1906_22ba5

К.Штумпф
Явления и психические функции
Номера страниц приводятся по изданию:
Новые идеи в философии. Сборник 4. Что такое психология? / Под ред. Н.О.Лосского и Э.Л.Радлова. СПб.:
«Образование», 1913. С. 50-101.
Перевод П.О.Эфруси. Орфография оригинала изменена на современную.
[50] Гносеологическая оценка чувственных явлений подвергалась в новейшей философии своеобразным изменениям. Для рационалистов до школы Вольфа чувственные качества представляют нечто в самом себе неясное, и потому недействительное. Даже пространственную протяженность, которую Декарт еще считает ясным и отчетливым представлением, Лейбниц и—еще более решительно—Вольф понимают, в виду разностного
порога, как спутанную перцепцию. Кант, напротив, в явлениях, оформленных пространством и временем, видит истинные предметы науки и признает за ними эмпирическую реальность. Наконец, влиятельные современные мыслители, как Мах, вообще уже не знают
другого бытия, кроме бытия явлений. Они и суть искомая действительность, единственные «элементы» вселенной. Ни за, ни перед, ни над ними нет ничего ни физического, ни
психического, что не входило бы без остатка в явления. Атомы и энергии математической
физики—для них лишь абстрактные вспомогательные конструкции без всякого реального
значения. Таким образом реабилитируется в сущности старый реализм, принимающий
вещи, как они являются, за действительные, [51] и последняя мудрость учения о познании
совпадает с примитивной исходной точкой всякого размышления.
Рассматриваемый здесь основной вопрос, в котором коренятся все дальнейшие разногласия, касается отношения явлений к психическим функциям. Он ведет в область психологии. Так как различные взгляды на этот вопрос делят также и психологов на разные
лагери, то я хотел бы в дальнейшем выяснить противоположность их воззрений и обосновать, поскольку это возможно в общем разборе, позицию функциональной психологии
сравнительно с феноменалистической. Окончательное же выражение такие принципиальные разногласия получают разве лишь в вековой борьбе за существование, благодаря плодотворности определенных воззрений для прогресса науки.
I. Пояснение терминов и точек зрения.
Мы употребляем в дальнейшем слово «явления» прежде всего, совершенно не касаясь проблемы реальности, лишь в качестве общего названия для след.:
а) Для содержаний чувственных ощущений. К ним новейшая психология справедливо относит также пространственную протяженность и распределение зрительных и осязательных впечатлений, так как количественная сторона этих содержаний ощущений дана
таким же образом, как и качественная. По большей части продолжительность во времени
и последовательность также рассматриваются, как чувственное содержание. Хотя относительно времени еще встречаются затруднения, все же мы отнесем их здесь к чувственным
содержаниям, в виду того, что все дальнейшие размышления можно таким же образом
применить к временным свойствам, как и к чувственным [52] содержаниям1. Напротив,
мы оставляем в стороне, так называемый, момент удовольствия и неудовольствия, так как
теоретические взгляды на чисто чувственную приятность и неприятность еще слишком
сильно расходятся. Однако, я ничего не имею против того, если и их тоже просто отнесут
к явлениям, не в качестве атрибутов, а как особый класс.
Пространственное и временное распределение чувственных явлений ни в каком случае нельзя определить,
как простые отношения. Различие между правым и левым, «теперь» и «прежде» для нашего сознания является абсолютным. Но на этих различиях абсолютных мест и времен основаны отношения так же, как на различиях высоты тона, светлости цвета и других абсолютных свойств.
1
1
в) Для одноименных образов памяти, для «только представляемых» цветов, звуков и
т.д. Не предрешая вопроса об отношении этого класса к первому, назовем их явлениями
второго порядка в отличие от первых, как явлений первого порядка.
Между явлениями существуют известные отношения. Они даны вместе с каждой
парой явлений и в них, не вкладываются нами, а воспринимаются в них. Они относятся к
материалу интеллектуальных функций, сами же не суть ни функции, ни их продукты.
Психическими функциями (актами, состояниями, переживаниями) мы называем
«подмечивание» (Bemerken) явлений и их отношений, соединение явлений в комплексы,
образование понятий, акты понимания и суждения, движения чувств, желание и хотение.
Мы не даем здесь исчерпывающей классификации, а ограничиваемся обзором важнейших
примеров. Отличая интеллектуальные функции от эмоциональных, мы также придерживаемся этого старого и удобного разграничения, [53] не предрешая вопроса об его окончательной точности.
Итак, «функция» понимается здесь не в смысле следствия какого-нибудь процесса,
подобно тому, как о кровообращении говорят, что оно—функция движения сердца, а в
смысле деятельности самого процесса или переживания, в таком смысле, как самое сердечное сокращение обозначают, как органическую функцию. Я подчёркиваю это потому,
что иногда постановка вопроса, по буквальному смыслу слов тожественная с нашей, или
сходная с ней, понимается в совершенно ином смысле2.
На вопрос, каким образом мы получаем знание о психических функциях, даются
различные ответы. Для одного—только явления даны непосредственно. Для другого—
кроме них, дано еще сознание вообще, которое может еще стать само для себя предметом,
но не находит в себе никаких различий. Все, якобы, различные функции определяются
или как различие явлений, или же как бессознательные функции, которые [54] открываются нам только в явлениях. Для третьего—эмоциональные функции даны нам непосредственно, интеллектуальные же мы находим путем умозаключения 3 . Для четвертого—
функции обоих родов даны непосредственно.
Первую позицию занимает вся ассоциационная психология. И не только она одна.
Утверждение, что все, что дано нам в психическом опыте, кроме чувственных ощущений,
можно объяснить правилами ассоциации,—есть лишь особая форма общего учения, что
все, что нам доступно в психическом опыте, это—явления. Для явлений второго порядка
могли бы существовать еще и другие законы, кроме законов ассоциации. Большинство
современных физиологов и психиатров и многие психологи экспериментального направления придерживаются этого чисто феноменалистического воззрения относительно непосредственно данного.
Напр., в статье D.S.Miller «The Confusion of Funktion and Content in Mental Analysis», Psychological Review
II, 1895. Здесь от содержаний отличают функции в смысле следствий, вытекающих из наличности известных
содержаний, следствий, которые, однако, сами выступают наружу лишь в изменениях в содержании или в
влиянии на наше практическое поведение. Так, например, понятия или суждения существуют, по мнению
автора, только в таких вытекающих из конкретных содержаний ощущений последствиях (what it does, стр.
540). Результат исследования приводит автора к отрицанию функции в нашем смысле, и именно потому, что
все, что ей приписывается, входит в функцию в его понимании. Однако, уже из того обстоятельства, что он
берет волю, как нечто данное для анализа суждения, видно, что в этом пункте он во всяком случае развил
свою мысль очень слабо.
Противоположность, на которую напирает М.W.Calkins в своей немецкой статье «Der doppelte Standpunkt in
der Psychologie» [54] (1905) совпадает, насколько я понимаю, не с отмеченной нами, а скорее с той, которую
имеет в виду Miller и другие американцы. Это становится ясным в особенности из ее позднейшей статьи
«Structural and functional Psychology» (Psych. Rev. XIII, стр. 61 и след.), где на стр. 73 «function» определяется
по Dewey, как «part played with reference to reaching maintaining an end», и где функциональная психология
выставлена, как приложение современного, так называемого, прагматизма в философии.
Аналогичное трактование мы находим у J.M.Bentley (Psychology of Organic Movements, American Journal of
Psychology XVII, 1906, стр. 293 и след.). Его статья помогает ориентироваться в особенности относительно
постановки этих принципиальных вопросов у американских психологов.
3
Напр., по учению Юма; см. Treatise on human Nature, B.I.Р. 1, Sect 2. (Есть русский перевод Церетели). На
противоположной точке зрения вряд ли стоял кто-либо из выдающихся мыслителей.
2
2
Последние три точки зрения ведут к функциональной психологии, но первая из них
стоит очень близко к чисто феноменалистической, так как об [55] этом общем недифференцированном сознании почти ничего нельзя сказать. Только в форме психологии бессознательного можно с этой точки зрения еще допустить исследование психических функций. Поэтому, когда мы в дальнейшем говорим о феноменалистической и функциональной психологии, то мы имеем в виду преимущественно обе крайние точки зрения, первую
и четвертую, в которых это различие выражено острее и точнее всего. Так как я намерен
защищать четвертую, то прежде всего сделаю по поводу нее несколько пояснений.
Непосредственно данным мы называем то, что непосредственно очевидно, как факт.
Не следует удивляться тому, что относительно непосредственно данного можно спорить:
ибо существование какой-нибудь вещи может быть вне всякого сомнения, а между тем
описание ее ближайших подробностей все-таки может представлять затруднения. Так обстоит дело также относительно непосредственно-очевидных общих законов, логических
аксиом. Описание непосредственно данного с исчерпывающей полнотой я считаю возможным только тогда, когда сюда причисляют: 1) явления, 2) функции и, наконец, 3) отношения между элементами каждого из этих родов и между элементами разных родов.
Неполным описанием, несомненно, будет, напр., такое, когда говорят, что «суждение»
всегда состоит в простой наличности суммы явлений, правильно связанных между собою
или находящихся в каких-либо других отношениях. Когда мы хотим описать, что мы
внутренне узнаем в акте суждения, то при простом перечислении явлений (также и явлений второго порядка) и их взаимных отношений, всегда получается остаток, как бы полно
мы ни старались это сделать. С арифметическими остатками его, конечно, сравнить нельзя,
[56] поскольку его нельзя получить отдельно от явлений. Мы находим, таким образом,
теснейшим образом переплетенные с явлениями и соотносительные с ними функции. И
мы находим также специфические и общие различия функций: расчленение, соединение,
утверждение и отрицание, желание и отклонение— суть качественные различия в психическом состоянии,—в способе работы душевного организма.
В этом смысле со времени Локка и Лейбница (не говоря уже о более древних мыслителях) часто говорят о восприятии и наблюдении психических функций. В новейшее время такой точки зрения в Германии придерживались Зигварт, Лотце, Фр.Брентано и все,
исходившие от него4; далее—Дильтей, Фолькельт, Б.Эрдманн, Т.Липпс5 решительно стоят
на этой точке зрения. Они не считают для себя убедительным возражение, что мы не можем видеть нашего видения, а, напротив, именно из этого обстоятельства делают вывод,
что о нем мы узнаем путем иного направления сознания, чем о цветах. Они отрицают, что
сознание видения сводится к возникающим одновременно с цветовыми ощущениями явлениям памяти, дающим нам образ органа зрения и т.п. Еще менее возможными они считают такие толкования относительно сознания процесса суждения или хотения. Они считают, что схватывают душевную жизнь и деятельность в самих себе, цвета же и звуки
только как содержания актов восприятия, [57] т.е. особого класса душевных функций. Содержание и акт по этому учению друг с другом связаны, как мы в дальнейшем подробнее
опишем, но не сводимы одно к другому.
