Название: Покажи мне любовь Автор: WTF Kuroko no Basuke
advertisement
Название: Покажи мне любовь Автор: WTF Kuroko no Basuke 2014 Бета: WTF Kuroko no Basuke 2014 Размер: миди, 5794 слова Пейринг/Персонажи: Кисе Рёта/Химуро Тацуя Категория: слэш Жанр: романс Рейтинг: NC-17 Предупреждения: даб-кон Саммари: Насильно мил не будешь, однако стокгольмский синдром психологи не просто так открыли Для голосования: #. WTF Kuroko no Basuke 2014 - работа "Покажи мне любовь" Он называет его «Химуроччи». Сколько бы раз Тацуя ни просил перестать, ни психовал, ни затыкал в итоге рот. Только так — довольно прикрыв глаза, с медовым раскатом по языку — «Химуроччи». — Все потому, что ты мне нравишься, — говорит Кисе. — Я в восторге от твоей игры, — он сияет, как лампа в сотни тысяч вольт, хватает его за руки сразу после игры. Они даже не успели уйти с поля, едва отвесили положенный поклон. Беззаботное ребячество с легким сумасшествием. — Этот призрачный бросок! Как ты его делаешь? Я не понял. Покажи. Это слово написано у Кисе на лбу. У него большие, влажные глаза — требовательные, наивно распахнутые, по-детски восхищенные. Кажется, еще немного, всего одна улыбка или ободряющий жест, и он запрыгает вокруг, словно золотистый лабрадор. Покажи мне бросок. Покажи мне себя. Дай мне себя. Потрогать, взять... Просто не сопротивляйся и позволь. «Химуроччи...» Тацуя вздрагивает от звука сообщения. Легкая вибрация проходит по плоти, идет по костям, дергает за нервы небрежными щипками. Еще до того, как Тацуя достает телефон, он уже знает, от кого это сообщение. Иероглифы плывут перед глазами, складываются в какие-то кракозябры — шумерская грамота, завитушки письменности сгинувшего племени, чей остров в Океании затонул много веков назад. Он за пару секунд полностью забыл родной язык. Американец-Химуро недоуменно вертит в руках свой айфон, пытаясь понять, что за ведьминские знаки он ему показывает. Попытка с помощью фантазии замаскировать реальность разбивается о новое сообщение. «Эй, не молчи! Я же пожелал тебе доброго утра! Или ты еще не проснулся, Химуроччи?» Все это пестро сдобрено подмигивающими смайликами. А у Тацуи зуб на зуб не попадает, когда он негнущимися пальцами печатает ответ: «Не слышал, прости. Телефон был на тумбочке». «Не ври, Химуроччи. Ты его носишь с собой. Всегда в правом кармане. Правда же?» Это уже слишком. Тацуя забывает, как дышать, и не понимает, как оказывается перед окном, задергивая на нем шторы. Переворачивает настольную лампу, заглядывает под картину на стене, лезет на второй ярус кровати, чтобы заглянуть в плафон люстры — все те места, в которых, если верить фильмам, тайные службы любят прятать жучки и скрытые камеры. Пустота остается на его пальцах слоем толстой слежавшейся пыли. Тацуя приходит в себя в углу кровати, обхватившим руками подушку. У него острый приступ паранойи, паническая атака, он дышит слишком часто и глубоко — в груди уже болит, а ребра трещат. Снова тренькает телефон: «Э-э-эй. Так я прав? Нет?» Гипервентиляции у Тацуи не было с раннего детства — он закрывает рот и нос подушкой, считает про себя. Раз-два, вздох, раз-два, выдох. Сброшенный с кровати телефон лежит на ковре — безобидный кусок пластика в модном ярком клип-боксе. Экран загорается, показывая новое сообщение. Без единого смайлика, практически пустое. «Не молчи». Тацуя со стоном накрывает голову подушкой, заворачиваясь в одеяло — иллюзия защищенности. За последние три месяца он стал бояться собственной тени. За последние три месяца он понял, насколько сильно можно ошибаться в людях и каким обманчивым бывает первое впечатление. Все начинается совсем обычно. Они обмениваются мейлами. Так многие делают, это абсолютная норма. Мейлы, страницы на фейсбуке, твиттер, майспейс, инстаграм, блог... С изобретением Интернета человечество получило возможность общаться в режиме нонстоп с кем угодно, когда угодно, находясь при этом хоть на другом конце земного шара. Социальные сети — свалка информации о человеке. Списки доступа контролируют круг общения, замки на записях защищают написанное от чужих глаз. Вечно находятся любопытные, которым до всего есть дело. Первое время после знакомства Тацуя считает Кисе именно таким. Назойливым. Просто его много. На страницах, в ленте сообщений, в чатах и переписке. Килобайты информации, мегабайты траффика. У Тацуи никогда так быстро не разряжался телефон, он еще никогда так не уставал от общения. Кисе заполоняет его мир — делится фотографиями, присылает смешные треки и картинки, постоянно пишет о происходящем вокруг него и комментирует все, что видит — от школьных занятий и внутрикомандных дел до съемок и прочих тонкостей модельного бизнеса. Тацуя не может отрицать — у него это получается интересно, Кисе сам — интересный. С ним легко, приятно, он провоцирует на общение, он хочет общения. Невозможно устоять и оторваться. Попытка, и все — золотистый лабрадор у твоих