Праве же был вполне благонадежным нотариусом с
широкими прогрессивными взглядами.
В то же время обозначились приметы нового быта. Паспортизация
городского населения сопровождалась стоянием в томительных очередях, грубостью работников паспортных столов. Чиновники же, в частности работники административной секции городского совета, как положено российскому и советскому чиновнику, обвинили в организации волокиты в паспортном столе самих граждан. Местная власть объявила незаконными церковные браки, заключенные в Ставрополе после
15 марта 1920 г., требуя регистрации браков в ЗАГСе 24, что не могло
не отразиться на семейных отношениях обывателей. К концу 20-х гг.
важной составляющей досуга горожан становится спорт. Так в марте
1928 года Совет физкультуры города Ставрополя при окружном исполкоме организовал городской шахматный турнир 25. В свободное от работы время неграмотное, в основном окраинное, население приобщалось к учебе. Наряду с ликбезом в Ставрополе была открыта трехгодичная школа для взрослых повышенного типа, в которую принимались
люди не моложе 16 лет, умевшие бегло писать и читать и знавшие 4
арифметических действия. Правила приема в эту школу, в соответствии
с эпохой были насквозь пронизаны классовым принципом 26.
Новым явлением в жизни ставропольчан стало радиовещание. Вещание проводилось 6 дней в неделю. Содержание программы дает представление о воздействии на сознание горожан. В основном это были
передачи политико-просветительского характера, атеистические беседы,
информация о материалах очередного партийного съезда. Одновременно горожан знакомили с причинами распространения таких социальных
болезней, как сифилис, проституция. Велись беседы на агротехнические темы, что было явной приметой нэпа. Радиогазета «Ставрополье»
обязательно включала «музыкальные номера». Судя по контексту, в основном это были народные и революционные песни 27.
На протяжении второй половины 20-х гг. тревожным контекстом городской повседневности стало лишение некоторых горожан избирательных прав. В заявлениях этих граждан предстает социальная сторона классовой политики государства, проглядывают личные судьбы жителей Ставрополя. Так, лишенные избирательных прав мать и сын пишут о своем
пролетарском происхождении, о верности Советской власти. За этими
казенными строками чувствуется иное. Молодой человек 24 лет от роду
боится оказаться в социальной изоляции, ведь лишение прав избирателя
лишало его жизненных перспектив. Понятна и боль матери за будущее
23
сына: «А я, мать его…, почти старуха, пробиваюсь временным случайным заработком, поденным, тоже лишена прав и прошу их восстановить.
Я ходатайствую, и прошу в этом ходатайстве не отказывать, возвратить
меня и моего сына в ряды граждан Советской Республики...» 28.
Реконструкция повседневных практик северокавказского города периода нэпа базируется на различных источниках, и отражает как национальные и региональные тенденции, так и неповторимость городского
прошлого. Она демонстрирует неисчерпаемость смыслов этого прошлого, многообразие составляющих элементов городской повседневности
конкретного локуса.
_____________________________
1. Государственный архив Ставропольского края (ГАСК). Ф.Р-590.
Оп. 1. Пояснительная записка.
2. Там же. Ф.Р-163. Оп.1. Д. 347. Л. 11.
3. Власть Советов. 18 января. 1922.
4. ГАСК. Ф.Р-163. Оп. 1. Д. 505. Л. 38-38об.
5. Там же. Д. 347. Л. 2.
6. Там же. Ф.Р-299. Оп. 1. Д. 38. Л. 184-184об.
7. Там же. Д. 57. Л.7, Д.1315. Л.1, Д. 57. Л.7.
8. Там же. Д. 1092. Л. 36, 39, 62, Д. 1097. Л. 14.
9. Там же. Д. 1003. Л. 91, Д. 1598. Л. 1, Д. 1597. Л.1, Д. 1532. Л. 19.
10. Власть Советов. 5, 24, 29 марта. 1921.
11. Власть Советов. 5, 13 мая. 1921.
12. Власть Советов.11 февраля. 1922.
13. ГАСК. Ф.Р-299. Оп. 1. Д. 810 Л. 1-3.
14. Там же. Ф.Р-163. Оп.1. Д. 505. Л. 151-151об.
15. Там же. Ф.Р-299. Оп.1. Д. 13. Л. 3-3об.
16. Там же. Д. 38. Л. 184-184об.
17. Там же. Д. 258. Л. 2.
18. Там же. Д. 13. Л. 3-3об.
19. Там же. Д. 139. Л. 3.
20. Там же. Ф.Р-300. Оп. 1. Д. 400. Л. 17, 19.
21. Там же. Ф.Р-299. Оп. 1. Д. 4. Л. 405.
22. Там же. Ф.Р-300. Оп. 1. Д. 386. Л. 1об, 3, 35; Д. 400. Л. 25.
23. Там же. Л. 26, 26об.
24. Там же. Ф.Р-299. Оп.1. Д. 925. Л.3.
25. Там же. Д. 416. Л.339.
26. Там же. Д. 821 Л. 161
27. Там же. Д. 37. Л. 141-141об
28. Там же. Д. 1469. Л. 195-195об
24
Репина Л.П.
МЕТАФОРА ПАМЯТИ В СОВРЕМЕННОЙ ГУМАНИТАРИСТИКЕ
Начав свой путь в историографии в 1980-е гг., изучение исторической памяти на рубеже XX–XXI вв. прочно утвердилось в качестве самостоятельного исследовательского направления. В тесной связи с проблематикой исторической памяти, хотя на первом этапе менее интенсивно,
началась теоретическая разработка проблем исторического сознания, его
структуры, форм и функций. С самого начала нынешнего века в мировой историографии активно обсуждается проблема соотношения истории и памяти, памяти и идентичности, и сами понятия «социальной памяти», «исторической памяти», «культурной памяти» приобрели невероятную популярность у историков, культурологов, социологов, политологов, философов, представителей практически всех социально-гуманитарных наук. При этом на передний план вышла тема роли памяти
о прошлом в конструировании коллективной идентичности, и четко проявились значимые разногласия и противоречия вокруг ключевых понятий, а особенно – вокруг понятия «историческая память».
В российском социально-гуманитарном пространстве мемориальноисторические исследования также приобрели большую популярность.
В последние годы появились заметные конкретные исследования в этой
области, но чаще всего описательные, нацеленные главным образом на
описание социально и культурно дифференцированных «образов прошлого», или комплексов обыденных (массовых) представлений о прошлом. Взгляды на соотношение исторического сознания и исторической памяти остаются противоречивыми: нередко историческое сознание просто сводится к исторической памяти, но обычно они разводятся
как «форма» (в которой социум осознает свое прошлое сквозь призму
и потребности современности) и «содержание» (представления о прошедшем). Некоторые исследователи практически отождествляют историческую память и историческое сознание, в то время как другие подчеркивают, что коллективная память сама является выражением исторического сознания и основой для формирования социально-групповой
идентичности1. А третьи вообще считают понятие «исторической памяти» научно несостоятельным, хотя обосновывают свою позицию разными
соображениями. Например, тем, что поскольку коллективной психики
не существует, память может быть только у индивидов, и «всякий раз
речь должна идти не о “коллективной памяти”, а о средствах воздей25
ствия одних людей на других, о традиции в своем первоначальном значении “передачи” опыта, знаний и навыков»2.
Итак, главный посыл состоит в проблематичности «носителя» этой
памяти, в том, что при использовании метафоры памяти в социальногуманитарных науках воспроизводится так называемая «антропоморфизация коллективного субъекта». В принципе, этот тезис как таковой не
вызывает особых возражений 3. Однако нельзя не заметить, что подобная же «антропоморфизация» не мешает исследователям характеризовать, например, социальную память как «накопленную в ходе социально-исторического развития информацию, зафиксированную в результатах практической и познавательной деятельности, передаваемую из поколения в поколение с помощью социально-культурных средств» 4. В
общем, проблема «антропоморфизации» не становится препятствием для
рассмотрения социальной памяти о прошлом и коллективной идентичности, основанной «на участии в общем знании и общей памяти» и использовании «общей системы символов»5. Подобным же образом «культурная память», имеющая своих особых носителей, направленная на
фиксированные моменты в прошлом и обосновывающая через обращение к этому прошлому идентичность вспоминающей группы, характеризуется как связанная «с особым сознанием принадлежности и сплоченности, с мы-сознанием»6. Почему же в этом отказывается понятию
«исторической памяти», или истории как памяти о прошлом, как форме коллективного рассказа о себе?
Некоторые критики утверждают, что массовое знание или обыденные
представления о прошлом и есть содержание «исторической памяти», а
потому новый концепт можно считать, по меньшей мере, излишним, а
по большому счету – насквозь идеологизированным, и потому вредным7.
Одна из серьезных претензий состоит в том, что исследователи «исторической памяти» неизбежно оказываются вовлечены в процесс производства самой «памяти», а в результате происходит стирание граней между
массовыми представлениями и профессиональным историческим знанием. В связи с этим, в интересах более последовательного их размежевания, предлагается оперировать понятием коллективных представлений о
прошлом, разработанным в рамках социальной психологии, культурной
антропологии и социологии знания, а концепт «историческая память» главным образом связывается с понятием «политика памяти», с анализом роли
политического заказа в формировании и закреплении конкретных знаний
о прошлом для обеспечения определенных социально-политических задач, или же трактуется как контр-история притесняемых и маргиналь26
ных групп. Таким образом, историческая память рассматривается главным образом как политический проект.
Говоря об оживленных дискуссиях вокруг концептов, выстроенных в
современной гуманитаристике вокруг метафоры памяти («коллективная
память», «социальная память», «культурная память», «мемориальная культура», «историческая память», «историческое сознание», «образы прошлого» и т.п.), нельзя не заметить, что все эти концепты, возникшие и
развивающиеся в рамках разных теорий, ориентированы на осмысление
надындивидуального измерения памяти, а возникающие вокруг них споры во многом восходят к извечному противостоянию парадигм «методологического холизма» и «методологического индивидуализма».
Представления о механизмах выработки общих значений и смыслов
в процессе межличностной коммуникации, о социальной обусловленности индивидуального мышления, влиянии социальных факторов на
формирование человека и его когнитивные процессы, о влиянии когнитивных схем, принятых в данном обществе и воспринимаемых и усваиваемых человеком в процессе общения, о культурной обусловленности индивидуальных представлений, имеют достаточно устойчивую
традицию в социологии, социальной и культурной антропологии, этнологии, социальной психологии. Как известно, главный тезис классика
социологии коллективной памяти Мориса Хальбвакса – социальная обусловленность памяти. Ян Ассман, как и многие другие критики Хальбвакса, выступил против признания коллектива субъектом памяти и употребления понятий «групповая память» и «память нации»8. Вместе с тем
теория культурной памяти, которую он разработал в 1990-е годы на материале древних культур, построена на том же фундаменте. Ян Ассман
трактует культурную память как «особую символическую форму передачи и актуализации культурных смыслов, выходящую за рамки опыта
отдельных людей или групп». Культурная память понимается как непрерывный процесс, в котором социум формирует и поддерживает свою
идентичность посредством реконструкции своего прошлого, а смена
схем организации исторического опыта происходит тогда, когда социум сталкивается с действительностью, не укладывающейся в рамки привычных представлений, и, следовательно, требуется реорганизация памяти о минувшем, пересоздание целостного образа прошлого.
Рассматривая проблематику соотношения между индивидуальной и коллективной памятью, П. Рикёр поставил вопрос: для того чтобы «прийти к
понятию совместного опыта, надо ли начинать с идеи “собственного” опыта,
затем переходить к опыту другого и потом совершать третью операцию,
27
названную коммунитаризацией субъективного опыта? Действительно ли эта
цепочка необратима?.. У меня нет на это ответа... Существует такой момент, когда надо переходить от “я” к “мы”. Но не является ли этот момент
изначальным, новой исходной точкой?». Исходя из того, что «ничто не запрещает нам считать высшие интерсубъективные сообщества субъектом присущих им воспоминаний…»9, Рикёр пришел к заключению: «ни феноменология индивидуальной памяти, ни социология коллективной памяти не
могут иметь под собой прочных оснований, если каждая из них соответственно считает справедливым только один из противоположных тезисов».
Он предложил «исследовать возможности взаимодополнительности, содержащиеся в обоих антагонистических по отношению друг к другу подходах...»10. Рикер сделал также предположение о существовании «промежуточного плана референции, где конкретно осуществляется взаимодействие
между живой памятью индивидуальных личностей и публичной памятью
сообществ, к которым мы принадлежим», а именно: плана динамических
отношений между «я» и другими. В этой коммуникации и обнаруживается
соотношение индивидуальной и коллективной памяти. Речь, таким образом, идет о распространенном в социальных науках представлении об обществе как системе или сети коммуникаций и о том, что прошлое конструируется в коммуникации11.
Историческая память является неотъемлемой частью культуры любого общества, но особенно ярко противоречивые и даже конфликтующие «образы прошлого» проявляются в общественном сознании кризисных и переходных эпох, в периоды крупных и стремительных социальных сдвигов, радикальных реформ, войн, революций. И в этой связи нельзя не упомянуть оригинальную теорию кризисов исторического
сознания, предложенную немецким историком и методологом Йорном
Рюсеном, согласно которой основным способом преодоления кризисов исторического сознания является исторический нарратив, оформляющий прошлый опыт, зафиксированный в памяти в виде отдельных
событий, в определенную смысловую целостность12.
Разумеется, изменения в историческом сознании происходят не только
в ситуации кризисов и катастроф. Вспомним, например, о трансформации обыденных исторических представлений под воздействием всеобщего образования и роль в этом процессе профессиональной историографии, достижения которой, подвергнутые, разумеется, предварительному упрощению, транслировались в народные массы. Школьные
курсы истории отечества, основанные на целенаправленном отборе и
упорядочении событий и фактов, сформировали фундаментальную базу
28
национальной мифологии эпохи Модерна и продолжают решать те же
задачи, хотя и с меньшим успехом, в наш информационный век.
Два ключевых вопроса точно фиксируют теоретико-методологические трудности современных историко-мемориальных штудий. Это, вопервых, вопрос о том, формируется ли «коллективная память» в результате объединения в стереотипные образы различных вариантов индивидуальных представлений о прошлом, или же «априорная “коллективная память”, которой уже обладает общество, определяет содержание и
модификацию индивидуальной памяти о прошлом?». И другой вопрос:
«правомерно ли экстраполировать механизмы индивидуальной памяти
на социальную или, наоборот, представлять индивидуальную память о
социальном прошлом как производную от коллективной?»13.
По второму вопросу в свое время совершенно недвусмысленно выразился Ю. М. Лотман: «Подобно тому, как индивидуальное сознание
обладает своими механизмами памяти, коллективное сознание, обнаруживая потребность фиксировать нечто общее для всего коллектива, создает механизмы коллективной памяти»14. Коллективная память опирается на социальный контекст. О том или ином событии помнят только
тогда, когда оно размещается в концептуальных структурах, определенных сообществом. А недавно лингвист Н. Г. Брагина в книге «Память
в языке и культуре», на основе анализа устойчивых метафорических
словосочетаний и клишированных фраз из произведений русской литературы XIX–XX вв. и современной публицистики, представляет память как самоорганизующуюся и самонастраивающуюся систему функционирования фрагментов личного и социального прошлого15, справедливо отмечая, что «введение памяти в социальный контекст способствовало появлению нового метафорического значения слова»16.
Прошлое как бы делится на два потока: уникальное прошлое Я (биографическое прошлое) и прошлое Мы (историческое прошлое группы).
Российский психолог В. В. Нуркова разработала оригинальную концепцию
автобиографической памяти, выбрав методологию исследования, которая
опирается на культурно-исторический подход к изучению индивидуальной
памяти, и, в связи с этим, уделяет особое внимание репрезентации и актуализации социально-исторического прошлого в индивидуальных воспоминаниях. В. В. Нуркова описала роль исторического компонента в индивидуальной автобиографической памяти, представляющей собой сплав социокультурных и индивидуально-личностных смыслов. Были сделан важный
вывод о наличии в структуре автобиографической памяти присвоенного
опыта предшествующих поколений, а также о механизме перехода «от об29
ладания семантическим историческим знанием к активному формированию исторической памяти»17. В. В. Нурковой были выявлены различные
механизмы включения исторически значимых событий в индивидуальную
историческую память и их переживания как фактов личной биографии, что
блестяще доказано проведенными автором экспериментами, которые фиксируют особенности переживания исторических событий отдаленного и
недавнего прошлого с позиции «Наследника» и имеют ценность для изучения коллективной исторической памяти.
Развернутое обоснование и теоретическую разработку синтетического подхода можно найти в работах А. И. Макарова, который счел предпочтительным именно термин «надындивидуальная память» как обладающий более широким объемом, чем понятие «культурная память» или
«коллективная память»: в его содержании «объединяются социальный,
культурный и историко-генетический аспекты внешнего контроля над
сознанием индивида»18. Это понятие, к тому же, прямо указывает на дихотомию индивидуальное / надындивидуальное, которая является центральной для концептуализации проблемы памяти. Макаров справедливо подчеркивает, что знание о надындивидуальном измерении памяти
становится всё более значимым вследствие роста искусственного слоя
окружающей человека среды: ныне технический прогресс обеспечивает каждому члену общества память, которой никто никогда не был наделен лично19. Следуя концепциям М. М. Бахтина и Ю. М. Лотмана,
А. И. Макаров пишет: «Сознание и память индивида не находятся в изоляции от знаний, которыми обладают или когда-то обладали другие
люди… Рождаясь, входя в общение с Другими, погружаясь в язык, человек становится проводником знания (образов, понятий, схематизмов
мышления), накопленного его референтной группой… Если же допустить, что человеческие сообщества тоже способны вступать в обмен
знаниями с другими группами, то групповая память вливается в некую
общегрупповую надындивидуальную память»20. Речь идет о социальной
обусловленности механизмов восприятия и осмысления действительности, что и придает сознанию и памяти надындивидуальное измерение.
Сопоставив авторитетные социально-ориентированные трактовки феномена памяти, получившие широкое освещение в научной литературе,
с новыми концептуальными разработками российских ученых в области философии, психологии, филологии, культурологии, можно сделать
следующие выводы. Конфликт между двумя основными типами концептуализации феномена надындивидуальной памяти (либо как пространства общего социального опыта, имеющего трансцендентную природу,
30
либо как конструкта индивидуального сознания, порождаемого прагматическими потребностями той референтной группы, к которой принадлежит индивид) переводится в комбинацию двух взаимодополнительных тенденций, отражающих диалектические моменты процесса социализации личности: «тенденции на интериоризацию коллективной памяти индивидуальным сознанием и тенденции на экстериоризацию индивидуальной памяти в обществе»21. При этом показательно, что все концептуализации памяти, ориентированные на преодоление дихотомии индивидуального и надындивидуального (коллективного, социального),
видят путь к синтезу именно в истории.
Социокультурные факторы длительной временной протяженности и краткосрочные исторические ситуации образуют подвижный контекст, в котором социальное конструирование идентичности выступает как сложный
процесс, подверженный воздействию разнонаправленных сил и многочисленных случайностей. Активно обращаясь сегодня к проблемам исторической памяти, историки в основном сосредоточены на изучении различных аспектов «использования прошлого» и «риторики памяти». Проблема
соотношения мировоззренческого, ценностного, психологического и прагматического аспектов формирования и трансформации исторической памяти является в этих исследованиях маргинальной или вовсе остается за
кадром. Как правило, задача параллельного анализа рационального и ментального уровней того или иного «образа прошлого» даже не ставится, хотя
оба эти компонента социального конструирования исторической преемственности или, напротив, исторического дисконтинуитета, требуют внимания не
только социологов, но и историков. Социальная память не только обеспечивает набор категорий, посредством которых члены данной группы неосознанно ориентируются в своем окружении, она является также источником знания, дающим материал для сознательной рефлексии и интерпретации транслируемых образов прошлого в исторической мысли и профессиональном историческом знании. Рассматривая в прагматическом ключе
механизмы сохранения и передачи исторической памяти, социальное бытование представлений о прошлом и «нарративов идентичности», нельзя
забывать о когнитивной роли исторической памяти, что предполагает принципиальную исследовательскую установку на синтез прагматического и
когнитивного подходов к ее изучению.
_____________________________
1. Подробнее об исследованиях в области исторической памяти см.:
Репина Л. П. Историческая память и современная историография // Новая и Новейшая история. 2004. № 5. С. 33-45.
31
Руткевич А. М. Психоанализ и доктрина «исторической памяти».
М., 2004. С. 24.
3. Важные размышления о роли метафор в гуманитарном знании и об
«антропоморфизирующих» метафорах, выступающих в качестве базовых
категорий историографии см.: Wrzosek W. History – Culture – Metaphor. The
Facets of Non-Classical Historiography. Poznan: Wydawnictwo Naukowe UAM,
1997 [1995]; Idem. O mysleniu historycznym. Bydgoszcz: Oficyna Wydawnicza
Epigram, 2009. См. перевод этих книг на русский язык: Вжосек, Войцех.
Культура и историческая истина / Пер. К. Ю. Ерусалимского. М., 2012.
4. Ребане Я. К. Принцип социальной памяти // Философские науки.
1977. № 5. С. 100.
5. Ассман Я. Культурная память. Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004. С. 149.
6. Там же. С. 169.
7. См.: Савельева И. М., Полетаев А. В. «Историческая память»: к
вопросу о границах понятия // Феномен прошлого / Ред. И. М. Савельева. М., 2005.
8. Ассман Я. Культурная память… С. 37.
9. Рикёр П. Память, история, забвение. М., 2004. С. 166-168.
10. Там же. С. 174.
11. См.: Филиппов А.Ф. Конструирование прошлого в контексте коммуникации: теоретическая логика социологического подхода // Феномен прошлого. С. 96-120.
12. Rьsen J. Studies in Metahistory. Pretoria, 1993.
13. Савельева И. М., Полетаев А. В. «Историческая память»: к вопросу о границах понятия. С. 189.
14. Лотман Ю. М. Внутри мыслящих миров: Человек – текст – семиосфера – история. М., 1996. С. 344-345.
15. Брагина Н.Г. Память в языке и культуре. М., 2007. С. 159.
16. Там же. С. 237.
17. Нуркова В.В. Культурно-исторический подход к автобиографической памяти. Автореф. дисс… д. психолог. н. М.: МГУ, 2009. С. 33.
18. Макаров А. И. Феномен надындивидуальной памяти (образы –
концепты – рефлексия). Волгоград, 2009. С. 9.
19. Макаров А. И. Феномен надындивидуальной памяти: стратегии
концептуализации и онтологический статус. Автореф. дис… докт. философ. наук. СПб., 2010. С. 36. См. также: Макаров А. И. Феномен надындивидуальной памяти. Волгоград, 2009; Макаров А. И. Образ Другого как образ памяти (Методологические аспекты проблемы репрезентации прошлого) // Диалог со временем. 2007. Вып. 18. С. 6-18.
2.
32
20. Макаров А. И. Феномен надындивидуальной памяти… С. 10.
21. Там же. С. 188.
Амбарцумян К.Р.
ИНФОРМАТИВНЫЕ ВОЗМОЖНОСТИ ПРОВИНЦИАЛЬНОЙ
БЕЛЛЕТРИСТИКИ КАК ИСТОРИЧЕСКОГО ИСТОЧНИКА
ПО СЕМЕЙНОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
(на примере повести И.Д. Сургучева «Губернатор»)
Вопрос о необходимости сотрудничества истории и литературы, о целесообразности и плодотворности этого процесса существовал в российской гуманитарной мысли еще в XIX веке. Идея пользовалась признанием, практически реализовывалась, хотя теоретической рефлексии
о беллетристике как источнике для историков не было. Так, В.О. Ключевский на примере «Недоросля» Д.Фонвизина и «Евгения Онегина»
А.С. Пушкина показал, как художественный текст может служить историческому исследованию 1.
В рамках советской науки существовало видение неразрывной связи
между литературным произведением и реальностью, его создавшей, осознавалась возможность использования в качестве исторического источника 2. Одним из выразителей взгляда о взаимозависимости литературы
и реальности был Д.С. Лихачев: «В любом литературном явлении, так или
иначе, отражена и преображена реальность: от реальности быта до реальности исторического развития, от реальности жизни автора до реальности самой литературы в её традициях и противопоставлениях… Город и
природа, исторические события и реалии быта – все это входит в произведение, без которых оно не может быть правильно воспринято. Реальность – как бы комментарий к произведению, его объяснение. Наиболее
полнокровное и конкретное восприятие нами прошлого происходит через искусство и больше всего через литературу. Но и литература отчетливее всего воспринимается при знании прошлого и действительности.
Нет четких границ между литературой и реальностью!» 3 .
В связи с изучением региональной культуры актуализируется проблема определения круга источников и направлений исследований. Специфика исследования северокавказского региона, его культурной истории, истории повседневности сводится к культурным традициям отдельных народов или групп населения, закрепившихся в их повседневном бытии, акцент делается на истории открытия или бытования отдель33
ных артефактов, уточняются факты биографии отдельных деятелей региональной истории 4.
Повседневность на локальном уровне ее носителями не рефлексируется и не определяется как нечто специфичное, нечто идентифицирующее именно данное локальное сообщество. При этом заключенная в определенные пространственно-временные рамки она таковой является. В
условиях губернского города Ставрополя начала XX века любой аспект повседневного существования будет иметь какие-либо индивидуализирующие тона или полутона. Конструирование пространства губернского города, наполнение его содержанием может осуществляться на
основании целого ряда исторических документов. Привлечение провинциальной беллетристики вносит новый смысл в этот процесс, делает
воссоздаваемую реальность более объемной. Художественное произведение – это своего рода взгляд современника на ситуацию изнутри, выражение определенного к ней отношения, что существенно разнообразит возможности исследователя.
Изучение частной жизни представляется наиболее продуктивным по
источникам личного происхождения, но дореволюционное эпистолярное наследие жителей провинции не так уж и богато, что усиливает значимость провинциальной беллетристики. Как и источники личного происхождения, она в меньшей степени в своем содержании зависит от
формы, например, от делопроизводственной документации или периодики, создаваемых в соответствии с определенными требованиями.
При всей информативности и значимости литературного текста его
не следует воспринимать как иллюстративный материал, как прямое отражение исторической действительности. Такой подход давно стал анахронизмом, литературу признают скорее одним из системообразующих
элементов системы, сочетающим образное и рациональное восприятие
действительности 5.
В условиях современной теории исторической науки, когда источником становится любой объект человеческой культуры, использование
беллетристики при конструировании прошлого стало довольно распространенной практикой. Художественная литература становится незаменимым историческим источником при изучении духовной стороны исторических процессов, мировоззренческих кризисов, перемен убеждений 6. При возрастании интереса к истории повседневности, продуктивность работы с литературным произведением повышается, в случае если
его автор является современником описываемых событий. Безусловно,
примером подобного рода совпадения стала повесть писателя, урожен34
ца Ставрополя, И.Д. Сургучева «Губернатор», описывающая жизнь губернского города в самом начале XX века. Обращение к интеллектуальному наследию ставропольского автора актуализируется еще и в связи со 100-летним юбилеем выхода произведения.
Выбор именно этого произведения в качестве источника подкрепляется высокой степенью достоверности в описании пространства Ставрополя, некоторых моментов повседневности, топонимики места. В тоже
время литература «второго плана» – продукт интеллектуального труда
и отражает состояние ума местного сообщества, определенных ее слоев 7. Последнее обстоятельство наиболее значимо при исследовании семейной повседневности, доминирующих представлений о семейных отношениях и ценностях.
Автором умело сконструировано пространство дореволюционного
Ставрополя, литературно передана повседневность его обитателей, прописаны мелкие детали каждодневных забот, которые лично И.Д. Сургучев наблюдал. При наличии настолько непосредственной связи с окружающей автора реальностью стоит оговорить, что использование повести «Губернатор» в качестве источника по семейной повседневности конкретного исторического деятеля нецелесообразно. Главный герой не персонифицирован исторически, прообразом стал губернатор Никифораки,
в герое можно увидеть черты и других деятелей эпохи. Некоторые поступки выдают черты даже П.А. Столыпина. Есть еще ряд персонажей,
образы которых списаны с реальных жителей города. Но, в данном случае, привлекательность произведения как исторического источника возникает из возможности текста аккумулировать в себе систему взглядов,
ценностей, установок не только автора, но и всего контекста, социальной реальности, пусть и в субъективном авторском преломлении.
Генеральной повествовательной линией повести стала семейная драма
главного героя. Все события, описанные И.Д. Сургучевым, в сознании
Губернатора оцениваются и преломляются через сложившуюся семейную
ситуацию, суть которой довольно тривиальна и обыденна – измена жены
и как следствие любовной связи – рождение дочери. Первым в ряду ассоциаций возникает роман Л. Толстого «Анна Каренина», который также
историчен с точки зрения отражения традиционных и формирующихся
семейных ценностей. Каренин в столичном обществе был фигурой значимой и заметной, поэтому его частная жизнь стала непременной темой
разговоров в высшем свете. Значимость Губернатора усиливалась провинциальным фоном губернского Ставрополя, поэтому о том «как он выгнал жену, и дочерей» знал весь «злорадный город» 8.
35
Более тесный круг владел деталями распада губернаторской семьи.
«Чиновники знали, что между ним и женой все было уже давно покончено, знали как и почему это случилось» 9. Другое дело, что общественность пристально наблюдала со стороны, была хорошо информирована,
но не вмешивалась и никак не влияла на ситуацию. Ограниченность, скученность и некоторая простота жизни провинциального города усиливали интерес к частной жизни персон VIP, любое событие находилось в
фокусе внимания. «Начали понемногу съезжаться чиновники: управляющие палатами, ревизоры; все видимо смущались, что губернатор приехал на вокзал раньше их… Губернатору было неприятно, что все эти
чужие ему люди в форменных фуражках узнали о приезде Сони и теперь почли нужным ехать на вокзал и вмешиваться в семейное дело человека, которого они только бояться» 10. Публичность существования обоих героев, высокий социальный статус, обусловила открытость частной
жизни для стороннего наблюдателя, но не только. Отчасти сказалась и
традиционность взглядов на институт семьи, которые отличали дореволюционное российское общество. Зыбкость границы между частным и
публичным и есть одна из характеристик традиционности.
Безусловный интерес для историка представляют нетипичные ситуации, казусы. Применительно к беллетристике понятие «казуса в истории» имеет особый смысл. В повести «Губернатор» уместнее говорить
о казусе восприятия, отношения или оценки, так как мы реконструируем психологию времени, систему ценностей или оценки, но никак не
события. В этой связи мы можем говорить как о «нетипичном» для ценностной шкалы дореволюционной России понимании И.Д. Сургучевым
взаимоотношений Губернатора с незаконнорожденной дочерью Соней,
рожденной его женой от помещика Броцкого. Она оказалась любима
отцом больше, чем родная по крови дочь. Кровные узы при отсутствии
эмоциональной близости не сыграли объединяющей роли. Уровень морали и гражданских законов оказался второстепенен и неинтересен автору, более значим мир чувств и эмоций, которыми руководствуются в
своих действиях люди, но выявлять которые гораздо сложнее.
В природе отношений Губернатора и его дочери Сони есть и элементы традиционных установок. Признание и теплота чувств испытываемых
к чужому, по большому счету, ребенку проистекала во многом из той
же консервативности. Общественное мнение провинциального Ставрополя осуждающе и с непониманием относилось к одиночеству высшего должностного лица губернии. Выразителем этого мнения стал слуга
Губернатора Свирин, который, не уставая, напоминал, что в его возра36
сте, чине и положении в обществе «нужно жить в семействе», «очень
скверно в генеральских чинах, оставаться бесприютным байбаком» 11.
В повести «Губернатор» И.Д. Сургучев передает повседневность жителей Ставрополя и губернии самых разных социальных состояний. Провинциальность нравов, некоторая жестокость отражена в описании уездов Ставропольской губернии. Некоторые из них отличаются снохачеством, другой (Крутицкий) характеризовался большим количеством
убийств, по большей части «на любовной почве» 12. Снохачество настолько неотъемлемая характеристика крестьянского быта даже в начале XX века, что в одной из перепалок в городе, «кистеневских мужиков» называют «снохачами».
Некоторые зарисовки могут представляться читателю, ориентирующемуся на главных героев, второстепенными, своего рода обрамлением
для генерального сюжета. Нередко эти незначительные для обывателя
детали являют историку некий слепок реальности и художественность
образов, субъективирует ее, потому что образ рожден конкретным автором, но в тоже время, как ни парадоксально, усиливает реалистичность, так как автор был помещен в описываемую реальность. Поэтому зачастую после заключения в конкретный литературный образ она
становится более осязаемой и понятной исследователю.
В описании посетителей приемной губернатора, И.Д. Сургучев иронично описывает вдов, вероятнее всего вдов чиновников: «Сидели вдовы с жеманными, напудренными лицами, – эти хлопотали о пенсиях,
смотрели жалобными лицами и каждую секунду готовы были всхлипывать и утирать слезы специально приготовленными маленькими шёлковыми платочками» 13. Ирония не только и не столько авторская, сколько
государственного служащего и одновременно главного героя – Губернатора, который должен был «разговаривать, советовать, приказывать
и упрашивать вдов, чтобы они не плакали» 14. Конечно, для государства эти женщины были обузой, забота о них была обременительна, общество относилось к ним снисходительно.
Вдовство, согласно христианской морали, считалось большим несчастьем, особенно для женщины. Но дело не только в этом, вдова во второй половине XIX века при распространенности в городе малой семьи
сталкивалась с серьезными финансовыми трудностями, особенно в преклонном возрасте. Среди прошений, направляемых во властные структуры вдовами во второй половине XIX и начале XX веков, мы встречаем, как просьбы о материальной помощи, так и официальные запросы о разных способах поддержки в предпринимательском деле. Среди
37
первых – в основном жены чиновников и служащих, семьи которых
существовали на их жалование. Ставропольский врач К. Бахутов в своем описании выделяет отдельную категорию бедных чиновников и отмечает крайнюю степень их бедности 15. В местной прессе публиковались заметки, призывающие помочь вдовам. Например, в 1885 году в
одном из номеров газеты «Северный Кавказ» было опубликовано объявление, акцентирующее внимание благотворителей на бедственном положении вдовы титулярного советника Доминики Ипатьевны Тугушовой 16. В аналогичной ситуации оказалась вдова губернского секретаря
Пелагея Николаевна Зараховичева 17.
Беллетристика смогла передать ситуацию колоритнее, добавить психологизма в общую картину, дописать те черты и чувства в отношении
этих женщин, которых не будет, по определению, нести в себе делопроизводственная документация, периодика, то есть раздражение, снисхождение, ирония. Объявления в газете, прошения имеют определенную
строгую форму, матрицу, и многое из того, что несет в себе художественное произведение, в них не укладывается.
Одна из важнейших черт развития литературы – нарастание художественной достоверности за счет достоверности прямой. Всякое литературное произведение существует в определенной среде: среде реальной
жизни и в среде окружающих его литературных произведений 18. Адаптация литературного наследия к изучению и реконструкции исторической реальности позволила историкам увидеть изучаемые ими явления
в художественных образах и воспринимать их более объемно.
Таким образом, провинциальная беллетристика представляет собою
особый вид местных источников. Его игнорирование влечет за собой
упущение ряда деталей при реконструкции исторической реальности,
формирование менее яркой и менее колоритной картины. За художественно типизированными и индивидуализированными образами произведения скрывается не только субъективное авторское понимание изучаемой действительности, но и также картина мира автора, включенного в определенный социокультурный контекст, проживающего в условиях конкретного локального сообщества, поэтому это еще ценный источник с точки зрения интеллектуальной истории.
_____________________________
1. Болебрух А.Г. История и художественная литература: к специфике
социальной рецепции //Гуманинiтарний журнал. 2011. №1 – 2. С. 5.
2. Миронец Н.И. Художественная литература как исторический источник (к историографии вопроса) //История СССР. 1976. №1.
38
3. Лихачев Д.С. Литература – реальность – литература. М., 1981. С. 3.
4. Маловичко С.И. Локальное общество в поисках территориальной
идентичности: культурологический подход //Историческая география: теория, методы, инновации: материалы III международной научной конференции. (Санкт-Петербург. 23-25 апреля, 2007г.). СПб., 2007. С. 424.
5. Зверев В.В. Новые подходы к художественной литературе как историческому тексту //Вопросы истории. 2003. №4. С. 161.
6. Томилов В.Г. Современная сибирская художественная литература
как исторический источник //Вестник Томского государственного университета. 2009. №1(5). С. 104.
7. Булыгина Т.А. Литература «второго плана» как источник истории
городского локального сообщества //Науковi записки. Киiв, 2012. С. 34.
8. Сургучев И.Д. Губернатор. Ставрополь, 1983. С. 37.
9. Там же. С. 98.
10. Там же. С. 96.
11. Там же. С. 93.
12. Там же. С. 90, 162.
13. Там же. С. 34.
14. Там же.
15. Бахутов К. Медико-топографическое и санитарное состояние города Ставрополя //Ставропольский текст: описания, очерки, исследования. Ставрополь, 2006. С. 230 – 231.
16. Северный Кавказ. 1885. №92.
17. Северный Кавказ. 1885. №70.
18. Лихачев Д.С. Литература – реальность – литература. С.7.
Бочкарева З.В.
РАБОТА ОТДЕЛОВ ПРОСВЕЩЕНИЯ ПРИ ГОРОДСКИХ
УПРАВАХ НА СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ (1942 Г.)
Достаточно очевидными являются факты того, что в 1942 году отделы просвещения при городских управах на оккупированном Северном
Кавказе пытались наладить работу школ. Демонстрируя себя рачительными хозяевами, немецкие оккупанты все же пытались заботиться о подрастающей рабочей силе, которая, безусловно, должна быть достаточно грамотной, чтобы быть впоследствии квалифицированной.
На всей оккупированной территории ремонтировались и готовились к новому учебному году школы. Вся организационная работа выполнялась старостами. Бургомистры городов издавали распоряжения, к примеру, такие
39
как распоряжение № 53 по городу Таганрогу, подписанное бургомистром
Ходаевским: «Для борьбы с безнадзорностью детей». Речь в нем шла о детях в возрасте от 7 до 13 лет, уже посещавших школу. Родители и воспитатели детей должны были немедленно отправить этих детей в ближайшую школу. Детям моложе 14 лет воспрещалось, как торговать на базаре, так и иметь
какой-либо заработок, даже если это просто чистка сапог.
Этим распоряжением также запрещалось детям играть на улицах и
тротуарах. Родители и воспитатели обязаны были удерживать детей от
этого. За неисполнение или противодействие этому приказу виновные
подлежали наказанию. В первую очередь могли быть наказаны, привлечены к ответственности, родители и воспитатели детей. Наблюдение за
исполнением или неисполнением этого распоряжения возлагалось, кроме учителей, также и на полицию1.
В станице Екатериновка Краснодарского края (Ейская городская управа) местный староста получил указание от районного старосты Киктева: «Отдел просвещения доложил мне, что многие учащиеся не посещают школу и Высшие начальные училища из-за плохой обуви, нуждающейся в починке. Приказываю старосте объявить всем артелям сапожников… принимать в починку обувь детей вне всякой очереди и
только за деньги, а не за продукты. Кроме того, у некоторых учащихся
плохая одежда. В этом случае учителя вместе с любителями могут поставить концерт или спектакль в пользу бедных учащихся и на вырученные деньги купить на толкучке в Ейске необходимое…»2.
Действительно, школы на тот период посещали далеко не все дети.
Таганрогская газета «Новое слово» в ноябре месяце, поднимая вопрос
о работе школ, писала, что 46 % детей в школы тогда не ходили, а большинство из них занимались чисткой обуви и торговлей на базаре 3. Между тем по приказу немецкой ортскомендатуры все дети в возрасте от 7
до 15 лет уже были прежде всего зарегистрированы4, после чего началась работа по их «пристраиванию» к семьям и школам.
Все учителя по распоряжению оккупационных ортскомендатур проверялись на благонадежность5. В зависимости от готовности школ к началу
учебного процесса учебный год начинался у всех в разное время. В селе
Светловодск Ставропольского края с 22 августа уже начала работу школа,
директором которой был Иванник6 . В Медвеженском районе средние
школы №№ 28 и 32 начали работу только с 1 октября. Лишь к 13 ноября
в селе Преградном была открыта неполная средняя школа (5-7 кл.)7 .
Периодически в ортскомендатуры захваченного немцами региона поступали статистические сведения об укомплектовании школ учащимися8
40
. Школы работали по учебному плану, предусматривающему преподавание только общеобразовательных предметов: арифметика, русский язык
устно и письменно, рисование, чистописание, пение, физкультура, а с 4
класса вводился еще и немецкий язык. Обучение в школах было платным; в первом классе с родителей взималось 20 рублей в месяц за ребенка, во втором – 30 рублей, в третьем – 40 рублей, в четвёртом – 50
рублей в селе, в городе – 60 рублей9; с пятого-седьмого класса в год
брали по 200 рублей, а с восьмого-десятого – 300 рублей10.
Газета «Пятигорское эхо» так писала о работе отдела просвещения, искусств и печати при бургомистре города Кисловодска: «Среди разных
отделов Городского Управления г. Кисловодска особенно чётко и продуктивно работает Управление просвещения, искусств и печати… В настоящее время в городе работают пять гимназий: две мужские и три женские, также – семь общеобразовательных семиклассных училищ. Временно, впредь до установления центрального государственного бюджета
по народному образованию, в учебных заведениях города определена
следующая плата за обучение: в гимназиях 300 рублей в год, в общеобразовательных семиклассных училищах с 4 по 7 классы включительно
– 150 рублей в год… Ввиду массы поступивших заявлений, во многих
школах наряду с основными, развёрнуты и параллельные классы…»11.
В Железноводске отделом просвещения руководил профессор Еленевский М.А., который всячески пытался оптимизировать вверенную ему
работу. Но зачастую обстоятельства были сильнее подобных попыток.
И так везде по региону. Лишь в октябре 1942 года во многих местах
начали работу школы, в которые принимали детей от 8 до 12 лет. Школы открывались торжественно, в присутствии военных комендантов города (в Железноводске это майор Юргенс) и офицеров комендатур, бургомистров городов12. В Минеральных Водах также лишь с этого периода работали начальные школы и гимназия13.
Отделы просвещения оккупированных городов и крупных сел Северного Кавказа имели совершенно четкие указания, планы и программы
того, как и впредь вести свою деятельность. Наряду с преподаванием общеобразовательных дисциплин, предполагалось в школах ввести уроки
домашнего хозяйства, создавать в каждой школе по несколько производственно-технических групп: по пчеловодству, птицеводству, шелководству, цветоводству и рукоделию (вязанию, шитью, кулинарии, сервировке
стола), плотнично-столярные и корзино-веревочные группы.
Обучение повсеместно вводилось платное, по программе, утвержденной каждым отделом просвещения14. Также повсюду в средних шко41
лах вводилось раздельное обучение: открывались мужские и женские
школы. При открытии школ протоиереи часто служили соответствующие молебны15. Таким образом школы открывались практически повсеместно и число учащихся там достоверно прирастало. Так, в селе Овощи Туркменского района Ставропольского края первую четверть начинали 31 ученик, а к началу второй четверти там было уже 74 учащихся, процент успеваемости на тот момент составлял 85,8 %16. При этом,
что весьма примечательно, в школах также довольно успешно вводилась палочная система наказания17.
Большое внимание уделялось в оккупированной зоне также и специальному начальному и среднему образованию. В Таганроге открывались ремесленные и сельскохозяйственные школы. На их организацию по распоряжению местной ортскомендатуры выделялось 60000 рублей18. В ноябре
1942 года в Ставрополе открывалось ремесленное училище для подростков до 18 лет, где обучали специальностям: токаря (по металлу и дереву),
слесаря и кузнеца, электромонтера, модельщика, формовщика, столяра.
Из 8 часов рабочего (учебного) дня 5 часов отводилось практической работе и 3 часа – общеобразовательным дисциплинам. Практические занятия предполагалось проводить на промышленных предприятиях города. В
момент открытия на 450 мест подали заявления 200 человек19.
Всем этим работа отделов просвещения все же не ограничивалась.
Также с их помощью открывались и детские дома для умственно отсталых детей20. Они также повсеместно пытались повсюду организовывать еще и работу курсов по преподаванию немецкого языка. Так, в г.
Пятигорске некто Аванесов А.М. довольно активно руководил работой
именно таких курсов. Профиль и структуру тех курсов составлял другой активист просвещения по фамилии Чапля В.К. Но преподавали там
русские учителя: Ленников М.И., Дегтярева Т.И., Шубинский В.В. и т.д.
Тогда в курортной столице Кавказа было довольно быстро набрано 33
группы желающих быстро обучиться языку оккупантов с общим количеством учащихся 1138 человек21. Учебная программа курсов была рассчитана на 4 месяца. Ввиду наплыва желающих, курсы были двухсменные: взрослые и детские. Разумеется, в программу обучения на тех курсах входило обязательное изучение биографии Гитлера22.
Все это свидетельствует о том, что фашисты считали, что на Северный Кавказ они пришли навсегда и старались подготовить для себя квалифицированную рабочую силу.
_____________________________
1. Таганрогский филиал Государственного архива Ростовской области (ГАРО). Ф. 619. Оп.1. Д. 18. Л. 63.
42
2. Государственный архив Краснодарского края (ГАКК). Ф. 471. Оп.
1. Д. 1. Л. 568.
3. Новое слово. 1942. 28 ноября.
4. Таганрогский филиал ГАРО. Ф. 614. Оп. 3. Д. 9. Л. 22.
5. Там же. Ф. 619. Оп.1. Д. 17. Л. 9.
6. Пятигорское эхо. 1942. 6 сентября.
7. Государственный архив Ставропольского края (ГАСК). Ф. 1059.
Оп.1. Д.3. Л. 92.
8. Таганрогский филиал ГАРО. Ф. 619. Оп.2. Д.19. Л.37-38.
9. ГАСК. Ф. 1852. Оп.12, 19. Д.33. Л.140.
10. ГАКК. Ф. 498. Оп.1. Д.19. Л.116.
11. Пятигорское эхо. 1942. 18 октября.
12. Пятигорское эхо. 1942. 11 октября.
13. Кавказский вестник. 1942. 20 декабря.
14. Пятигорское эхо. 1942. 10 октября.
15. Кавказский вестник 1942. 24 декабря.
16. ГАСК. Ф. 1368. Оп.1. Д.1. Л.10,11.
17. Там же. Ф.1852. Оп. 12. Д. 33. Л.140.
18. Таганрогский филиал ГАРО. Ф. 619. Оп. 1. Д. 111. Л. 22; Ф. 619.
Оп. 1. Д. 162. Л. 5; Ф. 619. Оп. 2. Д. 19. Л. 52.
19. Ставропольское слово. 1942. 6 ноября.
20. ГАКК. Ф. 490. Оп.1. Д. 3. Л. 76.
21. ГАСК. Ф. 1059. Оп. 2. Д. 13. Л. 1.
22. Ставропольское слово. 1942. 28 октября.
Ермаков В.П.
ПЕРСПЕКТИВЫ АНТАНТЫ И ЧЕТВЕРНОГО СОЮЗА В КОНЦЕ
1914 гг. (по материалам газеты «Северокавказский край»)
Важным источником при изучении формирования образа Германии
в южно-российском обществе в годы первой мировой войны является
периодическая печать, ставшая на рубеже XIX- XX веков главным носителем информации в российской провинции1. В данной связи хотелось бы выделить газету «Северокавказский край», которая была одним из крупнейших либеральных изданий Ставрополья. В отличие от
других региональных изданий, газета всегда уделяла много внимания
не только внутрироссийской проблематике, но и событиям из мировой
политики и из жизни зарубежных стран. Свою политическую направленность газета никогда не скрывала, что не редко приводило ее к кон43
фликту с официальными властями. В ходе рекламы подписной компании 1914 г. «Северокавказский край» с гордостью констатировал, что
главной целью газеты является «… всестороннее освещение русской
действительности с прогрессивной точки зрения»2.
С началом войны, издание во многом переориентировалось на освещение событий, связанных с войной. Важное место в редакционной политике издания играет дипломатическая составная первой мировой войны. «Северокавказский край» очень интересовала возможная позиция
США в начавшейся войне. Все воюющие стороны прекрасно понимали,
что США могут сыграть важную, если не решающую роль в возможной
победе одного из противоборствующих блоков. США обладали огромным экономическим потенциалом, страна могла в короткие сроки выставить крупную армию и военно-морской флот. Газета отмечала тот факт,
что германские агенты вели активную работу в США, используя американские страхи перед Японией. В начале ХХ в. в США действительно нарастает опасение американского общества о возможной «желтой экспансии» в бассейне Тихого океана и на территории США непосредственно.
По мнению «Северокавказского края», США не надо особо опасаться
Японии. Во-первых, их интересы нигде не пересекались. Во-вторых, промышленность и торговля США сверх развиты и слабая японская промышленность не может выступать в качестве активного конкурента американской экономики3. Правда здесь «Северокавказский край» несколько лукавил. Дело в том, что правящие круги Японии в это время не скрывали
своих экспансионистских амбиций по отношению к Китаю и другим регионам Азиатско-Тихоокеанского бассейна, что напрямую задевало, как
экономические, так и геополитические интересы Вашингтона.
Италия являлась еще одной страной, которая могла стать важным подспорьем в победе над Германией. По мнению издания, несмотря на то,
что Италия юридически была союзником Германии, она фактически находилась вне этого союза. К России и русским в Италии относились очень
хорошо, особенно после страшного землетрясения в г. Мессина, когда
русские моряки приняли активное участие в спасении жителей пострадавшего города. Охлаждение рядовых итальянцев к Германии не могло
не передаться и правящим кругам Италии. Тем более, триполитанская война с Османской империей показала не искренность ее союзников (Германии и Австро-Венгрии). К тому же в исторической памяти итальянцев
всегда было сильно враждебное отношение к своим бывшим угнетателям в лице австрийцев. Эти чувства вновь стали развиваться в начале
ХХ в. Нейтралитет Италии, по мнению «Северокавказского края», стал
44
первым ударом по интересам Германии. Германская политика «кнута и
пряника» оказалась бессильной перед антигерманским настроем итальянского народа. Обещания Южного Тироля, Восточного Прованса и Савойи не смогли поколебать итальянцев4. Антанта, на взгляд журналистов,
абсолютно верно разрешила итальянским войскам высадиться в Албании. С одной стороны, это обезопасило тылы Черногории. С другой стороны, укрепило позиции Сербии в случае войны с Болгарией. По их мнению, Италия, скорее всего, вступит в войну на стороне Антанты. Последняя, конечно, может обойтись и без помощи Италии, но сильные итальянская армия и флот могут стать весомым подспорьем для воюющей Антанты, тем самым приблизив ее победу. К тому же это обстоятельство
будет иметь важное моральное значение для балканских народов5. «Северокавказский край» поддержал итальянскую политику России, в частности, ее признание прав Италии на Фиуме и Триест и желание России
предать всех итальянских военнопленных австро-венгерской армии Италии, так как это способствовало росту русофильских настроений в Италии. «Северокавказский край» отмечал безнадежные попытки германских агентов обхаживания итальянской прессы с целью инспирирования
на ее страницах германофильских публикаций6.
Безусловным успехом германской дипломатии в 1914 г. стало присоединение к союзу Германии и Австро-Венгрии Османской империи.
Газета попыталась проанализировать причины такого поведения Стамбула. На ее взгляд, германо-турецкая дружба началась с Берлинского
конгресса, когда О. Бисмарк отстоял для Османской империи проливы
и существенно урезал территории, передаваемые балканским государствам. После этого началось постепенное закабаление Турции Германией. Вначале в Турцию пошло немецкое оружие и военные советники,
тем самым Германия, по сути, установила контроль над военной машиной Османский империи. Затем началось активное экономическое проникновение Германии в Турцию. Младотурецкая революция не изменила положение дел, хотя на первых порах Германия выражала опасения
по данному поводу. «Младотурки оказались незаменимыми помощниками Германии в осуществлении идеи подчинения Турции немецкому
влиянию…», – писал «Северокавказский край» по этому поводу7. К
тому же лидеры младотурецкой революции Энвер и Талаат, воспитанные во враждебном к России духе, всегда восхищались мощью и силой Германии. В тоже время сама Германия и особенно Вильгельм II
проводили по отношению к Турции двурушническую политику, что проявилось в дни балканских войн, когда Германия не пришла на помощь
45
своему союзнику. Для Турции, на взгляд издания, вступление в войну
означает гибель и неминуемый крах. Кстати данный материал не был
выдержан в неприязненном для Турции духе.
Газета четко разделила правящую элиту страны от рядовых турок,
которые не хотят этой войны. Газета была убеждена в том, что турецкий народ сможет избавиться от правящей клики и тем самым спасти
страну от гибели. «Заключение мира с Турцией сделается возможным,
как только турецкий народ стряхнет с себя иго немцев и младотурок»,
– заключало издание8. «Северокавказский край» не призывал к полному разделу Турции и ее ликвидации как государства. По мнению издания, Турция должна была сохранить свой суверенитет и территориальную целостность. Единственным требованием для заключения мира с
Турцией должны были стать свобода Армении и проливов. Правда за
этим утверждением крылась определенная двусмысленность. Свобода
в рамках Турции – это одно, а свобода от Турции – это абсолютно другое. И вера в то, что Турция добровольно отдаст проливы, была утопией, так как потеря для Турции проливов наносила огромный удар по
геополитическим интересам страны. И никогда бы Турция ни кому не
передала проливы добровольно.
«Северокавказский край» интересовала позиция нейтральных скандинавских стран в начавшейся войне. По его мнению, агрессивность Вильгельма II ослабила позиции Германии в этих странах. Несмотря на все усилия
германофилов, в скандинавских странах растут антигерманские настроения. Лидер шведских германофилов С. Гедин скомпрометировал себя финансовой поддержкой со стороны Берлина. Это вызвало большой резонанс в стране. По германофильству шведов нанес удар факт потопления
германскими ВМС трех шведских пароходов, несмотря на отрицание Германией этого события. В Дании еще свежи были в памяти воспоминания о
потери Шлезвига и Гольштейна и прусско-австрийской агрессии. Все это
привело к росту антантофильских настроений в Скандинавии9.
В Голландии позиции Антанты газета также оценивала довольно радужно. Голландия запретила ввоз в Германию ряд стратегических товаров, страна приняла бельгийских беженцев. Таким образом. Голландия была не намерена нарушать нейтралитет в пользу Германии, а голландская армия была готова к отражению германской агрессии10.
Наиболее сложная ситуация, по мнению издания, сложилась в Швейцарии. Немецкие кантоны не скрывали своих симпатий к Германии, а
франкоязычные кантоны к Франции. На этой почве в стране стали возникать острые конфликты. И, тем не менее, подавляюще число швей46
царцев выступало за нейтралитет страны, поэтому Антанте следует уважать нейтралитет страны11.
Португалия занимает доброжелательную позицию к Антанте. Таким
образом, у Германии и Австро-Венгрии нет друзей в Европе. Италия и
Румыния, на взгляд журналистов издания, в ближайшее время объявят
войну Германии, и это окончательно переломит ситуацию в пользу Антанты12. Правда здесь «Северокавказский край» забыл, и скорее сознательно, еще одно нейтральное государство, события в котором развивались не в пользу Антанты. Речь идет о Болгарии, которая все больше
дрейфовала в сторону Германии и Австро-Венгрии. Вступления Болгарии в войну Антанта боялась. Это событие могло резко изменить ситуацию на Балканах не в пользу Антанты и поставить Сербию и Черногорию на грань катастрофы. «Северокавказский край» отсюда и избегал
анализа ситуации в Болгарии, ограничившись только анализом ситуации в странах, где события развивались в пользу Антанты.
Лишь 23 декабря «Северокавказский край» опубликовал большую статью, в которой он стремился дать свое видение «болгарской проблемы».
На взгляд газеты, успехи сербского оружия перечеркнули все надежды Германии и Австро-Венгрии на вступление в войну Болгарии. По мнению издания, болгарский народ никогда не пойдет войной против России. Болгары могли бы выступить только против сербов, но такой момент был упущен, поэтому Болгария останется нейтральной страной. Идея балканского
союза под эгидой России, к сожалению, не была реализована, но австрогерманские планы на Балканах также рухнули. В Софии понимают, что если
она вступит в войну, то против нее выступят Румыния и Греция13. Однако
эти прогнозы «Северокавказского края» не оправдались. В 1915 г. Болгария напала на Сербию, тем самым выступив против Антанты.
Прогноз в отношении Румынии, сделанный газетой в декабре 1914
г., показал свою состоятельность. Издание полагало, что успехи Сербии и России укрепили антантофильские настроения в Румынии, поэтому
оно было абсолютно убеждено в том, что Румыния, никогда не выступит против Антанты14. Это мнение подкреплялось приходившими сообщениями о восстаниях румын в Венгрии.
В конце 1914 г. «Северокавказский край» оценивал довольно радужно
перспективы стран Антанты. На взгляд издания, во Франции германские войска оказались на грани поражения, в самой германской армии
набирал силу моральный кризис, что привело к дезертирству германских солдат и их бегству в нейтральную Голландию15. По сведениям ряда
изданий, несколько баварских частей отказались принимать участие в
47
боевых действиях, не выполняя приказы своего командования. В Германии, по мнению газеты, набирал силу и политический кризис, который кроме всего выразился в нежелании правящих кругов Германии
созвать местные ландтаги, зачастую настроенные против войны, в частности это касалось ландтага Саксонии16. Общие потери германской армии убитыми, раненными, больными издание оценивало в 1 млн. 750
тыс. солдат и офицеров17.
Безнадежность положения дел Германии было продемонстрировано
в статье, посвященной провалу германского наступления на Кале, в результате которого германские войска понесли огромные потери. Это привело к деморализации армии, распространению эпидемий (!) и дезертирству. При этом немцы четко выполняли приказы своего командования, но все их атаки разбились о стойкость британских и французских
солдат. Правда издание признавало, что в боях немецкие солдаты и офицеры проявляли героизм18. На западе установилась позиционная война,
которая в конечном итоге будет гибельной для Германии. А что же на
Востоке? А на Восточном фронте немцы, оказывается, терпят поражение за поражением, которые они скрывают от своего населения19.
Экономический кризис и крах доктрины молниеносной войны заставили Германию и Австро-Венгрию искать возможность заключения
мира с Антантой. «Северокавказский край» утверждал, что Германия
выходила с подобными предложениями на Россию, Францию и Бельгию, а Австро-Венгрия на Сербию и Черногорию. Причем обе центрально-европейские империи готовы были пойти на существенные уступки
в пользу стран Антанты. Все эти предложения, по мнению издания, есть
не что иное, как попытка расколоть с помощью сепаратных переговоров Антанту, но из этого ничего не получится. Дипломатов Германии и
Дунайской империи заставляет активно действовать в данном направлении набирающий силу кризис и рост недоверия между Берлином и
Веной. «Мира можно или добиться или просить (Германии и АвстроВенгрии – прим. автор.) смиренно и униженно. Добиться мира Германия не может, не в силах, а просить не хочет, она пытается еще барахтаться», – отмечала по данному поводу газета20. На взгляд издания, мир
может быть заключен только тогда, когда прусский милитаризм будет
ликвидирован и не будет больше представлять угрозы миру.
В конце года на страницах издания появляются своеобразные материалы, в частности Н. Язвицкого. В одной из своих статей Н. Язвицкий, разумеется, со всеми ремарками о том, что Россия и ее союзники
ведут войну освободительную, а Германия агрессивную, утверждает, что
48
война собой символизирует прогресс. Возникает вопрос, в каком смысле эта мировая катастрофа символизирует прогресс? На взгляд журналиста, после победы Антанты в мире установится вечный мир, и идеалы свободы окончательно победят среди всех народов, что и станет источником постоянного прогресса21. И этот вечный мир обеспечит союз
ведущих держав мира, костяк которого составят страны Антанты.
В другой своей статье Н. Язвицкий выдвинул новое обоснование причин войны. Для него основную роль в начавшейся войне сыграли экономические противоречия государств и амбиции крупного капитала. Он
писал: «И настоящая война вызвана прихотью капитала; ведь; соперничество держав развилось на почве борьбы за обладание рынками»22. Но,
по мере развития, война из экономической превращается в войну народную в том плане, что народы начинают воевать не за интересы крупного капитала, а за национальную идею и экономическую свободу.
Подводя итоги кампании 1914 г., «Северокавказский край» полагал,
что именно Россия вынесла основной удар германо-австрийских войск.
«Почти одновременное поражение обеих противников русскими лишний раз подтверждают то блестящие мнение о непобедимости и исключительной выносливости русской армии, которое существует о ней среди наших союзников…», – отмечала по этому поводу газета23.
Конечно, с данным утверждением издания можно согласиться только
отчасти. Не вызывают сомнения успехи российской армии против Австро-Венгрии, где она одержала ряд крупных побед. Что касается противостояния с Германией, то здесь России также можно было чем гордиться, срыв германского наступления на Варшаву имел огромное стратегическое значение, но этот успех компенсировался страшным поражением
первой и второй российских армий в Восточной Пруссии. Ударную силу
войск среднеевропейских империй составляли германские войска, а большая их часть как раз была занята на Западном фронте24. Это и не позволяло Германии провести крупную наступательную операцию против российской армии. Поэтому ни в коем случае нельзя говорить, что Россия
вынесла основную тяжесть боев в 1914 г., Западный фронт, наряду с Сербским сыграли не меньшую роль в срыве плана молниеносной войны.
Динамика потерь германской армии показывает, что большую часть потерь личного состава она понесла как раз на Западном фронте.
«Северокавказский край», подводя итоги кампании 1914 г., приходил
к заключению, что все оптимистические прогнозы по поводу быстрого
завершения войны себя не оправдали. Эта уверенность всем передавалась от немцев, ярых сторонников теории «блицкрига»25. Начавшаяся вой49
на- это война нового типа, с которой человечество еще не сталкивалось,
война, которая по своим масштабам и характеру затмила все предшествующие войны. Россия, ее союзники одержали ряд побед, но, по мнению издания, до полной победы еще далеко. Немцы храбры и упорны,
они не считаются с потерями, Вильгельм II жаждет реванша. Газета недоумевала, она не могла понять логику размышлений германского генштаба. Даже если немцы захватят Варшаву, то это ровным счетом ничего не изменит, даже если немцы вторгнутся вглубь России, то Россия
выстоит, и издание в данной связи вспоминало печальный опыт Наполеона в 1812 г. «Ни взятие Варшавы, ни Парижа, ни Лондона не обеспечит
заключение мира. Напрасные надежды», – отмечало издание26. Кроме этого «Северокавказский край» призывал не боятся длительной войны, которая только выгодна России и ее союзникам, обладающим огромными
ресурсами по сравнению с Германией и Австро-Венгрией.
_____________________________
1. Крючков И.В. Образ Австро-Венгрии на страницах периодической
печати Дона и Северного Кавказа в начале ХХ в. (1900-1917 гг.). Ставрополь, 2003. С. 3-4.
2. Северокавказский край.1914. №930. С.1.
3. Отношение Америки к воюющим державам// Северокавказский
край. 1914. №1025. С.1.
4. Северокавказский край. 1914. №1034. С. 2.
5. Там же. С.3.
6. Северокавказский край. 1914. №1043. С. 2.
7. Турецкие дела// Северокавказский край. 1914. №1042. С. 2.
8. Там же.
9. Настроение нейтральных держав// Северокавказский край. 1914.
№1039. С. 2.
10. Там же.
11. Там же.
12. Там же.
13. Результаты победы// Северокавказский край. 1914. №1069. С. 2.
14. Там же.
15. Северокавказский край. 1914. №1026. С. 1; Северокавказский
край. 1914. №1036. С. 2.
16. Северокавказский край.1914. №1034. С. 4.
17. Северокавказский край.1914. №1037. С. 2.
18. Петроградские письма//Северокавказский край.1914. №1062. С. 3.
19. На Изере// Северокавказский край.1914. №1049. С. 2.
50
20. Германия ищет мира// Северокавказский край.1914. №1037. С. 2.
21. Северокавказский край. 1914. №1039. С. 2.
22. Язвицкий Н. Война и ее будущее значение в жизни народов// Северокавказский край. 1914. №1067. С. 2.
23. Крушение планов//Северокавказский край.1914. №1053. С. 2.
24. Мировые войны ХХ в. Кн.1. Первая мировая война. Исторический очерк. М., 2002. С. 140-141.
25.Тщетность усилий// Северокавказский край.1914. №1076. С. 2.
26.Там же.
Зозуля И.В.
УСЛОВИЯ РАБОТЫ РОССИЙСКОГО СУДЬИ В НАЧАЛЕ
ХХ ВЕКА: К ВОПРОСУ О СЛУЖЕБНОЙ ПОВСЕДНЕВНОСТИ
Начало ХХ века принесло с собой значительные изменения, связанные с революционными потрясениями 1905-1907 гг. и 1917 г. Впрочем,
еще до их начала встала острая необходимость пересмотра и кодификации основных отраслей российского права (уголовного, гражданского, уголовного процессуального и гражданского процессуального).
Причем во время подготовки этих мер столкнулись естественная и историческая школы права. Первые отстаивали существование универсальных, общечеловеческих норм, вторые – национальный характер права1
. Были подготовлены проекты как Гражданского, так и Уголовного уложения, но работа над ними была прервана из-за новой волны революционного движения в России.
После январских событий 1905 г. правительство было вынуждено бросить все силы на подавление революции – полицию, жандармов, войска
и суды2. Последним отводилась немаловажная роль. Правительство в первую очередь использовало те законы, которые относились еще к периоду контрреформ 80-90-х гг. XIX в. Так, почти повсеместно стали вводится статьи «Положения о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия» 14 августа 1881 г., предусматривавшие объявление местностей на положении усиленной или чрезвычайной
охраны, вследствие которых местная администрация получала право непосредственного вмешательства в действие судебных органов.
Но, не сумев подавить революционные выступления силой, царское
правительство пошло на некоторые уступки. Этим, в основном, и было
вызвано появление Манифеста 17 октября 1905 г. «Об усовершенствовании государственного порядка», в котором император возложил на пра51
вительство обязанность выполнить его волю о том, чтобы «даровать населению незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов»3. Однако ни Манифест 17 октября, ни целый ряд других
мер царского правительства, направленных на снижение политической
напряженности в стране, не удовлетворили основные массы населения.
После последовавшей в апреле 1906 г. отставки Председателя Совета министров С.Ю. Витте и освобождения вслед за ним почти всех министров, в том числе и И.Г. Акимова, место министра юстиции и генерал-прокурора занял И.Г. Щегловитов. Именно при нем в Российской
империи законом от 20 августа 1906 г. была введена система военнополевых судов4. Хотя, справедливости ради, стоит сказать, что сам Щегловитов по ряду пунктов этого закона выразил категорическое несогласие, но Совет министров полностью согласился с волей императора.
Этот закон стал самым жестоким и циничным из всех издаваемых за
все время революционных событий 1905-1907 гг. Правила о военнополевых судах разрабатывались в недрах военно-судного управления
в соответствии с волей императора, которую он сам выразил в следующих словах: «Быстрое исполнение наказания будет больше устрашать»5. Первый пункт закона о военно-полевых судах предусматривал
передачу дел в его ведение в местностях, объявленных на военном положении или в положении чрезвычайной охраны, губернаторами, главноначальствующими или облеченными их властью лицами в тех случаях, когда «учинение» лицом гражданским преступного деяния будет являться настолько очевидным, что не потребует его дальнейшего расследования6. Причем, это распоряжение должно следовать безотлагательно за совершением преступления и по возможности в течении суток,
после чего суд должен был немедленно приступить к разбору дела и
окончить его рассмотрение при закрытых дверях в течении 48 часов.
Состав военно-полевых судов из-за своей полной неподготовленности к исполнению судебных обязанностей и неосведомленности в юридических вопросах в связи с кратчайшими сроками его формирования, не
мог гарантировать ни беспристрастного отношения к делу, ни даже формальной правильности его рассмотрения. Давая им общую оценку, Н.
Набоков пришел к заключению, что никакие циркуляры не могли отнять
у них «характера узаконенного суда Линча, а суд Линча, по самому своему существу, наряду с виновными должен поражать и невиновных»7.
Неспособность правительства реально взглянуть на сложившуюся ситуацию в стране и действенно повлиять на ее нормализацию, наиболее
52
явственно прослеживаются на примере российской судебной системы в
период между двумя революциями: первой российской 1905-07 гг. и февральской демократической 1917 г. В эти годы большая часть правительственных мер была направлена, в первую очередь, на борьбу с революционерами и им сочувствующими, а не с преступниками, от которых собственно и страдало население областей и губерний. Но правительство целенаправленно продолжало проводить именно эту линию, как в работе
органов внутренних дел, так и в деятельности лиц судебного ведомства.
Одним из примеров этому может служить вынужденная отставка старшего председателя Тифлиской судебной палаты В.Р. Завадского. Его устранение было связано с результатами работы на Кавказе комиссии оберпрокурора общего собрания кассационных департаментов Н.М. Рейнке,
которой еще в 1910 г. было поручено провести ревизию местных и в особенности горских словесных судов8. Однако, несмотря на ее отчеты 9, у
сотрудников местных судебных органов сложилось впечатление, что комиссия Рейнке преследовала своей основной целью не столько сбор материалов для последующих реформ в области правосудия у горских народов, сколько возможность найти веские причины для устранения неугодных правительству лиц судебного ведомства. Поводом для таких утверждений стало удаление от занимаемой должности старшего председателя Тифлиской судебной палаты. Главной виной В.Р. Завадского было
слишком строгое соблюдение судебного беспристрастия в делах о государственных преступлениях, которое в это время признавалось министром
юстиции И.Г. Щегловитовым за слабость10.
В книге «Записки судьи», вышедшей без указания авторства, но по
всей вероятности принадлежавшей перу Завадского, остро высвечивались все слабости российского судебного ведомства, сошедшего «с
того пьедестала, на котором так гордо и высоко держало своё знамя»11.
В отзывах на это литературное произведение, носящее характер мемуаров, как журналисты, так и судьи самого разного ранга и места жительства, столь же резко выступили с критикой существующей системы судоустройства и судопроизводства в стране, которые «раздражённые своим бессилием» и таящие «глубокую ненависть к тому, кто поставил их в такие нравственно- невыносимые условия»12, все же продолжали свою работу, надеясь на коренные изменения как в стране в
целом, так и в деле правосудия в частности.
Общее недовольство населения, вызванное дороговизной, взвинчиванием цен и отсутствием товаров и продуктов переросли в так называемые продовольственные «бунты». Все это осложнило и без того на53
пряженную работу судебных органов, служащие которых прекрасно
понимали причины роста преступности в стране.
Наряду с этим в стране был продолжен и определенный процесс демократизации судебной системы, выразившийся в введении суда присяжных в тех районах страны, где он не получил развитие в ходе судебных
преобразований второй половины XIX века. Так этот институт в 1906 г.
получил распространение на части территорий Северного Кавказа13.
В условиях происходивших политических реформ в стране получали дальнейшее обсуждение, а порой и развитие вопросы отечественного судоустройства и судопроизводства, основанные на либерально-демократических принципах. Не все из проектов, разработанных в эти
годы, нашли свое воплощение в жизни. Но сам факт их рассмотрения
свидетельствует о стремлении центральной и местной властей повысить
эффективность работы судейского корпуса страны.
Примером последнего могут служить многочисленные обсуждения
по поводу создания на территории Кавказа новых судебных органов и
правил судопроизводства. В Совете министров в 1911 г. получил обсуждение вопрос об открытии на Северном Кавказе нового окружного
суда с выделением ему «района и местонахождения, наиболее соответствующих интересам населения». Одним из условий выполнения этого
требования виделось включение в юрисдикцию нового суда тех территорий, которые не затронут население, проживающее вблизи уже действующих окружных судов Северного Кавказа, а именно – Екатеринодарского, Владикавказского и Ставропольского. Причем наиболее заинтересованными в создании нового окружного суда считались территории Кубанской и Терской областей из-за значительного количества дел,
рассматриваемых в них. Интересно, что законодатель при этом учитывал и особенности края, признавая необходимость создания окружного
суда в центре района, который будет отвечать стремлениям местного населения по административным, экономическим, культурным и иным интересам, в числе которых указывалось и удобство путей сообщения14.
С началом Первой мировой войны усилились социальные изменения,
развивавшиеся миграционные процессы способствовали дальнейшему
обострению общественных и экономических противоречий. На протяжении 3-х лет (1914-1916) местными властями постоянно предпринимались меры для обеспечения порядка и предотвращения различного
рода эксцессов. Но ухудшение экономического положения населения
способствовало дальнейшему нарастанию народного негодования. В
54
стране резко возросли общественная активность населения и его выступления против властей.
Переломным моментом в истории России стала Февральская буржуазная революция 1917 г., которая принесла надежду на перемены в общественно-политической жизни страны. С падением самодержавия Россия стала самой демократической страной мира. 3 марта была опубликована Декларация Временного правительства, в которой содержалась
программа реформирования российского государства. Между тем, правительство не спешило с преобразованиями судебной системы, отдав
предпочтение другим, не менее важным вопросам. Поэтому в России
и после падения самодержавия сохранилась существовавшая ранее система местных судов: судебные палаты, окружные суды, мировые судьи и их съезды. Что же касается судей, которые были назначены царским правительством, то Временное правительство отнеслось к ним с
большой терпимостью.
Временное правительство осуществило широкие демократические
преобразования. Были провозглашены политические права и свободы,
отменены национальные и религиозные ограничения, смертная казнь,
упразднены цензуры и другие репрессивные органы царского режима
(полиция, жандармерия, каторги и т.д.). Но в отношении кардинальных
перемен в судопроизводстве вплоть до мая 1917 г. практически ничего
существенного сделано не было. Причем правительство и не спешило
в решении этого вопроса. Только спустя некоторое время постепенно и
поэтапно начали происходить изменения в судебной системе, в целом,
и окружном судопроизводстве, в частности.
12 апреля 1917 г. Временное правительство предписало производить
аресты только «по уполномочию» судебной власти или правительства.15
Постановление Временного правительства об условной и гражданской
ответственности служащих от 14 апреля 1917 г. предусматривало подчинение окружным судам дел о преступных деяниях по службе, а также передачу им дел за указанные преступления всех служащих, если
их рассмотрение не отнесено к ведомству бывших судебных установлений16. В ведение окружных судов с присяжными заседателями (в местностях, где суд присяжных введен не был, эти вопросы решались на
прежних основаниях), вошли дела и о тех преступлениях по службе,
за которые в законе налагались наказания, соединенные с лишением
всех прав состояния или всех особенных лично и по состоянию присвоенных прав и преимуществ, а также дела о предусмотренных уголовным положением тяжких преступлений, за которые в законе было
55
определено заключение в исправительном доме или соединение с лишением прав состояния и заключение в тюрьму.
В мае 1917 г. был реформирован местный суд. Постановлением Временного правительства от 4 мая 1917 г. закон 15 июня 1912 г. о преобразовании местного суда был распространен, помимо 10 губерний, еще
на 33 губернии. Потребность в новом местном суде особенно явствует
из переписки комиссара Александровского уезда и Ставропольского
губернского комиссара. В ней уездный комиссар, сообщая о все учащающихся случаях самосуда, борьба с которыми имеющимися в его
распоряжении средствами не дает желаемых результатов, доводит до
сведения губернского комиссара, что единственно действенной мерой
для предотвращения самосудов и их пагубного влияния на местное население является немедленное введение института мировых судей17.
Остро встал вопрос о преобразовании и административного суда в
связи с намечавшейся реформой местного самоуправления. Попытки
реформировать административный суд предпринимались еще в 1905 г.,
когда Кабинет Министров признал настоятельной необходимостью преобразовать в России административную юстицию в духе великих начал судебной реформы 1864 г. Но законопроекты, предложенные Особым совещанием во главе со статс-секретарем Сабуровым, образованным в январе 1905 г., так и не были введены в действие. К ним вернулись лишь после Февральской революции. Уже к середине апреля 1917
г. документ был готов и внесен в Особое совещание при Министерстве юстиции для ближайшего согласования с общими началами судоустройства. В середине мая была принята и представлена на утверждение Временному правительству окончательная редакция проекта. 30 мая
1917 г. Временное правительство утвердило Положение о судах по административным делам.
По сообщениям местной печати, заметно уменьшившееся в первые
месяцы революции число грабежей, с начала лета 1917 г. вновь стало
расти18. Так, например, в августе 1917 г. в Петроград на имя председателя Думы Родзянко, министра-председателя Керенского и других лиц
из Терской области поступила телеграмма, в которой указывалось на
происходящие здесь «систематические грабежи, разбои, убийства, пленения разбойничьим чеченским населением» местного и русского населения19. Сложившаяся ситуация требовала принятия экстренных мер,
среди которых было бы целесообразно создание общих органов власти из представителей казачества и горских народов, но в необходимом
размере этого сделано не было.
56
Вследствие этого вся тяжесть борьбы с преступностью вновь легла
на плечи органов внутренних дел и Министерства юстиции, часть которых к тому же были вовлечены в борьбу с революционным движением. Естественно, что эта работа требовала усиления штатов судебных
учреждений пропорционально увеличению преступности в регионе. О
необходимости принятия этих мер неоднократно поступали сообщения
из местных судебных органов. Так, например, председатель Екатеринодарского окружного суда в донесении старшему председателю Новочеркасской судебной палаты от 14 июля 1917 г. сообщал, что, несмотря на обширный аппарат судебного ведомства Кубанской области
«(50 следователей, 7 мировых судей и пр.) наличный состав канцелярии едва справляется с работой»20. Тем не менее ожидаемых мер принято не было, и результаты этого бездействия не замедлили сказаться в
деле правосудия в самое ближайшее время.
Так, в 1917 г. прокуратурой Ставропольской губернии было закончено всего 7 дел, начатых в предыдущие годы21, а многие дела 1917
г. так и не были закрыты22. А оптимизм, который был свойственен судебному ведомству в начале 1917 г., исчез уже к ноябрю: из-за всеобщей разрухи и явно недостаточного персонала, органы правосудия
стали работать в крайне тяжелых условиях. Председатель Ставропольского окружного суда указывал на уменьшение числа кандидатов при
суде, сочетаемого с процессом ухода уже работающих. Связано это
было со скудным вознаграждением, что было особенно ощутимо при
существовавшей дороговизне. В связи с этим как товарищи прокурора, так и члены суда и чины канцелярии испытывали крайние неудобства при служебных поездках. Кроме того, возросло количество
возложенных дел из-за неаккуратного вручения повесток лицам, вызываемым по уголовным делам23.
Подводя итог краткому экскурсу в работе судей в России начала ХХ
века, мы можем констатировать, что их деятельность в значительной степени протекала в сложных условиях как по степени загруженности делами, так и по условиям службы в судах. Выполнению возложенных
на них обязанностей способствовала скорее личная инициатива судей и
служебный долг, нежели реальная помощь со стороны центральной и
местной властей и соответствующих ведомств Министерства юстиции.
_____________________________
1. Немытина М.В. Суд в России: вторая половина XIX – начало ХХ
вв. Саратов, 1999. С. 200-201.
2. Ерошкин Н.П. Самодержавие накануне краха. М., 1975. С. 27.
57
3. Звягинцев А.Г., Орлов Ю.Г. Под сенью русского орла. Российские прокуроры. Вторая половина XIX – начало ХХ в. М., 1996. С. 291.
4. № 28257. – 20 августа 1906 г. – Высочайшее повеление, объявленное военным министром. Об установлении правил о военно-полевом суде // ПСЗ Российской империи. Собрание 3-е. Отделение первое. 1906. СПб., 1909. С. 815, 816.
5. Звягинцев А.Г., Орлов Ю.Г. В эпоху потрясений и реформ. Российские прокуроры. 1906-1917. М., 1996. С. 29.
6. Там же. С. 29.
7. Набоков В. Скорострельные суды и «разъяснения» Совета министров // Право. 1906. 15 октября. № 41. С. 3132, 3135.
8. Отзывы печати о «Записках судьи» // Записки судьи. СПб., 1912.
С. 59, 60.
9. Судебное дело в Кубанской области // Кубанские областные ведомости. 1912. 8 марта. № 54. С. 1.