Многочисленные новейшие психологи, признающие различие по существу между
ощущениями и только представлениями, также допускают, в этом пункте по крайней мере,
данность функциональных различий. Ибо так как воспринимаемый зрением цвет отличается от только представленного не своим цветовым тоном, светлостью, интенсивностью
или каким-нибудь другим признаком, относящимся к содержанию, то что же имеют в виду, когда говорят о различии по существу, качественном или специфическом, как не
функциональное различие, различные способы психического отношения к одинаковым
Наиболее энергично отстаивал и проводил в последнее время Гуссерль в своих «Логических исследованиях» (1900,1901) учение о «переживании актов». Ср. в особенности том II, 359, 471.
5
В своих последних статьях; прежде Липпс, насколько я понимаю его рассуждения, оспаривал сознание
психических функций, как таковых.
4
3
явлениям? А так как это различие причисляется к фактам сознания, то в этом пункте принимают, если я не ошибаюсь, функциональные различия, как непосредственно данные.
Необходимо подчеркнуть, что утверждение возможности восприятия психических функций, как таковых, не содержит в себе необходимо отрицания бессознательных психических функций. Так, третья из приведенных выше четырех точек зрения допускает, что интеллектуальные функции протекают бессознательно. Но и четвертая не исключает a priori,
что бывают такие бессознательные состояния и деятельности, которые во всем равны воспринимаемым психическим деятельностям, но лишены признака сознательности. Относительно этого пункта мы ограничимся этими краткими замечаниями.
Мы не касаемся здесь также волюнтаризма и вопроса «о чувстве деятельности» и о
понятии «я». Как бы мы ни отвечали на вопрос, представляет ли [58] волевой акт основную функцию, и как бы ни истолковывали многозначное чувство деятельности, здесь речь
идет только о сознании хотения и деятельности, а этот последний вопрос не зависит от того, какую позицию мы занимаем по отношению к первым. То же самое относится и к понятию «я». Сознание психических функций не есть тем самым сознание субстанции позади функций. Функциональная психология уживается с воззрением, что душа есть целое из
функций и предрасположений; при этом, конечно, тело тоже рассматривается лишь как
целое из физических процессов, свойств, сил, предрасположений—независимо от взгляда
на отношения обоих комплексов друг к другу6. Если при этом полагают что все же имеют
основание к этому целому психических функций и предрасположений, которое мы называем душой, примыслить не данную нам постоянную, или же рассматривать ее, как хотя
данную, но в отдельности незамечаемую часть этого целого, то все же она всегда лишь
выводится путем умозаключения, а не дана непосредственно в указанном нами смысле.
Что непосредственно очевидно, как факт, должно быть доступно восприятию7.
С проблемой свободы воли занимающий нас вопрос связан лишь постольку, поскольку феноменалистическая [59] психология может понимать волевой акт только детерминистически (ибо иначе она должна была бы искать свободу в каких-нибудь бессознательно-психических актах). Напротив, представитель функциональной психологии не
должен быть в качестве такового вместе с тем детерминистом. Если самое существенное в
душевной жизни—функции, явления же—лишь их материал, то все же функции могут
быть строго и законосообразно связаны с явлениями, друг с другом и со своими внесознательными или внепсихическими условиями. Признание функций, как факторов сознания,
означает лишь признание некоторого числа переменных, которые помимо данных в самих
явлениях (качества, интенсивности и т.д.), необходимы для описания непосредственного
состава вещей и его изменений. Формулы, которые эти переменные дают, могут быть
весьма различны, а также могут вообще не поддаваться количественным определениям. И
все же положение, что при совершенно равных условиях должны наступить совершенно
равные последствия, может и тут иметь силу; по крайней мере, введенное понятие психических функций само по себе не дает поводов для его отрицания.
Прибавлю еще вкратце, как я понимаю отношение непосредственно данного к понятию реальности; не потому, что это могло бы иметь положительное значение для дальнейшего изложения, а лишь для того, чтобы предупредить возможные недоразумения.
Совокупность непосредственно данного реальна, ибо она есть то, из чего мы вообще
получаем понятие реального, чтобы затем лишь перенести его на другое8. Явления реальТак называемая «теория актуальности» Вундта была совершенно определенно выдвинута уже Лотце и
Фехнером. Если идти дальше назад, то, конечно, нужно будет назвать Юма, который только вместо «целого» ошибочно признавал чисто ассоциативное соединение. Этого воззрения на душу и даже в более правильной и глубокой форме, чем Юм, придерживался, в сущности, уже Лейбниц.
7
) В упомянутой выше статье М.Wh.Calkins функциональная психология обозначается, как психология «я»,
и при этом цитируется также и мое имя. Я считаю это недоразумением, так как никогда не думал основывать психологию на сознании «я».
8
На это указывает, как мне кажется, правильно Бенеке в своей метафизике. Напротив, я считаю неубедительным, когда из [60] этого обстоятельства делают вместе с ним вывод, что все реальное должно быть пси6
4
ны, как содержания, к которым [60] относятся функции, функции реальны, как функции,
которые выполняются в явлениях, отношения—как отношения между явлениями или
между функциями и т.д. Мы не можем говорить о «явлениях только» в таком смысле, как
если бы они были, безотносительно к внешней действительности, совершенным ничто.
Явления не принадлежат только к той действительности, к которой наивное мышление
сначала их относит, а именно, к действительности, независимой от сознания9.
Но явления и функции не только реальны, каждое в своем роде и в своем положении
относительно другого, но и образуют между собою реальное единство, ибо они даны в
теснейшей связи друг с другом и в одном и том же неподдающемся определению сознании.
Мы хотим исследовать, можно ли определить психические функции посредством каких-либо предикатов из самого круга явлений и, наоборот, не является ли что-нибудь от
психических функций имманентным явлениям, или же связанным с ними необходимой
логической связью, и, далее, не изменяются ли отношения и функции, по крайней мере, в
известных границах, независимо друг от друга.
II. Непереносимость предикатов и логическая отделимость.
Что функции неразложимы без остатка на явления, может, как мне кажется, служить
для нас предпосылкой, после того, как все попытки в этом направлении со времени Гоббса
оказались почти чудовищными [61] натяжками. Такие попытки можно поставить рядом с
приготовлением золота и исканием perpetuum mobile и даже еще гораздо ниже. Каждый
опыт лишь вновь бросал свет на своеобразие каждой области сравнительно с другой. И
даже тот, кто считает, что функции прямо не даны в сознании, по крайней мере, в этом
пункте согласен с представителями функциональной психологии.
И это различие—самое резкое из всех, какие нам известны. Ни один предикат мира
явлений (разве только время) не относится к психическим функциям. Даже интенсивностью они обладают, во всяком случае, не в таком смысле, как звуки, запахи. Мы различаем в них особого рода признаки, как ясность восприятий, очевидность суждений, ступени
общности понятий. Мы не должны на этом основании отрицать, что эмоциональные
функции могут быть аналогичны силе чувственных впечатлений, но мы должны также
помнить, что здесь речь идет именно об аналогии, а не об интенсивности в тожественном
смысле слова10.
Точно также между психическими функциями существуют своеобразные отношения
самого различного рода, отличающиеся от всех прочих видов отношений между явлениями; например, удивительное сплетение интеллектуальных функций с эмоциональными,
[62] или же внутри первых—отношение суждений к понятиям, понятий к воззрениям,
внутри вторых—отношение хотения средств к хотению целей, воления вообще к его мотивам и т.д.
И наоборот: никакой функциональный предикат не может быть приписан явлениям.
Когда я представляю себе красный цвет, фигуру, движение, то при этом я, правда, сознаю
и акт восприятия и все актуально-психическое состояние, но только вместе с цветом, а не
в нем. Он не есть признак явления, подобно светлости или протяженности.
Вообще понятие психических функций не связано логически необходимо с понятием
явлений. Тут нельзя найти никакой логической связи. Явления без относящихся к ним
хическим.
9
Сравн. Husserl, Log. Unt. II, заключительный параграф.
10
Проблема интенсивности еще не вполне разрешена также и для явлений, в особенности для зрительных
ощущений. Если вместе с Бергсоном (Время и свобода воли, 1889 гл. I; русский перевод С.Гессена) и
F.Brentano (Die Lehre von der Empfindung, Bericht über den 3 Internat. Kongress f. Psychologie, München' Lehmann, 1897, стр. 110 и сл.) не признавать различия интенсивностей ни за явлениями, ни за функциями, тогда,
конечно, вопрос об общих свойствах в этом отношении вообще отпадает. Но в таком случае, остается, конечно, также и одним различием меньше.
5
функций, функции без явлений мыслимы без противоречий (хотя функции и немыслимы
без содержания вообще). К звуку с логической необходимостью принадлежат только признаки высоты, силы и т.п., которые нужны для полного описания явления. Признак воспринимаемости сюда не относится. Он не отличает один тон от другого. Он переходит за
ощущение и входит в совершенно иную сферу.
Утверждение Беркли, что протяженность мыслима лишь как воспринятая протяженность, представляет поэтому недоразумение. Таким путем нельзя обосновать феноменализма. Противоречивым в себе принципиально не является ни реализм физиков, ни даже
наивный реализм11. Лишь косвенным образом, [63] путем умозаключений из подробностей явлений, можно доказать бесплодность таких допущений. В природе наших представлений пространства и времени, несомненно, имеются для таких умозаключений точки
опоры, если не приведенные Кантом, то другие и более доказательные. Но простой общий
факт, что явления известны нам только, как содержание ощущений и представлений, сам
еще не ведет необходимо к такому умозаключению в данном направлении. Из этого следует разве только то, что явления, которые существовали бы объективно, независимо от
всякого сознания12, все же должны были бы аналогичным образом быть связаны с какойнибудь нам, быть может, неизвестной функцией x, как ощущаемые цвета—с функцией
ощущения. Но это [64] трансцендентное x не должно было бы быть непременно психической функцией, родственной по характеру с тем, что нам из опыта известно под этим именем.