ног уже поднимает свои обиженные, непонимающие глаза, грустно смаргивая. Скобочкой кривятся губы, тускнеет цвет волос, стокиловаттная лампа перегорает, погружая улицу в темноту. «Я сделал что-то не так? Ты обиделся, Химуроччи?» Сутки вне сети, и все — информационная ломка, цифровая пустота, все шутки и события прошли мимо, ты потерял связь с общественностью и нить разговора. Так только кажется. Тацуя не из тех, кто увлекается настолько легко — он подстраивает хаос под себя постепенно и ровно, находит в нем ритм. Его это устраивает — медленно сходящая на нет волна общения, когда первый интерес утолен. Так думает только он. Неделя вне сети оборачивается тысячами сообщений. Тацуя с ужасом смотрит на полностью заспамленные страницы соцсетей, лопающийся ящик. «Какие мелочи», — Ацуши только пожимает плечами. Он не видит в этом ничего странного и ненормального. Кисе, которого он знает, всегда трещал без умолку, он всегда был надоедой. Ацуши не понять внезапную паранойю Тацуи, он вообще далек от секундных переживаний. Тацуя же не может избавиться от ощущения чужого присутствия. Ему постоянно кажется, что за ним кто-то следит — чей-то расслабленный, сахарно-клейкий взгляд, полный томного довольства и предвкушения. У Тацуи чешутся лопатки, он петляет, прокладывая невероятные маршруты, смотрит ролики, обучающие уходу от преследования. Его паранойя ширится, когда сообщения от Кисе становятся точней, когда они начинают дублировать его действия. По утрам Тацуя едва узнает себя в бледном, изможденном парне с запавшими глазами. Ацуши его даже подкармливать начинает, что в его системе ценностей равно крайней степени беспокойства. Он считает, что Тацуя сходит с ума по пустякам. А еще решает проблему просто — выбрасывает телефон вместе с сим-картой. У Тацуи даже не получается злиться, потому что облегчение, которое он чувствует, такое сильное, что метафорическое «камень упал с души» больше не кажется ему пустым звуком. Это словно инициация в новую жизнь — другой номер, другой адрес почты, сетевая тишина. Тацуя оглушен ею, не верит ей. Ацуши считает, что Тацуя просто пересмотрел американских сериалов про ЦРУ. «Сколько можно играть в секретных агентов», — говорит он. На исходе месяца Тацуя почти соглашается с этим. Забывает про странные сообщения, перестает шарахаться от каждой тени и переворачивать вверх дном свою комнату. Его телефон теперь в основном молчит — ежедневные сообщения с пожеланиями доброго утра и спокойной ночи от Тайги не в счет — даже Ацуши получает такие, хотя впервые его увидев, Тацуя удивился, что тот вообще пользуется телефоном. По закону Мерфи все случается именно тогда, когда Тацуя уже ничего не ждет. Он спокоен, расслаблен и теперь спит по ночам, не думая о том, что, возможно, вся его комната утыкана жучками. Что Кисе переходит любые границы в желании вытрясти из него всё — от детских стыдных тайн до нынешних кошмаров. Тацуя предпочитает состояние покоя мыслям о том, что его страница на фейсбуке взломана, к почте подобран пароль, а на телефон проведена прослушка. Единственное, от чего он никак не может отделаться, — свербящее чувство между лопатками, словно на него все еще направлен чужой взгляд. Тацуя и сам понимает, что это просто паранойя. В современном мире человек не способен остаться один. Пока рядом с ним есть телефон с GPS, пока низко летают на околоземной орбите спутники связи, пока существует Интернет — человек никогда не останется в одиночестве. Мир будет следить за ним десятком тысяч глазков видеокамер, ощупывать сканерами в магазинах, слушать миллионами микрофонов. Одиночество — лишь иллюзия, и именно в нее Тацуя верит. Звонку от Тайги и приглашению погостить у него он бесконечно рад и соглашается сразу. Впереди Золотая неделя, долгие дни выходных, вполне можно позволить себе съездить в Токио. Они с Тайгой не виделись вечность. С самой зимы. Идя на встречу, Тацуя чувствует себя шаром с водородом — настолько переполняет его предвкушение встречи. Назначенное время в кафе, знакомая яркая шевелюра, открытая улыбка Тайги. — Привет, Химуроччи, давно не виделись. Тацуя примерзает к полу. Водород внутри него выгорел и коллапсировал вместо взрыва. Он — сверхтяжелая звезда, которая преодолела свой предел скорости и провалилась сквозь пространство под своей массой. Тацуя не может заставить себя пошевелиться и подойти ближе. Кисе улыбается так ярко и радостно, что хочется зажмуриться. Он словно пара сотен высоковольтных электроламп, им, наверное, можно осветить весь Манхэттен. Когда он поднимается навстречу, дружески протягивает руку, чтобы, дернув за рукав, усадить рядом с собой, Тацуя смотрит в его глаза. Они наполнены светящимся газом, пламя плавится в глубине радужки, окружая зрачок-точку солнечной короной. Кажется, еще секунда — и оно перельется через край, выжигая веки. — В чем дело, Тацуя? Язык проглотил? — Тайга хмурится. Оно и понятно — на него не