10. Звягинцев А.Г., Орлов Ю.Г. В эпоху потрясений и реформ… С. 49.
11. Записки судьи. СПб., 1912. С. 5.
12. Отзывы печати о «Записках судьи»… С. 69.
13. № 27397. – 13 февраля 1906 г. – Высочайше утвержденное мнение Государственного совета. О введении суда присяжных заседателей
в губерниях Ставропольской и черноморской, а также в Кубанской области // ПСЗ Российской империи. Собрание 3-е. Т. 26. Отделение первое. 1906. СПб., 1909. С. 120, 121.
14. Вторая дополнительная записка комиссии по разработке вопроса
об учреждении окружного суда в сел. Армавире. Армавир, 1911 и Дополнительная записка. От комиссии по разработке вопроса об учреждении окружного суда в Армавире. Армавир, 1911.
15. Известия Ставропольского губернского комитета общественной
безопасности. 1917. 6 мая.
16. Ставропольские губернские ведомости. 1917. №№ 3, 4, 7-10.
17. ГАСК. Ф. 1867. Оп. 1. Д. 4. Л. 17.
18. Избиение туземцев (Владикавказ. От собств. корр.). // Новая
жизнь. 1917. 3 июля (5 августа). № 82. С. 6.
19. ГАРФ. Ф. 1778. Оп. 1. Д. 327. Л. 203 – 210.
20. ГАКК. Ф. 482. Оп. 1. Д. 578. Л. 118.
21. ГАСК. Ф. 852. Оп. 1. Д. 42, 68 и др.
22. Там же. Д. 29 – 32, 34, 35, 193.
23. Там же. Д. 47. Л. 281, 282.
58
Калинина Е.В.
СОЦИОКУЛЬТУРНЫЕ ПРОЦЕССЫ В СОВЕТСКОЙ
ПРОВИНЦИИ В ПОСЛЕВОЕННЫЙ ПЕРИОД (1946 – 1950-Е ГГ.)
Прорыв в методологии истории, произошедший во II половине ХХ
в. и приведший к становлению «социальной истории» в многочисленных ее разновидностях (не в последнюю очередь благодаря сближению
со смежными дисциплинами), не только обогатил историческую науку,
раздвинув ее рамки, но и способствовал становлению достаточно востребованного в настоящее время антропологически-ориентированного
направления – «новая культурная история».
Сдвиг от социально-структурной к социально-культурной истории
наметился еще на рубеже 1970-1980-хх гг. 1. Исследователи связывают его с распространением методов культурной антропологии, социальной психологии, лингвистики, с формированием устойчивого интереса
к микроистории, что в свою очередь привело к признанию активной
роли языка, текста и нарративных структур в создании и описании исторической реальности. Расширение, таким образом, исследовательских возможностей позволяет проникнуться «человеческим измерением» исторической науки, глубже понять факторы, оказывающие влияние на формирование судеб, позиций, поведенческих стратегий и ориентаций людей в различных жизненных обстоятельствах. Это можно проследить на примере жизни провинциальной, в частности ставропольской интеллигенции в послевоенный период.
Если рассматривать провинцию как своеобразный микросоциокультурный ареал, расположенный в отдалении от столичных городов и создающий социокультурную среду, которая дает человеку потенциальную
возможность формироваться, развиваться, то применительно к послевоенному периоду нельзя не отметить, как процессы, происходившие в
центре, определяли и диктовали основные направления взаимодействия
местной власти и социума, а также формировали в целом климат в регионе. Об этом свидетельствуют многочисленные сохранившиеся в архивах организационно-распорядительные документы, в частности, протоколы и стенограммы заседаний ученых Советов вузов, пленумов, собраний и конференций творческих организаций, отчеты об их работе.
Как известно, после окончания Великой Отечественной войны партия
взяла курс на развенчание надежд на либерализацию и трансформацию
политического режима. Большую роль в этом играли идеологические кампании и творческие дискуссии сначала в столице, а затем в провинции.
59
После выхода в 1946-1948 гг. целого ряда постановлений ЦК партии,
в том числе «О журналах «Звезда» и «Ленинград», «О репертуаре драматических театров и мерах по его улучшению», «О кинофильме «Большая жизнь», «Об опере «Великая дружба» В. Мурадели» в регионах, в
том числе и на Ставрополье, проходили многочисленные собрания в различных творческих организациях, решения которых свидетельствовали
о стремлении местных властей засвидетельствовать свою лояльность и
понимание «текущего политического момента». В частности, газета «Ставропольская правда» от 14 сентября 1946 г. сообщала о прошедшем городском собрании творческой интеллигенции, на котором выступил секретарь крайкома ВКП(б) Воронцов. Он «проанализировал в свете последних постановлений ЦК» ошибки и недостатки в работе краевых театров,
краевого отделения союза писателей, краевой филармонии, отделения
союза художников и краевой газеты. В итоге в статье констатировалось,
что «творческая интеллигенция Ставрополья осознала допущенные ошибки
в работе театров, книгоиздательства, писателей и художников», которые
работают над изменением репертуара, повышением художественного уровня постановок, книг советских писателей 2. Аналогичное собрание прошло в Ессентуках 3. А 22 сентября та же газета сообщила, что «в соответствии с постановлением ЦК ВКП(б) от 26 августа 1946 г. … будут пересмотрены и заново утверждены все репертуарные планы театров на оставшееся время 1946 г. и на предстоящий 1947 г.» 4. В статье же Н. Коптева, начальника краевого отдела по делам искусств, «Выше уровень
идейно-художественной работы крайдрамтеатра» автор утверждал, что
«главнейшее требование к работе театра – поставить в центр внимания
советскую книгу, пьесу о жизни наших людей, о советском обществе.
Разрабатывая свой будущий репертуар, театр должен обосновать его, твердо и четко сказать об идейно-политической и культурной ценности того
или иного драматического произведения» 5.
Обращает внимание на себя язык публикаций, в том числе выступлений руководящих партийных и советских работников – казенный, лаконичный, идеологически выверенный, лишенный какой-либо эмоциональной окраски.
Отдел по делам искусств исполкома Ставропольского краевого совета депутатов трудящихся по предложению Уполномоченного Главреперткома по Ставропольскому краю Баркана принял решение: «Для
улучшения постановки контроля за репертуаром самодеятельности по
краю, в начале 1948 г. … совместно с краевым комитетом ВЛКСМ будет выпущен репертуарный бюллетень, куда будут внесены все запре60
щенные произведения, начиная с момента выхода в свет постановления
ЦК ВКП(б) от 1946 г. О журналах «Звезда», «Ленинград», «О репертуаре драматических театров» 6.
В репертуар театров стали активно включать произведения местных
авторов: пьеса Царского «Элита» о новаторе-агрономе и селекции в
животноводстве, новый сценический вариант пьесы «Кавалер Золотой
Звезды» (по роману С. Бабаевского) 7.
Еще более жестким стал контроль за репертуарами театров в связи с
«разоблачением одной антипартийной группы театральных критиков» – составной части кампании борьбы с так называемым безродным космополитизмом и назкопоклонством перед Западом. Тот же Н. Коптев в письме
на имя зам. председателя Комитета по делам искусств при Совете Министров РСФСР А.Г. Глины отчитывался о пересмотре репертуара театров «в
направлении постановки пьес советских авторов на современные темы»,
называя такие спектакли, как «Счастье» Павленко, «Я хочу домой» Михалкова и, конечно же, выдвинутого на соискание Сталинской премии «Кавалера Золотой Звезды» С. Бабаевского 8. В то же время изъятыми из текущего репертуара краевого драмтеатра оказались пьесы «Золотой обруч»
М. Козакова и А. Мариенгофа, «Дорога в Нью-Йорк» Распина; из репертуара Черкесского облдрамтеатра – «безыдейные и малохудожественные»
пьесы «Развод» Глярова и «Вынужденная посадка» Водопьянова 9. А в
справке о работе театров Ставропольского края за 1949 г. отмечалось, что
из 24 новых спектаклей, выпущенных в 1949 г., 16 поставлено по пьесам
советских авторов, 3 – по пьесам русских классиков 10.
Жестоко контролировалась и профессиональная деятельность музыкальных работников. Горком ВКП(б) г. Ставрополя и представители краевого актива работников искусств неоднократно проверяли работу музыкальных театров, филармонии, музучилищ 11. Как следствие проверок, по распоряжению начальника Главного управления по контролю
за зрелищами и репертуаром Е. Северина были исключены из репертуаров артистов песни «Окрасился месяц багрянцем», «Золотые горы» как
псевдонародные, а из торговой сети изъяты грампластинки с записями
этих песен 12. Такая же участь постигла «Песню о трактористе» (слова
А. Чуксеева, музыка В. Карпоносова), авторы были обвинены в том,
что уклонились от «настоящей нелицеприятной критики», произведения
же их отдавали «цыганщиной и фокстротщиной» 13.
Комитет по делам искусств при Совмине РСФСР в письме от 6 мая
1949 г. начальнику Ставропольского краевого отдела по делам искусств
Н. Коптеву просил провести в 1949 г. смотр лучших произведений ме61
стных композиторов, созданных в период после постановления ЦК
ВКП(б) «Об опере В Мурадели «Великая Дружба» 14.
Таким образом, мы видим, как на Ставрополье осуществлялась глубокая идеологизация интеллектуальной деятельности, четко устанавливались рамки дозволенного (включая тематику произведений, основных героев, эмоциональный настрой), выход за которые мог быть приравнен к проявлению духовного инакомыслия.
Идеология сплачивала социальную общность, помогала ей сформировать определенное – строго заданное правящим режимом – сознание и самосознание и одновременно формировала стереотипы отношения к «высочайшим распоряжениям» и поведения в условиях жесточайшего диктата.
Глубокая идеологизация интеллектуальной деятельности имела тесную
связь с процессами огосударствления. Государственная идеология оказала всеобъемлющее воздействие на формирование и эволюцию духовной жизни всего постреволюционного, в том числе и поствоенного, общества. Наряду с когнитивной функцией, идеология выполняла мобилизационную, мотивационную и нормативную функции, которые, тесно переплетаясь, и выработали систему политических координат. При этом центральная сильная власть мифологизировалась и сакрализировалась (особенно после тяжелейшей победы над фашизмом), превращаясь из чисто
социального феномена в духовно-нравственное, идеологическое, эстетическое, т.е. в культурное – в ценностно-смысловом плане – явление.
Именно поэтому – и эта точка зрения является общепризнанной в современной литературе – послевоенный период принято оценивать как апогей
сталинизма и тоталитарного режима. И укреплять его должна была монолитная и единая «советская литература», «советская музыка», «советский кинематограф», «советская культура» в целом и, конечно же, «советская наука». Политические деятели советского государства, как на общесоюзном, так и – тем более! – региональном уровнях использовали
литературу, искусство и науку в качестве средств своей политики.
Местные руководители активно включились в так называемые творческие дискуссии, которые в конечном итоге так же были направлены
на повышение мобилизационных возможностей самой системы, ее устойчивость и иммунитет 15. В кампанию критики учебника Г.А. Александрова «История западноевропейской философии» включились преподаватели местных вузов, которые активно обсуждали приказ Министерства высшего образования СССР №1473 от 11 октября 1948 г. «О
мерах по улучшению преподавания основ марксизма-ленинизма и фи62
лософии в высших учебных заведениях». Принимали они участие и в
борьбе с проявлением так называемого буржуазного национализма, в
кампании борьбы с «низкопоклонством» перед Западом, космополитизмом. Так, в отчете работы педагогического и учительского института
за 1948/1949 учебный год говорилось о проведении научной сессии,
посвященной борьбе с буржуазным космополитизмом в научной работе. Характерны темы докладов: «Космополитизм – реакционная идеология империалистической буржуазии» (ректор проф. А.В. Козырев),
«Буржуазный космополитизм в литературоведении и языкознании» (доц.
А.В. Попов), «Враждебные космополитические тенденции в исторической науке и борьба с ними» (доц. Л.И. Кимберг) и др. 16.
Руководство мединститута активно включилось в дискуссию биологов. После августовской 1948 г. сессии ВАСХНИЛ, которая подвела черту
дискуссии, мединститутом 16-18 октября 1948 г. была проведена межвузовская конференция научных работников с целью популяризации мичуринской биологической науки, а 19 декабря – студенческая конференция на тему «Мичуринская генетика и вопросы наследственности» 17. Тогда
же Ученый совет мединститута рассмотрел вопросы о перестройке работы кафедры нормальной физиологии и изменении программы по физиологии в соответствии с решением августовской сессии (протокол №6
от 11.11.1949 г.) 18. Лекторы же должны были доказывать преимущества
советской физиологии, в противном случае они подвергались резкой критике. Так, профессора А.Б. Лепаху упрекали в том, что он в своей лекции «не сосредоточил в достаточной мере внимание студентов на доказательствах передовой роли русской советской физиологии, а в одинаковой степени уделил время и внимание как зарубежной, так и русской
советской физиологии» 19. А доцент педагогического и учительского института В.А. Науменкко обвинялась в связи с вейсманистами-морганистами, поскольку на ее семинаре «Творческий дарвинизм в работах Мичурина» не было ни слова сказано о порочности «учения вейсманистовморганистов» 20. Руководство же института в лице заместителя директора по учебной и научной работе И.С. Ефремова призывало изучить доклад Т.Д. Лысенко «О положении в биологической науке», сменив предварительно руководство кафедры методики естествознания и дарвинизма 21. Эти же призывы содержались и в выступлении зам. директора по
научной части В.Е. Рейнгардта: «…мало исследовать учения Мичурина,
Лысенко, Вильямса. Надо осуществлять их на практике» 22.
Таким образом, идеологизация науки способствовала не только ее
примитивизации и разрушению многих новаторских на тот период школ
63
и направлений, но и, как показало недалекое будущее, привела к стагнации и значительному отставанию от передовой мысли Запада.
Таким образом, провинциальная интеллигенция, жившая и творившая в условиях политической конъюнктуры в послевоенный период,
вынуждена была, не имея творческой мотивации, приспосабливаться к
новым политическим веяниям и установкам, не имея ни сил, ни возможностей противостоять «духу борьбы», который постоянно насаждался
в культурной и научной политике и самой культуре и науке, навязывался самим творческим и научным работникам, гася невостребованный в
тех условиях духовно-нравственный потенциал.
_____________________________
1. Репина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. История исторического знания. М., 2004. С. 248.
2. Ставропольская правда. 1946. 14 сентября.
3. Там же. 1946. 26 декабря.
4. Там же. 1946. 22 сентября.
5. Там же. 1946. 6 октября.
6. Государственный архив Ставропольского края (ГАСК). Ф.Р.- 2439.
Оп. 1. Д. 65. Л. 3.
7. Там же. Д. 68. Л. 427.
8. Там же. Л. 523-524.
9. Там же. Д. 27. Л. 56, 331.
10. Там же. Д. 68. Л. 659.
11. Там же. Л. 214.
12. Там же. Д. 65. Л. 7.
13. Там же. Д. 66. Л. 36, 38.
14. Там же. Д. 68. Л. 262.
15. Зубкова Е.Ю. Послевоенное советское общество: политика и повседневность. 1945 – 1953. М., 1999. С. 182.
16. ГАСК. Ф.Р.- 1872. Оп. 1. Д. 103. Л. 12-13.
17. Там же. Ф.Р.- 2431. Оп. 6. Д. 106. Л. 7.
18. Там же. Д. 148. Л. 64-65.
19. Там же. Л. 67.
20. Там же. Ф.Р.- 1872. Оп. 1. Д. 103. Л. 117.
21. Там же. Л. 119.
22. Там же. Ф.Р.- 3811. Оп. 1. Л. 92. Л. 21.
64
Калинченко С.Б.
ОСОБЕННОСТИ ФОРМИРОВАНИЯ ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫХ
ЦЕНТРОВ СЕВЕРНОГО КАВКАЗА
Изучение проблем интеллектуальной истории представляет собой перспективное направление в современной исторической науке. Интеллектуальная история мыслится не как традиционная история интеллигенции,
интеллектуалов, а как исследовательское поле, лежащее на стыке разных дисциплин, включающих историографию, социальную историю,
историческую и культурную антропологию, современные науки о человеке. Происходит объединение усилий специалистов, чьи профессиональные интересы связаны с исследованием всех видов творческой
деятельности человека, включая ее условия, формы и результаты, в долгосрочной исторической перспективе.
История науки представляет собой составную часть интеллектуальной истории. В исследовательское поле интеллектуальной истории и истории науки включен и анализ разнообразного мыслительного инструментария, конкретных способов концептуализации окружающей природы
и социума (т.е. история субъективности «интеллектуалов» разных уровней), и изучение всех форм, средств, институтов (формальных и неформальных) интеллектуального общения, а также их все усложняющихся взаимоотношений с «внешним» миром культуры.
Развитие науки как специфической формы духовного производства и
как особого социального института оказывает влияние на все стороны общественной жизни. Начиная со второй половины ХIХ в. и в особенности
ХХ в., процесс институционализации интеллектуального ресурса привел к
образованию практически во всех странах мира разнообразных научных
учреждений, к которым стали относиться университеты, научно-исследовательские институты, лаборатории, музеи, опытные станции и т.д.
Научно-исследовательский институт (НИИ) – одна из наиболее распространенных форм организации научно-исследовательской работы.
Возникновение первых НИИ в конце ХIХ – начале ХХ в. было обусловлено специализацией научно-исследовательского труда, дифференциацией и интеграцией научных дисциплин и областей исследования,
совершенствованием приборов и аппаратуры и ряда других факторов.
В России с 1917 г. научно-исследовательский институт становится
основным типом научного учреждения. Такая форма организации научной деятельности открывала возможности для создания новых научных коллективов, формирования профессиональной исследовательской
65
деятельности. В 1918-1919 гг. в России было создано 33 крупных для
того периода времени института, к концу 1933 г. их было уже 860. Подтверждением того, что институт стал основной институциональной формой науки, является тот факт, что в 1932 г. научно-исследовательские
институты расходовали 72% средств, ассигнованных на научную деятельность. По оценке тех лет, «наука от работы в небольших лабораториях университетов и высших технических школ перешла к широкой
систематической, организованной работе в научных институтах... мы
переживаем эпоху научно-исследовательских институтов. В этих институтах мы видим решительный переход от замкнутой индивидуальной работы к широкой коллективной» 1.
Важнейшими задачами научно-исследовательских институтов являлось осуществление в области своей деятельности исследований по ведущим направлениям естественных, общественных, технических наук,
изучение и обобщение достижений мировой науки, и содействие полному их использованию в политике государства. В НИИ проводились
исследования как фундаментального, так и прикладного характера. Основными структурными подразделениями научно-исследовательского
института являлись отдел, сектор, лаборатория.
Научно-исследовательские институты создавались как по инициативе соответствующих государственных структур, так и предложениям
региональных ученых.
Не стали исключением этого процесса территории Северного Кавказа.
Данный регион в научном отношении издавна представлял огромный
интерес. Богатство и разнообразие природных ресурсов, обилие памятников исторического прошлого привлекали сюда многих исследователей.
Изучение этого своеобразного региона России в отдельных аспектах началось задолго до 1917 года путем организации экспедиций ученых Российской академии наук. Видными представителями российской науки, для
которых Северный Кавказ выступал в качестве объекта научного исследования, являлись академики А. Шагрен, В.С. Миллер, профессор Ковалевский и др. Особо следует отметить деятельность Броссе, первого в России академика, избранного в 1836 г. специально для разработки кавказоведческих проблем. Труды названных ученых были посвящены гуманитарным исследованиям: филологии, истории, этнографии, археологии 2.
В 1920-1925 гг. на Северном Кавказе были открыты первые научноисследовательские институты. Особенностью их организации в тот период было то, что они формировались по инициативе «снизу» – научными обществами, существовавшими в регионе. К их числу относятся
66
Бальнеологический институт в г. Пятигорске (созданный по инициативе
Русского бальнеологического общества) и Северо-Кавказский НИИ краеведения в г. Владикавказе. В состав научных сотрудников входили ученые, обладавшие опытом научных исследований и проведением методик полученных от академической дореволюционной науки. Это был
период деятельности фанатов и подвижников науки, которые стремились
в новых условиях реализовать свой творческий потенциал на благо Родины, Северного Кавказа.
Традиции дореволюционных ученых Российской академии наук, заложившие основы изучения культуры, быта, хозяйства народов Северного
Кавказа были продолжены в последующий период в рамках краеведческой работы. Идейное влияние на развитие краеведения на Северном Кавказе оказал академик Н.Я. Марр, член Центрального Бюро Краеведения
при Российской Академии наук, руководитель Академии Истории Материальной культуры, автор знаменитой теории яфических языков Северного Кавказа. Взгляды ученого на содержание краеведческой работы, которые он изложил на первом Съезде деятелей краеведения горских народностей, состоявшемся 5 сентября 1924 г. в Махачкале, стали программой деятельности научных и краеведческих организаций в регионе.
Н.Я. Марр отмечал, что краеведение – это новое направление в советской науке, которого не было в «царский период времени». Советская власть позволила наполнить краеведение новым содержанием, сделав его особым методом в науке. «Краевед призван не только на подтверждение поставленного в центрах теоретического вопроса, но и к
переформулировке его и методической перестройке всей ведшейся к
нему работе» 3. Фактически происходил процесс создания новой методологии научно-исследовательской деятельности.
В целом краеведение рассматривалось как «ось будущей организации как научно-исследовательского, так научно-учебного и культурнопросветительного дела. По краеведению должна ориентироваться школа, в том числе и высшая». Кроме этого Н.Я. Марр считал, что на Кавказе существовали все условия для создания единого координирующего
центра по изучению краеведения, основой которого являлась богатая
этническая культура северокавказских народов. Поэтому формирование научно-исследовательского института краеведения в данном регионе имело все предпосылки.
К началу 1930-х годов на Северном Кавказе было образовано 9 научно-исследовательских институтов краеведения: Ингушский, СевероОсетинский, Горский, Дагестанский, Кабардино-Балкарский, Адыгей67
ский, Чеченский, Черкесский, Карачаевский. Фактически НИИ были
образованы в 1920-1926 гг. на базе научных обществ, существовавших
в республиках. Последние три НИИ были образованы соответственно
1930, 1932 годах 4.
Согласно Положению о научно-исследовательских институтах краеведения названные учреждения создавались с целью «изучения естественно-производительных сил автономных образований, этнических национальных культур горских народов Северного Кавказа, изучения с научной
точки зрения вопросов, вызываемых государственными потребностями;
подготовки научно-практических работников; содействия культурному развитию трудящегося населения путем популяризации научных знаний» 5.
В структуру НИИ входили отделы естественноисторический, экономический, культурно-исторический; общее руководство осуществлял Совет
института, состоявший из действительных членов института, научных сотрудников, представителей местных органов власти. Непосредственное подчинение НИИ находилось в Главнауке при Наркомпросе РСФСР.
Кадровый состав научно-исследовательских институтов был представлен учеными и научными работниками местных вузов, научных обществ.
Среди них Г.Г. Бекоев от Осетинского историко-филологического общества, профессор В.Ф. Раздорский от Северо-Кавказского педагогического института, профессор Л.Б. Беме от Горского Сельскохозяйственного института, профессор института В.П. Пожидаев, научные сотрудники Института Краеведения Л.П. Семенов (археолог), И.П. Щебылкин
(этнограф) и другие.
Институты краеведения в тот период являлись едва ли не единственными исследовательскими очагами, в которых концентрировались первые национальные научные кадры. Данный момент долгое время не терял своей
актуальности для национальных территорий Северного Кавказа, так как проблема укоренения в республиканских центрах научных институтов была тесно связана с формированием местной научной интеллигенцией.
На организацию научно-исследовательских институтов и их деятельность в 1930-е годы решающее воздействие оказывали условия, цели
и методы сложившегося тоталитарного режима, установка на завершение создания социалистического общества. В практике научного строительства это означало развитие прикладных и естественных наук, как
создающих материальную основу социалистической экономики.
Деятельность гуманитарных краеведческих НИИ в эти годы строилась
в направлении выполнения культурно-идеологического заказа и контроля со стороны партийных и административных органов. Северо-Кавказ68
ские НИИ краеведения окончательно перешли под идеологический диктат государства и политики в области культуры, науки, образования.
Под влиянием партийно-государственного контроля находилась научная
деятельность Пятигорского Бальнеологического института. Он стал центром
Всесоюзного изучения и практического использования природных ресурсов
Кавказских минеральных вод для улучшения здоровья трудящихся.
Сельскохозяйственная наука рассматривалась государством как сырьевой придаток развития промышленности. Аграрная экономика Северного Кавказа позволяла создавать научно-производственную базу для
животноводства и хлопководства, активно внедрять научные достижения в народное хозяйство, что отразилось в образовании Дагестанского НИИ реконструкции сельского хозяйства (1931 г.), Научно-исследовательского института хлопководства новых районов СССР (г. Прикумск,
1932 г.), Всесоюзный научно-исследовательский институт овцеводства
и козоводства (г. Ставрополь, 1932 г.).
Наука как социальный институт не успела за 15 – 20 лет своего развития в достаточной степени вписаться в специфическую этнокультурную и социопсихологическую среду национального Северного Кавказа, хотя прогресс в этом направлении наблюдался. Рядом с Владикавказом к концу 1930-х годов укрепились новые научные центры региона – Нальчик, Грозный, Махачкала. Тем не менее, несмотря на незавершенность процесса, наука Северного Кавказа к концу 1930-х годов
уже обладала четкой иерархически-организованной структурой, отраслевой спецификой своих исследовательских задач, располагала достаточно мощной научной и учебной базой, позволявшей готовить новые
научные кадры в переделах самого региона.
В новых условиях политического строя развитие науки приобрело динамический характер. Главными причинами, почему это произошло,
было, следующее. Наука, как часть человеческого бытия и культуры, пронизывая все сферы жизни, развивалась естественным образом. Прогресс
был и оставался общественной потребностью независимо от форм государственного строя. Без накопления знаний он был невозможен. На Северном Кавказе, за короткий промежуток времени необходимо было сделать рывок в институциональном, социальном, культурном становлении
науки, который в научных столицах России был равен почти двум столетиям. Неизведанный в научном отношении регион страны фактически
был «чистым листом» в научном исследовании и организационном оформлении, поэтому такая свобода привлекала творческий дух ученых.
69
Массовое открытие научно-исследовательских институтов в регионе
свидетельствовало о нарождении нового и важного качества науки, отражавшего во многом новый тип социальной организации. Особенность
национальных НИИ состояла в том, что состав научных работников был
представлен не титульными национальностями. Это было ученое сообщество, работавшее на условиях совместительства и в ВУЗах, и в НИИ
национальных областей. Кроме того, к краеведческой работе привлекались не только ученые, но и учителя, врачи, инженеры, т.е. специалисты различной профессиональной ориентации. Их объединял объект
научных исследований – природное, геологическое, культурное пространство Северного Кавказа.
Специфика НИИ региона состояла и в результативности решения научно-исследовательских задач. Можно сказать, что в тот период они
становились центрами гуманитарных исследований Северного Кавказа. Преимущественный успех филологических, этнографических и других подобных научных изысканий объясняется не только минимальными финансовыми затратами по сравнению с фундаментальной наукой.
Этнопсихология и самосознание народов Кавказа неразрывно связаны
с культурой. Свойственное кавказцам уважение к предкам и их деяниям, глубина исторической памяти, особенности социально-экономического и культурного развития обусловили формирование менталитета, тяготеющего к истории. Исследование проблем государственности, письменности, литературы, религии, традиций и других вопросов, становилось способом этнокультурной самоидентификации народов и в немалой степени формировало региональное научное сообщество, влияло на
общественное сознание населения.
В целом, организация и деятельность научно-исследовательских институтов стимулировали интеллектуальное развитие региона. Впервые за
всю историю своего существования каждая административная единица
Северного Кавказа обладала научно-исследовательским учреждением,
которое становилось центром развития региональной науки.
Итак, формирование НИИ на Северном Кавказе является отражением
процесса организации интеллектуальных центров региона. В период 19201930-х годов были заложены основные контуры региональной науки: создавались научные школы, определялась проблематика исследований,
формировались научные традиции, разрабатывалась научная коммуникация, развивалась издательская деятельность. Престиж науки в местном
социуме определялся не только политикой государства, но и способностью научного сообщества вписаться в круг интересов развития региона.
70
В данной статье затронуты некоторые аспекты поставленной проблемы. Дальнейшее рассмотрение вопросов становления и развития региональной науки, общего и особенного интеллектуального социума необходимо рассматривать с новых методологических позиций интеллектуальной истории.
_____________________________
1. Доклад научно- технического управления ВСНХ. 24 июля 1928 г.
// Организация советской науки, 1926-1932 гг. Сб. док. Л., 1974. С. 272.
2. Орбели Р.Р. Кавказоведение. «Азиатский музей – Ленинградское
отделение Института востоковедения АНСССР». М., 1972. С. 470.
3. Ассоциация горских краеведческих организаций Северного Кавказа. Учредительный съезд. Пятигорск, 1924. С. 22
4. ГАРФ. Ф-А. 2307. Оп. 15. Д. 15. Л. 16.
5. Там же. Оп. 10. Д. 258. Л. 22.
Касевич Е.В.
ПРАВОВАЯ РЕГЛАМЕНТАЦИЯ СТАТУСА ГОРОДСКОГО
НАСЕЛЕНИЯ В РОССИИ В КОНЦЕ XVIII – XIX ВВ.
Правовое закрепление сословной принадлежности в дореволюционной России базировалось на сословном характере государства, что выражалось в разделении общества на неравноправные, но взаимосвязанные группы – сословия. Социальная структура общества была достаточно устойчивой, и государство способствовало данному процессу
путем его регламентации в системе нормативных актов, посредством
которых фиксировались права представителей различных сословий,
принадлежность к конкретному сословию.
Юридическое оформление российской сословной структуры произошло достаточно поздно – в конце ХVIII века в эпоху просвещенного абсолютизма. Наиболее значительными актами, закреплявшими правовое положение дворянского и городского сословий, являлись «Грамота на права, вольности и преимущества благородного российского
дворянства» и «Грамота на права и выгоды городам Российской империи» от 21 апреля 1785 года. Впервые в Российском законодательстве
была предпринята попытка закрепить правовой статус сословий по западноевропейскому образцу. Но как часто случалось в российской истории, момент заимствования сословных порядков совпал с отменой
их в самой Европе в к. ХVIII – н. ХIХ вв.
71
До рубежа XIX – начала XX века фактически, а до 1917 года юридически, в российском законодательстве различались четыре основных сословия: дворянство, духовенство, городские обыватели, сельские обыватели. По терминологии действовавших в то время законов понятие «сословие» не было точно определено. В своде Законов термин «сословие»
встречался несколько раз, и ему соответствовало понятие «состояние».
Обычно под сословиями или состояниями понимали отдельные группы
подданных, отличающиеся своим юридическим положением от остального населения, причем отличия эти передавались по наследству1.
В законодательстве регламентировался порядок вступления в состояние, различие прав состояний, порядок формирования и компетенция
органов сословного управления. Полными правами того или иного состояния лицо обладало с момента достижения им совершеннолетия2.
Право состояния приостанавливалось в случае душевной болезни (безумия, сумасшествия) и при безвестном отсутствии. Статья 3 книги 1
тома 9 Свода Законов закрепляла право передачи высшего состояния
жене и детям, но жена, сохраняя полностью или частично права высшего состояния, не могла сообщать его ни мужу, ни детям.
Общие положения Законов о состояниях распространялись и на представителей городского сословия. Городское сословие называлось при
Екатерине «средним родом людей», так как находилось между привилегированным дворянством и тяглыми сельскими обывателями. Другое название, так же распространенное в законодательстве применительно к горожанам – это мещане. Понятие мещанства достаточно расплывчато. Так как с одной стороны «Жалованная грамота» 1785 г. закрепляла единый сословный статус всего мещанского сословия, независимо от профессиональных занятий и рода деятельности. С другой, выделила шесть категорий городских обывателей, из которых собственно
мещанами являлись «настоящие городские обыватели», помимо них
назывались купцы, ремесленники, именитые граждане3.
Что касается общих положений о статусе горожан, то принадлежность
к сословию закреплялась внесением в городскую обывательскую книгу, разделенную на 6 частей: домовладельцы, купцы, ремесленники, иногородние и иностранцы, именитые граждане, и посадские.
Права и обязанности мещанского сословия определялись их исключительностью, основное исключительное право – это право на торговлю и ремесла. Мещане могли иметь в своем владении и приобретать
всеми дозволенными по закону способами дома, другую движимую и
недвижимую собственность;
- могли производить торговлю и промыслы;
72
- учреждать фабрики и заводы;
- заключать договоры и обязательства;
- имели полную свободу распоряжения своим имуществом;
- не могли быть лишены своей собственности без суда4.
Горожане обязаны быть приписанными к тому или иному городу,
даже если не проживали в нем постоянно.
Законы о состояниях 1869 г. содержали статьи о сословных выборах должностных лиц по управлению купечеством, мещанством, ремесленниками, проводившихся ежегодно, то есть закрепляли корпоративную организацию отдельных разрядов городского населения. В компетенцию купеческих, мещанских, ремесленных Управ входило попечение о всех делах, относящихся к определенному сословию, составление списков о гражданах каждого сословия, раскладка податей, казенных и общественных сборов, городских повинностей своего сословия;
выдача удостоверений для получения паспортов на отлучку; решение
по делам о причислении или увольнении из состояния.
Например, из городов Кубанской области и Ставропольской губернии мещанские управы существовали в Ставрополе, Екатеринодаре,
Ейске и включали, соответственно, мещанского старосту и двух, трех
членов управы. В Майкопе и Темрюке не существовало ни мещанских,
ни купеческих управ, частное управление мещанского сословия сосредотачивалось в этих городах в лице мещанских старост.
За мещанским сословием сохранился тяглый характер, хотя купцы
были освобождены от подушной подати. Поэтому правильней будет развести два понятия – горожане и мещане, так как собственно мещане
являлись податным сословием и включались в состав городского сословия. Именно такая позиция нашла отражение в законодательстве второй половины ХIХ века.
Рассматривая правовой статус городского населения во второй половине ХIХ в., мы уже отметили тот факт, что городское общество не
было единым. Одним из разрядов городского населения по действующему законодательству являлось гильдейское купечество.
Понятие «купец», появившись в российском законодательстве в конце
XVIII века, долгое время ассоциировалось с торгово-предпринимательской деятельностью. До конца XIX века в городах реально выполняли
свою профессиональную функцию купцы, объявившие капитал на будущий год, выбравшие гильдейские свидетельства и торговые билеты,
заплатившие нужные сборы. Именно они были той «деловой элитой»,
которая явилась основой формирующейся буржуазии.
73
В некоторых городах статус и привилегии купечества регулировались
специальными актами. Так в Высочайшем указе по поводу учреждения портового города Ейска в 1848 году говорилось, что лицам торгующего сословия предоставлялись льготы от платежей гильдейских пошлин и других повинностей, в том числе разрешалась торговля на всем
побережье Черного моря без приписки в гильдии и взимания сборов.
Купцы, приписанные к другим Азовским и Черноморским портам и городам, имели право торговли в Ейске по свидетельствам, полученным
в тех портах и городах, где они приписаны5.
Монополия на занятие торговлей и промыслами со стороны купеческого сословия породила его замкнутость, «кастовость» вплоть до 90-х
годов XIX века, когда сословные гильдейские свидетельства, торговые
и промысловые билеты могли приобретаться лицами других состояний.
По мере усложнения форм хозяйственной деятельности, расширения ее
масштабов, изменения законодательства, регулировавшего статус купеческого сословия, эта группа начала объединять представителей всех
форм и видов предпринимательства к концу XIX века.
Особая роль в этом процессе принадлежала закону о государственном промысловом налоге, принятом в 1898 году по инициативе С.Ю.
Витте. Он фактически упразднил давно себя изжившую средневековую
гильдейскую систему. Приобретение гильдейских сословных свидетельств стало добровольным, и для вступления в купечество уже не требовалось согласия купеческого общества.
Малочисленной группой городского населения были почетные граждане. В 1832 г. на смену званию «именитый гражданин» пришло звание «почетный гражданин», которое присваивалось императорскими
указами купцам первой – второй гильдии, интеллигенции, детям священников и чиновникам, не имевшим права на личное дворянство. Почетные граждане освобождались от рекрутской повинности, подушной
подати и телесных наказаний, имели право участвовать в городском самоуправлении. Одним из качественных критериев этой социальной группы было наличие высшего образования.
В целом необходимо отметить стабильность требований закона к формам, относящимся к документарной фиксации прав городского сословия. Сословная корпоративность разрушалась, но законодательство практически игнорировало происходившие в обществе процессы. К концу
ХIХ в. сословная структура продолжала распадаться, сословия активно втягивались в орбиту буржуазных отношений, в городах корпоративная структура мещанского, купеческого общества препятствовала
74
живым процессам социальной мобильности. Законодатель не замечал
или не хотел замечать этого. Консерватизм сословного законодательства становился очевидным. И только попытки в период реформ Витте
принять законы в отношении нового класса – буржуазии, давали надежду на поиск новых подходов к закреплению правового положения
основных групп населения России, в том числе и горожан
_____________________________
1. Словарь. Брокгауз. Эфрон. СПб., 1890.
2. Свод законов Российской империи. Т. 9. СПб., 1899. Кн.1. Ст. 5.
3. Жалованная грамота городам 1785 г. Ст. 63- 68// Хрестоматия по
истории государства и права СССР (дооктябрьский период). М., Юридическая литература, 1990. С. 369-370.
4. Свод законов Российской империи Т.9. СПб., 1899. Ст. 508-509.
5. ГАКК. Ф. 452. Оп.1. Д.113. Л. 3.
Клопихина В.С.
ИСТПАРТ КАК ИНСТРУМЕНТ ФОРМИРОВАНИЯ НОВОЙ
МОДЕЛИ ИСТОРИЧЕСКОГО СОЗНАНИЯ
(на примере работы истпартов Северного Кавказа)
Существенным фактором идеологического характера, укреплявшим
Советскую власть, призвано было стать создание новых научных и образовательных центров, процесс формирования которых был начат уже
в условиях Гражданской войны и иностранной интервенции. Таким образом, большевики с первых своих шагов у власти поставили амбициозную цель сформировать «нового человека» с новым коммунистическим сознанием. Составной частью переделки массового сознания стало формирование нужной власти модели исторической памяти через
формирование новых научных, образовательных, общественных, просветительских институтов.
Одним из таких органов стал созданный в 1920 г. Истпарт (Комиссия для собирания и изучения материалов по истории Октябрьской революции и Российской Коммунистической партии), переведенный в
1921 г. в ведение ЦК РКП(б) на правах отдела, имевший разветвленную сеть региональных истпартов. С помощью Истпарта и его провинциальных отделений власть стремилась поставить под контроль всю работу по собиранию и обработке историко-революционных материалов.
В течение 1920-1930-х гг. на Северном Кавказе была создана сеть истпартов, которая, несмотря на перманентную трансформацию на протяже75
нии всего периода своего функционирования, выполняла задачи, поставленные перед ней Центром. Отделы истпарта на местах отвечали за сбор и
изучение материалов по истории революции и о деятельности местной
партийной организации в соответствующем регионе. Практика истпартов
предусматривала разнообразные формы: публикацию трудов местного истпарта в форме журналов, сборников материалов, документов, отдельных
монографий, организацию и проведение публичных лекций, собраний, вечеров воспоминаний, посвященных истории партии и революции, создание обществ и клубов партийно-революционной тематики 1.
Анализ источниковой базы показал, что если исследовательская деятельность истпартов была направлена, в первую очередь, на конструирование новой модели исторической памяти, востребованной властью,
то непосредственное участие истпартов в пропагандистской работе было
средством формирования нового типа коллективного исторического
сознания в рамках этой модели. При этом выделение специфических
форм пропагандисткой работы истпартов достаточно условно. Вся их
деятельность, в конечном счете, была направлена на пропаганду и популяризацию определенных результатов своей работы, а значит, сконструированных ими исторических знаний и идей. Так, в циркуляре 1925
г. Северо-Кавказского истпарта, предназначенном для истпартовских
отделов и уполномоченных по истпартовской работе округов и областей края, указывалось на недопустимость сводить деятельность истпарта исключительно к функциям «научно-кабинетного» учреждения, которое годится «для того, только, чтобы рыться в архивах для подготовки материалов будущим историкам» 2.
Изучение функционирования истпартов Северного Кавказа показало,
что они очень тесно взаимодействовали с местными отделами агитации
и пропаганды. Уже в первые годы своей деятельности истпарты «обслуживали» агитпропы, его сотрудники составляли тезисы к докладам
об исторических событиях; предоставляли материалы для периодической печати в дни агитационных кампаний 3. В то же время в организационной работе истпартов участвовали и сотрудники агитпропов, что
непосредственным образом отражалось и на содержательной стороне
функционирования истпартов.
Провинциальные истпарты были нацелены не только на сбор новых источников, но и на немедленную подготовку и издание на местном материале «монографий», «описаний» и «популярных» историй революции 4.
Власть стремилась поскорее предложить массовому читателю и слушателю большевистскую версию истории последних десятилетий, которая
76
представляла легитимность Октябрьской революции и закономерность
победы большевиков в Гражданской войне. С помощью местного материала должна была внедряться в массовое сознание одна из конструкций новой модели исторической памяти. Суть ее состояла в том, что в
Центре вырабатывались главным образом план и лозунги революции, а
«в дело» они вводились на местах 5. Таким образом, формулировался
аргумент в пользу тезиса о всенародной поддержке политики большевиков. Вместе с тем, власть на местах нуждалась в средствах пропаганды
и агитации для создания «нового человека». Вот почему такие исторические публикации нового типа рассматривались Истпартом ЦК как форма
воспитательной работы на местах 6. В течение 1920-1930-х гг. истпартами Северного Кавказа было издано несколько десятков работ, которые
были идеологическим оружием партии из-за их воспитательного значения на всех этапах работы истпартов, хотя вначале многие из этих изданий носили исследовательский характер. Публикация большинства из них
была приурочена к юбилеям революционных событий.
Юбилейные даты были важным средством реализации идеологических целей власти по созданию новой модели коллективной памяти и внедрения ее в массовое сознание. Юбилейные даты превращались в вехи
исторического процесса и блокировались в сознании «широких рабочих и партийных масс» через всевозможные мероприятия. Наиболее
широко отмечались в стране ежегодные годовщины Октябрьской революции, в организации которых принимали активное участие местные
истпарты. Первая «круглая» дата Октября – десятилетие революции стала
особенно мощным стимулом для пропаганды советских идей.
Наряду с общесоюзными революционными датами, истпарты принимали участие в освещении местных юбилейных дат, посвященных революционному движению. Например, Северо-Кавказский истпарт рекомендовал своим отделам в дни пятилетия восстановления Советской
власти в округах и областях Северо-Кавказского края провести совместно с агитпропами вечера с докладами и воспоминаниями. На них работники истпартов разъясняли сложности Гражданской войны на Северном Кавказе, историческую неизбежность победы Советской власти в регионах, их достижения за пять лет Советской власти в области
советского, профессионального и партийного строительства 7.
Широкое распространение в 1920-е годы получило проведение «вечеров воспоминаний», которые были не только формой сбора историко-революционных источников, но и средством пропаганды идей партии.
Они, как правило, приурочивались к юбилейным дням важнейших ре77
волюционных событий как в России в целом, так и в северокавказском регионе в частности. С помощью этих вечеров в массовое сознание внедрялись новые ценности и новая модель исторического процесса, что помогало сконструировать представления людей об истории в
соответствии с новой моделью исторической памяти.
Еще одной формой пропагандистской работы истпартов была публикация исторических сюжетов в местной периодике. В этом случае поводом также была та или иная революционная дата. Масштаб пропагандистской работы можно увидеть на примере истпартовских публикаций в местной донской печати в связи с юбилеем революции 1905
года. Всего за декабрь 1925 г. в газете Молот» и в «Советском Юге»
было издано более 40 юбилейных материалов, около 20 фотографий,
рисунки. Примером обобщающих юбилейных статей были статьи под
названием «Крестьянство в первой русской революции», «Пролетариат
и буржуазия в революции 1905 г», «Донские казаки в 1905 г.», «Как
усмирялась революция 1905 г.» и др. 8 На Ставрополье по случаю празднования двадцатилетней годовщины революции 1905 г. в совокупности были изданы 31 материал, среди которых были статьи, воспоминания и хроники, написанные на основе архивов. Этому событию был посвящен специальный номер журнала «Ставрополье» 9. Анализ этих публикаций показал, что все они были подчинены созданию нового историко-революционного мифа. Кроме того, одной из форм пропагандистской работы была перепечатка материалов из центральных изданий. В
них, как правило, было мало конкретных фактов, а превалировали идеологические суждения.
Наряду с аналитическими статьями в периодике помещались воспоминания участников революционного движения. Их объем значительно
превосходил объем статей. Фактически мемуарный материал восполнял
нехватку пропагандистских статей. С другой стороны, воспоминания могли создать «живую» картину революционных событий, а это эмоционально
воздействовало на читателя. Эмоционально-психологическая сторона была
важной составляющей агитационно-пропагандистской работы.
Одной из форм осуществления пропагандисткой работы истпартов являлась организация выставок и музеев революции. Визуальное воздействие на сознание малограмотных местных жителей производило сильный пропагандистский эффект. Как правило, их открытие было приурочено к годовщинам историко-революционных событий. Первые истпартовские выставки появились в регионе уже в 1922 году. В Терской губернии в 1922 г. в одной из комнат «Рабочего Дворца» была организо78
вана выставка истпарта. В ней были представлены не только материалы
по истории революции, но и коллекции археологических раскопок, старинных книг и манускриптов 10. На этой выставке соседствовали «первобытные древности» эпохи неолита с прокламациями большевистской
партии 1917 года. Фактически выставка стала предшественницей и основой для создания Терского окружного музея. Информация о работе
выставки была помещена в местной периодической печати, где сообщалось о ее культурно-воспитательном значении 11. Кроме того, весной 1924
г. Терский истпарт организовал при Пятигорском рабоче-крестьянском
клубе уголок им. Ленина, где также была устроена выставка музея, куда
отдел истпарта передал 211 экспонатов 12. Истпартовские выставки были
созданы в 1925 г. уполномоченными Терского истпарта при уголках им.
Ленина в местных избах-читальнях ряда районов 13.
Подобные выставки создавались и в других регионах Северного Кавказа. Так, в мае 1922 г. к пятой годовщине Октябрьской революции Кубано-Черноморским истпартом была открыта историко-революционная
выставка, которая затем была реорганизована в Музей революции 14.
Размещался он в большом зале здания архивного бюро, предоставленном истпарту, и назывался «выставка-музей истории Революции на Кубани». Для обслуживания музея был выделен сотрудник архивного
бюро, который проводил экскурсии, составлял каталоги, систематизировал экспонаты 15. Выставка пользовалась популярностью у местных
жителей. Кроме того, проводились организованные экскурсии учащихся, крестьян, советских и партийных работников. Всего только за 1923
г. выставку посетили около 6000 человек 16. Кроме того, Кубано-Черноморский истпарт оборудовал уголок им. Ленина, где помещался историко-революционный материал, дополненный информацией о Ленине
с 1917 г., почерпнутой из центральных газет 17. В июле 1924 г. Музей
революции был передан в ведение Кубанского окружного комитета
РКП(б) 18, а с 1 октября 1925 г. получил самостоятельный штат и финансирование из городского бюджета 19.
К юбилею создания партии большевиков в 1922 г. Донским истпартом была подготовлена временная выставка по истории РКП на Дону
20
. В 1924 г. выставка Донского истпарта стала постоянной, и на ней
был организован уголок памяти Ленина. На выставке было представлено 70 фотографий в плакатах, 38 отдельных фотоснимков, а также
ряд автографов, телеграмм, плакатов, протоколов рабочих и крестьянских собраний. Некоторые фотоснимки для выставки прислали сотрудники Института Ленина 21.
79
Для создания выставок истпарты Северного Кавказа использовали региональные дореволюционные музеи. Так, политическая секция Ставропольского окружного архивного бюро, в которой на тот момент сосредотачивалась истпартовская работа в округе, в октябре 1924 г. организовала выставку по истории Октябрьской революции и РКП(б) при Ставропольском народном музее им. Праве 22. На ней были представлены архивные материалы преимущественно бывшего жандармского управления,
а также документы, относящиеся ко времени Гражданской войны 23.
Нужно отметить, что истпарты на местах не имели ни опыта организации музейно-выставочного дела, ни четких указаний Центра по этому вопросу, который ограничивался только общими призывами к организации выставок как средства популяризации истпартовской работы.
О бездействии Истпарта ЦК ВКП(б) в этом вопросе говорилось и на
III совещании истпартовских отделов в мае 1924 г. Только после создания в Москве Музея Революции ситуация несколько изменилась 24.
Говоря о специфике истпартовских выставок, некоторые из которых
стали впоследствии музеями революции, следует отметить, что уже с
момента их основания экспозиции отражали не только события революционной борьбы, но и показывали достижения советской власти. Для
этих целей широко использовались диаграммы производственных достижений, что создавало положительный имидж советского государства
и его вождей. Кроме того, именно истпартовские выставки сыграли
большую роль в процессе формирования идеального образа В.И. Ленина в общественном сознании 25.
Для трансляции официальных идей истпарты использовали различные формы участия в юбилейных торжествах. Например, при проведении двадцатилетнего юбилея революции 1905 г. Донской истпарт участвовал в организации занятий в школах по вопросам экономических
и политических предпосылок революции 1905 г., о значении III съезда
в подготовке революции 1905 г. Кроме того, для школьных занятий использовались такие темы, как две тактики и позиция Троцкого в революции 1905 г., а также уроки революции 1905 г. и причины ее поражения 26. Среди вузовского студенчества были проведены митинги, освещавшие события 1905 г. 27
Участвовали сотрудники истпарта и в организации такой новой формы пропаганды, как инсценировка публичных судов над представителями «старой» власти. В Ростове-на-Дону в столовой Ленинских мастерских состоялся суд над бывшим градоначальником Макеевым, который в 1905 г. в этой же столовой «расправился» с рабочими. Макее80
ву был вынесен приговор, по которому он был осужден на пять лет заключения. По мнению сотрудников истпарта, такой публичный суд сыграл положительную воспитательную роль 28.
Одной из форм участия истпартов в юбилейных мероприятиях была
подготовка тезисов по поводу каждого выдающегося революционного
события, предназначенных для пропаганды этого события среди трудовых масс. Определялся круг источников, на которые надо было опираться
при составлении этих тезисов. К ним относились материалы, находившиеся в распоряжении политической секции местного архивного бюро,
чаще всего «жандармские» и «охранные» дела, газеты того периода; прокламации; воспоминания участников 29. Кроме того сотрудники истпартов консультировали пропагандистов и историков по вопросам истории
местной парторганизации, гражданской войны и революции в регионе 30.
Таким образом, анализ основных форм пропагандисткой работы истпартов позволил увидеть пути трансляции идей не только с помощью
публикации соответствующей литературы, но и использование всех доступных методов влияния на процесс конструирования исторического
сознания в конкретный момент времени. Истпарты активно участвовали на всем протяжении своего функционирования в подготовке и проведении историко-революционных юбилеев, как общероссийского, так
и местного значения.
_____________________________
1. Пролетарская революция. 1923. №8. С. 274-275.
2. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 70. Оп. 2. Д. 299. Л. 55.
3. Пролетарская революция. 1922. №8. С. 234.
4. Ко всем членам партии. (Комиссия по истории Октябрьской революции и РКП). М., 1920. С. 7-8.
5. Там же. С. 5.
6. Пролетарская революция. 1924. №7. С. 279.
7. РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 2. Д. 421. Л. 26.
8. Там же. Д. 129. Л. 21, 22.
9. Государственный архив новейшей истории Ставропольского края
(ГАНИСК). Ф. 6325. Оп. 1. Д. 8. Л. 15.
10. РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 2. Д. 359. Л. 119.
11. Там же. Л. 117, 119.
12. Там же. Д. 361. Л. 33.
13. Пролетарская революция. 1925. №1. С. 270.
14. Там же. 1923. №8. С. 262.
81
15. Государственная архивная служба Краснодарского края. К 85летию создания. Краснодар, 2005. С. 97.
16. Пролетарская революция. 1924. №4. С. 290.
17. Там же. №6. С. 283.
18. Центр документации новейшей истории Краснодарского края
(ЦДНИКК). Ф. 2830. Оп. 1. Д. 1. Л. 34.
19. Еремеева А.Н. Наука и власть: Кубанский контекст (1917-1941).
Краснодар, 2010. С. 91-92.
20. Пролетарская революция. 1923. №4. С. 353.
21. Там же. 1924. №12. С. 333-334.
22. Государственный архив Ставропольского края (ГАСК). Ф.Р.-299.
Оп. 1. Д. 141. Л. 11.
23. Власть Советов.12 ноября. 1924. №1371. С. 3.
24. Пролетарская революция. 1924. №8-9. С. 415.
25. Там же. №6. С. 283.
26. РГАСПИ. Ф. 70. Оп. 2. Д. 129. Л. 27.
27. Там же. Л. 24.
28. Там же. Л. 25.
29. Там же. Д. 421. Л. 22.
30. Там же. Ф. 71. Оп. 2. Д. 171. Л. 133.
Кожемяко Т.Н.
СПРАВЕДЛИВОСТЬ В ОБЩЕСТВЕННОМ СОЗНАНИИ
СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА В 1920-е гг.
(на материалах Ставрополья)
Справедливость является одной из базовых ценностей любого общества. В категориях «справедливо-несправедливо» выражается общественная оценка действий власти, в том числе в лице ее отдельных представителей, социальных институтов и отношений, ситуация в локальном сообществе и стране в целом. Как показывает исторический опыт, в переломные периоды общественного развития проблема социальной справедливости приобретает особую остроту. В российской истории катализатором
проблемы поиска социальной справедливости стали события 1917 года.
В послереволюционный период российской истории идея социальной
справедливости становится важным компонентом общественного сознания. Советская власть, провозглашавшая новое государство государством рабочих и крестьян, тем самым вселяла в население надежду на
лучшую жизнь, надежду на установление справедливости.
82
Об этом свидетельствует, к примеру, письмо жителя города Ставрополя М.Ф. Рыдникова в городское общественное самоуправление, написанное вскоре после установления советской власти. В нем автор призывает новую власть к осуществлению перемен и установлению справедливости: «Сделайте так, чтобы у нас были заводы и фабрики …. Сделайте так, чтобы не одни только Макары наживали в своих банках миллионы, и не для одних только таких же миллионеров-спекулянтов были
доступны их банки. Сделайте так, чтобы хотя и бедный, но дельный и
честный человек мог кредитоваться в банках для открытия заводского
и промышленного производства, так как это нужно народу, и бедному,
и богатому, в этом заключается первое спасение России» 1.
Анализ документов начала 1920-х гг. показывает, что в этот период
проблема справедливости как никакая другая определяла общественные настроения. Однако идеальные представления людей о справедливости и повседневный опыт зачастую порождали психологическую растерянность населения и смещение ценностных ориентиров, что в свою
очередь рождало новые взгляды на справедливость. В первые послереволюционные годы достижение социальной справедливости для части населения локального сообщества Ставрополья представлялось невозможным без применения силы.
Уже к лету 1917 года Ставрополье захлестнула волна стихийных погромов усадеб и самозахватов земли. В июне – августе в селах Медвеженского и Святокрестовского уездов крестьяне самочинно захватывали земельные участки, выгоны, леса крупных частновладельцев и церкви 2. Архивные документы первых послереволюционных лет сообщают о разорении
конфискованных капиталистических хозяйств, расхищении инвентаря и дележе племенного скота, порубке столбов линий электропередач, разборе
железнодорожных путей и других насильственных актах 3.
Причем все эти действия понимались недовольным крестьянством как
торжество справедливости. Лозунг социальной справедливости воспринимался беднотой как призыв к перераспределению общественного богатства, а справедливость выступала в значении воздаяния должного.
Процесс этот шел в России столь легко и психологически беспрепятственно потому, что в сознании русского народа было крайне слабо
развито вошедшее в плоть и кровь западного человека уважение к чужой собственности. Психология бедняков и социальных низов была готова к принятию принципа единообразия, заложенного в единой государственной идеологии, т.к. низкий жизненный уровень предполагалось
преодолеть через усреднение жизни за счет богатых.
83
Психоментальный срез этих событий обнаруживает состояние сильнейшей ценностной дезориентации народа от наступившего, как казалось тогда многим, безвластия. Это, в свою очередь, порождало разные модели поведения, поднимало на поверхность инстинкты самосохранения, социального эгоизма и ослабления инстинктов социальной стабильности, разрушенных войной и революцией 4.
По мере укрепления Советской власти на Ставрополье все большая часть
населения региона стала связывать возможность достижения справедливости с деятельностью власти. В исторических источниках начала 1920 –
х все чаще встречаются обращения жителей локального сообщества к власти, наполненные надеждой на утверждение социальной справедливости.
Так, бывший сторож водопроводной будки Ф.С. Гормай пишет в Ставропольскую окружную рабочее-крестьянскую инспекцию с просьбой
восстановить его в должности, с которой он был несправедливо уволен. «Прошу только об одном: восстановить мне на старое место, находя несправедливым то, что тов. Ченский постановил на мое место человека, который занимает три должности: сам работает по водопроводу, жена сторожем на бульваре и он же на моем месте в водопроводной будке. Имеет две квартиры, а я, инвалид, не имея ничего, лишен
последнего куска хлеба. Еще раз прошу обратить ваше братское внимание на мое несчастное положение и дать мне кусок хлеба прошу» 5 .
В этих словах жителя Ставрополья выражено весьма распространенное понимание справедливости, как понятия неразрывно связанного с другой ценностью – равенством. Новая власть провозглашала
приоритет социального равенства над неравенством. Понимаемая таким образом социальная однородность была связана с трактовкой социальной справедливости.
Как отмечается в одном из докладов отдела труда и социального обеспечения Ставропольского губернского революционного комитета, возмущение трудящихся вызывает несправедливое распределение материальных благ. «Спекулянты, воры, мошенники, живущие грабительским
присвоением прибавочной ценности трудящихся, располагают беспрепятственной возможностью обмена денежных знаков на всевозможные
утонченные предметы роскоши и комфорта, недоступные, безусловно,
честным труженикам и их семьям ввиду безумно дорогих цен на них,
существующих на свободном рынке», в то время как простые труженики, «видя перед своими глазами роскошную жизнь паразитов общества, сами не в состоянии удовлетворить даже самых насущнейших,
необходимых для нормального существования потребностей» 6.
84
Вера в достижимость социального равенства, а значит и социальной
справедливости, стала важной чертой сознания «простого советского
человека». Именно поэтому во многих архивных источниках все чаще
звучит проблема соответствия между реальной значимостью различных
индивидов (социальных групп) и их социальным положением, между
их правами и обязанностями, между деянием и возданием, трудом и вознаграждением. Несоответствие в этих соотношениях оценивается как
несправедливость.
И все же анализ источников показывает, что в общественном сознании жителей Ставрополья «справедливость» понималась чаще как моральная, нежели прагматическая категория (хотя, безусловно, нельзя
отрицать существование и прагматического взгляда на справедливость).
Об этом свидетельствует, например, заявление жителя села Казинки командиру 2-й Стрелковой запасной бригады с просьбой отпустить сына
на полевые работы: «надеюсь на Вашу справедливость, товарищ командир, что вы поймете мое тяжелое положение и не дадите погибнуть моим
трудам, оставив хлеб неубранным в поле» 7.
По мере укрепления Советской власти на Ставрополье для некоторых жителей локального сообщества сама эта власть стала выступать
олицетворением справедливости.
Как к защитнице справедливости, обращается жительница села Дмитриевского Н.П. Кравченко в рабочее-крестьянскую инспекцию, рассказывая в жалобе (письме) о злоупотреблениях властью милиционером Шульгой, жестоко избившем ее на седьмом месяце беременности. «Умоляю рабочее-крестьянскую инспекцию, как защитницу справедливости, помогнуть
мне, женщине крайней бедности, в разоблачении этого дела» 8. В другом
заявлении – об исключении из списка выселяемых на дальние поля – житель села Ладовая Балка П.Е. Хохлов называет рабочее-крестьянскую инспекцию «наблюдательным органом порядка и справедливости» 9.
Анализ обращений населения во власть показывает, что для многих
из них справедливость зачастую выступает синонимом права. «Право»
отождествляет «справедливость» и, напротив «бесправие» – «несправедливость». Такое понимание категории «справедливость», как считает Н.В. Печерская, соответствует системе древнерусского мировоззрения. Как пишет исследователь, «морально-правовые принципы существования, которые мы обычно связываем со словом «справедливость», выражались широким спектром слов, объединенных общеславянской корневой морфемой «прав-»: правда, праведный, правило, правильный. Легко заметить, что слово «справедливость» этимологически
85
связано именно с этой группой слов. «Правовое» в своей основе всегда стремится быть справедливым 10.
И наконец, нельзя не сказать еще об одном значении справедливости в общественном сознании – справедливости как нравственном идеале. Так, в письме в Ставропольский губернский совет профсоюзов о
предоставлении санаторной путевки профсоюзный работник П.В. Орлов просит коллег «во имя справедливости и товарищеской поддержки» помочь ему выехать на курорты 11. Справедливость понимается автором письма, прежде всего, как категория нравственная. Это соответствует определению, данному В. Далем, согласно которому справедливость трактуется как «правда, правосудие», а «справедливый» – как
«сделанный по правде, по совести, по правоте» 12.
Таким образом, в общественном сознании населения Ставрополья
понятие социальной справедливости существовало не в виде универсальной категории, а было наполнено моральным, экономическим, политико-правовым содержанием. В первые послереволюционные годы
понятие справедливость чаще всего выступало в значении воздаяние
должного, а достижение справедливости зачастую не мыслилось без
применения насилия. Наиболее распространенной трактовкой справедливости является значение равенства. Кроме того понятие справедливость в общественном сознании жителей Ставрополья часто выступает
как синоним права, а также как нравственная категория (добродетель).
_____________________________
1. ГАСК. Ф. 1658. Оп. 1. Д. 8. Л. 48 – 49.
2. Там же. Ф.Р.- 80. Оп. 1. Д. 7. Л. 9-12.
3. Там же. Л. 28.
4. Булыгина Т.А. Советская идеология и общественные науки. М.,
1999. С. 26-27.
5. ГАСК. Ф.Р.- 258. Оп. 1.Д.148. Л. 9.
6. Там же. Ф.Р.- 100. Оп. 1 Д. 36 Л. 149 149 об.
7. Там же. Д. 52. Л. 242-242 об.
8. Там же. Ф.Р.- 258. Оп.1. Д. 150. Л. 36-37.
9. Там же. Д. 116. Л. 339-339 об.
10. Печерская Н. В. Справедливость: между правдой и истиной (история формирования концепта в русской культуре) // «Правда». Дискурсы
справедливости в русской интеллектуальной истории. М., 2010. С. 26.
11. ГАНИСК. Ф.Р. 197. Оп. 1. Д. 257. Л. 11.
12. Даль В.В. Толковый словарь живого великорусского языка. М., 1956.
86
Колесникова М.Е.
СТАНОВЛЕНИЕ СЕВЕРОКАВКАЗСКОГО
ИСТОРИОГРАФИЧЕСКОГО НАПРАВЛЕНИЯ
В ОТЕЧЕСТВЕННОМ КАВКАЗОВЕДЕНИИ
В XIX – НАЧАЛЕ 30-х гг. XX В.
Кавказоведение, зародившись в XVII в. как субдисциплина, со временем стала междисциплинарной, аккумулирующей данные других наук
1
. За три столетия своего существования оно прошло несколько этапов
развития, выработало собственные методы и подходы, сформировало
определенные традиции и тематику исследований. Вместе с тем, несмотря на значительные достижения, остается еще ряд нерешенных общих
вопросов. Среди них – история зарождения, становления и развития исторической науки на Северном Кавказе.
Первый период истории изучения Северного Кавказа в отечественном кавказоведении хронологически можно отнести к XIX в. – начало
1930-х гг. Как по степени интенсивности изучения Северного Кавказа,
так и по условиям этого изучения его условно можно разделить на три
этапа. К ним относятся хронологические отрезки: первая половина XIX
в.; вторая половина XIX в. – 1917 г.; 1917 – начало 1930-х гг. Этот период характеризуется накоплением сведений о регионе, формированием источниковой базы, постепенным переходом от описаний к анализу,
складыванием проблематики исторических исследований. Это время
деятельности на территории Северного Кавказа столичных научных обществ и учреждений, способствовавших активизации научных исследований и вовлечению в них широких слоев провинциальной интеллигенции. Это и эпоха создания провинциальных северокавказских научных обществ и учреждений, ставших со временем своеобразными краеведческими центрами. Сотрудники этих учреждений, члены научных
обществ первыми в своих работах затронули и общие вопросы истории развития науки о регионе.
Следует отметить, что северокавказская историографическая традиция XIX – начала XX в. совершенно определенно вписывалась в отечественную историографию с присущими ей характерными чертами,
являлась ее частью. Для российской историографии рассматриваемого
периода было характерно разнообразие методологических и теоретических подходов к историческому процессу, явлениям и событиям, существование различных школ и направлений, во главе которых стояли выдающиеся отечественные историки – С.М. Соловьев, В.О. Ключевский,
87
К.Н. Бестужев-Рюмин, Б.Н. Чичерин, А.П. Щапов, И.В. Буслаев, С.Ф.
Платонов, П.Н. Милюков, А.С. Лаппо-Данилевский, М.К. Любавский,
А.А. Кизеветгер, Ю.В. Готье и др.
На данный период приходится становление советского кавказоведения, историю которого нельзя представить в отрыве от интеллектуального наследия, оставленного дореволюционными исследователями. Советскому кавказоведению удалось сохранить преемственность и лучшие
традиции отечественного дореволюционного кавказоведения.
Впервые тема истории изучения Северного Кавказа прозвучала в трудах исследователей XIX в. Так, в своем «Описании поездок по Кавказу
и Грузии в 1807 и 1808 годах» Г.-Ю. Клапрот приводит имена древних
авторов, писавших о регионе, сведения о путешественниках и исследователях, таких как Гербер, Гмелин, Паллас, Гильденштедт, Потоцкий, Рейнеггс, посетивших данные территории до него2. Клапрот занимался и редактированием в период подготовки к публикации отдельных частей труда
Гильденштедта, посвященного путешествию по Кавказу3.
В начале XIX в. издаются систематические извлечения из более ранних произведений, посвященных описанию Северного Кавказа, которые
используются в качестве справочных пособий для российской администрации на Кавказе. Так, например, в 1809 г. академиком К.Ф. Германом
были переведены и опубликованы извлечения из публикаций Палласа4.
Одной из первых и долгое время единственной работой, в которой
был дан подробный обзор предшествующим исследованиям Кавказа,
являлось сочинение С.М. Броневского «Новейшия Известия о Кавказе» (в 2-х т.), написанное в период с 1803 по 1810 гг. При жизни автора, в 1823 г., был издан первый том (состоял из двух частей), содержащий географические и этнографические сведения о Кавказе5. Первая часть его включала «общие познания о Кавказе», вторая – разнообразные сведения о его северной стороне. Второй том, названный автором «Историческия Известия о сношениях России с Персиею, Грузиею, черкесами и другими горскими народами со времен царя Ивана
Васильевича Грознаго до восшествия на престол императора Александра I», с несколько измененным названием был издан только в 1996 г.6
Полная научная публикация сочинения С.М. Броневского «Новейшия
Известия о Кавказе» была осуществлена Санкт-Петербургским филиалом Института востоковедения РАН в 2004 г.7
В отечественной историографии сочинение С.М. Броневского считается «краткой энциклопедией Кавказа». Имея возможность работать с
архивными документами Коллегии иностранных дел, малодоступными
88
сочинениями, дневниками, журналами и записками путешественников8,
он впервые в отечественном кавказоведении сделал попытку собрать и
систематизировать разрозненные сведения о Кавказе в одном издании.
В предисловии, излагая цель сочинения, Броневский писал: «…желательно было иметь общее и сокращенное понятие о собранных уже материалах в систематическом виде для лучшаго вразумления читателей,
вместо необъятнаго для них труда собирать известия из разных путешествий, сличать содержащиеся в оных предметы, подводить под одинакия статьи или разделять по материям, дабы, отвергнув путешественныя излишества, вычерпать все то, что может служить руководством к
географическому познанию Кавказа»9. Им было изучено около ста разнообразных по жанру и содержанию сочинений, посвященных Кавказу. Обращаясь к современникам, он призывал тщательно и скрупулезно изучать источники и рассматривать историю региона во взаимосвязи всех населяющих его народов. Оригинальное историческое сочинение Броневского, насыщенное богатым фактическим и историографическим материалом, само послужило историческим источником для
последующих трудов по истории народов Северного Кавказа.
Сведения историографического характера об ученых и исследователях Северного Кавказа содержатся в трудах А.Я. Купфера10 и П. Хицунова11, вышедших в 1830-40-е гг.
Работы, в которых в той или иной мере затрагиваются и анализируются отдельные аспекты истории изучения Северного Кавказа, появляются
во второй половине XIX в. В большинстве своем они носят описательный, фактографический характер, как, например, труды Г.Н. Казбека, посвященные обзору исторических сочинений о Кавказе и его народах12.
Краткие историографические сюжеты, связанные с изучением Северного Кавказа, содержатся в трудах известного кавказоведа, председателя Кавказской археографической комиссии А.П. Берже. Во введении к своей работе «Краткий обзор горских племен на Кавказе» он
указывает, что «с самых древних времен край этот с прилегающими
странами представлял неисчерпаемый источник для всевозможных исследований». А.П. Берже упоминает сочинение Страбона («De situ
orbis»), в котором отмечается около 70 различных племен, населяющих Кавказские горы, исследования Гюльденштедта, посетившего край
в 1773 г., и других путешественников по Кавказу (Клапрот, Розен,
Броссе, Шифнер), которые «вдавались в более или менее дельные и
обширные рассуждения о языках, происхождении и историческом значении здешних племен»13. Говоря о причинах слабой изученности края,
89
Берже отмечает, что «в такой стране, как Кавказ, где все почти подвержено случайностям, успехи науки долго могут ограничиваться
только относительным результатом. Беспрерывные столкновения с горцами, сохранившими еще первобытный свой характер, недостаток в
образованных туземцах, отсутствие всяких письменных памятников у
горских племен, наконец, неимение самих письмен и многие другие
препятствия необходимо должны замедлять всякие научные предприятия. Здесь поле мирных ученых изысканий нередко превращается в
боевую арену со всевозможными препятствиями, на которой каждый
шаг вперед дается тяжелым опытом и долговременным изучением»14.
Перу А.П. Берже принадлежит и биографический очерк о Ш.Б. Ногмове, известном адыгском историке, филологе, писателе и просветителе. Он был включен в издание «Истории адыхейского народа» Ш.Б.
Ногмова, вышедшее в 1861 г. в Тифлисе, редакторскую и издательскую подготовку которого провел А.П. Берже.
Ценный историографический материал сосредоточен в юбилейных
обзорах и исторических очерках, посвященных истории столичных научных учреждений и обществ, занимавшихся изучением Северного Кавказа. Это очерки В.Н. Бензенгра и В.В. Богданова по истории Императорского Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии15; П.П. Семенова-Тян-Шанского по истории Императорского Русского Географического общества16; Н.И. Веселовского по истории Русского археологического общества17; Н.А. Попова по истории Императорского Московского общества истории и древностей российских18;
П.С. Уваровой, В.Ф. Миллера по истории Императорского Московского археологического общества19; П.П. Пекарского по истории Императорской Академии наук20; М. Полиевктова по истории Императорского
Русского исторического общества21; А.И. Ходнева по истории Вольного Экономического общества22; работы по истории Императорского археологического института в Санкт-Петербурге23. Научная ценность юбилейных изданий определяется исторической направленностью их содержания и значительным фактическим (эмпирическим) материалом.
Отдельные страницы истории этнографического изучения народов
Северного Кавказа нашли отражение в обобщающей работе А.Н. Пыпина, посвященной истории русской этнографии24. В 1913-1916 гг. членом Императорского Русского Географического общества, известным
этнографом Д.К. Зелениным, была опубликована часть научного архива общества, в котором отложилось значительное количество этнографических описаний народов Северного Кавказа25.
90
Попытки осмысления результатов практической деятельности отдельных исследователей Северного Кавказа были предприняты при создании
биобиблиографических очерков и заметок, авторами которых были известные отечественные ученые. Среди них работы Н.Н. Ардашева об основателе Императорского Московского археологического общества графе А.С. Уварове, с именем которого связано развитие кавказской археологии26; В.В. Богданова, П.С. Уваровой, А.А. Шахматова о выдающемся
кавказоведе В.Ф. Миллере27; А.И. Маркевича об академике П.С. Палласе, совершившим в XVIII в. не одно путешествие на Северный Кавказ28;
Д.Н. Анучина об известном археологе, архивисте и историке Д.Я. Самоквасове, занимавшемся в XIX в. изучением курганов юга России, и др.29
В указанных работах сосредоточен ценный фактический материал, являющийся скорее источником по истории науки, нежели ее исследованием. Однако в них уже обозначились определенные подходы к проблеме
изучения исследовательской традиции на Северном Кавказе во второй
половине XVIII – XIX в. В центре внимания авторов оказывалась история археологических и этнографических исследований, научных обществ,
охраны исторических памятников, судьбы любителей древностей, коллекционеров, путешественников и исследователей.
В трудах исследователей второй половины XIX в. уже были обозначены определенные подходы и к пониманию проблемы становления провинциальной историографии. Так, в материалах V Археологического съезда, состоявшегося в 1881 г. в Тифлисе, в выступлениях известных исследователей Д.Я. Самоквасова, Д.Н. Анучина, А.И. Кельсиева были даны
оценки деятельности северокавказских краеведов-любителей и археологов, в частности Е.Д. Фелицына30. К изучению бумаг и дневников Е.Д.
Фелицына обращались В. Мальмберг и А. Лаппо-Данилевский, когда восстанавливали ход раскопок кургана Карагодеуашх (обнаружен около станицы Крымской, исследован в 1888 г. Е.Д. Фелицыным)31. Появились и
работы, посвященные самому съезду, сыгравшему ключевую роль в становлении и развитии кавказской археологии32.
Тенденция к обобщению и осмыслению научно-исторической деятельности в российской провинции прослеживается в обобщающих историографических трудах К.Н. Бестужева-Рюмина, В.С. Иконникова, П.Н.
Милюкова, А.С. Лаппо-Данилевского, А.Н. Пыпина33. В них были отмечены и проанализированы результаты научной деятельности губернских
(областных) статистических комитетов, губернских ученых архивных комиссий по изучению истории и культуры российской провинции. Отдельный раздел работы В.С. Иконникова «Опыт русской историографии» был
91
посвящен коллекциям статистических комитетов. Роль статистических
комитетов в разработке отечественной археологии была рассмотрена в
докладе Н.П. Бочарова на I Археологическом съезде в 1869 г.34
Начиная с 1860-х гг. выходят и работы северокавказских исследователей, посвященные истории создания и деятельности местных статистических комитетов. Это труды Н.И. Воронова, И.В. Бентковского, А.С. Собриевского, Г.А. Вертепова, Б.М. Городецкого, Л.Т. Соколова, А.С. Селевко
и др.35 В одних работах освещалась общая истории статистических учреждений России и Кавказа, другие были приурочены к юбилейным датам северокавказских статкомитетов, третьи представляли собой списки изданий
комитетов. Деятельность местных комитетов по Кавказу была затронута и
в сводной работе А. Кауфмана36. Большинство работ были выполнены в
жанре очерков, некоторые – в жанре воспоминаний, авторами их были сами
члены статкомитетов. В них уже видны определенные подходы к оценке
деятельности Ставропольского губернского, Терского, Кубанского и Дагестанского областных статистических комитетов как научно-административных учреждений, занимающихся помимо «обязательных работ» и всесторонним изучением Северного Кавказа.
В это же время появляются работы, посвященные истории создания
и деятельности провинциальных научных обществ, которые занимались
всесторонним изучением региона. Среди них труды Б.М. Городецкого,
посвященные истории Кавказского отделения Русского географического
общества37, Г.И. Раде – деятельности Кавказского музея38, очерки С.
Никольского о Ставропольском епархиальном церковно-археологическом обществе39, В.М. Сысоева и Б.М. Городецкого по истории Общества любителей изучения Кубанской области40, Р.Р. Лейцингера, Б.М.
Городецкого, А.П. Лорча, Д.М. Павлова по истории Кавказского горного общества в г. Пятигорске41, В.Н. Лучника по истории Ставропольского общества для изучения Северо-Кавказского края в естественноисторическом, географическом и антропологическом отношениях42.
В рассматриваемый период развития отечественной историографии
предпринимались попытки осмыслить феномен губернских ученых архивных комиссий. Работа архивных комиссий освещалась на страницах известных дореволюционных изданий, таких как «Вестник археологии и истории», «Исторический вестник», «Историческое обозрение»,
«Русский архив», «Русская мысль», «Русская старина». Наиболее распространенной формой были обзоры и доклады о деятельности архивных комиссий, чаще приуроченные к юбилейным датам. Среди них
следует отметить доклады И.Е. Андреевского, А.Н. Труворова, М.В.
92
Довнар-Запольского, В.И. Снежневского, А.Н. Норцова, В.Н. Сторожева,
С.А. Харизоменова и др.43 В них затрагивались общие вопросы организации и функционирования комиссий, анализировалась история развития архивного дела в России, обосновывалось появление архивных
комиссий, давались первые оценки их роли в развитии исторической
науки. Уже тогда не было единого мнения в понимании задач, стоящих
перед архивными комиссиями. Одни исследователи считали, что комиссии должны были заниматься только упорядочиванием «архивных бумаг» на местах и созданием провинциальных исторических архивов,
другие видели их основное предназначение в сохранении памятников
древности в целом и популяризации знаний о них. Были и те, кто критиковал деятельность архивных комиссий, считая их виновниками разрушения архивных фондов. В частности, развернутой резкой критике
губернские ученые архивные комиссии в начале XX в. подверг один
из реформаторов архивного дела в России, известный историк, археолог и архивист Д.Я. Самоквасов44.
Появились и первые работы, посвященные Ставропольской губернской ученой архивной комиссии, единственной архивной комиссии, созданной на Северном Кавказе. Это труды Г.Н. Прозрителева, Л.Я. Апостолова, В. Загорской, Г. Телева, И.И. Успенского45. В них в основном
рассматривались отдельные аспекты, связанные с историей создания
комиссии. Авторы не ставили задачи всесторонне осветить работу комиссии, а в основном уделяли внимание насущным проблемам. Отдельные сюжеты истории Ставропольской ГУАК затрагивались и в работах,
посвященных музею Северного Кавказа, созданного совместными усилиями членов Ставропольского губернского статкомитета и Ставропольской ученой архивной комиссии. Затем на многие десятилетия история
СУАК выпала из поля зрения историков. Эта участь коснулась многих
архивных комиссий, истории которых не уделялось должного внимания в советский период истории.
Конец XIX – начало XX в. отмечено пополнением источниковой базы
северокавказских исторических исследований. Законодательные акты,
распоряжения, указы, «мнения», рескрипты, правила, инструкции, своды
местных «узаконений», административные директивы, относящиеся к
Северному Кавказу, были собраны и систематизированы А.А. Кануковым46. Отдельными изданиями были опубликованы и законоположения
по различным вопросам административного, судебного и земельного
устройства Ставропольской губернии, Терской, Кубанской и Дагестанской областей47. В это время издаются известия античных авторов о на93
родах Кавказа, выявленные и систематизированные В.В. Латышевым48,
сведения арабских писателей и географов о Кавказе, Армении и Азербайджане, систематизированные Н.А. Карауловым49. Появляются и первые обзоры археологических исследований и открытий, сделанных в
регионе50, истории кавказоведения в России51. История изучения Северного Кавказа нашла отражение в обозрении деятельности археологических съездов России П.С. Уваровой и на страницах ее «Воспоминаний»52.
