Судилище над Смирновым

Надменное ремесленничество
Эпиграфом к «Золотому теленку» стоит: «Переходя улицу, оглянись по сторонам».
Перефразируя это правило, порекомендуем издателям альманаха быть
осмотрительнее и разборчивее при выборе авторов, особенно новых имен.
Потому что в противном случае есть риск натолкнуться на «взгляд и нечто»,
воспетые грибоедовским Репетиловым – на странный псевдолитературный конгломерат,
своей туманностью претендующий на высокую интеллектуальность.
Творчество Алексея Смирнова – печальный пример еще не вполне дутой, но уже
надуваемой величины. Не будем вдаваться в его другие, мало известные пока и не
нашедшие здесь пристанища произведения. Того, что есть, вполне достаточно для
короткого раздраженного анализа. Впрочем – какой тут анализ? Много чести.
Раздраженная реплика – так будет правильнее.
О чем, собственно говоря, повествуется в рассказе с претенциозным названием
«Визит Сэма Стоуна»? (Таких «визитов», между прочим, в мировой литературе немало, и
авторские аллюзии и отсылки в данном случае остаются совершенно непонятными. Да и
Сэм Стоун не есть плод авторской фантазии, будучи откровенно позаимствованным из
специальной литературы.) Показан некий детский сад, в котором поставлен эксперимент
на запоминание людей и событий. По прошествии времени выясняется, что детская
память изменчива и капризна, подвержена сторонним влияниям. Из этого выводится
совершенно неоправданное, глобальное обобщение с проекцией коллективного разума
детского сада на коллективное бессознательное всего человечества. После чего
проводится довольно нахальная параллель с недостоверными представлениями того же
человечества о своих религиозных корнях. Дешевый и примитивный фокус, якобы
неожиданная концовка: только что все было понятно и просто – детсад, воспитатели,
взросление, вагон метро, попрошайка и т. п. – и вдруг со всем этим начинают
соседствовать высшие силы, существование которых категорически и безосновательно
отрицается героем. Бесхитростные выверты подсознания, недопонятый фрейдизм и
неизмеримый апломб – вот все, чем богат рассказ, больше в нем ничего нет.
Однако даже такая поделка – не будем уж подробно останавливаться на вопиющей
бедности авторского словаря и стиля – может показаться шедевром рядом со вторым
творением, не менее многозначительно озаглавленным «Опыты солипсизма». (Трудно
удержаться и не напомнить автору между делом, что читатель не обязан рыться в
словарях, выискивая значение слова «солипсизм» - тем более, что к содержанию рассказа
оно не имеет никакого отношения.) На том, что рассказ может оскорбить религиозные
чувства верующих, останавливаться не будем – здесь не Священный Синод, и альманах –
издание светское. Так что вольности подобного плана если и не приветствуются, то
допускаются и не преследуются. Но сам сюжет возмутителен своим отсутствием – этого,
по разумению автора, достаточно для того, чтобы прослыть абсурдистом. Начавшись с
тягот некоего православного батюшки, по совместительству летчика, его история, по сути,
заканчивается ничем. Довольно плавно (признаем) она переходит в совершенно другую,
повествующую о набившем оскомину анекдотическом «новом русском» и его истеричной
жене, пожелавшей живого слона с доставкой на дом. Передразнивая Куприна, автор
опять-таки полагает, что этого хватит, чтобы считаться не только абсурдистом, но и
постмодернистом. Но и здесь дело кончается пшиком! Слон доставлен, и батюшка
засыпает под сомнительные игрища осчастливленной дуры с новой игрушкой. Мы не
требуем морали и назиданий, мы просим смысла. И по прочтении настоящего альманаха
уже не в первый раз – просили Сурина, теперь просим Смирнова.
Вообще, неуважение Смирнова к читателю попросту вопиюще. Самому автору оно,
наверное, представляется глубоким пиететом, ибо автор рассчитывает на имеющиеся у
читательской аудитории неизведанные и неисчерпаемые запасы умственной энергии,
предоставляя этой аудитории достраивать все – образы (неряшливо выписанные), сюжет,
параллели, выводы и цель написания. Будем благодарны за такое лестное предположение
и завышенную оценку читательского интеллекта. Однако помимо умения разобраться в
мусоре, которым забита авторская голова, необходимо еще и желание этим заниматься.
Вот в этом достопочтенный автор просчитался.
КАПЛЯ В МОРЕ
В отечественном рассказостроении сложилась печальная ситуация, где не разберется
и черт. Осведомленный источник в одном уважаемом издательстве уведомил нас, что
спрос на рассказы есть, но вот печатать их никто не хочет. На чем разговор и закончился,
ибо у нас на руках было именно предложение для удовлетворения спроса, но вот ведь
штука: спрос вроде есть, но его будто бы и нет. Цензура рынка оказалась пострашнее
цензуры советской: никто не желает торговать мелочевкой, для чтения коей пришлось бы
систематически переключать потребительское внимание. Не успеешь вникнуть, как
произведению уже конец и надо задумываться снова вместо того, чтобы так и плыть по
волнам, удобно покачиваясь на большом надувном романе-матраце и лукьяненько щурясь
на солнышко. А приход Мастера, тем более без шапочки с вышитой золотой буквы,
замалчивается – если вообще замечается – и Мастеру велят сидеть в людской и ждать,
пока вынесут остатки с барского стола.