действует магия, которую использует Кисе. Из-за этого Тацуя снова чувствует болезненную зависть. И легкое раздражение — Тайга словно не видит, что Кисе сейчас едва заметно поглаживает запястье Тацуи, прижимая кончики пальцев к нервно бьющемуся пульсу. — Красивый браслет, — говорит он и прикусывает трубочку от молочного коктейля. — Это подарок или сам купил, Химуроччи? Нелепое обращение смолой застывает в ушах. Тацуя бледно улыбается, рассказывает байку про браслет. Тайга смеется и тоже начинает говорить, припоминает Тацуе любовь ко всяким штукам со странной символикой. Черепа, пираты, оборотни и супер-герои. Атмосфера разряжается. На первый взгляд. Тацуе не по себе. Он чувствует, как взгляд Кисе липнет к его коже, как он просачивается вглубь. Словно сканер. Тацуя в легкой прострации. Ему хочется выскочить из-за стола, забиться в угол за ближайший фикус или просто ухватить Тайгу и увести его подальше. От нежного яда ничего не значащих фраз, ни к чему не принуждающих разговоров и собственной пропасти. Разумеется, он не делает ничего. Просто заказывает американо и пьет его так медленно, что от горечи сводит челюсти. У Тайги предсказуемо оказываются какие-то дела, у Кисе никаких дел нет. — Встретимся вечером, — машет рукой Тайга, забирая с собой вещи Тацуи, чтобы закинуть их по дороге к себе. Он уходит, оставляя его наедине с настоящим чудовищем, и даже не догадывается об этом. — И все же, — Кисе провожает Тайгу задумчивым взглядом, — почему ты перестал отвечать на мои сообщения? — Тренировки отнимают много времени, к тому же — у меня начался последний год, скоро выпуск. Тацуя не врет. Просто он тоже прячет правду. — Как насчет тебя? — присохший пластырь следует отрывать резко, не раздумывая. — Что это была за массовая атака на все сети? Я уже решил, что это какой-то новый вид вируса, который рассылает спам. — Мне просто было скучно, — недосказанное «без тебя» висит в воздухе, Тацуя делает большой глоток и отставляет от себя чашку. — Это не объяснение, — накапливаемый месяцами страх рвется наружу, выстуживает собой голос. — Это же ненормально. Ты сам-то понимаешь? — Какие еще объяснения ты хочешь от меня услышать? — Кисе ерошит волосы на затылке. Словно и правда смущен. В это легко поверить, вот только Тацуя никак не может отделаться от ощущения фальши. Постановочные жесты, легкая краска румян на щеках, усталость от бессонных ночей имитируют мазки землистого грима под глазами, а капли придают им влажный блеск. На это и повестись можно. Кисе проворачивает бокал с коктейлем вокруг оси: — Я ведь уже говорил тебе. Ты мне нравишься, Химуроччи. Очень нравишься. Липкий страх сковывает все тело, а взгляд у Кисе слишком расслабленный. Под полуприкрытыми веками не рассмотреть зрачков — все сливается, его глаза совсем темные. Его нога недвусмысленно касается голени Тацуи. Сдвигается выше, приближается. Когда их колени соприкасаются, Тацуя не выдерживает и вскакивает из-за стола. Туалетные комнаты — его спасение. Он выворачивает кран на полную мощность, набирает в ладони ледяной воды, бросает ее пригоршнями в лицо. Мокрые волосы свисают сосульками, липнут к щекам. Капли падают в раковину, разбиваются об ее фаянсовую белизну с гулким стуком. Этот звук резонансом отдается в теле, совпадая с сердечным ритмом. Тацую мутит, так что он набирает воды в рот и держит ее, пока не начинает ломить зубы. Его все еще преследует липкий взгляд. Он приклеен к нему между лопаток, как жвачка, протянут через все перегородки в зал, где остался сидеть Кисе. Сейчас Тацуя вспоминает — его удивленное лицо, недоумение, раскрывающийся рот, какие-то слова. Тацуя не слышал их — не хотел. Слишком торопился сбежать, чтобы не позволить иллюзии реальности снова обмануть себя. Поверить, что Кисе говорит это все всерьез, что он просто пытается так... ухаживать? Своеобразная манера, ничего не скажешь, хотя кто сказал, что в Поколении Чудес есть нормальные люди? Все они монстры, просто каждый — чуть-чуть по-своему. Его совсем не удивляет, что среди этой кучки ненормальных затесался сталкер. Так ли это на самом деле? У Тацуи слишком расшатана психика за последние месяцы, а природная подозрительность теперь балансирует на опасной грани острого параноидального психоза. Перед глазами все еще стоит лицо Кисе — опущенные ресницы, нежный румянец, потемневший взгляд и сильно прикушенная трубочка коктейля. Нижняя губа влажная — он постоянно облизывает ее, очевидно, нервничая. Это все можно назвать как угодно — милым, кокетливым, игривым, но оно вызывает у Тацуи иррациональный ужас. И вовсе не потому, что они оба — парни. Голодно, жадно — вот как смотрит Кисе на него на самом деле. Как будто в своем воображении он медленно снимает с Тацуи кожу, разворачивая слои эпидермиса, словно подарочную бумагу. Погружает пальцы в красное мясо, добирается до косточек — детское жестокое любопытство. Какой ты? Как устроен? Что находится у