Историографические сюжеты, связанные с историей изучения Северного Кавказа, содержатся в работах, посвященных археологическим
памятникам региона (Г.Н. Прозрителев, А.Н. Дьячков-Тарасов, В.А. Городцов) и истории их изучения (К. Герц)53.
Во второй половине XIX – начале XX в. внимание северокавказских исследователей привлекают биографии ученых, историков, краеведов, которые являются одним из главных историографических фактов.
Становление биографического жанра в отечественной историографии
связано с работами К.Н. Бестужева-Рюмина. В своей работе «Биографии и характеристики» он создал ряд портретов дореволюционных историков, ставших образцом для последующих исследователей54. В рассматриваемый период вышли биографические очерки, хроники и заметки В.Ф. Золотаренко55, Г.Н. Прозрителева56, М. Краснова57, В.М. Сысоева58, В.С. Шамрая59, В.И. Томкеева60, Ф.А. Щербины61, В.Е. Рудакова62,
описание бумаг П.П. Короленко63. Кавказоведческим исследованиям Е.Г.
Вейденбаума был посвящен очерк Л.М. Меликсет-Бекова64. Благодаря
им научное наследие провинциальных исследователей стало составной
частью отечественной науки и культуры, значительно расширив наши
представления о просветительской и общественной деятельности интеллигенции в российской провинции.
Особо следует отметить цикл работ известного библиографа, краеведа и публициста Б.М. Городецкого, посвященный истории изучения
Северного Кавказа. В него вошли исторические исследования, биобиблиографические очерки, посвященные отдельным исследователям региона, рецензии и научно-литературные труды65, в которых была освещена степень изученности истории и культуры региона к началу XX в.
Первая попытка историографического описания изучения истории Кубани была предпринята Б.М. Городецким в статье «Кто и как изучал Кубанскую область». В ней содержатся весьма ценные сведения о трудах
И.Я. Акинфиева, М.Н. Алейникова, Л.Я. Апостолова, С.М. Броневского, П.Г. Буткова, М.А. Дикарева, Н.А. Динника, В.М. Сысоева, Ф.А.
Щербины и др. Б.М. Городецкий одним из первых на Северном Кавка94
зе начал заниматься и исторической биографикой, понимая, что необходимо «привести в свод, в виде отдельных биобиблиографических
очерков, по возможности, все, как печатные, так и неизданные еще материалы, касающиеся тех уроженцев и деятелей Северного Кавказа, которые получили известность на различных поприщах общественной
пользы не только в пределах нашего края, но и в других местах»66. При
подготовке биобиблиографических очерков Б.М. Городецкий тщательно отбирал печатные, архивные источники, работал с автобиографическими материалами, стремился составить наиболее полные библиографии трудов. Благодаря кропотливой исследовательской работе в его знаменитом труде «Литературные и общественные деятели Северного Кавказа» было собрано более 500 наименований книг, статей и рецензий,
дополнивших очерки жизни и деятельности Г.В. Абиха, А.П. Берже, Н.Г.
Берзенова, Н.К. Зейдлица, П.П. Короленко, И.Д. Попко, В.А. Потто, К.В.
Россинского, Е.Д. Фелицына, Ф.А. Щербины.
При выборе героев своих очерков Б.М. Городецкий исходил из их
вклада в изучение Северо-Кавказского региона, общественно-полезной
деятельности на благо просвещения и развития его культуры. Во вводной части работы, обосновывая критерии выбора имен, он писал: «Печатные биографии обыкновенно изображают жизнь прославившихся на
том или другом поприще и тем заслуживающих признательность потомства. Таково общепринятое мнение, но оно, однако, не всегда применимо к местным деятелям, которые никаких особых подвигов не совершали, никаких великих творений после себя не оставляли, и в то
же время, по нашему глубокому убеждению, вполне достойны того, чтобы имена их не затерялись… это нужно для того, чтобы ясно обозначить все наше местное духовное богатство, подвести в своем роде подсчет тому умственному вкладу в просвещение России, какой сделал
со своей стороны Северный Кавказ»67.
Перу Б.М. Городецкого принадлежат многочисленные библиографии,
рецензии на работы о Северном Кавказе68, анализ научного изучения
региона69. Оценивая деятельность Б.М. Городецкого на ниве библиографии, известный книговед и библиограф А.М. Ловягин писал в начале
XX в.: «Это люди, которых не страшит сизифов труд, которые не боятся мысли о невозможности объять необъятное, но с муравьиным трудолюбием продолжают работать над тем, чтобы мир бумажной культуры был исследован во всех своих закоулках, чтобы пути к ознакомлению с ним были проложены для всех желающих черпать из его сокровища и чтобы мир этот был сохранен от разрушения»70.
95
В работах отдельных исследователей содержались оценки деятельности историков-любителей, намечались перспективные темы исследований (А.Н. Дьячков-Тарасов, Ф.А. Щербина)71, предпринимались попытки
историографического анализа трудов предшественников (Ф.А. Щербина, Л.И. Загурский, Н.И. Воронов, Е. Козубский, И.В. Бентковский)72,
сообщались сведения о трудах иностранных авторов73, рассматривались
вопросы отражения Кавказа в творчестве известных русских писателей XIX в.74, деятельность просветителей, в том числе и из местной интеллигенции75. Составлялись и первые библиографии трудов исследователей, занимавшихся изучением Северного Кавказа76. Среди них следует отметить «Библиографический указатель литературы о Кубанской
области, о Кубанском казачьем войске и Черноморской губернии», авторами-составителями которого были известные исследователи, кавказоведы Е.Д. Фелицын и В.С. Шамрай77. Указатель на тот момент являлся наиболее полным библиографическим изданием по истории Кубани.
Интерес представляют и пособия по регионоведению С. Урусова, Е.
Яхонтова, Б.М. Городецкого, в которых кратко дается обзор изучения
региона в предшествующий период78.
Особое место занимают рецензии на исторические, археологические,
этнографические и лингвистические исследования, написанные на материалах Северного Кавказа. В них содержится множество интереснейших наблюдений, «следы» полемики, свидетельствующие о желании их
авторов понять ход исторического изучения региона и в какой-то мере
повлиять на процесс познания Кавказа. Это рецензии А.О. Корниловича на книгу С.М. Броневского «Новейшие географические и исторические известия о Кавказе»79; Л.П. Загурского, К.Г. Залемана на знаменитые «Осетинские этюды» В.Ф. Миллера80; А.Е. Крымского на работы В.Ф. Миллера81; Л.П. Загурского на труды Е.Д. Фелицына, посвященные горцам Кубанской области82; Н.И. Воронова на исследования
П.К. Услара83. Все они содержат источниковедческий анализ имеющейся
исторической литературы о Северном Кавказе.
Кавказоведческие исследования находились в центре внимания выдающегося ученого В.Ф. Миллера. В «Этнографическом обозрении»
были опубликованы его рецензии на труды крупнейших знатоков кавказских языков П.К. Услара и А.М. Дирра, капитальные труды П.С. Уваровой и В.В. Латышева84.
На страницах «Этнографического обозрения» выходили и рецензии на
работы, посвященные разным этапам истории Кавказа с древнейших времен до вхождения его в состав России. Автором многих из них был без96
заветный «труженик кавказоведения» А.С. Хаханашвили, вошедший в историю российского академического кавказоведения под именем А.С. Хаханова85. Среди них рецензии на работы В. Потто, Е. Максимова, Г. Вертепова, П.С. Уваровой, «Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа», «Материалы по археологии Кавказа», «Записки Кавказского отдела Императорского Русского Географического общества»86.
Следует отметить рецензии и труды секретаря Дагестанского областного статистического комитета, известного кавказоведа Е.И. Козубского, посвященные источниковедению истории Кавказа, в которых нашла
отражение и история изучения края87.
Интерес представляют и энциклопедические словари, издававшиеся
в дореволюционный период, в особенности «Критико-биографический
словарь русских писателей и ученых» С.А. Венгерова и «Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона», «Материалы для историко-географического словаря Кавказа» Е.Г. Вейденбаума, «Словарь Кавказских деятелей» Г.М. Туманова, на страницах которых нашли место биографические справки об исследователях региона88. В конце XIX в. энциклопедические словари уже содержали статьи «биография», «биографические сборники», что свидетельствовало о понимании биографии как
культурного явления в отечественной историографической традиции89.
Не менее информативны адреса и заметки по случаю юбилеев северокавказских исследователей90.
Сведения о жизненном пути, литературной и научной деятельности
кавказоведов имеются в некрологах, которые печатались на страницах
периодических изданий во второй половине XIX – начале XX в., и рассматривались нами как исторический источник. Несмотря на небольшой объем, некролог представляет интерес для историографии. Помимо обязательных для данного жанра сведений биографического характера они содержат оценку вклада исследователей в изучение Северного Кавказа, раскрывают проблематику исследований. Часто с некрологом помещался и библиографический список трудов. Среди них некрологи и памятки на смерть председателя Кавказской археографической комиссии А.П. Берже91, секретаря Ставропольского губернского
статкомитета И.В. Бентковского92, академика А.М. Шегрена93, лингвиста и этнографа В.Ф. Миллера94, археолога В.Г. Тизенгаузена95, кавказоведа М.М. Ковалевского96, путешественника Фредерика Дюбуа де Монпере97, краеведа Г.К. Праве98, северокавказских исследователей И.Д.
Попко99, Е.Д. Фелицына100, К.Т. Живило101, П.П. Короленко102, Н.Я. Динника103, Н.И. Воронова104, М.В. Краснова105, А.В. Пастухова106, военно97
го историка В.А. Потто107, председателя Ставропольской губернской ученой архивной комиссии Г.Н. Прозрителева108 и др.
В рассматриваемый период в отечественной историографии появляется тема, которая будет иметь развитие и в последующие периоды, –
это роль российской художественной интеллигенции XIX в. в формировании образа Кавказа в российском общественном сознании. В дореволюционный период раскрытию этой роли были посвящены работы
Н.А. Котляревского о декабристах А.И. Одоевском и А.А. БестужевеМарлинском109; Г.М. Туманова о русской литературе110; исследования
Е.Г. Вейденбаума о творчестве А.С. Пушкина, А. Бестужева, В.Т. Нарежного, декабристов111; труд П.А. Висковатова о М.Ю. Лермонтове112.
Почти все указанные работы, созданные в дореволюционный период,
можно отнести к обзорно-библиографической историографии, где ведущим
направлением было составление хроник исторических, этнографических
и археологических обследований региона, истории деятельности различных научных обществ и отдельных ученых. Исследователи правильно понимали роль и место провинциальных историков и любителей-краеведов в
развитии отечественной исторической науки, оценивали их влияние на формирование устойчивого общественного интереса к истории, археологии и
этнографии родного края, однако специальных исследований, посвященных развитию провинциальной историографии, создано не было. Как отмечает современный исследователь А.А. Севастьянова, в дореволюционной историографии состоялась лишь постановка проблемы наследия русской провинции в исторической мысли113. Не было создано и обобщающих историографических трудов по истории Северного Кавказа.
Подводя итог дореволюционному этапу изучения Северного Кавказа
в отечественной исторической литературе, следует отметить, что его главным итогом было накопление обширного фонда знаний по самым различным вопросам истории, культуры и быта народов региона. Был сделан определенный шаг от простой фиксации и накопления фактов к обобщению и появлению первых исторических концепций, складыванию научной традиции. В особую область исторического знания, посвященную
археологии, истории, этнографии, лингвистике, фольклору народов Кавказа, сложилось отечественное кавказоведение, частью которого являлась история изучения региона. Для дореволюционного кавказоведения было характерно формирование представления о Кавказе как о едином историко-культурном регионе, комплексность, междисциплинарный
подход при рассмотрении проблем, источниковедческий анализ всех
доступных источников и высокогуманистические традиции114.
98
Следующий этап в изучении региона приходится на 1917 – начало 1930х гг. Для него характерна реорганизация «старой» структуры научных учреждений гуманитарного профиля, создание многочисленных институтов,
комитетов, комиссий, научных объединений и ассоциаций, параллельное
существование «старых» и «новых» организаций и учреждений, работа
и в тех и в других «старых» дореволюционных научных кадров (что в
какой-то степени способствовало сохранению традиций и преемственности). Одной из отличительных черт отечественной исторической науки в
послереволюционный период и вплоть до конца 1920-х гг. был определенный теоретико-методологический и исследовательский плюрализм, что
в целом было характерно и для всего научного сообщества тех лет.
В это время отмечается подъем краеведческого движения в стране,
создание краеведческих организаций и целых институтов краеведения.
По определению академика РАО С.О. Шмидта 1920-е гг. стали «золотым десятилетием» отечественного краеведения. Именно тогда вышло
большое количество краеведческих трудов общеметодического и методологического характера, о предмете краеведения и отдельных сферах историко-краеведческой деятельности. Усилилось внимание к творчеству провинциальных исследователей и разработке теоретических проблем местной истории, накоплению исторического материала, который
стал источниковой базой для дальнейших исследований.
Характерной чертой развития отечественной исторической науки этого
времени было «взаимопроникновение местной (локальной) и более широкой проблематики»115. Выводы и наблюдения краеведов того времени
явились важной основой и составной частью исторических исследований обобщающего характера. К 1920 г. окончательно утвердился и термин «краеведение», получив широкое распространение в исторической
науке, обозначая массовое историко-культурное движение в стране.
В это время происходит становление научной школы исторического
краеведения, формируется научное представление о предмете, объекте и
методах краеведения. В программных работах Н.К. Пиксанова, И.М. Гревса, В.В. Богданова, С. Чернова, А.А. Спицына, Н.П. Анциферова и других исследователей ставились задачи изучения местных «исторических
литератур», впервые прослеживались причины, по которым проблемы
местной истории выпали из поля зрения исследователей, подробно освещались результаты накопления «краеведных материалов» в провинции,
генезис и функционирование «старых областных гнезд»116. «Несомненно, под давлением централистических тенденций истории и власти наша
научная историческая мысль скрадывала местные особенности в угоду
99
государственной униформе… – писал Н.К. Пиксанов. – Все это знают,
но мало кто осознает. Факт признается вяло, безотчетно»117. Идеи Н.К.
Пиксанова и И.М. Гревса нашли воплощение в реальной работе краеведов на местах, в деятельности Центрального бюро краеведения. В работах А.М. Большакова, М.В. Муратова, С. Толстова уделялось внимание
истории развития отечественного краеведения, его периодизации, характеристике и перспективам развития краеведения советского периода118.
В 1920-х гг. исследователи обратились к изучению научного наследия
А.П. Щапова и его единомышленников, пытаясь по-новому взглянуть на
местную проблематику. Рассуждения об «областном направлении» в отечественной историографии встречаем в пособии по источниковедению и
историографии русской истории В.П. Пичеты119. В 1926 г. вышла работа
М.И. Успенского, обосновывающая необходимость проведение широких
краеведческих изысканий, дающая оценку трудов А.П. Щапова для теории и практики краеведения120. «Локальному методу» в исторической науке была посвящена статья С. Архангельского, вышедшая в 1927 г.121 Новый метод краеведения – локальный – рассматривался как всестороннее
исследование отдельных регионов с обязательным введением новых исторических источников в научный оборот. Акцент делался на выявление своеобразия различных регионов страны, специфики их исторического и культурного развития. Однако наработкам историков в области изучения локальной истории, использования «локального метода» в исторических исследованиях не суждено было вылиться в научное направление.
Не нашла должного отражения в историографии рассматриваемого
периода и оценка деятельности губернских ученых архивных комиссий,
которые по сути положили начало «правильному научному краеведению». Вплоть до середины XX столетия вышло всего несколько работ,
посвященных в основном отдельным сюжетам, связанным с деятельностью комиссий, в которых она оценивалась неоднозначно. Это работы Ю.И. Гессена, И.С. Назина, И.Л. Маяковского122.
Теоретическим вопросам краеведения, анализу и задачам текущей
краеведческой работы на Северном Кавказе, деятельности краеведческих организаций и учреждений, отдельных историков-краеведов посвящены исследования Б.М. Городецкого, Г.Н. Прозрителева, Н.И. Воскресенского, М.Л. Ямпольского, Б.В. Лунина, В. Лучника123. В них в той
или иной степени были затронуты и вопросы истории изучения региона
в дореволюционный период. Отдельно были проанализированы результаты деятельности научно-исследовательских учреждений, местных провинциальных обществ, исследователей Северного Кавказа124.
100
В 1920-х гг. выходят работы Д.М. Павлова, посвященные истории
изучения отдельных территорий Северного Кавказа, роли Санкт-Петербургской Академии наук в процессе познания Кавказа125. В работе «Искусство и старина Карачая: История изучения и описание» содержатся
интересные сведения об археологических изысканиях В.М. Сысоева,
А.Н. Дьячкова-Тарасова, Е.Д. Фелицына, Е.И. Талицкого. В совместной с А.А. Тахо-Годи работе, посвященной достижениям советской культуры, науки и образования в республиках и областях Северного Кавказа, затрагиваются и вопросы истории его изучения126. В работе Н.Ф.
Яковлева рассматривалась история изучения культуры чеченцев и ингушей127. В работе А.С. Башкирова давался обзор изучения памятников
старины региона128. В конце 1920-х гг. переиздаются и критически переосмысливаются ряд работ дореволюционных исследователей, в частности Н.Ф. Дубровина, Л.Я. Люлье и др.129 В большинстве своем труды, вышедшие в 1920-е гг., имели просветительский, пропагандистский и информационно-справочный характер.
Изменение государственной политики на рубеже 1920-1930-х гг. в
отношении краеведческого движения привело к ослаблению связи между наукой и краеведением, закрытию большинства краеведческих обществ, разгрому краеведения во второй половине 1930-х гг. и его «забвению». Историческое краеведение перестало развиваться как научное
направление. Под краеведением стали понимать лишь собирание материалов по «краевой» (местной) истории, без анализа и связи с историческими процессами, происходившими в стране. Со временем «местная история», как и «общая история», становилась все более «политической». Для исторической литературы стала характерной унификация
подходов к изучению исторических явлений, истории науки и культуры, комментаторский стиль научных текстов. Преобладающим видом
изданий стали юбилейные сборники. Различные по характеру и структуре, они были направлены на освещение итогов экономического, политического и культурного развития автономных образований Северного
Кавказа и практически не затрагивали тему истории его изучения.
_____________________________
1. Кузнецов В.А. Введение в кавказоведение (историко-этнологические очерки народов Северного Кавказа) / Сев.-Осетинский ин-т гуманитарных и социальных исслед. им. В.И. Абаева. Владикавказ, 2004. С. 8.
2. Клапрот Ю. Описание поездок по Кавказу и Грузии в 1807 и 1808
годах по приказанию русского правительства Юлиусом фон Клапротом, придворным советником Его Величества императора России, чле101
ном Академии Санкт-Петербурга и т.д. / Пер. с англ. К.А. Мальбахов.
Нальчик, 2008. С. 11-13, 56, 75-77, 83-85, 88-90, 102, 156, 205.
3. Reisen nach Georgien und Imerethi, hrgg. von J. Klaproth. Berlin, 1815;
Beschreibung der Kaukasischen lander, hrgg. von J. Klaproth. Berlin, 1834.
4. Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа из
путешествия г-на академика И.А. Гильденштедта через Россию и по Кавказским горам в 1770, 71, 72 и 73 годах / Издано по повелению Имп.
Академии наук. СПб., 1809.
5. Броневский С.М. Новейшия географическия и историческия известия о Кавказе, собранныя и пополненныя Семеном Броневским. М.,
1823. Ч. 1-2; Стереотипное переиздание: Майкоп, 1990; Отдельные извлечения из работы были опубликованы, см.: Мусукаев А. Извлечения
по Центральному и Северо-Западному Кавказу. Нальчик, 1999.
6. Броневский С.М. Историческия Выписки о сношениях России с
Персиею, Грузиею и вообще с горскими народами, в Кавказе обитающими со времен царя Ивана Васильевича доныне. СПб., 1996.
7. Броневский С.М. Новейшия известия о Кавказе, собранныя и пополненныя Семеном Броневским: В 2 т. / Подгот. текста к изд., предисл., примеч. И.К. Павловой. СПб., 2004.
8. В работе автор называет используемые источники, приводит точные
цитаты, указывает имя автора или название сочинения, номера страниц.
9. Броневский С.М. Новейшия известия о Кавказе, собранныя и пополненныя Семеном Броневским: В 2 т. / Подгот. текста к изд., предисл., примеч. И.К. Павловой. СПб., 2004. С. 23.
10. Купфер А.Я. Рапорт о путешествии на гору Эльбрус // Акты Императорской Академии наук в Санкт-Петербурге. 1830. С. 76-82.
11. Хицунов П. О путешествии Гмелина (в 1770-1774 гг.) по берегам
Каспийского моря и взятии его в плен Усмием Каракайдацким // Закавказский вестник. 1848. №50-51.
12. Казбек Г.Н. Обзор некоторых наиболее замечательных сочинений о черкесских племенах // Русский инвалид. Еженед. Прибавление.
СПб., 1864. №32. С. 4-9; Его же: Еще об итальянцах, писавших о Кавказе // Кавказ. 1868. №72, 73, 75, 78, 79.
13. Берже А.П. Краткий обзор горских племен на Кавказе. Тифлис:
Тип. Канцелярии Наместника Кавказского, 1858. С. 3.
14. Берже А.П. Краткий обзор… С. 4.
15. Бензенгр В.Н. Исторический очерк деятельности Антропологического отдела Общества любителей естествознания // Изв. ОЛЕАО. М.,
1878. Т. XXXI. С. 70-72; Богданов В.В. Пятидесятилетие Императорс102
кого Общества любителей естествознания, антропологии и этнографии.
1863-1913 гг. М., 1914.
16. Семенов-Тян-Шанский П.П. История полувековой деятельности Имп.
Русского Географического общества. 1845-1895 гг. СПб., 1896. Ч. 1-3.
17. Веселовский Н.И. История Имп. Русского археологического общества за первое пятидесятилетие его существования. СПб.,1900.
18. Попов Н.А. История Императорского Московского общества истории и древностей российских. М., 1884. Ч. 1. (1804-1812).
19. Историческая записка о деятельности Императорского Московского археологического общества за первые 25 лет существования /Под
ред. графини П.С. Уваровой. М., 1890; Миллер В.Ф. Речь по случаю
10-летия председательства в обществе гр. П.С. Уваровой // Древности.
М., 1900. С. 240-241; Императорское Московское археологическое общество в первое пятидесятилетие его существования (1864-1914 гг.).
Т. 2. Биографический словарь членов Общества; Список трудов членов Общества, помещенных в изданиях Общества. М., 1915.
20. Пекарский П.П. История Императорской Академии наук в Петербурге: В 2 т. СПб., 1870. Т. 1.
21. Полиевктов М. Императорское русское историческое общество.
1866-1916 // Исторические известия. 1916. №3-4. С. 113-126; Императорское Русское историческое общество (1866-1916). Пг., 1916.
22. Ходнев А.И. История Императорского Вольного Экономического общества с 1765 г. по 1865 г. СПб., 1865
23. Императорский Археологический институт в Санкт-Петербурге.
(Речи, адреса и приветствия по случаю 25-летия и 30-летия института).
1878-1908 гг. СПб., 1908.
24. Пыпин А.Н. История русской этнографии. СПб., 1890. Т. 1.
25. Зеленин Д.К. Описание рукописей ученого архива Русского географического общества. Вып. 1-3. Пг., 1913-1916.
26. Ардашев Н.Н. Граф А.С. Уваров как теоретик археологии. М., 1911.
27. Богданов В.В. В.Ф. Миллер как председатель Этнографического
отдела // ЭО. 1913. Кн. 98-99. №3-4. С.27; Уварова П.С. В.Ф. Миллер
как исследователь Кавказа // ЭО. 1913. Кн. 98-99. №3-4. С. 1-10; Ее
же: Памяти В.Ф. Миллера // Древности. М., 1914. С. 266-270; Шахматов А.А. [В.Ф. Миллер] // Отчет о деятельности Отделения русского
языка и словесности Императорской Академии наук за 1913 год / Сост.
акад. Н.А. Котляревский. СПб., 1914. С. 2-29; Его же: В.Ф. Миллер:
Некролог // ЭО. 1913. Кн. 98-99. №3-4. С. 129-131.
103
28. Маркевич А.И. Академик П.С. Паллас. Его жизнь, пребывание в
Крыму и ученые труды (к 100-летию со дня его смерти) // Изв. Таврической ученой архивной комиссии. Симферополь, 1912. №47. С. 167-242.
29. Анучин Д.Н. Д.Я. Самоквасов как археолог // Древности. Труды МАО. М., 1914. Т. 23. Вып. 2. С. 403-410 и др.
30. Труды V Археологического съезда в Тифлисе / Под ред. графини
П.С. Уваровой. М.: Тип. А.И. Мамонтова и К, 1887. С. IV, LXXIII, LVI.
31. Материалы по археологии России, издаваемые Императорской
Археологической комиссией. СПб., 1894. №13. Древности южной России. Курган Карагодеуашх.
32. Миллер В.Ф. V археологический съезд в Тифлисе // Русская
мысль. 1882. №1. Отд. 2. С. 17-36; Майков Л.Н. Пятый Археологический съезд в Тифлисе // Журнал Министерства народного просвещения.
1882. №1. Отд. 2; V Археологический съезд в Тифлисе // ИКОРГО.
1882. Т. 7. №2. Разд. Научная летопись. С. 179.
33. Бестужев-Рюмин К.Н. Русская история. СПб., 1872. Т. 1; Иконников В.С. Опыт русской историографии. Киев, 1891-1892. Т. 1; Его
же: Губернские ученые архивные комиссии. 1884-1890. Киев, 1892;
Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. СПб.,
1913; Лаппо-Данилевский А.С. Доклад о деятельности некоторых губернских ученых архивных комиссий по их отчетам за 1903-1907 гг.
СПб., 1908; Его же: Доклад о деятельности некоторых ученых архивных комиссий по их отчетам за 1904-1911 гг. // Изв. Имп. Академии
наук. СПб., 1913. С. 76-79; Его же: История русской общественной
мысли и культуры XVII-XVIII веков. М., 1990; Пыпин А.Н. История
русской этнографии. СПб., 1890. Т. 1.
34. Бочаров Н.П. Об участии губернских статистических комитетов
в разработке отечественной археологии // Труды I Археологического
съезда в Москве в 1869 г. М., 1871. Т. 1. С. 124-129.
35. Воронов Н.И. Статистические этюды // Кавказ. 1866. №73, 78, 79;
Его же: Обзор деятельности статистических комитетов Кавказского наместничества с 1862 по 1867 г. // СССоК. Тифлис, 1869. Т. 1. С. 1-12;
Его же: Обзор статистических трудов на Кавказе в последнее 25-летие
// СССоК. Тифлис, 1869. Т. 1. С. 12-17; Его же: Предисловие: [К «Сборнику статистических сведений о Кавказе» (Т. 1. Тифлис, 1869 г.)] //
СССоК. Тифлис, 1869. Т. 1. С. I-X; Бентковский И.В. Ставропольский
губернский статистический комитет: Первое XXV-летие с 1858 по 1883 г.
Ставрополь, 1883; Собриевский А.С. Статистика вообще, на Северном
Кавказе и в Ставропольской губернии в частности: Ее задачи и органи104
зация. Ставрополь: Типография наследников Берка, 1905; Его же: Краткий очерк деятельности Кубанского областного статистического комитета со времени учреждения его, т.е. с 1879 по 1896 гг. // Журнал Кубанского областного статистического комитета. Заседание 24 окт. 1897 года.
Екатеринодар, 1897. С. 9-17; [Вертепов Г.А.] Исторический очерк Терского областного статистического комитета по поводу 25-летия его деятельности. Б.м., Б.г.; Его же: Тридцатилетие Терского областного статистического комитета // ТС. Владикавказ, 1903. Вып. 6. С. 1-12; Городецкий Б.М. Статистические учреждения на Северном Кавказе // Куб. сб.
Екатеринодар, 1911. Т. 16. С. 601-612; Его же: Статистические учреждения на Северном Кавказе. Историческая справка по поводу исполнившегося 22 июля 1909 года 30-летия Кубанского областного статистического комитета. Екатеринодар, 1911; Его же: О статистических учреждениях на Северном Кавказе и о Кубанском статистическом комитете (резюме доклада) // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1912. Вып. 5. С. 224; Его
же: Терский календарь на 1911 г. Издание Терского областного статистического комитета // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1912. Вып. 5. С. 183184; Его же: Терский сборник. Литературно-научное приложение к Терскому календарю 1911 г. Издание Терского областного статистического
комитета / Под ред. М.А. Караулова. Вып. 7 // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1912. Вып. 5. С. 185-186; Соколов Л.Т. Перечень трудов Кубанского
областного статистического комитета в хронологическом порядке (с 1875
по 1908 гг.) // Куб. сб. Екатеринодар, 1908. Т. 14. С. 491-500; Список
книгам, брошюрам, картам, планам и альбомам Кубанского областного
статистического комитета / Сост. А.С. Селевко. Екатеринодар, 1909.
36. Кауфман А. Свод трудов местных комитетов по Кавказу, Области войска Донского, Сибири, Степному краю и Туркестану. СПб., 1904.
37. Городецкий Б.М. Известия Кавказского отделения Русского географического общества // На Кавказе. Екатеринодар, 1909. №6. С. 217-219.
38. Радде Г.И. Краткий очерк истории развития Кавказского музея
в первые 25 лет существования. Тифлис, 1891.
39. Никольский С. Ставропольское епархиальное церковно-археологическое общество в первое десятилетие своего существования и деятельности. Ставрополь, 1905.
40. Сысоев В.М. Об обществе изучения Кубанской области // КОВ.
1896. №69. 2 апр.; Его же: Краткий очерк возникновения общества
любителей изучения Кубанской области, цель и программа деятельности его // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1899. Вып. 1. С. 1-6; Городецкий
Б.М. Обзор деятельности ОЛИКО за первое десятилетие его существо105
вания (1897-1907) // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1909. Вып. 4. С. 142; Его же: Отчет о деятельности ОЛИКО за 1908 г. // На Кавказе. Екатеринодар, 1909. №5. С. 132-134; Его же: Обзор деятельности ОЛИКО за 1908-1911 гг. // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1912. Вып. 5. С.
216-236; Его же: Обзор деятельности ОЛИКО за 1912 гг. // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1913. Вып. 6. С. 308-327; Его же: Список докладов, прочитанных на заседаниях ОЛИКО за время 1898-1913 гг. // Изв.
ОЛИКО. Екатеринодар, 1913. Вып. 6. С. 328-337; Его же: ОЛИКО за
25 лет существования (1897 – 16 окт. 1922) // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1922. Вып. 7. С. 5-44; Его же: К 30-летию ОЛИКО // Бюллетень научных обществ и учреждений Северо-Кавказского края. Ростов
н/Д, 1928. №11. С. 1; 30 лет исследовательской работы [Из деятельности Общества любителей изучения Кубанской области] // Северо-Кавказский край. 1928. №6-7. С. 110-114.
41. Лейцингер Р.Р. Лето альпиниста. I. Поездка к Казбеку. II. Поездка в Баксанскую долину и к Эльбрусу // Ежегодник КГО. 1908. №2.
С. 91; Его же: Проект проведения пешеходной тропы на вершину Эльбруса и сооружения на нем метеорологических станций // Ежегодник
КГО. 1908. №2. С. 59-74; Городецкий Б.М. Ежегодник Кавказского горного общества в Пятигорске. Вып. 2 за 1904-1907 гг. Пятигорск, 1908
// Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1909. Вып. 4. С. 136-138; Лорч А.П. Значение Кавказского горного общества в деле развития лечебных местностей Кавказа. Пятигорск, 1917; Павлов Д.М. Очередные задачи Кавказского горного общества // Вестник КГО. Пятигорск, 1916. №1.
42. Лучник В.Н. Об открытии Ставропольского общества для изучения
Северо-Кавказского края // Энтомолог. Обозрение. 1910. Т. X. С. 409.
43. Снежневский В.И. Губернские ученые архивные комиссии и архивное дело в них. М., 1902; А. И. Л. [Лященко А.И.] Наши губернские архивные комиссии // Исторический вестник. СПб., 1891. №2. С. 600-608; Андреевский И.Е. О деятельности ученых архивных комиссий в 1885 г. // Вестник археологии и истории. 1888. Вып. VII. C. 1-12; Его же: Ученые архивные комиссии в 1886 г.: Обзор их деятельности // РС. 1887. №2. С. 539553; Его же: Ученые архивные комиссии в 1887 г. // РС. 1888. №12. С.
733-752; Его же: Губернские ученые архивные комиссии в 1889 г. // РС.
1890. №11. С. 553-574; Довнар-Запольский М.В. Обзор деятельности ученых губернских комиссий, 1896-1898 гг. М., 1902; Дубасов И.И. О деятельности губернских ученых архивных комиссий // Труды Седьмого археологического съезда в Ярославле. 1887. М., 1892. Т. III. С. 106; Краткий свод
сведений о деятельности губернских ученых архивных комиссий за 1894,
106
1895 и 1896 годы // Вестник археологии и истории. 1900. Вып. XIII. С. 229264; Норцов А.Н. Губернские ученые архивные комиссии и их значение //
Изв. Тамбовской ученой архивной комиссии. 1905. Вып. 50. С. 48-58; Сторожев В.Н. Губернские ученые архивные комиссии // Историческое обозрение. 1891. Т. 2. С. 205-209; Труворов А.Н. Обзор деятельности губернских ученых архивных комиссий. СПб., 1890-1892. Т. 1-3.; Его же: Отчет о
деятельности губернских ученых архивных комиссий в 1890 году // Русский архив. 1891. №12. С. 583-606; Его же: Обзор деятельности губернских ученых архивных комиссий за 1891 год // Русский архив. 1893. №2. С.
183-201; Харизоменов С.А. Значение архивных комиссий для русской исторической науки и для русского общества // Труды Саратовской ученой архивной комиссии. 1890. Т. III. С. Вып. 1. С. 292-300.
44. Самоквасов Д.Я. Архивное дело в России: Современное русское архивное нестроение. М., 1902. Кн. 1-2; Его же: Проект архивной реформы
и современное состояние окончательных архивов в России. М., 1902.
45. Апостолов Л.Я. Труды Ставропольской ученой архивной комиссии по археологии и работы председателя ее Г.Н. Прозрителева // Труды XV Археологического съезда в Новгороде в 1911 году. М., 1914.
Т. 1: Протоколы. С. 108-111; Загорская В. Отчет о деятельности Ставропольской ученой архивной комиссии за 1911 год // Труды СУАК. Ставрополь, 1913. Вып. 4. С. 3-15; Прозрителев Г.Н. Архивная комиссия //
Северный Кавказ. 1905. №7; Его же: К истории нашей Ученой архивной комиссии // Труды СУАК. Ставрополь, 1911. Вып. 1. С. 3-11; Телев Г. Архивная комиссия // Северный Кавказ. 1905. 15, 25 янв.; Успенский И.И. О необходимости учреждения в г. Ставрополе-Кавказском ученой архивной комиссии: (Доклад общему собранию членов Ставропольского губернского статистического комитета 16 июля 1905 года)
// Труды СУАК. Ставрополь, 1911. Вып. 1. С. 1-12.
46. Кануков А.А. Законодательные акты, касающиеся Северного Кавказа и в частности Терской области. Владикавказ, 1914.
47. О сохранении памятников старины. Циркуляры и приказы Начальника Кубанской области и Наказного атамана Кубанского казачьего войска. Екатеринодар, 1913 и др.
48. Латышев В.В. Известия древних писателей, греческих и латинских о Скифии и Кавказе. СПб., 1893. Т. 1; СПб., 1906. Т. 2.
49. Караулов Н.А. Сведения арабских писателей о Кавказе, Армении и Азербайджане // СМОМПК. Тифлис, 1903. Т. 32; Его же: Сведения арабских географов IX и X в. по Р.Х. о Кавказе, Армении и Азербайджане // СМОМПК. Тифлис, 1908. Вып. 38. Отд. 1. С. 1-130.
107
50. Герц К. Исторический обзор археологических исследований и открытий
на Таманском полуострове с конца XVIII столетия до 1859 г. М., 1876.
51. Уварова П.С. Археология // Коллекции Кавказского музея, обработанные совместно с учеными специалистами и изданные Г.И. Раде.
Тифлис, 1902.
52. Уварова П.С. Обзор деятельности ХII археологических съездов
с 1869-1902 гг. М., 1905; Ее же: Былое. Давно прошедшие счастливые дни. М., 2005. С. 117-127.
53. Прозрителев Г.Н. Древние христианские памятники на Северном
Кавказе // ССК. Ставрополь, 1906. Т. 1. С. 1-16; Дьячков-Тарасов А.Н.
Сентинский храм и его фрески // Куб. сб. Екатеринодар, 1899. Т. V. С. 19; Городцов В.А. Результаты археологических исследований на месте развалин г. Маджар в 1907 г. // Труды ХIV Археологического съезда в Чернигове в 1909 г. / Под ред. П.С. Уваровой. М., 1911. Т. 3. С. 162-208; Герц
К. Исторический обзор археологических исследований и открытий на Таманском полуострове с конца XVIII столетия до 1859 г. М., 1876 и др.
54. Бестужев-Рюмин К.Н. Биографии и характеристики. СПб., 1882.
55. Золотаренко В.Ф. Биография протоиерея Кирилла Россинского
// ЖМНП. 1850. Ч. 66. Отд. 5. С. 1-12.
56. Прозрителев Г.Н. Очерк жизни и деятельности И.В. Бентковского, бывшего секретаря Ставропольского статистического комитета //
ССоСК. Ставрополь, 1906. Вып. 2. С. 1-41.
57. Краснов М. Просветители Кавказа. Ставрополь, 1913.
58. Сысоев В.М. Е.Д. Фелицын // МАК. М., 1904. Вып. 9.
59. Шамрай В.С. О действительном члене Кавказского отдела Императорского Русского географического общества Е.Д. Фелицыне //
ИКОРГО. Тифлис, 1904. Т. XVII; Его же: Евгений Дмитриевич Фелицын: Биографический очерк. Перечень печатных трудов Е.Д. Фелицына
// ИКОРГО. Тифлис, 1907. Т. XIX. Вып. 1. С. 71-88.
60. Томкеев В.И. Памяти Василия Александровича Потто // КС. Тифлис, 1912. Т. 32. Ч. 1. С. 1-9.
61. Щербина Ф. М.А. Дикарев // Киевская старина. 1899. Кн. XII.
62. Рудаков В.Е. Учено-литературная деятельность Н.Ф. Дубровина
// Исторический вестник. 1904. №8.
63. Рукописи и бумаги П.П. Короленко // Бюл. ОЛИКО. Екатеринодар, 1914. Вып. 1. С. 9-10.
64. Меликсет-Беков Л.М. Е.Г. Вейденбаум как кавказовед. Тифлис, 1919.
65. Городецкий Б.М. Кто и как изучал Кубанскую область: Доклад,
прочитанный на годовом собрании членов Общества любителей изучения Кубанской области 10 февр. 1912 г. // Изв. ОЛИКО. 1912. Вып. 5. С.
108
7-24; Его же: Литературные и общественные деятели Северного Кавказа (Россинский, Абих, Фелицын, Берже, Берзенов, Зейдлиц, Потто, Щербина, Короленко): Биобиблиографические очерки // Куб. сб. на 1913 год.
Екатеринодар, 1913. Т. 18. С. 333-396; Его же: Историк-исследователь
Кубанского края [По поводу 40-летия научно-литературной деятельности
Щербины Ф.А.] // Исторический вестник. СПб., 1912. Т. 127. С. 10251035; Его же: Абих Г.В. и его работы по исследованию Кавказа // Куб.
сб. Екатеринодар, 1913. Т. 18. С. 341-451; Его же: Василий Александрович Потто: (Биобиблиографический очерк) // Куб. сб. на 1913 год. Екатеринодар, 1913. Т. 18. С. 380-384; Его же: Галерея деятелей Кубанской
области, получивших известность на разных поприщах общественной
пользы // Кубанская школа. Екатеринодар, 1914. №2. С. 112; №3. С. 161;
Его же: Первый просветитель Кубани – Россинский К.В. // Кубанская
школа. Екатеринодар, 1915. №4. С. 193-197; Его же: Научное исследование Кубанской области // Кубанская мысль. Екатеринодар, 1916. №1(85);
Его же: Владимирский В.Ф. // Изв. СОиИКК. Екатеринодар, 1919. Вып.
2. С. 79-82 и др. Подробную библиографию Б.М. Городецкого см.: Мошкович Г.Г. Борис Митрофанович Городецкий. Российские исследователи
Кавказа. Сер. История, археология, этнография. Вып. 6. Краснодар-Армавир, 1995. С. 18-22; Золотарева И.Д. Б.М. Городецкий. Научная и общественно-просветительская деятельность. Краснодар, 2003. С. 215-241.
66. Городецкий Б.М. Литературные и общественные деятели Северного Кавказа… С. 335.
67. Городецкий Б.М. Литературные и общественные деятели Северного Кавказа… С. 335.
68. Городецкий Б.М. Сборник материалов для описания местностей
и племен Кавказа под ред. Лопатинского Л. Вып. 37. Тифлис, 1907 [Рец.]
// Новая заря. Екатеринодар, 1908. №550, 551; Его же: Ежегодник Кавказского горного общества в Пятигорске. Вып. 2 за 1904-1907 гг. Пятигорск, 1908 [Рец.] // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1909. Вып. 4. С.
136-138; Его же: Известия Кавказского отделения Русского географического общества. Т. 19. 1907-1908. Тифлис, 1909 [Рец.] // На Кавказе. Екатеринодар, 1909. №6. С. 217-219; Его же: Кубанский сборник.
Труды Кубанского областного Статистического Комитета под ред. Соколова Л.Г. Т. 16. Екатеринодар, 1910 [Рец.] // Исторический вестник.
СПб., 1910. Т. 122. С. 1161-1162.
69. Городецкий Б.М. Научное исследование Кубанской области // Кубанская мысль. Екатеринодар, 1916. №1(85).
70. Ловягин А.М. Библиологические очерки. Пг., 1916. С. 20-21.
109
71. Дьячков-Тарасов А.Н. О задачах этнографии в деле изучения горских племен Кубанской области. (Речь, прочитанная А.Н. Дьячковым-Тарасовым на первом торжественном заседании Общества 1 февр. 1898 г.)
// Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1899. Вып. 1; Щербина Ф.А. Темы для
изучения Кубанской области. Речь, произнесенная на годовом собрании
членов Общества любителей изучения Кубанской области 21 окт. 1910 г.
// Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1912. Вып. 5. С. 1-6; Его же: Значение
науки в деле любительского изучения края: Доклад, прочитанный на собрании членов Общества любителей изучения Кубанской области 8 марта 1913 г. // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1913. Вып. 6. С. 15-23.
72. Щербина Ф.А. Евгений Дмитриевич Фелицын и его труды // Вестник казачьих войск. 1904. №7. С. 130-137; Загурский Л.И. По поводу
трудов Е.Д. Фелицына о горцах Кубанской области // ИКОРГО. Тифлис,
1884-1885. Т. 8. С. 347-373; Воронов Н.И. По поводу сведений Риттера
о Кавказе // Кавказ. 1865. №98-100; Его же: По поводу исследований
П.К. Услара о кюринском языке // ССоКГ. Тифлис, 1872. Вып. 6. С. 21532. Отд. 3; 2007. Козубский Е. К источниковедению истории Кавказа: (Исторические журналы за 1-е полугодие 1893 г.). Тифлис, 1893; Его же:
Кавказ в энциклопедическом словаре гг. Брокгауза и Эфрона // Кавказ.
1893. №266; Его же: О некоторых изданиях по истории Кавказа // Русский архив. 1896. Кн. 3. №12. С. 536-546; Бентковский И.В. Хронологический указатель событий, извлеченных из неизданных материалов сенатора и академика П.Г. Буткова для новой истории Северного Кавказа /
/ Труды СУАК. Ставрополь, 1910. Вып. 1. Отд. 5.
73. И.М. Кубанская область в изображении иностранцев // Бюл. ОЛИКО. Екатеринодар, 1914. Вып. 1. С. 21-25; Вып. 2. С. 15-20.
74. Висковатов П.А. Лермонтов. СПб., 1891.
75. Краснов М. Просветители Кавказа. Ставрополь, 1913.
76. Список по литературным трудам покойного академика Академии
наук П.Г. Буткова. СПб., 1858; Труды почетных членов Н.И. Веселовского и Е.Д. Фелицына // Изв. ОЛИКО. Екатеринодар, 1899. Вып. 1. С.
136-142; Библиографический указатель [статей, монографий И.В. Бентковского] // СГВ. 1881. №45; Библиографический указатель историкостатистических материалов и статей И.В. Бентковского, помещенных в
периодических изданиях с 1858 по 1888 г. // Труды СУАК. 1910. Вып.
2. Отд. 5. С. 1-10 и др.
77. Библиографический указатель литературы о Кубанской области,
Кубанском казачьем войске и Черноморской губернии / Сост. Е.Д. Фелицын, В.С. Шамрай. Екатеринодар, 1899-1916.
110
78. Урусов С.М. Краткий географический очерк Терской области: (Пособие по родиноведению). Пятигорск, 1914; Яхонтов Е. Родной край:
Ставропольская губерния: Краткое описание для учащихся в средних и
низших учебных заведениях Ставропольской губернии. Ставрополь,
1911; Его же: Родной край. Ставропольская губерния: Краткое описание для учащихся в средних и низших учебных заведениях Ставропольской губернии. 2-е изд. Ставрополь, 1914; Городецкий Б.М. Очерки по
Кубановедению // Кубанская школа. Екатеринодар, 1915. №2. С. 102112; №3. С. 173-177; №4. С. 234-240; №5. С. 298-307; Его же: Очерки по Кубановедению. 1. Распределение населения Кубанской области
по территории, его сословный и этнографический состав. 2. Быт и культура населения Кубанской области // Кубанская школа. 1915. №2. С.
102-112; №3. С. 173-177; №4. С. 234-240; №5. С. 298-307.
79. Корнилович А.О. [О книге С.М. Броневского «Новейшие географические и исторические известия о Кавказе»] // Северный архив. 1823.
№13. С. 60-64.
80. Загурский Л. [Рец.] Осетинские этюды Вс. Ф. Миллера. Ч. 1-2.
М., 1881-1882 // ИКОИРГО. Тифлис, 1883. Т. 8. №1. С. 137-143; Залеман К.Г. Отзыв о труде В.Ф. Миллера «Осетинские этюды». Ч. 3 //
Отчет ИРГО за 1887 г. СПб., 1888. Прил. С. 16-18.
81. Крымский А.Е. [Рец. на: Миллер В.Ф. Материалы для изучения
еврейско-татского языка. СПб., 1892] // ЭО. 1892. Кн. 15. №4. Отд. 2.
С. 21-24.
82. Загурский Л. По поводу трудов Е.Д. Фелицына о горцах Кубанской области // ИКОРГО. Тифлис, 1884-1885. Т. 8. С. 347-373.
83. Воронов Н.И. По поводу исследований П.К. Услара о кюринском языке // ССоКГ. Тифлис, 1872. Вып. 6. С. 215-232.
84. Миллер В.Ф. [Рец. на: Этнография Кавказа. Языкознание. Ч. 4:
Лакский язык / П.К. Услар. Тифлис, 1890] // ЭО. 1890. Кн. 7. №4. С.
216-217; Его же: [Рец. на: Этнография Кавказа. Языкознание. Ч. 6:
Кюринский язык / П.К. Услар. Тифлис, 1896] // ЭО. 1896. Кн. 29-30.
№2-3. С. 278-279; Его же: [Рец. на: Дирр А.М. Грамматика удинского
языка. Тифлис, 1903] // ЭО. 1904. Кн. 62. №3. С. 82-84; Его же: [Рец.
на: Уварова П.С. Кавказ: Путевые заметки. Ч. 3. М., 1904] // ЭО. 1904.
Кн. 62. №3. С. 89-93; Его же: [Рец. на: Материалы по археологии Кавказа. Вып. 8: Уварова П.С. Могильники Северного Кавказа. М., 1900]
// ЭО. 1901. Кн. 48. №1. С. 169-171; Его же: [Рец. на: Latyschev B.
Inscriptiones antique orae septentrionalis Ponti Euxini graecae et latinae. Vol.
2. СПб., 1890] // ЭО. 1901. Кн. 8. №1. С. 188-193.
111
85. Алиева А.И. Академик В.Ф. Миллер и развитие российского академического кавказоведения в конце XIX – начале XX в. // Миллер В.Ф.
Фольклор народов Северного Кавказа. Тексты. Исследования / Сост., вступ.
ст., коммент., библиогр. указ. А.И. Алиевой. М.: Наука, 2008. С. 27.
86. Хаханов А.С. [Рец. на: Потто В. Кавказская война в отдельных очерках, эпизодах, легендах и биографиях] // ЭО. 1890. Кн. 4. №1. С. 225; Его
же: [Рец. на: Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 8] // ЭО. 1890. Кн. 6. №3. С. 169-170; [на Вып. 9] // ЭО. 1890.
Кн. 5. №2. С. 203-205; [на Вып. 14] // ЭО. 1893. Кн.16. №1. С. 177-178;
[на Вып. 15-17] // ЭО. 1893. Кн. 19. №4. С. 188-189; [на Вып. 18] // ЭО.
1894. Кн. 22. №3. С. 188-189; [на Вып. 19, 20] // ЭО. 1895. Кн. 26. №3. С.
148-149; [на Вып. 21] // ЭО. 1896. Кн. 31. №4. С. 165-166; Его же: [Рец.
на: Записки Кавказского отдела Императорского русского географического общества. Кн. 14. Вып. 1] // ЭО. 1891. Кн. 8. №1. С. 197-198; Его же:
[Рец. на: Максимов Е., Вертепов Г. Туземцы Северного Кавказа: Осетины,
ингуши, кабардинцы. Владикавказ, 1892] // ЭО. 1892. Кн. 15. №4. Отд. 2.
С. 14-15; Его же: [Рец. на: Материалы по археологии Кавказа. Вып. 4:
Уварова П.С. Христианские памятники. М., 1894] // ЭО. 1901. Кн. 48. №1.
С. 169-171; Его же: [Рец.] Сказки Кавказа: В 9 вып. / Собр. и излож.
В.А. Гатцук. М., 1903-1905 // ЭО. 1906. Кн. 68-69. №1-2. С. 137-138; [Рец.]
Сказки Кавказа. Вып. 10. М., 1906 // ЭО. 1906. Кн. 70-71. №3-4. С. 333334; Его же: [Рец. на: Материалы по археологии Кавказа. Вып. 11] // ЭО.
1907. Кн. 74. №3. С. 108-109 и др.
87. Козубский Е. К источниковедению истории Кавказа: (Исторические журналы за 1-е полугодие 1893 г.). Тифлис, 1893; Его же: Кавказ
в энциклопедическом словаре гг. Брокгауза и Эфрона // Кавказ. 1893.
№266; Его же: О некоторых изданиях по истории Кавказа // Русский
архив. 1896. Кн. 3. №12. С. 536-546.
88. Венгеров С.А. Критико-биографический словарь русских писателей и ученых. 2-е изд. Пг., 1915-1918. Т. 1-2; Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1891: Репринт. М., 1990; Вейденбаум Е.Г.
Материалы для историко-географического словаря Кавказа. Вып. 1. Тифлис, 1894; Туманов Г.М. Словарь Кавказских деятелей. Тифлис, 1890.
89. А.Я. Биография и биографические сборники // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. СПб., 1891. Т. IV. Полут. 7. С. 33-36.
90. По поводу предстоящего десятилетнего юбилея ученой деятельности И.В. Бентковского // КОВ. 1881. №46; Адрес И.В. Бентковскому
по случаю десятилетнего юбилея его ученой деятельности // КОВ. 1881.
№48; В память 50-летнего юбилея военно-литературной деятельности В.А.
112
Потто. Тифлис, 1909; Городецкий Б.М. Чествование Ф.А.Щербины по
случаю 40-летия его научно-литературной деятельности // Изв. ОЛИКО.
1912. Вып. 5. С. 187-205; Прозрителев Григорий Николаевич [Очерк
жизни и деятельности в г. Ставрополе] // Северокавказский край. 1916.
№94. 1 мая. С. 3; 30 лет научно-литературной и общественной работы
Б.М. Городецкого // Краеведение на Северном Кавказе. 1928. №3-4. С.
86-88; Сорокопятилетний юбилей Григория Николаевича Прозрителева.
Ставрополь: Тип. Окриздата, 1929.
91. Адольф Петрович Берже: Некролог // Исторический вестник. 1886.
Т. XIII. С. 730.
92. Абрамов Я. И.В. Бентковский: Некролог // Северный Кавказ. 1890.
№66; Бентковский Иосиф Викентьевич: Некролог // КОВ. 1890. №35;
Загурский Л.П. И.В. Бентковский: Некролог // Кавказский календарь на
1891 год. Тифлис, 1890. С. 1-5. Отд. 1; Городецкий Б.М. Памяти Бентковского И.В. // Кубанский курьер. Екатеринодар, 1910. №613.
93. Академик А.М. Шегрен // ЖМНП. 1855. Ч. 86. №4. С. 1-8. Отд. 5.
94. Анучин Д.Н. Памяти В.Ф. Миллера // Русские ведомости. 1913.
7 нояб.; Уварова П.С. Памяти В.Ф. Миллера // Древности. М., 1914. С.
266-270; Шахматов А.А. В.Ф. Миллер: Некролог // ЭО. 1913. Кн. 9899. №3-4. С. 129-131; Марков А.В. В.Ф. Миллер: (1848-1913): [Некролог] // ИКОРГО. 1914. Т. 22. Вып. 2. С. 174-182.
95. Барон В.Г. Тизенгаузен: Некролог. Библиографический список
трудов В.Г. Тизенгаузена // Изв. ИАК. 1902. Вып. 2. С. 112-126.
96. Городецкий Б.М. Максим Ковалевский и Кавказ. Памятка на гроб
великого ученого: Некролог // Кубанская мысль. Екатеринодар, 1916.
№71 (155). 29 марта.
97. Брюссе. Фредерик Дюбуа де Монпере: [Некролог] // Кавказ. 1850.
№50. 2 июня.
98. Георгий Константинович Праве: Некролог // Власть Советов. 1925.
23 авг.; К смерти Г.К. Праве // Власть Советов. 1925. 27 авг.
99. Иван Диомидович Попко: [Некролог] // Исторический вестник.
1893. №11. С. 621-622.
100. Петлюра С.В. Памяти Е.Д. Фелицына. Ум. 10 декабря 1903 г. //
Вестник казачьих войск. 1904. №2. С. 27-28; Шамрай В.С. О действительном члене Кавказского отдела Императорского Русского географического общества Е.Д. Фелицыне // ИКОИРГО. Тифлис, 1904. Т. XVII; Сысоев В.М. Евгений Дмитриевич Фелицын // МАК. М., 1904. Т. 9. С. 1-12.
101. Городецкий Б.М. Памяти Живило К.Т. // Кубанская школа. Екатеринодар, 1914. №5. С. 273-277.
113
102. Памяти П.П. Короленко // Бюл. ОЛИКО. Екатеринодар, 1914.
Вып. 2. С. 4.
103. Динник Н.Я.: [Некролог] // ИКОИРГО. Тифлис, 1917. Т. 25. №23. С. 366-368.
104. Загурский Л.П. Николай Ильич Воронов: Некролог // ИКОРГО.
Тифлис, 1886-1888. Т. 9. №2. С. 494-497; Проценко Ю.П. Н.И. Воронов: Некролог // Кавказ. 1888. №301.
105. Краснов М.В. (1841-1915): [Некролог] // Северокавказский край.
1915. 31 июля.
106. Пагирев Д.Д. Андрей Васильевич Пастухов: [Некролог] // ИКОРГО. 1900. Т. 13. Вып. 2.
107. Потто В.А.: [Некролог] // Журнал Русского военно-исторического общества. 1912. №1. С. 29-30; Городецкий Б.М. Летописец Кавказских войн: [Памяти В.А. Потто] // Исторический вестник. СПб., 1913.
№1. С. 199-204.
108. Лунин Б.В. Прозрителев Григорий Николаевич: [Некролог] // Проблемы истории докапиталистических обществ. 1934. №2. С. 100-103.
109. Котляревский Н.А. Декабристы: Кн. А.И. Одоевский и А.А. Бестужев-Марлинский. Их жизнь и литературная деятельность. СПб.: Тип. М.М.
Стасюлевича, 1907.
110. Русская литература о Кавказе // Кавказ. Справочная книга, составленная старожилом [Г.М. Тумановым]. Тифлис, 1888. Вып. 5. 241-272.
111. Вейденбаум Е.Г. Кавказ в русской поэзии // Кавказ. 1898. №185. 16
июля; Его же: Кавказские этюды: Исследования и заметки. Тифлис: Тип.
М. Мартиросянц, 1901; Его же: Декабристы на Кавказе в 1829 году // РС.
1903. Т. 34. С. 481-502; Его же: Кавказские знакомцы Пушкина // Пушкин
и его современники: Материалы и исследования. СПб., 1908. С. 1-14.
112. Висковатов П.А. Лермонтов. СПб., 1891.
113. Севастьянова А.А. Русская провинциальная историография
XVIII в. М., 1998. С. 18.
114. Страницы отечественного кавказоведения. М.: Наука. 1992. С. 7-8.
115. Шмидт С.О. «Золотое десятилетие» советского краеведения //
Отечество. Краеведческий альманах. М., 1990. Вып. 1. С. 21.
116. Гревс И.М. Монументальный город и исторические экскурсии //
Экскурсионное дело. 1921. №1. С. 22; Его же: Природа экскурсионности и главные типы экскурсий в культуру // Экскурсии в культуру. Методический сборник / Под ред. И.М. Гревса. М., 1925. С. 9-34; Его же:
История в краеведении [журнальное воспроизведение] // Отечество. Краеведческий альманах. М., 1991. Вып. 2; Чернов С. Краеведение и архи114
вное дело // Краеведение. 1923. №1; Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда: Историко-краеведческий семинар. М.-Л., 1928; Спицын А.А.
Разведки памятников материальной культуры: Пособие для краеведов. Л.,
1927; Богданов В.В. Культурно-исторические очерки отдельных районов
как результат накопления краеведных материалов. Пг., 1923; Анциферов
Н.П. Главная улица города // На путях краеведения. М., 1926. С. 99-100;
Его же: Пути изучения города как социокультурного организма. Л., 1926.
117. Пиксанов Н.К. Указ. соч. С. 14.
118. Большаков А.М. История краеведения. Л., 1929; Муратов М.В.
Изучение местного края: опыт введения в краеведение. М., 1930; Толстов С. Введение в советское краеведение. М.-Л., 1932.
119. Пичета В.И. Введение в русскую историю (Источники и историография). М., 1923.
120. Успенский М.И. Краеведение в сочинениях А.П. Щапова // Краеведение. 1926. №3. С. 317-328.
121. Архангельский С.И. Локальный метод в исторической науке //
Краеведение. 1927. №2. С. 181-189.
122. Гессен Ю.И. Из жизни архивных комиссий // Сборник материалов и статей / Ред. журнала «Исторический архив». М., 1921. Вып. 1.
С. 2-45; Назин И.С. Из истории архивного дела в дореволюционной
России // Архивное дело. 1936. №39. С. 26-37; Маяковский И.Л. Исторический очерк архивного дела в России. Пг., 1920.
123. Городецкий Б.М. Всероссийская конференция научных обществ
и учреждений по изучению местного края / Б.М. Городецкий // Архивное дело. Вып. 1. Краснодар, 1921. С. 42-43; Его же: Библиография и
краеведение // Печать и революция. М., 1922. Кн. 1. С. 172-178; Его же:
Всероссийская конференция научных обществ и учреждений по изучению местного края. 10-20 дек. 1921 г. в г. Москве // Изв. ОЛИКО. Вып.
7. Краснодар, 1922. С. 170-191; Его же: Краеведение и школа // Просвещение. Краснодар, 1923. №1. С. 27-32; Его же: На новых путях краеведения // Северо-Кавказский край. №4-5. Ростов н/Д, 1925. С. 181183; Его же: Три съезда (из впечатлений о съездах: 2-м Всероссийском
по краеведению, 1-м библиографическом и конференции работников научных библиотек) // Изв. ОЛИКО. Краснодар, 1925. Вып. 9. С. 183-196;
Городецкий Б.М., Селищинский М. К вопросу о методике родиноведения. [Рец. на издание] // Изв. ОЛИКО. Краснодар, 1922. Вып. 7. С. 231;
Прозрителев Г.Н. Деятельность Ставропольской этнолого-археологической
комиссии в 1926-1927 году // Краеведение на Северном Кавказе. 1928.
№1-2; Его же: К вопросу об изучении маджарских древностей // За115
писки Северо-Кавказского о-ва археологии, истории и этнографии. Ростов н/Д, 1928. Вып. 3-4. С. 71-74; Воскресенский Н.И., Ямпольский М.Л.
Краеведение на Северном Кавказе и перспективы его развития // Краеведение на Северном Кавказе. Ростов н/Д, 1928. №1-2. С. 1-9; Ямпольский М.Л. Краеведческие организации Северо-Кавказского края: (По анкетным материалам и личным обследованиям) // Краеведение на Северном Кавказе. Ростов н/Д, 1928. №1-2, 3-4; Лунин Б.В. 45-летний юбилей Г.Н. Прозрителева // Краеведение на Северном Кавказе. 1928. №1-2.
С. 134-136; Его же: Прозрителев Григорий Николаевич: [Некролог] //
Проблемы истории докапиталистических обществ. 1934. №2. С. 100-103;
Лучник В. Памяти Георгия Константиновича Праве. Ставрополь-Кавказский, 1926; Его же: Современное состояние Ставропольского музея //
Краеведение на Северном Кавказе. 1928. №3-4. С. 71-74.
124. Вельмин В.П. Северо-Кавказская ассоциация научно-исследовательских институтов (История возникновения и обзор деятельности).
Ростов н/Д, 1927; Его же: Северо-Кавказская ассоциация научно-исследовательских институтов. Обзор деятельности в 1927 г. Ростов н/Д,
1928; Его же: Северо-Кавказская ассоциация научно-исследовательских институтов // Научный работник. 1927. №5-6. С. 50-58; 25-летие литературной деятельности Б.М. Городецкого // Изв. ОЛИКО. 1922. Вып.
7. С. 207-208; 30 лет исследовательской работы [Из деятельности Общества любителей изучения Кубанской области] // Северо-Кавказский
край. 1928. №6/7. С. 112; 30 лет научно-литературной и общественной
работы Б.М. Городецкого // Краеведение на Северном Кавказе. 1928.
№3-4. С. 86-88; Библиографический указатель статей и отдельных изданий Г.Н. Прозрителева. Ставрополь, 1922; Павлов Д.М. Академия наук
в истории Кавказских Минеральных Вод. Пятигорск, 1926; Его же:
Искусство и старина Карачая: История изучения и описание. Пятигорск:
Терек, 1927; Семенов Л.П. Государственный научный музей г. Владикавказа при Северо-Кавказском институте краеведения. Краткий очерк
истории и деятельности. Владикавказ, 1925; Бекоев Г. Осетинское историко-филологическое общество. Отчет о деятельности за 1919-1924
гг. // Краеведение на Кавказе. Владикавказ. 1924. №1. С. 25-30.
125. Павлов Д.М. Академия наук в истории Кавказских Минеральных
Вод. Пятигорск, 1926; Его же: Значение местных людей в деле изучения
Дагестана. Махач-Кала: Дагестанский музей, 1926; Его же: Искусство
и старина Карачая: История изучения и описание. Пятигорск: Терек, 1927.
126. Павлов Д.М., Тахо-Годи А.А. Десять лет научных работ в Дагестане (1918-1928). Махачкала-Пятигорск, 1928.
116
127. Яковлев Н.Ф. Вопросы изучения чеченцев и ингушей. Грозный, 1927.
128. Башкиров А.С. Изучение памятников старины // Дагестанский
сборник. Махачкала, 1927. Т. 3. С. 234-239.
129. Дубровин Н.Ф. Черкесы (адыге). Краснодар, 1927; Люлье Л.Я.
Черкесия. Историко-этнографические статьи. Краснодар, 1927.
Крючков И.В., Крючкова Н.Д.
ЭКОНОМИЧЕСКОЕ ПРОНИКНОВЕНИЕ ГЕРМАНИИ
НА КАВКАЗ В ПОСЛЕДНЕЙ ТРЕТИ XIX – НАЧАЛЕ ХХ ВВ.
Германия в начале ХХ в. становится главным экономическим партнером России, что наложило отпечаток на характер взаимоотношений
c ней Кавказа. Существенную роль в развитии России и Кавказа играл
германский капитал. Германские инвестиции шли в энергетику, электротехническую, химическую промышленность, машиностроение. «Общество электрического освещения», принадлежавшее концерну «Сименс
и Гальске», принимало участие в электрификации крупных городов России, в том числе Баку, Таганрога, Грозного и Ростова на Дону. По уровню электрификации Ростов на Дону занимал ведущие позиции в России1. Концерн «Сименс и Гальске» в 60-70-е гг. XIX в. связал телеграфным сообщением практически все города Кавказа2.
Первоначально объектом пристального внимания германского бизнеса
на Кавказе стали его полезные ископаемые (медь, железная и марганцевая руда). С одной стороны, в этих ресурсах нуждалась быстро развивающаяся экономика Германии. С другой стороны, германские инвесторы доминировали в электротехнической промышленности России,
которой была необходима медь. Лидером добычи железной руды и цветных металлов на Кавказе становится концерн «Сименс и Гальске». В
1865, 1868 и 1890 гг. П. фон Сименс совершает поездки в Закавказье,
он планирует инвестировать значительные средства в горнодобывающую
промышленность Кавказа. В начале 60-х гг. XIX в. компания «Сименс»
покупает медные рудники в районе Батуми и строит первый медеплавильный завод, на котором в 1870 г. работало 1,5 тыс. рабочих, а годовой оборот составил 500 тыс. руб3. Позже компания «Сименс» строит еще один медеплавильный завод в Кадебекском поселении (Елисаветопольская губерния), два рудника по добыче меди и два рудника по
добыче железной руды4. Хас-Мамедовское железорудное месторождение концерна «Сименс» являлось крупнейшим на Кавказе. В 1909 г. на
него приходилось 56,3 тыс. пудов добытой железной руды из 121,2 тыс.
117
пудов добываемой всей железной руды на Кавказе5. Такая же ситуация складывается с выплавкой на Кавказе меди: из 309, 7 тыс. пудов
меди примерно 85,5 тыс. пудов приходилось на заводы «Сименса». Однако в начале ХХ в. концерн «Сименс» столкнулся с острой конкуренцией на Кавказе со стороны «Кавказского промышленного и металлургического общества», принадлежавшее французским инвесторам, и
«Кавказского медеплавильного общества», в котором доминировали
британские и американские инвесторы. Они оттеснили на третье место
«Сименс» по производству меди в регионе.
С 1865 г. «Сименс» начинает добывать кобальтовую руду и строит небольшой завод по переработке кобальта. Показателем активности концерна
на Кавказе стало открытие в Баку на ул. Петровской его представительства – «Кавказского промышленно-металлургического общества братьев Сименс», это был самостоятельный филиал германского концерна. В
начале ХХ в. он открывает свое представительство в Тифлисе. Концерн
«Сименс» принимал участие в деятельности других медеплавильных компаний Кавказа, в частности «Кавказского медеплавильного общества».
Другие немецкие предприниматели также стремились утвердиться в горнодобывающей и металлургической промышленности Кавказа. Немецкий
бизнесмен фон Лийб недалеко от г. Рустави в с. Чатахи строит завод по
производству стали6. Концерн «Круппа» и «Объединение Вестфальских
железорудных компаний» стояли у истоков добычи марганцевой руды на
Кавказе, занимая в этом секторе лидирующие позиции наряду с местными и британскими предпринимателями7.
Германия принимала участие в развитии Бакинской нефтяной промышленности, с одной стороны, выступая в качестве инвестора, с другой
стороны, в качестве потребителя произведенной продукции. В 1895 г. в
США возникает дефицит нефти. Это подстегнуло добычу нефти в Баку
и ее экспорт в Европу и Азию. С 1897 г. в Баку начинается поиск новых месторождений нефти. Наибольшую активность в развитии Бакинского нефтедобывающего района проявляли британские инвесторы, которые за 5 млн. руб. скупают скважины и нефтеперерабатывающие заводы Г. Тагиева. В качестве покупателя выступил Торговый дом «Вишау». Затем последовала покупка еще четырех бакинских фирм за 6,5
млн. руб.8. Британцы, используя ресурсы лондонского Сити, через свои
российские представительства и в дальнейшем охотно скупали нефтяные промыслы Баку.
К 1913 г. всю бакинскую нефтяную промышленность между собой
поделили три концерна. «Товарищество братьев Нобель» (39,3 млн. руб.
118
основной капитал) скупило Каспийско-Черноморское общество Ротшильда, Общества «Мазут» и «Русский стандарт» были поглощены англо-голландским концерном «Ройалл Датч Шелл» (51,5 млн. руб. основной капитал), а фирмы Лианозова, «Каспийское общество» и Манташева, «Московско-Каспийское общество» объединились в один трест
– «Русская генеральная нефтяная корпорация» (123 млн. руб. основной капитал)9. Во всех этих объединениях доминировал британский,
французский и голландский капитал. Германский бизнес предпочитал
не покупать нефтяные активы Баку напрямую. В то же время германские инвесторы охотно покупали акции концерна «Братьев Нобель» и кредитовали его внешнеторговые операции, концерн имел тесные связи с
германским банком «Дисконто-Гезельшафт»10. «Московско-Каспийское
общество» совместно с рядом германских банков строит в Гамбурге
предприятие по переработке бакинской нефти, его уставной капитал составил около 1 млн. марок11. Германские инвесторы принимали участие в развитии нефтедобычи в Грозном и Майкопе. Однако в общей сумме иностранных инвестиций, вложенных в кавказский нефтяной район,
германские инвесторы занимали скромное место, им принадлежало всего 5,2% от суммы всех иностранных инвестиций в регионе12.
В районе Новороссийска были открыты богатые запасы цементного
камня. Этим фактом заинтересовались германские инвесторы. Под руководством Ливена они создают «Общество Черноморского цементного производства», которое собирает 50 тыс. руб. и покупает у местного жителя Пилипенко участок в 200 дес., где строится крупный цементный завод, оборудованный по последнему слову техники. В конце XIX
в. он производил цемента примерно на 700 тыс. руб. в год13. Германские бизнесмены обращали большое внимание на социальные аспекты
организации труда и на бытовое положение рабочих. В 1897 г. на заводе трудилось 500 чел., для них общество построило хорошие жилые
помещения, школу на 40 чел. и аптеку14. Однако в конце XIX – начале
ХХ в. большая часть производства цемента под Новороссийском перешло в руки французских инвесторов.
Германские предприниматели вкладывали средства в пищевую промышленность Кавказа. Принадлежавшая им фирма «Конкордия» производила 66% вин Азербайджана, а годовой оборот фирм «Гуммель» и
«Форер» накануне первой мировой войны превысил 1 млн. руб.15. В
Таганроге и Ростове на Дону германские предприниматели создают несколько колбасных и пивных заводов, включая известный пивзавод
«Южная Бавария» в Ростове на Дону16.. Кроме Ростова на Дону, «Юж119
ная Бавария» имела пивзавод в Ейске. Многие пивзаводы, которые не
принадлежали германским инвесторам, поддерживали тесные экономические связи с Германией. Так, один из крупнейших пивзаводов Екатеринодара «Первенец Кубанский» получал хмель из Баварии. Жесткую
конкуренцию германским пивоварам на Кавказе составили подданные
Австро-Венгрии, которые активно создавали предприятия по производству пива на Кубани, в Ставрополье и Закавказье.
В 1875 г. для Владикавказской железной дороги германский завод
«Шварцкопф» выпустил паровозы серии Г N201-248 типа 0-4-0. При
этом АО «Владикавказская железная дорога» при строительстве ветки
от Ростова на Дону до Владикавказа использовала кредитные ресурсы
германских банков.
В начале ХХ в. германские компании сыграли большую роль в развитии городского хозяйства на Кавказе. В Тифлисе и Владикавказе немецкие инженеры и субподрядчики из кельнской фирмы «Гелиос» создают электрическое трамвайное движение17. В 1904 г. в этих городах
вводятся в строй первые трамвайные линии. В 1902-1904 гг. концерн
«Сименс» строит трамвайные линии в Пятигорске18.
Первые сведения о торговле Кавказа с Германией относятся к 1886
г., когда в Германию вывезли товаров на сумму в 620 тыс. руб. Германия по данному показателю находилась на 10-м месте, уступая не только Франции и Великобритании, но даже таким государствам, как Италия, Австро-Венгрия, Греция, Румыния, Бельгия. Ввоз германских товаров составлял всего 186 тыс. руб. По этому показателю Германия делила 5-6 место с Бельгией19. В 80- е гг. XIX в. в Германию в основном
вывозились зерновые культуры, керосин и другие нефтепродукты. На
Кавказ из Германии импортировались изделия из металла, химические
и фармацевтические товары, слесарное и токарное оборудование.
На рубеже XIX-ХХ вв. Германия не принадлежала к числу главных
потребителей бакинской нефти. В 1897 г. в страну было вывезено 1241
тыс. пуд. керосина, по данному показателю Германия занимала 8-е место, для сравнения в Великобританию экспортировалось 7636 тыс. пудов
керосина20. Бакинскому керосину было очень трудно конкурировать с
американским на германском рынке. В отличие от американского, бакинский керосин в силу химического состава нефти был тяжелее и хуже горел21. Однако в начале ХХ в. потребности Германии в нефтепродуктах
быстро возрастали и их экспорт из Баку резко увеличивается. В 1910 г.
с Кавказа в Германию ввозится 35 тыс. тонн керосина, в 1911 г. – 18,4
тыс. тонн, по данному показателю Германия выходит на 4-е место22.
120
Рост поставок нефтепродуктов из России в Германию в начале ХХ в.
был связан с тем, что Германия стремилась ослабить свою зависимость
от американских экспортеров, в частности знаменитой «Стандарт Ойл».
В 1912 г. кайзер Вильгельм II об этом говорил во время встречи в Палдиске с председателем совета министров России В.Н. Коковцовым. В.Н.
Коковцов вспоминал: «…император Вильгельм подошел ко мне и стал
вести беседу на тему о необходимости устроить европейский нефтяной
трест в противовес американскому «Стандарт-Ойль», объединивши в одну
общую организацию страны – производительницы нефти – Россию, Австрию (Галицию), Румынию, и дать такое развитие производству, которое устранило бы зависимость Европы от Америки».23 Следует подчеркнуть, что в 1906 г. предпринимаются первые попытки создания такого треста через учреждение под эгидой «Дойче банка» Европейского нефтяного союза, в который вошел концерн «Братьев Нобель», контролировавший 31,4% российского экспорта керосина24. Однако идея создания Европейского нефтяного треста провалилась в силу ряда причин, в том числе
из-за непоследовательности действий «Дойче банка». К тому же цены на
российский керосин в Германии были ниже на 50-60% цен на керосин в
самой России, поэтому концерн «Братьев Нобель» не был заинтересован
в увеличении поставок керосина с Кавказа в Германию.
Одной из ведущих статей экспорта в Германию с территории Кавказа
являлся вывоз марганцевой руды, этот процесс развивался с 80-х гг. XIX
в. После погромов на рудниках в годы первой русской революции экспорт марганца постепенно восстанавливался и увеличивался. В 1909 г. в
Германию вывозится 1171 тыс. пудов марганца, в 1911 г. – 2617 тыс. пудов
и в 1913 г. – 3034 тыс. пудов25. Следует отметить, что Германия не являлась основным потребителем марганцевой руды с Кавказа, занимая по
данному показателю в 1913 г. 6-е место. Более 70% кавказского марганца, экспортируемого в Германию, шло на предприятия концерна Тиссена и «Гельзенкирхенского горнорудного акционерного общества».
Дон и Северный Кавказ в начале ХХ в. являлись одним из ведущих
экспортеров зерновых культур26. Значительная часть пшеницы твердых
сортов и ячменя с Кубани, Ставрополья, Дона через порты Ростова на
Дону, Таганрога, Азова, Новороссийска и Туапсе поставлялась в Германию27. При поставке зерновых культур в Германию отмечалась специализация портов, так из Новороссийска в Германию поставлялась
пшеница, а из Ростова на Дону – ячмень28. В 1908-1912 гг. из Новороссийска в Германию отправлялось в среднем 2 млн. 40 тыс. пудов
пшеницы, больше всего из Новороссийска пшеницы вывозилось в Ита121
лию – 7 млн. 75 тыс. пудов в год29. На экспорт зерновых культур приходилось более половины всего вывоза товаров с Кавказа в Германию.
Следует подчеркнуть, что в начале ХХ в. Германия становится главным
потребителем кавказского табака. В 1910 г. в Германию ввозится 78 тыс.
пудов табака, а в 1912 г. – 66,2 тыс. пудов, из 111,5 тыс. пудов всего
кавказского экспорта табака30. Дальнейшему росту вывоза табака в Германию мешали плохая селекционная работа, небрежная сортировка табака и отсутствие дешевого кредита.
Экспортеры сельскохозяйственной продукции Кавказа внимательно
следили за развитием внешнеэкономических связей России и Германии. Они приветствовали торговый договор 1894 г., который вводил
льготный тариф на экспорт российского зерна в Германию. Не случайно, что городская дума Ростова на Дону и купеческие организации Таганрога направили по данному поводу приветственные телеграммы в
адрес министра финансов России31. Договор 1894 г. также был благоприятно воспринят продавцами германской сельскохозяйственной техники на Кавказе. Следующий торговый договор между Россией и Германией 1904 г. не был столь благоприятен для экспортеров сельскохозяйственной продукции, однако он не задевал сильно их интересы.
Кавказ становится одним из главных потребителей германской сельскохозяйственной техники32. На Дону, Кубани, в Ставрополье крестьяне имели значительные наделы плодородной земли, что позволяло им
получать высокие доходы, которые они были готовы тратить на дальнейшее развитие собственного хозяйства. Первоначально на российском рынке доминировали германские и британские сельскохозяйственные машины. Причем германские товаропроизводители довольно успешно теснили позиции британских конкурентов. Однако вскоре германские производители столкнулись с еще одним опасным конкурентом в лице США. В 1900 г. в Донской области использовалось 26628
усовершенствованных плугов из Германии, 8873 – из США, 3876 – из
Великобритании, 1499 – из Румынии и примерно 137 тыс. российского
производства33. Российские плуги были хуже по качеству в сравнении
с германскими, но они были значительно дешевле, так как продукция
из Германии облагалась таможенными тарифами в расчете 10-27,5 марок за 100 кг. ввозимой техники.
В начале ХХ в. продукция из США несколько потеснила позиции германских экспортеров сельскохозяйственной техники на Кавказе, особенно
на рынке веялок и механических граблей. Если в 1901 г. в порт Новороссийска сельскохозяйственная техника из США ввозилась в объеме 349
122
тыс. пудов, то в 1901 г. – уже 534 тыс. пудов34. В 1912 г. из США в Россию было ввезено сельскохозяйственных машин на 4 млн. руб., из Германии – на 3,4 млн. руб., из Великобритании – на 1,1 млн. руб.35 На Кавказе германским производителям удается сохранить лидирующие позиции в импорте сельскохозяйственной техники. Так, в 1911 г. в новороссийский порт было завезено 1,76 млн. пудов техники из Великобритании,
519 тыс. пудов из США и почти 5 млн. пудов из Германии36. Ввоз сельскохозяйственной техники на Кавказ доминировал в германском экспорте в регион, на него приходилось более 70% всего ввоза товаров из Германии. Начавшаяся в 1912 г. торговая война между США и Россией сокращает импорт техники в Россию из США, от этого, прежде всего, выиграли отечественные товаропроизводители и германские экспортеры.