Внутри самой области явлений мы имеем случай, который с успехом может служить
для пояснения. Цвет и протяженность, несомненно, также образуют целое, в котором их
можно отделить друг от друга только при помощи абстракции. Если бы кто-нибудь захотел сделать из этого умозаключение: «следовательно, протяженность не может встретиться без цвета», то такое умозаключение было бы все-таки ошибочно. Действительно, чувство осязания показывает нам, что протяженность хотя и не встречается без какого-нибудь
качественного момента вообще, но может быть и без цвета. И ничем нельзя доказать, что
эта протяженность была бы протяженностью в совершенно другом смысле. Слепой от
рождения Саундерсон составил учебник геометрии. Как ни медленно слепорожденные по
понятным причинам переносят после операции специальные пространственные понятия и
названия из осязательного пространства в зрительное, такое перенесение все-таки возможно и происходит в конце-концов, при чем природа относящихся сюда представлений
не выдвигает на пути в каком-нибудь месте непреодолимого препятствия. Следовательно,
тут мы отнюдь не имеем дела с чем-то совершенно несравнимым. И, следовательно, умозаключение, что протяженности, не связанной с оптическими качествами, быть не может,
отнюдь не является логически необходимым.
См. Brentano, «Psychologie», стр. 121.—J.Bergmann, выставивший в 1870 году в своих «Grundlinien einer
Theorie des Bewusstseins» совершенно правильное положение, что сознание не содержится аналитически в
ощущении, как общее в частном, а синтетически с ним связано, все-таки в 1886 году в своих «Vorlesungen
über Metaphysik» твердо стоит на том, что допущение [63] объективного существования цветов логически
противоречиво. Представляемость хотя и не относится, подобно интенсивности, как внутреннее свойство к
цвету, но присуща ей как отношение, и от этого отношения цвет так же неотделим, как от внутреннего свойства интенсивности. Дальнейшее изложение направлено против этого положения, которое разделяется также
многими другими.
12
Выражение не должно нас здесь смущать. Если придерживаться взгляда, что слово «явление» в обычном
словоупотреблении уже содержит отношение к сознанию, то мы должны указать на сделанное вначале пояснение, в каком смысле здесь нужно понимать это слово. В этом значении оно не содержит отношения ни к
сущему, ни к сознанию, не содержит никакой философской теории, а только выражает вкратце то, что менее
удобно можно перечислить, как цвета, тона и т.д. Выражения «содержания ощущений», «образы памяти»,
которыми мы обозначили обе главные группы явлений, точно также представляют лишь аббревиатуры. Мы
можем сказать вместо этого «звуки (цвета) верхней и нижней зоны интенсивности», если мы в этом находим
самое существенное различие между слышимыми и только представленными тонами. Что различие лежит
не в функции, а—по крайней мере, первично—в самом явлении, кажется мне бесспорным.
11
6
Совершенно аналогично дело обстоит, мне кажется, с умозаключением, что то, что
мы соединяем в слове «явления», не могло бы существовать, не будучи [65] содержанием
психических функций. Я не хочу сказать, что отношение между явлением и психической
функцией тожественно с отношением между протяженностью и цветом. Напротив, оно,
несомненно, совершенно своеобразно. Но общим в обоих отношениях является то, что как
в одном, так и в другом случае оба члена могут быть отделены друг от друга только при
помощи абстракции. Таким образом, это воспринимаемое внутри явления отношение может служить для пояснения того, что в таких случаях можно и чего нельзя умозаключать.
И как, несмотря на тесную связь между протяженностью и цветом, бесцветная протяженность не заключает в себе логического противоречия, так понятие явлений, которые не
суть содержания психических функций, логически непротиворечиво.
Если Кант имел право утверждать, что бытие не есть признак какого-либо понятия,
то и здесь имеет силу аналогичное положение: представляемость и мыслимость не образуют признака какого-нибудь явления. Поэтому Спиноза правильнее смотрел на дело, чем
Беркли, когда учил, что каждый из обоих атрибутов,—«протяжение» и «мышление»—
«должен быть постигнут сам через себя»13. Вместо «протяженность и мышление» мы говорим в более общей форме (но соответственно с тенденциями у Спинозы, так же, как и у
Декарта),—«явление и психическая функция». В самом деле, в этом пункте ни Спиноза,
ни позднейшие философы, действительно, не преодолели дуализма Декарта. Данный нам
фактический материал [66] уже в корне показывает две стороны, и что бы мы ни говорили
затем об единстве субстанции и реальности, о панпсихизме, универсальном идеализме,
эту двойственность преодолеть невозможно.
Можно даже прибавить еще следующее: мы согласны допустить, что признак представляемости или мыслимости содержится в каждом материале мышления. Но даже и в
этом случае описанное нами различие не исчезает: признак содержался бы в психических
функциях так же, как и в явлениях, так как наше мышление направлено также на психические функции. Мы имели бы тогда, так сказать, в правой и левой части уравнения или в
числителе и знаменателе дроби один и тот же множитель и могли бы для упрощения рассуждений спокойно исключить его.
Этим мы ограничимся для пояснения и подкрепления тезиса, что явления и психические функции не связаны логически необходимо друг с другом. Нас в настоящий момент
интересует исключительно их непротиворечивое разграничение. Мы не связываем с этим
каких-нибудь метафизических утверждений.
III. Взаимно-независимая изменяемость.
Явления и функции в известных пределах меняются независимо друг от друга. Это
значит, что при одинаковых явлениях могут иметь место различные функции и при различных явлениях—одинаковые функции. Или иными словами: при изменении функционального состояния не должны непременно происходить какие-либо изменения в индивидуальном явлении. И наоборот, функции могут не меняться, когда в индивидуальном явлении происходят какие-нибудь изменения. Я не утверждаю, конечно, что такое [67] независимое изменение совершается во всех случаях. Я только говорю, что это возможно, но
отнюдь не утверждаю, что это всегда и необходимо происходит или хотя бы, что это происходит при обычных сложных обстоятельствах психической жизни. При этом также не
необходимо, чтобы обе части этого положения были обе верны или обе неверны. Наконец,
я защищаю их не как вполне доказуемые положения, а как тезисы или гипотезы, к доказательству которых, по моему мнению, психология приближается. Для их проверки потребуется еще очень много тонких исследований, частью экспериментальных. Я попытаюсь в
Ethica I prop. 10; «Unumquodque unius substantiae attributum per se concipi debet». Единую субстанцию мы
здесь оставляем в стороне; она не является также и для Спинозы условием для этого положения, так как он
вообще знает только одну субстанцию.
13
7
дальнейшем изложить лишь то, что можно пока вкратце выразить, и надеюсь, что мне
удастся, по крайней мере, точно наметить вопросы и проблемы.
Прежде всего нужно заметить, что точка зрения, противоположная нашей, вовсе не
была бы равносильна отрицанию психических функций, как содержаний сознания вообще.
Если бы, например, расчленение или соединение данных явлений было невозможно без
каких-либо изменений в явлениях, которые мы расчленяем или соединяем, или же даже
только во всей области явлений, которые даны в настоящий момент, то из этого не следовало бы еще, что в этом неизбежном феноменальном изменении и состоит само расчленение или соединение. Кто утверждает, что он переживает функцию, как таковую, может
сделать в этом случае лишь тот вывод, что ее наступление всегда и необходимо сопровождается определенными изменениями явлений.
Наоборот, признание нашей точки зрения в последующих вопросах влечет за собою
также и признание психических функций, как фактов сознания вообще. [68]
1. Психические функции могут изменяться без изменений в явлениях.
Рассматривая с этой точки зрения важнейшие функции, мы опять таки просим оставить в стороне вопросы классификации. При иной группировке те же вопросы снова возникают в других местах: их смысл и ответы на них не будут существенно от этого зависеть.
Самой примитивной функцией я считаю восприятие или подмечивание (принятие к
сведению) 14 . Восприятие явлений первого порядка, чувственное восприятие в обычном
смысле мы называем также «ощущением»; восприятие явлений второго порядка— «представлением». Простое представливание цветов, тонов ведь также есть своего рода видение
или слышание, подмечивание всплывающих (иногда под влиянием воли) явлений из этих
групп.
[69] Во всяком чувственном восприятии происходит подмечивание частей в целом, а
также и отношений между этими частями. Прежде всего мы обратим внимание только на
подмечивание частей. Так как части подмечаются внутри целого, к которому они принадлежат, то всякое восприятие необходимо заключает в себе различие воспринятой части
явлений от невоспринятых частей, как бы переднего плана от заднего. Об остающемся на
заднем плане мы говорим также, что оно «только ощущалось» или перципировалось, отличая его этим от апперципированного. Здесь, следовательно, прибавление слова «только»
существенно меняет значение выражения «ощущалось». Нам придется, однако, еще спросить, можно ли считать это разграничение совершенно ясным.
Прежде всего наш тезис в приложении к чувственным восприятиям выражает, что
при переходе незамеченного в замеченное не должно необходимо совершаться изменение
в самом явлении. То, что изменяется, имеет преимущественно функциональный характер.
Переход состоит, выражаясь образно, в накоплении сознания по отношению к какой-либо
части явлений.
Так например, когда мы замечаем тон в аккорде, то при этом не должно непременно
что-нибудь происходить в аккорде, как явлении. Музыкальный звук, который я восприниПрежде (Tonpsychologie) я вместе с Брентано считал, что всякое восприятие и подмечивание есть уже акт
суждения, в настоящее же время понимаю его, как предшествующую суждению и лежащую в основе его
функцию, благодаря которой из всего нераздельного хаоса явлений выделяются части или отношения. Конечно, это обыкновенно сопровождается инстинктивным полаганием выделенного, позднее часто также
суждением о существовании части или отношения, выраженным в понятиях.
При психофизических опытах мы называем едва заметными минимальные части или различия (сходства,
градации или иные отношения, образующие ряд ступеней), о существовании которых утверждают на основании восприятия. В это понятие, разумеется, входит таким образом также понятие процесса суждения.
Как известно, выражения «ощущение», «представление», «восприятие», употребляются не только для обозначения актов) но и для воспринятых (ощущаемых или представляемых) явлений. Мы также не будем избегать этого удобного словоупотребления там, где ход мысли исключает возможность недоразумений.
14
8
маю сперва, как нерасчлененный, а затем как расчлененный, и точно также сначала цельное впечатление от какого-нибудь кушанья, в котором я затем замечаю сладость и кислоту,
или еще запах и тепловое качество или кожное ощущение, которое разлагается на ощущение давления, холода и боли—они остаются тем, чем были. При этом не только объективные раздражения и физиологические процессы, но также и субъективные [70] явления могут, как я полагаю, остаться15 неизменными.