тебя внутри? Эй, почему ты не отвечаешь? Ты что, умер?.. Капля падает в раковину. Ее слишком хорошо слышно в тишине уборной. Тихо мигает красным зрачком камера наблюдения. Если прислушаться, то даже можно услышать тихий гул — вода в трубах, электричество в сети, поворот техники на подвижном шарнире, щелчок, с которым закрывается и открывается ширма на объективе. Тацуя слышит все это, но пропускает звук открывающейся двери и чужих шагов, вздрагивая, когда на его плечи ложатся чужие руки и Кисе говорит: — Я так и подумал, что тебе плохо. Почему ты не сказал мне, Химуроччи? В его голосе беспокойство, смешанное с упреком, а ладони, скользнув по плечам, подхватывают под мышки, помогая, практически ставя на ноги. Одежда на них легкая, на улице слишком жарко — Кисе хрипло вздыхает. Своей спиной Тацуя чувствует, как напряжен его живот, твердость развитых, накачанных мышц. А еще запах — резкий, какой-то спиртной. Лимон с зеленой дыней. Воскрешает в памяти калифорнийское побережье, зимние каникулы во Флориде, когда вместо елки они на Рождество наряжали пальму. Алекс, хитро подмигивая, позволяла им с Тайгой пить легкие коктейли. Сок с ликером в выдолбленном ананасе. Пина Колада, Голубые Гавайи, Маи Тай. Дайкири создан для пляжа и жары. Если ты не попробовал дайкири, то зря приехал во Флориду. Кисе похож на легкий коктейль. С непривычки кружит голову. Его пальцы приятно-прохладные: трогают лоб, отодвигают в сторону челку, зачесывая ее за ухо. — Ты очень бледный, — говорит Кисе и смотрит куда-то в пол или Тацуе в солнечное сплетение. Он близко до неприличия — хорошо видно, как прозрачный пух со щек переходит в тонкие светлые волосы на висках, порозовевшую кожу ушей и тусклый металл сережки. Стоит отстраниться — они в общественном месте, прямо под камерой. Ее красный голодный глазок мигает, фиксируя каждое их движение. Но Тацуя не двигается — он распластан по каменной подставке, в которую встроены раковины. Он не чувствует ничего, хоть сколько-нибудь похожего на возбуждение, но у него нет сил, чтобы просто повернуть голову. Кисе наклоняется чуть ближе, касается носом, слегка потираясь, тяжело выдыхает и прижимается сильнее. Щека к щеке, под тонким хлопком футболки гулко стучит сердце. — Прости, я не могу больше терпеть, — шепчет он и закрывает глаза, на ощупь находя губами рот Тацуи. Не самый развязный поцелуй в его жизни и точно не самый умелый, но у Тацуи подкашиваются ноги. Он не чувствует их ниже колен, словно все кости превратились в желе, а плоть просто стекла следом за ними на пол. Вместо того чтобы помочь или ответить, Тацуя лишь раскрывает рот шире, откидывает голову. Он из всех сил держится за бортик стойки и только поэтому не падает. От поцелуя душно, и в голове пустота. Не встречая сопротивления, Кисе смелеет — толкается языком внутрь, до этого спокойно лежащие на боках Тацуи руки поднимаются вверх по груди, цепляют плечи, ловят шею в крепкий захват. Большие пальцы растирают мочки ушей, гладят по щекам. И тогда Тацуя отвечает — тянет Кисе к себе за ремень, сокращая расстояние, опуская ладони в задние карманы джинсов — плавно, огладив бедра, и сразу сжимает пальцами ягодицы. По тому, как тот давится воздухом и наваливается сильнее, напрашивается вывод — Кисе нравится, когда его вот так тискают за задницу. Целуется Тацуя лучше — отстраняется, мягко прихватив губы, чтобы вздохнуть, почти не отрываясь, неторопливо вбирает в себя чужой язык, завлекая, утягивая во влажную, душную борьбу. Тацуя не может избавиться от навязчивого запаха дынного ликера, хотя языком чувствует молочную кислость — вкус коктейля, который пил Кисе. — Тут есть камера наблюдения, — говорит Тацуя, оторвавшись от поцелуев, чтобы снова набрать в легкие воздуха, и чувствует странное удовлетворение от того, как застывает под его руками тело Кисе. — Как плохо, — говорит тот, отстраняясь. — Теперь мне придется убить охранника, чтобы стереть запись. Он широко улыбается, облизывая припухшие, яркие губы. От ленивой хищности этого жеста Тацуе не по себе, но он смеется, словно и правда принял все за шутку. Выбравшись из некрепкого захвата, Тацуя молчит, пытаясь понять, во что он вляпался и как теперь себя вести. В голове стоит сплошной молочный туман, губы щиплет, а в животе — пустота. Его высосали досуха, выпили — как коктейль через соломинку. Остались только выдолбленный ананас да бумажный намокший зонтик. Он в полной прострации и все еще не может понять — зачем позволил, зачем ответил? Зачем? Тщательно вымывший руки Кисе смотрит на него весело и чуть лукаво — глаза мягко блестят из-под челки. — Ты же нечасто бываешь в Токио? Поехали в Гинза. Там сегодня открывают новый торговый центр. Причин отказаться Тацуя не находит. Кисе таскает его от нового парка до храма, от торгового центра до кафе, и даже предлагает заглянуть в открытый бассейн. Он липнет к нему на грани приличия, используя каждый удобный угол, каждую