На Кавказе, как и в России в целом, развернулась дискуссия на тему,
чья сельскохозяйственная техника была лучше. Машины из США были
по весу меньше и дешевле по цене, кроме этого, они были легче в управлении. Германские машины считались более качественными и долговечными. Неслучайно, российские производители сельскохозяйственной
техники специально делали надписи на латинском алфавите, чтобы привлечь внимание к ней крестьян, которые расценивали германскую технику как эталон качества37. Германские производители стремились быстро
реагировать на запросы жителей Кавказа, чтобы расширить рынок сбыта
собственной продукции. Неслучайно, что издававшийся во Франкфурте
на Майне специализированный журнал «Landwirthscchafliche Machinen
und Geräthe» имел собственного корреспондента в Ростове на Дону, который собирал материалы о состоянии рынка сельскохозяйственных машин на Кавказе и запросах потребителей38. В Ростове на Дону в начале
ХХ в. имелось два оптовых склада, предлагавших на льготных условиях, в том числе в кредит сельскохозяйственную технику из Германии торговым домам Кавказа для ее реализации.
В Баку, Тифлисе и в других городах Кавказа продавалась сельскохозяйственная техника «Общества Р.Сакка» из Лейпцига39. Кстати, на
рубеже XIX-XX вв. главным потребителем продукции этой фирмы являлась Россия, так в 1901 г. фирма ввезла в Россию 3334 тонны сеялок и плугов, затем шли Италия – 754 тонны, Румыния – 648 тонн, Франция – 286 тонн и Дания – 166 тонн40. Представительство Торгового дома
«А.Утц и сыновья» в Тифлисе кроме американской сельскохозяйственной техники, предоставляло покупателям различные образцы германской сельскохозяйственной техники. Фирмы Ростова на Дону предлагали покупателям паровые молотилки завода Р. Вольфа из Магдебурга,
123
«Общества Г. Ланца» из Мангейма, сельскохозяйственную технику «Общества Ф. Майфарта и К» из Франкфурта на Майне и т.д.41.
Однако на Кавказе была востребована не только сельскохозяйственная техника. Регион переживал индустриализацию, и ему было необходимо промышленное оборудование. Германские производители гибко реагировали на все изменения экономической конъюнктуры на Кавказе. В
Баку Торговый дом «Стуккен и К» становится представителем в регионе
концерна «Фридрих Крупп», предлагая покупателям широкий спектр продукции концерна, включая маслобойни, мельницы, установки для прессования хлопка, гидравлические прессы, оборудование для производства
щебня, руды, цемента42. Представительство германской фирмы «Вейзе и
Монсский» в Баку реализовывало паровые насосы и воздушные компрессоры. Торговый дом «П.И. Авцын и К», располагавшийся в Ростове
на Дону, к 1913 г. продал потребителям 300 двигателей «Дизель» мощностью в 300 тыс. л.с. Аугсбургского машиностроительного завода. На
Кавказ поступает продукция германских автомобилестроителей, включая
автомобили фирм «Бенц», «Опель», «Манселам Мулаг». Не случайно первый автомобиль, появившийся на Северном Кавказе в 1901 г., был германского производства. Кроме этого, на Кавказ активно продавалась продукция германской химической и фармацевтической промышленности
(краски, лекарства, парфюмерия и т.д.). Германские товары пользовались
большим спросом на Кавказе.
В конце 1914 г. «Московское Купеческое Общество» провело анкетирование российских предпринимателей на предмет выявления причины успешного распространения германских товаров в России, в том
числе на Кавказе. Предприниматели с Кавказа приняли активное участие в данном процессе. Они, как и предприниматели из других регионов, объясняли причин успеха германских товаров. Германские фирмы в России имели коммивояжеров, которые располагали образцами
всех товаров и рекламной литературой на русском языке. Коммивояжеры готовы были в срок и на заранее оговоренных условиях доставить товар покупателю в любое место, в какое он пожелает. Они постоянно посещали Тифлис, Баку, Екатеринодар, Ростов на Дону и другие города региона, предлагая германские товары, причем и в кредит,
чего не делали российские и британские фирмы. Германские коммивояжеры изучали запросы местных жителей, ориентируя своих производителей на учет специфики местного рынка. К тому же продукция,
произведенная в Германии, на Кавказе рассматривалась как эталон качества, поэтому неслучайна реклама в Ставрополе местного кваса, ко124
торый назывался «Баварский»43. Во многих регионах Кавказа одежда
европейского образца называлась «одеждой немецкого покроя»44.
Предприниматель из Баку отмечал, что германский крем для обуви
даже после уплаты таможенных тарифов был на 30-40% дешевле аналогичной продукции российских производителей45. Владелец магазина
в Майкопе отмечал неповоротливость и леность российского бизнеса,
зачастую мало интересующегося запросами массового потребителя и
проблемами владельцев магазинов46. Владельцы магазинов в Таганроге и Тифлисе жаловались на то, что в отличие от германских фирм российские фирмы постоянно сокращали кредит торговцам и, более того,
требовали деньги вперед за еще не полученный товар.
Налаживанию сотрудничества между Кавказом и Германией способствовало установление судоходного сообщения между портами региона и Германией. С 1890 г. германское судоходное общество «Deutsche
Levante Linie» начинает осуществлять рейсы в порты Черного моря47. В
1904 г. только из Бремена в Новороссийск заходит 26 германских судов, в Таганрог – 51 судно48. В Тифлисе «Северо-Германский Ллойд»
открывает свое представительство, что упростило оформление перевозок грузов и пассажиров. Крупнейшими портами, через которые проходили экспортно-импортные операции Кавказа, в том числе с Германией, являлись Новороссийск (в 1894 г. объем торговых сделок таможни
порта составил 27,9 млн. руб.), Ростов на Дону (22,6 млн. руб.), Батуми (22,2 млн. руб.), Таганрог (19 млн. руб.)49.
Большую роль в экономическом проникновении Германии на Кавказ играли германские дипломатические представительства в регионе.
В Тифлисе располагалось Генеральное консульство, в Баку и Ростове
на Дону – консульства, в Батуми и Новороссийске – вице-консульства50.
Дипломатические представительства Германии активно собирали информацию об экономическом потенциале Кавказа и возможностях развития двухсторонних торговых связей. Представительства по просьбе германских фирм и предпринимательских объединений давали информацию о кредитоспособности и деловой репутации потенциальных российских партнеров. В 1912 г. «Северо-Германский Ллойд» при поддержке
германских дипломатических миссий организовал экскурсию по Кавказу 186 представителям финансовых кругов, политикам и общественным деятелям европейских стран, главным образом из Германии. Данная делегация посетила Батуми, Новороссийск и Владикавказ, ее задачи заключались в изучении экономического потенциала Кавказа и возможностей развития сотрудничества с этим регионом51.
125
Таким образом, Кавказ занимал важное место в экономических связях России и Германии. Нефть, марганец, медь, зерно представляли значительный интерес для экономики Германии. В свою очередь народное
хозяйство Кавказа нуждалось в сельскохозяйственной технике, промышленном оборудовании, товарах широкого потребления, произведенных в Германии. Но самое главное, Кавказу необходимы были германские инвестиции и технологии, немецкий опыт организации высокоэффективного производства. Несмотря на конкуренцию со стороны других иностранных государств, Германия оставалась в начале ХХ в. одним из основных внешнеэкономических партнеров Кавказа.
_____________________________
1. Ерохина О.В. Германский капитал в российской экономике в конце XIX- начале ХХ века// Вестник Челябинского государственного университета. 2009. №12. С. 39.
2. Донгаров А.Г. Иностранный капитал в России и СССР. М., 1990.
С. 25.
3. Гулишабров И.С. Обзор фабрик и заводов Тифлисской губернии.
Тифлис, 1888. С. 232.
4. Кавказский календарь на 1914 г. Тифлис, 1913. С. 217-218.
5. Кавказский календарь на 1910 г. Ч.1. Тифлис, 1909. С. 561-562.
6. Пипия Г.В. Германский империализм в Закавказье 1910-1918 гг.
М., 1978. С. 29.
7. Суханов А.Н. Несколько цифр об армянах на Кавказе//Русская
мысль. 1896. №10. С.173.
8. Кавказский календарь на 1899 г. Тифлис, 1898. С.73.
9. Томпсон С.Р. Российская внешняя торговля XIX – начала ХХ вв.:
организация и финансирование. М., 2008. С. 35.
10. Эвентов Л. Иностранный капитал в нефтяной промышленности
России (1874–1917 гг.). М.–Л., 1925. С. 15.
11. Там же. С. 83.
12. Косторниченко В.Н. Иностранный капитал в нефтяной промышленности дореволюционной России: к разработке периодизации процесса/ Экономическая история. Обозрение. Вып.10. М., 2005. С. 63.
13. Суханов А.Н. Несколько цифр об армянах на Кавказе…С.161; Кубань и Черноморское побережье на 1914 г. Екатеринодар, 1914. С. 261.
14. Вся Россия. Т. III. СПб., 1913. С. 25.
15. Пипия Г.В. Германский империализм в Закавказье 1910-1918
гг. С. 32.
16. Устав товарищества на паях ростовского на Дону пивоваренного
завода «Южная Бавария». М., 1913.
126
17. Наниташвили Н.Л. Германский капитал в Закавказье. Деятельность фирмы «Сименс и Гальске» (1860-1917). Тбилиси, 1982. С. 240.
18. Кавказ. 1904. 9 мая. С. 3.
19. Кавказский календарь на 1888 г. Тифлис, 1897. С. 27.
20. Кавказский календарь на 1899 г. Тифлис, 1898. С. 79.
21. Весов Я. Россия на международном нефтяном рынке// Торговопромышленный Юг. 1913. №15. С. 33.
22. Международный ежегодник. Справочник для общественных деятелей 1913. СПб., 1913. С.197.
23. Коковцов В.Н. Из моего прошлого. Воспоминания 1911-1919. М.,
1991. С.135-136.
24. Дьяконова И.А. Европейский нефтяной союз и Россия (по германским архивным материалам)/ Экономическая история. Обозрение.
Вып.10. М., 2005. С. 68.
25. Кавказский календарь на 1915 г. Тифлис, 1914. С. 352.
26. Алавердов Э.Г. Внешняя торговля России через порты Черного и
Азовского морей в конце XIX- начале ХХ вв. Автореф. дис… канд.
ист. наук. Ростов на Дону, 1975.
27. Северокавказский край. 1914. №1022. С.1.
28. Хлебный экспорт России. Пг., 1915. С. 70, 83.
29. Бензин В.М. Хлебный экспорт России. Пг., 1915. С. 70.
30. Кубань и Черноморское побережье на 1914 г. Екатеринодар, 1914.
С. 86.
31. Новости и биржевая газета. 1894. №83. С. 2.
32. В 1897 г. российские предприятия произвели сельскохозяйственной техники на 9,2 млн. руб., а ее импорт составил в этом году 4,6
млн. руб.: Вестник финансов, промышленности и торговли. 1902. №26.
Приложение. С. 5.
33. Вестник финансов, промышленности и торговли. 1902. №23. С. 464.
34. Вестник финансов, промышленности и торговли. 1902. №24. С. 513.
35. Кавказское хозяйство. 1914. №21. С.12.
36. Кубань и Черноморское побережье на 1914 г. Екатеринодар, 1914.
С. 264.
37. К вопросу о таможенных пошлинах на земледельческие машины. М., 1910. С. 25.
38. Вестник финансов, промышленности и торговли. 1902. №23. С. 464.
39. Кавказский календарь на 1910 г. Ч.1. Тифлис, 1909.
40. Вестник финансов, промышленности и торговли. 1902. №23. С. 464.
41. Северокавказский край. 1914. №930. С. 4; Кавказское хозяйство.
1914. 7 января. С. 9, 14.
127
42. Кавказский календарь на 1911 г. Тифлис, 1910. С. 73.
43. Северокавказский край. 1912. №310. С. 2.
44. Семилуцкий А. Село Покойное Ставропольской губернии, Новогригорьевского уезда/Сборник материалов для описания местностей и
племен Кавказа. Вып. XXII. Тифлис, 1897. С. 317.
45. Доклад комиссии по выявлению мер борьбы с германским и австро-венгерским влиянием в области торговли и промышленности. М.,
1915. С. 57.
46. Там же. С.62.
47. Арсеньев С. Торговля Германии за 1902 г., по отчету гамбургской торговой палаты/ Сборник консульских донесений за 1903 г. Вып.
VI. СПб., 1904. С. 166-167.
48. Статистические сведения о внешней торговле России. СПб., 1896.
С. 60.
49. Кавказский календарь на 1914 г. Тифлис, 1913. С. 835.
50. Международный ежегодник. Справочник для общественных деятелей 1913. СПб., 1913. С. 35.
51. Северокавказский край. 1912. №310. С. 3.
Кудрявцев А.А.
СРЕДНЕВЕКОВЫЕ ИСТОРИЧЕСКИЕ ХРОНИКИ СЕВЕРОВОСТОЧНОГО КАВКАЗА И ИХ РОЛЬ В КУЛЬТУРНОМ
РАЗВИТИИ ПОЛИЭТНИЧНОГО НАСЕЛЕНИЯ РЕГИОНА
Одной из важных составляющих развития северокавказских народов и формирования их культурного наследия являются образование и
просветительство, идеологические корни и исторические традиции которых уходят в средневековую эпоху и связаны с широким заимствованием и трансформацией передовых идей и мировоззрений христианской Византии и мусульманского Востока.
В данном исследовании рассматривается проблема появления в литературном творчестве народов Северо-Восточного Кавказа такого жанра как «исторические хроники» и их влияния на просветительство и образование в местном средневековом обществе, в контексте взаимодействия последнего с властью.
Процесс исламизации Северо-Восточного Кавказа, затянувшийся на
несколько веков (VII-XVII вв.), характеризовался не только проникновением идеологических догм новой монотеистической религии, мусульманской судебной системы и социально-экономических институтов.
128
Вхождение этих северокавзских территорий в состав Халифата привело к проникновению сюда единого арабского языка, научной и философско-теософической литературы, передовых социокультурных достижений, представлявших синтез многовековых традиций обитателей высокоразвитых областей Ближнего и Среднего Востока, Центральной
Азии, Средиземноморья и других регионов.
Арабская литература, по образному выражению Х.А. Гибба, это «бессмертный памятник, созданный не одним народом, а целой цивилизацией»1. Возникновение в мусульманской северокавказской научно-просветительской литературе жанра «исторической хроники» можно отнести к X-XII вв. С этого периода они стали неотъемлемой составляющей социокультурного развития северокавказского общества, источником «вспоившим культуру этого региона».
Бурные военно-политические события на Северном Кавказе и героизация известных исторических персонажей древней и средневековой
эпох, активизировали интерес в местном обществе к историческим хроникам, а появление довольно значительной северокавказской читательской среды сделали последние доступными целому ряду представителей различных сословий.
Среди дошедших до нас северокавказских исторических хроник наиболее значительными являются: «Дербенд-наме», «Тарих Баб ал-абваб»,
«Райхан ал-хакаик ва бустан ад-дакаик», «Тарих Дагестан», «История
Абу Муслима», «Ахты-наме», «Три имама». Первые две из них наиболее ранние и представляют наибольший интерес.
Дошедший до нас вариант хроники «Дербенд-наме», представляет собой сокращенный перевод на турецкий язык персидских и арабских версий рукописи, сделанный по заказу одного из дагестанских (или крымских) правителей Мухаммедом Аваби Акташи. Это дагестанское историческое сочинение стало широко известно в России и Западной Европе с первой половины XVIII в., и его исследованию посвятили свои труды многие выдающиеся отечественные и зарубежные востоковеды. Первый экземпляр рукописи был преподнесен в 1722 г. Петру I у стен Дербента правителем города Имам-Кули, во время похода императора на Каспий2. По
возвращению в Петербург она была передана Петром в Коллегию иностранных дел, а далее ее следы теряются, хотя В.В. Бартольд писал, что среди записок сопровождавшего в Дербент Петра I свергнутого турками господаря Молдавии Дмитрия Кантемира имелся перевод начала рукописи3.
Два года спустя правитель Дербента подарил известному русскому
ученому Ф.И. Саймонову, сопровождавшему в Персидском походе Пет129
ра I, второй список исторической хроники «Дербенд-наме»4. Федор
Иванович Сайсонов – прекрасный географ и картограф, дослужившийся
до должности сенатора и тайного советника, способствовал изучению
уникальных древностей Дербента, в том числе и рукописной книги «Дербенд-наме». Первые сведения об этой исторической хронике западноевропейским ученым стали известны из труда Ф.З. Байера «De muro
Caucaseo», где он сообщал, что после взятия Герейханом городов Дербент и Эндери, «Мухаммед Аваби Акташи получил приказ рассмотреть
арабские и персидские источники и составить на турецком языке сочинение по древностям Дагестана»5.
Первое частичное издание перевода «Дербенд-наме» было сделано
Я. Ренеггсом, который скопировал во время своего путешествия по Кавказу в 1770-1783 гг., обнаруженную в дагестанском селении Губден
рукопись этого сочинения и издал её в немецком переводе в историкотопографическом описании Кавказа6.
Первый квалифицированный перевод «Дербенд-наме» на немецкий
(в 1814 году), а потом на французский (в 1829 году) сделал и издал в
своем труде по историко-географическому описанию Кавказа академик
Российской академии наук Генрих Юлиус Клапрот7.
Отрывок из хроники в свободном переводе был опубликован в 1816
году Н.М. Карамзиным, который обнаружил его в бумагах Миллера и
озаглавил как «Известие о городе Дербенте, переведённое с арабского
языка в Кизляре в 1758 г. старанием генерал-майора и кизлярского
обер-коменданта фон-Фрауендорфа»8.
Сколь значимо было просветительское и научно-познавательное влияние этой исторической хроники на умы и мировоззрение местной молодежи еще в начале XIX в. написал один из выдающихся исследователей «Дербенд-наме», внук вазира дербентского правителя Фатх АлиХана, крупный российский востоковед – Мухаммедали Мирза Казембек (1802-1870), впоследствии основатель и первый декан восточного
факультета Санкт-Петербургского университета. Он вспоминал: «Когда
я был мальчиком лет 14, коллективное чтение «Дербенд-наме» с пояснительными иллюстрациями и примечаниями захватило внимание кружка
любознательных юношей Дербента, которые – и это делает им честь –
проводили утомительные часы зимних вечеров, собираясь вместе и развлекаясь тем, что из старинных рукописей вычитывали народные рассказы, легенды и истории, касающиеся древностей Азии, подвигов ее
древних героев и деяний известных авантюристов. Слава этой небольшой рукописи еще задолго до этого привлекала внимание людей, а край130
няя древность сего труда сильно способствовала сердечному приему,
который был оказан его первому появлению»9.
Однако, несмотря на большой интерес населения к истории Дербента и желание лично услышать или прочитать ее, она была доступна относительно небольшому кругу лиц из достаточно знатных и известных
фамилий города. «Многие слышали о существовании Истории Дербента,
но не многие имели действительное удовольствие прочитать её. Это редкость в еще большей мере, чем известные достоинства произведения,
вызывала у многих книголюбов страстное желание заполучить его –
не для того, чтобы изучить или извлечь какую-нибудь пользу, а просто
для того, чтобы приложить его к другим ценным рукописям, которыми
они располагали, и которые обычно оставались в их книжных шкафах,
где рассыпались и гнили»10.
Как это случалось довольно часто, все три экземпляра сочинения
оказались в руках людей совершенно далеких от истории. Мирза Казембек вспоминал, «что среди жителей Дербента этим ценным произведением располагали только три почти неграмотных купца, которые,
согласно заведенному обычаю, запирали его вместе с другими своими
рукописями и ни под каким видом никому не давали ни для чтения, ни
для переписывания»11.
Уже став известным ученым и педагогом, Мирза Казембек для работы над этой исторической хроникой обратился к друзьям, жившим в
Дербенте, с просьбой помочь ему приобрести точно переписанный экземпляр сочинения. «Но лишь спустя много лет, а именно в 1839 г., я
получил прекрасную рукопись, благодаря другу Мирзе Кириму, секретарю Ибрагим-бека из Корчага»12.
После многолетнего изучения (более десяти лет) и сопоставления различных списков сочинения М. Казембек пришел к выводу, что именно
эту версию от друзей из Дербента надо положить в основу издания «Дербенд-наме», которая была опубликована в 1851 г.13 на английском языке и получила очень высокую оценку крупнейших российских ученых
(Б.А. Дорн, В.В. Бартольд). Изданная Мирзой Казембеком версия «Дербенд-наме» явилась наиболее полной и тщательно подготовленной, с
обстоятельно выверенным азербайджанским текстом, высоквалифицированным переводом на английском языке и обширными научными приложениями. За этот труд Российская Академия наук присудила ему в
1852 г. очень престижную Демидовскую премию.
Сведения о личности компилятора текста «Дербенд-наме» – Мухаммеда Аваби Акташи, сделавшего сокращенный перевод на турецкий
131
язык с арабских и персидских вариантов источников этой исторической хроники, весьма скудны и в основном ограничиваются его авторскими комментариями в предисловии рукописи, но его социальная принадлежность и заказная направленность сделанной им компилятивной
турецкой версии не вызывает сомнения.
По мнению В.В. Бартольда14, его заказчиком был Чобан-бек, сын
Шамхала, потомок (огул) Гирей-хана, вероятно, правителя одного из
феодальных владений Дагестана.
Всемирно известный востоковед, профессор Кембриджского университета В.Ф. Минорский в связи с этим отмечал: «Любопытно, что независимые правители Ширвана и ал-Баба [Дербента – А.К.] возбудили мало
интереса в компиляторе, набожные чувства которого обращались главным образом к «славным» временам мусульманских завоеваний и обращения неверных. Эта тенденция может указывать на те социальные круги, к которым принадлежал автор компиляции и для которых он писал»15.
Однако, несмотря на определенную социальную направленность и
предвзятость изложения событий в компилятивной версии «Дербенднаме», некоторую легендарность и примитивизацию излагаемых исторических событий, это хроника, несомненно, сыграла значительную просветительскую роль в распространении среди северокавказского населения исторических знаний, в расширении его кругозора и образованности. Причем, эти познания становились доступными не только грамотной, относительно небольшой части местного общества, но и более
широкому кругу людей, получавших доступ к данному источнику благодаря устным традициям. Нередко эти просветительские идеи проникали в коллективы средневековых обитателей городов и аулов СевероВосточного Кавказа, объединенные по религиозным или профессиональным интересам. Так, анализ одного из недавно обнаруженных в Дагестане суфийских трактатов XI века («Райхан ал- хакаик ва бустан аддакаик»), позволяет предполагать, что на многолюдных суфийских маджлисах в средневековом Дербенте распространялись не только религиозные идеи, но и определенные философские и исторические знания,
почерпнутые из местных исторических хроник.
В 1992 г. известный дагестанский востоковед профессор А.Р. Шихсаидов и Г.М.-Р. Оразаев издали комментированный перевод одного из
ранее не издававшихся списков «Дербенд-наме» на арабском языке16.
К числу особо ценных исторических хроник относится и сочинение
«Тарих Баб ал-абваб», дошедшее до нас в сокращенном виде в знаменитом обширном труде «Сахаеиф ал-ахбар» турецкого историка Ахме132
да Ибн Лютфуллаха, носившего титул Мюнеджжим – баши (главный
астроном). Мюнеджжим – баши неоднократно упоминает, что это сочинение, посвященное историческим событиям на Северном и Восточном Кавказе, было написано в Дербенте в 500 г.х. (т.е. в 1106 г.), хотя
хронология событий доходит лишь до 468 г.х.(1075 г.).
Особая заслуга в выявлении и публикации этой уникальной исторической хроники, именуемой «Тарих Баб ал-абваб», принадлежит
В.Ф. Минорскому17. «Трезвый и деловой» стиль «Тарих Баб ал-абваб»
весьма заметно расходится со стилистикой «Дербенд-наме», «с его
налетом ханжества и тоски по прошлому»18. По справедливому замечанию В.Ф. Минорского, он «напоминает скорее записки секретаря,
нежели язык ученого муллы»19. В отличие от «Дербенд-наме», в данной хронике исторические события излагается в более строгой хронологической последовательности и без многочисленных легендарных
и политизированных фактов. Однако ряд политических пристрастий
автора четко прослеживаются в сочинении, где не скрывается определенная неприязнь к христианской Грузии, хотя это и понятно в контексте исторических событий на Восточном Кавказе в период написания «Тарих Баб ал-абваб» (1106 г.)
Несмотря на довольно беспристрастное изложение событий, симпатии автора находятся на стороне дербентских эмиров и недоброжелательны по отношению к местной аристократии – «раисам», действия которых по подавлению выступления жителей Дербента в поддержку эмира
он называет «бесстыдными» и «бесчинными». Источник рисует дербентских эмиров весьма просвещенными и грамотными людьми, владеющими не только арабским и персидским языками, знание которых было
обычным для мусульманских правителей средневекового Востока, но
и многими дагестанскими языками, а так же тюркским. Дербентские
правители не только хорошо знали «шариат» и местные «адаты» и, согласно данным исторических хроник, регулярно просвещали в этом своих сограждан, но и обладали значительными познаниями местной и мировой истории. Любопытно, что в определенный исторический период
основу личной гвардии дербентских эмиров (гуламов) составляли иноверцы – русы, которыми эмиры очень дорожили и даже жертвовали ради
последних своим престолом («Тарих Баб ал-абваб»)20. Союз мусульманских государей Дербенского эмирата и русов был столь крепок, что,
согласно данным хроники21, дружины русов приплывали на многочисленных кораблях в Дербент и помогали правителям города в их борьбе
с внешними и внутренними врагами22.
133
«Тарих Баб ал-абваб» содержит ценнейшие материалы по политической истории Дербента X-XI вв., острой социальной борьбы внутри Дербента Х-ХI вв., острой социальной борьбе внутри дербентского общества, рисует расстановку сил в нем, сословные противоречия и социальную опору противоборствующих группировок, показывает сложные
взаимоотношения эмиров города с феодальными правителями Кавказа»23. Хроника уточняет происхождение династии местных феодальных
правителей Северо-Восточного и Восточного Кавказа, истории их взаимоотношений между собой, а также с близкими и дальними соседями. Кроме этого, автор «Тарих Баб ал-абваб» приводит сведения о повседневной жизни и истории развития ряда городов региона, о положении и социальном статусе различных слоев городского населения,
дает ценнейшие материалы по исторической топографии, топонимике,
географии разнообразных территорий и средневековых государственных образований Северного Кавказа.
Еще одним ценнейшим памятником средневекового письменного наследия является выявленная в 70-х годах ХХ века известным дагестанским арабистом М.-С. Саидовым, рукопись ХI века, посвящённая
истории феодального Дербента. Это сочинение дербентского учёного ХI
века Абу Бакра Мухаммеда ад-Дербенди «Райхан ал-хакаик ва бустан
ад-дакаик»24. Эта историческая хроника была написана в Дербенте в ХI
веке и содержит важнейший материал о повседневной жизни средневекового города, о его социальной и сословной структуре, о городском торгово-ремесленном населении. Обычно исторические хроники
содержат сведения о династиях феодальных правителей региона, их происхождении и положении в обществе, о представителях местной феодальной и торгово-ростовщической знати, но мало что сообщают о городском люде. «Райхан ал-хакаик ва бустан ад-дакаик» доносит до нас
сообщения о людях самых различных профессий, проживавших в Дербенте Х-ХI вв. Так в хронике сообщается, что на суфийские маджлисы собирались люди самых разных профессий: торговцы и изготовители бумаги (варрак), мыловары (сабуни), рыбаки (саммак), шелководы
(хаззаз), а также шорники, портные, лекари. Археологические исследования в Дербенте позволяют добавить к ним строителей, гончаров,
стеклодувов, медников, ювелиров, ткачей, пекарей, мельников, кузнецов, дубильщиков и представителей других профессий25.
Особое место в исторической хронике уделяется социокультурной и религиозной жизни городского люда: мелким торговцам и ремесленникам,
сельхозрабочим и представителям самых разных профессий, идеологичес134
кие воззрения которых были тесно связаны с суфизмом. Материалы «Райхан ал-хакаик ва бустан ад-дакаик» свидетельствуют о том, что «мусульманское духовенство оказывало на городские низы Дербента огромное
влияние, и здесь особая роль принадлежала суфийским шейхам и дервишам, являвшимися идеологами торгово-ремесленного люда города»26.
Дербент в средневековый период, как свидетельствует данная хроника и целый ряд других арабоязычных источников, был одним из крупнейших центров суфизма на Кавказе.
Рассматривая идеологию суфизма, известный специалист И.П. Петрушевский отмечал, что «суфийско-дервишеские ордена были связаны с ремесленными корпорациями: в проповеди суфиев слышались протест против богатства и роскоши высших классов, идеализация бедности»27. «Райхан ал-хакаик ва бустан ад-дакаик» рисует Дербент как
крупный суфийский центр, который оказывал большое влияние на широкое распространение этого религиозного течения на всем Северо-Восточном и Восточном Кавказе. Сообщая о многочисленных суфийских
маджлисах в Дербенте, источник донес до наших дней имена многих
шейхов-суфиев города и социальный состав участников этих маджлисов. Как и в большинстве средневековых городов мусульманского Востока, «на суфийские маджлисы, устраивавшиеся дервишескими шейхами, собиралось много слушателей, большинство которых составляли ремесленники и мелкие торговцы»28.
Роль дервишеских общин в жизни средневековых городов была значительна, и «связь с дервишами облегчала ремесленнику борьбу с крупными предпринимателями и купечеством»29.
Материалы источника позволяют предполагать, что суфийские дервиши составляли одну из самых многочисленных прослоек дербентского духовенства и, являясь беднейшими представителями служителей
ислама, выступали выразителями идеологии городских низов.
Ряд других исторических хроник, написанных в основном на арабском языке, представляют собой собрание легенд, местных преданий и
конкретных исторических событий, касающихся позднесредневекового периода Северо-Восточного Кавказа. Несмотря на определенную социально-политическую направленность большинства из них, исторические хроники выступают важной составляющей распространения исторических знаний, в том числе и в устной традиции, среди значительной
части населения Дагестана и других регионов Северного Кавказа. И хотя
многие сообщения исторических хроник нередко опирались на легендарные мотивы устного народного творчества или содержали не совсем
135
достоверные данные, изложенные в них исторические реалии и местные предания, широко проникали в различные слои северокавказского
населения, формируя здесь определенную социокультурную среду.
Вплоть до начала 20-х годов XX века северокавказские исторические хроники выступали важным фактором просветительства и распространения научных знаний, не только теософских, но и исторических,
в полиэтничной среде Северного Кавказа, и в этом отношении их роль
и значение для культурного развития народов Северо-Восточного Кавказа трудно переоценить.
_____________________________
1. Гибб Х.А. Арабская литература. Классический период. М., 1960.
С. 9.
2. Байер Ф.З. О стене Кавказской // Краткое описание Комментариев академии наук. СПб., 1728. Ч. I. С. 203.
3. Бартольд В.В. К вопросу о происхождении «Дербенд-наме» // Соч.
М., 1973. Т VIII. С. 470.
4. Саймонов Ф.И. Описание Каспийского моря и чинённых на оном
российских завоеваний. СПб., 1763. С. 184.
5. Байер Ф.З. О стене Кавказской. С. 204.
6. Reineggs J. Allgemeine historisch-topographische Beschreibung des
Kaukasus. SPb., 1796. Th. I. SS. 67-119.
7. Exstrait du Derbend – Nameh ou de l’historie de Derbend. Par.
J.Klaprth // «Nouveau Journal Asiatique». Paris, 1829. Т. III. РР. 439-467.
8. Карамзин Н.М. История государства Российского. СПб., 1892. Т.
III. С. 100-101.
9. Казембек М. Предисловие к «Дербенд-Наме» // Избранные произведения. Баку, 1985. С. 225-226.
10. Там же.
11. Там же.
12. Там же. С. 226.
13. Derbend – Nameh, or the History of Derbend/ Translated from a
select Turkish version and published with notes, by Mirza A. Kazem – Beg.
SPb., 1851.
14. Бартольд В.В. К вопросу о происхождении «Дербенд-наме». С. 473.
15. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда. М., 1963. С. 24.
16. Мухаммед Аваби Акташи. «Дербенд-наме». Переводы с тюркского и арабского списков, предисловие и библиография Г.М.-Р. Оразаева и А.Р. Шихсаидова. Махачкала. 1992.
17. Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда.
18. Там же. С. 24.
136
19. Там же. С. 17.
20. «Тарих Баб ал-абваб». О царях Ширвана и Баб ал-абваба. II. §
36; Минорский В.Ф. История Ширвана и Дербенда… С. 68-69.
21. Там же. С. 68.
22. Там же. С. 68-69.
23. Кудрявцев А.А. Феодальный Дербент. М., 1993. С. 7.
24. Саидов М.-С. Творчество дербентского учёного ХI в. Абу Бакра
Мухаммеда б.Муса б. ад-Фарадж ад-Дербенди. // Рукописный фонд
Института истории, археологии и этнографии ДНЦ РАН. Ф. 3. Оп. 1. Д.
94. С. 5-7.
25. Кудрявцев А.А., Кудрявцев Е.А. Периодизация развития отраслей
ремесленного производства средневекового города. (по материалам
Дербента VI –XVIII вв.). Ставрополь, 2005. Ч. 1. С. 5-95.
26. Кудрявцев А.А. Феодальный Дербент... С. 268-269.
27. История стран зарубежной Азии в средние века. М., 1970. С. 356.
28. Шихсаидов А.Р. Дагестан в Х – ХIV вв. Махачкала, 1975. С. 168.
29. Там же.
Кузьмина О.В.
ИНОСТРАННЫЕ КОЛОНИСТЫ В РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ
В НАЧАЛЕ XIX В.
В связи с начавшимися в 60-е гг. XIX в. в России Великими реформами и необходимостью обустройства большей части населения, вышедшей из крепостной зависимости, возрос интерес к опыту социально-экономической организации жизни иностранных колонистов в Российской
империи. Как отмечали авторы1, писавшие на данную тему, этот опыт мог
и должен был быть учтен при социально-экономическом устройстве российских крестьян, получивших личную свободу. Тем более, что на основании столетней практики существования иностранных колоний в России можно было делать определенные выводы об эффективности тех или
иных административных и экономических мер. «Сумели же мы эту разнородную смесь заграничных пришельцев, эти во многих случаях буйные, беспутные и почти обнищалые подонки всяких национальностей и
культур, организовать в самом начале их поселения так, что подчиняясь
установленной законом системе, они путём нормального хода жизни и
мирского самоуправления, выработали из себя цветущие общины трудолюбивых земледельцев и промышленников»2.
137
Колониями в Российской империи именовались поселения, создаваемые иммигрантами, почти исключительно из стран Европы, как правило, в малозаселенных районах, по приглашению и с поддержкой российского правительства. Исторически характерны изменения предпочтений, географии переселения, а также групп населения, получавших
соответствующий статус.
Первый опыт массового приглашения иностранцев для поселения в
России в послепетровскую эпоху относится ко времени правления Елизаветы Петровны. В конце 1751 года она поручила полковнику австрийской службы Хорвату, перешедшему в российское подданство, навербовать полки из сербов для охраны юго-западных рубежей империи.
Для размещения приглашаемых отводилась часть Екатеринославской
губернии за Днепром, получившая название «Новая Сербия». Несмотря на столь определенное название местности, этнический портрет переселенцев был чрезвычайно пестрым. Кроме сербов среди них были
греки, венгры, черногорцы, болгары, молдаване, валахи. В качестве административных единиц создавались особые округа – «роты», на территории которых запрещалось селиться неколонистам. Из приглашенных было сформировано четыре полка (два гусарских и два пандурских3) каждый из 20 рот по 200 человек. На территории каждого округа
существовали шанцы – поселения с тремя категориями населения: собственно служилые, резервисты и земледельцы, обрабатывавшие отведенные земли и обеспечивавшие служилых и их семьи. В 1764 г. Новая Сербия была переименована в Новороссийскую губернию, полковые местечки преобразованы в города, а шанцы – в военные поселения. В 1783 г. колонистские полки были преобразованы в легкоконные,
которые в 1798 г. влились в регулярную армию.
Следующий этап иностранной колонизации был открыт Манифестом
Екатерины II от 4 декабря 1762 г., который разрешал иностранцам, а также
российским подданным, по разным причинам покинувшим Отечество,
кроме евреев, прибыть в Россию. Прибывающим была обещана монаршая милость и благоволение. Каких-либо конкретных обещаний и гарантий потенциальным колонистам указанный манифест не содержал. В его
развитие 22 июля 1763 г. были обнародованы два документа, ставшие
базовыми для развития иностранной колонизации в России вплоть до начала 70-х гг. XIX в.: Указ об учреждении Канцелярии опекунства иностранных поселенцев и Манифест «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселиться в которых губерниях они пожелают и о
дарованных им правах»4. Как и первый, Манифест 22 июля был переве138
ден на многие языки и опубликован в зарубежных газетах; его положения оказали сильное воздействие, особенно на неимущих, так как при
отсутствии средств на переезд можно было получить их от казны, а по
прибытии в Россию предоставлялась беспроцентная ссуда на 10 лет на
постройку дома и обзаведение. Всем гарантировалось право на свободный выбор места жительства (в том числе в городах); свобода вероисповедания и строительства церквей (но не монастырей) с запретом склонять православных к обращению в другую веру. Упомянутый запрет не
распространялся на мусульман: «…Изъемля из сего разного звания находящихся в Магометанском законе, прилежащих к границам Нашей Империи народов, коих не только благопристойным образом склонять в христианские законы, но и всякому крепостными себе учинить позволяем»5.
Прибывающие поселенцы должны были «учинить по вере своей и обрядам обыкновенную о подданстве Нам в верности присягу»6; не могли быть
привлечены помимо их воли ни к гражданской, ни к военной службе;
получали право самоуправления и право свободного выезда из России
в любое время. Устанавливался льготный срок в 30 лет (для городов –
от 5 до 10 лет) освобождения от налогов, а также предусматривались
льготы для предпринимателей, основавших производства, которых до
сих пор в России не было. Все права и привилегии распространялись
также на детей переселенцев, в том числе родившихся в России. При
этом к манифесту прилагался реестр территорий «удобных для поселения», к которым были отнесены местности в Тобольской, Астраханской, Оренбургской и Белгородской губерниях. Расчет делался на обустройство территорий, которые не могли быть колонизованы внутренними силами в условиях крепостного права; кроме того предполагалось,
что переселенцы если и не будут обладать достаточными средствами,
то будут сведущи в различных профессиональных сферах и будут способствовать экономическому подъему в стране.
В германские государства были отправлены особые комиссары для
приема переселенцев, и в 1764-1770 гг. в Россию прибыли первые их
партии, которые селились в низовьях Волги, Слободско-Украинской
(впоследствии – Воронежской), Черниговской, Лифляндской и СанктПетербургской губерниях. Размещение колонистов затрудняло изначальное отсутствие земельного кадастра. Только в марте 1764 г. был высочайше утвержден доклад Сената, подготовленный президентом Канцелярии опекунства иностранных поселенцев графом Орловым, по вопросам
определения районов проживания поселенцев, оценки качества земли, ее
межевания и прав наследования колонистских участков. Наибольшее ко139
личество переселенцев первой волны осело в Поволжье, в общей сложности здесь появилось 102 колонии, основанные выходцами из различных германских государств. Половина переселенческих партий заняла
левобережье в будущей Самарской губернии (100 верст вверх и столько
же вниз от слободы Покровской напротив Саратова); остальные – в Саратовской. На осваиваемых колонистами территориях изначально отсутствовала система самоуправления (по Манифесту 22 июля 1763 г. – «внутренняя юрисдикция»), что дало основания впоследствии исследователям
писать о том, что в поволжских колониях ситуация была гораздо ближе
к российским порядкам (т.е. с возможностью вмешательства местной
администрации во внутренние дела колонистов), нежели в более поздних
по времени возникновения поселениях прибывавших в Россию «иностранных», как они именовались в Манифесте 1763 г.
Вскоре правительство признало, что состав переселенцев оставлял
желать лучшего, и переселение разорительно для казны и не соответствует возлагаемым ожиданиям (со дня принятия русскими миссиями
каждого нового кандидата в партию переселенцев тот находился на полном обеспечении российской казны, отпускавшей по 8 шиллингов на
человека в день).
В 1766 г. в нижнем Поволжье на границе с Калмыцким краем было
основано «исключительное поселение евангелических братьев» Сарепта.
Его составили представители Чешских (Моравских) братьев, общины
которых в Моравии к началу XVIII века стали более немецкими по своему этническому составу. В 1722 году лидеры моравских братьев приняли приглашение саксонского графа фон Цинцендорфа переселиться на
его земли, где ими было основано поселение Гернгут (отсюда еще одно
название общины, которое использовалось и в России – гернгутеры). При
Елизавете Петровне гернгутеры в силу их вероисповедных особенностей были признаны «развращающей» сектой, но после манифестов Екатерины II (манифест 1763 г. формально не запрещал даже прибытие евреев) появилась возможность их жизни в России. На примере колонии
Сарепта можно проследить, как российское правительство входило в особые отношения с каждой группой поселенцев, предоставляя им конкретные права и льготы. Прошение, поданное присланным от братского евангелического общества агентом Петром Кондратом Фризом на высочайшее имя, содержало, в частности, следующие пункты:
1. Предоставить членам общины права, вольности и преимущества,
как у свободных землевладельцев в России. Землю делить между братьями, которые принимают на себя обязательство платить поземельную
или подушную подать.
140
2. Иметь разрешение на строительство городов, сел и деревень на
полученной земле, прокладку дорог до других населенных пунктов, а
также строительство церквей, публичных училищ и домов, где в соответствии с установлениями братства будут жить не только малолетние
дети, но и молодые люди обоих полов до вступления в брак.
3. Иметь свою внутреннюю полицию, органы самоуправления и собственный суд, действующий по законам Российской империи с надзором только со стороны местного губернатора.
4. После смерти члена общины, если нет наследников среди родственников, то землю и все имущество наследует общество, которое ответственно за долги каждого своего члена.
5. При испрашивании разрешения на винокурение и пользование лесами подчеркивалось, что вино и пиво будут производиться только для
личного потребления, а не на продажу. Власти же должны указать, какие леса и деревья можно рубить, а какие необходимо сохранять, так
как «…они ничего такого не требуют, чтоб высокой короне ко вреду
служить могло.»
6. Свобода принимать и отпускать людей из общины по своему усмотрению и т.п.7
Условия, детально разработанные гернгутерами, легли в основу Правил для поселения в России братского Евангелического общества. При
этом упоминавшиеся Манифест 1763 г. и высочайше утвержденный доклад Сената от 19 марта 1764 г. (фактически являвшийся законом об иностранной колонизации) являлись нормативными документами, закреплявшими общие принципы процесса колонизации. В результате российское правительство стало заключать частные договоры с различными
категориями переселенцев.
По положениям упомянутого доклада Сената 1764 г. о колонистах в
качестве административных единиц создавались округа по конфессиональному принципу для каждой тысячи семейств, каждому семейству отводилось 30 десятин земли, часть земли резервировалась для будущих детей, чтобы они сами могли стать хозяевами, когда создадут собственные
семьи; но земельные участки, в том числе выделяемые под церковь, фабрики, виноградники и т.п., находились во владении общины; в поселениях должны были быть организованы учреждения самоуправления (причем могли рассматриваться предложения об устройстве таких учреждений и от самих колонистов), единые для поселян одного округа. Обязательным провозглашалось ознакомление поселян с этими правилами под
подписку. В основу наследственного права был положен принцип мино141
рата, т.е. земельные участки одной семьи не должны были дробиться, а
передаваться младшему сыну; при этом назначение опекунов в случае
необходимости предполагалось из членов семьи. Конечно, на практике
некоторые принципы (в частности, минорат) не реализовывались или реализовывались лишь частично. При Павле I колонизационные законы были
дополнены инструкциями о внутреннем самоуправлении, которое оставляло желать лучшего, особенно в Поволжье.
С 1766 г. вызов и прием переселенцев был временно приостановлен
на 12 лет, после чего новые потоки колонистов направлялись уже в Новороссийский край, Крым и Бессарабию. При этом этноконфессиональная картина складывалась довольно пестрая.
В 1782 г. в Новороссийский край прибыли шведы с острова Даго,
позже к ним присоединились их соотечественники, попавшие в плен
во время войны 1788-1791 гг. С 1787 г. в России появились меннониты из западной Пруссии, которые юридически составили особую категорию колонистов в силу их отказа от присяги и других особенностей
мировоззрения. В 80-е гг. XVIII в. на юге России появились (правда,
немногочисленные) выходцы из Корсики, Ливорно, Пизы, Генуи.
В к. ХVIII – нач. XIXвв. на юге России (пока Днестр был границей
с Турцией) появились также колонии православных выходцев из Османской империи (в основном болгар и греков). С присоединением Бессарабии после русско-турецкой войны 1806-1812 гг. их количество возросло за счет ее заселения. Официальный статус «задунайских переселенцев» эти группы иммигрантов получили в соответствии с указом от
23 октября 1801 г. На данную категорию распространялись общие для
иностранных колонистов принципы, но их поселения объединяли, кроме православной веры, крайняя степень бедности и почти всеобщая неграмотность, на что обращала внимание правительства местная администрация и органы управления колонистами. Даже в конце 20-х гг. XIX
в. для колоний задунайских переселенцев было характерно полное отсутствие начальных школ8, что резко контрастировало с ситуацией в колониях западноевропейских поселенцев, как католиков, так и протестантов различных деноминаций. В отличие от местностей, заселенных
западноевропейскими колонистами, здесь также действовала следующая закономерность: чем обширнее был округ, тем в худшем положении находились как частная собственность, так и общественное хозяйство. Кроме того в моноконфессиональных округах задунайских переселенцев очень скоро стали проявляться противоречия между греками,
болгарами и гагаузами. Были также прецеденты обращения переселенцев (особенно молдаван) местными помещиками в крепостных.
142
Российское правительство вынуждено было задуматься о более тщательном отборе желающих поселиться на юге России. С появлением
«Правил для принятия и водворения иностранных колонистов» (февраль
1804 г.) статус колониста могли получить только семейные переселенцы, обладающие определенным капиталом, пристойного поведения и
полезные стране. Об уже прибывших по приглашению в правилах говорилось: «…Есть между ними много не нужных ремесленников, дряхлых, слабых, одинаких и даже с застарелыми болезнями, к чему присоединить должно, что большая часть из них крайне бедны»9 .
Для основания новых колоний был определен Новороссийский край, по
возможности ближе к портовым городам Одессе и Феодосии. Решено было
допускать к переселению в Россию и к водворению на казенных землях
исключительно хороших земледельцев, садоводов и скотоводов, а равно
мастеровых, полезных в сельском быту, если каждый из них имеет в наличном капитале или товаре не менее 300 гульденов; число переселенцев
ограничено в год было 200 семействами, которым казна выделяла деньги
только на транспортные расходы (суда или подводы); на хозяйственное обзаведение выдавалась ссуда в 300 руб., а кормовые выдавались только до
первого урожая; льгота в податях и повинностях предоставлялась на 10
лет. Подтверждалось освобождение от рекрутских наборов и постоев. «К
сему необходимо присовокупить, что если из прибывших на поселение окажется ослушным и непокорным постановленному Начальству [орфография сохранена – прим. авт.], или пустится в разврат; таковый непременно, по взыскании с него должного казне, выслан будет за границу, каковое правило распространять и на прибывших уже, дабы таким образом лучше можно было основать хорошую в колониях нравственность и оградить
местные Начальства от тех неприятностей, которые они при своевольстве
колонистов или других беспорядков встречать могут»10. То есть новые правила подчеркивали необходимость для новых переселенцев не только полезных знаний, умений и достаточного материального благосостояния, но
и высокой степени благонадежности.
Несмотря на установление вышеперечисленных требований, качественный состав переселяющихся в Россию иностранцев, видимо, попрежнему оставлял желать лучшего. Эту ситуацию предполагалось исправить путем приглашения в новые поселения духовных наставников,
которые заботились бы не только о нравственности поселенцев, но и
прививали бы им любовь к их новой родине и почтение к начальству.
В ноябре 1809 г. херсонский военный губернатор герцог Ришелье писал министру внутренних дел А.Б. Куракину: «Неприятные встречи мо143
гущие последовать в рассуждении нравственности как старых, так и в
особенности новоприбывших к Одессе колонистов, от неимения между ними церковных наставников… принудили писать к г. консулу Бетману [российский консул при Рейнском союзе – прим. авт.]и просить
его содействия в приглашении для здешних колоний нужного числа испытанных в звании своём и нравственности пасторов и патеров из тех
мест, откуда приходят сюда новые колонии»11. В дальнейшем на своевременное прибытие в колонии духовных наставников, их обеспечение
и исправное исполнение ими треб будет обращено пристальное внимание Главного управления духовных дел иностранных исповеданий, являвшегося с 1810 по 1832 г. самостоятельным ведомством.
До перехода Главного управления колоний в ведомство Министерства внутренних дел в 1802 г. обустройство иностранных переселенцев
находилось в ведении различных структур. Первоначально в качестве
руководящего иностранной колонизацией органа в 1763 г. была учреждена Канцелярия опекунства иностранных с правом особого министерства (коллегии). В обязанности Канцелярии вменялось «особливо уговаривать, но без принуждения» к переселению в Россию, а также обеспечивать прибывающих всем необходимым. Ежегодный бюджет Канцелярии составлял 200 тыс. руб. В осваиваемые местности направлялись
особые комиссары с обязанностями местного управления. После губернской реформы 1775 г. Канцелярия была упразднена. Колонисты вместе с государственными крестьянами поступили в ведение бывших директоров домоводства. В этот период от колонистов поступало много
жалоб на произвол местных чиновников, особенно комиссаров. С 1797
г. стали учреждаться отдельные главные местные управления (для приволжских, северных и колонистов южного края). В остальных регионах колонисты были подведомственны местным губернаторам. После
перехода Главного управления колоний в ведомство Министерства внутренних дел были созданы Конторы опекунств иностранных поселенцев
в тех областях, где располагались колонии.
Периодически появлялись новые законодательные акты, призванные напомнить иностранным колонистам, об их обязательствах по отношению к
государству, ставшему для них своим. Так в 1825 г., уже после принятия
Комитетом министров Положения о пресечении дальнейшего переселения
в Россию иностранных выходцев (1819 г.), устанавливалось, что долг колонистов, подвергшихся за преступление наказанию, возлагается на всю
общину, так как ссуды от казны даются не лично, а целому обществу колонии12. Поводом для появления такого Положения Комитета министров,
144
высочайше утвержденного, было осуждение за ввоз из-за границы, хранение и обмен фальшивых ассигнаций колонистов Вагнеров.
Все принципы и нормы устройства иностранных колонистов в России были сведены позднее (в 1842 г.) в Устав об иностранных колонистах, вошедший в Свод Законов Российской империи13. Эти нормы продолжали действовать вплоть до начала 70-х гг. XIX в., когда стала ликвидироваться автономия колоний, а на самих колонистов распространилась всеобщая воинская обязанность.
Авторы, писавшие в 60-е гг. XIX в. об опыте иностранных колоний в
России, отмечали, что в основе внутреннего благополучного (за некоторыми исключениями) быта колоний лежат их общественные и поземельные порядки. Между тем, важными вопросами для организации жизни
вышедших из крепостной зависимости крестьян были окончательное поземельное устройство и организация волостных выборных судов. Именно в этих сферах жизни колонисты представляли наглядный пример общественной организации. Рассматриваемый опыт оказывался в тех условиях тем более востребованным, что «в основание общественного и
поземельно-имущественного быта наших колонистов положены…чисто
русские социальные начала…»14. В области поземельных отношений ситуация в иностранных колониях была близка к модели русской крестьянской общины, но в области организации и понимания самоуправления
представляла модель в основном западноевропейскую.
_____________________________
1. Клаус А. Наши колонии. Опыты и материалы по истории и статистике иностранной колонизации в России. Вып. 1. СПб., 1869; Сборник
статей о сельском хозяйстве юга России. Одесса, 1868 и др.
2. Клаус А. Наши колонии... Предисловие. С. Х.
3. Пандуры (от местечка Пандур в графстве Батском) – пешее иррегулярное войско, появившееся в Венгрии в конце XVII в. и экипированное по османскому образцу. Лёгкая пехота, охранявшая границу с
Османской империей и особо искусно действовавшая в горной и пересечённой местности.
4. Полное собрание законов Российской империи (ПСЗ РИ). Собр.
1-е. Т. XVI. №№ 11879 и 11 880.
5. Там же. № 11 880.
6. Там же.
7. Там же. Т. XVII. № 12 411.
8. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 821.
Оп. 6. Д. 14. Л. 363-386 (ведомости о школах Ведомства попечителя
задунайских переселенцев).
145
9. ПСЗ РИ. Собр. 1-е. Т. XХVIII. № 21 163.
10. Там же.
11. РГИА. Ф. 821. Оп. 6. Д. 4. Л. 74.
12. ПСЗ РИ. Собр. 1-е. Т. XL. № 30 488.
13. Свод законов Российской империи (СЗ РИ). Устав о колонистах.
Т. 12. Ч.2. СПб., 1857.
14. Клаус А. Наши колонии... С. 3.
Маловичко С.И., Румянцева М.Ф.
ИСТОРИЯ ГОРОДА КАК ИСТОРИОГРАФИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН
Трансформации исторического знания в ситуации постмодерна и при
ее преодолении сравнительно часто становятся предметом рефлексии
историков. Однако, сосредоточившись на сменах парадигм и методологических концепций, исследователи гораздо меньше внимания уделяют трансформациям структуры исторического знания, соотношения
его различных направлений и предметных полей, а также социально ориентированного историописания и научного исследования истории. В этом
плане представляется актуальным специальное исследование истории
истории (истории научного изучения и историописания) такого феномена культурной, социальной и политической жизни человечества, как
город, неизменно привлекающий внимание исследователей.
В рамках европейской классической модели историописания, которая, в первую очередь, обслуживала процесс национально-государственного строительства в Европе, городская проблематика не осталась
на периферии, поскольку история даже самой ранней государственности не мыслилась без ее политико-административного центра; город представлялся маркером развития общественной жизни. Неслучайно, во второй половине XIX в. русский историк И.И. Дитятин заметил: «Роль …
города… была слишком велика в истории цивилизации вообще, чтобы
на нее можно было не обращать внимания при изучении истории развития общественно-государственного строя»1.
Следует учитывать, что на внимание к городской тематике влияла и
одна из первых научных теорий, выработанных эпохой Просвещения, –
это социальная стадиальная теория, представленная довольно удобной для
восприятия схемой этапов развития человечества: «дикость – варварство
– цивилизация». Последняя, самая прогрессивная ступень развития – «цивилизация», была представлена европейскими сообществами, знакомы146
ми с городской жизнью (в отличие от первой ступени – обществ охотников и кочевников и второй ступени – оседлых земледельческих обществ).
Русский просветитель С.Е. Десницкий в 1775 г. указывал, что на третьей
ступени развития человечества «первоначальные уничижительные жительства забвению предаются, оставляется бедным сельская жизнь, богатым зиждутся грады [выделено нами – С.М., М.Р.] 2. Историческая
мысль оказалась очень внимательна к стадиальной теории и в результате
город как объект исторического изучения стал привлекать внимание историописателей еще в XVIII в., а о сельской истории (именно сельской,
а не аграрной или крестьянской) заговорили только на исходе XX в.3
Сегодня можно заметить обеспокоенность некоторых историков, широко поддерживающих развитие местной истории и исторического краеведения, тем, что профессиональные историки, изучающие отдельные
локусы (в том числе города, округа, графства и т.д.), отказываются признавать себя местными историками4. Со стороны этих историков раздаются голоса о том, что практика местного и регионального исторического исследования является, по своей сути, практикой исторического краеведения, что настойчивые «попытки отдельных историков [имеются в виду, в первую очередь, историки, работающие в предметном
поле новой локальной истории – С.М., М.Р.] подменить (заменить) термин “историческое краеведение”, иным, чаще всего калькированным,
термином, скорее всего, обречены на неудачу»5. Мы согласны с тем,
что профессиональные историки (не по диплому, а по владению профессией, что предполагает современные знания в сфере эпистемологии
и методов научного исследования) с подозрением смотрят в сторону
местной истории / исторического краеведения (ниже мы к этому еще
вернемся), но не можем принять позицию, заключающуюся в том, что
региональная, городская, новая локальная и др. истории являются, по
существу, местной историей / историческим краеведением.
Отсюда исследовательская задача, решаемая в данной статье, – развести практики местной истории и исторического краеведения, с одной
стороны, и исследовательскую практику истории города, с другой.
Предварительно сделаем одно терминологическое замечание: словосочетанию история города мы придаем терминологический смысл, считая его более определенным по объекту исследования, чем словосочетание городская история, которое в русском языке имеет определенные литературные / нарративные коннотации. И именно определенность
объекта позволяет рассматривать историю города как оформившуюся
историческую дисциплину в структуре научного исторического знания.
147
В качестве синонимичного понятию история города мы расцениваем
понятие историческая урбанистика. В англоязычной литературе существует словосочетание urban history, которое обычно переводится словосочетанием городская история (ниже мы таким образом переводим
названия соответствующих журналов). Но в этой связи заметим два обстоятельства: во-первых, дословный перевод понятий исторической науки не всегда наиболее корректный; во-вторых, в ряде случаев слово
urban переводится не как прилагательное – определение городской, а
как существительное в качестве определения – города. Например, «urban
renewal – возрождение городов, urban sprawl – расползание городов,
urban blight – деградация городов»6.
Для решения поставленной исследовательской задачи мы рассмотрим вопрос об интересе историков к такому объекту изучения как город, дадим характеристику местной истории и историческому краеведению, изучавшим историю городов, а также обратим внимание на предметное поле истории города, являвшейся научной практикой изучения
городского прошлого.
Самостоятельный интерес тема истории того или иного города приобрела в XVIII в. в рамках получившей широкое распространение местной истории. Как отмечает Р. Свит, восприятие непрерывности существования городского сообщества из самого далекого прошлого и в
течение долгого времени является одной из важнейших составляющих
коллективной памяти горожан. Интерес к прошлому, связанный с чувством патриотизма к своему месту, по мнению Р. Свит, был важным
компонентом городской культуры на всем пространстве Европы7.
Обращение к местной истории, в значительной мере, инициировалось
несколькими причинами.
Во-первых, появление практики написания национально-государственной
истории, выполняемой известными историописателями, дало повод для размышления о возможном ее дополнении местными сюжетами, на которых,
по мнению местных авторов, не акцентировали внимание исследователи,
писавшие историю целой страны. Например, тверской историописатель Д.И. Карманов в 1775 г. отмечал, что пока «не можем еще похвалиться, чтоб
имели мы совершенную всех российских областей историю. О многих городах сего недостает, в том числе о Твери – моем отечестве»8.
Во-вторых, практика местного историописания была обусловлена процессом строительства коллективной идентичности городских сообществ,
и конструировать ее начали грамотные, питавшие любовь к истории местные авторы, творчество которых зависело не столько от профессиональ148
ной (исторической) подготовки, сколько от их положения в социальном
пространстве – на местном / городском или на государственном уровне.
Сам смысл местной истории заключается в формировании исторической памяти городского сообщества и строительстве нужной (с точки зрения автора или конкретного социума) идентичности. Историк города Престона М. Толкит в первой четверти XIX в. писал: «В конце концов, снисходительный читатель, города и небольшие городки – ничто
без историка; и что было бы с Престоном, со всеми его красотами, торговлей и коммерцией, если бы я не описал, как происходило его процветание»9. Местные историописатели не редко рефлексировали о том,
что они помещают в свою историю именно то, что на их взгляд достойно внимания земляков. Подробные размышления на эту тему находим в конце XVIII в. у архангелогородского историописателя В.В. Крестинина: «Все повествуемые мною, в настоящем начертании Архангелогородской истории, деяния нашего посада и приключения городовые, произшедшие прежде 1700 года, утверждаются старинными свитками и записками, в собственных моих руках или под моим ведомством обретающимися. Повествование же о делах первой половины нанешнего века имеют свое основание частию на письменных свидетельствах, и частию на не сумнительных сказаниях исправных свидетелей.
За тем градские приключения, последовавшие в течении настоящего 18
века половины, доказательны свидетельствами магистратского и гражданского архивов. Малое число приключений, которые письменных доводов не имеют [т.е. о них нет сообщений в письменных источниках –
С.М., М.Р.], но исторической памяти достойны [выделено нами –
С.М., М.Р.]… занимают место в нашей городовой истории». История
своего города писалась для его жителей, о чем и сообщил автор, «дабы
сограждане мои [архангелогородцы – С.М., М.Р.] не могли оскудевать
в … части человеческого познания»10.
Местная история удовлетворяет врожденное человеческое желание на
получение знания о месте, в котором человек живет, причем, по замечанию Дж.А. Амато, – знания, формирующего не критическое, а лояльное
отношение к образу этого места11. Мысль современного американского
историка можно подтвердить словами провинциального российского историописателя конца XIX в., указывавшего: «Мы хотели главным образом дать местному населению сбор таких фактов, из которых более или
менее была бы ясна для него историческая роль родного города и его
судьбы, а потому полная оригинальность и самостоятельность, а тем более строгая научность не были преимущественной целью нашего труда»12.
149
В-третьих, надо согласиться с Б. де Л’Эстуалем, что, кроме мотива
поиска идентичности, другим побудительным мотивом для занятия местной историей является процедура признания ее автора в качестве специалиста в прошлом своего локуса и почетного жителя города или провинции13. Естественно, что, в силу обстоятельств принимая на себя обязанности местного историописателя, авторы вводили себя в круг историков, и если свой труд они адресовали горожанам, то его критический разбор доверяли уже не им, а только историкам. «Несовершенство
единого историка, – писал архангелогородский историописатель В.В. Крестинин, – исправляется совершенством другого. Общее сие правило
для исторической истины наблюдать нужно. Я желаю, дабы по сему правилу настоящее мое сочинение приведено было в совершенство людьми просвещенного разума, старающимися расширением наук расширить общую пользу отечества»14.
В Российской империи обратились к изучению отдельных мест государства, в том числе городов, во второй половине XVIII в. Практика местной истории определялась ее конкретным характером связи с местом, с
его пейзажем, местной топонимикой, памятниками истории и людьми, жившими в этом месте. Преподаватель вяземской гимназии И.П. Виноградов,
адресуя свою книгу местному сообществу, вполне откровенно подчеркивал, что этот труд нужен именно им – вяземцам. «Издавая исторический
очерк г. Вязьмы, мы прежде всего имели в виду местное население, потому и включили в него все, имеющее местный интерес», – писал он15.
Местное историческое повествование, помимо стремления авторов
«встроить» прошлое своего локуса в национальный контекст, было подчинено желанию восстановить образы локальной коллективной памяти
и, главное, выбрать те образы, которые подходят нуждам настоящего –
доказать, что это место достойно проявляемого к нему интереса, а для
этого выделить его среди других локальных объектов, наделив некими
особыми чертами. Удобной для достижения этой цели характеристикой
могла быть древность места, поэтому историописатели старались выбрать из исторических источников или исторической литературы упоминания о возможно более древнем историческом существовании того или
иного локуса. Р. Свит отмечает, что, описывая происхождение города
из «седой древности», историописатели могли установить связь с такой же «древней историей» страны и тем самым включить свой город
в такую часть конструкции прошлого страны, которая не могла быть не
славной в силу своей древности. Таким образом, национальное мифотворчество повторялось в конструируемых городских мифах16.
150
Совершенно некритическое отношение к конструированию национального прошлого могло заимствоваться местными писателями у авторитетных столичных авторов. Например, известный собиратель древностей граф
А.И. Мусин-Пушкин без опоры на какие-либо исторические источники
или даже легенды в конце XVIII в. писал о Киеве и Смоленске: «О начале построения сего города [Киева] достоверных повествований не обретается, но многие обстоятельства заставляют полагать, что основание его
последовало гораздо раньше Христианского летосчисления», а Смоленск
– «город, древностию не уступающий Киеву»17. Через несколько лет, в
самом начале XIX в. в книге Н.А. Мурзакевича (смоленский дьякон Никифор) отмечалось: «… Смоленск и другие древнейшие Российские города, ещё до Рождества Христова построены славянами»18. Местный историописатель не указал, какой источник предоставил ему такие сведения. Еще через полвека в «Памятной книжке Смоленской губернии» П.Д.
Шестаков, определяя время возникновения Смоленска, написал: «Один
Апостол благословил Крестом Киевлян и Смольян, в водах одной реки
приняли они святое крещение»19. В сообщениях исторических источников подтверждения указанного времени подобной градостроительной деятельности восточных славян, конечно, никто не найдет. А.И. Мусин-Пушкин, а следом за ним и Н.А. Мурзакевич и П.Д. Шестаков вполне обошлись без них. Историографическая фаза критики источников и исторической литературы была заменена ими простой, но нужной для конструирования такой идентичности нарративизацией.
Естественное желание местных исследователей выделить свое место (город) из других, не своих, мест никуда не исчезло вместе с появлением
исторического краеведения. Современный историк С.П. Шавелев признает, что как советские, так и постсоветские краеведы, помимо удовлетворения потребности своих земляков в познании местной истории, «приносили немало вреда». Некоторые из них «инициировали фальсификацию
1000-летних юбилеев ряда областных центров Центральной России (начиная с Белгорода); пытались сделать то же самое в Воронеже, и в Липецке,
и в Курске, в других местах. Они фанатично стремились не установить,
сколько тому или иному поселению на самом деле лет, а во что бы то ни
стало удревнить этот возраст до предельной, а то и запредельной даты»20.
Такая практика местного историописания была присуща всем странам, где была распространена классическая европейская модель истории. Неслучайно, американский историк середины XX в. Ф.Д. Джордан вынужден был отметить, что в течение долгих лет местная история
производилась авторами, которые «неразумно смешивали факты с бел151
летристикой и баснями, фальсифицировали их»21. Мы не ошибемся, если
скажем, что работы по местной истории тяготели к классической модели национально-государственной истории, однако профессионализация историографии делала их практику историописания все более и более маргинальной по отношению к развивавшемуся научному историческому знанию. Местные историки мало интересовались происходящими в науке изменениями, не замечали разницы в теоретических подходах историков по тому или иному вопросу.
Местные исследователи, с точки зрения исторической науки, довольно вольно относились к историческим источникам. Приведем несколько
примеров рефлексии авторов городских историй об источниковой базе
своих работ и об отношении к историческим источникам. В самом начале XIX в. историк Переславля-Залесского отмечал: «Что следует до древности заведения города и других строений, равно бывшего в нем княжения, и происхождения во время его и после достопамятных происшествий…, оное почерпнул я из разных книг; а из каких? Читатель усмотрит означение их на каждой, где следует, странице»22. В середине XIX в.
В.А. Борисов пространно отмечал по этому поводу: «…Я будучи не ученым, зная одну русскую грамоту, и имея одну любовь к древностям, своей
рукописи не мог дать ученого плана и изложения, – и все, мною написанное, почитаю не более, как сборником старинных и частию новейших
материалов для полнейшей истории г. Шуи. При том же многие сведения помещаю собственно для своих сограждан [горожан – С.М., М.Р.];
многие любознательные найдут в них для себя не мало любопытного и
нового, касательно древнего быта, устройства и управления Шуи. С уверенностью могу сказать, что в описании моем нет ничего неправдоподобного. Ибо все основал я на письменных актах, подтверждал ими же
и преданиями, заслуживающими всякое вероятие»23.
Местные историки полагали, что ценность могут представлять лишь те работы, которые дают больше интересного и / или фактического материала для
описания прошлого их локуса. Поэтому, объяснительная стратегия местными историками чаще всего выстраивалась на «фактах» и остается присущей многим современным краеведческим работам, авторы которых (в том
числе с научными степенями) могут заметить: «Основой повествования послужили научно-исторические факты и действительные события [выделено нами – С.М., М.Р.]»24 или что ими «впервые вводится в научный оборот значительное количество дат [выделено нами – С.М., М.Р.]»25
В западноевропейском и российском местном историописании (историческом краеведении) второй половины XVIII – начала XXI в. исследова152
тели находят как антикваризм, так и черты эрудитского типа историописания26. Л.Б. Сукина добавляет, что сегодня, к сожалению, на стезю «антикварной истории» нередко скатываются исследователи истории русских
городов. Их труды строятся, в основном, «по привычным хронологическим схемам, заимствованным из вузовских и школьных учебников истории. Большие усилия специалистов тратятся на то, чтобы “закрыть” цифрами и фактами тот или иной отрезок городской истории, пусть даже и не
оказавший никакого влияния на будущее развитие региона. Полученная информация даже после публикации часто остается никем не востребованной, так как почти ничего не дает для лучшего понимания событий и феноменов прошлого и при этом не обладает качеством занимательности»27.
Уже с XVIII в. заметна тесная связь национально-государственной и
местной историй, по крайней мере, российские, британские, французские, американские, а особенно (до объединения под эгидой Пруссии) немецкие историописатели обращались к темам, связанным с древними этапами развития того или иного княжества-земли, графства, герцогства,
округа, вместе с их важнейшими городскими центрами и прослеживая
иногда более чем тысячелетнюю историю, отмечали последующие политико-административные мероприятия центральной власти по отношению
к отдельным объектам их рассмотрения. На историю того или иного локуса местными историописателями накладывалась существующая конструкция национальной истории и, более того, местные историки черпали из нее многие сведения, казавшиеся им важными. Историописатель
города Переславля-Залесского писал: «Родясь и живя долгое время в городе Переславле-Залеском, заметить я мог издавна древности онаго, которые сообразуя с разными Писателями Исторических произшествий, относящихся до общей Истории Российского Государства, выбирал я из
оных все касающиеся до того города события, помещая к тому прочее
по личному сведению моему, из чего и составлялась книга сия»28.
Ориентация на государственный исторический нарратив приводила к
тому, что структура трудов по местной истории, представленная, в большей степени, этапами национальной, а не местной истории, часто напоминала этот самый государственный исторический нарратив. Современный историк Т.А. Бэрнхэрт отмечая сильную зависимость местной истории от истории национальной, обращает внимание на то, что признание этого факта не должно затмевать интеллектуального различия между тем, как работают «местные» и «профессиональные» историки29.
Современные, как российские, так и британские, специалисты в области
исторического краеведения и местной истории, признавая за ними истори153
ко-просветительскую функцию и характер общественной деятельности и общественного движения, позиционируют их как направления исторической
науки30. Нам уже неоднократно приходилось писать о принадлежности местной истории и исторического краеведения к типу социально ориентированного историописания, другому по отношению к научной истории31
На наш взгляд, местная история, в том числе, изучавшая прошлое
городов, выполняла функцию конструирования ориентированного на
удовлетворение потребностей локального социума исторического знания о его прошлом, которое не базировалось на исторической науке;
при этом такая местная история стремилась задействовать научный аппарат. Местная история могла существовать, только подражая линейной
модели классической европейской историографии; только в таком виде
была возможна ее трансляция в общественное сознание. Практика местной история рождалась и развивалась параллельно со становлением
классической модели европейской историографии, она брала пример с
этой модели и даже задействовала ее фактологию.
Но уже со второй половины XIX в. сложившаяся модель классической европейской историографии перестает удовлетворять часть историков, которые выступили против одной из черт устоявшейся схемы
государственной истории – принципа государственной централизации32.
На наш взгляд, критика историками этого принципа позволила обратить
внимание исторической науки на объекты исторического исследования,
которые являлись лишь отдельными частями той или иной государственной территории, сделать специальным объектом исследования локус, не
тождественный государству.
На рубеже XIX–XX вв. все очевиднее становится кризис линейной модели истории и профессиональная историография сосредотачивается на истории не столько диахронических, сколько синхронических социальных,
экономических, культурных, в том числе и региональных, процессов, помещаемых в исследовательской практике в широкий контекст (И.М. Гревс,
И.В. Лучицкий, М.М. Богословский, Г. фон Белов, А. Леру и др.33). Формирующаяся неклассическая историческая наука все сильнее отрывается
от общественного сознания, трансформирующегося отчасти в массовое
сознание, так как нелинейную историю сложнее транслировать в общество,
нежели традиционный линейный исторический рассказ.
Таким образом, историческое краеведение и организационно трансформирующаяся местная история в Западной Европе и США (где на
смену разрозненности местных историописателей приходят объединяющие их общества и ассоциации, возникающие, в том числе, при из154
вестных университетах) как самостоятельные области исторического
знания, предметом которых является история места (локуса), конституируются в неклассической науке, в условиях кризиса линейной модели национально-государственного историописания и начала разрушения
иерархической структуры исторического знания.
В рамках неклассической исторической науки (в том числе, заинтересовавшейся негосударственными акторами исторического процесса)
город как самостоятельный объект исследования стал рассматриваться
с разных позиций, в основе которых лежало отличное друг от друга
целеполагание, которое предшествует процессу историописания и во
многом обуславливает его.
1) Город изучался и изучается историческим краеведением. При этом,
историческое краеведение, как и традиционная местная история, целью
историописания ставили, не всегда эксплицированно, строительство
идентичности. Таким образом, историческое краеведение, в основе которого лежала традиционная модель местного историописания (неслучайно, сегодня председатель Союза краеведов России заявляет местную историю как предмет изучения исторического краеведения34), мобилизуя историческую память жителей того или иного локуса, стало
удовлетворять потребности массового сознания в построении новой (советской, а затем уже и постсоветской) локальной идентичности.
Историческое краеведение относится к социально ориентированному
типу исторического знания (параллельно сосуществующему с научно
ориентированным его типом) и сегодня помогает производить искусственную коммеморацию, столь необходимую как для больших, так и для
малых общностей. Неслучайно, на сайте «Российский краевед» говорится «об историческом краеведении, как инструменте формирования
исторического сознания». Более того, там подчеркивается, что историческое краеведение изучает то или иное место для поворота «в практическое русло традиций и тенденций регионального развития» [выделено нами – С.М., М.Р.]35, что само за себя говорит о его социальной, а не научной направленности.
2) Городская проблематика по-новому стала рассматриваться направлением история города. Это направление, принадлежащее к научно ориентированному типу исторического знания, возникло не в местном историописании, а независимо от него. Как направление исторической науки она зародилась в ее неклассической модели, в частности, в поле
социальной истории. Сама социальная история, появившаяся еще во второй четверти XX в., первоначально воспринималась как оппозиция тра155
диционной политической истории и изучала исторические опыты обычных людей, исключенных из национальной политики или государственной деятельности, в том числе, обращая внимание на региональные и
локальные объекты исследования36.
Многие специалисты в области социальной истории продолжают изучать те или иные вопросы истории города, а, например, в «Journal of
Social History» («Журнал социальной истории») выделяются такие разделы, как «Arts and Cities»37 или «Urban Issues»38. С 70-х годов XX в.
почти одновременно стали издаваться три научные журнала, посвященные проблемам городской истории: в Канаде – «Urban History Review /
Revue d’Histoire Urbaine» («Обзор городской истории»)39, а также два
в Великобритании – «Journal of Urban History» («Журнал городской истории»)40 и «Urban History» («Городская история»)41.
Мы думаем, что нужно согласиться с британским историком Дж. Вайтом, который еще в 1979 г. отметил, что местная история и история города, по крайней мере, после 50 – 60-х годов XX в., имеют не так много
точек пересечения. Уже тогда история города являлась местной по масштабам своего исследования, но научной, структурированной по проблематике, проявляющей интерес не к мелкому и ограниченному, а к
структурам и процессам, в отличие от местной истории, которая усилиями любителей и энтузиастов любовно восстанавливала мелкие детали, искала черты отличия от других мест, вела хронику местных событий и, конечно, продолжала упражняться в местном патриотизме42.
В конце XX в. исследователи, занимающиеся историей города, осваивают практику компаративных исследований и начинают изучать культурное, социальное или политическое пространства сразу двух или более городов. Например, исследуются «пост-социалистические», космополитические центры, которые уверенно (со второй попытки после начала XX в.)
меняют свое замкнутое пространство на глобальный статус43. Напротив, по
мнению исследователей, понижение глобального статуса и превращение в
провинциальные городские центры, утратившие свой былой космополитизм,
демонстрируют города, оказывающиеся центрами национального возрождения44. Городские историки делают попытку осмысления процесса урбанизации в контексте глобализации и исследуют этот феномен на примере
не столько известных, сколько небольших городских центров Китая, Японии, Латинской Америки и Европы на протяжении двух столетий45.
Появление постнеклассической модели исторической науки в конце XX
в. не могло не повлиять на социальную историю, а вместе с ней и на
историю города. Под влиянием литературной теории Ж. Деррида, куль156
турной антропологии К. Гирца и пространственного поворота город начинают рассматривать как культурный феномен, появляется подход, получивший название «город как текст». Примечательно, что если сентябрьский 2004 г. номер канадского журнала «Urban History Review / Revue
d’Histoire Urbaine» открывался статьей А. Гордона о возможности применения подходов новой культурной истории при изучении истории города и исследователь старался продемонстрировать, что может дать культурный поворот для изучения прошлой городской жизни46, то уже через
несколько лет, анализируя новые тенденции, произошедшие в европейской и американский историографии города к 2008 г., Л. Тилли пришел
к выводу, что можно говорить о появлении «новой городской истории»,
ориентирующейся на культурные подходы к городскому прошлому47.
С 90-х гг. XX в. в предметном поле истории города начинают работать
и российские историки. К настоящему времени можно констатировать, что
центры изучения истории города сложились в Твери48 и Омске49. Проблематика истории города представлена на интернет-конференциях Межвузовского научно-образовательного центра «Новая локальная история»50.
_____________________________
1. Дитятин И.И. Устройство и управление городов в России : в 2
т. СПб., 1875. Т. 1. С. 3.
2. См.: Десницкий С.Е. Юридическое разсуждение о начале и происхождении супружества у первоначальных народов и о совершенстве,
к какому оное приведенным быть кажется последовавшими народами
просвещеннейшими // Избранные произведения русских мыслителей
второй половины XVIII века : в 2 т. М., 1952. Т. I. С. 263.
3. См.: Румянцева М.Ф. Возможна ли «сельская история»: полемические заметки // Новая локальная история : межвуз. науч.-образ. центр
Ставропол. гос. ун-та и Рос. гос. аграр. ун-та – МСХА им. К.А. Тимирязева [Электронный ресурс]. Электрон. дан. Б. м., б д. URL: http://
www.newlocalhistory.com/node/138 [дата обращения: 16.05.2012]; Маловичко С.И., Зайцева Н.Л. Сельская история в проблемном поле «новой локальной истории» // Сибирская деревня: история, современное
состояние, перспективы развития : материалы VI Междунар. науч.-практ.
конф. 30-31 марта 2006 г. Омск, 2006. С. 11–15.
4. Introduction : local History in the twenty-first century / Christopher
Dyer, Andrew Hopper, Evelyn Lord and Nigel Tringham // New Directions
in Local History since Hoskins / New Directions in Local History since
Hoskins / eds by Christopher Dyer, Andrew Hopper, Evelyn Lord and Nigel
Tringham. Hertford : Univer. of Hertfordshire Press, 2011. P. 5–6.
157
5. Козлов В.Ф. Историческое краеведение как научное направление
(о спорах вокруг определения, задач, перспектив развития) // Труды
Первого Всероссийского съезда историков-регионоведов (Санкт-Петербург, 11-13 октября 2007 года) / отв. ред. Л.А. Вербицкая, А.Ю. Дворниченко, Ю.В. Кривошеев : в 3 т. СПб., 2010. Т. 1. С. 69.
6. Яндекс: Словари. [Электронный ресурс]. Электрон. дан. Б. м. б
д. URL: http://slovari.yandex.ru/urban/en-ru/#lingvo/ (дата обращения –
19.07.2012).
7. Sweet R. The Writing of Urban Histories in Eighteenth-Century England.
Oxford : Clarendon Press, 1997. P. 1.
8. Исторические известия тверского княжества, почерпнутые из общих российских летописцев, с приобщением новейших оного приключений / составил Д.И. Карманов // Карманов Д.И. Собрание сочинений,
относящихся к истории Тверского края. Тверь,1893. С. 17–18.
9. Цит. по: Sweet R. The Writing of Urban Histories… P. 1 (Tulket M. A
Topographical, Statistical and Historical Account of the Borough of Preston.
Preston, 1821. P. 324).