В большинстве сложных случаев, когда мы говорим о чувственном впечатлении, что
теперь оно кажется нам яснее, отчетливее, прозрачнее во всем своем составе, чем раньше,
можно, понятно, указать множество изменений, по крайней мере, в ассоциированных
представлениях, т.е. в явлениях второго порядка. Это бывает, напр., когда мы во второй
или третий раз видим картину, причем все то, что мы прежде рассматривали в отдельности, привходит, как представление, и то, что мы прежде уже представляли себе при этом,
теперь воспроизводится так скоро и живо, что как будто срастается с чувственным восприятием. Быть может, также блуждающий взор легче и быстрее скользит по картине, с
более короткими остановками, так как его задача стала более легкой. Таким образом мускульные ощущения также модифицированы, сравнительно с первым разом, по крайней
мере, в временном отношении.
Но не все случаи без различия допускают такие объяснения. Возьмем, например,
упомянутые выше. Присоединение словесных представлений «кисло», «сладко» или «тон
c, e, d» не может ведь служить [71] здесь примером, так как оно, очевидно, есть лишь
следствие уже произведенного анализа и, кроме того, не всегда присоединяется к анализу.
Точно также, когда, например, при выходе из театра в задумчивости, мы видели фонари
освещенной улицы или слышали удары башенных часов и только спустя некоторое время
обратили внимание на этот ряд фонарей или на дальнейшие удары, то мы должны признать, что и в предыдущий момент мы уже получили впечатления такого же рода и с такими же пространственными или временными промежутками, а иногда. даже такой же
интенсивности, как и воспринимаемые теперь, но отсутствовало невыразимое единое нечто. Правда, с помощью особых искусственных гипотез можно избежать такого толкования, например, если допустить, что при воспроизведении непосредственно перед этим виденного или слышанного с целью сравнения его с настоящим, наступает превращение или
ассимиляция в направлении настоящего. Однако, если подойти к вопросу без предвзятого
мнения, то такие гипотезы представятся маловероятными.
Если станут отрицать доказательность таких наблюдений на том основании, что
здесь происходит не переход от совершенно незамеченного к воспринятому, а переход от
низшей ступени восприятия к высшей, то мы спросим: почему же то, что здесь происходит, должно стать принципиально другим, когда мы увеличиваем расстояние между обеими ступенями? И в какой точке этого увеличения наступит поворот?
Наблюдения только что описанного рода можно обозначить, как свидетельства, полученные путем прямого сравнения. Ибо так обозначить можно не только сравнение
наличного с наличным (т.е. когда оба впечатления даны в течение самого акта сравнения),
но [72] и наличного с бывшим до него или бывшее сейчас с непосредственно ему предшествовавшим, но еще находящимся в сознании: всякое, так называемое, последовательное
сравнение предполагает возможность сравнения сейчас бывшего с настоящим. Разумеется,
кто вообще отрицает эту возможность, с тем мы не найдем здесь общей почвы для спора.
Кроме свидетельства прямого сравнения, в пользу нашего тезиса говорят, как мне
кажется, два аргумента.
Сравн. Tonpsychologie I, 107 и замечания А.Marty, Zeitschrift für Psychologie III, стр. 324 против В.Джемса,
который говорит, что до акта различения ощущение отличается строгой простотой; таким образом по Джемсу его разложение вызывает действительное превращение, своего рода транссубстанциацию содержания
ощущения. Ср. далее подробное, согласное, в результате со взглядами Marty и моими, рассмотрение вопроса
у Meinong’а, Zeitschrift für Psychologie VI, 340 и след., между тем как недавно Cornelius и Krüger опять выступили в защиту взгляда Джемса. Относительно зрительных восприятий мне вообще непонятен смысл
утверждения, что до наступления актов различения они совершенно просты.
15
9
Прежде всего невозможность или чрезвычайная трудность всякой описательной теории явлений при противоположной точке зрения. Если аккорд c-e-g действительно представляет до тех пор, пока слушатель не разложил его на составные части, простое явление,
то он должен быть простым тоном, который не совпадает ни с c, ни с e, ни с g. Для него
тогда вообще нельзя найти места на линии тонов от низких до высоких. Мы получаем новые измерения мира тонов вместо того одного, который вообще достаточен для чисто феноменологического описания области тонов. Это вызывает чрезвычайную путаницу. Объяснение тембра из звуковой окраски становится иллюзорным и т.д. То же относится и к
другим областям чувств, где встречаются смешения. Да вообще: каким образом можно
делить и характеризовать основные классы ощущений с феноменалистических точек зрения? Если мы назовем простое явление, которое существует до всякого различения или
возникает благодаря первому различению, качеством x, то дальнейший анализ, всякое,
даже совершенно спонтанное, выступание отдельного явления (температуры, света по
нашей терминологии) будет вызывать превращение этого x в новые простые качества; тогда было бы неправильно даже утверждать, что мы слышим тон, если [73] мы не воспринимаем его совершенно самостоятельно без всяких других сопутствующих явлений (органических ощущений и т.п.), чего в действительности никогда не бывает и не может быть.
Быть может, нам предложат называть ощущения до анализа потенциальными запахами, цветами и т.д., тоны трезвучия—до анализа потенциальными c, e, g, и мотивировать
тогда принятую классификацию ощущений тем, что при ней помещают потенциальные
ощущения в одном классе с актуальными. Теория могла бы еще согласиться с таким различением и соединением в один класс, если бы потенциальные запахи рассматривались,
как запахи, потенциальное c, как c, т.е. если качество признавалось бы одним и тем же. Но
тогда положение вещей будет именно таково, как утверждаем мы, и только способ выражения затруднен рискованной аристотелевской терминологией.
Во-вторых, мне кажется, что существование промежуточных ступеней между совсем
незамеченным и совершенно отчетливо замеченным приводит к нашему толкованию. Если совершенно нерасчлененное трезвучие есть особое субъективно простое качество,
между тем как отчетливо расчлененное обладает тремя одновременными качествами, отличающимися от этого первого, то какое же качество имеет для моего ощущения то же
самое объективное трезвучие, когда мне кажется, что все три тона или же один или два из
них я различаю неотчетливо? В чем тут разница, если не в функции подмечивания? Если
бы существовали лишь две крайности, отчетливое схватывание всех одновременных тонов, которые вообще при самом напряженном внимании и упражнении различимы при
данных объективных обстоятельствах и, с другой стороны, совершенно нерасчлененное
схватывание чувственного впечатления, то можно было бы [74] еще удовлетвориться теорией качественных превращений. Но промежуточные ступени подмечивания в столь простых явлениях едва ли могут толковаться, как изменения явлений.
Вообще-то легко сказать, что мы делаем ошибочное умозаключение или производим
непозволительное «овеществление», когда принимаем заранее существовавшим то, что
мы позднее различаем. Но если бы даже это, действительно, было только предположением,
почему бы ему быть непозволительным? Еще недавно я химиков обвиняли в ошибочном
умозаключении овеществления в виду того, что они вкладывают в углекислоту оба вещества, которые из нее затем получают. Психолог находится в этом отношении в более выгодном положении, поскольку он может сослаться также на свидетельство прямого сравнения. Но и химик должен отклонить напрасное обвинение в неправильном образе мыслей.
Можно защищать атомистическую гипотезу, или же можно пытаться провести противоположное учение о непрерывности или превращаемости, что для химических процессов
покамест было бы не легко,—во всяком случае психолог, различающий перципированное
от апперципированного, и атомист-химик имеют право претендовать на то, чтобы на их
учение смотрели не как на продукт ребяческих и превратных привычек мысли, а как на
10
построенную с полным сознанием правил научного исследования теорию, которая по тем
же правилам должна подвергнуться проверке.
Итак, мы утверждаем, что различия и части в явлениях могут существовать также и в
том случае, если мы их в данный момент не замечаем. Поэтому ничто, мне кажется, принципиально не препятствует нам сделать допущение, что существуют совершенно незамечаемые части явлений, вроде [75] «petites perceptions» Лейбница или, например, бессознательных местных знаков по Гельмгольцу или темного и светлого элементов ощущения
тона по Маху или других гипотетических составных частей (Спенсер, Тэн, Брентано).
Фолькельт называет такие явления, принятые лишь ради теории, «вымышленными ощущениями». Если, однако, допущение таких частичных содержаний следует с логической
необходимостью из характера воспринятых явлений или, по крайней мере, оказывается
весьма полезным для установления законосообразностей и если, кроме того, можно показать, почему эти части могут или должны ускользнуть от нашего восприятия, то это предположение, по крайней мере, так же допустимо и обладает такой же познавательной ценностью, как и допущение скрытых масс и движений в физике. Конечно, упомянутые критерии должны здесь применяться не менее строго. Не поддающаяся прямому оправданию
гипотеза должна принести с собой значительное теоретическое упрощение или множество
поддающихся проверке следствий, или должна чем-нибудь другим способствовать успехам знания. Именно этот пункт в большинстве случаев оказывается весьма слабым16.
Как количественные и качественные части, так в явлениях имеются также атрибутивные части, прежде чем они воспринимаются. Тон, как содержание явления (я не говорю о звуковом раздражении), несомненно, всегда имеет определенную высоту и определенную силу, независимо от того, различает ли сознание эти обе стороны. Они вырастают
не вследствие акта восприятия. Много лет тому назад [76] я пытался доказать, что источником таких различений является наблюдение множественной изменяемости совершенно
цельных в себе ощущений17; позднее Мюнстерберг, Корнелиус и Г.Э.Мюллер отстаивали
аналогичные мысли. Но этой гипотезой (я настаивал, что это только гипотеза) мы в лучшем случае показываем только, как мы доходим до образования понятий высоты, силы и
т.д., которые мы затем, после того, как мы их образовали, употребляем для точного описания отдельного явления. Но мы не узнаем из нее, каким образом само явление тона получает высоту и силу. Тон, за которым следуют другие, не наделяется высотой и силой
лишь в дальнейшем, благодаря этим последующим; он должен был обладать ими уже, так
сказать, при жизни и в своей изолированности. Возражение, что высота тона состоит вообще только в его отношениях к другим тонам, привело бы нас к нелепостям учения об
относительности, которое я уже в другом месте достаточно охарактеризовал.