примерочную или подворотню. К концу дня у Тацуи немеют губы от поцелуев, но он все еще не чувствует ничего — ни внутреннего отторжения, ни физического влечения. Приятно, не более. Приятно и изнурительно. Добравшись до Тайги, он без сил валится на диван, проваливаясь в темноту без сновидений. Он чувствует себя медузой — никаких мыслей, только желейная масса, которую выбросили на берег. Солнце жарит, прошивая его своими раскаленными лучами, вплавляет в желтый песок. Еще немного — и все, что было Химуро Тацуей, просто испарится, сгорев от жара слишком яркого, слишком жадного светила. Интересно, а солнце их системы такое же голодное и жестокое? Если да, то как скоро оно раздастся, чтобы поглотить окружающие его планеты? Просыпается Тацуя только утром от того, что перепуганный Тайга трясет его, как грушу. Оказывается, он пытался разбудить его почти полчаса, перепробовав все, включая холодную воду и нашатырный спирт, и уже собирался вызывать скорую. Оказывается, у Тацуи нет сил, чтобы даже сесть на диване — ноги не держат. А в голове стоит светлый дурман, отчего слегка шатает и подташнивает. «Тебе нужно больше отдыхать, Химуроччи», — мигает окошко сообщений, и Тацуя едва не выбрасывает телефон с балкона. Откуда Кисе взял его новый номер, он отказывается думать. Все выходные Тацуя проводит с отключенным телефоном, наотрез отказавшись выходить из квартиры Тайги даже в соседний супермаркет или на площадку перед домом, чтобы погонять мяч. Его трясет. Он отговаривается переутомлением, экзаменами, простудой и не рассказывает ничего про Кисе — ни про свою паранойю, ни про внезапные поцелуи, ни про слабость, которую они оставляют. Тайга — самый близкий ему человек, и именно поэтому он не собирается втягивать его в свои проблемы. — Химуро-кун, тебе не следует позволять Кисе-куну делать все, что ему вздумается, — это первая за весь вечер реплика пришедшего в гости Куроко, обращенная к нему, и Тацуя против воли вздрагивает. Странно и страшно слышать вслух то, о чем думаешь непрерывно уже третьи сутки. — Тайга догадался и все рассказал? Слова горчат на языке. Тацуя избегает смотреть на Куроко — отношения с ним выровнялись, но еще не настолько, чтобы не злиться на то, что Тайга решил поделиться с ним своими мыслями и подозрениями по поводу состояния Тацуи. Это даже оскорбительно в какой-то мере, потому что тема для него слишком личная. Ответ Куроко удивляет: — Мурасакибара-кун, — спокойно говорит тот, размешивая в чашке давно остывший кофе. Прекрасно. Теперь и Ацуши туда же. — Это не мое дело, просто Кисе-кун иногда... — Куроко задумчиво прикусывает губу, подбирая слово, — увлекается. — О чем ты? — у Тацуи пересыхает в горле. — Кисе-кун привык получать то, что хочет, и когда у него это не выходит — начинает стараться. С тобой, — Куроко поднимает взгляд, — он старается. Тонкий звон ложечки о блюдце в наступившей тишине кажется зловещим. Тайга возвращается с кухни быстрее, чем Тацуя успевает спросить: с Куроко было так же? Что он делал? Что делать ему и как это все прекратить? Ему так и не предоставляется возможности задать эти вопросы вслух: Тайга все время рядом, слишком встревоженный, слишком заботливый. Опасное желание вытрясти из Тацуи правду любой ценой читается в каждом подчеркнуто нейтральном жесте. Словно ему совсем неинтересно, почему его названного брата шатает по стенкам, почему он запрещает раздвигать шторы и вздрагивает от каждого шороха. Тацуя понимает, что еще пара дней — и Тайга решится на разговор и сделает это с тактичностью асфальтоукладочного катка. Даже внимание Тайги его пугает, поэтому Тацуя скомканно прощается, оправдываясь поездом, обещает приехать еще и приглашает к себе. Поезд уносит его от безопасности к неизвестности, и, прислонившись щекой к вагонному стеклу, Тацуя старательно не думает, что ждет его в Аките. Очередная порция подчеркнуто внимательных сообщений или сам Кисе во плоти. На платформе его встречает Ацуши, обеспокоенный и раздраженный, как потревоженный шмель. Он даже гудит что-то так же монотонно, выговаривая за отключенный телефон. Тацуя не сопротивляется, когда Ацуши, схватив его за предплечье, почти тащит за собой к общежитию. Чужое беспокойство греет, растекается теплом внутри. Тацуя улыбается — он снова чувствует себя в безопасности. Телефон остается выключенным. Тайге он звонит из автомата. Иллюзия одиночества полностью поглощает Тацую вместе с летней жарой — две недели от конца мая и начала июня, когда вся Япония замирает, проверяя зонты и плащи в ожидании сезона дождей. Тацуя днями пропадает на улице, играя в стритбол, с упоением бегает по утрам. С ним начинают здороваться разносчики газет и молочники, бабушка из овощной лавки каждое утро вручает ему по яблоку. Он практически счастлив — белый информационный шум и самоповторение будних дней поглощают его, как накатывающие на побережье волны догоняют камни. Соленый ветер выдул из