10 [Крестинин В.В.] Краткая история о городе Архангельском, сочинена архангелогородским гражданином Василием Крестининым.
СПб., 1792. С. IV–V.
11. Amato J.A. Rethinking Home: A Case for Writing Local History.
Berkeley & Los Angeles : Univer. of California Press, 2002. P. 4.
12. [Виноградов И.П.] Исторический очерк города Вязьмы с древнейших времен до XVII в. (включительно). С прилож. плана города
1779 г., родословной князей Вяземских, описания древней крепости и
мног. друг. / составил И.П. Виноградов, преподаватель Александровской Вяземской гимназии. М., 1890. С. III.
13. L’Estoile B. de. Le goыt du passй: Йrudition Locale et Appropriation
du Territoire // Terrain : Revue d’Etnologie de l’Europe, 2001. № 37. P. 126.
14. [Крестинин В.В.] Краткая история о городе Архангельском… С. VIII.
15. [Виноградов И.П.] Исторический очерк города Вязьмы… С. III.
16. Sweet R. The Writing of Urban Histories… P. 2.
17. Мусин-Пушкин А.И. Историческое исследование о местоположении
древнего российского Тмутараканскаго княжения. СПб., 1794. С. XX.
18. Мурзакевич Д.Н. История губернского города Смоленска от древнейших времен до 1804 года. Смоленск,1804. С. 10.
19. Шестаков П.[Д.] География Смоленской губернии // Памятная
книжка Смоленской губернии на 1857 г. Смоленск,1857. Ч. 2. С. 82.
158
20. Шавелев С.П. Заслуги и недостатки исторического краеведения
в прошлом и настоящем // Труды Первого Всероссийского съезда историков-регионоведов... Т. 1. С. 51.
21. Jordan Ph.D. The Nature and Practice of State and Local History.
Washington : Service Center for Teachers of History, 1958. P. 6.
22. [Плишкин П.] Историческое, географическое, топографическое
и политическое описание города Переславля Залесского, сочиненное
коллежским асессором П. Плишкиным. М., 1802. С. I–II.
23. Борисов В.[А.] Описание города Шуи и его окрестностей, с приложением старинных актов. М., 1851. С. II.
24. Потапов А.Н. Город-страж на засечной черте: Историко-краеведческое повествование о шацкой земле и ее людях. Рязань, 2002. С. 9.
25. Пыльнев Ю.В., Ширяев О.Ю. Культура Воронежской области:
Хроника событий 1917 – 1991. Воронеж, 2002. С. 6–7.
26. См.: Hoskins W.G. Local History in England. London : Longman, 1972.
P. 27. – 1-е изд. 1959 ; Momigliano Arn. Les origines des recherches sur
l’Antiquitй // Momigliano Arn. Les fondations du savoir historique. Paris, 1992.
P. 61; Румянцева М.Ф. Локальная история в актуальном социокультурном пространстве // Ставрополь – врата Кавказа: история, экономика, культура, политика: материалы региональной научной конференции, посвященной 225-летию г. Ставрополя / отв. ред. В.А. Шаповалов. Ставрополь,
2002. С. 28-34; Штергер М.В. Провинциальная историческая мысль последней трети XIX – начала XX века (по материалам Тобольска и Омска)
// Автореф. дис.… канд. ист. наук. Омск, 2003. С. 9; Маловичко С.И. Тип
исторического знания в провинциальном историописании и историческом краеведении // Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. Ставрополь, 2005. Вып. 7. С. 5–27.
27. Сукина Л.Б. Исследования одного города в различных локусах
национального исторического пространства : межвуз. науч.-образ. центр
Ставропол. гос. ун-та и Рос. гос. аграр. ун-та – МСХА им. К.А. Тимирязева [Электронный ресурс]. Электрон. дан. Б. м., б д. URL: http://
www.newlocalhistory.com/node/183 (дата обращения: 05.06. 2012).
28. [Плишкин П.] Историческое, географическое, топографическое и
политическое описание города Переславля Залесского… С. XIII.
29. Barnhart T.A. Of Wholes and Parts: Local History and the American
Experience [Электронный ресурс] Localitйs/Localities. Paper1. URL: http://
thekeep.eiu.edu/localities/1/ (дата обращения: 20.06. 2012). – Работа 2000 г.
30. См.: [Шмидт С.О.] Обращение председателя Союза краеведов
России, академика РАО Сигурда Оттовича Шмидта // Труды Первого
159
Всероссийского съезда историков-регионоведов… Т. 1. С. 33; Козлов В.Ф. Краеведы как хранители и исследователи местной истории России // Краеведение как феномен провинциальной культуры: материалы
Всероссийской научно-практической конференции с международным
участием, посвященной 125-летию со дня рождения Андрея Федоровича Палашенкова (1886-1971) (Омск, 27-29 октября 2011 г.). Омск, 2011.
С. 20; Introduction: Local History in the Twenty-First Century… P. 1.
31. См., например: Маловичко С.И., Румянцева М.Ф. Краеведение:
дисциплина исторической науки vs форма общественного сознания //
Краеведение как феномен провинциальной культуры… С. 35.
32. А.П. Щапов в 1861 г. писал: «У нас доселе господствовала в изложении русской истории идея централизации; развилось даже какоето чрезмерное стремление к обобщению, к систематизации разнообразной областной истории. Все особенности, направления и факты областной исторической жизни подводились под одну идею правительственно-государственного, централизованного развития» (Щапов А.П. Великорусские области и Смутное время (1606-1613) // Щапов А.П. Сочинения : в 3-х т. СПб, 1906. Т. 1. С. 648. – 1-е изд. 1861).
Через год французский историк Э. Семишон поставил проблему государственной централизации и «подавляемых» ею коммунальных и местных
обычаев (Semichon E. Histoire de la Ville d’Atmiale et de ses Seigneurs, Sepuis
les Temps Anciens Jusqu’а nos Jours. Paris, 1862), а в начале 80-х гг. XIX в.
американский историк Е.К.Л. Голд отметил, что традиции государственной
централизации оказались настолько сильными в науке, что внимание исследователя склонно концентрироваться на федеральной, а не на местной истории и эту тенденцию нужно преодолевать (Gould E.K.L. Local Self-Government
in Pennsylvania // Prospectus of the Johns Hopkins University Studies in Historical
and Political Science / ad.by H.B. Adams. Baltimore, 1883. P. 22).
33. Гревс И.М. Очерки из истории Римского землевладения (преимущественно во время Империи). СПб., 1899 Т. 1; Лучицкий И.В. Крестьянское землевладение во Франции накануне революции (преимущественно в Лимузене). Киев, 1898; Богословский М.М. Смоленское шляхетство в XVIII в. // Журнал министерства народного просвещения.
1899. Ч. CCCXXII. Март; Below G. von. Das altere Deutsche Stadtewesen
und Burgertum. Bielefeld, Leipzig, 1898; Leroux A. Le Massif Central.
Histoire d’une Région de la France. Paris, 1898.
34. Краеведы, по определению В.Ф. Козлова, – исследует местную
историю России (Козлов В.Ф. Краеведы как хранители и исследователи местной истории России… С. 20-23.
160
35. См.: Российский краевед [Электронный ресурс]. URL: http://
www.roskraeved.ru/index.php?page=spisok-distsiplin#2 (дата обращения:
10.03.2012).
36. Булыгина Т.А., Маловичко С.И. Культура берегов и некоторые тенденции современной историографической культуры // Новая локальная
история. Ставрополь, 2004. Вып. 2. С. 5.
37. См.: Journal of Social History. 2010. Vol. 44. № 2.
38. Ibid. 2009. Vol. 43. № 2.
39. См.: Urban History Review / Revue d’Histoire Urbaine (1972. № 1.
– 2012. Vol. 40. № 2).
40. См.: Journal of Urban History (1974. Vol. 1. № 1. – 2012. Vol. 38. № 4).
41. См.: Urban History (1974. Vol. 1. № 1. – 2012. Vol. 39. № 2).
42. White J. Campbell Bunk: A Lumpen Community in London Between
the Wars ; Oral History ; Urban History and Local History // History
Workshop Journal. 1979. Vol. 8. № 1. P. 1–2.
43. См.: Wasserstrom, Jeffrey N. Is Global Shanghai «Good to Think»?
Thoughts on Comparative History and Post-Socialist Cities // Journal of
World History. 2007. Vol. 18. № 2. P. 199–234.
44. См.: Baer M. Globalization, Cosmopolitanism, and the Dцnme in
Ottoman Salonica and Turkish Istanbul // Ibid. P. 141–170.
45. См.: Connolly J.J. Decentering Urban History: Peripheral Cites in the
Modern World // Journal of Urban History. 2008. Vol. 35. № 1. P. 3–14.
46. Gordon Al. Introduction : the New Cultural History and Urban History:
Intersections // Urban History Review / Revue d’Histoire Urbaine. 2004.
Vol. 33. № 1. P. 3–7.
47. См.: Tilly L. The «New Urban History» Where is it Now? // City &
Society. 2008. Vol. 12. № 2. P. 95–103.
48. См., например: Экономика, управление, демография городов европейской России ХV–XVIII веков: история, историография, источники и методы исторического исследования : материалы научной конференции. Тверь, 18-21 февраля 1999 г. Тверь, 1999; Города европейской
России конца ХV – первой половины XIX в. Тверь, 2002.
49. См., например: Культура и интеллигенция России: инновационные практики, образы города. Юбилейные события. Историческая память горожан:
материалы VII Всероссийской научной конференции с международным участием, посвященной 35-летию основания Омского государственного университета им. Ф.М. Достоевского (Омск, 20-22 октября 2009 г.) Омск, 2009;
Рыженко В.Г. Образы и символы советского города в современных исследовательских опытах (региональный аспект). Омск, 2010.
161
50. См.: Интернет-конференции (2003-2011): Межвуз. науч.-образ.
центр Ставропол. гос. ун-та и Рос. гос. аграр. ун-та – МСХА им. К.А. Тимирязева [Электронный ресурс]. Электрон. дан. Б. м. б д. URL:
http://www.newlocalhistory.com/node/45 (дата обращения – 10.07.2012).
Медведев Н.П.
ИСТОРИЧЕСКАЯ НАУКА И ПОЛИТОЛОГИЯ:
К ВОПРОСУ ОБ ОСНОВАНИЯХ СИНТЕЗА
На протяжении многих столетий человеческой истории социальная
практика была разделена на конкретные сферы. Соответственно и в ее
научном познании господствовали анализ и дифференциация. Разделение труда в научном познании было оправдано тем, что, как писал Козьма
Прутков, нельзя объять необъятное. Исторически познание начинается
с анализа и дифференциации, как способов разложения целого на составные части в целях более конкретного его познания. Такой подход
был вполне оправдан в условиях освоения природной и социальной реальности на начальном этапе развития научного познания. Социальная
практика была способна осваивать и применять лишь те фрагменты знания, которые могли быть востребованы при достижении конкретных целей, относящихся к интересам тех или иных исторических субъектов.
Необходимость же интеграции и синтеза стала осознаваться лишь после теоретического «открытия» диалектики как метода познания и преобразования мира, открытия, совершенного преимущественно в философии Г. В. Фр. Гегеля и К. Маркса, а практически такой подход стал
востребован в условиях и в результате научно-технической революции
XX века, когда общество уже на практике столкнулось с необходимостью обращения к синтезу и интеграции в научном познании, и, прежде
всего, в области социогуманитарного знания.
Новый импульс этому процессу придает сегодняшняя социальная и
политическая реальность, которая ставит перед наукой новые цели и задачи, обнаруживает качественно новые проблемы. Это такие проблемы
как ограничение технологического роста, оптимизация потребительской
сферы, преодоление социального неравенства на всех уровнях и др. То
есть это такие проблемы, которые требуют для своего решения именно
интеграции знаний самого разного содержания и уровня, то есть междисциплинарного синтеза.
Речь идет о необходимости отхода от абстрактного рассмотрения отдельных сторон социально-политической реальности в пользу движе162
ния к конкретному их единству, обусловленному целостностью и нерасчлененностью самой этой реальности.
Применительно к историческому и политологическому знанию такая
необходимость проявилась, прежде всего, в том, что сама история все
больше наполняется политическим содержанием, становится политической историей, историей политики.
Такой поворот в содержании исторического знания явился олицетворением закономерной эволюции духовной жизни. Если исходить из
факта традиционного различения основных форм общественного сознания, таких как мифология, религия, философия, мораль, искусство, наука, право, политика, то можно заметить определенную последовательность исторической смены культурно-духовной доминанты. В ходе истории возникали, проходили разные стадии развития, и преодолевались,
оставаясь в прошлом, многообразные культурные феномены.
Сохраняясь и эволюционируя на протяжении всей истории, все эти
формы в каждую эпоху занимали определенное место, оказывая различное влияние на общую духовную жизнь общества. При этом, подчиняясь неизъяснимой логике, в каждую историческую эпоху на первое место выходила то одна, то другая форма духовности, происходила смена духовной доминанты. Сами эпохи в значительной степени «окрашивались» в цвета той или иной формы духовности, сочетая иногда
сразу несколько таких форм. Так было, например, в эпоху греко-римской античности, когда господствовали одновременно и мифология, и
философия, и искусство. Эти три формы создавали неповторимый облик античности, определяя в решающей степени нравственное и религиозное сознание, политические и правовые отношения.
Средневековье, Возрождение характеризуются более четко выраженными доминантами, соответственно – религией и искусством. Новое
время – наукой. С этих пор постепенно выходит на доминирующие позиции социогуманитарное знание в виде социологии и политологии в
их теоретическом и практическом аспектах. Сегодня политика все более становится доминирующим видом человеческой деятельности, буквально пронизывает все формы духовного постижения и практического освоения мира. Даже в содержании таких категорий как истина, справедливость, прекрасное и безобразное сегодня заметное место занимает их политическая составляющая.
Что касается исторической науки, то она образует специфический
фон, на котором рельефно высвечиваются изменения, происходящие во
всех этих формах духовной жизни. Поэтому прояснение основополо163
жений истории и политологии, их взаимопроникновения является задачей, актуальной и в теоретическом и в практическом отношениях.
Актуальность этой проблемы подтверждается усилением политической конфронтации между различными социальными, экономическими,
этническими, конфессиональными группами и общностями, глубинным
переплетением мотиваций политической активности различных социальных групп, а также общим снижением уровня безопасности во всех
сферах и на всех уровнях социальной организации.
Действительно, акцентирование внимания политиков на вопросах узко
понимаемых национальных, конфессиональных, групповых интересов в
ущерб интересам общечеловеческого, цивилизационного характера реально препятствует консолидации, необходимой для решения все более обостряющихся глобальных проблем современности, порождает эксцессы противостояния между государствами, континентами, цивилизациями.
В этой связи продуктивным выглядит обращение к вопросам соотношения культуры, цивилизации, истории и политики, к проблеме синтеза исторического и политологического дискурсов в исследовании тенденций и
закономерностей развития мирового сообщества.
Особенно продуктивным является взгляд на проблему междисциплинарного синтеза через призму культуры и цивилизации, позволяющий раскрыть
некоторые важные аспекты методологии истории и политологии, относящиеся к реализации интегративного потенциала научного познания. Как
представляется, именно в этом направлении движется мысль В.С. Найпола, высказанная им в выступлении в Нью-Йоркском манхеттэнском институте. Эта мысль состоит в признании необходимости осознавать два аспекта
цивилизации: этно-национальный и универсальный, а также трудности достижения успеха для представителя творческих профессий вне среды, обладающей развитой универсальной составляющей цивилизации 1.
Здесь следует заметить, что идея универсальной цивилизации – это
лишь еще одно прочтение концепции глобального (планетарного) эволюционизма, обоснованной в трудах В.И. Вернадского, Н.Н. Моисеева
и других авторов. Концепция ноосферного мышления, разработанная
этими учеными, предполагает прежде всего необходимость преодоления того стереотипа, который строится на узком, субъективистском понимании истины, на вульгарно-прагматическом понимании пользы как
непосредственной выгоды, на непонимании или нежелании видеть того,
что узко понимаемая польза – это на самом деле главная угроза безопасности, существовавшая на протяжении всей истории. Устремленность
к выгоде – это та роковая реальность, которая принципиально непрео164
долима в рамках традиционного мышления, подчиняющего разум примитивно понимаемой пользе.
Эта роковая реальность получила своё подтверждение в судьбе известной попытки прервать стихийный процесс разрушения общецивилизационного развития, предпринятой в 1992 году Конференцией ООН
по окружающей среде и развитию, прошедшей в 1992 году в Рио-деЖанейро (Бразилия). В принятом на этой конференции документе «Концепция устойчивого развития как Повестка дня на XXI век» фиксируется обострение социальных, экономических и экологических проблем
на нашей планете, обозначается требующийся уровень современного
научно-технического познания, учитывающий идеи глобального эволюционизма и социальной синергетики, необходимость взаимодействия
различных наук, изучающих человека, общество, природу. Концепция
стала попыткой соединения целого ряда философских, социологических, естественнонаучных и математических теорий.
В соответствии с Концепцией, главной предпосылкой выживания человечества сегодня является гармонизация социально-экономического и
экологического развития. Обеспечение такого развития предполагает стабильность в социальной и политической сферах жизни общества, которая возможна при условии соблюдения прав человека, принципов и норм
демократии. Исходя из этого, можно сказать, что переход к устойчивому развитию требует радикального изменения материальной и духовной
культуры цивилизации, замены традиционных ценностных установок новыми, поскольку в рамках прежней модели развития, сопровождаемого
кризисами, катастрофами, угрозой омницида (гибели всего живого), сохранение цивилизации становится все более проблематичным.
В качестве первого шага в деле перехода к устойчивому развитию Концепция обозначила разработку и принятие на национальном уровне соответствующих государственных концепций, планов, программ, стратегий.
Однако, как показывает практика, принимаемые по рекомендации Конференции государственные стратегии (концепции) перехода к устойчивому
развитию оказываются большей частью декларативными, не содержат реальных решений, направленных на преодоление старых подходов, упираются в отсутствие согласия международного сообщества даже в решении
каких-то узких вопросов, стоящих перед современной цивилизацией.
По большей части препятствия для достижения такого согласия коренятся в социально-политической сфере, связаны именно с политической
расколотостью мира, с нежеланием многих стран поступиться какими-то
своими интересами в пользу общецивилизационных. Поэтому по-прежне165
му в политической практике господствует конфронтационное мышление,
преобладают гегемонистские амбиции и геополитическое противостояние,
продолжается политика экономического и военного доминирования со
стороны наиболее развитых стран, господствуют негативные стереотипы
восприятия цивилизационных особенностей между странами, народами
и даже континентами. Мы видим, как сегодня проявляются стереотипы
конфронтации между Западом и Востоком даже на уровне Совета Безопасности ООН, когда вопрос касается оценки ситуаций, возникающих на
территории тех или иных государств, или когда приходят в столкновение
интересы государств – членов Совета Безопасности. Международная политика остается насквозь конфронтационной, нормы международного права терпят фиаско в столкновении с интересами стран, использующих свой
экономический и политический потенциал в своих эгоистических целях.
Этому нисколько не мешает то обстоятельство, что в конце XX века в
мире произошли существенные изменения, вызванные распадом СССР
и исчезновением социалистического лагеря.
Произошедшие изменения в отношениях между бывшими противниками коснулись в основном, идеологических аспектов противостояния.
Ушло в прошлое противостояние коммунистической и буржуазной идеологии, но зато обнажились и вышли на первое место геополитические противоречия, сохранились геополитические факторы цивилизационного раскола. Фактически сохранилось и разделение на два планетарных центра силы, олицетворяемых США и Россией, которая по-прежнему отождествляется Западом с Советским Союзом, вызывает те же
опасения и чувства, которые испытывали США по отношению к СССР
еще совсем в недалеком прошлом.
В условиях возрастающего значения геополитического противостояния
дипломатические усилия западных стран направлены не только на создание финансово-экономических структур, но и на интенсификацию гегемонистских устремлений, на обеспечение военного доминирования Запада в
современном мире. Наиболее эффективным инструментом обеспечения западного доминирования, проведения прозападной политики является сегодня
военный блок НАТО, не только сохранивший, но и значительно усиливший свое влияние в мире после исчезновения организации Варшавского
Договора – военного союза государств социалистического лагеря.
В современных условиях западная модель международных отношений
строится на принципе разделения всех стран мира на категории в зависимости от уровня экономического развития, характера политического устройства, геополитической ориентации, близости-удаленности текущих ин166
тересов и стратегических целей со странами Запада. Данное разделение,
призванное оправдать существование военного союза НАТО, в то же время является «ахиллесовой пятой» атлантизма, поскольку как бы ставит «наиболее благоприятствующие страны» в отношение антагонизма к «странамизгоям» и тем странам, которые попросту не желают мириться со своей
второстепенной ролью. Тем самым нарушаются важнейшие условия перехода к устойчивому развитию – обеспечение стабильности в социальной
и политической сферах жизни общества, принцип справедливости и равноправия в отношениях между странами и народами.
Достижение отношений, основанных на равенстве и справедливости,
возможно лишь при условии использования в политике принципов научного познания и оценки, то есть путем распространения высокой когнитивной и аксиологической культуры и связано, прежде всего, со становлением объективной исторической и политической науки. Можно сказать,
что сегодня это самая фундаментальная и насущная задача общественнополитического знания, от решения которой зависит в значительной степени
уровень и состояние общественного сознания во всех его проявлениях,
включая философию, науку, искусство, мораль, религию, право.
Исследование современного исторического процесса нуждается в
выявлении тенденций и закономерностей этого процесса, в объяснении
сущности происходящих событий, в их научной оценке с позиций безопасного и устойчивого развития общества. Такое объяснение и такая
оценка не могут быть достигнуты на основе произвольного толкования
истории, или же ангажированной политологии.
Речь идет о необходимости движения к объективности этих двух наук
– истории и политологии – к поиску путей их превращения в инструмент оздоровления общественных отношений. История должна помимо всего прочего учить тому, как не делать, а тем более не повторять
ошибок. Политология – тому, как надо сегодня строить эти отношения.
Раскрытие единства этих двух задач, как и путей синтеза этих двух наук
является насущной задачей социогуманитарного знания.
Вопрос о синтезе истории и политологии, раскрытие их глубинной
связи, которая интуитивно ощущается каждым исследователем исторического процесса, требует своего рассмотрения на самом высоком
уровне методологии науки. Такое их рассмотрение должно строиться
на основе, по крайней мере, двух принципов диалектического познания: принципе историзма и принципе конкретности. При этом принцип
историзма отражает существование в науке ее исторического аспекта,
в котором раскрывается магистральный путь развития научного позна167
ния в его целом. Принцип же конкретности ориентирует на раскрытие
всего многообразия реального содержания науки, получающего выражение в конкретных науках.
Особое значение для самосознания (саморефлексии) науки имеет решение вопроса о единстве оснований исторической науки и политологии. Подобная задача нуждается для своего решения в серьезных усилиях со стороны представителей, по крайне мере, трех областей научного познания: всеобщей истории, философии и методологии науки (метауровня науковедения) и политологии.
С позиций этих наук и на основе разрабатываемых ими подходов в
первую очередь следует разобраться с такими общими вопросами как
источники, движущие силы, смысл и направленность истории. Именно
над этими вопросами бьется философская мысль на протяжении последних двух с лишком столетий, начиная с философии истории просветителей XVIII века и кончая историческим материализмом К. Маркса, с одной стороны, и иррационалистической философией истории, с
другой. Однако эти вопросы не являются сугубо и исключительно философскими. Характерная для традиционной философии чрезмерная абстрактность методологии не позволила получить реальных решений, относящихся к социальной практике.
С другой стороны, разделенность, слабая взаимосвязь методологии
исторической науки, науковедения и политологии, также отрицательно
сказались на получении практически значимых результатов. Сработали
последствия автономизации этих наук, их изолированности друг от друга, а также нерешенность вопросов их синтеза, от которого во многом
зависят пути развития и науки и практики, как на современном этапе,
так и в будущем. Поэтому речь должна идти, по существу, о достижении синтеза между теорией на всех ее уровнях, включая самый высокий – уровень методологии науки (метатеории), и практикой (в нашем
случае – политической практикой).
В зависимости от того, как будет решаться этот вопрос, будут происходить изменения во взаимоотношениях между наукой и социальной
практикой в самом широком плане, откроется путь для рационализации
политических процессов в современном мире. Как представляется,
главное внимание помимо вопросов методологии познания должно уделяться тому, как ставилась и решалась проблема взаимосвязи истории
и политологии в прошлом и как она может решаться в будущем. При
этом мы исходим из следующих положений, касающихся проблемы
источников, движущих сил, смысла и направленности истории.
168
Во-первых, при решении указанных вопросов следует исходить из
того, что сами эти вопросы неразрывно связаны друг с другом и ответ, хотя бы на один из них, автоматически ведет к соответствующему
решению двух других.
Во-вторых, при рассмотрении этих вопросов следует исходить из
внутренней логики их взаимосвязи и определенной последовательности их анализа. Как представляется, такая последовательность должна
вытекать из самой диалектики познания, в соответствии с которой требуется начинать с источников развития, а затем переходить к вопросам
о механизмах исторических изменений и лишь затем – к вопросу о
смысле и целях истории.
В-третьих, рассмотрение каждого вопроса следует завершать обращением к конкретной действительности, к практике, которая одна может рассматриваться как источник развития, как цель познания и как критерий истинности знаний (в нашем случае – это реальная политика). Именно политика может рассматриваться как мерило истинности (правильности выбора) ответов
на вопросы об источниках, движущих силах, смысле и направленности истории. Именно в политике проверяется то, насколько принимаемые политиками решения являются исторически оправданными, отражают или выражают объективные тенденции развития.
Соединение исторического и политологического дискурсов в анализе и
оценке политических решений и событий может быть достигнуто путем движения от общих положений теории познания к рассмотрению политической
реальности, которая приобретает особые черты на каждом этапе исторического развития, выступая в форме реального политического процесса.
Основным для рассмотрения нашей проблемы является вопрос о смысле и направленности человеческой истории, то есть об ее сущностной стороне. По-видимому, это вопрос о том, как может быть объяснена история в
ее реальности, именно как поток сменяющихся событий.
Первой плодотворной попыткой раскрыть сущность истории явилась
философия Г.В.Фр. Гегеля. Как заметил В.Ф. Асмус, «общечеловеческое значение Гегеля … в том, что он был гениальнейший историк и конкретный диалектик»2. Если абстрагироваться от спекулятивного духа системы гегелевской философии, отвлечься от мистификации исторического процесса, выраженной в формуле «Всё действительное – разумно,
всё разумное – действительно»3, то в положительном «осадке» остается
диалектика как способ развития действительности и ее познания.
История у Гегеля предстает как непрекращающееся развитие, как реальность, имеющая в самой себе источник развития в виде противоре169
чия, механизм развития в виде перехода количественных изменений в
качественные, и вектор развития, который вытекает из отрицания старого новым и цепи последующих отрицаний. Величайшая заслуга Гегеля – продолжает В.Ф. Асмус, – в открытии, что всякая действительность есть действительность историческая и что сущность ее может быть
постигнута только посредством изучения ее истории и развития 4. Объективное содержание философии, по Гегелю, есть действительность, с которой она должна согласовываться, и это согласие «есть пробный камень истины всякой философской системы»5. Говоря современным языком, критерием истины у Гегеля выступает не абстрактная логика, а сама
действительность, выраженная в праве, нравственности и государстве.
Здесь мы должны отметить, что фактически Гегель признает значение
политической практики в познании действительности.
Обращение Гегеля к реальной действительности в виде права, нравственности и государства, в которых по Гегелю и получает выражение
прогресс свободы, взятый в его исторической необходимости, есть по
существу попытка решить вопрос об истине с позиций диалектики.
После Гегеля оставалось сделать один важный шаг в направлении к
политической реальности, обнаружившей себя в середине ХIX века, когда
кстати и возникает социология как наука об обществе во всех его проявлениях. И этот шаг был сделан К. Марксом и Ф. Энгельсом в их социологическом и экономическом анализе современного капитализма.
Таким образом, можно согласиться с В.Ф. Асмусом в том, что философия развития Гегеля есть первая гениальная, хотя замаскированная
(под идеализм – Н.М.) в своих основах попытка научного изображения исторического процесса в его закономерности и необходимости 6.
Сделанный К. Марксом и Ф. Энгельсом шаг в раскрытии сущности
истории состоял в том, что они сконцентрировали внимание на одном
важном моменте, а именно на роли человека как субъекта истории и
ее познания, сняли с процесса развития остатки мистического покрова, который пытался еще сохранить Гегель в силу своей социально-политической установки, в соответствии с которой и развитие общества,
и его познание получает свое завершение в прусской монархии XVIII
века и в самой гегелевской философии. К. Маркс и Ф. Энгельс сделали этот шаг через обращение к человеческой практике, которую они понимали как объяснительный принцип и действующее начало в историческом процессе, способ реализации исторического творчества масс,
как источник и цель познания, главный критерий истинности человеческих знаний о мире.
170
Такая трактовка человеческой практики позволила раскрыть ее действительное взаимоотношение с теорией, с познанием, всесторонне раскрыть их диалектическое единство, представить их связь как реальную
основу всей человеческой деятельности, представляющей собой синтез
познания субъектом объективной действительности и его преобразовательной практики, включающей ценностное отношение к миру, его оценку.
В человеческой практике реализуется действительное единство духа
и природы, материи и сознания, мышления и бытия, преодолевается дуалистическое представление о природе мира, создается основа для преодоления мировоззренческого дуализма, односторонней абсолютизации
одного из начал, для новой трактовки единства мира, трактовки, не оставляющей места для мистики и идеализма, или же, наоборот, для безграничного волюнтаризма, вытекающего из примитивного, вульгарного материализма. В основе нового мировоззрения, приходящего на смену расколотому мировоззрению, исходящему из противопоставления
двух начал, приходит философский реализм, исходящий из синтеза этих
двух начал, синтеза, проявляющегося в человеческой практике как единственной реальности, не нуждающейся в своем бытии ни в каких мировоззренческих допущениях, представленных сегодня в форме философского идеализма или материализма.
Маркс еще не доводит свои философские изыскания до подобных
выводов, ограничивается традиционным подходом, который позволяет
ему решить задачу преодоления философского идеализма во всех его
формах, включая религиозную, но не выходит еще за рамки стереотипов противопоставления двух направлений в философии, рассматривая
практическое преобразование мира на основе лишь положений исторического материализма, материалистического объяснения истории.
Как сегодня можно видеть, материалистическое объяснение истории,
так же как и идеалистическое, не смогло обеспечить подлинного единства теории и практики на деле, в реальном историческом процессе. Важнейший принцип исторического материализма об обусловленности общественного сознания общественным бытием представляет собой неопровержимую истину лишь постольку, поскольку реально общество
всегда сталкивается с несовершенством общественного бытия, которому соответствует также несовершенное сознание. Данный принцип, поэтому остаётся некоей идеальной моделью и не может рассматриваться
как основание для вывода о возможности достижения всеобщего равенства и справедливости путем коммунистической революции.
171
Причиной такой идеализации исторического процесса является укоренившаяся ошибка мышления, которая состоит, как выразился профессор МГИМО В. Соловей на одном из ток-шоу В. Третьякова «Что делать?»7, в неадекватном понимании всеми реформаторами и утопистами человеческой природы, в недооценке роли человеческого несовершенства. Сегодня мы видим, что на это человеческое «несовершенство»
натолкнулось не только зашедшее в тупик общество реального социализма, но и постсоветское общество с его закрепленным в Конституции РФ правом на неравенство и с его пониманием основанной на неравенстве социальной справедливости.
Субъект и объект человеческих отношений, личность и общество,
государство и гражданин, свобода и необходимость (ответственность),
разумное и неразумное, – все эти противоположности образуют реальные противоречия, которые не могут быть разрешены в принципе, они
могут только менять свою интенсивность, остроту. Реальная история есть
непрерывный процесс возникновения и разрешения этих противоречий,
процесс, в котором решающая роль принадлежит субъекту, личности,
гражданину как носителю конструктивного, творческого начала, способному благодаря обладанию сознанием направлять исторический процесс. Поэтому принцип обусловленности сознания бытием должен быть
заменён принципом взаимной обусловленности общественного бытия и
общественного сознания.
И здесь мы сталкиваемся как раз с политикой как сферой приложения разнообразных устремлений различных субъектов исторического
процесса. Большое значение при этом приобретает уровень политической культуры и политического сознания членов общества, степень освоения обществом политических феноменов, уровень развития политической науки (политологии). Здесь получает особое значение соответствие политического знания потребностям исторического развития, исторической науки и политической практики.
В таком их соответствии наверняка также будут присутствовать различные тенденции и противоречия, но здесь уже главную роль будут играть не сами противоречия, а способы их разрешения.
Таким образом, рассмотрение реального исторического процесса в его
неразрывной связи с политическими процессами, позволяет более адекватно анализировать прошлое, настоящее и будущее, осознанно и целенаправленно действовать в направлении достижения общества безопасности
и устойчивого развития как тех ориентиров, которые могут выступать целями общественного развития на определенную временную перспективу.
172
Кроме того подобный синтез позволит политологии обрести действительно гуманистическое содержание, избавиться от ярлыка безнравственности, а истории как науки – обрести собственную фундаментальность, уважение и признание обществом ее действительных заслуг, очищение от элементов фальсификации и искажений.
Главный принцип исторической науки – это принцип беспристрастности, предельной объективности, недопущения искажений и фальсификаций исторических фактов. В современных условиях этот принцип
связан с деидеологизацией исторической науки. История как наука есть
проекция прошлого в будущее и в этом ее преломлении история проявляет себя как политическая доктрина, поскольку не может обойтись
без оценок прошлого с позиций настоящего и тем самым формирует у
современников ориентиры на будущее.
Названный принцип относится и к политологии как науке, изучающей
политическую организацию и политическую жизнь общества. В отличие
от истории этот принцип касается не только политологического знания,
но и самой политики как объекта политологии. Он неразрывно связан и
с реализацией политики, и с отражением этой политики в науке, с ее оценкой. Этот принцип требует того, чтобы поддерживать такое состояние политических отношений, в которых бы учитывались интересы всех политических субъектов и акторов, а общество в целом находило в политологии ответы на вопросы, возникающие в сфере отношений между обществом и властью (во внутриполитическом аспекте) и между разными
государствами и их объединениями (во внешнеполитическом аспекте).
Подобное соотношение принципов истории и политологии должно
стать залогом получения и трансляции истинного знания о политическом и историческом процессе, но уже не в отрыве их друг от друга, а
в их внутреннем сущностно обусловленном единстве и взаимной верификации. Верифицируемость исторических знаний посредством подстановки политологического подхода, а политологических знаний – посредством исторической ретроспективы, должно стать условием междисциплинарного синтеза и интеграции политологии и истории на уровне
их методологических оснований.
_____________________________
1. Найпол В.С. Наша универсальная цивилизация. Выступление в
Нью-Йоркском манхеттэнском институте. Перевод с англ. В. Голышева
// Иностранная литература. 2007. № 12. С. 110 -121.
2. Асмус В.Ф. Очерки истории диалектики в новой философии// Асмус В.Ф. Избранные философские труды. Том II. М., 1971. С. 142.
173
3. В соответствии со своей системой абсолютного идеализма Гегель
фактически исходит из предсуществования некоего закона, выраженного в форме абсолютной идеи, абсолютного духа, саморазвитие которого и предопределяет реальную историю.
4. Асмус В.Ф. Очерки истории диалектики в новой философии… С. 125.
5. Там же. С. 139.
6. Там же. С. 128.
7. http: //WWW. youtube.com /- Ток-шоу В. Третьякова «Что делать?»
«С мечтой или без мечты?»
Мининков Н.А.
АКТУАЛЬНОСТЬ ИСТОРИЗМА, ИЛИ О ЗНАЧЕНИИ
МЕТОДОЛОГИЧЕСКОГО НАСЛЕДИЯ ДАНИИЛА
НАТАНОВИЧА АЛЬШИЦА
Очередной и закономерный кризис исторической науки, который ясно
обозначился в конце прошлого столетия, имел исключительно сложный,
многоаспектный характер. В нем нашла концентрированное выражение
последовательная цепь кризисов, развивавшихся в научном историческом познании на протяжении двух последних веков. Пересмотру подвергались основы исторической науки, выработанные ей на протяжении осмысления всего долговременного исследовательского опыта историков и выраженные в качестве методологической категории принципа научного исторического исследования. К таким методологическим
принципам относился прежде всего историзм, которому соответствовал исторический метод научного познания прошлого человечества и
его культуры. Понятие об историзме было внесено в научную мысль в
условиях романтизма, а методологические поиски конца XIX в., когда
выявлялись особенности научного исторического познания, привели к
осмыслению историзма в качестве методологического принципа исторического исследования.
Для пересмотра взглядов на историзм, ставших в прошлом веке традиционными в мышлении историков, давало основание распространение с последней четверти столетия культуры постмодернизма. За историей в ней не только решительно отрицался научный ее статус. Снимался
вместе с тем вопрос о возможности выработки достоверного исторического знания, поскольку прошлого, познание которого составляет цель
исторического исследования, во время жизни и научного творчества
историка уже не было, и поскольку сведения о нем в источниках окра174
шены авторской субъективностью. В то же время личность историка
кладет неизгладимый налет авторской субъективности на делавшиеся им
выводы в его исследовании, что будто бы полностью исключало саму
возможность приближения положений и выводов исторического труда
к реальности прошлого, о стремлении к познанию которой заявлял историк. За историей вместе с тем признавался статус важной и интересной отрасли духовной культуры. Определялось это тем, что она давала
через отношение к прошлому своеобразное выражение личности историка и культуры его времени. Но вместе с отказом признавать за историей возможность познания прошлого терялся смысл выделения историзма как характерной черты и особенности исторического познания,
как и гуманитарного познания в целом.
История как наука и профессиональное сообщество историков получали, таким образом, очередной и самый серьезный вызов со стороны среды, внешней по отношению к ней. Но сомнение в научности истории проникало и в профессиональную среду. Это вызывало самое глубокое возмущение выдающегося медиевиста А.Я. Гуревича. По его словам, «предательство самих историков» заключалось в том, что некоторые из них «провозглашали тезис о несостоятельности истории как науки, о непознаваемости прошлого»1. Это были «агностики, субъективисты, релятивисты»2, появившиеся среди историков. Само по себе распространение идеи ненаучности истории заставило М. Блока поставить
задачу «Апологии истории» еще в период второй мировой войны. Это
было не случайно. В истории основоположник школы «Анналов» видел действенное средство защиты европейской культуры и таких ее начал, как рационализм и интеллектуализм, которые противостояли широко распространившемуся в период между двумя мировыми войнами
иррационализму, мистицизму, отказу от культурной традиции, замене ее
новой культурой, возникавшей на «Закате Европы».
Однако окончилась вторая мировая война, прошли десятилетия послевоенного и весьма плодотворного развития исторической науки с появлением множества разных и интересных ее направлений, но представления о несостоятельности истории как науки и исторического агностицизма, которые, казалось бы, ушли в прошлое, вновь оказались на
повестке дня. Не удивительно, что в подобных условиях блоковская
«Апология истории» оказалась актуальной, что к ней обратилась часть
профессионального сообщества историков, в том числе в нашей стране. Одним из таких историков явился выдающийся исследователь позднего русского средневековья Даниил Натанович Альшиц, недавно
175
ушедший от нас. Альшиц вел апологию истории через защиту такой его
основы, как историзм. Делал он это в своей статье «Профессия историк – всех древней» с характерной для него как для историка и художника выразительностью. Он находил для этого новые глубокие и интересные обоснования и умел выявлять такие стороны проблемы, которые относились к самой ее сути.
Выводя важнейшее внутреннее противоречие исторической науки из
столкновения того, что он называл «историческая правдивость и историческая фальсификация», Альшиц тем самым по-своему ставил историю в круг научных дисциплин. Определялось это тем, что такое противопоставление соответствовало характерному для любых наук противоречию между научной истиной, которая является целью научного
поиска, и тем, что такой истине не соответствует, и заключается в заблуждениях или в замене научного знания религиозными догматами. Он
тем самым представлял серьезный аргумент в пользу признания научности истории, который может быть востребован в ходе дискуссий о
месте истории в культуре человечества, и которые все еще продолжаются в рамках гносеологии философии истории. Но вместе с тем Альшиц весьма четко заявлял не только о научности истории, но и об особенностях ее в качестве науки. По его словам, в исторической науке
противоречие между исторической правдивостью и исторической фальсификацией выражается через «историзм и антиисторизм»3.
Подобное понимание историзма также отличается от устоявшихся в методологии истории. Так, согласно Б.Г. Могильницкому, историзм – «принцип научного познания, требующий изучения всякого общественного явления в его конкретно-исторической обусловленности и развитии (изменении)»4. Иной важный аспект историзма выдвинул Н.Я. Эйдельман. Он указывал, что историзм – принцип «осторожной оценки эпохи по ее внутренним законам, а не категориями другого века»5. Не только историческое,
но и общенаучное значение видит в принципе историзма Э.А. Шеуджен. В
то же время ей указывалось, что перед историком историзм ставил такую
важнейшую профессиональную задачу, как умение «мыслить исторически»6. В то же время Б.Г. Могильницкий видел в историзме еще более широкое содержание. Это, по его словам, «способ мышления, базирующийся на осознании непрерывной связи, существующей между прошлым, настоящим и будущим, и на вытекающем отсюда «“чувстве истории” как характерной черте новоевропейской цивилизации»7.
Данная характеристика особенно близка к пониманию историзма Альшицем. По его словам, сущность историзма «можно изложить кратко
176
и вполне ясно с помощью формулы Гегеля: исторический факт не равнее самому себе. Это значит: не существует такого факта, который не
имел бы причин для своего появления, который существовал бы изолированно (автономно) от других современных ему фактов и который
не имел бы тех или иных последствий»8.
Такое понимание отличается исключительной четкостью. Оно совершенно ясно для историков, не отягощенных излишними теоретическими знаниями и занятых исследованием конкретной проблематики, и вводит их в круг актуальных философско-методологических проблем современной исторической науки. Не в меньшей степени оно решительно
не приемлет противопоставления каузального варианта исторического
исследования, направленного на выявление причинно-следственных
связей, исследованию казуальному, в котором находящийся в центре
исследовательского внимания исторический казус рассматривается сам
по себе, вне своих связей с прошлым и будущим. Между тем, с девяностых годов казусная проблематика была в отечественной историографии исключительно популярна. Такая популярность объяснялась имевшим место в советский историографии в качестве одного из ее признаков недостатком внимания к казусу, случаю, факту. Нередко в ней
содержится анализ причинно-следственных связей, относящихся к этому казусу. Но встречается объяснение подобных казусов также только
лишь при опоре на категорию случайности. Не отрицая исторической
случайности самой по себе, Альшиц, тем не менее, считал объяснение
исторических казусов в отрыве от исторической реальности, от их причин и последствий, неисторичным. И, следовательно, ненаучным.
Антиисторизм, таким образом, выступает в интерпретации Альшица
в качестве одного из «вспомогательных» методологических понятий,
необходимых для выделения сущности историзма и научности. На этом
основании он давал развернутое его определение. Под ним историк понимал «все формы обращения к прошлому, по тем или иным причинам «“свободные” от рассмотрения каждого исторического факта или
свидетельства о нем в ряду причинно-следственных связей»9. Такое определение содержит существенный и оригинальный вклад в методологическую мысль. Как правило, в ней характеристика историзма дается
без обращения к тому, что ему противостоит. Обращение же Альшица
к явлению, составлявшему совершенно очевидный антипод историзму,
позволяло с исключительной четкостью представить значение и смысл
не только историзма, но и значение его в научном историческом познании, или понимание того, к чему ведет отказ историка от опоры на этот
177
важнейший методологический принцип. Для историков, занимающихся конкретными проблемами, но не методологией истории, появилось,
таким образом, совершенно очевидное и осязаемое понимание историзма, лишенное налета схоластики, который с неизбежностью присутствует
в методологической литературе, тесно связанное с их исследовательской практикой. Такое понимание историзма явилось результатом всей
творческой жизни Даниила Натановича, многолетнего его изучения
российской истории эпохи Ивана Грозного. Оно также сложилось как
итог осмысления им того, что в его изданной в 2007 г. монографии,
где нашли выражение мысли его за многие годы, названо было им
«Шаги истории России из прошлого в будущее». И, в частности, его
личного опыта, выраставшего в непосредственном общении с историей страны в ходе событий и процессов, в которых он принимал непосредственное участие. Это был его военный опыт, когда он принимал участие в Великой Отечественной войне как защитник родного города –
Ленинграда, а также гулаговский опыт сталинских лагерей послевоенного времени, куда попал он по абсурдному обвинению10.
Понимание историзма Альшиц, таким образом, строил на многосторонней характеристике антиисторизма как его противоположности и как
явления культуры, обращенного к прошлому, связанного с отношением
к прошлому в массовом сознании и со стремлением к формированию
этого сознания в определенном направлении. По его наблюдениям, к антиисторизму можно было отнести всякое «обращение к прошлому» со
стороны позднейшей культуры, которое стремится достигнуть «иные цели,
чем приближение к истине». Из них он особенно выделял такие обращения, в которых «сведения о фактах прошлого использованы в неблаговидных целях». Таким образом, им допускалось, что антиисторизм мог
проявляться вне связи с подобными целями и носить стихийный, наивный
характер, «казалось бы, с добрыми побуждениями»11. Но антиисторизм
«в неблаговидных целях» вызывал его полное неприятие. Причем настолько, что в данной статье был приведен им по существу краткий очерк его
истории, а в отдельных случаях он посвящал такому явлению специальные исследования. Проявления антиисторизма он замечал как в трудах
историков, так и в иных формах репрезентации истории, в частности, на
возможности выражения его «средствами искусства».
Говоря о «наивном» антиисторизме, Альшиц проявлял глубокое понимание культурно-исторической ситуации в стране постсоветского периода, когда это явление вызывалось такими причинами, как «желание отличиться, выступить с сенсацией, стать открывателем или просто зара178
ботать на той или иной публикации». При этом опиралось все это на «воинствующее невежество» авторов подобных сочинений, которое «приобрело массовый характер». Но еще более нетерпим был Альшиц к антиисторизму сознательному, представлявшему собой «тенденциозное искажение исторической действительности в политических целях»12. Видел
он такое явление еще в средневековых отечественных исторических трудах. Тем самым он по существу ставил большую комплексную и исключительно актуальную проблему его общего анализа на протяжении
всей истории отечественной исторической мысли и отечественной культуры. И, кроме того, им давался образец такого анализа. Относился он к
рассказу в шестой грани (главе) Степенной книги о победоносном походе прямого предка Ивана Грозного, Всеволода Большое Гнездо, на половцев. Далее Ольговичи, позавидовав этому успеху, сами пошли в поход в Половецкую степь, но потерпели поражение и попали в плен, что
нашло отражение в «Слове о полку Игореве». И тогда Всеволод Большое Гнездо и волынский князь Роман Мстиславич будто бы пошли в поход на половцев и, как писал Альшиц, «выручили несчастных пленников». В этом историк видел наглядный образец антиисторизма и самой
прямой фальсификации истории книжниками в царствование Ивана Грозного. Ведя полемику с неназванным в Степенной книге «Словом о полку Игореве», где содержалась «версия о бездействии некоторых князей
в момент, когда будто бы надлежало действовать», эти книжники представляли свою версию событий ради возвеличения роли владимиро-суздальского князя в событиях. Им было важно «показать непосредственный переход единодержавной общерусской великокняжеской власти рода
Мономаховичей из Киева во Владимир, а затем в Москву». В самом же
деле, несмотря на весь «авторитет Всеволода», даже к концу его жизни
власть его так не подошла «к какому бы то ни было действительному
единодержавию»13, – справедливо указывал Альшиц.
Стремление составителей Степенной книги сконструировать концепцию
единодержавия на Руси еще во второй половине XII в., при Всеволоде
Большое Гнездо было очевидно. Сам же владимиро-суздальский князь
подавался в Степенной книге, по оценке Альшица, «“самодержцем”, добродетельным в отношении подвластных ему остальных русских князей»14.
В результате формировалась антиисторическая мифологема. Содержанием
ее явилось не существовавшее в действительности самодержавие времени Всеволода Юрьевича в интересах настоящего самодержавия царя Ивана Васильевича в значительно более поздний период русской истории. При
этом составители Степенной книги, как подчеркивал Альшиц, осознавали,
179
что им необходимо обеспечить соответствие между содержанием их произведения и более ранними источниками. Так, концепция единодержавия
Всеволода потребовала подчеркнуть более его активную роль в событиях,
связанных с походом князя Игоря на половцев. Для этого в тексте Степенной книги был упомянут князь Святослав Всеволодич. Но это был не
старший брат Игоря и великий князь киевский, упоминавшийся в «Слове
о полку Игореве», но сын Всеволода Большое Гнездо Святослав, на самом деле не участвовавший в событиях. В летописи, как указывал Альшиц, упомянуты имена шести князей, ходивших в 1184 г., за год до неудачного похода Игоря на половцев вместе со Святославом. Поход был
успешным. Но в нем участвовали только южнорусские князья, тогда как
концепция Степенной книги требовала подчеркнуть особую роль Всеволода Большое Гнездо. Поэтому в Степенной книге об участии князей в походе вместе со Святославом лишь говорилось, что было «и иных князей
шесть». Это позволяло, по справедливому замечанию Альшица, скрыть в
тексте факт участия в походе только южных князей и «создать впечатление, что поход по составу участников был Владимиро-Суздальским»15, что
на самом деле было совсем не так. По мнению Альшица, книжники XVI
в. вели полемику со «Словом о полку Игореве» и сняли содержащийся в
произведении упрек Всеволоду Большое Гнездо и волынскому князю Роману Мстиславичу за отказ от участия в событиях, важных для Руси в
целом. И, кроме того, «Слово о полку Игореве» «запечатлело картину разобщения и междоусобиц», тогда как Степенная книга стремилась это
«скрыть и заменить картиной извечного самодержавия». Отсюда, по мнению Альшица, «“Слово” … не “пробилось” через XVI и XVII века», и этот
памятник «не сохранился во множестве списков»16.
Указывая на это, Альшиц объяснял парадоксальность содержавшегося в названии статьи на эту тему тезиса о пользе фальсификаций, хотя
и, с оговоркой, что «в редчайших случаях». Благодаря фальсификациям Степенной книги, подчеркивал он, становится ясно, что «“Слово о
полку Игореве” было хорошо известно составителем Степенной книги»17, которые вели полемику с ним. И в этом он видел очень серьезный аргумент в пользу признания несостоятельности концепции, по которой создание выдающегося произведения русской литературы относится к концу XVIII в.
Что касается актуальности историзма, то определяется она справедливо указанным Альшицем постоянным переписыванием отечественной истории с позиций, выгодных для власти. Подобная практика продолжается до сих пор и имеет некоторые наиболее значимые выражения. Во-пер180
вых, это миф о «народном единстве» в 1612 г., когда при уходе из Московского Кремля польского гарнизона никакого «народного единства» в
России не было и в помине. Во-вторых, миф о Сталине как об «эффективном менеджере», когда будто бы благодаря сложившемуся при нем
порядку была достигнута Великая Победа, а затем произошло быстрое
восстановление страны. В-третьих, миф о спасительной роли православной церкви для России, которая особенно настойчиво внедряется в массовое сознание за последнее время методом введения в школьное образование основ православной культуры вопреки Конституции, содержащей положение о Российской Федерации как о светском государстве.
Забывается при этом о весьма неоднозначном отношении народа к православной церкви, что наглядно проявилось и в русской литературе XVII
в., и в замечательном письме В.Г. Белинского к Н.В. Гоголю.
В этой связи понимание историзма Даниилом Натановичем Альшицем и борьба его с антиисторизмом как его антиподом сохраняет актуальность для современной исторической науки. И для всей современной отечественной культуры, в которой потребность знания истории, свободного от фальсификаций, составляет настоятельную потребность, так
как избавление от исторических мифов как продуктов таких фальсификаций составляет одну из предпосылок создания в России современного демократического государственного и общественного строя.
_____________________________
1. Гуревич А.Я. М. Блок и «Апология истории» // Блок М. Апология
истории. М., 1986. С. 187.
2. Там же. С.188.
3. Альшиц Д.Н. Профессия историк – всех древней // Аль Д.Н. Шаги
истории России из прошлого в будущее. СПб., 2007. С. 129.
4. Могильницкий Б.Г. Введение в методологию истории. М., 1989.
С. 85.
5. Эйдельман Н.Я. Пушкин: История и современность в художественном сознании поэта. М., 1984. С. 114.
6. Шеуджен Э.А. Историография. Вопросы теории и методологии.
Курс лекций. Майкоп, 2005. С. 149.
7. Могильницкий Б.Г. Введение в методологию истории… С. 85.
8. Альшиц Д.Н. Профессия историк – всех древней. С.129.
9. Там же. С. 130.
10. Автобиография Д.Н. Альшица см.: Ленинградские писатели-фронтовики / Автор-составитель Владимир Бахтин. Л., 1985. С. 40-41.
11. Альшиц Д.Н. Профессия историк – всех древней. С. 130.
181
12. Там же. С. 131.
13. Альшиц Д.Н. И от фальсификаторов бывает польза. Правда, в редчайших случаях // Аль Д.Н. Шаги истории России из прошлого в будущее… С. 154.
14. Там же. С. 55.
15. Там же. С. 156.
16. Там же. С. 158.
17. Там же. С. 159.
Оборский Е.Ю.
ДИСКУРС «РЕВОЛЮЦИЯ 1917 ГОДА»:
К ПОСТАНОВКЕ ПРОБЛЕМЫ
Для теоретического осмысления революции 1917 года уже не хватает старой методологической модели, созданной непосредственно в годы
самой революции. За прошедшие 95 лет радикально новых подходов,
которые бы составили единую и внутренне непротиворечивую картину,
не появилось. Историческая наука по-прежнему находится в плену прежнего историографического течения.
Одним из выходов из этой ситуации может послужить дискурс-анализ1. Если рассматривать революцию как дискурс, то можно обобщить
весь накопленный материал и увидеть нерешенные проблемы. Для определения границ дискурса «революция 1917 года» нужно ответить на
ряд вопросов. 1) Чем определяются границы понимания? Это источниковая база (в первую очередь, опубликованная), историографическая
традиция (включая публицистику и СМИ), обусловленная политическими
тенденциями, содержанием образования. 2) Что входит в дискурс? Хронологические рамки, причины, факты, события, личности, движущие
силы, оценки современников и наследников и так далее. 3) Кто формирует? Тот, кто пишет текст.
Начиная с 1917 года, существуют области относительно неподвижных значений собственно революции – тексты источников, факты, фотои киноматериалы – и изменчивое поле их толкования, оценивания. Если
господствует политика и ее «служанка» идеология, дискурс «революция 1917 года» субъективен, часто мифологичен и ложен, прост и доступен, но одновременно открыт и уязвим для критики. Если при анализе событий возобладает научная логика подбора фактов и источников,
составляется непротиворечивый текст, то уязвима только логика выбора и собственно анализ, что гораздо сложнее для внешней критики.
182
Дискурс «революция 1917 года» в интерпретации советских ученых
входил в более обширное поле Гражданской войны, точнее, в дискурс
«Борьба за установление Советской власти». Тем самым включался своеобразный механизм предопределенности: все компоненты дискурса
«революция» вели к неизбежной победе большевиков. Это влияло на
формирование «историографии современников»: подтекст неизбежности был как у советских ученых, так и их противников, т.е. все оценивалось через призму победы большевиков.
Каждым исследователем, психологически, внутренне, развитие революции сводилось к формуле: «а все равно победили большевики».
Эта сторона дискурса влияла и влияет на всю историографию: советскую, постсоветскую, эмигрантскую.
Указанные черты – «включенность в эпоху» и «предопределенность»
– исходили из позиций современников, писавших о революции. Единственным теоретиком остался В.И. Ленин. Все последующие теоретико-методологические публикации были только интерпретацией трудов
лидера большевиков. Возникла эта тенденция сразу после победы большевиков (инициаторы – Зиновьев, Каменев, Троцкий, Радек и остальные «старые большевики», писавшие небольшие популярные очерки)2,
чеканными формулировками «Краткого курса» ее закрепил Сталин и
далее практически не менялась.
Но! В.И. Ленин не писал отдельных теоретических трудов по революции 1917 года. О возможной грядущей революции в начале ХХ века –
сколько угодно статей. О свершившейся – нет. У него революция – сквозная тема через все работы, но только как ныне существующая реальность,
которую он, В.И. Ленин менял и приспосабливал для большевиков и всего народа. Его крупных исторических трудов по данной проблеме не существует. У него не было физической возможности написать такой обобщающий труд, обозреть революцию спустя время, оценить ее после нее
самой, а не во время ее существования. Все большевики, писавшие позже, исходили исключительно из совокупности суждений современника революции – В.И. Ленина, сами пройдя все ее этапы. А для историков всех
последующих поколений эти труды стали непререкаемыми, классическими, критиковать которые не представлялось возможным. Конечно, из-за
политической конъюнктуры, работы некоторых временами замалчивались,
тем не менее, их подходы находились в русле общей методологии.
Показательный пример – статьи в центральном печатном издании ЦК РКП
(б) журнале «Большевик». В 1924 – 1925 гг. статьи о революции относились к разделам « О Ленине и ленинизме», «Троцкизм», «Критика и биб183
лиография». В разделе же «История» за эти два года было опубликовано
6 статей и ни одной из них о революции – о предпосылках Первой мировой войны, о Кронштадтском восстании, общих вопросах истории.
Следовательно, концепция революции 1917 года в толковании всех
советских ученых по сути своей является концепцией не историков, а
современников. Ее характеристиками являются «включенность» автора
в эпоху и «предопределенность» победы большевиков. В содержательной же части этой историографической модели, можно выделить несколько существенных тезисов:
· Наличие двух и более революций – февральской буржуазной и октябрьской социалистической, крестьянской, пролетарской и еще какой угодно.
· Объяснение причин революции, сводящихся только к событиям февраля – транспортный и топливный кризис, продовольственные проблемы
в Петрограде, заговоры мелких групп, действия большевиков и так далее.
· Анализ отдельных классов – рабочих, крестьян, солдат, интеллигенции, зачастую ставя во главе движения пролетариат.
· Насыщенность текстов фактическим материалом, дающая возможность приравнять статью к публикации источников.
· Теоретическая и методологическая концепция основывается на трудах классиков, без критики и анализа.
· Обязательная эмоциональность в выражениях, непримиримость в
оценках, безапелляционность суждений.
· Обвинение во всех бедах России только одной стороны – либо большевиков, либо их противников.
Сформированная сразу после победы Советской власти в Гражданской войне концепция двух революций и заточенности всей мировой истории под победу социализма действует и поныне. Она является одной
из главных и неотъемлемых частей общего дискурса; частью важной,
но не единственной.
Что можно и необходимо включать в дискурс «революция 1917 года»?
1. Уже известный фактический материал, основанный на огромном массиве источников (источники - хронология событий по дням и даже часам)3.
2. Большое количество оценок из того же массива (источники – публицистика).
3. Огромное количество научных работ (источники - историография).
4. Устойчивы паттерны общественного сознания
(историография – идеология (через СМИ))
(историография – идеология (через социальную практику, ежедневно и везде в советское время))
184
(историография – образование (через учебную литературу))
На процесс воздействия в первом случае влияют научные методы.
Во втором случае воздействует власть. Таким образом, на формирование паттернов общественного сознания дискурса «революция 1917 года»
влияет власть, ее политические предпочтения. С начала XXI века и по
сегодняшний момент тема революции не имеет такой популярности, известности и изученности. Проблем осталось множество, но их игнорирование – это полная заслуга современной власти.
Огромный массив источников по революции был создан по запросу
власти. Особенно это касается двух волн воспоминаний – 1927 г. и 1957
г., когда централизованно, но с мелкими региональными особенностями,
писались воспоминания бывших участников установления Советской власти. Те документы, которые отвечали уже устоявшейся концепции, активно использовались, а остальные оставались в архивах. Следовательно, закольцовывалась заданность концепции исходя из заданности источников. Шел процесс укрепления нужного конструкта дискурса. Все, что
ему противоречило, становилось недоступным, закрытым, вредным.
В 90-е гг., благодаря воле государственной власти, наступает открытость архивов и плюрализм мнений. Под воздействием большого массива новых источников происходит ломка старой теоретической концепции, появляются новые оценки, любой тональности и категоричности.
Но подтекст, как правило, только один – все советские ученые не правы, все их оценки созданы под воздействием пропаганды и поэтому
ложны, новые источники это легко доказывают. На волне негативизма
старой концепции новой, к сожалению, не создается. Стала популярной эмигрантская точка зрения, направленная на резко отрицательную
оценку деятельности большевиков и просто негативную оценку революции в целом. Просто поменяв знак на противоположный, историки
не создали новой теории, оставаясь в плену концепции современников.
Только теперь это стали эмигранты, критиковавшие все прошедшие события с позиций проигравшей стороны.
Основная проблема нынешнего периода состоит в том, что нужно создать новую непротиворечивую теорию революции, без оглядки на то, чтобы она устраивала всех оппонентов. Эта проблема очень сложна, но только ее решение приблизит истинно научное осмысление тех революционных событий и даст возможность в будущем избегать их. Метод дискурсанализа, по нашему мнению, является одним из способов преодоления
методологического застоя в изучении революции 1917 года. Революционный процесс, рассмотренный как единое поле с различными структур185
ными элементами, показывает воздействие на все стороны жизни общества в их взаимовлиянии, проникновении и противостоянии.
_____________________________
1. Основа статьи опирается на Йоргенсен М. В., Филипс Л. Дж. Дискурс-анализ. Теория и метод. Харьков, 2008.
2. Зиновьев Г.Е. История Российской Коммунистической партии (б). Популярный очерк. М., Пг., 1924; Бухарин Н.И. Классовая борьба и революция в России. М., 1917; Невский В.И. Историко-революционный сборник.
М., Пг., 1924; Карпинский В.А. Два года борьбы. Пг.,1918 и так далее.
3. См. например: Раенко Я. Н. Хроника исторических событий на
Дону, Кубани и Черноморье. Вып. 1. Март 1917 – март 1918 гг. Р. н/Д.,
1939; многочисленные хронологические таблицы в учебниках, энциклопедии и словари, построенные именно по принципу простого набора
сведений с минимумом комментариев.
Плохотнюк Т.Н.
ПРОБЛЕМА ГОСУДАРСТВЕННОЙ ПРИНАДЛЕЖНОСТИ
МИГРАНТОВ В УСЛОВИЯХ ТРАНСГРАНИЧНЫХ ПЕРЕМЕЩЕНИЙ
НАСЕЛЕНИЯ: РОССИЙСКИЙ ОПЫТ РЕГЛАМЕНТАЦИИ
Для России в течение 1870-х-1880-х годов назрела проблема, обусловленная, с одной стороны, выездом российских подданных в Германию, с
другой – пребыванием иностранцев на территории государства. Содержанием этой проблемы являлась государственная принадлежность перемещавшихся, которая требовала ее урегулирования законодательным путем.
Во-первых, в России уже существовала категория переселенцев, которые прибыли в страну по увольнительным свидетельствам от своих
правительств, т.е. это были лица без гражданства. Поселившись здесь,
они не предпринимали никаких мер к приобретению российского подданства. На практике российское государство приравнивало увольнительные свидетельства к паспортам, на основании которых был разрешен въезд в страну, и в силу этого считало, что лица, имевшие такие
свидетельства все еще имеют право на первоначальное подданство. Хотя,
отказавшись от своего первоначального подданства и не вступая в российское, эти лица становились апатридами. В российской действительности их продолжали считать иностранцами 1.
Во-вторых, в России постоянно увеличивалась численность тех иностранцев, которые, проживая здесь пожизненно, не принимали российского подданства. Так, например, в конце 1880-х годов германское кон186
сульство в Бердянском консульском округе в России осуществило учет
выходцев из различных немецких земель, прибывших на жительство в
Российскую империю до создания единого германского государства.
Однажды уехав из родной страны, не сменив подданства, они, как иностранцы, пожизненно проживали на территории другого государства.
В германских списках были указаны только обладатели легитимационных
документов, т.е. официальных документов, на основании которых их обладатели въехали в Россию и находились здесь. Это были главы семейств или
совершеннолетние самостоятельные хозяева еще не имеющие семей. Из 148
иностранцев, обнаруженных в Бердянском округе германского консульства,
77 имели семьи. Состав этих семей был следующим: в 44 семьях иностранцев было в среднем 4 детей, 17 имели по одному ребенку, 11 семей были
бездетными. 5 семей из этого числа были неполными. В общем числе иностранцев в этом округе были 71 молодых неженатых мужчин. Преобладающая численно часть иностранцев родилась в Германии – 86 из 148 –не позднее 1850-х годов, в основном в 1820-х – 1830-х гг. 62 человека родились
в России не ранее второй половины 1850-х годов, т.е. это были дети тех,
кто въехал в Россию в конце 1840-х – начале 1850-х годов 2.
Конфессиональная принадлежность германских подданных, проживавших в пределах германского Бердянского консульского округа на юге
Российской империи – 117 были представителями евангелическо-лютеранской, 27 – католической и 4 – меннонитской – подтверждает время
их появления в России. В конце XVIII – начале XIX веков на юг России
была разрешена меннонитская иммиграция, регламентируемая законодательными актами 1789, 1804, 1809, 1818 и 1825 годов. Территорию Новороссии заселяли выходцы из Пруссии, которые по водворению в Российскую империю принимали ее подданство. Наличие всего 4 иностранно-подданных меннонитов говорит о том, что их въезд был самостоятельным в более позднее время, когда уже завершилась массовая миграция.
Пытаясь найти способ разрешения этой проблемы, 9 января 1880 года
Департамент внешних сношений МИД Российской империи, осуществлявший непосредственную связь со всеми заграничными учреждениями
России, предложил уточнять у каждого, выезжавшего в Россию на основании увольнительного свидетельства, в каком городе или губернии
он намеревается поселиться в России и доставлять эти сведения в МИД.
В разосланном в этот день циркуляре было оговорено, что отсутствие у
выезжавшего решения по поводу того, в каком месте он предполагает
поселиться, или его нежелание сообщить такую информацию не может
быть основанием для отказа в визировании документа на въезд 3.
187
В-третьих, российское государство обнаружило, что российские подданные также, покидая его пределы, нарушали российское законодательство о статусе подданного. Это могло происходить как в момент
выхода, так и в течение последующего своего пребывания на территории Германии. Российские подданные, выезжавшие из страны по пятилетним заграничным паспортам или уходившие на территорию Пруссии
по краткосрочным легитимационным билетам, постепенно оседали в германских землях. Отсутствие жесткого ограничительного режима для
иностранцев позволяло проживать здесь выходцам из России, которые
по сути дела, уже утратили свое подданство и не имели оснований для
приобретения германского подданства.
2 июля 1887 года Департамент внутренних сношений МИД России
предписал миссиям и консульствам собрать и доставить сведения о проживающих в их заграничных округах выходцах из России. В тексте циркуляра Департамент выразил понимание того, что диппредставительства
ограничены в средствах приобретения исчерпывающей информации. При
выполнении данного поручения дипломатические служащие могли апеллировать только к доброй воле живущих вне России. Поэтому МИД полагался на личную инициативу дипломатических агентов и консулов, которые могли использовать для более результативного выполнения данного им поручения знание специфики местных условий в своих консульских округах и имеющиеся у них доверительные отношения с местными
властями в первую очередь с полицейскими учреждениями 4.
Но полиция Берлина могла оказать содействия только в случае если
российский подданный, проживавший там, привлекался к ответственности за административно-правовое нарушение. Или же в случае въезда российского подданного в Берлин после 1878 года, когда был введен закон (26.06.1878 г.), требовавший наличие паспорта для въезда в
столицу. На основании этого закона с этого года все прибывавшие в
Берлин проходили регистрацию в полиции 5. Предложение апеллирования к полицейским учреждениям было продиктовано собственно российским опытом, так как система административно-полицейского контроля в России сложилась намного раньше, чем в Германии.
Несмотря на наличие такого опыта, проблема должного надзора над
иностранцами оставалось актуальной. Постоянное обновление и пополнение контингента наемных рабочих и прислуги в Москве и Санкт-Петербурге, в составе которого постоянно присутствовали иностранцы, требовало обеспечения, во-первых, социальной безопасности горожан и, вовторых, отбора наиболее профессионально пригодных кадров. Достичь
188
этого можно было только установив контроль за прибывающими, регламентировав их перемещение в городе, регулируя выезд (но не въезд!) и
фиксируя их профессиональный уровень в особых свидетельствах. Выполнить этот комплекс мероприятий и были призваны созданные в каждом из столичных городов так называемые Конторы Адресов 6.
Это учреждение регистрации перемещавшихся в столичные города
пережило несколько реорганизаций, в ходе которых двухразрядная классификация сменилась сначала трех-, а затем пятиразрядной; поднялась
стоимость регистрации, которая варьировалась с учетом принадлежности к тому или иному разряду; менялась структура заведения: сначала
закрепили два отделения – Русское и Иностранное, а затем часть российских подданных, прибывающих в столицы, регистрировались в сословных управах (с 1846 г в связи с преобразованием общественного
управления), а в ведении конторы остались несколько категорий из числа российских подданных и все иностранцы7.
Иностранное отделение выдавало билеты иностранцам на жительство,
взыскивая установленные сборы и билеты или вид на жительство в других местах России. Кроме того, выдача заграничных паспортов, как для
российских, так и иностранных подданных для выезда за границу тоже
была в обязанности этого отделения. А также Иностранное отделение
вело секретную переписку об иностранцах, проживающих в России.
Частые реорганизации, усложнение классификации прибывающих было
свидетельством, в первую очередь, нарастания миграционных процессов, отражение роста пространственной мобильности населения России
и Германии. Реальная ситуация численного увеличения миграционного
контингента усложняла функции этого учреждения. Так, например, функция надзора социальной безопасности расширялась за счет организации медицинского наблюдения с целью предотвращения распространения инфекционных и венерических заболеваний (прежде всего сифилиса) и обеспечения медицинского обслуживания в городских больницах. В целом же, следует заключить, что Адресные конторы были одним из звеньев в формировавшейся административно-правовой системе регламентации трансграничных перемещений 8.
Трансграничное перемещение российских подданных в Германию и
германских подданных в Россию можно классифицировать как одно
из направлений международного миграционного процесса. Его оформление было обусловлено социальной потребностью и уже на первых
этапах становления этого процесса четко обозначилось противоречие,
обусловленное состоянием государственной принадлежности переме189
щавшихся. С одной стороны, они были скованы обязанностями перед
государством, с другой – испытывали потребность в свободе перемещения, в свободе от государственных границ. Но в процессе перемещения, оказавшись на территории другого государства, мигранты нуждались в защите. Ее, как и интересы обеспечивала дипломатическая система государства. Дипломатический представитель выступал гарантом,
представителем государства за его пределами.
Следствием пространственной мобильности населения, как в России,
так и в Германии стало константное присутствие иностранцев. Оно уже
было настолько заметным и – это особенно важно – значимым, что каждое из государств не могло оставлять без внимания въезд и пребывание иностранцев в пределы своей территории. Каждое из государств на
новом этапе развития отношений и с учетом спонтанного развития миграционного движения легализовало его. Следует говорить об административно-правовом характере регламентации этого процесса.
_____________________________
1. № 248. Об увольнительных свидетельствах иностранцев, приезжающих в Россию. 1880 год. Собрание циркуляров МИД по Департаменту внутренних сношений 1840 – 1888 г. составлен Вице-директором Департамента В. С. МИД Малевским-Малевичем. С. 349.
2. Архив внешней политики Российской империи (далее – АВПРИ).
Ф. 155. Оп. 440 / 1. 1897. Р. I. Д. 28а. Л. 176–195.
3. № 248. Об увольнительных свидетельствах иностранцев, приезжающих в Россию. 1880 год. Собрание циркуляров МИД по Департаменту внутренних сношений 1840 – 1888 г. составлен Вице-директором Департамента В. С. МИД Малевским-Малевичем. С. 350.
4. Сборник циркуляров Министерства иностранных дел по Департаменту внутренних сношений 1840–1888. // составлен Вице-директором
Департамента внутренних сношений МИД Малевским-Малевичем. СПб.,
1888. С. 412, 413, 415.
5. Reichsgesetzblatt, S. 78.
6. 15 октября 1809 года было утверждено Положение этих учреждений. Конторы находились в ведении военного губернатора или Главнокомандующего и составляли отделение полиции. В конторе в обязательном порядке регистрировались лица обоего пола, получившие работу
в частных домах. Контора имела два отделения: первое отделение регистрировало тех, кто получал должность на условиях, т. е. гувернеров,
учителей и других; второе отделение занималось регистрацией слуг и
наемных рабочих. В обязанность чиновникам Адресной конторы вме190
нили составление списков в алфавитном порядке с указанием сословной принадлежности, возраста, времени прибытия в столицу, места жительства, рода занятий и т. д. Регистрация была платной: в первом отделении мужчины вносили 10 рублей, женщины 5 рублей; во втором
мужчины 3 рубля, а женщины 1 рубль. (Записанный) Внесенный в книгу
адресов оставлял свой паспорт и получал особый билет на жительство.
Билеты были трех видов: 1) билеты первого отделения круглой формы
с зеленой каймой; 2) билеты второго отделения круглые без каймы; 3)
так называемые предварительные билеты четырехугольной формы с каймой или без оной, в зависимости по какому отделению зарегистрированный в Конторе адресов ожидал получения места. (Полное собрание
законов Российской империи, Первое издание, … № 23, 911) По именному указу от 22 октября 1809 года при канцелярии Санкт-Петербургского генерал-губернатора было открыто особое отделение для выдачи
билетов иностранцев, проживающих временно или постоянно, но не приписанных к какому-либо сословию. Поэтому из ведения Иностранного
отделения сразу же были исключены иностранные дворяне; затем имеющие знатные чины и их жены, вдовы, дети; а также состоящие при
Дирекции императорских театров. Все остальные иностранцы, обращавшиеся в контору, делились также на два разряда – на тех, кто получал
должность на договорных условиях и тех, кто получал место прислуги
и наемного рабочего. (О паспортах русских подданных в России. Б.
м, б. г. С. 6, 25) По аналогии с этим отделением, в губернских городах
Российской империи также при канцеляриях губернаторов было созданы такие же отделения. В Московской Адресной конторе для иностранцев не было создано специального отделения, их регистрировали в соответствии с принадлежностью к первому или второму разряду в общем порядке. Для обслуживания иностранцев в штат конторы были
включены два переводчика. Как очень скоро выяснилось, структура конторы не способствовала четкости работы, а некоторые из должностных
обязанностей чиновников конторы оказались невозможными для исполнения. Сложным оказалось деление на два разряда, учитывая многообразие видов занятости прибывавших в города. С одной стороны, чиновникам было трудно сразу определить по какому отделу должен регистрироваться прибывший, а с другой стороны, узкие рамки классификации не позволяли корректно дифференцировать регистрирующихся. Неудобными для заполнения оказались алфавитные книги (требовалось заполнить 24 графы), но и само изготовление книг потребовало
огромных материальных затрат (только на покупку бумаги особого фор191
мата для одной такой книги потребовалось 4 800 рублей). (О паспортах русских подданных в России. Б. м, б. г. С. 52–53).
7. О паспортах русских подданных в России. Б. м, б. г. С. 56–79.
8. Там же. С. 60.
Птицын А.Н.
СОЦИАЛЬНЫЙ ОБЛИК ЧЕШСКОЙ ПЕРЕСЕЛЕНЧЕСКОЙ
ОБЩИНЫ В РОССИИ В КОНЦЕ XIX – НАЧАЛЕ ХХ В.
Массовая миграция чехов в нашу страну развернулась в 60-гг. XIX в. и
была вызвана, прежде всего, социально-экономическими причинами: демографическим «взрывом» в чешских землях, их аграрным перенаселением,
крестьянским малоземельем, высоким уровнем безработицы, экономическими кризисами, острыми социальными проблемами и т.п. В определенной
степени эмиграцию обуславливали также национальные противоречия, весьма
острые в чешских землях Австро-Венгерской монархии 1.
Бурно развивавшаяся пореформенная Россия давала чешским иммигрантам широкие возможности для трудоустройства, приобретения земли,
создания различных предприятий, повышения жизненного уровня и социального статуса. В нашей славянской стране чешские переселенцы неизменно встречали благожелательный прием. Важную роль играла и политика российского правительства, ориентированная на привлечение в страну
иностранных колонистов и специалистов из числа зарубежных славян.
Чешское переселение в Россию шло двумя волнами. Среди эмигрантов первой волны (60-70-х гг. XIX в.) преобладали крестьяне, основавшие многочисленные чешские колонии на Волыни, в Крыму и на
черноморском побережье Кавказа. В конце XIX – начале ХХ в., в связи со свертыванием программы иностранной колонизации российских
окраин, чешская эмиграция стала направляться преимущественно в российские города. На первый план среди эмигрантов выдвинулись предприниматели, инженеры, техники, квалифицированные рабочие, ремесленники, учителя, музыканты и т.д. 2
Чехи занимали ведущие позиции среди подданных Австро-Венгрии,
переселявшихся в нашу страну. По данным Первой Всеобщей переписи населения 1897 г., в России проживало 50.385 чехов и словаков
(последних по сравнению с чехами было немного, всего несколько тысяч). Среди них было 26.569 мужчин и 23.816 женщин 3. Небольшой
перевес мужчин объясняется тем, что они в то время обладали гораздо
192
большей социальной мобильностью, чем женщины. В то же время, относительно небольшое расхождение в количестве мужчин и женщин
среди переселенцев говорит о том, что иммиграция из Австро-Венгрии
в Россию носила «семейный» характер. Этим она отличалась от иммиграции из азиатских и балканских стран, в составе которой безраздельно доминировали мужчины. В то же время, перевес женщин был характерен для французской, швейцарской, великобританской и даже германской диаспор в России, что объяснялось наличием значительного
числа гувернанток, воспитательниц и учительниц из этих стран.
Чешская эмиграция в нашу страну активно продолжалась вплоть
до начала Первой мировой войны. Так, в 1911 г. российское консульство в Праге оформило 2020 паспортов на выезд в Россию, в 1912 г.
– 3303 паспорта 4.
Чешское население было размещено по территории России неравномерно. Главным центром расселения чехов являлись юго-западные губернии Европейской России, где было сосредоточено свыше двух третей от их общего количества. При этом свыше половины российских чехов
27.670 человек (55%) проживало в 1897 г. в Волынской губернии, где
было сосредоточено большинство чешских колоний в нашей стране (в
данной губернии чехи составляли 1% населения). Значительное количество чехов насчитывалось также в Киевской (3.294 человек), Таврической (1.962 человек) и Херсонской (1.351 человек) губерниях, где также
были чешские колонии. Крупными центрами расселения чехов являлись
Царство Польское и Северный Кавказ. В губерниях российской Польши
в 1897 г. было зарегистрировано 6.450 чехов, подавляющее большинство
из которых проживало в Лодзинском уезде Петроковской губернии (4.979
человек). На Кавказе, по данным переписи, насчитывалось 3.360 чехов.
Они были сосредоточены, главным образом, в Черноморской губернии
(1.290) и Кубанской области (1.213), где находились чешские колонии 5.
Примечательно, что чешские переселенцы были зафиксированы в 1897
г. во всех губерниях и областях России, за исключением отдаленных Амурской и Тургайской областей. Большинство среди чешских переселенцев
составляли крестьяне-колонисты. В силу этого чешская диаспора в России имела достаточно ярко выраженный «сельский» характер. По данным
переписи 1897 г., в городах проживало всего 11% российских чехов. Наибольшее количество чехов было зафиксировано в Киеве (954 человека),
Одессе (616), Москве (604), Варшаве (543) и Петербурге (414) 6.
Из общего числа проживавших в России чехов самостоятельными хозяевами, по данным Всеобщей переписи, являлись 18.876 че193
ловек (37%), остальные являлись членами семей. Среди мужчин самостоятельных хозяев было 16.259 (61%), среди женщин – 2.617
(11%). Таким образом, у российских чехов доминировала традиционная модель семьи. Список хозяйственных занятий чешских переселенцев был весьма обширным.