Мы тем не менее рады Мастерам и приветствуем нового – Алексея Смирнова. Не
такого уж и нового, если разобраться: есть и книги (выпущенные скромными тиражами),
есть и журнальные публикации (от этих и вовсе в глазах рябит, да кто их читает?). Однако
рынок, нетерпимый к изысканной пище и предпочитающий набиваться литературными
гамбургерами, пренебрежительно басит: «Не нада!» и поворачивается спиной. Мы вполне
отдаем себе отчет в ответственности, которую берем на себя, именуя Смирнова Мастером
– пусть его тексты скажут за себя сами и защитят нас.
Цитировать можно долго – не будем заниматься этим суетным делом. Скажем
только, что создается впечатление, будто здесь мы имеем дело если не с чем-то новым, то
со старым, которое забыто настолько прочно, что уже может претендовать на звание
нового. Действительно: истина о том, что по капле воды можно узнать о существовании
океана, стара, как мир, но в применении этой истины как раз и заключается излюбленный
прием Смирнова. Избегая обобщений, он предпочитает сосредотачиваться на частном и
мелком, намечая общее и большое небрежными штрихами. В этом, наверное, и
скрывается секрет той легкости, с которой ему даются серьезнейшие темы – например,
существование Бога и память человечества, выводы о которых делаются на основании
незначительного эксперимента в заурядном детском саду, поставленного «для галочки»
(рассказ «Визит Сэма Стоуна»). Категоричное «Бога нет», заявленное в конце рассказа –
еще один прием автора, провокационный трюк, предполагающий в читателе избитую и
дурную привычку отождествлять высказывания героя с авторской позицией. Ее, этой
позиции, в сущности говоря и нет – третья, очень характерная для Алексея Смирнова
особенность, ибо он всем своим творчеством утверждает набоковский взгляд о
недопустимости «литературы больших идей». Смирнов всячески уклоняется от намеков
на авторское отношение к происходящему, выступая обманчиво равнодушным
феноменалистом – лицом, интересующимся сугубо явлениями, но никак не их
нравственной подоплекой и даже не смыслом. Отсюда – почти болезненное внимание к
бытовым, удручающим разум мелочам, во многом определяющее стиль. Чего стоит хотя
бы пассаж: «Галя подлила себе заварки. Она сняла с чайника пышную краснощекую
барыню, хранительницу чайного тепла. Машинально поморщилась при виде горячего
пара и перевернула барыню, чтобы убедиться в пустоте под ее толстой юбкой. Галя
домыслила жар, неизбежный при богатырском сложении провинциальных купчих,
послуживших прототипом для куклы; связала его с жаром чайника и недовольно отвела
нос».
Глубокий смысл нарочито скрывается за этими незначительными, нередко даже
неуместными (на первый взгляд) описаниями. Отошлем читателя к представленной в этом
же альманахе повести Сергея Сурина – там тоже все не так поверхностно и бездумно, как
может показаться.
Можно спорить об отношении Алексея Смирнова к читателю – уважает он его или
не очень. Скорее всего – уважает, поскольку рискует своей авторской репутацией и
перекладывает поиски смысла – точнее, выбор одного смысла из многих – на
читательские плечи, доверяет читателю, беседует с ним о сложнейших вещах и
предоставляет свободу самостоятельно найти ответ. С этой точки зрения второй рассказ,
«Опыты солипсизма» - несомненная удача. Построенный в лучших традициях абсурдизма
и черного юмора, граничащих с непристойностью, рассказ обрывается, концовка
практически повисает в воздухе. Начавшись рассказом о незадачливом летчике из
духовенства, повествование переходит к странной истории о капризной богачке и слоне, и
эта история – как сам автор и указывает – перекликается с хрестоматийным рассказом
Куприна. И вдруг все обрывается, оставляя читателя в недоумении наедине с его вечным
читательским вопросом: а что же дальше? Не все поймут, что дальнейшее не имеет
значения. И кажется, что последняя фраза, отсылающая нас к тому же Куприну,
пристроена неохотно, в порядке снисхождения к раздраженной аудитории. Этой
аудитории, однако, следует обратить внимание не на концовку, которую можно взять
какую угодно, на свой вкус и риск, а все на тот же блистательный стиль, искрометное
остроумие, незаурядную способность к выдумке. Любителям же критического,
социалистического и прочего обыденного реализма можно утешиться еще и авторской
прозорливостью: рассказ написан в 2000 году – не прошло и нескольких лет, как самолеты
с передовыми отрядами батюшек на борту полетели кропить города и села нашей
бессмысленной Родины.
Два рассказа - капля в море того, что уже написал и, можно надеяться, еще напишет
Алексей Смирнов. Но здесь, наверное, уместно будет вернуться на пару абзацев выше, где
вскользь говорилось об условной взаимозаменяемости капель и больших водоемов.