души тошнотворную желейную слабость, оставшуюся после визита в Токио. Тацуя как отключенный от сети телевизор — нет питания, нет передачи, черный экран уже не приманивает скучающих зрителей. В интернет Тацуя выходит только из школьной библиотеки, когда ему нужен материал для докладов и экзаменов. Единственное, что беспокоит его, — редкие воспоминания о жадных и мягких губах, голодно скользящих по его шее, слабости в коленях и дурмане. Он избегает цитрусовых запахов — кислая сладость лимона теперь навечно ассоциируется у него с Кисе. Тацуя расслаблен настолько, что забывает — человек не может остаться один, даже если захочет этого больше всего. Прогноз погоды обещает нарастание температуры и солнце еще на две недели вперед — сезон дождей в этом году задерживается. У Тацуи приподнятое настроение — он уговорил Ацуши сходить в выходные в бассейн, а еще решился вопрос с каникулами — Лю безапелляционным тоном заявил, что они едут к нему, потому что обе его сестры обещали четвертовать брата, если тот не привезет к ним своего одноклассника. Тацуя, посмеиваясь, возвращается в общежитие. В этот момент две слишком темпераментные полукровкикитаянки кажутся ему самой большой проблемой в мире. Когда он открывает дверь в свою комнату — мир замирает, застывая в стеклянной хрупкой тишине. — Привет, Химуроччи, — улыбается ему Кисе, махая рукой, — ты снова пропал, вот я и решил приехать посмотреть, все ли с тобой в порядке? Тацуе кажется, словно пол под ним прогнил, стал вязким болотом. Он ухнул в ледяную гущу по самые колени и теперь не может сдвинуться с места — только этим можно объяснить, почему он все еще стоит в дверях, а не бросился бежать без оглядки. Кисе щурится. В лучах послеобеденного солнца он похож на материализовавшийся свет, на столб пыли в старом здании. Весь такой воздушный и прозрачный в своей белой рубашке. Руки в карманах брюк обманчиво расслаблены. Он ждет ответа Тацуи, наклонив голову, и с каждой истекшей секундой складки в уголках его губ становятся все напряженней. — Я сейчас решу, что ты совсем не рад меня видеть, Химуроччи, — говорит он, бросая взгляд из-под ресниц. Если бы Тацую облили ледяной водой, эффект был бы слабей. Он отмирает, проходит в комнату, аккуратно прикрывая за собой дверь. — Я просто очень удивился. Что ты забыл в Аките? — Соскучился. Хотел увидеться. Хотел поговорить. С каждым словом тон Кисе становится все мягче, скатываясь в какое-то довольное мурлыканье. С каждым словом он приближается на шаг, пока не оттесняет Тацую к стене. — После того как ты решил, что интернет — это порождение зла, и его использование грозит адскими карами, мне не осталось другого выхода, кроме как приехать к тебе самому. Мягкие губы касаются щеки в долгом целомудренном поцелуе, Кисе щекотно проводит носом от уха до подбородка и поднимает глаза. От него по-прежнему пахнет дынным лимоном, а волосы немного отросли, или, может быть, он просто укладывает их подругому. Тацуя сглатывает, выдавливая из себя улыбку. — Интересная мысль. Ты ее вычитал в каком-то блоге? Близость чужого тела укутывает теплом, кончики пальцев покалывает, а по шее бегут мурашки, когда Кисе тяжело выдыхает. Тацуя не двигается, не сопротивляется, позволяя распластать себя по двери, обнять — ладони Кисе проходят по бедрам, оглаживая, и легко проскальзывают в карманы джинсов, навевая воспоминания о сцене в туалете кафе. Интересно, намеренно копирует или просто понравилось? — Почему ты не пользуешься телефоном? Ему совсем не нравится тон Кисе. Тацуя не знает, что делать. Единственное, на что он способен, это просто замереть, надеясь, что не спровоцирует чудовище, которое прячется под маской улыбчивого красивого парня. В голове упорно бьется совет Куроко. Не позволять Кисе слишком много. — Он меня отвлекает, — говорит Тацуя, уворачивается от прикосновения и пытается выбраться из некрепких объятий. — Ты сейчас занят тем же. Если хочешь, можем сходить в столовую или в город, правда, в Аките почти не на что смотреть... — Я хотел увидеть тебя, Химуроччи, а не какие-то храмы! В голосе Кисе столько возмущения, что Тацуя на секунду замирает, удивленно поднимая глаза. Ладони Кисе перемещаются на талию, забираются под футболку, массируя поясницу, а взгляд у него плывет. Он приближает лицо, вызывая в памяти сумасшедший день в Токио. Зеркальные примерочные и холод стекла под спиной. Торопливые прикосновения и поцелуи Кисе. Быстрота, с которой тот учился, его жадность. В голове стремительно растекается какая-то муть, похожая на молоко или туман. В комнате с выключенным кондиционером слишком жарко. На окне позвякивает ветряной колокольчик, сонно качая длинным алым ярлыком. Кисе проделал длинный пусть из Канагавы до Акиты. Он должен пропустить занятия сегодня и завтра, даже если не собирается оставаться на ночь. Тацуя не может думать сейчас, откуда Кисе узнал номер корпуса и комнаты, в которой он живет, — наверняка