Основные хозяйственные занятия чехов в России по данным переписи
1897 г. (указано число самостоятельных хозяев, без членов семей) 7
Сфера деятельности
Администрация, суд и полиция
Вооруженные силы
Учебная и воспитательная деятельность
Наука, литература и искусство
Врачебная и санитарная деятельность
Деятельность и служба частная, прислуга, поденщики
Живущие на доходы от капиталов и недвижимости,
а также на средства родственников
Живущие за счет казенных учреждений и частных лиц
Земледелие
Животноводство
Обработка волокнистых веществ (текстиль)
Обработка металлов
Обработка продуктов питания
Обработка животных продуктов
Винокурение и пивоварение
Обработка минеральных веществ (керамика)
Обработка дерева
Производство инструментов, часов, ювелирных изделий
Изготовление одежды
Участие в производствах, не вошедших в предшест. Группы
Строительство, ремонт и содержание жилья
Транспорт
Трактиры, гостиницы и т.п.
Торговля вообще, без указания ассортимента
Торговля сельскохозяйственными продуктами
Торговля тканями, одеждой и мехами
Торговля предметами домашнего обихода и роскоши
Торговля прочими предметами
Торговля разносная и развозная
Торговля питейная
Проституция
Лишенные свободы
Лица неопределенных профессий
Всего
194
Количество
занятых
72
244
259
409
79
1.410
387
174
8.753
135
688
1.193
648
95
253
313
363
89
709
372
304
165
223
153
152
126
67
65
101
116
18
32
508
18.876
Самой многочисленной профессиональной группой среди российских чехов являлись крестьяне-колонисты. Сельским хозяйством была
занята половина (47%) чехов из числа самостоятельных хозяев. В промышленном и ремесленном производстве была занята четверть чехов
(26%), преимущественно в металлообработке (6,3%), текстильном производстве (3,6%), пищевой и пивоваренной промышленности (4,7%).
В сфере торговли было занято около 4% российских чехов. При этом
следует обратить внимание на то, что им удалось освоить различные
«торговые специализации», причем наибольшей популярностью среди
них пользовались торговля сельскохозяйственными продуктами, тканями
и одеждой, а также спиртными напитками. Значительное количество составляли также коммивояжеры.
Интересной особенностью чешской диаспоры является очень высокая, сравнительно с другими народами, проживающими в России, доля
людей, занятых в сферах образования, культуры и науки (около 3%).
Особенно заметное место среди чешских переселенцев занимали учителя и музыканты 8.
Часть чехов-переселенцев была занята в сфере услуг (прежде всего,
это содержание гостиниц, трактиров и т.п.). Среди чехов было также
довольно много людей, находившихся в личном услужении или выполнявших поденную работу (около 8%).
Для сравнения с приведенными данными можно привести архивные материалы о профессиональном составе чешской диаспоры Кубанской области накануне Первой мировой войны. К числу наиболее распространенных
профессий кубанских чехов относились следующие: для мужчин – хлебопашец, огородник, слесарь, кузнец, механик, маляр, сапожник, пивовар, колбасник, бухгалтер, конторщик, торговец, музыкант, чернорабочий; для женщин – домашнее хозяйство, торговля, прислуга, поденные заработки 9.
Таким образом, чешские переселенцы были представлены в различных сферах экономики. При этом ведущим занятием чехов, как и жителей России в то время в целом, являлось земледелие. Чешские переселенцы смогли, в своем большинстве, занять подходящие социальные
и профессиональные ниши, что говорит об их успешной адаптации.
Благодаря тем возможностям, которые дало чехам переселение в Россию, и также свойственным данному народу трудолюбию и энергичности, подавляющему большинству чешских переселенцев удалось значительно повысить свой жизненный уровень.
Так, например, чешские колонисты «первой волны» в Крыму не имели даже средств для перевозки на новое место собственных вещей, пе195
реправляя свой нехитрый скарб на ручных тележках. А чешские колонисты, которых российские пароходы перевозили в конце 1860-х гг. из
Одессы в Новороссийск, нуждались до такой степени, что пароходное
общество было вынуждено организовать им бесплатные обеды 10.
Со временем чехам удалось прочно освоиться на новом месте, наладить эффективное хозяйствование и достичь неплохого материального уровня. Колонисты стали использовать прогрессивные методы земледелия, сельскохозяйственные орудия и машины, являясь в этом плане примером для местных крестьян. В глазах местного населения чехи
приобрели репутацию «крепких», зажиточных хозяев. Современники
сравнивали их с немецкими колонистами, которые считались в то время в России самыми лучшими хозяевами 11.
Свидетельством успешной адаптации в России являлись частые случаи перемены чешскими переселенцами подданства, и даже религии. Хотя
часть чехов, проживавших в нашей стране на постоянной основе, сохраняла австро-венгерское гражданство, большинство же со временем становились подданными российского императора. Примечательно, что к
перемене подданства были более склонны колонисты, рассматривавшие
свое пребывание в России как долговременное. Российские власти поощряли принятие подданства колонистами, т.к. были заинтересованы в
том, чтобы землевладельцами были не иностранцы, а собственные подданные. Это касалось, в первую очередь, волынской губернии – стратегически важного приграничного региона. Практиковался и массовый прием в подданство. Так, например, 24 сентября 1870 г. в центре чешских
колоний на Волыни – г. Дубно – состоялась торжественная церемония
принятия российского подданства 1237 чешскими переселенцами – «главами семейств», которые принесли присягу за себя и за домочадцев 12.
Чехи-горожане, в отличие от колонистов, часто предпочитали сохранять гражданство своей родной страны. Многие из них рассчитывали
заработать в России и со временем вернуться на родину. Так, на момент проведения всероссийской переписи 1897 г. иностранное подданство сохраняли среди чехов в Волынской губернии всего 8%, в Черноморской губернии – 17%, в Таврической губернии – 23%, в Кубанской области – 36%. В городах же этот показатель составил: в Киеве –
58%, в Одессе – 69%, в Москве – 75% 13.
Самая массовая кампания по принятию чехами российского подданства
имела место после начала Первой мировой войны, когда права подданных
«враждебных держав» в нашей стране стали всячески ограничиваться. Всего в 1914-1917 гг. с прошениями о принятии российского подданства об196
ратились 2.465 чехов (888 из них просили принять в российское подданство и членов их семей), большая часть ходатайств была удовлетворена 14.
Российские власти всячески стимулировали и переход чехов в православие. Они вели соответствующую агитацию, предоставляли новообращенным различные льготы, облегчали карьерный рост и т.д. Так,
православные чехи имели право приобретать земли в западных губерниях, где был введен запрет на покупку и аренду земли иностранными
выходцами (в том числе и в Волынской губернии). В то же время, некоторые чехи переходили в православие и по «идейным соображениям», чтобы продемонстрировать свое единство с русским народом.
Российские власти вели активную политику по обращению в православие волынских чехов в 1880-1890-е гг., что было связано с военно-стратегическими соображениями (правом владеть землей в пограничном регионе) и политическими видами (борьбой с католицизмом и полонизмом).
К 1897 г. в православие было обращено уже 66% волынских чехов. 29%
чехов Волыни сохранили верность католичеству, 5% – протестантизму 15.
В других регионах чешской колонизации такой массовой кампании
по обращению чехов в православие, как на Волыни, не было. По данным переписи 1897 г., среди чехов Кубанской области католики составляли 63%, православные – 36%, протестанты – 1%. В то же время, в
Черноморской губернии чехи-католики составляли 90%, а православные – всего 10%. Чехи Таврической губернии распределялись по своей конфессиональной принадлежности следующим образом: католики
составляли 87%, православные – 8%, лютеране и реформаты – 5% 16.
После издания указа о свободе вероисповеданий (1906 г.) часть новообращенных чехов оставила православие и вернулась к католичеству
либо протестантизму. Новая волна обращения чехов в православие наблюдалась в начале Первой мировой войны, что было связано с подъемом «славянского патриотизма».
Перепись 1897 г. показала, что чехи обладали высоким уровнем грамотности. Так, например, в Волынской губернии 63% чехов-мужчин и
55% чешек были грамотными, в то время как в целом по губернии процент грамотных составлял 24% – у мужчин и 10% – у женщин. Грамотность чехов Таврической губернии составила 64% среди мужчин и 59%
среди женщин, в целом по губернии эти показатели составляли соответственно 37% и 18%. Чехи, наряду с немцами, были лидерами по показателям грамотности среди всех народов, проживавших в России 17.
Данные всероссийской переписи свидетельствуют о том, что чехи в
эмиграции продолжали придерживаться традиционных семейных цен197
ностей. Среди волынских чехов в возрасте старше 20 лет в браке состояло 78%, среди кубанских чехов – 79%. Доля же холостых и незамужних среди взрослых чехов, и на Волыни, и на Кубани, составляла
всего 14%. 8% волынских чехов составляли вдовы и вдовцы, на Кубани этот показатель составил 7%. К числу разведенных среди чехов
принадлежали всего лишь 4 мужчины и 9 женщин на Волыни и 1 мужчина – на Кубани 18. В дореволюционный период чехи в местах своего
расселения предпочитали заключать браки с соотечественницами. Межнациональные браки являлись редким явлением, они стали нормой только в советский период 19.
Семьи у российских чехов были, как и других жителей России в то
время, многодетными. Показатели рождаемости в них были высокими.
Так, в 1897 г., доля детей и молодежи до 20 лет среди волынских чехов составляла 51%, а доля пожилых людей старше 50 лет – всего 14%.
Для кубанских чехов эти показатели составляли, соответственно, 49%
и 10%. Эта ситуация была связана также с тем, что в эмиграцию выезжали преимущественно люди молодого и среднего возраста 20.
Российские чехи, проживая в иноязычном окружении, позиционировали себя как особую этническую общность, стремились сохранить свой
язык, культуру, традиции. Попытки русифицировать чехов, предпринимавшиеся российскими властями в рамках националистической политики
правительства Александра III, потерпели крах. В начале ХХ в. условия
для национально-культурного развития российских чехов стали более благоприятными. На Волыни, в Киеве, Одессе, Петербурге, Москве, Лодзи
и других городах действовали чешские культурно-просветительные, благотворительные и физкультурные общества. В Киеве стали издаваться газеты на чешском языке – «Русский чех» и «Чехослован» 21.
Чешское население также отличалось высоким уровнем политической
лояльности к российскому правительству. В 1914 г. российские чехи четко
сделали свой выбор, заявив о полной поддержке России в ее борьбе с
исторической родиной чехов – Австро-Венгрией. Уже в августе 1914 г. в
Киеве стало формироваться чешское добровольческое соединение – дружина, ставшая ядром знаменитого чехословацкого корпуса.
Таким образом, во второй половине XIX – начале ХХ вв. в России
сформировалась значительная чешская диаспора. Она состояла из чешских колонистов, проживавших в юго-западных и причерноморских
губерниях, и чехов-горожан, которые являлись предпринимателями, техническими специалистами, рабочими, ремесленниками, учителями и т.д.
Переселенцы смогли достаточно быстро адаптироваться к новым усло198
виям и занять различные социальные ниши. Чехи стали частью многонационального населения нашей страны, в современной России продолжают жить их потомки.
____________________________
1. Vaculik J. Èeši v cizinì – emigrace a návrat do vlasti. Brno, 2002. S. 20.
2. Серапионова Е.П. «Лица чешской национальности» // Родина.
2006. № 4. С. 108.
3. Общий свод по империи результатов разработки данных Первой
Всеобщей переписи населения, произведенной 29 января 1897 г. СПб.,
1905. Т. II. С. XI.
4. АВПРИ. Ф. 155. Второй департамент. Оп. 408. Д. 1352. Л. 37.
5. Общий свод по империи… Т. II. С. XI.
6. Там же. С. 3, 21, 39.
7. Там же. С. 327.
8. Порочкина И.М., Инов И.В. Чехи в Санкт-Петербурге. СПб., 2003.
С. 15.
9. ГАКК. Ф. 454. Оп. 1. Д. 5844.
10. ГАРФ. Ф. 1750. Оп. 1. Д. 353. Л. 1 об.
11. Auerhan J. Ceske osady na Volyni, na Krymu a na Kavkaze. Praha,
1920. S. 55.
12. РГИА. Ф. 1284. Оп. 189. Д. 971. Л. 102.
13. Первая всеобщая перепись 1897 г. Т. VIII. Волынская губерния.
СПб., 1904. С. 249; Т. LXX. Черноморская губерния. Тетрадь 2. СПб.,
1900. С. 25; Т. XLI. Таврическая губерния. СПб., 1904. С. 274; Т.LXV.
Кубанская область. СПб., 1905. С. 239; Т. XVI. Киевская губерния. СПб.,
1904. С. 260; Т. XLVII. Город Одесса. СПб., 1904. С. 153; Т. XXIV.
Город Москва. СПб., 1904. С. 247.
14. Подсчитано: РГИА. Ф. 1284. Оп. 243. Ч. 2. Д. 7631-7648.
15. Первая всеобщая перепись 1897 г. Т. VIII. Волынская губерния.
С. XI.
16. Первая всеобщая перепись населения 1897 г. Т.LXV. Кубанская
область. С. 71; Т. LXX. Черноморская губерния. Тетрадь 2. С. 88; Т.
XLI. Таврическая губерния. С. 101.
17.Первая всеобщая перепись 1897 г. Т. VIII. Волынская губерния.
С. XIII, 115; Т. XLI. Таврическая губерния. С. XVIII-XIX, 94.
18. Первая всеобщая перепись 1897 г. Т. VIII. Волынская губерния.
С. 136; Т.LXV. Кубанская область. С. 239.
19. Пукиш В.С. Чехи Северного Кавказа. Годы и судьбы: 1868-2010.
Ростов-на-Дону, 2010. С. 134.
199
20. Первая всеобщая перепись 1897 г. Т. VIII. Волынская губерния.
С. 112-113; Т.LXV. Кубанская область. С. 88-89.
21. Серапионова Е.П. «Лица чешской национальности» // Родина.
2006. № 4. С. 109.
Романова Н.В.
ОСОБЕННОСТИ РАБОТЫ ПАРТИЙНЫХ ОРГАНОВ
СТАВРОПОЛЬЯ И КУБАНИ ПО ОСУЩЕСТВЛЕНИЮ
КУЛЬТУРНОЙ ПОЛИТИКИ В 50-60 ГГ. ХХ ВЕКА
В современной исторической науке пристальное внимание уделяется
взаимоотношениям общества и власти в СССР на разных этапах его развития. Особый интерес представляет сравнительное изучение системы
отношений между высшей властью и элитой советской творческой интеллигенции и характера взаимодействия региональной власти и местной художественной интеллигенции с точки зрения интеллектуальной и
социальной истории.
Изучение художественной культуры СССР в период «оттепели» позволяет глубже понять механизмы конструктивных и деструктивных процессов в духовной сфере советской социально-политической системы.
Будучи универсальными, в силу мощной централизации всех сторон
советской действительности, они отличались своеобразием проявления
в местной истории в связи с инертностью идеологических структур,
большей стабильностью и консерватизмом местного общества, своеобразием исторических и культурных традиций регионов.
В годы «оттепели» типичным направлением партийной работы в области культурной политики стали встречи партийных лидеров с творческой интеллигенцией. Традиционным инструментом активизации работы во всех сферах социальной жизни в советском Союзе были всевозможные партийные решения и постановления. В контекст злободневных партийных документов вписывались и конкретные задачи развития
культуры. Это способствовало решению некоторых острых проблем отрасли. С другой стороны, массовость и обязательность проведения мероприятий «в свете решений» тех или иных партийных событий приводила к заорганизованности, очковтирательству, подмене кропотливой
черновой работы показной шумихой.
Указанные выше формы руководства культурой были переняты и местными органами. В отделе науки и культуры Краснодарского крайкома КПСС
200
в 1953 г. было проведено совещание с композиторами и писателями по
вопросу улучшения их дальнейшей деятельности в связи с решениями сентябрьского Пленума ЦК КПСС. На совещании было отмечены главные достижения работников искусств – некоторое улучшение идейно-творческой
и финансовой деятельности коллективов. Особо это касалось укрепления
творческой интеллигенции с производством. Выполняя решения сентябрьского Пленума ЦК, театры края стали больше проводить выездных спектаклей с достаточно высоким идейно-художественным уровнем. Например,
краевой драматический театр им. М. Горького в 1953 году осуществил более 50 выездных спектаклей для трудящихся Пашковского, Пластуновского, Абинского, Лазаревского районов. Отмечены были также Майкопский областной и Армавирский городской драмтеатры, которые также организовывали систематические выезды в районы. «Всего за истекший год
Майкопский – 76 спектаклей, Армавирский – 90» 1.
Такие же критерии применялись к художникам и писателям, которых
в целом похвалили за «повышение идейно-художественного уровня» их
произведений. В то же время писателям указали на необходимость более глубокого изучения жизни колхозной станицы, а также чаще отражать в своих произведениях передовиков и новаторов сельскохозяйственного края. Общее партийное требование к работникам творческих
профессий исходило из представлений об искусстве как орудии идеологии и воспитания советских людей в соответствии с общетеоретическими и политическими установками Коммунистической партии: «Задача партийной организации края, работников учреждений искусств состоит в том, чтобы каждый клуб, театр стали подлинными очагами культуры, коммунистического воспитания трудящихся. Каждое из этих учреждений должно направить главное внимание на идейное содержание
своей деятельности, на разъяснение политики Коммунистической партии,
на быстрейшее претворение в жизнь исторического постановления сентябрьского Пленума ЦК КПСС» 2.
Продолжая традиции партийного руководства в эпоху Хрущева, местные партийные органы проводили встречи с работниками культуры,
во время которых главный упор делали на верность интеллигенции коммунистической идеологии. 17 марта 1964 г. в Краснодаре прошел III
съезд работников культуры. С докладом «Задачи работников культуры
Кубани в современных условиях» выступил секретарь сельского крайкома КПСС А.Н. Дмитрюк, который говорил: «творческая интеллигенция Кубани весь минувший год работала под воздействием указаний
партии, сознавая свое высокое призвание и ответственность перед на201
родом. Писатели Кубани создали ряд произведений, в которых ярко раскрыт духовный мир советского человека. Пересмотрели свои творческие планы театральные коллективы края. Ведущее место в их репертуаре занимает теперь советская пьеса» 3. С положительной стороны была
отмечена работа кубанских композиторов и художников. Все выступавшие на этом съезде: начальник Адыгейского областного Управления
культуры И.В. Чечетин, заведующий отделом культуры Краснодарского горисполкома Г.С. Фоменко, председатель Краснодарского отделения Художественного фонда Ф.В. Калашнев, – рапортовали об отрадных переменах в творческой жизни Кубани и клеймили позором тех,
кто искажает идеологическую линию партии.
Партийные органы держали под контролем работу всех творческих
союзов. К примеру, в 1954 г. на конференции писателей Кубани выступление представителя крайкома КПСС носило директивный характер.
В выступлении партийного чиновника были проанализированы достоинства и недостатки работы краевой писательской организации. Особо
была отмечена работа Союза писателей по оказанию творческой помощи молодым непрофессиональным писателям, например, главному агроному Динской МТС Пальману. Однако в целом обращает внимание
менторский тон речи партработника. Говоря о том, что «писатели Кубани, как и все советские писатели, должны создавать произведения, которые на высоком идейном и художественном уровне отображали бы
героический труд советских людей», он назидательно учил профессионалов, как этот долг надлежит выполнять. При этом главный упор делал, как это и полагалось идейно-политическому руководству, на идейный уровень художественных работ: «Большинство произведений страдают слабостью идейно-художественного уровня, явления жизни изображаются поверхностно. На эти недостатки неоднократно указывалось.
И, несмотря на это, эти же недостатки повторяются» 4.
Наиболее острой критике подверглась редакция альманаха «Кубань»,
за то, что, по мнению крайкома, он издавался на низком идейно-художественном уровне, допускались публикации слабых и серых, а порой
вообще халтурных работ. В качестве примера приводился рассказ А.
Мищика «Комбайнеры», который был «надуманным и слабым в художественном отношении». Главной причиной такого положения было названо отсутствие деловой критики и объективной оценки в работе редколлегии альманаха.
Дело доходило до того, что партийные органы диктовали писателям
формы творческой работы. В рассматриваемом случае Кубанскому от202
делению Союза писателей было дано конкретное задание: создать одноактные пьесы, фельетоны, в которых остро нуждались самодеятельные коллективы края. Особый разговор шел о личной жизни писателей, которая также находилась под пристальным партийным вниманием: «Среди писателей есть такие, которые своим аморальным поведением и неблаговидными поступками опорочили высокое звание советского писателя и потеряли моральное право представлять передовую
социалистическую культуру. До чего дошли отдельные писатели, когда
их пьяных до омерзения вытаскивают и поднимают из грязи граждане
и с презрением произносят: «да это же Краснодарский писатель. Других забрасывают письмами с разных мест, в которых требуют, чтобы
высылали деньги на воспитание детей, счет которым они, видимо, и сами
потеряли» 5. В таком же духе прошло 1-2 июля 1957 г. отчетно-выборное собрание писателей Ставрополья, на котором также звучала острая
критика в адрес произведений с низким идейным уровнем, а виновниками были коммунисты, которые не обеспечили должного идейно-политического руководства творческим союзом.
XX съезд ЦК КПСС несколько изменил политические установки, но
формы работы партийных органов остались прежними. Так, в мае 1956
г. на собрании ставропольских художников по отчету Правления Ставропольского отделения союза художников в обязательном порядке участвовали и представитель отдела культуры, и представитель горкома
КПСС, и представитель крайкома КПСС. Заслушав отчетный доклад,
участники приступили к его обсуждению. Выступления представителей
городского и краевого комитетов партии от подобных выступлений в
прошлом отличались только тем, что изменился порядковый номер съезда да вместо «социалистического строительства» появилась «борьба за
коммунизм». Партия все также формулировала политические установки для деятелей культуры: «ХХ съезд партии поставил благородные задачи перед работниками искусства. Творческая деятельность должна
быть проникнута духом борьбы за коммунизм». Также в качестве коренного недостатка работы правления провозглашалось «слабое внимание идейному росту художников». Главный критерий творческой состоятельности также было мнение зрителей-трудящихся, а также связь художников с практикой коммунистического строительства.
Вместе с тем, появился и новый мотив партийной критики, который,
на наш взгляд, свидетельствовал о возросшем внимании к творчеству
местных работников культуры. Представитель крайкома КПСС заявил,
что, «художников надо ориентировать на ставропольскую тематику, ото203
бражающую жизнь и деятельность наших людей, создавать полотна, достойные нашей эпохи, с тем, чтобы к 40-летию Советской власти наши
художники пришли с большими достижениями» 6.
Особое внимание партийные организации уделяли идейной «выдержанности» самих деятелей культуры. В связи с этим в качестве важнейшего недостатка в осуществлении культурной политики был назван
тот факт, что значительная часть работников искусства не были «охвачены никакими формами политического образования». Надо заметить,
что главным источником недостатков в области культуры края называли слабое руководство со стороны соответствующих местных органов
исполнительной власти, а также первичных партийных организаций.
Жесткая иерархия местных и центральных органов партийно-государственной власти, признание за партией приоритета в руководстве давала возможность на практике реализовывать идею избранности Коммунистической партии, ее непогрешимости: ЦК ошибаться не может. Такая ситуация вела к тому, что коллективная ответственность за провалы и недостатки переадресовывались от вышестоящих органов к нижестоящих, от партийного аппарата – к общественным организациям и
советам. В частности, наличие перечисленных выше недостатков в решении бюро крайкома объяснялось отсутствием должного контроля со
стороны краевого Управления культуры. Крайком КПСС рекомендовал
Управлению культуры и в целом крайисполкому повысить требовательность, усилить контроль и помощь в работе учреждений искусства и
усилить постановку в них идейно-политического воспитания. На пленуме Краснодарского краевого комитета партии в 1954 году было отмечено, что в некоторых спектаклях театра «нечетко доносится основная идейная направленность, – так, например, в спектакле «Порт-Артур» тема патриотизма и героизма русских солдат затушевана комедийным решением солдатских сцен». Творческая самобытность и свобода
режиссеров-постановщиков партийными органами не брались в расчет.
Социальная значимость изучения истории культурной политики и художественной интеллигенции в Ставропольском и Краснодарском краях в первой половине 50-х – середине 60-х годов состоит в том, что ее
изучение в контексте сегодняшней формальной свободы творчества позволяет более ясно понять некоторые непреходящие тенденции в бытии
отечественной культуры. Формы зависимости художника от власти и
общества гораздо глубже и сложнее, чем казалось «шестидесятникам»,
что свобода творчества материализуется только в мастерстве, тяжком
труде и социальной ответственности художника.
204
Изучение этой темы в наши дни приобретает практическую актуальность, так как позволяет более взвешенно подходить к выработке региональной культурной политики в современных условиях, учитывая как
позитивный, так и негативный опыт во взаимоотношениях органов власти с представителями художественной культуры.
____________________________
1. ЦДНИКК. Ф. 1774-А. Оп. 4. Д. 1893. Л. 34.
2. Там же. Л. 31.
3. III съезд работников культуры Кубани. Комсомолец Кубани. 18
марта 1964. С. 1.
4. ЦДНИКК. Ф. 1774. Оп. 4. Д. 2494. Л. 79.
5. Там же. Л. 81-82.
6. ГАСК. Ф.Р.- 4213. Оп. 1. Д. 25. Л. 26, 28.
Самсонова С.А.
БЕСПРИЗОРНИКИ КАК ЭЛЕМЕНТ ГОРОДСКОЙ ЖИЗНИ
В 20-е ГОДЫ XX ВЕКА (на примере Ставрополя)
В 1920-е гг. под беспризорностью понималось отсутствие у детей и
подростков постоянного места жительства, определенных занятий, семейного или государственного попечения и систематического воспитательного воздействия в результате потери родителей, ухода из семьи, бегства
из воспитательного учреждения. Из всей массы беспризорных наиболее
нуждающимися в полном обеспечении и воспитании признавались категории беспризорных – бездомных и беспризорно – заброшенных, в то
время как беспризорные – безнадзорные считались лишь нуждающимися в охране и в мерах временной или частичной помощи и воспитания.
В 1920-е годы был введен термин «уличная беспризорность»1, под которой подразумевалась городская беспризорность. Полностью отсутствуют сведения о беспризорниках, находившихся в сельской местности. В
условиях беспризорности основным местонахождением детей в городе
являлись общественные места: вокзалы, базарные площади, заброшенные дома, парки. В каждом городе имелись места, где концентрировались бездомные дети. В Ставрополе особой популярностью пользовался
вокзал2. Условия выживания требовали от детей создания своего закрытого сообщества с распределением ролей и обязанностей. Вокзальные
беспризорные резко отличались от уличных. Ютившиеся на вокзале «выделялись особой злостью, хитростью, угрюмостью и увертливостью, поскольку им постоянно приходилось спасаться от милиции»3. Эти дети
205
жили не только без «определенных занятий», но и в «страхе» что с ними
может в любой момент случиться что-то непонятное – последует наказание в форме изъятия из окружения таких же, как он, и помещение в непонятные условия, обида, унижение со стороны старших. Условия, в которых находились беспризорные дети, вызывали у них постоянную настороженность и недоверие к окружающим. Всех, кто пытался вторгнуться в их жизнь, они называли «лягавыми». На разговор они шли неохотно, постоянно хитрили и фантазировали. О том, что беспризорники замыкались в себе и не хотели делиться о своей жизни, неоднократно отмечали педагоги и воспитатели. Особая проблема – феномен «мы», у детей возникла своеобразная идентификация друг с другом. В нормальной
семье всегда есть фамильное «мы» – чувство, отражающее причастность
именно к своей семье. Это очень важная, организующая эмоционально
и нравственно сила, которая создает условие защищенности ребенка. В
условиях жизни на улице у детей стихийно складывается «уличное» «мы».
Это совершенно особое психологическое образование. Беспризорные дети
делили мир на «свои» и «чужие», на «мы» и «они». От «чужих» они совместно обособлялись, проявляя по отношению к ним агрессию. У них
была своя особая нормативность по отношению ко всем «чужим». Однако внутри своей группы дети также были обособлены; они могли жестоко обращаться со своим сверстником или ребенком младшего возраста. Эта позиция формировалась по многим причинам, но, прежде всего
из-за неразвитой и искаженной потребности в любви и признании, из-за
эмоционально нестабильного положения ребенка, лишенного семьи. А.
А. Пичугин, производивший 8 сентября 1924 года учет беспризорных детей в городе Ставрополе, писал: «Действительность превзошла наши прежние представления: многие сотни детей находятся в таких условиях, которых не придумает и пылкая фантазия. Грязь физическая и грязь моральная – вот что их окружает сейчас... Будущего нет совершенно. Они
живут минутой, ища по-своему счастья и радости в самых грубых, циничных, порой отвратительных эксцессах. «Общество», «человечество»,
как это понимается другими людьми, – для них чуждые понятия, многие
из них уже теперь враги всех тех, кто живет за порогами их логовищ»4.
Беспризорники, как особая общность, жили по групповому нравственному нормативу, минуя законы, ориентируясь на групповую совесть, поруку. По образу жизни, внутреннему статусу исходя из классификации
А. Рожкова5, можно выделить три категории беспризорников. Первая
группа – нищие, или «кусочники» выпрашивали съестное или деньги. К
другой разновидности относились «певцы». Как правило, с 14–16 лет ре206
бята переходили в среднюю категорию – образовывали воровские шайки. Воровской промысел требовал четкой организации, распределения
обязанностей. Вся добыча делилась строго поровну между участниками
кражи. К элите беспризорных преступников относились «жулики», или,
как их еще называли, «стопари», поскольку они занимались «гопстопом»
– налетами, вооруженными грабежами. Взрослые бандиты «заботились»
о младших собратьях, подкармливая их, делясь краденным, снабжая спиртным, тем самым, готовя себе смену. Существовал неписаный закон, никогда не оставлять при себе добытых денег, поскольку их могли изъять
при обыске или же отнять «свои». У таких детей наблюдались авантюристические устремления, взращиваемые уличной жизнью, что резко увеличивало трудовую неустойчивость и недисциплинированность. Условия
бездомной среды рано ставили ребенка в положение реальной жизненной ответственности, что вело к формированию ряда социально-биологических качеств. К таковым относятся хорошая биологическая закалка
организма, реализм и точность восприятия окружающего мира, жизненная гибкость, активность, смелость, групповая солидарность. Возможна
классификация беспризорных детей в зависимости и от срока пребывания их в уличной среде. При этом можно выделить три уровня. К первому причисляются дети, пребывавшие в стадии беспризорности до одного месяца. Второй уровень составляют те, стадия беспризорности которых – от одного месяца до года. К третьему уровню относятся находящиеся на улице более года. По способам существования, первые – пытались заработать на жизнь путем попрошайничества, сбора бутылок; вторые – попрошайничеству предпочитают воровство; третьи – нередко входили в различного рода преступные группировки. Жизнь детей в таких
условиях существенно осложняло их социальное, умственное и физическое развитие. Одна из воспитательниц дала наиболее точную характеристику беспризорника: «Наш бродячий ребенок – это особый ребенок,
совсем не похожий на обыкновенных детей. Прежде всего, это самостоятельный ребенок, привыкший надеяться на свои силы. Он свободен от
всяких условностей жизни, правил и дисциплины. Малыш живет на вокзале, ночует, где придется; питается лишь краденным или случайно заработанным, но, главное, он свободен, и это все, чем дышит, чем живет
бродячее дитя»6. Обобщенный социальный портрет беспризорного ребенка
кратко характеризуется следующим образом: преимущественно – это
мальчики 12-14 лет, родители которых рабочие или крестьяне. В раннем
детстве дети воспитывались в полных семьях, поэтому, несмотря на ломку
психики в тяжелейших условиях беспризорности, многие из них были
207
сориентированы на достойное будущее – получение образования и хорошей, с точки зрения ребенка, профессии, которые бы позволили обеспечить ему нормальную жизнь. Беспризорного нетрудно обнаружить среди
других людей. Его поведение резко отличалось от поведения сверстников, воспитанных в «тепличных» условиях. Сравнительно легко нарисовать портрет беспризорника: чумазый, в лохмотьях, босоногий, с воровато-жалостливыми глазенками, неустанно повторяющий что-то вроде:
«Дядя, дай 10 копеек». Гораздо сложнее понять его внутренний мир. Самый распространенный для беспризорности возраст это 10–14 лет, затем
она шла на убыль. Впрочем, определить возраст беспризорника довольно трудно. Обследование детского городка показало, что мальчики «с
шести – семилетнего возраста курят по 25–30 папирос в день, пьют по
1-2 бутылки самогонки, кокаин нюхают поголовно большими дозами».
Неудивительно, что внешний вид беспризорников был далек от детского:
«Они поражают своей худобой, истощенностью, бледностью, землистым
цветом и каким-то старческим выражением лица, у некоторых уже нет
зубов, торчат какие-то чёрные корешки, глаза провалились, с огромными синяками… Они сами говорили о себе: «Это я потому такой, что кокаин нюхаю». Нередко 15–16 – летнему подростку на вид можно было
дать не более 10-11 лет. О. Кайданова разделила всех беспризорных детей, прошедших через детский приемник (400 человек), по психологическим наклонностям на следующие группы: порядочный, честный, живет внутренним миром, стремится к знаниям и приобретению рабочей профессии – 15% детей; дети, слабые по натуре, легко поддающиеся дурным влияниям, не привыкшие трудиться – около 7-8%; группа ребят, переросших школу. Этим детям трудно заставить себя учиться, но они позитивно настроены на ремесло и сельскохозяйственные профессии – около
10%; подростки из числа бывших воров, которые стараются обзавестись
каким-то имуществом, заработать деньги и целевым образом потратить
их на одежду, обувь, пищу – примерно 7-8%; наибольшая группа бродяг-нищенок, которые постоянно ходят по чайным и трактирам, выпрашивая пропитание; наиболее сложная в воспитательном отношении категория детей – ребята, пережившие тяжелые драмы, например, расстрел
родителей, либо побывавшие в тюрьмах – 7-8%; 50-60% остальных детей, по мнению автора, относились к средним по уровню развития и психики детей, легко поддающихся педагогическому воздействию7. Приведенная типология, разработанная в первой половине 1920-х годов, показывает, что специалисты искали пути эффективной работы с беспризорниками по коррекции их поведения, мотивов и установок, были готовы
208
предложить государственным органам оптимальные методики. Однако, как
правило, разработки педагогов и психологов, оказывались невостребованными. Беспризорным детям старались помочь посторонние люди, случайные прохожие. «Даже среди лиц с невысоким доходом считалось хорошим тоном отдавать часть времени для помощи беднякам и тем, кто в
ней нуждался»8. Крайне незначительной была помощь от Детской комиссии и родственников (брата, бабушки, дяди и тети). У государства не хватало средств, а родственники – сами голодали. Беспризорники, это дети,
переживший не одну трагедию – смерть родителей или близких, голод,
болезни, одиночество, постоянную борьбу за выживание. Семьи стали
рушиться в результате гибели отцов в Мировую войну или гражданскую.
Все завершилось голодом и эпидемиями. Как пишет один из бывших беспризорников, «я не только был несчастный тем, что был голодный, но
более тем, что все время приходилось плакать, глядя на своего дорогого
отца и матъ, которые не могли даже принести воды и лежали опухлые от
голода»9. Таким образом, в среднем на руках ребенка умирало три самых близких человека, подобную трагедию сложно перенести даже взрослому. Одна из девочек писала: «когда я лишилась родителей, то известно, сиротам, какая жизнь, кто не жил без родных, тот не посочувствует
другим. Я бы описала более подробно, но мне не поверят, что я пережила. Жить хорошо, а умереть еще лучше»10. Можно проследить, что большинство детей оказались в состоянии беспризорности в результате смерти
своих родителей. Беспризорный ребенок не имел имущественных и экономических прав, улица не защищала его от насилия и эксплуатации, а
наоборот, втягивала в криминальную жизнь. Перспектива беспризорника
была альтернативной и зависела от обстоятельств, в которые он попадал:
при благоприятных условиях он помещался в детский дом или крестьянскую семью и продолжал жизнь в качестве равноправного воспитанника
детского учреждения или семьи. При неблагоприятных, – в исправительно-трудовое учреждение или опять на улицу, становясь жуликом или бандитом. Уроки улицы для ребенка были страшными. По словам М. Герпета, «недаром так старчески смотрят их лица и так тусклы их глаза – не по
времени много пережитого, не по силам борьбы вынесено»11. Жизнь ребенка в период беспризорности приносила ему немало невзгод и лишений, многих толкала на преступления и правонарушения. Итак, условия
существования беспризорного ребенка были настолько тяжелы, что не могли не сказаться крайне негативно на его психике, здоровье в целом. Если
рассматривать детей и подростков вообще как социальный слой населения, то беспризорные в 20- е годы составляли в Ставрополе значитель209
ную по численности прослойку. Многим не суждено было вернуться к
нормальной жизни. Такова была цена за социально-политические потрясения, охватившие Россию в первой четверти XX века.
____________________________
1. Богуславский М. Борьба с детской беспризорностью в РСФСР //
Красная новь. 1927. №8. С. 139.
2. ГАСК. Ф.Р. – 300. Оп. 1. Д. 79. Л. 210.
3. ГАСК. Ф.Р. – 2786. Оп. 1. Д. 92. Л. 6.
4. ГАСК. Ф.Р. – 929. Оп. 2. Д. 34. Л. 198.
5. Рожков А.Ю. Борьба с беспризорностью в первое советское десятилетие. Вопросы истории. 2000. №11 С. 137.
6. ГАСК. Ф.Р. – 300. Оп. 1. Д. 120 . Л. 84 .
7. Беспризорные дети. Практика работы опытной станции. М., 1926.
8. ГАСК. Ф.Р. – 164. Оп. 1. Д. 297. Л. 26.
9. Ленинское знамя. 1977 год. 11 ноября. С. 2.
10. ГАСК. Ф.Р. – 300. Оп. 1. Д. 10 . Л. 106 .
11. Дети улицы. Образование и социальная адаптация безнадзорных
детей / Под ред. А. Н. Майорова. М., 2001. С. 112.
Сердюков Г.Н., Трапш Н.А.
ЭКОНОМИЧЕСКАЯ И СОЦИАЛЬНО-ПОЛИТИЧЕСКАЯ
СИТУАЦИЯ В ДЖАВАХЕТИИ В КОНТЕКСТЕ РОССИЙСКИХ
ГЕОПОЛИТИЧЕСКИХ ИНТЕРЕСОВ
В настоящее время Джавахетия является одним из стратегически важных регионов Большого Кавказа, что определяется не только исключительным географическим положением указанной исторической области, но и имманентными особенностями хозяйственного и общественного развития практически моноэтнического анклава, локализованного на
грузинской территории и граничащего с Арменией и Турцией. Следует
заметить, что в авторском понимании Джавахк как историческая область и геополитический регион ограничивается Ахалкалакским и Ниноцминдинским административными районами, в которых доминирующим является армянское население, и не тождественен в территориальном ракурсе Самцхе-Джавахетской губернии, искусственно созданной
грузинскими властями для эффективной борьбы с этническим сепаратизмом 1. Небольшой высокогорный район давно превратился в обширное поле геополитических комбинаций, в которых органично интегрируется армянское стремление к культурной и управленческой автоно210
мии с ожидаемой репатриацией репрессированных турок-месхетинцев,
местная экономическая стагнация с серьезными внешними инвестициями, разветвленная управленческая система и фактическое безвластие
уполномоченных должностных лиц. Внутреннее развитие Джавахетии
является значимым фактором не только для межгосударственных отношений Армении и Грузии, но и для масштабных энергетических проектов, планируемых или реализуемых в Закавказье, а также для региональной безопасности. В контексте указанного обстоятельства последовательное расширение собственного влияния в Джавахетии является
важнейшей задачей не только для сопредельных государств, но и для
широкого спектра заинтересованных держав и международных альянсов, стремящихся к доминирующему положению в Закавказье (США,
Великобритания, Франция). Одной из заинтересованных сторон, несомненно, является Россия, естественные интересы которой могут рассматриваться не только в рамках обобщающего геополитического анализа,
но и в региональном измерении, являющемся принципиальной основой
предлагаемого исследовательского материала.
Действующие грузинские власти продолжают следовать сформировавшейся в советский период негативной традиции, согласно которой
финансовые и научно-технические инвестиции в Джавахетию осуществляются по остаточному принципу. В результате, несмотря на значительные трудовые ресурсы, в рассматриваемом регионе до настоящего времени отсутствуют крупные промышленные предприятия, которые могли бы стать базовыми объектами для региональной хозяйственной инфраструктуры. Доминирующие позиции в местной экономике занимают
индивидуальные предприниматели, реализующие краткосрочные проекты
в строительной сфере, розничной торговле, сфере обслуживания и сельскохозяйственном производстве. Но малый бизнес не может обеспечить
высокий экономический рост и стабильную занятость местного населения, так как он полностью зависит от различных колебаний экономической конъюнктуры. В частности, серьезный удар региональной экономике был нанесен недавним выводом российской военной базы, к
отдельным подразделениям которой была привязана предпринимательская инфраструктура. Многие местные жители регулярно пополняли обслуживающий персонал армейских объектов, получая достаточно высокую заработную плату. Более того, российское оборонное ведомство
фактически поддерживало местных сельскохозяйственных производителей, осуществляя масштабные закупки продовольственных товаров
у региональных фермеров. Следует заметить, что неоправданно быст211
рая ликвидация военной базы существенно ухудшила политический
имидж России, сформировавшийся в предшествующий период в массовом сознании армянского этнического большинства. Подобный вывод подтверждается объективными результатами социологических опросов местного населения, проводившихся в последние годы общественным движением «Вирк». Если в 2005 году более 70% опрошенных респондентов полагали, что Россия является значимым субъектом
в закавказском политическом процессе, то в 2012 году соответствующую точку зрения поддержало не более 20 % опрошенных граждан.
Наиболее тяжелая ситуация в настоящее время сложилась в энергетической и транспортной сфере, которые в наибольшей степени зависят от
политического курса грузинского правительства. Центральные власти
упорно препятствуют круглосуточному снабжению региональных потребителей армянской электроэнергией, что создает серьезные перебои в плановой работе жизнеобеспечивающей инфраструктуры. Серьезной проблемой ежегодно становится отопительный период, который с учетом суровых природных условий может растягиваться до девяти месяцев. В Джавахетии отсутствует централизованное снабжение природным газом, хотя
региональный трубопровод проходит всего лишь в 30 км от районного
центра Ахалкалаки, а цены на каменный уголь и дрова в несколько раз
выше, чем в сопредельных грузинских субъектах и в Армении. В результате реальная стоимость отопления среднего домовладения колеблется от
700 до 1000 долларов в год, тогда как заработная плата в бюджетной сфере и основные виды пенсионного обеспечения ежемесячно составляют
не более 50 долларов. Как представляется, можно говорить целенаправленной политики грузинского правительства, стремящегося любыми средствами выдавить армянское население из Джавахетского анклава.
Дорожная инфраструктура Джавахетии находится в почти разрушенном состоянии, хотя значительные средства на ремонтные работы неоднократно выделялись заинтересованными западными финансовыми
институтами (только Всемирный банк выделил на указанные цели более 150 миллионов долларов). Автомобильные дороги в зимний период практически не подлежат безопасной эксплуатации, поскольку отсутствует необходимая снегоуборочная техника, а большая часть грунтового и асфальтового полотна покрыта достаточно глубокими ямами.
Одноколейная железнодорожная ветка Марабда – Ахалкалаки практически не используется вследствие полного отсутствия исправного подвижного состава, а турецкие предложения о долевом строительстве нового рельсового пути Марабда – Ахалкалаки – Карзах – Карс мягко
212
отклонялись тбилисскими властями на ранних стадиях проектного обсуждения. Ярким примером неадекватного отношения грузинского правительства к армянскому анклаву является недавнее распределение значительных средств, полученных по линии United Nations Development
Programme (UNDP) на комплексную реконструкцию полевых дорог к
высокогорным пастбищам в Самцхе-Джвахетской губернии. Главные
животноводческие районы – Ахалкалакский и Ниноцминдинский – получили в четыре раза меньшее базовое финансирование, чем соседние
территориальные образования, имеющие преимущественно грузинское
население. Как представляется, грузинское правительство не будет заинтересовано в системном развитии местной транспортной инфраструктуры до того момента, пока сохраняется даже минимальная перспектива государственного обособления рассматриваемого анклава.
Региональное сельскохозяйственное производство находится в несколько лучшем положении, что определяется не более благоприятной
государственной политикой, а историческим опытом местного населения, привыкшего надеяться исключительно на собственные силы. Несмотря на полное отсутствие агрокультурных инвестиций, Ахалкалакский и Ниноцминдинский районы производят до 45% грузинского картофеля, выращивают до 10% крупного рогатого скота и поставляют на
внутренний рынок 15 % горного меда. Однако, указанные показатели,
очевидно, будут снижаться в самое ближайшее время, что определяется целым рядом факторов. С одной стороны, значительная часть производимой сельскохозяйственной продукции потреблялась российскими военными, а обещанные крупные контракты на аналогичные закупки для грузинской армии остаются на уровне президентских обещаний.
В сложившейся ситуации с учетом объективной узости регионального
рынка местные фермеры вынуждены поставлять произведенные продовольственные товары в соседние регионы, где они не выдерживают жесткой конкуренции с дешевым польским картофелем и аргентинской
говядиной. В конечном итоге они будут вынуждены постоянно сокращать общий объем производимой продукции, а затем соответствующая
деятельность перестанет быть рентабельным бизнесом. С другой стороны, региональные сельскохозяйственные производители не имеют достаточных средств для систематической закупки минеральных удобрений, которые необходимы для непрерывного поддержания высокой урожайности. В обозримой перспективе почвенное истощение станет не
менее важным фактором, определяющим реальное сокращение аграрного производства, чем охарактеризованные рыночные условия. Сле213
дует заметить, что подобная ситуация вполне устраивает грузинское правительство, которое в «гуманитарных целях» завозило в Аджарию и
Южную Осетию десятки тонн минеральных удобрений, которые могли
бы работать на экономическое развитие Джавахетии.
Естественным следствием производственной стагнации является массовая безработица, охватывающая до половины трудоспособного населения, и трудовая эмиграция. Социологические опросы, проводимые
заинтересованными региональными структурами, показывают, что более 40% местных семей имеют нескольких представителей, постоянно
проживающих в других государствах, а 62% опрошенных граждан стремятся покинуть историческую Родину при благоприятной возможности. Большинство вынужденных мигрантов постоянно оказывают материальную поддержку оставленным семьям, которая по реальным масштабам превосходит объективные результаты деятельности местных предприятий. По некоторым данным, региональные банки ежедневно обналичивают денежные переводы из России общим объемом в 30 тысяч
долларов, тогда как совокупная продукция, изготовленная в Джавахетии за календарный год, оценивается в 200 тысяч долларов.
В целом, необходимо констатировать, что местная экономика находится в кризисном состоянии, которое детерминирует не только миграционные процессы, но и общественное недовольство практической деятельностью грузинского правительства и постоянный рост политической активности протестного характера.
Социально-политическое развитие Джавахетии определяют две противоположные тенденции, одну из которых олицетворяет грузинское государство, а вторую представляет региональное армянское сообщество.
Тбилисские власти стремятся разнообразными средствами ликвидировать
крупный национальный анклав в стратегически важном регионе, а местные армяне стараются сохранить фактическую культурную автономию и
добиться реального участия в муниципальном самоуправлении. В контексте
указанного обстоятельства главными направлениями соответствующей
деятельности грузинского правительства следует признать радикальное
изменение этнического облика Джавахетии, последовательное устранение армянских представителей из властных структур и тотальную языковую ассимиляцию негрузинского населения, осуществляемую преимущественно через образовательное пространство. Местные армяне пытаются мирными средствами противодействовать указанной политике официального Тбилиси, выдвигая собственные требования о полной легитимизации культурной автономии и более широком участи национальных
меньшинств в государственном и муниципальном управлении.
214
В настоящее время тбилисский политический истеблишмент активно
пытается изменить этнический баланс в Джавахетии, вытесняя различными средствами армянское население и привлекая грузинских переселенцев из других территориальных образований. Первый подход реализуется посредством искусственного стимулирования массовой трудовой миграции, вызываемой экономической и культурной политикой
официального Тбилиси. Во втором случае грузинское правительство
поощряет плановое переселение многочисленных беженцев из Абхазии
и Южной Осетии, которые создают серьезные политические проблемы
в центральных районах, а в Джавахетии оказываются своеобразной «пятой колонной», поддерживающей центральную власть. Указанные переселенцы представляют собой сплоченное сообщество, озлобленное
многолетней неустроенностью и увлеченное националистическими идеями. Кроме того, большинство абхазских и осетинских беженцев непосредственно участвовали в соответствующих вооруженных конфликтах, а потому обладают серьезным боевым опытом и могут без особых
колебаний прибегнуть к вооруженному насилию по отношению к этнически чуждым армянам (не следует забывать, что армянская община
Абхазии активно поддерживала титульную нацию в ходе грузино-абхазского противостояния). Аналогичное замечание может быть отнесено и
к переселенческому сообществу из горной Сванетии, которое активно
осваивает сходные природные условия в Джавахетии и уже успело отметиться несколькими жесткими противостояниями с армянскими соседями. По имеющейся информации из независимых источников, в рассматриваемый регион при финансовой и административной поддержке
грузинских властей уже переселилось около 5 тысяч недавних беженцев, а в ближайшей перспективе следует ожидать новую волну привилегированных мигрантов, окончательно утративших слабую надежду на
скорое возвращение в Абхазию и Южную Осетию.
Отдельной проблемой является возможная масштабная репатриация
депортированных турок-месхетинцев, официальная численность которых
превышает 240 тысяч человек. Официальный Тбилиси под сильным давлением заинтересованных европейских структур согласился на всеобъемлющее возвращение «турецких соотечественников», но в качестве
встречного условия предложил своеобразную идею, согласно которой
«республика готова принять лишь те месхетинские семьи, которые именно всю Грузию, а не отдельный ее регион, считают своей исторической
Родиной» 2. По мнению грузинского правительства, возвращающиеся
месхетинцы должны расселяться в различных регионах, а не только в из215
бранных местах предшествующего проживания. Однако подобный подход категорически не устраивает месхетинские сообщества, которые при
мощной поддержке Турции требуют полноценного возвращения на собственные земли в Джавахетии, утраченные в результате сталинской депортации. В настоящее время договаривающиеся стороны не пришли к
компромиссному решению, но не исключено, что оно будет принято в
ближайшей перспективе и в большей степени устроит радикально настроенных месхетинцев. Следует заметить, что в контексте существенного
улучшения армяно-турецких отношений, произошедшего в течение двух
предыдущих лет, возможная репатриация месхетинских сообществ в
Джавахетию уже не выглядит эсхатологическим событием для местного
населения, хотя, очевидно, что подобное возвращение станет существенным потрясением для сложившейся системы социально-экономических
и культурных взаимоотношений в рассматриваемом регионе.
Другим направлением политического и административного давления
на Джавахетию со стороны официального Тбилиси является последовательное ограничение армянского участия в практической деятельности местных органов государственной власти и муниципального управления, которые должны стать абсолютно лояльными структурами по отношению к грузинским властям. В частности, умелое формирование
избирательных участков, в процессе которого несколько сотен грузин
и несколько тысяч армян выбирали по одному депутату в сакребуло (местный орган представительной власти), привело к существенному искажению реальных пропорций этнического представительства в районном «парламенте» 3. Справедливости ради следует заметить, что указанные органы не обладают при дотационных бюджетах реальными властными полномочиями, но показателен сам факт циничных политических манипуляций. Не менее интересной представляется сложившаяся
ситуация с гамгебели (глава районной исполнительной власти) и региональными руководителями силовых структур, которые по действующему грузинскому законодательству назначаются исключительно центральными властями. В контексте общей политики официального Тбилиси по отношению к Джавахети следовало бы ожидать неизменных
назначений на указанные должности этнических грузин, но в реальности правительственная политика не имеет столь однозначной направленности. Действующие руководители исполнительной власти в Ахалкалакском и Ниноцминдинском районах являются именно представители армянского этноса, доказавшие собственную преданность грузинскому
государству и реализующие политические установки тбилисского ис216
теблишмента. Аналогичная ситуация сложилась и в действующем руководстве региональных силовых структур, но рядовой состав полицейских сил, таможенной службы и пограничной охраны комплектуется преимущественно из этнических грузин 4. Следует отметить также и
то существенное обстоятельство, что Джавахетия является единственным грузинским регионом, в котором существует так называемая жандармерия, выполняющая типичные функции внутренних войск и ориентированная на быстрое подавление любых неадекватных проявлений
социального или политического протеста.
Эффективным инструментом административного давления на Джавахетию, используемым официальными властями, следует признать языковую
политику, направленную на всеобъемлющее внедрение грузинского языка
как единственного средства официальной и неформальной коммуникации.
С одной стороны, центральное правительство отвергает любую возможность
легитимного использования армянской лексики даже в рамках культурного диалога, что проявляется как на законодательном уровне, так и в практической деятельности. В частности, грузинский парламент до настоящего
времени не принял Закон о национальных меньшинствах и не ратифицировал Европейскую хартию по региональным языкам и языкам меньшинств,
предоставляющую последним значительные права в официальном и повседневном использовании родной речи. С другой стороны, грузинский язык
активно внедряется в повседневную жизнь через управленческие процедуры и образовательное пространство, что выводит армянскую лексику на
уровень исключительно бытового общения. Официальный Тбилиси стремиться сократить общее количество этнических школ, обслуживающих
национальные меньшинства, и использует для достижения указанной цели
различные методы. В частности, в зимний период армянские образовательные учреждения часто остаются без необходимого отопления и освещения,
а преподавательскому составу регулярно задерживают заработную плату.
Напротив, трудовая деятельность учительского сообщества и обслуживающего персонала грузинских школ оплачивается по более высокому разряду, что вызывает серьезные протесты местного населения. В 2002 году
в Ахалкалаки был открыт крупный филиал Тбилисского государственного университета, причем указанное событие преподносилось официальными властями как эксклюзивная возможность бесплатного получения качественного образования в родном регионе. В реальности большая часть бюджетных студентов (всего 300 человек) представляет сопредельные грузинские районы, что не удивительно, так как учебный процесс ведется исключительно на грузинском языке, а в рабочих планах отсутствует даже мест217
ная история, не говоря уже об армянских языковых компонентах. В
результате значительная часть местной молодежи отправляется за высшим образованием в Армению, которая ежегодно выделяет до 100 бюджетных мест джавахкским соотечественникам, или в Россию, которой тоже следовало бы использовать благоприятную возможность для
определенного расширения собственного влияния в рассматриваемом
регионе и предоставить бесплатные образовательные услуги лучшим
выпускникам местных школ.
Правительственному диктату активно противостоят местные общественные организации, отстаивающие принципиальные идеи о культурной автономии Джавахетии и широком участии местного армянского населения в практической деятельности региональных властных структур. Наиболее влиятельными среди соответствующих структур следует признать
«Джавахк», «Вирк», «ДЖЕММ» (Молодежная спортивная организация
Джавахетии) и «Единый Джавахк», действующие преимущественно в
Ахалкалакском районе. Указанные общественные организации не имеют
принципиальных различий в собственных программных установках и различаются лишь реальным числом привлеченных сторонников и конкретными направлениями практической деятельности. По хронологическому
принципу раньше других на политической арене выступил «Джавакх»,
образованный в 1988 году для комплексного сохранения армянского культурного наследия, а также последовательной защиты национальных институтов в рассматриваемом регионе. В 90-х гг. XX столетия он являлся
самой влиятельной общественной организацией в Джавахетии, но в начале нового тысячелетия начал постепенно уступать завоеванные позиции более молодому и радикальному движению «Вирк». Оно громко заявило о собственных амбициях в 2002 году, когда признанный лидер указанного объединения Д. Рстакян попытался зарегистрировать политическую партию, хотя грузинским законодательством запрещается легитимное создание подобных структур по региональному или национальному
признаку. Первоначально «Вирк» выступал с неизменным требованием
обязательного предоставления Джавахетии полноценного статуса независимого административного района, но в настоящее время главной программной установкой является последовательное создание культурной
автономии и полноправное участие местных общественных движений в
региональных выборах. Относительно общей численности рассматриваемой структуры существуют различные мнения, что определяется политическими факторами. Д. Рстакян утверждает, что «Вирк» объединяет до
10 000 активных членов, тогда как Европейский центр по делам мень218
шинств полагает, что указанное движение объединяет не более 1 000 местных жителей. По программным установкам к рассматриваемой организации примыкает «ДЖЕММ», ставящий в качестве основной задачи
последовательное предотвращение молодежной миграции из Джавахетии. Активисты данной структуры основали собственную радиостанцию
и популярный журнал, а также занимаются систематическим привлечением внешних и внутренних инвестиций для быстрого строительства
спортивных залов, которые могут привлечь местную молодежь. Что же
касается «Единого Джавахка», то он представляет собой своеобразную
зонтичную организацию, созданную в период недавнего вывода российской военной базы для структурной консолидации местного протестного движения. В настоящее время указанное объединение интегрирует активных общественных деятелей, которые принимаю участие в
региональных выборах в составе официально зарегистрированных грузинских политических партий.
Финансовая поддержка общественным организациям рассматриваемого региона оказывается из различных источников, среди которых
выделяются неправительственные организации из Армении и армянское
диаспорное сообщество в США и Франции. Следует заметить, что западные НПО не проявляют особой активности в Ахалкалакском и Ниноцминдинском районах, что резко контрастирует с другими грузинскими территориальными образованиями. Подобное положение определяется сложным комплексом разнообразных факторов, связанных со
специфическими особенностями социально-политической ситуации в
рассматриваемом регионе. С одной стороны, официальный Тбилиси
обоснованно учитывает то существенное обстоятельство, что через западные НПО могут переводить финансовые средства, выделяемые зарубежной армянской диаспорой на комплексную поддержку местного
национального движения. В другом ракурсе совершенно очевидно, что
неправительственные организации, пользующиеся полной поддержкой
грузинских властей, не имеют реального влияния в Джавахетии, где
местное население весьма подозрительно относиться к неофициальным
инициативам тбилисского истеблишмента.
В целом, можно констатировать, что перманентное противостояние
центральных властей и национального движения в рассматриваемом регионе находится в нестабильном состоянии динамического равновесия,
которое в ближайшей перспективе может перерасти в открытое столкновение, если политическая практика правительственных структур не
претерпит существенных изменений.
219
____________________________
1. Существуют и другие точки зрения по данному вопросу. Например,
известный российский исследователь А. Арешев полагает, что «... говоря
о Джавахке, подразумевают под этим термином собственно Джавахк (Ахалкалакский и Ниноцминдинский районы), Цалкский район, Аспиндзский
район, Ахалцикский район и некоторые села Боржомского района».
2. Лом Х. Джавахети после Революции роз: Прогресс и регресс в
поисках национального единства в Грузии. Рабочий доклад ECMI №
38. Апрель. 2006.
3. В Джавахке этнические грузины составляют около 4% местного населения, а в сакребуло они регулярно получают более 30% депутатских мест
4. По последним неофициальным данным пограничная и таможенная службы укомплектованы этническим грузинами на 100%, а в местной полиции
осталось не более трети сотрудников армянского происхождения.
Стрекалова Е.Н.
ИНТЕЛЛИГЕНЦИЯ СТАВРОПОЛЯ В 1920 г.:
ПРИНИМАЯ НОВУЮ СОЦИАЛЬНУЮ РЕАЛЬНОСТЬ
Пограничность эпох, перемены, ломка старого и рождение нового в
социуме, государственности, культуре, в частности политической, всегда интересны и актуальны для исследователей своей неожиданностью,
сложностью, противоречивостью. Некоторым провокационным «перетеканием» одной эпохи в другую. Речь идет о хронологической границе,
которая вплетается в ткань исторических событий, государственных постановлений и, самое главное, проходит по человеческим судьбам целых
поколений. Интеллигенция неизменно проявляет себя в подобные переломные моменты истории своим созидательным началом. Для Российской истории одним из важнейших пограничных моментов, несомненно,
стало начало советской эпохи, совершенно изменившее политические,
духовные, экономические, социокультурные условия жизни общества.
Достаточно устоявшимися в краеведческой литературе стали факты о
том, что после периода Гражданской войны в феврале-марте 1920 г. край
был освобожден XI армией. Начали создаваться советские органы власти – ревкомы, которые занимались налаживанием послевоенной жизни,
хозяйства, снабжения1. Именно с этих фраз об органах власти в сознании читателя появляются образы советской действительности. Более того,
даже если подумать об исторических процессах отвлеченно, вне зависимости от государства и времени, всегда, со сменой органов власти, пра220
вительства, по представлению читателя, начинает проявляться новая социальная реальность. Однако представляется, что для обычного человека, человека вне власти, перемены становятся ощутимыми явственно, когда они затрагивают его повседневную жизнь. Работа, необходимость кормить семью так или иначе заставляет считаться с изменившимися правилами в обществе. Интеллигенция, связанная с реформированием образовательной системы, с преподаванием, со сферами досуга: музеями, театрами, кинотеатрами и другими сторонами культурной жизни, наверное,
почувствовала это одна из первых. Это было обусловлено строгой подчиненностью общественной жизни идеологии практически с первых дней
существования советской государственности.
Ставропольская интеллигенция в 1920 г. постепенно втягивалась в
новую советскую действительность. Реальность на стыке эпох причудливо переплеталась, погружая человека то в отголоски прежней дореволюционной эпохи, то в постепенно, но достаточно четко и даже жестко формируемую советскую действительность.
Так, уже на втором заседании губернского отдела народного образования (Губотнаробр) от 14 марта 1920г. обсуждали вопрос о преподавании «Закона Божьего» в учебных заведениях. Протокол оповещает о сохранении до особого распоряжения для желающих его изучать, но за их
счет. Очевидно, заведующая Губотнаробра М. К. Вальяно 2, судя по занимаемой должности и докладам на предмет политграмоты, прекрасно
знала о Декрете об отделении церкви от школы. Тем не менее, не признавала за собой и Губотнаробром право окончательно второпях разрушать основы религиозности, традиционные для школьного преподавания
в царское время. Этот протокол разрешал также, по желанию учащихся
совершать молитвы перед началом и окончанием учения. В школах «временно, до особого распоряжения» сохранялись предметы религиозного
почитания всех вероисповеданий. Более того, разрешались Богослужения в домовых церквях 1-ой и 2-ой Советских школ до конца Пасхи 3.
Представляется, что это временное сохранение элементов старого в
преподавании созвучно и топонимике города в 1920 г. На праздновании Первомая детская колонна под присмотром школьных работников
должна была пройти по Ленинской улице, Пролетарской, Красной, мимо
Губревкома на Соборную Гору. Распределившись на Соборной Горе на
три группы, дети должны были посетить спектакли в театрах им. Ленина, им. Луначарского, Народного Дома 4. Среди совершенно советских названий Соборная Гора звучит как отголосок прошлого и как связующая нить времен.
221
Этот же документ содержит в себе и уже более ощутимое советское
регламентирование: освободить от «обязательной общественной работы»
на этот день школьных работников и работниц, сопровождавших детей
на Первомай. Обязанность участвовать в праздниках в пространстве формируемой советской культуры, как известно, была и ритуалом, и подтверждением благонадежности. Об этом свидетельствуют и два похожих
заявления от 24 мая 1920г. сотрудников школьного подотдела Губотнаробраза З. Фламана и С. Жежелина о том, что они участвовали в гражданских похоронах жертв белого террора и это могут подтвердить другие сотрудники отдела. Само действие было настолько важным для ревкома, что существовали списки участников шествия, в которых они должны были расписаться 5. Политическая подоплека очевидна. Не случайно исследователи ритуала в советской культуре подметили семантическую связь митингов и демонстраций с партийными собраниями 6. Участие в митинге было доказательством единства с новой властью, а отсутствие на нем могло расцениваться как скрытая форма сопротивления.
Цели заявлений становятся более наглядными, когда читаешь о подозрении председателя Медвежинского ревкома Ильенко на «умышленный
саботаж учителей» от 29 июля 1920 г. Он призывает к чисткам учительского состава и к усиленному марксистскому политпросвещению новых
учителей на педагогических курсах 7. Подозрения, очевидно, были небеспочвенны. Действительно, учителя в Ставропольской губернии после
1917 г., как и во многих регионах страны, разделились по отношению к
советской власти, и лишь часть интеллигенции поддержала ее 8. В связи
с этим, не случайно открытие Медвежинского уездного учительского
съезда от 30 апреля 1920 г. сопровождалось выступлением заведующего уездным отделом народного образования Н.И. Нарожного со словами, выражавшими надежду, что «интеллигенция вообще, а учительство
в частности, не будут в данный момент на стороне врагов народа, а являются его авангардом в борьбе с невежеством и народной темнотой» 9.
Время гражданской войны заставило многих представителей интеллигенции, как представляется и всего народа, из двух зол выбрать меньшее,
и многие шли на сотрудничество с советской властью. Так, в губернский
отдел народного образования входили видные представители интеллигенции города, многие из которых десятки лет работали в школах и иных культурно – просветительных учреждениях Ставрополя. И.К. Савельев, А.Н.
Смирнов, П.И. Ястребов много лет преподавали в учительском институте
и теперь работали учителями в советских школе 2-й и 3-й ступени. Последний много лет был и председателем учительского института. Б.К. Крама222
ренко заведовал школьным подотделом высшего губернского органа в области образования и был председателем школьного совета Александровской и Ольгинской гимназий, ставших школами 2-ой ступени по советской
образовательной реформе. В.А. Васильев совмещал руководство секцией
изобразительного искусства в Губотнаробре и работу в оркестре 1-го советского театра. Известный специалист музейного дела в регионе Г.К. Праве
возглавлял музейную секцию губернского отдела народного образования
и созданный им музей 10. Все четырнадцать сотрудников были совместителями, и председатель М.К. Вальяно обращалась с просьбой в отдел труда
и соцобеспечения об утверждении их в должностях. В противном случае
работа Губотнаробра, школ и органов культуры, где работали указанные
лица, была бы парализована.
Созидательная работа по реформированию системы образования, расширению сети школ и других учебных заведений, учреждений культуры заставляла власть ставить прошлое представителей интеллигенции,
их социальное происхождение на второй план. Отметим, что так большевистская политика в отношении интеллигенции с начала революционных преобразований к 20-м гг. эволюционировала от неприятия и
враждебности к заинтересованной благожелательной терпимости, обусловленной прагматической потребностью государства в интеллектуальном труде в разных областях экономики и культуры.
Сразу после революции 1917 г. позицию большевиков по отношению
к интеллигенции выразил В.И. Ленин. Он оценивал интеллектуалов исключительно с классовых позиций, негативно относился к буржуазной
интеллигенции, но положительно оценивал социал-демократическую и
пролетарскую 11. Идеолог нового строя различал служащих – «образованных людей», позднее «спецов» и «буржуазную интеллигенцию», «приказчиков из интеллигенции». Определение «буржуазная» подчеркивало
классовую враждебность интеллигенции пролетариату, а, следовательно,
новому обществу. Термин «интеллигенция» перестал употребляться и был
заменен словом «специалисты». В народе сокращенное слово «спецы»
стало дискурсивным отражением интеллигентофобии.
Представляется, что причина негативного отношения к интеллигенции кроется не только в позиции Ленина и большевиков в целом, а глубже, в отношении рабочих и крестьян к образованным людям в обществе. Для обывателя, как писал один инженер в 1925г., тот кто «чисто
одет, не занимается физическим трудом, кто по-книжному разговаривает, тот начальник, барин, буржуй. Для рабочих это и есть – спец» 12.
В дореволюционной России получить высшее образование кроме дво223
рянства могли только достаточно состоятельные люди. Антиинтеллигентские настроения отмечаются еще до того времени, когда можно говорить о влиянии на общество большевистской пропаганды 13. Эсеровская газета сообщала, что на Народном Собрании Ставропольской губернии в декабре 1917г. «массою крестьян и солдат была обнаружена
ужасная неприязнь, если не сказать ненависть к интеллигенции. Мотивировка самая простая – «буржуа»… Больно и обидно за многострадальную русскую интеллигенцию, заключал автор 14.
В лозунгах, как справедливо отмечают современные исследователи,
В.И. Ленин скорее шел за взглядами, желаниями народа. Даже политические противники Ленина уже в эмиграции признавали, что «не столько
он управлял массами, как сам испытывал их бурное давление» и еще
более точно «он относился к тем редким лидерам, которые становятся
во главе стихии именно потому, что ей подчиняются»15. В 1917 г. земля
и мир отвечали главным потребностям большинства населения России,
они витали в протестных настроениях, провоцировали правительственные кризисы и составили основу популярных лозунгов, принесших большевикам победу. Антиинтеллигентские настроения, наблюдаемые в обществе, также были выгодны и поэтому поддерживались властью. Примечательно, что сами большевики-интеллигенты ассоциировали себя с
пролетариатом, называя его авангардом. В то время как интеллигенции
была уготована второстепенная роль. В.И. Ленин в середине 1918 г. говорил о необходимости «экспроприировать» ее, «подчинить советской
власти», «победить, переделать, переварить, перевоспитать… и учиться, под особым надзором» 16.
Именно «учиться» стало особенно актуальным после завершения
гражданской войны. Восстановление экономики, преодоление разрухи,
повышение общекультурного уровня, формирование «нового человека»
– все требовало интеллектуального труда. В провинции катастрофически не хватало специалистов и на их социальное происхождение в первой половине 20-х гг. закрывали глаза. В июне 1920 г. в г.Ставрополе
военным комиссаром был отпущен из-под ареста учитель Н.А. Костин,
бывший дореволюционный чиновник. Ходатайствующие партработники писали о его освобождении: арест учителя по русскому языку «приостановил на неопределенное время» работу педагогических курсов и
наносит вред всему «нарождающемуся крестьянскому учительству» 17.
Интеллектуалы включились в реформирование системы образования
г. Ставрополя. Среди других из духовных учреждений в советские школы были преобразованы мужская семинария, епархиальная женское учи224
лище, Иоанно-Мариинская церковно-приходская школа. Богословские
дисциплины исключались из учебных планов, из библиотек изымались
книги религиозного содержания, противоречащие идеологии советской
власти. Во всем остальном, по программе общеобразовательных дисциплин, школы сравнились с единой трудовой школой. Преподаватели
общеобразовательных дисциплин бывших духовных учебных заведений
принимались на службу в новые советские школы. На них ложилась
тяжесть преобразовательного процесса 18.
Между тем, учителей не хватало для полноценной организации работы школ, пунктов ликбеза и эту проблему решали всевозможными
краткосрочными и более длительными учебными курсами. На недостаток учителей жаловались и уезды. В с. Медвежьем, например, первая
попытка решить проблему созданием краткосрочных политико-просветительских и общеобразовательных учительских курсов относится к августу 1920 г. Постоянно сталкиваясь с проблемой поиска кадров для
школьного, дошкольного и внешкольного образовательных процессов,
уездный отдел народного образования организовал и трехгодичные, постоянные педагогические курсы в с. Песчаннокопском. В губернском
образовательном отделе уже в апреле 1920г обсуждался вопрос об организации пяти школ грамоты для взрослых. Программа их разрабатывалась таким образом, что желающие после второй двухгодичной ступени получали знания для поступления в институты и могли преподавать.
Летом 1920г. в Ставрополе были организованы курсы по педагогическому образованию, на которых проходили подготовку 150 человек со
всей губернии. И указанная выше Иоанно-Мариинская церковно-приходская школа была преобразована в учительскую семинарию 2-й ступени для подготовки учителей для первой ступени советской школы.
Кроме того, для решения «учительской проблемы» ставропольский учительский институт 6 мая 1920 г. был причислен к учебным заведениям
третьей ступени, то есть к высшим учебным заведениям 19.
Следовательно, архивные данные свидетельствуют о мобилизационном, чрезвычайном, форсированном способе решения проблемы образования и пополнения учительских кадров. Это отразилось и на коротких сроках обучения, и на программах педагогических курсов, которые предусматривали в первую очередь политическое просвещение в
той или иной мере уже образованных лиц. Власти не строили иллюзий
по поводу качества подготовки таких «ускоренных специалистов». Ставя
задачу решить ускоренными темпами проблему культурных преобразований, повышения образовательного уровня населения, строители но225
вого общества понимали неизбежность определенных потерь. В частности, в одном из своих выступлений нарком просвещения А.В. Луначарский образно выразил это следующим образом. Если мы ( имея в
виду большевиков) будем ждать, пока нормальным образом будут проходить через низовые школы новые студенты и превратятся в новую интеллигенцию «солнце взойдет тогда, когда роса выест нам глаза» 20. Иначе говоря, заря нового дня, нового времени с высоким уровнем культуры населения никогда не наступит.
Как в таких условиях жила интеллигенция, что составляло основу
ее повседневной жизни. Прежде всего, судя по часто встречающимся
в архивных фондах запискам, в работе стремилась к качественному обучению путем сохранения книг и пополнения библиотечных коллекций.
Представители Ставропольского сельскохозяйственного института отобрали более 150 книг из склада бывшего губернского земства в свою
библиотеку и просили Губотнаробр распорядиться о том, чтобы в дальнейшем книги по естествознанию, физико-математическим, географическим, сельскохозяйственным наукам не распределялись по разным
библиотекам, а направлялись в вуз. Книги ценились ими, и не просто
как всеми образованными людьми во все времена. От их наличия во
многом зависело существование сельскохозяйственного вуза, о котором так долго говорила общественность еще в царское время. Между
тем, его работа началась в тяжелейшее время гражданской войны в сентябре 1919г. в результате общественной инициативы, поддержанной городскими властями и правительством Деникина 21. Для сохранения библиотечного фонда института была образована специальная библиотечная комиссия во главе с преподавателями сельхоза В.И. Лучиком, Г.К.
Праве, Н.Н. Филипьевым. Планировалось книги выдавать преподавателям, а студентам только дубликаты 22.
Дефицит литературы ощущался и в других учебных заведениях. Дошкольные учреждения обращались в Губотнаробр с просьбой о передаче
им литературы о воспитании детей дошкольного возраста. Частные библиотеки, оставшиеся без хозяев, пополняли школьные книжные коллекции или становились достоянием клубов благодаря неравнодушию интеллектуалов. Так, частную библиотеку, оставленную «буржуа при бегстве» по улице Лермонтова 21, спасли от разграбления и уничтожения
сотрудники губернского отдела народного образования и передали Красноармейскому клубу 23. Надо сказать, что в начале 20-х гг. начали уделять значительное внимание образованию служащих в армии. Безусловно, власти преследовали цель формирования коммунистического ми226
ровоззрения, но повышение элементарной грамотности способствовало росту общекультурного уровня населения. В глобальном смысле глава школьного подотдела Б.К. Крамаренко писал о необходимости поднятия их культурного уровня на «приличествующую гражданину РСФСР
высоту» и необходимости для этого открыть специальную школу 24.
1920-й год – время, по-сути, еще военное. Однако в отношении интеллектуалов мы наблюдаем некоторое смягчение общепринятых правил,
в случае все той же прагматической заинтересованности власти в их труде.
В частности, в Ставрополе военное положение и ночные передвижения
запрещены. Но сотрудники Губотнаробра работают и в неурочные часы,
зачастую задерживаются. Заведующая отделом М.К. Вальяно получает
разрешение от военного комиссара города появляться на улицах города
после часа ночи. Такое же разрешение получают актеры советских театров и заведующий Центральным народным музеем Г.К. Праве. Более того,
часть интеллигенции подпадала под мобилизацию в армию, и Губотнаробр ходатайствовал об отсрочке для сотрудников Учительского института, для сотрудника музейного подотдела И.С. Коситанти. Их знания были
ценны и необходимы для работы указанных учреждений 25.
Поразительно, что в это переходное время, зыбкое и тяжелое, предпринимаются действия к охране архивного наследия. Губотдел народного образования обращается к коменданту Ставрополя с просьбой поставить постоянный караул к дверям архива, в котором хранилось к
тому времени свыше 240 000 дел. Бумага на папиросы была дефицитна, и на архив предпринимались нападения, разбивались стекла для кражи бумаги. Интеллектуалы не могли спокойно мириться с таким положением дел и пытались остановить процесс преступного разграбления
документов. Одновременно доводилось до сведения всех учреждений
о существовании Декрета Совнаркома от 1 июня 1919 г. о запрете правительственным учреждениям уничтожать письменные бумаги без разрешения Главного управления Архивным делом 26. Следовательно, наблюдается активная позиция интеллигенции по сохранению и преобразованию культуры провинциального города в послевоенное время.
Социальное положение интеллигенции в начале советской эпохи было
противоречивым. С одной стороны вводиться тарифная ставка по оплате труда. Школьным работникам в марте 1920 г. установлена зарплата в 10 500руб. Это было выше, чем у школьных служащих с зарплатой в 6 900руб. На всевозможных курсах оплата труда преподавателям
устанавливалась по категориям в зависимости от уровня образования.
Окончившие средние учебные заведения, гимназии получали зарплату
227
по 7-8 категории в 3 – 5 тыс. руб. Лицам с высшим образованием устанавливалась и более высокая оплата, в частности, известному краеведу Г.Н. Прозрителеву по первой категории оплачивалось по 200 руб.
за час. Принимая во внимание специфику труда театральных работников, по решению губернского отдела народного образования, им устанавливалась оплата по максимальной для артистов ставке. Встречается
много архивных свидетельств об обеспечении квартирами работников
образования, культуры, преподавательского состава вузов 27.
Одновременно с этими положительными моментами встречаем многочисленные просьбы об авансе по причине затруднительного материального положения. Более того, слушатели местного Учительского института обратились в Гуотделнаробраз с просьбой об увеличении казенной стипендии до 4000 руб. каждому, в виду невозможности подыскать подходящую работу для прокормления себя и семьи при существующей дороговизне. И если уж о выдаче жалования за репетиции в течение всего трех дней с 5-го по 8-е апреля уже 16 числа того же месяца просили артистки балета Нежинская, Сальникова, Ларионова, то наверное материальное положение людей интеллектуального труда было
действительно непростым 28.
Были и такие случаи, когда о переводе на другое место работы, ближе к дому просили по причине того, что ходит «в худых, постоянно мокрых ботинках, с опухшими от холода ногами». И обращения такие не
единичны. В частности учитель математики Карл Павлович Ованесов
заявлял, что доходя в мокрой обуви до школы он уже «выбивается из
сил и не в состоянии вести занятия». Многие школы к тому же не отапливались. В школах не хватало дров и это «крайне нервировало население». Сотрудники театров за сверхурочные работы по устройству концертов в дни торжества октябрьской революции за труд получают продукты. Штрихи к противоречивой картине социального положения интеллигенции дополняют случаи выселения из квартир школьных работников 29. Надо сказать, к чести местных властей просьбы о материальной помощи и о возвращении жилья в ряде случаев удовлетворялись.
В этих тяжелых условиях интеллигенция мечтала о возможности продолжать свою работу в более менее сносных условиях. Так, глава
школьного подотдела Б.К. Крамаренко, у которого в квартире нет электричества, просил выдать ему керосина для возможности разрабатывать научно-методические лекции, составлять программы по вечерам
после работы. Школьный работник 2-й советской школы В.Н. Россиков, обращаясь в губернский отдел народного образования, просил за228
щитить от реквизиции свое «рабочее имущество»: письменный стол и
шкаф с книгами по специальности 30. Самое же удивительное, как преподаватели Ставропольского сельскохозяйственного института предлагают установить при кафедре должности научных работников, которые
будут освобождены от чтения лекций для специального занятия научной работой студентов 31. Предложение совершенно справедливое, но
тем удивительнее оно звучит для послевоенного 1920-го года, когда
многие современные кафедры не имеют такой возможности до сих пор.