До сих пор речь шла о восприятии абсолютных содержаний, о самих явлениях. Но
восприятие может быть направлено также на отношения. В этом случае мы не говорим об
«ощущении». Но функция, как таковая, остается той же, только при другом содержании.
И как при восприятии частичного тона, этот частичный тон не входит в явления лишь через восприятие, а уже был в нем, точно также и воспринимаемое отношение не может
возникнуть, а [77] было уже имманентно явлениям. Быть может, кто-нибудь склонен будет в этом пункте скорее согласиться с тезисом или даже считать, что он сам собою разумеется. Но последовательность требует одинакового трактования обоих случаев, и поэтому они должны друг друга пояснять.
Лотце в особенности решительно настаивает на том, что восприятие отношений (он
называет его соотносящим знанием) не вызывает никаких изменений в материале. Ведь
ясно, что никакое сравнение не имело бы смысла, если бы оно eo ipso вызывало изменение
Ср. интересные рассуждения Мюнстерберга, Grundzüge der Psychologie, 1, 369 и след., а, также 312.
Ueber den psychologischen Ursprung der Raumvorstellung, 1873, стр. 135 и след. Выражение «психологические части» мы заменили выше выражением «атрибутивные части». Замечу при этом, что и привычкой к
гипостазированию я тогда воспользовался, для объяснения, из чего следует, что мне не безызвестно «ошибочное умозаключение овеществления».
16
17
11
в том, что подвергается сравнению. Только способ выражения, будто сами отношения
«устанавливаются» лишь путем сравнения (этим оборотом пользуются также позднейшие
психологи), кажется мне опасным. Отношения не создаются, а только констатируются при
помощи функций так же, как и абсолютные содержания.
С этим разграничением отношений, принадлежащих к материалу мышления, от «относящих актов», которые суть акты мышления, а именно, восприятия отношений, теснейшим образом связано также правильное понимание моего учения о слиянии тонов и консонансе. Почти все возражения против этого учения основаны на смешении понятий
«слияние» и «отсутствие акта различения». Но оба эти понятия в действительности отнюдь не совпадают, хотя при некоторых совершенно особых условиях одно может служить признаком присутствия другого. Как и сходство, слияние в том смысле, как я понимаю это слово, есть отношение, которое, независимо от всех интеллектуальных функций,
имманентно самим явлениям тонов. Слияние относится к суждению, утверждающему
единство, как сходство к смешению. Сходство двух предметов может быть причиной того,
что [78] их друг с другом смешивают. Можно поэтому при определенных условиях (т.е.
когда все другие причины исключаются) пользоваться суждениями смешения в качестве
доказательства того, что сходство существует. Однако, на этом основании все-таки нельзя
определять сходство как смешение двух предметов. Два впечатления могут быть весьма
сходны, и все же их не будут смешивать—и наоборот. Точно так же обстоит дело с слиянием и суждением, утверждающим единство. Быть может, я имею право надеяться, что
благодаря включению в данный общий ход мыслей, основной пункт этого учения, на который я, впрочем, и раньше всегда указывал, получит более яркое освещение.
Далее, основной функцией нашей интеллектуальной жизни со времени Платона многие считают соединение. Действительно, при этом, как мне кажется, происходит не только
восприятие отношений, а также не простое перенесение абстрактного понятия «целого» на
данные элементы: здесь присоединяется особого рода функция. Несколько различных отдельных содержаний, осязательных впечатлений, линий, тонов могут быть соединены в
одно целое, фигуру, ритм, мелодию.
И опять здесь возникает вопрос: изменяются ли сами явления как-нибудь вследствие
таких соединений? При этом нужно обратить внимание, что по нашему определению к
числу явлений принадлежит также пространственная величина и распределение, определенный временной порядок и длительность, определенная ритмизация (распределение силы), словом, все, что характеризует фигуру, как таковую, или ритм, как таковой. Следовательно, речь идет не о соединении неупорядоченной в себе суммы впечатлений; не в этом
будет состоять то, что мы [79] называем интеллектуальной связью. Все, названное нами,
относится еще к материалу. Вопрос же заключается в следующем: могут ли тоны, которые
слушатель уже находит в определенной последовательности, определенном темпе, определенном отношении интенсивностей, все таки различным образом мысленно связываться
им; и если это происходит, то изменяется ли в материале что-нибудь с необходимостью
или же, быть может, прибавляется новый материал (например, от мускульных ощущений)?
Мы видим, что вопрос оказывается менее простым, чем это сначала кажется. Тут могут играть роль очень тонкие различия явлений. И все же вероятно, что при таком понимании вопроса один и тот же материал может восприниматься одним индивидуумом как
единое целое, в то время, как другой вообще не соединяет его в одно целое или же соединяет только отчасти, или в иной группировке (фразировке), между тем как один и тот же
субъект может соединять его то так, то иначе. Нельзя отрицать, что уже при одном представлении о ритме часто наступают сопутствующие мускульные реакции, однако, они
вряд ли очень существенны. То же самое можно сказать по поводу движения глаз при зрительных впечатлениях, когда из некоторого числа совершенно правильно распределенных
точек составляются группы по четыре или шесть точек в каждой. Как бы то ни было, по-
12
следнее слово принадлежит здесь экспериментальной психологии, а ведь она пока еще едва произнесла свое первое слово18.
[80] Как дальнейшую интеллектуальную функцию, мы может рассматривать образование общих понятий. Как бы мы вообще ни смотрели на природу понятий—вопрос этот
все еще остается самым трудным из всех, касающихся психологии умственной деятельности,—ясно одно, что они не могут быть сведены ни к простой сумме, ни к простому среднему из отдельных представлений. А что касается их возникновения, то ясно, что оно
происходит без траты и без производства единичных представлений, а также без изменений в их содержании. При определенных условиях возникает понятие (я говорю здесь пока о самых простых понятиях, как цвет или равенство) сверх наличных явлений и отношений, которые дают повод к его возникновению и как бы поддерживают его, но не служат
его составными частями. Или, быть может, вернее будет сказать: возникает суждение, содержащее понятия. У ребенка можно считать первые предложения или первое слово со
значением предложения (но не перенесение уже слова с одного предмета на другой)
внешними знаками образования понятий. К числу существенных обстоятельств принадлежит в особенности восприятие некоторого числа специфически различных, но по роду
равных явлений, а кроме того, особые условия, которые у нормального ребенка осуществляются на втором или третьем году жизни, у животных же, по-видимому, вообще отсутствуют, но относительно которых мы пока не можем ничего определенного сказать. К явлениям, т.е. к ощущениям, так же, как и к представлениям, понятия присоединяются как
некий плюс, который, однако, не будет новым элементом в прежнем смысле, благодаря
которому данный материал как-нибудь увеличивался или уменьшался бы.
[81] Мышление в понятиях оказывается также во всех своих операциях (аналитических, синтетических и т.д.) гораздо более независимым от явлений (images), чем принимала и долгое время учила нас ассоциационная психология. Даже, так называемая, внутренняя речь не есть необходимая составная часть интеллектуального процесса. При известных условиях могут совершаться логические операции без каких-либо изменений в явлениях, включая сюда и представления слов. Быть может, это лишь преходящие моменты
чрезвычайно сильной концентрации—что они иногда наступают,—в этом новейшие психологи и гносеологи (O.Liebmann, A.Riehl, W.James, B.Erdmann, Husserl и др.) вряд ли
ошибаются19.
Что касается процесса суждения, то, как бы его вообще ни характеризовали и какое
бы место ему ни отводили, большинство признает, что наступление этой функции не
должно быть необходимо связано с изменением материала, с присоединением или отпадением представлений, и что относительно одного и того же материала можно, например, в
одном случае составить утвердительное суждение, в другом—отрицательное, или в одном
случае здраво рассуждать, в другом — слепо верить. Конечно, и относительно этого пункта также высказываются противоположные мнения. Очевидность иногда сводят на представления, отрицание—на своеобразные отношения [82] в самом материале представлений. Или даже само суждение толкуют как ощущение иннервации при сгибании и разгибании (почему не как кивание или качание головой?). Не все попытки в этом направлении
так очевидно нелепы, как последняя. Но что при суждении наступает существенно новое
функциональное состояние,—это едва ли можно отрицать20.
Fr.Schumann подробно исследовал влияние соединения на геометрически-оптические обманы. (Psych. St.
1904,1 часть 1-го вып.). По-видимому, оно играет роль также при восприятии обращенных фигур (Inversions
figuren). Путем тщательного изучения отдельных областей чувств мы дойдем до законов соединения, которые могут иметь значение также для теории логического синтеза.
19
И здесь экспериментальная психология, которая, в сущности, есть не что иное, как метод систематически
и при объективном контроле условий вызывать самонаблюдение, также уже кое-что сделала. Ср. A.Binet,
L’etude experimentale de l’intelligence. 1903. C.O.Taylor, Ueber das Verstehen von Worten und Sätzen (Ztschr. f.
Psychol., XL, 225), а также и другие новейшие работы из школы Кюльпе, в особенности N.Ach, Ueber die
Willenstätigkeit und das Denken. 1905.
20
Эббингауз находит («Grundzüge d. Psychol.», I, стр. 183, есть русский перевод Г.А.Котляра), что отличи18
13
«Простые обманы суждения» в области чувственных восприятий, к которым относится большинство геометрически-оптических обманов, а также известные под именем
узнавания процессы подведения понятий привели также экспериментальную психологию
к различению случаев, в которых происходят действительные изменения в материале явлений, от других, в которых такие изменения не происходят. Впрочем, мы можем не касаться этого, так как речь идет лишь о том, что возможны изменения функций без изменений материала, а не о том, что они повсюду встречаются.
В эмоциональных функциях, наконец, исследование [83] дало пока еще меньше результатов. Но и тут, по-видимому, можно считать установленным, что чувства и желания
допускают, по крайней мере, различие положительных и отрицательных состояний радости и печали, искания и избегания, при котором содержания представлений не должны
как-нибудь меняться (хотя обычно изменения, быть может, и происходят). При наступлении положительного или отрицательного аффекта нужно, разумеется, искать различия в
обусловливающих моментах. Но они не должны непременно состоять в наличных актуальных содержаниях ощущений и представлений. В каждом из нас имеются расположения
к положительным и отрицательным движениям чувств, и вполне мыслимо, что обстоятельство, которое тотчас же снова исчезает из сознания, если оно вообще находилось в
нем, вызвало осуществление одной из этих тенденций. При этом наглядный элемент, к которому чувство относится или который сопутствует ему в сознании, может в этом и не
участвовать.