этому есть какое-то объяснение. Не думает он и про то, что в любой момент кто-то решит — хотя бы Ацуши — зайти к нему. От близости пересыхает в горле, а воля плавится, погребенная чувством вины — его поведение некрасиво, нечестно по отношению к Кисе. Это только домыслы, его личная паранойя, страх заводить новые отношения. Неуверенность, из-за которой он чуть не потерял Тайгу. Но Кисе плевать. Он привык получать то, что хочет. Он привык добиваться всего легко. Чем сильнее сопротивляется Тацуя, тем сильнее он будет стараться. Не проще ли... — Этого я тоже хотел, — шепчет Кисе в губы, прежде чем поцеловать, прижимаясь. Разом, всем телом, так что Тацуе на секунду кажется, что дверь не выдержит их веса, и они рухнут в коридор. Привычная сладкая слабость накрывает с головой. Язык у Кисе быстрый, юркий, торопится поддеть, втянуть в игру, торопится получить ответ. Кисе не ограничивается губами — наклоняется, чтобы припасть к шее, ключицам. Они больше возятся, путаясь в руках и одежде — распаренная летней жарой кожа мокрая и скользкая. Кисе прихватывает зубами его плечо, когда пытается содрать футболку. Тацуя с трудом держится на ногах. Ему кажется, что щиколотки превратились в желе или пластилин. Талый, мягкий, прилипший к полу. С длинным протяжным выдохом Кисе наконец отрывается от него — спутанные волосы, занавешенные челкой глаза, шалый взгляд. Он выглядит пьяным. — Мне кажется, что за это время ты стал целоваться еще лучше, — говорит он, запуская руки в волосы Тацуи и снова влажно касаясь губами губ. — Я сейчас начну ревновать. — Это все леденцы. Мне приходится уничтожать треть запасов Ацуши, чтобы не допустить у него развития сахарного диабета. Кисе смеется и тянет его к себе. Несколько нетвердых шагов и откровенных прикосновений спустя Тацуя ловит себя на том, что улыбается в ответ. Пьяная легкость подхватила его, голова ощутимо кружится. А еще у него опять распухнут и будут болеть губы. А еще Кисе эти месяцы не терял времени даром. Его ладонь змеей проскальзывает под джинсы и белье одновременно — бесстыдно, уверенно, сразу сжимаясь вокруг члена и начиная двигаться. Можно было ожидать чего угодно: смазанной ласки, поглаживаний, неторопливого раскачивания, пока рука привыкнет к чужому члену. Но Кисе дрочит сильно, нетерпеливо, почти грубо, комкая между пальцев футболку Тацуи и ловя ртом его потрясенные вздохи. Пару минут назад он просто ловил кайф от приятных действий, сейчас Тацуе кажется, что ему внутрь налили подогретой пены для ванной, а потом взбили ее миксером. Воздушные мелкие пузыри удовольствия щекочут внутренности, нервы, его тошнит от резкого наплыва чувственных ощущений. Он хочет попросить Кисе притормозить, но язык заплетается, так что выходит только неразборчивое бормотание, заглушаемое стонами. Послеполуденное сонное время. Будний день. Он в своей комнате зажимается с Кисе Рётой, который добрался до его уха и сейчас почти трахает его языком, прихватывая зубами за мочку. Мелькает мысль, что если бы у него был пирсинг, ощущения были бы ярче. Додумать ее Тацуя не успевает — слишком быстрые повороты на виражах, слишком резко его повело. Он слепо шарит по чужому бедру — легкий и тонкий деним джинсов мнется под пальцами, липнет к ладони, — и находит ширинку Кисе. Кажется, молнию он ему сломал, но это сейчас не так уж важно. У Кисе стоит так, что рука тут же становится влажной от смазки — стоит только передернуть пару раз и сдавить головку. По тому, как застыл и согнулся Кисе, с горловым стоном схватившись за его плечи, Тацуя решает, что он сейчас кончит. Вместо этого Кисе толкает его к кровати. Либо он смотрел порнофильмы, либо это врожденный талант — от одежды Кисе избавляется так же красиво и ловко, как это делают стриптизеры. Легко выворачивается из футболки, спускает штаны и белье, а потом сразу садится сверху, придавливая всем телом. Ладони скользят по груди, задирают футболку Тацуи, царапают и сжимают бока. — Надеюсь, тут не слишком тонкие стены, — говорит он, смотря сверху из-под ресниц, и прикусывает губу. Пошло. Грязно. Так же, как работает его рука в паху Тацуи, похозяйски массируя яички, высвобождая член из белья. Джинсы Тацуи остались лежать где-то на полу, футболку он снял сам. — Бумажные, — ухмыляется он в ответ и опрокидывает Кисе на себя. Он раздавлен чужим желанием и весом, заражен каким-то безумием, которое не позволяет ему оттолкнуть Кисе и сказать ему «нет», когда тот, оставив в покое его шею и соски, садится между ног, разводя их в стороны. Более открытую позу сложно представить. Прикосновения оставляют щекотку, заставляют поджаться пальцы ног — Кисе слишком бесстыден. Коротко целует внутреннюю сторону бедра, проводя языком до самого паха, дразнит кончиком языка поджавшиеся яички, щипая их губами. От слюны по коже бежит холодок, так что поднимаются волоски на теле. Когда горячий рот присасывается к ложбинке между мошонкой и анусом, Тацуя