Таким образом, интеллигенция Ставрополя в 1920 г., как и провинциальная интеллигенция по всей России после окончания гражданской войны,
включилась в созидательную работу. Посредством своей повседневной
жизни, служебных обязанностей интеллектуалам приходилось сталкиваться с советской властью. В начале 20-х гг. интеллигентофобия, обусловленная идейными представлениями о буржуазной сущности интеллигенции, враждебной пролетариату, уходит на второй план. Сотрудничество
интеллигенции и советской власти строилось на взаимной заинтересованности. Со стороны власти оно определялось прагматической потребностью в специалистах, в интеллектуальном труде для реформирования
системы образования, культуры, восстановления промышленности. Интеллигенция, в свою очередь, между белым и красным режимом, выбрав меньшее зло, надеялась на глубокие, реальные преобразования для
пользы народа и постепенное смягчение политического режима.
____________________________
1. Край наш Ставрополье. Очерки истории. Ставрополь, 1999. С. 246-247.
2. Государственный архив Ставропольского края (ГАСК). Ф.Р.- 164.
Оп. 1. Д. 2. Л. 10-10 об.; Д. 14. Л.13
3. Там же. Д. 14. Л.3.
4. Там же. Д. 12. Л. 36.
5. Там же. Д 48. Л.4-5.
6. Глебкин В.В. Ритуал в советской культуре. М., 1998. С.91,93.
7. ГАСК.Ф.Р.- 164. Оп. 1. Д. 15. Л. 14.
8. Власть труда.( Орган исполкома комитета совета крестьянских, рабочих, солдатских депутатов Ставропольской губернии). 1918. №4. 7
апреля. Л. 1; №6.10 апреля. Л. 4.
9. ГАСК. Ф.Р.- 164. Оп. 1. Д. 16. Л. 2 .
10. Там же. Д. 11. Л. 45-46 об.
11. Ленин В.И. Речь о национализации банков на заседании ВЦИК
14/27 декабря 1917 г. // Полн. собр. соч. (ПСС). М., 1962. Т. 35. С.
192, 197-198;
229
12. Что такое «спец»? // Инженерный труд. 1925. №2. С. 6.
13. Колоницкий Б.И. Идентификации российской интеллигенции и
интеллигентофобия (конец XIX-начало XX вв.)// Интеллигенция в истории. Образованный человек в представлениях и социальной действительности. М., С. 150-171.
14. Северокавказское слово. 1917, № 846, 31 декабря.
15. Булдаков В.П. Красная смута. Природа и последствия революционного насилия. М., 1997. С. 219.
16. Ленин В.И. Очередные задачи Советской власти. // ПСС. Т. 36.
С. 137-139,159.
17. ГАСК. Ф.Р.- 164. Оп. 1. Д. 6. Л. 4-4об.
18. Там же. Д. 14. Л. 5-8, 11.
19. Там же. Д. 15. Л. 26, 46 об.; Д. 5. Л. 12, 17, 29, 44.
20. Российский государственный архив социально-политической информации (РГАСПИ). Ф. 142. Оп. 1. Д. 188, Л. 37.
21. ГАСК. Ф.Р.- 89. Оп. 1. Д. 2. Л. 1-16.
22. Там же. Д. 1. Л. 32.; Ф Р.- 164. Оп.1. Д. 3. Л. 6.
23. Там же. Ф Р.- 164. Оп. 1. Д. 3. Л. 5; Д. 5. Л. 1.
24. Там же. Д. 10. Л. 96; Д. 3. Л. 45; Д. 21. Л. 4.
25. Там же. Д. 3. Л. 27; Д. 5. Л. 14, 16, 21, 85.
26. Там же. Л. 17, 63.
27. Там же. Д. 27. Л. 28; Д. 21. Л. 18-31; Д. 12. Л. 19, 25; Д. 49.
Л. 6-8.
28. Там же. Д. 21. Л. 17, 16, 19; Д. 14. Л. 12 об., Д. 12. Л. 25.
29. Там же. Д. 10. Л. 78; Д. 25. Л. 72-73; Д. 36. Л. 58, Д. 42. Л. 5,
9; Д. 3. Л. 95, 100.
30. Там же. Д. 5. Л. 83; Д. 27. Л. 100.
31. Там же. Ф.Р.- 89. Оп. 1. Д. 1, 39.
Судавцов Н.Д.
ЗЕМСТВО НА СТАВРОПОЛЬЕ
Земство, как известно, являлось одной из разновидностей местного самоуправления в России. Введено оно было Положением о земских учреждениях, которое император Александр II подписал 1 января 1864 года 1.
Земские учреждения вводились для заведования делами, относящимися к местным хозяйственным пользам и нуждам каждой губернии и каждого уезда. Земские учреждения разделялись на уездные и губернские.
Распорядительными органами были земские собрания и исполнительными
230
– земские управы. Обращает на себя внимание то, что не создавался общероссийский земский орган для координации деятельности губернских
земств. Это обусловливалось тем, чтобы не создавать условий для образования в земстве оппозиции. Не вводилось земство и на уровне волостей, чтобы не было слишком много демократии. В российском обществе
считали, что земство создано без фундамента, так как оно не вводилось в
волостях, и не имело крыши, так как не было общероссийского органа.
Согласно положению о земстве ему передавалось заведывание наиболее острыми сторонами хозяйственной и социальной сферы: повинности,
дорожное дело, народное образование, здравоохранение, призрение и т.д.
При этом земские учреждения были лишены властных функций, целиком и полностью подчиняясь местным властям. Взаимоотношения между
губернским и уездным земствами строились не на принципах подчиненности, а партнерства. Между ними с самого начала существовало разделение полномочий, каждое имело свой самостоятельный бюджет.
Земство было введено только в 34 губерниях Европейской России, где
были наиболее сильны позиции помещиков. Оно не вводилось на севере,
в Сибири, казачьих областях, на национальных территориях в Средней Азии,
на Кавказе, в Западных губерниях. Несмотря на то, что необходимость земского управления была очевидной, решение данного вопроса всячески тормозилось из-за боязни грузинского, армянского и всякого иного сепаратизма, угроза которого существовала не в действительности, а в напуганном воображении некоторых кавказских деятелей и публицистов. В число
территорий, где земство не было введено, попала и Ставропольская губерния, в которой позиции помещиков были слабы. Основу сельского населения губернии составляли государственные крестьяне. Вопрос о введении земства на Кавказе поднимался неоднократно. Был даже специально
создан Кавказский комитет для рассмотрения вопросов о введении земства в регионе. Но дело с места не двигалось.
Однако, жизнь настоятельно требовала проведения реформ. Деятельность земских учреждений показывала, что дела в губерниях, где они
функционировали, идут гораздо лучше. Более успешно решались вопросы в экономике, социальной сфере. В жизнь прочно вошли такие выражения как «земский учитель», земский доктор и т.д.
Поскольку самодержавие, опираясь на консерваторов, противилось
проведению политических реформ в государстве, то в российском обществе нарастало недовольство абсолютной монархией, которое в конечном итоге вылилось в революцию 1905 – 1907 гг. Самодержавие
вынуждено было пойти на реформы, в том числе и политические. Ре231
зультатом этого стало создание в России высших представительных законодательных органов власти: Государственной думы и реформированного Государственного совета. В них с самого начала работы стал подниматься вопрос о реформировании местного самоуправления.
20 июня 1908 года 42 депутата III государственной думы, в числе
которых были депутаты от Ставропольской губернии Н. Ляхницкий, Г.
Рожков, Г. Иванов, внесли законодательное заявление о распространении действий Положения о земских учреждениях 1890 г. на Юго-Восток России -Астраханскую, Оренбургскую и Ставропольскую губернии.
После длительных обсуждений, наконец, 9 июня 1912 г. император
Николай II подписал закон, одобренный Государственной думой и Государственным советом о распространении на Астраханскую, Оренбургскую и Ставропольскую губернию действия положения о земских учреждениях, которое было существенно подкорректировано в 1890 году
в ходе контрреформ, проводимых императором Александром III. И без
того урезанные права земств были еще больше урезаны, но в основном они остались неизменными. В волостях и сельских обществах оставалось крестьянское самоуправление.
К ведомству земских учреждений было отнесено: 1) заведование местными губернскими и уездными земскими повинностями денежными и
натуральными; 2) заведование капиталами и другими имуществами земства; 3) попечение об устранении недостатка продовольственных средств
и оказание пособий нуждающемуся населению, разрешенными законом
способами; 4) содержание в исправности дорог, находящихся в ведении
земства, дорожных сооружений, попечение об улучшении местных путей сообщения; 5) устройство и содержание земской почты; 6) заведование взаимным земским страхованием имуществ; 7) заведование земскими лечебными и благотворительными заведениями, попечение о призрении вредных неизлечимых больных и умалишенных, а также старых
и увечных; 8) участие в мероприятиях по охранению народного здравия,
развитие средств врачебной помощи населению и изыскание способов
по обеспечению местностей в санитарном отношении, а также участие в
ветеринарно – полицейских мероприятиях; 9) заботы по предупреждению
и тушению пожаров и попечение о лучшем содержании селений; 10) попечение о развитии средств народного образования и установленное законом участие в заведовании содержимым за счет земства школами и
другими учебными заведениями; 11) воспособление зависящими от
земств способами местному земледелию, торговле, промышленности,
заботы об охране аллей и лугов от порчи и истреблении вредными насе232
комыми и животными; 12) удовлетворение возложенных на земство потребностей воинского и гражданского управления в установленном порядке; 13) дела, представленные ведению земских учреждений на основании особых законов положений и уставов 2.
Как видно из этого перечня земству были переданы наиболее острые проблемы из социальной сферы. То есть те вопросы, которые требовали от правительства огромных затрат, теперь все это передавалось
земству. Земским учреждениям было предоставлено право раскладки
сборов с недвижимых имуществ для финансирования нужд уездного
и губернского земств.
Законом от 9 августа 1912 года в связи с введением в губернии земских учреждений упразднялись: 1) Ставропольский приказ общественного призрения; 2) Особые комитеты об арестных домах (помещениях
для подвергшихся аресту по приговору городских судей и земских участковых начальников (в Ставропольской губернии); 3) учрежденные в
1899 году должности младших инженеров по дорожной части и делопроизводителя при губернском распорядительном комитете. Земским учреждениям передавались подлежащие губернским и уездным установлениям дела: по отбыванию земских повинностей, по общественному
призрению, по медицинской и ветеринарной части, по губернскому взаимному страхованию имущества, заведованию помещениями, подвергаемых аресту, капиталы, имущество и запасы 3.
По закону г. Ставрополь выделился в самостоятельное уездное земство. Это мотивировалось тем, что «Вынесение крупных городских поселений в состав уездного земства ведет к ненормальным последствиям. Обычно такие города служат лишь источником доходов для земской кассы, в самой незначительной доле, получая возмещение от земства за уплачиваемые ему сборы с городских имуществ» 4.
Таким образом, в правовом отношении г. Ставрополь становился рядом с теми четырьмя городами земской России, которые находились
на положении уездных земств: Москва, Петербург, Одесса, Киев. Остальные крупные промышленные города, губернские центры, входили
в состав уездных земств, являясь донорами, основными источниками
формирования их бюджета, что вызывало недовольство горожан, так
как существенно снижало возможности городских самоуправлений в
решении насущных проблем жизни городов, поскольку значительная
часть средств шла на нужды уездов.
Земские гласные избирались на 3 года. В выборах уездных гласных
могли принимать участие только мужчины, достигшие 25-летнего воз233
раста. Женщины в них не участвовали. Но, если женщина владела недвижимостью согласно установленного ценза, то она могла передавать
по доверенности право голоса мужчине по своему усмотрению. Выборы проводились по куриям на основе имущественного ценза, который
был разным для уездов. Для землевладельцев Ставропольского уезда,
где были сильны позиции помещиков и крупных землевладельцев, ценз
равнялся 320 десятинам, который, кстати, был единственным уездом в
губернии, имевшим уездное дворянское собрание, Медвеженского –
340 десятинам, Александровского – 510 десятинам, Благодаринского и
Святокрестовского – 650 десятинам. Для владельцев недвижимости был
установлен ценз 15 тысяч рублей ее стоимости.
Чтобы обеспечить более широкое участие частных собственников, не
имевших полного ценза, предусматривалось следующее. Все те, кто
имел не менее одной десятой полного ценза, собрались на уездное собрание, где избирали уполномоченных для полноправного участия в
выборах гласных. Число таких уполномоченных определялось так. Например, для землевладельцев вся имевшаяся у них в собственности земля суммировалась и затем делилась на установленный для уезда ценз,
а для прочих собственников на 15 тысяч рублей.
Крестьяне на волостных сходах избирали по одному человеку для участия в съезде представителей сельских обществ, на котором должны были
избирать из своей среды количество уездных гласных, установленное
Министерством внутренних дел. Всего в уездные земские собрания губернии должно было избираться 124 гласных. После завершения выборов уездные гласные на своих первых чрезвычайных земских собраниях из своей среды должны были избирать 31 губернского гласного.
Когда речь идет о выборах, то и здесь крестьяне были очень ущемлены. Частные собственники, имевшие имущество ценностью в 28,4 миллиона рублей избирали 55 гласных, а сельские общества, имевшие имущества стоимостью 89,3 миллиона рублей избирали всего 69 гласных в
уездные земские собрания. Причем применительно к земле на одного
гласного от собственников приходилось 8 тысяч десятин, а на одного гласного от сельских обществ 40 тысяч десятин. При этом обращает на себя
внимание то, что у собственников оценивалась вся недвижимость (предприятия, дома, земля, торговые заведения), у крестьян же только земля.
Но и тот необходимый перевес в гласных, который был при выборах
у крестьян, на деле практически ликвидировался, так как в земских собраниях с правом решающего голоса участвовали несколько лиц, назначаемых правительством: председатель собрания, представители ве234
домства государственных имуществ, уделов, депутат от духовенства, все
члены управы, если они и не являются гласными.
В Ставропольское губернское земство был избран 31 гласный, а имели право участвовать в заседаниях губернского земского собрания –
50 человек. Председателем губернского собрания по закону был губернский предводитель дворянства камер юнкер высочайшего двора Бурсак.
Из 5 членов ни один не является губернским гласным. Сроки собраний
назначались губернатором. Он же мог приостановить выполнение любого
решения губернского и уездных собраний, протоколы заседаний представлялись в губернское по земским и городским делам присутствие, возглавлял которое губернатор. Таким образом, юридически земские учреждения всецело были подчинены местным властям. Такой состав гласных во
многом определял деятельность Ставропольского земства и его взаимоотношения с населением, особенно с крестьянством.
В год проводилось одно очередное собрание – осенью, рассматривавшее в обязательном порядке годовой бюджет земства. Собрание в уезде
могло работать до 10 дней, в губернии до 20 дней. Кроме того, могли проводиться внеочередные, чрезвычайные земские собрания, связанные с решением срочных вопросов: неурожаи, бедствия, эпидемии и так далее.
Первые чрезвычайные уездные и губернское земские собрания прошли в конце июля- начале августа. На уездных собраниях были избраны уездные управы и губернские гласные. Завершило формирование
Ставропольского земства чрезвычайное губернское земские собрание,
которое работало с 15 по 19 августа 1915 года в г. Ставрополе. Председателем губернской земской управы был избран Ставропольский городской голова, коллежский асессор М.П. Поярков, имевший опыт земской работы. Был также решен вопрос о разделе полномочий между
губернским и уездным земскими учреждениями, что было очень важно для дальнейшей более четкой их работы.
Прежде всего, следовало решить вопрос кадрового обеспечения земских учреждений. Нужны были люди, знавшие земскую работу, ее специфику и способные в кратчайшие сроки организовать деятельность земских учреждений. Формируя кадры, губернская земская управа приглашала специалистов из других земств. В газетах Ставрополья и земских губерний были даны объявления о том, что губернская и уездные
земские управы приглашают на работу специалистов, земских деятелей. К середине октября в губернскую земскую управу от чиновников
губернии, из-за ее пределов поступило около 1000 прошений с просьбой
зачислить на должности в земских учреждениях 5.
235
В правовом отношении губернское и уездные земства были чрезвычайно ограничены. Брать на работу земских служащих они могли только
с разрешения губернатора, он назначал даты проведения собраний, утверждал перечень обсуждаемых вопросов. Управы должны были срочно представлять журналы собраний в губернское по земским и городским делам присутствие, которое давало заключение по правомерности принятых решений. Губернатор мог приостановить действие любого
решения. Земская управа могла направить в таком случае жалобу в Правительствующий Сенат, но, опять же, через губернатора.
Губернатор торопил губернскую земскую управу с проведением 1го очередного губернского собрания. Он предписал провести его не
позже 1 декабря. В свою очередь управа ответила, что этого сделать
практически невозможно, так как связано было с тем, что уездные собрания должны были пройти между 20 и 30 октября и заканчивались
около 10 ноября 6.
Это потребовало от губернской и уездных земских управ активизировать свою деятельность по подготовке к первым очередным земским собраниям всех документов по вопросам, выносимым на их обсуждение.
Губернское и уездные земства, приступая к работе, с первых дней постарались сразу же решить все вопросы в развитии земского хозяйства,
в социальной сфере. Они хотели быстрее сравняться со старыми земскими губерниями в достижении уровня и результатов в различных сферах хозяйственной и социальной деятельности. Новые земские деятели,
готовя материалы к очередным земским собраниям, даже не удосужились глубоко вникнуть в суть того, какими путями это произошло. А ведь
в земских губерниях это было сделано за десятилетия, а не за несколько
лет. Немаловажную роль здесь сыграло и то, что, согласно закону, земство могло увеличивать окладные сборы ежегодно не более чем на три
процента. Исходя из этого, уездные и губернское земские собрания решили сразу установить высокие окладные платежи с тем, чтобы в будущем ежегодный денежный прирост был более весомым.
Земские управы и собрания пошли не от наличия средств, а от желаемого. В начале определили, что нужно сделать, подсчитали сколько
на это потребуется средств, а затем уже, исходя из этого, стали искать
источники финансирования. А это зависело, в первую очередь, от раскладки окладных платежей.
К примеру, все прекрасно понимали, что уровень медицинского обслуживания в губернии был очень низким. Особенно высокой была смертность среди детей. Поэтому губернское земское собрание, учитывая пред236
ложения с мест, чтобы исправить это положение, приняло решение об увеличении уже в 1914 году количества врачебных участков и численности
врачей вдвое. В итоге это выглядело по уездам следующим образом 7:
Число врачебных участков
Год
Медвежен
ский
1913
5
1914
13
Увеличены
8
на сколько
Ставро
польский
3
6
3
Алексан
дровский
4
6
2
Благода
ринский
5
10
5
Святокрес
товский
4
8
4
Итого
21
43
22
Таким образом, число врачебных участков увеличивалось в 1914 году
с 21 до 43, а врачей при этом с 21 до 46, то есть более чем в два раза.
Увеличение, как числа врачебных участков, так и врачей было по губернии неравномерным. Соответственно этому неравномерным было и увеличение по уездам губернии числа врачей. Там, где по настоящему оценили положение дел в здравоохранении, там и результаты решения были
соответствующими. Наибольшее число врачей в 1914 году должно было
работать в Медвеженском уезде – 14, Благодаринском –11, Святокрестовском 8, Ставропольском–7 и Александровском – 6 человек.
Земство также приняло решение о значительном увеличении в ближайшие годы количества начальных школ, пошли по пути замены натуральной подводной повинности на денежную и т. д. На все это нужны были
средства, которых не было. Кроме того, на содержание аппарата управления земских учреждений необходимо было 330 тыс. рублей ежегодно.
В результате оказалось, что обложение земель и лесов в губернии
увеличилось на 630 %, торгово -промышленных заведений на 770% и
недвижимых имуществ в городах на 50%. Обложение десятины земли
увеличилось в Александровском уезде на 610%, Благодаринском –
670%, Медвеженском – 470%, Святокрестовском -380%, Ставропольском – 370%. Но при этом всем бросалось в глаза то, что поземельный государственный налог продолжал оставаться неизменным по 2 копейки за десятину и составлял 67 тысяч рублей в год 8.
Поэтому, когда началась раскладка окладных сборов, многие сельские
общества либо категорически отказывались от проведения данной операции, либо уклонялись под различными предлогами от нее. Поскольку земство не обладало никакими властными функциями и не имело силовых
методов давления на неплательщиков, к этому делу были подключены органы государственной власти, полиция. В села выезжали земские начальни237
ки вместе с податными инспекторами и силой заставляли сельские сходы
принимать решения о раскладке платежей. Однако, работа продвигалась
медленно, особенно в Медвежненском и Ставропольском уездах.
Недовольство сельского населения введением земства начало наблюдаться почти повсеместно в губернии вскоре после рассылки окладных листов, когда крестьяне, не будучи в достаточной степени осведомлены с задачами деятельности земских учреждений, вступивших только в первый год своего существования, узнали о чрезвычайно повышенном земском обложении, которое при таких условиях представлялось в глазах населения произвольным и беспочвенным, ибо не обосновывалось какими-либо уже осуществленными земскими организациями мероприятиями, полезными для населения. В дело была включена репрессивная машина.
В этих условиях губернатор предложил участковым земским начальником принять решительные меры в пределах закона к обеспечению поступления земских сборов, прежде всего, с тех сельских обществ, которых не коснулся недобор хлебов или другие экономические бедствия.
Однако, как показала практика, принудительные меры взыскания земских сборов привели к конфликтам. Естественно, что введение новых
окладных платежей встретило ожесточенное сопротивление не только
крестьян – общинников, но и всех владельцев недвижимого имущества.
Это ярко проявилось весной 1914 года, когда началась раскладка окладных платежей. Многие сельские сходы категорически отказывались
их производить и запрещали это делать волостным старшинам. И здесь
земства сразу остро ощутили свое бесправное положение, поскольку
не имели никаких властных рычагов воздействия на крестьян, чтобы
заставить их произвести раскладку платежей. Они должны были обращаться за помощью к местным властям.
Губернатор требовал разъяснять крестьянам всю бесцельность уклонения их от раскладки земских сборов и предупредить, что подстрекатели к неповиновению законным требованиям властей, будут подвергнуты самым строгим взысканиям. Однако и это не подействовало. Многие сельские общества продолжали упорствовать.
Министр запрашивал, какие меры намерены принять в губернии, не
прибегая к принудительному взысканию окладных платежей. Со своей
стороны он не возражал против созыва чрезвычайных собраний, которые бы приняли решения о понижении платежей 9.
Однако сделать это в мирных условиях не удалось, так как началась
первая мировая война, во время которой противостояние между крес238
тьянством и земством особенно усилилось и привело в конечном итоге к катастрофе земских учреждений.
Часто крестьяне заявляли о том, что «налога платить не буду, пока
мне не покажут бумагу о земстве за подписью Государя императора».
Напряженность отношений к земству осенью 1914 года вылилась в разгром дважды школы в селе Пелагиада Ставропольского уезда.
К концу 1914 года в губернии сложилось очень тяжелое положение
с уплатой земского сбора. Платежи сельскими обществами и частными владельцами составили лишь около половины установленной суммы. Результатом сопротивления крестьян против введения резко возросших окладов явилось то, что, несмотря на мощный пресс со стороны
властей, они отказывались вносить платежи. Всего в 1914 году должно было поступить по губернии окладных платежей и земских сборов
2733,7 тыс. рублей, фактически их оказалось 1309,4 тыс. рублей, то
есть меньше половины. Недоимка по окладу по уездам выглядела следующим образом: Ставропольский – 270 тыс. рублей, Александровский – 125, 5 тыс. рублей, Медвежинский – 483,4 тыс. руб., Благодаринский – 366,4 тыс. рублей, Святокрестовский – 145,8 тыс. рублей. В
то время как на 1 января 1914 года оставалось по губернии всего 85
тысяч рублей не внесенных земских сборов. Так, население губернии
ответило на то, что оклад увеличился с 472 тыс. рублей до 2565,2 тысяч рублей, то есть в пять с лишним раз 10.
Первая мировая война поставила перед земством новые сложные задачи. Она потребовала от земского самоуправления огромного напряжения сил и мобилизации всех материальных, финансовых и трудовых
ресурсов для защиты государства от врага.
Неожиданный призыв в войска застал сельских хозяев в самое горячее время – в разгаре была уборка урожая. Перед земством встал вопрос: как и чем помочь семьям мобилизованных? На чрезвычайных земских собраниях речь шла не только о завершении уборки урожая, но и
об оказании помощи семьям мобилизованных в осенне-полевых работах и семенами для посева. Губернское земское собрание приняло решение выделить 75 тыс. рублей из средств губернского земского сбора, уездные земства по 500 рублей на волость для оказания помощи семьям
военнослужащих в уборке урожая и обсеменении полей осенью.
В губернской земской управе 25 июля состоялось совещание промышленников, обсудившее вопросы мобилизации местных «промышленных сил» для поставки в действующую армию предметов боевого
и материального снабжения. На совещании выяснилось, что местные
239
промышленные предприятия могут изготовить около 300 бричек, проволочные заграждения, подковы и части снарядов.
27 июля губернатор утвердил постановление совещания при Ставропольской городской управе о твердых ценах на продукты и предметы
первой необходимости, а 2 августа издал обязательное постановление,
которым запретил торговцам повышать цены. За невыполнение постановления они подвергались в административном порядке тюремному
заключению или аресту до трех месяцев или штрафу до трех тысяч рублей 11. С этого времени уездные земские и городская управы стали периодически представлять губернатору предложения о предельных ценах на товары первой необходимости для утверждения.
Земство и города, воспользовавшись военной обстановкой, уже в
первые дни войны, поставили вопрос о создании общероссийских организаций. Были образованы всероссийские земский союз и союз городов помощи больным и раненым воинам. На Ставрополье этим вопросом активно занимался созданный губернский комитет.
В губернии широко развернулось движение по созданию госпиталей
по лечению больных и раненых воинов. В нем участвовало земское,
городское, крестьянское самоуправление. Средства на создание госпиталей выделило земство, городские и сельские общества, организации,
население вносило пожертвования. Процесс создания госпиталей шел
на протяжении всей войны. На начало 1917 года в губернии было 40
госпиталей на 2695 коек. Из этого числа более трех четвертей госпитальных коек находилось в г. Ставрополе12.
В условиях войны губернское и уездные земства стремились более
оперативно решать многие вопросы. 1914 год в сельском хозяйстве губернии складывался неплохо. Крестьяне вовремя справились с весенне-полевыми работами. Хотя этому в значительной мере мешала долго
державшаяся холодная сырая погода, а также недостаток рабочих рук.
Но для сел губернии очень острым оставалась нехватка рабочих рук. В
этих условиях губернское земство поставило вопрос об использовании
в губернии труда военнопленных. Данный вопрос был решен положительно. В губернию стали направляться военнопленные, распределением которых занималось земство. Губернской и уездным земским управам много пришлось заниматься оказанием помощи беженцам.
Одним из серьезных направлений в деятельности губернского и уездных земств было снабжение действующей армии продовольствием. Так
в 1916 году определилась поставка 100 тысяч голов крупного рогатого скота для армии, что соответствовало 1,8 миллионам пудов живого
веса. Это было возложено на земство 13.
240
Губернское земство дифференцированно подходило к решению этого
вопроса. Оно признало необходимым освободить от реквизиции скот необходимый для пахоты из расчета двух лошадей или трех волов на 12
десятин пахоты собственной и арендованной, как у крестьян, так и частных владельцев. Одновременно уездные земские управы все настойчивее ставили вопрос об освобождении от призыва в армию отдельных категорий работников, а также об их отпуске из армии на период сельскохозяйственных работ. Ставропольская уездная земская управа еще в декабре 1916 года просила отпустить на сельскохозяйственные работы из
армии нижних чинов из команд выздоравливающих и местного запасного батальона сроком на один месяц. В период сезона: весной с 5 марта по 5 апреля, на уборку урожая с 1 июня по 20 июля и при свозке
снопов и молотьбе с 20 июля по 20 августа. Ходатайство наместнику было
поручено доставить специальной делегации из 3-х человек14. Когда законом от 30 ноября 1916 года была введена в стране продразверстка, то
этим было поручено заниматься земским учреждениям.
Во время войны земство оказалось в чрезвычайно трудном положении. Авторитет его за годы войны значительно пошатнулся. И связано это
в значительной степени было с тем, что в ходе войны резко возросли его
непредвиденные расходы. Непомерный рост цен существенно подорвал
финансовые возможности губернского и уездных земств. Увеличение
окладных сборов с земли и недвижимости, которые и так были высоки,
а в годы войны еще более возросли и достигли весьма значительных размеров, вызывали недовольство населения, и, в первую очередь, крестьянства, которое отказывалось их уплачивать, в результате чего образовывались огромные суммы недоимок. Все это накаляло и без того сложную обстановку, усиливало напряженность в деревне.
В условиях ухудшения положения многих крестьянских хозяйств, недовольство сельского населения продолжало нарастать. Это особенно ярко
проявлялось в отказе крестьян уплачивать окладные платежи. В результате чего увеличивались недоимки, и нарастал финансовый кризис земств.
Для Ставропольского земства он был более глубоким и угрожающим,
поскольку затрагивал все стороны жизни губернии. К началу 1917 года
для губернского и уездных земств сложилось очень трудное финансовое положение, связанное с тем, что население губернии плохо вносило
окладные платежи по уездным и губернскому сборам.
После свержения самодержавия крестьянство отказывалось вносить
выкупные платежи, ссылаясь на то, что поскольку земство является результатом деятельности старой власти, которая рухнула, то и земство
следует упразднить.
241
Временное правительство сделало ставку в местном управлении на
земство. Был принят закон о введении волостного земства, чем упразднялось сословное крестьянское самоуправление и вводилось всесословное. Однако на Ставрополье волостное земство не было принято крестьянством. Во многих волостях отказались вводить волостное земство
под разными предлогами: земство ничего не дало, сделать это следует
после войны и т.д. В четверти волостей оно так и не было введено. А
после передачи вторым Всероссийским съездом советов власти в России в руки советов, крестьянство Ставрополья активно включилось в
борьбу за упразднение земства. Четвертый губернский съезд крестьянских депутатов 30 декабря 1917 года принял решение упразднить земство на территории Ставропольской губернии навсегда. Это решение
поддержало губернское народное собрание 31 декабря, передавшее
власть в губернии советам рабочих, крестьянских и солдатских депутатов 15. В течение января 1918 года земство на территории Ставропольской губернии было упразднено.
Анализ показывает, несмотря на то, что земство проработало в губернии четыре с половиной года, и всего лишь год в мирных условиях, оно
сделало многое в различных сферах жизни и показало, что при соответствующей нормативной базе оно могло бы сделать гораздо больше.
Конечно, земство подвергалось острой критике в свое время политическими, общественными деятелями, в средствах массовой информации,
литературе. Но, критикуя земство, многие отмечали, что оно не в состоянии до конца было выполнить свою миссию, поскольку не имело для
этого прав, средств, кадров. Попытку расширить сферу деятельности земского и городского самоуправления сделало после свержения самодержавия в 1917 году Временное правительство, уделив большое внимание
реформированию местного самоуправления, придав ему форму местной
власти. Были изданы законы по выборам в местное самоуправление на
основе всеобщего, прямого, равного, тайного голосования, созданию
волосного земства, которое должно было стать полновластным хозяином
на территории волости. По существу создавались условия для формирования в России гражданского общества, в котором местное самоуправление становилось его основой, фундаментом. Но в сложных условиях того времени Временное правительство, непродолжительное время
находясь у власти, не смогло провести реформы в жизнь.
После установления в стране власти советов, сочетавших в себе государственную власть и местное самоуправление, при жестком соподчинении нижестоящих органов управления вышестоящим, земскому и
242
городскому самоуправлению места в государственной системе не нашлось. В 90-е годы ХХ века, когда начались поиски оптимальных форм
местного самоуправления, был использован российский исторический
опыт организации самоуправления, в том числе и земства.
____________________________
1. Реформы Александра II. М., С. 212 – 230.
2. Ставропольские губернские ведомости. 1912. 11 августа.
3. Ставропольские губернские ведомости. 1912. 11 августа.
4. О применении положения о земских Учреждениях 12 июня 1890
год к Губерниям Астраханской, Оренбургской и Ставропольской. Ставрополь, 1911. С.13.
5. Северокавказский край. 1913. 20 октября. №747.
6. Северокавказский край. 1913. 13 октября
7. Доклады губернской Земской управы первому очередному губернскому земскому собранию 1913 года. По врачебно- санитарной организации. Ставрополь, 1913. С. 143.
8. ГАСК. Ф. 67. Оп. 1. Д. 392. Л. 1.
9. Там же.
10. Обзор Ставропольской губернии за 1914 год. Ставрополь, 1915.
С. 25-26.
11. Северокавказский край. 1914. 12 августа
12. ГАСК. Ф. 68. Оп.1. Д. 8476. Л. 1.
13. Там же. Ф. 101. Оп. 4. Д. 3748. Л. 17.
14.. Там же. Ф. 67. Оп.1. Д. 366. Л. 92.
15. Наш край. Документы, материалы (1917-1977). Ставрополь, 1983.
С. 21-24.
Суханова Н.И.
ФЕВРАЛЬ 1917 ГОДА И БЕЛОЕ ДВИЖЕНИЕ НА ЮГЕ РОССИИ
В год 95-й годовщины революции 1917 г. в России исследователи,
политики и любители истории стали часто обращаться к проблемам революционных перемен начала ХХ века. Кроме того, общественно-политические процессы, происходящие в последнее время в стране, активизируют внимание общественно активной части населения страны к
опыту политических движений февраля 1917 года. В литературе и печати присутствует значительное количество различных оценок этих событий. Они распространяются от крайне негативного их восприятия до
сожаления о нереализованности демократического потенциала в разви243
тии страны. Так, участники международной конференции «Русский исход как результат национальной катастрофы. К 90-летию окончания Гражданской войны на европейской территории России» во многих выступлениях оценивали Февраль 1917 г. как гибель традиционного Русского
государства, слом русского цивилизационного кода 1. Октябрь 1917 г.
оценивался как плод Февраля 2. Противоположная точка зрения представлена рядом других исследований, например, в сборнике статей
«Февральская революция: путь к демократической России»3.
Февральская революция активизировала политические настроения
различных слоев населения, в том числе и офицерских слоев российской армии. По выражению А.И. Деникина, «армия в 1917 году сыграла решающую роль в судьбах России. Её участие в ходе революции,
её жизнь, растление и гибель должны послужить большим и предостерегающим уроком для новых строителей русской жизни»4. Реакцией
русского офицерства на сложные события весны 1917 г. стала попытка
пресечения развития революционной стихии в виде корниловского выступления, поддержанная значительным количеством генералитета. Однако при этом от него не последовало требования восстановления российской властной традиции. Более того, значительное количество будущих представителей Белого движения приветствовали Февральскую революцию. (Некоторые так и не приняли ее.) Первым среди белого руководства, заявившим о необходимости возвращения к традиционным
государственным истокам – монархии, был Врангель 5.
Почему офицерский корпус достаточно легко отошел от поддержки
монархической идеи? За время Первой мировой войны потребности
фронта диктовали очень скорую и массовую подготовку высшего и
среднего командного составов, ее качество не отвечало прежним стандартам. К тому же за время войны уменьшилась доля дворян в офицерском корпусе, он демократизировался. Средние и низшие чины армии были заинтересованы в переменах из-за карьерных соображений.
Деникин писал по этому поводу о приближении его облика к «средней
массе русской интеллигенции и демократии» 6. П.Н. Врангель считал,
что даже среди старшего командного состава было немало сторонников революции, которые связывали с ней свои карьерные соображения. Он был глубоко убежден, что «ежели бы с первых часов смуты
ставка и все командующие фронтами были тверды и единодушны, отрешившись от личных интересов, развал фронта, разложение армии и
анархию в тылу можно было бы остановить» 7. Врангель имел в виду
влияние революционных процессов, о которых Деникин говорил как о
244
неизбежности, завершившейся Февральской революцией и приведшей
к крушению русской государственности 8.
Будучи военными людьми, офицеры хорошо понимали бездарность
царя, как главнокомандующего. Это тоже меняло их отношение к самодержавию и вело к пониманию необходимости перемен во власти. Очевидна непосредственная взаимозависимость между такими явлениями, как
Февральская революция и Белое движение. На наш взгляд, она проявляется в следующем. Февральские события породили движение внутри русского офицерства, направленное на сохранение Русской армии. В прежнем виде она не могла существовать – очевиден был раскол внутри офицерского состава и его отрыв от солдатской массы. Поэтому известная
часть командного состава взяла на себя задачу сохранения целостности
России и недопущения анархии. При этом само формирование вскоре
Белого движения происходило в основном не под знаменами монархизма, но на «февральских» основах. Либерализм стал идеологией подавляющей части белых. И хотя революция – это освобождение от традиций, Деникин принял ее, он видел в ней возможность реформации всех
сторон жизни общества. Деникин представлял свои политические позиции так: «Я принял российский либерализм в его идеологической сущности, без какого-либо партийного догматизма… это принятие приводило меня к трем положениям: 1. Конституционная монархия. 2. Радикальные реформы. 3. Мирные пути обновления страны» 9.
Поначалу офицеры, сторонники Февраля, надеялись на то, что новый
режим создаст лучшие условия для развития армии. Несмотря на то, что
в результате неконтролируемого развития революции начались гонения на
представителей высшего командного состава армии, и началась стремительная политизация армии, генералитет стремился не допустить окончательного развала армии. При этом многие не связывали идею демократической России с той анархией, которая началась после февраля и с политикой Временного правительства, полагая, что оно неспособно возглавить демократический процесс в России. Генерал П.Г. Курлов писал о
Временном правительстве: «к власти пришли пигмеи, бездарные, безвольные, сами не знавшие, в какую сторону им надо идти» 10. Многие офицеры считали революцию не столько концом старого, сколько началом
нового. И это новое они видели как возможность демократического развития России, а значит, и нового развития армии.
Надежды на это появились в связи с объявлением Временным правительством военных реформ. Однако начались они с увольнения значительного числа командующих генералов. Около 150-ти старших воена245
чальников были признаны непригодными к службе по разным соображениям 11. При всей спорности этих мер с точки зрения военной целесообразности, политический резонанс они имели огромный. Явившись продолжением политики Приказа №1, указанное действие окончательно разрушило основы старой армии, сделав солдатский произвол высшей властью в армии. После этого со своих постов самостоятельно ушло еще
несколько генералов, не принимавших происходящих перемен. В ходе
череды увольнений А.Ф. Керенским был отстранен от должности начальника штаба Верховного главнокомандующего А.И. Деникин 12. Такая же
судьба постигла Л.Г. Корнилова, А.М. Каледина и многих достойных русских офицеров-профессионалов. В этих условиях произошел окончательный распад руководящего состава Русской армии, и рухнули надежды
на действительно демократические преобразования.
Генерал М.В. Алексеев, пытаясь удержать ситуацию с окончательным
развалом армии и предостерегая Временное правительство от неверных
шагов, разослал всем главнокомандующим фронтами шифрованный проект «жесткого и резкого коллективного обращения армии к правительству». В итоге не последовало ни одного положительного ответа. Армия
повторила судьбу власти, которой она служила. А.И. Деникин писал: «Когда повторяют на каждом шагу, что причиной развала армии послужили
большевики, я протестую. Это неверно. Армию развалили другие…» 13.
В этой ситуации М.В. Алексеев и А.И. Деникин предприняли попытку сохранения единства офицерского корпуса армии. 7 мая под их руководством начал свою работу Всеармейский съезд офицеров. На нем
присутствовало свыше трехсот офицеров. Присутствующие на съезде
требовали единой, твердой национальной власти, способной удержать
страну 14. Отношение к съезду со стороны Временного правительства
было негативным. Основа армии, ее лучшие представители заявили о
себе как о самостоятельной силе. Вскоре в армии начали возникать новые офицерские союзы и организации, главной целью которых было
возвращение былого состояния Российской армии.
Созыв офицерского съезда и зарождение многочисленных организаций
явились той организационной основой, на которой вскоре начало организовываться Белое движение. В сложном процессе его формирования и даже
в эмиграции находились в постоянном противоборстве различные идеи государственного строительства будущей России, но преобладающая часть
«белого» руководства исходила из идеалов Февральской революции.
Идеолог Белой идеи И. Ильин считал необходимым утверждение и
развитие «естественности и необходимости частной собственности, как
246
личного и общественного духовного задания». При этом им выдвигались следующие девизы: творчество и собственность, изобилие, щедрость 15. В этих взглядах нашли отражение потребности времени в либерализации общественного сознания и экономических отношений. В
России с конца ХIХ века утверждались капиталистические производительные силы, модернизирующаяся страна входила в международную систему империализма. Это не могло не проявляться во взглядах
общественных деятелей.
В отношении формы государственной власти, которая должна быть
установлена после окончания войны, и философы, и идеологи, и практики сходились в следующем мнении: определять ее должен будет народ. До того же времени они предлагали «принять волю и закон от того
патриота, который поведёт Россию к спасению, кто бы он ни был и откуда бы он не пришёл»16.
Архивные документы дают основание утверждать, что ни один из белых режимов не ставил задачи возрождения царской монархии в России. Важнейшим и неизменным в их идеологических установках был
лозунг «Непредрешения», т.е. отсутствие четкой установки на форму
власти, тип социально-экономического развития, а также всех норм
жизни в России после победы над большевиками. Лидеры движения
считали, что народ сам должен выбрать форму государственного устройства страны. Одни оставались на позиции основного политического лозунга «непредрешения», другие отдавали предпочтение Учредительному собранию и идеалам Февральской революции. Значительное количество лидеров Добровольческой армии отдавали решение этого вопроса сначала Учредительному собранию, а затем, по мере развития
гражданской войны и расширения социальной базы движения, предпочли выдвинуть лозунг Национального собрания, возможности которого
считали более демократичными. В любом случае эти разные взгляды
были различными элементами одной позиции – демократической.
Подтверждалась эта идея и в одном из первых официальных документов Белого движения – «Конституции Корнилова». Этот документ
отражал чаяния той части российского общества, которая признавала
первоначальные идеалы Февральской революции, которые так и не смогли воплотиться в жизнь. Сильная национальная власть, подготавливающая путем Учредительного собрания создание правового государства
и гражданского общества, гражданский мир, идейный и политический
плюрализм – эти общепринятые либеральные ценности провозглашал
первый программный документ Белого движения 17. Таким образом,
247
можно утверждать, что в условиях политической «полифонии» белой
идеологии в программных документах белых на Юге страны преобладали демократические идеи Февраля.
____________________________
1. Решетников Л.П. Духовно-нравственные причины национальной
катастрофы // Русский Исход как результат национальной катастрофы.
К 90-летию окончания Гражданской войны на европейской территории
России (Москва, 2-3 ноября 2010 г.) : материалы международ. конф. /
под ред. канд. ист. наук М.Б. Смолина, канд. полит. наук В.Н. Филяновой; Рос. ин-т стратег. исслед. М., 2011. С. 18.
2. Лавров В.М. Поражение России в гражданской войне. Там же. С. 74.
3. Февральская революция: путь к демократической России. Сб. статей. Ставрополь, 2007.
4. Деникин А.И. Очерки русской смуты: Крушение власти и армии.
Февраль – сентябрь 1917. Мн.: Харвест, 2002. С. 3.
5. Врангель П.Н. Воспоминания. Южный фронт (ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г.). М., 1992. С. 38.
6. Деникин А.И. Путь русского офицера. М., 1991. С. 72.
7. Врангель П.Н. Записки. Ноябрь 1916 г. – ноябрь 1920 г. Т: Воспоминания. Мемуары. Мн.: Харвест, 2003. С. 6.
8. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии,
февраль-сентябрь 1917. Мн.: Харвест, 2002. С. 4.
9. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии,
февраль-сентябрь 1917…С. 13.
10. Курлов П.Г. Гибель императорской России. М., 1992. С. 239.
11. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ). Ф. 1343.
Оп. 1. Д. 5. Л. 89.
12. Белое движение. Исторические портреты / сост. А.С. Кручинин.
М., 2006. С. 142.
13. Деникин А.И. Очерки русской смуты. Крушение власти и армии,
февраль-сентябрь 1917…С. 206.
14. Козлов А.И. Антон Иванович Деникин (человек, полководец, политик, ученый). М., 2004. С. 136.
15. Ильин И. Белая идея // Молодая гвардия. 1992. № 1-2. С. 28.
16. Там же. С. 30
17. Федюк В.П. Белое движение на Юге России. 1917-1920 гг.: Дис...
д-ра ист. наук. Ярославль, 1995. С. 277.
248
Федько И.В.
ЭСЕРЫ НА ДОНУ В 1908-1914 ГГ.:
ОСНОВНЫЕ НАПРАВЛЕНИЯ «РАБОЧЕЙ ПОЛИТИКИ»
Термин «рабочая политика» был введен в оборот на первой общепартийной конференции партии социалистов-революционеров, проходившей в Париже в августе 1908 года. Данная политика понималась эсерами как «гармоничное объединение» политической, профессиональной
и кооперативной форм организации рабочего класса, которое рассматривалось как необходимое условие для его успешных действий в достижении социалистического идеала. Основной задачей партии в рабочем вопросе провозглашалось способствование автономному, и в то же
время, согласованному развитию всех этих форм организации 1. Однако данная проблема освещена все еще недостаточно в отечественной
литературе. Поэтому данная статья посвящена деятельностью донских
эсеров именно в рабочей среде.
После революции 1905-1907 гг. партия социалистов-революционеров
переживала острый кризис. В условиях нарастания «контрреволюционной волны», достигшей своего апогея к 1910 году, организация партийной работы, в том числе и в рабочей среде, была возможной исключительно в условиях подпольного существования 2. Центральному комитету партии было все труднее удерживать в своих руках общее руководство, что приводило к ослаблению связей с местными организациями, которые зачастую действовали самостоятельно. Но наряду с этим,
усиление репрессивных мер правительства вело к активизации рабочего класса. В 1912-1913 гг. число участников стачечного движения превзошло миллион, количество, сопоставимое только с периодом первой
русской революции. Центрами рабочего движения в России стали Петербург, Москва, Рига, Варшава, Баку, Киев и Ростов-на-Дону. Все это
позволяло лидерам социалистов-революционеров считать, что «русский
пролетариат вновь вступил на путь революции» 3.
В 1908-1914 гг. активизировались и донские эсеры, одним из главных направлений деятельности которых стала работа среди рабочих. Несмотря на экономическую специфику донской области, в частности преобладание сельского населения и земледельческих основ хозяйства, эта
работа была сосредоточена в крупных городах-Ростове и Нахичеванина-Дону. Преследуя общую цель упрочения позиций в рабочей среде и
в профсоюзах, эсеровские организации использовали разные средства.
Сугубо силовых методов придерживался районный железнодорожный
249
кружок во главе с Андреем Булаткиным, образовавшийся в Ростове в мае
1908 года 4. Индивидуальный террор против руководства Владикавказской железной дороги был провозглашен им как основной метод борьбы
за права рабочих. Такие радикальные средства считались кружковцами
единственно возможными в существующих экономических и политических условиях, только с их помощью можно было заставить чиновников
уважать права рабочих. Но в силу своей слабой организованности и нехватки материальных средств, развернуть активную деятельность Булаткину не удалось. Решение об убийствах чиновников железнодорожной администрации не вышло за пределы кружковских обсуждений. Но, несмотря
на это, четкая установка на защиту и отстаивание прав рабочих в деятельности кружка явно прослеживалась. Ведь совершение террористических
актов планировалось только в случаях несогласия железнодорожной администрации вновь принять уволенных рабочих, участвовавших в несанкционированном митинге в Балабановской роще 24 июня 1907 года. Тем
не менее, силовые методы не занимали центрального места в деятельности
местных эсеровских организаций. Более того, в резолюции «Вопросы рабочей политики», принятой на первой общепартийной конференции и утвержденной IV Советом П.С.Р. отмечалось, что фабричный террор, «не содержа в себе организационного начала», вносил разделение и раздор в рабочую среду 5. Поэтому рабочие должны были отвергнуть фабричный террор как главное средство борьбы.
Приоритетным направлением деятельности эсеров в рабочей среде
была соответствующая агитация и пропаганда. Как свидетельствуют документы, именно в этом направлении сосредоточил свою работу Временный Комитет партии социалистов-революционеров, функционировавший в Ростове в январе-феврале 1908 года 6. Для успешной идейной
пропаганды комитетом была оборудована типография, которой за время ее существования было выпущено около пяти тысяч воззваний с целью дальнейшего распространения среди рабочих. Арест руководителей группы полицией помешал осуществлению этих планов.
Дело Временного Комитета продолжили нахичеванские эсеры, в частности группа Никифора Беспалова, Якова Лившица и Якова Гуртового
7
. Ее приоритетной задачей стала деятельность в профессиональных союзах с целью установления как можно более тесных связей с рабочими.
Для этого планировалось разослать по фабрикам и заводам опросные
листы, в которых содержались вопросы о численности лиц, сочувствовавших программе партии, об удобстве организации в кружки и ведения
занятий в них, об отношении рабочих к администрации и мерах борьбы
250
с ней. Подготовка почвы для дальнейшего проникновения эсеров в рабочую среду нередко наталкивалась на активное противодействие социал-демократов, считавших себя единственными представителями ее интересов и пытавшихся привить у рабочих иммунитет к идеям эсеров и
анархистов, путем соответствующей полемики и пропаганды 8.
Деятельность эсеров в этом направлении была взята под особое наблюдение охранным отделением, что привело к постепенному ее сворачиванию. Но революционеры не отказывались от своих планов и через некоторое время возобновили деятельность под руководством Якова Лившица. Он небезосновательно считал, что упрочение позиции в
профсоюзах позволит эсерам выйти на новый организационный уровень
и, с одной стороны, будет способствовать консолидации разрозненных
революционных сил, а с другой, привлечет в их ряды сознательный рабочий элемент. Это позволило бы эсеровским организациям твердо стать
на ноги и заручиться поддержкой рабочих масс, более политически сознательных, нежели крестьяне. Вернувшись в феврале 1910 года из-за
границы с большим количеством литературы, Лившиц приступил к активной пропаганде в профсоюзах, но вскоре был арестован. Его попытки
создания эсеровских кружков среди рабочих не увенчались успехом.
После непродолжительного периода организационного ослабления
1911-1912 гг. работа эсеров нормализовалась, и наблюдалась активизация их деятельности, чему в немалой степени способствовал общий
революционный подъем. На протяжении 1913-1914 гг. при непосредственном участии эсеров был проведен ряд забастовок, в частности,
мартовская (1913 года) забастовка на табачной фабрике «Южного акционерного общества» (бывшая фабрика Асмолова и Кушнарева), первомайская и июльская забастовки рабочих типографии Гуревича в 1913
году, февральская (1914 года) забастовка рабочих фабрики Гоца. Все
они проходили в общем русле забастовочного движения России 19121914 гг. 9. Кстати, забастовка рабочих типографии Гуревича была одной из акций протеста против гонений на рабочую печать, в частности
закрытия социал-демократических рабочих газет, происходивших в
июле-сентябре 1913 года. Все эти акции отчетливо свидетельствовали
о попытках эсеров солидаризироваться с социал-демократами в их деятельности по отстаиванию прав рабочих.
Наибольших успехов в работе в рабочей среде добилась Ростово-Нахичеванская рабочая группа П.С.Р., оформившаяся в январе-феврале
1914 года в процессе создания эсерами специальных рабочих групп 10.
Образование данной группы явилось результатом длительной работы по
251
объединению ростовских и нахичеванских эсеров, начатой еще в 1909
году. В группу входил 21 человек, а руководство осуществлял, образовавшийся в феврале, руководящий коллектив в составе: Моисея Павлоцкого, Сергея Евменьева, Петра Сердюкова, Петра Хорхорина, Владимира Арешкина, Ивана Горбоносова, Андрея Кукушкина, Фомы Склярова, Елизаветы Головкиной, Ципы-Цицилии Вейнберг. Все они имели
богатый революционный опыт и активно участвовали в подготовке забастовок 1913-начала 1914 гг.
Признанным лидером и вдохновителем группы являлся помощник
присяжного поверенного Матвей Коган-Бернштейн. Хотя он и не входил в состав руководящего коллектива, его организаторские способности сыграли решающую роль в оформлении группы. Коган-Бернштейн заявил о себе еще в августе 1912 года, когда он в составе «группы четырёх партийных работников» высказался за участие в выборах в
Государственную думу, мотивируя в своем письме в Центральный орган
П.С.Р. (журнал «Знамя Труда») это тем, что проповедь бойкота Думы
только усилит колебание в революционной среде и сыграет против социалистов-революционеров; участие в работе выборных органов рассматривалось им как продолжение революционной борьбы 11. Он имел
многочисленные связи в революционной среде, используя которые, начал проводить в 1912-1913 гг. активную работу по организации в профсоюзах и кооперативах эсеровских групп, преследуя четко определенную цель – провести их в правление этих союзов, и тем самым добиться в них руководящей роли.
Проведя в январе-феврале 1914 года ряд организационных собраний,
на которых обсуждались вопросы организации связей на предприятиях,
вербовки новых членов среди рабочих, распространения революционной
литературы, в марте группа начала подготовку забастовки в память Ленской годовщины и в поддержку выступлений петербургских рабочих 12.
Жестокая правительственная политика в отношении рабочих, особенно
проявившаяся в ленских событиях 4 апреля 1912 года, когда было убито
и ранено более пятиста человек, и создания невыносимых условий труда, вызвавших на резиновых предприятиях «Треугольник» в Петербурге
массовое отравление рабочих, привели к взрыву протеста по всей России. Донские рабочие, под руководством эсеров, не остались в стороне.
Закономерным итогом оживленной организационной работы в среде типографов, деревообделочников, портных, конторщиков городов Ростова
и Нахичевани, явилось собрание 25 марта, на котором было принято решение о проведении на следующий день забастовки. В акции должны были
252
участвовать рабочие типографий, деревообделочники, портные, трамвайные и мельничные работники. Разрозненные группы рабочих эсерам удалось объединить, используя свои личные связи. Сергей Евменьев являлся в руководящем коллективе представителем от печатников; Владимир Арешкин проводил активную пропаганду в кружках портовых
рабочих; Иван Горбоносов представлял интересы деревообделочников;
от портных в группу входили Матвей Тарасов и Елизавета Головкина.
Активные связи эсеры поддерживали и с профсоюзом конторщиков и
бухгалтеров, чему в немалой степени способствовали личные контакты
Коган-Бернштейна с правлением данного профессионального союза.
Виктор Козлов, будучи активным членом Ростово-Нахичеванской группы, одновременно являлся председателем правления профессионального
общества конторщиков и бухгалтеров. В планы группы входила также
организация среди забастовщиков демонстративных шествий из трамвайного депо и мельницы Парамонова.
Также на собрании 25 марта было принято решение о привлечении к
данной акции местных социал-демократов-большевиков. Моисей Павлоцкий и Иван Горбоносов были посланы к ним для переговоров. Решение
привлечь большевиков к организации демонстраций не было случайным.
Многие эсеры, входившие в руководящую группу, поддерживали тесные контакты с социал-демократами. В частности, Иван Горбоносов был
известен с 1911 года как социал-демократ, Ципа-Цицилия Вейнберг принимала участие в работе смешанного кружка эсеров и большевиков, неоднократно устраивавшего совместные собрания в декабре 1913-январе
1914 гг.. Сергей Евменьев, будучи социалистом-революционером, с 1912
вел совместную партийную работу с социал-демократами в городе Екатеринодаре и участвовал в организации Екатеринодарской группы «сознательных рабочих». Переехав в начале 1914 года в Ростов, он активно
использовал свои связи в социал-демократической среде. Но большевики ответили отказом, мотивируя это тем, что для них первоочередной
задачей являлась подготовка к первомайским выступлениям.
Для консолидации сил и поднятия революционного духа бастующих, руководящим коллективом была заготовлена рукописная резолюция для прочтения на предприятиях с протестом против третьиюньского режима и призывом к объединению и отстаиванию рабочими своих прав 12. В воззвании
действия правительства по отношению к рабочим характеризовались как зверства «обнаглевшего капитала» безопасность которого гарантируется современным политическим строем. В нем подчеркивались «реакционность» Государственной Думы, ее черносотенный характер. Противостоять этому со253
юзу государства и капитала, считали эсеры, могло только сплоченное и хорошо организованное рабочее движение, которое противопоставило бы ему
«братство всех сил рабочего класса города и деревни». Основными требованиями, выдвигавшимися эсерами, были полная свобода организации трудящихся и передача контроля над условиями труда в руки рабочего класса.
Особый акцент делался на то, что только политическая победа над «третьиюньским режимом» обеспечит свободу экономической борьбы. То есть, политическое освобождение рабочего класса обосновывалось как приоритетная задача, делавшая возможным и экономическое.
Тем не менее, полностью осуществить задуманное революционерам не
удалось, так как в ночь на 26 марта вся группа была арестована 14. Несмотря на это, протестные акции состоялись: бастовало триста сорок человек в восьми типографиях и сто тридцать пять деревообделочников. Однако в эту же ночь полицией, за связь с социалистами-революционерами,
было тщательно обыскано помещение, в котором находилось правление
профессионального общества бухгалтеров и конторщиков. В ходе обысков был обнаружен ряд интересных документов. В частности, письмо Генеральной комиссии профсоюзов Германии, в котором она оповещало правление общества о намерении собрать печатный материал о российском
профсоюзном движении «чисто российского происхождения», который, с
созданием в России легального центра рабочего движения, мог быть передан ему. По этому случаю президент Международного профессионального союза и по совместительству председатель Генеральной комиссии
профсоюзов Германии Карл Лешн обратился с просьбой ко всем рабочим
организациям России пересылать в Германию литературу по рабочему движению. Примечательно, что на этом письме стояли печати профессионального общества бухгалтеров и конторщиков, работников печатного дела, деревообделочного и механического производств городов Ростова и Нахичевани-на-Дону. Данное письмо планировалось размножить и переслать в
другие города. Все это свидетельствовало о том, что донские города являлись одним из центров российского рабочего движения.
Данный факт подтверждает и то обстоятельство, что в Ростов было прислано письмо от редакции газеты «Бюллетень конторщика», издававшейся
в Петербурге. В письме отмечалось, что в условиях «естественного стремления» рабочего класса к профсоюзной организации, которая являлась
одной из главных предпосылок к экономическому освобождению рабочего класса, имелась настоятельная необходимость консолидации сил
именно в провинции. Редколлегия обращалась к «ростовским товарищам»
с просьбой присылать материалы о своей деятельности.
254
При обыске у Виктора Козлова и Петра Хорохорина были обнаружены
рукописи программы Всероссийского съезда приказчиков и коммерческих служащих и представителей профессиональных организаций портновского производства. Это свидетельствовало о том, что местные эсеры были
знакомы с ситуацией, сложившейся в рабочем движении России, и забастовочное движение на Дону проходило в русле общероссийского.
После мартовских арестов работа местных эсеров была на некоторое
время свернута. Активизация деятельность произошла в июле 1914 года,
когда они под руководством Григория Никитина, в связи с расправой над
бастовавшими рабочими в Баку и Петербурге, вступили в блок с социалдемократами для выработки совместной программы проведения 14 июля
забастовки-протеста 15. Расстрел рабочих вызвал волну демонстраций по
всей России: в Москве, Харькове, Риге, Екатеринодаре. 13 июля на объединенном собрании эсеров и социал-демократов – большевиков было принято решение о проведении подобной акции в Ростове. Основные споры
разгорелись по поводу продолжительности забастовки. Социал-демократы выступали за однодневную забастовку, эсеры-за трехдневную. Позиция эсеров была поддержана большинством собравшихся. Ко дню забастовки было выпущено воззвание, основной акцент в котором делался на
проявление солидарности к «петербургским и бакинским товарищам» в их
борьбе за улучшение экономических условий труда 16. Особое негодование ростовских эсеров вызвали методы, при помощи которых царское правительство подавляло волнения: с применением силы из своих квартир
были выселены не только рабочие, но и их семьи. Эсеры призывали ростовских рабочих поддержать «своих петербургских товарищей» и не оставить без ответа варварское поведение правительства. В заключении эсеры
обратились к рабочим с призывом проявить «чувства настоящего гражданина», товарищеской солидарности, от которых «товарищи-петербуржцы
будут чувствовать себя бодрее». Как и в мартовской забастовке, планировалась также организация демонстраций. И в мартовском, и в июльском
воззваниях подчёркивался исключительно мирный характер демонстраций.
Но, тем не менее, в преддверии запланированной акции была произведена
ликвидация группы. Хотя впоследствии в связи с начавшейся первой мировой войной по распоряжению министра внутренних дел, все эсеры были
освобождены из-под стражи и пополнили ряды новобранцев.
Патриотический подъем, охвативший все слои населения по случаю
объявления начала военных действий, вынудил существовавшие в России
революционные организации, в том числе и оставшихся на свободе социалистов-революционеров, прекратить на некоторое время свою революци255
онную деятельность. Как и для лидеров партии, находившихся за границей, так и для донских эсеров с началом войны остро встал вопрос о сочетании революционной непримиримости к антинародной власти с необходимостью считаться с ней в интересах защиты России от внешнего врага
17
. Некоторые группы продолжили революционную деятельность в декабре 1914 года. Молодые революционеры под руководством Мефодия Середина, Василия Волченкова и Егора Вернидубова, заручившись поддержкой рабочих, посещавших вечерние курсы в Ростовском среднетехническом училище, решили заявить о себе путем издания листков с призывом к рабочим вносить пожертвования в пользу революционного «Красного креста», поддержать забастовками память жертв «Кровавого воскресенья» 9 января 1905 года. Однако распространение этих воззваний в январе 1915 года вызвало острое недовольство большинства эсеров, которые были убеждены, что в настоящее время, когда проводился набор ополченцев и преобладали патриотические настроения, данные призывы могли
вызвать нежелательные действия, вплоть до саботажа в рядах солдат. Данная инициатива группы была осуществлена без согласования с другими
ростовскими эсерами, большинство которых охарактеризовало её как «бессознательную группу вредно настроенных мальчишек» 18. Данное выражение было употреблено в отношении членов группы в силу того, что все
они были очень молоды: старшему из них, Егору Вернидубову, был только двадцать один год. Всеми ими двигало стремление проявить себя на революционном поприще и юношеский максимализм. Начавшаяся война предоставила отличный шанс доказать свою революционную состоятельность.
Неодобрение большинства не помешало молодым эсерам активизировать
свою деятельность в январе-апреле 1915 и последующие годы.
В заключении можно сделать ряд выводов. Во-первых, деятельность
в рабочей среде для партии социалистов-революционеров, в том числе
и донских организаций, в 1908-1914 гг. оставалась одной из самых приоритетных. В условиях нарастания рабочего движения 1911-1914 гг.,
сравнимого только с событиями 1905-1907 гг., появились реальные предпосылки возобновления и активизации деятельности эсеров не только
в центре, но и на местах. Эсеры, наряду с социал-демократами, сумели консолидировать свои разрозненные силы, и занять одно из ведущих мест в нараставшей борьбе рабочих за свои права.
Во-вторых, работа донских эсеров в рабочей среде, в 1908-1911 гг.
носившая спорадический характер и не выходившая за рамки обсуждений и рассылки опросных листков, подталкиваемая общероссийским процессом нарастания политической и экономической активности рабочих,
256
перешла из теоретической в практическую плоскость. Завершившийся к
концу 1913 года процесс объединения ростовских и нахичеванских эсеров позволил им стать весомой силой на политической арене, и совместно с социал-демократами сконцентрировать в своих руках руководство
рабочим движением. Общее политическое поле, сходные программные
установки и тактика создавали почву для консолидации сил эсеров и социал-демократов, несмотря на некоторые разногласия.
В-третьих, реализация программных установок центральных партийных органов по усилению влияния в профессиональных союзах путем
создания ячеек, руководимых эсерами и занимавшихся подготовкой
практических работников, а также выработкой планов конкретных действий с учетом общей направленности деятельности самих профсоюзов, позволила местным организациям сплотить и консолидировать рабочих разных специальностей для совместной деятельности за улучшение условий жизни 19. Для донских эсеров бесспорным оставалось то,
что отстаивание экономических свобод невозможно без завоевания политических. Донские эсеры при организации рабочего движения не шли
на открытое столкновение с государственной властью, в своих воззваниях подчеркивали мирный характер демонстраций, которые рассматривали как ответ на репрессивную политику властных органов.
В-четвертых, в силу ряда причин эсерам не удалось придать выступлениям рабочих массовый характер. Прежде всего, это объяснялось нежеланием рабочих идти на открытое столкновение с администрацией. Большинство рабочих в своей деятельности руководствовалось не партийными
лозунгами, а стремлением к улучшению условий жизни и труда. Нередки
были случаи, когда после некоторых уступок со стороны администрации
рабочие возвращались к работе. Возможно, в силу этих обстоятельств эсеры в своих воззваниях очень часто обращались к порядочности, «братской солидарности» рабочих, стараясь этими общечеловеческими, моральными константами, заполнить лакуну в политической сознательности рабочих и подтолкнуть их к активным действиям. Помимо этого, продуктивной работе эсеров мешала тесная опека охранного отделения, которое, в
ряде случаев, на корню пресекало все попытки революционного выпада.
В-пятых, безусловным фактором, приведшим к временному прекращению революционной деятельности, в том числе и на Дону, послужила
начавшаяся первая мировая война, которая поставила эсеров перед сложным выбором: борьба с царизмом или временное перемирие с ним во
благо родины. Эсерам предстояло выработать свою позицию по отношению к войне и деятельности партии в этих экстремальных условиях.
257
____________________________
1. Партия социалистов – революционеров. Документы и материалы.
В 3-х тт. / Т. 2. Июнь 1907 – февраль 1917 г. М., 2001. С. 298-299.
2. Доклад партии социалистов-революционеров, подготовленный к международному социалистическому конгрессу в Вене 1914 г. // Там же. С. 462.
3. Там же. С. 463.
4. Государственный архив ростовской области (далее ГАРО). Ф. 826.
Оп. 2. Д. 14. Л. 307-308.
5. Партия социалистов – революционеров. Документы и материалы.
В 3-х тт. / Т. 2. Июнь 1907 – февраль 1917 г… С. 303.
6. ГАРО. Ф. 826. Оп. 2. Д. 14. Л. 99.
7. Там же. Лл. 364-365.
8. Васьков М.А. Меньшевики на Дону в 1903 – 1914 гг. : Дис. …
канд. ист. наук. Ростов на – Дону, 2005. С. 191.
9. Партия социалистов – революционеров. Документы и материалы.
В 3-х тт. / Т. 2. Июнь 1907 – февраль 1917 г. М… С. 554.
10. ГАРО. Ф. 826. Оп. 1. Д. 295. Л.193-194.
11. Там же. Оп.2. Д. 14. Л. 270-272.
12. Там же. Оп.1. Д. 295. Л. 228-230.
13. Там же. Л. 147.
14. Там же. Л. 142, 149, 249.
15. Там же. Оп. 2. Д. 142. Л. 14-15.
16. Там же. Д. 162. Л. 80.
17. Руднев В. Двадцать лет тому назад // Партия социалистов – революционеров. Документы и материалы. В 3-х тт. / Т. 2. Июнь 1907 –
февраль 1917 г… С. 470.
18. ГАРО. Ф. 826. Оп. 1. Д. 295. Л. 250.
19. Резолюция V Совета партии «Об организации работы среди пролетариата» // Партия социалистов – революционеров. Документы и материалы. В 3-х тт. / Т. 2. Июнь 1907 – февраль 1917 г… С. 356.
Штайн К.Э., Петренко Д.И.
ТРАДИЦИОННАЯ СИМВОЛИКА ДОМА
В ГОРОДСКОЙ СРЕДЕ СТАВРОПОЛЯ
В течение последних лет (2004–2007) в архитектуре Ставрополя нами
была обнаружена интереснейшая языческая знаковая система. Речь идет
о традиционном трехмерном «мире», который связывает дом как микрокосм с землей и небом как макрокосмом: верхний мир – хляби небес258
ные – изображение воздушного и водного миров в виде волнистых линий под фронтоном, стилизация женской груди как кормилицы земли,
воды, дающей урожай. Средний мир – солнечный – солярные знаки связывают землю и небо, оберегая человека светом от тьмы. И, наконец, в
нижней части здания размещаются ромбы, квадраты – символы земли,
укореняющие в ней дом. Все это наиболее ярко выражено в каменном
строительстве, и знаки, видимо, кроме функции оберегов, выполняли
функцию языка, с помощью которого человек общался с геопространством, космосом. Сейчас их можно назвать репрезентантами коэволюции: они свидетели взаимодействия человека и мира, их синергизма.
Эта система хорошо описана применительно к деревянной архитектуре русского Севера и средней полосы России (система языческих
знаков-оберегов, связанных с ограждением человека от враждебного
ему мира – реального и воображаемого: темные силы, навии и др.). Символическая языческая система в каменной и кирпичной архитектуре
Ставрополя – явная и плотная, но она «вычеркнута» из сознания горожанина. Метровые концентрические окружности на трехметровых воротных каменных столбах, почти такого же размера повторяющиеся знаки на фасадах домов до сих пор не прочитаны ни социумом, ни учеными, ни публицистами, ни жителями нашего города.
Важно не только изучить языческую символику, но и выявить то скрытое за внешне функционирующими мифами, легендами, преданиями о Ставрополе (город креста, город Суворова, город-крепость и др.), что изнутри
формирует «сознание о» – о городе, что позволяет исследовать его археологически, вглубь (в широком смысле), многомерно и находить «отсутствующие» в сознании горожан структуры, связанные со Ставрополем.
Город возник в конце XVIII века, активно застраивался в XIX веке.
В период укоренившегося в России православия в Ставрополе функциональной оказалась прямо противоположная тенденция и традиция –
языческого мышления и воплощения его в соответствующей сильнодействующей, явной знаковой системе.
Православие на Северном Кавказе укоренялось не без противоречий:
«Не окрепшее в вере русское пришлое население не могло бороться с
вновь прибывающими отовсюду из внутренней России лжеучителями;
они явились сюда со всех концов Руси. Здесь были молокане, хлысты,
жидовствующие, немцы-колонисты и другие сектанты. Но особенно
много было бежавших раскольников», – отмечают авторы очерка о Ставропольском Иоанно-Мариинском женском монастыре (1898) 1.
Видимо, в середине XIX века в ответ на хаос в религиозном сознании ставропольцев и были вызваны, может быть, подсознательно ус259
тойчивые знаки и понятия, соединявшие человека с космическим, небесным миром. Это, по-видимому, и не было двоеверием в полном
смысле этого слова, но тем не менее и нарратив (синтагматика), и «археологическая» история (парадигматика) в этом случае взаимодействуют, язычество включается в общую структурно-системную организацию
города и мышление его обитателей.
Христианские, православные традиции, хотя и перекрывают элементы языческого сознания, запечатленного в знаковой системе на домах
Ставрополя, но их установление позволяет понять, что современное историческое мышление оказывается сопричастным тому, что накоплено
в человеческом сознании за много веков, что запечатлено геологически и географически, что связывает все это в единую динамичную структуру с элементами самоорганизации как в природной среде, так и в человеческом сознании, взаимодействующем с этой средой.
Инверсионная и в то же время прогностическая мысль ставропольчанина связана с нравственным долгом перед прошедшими поколениями (сарматами, скифами). Он мыслит себя, свое жилище как систему микрокосмов, необычно тесно связанную с макрокосмом. Так, трехметровые воротные столбы, выполняющие, наряду со многими другими, и фаллическую функцию символа плодородия, распространения на
землю космических сил, содержат, как правило, два знака, вырезанных на камне – солнца и луны – жены и мужа (иногда они меняются
местами в языческой мифологии), иногда их соитие получает самостоятельное выражение в знаке солнца, накрываемого сверху дугой луны
(полукружием). Это символ, а может быть, эмблема непрекращающегося возобновления жизни, вечного ее круговорота и развития, связанного с выражением наивного космического ощущения жизни.
Архаическая система символов в архитектуре Ставрополя, особенно
в простом гражданском строительстве, запечатлевает, возможно, отчасти на сознательном, скорее, на бессознательном и подсознательном уровнях, атавистическую причастность человека к космосу, его силам, перед
которыми мы всегда в ответе: там все гармонично, согласовано и правильно, значит, и в маленьком мирке дома все надо согласовать с общим законом, опираясь на позитивную систему элементов выверенного
в практической жизни кода. По-видимому, ставропольцы использовали
систему оберегов как систему руководства для связи с мирозданием.
Жилище ставропольчанина состояло из дома, огражденного каменным
забором, двора, надворных построек (сарай, склад, колодец, иногда кухня). Дом внешне напоминал крепость. Вход часто представлял собой ее
260
имитацию (высокая каменная стена – вход п-образной формы). Если не
было п-образного общего входа, были ворота, державшиеся крюками на
высоких каменных столбах. Рядом располагалась калитка с симметрично поставленными столбами (сейчас иногда одним столбом).
Столбы, как правило, были больше ворот и калитки, возвышаясь над
ними и, помимо прикладной, имели еще несколько семантических и
прагма-функций. Экстерьер дома включал триаду: дом – забор – ворота со столбами (калитку). Все эти элементы снабжены языческими символами, призванными оградить человека, его дом от проникновения всяческой вражьей силы, в том числе и мистической.
На ставропольском доме мы обнаружили системное и частотное изображение триады мироздания с иерархией: 1) земного, нижнего мира –
это ромбы, квадраты; 2) солнечного – это круги, звезды, кресты, концентрические окружности и т.д; 3) водного (небесного) мира. В последнем случае это деревянная резьба, изображающая «хляби небесные»,
иногда каменная – треугольники или квадратики, волнообразные линии.
Наиболее разветвленной в изобразительном плане является в Ставрополе солярная система. Солярные знаки представлены на всех частях дома, связанных с открытостью по отношению к внешнему миру:
над окнами, над дверью, особенно парадной, между окнами – в их промежутке – особенно часто. Иногда они располагаются под окнами – отдельно или в комбинации с квадратами, ромбами, внутри них.
Часто дом оберегают только три солнца или вообще одно солнышко. Располагаются солярные знаки и на каменных столбах, держащих
ворота и калитку. Иногда здесь они встречаются в комбинации с квадратами и ромбами.
Солярные знаки практически всегда имеются на кованом металлическом навесе над крыльцом. Как правило, это восьмилучевое (восемь радиусов) колесо Юпитера, иногда оно имеет четыре радиуса, особенно на передней части навеса. На боковых частях – как правило, восьмирадиусные.
В отличие от солярных знаков русского деревянного дома (избы), знаки на камне и кирпиче имеют более условную (стилизованную) форму.
Их классификация может быть построена многоярусно, исходить мы
можем из нескольких критериев.
1. Материал, из которого выполнен дом: деревянный – каменный –
кирпичный; комбинированный (дерево – камень, камень – кирпич).
2. Место расположения знака: средняя – верхняя – нижняя части дома;
отдельные элементы дома: крыльцо, навес, балкон, воротные столбы,
калитка, ворота.
261
3. Структура знака.
4. Сочетание знаков.
Солярные знаки в Ставрополе могут располагаться во всех частях дома
и вне дома (столбы, калитка, ворота), хотя основная позиция – средняя.
Знаки, особенно солярные, иногда имеют скрытый характер: располагаются не на фасаде, а на торце здания, под навесом балкона, над
колоннадой. По-видимому, их наличие не всегда было предусмотрено
в процессе отделки здания, поэтому знаки помещались там, где это было
возможно, лишь бы обереги присутствовали. Разные виды солярных
знаков могут комбинироваться: звезды с лучами солнца, звезды и окружности (в сталинском ампире). Видимо, в этих случаях можно говорить о синкретизме солярных знаков.
Особое место занимает нижняя часть дома, которая снабжена ромбами и квадратами, иногда в эти квадраты и ромбы вписано солнце или
Андреевский крест (обычно под оконными проемами). Ромбы и квадраты – знаки земли. Они укореняют жилище, связывают его с землей,
которая наделяется плодородной силой, способствует жизни и процветанию. Рядом с символом солнца почти всегда соседствует тот или иной
символ поля, земли (ромбы, квадраты). Древний, еще энеолитический
символ поля и плодородия в виде квадрата, поставленного на угол и
часто разделенного на четыре части, иногда снабжен «выпуклыми точками» – засеянное поле.
Обнаруженная, и прочитанная нами (далеко не до конца) архаическая языческая символика, запечатленная преимущественно в камне, каменных строениях Ставрополя, – огромный культурный слой в «археологии знания» о нашем городе. Он свидетельство того, какую глубинную инверсионную память несет сознание человека, как широко связан он с культурами разных народов, какую «космическую» информацию несет человек. В век доминирования цивилизации над культурой,
в понятие которой мы включаем и взаимоотношения человека с природой, миром, это нелишнее напоминание о глубинных иерархических связях человека со всем сущим, о нравственном законе внутри каждого.
Он согласован с общими законами мироздания.
Особенности возникновения и развития города нашли отражение и в
его архитектурном облике. То обстоятельство, что очень рано, в начале
XIX века, еще не оформившемуся в крупный населенный пункт Ставрополю была отведена роль центра огромной Кавказской области, а затем и Ставропольской губернии, имело заметные градостроительные
последствия. В.Г. Гниловской и В.В. Скрипчинский выделяют призна262
ки оригинального местного архитектурного стиля жилых и общественных зданий, который именуют «ставропольским» (середина XIX века):
«По мнению доктора архитектуры, профессора П.П. Ревякина, здания
ставропольского стиля являются своеобразной урбанизированной переработкой старых жилых домов горских народов Кавказа, в особенности расположенных в Грузии. В их двухэтажных домах в первом этаже
помещались домашние животные, а во втором жили владельцы дома.
Вокруг второго этажа сооружалась галерея, крыша которой подпиралась столбами, пол опирался на горизонтальные плахи или рейки, концевые выступы которых являлись как бы укороченным продолжением
галерейных столбов. Нетрудно заметить, что все эти элементы архитектуры горского дома, будучи спроектированы на одну плоскость, находят отражение в облике зданий ставропольского стиля. Колонны или
пилястры между окон на фасадах описываемых зданий наследуют (символизируют) столбы галерей, а упомянутые выше рельефно выделяющиеся на фасаде как бы висячие окончания колонн наследуют выступы плах, на которых покоился пол второго этажа»2 .
Можно отметить четыре «волны» (периода) активной застройки Ставрополя:
1) XIX век, формирование классического стиля, «ставропольского»
как его разновидности;
2) конец XIX – начало XX века (модерн);
3) послевоенный период («сталинский ампир», далее советские «хрущевки»);
4) современная активная застройка центра города и окраин («дворцы» новых русских – современная эклектика).
Все четыре периода отмечены использованием языческой символики:
наиболее активно – XIX век, наблюдается присутствие всех видов знаков. В зданиях, выполненных в стиле «модерн», доминантным становится солярный знак, хотя функционируют и другие знаки. «Сталинский ампир» отмечен актуализацией в архитектуре знака монарха – солнца. Сейчас солярные знаки встречаются и в административных зданиях, и в частной застройке. Внешне создается впечатление, что они присутствуют в
десемантизированном виде, хотя на деле выполняют значимые в семантическом плане функции – по-видимому, все тех же оберегов.
Как думается, рассуждая о знаковой архаике применительно к динамике архитектурных стилей, следует рассматривать общественный и частный секторы отдельно, потому что официальная застройка, зависимая от катаклизмов русской истории последних двух веков, в некото263
рые периоды полностью теряла связь с традиционным укладом, а частное строительство, сохраняя преемственность, воспринимало большие
стилистические новации опосредованно, неявно, своеобразно видоизменяя их в соответствии с собственными нуждами.
Общественный сектор
К тому моменту, когда в Ставрополе было построено первое каменное здание (1799 год), в России господствовал классицизм, который
нашел особое «ставропольское» преломление. Архаическая символика
присутствует на зданиях этого времени в наиболее каноническом, организованном порядке, но очень избирательно. Знаков на домах может
не быть вообще. Но в тех случаях, когда знаки появляются, они появляются в изобилии и комплексно. Так, здание торговых рядов (ныне
краеведческий музей) спроектировано в традициях классицизма, для
которого характерны ансамблевость, акцентировка центра при равномерно ритмичной периферии и ясная, без излишеств архитектоника. Знаки
на здании представлены в изобилии с упорядоченным размещением солярных символов над окнами и прямоугольников знака земли под окнами. Интересно, что, надстраивая на краеведческом музее третий этаж
в 80-е годы XX века, строители добросовестно воспроизвели конструкцию второго, вместе со всей знаковой структурой.