Можно стоять также на той точке зрения; что, кроме этих основных противоположностей, многие различия между аффектами внутри обеих групп основаны главным образом на изменениях, лежащих в основе их интеллектуальных функций, т.е. опять-таки не
явлений21 непременно. При этом нужно еще заметить, [84] что все богатство оттенков в
этой области получается лишь благодаря участию органических чувственных ощущений.
То же относится и к воле. Значение чувственных ощущений, в особенности мускульных, и здесь также сильно преувеличивалось. Наступление, различия и изменения
хотения не связаны безусловно с изменениями явлений первого или даже второго порядка.
При одинаковом по конкретным наглядным содержаниям составе сознания может, как
мне кажется, всегда наступить противоположное отношение, хотение или отклонение (отрицательное хотение). Этим мы еще не становимся на сторону индетерминистического
понимания воли. Ибо между явлениями и волевыми функциями лежат еще, по крайней
мере, интеллектуальные процессы и пассивные движения чувств. Индетерминизм означал
бы, что при равенстве не одних только явлений первого и второго порядка, но и интеллектуальных состояний и общего душевного настроения, а, кроме того, также и всех относящихся сюда интеллектуальных и эмоциональных предрасположений, которые, как такотельный признак суждения состоит в присоединении «очень абстрактного представления о реальности или
действительности, которое постепенно развивается, как необходимый осадок от известных наблюдений в
области ощущений». Придется ждать более подробного изложения во 2-ом томе, чтобы понять, как это приложимо, например, к математическим знаниям. Нужно поставить Брентано в большую заслугу, что, в противоположность установившимся в старой ассоциационной психологии взглядам, он решительно настаивал на
различии соединения представлений, хотя и очень прочного, от суждения. Но я считаю также его положительное воззрение принципиально весьма убедительным, и только в подробном изложении его учения о
суждениях не везде могу с ним согласиться.
21
В статье о движениях чувств (Zeitschr. f. Psychol., XXI, 1899) я указывал (стр. 56) на существование имманентного аффектам суждения, как существенно важного для их определения. Мы опасаемся чего-либо,
наступление чего кажется нам несомненным, вероятным или возможным и т.д. Я не имел в виду сказать
этим нечто совершенно новое, а только хотел выступить в защиту старой истины против новейших, чисто
сенсуалистических взглядов. Мейнонг указывает на то (Archiv, f. d. [84] gesammte Psychologie, VI, 27), что
он еще раньше высказывался в том же смысле о «чувствах суждения» (Urteilsgefühle) и что чувства оценки
он определил, как такие чувства суждений (ограничивая экзистенциальными суждениями). Но его исследования по теории ценности (1894) были мне тогда еще неизвестны, иначе я охотно цитировал бы их для подтверждения моих взглядов, так как в этих спорных вопросах приходится дорожить даже частичным совпадением.
14
вые, бессознательны, все еще возможны различные решения воли. Спор об этом можно,
как мы уже заметили на стр. 58 и сл., отделить от обсуждения нашего принципиального
вопроса. [85]
Об «образованиях» психических функций.
В дополнение к вышеизложенному нам придется обратиться еще к рассмотрению
того, что я хотел бы в психических функциях обозначить как «образование». Всякая
функция, за исключением основной функции восприятия, имеет коррелят, общую природу
которого, как и природу самой функции, можно пояснить только на примерах.
Лучше всего исходить здесь из того, что по Эренфельсу носит название «качеств
формы». Под этим нужно понимать то, что отличает мелодию, пространственную фигуру
или какую-нибудь другую множественность явлений, воспринимаемую, как одно связное
целое, от множественности одинаковых в других отношениях и одинаково распределенных явлений, которые, однако, не соединяются сознанием в одно целое22. Гуссерль говорит в таком же смысле о [86] моментах единства (Log. Unt. II, 230, 274). Можно, пожалуй,
пользоваться также и старым выражением «формы». Это, во всяком случае, лучше согласуется с обычным словоупотреблением, чем это вообще бывает при различных применениях термина «форма» в философии.
Но бывают еще и такие соединения, в которых отсутствует всякая объективная принадлежность частей друг к другу, всякие связующие общие отношения частей. Мы можем
связать в мыслях самое разнородное при помощи «и». Поэтому я хотел бы, принимая во
внимание также эти случаи, обозначить общим выражением «совокупности» все то, что
возникает как специфический результат соединения23 в сознании. Совокупность не есть
ни сама объединяющая функция, ни соединенный материал. Это—необходимый коррелят
объединяющей функции. Тогда формы (качества формы) будут специальные случаи совокупностей, в которых присоединяются еще объективно связующие отношения членов.
Этот третий элемент, помимо явления и функции, нужно различать также во всех
других интеллектуальных функциях. Например, в абстрактном [87] мышлении. Понимание простейших понятий есть функция, сами понятия—их коррелят. Поэтому я однажды
уже определил их как образования в этом смысле24. Выражение это, конечно, не дает никакого аналитического или генетического объяснения, но зато намечает, что эта проблема
имеет аналоги, и что можно оказаться вынужденным признать здесь так же, как и в
На недочеты в ходе доказательства у г. Ehrenfels’а (Vierteljahrsschrift f. wiss. Philosophie, 1890, стр. 249)
указывали уже Meinong (Zeitschr. f. Psychologie, II, стр. 245 и след. и Fr.Schumann, там же, XVII, 128, 135;
XXIII, 28). А именно, Эренфельс не имел права опираться главным образом на то, что при различной абсолютной высоте тона мы все же говорим о мелодии, как о той же самой. Это может обусловливаться одинаковыми тональными и ритмическими отношениями и ассоциативно связанными с ними представлениями и
чувствами. В самом понимании понятия и его приложении к отдельным случаям я также не могу вполне
согласиться с Эренфельсом и Мейнонгом. Тембр и одновременное восприятие цвета и протяженности сюда
не относятся, если мы хотим резко отграничить понятие качества формы. Речь должна идти об элементах,
которые представляются сознанию как самостоятельные и отделенные друг от друга, между тем, как оно
все-таки соединяет их в одно целое.
В дальнейшем проведении этого понятия нужно в особенности [86] принять во внимание, что единая мелодия психологически для воспринимающего лица сначала распадается на ряд отдельных качеств форм, которые связываются в одно целое путем отвлеченного мышления с помощью воспроизведенных фрагментов
уже раньше слышанных частей. Здесь возникают весьма сложные процессы. Аналогично дело обстоит при
восприятии сложных пространственных форм.
23
Согласно с Гуссерлем, II, 275. (См. также его Philosophie der Arithmetik, I, 76 и след.) Понятием «целого» в
точном, раньше рассмотренном им смысле Гуссерль справедливо не желает пользоваться в применении к
простым совокупностям. Только в более широком смысле можно пользоваться этими обоими понятиями,
как синонимами.
24
Sitzungsberichte der phil. hist. Klasse von 27 Mai 1902 (заметка).
22
15
остальных образованиях, последние факты, координация которых есть в то же время
единственно возможное «объяснение»25.
Что суждению соответствует специфическое содержание суждения, которое нужно
отличать от содержания представления (материи), и которое грамматически выражается
придаточным предложением, начинающимся с союза «что» (Dass-Satz), или отглагольным
существительным,—это ясно высказал уже три десятилетия тому назад Брентано в лекциях по логике. Еще раньше Бернард Больцано в таком же смысле говорил о «суждении в
себе». Я употребляю для этого специфического содержания суждения выражение «положение вещей» (Sachverhalt)26.
[88] То же самое мы находим в эмоциональных функциях. Что мы называем ценностями или благами со всеми их классами и противоположностями (утешительное, желанное, страшное, приятное и неприятное, средство и цель, предпочитаемое и отвергаемое),
подходит под понятие образования. Это—специфические содержания чувств и воли, их
нужно отличать от самих функций так же, как от явлений (и, далее, от предметов), к которым они относятся.
Смешение образований с функциями представляет ошибку не менее важную по последствиям, чем смешение их с явлениями (или предметами). Совокупность — не соединение, пучок — не связывание, [89] субстанциональность и причинность—не функции
мышления. В этом приходится особенно возражать неокритицистам независимо от того,
правы ли они или не правы в исторической интерпретации Кантовских «форм мышления»
в духе Канта.
Не вдаваясь далее в рассмотрение гносеологического значения образований 27 , мы
отсюда вернемся лишь вкратце к поставленному уже вопросу об изменении явлений через
функции. Оказывается, что при этом, действительно, всегда что-то прибавляется. Но то,
Впрочем, здесь идет речь только о возникновении простейших понятий. Разнообразные операции над ними подходят под другие функциональные точки зрения (анализ, синтез, суждение и т.д.). Мы не говорим
также, что мы когда-либо находим в сознании понятия вне всякой связи с другими интеллектуальными
функциями.
26
Еще в 1888 г. в литографированном руководстве по логике для студентов. Мейнонг предлагает в своей
книге «Ueber Annahmen,» Ztschr. f. Psychol. Ergänzungsband II, 1902, выражение «объективный», тоже, по
моему мнению, пригодное, но все же более характерное, как синоним «образования» вообще или еще более
пригодное для обозначения того, что мы в дальнейшем называем также «инвариантой» образований. Ибо
хотя образования и представляют содержания психических функций, все же все [88] они имеют объективный характер, не содержат в своем понятии ничего от совершающегося в данный момент индивидуального
акта. В таком же общем смысле высказывается уже Гуссерль (II, 618) об «объективностях» различных актов
сознания.
Что касается самих «допущений», то я уже потому затрудняюсь поставить их вместе с Мейнонгом, как особый класс, рядом с суждениями, что в других случаях особому классу функций всюду соответствует особый
класс образований, что в данном случае не имеет места.
Действительно, соображения, которые против этого приводит Marty (Ztschr. f. Psychol., том 40, стр. 1 и
след.), а в особенности логические трудности на стр. 7 и след., не потеряли, как мне кажется, силу и после
ответа Мейнонга (там же, том 41, стр. 1 и след.). Ведь речь идет здесь не о специальной системе логики, а
только о самых общих необходимейших условиях логического соглашения. Находятся ли допущения в отношении субординации или координации к суждениям—представляет основную и существенную разницу
для ясного понимания: оба отношения ни в каком случае не могут существовать одновременно. В крайнем
случае вопрос, которое из них имеется на лицо, можно оставить открытым. Это и делает в последнее время
Мейнонг, когда он предоставляет («Ueber die Erfahrungsgrundlagen unseres Wissens» 1906, стр. 60, примеч.)