окончательно теряет связь с реальностью. Сладкая, взбитая пена полностью затопила его. Он не может дышать, потому что ему кажется, что еще секунда — и эта пена пойдет горлом, оставляя на языке приторный дынный вкус. Он вымотан собственным удовольствием, а Кисе творит все, что ему вздумается, с азартным интересом исследователя, дорвавшегося до terra incognita. Девственная земля раскинулась перед ним, осталось просто присвоить себе ее полностью. От дурацкой аналогии смешно и стыдно — свой первый секс Тацуя представлял несколько не так. Без одуряющей, липкой жары, такой, что воздух кажется сиропом. Без слабости в мышцах и тумана в голове. Без Кисе Рёты, вздумавшего довести его до потери сознания. Его горячий язык почти ввинчивается в анус, а за зубами он не следит, постоянно задевая нежную кожу. У Тацуи нет сил — странное чувство пустоты, почти поглотившее его в Токио, вернулось. Присосалось к внутреннему резерву, выпило до капли. Изматывающими прикосновениями, медленной раскачкой, которая сменяется быстрым темпом. Тацуя настолько расслаблен, что ему тяжело смотреть в потолок. Пальцы Кисе легко входят в тело, не встречая сопротивления — просто не слишком приятно, инородно, натирает отсутствием нормальной смазки. Кисе пропадает куда-то, возвращается, шурша упаковкой презерватива. Он торопится, поэтому Тацуя отбирает у него кондом и аккуратно раскатывает тонкую резинку. Он наклоняется к члену и влажно облизывает его от основания до головки. Слюны не жалеет — презервативы со смазкой, но лишним не будет. Кисе даже не спрашивает его — все ли нормально? Согласен ли он? Почему бы не разыграть в камень-ножницы-бумага, кто кого трахнет первым? Когда Кисе наклоняется, чтобы слизать с подбородка Тацуи капельку слюны, и толкает его на спину, все вопросы — лишние. Тацуя и так на все согласен, лишь бы это поскорее закончилось. Он хочет прийти в себя. Входит Кисе аккуратно — толкается на пробу. Мог бы и не церемониться. Тацуя морщится, медленно двигаясь навстречу, — ощущения малоприятны. После лихорадочных поцелуев и сумасшедшего сдирания одежды сам секс кажется слишком неторопливым, расслабленным, как будто они занимаются этим не в первый раз и уже устали, поэтому растягивают удовольствие. Про себя Тацуя ничего не может сказать, в отличие от Кисе. Он знает, что тот не успокоится, пока не выжмет из него все соки, поэтому старается ускорить развязку. Выворачивается из рук, привставая на локтях, сжимаясь, двигаясь резче. Покрасневшее лицо Кисе с болезненно изломанными бровями и закушенными губами неожиданно возбуждает сильнее, чем все его действия. Поддавшись порыву, Тацуя обнимает его за шею, коротко целуя в губы. — Стой, не надо... — Кисе пытается оттолкнуть, уйти от поцелуя, но Тацуя удерживает его на месте, оглаживает по спине и, проведя по поясничному прогибу, разом сжимает руки на заднице. Слова Кисе тонут в протяжном стоне. Последний раз дернувшись, он кончает, почти падая на Тацую. Светлая голова бессильно упирается в плечо. Тацуя гладит крупно вздрагивающую спину, отводит волосы с лица Кисе. Затуманенные удовольствием глаза, слишком яркие губы. Не отрывая взгляда, Тацуя просовывает руку между их телами и быстро доводит себя до оргазма — ожидаемого, но короткого и болезненного. Это забирает у него последние силы. Со вздохом он откидывается на кровать, спихивая с себя Кисе. Перед глазами плавают темные круги, и невозможно клонит в сон. — Ты слишком громкий, — замечание выходит таким недовольным, словно это единственная претензия, которая у него есть к Кисе. Громкий. Назойливый. Пьянящий. Пугающий. Тацуя находит подушку, подгребая ее поближе, и со стоном утыкается в нее головой. Ему хочется уснуть, а потом проснуться и узнать, что ничего не было. Сон во сне. Тяжелая голова Кисе, с удобством устроившаяся у него между лопаток, убеждает в том, что надежды тщетны. — Я сейчас немного полежу и пойду в душ, — в голосе Кисе больше самоубеждения, чем уверенности, а его руки уже успели поднырнуть Тацуе под живот, обнимая. — Мне же можно взять твое полотенце, Химуроччи? Тацуя кивает. Использовать личное полотенце после того, как только что переспал с человеком, — это мелочь. Просто новая ступенька отношений. На мысли о том, что все может продолжиться, Тацуя застывает. Он не согласен. Не хочет этого. Никаких встреч, звонков, никакой информационной атаки. Он не для этого полностью отсек себя от мира, чтобы вляпаться по самые уши в ходячую катастрофу по имени Кисе Рёта. Тихий смешок оседает на коже вместе с легким поцелуем. — Я теперь ни за что тебя не отпущу, Химуроччи. И всегда буду рядом. Всегда. Кисе улыбается — холодно и чуть сумасшедше. А Тацуя думает, куда дел свой телефон и успеет ли прийти Ацуши за то время, что Кисе будет в душе. Самому ему не справиться, но он решает следовать совету Куроко — не позволять слишком много. Он сам решит, насколько близкими будут их отношения.