Другой пример активной означенности – «верхняя» аптека на углу
ул. Дзержинского и пр. Октябрьской революции. Солярные знаки, разместившиеся между окон и над окнами по обеим протяженным сторонам этого здания, представлены в трех графических модификациях (концентрические окружности между окнами с активной динамичной энергетикой, круг над окнами и колесо Юпитера на решетке балкона), по
бокам центрального входа солярные знаки приобретают величественные
размеры, чуть меньше метра в диаметре.
Основным строительным материалом для зданий общественного типа
на протяжении всего XIX века служил местный ракушечник. Теплый
цвет, мягкость, шероховатая поверхность этого камня придавали особый местный колорит даже сооружениям, возводящимся по стандартным проектам. Камень добывали во многих местах в пределах города,
каменоломня была даже на месте площади Ленина, до того, как там
организовали ярмарочную площадь.
К восьмидесятым годам девятнадцатого века Ставрополь настигла смена культурных эпох. Ставропольский модерн – тема, заслуживающая отдельного исследования, настолько своеобразны и ярки его проявления.
Он оригинален не только по отношению к западно-европейскому модер264
ну, но и к архитектурному модерну Кавказских Минеральных Вод, месту, окончательно оформившемуся как мощный аристократический курорт,
привлекавший крупнейшие в стране материальные и художественные ресурсы. Оригинальность ставропольского модерна состоит в неповторимой теплой, домашней, уютной, временами неуклюже забавной образности, и, конечно же, он характеризуется включением в арсенал собственных выразительных средств мифологической знаковой системы.
Знаковая традиция в модерне получила новое пластическое развитие.
Абстрактные символы начали конкретизироваться: солярный символ
приобрел развитую лучевую структуру со стрелками или поперечными
штрихами на концах, которая с этого времени укоренилась как основная: плоский солнечный символ приобрел объем, в некоторых случаях
материализуясь в виде усеченного шара. Знаки приобрели графическую динамику, свободу и формалистическую изысканность. Стратегический для нового стиля строительный материал – бетон – предоставлял для этого максимальные возможности. Типично ставропольской
особенностью является то, что бетон использовался преимущественно
для отделочных работ, ракушечник же по-прежнему оставался основным конструктивным материалом.
Весь модерн в Ставрополе предельно означен, от таких общеизвестных зданий, как аптека Байгера, на обеих фасадных сторонах которой
мы насчитали восемь разновидностей солярных знаков, до обнаруженных в районе улицы Кирова небольших одноэтажных особнячков. Безвестные проектировщики не могли удержаться от соблазна нового стиля, и это тот случай, когда высокая эстетика заметно влияла на массовую строительную практику. Важно отметить, что в модерне, часто воскрешающем мир языческой Руси, «образ солнца… может служить национальным символом – как жизнерадостного языческого прошлого,
так и христианской святой Руси (эта тема с акцентом на псково-новгородское наследие особенно активно разрабатывается в архитектуре культовых построек)… Тема национального глубоко символична не только
благодаря яркости национальных образов и красок, но прежде всего
теми идеями и функциями, которые она в себе несет: функциями коллективного единения, культурной идентификации, знаком богатства исторического наследия, идеей национального величия и т.д.»3 .
Важно отметить, что в ставропольской застройке солярные знаки в
различных модификациях, в том числе и на воротных столбах, являются доминирующими, хотя другие типы языческих знаков также присутствуют (квадраты, ромбы). Они также несут ярко выраженные функ265
ции оберегов, располагаются в традиционно значимых местах. Воротные столбы стиля модерн практически всегда – произведения искусства: их сохранилось немного, они эстетизированы, не обладают, как в
гражданской застройке, внешне выраженной семантикой фаллизма, хотя
общая конфигурация их и символика сохраняются.
Два довоенных десятилетия строительства в Ставрополе дают мало
материала. Следующий строительный бум, а с ним и новый виток знаковой истории приходится на сталинский период.
При том, что типично имперских построек в этой стилистике в Ставрополе совсем немного, очевидно, что сталинский ампир также ассимилировал знаковую архаику, причем исключительно солярные знаки.
Мы обнаруживаем их на внешней части стадиона «Динамо», выходящей на площадь Ленина, на ДК Гагарина, на особняке по ул. Менделееева, 5, на котором обозначен год – 1953. Но вряд ли это только некоторые «следы», которые несут «память» о первичном смысле символа.
Сначала нам действительно казалось, что связь с первоисточником утеряна и осталась только в качестве неосознанной привычки, но знаки расположены не в случайных местах и не бессистемно. Особенно вызывающе выглядят они на ДК Гагарина – пять кругов гигантского размера расположены на фронтоне над главным входом.
Это парадоксально: на первый взгляд, не может быть никакой связи
между тоталитарной эстетикой и глубоко органичной народной культурой. Но и здесь имеется определенная мотивация. Помпезность стиля
основана на мифологизированной искусственности. Несоразмерные
масштабы, не мотивированный функционально антураж, колоннады или
призраки колоннад, грузная барочная орнаментика – для достижения
эффекта величественности использовались элементы чуждой советскому
человеку реальности. Социальный заказ на изготовление вымышленного
вполне способен извлечь из подсознания дремлющую там архаическую
память, тем более что Сталин осознавался как отец народов СССР, генералиссимус, которому принадлежала вся полнота власти (единовластие). Культ личности Сталина достигал такой степени, что казалось, что
всем в Советском Союзе управлял Сталин, потом Хрущев, Брежнев.
А.А. Зиновьев считает, что во многом это была видимость, но «видимость эта обычно сильно подкрепляется тем, что создает аппарат личной власти, не совпадающей с аппаратом номинальной власти, а особенно тем, что создается культ руководителя. Этот культ принимает порой грандиозные размеры, как это имело место в отношении Сталина…
Сами руководители принимают обычно все возможные меры, чтобы
266
преувеличить свою роль и преуменьшить роль других, так чтобы выглядеть сверхличностью»4. Отсюда, по-видимому, тяготение к ампиру в
архитектуре, которая обслуживает правящую власть и утверждает ее.
Ампир через посредство многочисленных атрибутов и символов, в частности военной атрибутики, способствует формированию имперской
ментальности (император – титул некоторых монархов – от лат. imperator
– повелитель, полководец). То и другое значения как раз и актуализировал своим поведением Сталин. Солнце – знак монарха, его символ.
Солярные знаки в сталинском ампире реализуются частотно, хотя
иногда несколько неупорядоченно на зданиях официального характера,
зато гражданская застройка в Ставрополе, активно развивавшаяся в 50е годы, в некоторых районах города (особенно районы ул. Серова в верхней и нижней частях, Октябрьский район и др.), со множеством пересекающих друг друга улочек и переулков, являет собой очень интересный плотный сущностный мир, связанный с воскрешением солярного
знака именно как знака единовластного правителя – императора.
Развитие солярных мифологий и формирование «солнечного культа» (в частности – трансформация пола в мужской и превращение солнца в одно из старших божеств) – длительный процесс. Завершается
он, как правило, расцветом солярного культа в период становления государственности. «Верховенство солярного культа (согласно гипотезе
английского этнолога Хогарта) характерно для обществ, в которых увеличиваются функции священного царя, – пишет С.И. Николаева. – Фараон почитается как сын бога солнца (ср. русское былинное Владимир
Красно Солнышко), оно славится как творец всего. Постепенно на первый план выступают метафизические особенности солнечного символа. Солнце, наглядно локализуясь в небе, то есть в сфере сакрального,
демонстрирует порядок иерархии в видимом мире: оно – высочайшее,
единственное, недоступное, дарующее всему благо и жизнь. Это представление ложится в основу при становлении монархии в социальном
аспекте и монотеизма в религиозном (солнце – символ монарха)»5.
Отметим, что С.М. Соловьев в своей «Истории…» указывает на древнейшее понимание образа солнца как божества, «отца народов»: «Подревански дед lgцlga, то есть ljolja; отсюда бог называется nos lgцlga, то
есть наш дед. <…> На значение солнца как отца народа указывает известная песня: Солнышко, солнышко, // Выгляни в окошко, // Твои детки
плачут, // Пить, есть просят»6.
Так что в период развития культа личности Сталина актуализируется
атрибутика и символика власти, в частности солярные знаки как знаки
267
верховного и единовластного правителя. Интересно, что номинация солнца в тексте С.М. Соловьева как «отца народа» совпадает с номинацией Сталина, которого называли так же отцом народа, именовали солнцем. Внутренняя форма этой номинации связана со значением солнца.
К этому же времени относится и исчезновение ставропольского ракушечника как популярного строительного материала. Последний каменный карьер в черте города был закрыт в 50-е годы. Один из немногочисленных действующих до сих пор находится в 30 км от города близ
cела Пелагиада. Камень еще добывают, из него еще строят, но все меньше. История ставропольского камня развивается одновременно с историей ставропольской архаической символики.
Таким образом, если представить себе динамику появления архаических символов в сфере общественного градостроения в виде графика, мы получим кривую с периодами активности и пассивности и почти полным исчезновением к настоящему моменту.
Частный сектор
Такой же график для частного сектора будет выглядеть как непрерывная, сначала очень насыщенная, затем становящаяся все более тонкой линия, не исчезающая, впрочем, до конца. В этой картине нет дискретности, резких всплесков и пауз. На протяжении всего XIX века частные постройки были носителями чистого знакового канона. Традиция воспроизводилась с настойчивым постоянством, знаки модифицировались лишь в сторону большей натурализации, от схематичных окружностей до многослойных концентрических и композиционных групп.
Судя по тому, с какой частотой обнаруживается знаковая система в районах старой застройки, можно предположить, что подавляющее большинство частных домов в XIX веке были так или иначе означены, независимо от того, из чего они строились: из камня, кирпича или дерева. От материала зависела только графика и пластика знаков, но не их
наличие. Больше всего строили из камня, это был самый доступный и
демократичный материал.
Кроме символики, частная застройка предлагает еще один частотно
повторяющийся и чрезвычайно своеобразный элемент внешнего убранства жилища – конструкцию из трех полуколонн, две снизу, одна сверху,
с условной капителью в виде полукруга. Колонны могли быть круглыми или плоскими, всегда небольшие, без какой-либо детализации. Они
выглядят почти как игрушечные, поскольку воспроизводят двухэтажную структуру на одноэтажном, как правило, здании. Композиция устойчиво воспроизводится по краям фасадов домов, построенных на про268
тяжении всего XIX века и в начале XX. Эти причудливые конструкции
одинаковы как на кирпичных, так и на каменных постройках. Природа
их не вполне понятна, хотя самобытность очевидна. Вероятно, это один
из элементов «ставропольского стиля», о котором упоминали В.Г. Гниловской и В.В. Скрипчинский.
Эмоциональная активность и свежесть нового стиля модерн смогла
стать привлекательной для консервативного индивидуального сектора.
На обычных домиках людей среднего достатка, возникших в начале XX
века, обнаруживаются не лишенные изящества элементы «модного» стиля, а с ними и некоторая вольность в обращении со знаковым нормативом. Так, солярный символ с уже оформившейся структурой лучей мог
появиться и под окном, и на фронтоне, и по бокам фасада с лучами до
самого цоколя. Появляются и «веселые», совсем натурально изображенные солнышки. Очень популярными становятся кованые навесы над
парадным входом с непременным колесом Юпитера или комбинацией
нескольких солярных знаков разного типа.
Заметные новации появились в ставропольской знаковой системе архитектуры в сталинский период. Нами обнаружен относящийся к пятидесятым годам и очень цельный по времени индивидуальной застройки
район к югу от улицы Серова. На фасадах домов имеются солярные
знаки, представляющие собой концентрические круги в верхних углах
зданий с тянущимися вдоль фасада до земли параллельными лучами
со стрелками на концах. И все это на похожих (как близнецы) одноэтажных домиках, построенных в соответствии с типовыми требованиями того времени. Означенных домов очень много и, как оказалось в
процессе дальнейшего изучения, не только в одном этом локальном районе, имеются они и в других районах Ставрополя.
Для солярного знака описанная позиция не совсем правильна. Внешне
знак с лучами напоминает условную колонну. Предположительно, здесь
может иметь место симбиоз современных культурных установок и архаических традиций. По занимаемому месту на фасаде это действительно
имитация колонны, что в помпезном эстетическом окружении могло восприниматься сознанием как популярный элемент украшения. По содержанию же это типичный солярный знак с опущенными лучами в стиле
«модерн». Таким прихотливым образом современный культурный опыт
мог наложиться на укорененную в подсознании традицию. Возможно,
обыденная жизнь, подчиненная дисциплине и строго регламентированная в 50-е годы, заставляла проявлять личную оформительскую инициативу никак не иначе, как в унифицированной похожести.
269
Что вверху, то и внизу (имеется в виду общество): удивительным образом (а это действительно удивляет) в период постройки частных домов по регламентированным планам появляется и знак, регулирующий
внешний порядок – «имперский» знак, знак «солнца народов», как называли Сталина. В народе он ассоциировался со светлым началом жизни: «Жить стало лучше, жить стало веселей», – всюду повторяли эту фразу
Сталина. Очень стилизованная, но часто хорошо разработанная имитация
колонн по краям фасада, заходящих на торцевые части – это ли не «цитация» античности с ее колоннами, упрочивающими сооружение. Хоть и
небольшие эти домики, но в них отдана дань сталинскому стилю с его
«покушениями» на величественность, имперскую прочность.
Каким образом трансформировался знак, прекрасно вписывающийся в
атрибутику ампира, в область украшения и означивания обычного (очень
скромного) частного дома, трудно сказать. Может быть, это и есть сфера
коллективного бессознательного. Но интересно отметить, что на одном из
домов этого же района солярный знак заменяется пятиконечной звездой –
также солярным знаком (в широком смысле). Видимо, все же означенные
места дома осознавались как социально- и культурно акцентированные.
Последнее, по-видимому, связано с исторической памятью об архаической языческой символике. Дело в том, что язычество на Руси (по некоторым данным) не было сильной религией: «…русское язычество было так
бедно, так бесцветно, что не могло с успехом вести спора ни с одною из
религий, имевших место в юго-восточных областях тогдашней Европы, тем
более с христианством…» – считает С.М. Соловьев 7.
В то же время в работе «Сценарии власти» (2002) Р.С. Уортман, опираясь на того же С.М. Соловьева, говорит о трагедийности эпохи принятия православия князем Владимиром Святославичем. Р.С. Уортман
указывает на то, что крещение Руси приняло «форму завоевания – жестокое насилие, осуществленное русским князем, запретившим местные языческие верования. <…> Его возвращение в Киев стало поводом для публичного символического уничтожения веры. Он велел разбить и сжечь идолов или бросить их в реку. Горожане, обливаясь слезами, смотрели, как Перун, бог грома и грозы, был сброшен в Днепр.
Подобно позднейшим культурным трансформациям, крещение Руси приняло форму внезапного и болезненного переворота сверху. Владимир
Соловьев назвал это формой национального самоотречения» 8. А все
то, что связано с насилием, вызывает сопротивление, даже неосознанное. Тем более солярный знак как знак власти монарха утверждает это
сопротивление. Его возобновление в самые ранние времена в атрибу270
ции монархов (не только русских) говорит о том, что языческие знаки
никогда и не исчезали. Больше того, их первичное значение оберега обогащается социальной семантической функцией.
Особое значение в период культа Сталина приобретает знак солнца. Солнце в Советском Союзе являлось символом государственности: восходящее солнце изображено на всех гербах – Советского Союза и союзных
республик как знак, несущий значение новой жизни, расцвета, света, тепла; оно символизировало планетарные масштабы свершившейся революции и строящегося в СССР коммунизма. По-видимому, его архаическое
значение, связанное с оберегом, сохранилось во внутренней форме семантики герба. В стихотворении «Песня о вожде» В. Луговской воспевает солнечную символику гербов: «И сверкают над страною // Славой сталинской борьбы // Всех шестнадцати республик // Лучезарные гербы».
Эта государственная символика коррелирует с историческим изображением русского монарха, его семьи. «Сияй на троне предков громких», например, подпись на портрете юного великого князя Александра. В большой рамке из цветов он помещен между портретами его венценосных родителей. «Под изображением отца, сына и матери – Зимний дворец. Сверху льет свои лучи солнце (здесь и далее выделено нами.
– К.Ш., Д.П.), традиционный символ благодеяний монархии и современный символ блистательного будущего династии» 9.
Что же касается вождя социализма, то солнце – наиболее частотный
символ, связанный с его именем, деятельностью, характеристиками этой
деятельности.
Мы проанализировали сборник массовой песни 50-х годов «Песни
о Сталине» 10, в котором сконцентрированы хвалебные гимны, оды, песнопения. Сталин осознается в них как единовластный правитель, отец
народов: «Богатырь – народ советский – // Славит Сталина-отца» (С.
Алымов); «С песнями, борясь и побеждая, // Наш народ за Сталиным
идет» (А. Сурков); «Он каждого любит, // Как добрый отец, // И в сердце он носит // Мильоны сердец» (В. Лебедев-Кумач); «Наш друг и отец,
через годы борьбы и невзгод // К вершинам мечты он повел окрыленный народ» (Л. Ошанин). «Славный кормчий – мудрый Сталин // Направляет путь народа». И далее: «Слава тем, кто к солнцу хочет // За
орлом могучим взвиться» (грузинская народная песня).
Солнцем освещается земля, Советский Союз в песнях представлен
как страна солнца, но и сам вождь становится олицетворением солнца
(и наоборот). «Светит солнышко // На небе ясное, // Цветут сады, //
Шумят поля. // Россия вольная, // Страна прекрасная, // Советский край
271
– // Моя земля!» (С. Алымов). «Солнечным и самым светлым краем // Стала вся советская земля…» (А. Сурков), «И сердца всех людей
// Устремляются к ней – // Лучезарной отчизне советов» (А. Чуркин).
«Отец мой любимый, учитель родной, // Встречая восход над Советской страной, // Тебе, вождь народов, домброю звенит // Столетнего сердца горячий родник» (Джамбул).
Сам Сталин в устах песнопевцев носит имя солнца и осознается в
солнечном ореоле: «Солнце манит нас к вершинам, // Наполняя счастьем грудь… // Лётом солнечным, орлиным // Вождь указывает путь»
(М. Рыльский). «Светлым сталинским ликом // Я ковер украшала»
(В. Абельян). «Это светит наше солнце – Сталин наш родной» (мордовская народная песня). «Солнце яркое остудят злые холода, – // Имя
Сталина родного греет нас всегда» (там же); «Солнце наше – Сталин!» (казахская народная песня); «Над светлой землей свет не сменится мглой, // Солнце-Сталин блистает над нею» (С. Алымов). «Свет
лучезарный – Сталин» (Т. Разаков).
Неоязыческие мотивы того времени характерны для осмысления Сталина, так как в некоторых контекстах он мыслится как солнце-оберег,
победитель в битве света и тьмы: «Перед солнцем сталинского дня //
Бежит в испуге ночь» (М. Баграмов). Понятно, почему солнце воспроизводится в архитектуре: это оберег от вражьей силы, которая исчезает
при виде светоносного начала.
Образ сада-рая, который возделывает садовник-Сталин, соединяет
возвышенное и земное, высокое и обыденное в сознании простого человека, который сеет, пашет, сажает – он становится как бы причастным к светоносным деяниям богатыря – отца народов и осознает себя
тоже божеством – под стать вождю: «Вся страна весенним утром, //
Как огромный сад, стоит, // И глядит садовник мудрый // На работу
рук своих» (Садовник. В. Лебедев-Кумач).
Как видим, все приведено к наименьшему числу предпосылок и стекается к одной знаковой фигуре – вождю-солнцу. Образ хлебопашца и
садовода концентрирует соединение и взаимодействие возвышенного и
земного (дом – страна – дом человека; сад – страна – сад человека;
пашня – страна – пашня конкретного хозяина). Хозяйство как атрибут
жизни конкретного человека и всей страны («Человек проходит как хозяин необъятной родины своей») делает центр обитания Сталина домКремль, который тоже осознается как крестьянский дом, важным символом: «В том Кремле, в заветном доме, // Под рубиновой звездой /
/ Он умоется с ладони // Москворецкою водой. // Белоснежным поло272
тенцем // Вытрет смуглое лицо // И пройдет по светлым сенцам // На
высокое крыльцо» (Колечко. Н. Незлобин).
Отсюда можно предположить, что простой домик обыденного человека снабжается знаками солнца, которые имели здесь разветвленную
семантику, связанную с древним язычеством и неоязычеством сталинской эпохи.
Частное строительство последнего времени – «новая русская
дворцовая архитектура». Освобожденное предпринимательство желает
максимально комфортного быта и обставляет себя суммой современных стандартных строительных технологий. Ракушечник почти исчез из
обихода, в моде итальянский кирпич, пластиковые панели и металлизированная черепица. Сознание хозяина предельно материалистично, и ни
о какой памяти предков, казалось бы, речи быть не может. И тем не
менее знаки возникают. Что-то побуждает заказчика, а значит, и проектировщика размещать непропорциональные круги, не несущие никакой
полезной нагрузки, в странных местах на фасадах новых домов. Впрочем, когда на треугольном фронтоне под крышей роскошной виллы
встречается скромная окружность, не возникает никаких сомнений относительно того, что это такое. Конечно же, солярный знак. Часто в новой застройке солярные знаки появляются произвольно, где попало, а
отнюдь не между оконными и дверными проемами, где они должны располагаться. По-видимому, можно говорить о десемантизации солярных
знаков в современном архитектурном декоре, но, несмотря на слабую
означенность, они упорно появляются то на фронтоне дома, то по краям фасада, то на заборах кирпичной кладки.
Традиционный уклад Ставрополя как многомерная системная организация включает «отсутствующую» в нашем сознании структуру – динамическую систему архаических символов, которые, претерпев ряд
трансформаций, тем не менее несут первичные, языческие семантические функции. Они константы русской культуры, впрочем, как и мировой. Ставрополь – это город, в котором они наличествуют, а значит, укореняют его в древнейшей исторической традиции, связывая нас с мировой культурой 11. Так что не такая уж у нас «недолгая» история.
____________________________
1. Историческое описание Иоанно-Мариинского женского монастыря в городе Ставрополе-Кавказском. Ставрополь, 1898. С. 6.
2. Гниловской В.Г., Скрипчинский В.В. Из истории формирования
архитектурного облика Ставрополя // Материалы по изучению Ставропольского края. Ставрополь, 1988. Вып. 15. С. 239.
273
3. Николаева С.И. Эстетика символа в архитектуре русского модерна. М., 2003. С. 38–39.
4. Зиновьев А.А. Коммунизм как реальность. Кризис коммунизма.
М., 1994. С. 226.
5. Николаева С.И. Эстетика символа в архитектуре русского модерна… С. 252.
6. Соловьев С.М. История России с древнейших времен. М., 1959.
Кн. 1. Т. 1–2. С. 290.
7. Там же. С. 178.
8. Уортман Р.С. Сценарии власти: Мифы и церемонии русской монархии от Петра Великого до смерти Николая I: В 2 т. М., 2004. Т. 1. С. 43–44.
9. Там же. С. 336.
10. Песни о Сталине. М., 1950.
11. Традиционной символике в архитектуре Ставрополя и городов
КМВ посвящена монография К.Э. Штайн, С.Ф. Бобылева, Д.И. Петренко
«Небо. Солнце. Земля: Традиционная символика дома в городской среде
Ставропольского края» (Ставрополь, 2008. – 560 с.)
274
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ ТРУДОВ
Т.А. БУЛЫГИНОЙ
(библиография)
1973
Булыгина Т.А. Декабристы на Ставрополье. – Ставрополь: Изд-во
об-ва «Знание», 1973. – 26 с.
1975
Булыгина Т.А. /Бутов А.С., Демидова Г.А., Колодийчук Л.М,
Лещева Н.М., Линьков С.М. и др./ Планы семинарских занятий по
истории КПСС для студентов всех факультетов. – Ставрополь: Ставропольский сельскохоз. ин-т., 1975. – 66 с.
1977
Булыгина Т.А. Роль общественных наук. Блокнот агитатора (Ставрополь). 1977. № 2. С. 31 – 32.
Булыгина Т.А. Партийное руководство совершенствованием преподавания общественных наук в вузах. //Проблемы истории КПСС. Вып.
VIII. Под ред. Савинченко Н.В. – М.: Изд – во Московского университета, 1977. – С. 251 – 267.
1979
Булыгина Т.А. Партийное руководство преподаванием общественных наук в вузах страны в гг. 8-ой пятилетки. (1966-1970). Автореферат диссертации на соискание степени канд. ист. наук. – М.: Изд-во МГУ,
1979. – 26 с.
Булыгина Т.А., Широков А.И. Из опыта партийной работы по улучшению преподавания общественных наук в МГУ (1966-1970). // Вестник
Московского университета. Серия 8. История. 1979, № 6. С.17 – 19.
1984
Булыгина Т.А., Баев В.С., Андреев Н.Н. Социальное развитие хозяйства Благодарненского района Ставропольского края. // Рекомендации научно-практической конференции. – Благодарный, 1984. – 23 с.
Булыгина Т.А. Исторический опыт борьбы партии большевиков за
победу Вел. Октябрьской социалистической революции. – Ставрополь:
275
Дом политического просвещения Ставропольского крайкома КПСС,
1984. – 47 с.
1985
Булыгина Т.А. Некоторые проблемы подготовки кадров обществоведов
в вузах в гг. 8-ой пятилетки. //Партийные организации Северного Кавказа в
борьбе за диктатуру пролетариата в построение социализма. Материалы региональной конференции. – Ростов-на-Дону: изд-во РГУ. 1985. – С. 93-97.
1989
Булыгина Т.А. Из опыта идеологической работы в вузах. //Проблемы формирования сознания в условиях современной идеологической
ситуации. Материалы Всесоюзной научно-практической конференции. –
Белгород: изд-во Академии общественных наук при ЦК КПСС, Белгородский обком КПСС. 1989. – 125 с.
1990
Булыгина Т.А., Андреев Н.Н. Наумов О.Г., Баев В.С., Ткаченко
С.Д., Мелешкин В.В. Политическая история ХХ в. Программа. – Ставрополь: Ставропольский сельскохоз. ин-т, 1990. – 31 с.
Булыгина Т.А., Андреев Н.Н. Наумов О.Г., Баев В.С., Ткаченко
С.Д., Мелешкин В.В. Планы семинарских занятий и контрольные вопросы к ним по политической истории России новейшего времени. Учебно-методическое пособие. – Ставрополь: Ставропольский сельскохоз.
ин-т, 1990. – 78 с.
Булыгина Т.А., Андреев Н.Н. Наумов О.Г., Баев В.С., Ткаченко
С.Д., Мелешкин В.В. Примерная тематика контрольных работ по политической истории России и рекомендации к ней для студентов – заочников. (Руководство по выполнению). – Ставрополь: Ставропольский
сельскохозяйственный институт, 1990. – 64 с.
1991
Булыгина Т.А., Андреев Н.Н., Баев В.С., Наумов О.Г.Основные
программные положения ведущих политических партий Российской
империи (1905-1917). – Ставрополь, 1991. – 44с
1993
Булыгина Т.А. Интеллектуалы, власть и общество: возможности взаимодействия. //Проблемы теории и практики социально-экономических ре276
форм. Материалы межвузовской краевой научно-практической конференции.
– Ставрополь: Изд-во Ставропольского университета, 1993. – С.212 – 214.
1994
Булыгина Т.А. Некоторые вопросы изучения отечественной культуры.
// Актуальные проблемы исторической и юридической науки. Сб. статей.
/Под ред. В.А. Шаповалова. – Ставрополь: СГПУ, 1994. – С. 4-6.
Булыгина Т.А., Баев В.С., Судавцов Н.Д., Ткаченко С.Д., Наумов
О.Г. и др. Первая мировая война и судьба мировой цивилизации.// Первая мировая война: проблемы истории. Материалы межрегиональной научно-практической конференции. – Ставрополь: СГПУ, 1994. – С. 4-6.
Булыгина Т.А. Общественно-политическое развитие России на рубеже XIX-XX вв. //Очерки истории России конца XIX-XX вв. Материалы к лекциям. /Под ред. Т.А. Булыгиной. – Ставрополь: Изд-во Ставропольского университета, 1994. – С. 26 – 44
Булыгина Т.А. Самоуправление как духовная проблема //Актуальные
проблемы политической системы и самоуправления. Сб. науч. Статей. /
Под ред. В.А. Шаповалова. – Ставрополь: СГПУ, 1994. – С. 10-12.
Булыгина Т.А. История России и мировой исторический процесс.
Программа курса для студентов юридического факультета. – Ставрополь:
Изд-во Ставропольского университета, 1994. – 60 с.
Булыгина Т.А. Культурология. Программа курса для вузов. – Ставрополь: Изд-во Ставропольского университета, 1994. – 23 с.
Булыгина Т.А. Методическое пособие по культурологии для студентов-заочников. – Ставрополь: Изд-во Ставропольского университета,
1994. – 15 с.
Булыгина Т.А. Программа по истории Отечества для подготовительного отделения юридического факультета. – Ставрополь: Изд-во Ставропольского университета, 1994. – 23 с.
1995
Булыгина Т.А. Развитие творческого мышления и воспитание личности в процессе изучения истории Великой Отечественной Войны. //
50 лет победы в Великой Отечественной Войне. Материалы региональной научно-практической конференции. – Ставрополь: Ставропольское
краевое изд-во, 1995. –С. 84-85.
Булыгина Т.А., Хан С.А. История России. Курс лекций. – Ч. 1. (С
древнейших времен до конца XVIII века). Учебное пособие. – Ставрополь: Изд-во Ставропольского университета, 1995. – 104 с.
277
1996
Булыгина Т.А. Опора тоталитаризма или брешь в системе? (Общественные науки в позднесоветском обществе). //Материалы II научной
конференции Ставропольского университета// Вестник Ставропольского университета, –№ 1. – 1996. – C. 134-136.
1997
Булыгина Т.А. А.А. Бестужев. – Марлинский (к 200 –летию со дня
рождения). //Ставропольский хронограф на 1997 год. – Ставрополь,
1997. – С. 150-151.
Булыгина Т.А. К вопросу об исторических циклах и о теории культурного взрыва Ю.М. Лотмана. //Циклы в природе и обществе. Материалы V международной конференции. – Ставрополь: Изд-во Ставропольского университета, 1997. – С. 356 – 359.
Булыгина Т.А. Общественные науки как инструмент разложения системы в позднесоветском обществе. //Вестник Ставропольского университета. № 1-2. 1997. – С. 16 -22.
Булыгина Т.А. К проблеме духовного здоровья человека в кризисную эпоху. // Современные проблемы региональной безопасности. Материалы научно-практической конференции. – Ставрополь: Изд. СГУ.
1997. – С. 63-64.
Булыгина Т.А., Баев В.С., Косов Г.В. История России и мировой
исторический процесс. Методическое пособие (для студентов гуманитарных факультетов). – Ставрополь: Изд-во Ставропольского университета, 1997. – 95 с.
1998
Булыгина Т.А. Советская идеология в социалистических романах
А.А. Зиновьева. //Вестник Ставропольского университета. Вып. 3-4. –
Ставрополь, 1998. – С. 41 – 50.
Булыгина Т.А. К вопросу о циклах функционирования тоталитарной идеологии в советском обществе. //Циклы природы и общества.
Материалы VI Международной конференции. – Ставрополь, 12 -18 октября 1998 г. Ч.1. Ставрополь, 1998. – С. 338 – 340.
Булыгина Т.А. Интеллигенция как слабое звено в советской тоталитарной системе. //Российская интеллигенция: история и судьбы. Материалы краевой межвузовской научно-практической конференции. –
Ставрополь: Изд. СГУ, 1998 – С. 32-34.
Булыгина Т.А. Работы В.И. Ленина как источник изучения формиро278
вания советской идеологии. //Материалы IV научно-практической конференции Ставропольского университета. – Ставрополь, 1998. – С. 21- 34.
1999
Булыгина Т.А. Новая философия образования и социогуманитарные
дисциплины в системе высшей школы. //Международная научная конференция «Стратегия опережающего развития для России XXI века».
Т.3. Ч. 2. Научный и образовательный потенциал развития России. – М.:
Изд. «Альтернативы», 1999. – 56 с.
Булыгина Т.А. Некоторые вопросы культурной революции на Ставрополье в 20-е гг. //Из истории земли Ставропольской. Сб. науч. Статей. Вып.
5./Под ред. Н.Д. Судавцова. – Ставрополь: Изд. СГУ, 1999. – С.113-118.
Булыгина Т.А. Советская идеология и общественные науки. – М.:
МАДИ (ТУ), институт гуманитарных исследований, 1999. – 124 с.
2000
Булыгина Т.А. Общественные науки времен «оттепели» в отражении документов центральной власти. //Научные труды Международной
научно-практической конференции ученых России и Украины 27-28 июня
2000 года. – Луганск – Москва- Смоленск: Изд-во ЛГАУ, МСХА,
МАДИ (ТУ), СГПУ, 2000. – С.170-172.
Булыгина Т.А. Духовная ситуация в северокавказской провинции
(несколько эпизодов из жизни ставропольской гуманитарной интеллигенции в 40-е – 50-е годы). //Российская цивилизация на Северном Кавказе: К постановке проблемы. Сб. науч. статей. /Под ред. В.А. Шаповалова. – Ставрополь: Изд. СГУ, 2000. – С.144-149.
Булыгина Т.А. Общественные науки и изменения общественного
сознания в советском обществе после ХХ съезда КПСС. //Актуальные
проблемы социогуманитарного знания. Сб. научных трудов кафедры
философии МПГИ. Вып. 8. /Под ред. Киреева Г.Н., Михайлова В.В, Серебрякова Л.Е. – М.: Изд. «Прометей», МПГУ, 2000. – С. 26-42.
Булыгина Т.А. Некоторые вопросы вузовского обществоведения в 70-е
годы. // Из истории России: ХХ век. Вып. 16. /Под ред. Касарова Г.Г., Ершовой Т.В., Белоусовой Г.А. – М.: Изд-во МАДИ (ТУ), 2000. – С.89-108.
Булыгина Т.А. Общественные науки и власть в эпоху «застоя». //Из
истории России: ХХ век. Вып. 16. /Под ред. Касарова, Г.Г., Ершовой Т.В.,
Белоусовой Г.А.– М.: Изд-во МАДИ (ТУ), 2000. – С.108 – 125.
Булыгина Т.А. Общественные науки в СССР. 1945-1985 гг. – М.:
МАДИ (ТУ), институт гуманитарных исследований, 2000. – 240 с.
279
Булыгина Т.А. К вопросу о специфике советского обществоведения в разные периоды отечественной истории. //Научные труды Международной научно-практической конференции ученых России и Украины 27-28 июня 2000 года. – Луганск – Москва- Смоленск: Изд-во
ЛГАУ, МСХА, МАДИ (ТУ), СГПУ, 2000. – С.180-182.
2001
Булыгина Т.А. Истоки советской идеологии и общественные науки./
/Актуальные проблемы исторической науки. Материалы 44-ой научнометодической конференции «Университетская наука – региону». – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2001. – С.178-182.
Булыгина Т.А. Общественные науки в СССР в середине пятидесятых – первой половине восьмидесятых годов. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. – Ставрополь, изд-во СГУ, 2001. – 55 с.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Краснова И.А., Найденко А.В.,
Коробкина И.А., Пантюхина Т.В. Программа государственного экзамена бакалавра истории по направлению 52080 – История. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2001. – 24 с.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Краснова И.А., Крючков И.В.,
Коробкина И.А., Пантюхина Т.В. Методические рекомендации по организации и проведению государственного экзамена бакалавра истории.
– Ставрополь: Изд-во СГУ, 2001. – 14 с.
2002
Булыгина Т.А. В нём пламень чувства не угас (к 200-летию со дня
рождения Александра Ивановича Одоевского) //Ставропольский хронограф на 2002 год. Краеведческий сборник. /Под ред. Судавцова Н.Д.,
Дуренко Л.П. – Ставрополь, 2002. – С. 228-236.
Булыгина Т.А. Общественные науки как объект историографии. //Ставропольский альманах общества интеллектуальной истории. Вып. 2. /Под ред.
Маловичко С.И., Крючкова И.В., Давыдова А.Ю. и др. – Ставрополь: Издво Пятигорского гос. лингвистического университета, 2002. – С. 6-14.
Булыгина Т.А. О старых методологических принципах в новой исторической науке. //Historia – magistra vitae (Межвузовский сборник научных трудов, посвященный 60-летию профессора А.А. Аникеева). –
Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2002. – С. 62-68.
Булыгина Т.А. Классовый императив советской власти и драма непролетарской молодежи к. 1920-х гг. //Материалы международной на280
учной конференции «Проблемы повседневности в истории: образ жизни, сознание и методология изучения». – Армавир: Издательский центр
АГПИ, 2002. – С. 176-179.
Булыгина Т.А. Интеллектуальное пространство г. Ставрополя как
объект исторического изучения. //Ставрополь – врата Кавказа. История,
экономика, культура и политика. Материалы региональной научной конференции, посвященной 225-летию г. Ставрополя. – Ставрополь: Издво СГУ, 2002. – С. 49-54.
Булыгина Т.А. Из жизни г. Ставрополя в эпоху «протоурбанизации»./
/Ставрополь – врата Кавказа. История, экономика, культура и политика. Материалы региональной научной конференции, посвященной 225летию г. Ставрополя. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2002. – С. 143-148.
Булыгина Т.А. Эволюция научного сообщества гуманитариев СССР в
политическом контексте 1940-х – 1970-х гг. //Наука и власть: научные школы и профессиональные сообщества в историческом измерении. Материалы научной конференции. – М.: ИВИ РАН, РОИИ, 2002. – С. 91-92.
Булыгина Т.А. Общество, власть и обществоведение в к.1950сер.1960-х гг. Смена представлений. //Запад – Россия – Кавказ: межвузовский научно-теоретический альманах. Вып. 1. /Под ред. Булыгиной Т.А., Маловичко С.И., Крючкова И.В. и др.– Ставрополь: Изд-во
ПГЛУ, Пятигорск. 2002. – С. 299-317.
Булыгина Т.А. Современные проблемы российского гуманитарного образования: ловушки и приобретение прошлых лет. //Гуманитарное
образование в современном вузе: Традиции и новации. Материалы региональной научно-практической конференции. – Краснодар: КГУКИ,
2002. – С. 62-68.
Булыгина Т.А. Механизм идеологического воздействия на общественное сознание и его эволюция в советском обществе. //Особенности историко-психологического исследования: Материалы I межрегионального рабочего семинара по исторической психологии. Краснодар, 9 февраля 2002
г. – Краснодар: Кубанский гос. университет, МНЦИПИ, 2002. – С. 36-40.
Булыгина Т.А. Историческое образование как компонент обучения
в классическом университете. //Государственный образовательный стандарт: проблема качества подготовки специалистов. Материалы 47 научно-методической конференции «университетская наука – региону». –
Ставрополь: Изд-во СГУ, 2002. – С. 116-118.
Булыгина Т.А., Маловичко С. И. Методические рекомендации по
написанию статей Энциклопедического словаря Ставропольского края.
– Ставрополь: Изд-во СГУ, 2002. – 52 с.
281
Булыгина Т.А., Калинченко С.Б., Мелешкин В.В., Герман Р.Э.,
Малютина М.В., Тюрина Е. Н. и др. Отечественная история. Методические рекомендации для подготовки к экзамену. – Ставрополь: Издво СГАУ, 2002. – 90 с.
2003
Булыгина Т.А. Историческая публицистика как источник, как факт
историографии. //Источниковедческая компаративистика и историческое построение. Тезисы докладов и сообщений ХV научной конференции. Под ред. В.А. Муравьева. – М.: РГГУ, – 2003. – С.74-78.
Булыгина Т.А. Проблема взаимодействия исторических культур в
переломную эпоху (советская историография 20-х гг.). //Межкультурный диалог в историческом контексте. Материалы научной конференции. – М.: ИВИ РАН, РОИИ, – 2003. – С.156-159.
Булыгина Т.А. Социально-исторические взгляды В.И. Вернадского
(по страницам писем и дневников ученого). //Вестник Ставропольского государственного университета. – Вып. 32. – 2003. – С. 8-15.
Булыгина Т.А. Учебный текст по источниковедению: вчера и сегодня.//Ставропольский альманах общества интеллектуальной истории. Вып.
4. (Специальный). / Под ред. Маловичко С.И., Горбунова А.П., Ермакова В.П. и др. – Ставрополь: Изд-во Пятигорского гос. лингвистического университета. 2003. – С.153-160.
Булыгина Т.А., Покотилова Т.Е. Исторический текст и мотивация
авторов (на примере описания событий 1917 г. на Ставрополье в местной историографии). //Психологические свойства современного исторического знания. Материалы II международного рабочего семинара по
исторической психологии. Краснодар, 8 февраля 2003 г. / Под ред. С.С.
Минц. – Краснодар: КубГУ, МНЦИПИ, 2003. – С.197-201.
Булыгина Т.А., Маловичко С.И. Современная историческая наука изучения новой локальной истории. //Новая локальная история.
Вып. 1. Интернет-конференция. «Новая локальная история: методы, источники, столичная и провинциальная историография». 23 мая 2003 г.
/Под ред. Булыгиной Т.А., Маловичко С.И., и др. – Ставрополь: Издво СГУ, 2003. – С.6-23.
Булыгина Т.А. Региональная история: поиски новых исследовательских подходов. //Запад-Россия-Кавказ: межвузовский научно-теоретический альманах. Вып. 2. /Под ред. Бобковой М.С., Булыгиной Т.А., Маловичко С.И., Крючкова И.В. и др. – Ставрополь-Москва: Изд-во ИВИ
РАН, 2003. – С. 415-422.
282
2004
Булыгина Т.А., Маловичко С. И. Культура берегов и некоторые тенденции современной историографической культуры. // Новая локальная
история. Вып. 2. Материалы второй международной научной Интернет
– конференции. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004. – С. 4-25.
Булыгина Т.А., Баев В.С. Берега гласности и гласность без берегов (на примере Ставрополья) // Новая локальная история. Вып. 2. Материалы второй международной научной Интернет – конференции. –
Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004. – С. 33-38.
Булыгина Т.А., Клопихина В.В. Формирование культа В.И. Ленина
в общественном сознании в 20-е гг. //Ставропольский альманах российского общества интеллектуальной истории. Вып. 5. /Под ред. Крючкова
И.В., Маловичко С.И. – Ставрополь: Изд-во ПГЛУ, 2004. – С. 182-193.
Булыгина Т.А. «Свое» и «чужое» в отечественной историографии
20-30-х годов ХХ века. //Ставропольский альманах российского общества интеллектуальной истории. Вып. 6. (спец.) – Ставрополь: Изд-во
СГУ, 2004. – С. 18-23.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Найденко А.В., Зозуля И.В., Калинина Е.В. История России. Программа государственного экзамена
для заочного отделения. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2004 – 21 с.
2005
Булыгина Т.А. Власть и интеллигенция. //Социально-экономическая
реальность и политическая власть. Сборник статей. Вып.1. – Москва –
Ставрополь: Изд-во «Век книги 3», 2005. – С. 58-62.
Булыгина Т.А. Музей в повседневной жизни Ставрополя в 1920-е
годы.//Прозрителевские чтения: Сборник материалов научно-практической конференции. Вып. 1. – Ставрополь: Ставропольское книжное издательство. 2005. – С. 20-22.
Булыгина Т.А. Введение. От редколлегии. //А.А. Агамов, В.В. Мелешкин. История мировой и отечественной культуры. / Под ред. Булыгиной Т.А. – М.: Изд-во МГЭИ, 2005.– С. 3.
Булыгина Т.А. Ю.М. Лотман и полидисциплинарные подходы к изучению истории. //Междисциплинарные подходы к изучению прошлого:
до и после «постмодерна». Материалы научной конференции. – М.: ИВИ
РАН, РОИИ, 2005. – С.12-15.
Булыгина Т.А. Дневники историка как источник интеллектуальной
истории. //Образ науки в университетском образовании: Материалы
XVII науч. конф. Москва, 27-29 янв. 2005. /Под ред. В.А. Муравьева. – М.: Изд-во РГГУ, 2005. – С. 85-88.
283
Булыгина Т.А. Консервативные и либеральные тенденции в советских общественных науках в 70-е годы XX века. //Россия, Северный
Кавказ, Европа: проблемы истории общества и государства. Учёные записки кафедры отечественной и зарубежной истории. Вып. IV. Посвещен 50-летию со дня рождения В.П. Ермакова/ Под общ. ред. В.П. Ермакова.– Пятигорск: ПГЛУ, 2005.– С. 11-25.
Булыгина Т.А. Письма с фронта как источник по истории повседневности в годы Великой Отечественной войны. //Ставрополье: правда
военных лет. Великая Отечественная война в документах и исследованиях. /Под ред. Булыгиной. Т.А. Комитет Ставропольского края по делам архивов; Ставропольский гос. ун-т; Гос. архив Ставропольского
края; Гос. архив новейшей истории Ставропольского края; – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2005. – С. 541-555.
Булыгина Т.А., Белоконь В.В. От редакции. //Ставрополье: правда
военных лет. Великая Отечественная война в документах и исследованиях. Под ред. Булыгиной. Т.А. Комитет Ставропольского края по делам архивов; Ставропольский гос. ун-т; Гос. архив Ставропольского
края; Гос. архив новейшей истории Ставропольского края; – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2005. – С.13-18.
Булыгина Т.А. Страница советской интеллектуальной истории: драма непролетарской молодежи конца 20-х годов. //Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. Вып. 7. /Под
ред. Маловичко С.И. – Ставрополь: Изд-во ПГЛУ, 2005. – С. 82-87.
Булыгина Т.А. Советская общественная наука в современной отечественной историографии: дискуссии и мнения. //Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. Вып. 7. /Под
ред. Маловичко С.И. – Ставрополь: Изд-во ПГЛУ, 2005. – С. 303-305.
Булыгина Т.А. Факт и его объяснение в учебных текстах по советской истории. //Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. Вып. 8 (специальный): Материалы международной научной конференции «Факт-событие» в различных дискурсах. Пятигорск, 26-27 марта 2005 г. – Ставрополь: СГУ, 2005. – С. 82-89.
Булыгина Т.А. От редколлегии. //Вопросы исторической науки: Взгляд
молодых. Сб. научных статей. /Под ред. Булыгиной Т.А. – Ставрополь:
ПГЛУ, 2005. – С. 6.
Булыгина Т.А. Круглый стол. Обсуждение книги В.Д. Дзидзоева
«Кавказ конца ХХ века: тенденции этнополитического развития (историко-политическое исследование)». Изд. 2-е. Владикавказ, 2004. –
359 с. //Научная мысль Кавказа. Научный и общественно-теоретичес284
кий журнал. Северо-Кавказский научный центр высшей школы. – № 3
(43). – Ростов-на-Дону, 2005. – С. 65-66.
Булыгина Т.А., Маловичко С.И. Северо-Кавказский город в эпоху модернизации. //Новая локальная история: сайт научно-образовательного центра Ставропольского государственного университета: http://
newlocalhistory.com – 26 с.
Булыгина Т.А. Из истории адаптации военнопленных Первой мировой войны в Советскую социально-политическую действительность (на
примере Грушко). //Европа и Северный Кавказ в XIX – XX вв.: опыт
межкультурной коммуникации и социокультурной адаптации. – Ставрополь, Изд-во СГУ, 2005. – С. 48-54.
Булыгина Т.А. Глава 10. Становление милиции Ставрополья в 20-е
годы XX века. Глава 12. Ставропольская милиция в 30-е годы XX века.
//Из века в век служа закону: Очерки истории органов внутренних дел
Ставропольского края. – Ставрополь: Изд-во «Сервисшкола», 2005. –
С.119-167; 172-207.
Булыгина Т.А. Краеведческий музей и источники местной истории.
//Новая локальная история. Вып. 3: Материалы III Международной интернет-конференции «Новые исследовательские практики изучения местной истории. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2006. – С. 45-50.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Зозуля И.В., Калинина Е.В., Найденко А.В., Судавцов Н.Д. История России с древнейших времен до
наших дней. (Программа). – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2005 – 59 с.
2006
Булыгина Т.А., Маловичко С.И. Новая локальная история: новые
исследовательские практики. //Новая локальная история. Вып. 3: Материалы III Международной Интернет-конференции «Новые исследовательские практики изучения местной истории». – Ставрополь: Изд-во СГУ,
2006 – С. 7-19.
Булыгина Т.А. Историческое время в историческом знании. //Социально-политические и культурно-исторические проблемы современности: философская рефлексия и научный анализ. Вып. 3. – Ставрополь:
СГУ, 2006 – C. 3-40.
Булыгина Т.А. Конфликт и интеллектуальная ситуация. //Конфликты и
компромиссы в социокультурном контексте. Тезисы международной научной конференции. Москва, 20 – 22 апреля 2006 г. – М., 2006. С. 29-31.
Булыгина Т.А., Романова Н.В. Некоторые страницы из истории художественной культуры. //Отечественная и зарубежная история: пробле285
мы, мнения, подходы. Ученые записки кафедры отечественной и зарубежной истории. Вып. IV.– Пятигорск, ПГЛУ, 2006.– С.75-92.
Булыгина Т.А. Отечественная историография в 20-е годы XX века:
продолжение и разрыв традиций. //Харкiвський iсторiографiчний збiрник.
– Харкiв, 2006. – Вип. 8. – С. 106-114.
Булыгина Т.А. Декабристы на Кавказе. //Ставропольский хронограф
на 2006г. Краеведческий сборник. – Ставрополь, 2006.-. С. 319-327.
Булыгина Т.А. Диагноз исторического времени в контексте «нашего времени». //Диагноз времени как проблема социальной теории и
практики: Сб. научных статей. Москва-Ставрополь, 2006.- С. 181-186.
Булыгина Т.А. Политические перемены и общественное сознание в
советском обществе: по страницам партийной печати. //Периодическая
печать как источник интеллектуальной истории: Материалы международной конференции. Пятигорск – Ставрополь–Москва, 2006. – С.177-182.
Булыгина Т.А. Новые идеи и современный вызов глобализирующегося мира. //Обозреватель/ Observer. Научно-аналитический журнал. №8.
Москва, 2006. – С. 124-126.
Булыгина Т.А. Историческое время как категория исторического
знания.//Историческое знание: теоретические основания и коммуникативные практики. Материалы научной конференции. Казань, 5-7 октября 2006 г. М.: ИВИ РАН, РОИИ, 2006. – С.14-16.
Булыгина Т.А. Историческая антропология и исследовательские подходы «новой локальной истории». //Человек на исторических поворотах XX века. Краснодар, 2006. – С. 27-35.
Булыгина Т.А. Мир ученого в пространстве художественной культуры: Круг чтения как духовная биография. //Челябинск, 2006.- С.71-76.
Булыгина Т.А. Ставропольский край, общая характеристика природы, истории, экономики, общественной и политической жизни, культуры.//Отраслевой редактор. Энциклопедический словарь Ставропольского
края./Главный редактор В.А. Шаповалов. – Ставрополь: изд-во СГУ,
2006. – С.7-32.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Зозуля И.В., Калинина Е.В., Судавцов Н.Д., Кемпинский Э.В., Ушмаева К.А. и др. Курсы по выбору: История России. Учебно-методическое пособие для исторического факультета. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2006. – 101 с.
Булыгина Т.А.,Беликова Т.В., Судавцов Н.Д, Кемпинский Э.В.
Плохотнюк Т.Н., Зозуля И.В. и др. Курсы по выбору: История России. Учебно-методическое пособие для неисторических факультетов. –
Ставрополь: Изд-во СГУ, 2006. – 101 с.
286
Булыгина Т.А. Источниковедение и методы исторического исследования истории России Учебно-методическое пособие для слушателей
магистратуры. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2006 – 78 с.
Булыгина Т.А., Стрекалова Е.Н. История России в новейшее время (1917 – 1938 гг.). (Учебно-методическое пособие). – Ставрополь:
Изд-во СГУ, 2006. – 89 с.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Найденко А.В., Калинина Е.В.
Сборник методических материалов для студентов экстерната по специальности 02 07 00- История Программа и методические рекомендации.
– Ставрополь: Изд-во СГУ, 2006. – 226 с.
2007
Булыгина Т.А., Калинченко С.Б. Глава VIII. Научно-исследовательская деятельность работников вузов Северного Кавказа в контексте социальной истории науки (1918-1940 гг.). //Научные исследования:
информация, анализ, прогноз: монография /[Э.А. Болодурина, Т.А. Булыгина, Н.Н. Веселова и др.]; под общей редакцией О.И. Кирикова –
Книга 12. – Воронеж: ВГПУ, 2007. – С. 86-120.
Булыгина Т.А. Источники повседневной жизни локальных сообществ
Северного Кавказа (на материалах городов Кавказских Минеральных
вод в 20-е годы XX века). //История Северного Кавказа: социальноэкономические, национальные и политические процессы. Симпозиум
XII. Материалы V Международного конгресса «Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру». 8 – 12 октября 2007 года. –
Пятигорск, 2007. – С.18-20.
Булыгина Т.А. Изменение дискурса «курорт» в представлениях местной власти в 20-е годы XX века. //«Курорт» в дискурсивных практиках социогуманитарного знания. Материалы международной конференции. – Ставрополь-Пятигорск-Москва, 2007. – С. 411-421.
Булыгина Т.А. Рецензия на книгу: Каширин В.И., Кашириной О.В.
Социальное времяведение. Философский взгляд на проблему формирования европейского пространства высшего образования. Ставрополь,
2006. //Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. №1. 2007. – С. 127-129.
Булыгина Т.А. Источники местной истории. // Промышленность Ставропольского края в архивных документах. – Ставрополь, 2007. – С. 6-9.
Булыгина Т.А. Милиция Ставрополья в условиях коллективизации.
// Историко-культурные процессы на Северном Кавказе (взаимодействие, взаимовоздействие, синтез). Материалы всероссийской научнопрактической конференции. – Армавир, 2007. – С.186-190.
287
Булыгина Т.А. Становление нового типа коммуникации научного сообщества гуманитариев и политики в советском обществе. //Политические и интеллектуальные сообщества в сравнительной перспективе. Материалы научной конференции 20-22 сентября 2007. – М., 2007. – С.181-184.
Булыгина Т.А. «Мыслящий мир» истории Ю.М. Лотмана. //Диалог
со временем. – 2007. – № 20. – С.14 –24.
Булыгина Т.А. Русско-японская война на страницах газеты «Ставропольские губернские ведомости». //Русско-японская война. Материалы Всероссийской научно-практической конференции посвященной
100-летию войны. – Ставрополь, 2007. – С. 32-40.
Булыгина Т.А. Многоликая память города. Научный редактор. //
Ставрополь в документах и материалах (1777 – 2007). – Ставрополь,
2007. – С. 3-5.
Булыгина Т.А. Военнопленные Ставрополья в годы революционных
потрясений. //Русско-австрийский альманах: исторические и культурные
параллели. Вып. III. – Москва-Ставрополь, 2007 – С.139-146.
Булыгина Т.А. Размышления над путешествием Ферро по учебникам истории. //Ставропольский альманах интеллектуальной истории. Вып.
9. – Ставрополь, 2007. – С.195-203.
Булыгина Т.А. Городская и сельская идентичность в городском пространстве Ставрополя. //http://www.newlocalhistory.com 2007.
Булыгина Т.А. Проблемы преподавания общественных дисциплин
в высших учебных заведениях СССР в последние советские десятилетия. //Российская и зарубежная история:социально-экономические и политические проблемы общества и государства. Ученые записки. Вып.
VIII. Ч. 2. – Пятигорск, 2007. – С. 5-24.
Булыгина Т.А., Маловичко С.И. Методология неклассической историографии.- Ставрополь: РИО ИДНК, 2007. – 212 с.
2008
Булыгина Т.А. Человек на границе исторического времени. //
Peгioнaльна icтopiя Украiни. Киiв. Вып. 2. – К.: Iнститут iсторii Украiни
НАН Украiни, 2008.– С.105-113.
Булыгина Т.А. Традиции и новации изучения социально-гуманитарных
наук в советской историографии 50-х – начала 80-х годов. //Харькiвський
iсторiографiчний збiрник. Вып. 9. – Харьков, 2008. – С. 114 – 123.
Булыгина Т.А. Гуманитарий в эпоху потрясений (по дневникам С.Б. Веселовского). //Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. Вып. 10. – Ставрополь-Пятигорск, 2008 – С.177-185.
288
Булыгина Т.А. Конструирование новой национальной идентичности
в текстах В.И. Ленина. //Материалы международной научной конференции «Национальная идентичность в проблемном поле интеллектуальной
истории». Пятигорск, 25 – 27 апреля 2008 г. – Ставрополь – Пятигорск
– Москва, 2008. – С. 42-52.
Булыгина Т.А. Пространственно-временные формы взаимодействия
историка и прошлого (размышления над книгами М.М. Бахтина). //Новая
локальная история: сайт научно-образовательного центра Ставропольского
государственного университета:http://www.newlocalhistory.com–26 с.
Булыгина Т.А. Общее гуманитарное знание на пересечении интеллектуальных полей. //Теории и методы исторической науки: шаг в XXI
век. Материалы всероссийской научной конференции. – М.: ИВИ РАН,
2008. – С.133-135.
Булыгина Т.А. Социальные конфликты локальных сообществ центра и окраин в пределах городской черты (на примере Ставрополя 20-х
– 30-х годов XX в.). //http://www.omgpu. ru/science/conf/conflicts-2008/
download/bulygina_ta.doc.
Булыгина Т.А. Источники городской истории. //Вспомогательные исторические дисциплины – источниковедение – методология истории в системе гуманитарного знания: материалы XX международной научной конференции. Москва, 31 января – 2 февраля 2008 года. – М., 2008. – С. 206-208.
Булыгина Т.А. Курорты Кавказских Минеральных вод и эволюция
их образа в 20-е годы XX века. //Стратегии развития КМВ: история и
современность. Материалы научно-практической конференции. – Ростов н/д. – Пятигорск: Изд-во СКАГС, 2008. – С.155-173.
Булыгина Т.А. , Беликова Т.В., Калинина Е.В., Найденко А.В.,
Стрекалова Е.Н. История России. Учебно-методическое пособие для
студентов заочного отделения исторического факультета. – Ставрополь:
Изд-во СГУ, 2008. – 160 с.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Калинина Е.В., Найденко А.В.,
Стрекалова Е.Н. История России. (Специальность – 030400 – История). (Программа).- Ставрополь: Изд-во СГУ, 2008. – 88 с.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Калинина Е.В., Найденко А.В.,
Судавцов Н.Д. Отечественная история. Программа экзамена ГАК магистратуры и вступительного экзамена в аспирантуру. – Ставрополь: Издво СГУ, 2008. – 34 с.
2009
Булыгина Т.А., Маловичко С.И. От редакции/ Новая локальная история. Вып.4. Сб. научн. статей. – Ставрополь – Москва, 2009. – С.7-12.
289
Булыгина Т.А. Опыт поиска источников по истории повседневности городских и сельских жителей. //Новая локальная история. Вып.4.
Сб. научн. статей. – Ставрополь – Москва, 2009. – С. 44-51.
Булыгина Т.А.,Судавцов Н.Д., Иманаева И.С., Адаменко О.В.,
Жуков Н.Д., Печалова Л.В. и др. Ставропольская городская Дума.
200 лет. – М.,: «Воскресенье», – 2009. – С. 117-161.
Булыгина Т.А. Проблемы изучения советского обществоведения. //
Научная жизнь Северного Кавказа в условиях социально-политических
трансформаций. – Краснодар: изд-во «Кубанькино», – 2009. – С. 76-86.
Булыгина Т.А. Повседневность в интеллектуальном пространстве
Ставрополя. //Культура и интеллигенция России: инновационные практики, образы города, юбиленые события. Историческая память горожан.
– Омск: Изд-во Омского гос. ун-та, – 2009 – С. 34-37.
Булыгина Т.А. Исторический опыт подготовки молодежи к общественной деятельности в системе вузовского образования (1960-1980
гг.). //Общественные организации Юга России в контексте становления
гражданского общества: история, проблемы и перспективы развития. –
Ставрополь: Изд-во СГУ, – 2009 – С. 226-230.
Булыгина Т.А. Портрет советской власти «первой волны» на Ставрополье глазами её организаторов. // Образ войн и революций в исторической памяти. – Пятигорск-Ставрополь-Москва: ПГЛУ, 2009 – 534
с. С. 204-211.
Булыгина Т.А. Голоса из провинции: жители Ставрополья в 1917 –
1929 годах. Сборник документов. //Научный редактор. «Говорящие»
источники: Социальная история Ставрополья в измерениях «новой локальной истории». (Статья). – Ставрополь: ОАО «Издательско-полиграфическая фирма «Ставрополье», – 2009. – С. 9-24.
Булыгина Т.А. Городское управление и политическая повседневность
Ставрополя в первое советское десятилетие. //Российская государственность в судьбах народов Северного Кавказа. Материалы региональной
научной конференции. Пятигорск, 20-22 октября 2009. – Пятигорск:
ПГЛУ, 2009. – С. 30-37.
Булыгина Т.А. «Твоя родословная» электронное справочное пособие на сайте Комитета Ставропольского края по делам архивов. //Вестник архивиста. – 2009. – №3. – С. 198 – 201.
Булыгина Т.А. Страницы Ставропольской повседневности начала
1920-х годов в местных источниках. //Мавродинские чтения 2008. Петербургская историческая школа и российская историческая наука: дискуссионные вопросы истории, историографии и источниковедения: Ма290
териалы Всероссийской научной конференции, посвященной 100-летию
проф. В.В. Мавродина. – СПб: Изд-во СПБГУ, – 2009. – С. 601-605.
Булыгина Т.А. Документы местных архивов как источники социальной истории. //Архивоведение и источниковедение отечественной
истории. Проблемы взаимодействия на современном этапе. – М.: Росархив, – 2009. – С. 161-169.
Булыгина Т.А. Предпосылки перемен в советской историографии
конца 1950-х годов. //Сообщество историков высшей школы России:
научная практика и образовательная миссия. Материалы всероссийской
научной конференции. – М.: ИВИ РАН, РОИИ, – 2009. – С.114-117.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Калинина Е.В., Найденко А.В.,
Стрекалова Е.Н. История России. Программа государственного экзамена для студентов заочного отделения исторического факультета. –
Ставрополь: Изд-во СГУ, – 2009. – 30 с.
2010
Булыгина Т.А. Подходы «новой локальной истории» к изучению местной истории. //Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории. Вып.11. – Ставрополь: РИО ИДНК, 2010. – С.151-159.
Булыгина Т.А. Голоса из провинции: Жители Ставрополья в 1930 –
40-х годах. Сборник документов. //Научный редактор. Живая ткань «локальной истории». (Статья). – Ставрополь: ОАО «Издательско-полиграфическая фирма «Ставрополье», – 2010. – С. 8-24.
Булыгина Т.А. Модели исторической памяти в воспоминаниях о войне.// История и историческая память. Вып. 1. – Саратов: Изд-во Саратовского университета, – 2010. – С. 5-20.
Булыгина Т.А. Из истории интеллектуальной жизни советского общества накануне социально-политических перемен. Г. III. //Наука и эпоха. Книга 3. – Воронеж: ВГПУ, – 2010. – С. 38-62.
Булыгина Т.А. Модель национального события в конструировании
исторической памяти. //Историческая память, власть и дисциплинарная
история. –Пятигорск-Ставрополь-Москва: ПГЛУ, – 2010. – С. 190-193.
Булыгина Т.А. Великая Отечественная война в формировании исторической памяти российского общества. //Великая Отечественная война в историческом знании и народной памяти. Материалы региональной научно-практической конференции. – Ставрополь: Изд-во СГУ, –
2010. – С.185-192.
Булыгина Т.А. В.О. Ключевский об истории России в учебных текстах. //Метапоэтика. Вып. 2. Ч.1. Сборник статей научно-методического
семинара «Textus». – Ставрополь, Изд-во СГУ, – 2010. – С. 310-314.
291
Булыгина Т.А. Декабристы на Кавказе. //Опальные: Русские писатели открывают Кавказ. Антология: в 3 т.Т.1. – Ставрополь, Изд-во СГУ,
– 2010. – С. 377-381.
Булыгина Т.А. Образ «другого» в текстах «кавказцев» XIX века.
Опыт сравнения. //Опальные: Русские писатели открывают Кавказ. Антология: в 3 т.Т.1. – Ставрополь, Изд-во СГУ, – 2010. – С. 381-385.
Булыгина Т.А., Косов Г.В. Ставрополье и декабристы в контексте «новой локальной истории». //Опальные: Русские писатели открывают Кавказ.
Антология: в 3 т. Т.1. – Ставрополь, Изд-во СГУ, – 2010. – С. 385-391.
Булыгина Т.А. Александр Иванович Одоевский. //Опальные: Русские писатели открывают Кавказ. Антология: в 3 т. Т.1. – Ставрополь,
Изд-во СГУ, 2010. – С. 391-394.
Булыгина Т.А. Великая Отечественная война в контексте военной
повседневности. //Народы Северного Кавказа в Великой Отечественной
войне. – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2010. – С. 26-31.
Булыгина Т.А. Образ «другого» в текстах «кавказцев» XIX века:
опыт сравнения. //Труды Первого Всероссийского съезда историков-регионоведов (Санкт-Петербург, 10-13 октября 2007). В 3-х т. Т. 3. –СПб.:
Президентская библиотека им. Б.Н. Ельцина, 2010. – 799 с.
Булыгина Т.А. Новая локальная история полиэтничного макрорегиона (Программа). – Ставрополь: Изд-во СГУ, 2010. – 30 с.
2011
Булыгина Т.А. Трансформация системы городского самоуправления в российской провинции в первой трети XX века (на материалах
Ставрополя).// Российская государственность в судьбах народов Северного Кавказа. Вып. 3. -Пятигорск: Изд-во ПГЛУ, 2011.- С. 34-50.
Булыгина Т.А. Понятие границы и «Другого» в поликультурном пространстве в текстах Ю.М. Лотмана. //Образ «другого» в поликультуных
обществах. – Пятигорск-Москва-Ставрополь: ПГЛУ, 2011. –С. 58-62.
Булыгина Т.А. Граница в категориях классической географии и в
исследовательских полях «новой локальной истории». //Историческая
география: пространство человека VS человек в пространстве. Материалы XXIII Международной научной конференции. Москва, 27-29 января 2011. – М.: РГГУ, 2011. – 288 с.
Булыгина Т.А., Клопихина В.С. Воспоминания как источник в процессе формирования «нового» исторического сознания. //Ставропольский альманах Российского общества интеллектуальной истории.
Вып.12. – Ставрополь: Изд-во СГУ, –2011. – С. 276-285
292
Булыгина Т.А. Международные конфликты СССР в отражении местной советской прессы в конце 1920-х – начале 1930-х годов. //Международные отношения: история и современные аспекты. Теории и исследовательские практики. Вып. 2. – Москва–Ставрополь: Изд-во СГУ,
– 2011. – С. 295-304.
Булыгина Т.А. История повседневности и «новая локальная история»:
исследовательское поле и исследовательский инструментарий. //Новая
локальная история: сайт научно-образовательного центра Ставропольского государственного университета: http://www.newlocalhistory.com/content/
2010-novaya-lokalnaya-istoriya-socialnye-praktiki-i-povsednevnaya-zhizngorozhan-i-selskih– 26 с.
Булыгина Т.А. Новая локальная история полиэтничного региона. //
Материалы и исследования по отечественной и зарубежной истории. К
70-летию доктора исторических наук профессора А.А. Кудрявцева. –
Ставрополь: Изд-во СГУ, – 2011. – С. 235-241.
Булыгина Т.А., Долгов А.В. Из истории становления советского
нотариата как составляющей советской системы государственного управления. //Проблемы теории и практики организации судебной защиты в России: история и современность (К 140-летию со дня введения
института адвокатуры на Тереке и Кубани). Материалы Всероссийской
научно-практической конференции (Ставрополь, 10-11 ноября 2011 г.).
– Ставрополь: Изд-во СГУ, 2011. – С.122-129.
Булыгина Т.А. Историк в меняющемся советском пространстве
(конец 1950-х – середина 1960-х годов). //История и историки в пространстве национальной и мировой культуры XVIII- начале XX века.
Материалы международной научной конференции. – М.: ИВИ РАН,
2011. – С. 55-58.
Булыгина Т.А. Пространственно-временные формы взаимодействия
историка и прошлого (размышления над книгами М.М. Бахтина). //Вестник Ставропольского государственного университета. –2011. – №76.
– Ч. 2. – С. 146 – 151.
Булыгина Т.А., Конопелько И.В., Шульга М.М. Образовательные
практики формирования гражданского сознания молодежи в поликультурном регионе. //Вестник Ставропольского государственного университета. – 2011. – №.76. – Ч. 2. – С.76 – 82.
Булыгина Т.А. Голоса из провинции: жители Ставрополья в 19411964 гг. Сборник документов. //Научный редактор. Услышать голоса
прошлого. (Статья). – Ставрополь: Комитет Ставропольского края по
делам архивов, 2011.- С. 4-28.
293
Булыгина Т.А.,Судавцов Н.Д. Городская и сельская идентичность
в городском пространстве Ставрополя. //Вестник Ставропольского государственного университета. – 2011. – №77 (6). – С. 31-37.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Судавцов Н.Д Программа вступительного экзамена в аспирантуру по специальности 07.00.02.- «Отечественная история» по историческим наукам. – Ставрополь: Изд-во
СГУ, – 2011. – 35 с.
Булыгина Т.А., Беликова Т.В., Судавцов Н.Д. Программа-минимум
кандидатского экзамена по специальности 07.00.02.- «Отечественная история» по историческим наукам – Ставрополь: Изд-во СГУ, – 2011. – 35 с.
2012
Булыгина Т.А., Романова Н.В. Особенности советской местной системы управления (на примере руководства культурой в эпоху «оттепели»). //Российская государственность в судьбах народов Северного Кавказа. Материалы IV региональной научно-практической конференции. Пятигорск, 18 – 20 ноября 2011. – Пятигорск: ПГЛУ, – 2012. – С. 49-57.
Булыгина Т.А. Научное сообщество советских гуманитариев второй
половины 1960-х – 1970-е годы. //Историческая наука в России и на
Западе. Материалы всероссийской научной конференции. – М.: ИВИ
РАН, – 2012. – С. 81-84.
Булыгина Т.А. Ставрополье как объект исторического туризма. //
Материалы VI международного конгресса «Инновационные факторы
устойчивого развития туристско-рекреационных территорий». Т.I. – Пятигорск: Вестник Кавказа. – 2012. – С. 52-54.
Булыгина Т.А. Поиск межконфессиональной идентичности в регионах полиэтничного Северокавказского макрорегиона. //Традиции и новации в сфере этноконфессиональных взаимодействий. Материалы Всероссийской научно-практической конференции. Казань. 13-14 октября
2011 г./Серия «Культура, религия м общество». Вып. 21. – Казань: Институт истории им. Ш. Марджани АН РТ, – 2012. – С. 107-110.
Булыгина Т.А. Everyday Life in a North Caucasian City during the NEP
(New Economic Policy) Period //Acta Scientiarum Socialium, Szám 35
(2012) (Венгрия, университет Капошвар).
Булыгина Т.А. Профессиональная этика и «жизненный этос» в судьбе
историка: по страницам дневников С.С. Дмитриева. //Харкiвський
iсторiографiчний збiрник. Вып. 11. – Харькiв, – 2012. – С. 95 – 1030.
Булыгина Т.А. Источники местной истории в контексте «новой локальной истории». //Региональная история, локальная история, историчес294
кое краеведение в предметных полях исторического знания. – Ижевск, –
2012. – С. 16 – 23.
295
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ
Амбарцумян К.Р. – кандидат исторических наук, доцент кафедры
истории России Северо-Кавказского Федерального Университета (г.
Ставрополь).
Беликова Т.В. – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории
России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Бочкарева З.В. – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории
России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Булыгина Т.А. – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Ермаков В.П. – кандидат исторических наук, профессор, декан факультета государственного и муниципального управления Пятигорского
Государственного лингвистического университета (г. Пятигорск).
Зозуля И.В. – кандидат исторических наук, кандидат юридических
наук, доцент кафедры истории России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Калинина Е.В. – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории
России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Калинченко С.Б. – доктор исторических наук, профессор кафедры
философии и истории Ставропольского государственного аграрного
университета (г. Ставрополь).
Касевич Е.В. – кандидат исторических наук, доцент кафедры административного и финансового права Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Клопихина В.С. – кандидат исторических наук, старший преподаватель
кафедры теории и методологии преподавания истории и философии Ставропольского государственного педагогического института (г. Ставрополь).
Кожемяко Т.Н. – кандидат исторических наук, ведущий научный сотрудник по программам и проектам Отдела организации социально-гуманитарных, педагогических исследований и информационно-аналитическиой работы Управления организации научных исследований Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Колесникова М.Е. – доктор исторических наук, доцент, заведующая
кафедрой истории России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Крючков И.В. – доктор исторических наук, профессор, декан факультета истории, философии и искусства гуманитарного института Се296
веро-Кавказского Федерального Университета, заведующий кафедрой
археологии и всеобщей истории (г. Ставрополь).
Крючкова Н. Д. – кандидат исторических наук, доцент кафедры археологии и всеобщей истории Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Кудрявцев А.А. – доктор исторических наук, профессор кафедры
археологии и всеобщей истории Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Кузьмина О.В. – кандидат исторических наук, доцент, заведующая
кафедрой всемирной истории Санкт-Петербургского Национального исследовательского университета информационных технологий, механики и оптики (г. Санкт-Петербург).
Маловичко С.И. – доктор исторических наук, профессор кафедры
истории Московского государственного областного гуманитарного института (г. Москва).
Медведев Н.П. – доктор философских наук, профессор, ведущий
научный сотрудник научно-педагогического института Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Мининков Н.А. – доктор исторических наук, профессор, заведующий кафедрой историографии, источниковедения, методологии истории
Южного федерального университета (г. Ростов н/Д).
Оборский Е.Ю. – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории
России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Петренко Д.И. – кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Плохотнюк Т.Н. – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Птицын А.Н. – кандидат исторических наук, доцент кафедры археологии и всеобщей истории Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Репина Л.П. – доктор исторических наук, профессор, чле-корреспондент
РАН, заместитель директора Института всеобщей истории РАН (г. Москва).
Романова Н.В. – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории
России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Румянцева М.Ф. – кандидат исторических наук, доцент кафедры теории и истории гуманитарного знания Института филологии и истории
Российского государственного гуманитарного университета (г. Москва).
Самсонова С.А. – кандидат исторических наук, преподаватель Ставропольского техникума экономики и права (г. Ставрополь).
297
Сердюков Г.Н. – доктор философских наук, профессор, заведующий кафедрой политической истории Южного федерального университета (г. Ростов н/Д).
Стецура Ю.А. – доктор исторических наук, профессор кафедры
истории России Армавирской государственной педагогической академии. Академик международной академии духовного единства
народов мира. (г. Армавир).
Стрекалова Е.Н. – кандидат исторических наук, доцент кафедры истории России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Судавцов Н.Д. – доктор исторических наук, профессор кафедры истории России Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
Суханова Н.И. – доктор исторических наук, профессор кафедры новейшей истории России Московского областного горсударственного
университета (г. Москва).
Трапш Н.А – кандидат исторических наук, доцент кафедры специальных исторических дисциплин и документоведения Южного федерального университета (г. Ростов н/Д).
Федько И. В. – аспирант исторического факультета Южного федерального университета (г. Ростов н/Д).
Штайн К.Э.- доктор филологических наук, профессор кафедры русского языка Северо-Кавказского Федерального Университета (г. Ставрополь).
298
Содержание
Стецура Ю.А. Тамара Александровна Булыгина – научный лидер новой
культурно-интеллектуальной истории Российской провинции ........... 5
Булыгина Т.А. Повседневность северокавказского города в годы НЭПа ... 12
Репина Л.П. Метафора памяти в современной гуманитаристике ........... 25
Амбарцумян К.Р. Информативные возможности провинциальной
беллетристики как исторического источника по семейной повседневности
(на примере повести И.Д. Сургучева «Губернатор») .......................... 33
Бочкарева З.В. Работа отделов просвещения при городских управах
на Северном Кавказе (1942 г.) ............................................................ 39
Ермаков В.П. Перспективы Антанты и Четверного союза в конце 1914 гг.
(по материалам газеты «Северокавказский край») ........................... 43
Зозуля И.В. Условия работы российского судьи в начале ХХ века:
к вопросу о служебной повседневности ........................................... 51
Калинина Е.В. Социокультурные процессы в советской провинции
в послевоенный период (1946 – 1950-е гг.) ......................................... 59
Калинченко С.Б. Особенности формирования интеллектуальных центров
Северного Кавказа ............................................................................ 65
Касевич Е.В. Правовая регламентация статуса городского населения
в России в конце XVIII – XIX вв. ........................................................ 71
Клопихина В.С. Истпарт как инструмент формирования новой модели
исторического сознания (на примере работы истпартов
Северного Кавказа) ........................................................................... 75
Кожемяко Т.Н. Справедливость в общественном сознании советского
общества в 1920-е гг. (на материалах Ставрополья) ........................... 82
Колесникова М.Е. Становление северокавказского историографического
направления в отечественном кавказоведении
в XIX – начале 30-х гг. XX в. ............................................................... 87
Крючков И.В., Крючкова Н.Д. Экономическое проникновение Германии
на Кавказ в последней трети XIX – начале ХХ вв. ............................ 117
Кудрявцев А.А. Средневековые исторические хроники
Северо-Восточного Кавказа и их роль в культурном развитии
полиэтничного населения региона ................................................. 128
299
Кузьмина О.В. Иностранные колонисты в Российской империи
в начале XIX в. ................................................................................. 137
Маловичко С.И., Румянцева М.Ф. История города как
историографический феномен ....................................................... 146
Медведев Н.П. Историческая наука и политология: к вопросу
об основаниях синтеза .................................................................... 162
Мининков Н.А. Актуальность историзма, или о значении
методологического наследия Даниила Натановича Альшица ......... 174
Оборский Е.Ю. Дискурс «революция 1917 года»:
к постановке проблемы .................................................................. 182
Плохотнюк Т.Н. Проблема государственной принадлежности мигрантов
в условиях трансграничных перемещений населения:
российский опыт регламентации .................................................... 186
Птицын А.Н. Социальный облик чешской переселенческой общины
в России в конце XIX – начале ХХ в. ............................................... 192
Романова Н.В. Особенности работы партийных органов Ставрополья и
Кубани по осуществлению культурной политики в 50-60 гг. ХХ века .. 200
Самсонова С.А. Беспризорники как элемент городской жизни
в
20-е годы XX века (на примере Ставрополя) ................................... 205
Сердюков Г.Н., Трапш Н.А. Экономическая и социально-политическая
ситуация в Джавахетии в контексте российских геополитических
интересов ........................................................................................ 210
Стрекалова Е.Н. Интеллигенция Ставрополя в 1920 г.:
принимая новую социальную реальность ...................................... 220
Судавцов Н.Д. Земство на Ставрополье ................................................ 230
Суханова Н.И. Февраль 1917 года и Белое движение на Юге России .... 243
Федько И.В. Эсеры на Дону в 1908-1914 гг.: основные направления
«рабочей политики» ....................................................................... 249
Штайн К.Э., Петренко Д.И. Традиционная символика дома
в городской среде Ставрополя ......................................................... 258
ХРОНОЛОГИЧЕСКИЙ УКАЗАТЕЛЬ ТРУДОВ Т.А. БУЛЫГИНОЙ ........ 275
СВЕДЕНИЯ ОБ АВТОРАХ ..................................................................... 296
300
Научное издание
Издается в авторской редакции,
Компьютерная верстка П.Г. Немашкалов
Формат 60х84 1/16
Бумага офсетная
Усл.печ.л. 00,00
Тираж 300 экз.
Подписано в печать 12.11.12
Уч.-изд.л. 00,00
Заказ 356
Отп еч а та н о в ООО «Бюро новостей».
301
302
303
304
305
306
307
308
309
310
311