тем, кто предпочитает субсуммировать допущения под суждения, называть их «суждениями фантазии».
Впрочем, я не хочу утверждать, что положительное толкование [89] всех тех случаев, которые Мейнонг понимает под словом «допущения», было бы легкой и уже вполне удовлетворительно решенной задачей. И то,
что он называет «чувствами фантазия», также, несомненно, создает в учении о чувствах новое затруднение
среди других и без того достаточно многочисленных.
27
В статье «Psychologie und Erkenntnisstheorie» (Münchener Akademie, 1891) я уже упомянул на страницах 31
и 32, что в этом пункте находится ключ к важнейшей проблеме в учении о происхождении понятий. Такие
понятия, как бытие, необходимость и т.д. вовсе не происходят из внутреннего восприятия, в старом Локковском смысле, из сознания функции, а из сознания определенных свойств образований, так сказать, из внутреннейшего восприятия. Об этом подробно трактует Husserl, Log. Unt. II, 611 и след.
25
16
что прибавляется, само не есть явление, представляет содержание не в первоначальном
смысле слова, а в совершенно ином смысле. Быть может, эти замечания послужат к дальнейшему выяснению и разрешению оставшихся сомнений,
Что прибавляется не содержание в первоначальном смысле,—это нужно в особенности подчеркнуть в объединяющих функциях, чтоб отграничить изложенное здесь учение
от утверждений «психической химии» и «творческого синтеза». Благодаря им, создается
якобы новый материал; например, из соединения оптических качеств с мускульными [90]
ощущениями или неизвестными нам местными знаками благодаря творческому синтезу
должно возникнуть представление пространства. Это—процесс, для которого никогда и
нигде во всей области восприятий и представлений нельзя найти примеров. Если пользоваться сравнениями, то можно сказать: синтез заключает известные цифры чувственного
материала в скобки, но скобка не есть опять таки цифра. Но даже и такое сравнение было
бы недостаточным и опасным, в виду того, что скобка—все же еще всегда чувственное
явление и даже того же (оптического) рода, хотя и с другим значением. Здесь же, напротив, речь идет о переходе за пределы области явлений вообще. Не в скобках вся суть, а в
их значении, и поэтому в конце-концов скобку можно объяснить синтезом, но не синтез—
скобкой.
Можно было бы попытаться искать отсюда нового решения вопроса о непосредственно данном. Можно было бы сказать: в психических функциях, помимо явлений, нам
даны не сами функции, а только образования. Мы как бы замечаем, сколько раз внутри
повернулось колесо, но совершенно не замечаем самой работы машины. По крайней мере,
в интеллектуальных функциях этот средний путь может многим показаться заманчивым: в
чувствовании же и хотении легче признать существование сознания функции.
Но вряд ли это привело бы нас к счастливому решению. Например, какой смысл
имеет утверждение, что вместо мышления о величине, движении или злости—
непосредственно дано общее, обозначаемое этими выражениями. В таком случае, если я
не ошибаюсь, оно должно было бы быть признано существующим в себе, как и явления, и
мы должны были бы принять все выводы старого реализма понятий. Или что [91] это значит, что мы находим в себе, как факт сознания, какое-нибудь «положение вещей», например, небытие циклопа? Я могу находить в себе и наблюдать только процесс суждения,
имеющего своим содержанием это небытие, как в предложении: «циклопы не существуют». Правда, мы можем абстрактно мыслить образование, хотя бы оно в данный момент и
не составляло содержания соответственной функции, например, положение вещей, хотя
бы в данный момент и не было суждения, содержание которого оно составляет. Это видно
из того, что мы понимаем смысл Dass-Satz’а, когда он произносится. вполне самостоятельно; несмотря на то, что таким образом оно передает не утверждение, а только содержание возможного, верного или ошибочного утверждения. Но «положение вещей» не может даваться непосредственно само по себе, независимо от какой бы то ни было функции
и этим самым делаться также реальным. Оно будет реально только как содержание актуального суждения. Иначе какое угодно «положение вещей», также и заведомо ложное,
даже нелепое, было бы не только истинно, но и реально. Таким образом функции (а именно, лишь сознательные, собственные наличные функции)—суть непосредственно познаваемые факты, образования же суть факты вообще лишь как содержания функций.
Иначе, на мой взгляд, дело обстоит с явлениями. Хотя и они даны нам только вместе
с функциями, но—способ выражения уже не даст более повода к недоразумениям—рядом
с ними, как один из двух элементов, на который сознание направлено одновременно, хотя
и различным образом. Они даны нам в логической независимости от функций, между тем
как образования даны нам в логической зависимости. Образования не могут быть поняты
без [92] функций и наоборот. Здесь формула Спинозы «Unumquodque per se concipi debet»
не имела бы силы. Когда мы мыслим в понятиях образование, например, положение вещей, когда произносим изолированный Dass-Satz, то мы необходимо должны также мыслить соответствующую функцию в ее общем понятии, в данном случае процесс суждения.
17
Но при этом функция не обязана иметь место в действительности и мы не обязаны вместе
с тем мыслить также индивидуальный акт.
Можно, наконец, отсюда поставить дальнейший вопрос об отношениях. Мы не причислили их к самим явлениям, но не причислили их и к функциям. Можно было бы попытаться подвести их под понятие образования. Я не считаю этого возможным. Но мы уклонились бы понапрасну в сторону, если бы захотели здесь обосновать это28. [93]
2. Перемены в явлениях возможны без изменения функций.
Что в поле зрения могут произойти перемены, которых мы, однако, не замечаем,—
это, по-видимому, повседневное наблюдение. Но противники отделения явлений от функций обыкновенно толкуют это в том смысле, что и явления при этом действительно не меняются. Изменяется только внешний процесс и, пожалуй, еще процесс в периферических
нервах, но не центральный, с которым ощущение (явление) связано. Когда человек, совершенно погруженный в свои мысли, при открытых глазах не замечает постепенного
наступления темноты в комнате, то, по этому учению, в его индивидуальном зрительном
образе, действительно, ничего не происходит. Только в момент, когда он станет внимательным, для него совершится внезапный переход из света в [94] темноту. Или, быть может, лучше будет сказать: из ничего в темноту. Ибо, так как он не обращал внимания на
зрительные явления, то по этому воззрению они никаким образом не могли для него существовать. Такой вывод, действительно, приходится сделать, если быть последовательным.
Мы же, напротив, утверждаем следующее: вполне мыслимо, что в этом случае постепенно изменяется также само чувственное явление (с находящимся в основании его
центральным нервным процессом). Более того, мы утверждаем, что даже при наибольшем
и прямо обращенном на определенное явление внимании, в явлениях могут совершаться
изменения, которые остаются незамеченными: иными словами, бывают не только незамечаемые, но и незаметные изменения явлений. Что это возможно, явствует уже из понятий,
если разграничить их таким образом, как мы считаем нужным. Наше допущение не содержит тогда каких-либо логически противоречивых элементов.
Наше изложение в некоторых отношениях имеет точки соприкосновения с многочисленными исследованиями Мейнонга и его учеников по вопросу о комплексах, предметах высшего порядка, идеальных предметах, между тем как в других они не соприкасаются. То же самое относится к понятию «воззрений» у Эббингауза. Мы видим из этого, как с разных сторон в новейшей психологии обнаруживается потребность отделить от явлений нечто другое, что тоже представляет содержание сознания. Ср. окончание этой статьи.
Для точности необходимо по поводу, так называемых, образований сделать еще одно различение, которое
мы не хотели бы совершенно обойти. Гуссерль справедливо указывает, что понятия «равносторонний треугольник» и «равноугольный треугольник» различны, а все же выражают одно и то же. Он говорит поэтому
о различном «значении» при одном и том же «предмете». Точно также суждение «a > b» по сравнению с «b
< a» имеет другое значение, но выражает то же отношение вещей (Log. Unt., II, 46 и след.). Аналогично обстоит дело в совокупностях: a + b и b + a представляют одну и ту же сумму, переложенная мелодия есть та
же мелодия, и все же совокупности, рассматриваемые как образования, не тожественны. Почти то же можно,
как мне кажется, сказать по поводу [93] ценностей (я отдаю преимущество a перед b, отвергаю b сравнительно с a). И все-таки нет надобности вводить ради этого совершенно новое понятие сравнительно с понятием образований, а нужно только отделить существенное в образовании от несущественных модификаций.
Несущественным же мы называем при этом все, что не представляет разницы для обычной деятельности
мышления (или в ценностях для дальнейших чувствований, актов воли, поступков). Здесь выступает на сцену известное в логике понятие эквивалентности. Ведь из а > b и b < a можно сделать один и тот же вывод.
Таким образом мы различаем от самого образования также еще и существенное, инварианту, которая выражается одинаково одним и другим предложением, но, конечно, не может быть сама по себе выделена и выражена.
Гносеологическое понятие «предмета», которое в последнее время подверглось живому обсуждению, потребовало бы особого рассмотрения. Предметом называют, как мне кажется, все, что мыслится в общем понятии, или же что само есть таковое. Впрочем, в данной последовательности мыслей мы можем этого вопроса не касаться.
28
18
Конечно, многое здесь зависит от определений и от того, будем ли мы точно придерживаться их смысла. Кого легко смутить словами, тот скоро согласится, что незамечаемые явления суть явления, которые не являются или же ощущения, которых мы не ощущаем и, следовательно, противоречивые понятия. Мы предложили бы ему оставить в стороне также слово «явления» и заменить его такими выражениями, как «элементы» (Мах)
или «материал мышления»29.
[95] Эта самостоятельная изменяемость явлений относительно функций заходит далее также в область едва заметного. Прежде полагали, как нечто само собой разумеющееся, что все едва заметные различия ощущений, конечно, равны между собой. Фехнер на
этом основал свой закон. Но и это отнюдь не само собою разумеется. Брентано впервые
указал на то, что едва воспринимаемые различия могут как явления, даже при равномерно-максимальном внимании, обладать различной величиной, Кюльпе пришел на основании опытов, поставленных под его руководством, к заключению, что такое расхождение в
различных областях чувств действительно существует, а именно, что едва заметные различия возрастают при сравнении светлостей с увеличением абсолютной светлости, при
сравнении времен—с удлинением сравниваемых времен. Если экспериментальная основа
этих остроумных выводов из новейших опытов и нуждается еще в новой разработке, то
избранный путь нужно признать многообещающим. Тем же логическим путем я пришел
на основании наблюдений к убеждению, что едва заметные различия уменьшаются с возрастанием высоты тона (следовательно, увеличиваются вместе с увеличением длины волн).
Таким образом последние, поддающиеся еще прямому наблюдению, минимальные различия могут косвенным путем стать доступными [96] даже для количественных сравнений;
при этом речь идет не о различиях раздражений, а о различиях самих явлений.
Итак, не только о внешних вещах и процессах можно сказать, что им присущи свойства и отношения, которых мы не замечаем более даже при самом внимательном прямом
наблюдении и о которых мы лишь умозаключаем с большей или меньшей вероятностью
на основании сложных выводов: то же самое относится также к непосредственно данным
явлениям. Наши собственные содержания ощущений не поддаются прямому наблюдению
до последних тонкостей. Мы должны как бы во второй раз разграничить вещь в себе и явления в области самих явлений. Если отграничение действительных явлений от явлений—
явлений было бы бессмысленно, так как здесь перед нами именно непосредственно данное,
то это означает только, что наше познание явлений адекватно общей природе его предмета. Этим не сказано, что все свойства, различия, отношения внутри явлений заметны в
каждый данный момент, и что все свойства, различия отношения, которые остаются незамеченными, eo ipso не существуют. Такое расхождение явлений с направленными на них
интеллектуальными функциями (включая сюда суждения, основанные на восприятии) не
противоречит «очевидности внутреннего восприятия»; во всяком случае нужно это понятие понимать так, чтобы можно было примирить с ним такое расхождение. Последовательная психология чувств как будто требует этого.
Явления второго порядка, чистые представления также в широких границах ведут
независимое существование, а именно, во всех случаях, так называемой, механической
памяти или обыкновенной ассоциации, когда представления развертываются совершенно
так [97] же, как впечатления внешних событий, протекающие перед нашими глазами незаПутем простого рассуждения я старался доказать (Tonpsychologie, I, стр. 33, II стр. 222), что, действительно, бывают незаметные изменения явлений (или, как я тогда выразился, изменения ощущений). Многие с
моим доказательством согласились, у некоторых же оно вызвало возражения. В нем совершенно ошибочно
усматривали смешение изменений раздражений с изменениями [95] ощущений. Все же я готов согласиться,
что этот тезис, за который затем заступился также G.E.Müller, (Ztschr. f. Psychol., X, стр. 79), снова требует
детального рассмотрения. Он совпадает с утверждением непрерывных изменений ощущений. Если допустить исключительно прерывистые изменения ощущений и это, уже само по себе чрезвычайно невероятное,
допущение дополнить еще некоторыми другими, тоже крайне невероятными гипотезами, то тогда можно
избежать этого вывода. Но здесь достаточно будет подчеркнуть возможность, а не действительное или необходимое существование незаметных изменений явлений.
29
19
висимо от нас. Эти процессы чисто механической ассоциации и репродукции подчинены,—как показывает изучение памяти, начатое Эббингаузом и продолженное в особенности Г.Э.Мюллером и его школой—сложной внутренней закономерности, которая оказывается родственной законам физиологических процессов30.
Особенного внимания заслуживают выводы, покамест, правда еще только более или
менее вероятные, относительно существования ассоциации в бессознательном. Представления, которые в данный момент не находятся в сознании, т.е. существуют лишь как явления под порогом заметности или же лишь как совершенно внесознательные процессы, при
известных условиях, по-видимому, образуют друг с другом ассоциации таким же образом,
как и представления в обычном смысле.
Что касается, наконец, области чувств и волевых функций, то и тут можно придерживаться взгляда, что изменения явлений в установленном в начале нашего исследования
широком смысле, включая [98] сюда и органические ощущения (visceral sensations), не
проявляются необходимо и непосредственно как изменения эмоциональных функций. Если уже простое наблюдение показывает, что симпатия и антипатия, хотение и отклонение
и твердая воля могут быть направлены неизменно на определенный предмет, между тем
как явления, образующие наглядную основу в сознании, а также и остальные чувственные
ощущения, которые лежат в основании чувств или присоединяются к ним, значительно
изменяются, то точный анализ вряд ли принципиально опровергнет это наблюдение, а
скорее поможет точно выразить и объяснит его выходящими далеко за пределы явлений
основами жизни наших чувств. В общем, разумеется, и здесь также вместе с изменением
ощущений и представлений, меняется и само эмоциональное состояние. Вопрос только в
том, является ли эта параллельность изменений абсолютной и не допускающей исключений, или же нет.
При решении этого вопроса важно также выяснить, что мы относим к понятию движения чувств. В более широком смысле слова, т.е. когда речь идет об описании общих состояний, обозначаемых словами «уныние», «гнев» и т.д., движение чувств заключает в себе также наличные органические ощущения31. [99] Если мы будем придавать этому выражению такой смысл, то нельзя будет настаивать на нашем тезисе. Но в более узком смысле, когда мы только имеем в виду дать определение при помощи существенных отличительных признаков, известное движение чувств отграничивается от других движений
чувств наличностью определенных интеллектуальных функций 32 . В этом более узком
смысле движения чувств, так же, как лежащие в основе их интеллектуальные функции и в
тех же границах, независимы от различия явлений.
Ср. формулы числовых отношений между запоминаемым и забываемым материалом, правильность в скорости забывания при определенных условиях, так называемую, тенденцию к персеверации представлений,
аналогию в «установке» в моторной области и в области представлений (Laura Steffens, Ztschr. f. Psychol.
ХХIII, стр. 241 и след.). задержки, обусловленные одинаковыми элементами заучиваемого материала
(Ranschburg), наблюдения над описками и оговорками и многие другие.
Очень общим и всегда поражающим наблюдением при опытах над памятью является противоречие между
субъективным чувством правильности и объективной верностью результата, в котором самостоятельное
развертывание явлений второго порядка особенно ясно доходит до сознания испытуемого. «Часто ряд протекает так, как будто вы в нем никакого участия не принимаете, и вы весьма изумлены, когда впоследствии
слышите от [98] руководителя опыта, что ряд протекал совершенно правильно. Но нередко происходит и
обратное: вы с удовольствием думаете, что вы сказали ряд правильно, но потом, к сожалению, узнаете о той
или другой сделанной ошибке». Эббингауз. Основы психологии. Том I. Выпуск 2-й. Перевод Г.А.Котляра,
стр. 198.
Исследования реакций на «слова-раздражители» также дают множество доказательств автоматизма памяти.
Отсюда возникла, мысль посредством таких рядов опытов открыть такие переживания, которые либо сами
по себе ускользают от произвольного воспоминания испытуемого, либо умышленно скрываются им.
31
См. «Üeber Gemütsbewegungen», Ztschr. f. Psychol. XXI, стр. 93 и след.
32
Оно не состоит, конечно, в самих этих интеллектуальных функциях, которые образуют лишь необходимую основу, а вырастает над ними, как своеобразная функция. Выражение «интеллектуализм» поэтому совершенно не характеризует этого воззрения.
30
20
Мы ответили, кажется, на поставленные вопросы, поскольку это было возможно по
современному состоянию психологических исследований в рамках общего обзора относящихся сюда данных. Здесь в особенности имеет силу правило, что в течение каждого
отдельного исследования следует без предвзятого мнения принять во внимание различные
возможные точки зрения и проследить, какие следствия вытекают из них для данного
частного случая, чтобы таким образом проверить их. Отдельные исследования ставятся не
для того, чтобы подтвердить уже заранее установившиеся убеждения. Кто чувствует чрезвычайную трудность психологических проблем и принимает в соображение те многочисленные изменения и уступки, которые должна была сделать не только старая ассоциационная и современная феноменалистическая психология, но и психология функциональная,
ее учения об интенсивности, о внутреннем восприятии и т.д., тому не грозит опасность
заменить сенсуалистический [100] догматизм функционалистическим. Я считаю решенным только то, что для описания непосредственно данного,—следовательно, если отвлечься от всего того, что нужно мысленно прибавить, чтобы установить причинную
связь,—одни явления недостаточны даже при том условии, если в придачу к ним мы примем еще и явления второго порядка в самом широком объеме. Учение Джемса о «fringes»,
учения более молодых психологов о «положениях сознания» (Bewusstseinslagen), «сознательностях» (Bewusstheiten) и т.д. основаны на том же убеждении33. Могут сказать также,
что здесь следует обратит внимание не на различия функций, а лишь на разные скрытые
полусознательные трудноописуемые явления, явления третьего порядка. Об этом пришлось бы спорить в каждом отдельном случае. Для одних случаев это было бы верно, для
других—неверно. Достаточно, если согласятся с тем, что анализ непосредственно данной
психической жизни останется неполным, если ограничиться элементами, которые мы
привели вначале как явления, что то, что нужно прибавить, имеет другой характер и что
именно оно и составляет ядро психической жизни, явления же вместе со всякими сгибаниями и разгибаниями мышц—только скорлупу.
Наметим лишь некоторые выводы. Для вопроса о локализации психических функций
в мозгу, разумеется, далеко не безразлично, будут ли считать, что [101] психическое без
остатка сводится к явлениям и их соединениям, или же что функции со всеми их «образованиями» составляют истинную сущность психической жизни. Для сторонников функциональной теории возникает вопрос, не локализованы ли функции в совершенно ином
смысле, чем явления, и не касается ли все, что до сих пор доказано относительно специальных очагов локализации в мозгу—локализации явлений и их ассоциаций34.
В другом направлении получаются некоторые выводы для классификации наук.
Оказывается, что описание явлений, как таковых, и исследование законов их структуры, с
точки зрения теоретической не относятся ни к задачам естествознания, ни к задачам психологии в узком смысле слова, а составляет особую область знания. Так как развитие этой
мысли связано с более общими вопросами о правильном делении всей области науки, то я
имею в виду рассмотреть это в особом докладе.
То, что Джемс соединяет в собирательном слове «fringes» при более детальном рассмотрении, быть может,
и сведется в большинстве случаев прежде всего к внутренним моментам, а именно, к отношениям, которые
мыслятся в неопределенной форме при некоторых выражениях и оборотах речи. Но абстрактное мышление,
присоединяющееся здесь к образному представливанию, приводит именно к функциональному (ср. Marty,
Ztschr. f. Psychol., III, 316 и след. 327).
34
См. направленные в эту сторону рассуждения Meumann’а (Archiv f. d. gesammte Psychol. II, стр. 33—34).
33
21